Автор: Смолин Г.Я.
Теги: история российского государства история крестьянство история китая крестьянские войны
ISBN: 5-288-01574-0
Год: 1997
Текст
Г. Я. Смолин
ОНИ БРОСИЛИ
ВЫЗОВ НЕБУ
О крестьянской войне 874 — 901гг.
в Китае
1
С.-ПЕТЕРБУРГСКИЙ ГОСУДАРСТВЕННЫЙ УНИВЕРСИТЕТ
Г. Я. СМОЛИН
ОНИ БРОСИЛИ
ВЫЗОВ НЕБУ
О крестьянской войне
874-901 гг. В Китае
Ч. I. Предвестие и зачин
ИЗДАТЕЛЬСТВО С.-ПЕТЕРБУРГСКОГО
УНИВЕРСИТЕТА
1 999
ББК 63.3(2)
С51
Рецензенты: д-р ист. наук Е. И. Кычанов (СПб. филиал ИВ РАН),
д-р ист. наук В. Л. Ларин (Институт истории, археологии
и этнографии народов Дальнего Востока РАН).
Печатается по постановлению
Редакционно-издательского совета
С.-Петербургского университета
Смолин Г. Я.
С 51 Они бросили вызов Небу: О крестьянской войне
874-901 гг. в Китае. 4.1 Предвестие и зачин. — СПб.,
Изд-во С.-Петербург, ун-та, 1997. — 320 с.
ISBN 5-288-01574-0 (ч. I)
ISBN 5-288-01575-9
В монографии раскрывается существо дефиниции «крестьянская
война» (применительно к истории не только Китая, но и дру-
гих стран), характеризуются с акцентом на своеобразие переход-
ной эпохи, которую переживал с середины VIII столетия сред-
невековый Китай, общие и конкретные причины и предпосылки
повстанческого движения 874-901 гг. Рассматриваются поэтапно
проявления повстанческой активности общественных низов Тай-
ского Китая, подготовившие начало крестьянской войны. Де-
тально анализируются начальный этап повстанческого движения
(до весны 878 г.) и его постепенное перерастание в крестьян-
скую войну. Большое место отведено складыванию идеологиче-
ских начал движения, а также агитационно-пропагандистским ак-
циям его руководства. Многое раскрывается в конкретной дея-
тельности главных персонажей повстанческого движения. Успехи
и неудачи последнего освещаются в контексте его противостояния
враждебному лагерю, раздираемому острыми коллизиями между
центральной императорской властью и всемогущими правителями
периферии — генерал-губернаторами.
Для историков и всех интересующихся историей Китая.
Темплан 1996 г., № 47 ББК 63.3(2)
Издание осуществлено при финансовой поддержке
Российского гуманитарного научного фонда (РГНФ).
Проект №98-01-16357
ISBN 5-288-01574-0 (ч. I)
ISBN 5-288-01575-9
© Г.Я. Смолин, 1999
© Издательство
С.-Петербургского
университета, 1999
ПРЕДИСЛОВИЕ
В стране, которую у нас принято именовать «Китай», но в
которой бытует уже с последних веков до н. э. самоназвание
«Чжунго» — «Срединное государство», возникли еще на рубе-
же II—I тысячелетий до н. э. и затем утверждались представле-
ния, будто высшей властью на Земле могут располагать толь-
ко те, кто наделен мироустроительными потенциями, воплощен-
ными в «благодати» (дэ) и претворяемыми в деяниях по уре-
гулированию социума. Дарует же такую власть своим «манда-
том» Небо —направляющая и контролирующая все и вся в при-
роде и обществе верховная сакральная сила, а избранники Неба,
т. е. земные правители, — это его — в иносказательном смысле —
Сыны, предназначение которых — блюсти миропорядок. Вме-
сте с тем Небо справедливо ко всем, оно вправе изменить соб-
ственный — давний или недавний — выбор: прежде чем вверить
свой «мандат» на благоустроение Поднебесной новым избран-
никам,— лишать таких полномочий какого-то одного либо двух-
трех отдельно взятых владык Срединного государства и даже
весь некогда заслуживший, но теперь оказавшийся неспособным
оправдать доверие и волю Неба царствующий дом. Правда,
столь суровую кару Небо упреждает превентивными сигналами,
демонстрируя тем самым, что способно откликаться на происхо-
дящее в Поднебесной. Откликаться не только безмолвно, когда
все в норме и достойно одобрения, но и посредством небесных
знамений, природных аномалий и даже катаклизмов (хотя уже не
одних лишь природных, а и социальных), когда возникает дис-
функция миропорядка, порожденная пороками земных правите-
лей и их деяний.
Именно так, в истолковании сообразовывавшейся с этими
представлениями традиции, произошло с императорской дина-
стией Тан (618-907), в конце царствования которой и разразилось
являющееся предметом данного исследования народное повстан-
ческое движение1. В свое время эта династия снискала силу и
утвердила свой престиж в глазах самих китайцев и их соседей, но
с середины VIII в. мало-помалу стала терять былое могущество
и влияние, т. е. утрачивала возможности поддерживать благо-
устроение в Поднебесной, а значит исподволь лишалась доверия
Неба на удержание его «мандата». Начатое Ван Сяньчжи (ок.
847-878) на исходе 874 г. восстание, которое явилось завязкой
3
крестьянской войны, подобно многим акциям аналогичного свой-
ства, имевшим место в Срединном государстве при других ди-
настиях, трактовалось в историописании как исходившее от Не-
ба предупреждение по поводу утверждавшейся по вине Танского
дома неупорядоченности мироздания. Повстанческое руковод-
ство во главе с Ван Сяньчжи еще уповало на Танов, пока что не
утративших «мандат Неба», и полагалось на помощь и содей-
ствие последнего в преодолении дисфункционального состояния
социума. Этого рода устремления и установки фиксировались в
титулатуре, девизах и практических акциях главных предводи-
телей восставших. Но постепенно от подобных упований вожаки
движения отрешались, а с весны 878 г. начали, пусть порой еще
робко и непоследовательно, заявлять о собственных притязаниях
на такой «мандат» для себя, дерзнув запечатлеть этот вызов са-
мому Небу в своей документации и устной агитации. В начале же
881 г. вожаки крестьянской войны попытались даже создать соб-
ственную государственность во главе с Хуан Чао (ок. 847-884).
Уже из приведенных только что сведений явствует: налицо
комплекс событий из разряда поистине выдающихся, причем не
только в истории Китая. И дело не в том лишь, что эти события
вызвали резонанс и за пределами Срединной империи — в госу-
дарстве Силла на Корейском полуострове, в Японии, в различ-
ных частях арабского халифата Аббасидов и некоторых других
странах Азии. То была и одна из наиболее крупных по количе-
ству участников, территориальному размаху и продолжительно-
сти крестьянских войн в истории всего средневекового мира.
Явление такого характера и масштаба не могло не привлечь
к себе пристального внимания ученых и в самом Китае, и вне
его — едва ли не повсюду, где сложилась сколько-то развитая
синология. По заведомо неполным, но все же достаточно ре-
презентативным данным, к исходу XX в. на основных языках
мировой науки о Китае вышли в свет свыше 250 посвященных
крестьянской войне 874-901 гг. работ различного рода (книг,
статей, сообщений, заметок, обзоров и пр.). Детальный анализ
столь обширной литературы вопроса—большая и непростая те-
ма, заслуживающая специального, самостоятельного изучения и
освещения. При этом принимается в расчет, что с прогрессом
научно-исторического цикла в целом набирает последовательно
силу тенденция к специализации слагающих данный цикл дисци-
плин, включая историографию (как историю исторических зна-
ний и идей), и что, в частности, последняя по ходу своей эво-
люции достигла к настоящему времени весьма высокого уров-
4
ня, а значит, ощутимо поднялась и «планка» спроса с историо-
графических разработок соответствующих проблем и сюжетов.
Иными словами, столь крупные и по-своему самостоятельные те-
мы, как причины и предпосылки, ход, результаты, последствия
и значение крестьянской войны 874 -901 гг. в Китае, а в то же
время —долгая и непростая история и нынешнее состояние науч-
ного освоения и освещения синологами этого явления китайско-
го средневековья, в одном исследовании совместить нереально
без ущерба для раскрытия какой бы то ни было из таких тем.2
Вот почему в данном случае автор не счел возможным вводить
в структуру книги специальную главу историографического со-
держания. Вместе с тем, коль скоро в имеющейся сейчас лите-
ратуре о крестьянской войне 874-901 гг. все еще немало слабо,
а то и вовсе не изученных и дискуссионных вопросов разного
рода—общих и конкретных, даже частных, но по-своему суще-
ственных,— им уделено особое внимание, что предполагает их
тщательную историографическую проработку. Так что историо-
графическим стержнем, без коего современное научно фундиро-
ванное историческое творение «состояться» не может, остов ис-
следовательской конструкции данной монографии оснащен.
В равной мере касается это также источниковедческого обес-
печения широкой и углубленной разработки темы, которой по-
священа настоящая книга. И дело здесь отнюдь не только в из-
вестной «состыкованности» источниковедческих и историогра-
фических «узлов» исследовательского поиска, дающей себя
знать в весьма продуктивном использовании историографиче-
ского подхода для нужд научного освоения Источниковой ба-
зы соответствующих сюжетов.3 Точно так же дело не в нали-
чии в распоряжении науки, среди прочих, материалов, предста-
ющих как бы в двух измерениях — источниковедческом и исто-
риографическом: это, бесспорно, исторические источники, но не
только. Имеются в виду такие письменные—по преимуществу
нарративные — памятники IX и ближайших за ним столетий о
крестьянской войне 874-901 гг., а также о народных восстани-
ях— ее предвестниках и предшественниках, которые их извест-
ные и безвестные авторы специально посвящали тем или иным
из этих событий. В качестве примеров можно упомянуть при-
надлежащие кисти Чжэн Яня (IX в.) «Записки об умиротворе-
нии Янь[сяня]» («Пин Янь лу»), безымянные «Записки о смуте в
Пэнмэне» («Пэнмэнь цзи луань»), «Записи о том, чему внимал со
страхом» («Цзин тин лу») Ван Куня (2-я половина IX — начало
X в.) и аноним «О деяниях по усмирению [Хуан] Чао» («Пин
5
Чао шицзи као») и др. (см. [153; 154, с. 106; 170, с. 182-191, 194—
196]). Пусть подобных материалов насчитывалось относительно
немного и еще меньше сохранилось до наших дней, но так или
иначе это фактически самые ранние специальные исторические
труды, первые своего рода монографии по данной тематике; дру-
гими словами, налицо зачин историографии вопроса.
И все-таки дело, как уже упоминалось, отнюдь не только в
этом. К настоящему времени сложилась и археографически осва-
ивается весьма обширная и многослойная источниковая база для
изучения крестьянской войны 874-901 гг., а также предшествовав-
ших последней народных восстаний. Наиболее красноречивое
подтверждение тому — подготовленная и изданная Чжан Цзэся-
нем двухтомная подборка письменных материалов VII-XI и бли-
жайших за ним столетий [33]. Разумеется, даже столь солидная
публикация не способна исчерпывающим образом охватить име-
ющуюся в наличии совокупность Источниковых ресурсов по дан-
ной тематике, хотя бы уже потому, что, помимо письменных, эта
совокупность объемлет еще фольклорные произведения, эпигра-
фические свидетельства, вещественные памятники и данные язы-
ка. Сверх того, и в наши дни, по прошествии столь многих веков,
перспективны поиски новых письменных и иных материалов того
времени, особенно из разряда неофициальных, которые способны
помочь зафиксировать какие-либо остающиеся пока неизвестны-
ми факты или же конкретизировать дополнительными деталями и
нюансами факты уже знакомые.4 И тем не менее есть достаточно
оснований утверждать: достигнутые к настоящему времени эври-
стические результаты археографического освоения существую-
щей источниковой базы настолько внушительны, что реконструк-
цию фактологического остова исторического явления, каким бы-
ли крестьянская война 874-901 гг. и предварившие ее народные
восстания, можно считать осуществимой.
Однако само обилие и многообразие Источниковых ресурсов,
имеющихся для разработки рассматриваемой в данной книге те-
матики, в сочетании со столь характерной сегодня для источни-
коведческого звена научно-исторического комплекса общей вы-
сокой развитостью и четко выявившейся устремленностью к спе-
циализации, а соответственно в сочетании с намного возросшим
ныне уровнем требований к источниковедческому оснащению ис-
следовательских разработок тех или иных проблем и сюжетов, —
все это в совокупности предопределяет целесообразность и необ-
ходимость специальных, самостоятельных, масштабных исследо-
ваний такого профиля.5
6
Столь значительное явление, которому посвящена настоящая
монография, было, как и каждое аналогичное с ним в Китае и
в любой другой стране средних веков и нового времени, поро-
ждением весьма масштабных и глубоких процессов в социально-
экономической, внутри- и внешнеполитической, а также духов-
ной сферах жизни Срединного государства на протяжении срав-
нительно длительного временного отрезка. Изучение и освеще-
ние данных процессов — задача достаточно серьезная и сложная,
во многих отношениях опять-таки самостоятельная, а потому то-
же достойная специальной научной проработки. Вместе с тем
Китай времени царствования династии Тан, его экономическая,
социальная, политическая и духовная жизнь — одна из наибо-
лее научно освоенных глав истории этой страны в средние ве-
ка, что может засвидетельствовать, без преувеличения, каждый
хоть сколько-то сведущий в синологии. Имеющаяся на сей счет
к исходу XX в. исследовательская литература на всех основ-
ных языках мирового китаеведения обильна, фактический мате-
риал, который она вобрала, чрезвычайно богат, и анализ, кото-
рому этот материал подвергнут, разносторонен, а следователь-
но, вполне достаточно «точек опоры» для наблюдений и выводов
касательно детальной социально-экономической и общественно-
политической характеристики рассматриваемого периода, вклю-
чая такой существенный ее компонент, как положение крестьян-
ства, других слоев трудового люда Срединного государства в
VIII — начале X в. Разумеется, вопросы этого ряда тоже не обой-
дены вниманием в данной монографии: именно они составляют
костяк содержания вводного раздела книги, но присутствуют так
или иначе и в последующих главах. Думается, однако, что в све-
те несколькими строками выше сказанного о размахе и глубине
научной разработки таких вопросов в синологии, о состоянии
литературы по этим проблемам, а вместе с тем о самостоятель-
ном характере такой тематики понятно, почему в отступление
от установившейся в историографии традиции, которой и автор
следовал в своих прежних публикациях о подобных сюжетах, на
сей раз изложению фабулы и проблем истории крестьянской вой-
ны 874-901 гг., а также народных восстаний — ее предвестников
и предшественников не предпослана специальная глава, в кото-
рой содержались бы упомянутые характеристики. Резонность
такого отступления от однажды заведенного правила тем более
очевидна, что, как свидетельствует реальная практика исследо-
вательских разработок, при определении общих и конкретных,
объективных и субъективных причин, предпосылок и поводов
7
для каких бы то ни было проявлений социального недовольства
и противодействия трудового люда, да учитывая еще и специфи-
ку традиционного китайского историописания, о которой в свое
время речь пойдет особо и не раз, гораздо продуктивней исхо-
дить из самих материалов о подобных проявлениях, коль скоро
именно в этих материалах и заключена большей частью инфор-
мация, дающая возможность ответить на вопрос: какие факторы
и обстоятельства вызывали к жизни и обусловливали динамику
содержания и форм социального протеста и сопротивления об-
щественных низов. Действительно, исследовательский опыт убе-
ждает: углубленный анализ средств и форм крестьянской борьбы
позволяет «выходить» на уяснение ее природы и причин.
Важное место в крестьянской войне 874-901 гг. в Китае, как
и в каждом подобном явлении в прошлом любой страны, где
крестьянские войны происходили, принадлежало вооруженно-
му противостоянию повстанческого и правительственного лаге-
рей, многочисленным — крупным и небольшим —столкновениям
между ними на полях сражений. На сей счет и в источниках, и
в литературе содержится весьма обильная информация, что из-
бавляет от необходимости подробно освещать в настоящей книге
эту грань истории «великой смуты»6 тех лет, но зато позволяет
сосредоточить больше внимания на других существенных аспек-
тах темы и таким образом не допустить «военного крена» в изло-
жении событий, избежать истолкования столь сложного, острод-
раматического и затяжного явления как лишь военного противо-
борства, череды боевых столкновений.
В источниках, которые использовались в работе над моногра-
фией, датировка событий произведена по разным системам вре-
мяисчисления, практиковавшимся в Китае с древности: лунно-
солнечному (или сельскохозяйственному) календарю, шестиде-
сятеричным циклам, девизам царствования императоров (см. в
приложении хронологическую таблицу «Императоры династии
Тан»)7. В книге все даты, кроме особо оговоренных, указывают-
ся в переводе на современный международный календарь. Что
касается топонимов, то, как правило, употребляются существо-
вавшие в VIII — начале X в. При первом упоминании каждо-
го из них в тексте непосредственно вслед за названиями горо-
дов— центров одноименных округов, областей, уездов и прочих
(кроме провинций и генерал-губернаторств) административно-
территориальных единиц—приводятся в скобках современные
названия, если прежние и нынешние наименования не совпада-
ют. Сведения о генерал-губернаторствах помещены для удоб-
8
ства читателя в приложенной к книге специальной таблице. Ко-
гда же упоминаются провинции, то, за исключением опять-таки
особо оговоренных случаев, имеются в виду эти административ-
но-территориальные единицы в их теперешних границах и упо-
требляются нынешние названия. Так сделано для того, чтобы
читатель мог свободнее ориентироваться в «географии» изла-
гаемых событий. Следует помимо этого учесть, что в VIII —
начале X в. границы и наименования провинций (как и генерал-
губернаторств) могли меняться.
В книге фигурируют китайские меры длины, земельной площа-
ди, объема и веса. Большей частью их значения в VIII—IX вв. и
современные в той или иной степени расходятся. В приложенной
к работе специальной таблице приводятся основные меры, суще-
ствовавшие в указанный период, и их нынешние эквиваленты в
метрической системе.
Несколько слов о библиографическом аппарате данной кни-
ги. В ней принята так называемая кодовая система библиогра-
фических ссылок. Приводимые в тексте цифры в прямых скоб-
ках означают: первая — позицию цитируемого или упоминаемо-
го произведения в прилагаемом списке использованных в работе
источников и литературы, вторая — том либо цзюань (разуме-
ется, если таковые в соответствующем произведении имеются),
последняя— страницу.
В только что упомянутом библиографическом приложении к
книге не представлены газетные материалы по данной, равно как
и подобной ей и смежной проблематике, весьма в Китае многочи-
сленные (в отдельные годы только непосредственно по теме на-
стоящей монографии — до двух и более десятков названий). Од-
нако несколько раз такие публикации упоминаются (в ссылочных
примечаниях).
В случаях, когда информация о соответствующем персонаже
или событии содержится не в одном, а в двух и более источни-
ках, отсылка дается, как правило, только к самому раннему либо
наиболее выверенному из них; исключения сделаны лишь по со-
ображениям источниковедческого и историографического свой-
ства.
Все примечания вынесены за пределы основного текста каждой
части книги и сгруппированы по главам.
9
ВВЕДЕНИЕ
Научная разработка истории и теории крестьянских войн и
восстаний, равно как и других проявлений социального протеста
и противодействия общественных низов в Китае средних веков,
была и остается одним из магистральных направлений в совре-
менной китаеведной медиевистике — главным образом в Китае
и в нашей стране, но также в Японии, а примерно с середины
XX в. — и на Западе.1 Свидетельством тому служат многие сот-
ни опубликованных на всех главных языках мировой синологии
трудов по этой тематике -книг, статей, сообщений, обзоров и
заметок2. При немалом до сей поры «наборе» расхождений и
различий в концептуальных подходах к проблематике, при, бо-
лее того, ощутимом возрастании (как едва ли не всегда с про-
грессом научного знания) трудностей и противоречий в процессе
исследовательского поиска, при всех — крупных и небольших, су-
щественных и второстепенных — недостатках и слабостях в име-
ющейся литературе вопроса она позволяет получить сколько-
то основательное представление о многочисленных фрагментах
и общей ретроспективе пронизавшего долгие столетия средне-
вековья процесса непрестанной борьбы трудящихся масс Китая
против экономического, социального и духовного гнета, прини-
мавшей весьма разнообразные формы. Словом, сполна дока-
зательным предстает вывод: да, гиперболизация, а тем более
абсолютизация места и значения такой борьбы как одной из
движущих сил исторического развития построены на вульгарно-
материалистическом понимании и истолковании последнего и по-
сему совершенно неприемлемы ни для теоретической истории, ни
для практики историописания; однако вместе с тем, подобно дру-
гим странам, в Китае ни крестьянские войны, ни народные вос-
стания, будь то крестьянские или городские, ни какие-либо иные
разновидности такой борьбы не являлись некими «незаконноро-
жденными детьми», а сама эта борьба — аномалией истории.3 И,
право же, нет и определенно не возникнет впредь сколько-то вес-
ких оснований отрешаться от данного вывода, благо стараниями
исследователей из любого стана мировой медиевистики (вклю-
чая китаеведную) и любой школы внутри каждого стана он под-
крепляется, особенно с 1950-х годов, новыми аргументами. Аргу-
ментами тем более выверенными и основательными, что добыва-
ются они в беспрерывной полемике, не угасающей между этими
станами, но будоражащей и каждый из них.
10
Внимание исследователей к фактам и проблемам борьбы тру-
дового люда в далеком и недавнем прошлом отнюдь не ослабе-
вает, и общее восходящее движение в данном звене медиевисти-
ки (не исключая китаеведную) вовсе не приостанавливается, а
дает о себе знать это как в отмечавшемся только что неуклон-
ном пополнении реестра разножанровых публикаций на основных
языках мировой науки, так и, что особенно существенно, в даль-
нейшем расширении и углублении исследовательского поиска, в
частности, посредством освоения и внедрения системного под-
хода с его высокими объясняющими потенциями и солидными
разрешающими возможностями. Именно такому подходу обяза-
но своим столь заметным оживлением и ощутимым прогрессом
в заключительной трети XX в. крестьяноведение4-—этот весь-
ма своеобразный в цикле наук об обществе и его истории меж-
дисциплинарный исследовательский комплекс, ядро которого со-
ставляют восприятие и осмысление крестьянства как историче-
ского субъекта. Субъекта не только и не столько в его воль-
но или невольно ставшей привычной ипостаси социально пассив-
ного и ведомого, сколько активного. Но и активного не отто-
го всегда и только, что способны им двигать лишь собственная
«обозленность», «одержимость», «фанатизм» — словом, грани-
чащее с патологией состояние духа, и горазд он не более чем на
«бунт бессмысленный и беспощадный». Активного — коль ско-
ро изначала и всегда были у этой социальной общности такие
сильные стороны, обусловившие саму возможность для крестьян-
ства протестовать, сопротивляться, бороться, как многочислен-
ность, а точнее —абсолютное преобладание в совокупной массе
населения, — во-первых, обширность сельского пространства,—
во-вторых, и, главное, монопольная роль производителя продо-
вольствия, а также материала для одежды, — в-третьих.5
Поступательному развитию рассматриваемого звена медиеви-
стики способствует и никогда не угасавший, а в последнее время
определенно возросший интерес к массовым социальным явлени-
ям со стороны как исторической и прочих гуманитарных наук,
так и публицистики, общественного мнения, других социальных
институтов. В наибольшей мере этот интерес дает себя знать
по отношению к всевозможным проявлениям борьбы «низов» на
промежуточных стадиях и фазах общественного развития, будь
то переходы от одной исторической эпохи к другой или же со
ступени на ступень в пределах одной эпохи (как и в случае с
крестьянской войной 874-901 гг. в Китае, о чем, разумеется,
будет далее подробно сказано). Причины же столь повышенно-
11
го интереса кроются как раз в том, что именно переходные со-
стояния в жизни общества, разного рода процессы и явления,
имевшие место на подобных разноуровневых — больших и ма-
лых— «перевалах» исторической эволюции, неизменно сопрово-
ждались мощными вспышками социального протеста угнетенных
и эксплуатируемых слоев населения. Тем самым становится воз-
можным рельефней и полней показать место и роль народных
масс, в частности их борьбы, в прохождении одной за другой
стадий и фаз общественного прогресса, в целом в поступатель-
ном движении общества.
Долгий и нелегкий опыт научных разысканий медиевистов, не
исключая и синологов, побуждает строже, требовательнее, чем
то бывало да и поныне еще имеет место, подходить к использо-
ванию количественных и качественных «параметров» при харак-
теристике содержания и форм крестьянского социального проте-
ста и противодействия, к употреблению соответствующих поня-
тий и терминов, в частности и такого, как «классовая борьба»,
в приложении к средневековому крестьянству. Во всяком слу-
чае отнюдь не каждое из средств социального отпора сельского
трудового люда той эпохи, не любое проявление недовольства
и протеста с его стороны подпадает под дефиницию «классовая
борьба», а стало быть, требуется скрупулезно прослеживать и
«диагностировать» качественные градации в содержании и фор-
мах противостояния деревенских тружеников власть и богатство
имущим. И, надо сказать, к настоящему времени ощутимо про-
двинулась вперед научно-теоретическая разработка общей ти-
пологии и морфологии социальных конфликтов в средние века,
проблематики главных направлений, видов и способов социаль-
ного протеста тогдашнего крестьянства. В расчет принимаются
многие десятки разновидностей таких его действий, в которых
заключался бы какой-нибудь элемент сопротивления или борь-
бы.6
В частности, многое сделано для выявления и обоснования
определяющих признаков и закономерностей крестьянских войн
как той специфической формы активного противодействия обще-
ственных низов, которая в арсенале средств борьбы трудового
люда занимала один, высший ряд вместе с крестьянскими восста-
ниями, но в то же самое время существенно, а вовсе не одними
лишь количественными «показателями» отличалась от послед-
них. Спору нет, крестьянские войны не отделены «метафизиче-
ской гранью» не только от восстаний, но также и от крестьянских
уходов и побегов, «социального бандитизма» («разбоя») и про-
12
чих разновидностей и средств сопротивления трудящихся масс
средневековья гнету и эксплуатации со стороны господствующе-
го класса. История Китая, а равно и других стран, где име-
ли место крестьянские войны, знает тому не один пример: ка-
ждое явление подобного рода начиналось с локального восста-
ния, развивалось из него, словно из зерна, и отнюдь не сразу,
а лишь обретя нужную потенцию, соответствующий «ресурс»,
превращалось в движение, вырывавшееся за узкоместные рамки,
охватывавшее значительную часть территории страны, а также
многочисленную людскую массу и становившееся мощной угро-
зой «верхам». В процессе каждой крестьянской войны повстанче-
ским средствам борьбы принадлежало главенствующее место, но
они широко сочетались с прочими способами воздействия на гос-
подствующий класс, дополнялись ими. Все это, однако, не может
служить основанием для возражений относительно правомерно-
сти теоретических разграничений между крестьянскими войнами
и восстаниями как якобы искусственных, а равно и для сомнений
в целесообразности научной разработки специальных дефиниций
крестьянских войн (ср., напр. [133, с. 42—43; 134, с. 292]).7 Точно
так же нет оснований вообще отвергать либо ставить под вопрос
само понятие «крестьянская война», да и «крестьянское восста-
ние», а попытки такого рода в китаеведной (хотя и не только ки-
таеведной) литературе зарегистрированы (см. об этом [87, с. 11,
14-18, 21; 88, с. 158-159; 168, с. 109-111]).
Короче говоря, определение термина «крестьянская война» —
не частность, не малозначительный нюанс научного словоупо-
требления, а один из узловых пунктов историографии народ-
ных повстанческих движений: в изучении проблем социально-
исторического содержания и функций крестьянских войн как та-
ковых, их «анатомии» и типологии сходится ряд общих, кон-
цептуального масштаба и характера вопросов, не говоря уже о
множестве конкретных и частных. Но, помимо всего прочего,
налицо один из немалочисленных в историческом «цехе» нау-
ки случаев, когда царящий там истинный «Вавилон» терминов
вызывает к жизни полемику именно из-за неадекватного обраще-
ния исследователей с понятийным аппаратом этого и смежных
научно-дисциплинарных комплексов, а потому при проведении
дискуссий прежде всего необходимо договориться о понятиях и
терминах.
Ко всему этому нельзя не добавить, что поиски учеными де-
финиций, которые учитывали бы типичные черты и закономер-
ности крестьянских войн, по сути, до сих пор базируются почти
13
исключительно на конкретно-историческом материале соответ-
ствующих явлений и событий в России и в Европе; факты же из
истории Китая, других стран Востока остаются обычно вне поля
зрения этих ученых.8
Между тем во всей мировой истории средних веков и нового
времени имело место буквально считанное число крестьянских
войн как таковых, и прошлое едва ли не абсолютного большин-
ства государств не знало их вообще. Зато Китай являет собой
страну, в которой на протяжении указанных эпох произошло по
меньшей мере пять событий соответствующего характера и мас-
штаба, т. е. больше, чем где-либо еще. Какие же конкретно собы-
тия имеются в виду? С середины 30-х годов XX в. термин «кре-
стьянская война» постепенно утвердился в отечественной сино-
логии за народным повстанческим движением, узловым очагом
которого являлось восстание «.Желтых повязок» (184 -215), за та-
ким движением 610—624 гг., стержнем которого были восстания во
главе с Доу Цзяньдэ (573-621) и «Ваганской армии» под коман-
дованием Чжай Жана (?—617) и Ли Ми (582-618), за движением
под предводительством Ван Сяньчжи и Хуан Чао — именно ему
посвящена настоящая книга, за движением 1627-1646 гг. во главе
с Ли Цзычэном (1606-1645) и Чжан Сяньчжуном (1606-1646) и,
наконец, за тем, ядром которого стали тайпины и которое раз-
вертывалось в 1850-1876 гг.9
Уже сама множественность — по сравнению с другими стра-
нами— крестьянских войн в истории Срединного государства,
несомненно значительное своеобразие каждого такого явления
в отдельности и всей их целостной совокупности (начиная хо-
тя бы с «разбросанности» по всей —от пролога до исхода —
средневековой эре в Китае), но также обстоятельства историо-
графического свойства не могут не побуждать медиевистов-сино-
логов к деятельному участию в выработке научно-теоретической
формулы «крестьянская война» и типологии крестьянских войн.
В корне неверно, игнорируя то принципиально общее, что при-
суще крестьянским войнам как явлению всемирной истории, не-
померно завышать уровень и масштабы специфических свойств,
характерных для соответствующих явлений в Китае средних ве-
ков и нового времени, а тем более абсолютизировать эти свой-
ства и на подобной «основе» обособлять крестьянские войны в
Срединном государстве, противопоставлять их аналогам в дру-
гих странах и регионах. Но точно так же при осмыслении и
формулировании понятия «крестьянская война» нельзя ни в ко-
ем случае не учитывать и важнейшие конкретно-специфические
14
признаки данной разновидности борьбы трудящихся масс Китая,
равно как и повсюду за пределами России, Центральной и За-
падной Европы, где крестьянские войны тоже имели место. В
противном случае искомая формула не сможет претендовать на
универсальность.
Последовательная разработка специальных дефиниций и ти-
пологической характеристики крестьянских войн как феномена
истории Востока и Запада в средние века и новое время пред-
полагает широкие и основательные сравнительно-исторические
изыскания на конкретном материале фактов и проблем, выявлен-
ном при изучении соответствующих событий в самых различных
государствах и регионах мира.
К настоящему времени в мировой синологии (правда, преиму-
щественно в китайской и японской) образовалась довольно об-
ширная литература на сей счет, составляющая весьма ощути-
мую долю в упоминавшемся выше обильном совокупном «репер-
туаре» книг, статей, сообщений, обзоров и заметок о многообраз-
ных фактах и проблемах истории социального протеста и сопро-
тивления трудящихся масс Китая в средние века и новое время.
Между тем, хотя в отечественной синологии за этой тематикой, а
особенно за той ее составной частью, что относится к массовым
повстанческим движениям типа крестьянских войн, закрепилось
одно из приоритетных мест, к исходу XX в. специальные моно-
графические труды на русском языке имеются только о крестьян-
ской войне второй четверти XVII в. во главе с Ли Цзычэном и
Чжан Сяньчжуном [148] да о крестьянской войне третьей четвер-
ти XIX в. с тайпинским движением как ее стержневым звеном
[100; ИЗ; 179].10 Об остальных же, более ранних явлениях подоб-
ного характера и масштаба таких трудов нет, и вообще совсем
мало написано о крестьянской войне, ядром которой было вос-
стание «Желтых повязок», еще меньше о той, что имела место в
610-624 гг., и лишь немногим больше о бушевавшей в 874-901 гг.
Как бы то ни было, идёт ли речь о сколько-то на сей день уже ис-
следованных или же о наименее пока изученных движениях этого
рода, крайне важно раскрывать «индивидуально» особенное в ка-
ждой крестьянской войне. Раскрывать, начиная еще с ее причин,
предпосылок и поводов, порожденных конкретными факторами
и обстоятельствами общественно-экономического, политическо-
го, идеологического и социально-психологического характера на
соответствующей стадии развития китайского общества и госу-
дарства, далее — с обусловленного указанными факторами и об-
стоятельствами содержания и уровня объективно-исторических
15
задач, которые это народное движение призвано было решать, и
затем с соотношения таких задач и субъективных устремлений
повстанцев, а кончая итогами каждой данной крестьянской вой-
ны, ее последствиями и воздействием на социально-исторический
процесс. Столь же важно представлять любую крестьянскую
войну как явление, которое, хотя и было отмечено несомненной
спецификой, придававшей ему черты и свойства именно этой, а
не какой-то иной разновидности народного социального протеста
и противодействия, вместе с тем неминуемо несло на себе печать
своего этапа в истории борьбы общественных низов против угне-
тателей и находилось в диалектическом единстве с восстаниями
и другими — открытыми и латентными, более активными или ме-
нее активными — формами локального сопротивления трудового
люда на данном, а не другом этапе.
У крестьянской войны 874-901 гг. в Китае, которой посвяще-
но настоящее исследование, тоже, естественно, свое «лицо», и
в дальнейшем, по ходу изложения ее «фабулы», «индивидуаль-
ность» этого «лица» будет проступать все рельефнее. В то же
самое время специфические черты данного конкретного движе-
ния равным образом нельзя не учитывать при установлении соб-
ственно китайского «типажа» крестьянских войн, но также и их
«собирательного образа» как явления всемирной истории.
Однако раньше такого рода констатаций следовало бы, по всей
видимости, задаться вопросом: а правомерно ли в приложении к
комплексу событий, о котором повествует настоящая книга, поль-
зоваться терминологическим обозначением «крестьянская вой-
на», хотя бы оно и утвердилось за данным народным повстанче-
ским движением достаточно давно? Да и существуют ли вообще
в науке к настоящему времени сколько-то устоявшееся истолко-
вание и сложившееся определение указанного понятия, главным
критериям и атрибутам коего должно удовлетворять своим со-
держанием и формой движение 874-901 гг. во главе с Ван Сянь-
чжи и Хуан Чао? Вводя соответствующий термин в заголовок
книги, автор тем самым дает знать, что для него ответы на оба
вопроса лишь положительные.
Каковы же в интерпретации современной специальной лите-
ратуры важнейшие составляющие указанного понятия? А что
речь может и должна идти именно о «составляющих», о том, из
чего слагается совокупность определенных атрибутов и при-
знаков, каковой только и способна служить понятийная форму-
ла «крестьянская война», не вызывает ни малейшего сомнения.
Констатация при анализе того или иного подобного явления од-
16
ного и даже двух-трех, пусть и очень существенных, атрибутов
и признаков такого рода, но не всего их «комплекта» не дает
оснований считать и называть это явление крестьянской войной.
Как едва ли не все понятия аналогичного свойства, данное также
подлежит трактовке в категориях системного осмысления.
Крестьянские войны, в какой бы стране они ни происходили,
представляли собой совокупность крупных и относительно не-
больших вооруженных акций сельского угнетенного люда, при-
чем не просто любую сумму узкоместных, полностью разобщен-
ных, хотя и одновременно развертывавшихся восстаний, а некий
комплекс их, как правило, с одним-двумя, иногда тремя главен-
ствующими звеньями, к которым в той или иной мере тяготело
все движение. Поэтому, допустим, определение «крестьянская
война во главе с Ван Сяньчжи и Хуан Чао» — это не просто пер-
сонификация определенного исторического явления, а фиксация
реального места и значения в нем — в качестве его стержневых
ингредиентов — соответствующих повстанческих групп и их ру-
ководителей. Конечно, фактическая связь подобных главенству-
ющих звеньев с остальными очагами крестьянской войны была
весьма непрочной, нередко только эпизодической, часто даже
символической, и говорить о наличии нескольких сложившихся
военно-политических центров, а тем более одного такого центра
общего движения можно лишь очень условно и ограничительно.11
Впрочем, параллельно с этим общим движением обычно име-
ли место одно-два либо даже больше восстаний, которые в силу
тех или иных причин и обстоятельств не могли стать частью ком-
плекса, составлявшего крестьянскую войну в собственном смы-
сле слова. Но если учитывать и анализировать весь контекст
и масштаб предыстории, истории, последствий и значения кре-
стьянской войны, то нельзя не принимать во внимание и подобные
события. Ведь они играли по-своему важную роль, являясь ин-
гредиентом той среды, тех условий, в которых начиналась и про-
исходила крестьянская война. Последняя предстает как главное
течение общего потока народной повстанческой борьбы соответ-
ствующего времени, а каждое из этих восстаний — как одна из
слагающих такой поток струй.
Как наивысшие проявления боевой социальной активности на-
родных низов в средние века, а на Востоке — и в новое время, кре-
стьянские войны отличались максимально достижимой в тогдаш-
них конкретно-исторических условиях массовостью, наибольшим
охватом борющихся сил. Пусть невозможно сколько-нибудь точ-
но оценить этот «параметр» крестьянских войн в цифровом выра-
17
жении, но приводимые в источниках и литературе количествен-
ные данные позволяют получить общее представление о том, на-
сколько большое число людей оказывалось всякий раз втянутым
в социальное противоборство. В перипетии каждой крестьянской
войны вовлекалась самая гуща угнетенного сельского люда, а
также тем или иным образом примыкавшие к нему общественные
слои и группы деревенского и городского населения.
Основной среди движущих сил крестьянских войн являлись
эксплуатируемые земледельцы. Пусть в каждом случае проявля-
ется определенная неоднородность повстанческих рядов, пусть в
любой крестьянской войне принимали участие выходцы и из дру-
гих социальных страт, но как бы ни были высоки удельный вес
последних, их положение и роль, без риска заслужить упрек в
чрезмерном «окрестьянивании» этих движений следует подчерк-
нуть, что на авансцену прежде всего выступало именно крестьян-
ство.
На любом из этапов истории крестьянство не представляло
и не представляет собой сколько-нибудь однородной в эконо-
мическом, правовом и прочих отношениях массы. Внутри него
всегда существовали различные категории и разряды, что, есте-
ственно, не могло не оказывать ощутимого воздействия на его
общественную практику, включая и социальный протест, борьбу
в самых различных формах. Однако в пору крестьянских войн
словно стирались грани между категориями и прослойками сель-
ского люда, сглаживались, пусть тоже лишь отчасти и очень
нелегко, культурно-бытовые, регионально-правовые, локально-
психологические и иные отличия разных районов соответству-
ющих стран, в какой-то мере разрывалась обособленность таких
районов. Более того, по верному наблюдению Б. Ф. Поршнева
(1905-1972), крестьянские войны, прокатываясь из края в край по
территории «своего» государства, в известной степени сами со-
действовали постепенному нивелированию этих различий и этой
обособленности [134, с. 302].
Во время крестьянских войн в той или иной мере сглажива-
лись также трения между разными этническими образованиями
в странах — типа России либо Китая— с неоднородным по нацио-
нальному составу населением, борьба широких масс неосновных
народностей более или менее тесно переплеталась, а то и пря-
мо сочеталась с борьбой крестьян основной для данной страны
этнической принадлежности. То были процессы обычно опять-
таки нелегкие и непростые. Сказывались различия в уровнях со-
циального размежевания, в глубине общественного расслоения
18
внутри каждой такой этнической общности. Но прежде и боль-
ше всего давали о себе знать взращенные на протяжении веков
и непрестанно разжигавшиеся «сверху» межэтническая рознь и
отчужденность. Властители таких стран постоянно и зачастую
небезуспешно для себя пытались всяческими способами столк-
нуть трудовой люд основной этнической общности с «инородца-
ми», дабы не допустить возникновения и усиления потенциаль-
но противостоявшего правящему классу общего потока массовой
борьбы и обрести тем самым возможность еще более беззастен-
чиво эксплуатировать и притеснять весь народ своего государ-
ства. При всем том лишены реальных оснований утверждения
об антагонизме, якобы извечно пронизывавшем взаимоотноше-
ния между разными этническими образованиями в какой бы то
ни было стране и будто бы доминировавшем в этих взаимоотно-
шениях. Искони всеми средствами насаждавшемуся «верхами»
курсу, что сродни политике «разделяй и властвуй», противосто-
яла иная, пусть не без труда пробивавшая себе дорогу, но мало-
помалу набиравшая силу тенденция солидарных действий, ак-
тивными носителями которой выступали трудящиеся массы всех
этнических общностей. История крестьянских войн дает тому
немало подтверждений.
Так уже в средние века по ходу самых могучих народных
повстанческих движений нарождалась и крепла устремленность
трудового люда к объединению сил в наиболее широком для той
эпохи масштабе. Эти движения были именно войнами, а не
боями местного значения, которые крестьяне давали власть и
богатство имущим своими территориально ограниченными, раз-
розненными, никак не связанными между собой восстаниями, да-
же если подобные восстания и оказывались синхронными.
Высокоинтенсивная повстанческая активность масс охватыва-
ла в пору крестьянских войн значительную часть владений соот-
ветствующего государства, в какой-то мере преодолевая свой-
ственную социальным столкновениям общественных низов ло-
кальность. Тем не менее по охвату территории в явления дей-
ствительно общенационального масштаба крестьянские войны ни
в одной стране средневекового мира так и не вылились. Дава-
ли себя знать столь типичные для той эпохи внутри- и межсо-
словные, да и прочие «перегородки» и «барьеры». Сказывались
и такие имманентные черты идейно-психологического комплек-
са крестьянства той поры, как незрелость чувства обществен-
но-сословной солидарности, неспособность осознать свои соци-
альные чаяния и стремления в масштабе всей страны. Следует
19
принимать в расчет и непрестанно нараставшую мощь админи-
стративно-политического, военно-полицейского, идеологическо-
го и психологического натиска правящего класса и его государ-
ственной организации на трудящийся люд, сдерживавшую раз-
мах и силу социального противодействия крестьян.
В крестьянских войнах очень важное место принадлежало во-
оруженным действиям. Каждая из них представляла собой имен-
но войну, которую восставшие вели со своими врагами. Но
было бы принципиально неверно подменять характеристику кре-
стьянских войн детальным изложением боевых действий между
повстанцами и их противниками, изображать эти явления исто-
рии как всего-навсего ратные кампании, отряды восставших —
как регулярные армии, повстанческих вожаков — как неких во-
енных деятелей, — словом, отождествлять крестьянские войны
только с вооруженной борьбой, абсолютизировать военный
аспект их истории. Ведь любая из них слагалась отнюдь не из од-
них лишь вооруженных выступлений, боевых походов и баталий,
прочих ратных эпизодов. В реальной истории каждую крестьян-
скую войну наполняло несоизмеримо более широкое, глубокое и
сложное содержание, характеризующее их как явления особого
рода, как самую острую и по-своему наиболее зрелую среди то-
гдашних форм социального протеста и противодействия «низов».
Будучи по своей природе спонтанными, импульсивными, ха-
отичными, крестьянские войны несли в себе все же больше, по
сравнению с любой другой разновидностью борьбы тогдашне-
го крестьянства, элементов сплоченности и организованности
участников, упорядоченности действий. Такие элементы обыч-
но проявлялись в деятельных попытках руководства каждой кре-
стьянской войны — как правило, на ее высших стадиях — придать
движению централизующие военные, а также военно-администра-
тивные начала и сформировать крупное войско. Этим пресле-
довались, помимо прочих, цели — преодолеть или хотя бы ней-
трализовать замкнутость и разобщенность отдельных звеньев по-
встанческого лагеря и как-то сцементировать массу восставших.
Предводители крестьянских войн старались поддерживать в бое-
вых формированиях строгую дисциплину, а в отношениях с мир-
ным населением стремились не допускать серьезных осложнений
и конфликтов. Правда, полностью избежать коллизий между по-
встанцами и, чаще всего, жителями городов не удавалось, могли
они сопровождаться и кровопролитием, так что «чистенькой» ни
одной крестьянской войне не довелось остаться, хотя их вожа-
ки — стоит повторить — не фетишизировали насилие.
20
Явственнее и сильнее, чем в любой иной разновидности соци-
ального протеста и противодействия деревенских низов в сред-
ние века и новое время, давали себя знать в крестьянских войнах
идейно-психологические потенции сельского трудового люда, и
это одна из самых важных «величин», в которых как бы мате-
риализовался общий наивысший для той поры уровень данной
формы массовой борьбы. Сами по себе далеко не простые во-
просы о крестьянском общественном сознании и психологии в их
разноуровневых проявлениях, непосредственно связанных с со-
циальным недовольством и протестом деревенских тружеников,
еще будут в приложении к реалиям движения 874-901 гг. спе-
циально рассмотрены в настоящей монографии. Здесь же важно
подчеркнуть, что подобного рода вопросы имеют самое прямое
касательство к уяснению существа и особенностей крестьянских
войн как таковых.
Памятуя о внутренней диалектической взаимосвязанности обе-
их уровневых сфер общественного сознания — социальной психо-
логии и идеологии, вместе с тем подходя к их характеристике и
оценке с позиций историзма, следует признать, что крестьянское
самосознание включало в себя компоненты и той, и другой сферы
и отнюдь не было лишено потенций к прогрессу, раскрывавшихся
под воздействием борьбы «низов» и по мере втягивания в нее все
более широких масс, — сколь бы трудно, сложно и медленно та-
кие потенции ни реализовывались. Хотя ни одна крестьянская
война действительно не знала ни идеологии, ни политической
программы, которые последовательно и законченно выражали бы
самосознание крестьянства, его как социальной общности корен-
ные интересы и цели, тем не менее в любой из них так или ина-
че давали себя знать элементы сознательности. Вооруженная
борьба масс сочеталась с борьбой в сфере духовной. Каждая
крестьянская война как бы подытоживала эволюцию социальной
психологии и идейных устремлений народных масс на определен-
ном историческом этапе, являлась высшей точкой этой эволюции
и вместе с тем давала толчок дальнейшему раскрытию заклю-
ченных в общественном сознании крестьянства ресурсов посту-
пательного движения. Наиболее явственно это дало себя знать
в странах наподобие Китая и России, в истории которых имела
место не одна крестьянская война. Применительно к самым могу-
чим в китайском прошлом народным движениям 184-215, 610-624,
874-901, 1627-1646 и 1850-1876 гг., равно как и аналогичным со-
бытиям в Русском государстве XVII — XVIII вв., можно констати-
ровать, что они являлись последовательными ступенями общего
21
роста крестьянского идейно-психологического комплекса.
В ходе каждой крестьянской войны из-под контроля государ-
ственной организации господствующего класса выпадала на вре-
мя та или иная, но всякий раз довольно значительная часть вла-
дений соответствующей страны, занятая восставшими. Повстан-
ческие вожаки провозглашали и стремились на практике учре-
дить там свои порядки, собственные органы власти, которые при-
званы были стать антитезой существовавшим административно-
политическим структурам противостоящей стороны. Пусть нена-
долго, но страна оказывалась как бы расколотой территориально
и политически на два враждующих лагеря — правительственный
и повстанческий. Более того, руководство последнего намере-
валось распространить действие своих институтов управления
не только на занятые к тому времени земли, как случалось в ло-
кальных выступлениях крестьянства, но и на всю страну. Иными
словами, верхушка повстанцев открыто претендовала на власть
в общегосударственном масштабе, и это «выводило» крестьян-
ские войны на наивысший по сравнению со всеми остальными
формами и средствами социального протеста и противодействия
общественных низов средневековья уровень, что служит одним
из главных критериев, позволяющих отличать крестьянские вой-
ны от таких форм и средств, и является одной из специфических
особенностей, присущих именно крестьянским войнам.
Борясь за власть в общегосударственном масштабе, предво-
дители любой из крестьянских войн и рядовые ее участники не
имели ясно осознанного представления о конечных ориентирах и
целях своей борьбы, а равно и о путях их достижения, не распо-
лагали сколько-нибудь целостной и конструктивной программой
государственно-политического строительства, не ставили перед
собой задачи смести социальные основы существовавшей власти
и заменить их другими. Такие движения не несли в себе ради-
кального преобразующего начала.
Все достижимое и возможное в этом для них реально в своих
высших проявлениях осуществлялось в любой крестьянской вой-
не средствами современного ей общества, которое и вызывало
к жизни противодействие «низов», и в каждом таком движении
дело закономерно сводилось к воссозданию аналогичных по их
природе социальных и политических институтов. Практические
опыты социально-политического творчества масс — весьма роб-
кие в одних случаях и более или менее решительные и конкрет-
ные в других — приобретали во время крестьянских войн формы,
которые не стали сколько-нибудь жизнеспособными и устойчи-
22
выми. Органы повстанческой администрации могли возникнуть
и какое-то время продержаться в ходе борьбы с правительствен-
ным лагерем, но условий для их развития и закрепления как об-
щегосударственной системы не существовало.
Власть в масштабе всего государства, с заявкой на которую
выступали руководители каждой крестьянской войны, виделась
им и на будущее в прежнем, привычном образе правления. Раб-
ски копировались столетиями складывавшиеся и казавшиеся по-
встанцам непревзойденными «модели» государственной органи-
зации средневековых империй — от, как правило, монархическо-
го ее устройства до чиновничьего аппарата со стародавней но-
менклатурой учреждений, иерархией должностных званий, титу-
лов и рангов, порядком делопроизводства, ритуалами и церемо-
ниалом, прочих непременных атрибутов и аксессуаров традици-
онной государственности. Разумеется, восставшие намеревались
при этом не просто воспроизводить ориентированную на укоре-
нившиеся с веками образцы административно-политическую си-
стему, но и обновить ее «изнутри», наполнить иным, отвечав-
шим их устремлениям содержанием, самостоятельно создать вне
территориальных рамок государственности эксплуататорского
класса такую власть, которая служила бы интересам угнетен-
ных и обездоленных. Другое дело, что осуществить на практике
подобные намерения повстанцы в ту историческую эпоху были
не способны. В этом заключался трагизм, бесперспективность
их социально-политической самодеятельности.
Всегда на наиболее активных стадиях крестьянских войн, ко-
гда повстанцам удавалось ощутимо угрожать или наносить се-
рьезные удары даже по административно-политическим центрам
своей страны, могла создаваться реальная опасность утраты
правящим классом контроля над нею. Каждый раз возникал по-
литический кризис общегосударственного масштаба и значения,
принимавший различные во всех конкретных случаях, но непре-
менно ярко выраженные формы. Эти кризисы так или иначе
затрагивали практически все население, приводили к обостре-
нию противоречий в среде господствующего класса, углубляли
социально-политическую борьбу в стране в целом. Словом, кре-
стьянские войны оставляли глубокие следы в истории соответ-
ствующих народов и государств. Во всяком случае, каждая из
них оказывала существенное воздействие как на крестьянство, на
его социальную практику, на его общественное сознание, так и на
правящий класс, на его политику, идеологию и психологию.
Мало того, порождавшиеся крестьянскими войнами кризисы
23
влияли и на состояние связей данной страны с соседями, на ее
внешнюю политику, вызывали международный резонанс. Тако-
во еще одно свидетельство политического значения крестьянских
войн, но уже в более широком масштабе.
Следует еще раз подчеркнуть: с позиций системного принци-
па исследования только совокупность перечисленных «параме-
тров», но ни в коем случае не какой-либо один из них, взятый
в отдельности, сам по себе, или даже в «связке» с двумя-тремя
другими, может и должна рассматриваться в качестве класси-
фикационной формулы, необходимой для выработки современной
типологии крестьянских войн.
Таковы контуры обобщающей характеристики крестьянских
войн, очерченные с учетом результатов, которых коллективны-
ми стараниями, в процессе своих многолетних поисков дости-
гли к настоящему времени исследователи истории России, Ки-
тая, европейских стран. А значит, налицо одна из предпосылок,
открывающих возможность по итогам последующего ознакомле-
ния с подоплекой и поводами, ходом и исходом, последствиями и
воздействием народного повстанческого движения в Китае 874-
901 гг. вынести суждение, в какой мере это движение отвечает
главным критериям и важнейшим атрибутам такой характери-
стики, а вместе с тем — какие именно конкретно-специфические,
«индивидуальные» штрихи были этому движению свойственны.
Как уже упоминалось, крестьянская война 874-901 гг. про-
изошла на одной из промежуточных стадий в развитии китай-
ского средневекового общества и государства — стадии весьма
долговременной, продолжительностью примерно два с полови-
ной столетия (с середины VIII до конца X в.). Вообще, надо
сказать, крестьянской войной отмечена каждая переходная сту-
пень в жизни Китая средних веков. То были и в остальных
случаях довольно длительные исторические полосы, предстаю-
щие как нечто, на первый взгляд, пестрое, хаотичное, в действи-
тельности— наполненное многомерным, сложным по характеру
социально-экономических, политических, а также духовных про-
цессов и явлений содержанием. Глубинная подоснова таких ста-
дий— в ломке прежних и утверждении новых модификаций об-
щественных отношений, прежде всего аграрных порядков, что не
могло не сказаться мучительно болезненно на сельском трудо-
вом люде и определяло особый накал социальных противоречий,
повышенную остроту народного протеста и противодействия в
такие периоды.
24
Думается, в жизни отнюдь не одного лишь китайского обще-
ства и государства имели место не только на «перевалах» между
историческими эпохами (древность, новое время и др.), но и в
рамках каждой из них свои переходные стадии, хотя во втором
случае они не были столь же значительны и заметны. Средневе-
ковье не стало исключением: в его пределах тоже наличествова-
ли подобные промежуточные ступени, и всякий раз это — весьма
своеобразное, при первом приближении кажущееся бессистем-
ным переплетение компонентов старого, уходящего, и нового, на-
ступающего этапов. Данный процесс протекал в экономически,
социально, этнически, духовно неоднородной среде и, в зависи-
мости от конкретных условий, в неодинаковых ритмах — с запоз-
данием либо, наоборот, с опережением — и с разной глубиной в
различных районах столь обширной страны и в различных сфе-
рах жизни общества, что, наряду с другими факторами, делало
такой процесс неминуемо затяжным.
Подобного рода промежуточные стадии, без преувеличения,
едва ли не из числа самых трудных объектов исторического по-
знания. Вне всяких сомнений, каждая из них представляла со-
бой систему (пусть весьма динамичную), в видимом хаосе
«функционирования» которой действовали свои закономерности.
Но по сравнению с непереходными, «стационарными» стадиями
усложняет анализ уже сама пестрота, разноликость, многознач-
ность, переплетенность прежнего и нового.
Так вот, в Китае средних веков подобные промежуточные ста-
дии заключали в себе общие предпосылки крестьянских войн —
наряду с другими формами социального протеста и противодей-
ствия рядового люда — и, в свою очередь, сами протекали под
знаком их влияния, а стало быть, крестьянские войны в Сре-
динном государстве являлись одним из узловых ингредиентов
«структуры» этих переходных ступеней в их системной целост-
ности (см. [168, с. 133-135]).
Все это, разумеется, не случайно и еще раз побуждает к по-
становке комплекса вопросов о глубокой общественно-истори-
ческой подоснове наиболее крупных социальных столкновений
внутри средневекового общества (не одного лишь китайского),
о закономерно обусловленной стадиальности развития массовой
социально-направленной борьбы в активных ее проявлениях (со-
всем не обязательно только в форме крестьянских войн), о ре-
альном действии и значении самых мощных вспышек народного
протеста и сопротивления в социально-историческом процессе,
конкретно говоря, об их месте и роли в смене этапов средневеко-
25
вого общества: каждое подобное столкновение своими средства-
ми способствовало расчистке путей для продвижения общества
последовательно с одной ступени на другую, в каких бы формах
и темпах это продвижение ни свершалось.
Следует еще раз особо подчеркнуть, что отнюдь не всенепре-
менно подобного рода столкновения могли происходить только в
форме крестьянских войн, Да, в Китае крестьянская война раз-
разилась уже на заре средних веков, крестьянские войны сопро-
вождали и последующую эволюцию средневекового общества в
этой стране от этапа к этапу, и его упадок. Но большинство
стран в силу своих конкретно-специфических обстоятельств, как
известно, вообще не знало подобных проявлений социальных кон-
фликтов. Вспышки таких конфликтов, которые сотрясали госу-
дарства Востока и Запада не только на крайних (начальном и
заключительном), но и на внутренних разграничительных рубе-
жах средневековой эпохи, принимали чаще всего иные формы.
Однако существо отмеченной закономерности от этого не меня-
ется. Точно так же как не меняется оно и оттого, что между глу-
бинными процессами и явлениями в социально-экономической,
политической и духовной сферах, определявшими смену фаз в
развитии средневекового общества, с одной стороны, и резким
обострением социальных коллизий в связи с этими процессами
и явлениями, в каких бы формах оно ни обнаруживало себя, — с
другой, существовал разрыв во времени. Разрыв этот вообще не-
избежен во всех случаях, коль скоро речь идет о средневековом
крестьянстве с его известной спецификой общественного обли-
ка, с такими свойствами, которые затрудняли и замедляли его
реакцию на изменения в жизни общества. Подобный разрыв ока-
зывался в разных странах, как и на различных этапах истории
какой-то одной страны, весьма неодинаковым; в Китае он был
довольно велик.
К крестьянской войне 874-901 гг. в Китае все это имеет самое
непосредственное отношение и во всем с нею связанном находит
конкретное и убедительное подтверждение.
В синологии уже давно пристальное внимание привлекает пе-
риод, начавшийся с VIII в., точнее с середины того столетия.
Привлекает, поскольку с указанного времени в облике китайско-
го общества стали проступать новые черты12. Неизменно отме-
чается, что процесс этот оказался затяжным, хотя в определе-
нии его продолжительности мнения ученых расходятся: одни ис-
следователи «отпускают» на него два-три века, другие— больше
(вплоть до пяти столетий). Точно так же неодинаковы предлага-
26
емые синологами характеристики и оценки происходивших тогда
перемен и сдвигов в экономической, социальной, политической и
духовной сферах, сам подход к ним. При всем том, думается,
обоснованно мнение многих ученых разных стран, согласно ко-
торому это была пора как раз ощутимых структурных перемен в
жизни общества и государства, обозначивших важный качествен-
ный рубеж в истории средневекового Китая.
В конкретной датировке столь заметных перемен и сдвигов за
исходный пункт принимается мятеж 755-763 гг., поднятый Ань
Лушанем (?~757) и Ши Сымином (?—761) и ставший завязкой
затяжной, длившейся вплоть до низвержения в самом начале
X в. династии Тан полосы вооруженных выступлений генерал-
губернаторов (цзедуши)13 против центральных властей импе-
рии, и комплекс налогово-финансовых мероприятий 60-70-х го-
дов VIII в., увенчавшихся в 780 г. так называемой реформой
Ян Яня (727-781)14. Разумеется, предложенная хронологическая
атрибуция зачина этой переходной стадии может рассматри-
ваться не иначе как условная. Мятеж Ань Лушаня — Ши Сы-
мина, по ходу которого уже в первых баталиях на просторах
Севера империи столкнулись с обеих сторон огромные — много
больше 150 тыс. воинов каждая —армии, тогдашнему Сыну Не-
ба Ли Лунцзи пришлось сдать главную, Западную (Чанъань,
ныне Сиань) и Восточную (Лоян) столицы Срединного государ-
ства и искать прибежище на юго-западной оконечности держа-
вы, в Чэнду, ставшем Южйой столицей, а спасти царствовавший
дом удалось не без помощи извне — со стороны уйгуров и ти-
бетцев,—мятеж этот был проявлением отнюдь не в одночасье
назревших тенденций в жизни страны; другое дело, что, став та-
ким проявлением впервые столь масштабным и мощным, он сам
придал довольно осязаемое ускорение уже происходившим пере-
менам. Что касается «реформы Ян Яня», то и она сама, а равно
предшествовавшие и подготовившие ее акции явились своего ро-
да официальным признанием, юридической санкцией тенденций
в социально-экономической жизни страны, которые тоже начали
весьма ощутимо сказываться раньше, а полное развитие и завер-
шение получили лишь много позднее.
Глубокие сдвиги, в полосу которых Китай вступил начиная с
середины VIII в., политически выразились в медленном, но неот-
вратимом закате власти Танской династии, хотя — и это стоит
сразу же подчеркнуть — ослабление, а затем крушение владыче-
ства Танов было бы неверно расценивать однозначно как кризис,
поразивший Срединную империю, что называется, по всем ста-
27
тьям, а именно такой предстает обстановка в стране начиная с
середины VIII в. в разнообразных творениях официального исто-
риописания X и ближайших за ним столетий. В самом деле, и
после середины VIII в., при всей неравномерности экономиче-
ских процессов на уровне регионов, не прекращался, несмотря
на острые и длительные внутри- и внешнеполитические перипе-
тии той поры, общий подъем сельского хозяйства, ремесел, про-
мыслов и торговли, не прерывались ни градостроительство, ни
урбанизация в целом. Другими словами, налицо существенные
«показатели» того, как с начавшимся тогда «выходом» китайско-
го общества из раннесредневековой фазы стал мало-помалу по-
вышаться его экономический потенциал. Причем наиболее ощу-
тимо указанные процессы шли на Юге — этой «житнице государ-
ства» [49, цз. 14, с. 14034-14035], куда и начал перемещаться эко-
номический центр страны. Конкретизируя высказанные в самой
общей форме в начале Введения суждения о тех сильных сто-
ронах крестьянства, которые обусловили саму возможность для
данной социальной общности как активного исторического субъ-
екта протестовать, сопротивляться, бороться, можно констати-
ровать: усилиями сельского и городского «простонародья» Тай-
ского Китая хозяйство страны в целом поднялось на значительно
более высокую ступень развития, и именно на это опиралась по-
высившаяся социально-политическая активность тогдашних «ни-
зов». Говоря иначе, за возросшими размахом и мощью проти-
воборства трудового люда империи эксплуататорскому натиску
социального врага стояла сила экономического прогресса стра-
ны, главным носителем которого выступало крестьянство.
То была, однако, лишь одна сторона медали. Оборотная
сторона — явления и обстоятельства самого разного свойства,
осложнявшие и тормозившие упоминавшиеся выше процессы.
В международном положении страны происходили крутые пе-
ремены, причем неблагоприятные для Китая. Битва у р. Та-
лас в мае 751 г., когда 300-тысячное танское воинство потерпело
чувствительное поражение от армии арабского халифата, словно
бы провела черту, за которой — больше чем полтысячи лет (т. е.
продолжавшегося и после низложения дома Ли) падения былого
внешнеполитического могущества Срединного государства, че-
реда неудач и провалов в войнах с соседями, вынужденные обра-
щения то к одним, то к другим за помощью, а, случалось, и за
выручкой в разрешении разного рода внутренних и внешних кон-
фликтов. А ведь речь идет о державе, еще совсем недавно одной
из самых крупных и сильных в тогдашнем мире. О державе, кото-
28
рая, подобно ее древним предшественницам Цинь (221-207 гг. до
н.э.), Западной, или Ранней (202 гдон.э. — 8 г. н.э.), и Восточ-
ной, или Поздней (23-220), Хань, дала надолго имя Срединной
империи и ее подданным.15 О державе, у которой многое в обли-
ке государственности служило образцом как для последующих
китайских династий, так и для ближайших соседей. О державе,
правители которой во взаимоотношениях с сопредельными стра-
нами и народами норовили дать знать о своей и подвластного им
государства «особости», исключительности, выказывали вселен-
ские амбиции. О державе, наука и культура которой переживала
долгий «золотой век», благодаря чему Китай являлся одним из
самых крупных и устойчивых центров притяжения и общения ин-
теллектуальной элиты многих стран и регионов Азии.
