ISSN 0042-8744
ВОПРОСЫ
ФИЛОСОФИИ
>.
11
1990

АКАДЕМИЯ НАУК ССОР
ИНСТИТУТ ФИЛОСОФИИ
ВОПРОСЫ
ФИЛОСОФИИ
NoИ
НАУЧНО-ТЕОРЕТИЧЕСКИЙ ЖУРНАЛ
ИЗДАЕТСЯ С ИЮЛЯ 1947 ГОДА
ВЫХОДИТ ЕЖЕМЕСЯЧНО
1990
СОДЕРЖАНИЕ
А. П . Огурцов — Наука: власть и коммуникация (социально-фило­
софские аспекты)
.
3
В. М. Межуев — Социализм как идея и как реальность
18
Философия и история
А. Я. Гуревич — Теория формаций и реальность истории .
31
Д. Е . Фурман — Наши тревоги и всемирная история
44
Г. G. Померанц — История в сослагательном наклонении
55
Культура и философия
Б. Гройс — Русский авангард по обе стороны «черного квадрата»
67
Л. А. Коган — Философия Н. Ф. Федорова
74
Э. И. Чистякова — «Эстетическое христианство» Андрея Белого
85
Андрей Белый — Пути культуры. Непонятый Гоголь
91
Ао Н. Мешков — Веха в истории русского просвещения
100
Наши интервью
Интервью с В. Хёсле .
107
Философия за рубежом
А. М. Мигранян — Переосмысливая консерватизм
114
Научные сообщения и публикации
Ф. А. Хайек — Дорога к рабству (продолжение)
123
МОСКВА. ИЗДАТЕЛЬСТВО «ПРАВДА». 1990.

Из редакционной почты
Б. В. Раушенбах — О логике триединости
.
.
•
.
;
166
Н. Н . Вересов — Научные метафоры и недоуменные вопросы -
169
Критика и библиография
И. Б . Новик, А. И . Уемов — А. А. Богданов. Тектология. Всеобщая
организационная наука . .
.
.
.
172
В. Н. Назаров — Листы Сада Мории: Учение Живой этики „
174
Наши авторы
176
CONTENTS
А. Р . OGURTSOV. The science: power and communication. V. M. MEZ -
HUEV. Socialism as idea and as reality. A. Ya. GUREVICH. The theory of
formations and the reality of history. D. Ye. FURMAN. Our alarms and
world history. G. S. POMERANTS. The history in subjunctive mood.
B. GROYS. The Russian Vanguard on both sides of the «black square».
L. A. KOGAN. The philosophy of N. F. Fedorov. E . I . CHYSTYAKOVA.
«Aesthetic Christianty» of Andrey Bely. A. BELY. The ways of culture.
Gogol, non understood. A. N. MESHKOV. A landmark in the history of Rus­
sian Enlightenment. The absolute rationalism and present-day crisis: An
interview granted by V. HOSLE. A. M. MIGRANYAN. Re-interpreting con­
servatism. F. A. HAYEK. The «Road to serfdom». LETTERS TO THE EDI­
TORS. BOOK REVIEWS.
@ Издательство ЦК КПСС «Правда», «Вопросы философии» , 1990,

Наука: власть и коммуникация
( социально-философские аспекты)
А. П . ОГУРЦОВ
Знание —действител ьно сила, но
обезумевшая и бесстыдно превоз­
носимая.
Э. Канетти
Человек любит Бога, Бог любит Троицу... Если наш мир, через нас,
«тяготеет к троичности», то не является исключением и анализ науки.
Обычно в анализе науки используются три подхода, благодаря которым
в ней выделяются три характеристики: как социального института (об­
ладающего особой системой ценностей и норм), как познавательной дея­
тельности (осуществляющейся научным сообществом и регулируемой
определенными регулятивами и идеалами), как системы зн ан ия. Первые
два подхода рассматривают науку в ее тесной связи с социокультурной
системой. Третий же подход науку из социокультурного контекста исклю­
чает. Научное знание при этом подходе трактуется как некое «чистое»
знание —объективное, незаинтересованное, ценностно нейтральное и не
только неподвластное социально-историческому анализу, но и существую­
щее вне контекста властных отношений как таковых. В лучшем случае
этот контекст отождествляется со способом использования знания раз­
личного рода социальными инстанциями власти: предпринимателями, тех­
нократами, государственными деятелями и т. д. Чистота научного знания
замутняется при его использовании в промышленной технологии, соци­
альной инженерии. Превращение науки в служанку каких-то вненаучных
сил считается для нее гибельным.
Эта позиция имеет весьма длительную философскую традицию. Кант,
Гегель, Коген, Наторп, Виндельбанд, Гуссерль,— даже один из основате­
лей социологии знания К. Мангейм —отдавали ей дань. Власть здесь
отождествляется с государственной властью. Поэтому проблема отноше­
ния науки и власти трактуется как отношение науки и государства.
На чем основан этот подход? На специфической модели использования:
или институтом науки государственных институтов, или же наоборот, —
институтами государства результатов научного знания. Такая модель
сводит одну инстанцию к средству существования и развития другой ин­
станции, лиш ая ее экзистенцию автономности. Так, для мыслителей
XIX века главенствующей была модель использования государства в каче­
стве средства развития науки. Ей отдавали приоритет Шиллер, Фихте,
Шеллинг, Шлейермахер. Она составляет средоточие предложенной
В. Гумбольдтом реформы университетского образования в Германии, позд­
нее осуществленной.
Все подобные редукции и отождествления неадекватны реальному су­
ществованию науки в цивилизации XX века. Тема «наука и власть» на­
3

много шире темы «наука и государство». Ведь власть нередко не имеет
институционального, а тем более государственно-политического характе­
ра. В науке говорят о власти авторитета, о властных отношениях внутри
научного сообщества, о властных функциях руководителя научно-иссле­
довательской группы и т, д. Все такого рода феномены выходят за пре­
делы власти институтов государства и трудно улавливаемы в социологии
науки, где понятия власти и государственной власти, по сути, отождест­
вляются.
М. Вебер был первым европейским социологом, который осознал фун­
даментальность феномена власти и вторичность государственно-правовых
институтов. Д ля него вся социальность заключена в социальном взаимо­
действии. Вне и помимо этого взаимодействия ничего другого не сущест­
вует. Институт права и государства, по Веберу, нельзя гипостазировать,
нельзя превращать в некие безличностные структуры, наделяемые особы­
ми силами, собственной жизнью и подчиненные особым законам. И госу­
дарство, и право, и все типы господства должны быть выведены из со­
циальных отношений людей. При таком подходе и наука трактуется со­
вершенно иначе, чем в социальной философии XIX века. Она есть, для
М. Вебера, способ рационализации социального действия во всех сферах
его осуществления: от экономики до психологии. Н аука несет на себе
печать определенного типа господства —легального господства, основы­
вающегося на всеобщности правовы х норм и всевластности критерия
компетентности управляю щего слоя — бюрократии. Легально-правовое
господство находит свое высшее выражение в буржуазном обществе.,
Поэтому и генезис науки Вебер связывает с возникновением капитализ­
ма, подготовленного духом протестантской этики. Н есомненная заслуга
Вебера заключается в том, что он отказался от сугубо юридического пред­
ставления о власти, от ее неоправданного отождествления с совокуп­
ностью государственно-правовых институтов и аппаратов управления.
Государство и власть оказываются хотя и весьма значимым в истории
цивилизации (особенно европейской), но все же лишь одним из типов
господства. Здесь же —и явный изъ ян концепции Вебера: отождествле­
ние власти с господством им не обосновано и не оправдано.
В последующем развитии европейской и американской социологии и
политологии возникло противостояние двух подходов в объяснении фено­
мена власти. Один из них представлен в институциональной школе
(С. Липсет, Д. Ландберг, Р. Дарендорф, Р. Бендикс), которая настаива­
ет, что общественные нормы и институты обладают собственным сущест­
вованием, независимым от поведения людей. Второй из них представлен
в поведенческом (бихевиоралыюм) направлении в политологии, а в наши
дни в социальной философии Э. Канетти, М. Фуко, Р. Барта. Все эти
различные модели и концепции отличает прежде всего стремление ин­
терпретировать власть как предельно широкий и универсальный феномен
социального
взаимодействия
индивидов,
пронизывающий и дис­
курс.
Изучение универсальности феномена власти, анализ науки как дискур­
са, включенного и сопряженного в отношения власти, становится в 70—
80-е годы решающим в социальной философии и науковедении. Так,
один из «новых философов» Франции Б. Леви подчеркивает, что власть —
не чуждый обществу элемент, но составляет с ним единое целое, фор­
мирует его состояния. По его мнению, власть есть демиург, без которого
общество —ничто .
Другой, может быть, наиболее ныне известный французский философ
Ж. Деррида отождествляет научный дискурс с властью логоса, языка и
мысли. Этот дискурс регламентирует, запрещает, предписывает, ограни­
чивает, исключает. Так, язы к математики, по его словам , исключает все,
что поддается лишь качественному описанию. Язык эмпирических, опыт­
ных наук исключает и запрещает любой спекулятивный момент. В целом

же научный дискурс запрещает любые ценностные суждения в любом
научном знании. Иными словами, Деррида показывает, как в научном
дискурсе «задействованы» механизмы власти, которые, основываясь на
выборе определенных предпочтений, идеалов и критериев научности,
обеспечивают оценку одних областей знаний как научных, а других —
как не соответствующих идеалам научности. Тем самым достигается гос­
подство одних идеалов научности, например, точности и доказательно­
сти, во всем корпусе знания, и умаление, если не подавление, иных кри­
териев научности и сфер знания.
С. Ароновиц, исследуя концепции научного дискурса как дискурса
власти, проводит мысль о том, что дискурс языка является способом пер­
вичной социализации научного мировоззрения, что нау ка представляет
собой дискурсивную формацию, в которой в настоящее время происходят
существенные изменения: возникают новые источники власти, такие, как
научные лаборатории в промышленных фирмах, научно-производственные
объединения, формируется новый контингент производства и распростра­
нения научного знания, усложняются функции ученых, включающихся
уже в качестве экспертов в состав государственных комиссий и учрежде­
нийит.п.
Как видим, в наши дни все более и более осознается, что отношение
между наукой и властвующими инстанциями нельзя трактовать как от­
ношение кардинально отличных друг от друга сущностей, что инстанции
власти не внеположены науке, а имманентны ей. Тем самым полностью
отвергается то ставшее весьма распространенным мнение, что сущест­
вует некая область научного знания, подчиненная механизмам запрета со
стороны экономических, юридическо-правовых, управленчески-организа-
ционных и идеологических институтов власти,—но чисто внешних для
нее.
Знание конституируется в науку лишь на фоне властных отношений,
вовлекающих ее в реторту власти. Власть смогла сделать знание своим
объектом лишь потому, что в самом знании существовали властные отно­
шения и утвердилась и деология власти: со своими идеалами и целями,
ориентирующимися на господство над природой и обществом. Наука и
власть оказались сопряженными друг с другом: властные отношения про­
низывают научное сообщество и научное знание. В самой науке можно
выявить различные локальные очаги власти: отношения типа «учитель —
ученик» , «научный руководитель —аспирант» , «заведующий группой —
рядовые научные сотрудники» и т. п. Более того, наука возникла в
XVII в. на базе отношения «учитель —ученик», которое присуще струк­
туре власти и в средневековых, и в новоевропейских университетах. По­
этому способы организации университетского образования, формы систе­
матизации знания, представленные в оппозиции «дисциплина —доктри­
на», и схемы господства и подчинения, выражающие особенности власт­
ных отношений в университетской науке, оказываются сопряженными
друг с другом.
Иными словами, не следует искать группы, которые обладают властью,
и группы, которые ее лишены, полагая, например, что политики находят­
ся у кормила власти, а ученые удерживаются вне власти. Такая позиция
возможна лишь в том случае, если власть отождествляется с государствен­
ной властью и не ухватывается феномен власти как всепронизывающищ
а тем более —механизм ее распределения на каждом этапе сложной кон­
фигурации действующих социальных сил, в том числе научных.
Если резюмировать особенности подхода, позволяющего анализиро­
вать науку как власть, то следует прежде всего отметить акцент на фун­
даментальность и «всюдность» феномена власти. С этим связано пред­
ставление о пластичности науки по отношению к структурам власти.
Подчеркнуто говорится о проникновении властных отношений в самое
науку: и в научное сообщество, и в социальный институт пауки, и в
5

научное знание, включая научный язык. Приобретя власть над умами,
наука оказалась отнюдь не чуждой реальных властных отношений*
Не здесь ли один из источников ее успехов?..
Наука и право
Став социальным институтом, наука органически включилась в систе­
му властных отношений, существующих в обществе, включая государство.
Она получала разнообразную поддержку и привилегии от инстанций вла­
сти: от финансирования экспедиций и научных исследований до создания
собственных изданий и журналов. Патроном первых научных обществ
был король. Превращение науки в одно из государственных (на первых
порах —королевских) ведомств существенно трансформировало отноше­
ния между учеными: они стали опосредованы Уставом, кодифицирующим
нормы и идеалы научного сообщества, правила, регулирующие его отно­
шения с институтами власти. Научное сообщество превращается в кор­
порацию. В нем возникает иерархия, ранжирование по уровню компетен­
ции, стажа, денежного вознаграждения, места в системе управления.
Устав определяет права и обязанности члена научного общества, придает
авторитарный или демократический характер избираемым им руководя­
щим органам, фиксирует источники финансирования и поддержки со
стороны других социальных институтов. Его нормы общеобязательны
дл я всех членов научного сообщества, поэтому он становится чем-то вро­
де «Уголовного кодекса для интеллектуалов»... Во всяком случае, эле­
ментом права.
Право как механизм осуществления власти, как совокупность юриди­
чески кодифицированных норм имеет грандиозное значение для возникно­
вения и развития европейской цивилизации и культуры. Дело не только
в том, что право задавало нормы социального поведения, но и в том, что
оно создавало новый тип общества — общества дисциплинированного.
Как заметил Б. А. Кистяковский, «право в гораздо большей степени
дисциплинирует человека, чем логика и методология или чем системати­
ческие упражнения воли... право—по преимуществу социальная система
и притом единственная социально дисциплинирующая система. Социаль­
н ая дисциплина создается только правом; дисциплинированное общество
с развитым правовым порядком —тождественные понятия» *.
Но право не только дисциплинирует. З адав ая границы человеческого
своеволия, оно, по сути впервые, формирует свободный характер челове­
ческой воли и действия. Право никогда не было выражением воли господ­
ствующего класса, возведенной в закон. Такая интерпретация сущности
права не учитывала, что правовые нормы складываются в результате ком­
промисса и консенсуса между различными заинтересованными группами,
всегда существовавшими и внутри класса, пришедшего к господству,
и внутри класса, ему противостоящего. Кодификация правовых норм в
конституциях, в различного рода кодексах, вклю чая уставы обществ,
примиряет интересы социальных групп, не позволяет общественным си­
лам расколоться и начать защищать свои интересы силой оружия. Тем
самым право имеет более широкую социальную функцию, чем просто
выражать интересы господствующего класса,—функцию защиты интере­
сов общества в целом.
Более того. Утверждение права как механизма власти в европейских
странах формировало новый способ мысли, нашедший свое выражение
в философии. Можно сказать, что само формирование методологии науки
непосредственно связано с осознанием важности общеобязательных право­
вых норм для общества. Ведь и методология науки, возникающая в фи­
лософии конца XVII —начала XVIII вв., также пытается фиксировать
1 Кистяковский Б. А. В защиту нрава.- «Вехи», М. 1990, с. 101*
6

общеобязательность методологических норм, подчеркнуть значимость в
определении науки единого метода. Да и сама методология науки нередко
мыслится по образу и подобию права. Можно напомнить в этой связи
стремление Кондорсе подвергнуть все прежние убеждения и предрассуд­
ки суду трибунала Разума, трактовку Кантом критики чистого разума как
суда и законодателя норм теоретического знания, различение в аксиоло­
гии XX в. формальных и материальных ценностей (М. Шелер, Г. Рик-
керт и др.), заимствованное из юридического мышления.
Итак, нормативистское истолкование методологии, акцент на общеобя­
зательности, общезначимости и универсальности методологических норм,
на единстве и единственности научного метода, превращение метода в
решающий критерий научности —таковы особенности научного дискурса
в X V II—XVIII вв. Они непосредственно связаны с утверждением права
как механизма осуществления демократической власти, как совокупности
норм, регулирующих социальную жизнь, в том числе и жизнь научного
сообщества. Правовая р егуляц и я социальной жизни обеспечила автоном­
ность науки как социального института, а кодификация научных норм в
методологии и в уставах научных обществ позволила дисциплинировать
научное исследование — вот итог интериоризации права наукой.
Инстанция власти перестает быть для науки чем-то чисто внешним,
ко входит в имманентную ткань самой науки. Превращение науки в со­
циальный институт вместе с тем означало и подчинение научного сооб­
щества правовым законам. Даже уставные нормы, вырабатываемые науч­
ным сообществом, приобрели в рамках науки характер общеобязательных
регулятивов. И здесь имеет место очень интересное, но вполне естествен­
ное тождество. Если понимать под дискурсом сложное коммуникативное
целое, которое наряду с текстом, речевой коммуникацией включает и не­
лингвистические компоненты (установки, мнения, знания, исследователь­
ские методы и т. п .), то дискурс власти и дискурс науки оказываются
в своей основе тождественными. Они регулируются нормой закона. Ве­
дущий принцип власти —правовой закон, следствием которого явл яется
повиновение членов общества. Ведущ ая цель научных исследований —
выявление закона природы. Закон становится способом регуляции науки:
и как социального института, где центральным становится регуляция
через право, и как исследовательской деятельности, подчиняющейся ме­
тодологическим нормам. Закон можно рассматривать как ту матрицу, ко­
торая определяла и структуру властных отношений в европейских обще­
ствах с конца XVII — начала XVIII вв., и форму взаимоотношения меж­
ду учеными в научных обществах (созданных в этот же период), и цель
научного исследования.
Дело, однако, не ограничивается корреляцией между наукой и правом.
Существует корреляция между наукой и другими областями социальной
жизни, в частности между научным исследованием и формами экономи­
ческой деятельности, лежащ ими в основании европейской цивилизации.
Еще в 1929 г. немецкий социолог Л. фон Визе говорил об «эксперимен­
тальной природе конкуренции», подчеркивая тем самым общность кон­
куренции и эксперимента, на котором строится научное знание. В 1968 г.
будущий лауреат Нобелевской премии по экономике Ф. А. Х айек прочи­
тал лекцию под названием «Конкуренция как процедура открытия», где
он проводил аналогию между конкуренцией как механизмом рыночной
экономики и научным исследованием, открывающим что-то новое . Их объ­
единяет непредсказуемость результатов, расхождение между тем, что
ожидается, и тем, что достигается, поиск неиспользованных возможностей,
дух инициативы и предприимчивости, риск.
Поэтому отнюдь не случайно то, что возникновение правового обще­
ства в Европе совпало с утверждением конкуренции как механизма ры­
ночной экономики и с рождением науки. Нетрудно заметить явную корре­
ляцию между победой конкуренции, утверждением нормативно-правовой
.7

регуляции общественной жизни и формированием нового типа научного
дискурса, ориентирующегося на выявление закона и отождествляемого
с научным открытием. Все это —моменты единого целого: нового типа
цивилизации, складывающейся в европейских странах в XVII—XVIII вв.
Современная наука существует в правовой системе. В свою очередь,
правовая система, представленная в демократической власти, нуждается
в .науке, в научном обосновании своих норм, в научной критике социаль­
ных предрассудков и мифов, использует научные данные и методы при
поисках решений правовых проблем. Эта взаимообусловленность права
и науки составляет центральный принцип либерализма, ориентирующе­
гося на науку и превратившего науку в универсальную и единственную
ценность цивилизации и культуры. Данный тип либерализма можно на­
звать сциентистским. В экономической жизни ему соответствует рынок,
а в социально-политической жизни —демократическая форма правления,
регулируемая правовыми нормами. Идеология сциентистского либерализ­
ма имеет длительную историю: от Дж. Ст. Милля в XIX в. до защитни­
ков «открытого общества» в XX в. (К. Поппер, Г. Радницкий и д р .) . Причем
все представители этой идеологии видят в науке силу, которая позволит
рационализировать все сферы общественной жизни, оптимизировать эко­
номику, национальные отношения, преоделеть спонтанность социального
развития и достичь высокого уровня оптимальной организации общества.
Уверенность в том, что наука имеет фундаментальное значение для
демократических обществ, а в самой науке весьма значим научный ме­
тод, сохранилась и в первой половине XX в., когда в Европе возникли
и крепли тоталитарные режимы, отвергавшие науку и выдвигавшие в
центр культуры расовый или классовый мифы. Но именно в этот период —
когда осущ ествлялся проект по созданию атомной бомбы (США, СССР,
Англия) —возникают новые отношения между наукой ц системой госу­
дарственной власти. Произошло усиление государственного влияния на
научное сообщество, с помощью финансовых и юридических средств осу­
ществлялся контроль за исследовательской деятельностью. Этот контроль
обеспечивается через установление приоритетов в научной сфере, меха­
низм распределения ресурсов, финансов, инструментария. После 1945 г.
можно говорить о политике в области науки, направленной на развитие
научных исследований и практическое использование ее результатов.
Государство через аппарат упр авл ения наукой нередко непосредственно
требует от науки решения своих собственных проблем. Вместе с тем нау­
ка оказывает воздействие на механизм принятия решений в правительстве,
которое стремится обосновать свои реш ения с помощью экспертов-ученых.
Они начинают выступать уж е не просто как эксперты, но в качестве кон­
сультантов правительства.
В современной социальной философии существуют две различные про­
граммы в объяснении взаимоотношений науки и государства. Одна из них
настаивает на том, что наука должна быть от государства независима.
Так, авторы одного из сборников, выступающие против идеологически
запланированного исследования, анализируют политический вызов науке.
Г. Радницкий проводит мысль о том, что условием сохранения и совер­
шенствования открытого общества является уважение к истине 2. X. Ват-
рин считает, что в совершенствовании знания важнейшим шагом явля­
ется обеспечение свободы конкуренции на рынке идей, т. е. сохранение
свободы мышления с помощью учреждений, защищающих эту свободу 3.
В. Беккер подчеркивает, что наука, в соответствии с прогрессивной кон­
цепцией свободы политического либерализма, должна быть в принципе
свободной, независимой от государства 4.
2 «Die politische Herausforderung der Wissenschaft: gegen eine ideologische ver-
plante Forschung». Hamburg. 1976, S. 44.
3 Op. cit., S. 206.
4 Op. cit., S. 152.
8

Вряд ли та идеология, которая делает акцент на независимости науки
от государственной власти, отражает взаимоотношения науки и государ­
ства, существующие в современном обществе. Гораздо адекватнее отражают
эти взаимоотношения те концепции, которые подчеркивают факт полити­
зации научных исследований. К ним относится и так называемая крити­
ческая философия науки, развиваемая Г. Маркузе, М. Хоркхаймером,
Т. Адорно. Д ля нее наука есть культура инструментального разума, спо­
собная поэтому служить любым целям, вынесенным за сферу ее собст­
венной ответственности. Н аука и техника здесь интерпретируются как
инструментальная идеология.
Другая концепция, развиваемая в русле программы политизации нау­
ки, — ко нцепция социологии науки т. н. Штарнбергской группы. В нее
входят Г. Беме, В. Деле, В. Крон, В. Шефер. Все они объединены в Ин­
ституте им. М. Планка по исследованию научно-технического мира
(Штарнберг, ФРГ). Основная идея этой концепции заключается в том,
что наука все более служит внешним целям. Внешние, социальные, эко­
номические, политические ц ели интериоризируются на укой и сами пре­
вращаются в руководящий мотив исследования, Этот процесс представи­
тели Штарнбергской группы называют финализацией науки , т. е. процес­
сом подчинения научных исследований некоторым конечным целям. Это
означает, что в развитии науки вес собственно научных факторов (ме­
тодологические регулятивы, рост теоретического знания) уменьшается
и увеличивается значение тех приоритетов, в решении которых заинтере­
совано общество.
В качестве примера финализации науки они приводят факт т. н.
приемлемой науки, которая, принимая политические цели, действует
партийно-ангажированным образом, утверждая господствующие в данное
время политические силы и их интересы. Другим примером финализации
науки служ ат исследования объектов, выделенных самой наукой, но име­
ющих важное значение с экономической, военной, медицинской, экологи­
ческой точек зрения. Представители Штарнбергской группы отнюдь не
отрицают автономности развития научно-теоретического знания, особенно
на фазе становления замкнутой теории. Однако решающим —после ста ­
новления замкнутой теории и ее превращения в парадигму дисциплинар­
ного знания —считают процесс финализации науки, т. е. процесс фор­
мирования теоретического знания под влиянием внешних целей, которые
оказываются целевой причиной развития научных исследований. Несом­
ненно, что эта социологическая концепция гораздо более адекватно вы­
ражает особенности функционирования в условиях научно-технической
революции и интенсивного взаимосопряжения науки и общества, роста
прикладных исследований и подчинения науки социальным целям,—чем
те концепции, которые отстаивают идею науки, свободной от вненаучных
ценностей, и видят в демократических дискуссиях и плюрализме каналов
регулирования единственно адекватные способы управления ею. Наиболее
известным защитником такого подхода явл яется К. Поппер, выдвинув­
ший концепцию «открытого общества», где важнейшее значение имеет
плюрализм позиций и решений, критичность установок и рациональные
критерии критики.
При всей альтернативности этих программ их объединяет один мо­
мент — выделенность на уки во всей культуре. По мнению защитников
этих программ, наука занимает в современной цивилизации особое, выс­
шее место и обладает превосходством перед всеми другими формами ку ль ­
туры. Наука является единственным способом мышления, который имеет
универсальное значение. Превосходство и исключительность науки обо­
сновываются ссылками на значимость научного метода, ценность его ре­
зультатов и технических достижений.
В последние десятилетия возникла и развивается новая программа, ко­
торую можно назвать программой антисциентистского либерализма. Ее"
9

наиболее известными защ итниками яв ляю тся П. Фейерабенд, Г. Спиннер.
С либерализмом ее связывает идея отделения науки от государства, под­
черкивание важности и необходимости автономного развития науки.
Однако в отличие от вышеназванных программ Фейерабенд отвергает
примат науки в культуре. Наука, по его мнению, не может притязать на
особое, высшее положение в свободном обществе. Необходимо разрушить
авторитет науки, ее выделенность в культуре. По его мнению, наука пред­
ставляет не опору, а угрозу демократии, а единственной методологиче­
ской нормой науки может быть отсутствие каких-либо норм, или принцип
«всё дозволено». Свободным явл яется общество, в котором все традиции
имеют равные права и равный доступ к власти. Равные права необходи­
мо предоставить всем духовным традициям: и мифу, и религии, и магии,
и науке. Свободным может быть лишь то общество, которое исключит
чрезмерное давление со стороны одной из традиций, не будет предостав­
л ять особое, высшее место какой-то одной традиции и считать ее более
приоритетной, чем все остальные. В этом, по мнению Фейерабенда, су­
щество свободы, демократии и плюрализма. Такого рода программа чре­
вата не только разрушением науки и выдвижением контрнаучных ценно­
стей на первый план, но и утверждением ретроидеологий, ориентирую­
щихся на донаучные религиозные культы и синтезирующих их с квази­
наукой. Отказ от выдвижения универсальных норм опасен для европей­
ской цивилизации, которая как раз на науке и основана. Да и сама
наука, понятая как совокупность убеждений, оказывается скорее идеоло­
гией, чем рациональным знанием. Защитникам этой программы хотелось
бы напомнить трагический опыт идеологизации науки в тоталитарных
обществах, ту пр актику подавления свободы научных исканий, которая
была присуща всем тоталитарным обществам XX века.
Альтернативная наука: наука как коммуникация
Было бы неверным отождествлять все формы взаимодействия ученых
с властными отношениями, существующими внутри науки и вне ее. В на­
уке есть громадный пласт отношений между учеными, который не под­
дается замутнению со стороны инстанций власти: их отношений как рав­
ноправных партнеров исследования, диалога, обсуждения, соавторства
и пр. В настоящее время всё более ясным становится то, что одной из
решающих характеристик науки является ее коммуникативная природа.
Ни ход, ни результаты, ни субъекты познания не могут быть отторгнуты
от той ситуации общения, в которой осущ ествляется научное исследова­
ние. Каждый элемент познавательного акта и его содержания пронизан,
освещен контекстом коммуникационного воздействия. Познавательный акт
обусловлен контекстом общения, где кажды й участник коммуникации
взаимоориентирован на общение, каждый акт коммуникации нагружен
интенциональными смыслами, установкой на другое равноправное созна­
ние. Наука «соткана» из множества живых диалогических нитей —как
со своими современниками, так и со своими предшественниками. Науч­
ное знание оказывается напряженным взаимодействием различных актов
полагания смысла, его модификации и отрицания «уже ставших» смыс­
лов. Как отмечал М. М. Бахтин, вся суть диалога —в напряженной встре­
че разных смыслов 5. Причем смысл, полагаемый в деятельности каждого
из равноправных участников коммуникации, размещается на границе с
другими смыслами, а взаимопонимание, достигаемое в диалогической
коммуникации, есть нахождение на одной и той же исторической плоско­
сти, где каждый предшественник становится современником, равноправ­
ным участником диалога.
Участие ученых в коммуникации приучает их считаться с мнением
5 Контекст. Еже годн ик 1976. М., 1977, с. 300.
10

других, сообразовывать свое поведение и собственное мнение с позицией
коллег, искать согласие, достигать общей точки зрения. Проникновение
в научные коммуникации инстанций власти означает, что Некто решает
и покоряет одной своей волей, фактом наделения его властью. Д л я любо­
го представителя административной бюрократии, осуществляющей власть
в науке, даже консультация с теми, кто уполномочен и призван судить
об обсуждаемых вопросах, оказывается разделом власти, чего он не может
потерпеть.
Научное исследование, понятое как коммуникативный процесс, пред­
ставляет собой сложную гамму познавательных актов и включает «вопро-
шание» и предвосхищение ответа, согласие и возражение всем другим
участникам коммуникации Передний край науки —это поле взаимодей­
ствия многих принципиально равноправных сознаний, в котором склады­
вается разноречивое, дифференцированное согласие. Наука, по нятая как
интерференция актов коммуникации, подчиняется определенным нормам
и образцам взаимодействия ученых. Эти нормы и образцы, обеспечиваю­
щие устойчивость научного знания, отлагаются в системе дисциплинар­
ного знания, в определенных идеалах и критериях научности, выявляе­
мых методологией науки.
В истории науки нельзя не заметить противоборства науки как вла­
сти и науки как коммуникации. Формирование новых форм коммуника­
ции между учеными всегда протекало в конфликтах с прежней системой
властных отношений в научном сообществе. В борьбе с црежними форма­
ми организации науки ученые выдвигали альтернативные идеалы взаимо­
действия между учеными, в том числе и альтернативные формы ком му­
ни кации . Можно сказать, что движение «альтернативной науки», суще­
ствовавшее на каждом этапе развития науки, понимало ее как
коммуникацию равноправных участников исследования, диалога, взаим ­
ного обсуждения, постоянно обращалось к тому слою в науке, который
не поддавался деформациям со стороны инстанций власти. Именно таким
слоем и была наука как коммуникация. Сами же формы этой коммуника­
ции трактовались по-разному: то как диалог, то как «невидимая колле­
гия», то к ак неформальное, межличностное общение, осуществляющееся
в различного рода салонах, в малых группах, «коммунах» и т. п.
Вместе с ростом форм институциализации науки, ростом инстанций
власти внутри и вне науки развиваются и формы коммуникационного
взаимодействия ученых. Наслаиваясь друг на друга, оттесняясь на пе­
риферию и выдвигаясь на первый план, формы коммуникации ученых
оказываются тем оселком, на котором зиждется все движение альтерна­
тивной науки, вся ее идеология, выступающая как контридеология отно­
сительно науки как системы власти, как контрдвижение относительно
институционально организованной Большой науки. Само собой разумеет­
ся, в этой идеологии много утопического, а в самом факте ее альтерна­
тивности за клю чен исток ее неэффективности. Однако из этого нель зя де­
лать вывод о ее беспочвенности. Движение «альтернативной науки»
сосредоточивается на том пласте отношений, который играл, играет и
будет играть громадную эвристическую роль в научных исследованиях и
развитии науки, — на межличностных отношениях между учеными.
Первая форма межличностной коммуникации в науке XVII в. — «не­
видимые коллегии» ученых, сообщающих в переписке резуль таты своих
исследований, советующихся друг с другом и т. д.
В эпоху Просвещения в культурной и научной жизни большую роль
играли салоны, особенно в пропаганде достижений наук, в просвещении
умов, а также многочисленные ассоциации литераторов, юристов, ученых,
которые О. Кошен удачно назвал обществами свободы мысли 6. Все эти
6
Cochin Aug. Les Societes de pensee et la Revolution en Bretagne. Paris, 1925,
t. 1 -2; La Revolution et la Libre Pensee. Paris, 1924.
11

формы «республики ученых» и «республики литераторов» действовали в
рамках абсолютной монархии, воплощая в себе поиск новых форм обще­
ния между людьми. В. С. Библер, характеризуя эту форму общения в
салонах, отметил, что в них нашла свое выражение новая разновидность
коммуникации: «общения с самим собой, общительности как таковой,
легкой, непринужденной, свободной по духу и почти свободной от вся­
кого содержания... я беседую «по поводу», спорю, не соглашаюсь ,
обмениваюсь фантазиями, новеллами,—только что сочиненными и тут
же позабытыми,— я сталкиваю в своем сознании неопределенные мысли,
различные нравственные оценки; я гармонизирую эти произвольные про­
дукты моей фантазии, я удерживаю их —свои мгновенные создания —
от столкновения, от непримиримости, от угрюмости и фанатизма... Я че­
ловек хорошего вкуса, я —просвещенный человек»7. Действительно,
такого рода общение существовало в художественных салонах.
Но было бы неверным все салоны сводить к такого рода салонам. Они
сыграли большую роль в пропаганде идеологии Просвещения, в подготов­
ке Французской революции. Да, действительно, во многих из них гос­
подствовал дух гедонистического легкомыслия, скептицизма, вседозволен­
ности, придворно-светского пустословия. В противовес картезианскому
аскетизму здесь была атмосфера развлечения, когда не было нужды ни
в Боге,’ ни в короле, ни в заботе о своих делах. Салоны (особенно зна­
мениты те, что принадлежали мадам Жоффрен, мадам дто Деффон, ма­
дам Тансен, мадемуазель Леспинас, мадам Неккер, а также Гольбаху)
культивировали дух свободы, которая, по словам О. Кошена, носила су­
губо негативный характер, превратилась в свободу отрицания всех мо­
ральных устоев —веры, авторитета, традиций, опыта, уважения к власти,
объявленных предрассудками.
«Республика литераторов, поэтов, философов, юристов», царившая в
салонах, масонских ложах , столичных и провинциальных обществах, тре­
тировала веру как абсурд, традицию —как принуждение, опыт — как
помеху. По мнению О. Кошена, она даже осуществила разрушение р азу­
ма, подчиняясь законодателям социальной моды —масонским ложам,
энциклопедистам,—и объединяя скорее индивидуалистов, готовых высту­
пить против кого угодно: духовенства, двора, своих идейных противни­
ков.—а
не подлинно свободных ученых.
В этой характеристике много верного. Однако не следует забывать,
что салоны и ложи (число которых в дореволюционной Франции достига­
ло более 700 и в которые входили Мирабо, аббаты Грегуар и Сийес, Брис-
со, Кондорсе, Дантон. Демулен, Марат, Шометт, Робеспьер) выдвинули
и поддержали идею бессословного общества, вдохновившую революцию.
Не следует забывать и то, что многие салоны были центрами общения
образованных людей того времени. Некоторые срхранились и после рево­
люции. Так, наиболее интересными во всем П ариже после революции
были салоны Кювье —вечерние собрания выдающихся ученых Европы,
художников, писателей, с которыми запросто мог пообедать любой при­
глашенный. По описанию К. Пфаффа, «ничто не изгон ял ось из этого кру­
га, кроме зависти и злословия. Вся Европа была здесь представлена.
Быть допущенным сюда значило видеть человеческий разум во всем ве­
ликолепии, и иностранец поражался присутствию здесь самых знаменитых
людей Европы и возможности беседовать запросто с принцами, пэрами,
дипломатами, учеными и самим великим человеком, который принимал
их с той же приветливостью, как и молодого студента с пятого этажа
соседнего дома. Его мало заботило, в каком направлении развивается их
талант, мало занимало их богатство и семья. Будучи выше всякой нацио­
нальной ревности, он у важа л одинаково все то, что было достойно вос­
7 «Западноевропейская художественная культура XVIII века». М., 1980, с. 170.
12

хищения. Он спрашивал, чтобы научиться, как будто он простой сту­
дент» 8
В неформальном общении в салонах и обществах не только сообщали
последние литературные и научные новости, но и формировался дух
заинтересованного научного искания, новые научные ориентации, воспи­
танные на культе знания, разума, опыта, эксперимента. Конечно, научная
работа предполагала уединение, напряженный труд, сосредоточение уси­
лий воли, мысли, воображения. Она проходила, естественно, за предела­
ми салонов и свободного "обмена мнениями в обществах. Но и без этого
наука не может существовать, так же как без целенаправленного иссле­
дования.
Критика науки и ее включенности в систему власти в XIX в. осу­
ществлялась с двух сторон: со стороны романтиков и со стороны ученых,
принимавших деятельное участие в социальном институте науки, но не­
довольных господствовавшими в нем формами общения. Романтики,
обратив внимание на аналитичность, инструментальность, эмпиричность
научного знания, на господство в нем духа пошлости и ростовщичества,
подчеркнули коммуникативную природу творчества и познания. Так, со­
гласно Ф. Шлегелю, всякое творчество есть «сотворчество» (совместное
философствование, совместная поэтическая деятельность и т. п .) . Мир
предстает как множество «я», высказывающихся, общающихся друг с
другом. Любовь, понимаемая как взаимообщение «я», и «ты», оказывает­
ся основой духовного существования и центральной темой философство­
вания, поскольку даже в одиночестве мы размышляем как бы вдвоем —
в любом высказывании скрыт диалог, разговор, собеседование. Ф. Шлегель,
Новалис, Ф. Шлейермахер в соответствии с идеалом «сотворчества» вы­
двинули проект энциклопедии, объединяющей все науки и искусства. Та­
ким изданием мыслился жур нал Ф. Шлегеля «Европа», обнимающий все
науки и искусства в «прогрессивно текучей форме», на зыв аем ый им, так ­
же как и Новалисом, современной Библией 9.
Общение было понято как подлинный фундамент науки, оно обнару­
живается как в спорах, так и в согласии, и даже в замкнутом одиночест­
ве царит, по словам Гете, «чувство великой всеобщности». Но неприятие
романтиками (да и Гете) ведущих концепций научного знания X V III—
XIX вв., стремление возродить магию или символическую интерпретацию
шифров природы, построить натурфилософию и религию, привели к тому,
что их глубокие идеи об универсальности общения прошли мимо ученых
и стали импульсом в развитии и поиске новых форм общения не в науч­
ном сообществе, но в религиозных общинах.
Гораздо более плодотворными были импульсы, идущие от самих уче­
ных. В 1830 г. известный английский ученый Ч. Бэббидж выпустил книгу
с примечательным названием «Размышление о закате науки в Англии»,
где обратил внимание на то, что утрачивается былая широта и универ­
сальность ученых, возникает у зкая специализация, затрудняющая взаи­
мопонимание и достижение согласия, растет разобщенность и отчуждение
между представителями различных научных дисциплин. Былое коммуни­
кативное единство науки оказалось под угрозой, разрыв между наукой
и образованием увеличился.
Для преодоления всех этих противоречий в 1831 г. была создана
Британская ассоциация развития науки. Ее годичные собрания, привле­
кавшие большое число слушателей и проводившиеся каждый год в раз­
ных городах, были лучшей формой пропаганды науки, проверки ценно­
сти открытий, их оригинальности, ознакомления с особенностями научных
методов, пробуждения любознательности у молодых людей, их личного
приобщения к научным открытиям. Вместе с тем эти собрания сформи­
8 Си v i ег G. Lettres а С. М. Pfaff (1788-1792). Paris, 1858, р. 48.
9 Шлегель Ф. Эстетика. Философия. Критика. Т. 2. М., 1983, с. 410 .
.13

ровали идеал ценностно нейтральной науки, выработали новые критерии
научности — единого индуктивного метода, медленной кумуляции индук­
тивных наблюдений, образ науки, редуцированной к физико-математиче ­
скому срезу исследуемых явлений, отказ от соображений утилитарности
ради науки, как средства социально признанного самосознания и само­
утверждения, достигаемых в процессе объективного исследования и обще­
ния в целях постижения истины 10*.
Неформальное, межличностное общение между учеными различных
специальностей, с одной стороны, и между учеными и широкой общест­
венностью, с другой, дополняло формальные, институциональные каналы
коммуникации. Оно дало мощный импульс развитию натуралистического
образования, перестройке преподавания естественных наук и математи­
ки в английских колледжах и университетах. Д . Гершель в «Философии
естествознания» и В, У эвелл в «Философии индуктивных наук» сформу­
лировали фундаментальные принципы изменения всей системы образова­
ния. Гершель подчеркивал, что «знания не могут правильно развиваться
деятельностью небольшого числа лиц... Оно, может быть, не приобретает
высшей степени достоверности от всеобщего содействия, но приобретает,
по крайней мере, большее доверие и становится прочнее... По мере того,
как число занимающихся отдельными отраслями физического исследова­
ния увеличивается и все более и более распространяется в различные
страны земного шара, необходимо соответственное увеличение легкости в
сообщении и взаимном обмене знаний» и . Он предлагает создать целый
ряд учреждений, способствующих развитию науки, издавать месячные и
квартальные журналы, своды, рефераты и учебники по определенным от­
раслям науки.
Наука и ее философия в Англии XIX в. могут, в определенном смыс­
ле, рассматриваться как архетип: здесь были явно выражены и выска­
заны тенденции, присущие науке в целом. Но само развитие науки по­
шло по другому пути, чем мыслился Гершелю. Личное, живое общение
между учеными было сдвинуто на периферию, принимало форму «неви­
димого колледжа» , а вес опосредованной коммуникации внутри научного
сообщества возрастал. Эту тенденцию отметил Ф. Клейн, который, хар ак­
теризуя науку XIX в., писал: «вместо прежнего живого личного общения
между учеными возникает огромная литература, особенно периодическая,
устраиваются большие интернациональные конгрессы и другие организа­
ции, стремящиеся поддерживать хотя бы внешнюю связь» 12.
XX век лишь усугубил эту ситуацию: опосредованностъ научных ком-
м уникаций резко возросла, массив периодических изданий возрастает не­
бывалыми темпами, сеть коммуникационных связей все более усложняется
и запутывается, а включенность науки в систему власти приобретает не­
виданный размах, как и связи научного сообщества с технократией и
бюрократией. Именно эти тенденции в развитии науки стали объектом
критики в контрнаучном движении конца 60-х
—начала70-хгодовнаше­
го столетия, которое оказало громадное воздействие на общественное со­
знание Европы и США, изменило восприятие науки, сформировало в ней
новые ценностные ориентации. Контрнаучное движение — симптом кр и­
зиса науки, прежде всего —кризиса ее взаимоотношений с системой вла­
сти, подчинения научного сообщества технократическим целям. В этом
движении участвовали различные группы критиков науки: гуманитариев,
ученых-естественников, идеологов студенческого бунта. Интересна клас­
сификация Э. Вайнберга, выделившего четыре группы таких критиков:
1) разоблачители, подвергающие критике современные формы институ-
10
Петров М. К
., Косарева Л. Формирован ие иде ал а це ннос тно нейтрал ь­
но й н а у к и . - «Социокультурные факторы развития науки». М., ИНИОН, 1987, с. 2 0 5 -
234.
и Гершель Д. Философия естествознания. СПб., 1868, с. 68, 346.
Клейн Ф. Лекции о развитии математики в XIX столетии. М , - Л . , 1937, с. 32,
14

циализации науки, ее связь с истэблишментом; 2) вдумчивые законодате­
ли и администраторы, критикующие естественников за отсутствие у них
чувства ответственности, политических установок и интересов; 3) техно­
логические критики, критикующие науку в силу отрицательных последст­
вий ее технического приложения; 4) нигилисты и аболиционисты, усмат-
ривающе в научно-техническом прогрессе угрозу человеческому существ
вованию 13.
При всем многообразии групп внутри контрнаучного движения, об­
щим для них всех является неприятие идеологии господства над приро­
дой, ее покорения, ориентации науки на окупаемость и рентабельность 14.
Контрнаучное движение изначально было связано с попытками сформи­
ровать новые ценности и идеалы контркультуры, где на первое место вы­
двигался принцип сотрудничества, а не соревнования, живое общение,
основывающееся на таких нравственных устоях, как верность, взаимовы­
ручка, дружелюбие, любовь, доброта, гармоничное и ненапряженное су­
ществование — в противовес установкам борьбы за общественный ста­
тус, карьеру, напряженного труда и пр. Неприятие науки, присущее и
студенческому движению, начавшемуся под лозунгом «свобода —немед­
ленно» и различного рода мистическим религиозным культам (сайенто­
логии, сатгуру), было движимо прежде всего неприятием технократизма,
подчинения науки вненаучным властным инстанциям. В студенческом дви­
жении сильны были идеи отказа от общественной жизни, проповеди сво­
бодного сожительства в коммунах, подчеркивание роли самопознания,
самоуглубления в противовес объективному исследованию, недоверие к
любым формам организации и рационализации в пользу непосредствен­
ного общения, причастности, личностных связей, тяготение к мистиче ­
скому, оккультному, загадочному. К а к отметил один из исследователей
студенческого движения Д. Янкелович, до сих пор «власть принадлежала
системе идей, которой должно быть отказано в существовании: индиви­
дуализм —эгоизм
— м а н и пуляция —изоляция —власть
над
природой.
Ей противоположна другая система идей: общинность —взаимопомощь —
заботливость — защита природы» 15.
В этой новой системе ценностей, которую Янкелович называет «новым
натурализмом» и связывает с руссоизмом, важное место занимает добро­
вольное опрощение, отказ от всех привычек, воспитанных комфортом и
потребительским обществом, поиск новых форм общения, ядром которого
оказывается живое общение. Выдвигая новый идеал гуманистической и
эгалитарной науки, идеологи студенческого движения 60—70-х годов
видели в ней путь создания общества солидарности, преодоления научно-
технического вторжения в природу и в биологию самого человека.
Отождествление науки с технократией, рассмотрение науки как фун­
дамента технократического общества —поскольку технократия «невиди­
ма, скрыта и растворена в научном видении мира» 16 —составляет важ ­
ную черту таких мистических движений, как возврат к гностицизму
(Т. Розак), «апокалипсический телесный мистицизм» (Н. Брау н), «ок­
культный нарциссизм» (Т. Лири) и др. Все контркультурные и контр­
научные движения взывают к межличностным контактам, разрушенным,
по их мнению, современной наукой и технологией, к спонтанным влече­
ниям и р еакциям человека, к эзотерическому знанию, к экстазу, к магии,
противопоставляя их объективной, аналитической, отчужденной науке.
Движение за альтернативную науку, понятое как контрнаучное движе­
ние, нельзя смешивать с тем тяготением к алхимии, парапсихологии, ок­
культизму, которое существует почти во всех странах и усиливается в по­
13 W е i n b е гg А. М. In defense of Science.— «Science», 1970, v. 167, No 3915.
14 Medavar P. В., M e d a v а г I. S. Some reflections on science and civilisa-
tios. - «Civilisations and Science in conflict or collaboration?». Ams., 1972, p. 9 -15 .
15 «The changing Values on campus», N. Y., Wash., 1972, p. 181.
16 Roszac T. The making of counter culture. N. Y„ 1970, p. 56.
45

следние годы. Это — формы псевдонауки, нередко срастающиеся с наукой,
восполняющие ее, использующие ее методы, имитируя ее объективность,
незаинтересованность и пр. Альтернативная наука движима скорее роман­
тическими идеалами создания новой общности человека с природой и с
другим человеком. Усматривая в эксплуатации природы исток социально­
го угнетения, движение за альтернативную науку может быть понято,
скорее, как покушение на социальную позицию науки и научного сооб­
щества, на ее власть в обществе, на ее социальный статус. Движение за
альтернативную н ауку основывается на социально-утопическом проекте,
предполагая общество «с высокоразвитыми механизмами принятия и про­
верки субъективно полученного знания, общество, призывающее к орга­
нической, а не механической солидарности, и которое достаточно едино в
своих коллективных проявлениях, чтобы работать при помощи естествен­
ного консенсуса субъектов, а не с помощью объективного и механическо­
го инструментария» 17.
Обвиняя науку в технократизме, манипуляции природными существа­
ми и популяциями, в разрушении целостности исследуемых объектов,
в отчуждении и эксплуатации всего и вся, контрнаучное движение стре­
мится разрушить сложившуюся систему коммуникаций в науке, ее связи
с общественными институтами. Выдвигая на первый план непосредствен­
ные, личные контакты и усматривая в них основу будущего общества со­
лидарности, движение это было разрушительным и по отношению к нау­
ке как социальному институту, и по отношению к науке как системе
знания.
Но усматривать в этом движении один лишь «компромат», было бы,
конечно, не резонно. При всей своей экстравагантности оно способство­
вало обсуждению социально значимых проблем: таких, как на ука и
власть, место науки в системе власти, властные функции науки. Из него
выросли не только новые социальные движения (например, экологическое
движение «зеленых ») , но и ряд собственно научных и методологических
течений. С ним тесно связано возникновение биоэтики в США и. странах
Европы, экологической этики, антинормативистская концепция методо­
логии (П. Фейерабенд, Г. Спиннер). Д вижение «альтернативной науки»
поставило во главу угла знание, понятое как коммуникация, как личное
общение, в противовес науке как власти.
В науке XX в., обладающей специализированными службами инфор­
мации и развернутой системой коммуникации —от журналов до конфе­
ренций и симпозиумов, от препринтов до информационных компьютерных
сетей,—межличностные
контакты отнюдь не отмерли. Напротив, они
даже развились и занимают свое, очень важное место в системе общения
между учеными. Этот тип коммуникации существует в исследовательских
объединениях и называется у разных историков науки по-разному: «не­
видимый колледж» , «научная школа», « сплочен ная группа» , «социальный
круг». Неформальный характер общения между учеными —главная их
черта. «Входящие в такую группу ученые оказываются обычно в прямом
контакте с каждым исследователем, который вносит весомый вклад в дан­
ное направление» 18.
В этих словах известного американского науковеда Д. Прайса обра­
щается внимание не только на то, что в науке существуют коммуникации
между учеными, но и на то, что в этой сети неформальных коммуникаций
можно выделить ведущую группу ученых, объединенных не столько при­
родой исследуемого объекта, сколько общностью методов исследования.
Это —ядро, состоящее из интеллектуальных лидеров, оказывающих наи­
большее влияние на исследования в данной области. « Ядерная группа»
внутри «невидимого колледжа» вычленяется и с помощью социометриче-*13
17 Nowotny Н. Science and its critics.- «Counter-movements in the Alternatives
to Big Science». Dordrecht, 1979, p. 14.
13 «Коммуникации в современн ой науке». М., 1976, с. 336 ,
16

ских методов науковедческого исследования, и с помощью библиометри-
ческих методов: взаимного цитирования и соавторства в публикациях.
Наряду с «ядерной группой» существует и второй слой участников ком­
муникации —слой «посторонних», участие которых в коммуникации ми­
нимально. Ведущая исследовательница такого рода коммуникаций в н ау­
ке Д. Крейн выделила в научном сообществе «невидимые колледжи» по
целому ряду параметров: переписке, влиянию на выбор проблем, отноше­
нию «учитель —ученик» и др. Изучение сети неформальных коммуника­
ций в науке показало их различия в разных научных дисциплинах и вме­
сте с тем установило громадную значимость в современной науке
(Б. Гриффит, У. Хэгстрем, Н. Маллинз, Д. Коул и др.) .
Характер и уровень неформальных коммуникаций, конечно, различен
в странах с разными системами государственной власти. Он максимален
в демократических странах, хотя и здесь существуют ограничения, свя­
занные с секретностью и запретами, действующими в военно-промыш­
ленном комплексе. Совершенно деформированный хар актер приобретают
неформальные коммуникации там, где господствует тоталитарный режим.
Хотя и здесь можно выделить группу ученых, бывших «неформальными
лидерами» в своей области (в СССР такими были П. Л . Капица,
А. Ф. Иоффе, Л. Д . Ландау, Н. И. Вавилов и др.), но в силу ксенофо­
бии, постоянно нагнетаемого страха вредительства, шпиономании уровень
неформальной коммуникации был минимален, ограничивался преиму­
щественно научными сотрудниками и аспирантами, работавшими в од­
ном исследовательском учреждении, а международные контакты совет­
ских ученых на длительное время были нарушены.
Заключение
Если подвести итоги, то следует подчеркнуть, что наука представляет
собой сложную, развивающуюся систему, которая включает в себя как фор­
мы самоорганизации и межличностного общения, так и формы институ­
циональной организации и общения опосредованного. Делать акцент на
нау ке как системе властных отношений, на включенность науки в систе­
му власти, на властный характер идеологии «овладения природой», было
бы, конечно, слишком односторонне. Столь же односторонним оказывает­
ся и акцент на межличностных контактах ученых, межличностном обще­
нии внутри научного сообщества, на идеологии гармонии, союза с приро­
дой. Если технократизм подчеркивает сопряженность науки с системой
власти, то романтическое, контрнаучное движение выпячивает другую сто­
рону науки: существование в ней малых групп, пронизанных отношения­
ми солидарности и живого контакта между учеными. Каждая из этих по­
зиций строит свой утопический «образ науки» и проект ее переустройст­
ва. Этот «образ науки» весьма далек от ее реальной жизни, в которой во­
едино переплавлены разные уровни коммуникации: от межличностного
контакта до властных отношений внутри научного сообщества. Данные
уровни коммуникации интерферируют друг с другом, восполняют друг
друга, образуют определенную целостность, в которой каждая занимает
свое, специфическое место и выполняет вполне значимые функции: одни
уровни —функции управления и инстанций власти, другие —функции
самоорганизации и самоуправления научного сообщества. Лишь тотали­
тарная система власти стремится подавить и уничтожить существующие
в науке механизмы самоорганизации и самоуправления, подменяя их бю-
рократически-командными методами организации. Но наука может
мстить за себя: разрушение ее форм самоорганизации лишает саму раз­
рушающую власть ориентиров и даже почвы. И силы подавления, которые
политическая бюрократия излучала вовне, возвращаются к ней сторицей,
оказываются силами ее собственного саморазрушения.
17

Социализм как идея и как реальность
В. М. МЕЖУЕВ
Переживаемая сегодня многими острая неудовлетворенность сложив­
ш ейся у нас реальностью, которую традиционно определяли как социа­
листическую, стала для ряда советских исследователей и участников мас­
совых общественно-политических движений причиной разочарования в
социалистической идее, поводом для ее критики и прямого отрицания.
«Виновата идея» — так можно суммировать мнение тех, кто видит в на­
шем обществе законченное воплощение идеалов и целей социализма.
Не отрицая права кого бы то ни было на критику и даже полное не­
приятие любой, в том числе и социалистической, идеи, мне хотелось бы
поставить под сомнение используемый некоторыми авторами (не будем
еще раз называть здесь всем хорошо известные имена) метод борьбы с
этой идеей. Доказательство ее порочности и теоретической несостоятель­
ности они ищут, к ак правило, в действиях тех, кто считал себя —воз ­
можно, даже и искренне —ее верными последователями и непререкаемы­
ми истолкователями.
Похоже, нынешние критики социализма не хотят проводить никакого
различия между замыслом и исполнением. Тот факт, что социалистиче­
ская идея родилась в условиях, весьма несхожих с теми, где была сдела­
на попытка претворить ее в жизнь, не имеет в их глазах сколько-нибудь
существенного значения. Они более доверяют тем, кто объявил себя на­
следниками и практическими исполнителями данной идеи, чем тем, кто
стоял у ее истоков. Мнение эпигонов для них важнее мнения творцов. Не
потому ли преступные действия Сталина в их сознании каким-то стран­
ным образом ставятся в один ряд с теоретической мыслью Маркса?
Можно ли, отталкиваясь от нашей реальности, судить о правильности
или, наоборот, ошибочности социалистической идеи? Не идея виновата в
том, что мы оказались в столь сложном, поистине драматическом положе­
нии. Идеями еще нужно уметь пользоваться. Идеи способны оборачи­
ваться собственной противоположностью в руках тех, кто не готов к их
восприятию ни исторически, ни нравственно, ни культурно. К сожалению,
такова судьба многих идей, попадавших на не подготовленную для них
почву. Идея свободы может обернуться в этих условиях массовым произ­
волом и анархией, идея демократии —тоталитарной властью государства
над личностью, идея равенства —нетерпимостью по отношению ко всякой
яркой индивидуальности. Кого здесь винить —идею или тех, кто приспо­
сабливал ее к собственному уровню понимания и развития?
Идея социализма не исключение из этого правила. Стоит подумать
над тем, почему она обрела «разрушительную силу» не в тех странах,
где родилась и предполагалось ее осуществление, а в тех, которые по са­
мому смыслу данной идеи менее всего были готовы к ее практической
реализации? Почему на своей исторической родине она никого не сделала
несчастным и обернулась такими бедствиями для народов, менее других
£8

повинных в «грехах» капитализма? Не отвергая безусловной ответствен­
ности идей и тех, кто их создает, перед людьми, нельзя забывать об
обратной ответственности людей перед идеями, о необходимости для них
считаться с их действительным смыслом и предназначением.
Теоретическая безответственность — причина многих практических
просчетов и даже преступлений. В истории было пролито немало крови
во имя самых возвышенных, но неверно понятых или ложно истолкован­
ных идей. Средневековая инквизиция не вытекала из идеи христианства,
хотя и осуществлялась во имя торжества этой идеи. Якобинский террор
вдохновлялся идеями свободы, равенства и братства. Насилие никогда не
оправдывалось теми, кто его осуществлял, любовью к насилию —всегда
находились «благородный» мотив и приличествующая к случаю идея, при­
званная обелить насильника. Но разве имевшие место в истории и еще
возможные злоупотребления во имя свободы отвергают саму идею свобо­
ды, ее непреходящую ценность для человечества? Отрицая вме­
сте с первым и второе, мы рискуем никогда не достигнуть состояния
свободы.
Долгое время считалось, что между идеей социализма и существую­
щей у нас реальностью нет никакого расхождения и тем более противоре­
чия. Объявив в 30-х годах социализм «в основном построенным», Сталин
выдал за него созданную им административно-бюрократическую систему
с элементами полуфеодального принуждения и государственного насилия
над личностью. Ставить вопрос о том, в каком отношении эта система
находится к научной теории социализма, было практически невозможно.
Именно с того времени о социализме стали судить на основании не его
теоретической концепции, а идущих сверху политических акций, которые
каждый раз и подверстывались под идею социализма. Выдавая за социа­
лизм свой образ мыслей и действий, бюрократическая власть в конечном
счете усмотрела главный его признак в самом факте своего существова­
ния, рассуждая по известной формуле «социализм —это я». В итоге была
не только идеализирована (идеологизирована) реальность, что сделало не­
возможным ее научное объяснение и критическое осмысление, но и вуль ­
гаризирована социалистическая идея, ставшая для власти средством идео­
логического самооправдания. В этом своем качестве данная идея проде­
лала путь, как бы обратный тому, который был завещан марксизмом,—
не от утопии к науке, а от утопии к мифу, к своеобразной мифологиза­
ции реальности, выдающей последнюю за то, чем она никак не является
по
своему существу. Только мифологическое сознание способно
усмотреть в состоянии стагнации и застоя признаки «развитого со­
циализма».
Справедливо отвергая созданную за годы сталинщины и застоя обще­
ственную систему, необходимо все же разобраться, в каком отношении
эта система находится к идее социализма, и прежде всего в том ее в а­
рианте, который мы связываем с именем Маркса. Ведь вариантов этой
идеи в истории общественной мысли было, как известно, много, и далеко
не все они носили прогрессивный характер, играя подчас роль консерва­
тивной, а то и просто реакционной силы. Вспомним хотя бы критику
Марксом и Энгельсом феодального, мелкобуржуазного, немецкого («ис-
стинного»), утопического социализма, а также таких его разновидностей,
как «казарменный», «прусский» и т. д. В русском дореволюционном со­
знании была сильна идея «общинного», крестьянского социализма, смы­
кавшаяся в ряде случаев с теорией и практикой анархизма. В XX в. зло ­
вещую роль обрела идея соединения социализма и национализма
(национал-социализм), послужившая
идеологическим
обоснованием
тоталитарной фашистской системы. Да и марксистская традиция в пони­
мании социализма не столь однозначна, как это может показаться на пер­
вый взгляд. Споры о сущности социализма сопровождают всю историю
марксистской мысли вплоть до наших дней.

*
«
*
Идея социализма, ее судьба неотделима от истории нового времени и
прямо связана с существованием цивилизации особого типа —промыш­
ленной, индустриальной цивилизации. Очевидно, корни этой идеи можно
обнаружить и в более ранние эпохи, но только с появлением индустри­
ального общества она превращается в целое направление общественной
мысли со всеми его разновидностями и ответвлениями. Важно, что дан­
ная идея возникает в общественном сознании задолго до рождения соот­
ветствующей ей реальности, и это сразу же придает ей характер социаль­
ной утопии.
Подобную утопию можно назвать также социальной метафизикой, от­
личая ^последнюю от общественной науки. Если наука обращается к ре­
альному опыту, к тому, что уже существует в действительности (при­
мером может служить классическая политическая экономия), то утопи­
ческая, или метафизическая, идея имеет дело с тем, что находится за
пределами всякого опыта, т. е. с идеальной, умопостигаемой сущностью
мира, в данном случае социального. Утопию сближает с метафизикой и
то, что в поисках такой сущности она опирается не на анализ реальной
действительности, а на абстрактные представления о «человеческой при­
роде», формулируемые посредством отвлеченного мышления. Опора не на
опыт, а на умозрение объединяет между собой все утопии нового време­
ни —от буржуазно-просветительских до социалистических. Различие
между ними лишь в том, что первые строились на идее разумной орга­
низации государственной власти и ее справедливом распределении в об­
ществе, тогда как последние исходили из идеи разумного и спра­
ведливого распределения общественного богатства, что сразу же делает
центральной для них проблему не власти, а собственности. Последняя и
лежит в основе всех социалистических учений —как утопических, так и
научных.
Но что означало применительно к социализму его провозглашенное
Марксом и Энгельсом превращение из утопии в науку? Ведь и так на­
зываемый «научный социализм» возник задолго до появления'соответст­
вующей ему реальности. В чем же тогда состояла его научность?
Социализм Маркса, как мне представляется, не претендовал на то,
чтобы быть учением о будущем, т. е. еще не существующем обществе.
Свою задачу он видел не в том, чтобы дать законченную картину этого
общества, а в том, чтобы раскрыть истоки и конечные цели происходя­
щего в уже существующем (т. е. буржуазном) обществе рабочего движе­
ния. И это позволяет рассматривать данную теорию как пролетарский
вариант социализма в отличие от других вариацтов —феодального, мел ­
кобуржуазного, крестьянского, националистического и т. д.
В марксизме часто видят лишь эту его чисто политическую сторону.
К тому, разумеется, есть серьезные основания. Своим учением о классо­
вой борьбе пролетариата, долженствующей завершиться его революцией
и установлением собственной диктатуры как средства перехода к бес­
классовому обществу, Маркс предельно радикализировал идею социализ­
ма, придав ей характер не только научно-теоретического знания, но и
программной революционно-практической установки. Пример Великой
французской революции, приведшей к власти класс торгово-промышлен­
ной буржуазии, не мог не оказать решающего воздействия на характер
его политических убеждений и выводов. Не Маркс придумал классовую
борьбу и революцию, он лишь распространил опыт борьбы буржуазии с
феодальной аристократией и абсолютной монархией на взаимоотношение
той же буржуазии с порождаемым ею классом наемных работников. Как
и весь социализм XIX в., социализм Маркса был вызван к жизни разоча­
рованием в результатах буржуазной революции и убеждением, что рево­
20

люционный процесс преобразования общества не может завершиться эти­
ми результатами.
При всей важности для самого Маркса сделанных им политических
выводов они не исчерпывают, однако, всего содержания его учения. Если
бы дело сводилось только к этим выводам, марксизм остался бы в исто­
рии мысли всего лишь примером наиболее радикальной политической
концепции прошлого века, мало что объясняющей в наше время. Содер­
жание данной теории намного богаче и шире ее прямых политических
следствий. Недаром из теории Маркса его ближайшие ученики и последо­
ватели делали не только крайне радикальные, но и более умеренные вы­
воды, которые другие последователи квалифицировали как реформистские
и оппортунистические. Борьба между «левыми» и «правыми» на почве
марксизма свидетельствует о свойственной ему отнюдь не однозначной и
прямолинейной политической логике, о возможности более широкого
спектра вытекающих из него политических установок. Во всяком случае,
сегодня, думаю, нельзя напрямик отождествлять теорию, идею социализ­
ма с провозглашенными Марксом в середине прошлого века политически­
ми средствами реализации этой идеи. Политизация марксизма, достигшая
пика в условиях превращения его в официальную государственную идео­
логию, не только догматизировала чисто политическую часть этого уче­
ния, но и стала причиной недопонимания и даже искажения его теорети­
ческой части. На эту сторону дела я и хотел бы обратить внимание в
первую очередь.
Если политическим средством перехода к общественной собственности
явл яется, согласно Марксу, захват рабочими власти, установление дик­
татуры пролетариата, то в чем состоит экономическая необходимость та­
кого перехода? Именно в ответе на этот вопрос заключен главный смысл
марксовой теории социализма, который не всегда адекватно постигается,
хотя бы потому, что в нашей стране экономические условия для такого
перехода никогда не существовали и весьма сомнительно, что в полной
мере они существуют и сейчас. Отсюда и распространенные представле­
ния об исключительной роли чисто политических, государственных средств
в деле установления и сохранения общественной собственности и хрони­
ческое недопонимание самой природы этой собственности.
Стоит ли специально говорить, что центральным для идеи социализма
является принцип общественной собственности. Можно наделять социа­
лизм разными свойствами —гуманизмом, социальной справедливостью,
высокой производительностью труда и т. д., но это только слова, пока не
выяснено главное —что такое общественная собственность. Можно как
угодно изменять, перетолковывать идею социализма, приспосабливая ее
к новым условиям и обстоятельствам, но там, где мы отказываемся от
принципа общественной собственности, исчезает смысл самой идеи, то,
ради чего она возникла в общественном сознании.
Приходится только удивляться, когда слышишь, что общественная соб­
ственность —это общая собственность всех или многих на средства про­
изводства. Достаточно объединить любые средства производства в руках
многих, а в пределе —всех, объявить их собственностью больших коллек­
тивов людей или всего общества в целом, чтобы в итоге считать такую
собственность общественной. Но тогда непонятно, что мешает установить
общественную собственность на любом этапе истории, почему нельзя обоб­
ществлять соху, мотыгу и вообще какие угодно орудия труда? Почему
теория запрещала обобществлять все, что попадает под руку, хотя на
практике это нередко делали, не считаясь ни с какой теорией?
Могут возразить, что обобществление орудий ручного труда возмож­
но, но нецелесообразно, поскольку они реально используются не больши­
ми коллективами людей, а отдельными производителями. Мысль правиль­
ная, но ведь из нее следует, что далеко не все средства производства мо­
гут и должны быть объектом обобществления. Иными словами, переход
21

к общественной собственности предполагает изменение не только субъек­
та собственности (замену частного субъекта общим, или коллективным),
но и его объекта. Не все может быть объектом общественного присвое­
ния —в этом суть учения Маркса об общественной собственности.
Для перехода к ней необходим определенный уровень развития произво­
дительных сил, и главное здесь —определить, в чем именно состоит этот
уровень.
Общественная собственность есть, разумеется, отрицание частной
собственности. Однако причину данного отрицания следует искать не в
субъективных намерениях людей, воодушевленных передовыми идеями,
а в объективных условиях производства, делающих невозможным даль­
нейшее существование частной собственности. Ведь и сама частная соб­
ственность возникает в истории не вследствие злонамеренности и свое­
корыстия людей, а в силу вполне объективных обстоятельств. И чтобы
правильно судить о том, исчерпали себя эти обстоятельства или нет,
нужно знать хотя бы, в чем они состоят.
Отрицая или критикуя частную собственность, в ней видят часто лишь
результат присвоения (эксплуатации) чужого труда, что, конечно, весь ­
ма ограничивает, суживает рамки данного явления. Источником сущест­
вования частной собственности явл яется не только чужой труд (что
характерно для капиталистической формы частной собственности), но и
свой собственный труд, будь то труд отдельного работника или даже груп­
пы работников. В этом случае мы имеем дело с частной собственностью
(индивидуальной или групповой) самого работника, с «работающим соб­
ственником» , примером чему может служить труд ремесленников, кресть-
ян-единоличыиков, частных торговцев, различного рода кооператоров
и т. д. Н азывая эти виды собственности частными, мы имеем в виду об­
щую формулу частной собственности, согласно которой то, что принадле­
жит одному или нескольким лицам, не может принадлежать другому
(или другим) лицам. Частная собственность характеризуется не числом
ее субъектов (если один, то частник, а если не один, то уже и не част­
ник), а частичностью находящегося в их владении и распоряжении об­
щественного богатства, существующей здесь принципиальной границей
между своим и чужим. Ч астная собственность —это собственность, р аз­
деленная (поделенная) между разными лицами (или группами л и ц),
причем пропорция, в которой она делится, может существенно колебать­
ся в пользу тех или иных.
Я не буду вдаваться здесь в анализ тех экономических законов, в силу
которых собственность на разных этапах истории распределяется
между различными группами, классами, «частями» общества. Важно то,
что частная собственность, как и любая другая, создается трудом, имеет,
так сказать, трудовой источник происхождения. Но почему труд в одном
случае неизбежно ведет к частной собственности, а в другом —отрицает
ее, в этом и следует разобраться в первую очередь.
Уже в относительно ранней работе «Немецкая идеология» Маркс и
Энгельс связывают возникновение частной собственности с переходом от
«естественно возникш их орудий производства» (земля, вода и т. д.) к
«орудиям производства, созданным цивилизацией» , т. е. представляющим
собой продукты человеческого труда. «В первом случае, при естественно
возникших орудиях производства, индивиды подчиняются природе, во вто­
ром же случае они подчиняются продукту труда. Поэтому и собственность
в первом случае (земельная собственность) выступает как непосредствен­
ное, естественно возникшее господство, а во втором —как господство тру­
да, в особенности накопленного труда, капитала» *. Частная собственность
возникает в результате разложения «непосредственно общей», общинно­
коллективной собственности на землю (Маркс в ряде случаев называет
1Маркс К. иЭнгельс Ф. Соч., т. 3, с. 65.
22

ее восточной), характерной для всех обществ традиционно земледельче­
ского типа. В отделившемся от земледелия ремесле, а затем и промыш­
ленности главным средством производства становится не природно суще­
ствующая вещь, а вещь, созданная трудом, являющаяся не природной
предпосылкой, а результатом процесса труда. Объектом частного присвое­
ния и становятся в первую очередь не природные предпосылки труда,
а то, что создано самим трудом (своим или чужим) в качестве условия
и средства своего собственного функционирования. От характер а этого
труда будет зависеть движение частной собственности от одной своей мо­
дификации к другой, но в любом случае частная собственность не может
быть устранена до тех пор, пока труд непосредственных производителей
сохраняется в качестве решающего, «господствующего» фактора м ате­
риального производства, а значит, и главного источника, «субстанции»
общественного богатства. Не поняв этого основополагающего тезиса М арк­
са относительно частной собственности, нельзя понять и его учения об
общественной собственности.
Но почему господство непосредственного труда в материальном произ­
водстве неизбежно приводит к частной собственности? Потому, что он мо­
жет функционировать в нем лишь как общественно-разделенный труд,
т. е. будучи поделен на отдельные отрасли, конкретные виды труда, ка ж ­
дый из которых специализируется на производстве конкретного продукта.
Частная собственность есть лиш ь иное — экономическое — выражение об­
щественного разделения труда. В ситуации такого разделения каждый
конкретный вид труда ну ждается в соответствующих ему средствах про­
изводства, которые и закрепл яются за ним в виде частной собственности
работника. Разделенный труд приводит к разделению собственности.
Средство производства, обслуживающее конкретный вид производственной
деятельности, не может быть обобществлено в масштабе всего общества.
Во всяком случае, такое обобществление лишено практического, эконо­
мического смысла. Зачем лично мне собственность на трактор, станок или
даже завод, если я никак не пользуюсь ими в качестве средства своего
труда? Как потребитель я могу быть заинтересован в продукции этого за­
вода, но сам завод мне совершенно не нужен. В качестве же объекта соб­
ственности данный завод может интересовать тех, чье существование как
работников связано с производством этого вида продукции, т. е. чьим
средством производства он является. Именно в силу того, что средство
производства носит не всеобщий, а частный характер, т. е. обслуживает
конкретный вид деятельности, оно может быть присвоено лишь частным
образом. Общественному разделению труда соответствует, стало быть, ча ­
стная собственность работника на средства своего труда — исторически
пер вая форма частной собственности.
Однако частная собственность включает в себя не только собствен­
ность работника на орудия своего труда в их натурально-вещественном
виде. Общественное разделение труда порождает рыночную экономику,
обмен товарами между людьми. В ситуации товарного обмена объектом
частной собственности оказывается не только натуральная вещь (орудия
и средства труда), но и стоимость вещи, выраженная в деньгах, что при­
дает частной собственности характер не только натурального, но и де­
нежного богатства. Здесь объектом частного присвоения становятся ре­
зультаты не только конкретного, но и абстрактного (общественно
необходимого) труда, что в конечном счете приводит к появлению капи­
талистической частной собственности, основанной на присвоении приба­
вочной стоимости. Капиталист владеет не просто вещами, а капиталом,
т. е. стоимостью вещей, а если вещи его и интересуют, то только в к а ­
честве средства производства новой стоимости. Ч астная собственность
капиталиста является прямым следствием способности труда в материаль­
ном призводстве производить не только полезные вещи, потребительные
стоимости, но и стоимость, и именно эту способность он делает главным
23

объектом своего присвоения и эксплуатации, превращая в товар саму
рабочую силу.
Результаты такого труда ни в своем вещном (натуральном), ни в своем
стоимостном выражении не могут быть объектом общественного при­
своения. Я, к примеру, не понимаю, что такое общественный станок или
общественные деньги. Их, конечно, юридически формально можно объ­
явить общественными, но такое формальное обобществление никак не
соответствует их реальному присвоению, которое по своей природе может
быть только частным. Реальному обобществлению не подлежит тем са­
мым материальное богатство общества ни в его натуральной, ни в его
денежной форме, т. е. богатство, субстанцией которого явл яется мате­
риальный труд в его «двойственной» — ко нкретной и абстрактной —
форме.
Объективная невозможность обобществления натурального и денеж­
ного богатства станет более понятной, когда мы разберемся в природе об­
щественной собственности. Общественная собственность — это собствен­
ность не просто всех, а каждого, т. е. такая общая собственность, где
каждый явл яется собственником всего общественного богатства в его пол­
ном объеме и без всякого изъятия. Как свобода каждого является усло­
вием свободы всех, так и общественная собственность предполагает соб­
ственность каждого как условие собственности всех. Это не та обезличен­
ная, деперсонализированная собственность, где все принадлежит всем и
потому никому в отдельности, а где каждому принадлежит все и только
потому оно принадлежит всем. Общественная собственность тем самым
исключает дележ богатства между людьми, что, очевидно, невозможно
при его натуральной или денежной форме. Разумеется, речь идет о дележе
не предметов личного потребления, а средств производства, которые и
представляют собой действительный объект собственности 2.
Но тогда возникает вопрос: что же это за богатство, которое может
принадлежать каждому без ущерба для других? Неужели в мире сущест­
вует такая «вещь», которая «не убывает» от того, что ею пользуется каж­
дый и все вместе?
Да, такая «вещь» действительно существует. В самом первом прибли­
жении ею является наука, научное знание, которое на самом деле может
принадлежать каждому в полном объеме и без всякого ущерба для дру­
гих. Научное открытие — сначала фундаментальное, а затем и приклад­
ное —весьма трудно превратить в объект собственности отдельного чело­
века или даже группы лиц, хотя сегодня это и делается путем засекречи­
вания научной информации, патентной деятельности и запрета на без­
возмездное присвоение чужих идей. Но подобные меры не имеют ничего
общего с природой научного знания, которое является по своей сути
«всеобщей» производительной силой, в равной мере доступной каждому.
Мысль Маркса и состояла в том, что лишь тогда, когда научный, или,
как он говорил, «всеобщий», труд станет определяющей субстанцией об­
щественного богатства, главной производительной силой общества, сво­
дящей непосредственный —конкретный и абстрактный —труд рабочих
«к минимуму» , превращающей его во «второстепенный момент по отноше­
2
Близкую мысль вы сказал В. С. Н ер сес янц в статье «Прогресс ра венства и бу­
дущность социа лизма» («Вопросы философии», 1990, No 3). По его словам, « со циали­
стич ескую собственность „все х в мес те“ над о преобразовать в равную индивидуальну ю
соб стве нность ка жд ого советского гр ажд анина » (с. 4 9). Однако, как мне предста в­
ляется, он упускает из виду, что общественная собственность —это собственность
к а ж до го на все общественное богатство, а не только на его отде ль ную часть. В ином
случае мы будем иметь дело с собственностью, поделенной между всеми граждана­
ми, т. е. с все той ж е ч аст ной собственностью. Статья явл яе т собой любопытный при ­
мер защ иты ча стной собс тве нности под видом развития общественной соб ственности.
Я не хочу оспорить практическую целесообразность такой защиты, но не могу со­
гл аситьс я с допущенным в статье определ енны м упрощени ем принципа обществен­
ной собс твенности.
2*

нию к всеобщему научному труду», только тогда возникнет реальная
возможность для перехода к общественной собственности, к тому новому
типу производства, где каждый реально владеет в се м 3. Общественная
собственность и есть собственность на богатство, созданное научным тру­
дом, причем главным объектом такой собственности явл яется сама наука.
С этой точки зрения данная форма собственности соответствует тому
типу производства, который Маркс называл «научным производством»,
отличая его от производства, основанного на использовании преимущест­
венно живой рабочей силы,— зем леделия и промышленности. В отличие
от других форм духовной деятельности —религии, искусства и т. д.,
наука с момента своего возникновения обнаруживает тенденцию к пре­
вращению в производительную силу, в основное средство производства
общественного богатства. В своем дальнейшем развитии «всеобщий науч­
ный труд» все более заменяет человека в качестве непосредственной ра­
бочей силы. Этот процесс начинается уже на этапе капитализма, т. е. в
рамках частной собственности. «Поэтому тенденция капитал а заключа­
ется в том, чтобы придать производству научный характер, а непосредст­
венный труд низвести до всего лишь момента процесса производства» 4.
И в условиях превращения «процесса производства из простого про­
цесса труда в научный процесс» труд рабочих, конечно же, остается не ­
обходимым элементом всего материального производства, но он перестает
быть его определяющим началом, во -первых, количественно сокращаясь,
а во-вторых, качественно упрощаясь, сводясь лишь к «простой абстрак­
ции деятельности» и у ступая место «всеобщему научному труду» . « . . .Не­
посредственный труд и его количество исчезают в качестве определяю­
щего принципа производства, созидания потребительных стоимостей;
и если с количественной стороны непосредственный труд сводится к ме­
нее значительной доле, то качественно он превращается в некоторый,
хотя и необходимый, но второстепенный момент по отношению
к тех­
нологическому применению естествознания... » 5 Соответственно преобразу­
ется и х арактер собственности, которая из собственности на результаты и
средства живого, непосредственного труда (своего или чужого) все более
становится собственностью на продукты и условия всеобщего (научного)
труда, т. е. общественной собственностью.
Предугаданный и описанный Марксом процесс становления «научного
производства» в какой-то мере предвосхищает ту возникающую в наши
дни реальность, которую принято назы вать сегодня «постиндустриальным
обществом». Его основу составляют информатизация и компьютеризация
общественного производства. Здесь нет возможности сколько-нибудь под­
робно проанализировать эту новую реальность, осмысление которой зани­
мает умы многих современных экономистов, социологов, футурологов, фи­
лософов, культурологов и других представителей общественных н а у к 6,
но хотелось бы подчеркнуть, что теория социализма с ее основополагаю­
щей идеей общественной собственности должна быть скорректирована и
как бы заново продумана по отношению к этому типу общества, посколь­
ку здесь в наибольшей степени воплощается «научное производство».
Ведь информатизация общества, по мнению многих зарубежных и совет­
ских исследователей,— это не просто качественный скачок в развитии
технологической базы производства, но совершенно новая ступень в об­
щественном бытии человечества, несущ ая с собой коренные изменения в
3 См. об этом подроб ней в главе « Диалектика вза имод ей ствия материал ьного
и духовного про изводства» —кн.: «Производство как общественный процес с». М.,
1986.
4 Маркс К. и Энгельс Ф. Соч., т. 46, ч. II, с. 206.
5Тамже, с. 207-208.
6 Интересные материалы на д анну ю тему мо жно найти в кп. «Новая тех нокра ­
тич ес кая волна на Западе» . М., 1986.
25

системе экономических, политических , социальных и культурных взаимо­
отношений людей. Я думаю, что осмыслить эти изменения вне социали­
стической перспективы развития человечества невозможно.
Понимание общественной собственности как собственности каждого на
всеобщие (т. е. научно выработанные и применяемые) условия произ­
водства позволяет правильно представить и ее отношение к частной
собственности. Такое отношение нельзя мыслить как одностороннее,
абстрактное отрицание частной собственности, как ее насильственное
ниспровержение. Если капиталистическая частная собственность есть
отрицание индивидуальной частной собственности, основанной на соб­
ственном труде, то общественная собственность, отрицая капиталисти­
ческую, восстанавливает индивидуальную собственность «на основе до­
стижений капиталистической эры», яв л я ет ся , стало быть, не просто от­
рицанием частной собственности, а «отрицанием отрицания» . Можно
сказать, что общественная собственность есть отрицание частной по
о бъекту (объектом общественной собственности яв ляется не часть, а все
общественное богатство) и в какой-то мере ее восстановление по субъек­
ту (каждый человек становится собственником). Будучи всеобщей по объ­
екту и индивидуальной по субъекту, общественная собственность со­
х раняет и воспроизводит то важнейш ее позитивное качество частной соб­
ственности работника на средства своего труда, которое составляет «необ­
ходимое условие для р азвития общественного производства и свободной
индивидуальности самого работника» 7.
В более широком своем содержании общественная собственность есть
собственность на культуру в целом, т. е. на те условия труда, которые
служат развитию не только натурального или денежного богатства, но и
самого человека как «основного капитала», включая сюда образование,
средства информации и общения, различные виды интеллектуальной и
творческой деятельности. Т ак ая собственность делает человека не
имущественно или денежно, а духовно богатым существом, чье богатст­
во заключено в его собственном индивидуальном развитии. Обществен­
ная собственность в этом смысле уже не просто экономическая катего­
рия, но категория общественная, культурная, заключающая в себе отно­
шение человека к средствам не только материального производства, но и
своего самопроизводства как общественного, культурного существа. Она
как бы выводит человека за границы непосредственно материального
производства, за пределы его чисто экономического существования в бо­
лее широкую социальную сферу свободного и всестороннего развития.
В идее общественной собственности в ыражена тем самым историческая
тенденция перехода не к свободной экономике (рыночной, кооперативной
цли какой-либо другой), где человек явл яется хозяином (собственником)
своего личного дела, капитал а или просто рабочей силы, а к свободе от
экономики, благодаря которой человек становится совладельцем всеоб­
щих условий своего личного развития, независимо от выполняемых им
экономических функций и ролей.*
*
Такова главная посылка теории социализма, из которой вытекает
масса следствий. Укажу лишь на некоторые из них, не ставя перед со­
бой задачу изложить содержание всей теории.
Сокращение (благодаря науке и технике) необходимого труда, уве­
личивающего при капитализме прибавочный труд, в условиях обществен­
ной собственности ведет к увеличению «времени дл я того полного раз­
вития индивида, которое само, в свою очередь, как величайшая произво-
7 Маркс К. и Энгельс Ф. Соч., т. 23а с. 771,
26.

дательная сила обратно воздействует на производительную силу труда» 8.
Это время, которое человек тратит на свое образование и самообразова­
ние, на получение новой для себя информации, на совершенствование
своих умственных и иных способностей и т. д. Можно, по-видимому, ска ­
зать, что главным временем роста общественного богатства в этих усло­
виях становится не рабочее, а свободное время; более того —последнее
образует здесь подлинный базис общественного производства, обществен­
ного прогресса в целом. Поэтому общественная собственность означает
не просто более высокий уровень удовлетворения человеческих нужд,
преодоление нищеты и бедности (такое ограниченное представление мог­
ло родиться лишь в бедной стр ан е), а качественно новый уровень чело­
веческой свободы (выход в «царство свободы») — свободы от чисто эко­
номической, т. е. продиктованной материальной нуждой, необходимости
трудиться. Но произойдет это не раньше, чем «прекратится такой труд,
при котором человек сам делает то, что он может заставить вещи делать
для себя, для человека» 9. Таковы социальные масштабы и последствия
общественной собственности, в которой довольно часто с поистине дет­
ской наивностью пытаются увидеть не глубокую и перспективную теоре­
тическую идею, а отношение, имеющее с ней мало общего.
Приходится признать, однако, что данная идея имеет мало общего с
тем, что мы сегодня называем общественной собственностью, включая в
нее собственность государственную, кооперативную и даже индивидуаль­
ную, которым в общей сложности столько лет, сколько живет человече­
ство. Перечисленные виды собственности действительно исключают
экономическую эксплуатацию человека и его рабочей силы, но не
исключают его государственной эксплуатации. Экономическая эксплуата­
ция, коль скоро она имеет место, исторически намного прогрессивнее
эксплуатации государственной, а порождающая первую капиталистиче­
ская частная собственность —просто вершина экономического развития
по сравнению со всеми теми формами собственности, которые делают
возможным эксплуатацию человека со стороны государства. Выше част­
ной собственности только общественная, исключающая ка к государствен­
ную, так и экономическую эксплуатацию, прямую зависимость человека
как от внеэкономической власти государства, так и от экономической
власти натурального и денежного богатства.
Сейчас у нас много говорят о многообразии форм собственности при
социализме. При этом иногда подразумевается многообразие форм об­
щественной собственности, что вызывает законное теоретическое недо­
умение по поводу того общего основания, под которое можно подвести
эти формы. Иное дело, если бы речь шла о многообразии наряду с об­
щественной других форм собственности, т. е. о возможности существо­
вания у нас смешанной, многоукладной экономики, что, как известно ,
и было положено В. И. Лениным в основу нэпа. Называя же социали­
стической (т. е. общественной) любую желательную сегодня для. нас
форму собственности, мы затемняем суть происходящего у нас процесса,
связанного пока лишь с освобождением нашей экономики от всеохваты­
вающей власти государства. Движение к общественной собственности,
а значит, и к социализму, намного сложнее и длительнее, чем переход от
государственной к рыночной, арендной и подрядной экономике.
«Открытие» того, что общественная собственность может существо­
вать в разных формах (например, колхозно-кооперативной и государст­
венной), принадлежит не Марксу и Ленину, а Сталину. Ленин отстаи­
вал совершенно другую мысль. Н азы вая социализм «строем цивилизован­
ных кооператоров», он видел в кооперации не форму собственности,
а форму организации труда, наиболее характерную для индустриально
s Маркс К. и Энгельс Ф. Соч., т. 46, ч. II, с, 221«
9Тамже,т.46,ч. I,с. 280.
27

развитых обществ. Лиш ь тогда, считал Ленин, когда труд крестьян
(труд, а не собственность) будет кооперирован, т. е. по своей техно­
логической основе приблизится к городскому труду, частная собствен­
ность крестьянина может быть поднята без ущерба для него до уровня
общественной собственности. Кооперация на селе — технологическая и
организационная база обобществления, а не особая форма собственности.
С таким же успехом к формам общественной собственности можно при­
числить мануфактуру или заводскую промышленную кооперацию. Пос­
ледние, как известно, могут существовать в условиях как частной, так и
общественной собственности, но сами по себе не представляют никакой
формы собственности. Разумеется, это не исключает возможности воз­
никновения в рам ках той или иной экономической системы групповой,
коллективной, кооперативной (как сельской, так и городской) формы
собственности, но она встречается на любом этапе истории (в том числе
и при капитализме) и сама по себе еще не является общественной соб­
ственностью в точном смысле этого слова.
Несколько слов об отношении общественной собственности к государ­
ственной, за которым стоит более общий вопрос об отношении собствен­
ности и власти. У же для раннего Маркса было ясно, что полное огосу­
дарствление собственности, превращение государства в единственного
собственника есть логическое завершение движения частной собственно­
сти, а не характеристика собственности общественной. Абстрактное от­
рицание частной собственности посредством передачи ее в руки госу­
дарства есть лишь признак «совершенно грубого и непродуманного ком­
мунизма», явл яющегося «обобщением и завершением отношения частной
собственности». Государственная собственность в принципе не может
быть общественной, она является лишь более общим выражением и про­
явлением частной собственности, когда государство как бы выступает в
экономической роли совокупного капиталиста, пр евращ ая всех в своих
рабочих: «категория рабочего не отменяется, а распространяется на всех
людей...» 10 В более поздние годы (уже после издания первого тома
« Капитала») Маркс приходит к выводу о невозможности, экономической
абсурдности существования государственной собственности на землю в
земледельческих странах Востока (Китай, Индия, Россия). Государство
на Востоке не верховный собственник на землю, как думали раньше
историки и сам Маркс, а политически организованная сила, источником
существования которой явл яется принудительно собираемый с населения
налог —внеэкономическое отчуждение части натурального или денежно­
го дохода. Государство держится не на собственности, а на силе, на го­
лом принуждении, представляя собой в любом обществе не экономиче­
ского субъекта, а орган власти. Известно (со слов Энгельса), что Маркс
в силу этих соображений хотел переделать третий том «Капитала» , в ч а ­
стности свое учение о дифференциальной ренте, но не успел сделать
этого. Третий том был издан Энгельсом в его первоначальной редакции.
Эволюция взглядов Маркса на государственную собственность требует,
конечно, специального и более подробного рассмотрения.
Сама по себе общественная собственность не нуждается ни в какой
стоящей над ней государственной власти, что и послужило в марксизме
основанием для вывода об отмирании государства и замене его общест­
венным самоуправлением. Согласно этому учению государство сохраняет­
ся после победы социалистической революции не по причине установле­
ния общественной собственности, а в силу ее еще недостаточной разви­
тости, допускающей наличие иных, в том числе и частнособственниче­
ских, форм хозяйствования. В условиях многоукладной (переходной)
экономики государство берет на себя функцию контроля над ее несоциа­
листическими элементами, способствуя развитию производства до уровня
10 МарксК. и Энгельс Ф. Соч., т. 42, с. 114.
28

реального обобществления. С полной же победой общественной собст­
венности отпадает и необходимость в особой стоящей над обществом
власти: собственность и власть как бы соединяются в одних руках.
В нашей же послеоктябрьской истории все произошло прямо проти­
воположным образом: национализация стала не промежуточным звеном
в процессе перехода к общественной собственности, а была выдана за
такой переход. В итоге мы отождествили общественную собственность с
государственной, а сам социализм стали понимать как государственное
управление всей экономической и общественной жизнью. Тотальная
власть государства над обществом оказалась для нас синонимом социа­
лизма. Из чисто политического инструмента экономического преобразо­
вания власть превратилась в главный, определяющий элемент созданной
нами хозяйственной системы. Как бы ни называть такую власть —
командно-административной, бюрократической и т. д., она
явилась не
шагом вперед по пути преобразования капиталистического общества в
социалистическое, а скорее отходом даже от той степени «политической
эмансипации» общества от государства, которую оно получает на этапе
капитализма.
Общество, возникшее у нас за годы сталинщины, нельзя назвать ни
социалистическим, ни капиталистическим (или государственно-капита ­
листическим), ни даже феодальным. Это все категории становления и
развития западной, «европейской» цивилизации («вторичной обществен­
но-экономической формации»), в которую мы так и не «попали». Пра­
вильнее было бы называть это общество «модернизированной азиатчи­
ной», тем, что Маркс называл «азиатским способом производства», «пер­
вичной (архаической) общественной формацией», но только о пределен­
ным образом видоизмененной под воздействием индустриализации. Если
классический «азиатский деспотизм» основывался на земледельческом
базисе производства, то соединение его с промышленно-индустриальной
основой, многократно усилившей деспотизм, дало в итоге тоталитаризм
сталинского типа. «Реальный социализм» о казался на практике чисто
«азиатским» путем создания индустриального общества, использующего в
этих целях методы государственного насилия и внеэкономического при­
нуждения к труду.
Подобное «превращение» социалистической идеи, оказавшейся в дей­
ствительности чем-то прямо противоположным тому, чем она была в тео­
рии, как раз и свидетельствует о том, что данная идея «не работает»
в любых обстоятельствах и при любых экономических условиях. Почему
на практике принцип общественной собственности обернулся принципом
тотальной государственной власти над обществом? По той простой
причине, что еще не созрели условия для полной отмены частной собст­
венности, что последняя при данном уровне развития производительных
сил не исчерпала своих возможностей и экономической эффективности.
И если вопреки обстоятельствам частная собственность насильственно и
повсеместно ликвидируется, то альтернативой ей оказывается не общест­
венная собственность, а абсолютная власть государства.
Чем более экономически преждевременным оказывается отказ от
частной собственности (и связанной с ней рыночной экономики), тем более
насильственными являются те методы и средства, которые используются
государством для ее устранения, тем большее значение обретают меха­
низмы власти при организации хозяйственной жизни. Именно в такой
«преждевременности» следует искать, на мой взгляд, главную причину
искажения социалистической идеи в ходе нашего, развития, подмены ее
представлениями и принципами, имеющими с ней мало общего.
Уже сегодня многие развитые страны Запада демонстрируют способ­
ность к социальным реформам (без применения революционного наси­
л и я) , которые раньше считались принадлежностью исключительно лишь
социалистических программ. Сокращение рабочей недели и увеличение
29

свободного времени, повышение жизненного уровня и социального обес­
печения широких слоев населения, рост образования и массовой культу­
ры, защита прав личности и многое другое осуществляются там не в
результате социалистической революции, а в ходе эволюции самой эко­
номической системы. Это, конечно, еще не социализм, но уже и не ка­
питализм в традиционном смысле этого слова. Похоже, что сам капита­
лизм становится сегодня совершенно иным, чем он представлялся в
прошлом веке. Выход капитализма на качественно иной уровень научно-
технического р азвития, получивший название постиндустриального, тех ­
нотронного, информационного и т. д. общества, существенно меняет наше
сегодняшнее представление не только о самом капитализме, но и о путях
движения к социализму, т. е. к такому общественному состоянию, где
не человек подчинен экономике, а экономика человеку, интересам полно­
ценного развития каждой отдельной личности. Путь этот, как мне пред­
ставляется, лежит сегодня не столько через политическую борьбу за
власть, сколько через научно-технический прогресс общества, через выход
его к высшим формам современной цивилизации, через его последователь­
ную демократизацию и мировую интеграцию. С учетом этих факторов и
должна, на мой взгляд, развиваться идея социализма применительно к
условиям и обстоятельствам нашего времени.
*
*
❖
Вывод может показаться на первый взгляд парадоксальным: ничто
так не искажает и не дискредитирует социалистическую идею в общест­
венном сознании, к ак поспешное и насильственное уничтожение частной
собственности там, где для этого еще не сложились все необходимые
условия. Испытываемое сегодня некоторыми разочарование в социализ­
ме —прямой результат этой поспешности.
Приверженность социалистической идее отнюдь не означает борьбу
за ликвидацию рыночных и даже частнособственнических отношений в
любых обстоятельствах и при любых исторически сложившихся условиях.
Скорее, даже наоборот: в истории конкретных стран и народов возможна
такая ситуация, когда быть марксистом и социалистом может тот, кто
борется за сохранение и возрождение этих отношений, не впадая при этом
в их фетишизацию и абсолютизацию. Социалистическое учение критич­
но по отношению к любой форме экономической зависимости человека,
власти над ним овеществленного —натурального или денежного —
богатства, и пока эта власть сохраняется, социалистическую идею просто
невозможно вытравить из сознания. Но отсюда вовсе не следует вывод о
незамедлительном и насильственном уничтожении этой власти до того,
как сама она не создала всех необходимых предпосылок для своего пе­
рерастания в новое социальное качество. Именно по отношению к тем «не­
истовым ревнителям» и последователям своего учения, которые стреми­
лись претворить его в жизнь любой ценой и при любых обстоятельствах,
Маркс любил повторять, что он —не марксист.

ФИЛОСОФИЯ И ИСТОРИЯ
Теория формаций и реальность истории
А. Я. ГУРЕВИЧ
Вопрос о применимости понятия «социально-экономическая форма­
ция» в историческом исследовании возник не сегодня. Он уже обсуж­
дался в теоретических дискуссиях 60-х годов, но затем разделил участь
многих других вопросов философии истории и методологии историческо­
го познания,— его стали обходить молчанием. Между тем в настоящее
время этот вопрос приобретает новую, еще большую значимость, притом
не только теоретическую, но и ,— мо жет быть, прежде всего — политиче ­
скую. Глубокие пертурбации, переживаемые на наших глазах тем, что
еще совсем недавно именовалось «мировой системой социализма» , не мо­
гут не ставить обществоведов перед вопросом о смысле и научной эф­
фективности теории социально-экономических формаций.
Эксперименты по практическому воплощению идеи социализма, мяг ­
ко говоря, не увенчались успехом. Мало того, эти эксперименты, про­
водившиеся в странах с различными социально-экономическими уклада­
ми, преимущественно некапиталистическими или при относительно сла­
бой развитости капитализма, приводили к использованию идеи социализ­
ма в качестве псевдонима тоталитарных режимов. Политическая и идео­
логическая «надстройка» совершила грубое насилие над экономическим
базисом, принеся его в жертву доктрине, и в результате «реальный со­
циализм» оказался бесконечно далеким от того строя производства и
общества, который виделся Марксу.
Если же оставаться в плане теории, то выяснилось, что отсутствует
четкое и разработанное понимание того, что такое социализм и каковы
его коренные, неотъемлемые признаки. Но социализм, по Марксу, не
просто один из способов производства, он представляет собой заверше­
ние всей предшествующей истории, понимаемой, в самых общих конту­
рах, как восхождение от одной общественной формации к другой.
Исторический опыт, который сделался фактом биографии ныне ж иву ­
щих поколений, ставит нас перед необходимостью нового осмысления
теории формаций.
Мои намерения в данном случае ограничиваются попыткой предельно
кратко наметить некоторые аспекты проблемы, имеющие непосредствен­
ное отношение к историческому знанию. Тревожащий историка вопрос
состоит в следующем: в какой мере теория формаций способствует уг­
лублению и прогрессу исторического познания?
1. Возникновение теории социально-экономических формаций было
естественным результатом борьбы, которую начиная с 40-х годов минув­
шего столетия вели Маркс и Энгельс против идеалистического истолко­
вания человека и исторического процесса. В противовес конструкциям
младогегельянцев и иных идеалистов, сводивших историю к «саморазви-
31

тшо и самопознанию духа» , они выдвинули материалистическое понима­
ние истории, что само по себе явилось колоссальным завоеванием науч­
ной мысли.
Введя понятия «способа производства материальных благ» и «соци­
ально-экономической формации» и разрабатывая их содержание, Маркс
и Энгельс оказали в высшей степени плодотворное воздействие на разви­
тие исторической науки, дав ей концептуальный аппарат для выделения
и осмысления общественных отношений и лежащих в их основании хо­
зяйственных систем в качестве тех сторон человеческой жизни, которые
определяют политические и идеологические феномены. Дальнейшее р а з­
витие исторического знания проходило во многом под влиянием Маркса,
независимо от того, признавали его те или иные историографические
направления или отрицали. Материалистическое понимание истории
открыло новую страницу в освоении богатства исторического про­
цесса.
Огромным достижением научной мысли явился переход к системному
рассмотрению общества. Маркс по сути дела впервые увидел его как
сверхсложную систему, организующуюся вокруг определенных принци­
пов. Тем самым был положен конец тому подходу к истории, который
выделял из ее потока отдельные направления эволюции —политические,
бытовые, религиозные и т. д., но не охватывал общества в качестве са­
моорганизующегося, одновременно гомеостатичного и развивающегося
организма, все компоненты и стороны которого координированы и обра­
зуют диалектическое, т. е. внутренне противоречивое единство. Ко­
нечно, системный подход Маркса обладал известной ограниченностью.
Он принимал во внимание преимущественно и главным образом матери­
альные, «базисные» факторы и, собственно, в первую очередь именно в
них усматривал системообразующее начало. Тезис о «базисе» и «над­
стройке» априорно отводил феноменам политического и идеологического
плана роль несамостоятельных элементов «второго порядка» , лиш ь «от­
ражающих» структуру и изменения базиса. Самая природа метафоры
« базис/надстройка» , за им ство в анн ая из строительной области, свидетель­
ствует об известных ограничениях системной мысли того времени; срав­
нение общества с организмом, к которому прибегают современные социо­
логи и философы, как кажется, скорее приближает к адекватному пости­
жению предмета. Различие, разумеется, состоит не в том, из какой
сферы действительности берутся сравнения, а в том, что объяснение, ис­
ходящее из дихотомии «базис/надстройка» , есть объяснение причинно-
следственное, тогда как системный подход, как он мыслится научной и
методологической мыслью XX века, предполагает иные — более гибкие и
дифференцированные схемы интерпретации.
В марксистской историографии немало сделано для того, чтобы пере­
смотреть идеалистические построения и насытить картину истории соци­
ально-экономическим содержанием. В результате этих исследований были
охарактеризованы «несущие» структуры самых разных форм человече­
ского общежития. Изучение закономерностей производства и распреде­
ления во многом обогатило понимание истории и глубинных причин ее
движения. Историки существенно продвинулись в уяснении базисных фе­
номенов, и в результате в новом свете предстали многие черты и осо­
бенности политического строя и общественных движений.
Однако не ограничиваясь разработкой материалистического метода
понимания истории, Маркс и Энгельс сформулировали философию исто­
рического процесса. Я полагаю, что необходимо делать различие между
общеметодологическим подходом к изучению исторического материала,
с одной стороны, и генерализирующей конструкцией —с другой. Разгра­
ничение это необходимо для правильной оценки как метода, так и фи­
лософско-исторических. построений, ибо последние вовсе принудительно
не вытекают из метода.
32

Я остановлюсь только на проблеме теории формаций, в которой
прежде всего и концентрируется м арксистская философия истории.
Как свидетельствует практика советских историков в использовании
этой теории, одна из важнейших процедур, ими осуществляемых, заклю ­
чается в том, что к любому из изучаемых обществ неизменно прилагает­
ся пятичленная схема. Любое общество якобы в той или иной мере со­
ответствует признакам, отвечающим характеристике одной из формаций.
В случаях, когда трудно или невозможно добиться подобного соответст­
вия исторической действительности «идеальному типу» —а такого рода
случаев более, чем достаточно,—делаются оговорки о локальном «своеоб­
разии» данной общественной структуры либо об ее «недоразвитости», но
сомнений относительно универсальной применимости схемы не возникает.
Положение о том, что некоторые народы не проходили через какую -
либо формацию, но «миновали» ее, не только не отменяет общеисториче­
ского закона, но, напротив, как бы утверждает его. Путь истории упо­
добляется железнодорожному полотну, поезд может вопреки расписанию
«миновать» станцию, но движется он по все тому же пути: если вспомнить
о «локомотиве истории», то сравнение ее пути с железной дорогой не по­
кажется столь уж натянутым.
Известную «отдушину» в этой цельной конструкции часть востокове­
дов пробовала найти в замечаниях Маркса об «азиатском способе произ­
водства», но, как известно, обсуждение вопроса о правомерности приме­
нения этого понятия также было в конце концов скомкано. Нельзя не
отметить, что самое понятие «азиатский» в применении к способу про­
изводства не вполне корректно с точки зрения логики теории формаций:
это понятие не раскрывает формационного содержания тех или иных об­
щественных систем, подменяя его географической привязкой, причем все
«азиатское» опять -таки выносится за одну скобку. Что именно подразуме­
вал Маркс под «азиатским способом производства» — определенную ста­
дию доклассового общества, разновидность раннеклассовых образований
или вариант феодального строя,—остается невыясненным .
Мне кажется наиболее вероятным, что Маркс прибег к этому поня­
тию для того, чтобы подчеркнуть глубокое своеобразие общественных
структур на Востоке и способов их функционирования, своеобразие, ко ­
торого он не мог не видеть и которое не вмещалось в рамки схемы
формаций. Потребность во введений понятия «азиатский способ произ­
водства» диктовалась прежде всего сознанием того, что на Востоке на­
блюдалась не последовательная смена социальных систем, а их устойчи­
вость и неизменность. Категория исторического прогресса, на которую
опиралось учение о формациях, здесь не «работала».
Любопытно, кстати, что у самого автора теории формаций наряду с
«азиатским способом производства» время от времени возникало еще
одно «отклонение» от формационной «нормы». Маркс предпочитал гово­
рить не о «рабовладельческом способе производства», а об «античной
формации» . Эти понятия никоим образом не синонимы, ибо, как Маркс
не раз подчеркивал, базис античного общества образовывал труд свобод­
ных крестьян и ремесленников, а не труд рабов. Итак, налицо вторая
«ано малия» в схеме поступательного развития общественно-экономиче­
ских формаций — «античный способ производства».
Эти «отклонения» от схемы не случайны. Маркс был настолько чуток
к исторической конкретике, что не был склонен подгонять все беско­
нечное многообразие истории под жесткую и единообразную схему.
Я уже не говорю о том, что при состоянии исторических знаний середи­
ны прошлого столетия свою теорию формаций Маркс неизбежно основы­
вал преимущественно на материале истории Европы.
Маркс не мог не ощущать известного противоречия между всеобъем­
лющей системой формационного развития и многоликостью реальных со­
циальных форм. Не отсюда ли его резкие высказывания об «универсаль-
2 Вопросы философии, No И
33

ной отмычке», которую стремятся применить везде и всюду? Ибо не по
уму усердные продолжатели Маркса поторопились распространить «пя-
тичленку» на все известные историкам социальные образования.
Стремясь найти выход из этого противоречия, которое со временем
стало выступать все сильнее и явственнее, марксисты-философы и исто­
рики прибегают к рассуждениям об «общем» и «особенном» в историче­
ском процессе, строят внутриформационные типологии, и все это отнюдь
не лишено определенного смысла, поскольку позволяет расширить опера­
ционное поле в пределах пятичленной схемы.
Предлагались разного рода ее модификации. Например, историю че­
ловечества делили на стадии «первичной» и «вторичной» формаций, вклю ­
чая в первую все докапиталистические общества; в этой «первичной»
формации под рубрику «феодализм» рекомендовали включить все соци­
альные образования, вышедшие из стадии первобытности. Дискуссии об
общественных формациях, которые проводились советскими историками
в 60-е годы, продемонстрировав немало слабых мест «пятичленки», в ме­
сте с тем не смогли существенно продвинуть вперед методологическую
мысль, поскольку они оставались в рамках все той же схемы, не пося­
гая на ее истинность.
2. Однако главная трудность в применении теории формаций к из­
учению исторического процесса заключается в другом. Научное исследо­
вание всегда начинается с формулировки проблемы. Ее постановка дик­
тует тот вопросник, с которым историк подходит к своим источникам.
О том, о чем историк их не вопрошает, источники ему и не расскажут.
Учение о формациях предопределяет направление мысли историков. Они
отбирают в источниках материал, релевантный схеме, отбрасывая и иг­
норируя остальное или оттесняя этот «иррациональный остаток» на пе­
риферию своего сознания. «Кто ищет, тот всегда найдет», распевали мы
в детстве. В этих словах кроется горькая правда: ищущий находит имен­
но то, что ищет, и может не увидеть или, во всяком случае, не оценить
объективно всего остального. Априорные установки, заложенные в схему,
односторонне ориентируют исследователей, сужение горизонта поиска
неизбежно ограничивает его свободу.
Нет ничего проще, чем всюду и везде находить «феодализм», если
руководствоваться упрощенным пониманием феодализма как строя кру п­
ного землевладения, эксплуатирующего земледельцев. Здесь всегда на­
лицо вооруженные господа и бесправные крестьяне, к которым госпо­
да применяют внеэкономическое принуждение, и связи между сю зерена­
ми и вассалами. Оснащенный такими критериями историк найдет фео­
дализм и в древневосточных деспотиях — от Месопотамии до Египта,
и в Римской империи (колонат), и в Китае, и в Индии, и в Иране,
и в Византии, и в Русском государстве (крепостничество). Над куль ту­
рами мелкого земледелия постоянно и повсеместно воздвигались схожие
меж собой системы угнетения \
И столь же незамысловата процедура поисков рабовладельческого
строя: в самом деле, где в давние (и сравнительно недавние) времена
не существовало рабства? Но определяли ли рабство или поземельно­
личная зависимость крестьян коренные, структурные черты того или ино­
го общества? Этот вопрос обычно не обсуждается.
Применение историками пятичленной схемы чревато упрощениями и
неоправданными сближениями разнородных и разнокачественных соци­
а л ь н ы х систем и слабо обоснованными генерализациями. Поглощенные
изы сканиями формационных признаков в том или ином обществе, мы
у п у с т и л и из виду такие стороны исторической действительности, которые
объемлются понятиями «культура» и «цивилизация». Но что означает
1
Feudalism in History. Princeton, 1956. Обзор взглядов на феодализм в зарубеж­
ной нау ке см. в реферативно м сборнике «Проблемы феод ал изма », ч. I, II , ИНИОН
АН СССР. М., 1975.
34

подобное «упущение»? На мой взгляд, не что иное, как игнорирование
самой сущности исторического процесса —истории людей. Категории
«культура» и «цивилизация» лежат в ином плане, нежели категория
«формация», и не могут быть к ней сведены.
Как правило, не обсуждается возможность существования социальных
структур, которые не подходят под характеристику какой-либо из наме­
ченных марксизмом формаций и «выламываются» из схемы. Казалось бы,
введение в научный оборот новых материалов, открытие доселе неведо­
мых обществ и выявление в давно изучаемых структурах новых сторон
должны были привести к усложнению категориальной сетки, которую
историки налагают на историческую действительность. Ведь функция
«идеального типа» в историческом исследовании заклю чается в том,
чтобы посредством верификации идеально-типической модели путем со­
поставления ее с конкретными наблюдениями добиться открытия новых
сторон действительности, моделью не предусмотренных; иными словами,
в том, чтобы в свете исследовательского эксперимента эту модель обога­
тить, видоизменить или вовсе отбросить. Эвристическая ценность иде­
ального типа обнаруживается именно в тех случаях, когда это «предель­
ное понятие» в той или иной мере опровергается исследуемым материа­
лом.
Между тем наложение формационной схемы на данные исторических
источников в лучшем случае вело лишь к некоторой детализации того
или иного ее компонента, но не к ее пересмотру в целом. Дело в том,
что учение о формациях не представляет собой «идеального типа» — ору­
дия познания. Во-первых, идеальный тип, по Максу Веберу, не обрета­
ется в эмпирической реальности и представляет собой «исследователь­
скую утопию», тогда как общественно-экономическая формация, по
Марксу, есть не что иное, как материальное воплощение системы про­
изводственных отношений, собственности, средств производства, а вовсе
не логическая конструкция.
То, что «общественно-экономическая формация» и «идеальный тип»
представляют собой логически несопоставимые категории, побуждает нас
затронуть вопрос о гносеологических аспектах марксистской теории.
Можно представить себе, что марксизм в период своего становления
оказался, так сказать , перед «гносеологической развилкой»: его творец
встретился с дилеммой —принять точку зрения Гегеля или же пойти по
стопам Канта. Первый путь означал единство сознания и действительно­
сти, им воспринимаемой; здесь мысль последовательно овладевает миром,
и ее познавательная способность в конечном счете зиждется на их внут­
ренней аналогии и родстве. Познавая мир, дух осознает самого себя. По­
стулат гегелевской гносеологии —мир познаваем. Путь же Канта пред­
полагал непрестанную, напряженную борьбу мысли, преодолевающей
огромные препятствия для того, чтобы к этой действительности прикос­
нуться.
Маркс без колебаний встал на позиции Гегеля, отвергнув его объек­
тивный идеализм, но сохранив в материалистической интерпретации его
панлогизм. Гегелевская диалектика была перевернута «с головы на
ноги», но лежавш ая в ее основе уверенность во всемогуществе познания
не подвергалась сомнению. Последователи Маркса в этом отношении
оказались по существу безоружными перед лицом позитивизма. Пафос
единой науки, ориентированной на открытие всеобщих законов, был рас­
пространен и на науки об обществе.
В результате, когда в конце минувшего и в начале нынешнего столе­
тия неокантианская мысль выдвинула новые проблемы исторического по­
знания —проблему коренного различия между науками о природе и нау­
ками о культуре, проблему противоположности между их методами
(номотетическим и идиографическим), проблему «идеального типа» как
орудия познания- в исторических науках,—марксизм оказался в сторо­

не от этой проблематики, чуждым ей и, я бы заметил, беспомощным пе­
ред ней. Его позиция в отношении новых тенденций была и осталась
односторонне негативной. Тем самым для него была наглухо за­
крыта возможность углубленного обсуждения специфики гуманитарного
знания.
Во-вторых, учение о формациях в практике историков вообще оказа­
лось не средством социально-исторического анализа, а целью: конкрет­
ное историческое познание было призвано подтверждать истинность фи­
лософско-исторической системы.
Выдвинутая Марксом научная гипотеза была впоследствии превраще­
на в непогрешимую догму. Марксу было приписано открытие законов
исторического развития, якобы действующих во все времена и под лю­
быми широтами. Короче говоря, из пытливо ищущего мыслителя он был
превращен в своего рода «папу», нам естни ка абсолютной истины. Оказав
Марксу медвежью услугу тем, что провозгласили его взгляды неоспори­
мым учением, монополизировавшим истину в нашей стране и в других
странах, в которых у власти стояли коммунистические режимы, идеоло­
гические боссы и их приспешники по сути дела вывели марксизм за
пределы науки, сделав его предметом веры и компонентом принудитель­
ной идеологии тоталитарного строя. Это не могло не привести к вульга­
ризации и прямой фальсификации мыслей Маркса.
Если же попытаться восстановить нормальные отношения к теории
Маркса об общественных формациях, то неизбежно возникает ряд вопро­
сов. Учение о формациях внушает сомнения уже в силу универсальности
применения, на которое оно претендует. Оно выделяет один аспект
исторической жизни —социально-экономический. Исключительная зна­
чимость этого аспекта совершенно несомненна. Но можно ли доказать,
что на любом этапе истории именно социально-экономические отноше­
ния детерминировали общественную жизнь в целом, что это же опреде­
ляющее значение они имели и в первобытности, и в античности, и в
Средние века, и на Востоке или в Африке, в такой же мере, как в
Европе Нового времени? Можно ли утверждать, что содержание понятия
«социальные отношения» применительно к разным эпохам оставалось не­
изменным, равным самому себе? Разве аксиоматично, что то достаточно
ясное расчленение экономики и политики, хозяйства и этики, собствен­
ности и власти, религии и общественных связей, которое каж ется само­
очевидным для современного человека, имело место и на всех других ста­
диях истории человечества?
Достаточно задать эти и подобные им вопросы, для того чтобы пред­
положить отрицательный ответ историка. «Сведение всего многообразия
«мира людей» к формационным характеристикам есть не что иное, как
«формационный редукционизм»» 2 —трудно не согласиться с этим суж­
дением редакции «Вопросов философии». Я полагаю, что такого рода
редукционизм ведет к игнорированию или недооценке человеческого на­
чала, в чем бы оно ни выражалось,—в религии или иных формах ирра­
циональности, в проявлениях индивидуальности, в творческих обнаруже­
ниях личности и в коллективных социально-психологических феноменах.
Человеческая свобода, понимаемая только как «осознанная необходи­
мость», выступает в чрезвычайно урезанной и обедненной форме.
Естественно, историки так или иначе давно столкнулись с теми пре­
понами, которые ставит в их исследованиях теория формаций, и искали
выхода из создавшихся трудностей и тупиков. Да будет мне позволено
сослаться в этой связи на собственный скромный опыт.
В разное время мною предпринимались попытки предложить некото­
рые «поправки» или «уточнения» формационной теории с целью сделать
2
Формации или цивилизации? (Материалы «круглого с т о л а » ) . - «Вопросы ф ило ­
софии», 1989, No 10, с. 34.
86

ее более приемлемой в историческом исследовании. Понятие формацион­
ной «многоукладное^», наличия в обществе ряда сосуществующих и
взаимодействующих общественно-экономических образований, из коих ни
одному нет оснований приписывать определяющую роль, было бы, на
мой взгляд, первым шагом в этом направлении. При этом имеется в виду
не какое-то состояние перехода от одной формации к другой, а длитель­
ное и устойчивое функционирование общества, характеризующегося из­
вестной социальной гетерогенностью3. Такой путь казался мне более
предпочтительным, нежели отдающие схоластикой споры о том, явл яется
ли данное общество (например, Киевская Русь) рабовладельческим или
феодальным.
Следующим шагом в том же направлении мне представляется при­
знание того факта, что социально-экономические формации не существу­
ют в изоляции. Как правило, налицо взаимодействие между ними, и это
взаимодействие яв ляется условием функционирования каждой из них.
Например, едва ли возможно представить себе устойчивую жизнедеятель­
ность античного общества без наличия обширной «варварской перифе­
рии»: она поставляла ему рабскую силу и иную добычу и служила сфе­
рой расширения господства; империи древности держались до тех пор,
пока были способны осуществлять внешнюю экспансию. Что касается
феодализма, то в тех странах, в которых без натяжек действительно
можно констатировать его наличие (преимущественно, на мой взгляд,
это страны Западной Европы), он возникал не столько в результате раз­
ложения античного («рабовладельческого») строя, сколько в качестве
продукта взаимодействия его с более архаическими, доклассовыми об­
ществами: магистральная линия пути к феодализму пролегала через их
трансформации.
Другим примером межформационного взаимодействия могут служить
отношения между странами Западной Европы, с одной стороны, и наро­
дами Азии, Африки, Америки, Океании, Австралии, находившимися
на разных стадиях социального и хозяйственного развития,—с другой.
Неотъемлемой стороной эпохи «первоначального накопления капитала»
было создание всемирной.колониальной системы, которая снабдила под­
нимавшийся западноевропейский капитализм необходимыми для его раз­
вития богатствами, дала ему подневольную рабочую силу и обширные
рынки. Но другой стороной этого процесса было радикальное нарушение
того баланса развития, который был присущ колонизуемым европейцами
народам.
Наконец, сама жизнь поставила нас ныне перед вопросом о постоян­
ном, длительном сосуществовании и сотрудничестве мировых социальных
и экономических систем как условии выживания каждой из них и чело­
вечества в целом. От догмы, согласно которой капитализм переживаем
стадию «загнивания» и «общего кризиса» и якобы вступил в завершаю ­
щий этап своего существования, осталось столько же, сколько от идеи
«всемирной пролетарской революции». Проблема конвергенции разных
систем, диктующ аяся осознанием мировой катастрофы в случае глобаль­
ного конфликта между ними, уже не может быть отброшена в интересах
превратно понимаемой «чистоты» доктрины.
Иными словами, мировой исторический процесс едва ли правомерно
понимать в виде линейного восхождения от одной формации к другой,
равно как и размещения этих формаций по хронологическим периодам,
ибо так или иначе на любом этапе истории налицо синхронное сосущест­
вование и постоянное взаимодействие разных социальных систем. Речь
идет об освобождении мысли историка от упрощенной схемы историче­
ского прогресса, о том, чтобы его исследовательская пытливость не была
3
Гуревич А. Я. К дискус с ии о докапитал истиче ск их общественных ф орма­
циях: формация и у к л а д . - «Вопросы философии», 1968, No 2.
37

стеснена шорами предзаданной системы4. Эта схема, возможно, «облег­
чает» жизнь философа, избавляя его от необходимости внимательно вни­
кать в реальный ход истории, но даже со всеми оговорками о различиях
и расхождениях между «магистральной линией» истории и ее конкрет­
ными особенностями в те или иные периоды и в определенных странах,
профессия историка не дает ему ни права, ни возможности довольство­
ваться созерцанием исторического процесса «в телескоп». Историческая
наука —наука прежде всего о конкретном и индивидуальном; наукой же
об общем и повторяющемся она является лишь постольку, поскольку не
игнорирует конкретного и индивидуального, но максимально вбирает его
в свои обобщения. В противном случае все эти генерализации неизменно
остаются предельно тощими и бессодержательно бесплодными.
Формационный подход к истории предполагает оперирование главным
образом или даже исключительно такими обобщающими понятиями, как
«способ производства», «класс», «общество», по няти ями, которые выра­
жают высокую степень абстрагирования от конкретной эмпирии. Между
тем, современная историческая наука вслед за определенными направле­
ниями социологии, этнологии и культурной и социальной антропологии
обнаруживает скорее противоположную тенденцию —к изучению «малых
групп».
Микросоциологический подход вовсе не исключает подхода макросо-
циологического. Однако исследователи не ограничиваются обобщениями
данных, полученных по целой стране, крупному региону, провинции,
и идут в глубь материала —изучая состав, изменения и функционирова­
ние тех малых социальных образований, в которых реально протекает
жизнедеятельность индивидов. В семье, клане, общине, в возглавляемом
сеньором союзе вассалов или в дружине, в церковном приходе, ремеслен­
ной мастерской, поместье, крестьянской усадьбе, в княжеском дворе,
мануфактуре, на фабрике и всяких иных сообществах общественные от­
ношения осуществляются не обезличенно и анонимно, но сохраняют фор­
му прямых межличных связей. Здесь социальный анализ предполагает
индивида.
Микросоциологическая история создает почву для сближения со­
циально-экономического исследования с исследованием ценностей, норм
поведения, коллективного сознания, религиозных установок и картин
мира, заложенных в сознание людей их культурой. Тем самым удается
преодолеть традиционный разрыв между социальной историей и изуче­
нием ментальностей, разрыв, делающий формационную историю историей
социологических и политико-экономических абстракций, историей, в ко­
торой человек как активное творческое и наделенное психикой существо
не находит для себя места.
Но, как мне уж е неоднократно приходилось писать, внимание к ма ­
лым группам, которые реально и составляли классы, сословия и иные
макрообразования, связано с коренным изменением угла зрения истори­
ка. Он не может при этом довольствоваться «естественнонаучным» изу­
чением человеческих коллективов «извне», но должен совмещать этот
анализ с проникновением в глубины сознания людей, которые образовы­
вали малые группы. Историк изучает мировосприятие этих людей, их
субъективное отношение к производству и обществу, отношение, которое
во многом и главном определяло характер их общественной активности.
Иными словами, на «сетку координат» , которой руководствуется исследо­
ватель, накладывается та «сетка координат», которая была фактом созна­
ния самих участников исторического процесса. Только при этом «бино­
кулярном» видении можно с должной глубиной понять социальное пове­
дение человека в группе, малых и больших групп, классов, масс людей.
4
Философия и историческая наука. (Материалы «круглого стола»).- «Вопросы
философии», 1988, No 10, с. 20 -23 .
38

Развитие наук о человеке и обществе на протяжении последних
десятилетий с новой силой и убедительностью продемонстрировало сим­
волическую природу социальных отношений. Эти дисциплины —струк­
турная и символическая антропология, семиотика, историческая поэтика,
культурология, история ментальностей, герменевтика (в ее версиях, раз­
рабатывавшихся Дильтеем, Хайдеггером, Гадамером) —сложились после
Маркса. Консервативно настроенная марксистская критика «буржуазной
пауки» воспрепятствовала продуктивному диалогу марксизма с этими
направлениями. Объяснительные модели марксизма по-прежнему ограни­
чиваются преимущественно сферой производственных отношений, тогда
как все более «тонкие» материи оттесняются на периферию мысли или
игнорируются.
Но тем самым теория формаций оказалась оторванной от целого ряда
современных научных течений. Всякий изоляционизм в сфере мысли об­
рекает ее на отсталость, стагнацию, провинциализм, и все это в избытке
содержится в современном марксизме.
3. Возвратимся, однако, к Марксу. Его теория не просто предпола­
гает поиск некой формации в данную эпоху и на данной территории.
Эта теория была выработана как целостная философия истории и при­
обретает свой подлинный смысл лишь при рассмотрении ее в качестве
таковой. Она выражает учение о последовательных ступенях восхожде­
ния человечества от первобытного коммунизма через рабовладение, фео­
дализм и капитализм к коммунистическому обществу, историческую не­
избежность перехода к которому это учение призвано обосновать. Теория
формаций претендует на то, чтобы объяснять исторический прогресс
in toto, и рассматривает историю с точки зрения ее завершения в буду­
щем. Этот прогресс диалектичен, он строится в полном соответствии с
гегелевской триадой «тезис—антитезис —синтез». Бесклассовое общество
архаического типа в силу имманентно заложенных в нем потенций р аз­
лагается, сменяясь антагонистическим типом социальных отношений,
строящихся на эксплуатации. Раннеклассовые формации суть не что
иное, как отрицание первобытного доклассового строя. И столь же зако­
номерно и неизбежно в недрах последней из антагонистических форма­
ций —капитализма созреют предпосылки бесклассового коммунистиче-
кого общества. Произойдет «отрицание отрицания», « экспроприация экс­
проприаторов».
Здесь придется сделать некоторое отступление. В гегелевской филосо­
фии истории, углубившей понятие исторического прогресса, латентно ,
в «снятом», т. е. секуляризованном и рационалистическом виде, сохраня­
лись коренные черты христианской эсхатологии. Движение из прошлого
в будущее в контексте христианской теологии означало приближение
к конечной цели мироздания, к завершению времени и к слиянию его
с вечностью. В средневековых учениях о «возрастах» человечества или
о четырех последовательно сменявших одна другую «монархиях» была
заложена вера в единство истории, которая протекает в форме противо­
стояния и взаимодействия «Града Божьего» с «Градом земным».
Это официально признанное учение было, однако, достоянием преиму­
щественно «книжных», образованных людей, т. е. меньшинства средне­
векового общества. В широких социальных кругах христианская эсхато­
логия приобретала иное, более радикальное звучание, как правило, осуж­
даемое церковью в качестве ереси. Милленарии, хилиасты, которые
проповедовали неминуемое и быстрейшее наступление тысячелетнего
Царства Божьего на земле, возбуждали живой отклик в массах и оказы­
вали на них огромное влияние. Под знаком хилиазма проходила значи­
тельная часть народных выступлений Средневековья. Восстание против
неправедных господ и попов приведет, по убеждению участников такого
рода движений (таборитов, последователей Томаса Мюнцера, анабаптис­
тов Мюнстерской коммуны и т. п .) , к немедленному установлению цар­
39

ства божественной справедливости. И они пытались на практике осуще­
ствить свой идеал.
У Гегеля средневековая эсхатология как бы устранена. Но христиан­
ская теология истории «просвечивает» сквозь его учение. Вместо гран­
диозного апокалиптического финала истории — Второго пришествия
и Страшного суда Гегель увидел возвращение саморазвивающегося абсо­
лютного духа к самому себе, а в плане политической истории и истории
гражданского общества венцом исторического прогресса умудрился счесть
современное ему прусское государство.
Столь жалким свертыванием истории он вполне заслужил сокруш и­
тельную критику Маркса и Энгельса. Поставив гегелевскую диалектику
«с головы на ноги», Маркс возвратил философии истории ее былую вели­
чественность. История проходит р яд ступеней —социально-экономиче ­
ских формаций, каж дая из коих, сменяя свою предшественницу, пред­
ставляет собой новый шаг в освоении свободы, но свободы, понимаемой
уже не абстрактно, но социально. Философско-историческая мысль воз­
вращается к эсхатологии: коммунизм вместо царства Божьего, торжество
социальной справедливости на земле вместо воздаяния по грехам и за­
слугам в мире потустороннем. Вновь категория будущего подчиняет себе
настоящее: нынешние страдания не столь существенны по сравнению
с грядущей наградой. Собственно, с победой социалистической револю­
ции и начнется подлинная история человечества, ибо до сего времени,
по убеждению Маркса и Энгельса, имела место всего лишь его «преды­
стория» 5.
Учение о социально-экономических формациях получило первую фор­
мулировку в канун и во время европейской революции 1848 года, когда
молодым Марксу и Энгельсу казалось, что эсхатологические чаянья полу­
чат немедленное осуществление. Но революция захлебнулась, наступила
реакция, ожидания конца старого порядка были вновь обращены к буду­
щему. Тем не менее эсхатологизм, прокравшийся в марксово учение,
не иссяк и полностью обнаружил себя в ходе Октябрьской революции,
первый период которой прошел под знаком нетерпеливого ожидания ми­
рового пролетарского переворота. Сама русская революция обретала свой
исторический смысл в качестве пролога и толчка к общеевропейской ре­
волюции. Пролетариат получил в марксизме-ленинизме статус и ореол
«избранного народа», призванного историей раскрепостить человечество и
ввести его в царство свободы. Надежды на то, что грядущий бой с капи­
талом будет «последним и решительным», что ближайшая «остановка»
«локомотива истории» — «в коммуне», к а к и по зднейшие декларации
о том, что «нынешнее поколение советских людей будет жить при ком­
мунизме», что «мы вас закопаем», и т. д. и т. п . —о тнюдь не демагогия
социальных манипуляторов, преследующих своекорыстные цели, —это в ы ­
ражение глубоко укорененных убеждений революционеров, которые жили
и боролись в чаяньи неминуемо надвигающейся мировой револю­
ции. Эсхатологизм, по -прежнему находящий отклик в массах в периоды
жестоких социально-политических кризисов, обрел в марксизме новые
одеяния.
Различия в понимании перспектив и возможностей рабочего движе­
ния раскололи марксистов Европы на коммунистов и социал-демократов.
Дальнейшее известно, и здесь на нем незачем останавливаться.
Все, что мне хотелось отметить, сводится к следующему. Учение
о формациях представляет собой далеко не только продукт развития
научной мысли, резюмирующейся в триаде «французский социализм,
английская политическая экономия и немецкая классическая филосо­
фия». В этом учении имеется еще и другая сторона, которую, я убеж­
ден, было бы неправильно игнорировать или недооценивать. Как ни
5 Маркс К. и Энгельс Ф. Соч., т. 13, с. 7, 8.
40

странно это звучит, марксова теория формаций есть также наследница
традиционно присущей христианской мысли хилиастической эсхатологии.
Эту теорию, как в ее первоначальной формулировке самими основопо­
ложниками научного коммунизма, так и в особенности в ее понимании
и применении их последователями, недостаточно оценивать исключитель­
но в контексте р азвития общественной и научной мысли и философии, —
она имеет еще и другую основу, а именно, социально-психологическую,
выражает определенный тип менталитета.
Идея становится материальной силой, поскольку она завладевает мас­
сами, —бесспорно. Но проходит ли этот процесс завладеваиия массами
бесследно для самой идеи? Не вступает ли она во взаимодействие с идея­
ми, представлениями, чаяньями масс, не трансформируется ли она при
встрече с социально-психологической почвой, в которой она пускает свои
корни и из которой получает импульсы, подчас даже чуждые для нее?
Не потому ли хилиастическая и эсхатологическая сторона марксизма
оказалась столь притягательной для тех слоев и классов, которые обычно
остаются далекими от всяких философий и теорий?
Еще раз подчеркну: речь идет о латентных, глубоко запрятанных от
ясного, «дневного» сознания установках, о ментальности, на которую
марксизм до самого последнего времени не обращал внимания и кото­
рую именно поэтому не был в состоянии проконтролировать. То тальная
идеологизация духовной жизни в нашей стране (и во всей контролируе­
мой марксистскими партиями системе) привела, в частности, к неспособ­
ности сколько-нибудь глубоко и адекватно анализировать феномены ду­
ховной жизни и всерьез считаться с теми ее пластами и аспектами, кото­
рые не могут быть подведены под категории идеологии. Эта неспособность
принять в расчет социально-психологические реальности, традиционную
ментальность, религиозность, вероисповедание или этнопсихологические
особенности людей, к несчастью, не преодолена и поныне.
Между тем выход за пределы «формационного мышления» необхо­
дим и неизбежен. Освободившись от шор, которыми так называемые
«марксисты» отгородили себя от действительной духовной жизни, они
были бы принуждены посчитаться со следующим фактом. Мы принадле­
жим к европейской цивилизации и, volens nolens, сознавая это или не
сознавая, разделяем коренные ее ценности и представления, заложенные
в основание культуры и воплощаемые всемгг ее языками и знаковыми
системами. Не следует забывать о том, что цивилизация эта в своих от­
правных моментах и последних глубинах —христианская, независимо от
того, что она в значительной мере преодолела теологическую стадию и
довольно последовательно секуляризовалась. Одним из компонентов хри­
стианского наследия является и эсхатологизм. Я полагаю, что вопреки
воинствующему атеизму Маркса, хилиастическая эсхатология изначаль ­
но таится в марксизме и что она, помимо его намерений и воли, во­
шла в самую плоть этого учения.
Как раз в философии истории, в учении о движении рода человече­
ского от коммунизма первобытного к коммунизму научному, этот эсха­
тологический хилиазм и содержится, становясь особенно ясным в перио­
ды революцинных выступлений масс.
❖
Выше были вкратце изложены те основания, по которым теория обще­
ственных формаций представляется неадекватной для изучения истори­
ческого процесса. Философия истории, какова бы она ни была, всегда
диктует некую схему, поневоле упрощающую бесконечно красочную
и многообразную действительность. Весь вопрос состоит в мере к хар ак­
тере этой схематизации.
41

Я не касался здесь вопроса о соотношении «логического» и «истори­
ческого» в теории формаций. Философы и методологи находят правомер­
ным обсуждать исторический процесс с высот абстракций, где истори­
ческая конкретика оказывается не более чем «помехой» для разверты­
вания генерализирующих категорий и где ход истории без затруднений
«в ыпрямляется» и резюмируется в «естественноисторических» общих за­
конах. Логический метод, по словам Энгельса, «в сущности яв ляется не
чем иным, как тем же историческим методом, только освобожденным от
исторической формы и от мешающих случайностей». Логическое воспро­
изведение истории дает отражение ее процесса «в абстрактной и теоре­
тически последовательной форме; отражение исправленное, но исправ­
ленное соответственно законам, которые дает сам действительный исто­
рический процесс, причем каждый момент может рассматриваться в той
точке его развития, где процесс достигает полной зрелости, своей клас­
сической формы» 6. Вот против этого «освобождения» от «мешающих слу­
чайностей», «исправления» действительного хода истории и сведения ее
процесса к «классическим формам» не может не восставать мысль «прак­
тикующего» историка.
Опирающийся на источники и на научную традицию историк лишен
возможности следовать за философом и социологом в эти заоблачные
высоты. Историк испытывает все сопротивление материала, который ему
надлежит исследовать, упорядочить и осмыслить, не поступаясь особен­
ным, индивидуальным, единичным и уникальным. Разумеется, он не
остается рабом хаоса эмпирических фактов и руководствуется неким
общим представлением об историческом процессе. Но здесь-то и возни ­
кает вопрос о применимости тех или иных социологических концептов
в качестве орудий исторического анализа. Какого «масштаба» и «ранга»
познавательные категории пригодны в нашем исследовании —общефило­
софские и предельно генерализирующие или же «теории среднего уров­
ня» , идеально-типические модели, которые строятся исходя не из гло­
бальных конструкций, а вбирая в себя опыт исторического исследования?
Я убежден в том, что историку необходима теория, но теория, не отры­
вающаяся от исторической почвы; то, в чем он нуждается,—не всеобъ­
емлющая система, а комплекс теоретических посылок, поднимающихся
над эмпирией, но ни в коем случае не порывающих с ней.
Есть слово, которого очень боятся наши обществоведы. Это — « реля­
тивизм». Между тем культура-антропология давно убедила тех, кого во­
обще можно в чем-то убедить, что только преодоление «абсолютизи­
рующей» универсальной схемы и принятие гипотезы о самоценности и
своеобразии каждой культуры и цивилизации отвечает современной не­
предубежденной точке зрения науки. Мне когда-то у же приходилось
цитировать Ранке: « .. . Каждая эпоха находится в непосредственном отно­
шении к Богу». Оставим Бога в покое, но мысль Ранке остается глубоко
верной, ибо каждая историческая форма человеческого общежития пред­
ставляет самостоятельный интерес, независимо от ее связей с предыду­
щим и последующим процессом истории.
Между тем в марксистской мысли эта связь интерпретируется со­
всем иначе. «Исследование функционирования, воспроизводства и разви­
тия исторически сложившегося объекта при помощи логического метода
предполагает выявление его исторической перспективы, рассмотре­
ние его в единстве настоящего, прошлого и будущего» 7. Классический
пример —Марксов анализ капитализма в тени его грядущего краха и
неминуемого социалистического преобразования общества. Логический
метод осмысления истории, как свидетельствует вся длительная практи­
ка марксистской историографии, неразрывно связан с такого рода телеоло­
6 Маркс К. и Энгельс Ф. Соч., т. 13, с. 497 .
7 Ш в ы р е в В. С. Историческое и логическое.—Философский энциклопедический
словарь. М., 1983, с. 231.
42

гическим подходом. Самоценность и самодостаточность каждого общест­
венного состояния игнорируются, любой этап истории видится лишь как
ступень к последующему. Разум еется, с изменением исторической пер­
спективы прошлое и настоящее видятся по-новому. Но опасность таится
в том, что при таком рассмотрении создается односторонняя перспекти­
ва, деформирующая историческую целостность и системность изучаемого
общества. Разум ный релятивизм предостерегает от подобных искажений.
Разрабатывая теорию формаций, Маркс подчеркивал, что их возник­
новение, развитие и смена представляют собой своего рода «естественно-
исторический процесс». В рамках подобного понимания истории мало
места остается дл я человеческой свободы, для выбора того или иного
пути развития, дл я постановки вопроса об его альтернативности. Случай­
но ли то, что историко-антропологические интенции ранних трудов Марк­
са в дальнейшем не были продолжены ни им самим, ни его последова­
телями?
В этой связи введение в практику исторического исследования и в
специальную методологию исторического познания современных концеп­
ций «культуры» и «цивилизации» могло бы дать существенный противо­
вес формационному телеологизму. Концепции культуры и цивилизации,
по существу, игнорировавшиеся Марксом, по-прежнему выпадают из
поля зрения марксистского анализа. Это обстоятельство указывает на
историческую ограниченность теории формаций, если ее рассматривать
не как закономерный этап в развитии научной и общественной мысли
XIX века, но в универсуме научных теорий конца XX столетия. Марк­
систская теория все еще не овладела обширными пластами актуальной
проблематики, выдвинувшейся в наши дни на передний план в гумани­
тарном знании.
Признаем же, наконец, что теория социально-экономических форма­
ций принадлежит эпохе, наука которой развивалась под знаком прогрес­
са. Увы, та эпоха безвозвратно миновала, нас отделяет от нее толща вре­
мени, насыщенного столь глубокими и радикальными сдвигами и ката­
клизмами в экономической, социальной, политической и интеллектуальной
жизни, что немыслимо предполагать, что будто научные и философские
построения XIX века могут полностью и целиком сохранить силу и убе­
дительность в совершенно новом духовном универсуме человека, стояще­
го на пороге третьего тысячелетия. Ныне обществоведам приходится раз­
рабатывать иной, более гибкий и адекватный понятийный инструмента­
рий. В каком облике и в каком объеме теория социально-экономических
формаций сможет быть органически включена в эти новые объяснитель­
ные системы и что именно из ее содержания выдержит испытание вре­
менем, трудно предсказать, это покажут дальнейшие непредвзятые
и неидеологизированные исследования.

Наши тревоги и всемирная история
Д. Е . ФУРМАН
В настоящее время, когда наша тоталитарная система распадается на
глазах и в муках рождается новое качественное состояние нашего обще ­
ства —демократическая Россия, советские историки, социологи, филосо­
фы оказываются в очень сложной интеллектуальной и психологической
ситуации. На протяжении не только их жизни, но и жизни предшествую­
щих двух поколений в обществе господствовала жесткая догматическая
историко-философская схема —схема 5 формаций, создававшая ощуще­
ние, что история, место нашего общества в ней и наше место в этом
обществе — «в целом» понятны. Постепенно людей, «верующих» в эту
схему, становилось все меньше. Но даже для тех, кто разочаровался в
ней и уже не верил в нее, она создавала своего рода «психологический
комфорт», ибо ее отрицание ка к бы само по себе структурировало миро­
воззрение,—ясно, что —ложь, где —враг, с кем и с чем бороться. Про­
шедшая эпоха, таким образом, не благоприятствовала систематической
позитивной историко-философской работе, и к перестройке мы пришли с
очень четким недовольством нашей общественной системой, более или
менее ясными общественно-политическими идеями (демократия, рынок
и т. д.) и практически без каких-либо попыток систематического истори­
ко-философского обоснования этих идей. Между тем психологическая по­
требность в таком обосновании, в теоретическом осмыслении нашей си­
туации и ее места в историческом процессе становится все более острой.
Вопросы тица «что делать?» , «кто виноват?», куда идет наша страна,
придет ли она, наконец, к демократии, является ли ее путь принципиаль­
но иным, чем путь других стран и т. д., обступают нас со всех сторон,
приобретают небывалое личное значение. В этой ситуации возникает
опасность схватиться за какое-то первое попавшееся решение, «заткнув»
им историко-философскую пустоту (что в какой-то мере и происходит,
когда надоевшие формулы «формации», «производительных сил и произ­
водственных отношений» и т. д., в которых все-таки есть «рациональное
зерно», без какой-либо серьезной критики уходят из языка и заменяются
также не критически принятыми формулами, в которых иногда вообще
нет никакого смысла, например, «утрата пассионарности»). Поэтому сей­
час очень важной задачей является внесение какой-то системы в наши
поиски. Нам надо не спешить с ответами, а прежде всего —постараться
ясно сформулировать и систематизировать вопросы.
На наш взгляд, все встающие сейчас перед нами историко-философ­
ские вопросы могут быть сведены к четырем группам, четырем основным
проблемным комплексам.
1)
Проблема закономерности всемирно-исторического процесса. Сей­
час традиционная формула пяти формаций, согласно которой наше обще­
ство принадлежит к высшей формации, а США —к более низкой, вряд ли
даже нуждается в критике. Но что же все-таки делать со всемирно-исто ­
44

рическим процессом? Спасать ли старую формулу, «подправляя» ее (на­
пример, перенося социализм в отдаленное будущее или объявляя его уже
победившим, но не у нас, а на Западе)? Или искать новую, но аналогич­
ную формулу, поставив, например, капитализм на место социализма
(«Вперед, ко всемирной победе капитализма!»)? Или вообще отказаться
от идеи единого всемирно-исторического процесса, его логики и законо­
мерности?
2) Проблема демократического общества. Является ли паше стремле­
ние к такому обществу вдруг охватившим нас часто субъективным стрем­
лением, которое в конце концов может смениться и каким-то другим, или
переход к такому обществу — объективная потребность? Можем ли мы так
никогда и не прийти к демократии, или мы обязательно придем к ней?
3) Проблема особенностей исторического пути России, в чем заклю ­
чаются эти особенности, чем они объясняются и самое главное —являет ­
ся ли исторический путь России модификацией общечеловеческого пути
или путем принципиально отличным, ведущим «не туда», куда идут дру­
гие народы?
4) Проблема советской истории. Является ли эта история естествен­
ным продолжением российской, или же появление нашего строя объяс­
няется действием внешних факторов, результатом стечения обстоятельств,
исторических случайностей? Есть ли какая-то логика, закономерность
этой истории? Является ли наша перестройка ее естественным р езульта­
том, или она тоже результат исторической случайности (как deux ex ma-
china появляется хороший человек Горбачев)?
Ясно, что эти четыре группы проблем логически связаны друг с дру­
гом. Если мы, например, признаем, что исторический процесс вообще не
имеет никакой упорядоченности и логики, тогда, естественно, мы должны
признать, что наше стремление к демократии —просто вдруг охватившее
нас стремление, которое может смениться каким-то иным . Если мы при­
знаем, что Россия р азвивается по совсем иной логике, чем другие страны,
идет «не туда» , куда другие, значит, нам и не надо стремиться к демо-
кратически-правовым порядкам западного типа —они не для нас, нам не
подходят и т. д. Попробуем, однако, разобрать эти группы проблем более
подробно и найти, разумеется, не их решения, но хотя бы направление
поисков и контуры возможных решений.
*
*
❖
Самой основной проблемой, с которой сталкивается современный со­
ветский историк и социолог, лишившийся традиционной схемы, но пытаю ­
щийся найти какие-то общие философско-исторические ориентиры, яв ­
л яется проблема логики всемирно-исторического процесса. Здесь его
мысль бьется между двумя крайностями, двумя полюсами.
С одной стороны, человеческая мысль не может не стремиться найти
какую-то логику и «упорядоченность» истории. Более того, такая логика,
очевидно, есть, и она «нащупывается» нами. Ясно, например, что эпоха
земледелия и скотоводства идет за эпохой охоты и собирательства, что
обратного пути от земледелия к охоте и собирательству нет и что при
земледелии возможны, а при охоте и собирательстве невозможны госу­
дарство, письменность (а следовательно, литература, религии писа­
ния и т. д .) . И так же ясно, что современный уровень «производитель­
ных сил» логически вытекает из предшествующего, логически связан с
определенным типом культуры и несет в себе потенции какого-то следую­
щего за ним нового уровня и нового типа культуры. История —это исто ­
рия развития, движения вперед, а не история броуновского движения
молекул.
С другой стороны, все более становится ясно, что неудача схемы
45

5 формаций —это не просто неудача данной схемы, которую после некото­
рого размышления можно заменить какой-то другой, что хотя логика
исторического процесса явно есть, она также явно принципиально не мо­
жет быть однозначно, не гипотетически определена, и схема 5 формаций
не просто не верна, но принадлежит к уже ушедшему, «наивно-герои­
ческому» этапу развития общественных наук. Мы не можем не стремиться
проникнуть в «смысл» истории, вычленить ее закономерные этапы, но
любая наша попытка неизбежно будет лишь гипотезой, которая обяза­
тельно сменится другой.
Откуда же эта принципиальная невозможность однозначно, в духе
формационной схемы, вычленить закономерные этапы нашего развития,
несмотря на то, что вроде бы очевидно, что такие закономерные этапы
есть? На наш взгляд, можно привести по меньшей мере 3 довода, гово­
рящих о такой принципиальной невозможности.
Во-первых, это —уникальность человечества и незавершенность его
развития. Определить место какого-то этапа в развитии мы можем, лишь
зная цикл развития в целом. Мы знаем, что за детством следуют юность,
зрелость и старость лишь потому, что миллиарды раз люди проходили
через этот процесс. Мы знаем, что из желудя вырастает дуб, а из голо­
вастика —лягушка только потому, что миллионы раз видели это. Но чело­
вечество —уникально. Других человечеств —нет. И, находясь «внутри»
незавершенного процесса его развития, не зная конца процесса, мы, есте­
ственно, не можем определить, на какой его стадии мы находимся. Мы
видим какие-то этапы, но мы не можем сказать, является ли данный
этап лишь «юностью» или уже «старостью». Не зная цикла развития в
целом, мы «обречены» экстраполировать современные тенденции, которые
такж е могут смениться какими-то совсем другими, как это происходит
в развитии индивида. Более того, имея перед глазами уникальный и не­
завершенный цикл р азвития, мы «обречены» путать необходимое со слу­
чайным, как , наблюдая один-единственный дуб, мы никогда бы не могли
сказать, является ли данное искривление ствола случайным, или же
это —стадиальная закономерность развития.
Второй причиной, по которой мы не можем однозначно определить
этапы нашего развития, на наш взгляд, является то, что в основе его
лежит человеческое творчество. Именно творчество, открытие нового, на­
копление знаний делают историю не просто калейдоскопом событий, хао­
тической сменой появляющихся и исчезающих народов и культур, но
процессом развития, движением вперед. Между тем, хотя творчество
имеет свою логику, открытия делаются не совсем беспорядочно и слу­
чайно, все же оно по сути своей не формализуемо и не предсказуемо.
Мы можем, экстраполируя теперешние тенденции, с большой степенью
уверенности предсказать, что раз мы полетели^ на Луну, мы, наверное,
полетим и на Марс, и раз мы научились лечить разные болезни, то, на ­
верное, научимся лечить и СПИД. Но это — не предсказание открытия,
того прршципиально нового, что оно несет, ибо такое предсказание логи­
чески невозможно—мы не можем, по попперовской формуле, знать
сегодня то, что мы будем знать завтра. Но это значит, что сама основа
нашей эволюции —то, что не предсказуемо в принципе, то, что по сути
своей — неожиданно, tie формализуемо.
С тем, что в основе нашей эволюции лежит человеческое творчество,
связана еще одна логическая трудность определения закономерностей
этой эволюции, вычленения ее закономерных этапов. В любом творческом
акте, акте открытия нового есть внутренняя противоречивость. Открытие
никогда не совершается человечеством в целом —оно всегда совершает­
ся индивидом (или группой индивидов, или несколькими не зависимыми
друг от друга индивидами). Общечеловеческое в открытии не в том,
что все его обязательно сделают (напротив, его можно сделать лишь в
исключительных условиях, оно —дело одиноких гениев и особых обстоя-

тельств, вплоть до яблока Ньютона), а в том, что, будучи сделано, оно
становится обязательным дл я всех, оно «обречено на распространение»
Закономерность движения вперед все время проходит через случайность
открытия. Поэтому логика всемирно-исторического процесса —это имен ­
но логика этого процесса в целом, но не логика развития каждого от­
дельного общества. Эскимосы в своих природных условиях не могли
прийти к земледелию, а следовательно, не могли «прорваться» ко всей
той массе открытий в самых разных сферах, которые совершили жив­
шие в более благоприятных условиях народы, перешедшие к земледель­
ческому хозяйству. В своих условиях эскимосы, очевидно, еще тысячи
и тысячи лет жили бы так, как они жили. Вся логика перехода к земле­
делию, создания государства, письменности и т. д. вплоть до современной
науки и современной демократии —это не логика их развития. Но тем
не менее это логика общечеловеческого, т. е. в том числе и эскршосского,
развития, ибо раньше или позже эскимосы были вынуждены встретиться
с достижениями развитых цивилизаций, и они не могли не стремиться
ими овладеть. И если сейчас в Гренландии действуют эскимосское теле­
видение и эскимосский парламент, а у папуасов —папуасские газеты и
парламент, это —демонстрация общечеловеческого значения и обязатель­
ности усвоения тех открытий (технических и социальных), которые мог­
ли быть совершены лишь в условиях, которых не было у эскимосов и
папуасов, подчинения развития отдельных обществ логике общечелове­
ческого развития.
Человечество развивается не так, что все народы сами, своими сила­
ми и независимо друг от друга проходят через общие стадии, но так,
что в определенных обществах возникают условия, при которых совер­
шаются открытия, которые затем обязательно распространяются на все
другие общества. При этом общество, в котором произошло открытие,
получает на время известное преимущество, которое теряется при р ас­
пространении открытия, а условия, благоприятные для новых открытий,
могут возникать у же совсем в иных обществах. Письменность, государст­
во, первоначальные математические знания, очевидно, не могли самостоя­
тельно возникнуть в природных условиях Западной Европы. Они возни­
кают в определенной природной зоне — в Египте, Месопотамии, Индии и
Китае и распространяются из этих центров. В Европу эти новые зна­
ния приходят лишь относительно поздно и опосредованно, и изолирован­
но, сами, очевидно, жители Британии или Скандинавии так бы и не
пришли к ним. Но в великих культурных центрах Востока после раннего
периода творческого порыва создаются крайне ригидные социальные и
культурные формы, не способные к дальнейшему самостоятельному раз­
витию, не дающие создавать новые открытия. Как дикари Британии не
могли самостоятельно прийти к письменности и государству, так Индия
и Китай, существуй они изолированно еще тысячи лет, скорее всего, так
и не пришли бы сами к паровозу и электричеству. Эти новые открытия
создаются как раз в западноевропейских странах, в которых не могло
возникнуть первой группы открытий и которые затем приходят на
Восток с пушками и ружьями, паровозами и железными дорогами, газе­
тами и парламентом и т. д., заставл яя Восток усвоить эти новые и также
имеющие общечеловеческое значение открытия, причем в процессе этого
усвоения Япония, например, в конце концов обгоняет своих европей­
ских учителей, как в свое время европейцы обгоняли Азию.
•
*
«
То, что развитие совершается через уникальные акты человеческого
творчества, через открытия, которые затем с неизбежностью распростра­
няются, становятся всеобщей принадлежностью, на наш взгляд, создает
а

основу для понимания современного всемирного процесса демократиза­
ции (и в частности нашей перестройки).
Дело в том, что тот комплекс ценностей и институтов, который вхо­
дит в понятие современного демократического общества (современная
свободная наука, не знающая идеологических ограничений и не признаю­
щ ая догматических истин, соответствующее потребностям развития такой
науки общество —такж е не признающее догм, монополии на истину и
фиксированных статусов, со свободной экономикой, постоянно перестраи­
вающейся по мере внедрения новых научных открытий) мы, очевидно,
можем понять как своего рода открытие, но больших масштабов, чем лю­
бое частное изобретение. Это изобретение социальных условий, необхо­
димых для постоянного совершения все новых и новых открытий, изобре­
тение общества, не просто дающего простор творчеству, но устроенного
так. чтобы давать простор творчеству.
Как любое открытие, открытие современного демократического обще­
ства сочетает в себе уникальность возникновения и обязательность усвое­
ния. Современное демократическое общество возникает в определенном
месте —в Западной Европе, прежде всего —протестантской и в опреде­
ленное время (основные его принципы закладываются в 17 в.), в резуль­
тате уникального стечения культурных и социальных обстоятельств*,
и мы можем лишь предполагать, что «не будь» Западной Европы, может
быть, когда-нибудь где-нибудь люди пришли бы к современному демокра­
тическому обществу, как не будь Ньютона, когда-нибудь кто-нибудь от­
крыл бы закон Ньютона. Но будучи совершено, оно ведет к цепи законо­
мерно вытекающих из него следствий. С одной стороны, постепенно
делаются логически вытекающие из него выводы. (Если ценность инди­
вида не зависит от фиксированных статусов и ни у кого нет монополии
на истину, значит, бедные имеют такое же право голоса, как и богатые,
значит, черные имеют те же права, что и бедные, женщины —что и муж­
чины и т. д .) . С другой стороны, «открытие» демократического общества
постепенно усваивается всеми обществами (как разводить лошадей или
коров стали все народы —совсем не те, кто впервые приручил и одомаш­
нил корову и лошадь, как алфавит или иероглифику усвоили все,—
а не только те народы, где возникли эти гениальные изобретения).
Разумеется, процесс усвоения принципов современного демократиче­
ского общества неизмеримо сложнее, чем процесс усвоения какого-либо
частного открытия. Усвоение любого открытия требует определенных зна­
ний и навыков, определенной адаптации, но демократия требует полной
культурной, психологической и социальной перестройки общества и ее
выгоды, с другой стороны,—неизмеримо более отдаленные и менее оче­
видные, чем выгоды какого-либо частного изобретения. Но современные
демократические общества, создавая условия для человеческого творчест­
ва, порождают поток частных открытий, которые другие общества не мо­
гут не стремиться усвоить в силу их очевидной полезности и в силу того,
что усвоение их становится необходимым для выживания, сохранения
самостоятельности. Однако такое усвоение частных открытий в конце
концов с неизбежностью ведет к попыткам усвоить и сам социальный
и культурный механизм порождения этих открытий. Феодальный монарх
может стремиться только к ружьям для охраны своей власти и своего
традиционалистского строя. Но за приобретением ружей следуют попытки
их создать самим, а затем все новые и новые технологические, культур­
ные и социальные новшества. Каждый раз они могут вводиться лишь
для укрепления и спасения традиционного строя, и каждый раз они все
более подрывают его. Возникновение динамичных современных обществ
Западной Европы становится, таким образом, вызовом для всего челове-1
1
О роли протестан тизма в ста новле нии совр еменного демократич ес ко го общества
см. «Философия эпохи ранних буржуазных революций». М., «Наука», 1983, раздел 1.
48

чества, принципы, на которых они основаны, становятся как бы энтеле­
хией развития любого человеческого общества, которое только тогда мо­
жет достичь стабильности и «успокоиться», когда оно действительно
усвоит эти принципы, перенесет их на свою почву 2.
При этом движение к современной демократии нельзя понимать, как
движение от «плохого» к «хорошему», к а к движение человечества к счастью
(как не был движением «к счастью» переход от охоты и собирательства
к земледелию и скотоводству и от племенного строя к государству).
Его скорее можно сравнить с движением индивида к новой возраст­
ной категории, от детства к юности, от юности —к зрелости. Нормы
современной демократии —это как бы нормы взрослого мира, которые
так же необходимо усвоить и так же трудно усвоить, как юноше необхо­
димо и трудно стать взрослым. Усвоение этих норм —обязательно,
но это —мучительный процесс, связанный с преодолением трудностей,
с неврозами, страхами. Достижение взрослой нормы —счастье, и как
юноша счастлив, когда он чувствует себя взрослым, доказывает себе
и другим свою взрослость на деле, так для нашей страны было бы
счастьем стать современным развитым демократическим обществом. Но
если переход к взрослости, избавление от ощ ущения своей «принижен­
ности», «неполноценности» — счастье, то сама по себе взрослость —
не счастье. Это —новые трудности, новые опасности, новая ответствен­
ность. Взрослый не счастливее ребенка, наоборот, он может с носталь ­
гией вспоминать о своем «золотом детстве». Но вернуться в него он уже
не может. Т акже современное американское или французское общество
не счастливее средневекового и даже вряд ли счастливее нашего. Просто
это —общество на следующем этапе развития, на следующей ступени
движения, закономерность и направленность которого мы ощущаем, но
конечная цель которого для нас сокрыта. И как пришедшие к современ­
ной развитой демократии уже не могут вернуться назад, к «детству»,
так еще не пришедшие к ней не могут в конце концов к ней не прийти,
пусть ценой многих неудачных попыток, нервных срывов и приступов
отчаяния.
На наш взгляд, это —то, что нам надо очень четко понять. От демо­
кратии нам все равно не уйти, и срыв теперешней попытки будет означать
лишь то, что через некоторое время придется делать новую.
*
*
*
Из вышесказанного вытекает, что наше стремление к демократии, вы­
ражением которого является наша теперешняя «перестроечная» демокра­
тизация —не просто охватившее нас стремление, которое может сме­
ниться другим. Современное демократическое общество —не только наша
субъективная цель, но и объективная цель, энтелехия нашего развития,
как оно является энтелехией развития всех обществ, столкнувшихся
с «вызовом» демократии. Но хотя наше стремление к демократии и наше
движение к ней —проявление общечеловеческой закономерности, обще­
человеческого процесса «взросления» , формы, в которых оно осуществ­
ляется,—формы, специфические для нас. Они объяснимы не из общече­
ловеческой логики развития, а из особенностей нашей национальной
культуры.
Если сравнивать процесс усвоения норм современного демократиче­
ского общества с процессом «взросления» индивидов, усвоения «взрослых
2
Как в свое время, когда появились первые государства и письменные культуры,
усвоение этих достижений вступающими с ними в контакт племенами было обяза­
тельно дл я этих племен (альтернативой эт ому было подч инение и гибе ль). Это ус вое ­
ние было н е просто субъективной целью отдель ны х вожд ей, а именно объективной
целью —энтел е хие й развития этих пле мен.
49

норм», то мы можем ска зать , что процесс со здания демократического
общества так же по-разному проходит в разных обществах как по-раз­
ному у разных индивидов проходит процесс их развития, который идет
в одних случаях легче и проще, в других —связан с преодолением
колоссальных трудностей, причем трудностей принципиально разных. Как
для одного индивида особые трудности связаны с половым созреванием,
а для другого —с усвоением математики, так для разных обществ особо
трудными могут быть разные аспекты современной демократии. Д ля Ки­
тая, с его конфуцианской традицией, например, нет особых проблем с до­
стижением высокой социальной мобильности, но зато крайне сложно
прийти к политическому и идеологическому плюрализму. Напротив, для
Индии проблемы совсем иные. Здесь всегда была очень высокая степень
мировоззренческой терпимости и плюрализма. Но зато она сочеталась с
крайне трудно преодолимой системой жестких кастовых перегородок3.
При этом надо подчеркнуть, что хотя трудности —разные и по масшта­
бам и по характеру, они есть всегда и путь к демократии практически
везде, кроме очень немногих стран —долог и залит кровью (нам, что
вполне естественно, свойственно преувеличивать мучительность и труд­
ность нашего пути).
Как особенности взросления индивидов связаны с их разными харак­
терами, порожденными обстоятельствами их рождения и прохождения
ими предшествующих ранних стадий развития, так особенности процес­
сов демократизации связаны с устойчивыми различиями культур, возник­
шими задолго до начала процесса демократического развития, в ходе са­
мого их зарождения и становления, которые по отношению к этому про­
цессу демократизации предстоят как «данность», к ак тот материал,
который должен быть «переработан». Выяснение особенностей нашей,
русской культуры, влияющих на специфические формы нашего процесса
перехода от традиционного к современному демократическому обществу,
и факторов, определявших эти особенности, для русских советских исто­
риков — не только просто интересная научная проблема, но и проблема,
имеющая колоссальное культурно-воспитательное значение, ибо для того,
чтобы выполнить задачу, надо осознавать не только специфику самой
задачи, но и нашу собственную специфику, трудности, которые связаны
с ними самими.
Это —громадное поле для всякого рода исследований. Тем не менее
кое-что ясно уже сейчас. Например, ясно влияние на характер нашей
культуры религиозного выбора православия, свершившегося на заре
нашей истории. Особенности именно православного варианта христиан­
ства, как это было видно еще Чаадаеву и как это становится лишь более
четко видно в ходе дальнейших исследований,— предопределил относи­
тельную культурную отсталость, большую традиционность русского
средневекового о бщ ества4. С другой стороны, эти же особенности спо­
собствовали становлению централизованного самодержавно-бюрократиче­
ского государства. Разумеется, влияние на нас оказали и многие другие
факторы —географического характера, особенностей внешнеполитиче­
ской истории и многое другое. Но так или иначе, Россия столкнулась
с вызовом Запада, как общество, уже обладающее определенным, устой­
чивым характером — очень отсталое и традиционалистское, очень центра­
лизованное и бюрократическое, со слабой и неразвитой сословной струк­
турой и очень гордое (единственное православное царство, третий
Рим) —и пыталось справиться с этим вызовом так, как это диктовалось
данным характером.
3См. Алаев Л.А
., Васильев Л. С
., Фурман Д. Е. Индия и Китай. Ре­
лигиозные традиции и процессы модернизации. - «Политика», 1990, No 2.
4 См. Фурман Д. Е. Выбор князя Владимира.- «Вопросы философии», 1988,
No6.