Чтобы удержаться на плаву, чтобы не утратить окончатель-
но и бесповоротно былую репутацию на международной арене,
Танам, помимо всего прочего, требовались в ощутимых объемах
стабильные бюджетные поступления. А, надо сказать, введение
«двухразового налога» на самых первых порах действительно
облегчило ситуацию с доходами в казну, и, казалось, еще со-
всем недавно столь туго закрученный узел финансовых проблем
удалось, наконец, разрубить. Довольно скоро, однако, обнару-
жилась призрачность вспыхнувших надежд. И дело вовсе не в
якобы изначальной иллюзорности самого замысла, какой Ян Янь
положил в основу своей реформы. Главный вектор налогово-
финансовых преобразований был обозначен тогда верно: посред-
ством внедрения податной системы, в общем и целом адекват-
ной условиям своего времени, эти преобразования обнаружи-
ли способность обеспечить несоизмеримо с «триадой повинно-
стей» более полное отчуждение в пользу господствующего клас-
са и его государственной организации возросшей массы приба-
вочного продукта, произведенного трудовым людом деревни и
города. Дело в воцарившейся тогда в Китае общей социально-
политической обстановке, которую иначе как «смутная» не на-
зовешь и которой страна была обязана прежде и больше всего
противоречиям и конфликтам в «верхах». В аграрной сфере,
а стало быть, и в налогово-финансовых делах такое положение
обернулось глубоким и затяжным переломом.
Первоначально задуманный и созданный Танами специально
для предотвращения и пресечения опасностей извне, со сторо-
ны соседних государств, упоминавшийся институт цзедуши себя
явно не оправдывал. Впрочем, не стал он сколько-то надежным
оплотом спокойствия и порядка и внутри страны, хотя именно
29
такую задачу в качестве главной выдвинули в Чанъани перед
этим институтом по окончании «разборок» между ними в 50-
80-х годах VIII в. [204, с. 14-15]. Мало того, он сам исподволь
превращался в нечто, напоминавшее средоточие взрывчатых ма-
териалов16, и недаром именно со стороны цзедуши и последовал
первый мощный удар, вызвавший вулканические сотрясения поч-
вы под зданием империи, — удар, коим в середине VIII в. было
17
ознаменовано начало упадка великои державы.
Так или иначе, мятеж Ань Лушаня — Ши Сымина, другие,
пусть не столь масштабные, вооруженные выступления генерал-
губернаторов в 50-80-х годах VIII в., а также ответные военные
действия центральных властей по укрощению мятежников оста-
вили на теле империи глубокие шрамы. При дворе, правда, то-
гда возомнили, будто, утопив эти выступления в крови, центр
тем самым как нельзя убедительней продемонстрировал, что в
конечном итоге любые аналогичные акции наперед обречены, и,
наученные горьким опытом себе подобных, цзедуши, все без ис-
ключения, станут отныне достойны своего изначального предна-
значения— верой и правдой служить защите внешних рубежей
и поддержанию социального мира внутри страны, а стало быть,
стоит наделить генерал-губернаторов еще более широкими пол-
номочиями [204, с. 14]. Иными словами, надлежащих уроков из
многосложных перипетий 50-80-х годов VIII в. чанъаньский двор
не извлек, и довольно скоро ему пришлось многократно разуве-
ряться в столь наивных упованиях. Изредка, на совсем корот-
кие сроки (как то было, например, в конце второго десятилетия
IX в.) танской администрации удавалось удерживать самовласт-
ных генерал-губернаторов в своих руках, однако полностью и
навсегда устранить угрозу для себя с этой стороны ей не дове-
лось. В конечном счете от рук именно цзедуши и пал в середине
907 г. дом Ли.
Мятеж Ань Лушаня— Ши Сымина, предварившие его и воспо-
следовавшие за ним перипетии весьма отчетливо обозначили и
вместе с тем предельно обострили основные процессы в главной
для тогдашнего общества сфере аграрных отношений.
Определявшая облик аграрного строя раннесредневекового
Китая государственная надельная система изведала на разных
стадиях своей полутысячелетней, начиная с 280 г., истории не-
мало потрясений и метаморфоз, а в пределах каждой из таких
стадий обнаруживала весьма ощутимые различия на уровне ре-
гионов, но никогда в сколько-нибудь значительном масштабе она
не представляла собой в аграрных реалиях точное воспроизве-
30
дение «моделей», «заданных» соответствующими установления-
ми августейших правителей, будь то цзиньский Сыма Янь (У-ди,
236 290; царствовал с 265 г.) или северовэйский Тоба Гуй (Тай-
цзу, 371-409; царствовал с 386 г.), суйский Ян Цзянь (Гао-цзу,
541-604; царствовал с 581 г.) или танский Ли Шиминь.18
Многократно на протяжении этих пяти веков замышлявшие-
ся и предпринимавшиеся «сверху» меры по укреплению позиций
государственной власти в сфере земельной собственности и пере-
распределению земельного фонда в сторону ограничения тех или
иных разновидностей частного землевладения на практике от-
нюдь не исключали, однако, существования последних, в форме,
например, «сильных домов» с их весьма внушительным земель-
ным достоянием, остававшимся вне официально-нормативных ра-
мок государственной надельной системы.
Как и ее предшественницы, центральная власть Танов, опи-
раясь на восходящую к глубокой древности и запечатленную в
постулатах конфуцианской доктрины традицию, декларировала
признание за олицетворенным Сыном Неба государством вер-
ховного права распоряжаться землею [111, с. 196-200]. Что до
надельной системы, то она в течение первых полутора веков
царствования дома Ли так или иначе функционировала, пусть
в обновленном облике, однако никогда это не было равнозначно
полному упразднению частной земельной собственности, а если
купля-продажа земли и ограничивалась [111, с. 199], то с целью
в интересах казны поставить под контроль государства земель-
ный фонд страны и, обеспечив тяглых крестьян определенным ко-
личеством земли, гарантировать налоговые поступления в бюд-
жет, а также трудовые и прочие повинности. Существовавший
же параллельно запашной клин, находившийся в распоряжении
«сильных домов», мало-помалу разрастался. Тем самым испод-
воль подрывались устои существовавших аграрных порядков, а
в начале второй половины VIII в., ускоренный и обостренный
тогдашними военно-политическими перипетиями, этот процесс
зашел столь далеко, что Танам не оставалось ничего другого,
как официально санкционировать крах государственной надель-
ной системы; именно такую миссию и выполнила «реформа Ян
Яня» 780 г.
И прежде имевшее место перераспределение земли отныне по-
шло еще более широким фронтом и в убыстренном темпе,—по
выражению китайского историка У Чжанцюаня, «словно пал в
степи» [262, с. 3.6]. Сосредоточение земельных богатств в руках
представителей учено-служилого люда— ши19 (включая военных
31
должностных лиц в столицах и на периферии),20 торговцев,21 а
также буддийской церкви22 осуществлялось сплошь да рядом вне
каких-либо рамок закона, вопреки интересам центральной вла-
сти, не говоря уже о крестьянах. Недаром современник, поли-
тический деятель, ученый-энциклопедист Ду Ю (735-812) назвал
это явление «злом скопления земли» (цзяньбин чжи би), а то-
гдашние публицисты и, с их легкой руки, позднейшие историки
нарекли вершивших такое «зло» весьма выразительными прозви-
щами «многоземельны» (дотяньвэн), «поглотители» (цзяньбин)
или даже «земельные маньяки» (ди пи) и др. [262, с. 38]. По-
лучило распространение это «зло» отнюдь не только на севе-
ре Танского государства, но и в междуречье Хуайхэ и Янцзы,
а также на просторах Юго-Запада и Юго-Востока [53, цз. 478,
с. 9а; цз. 506, с. 96; цз. 731, с. 17а; цз. 756, с. 10а], хотя первые его
ростки, похоже, появились и набрали силу именно на Севере [49,
цз. 185 (1), с. 15235; 53, цз. 731, с. 17а; цз. 734, с. Зб].23 Оборотной
стороной расползания «зла скопления земли» по стране стало
в нарастающих масштабах отчуждение крестьянских земель, и
не случайно вспоминали тогдашние публицисты, а вслед за ни-
ми— позднейшие историки ставшее поистине крылатым речение,
которое своим рождением обязано еще «ханьскому Конфуцию»
Дун Чжуншу (176-117 гг. до н.э.): «У богатеев поля тянутся
чередой с севера на юг, а голытьба не имеет земли, даже что-
бы шило воткнуть». Впрочем, стараниями государственного и
общественного деятеля, ученого и литератора Лу Чжи (754-805)
увидело и тогда (на исходе VIII в.) свет весьма созвучное только
что воспроизведенному и также не лишенное образности выска-
зывание, коему тоже выпала долгая жизнь: «Богатеи поглощают
землю несколькими десятками тысяч му, а голытьбе некуда ногу
поставить» [14а, цз. 3, с. 41].
Среди многих парадоксов переходного состояния, в котором
пребывало тогдашнее китайское общество и государство, выде-
ляется такой: с началом «реформы Ян Яня» власти все больше
утрачивали интерес и внимание к землеобеспечению сельского
«простонародья». Давало себя знать и неуклонное ослабление
их силы и влияния, усугублявшееся «разборками» в администра-
ции как на периферии, так и в центре.24 Некогда более или ме-
нее добротно функционировавшие службы соответствующих ве-
домств теперь не справлялись, а если где-либо и справлялись, то
едва-едва, с учетом населения (включая численность и состав ка-
ждой из семей), с обновлением инвентаризационных описей (где
фиксировались размеры и качество земельного достояния и про-
32
чего имущества опять-таки каждой семьи), с регистрацией и пе-
ресчетом податей и повинностей. Фактически это означало, что
государственный аппарат в центре и на местах переставал бо-
роться с «поглощением» земли и душ. Вместе с тем уменьшение
контингента государственных податных — главных поставщиков
средств для казны — приводило к ее истощению. А ведь бюд-
жет испытывал также мощное давление и расходов на армию в
связи с непрестанными вооруженными конфликтами как внутри
страны, так и на ее внешних рубежах.25 Такие конфликты, в свою
очередь, постоянно отрывали значительную массу трудоспособ-
ных селян и горожан от производственно-экономических занятий.
Вот почему власти время от времени словно бы вознамеривались
как-то «отслеживать» процесс землеобеспечения рядовых дере-
венских тружеников и так или иначе влиять на него посредством
сдерживания либо пресечения актов «поглощения» земли и по-
датных душ частными лицами. Первые свидетельства тому —
как, например, датированный самым концом 752 г. декрет Ли
Лунцзи [51, цз. 495, с. 5928], или помеченный маем 762 г. декрет
Ли Хэна (Су-цзуна) [34, цз. 85, с. 1565] — дали о себе знать еще
до «реформы Ян Яня», но имели они место и много позднее, уже
в IX в. Так, в указе Ли Чуня от 28 декабря 813 г. новоявленным
земельным магнатам, будь то представители аристократических
фамилий, должностные лица администрации или же купечество,
инкриминировалось самоуправство при купле-продаже, аренде и
залоге угодий, а также другого имущества крестьян, равно как
и уклонение от уплаты налогов за отчужденные у крестьян зе-
мли, жилые и хозяйственные строения, средства передвижения,
производственный инвентарь и пр. [49, цз. 15, с. 1404]. Тем не
менее ситуация явно выходила из-под контроля Танов, так что
и тогда, и каждый раз позднее все возвращалось на круги своя
[262, с. 34]. Другое дело, что такого рода акции верховной власти
имели отнюдь не один «адрес», и при всей их декларативности, в
той их — социально-демагогической по ее сути — части, которая
рассчитывалась на восприятие сельского рядового люда, своей
цели они достигали, о чем речь ниже пойдет особо.
«Скопление земли» представлялось «злом» и государству, от
лица которого говорил Ду Ю, давший жизнь столь расхожей
лексической формуле, и крестьянству, и это по-своему примеча-
тельно и знаменательно, хотя, естественно, вовсе не равнозначно
сходству, совпадению, а тем паче тождественности их устремле-
ний и позиций.
33
Разумеется, государство отнюдь не было неким благодетелем
для крестьян. В извлечении у сельских тружеников всего, что
только можно, оно как бы конкурировало с частными земле- и
душевладельцами, со своей стороны загоняя крестьян в безыс-
ходное положение. Уже при его введении в 780 г. ощутимо
придавивший крестьян «двухразовый налог» с течением време-
ни непрестанно повышался и еще при жизни одного поколения
«отяжелел» сперва вдвое, а затем более чем втрое [23, цз. 52,
с. 15770].26 Возникшую и возраставшую с отмиранием надельно-
го строя и, соответственно, с сокращением контингента податных
крестьян убыль поступлений в казну центральная власть стреми-
лась возмещать посредством повышения не только прямых, но и
косвенных налогов. Сплошь да рядом доходило до того, что де-
ревенский труженик, лишившийся какой-то части или даже все-
го своего надела, принуждался тем не менее платить налоги в
прежних размерах, и немало селян оказывалось при таких обсто-
ятельствах вынужденными пускаться в бегство (что, в свою оче-
редь, могло облегчать отчуждение надельных земель «поглоти-
телями» и способствовать расползанию «зла скопления земли»).
К этому следует присовокупить поборы и вымогательства мест-
ных властей, так что под налогообложение подпадало чуть ли
не всё (иной раз вплоть до палочек для еды), а в результате,
по словам современника, «люди не в состоянии превозмочь эти
тяготы», и «зло обиды и возмущения, словно раскаты грома, за-
полонило Поднебесную» [34, цз. 84, с. 1545].
Народная мысль интерпретировала «зло скопления земли» как
искажение основных начал сильной и стабильной государствен-
ности в угоду своекорыстным устремлениям и домогательствам
«поглотителей». Данная интерпретация строилась на восходя-
щих к седой старине и издревле освященных доктринальной тра-
дицией, а потому глубоко укоренившихся представлениях об оли-
цетворяющем государство Сыне Неба как верховном властите-
ле и распорядителе земли. Представлениях тем более распро-
страненных и устойчивых, что бытовали они у находившихся в
плену наивно-монархических иллюзий крестьян в связке с отно-
шением к Сыну Неба как выразителю и гаранту всеобщей соци-
альной справедливости. Предшествующие столетия раннесред-
невековой эры лишь утвердили такие представления. Государ-
ственная надельная система с ее полу тысяче летним «стажем», с
ее, хотя бы даже во многом декларативным, главенством вер-
ховной власти в сфере земельной собственности, с ее опорой
на сельскую общину как базовый социально-производственный
34
и административно-фискальный институт, с ее, пусть отнюдь не
повсеместно и не всегда отлаженным и функционировавшим по
«заданным» с августейшей высоты «моделям», механизмом вы-
деления казною в пользование тяглым селянам земельных участ-
ков,— такая система, «прожитая» многими поколениями трудо-
вого деревенского люда, немало способствовала закреплению
в крестьянском сознании образа—а народ, не секрет, склонен
мыслить образами — государства и персонифицировавшего госу-
дарство Сына Неба как вседержителя земли, верховного гаранта
и главного регулятора ее использования на началах справедли-
вости. Набиравшее же с середины VIII в. все большую силу и
знаменовавшее распад надельного строя «зло скопления земли»
воспринималось в сельских низах как порождение недоброй во-
ли представителей властей в центре и. на местах и способно бы-
ло лишь усугубить стародавнюю неприязнь, даже враждебность
крестьян к чиновничеству. Оборотной стороной такой неприязни
и такой враждебности, сколь бы парадоксальным это ни выгляде-
ло, являлась слепая и неистребимая вера в народного заступника
и радетеля — Сына Неба с его, согласно одному из стереотипов
крестьянского сознания, извечной «отеческой заботой» о земле-
77
дельцах.
Уже упоминавшиеся и некоторые другие указы, рескрипты и
постановления танского императорского двора, в которых осу-
ждались всякого рода деяния на местах с расхищением государ-
ственного надельного фонда и устанавливались наказания за по-
добные деяния, могли только подпитывать иллюзорные упования
крестьян, будто Сыны Неба — вопреки «поглотителям» и прочим
носителям «зла скопления земли» — хотят и способны, изъяв у
тех землю, предоставить ее людям, кои на ней трудятся. Воз-
действие такого рода акций верховной центральной власти на
простой сельский люд, хотя бы они и носили декларативный ха-
рактер,усиливалось исходившими тоже от чанъаньского двора
декретами, приказами и прочими документами, согласно кото-
рым в связи с военными ли действиями, стихийными бедствиями
или иными чрезвычайными обстоятельствами на какой-то срок
снижались либо даже полностью отменялись в соответствующих
территориальных пределах какие-нибудь либо даже все налоги
и повинности.28 И в тех, и в других официальных актах прини-
малось в расчет, помимо всего прочего, что, во-первых, негоже
подрубать сук, на котором покоятся богатство и мощь страны, да
и благоденствие ее «верхов», а, во-вторых, политику по отноше-
нию к крестьянству — «материалу», как учило прошлое, взрыво-
35
опасному — нельзя превращать в детонирующий шнур29. Другое
дело, что едва ли не всегда упомянутые акты верховной танской
власти не «срабатывали»30. Так, вопреки им администрация на
местах зачастую продолжала взимать подати в прежних объ-
емах, о чем в одном источнике без околичностей сказано: «Пусть
и имелись эти высочайшие рескрипты, да только не было от них
проку простому народу» [51, цз. 491, с. 5871]. И в народном со-
знании вина за это возлагалась на нечестивых должностных лиц
в Чанъани и на периферии, хотя, пусть буквально считанное чи-
сло раз за предшествовавшие крестьянской войне 874-901 гг. 120
лет , «доставалось» и самим Сынам Неба, в подобных случаях
воспринимавшимся как «неистинные».
Так или иначе, начиная с середины VIII в. все больше сельских
тружеников оказывалось в круто менявшихся условиях держания
земли, и именно это составляло одну из социально-исторических
подоснов ощутимо возраставших тогда по масштабам и остро-
те недовольства и протеста рядового деревенского люда, вылив-
шихся на рубеже третьей и заключительной четвертей IX в. в
крестьянскую войну.
Десяткам и сотням тысяч обезземеленных, обобранных селян
из числа надельных крестьян не оставалось ничего другого, как
переходить под «покровительство» частных собственников зе-
мли, а в ничуть не меньшем количестве пускались они в бега.
По сведениям «Старой истории Тан», широкое распространение
получили крестьянские уходы и в пристоличной зоне, и на дале-
кой периферии, не исключая и Юг, где (в частности, r пределах
нынешних провинций Хубэй, Хунань и Гуандун) «люди искали
спасения в бегстве» [49, цз. 19(2), с. 14116; цз. 200(2), с. 15408]. Не-
даром столь интенсивным было тогда сокращение контингента
податных душ в государственных реестрах, вести которые вхо-
дило в компетенцию волостных и уездных управ.31
Имея в виду в числе выпавших из разряда податных, а пото-
му обозначенных «потерянными» (для казны) собственно беглых,
официальный источник уведомляет, что таковых «среди населе-
ния Поднебесной больше половины» [49, цз. 88, с. 14677]. В 819 г.,
основываясь на собственных наблюдениях и подсчетах, один из
тогдашних государственных мужей Ли Бо (772-831)32 в специ-
альном послании трону докладывал, что в волости Чанъюань,
входившей в состав уезда Вэйнань (пров. Шэньси), из 400 дво-
ров к тому времени остались лишь чуть больше 100, а в уезде
Вэньсян (пров. Хэнань) из 3 тыс. дворов — только 1 тыс., и то
вовсе не были случаи исключительные: «В других областях и
36
уездах имеет место по большей части то же самое ... и обычно из
10 дворов свыше половины— [для казны] потерянные» [49, цз. 171,
с. 15135].
Это и другие упоминания современников из среды танской цен-
тральной и периферийной администрации либо авторов более
поздних официальных и неофициальных исторических трудов о
том, что в предшествовавший крестьянской войне 874-901 гг. пе-
риод половину или даже свыше половины рядовых селян соста-
вляли беглые, конечно же, не могут претендовать на абсолютную
статистическую достоверность, хотя количество подобных упо-
минаний можно было бы пополнить [34, цз. 85, с. 1565].33 Вместе с
тем очевидно, что контингент беглых крестьян оказался тогда как
никогда прежде в раннесредневековом Китае многочисленным.
Спору нет, в том или ином из крупных либо небольших регионов,
особенно на Севере, он ощутимо превышал половину тамошнего
деревенского трудового люда, чему пример — приводившиеся ци-
фровые выкладки Ли Бо; зато в других регионах этот контингент
мог быть не столь значительным.34
У ходили в бега крестьяне как казенноподатные, так и частно-
зависимые. По отношению к первым побег официально инкри-
минировался, если он совершался без ведома властей. Сами же
рядовые селяне обычно считали бегством укрывательство от ис-
полнения повинностей и внесения налогов, уплаты долгов и не-
доимок, если те становились непомерными, кто бы в этом ни был
виноват — частнособственник-«поглотитель» или же представи-
тели администрации (хотя отношение к государству и было у
деревенских тружеников, как правило, особым). Что касается
частнозависимых крестьян, то на решимость многих из них пу-
ститься в бега, сколь бы это ни было трудно, не могли не воздей-
ствовать реалии наподобие поведанных Лу Чжи: «С каждого му
пахотной земли в казну [зерном] взимаются ныне в качестве на-
лога 5 шэнов, тогда как частные лица взыскивают поборы вплоть
до одного даня с му, т. е. в 20 раз превышающие государствен-
ный налог» [14а, цз. 3, с. 42]. Это, правда, из числа крайностей,
хотя и далеко не исключительных, во всяком случае в пристолич-
ном регионе. Обычно же, по словам того же Л у Чжи, «поборы
превосходят государственный налог вдесятеро» [14а, цз. 3, с. 42],
достигая, а то и перекрывая при этом 60% урожая [262, с. 159].
Необычайно высокий удельный вес беглого крестьянства яв-
лялся одним из главных «атрибутов» переходного, переломного
характера фазы, в которую китайское средневековое общество и
государство вступило в середине VIII в. и которая длилась до
37
конца X в. У народов, наподобие китайского, со столь длитель-
ным прошлым такие фазы именно переходного, переломного свой-
ства знала, как уже отмечалось во Введении, каждая из прежних
исторических эпох, будь то древность, средние века или новое
время. Известно вместе с тем, что происходившие на протяже-
нии этих периодов во всех основных областях жизни общества
и государства процессы ломки и потрясений едва ли не каждая
из социальных общностей, как говорится, «сверху донизу», ис-
пытывала в той или иной сфере своего существования и любая
ощущала в той или иной степени определенный «дискомфорт», но
наиболее страдательной стороной всякий раз оказываются «ни-
зы», в данном случае — рядовые сельские труженики. Для них
подобные социально-исторические подвижки оборачивались по-
следствиями особенно мучительными, остроболезненными, а од-
но из таких последствий — превращение всегда при феодализме
имевшего место бегства крестьян в явление столь широкого тер-
риториального и временного размаха, в явление массовое.
Бегство в таких масштабах — одна из составных частей и при-
мет социальной неустроенности, в которой оказалось крестьян-
ство в ту пору, на тогдашнем крутом «перевале» в жизни сред-
невекового китайского общества и государства.
Эту социальную неустроенность ощущали не только крестья-
не беглые, но и остававшиеся жить на прежних местах. Ощу-
щали ежедневно, поскольку имели перед глазами свою, родную,
но обезлюдевшую, опустевшую деревню, и переживали происхо-
дящее тем сильней, что покинувшие отчие дворы соседи явля-
лись чаще всего и их родственниками; естественно, что такие
ощущения не могли не сопровождаться чувствами беспокойства,
тревоги и смятения. При всем том селянам, остававшимся жить
на прежних местах, сверх «своих» налогов и повинностей, кото-
рые и сами по себе были непомерными, сообразно нормам кру-
говой поруки — этого непременного атрибута древней и средне-
вековой китайской деревни, возведенного на публично-правовой
уровень, — приходилось платить налоги и отбывать повинности
и за беглецов. Подобное случалось и раньше, но теперь, с не-
виданным дотоле ростом масштабов крестьянских побегов, про-
исходило столь часто, что положение таких селян становилось
нестерпимым, и они, как только администрация пыталась силой
принудить их выполнить все обязательства и за себя, и за бегле-
цов, выказывали свое недовольство и протест. Словом, в прямой
связи с наблюдавшимся уже во второй половине VIII в., но осо-
бенно в следующем столетии небывало массовым бегством рядо-
38
вого сельского люда многое и в жизни крестьян не только беглых
тоже «выводило» их на стезю борьбы против существующих по-
рядков.
Бегство деревенского «простонародья», приобретшее в канун
крестьянской войны 874-901 гг. исключительно широкий, а кое-
где— и поистине эпидемический размах, редкостную устойчи-
вость и «агрессивность», стало важным «прологом» этого мо-
гучего повстанческого движения, потрясшего Срединное госу-
дарство на исходе IX в. И дело отнюдь не только в том, что
именно беглые крестьяне составляли основной контингент участ-
ников как самой крестьянской войны, так и наиболее крупных, а
равно и многих небольших народных восстаний —ее предвестни-
ков и предшественников. «Повсеместно половина разбойничьих
свор — беглые», — подчеркивал в докладе трону сановник Сюэ
Ляо в середине июня 860 г., а подоснова тут определенная: «на-
логи взимаются без всякой меры» [47, цз. 250, с. 8087]; тем са-
мым Сюэ Ляо оттенил причинно-следственную связь двух этих
обстоятельств. Не менее выразительно высказался на сей счет
другой современник: «Надо ли удивляться, что впавшие в бед-
ность люди вынуждены становиться разбойниками? Ведь земле-
делием власти не занимаются, а только делают вид, будто дела
крестьянские, дела земледелия их беспокоят» [53, цз. 812, с. 5а].
Стало воистину общим местом в научной литературе о кре-
стьянстве и о формах и средствах его социального протеста и
противодействия истолковывать бегство как один из видов тако-
го протеста и противодействия. Далее (в главе I) речь об этом
еще пойдет; пока же важно, во-первых, подчеркнуть, что значе-
ние крестьянских уходов в указанной функции не ограничивает-
ся их самостоятельной, самодовлеющей ролью: в живой истории
они сплошь да рядом оказывались органически сопряженными
с многими другими из упомянутых видов, будь то «социальный
бандитизм» («разбой») или же повстанческие акции; во-вторых,
следует особо выделить некоторые составляющие «человеческо-
го фактора» данной органической связи. Совершенно очевидно,
что далеко не всякий селянин мог отважиться на уход из давно
освоенных и обжитых мест, покинуть отчий кров, своих родствен-
ников; многие, особенно уже в зрелом возрасте, обремененные ча-
дами и домочадцами, склонны были смириться перед судьбиной.
Осмеливались пускаться в бегство обычно люди более или менее
молодые, физически и духовно сильные, решительные, энергич-
ные, восприимчивые к удалым замыслам и поступкам, готовые к
рискованным свершениям.
39
Именно в такой среде могли рождаться и крепнуть самые дерз-
кие задумки и планы, а в экстремальных ситуациях, когда да-
же смерть могла представляться не слишком пугающим выходом
из затягиваемой социальной петли, в числе таких людей, словно
свидетельствуя, что «бунт» — всегда деяние глубоко выстрадан-
ное, давали о себе знать готовые на крайние, отчаянные шаги,
вплоть до намерения восставать либо примкнуть к уже имеюще-
му место восстанию. Словом, действительно немало «бунтов»,
пришедшихся на вторую половину VIII — первые три четверти
IX в., обязаны своим возникновением беглым селянам. Ла и при-
мыкать беглецам тогда было когда и к кому, благо череда пред-
шествовавших крестьянской войне «бунтов» оказалась и долгой,
и территориально широкой. А равно и сама начатая Ван Сянь-
чжи «великая смута» длилась не год, не два и не три и охватила
огромные просторы на севере и на юге страны.
В отдельных творениях тогдашней политической публицисти-
ки уделялось пристальное внимание невиданному размаху бег-
ства рядовых селян и его истолкованию в контексте нестерпи-
мо тяжелого положения и порожденной таким положением «за-
ряженности» деревенских низов на протест и противодействие,
а в некоторых случаях еще шире — в контексте общего, глубо-
ко критического состояния, в коем оказалась Танская империя в
преддверии крестьянской войны 874-901 гг. Речь идет о памфле-
тах, пронизанных мыслью, которую, перефразируя известное вы-
ражение из шекспировского «Гамлета», можно сформулировать
так: «Подгнило что-то в Танском государстве».
Среди таких произведений выделяется весьма пространная ин-
вектива Лю Юньчжана (7-881) «Послание с нелицеприятными
увещаниями государю» (Чжи цзянь шу) [53, цз. 804, с. 1а — 4б].35
Автор памфлета, представитель сановной фамилии, высокопо-
ставленное должностное лицо, ученый и литератор, на стыке 880
и 881 гг., в момент наивысшего взлета в истории крестьянской
войны, являясь ни много ни мало императорским наместником
(люшоу) в Восточной столице (Лояне), поступил для «верхов»
неожиданно: принял сторону Хуан Чао и занял пост в повстанче-
ской администрации. Тем самым, по словам официальных хрони-
стов, Лю Юньчжан «навлек на себя позор... и проклятие рода»
[1, цз. 3, с. 84-85; 2, цз. 13, с. 127; 23, цз. 160, с. 16638; цз. 225(3),
с. 17029; 47, цз. 254, с. 8236; 49, цз. 153, с. 15033; цз. 200(2), с. 15407].
Однако именно содержание «Послания с нелицеприятными уве-
щаниями государю» способно, хотя бы отчасти, пролить свет на
мотивы поступка Лю Юньчжана. Тем более, что последний, по
40
его собственным словам, вполне отчетливо сознавал, что рискует
головой, адресуя Сыну Неба Ли Цую свое преисполненное рез-
ких и основательных обличений обращение, открыто сетовал на
отсутствие при императорском дворе кого-либо еще, отваживше-
гося на что-то подобное, и, используя обычный для официальных
бумаг фразеологизм, назвал себя «презренным подданным», но
дерзнул во имя «спасения отечества» представить трону свою
инвективу [53, цз. 804, с. 2а, 4а].
Не задаваясь целью привести здесь в переводе на русский язык
полный текст документа, бесспорно, заслуживающего отдельно-
го обстоятельного исследования, таким переводом снабженного,
стоит все же воспроизвести содержание двух его рубрик, условно
обозначив их «Девять прорех» (Цзю по) и «Восемь злосчастий»
(Ба ку) — в них квинтэссенция всего памфлета, его пафос.
«Ужель, — взывал Лю Юньчжан к августейшей особе, — Ваше
величество не ведает, что есть у отечества девять прорех? Кру-
глый год идет вербовка в солдаты — это первая прореха. Вто-
рая прореха—буйствуют и вздымаются инородцы. Власти пре-
держащие роскошествуют сверх всякой меры — такова третья
прореха. Крупные военачальники не считают нужным предста-
вляться императору — это четвертая прореха. Пятая прореха —
непомерно широкое строительство буддийских святилищ. Обще-
распространенное мздоимство — шестая прореха. Жестокосер-
дие высокопоставленных должностных лиц—седьмая прореха.
Несправедливое обложение податями и повинностями — такова
восьмая прореха. Людей, что находятся на содержании, стано-
вится все больше, а людей, которые платят налоги, — меньше, и
это девятая прореха» [53, цз. 804, с. 26].36
В рубрике же «Восемь злосчастий» у Лю Юньчжана сказано:
«Ужель Ваше величество не ведает о восьми злосчастиях, что
есть ныне у всего простого народа Поднебесной? Первое зло-
счастие— это нещадное притеснение чиновничеством. Второе
из злосчастий — выплаты по долгам частным лицам37. Обилие
налогов — третье злосчастие. Четвертое среди злосчастий —
притеснения со стороны чиновничества на местах. А пятое зло-
счастие— расплачиваться по налогам и повинностям за беглых.
Не добиваются справедливости облыжно обвиненные, зато свер-
шившие низкое остаются безнаказанными, — таково шестое из
злосчастий. Седьмое злосчастие — в стужу нет одеяния, в го-
дину недорода нет еды. При недугах нет возможности лечиться,
а в случае смерти нет возможности похоронить — вот восьмое
злосчастие.
41
На дорогах Поднебесной простые люди вопиют от невзгод,
укрываются в гористых и заболоченных местах» [53, цз. 804,
с. За — 36].
Можно спорить о полноте картины, запечатленной Лю Юнь-
чжаном в этих разделах его «Послания с нелицеприятными уве-
щаниями государю», да и в памфлете в целом. Можно согла-
шаться или не соглашаться с расставленными автором акцен-
тами, с последовательностью самого перечисления соответству-
ющих явлений внутри каждой рубрики и т. д. Но общий на-
строй документа, его тональность свидетельствуют об остроте
критики, ее масштабности. Лю Юньчжан не обошел молчанием
и вопрос о крестьянских уходах, в рубрике «Пять отвержений»
(У цюй) он особо подчеркнул широкое распространение этого
явления и указал на такое его следствие: «В стране нашей под-
нимаются главари шаек беглых разбойников, появляются лого-
вища беглых» [53, цз. 804, с. 36]. Примечательна и заключающая
приведенный выше фрагмент реплика Лю Юньчжана касательно
недовольства и волнений простого люда Поднебесной.
В любом случае появление такого творения политической пу-
блицистики способно само по себе сказать очень много и об об-
щей ситуации в стране в преддверии крестьянской войны, и о по-
ложении притесненных рядовых селян, и, что тоже крайне важно,
об умонастроениях, воцарившихся среди части господствующего
класса, в особенности—с учетом соответствующих тенденций и
мотивов в изящной словесности той поры (см. [79а, с. 13-24])38 —
среди интеллектуалов. Ведь это одно из наглядных свидетельств
тому, как в рядах танской интеллигенции оказывались не толь-
ко и даже не столько представители интеллектуальной элиты,
сколько нравственные судии властей предержащих.
Памфлет Лю Юньчжана — далеко не первый и не единствен-
ный памятник подобного рода. Примерно полустолетием раньше,
в начале второй четверти IX в., аналогичные суждения и с тем
же пафосом прозвучали у чанъаньского чиновника и литератора
Лю Фэня (?-849) в представленном им на соискание высшей «уче-
ной степени» цзиныпи экзаменационном трактате, выдержанном
в традиционной для таких случаев форме вопросов и ответов о
принципах государственного управления и актуальных пробле-
мах того времени. «Ныне, — с горечью писал Лю Фэнь, — страна
обнищала до предела. Везде и всюду — бездомный люд. Голода-
ющие лишены пищи, а замерзающим не во что одеться... Про-
стой народ, куда ни глянь, выказывает непокорство. Власти по-
грязли в распутстве, а подневольный люд бедствует. Сходятся
42
в своры разбойники. Ситуация такова, что, боюсь, не сегодня-
завтра все рухнет» [49, цз. 190(3), с. 15313].39
Стоит отдать должное Лю Фэню: это написано за по л столетия
до зачина крестьянской войны 874-901 гг., словно в предвидении
ее, чреватой для империи мощной, сокрушительной встряской.
Есть, однако, еще более любопытный и многозначительный
документ, хотя и принадлежащий времени, когда основные со-
бытия крестьянской войны уже отгремели, но к уяснению обсто-
ятельств, в которых та рождалась, имеющий непосредственное
отношение. Примечателен же этот документ не столько даже
самой по себе конкретикой его содержания — тут много прямых
«перекличек» с только что упомянутыми и другими памятника-
ми танской публицистики, сколько своим адресантом—тем, от
кого он исходил. Имеется в виду «Преисполненное благодати
августейшее послание» (Дэ инь), обнародованное на рубеже ию-
ля и августа 887 г., следовательно, через 3 года после гибели
Хуан Чао и «укрощения» главных очагов крестьянской войны,
а обязанное своим появлением теперь уже 25-летнему, т. е. от-
нюдь не отроку, Ли Сюаню [32, цз. 86, с. 492-495]. В нем верхов-
ный танский правитель — разумеется, не без досады и горечи —
вспоминал и пытался истолковать, почему и как в самом начале
его царствования постигла Срединную империю столь сильная
встряска. Главную вину возлагал он на должностных лиц госу-
дарства— от чанъаньских сановников до областных и уездных
начальников, среди которых насчитывалось немало таких, что
и «не стремились должным образом нести свой обязанности», и
в поведении которых «возобладали алчность и жестокосердие».
Однако особо «воздал» Ли Сюань генерал-губернаторам, чье
«призвание — стать опорой в поддержании порядка, пестуя до-
бросердечие и верша умиротворение», но они это «презрели».
В администрации на местах, продолжал Ли Сюань, оказались
как «падкие до наказаний и щедрые на убийства», так и те, кто
«драл с земледельцев по Две, по три шкуры». В результате не-
мало крестьян «забрасывали [свои] занятия; распадались семьи,
старшие родственники подавались на юг, а младшие--на север.
Несть числа доведенным до голода, а еда недоступна, мерзнув-
шим не во что одеться. Спасались бегством кто куда, укрывались
подалее в горных ущельях. Захирели и хлебопашество, й шел-
ководство. Бездождье и наводнение следовали одно за другим.
Накапливалась всеобщая неприязнь и рознь. Разбойники сходи-
лись в своры. Все преисполнялось возмущением, достигло [оно]
и высших сфер. Стихия неистового гнева бушевала на тысячи
43
верст» [32, цз. 86, с. 494].
Написанное у Ли Сюаня выдержано в прошедшем времени —
словно то, чему он посвятил свое «Преисполненное благодати
августейшее послание», уже отошло в область преданий. Ме-
жду тем в действительности все это в Лету отнюдь не кануло.
Да и вихри крестьянской войны в годину, когда рождался сей
документ, пока еще не отшумели полностью. В «Послании» Ли
Сюань выставляет себя не знавшим — не ведавшим о том, что
творилось в стране в самом начале его царствования, при на-
рождении «великой смуты». Таким же он, тогда еще подросток
12-13 лет, предстает, кстати сказать, и у закоперщика «великой
смуты», Ван Сяньчжи, в февральском воззвании 875 г.: совсем
недавно воссевший на тане кий престол Ли Сюань о происходя-
щем в Срединной империи, де, «ничего не знает» [23, цз. 225(3),
с. 17027] (хотя «подтекст» у этой «аттестации», конечно же, со-
всем иной, о чем в свое время речь еще пойдет особо). Однако,
судя по «Преисполненному благодати августейшему посланию»,
и вдвое повзрослевший Сын Неба, оказывается, опять-таки пре-
бывал в неведении о происходящем в стране теперь уже на исхо-
де предпоследнего десятилетия IX в., — о том, что по прошествии
каких-то 20 лет смело династию Тан, а было во многом предопре-
делено тогда, в разгар «великой смуты». Но, наряду с прочим,
это тоже придает рассматриваемому документу интерес и цен-
ность для характеристики того глубоко критического состояния,
в каком Танский Китай находился и накануне крестьянской вой-
ны, и на ее излете, да и в предсмертные годы дома Ли.
Итак, три дошедших до нас стараниями творцов историописа-
ния весьма примечательных документа более чем одиннадцати-
вековой давности... Письменные свидетельства столь непростой
в жизни Срединного государства поры. Спору нет, они ощутимо
разнятся. Разнятся не только по жанровым признакам, но и теми
или иными сторонами своего содержания. И во времени их со-
здания они заметно разорваны: если Ли Сюань составлял «Пре-
исполненное благодати августейшее послание», как бы огляды-
ваясь на уже минувшее, ретроспективно оценивая пережитое, то
Лю Юньчжан писал свой памфлет буквально накануне «великой
смуты», «впритык» к ней, когда атмосфера в стране, пронизан-
ная противостоянием и среди самих «верхов», и между ними и
«низами», сгустилась уже до крайнего предела; Лю Фэнь же в
своем экзаменационном трактате, представленном чанъаньскому
двору, пророчески предвозвестил «великую смуту» еще за пол-
столетия до того, как она разразилась. И тем не менее есть в
44
содержании всех трех документов немало общего и даже одинако-
вого, что, конечно же, не случайно: время подсказывало, ситуа-
ция диктовала. А в числе таких общих, «сквозных» тем — крайне
притесненное положение крестьянства, столь притесненное, что
тема эта стала, без преувеличения, одним из лейтмотивов «сю-
жета» каждого из памятников.
Рождались все три творения — в «верхах», хотя и на разных
«уровнях», а «Преисполненное благодати августейшее посла-
ние» составлялось даже на самом высоком «этаже», под кистью
Сына Неба Ли Сюаня. «Низам» же создавать что-либо подобное
было недоступно, и если кто-то от их имени и подавал голос, что-
бы «озвучивались» их чаяния и устремления, то обычно это бы-
ли выходцы не из самих низов (как, к примеру, до поры до време-
ни подвизавшиеся на поприще частной солеторговли Ван Сянь-
чжи — закоперщик «великой смуты» и его преемник в качестве
главного предводителя крестьянской войны Хуан Чао). Сами же
«малые люди» танской деревни заявляли о себе, о своем поло-
жении, о своих упованиях и требованиях не иначе как поведени-
ем, поступками, будь то бегство от хозяина (кто бы таковым ни
был — казна либо земельный магнат — частнособственник) или
другой акт протеста и противодействия, вплоть до восстания.
В лихую годину наступившей с середины VIII в. переходной,
промежуточной фазы в жизни средневекового китайского обще-
ства и государства очень многое стало ломаться в общественном
сознании крестьянства. Неустроенность жизни, социальный дис-
комфорт— участь, которая тогда постигла либо грозила вот-вот
постигнуть огромное множество рядовых селян, и это расшаты-
вало и подтачивало их психику, вызывало в их среде (а впрочем,
не только у них) смятение, тревогу и агрессивность. Утрачи-
валась уверенность в завтрашнем дне — одна из самых важных
потребностей любого человека.
При господстве государственной надельной системы, как «ма-
лым людям» деревни представлялось, они располагали провоз-
глашенным и гарантированным «сверху» правом обладать зе-
мельным участком, а коли этого не происходило, то исключи-
тельно по вине нечестивого чиновничества, которое, с одной сто-
роны, скрывало истинное состояние дел от Сынов Неба, а с
другой — утаивало от крестьян императорские декреты и про-
чие установления, будто бы способные удовлетворить надежды,
интересы и требования сельских тружеников. С распадом же на-
дельного строя крестьяне, как то ими воспринималось, статус хо-
зяев своей доли земли теряли. А потому прежде и больше всего
45
стал побуждаться рядовой люд деревни потребностью иметь та-
кой гарантированный кусок земли, за обладание коим он платил
бы умеренные налоги и отбывал посильные повинности. Ина-
че говоря, рядовых селян тянуло и они рвались в то время, ко-
гда, согласно их представлениям, верховная власть в лице Сынов
Неба, каковые считались опорой и радетелем социальной спра-
ведливости, провозглашала право и возможность для крестьян
иметь у себя землю. Они, словом, рассчитывали двигаться как
бы вперед, повернув голову лицом назад.
Так или иначе огромная крестьянская масса всколыхнулась,
забродила, чем дальше, тем больше потянулась кто куда, дабы
найти точку опоры для себя, т. е. либо поскорей, а того луч-
ше-немедленно обрести возможность приложить свои рабочие
руки и навыки к* земле, либо побороться за такую возможность.
И это стало одной из главных, а вернее сказать — самой главной
пружиной крестьянского движения, разворачивавшегося еще до
874 г. и набравшего с конца того года невиданные прежде в Тай-
ском Китае силу и размах.
ГЛАВА I
НА ПУТИ К КРЕСТЬЯНСКОЙ ВОЙНЕ
Предварительные замечания
Чтобы произошло такое явление, как крестьянская война, не-
избежны причины и обстоятельства, иные по характеру и мас-
штабу, чем если бы речь шла о каком-либо, даже более или менее
крупном, крестьянском восстании. А скорее в подобных случаях
правомерней говорить о сколько-то сложившейся совокупности
такого рода причин и обстоятельств, куда ингредиентом вошли
и предвестившие, предварившие и сопутствовавшие этому явле-
нию народные Восстания.
Крестьянская война под руководством Ван Сяньчжи и Хуан
Чао тоже стала естественным завершением длинной цепи восста-
ний, на протяжении долгого времени вспыхивавших то в одном,
то в другом районе Танской империи. Конечно, у могучего дви-
жения 874—901 гг. были непосредственные и притом весьма гроз-
ные предшественники — «бунты» во главе с Цю Фу (?-860) и Пан
Сюнем (?-869); о них речь пойдет особо. Однако начало пути к
крестьянской войне восходит к гораздо более раннему периоду.
В ней как бы сфокусировалось все то главное, что отличало на-
пряженную борьбу против экономического, социального и духов-
ного гнета, которую общественные низы Танского государства
вели, начиная еще со второй половины VIII в. А середина того
столетия, будучи разделительной линией не только в жизни Тан-
ской империи, но —шире — и в жизни китайского средневекового
общества и государства, действительно являлась водоразделом
и в развертывании этой борьбы, а последнее, в свою очередь,
стало одной из зримых черт такой разделительной линии.
Между тем в китаеведной исторической науке вопрос о пред-
вестниках и предшественниках крестьянской войны 874-901 гг. в
такой его постановке до сих пор не подвергался рассмотрению.
Хотя к настоящему времени насчитывается свыше двух десятков
статей и сообщений китайских, японских и французских авторов
об отдельных, наиболее крупных по числу участников и террито-
риальному масштабу восстаниях, происшедших в пределах ука-
занного времени (см., напр. [161; 211; 217; 223; 239; 269; 281; 282;
283; 292; 318; 322; 329; 350; 359; 378]), достигнутого, однако, не-
47
достаточно для сколько-то основательного уяснения проблемы.
Да, конечно, не может не представлять интереса каждое из этих
восстаний само по себе, все существенно важное в истории любо-
го из них. Ведь, на поверку, они все, без исключения, во многом
разнолики, не похожи одно на другое, и заслуживает внимания
появление новых посвященных им специальных публикаций. Вме-
сте с тем, при всей самоценности подобных разработок для науч-
ного освоения проблематики, касающейся народного повстанче-
ского движения 874-901 гг., на передний план выдвигаются, одна-
ко, те черты этих восстаний, которые определили место и роль
последних в качестве предвестников и предшественников данной
крестьянской войны как таковой.
Уже упоминавшаяся двухтомная публикация Чжан Цзэсяня
[33], позволяющая весьма наглядно судить о массивности и мно-
гослойное™ корпуса наличных письменных источников по теме
данной монографии и помогающая обильно черпать информацию
из богатой россыпи слагающих его материалов, является доста-
точно репрезентативным, а потому поистине обязательным атри-
бутом статистического освоения содержания и хода социального
протеста и противодействия трудового люда Танской империи в
их динамике. Иными словами, представляется возможным, от-
талкиваясь от публикации Чжан Цзэсяня, дать более или менее
адекватную как количественную, так и качественную характери-
стику этого процесса, проследить взлеты и спады в его развитии,
изменения в его масштабах и остроте, притом и на общестрано-
вом, и на региональном уровнях. И первое, что необходимо от-
метить, состоит в следующем: согласно извлеченным из первого
тома подборки Чжан Цзэсяня сведениям, за 120 лет, минувших
после начала мятежа Ань Лушаня—Ши Сымина, произошло в
общей сложности свыше 110 массовых вооруженных выступлений
[33, с. 77-323].
Не имея в виду хоть в какой-то степени умалить заслугу соста-
вителя подборки и достоинства его детища, следует вместе с тем
сделать одну оговорку: вполне может статься, что не всякое из
событий, представленное у Чжан Цзэсяня звеном столь длинной
цепочки, непременно являло собой крестьянское восстание.
Некоторые из этих событий, вероятно, нуждаются в дополни-
тельной «диагностике», чтобы стало возможным подтвердить ли-
бо отвергнуть приложимость к каждому определения «крестьян-
ское восстание», а тем паче «крестьянская война».Нуждаются,
даже если не остается сомнений, что большинство участников
подобных событий составлял именно рядовой сельский люд. На
48
стороне закоперщиков и вожаков вооруженных мятежей, начи-
ная с поднятого в 755 г. Ань Лушанем и Ши Сымином, довольно
часто сотрясавших Танский Китай, тоже могли выступать весь-
ма значительные массы деревенских тружеников. Стало быть,
крайне важно во всех случаях выявлять, сколь соответствуют
друг другу социальная природа участников событий и характер,
а также цели их действий. Другое дело, что не каждый подоб-
ный случай по обстоятельствам источниковедческого свойства
поддается надежной «диагностике».
Вообще в поведении сельского рядового люда Танской импе-
рии на протяжении рассматриваемых 120 лет было немало та-
кого, что не только никак не укладывалось в русло ведшего к
крестьянской войне 874-901 гг. пути, проследить который — цель
данной главы, но, напротив, лежало даже поперек этого пути.
Речь не только о крестьянах, составлявших большинство в ре-
гулярных войсках центральных и периферийных властей, да и в
иррегулярных боевых формированиях на местах (типа феодаль-
ного ополчения), чьими усилиями усмирялись проявления недо-
вольства, протеста и борьбы общественных низов. Многие сотни
и тысячи сельских тружеников оказывались, начиная еще с мя-
тежа Ань Лушаня—Ши Сымина и последовавших за ним «раз-
борок» в среде правящего класса, вовлеченными не в одно, так
в другое событие, не отвечавшее социальным интересам самого
крестьянства.
Спору нет, среди участников подобных событий были и те,
кто в иной час и в иной ситуации мог стать бок о бок со сво-
ими братьями по классу в массовых акциях протеста и сопро-
тивления. Но, с другой стороны, и в повстанческих рядах на-
ходились, подчас в немалом числе, переметчики, как говорится,
менявшие фронт, и некоторые из них возносились затем волна-
ми социальной мобильности на довольно значительные высоты
общественно-политической жизни Срединного государства.
Словом, ведший к крестьянской войне 874-901 гг. путь был для
«низов» Танского Китая и долгим, и трудным, не просто слагав-
шимся из череды скрытых и открытых, индивидуальных, груп-
повых и массовых, пассивных и активных, крупных и небольших
по продолжительности и территориальному размаху акций со-
циального недовольства и протеста, но и полным непрестанных
исканий, а значит, проб и ошибок, искушений и колебаний, на-
дежд и разочарований, блужданий и шараханий, гибели многих
'то ли по одну, то ли по другую сторону «баррикад» социального
противостояния.
49
Так или иначе, здесь нет возможности даже просто перечи-
слить все без исключения или по крайней мере упомянуть хотя
бы каждое сколько-то значительное из фигурирующих у Чжан
Цзэсяня событий. К тому же в действительности восстаний на-
верняка было гораздо больше. О каких-то из их числа сейчас
буквально ничего не известно. Ведь сведения о «бунтах» со-
всем мелкого территориального и временного масштаба неред-
ко в источниках вообще не фиксировались. Да и немало более
или менее крупных повстанческих акций простого люда тоже мо-
гло в силу различных причин и обстоятельств остаться незаре-
гистрированными в источниках либо, в лучшем случае, запеча-
тленными в них до предела кратко — как, например, восстание
«деревенских разбойников» под руководством Чжан Ду (?-7б4)
в 763-764 гг. Мало того, даже поддающиеся реальному учету
данные официальной документации, государственного историо-
писания, а равно и частных произведений, судя опять-таки по
публикации Чжан Цзэсяня, чаще всего отрывочны и скудны, по-
рой весьма разноречивы. Отдельные факты, совсем не обяза-
тельно самые значительные, изложены в имеющихся источниках
довольно пространно (к примеру, касающиеся мер по «обузда-
нию разбойников»), другие, возможно либо даже наверняка бо-
лее существенные (относящиеся к мотивам выступлений, к лозун-
гам и требованиям, военно-организационным и административ-
ным акциям восставших), переданы предельно кратко, а многие
«бунты» всего-навсего упомянуты — как, например, восстание в
области Юньчжоу (Дунпин, пров. Шаньдун), фигурирующее под
837 г. в первой танской нормативной истории в связи с ходатай-
ством тамошней администрации о необходимости — как раз «для
обуздания разбойников» — восстановить в структуре области не-
давно упраздненный уезд Пинъинь [49, цз. 17(2), с. 14078]. Иногда
не обозначена сколько-то точная датировка и, в нехудшем слу-
чае, указан лишь девиз царствования соответствующего импера-
тора; порой не зафиксирована конкретная локализация восста-
ний, сплошь да рядом не раскрывается, хотя бы ориентировоч-
но, численность участников, не названы зачинщики и предводи-
тели, при том, что они у каждого такого выступления, конечно
же, были.
Подробность представленной в имеющихся сейчас источниках
информации отнюдь не отражает подлинной сущности, значимо-
сти и размаха соответствующих событий. Так, в нескольких
произведениях официального историописания весьма детально
рассказывается о дерзком проникновении в императорские покои
50
средь бела дня 19 мая 824 г. более 100 столичных мастеровых-
красильщиков во главе с Чжан Шао (?-824), имевших при себе
холодное оружие, и о состоянии страха и смятения, которое, по
прямому признанию самого августейшего владыки Ли Чжаня,
пришлось изведать чанъаньскому дворцовому городу [6, цз. 439,
с. 2222; 23, цз. 8, с. 15484; цз. 207, с. 16869; 47, цз. 243. с. 7836;
49, цз. 17(1), с. 14060; цз. 37, с. 14291; 51, цз. 123, с. 1541]. Зато о
попытке учинить «злоумышленную крамолу» в районе импера-
торских чертогов, которую предприняли ночью 17 сентября того
же года 1400 «еретиков» (яоцзэй) во главе с Ма Вэньчжуном (?~
824) и Цзи Вэньдэ (?-824), всего лишь упомянуто, да и то в одном
только источнике [49, цз. 17(1), с. 14060].
Короче говоря, имеющиеся сейчас в научном обиходе матери-
алы достаточной основой для конечного, исчерпывающе полного
представительного анализа служить вряд ли могут. Тем не ме-
нее, взятые в целом, они позволяют воссоздать общую картину,
отражающую главные тенденции и закономерности эволюции по-
встанческой борьбы трудового люда Танской империи за указан-
ный 120-летний промежуток времени, которые наиболее концен-
трированно и явственно обнаружили себя в крестьянской войне
874-901 гг.
Собственно, не столь уж и важно, с какого именно события
начиналась охватившая весь столь длительный период совокуп-
ность народных повстанческих акций, равно как не в том, строго
говоря, дело, чтобы ни в коем случае не обойти вниманием какой-
либо ее фрагмент. Существенно здесь как раз то, что эта сово-
купность вместе с воспоследовавшей за нею крестьянской войной
874-901 гг. пришлась, и не случайно, на многократно упоминав-
шуюся выше переходную фазу в жизни средневекового китайско-
го общества и государства, и следует определить, каким конкрет-
но образом переходный характер данной фазы влиял на борьбу
народных масс, а, в конечном итоге, главное — коли изучение по-
следней не является самоцелью — как эта борьба воздействова-
ла, прямо или опосредованно, на содержание, формы и темпы
такого перехода.
Как уже отмечалось, каждое из многочисленных восстаний
этого продолжительного периода, вне всякого сомнения, име-
ло свои конкретные предпосылки, причины и поводы, мотивы
и цели, свои «параметры» территориального размаха, числен-
ности участников и временной протяженности, собственные от-
личительные черты в непосредственной направленности, в сред-
ствах и методах, в степени организованности, в последствиях и
51
т. д. Заметны различия в самом ходе восстаний: некоторые из
них протекали очень бурно и быстро — как, например, уже упо-
минавшийся «бунт» 837 г. в Юньчжоу или подобные события
842 г. в Ланьчжоу (Ланьсянь, пров. Шаньси), 863 г. в Сюй-
чжоу (пров. Цзянсу), 867 г. в Хуайчжоу (Биян, пров. Хэнань),
и можно говорить об ощутимом преобладании кратковременных
выступлений. Другие восстания шли несколько месяцев либо да-
же год-два и дольше с более или менее одинаковой интенсивно-
стью— наподобие «бунтов» Юань Чао (7-763) в 762-764 гг. на
территории современных Чжэцзяна, Цзянси и Цзянсу, Ван Го ля-
на (7-780) в 779-780 гг. в Хунани и т. д. Третьи тоже были затяж-
ными, но как бы тлевшими многие месяцы, иногда не один год,
даже, случалось, не два между мгновениями резких вспышек,—
например, восстание «горных разбойников» в середине 50-х го-
дов IX в. на территории нынешних Хунани и Хубэя или восста-
ния «инородцев», в разное время происходившие в теперешних
Сычуани и Гуаней; весьма зримо такая особенность проступа-
ет и в «бунте Пан Сюня». Число восстаний, принимавших бо-
лее или менее затяжной характер, в рассматриваемый период, в
отличие от предшествующего, несколько возросло. Между тем
продолжительность такого рода акций — важный для характери-
стики качественного уровня крестьянской борьбы признак. При
их внешней схожести с кратковременными акциями существует
нечто ощутимо иное по содержанию: длительность свидетель-
ствовала о больших стойкости, упорстве, сплоченности и согла-
сованности в действиях восставших, хотя вместе с тем нельзя в
каждом конкретном случае не учитывать и наличные возможно-
сти противной стороны привести «разбойников» в повиновение.
Различия в продолжительности, да и в содержании восстаний,
как, впрочем, и многих других акций социального протеста сель-
ских низов, определялись, помимо всего остального, присутстви-
ем в действиях крестьян в разной мере сочлененных факторов
мотивационных, нормативных и психологически-эмоциональных.
Поначалу всякий раз давал себя знать первый из этих факто-
ров — внутренние побуждения сколько-то общего и ситуационно-
го либо, случалось, только ситуационного свойства, продикто-
ванные определенными целями. Со временем набирающему ход
и силу восстанию сообщались импульсы под воздействием обыч-
ных для крестьян, всеми ими разделяемых норм и традиций по-
ведения. Вслед за тем происходил дальнейший взлет или же, на-
оборот, спад в действиях повстанцев, что обусловливалось вли-
янием уже психологически-эмоционального фактора, т. е. стой-
52
кости участников, их решимости, глубины ненависти к угнета-
телям и т.п. Впрочем, и каждый из этих факторов оказывался,
на поверку, неодномерным. Например, действия крестьян могли
направляться так называемой короткой мотивацией, когда побу-
ждения к выступлению, преследуемые цели определялись бли-
жайшим будущим, и тогда очевидный неуспех оборачивался рез-
ким снижением степени активности и решимости участников, по-
давлял само желание продолжать борьбу. Зато цели и мотивы,
ориентированные на сколько-то отдаленное будущее, или, иначе
говоря, наличие далекой мотивации, могли способствовать пре-
одолению крестьянами возникавших по ходу их действий препят-
ствий, затруднений, «сбоев» и неудач. И существенно иной, еще
более высокий уровень мотивации давал себя знать в пусть эпи-
зодических, буквально считанных случаях («бунты» Юань Чао
и Пю Фу), когда с одобрения и поддержки рядовых повстанцев
их лидеры заявляли о посягательствах на власть в том или ином
регионе либо даже в масштабе всего Срединного государства, о
притязаниях на девизы царствования и прочие атрибуты импе-
раторского статуса.
Разумеется, разнилось не только одно восстание от другого.
Существовала определенная специфика в проявлениях повстан-
ческой активности общественных низов и на региональном уров-
не, порожденная значительными отличиями тех или иных усло-
вий и обстоятельств в различных районах Танской империи. В
частности, ощутимым своеобразием отмечены, как будет далее
не раз показано, такого рода проявления на Юге, хотя в разных
частях этой зоны тоже давало себя знать многое специфическое.
И все же было немало того общего и сходного в самой основе
таких проявлений — в их социальной подоплеке и характере, что
в целом отвечало логике развития социального протеста и проти-
водействия крестьянства на наступившей в середине VIII в. ста-
дии нового этапа в жизни средневекового Китая. Эти проявления
не остались лишь некими «проходными эпизодами», ничем и ни-
как не подготовившими тот наивысший взлет повстанческой ак-
тивности социальных низов на данной стадии истории китайско-
го средневекового общества, каковым стала крестьянская война
874-901 гг., что и позволяет считать их ее далекими либо близ-
кими предвестниками и предшественниками.
Строго говоря, не существовало резкой грани между проявле-
ниями повстанческой борьбы трудового люда Танской империи
до и после середины VIII в. Смена этапов не произошла вдруг,
в одночасье, этот процесс не мог оказаться скоротечным. Опре-
53
деляющими для того и другого оставались основные атрибуты,
присущие таким проявлениям на всем протяжении средневеко-
вья. Нельзя, однако, полагать, будто вообще никаких разли-
чий не было. С назреванием перемен в положении крестьян-
ства, происходившим по мере дальнейшего развития феодаль-
ных общественных отношений, различия, по-своему значитель-
ные, мало-помалу накапливались, обнаруживали себя в повстан-
ческой борьбе «низов» второй половины VIII — первых трех че-
твертей IX в. и весьма отчетливо раскрылись в движении под
предводительством Ван Сяньчжи и Хуан Чао.
Прежде всего заслуживает внимания следующее немаловаж-
ное обстоятельство: согласно данным той же публикации Чжан
Цзэсяня, за несколько больший предшествующий хронологиче-
ский промежуток (приблизительно 140 лет), истекший после обра-
зования империи Тан, народных восстаний насчитывается при-
мерно в полтора раза меньше — около 70 [33, с. 1-76]. Иначе гово-
ря, указанный хронологический отрезок, хотя и не был свободен
от столь ярких вспышек социальных конфликтов (наряду с про-
чими проявлениями крестьянского протеста и сопротивления),2
в целом отличался все же определенной внутренней стабильно-
стью. Зато начиная с середины VIII в. общая напряженность
социальных коллизий в их наиболее острой и выраженной форме
ощутимо повысилась, и можно констатировать такой ее уровень,
какой для предыдущего периода является показателем крутого
подъема. А это уже само по себе многозначительно: налицо
как бы концентрированное проявление того нового, что начало
проступать в социальном протесте крестьянства с вступлением
средневекового китайского общества и государства в новую фа-
зу развития.
О крестьянах, солдатах,
«соляных удальцах», «инородцах»
и других участниках народной оппозиции
Конкретные сведения и терминология источников позволяют
едва ли не во всех случаях прийти к заключению о крестьян-
ской основе социального состава участников восстаний второй
половины VIII — первых трех четвертей IX в. При этом, правда,
сплошь да рядом приходится продираться сквозь частокол соци-
54
ально и в прочих отношениях неотдифференцированных и, случа-
ется, наподдающихся конкретному раскрытию «эпитетов», вроде
«разбойники», «бандиты», «воры» (цзэй, дао, коу и др.), которые
могли употребляться одинаково и при упоминании индивидуаль-
ного либо группового воровства, грабежа, бандитизма, т.е. за-
урядных уголовных деяний, и в записях о любом акте, замышляв-
шемся либо предпринимавшемся против властей, будь то воору-
женные мятежи, какие учиняли генерал-губернаторы или какие-
то иные лица из правящего класса, нападения «варваров» извне
или же собственно повстанческие акции крестьян и, наконец, та-
кая «доповстанческая» форма стихийной борьбы общественных
низов, как «разбой» («социальный бандитизм»). Стоит в данной
связи еще раз напомнить: не любое сколько-то организованное
вооруженное выступление более или менее значительного числа
людей из «низов» являлось собственно крестьянским восстани-
ем, хотя использование такой дефиниции по большей части в цель
все же попадает, коль скоро огромное большинство рядового на-
селения Танского Китая составляло именно крестьянство, к тому
же пуще обычного тогда взбудораженное и вздымавшееся на про-
тивоборство; важно уяснить не только, кто участвовал в таких
выступлениях, но и что за характер они носили и какие цели пе-
ред собой ставили.
И все же в показаниях источников имеется достаточно опор-
ных точек, чтобы в конечном итоге распознать социальную при-
надлежность основной массы участников восстаний, а равно и
других акций массового протеста и противодействия, имевших
место в Китае на протяжении указанного периода.
Из терминов, наличие которых дает возможность решить по-
добную задачу, пожалуй, чаще других в сведениях официаль-
ной документации, а также государственного и частного истори-
описания встречается такой достаточно репрезентативный для
данной цели, как «деревенские разбойники» (цао цзэй). Более
чем выразительны определения вроде «негодяи из деревенского
захолустья» (сянцюй улай), «малые люди» (сяо минь или сяо
жэнь), не говоря уже об обозначениях типа «крестьяне», «сель-
ский люд» и т.п. Нередко фигурируют и термины «беглецы»,
«бродяги», «бездомные», «бесприютные» и им подобные (ван-
мин, люван, таоху, люман, бутао, таован и др.), тоже не оставля-
ющие сомнений в социальном положении основной массы участ-
ников восстаний. Таких именно восстаний было много; собствен-
но, как раз они являлись наиболее типичными для всего рассма-
триваемого периода, начиная с середины VIII в.
55
Преимущественно крестьянский состав участников восстаний
наглядно отразился и в социальном облике их вожаков. Правда,
информация на сей счет не всегда в источниках имеется, а иногда
предводители повстанцев, как уже отмечалось, вообще не назва-
ны. Однако известно, например, что Чжу Тань (?-763) и Гао Юй
(7-763) — руководители восстаний 763 г. соответственно в Чжэ-
цзяне и Шэньси, Чжан Ду — восстания 763-764 гг. в Цзянсу, Дэн
Пай (7-852) — восстания 852 г. в Хунани и др. были «деревенски-
ми разбойниками», т. е. скорее всего выходцами из крестьянской
среды. Следовательно, сельский трудовой люд Китая оказывал-
ся в тот период способным выдвигать одного за другим своих
повстанческих вожаков из собственных рядов.
Хотя среди участников восстаний если не во всех, то в абсо-
лютном большинстве случаев преобладали крестьяне, в общем
строю с ними нередко действовали представители иных социаль-
ных слоев и групп. «Чистые» крестьянские восстания в Китае,
а равно и в любых других странах, в то время, как, впрочем, и
раньше и позднее, едва ли могли быть. Однако при имеющейся на
сегодня для углубленной разработки темы Источниковой и источ-
никоведческой базе, как выше уже отмечалось, далеко не всегда
представляется возможным сколько-нибудь точно «разложить»
совокупную массу «действующих лиц» каждой из таких акций
на ее составные социальные элементы. В любом, тем не менее,
случае нельзя полагать, будто охваченные даже единым порывом
крестьяне, те или иные прослойки горожан, выходцы из других
общественных категорий и кругов, «инородцы» разной социаль-
ной и имущественной принадлежности в своей борьбе сливались
в единую массу, в однородное целое. Собственно, как раз наобо-
рот: именно отсутствие такой слитности, такого однородного це-
лого и объясняет очень многое в слабостях, а в конечном итоге,
в исходе этих акций.
Пожалуй, наиболее заметное участие в совместных с крестья-
нами выступлениях приняли солдаты, зачастую беглые, чему
свидетельства — «мятежи» 763 г. (в Шэньси), 768 г. (в Гуаней),
773-775 гг. (в Гуандуне), 819 г. (в Шаньдуне), 837 г. (в Хэна-
ни), 858-859 гг. (в Аньхой, Цзянси, Хунани и Гуандуне), 862 г.
(в Гуаней) и др.
Рядовую массу танской армии слагали тогда по преимуществу
те выходцы из сельских низов, которых становиться солдатами-
профессионалами3 понуждали обстоятельства, вызванные
нестерпимым гнетом налогов и повинностей, невозможностью вы-
зволиться из долговой кабалы, сплошь да рядом — обезземелива-
56
нием, прочими факторами социальной неустроенности и незащи-
щенности трудового люда деревни. Словом, речь идет об обще-
ственном слое, и по происхождению, и по интересам неотделимом
от крестьянства. Став профессиональными солдатами, эти люди
тоже страдали от постоянной дороговизны и частого голода, от
всяческих притеснений и злоупотреблений, разнообразных про-
явлений разнузданности и самоуправства (вплоть до физической
расправы, даже со смертельным исходом) со стороны органов
власти и отдельных должностных лиц, от стихийных бедствий
и других невзгод—страдали не меньше, чем сельский «малый
люд». Если солдаты не оказывались в какой-то момент вовле-
ченными непосредственно в боевые действия, их заставляли в
таких случаях возводить либо ремонтировать городские стены,
оборонительные сооружения и даже служебные, а нередко и жи-
лые строения для военной и гражданской администрации того
или иного уровня, выполнять, наконец, всевозможные услуги и
повинности в пользу частных лиц и т. д. Понятно, отчего обыч-
ным было бегство солдат в одиночку и группами и столь ча-
стыми, а временами — практически непрестанными (например, в
60-70-х годах VIII в. или в 50-60-х годах следующего столетия)
становились «бунты армейских разбойников». Согласно заведо-
мо неполным данным, зарегистрированным только в «Основных
записях» из «Новой истории Тан», за 118 лет — с 756 по 874 г.
имели место свыше 125 таких акций [204, с. 71, 225-227; 229, с. 28;
309, с. 30] — цифра внушительная, сама по себе способная послу-
жить признаком того, что с середины VIII в. государственная
машина Танской империи стала давать мощные трещины. От-
нюдь не каждую из столь многочисленных акций такого рода
можно безоговорочно отнести к проявлениям межклассовых кол-
лизий: немало было в их числе тех, что порождались порой до
крайности обострявшимися конфликтами внутри самого господ-
ствующего класса. Примечательно, однако, что по мере прибли-
жения «великой смуты» все чаще «бунты армейских разбойни-
ков» стали непосредственно отражать неуклонно возраставшую
интенсивность социальных противоречий. Уместно в этой связи
отметить, что в продолжение более чем четвертьвекового перио-
да самого повстанческого движения под руководством Ван Сянь-
чжи и Хуан Чао зарегистрировано свыше 70 таких выступлений
[204, с. 72-74, 225-227]—как никогда много за любой сопостави-
мый по длительности отрезок времени на протяжении всей исто-
рии империи Тан. «Бунты армейских разбойников» — и те, что
имели место задолго до «великой смуты» 874-901 гг., и те, что
57
вспыхивали в ее преддверие, — заметно подтачивали могущество
Танской династии и стали одним из важнейших факторов, ощу-
тимо благоприятствовавших возникновению крестьянской войны
во главе с Ван Сяньчжи и Хуан Чао, а те, что происходили в
последней четверти IX в., — ее развертыванию вширь и вглубь.
«Генетически» соотносились между собой «бунты армейских
разбойников» и крестьянские восстания по-разному: в одних слу-
чаях восстания начинались в крестьянской среде, а солдаты при-
мыкали к ним (так произошло, в частности, в 763 г.), чаще же
«военные бунты» являлись своего рода сигналом для выступле-
ния сельского трудового люда, и крестьяне включались в них
(восстания 762, 768, 773-775, 779-780, 798-799, 819, 837, 858-859,
862 гг.). Характерным примером восстания второго типа явил-
ся «бунт Пан Сюня». Солдаты, а иногда и выходцы из низших
командных чинов стали закоперщиками и руководителями неко-
торых восстаний, как, например, Ван Юаньчжэнь (? — 762)—в
пров. Шаньси в 762 г., Гэшу Хуан (? — 775) - в Гуандуне в 773-
775 гг., Ван Голян — в Хунани в 779-780 гг., Ли Хуан (? — 799) —в
Чжэцзяне в 798-799 гг. В целом же участие солдат в крестьян-
ской борьбе не меняло ее характера, что обусловливалось общ-
ностью социального происхождения и коренных интересов тех и
других. Мало того, служба в армии расширяла кругозор этих
бывших селян, углубляла их представления о действительности
и с их участием крепли элементы организованности в массо-
вых выступлениях, привносились в борьбу деревенского люда
большая решимость и упорство, усиливались начала коллекти-
визма.
В отдельных восстаниях участвовали и выдвигались на роль
вожаков выходцы из господствующего класса, обычно — низших
его сфер, и, надо сразу отметить, крестьяне, как правило, пита-
ли к этим лицам доверие и испытывали пиетет вследствие, как
то ни покажется парадоксальным, их общественного положения,
а также из уважения к их грамотности и тем более — из симпа-
тии к ним за понимание и сочувствие горестям и нуждам про-
стого люда. Массовые выступления, в которых в том или ином
амплуа участвовали выходцы из такой среды, чаще всего отли-
чались большей продолжительностью и упорством, а свидетель-
ством тому — едва ли не каждое сколько-то крупное восстание
второй половины VIII —первых трех четвертей IX в., да и все
восстания — «спутники» крестьянской войны 874-901 гг.
Хотя относительно этих лиц конкретных сведений биографи-
ческого характера в источниках нет, речь в таких случаях мо-
58
жет идти, скорее всего, о людях ущемленных в чем-либо властя-
ми и ставших отщепенцами своего класса или даже и не изве-
давших чего-то подобного, но участвовавших в восстаниях ис-
ходя из своих убеждений и чувства сострадания к угнетенным
и обездоленным. Это, например, возглавивший в 762 г. вос-
стание в уезде Синьань (пров. Хэнань) Шэнь Цяньцзай (?-762),
который принадлежал к числу «больших верховодов» (дахао) —
представителей деревенской верхушки [23, цз. 139, с. 16543], или
Фан Цин (? -766), который был «местным верховодом» (тухао)
[51, цз. 671, с. 8027], т. е. опять-таки выходцем из сельских верхов.
(Еще в одном источнике Фан Цин упомянут как «деревенский раз-
бойник» -цаоцзэй [30, цз. 104, с. 76]). Впрочем, могли среди этого
рода предводителей оказаться и люди, действовавшие по при-
нуждению рядовой повстанческой массы. А могли даже лица
типа политических авантюристов, рассчитывавших попытаться
использовать восставших крестьян как темную, слепую силу в
своекорыстных интересах и целях.
Весьма ощутимым было участие в восстаниях людей из такой
специфической прослойки, как нелегальные частные соле- и чае-
торговцы («контрабандисты»). Прослойки, отмеченной отличи-
тельными чертами повседневного бытового уклада, социально-
психологических связей, традиций, обычаев. Прослойки, выход-
цами из которой (а точнее — из ее «соляной ветви») являлись,
по сведениям из произведений официального историописания, и
Ван Сяньчжи, и Хуан Чао, и некоторые их ближайшие сорат-
ники по крестьянской войне 874-901 гг., а равно и предводители
ряда восстаний, имевших место и до, и после этого движения. В
сущности, налицо своего рода феномен соляных (и чайных) «кон-
трабандистов», определенно заслуживающий особого внимания
и более или менее подробного разбора уже здесь.
Впрочем, в источниках встречаются красноречивые призна-
ния касательно «беспокойств», причинявшихся и теми «соля-
ными контрабандистами», которые подвизались на ином попри-
ще— на ниве политических хитросплетений. Это, например, Ван
Цзянь (847-918), ставший в конце концов основателем царства
Раннее Шу (907-925) — одного из первых государственных обра-
зований «смутной» поры Пяти династий и десяти царств [24,
цз. 63, с. 783; 51, цз. 219, с. 2629; цз. 223, с. 2670], или Цянь
Лю (852-932)—чжэньхайский генерал-губернатор, один из ак-
тивных участников и организаторов карательных акций против
крестьянской войны 874-901 гг., а затем основатель царства У-
Юэ (895-978) [24, цз. 67, с. 835], некоторые другие персонажи
59
бурной общественно-политической жизни Срединного государ-
ства поздне- и послетанского периодов (см.[364, с. 14-15]). И все
же несоизмеримо чаще источники, и официальные, и частные, за-
трагивают проблему нелегальных торговцев солью и чаем под
углом зрения участия последних в повстанческой борьбе соци-
альных низов, ощутимо оживившегося в предшествовавшее кре-
стьянской войне 874-901 гг. полстолетие.
Особенно беспокоило администрацию в центре и на местах
то, что, откликаясь на бунтарские призывы и действия «соляных
контрабандистов», крестьяне «в деревнях и волостях сбивались
в группки, обзаводились оружием и в открытую творили разбой»
[53, цз. 751, с. 16б-20а]. В середине 840-х годов одно из должност-
ных лиц танской администрации (цзайсян) Ли Дэюй (787-849)
недаром назвал такого рода явления «великим бедствием» [53,
цз. 751, с. 166]. Этим определением он обозначил весьма опасный
для властей симптом, который и в дальнейшем не раз обнару-
живал себя и имел самое прямое отношение к тому, как стало
возможным Чанъюаньское восстание Ван Сяньчжи — почин кре-
стьянской войны 874-901 гг. По сути дела, речь идет об одном из
важнейших признаков органической взаимосвязи соляного и зе-
мельного вопросов, вызвавшей к жизни указанный феномен «со-
ляных контрабандистов».
Среди мер, к которым центральная власть Танов часто и ши-
роко, особенно с середины VIII в., прибегала для увеличения фи-
нансовых поступлений в казну, важное место отводилось исполь-
зованию государственной соляной монополии. Наиболее жестко
этот курс проводился после введения нового соляного законода-
тельства в 758 г. [23, цз. 149, с. 16592; 49, цз. 123, с. 14869-14870],
т. е. как раз в пору подготовки широкого комплекса преобразо-
ваний, венцом которого стала «реформа Ян Яня». Инициатором
нововведения явился сановник Диу Пи (729-799), о котором в тан-
ских нормативных историях сказано, что он пуще всего пекся об
«усилении государства, укреплении армии и обогащении наро-
да» [23, цз. 149, с. 16591; 49, цз. 123, с. 14869]. Расширение добычи,
обработки и сбыта поваренной соли сопровождалось ростом цен
на нее, временами до крайности крутым. Так, если к 755 г. 1 доу
ее стоил 10 вэней4, то спустя 3 года — уже 110, в 788 г. — 310, а
еще через несколько лет — 370 вэней [23, цз. 54, с. 15776]. Иными
словами, всего лишь за треть века этот продукт повседневного
потребления стал обходиться жителю Срединного государства
в 37 раз дороже. Столь резкий скачок цен вверх отнюдь не был
вызван нехваткой соли в стране. «В пределах четырех морей в
60
каком месте она отсутствует?», — риторически вопрошал совре-
менник (цит. по [180, с. 286]).
Зато правительству удалось добиться, чтобы уже на исходе
770-х годов выручка только от соляной монополии (примерно
6 млн гуаней)5превысила половину всех бюджетных доходов го-
сударства за год и целиком покрывала тогдашние издержки на
содержание императорского двора, армии и чиновничьего аппа-
рата [49, цз. 123, с. 14868].
Истины ради следует оговорить, а точнее напомнить: на-
чало второй половины VIII в. — особая пора в жизни Тайско-
го государства. Страну сотрясали один за другим крупные
мятежи генерал-губернаторов, с 60-х годов стали насаждаться
новые налогово-финансовые институты, связанные с введением
«двухразового сбора», резко обострились отношения с соседни-
ми странами. Тем не менее действие явственно обозначившейся
тогда тенденции к росту цен на соль из-за непрекращающихся
манипуляций ими со стороны властей продолжались и в после-
дующее время, пусть, как правило, в более «спокойных» формах
и темпе. Во всяком случае, в начале IX в. 1 доу соли стоил око-
ло 300 вэней, в середине того столетия доля доходов от ее сбыта
приближалась к трети и даже, случалось, к половине бюджетных
поступлений казны [309, с. 26-27; 364, с. 26, 40].
По признанию «Новой истории Тан», вследствие дороговиз-
ны население было вынуждено до предела ограничивать потре-
бление соли и все-таки «впадало в крайнюю нужду, а бывало
даже— ели и пресную пищу», или же те, кто мог себе это позво-
лить, «один шэн соли выменивали на несколько доу зерна» [23,
цз. 54, с. 15776]. Подобного рода факты довольно часто упомина-
ются в источниках.
При таких обстоятельствах все больше людей в деревнях и го-
родах прибегали к услугам частных солеторговцев, сбывавших
свой товар по более низким ценам, нежели казенные. Обе сторо-
ны при этом рисковали жизнью, ибо согласно законам 50-х годов
VIII в. за нелегальную продажу пяти, а с начала IX в. — даже од-
ного или приобретение соответственно трех или двух даней пова-
ренной соли полагалась смертная казнь через обезглавливание,
да к тому же в соответствии с правилами круговой ответствен-
ности по традиционно насаждавшейся властями системе баоцзя6
наказанию подвергались все семьи, входившие в одно с нару-
шителями закона низовое административное объединение (бао),
включавшее 5 дворов. К середине IX в. воспоследовало новое
ужесточение таких санкций [34, цз. 88, с. 1605-1607]. Уже сами по
61
себе столь суровые меры пресечения, предусматривавшиеся тан-
ским правом, — наглядное свидетельство широкого распростра-
нения соляной контрабанды и вместе с тем явного бессилия цен-
тральных и местных властей в их намерении если не свести на
нет, то хотя бы ограничить «зло», исходившее от «соляных раз-
бойников», как их называли в официальном обиходе и докумен-
тации.
Но не случайно в народе их именовали совсем иначе — «со-
ляными удальцами», «храбрецами», «молодцами». Едва ли не
в любом доме простые люди — те самые, что лишены были воз-
можности платить втридорога за повседневно необходимый им и
их семьям продукт, — всегда ждали и радушно принимали част-
ных солеторговцев как желанных гостей, благодетелей, кормиль-
цев, сами рискуя навлечь на себя беду, предоставляли им пищу
и кров, а в случае надобности находили им прибежище, укры-
вали от угрозы оказаться в руках представителей власти, помо-
гали уйти от опасности, ибо хорошо знали, сколь труден, по-
лон злоключений и чреват гибельным исходом удел «соляных
удальцов». Потому и величали их в народе уважительно, тепло,
по-доброму.
Определенно не случайно в самых различных источниках, где
освещаются темы и сюжеты социально-экономической жизни
Танского Китая, вопрос о соляной контрабанде и «соляных раз-
бойниках» трактуется в тесной увязке с проблемами землевла-
дения и землепользования, налогов и повинностей крестьянства.
Наличие такой связи улавливали еще наблюдательные и вдумчи-
вые современники, на чьих материалах и строились соответству-
ющие разделы этих источников. Дело здесь, разумеется, не толь-
ко и даже не столько в том, что многие «соляные удальцы» са-
ми были по социальному происхождению выходцами из крестьян
или что они повседневно оказывались в гуще сельских низов, во-
влекались в будни текущей жизни деревни, видели тяготы и не-
взгоды простых людей, ощущали их переживания, чаяния и по-
мыслы. Все это, несомненно, тоже по-своему важно. Однако сама
по себе острота проблемы соляной контрабанды — явление про-
изводное, вторичное, она в конечном счете порождалась общими
социально-экономическими причинами и обстоятельствами, ее
истоки крылись в основах проводившейся господствующим клас-
сом, его государственной организацией земельно-фискальной по-
литики, куда ингредиентом входил и вопрос о соляной монопо-
лии7. Не случайно «соляные удальцы» столь часто оказывались
заодно с простыми сельскими тружениками или даже возглавля-
62
ли их в сопротивлении гнету и эксплуатации со стороны власть
и богатство имущих. Крестьянская война 874-901 гг. —один из
наиболее ярких, но далеко не единственный тому пример. Коро-
че говоря, у феномена «соляных контрабандистов» — глубокая и
широкая социально-экономическая подпочва.
Вот почему искоренить «бедствие соляного разбоя» прави-
тельство оказывалось не в состоянии, хотя и предпринимало для
этого дополнительные меры: расширялся специальный контин-
гент чиновничества, призванного обеспечить соблюдение режи-
ма государственной монополии, разрасталась специализирован-
ная сыскная служба для борьбы с «соляными разбойниками» и
любыми их пособниками, на местах создавались новые соляные
управы и инспекции. Но как ни старались власти в каком бы то
ни было районе империи, «частная торговля солью не прерыва-
лась» [23, цз. 54, с. 15776]. Ее вели и те, что были потомственными
«соляными контрабандистами», и «соляные разбойники» в пер-
вом поколении.
Условия, в которых приходилось заниматься этим промыслом,
вынуждали «соляных удальцов» действовать сообща и иметь при
себе оружие. Как засвидетельствовано в официальных докумен-
тах современников, «разбойники, занимающиеся частным сбы-
том соли, сбиваются в многочисленные компании и группы, да
к тому же располагают боевым оружием» [6, цз. 429, с. 2175;
54, цз. 78, с. 176]. Созданию таких «компаний» и «групп», или,
по определению Ли Лэюя, «свор», благоприятствовала общая,
ставшая для китайской деревни традиционной «легкость», с ка-
кой возникали там разного рода объединения, корпорации, «ар-
тели». У «соляных удальцов» каждая подобная «компания» или
«группа» насчитывала от десяти либо нескольких десятков до
ста и более человек. Они могли иметь в своем распоряжении не
только сухопутные перевозочные средства, но и собственные су-
да для транспортировки груза по воде; в последнем случае «со-
ляных удальцов» власти обычно называли «речными разбойни-
ками». Возглавляли такие «компании» и «группы», как правило,
люди бывалые, многоопытные, чаще всего — из наследственных
«соляных контрабандистов». Иметь вооружение им строжайше
запрещалось. «Соляные разбойники, если у них есть лук и стре-
лы, тоже подлежат смертной казни», — гласило соответствующее
императорское предписание, причем, как оговаривалось в указе
Ли Яня от 13 февраля 845 г., амнистия на них не распространя-
лась [23, цз. 54, с. 15776]. Тем не менее, чтобы обезопасить се-
бя, чтобы отбиваться от правительственных сыскных отрядов и
63
агентов инспекционных служб, «соляные удальцы» всегда «были
при боевом оружии и, когда появлялась надобность, давали от-
пор» [34, цз. 88, с. 1607], а те, кому полагалось их «изничтожать»,
зачастую даже «не отваживались вступать в столкновения с ни-
ми» [53, цз. 751, с. 17а-17б].
В повседневной жизни «соляных удальцов», полной подстере-
гавших буквально на каждом шагу тревог и опасностей, форми-
ровался особый тип людей —до отчаянности смелых, способных
рисковать, физически крепких, выносливых, легко переносящих
невзгоды постоянных передвижений, неудобств от каждодневной
перемены мест, превратности погоды и ландшафта, научившихся
элементарным навыкам пользования простейшим оружием и бое-
выми приемами, овладевших артельными привычками, началами
организации и руководства коллективными действиями, хорошо
знающих и умело ориентирующихся в пределах своей местности,
а также ближайшей и отдаленной округи. Непрестанно стран-
ствуя по родным и чужим уездам и областям с целью нелегаль-
ного сбыта соли, вступая по делам своего промысла в тесные,
доверительные контакты с населением, «соляные удальцы» мо-
гли немало узнать о жизни народа, о его заботах и горестях,
чувствах и умонастроении, симпатиях и антипатиях, и это тоже
помогало им играть весьма заметную роль в повстанческой борь-
бе социальных низов. Вместе с тем, много разъезжая по стране,
нередко бывая и в городах, они, возвращаясь в деревню, приво-
зили в сельскую среду новости о жизни Срединного государства,
не исключая и его столицы, и даже дворцовый град в Чанъани,
знакомили с новыми взглядами и понятиями, приобщали к ним
земляков. Словом, для властей «соляные удальцы» могли пред-
ставлять и реально представляли собой «великое бедствие», но
вовсе не только как нарушители государственной соляной моно-
полии, и чем ближе к началу крестьянской войны 874-901 гг., тем
чаще и больше это давало себя знать.
Особое место среди акций массового социального протеста,
проторявших дорогу к крестьянской войне 874-901 гг., занимали
восстания некитайского (неханьского) люда Танской империи. В
этих восстаниях, как и в других проявлениях недовольства и про-
тиводействия, «инородцы» преследовали главным образом свои
собственные интересы и цели.
События подобного рода имели место и много раньше, и неза-
долго до того, да и поздней, что обусловливалось пестротой эт-
нического состава населения Срединного государства и вместе с
тем общим последовательным нарастанием социального, эконо-
64
мического, политического и духовного утеснения «инородцев»,
являвшимся важной составляющей внутренней политики власти-
телей Поднебесной [279]. Переплетение либо — спорадически —
даже слияние борьбы широких масс разной этнической принад-
лежности было одной из характерных особенностей истории на-
родных повстанческих движений в Китае средних веков и нового
времени.
Однако если раньше, до середины VIII в., эта специфическая
черта еще не проступала сколько-нибудь заметно, то затем она
обозначалась все осязаемее: давало себя знать резкое усиление
«нажима» — в самых разных его проявлениях — на «инородцев»
из «центра», со стороны чанъаньских властей, пытавшихся за
счет «варварской» периферии решать многие свои резко обо-
стрившиеся проблемы, а также со стороны все больше своеволь-
ничавших генерал-губернаторов и прочих должностных лиц тан-
ской администрации на местах. Наподобие, к примеру, одного из
линнаньских8 цзедуши начала 860-х годов Пай Цзина, который в
местах обитания иноэтнического люда «вершил дела управления
жестоко» и вверенный ему «край весь ненавидел его» [47, цз. 250,
с. 8100]. Разумеется, дело не в отдельных личностях и их поведе-
нии: они могли лишь обострять ситуацию — вплоть до крайней
степени напряженности — либо смягчать ее. Танская династия
последовательно вела линию на извлечение из населения таких
регионов как можно больше самых разных —и материальных, и
людских — ресурсов. Характерный пример: если со второй че-
тверти VII в. для некитайского люда Линнани налогообложение
не стало превышать обычно половины общепринятой нормы [49,
цз. 48, с. 14452], и это объясняет, почему там после довольно мощ-
ной вспышки «бунтов», пришедшейся на вторую треть того сто-
летия, «утвердилось полное спокойствие» [49, цз. 1, с. 13926], то
в преддверии заключительной четверти следующего века, когда
«налоги с инородцев стали взыскивать произвольно» [23, цз. 56,
с. 15785], к тому же выросло и число поборов, «налоговое законо-
дательство утяжелилось и злополучий [оттого] ощутимо приба-
вилось» [49, цз. 49, с. 14462], уже упоминавшийся Лю Юньчжан
отмечал: «инородцы» и в Линнани, и в других регионах «буй-
ствуют и вздымаются», и это, согласно его пророчеству (кста-
ти сказать, сбывшемуся), — одна из «девяти прорех» — виновниц
погибели Танского дома [53, цз. 804, с. 26]. По свидетельству со-
временников, например, Чэнь Цзыана (661-702) [684, цз. 3, с. 7], а
также авторов обеих танских нормативных историй, именно не-
стерпимый гнет налогов и повинностей явился главной причиной
65
столь частых и «крутых» повстанческих акций [23, цз. 46, с. 15732;
цз. 100, с. 16356; цз. 115, с. 16430; 49, цз. 89, с. 14686; цз. 187(1),
с. 15259; цз. 190(1), с. 15292]. Сверх того, все больше будоражи-
ли «инородческую» периферию Тайского Китая и заметно уча-
стившиеся факты обращения ее насельников в неволю9. Сведе-
ния источников на сей счет, будь то творения официального или
частного историописания, весьма обильны, а обе танские норма-
тивные истории прямо указывают на такие явления как одну из
причин «бунтов» в районах обитания неханьского населения [23,
цз. 78, с. 16243; 49, цз. 98, с. 14737; цз. 112, с. 14816].
Этим наблюдениям никоим образом не противоречит тот факт,
что, согласно публикации Чжан Цзэсяня, за сто с небольшим лет,
с конца первой четверти VII до начала второй четверти VIII в.,
зарегистрировано в общей сложности около полутора десятков
вооруженных «бунтов» этнических групп ляо и мань против тай-
ской администрации в различных районах Юга и Юго-Запада
империи, тогда как за последующие 120 лет — почти вдвое мень-
ше: с середины VIII в., как будет далее показано, ощутимо возро-
сли численность участников, территориальные масштабы, про-
должительность и напряженность повстанческих акций таких эт-
нических групп, особенно мань10. Иной раз они не только «не
отставали», но даже превосходили собственно китайцев (хань-
цев) в своем «бунтарском настрое». Но что наиболее важно, с
середины VIII в. в подобных акциях стали, пусть лишь эпизодиче-
ски, обнаруживаться симптомы солидарности и взаимодействия
между ханьским трудовым людом и «инородцами» — симптомы,
которые еще более ощутимо дали знать о себе в крестьянской
войне 874-901 гг. Словом, то была одна из важных составляю-
щих общего потока напряженной и непрестанной борьбы, кото-
рую разными средствами вели широкие слои населения Танской
империи, независимо от их этнической принадлежности, против
усиливавшегося гнета и эксплуатации со стороны господствую-
щего класса и его государственной организации.
Нельзя вместе с тем не отметить, что речь идет о явлении весь-
ма непростом по самой его сущности. Да и имеющиеся источни-
ки, а соответственно и литература крайне скудны сведениями о
внутренней жизни неханьских этнических общностей того време-
ни, особенно—социальных и экономических ее аспектов. Тем не
менее некоторое представление на сей счет эти сведения дают.
Можно, например, констатировать, что имущественное и обще-
ственное расслоение, социально-классовое размежевание в целом
определилось более четко внутри китайской (ханьской) этниче-
66
ской среды, чем «инородческой». В то же время и «верхи», и
«низы» неханьских народностей объединяло, пусть в разной ме-
ре, стремление противостоять насильственно-ассимиляторской
политике, всевозможными средствами осуществлявшейся тан с ки-
ми властями. И не случайно все повстанческие акции «инород-
цев» возглавлялись родовыми и племенными вождями, будь то
старейшины чжуанского рода Хуан, начиная с середины VIII в.
не раз «учинявшие бунты» на юге Гуаней, или Чжан Боцзин
(? — ок. 813 г.), возглавивший в 811-813 гг. восстание западноху-
наньских «варваров»-мань, или Ши Ай, под предводительством
которого происходило в середине 50-х годов IX в. восстание юж-
носычуаньских гэлао, и др. Это о таких «инородческих смутья-
нах» занимавший на исходе VIII в. различные посты в админи-
страции южных регионов империи видный поэт Жун Юй (?—
ок. 800 г.) писал, что они «питали склонность устраивать беспо-
рядки и сообща учиняли бунты» [53, цз. 619, с. 5а]. И во второй
танской нормативной истории о таких «возмутителях спокой-
ствия» из числа «инородцев» вроде бы вскользь сказано, будто
у них «в обычае было любить бунтовать» [23, цз. 222(3), с. 16992].
Наконец, в более поздней книге У Чжэньфана (2-я пол. XVII в.)
«Всевозможные заметки о Линнани» (Линнань цза цзи) при всей
скудости сведений о яо11 как этносе с его постепенно утверждав-
шимся в VII и следующих столетиях территориальным ядром на
стыке нынешних Гуандуна, Гуаней и Хунани опять-таки отме-
чено: «при династиях Суй и Тан часто причиняли неприятно-
сти» (цит. по [231а, с. 466]). До поры до времени именно такой
мотив едва ли не доминировал в информации о яо, а что-либо
иное в жизни этих «инородцев» пока тоже не очень-то и занима-
ло современников-китайцев (ханьцев).
Вместе с тем нет надобности и упрощать картину: вполне мо-
гло случаться, да не раз и впрямь случалось так, что известная
грань преступалась, отчужденность либо даже неприязнь со сто-
роны «инородцев», будь то «верхи» или «низы», в отношении
китайцев, тоже независимо от социальной и имущественной при-
надлежности последних, достигали большой остроты и вылива-
лись в открытые конфликты, вплоть до вооруженных. Налицо од-
но из последствий активизировавшейся при Танах колонизации
китайцами исконных территорий неханьских этнических обра-
зований. При этом «инородческая» верхушка, чтобы добиться
собственных корыстных, узкосословных целей, а вместе с тем за-
вуалировать их, могла ведь и натравливать единоплеменников
на китайцев, ради чего либо сама выдвигала, либо поддержива-
67
ла общие для всех сородичей требования и призывы антитанской
направленности. И как знать —о подобных деталях имеющиеся
источники поведать не способны —может, кто-то из перечислен-
ных выше родовых и племенных вождей поступал именно таким
образом?
Танская же администрация, продолжая линию предместников
у кормила власти в Срединном государстве, со своей стороны
постоянно и небезуспешно пыталась всяческими способами по-
сеять рознь между рядовой массой китайцев и «инородцами»,
столкнуть их друг с другом и тем самым не допустить склады-
вания и укрепления потенциально противостоявшего правящему
классу общего фронта народной борьбы, а значит, иметь возмож-
ность еще более беззастенчиво эксплуатировать и притеснять
весь простой люд страны. Среди крайних средств в проведе-
нии такой линии — использование (в продолжение стародавней
традиции властителей Поднебесной) для обуздания повстанче-
ских акций ханьского «малого люда» войск, укомплектованных
из «инородцев», а для усмирения подобных акций той или иной
некитайской общности — отрядов, сформированных из ратников
какой-либо другой неханьской этнической группы, наряду, как
правило, с собственно китайским воинством.
Все это не дает, однако, оснований для утверждений об анта-
гонизме между разными этническими образованиями в Танской
империи. Тенденции, искони всеми средствами насаждавшейся
правящим классом Срединного государства, тоже изначала про-
тивостояла, пусть не без труда и не без «сбоев», иная, в корне от
нее отличавшаяся, активными носителями которой являлся про-
стой люд всех этнических образований — и собственно китайско-
го, и «инородческих». Немало подтверждений тому может дать
и крестьянская война 874-901 гг., и предварившие ее народные
«бунты».
Восстания неханьского населения Танского Китая существен-
но обогащали содержание общего процесса активного проти-
востояния масс властям в центре и на местах, придавая ему
большую остроту и силу, заметно раздвигая его территориаль-
ные рамки.
Многообразие форм и средств крестьянского протеста
и противодействия
Авторы и составители источников, сообщая о том или ином
«бунте», совсем даже не обязательно только крупном, обычно не
оставляли его без мотивировки. Чаще всего в качестве причин
указывались факторы и обстоятельства «конъюнктурного», при-
входящего свойства, будь то разного рода стихийные бедствия
(наводнения, засуха, эпидемии, землетрясения и др.) и вызывав-
шиеся ими неурожаи, массовый голод, повальная гибель людей,
прочие катастрофического характера последствия, или Же свя-
занные с внутренними либо внешними войнами вооруженные дей-
ствия и сопряженные с ними человеческие жертвы, разрушения
и опустошения. Так, восстания 60-х годов VIII в. официальные
хронисты объясняли тем, что «недород и мор следовали один за
другим», «имел место большой голод, и люди поедали людей»
[6, цз. 775, с. 4084, 4085; 23, цз. 146, с. 16573; цз. 149, с. 16591; 47,
цз. 222, с. 7116; 49, цз. 112, с. 14817; 51, цз. 671, с. 8027; цз. 695,
с. 8293]. В 70-х годах того же столетия, как признавалось в од-
ном из декретов императора Ли Юя, «стали заниматься разбо-
ем» жители восточной Сычуани (включая «инородцев» ), «выну-
жденные из-за происходивших год за годом наводнений и засух
пребывать в холоде и голоде» [32, цз. 85, с. 484]. Спустя почти
70 лет ситуация там повторилась: «годы были неурожайными, и
разбойники стали сходиться в своры» [23, цз. 197, с. 16813]. Точ-
но так же в уезде Шоу ян (пров. Шаньси) в середине 50-х годов
IX в. «несколько лет имел место недород, и завелись разбойни-
ки» [6, цз. 916, с. 4824]. Подобных сообщений в источниках мно-
жество. Собственно, к невзгодам стихии сводили современники,
как будет ниже упомянуто, и непосредственные причины самой
крестьянской войны 874-901 гг.
Во Введении уже отмечалось, что вопрос о глубинной подо-
плеке массовых акций социального протеста и противодействия,
будь то повстанческие или какие-либо иные, — среди важнейших
проблем, находящихся в поле зрения синологов, которые занима-
ются подобного рода темами. Казалось бы, ответ на этот вопрос
достаточно прост: в конечном счете в основе такой социальной
активности общественных низов лежат экономические причины,
и опыт китаеведной медиевистики говорит в пользу этого подхо-
да. Но в столь своеобразный период истории Срединной импе-
рии, какой наступил с середины VIII в. и охватил весьма долгий,
в общей сложности свыше двух столетий, отрезок времени, — в
69
пору перехода средневекового китайского общества и государ-
ства от одного этапа к другому, с неизбежными для таких стадий
структурными переменами и нарушениями установившегося на
предыдущем этапе, пусть относительного равновесия, — отнюдь
не всегда и не везде прослеживается прямая зависимость дина-
мики социального протеста народных масс, включая повстанче-
скую его форму, от ухудшения материального положения трудо-
вого люда, от увеличения тяжести лежавших на нем налогов и
повинностей. Да, конечно, борьба социальных низов есть выра-
жение антагонизма, внутренне присущего самой системе обще-
ственных отношений, господствовавшей в то время, а поскольку
одним из главных факторов, приводивших к обострению анта-
гонизма, являлось усиление эксплуатации, то отсюда логически
вытекает вывод: последнее обусловливало нарастание борьбы.
Вопрос же именно в том, в какой мере, сколь «пропорциональ-
но» усиление эксплуатации влияло на размах и формы борьбы.
Ведь в живой исторической действительности борьба социаль-
ных низов разворачивалась не только под непосредственным вли-
янием роста их экономической эксплуатации «верхами»; «уни-
версальные» для всех конкретных случаев причины и поводы к
возникновению конфликтных ситуаций обнаружить едва ли воз-
можно, «простонародье» разных регионов даже в более или ме-
нее идентичных условиях проявляло себя зачастую совершенно
неодинаково, сплошь да рядом протест исходил вовсе не от тех
выходцев из «низов», которые наиболее притеснены и забиты, и
втягивались в акции протеста отнюдь не только самые угнетен-
ные, обездоленные, бесправные из толщи рядового люда, но и те
его прослойки и группы, которые в социальном отношении были
менее зависимы, в меньшей степени обременены натуральными,
трудовыми и прочими повинностями, меньше опутаны контролем
и ограничениями в хозяйственной и бытовой сферах. Помимо
всего прочего, такой вывод вполне отвечает стихийной природе
крестьянской борьбы в средние века. Угнетенное и материаль-
но стесненное положение народных масс могло создавать лишь
благоприятные предпосылки для восприятия призывов и других
импульсов к выступлению с протестом в той или иной форме, но
совсем не обязательно само по себе служило детонатором соци-
альных взрывов какого бы то ни было масштаба. Обычно да-
вали себя знать конкретные поводы к таким выступлениям — те
комплексы разнообразных объективных и субъективных эмпири-
ческих обстоятельств, которые составляли сложную структуру,
определявшую, когда, где и почему эти выступления вспыхивали
70
и разгорались, какой облик и размах обретали.
Разного рода привходящие, «конъюнктурные» факторы при-
обретали особую значимость при стихийном характере крестьян-
ской борьбы. Вследствие именно этого обстоятельства они уси-
ливали эффективность основных, постоянно действующих факто-
ров и служили той последней, зачастую кровавой, каплей, кото-
рая способна переполнять чашу народного долготерпения. Тем
самым привходящие, случайные факторы выступали в качестве
непосредственных поводов, которые превращали потенциальную
готовность сельских тружеников к неповиновению и протесту в
реальное действие, обретавшее ту или иную форму и размах.
Среди привходящих факторов, ощутимо влиявших на содер-
жание и формы борьбы общественных низов, давал себя знать
и такой, как смена верховных властителей Срединного государ-
ства и их девизов царствования (няньхао). Казалось бы, от того,
что свершалось и прокламировалось за глухими стенами чанъ-
аньских чертогов, простолюдины были столь далеки, что реаги-
ровать на какие-либо перемены там они никоим образом не мо-
гли. Однако в реальной жизни дворцовый город в Чанъани, при
всей его «закрытости», отгороженности от страны и ее жителей,
включая «низы», герметически отъединен не был. Существо-
вал такой своеобразный и вместе с тем весьма оперативный вид
коммуникации, как народные слухи и толки, в которых отрази-
лись умонастроения и чаяния сельских и городских тружеников
и которые в то же время сами способствовали какой-то информи-
рованности и складыванию социальных устремлений последних.
Пусть с тем или иным запаздыванием, но благодаря молве «ни-
зы» могли узнавать о происходивших в главном стольном граде
Поднебесной переменах, о конце прежнего и начале нового цар-
ствования и девиза правления. И, разумеется, не любопытства
ради стремились они проведать о таких переменах: это чрезвы-
чайно интересовало простой люд, ибо с приходом к власти ка-
ждого следующего Сына Неба и сменой няньхао народ связывал
сокровенные надежды на облегчение своей участи. Другое дело,
что его осведомленность посредством слухов и толков адекват-
ной не становилась: сказывалась такая по-своему важная особен-
ность обыденного сознания масс, как избирательность к социаль-
ной информации, свойство воспринимать и перерабатывать по-
следнюю сообразно своим насущным интересам и никак иначе.
От нового верховного владыки или прежнего, но сменившего де-
виз царствования, народ ожидал справедливости, попранной, в
представлении деревенских и городских низов, власть и богат-
71
ство имущими, начиная обычно с ближайшего окружения авгу-
стейшей особы. И действительно, едва ли не всегда воцарение
нового Сына Неба либо введение нового няньхао сопровождалось
в народе слухами и толками о предстоящих вскоре изменениях
в жизни, вызывавшими у рядовых насельников деревень и горо-
дов рост настроений недовольства и протеста по поводу творив-
шихся дотоле несправедливостей и беззаконий, а одновременно
усиление упований на близкое наступление улучшений, на удо-
влетворение насущных нужд и запросов крестьян и горожан.
Проиллюстрировать данную закономерность цифрами или ка-
кими-нибудь иными сколько-то наглядными средствами вряд ли
возможно: она давала себя знать отнюдь не только открыты-
ми массовыми выступлениями, но и в других проявлениях, по
причинам источниковедческого свойства не поддающимися ста-
тистическому учету и анализу. И все же нельзя не обратить
внимание, что, допустим, самые первые годы правления танских
императоров Ли Хэна (Су-цзуна) и Ли Юя либо Ли Хэна (Му-
цзуна), Ли Яня и Ли Пуя, а равно и многих других, оказались
ознаменованными нарастанием в среде рядового люда волнений,
брожений, других акций. Точно так же в более широком аспекте
не случайно рубежи между хронологическими отрезками общего
почти 120-летнего пути к крестьянской войне 874-901 гг., просле-
дить который — тема настоящей главы, в какой-то мере сопряга-
ются с начальными годами царствования соответствующих тан-
ских владык, а именно: Ли Хэна (Су-цзуна), Ли Гуа, Ли Ана
и Ли Цуя. Наконец, тоже едва ли случайно завязка самой кре-
стьянской войны пришлась на 874 г. — следующий за первым в
царствовании Ли Сюаня, взошедшего на престол в августе 873 г.,
и тот самый, на финише которого Ли Сюань провозгласил девиз
правления Цянь-фу.
Речь идет о феномене отнюдь не только китайском, хотя, похо-
же, в Поднебесной древних и средних веков, да и более близких
к нынешним дням времен феномен этот давал о себе знать весьма
часто и ощутимо, а VIII — IX столетия — далеко не исключение.
В представлении преисполненных наивно-монархических иллю-
зий общественных низов Танского Китая то неправедное, что во-
царилось в Срединном государстве, измышлено и учинено адми-
нистрацией в центре и на местах, но измышлено и учинено вопре-
ки намерениям Сынов Неба, коль скоро она либо смогла волю по-
следних, особенно легко — волю малолеток вроде Ли Сюаня или
его далекого предместника Ли Чунмао12, подчинить себе и удер-
живать в своем плену, либо сумела, утаивая от верховных пра-
72
вителей Поднебесной истину, ввести их в пагубное для страны,
да и для них самих заблуждение. Такова одна из причин, почему
восстания или какие бы то ни было иные проявления народной оп-
позиции далеко не всегда обретали, а если и обретали, то отнюдь
не сразу антитанскую (как ранее, допустим, — соответственно ан-
тиханьскую или антисуйскую) направленность. В этом кроется
объяснение, почему сплошь да рядом (и вовсе не в одном лишь
Китае) наиболее сильные вспышки массового социального проте-
ста и противодействия наблюдались при перемене царствования
или в начале каждого нового царствования13: рядовой люд де-
ревни и города спешил как бы поднять свой голос, пока нечести-
вое чиновничество еще не успело «подмять» нового верховного
владыку, а коль скоро никакие иные возможности доказательных
проявлений своих устремлений и требований, кроме неповинове-
ния и сопротивления, не были простому народу доступны, он и
устраивал «бунты» либо какие-то другие акции недовольства и
протеста — в уверенности, что, как говорится, «с высоты престо-
ла» такие акции должны и могут встретить поддержку и одобре-
ние.
Что же касается стихийных бедствий, то, являясь сплошь да
рядом непосредственным толчком к началу выступления, они, не-
сомненно, могли играть и действительно играли свою роль в воз-
никновении восстания либо какой-то иной акции сопротивления.
Во многих случаях они становились как бы катализатором зрев-
шего в крестьянстве недовольства, которое имело, однако, куда
более глубокую основу.
Другое дело, что в стародавней китайской традиции — на всех
ее уровнях, от высшего до низового — характеристика и оценка
стихийных бедствий в таком их качестве не сводима к воспри-
ятию этих явлений как некоей природной, а потому непредска-
зуемой, непредотвратимой и непреодолимой силы, вызывающей
нарушение нормального хода жизни, приводящей к человеческим
жертвам и наносящей материальный ущерб. Засухи, наводнения,
сели, ураганы и прочие подобного рода удары судьбы не случай-
но обозначаются по-китайски формулой «Небесные, или ниспо-
сланные Небом, напасти» (Тянь цзай); строго говоря, в этой же
категории, т. е. наряду с землетрясениями, с вызванными мол-
нией пожарами, с солнечными и лунными затмениями, другими
природными катаклизмами, числились события и явления антро-
погенного свойства, включая даже войны (как внешние, так и вну-
тренние). В сущности, все они представлялись не порождения-
ми разгула стихии, а признаками реакции Неба как верховного
73
регулирующего и контролирующего начала на те или иные по
характеру и масштабу нарушения и отклонения в функциониро-
вании социума, ставшие, в свою очередь, следствием неправед-
ных поступков людей, прежде всего правителей и в центре, и на
местах, но в первую голову — самого императора. Ведь соглас-
но издревле бытовавшим в Срединном государстве воззрениям
политическая власть не ограничивается миром людей, а распро-
страняется и на всю природу в целом, и августейший власте-
лин как Сын Неба призван служить гарантом и опорой в нор-
мальном состоянии светил, в постоянстве «режима» гор и рек, в
правильном чередовании времен года и вообще «заданном» хо-
де природного процесса с его циклами, в рождении, росте и со-
зревании всего сущего в царстве флоры и фауны, а значит, и в
плодородии земли, урожайности полей, благополучии людей и
умножении их числа. Если же в природе наблюдались какие-то
неполадки и «сбои», то ответственность, естественно, падала на
политическую власть, на императора, представлявшего и олице-
творявшего Небо в качестве его Сына. Существовала даже свое-
образная шкала, в соответствии с которой, например, неспра-
ведливые, необоснованно жестокие действия императора чрева-
ты затяжными ливнями, его ошибки, порожденные нерадивостью
и праздностью, — засухами, непомерное увлечение женщинами —
наводнением и т. д.14 Небо как бы подавало таким образом сигна-
лы об имеющихся отклонениях от заданных им правил («Пути»)
в осуществлении на тех или иных уровнях (общегосударственном
либо локальном) возложенной на его соответствующих предста-
вителей на Земле (начиная с императора) мироустроительной
функции. Наряду с этим и простонародью как бы внушалось,
что высшие силы пекутся о нем и для его же блага ниспосылают
«Небесные напасти». Так или иначе, стихийные бедствия пред-
ставлялись симптомами определенного неблагополучия в Под-
небесной, знаками-символами приближающейся, если не насту-
пившей уже деформации мироздания. Такова одна из составля-
ющих традиционной государственно-политической доктрины им-
ператорского Китая [123, с. 73-76]. И именно в такой интерпрета-
ции обычно и предстают в памятниках китайского официально-
го историописания «Небесные напасти» при объяснении причин
народных «бунтов», волнений и других акций социального про-
теста «низов».
Впрочем, представления о единстве социальных и природных
начал тоже издревле имели хождение, пусть не в теоретизирован-
ном облике, и среди самого рядового люда Срединного государ-
74
ства. В глубинах крестьянского мировосприятия таились ощу-
щения зависимости и от высших природных сил, и от социальных
(начиная, как простой народ это понимал, с императора), и едва
ли можно в любом и каждом случае однозначно определить, ка-
кое из этих ощущений являлось первичным [88, с. 49-50]. А коль
скоро хлеборобам на уровне их обыденного сознания свойствен-
но собственный труд считать интегральной частью круговоро-
та природы и всех составляющих его циклов, могли у крестьян
Срединного государства возникать требования к персонифици-
ровавшему верховную власть Сыну Неба поддерживать полный
порядок в космосе, нормальное течение природных процессов и
явлений. Стихийные же бедствия могли стоить китайскому им-
ператору утраты, в глазах крестьян, права на «мандат Неба»,
т.е. санкции на владычество в Поднебесной.
Конечно, при всем при том в реальной жизни наблюдалось и
нечто совсем иное: многие из селян перед лицом «Небесных на-
пастей» оказывались в плену собственных установок о покорно-
сти судьбе и выпавшей им доле, в помыслах своих и в поведении
обрекая себя на пассивность и безропотность.
Истолкование причин и поводов для народных «бунтов» у ки-
тайских средневековых авторов отнюдь не сводится только к
ссылкам на стихийные бедствия. Сведения о «Небесных напа-
стях» сплошь да рядом соседствуют в источниках с сообщениями
о непомерном бремени налогов и повинностей, злоупотреблениях
фискальных служб и т. п. Пример подобного рода — мотивировка
восстаний 60-х годов VIII в.: игнорирование местной администра-
цией бедственного положения сельских тружеников, страдавших
от неурожаев и эпидемий, нестерпимая тяжесть податных обя-
зательств приводили к тому, что «люди оказывались не в со-
стоянии сносить судьбу и уходили в разбойники» [47, цз. 222,
с. 7116, 7120; 49, цз. 112, с. 14817]. К Юань Чао «во множестве при-
соединялось простонародье, измаявшееся от налогообложения»
[47, цз. 222, с. 7130]. По существу здесь прямая констатация анти-
налогового характера «разбойничьих» выступлений. Аналогич-
ная картина наблюдалась в следующем десятилетии на востоке
Сычуани, где «подати становились все более переобременитель-
ными» и тамошние «инородцы» поднимали мятежные знамена [51,
цз. 490, с. 5867]. Официальные источники так объясняют, почему
в 797, 798 и 805 гг. искры «разбоя» обнаруживались в Чанъани и
близлежащей округе: вследствие стихийных бедствий резко под-
скочили цены на зерно и прочие продукты питания, ситуацией
не преминули воспользоваться столичные спекулянты и ростов-
75
щики, а налоги тем не менее взыскивались в обычном объеме,
зачастую их, в буквальном смысле слова, по свидетельству 11ю-
ань Дэюя (759 818), выколачивали (палочными побоями) у тех,
кому не оставалось ничего другого, как отказываться вносить
причитающиеся суммы [23, цз. 165, с. 16668; 47, цз. 236, с. 7601;
49, цз. 135, с. 14932-14933; цз. 140, с. 14961]. В середине 860 г.
один из придворных сановников в адресованном трону меморан-
думе тоже признавал: «Налоги взыскиваются сверх меры, и по-
всеместно скапливаются разбойники» [47, цз. 250, с. 8097]. На
рубеже 874-875 гг., т. е. как раз в ту самую пору, когда на стыке
Шаньдуна и Хэнани начинало разгораться пламя поднятого Ван
Сяньчжи восстания, ставшего завязкой крестьянской войны, на
юго-востоке нынешней Шэньси, в области Шанчжоу (Шансянь)
«простолюдины, сбившись гуртом, отдубасили палками» главу
тамошней администрации за то, что он нещадно выколачивал у
населения ни с чем несоизмеримые поборы, да еще деньгами вме-
сто натуры (зерна); заодно «забиты до смерти» были и двое его
подручных. Чанъаньским властям пришлось назначить в Шан-
чжоу нового областного начальника, но и учинивших самосуд
удалось заключить под стражу, а более трех десятков из них
были затем подвергнуты смертной казни [47, цз. 252, с. 8174].
Довольно много в источниках упоминаний и о других, самых
разнообразных актах своеволия и жестокости танской админи-
страции в отношении рядового люда, вызывавших его недоволь-
ство и протест. Так, под 800 г. зарегистрировано происшедшее
на казенном руднике в горной местности Хунъяй (в совр. уезде
Сюйюн, пров. Сычуань) избиение палками до смерти более 30
литейщиков, на что их собратья ответили бунтом и физической
расправой над должностными лицами предприятия [51, цз. 153,
с. 1851].
Налицо одно из свидетельств того, как «малый люд» вершил
с «сильными мира сего» то, что последние, со своей стороны,
вытворяли с ним. Вот еще эпизоды, в сущности, аналогичного
свойства. В 867 г. жители Хуайчжоу (Биян, пров. Хэнань) по-
пытались было обратиться к властям с сетованиями по поводу
злоключений, обрушившихся на них вследствие засухи, однако
областной начальник вознегодовал по этому поводу, запретил
подачу жалоб, и 11 августа «простолюдины пришли в ярость и
всем миром учинили бунт», вынудили своего правителя спасать-
ся бегством, а сами ворвались в его резиденцию и завладели
находившимся там имуществом; как отмечали хронисты, долго
еще не умолкал в Хуайчжоу бой мятежных барабанов [23, цз. 9,
76
с. 15490; 47, цз. 250, с. 8118]. Двумя годами позже сходный эпи-
зод произошел в Шаньчжоу (Шаньсянь, пров. Хэнань), но там
глава областной управы, который ко всему прочему «пробавлял-
ся лишь рифмотворчеством, а административными делами зани-
маться не любил», не ограничился отказом подначальному люду
в праве взывать к властям о помощи по случаю засухи. Ткнув
перстом в растущее во дворе управы дерево, он сказал: «Тут
ведь есть еще листья, так о какой же засухе речь может идти?!»-—
и распорядился немедля наказать жалобщиков палками. Произо-
шло это в июле 869 г., и тогда же «простолюдины вознегодовали»
и тоже понудили областного начальника покинуть резиденцию и
искать прибежища в одном частном доме. А когда он, «томимый
жаждой, возжелал отведать водицы, простолюдины напоили его
мочой» [47, цз. 251, с. 8144-8145].
Разумеется, неодинаковые люди водились среди тогдашних
власть имущих на местах. С жестокостью, бессердечием, лихо-
действом крестьянам приходилось сталкиваться сплошь да ря-
дом. Но все же больше было в числе «хозяев жизни» людей в
обращении с подначальными не преступавших известную грань,
хотя и видевших в простонародье деревни, да и города тоже не
более чем принадлежность достояния своего и себе подобных и
смотревших на него как на то, чем и необходимо, и можно распо-
ряжаться по своему усмотрению.
Встречались, конечно же, и такие, что слыли у рядовых селян
за добрых, хороших, гуманных, и именно на этот манер хоте-
ли крестьяне иметь над собой всех остальных должностных лиц;
соответственно и поступали, пользуясь разными путями и сред-
ствами. Так, в середине 870 г. изгнало областного правителя
«простонародье Гуанчжоу» (Хуанчуань, пров. Хэнань), и тому
пришлось искать пристанище в Синьси (Сисянь, пров. Хэнань),
а причиной, как сообщалось в официальном уведомлении двору,
послужило то, что начальник области «был несправедлив, про-
стой люд терпел обиды и даже оказался вынужденным жаловать-
ся трону» [47, цз. 252, с. 8158].
Эти, равно как и сходные с ними акции социального недоволь-
ства и противодействия, отнюдь не были чем-то абсолютно не-
значащим. Выдворение высших должностных лиц соответству-
ющих областей, которые оказались принужденными пускаться
наутек и прятаться от разъяренных «простолюдинов», сам факт
резонанса, какой эти акции вызывали в Чанъани, да и, пусть
скупые, упоминания о них в официальных источниках, — все это
говорит о многом.
77
Только что приведенные факты конкретно и зримо засвиде-
тельствовали, что в средние века борьба социальных низов в Ки-
тае, как и во всякой иной стране, слагалась отнюдь не из одних
только открытых массовых выступлений типа крестьянских войн
и восстаний15. Преимущественное внимание исследователей к
выступлениям такого типа объяснимо и оправданно: именно в
ходе крестьянских войн и восстаний с особой четкостью и пол-
нотой обнажались противоречия тогдашнего общества, а вместе
с тем сильные и слабые стороны, главные направления, мотивы,
содержание борьбы угнетенных масс и т. д. Но и сводить все
к рассмотрению только этих форм борьбы — значит упрощенно
и суженно отображать и истолковывать реальную картину раз-
вития средневекового общества. Здесь наверняка уместно вос-
пользоваться «айсберговой» метафорой. Крестьянские войны и
восстания являли собой в истории лишь видимую, «надводную»
часть всего массива народного сопротивления — часть наимень-
шую. Причем крестьянские войны—это ее верхушка, а восста-
ния— остальное. Многократно большая, но скрытая от взора
часть такого «айсберга» — все другие разновидности и способы
социального протеста сельского трудового люда. А чтобы нари-
совать мысленно борьбу крестьян во всей ее целостности, чтобы
«айсберг» народного недовольства и противодействия предстал
перед исследователями в единстве «надводной» и «подводной»
своих частей, наука шаг за шагом преодолевает стародавнюю
тенденцию — сводить, редуцировать эту борьбу лишь к ее откры-
тым формам.
Констатация множественности видов и средств народного про-
тиводействия эксплуатации и гнету становится в медиевистике
общим местом, равно как и тезис о распространенности и даже
преобладании в ту пору индивидуальных либо мелкогрупповых
проявлений социального антагонизма, коль скоро индивидуаль-
ная форма производства и индивидуальный же характер отноше-
ний эксплуатации в средние века открывали для таких проявле-
ний наибольший по сравнению с любой другой эпохой простор.
К настоящему времени медиевистика существенно продвинулась
вперед в статистическом учете и анализе, а равно в разработ-
ке как теоретико-методологических, так и научно-практических
принципов и критериев классификации социального протеста и
борьбы крестьянства на разных стадиях жизни средневекового
общества: по целям, мотивации, степени активности, мере ла-
тентности, уровню организованности, масштабам, методам и т. д.
Отнюдь не завышаются способности и возможности обществен-
78
ных низов средневековья к борьбе. Отмечается, в частности, что
применение простыми селянами в качестве одного из активных
средств противостояния росту эксплуатации и угнетения индиви-
дуального террора в отношении власть и богатство предержащих
свидетельствовало об ограниченности общественной психологии
крестьянства. Прибегая к данному средству, крестьяне до преде-
ла суживали и упрощали свой выбор в желаемом изменении кон-
кретных условий собственного существования: террор устранял
всякие сомнения, лишал тех, кто его вершил, какой-либо альтер-
нативы, но практически не менял прежний уклад жизни и ясности
в текущие и грядущие реалии не вносил.
При характеристике путей, форм и методов крестьянской
борьбы учитывается, сколь нелегко и непросто было деревенско-
му трудовому люду с его разобщенностью, с его привычкой к
долготерпению и к подчиненности, с его инертностью отважи-
ваться на сколько-то активное действие; не упускается из виду,
что от подобных действий крестьян часто удерживали и сугубо
житейские соображения, будь то боязнь понести ощутимый ма-
териальный ущерб, опасение разлучиться с родней или же страх
перед наказанием и т. д. И в то же время на конкретном мате-
риале истории многих стран в средние века учеными выявлен
широкий — до 50, если не более, составляющих — спектр путей,
форм и средств неповиновения и сопротивления трудового на-
рода эксплуатации и угнетению со стороны власть и богатство
имущих — от разграбления и поджогов усадеб и административ-
ных зданий, физической расправы над частнособственниками зе-
мли либо должностными лицами, отказа выполнять повинности,
захвата земли, обращения с жалобами и прошениями и т. д. до
уходов и бегства, наконец, «разбоя» («социального бандитиз-
ма»), не говоря уже о крестьянских войнах и восстаниях либо
деятельности тайных обществ и сект, других каналах и способах
идейного противоборства.
При всей множественности видов и методов социальной оппо-
зиции трудового люда средневековья и отнюдь не отрицая содер-
жательность каждого из них, нельзя не учитывать еще, что лю-
бые формы борьбы, в том числе самые примитивные и пассивные
среди них, могут заключать в себе далеко не одинаковое содер-
жание в различных эмпирических обстоятельствах даже какой-то
одной стадии развития средневекового общества и государства,
а тем более — разных. Например, уход уходу рознь: одно дело
бегство или уход в условиях режима государственной надельной
системы, другое — в обстановке кризиса и развала этого режи-
79
ма; или одно дело — в ситуации разгула междоусобиц, распрей в
«верхах», другое — когда там царят, пусть относительные, мир
и согласие; наконец, едва ли не всегда одно дело уходы и бегства
крестьян в центральных регионах, другое — на периферии, осо-
бенно на окраинах огромной страны. Да и восстания —в иерар-
хии типов и разновидностей массовой борьбы ступень из самых
высоких — тоже разнятся по содержательным признакам. Доста-
точно сравнить хотя бы восстания собственно китайского (хань-
ского) трудового люда, с одной стороны, и «инородцев» — с дру-
гой. Еще одно отличие: сплошь да рядом восстания являли собой
своего рода защитную реакцию на натиск «верхов» в отношении
крестьянства и других категорий простого люда. Имеется в виду
отпор не только боевым действиям противостоявшей стороны, но
и акциям последней, отягчавшим или грозившим отягчить усло-
вия жизни и хозяйствования «низов». Однако восстания наряду
с «оборонительными» могли носить и «наступательные» черты,
и это как раз в тех случаях, когда они мало-помалу обретали
признаки будущей крестьянской войны.
Если подходить к данной проблеме шире, нельзя не заметить,
что народные восстания — явление, знакомое Китаю с древних
времен, и уже к началу средних веков они становились, можно
сказать, традиционной формой социального протеста и проти-
водействия. С той поры общественные низы прибегали к ней в
Срединном государстве чаще, чем не только в соседних с Кита-
ем либо близко от него расположенных регионах Южной и Юго-
Восточной Азии, где крестьянские восстания как таковые про-
исходили очень редко [88, с. 161], но и едва ли не в абсолютном
большинстве стран всего мира в средние века и новое время. По-
чему так — вопрос сам по себе весьма масштабный, многоаспект-
ный, очень непростой и вполне заслуживающий отдельного, спе-
циального изучения, причем усилиями не одних лишь синологов.
Но более чем очевидно: по ходу эволюции, с переменами в жиз-
ни общества и государства на протяжении какой бы то ни было
эпохи — древности, средних веков, нового, а тем паче новейшего
времени — либо в пределах какой-то стадии внутри той или иной
из перечисленных эпох, восстания претерпевали определенные
качественные изменения. Впрочем, и крестьянские войны на лю-
бой одной и на другой стадиях в жизни средневекового Китая
тоже весьма непохожи по содержанию. И вообще устойчивость
форм социального недовольства и противодействия не должна
вводить в заблуждение и порождать плоское представление о
якобы «похожести» борьбы сельских и городских тружеников на
80
различных этапах средневековья, а отсюда — и о крайне медлен-
ных темпах ее эволюции.
Все это знала история Китая в средние века, не исключая
и тот ее отрезок, который предшествовал крестьянской войне
874-901 гг. Бесспорно, каждый отдельный случай повседневно-
го протеста «низов» являлся сам по себе «малой величиной»,
но в целом по стране они интегрировались в крупную совокуп-
ность, в могучую силу, не считаться с которой «верхи» оказыва-
лись не в состоянии. К тому же насыщенность данного периода
многообразными проявлениями социального недовольства и про-
тиводействия крестьян как раз была в целом определенно выше
обычной и шаг за шагом возрастала, сопутствуя, а точней — став
одним из «параметров» общего подъема народной борьбы про-
тив всевозможных притеснений и жестокостей со стороны гос-
подствующего класса и его государственной организации. Чаще
и наглядней убеждались «верхи», что подавить подобного рода
проявления окончательно и надолго невозможно, а это само по се-
бе помогало настраиваться крестьянству на расширение «фрон-
та» скрытого и открытого противостояния социальным врагам.
Словом, не учитывать множественность видов и средств народ-
ного сопротивления при установлении его мощи, совокупной ин-
тенсивности, его размаха в целом никоим образом нельзя. Без
повседневной, будничной борьбы трудового люда, вкупе с инди-
видуальными, групповыми и массовыми побегами, открытые вы-
ступления крестьянства даже при относительной многочисленно-
сти последних предстают в масштабе столь большой страны эпи-
зодическими, спорадическими, в паузах между которыми народ
словно бы пассивно позволял себя угнетать, и наступали якобы
социальное замирение и согласие, затишье и покой. И впрямь,
если бы, допустим, в каком-либо году имело место даже несколь-
ко десятков открытых коллективных выступлений «черни», то
едва ли можно было бы говорить о массовости крестьянского
движения в приложении к огромной Срединной империи и о на-
личии для господствующего класса сколько-то ощутимого напо-
ра «снизу» и реальной угрозы. В максимально полной степени
учитывать все многообразие форм и средств борьбы сельских и
городских тружеников начиная с середины VIII в. — чрезвычайно
важно и для уяснения устанавливавшегося в Танском Китае к на-
чалу крестьянской войны общего настроя в народной среде, для
измерения «температуры», какой по мере приближения «вели-
кой смуты» достигала в толще «низов» общественная атмосфера.