Реформа Петра I (с его стремлением заимствовать европейскую тех­
нику, прежде всего —военную, «русофобским» желанием перенести на
русскую почву внешние формы западной жизни и одновременно — при
полном непонимании глубинного источника восхищавших его западных
изобретений — окончательным удушением тех очень слабых обществен­
ных сил, которые в какой-то мере противостояли самодержавию и могли
бы служить основой для создания демократических институтов) представ­
ляла собой реакцию на вызов Запада, естественную, нормальную для
такого культурного организма как Россия, обусловленную нашим «харак­
тером» и, в свою очередь,—обусловившую особенности нашего последую­
щего развития, вплоть до нашей революции и современной ситуации.
Реформы Петра создают крайне противоречивую культурную ситуацию,
подробно анализировавшуюся в славянофильской литературе, достижения
которой в сфере познания специфики нашей культуры громадны и еще
не усвоены советской наукой. Они открывают Россию европейскому зна­
нию, частично освобождая культуру от оков традиционализма, но одно­
временно ведут к резкому культурному разрыву верхов и низов общества
и надолго консервируют самодержавие. В то время как континентальная
западная Европа в 19 в. в серии кровавых революций шла к демократи­
ческим институтам, мы пребывали в спокойствии «застоя», в той види­
мой стабильности, которая на самом деле была стабильностью котла,
в котором все более накапливается пар, делающий неизбежным громад­
ной силы взрыв. З а стабильность самодержавной России в 19 в. нам при­
шлось расплачиваться в 20 в. кровавой нашей русской революцией.
Как и петровская реформа, эта революция была объективно шагом
по пути к усвоению демократических принципов и ценностей современ­
ного демократического общества. Но, как и петровская реформа, она не
могла, в силу наших культурных особенностей, породить саморазвиваю-
щиеся демократические институты. Нам для их создания был нужен зна­
чительно более высокий культурный и социальный уровень, чем он был
в 1917 г. и чем он требовался для создания таких институтов в странах
с иной культурной традицией.
*
#
$
В истории общества, как и в биографии индивидов, мы должны ста­
раться различать то, что идет от характера данного индивида или обще­
ства, и то, что связано с внешними обстоятельствами. В каждом поступ­
ке индивида, каждом историческом выборе нации есть и то, и другое.
Наша революция 1917 г., приведш ая к установлению нашей идеологи-
чески-политически -социальной системы, также есть порождение и наш е­
го «характера» , и обстоятельств.
Разумеется, победа революции именно в 1917 г. и именно под марк­
систско-ленинским знаменем
— результат стечения обстоятельств. Вполне
возможно, что мы пропустили в 19 — начале 20 в. целый ряд шансов
более мирного развития, которые теперь так привлекают внимание исто­
риков (восстание декабристов, «ко нституция» Лорис-Меликова, столы­
пинские реформы). Может быть (об этом мы думаем значительно мень­
ш е), мы «пропустили» и какие-то шансы более кровавого развития
(например, крепостное право могло быть отменено не в 1861 г., а значи­
тельно позже, что могло привести к еще более дикой и страшной рево­
люции) .
Не будь войны именно в 1914 г., революции в 1917 г. не было бы,
а позже она, возможно, прошла бы под каким-то несколько иным идей­
ным знаменем. И т. д., и т. п.
Но одновременно это — наша революция, порожденная нашей куль­
турой. В странах с такой культурной традицией, как Англия, США или
51

Нидерланды, такая революция была бы в принципе невозможна. У нас
же к ней толкали мощные силы, связанные с нашими внутренними
культурными факторами —культурный разрыв низов и верхов общества,
«западническая» ориентация интеллигенции и ее, порожденное опять-
таки спецификой нашей культуры, стремление не просто догнать Запад,
а перегнать его, сделать Россию путеводной звездой для всего мира, кос­
ность политической и идеологической структуры, делающая очень мало­
вероятным, практически невозможным эволюционный путь развития,
архаическое сознание народных масс, которое могло воспринять револю­
ционную идеологию лишь в квазирелигиозной форме. Могли быть иные
варианты развития, может быть —менее кровавые, может быть, и более,
но представить себе, что не будь 1917 года, Россия развивалась бы спо­
койно, быстро и сейчас была бы чем-то вроде США, практически невоз­
можно. Можно жалеть о «серебряном веке» русской культуры, но нельзя
не видеть, что оборотной стороной этой культуры была архаическая
«культура» героев Платонова, тех 80% неграмотных и полуграмотных,
неизбежный подъем которых должен был смести прекрасную культуру
элиты. Именно такая революция не была неизбежной, но она была очень
вероятной, а «нечто в этом роде» было неизбежным, вытекало из самой
природы нашего общества.
Тем не менее анализ нашей советской истории уже не может исхо­
дить только из особенностей русской культуры, русского национального
развития. Победа революции означала введение в действие принципиаль­
но новых закономерностей — закономерностей нашей, основанной на
догматическом революционном марксизме идеойогически-политически -
социальной системы. Эта система обладает своей логикой, не зависимой
от особенностей воспринявшего ее общества;, своим циклом развития, со
своими юностью, зрелостью, старостью и смертью (между прочим, это
прекрасно видно из сравнения истории двух стран с очень разной куль­
турой, но воспринявших эту систему и развивавшихся практически не­
зависимо друг от друга —СССР и КНР) 5
Анализ этих закономерностей —это опять -таки громадное и совер­
шенно неразработанное поле исследования. Тем не менее, на наш взгляд,
ясно, что закономерности эти во многом —своеобразная модификация
общих закономерностей становления pi функционирования религиозно­
догматической системы, идущей от стадии секты к стадии монопольно
господствующей в обществе церкви, полностью определяющей все сторо­
ны жизни общества6. Такой стадии мы достигаем при Сталине, когда
наша система приобретает законченный и классический характер.
Но уж е на этой стадии начинает вырисовываться кризис системы, не спо­
собной создать такого прочного общества, како е создавали тради­
ционные религии. Во-первых, она не может остановить развитие произ-
водр1тельных сил общества, напротив, активно стремится к развитию
науки и техники, необходимой и для борьбы с внешней угрозой и для
реализации своей программы построения земного рая. А это значит, что
в обществе продолжается изживание элементов с традиционалистским и
догматическим сознанием, рост социальных слоев, которым свойственна
более высокая кул ьтура и более критическое сознание, все более всту­
пающее в противоречие с идеологическими догмами. Во-вторых, в отли­
чие от традиционных религий, наша система обещает не загробное воз­
даяние, а построение земного р ая и следовательно, делает предсказания,
все более заметно вступающие в противоречие с реальностью. Таким об­
5 См.: Плешаков К. В
., Фурман Д. Е. «Общее и особенное в социально-по ­
литическом и ид еол огичес ком развитии КНР и СССР». - «Мировая экономика и
международные отношения», 1989, No 12.
6 См.: Фурман Д. Е. Сталин и мы с религиоведч ес кой точки зр ени я (в книге
«Осмыслить культ Сталина». М., Прогрес с, 1989).
52

разом, одновременно растут и противоречия между системой и реаль­
ностью и социальные слои, способные увидеть эти противоречия.
Отсюда —болезненность и кратковременность периода расцвета си­
стемы, в которой сразу же после смерти Сталина отчетливо начинают
проявляться признаки «старости», утраты той живой веры, которая со­
ставляла ее «душу», ее «витальную силу». Ибо хрущевская «либерали­
зация» связана не со стремлением к демократии (его еще не было),
но с усталостью и правящего слоя, который уже не может выносить
далее чудовищного напряжения сталинского террора и «строительства
социализма» , а затем «коммунизма», и народа в ц ел о м 7. Переход от эпо­
хи Хрущева к эпохе Брежнева —развитие той же тенденции. Система
погружается в старческий маразм. Правящий слой думает лишь о «кра­
сивой жизни» — дачах, машинах, поездках за рубеж. Идет постепенная
« либерализация», но эта «либерализация» —не сознател ьное движение
к демократии, а скорее —прямое продоля^ение коррупции и олигархиза-
ции, доброта, порожденная старческим бессилием. В народных массах
также усиливается разложение и вместе с тем растет озлобление, зреют
«гроздья гнева». И одновременно —растет интеллигенция, растет кул ь­
турный уровень народа. Мир платоновских героев, варваров —завоева ­
телей империи, принесших с собой «ночь средневековья» , уходит в дале­
кое прошлое, и хотя тоталитарный «варварский» потенциал общества
исчерпан, может быть, еще не полностью, его, во всяком случае, стало
неизмеримо меньше. Система —стареет и умирает, но общество, на ­
ция — «взрослеют», в них зреют силы для новой, у же со значительно
большими шансами на успех, попытки достичь демократической «нормы»
современного мира. Это уже не то общество с 80% неграмотных, кото­
рое в 1917 г. смогло выдержать только 9 месяцев демократии.
Революция не была «локомотивом истории». Но она и не была «про­
валом в истории», регрессом. Развитие шло «через нее» к «через» после­
довавший за ней цикл жизни порожденной ею системы. Этот цикл одно­
временно представляет собой определенный этап и определенную форму,
в которой проходил этот этап, нашего развития.
*
*
❖
Из сказанного выше вытекает, что перестройку можно рассматривать
в трех различных контекстах, трех разных «логиках».
Во-первых, в контексте советской истории. В этом контексте пере­
стройка —заключительный этап жизни нашей тоталитарной системы,
переход от обозначившегося после Сталина «старения» к агонии смерти.
Перестройка доводит до логического конца ту тенденцию к «либерализа­
ции» и «компромиссам с реальностью», ко торая обозначилась еще в
50-е гг. и переводит ее в потенциально новое качество —в сознательное
отвержение нашей тоталитарной системы в целом и в борьбу за построе­
ние нового, демократического общества.
Эти два момента —отвержение нашей тоталитарной системы и борь­
ба за построение демократического общества —требуют рассмотрения пе­
рестройки в другом контексте —уже не советской, а русской истории, для
которой советский период —лишь этап и эпизод.
Здесь место перестройки —неопределенно и двойственно. Разбудив
силы, тотально, «тоталитарно» отвергающие наш у тоталитарную систему,
7
В хрущевской «либерализации» был ещ е один компонент, который потом в ка­
кой-то мере ска залс я и в сегод няш ней перестройке. Это —мар ксистская «реформа­
ция», движение от окостеневшей догмы к более живому, допускающему разные ин­
терпретации первои ст оч нику ид ео логии - д виж е ни е, закономерное д ля развити я всех
религиозно-догма тич ес ких сис тем. Но роль такой «реформации», на наш взгляд, у нас
относительно невелика.
53

силы революции с «обратным знаком», перестройка может о казаться еще
одним относительно недолгим демократическим эпизодом, который окон­
чится новой диктатурой (на этот раз, очевидно, «романтически-реакцион-
ной»). Тогда нам предстоит еще одна, надо надеяться, уже окончатель­
н ая борьба за демократию. Но перестройка может быть окончательным
переходом к «взрослому», демократическому обществу у же сейчас. В поль­
зу этого говорит очень многое и прежде всего —та объективная «зре­
лость», которой достигло наше общество с 1917 г. и которую оно демон­
стрирует сейчас, показывая неожиданную для многих (и «внутренних»,
и иностранных наблюдателей) готовность к демократии и слабость тота­
литарно-экстремистских течений. В пользу этого говорит и внешняя,
международная ситуация. В 1917 г. еще никак нельзя было говорить о
победе демократии не только в общемировом, но и в общеевропейском
масштабе. Сейчас же демократии — не только в Европе, но в Индии и
Непале, Филиппинах и Египте. Мы явно «отстаем», и пример всего мира
давит на нас. Но победит ли демократия у нас уже сейчас, или нам
предстоит еще одна тоталитарная «спазма», перестройка —один из вели­
ких эпизодов нашей истории (как реформа Петра, освобождение кре­
стьян в 1861 г., революция 1905 г., революция 1917 г.) , смысл и логика
которых — движение нашей страны к зрелому демократическому обществу.
И, наконец, в-третьих, в общечеловеческом историческом контексте
перестройка — одна из бесчисленных форм, в которых разные страны,
преодолевая разные трудности, выходят к современной демократии,
являющейся в конечном счете такой же неизбежностью, как для индиви­
дов неизбежно наступление нового возраста с его новыми нормами, про­
блемами, тревогами.

История в сослагательном наклонении
Г. С. ПОМЕРАНЦ
1. Краски духа
В 50-е годы один из заключенных в Каргопольлаге МВД СССР был
некто Р . — н е красивый человек со скрипучим голосом, простодушный до
глупости, почти до юродства. Над ним смеялись как над живым анекдо­
том, а потом иногда и жалели...
На воле Р. был «основщик» — т. е. преподаватель основ марксизма-
ленинизма, и написал диссертацию на тему «свобода и необходимость».
Исследуя эту категорию, он спросил, что было бы, если бы агентам
Временного правительства удалось погубить Ленина? Ответ (в 1949 году)
был ясен: Октябрьскую революцию совершила бы пар тия под руководст­
вом товарища Сталина. Здесь в 1949 году следовало остановиться, но
Р. был честно глуп и поставил следующий вопрос: а если бы агенты
Временного правительства убили Сталина? Тогда Октябрьскую револю­
цию совершила бы партия... Партия без Сталина... Дураку дали 10 лет.
Он сел, но проблема осталась. Был а ли необходимой российская рево­
люция? Вытекал ли Октябрь из Февраля? Есть ли единая линия основ­
ных событий нашей истории? Возможно, это вечные вопросы истории,
но ведь и на вечные вопросы можно попробовать дать ответы.
Мне кажется верным и вполне естественным тезис, что революция —
это не один день, а несколько лет. Великая Французская революция за­
няла целый период (1789—1794), равно как и А нглийская революция
XVII века или Голландская —в XVI веке. Мы говорим о революции
1905—1907 гг. (называя ее обычно «революцией 1905 г.», но растягивая
год до трех лет). Кошмар террора 30-х годов длился по меньшей мере
лет 5 (с 1934-го по 1939-й), но вошел в народную память и язык как
«1937 год». Так что имеет смысл говорить о растянувшемся «1917 годе»,
охватывающем целый исторический период.
Но есть ли железная необходимость, с которой из Февраля вырос не
только Октябрь (это бы куда ни шло), но и Сталин, и коллективиза­
ция... А если единая линия «Ленин—Сталин—Брежнев» есть, то куда
девать Хрущева? В «единую линию» он явно не укладывается. «Отте­
пель» можно попытаться объяснить «волюнтаризмом Хрущева», а го воря
языком религии и философии —свободной волей личности. Но если Хру­
щев обладал свободой воли, то почему лишать ее Сталина? И отрицать
его авторство, его неповторимый почерк в некоторых событиях? Как
совместить личное, неповторимое — и историческую необходимость?
Ни рассмотрение фактов самих по себе, ни их интерпретация не могут
служить доводом за наличие (или отсутствие) исторической необходимо­
сти и единства. В лучшем случае мы получим некую модель. Но всегда
возможны другие модели, другие интерпретации и гипотезы. Однозначно
объяснить историческую действительность невозможно...

Здесь, однако, мы сталкиваемся с другой проблемой. — Принято счи­
тать, что в науках, опирающихся на математику, истина одна. И не есть
ли множественность истин в гуманитарной сфере показатель нашего, не­
совершенства?..
Отвлекаясь от полемики «за» и «против» плюрализма, надо заметить,
что попытки сделать гуманитарные науки точными повторялись неодно­
кратно, начиная с «Этики» Спинозы, изложенной математическим мето­
дом. В XX веке возник ряд новых математических дисциплин: экономет­
рика, социометрика и т. п. Математика широко применяется и в ряде
вспомогательных исторических дисциплин. Вопрос, однако, в том, можно
ли математическим методом решить кардинальные вопросы истории.
Существует ли возможность математического подхода к проблеме целост­
ности —личности, культуры, эпохи, события?
Однозначность ответа — функция логически корректных операций
с однозначными (т. е. банальными) предметами мысли. Чем банальнее,
тем точнее. Можно предсказать поведение покупателя на рынке, но нель­
зя предсказать глубинных психических срывов. Возьмем, например, из ­
вестный феномен «исламской революции». Экономический человек дол­
жен был радоваться развитию хозяйства Ирана. А целостный человек дал
пинка хрустальному зданию. Ретроградство? Сбрасывание процветавшей
страны в хаос? Но зато по своей, научно не познанной, «глупой» (в смыс­
ле Достоевского) воле. Здесь,
по-видимому, была для
иранцев
какая-то своя, самая выгодная, выгода. Если и можно угадать ее, то раз­
ве что перечитывая «Записки из подполья»... Математики подпольный
человек не слушается.
Тайна истории уходит в тайну личности. Мы не можем договориться,
кем был Николай II — святым или просто ограниченным человеком.
Как же рассчитать взаимодействие Петра I и Алексея, Наполеона и
Александра I, Солженицына и Сахарова? Даже органическая молекула
ведет себя так, словно одновременно находится в нескольких состояниях.
В этой вселенной, само возникновение которой было, по-видимому,
неожиданным, трудно представить себе длинную цепь событий, в кото­
рой каждое звено с логической необходимостью возникает из предыду­
щего. Я думаю, что история полна неожиданностей и дает широкий
простор личности. Возможны ли походы Чингисхана, изменившие лицо
мира, без самого Чингисхана? Наполеоновская империя без Наполеона?
Кто мог предвидеть в 1924 году, что Сталин всех перехитрит? Несколько
десятилетий спустя, мы задним умом крепки. А для современников проч­
ность большевистской диктатуры была такой же ошеломительной неожи­
данностью, как , скажем , для иранцев приход к власти Хомейни.
Одна из тайн истории —превращение белого в черное, зла —в добро.
В изображении иных большевики с самого цачал а похожи на чертей
и удерживаются у власти одним: террором. Но ведь для террора нужен
аппарат. Нужны энтузиасты и фанатики, готовые идти работать в ЧК.
Как создать аппарат террора с помощью одного только террора? Это все
равно, что вытащить себя из болота за волосы.
Мне известны рассказы очевидцев о приездах на фронт Троцкого
или Зиновьева. Они за час превращали толпу, готовую разбрестись по
домам, в войско, охваченное энтузиазмом... Революция жила пафосом
борьбы со старым злом, со «старым прижимом», с веками угнетения и
бесправия, и большевистские ораторы, р астр авл яя незримые следы от по­
мещичьих розг на солдатских спинах, за р аж ая своей пламенной верой,
смогли создать систему средств власти, ставшую через несколько лет
мощным инерционным телом со своей собственной, внеличной логикой...
Есть замечательная статья С. Л. Франка — «По ту сторону правого и
левого». Она была написана в 1927 г.,
но до сих пор не устарела.
Правыми, рассуждает Франк, были консерваторы, левыми —революцио­
неры. Но вот власть переменилась, существующий строй —большевист­
56

ский, свергнуть его хотят монархисты. Бывшие левые— сегодняшние
правые, бывшие правые —стали левыми. Не лучше ли отказаться от
двоичной классификации? И Франк предлагает троичную. Белыми он на­
зывает либералов, черными —сторонников самодержавия, красными —
социалистов. Гражданская война в этих терминах описывается как коа­
лиция белых и черных против красных.
Поразительно, но цветовая символика Франка весьма напоминает
классификацию у племени ндемба, исследованную В. Тернером. Статья
Франка —косвенное подтверждение тезиса Тернера, что обломки бело­
красного мышления сохранились во всех культурах и время от времени
«припоминаются», вспл ыв аю т из подсознания в сознание. У племени
ндемба, как и у Августина, есть безусловное благо, но нет безусловного
зла. Благо описывается белым светом (дух света и жизни). Красное —
цвет крови (жизни) и пролития крови (смерти). Черное —цвет трупа и
земли, порождающей новую жизнь (смерть, но в глубине смерти —
воскресение). Оба термина амбивалентны. Можно выявить амбивалент­
ность небелого и у Франка. Для него красное и черное сами по себе —
не зло и не благо. Они хороши до тех пор, пока уживаются с белым
(у Франка —дух свободы, но за духом свободы, как и у племени ндемба,
стоит дух жизни). Умеренно красное —динамизм, умеренно темное —ста ­
бильность...
Архаические культуры не выделяют различных видов темного и
обычно рисуют темное синим цветом. Неумеренно черное (синее) —
застой и гниение, неумеренно красное —ярость разруш ения. Вчерашнее
зло, не м еняя цвета, может стать благом. Решает не цвет, а оттенок.
И в этой смене оттенков решает личность. Решают люди —своей неожи­
данной, из глубины бытия возникающей волей. Вдохновленной Богом —
или Дьяволом —но не простой логикой событий.
При двоичном мышлении решает цвет: красное (зло) или белое
(добро). При троичном важнее оттенки. В терминах символики Фран­
ка-Т ер нер а я могу сказать, что предпочитаю светлые тона. Мне все
равно —розовое или голубое: лишь бы не темное, лишь бы не крайности
революции и контрреволюции. Разумеется, бывают положения, когда
светлого выбора нет вовсе. В рукопашной схватке жизненная задача
сводится к «или —или». Здесь справедлива бинарная логика: кто не с
нами, тот против нас. Но и сражаясь, можно внутренне стоять выше
сражения. И с этой внутренней высоты —к которой Кришна звал
Арджуну —видеть, как меняются оттенки партийных знамен. Как —
на больших перегонах истории —то революция, то контрреволюция, то
правое, то левое становятся относительным благом, светлеют, белеют —
и как темнеет вчерашнее светлое. Белое же само по себе не воюет и не
побеждает, а только придает оттенок красному и синему...
Развивая схему Франка—Тернера, я называл бы дореволюционный
либерализм розовым, а послереволюционный —голубым. Либерализм не
сражается на баррикадах, но вступает в коалицию либо с революцией,
либо с контрреволюцией. За союз с революцией его клеймят одни, за
союз с контрреволюцией —другие. Но мне либерализм дорог сам по
себе, с кем бы он ни дружил.
Если мир резко делится на черное и белое, на абсолютное добро
и абсолютное зло, то надо доказать, что белое движение было белым во
всех отношениях, рыцарским без страха и упрека. Надо доказать, что
русская революция была антирусской, что ее совершили инородцы про­
тив воли русского народа. Поэтому надо вывести, что социалистическая
теория —источник всех смертных грехов. Но идеолог, пытаясь доказать
свои аксиомы, вступает на тонкий лед: при первых контраргументах лед
рушится.
Было бы лучше не считать, сколько инородцев служило в Красной
Армии, а просто повторять фантастические цифры, которые приобрели
57

силу предрассудка в эмиграции первого поколения. С предрассудками
спорить невозможно. А подсчет выносит корни идеологии на свет разума.
Как оказалось по реально проведенным, непредвзятым подсчетам, «и но ­
родцев» было совсем немного. Тогда послышались утверждения, что
сколько бы ни было инородцев и иностранцев, они служили в заград-
отрядах с пулеметами, а именно эти заградотряды заставили Красную
Армию победить. Рассуждая подобным образом, я берусь доказать, что
прорвал фронт белых под Орлом и гнал их до Черного моря не Семен
Михайлович Буденный, а Исаак Эммануилович Бабель...
Конечно, упомянутый мною Р. был глуп, очень глуп. Но ведь иногда
и ослица пророчествует. Проблема, поставленная Р., в сущности, очень
стара. Что было бы, если бы нос у Клеопатры оказался несколько коро­
че? Влюбился бы в нее Антоний? Что было бы, если бы Богров промазал
по Столыпину? Удержались бы большевики у власти без Ленина? Во­
прос отчасти праздный, но любопытный.
А если бы уцелел Столыпин? Если бы Николай, после Столыпина,
сумел найти толкового министра? Если бы Гучков опередил революцию
(как он пытался сделать) и заменил Николая другим царем? Или если
бы Ленин прожил 74 года, а Сталин —54?
Я думаю, что траектории, по которым летели пули, решившие судь­
бу Столыпина и Ленина, не более вытекают из законов истории, позна­
ваемых человеком, и не более могут быть выведены из характеров дей­
ствующих лиц, чем пролитое подсолнечное масло булгаковской Аннуш­
ки. Если мы хотим видеть в истории что-то большее, чем ряд нелепых
случайностей, то надо признать наличие —рядом с человеческой волей —
каких-то сверхчеловеческих сил, «подстраивающих» нужные случаи.
И человек действует не совершенно свободно, а следовательно, и не
совсем виноват. Он может быть и виновен — но заслуживает снисхожде­
ния... По крайней мере иногда заслуживает. По крайней мере некоторые
заслуживают... Тут перед нами проблема, над которой век за веком
бьются богословы. Есть предопределение (необходимость) и есть свобо­
да воли, но как они совмещаются?
Иные очень просто решают эту задачу. До февраля —совершенная
свобода воли. Милюков, Керенский и другие действовали совершенно
свободно и ответственно. Следовательно —виноваты. А с 27 февраля
1917 года заработала машина необходимости и покатилась прямо к лик­
видации кулачества как класса. Следовательно, Керенский виновен не
только в расстреле цесаревича Алексея* но и в смерти от голода несколь­
ких миллионов крестьян в начале 30-х годов. Самодержавие вполне могло
пережить падение Германской империи, Австро-Венгерской империи,
Турецкой империи и даже распад колониальных империй Англии, Голлан­
дии, Франции и Португалии. Достаточно было послушать кого следует и
не слушать кого не следует.
Выгоды такой концепции очевидны. Нет никаких «объективных при­
чин», н ик аки х непреодолимых препятствий на пути исторического сдвига.
Весь детерминизм —для «них», а для «нас» —полная свобода рук. Мо­
жет быть, это не слишком хорошее или даже плохое объяснение мира —
но зато какое руководство к действию!
Если, однако, понимать теорию иначе —как созерцание —то в такой
точке зрения есть свои неудобства. Как-то странно видеть весь детерми­
низм усевшимся, вроде стай птиц, в середине жердочки, а слева и справа
оставившим пустоту индетерминизма. Не правильнее ли в любую эпоху
видеть и детерминизм и индетерминизм: и свободу личности и инерцию
исторических тел? Я думаю, что и после 1917 года оставался простор
дл я внезапных поворотов.
В ходе гражданской войны Советская власть несколько раз висела на
волоске. Те, кто ждал, что большевики не продержатся больше трех
недель, были вовсе не глупы. По всем законам истории —основанным на
58

аналогии с прошлыми революциями —и по здравому смыслу таи нетгре^
менно должно было быть. Но законы истории оказались опровергнуты,
здравый смысл опровергнут, а большевики остались в Кремле. Простая
последовательность фактов не всегда логична. То, что побеждает,—не
всегда самое вероятное. Иногда побеждает невероятное. Побежденное
было возможно, но боги оказались не на его стороне, и оно не состоя­
лось.
Когда гражданская война кончилась и наступил нэп —почему стаби­
лизация не продолжалась? В 1927—1928 гг. казалось, что победила ли­
ния Бухарина —на врастание кулака в социализм и на союз с социал-
демократами против фашистов. Понадобилось исключительное искусство
интриги, чтобы превратить большинство партии в меньшинство, отправить
в Тьмутаракань учеников Бухарина, вернуть из ссылок учеников Троц­
кого и с их помощью провести «сверхиндустриализацию» за счет кресть­
янства. Пытаюсь представить себе все это без Сталина... нет, не могу.
Умри Сталин в 1933 году —и тогда можно было повернуть. Наши «Дэн
Сяопины» были еще живы. Почему Бог попустил этому извергу жить до
1953 года?
Если и можно говорить о времени, зажатом в тиски необходимости, то
это как раз послесталинское. За 10 лет большого террора (1929—1939)
Сталин уничтожил почти все, способное к исторической инициативе,
в том числе идейное ядро собственной партии. Право поворота, право
неожиданного шага он сохранил только за собой. И после его смерти
оказалось, что инерция созданного механизма сильнее любого власти­
теля...
Мне кажется, что достаточно узок был и веер свободы самодержавия
в последние десятилетия его исторической судьбы. Вопрос мог стоять
только о времени катастрофы. Без войны, в затянувшееся мирное время
развязка бы не торопилась и, весьма возможно , цвела бы экономика. Но
опыт Ирана показывает, что экономический расцвет не снимает социаль­
ных проблем, отчасти он их даже создает. И режим, не имевший проч­
ной опоры ни в одной массовой партии (группы Пуришкевича и Марко­
ва 2-го были достаточно слабыми), непременно обречен был рухнуть.
В век массовых партий самовластие тоже должно быть партийным (одно­
партийным), иначе оно держится на талантах одного человека —и ру­
шится, оказавшись в руках бездарности.
Кое-что в истории можно сосчитать и доказать. Но самое главное
счету не поддается. Яичница бывает из 2-х, 3-х или нескольких яиц.
А Божий дар? Попытка однозначно, математически точно интерпретиро­
вать историю в целом напоминает мне сложение Божьего дара с яични­
цей. Выходит «два» — но чего? Две счетные единицы. Д ва предмета
мысли. Проще сказать — ничего не выходит.
2. Пророчество Максимилиана Волошина
Возьмите любой исторический роман, написанный достаточно давно,—
и вы сразу почувствуете в нем два времени. Рядом с Ричардом Львиное
Сердце и Людовиком XI непременно присутствует сэр Вальтер Скотт,
джентльмен начала XIX века, со своими идеями, очень далекими от
средних веков. Так это даже у писателя беспристрастного, объективного,
рисующего тори и вигов, не становясь целиком на сторону тех или дру­
гих. Что же говорить о картине прошлого, нарисованной пером страст­
ным, пристрастным, партийным! В лучшем случае это блестящая речь
прокурора, за которой слово должно быть предоставлено защите. Ряд
авторов сплошь и рядом вынуждают меня быть адвокатом героев, кото­
рых я не люблю, но признаю людьми, а они просто мразью. Я не верю,
что горстка мрази могла перевернуть мир. И я вызываю свидетелями
цоэтов-современников. Во-первых, они современники, живущие духом
59

того времени, а не нашего, и картины, которые они рисуют — историче­
ские свидетельства, а не конструкции, созданные задним числом из ф ак­
тов прошлого нынешним духом. Во-вторых, они поэты, то есть схваты­
вают целое непосредственно, в нескольких ярких образах, одним скачком
интуиции, делая ненужной долгую и всегда спорную работу отбора,
сравнения и монтажа фактов. И эти прозрения ближе к сути вещей, чем
любые построения, даже опирающиеся на целый Монблан фактов.
Для меня важно, что большинство поэтов не верят в жизнеспособ­
ность самодержавия. И важно то, что перспективы революции каждый
чувствует и сознает по-своему. Видимо, катастрофа была предопределена.
А что будет после —все только смутно угадывали. Начиналась полоса,
о крашенная индетерминизмом. Могло быть и то, и другое, и третье...
Первым свидетелем я вызываю Максимилиана Волошина. Может быть,
потому, что его влияние я испытал, когда только начали складываться
мои собственные взгляды. Помню, как поразил эпиграф «Северовостока»:
«Благословляю тебя, бич Бога, которому я служу, и не мне останавли­
вать тебя...» . В этот момент я впервые почувствовал реальность Прови­
дения, ведущего историю какими-то своими, не исповедимыми разумом
путями. И тут же вторая молния —взгл яд на единство характера русской
истории —не саркастический, как у Щедрина, а с какой-то недоступной
мне прежде высоты:
Что менялось? Знаки и возглавья?
Тот же ураган на всех путях.
В комиссарах дух самодержавья,
Взрывы революции в царях...
Тут не только Грозный или Петр, тут открылась народная душа и
силы, прорвавшиеся сквозь нее:
Расшумелись, разгулялись бесы
По Рос сии вдоль и поперек...
Вихрь срывает людей с насиженных мест, несет их —может быть,
к пропасти, а может быть, через пропасть... Люди —щепки, подхваченные
ветром, не вольны: их несет ураган, смерч, против которого нельзя вы­
стоять. Но этот смерч, этот ураган пришел не извне. Прежде чем вырвать­
ся на волю, он прошел через русскую душу. И не первый раз...
Один из истоков революции —русский характер, его безудерж, его
открытость бездне. Так чувствовал революцию и Блок. Т ак предчувст­
вовал ее и Тютчев:
О, страшны х пе сен сих не пой
Про древний ха ос, про родимый!
Как жадно мир души ночной
Внимает повести любимой...
Так глядел в лицо бездне и Пушкин:
Все, все, что гибелью гро зит,
Для сердца смертного таит
Неизъяснимы наслажденья,
Бессмертья, может быть, залог...
Мои современники (Лихачев, Непомнящий и другие) сводят русс­
кость к чему-то тихому, идиллическому. Поэты —современники револю­
ции —склонны к противоположному. В множестве русских типов они
подчеркивают Пугачева, а не Савельича, Рогожина, а не Мышкина,
Петра, а не кроткого Федора Иоанновича. В их восприятии револю ция-
это взрыв русского безудержа, русского размаха, отклик глубины рус­
ской души на «мировой пожар» .
«Мировой»—это слово у Блока не случайно. И для него, и для Во­
лошина, и для Ахматовой «настоящий XX век» начался не с февраля и
не с октября 1917 года, а с 1914-го . Я думаю, что они правы.
Не социалисты, а «их величества» развязали бесов, которые кружатся до
60

сих пор. Марш через нейтральную Бельгию, бомбардировка прославлен­
ного собора, морская блокада, пуск в ход отравляющих газов были пер­
выми шагами тотальной войны, победоносной веры в безудержное наси­
лие как единственный способ решения всех прокляты х вопросов. До
1914 года были разговоры, пробы, опыты. А тут великие нации (не
какой-нибудь Нечаев) открыто пошли путями Каина. Если «Северовос-
ток» открыл передо мною глубины русской истории, то поэма Волошина
«Путями Каина» открывала другую перспективу: мировой
исто­
рии, мирового духовного кризиса, втянувшего Россию в свой кру­
говорот.
Весной 1920 года, еще до конца гражданской войны, Волошин прочел
лекцию «Россия распятая» . Формально это обзор собственного творчест­
ва с историческими, философскими и биографическими комментариями.
Однако прозаический текст оказал ся ч:ем-то новым, своего рода упани-
шадой, возникшей по следам гимнов. Я не знаю другого текста, в кото­
ром с таким блеском раскрылся талант поэта-мыслителя . Там он, в част­
ности, сказал:
«Каждое государство вырабатывает себе форму правления согласно
чертам своего национального характер а и обстоятельствам своей истории.
Никакая одежда, в зятая напрокат, никогда не придется нам по фигуре.
Для того чтобы совершить этот выбор, России необходим прежде всего
личный исторический опыт, которого у нее совершенно нет,— благодаря
нескольким векам строгой опеки. Поэтому вероятнее всего, что сейчас
она пройдет через ряд социальных экспериментов, оттягивая их как мож­
но дальше влево, вплоть до крайних форм социалистического строя, что
и психологически, и исторически желательно для нее. Но это отнюдь не
будет формой окончательной, потому что впоследствии Россия вернется
па свои старые исторические пути, т. е. к монархии, видоизмененнох! и
усовершенствованной в сторону парламентаризма».
Развитие пошло несколько иначе, чем Волошин представлял себе.
Нечто вроде .цезаризма возникло в рамках Советской в л ас ти —то, что
официально было названо «культом личности Сталина». Это, однако, не
противоречит основной концепции Волошина, его пониманию параметров
русской истории, в рамках которых остается известная свобода, извест­
ное поле игры случайностей; К этим случайностям поэт безразличен.
Если победит большевизм (как и случилось), он непременно усвоит тра­
диции самодержавия. Если победит монархия, то только усвоив традиции
большевизма (но гениальных политиков, способных овладеть революцией,
у белых не оказалось). Волошин еще не может спросить: почему? Вес­
ной 1920-го само событие еще не вполне определилось, Я тоже не знаю, —
почему? Видимо, Ленин и Троцкий, а потом Сталин были медиумичны к
каким-то духам, искавшим воплощения. Каким духам? Это выходит за
рамки моего понимания. Знаю только, что сейчас эти духи иссякли, что
сегодня дуют иные ветры.
3. Борис Пастернак: философический анализ
Прикосновение к Пастернаку тоже много дает для понимания проис­
шедшего. Я не хочу цитировать «Доктора Живаго». Это замечательный
роман, но только о разочаровании в революции, великий памятник рус­
ской духовной жизни 40-х и 50-х годов, но только не 10-х и 20-х. Ре­
волюции в «Докторе Живаго» , по сути, нет. Непосредственный отклик на
события, предшествовавшие революции, отпечатавшийся в сознании по­
эта и со всей пастериаковской свежестью вылившийся на бумагу, можно
найти скорее в «Охранной грамоте».
Переходя к Пастернаку, мы сразу попадаем в другой мир. Это естест­
венно: что бы поэт ни писал, он раскрывает самого себя и ничего дру­
гого делать не может. Поэтому Флобер в «Мадам Бовари» и в «Саламбо»
61

остается одним и тем же Флобером, а Томас Манн —Томасом Манном:
и посвистывая пневмотораксом в «Волшебной горе», и в орочая пласты
мифов в «Иосифе и его братьях». Так и Борис Пастернак: он всюду и
во всем «пастерначен». И все же лирическое свидетельство современни­
ка есть свидетельство историческое и философическое: устремленное к
познанию глубинных истоков события. Достаточно вынуть пару страни­
чек из текста, где они теряются в общем потоке метафор, несущихся
водопадом в стороне от политических страстей —и прочитать их вслед
за лекцией Волошина, как бросается в глаза проницательное изображение
пустоты, обреченности самодержавия, неизбежности его краха.
«Никто не знал, что это правит Карл Стюарт или Людовик XVI. По­
чему монархами кажутся по преимуществу последние монархи? Есть,
очевидно, нечто трагическое в самом существе наследственной власти.
Политический самодержец занимается политикой лишь в тех редких
случаях, когда он Петр. Такие примеры исключительны и запоминаются
на тысячелетия. Часто природа ограничивает властелина тем полнее, что
она не парламент, и ее ограничения абсолютны. В виде правила, освя­
щенного веками, наследственным монархом зовется лицо, обязанное це­
ремониально изживать одну из глав династической биографии —и толь ­
ко. Здесь имеется пережиток жертвенности, подчеркнутый в этой роли
оголенней, чем в пчелином улье.
Что же делается с людьми этого страшного призвания, если они не
Цезари, если опыт не перекипает у них политикой, если у них нет ге­
ниальности — единственного, что освобождает от судьбы пожизненной в
пользу посмертной?
Тогда не скользят, а поскальзываются, не ныряют, а тонут, не жи­
вут, а вживаются в щекотливости, низводящие жизнь до орнаментального
прозябания...
Министры хватаются за голову. Окончательно выясняется, что тер­
риториальными далями правят недалекие люди. Объясненья пропадают
даром, советы не достигают цели, Широта отвлеченной истины ни разу
не пережита ими. Это рабы ближайших очевидностей, заключающие от
подобного к подобному. Переучивать их поздно, развязка приближается.
Подчиняясь увольнительному рескрипту, их оставляют на ее про­
извол.
Они видят ее приближение. От ее угроз и требований бросаются к
тому, что есть самого тревожного и требовательного в доме... Отдаляют
от себя передовую аристократию, точно площадь интересуется жизнью
дворца и требует ухудшенья его комфорта. Обращаются к версальским
садовникам, к ефрейторам Царского Села и самоучкам из народа, и тог­
да всплывают и быстро подымаются Распутины, никогда не опознаваемые
капиту ляции монархии перед фольклорно понятым народом, ее уступки
веяньям времени, чудовищно противоположные всему тому, что требует­
ся от истинных уступок, потому что эти уступки только во вред себе,
без малейшей пользы для другого, и обыкновенно как раз эта несураз­
ность, оголяя обреченную природу страшного призвания, решает его
судьбу и сама чертами своей слабости подает раздражающий знак к
восстанию»1.
В этой обстановке вопиющего неразумия рассудок становится неотра­
зимо привлекательным и даже поэтичным. Вера в утопию распростра­
няется, как эпидемия. Строгая, логично покорная законам разума, она
кажется лучше жизни, выше жизни и достаточным основанием для ломки
жизни, бытийственнее серого, пошлого быта. Сколько бы ни пинал ее
ногами подпольный человек, сколько бы ни обличал рассудочную су­
хость,—когда живешь в болоте, пустыня кажется раем. Так же как жи­
телям пустыни раем каж ется болото.1
1 «Охранная грамота». М,, 1980, с. 2 5 7 -258 .
62

Ходасевич обвиняет
Революция показалась выходом из исторического тупика, отрицанием
п старого, и нового гнилья, старорежимной тупости и буржуазной пош­
лости. Не так давно опубликованные письма В. Ходасевича Б. Садовско­
му поражают: от кого-кого, но от Ходасевича этого никто не ждал. Ока­
зывается, романтика переворота —и надолго, на несколько лет —захва ­
тила не только символистов, футуристов и крестьянских поэтов, по даже
будущего желчного критика белого коридора, у которого в жилах (как
тогда шутили) тек муравьиный спирт. 17 декабря 1917 года Ходасевич
пишет:
«Дайте вот только перемолоться муке. Верю и знаю, что нынешняя
лихорадка России на пользу. Но не России Рябугаинских и Гучковых,
а России Садовского и ... того Сидора, который я вл яется обладателем ле­
гендарной козы. Будет у нас честная трудовая страна, страна умных
людей, ибо умен только тот, кто трудится. И в конце концов монархист
Садовский споется с двухнедельным большевиком Сидором, ибо оба они
сидели на зем ле... Не беда, если Садовскому-сыну, праправнуку Лихути-
на, придется самому потаскать навоз. Только бы не был он европейским
аршинником, культурным хамом, военно-промышленным вором. К черту
буржуев, — говорю я...
И кое-что из хорошего будущего мы с вами еще увидим...»
В письме от 3 апреля 1919 года, в ответ на отказ Б. А. Садовского
участвовать в советских изданиях, следует еще один панегирик ломке
старого быта:
«До нашего времени перестройка, от Петра до Витте, шла сверху.
Большевики поставили историю вверх ногами: наверху оказалось то, что
было в самом низу, подвал стал чердаком, и перестройка снова пошла
сверху: диктатура пролетариата. Если Вам не нравится диктатура поме­
щиков и не нравится диктатура рабочего, то, извините , что же Вам будет
по сердцу? Уж не диктатура ли бельэтажа? Меня от нее тошнит и рвет
желчью. Я понимаю рабочего, я по какому-то, может быть, пойму дворя­
нина, бездельника милостию Божиею, но рябушинскую сволочь, бездель­
ника милостию собственного хамства, понять не смогу никогда. Пусть
крепостное право, пусть Советы, но к черту Милюковых, Чулковых и
прочую «демократическую» погань. Дайте им волю, и они «учредят» рес­
публику, в которой президент Рябушинский будет пасти народы жезлом
железным, сиречь аршином. К черту аршинников!.. Знаю и вижу «небес­
ное» сквозь совдеповскую Чрезвычайку. Но Россию, покрытую братом
Жанны Гренье, Россию, «облагороженную» «демократической возможно­
стью» прогрессивного выращ ивания гармонических дамских бюстов,—
ненавижу как могу».
Комментируя «ужас Ходасевича перед пошлостью буржуазии», соста­
вительница книги приводит текст рекламы, ставший для современников
Ходасевича символом наступающей пошлости: «Каждая из вас, уважае­
мые читательницы, может развить свой бюст, увеличить его или из вя­
лого сделать упругим и гармонически развитым, благодаря моему новому
способу, методу Гренье...» и т. д. и т. п. (напечатано в «Утре России»
1912 г., и потом неоднократно перепечатывалось) 2.
Видимо, не один Ходасевич готов был и на новое крепостное право,
и на большевизм,—только бы не «распивочно и на вынос»... Есть что-то
общее в реакции Ходасевича и в реакции массы иранцев, обратившихся
к Хомейни от фотографии шахини в мини-юбке... Что угодно, только не
это! — вот чувство, которое определило настроение значительной части
русской интеллигенции. Я думаю, что это очень помогло: и большевикам,
и Хомейни.
2 Письма В. А. Ход ас евича Б. А. Садовскому . Ардис, 1983, с. 97.
63

В поэтологии Ходасевича объявление Жанны Гренье —нечто вроде
«красного комода», и з-за которого лирический герой Блока выбрасывает­
ся из окна (мотив, всплывший в позднем эмигрантском стихотворении:
«Счастлив, кто падает вниз головой. Мир для него хоть на миг, но иной)» .
Поэт —и не только поэт,— почувствовав запах пошлости, готов прыгнуть
в окно, в революцию, в террор. Я думаю, что именно из «красного ко­
мода» выпрыгнуло благословение ножу в «Двенадцати».. , Ходасевич
был сильнее в сопротивлении стихийному началу. Он ни разу не высту­
пал публично в защиту большевизма. Но письма показывают, что и он
был готов принять любую крайность. Его свидетельство даже интерес­
нее, чем вопль Маяковского. Можно сравнить его со словами старцев
Гомера, осуждавших Елену, виновницу гибели стольких доблестных
троянцев,—и вдруг, когда она воочию прошла перед ними, воздавших
хвалу ее красоте... Если даже трезвейший, культурнейший Ходасевич,
враг футуристов, строгий критик цветаевской захваченности и захлеба,
так рвется в бездну, то сколько их было, захваченных стихией в 1917—
1920 годах? И как понять события тех лет, закрывая глаза на всю эту
захваченность, гл ядя на вино глазами человека, которого от него му­
тит?..
5. Мандельштам выносит приговор
Есть довольно распространенный взгляд, что вся судьба России,
Европы, человечества решилась в один миг: выстрелом в Столыпина.
Однако историография, которая подчеркивает значение политического
убийства, упускает из виду другие случаи, когда убийство ничего не
изменило. Цезарь был убит, но республику не удалось восстановить,
и после нескольких лет смуты имперский порядок вновь утвердился.
Генрих IV был убит, а нантский эдикт остался в силе. Сколько было
убито американских и французских президентов, я даже не припомню.
Если выстрел Гаврилы Принципа взорвал европейский мир, то потому,
что мир этот держался на волоске, и война чуть не началась на три
года раньше из-за прыжка «Пантеры» (немецкой канонерской лодки,
бросившей якорь в Агадире). Судьба истории оказывается в руках тер­
рориста только в одном случае: когда порядок подгнил и готов рухнуть
от первого толчка. Если бы Столыпин остался жив, демоны истории вос­
пользовались бы другим орудием. Столыпин не венценосец, его можно
было просто уволить. Неужто Петр Аркадьевич стал бы заискивать перед
Гришкой Распутиным? А в случае конфликта со старцем, от которого
зависела жизнь наследника-цесаревича, Николай скорей всего прогнал бы
строптивого министра. Выстрел в Столыпина только уск ор ил его уход с
политической сцены.
Так обстоит дело перед судом холодного разума. Что касается худо­
жественного впечатления от события, п а которое направлено несколько
разноцветных прожекторов, то их можно переставить—и высветить
другую точку. Например, 9 января. В статье «Кровавая мистерия 9-го
января» Осип Мандельштам передает свое впечатление современника.
Выслушаем и этого свидетеля;
«Может, во всей летописи русской революции не было другого такого
дня, столь насыщенного содержанием, как 9-е января. Сознание значи­
тельности этого дня в умах современников перевешивало его понятный
смысл, как нечто грозное, тяжелое, необъяснимое.
Урок 9-го января —цареубийство —настоящий урок трагедии: нель­
зя жить, если не будет убит царь. Девятое января —трагедия с одним
только хором, без героя, без пастыря. Гапон стушевался, как только на­
чалось действие, он был у же ничем, он был у ж е везде... Столько убитых,
столько раненых —и ни одного известного человека... Хор, забытый на
сцене, брошенный, предоставленный самому себе^. К^о знает законы
64

греческой трагедии, тот поймет: нет более жалкого, более раздирающего,
более сокрушительного зрелища. В ту самую минуту вспыхнула вся тра­
гическая глубина сознания народных масс...
Характерно, что никто не слышал сигнальных рожков перед стрель­
бой. Все отчеты говорят, что их прослышали, что стреляли как бы без
предупреждения, никто не слышал, как прозвучал в морозном январ­
ском воздухе последний рожок императорской России —рожок ее агонии,
ее предсмертный стон. Императорская Россия умерла, как зверь,— никто
не слышал ее последнего хрипа...
Люди шли на Дворцовую площадь, как идут каменщики, чтобы поло­
жить последний кирпич, венчающий их революционное строение.
Рабочие построили Зимний дворец —теперь они шли испытать царя.
Но это не удалось: царь рухнул, дворец стал гробом и пустыней,
площадь —зияющим провалом, и самый стройный город в мире —бес­
смысленным нагромождением зданий»*3.
Своя система есть даже в безумии. Обрыв исторической традиции —
плацдарм для прыжка в утопию. Безумные, с точки зрения практика,
шигалевские идеи овладевают массами, потерявшими почву, становятся
материальной силой. Партия, программа и тактика которой приготовле­
ны для прыжка в Утопию, оказалась на почве конкретной исторической
реальности и смогла прийти к власти. Ее вождь Ленин обладал гениаль­
ным историческим и политическим чутьем и сумел не только взять
власть, но удер жать ее, дерзко распустив армию, оставшись безоружным
перед лицом немецких дивизий, способных дойти до Москвы, заключив
мир, против которого выступило большинство его собственной партии,
и в результате создал новую власть, окрыленную духом утопии и обла­
дающую энергией, достойной Петра Великого. Видимо, так было предна­
чертано.
6. Заключение. Свобода нашей воли
А люди, участвовавшие во всем этом,—насколько
они виноваты?
Насколько они несут ответственность за свои поступки? Из какой этики
исходить в их оценке? Из этики Канта, признавая решающим намерение,
цель? Но почти все герои Февраля и Октября стремились к народному
благу, как они его понимали. Или из этики подсознательных желаний
(власти, славы), прятавшихся за масками осознанных целей? Или из
последствий, не отличая благородных энтузиастов ложной идеи от мер­
завцев?
Я ставлю эти вопросы не риторически —они остаются открытыми пе­
ред человеческим умом и человеческой совестью. И каждый исследова­
тель в каждом отдельном случае решает их заново.
Революция, изменившая весь ход XX века, не смогла совершиться
без участия таинственных и непостижимых сил. Я представляю себе
дело так: темные духи, направляющие руку своих «человекоорудий»,
раскармливаются нами самими, излучениями наших помыслов и страстей.
А светлые духи укрепляются нашей любовью—или угнетаются нена­
вистью и духовным отупением. Сцепление социально-исторических при­
чин решает не всё —в этом я убежден. Гроза войны 1914—1918 гг.
и другие грозы разразились не из-за выстрела Гаврилы Принципа и не
из-за соперничества держав, и не из-за производительных сил, а потому
что над Европою нависло темное духовное облако, накопленное видимо
мирным и благополучным буржуазным веком. Черные молнии обруши­
лись из туч, созданных дыханием Гобсеков, Домби, Мертвых душ, фар­
шированных голов. А когда начинаются разряды, они находят себе про­
водников, своих медиумов, свои человекоорудия...
3 «Ленинградская панорама», 1984, с. 48 8 -489 .
3 Вопросы философии, К й 11
65

Главное здесь не детали, не механизм, а то, что темное облако, из
которого на нас сыплются молнии, создали мы сами. Наше дыхание
творит атмосферу, в которой начинается событие. И решительный выход
из цепи катастроф —изменить свое дыхание, очистить его. Это не зна­
чит, что борьба с очевидным злом во внешней, очевидной жизни не
имеет смысла. Но только до тех пор, пока ярость не захватила сердце.
Ибо ярость будит новую ярость. И самый малый сдвиг в сердцах важнее
самых великих внешних побед.
Когда ничего не происходит— ни революций, ни контрреволюций,—
что-то все -таки происходит. И накапливается захваченность. Накаплива­
ется хаос.
Каждый из нас, кто бы он ни был: мужчины и женщины, взрослые
и дети —либо втягивается в хаос, либо пытается высвободиться из него
и создать свой остров свободы, свой маленький космос. К аж д ая минута,
в которой есть гармония и тишина,—такой космос. Каждое стихотворе­
ние, каждая страница, написанная нотами. Каждая попытка продумать
свою жизнь и понять ее как духовный опыт.
Нет н и виновности, ни невиновности: есть совинностъ. Раскольников
виноват, но вместе с ним виноваты студент и офицер, говорившие о воз­
можности убить процентщицу, публика, восторженно простившая Напо­
леону его преступления, и пр. Бессмысленно спрашивать, кто более со-
виновен со Смердяковым —Дмитрий или Иван. «Оба убивают своего
отца: один —чувством, другой—мыслью» (М. Во лош ин). Идея никогда
не действует одна, без союза со взрывами темных, неосознанных стра­
стей.
Раскольников виновен в убийстве, хотя его несет к дому старухи
процентщицы помимо воли, и помимо воли он поднимает топор. Но он
виновен, потому что свободен,— потому что были мгновения, когда про­
мысел тер ял над ним власть и он мог сказать ему: прочь! прочь! прочь!
Отойди от меня, сатана! Он виновен, потому что не воспользовался мигом
света, не ухватился за луч, протянутый с неба. Потому что он пропустил
миг свободы, свой Юрьев день, когда раб может решить, отдаваться ли
дальше падению в бездну? Или остановиться? Ибо искра Б о ж ь я есть в
каждом, и она дает силу на отречение.
Нынешние страсти другие, чем в 1917 году. Но по сути мы одни и
те же: либо мертвецы, окоченевшие в быте, дрязгах и в очередях, либо
рабы своей ненависти, «обесевшие» (выражение Солженицына) не мень­
ше, чем террористы, охотившиеся за Столыпиным.
Готовясь к экзамену, я когда-то выучил наизусть старую схему, по­
чему победила Октябрьская революция. Причин было ровно пять: глупая
буржуазия —умный пролетариат —крестьянство поняло —партия суме­
ла —империализм сцепился. Теперь предлагаются новые схемы, опять
простые и ясные. И собираются новые горы фактов, чтобы их подтвер­
дить. Но факты всегда можно переставить, сгруппировать по-новому.
Дарвин и Маркс собрали очень много фактов, но антидарвинистов и анти­
марксистов они не убедили.
Однако дело не столько в прошлом, сколько в будущем. Вполне реа­
лен вопрос: способна ли нынешняя Россия выдержать испытание свобо­
дой? Не провалится ли парламентаризм у нас еще раз —если история
даст нам еще раз его попробовать?
Не знаю. Наверное здесь ничего решить нельзя, и нельзя решать за
всех сразу. Плюрализм —это не просто много разных мнений. Это вера,
что человек выше субботы, выше принципа, выше идеи. И, конечно, выше
страха, сбивающего людей в покорное стадо. Создадут ли наши прыжки
хорошее правительство? Честную администрацию? Не знаю, но это,
может быть, не самое главное. Я верю, что Богу важнее другое: медлен­
ные сдвиги в сердцах людей.

КУЛЬТУРА И ФИЛОСОФИЯ
Русский авангард по обе стороны
«черного квадрата»
Б. ГРОЙС
Русский литературный и художественный авангард 10-20 -х годов этого века
пред ст авляет собой во многих отнош е ниях уникальный исторический феномен, но
я бы хотел в рамках этого текста остановиться прежде всего на одной его особен­
ности: будучи и в художественной, и в социально-политической сфере одним из
самых радикал ьных европ ейских куль турны х движ е ний своего вре мени, он вместе
с тем, хотя и на относительно недолгое время, ближе их всех подошел к реальной
кул ьтур но-пол итиче ск ой вла сти в своей стране. По этому изу ч е ни е истор ии ру сского
авангарда пред ст авляе т возмо жн ость увидеть выявленными и отчас ти о существлен­
ными те поте нции авангарда как такового, которые в. других стра на х остались не ­
реализованными, а по этому и нед оста точ но осо знанными. Необычайные быстрота
и интенсивность развития русс кого авангарда часто ставят в тупик исс ледо вател ей ,
исходящих из обычного понимания авангарда как идеологии прогресса - и прежде
всего технического прогресса. Россия в начале века была, как известно, хотя и раз­
вивающ ейся, но все ж е весьма отстал ой стр аной, и по этому столь быстрая ку ль ­
турная экспансия в ней авангарда неизбежно наталкивается на такое же недоуме­
ни е, какое вызвала у правоверных маркс истов побед а в Ро сс ии с оциалистической
революции, планир овавш аяся внач ал е д ля на иб ол ее индустриа ль но развитых стран.
Между тем соотношение между идеологией прогресса и историческим авангар­
дом является значительно более сложным, нежели это представляется на первый
взгляд, и поэтому более подробное обсуждение этого соотношения как такового
явл яетс я н еоб ход имой предп ос ылкой для понимания особой судьбы авангарда в
России. В торж ени е со време нной т ехни ки в тр адиционный образ мира было воспри­
нято авангардом начала века как р азруш ен ие того единс тва Природы, на котором
базир ова ла сь тыс ячел етняя кул ьтурна я тр ад иция. Мимезис природного, на который
ор иентир овалось искус ство прош лого, как бы этот ми мезис ни понимал ся в к аждо м
конкретном с лу ча е, поте рял смысл, посколь ку сам мир стал неус тойчивым, в сл ед ­
ствие чего много образие художественны х стилей утратило единство внеш него с еб е
прир одного рефер ента, бл агодаря ко торо му эти стили могли рассматриваться как
нечто большее, нежели простой исторический курьез. В то же время новая техни­
ка, родственная по своему происхождению искусству (ср. греч. « текне »), не только
лишила искусство прежней претензии на истину, но и дала художнику возмож­
ность по-новому определ ить свою творческую деятел ьно сть не как от ображение
мира, а как его реа льную тр ансформацию. Те кст или картина стали пониматься в
этой перспе ктиве не как дубликаты р еал ьны х вещ ей в некоем воображаемом иде ­
альном простр анстве, а как, в свою очередь, реальные вещи сред и других вещей,
по доб ные тракторам или аэр опланам.
Но этот переход в понимании деятельности художника от изображения мира к
его трансформации получил в историческом- ава нга рде соверш енно другое значение
и другую направленность, нежели переход от научного описания к техническому
пр одуцир ованию, под влиянием которого он со верш ился. А именно художник аван­
67

гарда поставил себ е пр е жд е всего цел ью технич ескими средствами восстановить
утрач ен ное всл ед ствие втор ж ен ия техники ед инство природного мира, т. е., иначе
говоря, превратить весь мир в прои звед е ни е искусства. Техника оказы вается зд есь
повер нутой и ис пол ьзован ной против самой себя, против теч ения историческо го
времени, против прогресса — как средство пре од ол ени я истории и возвращ ения к
первоначалу . Авангард вовсе не столь агр ес сивен, как это часто полагают: он вос ста ­
ет против традиции не пото му, что на м есте ее устойчивых форм он хоч ет созд ать
нечто техни чески новое, а потому, что формы традиции у ж е об наруж и л и себя на
деле как неустойчивые и необоснованные, и на их месте авангард хочет создать
нечто д а ж е не просто ус тойч ивое, а веч ное, т. е. искл ючающее историю и про­
грес с. Авангард не активен, а ре-активен . Тексты эп ох и авангарда полны филиппик
против со вр еме нной ему цивилизации и о соб енн о против про гресса, и д а ж е там,
где прогресс все ж е встреч ает сочувстви е, как, например, у итал ьянских футур и ­
стов, речь всегд а идет об эстетике войны и р азру ш е ния, т. е. опять -таки предметом
эсте тизации оказы вае тся в пер вую оч ер едь обраще ние технич ес кой цивилизации
против самой себя.
Этот возвратный, направле нный против д виж е ни я историче ского прогресс а ре­
активный жест авангарда отнюдь не случаен. Он продиктован прежде всего страхом
художника оказаться просто поставщиком красивых вещей, угождающих вкусам
рынка, страхо м быть втянут ым в меха низм индустриаль но го про гресса в качестве
его простого винтика, что не и зб е ж н о грозит ему в ус ло виях , когда искусство как
та ковое утра тило всякую прете нзию на и сти ну , — всл едс твие, как у ж е говорилось,
утраты того реф ере нта, в отнош ении которого мож н о было говорить пре ж д е об ис­
тине искусства, т. е. Природы. Поэтому художник авангарда обращен отнюдь не в
историческое будущ ее — от будущего как продолжения господствующей тенденции
художник не ждет для себя ничего хорошего,— а в будущее эсхатологическое, сов­
па да юще е дл я него с абсолютным прошлым, предш ествующ им скомпрометировав­
шей с еб я куль турной традиции. Речь ид ет о прошлом до начала всякого историче­
ского про гресс а, до на чала художественного мимезиса , или, иначе говоря, об ар хаи­
ке, относ ительно которой м ож но сказать, что она т акж е нах од итс я в нач ал е вре­
мен, как и в гл убине человеческой псих ики в качестве ее б есс ознате льн ого начала,
предш е ствующ е го всякой созна те льной интелл екту аль ной или эмоционал ьной ак­
тивности. В этой пер спективе а вангард с неизбе жн ос ть ю понимает творчество как
разру ш е ние , как редукцию, как а ннигиляцию традиции. Но это понимание явля­
ется не резул ьта том его нигилизма, простой любви к ра зруш ен ию или веры в исто ­
рическое будущее, предполагающ ей как раз продолжение традиции, а, напротив,
вы раже нием увер енн ос ти в том, что путем оконча тельной ли квид ации традиции —
к тому ж е изнутри уж е разрушенной — окажется возможным вернуться на новом
этапе к изначальным формам жизненной и художественной практики и таким об­
разом остановить про гре сс и возвратить миру его единство и смысл.
Под твержде ний этому слишком много, чтобы зд ес ь было возмож но сколько-ни­
будь подробное их пер еч ис ление. Достаточ но вспомнить роль африканской скульп­
туры дл я становле ни я кубизма, древних магических практик — для ли тературы и
жи во писи эксп рессио низма, арха иче ск их мифов — для пс ихоа нал иза в его фрейдист ­
ском и юнгианском вариа нтах и для литератур ы, начиная от Дж ой са . Д а ж е такое
радикально новаторское д виже ние , как ге оме тр ич ес кая абстракция типа мондриа-
новской, оказывае тся при бл иж айш е м рассмотрении отсылкой к платоновской тра­
диции геометрич ес ких пер воидей, пр ед ш ест вующ их всякому зе мному опыту и даю­
щихся душе в результате воспоминания своего прошлого до рождения в мир (на
становле ние искус ства Мондриана, а та кж е Кандинского и многих других авангард­
ных художников, кстати сказать, решающим образом повлияла теософия своим
и нтере со м к формам архаиче ско го магич еского искус с тва) . Малевич или Мондриан
являются, в сущности, со временника ми Платона, чем и об ъ яс няе тс я инте нсивность
их протеста против античной худож ественной традиции, который они с Платоном
разд ел яют: ис кус ство д ол ж н о не дублировать да нную чувствам внеш нюю реаль­
ность, а выявлять скрытые в недрах до-кул ьтурной памяти изначальны е ге ометр и­
ческие формы: эти формы символизируют чистую реальность, так как они не об ъ­
ективны в эмпирическом смысле и не субъективны в психологическом смысле.
68

Платоновский миф указывает на природу того, нем я вл яетс я эсте тич е ска я револю­
ция авангарда . Само слово «революция» у ж е д а ж е этимологически озн ачае т «воз­
вращ ение» , В неоп латонич еско-гностиче ск ой традиции революция есть конец о пр е ­
деленного зона, т. е. то та ль ная кос мичес кая ка тас тр оф а, приводящ ая к возвращ ению
мира, в исх од но е сос тояние; Р еволюция зд е сь рад икально противостоит эволюции
мира в ис ход но е сос то яние. Р еволюция зд ес ь радикально противостоит эвол юции как
продо лж е нию развития в историческо м времени. Она разруш а ет все исторически
созданное и омертвевшее и возвращает мир к до-временному исходному акту креаций.
Получивш ееся в ре зул ь та те такой эс те тич еской революции пр оизведе ние ис­
кусства лишь в к онтексте трад иции (например, в р амках му зей ной экспозиции)
к аж ет ся чем-то новым, оригинальным, нова торским. По существу ж е оно явл яется
знаком мира, возвратившегося в свое исходное состояние, и в то же время проек­
том такого возвращения, по дл е жащ им претворению в ж и знь - подоб но люб ому
другому те хнич ес ко му или политич ес ко му проекту. Авангардное искусство так ж е
только на поверхностный взгл яд оригиналь но. Авангард постоянно цитирует са ­
кральные знаки абсолютного начала, но зд ес ь идет речь именно о цитировании,
а не о новом откровении: знаки первоначала не обязательно сами по себе долж­
ны быть изначальны ми, впервые да нными в неп оср ед ствен ной инту иции. Аутен ­
тичность прида ет ава нгарду не его новизна, а его ре шимость действительно вернуть ­
ся к пер вонач алу и сдел ат ь соб стве нны е знаки фактами самой ж изни. Только как
такой обращенный в будущ ее проект, прои зведе ние искус ства по лу чае т смысл в
рамках авангарда - в противном слу ча е оно мож е т стать лишь объектом ко ммер­
ческого манипул ирования, лишь эс тети заци ей и ко ммерциализацией сакрально го
иску сства прошлого.
Таким образом, из авангардной программы эс те тич еской рево люции с н е и зб е ж ­
ностью вытекает программа революции, политичес кой, д ол ж е нс тву ющ ей стать пр е­
людией к тоталь ному ко см ич ескому обновлению мира. И тут эс те тич еский авангард
окапывается в ес тест ве нной близости к революционной идео ло гии типа марксист­
ской, также требующей перехода от описания мира к его переделке и возвраще­
ния мира «на новой ступ ени» к его преды сторичес кому существованию в качестве
бесклассового коммунистического общества, пред ш ествующ его истории, понятой как
история классового гос под ства и эксплуатации,, и так ж е утвержд ающ ей за висимость
чел овеческого созна ния от его подсо знател ьны х (в да нном случ ае социал ьных) д е ­
терминаций. В результате образуется единый художественно-политическо -космоло -
гический проект преобразования мира, закл юча ющ ийся в возвращении его т ех ни ­
ческими средствами к ар ха иче ск ому, магич ес кому ед инс тву.
Предпр инятый выше экскурс в идеол огию исторического авангарда как такового
позволяет теперь практич ески одной фразой ответить на вопрос о том, откуда взя­
лась нес лы ханна я динамика авангарда русского - как эсте тич ес кого, так и полити­
ческого. А именно, как раз в исторической о тстал ости России, в б лизо сти ру сс кой
ж и зни к ар ха ич ескому, д оисторическому, до трад иционно му или д а ж е внеисториче-
скому р усский авангард уЕидел ед инственный в своем роде ш анс дл я экспансии
и успеха. В то время как авангард Запада должен был эмигрировать в поисках
изнач аль ного в другие страны и эп охи - на Таити, в Африку, в греч ескую ар хаику
и т. д . , - русский художник оказался в обществе, культура которого изначально
была расколота на евр опеизирова нную кул ь туру городской элиты и кре ст ьянских
масс. Этот раскол был у ж е в XIX веке подробным, образом описан и тематизи-
рован во Есех его а спе ктах теор етиками сла вянофил ьства. Раскол этот являл ся не
только культурно-социальным: он прох оди л - да и сейч ас проходи т - ч ере з к а жд о ­
го русского человека, раскалы вая его на «за пад ную» и «ру сскую» часть, на, так
сказать, «за пад ное» со знан ие и «русское» под созн ание . Русский интелл игент д ей ст ­
вительно был в на ча ле XX века в уникал ьн ом п о ло ж ени и африканца, знающего
Пикассо, или древнего грека, читавшего Ф р ей д а , - и бо ле е того, он был человеком,
уж е осознавшим и эту специфику своего п ол о ж ен ия, и предоставляе мы е ею шансы.
Западный европеец, конечно, то ж е осознава л с е бя расколотым на созна ние и под­
со знание, но он знал только свое созн ание , а зна ки дл я описания своего под со зна ­
ния он принужден был черпать извне, из других экзотических культур и, естест­
венно, не мог себ я чувствовать при этом вполн е уверенно: за зо р м е ж ду собственным
69

подсознанием и его символизациями неизбежно сохранялся и не мог не действо­
вать па рал изу ющ е.
У русского художника не было подобных сдерживающих моментов: его русс­
кость была в то же время для него его собственным подсознанием, и он мог это
свое по д созн ан ие описывать знаками собственной куль туры. Отсюда и б ес пр еце ­
дентные самоувере нность и энер гия ру сс кого авангарда , и та быстрота, с ко торой
он воспо ль зо вался но вой ситу ац ией в кул ьтурной ж изн и Европы с целью по луч ить
в н ей первенство. У ж е в русском символизме —в пер вую оч ер едь у Владимир а Со­
ловьева, а затем у Белого и Блока - можно наблюдать переинтерпретацию славя­
нофильской трад иции с целью ее ада птации к новым усло виям. Славянофиль ская
х ристиански окраш енная «соборность» превращ а ет ся пос тепе нно в дио нисийско е,
ир рацио наль но- подсо зна тел ьное, скифское нач ало, н ес ущ ее старо му европейс кому
миру у ни ч то ж е ни е и обновление . Но символ изм оставал ся ещ е европейски тр ади­
ционным по своей художественной форме.
Русский футуризм, или, точнее, «будетлянство», выступает еще более ради­
кально-националистически и еще более определенно настаивает на обращении к
ау тен тич но ру сск ой крестьянской кул ьтур е, ал ьтернативной зап адн ой, хотя, р а зу ­
меется, это обращение и происходит в первую очередь под влиянием западного
авангарда. Так, Хлебников пр ед принимает по пытку со зд ан ия универсал ьн ого языка
на ба зе русского (других он не зн ал) , в котором звуки и звуко вые комбинации
оказывают неп оср ед ствен ное магическое возд ейс твие на сл уш а тел я по ту сторо ну
всякого с ознатель ного н аме ре ния или с од ерж ан ия. При этом Хлебнико в обращ ае тся
к архаизирован ным формам кре ст ьянск ой русской речи, к православным языч е­
ским заклинаниям и т. д., пытаясь выявить законы чисто поэтического воздейст­
вия, скрытые за их внешним смыслом, за евр опейским умом. Заум на я поэзия ру с­
ского футури зм а возникает из своего рода ди онисийского р азъ яти я слов, о св об ож ­
дающ его его из-п од власти на вязанны х умом, т. е. Логосом, внеш них аполл онов-
ских форм и выявл яющего изнача ль ные матери альность и магию языка. То, что
ч асто воспр инимае тс я читателем как едва ли н е западн ич еск ая новация на фоне
о преде ле нной русской поэт ической традиции, пе р еж ива ет ся самими поэтами аван­
гарда как возвращение к первооснове русского языка, как освобождение его от
форм на вязанной ему извне европейской рационал ьности. Известны, кстати, про­
тесты Хлебникова против преклонения перед Западом в связи с приездом в Рос­
сию Маринетти и многие другие антизападны е памфлеты ру сс кого авангарда. Б е­
недикт Лифшиц не зря характеризует - не без известной доли преувеличения, ра­
зумеется,- идеологию будетлянства как расистскую.
В облас ти визу аль ного иску сства снач ала Гончарова, Ларионов и Кандинский,
а за тем в ещ е б ол ее радикальной форме Малевич и русский ко нструктивизм та кж е
о братились к иконе, л убку и другим формам русского традиционного иску сс тва с
целью противостояния за падн ой ж иво писн ой традиции, причем опреде ле нну ю роль
сыграла зд ес ь пер еин тер пре тация ру сс кой иконы, пример которой мож но найти,
в ча стно сти, у Флоренского в его «Иконос тасе». Икона по нима ется зд е сь не как за ­
дер ж ав ш ий ся в сво ем развитии этап развития единого хр ис тиа нс ко го искусства от
Византии до Нового вре мени, а как чисто ма гическая знаковая сис те ма, радикально
противост оящ ая евро пей скому миме зи су и таким образом способная пред ло жить
аль тер нативу всей за пад ной живоп исной традиции. В русской иконе подч еркивает ­
ся при этом прежде всего магическое значение материала, а также отказ от све­
тоте ни и, след ова тел ьно, изо бразительности и натур ал изма в п ол ь зу «нетварного»
света, в котором знак по явл яе тся в своей н епо ср ед стве нной реа ль ности —по добно
тому , как «черный квадрат» Малевича отсылает пр е жд е всего к само му с еб е, к сво­
ей собственной материальности до начала мира и кул ьтур ной традиции.
Хлебнико в и Малевич, поэты-заумники и художники- супрем атис ты ра ссчитыва­
ли на преобразование всей ж изни и всего мира, способное начаться только в Р ос­
сии, вследствие вышеописанного ее уникального положения, дающего русскому
художнику возможность сочетать западные аналитические и технические приемы
с непосредственным погружением в архаические формы жизни. Русский авангард
преде л ьно раци онал истич ен и в то ж е время преде ль но ирр ационале н, причем эти
два момента не поддаютс я в нем р азд ел ени ю. Художник авангарда одновременно
7Q

стремитс я к получ ению власти над магией подсо знател ьного путем систематич ес ко­
го изуч ен ия бес созн ател ь но пр име няющ ихся искус ст вом приемов возд ействия, но в
то же время он сам творит во власти подсознания, иррационально, и для него
важ но верить в то, что он ж и вет в осо бой, привилегированной ситуации, позво ­
ляющей ему возвыситься над исходной иррациональной художественной интуици­
ей, не лишаясь ее в то ж е время, и русская культурная ситуация действительно
делала эту веру для художника правдоподобной.
Общеизвестно, что русская культура жила в конце XIX —начале XX века
предвкуш е нием апокал ипсической катастрофы: у ч ен ие Ш опенгауэра об илл юзорно сти
мира и о спас ении от гнета этой илл юзи и пу тем отрицан ия мировой воли в себ е
самом и в космической жизни произвело решающее впечатление на Вл. Соловье­
ва, Н. Федоро ва, Л. Т ол стого, Н. Страхова и да ло тем самым мощный импуль с д л я
оригинального русского философ ствования: у ч е ни е это было вос принято как об ъ яв­
ление о капитуляции западной цивилизации и как шанс для «новых исторических
сил», согласно извес тному положению «что русскому здорово, то немцу смерть».
В своих трактат ах , часто почти д осл овно повторяющ их Тол стого й отсылающих к
Шопенгауэру, Малевич у твер жд а ет смерть илл юзорн ого мира традиционны х кул ь­
турных форм, сме рть и нд ивидуализир ованной «жизни». Их о трицание и символи­
зи р уе тся «черным квадратом» - знаком «супрематии» вну тренне го «ощущения» на д
внешней формой, подсознательного над сознательным, созерцания над волей, без­
личного над личным, ха ос а на д космосом, бесц ел ьно сти над целью, чистой жив опи ­
си над любым ее возмож ны м сод ерж а ни ем . «Черный квадрат» явл яетс я знаком
ничто, знако м космической смерти. Р еч ь ид ет о предел ьной р едукции (редукц ио­
низм есть тема всего авангарда, ст ремящ е го ся к выявлению эл ементар ного, н ер еду-
цируемого, неуничтожимого), но эта предельная редукция выступает в то же время
как толсто вское «опрощение» : она н е изо л иру ет от «элемент арной» народной , вне-
индивидуальной жи зни , а, напротив, со ед и няе т с нею. П оэто му для Малевича и
оказывается возможным п ер ех од из этой точки пред ел ь ного самоотрицания к ново­
му проекту «общего дел а», т. е. постр ое нию на месте внутр ен не по лого илл юзорно го
мира евр опейской ку ль тур ной тр адици и — нового мира, по коящ его ся на твердом ос ­
но вании предел ьного возмож ного у мозр ен ия, на ничто, на сме рти, понятых как б е з ­
личная жизнь народа по ту сторону любых индивидуальных устремлений или надежд.
Жизнь ру сск их народн ых масс дейс твител ьно д авал а повод к этой тол стовской вере в
возм ожно сть иск усст венно го возврата к арх аиче ск ому, к эп ох е доку льтурно го до -
со знате льного с уществования, в котором ис че зае т гр аница м е ж д у смертью и жизнью.
Эта действител ьно уникальная историч еская кон стел л яция и привела к н е о ж и ­
данной для многих побед е эс те ти ческого и политического авангарда в Росс ии. Ис­
кусс тво и куль тура испытали одн овре менно вну трен не мот ивированну ю потр еб ­
ность в политическо й вла сти, чтобы преобразовать мир на новых эс те тич еских ос ­
но ваниях: из эстетического проек та возник прое кт политич ес кий. В то ж е вре мя
политика, в свою очередь, предъявила требование коренной переделки реальности
в целом: из пол итического проекта возник проект эс те тич еск ий. И, наконец, в у сл о­
виях России оба эти проек та обратились к альтер нативной З ападу ку льтуре боль­
шинства, котор ая была объ явле на постисторйче ск им будущим человечества именно
п отому, что она была проч итана как его пред -исто рич ес кое прош лое. В резул ь тат е
оба эти проекта удалось соединить как м еж д у собой, так и с реальными массовы­
ми дв иж ения ми того времени.
Обычно считается, что эпоха авангарда в России завершается вместе с уста­
новлением стал инс кой диктатуры и пр овозгл аш ением социал истиче ск ого реал изма
в качестве единс твенного метода всего сове тского искусства. В и скус ст ве социал и­
стического реа лизма видят лишь про стое возвращ ение к прош лому, лиш ь свид етел ь­
ство куль тур ной реакции. М е жду тем при б о ле е внимательном ра сс мотрении пр и­
х од ится признать, что социалистический р еал изм явл яет ся вовсе не прямым
отрицанием, а скор ее даль нейшим ра звитием авангарда, так ж е как и другие за­
падные «реализмы» 3 0 -4 0 - х годов, такие, как сюрре ал изм, нео кла сс ицизм, магиче­
ский реа лизм, италь янское новеченто, американ ский регионализм, ге рм анск ая но­
вая предметность и, ко нечно, иску сство н ацистской Герма нии, со все ми из которых
социал истический реа лизм связывает много общего.
71

Действительно, соц иал истический реа лизм н ел ьзя считать реализмо м в тради ­
ционном смысле этого слова,, поскольку он не явл яетс я миметическим, а пр оекти­
рует жизнь будущего, как это дел ае т искусство авангарда. В известной формул и­
ровке «социалистический по содержанию и национальный по форме», что о зна ча­
ет, иными словами, авангардный, по со д ерж а нию и реал ис тич еский по форме, само
на цион аль ное, или сама р еальность, вы с туп аю т. как форма, как симулякр или, если
угодн о, как прием. Сальватор Дали писал как-то, по ле мизир уя с классическим
авангардом, что его художественным ид еалом явл яетс я цветная фотография, при
том что сама фотогр афируе мая реальнос ть под вергае тся худож ественной трансфор ­
мации, превращ ается в фантазм. Любопытно, что почти иде нтичную цитату можно
найти в одном из инструктивных докладо в Иогансона сталинского времени, в кото­
ром Иогансон у тверж да ет , что фотогр аф, дел ающ ий цветные фо тографии (причем
по сл ед ние откровенно ассоциирую тся им с картинами социалистического ре ал изма) ,
является творцом постольку, поскольку «режис сиру ет » саму за печ атле ва емую им
действительность. Искусство снова становится р еа листич ес ким по форме постольку,
поскол ьку авангард поб ед ил по содержа нию: сама, д ействительнос ть т еряет статус
реальности, превращ ается в фантом, симул якр, пр оизведен ие искус ства. Если аван­
гард в свое время, отталкивалс я от фотографии, рассматривая .ее как фикцию, ис­
кусство 30-х годов обраща етс я к ней как к новой реальности.
Искусство и реальность прошли в ру сской Революции ч ер ез «черный квадрат»
то тального у ни чт ож е ния и нового начала. В этих у сл овиях традиционные формы
искусства окончате льно утра тили свой пре жн ий ста ту с «отр ажения» или «позна­
ния» ж изни. После, «черного квадрата» любая форма перес тае т быть «формой ж и з ­
ни» и становится, в свою очер едь, «черным квадратом», или «формой смерти», ибо
ес ли ничто выявлено как основа видимого мира, то никакая форма (кроме, пара ­
доксальным образом, самого «черного квадрата», поч ему он и оказывается в новой
к ультуре под за претом) не мож ет бо ле е считаться «изобразительной»: любая фор­
ма, в том числе и та, которая отсылает к художественной традиции, становится
абстрактной и позвол яющ ей тем самым свободное манипулирова ние с собой. Это
манипул ирова ние с псе вдо -реал истиче скими формами тр адиции, ставшими после
историч ес кой победы авангарда абстрактными формами, и с оста вл яет суть «реализ-
мов с предикатами», ха рак тер ных дл я искусства с конца 20-х годов.
На эту новую куль турную с иту ац ию Малевич и другие ру сс кие авангардисты
сре агировали, впрочем, иначе, н еж ел и их западны е коллеги. На За пад е ава нгардное
иску сство в п ос тав ан гардную эп о ху вошло в пери од коммерциализации и эс тети за­
ции: оно стало продавать в кач естве про изведений искусства со зд анны е им маги­
ч еские орудия преобразования мира, которые по коятс я теп ер ь в западных ху д о ж е ­
ственных колл екциях рядом с такими ж е орудиями магических практик, исполь­
зовавшихс я первобытными народами. В России авангард побед ил б оле е радикально
как социа льно-пол итическая практика, как реаль ная магия, а не как коммерчески
успешный товар, и пото му художники-авангардисты , отставш ие от своего времени,
пр инужд е ны были окончательно и сч езнут ь из него. Это об ъяс ня ет их р азочарова­
ние в авангарде, хорошим примером которого опять-таки мож ет сл у жи ть Малевич.
Уже в ход е своей полемики с конструктивистами в те чение 20-х годов Малевич
все б ол ее посл ед овател ьно начинает определ ять свое беспр едметниче ст во не столь ­
ко как отказ от внеш ней изобразительности, сколько как «бесцел ьность», как ан­
тиутилитаризм. В своем тексте, написанном для Баухауза, он утверждает, в част­
ности, что «черный квадрат» не только не ото бражает жизни, но и никак не мо жет
быть использован для жизненных целей. И далее он указывает, что любая форма
становится с упрематичной, ес ли из н ее уход ит ж изнь, если она ст ановится формой
смерти. Здесь по существу в неявном виде уж е формулируется основная идея сов­
ременного постмод ернизм а. А именно: реализмы 3 0 -4 0 - х годов ещ е были охвачены
авангардным импульсом, т. к. ориентировались на построение одной-е динст венной
новой реа льности. Поэтому их манипулир ование тр адици ей было так или иначе
ограниченным и, гл авное, функционал изированны м, утилитарным, витальным. Ис­
ку сство п оздне го Малевича опер ирует с у ж е мертвыми формами кр есть янской ж и з ­
ни, на его гл азах подвергш имися окончательному у нич тож ению в ход е сталинской
кол лективизации. Обращение Малевича с этими формами мен ее всего социал ьно­
72

критично: оно именно су прематич но, поскол ьку, полностью принимая их -смерть,
Малевич канонизирует эти формы как истинные формы искус ст ва, со зда вая из них
новый иконостас. Именно поэто му п о зд н е е иску сст во Малевича с л едует понимать
не как возвращение к натурализму, а как пред-пост -модерную реакцию на утили-
таризацию авангарда и как рад икал изацию исх од ны х интуиций супрематизма.
Такая ж е рабо та с мертвыми формами трад иции как с абстрактными, с у пр е ­
матическими формами характеризует и поздние портреты Малевича - и прежде
всего его знам ениты й к ва зир ед е сс ан с ны и автопортрет. Супрема тизм означ ает для
Малевича пр е ж д е всего у см отр ен ие «неистинности» любой возмо жн ой формы, при­
зна ние принципа ж и зни бе спредмет ным, т. е. принципиально невыразимым. Поэто­
му супрематизм и не может быть для него определенной художественной школой,
противостоящей другим школам: любо е ис кус ство любого времени мож ет быть про­
читано «супрематич ески», т. е . за вычетом его п ре тен зи и на аде кватное воспр оиз­
ве де ние какой бы то ни было реальности. Теор ети ческ и Малевич осуществляет та ­
кое пр оч тение искус ст ва в своем позд не м трактате о прибавочном эл еме нте в ж и ­
вописи, и его собс твенные позд ни е работы являются попытками такого проч тения
на уровне самого искус ства. Сходный с Малевичем путь - х отя и куда менее р а­
дикально - прод ела ли пра ктич ески все русс кие авангардисты. Их по зд не е искус ст ­
во явл яе тся своего рода пред -пост -мод ер низм ом и потому только сейч ас мож ет быть
впервые п о-н асто ящ ему оценено. Отказ от пре вращени я знаков их собствен но го
искус ства в ж и зне н ну ю реальность, вызванный опытом р еа ли зо ва вш ейс я на их
гл азах ст ал инской утопии, зас тавил их иными гл азами посмотре ть и на искус ство
прошлого, в котором они та кж е смогли увидет ь а втономную систе му знаков, а не
вы ра женную языком искусства ж и зн ен ную программу.