Иначе едва ли достижимо понять, почему и как стал на пороге
81
последней четверти IX в. действительно неминуем и возможен
социальный взрыв такого масштаба, глубины и значения.
Все это, поистине самоценное в научном отношении, вполне
достойно отдельного обстоятельного исследования и освещения,
хотя, надо сразу признать, имеющиеся на сегодня источники и
литература дают для соответствующего анализа явно недоста-
точно «точек опоры». Тем не менее некоторые аспекты пробле-
мы, наряду с уже затронутыми, определенно заслуживают, пусть
по необходимости краткого, рассмотрения в контексте настоящей
главы.
В реальной жизни средневековья конкретные формы крестьян-
ской борьбы сплошь да рядом «функционировали» как нечто мно-
гомерное и «запрограммированное» на «коммуникативность», на
постоянное пересечение и взаимодействие с другими. Напри-
мер, индивидуальное либо групповое неповиновение хозяину или
какому-то должностному лицу примечательно тем, что внутрен-
не являет собой в качестве своего логического центра одновре-
менно момент самоорганизации. Точно так же применительно
едва ли не к любому случаю обращения с жалобами и проше-
ниями можно подчеркнуть: их тексты принимались на сходах
(больших либо малых); выбирались лица, которым доверялось
вручить документы адресату; нередко такие сходы организовы-
вались и проходили тайно, им предшествовал сговор; могли —
тоже, конечно, втайне—собираться средства на посылку ходо-
ков и пр. Иначе говоря, в том и другом случае налицо элементы
организации, а значит, шаг в сторону готовности к восстанию
либо обретение крупицы повстанческого заряда. Или такой при-
мер: столь частые проявления прямого, открытого насилия над
людьми из иной социальной среды могли оказаться близки к вос-
станию и нет-нет да и перерастали в повстанческие акции. «Раз-
бой» же («социальный бандитизм»)16часто выступал как своего
рода промежуточная, переходная ступень между крестьянскими
побегами, которые его питали, с одной стороны, восстанием — с
другой, и мог служить своеобразным прологом последнего либо,
как, например, в случае с «бунтом Цю Фу», его подкреплением
[47, цз. 250, с. 8080].
«Социальный бандитизм» как форма стихийного противобор-
ства угнетенного люда имел в средневековом Китае постоянную
«прописку», и тому были свои причины (см. [150, с. 224-227]). Но
иногда он приобретал исключительно большой размах и посто-
янство. Именно так было во второй половине VIII —-первых трех
четвертях IX в. — в пору почти непрестанных внешних войн и вну-
82
тренних усобиц, острых общественных и политических потрясе-
ний, частых и крупных стихийных бедствий, а также вызванных
ими неурожаев, голода, эпидемий, повальной гибели скота и т. п.
Как то бывает сплошь да рядом в подобных случаях, свой
след данный феномен оставил и в языке: за «социальным бан-
дитизмом» закрепились терминологические обозначения, среди
которых особо выделились словосочетания «разбой с факелами»
(гуанхо цзедао), «разбойник-факельщик» (гуанхо-цзэй) и т.п.
Ученый-историк Ху Саньсин (1230-1302) дал им следующее ис-
толкование: «творить разбой при свете огня; имеется в виду, что
разбойники действуют без оглядки» [47, цз. 249, с. 8052]. Строго
говоря, оба словосочетания появились еще в начале VII в., но за-
метное хождение получили как раз во второй половине VIII в. и
особенно в IX в. [9, цз. 9, с. 45; 68, цз. 8, с. 67-68]. По словам Чэнь
Пзыана, в Сычуани, например, «группы праздношатающихся, не
желающих заняться делом и бродяжничающих сходились в боль-
шие [своры] разбойников-факельщиков и обосновывались в горах
и лесах, там устраивая [себе] логовища» [68, цз. 8, с. 67]. Упоми-
нания о таких «сворах» и конкретной дислокации их «логовищ»
весьма нередки и в частных, и в официальных источниках. К
примеру, отталкиваясь от собственных наблюдений, Дуань Чэн-
ши (ок. 803-863 гг.) указывал на существование «разбойников-
факельщиков» в середине IX в. в области Инчжоу (Цюйян, пров.
Аньхой), а в «Всепроницающем зерцале» со ссылкой на доку-
ментацию периферийной администрации сообщается об их «бес-
чинствах» в областях Хуачжоу (Хуасянь, пров. Шэньси), Пэн-
чжоу (Пэнсянь) и Гочжоу (Наньчун, обе в пров. Сычуань) и др.
[9, цз. 9, с. 71; 47, цз. 249, с. 8048, 8050, 8052]; при этом, словно
предостерегая от превратных представлений, будто речь идет
не более чем о разбойниках с большой дороги, хроника упомина-
ет «разбойников-факельщиков» юго-восточной Сычуани в одном
ряду с тамошними «еретиками» [47, цз. 249, с. 8048, 8050], а со-
ставители второй танской нормативной истории, невольно как
бы ставя точку над «и», обронили вскользь, что то был приве-
денный в разорение люд, «понужденный пребывать в голоде и
холоде» [23, цз. 149, с. 16591].
Что касается бегства сельских простолюдинов, то о беспре-
цедентной его масштабности и постоянстве в ту пору, о тесной
органической связи этого феномена с крестьянской борьбой речь
уже шла и еще не раз пойдет. Далее на конкретных примерах со
многими небольшими и едва ли не со всеми крупными восстани-
ями второй половины VIII — начала 70-х годов IX в., а затем и
83
крестьянской войной 874-901 гг. будет показано, что столь тес-
ная связь являлась такой среди констант слагавшегося из этих
восстаний как его фрагментов процесса, которая вошла в «геном»
народного движения во главе с Ван Сяньчжи и Хуан Чао.
Короче говоря, приведенные факты и суждения относительно
ли индивидуального либо группового неповиновения, или же ка-
сательно жалоб и прошений, физической расправы над должност-
ными лицами администрации либо богатеями, «разбоя», кре-
стьянских уходов и т.д. — помогают уяснить, во-первых, что на
пути к этому движению плотно переплетались и взаимодейство-
вали самые разные формы и средства крестьянского протеста и
борьбы, и, во-вторых, насколько глубокими и многосторонними,
а не только длительными оказались его подготовка и вызрева-
ние. Открытые массовые выступления стали наиболее зримыми
отметинами на таком пути.
Народные восстания — предвестники и предшественники
крестьянской войны: первые три вехи пути
В повстанческой борьбе народных масс Танской империи на
протяжении предшествовавших крестьянской войне 874-901 гг.
без малого 120 лет наблюдались более или менее продолжитель-
ные либо, наоборот, совсем краткие подъемы, подчас довольно
крутые, сменявшиеся спадами, опять-таки разной длительности
и тоже иногда резкими.
Первая значительная вспышка «эпидемии» народных восста-
ний, многоочаговостью (около 40)17превзошедшая любую из по-
следовавших за нею в пределах этих почти 120 лет, пришлась
на вторую половину шестого — первые две трети седьмого де-
сятилетия VIII в.18, а своей кульминации она достигла на ис-
ходе данного периода, когда имели место уже упоминавшиеся
«бунты», возглавленные Юань Чао, а также Фан Пином и Чэнь
Чжуаном. То была тяжкая и для «верхов», и для «низов» го-
дина, открывшая собою полуторавековую полосу в жизни Тай-
ского государства, когда его внутри- и внешнеполитическое мо-
гущество исподволь сходило на нет. Мятеж Ань Лушаня—Ши
Сымина, так или иначе охвативший весь Север, — средоточие
административно-политических артерий страны, сопутствовав-
шие ему и принимавшие такие же либо иные, но тоже неизменно
84
острые формы коллизии в среде правящего класса на террито-
рии южных и центральных провинций, почти беспрерывная чере-
да крупных и небольших солдатских бунтов в самых различных
районах Танской державы, сложные перипетии во взаимоотноше-
ниях неханьских народов империи и властей предержащих, обо-
стрение ситуации на границах с Тибетским царством, королев-
ством Наньчжао и другими соседями — таковы главные составля-
ющие тогдашней социально-политической обстановки, действие
которых придавало свои импульсы пароксизмам повстанческой
активности трудового люда и оказалось одновременно усугу-
бленным этими пароксизмами.
Всевозможные источники, будь то эпиграфические или пись-
менные, частные или официальные, документальные или нарра-
тивные, поэтические или прозаические, хотя и очень скудны ин-
формацией касательно таких пароксизмов, определенно засвиде-
тельствовали их территориальную распространенность и вместе
с тем особо заострили внимание на повстанческих акциях, имев-
ших место южней Янцзы, главным образом в тогдашней провин-
ции Цзяннань [33, с. 77-137]19. Нельзя представлять себе, будто
подобных акций не было тогда на Севере. Напротив, мятеж Ань
Лушаня — Ши Сымина и другие баталии в среде правящего клас-
са ощутимо ослабляли противостоящий борющемуся крестьян-
ству лагерь, и «бунты малого люда» один за другим вспыхива-
ли в конце 50-х — первой половине 60-х годов VIII в. на террито-
рии нынешних Хэнани, Шаньдуна, Шаньси, Шэньси, в главной
столице Чанъани и ее округе, в некоторых других районах Се-
вера [33, с. 82-84, 117-121, 123-126, 135, 136]. Тем не менее особо
повышенное внимание к восстаниям в Цзяннани никоим образом
нельзя счесть случайным.
Выступления «деревенских разбойников» начали становиться
явлением в жизни данного региона еще с исхода 30-х годов VIII в.,
однако два десятилетия спустя, ускоренные следовавшими одна
за другой «Небесными напастями» и вызванным ими массовым
голодом, они стали принимать уже систематический характер.
Как сообщается в хронике под 762 г., в бассейне Янцзы и Хуанхэ
повсеместно простолюдины «один за другим сходились в горных
и болотистых местах в воровские шайки, [отчего] области и уез-
ды оказывалось невозможно держать в повиновении» [47, цз. 222,
с. 7119]. К тому времени в одной только Цзяннани насчитывалось
свыше десяти очагов повстанческой активности «низов» (см. [33,
с. 79, 81, 89-90, 111, 112, 114-117, 121, 122, 134-135, 137-138]).
85
Как нечто непривычное воспринимался современниками сам
по себе факт беспрестанности крестьянских «бунтов» на Юге:
раньше подобное наблюдалось там крайне редко20. Однако наи-
более существенным обстоятельством, возбуждавшим необычай-
но пристальный интерес к данному факту, являлось то, что Цзян-
нань представляла собой тогда главную житницу страны, значе-
ние которой в условиях хаоса и разора, воцарившихся на Севере
с началом мятежа Ань Лушаня—Ши Сымина, резко возросло,
а потому каждое, тем паче сколько-то крупное народное восста-
ние на Юге гораздо ощутимей прежнего отзывалось на полноте и
регулярности поставок оттуда зерна и другого продовольствия.
Тем не менее и в обеих танских нормативных историях, и в «Все-
проницающем зерцале», а равно и в прочих источниках таким
событиям отведено сравнительно мало места. Быть может, на
фоне всего, непосредственно связанного для власти предержащей
с мятежом Ань Лушаня — Ши Сымина, «бунты» рядового люда
Цзяннани и впрямь «не смотрелись»? Это касается и восстания,
которое возглавлял Юань Чао21, хотя, по оценке Ху Саньсина,
оно явилось «злосчастьем» отнюдь не меньшим, чем вспыхнув-
шее на той же территории (в Чжэцзяне) столетием позже, уже в
близком преддверии крестьянской войны 874-901 гг., как ее непо-
средственный предшественник, восстание под руководством Цю
Фу, скорей всего именно поэтому довольно обстоятельно запе-
чатленное в творениях частного историописания, а вслед за ни-
ми— в упомянутых и иных официальных источниках [47, цз. 250,
с. 8089]. Во всяком случае Ху Саньсин, как примерно за полвека
до него другой ученый, Чэнь Цицин (1180-1236), оба, кстати ска-
зать, уроженцы Чжэцзяна, не случайно сочли возможным и не-
обходимым признать восстание Юань Чао своего рода прообра-
зом восстания Цю Фу. Они выделили именно эти два события
из довольно большого числа «бунтов черни», разразившихся в
Чжэцзяне на протяжении почти 120 лет, начиная с середины 50-х
годов VIII в., и воспринимали их в одном ряду как вполне сопо-
ставимые [33, с. 104-105; 47, цз. 250, с. 8089].
Что же позволяет восстание под руководством Юань Чао,
вспыхнувшее за ПО с лишним лет до начала крестьянской войны
во главе с Ван Сяньчжи и Хуан Чао, рассматривать в качестве
одного из ее самых ранних и вместе с тем репрезентативных пред-
возвестников?
Как в промежутке с середины 50-х годов до последней трети
60-х годов VIII в., на который проявлений активного социально-
го протеста «низов» пришлось больше, нежели на любой иной из
86
этих 110 с лишним лет соотносимый по продолжительности отре-
зок времени, так и на всем долгом и многотрудном пути, ведшем к
«великой смуте» 874 901 гг., повстанческая борьба рядового лю-
да велась преимущественно на узколокальном уровне. И на Се-
вере, и на Юге характерными были выступления наподобие тех,
что, например, происходили под руководством Ян Чжао (?-762) в
области Шучжоу (Цяньшань, пров. Аньхой) или во главе с Шэнь
Цяньцзаем (?-762) в уезде Синьань (пров. Хунань) одновременно
с восстанием Юань Чао [33, с. 111-112]. Сколько-нибудь крупных
по количеству участников и охвату территории «бунтов черни»
было совсем немного. Восстание Юань Чао не просто относится
к числу этих немногих: оно — первое среди них, и не случайно
один из источников прямо выделяет данное выступление «раз-
бойников» как самое большое со времени воцарения династии
Тан (см. [33, с. 107]).
В самом деле, начавшись на исходе лета 762 г. в уезде Вэн-
шань, что неподалеку от нынешнего уездного центра Динхай,
на одном из островов Чжоушань, восстание весьма быстро пе-
рекинулось на материк, благо у повстанцев сразу же завелись
в немалом количестве свои суда (отчего их зачастую именова-
ли «морскими разбойниками»), а затем стало распространяться
в западном, южном и северном направлениях, охватив в общей
сложности территорию 10, если не 11-12, областей в границах
современных провинций Чжэцзян, Цзянси и Цзянсу. Замыкаясь
на востоке побережьем Восточно-Китайского моря, зона актив-
ных действий восставших на севере охватывала Цзянъинь (пров.
Цзянсу), на юге — Чучжоу (Лишуй, пров. Чжэцзян), а на запа-
де— Синьчжоу (Шанжао, пров. Цзянси).
Юань Чао — мелкому судебному служащему уездной упра-
вы— не по своей воле довелось стать причастным к заряженному
столь значительной мощью выступлению «черни» еще до того,
как оно разразилось: местная администрация, предчувствуя и
вознамерившись упредить взрыв народного недовольства, пред-
писала Юань Чао и другим судебным чиновникам «выловить
бандитов» —зачинщиков «бунта». Однако Юань Чао предпочел
поступить вопреки повелению властей и не просто оказался вско-
ре среди «разбойничьих заводил», но, «обладая в своей округе
репутацией человека недюжинного ума» и большим влиянием,
стал главным вожаком восстания [23, цз. 126, с. 16494]. Среди вер-
ных сподвижников Юань Чао ближайшим являлся его младший
брат Юань Ин (?-764), командовавший полутысячным отрядом
пов станцев-конников.
87
Источники не случайно называют рядовых участников восста-
ния, да и его предводителей во главе с Юань Чао «деревенски-
ми разбойниками». Когда Юань Чао дал сигнал к выступлению,
«сельское простонародье», «измученное сборщиками налогов, во
множестве приняло его сторону»; много находилось среди по-
встанцев и «беглых людей» из крестьян [23, цз. 149, с. 16591; 47,
цз. 222, с. 7130; 53, цз. 817, с. 1 а-1 б]. Менее года спустя, к началу
лета 763 г., в повстанческих рядах насчитывалось свыше 200 тыс.
человек [49, цз. 152, с. 15028], и в официальной документации не
раз отмечалась огромная сила, какую тогда набрало восстание
[49, цз. ПО, с. 14809; 51, цз. 359, с. 4254]. По оценке второй танской
нормативной истории, «бесчинства» Юань Чао привели к тому,
что «за рекой [Янцзы] воцарились трепет и скорбь» [23, цз. 139,
с. 16543].
Наглядным свидетельством большого потенциала возглавлен-
ного Юань Чао восстания может служить и такой факт: после
того, как 24 мая 763 г. в одном из десятидневных непрерывных
сражений с карателями в Цюйчжоу (Июйсянь) верховный пред-
водитель «деревенских разбойников» попал в плен, восстание не
сошло сразу же или вскоре на нет, как то едва ли не чаще всего
случалось в подобных ситуациях. Дело старшего брата продол-
жил Юань Ин. Из своей опорной базы в пещерной местности
Цзыситун (в нынешнем уезде Нинхай, пров. Чжэцзян) он руко-
водил действиями повстанцев. «Ресурса» у восстания хватило
еще на целых полтора года, и только на исходе 764 г. оно окон-
чательно потерпело поражение.
Подобно тому, как в истории народной повстанческой борь-
бы неоднократно (хотя и не обязательно каждый раз) бывало
с крупными вооруженными выступлениями «черни», восстание
Юань Чао обнаружило способность служить силой притяжения
для других «мятежных» групп — мелких и больших. Среди кон-
кретных подтверждений тому — имевшие место в 763-764 гг. дей-
ствия «разбойников» из числа беглых крестьян уездов Укан и
Дэцин (пров. Чжэцзян) во главе с Чжу Пы (?-764)22 и Шэнь
Хао (?~764) в поддержку Юань Чао [33, с. 105-106]. Нечто подоб-
ное в 763 г. предпринял вожак «деревенских разбойников» уезда
Юйяо (пров. Чжэцзян) Гун Ли (?-763) [33, с. 115-117]. Появи-
лись точки соприкосновения с восстанием Юань Чао и у «бес-
чинствовавших» неподалеку, в соседних областях нынешних про-
винций Цзянси, Аньхой, Чжэцзян и Цзянсу, «свор пещерных раз-
бойников», которые возглавляли Фан Пин и Чэнь Чжуан, а по-
тому «бунт» последних неоднократно упоминается в различных
88
источниках как звено одной с выступлением Юань Чао цепочки
повстанческих событий в Цзяннани второй трети 760-х годов [23,
цз. 136, с. 16533; 49, цз. 146, с. 14997; 53, цз. 384, с. 17б-18а].
Восстание Фан Цина и Чэнь Чжуана от своего начала до кон-
ца23 было, несомненно, самостоятельным, да и пик его пришелся
на 765 г., когда каратели уже отпраздновали победу над «дере-
венскими разбойниками» Юань Чао. Четыре боевых формиро-
вания повстанцев Фан Цина и Чэнь Чжуана как раз в ту пору
ощутимо оживились. Зона их активных действий охватывала то-
гда 7, а по другим сведениям -10 областей [6, цз. 566, с. 2907; 53,
цз. 638, с. 18а], на севере доходя до Шучжоу (Цяньшань, пров.
Аньхой), на юге — до Синьчжоу (Шанжао, пров. Цзянси), во-
стоке— Учжоу (Цзиньхуа, пров. Чжэцзян), западе — Хунчжоу
(Наньчан, пров. Цзянси). О численности участников возгла-
вленного Фан Цином и Чэнь Чжуаном восстания сведения ис-
точников разноречивы — от весьма неопределенных (вроде «не-
скольких десятков тысяч» [51, цз. 671, с. 8027] до претендующих
на достоверность «25 500» [6, цз. 566, с. 2907]. В любом случае
речь идет об акции, по этому признаку (не говоря уже о терри-
ториальном размахе) для Юга того времени довольно крупной,
и хотя восстание Юань Чао намного превосходило ее массово-
стью, еще современники недаром ставили их в один ряд. Как бы
то ни было, возможности и реальные проявления «соприкасае-
мости» двух столь значительных событий повстанческой борь-
бы 760-х годов в Цзяннани — при главенствующей роли «бунта
Юань Чао» — сами по себе примечательны.
«Особость» восстания Юань Чао дала себя знать и в таком
еще проявлении, какое (если в данном случае отвлечься от то-
го, что имело место в пору острых распрей в среде «верхов»)
обычно присутствовало только в собственно крестьянских вой-
нах либо в близких к ним по важнейшим «параметрам» массо-
вых акциях социального протеста и противодействия рядового
люда средневекового Китая: 2 сентября 862 г. Юань Чао был
объявлен государем и принял для своего правления девиз Бао-
шэн (Державный триумф)24, провозгласив таким образом новую,
свою эру. Тем самым он как бы отдал дань той уже упоминавшей-
ся государственной традиции, что восходит к 140 г. до н. э. и про-
должалась в его время: верховный правитель страны, сообразно
с утвердившейся в Срединной империи доктриной власти, при-
нимает для своего царствования девиз, следуя коему намерен вы-
полнять принятую на себя мироустроительную миссию. Однако
вместе с тем в столь дерзкой акции Юань Чао совершенно не-
89
двусмысленно выражена позиция противоположения, неприятия
и, более того, отвержения императорской династии Тан в лице
ее тогдашнего представителя на троне Ли Хэна (Су-цзуна), по-
мимо всего прочего, и как носителя хроногенного процесса. По-
зиция, выраженная в форме, которая как нельзя откровеннее и
четче запечатлела одну из имманентных особенностей средневе-
кового мышления и заключалась в том, что могущество и репу-
тация правителя доказываются на поле брани. Содержание при-
нятого Юань Чао девиза явно противопоставлялось смысловому
значению няньхао Ли Хэна — Державный отклик (Бао-ин), при-
том со столь же очевидным, сколь и решительным стремлением
победить, одолеть, и никак не менее, чем в масштабе всего госу-
дарства25. Так намерение соблюсти стародавнюю официальную
традицию, рожденную из потребности сакрализации персоны и
власти Сына Неба, отнюдь не впервые и далеко не в последний
раз в Китае средних веков, в истории повстанческой борьбы на-
родных масс этой страны оборачивалось против тех, чьим ин-
тересам изначально данная традиция призвана была служить.
Налицо проявление того, как еще задолго до крестьянской войны
борьба рождала в повстанческой среде лозунги, требования, де-
визы и формулы, выражавшие умонастроения и устремления ее
вожаков и, со своей стороны, по принципу обратной связи «ра-
ботавшие» на борьбу.
Та же решимость противопоставить себя власти Танов, при-
том опять-таки в общегосударственном масштабе, выражена и в
мероприятиях Юань Чао по созданию органов повстанческой ад-
министрации. Каких-либо подробностей на сей счет источники
не приводят, но о наличии под началом Юань Чао нескольких де-
сятков должностных лиц («псевдоминистров и сановников») упо-
минают и, что крайне важно, при этом оговаривают их крестьян-
ское происхождение [1, цз. 3, с. 74; 33, с. 95].
Подобно тому, что не раз случалось и ранее, и позднее в исто-
рии повстанческой борьбы рядового люда Срединного государ-
ства, Юань Чао и его окружение, имитируя различные тради-
ционные для китайской монархии атрибуты, как бы заступали
место последней, ощущая себя тем самым обретшими законное
право на борьбу и легализуя свои цели. Вместе с тем такого рода
акты социального подражания запечатлели поиск повстанческим
руководством способов как-то регулировать движение, коль ско-
ро оно перерастало узколокальные рамки и принимало внуши-
тельный размах.
90
Короче говоря, происшедшие в 760-х годах, наряду с множе-
ством небольших либо совсем мелких, крупные «бунты черни» —
как во главе с Фан Пином и Чэнь Чжуаном, так и в особенности
под предводительством Юань Чао — это, помимо всего проче-
го, конкретное воплощение реального существования в повстан-
ческой борьбе общественных низов уже тогда, за сто с лишним
лет до начала учиненной Ван Сяньчжи и Хуан Чао «великой
смуты», тенденции к укрупнению масштабов массовых высту-
плений— тенденции, закономерным итогом реализации которой
крестьянская война явилась и без наличия которой она не мо-
гла стать фактом. Этим, наряду с прочим, явственно и весомо
определяется место и значение того и другого восстания, осо-
бенно возглавленного Юань Чао, как давних предвозвестников
могучего народного движения под руководством Ван Сяньчжи и
Хуан Чао.
Только что упомянутые восстания, имевшие место в Цзянна-
ни, вместе с другими, сравнительно небольшими, происшедшими
там же, на Юге, в конце 50-х — середине 60-х годов VIII в., сами
по себе наглядно выявили подготовленность в этом пространном
регионе почвы для широких повстанческих действий «низов» и,
со своей стороны, еще глубже взрыхлили ее. Тем самым облегча-
ется понимание того, как свыше ста лет спустя стало — впервые
в истории крестьянских войн в Китае —возможным в общий про-
цесс повстанческого движения под водительством Ван Сяньчжи
и Хуан Чао вовлечь, причем самым непосредственным образом
и весьма широко, трудовой люд многих районов южней Янцзы.
Словом, в восстаниях Юань Чао, а также Фан Пина и Чэнь
Чжуана наиболее явственно обнаружились черты самых ранних
предшественников крестьянской войны 874-901 гг.
Следующей вспышкой «эпидемии» народных восстаний — по
продолжительности приблизительно втрое большей, нежели пер-
вая, — отмечен отрезок времени с конца 70-х годов VIII в. до сере-
дины второго десятилетия IX в. На этот период пришлось около
30 повстанческих акций, и, следовательно, его «насыщенность»
такими событиями оказалась ощутимо меньшей, чем во второй
половине 50-х — первых двух третях 60-х годов VIII в. Причин
этому несколько.
Определенно сказалось то, что правящий класс империи, пе-
режив тяжелейшие потрясения начатой мятежом Ань Лушаня —
Ши Сымина «смутной» поры длительностью примерно треть
столетия, предпринял решительную попытку консолидировать-
ся. На какое-то время это ему до известной степени удалось,
91
а значит, борющемуся крестьянству противостояла теперь сила
более могущественная, нежели с середины 50-х годов до послед-
ней трети 60-х годов VIII в. Особенно ощутимым данное обсто-
ятельство оказалось на Севере и в центральных провинциях, и
не случайно больше половины имевших место в указанный пери-
од восстаний пришлось опять-таки на Юг империи. Не могли не
дать о себе знать также усталость и апатия, охватившие обще-
ственные низы после столь долгих и неистовых хозяйственных,
социальных, внутри- и внешнеполитических пертурбаций, а так-
же тяжелых поражений и потерь на полях социальных битв ше-
стого и ближайших за ним десятилетий VIII в.
Вместе с тем в повстанческой борьбе трудового люда Тайско-
го государства в конце VIII—начале IX в. обнаружились некото-
рые прежде неведомые либо совсем слабо проступавшие черты—
свидетельства обновления и обогащения ее содержания.
Дело не в уже упоминавшемся в другой связи «бунте» 800 г. на
казенном руднике в Хунъяй [51, цз. 153, с. 1851]. Лело также не
в неоднократных социально заостренных акциях «невежествен-
ного простонародья», которое «вводили в заблуждение» даосы
и буддисты -«еретики». Тем более, что такого рода события,
пусть эпизодически, имели место и раньше, на предыдущем эта-
пе, как, например, в Бэйчжоу (Цинхэ, пров. Хэбэй), где при-
верженцы тайной буддийской секты Милэцзяо («Учение о Май-
трейе») «еретичеством вводили толпу в заблуждение, дабы учи-
нить смуту» [23, цз. 149, с. 16592; 51, цз. 922, с. 10889; 354, с. 81-83].
Под 762 г. в первой танской нормативной истории фигурирует
выступление даоса Чжан Аньцзюя (?—ок. 762 г.), который то-
же «посредством ереси сеял смуту среди народа» [49, цз. 123,
с. 14870]. Творил он свои «бесчинства» в горной местности Цин-
чэншань (на юго-западе современного сычуаньского уезда Гуань-
сянь)—той самой, что шестью столетиями раньше, еще в сере-
дине II в., когда глубокий кризис сотрясал Восточноханьскую
империю, стала одним из главных очагов распространения даос-
ской секты «Путь Небесных наставников» (Тянь ши дао), или
«Путь истинного единства» (Чжэн и дао), или еще «Путь пяти
доу риса» (У доу ми дао). Более того, Чжан Аньцзюй, может
статься, и генеалогически сродни основателю этой секты Чжан
Даолину (Чжан Лину, 34-156) [224, с. 306]. В свою очередь, и у
Чжан Аньцзюя в том же и следующем столетии сыскались по-
следователи— «мятежники», хотя и не однофамильцы.
Спору нет, эти и подобные им акции последних десятилетий
VIII — начала IX в. тоже примечательны как симптомы обостре-
92
ния духовной атмосферы в империи на дальних временных под-
ступах к крестьянской войне 874-901 гг. Не случайно в источ-
никах, освещающих события повстанческой борьбы в ту пору,
заметно чаще встречаются слова «еретики», «еретики-разбой-
ники» (яокоу, яодао, яоцзэй) и им подобные26. Что примечатель-
но, такие симптомы стали давать знать о себе и на юге стра-
ны, чему свидетельством, например, многоочаговое, разрознен-
ное по нескольким округам на территории нынешнего Чжэцзяна
выступление конца 770-х годов, которое связывается в источни-
ках с деятельностью буддийского монаха из горной местности
Ханьланшань в тогдашнем округе Дунъян (в чжэцзянском уезде
Цзиньхуа) Вэй Сяо (? — ок.779 г.) и его приверженцев [6, цз. 973,
с. 5118; 53, цз. 530, с. 12а-12б].
Тем не менее основным ареалом повстанческой активности
«еретиков-разбойников» оставался север страны. Пример то-
му— выступление, имевшее место на рубеже 787-788 гг. и но-
сившее откровенно антиправительственную направленность: его
зачинатель и вожак «еретик-буддист из монастыря Изыцзинсы»,
что в области Биньчжоу (Биньсянь, пров. Шэньси), Ли Гуан-
хун (?-787) вкупе с лицами военного звания и «простолюдинами»
тех мест «тайно замыслил смуту», провозгласил себя верховным
правителем страны, будто бы получившим на то «Небесное пове-
ление», и приступил к созданию органов повстанческой админи-
страции [23, цз. 156, с. 16621; 32, цз. 122, с. 650; 47, цз. 233, с. 7507;
49, цз. 12, с. 14017; 51, цз. 922, с. 10890]. Наконец, в середине вто-
рого десятилетия IX в. «еретик из уезда Циныпуй Ли Юцзин»
(?-ок. 815 г.) в соседней области Цзянчжоу (Синьцзян, пров.
Шаньси) «подстрекал простонародье к смуте» и «собрал свору
в 3 с лишним тысячи человек, дабы подвергнуть разбою другие
города и уезды» [51, цз. 694, с. 8283]. И если властям пришлось
для «умиротворения» разбушевавшихся «разбойников» снаря-
жать, помимо областного воинства, еще и подразделения двор-
цовой стражи из чанъаньского Запретного города, коллизия в
Пзянчжоу приняла, стало быть, весьма крутой оборот.
Разумеется, каждый из этих эпизодов, как и многие другие,
по-своему интересен и важен, но в то же время имел частный
по масштабам, значению и последствиям характер. Иное дело,
например, умножившиеся «бунты черни» в главной танской сто-
лице и ее окрестностях, и недаром они привлекли к себе при-
стальное внимание современников. Несколько таких «бунтов»
произошло на исходе 770-х годов [23, цз. 145, с. 16571] и целая се-
рия их —начиная с 797 по 811 г. В 797 г. в Чанъани «учинили
93
буйство» тамошние и пришлые простолюдины, измученные хро-
нической дороговизной продовольственных и прочих товаров по-
вседневного спроса [47, цз. 235, с. 7579; 49, цз. 140, с. 14961]. Летом
следующего года, когда разразилась очередная засуха, взбунто-
валось простонародье чанъаньской округи, доведенное до отча-
яния возросшими в несколько — до пяти — раз налоговыми побо-
рами, а также своеволием ростовщиков и спекулянтов [23, цз. 165,
с. 16668; 52, цз. 47, с. 283]. Семь лет спустя ситуация повторилась
[47, цз. 236, с. 7601, 7609; 49, цз. 135, с. 14932-14933]. Однако на
сей раз мятежное пламя бушевало несколько лет кряду, то слег-
ка затухая, то опять вспыхивая с новой силой, а власти, хоть и
старались, сколь могли, обеспечивать «успокоение» в главном
городе империи, оказались вплоть до лета 811 г. не в состоянии
совладать в полной мере с «разбойниками» [49, цз. 157, с. 15051;
цз. 164, с. 15088; 51, цз. 671, с. 8027; цз. 689, с. 8219]. Короче говоря,
обнаружилось, что предотвращать и искоренять «смуту», равно
как и поддерживать спокойствие и порядок даже в Чанъани мо-
жет порой оказаться для Танов на довольно значительный срок
задачей далеко не простой. В пору кульминации крестьянской
войны 874-901 гг. это проявилось с полной очевидностью.
На рубеже VIII — IX вв. продолжала давать о себе знать тен-
денция, выражавшаяся в наличии—среди преимущественно не-
больших, узкоместных восстаний — акций сколько-то крупных по
числу участников и территориальному размаху. Одним из таких
событий стал — что примечательно, опять-таки на Юге —«бунт»
773-775 гг. под руководством Гэшу Хуана в восточной и цен-
тральной частях тогдашней провинции Линнань. Начало ему
положила 30 сентября 773 г. в Гуанчжоу группа повстанцев во
главе с мелким военным чином Гэшу Хуаном масштабной и дерз-
кой акцией— расправой над линнаньским генерал-губернатором.
Вскоре вокруг Гэшу Хуана организовалось руководящее ядро с
участием «зачинателя стратагем» Су Хуаня (?—775), командиров
конных отрядов Ван Мина (? — ок. 775 г.), Юэ Чи (?-ок. 775 г.)
и др. Их «соучастников по злодеянию» насчитывалось более
10 тыс. [49, цз. 122, с. 14864-14865]. Восстание распространилось
на области Гуанчжоу, Шаочжоу (Пюйцзян), Сюаньчжоу (Хуэй-
ян), Чаочжоу (Чаоань), Дуаньчжоу (Чжаоцин) и некоторые дру-
гие местности теперешнего Гуандуна, и, как сказано в танских
нормативных историях, возникло «за Пятью перевалами27 бес-
покойство» [23, цз. 138, с. 16541; 49, цз. 122, с. 14864]. Свыше двух
лет понадобилось властям, чтобы разгромить повстанцев: лишь
14 декабря 775 г., когда были казнены Гэшу Хуан и 3 тыс. его спо-
94
движников, «за Пятью перевалами наступило умиротворение»
[49, цз. 151, с. 15024].
Восстание Гэшу Хуана — конкретное свидетельство того, что
в самой далекой от танских столиц провинции Линнань продол-
жала образовываться та «критическая масса» социального про-
теста «низов», наличие которой позволило 100 лет спустя сло-
житься мощному очагу крестьянской войны на южной оконечно-
сти империи.
Наибольшие размах и продолжительность отличали восстания
неханьских народов центральных и южных районов Танского го-
сударства. Да и самих таких восстаний было немало. Впрочем,
они имели место и ранее, о чем уже упоминалось, будь то вос-
стания «инородцев» илао в областях Личжоу (Лисянь, пров. Ху-
нань) в 759 г. или Чанчжоу (Дацзу, пров. Сычуань) в 759-775 гг.
и др. Однако теперь они происходили чаще, и каждое из них
являло собой весьма внушительную силу. Так, в 772 г. вспыхну-
ло и продолжалось 6 лет в границах 8 областей на юго-востоке
нынешней Сычуани и севере Гуйчжоу восстание нескольких ты-
сяч тамошних ляо, вознамерившихся дать бой танской админи-
страции, в которой не без оснований видели главную виновницу
обезземеливания крестьян-«инородцев», а также обложения не-
посильными натуральными и трудовыми повинностями [32, цз. 85,
с. 484; 49, цз. 11, с. 1400; цз. 137, с. 14942; 51, цз. 164, с. 1985]. По
тем же причинам осенью 811г. выступили под началом их вождя
Чжан Воцзина мяо — насельники западной оконечности тепереш-
ней Хунани и северной части Гуйчжоу. На протяжении двух лет
они удерживали в своих руках 5 областей, пока на исходе сентя-
бря 813 г. карателям не удалось их «умиротворить» [49, цз. 14,
с. 14038; 51, цз. 165, с. 1991].
Особой напряженностью, настойчивостью и длительностью
отличалась борьба чжуан — «сиюаньских варваров», называв-
шихся так по наименованию области в тогдашней Линнани, что
в нынешних уездах Фусуй и Чунцзо на юге Гуаней. То была од-
на из базовых территорий лоюэ — предков современных чжуан.
Основная их масса в Линнани населяла земли вдоль рек Цзоцзян
и Юцзян, где занималась полеводством, рыболовством, охотой, а
также ткачеством и плавкой металла. У «разбойников», по сло-
вам знаменитого литератора и ученого Хань Юя (768-824), «нет
городов и предместий, где бы можно жить», а обитали они в гори-
стых местах в селениях с двухъярусными строениями, где «вни-
зу скот, наверху люди»; в случаях опасности лоюэ обосновыва-
лись в береговых гротах, отчего «сами себя нарекли владыка-
95
ми пещер. Одеянием и речью совершенно не похожи на людей».
Зато способны они незамедлительно сорганизоваться и сообща
выступить, дабы оградить себя и друг друга от ударов судьбы
[39, цз. 8, с. 369-370; 53, цз. 377, с. 196]. Нестерпимым стало для
«сиюаньских варваров» удвоенное с середины VIII в. бремя на-
туральных и трудовых (включая почтовую — наподобие ямской)
повинностей, а также обязательная военная служба в танской ар-
мии [49, цз. 190(1), с. 15292]. Чанъаньские власти десятками тысяч
привлекали лоюэ для подавления военно-феодальных мятежей и
народных восстаний второй половины VIII в. [253, с. 89]. Тяжелой
и унизительной была для линнаньских «инородцев» и «подать
людьми» — регулярные поставки по предписаниям двора детей,
подростков и взрослых обоего пола, по сути дела—рабов.
Власти в Чанъани стремились исподволь подчинить себе родо-
племенную верхушку «сиюаньских варваров», прельщая ее на-
значениями на административные посты и в то же самое вре-
мя понуждая различными способами (включая тяжелую «дань»)
изъявлять полную покорность и зависимость от Танской дина-
стии, а вместе с тем широко «внедряя» китайское чиновничество
в управленческую структуру «инородческой» зоны Линнани.
Словом, не случайно с середины VIII в. стали учащаться пре-
дупреждающие сигналы из Линнани о «нарождении бедствия на
окраине» [23, цз. 222(3), с. 16992; 49, цз. 11, с. 13991; 253, с. 89].
Начало повстанческой борьбы «сиюаньских варваров» восхо-
дит еще к 30-м годам VII в., а с середины 750-х годов она шла — с
небольшими перерывами — вплоть до второй трети следующего
столетия. Арена активных действий восставших лоюэ охватыва-
ла порой почти всю тогдашнюю Линнань -«тысячи ли» на тер-
ритории современных Гуанси, западного Гуандуна и южной Ху-
нани, а, случалось, также Хубэя и Сычуани [253, с. 90].
Главенствующую роль среди чжуан играл тогда род Хуан. Он
сумел объединить прежде разрозненные чжуанские этногруппы,
что позволило усилить их противодействие танским властям. Из
рода Хуан вышли многие верховные повстанческие предводите-
ли, начиная с Хуан Цяньяо (?-756), который «учинил мятеж» в
756 г., и кончая Хуан Шаоцином (? — ок.824 г.), возглавлявшим
борьбу в 794-824 гг. [101, с. 261-262].
Численность восставших достигала в разные периоды 200 тыс.
Они, мужчины и женщины, «стар и млад, кишмя кишели, [словно]
муравьи и осы» [47, цз. 221, с. 7092]. Об ожесточенности и упор-
стве их борьбы может красноречиво свидетельствовать такой
факт: в отдельные годы количество боевых столкновений между
96
повстанцами и их противником достигало двухсот [23, цз. 222(3),
с. 16992].
Каждый раз, когда движение набирало силу, его высшие пред-
водители провозглашались государями (ванами), учреждали во-
енно-административные органы, вводили собственную номенкла-
туру должностей, чинов и званий, ритуальную атрибутику и т. п.
[23, цз. 222(3), с. 16992; 47, цз. 221, с. 7092].
Своими активными действиями «сиюаньские варвары» смогли
вырвать у танских властей некоторые, по-своему существенные,
уступки. В частности, официально воспрещалась упоминавшая-
ся «подать людьми» [49, цз. 15, с. 14041; цз. 160, с. 15070].
Повстанческая борьба линнаньских чжуан, как и прочих «ино-
родцев», сплошь да рядом оказывалась фактором, не только бла-
гоприятствовавшим акциям социального противодействия хань-
ского трудового люда, но и стимулировавшим такие акции. Рав-
ным образом восстания «низов» ханьской этнической принад-
лежности, в свою очередь, способствовали борьбе чжуан и дру-
гих иноэтнических общностей. Это дало себя знать уже в самом
начале 770-х годов на юго-востоке Гуаней [253, с. 90]: в 773-775 гг.,
согласно сообщению первой танской нормативной истории, бое-
вые успехи «разбойников» Гэшу Хуана придали сил и стойкости
«взбесившимся варварам Сиюани», и некоторое время спустя
они взаимодействовали между собой [49, цз. 157, с. 15049-15050].
В 779 г. хунаньский младший военный чин Ван Го лян, состо-
явший в войске, которому предписывалось «усмирить» линнань-
ских чжуан, отказался повиноваться командованию карательной
экспедиции и «поднял на разбой» подначальных солдат, а также
примкнувших к ним «простолюдинов» западнохунаньского уезда
Уган (в общей сложности примерно 10 тыс. человек), что ока-
залось как нельзя кстати для «сиюаньских варваров» [23, цз. 6,
с. 15472]. Мало того, с ними он, по сведениям хронистов, «со-
единился», и сообща они завладели несколькими областями и
уездами [47, цз. 226, с. 7283]. Два года спустя на северо-западной
оконечности той же Хунани «разбойничий атаман» Сян Пзыци
(? —ок.782 г.), как сказано в первой танской нормативной исто-
рии, «сомкнулся с илао» в области Сичжоу (Луншань) и во гла-
ве 7-8-тысячного объединенного войска обосновался в тамошних
горных пещерах [49, цз. 157, с. 15050]. В 799 г. «горный разбой-
ник» из Чжэцзяна Ли Хуан небезуспешно «склонял горных юэ к
смуте» и, действуя совместно, они «завладели округами и уезда-
ми Чжэдуна» [49, цз. 177, с. 15179].
97
Все это — факты и явления важные и знаменательные. Они
конкретно и рельефно засвидетельствовали как дальнейшее воз-
растание потенциала освободительной борьбы неханьских наро-
дов Танской империи на новой ступени эволюции средневекового
китайского общества, так и повысившееся значение их одновре-
менных либо даже совместных с ханьским трудовым людом акций
социального протеста и сопротивления, хотя бы подобное взаи-
модействие — непосредственное или же «на расстоянии» — и бы-
ло едва ли не всякий раз неосознанным, стихийным. В крестьян-
ской войне 874-901 гг. и та и другая тенденции дали знать о себе
достаточно определенно, и восстания 50-80-х годов VIII в., но
особенно — завершающих лет этого —первых десятилетий сле-
дующего века с участием «инородцев» тоже можно с полным на
то основанием считать ее предвестниками.
Третий острый приступ повстанческой «эпидемии» (свыше 20
выступлений) наблюдался во второй — самом начале третьей че-
тверти IX в. Одна из его отличительных черт —дальнейшее уве-
личение числа восстаний в зоне бассейна Янцзы и к югу от этой
реки: примерно 3/4 общего их количества пришлось на указан-
ные регионы. Там, как говорилось в императорском декрете от 5
июня 842 г., «разбойники водятся постоянно во множестве, соби-
раются в своры сообщников, тайно запасаются луками и мечами
и несут погибель простолюдинам, предают разграблению иму-
щество; на дорогах купцы пребывают в непрестанном беспокой-
стве и тревоге» [6, цз. 423, с. 2143]. Преимущественно это были,
как и прежде, акции небольшие по числу участников, территори-
альному размаху и продолжительности —вроде фигурирующей
в танских нормативных историях под 826 г. в области Вочжоу
(Босянь, пров. Аньхой), где «шайки разбойников грабили дома,
завладевали имуществом» [23, цз. 139, с. 16545; 49, цз. 130, с. 14900],
или же наподобие происшедшей несколько лет спустя в области
Цзичжоу (Изиань, пров. Цзянси), где в 7 гротах-станах бази-
ровалось несколько сотен хорошо вооруженных «пещерных раз-
бойников» [51, цз. 694, с. 8283]. Еще один пример таких акций —
действия другой «своры пещерных разбойников», тоже насчиты-
вавшей несколько сотен человек, в области Хунчжоу (Наньчан,
пров. Цзянси) в 846 г. под руководством Лю Лапу (?-846) [53,
цз. 755, с. 106].
И все же нет-нет, да и вспыхивали в тех местах восстания
и крупные, пусть не настолько, как во второй половине VIII в.
и в предыдущей либо на исходе следующей четверти IX в. То
были, например, новые «бунты», учиненные «сиюаньскими вар-
98
варами» на рубеже третьего и четвертого десятилетий IX в.,—
последние из зарегистрированных в источниках о Танском Ки-
тае сполохи многолетней борьбы линнаньских чжуан [51, цз. 91,
с. 1086]. Высокое напряжение и размах социальных столкнове-
ний угадываются за крайне скудными известиями второй тан-
ской нормативной истории о «разбойничьих компаниях» конца
830-х годов на юго-востоке нынешней Сычуани: «встала мяте-
жом» большая масса простолюдинов, исстрадавшихся от вызван-
ного неурожаями голода, и в областях Пэнчжоу (Илун), Лучжоу,
Цзячжоу (Лэшань) и Жунчжоу (Изыгун) одно за другим возника-
ли крупные и мелкие повстанческие образования, а их «главари
[объявляли] себя ванами, самозванно назначали чиновников, рас-
творяли амбары и кладовые, дабы привлечь к себе бедных». Вро-
де бы и впрямь протокольно-скупой и маловыразительный ре-
гистр эпизодов и деяний. .. Но в то же самое время сколь емко и
многозначительно его реальное содержание! Да еще, как сказано
в том же источнике, повстанческие вожаки «подбивали варвар-
ские племена на смуту», а в результате «прочней стали корни» у
них [23, цз. 197, с. 16813]. Словом, действительно масштабные де-
яния свершали тогда народные повстанцы на юго-востоке Сычу-
аньской котловины. Аналогичная картина кроется и за донельзя
лаконичными строками знаменитого мыслителя Ду Му (803-852)
о том, как в середине следующего десятилетия из-за засухи и по-
следовавшего за нею голода погибла либо дошла до крайнего ис-
тощения масса простонародья Заозерья — современной Хунани,
но зато многие из тех, у кого нашлись силы, «уходили в разбой-
ники», «разоряли волости и уезды», и «могущество их возраста-
ло, словно пламя» [53, цз. 748, с. 11б-12а; цз. 750, с. 16].
Современники обращали внимание на беспримерное оживле-
ние со второй половины 30-х годов IX в. повстанческой активно-
сти вооруженных отрядов частных соле- и чаеторговцев («кон-
трабандистов») в бассейне Янцзы и Хуайхэ. Едва ли не самое
раннее из сообщений на сей счет, пусть сугубо общего содер-
жания,— датированное 23 мая 836 г. официальное уведомление
одного из императорских уполномоченных по соли и железу [34,
цз. 88, с. 1606]. Зато весьма подробно поведали об этом доку-
менты 845 г. — декрет Ли Яня и представленные трону доклады
видного сановника Ли Дэюя. В императорском указе соответ-
ствующие факты и оценки изложены под девизом: «с корнем вы-
корчевать» как «разбой», так и другие проявления «беззакон-
ности», а в качестве примера подобных «злодеяний» названы
«создаваемые во множестве своры» нелегальных продавцов со-
99
ли и чая в провинциях, располагавшихся вдоль Янцзы и Хуайхэ.
Крупные «своры», по свидетельству Ли Дэюя, насчитывали от
50 до 100 и более человек, каждая с 2-3 своими судами, неболь-
шие же — по 20-30 человек. Организовывались они непременно
по земляческому принципу, преимущественно по признакам род-
ства и свойства. «Молодых и энергичных отбирали в вожаки» —
точно так, как чуть позднее произошло с Ван Сяньчжи и Хуан
Чао. Будучи весьма мобильными, такие «своры» тем не менее
располагали укрепленными станами, каждый со своим команди-
ром, обладавшим большими полномочиями, — «вершил награды
и наказания». Многие из подобных «свор» совершали «средь
бела дня» нападения на «зажиточные семьи», «богатые дворы»,
«большие дома» и отбирали у них имущество. Надо полагать, не
случайно этот социально заостренный аспект «злодеяний» чай-
ных и соляных «разбойников» вольно или невольно акцентирован
в упомянутых документах [6, цз. 429, с. 2172; 9, цз. 11, с. 98; цз. 12,
с. 99; 53, цз. 78, с. 17б-18а; цз. 704, с. 26-36; цз. 751, с. 16б-20а].
Спустя 2 года подобного рода явления опять стали широко
распространяться в бассейне Янцзы, а также на юго-востоке им-
перии; власти вновь далеко не всегда оказывались в состоянии
пресечь их, а зачастую, как и в 845 г., даже «не отваживались
вступать в столкновения» с «распоясавшимися» ватагами «соля-
ных разбойников» [23, цз. 54, с. 15776]. Еще через 3 года меморан-
дум придворной Палаты цензоров (Юйшитай) трону и именной
указ Ли Чэня констатировали новое оживление активности «со-
ляных контрабандистов», которых «становилось все больше»,
особенно в зоне Цзянчжоу (Цзюцзян, пров. Цзянси) — Учжоу
(Сучжоу, пров. Цзянсу), и власти пошли на дальнейшее ужесто-
чение— вплоть до смертной казни — мер по «предотвращению и
обузданию соляных и чайных разбойников» [23, цз. 54, с. 15776;
51, цз. 494, с. 5906; цз. 613, с. 7356; 53, цз. 80, с. 126]. Как бы то
ни было, «соляные удальцы» мало-помалу набирались живого,
практического опыта непосредственного участия и руководства
в акциях повстанческой борьбы общественных низов и станови-
лись ее все более заметной силой.
На вторую и первые годы следующей четверти IX в. пришлось
заметное оживление деятельности всевозможных «еретиков» и их
объединений-братств. Его предвестником стала уже упоминав-
шаяся акция чанъаньских «подстрекателей» во главе с Ма Вэнь-
чжуном и Цзи Вэньдэ осенью 824 г. В императорском указе от
17 апреля 837 г. сообщалось о скоплении «еретиков» на дале-
кой южной окраине Танского государства, в Гуйчжоу (Гуйлинь,
100
пров. Гуаней), и хотя ни о мотивах их активности именно тогда и
там, ни о конкретном содержании их деятельности сведений нет,
само по себе примечательно появление в документе столь высо-
кого ранга упоминания относительно некоторых из «еретиков»,
кои «были одержимы тем, чтобы вводить в заблуждение» про-
столюдинов, дабы последних можно было «свистом скликать»
на «разбойные» дела [51, цз. 91, с. 1089; 53, цз. 73, с. 2а]. Другой
официальный документ поведал под 839 г. о буддийском ерети-
ке -«простолюдине из уезда Ланьтянь (пров. Шэньси. — Г. С.)
Хэлань Цзинсине» (7-839), который вместе с 59 сообщниками
«сзывал простой народ волостей и деревень на буддийские мо-
литвенные сборища», «вел лживые разговоры о несчастье и сча-
стье, навязывал [толкование] гадательных книг, желая замыслить
великое возмущение», и на его сторону «домогавшаяся ценностей
и богатства голытьба во множестве приходила, поддаваясь об-
ману» [51, цз. 547, с. 6565]. На рубеже 851-852 гг. в течение четы-
рех месяцев полыхал повстанческий огонь в сычуаньских обла-
стях Пэнчжоу и Гочжоу. Зажгли его «еретики», которые к «тол-
пам заблудших» обращенными «словами подбивали на смуту и
своеволие». Опорной базой им служила горная местность Цзи-
шань, откуда они «вершили разбой» [47, цз. 249, с. 8048-8050]. По
утверждению современника, поэта Ли Шанъиня (812-858), про-
поведи «злоумышленников из Пэн[чжоу] и Го[чжоу]» восходили
истоками к упоминавшейся даосской секте Путь пяти доу риса,
что пустила корни в тех местах еще во II в. [53, цз. 777, с. 66-
7а]. «Гнезда еретиков» зарегистрированы в документации Ду
Му под 852 г. и в других районах Сычуани [6, цз. 568, с. 2919].
Крутыми репрессивными мерами власти рассчитывали, по сло-
вам Ли Шанъиня, «навсегда избавиться от дурных испарений,
на веки вечные пресечь неправедные поветрия» [53, цз. 777, с. 66].
И, похоже, урон понесли тогда эти «гнезда» весьма ощутимый.
Однако полстолетия спустя, в середине 901 г., когда уже нашли
погибель последние очаги крестьянской войны, что возглавляли
Ван Сяньчжи и Хуан Чао, там же, в Сычуани, на юго-западе от
Пэнчжоу и Гочжоу, в областях Чанчжоу, Пучжоу (Аньюэ) и Хэ-
чжоу (Хэчуань), «даос Ду Пзунфа (? — 901) посредством ереси
склонял простой люд учинить бунт», и пришлось тамошней ад-
министрации задействовать для усмирения «бунтовщиков» мно-
гочисленное (около 30 тыс.) воинство [47, цз. 262, с. 8555, 8556].
Примечательно, что активизация «еретиков» пришлась на вре-
мя, когда буквально каждый год то в одном, то в другом реги-
оне Танской империи «заводились разбойники». Так, наряду с
101
только что упоминавшимися выступлениями 851-852 гг. в Сычу-
ани имели место «бунты» простого люда в 852 г. в хунаньской
области Хэнчжоу (Хэнъян)— во главе с Дэн Паем, а в 853 г.—
неподалеку от Чанъани, в области Хуачжоу [47, цз. 249, с. 8050,
8052] и т. д.
Разнородность «еретичества», широкая «география» очагов
его проявлений, высокая степень активности его приверженцев —
таковы симптомы возраставшей накаленности духовной атмосфе-
ры теперь уже не на столь дальних временных подступах к кре-
стьянской войне 874-901 гг.
В тона «еретичества», судя по вскользь оброненному изве-
стию некоторых источников, было окрашено и уже упоминавше-
еся выступление более 100 чанъаньских мастеровых-красильщи-
ков во главе с Чжан Шао 19-20 мая 824 г.: такую окраску прида-
ла ему деятельность «гадальщика Су Сюаньмина» (? — 824) [23,
цз. 207, с. 16869; 47, цз. 243, с. 7836; 49, цз. 37, с. 14291]. «Беспо-
койства» для властей неоднократно возникали в главной танской
столице и окрестных селениях и в последующие годы. Так, серия
официальных уведомлений на сей счет приходится на конец 827 —
начало 830 г. При этом упоминаются «простолюдины», которые
«пребывают в крайней бедности» и оттого вынуждены скитаться
в поисках пропитания и одежды, а многие из них «непокорству-
ют», «поднимаются на разбой» [23, цз. 178, с. 16729; 49, цз. 190(3),
15313; 51, цз. 65, с. 723; 53, цз. 71, с. 19а]. В середине февраля
845 г. Чанъань потряс вооруженный мятеж с участием 3 тыс.
столичных солдат [33, с. 220].
Восстания Цю Фу и Пан Сюня — прямые
предшественники крестьянской войны
Атмосфера в стране накалялась год от году. Недаром в своего
рода резюме к заключительному цзюаню второй танской норма-
тивной истории сказано: «все разбойники», от рук коих погибла
династия Тан, «завелись в царствование Да-чжун», пришедше-
еся на 847-859 гг. [23, цз. 225(3), с. 17033]. Непосредственны-
ми предвозвестниками крестьянской войны действительно яви-
лись народные восстания конца 50-х —начала 70-х годов IX в.
Их было совсем немного — меньше полутора десятков, к тому же
опять-таки большей частью —узко локальных, наподобие упоми-
102
навшихся выше событий в Хуайчжоу в 867 г., в Шаньчжоу в
869 г. и в Гуанчжоу — в следующем году. Впрочем, в отдель-
ных случаях это были акции с довольно значительным числом
участников, как, например, имевшее место во главе с Ши Аем на
исходе 850-х годов в сычуаньских областях Жунчжоу, Лучжоу,
Цзычжоу (Саньтай) и Тунчжоу (Мяньяп) восстание «инородцев»
гэлао. Тех самых, у коих «в обычае было любить бунтовать» и
при этом объединяться в боевые формирования по несколько ты-
сяч человек в каждом. О количестве повстанцев в данном случае
может свидетельствовать тот факт, что при «усмирении» кара-
тели обезглавили одних только «верховодов» свыше 7 десятков
[23, цз. 222(3), с. 16992].
Несмотря на относительную малочисленность восстаний и в
абсолютном большинстве их — незначительное количество участ-
ников отрезок времени с конца 50-х годов IX в. до 874 г. от-
нюдь не стал периодом затишья перед бурей. Напротив, есть
достаточно веские основания считать, что на это пятнадцатиле-
тие пришелся как никогда раньше мощный пароксизм социаль-
ного недовольства и протеста рядового люда Танской империи.
То был, по сути дела, апогей продвижения по пути к крестьян-
ской войне. Отмеченная же сравнительная немногочисленность
восстаний в данном случае побуждает предположить, что потен-
циальные возможности крестьянства к протесту и противодей-
ствию в характерной для этой поры общей весьма накаленной
социально-политической атмосфере в стране могли реализовы-
ваться не обязательно только на повстанческом поприще, и лишь
скудость фактических сведений, имеющихся в источниках и ли-
тературе, не позволяет сколько-то полно представить, как да-
вали себя знать такие возможности в иных, «неповстанческих»
проявлениях. Зато привлекает внимание другое обстоятельство,
позволяющее наглядно судить о широком размахе крестьянской
борьбы на исходе шестого — в первые годы восьмого десяти-
летия IX в.: в затрагивающих соответствующие сюжеты сви-
детельствах современников фигурируют наименования округов,
областей и уездов на территории 12 современных провинций —
столь внушительна «география» повстанческих очагов на протя-
жении указанных полутора десятков лет. А это — одна из весь-
ма многозначительных примет особо повышенной обостренности
общественно-политической обстановки в империи непосредствен-
но в преддверии крестьянской войны 874-901 гг. Наиболее же яр-
кими и грозными событиями повстанческой борьбы тех лет были
«бунты» Цю Фу и Пан Сюня, ставшие на пути к крестьянской
103
войне явлениями особого свойства: с одной стороны, они зако-
номерно продолжили и по-своему подытожили предшествующий
вековой отрезок этого пути, а с другой стороны, стали кануном
«великой смуты».
Колыбелью обоих этих восстаний не случайно явился юг импе-
рии, в случае с «бунтом Цю Фу» точнее — юго-восток —главный
в ту пору поставщик податного зерна и другого продовольствия.
И прежде весьма внушительная доля этого региона в таких по-
ставках к середине IX в. донельзя ощутимо возросла. В наиболь-
шей степени данное явление затронуло тяглый люд на террито-
рии нынешних Цзянсу и Чжэцзяна. Чанъаньская администрация
добивалась, чтобы ставший тогда хроническим непомерный бюд-
жетный дефицит — ежегодно свыше 3 млн. связок монет (гуань),
т. е. примерно треть общей по всей стране суммы поступлений
от «двухразового сбора», а также соляного, чайного и винного
акцизов (9220 тыс. гуаней) — покрывался за счет податного на-
селения генерал-губернаторств юго-востока [23, цз. 52, с. 15771].
С этой целью туда в качестве цзедуши и их сподручных назна-
чались лица, наиболее поднаторевшие в обирании народа, и те
исхитрялись взимать налоги даже за год-два вперед. Правда,
по прошествии какого-то времени, осмотревшись и на свой лад
оценив обстановку, многие из таких должностных лиц полага-
ли возможным придерживать у себя основную массу податных
сборов, а в центральную казну передавать лишь «последки», со-
ставлявшие совершенно незначительную долю изъятого у насе-
ления. Об этом с нескрываемым осуждением специальным ме-
морандумом уведомлял двор 20 августа 858 г. сановник Чжан
Цянь. Одновременно он предостерегал от продолжения подобно-
го курса на Юго-Востоке и, мало того, настаивал на ослаблении
налоговых тягот простонародья тех мест. В противном случае,
предупреждал Чжан Цянь, ситуация там может стать чреватой
непредсказуемыми последствиями [47, цз. 249, с. 8071]. Однако
к его предостережениям и рекомендациям в Чанъани не прислу-
шались. А между тем прогноз Чжан Цяня оправдался: совсем
скоро, уже на финише следующего года, на северо-востоке те-
перешнего Чжэцзяна разразился возглавленный Цю Фу «бунт»,
которому суждено было стать среди непосредственных предше-
ственников «великой смуты» 874-901 гг. одним из наиболее близ-
ких и значительных. Другое дело, что и в разгар «бунта», уже
в середине июня 860 г., один из высокопоставленных чиновни-
ков в докладе трону не без оснований писал: власти «при взи-
мании налогов не знают удержу, и оттого простые люди повсе-
104
местно сбиваются в стаи разбойников, а половина среди них —
уклоняющиеся от поборов» [47, цз. 250, с. 8087].
Подобно многим другим событиям такого рода, происходив-
шим на Юге, где военно-административный механизм танской
монархии оставался слабым [47, цз. 250, с. 8079], а народные вос-
стания по-прежнему воспринимались как нечто непривычное и
маловероятное, «бунт Цю Фу» вспыхнул для местных властей
неожиданно, словно извержение вулкана. Восставшим фактор
внезапности сослужил тогда добрую службу, и первые сообще-
ния источников об их действиях недаром выдержаны в одной то-
нальности: удача сопутствовала Ию Фу, а «правительственное
воинство терпело одно поражение за другим» [47, цз. 249, с. 8077;
73, цз. 35(2), с. 29].
Хотя первоначальная локализация «бунта» сколько-то точно
не прослеживается, зародился он, скорее всего, на крайней во-
сточной оконечности Чжэцзяна. Во всяком случае, по свиде-
тельству Ду Гуантина (850-933), Цю Фу, «выходец из землепаш-
цев» уезда Яньсянь (Чэнсянь, пров. Чжэцзян), что в области
Юэчжоу (Шаосин, пров. Чжэцзян) [7а, цз. 118, с. 146], к исхо-
ду 859 г. сколотил небольшую группу «деревенских разбойни-
ков» и, пользуясь растерянностью и без того слабомощной адми-
нистрации Чжэдунского генерал-губернаторства, сумел немедля
развить большую активность, напал на уездный центр Сяншань,
довольно быстро завладел им и превратил в свою первоначаль-
ную опорную базу. Когда же численность повстанческих рядов
приблизилась к 100 чел. — «показателю» вроде бы весьма скром-
ному, они оказались тем не менее в состоянии нанести местному
воинству одно поражение за другим, насели на главный город
родного уезда Цю Фу, и тогда, по словам современника, генерал-
губернаторство «Чжэдун пришло в смятение» [20, цз. 3, с. 19].
Красноречивое свидетельство тому — поведение администрации
соседней с Юэчжоу области Минчжоу (Нинбо, пров. Чжэцзян):
хотя непосредственной угрозы областному центру со стороны по-
встанцев тогда еще не было, ее должностные лица, ни живы ни
мертвы от страха, сочли за благо для себя загодя укрыться за
минчжоускими стенами, наглухо замкнули ворота и вплоть до
середины мая 860 г. пребывали там в полном бездействии. А
вскоре и «в Юэчжоу водворился повальный страх» [47, цз. 250,
с. 8079].
В оправдание такого рода явлений Фань Цзуюй (1041-1098)
привел в «Всепроницающем зерцале» следующие доводы: в Чжэ-
цзяне уже «давно царил мир, люди не имели навыков воевать, до-
105
спехи и оружие пришли в негодное состояние, да и солдат в нали-
чии не насчитывалось и трех сот» [47, цз. 250, с. 8079]. Тем не ме-
нее чжэдунская верхушка во главе с Чжэн Чжидэ вознамерилась
переломить ход событий в свою пользу, пополнила воинство но-
вобранцами и двинула его против восставших. Однако 30 января
860 г. дружина Цю Фу, хотя и уступала противнику численно-
стью втрое, взяла верх в бою у даосского святилища Тунбогуань
(в нынешнем уезде Тяньтай, пров. Чжэцзян), а 9 февраля, когда
ее количественный состав превысил 1 тыс. человек, заняла Янь-
сянь. Новый боевой успех повлек за собой, помимо всего прочего,
дальнейшее пополнение повстанческого контингента. В Яньсяне
по распоряжению Цю Фу «были растворены казенные кладовые,
дабы прельстить дюжих мужей». И в других местах, по словам
очевидца, «разбойники накапливали зерно, чтобы прельщать го-
лодающий люд» [47, цз. 250, с. 8079, 8089]. Такие меры и впрямь
ощутимо способствовали притоку в ряды восстания свежих сил:
уже к началу марта под главенством Цю Фу насчитывалось «не-
сколько тысяч человек» [47, цз. 250, с. 8079-8080]. Однако совсем
скоро и эта цифра оказалась перекрытой во много крат: 6 марта к
западу от Яньсяня, близ местечка Саньци, «деревенские разбой-
ники» разгромили только что, притом в спешке, сформирован-
ное— не без содействия соседних генерал-губернаторств Чжэси
и Сюаньшэ — полутысячное карательное войско, и тогда «гор-
ные и морские разбойники» — участники мелких повстанческих
групп, еще раньше появившихся по соседству, в гористых ме-
стах восточной оконечности Чжэцзяна и на прибрежных остро-
вах, «стали со всех сторон стекаться, словно облака», и количе-
ство находившихся под знаменами Цю Фу «достигло 30 тыс.», из
коих он сформировал 32 отряда. Причем, как опять-таки уведо-
мляют хронисты, то были «стаи лишенных опоры [в жизни] бе-
глых» [47, цз. 250, с. 8080]. Насчитывалось тогда на территории
Чжэдунского генерал-губернаторства немало и таких «разбой-
ников», которые из-за большой удаленности от Сяншаня оказа-
лись не в силах немедля примкнуть к Цю Фу, но они ему «слали
издалека письма и дары, взывая принять под свое начало» [47,
цз. 250, с. 8080]. Таким образом, возглавленное Цю Фу восста-
ние довольно быстро начинало становиться региональным сре-
доточием притяжения для «мятежных» сил, или, иначе говоря,
перерастало за узколокальные рамки.
Подобные перемены не прошли незамеченными в Чанъани,
равно как не оставили там без внимания акции повстанческого
руководства, которыми оно столь же многозначительно возвести-
106
ло о своих намерениях и целях: Цю Фу был объявлен Главнона-
чальствующим пехоты и конницы Поднебесной (Тянься дучжи
бинмаши), по статусу — приближавшимся к верховному правите-
лю, о чем, помимо всего прочего, призван был свидетельство-
вать акт принятия Цю Фу своего девиза царствования «Упоря-
дочение и умиротворение» (Ло-пин). Он обзавелся отлитой из
металла печатью с надписью «Небесное умиротворение» (Тянь-
пин) [47, цз. 250, с. 8080]. Складывалось ближайшее окруже-
ние Цю Фу, куда входили проявивший себя умело «обдумыва-
ющим стратагемы» Лю Ван (? — 860), который стал первым по-
мощником верховного предводителя, главная опора последнего в
военно-административных делах — Лю Цин (? — 860) и Лю Цун-
цзянь (? — 860), другие командиры вышеупомянутых 32 отрядов.
Наряду с этим, по предписанию Цю Фу, «заготовили впрок
в больших количествах провиант и вознаграждениями привле-
кали первоклассных мастеровых, дабы занимались снаряжением
и оружием» [47, цз. 250, с. 8080]. Повысившаяся оснащенность
боевых повстанческих дружин позволила им осуществить в мар-
те еще несколько наступательных операций —в направлении на
юг, к Тансину (Тяньтай, пров. Чжэцзян), и на северо-восток, к
Шанъюю, затем к Юйяо, далее —на восток, к Цыци, а оттуда
опять на юг, в Фэнхуа и, наконец, в Нинхай. Мало-помалу зона
активных действий восставших вышла за первоначальные пре-
делы областей Тайчжоу (Линьхай) и Юэчжоу и распространи-
лась на области Минчжоу, Цюйчжоу (Синьань) и Учжоу (Цзинь-
хуа) — все в границах нынешнего Чжэцзяна.
Молва об удачливых «деревенских разбойниках», предводи-
тельствуемых Цю Фу, все шире разносилась по стране. На сей
раз касавшиеся событий на юго-восточной оконечности импе-
рии «вести повергли в трепет Срединную равнину» [47, цз. 250,
с. 8080]. Танский двор счел необходимым без промедления при-
нять меры, дабы «укротить» Цю Фу. «Мягкотелому и трусли-
вому» Чжэн Чжидэ пришлось уступить пост главы чжэдунской
администрации Ван Ши (? — ок.865), в течение двух лет перед
тем прослужившему наместником (дудуху) Аньнаня и весьма там
преуспевшему. Первым делом Ван Ши заявил, что наличны-
ми силами в Чжэдуне «разбойников усмирить не удастся» [23,
цз. 167, с. 16680], и добился от двора ощутимого увеличения чи-
сленности карательного войска, хотя далось ему это отнюдь не
легко: среди влиятельных чанъаньских сановников нашлись и
такие, кто полагал излишними сколько-то значительные расходы
на «успокоение» далекой окраины. В конечном счете верх взяли
107
следующие доводы, приведенные Ван Ши: «Скупиться на затра-
ты ради государства и царствующего дома —неправильно. Ста-
нет войско многочисленней — разбойников разгромим быстрее,
вот и сэкономим на расходах. Коли же войско окажется малочи-
сленным, одолеть разбойников не сможем, затянем время, силы
разбойников будут нарастать, в поддержку им одна за другой вы-
ступят стаи бандитов [в междуречье] Янцзы — Хуай[хэ]. [Между
тем] в [своих] тратах государство и царствующий дом опирают-
ся на [владения в бассейне] Янцзы и Хуай[хэ], и если [эти владе-
ния] отложатся, все — от девяти храмов императорских предков
до всего воинства28 —останется без обеспечения. Можно ли бу-
дет тогда подсчитать издержки?!» [23, цз. 167, с. 16680].
Армейский контингент, переданный в ведение Ван Ши, оказал-
ся действительно внушительным: он включал войска поначалу
трех, а затем еще пяти генерал-губернаторств да конные отря-
ды тибетцев и уйгуров численностью 200 всадников [47, цз. 250,
с. 8084; 75, цз. 118, с. 146]. Кстати сказать, налицо один из самых
первых, но далеко не последний случай, когда Таны оказывались
вынужденными для целей, связанных с делами сугубо внутрен-
ними, привлекать вооруженные силы соседних государств, от-
ношения с которыми складывались тогда у Срединной империи
отнюдь не стабильно; впоследствии, еще до начала, а тем паче
с развертыванием «великой смуты», чанъаньскому двору прихо-
дилось все чаще обращаться к подобным мерам. Что же касается
«бунта Цю Фу», то сверх уже упомянутых воинских частей Ван
Ши удалось привлечь также формирования местного ополчения,
созданные по инициативе тамошней администрации [47, цз. 250,
с. 8080, 8085, 8086]. И в дальнейшем, надо сказать, «верховный
владыка, — говорится в хронике, — постоянно выказывал беспо-
койство касательно разбойников в Юэчжоу ... а потому шел на-
встречу всем, без исключения, просьбам, какие имелись в докла-
дах [Ван] Ши трону» [47, цз. 250, с. 8090].
Мало веря в успех одних лишь военно-репрессивных мер, Ван
Ши решил использование приемов «кнута» предварить, а при
необходимости и дополнить применением метода «пряника»: в
каждом из чжэдунеких уездов, находившихся вне зоны повстан-
ческого контроля, из казенных амбаров и кладовых сельской бед-
ноте, другим нуждающимся широко предоставлялось разного ро-
да вспомоществование. По сему поводу сам Ван Ши прямо за-
являл: если «деревенские разбойники» применяют такие сред-
ства, чтобы «прельщать голодающий люд», то его цель в по-
добных случаях — добиваться, чтобы последний «не стал раз-
108
бойниками» [47, цз. 250, с. 8089]. Эти меры действительно могли
способствовать понижению весьма высокого тогда накала соци-
альных страстей в Чжэцзяне, ослаблению притягательной силы
повстанческих лозунгов и призывов. Не скупился Ван Ши на
обещания чинов, должностей, материального вознаграждения и
прочие посулы тем из «разбойников», кто вознамеривался при-
нимать сторону властей. Кроме того, он стремился сделать все
возможное, чтобы предотвратить возникновение по вине его во-
инства каких-либо инцидентов и эксцессов во взаимоотношениях
с невовлеченным в «бунт» населением деревень и городов.
Все это в той или иной мере возымело действие и благопри-
ятно для правительственного лагеря сказалось на ходе начав-
шейся в середине мая 860 г. военно-карательной экспедиции. К
тому же дал себя знать и глубоко ошибочный, ориентированный
на пассивно-выжидательный образ действий, близорукий в своей
основе тактический план высшего повстанческого руководства.
Инициатором такого плана был один из обретавшихся в окру-
жении Цю Фу конфуцианцев, обладатель высшей «ученой степе-
ни» цзиньши Ван Л у (? — 860). Вкратце суть его замысла состо-
яла в следующем: ограничить сферу активности восставших в
рамках территории, ими уже контролировавшейся к тому време-
ни, возобновить в этих пределах обычные хозяйственные заня-
тия— земледелие, рыболовство и т.п., хотя, разумеется, и не за-
бывать о соответствующих военно-оборонительных мерах; если
же обстоятельства вынудят, перебраться в море, на прибрежные
острова, и там обосноваться до наступления лучших времен [47,
цз. 250, с. 8083].
Сам Ван Лу назвал свое творение «совершенным» [47, цз. 250,
с. 8083], однако план, согласно которому перед лицом неумоли-
мо надвигавшейся вооруженной схватки восставших и карате-
лей боевая инициатива наперед уступалась полностью врагу, а
сами восставшие обрекались на бездеятельность, — такой план
для последних был, по сути, самоубийственным. Свой план, не-
соизмеримо детальнее разработанный, а главное — нацеленный
на широкие и энергичные акции в развитие уже достигнуто-
го восставшими, противопоставил замыслу Ван Л у «обдумы-
вающий стратагемы» Лю Ван. В нескольких словах существо
этого плана можно передать так: для начала, еще до того,
как Ван Ши развернул бы военно-карательную кампанию, за-
крепиться в районе Юэчжоу — Сяншань, а, раздвинув его гра-
ницы до р.Цяньтанцзян (где сформировать ударную флотилию
боевых судов), создать свою долговременную опорную базу —
109
территориальное ядро восстания в Чжэдуне. Затем, при благо-
приятном стечении обстоятельств, развернуть с этого плацдар-
ма наступление в западном, южном и северном направлениях с
тем, чтобы, во-первых, «подключить» к движению рядовой люд
соседних генерал-губернаторств Чжэси, Сюаныпэ и Фуцзянь, а,
во-вторых, дойдя до Янцзы, использовать ее как естественный
оборонительный рубеж — заслон от нападения правительствен-
ного воинства с севера. В результате, как рассчитывал Лю Ван,
«нам достанутся все земли, откуда государство и царствующий
дом получают налоги»; сверх того, в руках повстанцев оказа-
лась бы в таком случае и южная ветвь Великого канала с ее
базовым узлом в Янчжоу. Словом, восставшие заполучили бы
в свое распоряжение богатейшие кладовые материальных ресур-
сов-— важную предпосылку для дальнейшей длительной борьбы.
Тем более, что, по мысли Лю Вана, сложись все так, простой люд
«в Сюаныпэ и Цзянси непременно откликнулся бы» [47, цз. 250,
с. 8082-8083].
Как видно, план Лю Вана ориентировал на активные действия,
которые могли «бунту Цю Фу» придать «наступательные» чер-
ты— те самые, что, напомним, позволяют говорить об особом
типе восстаний, когда последние выступают в качестве непосред-
ственного предшественника либо зачина крестьянской войны.
Едва ли можно сейчас сколько-то надежно судить, какими кон-
кретно соображениями в столь напряженный и ответственный
для возглавлявшегося им восстания час руководствовался Цю
Фу, когда, пусть не без раздумий и колебаний, он решил отдать
предпочтение плану Ван Лу. То ли дало себя знать наступив-
шее у Цю Фу после и впрямь впечатляющих боевых успехов по-
встанцев на предшествовавшей фазе движения головокружение,
состояние упоения удачными свершениями, а отсюда — утрата
ощущения реальности и чувства перспективы. То ли, совсем на-
против, испытал он панический страх перед скорой угрозой пря-
мого столкновения с могучей и нещадной силой карательного во-
инства Танов, и в момент, когда именно ему, если не только ему,
предстояло принять поистине судьбоносное для восстания реше-
ние, активность, дерзновенность и боевитость, вообще-то свой-
ственные ему, изменили главному повстанческому вожаку. То
ли, наконец, как сплошь да рядом бывало в Китае, Цю Фу сле-
по доверился авторитету конфуцианского ученого, чье мнение,
к тому же, подкреплялось — на сей раз, правда, сомнительной —
ссылкой (в качестве исторического прецедента) на в чем-то схо-
жий случай с одним из главных персонажей периода Троецар-
110
ствия (220-265) Сунь Цюанем (182-252), основателем царства У
(222-280) [47, цз. 250, с. 8083]. Как бы то ни было, предложения
своего главного помощника, Лю Вана, верховный предводитель
«бунта» отверг, хотя совсем немного погодя стал глубоко сожа-
леть об этом.
Между тем карательные войска по приказу Ван Ши одновре-
менно двумя колоннами — восточной и южной — повели из Юэ-
чжоу наступление на пункты дислокации «деревенских разбой-
ников», вскоре окружили в одном из селений у подножия Тянь-
тайшаня находившиеся под началом самого Цю Фу главные силы
повстанцев, а заодно плотно перекрыли пути к морскому побере-
жью— на случай, если бы восставшие, вырвавшись из окруже-
ния, устремились на прибрежные острова. В июне 860 г. неудачи
постигали повстанцев одна за другой. Именно теперь Цю Фу по-
нял, до какой степени ущербным был план Ван Лу и сколь серьез-
ный просчет допустил он сам, остановив выбор на этом плане. И
тогда «за противодействие стратагемам», кои он предлагал, Лю
Ван настоял, чтобы были преданы казни и сам Ван Лу, и его
присные —тоже цзиньши, которых по цвету их обычного одеяния
главный помощник Цю Фу в предварившей его требование фи-
липпике отождествил с «зелеными гусеницами» — вредителями
риса [47, цз. 250, с. 8086].
На исходе июня Цю Фу удалось вырваться из окружения, и 27
числа он укрылся за стенами Яньсяня. Но совсем скоро карате-
ли настигли главное повстанческое войско, и здесь 15 июля на-
чались сражения, об упорстве и ожесточенности которых свиде-
тельствует тот факт, что за 3 дня стороны сходились на поле бра-
ни свыше 80 раз и обе несли тяжелые потери [47, цз. 250, с. 8087,
8088]. Под началом Цю Фу сформировался даже отдельный жен-
ский отряд, посильно помогавший отбивать вражеские атаки. Но
мало-помалу обозначался перевес карательных войск. Цю Фу те-
рял одного за другим своих соратников. В их числе оказались
и Лю Ван, Лю Нин, другие повстанческие командиры. 24 июля
попал в плен и Цю Фу, а через день, отпраздновав столь желан-
ный и значительный исход 66-дневной карательной экспедиции,
Ван Ши, как тогда полагалось в подобных случаях, в предна-
значавшейся для особо опасных государственных преступников
специальной повозке отправил его под конвоем в Чанъань, где
на площади Восточного рынка 21 августа Цю Фу был прилюдно
казнен.
Впрочем, вопреки тому, что обычно сообщается в литературе,
пленением Цю Фу восстание отнюдь не закончилось: оно дли-
111
лось еще примерно 3 месяца. Содержание этой, завершающей
его фазы связано с действиями полутысячного войска, во главе
которого стоял уже упоминавшийся Лю Цунцзянь: оно сумело
еще некоторое время продержаться в Яньсяне, затем, прорвав
кольцо вражеской осады, обосновалось в гористой местности Да-
ланьшань, на северо-западе уезда Фэнхуа (пров. Чжэцзян). Хотя
сам Лю Цунцзянь погиб на поле боя в конце июля — начале авгу-
ста, его «уцелевшие сообщники» продолжали «бесчинствовать»
до последних чисел сентября 860 г. То был заключительный акт
длившейся более 9 месяцев истории восстания «деревенских раз-
бойников», которое возглавлял Цю Фу.
Как и в случаях с другими подобными восстаниями, пора-
жение «бунта» 859-860 гг.—-отнюдь не результат лишь военно-
тактических просчетов его высшего руководства. Отдай Цю Фу
предпочтение плану Лю Вана, а не Ван Лу, немало могло изме-
ниться, как нетрудно представить, в конкретном ходе восстания,
в его территориальном распространении, в продолжительности,
в численности участников и т. д. Тем не менее именно такая —
злополучная—его развязка была закономерно предопределена.
Не касаясь на сей раз общих причин, порождавших трагический
исход подобного рода событий, стоит принять в расчет следу-
ющее обстоятельство: восстание, которым руководил Цю Фу,
началось и развертывалось в регионе, являвшемся для Танов
основным поставщиком податного зерна, а потому, какой бы си-
лы и масштаба «смута» там ни достигала, в Чанъани рано или
поздно не преминули бы сделать все возможное, дабы покончить
с нею. Могущества же тогда у танских властей пока еще достава-
ло, чтобы добиваться такой цели и, притом, весьма оперативно.
Другое дело, что мощь пришедшегося по Танам удара, который
нанесли «деревенские разбойники» Чжэдуна, могла оказаться
иной, большей, сложись по-другому ситуация в повстанческохМ
руководстве. А это важно для характеристики места и значения
«бунта Цю Фу» как одного из непосредственных предшественни-
ков крестьянской войны 874-901 гг.: складывавшееся в преддве-
рии последней соотношение сил противостоящих лагерей опре-
делялось действием, наряду с прочими, и таких факторов. Как
бы то ни было, восстание, которое начал и возглавил Цю Фу,
можно с полным на то основанием назвать — вместе с последо-
вавшим вскоре «бунтом Пан Сюня» — не просто предвестником,
но уже и своего рода промотором крестьянской войны под руко-
водством Ван Сяньчжи и Хуан Чао. По сути дела именно так
оценил его еще Ван Фучжи (1619-1692), видный мыслитель, исто-
112
рик, литератор, в завершенной в 1687 г. книге «Суждения по
прочтении ‘Всепроницающего зерцала’»: восстание Цю Фу «по-
родило волну», что вызвала к жизни «бунт Пан Сюня», а затем
крестьянскую войну 874-901 гг. [4, цз. 27, с. 391—392].
Достаточно недвусмысленное мнение о преемственности вы-
ступления Пю Фу и крестьянской войны под водительством Ван
Сяньчжи и Хуан Чао, хотя бы эта преемственность и была опо-
средованной, Ван Фучжи определенно не случайно высказал в
связи с «Всепроницающим зерцалом»: к такому заключению уче-
ного XVII в. подвели показания именно данной хроники XI в.
Творцы более ранних произведений государственного историо-
писания уловили эту преемственность далеко не сразу. Во вся-
ком случае в завершенной в 945 г. «Старой истории Тан» она
осталась нефиксированной. Зато столетие спустя составители
«Новой истории Тан» существование такой преемственности от-
метили, пусть лишь вскользь, о чем речь уже была. А вско-
ре, в начале заключительной трети XI в., Фань Цзуюй—автор
соответствующего раздела «Всепроницающего зерцала», а так-
же Сыма Гуан -руководитель всех работ над этой хроникой и
составитель корпуса примечаний к последней — «Исследования
разночтений» сочли возможным и необходимым со всей опреде-
ленностью посредством фактологии представить восстание Цю
Фу как одного из грозных предвозвестников и предшественников
крестьянской войны во главе с Ван Сяньчжи и Хуан Чао [170,
с. 183-187].
Надо полагать, отнюдь не случайно такая «трехступенчатая»
последовательность в выявлении преемственной обусловленно-
сти «бунта» 859-860 гг. и «великой смуты» 874-901 гг. кор-
релирует с основными фазами разработки китайским государ-
ственным историописанием официально-нормативной концепции
династийного кризиса, разразившегося в Китае на рубеже IX —
X вв. Подробно об этой концепции разговор в той или иной связи
пойдет еще далее не раз и не два. В данном случае уместно упо-
мянуть лишь, что первые шаги к ее созданию пришлись уже на
вторую четверть X в., когда увидели свет «Старая история Тан»
с ее «Жизнеописанием Хуан Чао», а также довольно солидные
(объемом 8 цзюаней) «Записи о том, что видел и слышал в конце
[периода] Тан» («Тан мо цзянь вэнь лу») ученого-историка Ван
Жэньюя (880-956).29К заключительной трети следующего столе-
тия, с появлением сперва «Новой истории Пяти династий» и за-
тем второй танской нормативной истории, а в составе послед-
ней— обновленного «Жизнеописания Хуан Чао», концепция эта
113
в своей основе сформировалась. Окончательно же она утверди-
лась с завершением к середине 80-х годов XI в. «Всепроницаю-
щего зерцала» [153, с. 35—38].
Изложение истории «бунта» 859-860 гг. в хронике строи-
лось преимущественно на материалах «Записок об умиротворе-
нии Янь[сяня]» («Пин Янь лу») — книги Чжэн Яня «о деяниях Цю
Фу» [23, цз. 51, с. 15796], к сожалению, до нас не дошедшей (см.
[170, с. 183-187]). Появление в ту пору произведения, пусть срав-
нительно небольшого (объемом 1 цзюань), которое современник
специально посвятил народному восстанию, само по себе сим-
птоматично. Тем более примечательно, что речь в данном опусе
идет о «бунте», имевшем место не где-нибудь, а южней Янцзы.
Не означало ли это, что былому невниманию к подобного рода
событиям на Юге приходил конец? Мало-помалу учащавшие-
ся повстанческие акции тамошнего рядового люда, порой весь-
ма масштабные, заставили, наконец, заговорить о себе и таким
образом.
На книгу Чжэн Яня как первоисточник прямо указывал Сы-
ма Гуан в развернутом итоговом комментарии к повествова-
нию «Всепроницающего зерцала» о «бунте Цю Фу» [47, цз. 250,
с. 8088]. Почти полтора столетия спустя историк китайского
историописания Гао Сысунь (ок. 1160-ок. 1230) с полным осно-
ванием отмечал, что обстоятельностью и цельностью рассказ
хроники о «деяних Цю Фу» обязан именно использованию книги
Чжэн Яня [7, цз. 5, с. 98]. В то же время столь широкое привле-
чение составителями «Всепроницающего зерцала» и «Исследо-
вания разночтений» материалов Чжэн Яня позволяет если не ре-
конструировать текст утраченных довольно давно (скорее всего,
во второй половине XVII — XVIII в.) «Записок об умиротворе-
нии Янь[сяня]», то, по меньшей мере, получить сколько-то опре-
деленное представление относительно их характера и степени их
информативной ценности.
Топоним Яньсянь введен в заголовок произведения Чжэн Яня
как обозначение уезда, где находилась главная опорная база по-
встанцев и где Цю Фу принял последний бой. Однако «геогра-
фия» повествования вовсе не ограничивается у Чжэн Яня пре-
делами только Яньсяня. В распоряжении автора действитель-
но имелось вполне достаточно возможностей, чтобы фиксировать
все казавшееся ему примечательным в перипетиях «бунта» 859-
860 гг. и карательной кампании танского войска. Ведь ко вре-
мени описываемых им событий Чжэн Янь занимал должность
чиновника по особым поручениям (цунши) при возглавлявшем
114
«умиротворение Яньсяня» Ван Ши, а следовательно, не просто
был непосредственным очевидцем и участником этих перипетий,
но в силу своего служебного положения неизменно находился в
самой гуще происходившего тогда на востоке Чжэцзяна и посто-
янно оказывался в курсе официальных и иных сообщений, посту-
павших в распоряжение Ван Ши, а равно и исходивших от по-
следнего замыслов, решений и приказов. Словом, Чжэн Янь был
как нельзя лучше осведомлен если не обо всем, то о многом, от-
носившемся к восстанию Цю Фу и мерам властей по обузданию
«деревенских разбойников». Таким образом, «Записки об уми-
ротворении Янь[сяня]» отличают не только приоритет во време-
ни составления, что, разумеется, само по себе очень важно, но в
первую очередь и главным образом насыщенность и доскональ-
ность заключенной в них информации. Всем этим и определяется
значение книги Чжэн Яня как первичного источника по истории
восстания 859-860 гг. во главе с Цю Фу.
Позиция, умонастроения Чжэн Яня, его положение и роль в со-
бытиях, связанных с восточночжэцзянским «бунтом» 859-860 гг.,
не могли, конечно, не отразиться на характере освещения и оцен-
ки запечатленных им эпизодов и персонажей. Откровенно враж-
дебное отношение автора к Цю Фу и возглавленному им восста-
нию распознается по многим проявлениям. Прежде всего броса-
ется в глаза, что у Чжэн Яня повстанцы, эти «разбойники», «во-
ры», «смутьяны», «подстрекатели», побуждались в своих дей-
ствиях лишь жаждой грабить, обрести поживу. Пафос повество-
вания обращен на изображение «умиротворителей» во главе с
Ван Ши героями происшедшего, на прославление «подвигов»
укротителей народного восстания.
При изложении заключительных перипетий «бунта» Чжэн
Янь, пусть вынужденно, воздает должное отваге и стойкости «де-
ревенских разбойников», предводительствуемых Цю Фу, а затем
Лю Цунцзянем, и вместе с тем фактически признает коварство
и жестокость, проявленные Ван Ши при «укрощении» повстан-
цев. Но и тут автора «Записок об умиротворении Янь[сяня]»
нельзя заподозрить ни в симпатии или хотя бы сочувствии к
восставшим, ни в стремлении сколько-нибудь объективно запе-
чатлеть «деяния Цю Фу». Его главной целью в данном слу-
чае, скорее всего, было превознести успех Ван Ши в подавлении
столь упорно и самоотверженно сражавшихся «деревенских раз-
бойников» и постараться сполна переложить на них вину за все
имевшие место в ходе карательной кампании акты жестокости и
вероломства. Конечно же, не случайно другой современник —
115
безымянный автор «Записок досточтимого мужа, [пишущего под
псевдонимом] “Нефритовый источник”, о том, что видел и слы-
шал» («Юйцюань цзы» цзянь вэнь лу)30 — счел необходимым от-
казать Ван Ши в «великом благородстве», а по адресу Чжэн Яня
не преминул заметить с укором: «Насколько же извратил истину
(букв.: покривил кистью) господин Чжэн, сочиняя “Записки об
умиротворении Янь[сяня]”!» [47, цз. 250, с. 8088].
Только что приведенное критическое высказывание аноним-
ного современника примечательно само по себе. Но и факт
его включения Сыма Гуаном в корпус «Исследования разночте-
ний» заслуживает не менее пристального внимания в общем кон-
тексте становления и утверждения упоминавшейся официально-
нормативной концепции истории «великой смуты» 874-901 гг.
Для придания такой концепции вящей респектабельности и убе-
дительности требовалось привлечь максимально больше факти-
ческих сведений и надлежащим образом интерпретировать их.
Чтобы достичь этих целей, Фань Пзуюй и Сыма Гуан стреми-
лись прежде всего использовать как можно шире самые разно-
образные материалы о крестьянской войне 874-901 гг. и предше-
ствовавших ей народных восстаниях, не исключая и «бунт Цю
Фу». В результате из всех дошедших до нас творений средневе-
кового китайского историописания «Всепроницающее зерцало»
содержит, без преувеличения, наиболее обширную информацию
об этих событиях. Привлечение книги Чжэн Яня отвечало ука-
занным целям Сыма Гуана и его коллег. Во всяком случае, они не
могли пройти и не прошли мимо этого вообще едва ли не самого
первого тогда из сочинений, специально посвящавшихся совре-
менниками теме «деревенских разбойников», и, должно статься,
единственного —о «бунте» 859-860 гг. Но при всем том при-
нять полностью трактовку Чжэн Янем «деяний Цю Фу», а равно
и «тональность» его повествования о восстании 859-860 гг. со-
творцы «Всепроницающего зерцала» тоже не могли. Эта трак-
товка была слишком явно одномерной, крайне прямолинейной,
а «тональность» — излишне агрессивно-враждебной, чтобы ока-
заться пригодными для нужд той концепции «великой смуты»,
какую составители хроники закладывали в основание своего опи-
сания и истолкования череды династийных кризисов конца IX —
середины X столетия.
По логике отработанной за многие столетия методики осве-
щения крупных социально-политических конфликтов с позиций
доктрины об ортодоксальной линии преемственности власти в
Срединной империи далеко не последнее место среди факторов.
116
в которых получила свое выражение утрата домом Тан «манда-
та Неба», отводилось крестьянской войне под руководством Ван
Сяньчжи и Хуан Чао, но также и ее непосредственным предше-
ственникам, включая «бунт» 859-860 гг. А раз так, открытые
выпады в отношении Цю Фу и его сподвижников, равно как и
непомерные восхваления по адресу Ван Ши, оказывались непри-
емлемыми. Не отсюда ли вкрапленная Сыма Гуаном в «Исследо-
вание разночтений» критическая реплика безвестного современ-
ника—«досточтимого мужа» по поводу пронизывающей сочине-
ние Чжэн Яня апологетики Ван Ши—реплика, сопровождаемая
к тому же отказом последнему в «великом благородстве» и упре-
ком в адрес Чжэн Яня за то, что он «покривил кистью», излагая
«деяния Цю Фу»?
Во многом сходная проблема встала перед творцами государ-
ственного историописания X — XI вв. и при освещении истории
восстания, возглавленного Пан Сюнем. В первую очередь это
относится к привлечению ими свидетельств из книги «Записи о
смуте в Пэнмэне» («Пэнмэн цзи луань») объемом 3 цзюаня, на-
писанной современником Чжэн Яня и тоже давно утраченной31.
Материал для нее собирался и обрабатывался параллельно из-
лагавшимся событиям либо совсем вскоре по завершении восста-
ния. Затем, в следующем и XI столетиях, он так или иначе осва-
ивался, чаще всего текстуально воспроизводился создателями
и комментаторами различных исторических трудов, но больше
других — составителями «Всепроницающего зерцала», а также
«Исследования разночтений»32, что, в свою очередь, позволяет
по этой хронике и комментариям Сыма Гуана к ней в немалой
степени реконструировать содержание данного первоисточника
[170, с. 187-191]. Как бы то ни было, «Записи о смуте в Пэнмэне»
содержали весьма обстоятельное изложение «бунта Пан Сюня».
Не в этом, однако, главная причина, почему заключенную в них
информацию широко использовали — в отличие от книги Чжэн
Яня — и составители обеих танских нормативных историй, дабы
с максимально возможной полнотой и конкретностью воссоздать
событийную ретроспективу восстания. Подоплека — в особо по-
вышенном даже по сравнению с «бунтом Цю Фу» внимании к са-
мому восстанию, которое возглавлял Пан Сюнь, и вполне объ-
яснимым данное обстоятельство предстает в контексте происхо-
дившего при создании танских нормативных историй становле-
ния уже упоминавшейся официально-нормативной концепции ди-
настийного кризиса конца IX — начала X в.: ведь восстание Пан
Сюня, как будет далее показано, на первый взгляд, вроде бы не
117
без оснований трактовалось не просто в качестве самого близ-
кого и непосредственного предшественника народного движения
под руководством Ван Сяньчжи и Хуан Чао, но и как его зачин,
а раз так, всецело «вписывалось» в эту концепцию и потому вы-
зывало к себе подчеркнуто большой интерес ее сотворцов.
Любопытно, что, помимо уз иных, куда более существенных,
«бунт Пан Сюня» волею обстоятельств оказался и чисто эмпи-
рически сопряженным напрямую как с предшествовавшим ему
восстанием, возглавлявшимся Пю Фу, так и с последовавшим
сразу за ним восстанием Ван Сяньчжи — зачином крестьянской
войны, став, таким образом, непосредственным связующим зве-
ном между двумя этими событиями. Начать с того, что проло-
гом «бунта Пан Сюня» явился солдатский мятеж, вспыхнувший
еще осенью 862 г. в знаменитом тогда своими боевыми качества-
ми и оснащенностью «войске серебряных мечей» в Сюйчжоу (на
северо-западной оконечности нынешней Цзянсу), а укротить мя-
тежников танский двор счел за благо поручить Ван Ши —тому
самому, что совсем недавно «умиротворил» чжэцзянских «дере-
венских разбойников» во главе с Цю Фу. И подобных прямых
«перекличек» у названных событий, как будет далее показано,
немало.
Так или иначе, вопреки обычной в китаеведной литературе
датировке отправной точки «бунта Пан Сюня» августом 868 г.,
есть вполне достаточно оснований отодвинуть начальную грань
данного события к только что упомянутому, более — на 6 лет! —
раннему эпизоду осени 862 г. в Сюйчжоу. С последующими
фазами «бунта», сколь бы ни различались они содержанием и
продолжительностью и сколь бы неодинаковыми ни были напол-
нение и длительность разделявших их пауз, этот эпизод связы-
вается логикой персоналий и фактографии как нельзя лучше.
Что же касается Ван Ши, то он и на сей раз стремился сполна
оправдать возлагавшиеся на него надежды: под его началом объ-
единенное войско генерал-губернаторств Чжунъу и Ичэн вскоре
устроило в Сюйчжоу поистине кровавую бойню, дабы тамош-
ним солдатам впредь не повадно было учийять что-либо подоб-
ное свершенному в августе того года, когда они расправились с
наиболее ненавистными лицами из местной военной и граждан-
ской администрации — людьми «алчными и подлыми», творив-
шими самодурство и жестокость, «не проявлявшими участия к
солдатам», отчего последние «питали в отношении их злобные
чувства» [47, цз. 251, с. 8120-8121; 49, цз. 177, с. 15176]. Впро-
чем, начисто вытравить бунтарские настроения в сюйчжоуском
118
воинстве даже Ван Ши не удалось — говоря словами хрониста,
«в области и уездах истребить [разбойников] оказались не в со-
стоянии» [47, цз. 251, с. 8121], и из опасения, как бы все же не
повторился инцидент осени 862 г., власти приняли решение без-
отлагательно передислоцировать «последки» — в количестве 800
человек [47, цз. 251, с. 8120]—из числа недавних мятежников да-
леко на юг, в область Гуйчжоу (пров. Гуаней), для участия в
боевых действиях против набравшего силу и активность коро-
левства Наньчжао.33 Отбыв положенные в этих случаях 3 года,
солдаты рассчитывали возвратиться домой. Однако только по
прошествии следующего такого срока они получили разрешение
вернуться в родные места и то не ранее чем по истечении еще од-
ного года. Солдаты, «узнав об этом, пришли в ярость», а в авгу-
сте 868 г., опять-таки подобно восстанию Ию Фу, там, на южном
краю империи, среди сюйчжоусцев вспыхнул новый «бунт», да
такой, что, по словам хронистов, «в области и уездах не смогли
противостоять» [49, цз. 177, с. 15176]. То был первый акт восста-
ния Пан Сюня, последовавший за его прологом 862 г. Именно
так, в качестве неотъемлемого звена общего комплекса перипе-
тий «бунта Пан Сюня», трактовали и оценивали эпизод в Гуй-
чжоу уже современники [51, цз. 123, с. 1472], а затем историки
X — XI вв., в частности такой знаток танского периода, как Фань
Пзуюй [38, цз. 21, с. 196].
Начался этот этап по зову 9 «закоперщиков» — Сюй Цзи
(? — 869), Ван Хунли (? — 869), Мэн Цзинвэня (?— 869), Чжао
Кэли (? — 869) и др., которые и шестью годами ранее, в Сюй-
чжоу, проявили себя «крамольными» действиями, но получили
помилование и обзавелись, пусть невысокими, постами в преж-
нем войске, а впоследствии вошли в руководящее ядро «бунта
Пан Сюня». Благоприятствовала их акции на сей раз атмосфе-
ра, царившая тогда во многих других пунктах дислокации тан-
ских пограничных гарнизонов на южной оконечности страны, и
на этом, надо думать, не случайно акцентировано внимание во
второй танской нормативной истории [23, цз. 222(2), с. 16982]: там
солдаты тоже «замышляли мятежи», коль скоро, помимо непре-
станных «опасений о том, что мерзнут и недоедают» оставленные
в отчем крае чады и домочадцы, постоянно донимала их самих
на чужбине угроза собственной смерти не только и не столько
от рук внешнего врага, сколько от вызванного частыми неурожа-
ями голода, да еще едва ли не семеро из каждых десяти среди
них погибали в тех местах от малярии, и обо всем этом слага-
лись и ходили между служившими на крайнем Юге солдатами-
119
северянами горькие и в то же самое время призывные стихи и
песни, обостряя настроения недовольства и протеста [23, цз. 184,
с. 16756; цз. 222(2), с. 16982; 26, цз. 2, с. 9-10]. Именно в таком и
только в таком, более широком контексте распознается истинная
сущность гуйчжоуского акта «бунта Пан Сюня», отнюдь не сво-
димая всецело к стремлению солдат сюйчжоуского «войска сере-
бряных мечей» поскорее вернуться с далекой чужбины в родные
места (ср. [269, с. 23; 276, с. 59]).
В Гуйчжоу в командиры «бунтовщиков» выдвинулся младший
чин военно-интендантской службы Пан Сюнь. Он не входил в де-
вятку «закоперщиков» солдатского мятежа в Гуйчжоу, но имен-
но по их почину стал отныне главным предводителем «бунта».
По предложению Сюй Цзи Пан Сюнь был объявлен Военным
наместником (Бинма люхоу). Следуя его призыву, мятежники
из сюйчжоуского «войска серебряных мечей» предали расправе
гуйчжоускую военную верхушку, снискавшую лютую неприязнь
у солдат, затем захватили тамошний военный арсенал с оружием,
а вскоре Пан Сюнь приказал «свернуть штандарты» и возглавил
поход 500 своих сподвижников обратно, в Сюйчжоу [53, цз. 802,
с. 21а-21б].
И внезапность акции Пан Сюня, и неспособность большинства
генерал-губернаторов столковаться, чтобы хоть как-то скоорди-
нировать собственные действия в противостоянии «бунтовщи-
кам»,— все это, вместе взятое, как и в случае с восстанием Цю
Фу, помогает понять, почему, почти не встречая сколько-нибудь
серьезных препятствий на своем пути, они, пусть теперь числен-
ностью более 1 тыс. человек, довольно скоро перебрались че-
рез Янцзы, затем достигли Хуайхэ, а форсировав и эту реку,
устремились далее на север, к своему изначальному становищу
в Сюйчжоу [49, цз. 19(1), с. 14105; цз. 163, с. 15084; цз. 172, с. 15143;
цз. 177, с. 15176; 51, цз. 123, с. 1472]. По ходу продвижения количе-
ство восставших возрастало. Так, только в хунаньских областях
Сянчжоу (Чанша) и Хэнчжоу к ним присоединились еще свыше
1 тыс. человек [23, цз. 114, с. 16428], а когда один из соратников
Пан Сюня, Лю Синцзи (? — 869), во главе своих отрядов «подо-
шел к Гэкоу,34 число примкнувших к нему по пути удвоилось»
[47, цз. 251, с. 8128]. Правда, преобладали среди них пока что не-
давние солдаты «войска серебряных мечей» [23, цз. 148, с. 16584].
Пребывая в растерянности, чанъаньская администрация ока-
залась вынужденной сделать вид, будто поверила, что восстав-
шие «помышляют лишь свидеться с женами и детьми», и даже
объявила о «снятии с них вины за преступления», выразившиеся
120
в расправе над военными должностными лицами и самовольном
решении возвратиться домой [47, цз. 251, с. 8122-8123, 8127-8128].
Тем самым власти по существу признали действия «сюйчжоу-
ских разбойников» оправданными, и повстанческое руководство
именно так и расценило ситуацию, что придало ему еще больше
уверенности и сил [47, цз. 251, с. 8122].
В это самое время, как отмечается во второй танской норма-
тивной истории, земли «северней Хуай[хэ] постигло наводнение,
справиться с взимаемыми налогами оказалось [для тяглого лю-
да] непосильным, и все поголовно стали помышлять о бунте» [23,
цз. 52, с. 15771]. Дружины Пан Сюня на ходу пополнялись голода-
ющими простолюдинами, в одиночку либо — чаще — большими
или маленькими группами, «вооруженными кетменями и серпа-
ми» и заявлявшими о своей решимости тотчас начать действо-
вать во имя справедливости [49, цз. 19(1), с. 14107]. Танские нор-
мативные истории определяют численность этого пополнения 60-
70 тыс. человек [23, цз. 52, с. 15771; 49, цз. 172, с. 15143]. Так
солдатский «бунт» начинал перерастать в крестьянский. Это не
осталось незамеченным, и уже в синхронном событиям офици-
альном документе указывалось: «сверх мятежников очень много
стало простолюдинов» [32, цз. 117, с. 614]. Тем не менее переход
в новое качественное состояние отнюдь не был одномоментным.
Он свершился лишь к исходу 868 г., после чего «бунт Пан Сю-
ня» стал являть собой весьма яркий, но вполне типичный при-
мер таких именно событий повстанческой борьбы средневековых
«низов», когда почин оказывался за солдатами, и только потом,
в данном случае по прошествии немалого времени, к ним, по-
буждаемые стрессовой социальной обстановкой, в большом чи-
сле присоединялись крестьяне, что при определенном стечении
обстоятельств объективного и субъективного свойства сопрово-
ждалось ощутимыми качественными переменами.
Разумеется, и на сей раз дело не просто в большой числен-
ности присоединившегося к «сюйчжоуским разбойникам» сель-
ского рядового люда. Еще раз стоит напомнить: история ед-
ва ли не любой страны и не только в средние века знает мно-
жество примеров, как та или иная акция, продиктованная побу-
ждениями индивидуального либо группового эгоизма ее инициа-
торов, причем совершенно не обязательно только выходцев из
господствующего класса, находила, особенно будучи сдобрен-
ной социально-демагогическими «приправами», благоприятный
отклик у простого деревенского люда, зачастую — весьма мно-
гочисленного, но от этого ее, такой акции, первоначальная сущ-
121
ность отнюдь не утрачивалась, а могла и усугубляться. Ведь
крестьянство, участвуя в такого рода событиях, сплошь да ря-
дом не имело сколько-нибудь адекватного представления об их
природе, их движущей силе и целях и воистину не ведало, что
творит. Словом, нередки были случаи, когда количество дале-
ко не обязательно переходит в качество, и нельзя каждый раз
априори предполагать, где должна находиться «планка» для та-
кого «прыжка». Исход дела определялся тем, как складывались
в их взаимодействии обстоятельства общие и конкретные, объ-
ективные и субъективные, вплоть до индивидуально-личностных,
которые в переломный час могли оказаться решающими.
Что касается «бунта Пан Сюня», то на его авансцене в ка-
честве костяка от начала до конца продолжали находиться слу-
живые люди, и наличие данного «генома» так или иначе давало
себя знать в облике восстания как явления крестьянского соци-
ального протеста и противодействия. Приученные укладом ар-
мейской службы к известной дисциплине, организованности и по-
рядку, владея военными навыками и приемами, бывшие солдаты
сюйчжоуского «войска серебряных мечей» сыграли в «бунте Пан
Сюня» роль естественного цементирующего начала. А сверх то-
го Пан Сюнь с его «командой», надо воздать им должное, смо-
гли стать той главенствующей и направляющей силой данного
события, которая оказалась способной обратить приток в их ря-
ды многих десятков тысяч деревенской голытьбы в русло кре-
стьянской повстанческой борьбы. Достигалось это социально
ориентированными мероприятиями повстанческого руководства
во главе с Пан Сюнем и свершалось исподволь, по ходу безоста-
новочных перипетий ратной жизни восставших, воплощалось не
вдруг, а по мере возможности — насколько позволяла такая об-
становка, по мере необходимости — как она диктовала.
А обстановка складывалась так, что вскоре пришли к повстан-
цам крупные удачи в вооруженных столкновениях с карателями.
Первый подобный успех был достигнут на севере нынешней про-
винции Аньхой, в сражении у реки Суйшуй, когда правитель-
ственное воинство обратилось в бегство, и 29 октября 868 г. в
руках восставших оказался город Сучжоу (Сусянь, пров. Ань-
хой). По приказу Пан Сюня все выявленное в этом областном
центре имущество казны и богатеев было роздано простому лю-
ду, и довольно скоро повстанческое войско ощутимо умножилось:
«издалека со всех сторон сходились тучами», так что за один
лишь день «с рассвета до заката» присоединились к Пан Сю-
ню «несколько тысяч человек», и преобладали среди них беглые
122
[23, цз. 114, с. 16428; цз. 148, с. 16584; цз. 222(2), с. 16982; 32, цз. 99,
с. 501; цз. 117, с. 614; 47, цз. 251, с. 8125; 51, цз. 123, с. 1472; 53,
цз. 83, с. 226, 23а]. Именно «беглые стаями переходили к разбой-
никам»,— подчеркнуто в первой танской нормативной истории
[49, цз. 177, с. 15176].
Попытка танского воинства отбить Сучжоу у восставших оста-
лась тщетной. Мало того, оно вновь «потерпело крупное пораже-
ние», при этом погибла почти тысяча присланных из Сюйчжоу
для подкрепления солдат, а «все остальные сдались разбойни-
кам, и ни один не вернулся в Сюй[чжоу]» [47, цз. 251, с. 8126].
Последний оказался, таким образом, 14 ноября 868 г. относи-
тельно легкой добычей дружин Пан Сюня, благо к тому же и
пригородное население активно споспешествовало им, и далеко
не случайно: как сказано в хронике, когда повстанцы подступи-
ли к Сюйчжоу, «к находившемуся вне городских стен местному
простонародью все разбойники отнеслись благорасположенно и
заботливо, никто не допустил посягательств и беспорядков, и
потому люди стремились присоединиться к ним», а как только
восставшие начали наседать на город, «простонародье помогло
разбойникам штурмовать» [47, цз. 251, с. 8127]. В общей слож-
ности в Сюйчжоу «масса домогавшихся присоединиться [к раз-
бойникам] превысила 10 тысяч человек» [47, цз. 251, с. 8127]. Так
еще раз проявилось умение Пан Сюня и его ближайшего окруже-
ния принимать в расчет то в устремлениях и действиях крестьян
и других «простолюдинов», в чем заключался бы какой-нибудь
элемент протеста и борьбы, и так сторицей воздавалось тогда
повстанческому руководству за это умение.
Разумеется, отнюдь не только деревенские и армейские «ни-
зы» и тогда, и поздней, пока удачи сопутствовали «разбойни-
кам», вливались в повстанческие ряды. Как и еще во многих
подобных эпизодах из истории Китая и других стран, свои по-
буждения к этому могли возникать и у выходцев из иной соци-
альной среды, как, например, у представителей сельской вер-
хушки— «местных верховодов» Чжэн И (? — 869) из уезда Сяпэй
(Пэйсянь, пров. Цзянсу), приведшего с собой 3 тыс. своих зе-
мляков, или Ли Гуня (? — 869) из Цисянь (в уезде Сусянь, пров.
Аньхой) и др. [47, цз. 251, с. 8144, 8146].
Толки об успехах повстанцев весьма быстро разнеслись дале-
ко окрест. Пан Сюня стали теперь называть не просто «разбой-
ником», а «великим разбойником», хотя, конечно, в разной сре-
де— с разными «акцентами», в зависимости от отношения к нему
[17, цз. 1, с. 4]. В его стане «сходились издали и изблизи те, кто
123
задался целью приложить усилия», чтобы помочь справедливо-
му делу. Так, в поддержку Пан Сюня выступили «разбойничьи
своры» в Гуанчжоу (Хуанчуань), Цайчжоу (Жунань), Хуайчжоу
(Циньян) и Сичжоу (Сичуань) на территории нынешней Хэна-
ни, а также Яньчжоу, Юньчжоу (Юньчэн), Ичжоу (Линьи) и
Мичжоу (Чжучэн) в Шаньдуне [23, цз. 148, с. 16584; 47, цз. 251,
с. 8128; 49, цз. 172, с. 15143; 67, цз. 2, с. 16]. Как сказано в обе-
их нормативных танских историях, то опять-таки были большей
частью «беглые люди» [23, цз. 148, с. 16584; 49, цз. 172, с. 15143].
К восставшим «отцы посылали своих сыновей, жены побужда-
ли [идти] собственных мужей», и чтобы подкрепление Пан Сюню
стало сколь можно действенным, на местах стремились отбирать
из своей среды наиболее смелых, надежных и умелых воителей
[47, цз. 251, с. 8130]. По сообщению второй танской нормативной
истории, жители уездов Юйтай, Пзиньсян и Даньфу (Ланьсянь)
на Шаньдунском полуострове, Даншань (пров. Аньхой) и ряда
других «изничтожали чиновников и выходили с золотом и шел-
ком» навстречу повстанцам, приветствуя их и выражая таким
способом поддержку им [23, цз. 148, с. 16584]. К середине декабря
868 г. суммарная численность повстанцев, находившихся под на-
чалом Пан Сюня, достигала 100 тыс. [49, цз. 19(1), с. 14105; цз. 172,
с. 15143].
Зато действия восставших в отношении сельских и город-
ских богатеев, а также должностных лиц были, наоборот, про-
низаны враждебностью и ненавистью, породив острое недоволь-
ство и прямой отпор со стороны этих слоев и групп населения.
«Разбойники... завладевали во всех провинциях подношениями
императорскому двору и достоянием купцов», «изымали имуще-
ство у семи-восьми из [каждых] десяти богатых домов, а также
у купцов и бродячих торговцев, заточили в узилища несколько
сотен утаивавших имущество семей» [47, цз. 251, с. 8137], «изни-
чтожали чиновников» [23, цз. 148, с. 16584], «предавали огню по-
чтовые станции и их подворья» [53, цз. 802, с. 216]. Деревенские
и городские толстосумы, а равно местное чиновничество обычно
почитали за благо как можно быстрей оказаться вне зоны вос-
стания. Скопище их в ожидании лучших для себя времен нашло
прибежище, например, в горах Мошань, что на востоке области
Сунчжоу (Шанцю, пров. Хэнань) [47, цз. 251, с. 8130].
Приведенные, как и другие подобного рода свидетельства ис-
точников, дают возможность высветить социальную направлен-
ность умонастроений и действий предводительствуемых
Пан Сюнем «разбойников» и служат основанием с этого
124
времени характеризовать начавшийся в 862 г. «бунт» как кре-
стьянское восстание, а не как заурядный мятеж недовольных
царившими в танской армии порядками солдат, позволяют
вычленить данное событие из разряда столь многочислен-
ных во второй половине VIII —первых трех четвертях IX в.
«армейских бунтов».
Распознание этих принципиально важных атрибутов народно-
го восстания под руководством Пан Сюня как явления крестьян-
ского социального протеста и противодействия вовсе не равно-
значно утверждению, будто сведения источников о случаях на-
силия и жестокостей «разбойников» в селах и городах, о прочих
разного рода эксцессах все без исключения ни на чем не осно-
ваны. Проявления такого свойства имели место еще в прологе и
первом акте восстания—соответственно в 862 г. в Сюйчжоу и в
868 г. в Гуйчжоу [47, цз. 251, с. 8123, 8133, 8134, 8137; 49, цз. 163,
с. 15084]. Немало их зафиксировано и после того, как обра-
зовалось территориальное ядро восстания в зоне Сюйчжоу —
Сучжоу — Сычжоу — Хаочжоу, и «Пан Сюнь, — говорится в хро-
нике,— оказывался не в состоянии держать в узде» своих подчи-
ненных [47, цз. 251, с. 8137]. Словом, черты крестьянской вольни-
цы, разгула стихии дали себя знать в этом, равно как и в любом
ином массовом выступлении средневековых «низов». К тому же
в данном случае свою роль могло сыграть изначально особое
положение бывших солдат «войска серебряных мечей» во гла-
ве с Пан Сюнем. Ведь для них стал привычным ратный труд с
его неизбежными жестокостями, жертвами и непроизвольно ро-
ждающейся привычкой к пролитию человеческой крови. Спору
нет, и в «Записях о смуте в Пэнмэне», и в «производных» от
них материалах хроник, а также других исторических сочинений
конца IX-XI в. характер и масштабы подобного рода проявлений
не соотнесены сколько-то адекватно с содержанием и «темпера-
турой» социальных коллизий противоборствовавших сторон. Но
вместе с тем оснований и поводов для обвинений в жестокостях и
притеснениях «сюйчжоуские разбойники» давали наверняка не-
мало. Вполне даже, напротив, могло статься, что в источниках
типа «Всепроницающего зерцала» и «Исследования разночте-
ний», запечатлевших упоминавшуюся официально-нормативную
концепцию династийного кризиса в Срединном государстве кон-
ца IX — начала X в., данная грань истории «бунта Пан Сюня»
как раз осталась неакцентированной—сообразно с духом этой
концепции, фиксировавшей «законность» выступления Пан Сю-
ня, его «предначертанность» Небом как одного из самых ранних
125
симптомов воспоследовавшей с гибелью Танского дома «смены
Небесного мандата».
Широкая солидарность «невежественного люда», ощутимое
умножение повстанческих рядов — если верить сведениям пер-
вой танской нормативной истории, до 200 тыс. человек, причем,
как и прежде, по преимуществу — из среды беглых [49, цз. 19(1),
с. 14107],35 а также удачи в боях с карателями подвигнули Пан
Сюня на исходе 868 г. развернуть наступление своих дружин
сразу в нескольких направлениях. Одной из его первоочередных
задач являлся захват областного центра Сычжоу (Сюйи, пров.
Цзянсу) — важного стратегического пункта в междуречье Хуан-
хэ— Хуайхэ. Правда, овладеть городом повстанцам не удалось,
хотя 7 месяцев они пытались этого добиться «беспрестанно и
днем и ночью» и понесли очень большой урон в живой силе,
тем самым ощутимо ослабив свою мощь [47, цз. 251, с. 8131]. И
все же в общем фортуна оставалась пока благосклонной к вос-
ставшим: в их руки перешло несколько областных и уездных
центров с прилегающими территориями в междуречье Хуанхэ —
Янцзы: Хаочжоу (Фэнъян), Чучжоу (Чусянь), Хэчжоу (Хэсянь),
Шоучжоу (Шоусянь), Лучжоу (Хэфэй), Шучжоу (Цяныпань),
Чаосянь (Аньцин), Уцзян, Сяцай, Люцзы, Муян в пределах ны-
нешней провинции Аньхой, Хайчжоу (Наньхай) и Фэнсянь — в
Цзянсу, Дулян (Уган) — в Хунани, Ичжоу (Линьи) и Тэнсянь — в
Шаньдуне и др., — в общей сложности свыше 15 областей, вклю-
чая Пучжоу (Пуян) и Цаочжоу (Цаосянь) на стыке Хэнани и
Шаньдуна — родину Ван Сяньчжи и Хуан Чао, колыбель буду-
щей крестьянской войны. Крупнейшей, с участием нескольких
десятков тысяч воителей у каждой из противостоявших сторон,
битвой данного периода восстания стала Хуайкоуская, назван-
ная так по наименованию того стратегически узлового пункта в
теперешней провинции Аньхой, при слиянии рек Хуайхэ и Сы-
шуй, за обладание которым она и развернулась, «ни днем, ни
ночью не прекращаясь» [23, цз. 166, с. 16672]. Танское воинство
проиграло это сражение, как и из числа сопоставимых — чуть бо-
лее позднее, Фэнсяньское (на стыке нынешних Цзянсу и Аньхой).
Лишь теперь в Чанъани не на шутку всполошились и решили
пойти на чрезвычайные меры, чтобы сколь можно быстро «укро-
тить сюйчжоуских разбойников». В первую очередь и главным
образом императорский двор встревожился оттого, что, завла-
дев незадолго до этого городами Шоучжоу (Шоусянь, пров. Ань-
хой) и Бяньчжоу (Кайфэн, пров. Хэнань), повстанцы тем самым
перерезали ключевые магистрали, по которым с Юго-Востока
126
шли в столичную зону основные продовольственные поставки.
Так или иначе, но перерастание солдатского «бунта» в
крестьянский по-своему ускорило развязку, ибо побудило Чанъ-
ань принимать все более энергичные и широкие меры с целью
не допустить дальнейшего «расползания» восстания, а затем до-
биться сколь возможно быстрого подавления «разбойничьего»
очага.
Против восставших в самом конце 868 г. готовилась высту-
пить рать совокупной численностью до 200 тыс. солдат под об-
щим командованием новоиспеченного главы Ичэнского генерал-
губернаторства Кан Чэнсюня (ок. 809-874) [49, цз. 148, с. 16584].
Помимо Ичэнского, как и в случае с «бунтом Цю Фу» — базового,
в столь крупном контингенте ощутимой была доля еще более де-
сяти генерал-губернаторств: Вэйбо, Фуянь, Иу, Фэнсян, Хэн-
хай, Сюаньу, Чжунъу, Тяньпин, Хуайнань, Чжэньхай и др. [309,
с. 62]. По просьбе танского двора в карательной экспедиции при-
няли участие насчитывавшие суммарно 20 тыс. всадников конные
отряды татар, тюрков шато, туюйхунь и киби [23, цз. 166, с. 16672;
49, цз. 19(1), с. 14105]. Сверх того, с середины марта 869 г. со-
гласно императорскому распоряжению в усмирительную кампа-
нию постепенно вовлекались иррегулярные формирования сель-
ского ополчения областей Лучжоу (Хэфэй, пров. Аньхой), Шо-
учжоу (Шоусянь, пров. Аньхой), Чучжоу (Хуайань, пров. Цзян-
су) и др. [51, цз. 123, с. 1472]. С трех сторон — запада, севера
и юга — исподволь развертывалось наступление объединенного
войска на контролировавшийся повстанцами район в границах
юга Шаньдуна и севера Цзянсу и Аньхоя с центром в Сюйчжоу.
Близился последний, роковой для «бунта Пан Сюня» период его
истории.
Правда, перевеса над восставшими Кан Чэнсюню удалось до-
биться далеко не сразу. Не месяц и не два сохранялась ситуация,
которую источник характеризует следующим образом: «Масса
разбойников изо дня в день множилась, а правительственное во-
инство раз за разом терпело поражения» [47, цз. 251, с. 8130]. Еще
в мае 869 г., пока карательная кампания набирала ход, Пан Сюнь
счел даже возможным дать «народу перевести дух и вплоть до
осени заняться в полную силу сельским хозяйством» [23, цз. 148,
с. 16585]. Впрочем, вполне вероятно, что к этому побуждали по-
встанческое руководство и нараставшие трудности с продоволь-
ствием и фуражом. А возможно, то была опять-таки социально-
ориентированная акция, предпринятая им в преддверии решаю-
щих сражений с ратью Кан Чэнсюня? Акция, еще раз подтвер-
127
дившая готовность и способность повстанческой верхушки учи-
тывать самые разнообразные факторы и военного, и социального
свойства во имя той цели, которую Пан Сюнь и его единомы-
шленники преследовали, начиная восстание.
Перелом в ходе военных действий наступил примерно 5 меся-
цев спустя после назначения Кан Чэнсюня главнокомандующим
карательной экспедицией. Во многом он был ускорен появлени-
ем у некоторых повстанческих командиров склонности к компро-
миссу с властями, за изъявление покорности сулившими титулы,
чины и посты, вплоть до должности цзедуши [47, цз. 251, с. 8137].
«В ожидании Небесного повеления» относительно таких посулов
эти повстанческие вожаки «прекращали боевые действия» про-
тив карателей, тем самым предоставляя последним возможности
передышки и накопления боевой мощи.
Впрочем, у подобных проявлений в данном восстании — своя
история, восходит она к самому Пан Сюню, а ее общие истоки
кроются в наивно-монархических представлениях крестьянства
и его вожаков-«бунтарей». В широком плане эта проблема бу-
дет далее рассмотрена в связи с такого рода представлениями
у Ван Сяньчжи и Хуан Чао. Пан Сюнь же и начинал свой по-
встанческий путь, отнюдь не будучи свободным от иллюзий в
отношении царствовавшей тогда династии. Вот одно из многочи-
сленных подтверждений тому. Уже являясь главным предводите-
лем «сюйчжоуских разбойников», Пан Сюнь в официально отме-
чавшийся день государственного траура по случаю соответству-
ющей годовщины смерти танского императора соблюдал сам и
побуждал своих сподвижников соблюдать все предусмотренные
протоколом ритуалы и процедуры (пост, жертвоприношения, вос-
курение благовоний и пр.). Примечательно, что при отправлении
обряда жертвоприношений он совершал всеподданнейшие покло-
ны в направлении главной танской столицы -Чанъани.
А вместе с тем Пан Сюнь особо почитал знаменитого Лю Бана
(256-195 гг. до н. э.), на гребне массового движения пришедшего
почти одиннадцатью веками раньше, в 202 г до н. э., к власти в
Срединном государстве и ставшего императором Гао-ди (с 202 г.
до н. э.) основанной им династии Хань. Для такого особого почи-
тания этого исторического персонажа у Пан Сюня имелись свои
основания. Привлекли его повышенное внимание и интерес, по-
видимому, прежде всего только что отмеченные вехи жизненного
пути Лю Бана, которые Пан Сюнь соотносил с собственными по-
буждениями и намерениями. Но, конечно же, дало себя знать и
их земляческое сродство: основатель дома Хань был выходцем
128
из уезда Пэйсянь— того самого, в котором началось и восста-
ние Лю Бана и который в IX в. административно подчинялся
Сюйчжоу — родине Пан Сюня и с конца 868 г. — как бы столи-
це района, составлявшего территориальное ядро восстания Пан
Сюня. Тотчас по овладении Сюйчжоу он нанес визит в распола-
гавшуюся там кумирню Лю Бана и затем в особых случаях не
раз посещал ее с ритуальными целями [23, цз. 148, с. 16584; 49,
цз. 177, с. 15176].
Разумеется, у такого отношения Пан Сюня к Лю Бану суще-
ствовал свой «подтекст». Ведь не случайно вожак «сюйчжоу-
ских разбойников» заявил однажды: «Боевые позиции, которые
мы занимаем, это не что иное, как места, откуда Ханьский дом
устанавливал свою власть» [47, цз. 251, с. 8128]. Более чем недву-
смысленно такого рода заявления могли восприниматься вкупе с
суждениями того же Пан Сюня, будто «по могуществу не бы-
ло ранее» и теперь ему «нет равных в Поднебесной», а раз так,
«не стоит страшиться правительственного воинства» [23, цз. 148,
с. 16585]. В том же ключе выдержано его высказывание, в первой
танской нормативной истории датируемое уже серединой февра-
ля 869 г.: Пан Сюнь «в полный голос клеймил позором политику
двора» [49, цз. 19(1), с. 14105].