Философия Н. Ф . Федорова
Л. А. КОГАН
Николай Федорович Федоров (1828-1903) —один из наиболее своеобразных и
еще недостаточно изученных русских мыслителей. Не будучи ни профессиональ­
ным философом, ни известным ученым, ни критиком-публицистом и занимая д ол ж ­
но сть рядового с лу ж ащ е го , он вел как бы двойно е существование, исподволь раз­
рабатывая в часы, свободные от н апр яж е нн о го дневного труда, свою, оригинал ьную
философию. Жизнь Федор ова —под виж нич ес ка я, са моот реч ен ная, внеш не не бога ­
та событиями. Он окончил Т амбо вскую гимназию и три курса юридического о тд е­
ления одесского Ришельевского лицея, а затем преподавал в течение ряда лёт в
Боровском, Липецком, Подольском и других у е зд н ы х уч илищ а х. Наибо лее стабиль­
ным в ж и зн и Фёдорова был четвертьвековый пер иод работы в Московской библи о­
теке Румянцевского му зе я 4. Идеи Федор ова привл екли внимание выдающ ихся д ея ­
те ле й культуры. Ф. М. Д остоевск ий, ознакомившись с ними в 1878 г. чер ез Пе тер ­
сона, писал 24 марта того ж е года : «...в сущности соверш енно согласен с этими
мыслями. Их я прочел как бы за свои» 2. Л. Н. Тол ст ой, лично знакомый с Ф е­
доровым, говорил: «Я гор жу сь , что ж и ву в одно время с подобны м человеком» 3.
В. С. Соловьев, также общавшийся с Федоровым, писал ему в середине 80-х го­
дов: «...со времени по явле ния христианства ваш «проект» есть первое д виж е ни е
впер ед человеч ес кого д уха по пути Христову. Я со своей стороны только могу
признать Ва с своим учителе м и отцом духовным» 4. А. М. Горькому особ енно им­
понировал активизм в воззр ен ия х Фед орова 5. Вс е это отнюдь не исключает многих
и весьма существенных расхождений этих авторов с Федоровым. Известную связь
с его идеями можно обнаружить у А. Н. Белого, В. Я. Брюсова, Н. А. Заболоцкого,
В. В. Маяковского, А. П. Плато нова, М. М. Пришвина, И. Л. Сельвинского,
О. Д. Форш, В. Н. Хлебникова. Художник Б. Н. Чекрыгин готовил большое фреско­
вое прои зведе ние «Вос креш ение мертвых» и фило софский труд «Собор воскреш аю­
щего музея», вдохновленные учением Федороваб.1
1 Сочинения Федорова, объ ед ине нны е названием «Филос офия общего дел а»,
вышли посмертно под редакцией В. А. Кож евникова и Н: П. Петерсона (т. I - тир а­
жом в 480 экземпляров, с грифом «не для продажи», в 1906 г. в г. Верном, т. II —в
1913 г. в Москве). П о здне е начало выходить новое изда ние этого труда - т. I, вып. I.
Харбин, 1928; т. II , вып. 2, там ж е , 1929. Изд ание сочинений Н. Ф. Федорова, о с у­
ществленное в 1982 г. (Н. Ф. Федоров. Сочинения. М., 19 82), включает основные
труды философа, но, к сожалению, с рядом купюр.
2 Достоевский Ф. М. Полн. собр. соч. в 30-ти томах, т. 30, кн. I. Л., 1988,
с. 14.
3 Николай Федорович Федоров. Опыт изложения его учения по изданным и не­
изданным пр ои звед ен иям, пер епис ке и личным б еседа м В. А. Кожевникова. Часть I.
М., 1908, с. 320.
4 Письма В. С. Соловьева, т. 2. СПб., 1909, с. 345 .
5 См.: Горький М. Собр. соч. в 30-ти томах, т. 2 4 М., 1953, с. 454; Литера­
турное наследство, т. 70. М., 1963, с. 335.
6 См. Чекрыгин В. Н. Р ису нки. М., 1969.
74

Интерес к учению Федорова проявляется и за пределами СССР - в Англии,
Франции, Пол ьше, Чехос ловак ии, США, Японии и т. д .7
В силу самобы тности фило софии Федорова и ее про тиворечивости она не впи­
сывалась ни в одно из современных ей течений. Двойственен прежде всего ее ге­
незис. Она сложилась в точке пересечения книжно-культурной традиции: с одной
стороны - истории ф ило софий, а с другой - внепр офессио наль ного, самородного,
автодидактического фил ософствования, у х од ящ е го корнями в тр адиции религио зного
реф орматорства, еретичес тва и отчасти народ ны х социал ьных ут опий, крестьянско-
демократич еского с в об од ом ы с л и я8. Противор ечивы т ак ж е социальные истоки этого
учения, отразившие как воздействие консервативной идеологии, так и в особенно­
сти чувства, воззр ения ру сск их простол юди но в, мотивы общед емо кр атич ес кого про­
теста - антикрепостнические и антибуржуазные настроения. Архаика и аскеза при­
чудливо переплетаются в учении Федорова с новаторством и жизнелюбием; поли­
тич еский консерват изм - со страстной тягой к социа льной спр аведливости; роман­
тическая мечта тель ность с трезвым здравомыслием, р ац ион ал ист ической верой в
науку и технику, ссылками на Ф. Бэкона и В. Франклина, А. И. Герцена и
В. Н. К арамзина, Д. И. М ендел ее ва, И. И. Мечникова и К. А. Тимирязева. Это со ­
че тан ие пр ида ет взглядам Федорова хар актер моза ич ност и. В нем как бы борются
два начала, одно из которых прочно укоренено в земле, а другое устремилось в
небо (в прямом и пер ен ос но-с ак рал ьном смы сл е сл о ва). Он и чувствовал эту двой­
ственность сам, и страд ал от нее , оставаясь за ч асту ю непонятым. По собс твенн ому
признанию Федорова, его учение, с одной стороны, «казалось диатрибою из времен
невежества, т. е. суеверия», а с другой - «обвинялось в неверии. Одни видят в нем
мистицизм, а другие материал изм» 9.
Место Федорова в истории ру сской мысли во многом о пр ед ел яет ся тем, что он
предпринял одну из наиболее смелых попыток объединить два направления фило­
софского поиска (существовавших, разумеется, не только в России): антропологиче­
ское (че ловекоцентр ист ск ое) и бытийно-космическое . На пр о тяж е н ии дол гого вре­
мени они складывались более или менее самостоятельно и существовали скорее в
виде те нде нции. Филос оф ский антрополо гизм, восхо дящ ий у нас, есл и иметь в виду
его начальные завязи, к древнейшим памятникам отечественной л итер атуры10,
а далее - к Н. А. Радищеву, А. И. Галичу и в развитом виде - Н. Г. Чернышев­
скому, В. С. Соловьеву, художественной классике XIX в., не тяготел к эгоистиче­
скому самозамыканию чел овек а, его отрыву от окруж а ющ его мира. Природна я и
со циаль но-нра встве нна я ж и знь трактовал ись Чернышевским как д ве формы пл а не ­
7 См. F i о d о г о v N. F. Filosofiya obshchego dela. 2 Vis. Reprint, England, 1970.
О Федорове см. Pletnikow R. Grundlinien der philosophischen Lehre N. F. Fiodo-
rows. In: «Festschrift a. 0 . Losskij zum 60. Geburtstage». Verlag von Fr. Cohen. Bonn,
1934; G о г i e 1i B. Les Gagarins. De l’utopie au cosmonaute. In: «L’Esprit», Sep-
tembre 1961; U tech in Si. Russian Political Trought. A Concise History. N. Y . - L . ,
1964; Griinwald J. Fedorov et la Philosophie de l’Oeuvre Commune. In: «Contract.
Revue frangaise de Torthodoxie», vol. 20. No 61, P. 1968; Lukashevich S. N. F. Fe­
dorov (1828-1903). A Study in Russian Utopian Thought. Newark the University of
Delaware Press, London, Associated University Press, 1977; Koehrer L. Fedo­
rov N. F.: The Philosophy of Action. Institute for the Human Actions. Pittsburg, 1979;
T e s k e у A. Platonov and Fyodorov: The Infuence of Christian Philosophy on a So­
viet Writer. Aveburg Publishing Company, Amersham, England, 1982.
8 Историко-филос оф ская эрудиция Федор ова за пе ч атле на в его высказыва ниях
об античных мысл ител ях и немецком классич еском ид еал и зм е (ос обе нно Канте и
Гегеле), в критике Ш опенгауэра, Ницше и позитивистов, в оценке ру сс ких фи ло со ­
фов XIX в . - о т р анних славянофилов и В. С. Соловьева до Мережковско го и Р оза ­
нова. Можно предположить отдаленную связь между идеями Н. Ф. Федорова и воз­
зрен иями людей совсем иного склада - еретиков XVI в . - Матвея Ба шкина, Ф еод ос ия
Косого и др., книгочее в-р аскольнико в, некоторых мысл ителей Возр ожд е ни я. Есть
нечто общее в умона стро ении и ст иле Федорова и рус ских вол ьнодумцев из народ а.
Недар ом он чувство вал с еб я пред ст авител ем простол юди нов, «неуче ных» («мы, как
простолюдины...», см. Н. Ф. Федоров. Ф илософия общего д ел а, т. I, с. 2 9 2 ), обра ­
щаясь от их имени к власть имущим, «ученым».
9 Отдел рукописей Государс твенной библ иотеки им. В. И. Ленина (далее ОР
ГБЛ): ф. 657, к. 7, ед. хр. 3, л. 45.
10 См. Лихачев Д. С. Человек в литературе древней Руси. М., 1970; е г о ж е -
Развитие русс кой литературы X -X V I I веков. Л., 1973.
75

тарного ра звития. Кос мич ески-всел енская у стремл енность, сказа вш аяся в творчестве
М. В. Ломоносова, В. Ф. Одоевского, Ф. И. Тютчева, А. В. Сухово-Кобылина (его
«Учении Всемира »). и других учены х и художников- мы с лите лей , со своей стороны,
вовсе не о знач ала отхо да от реального, живого человека в с ф еру чистой тра нсце н­
дентности. Бы тийственность и чел овекоустре мл еннос ть как бы допо лняли друг дру­
га, п редст авля я вместе с тем различ ные аспекты русской мысли.
Федоров пы та лся объ единить судьбы человека и все ле нс кого бытия, си нтезир о­
вать антр оп ол огизм и ко смизм. Чел овек обретал в его косморегулятивном проекте
невид анно широ кое поле д ля своей самор еал изации, с тан овился гарантом с охр ан е­
ния и уве ковеч ен ия жизн и. Нравственный критерий распрос тра нял ся при этом на
всю обла сть от нош ений чел овека к природе, п риобретая общебытийный, онто ло­
гический статус. Супраморализм Федорова ориен тирован не только на п обеду че­
ловеческого духа на Земле, но и —в духе античной традиции —на повсеместное
превращ ение х а ос а в космос; эти мотивы выступают в мифол оги зированном, или, если
воспол ьзоваться термином самого Федорова, «религионизиро ванном» виде.
Нет оснований преуменьш ать зна че ние рел игио зности Федорова, сво дя ее к у с ­
ловно-символической оболочке его взгл ядо в, те ологиче ск ому довеску к ним. Иное
дело, что он понимал религию по -с воему, явно отхо дя от церковно-богословского
правоверия. Он виде л в ней широкую и освящ ен ную еванге льской традицией, но не
узко конфесс ионал ьну ю духовно -формиру ющую систему, высшую санкцию нравст­
венного миропоряд ка, основу его н ез ыбл е мости и общезначимости. Те истич ес кие
мотивы о сл ож няю тс я у Фед орова де истич еской и пантеистич еской тенденциями.
Бог понимался не как поту стор онн яя внем ирная сила, твор ящ ая все из ничего, а как
имманентный бытию вер ховный р азу м, все общая мирообъединяющ ая любовь. .Н е­
сводимый к природе, но и неотделимый от нее, он действует через волю и разум
людей. Боговоплощ ени е по нимается как воч еловеч ение, «внесени е в природу чело­
веческих начал и ч увств»и . Слово божие «есть сам мир, сама взаимосвязь» 1112.
И далее (совсем в духе народной поговорки «на бога надейся, а сам не плошай»)
Федоров предупреждает: «Надежда во всем на Бога, на божеское предусмотрение
может привести к собственному небрежению, к отказу от труда, от деятель­
ности» 13.
Все существующие религии не удовлетворяли Федорова из-за их, как он пола­
гал, отрыва, от жи зни , спири туал истич еской безд ея тел ь но с ти (подмены б огод еяния
богоговор ением), небратского состояния духовенства, веры в царство б о ж и е лишь
внутри нас. «Супраморализм,- писал он,-- требует рая, требует преображения по­
сюсторонней, земной дейс твител ьности, пр еображ ения, ра спрос траняющ его ся на все
не бе сны е миры и сб ли жа ющ его нас с неведомы м нам потусторонним миром. Рай,
по его мнению, «мож ет быть про извед ение м лишь самих людей, произведение м пол ­
ноты зн ания, глубины чувства, могущества, воли» 14. Все это д е ла ет ся, добавл яе т
Федоров, во исп ол нен ие б ож ией воли; но не трудно заметить, что на первый план
в его р аздумьях выдвигаетс я человек. «Вс е не только дл я ч еловека, но и через че­
ловека» 15, - писал он.
Нередко фил ософия Фед орова'-полностью своди тся к ид ее воскреш ения предков.
Бесспор но, эта и д ея играла ключевую роль в его мировоззрении. В целом же сам
он х арактеризо вал свои взгл яды бол ее широко - как универсальный проект, уч ен ие
об активном отношении к природе. Общее дело - это прежде всего регуляция при­
роды, управление ее слепыми силами. «В регуляции ж е, в управлении силами сле­
пой природы и заключается то великое дело, которое может и должно быть об­
щим» 16. В другом месте Федоров указывает на необх од имость объ еди не ни я «всех
разумных существ во всеобщем д ел е упра вле ния, р егул яции силами природы...» 17.
11 Философия общего дела, т. II, с. 411.
12 ОР ГБЛ, ф. 657, к. 10,. ед. хр. 34, л. 18.
13 См. Петерсон Н. П. Н. Ф. Федоров и его книга «Филос офия общего дел а».
Верный, 1912, с. 4.
14 Философия общего д ел а, т. I* Верный, 1906, с. 420 .
15Там же, с. 284-285.
16Тамже, с.5.
17Там же, с. 458.
76

Федоров характеризует свою философию как «учение о всеобщем деле, о деле обра­
щения всего механизма природы в управляемый разум» 1819. Стремление интерпрети­
ровать свою философ ию в н аибо ле е широком, мирообъе мляющ ем плане, с упором на
регул яцию природы, отличает и неопубликованные записи Федорова , пред назн ач ав­
шиеся для III тома его труда. «Всечеловеческое д ел о, - сказано в одной из н и х, -
мо жет состо ять только в водворении царс тва блага, добра, царства Бо ж и я во всем
мире, водворении совокупным, сознательным и добровольным трудом сынов челове­
ческих на место сл епой, невол ьной эво люции или бездушного прогресса» 1Э.
У Федорова нет стро гого р азм еж е ван ия понятий «регуляция» и «воскрешение».
Можно тем не менее полагать, что посколь ку р егул яция - это всеобщий процесс,
охватывающий всю прир оду, постол ьку воскреш ение сос та вл яет часть или момент
этого целого. Во скреш ение не отд ели мо от регул яции, про исходит ч ер ез нее, на ее
основе.
Неу стройс тва наш ей ж и зн и коре нятся, по мнению Федорова, в дисгармонич е­
ских отно ш енях природы к чел овеку и человека к природе. Природа высту пает
как враждебная нам сила, но не по злой воле, а из-за своей бессознательности.
Безус ло вно е р а зд ел ен ие, раскол мирозд ания на человека и природу как противо­
борствующие факторы обрекает природу на слепоту, бездумность и проистекающую
отсюда р азруш ите льн ость , а люд ей —на со зерцание этого зла и подвлас тность ему.
Отвергая такое р азд воение и н е призна ва я его фата льной неотвра тимости, Федоров
отстаивал единство человека и природы. «. . .Космос ну жда ется в разуме для того,
чтобы быть космосом, а не хаосом, каким он (пока) есть; разумные же существа
нуждаются в силе. Космос (каков он есть, но каковым не должен быть) есть
сила без разума, а человек есть (пока) разум без силы. Но как же разум может
стать силою, а сил а - разумом? Сила станет ра зу мною тогд а, когда знание, разум
станет управлять ею. Стало быть, все зависит от человека»20. Человек дол­
ж е н быть не рабом и д еспо тиче ским господ ином природы, а ее ра зумом и
волей.
Дело, таким образом, не в простом во звра те к дикой, пер во зд анной пр ироде,
не в пастора льно-патриархал ьном ра створении в н ей , а в ее упорядо че нии, у с о ­
верше нствовании. Надо «приводить мир в порядо к», вносить в него лад, мир, гар­
монию. В резу ль тате этого эво люция природы п од нимае тся со ступ ен и стихийности
на кач ес твенно новый у ровень созна тель ного нра вс тве нно -р азу много дви же ни я. Та ­
ков «всеобщий закон превращ ен ия сл епой силы природы в р азу мную в о л ю » 21.
Утопизм федор овского проекта состоит в знач ител ьной мер е в том, что он н е опи­
рается на над еж н ый фундаме нт. Фабрично-заводская индустрия отвергалась им
как порождение и атрибут буржуазности. Производственной основой всеобщей ре­
гу ляц ии призвана стать мелкая ку старн ая промышленность, являю щ аяс я придатком
земледелия. Нетрудно увидеть несоответствие меж ду вселенским размахом замыс­
лов Федорова и узостью, ограниченностью предназначаемых для их реализации
средств.
Непосред ственным импуль со м к «регулятивным» размыш лениям Федорова яви­
лись стихийные бедствия, обрушившиеся на Россию,- в особенности засуха начала
90-х гг., по зд не е - ливни, гр ад об итие и связанный с этим голод. Федоров проявил
незаурядную проницательность, указывая уже в то время на тяжелые последствия,
которые имеет и будет иметь в будущем хищническое обращение с природой,—
истощ ение зе мли, ископае мых р есурсов, ис треб ле ние лесов, о бмел ен ие рек, изме ­
нение (ухудш ение) климата. «Человек сделал, по-видимому, все зло, какое только
мог, относитель но и природы ( истощ ен ие, опу стош ение , хи щ нич ес тво), относител ь­
18Тамже,т. II, с.323.
19ОРГБЛ,ф.657,к.7,ед.хр.2,л.486.
20 Философия общего де ла, т. II, с. 65.
21 Т а м ж е , с. 77. Нел ьзя согласиться с Ю. Карабчиевским, который в своей
работе «Воскресе ние Маяковского» у твер жд ае т, будто Федоров н ен ав идел «всю ж и ­
вую природу» и что природа, по его мнению, «всегда, во всех пр оявл ени ях глубоко
вра жд еб на человеку и обществу .. .» («Театр»,' 1989, No 9, с. 1 86). Напротив, Федоро в
считал, что «природа - враг вре менный, а друг вечный» (Философия общего дела,
т. II, с. 172). Его идеа лом явл яетс я полнота (совершенство) ж и зн и природы, всех
ее миров.
77

но и друг друга (изобретение губительных орудий и вообще средств для взаимного
уни чтож ения) » 22. Вперед и вырисовывается мрачная перспектива экологического
«все земного кризиса», который мо жно предотвратить не частными действиями
отде льных фер меров, а отдельны ми у сил и ями (одним д ел ом) всего челове­
чества.
Всеобщая ре гул яция, считал Федор ов,—это процесс, имеющ ий внутр енний и
внеш ней аспекты. В нутре нняя, или психо физи ол огич еск ая, р егу ляци я пр едусматри ­
вает управление слепой силой в нас самих. Внешняя регуляция развертывается от
единой Земли к целостному миру и охватывает следующие ступени, восходящие
по свое му ма сш т абу и сложности: 1) метеор ическу ю регул яцию, об ъе ктом которой
явл яет ся З емл я как цел ое; 2) планетарную а строрегул яцию, объектом которой яв­
л я е тс я Солнечная систе ма; 3) всеобщую космическую регул яци ю, объ ек том которой
является бесконечная Вселенная.
Метеорич еская регу л яци я включает: а) упра вл ение атмосферными пр оцесса ми
(преодоление метеорических «погромов» —засух, наводнений, градобития и т. д .);
о влад ен ие климато м, выявление оптимального со от нош ения м е ж ду почвой, лесом
и водой, повышение и х ес те ствен ной продуктивности; б) регу ляци ю сейсмическй-
вулканических явлений; в) теллурическую регуляцию (рациональное использова­
ние зе мных недр; замена в будущ ем металла, добыва емого в рудниках, металлом
метеорического и иного космического происхождения); г) гелиорегуляцию (исполь­
зо ва ние сол неч ной эн ергии и вы те снение ею трудоемкой добычи каменного уг­
ляит.д.).
В ряду глобаль ных замысл ов р егул яции природы, на меча вши хся Федоровым,
отметим его про ект изгото вл ения модел и геоло гич еского ра зреза Р осс ии —от Мур­
манского бер ег а до Великого , ил и Тихого, океана; проект п остро ения сибирской
дор оги от не зам ер зающ е го пол ярного порта Ал ександровск д о Порт-Артура с цент­
ром в Красноярске; проект ж елезнодорожной магистрали, соединяющей западный
(Петербург-Одесса) и восточный (Николаевск-Владивосток) регионы России с
крайним север о-за пад ом и крайним юго-воотокОм страны. При этом, писал Ф ед о­
ров, та кая « тра нсконтинентальная дорога вызовет необходи мос ть тр ансконт инен ­
тального телеграфа через Великий океан, и тогда этот последний замкнет уже су­
ществующ ий транскон тиненталь ный ■Телеграф и образу ет с ним первое эл ектрич е­
ское кольцо вокруг земного шара... Эти и под об ные им частные вопросы вх одят в
отчет о действии объединяющегося в этом деле рода человеческого на всю Землю
как целое» 23.
Следующая сту пень ре гул яции природы предусматривает пре вращ ение Зем ли
в космический корабль («зе мнохо д» - по терминол огии Ф ед оро ва). Тут, как и
в других случаях, дерзко смелая, но реалистичная в своей основе мечта - о пре­
одолении человеком силы земного притяжения и последующем переходе из около­
земного пространства в околосолнечное - сочетается у Федорова с безудержной,
вы хо дящ ей из-п од контр оля фанта зи ей. Сугубо фанта сти ческим явл яетс я в данном
случае упование на схождение Земли с ее постоянной орбиты и уход в космиче­
ские просторы по самостоятельно прокладываемому курсу. Но это не д олжно за­
сл онять от н ас его гл убокой мысли' о том, что все народы нашей планеты, как
бы они ни различались м ежду собой, составляют единое человечество, являются
землянами, находятся на одном корабле и, стало быть, несут за него, за сохране­
ние ж изни на нем всю меру ответственности. «...Нужно заниматься не эксплуата-
циею, а регуляциею и распространением регуляции на всю земную планету, что­
бы - наконец - управлять этим кораблем...»24. Человечество должно быть не
празд ным пасс аж ир ом, а эки паж ем (в другом месте Федоров пишет: кормчим) на ш е ­
го земно- ко смич еского кор аб ля 25.
В ход е да л ьнейш его р азвития р егул яции вся природа, считал Федоров, станет
сферой человеческого об ита ния, объе ктом ра зум а и труда , ед иной кос мо-х озяйс т­
22 Философия общего дела, т. I, с. 3.
23Там же, с. 54.
24Тамже, с,459.
25См.Там же, с, 284.
73

венной системой. Челове к, про никнув в звезд ны е предел ы, о бъеди нит в конечном
сч ете все миры Вс ел енной и из «земле вод а» ст анет «планетоводом».
Нужно в связи с этим подчеркнуть , что Н. Ф. Ф ед ор ов, по-видимому, первым
вы сказал мысль о том, что « Земля н е граница» д ля человека, что «чел овеческая
деятельность не должна ограничиваться пределами земной планеты», что «нужно
считать З емлю только исходным пунктом, а ц ел ое мирозда ние - поприщ ем на шей
деятельности»26. То же утверждал, как известно, К. Э. Циолковский, в юности
по ль зовавш ийся покровительство м и консу ль тацией Федорова и охарактер изо ва в­
ший его п о зд не е как «изу мительного философа». Циолковский был независим от
Федор ова в д е л е р азр або тки идей ра кетно- кос мической техники; но общая прое к­
тивно-ре гулятивно-космическая у стр емл енно сть Федорова сыграла, надо думать ,
свою роль в к ач естве одного из импульс ов ф ило соф ски х исканий Циолковского.
Вслед за Федоровым он писал: «Пл анета есть колыбел ь р азу ма, но н ел ь зя вечно
жить в колыбели»; «Вся суть - в переселении с Земли и в заселении космоса.
Надо идти навстречу, так сказать, «космической философ ии» 27. Близость этих
высказываний с «проектами» Фед ор ова несомненн а: он и был, по все й вероятнос ти,
ближайшим пред ста вителе м «космич еской философ ии», о кото рой говорит Циолков­
ский. В думах, ин туициях Федорова мо жн о усмотреть в общих чертах пр ед варе­
ние, прообраз идей В. И. Вернадс кого о ж и зни как космическом фе номен е, о ч ел о­
веке как крупнейшей геологической силе и о ноосфере как всепланетном царстве
его ра зу ма, ос нове ц ел ен апр авлен ной эволюции.
Возникал ли пер ед Федоровым вопро с о мер е до пуст имого во зд ействия чел ове­
ка на прир оду в цел ом - в общебытийном, все ленс ком масштабе? В пери од разра ­
ботки им своей философии проб лема выхода в звезд ные просторы предс тавлялас ь
делом далекого будущего и возможные связанные с этим опасности еще не были
объе кто м специал ьного анализа. В то время пре обл ад ал почти нео граниченный о п­
тимизм в отнош ении во зм ож н ос те й и перспектив тех ничес кого прогресса. Да и в
чисто мет од ологи ческом п лане у стан овле ние каких-либо предел ов п ознан ия было
неп риемле мо д ля Федор ова. Тем больший интере с в этой с вязи предст авляет то
особое внимание, которое он уделял духовно-нравственной стороне всеобщей ре­
гуляции.
Общее д ел о мыслилось им как путь к про светле нию и самообн овл ению л юдей,
становлению мира между народами, сплочению всех землян в единую братскую
семью. Идея синтеза антр опологизма и космизма, ре ал и зуе ма я в своеобразном нео-
коперниканстве Федорова, была ориентирована на недопущение перерастания фи­
лос оф ского антр оп ол огизма в са модо вле ющий а нтр оп оцентризм и эгоцентризм,
а космизма - в бездушный машинизм, бездуховную технократию. Овладение кос­
мосом никогда не рассматривалось Федоровым как самоцель и тем более как сред­
ство самовозвели чения ч ел овеч ес кой гордыни, всед озв оле нност и. Его целью явл яетс я
то рж ество ж и зни и чел овеч нос ти. Сциентистски-утопические мотивы подч инен ы в
учении Федорова гуманистич еской, нра вственно возвыш ающ ей свер хзад ач е. Такова
и о бщая, р одовая ос об енно сть ф ило соф ии ру сс кого космизма.
#
*
*
Важнейш им звеном в с истеме регу ляц ии природы явл яетс я, согласн о Федоро­
ву, радикал ьное усо верш енс твование, га рмонизация человека , чел овеч ес кой приро ­
ды, и п р е ж д е всего —пре од о ле ние смерти. Дейс твител ьным антиподом смерти он
считал жизневоссоздание, воскрешение умерших. Истоки этой цели восходят к глу­
бокой древности - первобытной магии, к язы ческой и за тем христианс кой вер е в
воскреш ение мертвых. Ирреально- мистич еский аспе кт у ч ен ия Федорова ос обе нно
ощутим там, где он вступ ает в противоречие с зак онами природы, о пе рируя ра з­
ного рода фантазиями и гипотезами. В связи с этим его философия в целом неред­
ко х а ра кт ер изу е тся как законч енный мистицизм.
26Там же, с. 514,233-284,292.
27 Циолковский К. Э. Реактивные ле та тел ьны е аппараты, М., 1964, с. 140;
«Идеи Циолковского и проблемы космонавтики». М., 1974г с. 5,

Религиозность Федоро ва, однако, н е исключает того, что в конкре тной ра зра ­
ботке вопро са о ж и зни и смерти (как и проблемы регул яции в целом) он выходит
за рамки мистико-теологич еских постулатов. Были у него точки соприкосновения
и^ с пред ставител ями наивно-атомистического и д еи стиче ск и-меха нич ес кого мате риа­
ли зма (Лукр еций, Пристли, отчасти Рад ищ е в) . Многое в федоровс кой утопии вос­
кр еше ния инспириро валось за про са ми наук и (в чем-то она вос ходит, в частности,
к открытию анаби оза Левен гуком) и реальными интере сами людей. Следует пом­
нить и то, что сам он не раз вы ступал против мистицизма. Осужда я попытки пре­
вращ ения науки в колдовство, спир итические и тому подобные у стрем ления к
«внвхмириому», всякого рода «ч удесное ( нед ействител ьно е, мнимо е)» , он писал: «Ми­
стицизм если и допускает объединение для воскресения, то это объединение со­
вер шается мистически, т. е. сп особом непо нятным, исс ледо ванию неподд ающ имся,
который мо жно представить лишь в виде присуш ивания людей друг к другу;
и сах\юе во скресение в этом слу ча е соверш ает ся не чрез ес тествен ное познание и
упр авление сл епою силою, не п уте м опыта, опытного п ознан ия, позна ния све тлого,
а пу те м таинственным, темным, который мо же т быть предс тавле н в виде ко лдовст­
ва, как, например, мате риал изация у спиритов. Мистицизм есть пр инад леж нос ть
ещ е нед озр евш и х народо в, сл абых в познании природы, или ж е народов о тживаю­
щих, отчаявш ихс я достигнут ь путе м ес те ственного зна ния ра зр еше ния вопроса
«о ж изн и и смерти», т. е. мистицизм не дает действительных средств для разреше­
ния вопроса о возвращении жизни умершим»28. Вступая в прямую коллизию с
догматом сверхъ ес тес тве нно го , ч удесного воскрес ен ия, Федоров спр ашивает: «...быть
ли воскресению гнева и страшного суда или же воскрешению дела и нашего тру­
да?» 29 Эта запись да тирована 3 августа 1900 г., что свид ете ль ствует об ее итоговом,
«завещатель ном» д ля автора хар актер е. Ответ его оч евиде н. «Спящим в сумраке
могилы, т. е. ум ер шим, жи знь будет выдана чер ез силы, ставшие движимым или
управляемы м знание м» 30. Мистическому пониманию воскрес ен ия как чисто духов­
ного акта д арован ия поту стор оннего б есс мертия души Федоров противопоставляет
реальное, с его точки зр ения, вещ ес твенное во скреш ение души и тела в их един ст­
ве. Оно явл яетс я посюсторонним. « Нужно твердо установить, что великое д ел о вос ­
крешения совершается в посюстороннем мире, хотя поприщем его служат все
миры вселе нной. Не искать вдали, что на йдется вб лизи, т. е. от рицание мистициз­
ма. Признать же , под об но Мереж ко вскому, дейс твител ьность в том, что д осту пно
только эпилептикам, алкоголикам,- есть верх безумия»31. Речь идет у Федорова
не о пассивном ожидании чуда, а о деятельном осуществлении воскрешения людь­
ми, выступающими н е только как его об ъе кт, но и как субъект: о дни из них восре-
шают других, но и воскреш енные, в свою очередь, могут стать воскресите лями. Че­
ловек по свое му призванию - р егул ятор и воскреситель . Воскр еше ние - не оди ноч­
ный акт и не удел избранных, а призвание и достояние вс ех ,- не только всех
людей, независимо от их звания и сословной принадлежности, но и всех народов,
о бщенарод ное , всемирное дело. Эта гуманист ическа я и д емократическая на пра вл ен­
ность, признан ие це нтра льной, о преде ляющ ей рол и человека как инициатора, ис­
пол нител я и сам од остаточ ной итоговой цели составляет важнейш ую принципиаль­
ную особ енно ст ь ф едоровской концепции воскреш ения.
Характерно, что выпады Федоро ва против мистицизма как апологии с верх ъ е ст е­
ственного вызывают нед ово льство его то лкователей, прид ерж ивающ ихся посл ед ова­
тельно и рр ац ионал истич еской позиции. Д а ж е бл иж айш ий его сподвижник В. А. Ко­
жевников сче л ну ж ны м возр азить против его понимания воскреш ения. «. ..В Св. Пи­
сании и в писаниях святоотеческих,- замечает о н ,- упоминается не воскрешение,
осуществленное родо м человеческим есте ственны ми средствами, а во ск ресен ие чу­
десное сверхъестественною силою совершающееся» 32. Е. Н. Трубецкой писал воз­
мущенно, что «мысль о всеобщем телесном воскреш ении заключае т в с еб е полну ю
28ФедоровН.Ф.Философия общегодела, т. I, с. 439.
29 ОР ГБЛ, ф. 657.
30 См. там же, к. 10, ед. хр. 32, с. 206.
31 Там же, к.10,ед.хр.34,л.51.
32Там же,
к
.4,ед.
х
р
. 6,л.96.
80

реабилитацию материи» 33. Н. А. Бердяев считал Федорова врагом «всякой мистики»,
не ж ел ающ им «признавать темного ирр ационального истока в ж и зни мировой и в
жизни человеческой...» 3435. Г. В. Флоровский писал, что смерть, в понимании Ф едо ­
рова, «есть только натурал ьный изъ ян, недор азвитость природы и мира. По этому и
врачевание предл агается натур ал ьно е, в п редел а х природы, силами человека и при­
роды, без всякого тр а нсце нзу с а, без благодати» 33. Он видит в Федорове «признан­
ного антагониста всякого мистического» 3637. Таково ж е мнение современных с л у ж и т е­
лей церкви. «Отсутствие всякого мистическо го опыта, принципиальное игнор ирова­
ние области сверхъестественного»,- так характеризует учение Федорова один из
них 3?.
Смерть, по Ф едорову,- исходное, краеугольное зло, первоисток всех других де­
формаций: эгоистического самозамыкания, р азобщенности, розни и т. д. Это не нор ­
ма, а па тология бытия, выраже ние его нер азу мнос ти. Смерть не изначальна и не
н е изб е ж н а, хотя детер минирована опреде ленными обстояте ль ствами. Она является
возмез ди ем, расплатой за наш е духовное несовер ш енно ле тие, н есамостояте льность,
не до стато ч ное зна ние природы и вытекающую отсюда зависимос ть от ее ра зру ш и­
тельных сил. Это не вечный закон природы, а сл ед с твие ее слепоты. Человек смер­
тен, пока он раб природы. «Неведомая сил а, поскол ьку она неведо ма , есть палач.
Неведен ие есть вел ичай ш ее прес тупл ен ие, нака зуе мое смертною казнью. Но как
тьма и мрак исч езают при свете, так исч езн ет и сл епая сила, когда свет будет про­
свещать всякого человека, грядущего в мир, а не будет сосредоточиваться в мень­
шинстве...» 38.
Федоровский проект во скреш ен ия не сводится к одной лишь «патрофикации»
(отцетвор ению, о живле нию «отцов», пред ков). Он охватывает два аспекта: о ж ив ле ­
ние в собс твенном, прямом смысле, и в широком, отчасти метафорич еском, смысле.
Второ е понятие включает и сп особность природы к са мовос ста но вл ению, и идею
«о живле ния» живы х, т. е. раскрытие и испол ьзование их творческого потенциал а,
воодушевления их на «общее дело» жизнеутверждения и жизнетворчества. «Только
бы ожили живущие,—писал Федоров,—тогда станут воскресать и умершие поко­
ле ния» 39. В комплекс идей, охватываемых проблемой воскреш ения, входит та кж е
«санитарный вопрос»: мероприятия, напра вл енные на о зд ор овлени е Земли, с ох ра ­
нение существующей на ней жизни, преодоление заболеваний (в том числе хро­
нических и наследственных), разного рода эпидемий, старческого одряхления, сло­
вом, «восстановление здоровья телесного и душевного». « Нуж но ,- писал Федоров,-
радикальное лечение всего и во всех органах, т. е. полное воссоздание»40. В этот
комплекс входит и «продовольственный вопрос» —с пас ени е л юдей от голодной
смерти. «Вопрос о воскреш ении есть вопрос и об освобо жд ении от го лод а» 4142.
«Страдание нужно не заменять, а устранять и удалять в корне, в причинах» 4
33 Кн. Евгений Трубецкой. Смысл ж изни. М., 1918, с. 54.
34 «Русская мысль», июль 1915, с. 7 7 -78 , 107; «Путь», Париж, 1928, JNf° 11,
с. 93-94.
35 «Современные записк и», IX. Париж, 1935, с. 403.
36 Florovsky G. Reason and Faith in the Philosophy of Solov’ev. Continuity
and Change in Russian and Soviet Thought. Edited with an Introduction by Ernest J. Sim­
mon. Harvard University Press. Cambridge, Massachusets, 1955, p. 193.
37 A. M. Вос кре шение чаемое или воскр еш аемое (о религио зных воззре ниях
Н. Ф. Ф ед ор о ва). — «Богословские науки», сб. 24, Изд. Московской патриарх ии, М.,
1983, с. 247 .
38 Философия общего де ла , т. II, с. 278. Фед ор ову импонировала непримири­
мость по отношению к фен ом ену смерти, пр оявленная молодым Горьким. В письме
к Кож ев никову от 3 июля 1900 г. он закл ючает, что у Горького «го ра здо сил ьнее
отвращ ение к д ейс твитель ному злу (смер ти) , чем любовь к мнимому благу (власти
и богатству)». (ОР ГБЛ, ф. 657, к. 4, ед. хр. 6, л. 230, 232). Горький, узнав впоследст­
вии, что в рукописи Федорова содержится отзыв о нем, был настолько заинтересо­
ван, что сп ус тя много ле т — 31 июля 1926 г. просил одного «федоровца» (Н. А. Сет-
ницкого) ознакомить его с этим источником. (Свед ения взяты из Чех ос ловацко го
фонда , переда нного в ИМЛИ не так давно, поэтому еще не инвен таризированного . —
Л.К.).
39ОРГБЛ,ф.657,к.4,ед.хр.6,л.127.
40Там же,
к
7, ед.
х
р
.92,л.12.
41 Философия общего дела, т. I, с. 276.
42Там же,
т
.П,
с
. 326.

Как ж е понимал Федор ов во скреш ение в собственном, прямом смысле слова?
Здесь также не все однозначно, выделяется ряд моментов. Наиболее реалистична
идея оживления людей, находящихся в начальной фазе состояния клинической смер­
ти. Опираясь на некоторые успехи медицины и предвосхищая ее дальнейшее раз­
витие, Федоров писал: «Как бы незнач ител ьны под обные случ аи ни были, они за ­
ставляют нас дать более точное определение так называемой смерти. Действитель­
ною смерть м ож е т быть на зва на только тогда , когда никакими ср едс твами во сс та­
новить ж изн ь невозмож но...» 43. Предс тавляют в этой с вязи интере с и р азмыш ления
Федорова о «тканетерапии», ес те ствен ном ткан етворении и органосоздании. Он сето­
вал на недо стато к в совреме нных усл о виях «спосо бн ости по лноор ганности или спо ­
со бнос ти создавать себ е всякого рода органы, т. е. совершенный организм» 44. И схо ­
дя из материальной сущности жизни (истинно живое - это «материальное живое»),
Федоров д опу ск ал возмо жно сть со зд ан ия новых органов вза мен д ефе ктны х, утратив­
ших работос пос об ност ь. Люди будущ его мыслились им как полноор ганные существа.
В этих рассуждениях содержится немало плодотворных догадок, о чем свидетельст­
вуют практика со временной реа нимации и развитие реаниматологии, операции по п е ­
ресадке сердца и созданию искусственных органов, успехи геронтологии, намечае­
мые перспективы биотехнол огии.
Особо обстоит д ел о с проектом воскреш ения предков. Тут пр оницател ьная р еф ­
лексия Федорова перенасыщается фантазией. Задача состоит в том, считал он, что­
бы выявить и собрать все атомы и молекулы, входившие некогда в состав умерших
орга низмо в. Но ведь эти частицы пре терп ел и огромные изме нени я, расс еяны в про­
странстве. С целью пр еодо л ения вс ех трудностей Федоров предл агал со здать с пец и­
альные науч ные центры с привл еч ением физиков, химиков, астрономо в, физиол ого в,
археологов. Особо ва ж ну ю роль призвана сыграть наука о б еско неч но малых моле ­
кулярных движениях. Волны, возникающие в результате вибрации молекул и не­
сущие в себе лучевое изображение предков, найдут, считал Федоров, созвучный
отклик в содрогании частиц, про ис ход ящ ем в жи вых сущ ествах, р одственно связа н­
ных с умершими. Химические лучи помогут соединить сродное в прахе и отделить
ч уж ое . Федоров назы вал этот пр оцес с, имея в виду его составные элементы, те л ­
луро-солярным и теллуро-космическим. Механистическая тенденция, присущая этой
гипотезе, мешала уяснению качественной грани между живым и неживым, перехо­
да от од ного к другому , пониманию сп ецифики ж изни . Этот нед оста ток в наиболь шей
мере выявляется при попытке Федорова совмес тить те ле сно -вещ ествен ное воскре­
ш ение с духовным. В сл ед за вульгарными материал иста ми он видит в мысли ра з­
новидность вещества. Организм, с его точки зр ен и я ,- это машина, и сознание от­
носится к нему так же, как желчь к печени. «Соберите машину, и сознание возвра­
тится к н е й!»45. Федоров и сам не отрицал своей близости в этом вопросе к
Л. Бюхнеру. Полемизируя с Толстым, он признавал, что понимает в данном случае
воскр еш ен ие «в самом простом, вул ьгарном знач ении» 46.
Известный интерес представляет подход Федорова к вопросу о роли наследст­
венности, попытка уя сн ить (правда, лишь в общем, дал еком от пос л едующ и х р еа ­
лий виде) генетический аспект оживления. Он коренится в том, что люди несут в
себе образы своих р од ит ел ей, предков. Подчеркивая «громадную важно сть закона
насл едс твен нос ти» , Федоров писал , что его позн анию до л жн ы слу ж ит ь повсеместные
пс ихоф изио ло гич еские наб люде ния и сос тавлен ие пси хоф изи ол огич еск их дневников.
Знание механизма наслед ствен нос ти, в свою оч ер едь, пом ож ет на иб ол ее рациональ­
ной группировке люд ей (например, образованию семьи) и мысл енному во сс та новле ­
нию образов предков. «Душа человека - не tab ula ras a, не лист чистой бумаги , не
мягкий воск, из которого можно сделать все что угодно, а два изображения, две
биографии, сое дине нные в один образ. Чем точ нее будут способы позн ания, тем
больше будет открываться пр изнаков нас ледс тве нно сти, тем ярче будут восставать
образы родителей»47. Сюда же относятся раздумья Федорова об управлении ги­
43Тамже,т,I,с.287.
44Тамже, с.344.
45Тамже,с.288.
46Там же, с.434.
47 Там же, с. 318-319,
§3

с тогене зис ом и о рга ногене зисо м. При всей фантастичности этих гипотез Федорова
его мысль двигалась во многом в правильном направлении. Это подтверждается
достижениями в области молекулярной генетики, поисками современной наукой пу­
тей к онструирования живы х моле кул и клеток.
Воскреш ение имее т свой ко смич ес кий пара метр . Не обходи мос ть вы хода этой
проблемы за земные предел ы связы вал ас ь Федоровым с тем, что ре сур сов на шей
планеты недостаточно для преодоления смерти. «Прочное существование невозмож­
но, пока Земля останется изолированною от других миров. Каждый обособленный
мир, по своей огранич енности, не мож ет иметь бессмертны х существ. На кажд ой
пл ане те сред ства к ж и зни огр аничены, неб есконе чны , х от я и могут быть велики,
а смерть должна в конце-концов явиться уж е по недостатку средств существова­
ния, если бы не успела явиться также по причинам случайным» 48. Связь между
проектом во скреш ения и проектом выхода в ко смос вытекает и из того, что б е з по­
с л ед него намного бы возр осла п ер ена с ел енн ос ть Земли; воскрешенны м по ко ле ниям
н е гд е было бы жить. С другой стороны, эти поко ления призваны быть, по Ф ед оро­
ву, неис черпаемым резервом зас ел ен и я космос а. Во скре ше ние тра ктуе тс я как одно
из основных условий гармонизации Вселенной.
Не все равноценно в этой утопии; концы в ней зачастую не сходятся с конца­
ми. За ее пределами во многом остается диалектика жизни и смерти, их противоре­
чивая взаи мозависимость . На тура листический, отчасти вул ьгарно -матер иалистиче­
ский под ход к этой пробл еме со ч ета ет ся со свое образным волюнтаризмом, пр окла­
дывающим д орогу «чуду» , мистике. Отметив, что воскреш ение, о котором иде т речь,
не есть что-либо мистическое, Федоров тут ж е признае т: «Тем не ме не е мы верим
в воскрешение, понимаемое как чудо, как непостижимое действие божества»49.
Произвол по отношению к законам природы особенно нагляден там, где воскреш е­
ние про тивопо ст авляется д етор ожд е ни ю и «телега» ст авитс я тем самым вперед и
«лошади». Дети, как иронически отмечал В. С. Соловьев, оказываютс я вы ну жд е н­
ными создавать (воссоздавать) своих отцов. То ж е сл едует сказать о своеобразной
женофобии Федорова. Женщина, жена, мать, по существу, не представлены в его
учении. Это противоречит жизнеутверждающ ей гуманистической линии его фило­
софии.
Федоров обычно на ст аивал на буквальном, на тура лис тич еско м, понимании
воскреш ения. Можно до пустить , что особ ая, под ч ас пол емическа я, за остр ен ность
этой ли нии его размыш ле ний была обусловлена отчасти тем, что именно в этом
пункте сосред ото ч ило сь бо льш инство в озр аж е ний против его концепции. Но су ть
его проекта состоит тем не менее не в технических и физико-химических деталях,
а в идее глобального жизнеутверждения, преодоления деструктивных сил, препят­
ствующ их бессмертию ч ел овечес тва. Эта ид ея логиче ски 'связывалась у Федорова с
пр изнан ием спон танной активности бытия и возмо ж нос ти овладе ния вре менем.
Всеобщее воскрешение представлялось ему полной победой над временем и про­
странством. Широта фед оровс кого замысла пред пол ага ет и уч ет его непрямой, об­
разно- фигур аль ной интерпретации: роли историче ской па мяти, фило софски-истори-
ческого во ссо зда ния прошлого во вс ей его многолико сти, у яс н ен и я пре ем ствен ной
от еч ески-сыновней связи эпох и поко ле ний, нра вственного зн ач ен ия семьи как ис ­
х од ной клеточки, п ер воэл емента социума. Понятия: «отец - отчий дом —отечество»
выстраиваются в единый гр ажд анст венно -па тр иотич еский лейтмотив.
Есть, на мой взгляд, в раздумьях Федорова о «жизнерадостном деле» воскреше­
ния и еще один аспект, особо характерный для русской мысли,- это доминантный
принцип все ох ватного, о сново пол ожно го единс тва. Преодол еть разрыв м еж ду чело ­
веком и природой, под нять ее стих ийное развитие на ур ове нь ра зумно упра вл яем ой
эволюции, оживить умерших и пробудить к подлинной жизни погрузившихся в
духовную спячку живых, познать себя в отцах и отцов в себе - в этом видит Фе­
доров путь к во ссо зд ани ю наруш ен ного ед инства миро зд ания, р аспа вш ей ся связи
времен, цельности человеческой души. Вся его философия есть, в сущности, «печа-
лование о разъединении». В преодолении розни, во всемирном породнении и брат­
48Тамже,т.П,с.276.
49Тамже, с.294.

стве - зало г все общего проективного б ес см ертия. Высшей ценностью является б е с ­
с мерт ная жизнь . «Да погибнет смерть и да здравствуе т жизнь!» - таково гл убочай­
ш ее кр ед о русского мыслителя» 50.
Философия Н. Ф. Федорова - сл о жн ое , противоречивое явление. Некоторые ее
компоненты имел и анахрониче ск ий, ретроградный хар актер еще в пору своего воз­
никновения; к ним о тно сятс я стр емл ение подчинить религии все формы обществен­
ного с оз на ния, ид еа ли заци я патриархал ьного укл ад а, мо нарх изм. Это было прегр а­
дой на пути фило соф ск их ис каний Федоро ва, тяну ло его назад.
Утопичность предст авле ний Федорова о пут ях развити я человечества не д о л ж ­
на, однако, заслонять от нас того, что многое в его наследии сохраняет и ныне свое
значе ние: идеи синтетизм а и проективнос ти зн ания, р егул яции природы, у т ве р жд е ­
ния и увековеч ения ж изни, гр ядущей победы духовно-нра вст ве нных начал, все об ­
щего мира и братства, нераздельности заботы о будущем и уважения к прошлому,
к истокам, космизаци и науки и искусства, тес ной связи зн ания и нравственности.
Все это р езюмируе тся в концепции универ са льного ж изне твор чес тва .
Еще сто лет назад Федоров предостерегал об опасностях техногенной цивилиза­
ции, у гр озе мирового кризиса в отно ш ениях м е ж ду обществом и природой. Эко­
логический пар аметр приобретал у него глубокое фи лософски-гу манистичес кое, ч е­
лове ческое изме рени е. Ва жнейш им у сл о вием спа се ния Всел енной пр изнавалось
спа с ен ие человека. Веря в будущ ее Росс ии и предс казывая ей роль первопр оходца
ко смоса, Федоров считал вмес те с тем, что комплекс ное ре ш ени е задач его о св ое­
ния потребует объединенных усилий («общего дела») всего мирового сообщества.
Он одним из первых стал осознавать неизбежность глобализации мышления, свя­
за нн ую с ростом взаимозависимости всех стран и народо в, общностью их истори­
ческих судеб, их совместной нравственной ответстве нностью. Он был одним из
провозвес тников общечеловеческой со лидарности.
50Там же, т.П,с. 103.

«Эстетическое христианство»
Андрея Белого
Э. И . ЧИСТЯКОВА
Андрей Белый (Борис Николаевич Бугаев, 1 8 80 -1934 гг.) относится к тем пред­
ставителям «с еребряного века» р усской куль туры, кто стра стно верил в «золотой
век», который не позади, но вп ер еди на с. Ис сл едо ватель культуры, философ, поэт,
писатель, лингвист, один из основополо жников мифологического романа, со зда тель
«точной» эс тетики - Андрей Белый есть «единство многообразного» , так, по ж а л уй ,
мо жно оп редел ить «мир», бытийственную характеристику его творч еской личности.
Как современники, так и пос л едующ ие критики, как правило, отказывали ему
в цел ос тнос ти его у стремл ений, обвиняя в непо сл ед овател ьно сти и эклектизме. Не
раз пытался он опровер гнуть эту точку зр ения, подчеркивая, что его взгляды на
символизм лишь уточнялись по мере развития теории.
Если в самом общем опр ед ел ени и схватить сущностную х ар актер истику сим­
волизма А. Белого, то его мож но назвать «реалистич еским объективизмом», где
конкретные события, факты, ситуации р ас сматри ваютс я на фоне «вечности» и в та­
кой пер спективе они пре вращ аются в символы. «Вечность» как целостное время,
включающ ее в себя единство прошлого, насто ящ его и будущ его , являе тся тем кри­
терием космич но сти, который зад ае т сис тему оценок существу ющ им в наст оящ ее
время и в прошлом социальным усл овиям бытия и конкре тному человеку.
Взгляд на искусство как «дело души и жизни» (Н. В. Гоголь) - основа эстети ­
ческих воззрен ий ру сски х символистов. Включая искусство в контекст общечелове ­
ческой истории, Белый р ассма тривал его не как цель, но лишь сред ство д о ст иж е ни я
«человеческого мира». «Красота» не может спасти мир, возражали символисты
Достоевскому и Вл. Соловьеву, она лиш ь об ещ ание счастья, бытийственная ж е х а ­
рактеристика - «жизнь»,
есть
дей ствитель ная,
ос ущ ествленная гар мония, или
«жизнь» как творчество. «Безмерность» Ф. М. Достоевского в изображении челове­
ческих страстей - заслуга его как художника, но как проповедник нового религиоз­
ного взгляд а он под вергалс я критике со стороны Белого. Основной порок р елигиоз­
ных иска ний Ф. М. Д остоевского А. Белый видел в том, что писатель по ступки
герое в о пр ед ел ял «не ра ссто яние м от сн еж н ой линии, а ра сс тоянием... от подполья.
Самую высоту Достоевский выводил под час из подполь я» К
Ф. М. До стоевск ий, как пр оповедник новой религии д еятел ьной любви, ра сс мат­
ривает любовь как нравственно формиру ющ ий фактор, замеча л Белый. Но строит
он свое миро воззр ение на зыбучем гру нте пси хологи и, не привед ен ной к нормам 12.
А. Белый по лагал, что «твердой подпочвой р елигио зных экскурсий Достоевского
(часто истинных) были бы нормы практич еского р азу ма, о пира ющ иеся на данны е
теории» 3. Но даж е и в том случае, если бы это обоснование состоялось, теоретик
симво лизма не принял бы р ел игиозну ю идею Ф. М. Достоевского, так как стремился
1 Б е л ы й А. Дос тое вский. По поводу 25-летия со д ня смерти. -^ «Золотое руно» ,
М., 1906, No 2, с. 89.
2Тамже.
3Там же.
85

не к этичес кому, а эс тетиче ск ому обоснованию хр истианско го уч ения. Ни Д ост ое в­
ский, ни Вл. Соловьев не явл яются предтеч ами символизма на этом пути. Широко
распро страненный в иссл ед овател ьской ли тер атур е взгл яд на фило софию Вл. Со­
ловьева как идеол огию символизма, на наш взгл яд , н е правомерен. Как вырази­
тели этического хрис тианства Д осто евск ий и Вл. Соловьев предс тавляли са мос тоя­
тел ьную линию в обосно вании христиа нского у ч ен ия , отлич ную от христианс тва
эсте тич еского. Лишь в по эме «Три свида ния» Вл. Соловьева виде ли символисты
прорыв к новому, эсте тиче ск ому миросозерцанию.
Основной упре к Вл. Соловьеву со стороны Б ело го своди л ся к т ому, что он не
пр еод ол ел ф илософски Канта. А нтигенет ический взгл яд приводит теоретиков этич е­
ского хрис тианс тва к признани ю пр инудительной свободы , а в тако м понимании
«свобод а» —сомнител ьная ценность. Эстетическое хр истианс тво (символисты, П. Фло­
ренский) базируют понимание свободы на правде «б ез мер но большого сердца»
(М. Цветаева) —ЛЮБВИ. Но любви н е чу встве нной, плотской, к ото рая веде т ко злу ,
а на рел игиозном опыте любви. Р ел иги я и есть любовь как орга ничес кая связь всего
со всем. В таком понимании будущ ее культуры «в СВОБОДНОМ полете религиоз­
но й ЛЮБВИ. Современность вы ну жд ен а искать органической цельности; эту цель­
ность мо же м или ЗАНОВО сотворить; или мож е м мы творчески воспр инять ВЕЧ ­
НОЕ В СТАРОМ» 4.
Если для этического христианства началом христианства является утверждение:
«Мир весь лежит во зле», то эстетическое предпосылает этической посылке утвер­
ждение: «Любовь зла не мыслит». «Р елигиозным , - отмечал А. Белый,—называю я
все, что, исходя явно или скрыто из постулата в противоположении Я и не - Я
питает идею о их синтезе, соединении, которая и есть связь или религия,... что в
этом с л уч а е облас ть рел игиозного рас ш иряе тся, покрывая собою всю ж и знь чел ове­
чества» 5. «He-Я» или «Христос во мне» есть импульс соединения силы любви и
силы свободы. П оэто му «христианс тво ес ть д ей ствитель ность со ед ине ни я любви и
свободы; оно есть любовь из свободы, или свобода из любви» 6.
Эстетическое христианство, «покрывая собою всю ж изнь человечества», есть
ИСТОРИЧЕСКОЕ
хр исти ан ств о,
в
таком
понимании
оно ес ть
история
чело веч ес тва, как САМОСОЗНАНИЯ. Эстетическое хр ис тиан ство есть КОСМИ­
ЧЕСКОЕ хрис ти ан ство, предста вляюще е ИСТОРИЮ МИРА, как ДУХА. Эс тетическое
хр истианс тво (историчес ко е и кос мичес кое) противоп оставл яло сь символистами го ­
сударс твенно -цер ко вно му хрис тиан ству (истории д о гм ат ов) , как хрис тианс тво ис­
тинное христианству ложному.
Вопр ос о со отно шени и историч еского и ко смического хрис ти анства выра жае тся
в соотношении культуры и Духа. Проблема обоснования культуры в Духе есть
проблема «духовного охвата человечества» 7. Но Дух не сводим к культуре, а вы­
сту па ет в ней как принцип «куль туры кул ьтур », «инд ивидуума инди видуумов»,
«сознания сознаний». «Но «Дух» не понятие, целое, само; не вещь (не трансцендент­
ное), - отмечал А. Белый,-культура возможна, если возможен конкретный ДУХ,
а он возможен, если возможна конкретная целостность, она возможна, если воз­
можно сознание, сознание возможно, если возможно «Я». Я - Дух; Дух - Я» 8. Тем
самым «духовный мир» есть мир иерархии сознаний и как таковой он представля­
ет актуал ьную бескон еч нос ть, пр ед пола га ющую многоликость и вариантность лич­
ных жизней в целом. «В куль туре,- заявлял А. Белый,- преодолевается замкну­
тое бытие б иологич еской личности; и р а зд ел ь но сти знания... Монос куль туры —
«Само», неадекватное «Я», как данности; «Я - Само» отобразимо в pluralia сочетаний
(в а в с д, в веда и т. д .) , в многообразиях личных жизней, этих культурных про­
дуктов, «Я» целого: в «Мы»; са мо со знан ие в по степе нно м оцел остн ении много образий
личных вариаций в Инд ивидуум, в це ло е культуры «Я» (с бо ль ш ой буквы);
4 Б е л ы й А. «Орфей». Вступительное слово редактора. - «Труды и дни»,
1912, No 1, с. 67.
5 Белый А. (под псевдонимом Taciturno). Искусство прошлого и искусство
будущ его. — «Перевал», 1906, No 2, с. 50.
6 Б е л ы й А. Тезисы 12 лекций курса, прочитанного в 21 году на тему «Само­
созна ние , как история». ЦГАЛИ, ф. 53, on. 1, ед. хр. 83, с. 6.
7 Белый А. Культура, как проблема Духа. ЦБАЛИ, ф. 53, on. 1, ед. хр. 88 с. 1.
8Тамже, с.6.
86

здесь, в культуре, все субъективное в нас получает свой знак объективности а от­
влеч енные «объективности» предс тоят субъективною даннос тью, ож ид ающ ей свое го
рожд ен ия в со знан ии, как действител ьности » 9. Тем самым лишь в куль туре проис­
ход ит процесс «очеловечивания» личности, выход ее за пределы субъективности ,
« оцелос тнения», дейс твие одухотворе ния. «Духовный мир» - цел осте н, в нем инди ­
видуальное и универсальное начала влиты в нераздельное двуединство, он инди­
видуум. Можно говорить о «духовном мире» отде ль ного человека, « духовном мире»
нации, «духовном мире» ч еловечества в целом и в таком понима нии «ДУХОВНЫЙ
МИР» как ЦЕЛОЕ есть ИНДИВИДУУМ инд ивидуумов, и ерархи я их. «Культурным»
является все то, что в многообразных сочетаниях и частностях отражает стиль ду­
ховного целого. Поэтому «человек, как и Космос - символ некое го е д и н с т в а » 1011.
Культур а кул ьтур есть идеал , она «цельна, ни ед инственна, ни многоразлична;
ЕДИНСТВО в МНОГОРАЗЛИЧИИ - мет афизиче ск ое пр ед ставл ение цельности; это -
модель» и . Как идеал, культура есть универсально-живое существо, адекватно вы­
ражающ ее принцип полноты: Богочеловек. Ч ел овек как универс ал ьно -ж ивое сущ е­
ство есть «тело», и, как Лаковое, он явл яетс я модел ью мира. Космос природный и
чел овеческий зд ес ь неразры вно связаны . Это «МУДРЕЦ», «вечный человек» или ка-
локаготийный человек. «Этика у н их пер еход ит в эс тетику , и обратно. Кантовский
императив в груди и звезд но е небо над головою тут нераздель ны» 12. Тем самым
посл е дней целью культуры символисты объ явл ял и пер ес о зда н ие ч еловечества,
и именно в этой цели, как они у твержд ал и, встре ча ет ся кул ьтур а с последними
целями искус ства и морали; кул ь тур а превращает теоретич еские пробл емы в проб­
лемы практические; она за ставл яе т рассматривать продукты человеческого про грес­
са как ценности; самую ж и знь превращает она в м а тер и а л/ из которого творчество
ку ет ценно сти. Таким образом культура р еа лизу ет высшие качества человека в
потенциальном развитии чел овеч еской истории, она есть форма саморазвития чело­
века, нации, человечества. Духовная куль тур а, мудрость, сущ еству ет как мыслен­
но реа лизованн ая полнота творч еских возмо жн ос тей человечества, но реализовать
эту полноту мо жно лишь в опыте мысли, религиозном опыте. Этим ж е опытом
мо жно духовно измерить чел овеч ес кую историю, раскрывая «вечное в старом».
Именно в этом заключался новый прием символистов в п од х од е к вечным истинам.
Историческая рел игия, выдвигая как опреде ляющий принцип «отнош ение вечного к
временному», раскрывает много образие путей во сх о жд ен и я к вечному. «Греческая
философ ия в этом смысле расш ир ялас ь чер ез искание вечных критериев разума;
греческая мифология - через углубление в практике мистерий»13. В современную
ж е эпо ху лишь искусство, по мнению символистов, да ет образы прорыва к вечно­
сти. «под пре ходящ ими образами искусства чаще видим мы непре ход ящ ий их
смысл» 14.
Религиозный п од ход к проб леме искусства приводит символис тов к новому о све­
щению художественного наследия человечества и прежде всего русского и совре­
менного искус ства. Д иа пазон исс ледо ва ний в свете нового под ход а, проде ланного
символистами, впечатляюще много образен. Анализ музыкальны х, живописны х, по­
этических произведений, архитектуры и т. д. изложен в многочисленных статьях
символистов, опубликованных в жур н ал ах «Весы», « Золо тое руно», «Труды и дни»,
и других изданиях.
Истор ическая религия,, как со зна тел ьн ое творчество ж изни , ф ормируетс я в про­
цессе конкретно- исторического развития человечества. Но «процесс образования по­
нятий таков,- отмечает А. Белый,- что основные гносеологические понятия при их
логическом prius’e в процес се генетического развития являются po st factum » 15. По­
этому религиозное, художественное, научное творчество, являясь первичным по от­
ноше нию к исторической религии, тем н е мене е полу ча ет опра вда ние и знач имость
9 Белый А. Основы моего мировоззрения. ЦГАЛИ, ф. 53, on. 1, ед. хр. 69, с. 44 .
10Белый А. Символизм. М., 1910, с. 485.
11 Б е л ы й А. Кризис сознания. ЦГАЛИ, ф. 53, on. 1, ед. хр. 65, с. 106.
12 Белый А. Символизм, с. 10.
13 Белый А. «Орфей». Вс тупите льно е слово р ед актора, с. 65.
14Тамже.
15Белый А. Символизм, с. 4.
87

только в свете исторического с амо познания. Поэтому, отмеч ает А. Белый, «по ново ­
му возвращ аемся мы к исканию р елигио зного единства культуры; это ед инство пр ед ­
но сит ся на м н е как единство пер воистока, а как единство по сл ед них цел ей кул ь­
туры» 16.
В публикуемой статье «Пути культуры» (1920) А. Бе лый рассматривает историю
становл ения куль туры, а на л изиру я ко нкре тно-историче ск ие религио зные системы.
Гуманистический вектор, как рост самосознающ его со знан ия, любви в соверш енной
своб од е, дает возм ожн ость теорет ику символизма предста вить историю религиозного
творч ества как цел ен апра вл ен ный целостный проц есс ро жд ен ия и проявл ен ия лич­
ност ного на чала в истории. И только хр ис тиа нство выде ле но им как рел игия, в ко ­
тором «Я» поднимал о свой подлинный голос. В, уч ен ии о Христе как Бо гочеловеке
человечество под нялос ь на б о же с тве нную высоту, оправдывая свое существование
не рабским служением богу, а свободным, творческим служением истине, добру и
красоте . Именно в у т вер жд е нии бо ж ест ве нно го нач ала человека, его понимания как
творческого, свободн ого существа, видели русс кие р елигиозные мыслители не пр е хо ­
дящую ценность христиан ского идеал а. Но ни одна ко*?кретно-историческая форма
хрис тианс кой религии, по мнению ру сски х мысл ител ей, не су мел а воплотить и
жи зн ен н о р еализовать гу ман ист ичес кую сущность хр истианского вер оучения: «...хри­
стианство,- отмечал Дм. Мережковский,- для современного человечества все еще
оста ется чем-то сказанным, но не сделанным, обещ анным, но не исполненным» 17.
В этой по зиции, кстати, коренится и их критика совр еме нного го судар ственн о- цер ­
ковного хрис тианства.
Этическое христианство искал о реа лизации гу манист ичес ких принципов на пути
нравственного со верш енствования ч еловече ства, эс тетич еск ое на п у тя х раскрытия
поте нциаль ных творч еских в озмо жн ос тей мира как духовной целостности.
Свобода и творчество возможны, отмечал А. Бе лый, если Бо гочеловек как « жи­
вое существо» об лада ет ед инством преры вности и непр ер ывнос ти, ко неч ности и
бесконечности, с озерцания и д ействия, и только тогда он как Инд ивидуум - само ­
про изво л ьн ос ть . Богочеловек в понимании символистов есть одновременно София
и Христос, он женоподобен. София как внутреннее «Я» - есть «целое» мудрости,
сущность духовного «тела». Конкретно взятая, она, считал А. Белый, нам показы­
вает, как существенное заключается не в одной истине, а в созвуч ии всех их.
Христос же - внешнее «Я» - явл ен и е плоти Воскресшей, олицетворяющей стихию
творчества. Стихия творчества и ст ихия искус ства однородны, п оэто му Христос
ото ж де с твл яе тс я символистами с язычес кими богами Орфеем и Дионисом. «В образе
музы канта Орфея, за ста влявшего пляса ть камни, мы имее м символ глубочайш его
напряжения творчества вообще; музыка - последнее углубление искусства; в музы­
ке инстинктивно со прикасае мся мы с реальной осно вой искусства, с ж изне нным его
углублением. В Греции изнач аль ной стихией искусства была изнача ль ная рел игиоз­
ная ст ихи я, отрази вш аяся в д ионисич еских куль тах . Орфей ж е являе тся воплощ е­
нием бога Диониса . Пос кольку просвет ленные вершины стихии Диониса н епро и з­
вольно сливались со стихи ей самого хрис ти анства, постольку Орфей является дл я
нас символом самого Христа» 18.
«Музыкальный принцип», как творческое начало, да ет во змож ность символ и­
стам осмыслить сознан ие, кул ьтуру как цел остно е образование, конкретно раскры­
ваемое с помощью ритмико-стилистических связей. «Мудрая, живая мысль» в отли­
чие от «разумной» музыкальна. «Музыка возбуж д ае т сос то яние сознания, подчи­
ненное одному лишь модусу времени:, на почве идеи чистого в р е м е н и нечего де­
лать понятию о должном» 19.
Тем самым «музыка» в уч ении символизма выра жает глубинну ю сущность
мира, вы ступает ко нститутивным принципом гармонич еско го развития духа. «Му­
зыкальная мысль» выразима математически. В своих и ссл едован иях по ритмике
16 Белый А. «Орфей». Вступи тел ьно е слово р ед актора, с. 64.
17 Мережковский Д. С. Поли. собр. соч., т. X, Спб, 1911, с. 244.
18 Б е л ы й А. «Орфей». Вступител ьное слово редактора, с. 66.
19 Б е л ы й А. Искусство прошлого и искусство будущего,— «Перевал», 1906,
No2,с.51.
88

А.. Белый стремилс я найти глубинные связи «живой мысли» и числа, тем самым
один из первых в современной н ау ке проложил, доро гу к описанию новых ур овней
реальности, которые еще ж дут разработки (связь совр еме нной топол огии и ж иво пи­
си, стр уктур и ритмов).
«Мудрый человек» изначаль но д вуед ин («Я» и «не Я »), в таком понимании он
не субъект, а индивидуум. Не общее и не индивидуальное начала должны стать
доминантами личности, но цельность, как за даннос ть потенциального развития че-
ловека-ч еловечества . Поэтому человек - открытая система, он - проект, который
всегда идет вперед и себя, актуа льная бесконечность. Человек - с ущество, которое
умеет обраща ться со вре менем, жить в вечности. И только такая ж и знь д ос той на
человека, и только ж изнь общества, ос нованная на пр инципах в еч н о ст и ,- «живая
жизнь », «музы кальная культура». Вечность, как цело стность живой жи зни , есть
«Ритм ритмов», «вечное движение» , пульсация, динамизация хаоса в космос. «Жи­
вая вечность» противоположна «вечности - неподвижности» , как истинная жизнь
противоположна смерти. Таково пр ед ставле ние одного из зн ач итель нейш их д е ят е ­
ле й р усской культуры об «истинной жизни». «Жизнью наоборот», смертью, «мертвым
существованием» о бъ явля етс я им современная цивилизация, как зап ад на я, так и
восточная.
Космическая концепция ч еловека, со зда нна я символистами, по звол ила сф ор му­
лировать иное по сравнению с западн иками й сл авянофил ами по нимание перс пек ­
тив развития человека, пути р азвития России. В будущ ей России д о л ж ен быть со ­
здан новый человек, сво бодный от пороков как запад ной, так и восточной цивили­
зации, но сохр аняющий то, что у т вер жд а ет в этих цивилизациях общечеловеческие
ценности. Прагматическому рационализму и духовной не под виж но сти предш е ству ю­
щих культур символисты про тиво поставл яют Чел овека-творца, Демиурга. В этом
видел А. Белый специф ику «русского символизма» в отличие от за па дн ого. «Я стою
на позиции «русского» символизма, имеющего более широкие задания,- писал о н . -
Связаться с народн ой кул ьтурой без утраты запад ного критицизма» 20.
Социалистичес кая революция в Р оссии была воспринята А. Белым и А. Блоком
как прорыв к новой, загаданной культуре будущего.
А. Белый и А. Блок трезво оценивал и тот сл ож ный путь, который должна прой­
ти Россия к будущему царству свободы. А. Блок в 1918 году писал, что старый мир
уже утратил свое бытие, однако художнику «надлежит хранить огонь знания о ве­
личии эпохи, которой никакая низкая злоба недостойна»21. А. Блок и А. Белый
обращаются к современникам с призывом служить.будущему, культуре, утверждая
вечное в текущем ритме со временнос ти. «Культура, есть ку ль тур а —ее, как «обвет­
шалое» или «вовсе не нужное сегодня», не выкинешь. Культуру убить нельзя; она
есть лишь МЫСЛИМАЯ линия, лишь ЗВУЧАЩАЯ - не осяза ема я . Она - есть
ритм. Кому угодно иметь уши и глаза, тот может услышать и увидеть»22. Слу­
жить кул ьтур е —значит быть активным со зида телем творческих ценностей: «Ритм
(мировой орке стр), музыка дышит, гд е хочет: в страсти и в творчестве, в народном
мятеже и в научном труде (в революции)»23. К активной творческой работе при­
зывает и А. Белый: «Ритм - динамизирован ие х аоса, превращ ение его в хоровод...
Нужно вбирать совреме ннос ть в себя, ст ремиться ее воссозд авать, накладывать на
нее свой знак, участвовать в ее сотворении, не стоять п ер ед ней, а быть органом,
ее вызывающим» 24. Два крупн ейш их представите ля символизма, А. Блок й А. Б е ­
лый, оставаясь верными принципам эс те тического христианства, в сове тский период
пытались стать активными у частниками со зида ния новой, общечеловеческой кул ьту­
ры. Но они отнюд ь не являл ись аполо гетами ст ановящ ейся на их гл а за х д ейс тви­
тельно сти.
2Р Белый А. Почему я стал символистом и поч ему я н е переставал им быть
во всех фазах моего идейного и художественного развития. ЦГАЛИ, ф. 53, on. 1,
ед. хр. 74, с. 29.
21 Блок А. Собр. соч. в восьми томах. М.—Л., 1962, т. 6, с. 59.
22Там же, с.395.
23 Блок А. Записные книжки. М., 1965, с. 132.
24 Белы й А. Ритм и действительность. - В сб-ке: Культура как эстетическая
проблема . М., 1985, сс. 13 9—140.
89

В 1932 год у Андрей Белый закончил боль шо е иссл ед ован ие «Мастерство Гого­
ля». В это время р ед а кция газеты «Советское искусство» обратилась к нему с пр ось ­
бой дать р ецен зию на спектакль МХАТа «Мертвые души» . Трибуну газеты писатель
испол ьзовал, чтобы обратиться к современникам с призывом Н. В. Гоголя: «Пора
нам спасать нашу родину!». Неслучайна эта фраза в комедии Н. В. Гоголя, это
и главный смысл статьи А. Белого. На вопрос: «кто у правл яет птицей-тр ойкой, Ро с­
сией?» писател ь д а ет убийственно -иро ничес кую хара ктер истику Чичикову: он «не
в мать, не в отца, а в прохожего молодца». Таково трагическое решение спора меж­
д у запад никам и и славянофил ами, которо е представила современна я Ро сс ия. Страст­
н ая вера в царство ра зум а и Христа об ер нул ас ь действительнос тью Антихриста.
И уносит Чичикова птица-тр ойка к Ко стан жогл о, а он «есть ол ицетвор ение фан­
тасмагории, на рас та ющ ей тревоги темных с лухо в, волну ющ их мир чиновников».
Большой упрек бросает А. Белый современному искусству, которое забыло о своем
высоком пр ед назна ч ении быть устр оител ем ж изни . Забвен ие вечных ч ел овеч еских
ценностей, проповедь бытовизма, опра вда ние существу ющ и х пороков - губительно
для общества, тем более для самого искусства.
Н. В. Гоголь - проповедник и художник, является истоком религиозного и худо­
жественного символизма Андрея Белого. В определенном плане у них схожая судь­
ба: как первого, так и второго современники об ъяви ли лж епрор оками , в то ж е время
высоко оценив их художественное творчество. Противопоставление их учений ху ­
дожественному творчеству приводит к искаженному представлению и художест­
венных з ас л у г писат ел ей. Именно поэт ому А. Бе лый стрем ится «освободить Гого­
ля... от фальшивых риз», восс тановив органическую связь мировоззрения х удо жни­
ка и его творчества. А. Белый прав, у т верж д ая, что главным героем «Мертвых душ »
явл яет ся его автор. В «Мертвых душах» нет по лож ите льны х героев, это «мир наоб о­
рот», не истинный мир. И чтобы его изобразить, н еобх од имо знан ие мира истинного,
деф ор мацией которого я вл яетс я со вр ем енная дейст вительность .
В 1931 году были арестованы жена А. Белого, К. Н. Васильева, и его друзья:
П. Н. З айцев, П. Н. Васильев, Е. Н. К езе льман, А. С. Пе тровский. Были у везен ы
в ОГПУ рукописи А. Бел ого. Писа тель обраща ется к А. М. Горькому, в Обл астное
ОГПУ, пр окурору с защитой аресто ванных, доказыва я абсурдность обвинений, вы­
двигаемых против них. Друзья были освоб ождены , ру кописи возвращены. Но у ж е
ч ерез год, в но ябре 1933 года выходит книга воспомина ний А. Бел ого «Начало века»
со зловещим, цинично-грубым пр едисл овием Л. Каменева. Писатель Петр Зайцев в
воспоминаниях об А. Белом отмечает резкое ухудшение состояния его здоровья,
посл е пр очтения преди сл овия. «Мне предс тоял о выбрать жизнь или смерть. Я вы­
брал смерть»,- будто бы говорил он в клинике в последние дн и »25, - писал
П. Зайцев. Видимо, в те х ус ло виях Б. Н. Бугаев выбрал еди нстве нно верный путь.
Незадо лго до смерти в пись ме к Ф. Гладкову он писал : «Мне 52 года. Я много испытал
превратностей; сквозь года писател ьск ой ж и зни , в е р ь т е ,- п ер егоре ло все личное;
мне те рять нечего; мо жн о и умирать; не стра шно, коли замордуют (и мордовали,
и перехваливали); карьера, спекуляция, желание играть роль - все это глубоко от­
вратите льно мне. Я все гда слышал ритм революции и сам никогда от сов<етской>
действитель ности не ух од ил , но всегд а свертывался и у ходи л, как улитка, в свою
раковину, когда люди от имени револ юции вдруг начинали мордовать
это меня
УХОДИЛИ, а потом «приходили» л итератур ные спекул янты... Писате ль —это звучит
гордо; и - да: я писатель; и в иные минуты я чувствую свой долг высоко д ер ж ат ь
го лову и не до пускать, чтобы теб е плевали в лицо» 2б.
«Пленным Духом» назвала М. И. Цветаева Андрея Белого. Пожалуй, это самая
пр оницател ьная характер ист ика его творч еской личности, ЧЕЛОВЕКА, Бориса Ни­
ко лае вича Бугаева, который воше л в историю мировой и русс кой культуры под
именем «Андрей Белый».
25 Зайцев П. Московские встречи (Из воспоминаний об А ндрее Б е л о м) . —
В сб-ке: Андрей Белый. Проб лемы творчества. М., 1988, с. 590.
26 Там же. Переписка Андрея Белого и Федора Гладкова, с. 768 -769 ,

Пути культуры27-
АНДРЕЙ БЕЛЫЙ
Понятие «культура» отличается необыкновенной сложностью; легче
определить понятие «наука», «искусство», «быт»; культура —цельность,
органическое соединение многих сторон человеческой деятельности;
проблемы культуры в собственном смысле возникают уже тогда, когда
сорганизованы: быт, искусство, наука, личность и общество; культура
есть стиль жизни, и в этом стиле она есть творчество самой жизни, но
не бессознательное, а —осознанное; культур а определяется ростом чело­
веческого самосознания; она есть р ассказ о росте нашего «Я»; она —ин ­
дивидуальна и универсальна одновременно;, она предполагает пересечение
индивидуума и универса; пересечение это есть наше «Я», единственно
данная нам интуиция; культура всегда есть культура какого-то «Я».
«Я» культуры в себе мы не знаем; под «Я» разумеем обычно собра­
ние чувственно-эгоистических импульсов нашей природы, или абстракт­
ное представление о «субъекте»; но проблемы «субъекта» , «объекта»
слагаются лишь в процессе сложения личности из примитивного коллек­
тива, где нет еще личного «Я», а есть «Я» родовое; противоположение
личности («субъекта») обществу, как носителю «объективных» начал
культуры —субъективно; в обычном развитии субъективной культуры
принимает участие сфера искусства; наука стоит же на страже критериев
объективности.
Культура, непосредственно связанная с «Я» (с субъектом, а не объек­
том), там зрела, где наука и искусство начинают призывать друг друга;
так: культура —в Гете, в Леонардо да Винчи; и нет ее в субъектива-
циях крайнего импрессионизма, или в объективациях науки: в техниче­
ском строительстве промышленной жизни. Еще мы не созрели до умения
пронизать нашу науку «стилем» высокой художественности; мы или фан­
тазеры или инженеры жизни, а не демиурги творимой действительности;
к чистой культуре мы еще только подходим; она еще в процессе станов­
ления; и оттого-то не определима она в технических понятиях современ­
ной науки, разлагающей организм в ряды механизмов; между тем куль­
тура организует, связывает, восстанавливает, интегрирует: самое понятие
о ней еще не интегрировано в нас.
Но история становления «культуры» в положенном смысле рисует
красноречивую линию образования себя в «культурах» отживших эпох
и народов, где ку льтура в намечаемом смысле находится в зародышевом
состоянии.
Первый этап зародышевой жизни культуры —теогонический процесс;
теогонии Китая, Индии, Персии, Иудеи, Египта, рисуют нам историю
высвобождения из рода, быта, народа —сперва личности, потом «Я» лич­
ности: й наконец: соединение «Я» личности с «Я» Коллектива; Коллек­
тива; и —далее: Космоса.
Если бы отыскать образ, живописующий культуру Китая, то этот
образ сжимается в одно слово, в Тао; впоследствии, в оформлениях Дао-
Дзы, это Тао становится: всем и ничем, единством и множеством; оно —
везде и нигде; это определение Тао есть прекрасная картина состояния
сознания пра-китайца, у которого нет еще не только личного «Я», но и
27
ЦГАЛИ, ф. 53, on. 1, ед. хр. 66 (статья, автограф и гранки с корректурой авто­
ра) . Статья явл яетс я рефератом, с которым А. Белый вы ступил во «Дворце искусств»
в 1920 г.