При всем том еще в ноябре 868 г., в разгар боев за Сюйчжоу,
Пан Сюнь, как в свое время потом Ван Сяньчжи и Хуан Чао,
адресовал танскому императорскому двору выдержанные в ду-
хе пиетета к августейшему владыке послания с настояниями о
пожаловании должности цзедуши и соответствующих регалий —
флагов и верительных бирок. Это не было апелляцией к вер-
ховному властелину Срединного государства, вызванной к жиз-
ни слабостью сил повстанческого лагеря. Напротив, восстание
набирало тогда мощь и динамизм, приближалось к своему апо-
гею, и Пан Сюнь, уже объявивший сам себя Унинским цзеду-
ши [49, цз. 177, с. 15176], обращался к Ли Пую с притязаниями
на обретение этого поста, учитывая ставшие тогда уже неред-
кими прецеденты, когда высшим кругам в Чанъани не остава-
лось ничего иного, как оформить де-юре назначение генерал-
губернаторами лиц, которые де-факто уже стали полновласт-
ными правителями соответствующих регионов. Двор поначалу
положительно отреагировал на послание Пан Сюня и отрядил
в Сюйчжоу специального представителя. Императорскому по-
сланцу Пан Сюнь устроил подобающе организованный прием,
желая продемонстрировать, с одной стороны, свою лояльность
Танскому дому, а с другой — внушительность повстанческого мо-
129
гущества. Гонец от Ли Цуя посулил тогда главному предводи-
телю «сюйчжоуских разбойников» должность цзедуши, однако
дальше этого дело не пошло. Пан Сюнь еще неоднократно сно-
сился с Чанъанью по такому же поводу, но тщетно. А к началу
массированного наступления карательного воинства Кан Чэнсю-
ня на главные повстанческие базы и речи на сей счет не могло ид-
ти [23, цз. 91, с. 16313; цз. 148, с. 16584-16585; 49, цз. 19(1), с. 14105;
цз. 172, с. 15143]. Пусть ныне невозможно установить, с какого
именно момента сомнения и колебания относительно правяще-
го дома сменились у Пан Сюня антитанской устремленностью,
в какую минуту он, наконец, уяснил, что вера в высшую чанъ-
аньскую власть беспочвенна. Как нельзя определить и то, когда
именно осознание реальности переросло в решение. Но логика
событий, как видно, мало-помалу содействовала определенной
радикализации и четкому оформлению умонастроений повстан-
ческого руководства. Вскоре воспоследовали его высказывания
и действия, явившиеся венцом такого процесса.
Пан Сюнь в этот драматический для восстания час на схо-
де своих сподвижников в конце мая 869 г. заявил, что отныне
отрешается от «упований на государевы благодеяния», и при-
звал соратников «объединить усилия, держаться единых устре-
млений и обратить поражения в победу» [47, цз. 251, с. 8142; 49,
цз. 19(1), с. 14105]. Следуя почину Сюй Пзи, Чжао Кэли и других
своих единомышленников, имевшему достаточно недвусмыслен-
ный «подтекст», Пан Сюнь принял звание Главнокомандующего
с патентом Неба (Тянь цэ цзянцзюнь); ему предлагалось тогда
же — сообразно с той же логикой — объявить себя Мудрым госу-
дарем Великого времени (Да хуэй мин ван), но это предложение
Пан Сюнь отверг [47, цз. 251, с. 8142]. Может быть, пока? Как бы
там ни было, с недавними иллюзиями касательно правящего мо-
нарха было покончено, вызов верховной власти Танов — брошен,
прозвучал девиз: «Иду на вы!» Для пущей убедительности Пан
Сюнь «явился на поклон в кумирню ханьского Гао-цзу, дабы удо-
стоиться наставлений» [23, цз. 148, с. 16585]. Олицетворенному
Лю Баном идеалу он, как видно, остался неколебимо верен.
Ожесточенность вооруженных столкновений противоборство-
вавших сторон с этого момента еще более возросла. Другое дело,
что сколько-то ощутимо изменить ситуацию в пользу восставших
названные и последовавшие за ними военно-организационные ме-
ры уже не могли. На полях боевых сражений решающую роль
в разгроме главных сил Пан Сюня сыграли уже упоминавшиеся
отряды тюрков шато — по сути дела, авангардная часть кара-
130
тельной армии. Так еще в 869 г. произошло то, с чем примерно
полтора десятилетия спустя пришлось столкнуться и дружинам
Хуан Чао.
14 октября основное войско Пан Сюня потерпело сокруши-
тельное поражение. В немалой степени его обусловила измена
нескольких сподвижников Пан Сюня, в особенности Чжан Сю-
аньжэня (? — 869), ранее настойчиво претендовавшего на едино-
личное лидерство в повстанческой верхушке. Участились слу-
чаи перехода на сторону врага, а начало положили еще летом,
в июне, Чжэн И и примерно 2 месяца спустя—Ли Гунь. Одна-
ко абсолютное большинство уцелевших повстанцев продолжало
самоотверженно сражаться с численно превосходящим против-
ником. Когда положение становилось безвыходным, многие из
них почитали за лучшее смерть в бою плену и капитуляции пе-
ред неприятелем. Это не в силах скрыть все, без исключения,
источники.
В одном из сражений середины октября 869 г. пал главный
повстанческий вожак, а примерно полтора месяца спустя, почти
на самом исходе того года, такая же участь постигла одного из
его ближайших соратников, У Хуэя (? — 869), еще с лета отби-
вавшего атаки противника в Хаочжоу и затем в Чжаои (Сюйи,
пров. Цзянсу).
К слову сказать, среди танских военачальников, под общим
командованием Кан Чэнсюня осуществлявших «укрощение Пан
Сюня», был Сун Вэй (? — 878). Еще до генерального сражения он
вознамерился убедить верховного предводителя «сюйчжоуских
разбойников» сдаться, пообещав в таком случае помилование,
но Пан Сюнь остался непреклонен и предпочел умереть в бою
[23, цз. 148, с. 16585]. Речь идет о том самом Сун Вэе, что вскоре
возглавил первую карательную кампанию против Ван Сяньчжи
и Хуан Чао. Так от «бунта Пан Сюня» протягивалась еще одна
ниточка прямой связи с крестьянской войной 874-901 гг. Впро-
чем, подобной «ниточкой» эти события соединили и деяния Лю
Пзюйжуна (? — ок. 884), который командовал подразделением им-
ператорской гвардии, дислоцировавшимся в области Сюйчжоу
(откуда родом и был Лю Цзюйжун), и оказался причастным к ка-
рательной экспедиции против отрядов Пан Сюня. Одно время он
оборонял от них очень важный в военно-оперативном отношении
пункт Юнцяо (в провинции Аньхой), где находилась переправа
через реку Бяньхэ, а в 877 г. приложил руку и к подавлению
«бунта Ван Ина»—одного из ранних «спутников» крестьянской
войны и, наконец, непосредственно участвовал в последующие
131
годы в боевых действиях против дружин Хуан Чао [23, цз. 186,
с. 16763].
Среди последствий восстания Пан Сюня следует особо отме-
тить уступки населению районов, где находился эпицентр «бун-
та», на которые танские власти, «укротив» Пан Сюня, оказа-
лись все же вынужденными пойти. 21 ноября 869 г. император
Ли Цуй обнародовал специальный декрет, согласно которому тя-
глый люд областей Сюйчжоу, Сучжоу, Сычжоу и Хаочжоу осво-
бождался от недоимок по осенним и летним взносам «двухразово-
го сбора» за 10 предшествующих лет, а равно и от уплаты таких
взносов за последующие 3 года [32, цз. 125, с. 673-674; 53, цз. 83,
с. 22б-23а]. Провозглашение этих и некоторых других мер сопро-
вождалось в декрете достаточно недвусмысленными указаниями
на недопустимость в прошлом и впредь каких бы то ни было из
тех притеснений и несправедливостей по отношению к простому
народу, будь то служивый люд или деревенское население, кото-
рые вызвали к жизни «бунт Пан Сюня». По сути дела, это было
признанием императорским двором мотивированности и солдат-
ских мятежей в Сюйчжоу в 862 г., а затем, в 868 г., и в Гуйчжоу,
и последовавшего за ними крестьянского восстания.
Что касается первой позиции упомянутой выше резолютивной
части декрета от 21 ноября 869 г., то к подобным мерам власти
средневекового Китая прибегали в аналогичных обстоятельствах
сплошь да рядом, и, как обычно, речь и здесь идет о податных
суммах, которые казна недополучила ранее с населения перечи-
сленных областей; иными словами, отменялись налоговые взно-
сы, в продолжение всего либо какой-то части указанного периода
практически и не поступавшие в бюджет. Обнародуя сей декрет,
чанъаньская администрация тем самым как бы признавала, что
готова смириться с фактом такого «списания».
Сверх льгот и послаблений, предусматривавшихся первыми
двумя позициями декрета от 21 ноября 869 г., императорский
двор пошел на оказание населению, проживавшему в зоне эпи-
центра повстанческих действий Пан Сюня, также вспомощество-
вания зерном и другим продовольствием, а равно и на освобо-
ждение от различного рода повинностей — тоже в течение 3 лет
[32, цз. 117, с. 614; цз. 125, с. 673-674; 53, цз. 83, с. 226-236].
Как и в многочисленных сходных случаях, имевших место в
средневековом Китае и раньше, и поздней, тут, помимо непосред-
ственного эффекта, коим сопровождались для крестьянства упо-
мянутые акции двора, нельзя также не учитывать их ощутимого
влияния на последующее развертывание массовой повстанческой
132
борьбы в том самом регионе, где, теперь уже совсем скоро, заро-
дились искры, из которых занялось пламя крестьянской войны.
С одной стороны, сельский рядовой люд вроде бы смог нагляд-
но убедиться, что, активно напирая «снизу», он способен прину-
дить центральную и местную администрацию пойти на выгодные
для него послабления и льготы, а это в очередной раз вызыва-
ло к жизни в его среде иллюзию небессмысленности протеста и
борьбы против власть и богатство имущих, рождало новые им-
пульсы и стимулы к тому, чтобы опять и опять вздымались по-
встанческие знамена. В том же направлении «работали» живые
впечатления и воспоминания о недавних успешных сражениях с
карательным воинством, воспринимавшихся как красноречивые
и конкретные свидетельства вполне достижимой возможности со-
владать на поле брани со столь могущественным и грозным вра-
гом — танской армией и ее иноземными сподручниками — и спо-
собствовавших укреплению решимости и готовности сокрушить
этого врага.
С другой стороны, дали себя знать факторы, благоприятство-
вавшие распространению и укреплению антитанских настроений
и устремлений. Прежде всего здесь более чем уместно обратить-
ся к вопросу, который неминуемо встает в связи с уже приводив-
шимся свидетельством второй танской нормативной истории о
намерении Пан Сюня летом 869 г. дать «народу перевести дух и
вплоть до осени заняться в полную силу сельским хозяйством»
[23, цз. 148, с. 16585] и который можно кратко сформулировать
следующим образом: на каких землях предполагалось «заняться
в полную силу сельским хозяйством»? Ведь, как уже не раз отме-
чалось, среди вливавшихся в ряды «сюйчжоуских разбойников»
преобладали люди беглые, сиречь безземельные.
Наверняка подобный вопрос возникает сам собой примени-
тельно ко многим, если не ко всем сколько-то длительным восста-
ниям. Возникает, коль скоро даже в случае с «бунтом Пан Сюня»
во весь рост перед руководством «разбойников» встала практи-
чески проблема снабжения провиантом и фуражом боевых по-
встанческих формирований, равно как и обеспечения населения
контролировавшихся ими областей и уездов продовольствием и
прочей сельскохозяйственной продукцией повседневного спроса.
А ведь базовая территориальная зона восстания просуществова-
ла только на высшей его стадии, начавшейся осенью 868 г., т. е.
менее одного года, и была лишь относительно стабильной. Ме-
жду тем бывали восстания и более продолжительные, не говоря
уже о крестьянских войнах... В данном случае ответ на поста-
133
вленный вопрос позволяют искать прямые и косвенные показания
источников. Скорее всего, речь на сей раз может идти о земле,
которой явочным порядком восставшие завладевали на контро-
лировавшейся ими территории [15, цз. 1, с. 12; 47, цз. 251, с. 8137].
Подтверждение тому, пользуясь методом «от обратного», можно
найти в том же декрете Ли Цуя от 21 ноября 869 г.: не случай-
но же в этом акте, исходившем от верховного властелина импе-
рии, предусматривалось, чтобы, при необходимости обращаясь
за содействием к администрации на местах и к имеющейся у нее
соответствующей документации, «каждый владелец сам незамед-
лительно брал в свое ведение» всю побывавшую в руках «раз-
бойников» собственность, включая жилые и прочие усадебные
строения, содержимое амбаров и погребов, а главное — землю
(запашку и угодья): она недаром названа в перечне первой [32,
цз. 125, с. 673-674; 49, цз. 19(1), с. 14107; 53, цз. 83, с. 22б-23а].
Так или иначе, данная акция императорского двора могла ока-
заться осознанной как конкретное и зримое свидетельство глу-
бокой враждебности верховной государственной власти к кре-
стьянам, к их чаяниям земли, а потому не могла не оттолкнуть
сколько-то значительную часть сельского трудового люда от Та-
нов. Этим же обернулась и кровавая расправа над «сюйчжо-
ускими разбойниками», учиненная карателями. А те особенно
жестоко обошлись с уцелевшими участниками пролога и перво-
го акта «бунта Пан Сюня» — выступлений 862 г. в Сюйчжоу и
868 г. в Гуйчжоу. Репрессиям подверглись и все их родственни-
ки, как «была изничтожена» и вся родня Пан Сюня [49, цз. 19(1),
с. 14107]. Столь нещадная расправа немало способствовала раз-
венчанию иллюзий и надежд крестьянства в отношении Танской
династии, а значит, росту их стремлений к низвержению правя-
щего дома. Данное обстоятельство следует подчеркнуть с тем
большей силой, что речь идет как раз о районах, где или по со-
седству с которыми совсем скоро вспыхнуло пламя крестьянской
войны. Пусть осуществимость подобных стремлений стала воз-
можной несколько позже, и посильной она, и то не сразу, ока-
залась лишь для такого могучего движения, которое возглави-
ли Ван Сяньчжи и Хуан Чао. Восстание Пан Сюня наряду с
предшествовавшими, синхронными и сопутствовавшими ему тем
не менее весьма ощутимо приблизило достижение этой цели. Во
всяком случае, оно заметно ослабило противостоявший крестьян-
ству лагерь. Так, многозначителен сам по себе факт выпадения
из-под власти Танов почти на год столь обширной территории и
не где-то на далеком Юге, а в пределах ряда областей Шаньду-
134
на, Аньхоя и Цзянсу. Властям в центре и на местах становилось
все труднее справляться с «шайками разбойников» — народных
повстанцев, чему имеются прямые подтверждения в источниках.
Например, в первой танской нормативной истории признается:
«Хотя с разбойниками из Сюй[чжоу] и покончено, к югу от Ху-
ан [хэ] сошла почти на нет» военная мощь центра [49, цз. 19(1),
с. 1411]. Столь же знаменательное высказывание содержится и во
второй нормативной истории Тан: после «укрощения Пан Сюня»
обнаружилось, что «в областях и уездах воинства не достает. ..
В каждом столкновении с разбойниками правительственные вой-
ска большей частью терпели поражения» [23, цз. 222(2), с. 16982].
Впрочем, красноречивей любых такого рода признаний могут об
этом свидетельствовать факты, относящиеся к «уцелевшим со-
общникам Пан Сюня».
Об их существовании и «злодеяниях» заявляли в Чанъани
высшие должностные лица империи уже в феврале 870 г. «Ко-
гда Кан Чэнсюнь осуществлял карательную экспедицию про-
тив Пан Сюня, — указывали цзайсяны Л у Янь (827-874) и Вэй
Баохэн, — изничтожить всех его (Пан Сюня. — Г. С.) сообщни-
ков оказалось невозможным» [47, цз. 252, с. 8154]. Рассеянные
по многим районам пространного Шаньдуна, «сюйчжоуские раз-
бойники» с конца 869 г. «находили приют в горах и лесах»
или же укрывались в деревнях и небольших городах, ожидая
любого подходящего момента, чтобы вновь выступить под мя-
тежными стягами. Так, в датированной маем 870 г. записи
хроники говорится: «Рассредоточенные в [областях] Янь[чжоу],
Юнь[чжоу], Пин[чжоу] и Ци[чжоу] уцелевшие сообщники разбой-
ников из Сюй[чжоу] все еще сходились по селениям в бандитские
стаи» [47, цз. 252, с. 8158]. « Гуйлинь ские36 со л даты-мятежники по-
прежнему вынашивали злодейские замыслы», — говорится под 15
ноября 870 г. в другом источнике [49, цз. 19(1), с. 14109]. Прави-
тельство вознамерилось средствами «умиротворения» загасить
эти мятежные очаги, и властям Сюйчжоу специальным декре-
том императора предписывалось «склонять на свою сторону и
вразумлять» их [47, цз. 252, с. 8158]. Вполне вероятно, что кто-то
из «последышей Пан Сюня» и внял этим «вразумлениям», но тот
же и другие источники уведомляют, что еще несколько лет искры
от лишь недавно вовсю пылавшего «бунта Пан Сюня» тлели на
Шаньдунском полуострове. Одна из подобных записей хроники
под 874 г., т. е. приходящихся непосредственно на канун восста-
ния Ван Сяньчжи, гласит: администрация Сюйчжоу официально
докладывала трону, что «скопища разбойников нападают и гра-
135
бят», при этом комментарий Ху Саньсина уточняет, что речь
идет именно об «остатках сообщников Пан Сюня». «В областях
и уездах, — говорится далее в хронике, —не в состоянии совла-
дать с ними, и вышло высочайшее повеление [властям] Янь[чжоу],
Юнь[чжоу] и других [областей] двинуть войска, дабы укротить
[их]» [47, цз. 252, с. 8172].
Еще Фань Цзуюй высказал предположение, что «уцелевшие со-
общники Пан Сюня» в свое время влились в дружины Ван Сянь-
чжи и Хуан Чао. «Разбойники Хуан Чао, — писал историк,—
это изначально последыши из сюй[чжоуских] мест» [38, цз. 21,
с. 196-197]. Уже в наше время синологи не раз высказывались в
поддержку данной гипотезы. По их мнению, обладавшие опытом
повстанческой борьбы, прошедшие сквозь горнило тяжелых боев
с карателями, в значительной своей части — недавние солдаты
«войска серебряных мечей», хорошо освоившие навыки и при-
вычки ратной жизни, «уцелевшие сообщники Пан Сюня» явились
активным ферментом, ускорившим начало крестьянской войны,
стали важным слагаемым первоначального контингента участ-
ников народного повстанческого движения 874-901 гг. [269, с. 26;
270, с. 281; 300, с. 21; 334, с. 106].
Но коли все это так, то, подобно тому, как оказалось вполне
оправданным датировать завязку восстания Пан Сюня осенью
862 г., а не 868 г., не правильней ли и верхнюю хронологическую
границу его истории передвинуть с исхода 869 г. на конец 874 г.,
когда еще остававшийся и продолжавший все эти 5 лет «рабо-
тать» собственный внутренний «ресурс» восстания как бы инкор-
порировался в крестьянскую войну? Пусть нам теперь осталось
мало что ведомо из конкретики той фазы «бунта Пан Сюня» —с
финиша 869 г. до конца 874 г., когда он шел уже без Пан Сю-
ня. Мы сейчас совсем не знаем, чем была заполнена пауза еще
большей продолжительности с августа 862 г. по август 868 г., от
пролога до первого акта, пока «бунт» шел еще без Пан Сюня как
его предводителя: на сей счет сведения источников отсутствуют.
Такое «безмолвие», однако, не означает, будто пауза эта была
действительно пуста. Ее содержание историописание X и после-
дующих веков, со столь обычным для него свойством непременно
персонифицировать сколько-то важные события, к коим отнесло
и данное, потому, вероятней всего, и «замолчало», что Пан Сюня
на авансцене «бунта» тогда еще не было. Словом, поступило оно
на сей раз почти точь-в-точь так, как в отношении первых шагов
крестьянской войны 874-901 гг. — шагов еще без Хуан Чао, с ко-
торым ее всецело связало и имя которого ей фактически дало. И
136
как равным образом поступило в отношении заключительной ста-
дии крестьянской войны, после гибели Хуан Чао на исходе лета
884 г.: эта стадия тоже осталась обойденной вниманием творцов
средневекового и последующего историописания.
Как бы то ни было, следует оговорить, что принять предлага-
емую, как видно, ощутимо измененную по сравнению с обычно
фиксируемой в литературе, датировку «бунта Пан Сюня» от-
нюдь не равнозначно признанию последнего отправной точкой
крестьянской войны. И это при том, что во второй танской
нормативной истории, надо думать, не случайно сказано: «Пан
Сюнь... первым начал буйствовать с оружием в руках... Воен-
ные действия длились беспрестанно, и Тан нашла погибель...
Тан погибла от Хуан Чао, но основание бедствия было поло-
жено в Гуйлине» — там, где в полную силу запылал «бунт Пан
Сюня» [23, цз. 222(2), с. 16982]. Такого же взгляда придерживал-
ся Чжан Фанпин (1007-1091): именно с «бунта Пан Сюня» начи-
ная, «в Поднебесной воцарились хаос и упадок» [59, цз. 26, с. 36].
Этими суждениями авторов XI в. столь же определенно, сколь
и цитировавшимся ранее высказыванием их современника Фань
Цзуюя, подчеркнута органическая связь восстания Пан Сюня с
крестьянской войной Ван Сяньчжи и Хуан Чао. Пусть прямых и
конкретных свидетельств в источниках об участии «последышей
Пан Сюня» в движении 874-901 гг. нет. Но и территориальная
близость последних очагов активности «уцелевших сообщников
Пан Сюня» и первоначального ареала возникновения крестьян-
ской войны, ее колыбели, а также временная «состыкованность»
этих событий позволяют полагать небезосновательной приводив-
шуюся выше гипотезу относительно вполне реальной возможно-
сти участия «сюйчжоуских разбойников» в крестьянской войне
874-901 гг.
Другими словами, если кровавое укрощение «бунта» Цю Фу,
как раньше, допустим, «бунта» Юань Чао и ему подобных, по-
действовало на рядовой люд деревни подавляюще, так, что чув-
ства недовольства и протеста, вырвавшиеся было наружу, на то
или иное время ушли опять в глубь народной жизни, то «бунт»
Пан Сюня (хотя обуздать его властям тоже удалось) можно с
достаточной уверенностью считать прямым предшественником
крестьянской войны.
137
Некоторые выводы
«Бунт Пан Сюня» замкнул собою долгий—почти 120-лет-
ний!— путь к крестьянской войне под руководством Ван Сянь-
чжи и Хуан Чао. Слагавшийся из четырех основных этапов37,
этот путь отмечен обострением крестьянской борьбы поочеред-
но от одного этапа к следующему. Причем обнаруживала себя
данная закономерность не столько в количественном выражении:
на каком-то из этапов (например, втором или завершающем) чи-
сло массовых вооруженных выступлений могло оказаться мень-
ше, чем на предыдущем; точно так же дело вовсе не в далеко не
одинаковой продолжительности этапов.
Бесспорно, количество восстаний — показатель сам по себе су-
щественный. И тем не менее он не может служить достаточным,
а тем паче исчерпывающим критерием ни для сопоставитель-
ного анализа и оценки реального уровня напряженности соци-
альных коллизий и суммарной мощи народной оппозиции на от-
дельных этапах, ни для общей характеристики всей совокупности
крестьянских восстаний и других акций социального протеста и
противодействия общественных низов на протяжении второй по-
ловины VIII — первых трех четвертей IX в. Конкретней говоря,
многочисленность восстаний (около 40) на первом этапе (десяти-
летие начиная с 756 г.) по сравнению с последующим отнюдь не
означает, будто процесс шел в целом по нисходящей. В действи-
тельности имела место совершенно иная картина.
Следует к тому же заметить, что интервалы между четырь-
мя рассмотренными в настоящей главе вспышками повстанческой
активности «низов», или в общей сложности почти половина про-
слеживаемого в данном случае отрезка времени, вовсе не были
для правящего класса «тихими», безмятежными. Мало того, не-
которые такие промежутки ознаменовались даже сравнительно
крупными «бунтами», преимущественно на окраинах империи. К
числу подобных событий можно отнести, например, уже упоми-
навшиеся в разной связи «бунт» 773-775 гг. под руководством
Гэшу Хуана в хэнаньской области Гуанчжоу и прилегающих
районах, восстание «инородцев» в 811-813 гг. на территории со-
временной Хунани, выступление нелегальной даосской секты на
востоке нынешней Сычуани в 851-852 гг. и др. В общей слож-
ности в течение этих без малого 60 лет произошло около 30, т. е.
свыше четверти совокупного числа народных восстаний за все
время, начиная с 756 г. и кончая кануном крестьянской войны
874-901 гг., — цифра сама по себе довольно внушительная.
138
Словом, есть достаточно оснований и с этой стороны конста-
тировать распространенность повстанческих акций социального
протеста и противодействия общественных низов на протяжении
всего почти 120-летнего периода, предшествовавшего крестьян-
ской войне под предводительством Ван Сяньчжи и Хуан Чао.
Восстания стали обычным явлением.
Отмеченная выше закономерность давала о себе знать так-
же в последовательном нарастании общего ареала повстанческой
борьбы. Его границы мало-помалу раздвигались от этапа к эта-
пу. Спору нет, он был, как показывает анализ, весьма значитель-
ным еще на исходе второй трети VIII в., что, собственно, наряду с
прочими «параметрами», и позволяет рассматривать вооружен-
ные выступления той поры в качестве слагаемых одного из прой-
денных за указанные почти 120 лет этапов — первоначального. А
вслед за тем повстанческие акции фиксировались хронистами во
все новых районах и на Севере (даже в Чанъани и ее округе), и
на Юге (в частности, на крайних оконечностях танской терри-
тории— в нынешних Гуандуне и Гуаней). Что еще существен-
ней, эти районы в большинстве своем не становились аренами
лишь для одной-двух акций такого рода, а «осваивались» более
или менее интенсивно, и, следовательно, есть основания гово-
рить и об общем заметном расширении, и о повысившейся в це-
лом «интенсификации» всей «географии» повстанческой борьбы
социальных низов Танского Китая на протяжении рассматрива-
емого в настоящей главе периода.
В продолжение всех почти 120 указанных лет эта борьба про-
текала на локальном уровне, крупные восстания были редки.
Вместе с тем мало-помалу явственней давала себя знать тенден-
ция к последовательному, от одного этапа к другому, возраста-
нию массовости и расширению территориальных рамок «бун-
тов» при одновременном стремлении их вожаков придать дей-
ствиям повстанцев больше начал организованности и сплочен-
ности, дисциплинированности и целенаправленности. Действие
данной тенденции обнаружило устойчивость, с какими бы труд-
ностями и препятствиями ни пробивала она себе постоянно доро-
гу в лавине повстанческих акций узкоместного характера. После
«бунтов» Юань Чао, а также Фан Нина и Чэнь Чжуана наличие
такой тенденции, отражавшей дальнейшее обострение и услож-
нение социально-политической обстановки в империи, ощутимо
сказалось в восстаниях 798-799 гг. в Чжэцзяне под руководством
Ли Хуана, «инородцев» Хунани и Гуаней в конце VIII — начале
IX в., «речных» и «озерных разбойников» Хубэя и Хунани на
139
исходе 830-х годов, «чайных» и «соляных удальцов» различных
районов страны в середине четвертого и второй половине пятого
десятилетия IX в., сычуаньских крестьян в 838-840 гг., а также в
некоторых других крупных акциях середины IX в. Крайнее по-
ложение на шкале с отметками, в восходящей последовательно-
сти обозначающими масштабность и степень организованности
народных восстаний середины VIII — третьей четверти IX в., за-
няли «бунты» во главе с 11ю Фу и под руководством Пан Сюня.
Иными словами, чем ближе подступала гроза крестьянской вой-
ны, тем ощутимей становились проявления указанной тенденции,
а точнее — действие такой тенденции подготавливало и прибли-
жало начало крестьянской войны.
Заслуживает внимания еще один весьма существенный при-
знак обострения народной повстанческой борьбы в хронологи-
ческом промежутке с середины VIII до конца третьей четвер-
ти следующего столетия. Более или менее крупные по массо-
вости и территориальному размаху вооруженные выступления
«низов» до поры до времени происходили только на юге импе-
рии. Север же вплоть до завершающей фазы последнего этапа,
иначе говоря, до «бунта Пан Сюня», подобных событий, в об-
щем, не знал. Объясняется это довольно просто: позиции Та-
нов, в частности их административная и военная власть, были
на Севере разветвленней и прочней, нежели на Юге, а значит,
сколько-то внушительной массе «разбойников» выступить с ору-
жием в руках и сорганизоваться на борьбу в более или менее
широком масштабе на Юге оказывалось проще и легче, чем на
Севере. Исключением, но как раз таким, которое только под-
тверждает правило, можно счесть лишь время мятежа Ань Лу-
шаня— Ши Сымина. Пришедшийся на то восьмилетие (755-763)
разгул военно-феодальных усобиц, преимущественно на Севере,
привел там к резкой дестабилизации общей обстановки, в частно-
сти к дисфункции военно-административной машины централь-
ной власти, что наряду с прочими обстоятельствами помогает
уяснить, почему как никогда ранее при Танской династии мно-
гочисленными были в те годы народные восстания в северных
регионах. Тамошнее простонародье в его социальном недоволь-
стве как будто прорвало, а в это же самое время стали возможны
и такие крупные массовые вооруженные выступления на Юге, как
«бунты» Юань Чао, а также Фан Цина и Чэнь Чжуана. Словно
вторя один другому, самые разные источники отмечают учаще-
ние «разбойничьих» акций простого люда в ту пору как в целом
по стране, так и в отдельных ее регионах, будь то Север или Юг.
140
Однако если на территории вдоль и южней Янцзы ситуация
с указанной стороны и к началу последней четверти IX в. в об-
щем и целом сохранялась — эти районы продолжали в военно-
административном отношении оставаться ощутимо оголенны-
ми,— то на Севере произошли перемены: здесь могущество
Чанъани заметно ослабло. Ослабло, подорванное непрестанно
обострявшимися коллизиями Танской монархии и цзедуши, но
также и между самими генерал-губернаторами. Иначе говоря,
затянувшиеся дрязги и распри внутри противостоявшего борю-
щемуся крестьянству лагеря породили и впрямь немощность тан-
ской власти на местах и не где-либо в одном регионе, а во многих,
если не везде и всюду. Существовала, однако, еще одна сила,
вызвавшая к жизни указанные изменения. Если стало на исхо-
де последнего, четвертого этапа возможным, чтобы «бунт Пан
Сюня», как солдатский мятеж зародившись в 862 г. на Севере
(в Сюйчжоу) и обретя второе дыхание 6 лет спустя на Юге (в
Гуйчжоу), перерос в крестьянское восстание как таковое, не где-
нибудь, а, на Севере — обрел внушительный размах, массовость,
динамизм и оказался способным подвести вплотную к черте, за
которой начиналось явление уже иного масштаба — крестьянская
война, —коль скоро все это так, нельзя здесь не видеть один из
многозначительных и осязаемых итогов, достигнутых ханьскими
и иноэтническими «низами» Севера и Юга Танского Китая на
долгом и тернистом пути борьбы. Они своими беспрестанными
ударами, сколь бы разной мощи такие удары ни были, подтачи-
вали могущество Танской монархии в ее цитадели — на Севере,
а в то же время сами становились шаг за шагом силой, кото-
рая в ходе начавшейся в 874 г. крестьянской войны оказалась
способной в конечном счете вызвать агонию правящего дома и
ввергнуть государственную машину Танской империи в кризис-
ное состояние.
Этому могло способствовать возникновение, пусть не более
чем на спорадическом уровне, пусть только у вожаков, и то
лишь нескольких из более 110 массовых вооруженных выступле-
ний второй половины VIII — первых трех четвертей следующего
столетия, представлений о враждебности простому люду со сто-
роны если не самих танских императоров, то их присных и спод-
ручников в центре и на местах. Иными словами, речь может идти
об отдельных проявлениях политизации целей, выдвигавшихся
этими повстанческими предводителями. Впрочем, истоки у по-
добных проявлений могли быть весьма разные, и, пожалуй, имен-
но здесь стоит еще раз высказать следующее предположение:
141
объективно к такого рода политизации способно было подтал-
кивать, волей-неволей ускорять ее само по себе вовлечение до-
вольно больших масс крестьянства в вооруженные мятежи анти-
танской направленности, один за другим учинявшиеся генерал-
губернаторами, начиная с мятежа Ань Лушаня—Ши Сымина.
Спору нет, сообразно с крайне узкими общими пределами и воз-
можностями для такого процесса в средневековой деревне, он и
на сей раз наверняка не получил в среде самого простого люда
распространения ни вширь, ни вглубь, антитанские умонастрое-
ния не стали достоянием сколько-то значительной массы рядовых
участников соответствующих восстаний. И все же не может не
привлечь внимания тот факт, что начиная с 762 г., впервые после
полного воцарения династии Тан38, дважды, в ходе крупных на-
родных восстаний— Юань Чао и Пан Сюня, провозглашались в
той или иной форме лозунги отвержения танской власти и овла-
дения «ниспосланными Небом» полномочиями мироустроения39.
Изложить в категориях и терминах китайской традиционной док-
трины государственного управления общую суть возникавшей в
таких случаях ситуации можно вкратце следующим образом: в
Срединной империи воцарилась смута, и хотя остались ненаде-
ленными Небесным мандатом ни Юань Чао, ни Пан Сюнь, но
для них и Танский дом уже, что называется, не указ, продолжать
ведать мироустроением он долее не вправе — его время ушло, а
значит, следовало дать знать ему об этом, выказать свою непод-
властность Танской династии, и отсюда стремление подхватить
выпавшую из рук последней хроногенную функцию.
Пусть это пока лишь провозглашалось, а если и свершалось,
то каждый раз робко, с оглядкой. Восстания тем не менее об-
ретали таким образом политическую окраску, а их участники
вольно или невольно приходили в столкновение не только на
местах с отдельными представителями власть и богатство иму-
щих— подобное много раз случалось и прежде, и тогда, но и с
олицетворенным Танской монархией государством. Тем самым
и с этой стороны грядущей крестьянской войне сообщался опре-
деленный заряд и стимул.
Антитанский мотив, бесспорно, не был ни главным, ни тем бо-
лее единственным как в народных восстаниях — предвестниках и
предшественниках крестьянской войны, так и в ней самой, а сле-
довательно и называть их антитанскими по главной, ведущей на-
правленности совершенно неверно. Но и «снимать» этот мотив
было бы ошибочно. Он существовал, он жил и «работал».
Приведенные в данной главе общие и конкретные наблюдения,
142
суждения и выводы, думается, позволяют прийти к заключению,
что, во-первых, все наиболее существенные черты начавшейся
на исходе 874 г. крестьянской войны не предстают ни случайны-
ми, ни неожиданными, а, во-вторых, в долгой череде народных
восстаний, восходящей еще к середине VIII в., прослеживается
в возрастающей степени приближение к «великой смуте», раз-
разившейся на финише третьей четверти следующего столетия
и бушевавшей затем многие годы на просторах Танской импе-
рии. Строго говоря, именно выявление одной за другой ступе-
ней такого приближения и позволило наметить главные вехи на
пути, которым повстанческая борьба общественных низов, пере-
плетаясь и сочетаясь с другими проявлениями их социального
протеста и противодействия, пришла к крестьянской войне под
руководством Ван Сяньчжи и Хуан Чао.
Впрочем, нельзя исключать, что может у кого-либо возник-
нуть вопрос или сомнение: не слишком ли затянувшимися во вре-
мени и перенасыщенными событиями представлены в этой гла-
ве предвестие и предшествие крестьянской войны? Почти 120
лет.. . Свыше ста восстаний, не считая прочих актов социаль-
ного протеста и сопротивления общественных низов... Но неда-
ром же крестьянские войны считаются явлением особого рода,
в высшей степени исключительными по характеру, содержанию,
размаху, последствиям. И не случайно ведь, тоже до предела
наполненная самыми разными проявлениями борьбы трудового
люда против угнетения и эксплуатации, история едва ли не абсо-
лютного большинства стран мира в средние века и новое время
вообще не знала крестьянских войн как таковых, а в Срединном
государстве, в котором их произошло, похоже, больше, чем где-
либо еще, крестьянские войны оказались возможны столь редко:
за 17 столетий — с конца II до последней четверти XIX в. — всего
5 раз, с интервалами в четверть или даже половину тысячелетия.
Не станем забывать, что крестьянство — масса обычно инерт-
ная, трудно раскачиваемая, чрезвычайно тяжелая на подъем, а,
значит, для того чтобы собраться с духом и силами на акции
до такой степени масштабные, ему требовалось очень много вре-
мени. Да и сама крестьянская война, которую возглавляли Ван
Сяньчжи и Хуан Чао, продолжалась ни много ни мало четверть
века. Долговременными были и другие крестьянские войны в Ки-
тае, как более ранние, так и последовавшие за этой. Надо ли уди-
вляться, что на «раскачку», на все, предшествовавшее каждой из
них, уходили многие десятилетия.
143
Г Л А В A II
ВОССТАНИЕ ВАН СЯНЬЧЖИ И
НАЧАЛЬНЫЙ ЭТАП КРЕСТЬЯНСКОЙ ВОЙНЫ
Колыбель крестьянской войны —
на стыке Шань,цуна и Хэнани
Сколь закономерно, что побудительный толчок к крестьянской
войне 874-901 гг., как и к ее «старшим сестрам» — крестьянским
войнам 184-215 и 610-624 гг., а также к «младшей» — крестьян-
ской войне 1627-1646 гг., последовал с Севера, столь же по-
своему не случаен и тот факт, что колыбелью учиненной Ван
Сяньчжи «великой смуты» явилась территория на стыке нынеш-
них Шаньдуна и Хэнани, охватывавшая танские области Хуа-
чжоу, Пучжоу, Цаочжоу, Ичжоу и Юньчжоу. Этот факт был
предопределен сложной совокупностью объективных и субъек-
тивных условий, долго и постепенно там зревших и складывав-
шихся, и восстание, давшее начало этому движению, как едва ли
не всякое сколько-то значительное событие подобного рода, воз-
никло на пересечении многих причин и факторов, хотя последние
и восходили в конечном счете к развитию основного социального
антагонизма эпохи.
Впрочем, в принципе допустимо предположить, что «местом
рождения» крестьянской войны, которую отличали бы все основ-
ные атрибуты данной формы социального протеста и противо-
действия крестьянства на той конкретной фазе развития китай-
ского средневекового общества и государства, мог стать и какой-
то другой регион. В подобном случае, несомненно, иные действу-
ющие лица выступили бы на авансцене уже первого акта такого
действа. А раз так, иным могло стать многое в конкретике это-
го акта, в его частностях. И начался бы он не в то же время,
а раньше либо позже, и разница могла составить не дни и неде-
ли, а не исключено, и не месяцы. Действие развертывалось бы
по какому-то из сценарных вариантов. Хотя все узловые звенья
сценария непременно остаются незыблемыми и принципиальные
различия трудно представить — иначе речь не шла бы о действе,
именуемом крестьянской войной, да еще такой, какой она могла
иметь место в Китае именно той поры.
145
По крайней мере исключается, чтобы ее первоначальным оча-
гом стала бы какая-нибудь территория вне Севера. Юг тогда
не достиг еще в своем развитии стадии, когда б в его лоне мо-
гли вызреть предпосылки для массового повстанческого движе-
ния такого характера и масштаба, как крестьянская война. Не-
которые предпосылки подобного рода там, как уже отмечалось в
предыдущей главе, зарождались, и это начинало давать о себе
знать, одним из наглядных подтверждений чему может служить
возглавленный Юань Чао «бунт» 762-764 гг. с его, по меркам
той поры, беспрецедентным не только для Юга числом участни-
ков и территориальным охватом. Но зато имевший место 100 лет
спустя «бунт Пан Сюня» оказался не в состоянии реализоваться
на Юге как непосредственный, ближайший предшественник кре-
стьянской войны; потенции этого восстания в данном качестве
смогли раскрыться лишь после перемещения его базового очага
на Север. Зона на стыке теперешних Шаньдуна и Хэнани как
раз способна являться наглядным свидетельством того, что ко-
лыбели крестьянской войны в тогдашнем Китае могло «найтись
место» только на Севере.
Помимо прочих черт, «особость» данного и смежных север-
ных субрегионов, которая тогда наверняка дала о себе знать, -
давность и прочность традиций социального протеста «низов»,
притом едва ли не во всем возможном для древних и средних ве-
ков многообразии его форм, включая и самую крайнюю по остро-
те и активности — повстанческую. Речь идет о традициях, сво-
ими истоками восходящих там по меньшей мере к началу I в. до
н. э. Затем они мало-помалу набирали силу и размах, что ощути-
мо проявилось уже в восстании «Краснобровых» 17-27 гг. н. э.,
а чуть более полутора столетий спустя — в восстании «Желтых
повязок» и других событиях первой в истории Китая крестьян-
ской войны 184-215 гг. Подобно любым иным, эти традиции,
с их «кумулятивными» потенциями, способностью «сгущаться»,
наращиваться, делаться все более устойчивыми и действенны-
ми, за минувшее к началу последней четверти IX в. тысячеле-
тие накрепко укоренились в тамошнем простонародье, прежде и
больше всего — в крестьянстве — той социальной среде, где, как
известно, подверженность и приверженность традициям едва ли
не особенно ощутимы. Как и в других странах в далекие либо
близкие к нашим дням времена, само наличие подобных тради-
ций, их столь внушительная давность, их закрепление в истори-
ческой памяти насельников соответствующих мест, получавшее
«подпитку» весьма частыми в данном регионе вспышками соци-
146
ального недовольства и противодействия, — все это могло делать
свое дело и реально делало. Делало, помогая подготавливаться
к последующей борьбе. Хотя запечатленный в традиции опыт не
мог одновременно не напоминать и о горечи поражений, о жесто-
ких репрессиях, о тщетности надежд добиться борьбой чего-либо
хорошего для себя. Он, казалось, был в состоянии подавлять
и подавить самую волю к протесту и сопротивлению, к борь-
бе. Однако происходило прямо противоположное, с помощью
традиций создавая феномен «самопорождения» борьбы борьбою
[88, с. 171].
О традициях, звавших к борьбе, в тех местах хорошо зна-
ли; молва, особенно если она находила фиксацию в фольклоре и
смежных с ним сферах творчества, напоминала о них одному по-
колению за другим, и об этом будет еще не раз сказано в данной и
последующих главах. В среде деревенских низов они порождали
определенные импульсы и стимулы на уровне чувств, взглядов и
убеждений, побуждали к мобилизации и концентрации психоло-
гических и нравственных ресурсов, и тем самым получали вопло-
щение в практической активности людей. Короче говоря, налицо
весьма важная составляющая того горючего материала, которым
данный субрегион был обильно начинен и который, попади в него
искра, легко мог воспламениться1. События, развернувшиеся на
рубеже третьей и заключительной четвертей IX в., это наглядно
подтвердили. Мало того, разбушевавшаяся на сей раз огненная
стихия превзошла все, что имело там место когда-либо раньше.
Области Хуачжоу, Цаочжоу, Пучжоу, Юньчжоу и Ичжоу,
исторически образуя некое единство, входили в густонаселен-
ный, экономически богатый и развитый, с процветающими зе-
мледелием, ремеслами и промыслами субрегион, и хотя центр
хозяйственной жизни Срединного государства примерно с сере-
дины VIII в. начал перемещаться на Юг, этот субрегион к исходу
IX в., да и много позднее не утратил былого положения среди ве-
дущих в стране и вместе с тем сохранил свою самобытность. Для
Танов он являлся одной из важных опор их богатств. Отсюда по
каналам налоговых поступлений шли в казну, помимо обычных
поставок по «двухразовому сбору» (зерно и другое продоволь-
ствие, фураж и т. д.), особых сортов шелка, а также хлопчатник,
разного рода высококачественное сырье для промыслов и для
медицинских снадобий, прочая специфическая продукция тамош-
них сельских и городских тружеников, а в результате последние
принуждены были испытывать давление податного пресса госу-
дарства выше «положенного».
147
Сверх того, обирали рядовой люд тех мест так называемые
удельные дворы (фэнху) — обладатели сравнительно больших
земельных достояний , пользовавшиеся высочайше дарованным
им иммунитетом и под сурдинку взыскивавшие с крестьян явоч-
ным порядком дополнительные поборы. О размерах пожало-
ванных им владений можно судить по свидетельству одного са-
новника, относящемуся к середине первого десятилетия VIII в.:
7 уездов в соседней с Цаочжоу и Пучжоу области Хуачжоу —
той самой, в Чанъюаньском уезде которой вспыхнуло восстание
под руководством Ван Сяньчжи, давшее начало крестьянской
войне, — были пожалованы пяти «удельным дворам», а хозяйни-
чали они там так, что «вверенные» им простолюдины «спаса-
лись бегством и оставались без занятий» [23, цз. 118, с. 16448].
С середины VIII в. всевластными правителями тех мест ста-
новились цзедуши. Этот исторически сложившийся субрегион
оказался рассеченным между тремя генерал-губернаторствами
(Тяньпин, Ичэн и Яньхай), и его население должностные
лица танской администрации вкупе с цзедуши обдирали как
липку. Обдирали даже в те годы, когда значительные про-
странства там оказывались затопленными водами Хуанхэ, отче-
го покрывались толстыми слоями песка, ила, соли, и тогда ни
о каких урожаях и речи быть не могло, а подобное случалось
часто, особенно в областях Цаочжоу и Пучжоу. Надо ли уди-
вляться, почему, согласно составленному под эгидой цинского
императора Канси (1654-1722; царствовал с 1661 г.) «Описанию
Цаочжоу» («Цаочжоу чжи»), на этой территории «сходились во
множестве разбойники, и издавна говорилось, что обуздывать
их трудно. Если же доискиваться первопричин разбоя, то они в
бесплодии почв и нищете простого люда» (цит. по [309, с. 78]).
В действительности за всем этим стояла усиливавшаяся социаль-
ная напряженность в тамошней деревне, порожденная последова-
тельным обострением основного антагонизма эпохи.
Вызванные безудержным своеволием и притеснением со стороны
власть и богатство имущих, усугубленные «небесными напастя-
ми» недовольство, волнения и протест трудового народа в раз-
ных их формах, — то, что в лексиконе людей наподобие Канси,
а равно состоявших под его началом авторов «Описания Цао-
чжоу» объемлется понятием «разбой», — все это и впрямь стало
постоянным явлением в жизни рассматриваемого региона, а так-
же смежных с ним земель и в танское время, и задолго до того,
начиная с ханьского периода, и поздней, включая первую поло-
вину XX в.
148
Ситуация в регионе резко обострилась с началом мятежа Ань
Лушаня — Ши Сымина и последовавших за ним баталий между
генерал-губернаторами, с одной стороны, и танской властью в
центре и на местах — с другой, а также между самими цзеду-
ши. Он стал ареной частых и ожесточенных баталий такого ро-
да. На поведение «низов» эти коллизии воздействовали двоя-
ко. Несомненно, ослабление там позиций центральной власти
облегчало возникновение массовых волнений и других форм со-
циального протеста «низов». Вместе с тем крестьяне, побужда-
емые неистребимым наивным монархизмом, проявляли настро-
енность против притязаний цзедуши на всевластие в генерал-
губернаторствах. Словом, ни о какой стабильности социально-
политической обстановки в регионе не могло быть и речи.
Обо всем этом еще в 833 г. писал в памфлетах «Филиппики»
(«Цзуй янь») и «О войнах» («Чжань лунь») государственный де-
ятель, политический мыслитель, литератор и публицист Ду Му.
Он особо подчеркивал масштабы и глубину опустошительных по-
следствий вооруженных действий и других столкновений между
Танами и генерал-губернаторами —столкновений, без которых
на протяжении более трех четвертей века не проходило подряд
и пяти лет [23, цз. 166, с. 16673; 47, цз. 244, с. 7886-7890]. В ре-
зультате огромные земельные массивы превращались в залежи,
ирригационно-мелиоративная сеть пришла в упадок, и тем не ме-
нее крестьян принуждали выплачивать «двухразовый сбор», а
отбывать повинности заставляли даже женщин. От этих обязан-
ностей не освобождали и в годину стихийных бедствий. А их
случалось там множество, и, будучи фактором конъюнктурным,
они тем не менее играли свою роль в возникновении социально-
го недовольства и протеста рядового населения, аккумулировали
энергию для первого толчка к открытым выступлениям обычно
трудно раскачивающихся, инертных масс сельского люда. Вот
извлеченные лишь из официальных источников и далеко не пол-
ные сведения на сей счет только за время с середины 20-х до
начала 60-х годов IX в.: май 826 г. ознаменовался в области Пу-
чжоу ливнями, сделавшими непригодными для возделывания все
земли; 3 года спустя там же саранча погубила урожай, а летом
831 г. затяжные ливни вновь обрушились на Пучжоу; в июне
837 г. Хуанхэ — стародавнее «горе Китая» — затопила большое
пространство, включая область Цаочжоу; в том же году свое па-
губное дело и здесь свершила саранча, а тремя годами позже
точно такая напасть обрушилась и на Пучжоу, да еще на ред-
кость крупный, с кулак, град на исходе лета извел многие плоды
149
труда земледельцев и, сверх того, от него погибло тогда «очень
много крупного рогатого скота, лошадей и людей»; в сентябре
858 г. «большая вода» накрыла регион в низовье Хуанхэ, места-
ми — на глубину до пяти чжанов (т. е. свыше 15 м); в водной
пучине погибли многие десятки тысяч семей; в июле 862 г. там
вновь беда — налет саранчовых стай (см. [309, с. 81-82]). В после-
дующие годы «небесные напасти» настигали те края еще чаще, и,
как сказано в хронике, оттого, что «из года в год имел место не-
урожай, обреченные на голод люди становились разбойниками»,
«сходились один с другим, становились разбойниками и роились
повсеместно, словно пчелы» [47, цз. 252, с. 8174]. Подобное пере-
живал тогда весь Север: «Год за годом то наводнение, то засуха,
так что о поставках зерна с областей и уездов и спросу быть не
могло. [Должностные лица] сверху донизу вводили друг друга в
заблуждение, а простые люди уходили в бегство и мерли с го-
лоду. Жаловаться же и взывать к справедливости было некуда»
[47, цз. 252, с. 8174]. И все это, как, надо полагать, не случайно
отмечено в первой танской нормативной истории, наблюдалось
«особенно в Хэнани»2 [49, 200(2), с. 15407].
Словом, горючий материал для мощного взрыва народного не-
довольства и протеста мало-помалу на стыке теперешних Шань-
дуна и Хэнани накапливался, социально-политическая атмосфе-
ра накалялась.
Но так же или почти так же и даже, может быть, в большей
степени обострялась обстановка не только там. В той или иной
мере аналогичная картина наблюдалась и во многих других ме-
стах на Севере. Собственно, именно этим и определялась в ши-
роком масштабе «готовность» огромной массы трудового люда
империи к участию в повстанческом движении «ранга» крестьян-
ской войны. И если тем не менее начало подобному движению
было положено именно в зоне Цаочжоу — Пучжоу — Юньчжоу —
Ичжоу, то, думается, предрешившими такой оборот дел стали
следующие обстоятельства. Конечно, свою роль промоторов,
как уже отмечалось, сыграли «уцелевшие сообщники разбойни-
ков из Сюй[чжоу]» — рассеянные по этим и близлежащим местам
последки приверженцев Пан Сюня, судя по сведениям хроники,
до конца 874 г. остававшиеся «заряженными» на повстанческие
акции [47, цз. 252, с. 8158, 8172]. Катализаторами же процесса,
имевшего своим результатом ту первую вспышку, от которой за-
полыхало пламя крестьянской войны именно в упомянутой зоне,
явились «соляные удальцы». А в их среде сыскались люди, ко-
торые и верно уловили благоприятный момент, и нашли в себе
150
мужество и умение раньше других поднести фитиль к погребу,
начиненному взрывчатым социальным материалом. Самым пер-
вым среди них был Ван Сяньчжи.
Герой со знаком «минус»: Ван Сяньчжи в зеркале
официального историописания
О самом Ван Сяньчжи известно и мало, и много. Мало — о
начале его жизненного пути, о том, что предшествовало восста-
нию, которое он поднял и которое стало зачином крестьянской
войны; действительно, сведения, имеющиеся на сей счет в ис-
точниках, особенно официальных, крайне скупы и порою очень
неточны. Много — о последнем четырехлетии его жизни (до мар-
та 878 г.), составившем основную канву целой главы в летописи
крестьянской войны. Пусть некоторые известия средневековых
авторов о деятельности Ван Сяньчжи на протяжении этих че-
тырех лет тоже скудны и невыразительны, изложение и оценка
многих касающихся его обстоятельств противоречивы, иной раз
даже несуразны, о чем в конкретной связи с соответствующими
событиями и эпизодами крестьянской войны речь ниже пойдет
особо. Тем не менее привлечение с максимально достижимой
полнотой всех имеющихся источников, особенно неофициальных,
их внимательное прочтение и критический анализ позволяют до-
статочно широко и отчетливо воспроизвести основные вехи бир-
графии Ван Сяньчжи, определяющие черты его облика, существо
его взглядов и деяний, дают возможность сделать ряд небезын-
тересных наблюдений и выводов относительно его места и роли
в перипетиях народного повстанческого движения, первым глав-
ным руководителем которого он являлся.
Но, может быть, и не стоило ожидать, чтобы о персонаже
столь далекого прошлого, да еще тем более об одном из тех, кто
стал зачинателем и вожаком крестьянской войны и кого средне-
вековое официальное историописание, как бы там ни было, осо-
бым вниманием отнюдь не жаловало, сохранилась информация
сколько-нибудь обильная и достоверная? Под толщей одинна-
дцати веков немало из того, что некогда знали, безвозвратно за-
терялось. К тому же, как известно, в смутную пору конца Тан-
ской империи прежде столь справно функционировавшая госу-
дарственная историографическая служба стала разлаживаться,
записи текущих событий, составлявшиеся специальными учре-
151
ждениями и должностными лицами при императорском дворе,
не всегда удавалось вести так же регулярно и скрупулезно, как
раньше, а то немногое, что кистью придворных хронистов бы-
ло тогда все же создано, довольно скоро после падения дина-
стии Тан большей частью исчезло бесследно. Правда, появились
произведения полуофициального и частного творчества, запеча-
тлевшие пристальный интерес к бурным перипетиям той поры со
стороны современников, не имевших отношения к историописа-
нию как таковому и уж во всяком случае —к официальному. Су-
дя по отдельным репликам, примечаниям и ссылкам хронистов,
комментаторов, литераторов, библиофилов и библиографов XI-
XIII вв., по крайней мере к середине XIII столетия существовало
несколько подобных книг, в той или иной мере касавшихся учи-
ненной Ван Сяньчжи и Хуан Чао «великой смуты», а также свя-
занных с нею событий конца IX — начала X в. Помимо уже упо-
минавшихся творений Ван Жэньюя и Ван Куня, это, например,
написанное еще на самом исходе IX в. Вэй Чжаоду (? — 895) и Ян
Шэ (? — ок. 910 г.). «Продолжение “Записей об августейших пра-
вителях, волею Неба пребывавших на троне”» (Сюй «Хуан ван
бао юнь лу»), тоже до наших дней не сохранившееся (см. [170,
с. 191-194]). По свидетельству Ван Минцина (1127 — ок. 1205),
ученого и литератора, в домашней библиотеке которого хранил-
ся экземпляр книги Вэй Чжаоду и Ян Шэ (объемом 10 цзюаней),
в ней подробно, с привлечением всевозможных документов, осве-
щались события середины VIII — начала X в. Одновременно он
отметил обстоятельство, весьма характерное для практики то-
гдашнего государственного историописания: Ван Минцин сето-
вал, что при подготовке «Старой» и «Новой истории Тан» эту
книгу обошли вниманием и, в частности, не воспользовались ма-
териалами из нее, касающимися «великой смуты» Ван Сяньчжи
и Хуан Чао [3, с. 100]. Правда, зато сотворцы «Всепроницающего
зерцала» довольно широко привлекали сведения из сочинений и
Ван Куня, и Ван Жэньюя, и Вэй Чжаоду и его соавтора и убеди-
тельно продемонстрировали при изложении и уточнении данных
о крестьянской войне 874-901 гг., сколь эти книги информатив-
но насыщенны и ценны. Но в таком случае упрек, адресованный
Ван Минцином создателям обеих танских нормативных историй,
представляется тем более правомерным. Вряд ли перечислен-
ные сочинения конца IX — начала X в. оказались неизвестными
и недоступными Лю Сюю (887-946), руководившему подготовкой
«Старой истории Тан»; о творении Вэй Чжаоду и Ян Шэ зна-
ли Оуян Сю (1007-1072), Пзэн Гунлян (998-1078), Сун Пи (998-
152
1061) и другие составители «Новой истории Тан»: она упоми-
нается в библиографическом разделе этой нормативной истории
[23, цз. 58, с. 15796]. Как бы то ни было, отнюдь не отсутствием
или нехваткой информации объясняются скудость, а главное —
столь же отчетливо обнаруживающаяся односторонность сведе-
ний о Ван Сяньчжи, имеющихся в обеих нормативных историях
династии Тан и прочих произведениях официального историопи-
сания.
Чтобы еще больше удостовериться в этом, стоит, по необходи-
мости забежав несколько вперед, подчеркнуть, что о Хуан Чао,
о его жизни ко времени вступления вслед за Ван Сяньчжи на по-
встанческий путь в середине 875 г., а тем более в последующий
девятилетний период, до гибели летом 884 г., средневековые ав-
торы сообщают гораздо больше. Фактически это одно из кон-
кретных проявлений того противоположения руководителей ед-
ва ли не любого крупного народного повстанческого движения,
которое стало традиционным в официальном китайском истори-
описании еще с «Исторических записок» (Ши цзи) Сыма Цяня
(145-86 гг. до н. э.) [97, с. 140 141; 99, с. 42-43]. Действительно, о
Хуан Чао и в X, но особенно с XI в., и позднее, вплоть до наших
дней, писали и пишут немало, так что многое, непосредственно
его касающееся, историкам удалось в своих трудах воспроизве-
сти сравнительно детально и полно. Короче говоря, удел, уго-
тованный в историописании Хуан Чао, — совсем иной, нежели у
Ван Сяньчжи, который остался в литературе до сей поры неудо-
стоенным — совершенно незаслуженно —ни единым специальным
жизнеописанием0.
Подобные экскурсы в биографию Хуан Чао для воссоздания
жизненного пути Ван Сяньчжи обусловлены не только, скорей да-
же не столько многим общим или сходным в судьбах двух этих
людей еще до начала, а затем и в пору крестьянской войны. Ины-
ми словами, отнюдь не восполнение многочисленных пробелов в
информации о Ван Сяньчжи, содержащейся в источниках и ли-
тературе, имеют главной и тем более единственной целью та-
кие экскурсы. Самое важное здесь — уяснить, почему в противо-
положность Хуан Чао Ван Сяньчжи оказался в историописании
столь явно обделенным вниманием.
Разгадка данного историографического казуса может на пер-
вый взгляд представиться совсем простой: с Ван Сяньчжи связан
лишь начальный этап крестьянской войны, да и время, когда он
являлся главным ее предводителем (с конца 874 до марта 878 г.),
оказалось много — примерно вдвое — короче подобного «стажа»
153
(с весны 878 до середины июля 884 г.) у Хуан Чао, при котором
произошли к тому же наиболее впечатляющие и действительно
существенно важные события «великой смуты», восставшие до-
бились наивысших успехов, а само движение достигло кульми-
национной фазы. Да, все тут так и, разумеется, не принимать
все это в расчет было бы нелепо. Но суть проблемы, как ока-
зывается, совсем в другом. Уяснение обстоятельства, если не
частного, то во всяком случае и не самого важного, позволяет
высветить многое принципиально значительное в общем подхо-
де традиционного китайского историописания к трактовке кре-
стьянской войны 874-901 гг. и подобных ей явлений в жизни Сре-
динного государства.
В древнем и особенно средневековом китайском историописа-
нии существовала традиция не обходить вниманием «мятежи»,
«бунты», «разбой», как квалифицировались тогда народные вос-
стания, а, напротив, довольно обстоятельно сообщать о них4.
Но не эти события сами по себе занимали историков. Тем са-
мым преследовались совершенно определенные, отвечавшие ин-
тересам общественных верхов цели политического и идеологиче-
ского свойства. Истоки этой традиции восходят к раннеконфу-
цианской социально-политической доктрине, которая — впервые
устами Мэнцзы (372-289 гг. до н.э.)—провозглашала право на
восстание против тех, кто утратил атрибуты «высокодоброде-
тельных и священномудрых» правителей Поднебесной и, следо-
вательно, оказывался неспособным осуществлять мироустрои-
тельную миссию. Возникла, а затем с веками «отрабатывалась»,
по-своему совершенствовалась такая доктрина, разумеется, не из
расположенности или сочувствия ее творцов к руководителям и
рядовым участникам народных повстанческих движений, а равно
и не из потребности объективно подойти к освещению подобных
событий, хотя непредубежденность, объективность обычно при
этом прокламировались. Традиционное китайское историописа-
ние отличало вместе с тем стремление не просто отвернуться от
многочисленных в реальной жизни общества фактов социального
протеста и противодействия рядового люда, а найти для них ме-
сто в рамках упомянутой доктрины и, строжайше придерживаясь
важнейших ее догматов, дать и «верхам», и «низам» по-своему
рациональное объяснение и выдержанное в назидательном духе
толкование столь острых и сложных сюжетов.
Особым вниманием историков пользовались не раз случавши-
еся в древнем и средневековом Китае крупные по масштабам и
последствиям народные повстанческие движения, под ударами
154
которых императорские династии оказывались тотчас же либо
некоторое время спустя низвергнутыми и на их место заступали
новые. К числу именно таких событий принадлежит крестьян-
ская война 874-901 гг. под руководством Ван Сяньчжи и Ху-
ан Чао: она обескровила Танскую монархию, чем воспользова-
лись некоторые военно-феодальные группировки, довершившие
ниспровержение этой династии и приведшие к власти в Подне-
бесной новую династию — Поздняя Лян (907-923), основанную к
тому же Чжу Вэнем (852-912), одно время непосредственно уча-
ствовавшим в крестьянской войне на стороне Хуан Чао.
Трактовка подобных сюжетов вводилась в русло освящен-
ной веками официальной социально-исторической концепции о
предначертанной Небом «смене мандата» (гэмин) на управле-
ние страною посредством его передачи от государя «недоброде-
тельного», утратившего право быть владыкой своих подданных,
«высокодобродетельному», который и провозглашал новую ди-
настию. Народному же движению волею Неба отводилось двоя-
кое предназначение: одного из главных симптомов утраты «ман-
дата Неба» властителями Срединного государства и вместе с
тем— орудия, посредством которого такие властители во испол-
нение «Небесного предначертания» устранялись, и проторялась
стезя к трону благословенному Небом основателю новой дина-
стии. Подобные движения признавались оправданными, в опре-
деленных пределах — законными. Их история обычно излагалась
внешне благожелательно или, по меньшей мере, в бесстрастных,
сдержанных тонах, а не в откровенно негативном духе.
Налицо небезынтересный и крайне многозначительный исто-
риографический феномен: подобный подход к этим сюжетам
в сочетании с явно повышенным вниманием к ним со стороны
историков оказался в Китае вполне совместимым с официальной
идеологией. Мало того, своим истолкованием каждого крупного
повстанческого движения «низов» официальное историописание
стремилось еще и еще раз подтвердить и закрепить ее осново-
полагающие принципы. Табу на такого рода тематику в Сре-
динном государстве, по сути дела, не существовало, древние и
средневековые авторы, начиная с придворных хронистов, имели
возможность оперировать материалами о крестьянских войнах и
восстаниях относительно свободно, а государственная власть, в
чьих руках находились обычно все главные нити историописа-
ния, нередко даже сама способствовала распространению сведе-
ний о подобных событиях. Без учета этого историографического
феномена едва ли можно понять, почему о народных «бунтах» в
155
древнем и средневековом Китае известно — сравнительно с дру-
гими странами — гораздо больше5.
О крестьянской войне 874-901 гг. тоже рассказывается во мно-
гих средневековых исторических и прочих нарративных сочине-
ниях. Помимо называвшихся выше произведений Вэй Чжаоду
и Ян Шэ, Ван Куня и Ван Жэньюя, в которых ей отводилось
большое место' наряду с прочими событиями той поры, «вели-
кой смуте» посвящались даже специальные труды, как, напри-
мер, тоже упоминавшееся творение безвестного автора «О дея-
ниях по усмирению [Хуан Чао]»6, либо же особые главы и раз-
делы в сводных публикациях — типа жизнеописаний Хуан Чао в
обеих танских нормативных историях или рубрики «Смута Ху-
ан Чао» (Хуан Чао чжи луань) в книге Юань Шу (1131-1205)
«” Всепроницающее зерцало” в записи событий от их начала до
конца», являющейся тематической реконструкцией содержания
детища Сыма Гуана и его соавторов [73, цз. 37(1), с. 1-25]. Сам
этот свод-хроника и корпус примечаний к нему, который автор-
составитель Сыма Гуан назвал «Исследованием разночтений к
’’Всепроницающему зерцалу”» («Тун цзянь» као и), занимают в
обширном массиве источников о крестьянской войне 874-901 гг.