родового «Я»; как то, так и другое, еще не спустилось из космоса;
сознание пра-китайца есть космос; оно не обособилось в теле; его тело —
внутри космического мирового «Я» мира; и это «Я» функционирует в
глухом подсознании тела; китаец блаженно спит в своем теле; и это
состояние блаженного сна в более позднем периоде отпечатывается в
философских оформлениях Дао-Дзы.
По древнейшим ведическим гимнам мы можем кое-что подсмотреть в
состоянии сознания древнего индуса; в нем космическое неразделенное
«Я» уже протянуло как бы свои лопасти, но не в личность и даже не
в род, а в касту; есть у же «Я» касты, но нет еще «Я» личности; кос­
мическое «Я» уже затуманено мороком тела касты, заслоняющим древ­
нему индусу старинное солнце; и лишь в вещающих Риши звучит голос
вне-индивидуального «Я»; само сознание индуса напоминает воронку; его
глаз видит не вовне, даже не внутри себя, ибо еще «само» индуса есть
транспарант, сквозь который просвечивает «само» касты, в свою очередь
пропуская сквозь себя вещание мировое взывающих, вопиющих, но не
глаголющих Риши. Впереди, перед собой «око» индуса еще не видит чув­
ственного мира в его конкретности, но лишь дым морока, Майю; позд­
нейшая философия мира, как Майя («Веданта»), покоится на физиоло­
гическом ощущении Майи; М айя—физиологична для индуса; индус —
раздвоен; картина мира двоится в его двойном зрении, смешивающем
впечатления идущие из вне с впечатлениями идущими из космоса сквозь
«Я» касты в его кровь; в более поздних раскрытиях философия Индии
лишь формально преодолевает дуализм, ставя знак равенства между
Атманом (Духом сознания) и Браманом (Духом мира). Культура Индии
пронизана пассивною двойственностью стояния в точке пересечения без­
личного сознания с безличным миром; она не знает еще борьбы; в ней
нет чувства времени.
Если мы сопоставим с этой культурою древне-персидский период, то
мы заметим: следующий шаг в процессе врастания космического «Я» в
Майю чувственных разделений; древний Перс желает покорить эту
Майю; он ощущает ее, как покров, под которым прячу тся духи тьмы,
ведущие борьбу с духами света; Майя для Перса заколебалась и ожила;
его «Я» еще не ощущает своей самостности, он ощущает себя, как арену
борьбы света с тьмой; свет врывается в тьму, тьма врывается в свет;
его «Я» — пло скость трения —или борьба; так пассивный дуализм Ин­
дии переходит в активный дуализм более поздних теорий (Ормузд,
Ариман), определяющих культуру Персии; появляется впервые время;
а с ним—история; откровения позднейшего Заратустры черпаются уже
из исторической борьбы света запада (Ирана) с тьмою востока (Ураном).
Майя индуса здесь, в борьбе, как бы распахивается; и —прорастает в
Египте, где Майя есть Матерь —Земля, Плодородье, Изида, рождающая
Горуса (младенческое «Я» личности, отражающее «Око» П ар иса).
В Иудее мы видим дальнейший рассказ о врастании космического
«Я» в плоть жизни; сначала Иудей ощущает свое «Я» в роде; для не­
го —есть «Я» рода и Бог открывается сквозь кровь: «Я» —Бог Авра­
ама, Исаака, Иакова; и потом уже Бог «имрека»; как для египтянина
всякий есть в роде Озириз, так для иудея всякое «Я» в Аврааме;
й сквозь него в Ягве-Элогиме; в Моисее видим реформатора, отрываю­
щего иудея от древнего «Египта» культуры и повествующего о грядущем
Боге, которого имя есть «Я»; это «Я» есть грядущий Мессия; обетование
о личном бессмертии есть то новое, что входит в сознание в теогониче-
ской стадии формирования культуры.
Те же стадии по-иному пробегает и Греция; сперва в ней врщим мы
период дочеловеческих змееногих титанов; «змееногость» древнего грека
есть указанье на хвост, соединяющий его с прошлым; как в Иудее лич­
ное «Я» живет в потоке крови, хлынувшем от Авраама до «имрека»,
так в Греции личное «Я» есть хвост змеи протянутый в прошлое мифи­
92

ческой действительности; и лишь потом появляется младенец — герой,
удушающий змеев; этот младенец есть впервые рожденное сознание лич­
ного «Я», противопоставленного роду; орудие отсечения «Я» от рода есть
впервые возникновение в Греции абстрактной мысли; этот период креп­
нущего личного сознания и эгоизма характеризует 6-ой, 5-ый век; лич­
ность впервые обособляется; в Греции возникает впервые социальная
проблема в нашем смысле, противополагающая буржуазную культуру
(культуру эгоизма) культуре сельских коммун; этот рост эгоизма и лич­
ности окрашивает последние столетия теогонического периода культуры,
где она прорезывалась под покровом «культа».
Личность начинает противопоставлять себя обществу, «субъект» —
объективному «коллективу»; оба стремятся к гипертрофии; «субъект»
личности р аздувается то в громадного эгоиста в чувственном смысле
(«богача», «собственника») , то выдувается, как пузырь, из чувственной
оболочки субъекта сознания; «объект» коллектива чувственно распухает
в громаду римской Империи и одновременно защ ищ ается от трения лич­
ностей стальными абстракциями права; чудовищным смещением абст­
рактного единства объекта с чувственным единством личности является
сперва: римский кесарь, потом папа , против государственного Кан она ,
смешанного с произволом единой личности, поднимает главу гуманизм,
в котором живет смутное ощущение «Человека» (с большой буквы);
здесь, в одновременных концепциях индивидуальной утопии человека,
как храма Космоса и храма человечества, как организма всех в одном
(«cvitas solis» Кампанеллы) встречают нас первые прорезы культуры в
собственном смысле, снимающей противоречия личности и общества,
субъекта и объекта в «Я» собственно, которое не есть «Я» личности, а — од­
новременное пересечение «Я» коллектива, «Я» мира и «Я» человека; но эта
интеграция культуры не удается: гуманизм вырождается в буржуазную
культуру наших дней, где искомое пересечение мира, Бога, коллектива
и личности в индивидуум «Я» полагается в личности, только в личности:
в «субъекты» Вандербильдов и Рокфеллеров, отраженных современной
наукой и философией с ее учением о границах познания, со всей систе­
мой заборов, перегородок и надписей «interdit»; отчего противоположное
устремленье культуры (другая ее половина) дезорганизует индивидуум
«Я» в систему неживых механизмов; в «объективность» экономического
материализма; в борьбе двух абстракций культуры «Я» (социализм с
ложным идеализмом) обнаруживается весь компромисс традиционного
право-сознания.
Всемирно-исторический смысл культуры в органическом сочетании
коллектива и личности, а не в смешениях того и другого; сочетание
«субъективного» с «объективным» переходит в «слиянье» лишь в под­
линном осознании «Я», са мо сознания «Я» еще нет в нашей жизни; он
в уразумении, что «Я» есть точка пересечения мира и личности, чело­
века и Бога, коллектива и индивидуума.
Борьба эконом<ического> материализма с идеализированным фети­
шизмом («Человеком» с большой буквы) с материальным идолом, надев­
шим маску идеала; те и другие подменяют понятие «идеал» понятием
«капитал»; одни обобществляя капитал, не видят, что обобществляют
«идеал», другие, спасая «идеал», спасают собственный «капитал» , одни
под «духом» разумеют материю; другие — под «материей разумеют дух».
Материя уничтожена современной наукой, а «дух» выдохся, сморщил­
ся до «апперцепции» Канта; пора выбросить этот «дух» субъективного
«Я» и понять, что материальные пункты суть центры сознаний, что мир,
что природа — живой, социальный организм, — что «Я», наше «Я»,— ор­
ганизуя множества сознаний; и одновременно — атом тела Индивидуума
Вселенной (личность, свободно вышедшая из своих границ, инди видуа ­
лизируется в коллективе, а коллектив организуется в личностях, а не
где-то между ними).
93

Раз в истории «Я» поднимало свой подлинный голос; и это было «Я»
Христа, христианство —религия самосознающего «Я» —противопостав­
лено, как всем культам, так и всей «некулътурице» современного буржу­
азно-атеистического строя; но в истории христианства мы видим лишь
«мимикри» дохристианских культур; история христианства —история
детских болезней; борьба с христианством есть борьба одной половины
нехристиан с другой половиною; для каждой —другая половина есть ро­
ковое «alter ego».
Культур а есть христианство: христианство —рел игия самосознающе­
го «Я». Таков взгляд на культуру Антропософии: культура есть Антро­
подицея, сочетающая Теодицею с Космодицеей. В уразумении этого —
пути культуры.
Непонятый Гоголь28
АНДРЕЙ БЕЛЫЙ
Я не критик и не драматург. Но поневоле становишься критиком, ког­
да спектакль хватает тебя за живое, заставляет говорить, пусть по-про­
стецки, но от чистого сердца. Говорить я буду не столько о том, что в
мхатовской постановке гоголевских «Мертвых душ» есть, а о том, чего
в них нет. Когда товарищи попросили меня поделиться с ними своими
мыслями и впечатлениями о спектакле, моим первым желанием было ис­
чезнуть, снырнуть, так как делиться мне, в сущности, не о чем.
Полжизни своей я я вл ял ся горячим поклонником Художественного
театра. Мне хорошо известны его крепкие традиции и гигантские заслу­
ги; но то, что нам со сцены этого театра преподнесено под видом инсце­
нировки величайшего произведения Гоголя, явл яется недоразумением.
Не моя задача говорить о том, как нужно было поставить «Мертвые
души»,—я не режиссер. К оценке спектакля я подхожу прежде всего
как человек, которому дороги интересы одного из величайших художни-
ков-мастеров, каким является Гоголь, и как человек, много поработав­
ший над изучением художественной ткани этого писателя во все перио­
ды его творчества.
Гоголь первой фазы своей литературной деятельности уделял боль­
шое внимание анекдоту в построении своей сюжетики в развертывании
темы. Но Гоголь же как никто употреблял много усилий на отделку каж­
дой детали, каждой мелочи. Нет у него в тексте ни одной случайной по­
дробности, ни одной зр я произнесенной персонажами реплики. Каждый,
самый незначительный аксессуар «Мертвых душ» работает, выполняя
свою, порою исключительно ответственную функцию в живой реалисти­
ческой ткани произведения. Гоголь работал над первым томом «Мертвых
душ» семь лет. Он многое по многу раз переписывал, переделывал, мно­
гое многажды заново обдумывая. Каждая мелочь в описании жестов Чи­
чикова и других персонажей поэмы, их костюмов, их манер говорить, хо­
28
ЦГАЛИ, ф. 53, оп. 6, ед. хр. 10. Статья была о публикована в газете «Совет­
ское искусство » 20 января 1933 г. В конце статьи от редакции было по мещ ено сл е­
д ующ е е примечание: «Напеч атанная выше статья А. Б елого являетс я автор изован­
ной запис ью доклада во Всеросс комдраме. Д ава я мес то интересным высказываниям
вы дающегося знатока творчества Гоголя, ред акция оговаривает свое нес оглас ие с
некоторыми пол ож ен иями и методо логией т. Белого».
94

дить тщательно обдумана» Здесь каждая, на вид кажущаяся несущест­
венной, обмолвка автора имеет колоссальнейшее значение. Гоголь был
не только огромным писателем, но и художником —живописцем (он
учился живописи), исключительной музыкальной натурой (Гоголь —
автор заметок о метре украинского стиха) и художником с огромным ре­
жиссерским чутьем. Он мастерски владел жестом. Надо внимательно
вчитаться и вдуматься в то, как он по-режиссерски великолепно обыграл
героя «Страшной мести», показав человека, приехавшего на Украину из
Польши и Венгрии, хлебнувшего быть может уж е западно-европейского
возрождения, показав примитивный, отсталый коллектив, превративший
его в колдуна.
Повторяю, я не режиссер, но если бы мне была поручена постановка
«Мертвых душ», я бы начал с организации семинара по внимательному,
скрупулезному изучению гоголевского текста. Театром этого очевидно
сделано не было. Постановщик «Мертвых душ» имеет в своем распоря­
жении такую массу авторских замечаний, описаний, акцентировок в го­
голевском тексте, каким не мог обладать постановщик «Ревизора». Все
мы помним добавочные замечательные нюансы, которыми Мейерхольд
ретушировал «Ревизора», испол ьзуя другие гоголевские тексты, и какое
негодование эта смелая и художественно целиком оправданная режиссер­
ская тактика Мейерхольда вызвала тогда со всех сторон. А между тем
я должен сейчас заявить, что, глядя на мхатовские «Мертвые души»,
я их видел только сквозь воспоминания о «Ревизоре» Мейерхольда, ге­
ниально сумевшего извлечь из Гоголя гоголин, т. е. тот живой фермент,
который поднимает на недосягаемую художественную высоту Гоголя на
театральных подмостках этого мастера.
Гармония Гоголя в корне отлична от гармонии Пушкина. У Пушкина
она подобна статуэтке, в которой форма и содержание поданы уже в за­
конченном замкнутом синтезе. Гоголь —его полярный антипод. Он вечно
взволнован, мечется в поисках новой формы выражения своих мыслей,
образов, вечно меняет свои уж е написанные тексты. Гоголь недаром взы­
вал постоянно к электрическому потрясению своей читательской и зри­
тельской аудитории, но он сам не знал, как дать этот темп нарастающего
crescendo. Гармония Гоголя динамическая, имеющая свою диалектику,
противоположную пушкинской.
Художественный театр был совершенно свободен в компоновке тек­
ста, так как канонического текста «Мертвых душ» не существует. Вме­
сто этого театр прилепился к анекдотической фабуле сюжета, соблюдая
в ней всю временную последовательность, но не заметив в ней самого
главного —живой идеи произведения. Да и в самой этой временной по­
следовательности произошла все-таки совершенно непо нятная чехарда,
перетасовка целого ряда эпизодов и сцен.
Коробочка —одна из центральных фигур «Мертвых душ» — театром
совершенно не понята и превращена в какую-то пищащую старуху, пу­
гающую как будто бы, но от которой никому не страшно. А между
тем по замыслу Гоголя —и в тексте этому десятки и десятки подтверж­
дений и совершенно точных указаний автора —Коробочка —страшная
для Чичикова фигура. От нее начинается сооружение той западни, в ко ­
торую Чичиков впоследствии попадается.
Мыслимо ли, может ли быть постановка гоголевских «Мертвых душ»
без чичиковской дорожной тройки, без ее жути, без чувства безысход­
ной тоски, с которым Гоголь смотрел на бескрайние просторы современ­
ной ему России. Куда вообще девались все лирические отступления Го­
голя?
Ни одна черта, делающая это произведение произведением мирового
значения, театром не показана, Гоголь в постановке совершенно не рас­
крыт. В основу постановки легло развертывание незначительного калам­
бура, к которому чисто механически привинчен конец второй части
95

«Мертвых душ». Как можно было трактовать «Мертвые души» во всем
их объеме, не показывая Гоголя эпохи «переписки с друзьями»?
Повторяю: Художественный театр имеет огромные традиции и гигант­
ские заслуги. Но его репертуар —это Чехов, Гауптман, Ибсен, и за Го­
голя ему браться не следовало.
Общим местом стал тезис о том, что Гоголь был представителем мел­
копоместного дворянства в литературе. Авторы этого тезиса не учли того,
что и отец и дед Гоголя были людьми служилыми —чиновниками . Ско­
рее он был мещанином во дворянстве, ставшим впоследствии дворянином
в мещанстве (не в социологическом смысле этого слова). Действитель­
ность Гоголя фактически не есть действительность его класса. Его р еа­
лизм не есть отображение чего-то, чему он адекватен, а является скорее
тоскующей протянутостью к действительности, которую он искал. Отсюда
его неимоверный гиперболизм. Сквозь все произведения Гоголя проходят
два гиперболических кряж а —один со знаком цлюс, другой со знаком ми­
нус. Если он говорит о галушках, то о таких, каких еще никто не едал.
Казаки, все, что ни на есть, хватаются за шапки. Всем памятны украин­
ские описания Гоголем соловья или украинской ночи. Резко изученный
очерк каждого лица дан им в преувеличенном виде, и это преувеличение
им превращено в штамп.
Художественный театр ничего из этого гиперболизма в обрисовке хотя
бы и человеческой внешности, которая у Гоголя играет такую колоссаль­
ную роль, не показал . Гоголь описывает даму. « Глаза, как за сердце возь­
мет и смычком поведет». Мы видели этих дам в «Ревизоре» Мейерхольда.
Но где, в какой, хотя бы единственной сцене они нам показаны Художест­
венным театром? Петербургскому периоду творчества Гоголя присущ не­
кий бредовый гиперболизм. Это Акакий Акакиевич, «Невский проспект»,
Поприщин, восклицающий: «Дайте мне тройку коней, чтобы скорей ум­
чаться из этого мира» (перифраз). Таков Гоголь 1836 года, — Гоголь пос­
ле постановки «Ревизора». В дальнейшем он у же зарисовывает предметы
и лица не с фотографической, а с микроскопической точностью. Таковы
все детали, касающиеся описания Чичикова. Гоголь берет реалистическую
ткань мелко-бисерно, но зарисовывает так лишь основные темы, а для
всего прочего употребляет особый прием, который я называю фигурой
фикций. Вам кажется, что перед вами точно очерченное реальное пред­
ставление образа, а на самом деле —путем отдельных взаимоисключаю­
щих друг друга определений, Гоголь бросает вам в лицо только фикцию,
из которой он впоследствии развивает реальный образ, вылупляя его,
как бабочку из кокона.
Не случайно уподобление испуганными мещанами города Н-ска Чи­
чикова — Наполеону. Червь, сосущий Чичикова, делает страшным облик
этого человека. Наполеон был предвестником той эпохи, которая впо­
следствии описана Бал ьзаком в серии своих романов. Чичиков вышел,
как мы узнаем в конце первого тома «Мертвых душ», «не в мать, не в
отца, а в прохожего молодца». К ажу щ иеся как будто случайно обронен­
ными замечания мужиков о колесе в бричке Чичикова, о том, доедет ли
бричка до Москвы и до Казани, преобретает здесь огромную символиче­
скую значимость. Мы видим, что впоследствии тройка-птица примчала
Чичикова к Костанжогло —этому типичному капиталисту, предтече бу­
дущих миллиардеров в стиле Англии и Америки, которого Гоголь до конца
сам не понял. Костанжогло развивает перед Чичиковым теорию о том,
что грешниками являю тся только люди, творящие грехи малого радиуса.
Грешники большого радиуса безгрешны.
«Мертвые души» — это не только произведение на определенную тему,
построенную по определенному сюжету. Они начинены громадным соци­
альным содержанием, превышающим сознание Гоголя.
Театр как будто бы потратил много труда на добросовестное воспро­
изведение музейного правдоподобия николаевской эпохи. Но в лесу этих
96

музейных подробностей он запутался, потеряв основное, У меня под ру­
кой целая глава, составленная из цитат описаний наружности, жестику­
ляции и манеры говорить Чичикова. Пользоваться постановщику тут
есть чем. Внимательному читателю гоголевского текста сразу стало бы
видно, что Чичиков отнюдь не подхалим, а шармер, что он обрабатывает
своих собеседников не одними методами грубой лести, а, наоборот, что
он очень тонко порою чувствует меру вещей, иногда даже поспорит со
своим собеседником для того, чтобы его глубже пленить. Зачем же нуж­
но было все скрупулезное изучение театром гоголевского текста, если он
этого основного не только не показал, но даже не заметил?
Сцена «Чичиков у Манилова» , ко торая у Гоголя очень тонко описана
и в которой так резко очерчен профиль Чичикова и его фас, и эта страш­
ная двойственность обоих обликов торговца мертвыми душами —сцена,
которая показывает Чичикова как страшную, по сидящему в ней червю,
фигуру,—МХАТ совершенно не раскрыта.
Наоборот: изумительная игра Москвина, ставшего на уровень гого­
левского замысла Ноздрева, вследствие того, что он один оказался на
высоте, тем более подчеркивает убожество в понимании главного героя,
Чичикова, которое я не вменяю артисту Топоркову; ибо, по всей вероят­
ности, последний явился жертвой неправильного понимания Гоголя ре­
жиссурой и автором текста.
Совершенно не показан социальный фон, на котором развертывается
эпопея похождений Чичикова. А между тем, как много данных для кон­
струкции этого социального окру жения дано в самом тексте Гоголя.
В паутине слухов, волнующих окрестные деревни, породивших среди
мужиков версии об антихристе, о Наполеоне, о проекте переселить
крестьян на вольные земли, в теме этих шепотков и мороков проходит
лейтмотивом некое напряженное ожидание чего-то, что перевернет весь
застывший социальный строй России. Где это показано, хотя бы частич­
но, на сцене Художественного театра?
Гоголь умер, сжегши «Мертвые души»,—и это не смешная шутка.
Фон социальный, фон, дающий значение каждому штриху гоголевского
текста, выпал из постановки МХАТ. Нет в этом спектакле гоголевского
чувства смятения, тройки-птицы, уносящей Чичикова из губернского го­
рода Н-ска к Костанжогло.
Единственный раз являющийся Макдональд Карлович есть олицетво­
рение фантасмагории, нарастающей тревоги темных слухов, волнующих
мир чиновников. МХАТ он доказан с совершенно ненужным натура­
лизмом.
Еще несколько замечаний о символике деталей в гоголевском тексте.
«Мертвые души» начинаются с описания брички Чичикова.
Случайно присутствующие при его въезде мужики обмениваются за­
мечаниями насчет колеса этой брички. Среди душ, запроданных Чичи­
кову Коробочкой, сыгравшей такую роковую роль в разоблачении этого
героя, имеется один мужик под фамилией Иван Колесо; в миг бегства
Чичикова из губернского города обнаруживается: колесо брички испор­
чено.
Фасад у чичиковского облика, по описанию Гоголя, приятен и округл;
но в противовес ему вычерчен профиль, развивающий боковой ход; этот
боковой ход все время повторяется в повествовательном тексте у Гоголя.
Чичиков едет к одному помещику и, сворачивая набок, попадает к дру­
гому. Едет к Собакевичу —попадает к Коробочке. По дороге к Коробочке
бричка его опрокидывается, и Чичиков попадает в лужу . Коробочка его
так и встречает восклицаниями: «А у вас, батюшка, весь бок в грязи»
(перифраз).
Коробочка страшно пугается. Чичикова; увидя в нем разбойника: она
точно узрела сидящего глубоко в Чичикове червя, задаток будущего
«м ил лиардера».
4 Вопросы философии, No 11
S7

А шкатулка Чичикова с двойным дном, в тайниках которой спрятаны
запродажные акты о покупке мертвых душ и золото! Коробочка его за­
стает за тем, как приподымает фальшивое дно ларчика, обнаруживая по­
дозрительное второе дно: она увидела фальшивую его сущность. Бал у
губернатора; Чичиков садится, после разоблачительной, пьяной выходки
Ноздрева, играть в карты. Чичиков в глубоком смятении, под перекрест­
ным огнем взглядов дам «приятных» и «приятных во всех отношениях»
(которые, к слову сказать, у Гоголя на поверку оказываются почти всегда
весьма неприятными). Партнер объявляет Чичикову: «Ваш король пик
бит».
В это время в город въезжает Коробочка, помчавшаяся накануне вслед
за Чичиковым подобно року дл я того, чтобы его разоблачить.
Если бы вчитаться в эту деталь, какой потрясающей драматичности
авантюрный трюк можно было бы из нее сделать! Как легко нам пред­
ставить себе, что бы из этой на вид малозначащей подробности сделал
театр Мейерхольда!
Гоголь вынашивал эти детали, трудился над своим произведением
7—8 лет. Передумывал, переделывал, переписывал их бесчисленное ко­
личество раз, а театр, взявшийся за постановку произведения на сцене,
этих деталей просто не заметил.
Почему нет на сцене, которая вывела даже мало заметного француза
Куку, Капитана Копейкина —этой потрясающей по своей символической
насыщенности социальной фигуры, олицетворяющей аграрные волнения
тогдашней России!
А губернатор, который по ряду штрихов в тексте Гоголя дан alter
ego, внешним обликом похожим на Чичикова, показан театром добродуш­
ным, глуповатым, занимающимся вышивкой по тюлю; этой вышивке от­
дана сцена. Самое ужасное, что меня ушибло в постановке Художест­
венного театра,— это сочетание музейной скрупулезности, с какой выве­
дены на сцене один за другим кабинеты русских помещиков николаевской
эпохи, со слепотой по отношению к самому существенному и самому
важному, без чего не раскрытым остается ни социальный, ни психоло­
гический смысл гениального произведения Гоголя!
Леонидов —весьма почтенный артист; но Плюшкина он не показал.
Ведь Плюшкин в прошлом был умен и гениален. Это был какой-то Фра
Диаволо, но тогда, когда его класс еще был полон живых соков и был
еще сам умен и гениален. Чичиков застает представителей этого класса
(крупнопоместное дворянство крепостнической России) в период их со­
циального ущерба. И Плюшкина надо было показать не смешным скуп­
цом, ибо это фигура страшная, потрясающая.
Конец спектакля по своей неоправданности превышает все предыду­
щее. С легкой руки театра перечеркнуты 10 лет творческих мук Гоголя
над второй частью «Мертвых душ» для того, чтобы механически пристег­
нуть к финалу спектакля сцену с арестом и освобождением Чичикова.
Ведь прокурор-то не зря умер. Эта смерть —грозный факт аграрных
волнений, начавшихся вокруг похождений Чичикова. Ведь генерал-гу­
бернатор, восклицающий: «Пора нам спасать нашу родину»,— не случай­
ная, эпизодическая фигура концовки поэмы. Его реплика чрезвычайно
многозначительна. В ней заложено ощущение катастрофы, охватившей
представителей правящей России перед лицом надвигающегося будущего.
А куда все это делось у Художественного театра?
Вместо этого театром выведены городовые николаевской России.
В этом ли социальные тенденции «Мертвых душ»?
Вместо совершенно неудавшейся сцены с Плюшкиным, имеющей
единственным своим назначением только ознакомление подрастающего
поколения с академически разработанной картиной типов крепостной
России, надо было показать целый ряд персонажей второй части «Мерт­
вых душ» — Муразова, Костанжогло.
98

Известно каждому вдумчивому читателю, какую роль играют в писа­
тельской манере Гоголя краски. В первой фазе творчества Гоголя гамма
его красок ясна и ярка. Например, для «Страшной мести» характерна
доминирующая четырехцветка —красное, золото, синее, черное. Во вто­
ром периоде его творчества, в эпоху написания «Мертвых душ», домини­
рует в художественной ткани произведения уже другая гамма из сложно­
го красочного состава. Это —белое, желтое, серое, черное. Красочность
сменяется светотенью, яркая колористическая раскраска окунается в тень.
На сцене Художественного театра,, наоборот, господствует гамма красно­
го, розового, сиреневого. Это может быть спектрально верно характери­
зует эпоху Николая I, но отнюдь не ту Русь, которую описывал, мучаясь
и терзаясь, Гоголь.
При описании сцены вечера у губернатора, на который приезжает
Чичиков,—у Гоголя дан целый ряд многозначительных указаний для
вдумчивого режиссера, который сумел бы их прочитать. Все гости по тек­
сту Гоголя делятся «на толстых и тонких», кавалеры вьются вокруг
своих дам, « как мухи бегают по сахару» . Ц ел ая страница гоголевского
текста посвящена описанию этих мушиных жестов. Так покажите же
этих мух! Ведь это дало бы сцену потрясающей социальной и психоло­
гической силы!
Основой стилистической фигуры Гоголя является развернутая система
повторов. Повтор берет он из народных песен, но настолько усложняет
эту народную форму, что получается впечатление, будто Гоголь трех­
струнную русскую балалайку развернул в мощную клавиатуру форте­
пиано. И все это произошло совершенно незамеченным, мимо внимания
Художественного театра. А между тем у всех нас еще свеж в памяти ге­
ниальный трюк, которого добился Мейерхольд в своем «Ревизоре», строя
образы текста на основании стилистики гоголевских повторов. Художест­
венный театр пошел по линии поисков бытовых подробностей эпохи,
а между тем литературоведами сейчас у же совершенно точно установле­
но, что Гоголь до работы над «Мертвыми душами» и в годы писания поэ­
мы ни р азу не посетил помещичьей усадьбы в России. Не бытовизма
надо было искать в произведении Гоголя, не надо было заклепывать жи­
вой дух гениального творения Гоголя в ризы и р аки псевдореалистиче-
ского музейно-натуралистического каркаса.
Я не режиссер, но если бы мне пришлось ставить «Мертвые души»,
я бы пытался развернуть динамику переездов, дать быструю смену сцен.
В МХАТ мрачная, начиненная предчувствиями и подспудными социаль­
ными процессами Россия подменена сменяющейся серией помещичьих
кабинетов. Но ведь Гоголь не Ибсен, у которого драматическое действие
развертывается сценами, в которых герои по двое сидят и часами долго
рассуждают.
Надо было ввести на сцену автора, самого Гоголя, и как это могло
бы быть интересно! Ибо главный герой «Мертвых душ» не Чичиков,
а Николай Васильевич Гоголь и то, что Гоголь думал о Чичикове. Воз­
можно же было во время оно ввести на сцену андреевского «Некто в се­
ром »—этого истукана с огромной свечой в руках. Почему же выпал Го­
голь из текста мхатовских «Мертвых душ»? Мало показать одного Чичи­
кова, надо было показать и того, кто видел на Руси глазами Чичикова.
Я мог бы еще очень много сказать, но это все были бы слова о Гоголе,
который отсутствует на сцене Художественного театра, а не о постанов­
ке, с которой Гоголь ничего общего не имеет. И в этом плане мне не
по дороге со спектаклем Художественного театра. Спектакль осел в моем
представлении, как нечто досадное, гнетущее, Художественному театру
оказалось не по силам освободить Гоголя от тех фальшивых риз, в кото­
рые его убрала критика XIX столетия. А между тем в столетнюю годов­
щину «Вечеров» это стало насущной задачей, которую мы обязаны вы­
полнить.
99

Веха в истории русского просвещения
А. Н . МЕШКОВ
Понятие Просвещ ения многозначно. Существуют вполне опр ед ел енн ые напра в­
ления в философии, литературе и искусстве, которые содержательно и хронологи­
чески объединены именем Просвещ ения, При желании можно назвать дату его на­
чала - 1691 год, год выхода в свет «Опыта о человеческом разуме» Дж. Локка.
Термин родился еще раньше - в 1667 году из-под пера Дж. Мильтона в «Потерян­
ном рае». Ядро и паф ос Просвещ ения — вера в автономию ра зу ма , авторитет науки,
посл ед ов ател ьный антиклерикализм, смягченный —в форме де изма , радикальный в
фор ме ат еизма и материа лизма.. Ис тор ическое вре мя евр опейского Просвещ ен ия -
18 век; его кульминация и развязка - Франция 1715-1789 годов. Наиболее яркий и
многогранный слепок с эп ох и - «Энциклопедия, или толковый сл оварь наук, и с ­
кусств и ремесел», первый том которой Дидро и Д ’Аламбер выпустили в 1751 году.
Принято считать, что. во второй половине 18-го века, еще н е утр ативш ая инер ­
цию петровского толчка, Р осс ия отозвал ась на зов времен и и вписа л а отеч е ствен ­
ную строку в летопись Просвещения. Но если не поддаваться соблазнам националь­
но-патр иотич ес кого самооб ольщения, н у ж н о признать, что со бстве нно Просвещ ения
в Ро сс ии того времени не было и быть н е могло. Была евр опейс кая ор иентация в по­
литике, как и во все времена были яркие и глубокие личности и их личное горение
на благо науки и Отчизны. Нельзя ж е всерьез называть Просвещением время без под­
линного просвещ ения - бе з изд а ния сл оварей и энцикл оп едий, которые явл яют ся
убедит ел ь ными свид етел ями за просов свое го времени. И зуч а я философию, по знае ш ь
д ух вре мени, и зуч а я проблематику энцикл опед ий —его инте лл ек туаль ные возмо жно сти.
«Философское пробуждение» (Г Флоровский) в 20 -30 годы XIX века в России
только очертило исходные позиции начала движения к Просвещению, которое на­
брало силу уж е позднее, во. второй половине XIX в. Его результаты запечатлены в
нескольких замечательных энциклопедических изданиях, каждое из которых свиде­
тельствова ло об и нтер еса х вре мени. Такие и зд а н ия возможны, когда накоплены и нтел ­
л екту альные ресур сы , а в обществе возникает устойчивый за пр ос на них . В это
время в Р ос сии были изданы: «Русский энцикл опед ич ес кий словарь» Бере зина
(1883-1884 , 2 изд., 5 тт.), «Энциклопедический словарь Брокгауз-Ефрон» (1890-
1907, 86 тт.), «Русская энциклопедия» Адрианова (1911-1915 , И тт.), «Большая эн­
циклопедия» Южакова (1900-1909 , 22 тт.) , «Новый энциклопедический словарь Брок­
гауз-Ефрон» (1911-1916 , 29 тт.), «Православная богословская энциклопедия» Л опу­
хина (1900-1911 , 12 тт.), «Еврейская энциклопедия» (1908-1913, 16 тт.), многотомные
эн цикло пед ич еские словари Па вленкова, Филиппова, «Гранат», р яд других изд аний.
Столетний юб илей од ного из эт их изд аний - Энц иклопедич еского словаря Брок­
гауз-Ефрон, первый том которого пос ту пи л к чита телям вес ной 1890 года, по звол яет
нач ать р азговор о Словаре, как уникал ьно м явлени и русс кой культуры - х ар акт ер ­
ном с вид ете ле отечес твенного прос ветите льского дви ж ен ия.
Вторая дата, 90-летие ухода из жизни Владимира Соловьева, почти десятилетие
возгла влявшего в этом сл оваре отдел ф илософии, д а ет нам возмож нос ть не только
почтить память этого кру пнейш е го русск ого мысл ител я, но и начать обзор именно
с его сл оварных статей; тем б о ле е что и з 171 статьи Соловьева в с обрание его со-
100

чинёниы' вошло мёнеё половины, и ни в одном из изданий философа, включая зару ­
бежные , н е привод ится их то чного количества.
Но предварительно необ ход имо сд ел ать неб ол ьш ой ист орич еский экскурс, ко то­
рый позволит вспомнить о не кот оры х отеч естве нных предш е ствен ника х на зва н­
ного словаря, заложивших определенную традицию такого рода изданий. Традиция
эта восх одит к первым русс ким азбуковникам. Так назы вал ись в древнерусс кой
пись менности сбор ники ст атей по различным о трасл ям зн аний, р а спо ло ж енны е в
алфавитном порядке. Древнейший из них (Новгородская Кормчая 1282 года) содер­
жит объяснение 174 слов, а в позднейших списках того же памятника —до 344.
Словарь 1431 года, тоже новгородского происхождения, среди двухсот разъясняемых
понятий содер ж ит и филос офские: качес тво , колич ество , свойство, добле ст ь, само­
любие. Вид на сто ящ е го энциклопед ичес кого сл овар я азбуковник принимает в конце
XVI века. Здесь уж е есть некоторые сведения об Анаксагоре, Аристотеле, Демокри­
те, Пифагоре, Гераклите, Платоне, Эпикуре, стоиках. Первым сп ециал ьно ф ил о соф ­
ским словарем является труд Г. Н. Теплова (1751 год, 27 терминов). А. И. Галич
в свое м «Опыте фил ос офского словаря» (1819 год) об ъя сн яе т 217 философс ких тер ­
минов. Большая заслуга принадлежит С. С. Гогоцкому, «Философский лексикон»
которого (тт. 1 -4 , 1857—1873) - характерная веха общественной активности в поре­
форменное время. Фило софия и богосло вие отр аж ен ы в сл овар ях С. И. Селиванов-
ского (1823-1825), Плюшара (1835-1841), И. Н. Березина (1873-1879). Но все
издания X IX века имеют существенный недостаток - их философские статьи, за
очень редким ис кл ючением, н е оригинальны. Как правил о, это пер еводы ана ло гич­
ных статей зарубежных изданий. В XIX веке чаще всего они заимствовались из н е­
мецкого «Konversations-Lexikon», первое издание которого вышло в 1809-1811 годах.
Такая ж е судьба была у го тована и Энцикло педич ескому сл оварю Брокгау з-Ефрон,
для изд ания которого была специаль но о сно вана книго изд а тел ь ск ая фирма в 1889 году.
Ее основатели Э. Брокгауз (Лейпциг) и И. А. Ефрон (Петербург) вместе с первым
главным редактором И. Е. Андреевским планир овали пер еводить статьи из выш ед­
шего к этому времени уж е 13-ю изданиями «Konversations-Lexikon». Такими, по
существу , и явл яются первы е шесть полу томов. Но эта практика вызвала критику
в периодике того вре мен и —зн аменат ел ь ный факт пр оявл ения нацио на ль ного са мо­
со знания. П ос ле смерти пр оф ес сор а И. Е. Андреевского новые редакторы сл оваря
К. К. Арсеньев и Ф. Ф. Петрушевский сумели привлечь к работе людей, чьи имена
были хорош о известны мировой н ау к е и кул ьтуре. Отделы Словаря возглавили:
биологии - А. И. Войеков, истории - К. й . Кареев, химии - Д. И. Менделеев, сель­
ского х озяйс тва - В. Т. Собйчевский, ф илос офии - Вл адимир Соловьев, музы ки -
Н. Ф. Соловьев. По существу, с литеры «В» начинается новая жизнь Словаря -
он пр иобретает свое лицо, с танов итс я незаменимым изда ние м д але ко не только
справочного х ара ктер а в биб ли отек ах ру сс ких семей. С 1890 по 1907 год выходят
86 полутомов, содержащих статьи почти 800 русских ученых и исследователей по
всем отраслям науки, искусства, техники, культуры, государственной и обществен­
ной жизни. В год подписчики получали 5—6 книг большого формата с иллюстра­
циями, сх емами, картами.
В 1892 году в 9 полутоме появляется большая статья «Валентин и Валентиа-
не», подписанная Влад. Соловьевым. Она и послужила началом оригинальной и пока
еще малоисследованной страницы творчества философа в наиболее напряженный
и драматичный, но и наиболее плодотворный период его жизни. Той же темой
гнос тици зма за канч ивается его раб ота в Словаре, статья «Симон волхв» п оявл яе тс я
в 1900 году перед самой кончиной философа. А между ними еще 169 статей, при­
надлежащих перу Соловьева, подписанных его инициалами1.
1
Правда, неко торо е сомне ние вызывает статья «Неисправимые пре ступники»,
хотя она и подписана Вл. С. Но ее проблематика и стиль не характерны для Со­
ловьева. Даже учитывая интерес философа к вопросам юриспруденции в связи с
работой н ад «Оправданием добра», тр удно признать его автором статьи. Напротив,
статья о П. Н. Милюкове, х о тя она и под пи сана В. С. (обычными инициала ми р е­
дактора отдела лесоводства проф. В. Т; Собичевского), вполне может принадлежать
перу Соловьева. Т ем . более что ^’ремя годами ранее, в 1893 году, он написал не­
большую заметку о Милюкове (см.: Собр. соч., т. 5, с. 458, 1 изд.) . Разумеется, окон­
чательно эти вопросы могу т быть ра зр еш ены по сл е ар хивных изысканий.
101

Разнообразнейш ая тематика ст атей Соловьева (п онятия метафизики и гнос еол о­
гии, ис то рия философии, тео со ф ия, гно стицизм, д огматич еское богословие, история
хр истианства и Церкви, этика, эсте тика, по эзи я, темы ру сс кой культуры и обще­
ственной жи зни) свид етел ьст ву ет не только о д и ап азо не личных интересов Со­
ловьева , но и о том, что рабо та на чиналась в одиноч естве. Только с 15 полутома к
работе в Словаре подключаются другие философы - Э. Л. Радлов и С. Н. Трубец­
кой, и у Соловьева как реда ктор а отд ел а п оявл яетс я возмо жн ость выбора: «...тебе
п ред ст оят Вол ьтер, Гогоцкий, Вольф, Вундт, Гоббс, Гуго Гроций и мн оже ство дру ­
гих, о которых я писать не желаю» - замечает он в письме Радлову от 6 августа
1892 года (Письма Вл. Соловьева, т. I, СПб., 1908, с. 2 47). Такая всеохватность в на ­
чале работы в Словаре н е могла не отрази ться на содерж а тел ь ной сторо не н ек ото­
рых его статей, что и вызвало их пе реработку в Новом энциклопед ичес ком словаре.
Поэтическое д аро вание и глубина истор ико-фил ософских интересо в позволили
Соловьеву в ж е ст ки х рамках словарной статьи най ти хру пкую гармонию формы и
со д ер ж ани я; многие статьи н е су т печать под ли нного вд ох новен ия философа . Сло­
варна я статья, как особый ж анр философской работы, требует максимального об ъ ­
ективизма, включает историю вопроса и фиксац ию современного сос тояния пр об л е­
мы. Статьи Соловьева отвечают этим общеобязате льны м требова ниям, вместе с тем
они инд ивидуально выразительны, многие из них, по -на сто ящ ему личыостны.
(«Вдохновение», «В семирная монархия», «Идеализм», «Любовь», ряд др угих ), что
дает нам возможность сегодня дополнить образ философа, опираясь на этот мате­
риал. Блок статей «Вещество», «Вещь», «Возможность», «Возникновение» , «Всеедин­
ство», «Вера», «Идея», «Иррационал изм», «Ис тина», «Красота », «Любовь», «Мировая
душа», «Откровение», «Свобода воли» мо ж но рассматривать как «пролегомены» ме­
тафизики Вс еединс тва Вл ади мира Соловьева, написа нные им самим. Библ иограф и­
че ский аппарат ст атей помогает восс тановить его фил ософские симпатии, оценить
гл убину источ никоведчес кой ориентации фил ос офа, со отн ести историко-философские
взгл яды и общую теологическую направл ен нос ть мы шления Соловьева.
Философс кий пла ст Словаря огромен. Б о л ее 700 ст атей по истории фило софии,
вопросам теории ку льтуры, социал ьно-исто рической проб лематике и т. д . были на­
писаны Радловым (более 100 статей), С. Н. Трубецким (13 статей) И. И. Лапшиным
(более 30 статей), С. А. Аскольдовым (12 статей, в Словаре - Алексеев С. А .) .
Н. Я. Гротом («Декарт», «Психология»), Л. М. Лопатиным («Лейбниц»), Д. П. Мир­
товым («Схоластика»), В. В. Водовозовым (около 30 статей), Н. И. Кареевым (де­
сятки статей по социологической проблематике), С. К. Буличем (индийская фило­
со фи я и мифо л о ги я), Н. Ф. Грушке («Экхарт», «Ямвдих », «Оккультизм», историко-
литератур ные ста ть и) , А. И. Бриллиантовым («Эриугеца» ), Я; Н. Колубовским
(около 20 статей о ф илософ ах), Н. Г. Дебодьским («Субстанция», «Сущность», «Тео­
ло гия», «Те од ицея», «Теория п озн ания», «У мозре ние» , «Умственное созерцание» ,
« Фи ло соф ия») . На ф ило соф ские темь1 в Словаре писали Сперанский, Гревс, Герье,
Дживилегов, Ардашев, Гор нфе льд, Левитский, Серафимов, Ивановский, Владимиров,
Моде стов, Обнорский, Лучинский, З ели нс кий, Чел панов, Бузеску л , Г анзе н, Сторо­
ж енк о, Струве, Туган -Б арановский и другие ф ило софы и ученые.
Трудно охватить единым взором этот филос офский сгуст ок своего вре мени, за ­
печатленный слепок эпохи подъема русской культуры на рубеже веков, наиболее
рельеф но выразивш ей себ я в поэзии и фило софии. А именно та кую возмож нос ть
предс тавляет ф ило соф ска я стр аница Словаря, нап ис ан на я многими, но ед иная,
п ри над л еж ащ а я сво ему вре мен и, вскрывающая свою смысловую многозначность
только сегодня, доступная и одновременно заживо погребенная в 86 томах без ка­
талога и п редметного ук аза те л я. По этому, созна вая некото рую иску сст ве нность по­
добного обзора, мы все ж е предпри мем такую попытку, чтобы представить этот
философский пласт как некое единое целое.
Краеу голь ными камнями его могу т п ос лу жи ть стать и- микромонографии Деб о л ь-
ского и Радл ова «Философия» (ист ория, спе цифика, тип ология, взаимовли яние, со ­
став, библ ио граф ия) , С. Трубецко го «История фило софии», Дебо ль ского «Теория по­
знания», К ар еева «Философия истории», А л ексеева (Аскольд ова) «Этика», Аничко ­
ва «Эстетика», каждая из которых конкретизируется в десятках статей о понятиях
и п ерсо нал иях.
102

Как и должно быть в энциклопедических изданиях, центральное место в фило­
софском р а зде л е зани мает истор ико-ф ило софска я тематика. Преимущественно в
Словаре пр ед ста вле на е вропейс кая фил ософ ия, антич ны е истоки которой вырисовы­
ваются в бо ле е чем 200 ста ть ях Соловьева, С. Трубецкого , Обнорского, Р адло ва, Б о ­
бынина, Барсова, Бузеску л а , Ростовцева, Зел инского , Модестова. Отметим, например,
что Аристотелю посвящ ены нес колько ста тей («Аристотель», «Аристотелева фило ­
софия», «Афинская полития Аристотеля», «Аристотелевы врата», «Аристотелево
колесо»). Добавим к этому, что фундаментальная статья Миртова об Аристотеле в
«Новом энцикл опед ичес ком словаре» со д ерж и т бо ле е 260; источников по ра зличным
разделам аристотелизма. Прекрасная статья Соловьева о Платоне дополнена отдель­
ными статьями Обнорского о диа л огах («Федр» и «Фед он»), Статьи С. Трубецкого в
осно вном соста вл ены на основе его у ниверси тет ских лекций, но четыре, очень в а ж ­
ные д ля понимания его м иро во ззре ния, предст авляют оригинальный материал
(«Р елигия», «Эсхатология» , «Логос», «История ф и л о соф и и ») . Статьи сн аб ж ены обш ир­
ной библиографией преимущественно немецких исследователей античности. Пре­
красным необх од имым д о по лн ени ем к античному блоку явл яет ся серия из 10 ста­
тей Владимир а Соловьева о гнос тицизме.
Средневековая фил ософия предс тавл ена обстояте льны ми статьями Миртова
«Схоластика», Бар со ва «Патристика» и «Патрология» и статьями о вс ех крупны х
п редс та вител ях этого пер иод а разв ития европейской философ ии от Иоанна Дама-
скина до Оккама. Патристика отражена в материалах о всех учителях и отцах
Церкви. Н еобход имый социально-историче ский и кул ьтур ологич ес кий фон эпохи
очерчен талантливыми статьями тридцатилет него проф ессора церковной истории
Петербургского у ниверси тет а Б. М. Мелиоранского. Его ис сл ед ова ния по истории
христианс тва - од ни из лу ч ш их стр аниц Словаря, гл убокие и искрен ние. Характер ­
ной чертой цикла статей о филос офии Нового вре мени явл яе тся больш ое количе­
ство работ о ключевых понятиях, которые исследуются в аспекте их формирования,
а также небольшие статьи о философах, по различным причинам оставшихся в сто­
роне от магистрал ьного пу ти р азвития фило софии. Немецкая кл ассика занима ет са ­
мое предст авител ьное ме сто на стр аница х Словаря. Общий об ъе м статей Соловьева
(«Кант», «Гегель») , Лапшина («Фихте»), Аскольдова («Шеллинг») составляет более
10 листов, их стиль, тщательная библиография заслуживают специального исследо­
вания. Это одна из лучших страниц в русских исследованиях немецкой классиче­
ской философии. Серия статей по философии XIX века находит завершение в те­
мах нео кантиан ства и «фило софии жизни».
Сильная и ор игинальная ш кол а ру сс ки х историков-мед иевистов (Каре ев, Гревс,
Герье, начинающий Дживилегов) пред ста вл ена, кроме специал ьно- истор ичес ких ста ­
тей, целым рядом с оц иол огич еских и ли тер атур но -ф ил ос оф ски х исс ледований («Маб-
ли», «Монтескье», «Руссо» - Герье; «Вико», «Прагматизм», «Реформация», «Социа­
лизм», «Социология» - Кареев, «Фичино», «Фюстель де Куланж» - Гревс, «Утопии»,
«Хилиазм» - Д ж и в и л е го в). Статьи. Ивановского по китайской философии и бол ее
десятка статей Булича по индийской отведут возможный упре к в панъ европейс ких
симпатиях от редактора отд ел а философии.
Особая страница Словаря на пис ана ру сс кими о рус ских . Статьи о Ба кунине ,
Бердяеве, Булгакове, Бугаеве, Введенском, Вл адисл авлеве, Гилярове, Гогоцком, Го­
лубинском, Го луховскрм, Даниле вском, Карпове, Киреевском, Ко зло ве, Кудрявцеве,
Лаврове, Леонтьеве, Липицком, По теб не, Розан ове, Р ед кине, Сковороде, Станкевиче,
Страхове, Троицком, Хомякове, Цер тел еве, Ча ад аеве, Чичерине, Шестове, Юркевиче,
н а р яду со статьями обо всех автора х отдела ф илософ ии Словаря, дают некоторое
пред ста вл ени е о пути, пройденном ру сск ой философ ией к тому времени. Статьи
«Русская философия» и «Философская литература в России» (Радлов), «Западни­
ки» (Соловьев), «Славянофильство» (Милюков), «Франк-масонство» (Лучинский),
«Ураинофильство» (Коробка) фиксируют и а на лизируют этапы пройденного пути,
его остановки и тупики, намеч ают нап равл ен ия предст оящ его. Многочисленные
статьи по мар ксизму («Марксизм» Водо во зова , «Маркс» Струве, «Энгельс» Мануйло­
ва, «Экономический ма териа лизм», «Социализм» Кареева, «Плеханов» Водовозова,
ряд других) отражают как интерес того времени к марксистскому учению, так и
ш ир оту взглядо в реда кции Словаря.
103

В полном объеме представлены в Словаре все разделы богословия. Причем уж е
с первого тома статьи писал ись русскими богосло вами —ориентированный в обл а­
сти религии' на п ротестантизм « Lex ik on» был плохим помощником. Догматиче ское
богословие при И. Е. Андреевском было пред ста влено статьями проф ессор а М. И. Гор ­
чакова и П. П. Василье ва. При новой р еда кции Словаря пр оизош ли существенные
изменения и в этом разделе: статьи пишут А. П. Лопухин, П. И. Лепорский,
Б. М. Мелиоранский, Д. П. Миртов, Б. А. Тураев, Н. И. Барсов, другие профессо­
ра богос ловия. Предс та вл яют особый и нтер ес статьи, нап иса нные людьми, не вх о д я­
щими в круг проф ессион аль ных богословов: Соловьевым - «Василий Великий»,
«Вера», «Критика биб лейска я», «Максим Исповедник», «Манихейство», «Монофизи-
ты», «Монофелиты», «Н есториане», «Пелагий», « Пред существование», «Провидение»,
«Ориген» и др.; С. Н. Трубецким - «Религия», «Эсхатология»; Радловым - «Деизм»,
«Донатизм», «Тертуллиан», « Тюбингенская школа», «Фома Аквинат», Ф. Ф. З е л и н ­
ским - «Язычество греко-римское ».
Библекстика зани мает са мое пр едст авитель ное место в этой те матике. Объемы
ста тей «Библия», «Библейс кая архео логия», «Библ ейс кие переводы», «Библ ейские
общества» знач ител ьно превышают другие р азде лы бо госло вской науки. Дл я второго
изда ния Словаря эти фунд амента ль ны е статьи были написаны за ново, лишь статья
«Библ ейские переводы» по двер глас ь н езнач ител ьной перер аб отк е.
Отдельно хо тел ос ь бы отметить статьи у ж е уп ом яну того Бор иса Михайловича
Мелиоранского. Во время работы в Словаре е му еще не было и тридцати. Получив
образование в Петербургском университете и в Духовной Академии, он состоял про­
фессоро м церк овной истории в уни верс итете , одн овременно читая лекции на Выс­
ших женских курсах в Петербурге. Целый ряд его интересных исследований по ис­
тории Церкви с од ерж а т жур н ал ы «В изантийский временник» и «Церковный ве ст­
ник» нач ала века. Самостоятельной творч еской стра ницей являют ся и статьи Ме лио­
ранского в словар е Брокга у з- Еф рон . Статья «Христианство» (соц иал ьно-ист орические
предпосылки, очерк первонач альной хрис тиа нской литератур ы, взаимоотнош ение
х рис ти анства и язы чес тва, п ер вонача льная догматика, истор ия Церкви пер вых тре х
век ов) , объе мом б ол ее 40 страниц, явл яет ся прекрас ным введе нием в историю хри ­
стиан ства 2. Серьезного внимания за с лу ж ива ют стать и « Ра зд ел ение Церквей», «Сек­
тантство», «С екул яризация в Росс ии» и р яд других; за свою 36-летнюю ж изн ь Ме­
лиор ан ский у с пе л внести знач ительный вклад в нау ку . Количе ство статей по мифо­
логии и религии со ставл яет в Словаре почти д ес ять тысяч. Велико иску ш ен ие ис ­
поль зовать этот богатейш ий материал д л я изд ан ия энц икло пед ий и словарей по ре­
лигии, назревшая необходимость чего остро ощущается. Но, думается, использование
этого наследия Словаря требует особой научной честности и компетентности - не ­
об ходимы тща тельный отбор, восп ол нени е современным материалом и комментарий.
Что нового внес в социал ьно-ф ило соф скую тематику «Новый энцикл о пед ич е­
ский словарь» Брокгауз-Ефрон в тех более чем 300 статьях по философии этого
издания, которые успели выйти в нем (тт. 1—29, 1911—1916 гг.)? После смерти Со­
ловьева отдел философии в нем редактирует Радлов. Вместе с ним продолжали
работать Лапшин («Авенариус», «Аскольдов», «Беме», «Бергсон», «Вейнингер »,
«Гуссерль», ряд др угих) , Аскольдов («Баадер», «И мманентна я философия», другие
ст а тьи ), Деб ол ьский («Бер кли», «Бэкон Ф.», «Бо г»), Гревс (пр екра сная статья об
Авгус ти не). Продо лж ают р аб оту во 2-м изда нии Водовозов, Булич , Сперанский,
Дживилегов. В изд ании сохра нены б ол ьш инство ст атей Соловьева и все статьи
С. Н. Трубецкого, восполненные новейшей библиографией. Вместе с тем необходи­
мо отметить, что 14 ста тей Соловьева не удовлетворил и редакцию нового и зд а ния
и они
были написаны заново.
Статьи б огословского с од ер ж а н ия переп исал
И. Д. Андреев («Василий Великий», «Вера», «Гно стицизм», «Несторий», «Монофизи-
ты», «Ориген»), Смирновым нап исан а новая стать я о В асилйде, Ковалевским о Кам-
панел ле , Мироновым об индийской философии (но б е з изм ен ен ия оставлена статья
«В ед анта »). Сопоставл ение од ноименны х ста тей выявл яет насыщ ение фактическим
2
Тут, конечно, н у ж н о учитывать, что двадцатый век при нес фундаментал ьные
открытия (Кумраыские нах од ки, ру ко писи Наг- Хаммади) и новые методо логи ческие
подх оды в области эк зегезы и герменевтики.
104

материалом, ут очн ени е хро нол огии, изм е не ни е акцентов. В этом пл ане очень пока­
зательны статьи о Киркегоре Ганзена (1 издание.) и Тиандера (2 издание).
«Новый энцикл опед ичес кий словарь», изд ан ие которого п осл е 29 тома пре кра­
тилось (1916 год), безусловно, продолжатель своего предтечи. Без его ошибок и
удач, научного и издательского опыта второе издание просто бы не состоялось. Но
Новый сл оварь имее т и свое лицо. И зме нились с оциаль но -ис тор иче ские усл овия,
повлекшие изменения в общественном сознании, что нашло свое отражение в изме­
нении проблематики. Словарь стал более рационален, произошло его насыщение со­
циологической тематикой. Новые веян ия и интере сы на ка ну не над вига ющ ихс я со­
циальных потрясений предстанут перед чутким исследователем этого интереснейше­
го изд ания. В. Словарь прих од ит це л ое по коление тал антливы х философ ов и ученых.
Отметим прежде всего десятки статей Л. П. Карсавина о средневековой культуре,
истории катол ич ес тва, стать и В. Ф. Эрна («Дж об ер ти», «Итальянская ф ил ос оф и я») ,
Н. О. Лосского ( «Во люнтаризм»), П. А . Сорокина («Дюркгейм»), статьи по индийской
философии Миронова, о буддийском искусстве С. Ф. Ольденбурга, десятки статей по
античной литературе и культуре Ф. Ф. Зелинского, фундаментальную статью Вла­
димирова о Бентаме , многочисленные статьи Д оби аш - Р ожд ес тве нс кой, Милорадови-
ча, Сперанского. Более 40 новых статей написал Радлов. Думается, богатейший ма­
териал философского наследия двух изданий Словаря Брокгауз-Ефрон позволяет
подго товить у никал ьную антологию, со ста вл енну ю из тщатель но отобранных и наи ­
более характерных статей каждого из русских философов, прокомментированных в
ко нте ксте их общего творчества . Это тем б ол ее интерес но, что словарные статьи в
сил у сп ецифики таких и зд а ний не вх од ят в общую библиографию философо в и фак­
тич ески явл яются неизвестными.
Говоря о богословском разделе нового издания, следует упомянуть прежде всего
о работа х И. Д. А ндреева. Выпускник Московской Духовной Академии, зат ем ре ­
дактор «Богословского вестника», пр оф ес сор кафедры церковной истории и прорек­
тор Петербургского университета написал для Нового словаря более 60 больших со­
держательных статей по истории Церкви, догматическому богословию и ересеологии.
Существенное влияние на его творчество о каза л и Адольф фон Гарна к (см. статью
«Аскетизм»), а также идеи зарождавшегося церковного обновления. Создается впе­
ч атление, что только в Словаре А ндрееву удалось высказать свои неортодо ксальны е
взгляды. Статьи по истории ру сской Церкви написа ны А. В. Карташевым, в пос л ед ­
ствии автором фунда ментал ьного д ву хтомно го труда «Очерки по истории Русской
Церкви». Известный арх еол ог и историк Б. А. Тураев написал р яд ценных статей
по библейской ар хеол огии. Статьи по истории стар ообрядч ества на писаны и сс л е­
дователем Бороздиным. Догмати ческое бо госло вие пр ед ставл ено статьями Дебол ь-
ского.
В заключение нашего обзора несколько слов о результатах сопоставления фи­
ло софско -б огос ло вс кой проблематики ряд а изд а ний, выходивш их в одно время.
Проведем такой анал из н а примере одн ой литер ы «А» ч етыре х изданий : первого и
второго изда ний энцикло педий Бр окгау з- Еф рон , «Православной богословской энцик­
лопедии», «Еврейской энцикл опед ии». Выбор не случ аен : два изд а ния строго ко нф е с­
сиональны, энциклопедии Брокгау з-Ефрон ориентированы на широкий круг чи­
тателей. Это нашл о о тр аж е н ие в выборе пробл ематики и ракур са освещ ения.
Ряд статей содерж ится во всех четырех изданиях: «Абеляр», «Августин», «Авель»,
«Адальберт», целый р яд других . Но о свещ е ние вопроса в широком общеку льтурном
контексте выделяет статьи Брокгау з-Ефрон. Из словника богословских изданий ис­
ключены статьи о многих протес тантских и като лич ес ких б огос ло ва х, небол ьш ие
статьи о которых можно найти в Брокгауз-Ефрон. Только здесь есть ряд статей по
исламу и буддизму. Но в Брокгауз—Ефрон, в свою очередь, отсутствуют статьи о свя-
щенномуч ениках , о. монасты рях, которые мо жно прочитать в правосла вной энцикл о­
педии. «Евр ейска я энцикл опед ия» отлич ается нес равне нно большим количество м
стате й по ветх оза ветной истории, многочисл енными стать ями о раввинах. Кстати,
для «Еврейской энциклопедии» на писа л р яд статей молодой С. Л. Франк («Гомперц»,
«Гуссерль», «Зиммель», другие статьи). Ц од литер ой «А» сводный каталог этих и зд а ­
ний с ос тавляет бо лее 1000 ста тей ре лигиозного и философск ого с од ер ж ани я. Таким
образом, взаимо до полн яя друг друга , эти изд ан ия дают самый по лный словник религи­
105

озной и философской терминологии. Такой подход, думается, возможен для выра­
ботки словников будущих словарей и энциклопедий по религии и философии.
С момента выхода первого тома Словаря мину ло ст оле тие, но ад екватное мес то
в ку ль туре Словарь занимал лиш ь два^три д ес яти л е ти я пос ле начала его изда ния.
Накопленный опыт позволил издателям уж е через четыре года после окончания
первого и зд ан ия выпустить первый том «Нового энцикл опедич еского словаря», кото­
рый, сохраняя преемственность в издательской концепции и подборе авторов, в то
же время был нацелен на кардинальное обновление первого издания. Используя
европейский опыт, издательство Брокгауз-Ефрон закладывало традиции регулярного
переиздания фундаментальной отечественной энциклопедии. Но второе издание не
сос тоял ос ь —29 -й том (1916) его агония. Финансовые трудности, н апад ки ур а-па трио ­
тической печати за якобы пр огер ман скую ор иентацию Словаря во время войны,
приближение России к крутому историческому повороту - все это сделало продол­
жение издания невозможным. Его незавершенность - символ глубокого разрыва оте­
ч ес тве нной культуры .
Старый Брокгауз-Ефрон выполнил свою миссию в истории русской культуры.
Редакционная самооценка отражает глубокое понимание возложенных на нее задач:
«Убеждение в том, что русская публика, не располагающая специальными словаря­
ми, нуждается не столько в беглом взгляде на все области знания, сколько в более
исчерпывающем их обо зр ении, привело к тому, что пер еводы и компиляции по
предмет ам скол ько-нибудь выдающимся у с ту п и л и мес то самос тоятельным статьям,
часто имеющим характер монографии» (т. XII, с. 2).
Интерес ы «р усской публики», думается* н е удовлетворен ы и в н а сто ящ ее
время. Односторонняя интерпретация или отсутствие очерченной в обзоре пробле­
матики в любом из трех изданий «Большой советской энциклопедии» - с видетель­
ство вытеснения идеологией многих областей культуры. Поэтому понятен интерес к
Словарю сегодня - он хранитель утраченного наследия, оказавшегося ныне остро
необходимым. Но Словарь приобретает и другое значение, не менее важное, чем ин­
формационное. Сто л ет - д оста точ ное р асс то яние д л я синтет ич еского вид ения Слова­
ря как явления культуры . Д л я н ас Словарь не столько вмес тилищ е информации,
сколько уникал ьный свиде те ль своего времени: его в озмо ж но сте й, за пр осов, хар ак­
тера мышле ния и т. п. Он высвечивает ид ео логич ес кие на пла сто ва ния в истории
отеч ественной кул ьтурыг но он же. и п редо стере га ет от сл еп ого возврата вспять.
106

НАШИ ИНТЕРВЬЮ
Витторио Хёсле - известный немецкий философ, профессор Новой школы соци­
альных исс ле дований (Нью-Й ор к), а вто р книги «Истор ия истины», р яда работ о ф и ­
ло софии Ге гел я. В апре ле —ию не 1990 г. он выступил в Москве с циклом ле кций,
темой которых были философия Нового времени и философские предпосылки эколо­
гического Кризиса. По просьбе редакции дал интервью нашему журналу.
Абсолютный рационализм и
современный кризис
Совсем недавно мы могли ознакомиться со статьей Френсиса Фукуямы «Конец
истории» i, которая вызвала большой интерес не только в нашей стране. Традиция
специфической, секуляризированной —рационалистической, диалектической объек­
тивно-идеалистической эсхатологии, идущая в философии от Гегеля к Александру
Кожеву2, —теперь неожиданно подхвачена современным политологом из госдепар­
тамента США/ Казалось бы, для современного человека понимание бытия задается
прежде всего его сущностной историчностью. Мы привыкли считать бытие находя­
щимся semper motu, всегда в движении, и вдруг нам снова предлагают помыслить
конец истории, конец движения! Можно ли, с Вашей точки зрения, оправдать
этот тезис?
Я думаю, что тезис Фукуямы ложен. Но меня Очень радует, что в госдепарта­
мен те возникло, так сказать, больш ое обл егч ение в связи с тем, что законч ила сь
«хо лодная война». Все люди доброй воли радуются этому. Мы все знаем, что самые
серьезные ошибки и проблемы человечества не будут решены, если мы не станем
сотрудничать, вместе р аб отать над их р еш ением, ес ли снова начнем конфронтацию.
И то, что был достигнут консенсус относительно важных политических и экономи­
ческих вопросов* это, по-мо ему, больш ой прогресс. Но я у ж е сказал, что Фуку яма
заблуждается. Я думаю, он сказал нечто совершенно фантастическое, допустив, что
история вместе с достигнутым теперь консенсусом между Западом и Востоком при­
шла к своему концу. Я боюсь, что споры и борьба в XXI в. будут еще ужаснее,
чем были в XX, ибо еще не решены две фундаментальные проблемы. Первая из
них - экологическая. Она имеет столь ужасающие измерения и столь глубоко уко­
ренена в самом у стр ойс тве мет афизики Нового вре мени, что теор етич еские и прак­
тические усилия, нужные нам для ее решения, таковы, что, вероятно, превосходят
все прошлые уси ли я чел овеч ества по реш ен ию пробл ем, поставленны х п ер ед ним
историей. Втора я фунда ме нтал ь ная проблема - проб лема коммуникаций м е ж ду
различными кул ьтурами. Наш мир хар ак тер изу ет ся потр ясающ ей асин хронией,
и это несмотря на достигнутое между вашей страной и Западом значительное
мировоззренч еск ое сходство. Однако ра зл ичия в ценно стн ых орие нтац иях наш их
стран и стран «третьего мира» чрезвы чайно велики. Й поэтому наша общая проб­
лема сос тоит в том, чтобы д остигну ть ценнос тн ого ко н се нсус а , который не был бы
ограничен лишь запад ным типом культуры.
Фукуяма утверждает, что все мы являемся свидетелями полного и бесповорот­
ного триумфа либерально-демократической модели общества, основанного на рынке.
Согласились бы Вы с утверждением, что либерально-демократическая рыночная
модель общественного устройства является универсальной и, более того, окончатель­
но победившей в мировом масштабе моделью?
Я, как и Фукуяма, убеждён* что либеральное государство есть высшая форма
государства. Но, выходя за рамки им с казанного, я хо те л бы подч еркнуть, что выс­
шая форма государства - это одновременно и самая трудная для воплощения фор­
ма. И я вовсе не убежден в том, что в большинстве стран сегодняшнего мира уж е
1 Фукуяма Ф. Конец истории. - «Вопросы философии», 1990, No 3.
2 Визгин В. П. Филоёдфия как речь: йсторйко- фило сбфская концепция
Александра К о ж ев а . - «Вопросы философии», 1989, No 12.
107

имеются рамочные усл о вия д ля введе ния высш ей формы государс тва. И поэт ому я
считаю, что, хотя демократия представляет собой цель для всех существующих
ныне государств, все же было бы наивно и даже политически опасно вводить демо­
кратии повсюду.
Среди тех мыслителей, которые выдвинули тезис о конце истории, Фукуяма
назвал и Маркса. У нас студенты на семинарах по марксистско-ленинской фило­
софии любили озадачивать преподавателей колкими вопросами: «А что будет с че­
ловечеством после победы коммунизма в мировом масштабе?» Объективная диалек­
тика истории, по Марксу, вела с полной необходимостью к коммунизму. Ну, а даль­
ше?.. Студенты правильно указывали: или диалектика, неизбывно обновляющиеся
противоречия и, соответственно, новые проблемы, или — стагнация в хилиастиче-
ском «царстве свободы», т. е. бесклассовом коммунистическом обществе, где нако­
нец осуществлены все идеалы. В чем, на Ваш взгляд, собственно философские ос­
нования для тезиса о конце истории?
Идея истории - современная идея. Греки ее не, имели, если считать, что она
предполагает, что сама природа человека подлежит изменениям, а не только поли­
тиче ск ие институты, что пр изнавал ось, и греками. Однако у н их н е было идеи ста ­
диальной р еал изации ос новопо лагающ ей идеи права. Основной по ли тической иде ей
для них была ид е я стабиль ности общества. Гарантии с табильности были и в це нт­
ре внимания Аристотеля в V книге «Политики», гд е он р азб ирае т пробл ему тира­
нии. Аристотель не любит тиранию, но он ищет стабильные формы государственно­
го ус тройства. Христианство внесло принципиал ьно, новое с о д ер ж а н ие в отно шение
человека к истории. Современная идея прогресса начинается с христианской эсха­
толо гии вмес те с вы д виж ением принципа, являющ егос я тра нсц енд ен тным по о тно­
ш ению к природе в целом. Сам прогресс, конечно, интерпр етировал ся по-ра зно му.
В эпоху Просвещения он понимается прежде всего как осуществление идеи права.
Самым значительным из фило софов, ра звивавших эту мысль, был Кант. Но только
вместе с Геге лем мы всту пае м в такое мы шле ние, в которо м прогр есс по ла га ется
завер шенным, так как, по Гегелю, во всемир но-истор ическом событии Французской
революции принцип права,, идеи равенства и свободы реализуются в государствен­
но м устройстве. Противор ечия и пробл емы старой истории те пер ь раскрылись как
решенные. Но я считаю, что Гегель был не прав. Дело в том, что история откры­
та н е только дл я прогресс ивных изм енен ий, но и д ля самого у ж ас а ющ его регресса,
который нам, в частности, преподнесла история XX в. К сожалению, я не исклю­
чаю, что следующий, XXI в. будет еще более ужасным. Нельзя исключить возмож­
ности самоуничтожения человечества. Но в то ж е время я глубоко убежден, что
в некоторых отношениях был достигнут значительный прогресс в реализации идеи
права. Дейс тви тель но, я не думаю, что в эп о х у Гегеля был реш ен социальный во­
прос. И х от я я не считаю, что ко ммунизм есть реш ение этого вопроса, тем не ме­
нее развитие от либерально-правового к социальному государству, начатое в Герма­
нии е щ е при Бисм арк е,—это прогресс. Я по лагаю, что Маркс был прав, когд а гово­
рил, что равные д л я все х свободы на чисто юридич ес ко м ур овне - фикция, если
сохраняются слишком большие различия на социальном уровне. Кроме того,
я считаю, что важный прогресс в реализации идеи права был достигнут благодаря
демократии. К с ож а л ен ию, демо кратия не реш ит вс е х политичес ких проб лем,
и я отнюдь не убежден, что в будущем победит демократия в том виде, как она
сейчас существует на Западе. К тому, что я уж е сказал о нерешенных проблемах,
я бы добавил проблему международных отношений. Сегодня у нас в этой сфере
господствует случайно сложившееся соотношение сил, их исторически возникшее
распределение, а не право, справедливость и другие высшие идеалы человечества.
При развитии мощных международных организаций суверенные права государств
пострадают, но у нас нет иного пути, если мы хотим выжить. С этим связано и
реш ение экологической проблемы, д л я чего у нас ост ае тс я очень неб ол ьш ой резерв
вр емени —два-три д ес ятил ет ия. И так как кажд ый достигнутый уровень прогре сса
будет ставить новые проблемы, то ист ория, я считаю, никогд а не за кончитс я. Мы
н е до л ж ны ос тавлять основную нормативную идею права, поско льку лишь она
сп осо бна придать всей пол итике то нра вственное и зм ер ение , которое тран сце нди -
рует реаль но сть влас ти.
В работах современных философов можно найти утверохдение, что политиче­
ский проект современности, т. е. Нового времени, включая и XX в., был задан фе­
номеном Великой французской революции3. Этот проект слагается из проекта на­
ционального государства, с одной стороны, и проекта социального государства, с дру­
гой. Но Фукуяма не без оснований полагает, что социальному государству, вопло­
щенному в классовом государстве, приходит конец. Национальное государство, в
свою очередь, исчерпало себя. Действительно, мы видим, что национальные госу­
дарства Западной Европы стоят на пороге своего объединения в новый, ранее не­
виданный, тип государства в единой Европе. Концепция суверенитета и самоиден­
тификации народов через идею нации и социального класса уходит в прошлое.
Каким же Вы мыслите политический проект конца X X века?
3
Бак-Морс С. Политическое воображаемое французской революции.-
в кн.: Фило софия и ре волюция, ч. II . М., ИФАН, 1989.
108

Я дейс твительно считаю, что на циональный и социальный вопросы были р е­
шающими паради гмами X IX и XX веков. И по эт ому я думаю, что венский философ
Ганс Дитер Кляйн был прав, когда утверждал, что глубинная структура нашей
современн ой политики —это н ацион ал- со циал истич еска я структура. Субъектами
истории при этом выступают отде льные го судар ства, по д держ ива ющ ие социал ьный
мир внутри своих границ и жестко преследующие интересы собственной нации
вплоть до конфликтов с интересами других наций. В этих условиях единственная
надежда, которая у нас остается, связана с тем, чтобы проложило себе дорогу со­
знание, что все мы - единое человечество. В прошлом году в обеих частях Герма­
нии все услышали призыв «Мы - одна нация!» Я очень надеюсь, что еще пережи­
ву тот момент, когда все ч ел овеч ес тво на этой пл а не те р азо м воскликнет: «Мы -
ед ино е человечество!»
Вы упомянули философа Ганса Дитера Кляйна. У нас его знают единицы.
Скажите о нем несколько слов.
Он - проф ес сор философ ии Венского универ сит ета, ему 50 лет, лет 20 на зад
высту пил с книгой «Система р азу ма», последние- годы работает н ад проб лемами фи­
лософии экологического кризиса. Г. Д. Кляйн - один из самых интересных филосо­
фов нашего времени, п р е ж д е все го немецкоязы чн ого региона, у ченик Х айдеггера.
Он не только стремится к те оре тич еск ому а на ли зу экологич ес кой проблемы , но и
к вырабо тке соо твет ст ву ющ их практич ес ких ре шений. Самой зна чител ьной работой
в этом пл ане явл яе тся его книга «Принцип ответс твенности», котору ю, я считаю,
необходимо перевести на русский язык.
Объективный идеализм ставит проблему конца истории. Именно это продемон­
стрировал и Фукуяма, прослеживая линию развития этого вопроса от Гегеля к Ко-
жеву. Не вынуждает ли нас это обстоятельство склоняться в пользу историцизма,
так сказать, гераклитовского толка? И не должны ли мы историзироватъ саму
«объективную» абсолютную идею?
Я с этим не согласен. Марксизм -- слишком упрощ е нн ая форма историцизма,
и с ущ ественно важно , чтобы ваша интелл иге нция видел а ошибки историцизма.
Марксизм полагал, что может решить очень трудную проблему обоснования мораль­
ных норм сред ствами истории. Я считаю, что это. невозмо ж но . Ес ли Вы, например ,
зн а ете , что ко ммунистич еское общество поб ед ит в истории, то это вовсе не ар гу ­
мент в п о ль зу его истиннос ти и морального права на существование. Н еобх одимо
понять, что сфера норм не может в принципе быть основана на истории. Каждая
попытка такого рода повторит известную натур ал истич еску ю ошибку. Историцист-
ско-натуралистическая позиция полагает, что будущее можно знать. Но это не так.
Именно незнание будущего есть необходимое условие человеческой свободы и тем
самым ответс твенного д ейс твия. Я против некоторы х форм историцизма. Не льзя
основывать мет аф изику и эт ику на истории, нео бх од им о са му историю основывать
на метафизике.
Объективный идеализм пытается —и убедительно - решить фундаментальную
пр обл е му эписте мол огии о во змож н ос ти п озна ния объекта, его понимания. Если ра­
зу м в объ екте от су тст вуе т, то понимание объекта исключ ено. Аналогичным образом
условием исторической активности людей является имманентно существующ ая в ис­
тории рационал ьность. Д ан на я рациональ нос ть мож ет сильно отличаться от нашей
современной, но в принципе она как рациональность доступна для понимания чело­
веком. Любая теория, разрушающая это условие, разрушает и саму возможность
ис тор ической активности, в том ч исл е ее позна ния. Поэтому по знаваемос ть истории
должна ба зировать ся на априорных осно ваниях. Дейс твител ьно , историк не мо же т
о граничиться рассказом о грубых факта х. Он непре менн о д ол ж е н их интерпр ети­
ровать. А это значит вычленять существенные факты, отличая их от менее суще­
ственны х. По этому ес ли существуют априорные категории, то именно они д ол ж ны
руководить историком в его к онкре тной работе. Мы до лж ны исх од ить из того, что
пр огресс в о существлении высших ид еал ов не есть об ъективная реальность, но —
необходимая моральная задача. И если мы отрицаем эту регулятивную идею в
смысле Канта, то разруш аем возможность нашей свободы и становимся лишь не­
зна чител ьной частью р азвития, которое сильнее, чем р азу м. Это проблема ф ило со­
фии Хайдеггера. История у него существует без разума, вне разума, в истории нет
логики, а поэто му и от ветственнос ть в политике не возмо ж на . Ко нечно, о созн авая
масштаб пол итичес ких ката стр оф и пр еступ л ен ий наш его века, очень трудно пове­
рить в пр огрес с и смысл истории. Мне понятн о, поч ем у большинство нашей инте л ­
л игенции у ж е н е верит в эту идею. Но я думаю, что отрицать ее оч ень опасно.
Если мы считаем, что у истории нет зада чи, то не будет и нра вс твенного смысла
в политике.
Вашу позицию я бы резюмировал так: есть моральный познаваемый человече­
ским разумом смысл истории, есть прогресс как его осуществление, и нет конца
истории. Однако бесконечность истории на первый взгляд логичнее сочетать с от­
рицанием ее смысла, как это делал Хайдеггер или Фуко, хотя этот вопрос не впол­
не ясен. Как все-таки можно совместить все эти утверждения?
С помощью иде и аппроксимации. Существует ид е я права, морал ьная идея, ко­
торая только и может придать смысл истории. Но эта идея является трансцендент­
ной по отно шению к эмпирической ре аль нос ти». По этому н е существу ет момента,
109

когда мы смо ж ем сказать, что реш ены все пробл емы . И з-за гл упо сти и зазнайст ва
людей на каждом этапе истории будут возникать новые неожиданные проблемы.
Так, бе з развития совреме нной субъективности , нач ато й философ ией субъекта в
Новое вре мя, мы не имел и бы р е ал изации ид ей свободы, прав чел овека как чело­
века. Но при этом мы приш ли к новым и страшным проблемам, как, например,
эколо гическая, поскол ьку права природы н е были признаны и упор был сделан
исключительно на правах человеческого субъекта. Если мы сейчас или в будущем
придем к новому сознанию и новой философии, то мы, вероятно, столкнемся с
какими-то новыми пр об лемами, о ко торых с егод ня ничего не мож е м знать. Мы
должны отбросить наивну ю веру , что, реш ая некотор ые проблемы, мы ре шаем их
все. Поэтому история не имеет конца, хотя в ней и реализуется высшая моральная
идея, идея права. Классическая буржуазная философия как часть буржуазного
менталитета, равно как и клас сич ес кая социа лис тиче ская фило соф ия, отр ицает пра­
ва природы. Кант, Фихте, Гегел ь, Маркс —все они отрицали такие права, точне е,
не наделяли природу ими. Они также не считали, что правами и свободами неот­
чуждаемо наделены и будущие поколения, которые отнимаются у них* если дан­
ные права не признаютс я за природой и ее существами. Все эт и новые проблемы
привели к тому, что мы узнали больше о самой идее права, признав ее примени­
мость к не -ч ело веч еско й природе.
Вы говорите об исчерпании философии субъективности. Как Вы себе представ­
ляете переход от метафизики «Я» к метафизике «Мы»?
Думаю, что ф ил ософия субъективности дейс твит ель но приш ла к своему концу,
и философия будущего не будет философией субъективности. Но я убежден, что
какое бы то ни было целенаправленное устранение ее было бы очень опасно. Речь
может идти только о ее дополнении, о ее снятии в гегелевском смысле, но ни в
коем с л уч ае не об ее элиминации. Ю. Хабер ма с развил теорию тр ех парадигм
истории философии. Пер ва я паради гма —объе ктивност ь, она х ара ктер на д л я антич­
ности; втора я —субъективность (Новое время От Декар та до Канта вклю чи тел ьно);
третья - интерсубъективность (XIX-XX вв.). Это важная идея не только для фи­
лосо фии, но и д ля политики. Идея демокр атии и ид ея социал ьного государства про­
грессивны, потому что они ближ е стоят к идее субъективности, чем, скажем, мо­
нархия или идея неограниченной полной частной собственности. Идея интерсубъ­
ективности имее т реа льные шансы н а выж ивание , ес ли призна ются неоспоримые
права субъективности. Возвра та к ф илос офии субъективности быть не мо ж ет, но
сама философия интерсубъективности может состояться, если будут признаны пра­
ва отдель ного субъекта против колл ектива. Сам колл ектив с тановится б ол ее силь­
ным и жизнеспособным, если он их признает.
В этом случае коллектив вырастает до коммюнотарного единства, как, скажем,
крепкая дружная семья...
Конечно! Я полагаю, что одним из самых глубоких понятий этики явл яетс я ге­
гелевское понятие Sittlichkeit...
Нравственности...
Да! Потому что Геге ль в этом по нятии кри тикует чре змер ность субъективной
моральности. Но у него Sittlichkeit предполагает моральность. И только то государ­
ство, которое признает права субъективности, сознания, conscience...
Совести...
Да, и права частного лица, privacy,—только такое государство является пол­
ноценным. Существует сил ьная р еа кция против ф ило соф ии субъективности. Иду­
щее в этом русле развитие философии субъективности может быть опасным, если
в ней не признаются не только права субъективности, но —что ещ е опаснее —
права самого р азу ма. Хайдеггер, как никто другой, видел угр озы и тупики в фил о­
софии субъективности, но его иррационализм еще опаснее, и его связь с самым
ужасным течением в современной политике вовсе не случайна. Если вместе с прин­
ципом субъективности мы разруш аем сам разум, то подрываем основы человече­
ского существования и лишаем себ я во змо жн ос ти решать современные проблемы.
Мы должны, я думаю, различать рационализм и субъективизм, должны развить
та ку ю теорию ра зу ма , котора я охватывала бы и теорию субъективности, и теорию
интерсубъективности.
В моей онтологической схеме существует четыре, а не три, как у Поппера,
мира. «Третий мир» Поппер а д л я меня пред ста вл яет два самос тоятел ьны х мира.
Я считаю мир интерсубъективности, мир общественных институ тов, особым миром,
отличным как от п ервых д вух миров (физического и психического , или с убъектив ­
н о го ) , так и от мира идеал ь ных цен нос тей. Как платоник я считаю, что идеа льный
мир нельзя сводить ни к какому иному, что он существует сам по себе. Этот
приор ите т иде ал ьного мира отве чает позиции античной философ ии, и это, на мой
взгляд, более верная позиция, чем та, которая утверждает самостоятельность субъ­
ективно сти. Ра зум , я считаю, нечто бол ьш ее —не только чем субъективное, но и
чем инте рсубъективное.
Я хотел бы уточнить: вместо «третьего мира» Поппера Вы выделяете мир объ­
ективного духа (в смысле Гегеля) и собственно идеальный мир? Что относится к
последнему?
Это мир моральных и иных сущ ностей и цен нос тей. Одно слово —ценно сть —
110.

мы используем для обозначения совершенно разных смыслов. Мы называем од­
ним и тем ж е словом и соц иал ьные , и сверх социа льны е ценно сти. Я считаю, что
мир р азума неч то бол ьш ее, чем субъективный и интер субъективный миры, что
ид еа льные ценн ости не сводимы ни к социал ьному миру, ни к интерсубъективным
ценностям. Социальные цен но ст и действител ьно историчны и релятивны. Напри­
мер, ценнос ти эмпирического го судар ства , нац иональ ных интере сов и т. п. Но есть
ценности, которые, помимо того, что они явл яются социальными фактами, о б л ад а ­
ют ещ е и неза висимой от истории идеа ль ной нормативной знач имостью. Социаль­
ные ценно сти зави сят от их при зна ни я людьми и от других историч еских об сто я­
те льств. Но цен нос ти идеа ль ного мира свободны от такой зависимо сти. Признаем
мы идеальные ценности или нет, они существуют независимо от этого, их м и р -
не мир истории.
Но вопрос о происхождении идеальных ценностей мы все равно
обойти
не можем. Генетическое, или генеалогическое, вопрошание в их адрес неизбежно,
и именно оно во многом двигало современную философию, если вспомнить такие
имена, как Маркс, Фрейд, Ницше, Фуко и других, т. е. тех философов, которых
П. Рикер назвал философами «подозрения», так как они «подозревали» или, как
они сами считали, прозревали за так называемыми высшими ценностями ценности
«низшего» плана —труд, влечения, волю, жизнь, перехлестывающую разумность.
Я не историцист. Категория времени не может применяться к идеальному
миру.
Нельзя никаким научно значимым «подозрением» отнять у человека веру в мо­
ральные принципы, их абсолютную значимость. Как Вы могли бы примирить эту
интеллектуально-научную составляющую философии, базирующуюся нередко на
самом воинствующем радикальном атеизме, и ее нравственно-духовное измерение,
делающее философию предельно открытой к религиозному опыту и его традицион­
ным, в том числе церковным, оформлениям, дающее человеку нравственно-прак­
тические ориентиры, которые он сам выбирает как свободное ответственное сущ е­
ство, действуя при этом не по приказу социальной науки, а как свободный нрав­
ственный субъект, например, в смысле Канта или в смысле Платона? Или Вы
считаете, что Маркс, Ницше, Фрейд и Фуко просто заблуждались?
В своих работах я пытаюсь выработать такой синтез. Я убежд ен, что на соци­
альном ур овне, в интер субъективном мире вс е сл едует логике, котору ю выработали
такие мыслители, как Фрейд, Ницше, Маркс, Фуко. Я думаю, мы до лж ны ана ли ­
зировать историю ос озн ан ия чел овеко м ценн остей в категор иях ма териа ли стиче ­
ского понимания истории. Но когда мы завер шим эту раб оту, мы признаем, что с
позиций такого подхода мы не можем решить нормативный вопрос о том, какие
ценности выше, л учш е других . Я считаю, что этот вопрос никогд а не мож е т быть
решен за счет генетического анализа. Уровень значимости (Geltung) самих ценно­
стей он не затрагивает. Но именно на этом уровне он только и может решаться.
Поэтому, если мы хотим ответить на этот вопрос, мы до лж н ы стать идеал ист ами
и рассуждать как Платон, Кант, Шелер. На мой взгляд, мы можем соединить эти
два направл ения в фил ософ ии, если отдади м с ебе отчет в омонимич нос ти слова
«ценность». У этого слова два разных зна че ния. Я не против Ницше . Я полагаю,
что его «Генеалогия морали» - очень важная работа, равно как и анализы Фрейда,
раскрывшие нам многое, хотя и не все, в механизмах человеческого духа. Но ни
Маркс, ни Ницше, ни Фрейд не ответили на проблему зависимости, на этот нор­
мативный вопрос. Мне кажется, что трагедия философии нашего времени в том,
что все меньшее и меньшее число людей понимает, что же это за вопрос...
Вы считаете, что вопрос об оценке самих ценностей, о высших нормах, кото­
рый Вы называете вопросом о «зависимости» (хотя это, конечно, и вопрос о сво­
боде), просто исчезает или даже не возникает на ментальном горизонте людей,
поглощенных разнообразными редукционизмами, «плавающих» в необозримом море
то фрейдизма, то марксизма, то ницшеанства и т. п.?
Да, растет число люд ей , которые не только не могу т ответить на этот вопро с,
но и не могут даже понять самого вопроса. Это - несомненный регресс по сравне­
нию с т радицией п латонизма. Я ж е в не кот оро м смы сле спи нозист, так как считаю,
что всегда можно рассматривать реальность в плане двух атрибутов: по атрибуту
ген ети ческой с вязи, ил и р азвития, и по ат рибуту за висимости. Эти атрибуты не
сводимы друг к другу. В каждой мысли, в каждой ценности, в каждом социальном
факте имеются две стороны. Попытка, нап ример, понять Вас как моего с об е сед н и ­
ка принадлежит к уровню зависимости. Это означает прежде всего необходимость
воспроизвести логику Вашей аргументации. У ж е потом, проделав это, я могу
спросить себя: какие причины определяли Ваше поведение, когда Вы задали мне
тот или иной вопрос? Это —гене тич еск ая проблема. Поч ему Виктор хоч ет б е с ед о ­
вать со мной? Это —псих ол огич ес кая проблема. Таким образом, мы все гда будем
спрашивать о псих ол оги чески х, социол оги чес ких, ист ориче ск их и т. п. прич инах,
если речь идет о человеческих явлениях и институтах, но тем не менее это вопро­
ш а ние никогд а не с мо ж е т ответить на вопрос о зависимости.
В таком контексте термин «зависимость» довольно необычен. Он, право, режет
ухо. Может быть, лучше называть этот вопрос вопросом о свободе? Зависимость —

это не свобода, а детерминация, здесь же речь идет явно о свободе как об авто­
номной жизни духа.
Видите ли, я не знаю, как это называть по-русски. В английском языке суще­
ствует жесткое различие между «reason» и «cause».
«Cause» —причина, a «reason» —основание, разум, «резон»,
говорим,
употребляя аналогичный галлицизм {raison).
Я думаю, что причины и «резоны» сове рш енно отличны друг от друга .
«Резоны» —это сознательные
мотивы, осознанные, разумные основания для
мыслей и действий, а «причина» —это объективный автоматизм, проходящий через
осознание постфактум и поэтому для сознания находящийся всегда «позади».
Я полагаю, что за ка жд ым эмпирическим фактом стоя т причины. Но ес ли мы
понимаем только мир причин, то не по нимаем мира, п ото му что ист ина мира, р е­
альный мир —это мир «резо нов» , мир р азу ма.
Можно ли, пользуясь этой терминологией, сказать, что разумное основание,
«резон», есть аналог причины в мире, нравственном., в мире свободы? И что мир
разума, «резона», есть мир самоопределяющейся духовной свободы?
Да, я считаю, что свобода сущ еству е т лишь пос то льку, поскол ьку ч ел овеку
удается увидеть этот реальный мир, мир разума, «резона». Если мы не можем его
видеть, то о ста ем ся пл енниками мира причин, ли ш ен ные и свободы, и до ст оинства.
Я вижу у Вас на столе корректуру. Расскажите, пожалуйста, об этой Вашей
работе.
Это моя послед няя книга. Она называется «Кризис современности и ответствен­
ность фило софии. Трансце нде нтал ьн ая прагматика. П ос лед ни е осно ва ния этики».
Она будет опубликована в сентябре. В ней я анализирую философию Аппеля, учи­
тел я Х абер маса, очень кру пного философа* и развива ю бл изкие ид еи об обоснова ­
нии ф ил ософии и этики. В частности, я пытаюсь обосновать объективный ид е а ­
лизм, теорию «четырех миров», ана лизирую проблему понимания и объяснения и
другие вопросы. В первой главе я рассматриваю полож ение в философии, критикую
релятивизм и разоружение разума, я считаю, что это не поможет нам решить
важ ны е пробл емы мировой политики.
Поясните Ваш, видимо, ключевой термин «трансцендентальная прагматика».
«Прагматика» - термин семиотики. Суть ид еи тр ансценд ен таль ной прагматики
(здесь я следую за Аппелем) состоит в том, что мы должны анализировать перфор­
мативные противоречия. Например, ес ли я говорю «нет истины», то на сема нти­
ческом уро вне противор ечия нет, но оно п ри су тс твуе т на перформат ивном уровне.
Здесь имеется противоречие между содержанием и формой. Как предложение
(форма) данное утверждение стремится к истине, но оно отрицает ее на уровне
содержания. Это иной тип противоречия, чем тот, который мы фиксируем в пред­
лож ениях типа «некоторые птицы не являются птицами». Трансцендентальная
прагматика пы та етс я развивать новую тра нсце нд ент ал ьную ф илософ ию, ан ал изи ру я
противор ечия такого типа.
В одном из выступлений Вы сказали, что хотели читать у нас лекции о теории
автореферентных предложений, но потом раздумали. Очевидно, сейчас Вы как раз
говорите об этой теории, не так ли?
Да, но это - технически трудная специальная логическая теория, и я решил,
что еще немногие готовы к ее восприятию, если иметь в виду студентов и аспи­
рантов. Когда я был в Ново сибирске, гд е сущ ествуе т школ а логиков, я читал такие
ле кции.
Можно ли сказать, что Вы получили принципиально новые результаты в логике?
Да, но речь идет не о формальной логике. Мое понятие логики ближе к кан­
то вскому понятию тра нсце ндент аль ной логики. Я про ан ализир овал рефле кс ивные
предложения и разработал теоретические представления о возможности последних
оснований в философии. Полученные результаты интересны не только для пробле­
мы обо сн ования мет аф изики, но и д ля вопро са об о снова ниях этики. Очень кратко
с к а ж у об этом. Е сли я развиваю, например, теорию пози тивизма власти, т. е.
считаю, что есть только сила (власть) и не т морал и, то я впадаю в самопротиво-
речие на перформат ивном уро вне. Я не мо гу сообщить другим эту теор ию, потому
что, если Вы еще верите в мораль, а я —абсолютный эгоист, то не в моих инте­
ресах, чтобы Вы тоже стали абсолютным эгоистом. Поэтому каждая передача дру­
го му теор ии иммор ализма ес ть перформативное противоречие. Тот, кто с ообщает
эт у теорию другому, со ве рш ает, таким образом, логическую ошибку.
Сама коммуникация как таковая предполагает трансценденцию позиции абсо­
лютного эгоизма?
Да! Для эгоиста выгод нее, чтобы существовали наивные моралисты, чем иммо­
ралисты, каким он сам явл яе тся. Ко мму никация, общение открывают гор изонт
партнерства, что р азруш ае т сам т ез ис о по зитивизме власти (сил ы). Этот тип ар гу­
ментац ии оказывае тся, как я показываю, важны м д ля обо сн ования этики.
У нас в стране идеализм, прежде всего объективный идеализм, послужил «есте­
ственным «мостиком» к религиозной философии, с одной стороны, и к православной
философии и даже богословию, с другой. Для нас оригинальное философствование,
по крайней мере частично, началось с внутрицерковного опыта, как это было у
112

первых славянофилов, у Хомякова, например. Немецкий идеализм лишь помог вы­
явить эту специфику и оригинальность. Возникшее при этом философствование не
столько трансцендировало этот опыт, сколько действовало внутри не?о, проясняло
его в разуме. Но эти культурно-исторические традиций были оборваны, и поэтому
задача возрождения самостоятельного русского философствования является очень
непростой. Какой вклад в философию, на Ваш взгляд, вносит конфессиональный
опыт? Какие возможности для развития философской мысли кроются в религиоз­
ном и церковном опыте?
Философия, я пола гаю, о тлич аетс я от религии своими основаниями. Она ос но ­
вывается на автономии р азум а, в то время как ре лигия считает истинным то, ч ему
учит церковь. Поэ то му на методо логи ческом уровне' я ви ж у противоречие м е жду
философией и религией. Но это вовсе не исключает того, что на со держ ател ьн ом
уровне между ними может быть согласие. Я убежден, что философия невозможна
без понятия Абсо люта. Абсол ют фи лософо в —не Бог на ивно веру ющ его человека,
но тем не менее между ними существует определенная аналогия. Я - абсолютный
рационалист и в то ж е время религиозный человек. Я думаю, можно развить по­
нятие рел игии, ко тор ое п озво лял о бы понима ть Бога как принцип бытия и п озн а ­
ния. И именно такой при нцип д л я меня явл яетс я предметом фило софии. В ваш ей
стр ане вовсе не только боль шевизм разру ш ал возмо жн ость примирения м е жд у
философ ией и религией, н 6 и сама Православная церковь, которая никогда не была
столь ж е рационал ьной, как за па д на я. Православие не знало такой рациона лист и­
ческой традиции, какая сложилась на Западе. Здесь не было мыслителей типа
Фомы Аквинского. В вост оч ном хрис тиан стве отсутс тву ет устойчивая рациона листи­
ческа я т радиция, и это не могло не с казать ся на са мой философской традиции.
У нас была аскетика, святоотеческая традиция...
Да, но у вас не было рационал ьной теологии.
Зато была своеобразная христианская мистика...
Но фи лос офи я как активнос ть автоно мно мыслящ его р азу ма у вас получил а
сл а бо е развитие и, повто ряю, не только по политичес ким причинам вашей истории
XX века.
Сама структура нашей культурной традиции не благоприятствовала развитию
философии и тому типу примирения между религией и философией, который ха­
рактерен для Запада?
Я думаю, западной теологии легче найти контакт с философией и примириться
с нею на содержательном уровне. В следующий мой приезд я хотел бы читать
зд е сь лекции о фил ософии хр ис тиа нства.
Гегель сказал, что философия —это дух времени, схваченный в понятиях. Это
означает погруженность философии в опыт времени, в опыт истории, и в нем она
ищет и обретает опыт вечности. Но опыт —изменчив, а философия, как Вы сказа­
ли, ищет Абсолют, последнее основание бытия и познания. Как же мыслить эту
опытность метафизики? Ведь саму религию мы понимаем, исходя из наличия рели­
гиозного опыта. Нечего говорить о науке —роль опыта и эксперимента здесь всем
ясна. Но как быть с метафизикой? Что такое метафизический опыт? Это особняком
стоящий опыт или некоторое специально вычленяемое измерение в любом опыте,
в том числе самом обыденном?
Да, философский, или метафизический, опыт существует. Я думаю, что на уров­
не за висимости ф ил ософ ия - строгая, рацио наль ная наук а.. .
Но как соединить эту высокую научность, а значит, общезначимость, универ­
сальность философии и конкретность, индивидуальность опыта философа? Как Вы
представляете в этой связи само понятие метафизического опыта?
Мы должны еще раз отличить уровень генезиса от уровня зависимости. На
уровне зависимости метафизика не только строга я наука , как говорил Гуссерл ь,
а с амая стр огая наука . От метаф изики зависит и са ма наука - науч ность науки,
ее истинность. Ведь без метафизики не может быть самой претензии на истин­
ность у эмпирических наук. Я убежден, что претензия на истину у метафизики
ещ е б ол ее сильная, чем ан алогичные п ре те нзи и у эмпирич ес ких наук. Б ез метафи­
зики н ау ка была бы только т ехни кой власти бе з всякого отнош ения к истине.
И я убежден, что без метафизического опыта нельзя выработать объективную мета­
физику. Пар адокс зд есь такой: только если у Вас есть глубокий субъективный
интерес, субъективная любовь к исследованию метафизических проблем, Вы мож е­
те вы работать об ъективну ю ме таф изику. Например, читая Спинозу, я ви ж у не
только строгий р ационал ьный а нализ мет афи зич ески х пробл ем, но и ясно ощущаю
Amor Dei intellectuals - интеллектуальную любовь к Богу. Я хочу сказать, что
без теологических добродетелей философия невозможна. Вы должны в экзистен­
циальном смысле слова верить, что р азу м «работает» в мире. Но, чтобы быть фи­
лос оф ом, до всякого рационал ьного дока за тел ьс тва Вы д ол ж ны в это верить. И у Вас
должна быть еще и надежда на то, что Вы, как и любой другой человек, принимаете
участие в этой рабо те р азу ма в мире, что Вы явл яете сь рабом р азума... И парадокс
в том* что только в этом рабст ве Вы свободны,
ИЗ

ФИЛОСОФИЯ ЗА РУБЕЖОМ
Переосмысливая консерватизм
А. М. МИГРАНЯН
Современный интере с к конс ер ватизму как ид ейно- пол итиче скому течению с о­
циальной мысли связан пр е жд е все го с тем, что 80-е годы стали, мо ж но сказать,
триумфал ьными д л я по литич еских партий консервативной орие нтации во вс ех ве ­
дущ их стр анах За пад а. Д а ж е тем социал -де мократиче ским или социал истиче ск им
партиям, которым удалось побед ить в 80-е годы на выборах в развитых и ндустри ­
альных стра нах, п риш лос ь с ерь е зн о скорректировать свои теор ет ическ ие установки
и включить ряд ва жн ей ш их эл еме нто в совр ем енной консервативной доктрины в
свои программы, к аса ющ ие ся осно в орга низации и функцио ниро ва ния экономиче­
ских и с оц иал ьно-пол итичес ких систе м со вр еменны х обществ. Ко не чно , мы пони­
маем, что современный консерватизм —это да леко н е тот консерватизм, который
как на пра вл ение социал ьной мысли сфор мировалс я по сл е Великой Французской
революции, однако тем более важным кажется вычленение из современного, кон­
серватизм а того субстр ата , который восх оди т именно к истокам и до сих пор не
утра тил своего морального и интел л ектуа ль ного возд ейс твия на массо вое со знан ие
и совр еменную социа ль ную мысль. Мало того, по прош ес твии стол е тий социал ьный
опыт развития человечества делает все более рельефными те идеи и предостереже­
ния, которые в более или менее артикулированной форме были высказаны в прош­
лом консервативными мыслителями. Двигаясь в будущее, мы все чаще обнаружи­
ваем, что эф фективнос ть этого д ви ж е ни я во многом за висит от того, как много и
что имен но мы бере м из прошлого.
Интер ес к консерват изму для нашей соци альной н ау ки со верш енно особый.
Это обусловлено переж иваемы м ею се год ня процессо м слома старой парадигмы и
поиска новой. Особой то чкой отсч ета, по отнош ению к которой мы д ол гие годы
изображали картину социальной мысли, для нашей социальной науки был марк­
сизм. Исходя из основных постулатов этого учения, касающихся общих закономер­
но ст ей развития исторического процесс а, пробл ем революций и эвол юций, о смысл е­
ния общества как организма или механизма, мы определяли место и степень науч­
н ости и про гресси внос ти того или иного ид ейно- те оре тич еско го теч ения. Пос те пен но
в марксистской традиции была выстроена определенная иерархия различных на­
правлений. В се, что было л ев ее или правее маркси зма, расс матривалось как н ен а­
учное. Либерализм оценивался как громадный шаг вперед по отношению к консер­
ватизму, который в марксизме цредстал' в виде реакционного идейно го теч ения,
обращенного в прошлое. Марксизм сам себя рассматривал как преодоление проти­
воре чий л иберал изм а. Вс е осталь ные те че ния, ле ве е маркси зма, были всего лишь
его вар иациями, отли чающимися от него не кардинальными теоретич ескими прин­
ципами, а ск оре е тактическими установками в конкретной политичес кой борьбе.
В настоящее время, когда начался процесс переосмысления марксизма как тео­
рии и реального социал изма как вопл ощ ения основных его постула тов, со верш енно
очевидна необ ходи мос ть пере оце нки и места самого мар ксизма в мировой социаль ­
ной мысли. Это приведет к переосмыслению и сложившейся в марксистской тради­
ции иерархии различных идейно-теоретических течений. Этот процесс у нас только
нач алс я. Трудно сказать, к каким конкретным р езу ль тата м он приведет, но ясн о,
что мы избавимся от тех заранее данных консерватизму оценок, которые содержа­
лись в марксизме и направляли анализ этого течения за последние более чем сто
лет. В резу л ьт ате и зм ен ятс я не только теоретич еские, н о и политичес кие оценки
многих исто рич еских событий, ставшие у ж е хрестоматийными в наш ей истор ич е­
ской и социал ьной науке .

Не останавливаясь специаль но на перео смыслении т ех или иных по ло же ний
марксизма, но имея их в виду, я попытаюсь в этой статье с новой точки зре ния
рассмотре ть три кардинальных пробл емы консерватизма, которые и с егодн я, на мой
взгл яд, являются ключевыми как в этой теоретич еской традиции, так и в борьбе
консе рватизма с другими идейны ми направлениями. В первую оч ер едь речь пойдет
о консервативном понима нии р ационал ьного в социал ьно-и сторическом процес се и
консерва тивной критике либера льной трактовки рационал изма. Вторая пробл ема -
это отно шение к о бществу и критика хара ктерны х дл я либ ер али зма предс тавле ний
об обществе. И последнее - проблема революций. Хочу сразу ж е оговориться, что
все три проблемы отчленены здесь друг от друга весьма условно, так как они тесно
вну тренне вза имосвяза ны.
*
*
*
Все исследоват ели консерват изма сх од ятс я во мнении, что консерват изм как
о со знан ное теч ение в современном смысле слова не выра жал с еб я до 1790 г., т. е.
до публикации работы Э. Берка «Размыш ления о революции во Франции» *. В со ­
циально- политической л итер атур е есть самые р азлич ны е опред ел ения кон сер ва тиз­
ма. Если попытаться вычленить сущностные характеристики социал ьного консерва­
тизма, то их можно свести к следующему: сохранение древних моральных тради­
ций человечества, уважение к мудрости предков, подозрительное отношение к
радика льному отрицанию, будь то ценно стей или инст итутов, понимание общества
как духовной реальности, имеющ ей свою внутреннюю ж и знь и оч ень хрупкую
структуру, уверенность в том, что общество - это организм и нельзя его перестраи­
вать, как маш ину.
Одной из центра льных ид ей консерватизма, из котор ой, со бс тве нно, вытекают
и многие другие , явл яетс я пред ста вл е ние о том, что человеческий р азум ограничен
в своих во зм ож н ос тях воспр иятия общества в его тотальности, о созн ан ия смысла и
цели социального пр оцес са и о пред ел ени я мес та человека в этом процессе. Все
видные пр ед ставите ли этой тр ад иции в Ново е время, на чина я с Берка, Шатобриана,
де Местра, Токвиля и других, считали, что общественными делами наряду с ра­
зу мом правит Провиде ние, что по ли тич ес ки е пробл емы в основе своей являются р е­
лигиозными и моральными. Другая традиция, во сх од ящ ая к французскому просве­
щению, энциклопедистам и Руссо, физиократам и Кондорсе, утверждала возмож­
ность рационально осмыслить социал ьные процессы и напра вл ять их в соответствии
с рациональ но сформу лирован ными проектами.
Философское основан ие д ля социал ьно-пол итичес ких выводов Берка и всей этой
традиции зал о ж ил и англ ийские «моральные философ ы» Д. Юм, А. Смит и А. Фер­
гюсон, которые считали, что социаль ные инст итуты являются не сл ед ствием плана
или проекта, а резул ьта том вы жива ния наиб ол ее эффективного в борьбе с другими воз­
можн ыми вариантами, что они скор ее явл яют ся продуктами д еятел ь ности людей,
чем реа ли заци ей их проектов. Эти мыслители полагали, что так называемый «по­
литический порядок» в гораздо меньшей степени есть результат нашей сознатель­
ной интел лектуа льной деятельности, чем это принято считать. Как отме чает один
из наиболее известных социальных ученых Запада Ф. А. Хайек, последователи
этих моральных фило софов оценил и иде и А. Смита и его со временников как попыт­
к у полностью пер ес мотреть традицио нное предс тавл ение о возникновении полити­
чес ких институто в.
Согласно Хайёку, такое антирационал ис тич еское видение исторического процес ­
са со стороны «моральных фило софов» дало во змо жно сть их посл ед о ва телям по^
стичь, каким образом институты и моральные нормы, язык и право вовлекались
в проце сс ку муляти вно го р азви тия, и осознать, что только внутр и этого субстрата
(внерациональным образом сложившегося. - А . М .) человеческий разум развивался
и у сп еш н о функционировал . Их аргументы были на пра вл ены против карт езианской
идеи о существовании основанного на априорных истинах чел овеческого разума,
который ввел эти институты , и против концепции, согласн о которой гра жд ан ское
общество якобы было ор га низо вано каким-то мудрым законода телем или ж е в соо т­
ветствии с каким-то первоначальным «социальным договором» 12.
Еще в античности ф ило софы о со зн авал и, что политические институты Афин и
Рима не были р езу ль татом ген ия какого-либ о человека, который, охватив социал ь­
ную ж и знь в ее тотальности, пред нач ертал основы политич ес ких систем этих об­
ществ раз и навсегда для настоящего и будущего. Институты и ценности в этих
1 См.: Kirk R. The Conservative Mind. Chicago, 1953, p. 5.
2 Идея сторонников социал ьн ого договор а была, в частности, выра жена одним
из теор етиков Французской революции, аббатом Сиесом, который, обращ аясь к ре ­
волюционной ас са мбле е, призвал «действовать подобно людям, только что вышед­
шим и з е стест венно го сос тояни я и собравшимся вместе с целью подписать соци­
альный договор». См.: Н а у е k F. A. The Constitution of Liberty. Chicago, I960,
p. 57.
„115

о бществах выкристаллизовывал ись в теч ени е дл ительного пер иода, пр оходя провер ­
ку временем и стал киваясь с реальными ж изне нны ми ситуациями. В отличие от
рационал истов консерваторы н е при нимал и ид еи «ес те ст венных прав и свобод»,
«е сте ствен ной доброты человека», «ес тест ве нной гармонии интересов». По мнению
консерва торов, социаль ный проце сс - это р езул ьтат проб и ош ибок, накопле нный
и пер ед анный из покол ения в п околение опыт, вопл ощ ающий ся в ин ститу тах и
ценностях, которые человек не сконструировал сознательно, а потому и не в со­
сто янии ими управл ять. Ни Локк, ни Юм, н и Смит или Берк в отличие от Бентама
не могли бы сказать, что «каждый закон это зло, так как каждый закон это на­
руш ение свободы». Эти мыслители никогда не выдвигали и не поддерживали аргу­
менты в пользу концепции полного laissez-faire, также являющейся частью фран­
цузской рационал истической традиции. Они лу чш е , чем больш инство их л ибера л ь­
ных критиков, понимали, что не ка кое-то волш ебство, а эволюция х орош о
организованных институтов, гд е ч ер ез правил а и принципы пр оявл яет ся конфликт
интер есов и гд е до ст ига ются компромисс ы различных нер авных интере сов, ус пе ш н о
направляет индивидуальные усилия в сторону социально полезных ц ел ей3. Суще­
ственно для этой традиции то, что в ней не было антиэтатизма самого по себе
или ан ар хизма, предс тавляющ е го логический р е зу ль тат рационал истич ес кой ко нце п­
ции laissez-faire; в этой традиции учитывались как необходимые функции государ­
ства, так и пределы его деятельности 4.
Различиям этих д ву х традиций и критике французского р ационал изма много
страниц посвятил в своей блестящей по языку и несравнимой по глубине книге
«Старый порядок и революция» один из самых глубоких умов XIX века, А. де
Токвиль.
Разруш ите ль на я роль французских рационал истов, в осно вном литераторов и
прос вет ителей, в подгот овке Французской револ юции, со гла сно ’Токвилю, за ключа­
лась в том, что все они придерживались мнения, «что на место многосложных и
традиционных обычаев, правящ их современн ым им обществом, сл е дует поставить
простые и элементарные правила, почерпнутые в разуме и естественном праве
(la loi naturelle)»5.
Занимая особое место в д оре вол юционном .французском обществе, они своими
абстрактно-отвлеченными представлениями о будущ ей модели организации общест­
ва создали иллюзию легкой реализации их рационально сконструированных схем.
Одновременно в их р або та х подч еркива ла сь необх одимо сть по лного отрицания су ­
ществующей системы. Сравнивая роль английских и французских писателей в ж из­
ни общества, Токвиль отмечал: «В Англии политических писателей н ел ь зя было
отделить от государственных деятелей: первые вводили в практику новые идеи,
а по сл ед ние испр авляли и ограничивали теории с помощью фактов; во Франции
же политический мир как бы распадался в две отдельные области, не имевшие ни­
каких сношений между собой. В одной из них управляли, в другой - устанавлива­
ли отвлеч енные принципы, на ко торых д о л ж но было бы основыва ться у правл ен ие.
Там принимал и конкре тные меры* указывае мые рутиной; зд е сь провозгл аш али об­
щие правила, никогда не думая о средствах к их применению: одни руководили
делами, другие упр авл яли умами. Таким образом, на д реальным обществом, строй
ко торого был ещ е традиционным, за путанн ым и беспорядоч ным, где законы ост ава­
лись пестрыми и противоречивыми, зв ания резко разграниченными, сосло вия -
установленными непод виж н о, а повинности неравномерными, мал о-по ма лу со зид а ­
лось во ображаемое общество, в котором все' ка за ло сь таким простым и стройным,
однородны м, справедливым и разумным» 6.
Мне кажется, что это опис ание напо мина ет ситуацию п ер ед революцией в
России, когда было такое же страстное желание «переделать сразу весь политиче­
ский строй согласно правилам логики и по од но му общему пл ану вместо того, чтобы
с тар ать ся улуч ш ить его по частям» 7. Известно, к каким ре зу ль татам привели как
во Франции, так и в России попытки подвести реальную жизнь под абстрактно
с ко нс тр уиро ванные схемы.
Обобщая свои критические замечания в адрес французских просветителей,
по дготовивших поч ву для р ево люции, Токвиль писал: «В большинстве великих по­
литич ес ких революций, со верш авшихс я в мире д о той поры, люди, нап ад авш ие на
установленные законы, у ва ж а л и вер ования, а в больш инстве ре лигиозных пер ево­
ротов напада вш ие на рел игию не стремились в то ж е самое время измени ть при­
роду и порядок всех влас тей и уни чтож ить до основания- пр еж н ий правительс твен­
ный строй; так что среди вел ичай ших по трясений, п ер еж ива вш и хс я обществами,
всегда оставалась неподвижная точка.
Во Французской ж е революции всл ед ствие того, что законы религии были отме­
нены одновременно с ниспровержением гражданских законов, человеческий ум
совершенно потерял под собою почву: он не знал, чего держаться и где остано­
3 См. ibid., р. 60.
4 Ibid.
5 Токвиль А. Старый порядок и ре волюция. М., 1896, с. 158
6Там же, с. 165—166.
7Тамже, с. 167.
116

виться: п оявились ре вол юционеры невид анно го типа; которые доводил и смел ость
до безумия, не поражались никакими неожиданностями, не знали сомнений и ни­
когда не колебались какого бы то ни было намерения. И не следует думать, будто
эти новые существа были ед иничны ми и мимолетными п ор о жд е ния ми известного
момента, осужденными исчезнуть вместе с ним: с тех пор они образовали целую
расу, котор ая ра змн ож ил а сь и ра спрос тр анил ась по всем частям цивили зованного
мира, везде сохраняя одну и ту же физиономию, одни и те ж е страсти, один и
тот же характер. Мы застали ее при ее зарождении, и до сих пор она у -нас
перед глазами» 8.
Суммиру я по зиции стор онников консервативной трад иции или эволюционного
пути развития, Хай ек отме чает, что, по добно института м, тр адиц ии и моральные
нормы т а кж е не явл яют ся р езул ь татами рациональ ного со знани я. Как писал когда-
то Юм, «правила морали не являются заключениями нашего р азума»9. Наши мо­
ральные нормы, как и другие ценности, являются предположениями разума. На
каждом этапе нашей эволюции система ценностей, которые люди застают уж е
при рождении, определяет цели, которым должен служить разум. Данность цен­
ностного каркаса предполагает, и из этого исходили все ведущие представители
консервативной мысли, что, хотя «мы всегда должны стремиться к улучшению
наших институтов, мы никогда не ставим перед собой задачу переделать их це­
ликом, и поэтому в наших усилиях улучшать их мы должны принять как дан­
ное многое из того, что мы не понимаем. Мы должны постоянно действовать внут­
ри и в пределах как ценностей, так и институтов, которые созданы не
нами» 1011.
Наибол ее серь езным критиком рационал изма в понима нии социальной жи зн и
стал Берк, очень сл ож на я и про тивореч ивая фигур а в с оциа ль ной мысли
XVIII века, защ итник америка нской революции и рад икальный критик француз­
ской, незаслуженно третировавшийся долгие годы в левой и марксистской традиции
как р еакционный мыслитель. В отличие от мораль ных фил ософо в он опира лся в
своей критике на ана лиз политич ес кой практики Французской революции и ее
ид ейно -тео ретич ес ких истоков.
В своей знаменитой книге «Рассуждения о революций во Франции» Он писал:
«Мы не последователи Руссо, мы не ученики Вольтера, Гельвеций не имел у нас
никакого успеха. Атеисты не являются нашими проповедниками, а сумасшедшие -
нашими законодателями. Мы знаем, что не сделали никаких открытий, и думаем,
что нет не об ход имо сти в каких-либо откр ытиях в мора ли, не много н у ж н о открытий
в великих принципах государственного устройства и в сфере идей о свободе, ко­
торые были понятны до того, как мы родились...» . Далее Берк продолжает:
«В Англии мы еще не полностью распотрош ил и наш и националь ные внутрен ности ,
мы все еще ощущаем, ценим и культивируем эти унаследованные от родителей
чувства, которые, явл яютс я д ля н а с полными веры с тра жами, активными наста в­
никами в наш их о бя зан н ос т ях, д ействител ьными защ итниками вс ех либерал ьных
и гуманных моральных норм... Мы бои мся Бога; мы смотрим с бл агоговением
наверх , на короля; с за интер есо ва нность ю на парл амент ариев; с чувством долга
на магистратов; с поч те нием на свящ енников; и с у ва ж е ни е м на аристо кра­
тию» и.
В споре с французским рационал измом Берк не только защ ищае т институ ты
и ценн ости своей страны, имеющ ие ор ганич еский характер* но он та кж е отмеч ает
необходимость и значимость предрассудков, которые рождаются в обществе и игра­
ют важную роль в жизни народов. По Берку, чем древнее предрассудок, тем боль­
ше его ценят, ибо своей древностью он доказывает свою жизненную необходимость.
Корни пр едрассудков - в за б оте о чел овеке, ст ра хе за отдел ьного чел овека, кото­
рый должен жить и работать в соответствии с его собственным запасом разума.
Берк сч итает, что «р азу м у отдель но го человека огр аничен, и инд ивиду луч ш е вос­
поль зоваться на копле нными в те ч ение веков общим банком и ка питалом наро­
дов» 12. Предрассудок - гото вая форма реакции в чре звы чайны х обстояте ль ствах; он
ориентирует человека в сторону мудрости и добродетели и помогает ему преодо­
леть сомнени я, кол е бан ия и скепсис.
Как уже отмечалось ранее, сторонники этой традиции резко критически от­
носились к идее естественных прав. Так, Берк отрицал любую политическую тео­
рию, которая ставила в основу политической легитимации индивидуальный разум
и его интерес. Он считал, что ничего, кроме хаоса и беспорядка, не может воз­
никнуть, если индивиды будут стараться определить для себя, что от них требует
естественное право, и действовать согласно тем ответам, которые они найдут13.
А. де Токвиль блестяще показал, что представляет собой общество, в котором
каждый пытается преследовать свой интерес в соответствии с Индивидуально по­
нятым естественным правом.
8 Там же, с. 166-167.
9 Ю м Д. Сочинения в двух томах. М., 1965, т. I, с. 604.
10 Hayek F. Op. cit., р. 63.
11 Burke Е. Reflections on the Revolution in France. N. Y., 1955, p. 97 -98 .
12 Ibid., p. 99.
13 Cm. Nonsens upon Stilts. Ed. by J. Waldron. L., 1987, p. 83.
117

Отказавшись от наследия прошлого и разрушив это наследие в поисках счастья,
что мы п олуч или взамен? - спраш ивае т Токвиль. «Обаяние корол евской власти ис ­
ч езло, не будучи заменено величием закона; в на ше время народ пре зир ает власть,
но боится ее, и страхом можно от него взять больше, чем в прежнее время дава­
лось уважению и любви» 14. И далее: «Я вижу, что мы уничтожили личности, ко­
торые могли, каждая в отдельности, бороться с тиранией; но я вижу, что государ­
ство одно на сл едует все прерогативы, отнятые у семейны х со юзо в, корпор аций и
отде льных лиц: такйм образом сила неб ол ьш ого числа гр а жда н, имевш ая иногда
пр итесните льный, но часто охр анител ьный хар актер, замен ил ась слабостью всех.
Раздробление имуществ уменьшило расстояние, отделявшее бедного от богато­
го: но сделавшись ближе друг к Другу, они каН будто нашли новые основания для
взаимно й н енавис ти и, бросая один на другого взгляд ы, полные стр аха и зависти,
отталкивают друг друга от власти: для одного, как и для другого, не существует
понятия о праве, и сила пр ед с та вляе тс я им обойм как ед ин стве нное основание дл я
настоящего положения и единственная гарантия для будущего».
В раб оте «Старый пор ядо к и революция» Токвиль так хар акт ер изу ет ра спад
орга нич еского общества и устр ойство ж и зн и на основе предс тавле ний сторонников
концепции естественных прав: в этих обществах «люди, уж е не связанные друг с
другом ни кастой, ни сосло вием, нй кор порацией, ни родом, слишком склонны за ­
ботиться только о своих частных интере са х и, всегд а за нятые толь ко собою, п огря­
зают в узком индивидуализме, который заглушает всякую общественную доброде­
тель. Деспотизм не только не противодействует этой склонности, он делает ее не­
победимою, п отому что он отнимает у гр а жд а н всякую общую им страсть, всякую
н адобно ст ь друг в Друге, всякую необходи мос ть Взаимного пониман ия, всякий повод
к совместной деятельности; он, так сказать^ зак упорива ет их в ч ас тной ж изни.
Они уж е стремились разделиться; он совершенно разобщает их; они начали охла­
девать друг к другу; он их Обращает в ЛеД» 1516.
Природу ценностей и институтов, их органический характер и опасности не­
брежного и произвольного о тнош ения к ним об стоятел ьно проанал изирова л
О. Шпенглер в своих рассуждениях о судьбе Германии после ее краха в результа­
те первой мировой войны1*. Он утверждал, что перенос английской системы поли­
тич еской ор ганизации, где на п овер хно сти - борьба все х против всех , а в гл уби­
не —предотвращающее распад англосаксонских обществ согласие по базисным цен­
но ст ям, на н ем ец ку ю почву приведёт Германию, при отсу тствии к он се нсус а по
базисным ценно стям, к ра ско лу и борьбе вс ех против всех на глобаль ном уровне.
А это, в свою очередь, неминуемо поведет к разложению и распаду общества и
гос удар ства.
*
*
*
Втора я проб лема, Вытекающая из пёрйтёй, связа на е вы яснение м сущности об­
щества и взаимоотношений людей в этом обществе, а также с определением ха­
рактера взаимоо тн ош ений м е ж д у сбЩес'Твдм и государ ством. Начина я с Нового
вре мени консерваторы противос тояли в реш ении этих вопросо в стор онникам кон­
цепции ес тественны х прав й договорного Прдисхбждёнйя гр ажда нск ого общества и
гос ударства.
В античной философии существовало представление 6 том, что человек по при­
роде с оциальное существо, так что его Счастье не во змо ж но б ез гар мо низации его
отнош ений с обществом. В Новое время в англ о-амер ика нской философи и таких
взглядов придерживался только Бёрк. В Европе с близких с Берком позиций вы­
сту пал и ряд крупных ф илософов и мысл ител ей, пре имущественно немецких. Бо ль ­
шое во зд ей ствие на социал ьную ко нцепцию консерватизма на ко нтиненте оказала
философия права Гегел я. Однако не Зти традиции оказа лись господс твующ ими на
Западе. В современной за пад ной по ли тической философий стали д ом инирующими
идеи Гоббса и Макиавелли.
До Нового вре мени по ли тич еская фил ософия пр идерж ива ла сь мнения о том,
что ес тественным явл яе тся с ос то яни е ч еловека в хорош о организованном обществе.
Но Гоббс выдвинул идею, что естественное состояние предшествует гражданскому
обществу и я вл яе тся крайне несоверш енны м. Вйрочем, Дефекты естест вен ного со ­
стояния могут быть испр авлены с помощью ра зу мной ор ганизации общества, при
которой принимались бы в расчет наиболее элементарные желания й страсти,
присущие каждому человеку. Поэтому, по данной концепции, государство возника­
ет на основе соглашения между преследующими собственные интересы, но нахо­
дящимися в догражданском обществе людьми. Побудительными мотивами для объ­
единения с этой точки зрения были не любовь и привязанность друг к другу,
не общие ценности, выраженные в разделяемой всеми социальной философии,
а только лишь забота о сохранении своей жизни и собственности.
14 Токвиль А. О демокра тии в Америке. М., 1897, с. 7.
15 Токвиль А. Старый п орядок и революция, с. 1 4 -1 5 .
16 Шпенглер О. Прусская ид ея и социализм. Берлин, б. г.
118

В отличие от сторонников концепции «меха нич ес кой» ор ганизации общест­
ва Берк считал, что го судар ство —это нека я постоянно сущ ествующ а я ор ганическая
целостность. В то время как отде льные ча сти, сос та вл яющие эту целостность, по ­
являются и исче зают, она сама о ста етс я не изме нно й 17.
Пред ста вл ения об органич еском х ар актер е го судар ства, выдвинутые стор онни­
ками консе рва тизма, вновь о каза лись актуальными и были в той или иной с тепе ни
реализованы лишь после того, как Запад начал преодолевать концепцию либерализ­
ма эпохи laissez-faire и государство стало вмешиваться в жизнь гражданского об­
щества, пытаясь гармонизиро вать и нтересы в социал ьно-экономич еской сф ере. На
рубеж е веков конфликт м е жду «органическими» консе рваторами и нео либ ера лами
по вопросам отнош ений м е ж д у индивидом, обществом и государ ство м начал сгл а­
живатьс я.
❖
*
*
Третья пр об лема, на которой я хот ел бы ос тано вить ся, ка сае тс я вопроса о со ­
циальных изменениях: эвол юцио нных и революционных. Под ход ы к реш ению
этого вопроса т акж е, с р а зу посл е Французской революции, р азд ел ил и консерваторов
и либерал ов.
чП
Исходя из идеи ограниченности разума в определении сути и направления раз­
вития социальных процессов, а также из представления об органическом характе­
ре общества, консерваторы прид ер живал ись концепции пре емственно сти и обновл е­
ния социальных свя зей, пер еда ющ их ся от предков к потомкам. Доказы ва я эту
мысль, Берк отме чает, что а нгл ич ане своими правами и своб од ами обязаны не ка­
ким-то рационал ьно сф ор мул иро ванным абстрактным и универса льным принципам,
а пр оц ес су развития англ ийского общества от Ве ликой Хартии во ль ностей до Бил­
ля о правах. В течение многих столетий эти права расширялись и передавались из
покол ения в по коле ние 18.
Эта ид е я Бер ка была п од твержд е на практич еским опытом развития социаль­
ных и пол итичес ких инст итуто в европейских стра н. В резул ь тат е сра вните льного
ана лиза Токвиль приш ел к очень интересным резул ьтата м. И зу ча я англий ску ю и
французскую революции, он показал качественное различие м ежду ними и с ана­
логичных с Берком по зиции пы та лся об ъяснить, поч ему в одн ой стране произош ел
полный разрыв с прошлым, а в другой стал и возмож ными пре ем ствен ность и об ­
но вле ние.
Он писал, что хотя на первый взгляд в Англии старые учреждения сохранили
свою силу, однако на самом д ел е это совсем не так. «Если мы забудем старые
названия и отстраним старые формы, мы найдем, что уж е в XVII в. феодальная
сис те ма там ун ич то ж е на в своем осн овании, что классы смеш иваютс я, отлич ия
дворянства с глаж ены, аристократия п отер ял а свою зам кнутос ть, бога тство сд ел а ­
лось силою; найдем равенство в се х п ер ед законом, равенство государс твен ных
по винностей, сво б оду печати, публичность пр ен ий ,—все новые принципы, которых
не знал о ср едн евеко вое общество. Именно эти новые начала, с иску сною п ос теп е н­
ностью введенные в старое тело, оживили его, не подвергая его опасности распаде­
ния, и попол нили его с ве ж ею сил ой, оставив ему старые формы. Англ ия XVII в.,^-
продолжает Токвиль,- страна уж е совершенно новая, которая только сберегла в
своих не драх , как бы наба льза мированными, неско лько обломков средн их веков» 19.
Берк, Токвиль, Шатобриан, д е Местр подвергли критике пред ста вле ния о ре­
волюции как о чем- то рациональ но организованном и спланированном в с оответ­
ствии с абстрактны ми принципами. Эта критика, о бъ екто м котор ой был когда-то
рационализм XVIII века, сегодня действенна и по отношению к марксизму, кото­
рый унаследовал идеи утопической социальной инженерии, коренящейся в неоправ­
данных при тяза ни ях р азу ма на тот ально е осмысл ение социальных процес со в. Со­
вер ше нно опр ед ел енн ые асс оциации вызывают сл едующ ие слова Токвиля: «В 1789 году
французы совер шили вел ичайшее из вс е х когд а-л ибо сде ла нны х народами усил ий
для того, чтобы отре зать себя от своего прош едш его и отделить б езд ной то, чем
они были, от того, чем они желали быть впредь. С этой целью они приняли все­
возможные предосторожности, чтобы не перенести чего-нибудь из прошлого в свое
новое положение; они всячески насиловали себя, чтобы сделать себя непохожими
на своих отцов; словом, они сд ел ал и все , чтобы стать неузнава емыми» 20.
С мнением Токвиля буквально совпадает рассуждение одного из наиболее про­
ниц ате ль ных со временнико в и очевидцев как самой Великой Французской р евол ю­
ции 1789 года, так и ее результатов,- Шатобриана: «Развращение нравов и заблуж­
дение разума,—пишет он,—поселяют у нас революцию. Именем законов ниспро­
вергают в еру и нравс твенность, оставляют правила и обычаи отцов наших; раз­
рушают гр обницы предков, сию ед ин ствен ную твердую под п ору всякого правления,
17 Burke Е. Reflections..., р. 38.
18 Burke Е. Reflections..., р. 37.
19 Токвиль А. Старый порядо к и революция, с. 3 4 - 3 5 .
20Тамже, с.8.
119

разруш а ют ;для того, дабы на н еизвес тны х нач ал ах основа ть общество б ез про­
шедшего и будущего» 21;
В этот р яд х от ел ос ь бы поставить образ нового общества, который с потря­
са ющ ей достовер нос тью и сил ой показал А. Платонов в «Чевенгуре». В этом общ е­
стве произошло остранение всего. Вроде бы все то же самое, что было раньше:
му жи ки, сол нце, скот, дома, сады, но вм есте с тем .уже,-в.се иное, ни на что не
похожее, совершенно отличное от того, что было во всей предшествующей исто­
рии человечества. Труд отменен, сол нце стало ед инс тве нной про изводител ьной
сил ой, появили сь субботники д л я перета скивания с места на мес то домов, садов
и огородов. Дей ствител ь но, как и в с лу ч ае с французами, отмеч енном Токвилем,
новое общество сд ел ал о все, «чтобы стать н еу знавае мы м».
Сравнивая американскую и французску ю революции, один из видных пред ­
ставите лей неоко нсер ва тизма на За пад е, И. Кристол, пишет: «Понятно, поч ем у все
социалистические мыслители и социалистические движения XIX и XX веков смот­
рели на Французску ю революцию как на со ответст вующую парадигму, на которую
долж на быть п о х о ж а реа льная революция, в то время как американская рево лю­
ция ра ссматривал ас ь как неч то боковое, пер ифер ийно е» 22.
Итак, консерваторы XVIII-X X веков единодушны в том, что Французская ре­
вол юция и. ее попытки р еализовать умозрите льны е мод ел и идеал ьного общества,
созданные Руссо и другими просветителями, доказали на деле, что общество —
это очень сл ож ный ор ганизм и его радикаль ные изм е нен ия могут да ть результаты,
прямо противопол ож ны е ож идан иям.
Уже в 1792 г. В. фон Гумбольдт писал: «...истина, если только она пустит
глубокие корни, д а ж е только в одном ч ел овеке, все гд а производит, правда, м ед ­
леннее и менее стремительно, свои благодатные для действительности последст­
вия, тогда как то, что переносится непосредственно в жизнь, нередко изменяет
свой вид при перенесении и теряет значение даже для идей. Поэтому сущест­
вуют идеи, попытаться осуществить которые мудрецу не пришло бы в голову.
Даже больше. Д л я самого прекра сного, на иб ол ее зрелого, умственного плод а д ей с т­
вительность никогда, ни в какую эпоху не представляет достаточной зрелости: идея
живет в душе каждого, какого рода бы. ни было его творчество, как недосягаемый
образец. Эти основания рекомендуют поэтому самую большую осторожность в при­
менении даже самих бесспорных теорий»23. Далее Гумбольдт предлагает свое по­
нимание общих оснований для реформы вообще: «1. Чисто теоретич ес кие осно ва­
ния должны переноситься в действительную жизнь не ранее, чем последняя во
всем своем объеме не перестанет препятствовать проявлению тех из их послед­
ствий, ко торые про явились бы всегд а, ес ли бы не существовало постороннего вме­
шательства. 2. Для облегчения перехода от настоящего порядка к новому, который
предс тоит ввести, сл едует всегд а пред оста вл ять новым реформам исход ить, н а ­
сколько возможно, из духа и разума людей» 24.
Критикуя рационал истов и прос ветител ей по вопро сам, ка сающ имся орга низа ­
ции и функцион ирования общества и прир оды социальных и змене ний , Берк с л е ­
дующ им образом обосновывал свое нег ативное отнош ение к рево люционны м и зм е­
нениям. Он считал, что эти люди отравлены силою своих абстрактных мыслей,
их внешней ясностью и упорядоченностью, что и вело к постоянной недооценке
действитель ны х предпосыло к практического поли тич еского мыш ления. Он на стаи­
вал на том, что «природа ч еловека за пу та нна я» и объекты общества чрезвычайно
Сложны. По этому, отмечал с негод ование м Берк, со зд ат ел и логически стройно скон­
ст руир ованных конституций, весьма довольные про сто той их изобретения, в зн а ­
чительной степ ени неве ж ес тве нн ы в своем р емес ле или ж е то тально лиш ены
ответственности. Он считал; что наук е строите льства с одружества или его обнов­
л ен ия и реформирован ия нел ь зя, как и л юбой экс пер имента ль ной нау ке , обучаться
априори. Не м ож е т дать на м твердого ориентира и недо л гая практика, так как
реальное возд ействие и пос л едс твия морал ьных принципов не про явл яются не мед ­
ленно: то, что снач ал а ка ж е тс я вредным, мо ж ет стать совсем иным при дл ител ь­
ном функцион иро вани и и дать впо сл ед ствии б ле ст ящ ие резул ьта ты. С лучается и
обратное: очень хор ош ие схемы, со зда нны е с наилуч ш ими на мерениями, часто
имеют позо рные и печальные посл едс твия. В го судар ства х существую т некоторые
неяс ны е и скрытые о снования, которые на первый взгл яд имеют мало знач ения,
но от которых может зависеть порой будущее процветание или бедствия.
Органический характер общества и примат сл о ж и вш и хс я структур и ценн остей
над индивидами, их страс тями и ж ел а ни ями Берк обосновывает ещ е и тем, что
только в органическом единс тве общества об ес печ ива етс я единство и связь про­
шлого с будущим. Берк предупреждает, что если кто-то действует, абстрагируясь
21 Шатобриан. О Бонапарте и Бурбонах. Спб., 1814, с. 2.
22Kristol I. Liberalism and American Jews. «Commentary», oct. 1988, vol. 86,
No4,p.20.
23 Гумбольдт В. фон. О границах деятельности государства. В кн.: Г а й м Р.
Вильгельм фон Гумбол ьд т. Опис ание его ж и зн и и характеристика. М., 1898, с. 1 5 6 -
157.
24Там же.
120

от того, что создали и передали предки, проявляет неуважение к институтам я
ценностям прошлого и предполагает создание новых институтов и ценностей исходя
из рациональных конструкций и как бы с чистого листа , то он р иску ет тем самым
разру ш ить связь времен и ун ичто жит ь общество как саморазвивающййся ор га­
низм во времени и в пр ос тр анстве 25;
Вот почему, говоря об и зм е не ния х, он предла гает быть чрезвычайно ос тор ож ­
ным, считая, что «нельзя приступать к реформе (государства. - А . М.) с его свер­
жения; реформатор должен подойти к недостаткам государства, как к ранам отца,,
с благочестивым бл агоговением и трепе тной заботливостью. Движимые этим мудрым
предрассудком, мы е ужасом видим, как скорые на руку дети в разных странах
готовы разрубить своего старого род ител я на куски и пол ож ить его в котел вол­
шебников в н ад е жд е, что своими ядовитыми сорными трава ми и дикими за кли­
наниями они смогут возрод ить отцовское тело и обновить его ж изнь » 26.
С близких к Берку, Токвилю, Гумбо льд ту, Ш атобриану позиций под ход ит к
ан ал и зу пр об лем, связанны х с социальными изме нениями, один из кру пн ейш их
социальных философов XX века К. Поппер. К сожалению, мы знаем его преиму­
щественно как специ ал иста в сфере логики и методо ло гии н ауки, а не как автора
одной из вел иких книг XX века «Открытое общество и его враги», гд е он б ле стящ е
про анал изир овал духовные истоки тоталитарных систем. Своей концепцией с о­
циальной и н ж е нер ии он п од твержд а ет основные ид еи «органического» кон сер ватиз­
ма, восходящего к XVIII веку. Следуя в русле этой традиции, он пишет, что поли­
тик, пытающийся стереть все с х о лс та , чтобы написа ть на нем все зано во, не
по нимает, что и он сам и его и д еи включены в старую картину и что, очистив
хо лст, он ра зруш а ет тем самым и с обственны е мысли, и планы, и свою утопию.
В результате получается не платоновская идеальная модель, а хаос. Такой подход
к социальным и змене ниям пред по лагае т, что мир должен застыть, чтобы были
осуществлены все необходимые изменения. Но достичь этого невозможно, ибо при
любых радикал ьных изм е не н ия х общество пр од ол жа е т функционировать. Из этого
Поппер делает вывод о необходимости постепенных изменений. Второй отмечен­
ный Поппером момент, довольно характерный для всех тех, кто выступает с по­
зиций, охранительных по отношению к существующему на Западе строю, сводится
к то му, что п остеп енные изм ене ния методом проб и ошибок оставляют в озм о ж ­
ность да л ьнейш ей коррекций. При осуществлении же социал ьных изменений для
реализации на практике идеала утопической инженерии нет механизмов коррек­
тировки допущенной ошибки. «При этом,—отмечает П о п п ер ,- у нас нет гарантии,
что полна я реконструкция наш его социал ьного мира повед ет нас ср а зу к рабо таю­
щей сис те ме» 27.
Рассу жд ая примерно в том ж е духе, опираясь на «органический» консерватизм
Берка и Токвиля, известный амер ика нский политоло г Д ж . Уи лл отмеч ает н ед ал ь но ­
видность как отцов-основател ей США, так и первых теоре тиков либерал ьной демо ­
кратии, которые своим сильным креном в с тор ону инди видуализма, примата инд и­
видуальных стремлений и прав прес ледова ть эгоистические личные интересы, за л о­
жили основы новой социальной политики и этики, в которых не оказалось
мех анизмов формирования ид ей общего блага общества в цел ом. Живя в ином
обществе, с иными ценно стями и принима я как са ми собой р азу ме ющ ие ся идеи
общего блага, эти теоретики и политические деятели, отмечает Уилл, не осознава­
ли, что они разрушают те корни, на которых сами были взращены 28. Не слу­
чайно поэто му многие критики либера ль ной теор ии дем окр атии как слева, так и
справа считали, что в постр оенном на бази сны х уст ановка х этого у ч ени я обществе
го сподство вал извес тный в гоббсиа нск ом досоциал ь ном обществе принцип «войны
всех против всех».
Таким образом, кон се рвативная мысль с XVIII до XX в., проанал изировав
революционны е процессы, про ш ед ш ие во многих стр анах Европы, ут вер жд а е т, что
попытки осуществить радикальный разрыв с действител ьнос ть ю и реа ли зо вать на
практике рациональ но ско нструированну ю схе матич ес кую модел ь общества, в рам­
ках которого сняты все антагонист ич еские противоречия, н е и зб е ж н о веде т к прямо
противоположным р езул ьта там.
Но это вовсе не означает, что консерваторы призывают вообще отказаться от
рационал ьного анализа общества и соц иал ьных процессов. В отличие от некр ити­
ческих рационалистов они нас таивали и настаивают на том, что Р а зу м не в се ­
могущ. Критические рационалисты как в XVIII, так и в XX вв. пытаются за щ и­
тить разум от злоупотребления им со стороны тех, кто не понимает условий его
эффективного роста и функцион ирования. Сторонники этой трад иции считают, что
сам разум находится и развивается в сфере неконтролируемого и нерациональ­
ного.
Это означает, как пиш ет Хайек, что пр е жд е чем попытаться пер ес тр оить
общество на основе р азумн ых доводов, мы до лж ны понять прир оду его функцио ­
25 Burke Е. Reflections..., р. 108.
26Ibid., р. 109-110.
27 Popper К. The Open Society and Its Enemies. L., 1957, p. 167.
28 W i 11 G. Statecraft as Soulcraft. L., 1984.
.121

ниро вания и осозна ть , что наш е п онимание мо ж ет быть ошибочным. Необх од имо
признать, что че ло ве чес кая цивилизация имеет свою с обс твенну ю ж и зн ь и все
наши попытки улучшить что-либо должны происходить внутри работающего цело­
го, что мы не мо ж е м по лностью контролиро вать д ейс твие его сил. В на шей власти
лишь поддержать или ускорить этот процесс в той степени, в какой мы его пони­
маем. П озиция консерваторов в да нном случ а е нап оми нает отно шение врача к
живому организму. Подобно врачу, пишет Хайек, мы вынуждены иметь дело с
целостным организмом, упр авляемым сил ами, которые мы н е м ож е м наблюдать,
но которые должны использовать для достижения своих целей. Для того, чтобы
что- либо улучш ить, не об ход имо работать с этими силами, а н е против них . П оэто му
нео б ход имо продвига ться шаг за шагом с боль шой осторо жнос тью, а не пытаться
переструктурировать данную целостность29.
*
$
*
Отмеченные ид ейно -тео ретич ес кие ус тано вки консерва тизма прочно вошли в
основное течение современной западной социальной мысли. На протяжении всего
XX века процесс сложной и болезненной эволюции разных идейных течений на
Западе - консе рвативного, либера льного , либертаристского и «нео консервативного» в
конечном итоге привел к совр ем енному ко нсерватизму, в широком смысле пр ед ­
ста вл яющ е му собой неко е синкретичес кое явле ние. В совр еменном консерватизм е
органически сочетаются две тенденции: уважение классического либерализма к сво­
бод е отде ль ного индивида и традици он ная д л я ко нсерватизма защ ита таких це н ­
но ст ей , как рел игия, семья, зак он и порядок, п роте стант ская этика и т. д. Хотя
на нач аль ном этапе становле ния кап итал истиче ск их обществ на За п ад е эти прин ­
ципы, о т нос ящ ие ся к разным традициям мысли, казал ись взаимоискл ючающими, но
в п р оц есс е социа ль ного развития западно го мира вместе с изме нен иями реальной
жизни модифицировались и теоретические установки двух основных течений за­
пад ной мысли - консерватизма и л иберал изм а - вплоть до практического оф ор м­
л ения, в оппозиции к марк сизму и социал -д емократии на З а паде , ли бера льно-кон ­
сервативного к он се н су са . По сле второй мировой войны в ре зул ь тат е ус тано вле ния
парадигмы «го сударства всеобщего благосо ст ояния» с л о ж ил с я первый либ ерал ьно ­
консервативный ко нсе нсус , гд е доминировал и идейно -пол итич ес кие уста новки п ос л е ­
военного либ ера лизма с иде ями активной р егул ирующ ей и ра спреде ли тель ной роли
государ ства и приматом идей равенства над свободой, концепции пози тивн ой сво­
боды, свободы д л я , над концепцией свободы от, коллективистского либерализма над
инди видуалистским либерал измом. Второй либераль но-консер вативный к о нсе нсу с,
сложившийся на Западе с начала 80-х гг., не меняя коренным образом принци­
пиальные установки зап ад ной либ ераль ной мысли, тем не м ене е радикально изме ­
ни л приорите ты и соо тнош е ния основных установок эт их д ву х течений. Дл я этого
консенсуса, утвердившегося в политическом сознании на Западе и в идейно-теоре­
тических установках ведущих политических сил, включая, хотя и в меньшей сте­
пени, и ведущие социал -д емократич еск ие партии на З а пад е, ха рактерно д о миниро­
вание консервативных установок на основе широкого признания неэфф ективност и
ряда эл еме нтов посл ев оенного л иберализма: опоры исключительно на силу и в оз­
можности государства в решении экономических и социальных программ, усиления
роли коллективистских начал за счет суж ения возможностей индивидуальной ини­
циативы, косвенного вне дрения в сознание масс этики гед онизм а и ижд ивен че ства
вместо про тес та нтской этики и опоры на собственн ые силы, примата групповых
прав н ад индивидуальными и т. д.
Из сказанного становится очевидным, что се го д ня на З ап ад е практич ески нет
самос то ятел ьно й чистой консервативной или либера льной традиции. Основное на ­
правление зап ад ной мысли, назы ваемо е в широком смысле либерал ьным, органи­
чески впитал о в се б я главные эл ементы кон серватизма, во сх од ящ ие к Берку, Ток-
вилю и другим. Л ибер аль ная традиция, ассимилир овав идейны е установки, выдер­
жа вш и е испытание в тысяч ел етнем развитии чел овеч еской истории, придал а с еб е
благородство и под нял а свой пр ес ти ж в гл азах общественности . Там, гд е этот про ­
цесс органического взаимопроникновения' о сновных идейно-те оре тиче ских установок
происходил более или менее безболезненно, как, например, в англосаксонских стра­
нах , там и на у ро вне социальном и политичес ком отсутствова ли серьезные со­
циальные катаклизмы и р азруш е ния. И, н ао борот, чем яростней в некоторых стра ­
на х были попытки развести по отдельным д еп ар та ме нта м и созд ать замкнутые
на с ебя законч енны е идейно -тео ретич е ские системы, тем разруш ите ль нее это ск а­
за ло сь там на пр оцес се социального развития. Отметим в за ключение, что сего дня
во все х цивилизо ванных обществах основные идейно -те оре тич е ские теч ен ия на сущ ­
ностном уро вне вза имоп ер епл ет ен ы, а на ур овне практической политики отличают­
ся лишь по соо тнош ению осно вных установок в зависимо сти от социал ьных гру ппг
к которым они обращены.
29Науеk F. TheConstitutionofLiberty,p.69-70.
122

НАУЧНЫЕ СООБЩЕНИЯ
И ПУБЛИКАЦИИ
Дорога к рабству
ф. А. ХАЙЕК
VI
План и закон
Как подтвердили ещ е раз новейшие ис сл е­
дования по социол оги и права, принцип
формального права, согласно которому р е­
шение по каждому делу должно прини­
маться в соответ ствии с общими рациональ­
ными пр едписаниями, предусматр ивающ и­
ми минимальное количе ство исключений и
позвол яющ ими логически доказа ть, что д а н­
ный случ ай под пад ает под д анн ое прави­
ло,-" этот принцип применим только на ли­
беральной конкуре нтной стадии капита ­
лизма.
КарлМаннгейм
Пожалуй, ничто не свидетельствует так ярко об особенностях жизни
в свободных странах, отличающих их от стран с авторитарным режимом,
как соблюдение великих принципов правозаконности. Если отбросить
детали, это означает, что правительство ограничено в своих действиях
заранее установленными гласными правилами, дающими возможность
предвидеть с большой точностью, какие меры принуждения будут приме­
нять представители власти в той или иной ситуации. Исходя из этого
индивид может уверенно планировать свои действия **. И хотя этот идеал
полностью воплотить невозможно, ибо те, кто принимает законы, и те,
Продолжение. Начало см. «Вопросы философии», 1990, No 10.
* По классическому определению А. Дайси («Конституционное право». - 8-е изд.,
с. 198) , п равоза ксн ность - «это п р е ж д е всего абсолютный авторитет и гл авенство
дей ствующ его законод ател ьс тва, проти вопоставленные произвольным р а с п ор яж е ­
ниям влас тей и исключающ ие не только произвол со стороны правительства, но и
саму возмо жность действовать в каких-то с ит у ац и ях; по своему усмотрению».
В Англии этот термин приобрел ныне (в большой степени благодаря работе А. Дан­
ей) более узкий й специальный смысл, который нас здесь интересовать не будет.
Более широкое (и тр ад иционно е д ля Англии) зна ч ение понятия правозаконнос ти
или власти за кона выявилось в начале. X IX в. в Германии, когд а та м вел ись споры
о природе правового государ ства.

кто их исполняет,—живые
люди, которым свойственно ошибаться,
но смысл принципа достаточно ясен: сфера, где органы исполнительной
власти могут действовать по своему усмотрению, должна быть сведена
к минимуму. Любой закон ограничивает в какой-то мере индивидуальную
свободу, сужая круг средств, которыми люди могут пользоваться для до­
стижения своих целей. Но правозаконность ограничивает возможности
правительства, не дает ему произвольно вмешиваться в действия инди­
видов, сводя на нет их усилия. Зная правила игры, индивид свободен в
осуществлении своих личных целей и может быть уверен, что власти не
будут ему в этом мешать.
Можно, таким образом, утверждать, что, противопоставляя систему
постоянно действующих правил, в р ам ках которых индивиды принимают
самостоятельные экономические решения, системе централизованного ру ­
ководства экономикой сверху, мы обсуждали до сих пор частный случай,
подпадающий под фундаментальное разграничение правозаконности и дес­
потического правления. Либо правительство ограничивается установлени­
ем правил использования имеющихся ресурсов, предоставляя индивидам
право решать вопрос о целях, либо оно руководит всеми экономическими
процессами и берет на себя решение вопросов и о средствах производст­
ва, и о его конечных целях. В первом Случае правила могут быть установ­
лены заранее в виде формальных предписаний, никак не соотнесенных с
интересами и целями конкретных людей. Их назначение—быть инстру­
ментом достижения индивидуальных целей. И они являются (по крайней
мере должны быть) долговременными, чтобы существовала уверенность,
что одни люди не смогут использовать их с большей выгодой для себя,
чем другие. Лучше всего определить их как особые орудия производства,
позволяющие прогнозировать доведение тех, с кем приходится взаимодей­
ствовать предпринимателю, до ни в коем случае не как инструменты для
достижения конкретных целей или удовлетворения частных потреб­
ностей.
Экономическое планирование коллективистского типа с необходи­
мостью рождает нечто прямо противоположное. Планирующие органы не
могут ограничиться созданием возможностей, которыми будут пользовать­
ся по своему усмотрению какие-то неизвестные люди. Они не могут дей­
ствовать в стабильной системе координат, задаваемой общими долговре­
менными формальными правилами, не допускающими произвола. Ведь
они должны заботиться об актуальных, постоянно меняющихся нуждах
реальных людей, выбирать из них самые насущные, т. е. постоянно ре­
шать вопросы, на которые не могут ответить формальные принципы.
Когда правительство должно определить, сколько выращивать свиней или
сколько автобусов должно ездить по дорогам страны, какие угольные ш ах­
ты целесообразно оставить действующими или почем продавать в м агази­
нах ботинки,—все такие решения нельзя вывести из формальных правил
или принять раз навсегда или на длительный период. Они неизбежно за­
висят от обстоятельств, меняющихся очень быстро. И, принимая такого
рода решения, приходится все время иметь в виду сложный баланс инте­
ресов различных индивидов и групп. В конце концов кто-то находит ос­
нования, чтобы предпочесть одни интересы другим. Эти основания стано­
вятся частью законодательства. Так рождаются привилегии, возникает
неравенство, навязанное: правительственным аппаратом.
Обозначенное только, что различие между формальным правом (или
юстицией) и «постановлениями по существу дела», принимаемыми вне
рамок процессуального права, является чрезвычайно важным и в то же
время очень трудным в практическом применении. Между тем сам прин­
цип довольно прост. Разница здесь такая же, как между правилами
124

дорожного движения (или дорожными знаками) и распоряжениями, куда
и по какой дороге людям ехать. Формальные правила сообщают людям
заранее, какие действия предпримут власти в ситуации определенного
типа. Охш сформулированы в общем виде и не содержат указаний на кон­
кретно е время, место или на конкретных людей, а лишь описывают об­
стоятельства, в которых может оказаться в принципе каждый. И, попав
в такие обстоятельства, кажды й может найти их полезными с точки зре­
ния своих личных целей. Знание, что при таких-то условиях государство
будет действовать так-то или потребует от граждан определенного пове­
дения, необходимо всякому, кто строит какие-то планы . Формальные пра­
вила имеют, таким образом, чисто инструментальный х арактер в том
смысле, что их могут применять совершенно разные люди для совершен­
но различных целей и в обстоятельствах, которые нельзя заранее пре­
дусмотреть. И то, что мы действительно не знаем, каким будет р езультат
их применения, какие люди найдут их полезными, заставляет нас форму­
лировать их так, чтобы они были как можно более полезными для всех,
как можно более универсальными. Это и есть самое важное свойство фор­
мальных правил. Они не связаны с выбором между конкретными целями
или конкретными людьми, ибо мы заранее не знаем, кто будет их ис­
пользовать.
В наш век с его страстью поставить все и вся под сознательный кон­
троль может показаться парадоксальным утверждение, провозглашающее
достоинством системы то, что мы не будем ничего знать о последствиях
ее действия. Действительно, в онисанйой -ситуации нам не дано знать о
конкретных результатах, к которым приведут меры, предпринятые пра­
вительством, и это выгодно отличает ее от других возможных систем.
Мы подошли здесь к самым основам великого либерального принципа
празозаконности. А кажущийся парадокс исчезнет, как только мы продви­
немся в нашем рассуждении немного дальше.
❖
Мы прибегнем к аргументам двоякого рода. Первый из них —эконо ­
мический, и мы наметим его здесь лишь в самых общих чертах. Госу­
дарство должно ограничиться разработкой общих правил, применимых в
ситуациях определенного типа, предоставив индивидам свободу во всем,
что связано с обстоятельствами места и времени, ибо только индивиды
могут знать в полной мере эти обстоятельства и приспосабливать к ним
свои действия. А чтобы индивиды могли сознательно строить планы, у них
должна быть возможность предвидеть действия правительства, способ­
ные на эти планы влиять. Но коль скоро действия государства должны
быть прогнозируемыми, они неизбежно должны определяться правилами,
сформулированными безотносительно к каким-либо непредсказуемым об­
стоятельствам. Если же государство стремится напр авлять действия инди­
видов, предусматривая их конечные результаты, его деятельность должна
строиться с учетом всех наличествующих в данный момент обстоятельств
и, следовательно, явл яется непредсказуемой. Этим объясняется известный
факт, что чем больше государство «планирует» , тем труднее становится
планировать индивиду.
Второй аргумент —моральный или политический —имеет к обсуждае­
мой проблеме еще более непосредственное отношение. Если государство
в самом деле предвидит последствия своих действий, это значит, что оно
лишает права выбора тех, на кого эти действия направлены. Когда есть
два пути, имеющие разные последствия для разных людей, то выбирает
один из них государство. Создавая новые возможности, равные для всех,
мы не можем знать, как они будут реализованы: ситуация является прин­
ципиально открытой. Общие правила, т. ё. подлинные законы, кардиналь­
но отличные от постановлений и распоряжений, должны, следовательно,
425

создаваться так, чтобы они могли работать в не известных заранее об­
стоятельствах. А значит, и результаты их действия.нельзя знать наперед.
В этом и только в, этом смысле законодатель должен быть беспристраст­
ным. Бы ть беспристрастным означает не иметь ответов на вопросы, для
решения которых надо подбрасывать монету. Поэтому в мире, где все за ­
ранее предсказано и известно, правительство всегда оказывается прист­
растным.
Когда точно известно, какое действие на определенных людей окажет
та или ин ая политика государства, когда правительство нацеливает свои
меры на конкретные результаты, оно, конечно, знает все наперед и, сле­
довательно, не может быть беспристрастным. Оно не может не принимать
чью-либо сторону, навязывая всем гражданам свои оценки, и вместо того
чтобы помогать им в достижении их собственных целей, заставляет их
стремиться к целям, «спущенным сверху». Если в момент принятия за­
кона известен его результат, такой закон уже не является инструментом,
который свободный человек может исцользовать цо своему усмотрению.
Это инструмент, с помощью которого законодатель воздействует на
людей, преследуя свои цели. И государство уже более не является в та­
кой ситуации утилитарной машиной, призванной помогать индивидам в
реализации их личных качеств и возможностей. Оно превращ ается в
«моральный» институт не в том смысле, что мораль противопоставлена
здесь чему-то аморальному, а просто оно навязыв ает людям свои суждения
по моральным вопросам, могущие быть как моральными, так и в высшей
степени аморальными. С этой точки зрения нацистское, как и всякое кол­
лективистское, государство явл яется моральным, а либеральное —
нет.
Я предвижу возможное возражение, которое заключается в том, что
экономист, осуществляющий планирование, будет опираться не на свои
личные предрассудки, а на общие представления о разумном и справед­
ливом. Такое мнение обычно находит поддержку у людей, имеющих
опыт планирования на уровне отдельной отрасли, которые обнаружили,
что найти решение, примиряющее различные интересы, не так уж труд­
но. Примеры эти, однако, ничего не доказывают. Дело в том, что «ин­
тересы», представленные в отдельной отрасли,— это совсем не то, что ин ­
тересы общества в целом. Чтобы в этом убедиться, достаточно рассмотреть
только один, но весьма типичный случай, когда капиталисты и рабочие
одной отрасли ведут переговоры о политике рестрикций, грабительской
по отношению к потребителю. В такой ситуации проблема получает обыч­
но какое-нибудь простое решение, например, «на грабленное», т. е. допол­
нительный доход, делят в той же пропорции, что и прежние доходы.
Но такое решение просто игнорирует интересы тысяч и миллионов лю­
дей, которые реально терпят при этом убытки. Если мы хотим испытать
на прочность принцип «справедливости» как орудие экономического пла­
нирования, надо попробовать применить его в такой ситуации, где налицо
и прибыли, й потери. И тогда станет совершенно ясно, что никакой об­
щий принцип, в том числе принцип «справедливости», проблемы не ре­
шает. В самом деле, поднять-ли зарплату медицинским работникам или
расширить круг услуг, оказываемых больным? Дать больше молока де­
тям или улучшить условия сельским труженикам? Создать дополнитель­
ные рабочие места для безработных или повысить ставки уже работаю­
щим? Чтобы реш ать вопросы такого рода, надо иметь абсолютную и ис­
черпывающую систему ценностей, в которой любая потребность каждого
человека или группы будет иметь свое четкое место.
Действительно, по мере того как планирование получает все большее
распространение, количество ссылок на «разумность» и «справедливость»
в законодательных актах неуклонно растет. Практически это означает,
что возрастает число дел, решение которых оставлено на усмотрение
судьи или какого-то органа власти. Сейчас у же настало время, когда
126

можно приниматься писать историю упадка правозаконности и разруше­
ния правового государства, основным содержанием которой будет проник­
новение такого рода расплывчатых формулировок в законодательные акты
и в юриспруденцию, рост произвола, ненадежности суда и законодатель­
ства, а одновременно и неу важ ения к ним, ибо при таких обстоятельствах
они не могут не стать политическими инструментами. В этой связи в аж ­
но еще раз напомнить, что процесс перехода к тоталитарному планирова­
нию и разрушения правозаконности начался в Германии еще до прихода
к власти Гитлера, который лишь довел до конца работу, начатую его
предшественниками.
Нет никаких сомнений, что планирование неизбежно влечет созна­
тельную дискриминацию, ибо, с одной стороны, оно поддерживает чьи-то
устремления, а чьи-то подавляет, и с другой,—позволяет кому-то делать
то, что запрещено другим. Оно определяет законодательство, что могут
иметь и делать те или иные индивиды и каким должно быть благосостоя­
ние конкретных людей. Практически это означает возврат к системе, где
главную роль в жизни общества играет социальный статус, т. е. происхо­
дит поворот истории вспять, ибо, как гласит знаменитое изречение Гён-
ри Мейна, «развитие передовых обществ до сих пор всегда шло по пути
от господства статуса к господству договора». Правозаконность, в еще
большей степени, чем договор, может считаться противоположностью
статусной системы. Потому что государство, в котором высшим автори­
тетом является формальное право й отсутствуют закрепленные законом
привилегии для отдельных лиц, назначенных властями, гарантирует все­
общее равенство перед законом, являющее собой полную противополож­
ность деспотическому правлению.
❖
Из всего сказанного вытекает неизбежный, хотя на первый взгляд и
парадоксальный вывод: формальное равенство перед законом несовме­
стимо с любыми действиями правительства, нацеленными на обеспечение
материального равенства различных людей, и всякий политический курс,
основанный на идее справедливого распределения, однозначно ведет к
разрушению правозаконности. Ведь чтобы политика давала одинаковые
результаты применительно к разным людям, с ними надо обходиться по-
разному. Когда перед всеми гражданами открываются одинаковые объ­
ективные возможности, это не означает, что их субъективные шансы рав­
ны. Никто не будет отрицать, что цравозаконность ведет к экономическо­
му неравенству, однако она не содержит никаких замыслов или умыслов,
обрекающих конкретных людей на то или иное положение. Характерно,
что социалисты (и нацисты) всегда протестовали против «только» фор­
мального правосудия и возражали против законов, не содержащих у ка­
заний на то, каким должно быть благосостояние конкретных людей *.
Н они всегда призывали к «социализации закона», нападая на прин­
цип независимости судей, й вместе с тем поддерживали такие направ­
л ения в юриспруденции, которые, подобно «школе свободного права»,
подрывали основы правозаконности.
Можно утверждать, что с позиций правозаконности практика приме­
нения правила без всяких исключений яв ляется в определенном смысле
более важной, чем содержание самогр правила. Вновь обратимся к уже
знакомому примеру: мы можем ездить и по левой, и цо правой стороне
дороги, это не имеет значения, существенно лищь то, что мы все делаем
это одинаково. Данное правило позволяет нам предсказывать поведение
других людей. А это возможно, если все выполняют его. иеукос-
* П оэ то му н ел ь зя сказать, что юридический теоретик нацизма Карл Шмитт со ­
вер шенно неправ, противопоставл яя либ ера ль ному правовому государст ву национал-
социалистский ид еал «справедливого государс тва». Правда, такая справедл ивость,
противопол ож ная форма ль ному правосудию, н еи з б е ж н о вед ет к дискриминации.
127

нительно, даже в тех случаях, когда оно может показаться несправед­
ливым.
Смешение принципов формального, правосудия и равенства перед за ­
коном с принципами справедливости и пр инятия решений «по существу
дела» часто приводит к неверной трактовке понятия «привилегии». При­
мером может служить приложение термина «привилегии» к собственно­
сти как таковой. Собственность была привилегией в прошлом, когда, на­
пример, земельная собственность могла принадлежать только дворянам.
И она является привилегией в наше время, когда право производить или
продавать определенные товары дается властями только определенным
людям. Но назы вать привилегией всякую вообще частную собственность,
которую по закону может получить каждый, и только потому, что кто-то
преуспел в этом, а кто-то нет, значит начисто лишать понятие «приви­
легии» смысла.
Отличительная особенность формальных законов —непредсказуемость
конкретных результатов их действия —помогает прояснить еще одно за­
блуждение, которое состоит в том, что либеральное государство —это
бездействующее государство. Вопрос, должно ли государство «действо­
вать» или «вмешиваться», представляется бессмысленным, а термин
«laissez-faire», как мне кажется, вводит в заблуждение, создавая невер­
ное представление о принципах либеральной политики. Разумеется, вся­
кое государство должно действовать, и всякое его действие явл яется вме­
шательством во что-то. Действительная проблема состоит, однако, в том,
может ли индивид предвидеть действия государства и уверенно строить
свои планы, опираясь на это предвидение. Если это так, то государство
не может контролировать конкретные пути использования созданного им
аппарата, зато индивид точно знает, в каких пределах он защищен от
посторонних вмешательств и в каких случаях государство может повлиять
на осуществление его планов. Когда государство контролирует соблюдение
стандартов мер и весов (или предотвращает мошенничество каким-то
другим путем), оно несомненно действует. Когда же оно допускает на­
силие, например, со стороны забастовочных пикетов, оно бездействует.
В первом случае оно соблюдает либеральные принципы, во втором —
нет. Это относится к большинству постоянных установлений, имеющих
общий характер, таких, как строительные нормы или правила техники
безопасности: сами по себе они мюгут быть мудрыми или сомнительны­
ми, но поскольку они являются постоянными и не ставят никого конкрет­
но в привилегированное или в ущемленное положение, они не противо­
речат либеральным принципам. Конечно, и такие законы могут иметь,
кроме долговременных непредсказуемых последствий, также и непосред­
ственные, и вполне поддающиеся предвидению результаты, касающиеся
конкретных людей. Но эти непосредственные результаты не являются
(по крайней мере не должны быть) для них главными ориентирами. Впро­
чем, когда предсказуемые последствия становятся важнее долговремен­
ных эффектов, мы приближаемся к той черте, у которой это различие,
ясное в теории, на практике налинает стираться.
*
Концепция правозаконности сознательно разрабатывалась лишь в
либеральную, эпоху и стала одним из ее величайших достижений, послу­
живших не только щитом свободы, но и отлаженным юридическим меха­
низмом ее реализации. Как сказал Иммануил Кант (а перед этим почти
теми же словами Во ль тер), «человек свободен, если он должен подчинять­
ся не другому человеку, но закону». Проблески этой идеи встречаются
по крайней мере еще со времен Древнего Рима, но за последние несколь­
ко столетий она еще ни р азу не подвергалась такой опасности, как сей-
128

час. Мнение, что власть законодателя безгранична, явившееся в какой-то
степени результатом народовластия и демократического правления, укре­
пилось в силу убеждения, что правозаконности ничто не угрожает до тех
пор, пока все действия государства санкционированы законом. Но такое
понимание правозаконности совершенно неверно. Дело не в том, явл яют ­
ся ли действия правительства законными в юридическом смысле. Они
могут быть таковыми и все же противоречить принципам правозаконно­
сти. Тот факт, что кто-то действует на легальном основании, еще ничего
не говорит нам о том, наделяет ли его закон правом действовать произ­
вольно или он предписывает строго определенный образ действий. Пусть
Гитлер получил неограниченную власть строго конституционным путем,
и, следовательно, все его действия являются легальными. Но решится ли
кто-нибудь на этом основании утверждать, что в Германии до сих пор
существует правозаконность?
Поэтому, когда мы говорим, что в планируемом обществе нет места
правозаконности, это не означает, что там отсутствуют законы или что
действия правительства нелегальны. Речь идет только о том, что действия
аппарата насилия, находящегося в руках у государства, никак не огра­
ничены заранее установленными правилами. Закон может (а в условиях
централизованного управл ения экономикой должен) санкционировать
произвол. Если законодательно установлено, что такой-то орган может
действовать по своему усмотрению, то какими бы ни были действия это­
го органа, они являются законными. Но не правозаконными. Наделяя
правительство неограниченной властью, можно узаконить любой режим.
Поэтому демократия способна привести к установлению самой жестокой
диктатуры *.
Если закон должен дать возможность властям управлять экономиче­
ской жизнью, он должен наделить их полномочиями принимать и осу­
ществлять решения в непредвиденных обстоятельствах, руководствуясь
при этом принципами, которые нельзя сформулировать в общем виде.
В результате по мере распространения планирования законодательные
полномочия оказываются делегированы министерствам и другим органам
исполнительной власти. Когда перед прошлой войной по делу, к которому
вновь привлек внимание покойный лорд Хьюстон, судья Дарлинг
заявил, что «согласно прошлогоднему постановлению парламента мини­
стерство сельского хозяйства действует по своему усмотрению и его ру­
ководство не может быть привлечено к ответственности за свои действия,
во всяком случае не больше, чем члены самого парламента» , это за я в л е ­
ние прозвучало тогда еще непривычно. Сегодня такие вещи происходят
чуть ли не каждый день. Постоянно возникающие новые органы наделя­
ются самыми широкими полномочиями и, не будучи связаны никакими
четкими правилами, получают практически не ограниченную власть в раз­
личных областях жизни.
Итак, принципы правозаконности накладывают определенные требо­
вания на характер самих законов. Они допускают общие правила, извест­
ные как формальное право, и исключают законы, прямо нацеленные на
'* Таким образом, вовсе не свобода и закон вступают в конфликт, как это счи­
тали в XIX в. Уже Дж. Локк показал, что не может быть свободы без закона.
Реальный конфликт - это противоречие м е ж ду законами д ву х типов, настолько н е п о­
хожими друг на друга, что не следовало бы для их обозначения употреблять один
и тот ж е теюмин. К первому типу, со ответствующ ему принципам правозаконности,
относятся общие, зар а не е установле нн ые «правила игры», по звол яющ ие индивиду
прогнозировать действия правител ьс твен ных органов и знать наверняка, что позво ­
лено и что запрещено ему, наряду с другими гражданами, делать в тех или иных
с итуациях . Ко второму типу относятс я за конод ат ел ьно за крепл енны е полномочия
властей действова ть по свое му у смотре нию. Поэтому в усл овиях демократии, если
она идет по пути р азреш е ния конфликтов м е ж ду различными интере са ми не по
зар ане е ус тановленным правилам, а «по. с ущ еству спора», правозаконность мож ет
быть с легкостью ун ич тож ена .
5 Вопросы философии, X i 11
129

конкретные группы людей или позволяющие кому-то использовать для
такой дискриминации государственный аппарат. Таким образом, закон
регулирует вовсе не все, наоборот, он ограничивает область действия
властей, однозначно описывая ситуации, в которых они могут и должны
вмешиваться в деятельность индивидов. Поэтому возможны законодатель­
ные акты, нарушающие принципы правозаконности. Всякий, кто это от­
рицает,, вынужден будет признать, что решение вопроса о наличии право-
законности в современной Германии, Италии или России определяется
только тем, каким путехм пришли к власти диктаторы,— конституционным
или неконституционным *.
❖
В некоторых странах основные принципы правозаконности сведены
в Билль о правах или в Конституцию. В других они действуют просто
в силу установившейся традиции. Это не так уж важно. Главное, что
эти принципы, ограничивающие полномочия законодательной власти, к а ­
кую бы форму они ни принимали, подразумевают признание неотъемле­
мых прав личности, прав человека.
Трогательным, но показательным примером неразберихи, к которой
привела многих наших интеллектуалов вера в несовместимые идеалы,
является пламенное выступление в защиту прав человека одного из ве­
дущих сторонников централизованного планирования — Герберта Уэллса.
Права личности, сохранить которые призывает г-н Уэллс, будут неизбеж­
но противоречить планированию, которого он вместе с тем так жаждет.
В какой-то степени он, по-видимому, сознает эту дилемму, ибо положе­
ния созданной им «Декларации Прав Человека» пестрят оговорками,
уничтожающими их смысл. Так, провозглашая право каждого человека
«продавать и покупать без всяких ограничений все, что не запрещено про­
давать и покупать по закону», он тут же сводит на нет это замечательное
заявление, добавляя, что оно касается купли и продажи «в таких коли­
чествах и на таких условиях, которые совместимы с общим благосостоя­
нием». Если учесть, что все ограничения, когда-либо налагавшиеся на
куплю и продажу, мотивировались соображениями «общего благосостоя­
ния», стано вится ясно, что данный пункт не предотвращает никакого про­
извола властей и, следовательно, не защищает никаких прав лич­
ности.
Или возьмем другое положение «Декларации» , в котором говорится,
что каждый человек «может выбирать любую профессию, не запрещенную
законом» , и что «он имеет право на оплаченный труд и на свободный
выбор любой открытой перед ним возможности работы». Здесь ничего не
* Еще один пример , илл юстрирующий н ару ш ен ие зако нод ател ями принципов
пра во за конности, это и зве стная в англ ийской истории практика парламентского
осуждения —объявление человека вне закона за особо тяжкие преступления. В уго­
ловном праве принцип правоз ако нности выражен ла тинской фразой: n ull a poena
sine lege —не может быть наказания без закона, предусматривающего это наказа­
ние. Суть его заключается в том, что закон д о л ж ен существовать в виде общего
правила, принятого до во зникновения слу чая, к ко то рому он применим. Никто не
ста нет у твержд ать, что Ричард Роу з, повар еписко па Роч естерского, «сваренный за ­
живо и б е з исповед и» по постановлению па рл амента в царствова ние Ге нриха VIII,
был казнен в соответствии с принципами правозаконности. Однако ныне во всех
либерал ьных стра на х пра возаконно сть стала основой угол овного дел опро изводства.
Но в стр анах с тоталитарным устройством пр иведенная ла тинска я фраза звучит,
по меткому выражению Э. Б. Эштона, несколько иначе: n u ll u m cr im en si n e poena —
ни одно преступление не должно быть оставлено без наказания, независимо от того,
предусмотрен о ли это законом. «Права государ ств а не ограничиваются наказанием
те х, кто пре ступил закон. Общество, за щ ища ющ ее свои интересы, имеет право на
любые меры, и со бл юд ение за кона являе тся лишь одним из требований к его гр а ж ­
данам» (Е. В. Ashton. The Fascist, His State and Mind, 1937, p. 119). А уж каковы
«интересы общества» —это, конечно, решают власти.
130

сказано о том, кто решает, открыта для конкретного человека данная воз­
можность или нет, однако приводимое далее разъяснение, что «он может
предложить свою кандидатуру для определенной работы и его заявление
должно быть публично рассмотрено, принято или отклонено», по к азы в а­
ет, что г-н Уэллс исходит из представления о каком-то авторитетном ор­
гане, решающем, имеет ли этот человек право на эту должность, что, ко ­
нечно, никак не может быть названо «свободным выбором». Есть и другие
вопросы, возникающие при чтении «Декларации» . Как, например, обеспе­
чить в планируемом мире «свободу путешествий и передвижений» , когда
под контролем находятся не только средства сообщения и обмен валюты,
но и размещение промышленных предприятий? Или как гарантировать
свободу печати, когда поставки бумаги и все каналы распространения
изданий находятся в ведении планирующих органов? Но г-н Уэллс, как
и другие сторонники планирования, оставляет их без ответа.
Гораздо последовательнее в этом отношении многочисленные рефор­
маторы, критикующие с первых шагов социалистического движения «ме­
тафизическую» идею прав личности и утверждающие, что в рационально
организованном мире у индивида не будет никаких прав, а только обя­
занности. Эта мысль завладела теперь умами наших так называемых
«прогрессистов», и лучший способ быть сегодня записанным в реакцио­
неры —это протестовать против каких-нибудь мер на том основании, что
они ущемляют права личности. Даже такой либеральный
журнал, как
«Экономист», неско лько лет на зад привел в пример не кого-нибудь,
а французов, которые поняли, что «демократическое правительство долж­
но всегда [sic] иметь в потенции полномочия не меньше диктаторских,
сохраняя при этом свой демократический и представительский характер.
В административных вопросах, решаемых правительством, ни при каких
обстоятельствах не существует черты, охраняющей права личности, кото­
рую нельзя было бы перейти. Нет предела власти, которую может и долж­
но применять правительство, свободно избранное народом и открыто кри­
тикуемое оппозицией».
Это могло бы быть оправдано во время войны, когда определенные ог­
раничения накладываются, разумеется, даже на свободную и открытую
критику. Но в приведенной цитате ясно сказано: «всегда». Из этого мож­
но сделать вывод, что «Экономист» не считает это печальной необходи­
мостью военного времени. Закрепление такой точки зрения в обществен­
ных институтах очевидно несовместимо с правозаконностью. Но именно
к этому стремятся те, кто считает, что правительство должно руководить
экономической жизнью.
Мы могли видеть на примере стран Центральной Европы, насколько
бессмысленно формальное признание прав личности или прав националь­
ных меньшинств в государстве, ступившем на путь контроля над эконо­
мической жизнью. Оказалось, что можно проводить безжалостную дис­
криминационную политику, направленную против национальных мень­
шинств, не нарушая буквы закона, охраняющего их права, и используя
вполне легальные экономические средства. В данном случае экономиче­
ское угнетение облегчалось тем обстоятельством, что некоторые отрасли
почти целиком находились в руках национальных меньшинств. Поэтому
многие меры правительства, направленные по видимости против какой-то
отрасли или общественной группы, преследовали в действительности цель
угнетения национальных меньшинств. Применение невинного на первый
взгляд принципа «правительственного контроля над развитием промыш­
ленности» обнаружило поистине безграничные возможности дискримина­
ции и угнетения. Однако это был хороший урок для всех, кто хотел удо­
стовериться, как выглядят в реальности политические последствия пла­
нирования.