поистине особое место, и прежде всего благодаря информативной
содержательности7. В общем, большими либо мелкими слитками
или же крупицами фактические сведенияо «великой смуте», учи-
ненной Ван Сяньчжи и Хуан Чао, рассеяны по многим сочинени-
ям самых различных видов и жанров, и совокупный объем таких
сведений весьма внушителен. Так применительно к крестьянской
войне 874-901 гг. проступила еще одна характерная особенность
средневекового китайского историописания: чтобы придать по-
вествованиям о «великой смуте» соответствующую направлен-
ность и тональность, а вместе с тем максимально достижимую
правдоподобность и убедительность, его творцы обильно и ис-
кусно уснащали их конкретными данными, многочисленными по-
дробностями, включая значительное количество действительных
фактов. Такая, по-своему тонкая и изощренная методика в наи-
большей мере дала себя знать при обновлении жизнеописания
Хуан Чао для «Новой истории Тан», и в итоге налицо изложение
и истолкование истории крестьянской войны в ее официальной
версии. Именно эта версия, окончательно закрепленная сред-
ствами фактологии во «Всепроницающем зерцале», была соот-
ветственно санкционирована, стала канонизированной моделью
трактовки данного народного повстанческого движения средне-
вековой историографией. Авторы и составители последующих
156
официальных и полуофициальных исторических трудов могли
придавать описаниям «великой смуты» большую широту и об-
стоятельность, вводить в свои повествования те или иные новые
конкретные детали либо отдельные нюансы в суждениях и оцен-
ках, но никоим образом не отходить в главном, концептуальном
сколько-нибудь ощутимо от «образца», заданного официальной
версией.
Обилие приводимых фактов, очень часто действительно имев-
ших место и даже вроде бы положительно характеризующих вос-
ставших как вершителей дела праведного, угодного предопреде-
ленной Небом «смене мандата», не должно обманывать. Фак-
ты многократно дистиллировались, тщательнейше отбирались и
компоновались, так что, собственно, и не могли уже передать ре-
альные события, их подлинную суть. Препарированные и препо-
данные в заданном плане, они под умелой кистью творцов офици-
ального историописания до изощренности тонко подводили зато
к восприятию народного повстанческого движения не таким, ка-
ким оно являлось в действительности, а каким было допустимо с
точки зрения господствовавшей социально-исторической концеп-
ции. Его истинный характер, содержание и направленность вы-
холащивались, устремления и поступки восставших искусствен-
но сводились к одному — к действиям во имя устранения «непра-
ведных» и потому лишенных «Небесного мандата» правителей,
ради сохранения былых общественных порядков, приведенных по
вине таких правителей в расстройство. В этом «пафос» офици-
альной версии истории «великой смуты» 874-901 гг., какой она
предстает в жизнеописаниях Хуан Чао и прочих материалах тан-
ских нормативных историй, но особенно второй из них, а также
во «Всепроницающем зерцале».
В отдельных случаях (включая «Новую историю Тан»), ко-
гда концепция авторов и составителей выражена достаточно от-
кровенно— в прямых оценочных суждениях касательно тех либо
иных эпизодов и персонажей в резюме и обобщениях, в назида-
тельных сентенциях, — существо этой версии распознается более
или менее легко. Иное дело, например, «Всепроницающее зерца-
ло». В образующей его корпус веренице выстроенных в хроно-
логической последовательности фактов версия эта проступает
вроде бы неотчетливо. Но те, кто создавал канву, на которую
факты нанизывались, присутствуют в собственном творении со
своими взглядами и умонастроением. Ведь всякая хроника не-
минуемо предполагает отбор материала, а любой отбор — точку
зрения, позицию составителя, и скрыться за фактом, как бы ни
157
выглядел он «химически чистым», хронисту, при всем старании
казаться беспристрастным, никоим образом не удается. По су-
ти дела, эта хроника—с ее широкой фактографической разра-
боткой темы «великой смуты» Ван Сяньчжи и Хуан Чао, с ее
четкой организацией и по-своему совершенной методикой пода-
чи материала, с ее, наконец, прочной репутацией авторитетно-
го и популярного исторического свода — немало способствовала
закреплению и распространению канонизированной версии исто-
рии крестьянской войны 874-901 гг.
Общая внешне благожелательная тональность придается по-
вествованиям творцов официального историописания о «великой
смуте» 874-901 гг. изображением Хуан Чао в качестве своего ро-
да положительного героя в том «сценарии», по которому разво-
рачивается действо крестьянской войны сообразно с официаль-
ной версией ее истории. Об адекватности такого изображения
говорить, конечно же, не приходится. Хуан Чао, каким он пред-
ставлен— хотя бы и с использованием немалого числа действи-
тельных фактов — на страницах нормативных историй и других
произведений государственного историопосания, и исторически
живой Хуан Чао — один из главных предводителей народного по-
встанческого движения конца IX в. — по самой сути своей нечто
весьма разное. Государственное историописание, так сказать,
присвоило себе Хуан Чао и, разумеется, как обычно в подобных
случаях, не без корысти: его реального подменило в корне иным,
себе угодным. Но это вопрос особый, и обстоятельно рассмо-
треть его уместней чуть позже, когда речь пойдет о биографии
Хуан Чао.
Ван Сяньчжи же предстает в официальной версии истории
крестьянской войны персонажем со знаком «минус» и — вопреки
исторической правде — едва ли не полным антиподом Хуан Чао.
Противопоставление это искусственное, оно, на поверку, шито
белыми нитками, и подоплека тут достаточно ясна: негативное
изображение Ван Сяньчжи, его замыслов и поведения позволяло
выразить общее отношение творцов государственного историо-
писания в целом к народному повстанческому движению как та-
ковому. Ван Сяньчжи и Хуан Чао с их, так сказать, «разными
знаками» составляли вроде бы двуединое целое, каждому отво-
дилась своя роль, своя функция в заданной «программе». Без
такого изображения не могло получиться сколько-то «сбаланси-
рованного» представления о «великой смуте», разыгравшейся в
конце IX в., с позиций господствующей идеологии. А раз так, за-
говор молчания вокруг Ван Сяньчжи оказался непригодным. Как
158
бы ни претило средневековым_хронистам само имя Ван Сяньчжи,
табу на нем не лежало. Однако при этом утаивалось, затемня-
лось либо затенялось все то, что позволило бы полней и рельеф-
ней, а следовательно, достоверней и убедительней раскрыть ме-
сто и значение Ван Сяньчжи как провозвестника и застрельщика
крестьянской войны, ее первого идеолога, самого главного и наи-
более активного предводителя на начальном ее этапе, — словом,
наиважнейшее для характеристики и оценки этого историческо-
го персонажа. Зато акцентированы негативные стороны жизни
и деятельности, самой личности Ван Сяньчжи, а тем самым и
всего движения на протяжении тех лет, когда он им руководил.
Учиненная Ван Сяньчжи «великая смута», пока ее верховодом не
стал Хуан Чао, представлена лишенной внутренней логики, несу-
щей в себе одни лишь злоумышленные и гибельные начала. Так
неприязнь творцов средневекового историописания к народным
повстанцам и их вожакам оказалась сфокусированной именно на
Ван Сяньчжи.
Итак, чтобы придать воззрениям и практической деятельности
Ван Сяньчжи свое толкование, творцам государственного исто-
риописания пришлось прибегнуть к самым различным, подчас
довольно ухищренным приемам и методам, включая умолчание,
передержки, подтасовку фактов и пр. Что еще важнее, такое тол-
кование оказалось связанным с самими основами официальной
концепции истории «великой смуты» 874 -901 гг. Но, по сути де-
ла, тем самым только подчеркивается поистине выдающееся ме-
сто и значение Ван Сяньчжи в событиях крестьянской войны. В
противном случае зачем был бы нужен весь этот набор изощрен-
ных ходов и средств?! Вместе с тем здесь и объяснение, почему в
связи с вопросом об оценке Ван Сяньчжи как исторической лич-
ности крупномасштабной и высокоуровневой оказался необходи-
мым столь пространный и обстоятельный экскурс в историогра-
фическую проблематику всей темы, которой посвящена данная
книга.
Изъяны традиционного историописания в изложении, интер-
претации и оценке умонастроений, взглядов и поступков Ван
Сяньчжи, в общем, до сих пор не преодолены. Одним из част-
ных, но по-своему примечательных свидетельств тому может слу-
жить следующий факт: крестьянскую войну, у истоков которой
Ван Сяньчжи стоял и которую на начальном этапе возглавлял,
обычно называют именем одного только Хуан Чао и лишь совсем
изредка — и именем Ван Сяньчжи. Были и есть у этой пробле-
мы и другие, подчас весьма острые грани8, подтверждающие,
159
что и доныне не утрачена актуальность задачи — преодолеть не-
малые трудности и сложности, порожденные и нагроможденные
официальным средневековым и последующим историописанием
с его негативным отношением к Ван Сяньчжи, максимально пол-
но, опираясь на весь массив доступных источников, уяснить ряд
общих и конкретных аспектов жизни и деятельности Ван Сянь-
чжи, воссоздать насколько возможно цельный, во всей его мно-
госторонности, противоречивости и драматичности, облик этого
повстанческого лидера, сыгравшего в крестьянской войне 874-
901 гг. поистине выдающуюся роль.
Сколь бы ни было затруднено осуществление подобной задачи
с собственно источниковедческой стороны, она все-таки в нема-
лой степени выполнима. Как в конечном счете выявляется на
поверку, историческая память о Ван Сяньчжи оказалась благо-
дарной, хоть и пришлось ей нелегко под прессом государственно-
го историописания. Вытравить из сознания людей исторически
реального Ван Сяньчжи не удалось. Слишком значительна сама
эта личность и велика ее роль в событиях, потрясших Срединное
государство 11 веков назад, чтобы даже за столь долгое время
могла она кануть в безвестность.
Мощному напору государственного историописания противо-
стояла стихия частного творчества, а также фольклора либо свя-
занных с ним произведений (например, «Пинхуа по истории Пяти
династий»)9. Так, многие сведения о крестьянской войне, вклю-
чая касающиеся Ван Сяньчжи, которые содержатся в норматив-
ных историях и подобных им источниках, дополняются или уточ-
няются и корректируются, а в ряде случаев и опровергаются
материалами из разного рода частных публикаций. Фольклор
же с его вообще острым социальным зрением, чуткой и прочной
исторической памятью выполнял свою обычную охранительную
и очистительную миссию в отношении столь основательно извра-
щенной официальным историописанием исторической правды о
Ван Сяньчжи.
Из биографии Ван Сяньчжи
до начала крестьянской войны
Следуя косвенным данным источников и литературы, можно
предполагать, что, как и Хуан Чао, Ван Сяньчжи родился око-
ло 847 г. [23, цз. 225(3), с. 17033; 257, с. 2]. Если это гак, то
160
к началу возглавленного им открытого вооруженного выступле-
ния на исходе 874 г. Ван Сяньчжи не исполнилось еще и 30 лет.
Что касается места, уроженцем которого он был, то в сведениях
источников (а в случае с первой танской нормативной истори-
ей— даже одного и того же источника) царит путаница. Так,
во «Всепроницающем зерцале», в жизнеописании Хуан Чао из
«Новой истории Тан», а также в «Основных записях» из «Ста-
рой истории Тан» и в анониме «О деяниях по усмирению [Хуан]
Чао» родиной Ван Сяньчжи названа область Пучжоу (в соврем,
уездах Цзюаньчэн и Пуян на стыке Шаньдуна и Хэнани) [19, с. 1;
23, цз. 225(3), с. 17027; 47, цз. 252, с. 8174; 49, цз. 19(2), с. 14113]. Но
в биографии Хуан Чао из первой танской нормативной истории
Ван Сяньчжи фигурирует как земляк Хуан Чао, уроженца уез-
да Юаньцзюй (Хэцзэ), область Паочжоу [49, цз. 200(2), с. 15407].
Наконец, в «Пинхуа по истории Пяти династий» он назван вы-
ходцем из Юньчжоу [78, с. 100]. Первая версия представляется
правдоподобней, так как строится на данных источников, отли-
чающихся общей более выверенной информативностью (см. [276,
с. 77, 82-83; 334, с. 58]).
Как бы то ни было, сама неопределенность показаний источ-
ников на сей счет —при том, что выявлению и фиксации сведе-
ний о месте рождения соответствующих персонажей в китайском
традиционном историописании обычно уделялось большое вни-
мание, — в контексте сказанного в предыдущем параграфе данной
главы, конечно же, по-своему примечательна.
Источники утверждают, что, подобно Хуан Чао, а с какого-то
времени и вместе с ним Ван Сяньчжи до начала поднятого им вос-
стания нелегально занимался частным сбытом соли населению
[19, с. 1; 47, цз. 252, с. 8130], т. е. принадлежал к той весьма специ-
фической прослойке «соляных удальцов», «портрет» которой в
общих контурах представлен в предыдущей главе. Промышлял
Ван Сяньчжи (как и Хуан Чао) в зоне функционирования соля-
ной управы, располагавшейся в Юньчжоу — административном
центре генерал-губернаторства Тяньпин [34, цз. 88, с. 1605]. В
ее ведении находились, наряду с Юньчжоу, области Пучжоу и
Паочжоу — те самые, уроженцами коих были соответственно Ван
Сяньчжи и Хуан Чао. В каждой из этих областей находились
крупные пункты добычи и обработки поваренной соли, а одновре-
менно эти области, как и некоторые другие, к ним прилегавшие,
являлись одним из самых активных очагов соляной контрабанды
[258, с. 212].
161
В отличие от Хуан Чао, об отце которого в «Пинхуа по исто-
рии Пяти династий» сказано: «богатый человек» и «добра в его
доме было не счесть», Ван Сяньчжи принадлежал, по словам из
того же источника, к числу «людей несостоятельных», которые
«жили, зарабатывая копейку на гривенник» [78, с. 100, 101, 109].
Как видно, соляная контрабанда не обязательно всем и каждому
приносила богатство. Но зато скоро стало ясно, что Ван Сянь-
чжи обладал сполна теми отличавшими «соляных удальцов» ка-
чествами, о которых в предыдущей главе шла речь и которые
оказались как нельзя кстати, когда он выступил застрельщиком
и руководителем массового повстанческого движения, а по ходу
движения эти качества еще более развивались в нем. Судя по
многим проявлениям, его отличали отвага и храбрость, иници-
ативность и решительность, энергия и напористость. Словом,
несмотря на молодость, Ван Сяньчжи к началу открытого во-
оруженного выступления находился в расцвете сил и дарований,
выдвинувших его первым на авансцену крестьянской войны.
В некоторых нарративных источниках, что примечательно, не
относящихся к разряду произведений официального историопи-
сания, Ван Сяньчжи фигурирует как обладатель первой сре-
ди особо почитавшихся в Танском Китае «ученых степеней» —
сюцай («совершенный талант»). Ее получали обычно те, кто в
главном городе соответствующего уезда сдавал успешно экза-
мен на право занять, пусть невысокого уровня, пост в государ-
ственном аппарате. А, надо сказать, «планка» экзаменационных
требований к кандидатам в сюцай с середины VII в. ощутимо
поднялась [236]. Вместе с тем «совершенным талантом» могли
величать и людей начитанных и образованных, не обязательно
сдававших и выдержавших соответствующий экзамен. Похоже,
однако, что данный случай—случай с Ван Сяньчжи — не из это-
го числа. Более того, в одном из докладов императору сунский
литератор и чиновник Ван Юн (? — ок. 1227) упомянул Ван Сянь-
чжи среди тех, кто в свое время намеревался обрести и высшую
степень — цзиньши («преуспевший в учености») [5, цз. 1, с. 1], пре-
дусматривавшую знание в первую очередь конфуцианских клас-
сических книг, а также изящной словесности, истории и поли-
тики и открывавшую ее обладателю возможность занять самые
высокие должности в администрации империи. Такие же све-
дения содержатся в «Пинхуа по истории Пяти династий»: сю-
цай Ван Сяньчжи вместе с земляками-шаньдунцами тоже сюцаем
Шан Цзюньчжаном (? — 878) из Пучжоу, Ван Фанем (? — ок. 920)
из Цичжоу (Цзинань) и другими своими будущими повстанче-
162
скими соратниками —«все люди несостоятельные» —в 874 г. ез-
дили в главную танскую столицу сдавать экзамены на «ученую
степень» цзиньши [78, с. 100]. Чуть позднее он сам, по словам из
того же источника, вспоминал: «Когда-то я, как и. . . Хуан [Чао],
не прошел на экзаменах на степень цзиньши» [78, с. 109].
Традиционный институт государственных экзаменов для кон-
курсного отбора претендентов на должности в чиновничьем ап-
парате официально считался доступным выходцам из любых, за
буквально единичными исключениями, слоев и групп населения.
На деле же, как правило, все обстояло гораздо сложнее. Являясь
средством продвижения на самые высокие этажи общественно-
го и административно-бюрократического здания, достижения не-
малых социальных и материальных привилегий, этот институт,
особенно в высшем своем звене, оказывался на практике обычно
закрытым для тех, кто не был выходцем из влиятельных кругов
общества: обретение такими лицами степени «преуспевшего в
учености» было не более чем исключением из правила (см. [268,
с. 203-204]). Кастовая по самой сути система конкурсных экза-
менов в этом ее звене встала непреодолимой преградой на пути
не принадлежавших к знатным и заслуженным кланам, лишенных
благоволения власть имущих, протекции, связей Ван Сяньчжи и
его сотоварищей. Их постигла неудача, поскольку, как сказа-
но в «Пинхуа по истории Пяти династий», они были «все люди
несостоятельные», а «в Чанъани экзаменаторы отбирают лишь
сынков да братьев людей влиятельных» [78, с. 100].
Фиаско, которое потерпел в главной танской столице Ван
Сяньчжи (как и Хуан Чао), совсем не обязательно объяснять
его принадлежностью к разряду солеторговцев. Хотя ремесло
и торговля со времен Конфуция (551-479 гг. до н.э.) считались
в Срединном государстве занятиями низкими, презренными, из
числа горожан, связанных с этими видами хозяйственной дея-
тельности, в Танском Китае тоже выходили обладатели «ученых
степеней», включая высшую (цзиньши) [268, с. 197-200]. Причем
солеторговцы не составляли исключения, а примеры тому—Би
Пзянь (802-863), «преуспевший в учености» уроженец области
Юньчжоу, недалеко отстоявшей от родных мест Ван Сяньчжи
и Хуан Чао, старший современник того и другого, одно время
оказавшийся среди высших должностных лиц империи (цзайся-
нов), или сверстники Ван Сяньчжи и Хуан Чао поэты Чан Сю и
Гу Юнь (? — ок. 895), из которых первый стал цзиньши в 865 г.,
а второй — в тот самый год, на исходе которого началась кре-
стьянская война под руководством Ван Сяньчжи и Хуан Чао.
163
Известны и другие примеры такого же рода [268, с. 197-199].
Другое дело, что содержащаяся в доступных сейчас источни-
ках информация оставляет без ответа некоторые конкретные, но
по-своему существенные вопросы, неминуемо возникающие в дан-
ной связи. Среди них и такой: деятельность частного солетор-
говца с ее неизбежно едва ли не беспрерывными разъездами по
городам и весям не оставляла времени и других возможностей
подготавливаться к экзаменам даже на степень «совершенного
таланта», не говоря уже о «преуспевшем в учености». Неужто
расчет строился всецело на собственные незаурядные способно-
сти? Но даже если дело обстояло именно так, мог ли «соляной
контрабандист» Ван Сяньчжи (опять же как и Хуан Чао) тешить
себя надеждой на допуск к экзаменам? Ведь торговля солью без
специального на то патента и уплаты налога в казну, как уже
упоминалось, не просто запрещалась, но и крайне строго нака-
зывалась, а коль скоро кандидатов для участия в экзаменах от-
бирали местные власти и соответствующие должностные лица
несли ответственность, помимо всего прочего, и за благонаме-
ренность претендентов, вряд ли Ван Сяньчжи и ему подобные из
числа «соляных разбойников» могли всерьез рассчитывать по-
пасть в официальные списки притязавших на «ученые степени»,
тем паче на высшую из них. А раз так, не оказался ли Ван Сянь-
чжи (как и Хуан Чао), обыкновенный солеторговецс надлежащей
лицензией и законопослушный налогоплательщик, в разряд «со-
ляных разбойников» занесенным задним числом и произволением
творцов государственного историописания?
Как бы там ни было, Ван Юн в упоминавшемся официальном
документе назвал Ван Сяньчжи среди тех, кто «в конце [перио-
да] Тан не выдержал экзамены на преуспевшего в учености», в
одном ряду с такими заметными фигурами политической исто-
рии Китая конца IX — начала X в., как Цзин Сян (? — 923) и Ли
Чжэнь (? — 923)10. Между тем о Цзин Сяне, например, из нор-
мативных историй Пяти династий известно, что он «с молодых
лет пристрастился к учению», «любил читать книги», «постиг
мастерство каллиграфии и составления официальной документа-
ции» [24, цз. 21, с. 207; 50, цз. 18, с. 17166]. В таком контексте даже
просто упоминание Ван Сяньчжи вкупе с подобными людьми спо-
собно сказать о многом. Ван Юн же в связи с неудачами, постиг-
шими на экзаменах в Чанъани и Ван Сяньчжи, и Цзин Сяна, и
Ли Чжэня, адресовал трону предостережение о недопустимости
впредь чего-либо подобного, когда «преуспевшими в учености»
оказывались «не обладающие талантами и познаниями», а дей-
164
ствительно достойные оставались без внимания и поддержки [5,
цз. 1, с. 1].
Стоит пояснить, что речь идет не о каком-то сугубо част-
ном штрихе биографии Ван Сяньчжи. Едва ли не для любого
жителя Срединной империи, рассчитывавшего обрести «ученую
степень», тем более высшую, крушение такой надежды являлось
тяжелой личной трагедией, ибо означало утрату возможности
стать на путь, который открывал доступ к власти и богатству.
Вероятнее всего, Ван Сяньчжи не был в этом отношении исклю-
чением. Ван Юн утверждал, что именно неудача с обретени-
ем степени цзиньши побудила Ван Сяньчжи «затеять смуту» [5,
цз. 1, с. 1]. Конечно, ответ на вопрос о причинах и обстоятель-
ствах, подвигнувших Ван Сяньчжи выступить в роли зачинателя
и руководителя народного повстанческого движения, далеко не
столь однозначен и прост, но вряд ли можно сомневаться, что та-
кой эпизод оставил в его душе глубокий рубец. Неудовлетворен-
ность судьбой, обостренное восприятие действительности, недо-
вольство в отношении властей, давших основание, как сказано в
«Пинхуа по истории Пяти династий», «роптать на император-
ский двор» [78, с. 100], не могли не усилиться и не повлиять на
умонастроение Ван Сяньчжи в преддверии назревавшей в его
родных местах повстанческой бури.
Примечательно, что в обеих танских нормативных историях,
а равно и в других сочинениях X — XI и последующих столетий,
запечатлевших официальную версию истории «великой смуты»
874—901 гг., ни даже о наличии у Ван Сяньчжи «ученой степе-
ни» сюцая, ни тем паче о его, хотя бы и неудавшемся, намерении
стать «преуспевшим в учености» не упомянуто ни единым сло-
вом11. Между тем грамотный, «книжный» человек, да к тому
же имевший «ученую степень», а когда дело касалось высшей из
них, то даже претендент на нее, пусть и неудачливый, исстари
пользовался в средневековом Китае не просто почетом и уваже-
нием: пред ним преклонялись, вокруг него создавался чуть ли не
ореол святости в глазах родни, земляков, властей.
Наверное, именно сейчас самое время чуть-чуть отвлечься и
в форме вопроса обратить внимание на один по-своему действи-
тельно небезынтересный феномен: быть может, как раз здесь, в
этом, всегда особом отношении к людям просвещенным,
«книжным» и сокрыта, хотя бы отчасти, отгадка некоей тайны —
почему и как повстанческое движение 874-901 гг., стихией кото-
рого был простой народ, не постигший высот образованности,
из собственных рядов выдвинуло на авансцену, в когорту своих
165
главных вожаков — интеллектуалов? Как будет дальше показано,
отнюдь не только Ван Сяньчжи и Хуан Чао. О такой «тайне» пи-
сали давно и пишут поныне отнюдь не только применительно к
данному случаю, да и не только к китайской истории. Но как бы
то ни было, в отличие от творцов государственного историописа-
ния, поднявшись на борьбу за лучшую для себя жизнь, простой
народ не только не оставил незамеченными Ван Сяньчжи и ему
подобных лиц, но, напротив, выделив среди прочих их атрибу-
тов и этот — образованность, возвел их в «сан» своих верховных
предводителей. Тем более, что, с другой стороны, людская масса
обычно воодушевляется, если к ней присоединяются люди ува-
жаемые и когда они встают во главе ее.
Да, конечно, такого сорта люди обычно удостаивались по-
вышенного внимания и в произведениях изящной словесности,
фольклорных творениях, исторической литературе. Ван Сянь-
чжи вроде бы не стал исключением: ведь он назван среди пре-
тендентов на степень цзиньши и в книге Ван Юна, и в «Пинхуа
по истории Пяти династий». Однако если о неудачах с обрете-
нием статуса «преуспевшего в учености», постигших Цзин Сяня
и Ли Чжэня, наряду с которыми у Ван Юна в этой связи упомя-
нут и Ван Сяньчжи, сообщается в нормативных историях Пяти
династий [24, цз. 21, с. 207; цз. 43, с. 470; 50, цз. 18, с. 17166, 17169],
то такой же «сбой» в жизни Ван Сяньчжи обе танские норматив-
ные истории оставили без всякого внимания. Налицо отнюдь не
случайное упущение составителей «Старой» и «Новой истории
Тан», а равно и других произведений официального историопи-
сания. И причина его вовсе не в том только, что Цзин Сян и Ли
Чжэнь — выходцы из иной социальной среды и, что уже упомина-
лось, занимали довольно высокие посты в Китае первой четверти
X в. Тем более, что, как будет показано далее, об аналогич-
ных— и по стремлению, и по исходу— попытках, предпринятых
Хуан Чао, авторы и составители всевозможных произведений не
преминули уведомить.
Помимо еще некоторых сторон биографии Ван Сяньчжи, глу-
хое умолчание о его причастности к разряду людей, овладев-
ших степенью сюцая и притязавших стать «преуспевшими в уче-
ности»,— об этой, на первый взгляд, как будто бы маловажной
стороне жизни Ван Сяньчжи — как уже отмечалось, не поддается
уяснению и оценке без учета главных «параметров» складывав-
шейся в историописании Срединного государства начиная с X в.
официальной трактовки крестьянской войны 874-901 гг.
Перед создателями такой трактовки, напомним, стояла в ка-
166
честве первоочередной задача — сколько можно убедительно, а
одновременно строго следуя догматам традиционной социаль-
но-исторической доктрины, объяснить, как могло случиться, что
«черни» удалось обескровить и подвести к последней черте Тай-
скую монархию, или, иными словами, проторить путь к замене
у власти в Срединном государстве династии, утратившей «ман-
дат Неба» на управление страной, другою, которой Небо свой
«мандат» вверило. Сообразно с логикой подобных построений,
выполнение такой миссии может оказаться доступным только лю-
дям сколько-то сопричастным конфуцианской мудрости, при их
ведущем участии; лишь им дано направить устремления и усилия
по свершению предопределенного Небом дела на верный путь.
Волею составителей танских нормативных историй, заложивших
основы той концепции, которая наперед стала в освещении кре-
стьянской войны 874-901 гг. «эталоном» для официального исто-
риописания, такая роль в данном случае отводилась Хуан Чао,
благо он оказался среди стоявших на пороге обретения степени
«преуспевшего в учености», сиречь в конфуцианской мудрости.
А раз так, о последнем обстоятельстве надлежало непременно
уведомить и, уж конечно, ни в коей мере не умалчивать. Ван
Сяньчжи же в этой концепции была вообще уготована, как вы-
ше уже отмечалось, совершенно иная роль, и хотя он тоже имел
статус претендента на «преуспевшего в учености», выступить в
том же, что и Хуан Чао, «амплуа» Ван Сяньчжи произволени-
ем творцов этой концепции было отказано: в одинаковой с Хуан
Чао ипостаси он в заданный ими «сценарий» крестьянской вой-
ны не вписывался. Факт принадлежности Ван Сяньчжи к разряду
кандидатов на степень цзиныпи предпочли предать забвению.
К сказанному можно добавить лишь, что в «Жизнеописании
Хуан Чао» из второй танской нормативной истории Ван Сянь-
чжи назван к моменту восстания «известным разбойником из
Пу[чжоу]» [23, цз. 225(3), с. 17027]. Такая аттестация полностью
освобождала составителей «Новой истории Тан» от необходи-
мости даже упоминать о самой возможности для Ван Сяньчжи
быть допущенным к экзаменам на «преуспевшего в учености»,
вопрос об этом вообще как бы снимался. Вместе с тем такая
характеристика, пусть лишь мимоходом, вроде бы между про-
чим оброненная, побуждает предполагать, что еще до того, как
вспыхнул огонь поднятого им «бунта», Ван Сяньчжи уже про-
слыл бывалым смутьяном, как-то проявил себя мятежными по-
ступками, стал для властей фигурой одиозной, личностью опас-
ной, а стало быть, еще в преддверии крестьянской войны выдви-
167
жение именно Ван Сяньчжи на положение ее первого главного
руководителя было предопределено. К тому времени молодой
«соляной удалец» уже успел немало побродить по Шаньдуну и
прилегающим землям, много увидеть и познать. Побывал он и
в главной столице империи. Из беспрестанных странствий по
путям соляной контрабанды, из поездки в Чанъань, из каждо-
дневного общения с населением, которому сбывалась соль, он
вынес определенное представление о царивших в Поднебесной
несправедливых, немилосердных порядках, о полной тягот, не-
взгод и страданий жизни сельских тружеников. Увиденное не
могло оставить его равнодушным, и мало-помалу крепли в Ван
Сяньчжи чувства боли и обиды за страждущих и беззащитных
бедняков, все сильнее преисполнялся он симпатиями к тем, кто
не мирился с повсеместными явлениями насилия и жестокости,
характерными для тогдашней социальной действительности, кто
готов был восстать против таких явлений, и сам проникался стре-
млением не остаться в стороне от сопротивления гнету власть и
богатство имущих, активно бороться с ними.
Каким событием началась крестьянская война
Искрой, из которой разгорелось пламя крестьянской войны
конца IX в. в Китае, явилось Чанъюаньское восстание, поднятое
Ван Сяньчжи на исходе 874 г. Впрочем, в литературе существу-
ют на сей счет и другие мнения.
Определение истинного времени и места завязки учиненной
Ван Сяньчжи «великой смуты» — задача далеко не формальная.
Выявить сколько-то точную исходную дату — значит не просто
проставить более или менее надежную цифру в учебниках, энци-
клопедиях и им подобных изданиях, хотя и это, бесспорно, имеет
смысл. Суть, однако же, в другом.
Надо полагать, не случайно вопрос о том, какие события при-
знавать отправным пунктом не этой, так другой крестьянской
войны и не только в Китае, а соответственно—с какого вре-
мени вести отсчет их хронологии, оказывается для исследова-
телей отнюдь не простым. Можно в данной связи напомнить,
что в научной литературе по-разному, подчас с очень значитель-
ной датировочной «амплитудой» определяется, например, нача-
ло крестьянских войн в Германии — 1517, 1524 и 1525 гг., в России
168
под предводительством И. И. Болотникова (? — 1608) —1601, 1603
и 1606 гг., С. Т. Разина (ок. 1630 —1671) — 1666, 1667 и 1670 гг.,
Е. И. Пугачева (ок. 1740 — 1774) — 1772 и 1773 гг.} в Китае во гла-
ве с Ли Цзычэном и Чжан Сяньчжуном—1626, 1627 и 1628 гг.,
третьей четверти XIX в. (с тайпинским движением в качестве ее
ядра) —1850 и 1851 гг. Нечто подобное имеет место и в литера-
туре о крестьянской войне в Китае, начатой Ван Сяньчжи.
И все-таки столь ли это важно? Нет ли тут чего-то надуман-
ного? Нет, речь идет о проблеме по-своему существенной, как,
допустим, и вопрос, вызвавший в конце 1950-1970-х годов доволь-
но оживленную дискуссию среди исследователей, — когда нача-
лась первая в истории Русского государства крестьянская вой-
на, которую возглавлял И.И. Болотников? И спорам в научных
кругах о событиях, которыми открывалась вторая в истории Рос-
сии крестьянская война под предводительством С.Т. Разина, а
следовательно, и о датировке ее зачина, придал особую остроту
именно вопрос о содержании и характере крестьянских войн как
таковых. Данная проблема, по мнению автора одной из моногра-
фий о разинском движении, «естественно вытекает из существа
самого понятия ’’крестьянская война”» [173а, с. 3]. Другие иссле-
дователи подчеркивают, что, определяя временные рамки подоб-
ных событий, нужно принимать во внимание не только периоды
высшего подъема, но и первоначальные открытые и в какой-то
мере организованные проявления борьбы, непосредственно под-
готавливавшие ее кульминацию на последующих стадиях. Сло-
вом, речь — о проблеме, имеющей не частное, а достаточно важ-
ное значение для уяснения различных сторон генезиса и «анато-
мии» таких специфических исторических явлений, как крестьян-
ские войны в точном смысле этого понятия.
В случае с народным повстанческим движением под руковод-
ством Ван Сяньчжи и Хуан Чао сложность проблемы усугубля-
ется некоторыми источниковедческими и историографическими
обстоятельствами. Начать с того, что над уяснением данного
вопроса китайские историки бьются уже не десятилетия, а ве-
ка— собственно еще с XI в.: судя по комментариям Сыма Гуана
к соответствующей записи «Всепроницающего зерцала», пробле-
ма эта перед хронистами тогда уже стояла [47, цз. 252, с. 8174-
8175]. Ведь налицо опять-таки соприкосновение с некоторыми ба-
зовыми составляющими общей концепции «великой смуты» 874-
901 гг. в интерпретации традиционного китайского историопи-
сания. Верно определив искомое — время и место инициирован-
ного Ван Сяньчжи первоначального выступления, послуживше-
169
го зачином крестьянской войны, можно точнее постичь еще один
из штрихов биографии Ван Сяньчжи и соотнести итог разыска-
ний с началом повстанческой деятельности Хуан Чао, что для
творцов государственного историописания имело значение уже
в X — XI вв., когда составлялись «Старая» и «Новая история
Тан», а также «Всепроницающее зерцало» — сводные труды, за-
печатлевшие стадии официально-нормативного истолкования ги-
бели Танов с его «запрограммированными» для Ван Сяньчжи и
Хуан Чао — отдельно для каждого, как далеко не одинаковые —
предназначением, местом и ролью в перипетиях династийного
кризиса. Короче говоря, уяснение указанного аспекта достижи-
мо тоже лишь с непременным учетом ведущих «параметров» та-
кого истолкования, равно как и, наоборот, установить искомый
результат — значит получить возможность глубже постичь на-
правленность и содержание этого истолкования.
В самом деле, пытаясь найти ответ на вопрос, вынесенный в
заголовок данного параграфа, без особого труда можно убедить-
ся: одним из первых конкретных проявлений уже упоминавшей-
ся выше тенденции официального историописания X — XI и по-
следующих веков, выразившейся в нарочитом невнимании к то-
му позитивному в истории крестьянской войны, что исходило от
Ван Сяньчжи или было непосредственно с ним связано, стало
сокрытие каких-либо подробностей касательно первоначального
выступления этого «известного разбойника из Пу[чжоу]» и его
ближайших сподвижников. Отсутствуют, в частности, четкая и
определенная датировка и локализация данного факта.
Китайское историописание с обычным для него вниманием к
фиксации временных координат событий на сей раз изменило
многовековой традиции. Вопрос именно в том: почему измени-
ло, что побудило изменить? Тем более, что, хотя потребность
в выверенной датировке отдельных, поистине единичных вех и
эпизодов крестьянской войны не исчерпана и поныне, в общем
хронологическая канва начатой Ван Сяньчжи «великой смуты»
предстает в ее главных звеньях все же достаточно детализиро-
ванной и отработанной. Рассматриваемый случай — из числа
редких исключений, а скорее, не был сочтен сколько-то важным
звеном этой канвы: сведения на сей счет в источниках либо от-
сутствуют, либо, если приводятся, то неконкретные или же про-
тиворечивые. Отсюда давняя разноголосица по этому поводу в
литературе. Обычно называются либо 874 г., либо 875 г. Даже
специально занимавшиеся изучением данного вопроса историки
КНР пришли к разным выводам [200, с. 38-39; 264, с. 1-10; 270,
170
с. 393; 271, с. 117-120; 308, с. 77-83; 309, с. 67; 333, с. 33-
35; 334, с. 57-58]12. Между тем отдельные опорные точки для
выявления нижней хронологической грани крестьянской войны
найти можно.
Самое раннее датированное в материалах государственного
историописания упоминание о событиях начальной фазы восста-
ния Ван Сяньчжи встречается в первой танской нормативной
истории, в ее разделе «Основные записи». Там сказано: «Вто-
рой год [под девизом царствования Цянь-фу]... Пятый месяц13.
Главарь разбойников из Пучжоу Ван Сяньчжи устроил сходку
в уезде Чанъюань. Собрались 3 тысячи человек. Разграби-
ли селения. Напали на Пучжоу и захватили его» [49, цз. 19(2),
с. 14113]. Казалось бы, все более чем ясно: в книге, по времени
создания наиболее из всех сохранившихся до наших дней офи-
циальных источников близкой к описываемым событиям, момент
первоначального выступления Ван Сяньчжи зафиксирован с точ-
ностью до месяца. Такая датировка как будто бы подкрепля-
ется и сообщением «Записей событий при Си-цзуне» (Си-цзун
шилу) — хроники царствования Ли Сюаня, составленной, впро-
чем, несколько позднее—во второй половине XI в. ученым Сун
Миньцю (1019-1079): «В пятом месяце второго года [под деви-
зом царствования Цянь-фу Ван] Сяньчжи учинил бунт в Чанъ-
юани» (цит. по [47, цз. 252, с. 8174])14. Но запись эта явно носит
характер обрывочного фрагмента, а кроме того, не исключено,
что Сун Миньцю, вводя ее в хронику, пользовался сведениями
именно из «Старой истории Тан». Что касается «Новой истории
Тан», к созданию которой, к слову сказать, тот же Сун Миньцю
имел прямую причастность, то в помещенной там биографии Ху-
ан Чао первое упоминание о «бунте» Ван Сяньчжи опять-таки
приводится под вторым годом Цянь-фу, но как будто бы состави-
телей что-то смутило в хронологии «Старой истории Тан», и в
идентичном, по сути дела, показании «Новой истории Тан» они
предпочли не уточнять месяц, в котором началось восстание Ван
Сяньчжи [23, цз. 225(3), с. 17027]. Словом, как ни велико искуше-
ние принять датировку, предложенную «Основными записями»
первой танской нормативной истории, есть обстоятельства, ко-
торые побуждают усомниться в ней, если не отвергнуть вовсе.
В средневековой китайской хронистике было принято отно-
сить так называемый летописный зачин — открывающее соответ-
ствующее известие о том или ином событии указание на месяц
(в иных случаях — на месяц и число, реже — всего лишь на год)
не ко всем приводимым далее сведениям, а только к главному
171
(с точки зрения хрониста), ради которого, собственно, и дела-
лась вся запись, хотя бы оно и выносилось в конец сообщения.
Остальные данные представлялись хронисту второстепенными,
и если он все же упоминал их, то лишь постольку, поскольку без
них было бы непонятно это главное. Так, для него мог оказать-
ся самым важным не момент зарождения «бунта», а то, что за
ним последовало, что потребовало от властей привлечения вни-
мания и сил, что заставило с «бунтом» считаться. В данном слу-
чае сообщение составителей «Старой истории Тан» под пятым
месяцем второго года Цянь-фу уведомляет о захвате отрядами
Ван Сяньчжи областного города Пучжоу; собственно, именно с
такой целью, вероятнее всего, оно и включено в «Основные за-
писи» этой нормативной истории, а остальной текст сообщения
имел вводный, вспомогательный смысл и потому не требовал да-
тировки.
Запись о взятии повстанцами во главе с Ван Сяньчжи города
Пучжоу в указанное «Старой историей Тан» время подтвержда-
ется анонимом «О деяниях по усмирению [Хуан] Чао» [19, с. 1].
Вскоре дружины Ван Сяньчжи заняли также областной центр
Цаочжоу, и в материалах шестого месяца второго года Цянь-фу
(7 июля —4 августа 875 г.) составители «Основных записей» из
«Новой истории Тан» называют в этой связи Цаочжоу наряду
с Пучжоу [23, цз. 9, с. 15491]. Данный факт зарегистрирован и
«Всепроницающим зерцалом», а равно и другими источниками
[38, цз. 22, с. 199; 47, цз. 252, с. 8180].
Само же восстание началось раньше, и это наверняка так хо-
тя бы уже потому, что захват двух областных городов, да еще
не где-нибудь на окраине империи, а сравнительно неподале-
ку от столичной зоны неминуемо требовал накопления немалых
сил (под началом Ван Сяньчжи к тому времени собралось уже
несколько тысяч человек), соответствующей подготовки и про-
чих предварительных действий, занявших какой-то срок, по всей
вероятности, не столь уж малый. В самом деле, «завоевание»
сколько-то значительной массы людей на свою сторону, их при-
влечение под повстанческие стяги и вовлечение в боевые колли-
зии— никоим образом не одноразовый акт, а непростой и некрат-
ковременный процесс.
Такова первая, исходная посылка в решении вопроса о точке
отсчета в хронологии крестьянской войны.
Итак, еще до пятого месяца второго года Цянь-фу произошло
выступление Ван Сяньчжи, давшее начало крестьянской войне,
т. е., другими словами, датировать ее зачин, основываясь на при-
172
веденном сообщении «Основных записей» из «Старой истории
Тан», неправомерно.
Неизвестный автор этюда «О деяниях по усмирению [Хуан]
Чао» отнес начало восстания Ван Сяньчжи не ко второму году
Нянь-фу, как «Старая» и «Новая история Тан» или «Записи со-
бытий при Си-цзуне», а к первому: «Начальный год [под девизом
царствования] Цянь-фу танского Си-цзуна. Человек из Пучжоу
Ван Сяньчжи учинил бунт. Он собрал свору в несколько ты-
сяч человек и выступил в Чанъюани» [19, с. 1].В самом конце
своего повествования тот же анонимный автор, как бы подтвер-
ждая такую именно датировку, отметил: «Ван Сяньчжи высту-
пил начиная с [года] цзя-у», т. е. с 874 г. [19, с. И]15. Захват
же повстанцами города Пучжоу фигурирует в этом этюде под
пятым месяцем следующего года ([19, с. 1]. Данная версия да-
тировки обоих событий присутствует и в других источниках —
от «Всепроницающего зерцала» и созданного на его основе тру-
да Юань Шу, где имеется отдельная глава «Бунт Хуан Чао»,
до историко-географических описаний, составленных уже в на-
чале— середине XIX в. [47, цз. 252, с. 8174-8175; 73, цз. 37(1), с. 1;
264, с. 9; 270, с. 282]. Косвенное подтверждение эта версия нахо-
дит и в некоторых документах [53, цз. 819, с. 6а, 7б-8а].
Особую ценность представляют сведения из «Всепроницаю-
щего зерцала» и комментариев к нему, так как они позволяют
продвинуться еще дальше в уточнении нижней временной грани
выступления Ван Сяньчжи. Сведения эти —итог скрупулезно-
го выявления и сопоставления хронистами показаний различных
первоисточников, до нашего времени не сохранившихся.
Фань Цзуюй, автор того раздела хроники, где излагается исто-
рия Срединного государства при династии Тан, поместил изве-
стие о начале «бунта» Ван Сяньчжи в самый конец материа-
лов за первый год Цянь-фу. «В этом году, — сказано в хрони-
ке, — человек из Пучжоу Ван Сяньчжи сначала собрал свору в
несколько тысяч человек и выступил в Чанъюани» [47, цз. 252,
с. 8174]. Более точная дата не названа, да, вероятней всего, она
так и осталась неведомой ни Фань Пзуюю, ни Сыма Гуану. Соб-
ственно, именно поэтому известию, выдержка из которого толь-
ко что приводилась, и оказалось уготованным место в «хвосте»
сообщений за первый год Цянь-фу: у составителей «Всепрони-
цающего зерцала» с самого начала было заведено, что все све-
дения, не поддающиеся сколько-то конкретной хронологической
атрибуции, группируются в конце рубрик, отводимых под соот-
ветствующие годы. Но в данном случае за приведенным выше
173
сообщением Фань Цзуюя последовало примечание Сыма Гуана:
«[Ван] Сяньчжи выступил не иначе, как до наступления второго
года [под девизом царствования] Цянь-фу; ныне установлено, что
в конце [первого] года» [47, цз. 252, 8174-8175]16.
Итак, основной массив прямых и косвенных данных противо-
стоит показаниям «Старой» и «Новой истории Тан», а следова-
тельно, заслуживает доверия версия о финише 874 г. как пер-
воначальной временной вехе истории крестьянской войны под
предводительством Ван Сяньчжи и Хуан Чао. Но, как и многие
другие, если не все, вопросы такого рода и данный не могут ре-
шаться количественным перевесом имеющихся в доступных сей-
час источниках подтверждений той или иной бытующей в науке
точки зрения. Чтобы среди этих точек зрения обрела достаточ-
но четкие очертания какая-то одна, необходимо подобные свиде-
тельства суммировать и соотнести с наблюдениями, доводами и
оценками иного, более высокого, концептуального уровня. В дан-
ном случае речь может идти об изначальных подходах творцов
официального историописания к общей трактовке крестьянской
войны, места и роли ее зачинателей и верховных предводите-
лей. И не только в рамках многократно упоминавшегося выше
официально-нормативного ее истолкования, хотя и не без связи
с ним. Здесь как нельзя кстати обратиться к документу, отно-
сительно недавно пополнившему фонд первичных материалов об
учиненной Ван Сяньчжи «великой смуте» в Срединном государ-
стве на исходе IX в.
Безвестный ее современник, автор впервые обнаруженного в
1977 г. манускрипта — одного из самых ранних среди имеющих-
ся на сегодня источников о крестьянской войне 874-901 гг., отнес
начало этого события к седьмому месяцу года под циклически-
ми знаками цзя-у, что в переводе на нынешнюю систему время-
исчисления соответствует 16 августа—14 сентября 874 г. [333,
с. 33]. Данное свидетельство, именно потому, что оно исходит
непосредственно от современника крестьянской войны, да еще и
претендует на датировку с точностью до месяца, представляется
особенно правдоподобным. Словом, мнение тех, кто склонен за
точку отсчета в хронологии «великой смуты» принять 874 г., по-
лучило новое, притом достаточно определенное и, казалось бы,
надежное подтверждение.
Есть, правда, одно обстоятельство, которое может породить
сомнение или даже, более того, недоверие в отношении этого из-
вестия новонайденного источника. В сообщении анонима исход-
ный хронологический рубеж крестьянской войны связывается с
174
выступлением Хуан Чао, a BQBce не Ван Сяньчжи. Обстоятель-
ство это заслуживает особого внимания, поскольку опять-таки
имеет отношение отнюдь не только к вопросу о временных пара-
метрах данной крестьянской войны.
В рассматриваемом случае, равно как и во множестве других,
налицо нередко встречающаяся в историописании своеобразная
«контаминация» событий и персонажей, подоплека которой до-
вольно ясна. Самые важные и яркие явления и эпизоды крестьян-
ской войны пришлись на то время (с весны 878 до конца лета
884 г.), когда во главе ее стоял преемник Ван Сяньчжи, Хуан
Чао. Они произвели чрезвычайно глубокое впечатление на умы
и чувства современников, да и последующих поколений и —из-
за присущей историческому мышлению и исторической памяти
избирательности — крепче оседали в сознании, лучше запомина-
лись. В результате случилось так, что в представлениях людей
из самых разных слоев и групп уже по ходу этих событий и долго
еще после них все, связанное с повстанческим лагерем, включая
и происшедшее на первом этапе крестьянской войны (еще при
верховном главенстве Ван Сяньчжи), стало исподволь ассоци-
ироваться с одним лишь Хуан Чао, только с его именем. Его
фигура, воспринимавшаяся «крупным планом», мало-помалу за-
слоняла и заслонила Ван Сяньчжи; он, и только он рисовался
в воображении современников и их потомков высшим и всеобъ-
емлющим олицетворением всей крестьянской войны —от завязки
до разгрома главных сил восставших осенью 884 г. Так и в но-
вонайденном танском рукописном анониме почин движения —то,
что в действительности осуществил Ван Сяньчжи, оказался от-
несенным на счет Хуан Чао.
Итак, речь идет об одном из конкретных проявлений свое-
образной типизации: обобщенный «образ» народного повстанче-
ского движения воплотился в одной личности—его втором вер-
ховном предводителе, Хуан Чао стал его собирательным симво-
лом, а имя Хуан Чао — своего рода персонимом всего движения.
Такое стихийно складывавшееся восприятие этого «образа» ха-
рактерно для массового исторического сознания, для народной
исторической памяти и получило отражение в фольклоре либо в
близких к нему творениях.
Так совпало в этом звене истолкование крестьянской войны на
разных его уровнях — «нижнем», массовом, и «верхнем», пред-
ставленном государственным историописанием. Вне всякого со-
мнения, они, столь разные уровни, не были абсолютно разъеди-
нены, обособлены между собой. Закрепившееся в массовом исто-
175
рическом сознании, в народной исторической памяти восприятие
подобного «образа» Хуан Чао нашло место и в историописании,
не миновав государственное. В свою очередь, влияла на такое
восприятие, подпитывала его официально-нормативная версия
повстанческого движения с ее идеей об особой, Небом предуго-
товленной миссии Хуан Чао.
Возвращаясь к проблеме, давшей повод для разбора этого фе-
номена, — проблеме нижней хронологической грани истории кре-
стьянской войны, задаешься вопросом: а не тут ли кроется объ-
яснение столь давно и широко распространенным расхождениям
в датировке? Если (подобно случаю с упоминавшимся танским
рукописным анонимом) зачин «великой смуты» относят к 874 г. и
даже не упоминают при этом ее «виновника» — Ван Сяньчжи, то,
скорее всего, здесь налицо не что иное, как «приписывание» на
счет Хуан Чао деяния, свершенного его предшественником. Ко-
гда же начало крестьянской войны датируют 875 г., то, по всей
видимости, исходят из того, что именно тогда Хуан Чао впер-
вые выступил под повстанческим стягом, но и сам стяг взвился
именно тогда.
Итак, исходная хронологическая координата народного дви-
жения, начало которому положило Чанъюаньское восстание Ван
Сяньчжи, — конец 874 г.
Впрочем, в Чанъюани или в каком-то ином пункте вспыхнуло
это восстание, — тоже вопрос, порожденный опять-таки разноре-
чивыми показаниями источников. В «Жизнеописании Хуан Чао»
из первой танской нормативной истории таким пунктом назван
уезд Пуян (в пров. Хэнань) [49, цз. 200(2), с. 15407], отделенный от
Чанъюани расстоянием по прямой примерно 70 км. Данную вер-
сию можно было бы счесть весомой, если бы составители этого
сводного исторического труда сами не перечеркнули ее в другом
разделе своего творения: в «Основных записях» этой норматив-
ной истории «местом рождения» первоначального выступления
Ван Сяньчжи назван уезд Чанъюань [49, цз. 19(2), с. 14113]. Та-
ковы же свидетельства «Жизнеописания Хуан Чао» из «Новой
истории Тан» [23, цз. 225(3), с. 17027], «Всепроницающего зер-
цала» [47, цз. 252, с. 8174], книги Юань Шу [73, цз. 37(1), с. 1],
анонима «О деяниях по усмирению [Хуан] Чао» [19, с. 1]. В дан-
ном случае свидетельства абсолютного большинства источников
представляются достоверней. Вполне может быть, что уже стя-
жавшему репутацию «известного разбойника из Пу[чжоу]» и по-
тому привлекшему к себе настороженное внимание местных вла-
стей Ван Сяньчжи пришлось создавать свое первое «мятежное
176
гнездо» и подавать знак к открытому выступлению не в родной
области Пучжоу, а за ее пределами, в соседней Иаочжоу, в гра-
ницы которой входил уезд Чанъюань.
Правда, Фан Цзилю склонен все же отдать предпочтение вер-
сии из «Жизнеописания Хуан Чао», помещенного в первой тан-
ской нормативной истории, а главный его довод в пользу такой
версии — отсутствие в середине 870-х годов на карте Танской
империи топонима Чанъюань [264, с. 11-15]17. Однако в нача-
ле 909 г., при сменившей Танскую династии Поздняя Лян, он
вновь появился и теперь уже прочно закрепился в географиче-
ской номенклатуре Срединного государства. А между тем основ-
ной массив имеющихся сейчас в распоряжении науки источников
о крестьянской войне 874-901 гг. начал формироваться как раз
со второй четверти X в., и их авторы и составители, упоминая
Чанъюань, равно как и другие возрожденные либо новые топони-
мы, предпочитали, адресуясь к своим современникам, в расчете
на их географические познания, оперировать бытовавшими при
них топонимами, дабы локализация того или иного сюжета либо
эпизода из прошлого оказалась более доступной и понятной.
Итак, зерном, из которого произросло столь исключительное
по всем признакам — количественным, а главное качественным —
историческое явление, каковое представляет собой крестьянская
война, послужило восстание Ван Сяньчжи, вспыхнувшее в Чанъ-
юани на исходе 874 г. В нем оказались сокрытыми те потенции
и ресурсы, которые сделали возможным его превращение в та-
кое явление. В предваривших и в чем-то существенном подго-
товивших восстание Ван Сяньчжи «бунтах» Пю Фу и даже Пан
Сюня этих потенций и ресурсов недостало. Тут сказались, ко-
нечно, и объективные обстоятельства, при которых зарождалось
и развертывалось каждое из трех событий. Лали о себе знать,
бесспорно, и обстоятельства субъективного свойства, в том чи-
сле и такое: нужны были закоперщики и вожаки, которые смо-
гли бы повернуть локальные выступления, каковыми являлись
эти «бунты», на путь широкого и мощного повстанческого дви-
жения масштаба и ранга крестьянской войны. Говоря словами
А. С. Пушкина из его «Истории Пугачева», «недоставало пред-
водителя. Предводитель сыскался» [140, с. 111]. Такими закопер-
щиками и верховодами крестьянской войны 874-901 гг. в Китае
стали сначала Ван Сяньчжи, а вслед за ним — Хуан Чао. В их
лице восставшие обрели руководителей, способных объединить и
поднять на борьбу широкую, решительную, мужественную, упор-
ную.
177
Февральское воззвание Ван Сяньчжи
Накануне открытого выступления в Чанъюани ни у Ван Сянь-
чжи, ни у его немногочисленных тогда приверженцев не суще-
ствовало ни ясно осознанной и обоснованной программы массо-
вого вооруженного восстания, ни собственной организации, на-
целенной на достижение определенных интересов и требований.
Лишь по прошествии какого-то времени отдельные элементы, за-
чаточные формы того и другого исподволь стали у них появлять-
ся. В ходе непосредственной практической подготовки восста-
ния и с его постепенным развертыванием в самом конце 874 г. и
в первые недели 875 г. созданная и возглавленная Ван Сяньчжи
небольшая группа «разбойников» — первоначальная весьма при-
митивная организация — встала перед необходимостью обсудить
и уяснить для себя ближайшие вопросы начинавшегося движе-
ния, его концепцию. Потребность в выработке такой концепции
становилась все более настоятельной по мере расширения аре-
ала действий, увеличения численности повстанческих рядов, их
пополнения представителями самых различных по имуществен-
ной и социальной принадлежности слоев и групп населения, на-
конец, по мере накопления в ходе самого движения практиче-
ского опыта с его положительными и «минусовыми» аспектами.
Мало-помалу задачи и цели повстанческого руководства стали
получать документальное оформление, и в Чанъюани начали по-
являться различного рода призывные, агитационные материалы,
которые эмиссары первого главного руководителя восставших
доступными способами распространяли среди населения; тем са-
мым в движение вносились определенные начала организации.
Манифесты, воззвания, прокламации, распоряжения, перепис-
ка, другие материалы агитационного, организационного, военно-
административного назначения, исходившие от повстанческого
руководства, — ценнейшие первоисточники для изучения содер-
жания и хода крестьянской войны, идейных воззрений и социаль-
ных устремлений ее предводителей, их многообразной практиче-
ской деятельности, для характеристики и оценки других сторон
внутренней жизни повстанческого лагеря и его взаимоотношений
с противоположным лагерем, наконец, для воссоздания тех или
иных конкретных эпизодов движения и биографий его «действу-
ющих лиц». Судя по всему, наибольшее число подобных мате-
риалов приходится на периоды начала и подъема движения, его
развития по восходящей. Однако об этих документах более чем
одиннадцативековой давности известно в настоящее время очень
178
немногое. Сами они не сохранились, нет в распоряжении иссле-
дователей и их сколько-нибудь полных копий или воспроизведе-
ний18. В лучшем случае об их содержании можно судить лишь по
предельно кратким, чаще всего отрывочным переложениям авто-
рами и составителями официальных исторических трудов.
О том, как подобные материалы становились известны созда-
телям таких трудов, догадываться можно. Скорей всего, проис-
ходило это следующим образом. Танская администрация и ко-
мандование карательных войск тщательнейше и всеми возможны-
ми средствами старались выявлять и перехватывать материалы,
исходившие от повстанческого руководства, их изымали у плен-
ных «разбойников», получали от тех «бунтовщиков», которые
переходили на сторону властей, отбирали у населения либо вы-
ведывали их содержание хотя бы в устной передаче тех, кто тек-
сты этих документов читал или слышал. Л ля борьбы против воз-
действия повстанческой агитации такие материалы обычно уни-
чтожались, но в иных случаях оригиналы либо копии и изложе-
ние все-таки могли и сохраняться, дабы остались документаль-
ные улики против восставших. Их приобщали к правительствен-
ному делопроизводству, а затем они попадали в государствен-
ные архивы, где ими и могли пользоваться официальные исто-
риографы. Последние при подготовке своих трудов, несомненно,
подвергали эти, как и другие материалы повстанческого творче-
ства, соответствующей обработке, так что главное, запечатлев-
шее социальный пафос, антиправительственную направленность
подобных памятников прошлого, в передаче официального исто-
риописания выхолащивалось либо притуплялось и глушилось.
Хотя ни в доступных сейчас источниках, ни в литературе нет
даже приблизительных суммарных данных о численности таких
материалов, однако без риска ошибиться можно утверждать, что
в действительности она была больше ныне известной. Многие
документы по тем или иным причинам вообще никак не зафик-
сированы хронистами и, стало быть, исчезли бесследно из сфе-
ры научного освоения. О других есть лишь упоминания либо
даже только намеки на их существование, так что восполнить
их отсутствие тоже абсолютно нереально. Данное обстоятель-
ство крайне усложняет и затрудняет выявление, использование
и изучение повстанческой документации — своего рода «архива»
крестьянской войны 874-901 гг. В тем большей мере любой пере-
сказ и даже простое упоминание этих памятников в имеющихся
сейчас источниках заслуживает особо тщательного учета и са-
мого пристального внимания.
179
Среди известных сейчас документов, вышедших непосредствен-
но из повстанческого лагеря, первым по времени создания сле-
дует признать воззвание, с которым в начале 875 г. выступил
Ван Сяньчжи. Некоторые сведения о воззвании, возможно, не во
всем достоверные и, уж конечно, далеко не полные, встречаются
в тексте «Жизнеописания Хуан Чао» из второй танской норма-
тивной истории, а также среди комментаторских заметок Сыма
Гуана к «Всепроницающему зерцалу» (со ссылкой на упоминав-
шееся ранее сочинение Вэй Чжаоду и Ян Шэ — творение конца
IX — первых лет X в.). Скудость и обрывочность этих сведений
не позволяют воспроизвести воззвание в полном его объеме и
форме, но благодаря содержавшимся в них отдельным «аннота-
ционным» элементам, а также данным об авторстве, датировке
и адресате воззвания можно, пользуясь принятой в источникове-
дении методикой эскизной реконструкции утраченных докумен-
тов19, попытаться установить гипотетическое подобие хотя бы
части его текста, некоторые атрибуты его построения и оформле-
ния, а в сочетании с известиями других источников —и конкрет-
ные обстоятельства, приведшие к появлению и обнародованию
воззвания.
Его инициатор и автор или (если в написании воззвания уча-
ствовал еще кто-то) по меньшей мере основной соавтор, скорее
всего сам Ван Сяньчжи —человек, как уже отмечалось, не про-
сто грамотный, но и притязавший на «преуспевшего в учености».
Во всяком случае в перечисленных выше книгах, содержащих
данные об этом воззвании, его составление безоговорочно свя-
зывается именно с Ван Сяньчжи. В конце документа имелась
точная датировочная формула — «третий день первого лунного
месяца второго года [царствования под девизом] Цянь-фу», т. е.
12 февраля 875 г. [47, цз. 252, с. 8174; цз. 253, с. 8230]. Надлежа-
ло воззвание «распространить по всем провинциям» — такова его
«почтово-адресная» формула. Как и все известные ныне осталь-
ные элементы содержания рассматриваемого текста, эта форму-
ла придает памятнику характер документа общегосударственно-
го назначения, притом документа официального. Согласно вто-
рой танской нормативной истории, воззвание, в частности, гла-
сило: «Чиновники алчны и своекорыстны, налоги тяжелы, награ-
ды и наказания несправедливы. Поступки цзайсянов постыдны, а
Си-цзун20 ничего не знает» [23, цз. 225(3), с, 17027]. Иными слова-
ми, «масштаб» обличительной направленности воззвания — тоже
общегосударственный. Как сообщается в другом источнике [47,
цз. 252, с. 8174; цз. 253, с. 8230], в документе говорится также, что
180
Ван Сяньчжи объявил себя Великим воеводой равенства, кото-
рому помогает Небо (Тянь бу пинцзюнь да цзянцзюнь) и Главно-
командующим всех смельчаков в Китае (Хай-нэй чжу хао дутун),
и титулатура эта — еще одно подтверждение именно такой мас-
штабности февральского воззвания Ван Сяньчжи.
Перед заключающей воззвание датой приводятся такие сло-
ва: «Имею произволение, чтобы [о сем] слышали и знали, по по-
воду чего почтительно уведомляю» [47, цз. 252, с. 8174; цз. 253,
с. 8230]. Налицо имитация казенной манеры письма, свойствен-
ных ей штампов и оборотов. Тем самым впечатление от воззва-
ния как памятника, наделенного атрибутами официального акта,
только усиливается. Он не случайно обозначен в источниках тер-
мином «манифест», или «декларация» (си).
Вот, собственно, и все, что известно сейчас о февральском воз-
звании 875 г., исходившем от Ван Сяньчжи, и сведенные воедино
фрагменты манифеста предстают в следующем виде: «Чиновни-
ки алчны и своекорыстны, налоги тяжелы, награды и наказания
несправедливы. Поступки цзайсянов постыдны, а Си-цзун ниче-
го не знает.. . Объявляю себя Великим воеводой равенства, ко-
торому помогает Небо, и Главнокомандующим всех смельчаков
в Китае.. . Имею произволение, чтобы [о сем] слышали и знали,
по поводу чего почтительно уведомляю... Распространить мани-
фест по всем провинциям. Третий день первого месяца второго
года Цянь-фу».
Вне сомнений, приведенные фрагменты не исчерпывают содер-
жание оригинала. Слишком уж обрывочным предстает он в пере-
даче второй танской нормативной истории и «Всепроницающего
зерцала»; лишен он, с точки зрения дипломатики, и элементар-
ных аксессуаров обычного для такого рода документов постро-
ения, внешнего формуляра (обращения, зачина, удостоверитель-
ной подписи и т. д.), традиционно использовавшимся в Китае офи-
циальным образцам которого Ван Сяньчжи, безусловно, в данном
случае следовал.
В доступном сейчас варианте текста воззвания привлекают
внимание несколько по-своему существенных аспектов, позволя-
ющих как-то оценивать в целом характер и направленность кре-
стьянской войны на ранней ее стадии и, в частности, воззрения
ее первого главного руководителя, от лица которого документ
составлен.