VII
Экономический контроль и
тоталитаризм
Контроль над производством
материальны х благ - это контроль
над самой чел овеческой жизнью.
ХилариБэллок
Большинство сторонников планирования, серьезно изучивших практи­
ческие аспекты своей задачи, не сомневаются, что управление экономи­
ческой жизнью осуществимо только на пути более или менее жесткой
диктатуры. Чтобы руководить сложной системой взаимосвязанных дейст­
вий многих людей, нужна, с одной стороны, постоянная группа экспер­
тов, а с другой —некий главнокомандующий, не связанный никакими
демократическими процедурами и наделенный всей полнотой ответствен­
ности и властью принимать решения. Это очевидные следствия идеи цен­
трализованного планирования, й ее сторонники вполне отдают себе в этом
отчет, утеш ая нас тем, что речь идет «только» об экономике. Например,
Стюарт Чейз, один из ведущих представителей этого направления, заяв­
ляет, что в планируемом обществе «может существовать политическая
демократия во всем, что не касается экономической жизни». Такого рода
высказывания сопровождаюся обычно заверениями, что, расставшись со
свободой в сфере, которая не так уж важна, мы обретем гораздо боль­
шую свободу в сфере высших ценностей. На этом основании многие, для
кого неприемлема мысль о политической диктатуре, призывают тем не
менее к диктатуре в области экономики.
Такие доводы, взывающие к нашим лучшим побуждениям, привлекают
зачастую самые блестящие умы. Если планирование в самом деле осво­
бодит нас от низменных материальных забот и, наведя порядок в по­
вседневной жизни, откроет дорогу высоким чаяниям и размышлениям,
то разве это не цель, достойная приложения сил? И действительно, когда
бы экономическая деятельность касалась только низких сторон нашей
жизни, нам стоило бы сделать все, чтобы от нее не зависеть, чтобы р а­
боту по удовлетворению наших материальных потребностей выполняли
какие-нибудь машины, оставляя па нашу долю размышления о смысле
жизни.
Однако вера в то, что власть над экономической жизнью — это власть
над вещами несущественными и, следовательно, не надо принимать близко
к сердцу потерю свободы в этой области, увы, не имеет под собой осно­
ваний. Ибо она вырастает из ошибочного представления, что есть какие-то
чисто экономические задачи, изолированные от других жизненных задач.
Но за исключением, быть может, случаев патологической скупости и стя­
жательства, таких задач просто не бывает. Конечные цели деятельности
разумных существ всегда лежат вне экономической сферы. Строго говоря,
нет никаких «экономических мотивов», ибо экономика —это только сово­
купность факторов, влияющих на наше продвижение к иным целям. А то,
что именуется «экономическими мотивами», в обыденной речи означает
лишь стремление к обретению потенциальных возможностей, средств для
достижения каких-то еще не определившихся целей *. И если мы хотим
зарабатывать деньги, то только потому, что они дают нам свободу выби­
рать, какими будут плоды наших трудов. В современном обществе основ­
ной формой ограничения возможностей человека является ограниченность
его доходов. Поэтому многие ненавидят деньги, усматривая в них символ
этих ограничений, налагаемых нашей относительной бедностью. Но при-
* См.: L. Robbins. The E co no mic Causes of War, 1939. Appendix.
132

тана при этом смешивается со следствием. Было бы правильнее видеть
в деньгах величайший из когда-либо изобретенных человеком инструмен­
тов свободы. Именно деньги открывают теперь перед бедными гораздо
большие возможности, чем несколько поколений назад были открыты пе­
ред богатыми. Чтобы лучше понять значение денег, надо как следует
представить, что произойдет в действительности, если, как предлагают
многие социалисты, на смену «экономическим мотивам» придут «внеэко­
номические стимулы». Когда вместо денежного вознаграждения люди бу­
дут получать общественные отличия, привилегии или влиятельные долж­
ности, лучшее жилье или пищу, возхможности для путешествий или для
получения образования, — это будет означать, что они полностью лишатся
свободы выбора. А те, кто станет все это распределять, будут принимать
решения не только о размерах, но и о форме вознаграждения.
Если мы признаем, что не существует никаких особых экономических
мотивов и что экономический успех или неудача оставляют нам свободу
выбирать, что именно мы выиграли или потеряли, нам будет легче уви­
деть зерно истины в распространенном убеждении, что экономические
проблемы связаны лишь с второстепенными жизненными задачами, и по­
нять, почему «чисто» экономические вопросы вызывают обычно прене­
брежение. В каком-то смысле это пренебрежение оправдано, но только
для свободной рыночной экономики. Пока мы вправе распоряжаться сво­
ими доходами и своим имуществом, экономическая неудача может заста­
вить нас расстаться только с теми намерениями, которые мы считаем
наименее важными. Поэтому «чисто» экономическая потеря о тражается
на наших второстепенных нуждах. Вот когда, тер яя что-то важное, мы
не можем выразить понесенный нами ущерб в экономических терминах
и говорим, что вещь, которую мы потеряли, бесценна, тогда мы должны
принять потерю такой, какая она есть. То же самое относится и к эконо­
мическому выигрышу. Иными словами, колебания нашей экономической
ситуации затрагивают лишь очень небольшую, «маргинальную» часть на ­
ших потребностей. Есть много вещей гораздо более важных, чем те, на
которые влияют наши экономические успехи или неудачи,— вещей, ко ­
торые мы ценим больше, чем экономический комфорт или даже предме­
ты первой необходимости. В сравнении с ними «презренный металл» и
наше экономическое благополучие представляются не слишком сущест­
венными. Это и заставляет многих людей думать, что планирование, за ­
трагивающее только экономическую сторону дела, не может угрожать
фундаментальным жизненным ценностям.
Но такое заключение ошибочно. Экономические ценности только пото­
му не имеют для нас большого значения, что, решая экономические во­
просы, мы имеем возможность выбирать, что для нас важно, а что нет.
Иначе говоря, потому что в нашем обществе мы сами, лично решаем
свои экономические проблемы. Если же наши экономические действия
окажутся под контролем, то мы не сможем сделать и шага, не заявляя
о своих намерениях и целях. Но, заявив о намерениях, надо еще доказать
их правомерность, чтобы получить санкцию у властей. Таким образом под
контролем о казывается вся наша жизнь.
Поэтому проблема экономического планирования не ограничивается
только вопросом, сможем ли мы удовлетворять свои потребности так, как
мы этого захотим. Речь идет о том, будем ли мы сами решать, что для
нас важно, или это будут решать за нас планирующие инстанции. Пла­
нирование затронет не только те наши маргинальные нужды, которые мы
обычно имеем в виду, говоря о «чистой» экономике. Дело в том, что нам
как индивидам, не будет позволено судить, что является для нас марги­
нальным.
133

Власти, управляющие экономической деятельностью, будут контроли­
ровать отнюдь не только материальные стороны жизни. В их ведении ока­
ж ется распределение лимитированных средств, необходимых для дости­
жения любых наших целей. И кем бы ни был этот верховный контролер,
распор яжаясь средствами, он должен будет решать, какие цели достойны
осуществления, а какие нет. В этом и состоит суть проблемы. Экономи­
ческий контроль неотделим от контроля над всей жизнью людей, ибо,
контролируя средства, нельзя не контролировать и цели. Монопольное
распределение средств заставит планирующие инстанции решать и вопрос
о ценностях, устанавливать, какие из них являются более высокими,
а какие —более низкими, а в конечном счете —определять, какие убеж­
дения люди должны исповедовать и к чему они должны стремиться. Идея
централизованного планирования заключается в том, что не человек,
но общество решает экономические проблемы, и, следовательно, общество
(точнее, его представители) судит об относительной ценности тех или
иных целей.
Так называемая экономическая свобода, которую обещают нам сторон­
ники планирования, как раз и означает, что мы будем избавлены от тяж ­
кой обязанности решать наши собственные экономические проблемы, а за ­
одно и от связанной с ними проблемы выбора. Выбор будут делать за
нас другие. И поскольку в современных условиях мы буквально во всем
зависим от средств, производимых другими людьми, экономическое пла ­
нирование будет охватывать практически все сферы нашей жизни. Вряд
ли найдется что-нибудь, начиная от наших элементарных нужд и кончая
нашими семейными и дружескими отношениями, от того, чем мы зани ­
маемся на работе, до того, чем занимаемся в свободное время, —что не
окажется так или иначе под недремлющим оком «сознательного конт­
роля» *.
❖
Власть планирующих органов над нашей частной жизнью не будет
ослаблена, если они откажутся от прямого контроля за нашим потребле­
нием. Возможно, в планируемом обществе и будут разработаны какие-то
нормы потребления продуктов питания и промышленных товаров, но в
принципе контроль над ситуацией определяется не этими мерами, и мож­
но будет предоставить гражданам формальное право тратить свои доходы
по своему усмотрению. Реальным источником власти государства над по­
требителем явл яется его контроль над производственной сферой.
Свобода выбора в конкурентном обществе основана на том, что, если
кто-то отказывается удовлетворить наши запросы, мы можем обратиться
к другому. Но сталкиваясь с монополией, мы оказываемся в ее полной
власти. А орган, управляющий всей экономикой, будет самым крупным
монополистом, которого только можно себе представить. 14 хотя мы, ве ­
роятно, не должны бояться, что этот орган будет использовать свою
власть так же, ка к и монополист-частник, т. е. задача получения макси­
мальной финансовой прибыли не будет для него основной, все же он бу­
дет наделен абсолютным правом решать, что мы сможем получать и па
* То, что эконо мичес кий контроль ра спрос тр аняется на все сферы ж изни , хор о­
шо видно на примере операций q иностранной валютой. На первый взгляд го судар ­
ственный ко нтроль за обменом валюты никак не затрагивает лич ную ж изнь гр аж ­
дан, и для большинства из них безразлично, существует он или нет. Однако опыт
большинства европейских стран показа л мыслящим людям, что введение такого
контроля являе тся решающим шагом на пути к тот алитаризму и подавле нию сво­
боды лич ности. Фактически эта мера означ ае т полно е подч инение индивида тира­
нии государства, пресечение всякой возможности бегства,- как для богатых, так и
для бед ных . Когда люд ей лиш ают возмож но сти свободно путеше ство вать, покупать
иностранны е жур нал ы и книги, когда контакты с заграницей могут осуществляться
только по инициативе или с одобрения официа ль ных инстанций, общественное мне­
ние ок азывается под гор азд о бо ле е ж естким ко нтр оле м, чем это было при любом
абсолютистском р еж и ме XVII или XVIII века.
134

каких условиях. Он будет не только решать, какие товары и услуги ста­
нут доступными для нас и в каком количестве, но будет такж е осуществ­
лять распределение материальных благ между регионами и социальными
группами, имея полную власть для проведения любой дискриминацион­
ной политики. И если вспомнить, почему большинство людей поддержи­
вают планирование, то станет ясно, что эта власть будет использована
для достижения определенных целей, одобряемых руководством, и пресе­
чения всех иных устремлений, им не одобряемых.
Контроль над производством и ценами дает поистине безграничную
власть. В конкурентном обществе цена, которую мы платим за вещь, за ­
висит от сложного баланса, учитывающего множество других вещей и
потребностей. Эта цена никем сознательно не устанавливается. И если
какой-то путь удовлетворения наших потребностей оказывается нам не по
карману, мы вправе испробовать другие пути. Препятствия, которые нам
приходится при этом преодолевать, возникают не потому, что. кто -то не
одобряет наших намерений, а потому только, что вещь, необходимая нам
в данный момент, нужна где-то кому-то еще. В обществе с управляемой
экономикой, где власти осуществляют надзор за целями граждан, они,
очевидно, будут поддерживать одни намерения и препятствовать осуще­
ствлению других. И то, что мы сможем получить, зависит не от наших
желаний, а от чьих-то представлений о том, какими они должны быть.
И поскольку власти смогут пресекать любые попытки уклониться от ди­
рективного курса в производственной сфере, они смогут контролировать
и наше потребление так, будто мы тратим наши доходы не свободно,
а по разнарядке.
Но власти будут руководить нами не только и не столько к ак потре­
бителями. В еще большей степени это будет касаться нас ка к произво­
дителей. Два этих аспекта нашей жизни нераздельны. И поскольку боль­
шинство людей проводит значительную часть времени на работе, а место
работы и профессия нередко определяют, где мы живем и с кем общаем­
ся, то свобода в выборе работы часто оказывается более существенной
для нашего ощущения благополучия, чем даже свобода тратить наши до­
ходы в часы досуга.
Конечно, даже в лучшем из миров эта свобода будет существенно ог­
раничена. Лиш ь очень немногие могут считать себя действительно сво­
бодными в выборе занятий. Важно, однако, чтобы у нас был хоть какой-то
выбор, чтобы мы не были привязаны к конкретному месту работы, кото­
рого мы не выбирали или выбрали в прошлом, но теперь хотим от него
отказаться; а если нас влечет другая работа, у нас должна быть воз­
можность, пусть ценой какой-то жертвы, попробовать приложить свои
силы в другом месте. Ничто так не делает условия невыносимыми, как
уверенность, что мы не можем их изменить. И даже если нам никогда
недостанет смелости принести жертву, сознание, что мы могли бы. из ­
менить свою жизнь такой ценой, облегчало бы наше положение.
Я не хочу сказать, что в этом отношении мы достигли в пашем обще­
стве совершенства или что дела обстояли лучше в прошлом, когда прин­
ципы либерализма соблюдались более последовательно. Надо еще многое
сделать, чтобы перед людьми открылись действительно широкие возмож­
ности выбора. И у нас, как и всюду, в этом могло бы существенно по­
мочь государство, организуя распространение информации и знаний, спо­
собствуя повышению мобильности населения. Но такие меры прямо про­
тивоположны планированию. Большинство сторонников планирования
обещают, что в обществе нового типа свобода выбора занятий будет со­
хранена на нынешнем уровне и даже расширена. Но вряд ли они смогут
выполнить это обещание, Планирование не может не ставить под конт­
роль приток рабочей силы в те или иные отрасли либо условия оплаты
135

труда, либо и то и другое. Во всех известных случаях планирования эти
ограничительные меры были в числе первоочередных. И если единый
планирующий орган будет действовать таким образом по отношению к
различным отраслям, легко представить, что останется от обещанной
«свобода выбора занятий». Свобода эта станет чистой фикцией, деклар а­
тивным обещанием не проводить дискриминационной политики там, где
она предполагается по существу дела и где можно только надеяться, что
отбор будет производиться на основе критериев, которые власти сочтут
объективными.
Резул ьтат будет по существу тот же, если планирующие органы пой­
дут по пути выработки твердых условий оплаты труда и будут пытаться
регулировать число работников, изменяя эти условия. Уровень заработной
платы станет тогда не менее эффективным препятствием для выбора
многих профессий, чем прямой их запрет. В конкурентном обществе не­
красивая девушка, мечтающая стать продавщицей, или слабый здоровь­
ем юноша, стремящийся получить работу, требующую физической закал­
ки, как и вообще Люди на первый взгляд не очень способные или не
совсем подходящие для каких-то занятий, все же имеют шанс осущест­
вить свои намерения: начиная часто с незаметной и малооплачиваемой
должности, они постепенно выдвигаются благодаря своим скрытым до­
стоинствам. Но когда власти устанавливают для какой-то категории ра­
ботников единый уровень заработной платы, а отбор производится по
формальным, анкетным данным, стремление человека именно к этой ра­
боте не играет никакой роли. Человек с необычной характеристикой или
с необычным характером не может устроиться на работу, даже если ра­
ботодатель лично готов его взять. Например, тот, кто предпочитает еже­
дневной рутине ненормированный рабочий день и, может быть, нерегу­
лярный заработок, не имеет в такой ситуации никаких шансов. Условия
всюду будут созданы одни и те же,—как в любой большой организа­
ции,—даже хуже, поскольку некуда будет уйти. И мы не будем иметь
возможности проявлять на работе инициативу или смекалку, потому что
наша деятельность должна будет соответствовать стандартам, облегчаю­
щим задачи властей. Ведь чтобы справиться с таким грандиозным делОхМ,
как планирование экономической жизни, власти должны будут^ свести все
многообразие человеческих способностей и склонностей к нескольким
простым категориям, обеспечивающим взаимозаменяемость кадров, созна­
тельно игнорируя все тонкие личностные различия.
И хотя будет торжественно заявлено, что главная цель планирова­
ния —превратить человека из средства в цель, но поскольку в процессе
планирования в принципе невозможно учитывать склонности индивидов,
конкретный человек более чем когда-либо будет выступать как средство,
используемое властями для служения таким отвлеченным целям, как
«всеобщее благо» илы «общественное благосостояние».
❖
В конкурентном обществе можно купить все (или почти все), запла­
тив определенную цену, иногда непомерно высокую. Значение этого фак­
та трудно переоценить. Чем же нам предлагают это заменить? Нет, от­
нюдь не полной свободой выбора, а распоряжениями и запретами, кото­
рым нельзя не повиноваться, в лучшем случае — благосклонностью и
поддержкой власть имущих.
Но какая путаница понятий должна царить в сознании, чтобы утверж­
дать, как это делают сегодня многие, что возможность покупать все за
определенную цену является пороком конкурентного общества. Если
люди, протестующие против смешения высших жизненных ценностей с
низменными экономическими вопросами, действительно считают, что нам
нельзя позволить приносить материальные жертвы для сохранения выс­
136

ших ценностей или что такой выбор должен делать за нас кто-то дру­
гой,— это мнение, прямо скажем, несовместимо с представлениями о до­
стоинстве личности. То, что жизнь и здоровье, добродетель и красоту,
честь и совесть можно сохранить, зачастую лишь жертву я материальным
благополучием,— факт столь же непреложный, как и то, что все мы по­
рой оказываемся не готовыми пойти на такую жертву.
Возьмем только один пример: мы могли бы, без сомнения, свести к
нулю число автомобильных катастроф ценой каких-то материальных ли­
шений, например, полного отказа от автомобилей. И так во всем: мы по­
стоянно рискуем и жизнью, и здоровьем, и духовными достоинствами —
своими и наших близких, —чтобы поддерживать то, что мы презрительно
называем материальным комфортом. Иначе и быть не может, поскольку
наши средства не безграничны и мы должны выбирать, на достижение
каких целей их направить. И мы бы стремились к одним только высшим
ценностям, если бы у нас не было этой возможности выбора.
Понятно, что во многих ситуациях люди хотят быть избавлены от
тяжкой проблемы выбора. Но речь не идет о том, чтобы этот выбор де­
лали за них другие. Они просто хотят, чтобы проблема выбора не была
такой острой. И потому они с готовностью соглашаются, что проблема
эта не так у ж неизбежна, что она навязана нам нашей экономической
системой. На самом же деле то, что выводит их из равновесия, — это ог ­
раниченность любых экономических возможностей.
Люди хотят верить, что эту экономическую проблему можно решить
раз и навсегда. Поэтому они доверчиво воспринимают безответственные
обещания «потенциального изобилия» , которое, если бы оно вдруг воз­
никло, действительно избавило бы их от необходимости выбирать. Но хотя
эта пропагандистская уловка существует столько, сколько существует со­
циализм, в ней за это время не прибавилось ни грана истины. До сих пор
ни один человек, готовый подписаться под этим обещанием, не предложил
плана, предусматривающего такое увеличение производства продукции,
которое избавило бы от бедности хотя бы страны Западной Европы, не го­
воря у ж о мире в целом. Поэтому всякий, кто рассуждает о грядущем
изобилии, является либо лжецом, либо невеждой * Однако именно эта
иллюзорная надежда, как ничто другое, подталкивает нас на путь пла­
нирования.
Но пока общественные движения все еще держатся за идею, что пла­
новая экономика приведет к значительному увеличению производитель­
ности в сравнении с экономикой конкурентной, исследователи отворачи­
ваются от нее один за другим. Д аж е многие экономисты социалистиче­
ской ориентации после серьезного изучения проблемы централизо­
ванного планирования вынуждены довольствоваться, надеждой, что
производительность в этой системе будет не ниже, чем в конкурент­
ной. И они более не защищают планирование как способ достижения
* Чтобы не быть голословным, бросая такие об винения, п риведу выводы, к ко­
торым приходи т в своей книге Колин Кларк —один из самых известных молодых
спец иал истов по экономич еской статистике, человек б езу сл о вн о прогрессивных
взглядов и на стоящий ученый: «Часто по вторяемая фраза о беднос ти среди изоби­
лия и о том, что мы бы да вно решили проблему производства, е сли бы поняли суть
проблемы рас преде ле ния, на поверку оказывается самым лживым из всех бытую­
щих ныне штампов .. . Недостато чное ис пол ьзо вание производственных во зм ож но ­
стей - вопрос, остро стоящий ныне только в США, хотя было время, когда он имел
некоторое зн ач е ние и д ля Великобритании, Германии и Франции. Но для под авляю­
щего большинства стран сегод ня на первый план выдвигается другой, гораздо бо лее
важный факт очень низкой производ ительности при полном испо ль зовании произ­
водственны х ресурсов. Так что н а сту пл ен ие эпох и изобилия откладывается на нео п­
ределенное время... Если, бы удалось устранить безработицу во всех отраслях про­
мышленности в США, это привело бы к зн ачительному повышению уровня жизни
в этой стране. Но с точки зр ен ия мира в целом это был бы очень небольшой вклад
в реш ение гор аздо бо ле е сло жно го вопроса: как приблизить реальный доход основ­
ной массы на се ле ния к чему-то, хо тя бы отда ленно нап омин ающему цивилизован­
ный уровень» (С. Clark. Conditions of Economic Progress, 1940, pp. 3 -4 ).
137

продуктивности, ко только говорят, что оно позволит распределять про­
дукцию более равномерно и справедливо. И это единственный аргумент,
который еще может быть предметом дискуссии. Действительно, если мы
хотим распределять блага в соответствии с некими заранее установлен­
ными стандартами благополучия, если мы хотим сознательно решать,
кому что причитается, у нас нет другого выхода, кроме планирования
всей экономической жизни. Остается только один вопрос: не будет ли
ценой, которую мы заплатим за осуществление чьих-то идеалов справед­
ливости, такое угнетение и унижение, которого никогда не могла поро­
дить критикуемая ныне свободная игра экономических сил?
Мы можем серьезно обмануться, если в ответ на все эти опасения
станем утешать себя тем, что введение централизованного планирования
означает просто возврат, после короткого периода развития свободной
экономики, к тем ограничениям, которые у правлял и экономикой прежде,
на протяжении многих веков, и что поэтому свобода личности окажется
примерно на таком уровне, на каком она была до наступления эпохи
либерализма. Это очень опасная иллюзия. Д аже в те периоды европей­
ской истории, когда регламентация экономической жизни была наибо­
лее жесткой, она все равно сводилась к действию более или менее
постоянной системы общих правил, в рамках которой индивид сохранял
какую-то свободу действий. Существовавший тогда аппарат контроля
мог проводить в жизнь только достаточно общие директивы. И даже в
тех случаях, когда контроль был наиболее полным, он касался лишь
той части индивидуальной деятельности, которая относилась к общест­
венному разделению труда. В более широкой сфере, где индивид жил на
самообеспечении, ои был совершенно свободен.
Сейчас положение в корне изменилось. В эпоху либерализма разде­
ление труда достигло таких масштабов, что практически всякая наша
индивидуальная деятельность является теперь частью общественной. Мы
не можем обратить это развитие вспять, потому что именно оно создает
гарантии обеспеченности растущего населения Земли по крайней мере на
уровне современных стандартов. Но если мы теперь заменим конкурен­
цию централизованным планированием, оно будет вынуждено контроли­
ровать гораздо большую часть жизни каждого, чем это было когда-либо.
Оно не сможет ограничиться тем, что мы называем нашей экономической
деятельностью, поскольку в любой сфере нашей жизни мы теперь
крайне зависимы от экономической деятельности других *. Поэтому
призывы к «коллективному удовлетворению потребностей», которыми
паши социалисты устилают дорогу к тоталитаризму,—это средство поли­
тического воспитания, имеющего целью подготовить нас к практике удов­
летворения наших потребностей и желаний в установленное время и в
установленной форме. И это прямой результат методологии планирова­
ния, которая лишает нас выбора, давая взамен то, что требует план,
причем только в запланированный момент.
Часто говорят, что политическая свобода невозможна без свободы
экономической. Это правда, но не в том смысле, который вкладывают в
эту фразу сторонники планирования. Экономическая свобода, явл яю щ ая­
ся необходимой предпосылкой любой другой свободы, в то же время не
может быть свободой от любых экономических забот. А именно это обе­
щают нам социалисты, часто забывая добавить, что они заодно освободят
* Не случайно в тота литарных государс тва х, будь то Р оссия, Германия или
Италия, вопрос о том, как организовать д осу г людей, включается в сф еру планиро­
вания. Немцы д а ж е изобрели немыслимый, внутренне противоречивый термин
Freizeitgestaltung (буквально: организация свободного времени), как будто время,
пр оведе нное в соответствии с дире ктива ми влас тей, все ещ е явл яетс я свободным.
138

пас от свободы выбора вообще. Экономическая свобода —это свобода
любой деятельности, включающая право выбора и сопряженные с этим
риск и ответственность.
VIII
Кто кого?
Лучшая из возможностей, когд а- либо
дарованных миру, была потеряна,
потому что стр ем ление к равенству
погубило надежду на свободу.
Лорд Эктон
Примечательно, что один из самых распространенных упреков в адрес
конкуренции состоит в том, что она «слепа». В этой связи уместно .на­
помнить, что у древних слепота была атрибутом богини правосудия.
И хотя у конкуренции и правосудия, быть может, и не найдется других
общих черт, но одно не вызывает сомнений: они действуют невзирая на
лица. Это значит, что невозможно предсказать, кто обретет удачу,
а кого постигнет разочарование, что награды и взыскания не распреде­
ляются в соответствии с чьими-то представлениями о достоинствах и не­
достатках конкретных людей, так же как нельзя заранее сказать, при­
нимая закон, выиграет или проиграет конкретный человек в результате
его применения. И это тем более верно, что в условиях конкуренции
удача и случай оказываются порой не менее важными в судьбе конкрет­
ного человека, чем его личные качества, такие, как мастерство или дар
предвидения.
Выбор, перед которым мы сегодня стоим,— это не выбор между си­
стемой, где все получат заслуженную долю общественных благ в соот­
ветствии с неким универсальным стандартом, и системой, где доля благ,
получаемых индивидом, зависит в какой-то мере от случая. Реаль ная
альтернатива —это распределение благ, подчиненное воле небольшой
группы людей, и распределение, зависящее частично от способностей и
предприимчивости конкретного человека, а частично от непредвиденных
обстоятельств. И хотя в условиях конкуренции шансы в действительности
не равны, поскольку такая система неизбежно построена на частной соб­
ственности и ее наследовании (впрочем, последнее, может быть, не так
уж неизбежно), создающих естественные различия «стартовых» возмож ­
ностей, ко это дела не меняет. Неравенство шансов удается в какой-то
мере нивелировать, сохраняя и имущественные различия, и безличный
характер самой конкуренции, позволяющей каждому испытать судьбу
без оглядки на чьи-либо мнения.
Конечно, в конкурентном обществе перед богатыми открыты более
широкие возможности, чем перед бедными. Тем не менее бедный чело­
век является здесь гораздо более свободным, чем тот, кто живет даже в
более комфортных условиях в государстве с планируемой экономикой.
И хотя в условиях конкуренции вероятность для бедняка неожиданно
разбогатеть меньше, чем для человека, который унаследовал какую-то
собственность, все же это возможно, причем конкурентное общество
является единственным, где это зависит только от него, и никакие вла­
сти не могут помешать ему испытать счастье. Только окончательно поза­
быв, что означает несвобода, можно не замечать очевидного факта, что
неквалифицированный и низкооплачиваемый рабочий в нашей стране
обладает неизмеримо большими возможностями изменить свою судьбу,
чем многие мелкие предприниматели в Германии или высокооплачивае­
мые инженеры в России. Идет ли речь о смене работы или места ж и­
тельства, об убеждениях или проведении досуга,—пусть во всех этих
случаях для реализации своих намерений приходится платить высокую
139

цепу (слишком высокую, скажут некоторые), зато перед человеком в
конкурентном обществе нет непреодолимых препятствий, и желание вне­
сти в свою жизнь не санкционированные властями изменения не грозит
ему лишением свободы или физической расправой.
Социалисты совершенно правы, когда они заявляют, что для осу­
ществления их идеала справедливости будет достаточно упразднить
доходы от частной собственности, а трудовые доходы оставить па нынеш­
нем уровне *. Только они забывают, что, изымая средства производства
у частных лиц и передавая их государству, мы поставим государство в
положение, когда оно будет вынуждено распределять все доходы. Власть,
предоставленная таким образом государству для целей «планирования»,
будет огромной. И неверно думать, что власть при этом просто перейдет
из одних рук в другие. Это будет власть совершенно нового тина, не­
знакомая нам, ибо в конкурентном обществе ею не наделен никто. Ведь
когда собственность принадлежит множеству различных владельцев,
действующих независимо, ни один из них не обладает исключительным
правом определять доходы и положение других людей. Максимум, что
может владелец собственности,— это предлагать людям более выгодные
условия, чем предлагают другие.
Наше поколение напрочь забыло простую истину, что частная собст­
венность является главной гарантией свободы, причем не только для
тех, кто владеет этой собственностью, но и для тех, кто ею не владеет.
Лишь потому, что контроль над средствами производства распределен
между многими не связанными между собою собственниками, никто не
имеет над нами безраздельной власти и мы как индивиды можем прини­
мать решения и действовать самостоятельно. Но если сосредоточить все
средства производства в одних руках, будь то диктатор или номиналь­
ные «представители всего общества», мы тут ж е попадаем под ярмо аб­
солютной зависимости.
Нет никаких сомнений, что представитель национального или рели­
гиозного меньшинства, не имеющий собственности, но окруженный дру­
гими членами этого сообщества, у которых есть собственность и, следо­
вательно, возможность дать ему работу, будет более свободным, чем в
условиях, когда частная собственность упразднена и он только считается
владельцем доли национальной собственности. Или что власть надо мной
мультимиллионера, живущего по соседству и, может быть, являющегося
моим работодателем, гораздо меньше, чем власть маленького чиновника,
за спиной которого стоит огромный аппарат насилия и от чьей прихоти
зависит, где мне жить и работать. Но разве мне нужно разрешение, что­
бы жить и работать? И кто станет отрицать, что мир, где богатые имеют
власть, лучше, чем мир, где богаты лишь власть имущие?
Наблюдать за тем, как эту истину открывает для себя Макс Истмэн,
старый коммунист, —грустно, и в то же время это вселяет надежду:
« Для меня теперь стало очевидно —хотя к этому выводу я шел очень
медленно,—что институт частной собственности явл яется одним из ос­
новных факторов, обеспечивших людям те относительные свободы и ра­
* В озмож но, впрочем, что мы привыкли переоце нивать знач ение до х одо в от
собственност и, считая их осно вной причиной неравенства. Но тогда у пр а зд не ни е
эт их д оход ов мож ет и не стать гар антией равенства. Те немногие свед ения, которые
у нас есть о распределении доходов в Советской России, не дают оснований утверж­
дать, что нер авенство там имеет меныпие масштабы, чем в капитал истическом о б­
ществе. Макс Истмэн (The End of Socialism in Russia, 1937, pp. 30—34) приводит
информацию из официальных советских источников, сви де те ль ст вующую о том, что
соо тнош ение м еж д у максимальной и минимальной зар платой в России такое ж е, как
в США (примерно 50: 1). А Джеймс Бернэм (The Managerial Revolution, 1941, р. 43)
цитиру ет статью Троцкого 1939 года, где говорится, что «в СССР верхушка, состав­
ляющая 11 —12% населения, получ ает сейч ас около 50% национального до ход а. Та­
ким образом, дифф ере нциация зде сь гораздо больше, чем в США, где 10% населения
полу чают пр ибл изительно 30% национального дох ода ».
140

венство, которые Маркс думал расширить беспредельно, упразднив этот
институт. Удивительно, что Маркс был первым, кто это понял . Именно
он, оглядываясь назад, сообщил нам, что развитие частнособственниче­
ского капитализма с его свободным рынком подготовило развитие всех
наших демократических свобод. Но, гл ядя вперед, он ни разу не задался
вопросом, что если это так, то не исчезнут ли эти свободы с упраздне­
нием свободного рынка» *.
Иногда на это возражают, что нет причин, заставляющих в ходе пла­
нирования определять доходы индивидов. Действительно, социальные и
политические трудности, встающие при распределении национального
дохода между людьми, настолько очевидны, что даже самый ярый сто­
ронник планирования задумается, прежде чем поручить какой-то инстан ­
ции такую задачу. Всякий, кто это понимает, пожалуй, ограничит пла­
нирование производственной сферой, задачами «рациональной организа­
ции производства» , предоставив сферу распределения, насколько это
возможно, действию безличных сил. И хотя невозможно управлять произ­
водством, не упр авл яя в какой-то степени потреблением, и никакой
сторонник планирования не согласится отдать потребление целиком на
волю рынка, здесь будет выработано, по-видимому, компромиссное реше­
ние, предполагающее надзор за соблюдением принципов равенства и
справедливости, пресечение случаев слишком неравномерного распреде­
л ения и установление определенных пропорций между вознаграждением
основных классов общества. Но ответственность за процессы распределе­
ния, происходящие внутри классов или более мелких общественных
групп, планирующие органы вряд ли смогут взять на себя.
Как мы уже видели, тесная взаимозависимость всех экономических
явлений не дает ограничить планирование заранее очерченной областью.
Когда ограничение свободы рыночных отношений доходит до определен­
ной критической точки, мы вынуждены распространять контроль все
дальше и дальше, пока он не станет поистине всеобъемлющим. Действие
этих чисто экономических причин, не дающих ограничить сферу плани­
рования, подкрепляется определенными социальными или политическими
тенденциями, которые по мере роста контроля становятся все более ощу­
тимыми.
Когда становится очевидно, что позиция индивида в обществе опреде­
ляется не действием безличных сил, не балансом конкурентных отноше­
ний, но сознательными решениями властей, отношение людей к своему
положению неизбежно меняется. В жизни всегда найдется неравенство,
несправедливое, по мнению тех, кто от него страдает, так же как и ра­
зочарование, которое кажется незаслуженным. Но когда такие вещи про­
исходят в обществе, живущем по принципу сознательного руководства,
реакция людей на них будет совершенно особой.
Несомненно, легче сносить неравенство, если оно является резу льта­
том действия безличных сил. И оно сильнее ранит достоинство человека,
когда является частью какого-то замысла. Если в конкурентном обществе
фирма сообщает человеку, что она не нуждается более в его услугах,
в этом нет в принципе ничего оскорбительного. Правда, продолжитель­
ная массовая безработица может вызывать и иные психологические эф­
фекты, но введение централизованного планирования не лучший спо­
соб бороться с ними. Безработица или сокращение доходов, неизбежные
в любом обществе, менее унизительны, когда они выступают как резуль­
тат стихийных процессов, а не сознательных действий властей. Каким
бы горьким ни был такой опыт в условиях конкуренции, в планируемом
обществе он будет безусловно горше, ибо там индивиды будут судить
* Max Eastma п , - «Reader’s Digest», July 1941, р. 39,
141

о других индивидах, являются ли они полезными, причем не для конк­
ретной работы, а вообще. Позиция человека в обществе будет навязана
ему кем-то другим.
Люди готовы покорно сносить страдания, которые могут выпасть на
долю каждого. Но невзгоды, вызванные постановлениями властей, при­
нимать гораздо труднее. Плохо быть винтиком в безличной машине,
но неизмеримо хуже быть навсегда привязанным к своему месту и к на­
чальству, которого ты не выбирал. Недовольство человека своей долей
возрастает многократно от сознания, что его судьба зависит от действий
других.
Ступив во имя справедливости на путь планирования, правительство
не сможет отказаться нести ответственность за судьбу и положение
каждого гражданина. В планируемом обществе мы все будем твердо
знать, что наше сравнительное благосостояние зависит не от случайных
причин, но от решения властей. И все наши условия, направленные на
улучшение нашего положения, будут продиктованы не стремлением
предвидеть неконтролируемые обстоятельства и подготовиться к ним,
а желанием завоевать благосклонность начальства. Кошмар, предска­
занный английскими политическими мыслителями XIX в. , — государство,
в котором «путь к преуспеянию и почету пролегает только через кори­
доры власти», * —будет воплощен тогда с такой полнотой, какая им и
не снилась. Впрочем, все это более чем знакомо жителям стран, проде­
лавших с тех пор эволюцию к тоталитаризму.
Как только государство берет на себя задачу планирования всей эко­
номической жизни, главным политическим вопросом становится вопрос о
надлежащем положении различных индивидов и общественных групп.
И поскольку вопрос, кому что причитается, решается государственным
аппаратом монопольно, то государственная власть, власть чиновников,
становится единственной формой власти, к которой может стремиться в
таком обществе человек. Не будет ни одного экономического или соци­
ального вопроса, которых! не приобретет здесь политической окраски в
том смысле, что его решение будет зависеть исключительно от того,
в чьих руках находится аппарат принуждения и чьи взгляды будут всег­
да одерживать верх.
Кажется, сам Ленин ввел в России в употребление известную фразу
«Кто кого?», которая в первые годы советской власти выражала главную
проблему социалистического общества **. Действительно, кто планирует
и кто выполняет план? Кто руководит и кто подчиняется? Кто устанав­
ливает нормы жизни для других и кто живет так, как ему велено жить?
Все это может решать только верховная власть.
Не так давно один американский политолог расширил ленинскую
формулировку, сказав, что всякое правительство решает проблему
«кому, что, когда и как причитается». В какой-то степени это верно.
Всякое правительство влияет на положение различных людей, и при лю­
бой системе вряд ли найдется какой-то аспект нашей жизни, на который
не могло бы повлиять правительство. В той мере, в какой правительство
вообще действует, оно влияет на то, «кому, что, когда и как причи­
тается».
В этой связи, однако, нужно сделать два замечания. Во-первых, конк­
ретные меры правительства не обязательно должны быть нацелены на
интересы конкретных индивидов. Но это мы уже достаточно подробно
обсуждали. И во-вторых, либо правительство определяет все, что каждый
человек будет получать в любое время, либо оно определяет лишь неко­
* Эти слова принадлежат молодому Дизраэли.
** М. Мuggегidgе. Winter in Moscow, 1934; A. Fei1er. The Experiment of
Bolshevism, 1930.
142

торые вещи, которые в известное время получат некоторые люди. Иначе
говоря, это вопрос о пределах власти правительства, от решения которо­
го зависит различие между либеральной и тоталитарной систе­
мами.
Это различие двух систем в полной мере проявляется в сетованиях на
«искусственное разделение экономики и политики», объединяющих на­
цистов и социалистов, так же как и в их требованиях «ставить полити­
ку выше экономики». Так ая фразеология, по-видимому, должна означать,
что сейчас экономическим силам позволено действовать не по указке
правительства и даже вразрез с правительственной политикой, преследуя
собственные цели. Альтернативой является, однако, не просто монополия
власти правительства в экономической сфере, по полный контроль пра­
вящей верхушки над всеми целями человека вообще и над его положе­
нием в обществе.
Очевидно, что правительство, взявшееся руководить экономикой, бу­
дет использовать свою власть для осуществления какого-то идеала
справедливого распределения. Но как оно будет это делать? Какими бу­
дет руководствоваться принципами? Сможет ли найти сознательные отве­
ты на бесчисленные вопросы, которые будут при этом возникать? И су­
ществует ли шкала ценностей, приемлемая для разумных людей, которая
оправдает новую иерархическую структуру общества и удовлетворит
стремление к справедливости?
Есть только один общий принцип, одно простое правило, которое
позволит дать действительно определенный ответ на все эти вопросы:
равенство, полное и безоговорочное равенство всех индивидов во всем,
что поддается человеческому контролю. И если бы все люди были со­
гласны в своем стремлении к этому идеалу (мы не обсуждаем сейчас
вопрос, осуществим ли он практически, т. е. например, будет ли обеспе­
чено при этом стимулирование), он позволил бы наполнить неясную
идею справедливого распределения довольно четким содержанием и дал
бы в руки планирующим органам руководящую нить. Но дело в том, что
люди вовсе не стремятся к такого рода механическому равенству. Ника­
кое социалистическое движение, на знамени которого был начертан ло­
зунг полного и всеобщего равенства, никогда не получало серьезной
поддержки в массах. Социализм обещал не равное, а лишь более рав­
ное, более справедливое распределение. Не равенство в абсолютном
смысле, но «большее равенство» —вот цель, на которую в действитель­
ности направляют свои усилия социалисты.
И хотя эти идеи звучат похоже, но с точки зрения рассматриваемой
нами проблемы они предельно различны. Если принцип абсолютного ра­
венства делает задачу планирования определенной, то «большее равен­
ство» —это чисто негативная формулировка, выражающая не более чем
недовольство существующим положением вещей. Но поскольку мы не
готовы принять полное равенство как цель, то у нас не может быть и
готовых ответов на вопросы, которые встанут в ходе планирования.
Это не просто игра словами. Мы подошли здесь к существу пробле­
мы, скрытому обычно благодаря схожести терминов. В самом деле, со­
гласившись с принципом полного равенства, мы тут же получаем отве­
ты на все вопросы, важные для планирования, приняв же формулу
«большего равенства» , мы не сможем ответить практически ни на один
из них, ибо содержание ее столь же неясно, как и содержание выраже­
ний «общественное благо» и «всеобщее благосостояние». Эта формула не
освобождает нас от необходимости решать в каждом конкретном случае,
каковы сравнительные достоинства тех или иных индивидов или
групп, и не дает никакого ключа к такому решению. Самое большее,
что мы можем из нее извлечь, это указание забрать как можно больше
143

у богатых. Но когда дело дойдет до дележа «добычи», проблема встанет
во всей остроте, как будто никакого принципа «большего равенства» ни­
когда не существовало.
Как правило, людям, оказывается, трудно поверить, что у нас нет
моральных принципов, позволяющих решать такие вопросы,— если и не
абсолютно надежно, то по крайней мере более удовлетворительно, чем
они решаются в конкурентной системе. В самом деле, разве у нас нет
представлений о «правильной цене» или «справедливом вознагражде­
нии»? И разве не можем мы довериться свойственному людям чувству
справедливости? Ведь даже если сейчас мы и не пришли к согласию
насчет того, что является справедливым в каком-то конкретном случае,
разве не вырастут стандарты справедливости из общих моральных пред­
ставлений, когда люди увидят, как их идеи воплощаются в жизнь?
К сожалению, для этих надежд нет оснований. Те стандарты, кото­
рые у нас есть, порождены конкурентной системой и не могут не ис­
чезнуть вместе с ней. То, что мы называем справедливой ценой или
справедливым вознаграждением,—это
попросту привычные цена или
вознаграждение, которых мы вправе ожидать, опираясь на прошлый
опыт, или же такие цена и вознаграждение, которые существовали бы в
отсутствие монополии. Единственным исключением является в данном
случае требование, чтобы рабочие получали полностью «продукт своего
труда», сформулированное на заре социалистического движения. Однако
сегодня найдется очень мало социалистов, считающих, что в социалисти­
ческом обществе доходы в каждой отрасли будут делиться между рабо­
чими. Дело в том, что в капиталоемких отраслях рабочие станут тогда
получать больше, чем в отраслях, требующих меньших капиталовложе­
ний, а это с социалистических позиций считается несправедливым.
Так что это требование теперь признано ошибочным. Но если рабочему
конкретной отрасли отказано в праве на получение его доли и всякая
прибыль от капитала должна делиться между всеми трудящимися, про­
блема критериев распределения вновь встает со всей остротой;
В принципе можно было бы установить «правильную цену» на какой-
нибудь конкретный товар или «справедливое вознаграждение» за конк ­
ретную услугу, если бы было заранее известно, сколько требуется это­
го товара или этих услуг безотносительно к их себестоимости. Тогда
орган, осуществляющий планирование, мог бы решить, какая цена или
объем заработной платы требуются, чтобы обеспечить спрос. Поэтому,
чтобы устанавливать «справедливые» цены и вознаграждения, надо ре­
шать, сколько выпускать товаров каждого вида. И если будет принято
решение, что требуется, скажем, меньше архитекторов или часовщиков и
что существующую потребность можно удовлетворить при помощи тех ра­
ботников, которые согласятся получать более низкую зарплату, то
«справедливое» вознаграждение окажется соответственно более низким.
Устанавливая иерархию и приоритеты различных целей в производст­
венной сфере, орган, осуществляющий планирование, определяет тем
самым, интересы каких социальных групп являю тся более важными.
И, рассматривая человека «не только как средство», он будет прини­
мать во внимание социальные последствия своих решений. Но это озна­
чает, что планирование предполагает прямой контроль над условиями
существования различных людей.
Это относится к положению не только профессиональных групп, но
и отдельных людей. Вообще мы почему-то склонны считать, что доходы
представителей одной профессии являю тся более или менее одинаковы­
ми. Между тем разш щ а в доходах преуспевающего и неудачливого врача
или архитектора, писателя или артиста, боксера или жокея, так же как
и водопроводчика или садовника, бакалейщика или портного—не мень -
144

ше, чем разница в доходах класса собственников и класса неимущих.
И хотя в ходе планирования будут несомненно предприниматься попыт­
ки стандартизации путем введения квалификационных категорий, суть
дела от этого не меняется. Дискриминация индивидов будет проводить­
ся как сознательный принцип,—неважно, какими средствами: отнесением
их к категории или установлением доходов каждого.
Вряд ли стоит рассуждать дальше о вероятности того, что люди, жи ­
вущие в свободном обществе, окаж утся под таким контролем. Или о том,
смогут ли они при этом остаться свободными. Обо всем этом писал при­
мерно сто лет тому назад Джон Стюарт Милль, и слова его по -прежнему
актуальны: «Люди, может быть, готовы бы были принять раз навсегда
установленный закон, например о равенстве, как они принимают игру
слу чая или внешнюю необходимость; но чтобы кучка людей взвешивала
всех остальных на весах и давала бы одним больше, другим меньше по
своей прихоти и усмотрению,—такое возможно вынести только от сверх­
человеков, за спиной которых стоят ужасные сверхъестественные
силы» *.
*
Пока социализм оставался мечтой ограниченной и сравнительно одно­
родной группы людей, все эти противоречия не приводили к открытым
конфликтам. И только когда политика социалистов получила поддержку
множества р азличных групп, составляющих большинство населения, про­
тиворечия эти начали всплывать на поверхность. И все они скоро сфо­
кусируются в единственном вопросе: какой именно из множества идеа­
лов должен подчинить себе все остальные, чтобы мобилизовать все
ресурсы и все население страны? Ведь для успешного планирования
нужна единая, общая для всех система ценностей —именно поэтому ог­
раничения в материальной сфере так непосредственно связаны с потерей
духовной свободы.
Будучи благовоспитанными родителями стихийного, неотесанного
движения, социалисты надеются решить проблему традиционно —путем
Боепитания. Но что способно здесь дать воспитание? Мы можем сегодня
с уверенностью сказать, что знания не создают этических ценностей, что
никаким обучением нельзя заставить людей придерживаться одинаковых
взглядов на моральные проблемы, которые возникнут в результате созна­
тельной регуляции всех аспектов жизни общества. Оправдать конкрет­
ный план может не рациональное убеждение, но только слепая вера.
И в самом деле, социалисты сами первыми признали, что задачи, кото­
рые они перед собой ставят, требуют единого мировоззрения, единой
системы ценностей. Пытаясь организовать на основе единого мировоз­
зрения массовое движение, они разработали эффективные средства идео­
логического внушения, которыми затем так успешно воспользовались
нацисты и фашисты.
Действительно, как в Германии, так и в Италии нацистам и фашистам
не пришлось много выдумывать. Основные формы политического движе­
ния нового типа, пронизывающего все стороны жизни, в обеих странах
были уже введены социалистами. Идея политической партии, охватываю-*
щей все стороны существования человека —от колыбели до могилы,—
руководящей всеми его взглядами и готовой превратить решительно лю­
бую проблему в вопрос партийной идеологии,—эта идея тоже была осу­
ществлена социалистами. К ак сообщает с гордостью один австрийский
публицист социалистического толка, описывая социалистическое движе­
ние у себя на родине, его «характерной чертой 'было то, что специальные
организации создавались в любой сфере деятельности рабочих и служа­
щих» **.
* Principles of Political Economy.— Book I, chap. ii . par. 4.
** G. W i e s e r. Ein Staat stribt, Oesterreich 1934-1338 . Paris, 1938, p. 41.
6 Вопросы ф илософии, No 1 1
145

Хотя австрийские социалисты могли пойти в этом отношении и даль­
ше других, но ситуация была во всех странах примерно одна и та же.
Вовсе не фашисты, а социалисты стали собирать детей, начиная с само­
го нежного возраста, в политические организации, чтобы воспитывать их
как настоящих пролетариев. И не фашисты, а социалисты первыми при­
думали организовывать спортивные занятия, игры и экскурсии в рамках
деятельности партийных клубов, чтобы изолировать своих членов от
чуждых влияний. Социалисты первыми настояли, чтобы члены партии
приветствовали друг друга и обращались друг к другу, используя спе­
циальные формулы. И они же, насаждая свои «ячейки» и осуществляя
контроль за частной жизнью, создали прототип тоталитарной партии.
« Балилла» и «Гитлерюгенд,» «Дополаворо» и «Крафт дурх Фройде»,
униформа и военизированные «штурмовые отряды» ,—не более чем пов­
торение того, что уже задолго до этого было изобретено социали­
стами *.
*
Пока социалистическое движение в стране связано с интересами конк­
ретной социальной группы, —вк лю чающей обычно высококвалифициро­
ванных промышленных рабочих,— проблема выработки единого взгляда
на статус различных индивидов в новом обществе остается довольно
простой. Движение непосредственно заинтересовано в повышении отно­
сительного социального статуса конкретной группы. Но характер пробле­
мы изменяется, когда, по мере развития движения, всем становится оче­
видно, что доход и общественное положение всякого человека будут оп­
ределяться государственным аппаратом принуждения, и тогда каждый,
желая сохранить или улучшить свое положение, стремится стать чле­
ном организованной группы, способной влиять на государственную маши­
ну и даже контролировать ее в своих интересах.
В перетягивании каната, которое начнется вслед за этим, вовсе не
обязательно победят интересы беднейших или самых многочисленных
групп. Не обязательно также сохранятся позиции старых социалистиче­
ских партий, открыто представляющих интересы конкретных социаль­
ных групп, несмотря на то, что они первыми проложили этот путь, раз­
работали идеологию и бросили клич всему рабочему классу. Сами их
успехи и их требование принимать идеологию целиком несомненно вы­
зовут мощное контрдвижеиие —но не со стороны капиталистов, а со сто­
роны многочисленных неимущих слоев, которые увидят для себя угрозу
в наступлении элиты промышленных рабочих.
Теория и тактика социализма, даже если они не заражены марксист­
ской догматикой, исходят из идеи деления общества на два класса, ин­
тересы которых л ежат в одной области, но явл яются антагонистически­
ми,— класса капиталистов и класса промышленных рабочих.
Социа­
лизм всегда рассчитывал на быстрое исчезновение старого среднего
класса и совершенно проглядел возникновение нового среднего клас­
са —бесчисленной армии конторских служащих и машинисток, админист­
раторов и учителей, торговцев и мелких чиновников, а такж е представи­
телей низших разрядов различных профессий. В течение определенного
времени этот класс поставлял лидеров для рабочего движения. Но по
мере того как становилось все яснее, что положение этого класса ухуд­
шается по сравнению с положением промышленных рабочих, идеалы р а­
бочего движения потеряли дл я этих слоев свою привлекательность.
И хотя все они остаются социалистами в том смысле, что выражают не­
довольство капиталистической системой и требуют распределения мате­
риальных благ в соответствии со своим представлением о справедливо­
* Здесь напраш ивается пара лле ль с политич ескими к лубами «любител ей кни­
ги» в Англии.
146

сти, однако само это представление оказалось совсем непохожим на то,
которое нашло воплощение в практике старых социалистических партий.
Средства, которые старые социалистические партии успешно исполь­
зовали, стремясь улучшить положение одной профессиональной группы,
оказываются негодными для поддержки всех. Поэтому неизбежно возни­
кают конкурирующие социалистические партии и движения, выражаю­
щие ущемленные интересы других слоев. В распространенном утвер жде­
нии, что фашизм и национал-социализм —это разновидности социализ­
ма для среднего класса,—
-есть
изрядная доля истины, за исключением
только того, что в Италии и Германии поддержку этим новым движени­
ям оказывают группы, экономически уже переставшие быть средним
классом. Но действительно, это был во многом бунт нового лишенного
привилегий класса против рабочей аристократии, порожденной профсоюз­
ным движением в промышленности.
Можно не сомневаться, что ни один экономический фактор не повлиял
так на развитие этого движения,, как зависть не слишком преуспевающе­
го представителя свободной профессии —какого -нибудь инженера или
адвоката с университетским образованием и вообще «пролетариев умст­
венного труда» — к маш инисту, наборщику или другим членам мощных
профсоюзов, имевшим в несколько раз больший доход. А кроме того,
в первые годы нацистского движения рядовой его член был несомненно
беднее, чем средний тред-юнионист или член старой социалистической
партии,— обстоятельство тем более мучительное, что он зачастую знавал
лучшие дни и нередко жил в обстановке, напоминавшей ему о прошлом.
Выражение «классовая борьба наизнанку», бытовавшее в Италии в
период становления фашизма, указывает на очень важную особенность
этого движения. Конфликт между фашистской (или национал-социалист­
ской) партией и старой социалистической партией был типичным и не­
избежным столкновением между социалистическими фракциями вообще.
У них не было расхождения в том, что именно государство должно опре­
делять положение человека в обществе. Но между ними были (и всегда
будут) глубокие расхождения в определении конкретного места конрет-
ных классов и групп.
❖
Старым вождям социализма, всегда считавшим свои партии потен­
циальным авангардом будущего более широкого движения к социализму,
трудно понять, почему каждый раз распространение социалистических
методов на новые области восстанавливает против них широкие неиму­
щие классы. Однако в то время как они, подобно профсоюзным лидерам,
обычно легко договаривались о совместных действиях с работодателями
в своих отраслях промышленности, широкие слои общества оставались ни
с чем. Этим людям казалось (и не без основания), что наиболее процве­
тающая часть рабочего движения принадлежит скорее к эксплуататорам,
чем к эксплуатируемым *.
Недовольство низов среднего класса, из которых в основном вышли
сторонники фашизма и национал-социализма, было усилено тем обстоя­
тельством, что по своему образованию они стремились к руководящим
постам и сознавали себя потенциальными членами правящей элиты. В то
же время младшее поколение, воспитанное на социалистических идеях и
презирающее «делячество», отказало сь от свободного предприниматель­
ства, чреватого риском, и устремилось к должностям с гарантированной
зарплатой, обещавшим стабильность, требуя при этом доходов и власти,
* Прошло у ж е д венадцать лет с тех пор, как один из ведущ их европейских
социал ист ов-и нте лл ек туа лов Хендрик д е Ман (который с тех пор прод ела л ес те ст ­
венную эволюцию и примир илс я с нацизмом) за ме тил, что «впервые с момента за­
рожд ен ия социал изма недовол ьство капита лизмом обращ ае тся против социал исти­
ческого движения» (Sozialismus und National Faszismus. Potsdam, 1931, p. 6).
147

на которые им, по их мнению, давало право образование. Они верили в
организованное общество, но рассчитывали занять в нем совсем не то
место, которое было им уготовано социалистами. Взяв на вооружение
методы старого социализма, они собирались применить их в интересах
другого класса. Движение это было способно привлечь всех, кто, согла­
шаясь с идеей государственного контроля над экономической деятель­
ностью, не разделял целей, на достижение которых рабочая аристократия
собиралась направить свои политические силы.
Уже в момент своего возникновения новое социалистическое движе­
ние имело несколько преимуществ. Социализм рабочего класса, выросший
в демократическом и свободном мире, приспособил к нему свою тактику
и перенял многие либеральные идеи. Его лидеры все еще верили, что
построение социалистического общества решит все проблемы. В то же
время фашизм и национал-социализм рождались в обществе все более
регулируемом и начинавшем сознавать, что демократический и между­
народный социализм стремятся к несовместимым целям. Их тактика
развивалась в мире, где уже доминировала социалистическая политика
со всеми вытекающими из этого проблемами. Они не тешили себя надеж­
дой на возможность демократического решения проблем, требующего от
людей большего согласия, чем от них можно ожидать. Не было у них и
иллюзий —ни насчет возможности разумно определять относительную
ценность потребностей различных индивидов и групп, необходимой для
планирования, ни насчет применимости принципа равенства. Они твердо
знали, что сильная группировка, которая соберет сторонников нового
иерархического общественного порядка и пообещает классам, на которые
опирается, определенные привилегии, имеет максимальные шансы на
поддержку со стороны тех, кто был разочарован, когда обещанное равен­
ство обернулось господством интересов определенного класса. Фашизм и
нацизм победили прежде всего потому, что предложенная ими теория
обещала привилегии тем, кто их поддержит.
IX
Свобода и защищенность
Все общество превра тится в ед иное
учреждение, единую фабрику
с равным трудом и равной оплатой.
В. И. Ленин 1917 г.
В стране, гд е единстве нным работо­
дателем является государство, оппо­
зиция означ ает медл енную гол одную
смерть. Старый принцип - кто н е ра­
ботает, тот не ест - заменяется но­
вым: кто не по вину ется, тот не ест.
Л. Д . Троцкий 1937г.
В числе необходимых условий подлинной свободы, помимо преслову­
той «экономической свободы», часто, и с большим основанием, называют
также экономическую защищенность. В определенном смысле это верно.
Независимый ум или сильный характер редко встречаются у людей, не
уверенных, что они смогут сами себя прокормить. Однако понятие эко­
номической защищенности, ка к и большинство понятий в этой области,
двусмысленно и расплывчато. Поэтому опасно выдвигать его в качестве
безусловного требования. Действительно, стремление к абсолютной защи­
щенности сплошь и рядом не только не повышает шансов свободы, но
становится для нее серьезной угрозой.
Подходя к этой проблеме, надо с самого начала различать два рода
защищенности: ограниченную, которая достижима для всех и потому
148

является не привилегией, а законным требованием каждого члена обще­
ства, и абсолютную защищенность, которая в свободном обществе не
может быть предоставлена всем и не должна выступать в качестве при­
вилегии,—за исключением некоторых специадЙш х случаев, таких, на­
пример, как необходимые гарантии независимоЯи судей, имеющие в их
деятельности цервостепенное значение. Таким образом, речь идет, во-
первых, о защищенности от тяжелых физических лишений, о гарантиро­
ванном минимуме для всех и, во-вторых, о защищенности, определяемой
неким стандартом, уровнем жизни, о гарантированном относительном
благополучии какого-то лица или категории лиц. Иными словами, есть
всеобщий минимальный уровень дохода и есть уровень дохода, который
считается «заслуженным» или «положенным» для определенного человека
или группы. Мы увидим в дальнейшем, что защищенность первого рода
может быть обеспечена всем, будучи естественным дополнением рыноч­
ной системы, в то время как защищенность второго рода, дающая гаран­
тии лишь некоторым, может существовать только в условиях контроля
над рынком или его полной ликвидации.
В обществе, которое достигло такого уровня благополучия, как наше,
ничто не мешает гарантировать всем защищенность первого рода, не ставя
под угрозу свободу. Конечно, есть множество сложных вопросов, связан ­
ных с определением необходимого минимального уровня обеспеченности.
Есть очень важный вопрос, должны ли те, кто находится на обществен­
ном иждивении, пользоваться теми же свободами, что и прочие члены
общества *. Невнимание к этим проблемам может повлечь за собой серь­
езные политические затруднения. Но нет никакого сомнения, что опреде­
ленный минимум в еде, жилье и одежде, достаточный для сохранения
здоровья и работоспособности, может быть обеспечен каждому. И в самом
деле, защищенность этого рода для большинства населения Англии давно
уже стала реальностью.
Точно так же ничто не мешает государству помогать гражданам,
ставшим жертвами непредвиденных событий, от которых никто не может
быть застрахован. Болезнь, несчастный случай, короче говоря, любые
ситуации, в которых оказание помощи не ослабляет желания человека
избежать неожиданности или ее последствий, требуют организации со­
циального обеспечения на государственном уровне. Сторонники и против­
ники конкуренции могут спорить о деталях такой системы, поскольку под
маркой социальных гарантий можно проводить политику, реально ослаб­
ляющую эффективность конкуренции. Но в принципе стремление госу­
дарства обеспечить таким образом защищенность граждан совместимо с
индивидуальной свободой. То же самое можно сказать и о государствен­
ной помощи жертвам стихийных бедствий —землетрясений, наводнений
и т. п. Несчастья, которых человек не в силах ни предусмотреть, ни
избежать, несомненно требуют общественной помощи, облегчающей
участь пострадавших.
Наконец, есть еще в высшей степени сер ьезная проблема борьбы с
последствиями спадов в экономической активности и сопровождающим их
ростом массовой безработицы. Это один из самых сложных вопросов
нашего времени. Й хотя его решение требует планирования, речь может
(и должна) идти о таком планировании, которое не ставит под угрозу
и не подменяет собой рынок. Некоторые экономисты видят выход в осо­
бой кредитно-денежной политике, что совместимо даже с принципами
либерализма XIX в. Правда, есть и другие, которые считают единствен­
ным спасением развертывание в нужный момент широкого фронта обще­
ственных работ. В последнем случае могут возникнуть серьезные огра-
* С этим связаны и серьезные проблемы в международных отношениях, ибо сам
факт гражданства может давать право на уровень жизни более высокий, чем в дру­
гих страна х.
149

ничения для развития конкуренции, и поэтому, экспериментируя в этом
направлении, мы должны действовать предельно осторожно, дабы избе­
ж ать постепенного подчинения экономики правительственным инвести­
циям. Но это далеко не единственный и, по-моему, не лучший путь обес­
печения экономической защищенности. Во всяком случае, необходимость
гарантий от последствий экономической депрессии вовсе не равнозначна
введению системы такого планирования, которое представляет очевидную
угрозу для нашей свободы.
#
Планирование, опасное для свободы,— это
планирование во имя
защищенности второго рода. Его цель —застраховать отдельных индиви­
дов или группы от того, что является нормой и случается сплошь и ря­
дом в обществе, основанном на принципе конкуренции,— от уменьшения
уровня их доходов. Такое уменьшение ничем морально не оправдано,
чревато лишениями, но оно является неотъемлемой частью конкуренции.
Требование защищенности такого рода —это, по сути дела, требование
справедливого вознаграждения, т. е. вознаграждения, соотнесенного с
субъективными достоинствами человека, а не с объективными резуль та­
тами его труда. Но такое понятие о справедливости несовместимо с прин­
ципом свободы выбора человеком своего жизненного поприща.
В обществе, где распределение труда основано на свободном выборе
людьми своих занятий, вознаграждение должно всегда соответствовать
йользе, приносимой тем или иным тружеником в сравнении с другими,
даже если при этом не учитываются его субъективные достоинства.
Часто результаты работы соразмерны затраченным усилиям —но отнюдь
не всегда. Бывает, что какое-нибудь занятие оказывается вдруг беспо­
лезным,—это может случиться в обществе любого типа. Всем понятна
трагедия профессионала, чье мастерство, приобретенное порой в резул ь­
тате многолетнего учения, обесценивается внезапно каким-то изобрете­
нием, имеющим несомненную общественную пользу. История последнего
столетия пестрит примерами такого рода, затрагивающими иногда инте­
ресы сотен тысяч людей.
Когда доход человека падает, а надежды руш атся, хотя он трудился
в поте лица и был мастером своего дела, это, несомненно, оскорбляет
наше чувство справедливости. И когда пострадавшие требуют от государ­
ства обеспечить «положенный» им уровень дохода, требование это нахо­
дит всеобщее сочувствие и поддержку. В результате правительства повсю­
ду не только принимают меры, обеспечивающие тем, кто попал в такие
обстоятельства, минимальные средства к существованию, но и гаранти­
руют им получение стабильного дохода на. прежнем уровне, т. е. создают
условия полной независимости от превратностей рыночной экономики *.
Однако, если мы хотим сохранить свободу выбора занятий, мы не
можем гарантировать стабильность доходов для всех. А если такие
гарантии даются лишь части граждан, они оказываются в привилегиро­
ванном положении, причем за счет остальных, чья относительная защи­
щенность очевидно снижается. Нетрудно показать, что создание для
всех людей гарантий стабильности их доходов возможно лишь при унич­
тожении свободы выбора жизненного поприща. И хотя такие всеобщие
гарантии часто рассматривают как цель, к которой все мы должны стре­
миться, в действительности все происходит совсем не так. На деле эти
гарантии даются по частям то одной группе людей, то другой, а в резуль­
тате в тех группах, которые остались в стороне, постоянно растет
неуверенность в завтрашнем дне. Поэтому неудивительно, что ценность
* Весьма интересные мысли о том, как решать эту проблему в рамках либе­
рального общества, были недавно изл о ж ены профессор ом У. Хаттом в книге, за с лу ­
жива ющей пристал ьного внимания (Plan for Rec onstru ction , 1943).
15Q

таких гарантий в общественном сознании постоянно увеличивается, их
требование становится все более настойчивым, и постепенно растет жел а­
ние получить их любой ценой, даже ценой свободы.
*
Если защищать тех, чей труд стал менее полезным в силу обстоя­
тельств, кЪторые они не могли предвидеть или предотвратить, компенси ­
руя их убытки, и в то же время ограничивать доходы тех, чья полезность
возросла, то вознаграждение очень быстро потеряет всякую связь с
реальной общественной пользой. Она будет зависеть только от взглядов
авторитетных чиновников, от их представлений о том, чем должны за­
ниматься те или иные люди, что они должны предвидеть и насколько
хороши или дурны их намерения. Решения, принимаемые в такой ситуа­
ции, не могут не быть произвольными. Применение этого принципа при­
ведет к тому, что люди, выполняющие одинаковую работу, будут получать
различное вознаграждение. При этом разница в оплате не будет более
служить стимулом, заставляющим людей совершенствовать свою деятель­
ность в интересах общества. Более того, они даже не смогут судить,
насколько полезным и эффективным могло бы стать то или иное ново­
введение.
Но если перетекание людей из одной сферы деятельности в другую,
необходимое в любом обществе, не будет стимулировано «поощрениями»
и «взысканиями» (не обязательно зависящими от их субъективных до­
стоинств), остается один путь: прямые приказания. При гарантирован­
ном уровне дохода человеку нельзя позволить ни оставаться на данном
месте работы просто потому, что ему нравится здесь работать, ни выби­
рать работу по своему желанию. Ведь это не он выигрывает или проиг­
рывает, если он уходит иди остается. Поэтому и право выбора принад­
лежит не ему, а тем, кто занимается распределением доходов.
Проблема, которая здесь возникает, обсуждается обычно как проблема
стимулирования. Но вопрос, каким образом заставить человека хотеть
работать лучше, хотя и является важным, далеко не исчерпывает всей
проблемы. Дело не только в том, что для хорошей работы человек дол­
жен иметь стимул. Гораздо более существенно, что, если мы предостав­
ляем людям право выбора занятий, им необходимо дать и какое-то прос­
тое, наглядное мерило относительной социальной полезности того или
иного поприща. Человек, даже движимый самыми благими намерениями,
не в состоянии сознательно выбрать одно занятие из многих, если пре­
имущества, предоставляемые каждым из них, никак не связаны с их
пользой для общества. Чтобы человек решился сменить работу и профес­
сиональную среду, с которой он свыкся и которую, может быть, полю­
бил, необходимо, чтобы изменившаяся социальная ценность каждого
занятия выражалась в соответствующем вознаграждении.
Но вопрос, по существу, еще серьезнее, потому что наш мир устроен
так, что только при условии личной заинтересованности люди готовы в
течение долгого времени отдавать все силы работе. По крайней мере,
очень многие могут по-настоящему хорошо работать, только имея какой-
то внешний стимул или испытывая давление извне. В этом смысле проб­
лема стимулирования является вполне насущной как в сфере производи­
тельного труда, так и в области организации и управления. Применение
методов инженерного проектирования к целой нации,—а это как раз и оз­
начает планирование,— «ставит вопрос дисциплины, решить который
совсем не просто», —пишет
американский инженер, обладающий боль­
шим опытом планирования на правительственном уровне. К его
словам стоит прислушаться: «Для успешного решения инженерной зада­
чи необходимо, чтобы вокруг существовала сравнительно большая зона
непланируемой эконохмической деятельности. Должен быть какой-то
151

резервуар, из которого можно черпать работников. А если работник уво­
лен, то он должен исчезать не только с места работы, но и из платеж­
ной ведомости. При отсутствии такого резервуара дисциплину можно
будет поддерживать только телесными наказаниями, как при рабском
труде» *.
В сфере администрирования вопрос о санкциях за халатность стоит
иначе, но не менее серьезно. Однажды было верно подмечено, что если
при конкурентной экономике последней инстанцией является судебный
исполнитель, то при плановой экономике —палач **. В последнем случае
директор завода будет такж е наделен значительными полномочиями. Но
его положение и доход будут в условиях плановой экономики столь же
независимыми от успеха или неудач вверенного ему предприятия, как
положение и доход рабочего. И поскольку не он рискует и не он выиг­
рывает, то решающим фактором является не его личное мнение и забота
об интересах дела, а некая правилосообразность в его поведении. Так,
ошибка, которой «ему следовало избежать » , — это
не просто ошибка,
а преступление против общества, со всеми вытекающими из такой трак­
товки последствиями. Пока он следует по безопасному пути «честного
выполнения своего служебного долга», он мож ет быть уверен в стабиль­
ности своего дохода гораздо больше, чем частный предприниматель. Од­
нако стоит ему поскользнуться,—и последствия будут хуже, чем банк­
ротство. Пока им довольно начальство, он экономически защищен, но за ­
щищенность эта покупается ценой свободы.
Таким образом, мы имеем дело с фундаментальным конфликтом меж­
ду двумя несовместимыми типами общественного устройства, которые
часто называют по их наиболее характерным проявлениям коммерческим
и военизированным. Термины эти оказались, пожалуй, не очень удачны­
ми, поскольку они фокусируют внимание не на самых существенных
признаках обеих систем и скрывают тот факт, что перед нами действи­
тельная альтернатива и третьего не дано. Либо мы предоставляем инди­
виду возможность выбирать и рисковать, либо мы лишаем его этой воз­
можности. Армия в самом деле во многих отношениях является хорошей
иллюстрацией организации второго типа, где работу и работников распре­
деляет командование, а в случае ограниченности ресурсов все садятся
на одинаковый скудный паек. Это единственная система, гарантирующая
каждому экономическую защищенность, и, распространяя ее на все об­
щество, мы сможем защитить всех. Однако такого рода безопасность не­
избежно сопряжена с потерей свободы и с иерархическими отношения­
ми армейского типа. Это безопасность казар м и бараков.
Конечно, вполне возможно создавать в свободном обществе какие-то
островки жизни, организованной по этому принципу, и, по-моему, нет
причин делать такой образ жизни недоступным для тех, кто его пред­
почитает. Действительно, добровольная трудовая служба, организованная
по военному образцу, — это, наверное, лучший способ, которым государ­
ство может дать всем работу и минимальные средства к существованию.
И если до сих пор такие предложения отвергались, то только потому,
что люди, готовые пожертвовать свободой ради защищенности, требовали
лишить свободы также и тех, кто на это не согласен. Но это уже черес­
чур*
Однако армия, какой мы ее знаем, дает лишь очень приблизительное
представление о том обществе, которое целиком организовано наподобие
армии. Когда только часть общества организована по военному образцу,
присутствующая в ней несвобода смягчается сознанием того, что рядом
есть и свободная жизнь, куда можно уйти, если ограничения станут слиш­
* D. С. С о у 1 е: The Twilight of National Planning.- «Harper’s Magazine», October
1935, p. 558 .
** W. R о e p k e. Die Gesellschaftskrisis der Gegenwart. Zurich, 1942, S. 172.
152

ком тягостными. Чтобы представить себе общество, устроенное, как об
атом мечтали многие поколения социалистов, наподобие большой фабри­
ки, надо обратиться взором к древней Спарте или к современной Герма­
нии, которая, пройдя долгий путь, кажется, приблизилась к этому идеалу.
*
В обществе, привыкшем к свободе, вряд ли найдется сразу много
людей, сознательно готовых получить такой ценой уверенность в завт­
рашнем дне. Но действия правительства, предоставляющего привилегии
защищенности то одной социальной группе, то другой, очень быстро
могут привести к созданию условий, в которых стремление получить
гарантии экономической стабильности окажется сильнее, чем любовь к
свободе. Ведь гарантированная защищенность одних оборачивается боль­
шей незащищенностью всех остальных. Если один твердо знает, что он
всегда получит определенный кусок постоянно меняющегося в размерах
пирога, то другие рискуют остаться голодными. При этом все время
снижается значение главного фактора безопасности, присутствующего в
конкурентной системе, — огромного многообразия открытых для каждого
возможностей,
В рамках рыночной экономики защищенность отдельных групп может
быть обеспечена только с помощью особых методов планирования, и з­
вестных под названием рестрикций. Именно к этим методам сводится все
планирование, осуществляемое в настоящее время. Чтобы гарантировать
в условиях рынка определенный уровень дохода производителям какого-то
товара, нужен «контроль», т. е. ограничение производства, позволяющее,
устанавливая «соответствующие» цены, получать «необходимый» доход.
Но это сужает возможности, открытые для других. Если производитель —
неважно, предприниматель или рабочий —будет застрахован от последст­
вий деятельности предприятий, не входящих в монополистическое объ­
единение, предлагающих тот же товар по более низкой цене, это означает,
что другие, находящиеся в худшем положении, не допускаются к отно­
сительному благополучию, достигнутому в контролируемой отрасли. Лю ­
бое ограничение доступа новых предпринимателей в какую-то отрасль
уменьшает их уверенность в завтрашнем дне. А по мере роста числа лю­
дей (и числа отраслей), доход которых оказывается гарантированным,
снижается число возможностей для тех, кто лишился дохода. И если, как
это в последнее время все чаще случается, работники благополучной от­
расли получают возможность повысить свои доходы (в форме прибыли
или зарплаты), исключая других, то тем, кто лишился работы, идти бы­
вает уже некуда. В результате каждое изменение конъюнктуры вызывает
всплеск безработицы. Нет никакого сомнения, что безработица послед­
них десятилетий и неуверенность в завтрашнем дне большого числа лю­
дей объясняются в огромной степени стремлением получать таким путем
гарантии экономической защищенности.
В Англии и в Америке такие рестрикции (в особенности те, что за ­
трагивают средние слои) лишь недавно приняли серьезные масштабы,
и мы еще не успели ощутить их последствия. Только тот, кто испытал
полную безнадежность положения человека в разделенном непроницаемы­
ми перегородками обществе, кто оказался лишенным доступа к занятиям,
обеспечивающим гарантированное благополучие, только тот способен
осознать глубину пропасти, отделяющей безработного от счастливого об­
ладателя заветного места, который настолько защищен от конкуренции,
что даже не думает потесниться. Речь, конечно, идет не о том, чтобы счаст­
ливчики уступали свои места тем, кому не повезло, но ведь должны же
они как-то участвовать в общем несчастье, испытывая снижение доходов
или по крайней мере отказываясь от надежд на еще большее преуспея­
ние в будущем. Но это невозможно, пока существует поддерживаемая
153

правительством уверенность, что обеспечение определенного «уровня
жизни» или «справедливого вознаграждения» является необходимостью.
В результате такой политики резким колебаниям подвергаются теперь не
цены, заработки и личные доходы, а производство и занятость. Пожалуй,
не было в истории худшей эксплуатации, чем эта провоцируемая прави­
тельственной «регуляцией» конкурентных отношений эксплуатация еще
не окрепших или менее удачливых производителей другими производи­
телями, прочно стоящими на ногах. Не много найдется лозунгов, причи­
нивших столько вреда, сколько призыв к «стабилизации» цен (или з а­
работков), ибо, укрепляя положение одних, он в то же время ведет к
расшатыванию позиций других.
Итак, чем больше мы стремимся обеспечить всеобщую экономическую
защищенность, воздействуя на механизмы рынка, тем меньше оказывает­
ся реальная защищенность людей. И, что гораздо хуже, это приводит к
усилению контраста между положением привилегированной части общест­
ва и положением тех, кто лишен привилегий. А кроме того, превращение
защищенности в привилегию делает ее все более и более желанной. Рост
числа привилегированных людей и углубление разрыва между ними и
остальным обществом рождает совершенно новые социальные установки
и ценности. Поэтому у же не независимость и свобода, но экономическая
защищенность определяет социальный статус человека. И девушки стре­
мятся уже выйти замуж не за того, кто полезен обществу, а за челове­
ка, имеющего гарантированную зарплату. А юноша, не сумевший попасть
в число избранных, рискует на всю жизнь оказаться неприкаянным, от­
верженным, парией в нашем обществе,
т
Рестрикции, нацеленные на обеспечение экономической защищенности,
проводимые или поддерживаемые государством, у же привели к серьез­
ным изменениям в обществе. Лидером в этом процессе оказалась Герма­
ния, а остальные страны последовали за ней. Катализатором, значительно
ускорившим развитие событий, стал ряд дополнительных факторов, явив ­
шихся еще одним следствием распространения социалистических идей:
резкое снижение относительного процента деятельности, связанной с эко­
номическим риском, и моральное осуждение высоких доходов, оправды­
вающих риск, но доступных лишь немногим. Мы не можем сегодня осуж­
дать молодых людей, предпочитающих твердую зарплату риску предпри­
нимательства, ибо в течение всей своей сознательной жизни они слышат,
что такое положение является и более надежным, и более нравственным.
Нынешнее поколение выросло в такой обстановке, когда школа и пресса
делали все, чтобы дискредитировать дух свободной конкуренции и пред­
ставить предпринимательство ка к занятие аморальное, когда человека,
нанявшего на работу сотню других людей, называли не иначе как эксплу­
ататором, а человека, командующего таким же количеством подчинен­
ных, —героем. Люди постарше могут усмотреть здесь преувеличение, но
мой опыт ежедневного общения со студентами не оставил у меня ника­
ких сомнений, что аитикапиталистическая пропаганда изменила ценности
нового поколения, и это случилось раньше, чем стали меняться социаль­
ные институты. Вопрос, таким образом, заключается в том, не разрушим
ли мы ценности, которые по-прежнему считаем высшими, приспосабливая
сегодня организацию общества к новым требованиям.
Сдвиги в общественных структурах, ставшие результатом победы
идеала экономической защищенности, можно проиллюстрировать, сопо­
ставляя английское и немецкое общество десяти-двадцатилетней давно­
сти. К ак бы ни было велико влияние армии в Германии, оно далеко не
объясняет того, что англичане расценивали как «милитаризацию» немец­
кого общества. Причины здесь гораздо глубже, так как и в кругах, на ­
154

ходившихся под влиянием армии, и в кругах, где это влияние было ни­
чтожным, ситуация была примерно одинаковая. И дело не в том, что
почти в любой момент значительная часть немецкого народа (больше,
чем в других странах) была организована для ведения войны. Дело в
том, что тип организации, характерный для военной машины, применялся
во многих сферах гражданской жизни. Ни в какой другой стране не ис­
пользовался так широко принцип иерархической организации «сверху
вниз», нигде не было такого количества людей, занятых в самых различ­
ных областях, которые ощущали себя не свободными гражданами, но
функционерами. Это и придавало немецкому обществу совершенно особый
характер. Как хвастались сами немцы, Германия превратилась в госу­
дарство чиновников, в котором доход и положение в обществе гаранти­
руются властями не только на государственной службе, но почти во
всех областях.
Я сомневаюсь, что можно силой подавить ду х свободы, но я не уве­
рен, что каждый народ смог бы противостоять его медленному удушению,
происходившему в Германии. Когда только государственная служба обес­
печивает положение в обществе, а исполнение служебного долга рассмат­
ривается как нечто несравненно более достойное, чем свободный выбор
собственного поля деятельности, когда все занятия, не дающие признан­
ного места в государственной иерархии или права на стабильный гаран­
тированный заработок, считаются чуть ли не постыдными, трудно ожи­
дать, что найдется много людей, которые предпочтут защищенности
свободу. И если при этом альтернативой защищенному, но подчиненному
положению является позиция в высшей степени шаткая, вызывающая
презрение как в случае неудач, так и в случае успеха, стоит ли удив­
ляться, что лишь очень немногие смогут побороть искушение променять
свободу на обеспеченность. Когда все зашло так далеко, свобода пр евра­
щается почти что в издевательство, так как обрести ее можно, только
отказавшись от всех земных благ. Люди, доведенные до такого состояния,
начинают думать, что «свобода ничего не стоит», и они с радостью при­
несут ее в Жертву, променяв на гарантии защищенности. Это можно по­
нять. Гораздо труднее понять профессора Гарольда Ласки, выдви­
гающего в Англии тот же аргумент, ставший роковым для немецкого на­
рода *.
Безусловно, предоставление гарантий на случай невзгод и лишений
должно быть одной из основных целей политики правительства. Так же
как и принятие мер, способствующих выбору более перспективных зан я­
тий. Но чтобы эти меры были успешными и не угрожали свободе лич­
ности, любые гарантии необходимо предоставлять вне сферы рыночных
отношений. Конкуренция должна функционировать беспрепятственно.
Какие-то экономические гарантии нужны даже для сохранения свободы,
ибо большинство людей согласны рисковать, только если риск не очень
велик. Тем не менее нет ничего страшнее модной ныне в среде интел­
лектуалов идеи обеспечения защищенности в ущерб свободе. Нам надо
опять учиться смелости, ибо мы должны без страха признать, что за
свободу приходится платить и каждый должен быть готов ради свободы
идти на материальные жертвы. И надо вновь вспомнить слова Бенджами­
на Франклина, выражающие кредо англосаксонских стран, но равно
применимые как к странам, так и к людям: «Те, кто в главном отказы­
ваются от свободы во имя временной безопасности, не заслуживают ни
свободы, ни безопасности».
* «К аждый, кому знако м быт бедняков с его постоянным чувством над вигаю­
щейся катастрофы, с судорожной погоней за всегда ускользающей мечтой, сможет
понять, что свобода бе з экономической защ ищ енно сти ничего не стоит» (Н. J. L a s k i.
Liberty in the Modern State. - Pelican edition, 1937, p. 51).
155

Почему к власти приходят худшие
Всякая власть развращ ает,
но абсол ютная власть р азвращ ает
абсолютно.
ЛордЭктон
Теперь мы сосредоточим внимание на одном убеждении, благодаря
которому многие начинают считать, что тоталитаризм неизбежен, а дру­
гие теряют решимость активно ему противостоять. Речь идет о весьма
распространенной идее, что самыми отвратительными своими чертами
тоталитарные режимы обязаны исторической случайности, ибо у истоков
их каждый раз оказывалась кучка мерзавцев и бандитов. И если, на­
пример, в Германии к власти пришли Штрейхеры и Киллингеры, Леи и
Хайнсы, Гиммлеры и Гейдрихи, то это свидетельствует, может быть,
о порочности немецкой нации, но не о том, что возвышению таких лю ­
дей способствует сам государственный строй. Разве не могут во главе
тоталитарной системы стоять порядочные люди, которые, думая о благе
всего общества, будут действительно решать грандиозные задачи?
Нам говорят: не будем себя обманывать —не все хорошие люди обя­
зательно являются демократами и не все они хотят участвовать в уп­
равлении государством. Многие, безусловно, предпочтут доверить эту ра­
боту тем, кого они считают компетентными. И пусть это звучит не очень
разумно, но почему бы не поддержать диктатуру хороших людей? Ведь
тоталитаризм —это эффективная система, которая может действовать
как во 'зло, так и во благо,—в зависимости от того, кто стоит у вла­
сти. И если бояться надо не системы, а дурных ее руководителей, то не
следует ли просто заранее позаботиться, чтобы власть, когда придет вре­
мя, оказалась в руках людей доброй воли?
Я совершенно уверен, что фашистский режим в Англии или в США
серьезно отличался бы от его итальянской и немецкой версий. И если
бы переход к нему не сопровождался насилием, наши фюреры могли бы
оказаться много лучше. И когда бы мне было судьбой начертано жить
при фашистском режиме, я предпочел бы фашизм английский или аме­
риканский всем другим его разновидностям. Это не означает, однако, что
по нашим сегодняшним меркам фашистская система, возникни она в на­
шей стране, оказалась бы в конце концов принципиально иной, скажем ,
более гуманной, чем в других странах. Есть все основания полагать, что
худшие проявления существующих ныне тоталитарных систем вовсе не
являются случайными, что рано или поздно они возникают при любом
тоталитарном правлении. Подобно тому, как государственный деятель,
обратившийся в условиях демократии к практике планирования экономи­
ческой жизни, вскоре оказывается перед альтернативой —либо перехо­
дить к диктатуре, либо отказываться от своих намерений,— так же
и
диктатор в условиях тоталитаризма должен неминуемо выбирать между
отказом от привычных моральных принципов и полным политическим
фиаско. Именно поэтому в обществе, где возобладали тоталитарные
тенденции, люди нещепетильные и, попросту говоря, беспринципные
имеют гораздо больше шансов на успех. Тот, кто этого не замечает, еще
не понял, какая пропасть отделяет тоталитарное общество от либераль­
ного и насколько вся нравственная атмосфера коллективизма несовмести­
ма с коренными индивидуалистическими ценностями западной цивили­
зации.
«Моральные основы коллективизма» были уже предметом многих
дискуссий. Однако нас здесь интересуют не столько его моральные ос­
новы, сколько его моральные результаты. Главной этической проблемой
считается обычно совместимость коллективизма с существующими мо-
X
156

ральными принципами. Или вопрос о выработке новых моральных прин­
ципов, которые необходимы для подкрепления оправдавшего все надеж­
ды коллективизма. Но мы поставим вопрос несколько иначе: какими
станут моральные принципы в результате победы коллективистского
принципа организации общества, какие нравственные убеждения при
этом возобладают? Ведь взаимодействие нравственности с общественны­
ми институтами вполне может привести к тому, что этика, порожденная
коллективизмом, будет сильно отличаться от этических идеалов, застав ­
лявших к нему стремиться. Мы часто думаем, что если наше стремле­
ние к коллективизму продиктовано высокими моральными побуждениями,
то и само общество, основанное на принципах коллективизма, станет
средоточием добродетелей. Между тем непонятно, почему система долж­
на обладать- теми же достоинствами, что и побуждения, которые приве­
ли к ее созданию. В действительности нравственность в коллективист­
ском обществе будет зависеть частично от индивидуальных качеств, ко ­
торые будут обеспечивать в нем успех, а частично —от потребностей
аппарата тоталитарной власти.
Вернемся на минуту к состоянию, предшествующему подавлению де­
мократических институтов и созданию тоталитарного режима. На этой
стадии доминирующим фактором является всеобщее недовольство пра­
вительством, которое представляется медлительным и пассивным, ско­
ванным по рукам и ногам громоздкой демократической процедурой. В та­
кой ситуации, когда все требуют быстрых и решительных действий,
наиболее привлекательным для масс оказывается политический дея­
тель (или пар тия), кажущийся достаточно сильным, чтобы «что-то
предпринять» . «Сильный» в данном случае вовсе не означает «распола­
гающий численным большинством», по ско ль ку всеобщее недовольство
вызвано как раз бездеятельностью парламентского большинства. Важно,
чтобы лидер этот обладал сильной поддержкой, внушающей уверен­
ность, что он сможет осуществить перемены эффективно и быстро. Имен­
но так на политической арене и возникает партия нового типа, органи­
зованная по военному образцу.
В странах Центральной Европы благодаря усилиям социалистов мас­
сы привыкли к политическим организациям военизированного типа, ох­
ватывающим по возможности частную жизнь своих членов. Поэтому для
завоевания одной группой безраздельной власти можно было, взяв на
вооружение этот принцип, пойти несколько дальше и сделать ставку не
на обеспеченные голоса своих сторонников на нечастых выборах, а на
абсолютную и безоговорочную поддержку небольшой, но жестко вы ­
строенной организации. Возможность установления тоталитарного режи­
ма во всей стране во многом зависит от этого первого шага —от спо ­
собности лидера сплотить вокруг себя группу людей, готовых доброволь­
но подчиняться строгой дисциплине и силой навязыв ать ее остальным.
На самом деле социалистические партии были достаточно мощными,
и если бы они решились применить силу, то могли добиться чего угод­
но. Но они на это не шли. Сами того не подозревая, они поставили пе­
ред собой цель, осуществить которую могли только люди, готовые престу­
пить любые общепринятые нравственные барьеры.
Социализм можно осуществить на практике только с помощью мето­
дов, отвергаемых большинством социалистов. В прошлом этот урок усво­
или многие социальные реформаторы. Старым социалистическим парти­
ям не хватало безжалостности, необходимой для практического решения
поставленных ими задач. Им мешали их демократические идеалы. Х арак­
терно, что как в Германии, так и в Италии успеху фашизма предшест­
вовал отказ социалистических партий взять на себя ответственность
управления страной. Они действительно hq хотели применять методы,
157

к которым вело их учение, и все еще надеялись прийти к всеобщему
согласию и выработать план организации общества, удовлетворяющий
большинство людей. Но другие между тем уже поняли, что в планируе­
мом обществе речь идет не о согласии большинства, но лишь о согласо ­
ванных действиях одной, достаточно большой группы, готовой у пр авлять
всеми делами. А если такой группы не существует, то о том, кто и как
может ее создать.
Есть три причины, объясняющие, почему такая относительно
большая и сильная группа людей, обладающих общим сознанием, будет
в любом обществе включать не лучших, но худших его представителей.
И критерии, по которым она будет формироваться, являются по нашим
меркам почти исключительно негативными.
Прежде всего чем более образованны и интеллигентны люди, тем бо­
лее разнообразны их взгляды и вкусы и тем труднее ждать от них еди­
нодушия по поводу любой конкретной системы ценностей. Следовательно,
если мы хотим достичь единообразия взглядов, мы должны вести поиск
в тех слоях общества, для которых характерны низкий моральный и ин­
теллектуальный уровень, примитивные, грубые вкусы и инстинкты. Это
не означает, что люди в большинстве своем аморальны, просто самую
многочисленную ценностно-однородную группу составляют люди, мо­
ральный уровень которых невысок. Людей этих объединяет, так сказать ,
наименьший общий нравственный знаменатель. И если нам нужна по
возможности многочисленная группа, достаточно сильная, чтобы навязы ­
вать другим свои взгляды и ценности, мы никогда не обратимся к людям
с развитым мировоззрением и вкусом. Мы пойдем в первую очередь к
людям толпы, людям «массы» —в уничижительном смысле этого слов.а,—
к наименее оригинальным и самостоятельным, которые смогут оказывать
любое идеологическое давление просто своим числом.
Однако если бы потенциальный диктатор полагался исключительно
на людей с примитивными и схожими инстинктами, их оказалось бы
все-таки слишком мало для осуществления поставленных задач. Поэтому
он должен будет стремиться увеличить их число, обращая других в
свою веру.
И здесь в силу вступает второй негативный критерий отбора: ведь
проще всего обрести поддержку людей легковерных и послушных, не
имеющих собственных убеждений и согласных принять любую готовую
систему ценностей, если только ее к ак следует вколотить им в голову,
повторяя одно и то же достаточно часто и достаточно громко. Таким об­
разом, ряды тоталитарной партии будут пополняться людьми с неустой­
чивыми взглядами и легко возбудимыми эмоциями.
Третий и, быть может, самый важный критерий необходим для любо­
го искусного демагога, стремящегося сплотить свою^группу. Человеческая
природа такова, что люди гораздо легче приходят к согласию на основе
негативной программы — будь то ненависть к врагу или зависть к пре­
успевающим соседям,—чем н а основе программы, утверждающей пози­
тивные задачи и ценности. «Мы» и «они», свои и чужие —на этих про­
тивопоставлениях, подогреваемых непрекращающейся борьбой с теми,
кто не входит в организацию, построено любое групповое сознание, объ­
единяющее людей, готовых к действию. И всякий лидер, ищущий не
просто политической поддержки, а безоговорочной преданности масс,
сознательно использует это в своих интересах. Образ врага—внутренне­
го, такого, как «евреи» или «кулаки», или внешнего —явл яется непре­
менным средством в арсенале всякого диктатора.
То, что в Германии врагом были объявлены «евреи» (пока их место
не заняли «плутократы»), было не в меньшей степени выражением ан-
тикапиталистической направленности движения, чем борьба против ку­
лачества в России. Дело в том, что в Германии и в Австрии евреи
воспринимались как представители капитализма, так как традиционная
158

неприязнь широких слоев населения к коммерции сделала эту область
доступной для евреев, лишенных возможности выбирать более престиж­
ные занятия. История эта стара как мир: представителей чужой расы
допускают только к наименее престижным профессиям и за это начина­
ют ненавидеть их еще больше. Но то, что антисемитизм и антикапита ­
лизм в Германии восходят к одному корню,—факт исключительно важ ­
ный для понимания событий, происходящих в этой стране. И этого, как
правило, не замечают иностранные комментаторы.
Было бы неверно считать, что общая тенденция к превращению кол­
лективизма в национализм обусловлена только стремлением заручиться
поддержкой соответствующих кругов. Неясно, может ли вообще коллек­
тивистская программа реально существовать иначе, чем в форме какого-
нибудь партикуляризма, будь то национализм, расизм или защита инте­
ресов отдельного класса. Вера в общность целей и интересов предпола­
гает большее сходство между людьми, чем только подобие их как чело­
веческих существ. И если мы не знаем лично всех членов нашей
группы, мы по крайней мере должны быть уверены, что они похожи на
тех, кто нас окружает, что они думают и говорят примерно так же и о
тех же вещах. Только тогда мы можем отождествляться с ними. Коллек­
тивизм немыслим во всемирном масштабе,—если только он не будет по­
ставлен на службу узкой элитарной группе. И это не технический, но
нравственный вопрос, который боятся поднять все наши социалисты.
Если, например, английскому рабочему причитается равная доля дохо­
дов- от английского капитала и право участвовать в решении вопросов
его использования на том основании, что капитал этот является резуль­
татом эксплуатации, то не логично ли тогда предоставить, скажем ,
и всем индусам те же права, предполагающие не только получение до­
хода с английского капитала, но и его использование?
Но ни один социалист не задумывается всерьез над проблемой равно­
мерного распределения доходов с капитала (и самих капитальных ре­
сурсов) между всеми народами мира. Все они исходят из того, что ка­
питал принадлежит не человечеству, а конкретной нации. Но даже и в
рамках отдельных стран немногие осмеливаются поднять вопрос о рав­
номерном распределении капитала между экономически развитыми и
неразвитыми районами. То, что социалисты провозглашают как долг по
отношению к гражданам существующих стран, они не готовы гаранти­
ровать иностранцам. Если последовательно придерживаться коллективи­
стской точки зрения, то выдвигаемое малоимущими нациями требование
нового передела мира следует признать справедливым, хотя, будь такая
идея реализована, ее нынешние самые ярые сторонники потеряли бы не
меньше, чем богатые страны. Поэтому они достаточно осторожны, чтобы
не настаивать на принципе равенства, но только делают вид, что никто
лучше них не сможет организовать жизнь других народов.
Одно из внутренних противоречий коллективистской философии за­
клю чается в том, что, поскольку она основана на гуманистической мо­
рали, развитой в рамках индивидуализма, областью ее применения могут
быть только относительно -небольшие группы. В теории социализм интер­
национален, но как только дело доходит до его практического примене­
ния, будь то в России или в Германии, он оборачивается оголтелым
национализмом. Поэтому, в частности, «либеральный социализм», к ак его
представляют себе многие на Западе,—плод чистой теории, тогда как в
реальности социализм всегда сопряжен с тоталитаризмом *. Коллективизм
* Ср. поучительную дискуссию в; F, Borkenau. Socialism. National or Inter­
national? - 1942,
159

не оставляет места ни гуманистическому, ни либеральному подходу, но
только открывает дорогу тоталитарному партикуляризму.
Если общество или государство поставлены выше, чем индивид,
и имеют свои цели, не зависящие от индивидуальных целей и подчиняю­
щие их себе, тогда настоящими гражданам и могут считаться только те,
чьи цели совпадают с целям и общества. Из этого неизбежно следует, что
человека можно уважать лишь как члена группы, т. е. лишь постольку
и в той мере, в какой он способствует осуществлению общепризнанных
целей. Этим, а не тем, что он человек, определяется его человеческое
достоинство. Поэтому любые гуманистические ценности, вкл ючая интер­
национализм, будучи продуктом индивидуализма, являются в коллекти­
вистской философии чужеродным телом *.
Коллективистское сообщество является возможным, только если су­
ществует или может быть достигнуто единство целей всех его членов. Но
и помимо этого есть ряд факторов, усиливающих в такого рода сообщест­
вах тенденции к замкнутости и обособленности. Одним из наиболее в аж ­
ных явл яется то обстоятельство, что стремление отождествить себя с
группой чаще всего возникает у индивида вследствие чувства собствен­
ной неполноценности, а в таком случае принадлежность к группе долж­
на позволить ему ощутить превосходство над окружающими людьми, ко­
торые в группу не входят. Иногда, по-видимому, сама возможность дать
выход агрессивности, сдерживаемой внутри группы, но направляемой
против «чужих», способствует врастанию личности в коллектив. « Нравст­
венный человек и безнравственное общество» — так ов блестящий и очень
точный заголовок книги Рейнгольда Нибура. И хотя не со всеми его вы­
водами можно согласиться, но по крайней мере один тезис в данном слу­
чае стоит привести: «современный человек все чаще склонен считать себя
моральным, потому что он переносит свои пороки на все более и более
обширные группы» **. В самом деле, действуя от имени группы, чело ­
век освобождается от многих моральных ограничений, сдерживающих
его поведение внутри группы.
Нескрываемая враждебность, с которой большинство сторонников
планирования относится к интернационализму, объясняется среди проче­
го тем, что в современном мире все внешние контакты препятствуют
эффективному планированию. К ак обнаружил, к своему прискорбию, из­
датель одного из наиболее полных коллективных трудов по проблемам
планирования, «большинство сторонников планирования являются воин­
ствующими националистами» ***.
Националистические и империалистические пристрастия встречаются
среди социалистов гораздо чаще, чем может цоказаться, хотя и не всег­
да в такой откровенной форме, как , например, у Уэббов и некоторых
других ранних фабианцев, у которых энтузиазм по поводу планирования
сочетался с х арактерным благоговением перед большими и сильными
державами и презрением к малым странам. Историк Эли Халеви, вспо­
миная о своей первой встрече с Уэббами сорок лет назад, отмечал, что
их социализм был резко антилиберальным. «Они не испытывали ненави­
сти к тори и даже были к ним на удивление снисходительны, но не ща­
дили либерализма гладстоновского толка. То было время англо-бурской
войны, и наиболее прогрессивные либералы вместе с теми, кто начинал
тогда создавать лейбористскую партию, были солидарны с бурами и вы­
ступали против английского империализма, во имя мира и человечности.
* Совершенно в д ухе коллективизма говорит у Ницш е Заратустра: «Тысяча
целей существовала доныне, ибо существовала тысяча людей. Но все ещ е нет ярма
для тысячи шей, все еще нет единой цели. Нет еще цели у человечества. Но ска­
ж ите , братья мои, молю вас: если нет у ч ел овеч ес тва цели, разве не озн ачает это,
что нет человечества?»
** Цит. по: Е. Н. С а гг. The Twenty Year’s Crisis, 1941, p. 203.
*** Findlay Mackenzie (ed.). Planned Society. Yesterday, Today, Tomorrow: A Sim-
posi um, 1937, p. XX .
160

Но оба Уэбба, ка к и их друг Бернард Шоу, стояли особняком. Они были
настроены вызывающе империалистически. Независимость малых наро­
дов может что-то означать для индивидуалиста-либерала, но для таких
коллективистов, как они, она не значила ровным счетом ничего. Я до сих
пор слышу слова Сиднея Уэбба, который объясняет мне, что будущее
принадлежит великим державам, где правят чиновники, а полиция под­
держивает порядок. В другом месте Халеви приводит высказывание
Бернар да Шоу, относящееся примерно к тому же времени: «Миром по
праву владеют большие и сильные страны, а маленьким лучше не выле­
зать из своих границ, иначе их просто раздавят» *.
Если бы эти высказывания принадлежали предшественникам немецко­
го национал-социализма, они бы вряд ли кого-нибудь удивили. Но они
свидетельствуют о том, насколько для всех коллективистов вообще х ар ак­
терно почитание власти и насколько легко приводит оно от социализма
к национализму. Что же касается прав малых народов, то в этом отно­
шении позиция М аркса и Энгельса ничем не отличалась от позиций дру­
гих коллективистов. Современные национал-социалисты охотно подписа­
лись бы под некоторыми их высказываниями о чехах и поляках **.
*
Если для великих философов индивидуализма XIX столетия,— н а ­
чиная от лорда Эктона и Якоба Буркхардта и кончая современными со­
циалистами, которые, как Бертран Рассел, работают в русле либераль­
ной традиции,—власть всегда выступала как абсолютное зло, то для по­
следовательных коллективистов она является самоцелью. И дело не тольг
ко в том, что, как отмечает Рассел, само стремление организовать жизнь
общества по единому плану продиктовано во многом жаждой власти ***.
Более существенно, что для достижения своих целей коллективистам
нужна власть —власть одних людей над другими, причем в невиданных
доселе масштабах, и от того, сумеют ли они ее достичь, зависит успех
всех их начинаний.
Справедливость этого утверждения не могут поколебать
трагиче­
ские иллюзии некоторых либеральных социалистов, считающих, что, отни­
мая у индивида власть, которой он обладал в условиях либерализма,
и передавая ее обществу, мы тем самым уничтожаем власть как тако­
вую. Все, кто так рассуждает, проходят мимо очевидного факта: власть,
потребная для осуществления плана, не просто делегируется, она еще
тысячекратно усиливается. Сосредоточив в руках группы руководящих
работников власть, которая прежде была рассредоточена среди многих,
мы создаем не только беспрецедентную концентрацию власти, но и власть
совершенно нового типа. И странно слышать, что власть центрального
планирующего органа будет «не большей, чем совокупная власть советов
директоров частных компаний» ****. Во-первых, в конкурентном общест­
ве никто не обладает даже сотой долей той власти, которой будет наделен
в социалистическом обществе центральный планирующий орган. А во -вто
рых, утверждать, что есть какая -то «совокупная власть» капиталистов,
которой на самом деле никто не может сознательно воспользоваться,
значит просто передергивать термины *****. Ведь это не более чем игра
* Е. Н а 1ё v у. L’Ere des Tyrannies. Paris, 1938; History of the English People.-
«Epilogue» , vol. I, pp. 105 —106.
** См.: К. Маркс. Р еволюция и контрреволюция, а т а кж е письмо Энгельса к
Марксу от 23 мая 1851 г.
*** В. Russell. The Scientific Outlook. 1931, p. 211.
**** В. E. Lippincott. Introduction to: 0 . Lange, F. M
.
Taylor. On the
Economic Theory of Socialism. Minneapolis, 1938, p. 35.
***** Когда мы рассуждаем о власти (power) одних людей над другими, нас не
должна смущать аналогия с физическим понятием силы (power), имеющим значе­
ние б езличной (хотя по своему пр оис хожд ени ю антропоморфной) побудительной
.161

слов: если бы. советы директоров всех компаний действительно договори­
лись между собой о совместных действиях, это означало бы конец кон­
куренции и начало плановой экономики. Чтобы уменьшить концентрацию
абсолютной власти, ее необходимо рассредоточить или децентрализовать.
И конкурентная экономика является на сегодняшний день единственной
системой, позволяющей минимизировать путем децентрализации власть
одних людей над другими.
Как мы уж е видели, разделение экономических и политических целей,
на которое постоянно нападают социалисты, явл яется необходимой г а ­
рантией индивидуальной свободы. К этому можно теперь добавить, что
популярный ныне лозунг, призывающий поставить на место экономиче­
ской власти власть политическую, означает, что вместо власти, по при­
роде своей ограниченной, мы попадем под ярмо власти, от которой у же
нельзя будет убежать. Хотя экономическая власть и может быть оруди­
ем насилия, но это всегда власть частного лица, которая отнюдь не бес­
предельна и не распространяется на всю жизнь другого человека. Это
отличает ее от централизованной политической власти, зависимость от
которой мало чем отличается от рабства.
*
Итак, всякая коллективистская система нуждается в определении це­
лей, которые являю тся общими для всех, и в абсолютной власти, необ­
ходимой для осуществления этих целей. В такой системе рождаются и
особые моральные нормы, которые в чем-то совпадают с привычной для
нас моралью, а в чем-то с ней резко расходятся. Но в одном пункте
различие это настолько разительно, что можно усомниться, имеем ли мы
вообще здесь дело с моралью. Оказывается, что индивидуальное созна­
ние не может полагать здесь собственных правил, а с другой стороны,
ему не даны никакие общие правила, действующие без исключения во
всех обстоятельствах. Чрезвычайно трудно поэтому сформулировать
принципы коллективистской морали. Но все-таки эти принципы сущест­
вуют.
Ситуация здесь примерно такая же, как и в случае с правозаконно-
стью. Подобно формальным законам, нормы индивидуалистской этики
являются пусть не всегда скрупулезными, по общими по форме и уни­
версальными по применению. Они предписывают или запрещают опреде­
ленного рода действия независимо от того, какие эти действия пресле­
дуют цели. Так, красть или лгать, причинять боль или совершать пре­
дательство считается дурно, даже если в конкретном случае это не
приносит прямого вреда, если от этого никто не страдает или если это
совершается во имя какой-то высокой цели. И хотя иногда нам прихо­
дится из двух зол выбирать меньшее, каждое из них тем не менее оста­
ется злом.
Утверждение «цель оправдывает средства» рассматривается в инди­
видуалистской этике как отрицание всякой морали вообще. В этике
коллективистской оно с необходимостью становится главным моральным
принципом. Нет буквально ничего, что не был бы готов совершить после­
довательный коллективист ради «общего блага», по скол ьку для него это —
единственный критерий моральности действий. Коллективистская этика
выразила себя наиболее явно в формуле raison d’E tat *, оправдывающей
любые действия их целесообразностью. И значение этой формулы для
межгосударственных отношений —совершенно такое же, как и для от­
ношений между индивидами. Ибо в коллективистском обществе ни со­
причины явлений. И если мы не мо же м говорить об увеличении или уменьш ении
совокупной сущ еству ющ ей в мире силы, то это не относи тс я к власти, которую одни
люди сознател ьно применяют по отнош ению к другим.
* Г осудар ственна я необходимо сть (фрапц.) . {Прим, пер ев.)
No■

весть, ни какие-либо другие сдерживающие факторы не ограничивают
поступки людей, если эти поступки совершаются для «блага общества))
или для достижения цели, поставленной руководством.
❖
Отсутствие в коллективистской этике абсолютных формальных пр а­
вил, конечно, не означает, что коллективистское общество не будет поощ­
рять некоторые полезные привычки своих граждан и подавлять привыч­
ки иные. Наоборот, оно будет уделять человеческим привычкам гораздо
больше внимания, чем индивидуалистское общество. Чтобы быть полез­
ным членом коллективистского общества, надо обладать совершенно оп­
ределенными качествами, требующими постоянного упражнения. Мы на­
зываем эти качества «полезными привычками», а не «моральными доб­
родетелями», потому что ни при каких обстоятельствах они не должны
становиться препятствием на пути достижения целей всего общества или
исполнения указаний руководящих инстанций. Они, таким образом, слу­
жат как бы для заполнения зазоров между этими целями или указания­
ми, но никогда не вступают с ними в противоречие.
Различия между качествами, которые будут цениться в коллективист­
ском обществе, и качествами, обреченными в нем на исчезновение, луч­
ше всего можно показать на примере. Возьмем, с одной стороны, добро­
детели, свойственные немцам, скорее «типичным пруссакам» , пр изнавае­
мые даже их худшими врагамщ а с другой —добродетели, по общему
мнению, им несвойственные (в такой степени, как , например, англичанам,
гордящимся этим обстоятельством, впрочем, не без некоторых основа­
ний). Вряд ли многие станут отрицать, что немцы в целом трудолюбивы
и дисциплинированны, основательны и энергичны, добросовестны в лю­
бом деле, что у них сильно развиты любовь к порядку, чувство долга
и привычка повиноваться властям и что они нередко готовы на большие
личные жертвы и выказывают незаурядное мужество в случае физиче­
ской опасности. Все это делает немцев удобным орудием для выполнения
любых поставленных властями задач, и именно в таком духе их воспи­
тывало как старое прусское государство, так и новый рейх, в котором
доминируют прусские ориентации. При этом считается, что «типичному
немцу» не хватает индивидуалистических качеств, таких , как терпимость,
уважение к другим людям и их мнениям, независимость ума и готов­
ность отстаивать свое мнение перед вышестоящими (которую сами нем­
цы, сознающие обычно этот недостаток, называют Zivilcourage —г р аж ­
данское мужество), сострадание к слабым и, наконец, здоровое презрение
к власти, порождаемое обычно лишь долгой традицией личной свободы.
Считается также, что немцам недостает качеств, может быть, и не столь
заметных, но важных с точки зрения взаимодействия людей, живущих в
свободном обществе,—доброты, чувства юмора, откровенности, уважения
к частной жизни других и веры в их добрые намерения.
После всего сказанного становится достаточно очевидно, что эти ин ­
дивидуальные достоинства являю тся одновременно достоинствами соци­
альными, облегчающими социальное взаимодействие, которое в р езуль­
тате не нужно (да и сложно) контролировать сверху. Эти качества р аз­
виваются в обществе, имеющем индивидуалистский или коммерческий
характер, и отсутствуют в коллективистском обществе. Различие это
было всегда очень заметно для разных районов Германии, а теперь мы
можем его наблюдать, сравнивая Германию со странами Запада. Но еще
до недавнего времени в тех частях Германии, где более всего получило
развитие цивилизованное коммерческое начало,— в старых торговых го­
родах на юге и на западе, а также в ганзейских городах на севере
страны,—моральный климат был гораздо ближе к западным нормам, чем
к тем стандартам, которые доминируют ныне во всей Германии.

Было бы, однако, в высшей степени несправедливо считать, что в то­
талитарных государствах народные массы, оказывающие поддержку
системе, которая нам представляется аморальной, начисто лишены вся­
ких нравственных побуждений. Д ля большинства людей дело обстоит
как раз противоположным образом: моральные переживания, сопровож­
дающие такие движения, как национал-социализм или коммунизм, со­
поставимы по своему накалу, вероятно, лишь с переживаниями участни­
ков великих исторических религиозных движений. Но если мы допускаем,
что индивид —это только средство достижения целей некоторой высшей
общности, будь то «общество» или «нация» , все уж асы тоталитарного
строя становятся неизбежными. Нетерпимость и грубое подавление вся­
кого инакомыслия, полное пренебрежение к жизни и счастью отдельного
человека —прямые следствия фундаментальных предпосылок коллекти­
визма. Соглашаясь с этим, сторонники коллективизма в то же время
утверждают, что строй этот явл яется более прогрессивным, чем строй,
где «эгоистические» интересы индивида препятствуют осуществлению це­
лей общества. Человеку, воспитанному в либеральной традиции, оказы ­
вается очень трудно понять, что немецкие философы совершенно искрен­
ни, когда они вновь и вновь пытаются доказать, что стремление челове­
ка к личному счастью и благополучию является порочным и амораль­
ным и только исполнение долга перед обществом заслуживает уважения.
Там, где существует одна общая высшая цель, не остается места ни
для каких этических норм или правил. В известных пределах мы сами
испытываем нечто подобное теперь —во время войны. Однако даже вой­
на и связанная с ней чрезвычайная опасность рождают в демократиче­
ских странах лишь очень умеренную версию тоталитаризма: либеральные
ценности не забыты, они только отошли на второй план под действием
главной заботы. Но когда все общество поставлено на службу нескольким
общим целям, тогда неизбежно жестокость становится исполнением долга
и такие действия, как расстрел заложников или убийство слабых и боль­
ных, начинают рассматриваться лишь с точки зрения их целесообразно­
сти. И насильственная высылка десятков тысяч людей превращается в
мудрую политическую акцию, одобряемую всеми, кроме тех, кто стал ее
жертвой. Или всерьез изучаются предложения о «призыве в армию жен­
щин с целью размножения». Коллективисты всегда видят перед собой ве­
ликую цель, оправдывающую действия такого рода, ибо никакие права и
ценности личности не должны, по их убеждению, служить препятствием
в деле служения обществу.
Граждане тоталитарного государства совершают аморальные дейст­
вия из преданности идеалу. И хотя идеал этот представляется нам от­
вратительным, тем не менее их действия являются вполне бескорыстны­
ми. Этого, однако, нельзя сказать о руководителях такого государства.
Чтобы участвовать в управлении тоталитарной системой, недостаточно
просто принимать на веру благовидные объяснения неблаговидных дейст­
вий. Надо самому быть готовым преступать любые нравственные законы,
если этого требуют высшие цели. И поскольку цели устанавливает
лишь верховный вождь, то всякий функционер, будучи инструментом в
его руках, не может иметь нравственных убеждений. Главное, что от него
требуется,— это безоговорочная личная преданность вождю, а вслед за
этим —полная беспринципность и готовность буквально на все. Функцио­
нер не должен иметь собственных сокровенных идеалов или представле­
ний о добре и зле, которые могли бы исказить намерения вождя. Но из
этого следует, что высокие должности вряд ли привлекут людей, имею­
щих моральные убеждения, направлявшие в прошлом поступки европей­
цев. Ибо что будет наградой за все безнравственные действия, которые
придется совершать, за неизбежный риск, за отказ от личной независи­
мости и от многих радостей частной жизни, сопряженные с руководящим
постом? Единственная жажда, которую можно таким образом утолить, —
No

это жажда власти как таковой. Можно упиваться тем, что тебе пови­
нуются и что ты —часть огромной и мощной машины, перед которой
ничто не устоит.
И если людей, по нашим меркам достойных, не привлекут высокие
посты в аппарате тоталитарной власти, это откроет широкие возможно­
сти перед людьми жестокими и неразборчивыми в средствах. Будет мно­
го работы, про которую станет известно, что она «грязная» , но что она
необходима для достижения высших целей и ее надо выполнять четко и
профессионально — как любую другую. И поскольку такой работы будет
много, а люди, еще имеющие какие-то моральные убеждения, откажутся
ее выполнять, готовность взяться за такую работу станет пропуском к
карьере и власти. В тоталитарном обществе найдется много дел, требую­
щих жестокости, запугивания, обмана, слежки. Ведь ни гестапо, ни
администрация концлагеря, ни Министерство пропаганды, ни СД, ни СС
(как и аналогичные службы в Италии или в Советском Союзе) не я в­
ляются подходящим местом для упражнений в гуманизме. Но в тотали­
тарном государстве путь к высокому положению ведет именно через эти
организации. Трудно не согласиться с известным американским экономи­
стом, когда после краткого обзора обязанностей властей в коллективист­
ском обществе он приходит к заключению, что «им придется все это
делать, хотят они этого или не хотят. А вероятность, что у власти при
этом окажутся люди, которым противна сама эта власть, приблизительно
равна вероятности того, что человек, известный своей добротой, получит
место надсмотрщика на плантации» *.
Этим, однако, данная тема не исчерпывается. Проблема отбора ли­
деров является частью более широкой проблемы отбора людей в соответ­
ствии с их взглядами или скорее с их готовностью приспособиться к
постоянно меняющейся доктрине. И здесь мы не можем не остановиться
на одной из наиболее характер ных нравственных особенностей тоталита­
ризма, связанных с его отношением к правде. Но это слишком обширная
тема, требующая отдельной главы.
* F. Н. Knight in the «Journal of Political Economy».- 1938, December,
p. 869.
Перевод M. Б . Гнедовского
Окончание следует

ИЗ РЕДАКЦИОННОЙ ПОЧТЫ
О логике триедииости
Б. В . РАУШЕНБАХ
В наши дни, когда столь высок ин те­
рес к русскому философскому наследию
конца XIX и нач ала XX века, вновь воз­
никает многоа спектная пр об лема Трои­
цы. О Троице писа ли Булгаков, Флорен­
ский, Трубецкой и многие другие. Троич­
ность Бога, окончательно сф ормул ирован­
ная на Втором Вселенс ком соб оре в 381
году, в виде никео-царегр адского Симво­
ла веры, стала од ним из основных и
общепризнанных положений христианст­
ва. Принятию Символа предш ествовал и
длительные, а иногда и оже сточ енны е
споры. В этих спорах главным были по ­
иски характера взаимоотн ош ений м е жду
Лицами и того, что их объединяет в еди­
ного Бога.
Позж е возникла скептическая и атеис­
тическая критика, кото рая не « опус ка­
лась» до споров о вза имо отнош ении и
взаимодействии лиц, а прос то объявл ял а
само понятие Троицы абсурдом, из ко­
торого следует и невозможность Ее су­
ществования. Здесь говорилось о том, что
ни один нормальный человек не в со сто ­
янии представить с еб е под обного триед и­
ного Бога, что это бе ссмыслица, что три-
единос ть «противоречит арифметике» и
здравому рассудку. Лев Толстой в своем
ответе Святейш ему син оду, отлу чавш ему
его от Церкви, писал , что он «отвергает
непон ятную Троицу». Аналогичные мо­
тивы стали общим местом в сочинениях
современных пропагандистов атеиЗхма.
Характерным дл я скептич еской и а те ис­
тиче ской критики явл яе тс я то, что она
переводит проб лему из об ласти бо гос ло­
вия в обл асть формальной логики.
Богословы предпоч итают не отвечать
на критику логичности по нятия тр иеди-
ности. Обычно они н е отде ляют друг от
друга два намеченных выше подхода, а,
объединив их, говорят о Троице в более
общем плане, ограничиваяс ь за меч анием
о та йне троичности. Примерно той ж е
позиции придерживал ись и классики ру с­
ской философии рубежа столетий, хотя
они и уделяли некоторое внимание об­
с у ж д ен и ю логичности понятия Троицы
(например, Е. Н. Трубец кой).
Ниже будет рассмотрена только проб­
ле ма логиче ской правильности введе нно­
го на Втором Вселенском соборе учения
и сде л ана попытка оценить ар гу мента­
цию атеистов и скептиков, о кото рой шла
речь выше.
Мне пр ед ст авл яетс я, что по нятие Тро­
ицы являе тся логи чески б езу пре чны м с
пози ции самой обычной формальной л о­
гики и, если и мож но говорить о тайне
тр оичности, то только имея в виду ее
кардинальные качества, но никак не ка­
жущуюся логическую несообразность са­
мого по нятия. Весь ма часто скептич еская
критика логики троич ности имеет источ­
ником поверхность суждений.
Для доказательства этого утверждения
надо будет воспользоваться понятием
изохморфизма. Как и звестно, математика
целиком постро ена на формальной л о­
гике и ес ли исключить немно го чис ле н­
ные аксиомы, которые
назн ач аются и
должны быть не противоречивыми, то
все остальные объекты, изу чае мы е и ис-
.пол ьзуемые в математике, являются их
след ствием и ло гически безупр ечны ми
образованиями. П оэтому, если ока же тся
возможным указать общеизвестный ма-
техматический объект, обладающий всей
совокупнос тью логич еск их свойств Трои­
цы, иными словами, если он окажется ло­
гически изоморфным Ей (имеющим ту
же структуру), то возможность логиче­
ской непр отиворечивости Троицы будет
доказана. Здесь предст авляе тс я уместным
указать на большие возможности, кото­
рыми обл адае т мет од изоморфизхма. Эле­
ментарные, почти очевидные п ол о ж ен ия
формаль ной логики ис пол ь зуютс я вес ьма
часто. Но ведь столь ж е законно и ис­
по льзование дост ато чно д линной цепоч ­
ки л огических ход ов, конечный вывод ко­
торых вовсе не обязан быть эл еме нтар ­
ным и очевидпым. При анализе логиче­
ских о бразований поиски изоморфного
объе кта, логическая обоснованнос ть ко^
166

торого до казана , може т дать очень мно­
гое. И хотя такой объект не будет логи­
чески элеме нта рным и очевидным, он б у­
дет тем не менее логически безупречен.
Для того чтобы осуществить намечен­
ную здесь программу, надо прежде всего
сф ор мулировать
логические
сво йства
Троицы, исключив из р ассмотрения те,
которые н е имеют структур но го хар акт е­
ра (Святая, Животворящая и т. д .) . Ис­
комых свойств оказывается четыре. Р а с­
смотрим их по пор ядку.
1. Триединость. Иногда это условно за­
писывают в виде имеющ их парад ок сал ь­
ный видравенств1=3 и3=1. Бог, содной
стороны, ед ин, а с другой стороны, яв­
л яет ся Троицей.
2. Едино сущность.
Триединость
не
пред ст авлял ась бы чем-то непонятным,
если бы сводилась, например, к утверж­
дению: «три цветка сос та вл яют один б у ­
кет». Именно к такого рода толкованию
прибега ли иногда богословы и фил ософы.
Так, Е. Н. Трубец кой в своем д окладе ,
посвященном разбору книги П. А. Фло­
ренского «Столп и утверждение Истины»,
проводит мысль, что Бо г един, а троич­
ность относитс я к Лицам (эта точка зр е ­
ния восходит к Василию Великому). Тру­
бецкой явно озабочен тем, чтобы избе­
ж ать антиномии, ко торая возникнет, по
его мнению, если единый Бог будет со ­
ставле н из тр ех Богов. Однако это про­
тиворечит Символу веры, гд е о предвеч ­
ном р ожд е ни и Сына от Отца говорится:
«Бога истинна от Бога истинна», а Гри­
горий Богослов прямо называет в своих
тво рениях Святой Ду х - Богом. Едино -
сущность надо понимать здесь как фор­
мальную констатацию: единый Бог со ­
ставляется из трех Лиц, каждое из кото­
рых является Богом. Столь « жесткой»
формулировки богословы обычно и зб е га ­
ют, пред поч ита я говорить, что Лица име ­
ют одинаковое Божеское достоинство.
В этом видно их с трем ление, х отя бы
внешне, избежать кажущейся антиномии.
Однако ниже будет показано, что и
«ж есткая» формулировка логически оп­
равдана и ее не надо бояться.
3. Неслиянность.
Парадо ксал ьность
триединости и единосущности могла бы
быть снята, если бы можно было предпо­
ложить, что единый Бог может попере­
менно приобретать облик Отца, Сына и
Святого Духа. Это обозначало бы «слиян-
ность» Ипос тас ей. Такая точка зрения
была осуждена в свое время как ересь
«мода лизма» (по которой единый Бог
м ож е т в зависимости от обсто ятельств
изме нять свой «модус», образ бы тия). По ­
это му уч ен ие о Троице реш ител ьно иск­
лючает та кую возмо жнос ть . В се три Ипо­
стаси существуют од новре менно и все гда,
при этом они кач ес твенно р азлич ны и не
могут заменять друг друга или сводить­
ся друг к другу. Это как бы другая сто­
рона все той ж е неслиянности. Пре­
красно понимая неуме стн ость такого т ер­
мина, как «р абота», все ж е риск ну ска ­
зать, что ка ж д о е Лицо Троицы выпо лня­
ет свою раб оту, не свойственную другим
Лицам.
Чтобы прид ать нагл яд ность это му у т ­
вержд ению , можно привес ти такие при­
меры. Обращаясь в молитве «Царю небес­
ный» к Святому Духу, верующий гово­
рит: «...вселися в ны (нас), и очисти ны
от всякия скверны»,- высказывая прось­
бу, с которой немыслимо обратиться к От­
цу и'Сы ну. В Иисусовой молитве «Гос­
поди Иисусе Христе, Сыне Божий, поми­
л у й мя грешнаго» вер ующ ий просит
Христа помиловать его, поскольку име н­
но Христос, по Символу веры, будет су ­
дить живых и мертвых. А налоги чное об­
ращение к Святому Духу или Отцу было
бы соверш енно неуместным. Эта н е сл и ян ­
ность подчеркивается и в ежедневной
молитве, прямо обращ енной к Троице.
В ней к каждому Лицу обращаются с
разными просьбами: «...Господи, очисти
грех и наша; Владыко, прости б еззак они я
наша; Святып, по се ти и исц ел и немощ и
наша...» Даже когда просьбы похожие,
они выра жаю тся разными словами, как
бы подч ер кивая этим принципиа льное
различие Лиц. На вечерней службе, при
ч те нии молитвы «Сподоби, Гос поди»,
говорится:
«...Господи,
научи
мя...
Владыко, вразуми мя... Святый, прос ве­
ти мя...»
4. Нераздельность. Если не ввести тре­
бование нераздельности, то всегда сохра­
нитс я возмож нос ть трактовать три Лица
как три не зависимых Бога и вмес то ед и­
нобожия невольно ввести троебожие.
Хотя триед иность в изве стн ом смысле
уже предполагает нераздельность, вполне
разумн о подч еркнуть это ва ж но е свой­
ство в соверш ен но четкой форме. Смысл
нер азде ль нос ти за ключ ается в том, что
три лица выступают всегда вмес те и всё,
что делается, делается ими совместно.
Абсолютно исключено,
чтобы какое-то
Лицо соверш ало нечто независимо от
других Лиц. В XVII веке, когда богослов­
ская глубина русской ик онописи зам ет ­
но упа ла , в церквях появились иконопо ­
добные иллюстрации к тексту священно­
го Писания. Среди таких икон мож но
встретить и изображения семи дней тво­
рения мира Богом. Интерес но отметить,
что эти иконы (судя по надписям на них)
назы валис ь « Деяниями Троицы». Это на­
глядно подтверждает не только сущест­
вование принципа нер а зд ел ьн ости , но и
то больш ое знач ение, кото рое ему прид а­
вали.
Итак, говоря о формальной логике тр о­
ичности, мож но сф ормулировать ее как
совокупность триединости, единосущно­
сти, нес ли яннос ти и нера зд ел ьно сти. Ос­
таетс я найти математический объект, ко­
торый облада ет эт ой совокупностью
свойств.
Введем в обычном трехмерном прос т­
ранстве ор тогональную д екартову с ис те ­
му координат, обозначив оси этой с исте­
мы традиционно буквами X, У и Z. Пусть
в этом пространстве расположен произ­
вольный конечный вектор, идущий из на­
чала координат. Ему будут соответство­
467

вать три его составляющие, расположен­
ные на введ енных осях. Очевидно, что
сам вектор, с од ной стороны, и со вокуп­
ность его трех составляющих, с другой,
являются одним и тем же. Но это и есть
триед иность.
Очевидно так ж е, что в этом примере
нали че ствует и ед ино сущность, поскол ьку
составл яющ ие вектора сами т ож е явл я­
ютс я векторами.
Теперь нужно убедиться в том, что три
составл яющ ие облада ют свойством н е ­
сл иянности. Когда выше говорилось об
этом свойс тве , то оно было сф ормул иро ­
вано как ка чес твен ное ра злич ие Ип оста ­
сей, исключающ ее за ме ну од ной другой,
причем каждая из них выполняет свою
«работу», не свойственную другой Ипо­
стаси. Неуместный по отнош ению к Трои­
це термин «работа» являетс я теперь са ­
мым под ход ящим. Д ля нагл ядн ости
пр ед пол ож им, что введе нный вектор яв­
л яе тс я силой, сп ос обной смещать нек о­
торую материальную точку, находящую­
ся в начале координат. Д л я смещ ения
материал ьной точки в напра вл ении оси
X необходима составляющая на этой оси
(направленная вдоль оси X). Что касает­
ся двух других составляющих, лежащих
на осях Y и Z, то никакие их усилия не
способны смест ить точку вдоль оси X, по ­
скольку они направлены п ер пенд икул яр ­
но ей. Совершенно т о ж е са мое можно
сказать и о составляющ их, напра вл енных
вдоль осей Y и Z. Каждая способна сдви­
нуть материаль ную точку только вдоль
«своего» напра вл ения. Таким образом,
три со ста вл яющих вектора принципиал ь­
но не способны за менять друг друга, что
и говорит о наличии свойства н ес л ия н­
ности (это сл ед ствие ор тогональности
системы ко ординат).
Наконец, по сл е дн е е, четвер то е свойст­
во —нер азд ел ьност ь. Оно почти очевидно.
Составляющие вектора связа ны с ним
абсолютно (так как явл яются его прое к­
циями на оси), а следовательно, абсолют­
но же и друг с другом.
Таким образом, самый обыкновенный
вектор в тре хмерно м прос тр ан стве и его
гри ортогонал ьные с ос та вл яющ ие дают
логически безупр еч ный пример объе кта,
об ладающего
со вокупностью
нужных
свойств: т риед ино сти, ед иносущности, не ­
слиянности и нер азд ел ьно ст и. Пос коль­
ку этот пример показы вает, что такие
объекты не противоречат формальной ло­
гике, то нет никак их оснований со мне ­
ваться в безупречной логичности поня­
тия Троицы и опа са ться, что «это проти­
воречит арифметике» или ведет к антино­
мии. Просто все обычные с омне ния воз­
никал и всл ед ствие того, что в своих рас­
суждениях сомневающиеся действитель­
но не поднимал ись выше «арифметики».
Достаточно было взять чуть более слож­
ный объект, как сразу оказалось возмож­
ным обнаружить нужную совокупность
свойств, построить , если угодн о, «мате­
матическу ю модел ь троичности». Эта «ма­
те матическая модель» мож ет сл у жи ть о п­
ровергающим примером дл я всех , кому
логическая сторона триед иности ка ж е тс я
а бсурдной , противореч ащ ей формальной
логике.
Быть может, здесь уместно указать на
то, что совокуп но сть ч етыре х названных
свойств является необходимой, что нару­
шение любого из них (при сохранении
осталь ных) делает невозможным сущ ест ­
вование введе нного объе кта. Д л я лиц,
знакомых с математикой, мо жно это по­
яснить: н а ру ш ен ие триед иности говорит
о том, что прос транство перес тал о быть
трехмерны м;
единосущности - что рас­
сматриваемый объект не явл яется б оле е
вектором, а, на пример, стал квартернио-
ном; н есл иянн ости —что систе ма коо рди­
нат у ж е не ортогона льная; нер азд ел ьн о­
сти - что три введ енных вектора пер ес та ­
ли быть со ставляющими исх од ного век­
тора. Этот пример наводит на мысль, что
совокупность обсу жд а е мы х четырех л оги­
ческих свойств являе тся
н еоб ход имой
(именно как совокупнос ть) и дл я форми­
рования логической структуры Троицы,
что нарушение любого из свойств недо­
пустимо. С этой точки зр ени я вызывают
изве стное со мнение попытки рассматри ­
вать Троицу, опираясь, ска жем, на часть
из Ее четырех свойств. Здесь следует
проявл ять остор ож ность , так как это сп о­
со бно привес ти к искаж енным предста в­
ле ниям. Много столе тий цер ко вная пись­
менность пытае тся найти нагл ядный об­
раз (ес ли хотите, модель) триединос ти.
Здесь можно напомнить соответству ющ ие
примеры: корень, ствол и пл од единого
дерева или три свечи, разл ива ющ ие н е ­
раздел ьный свет, и т. п. Слабость таких
попыток стано витс я оч евид ной, когда они
проверяются на одно временно е со сущест ­
вова ние вс ех четырех свойств тр иед и-
ности —свет трех свечей неразделен, но
где зд ес ь несли яннос ть? Ведь одна свеча
вполне может заменить другую. Можно
лишь удивляться тому, что отцы Церкви
проявил и не з аур яд ную смелость, решив­
шись в свое вре мя на формирова ние у ч е­
ния о Троице в виде, каза л ос ь бы, логиче­
ски а бсурдной сис темы свойств, ведь в те
годы развити е матема тики исключало
во змож нос ть проилл юстрировать их ло­
гическу ю совместимость.
Преде льна я яснос ть понятий вектора и
его со ста вл яющих, которыми е ж ед не вно
по льзу ют ся д есятки тысяч инж ен еро в,
ученых и студентов, связана, в частно­
сти, с тем, что в векто рной алгебре дан
алгоритм с л о ж е ния векторов (извес тн ое
всем из школы «правило пар алле ло гр ам­
ма ») , к поэт ому соверш ен но ясен про­
цесс сложения составляющих для полу­
чения исх од ного вектора. Иное д ел о Тро ­
ица. Требовать здесь столь же предель­
ной ясности деталей Ее структуры, объ­
яс нения того, как из тре х Лиц составл я­
ется ед иное Бо ж ес тво, нет никаких ос но­
ваний. По мере усложнения изучаемого
объ екта его структура почти всегда т о ж е
усложняется. Когда в наши дни студен­
там читают к урс теор етич еск ой физики,
то лектор начинает свой курс с предуп­
реждения слушателей о полной беспер­
168

спе ктивности попыток на гл яд но пред ст а­
вить себе то, о чем дальше пойдет речь.
Человеку свойственно стр емл ение к н аг­
ляд ности, возм ож но, это связа но с тем,
что огромное больш инство информации
о внешнем мире мы получаем в резуль­
тате анали за зрител ьной информации.
Именно поэтому ле ктор будет повтор ять
свой призыв неоднокр атно —в теор ети че —
ской физике есть законы, которые н ев о з­
можно себе представить, их можно толь­
ко сформулировать. Современная физика
нахо дит все новые и новые глубокие за ­
кономер ности, настолько да леко у ш едш ие
от на ше го п овсе дневного «здравого смыс­
ла», что мысленно увидеть их в качест­
ве нагляд ных образов у ж е нел ь зя. Это
как бы первая ступень, выводящ ая н ас
за преде лы нагл ядно представимо го. Ис­
х од я из сказанного , становится сове рш ен­
но очевидно, что по анало гии с те ор ети­
ческой физикой учение о Троице и Ее
внутреннюю структуру можно сформули­
ровать и описать, но наглядно предста­
вить се бе нел ьзя. Это тем бо ле е очевидно,
что бого словие уч ит о не пос тиж имос ти
Бога.
Подводя итог, можно утверждать, что
сф ормул ированная выше структура Трои­
цы вполне может быть согласована с
обычной формальной логикой и по это му
привычная скептич еская критика по ня­
тия триединости ошибо чна. Что ка сае тс я,
есл и так мо жно выразиться, «алгоритма»,
по которому из трех Лиц возникает еди­
ный Бог, то здесь, как уж е указывалось,
богословие говорит о не пос тиж имой тай­
не внутре нней жи зн и Бога. Таким обра ­
зом, непостижимой является вовсе не ло­
гическая структура Троицы (она вполне
разумна), а кардинальное качество Трои­
цы, ж изн ь Бога в Самом Себе.
Научные метафоры
и недоуменные вопросы
Мне хочется поделиться своими впе­
чатлениями и соображениями по поводу
статьи В. П. Зинченко «Наука - не от ъем ­
лемая часть культуры?» (см. «Вопросы
философии», No 1, 1990). Статью, в кото­
рой ведущ ий психо л ог размыш ляет о
культур е, науке (п сих ол огии) , образова ­
нии, я прочитал оч ень внимательно,
почти пристрастно. Но, ск а ж у прямо,
многое в ней вызывает недоу мен ие. ..
Обращусь непосредст ве нно к текс ту и
постар аюсь как мож но бо ле е кратко и
четко сформул иро вать вопросы к его
автору и собственные в озр а же ни я в
связи с некоторыми спорными, на мой
взгляд, п ол ож ениями.
С самого начала автор отказы вае тс я
от оп ред ел е ния осно вных понятий (что
такое культура и что такое наука), счи­
тая это «бесперспективным занятием»,
и предл агает пойти по пути примеров и
метафор, «которые часто оказываются
яс нее и компактнее» (с. 3 3). Вероятно,
деф иниции основных понятий в науч ­
ном тексте не всегда явл яются необ ход и­
мыми. И все же изначальное, пусть
«рабочее»,
самое общее определение
предмета иссл едо ва ния или по кр айней
мере различ ение предметов (тем более
столь многомерных) не мо же т быть ли ш­
ним, ибо позволяет в знач ител ьной с те ­
пени сохранить строгость Мысли и избе ­
ж ать нед ор а зу ме ний. Примеры и мета-
ороры да ле ко не все гда продуктивнее д е ­
финиций по той простой причине, что
кто-то видит в них одно, кто-то —другое,
а кто-то мож ет вообще ничего не уви ­
деть.
Основную пр об ле му статьи автор фор­
му лиру ет предель но остро: «Является ли
нау ка нео тъемл ем ой частью ку льтуры
как целого?». И далее: «если возникает
подобный вопрос , то это свид ете ль ст ву ет
о том, что в современном мире не все
благополу чно не только с наукой, но и
с культурой» (с. 34). То, что в нашей
стране не все бл аго получ но и с наукой,
и с культурой, и с образованием, яснее
ясного. Но «вечный вопрос» о со отно ше ­
нии веры и р азу ма, науки и нравствен­
но сти, рационал ьности и иррациональ ­
ности, зн ани я и Блага всегда сильно вол­
новал умы художников, писателей, фи­
лософов и проповедников. Писали об
этом Тертул лиан и Бл. Августин, И. В.
Киреевский и И. Кант, П. Я. Ч а ад а­
ев и Н. А. Бердяев... Многие тревожи­
лись о «небл аго получ ном» с осто янии
ку льтуры не мене е, чем наш и современ­
ники.
«Рост мира есть кул ьтура» (А. Б л ок) .
«Культура
есть
ку льт ра зу мения»
(Г. Шпет). «Культура есть язык, объеди­
няющий чел овечество, среда, ра ст ящ а я
и питающая личность» (о. Павел Фло­
ренский). «Культура —пр оизводите льное
существование» (Б. Л. Пастернак) - вот
ключевые метафоры, в смысловых гра­
ницах которых автор начинает строить
дальнейшие рассуждения. Автор спра­
шивает: «Можем ли мы то ж е самое ска­
зать о науке?» Ответ отрицательный,
и в конце концов сл едует вывод: «Воз­
можно и, видимо, д а ж е е стественно от­
чуждение науки от культуры» (с. 35).
169

Здесь-то и возникает мой первый недо­
уменный вопрос: право мерно ли у п о­
требление в да нном контексте самого
понятия отч ужд ени я?
Насколько мне известно, в ф илософии
речь всегда идет об отчуждении от че­
ловека , точнее о превращ ении д ея тел ь ­
ности и ее результатов в силу господ­
ствующую и враждебную человеку. Так
можно ли вообще говорить об отчужде­
нии н ауки от культуры? Читателю при­
хо д ит ся что-то «достраивать» в своем
воображении, чтобы только представить,
о чем ид ет речь. Однако если на четко
и точно поставленный вопрос дан не­
четкий, много значно метафорич еский от­
вет, то это напоминает попытку уйти от
ответа. Вероятно, мо жно сказать, что
всегда возможна определенная разоб­
щенность между культурой и наукой.
Но пути преодоления разобщенности и
пути преодоления отчуждения —отнюдь
не одно и то же. Неужели нам остается
только п о-л уддистски обвинять во всех
грехах и бедах современную науку и
те хнологию? «Наука и техника стали се ­
год ня источником многих глобальных
пробл ем современности... Пар ад окс со ­
стоит в том, что для решения этих про­
блем человечество вы нужд е но обращать­
ся к этой ж е науке» (с. 35). Очевидно,
что не сами же по себе наука и техника
со зд ал и такую пробл ему, как экологиче­
ская. Стара как мир истина, что вещ и
не бывают хор ош ими или пл охими, та­
ковыми их дел ают люди. Напоминать
это даже неудобно. И любые средства
могут использоваться как для дела раз­
рушения, так и в целях созидания, спа­
се ния человечества и его культуры .
Автор
идет по пути пер еин тер пре ­
тации
сф ор мул ированной им
выше
проблемы, пр ед ла гая ан ал из науки как
формы со знан ия, видя в «расширении
со знан ия науки» путь выхода из ситуа ­
ции «о тчу жден ия». В таком контексте
утверждается, что в сознании можно вы­
делить два слоя - бытийный и реф лек­
с и в н ы й . Автор подчеркивает: «Выделяя
оба сл оя со знания, я не х ар актер изую
их в тер минах «высший» или «низший».
В человеческом сознании (индивидуаль­
ном или социально м) они не могут су ­
ществовать один бе з другого. Они д ей ­
ствительно' взаимодополнительны, с чем,
по- вид имому, связа но то, что созна ние
как неко е цел ое трудно исследовать»
(с. 42).
Возникает мой следующий недоумен­
ный вопрос: о каком отношении «взаимо-
дополнительности» идет речь? В кван­
товой мех анике пробл ема состоит в пол­
ноте описания системы. Но при этом
нико му в го лову прийти не мож ет, что
в фотоне, например, можно выделить два
сл о я —волновой и корпус ку ляр ный, ко­
торые находятся в отношениях допол­
нительности. Вс ем ясно, что допол ни­
тельны логики, способы описания изу­
чаемого феномена, и непонятно, почему
с сознанием дел о обстоит иначе? И, кро­
ме того, я, например, не могу себе пр ед ­
ставить два сл оя (уровня) чего бы то
ни было, один из которых не был бы
высшим (верхним), а другой - низшим
(нижним).
Есть исслед овател ь ская по зиция, гд е
со знани е р асс матрива ется как ка чес твен­
н ая ха рактеристика ра звивающегося ин­
дивида , как момент его развити я. Но и
зде сь логика выд ел е ния «слоев» не ра­
ботает. Можно, конечно, мысленно от де ­
лить качество вещ и от самой вещи, но,
выделяя слои в сознании, не уподобим­
ся ли мы тем, кто в свежести осетрины
вы делял уровни? Против под обной ум ­
ственной операции во зр азил, со ве рш ен­
но спр аведливо, булгаковский Воланд.
Допу ст им, однако, что мо жно говорить
об уровнях сфор мир ов анноеTM со зна ния.
Правда, при у сл овии, что мы предпо ла ­
га ем с аму принципиальную возмож нос ть
формирования со знания. Я не прид ер­
живаюсь этой точки зр ения. Сама кон­
цепция формирования пс ихич ес ких про­
цессов находится сейчас в серьезном и
гл убоком кризисе, который ставит п еред
не обх одимос тью п ер ео смысл ения методо­
ло гических о сн ований этой обл ас ти пс и­
хологии и отказа от положений, кото­
рые ещ е неда вно не вызывали сомне ний.
Перео см ысл ение все гда трудно, легче
возр одить старые идеи, так сказать, под
новой вывеской... В заключительной
ч асти статьи В. П. Зинченко идет речь
о психологии в целом, а точнее о прин­
ципах, на которых должна строиться
сис те ма образования. При этом автор
утверждает ни много ни мало, как то,
что именно принципы деятел ьно ст ного
по д хода (и, по-видимому, никакие дру­
гие) должны лежать в основе «любой
современной, разумной (человечной),
цивилизованной системы образования и
воспитания». Б ол ее того: «всей этой с и­
стем е принципов не выдвинуто никакой
разу мной альтернативы» (с. 4 9).
По мнению автора, пер естр ойка про­
цесса образования на вышеука занных
основаниях позволит в конечном счете
преод ол еть « отчу жд ение » на уки от куль­
туры. С желанием реформ трудно не со­
гласиться. Но не возмо ж но согласиться с
тем, как автор интерпр етиру ет саму
проб лему. Он ра ссматрива ет две «наибо­
лее
знамениты е
те ории развития»
(Ж. Пиаже и Л. С. Выготского). Первая
из них «имеет боле е прямое отнош ение
к о перационал ьно -технич еско му, а не
рефле ксивному слою созна ния» (с. 4 6),
и по этому автор на ней не о ст анавли­
вается, сосредоточившись на второй. Та­
ким образом, у чита теля невольно скла­
дывается впечатление, что, во-первых,
деятельностный под ход в психол огии в
отличие от подхода Пиаже в большей
степен и ориентирован на «рефлексивный
уровень» со знан ия и, во-вторых, что если
не строить новую педа гогику на прин­
ципах д еятел ьност ного под ход а, то ее
во обще не на чем строить.
Прав ли автор, утверждая, что дея­
тельностный под х од ориентиро ван на
рефлекс ивный слой со зна ния и в этом
170

смысле противостоят под ход у Пиажей
Один из ярчайших представителей дея­
тельнос тного под х од а Д. Б. Эльконнн пи ­
сал: «Мы уч им млад ших школьников
умственным д ей ствиям и все возмож ным
конкретным знаниям... Р азвитие инте л­
ле кта —развитие
о пер ацио нно-тех ниче ­
ской стороны и только. Но ведь глав­
ная задача не в этом» (см. Д. Б. Элько-
нин. Избранные психологические труды,
1989, с. 48 8 —489). Так что противопостав­
ление теорий Пиаже и Выготского в этом
о тно ш ении выглядит натянуты м.
Если же искать альтернативу взгля­
дам Пиаже на сознание, то следовало бы,
на верное, упо мяну ть концепцию С. Р. Ру­
бинштейна, который, кстати, прямо кри­
тиковал в ряде мест и культурно-исто­
рическую теорию Выготского. Критика
эта, к сожалению, до сих пор остается
без ответа. Основные ее по л ож ен ия не
отвергнуты, а просто не замечены .
Такого ж е пристал ьного
внимания
(или хотя бы упоминания), на мой
взгляд, до стойны и некоторые широко
известные поиски со временной западной
науки, п р еж де всего - ко нцепции гума ­
нистической психол огии. Идея, на кото­
рой построе на концепци я В. Франкла,
прямо про тивопол ожн а ид ее о том, что
смысл как сп ецифич ески л ичнос тная
с тру ктура формируе тся исключительно
в д еятел ьно сти (а на этом настаивал
А. Н. Леонтьев). Идея «самоактуализа­
ции» Абрахама Мас лоу никак не вписы­
вается в русло деятельностного подхода,
но это не мешает строить систему обра­
зован ия в американской школе именно
на этой основе . Имея пр ед ставл ение о
полученных результатах, я бы, напри­
мер, п оо стер егся х арактер изова ть да н­
ную школьную систему в терминах «не­
разумная», «неч еловеч еская» или «неци­
вилизованная».
Я ничего не имею против теории Л. С.
Выготского и его послед овател ей. Но
думаю, что даже они сами были бы про­
тив про во згла ш ен ия своей концепции
ед инственно
верной
и
ед инственно
ку ль турной, а принципов д еятел ь но стно ­
го
п о д хода - неопровер жимыми.
Так
стоит ли в науке исходить из невозмож­
ности поступаться принципами?.щ
Н. Н. ВЕРЕСОВ

КРИТИКА И БИБЛИОГРАФИЯ
А. А. БОГДАНОВ. Тектология. Всеобщая организационная наука.
Кн. 1, 304 с.; кн. 2, 352 с. М., «Экономика», 1989.
«Тектология» А. А. Богданова о пере­
дила свое время. Опередила и потому
не была пр изнана, под вергнута р азно с­
ной, основанной на н епонимании кри­
тике. Говорят (см. Виль Дорофе ев,
«Оппонент»,-«Л. Г.», 1988, No 49), что
эта работа была совсем забыта на ро­
дине и лишь в 1979 г. американский
ученый Ричард Маттесич заметил «уди­
вительное сход ство идей тектология и
общей теории систем». Это неверно.
Чтобы убед ить ся в этом, достаточ но,
не говоря уж е о специальных изданиях,
за глянуть в «Фило софс ку ю энцикло пе­
дию» (т. 5, М.,
1970), где помещена
статья А. А. Малиновского «Тектоло­
гия», в которой, в частности, говорится:
«Идеи тектологии близки и к современ­
ной пробл ематике системных иссл ед ова­
ний... На этой основе первоначальная
отрицател ьная оценка Т. подвергл ась в
со временной литературе радикальному
пер ес мотру, и те пер ь Т. р ассматривается
как одна из первых фунда ме нтал ьны х
попыток построения общенау чной кон­
цепции, в которой поставлен широкий
круг пробл ем организации, упра вл ения
и развития сложных системных объек­
тов».
Эту статью о тектоло гии, напис анн ую
А. Малиновским, мог бы читать и сам
Маттесич, опубликовавший свою р аботу
восемью годами п о зж е. А. Малиновский
указывает и на ту литературу, в кото­
рой отрицатель ное отнош ен ие к те ктол о­
гии подверглось радикал ьному пер есмот ­
ру - с 1961 года. Не плохо было бы, ра­
туя против «пренебрежения к богатст­
вам нашей мысли», воздать должное и
этим авторам, тем б ол ее что им прих о­
дилось писать не во времена перес тр ой­
ки, а тогда, когда А. Бо гданов р ассмат­
ривался как один из главных иде ологи­
ческих противников ле нинизм а. Кстати,
были попытки пере изда ть «Тектологию»
еще в 60-е годы, к сожалению, не увен­
чавшиеся успехом.
Уже в период первой «оттепели» в на­
шей лит ера туре стал отстаиваться при­
оритет А. Богданова в ра зработке общей
теор ии систем. Но лишь на пятом году
пер естр ойки стало возможным пер еи зд а ­
ние «Тектологии». Она вышла в серии
«Экономическое насл ед ие». Можно п оду­
мать, что речь идет о переиздании кни­
ги, пос вящ ен ной экономике. Но эконо­
мика зд е сь явл яе тся лишь одной из об­
ластей, из которой берут ся примеры.
«Тектология», или «всеобщая орга низа ­
ционная наука»,- это
книга по общей
теор ии систем.
Новое изда ние книги А. Богданова вы­
ходит спустя 60 лет после предыдуще­
го. Ес те ст венно возникает вопрос: н у ж но
ли оно лишь для восстановления исто­
рической справедливости, для утвержде­
ния приоритета отеч ес тве нной науки?
Не у мал яя роли борьбы за спра вед ли­
вость, сл е дует ответить - не только . Но­
вое и зда ние «Тектологии» нео бходимо
не только дл я озн акомл ения с историей
общей теории систем, Но и для ее раз­
вития.
Чему ж е мы можем сейчас поучиться
у А. Богданова? Прежд е всего широте,
гл обаль ности постановки проблем. То,
что было им задумано, дей ствител ьно
явл яе тся общей теорией систем, а не
только теорией систем опред ел ен ного
вида. А. Богд анов стремится уст ановить
системные закономерности, общие как
для человеческого общества, так и для
всего органического и неорганического
мира. Именно эта иде я вызывала в его
время полное неприяти е, вызывает у
многих настороженное отношение и сей­
час. Но без нее нет общей теории си­
стем. Тут выход ят на пер едн ий план
традиционно догматич ес кие опас ения по
пово ду редукциони зма. А всякого рода
антиредукционистскими опасе ниями се­
годн я мало кого мож но запугать. Дейс т­
вительные несовер шенства тектологии
выявляются при трактовке самой приро­
ды этой общности разн ород ных явлений.
Здесь мы обн ару ж иваем две нестыкуе-
мые линии: 1) концепцию б иор егул ято­
ра (предте чи принципа обратной св язи) ,
т. е. такой системы, «для которой не
ну ж н о регу лятор а извне, потому что она
себя регулирует» (кн. 2, с. 350); 2) кон­
цепцию абсол ютизации ор ганизацио нно­
управл ен чес ких на чал, р ассматриваю­
щую «нео бходимо е место идеол огии в
жизни общества» «как организующ ие
формы д ля всей практики общества
или, что то же, ее организационные ору­
дия» (кн. 1, с. 13 5).
172

При этом «чем ре зч е противоречие
между характером задачи и неформаль­
ностью орга низационного опыта, его н а ­
выков и методо в у рабочего к ла сса, тем
ярче выступает необ ход имос ть офор мле­
ния всего этого, тем насущнее потреб­
ность во вс еобщей орга низационной на ­
уке» (кн. 1, с. 109). Именно в силу слу­
ж е ни я прол етар иату ид ея тектол огии
«явится предтечей и могучим орудием
реальной ор ганизации ч еловечества в
единый коллектив» (кн. 1, с. 1 10). От­
сюда нед а ле ко до теоретического об о с­
нования Пролеткульта.
При этом марксизм осуждается за то,
что «брал без критики старые, донауч­
ные формулиро вки, на пример , искус ст во
считал простым украш ением ж и зни, на­
уки математические и естественные вне­
классовыми, высшие науч ные истины -
чистыми, не зависящими от общ ествен ­
ных отношений».
Вот зд есь, п ож ал у й, исто ки партийно­
сти есте ствозна ния со все ми их вр ед о­
носными последствиями для нашей на­
уки. Отсюда же и преувеличенные на­
деж ды на роль организации: все в реа ль ­
ности можно с успехом преобразовать на
базе организац ии. Ибо «для тектологии
единство опыта «не находится», а соз­
дается активно -о рганизационным пу тем:
«Философы
х оте ли об ъяснить
мир,
а суть дела заключается в том, чтобы
изменить его »,- сказал
великий пред­
шественник
орга низацион ной
науки
К. Маркс».
Преобразовательский аж иотаж обрета­
ет элементы у топизма (см. Арапов М. В.
Язык утопии. «Знание - сила»,
1990,
No 2). Разрыв мысли обретает налет тра­
гизма: с одной стороны, биорегул ят ор,
который сам собой управляет, с дру­
гой - ор ган изованные иде ол огией мар ­
ширующ ие миллионы, осч астливл ивае ­
мые все общей планомерностью.
Опираясь на текто логию, А. Богданов
утвер жд ает : «Анархия (производ ства,
о которой писал К. Маркс.- Рец.) при­
вела чел овечество к вел ичайш ему кру ­
шению. И в наш ей стране оно прояви­
лось всего сильнее . Теперь д ля нас воп­
рос о хозяйстве нной план омерности вы­
сту пает как самый острый жизне нный
вопрос, от которого зависит наш а исто ­
рическая судьба». (См. «Организацион­
ные принципы единого хозяйс тве нного
плана» - доклад на первом съезде по
н ауч ной ор ганизации труда (январь
1921-го) (Приложение к кн. 1.)
Пар адо ксы свер хорга низо ванно ст и бы­
тия полно проявл яются в «тектологиче-
ской» трактовке не пр ех од ящ его образа
Гамлета. В главе «Расхождение и схож ­
дение форм» имеется § 1 «Закон расхож­
дения», в котором на пример е Гамлета
характеризуется раздвоение и восстанов­
ле ни е ед инс тва личности. Разд вое ние
состоит в том, что Гамлет «Воин и
Эстет». В п ос ледн ий момент он восста­
навливает по сл ед не е звено «наруш енной
связи», назна ч ает своим на сл едником
ге ро я Фортинбраса - цел ьного человека
и надежного вождя. Это на вид только
вводное лицо играет огромную тектоло-
гич ес кую роль в пьесе. По А. Богд ано ­
ву, Фортинбрас символизиру ет то н а­
правление, в котором д ол жн ы слить ся
души главного героя. Гамлет во схищ а ет­
ся его гордым мужеством, его не знаю­
щей сомнений цельностью не только как
воин, но и как эстет; иб о прекрасно то,
что стройно организо вано .
«Фортинбрасизм» с его «не знающ ей
сомнений цельностью» —б едс твие ист о­
рии. Ве ликий ж е интел л екту ал Гамлет
не б оится активного дей ствия, в д ей с т­
вительности он страшится непредсказуе­
мых последствий непродуманных дейст­
вий.
К генер ал ьно му противоречию тек то­
логии (биор егул ятор и ор ганизационное
по дталкивание системы) доб авляются
два более частных концептуальных не­
достатка.
1. Явно недостаточное внимание уде­
ле но у точнению ряд а терминов, та ких ,
как «интегр ес сия», « эгрессия», « дегре с­
сия», которые сам А. Богданов вводит.
Такие понятия, как «система», «комп­
лекс», «организация», имеющ ие фунда,-
ментальное знач ение дл я всей ко нцеп­
ции, остаютс я вне о предел ений. Автор
здесь полагается на те значения, кото­
рые эти слова имеют в обиходном язы ­
ке. Этого, однако, недостаточно для науч­
ной теории.
2. Выде ляя о тдельные типы сис тем,
та кие , как, на пример, неточные или сли­
тные, А. Богданов все же не делает по­
пытки дать ра зверну тую кла ссификацию
систем вообще. У него нет общего поня­
тия о специфич ески систе мных свойст­
вах объе ктов, х отя примеры таких
свойств при водятся. Но все это е ст ест ­
венно д л я начального этапа развития
теории. Хуже другое. У А. Богданова нет
никакого
математичес кого
аппарата.
В этом существенный недос та то к работы
А. Богданова в сра внении с совр еме нны ­
ми ему р аботами М. Петровича и б ол ее
позд ними - Л. фон Бертала нф и.
Другой существенный нед оста ток, сы­
гравший роковую роль дл я оценки тек­
тологии, связа н с опреде ле нием е е от­
нош ения к философии. А. Богд анов по­
лагал, что по мер е своего р азвития тек-
тология до л ж на сд ел ать философию из­
лишней. Это, конечно, не так. В филосо­
фии есть такие метафизичес кие пробл е­
мы, которые в ра мках текто логич еских
и вообще теоретико-системных по нятий
не могут быть н е только решены , но и
поставлены.
Изда те ли п оступил и правильно, вклю­
чив в да нный труд ответы' А. Богданова
на критику в свой адрес. Однако наиб о­
ле е инте ре сную реакцию —на работы
М. Петровича, автора весьма с ход ной с
А. Богдановы м концепции, они не пом е­
стили. А та кой отзыв был в одном из
пр ед ше ствующ их изд аний «Тектологии».
Его игнорирование тем б ол ее неп онятно ,
что А. Л. Тахтаджян в прилагаемом к
изд анию кратком «Слове о тектологии»
173

считает рабо ту М. Пе трович а «Мех аниз­
мы, общие д л я разнородны х явлений»
(Париж, 1921) в числе важнейших ра­
бот,
предш ествовав ших
появлению
«Тектологии».
Нельзя не одобрить комментарий к
тексту. Здесь отмечены те утверждения
А. Богданова , которые оказались ош и­
бочными с точки зрения последующего
развития науки. Однако, не ограничи­
ваясь этим, авторы ко мментариев п од ­
вергают выборочной критике некоторы е
философские утверждения автора «Тек­
тологии». И здесь можно с ними поспо­
рить. Так, комментируя с. 135 второго
тома, они р азъ ясн яют читате лю, что кри­
тер ием науч нос ти я вляе тс я соо тветствие
науч ны х знан ий об ъективной дейс тви­
тельнос ти. Но ведь А. Богданов на этой
стр анице говорит о сис теме ко ординат и
еди ница х изм ере ния! Как их соотнести
с действительностью? Что б ол ее соо твет­
ствует действител ьнос ти —фут или метр?
Трудно не согласиться с А. Богд ановым
в том, что система координат д ейс тви­
тельно д о л ж на быть коллективно выра­
ботана человечеством.
Трудно и у см отре ть позитивизм в том,
что (том 2, с. 144) религиозная, мате­
риалистическая и энер гет ическа я кон­
цепции рассматриваются А. Богдановым
в ка честве универса льны х. Он не гово­
рит о том, что все они «одинаковой сте­
пени общности». Степень общности дей­
ствите льно о преде лить трудно. Но разве
кака я-то из пер еч исле нных концепций
(мы не говорим об их правильности или
ло ж ност и) не явл яетс я универ сал ьной?
В целом читатели получили в двух
кн ига х «Тектологии» добротную пищу
для ума, взыскующего истины в эпоху
перестр ой ки.
И. Б. НОВИК, А, И. УЕМОВ
Листы сада Мории: Учение Живой Этики. Рига, «Латвийское общество
Рериха» , 1989, 165 с.
Вышла в свет первая книга из У ч ен ия
Агни-Йоги, или Живой Этики, по явл ение
которой связано пр е ж д е всего с творчест­
вом Н. К. Рериха . В выходных д анных
книг Живой Этики имя автора обычно от­
с ут ствуе т, что вполне со ответствует тра­
дициям восточной мудрости с ее безлич­
ным пониманием смысла духовного твор­
чества. Кроме того, У ч ен ие Живой Этики
излагается Рерихом от лица великих
мудрецов Индии, маха тм, чьи сокровен ­
ные мысли и заветы ж изн и обращ ены ко
всем людям земли.
Книги Живой Этики (13 томов) были
обнародованы на русском язы ке в 1 9 2 3 -
1937 гг. и с те х пор неоднократно пер ево­
дились на другие языки и издавались во
многих стр анах мира. Что ж е ка са ется
современного рус ск оязыч ного читател я,
то, за исключением кратких, случ айных
извл еч ен ий, у него практич ески не было
во змо жно сти познакомить ся с Уч ением
Живой Этики, так как перво е изда ние
давно у ж е стало биб лиогр афической р ед ­
костью. Это тем бо ле е обидно, что Живая
Этика пронизана любовью и думой о Рос­
сии, о ее жертвенной судьбе на пути к
новому духовному сознанию человечест­
ва. «В новую Росс ию моя первая весть» -
этими словами открываетс я первая кни­
га Живой Этики. И са мой высокой оценки
за сл у ж и ва ет инициатива Латвийского об­
щества Рерих а и Латвийского фонда
культуры, р еш ивш их ся предпри нять и з­
дание всех книг У чения Живой Этики
и доказавших этим, что утверждению
идей общечеловеческой культуры не мо­
гут помешать ка кие-либо национальные
или пол итич ес кие разноглас ия.
Многогранность
и
универса льность
творч еского само выраж ения Н. К. Рери­
ха - уникальное явление в духовной
культуре XX века. Оно еще ждет своего
философского осмысления. Ключ к твор­
ческому универсализму Рериха в его дер­
за нии отыскать « объединительные зна­
ки м еж ду древнейш ими традициями Вед
и формулами Эйнштейна», возмож но,
скрывается в феномене духовного синте­
за Агни-Йоги, творчески у сво ен ной и п е ­
реосмысленной Рерих ом в пон яти е Жи­
вой Этики. Именно в Уч ении Живой Эти­
ки Рерих увидел прообраз той универсаль­
ной духовности, кото рая ор ганически
включает в себ я нау чн ое, нравстве нно- фи­
лос офс кое и поэтич ески-о бразное виде ние
и осмысление мира. Здесь как бы сфоку­
сировались луч и его творч еской энергии.
Сегодняш ний ч итатель вполне мог ощ у­
тить многогол осие мировой нра вс твенно­
философской мысли. Те пер ь он мо ж ет не
пона сл ыш ке по знако митьс я с нр авс твен­
ной философией Вл. Соловьева и с эти­
ческой мистикой восточ ных р елигио зных
учений, с мора льной афори стикой Ницше
и с «магической» этикой К. Кастанеды.
Но даже на этом фоне Учение Живой
Этики удивляет своей смысловой и ж а н ­
ровой оригинальностью.
Внешне структур а I книги Живой Эти­
ки чем-то напоминает кале ндарный прин­
цип расположения отдельных афористи­
чес ких мыслей, вес ьма попул ярн ый, кста­
ти, в русской традиции, идущей от ви­
зантийск их мес яцес ловов. Верш иной этой
традиции можно считать собрания муд­
рых мыслей Л. Н. Толстого («Мысли муд­
рых людей», «Круг чтения», «На каждый
день»), высоко ценимых Рерихом и ока­
за вш их на него оп редел ен ное влияние.
174

В «Листах сада Мории» мысли т а кж е ра с­
по ло ж ены в хроноло гичес ком порядк е, но
это не столько формально-логич ес кая
с труктурир ованность нравс твенной идеи,
сколько до кументально-ис тор ический п од ­
текст. К созда нию Живой Этики Рери х
пр иступил 24 марта 1820 г., и его призыв
к новой России, обращенный из ра зных
уголков земного шара (Лондона, Нью-Йор­
ка ), позвол яе т почувствовать «космич-
ность» его вос пр ияти я революционных
потр ясе ний, выпавших на до лю русского
Духа.
Учение Живой Этики изложено языком
откровения и притчи. Особенность такого
изложения, в отличие от традиционного
со брания мудрых мыслей, состоит в том,
что притча теряет свое качество в выбо­
рочном прочтении, будучи вырванной из
контекста, тогда как афоризм или мудрая
мысль могут ж ить вполне само сто ятел ь ­
но. Вот поч ему у свое ние Живой Этики
тр ебует цел остного прочтения.
Притчевый стиль явл яе тс я оптималь ­
ным средс тво м пер едач и внутр еннего
смысла уч ения. Первая книга Живой
Этики посвящена тому, чтобы научить
слышать зов высокой космической д у ­
хо вност и, ул авливаемый махатмами и пе­
редаваемый ими в сердца людей. (Харак­
терно, что книга имее т подзагол овок -
«Зов».) «Жизнь полна зова». Мож но «слы­
шать зов и в пад ении л епестка розы»
(с. 4 6). В этом зове, выра жающем смысл
любви, красоты, духовного ед ине ния, об ­
щего блага, раскрываютс я пер спективы
духовной эволюции человека. Рерих не
случайно считал махатм более совершен­
ными людьми, обогнавшими о стальное че­
ловечество в свое м духовном, есте ствен ­
ном росте и помогающими всем людям
на их мучительном пути к более совер­
ш ен ной эвол юцио нной с туп ени развития.
Впоследствии, во второй книге , «Оза­
рение», Рер их сам объяснит смысл пер­
вой части уч ен ия: «Первая книга звала
к по двигу красоты, простоты и б ес стр а­
шия; вторая книга да ет качество и приз­
наки работы, у твержд а ющ ей расширение
сознания». Логическим заверш ен ием У ч е­
ния Живой Этики является ид ея общи­
ны, духовного всечеловеческого братства.
К сожалению, тираж книги —всего
20 тысяч экземпляров, чего, конечно, в
наш е время явно недо стато чно.
В. Н. НАЗАРОВ

Наши авторы
ОГУРЦОВ
Александр Павлович
-
кандидат фил ос офс ких наук, старший научный со труд­
ник Института фило софии АН СССР
МЕЖУЕВ
Вадим Михайлович
— доктор философских наук, главный научный сотруд­
ник Инс титута фи лософии АН СССР
ГУРЕВИЧ
Арон Яковлевич
-
доктор историче ск их наук, старший научный сотрудник
Института все общей истории АН СССР
ФУРМАН
Дмитрий Ефимович
-
доктор историче ских наук, ведущий научный со трудник
Института США и Канад ы АН СССР
ПОМЕРАНЦ
Григорий Соломонович
-
философ , ку ль туролог
ГРОЙС
Борис
—препода вате ль истории русской мысли философского фа ­
ку ль тета Мюнстерского у нивер сите та (ФРГ)
КОГАН
Леонид Александрович
-
доктор философс ких наук, стар ший науч ный сотрудник-
консул ьтант Инс титута фил ософии АН СССР
ЧИСТЯКОВА
Эльвира Ивановна
—к а ндидат ф ил ос офс ких наук, доцент Вс ес оюзного заоч­
ного пол итех нич ес кого институт а
МЕШКОВ
Александр Никандрович
-
а спирант ф илософск ого ф акул ьте та МГУ им. М. В. Л о­
моносова
ХЁСЛЕ
Витторио
-
проф есс ор Новой школы социал ьных иссл ед ований
(Нью-Йорк)
МИГРАНЯН
Андраник Мовсесович
-
кандидат историч еских нау к, старш ий научный с отруд­
ник Института международных экономических и поли­
тич еских исс ле до ва ний АН СССР
РАУШЕНБАХ
Борис Викторович
—а к адемик АН СССР, за ведующ ий кафедрой теоретической
механик и Московского физи ко-техни ческо го института
ВЕРЕСОВ
Николай Николаевич
-
аспир ант Московского го сударственного педа гогич еского
универ си тета им. В. И. Ленина
РЕДАКЦИОННАЯ КОЛЛЕГИЯ:
В. А. Лекторский (главный реда ктор), Г. С. Арефьева, А. И. Вол од ин, П. IL Гайденко,
Б. Т. Григорьян, В. П. Зинченко, А. Ф. Зотов, В. Ж. Келле, Л. Н. Митрохин, Н. Н. Мо­
и се ев, Н. В . Мотрошилова, В. И. Мудрагей (заместитель главного ред актора) ,
Т. И. Ойзермап, В. А . Смирнов, В. С. Степин, В. С. Швырев, А. А . Яковлев (ответ ст вен­
ный с екр етар ь).
Технический реда ктор Е. А . Колесникова
Сдано в набор 28.09.90
Подписано к печ ати 22.11.90.
Формат 70Х108!/1б
Печать высокая.
Уел. печ. л. 15,4.
Уел. кр.- отт . 15,75.
Тираж 82 000.
Заказ 525.
Цена 80 коп.
Уч. -изд. л. 17,31.
Адрес редакции:
121002, Москва,
Г-2, Смоленский бульвар , 20. Телефон 201-56-86.
Набрано и сматр ицировано во 2-ой типографии «Наука».
121099, Москва, Г-99, Шубинский пер., 6.
Отпечатано в ордена Ленина типографии «Красный пр оле тарий».
Москва, Краснопроле тарская , 16.
Зак. 1589

80 коп
Индекс 70156
НОВЫЕ КНИГИ
К. Каутский. Происхождение христианства. / Пер.
с нем.— М.: Политиздат, 1990.— 463 с.— 2 р. 80 к.
Разум сердца. Мир нравственности в высказываниях
и афоризмах. / Сост. В. Н. Назаров, Г. П. Сидоров. —
М.: Политиздат, 1990.— 605 с., 2 р.
Ранович А. Б. Первоисточники по истории раннего
христианства. Античные критики христианства. — М.:
Политиздат, 1990.— 476 с. —
(Б-ка атеист, лит.)
—
2р.10к.
Розанов В. В. Несовместимые контрасты жития.
Лит. -эстет, работы разных лет. — М.: Искусство,
1990.— 605 с.—
(История эстетики в памятниках и
документах) — 4 р. 80 к.
Социология / Г. В. Осипов и др. — М.: Мысль, 1990.—
447с.— 1р.90 к.
Сытин Г. И. Животворящая сила. Помоги себе
сам.— М.: Энергоатомиздат, 1990.— 415 с.— 6 р.
Ткачев П. Н. Кладези мудрости российских фило­
софов. / Вступ. ст., сост., подгот. текста, примеч.
Б. М. Шахматова. — Мл Правда, 1990.— 637 с.—
2 р. 50 к. (Приложение к журналу «Вопросы фи­
лософии») .
Книги по философии, социологии, психологии можно приобрести
в магазинах, распространяющих общественно-политическую
литературу.
В/О «Союзкнига