Прежде всего бросается в глаза резко обличительный тон, в
котором выдержано основное содержание воззвания. Как совер-
шенно неприемлемую, бичует Ван Сяньчжи вопиющую неспра-
181
ведливость, которая господствует в Поднебесной во всем — от
налогообложения до практики поощрений и наказаний и которая
отражает общий неправедный распорядок общественных отноше-
ний в Срединном государстве. Виновники такой несправедливо-
сти, как явствует из воззвания, — алчное и бесчестное чиновниче-
ство «сверху донизу», начиная с цзайсянов — высших должност-
ных лиц империи, первых приближенных Сына Неба, — и кончая
администрацией на периферии. В них, в чиновниках — злое на-
чало царящей в стране жестокой социальной действительности,
это они достойны всеобщего беспощадного осуждения, и как фор-
мула действия, которую адресовал Ван Сяньчжи «всем смель-
чакам в Китае», воспринимается мысль: морально оправданно
ополчиться на чиновничество в центре и на местах, дабы
установить равенство и справедливость, главным воителем,
«Великим воеводой» в борьбе за которые провозглашался
Ван Сяньчжи.
Вполне возможно, в дошедшей до наших дней в передаче офи-
циального историописания версии воззвания критические, обли-
чительные мотивы основательно приглушены, а в оригинале до-
кумента они звучали гораздо откровеннее и решительнее. Но
судя по тому, что о призывном обращении Ван Сяньчжи сейчас
известно, да, по всей вероятности, и в первоначальном его тексте,
такими мотивами содержание данного воззвания (как, впрочем,
едва ли не любого творения средневековых крестьянских идеоло-
гов), собственно, и ограничивается. Позитивная же, утверждаю-
щая сторона документа — наиболее слабая.
Действительно, если не считать сформулированного самым
общим и смутным образом девиза равенства (пинцзюнь), запе-
чатленного в титуле, который принял тогда Ван Сяньчжи, в воз-
звании нет никаких признаков, свидетельствовавших о намерении
повстанческих предводителей взять на себя задачу практическо-
го разрешения вопросов, поднятых в его обличительной части.
Конкретного выражения какие бы то ни было экономические и со-
циальные запросы и чаяния участников движения в документе не
получили. В воззвании, впрочем, не нашли отражения и специфи-
ческие требования частных солеторговцев, занимавших главен-
ствующее положение в повстанческом центре, — доказательство
того, что Ван Сяньчжи и его ближайшие соратники, тоже в боль-
шинстве своем выходцы из среды «соляных удальцов», сумели
подняться выше узкогрупповых интересов. Наверняка кто-то из
этих сподвижников первого главного предводителя восставших
в душе и не забыл о себе и о таких, как он, а, может, не прочь
182
был и открыто напомнить о своих настояниях, отнюдь не ото-
ждествляя их с чаяниями и устремлениями крестьянства. Но,
судя по воззванию, верх взяло — возможно даже просто из соли-
дарности с Ван Сяньчжи — понимание, что повстанческое дело
способно пойти успешно, если в первую очередь и главным обра-
зом будут приняты в расчет запросы крестьян, вообще рядового
люда, всех бесправных и угнетенных.
Иначе говоря, с самого начала поднятое Ван Сяньчжи вос-
стание— завязка крестьянской войны — не стало акцией только
«соляных удальцов» и в их интересах.
Обвинение в непомерной обременительности налогообложе-
ния, прямо выдвинутое в документе, отразило прежде всего и в
основном недовольство рядовых селян нестерпимым фискальным
бременем, которое им приходилось нести. И девиз равенства,
который вписал в свой титул Ван Сяньчжи, отражал стихийные
уравнительные тенденции, искони присутствовавшие в социаль-
ной психологии и общественном сознании крестьянства. Сред-
невековое официальное историописание обычно замалчивало на-
личие в помыслах и устремлениях восставших эгалитарных мо-
тивов такого рода, но и малейший, едва уловимый намек на по-
добные мотивы, вдруг, как в данном случае, обнаруживаемый в
источниках, способен сказать, конечно, о многом. Пусть нет ни-
каких признаков того, что идея равенства была как-то разрабо-
тана Ван Сяньчжи и его приверженцами, осознана ими и сколько-
нибудь четко сформулирована. Пусть остается неизвестным, что
конкретно они закладывали в понятие «пинцзюнь»: уравнитель-
ное ли распределение земли или поравнение в налогообложении,
или, наконец, просто стихийный дележ имущества. А, может
статься, разом и то, и другое, и третье? Но абстрактное зву-
чание не лишало это понятие смысла. Ведь, как известно, кре-
стьянству могла казаться привлекательней такого рода неясная
абстракция, нежели иная конкретность, пугающая уже самой сво-
ей определенностью и четкостью. Важно лишь, чтобы подобная
абстракция терминологически согласовывалась с традицией, что
в данном случае было соблюдено. Словом, отражая вековечные
стремления крестьянства и иных общественных низов средневе-
кового Китая добиться для себя лучшей доли, девиз равенства,
даже сформулированный столь туманно и общо, но в сочетании
с идеей о решительных действиях против лиходейского чинов-
ничества как акциях, угодных Небу и Сыну Неба, а стало быть,
праведных, — такой девиз звучал призывной проповедью и при-
давал воззрениям и установкам повстанческих руководителей не-
183
малую притягательную силу, которая облегчала им поддержку
со стороны «низов».
Помимо всего прочего, запечатленная в воззвании устремлен-
ность повстанческих руководителей во главе с Ван Сяньчжи
к уравнительности для простого народа давала почувствовать,
что они — никакие не «разбойники», не «бандиты», не «воры»,
как их «величали» власти. Смутно, полуинстинктивно рядовая
масса могла уяснить, что дело Ван Сяньчжи, хоть сильными ми-
ра сего и осуждаемо, но направлено на достижение справедливо-
сти, равенства, благоденствия для всех.
При всем том однозначно расценить обращение Ван Сяньчжи
как социально адресованное одному только крестьянству едва ли
правильно. Акцентированный в воззвании среди прочих тезис
«награды и наказания несправедливы» явно рассчитывался на
восприятие иными общественными прослойками и группами. В
содержании документа, скорее, проявились самые разные тен-
денции, интересы и цели повстанческой массы с ее социально
пестрым, неоднородным составом, и воззвание Ван Сяньчжи от
12 февраля 875 г. можно считать актом агитации и пропаганды
среди различных слоев населения.
Если, судя по доступному сейчас тексту его воззвания, Ван
Сяньчжи не брал тогда на себя никаких определенных обяза-
тельств, в которых содержалось бы намерение облегчить тяж-
кую участь народа, устранить царившую в стране чудовищную
несправедливость и прочие уродства социальной действитель-
ности, то оттого, что полагал это делом Сына Неба, а себе, как
явствует из принятого им титула, отводил роль некоего проте-
же Неба, рассчитывающего на помощь последнего. Но, может
быть, такое изложение позиции Ван Сяньчжи официальными ис-
точниками проистекает от уже не раз упоминавшейся социально-
политической доктрины, находившейся на вооружении древнего
и средневекового китайского историописания, которая тракто-
вала все явления в жизни Срединного государства, в том чи-
сле и события из истории социального протеста и противодей-
ствия рядового люда, исключительно под углом зрения их со-
отнесенности с «волей Неба» как верховной регулирующей си-
лой, с «Небесными предначертаниями»? Да, подобные взгляды
Ван Сяньчжи действительно вполне укладывались в рамки та-
кой доктрины. Но, как известно, сама эта доктрина питалась не
только монархической идеологией и моралью правящего класса,
но и наивно-монархическими («царистскими») предрассудками
крестьянства; как раз в изложении и истолковании проявлений
184
социального антагонизма она всячески эксплуатировала подоб-
ные представления и настроения общественных низов, умело па-
разитировала на них. Именно так, скорее всего, обстоит дело и
в данном случае. Воззрения Ван Сяньчжи — «Великого воеводы,
равенства, которому помогает Небо», переданы составителями
«Новой истории Тан» и «Всепроницающего зерцала» если и не
с полной достоверностью, то по меньшей мере правдоподобно.
Вопрос о наивном монархизме крестьян в истории той или
иной страны, о его социальных, политических и идеологических
корнях, формах бытования и проявления в общественной практи-
ке «низов» разработан все еще недостаточно, хотя ему прсвящено
немало специальных исследований как отечественных, так и за-
рубежных ученых, не исключая китайских. Между тем он имеет
принципиально важное значение, а, например, в Китае, хотя и не
только там, до сей поры не утратил политической актуальности
[147, ч.П, с. 28-33], и не случайно интерес и внимание к нему не
ослабевают.
Разумеется, при всем том общем, что в силу самой его приро-
ды присуще наивному монархизму крестьян, где бы он ни обна-
руживал себя, степень глубины и масштабы его распростране-
ния, равно как и обличья, в которых он выступал, были в разных
странах и даже в различные периоды истории какой-либо одной
страны далеко не одинаковыми. Проблема отнюдь не сводится, к
«нижнему», народному самозванству, столь хорошо известному
по крестьянским войнам в России как одна, пусть наиболее ради-
кальная, из форм наивного монархизма [141; 178; 181]. Впрочем,
самозванство знакомо и отдельным странам Запада в моменты
обострения социальных конфликтов, но такого обилия самозван-
ных царей и императоров, как в России, ни в одной из них все же
не было. Варианты самозванства знала и средневековая исто-
рия Китая в разные ее периоды (см., напр.[212, с. 279-284])21, а
значит, нет оснований для все еще встречающихся утверждений,
будто в Срединном государстве никогда не было и, более того,
не могло быть ничего, подобного такой разновидности наивного
монархизма22. Еще важнее, что в реальной истории любой стра-
ны, не исключая Китай, наивный монархизм весьма многолик и
самозванство — лишь одна из его форм, притом не самая распро-
страненная. Спору нет, определенное своеобразие, отличавшее
наивный монархизм крестьян Срединного государства, действи-
тельно существовало, однако своеобразие это таково, что свиде-
тельствует о резкой выраженности, о большой глубине и широ-
кой распространенности наивно-монархических предрассудков у
185
крестьянства этой страны [147, ч. II, с. 28-33]. Формы, в которые
облекался наивный монархизм, могли меняться и по-разному со-
относиться между собой даже по ходу какого-то одного крупного
и продолжительного явления социальной практики обществен-
ных низов Китая, как, конечно же, и всякой иной страны. На-
глядным подтверждением тому могут служить факты из истории
крестьянской войны 874-901 гг.
Как уже не раз отмечалось, канун этого народного повстан-
ческого движения был отмечен невиданным за долгое предше-
ствующее время размахом крестьянских побегов, в которых на-
ходил выражение стихийный протест широких масс деревенского
люда против нараставшего гнета и притеснений. Сохранились,
пусть немногочисленные, но достаточно выразительные свиде-
тельства современников, позволяющие уловить такой небезынте-
ресный штрих: крестьяне могли решиться на уход не без оглядки
на верховного властителя страны как своего радетеля и заступ-
ника, у которого единственно и следует искать помощь, поддерж-
ку, правду. Как им представлялось, на местах утаивали от про-
стого народа предписания Сына Неба, якобы отвечающие чаяни-
ям рядовых сельских тружеников, а одновременно скрывали от
императора подлинное положение дел и то бедственное состоя-
ние, в котором «малые люди» пребывали. Словом, местная адми-
нистрация вкупе с частными земельными магнатами действова-
ли не по закону, поступали вопреки справедливости, исходящей
от высшего владыки Срединного государства — от того, кто в
созданном крестьянским сознанием миропорядке виделся вопло-
щением истины, благорасположенности к народу и справедливо-
сти. Тем самым крестьяне находили своему бегству нравственно-
правовое обоснование и оправдание перед верховной властью.
Подобный наивно-монархический подтекст могли иметь и та-
кие способы народного протеста и сопротивления, тоже широ-
ко практиковавшиеся перед крестьянской войной, как отказ от
выполнения натуральных и трудовых повинностей, уклонение от
уплаты аренды, от других подобного рода обязательств. К этим
средствам крестьяне обращались также в ожидании справедли-
вого решения императора — носителя правды, высшего блага, за-
боты о «малых людях», который, как они надеялись, непременно
должен был разобраться с их делами.
Так легалистские устремления общественных низов, их наме-
рения опереться на якобы исходящие от Сына Неба справедли-
вые, истинно добродетельные и подлежащие обязательному ис-
полнению законы могли еще в рамках «доповстанческих» форм и
186
средств недовольства, неповиновениям противоборства крестьян
приводить к практическим действиям в отношении властей на ме-
стах, отдельных должностных лиц и крупных частнособственни-
ков земли.
Подобные мотивы и явления присутствовали и в предварив-
ших крестьянскую войну народных восстаниях, а также в ходе ее
самой. Вместе с тем наивный монархизм в этих событиях высту-
пал и в каких-то иных своих «ипостасях».
На путях массового вооруженного сопротивления угнетенные
сельские труженики тоже намеревались сохранить, удержать за
собой право и возможность добиваться желаемого исканием выс-
шей правды, законной справедливости у верховного властителя
страны. Правда, в конечном итоге руководители крестьянской
войны пришли к решению низвергнуть находящегося на троне
монарха— Ли Сюаня и заменить представляемую им император-
скую династию другою, основанною и возглавленною Хуан Чао,
с которым восставшие связали в своем воображении надежды на
свершение их ожиданий, на устранение несправедливостей су-
ществующих общественных порядков. Но такое намерение, как
явствует из февральского воззвания Ван Сяньчжи и некоторых
последующих акций повстанческих предводителей (не исключая
и Хуан Чао), возникло и было сформулировано не сразу и не лег-
ко. И в этой крестьянской войне наивный монархизм ее участни-
ков— вожаков и рядовой массы — проявился поначалу в упова-
ниях на правящего государя, репутация, власть и сама личность
которого до поры до времени оставались для восставших непри-
косновенными. Ситуация усугублялась молодостью Ли Сюаня:
ведь к моменту восшествия на престол в середине августа 873 г.,
т. е. за год до Чанъюаньского восстания Ван Сяньчжи, ему ис-
полнилось лишь 11 лет. Как представлялось закоперщикам «ве-
ликой смуты» и рядовым «разбойникам», вина за обрушившиеся
на народ злоключения лежала ни в коей мере не на юном Сы-
не Неба, а исключительно на чиновниках при дворе, в столице
и на периферии, которые всяческими способами вводили начи-
нающего, неискушенного Ли Сюаня в заблуждение, в обман, не
давали ему увидеть страдания простого люда, не давали пра-
вить благодетельно, и несправедливость будет царить в Средин-
ном государстве до той поры, пока эти бесчестные, неправед-
ные должностные лица не найдут погибели в пламени народного
гнева.
Словом, на фактах истории крестьянской войны 874-901 гг.
в Китае, от ее преддверия до кульминации, можно проследить
187
своего рода цикл проявлений наивного монархизма социальных
низов с такими его последовательными ступенями, как: 1) лега-
лизм, выражавшийся в преклонении, в слепом доверии к высшей
инстанции административно-политической организации в лице
Сына Неба, а также исходящим от него установлениям как яко-
бы справедливыми действенным; 2) оппозиция «император — его
окружение», или, иначе говоря, противопоставление особы Сына
Неба прочим носителям государственной власти с возложением
на последних всей вины и полноты ответственности за существу-
ющие в стране социальные непорядки; 3) противопоставление
«неправедному», «плохому» — «своего», «истинного», «хороше-
го» монарха.
Февральское воззвание Ван Сяньчжи запечатлело вторую сту-
пень такого цикла, и Ли Сюань предстает в документе всецело
свободным от ответственности за выпавшие на долю народа беды
и невзгоды, свободным даже от причастности к ним (ведь «Си-
цзун ничего не знает»)23. Иллюзии в отношении сакральной пер-
соны царствующего монарха налицо. Более того, судя по приня-
тому тогда Ван Сяньчжи титулу, первый главный руководитель
крестьянской войны уповал целиком и полностью на помощь Не-
ба, Сыном коего Ли Сюань считался. А могло это восприни-
маться лишь так: восставшие и их главные вожаки поднялись
не только ради себя, но, вознамерившись постоять за верховно-
го властителя страны, выступали и во имя Сына Неба (прав-
да, с условием — извести его ближайшее окружение). Тем самым
оттенялся лояльный смысл движения, прокламировалась и удо-
стоверялась преданность повстанцев дому Ли, легальность их
действий. Таким образом начатому Чанъюаньским восстанием
движению придавалась немалая дополнительная сила, хотя по
логике реальных событий оно оттого становилось лишь опасней
для «верхов».
И еще одна по-своему немалозначительная деталь: если сле-
довать свидетельству комментария Сыма Гуана к соответству-
ющему показанию Фань Цзуюя, воззвание Ван Сяньчжи датиро-
вано указанием на второй год эры царствования Ли Сюаня под
девизом Цянь-фу [47, цз. 252, с. 8174; цз. 253, с. 8230], и это не слу-
чайно: тот, от чьего имени исходило воззвание, не мог тогда и
помыслить себя кем-либо, кроме как верным подданным пребыва-
ющего на троне монарха. Иначе говоря, это еще одна составляю-
щая атрибутики, необходимой для развертывавшегося движения
как его оправдание в духе полумистической, неистребимой веры
восставших крестьян в Сына Неба.
188
Словом, Ван Сяньчжи, скорей всего, и сам отнюдь не был сво-
боден от наивной веры в царствующего Сына Неба. Отдельные
факты из его биографии, относящиеся к чуть более позднему вре-
мени, о которых ниже будет еще сказано, позволяют лишь утвер-
диться в правомерности такого суждения. Но даже если бы Ван
Сяньчжи, с его смелостью в преодолении привычных простому
люду представлений, с присущей ему кипучестью мысли, уда-
лось к моменту обнародования своего первого воззвания отре-
шиться от подобных иллюзорных взглядов, все равно из опреде-
ленных соображений ему пришлось бы так или иначе посчитать-
ся с наличием среди «низов» еще далеко не изжитых наивных
надежд на верховного властителя страны, пришлось бы сообра-
зовывать свои установки и поступки с фактом поистине всеобщей
распространенности такого социального предрассудка. А коль
скоро не исключено, что именно это тогда и произошло, к за-
слугам Ван Сяньчжи в таком случае можно отнести его стремле-
ние и на сей раз ради успеха начатого им на исходе 874 г. дела
учитывать умонастроения крестьян. Провозгласив себя Вели-
ким воеводой равенства, которому помогает Небо, Ван Сяньчжи
рассчитывал придать поднятому им повстанческому движению
характер акции морально оправданной, отвечавшей «Небесному
благорасположению», дабы рядовой люд с большим доверием
принял его сторону. Короче говоря, в конкретных условиях то-
гдашнего момента шаг Ван Сяньчжи был одним из необходимых
на первоначальной стадии крестьянской войны стратегических
приемов, обеспечивавших его инициатору сочувствие и содей-
ствие «низов», облегчавших вовлечение «малых людей» в «мя-
тежные» действия, в борьбу.
Добровольные и специально выделявшиеся для этих целей
агитаторы Ван Сяньчжи стремились во множестве списков и по-
средством устной передачи сделать воззвание своего главного
вожака достоянием населения «всех провинций». Известность
Ван Сяньчжи росла, выходя все больше и больше за пределы
Чанъюаньского уезда. Из дальних мест, за десятки и сотни ки-
лометров от Чанъюани, стекались под повстанческие стяги люди
исстрадавшиеся, мятущиеся, но готовые испытать себя в борьбе
за лучшую долю. Пусть невозможно сколько-нибудь точно пред-
ставить, широко ли удалось распространить данный документ,
как позднее и другие ему подобные, ознакомить с ними жите-
лей не только уже охваченной «бунтом» территории, но и за ее
границами. Однако и «адрес» («все провинции»), по которому
это повстанческое обращение надлежало разослать, а главное —
189
само содержание воззвания, равно как и принятого Ван Сянь-
чжи титула, наглядно свидетельствуют не об узколокальном, а
общегосударственном масштабе задачи и цели, какие уже тогда
выдвигались руководством восставших. Объявив своими врага-
ми чиновников — начиная с цзайсянов — в столице и на местах и
обратив ко «всем смельчакам Китая», главнокомандующим кото-
рых Ван Сяньчжи нарек себя, призывный клич выступить против
этих врагов, повстанческий центр в Чанъюани бросал вызов пра-
вительству страны. В этом —основная суть, пафос содержания
первого из известных сейчас документов начинавшейся крестьян-
ской войны.
Вряд ли вообще возможно сколько-то точно определить собы-
тийную и хронологическую грани, обозначающие превращение
того или иного массового вооруженного выступления (в данном
случае Чанъюаньского восстания Ван Сяньчжи) в крестьянскую
войну как таковую. Дело, конечно, отнюдь не сводится к форми-
рованию крупного повстанческого войска, хотя без наличия тако-
го войска действительно нельзя говорить о крестьянской войне.
Применительно к любому явлению такого рода речь обязательно
должна идти не о каком-то единовременном акте либо возникно-
вении какого-то одного отличительного признака крестьянской
войны, а о более или менее длительном процессе, в течение ко-
торого складывалась бы совокупность ее атрибутов. Воззвание
Ван Сяньчжи от 12 февраля 875 г., в котором формулировалась и
открыто провозглашалась общая задача развертывавшегося по-
встанческого движения, явилось одним из начальных слагаемых
этого процесса в данном случае.
Первые крупные боевые успехи повстанцев
На протяжении примерно полугода уезд Чанъюань оставался
узловым пунктом разносторонней активной деятельности перво-
начального ядра нарождавшейся крестьянской войны. Отсюда
«разбойничьи» отряды совершали нападения на окрестные се-
ления, где, по стереотипной формулировке официальных хрони-
стов, «грабили и бесчинствовали» [47, цз. 252, с. 8180]. Террито-
риальные границы исходного очага движения исподволь раздви-
гались. Первые, пока еще робкие, пробы боевых сил повстанцев
оказались удачными. С течением времени масштаб и цели воен-
190
ных операций «разбойников»^ стали мало-помалу возрастать.
От Ван Сяньчжи и его соратников требовались немалая реши-
тельность и смелость, вера и убежденность в поддержке со сто-
роны населения, чтобы с пока еще сравнительно малочисленны-
ми отрядами начать активные действия по овладению не только
ближайшими волостными и уездными, но и областными центра-
ми с прилегающими к ним территориями. Между тем, как уже
упоминалось в другой связи, в середине 875 г. в руках восстав-
ших оказались сначала Пучжоу, а затем и Цаочжоу. При этом
повстанцам, ведомым Ван Сяньчжи и тотчас ставшим его глав-
ным сподвижником Шан Цзюньчжаном, удалось успешно отра-
зить попытки сорвать их нападение на тот и другой город, пред-
принятые войском генерал-губернаторства Тяньпин под коман-
дованием самого тамошнего цзедуши Сюэ Чуна (? — 877). Более
того, они совершили налет (правда, безуспешный) даже на Юнь-
чжоу — административный центр этого генерал-губернаторства
[49, цз. 200(2), с. 15407].
Первые удачи боевых дружин Ван Сяньчжи, как, впрочем, и
многие более поздние, могли порою лучше иных воззваний и про-
кламаций воспламенять простой деревенский люд, подымать его
на борьбу, побуждать примыкать к восставшим. И действитель-
но, еще после самых ранних успехов в уезде Чанъюань и близ
него Ван Сяньчжи стал мало-помалу восприниматься простыми
людьми как человек, отмеченный особыми свойствами и долей,
для которого по силам добиваться того, что намечает и хочет.
Начинали верить в него и все больше надеяться, что он воисти-
ну способен дать обещанное, принести добро, достичь справед-
ливости. А это привлекало к восставшим новых и новых людей,
побуждало бороться.
И действительно, удачный исход операций по захвату Пу-
чжоу и Цаочжоу был далеко не бесполезен для восстания. Ряды
повстанцев заметно пополнились благодаря притоку в них зна-
чительной массы местных жителей. По сведениям источников,
только в Пучжоу число «разбойников» увеличилось на 10 тыс.
человек [49, цз. 19(2), с. 14113]. Не случайно вторая танская нор-
мативная история признавала, что находившиеся под началом
Ван Сяньчжи «силы быстро возросли» [23, цз. 225(3), с. 17027],
а по оценке хронистов, они исчислялись уже несколькими десят-
ками тысяч человек [47, цз. 252, с. 8180]. Восставшие, что очень
важно, начинали приобретать опыт овладения большими горо-
дами областного ранга — опыт, который не раз впоследствии им
пригодился. Рождалась и крепла уверенность в своих силах, в
191
желанном исходе начатого дела. Ван Сяньчжи, его имя нача-
ли мало-помалу окружаться ореолом первых успехов, тем более,
что, как обычно происходило в подобных ситуациях, народная
молва стала шаг за шагом обгонять фактические победы повстан-
ческих дружин.
Так или иначе, зачин оказался удачным, а это, как известно,
всегда очень существенно.
Никоим образом не умаляя (но и не преувеличивая) значение
других факторов и обстоятельств, благоприятствовавших бое-
вым успехам и удачам повстанческих дружин на старте учинен-
ной Ван Сяньчжи «великой смуты» (будь то, например, внезап-
ность— для властей — выступления Ван Сяньчжи и его привер-
женцев в Чанъюани или столь убедительно выказанные тогда
восставшими энтузиазм и дерзновенность), вне всяких сомнений,
нельзя сбрасывать со счетов и выявившуюся как раз к тому вре-
мени немощность воинских формирований Танов в ряде северных
регионов. Известия источников на сей счет весьма красноре-
чивы, и некоторые из них уже в другой связи приводились [47,
цз. 252, с. 8172, 8174 и др.]. Кстати сказать, подавая сигнал к
выступлению в Чанъюани, Ван Сяньчжи, скорей всего, это сла-
босилие военно-полицейских формирований в данном регионе во
внимание принял.
Может возникнуть вопрос: а почему, собственно, первыми
крупными объектами своих наступательных операций Ван Сянь-
чжи и возглавленная им повстанческая верхушка избрали именно
Пучжоу и Паочжоу? Почему дружины «разбойников» двинулись
тогда в направлении не каких-то других сравнительно недалеко
от Чанъюани расположенных городов? Да и вообще была ли не-
обходимость бросать пока еще небольшие по численности и нео-
крепшие боевые силы восставших на овладение этими областны-
ми центрами? Сколько-нибудь определенно и конкретно ответить
на данный вопрос источники не позволяют, поскольку фиксируют
лишь сам факт нападения «разбойников» на Пучжоу и Паочжоу,
захвата и «разрушения» ими обоих этих городов, но никак этот
факт не мотивируют.
Едва ли можно предполагать, что овладение названными го-
родами входило в боевые тактические и оперативные планы по-
встанческого руководства, ибо подобных планов как таковых у
него, скорей всего, не существовало, и указанные военные опера-
ции отражали импульсивный характер начавшегося движения. И
все же выбор пал на Пучжоу и Паочжоу, надо думать, не случай-
но. Нельзя забывать, что сам Ван Сяньчжи был уроженцем обла-
192
сти Пучжоу, изъездил ее, сбывая по деревням соль, и, конечно,
хорошо ориентировался на местности, имел представление о дис-
локации и состоянии тамошнего правительственного воинства,
был, что весьма немаловажно, в курсе настроений, царивших сре-
ди местного населения, и других обстоятельств, знание которых
облегчало решение задачи по захвату административного цен-
тра его родной области. Но главное, по всей вероятности, не в
этом: пока движение еще не вышло за локальные рамки, сказа-
лось желание самого Ван Сяньчжи и его земляков, составлявших,
видимо, значительную часть первоначального контингента «раз-
бойников», овладеть городом Пучжоу как средоточием местной
администрации, в которой они видели непосредственных винов-
ников своих бед и несчастий. Вот почему самым первым боль-
шим городом, на который двинулись повстанческие дружины, не
случайно оказался именно Пучжоу. По-видимому, подобным за-
мыслом руководствовались они и когда предпринимали налет на
Юньчжоу — резиденцию генерал-губернаторства Тяньпин.
Что касается Паочжоу, то тут, помимо мотивов такого же ро-
да, могло дать о себе знать и другое обстоятельство. На террито-
рии области, административным центром которой являлся этот
город, к тому времени нарождалось свое «мятежное гнездо». Его
возникновение связано с деятельностью Хуан Чао и восьми при-
верженцев этого «разбойника» [49, цз. 200(2), с. 15407]. К моменту
захвата Паочжоу отрядами Ван Сяньчжи в июне 875 г. данный
повстанческий очаг никак еще не проявил себя. Видимо, что-то
мешало тлевшим там искрам разгореться в пламя. Может быть,
расстановка сил в Паочжоу, наличие у властей этой области
значительного воинского контингента и полицейских формиро-
ваний, с одной стороны, а с другой — крайняя малочисленность
к тому времени сторонников Хуан Чао не позволяли последнему
развить активность. Возможно, сказалось и то, и другое, а не
исключено, и еще что-то. Как бы там ни было, «мятежное гнез-
до» в Паочжоу на протяжении полугода с момента выступления
Ван Сяньчжи в Чанъюани не подавало признаков самостоятель-
ной деятельности, и имя Хуан Чао ни разу в изложении событий
«бунта» за этот отрезок времени в источниках не упомянуто. Но
о существовании такого «гнезда» в Паочжоу Ван Сяньчжи, вне
всяких сомнений, знал и, предпринимая наступление в пределы
той области, очевидно, рассчитывал вдохнуть в него жизнь, что,
как показали последующие факты, довольно скоро себя оправда-
ло: подоспевшая из Пучжоу помощь открыла перед «обрадовав-
шимися смуте» [23, цз. 225(3), с. 17027] Хуан Чао и его сподвиж-
193
никами возможность начать активные действия на повстанческом
поприще. Современник событий Лю Фэнь, занимавший тогда в
провинции Хэнань пост императорского эмиссара по обузданию
мятежников (чжаотаоши), писал: «Во втором году Цянь-фу Хуан
Чао поднял оружие вслед за Ван Сяньчжи» [53, цз. 793, с. 156-
16а]. В хронике Сыма Гуана и его коллег известие о разгроме от-
рядами Ван Сяньчжи воинства Сюэ Чуна и овладении Пучжоу
и Цаочжоу непосредственно предшествует сообщению о том, что
Хуан Чао выступил «вслед за Ван Сяньчжи» [47, цз. 252, с. 8180].
С этого момента Хуан Чао стал все больше и больше высту-
пать на авансцену. Но ведущее положение и значение в событиях
развертывавшегося движения долго еще, вплоть до весны 878 г.,
сохранялось за Ван Сяньчжи, тем более что начало его повстан-
ческой карьеры оказалось, как можно видеть, весьма удачным.
Теперь уже в глазах не одних только своих земляков Ван Сянь-
чжи представлялся окруженным ореолом успеха и неуязвимости,
превосходства в силе и везении.
Историописание, литература, фольклор:
такой разный Хуан Чао
Как уже отмечалось, о Хуан Чао, его жизненном пути начиная
с кануна крестьянской войны и тем более с лета 875 г., когда он
непосредственно включился в ее ход, а затем, с весны 878 г., без-
раздельно возглавил ее, источники сообщают несоизмеримо по-
дробней, чем о Ван Сяньчжи. Ему, подобно высшим китайским
сановникам, политическим и военным деятелям, ученым, лите-
раторам, мыслителям VII — начала X в., посвящены даже специ-
альные самостоятельные рубрики — «Жизнеописания Хуан Чао»
в обеих танских нормативных историях [23, цз. 225(3), с. 17027-
17031; 49, цз. 200(2), с. 15407-15409], причем по объему эти био-
графии, особенно в «Новой истории Тан», превышают, в ряде
случаев значительно, рубрики из той и другой книг об ином глав-
ном министре империи либо генерал-губернаторе. Не в пример
Ван Сяньчжи о Хуан Чао с разной степенью подробности рас-
сказывается и в других произведениях средневековых авторов.
Мотивы, которые лежат в основе столь разительного различия
в освещении официальным историописанием Срединной империи
фактов и явлений, связанных с жизнью и деятельностью каждого
194
из главных предводителей народного повстанческого движения
874-901 гг., вкратце уже приводились, но во всяком случае они
весьма примечательны.
Если в изложении событий этого движения глубинное —нега-
тивное— отношение творцов государственного историописания
к народным повстанцам, как уже подчеркивалось выше, сосредо-
точивалось в первую очередь и главным образом на Ван Сянь-
чжи, то касательно Хуан Чао наблюдается нечто иное и неодно-
значное. Сколь ни парадоксально это выглядит с первого взгля-
да, неприязнь к Хуан Чао зачастую агрессивней предстает не
в произведениях, допустим, придворных хронистов, а именно у
авторов частных сочинений разных жанров и самого различно-
го времени, начиная с конца IX — первых десятилетий X в. Для
создателей же официально-ортодоксальной версии истории кре-
стьянской войны 874-901 гг., по заданной логике их построений,
как раз Хуан Чао оказался тем самым избранником «свыше»,
который был удостоен поначалу «Небесного благорасположе-
ния», именно он стал первым, кому «Небо доверило провозве-
стить падение [дома Тан]» [23, цз. 225(3), с. 17031], не кто иной, как
он — олицетворение «законной силы», которой выпала «предна-
чертанная Небом» миссия расчищать дорогу к устранению ди-
настии Тан, утратившей право («мандат») на власть в Подне-
бесной, на осуществление мироустроительной функции. Отсюда
оставляемое самой тональностью официальных повествований о
крестьянской войне 874-901 гг. ощущение чего-то необычного —
по сравнению, например, с источниками об аналогичных собы-
тиях и явлениях в России или Германии, Франции или Иране,
Англии, Ираке и т. д. Придается такая необычность изображе-
нием Хуан Чао (пусть до определенного событийного рубежа, о
чем речь ниже пойдет особо) не только свободным от стремления
скомпрометировать его самого, его взгляды и поступки, акценти-
ровать негативные черты и обстоятельства в том, что связано
с его деятельностью как одного из предводителей крестьянской
войны, но и, более того, отмеченным, в общем, благожелательным
отношением к нему со стороны авторов и составителей. Иначе го-
воря, Хуан Чао — своеобразный положительный герой возобла-
давшей в китайском официальном историописании версии исто-
рии «великой смуты» 874-901 гг., и именно в таком качестве ему
уготовано было занять в этой версии совершенно особое место.
Правда, с определенного момента, как только что было отмече-
но, а именно — с объявления Хуан Чао в захваченной им Чанъа
ни императором династии Великая Пи, которую он провозгласил
195
в самом начале 881 г.,—тональность, сам ракурс повествования
официальных хронистов о жизни и деятельности Хуан Чао резко
меняются: в своем поведении он как бы переступил дозволенный
предел, самовольно превысил предназначенные ему Небом пол-
номочия, он стал узурпатором власти в Срединном государстве,
а потому все его намерения и поступки с этого момента заслужи-
вают только осуждения и неприятия. Подобная трактовка при-
звана была логически подвести к одной мысли: достойны оправ-
дания и одобрения лишь такие действия восставших, которые в
конечном итоге обращены всецело на покарание облеченных вла-
стью лиц, утративших добродетельность, «благодать» (дэ) и по-
сему лишившихся права обладать «мандатом Неба». Восстание
против этих лиц — дело правое, отвечающее «пути Неба». Но
тем самым заведомо предопределялся и допустимый исход по-
добного выступления, его дозволенный «порог».
Так истинная позиция средневекового государственного исто-
риописания по отношению к крестьянской войне и ее руковод-
ству, не исключая и Хуан Чао, в конце концов обнаруживала
себя. Понятно теперь, почему в известиях самых различных офи-
циальных источников о Хуан Чао вместе с рядом высоких оце-
нок этого повстанческого вожака содержится немало суждений
и характеристик резко отрицательных. В этих источниках Ху-
ан Чао, подобно другим участникам крестьянской войны, будь
то рядовые или же их предводители, начиная с Ван Сяньчжи,
именуется не иначе как «разбойником», «мятежником», «бун-
товщиком», а соответственно квалифицируется и повстанческое
движение, которое он после гибели Ван Сяньчжи возглавил. В
«Новой истории Тан» жизнеописание Хуан Чао помещено под
рубрикой «Непокорные (или мятежные) подданные» (ни чэнь), в
первой же нормативной истории Танской династии, где подобной
рубрикации нет, — в одном ряду с биографиями руководителей
военно-феодальных мятежей (вроде многократно упоминавшихся
Ань Лушаня и Ши Сымина).
Иначе, но вместе с тем тоже по-разному предстает Хуан Чао
в произведениях простонародной повествовательной прозы, в
большей либо меньшей степени связанных с устной сказовой сти-
хией и воззрениями общественных низов. Например, в «Пин-
хуа по истории Пяти династий», отражающем такие воззрения
и запечатлевшем фольклорные приемы изображения, какие были
приняты у народных рассказчиков-профессионалов, в то же вре-
мя весьма осязаемо влияние официального историописания (осо-
бенно «Всепроницающего зерцала»), что называется, со всеми
196
вытекающими отсюда последствиями [78, с. 24-33, 60-61, 86-94 и
др.]. Во включающей же сюжет о Хуан Чао версии «Баоцзюаня
о Муляне», хотя подобное влияние тоже сказывается, ощутима
разница по сравнению с официальной исторической литерату-
рой. Это проявляется в мотивировке ряда эпизодов, в характе-
ристике отдельных персонажей, а соответственно и в термино-
логии для их обозначения. Среди многих таких отличий явно
не случайного свойства —отсутствие бранных «эпитетов» типа
«разбойник», «бандит» и т. п. в применении к Хуан Чао и его
сподвижникам. Сообщение о провозглашении Хуан Чао импера-
тором основанной им династии Великая Ли не сопровождается
в этой версии «Баоцзюаня о Муляне» какими-либо негативными
суждениями и репликами. Более того, с этого момента датировка
ведется по годам царствования Хуан Чао, а значит ему не отка-
зано в признании в качестве владыки Срединного государства
[174; 175; 176; 177].
Эта же особенность бросается в глаза и при прочтении упоми-
навшегося новонайденного источника — фрагмента обнаружен-
ной в 1977 г. дуньхуанской рукописи, принадлежащей кисти
безвестного современника крестьянской войны24. Скорее все-
го, данный фрагмент — часть и даже, может статься, основа
какого-то опуса исторического характера. Канву его содержания
составляют хронологически последовательный перечень храмо-
вых имен танских императоров и предельно краткие (за одним-
единственным исключением) примечания по поводу тех или иных
важных, с точки зрения автора, фактов, имевших место при со-
ответствующем танском верховном правителе. Что это за опус,
каким был замысел его создателя, что предполагалось нанизать
на подготовленную канву повествования, — на такие вопросы от-
ветить в настоящее время не представляется возможным. Важно,
однако, подчеркнуть, что безымянный автор опуса не только не
остался безучастным к столь значительному явлению, как кре-
стьянская война 874-901 гг., но и уделил ему особое внимание:
упоминание Си-цзуна в росписи танских императоров он сопро-
водил самой пространной и содержательной из всех имеющихся
примечаний заметкой — своего рода комментарием, намного пре-
вышающим треть общего объема текста рукописного фрагмен-
та (тем самым, которое среди примечаний составило упомянутое
выше единственное исключение).
Вот что сообщается в этой заметке: «В [эру царствования]
Цянь-фу императора Си-цзуна, в седьмом месяце года [под ци-
клическими знаками] цзя-у, Хуан Чао выступил севернее [реки]
197
Хуай[хэ]. Провозгласил [себя] императором, [а] Шан Жана про-
извел в чэнсяны25. Поднебесная забурлила. Был изменен девиз
царствования на Гуан-мин, начальным годом [новой эры правле-
ния] стал год [под циклическими знаками] гэнцзы»26.
Абсолютно нейтральный, протокольно бесстрастный тон, в ко-
тором выдержана написанная по горячим следам событий замет-
ка о столь остром сюжете, как повстанческое движение «черни»,
действительно не может не привлечь к себе внимания. Нам неве-
домы сейчас побудительные мотивы, которыми руководствовал-
ся анонимный современник крестьянской войны при написании
такой заметки. Равным образом неизвестно, почему именно она
оказалась у него по объему и содержанию наиболее значитель-
ной среди примечаний к росписи храмовых имен танских Сынов
Неба. Скорей всего, объяснить это можно тем, что как раз при
нем под ударами крестьянской войны шла к своей гибели Танская
монархия. Как бы то ни было, безымянный современник драмати-
ческих коллизий, на рубеже IX и X вв. потрясавших Срединное
государство, не выразил открыто ни сочувствия или симпатии,
ни, наоборот, неприязни, а тем паче враждебности по отношению
к восставшим. Он их не превозносил, но и не хулил. В данном
случае это, безусловно, тоже позиция, тоже точка зрения.
И впрямь, деяния Ли Сюаня (Си-цзуна), с одной стороны, и
Хуан Чао — с другой, перечислены в рассматриваемом источни-
ке «на равных». Ни в фразеологии, ни в терминах, какими ано-
ним пользовался, ничего общего нет с тем, что сплошь да рядом
встречается в произведениях официального и частного историо-
писания, запечатлевших те или иные явления и эпизоды грозного
для Танской державы времени. Выступление Хуан Чао не квали-
фицировано в заметке как «смута» или «мятеж», сам повстанче-
ский предводитель не наделен обычными в подобных случаях ру-
гательными, порочащими его «эпитетами» вроде «разбойник»,
«злодей» и т.п. Упомянув о провозглашении Хуан Чао импера-
тором основанной им династии, автор не добавил к этому титулу
едва ли не обязательную по таким поводам «приставку» наподо-
бие «лже» либо «псевдо» и не прибегнул к определению «узурпа-
тор». Точно так же не «приправлено» чем-то схожим и сообще-
ние о назначении Шан Жана первым министром при Хуан Чао —
главой повстанческой администрации. Всем этим данный источ-
ник явственно отличается от абсолютного большинства осталь-
ных, имеющихся к настоящему времени в распоряжении иссле-
дователей крестьянской войны 874-901 гг. Созданный по самым
свежим следам событий в высшей степени бурной поры, он от-
198
разил определенную, весьма своеобразную тенденцию в пред-
ставлениях современников о происходивших непосредственно у
них на глазах крайне острых и сложных перипетиях социально-
политической жизни Срединного государства.
При всей его необычности и даже исключительности разо-
бранный пример с анонимной рукописной заметкой только под-
тверждает, что ни при каких обстоятельствах безразличного от-
ношения к Хуан Чао (как, конечно же, и к Ван Сяньчжи, прочим
выдающимся предводителям восставшего крестьянства) не было,
да и не могло быть ни у современников, ни у последующих поко-
лений. В глазах одних — простых, «малых людей» — Хуан Чао
был и остался народным вождем, радевшим о справедливости, о
лучшей участи для угнетенных и обездоленных. В представлени-
ях других — «разбойником», «вором», «душегубом», «злодеем»,
посмевшим поднять руку на их власть, привилегии, благополу-
чие, саму жизнь. Для этих других имя Хуан Чао надолго стало
своего рода символом ненасытной алчности, заурядного разбоя,
кровожадности. Вот некоторые из множества подтверждений то-
му: Гао Пянь (? — 887), в 880 -881 гг. возглавлявший Хуайнань-
ское генерал-губернаторство и карательные кампании против по-
встанцев Хуан Чао, последнего аттестовал следующим образом:
«Горазд [все и вся] предавать огню и разграблению, убивать и
ранить полагает делом непременным» [23, цз. 224(2), с. 17012].
Другой пример: почти два с половиной столетия спустя после
того, как Хуан Чао не стало, в 1124 г., обсуждая с придворны-
ми сановниками ситуацию, сложившуюся во взаимоотношениях
Сунской империи с чжурчжэнями, император Чжао Цзи (Хуэй-
цзун, 1082-1135; царствовал в 1100-1125 гг.) заявил: «Чжурчжэни
жадны и беспощадны, подвергают разрушениям и разграблению
народное достояние. Превзойти [их в этом] не смог бы даже Ху-
ан Чао» [28, цз. 15, с. 136]. А уже в XX в. Чан Кайши (1887-1975)
неоднократно приводил имя Хуан Чао (наряду с вожаками дру-
гих крестьянских войн и восстаний в Китае) в качестве символа
беззастенчивого своекорыстия, неистового разбоя, зверской же-
стокости и гнусного коварства (см. [371, с. 82-84]).
Вплоть до новейшего времени дошли по преимуществу сужде-
ния и оценки именно такого рода: письменная история крестьян-
ской войны 874-901 гг. представлена едва ли не целиком в сочи-
нениях, созданных выходцами из правящих классов. Простой же
люд, в массе своей неграмотный, не имел возможностей выразить
собственные мысли и чувства в отношении Хуан Чао на страни-
цах книг, был в этом смысле как бы немым. Однако в народной
199
среде еще при жизни Хуан Чао и тотчас после его гибели слагали
и даже доныне не устают слагать и передавать из уст в уста, из
поколения в поколение сказания об этом историческом персона-
же. Судя по доступным публикациям, и на исходе XX столетия,
спустя одиннадцать веков после «великой смуты», имеют спрос и
хождение разного рода фольклорные творения о Хуан Чао, при-
чем не только в самом Китае (включая Гонконг и Тайвань), но и
среди китайских эмигрантов в разных частях света (например,
в Калифорнии, США) [13; 41; 44; 83; 238]. А, как известно, если
человек стал—да еще так давно и надолго — предметом народ-
ной легенды, значит, это личность действительно недюжинная,
незаурядная, большая, если не великая.
Хуан Чао предстает в фольклоре отнюдь не жестоким лихо-
деем, а, напротив, добрым, отзывчивым, участливым человеком
и вместе с тем сметливым, башковитым, энергичным, размаши-
стым, подчас «крутым», с несокрушимой, но сокрушительной во-
лей— как, например, в упоминавшейся версии «Баоцзюаня о Му-
ляне», впитавшей в себя некоторые из этих преданий и легенд. И
ничего такого, что, подобно официальному, да и не только офи-
циальному историописанию, побуждало и позволяло бы ставить
в один ряд и наравне Хуан Чао, а также Ань Лушаня и К0 с их, на
поверку, совершенно разной ролью в реальной истории Средин-
ного государства, не осело в представлениях и оценках «низов»
и тех, кому обязаны рождением фольклорные материалы о «ве-
ликой смуте» 874-901 гг. Творцы фольклора конца IX — начала
X в. не верили долго даже в гибель Хуан Чао, он в своем стре-
млении вершить добро виделся им бессмертным, и они не пере-
ставали разносить молву о нем таком, словно он все еще жив,
избежал рокового конца, и продолжали славить его. Значить же
это могло и может лишь одно-единственное: Хуан Чао оставал-
ся народу нужен и, как нетрудно догадаться, нужен в обличье
персонажа, вершившего дела, которые заслуживают лишь бла-
годарной памяти. Такие сказания распространялись не одно и
не два десятилетия и во многих вариантах.
Часть их зафиксировали в своих книгах литераторы Х-ХШ вв.
Ван Жэньюй, Тао Гу (903-970), Шао Во (? —1158), Ван Минцин
и др. Причем некоторые из них сами не упускали случая да-
же много лет спустя после смерти Хуан Чао проклясть его, по-
ликовать по поводу его былых неудач и провалов, не тая злых
чувств и не заботясь о точности своих наблюдений, ошельмо-
вать «разбойника-главаря» за те или иные черты и проявления
его натуры. Так, в заметке «Хуан Шестой» из книги Чжан Сюа-
200
ня (ок. 1582-1628) сказано: «В простонародном языке столичных
кварталов жриц любви, говоря о людях неверных, именуют их
Хуан Шестой. Поначалу я не мог взять в толк, в чем тут дело.
Но потом, прочтя один рассказ, обратил внимание, что у Хуан
Чао насчитывалось шесть братьев и [сам] Чао был по порядку
шестым. А коль скоро множество раз совершал он обман, людей,
склонных к надувательству, и называют Хуан Шестой» [57, цз. 3,
с. 58].27
Общественные низы стремились запечатлеть имя Хуан Чао в
названиях самых различных географических объектов, связан-
ных так или иначе с его деяниями, и средствами топонимии за-
крепить память о крестьянском вожаке в сознании потомков [166,
с. 115-116, 118]. «Верхи» же, напротив, всячески усердствуя в ис-
коренении добрых воспоминаний о нем среди простого люда, не-
щадно изничтожали следы народного топонимотворчества в его
честь, со своей стороны, насаждали географические обозначе-
ния, запечатлевшие те или иные акции противостоявшего «раз-
бойникам» лагеря [166, с. 117, 119-120]. Они свирепо преследова-
ли любого, кто просто упомянул Хуан Чао как борца за интересы
«черни». Примечателен в этом отношении эпизод из знаменито-
го романа Ши Найаня (1296-1370) «Речные заводи», поведавший
о том, как главный герой книги Сун Цзян (? —1122) написал на
стене в харчевне «мятежные стихи», в которых фигурирует Ху-
ан Чао, и как местные власти, проведав об этом, сочли посту-
пок Сун Цзяна «самым настоящим мятежом» и «серьезным госу-
дарственным делом», а его как «настоящего бандита», который
«хочет превзойти в жестокости самого Хуан Чао», бросили в
тюрьму и приговорили к обезглавливанию; о случившемся было
сообщено в столицу [81, т. 2, с. 86-95].
Даже к изображениям Хуан Чао средствами пластических ис-
кусств не относились безучастно. Одни писали его портреты,
стараясь вывести его таким, каким он был в действительности;
пример тому — настенное воспроизведение внешности Хуан Чао
в одном буддийском храме [70, цз. 17, с. 113]. Другие же, на-
оборот, норовили представить в его облике черты зловещие, ка-
чества, внушающие страх и неприязнь; упоминания на сей счет
встречаются в различных книгах X и ближайших за ним столетий
(см., напр., [55, цз. 4, с. 34]).
Так было в пору самой крестьянской войны, так было и позд-
ней— вскоре после окончания «великой смуты» 874-901 гг. или
же много веков спустя. Столь глубоко неравнодушное отноше-
ние к Хуан Чао особенно ощутимо давало о себе знать всякий
201
раз, когда «низы» поднимались на борьбу с угнетателями, и
образ Хуан Чао, фигуры его сподвижников вставали перед ум-
ственным взором людей из самых различных социальных слоев и
групп. Вставали по-разному: у одних — как нечто злое и опасное,
у других же — наоборот. Примеров этих «других» немало, и вот
один из них: тысячу лет спустя лидер антицинского повстанче-
ского движения юньнаньских мусульман Ду Вэньсю (1828-1872)
именем Хуан Чао вдохновлялся на борьбу и в своем манифе-
сте 1867 г. поклялся «завершить дело», некогда тем начатое
(цит. по [113, с. 9]).
Из биографии Хуан Чао до начала крестьянской войны
Сверстник Ван Сяньчжи, Хуан Чао родился и вырос в семье
потомственного частного солеторговца в уезде Юаньцзюй, что
находился в граничившей с Пучжоу области Паочжоу. Отца
звали Цзундань, а мать (по версии «Баоцзюаня о Муляне») —
Тянь28.
Среди, как уже отмечалось, весьма многочисленных преданий
о Хуан Чао есть и такие, которыми окутаны даже появление его
на свет и самые первые в жизни шаги. Как правило, Хуан Чао
запечатлевался в них эпическим героем: ему предстояло свер-
шить дело, потрясшее Поднебесную. Прежде всего это относит-
ся к мотиву необычного рождения Хуан Чао, предопределенного
благорасположением к нему высших сил, самого Неба, которое
уготовило герою особый жребий.
Как сказано в «Баоцзюане о Муляне», «чудесным образом за-
беременев», мать Хуан Чао вынашивала его в утробе ни много ни
мало 25 месяцев и лишь тогда, после трехдневных родовых мук,
произвела на свет мальчика необычайно большого роста — 2 чи,
с кожей цвета желтой бумаги, желтыми же бровями и с двумя
торчащими зубами; на обеих руках от плеча до кисти — волосы
[18, с. 356]. Не менее необычным изображен новорожденный и
в «Пинхуа по истории Пяти династий»: словно ком мяса, обер-
нутый в фиолетовый шелк, а в момент выхода младенца из ма-
теринской утробы «комната внезапно озарилась ослепительным
светом» [78, с. 101]. Тут не один, а сразу несколько признаков
появления на свет существа, которому приуготовлена незауряд-
ная участь. Это, во-первых, необыкновенно длительное пребы-
202
вание в материнском чреве29, а затем — растянувшееся на трое
суток разрешение родительницы от бремени. Во-вторых, это —
ощутимо выше нормального рост младенца — первый, согласно
традиционной китайской физиогномике, знак человека велико-
го, носителя положительного начала. В-третьих, сообразовы-
вавшийся с фамилией Хуан (букв, «желтый») цвет кожи, а также
бровей, знаменующий предначертанность герою стать импера-
тором: ведь именно такого цвета было в Китае с древности оде-
яние верховных правителей, желтое входило в общую цветовую
символику высшей власти в Срединном государстве, равно как,
впрочем, и фиолетовое: недаром с давних пор зона император-
ских дворцов в китайской столице — так называемый Заповед-
ный город — иносказательно называлась «Фиолетовые чертоги»,
а следовательно, появление Хуан Чао на свет обернутым в фио-
летовый шелк тоже несло у сотворцов «Пинхуа по истории Пяти
династий» совершенно определенный смысл.
Новорожденному дали имя Чао (Гнездо). Как известно, у ки-
тайцев издревле принято нарекать новоявленного младенца име-
нем, «подсказанным» родителям какими-то, чаще всего необыч-
ными событиями или обстоятельствами, которые имели место не-
посредственно перед, во время либо вскоре после появления ре-
бенка на свет. Согласно преданию, запечатленному опять-таки
в «Пинхуа по истории Пяти династий», происхождение имени
Хуан Чао объясняется так: рождение столь необычного ребенка
отец и мать истолковали для себя как недобрый знак и посему
немедля попытались избавиться от младенца. Сперва его забро-
сили в тихое, захолустное место, а потом, для пущей верности,
положили в гнездо коршуна в отдаленной деревне. Все оказа-
лось, однако, тщетным — ребенок каждый раз оставался жив и
невредим, и, поняв, что таково, видно, веление высших сил, ро-
дители сочли за благо оставить его дома и растить; иное решение
означало бы «идти наперекор пути Неба». А младенца нарекли,
понятно, именем Чао [78, с. 101].
Поскольку Хуан Чао был вторым по старшинству сыном в се-
мье30, родители обычно называли его, как то издавна повелось
среди тамошних жителей, Эр-лан (Второй сын). Первенца же
именовали Цунь (? — 884). Было у них еще 6 братьев: Е (? — 884),
Куй (? —ок. 884), Цинь (? —884), Бин (? —884), Ваньтун (? —884)
и Сыхоу, — а также 2, если не больше, сестры. В дальнейшем,
начиная с середины 875 г., следуя примеру Хуан Чао, все они,
а также несколько их родственников, например, племянник Хуан
Чао, Хао (? — ок. 901 г.) — сын одного из братьев31, Линь Янь
203
(? — 884) и Чжу Янь (? — 884) —сыновья сестер, один за другим
вливались в ряды участников крестьянской войны, большинство
их до последнего дня Хуан Чао были рядом с ним, а совсем мо-
лодой Хуан Хао, неизменно плативший дяде беззаветной предан-
ностью и привязанностью, и после середины 884 г., когда погиб
Хуан Чао, долго еще, свыше полутора десятков лет, продолжал
бороться за дело, которому его старшие родственники во главе
со «Вторым сыном» отдали свои жизни. Да, конечно, все они бы-
ли лишь бледной тенью могучей фигуры Хуан Чао, но каждый
из них оставил в истории крестьянской войны свой след.
Промысел, которым занимался отец, был трудным и опасным
для жизни, но оказался выгодным, приносившим немалый доход,
и в доме царил достаток; нужды семья, несмотря на многодет-
ность, не знала [23, цз. 225(3), с. 17027]32.
Хуан Чао сызмала выделялся среди братьев недюжинными
способностями. Разнообразных свидетельств тому в источни-
ках немало, зачастую обретали они форму преданий. Вот од-
но из них, зафиксированное в середине XIII в. писателем Чжан
Дуаньи (1179-1250) о рано проявившихся у Хуан Чао поэтиче-
ских наклонностях. Как-то еще в пятилетием возрасте, прогули-
ваясь вместе с дедом и отцом, он буквально на ходу сымпрови-
зировал такое стихотворение о хризантеме — цветке, который в
семье Хуанов особенно любили за желтый цвет его лепестков:
Из всех цветов достойную быть самой главной
Небо одарило подобающим ей красным и желтым одеяньем.
Все бы ничего, да в концовке сыновьего двустишия крайне сму-
тило отца словосочетание «красное одеяние» (чжэ и), которым
при династии Хань пользовались для обозначения преступников.
Но за внука вступился дед: малыш, понятно, не во всем пока све-
дущ, зато слагать стихи явно способен. По просьбе деда ребенок
сочинил такие строфы:
Ветер с запада завывает над порослью [цветов], что заполонили двор,
Схвачены морозом бутоны, зацепенело от стужи благоухание, и бабоч-
ки едва ли прилетят,
[Но] если спустя годы я стану владыкой весны,
Наступят перемены, и зацветут вместе хризантема и персик
[56, цз. 3, с. 55-56].
Весьма прозрачна символика обоих стихотворений, приписы-
ваемых преданием малолетнему Хуан Чао, — начиная от несуще-
го стужу ветра с запада (иносказания вопиющих несправедливо-
стей и безжалостной жестокости танских властей, что обосно-
вались в Чанъани) и кончая преображением всего и вся, когда
204
Хуан Чао станет носителем обновления — «владыкой весны» и
Небо удостоит его желтого одеяния властителя страны.
Как едва ли во всяком фольклорном произведении подобного
рода, здесь реальный факт соединен с вымыслом и предстает он
идеологически «окрашенным», причем «цвет» и «густота» та-
кой «окраски» определялись в основе своей общим отношением
творцов предания к его герою, а не к зафиксированному в пове-
ствовании конкретному эпизоду. Чжан Дуаньи же на свой лад
и совершенно однозначно интерпретировал воспроизведенное им
предание, сопроводив его такой сентенцией: «Коли уж [столь]
дерзкие и тщеславные помыслы проявились [у Хуан Чао] еще в
младенческую пору, неужто мог [он] не стать по прошествии лет
великим разбойником, [покусившимся] на священный скипетр?»
[56, цз. 3, с. 56].
Как бы то ни было, предание это засвидетельствовало одну из
граней незаурядных дарований будущего повстанческого вожа-
ка33.
Из произведений простонародной литературы известно, что
Хуан Чао с ранних лет отличался глубоко уважительным от-
ношением к родителям и брату-первенцу, вообще к старшим, а
вместе с тем охотно помогал младшим родственникам, проявлял
заботу о них, обладал многими другими добродетелями, и за все
это дома и в родной деревне его очень любили и чтили [18, с. 36а].
Авторы и составители самых различных источников едино-
душны в сведениях о том, что Хуан Чао рано освоил начатки
грамоты, стал приобщаться к литературе, излагавшей конфуци-
анскую мудрость и историю, был начитан в произведениях изящ-
ной словесности, проявил при этом усердие, а одновременно мно-
го успешней остальных братьев научился, как то традиционно
требовалось от юношей в семьях «соляных удальцов», верховой
езде и искусному владению оружием, в частности пользованию
боевым топором и мечом, стрельбе из лука на всем скаку («ка-
ждая стрела не миновала цели») [78, с. 101], другим боевым при-
емам; отличало его также природное красноречие [23, цз. 225(3),
с. 17027]. Нетрудно представить, насколько эти качества и навы-
ки смогли пригодиться Хуан Чао в пору, когда он стал во главе
сперва повстанческого отряда, а затем всей крестьянской войны.
Согласно стародавним китайским представлениям, необычная
внешность, что-либо особенное в физическом облике способны
раскрыть предназначение человека — их носителя гораздо рань-
ше, чем он выказывал и подтверждал это делами. Не случайно
в биографических материалах, какие имеются в старинных исто-
205
рических, фольклорных и литературно-художественных произве-
дениях, сплошь да рядом приводятся описания, истолкования и
оценка специфических черт в наружности соответствующих пер-
сонажей, особенно если речь идет о людях, оставивших сколько-
то значительный след в жизни Срединного государства. Хуан
Чао не стал исключением.
Если из источников ничего не известно о том, как выглядел
Ван Сяньчжи, мог ли он обратить на себя внимание физической
силой, телосложением, ростом, другими «параметрами» такого
рода, то представление о Хуан Чао составить можно. (Впрочем,
в артелях «соляных удальцов» вообще-то едва ли могли состоять
люди хилые, слабосильные, малорослые.) В частных сочинени-
ях, а также в произведениях простонародной повествовательной
прозы встречаются упоминания о внешности Хуан Чао, и, пожа-
луй, у всех авторов или составителей, независимо от их общего
отношения к Хуан Чао, впечатление одно: наружности он был
непривлекательной. Но и сходясь во мнениях на сей счет, писа-
ли об этом, однако же, по-разному. Так, в книгах Цянь И (? —
1026), Цзи Югуна (? — ок. 1161 г.), некоторых других литерато-
ров X — XII вв. воспроизводятся наблюдения свидетелей, будто
облик его отличался омерзительной уродливостью и особенно
безобразно выглядела его голова с тремя торчмя стоявшими и
не покрывавшими ее пучками волос, напоминавшими, по едкому
выражению очевидцев, плевки на верхушке фруктового плода [36,
цз. 64, с. 533; 55, цз. 4, с. 34]. Трудно сказать, действительно ли на-
ружность Хуан Чао была до такой степени отвратительной, или
же, как можно судить по последней язвительной реплике, подоб-
ные высказывания порождались глубокой неприязнью тех, кто
их позволял себе, к деяниям этого человека, а потому и к нему
самому, к его обличью.
Более «спокойно» выразил свое впечатление от внешности
Хуан Чао по его настенному изображению в буддийском хра-
ме Наньчань литератор Шао Бо, который это святилище неод-
нократно посещал: «На стене нарисован буддийский монах...
Это — [Хуан] Чао. Наружностью он не отличается от обычных
людей. Единственное, что в нем поражает, — это по-змеиному
прямо глядящие глаза» [70, цз. 17, с. 113].
Более детальное описание внешности Хуан Чао имеется в
«Пинхуа по истории Пяти династий» и «Баоцзюане о Муля-
не». Будучи генетически связанными с исторической прозой,
они, пусть в разной степени, отмечены влиянием своего рода «ду-
альности» в характеристике Хуан Чао, какою отличается офи-
206
циальное историописание. Некоторые сведения этих книг каса-
тельно обличья Хуан Чао совпадают и потому целесообразней
попытаться воспроизвести его «портрет», основываясь сразу на
обоих повествованиях.
К 14-15 годам рост Хуан Чао достигал 7 чи,34 глаза у него
были треугольные, нос — с тремя ноздрями, зубы пригнаны один
к другому без единой щелки, волосы на висках и на теле рыжие
(букв, «красные»), на левом плече естественный нарост в ви-
де взмывающего ввысь змея, а на правом — в форме катящегося
шарика, на спине ясно обозначен узор в виде восьми триграмм,
на груди—родимые пятна, напоминающие семь звезд Большого
ковша [18, с. 356; 78, с. 101].
Подкупающая своей детальностью, эта портретная характери-
стика, разумеется, не адекватна подлинному обличью Хуан Чао.
Да, собственно, творцы обеих книг наверняка и не ставили перед
собой цели со всей достоверностью воспроизвести внешний об-
лик данного персонажа, как, впрочем, и любых других. Сообраз-
но с требованиями жанра и следуя традициям физиогномических
представлений о связи внешности и внутренних качеств челове-
ка, о соответствии его наружного облика и судьбы, они стреми-
лись через исполненные чисто символического назначения черты
сообщить образу Хуан Чао определенную функциональную на-
грузку разностороннего содержания. Указание на большой рост
Хуан Чао призвано было засвидетельствовать, что речь идет о
человеке незаурядном, выдающемся. Этот же смысл придавал-
ся наличию у Хуан Чао зубов без щелей между ними и «носа
с тремя ноздрями», равно как и характеру наростов, родимых
пятен, узорных линий и рисунков на теле. Так, сросшиеся, без
просветов между ними зубы были и у мудрого правителя древно-
сти— чжоуского У-вана (? — 1025 гг. до н. э.); складки на спине,
образующие подобие восьми триграмм, вызывают ассоциацию с
мифическим государем Фуси (2852-2737 гг. до н. э.), а 7 родинок
на груди, символизирующие созвездие Большой Медведицы, — с
основателем династии Хань Лю Баном. С наибольшей убеди-
тельностью о выпавшем Хуан Чао жребии стать государем при-
звано было свидетельствовать изображение взмывающего ввысь
змея на левом плече. Ведь взлетающий вверх змей, как считают
некоторые исследователи, это одна из разновидностей дракона —
символа верховной власти в Срединном государстве, да и левая
сторона, соотносимая с космогонической силой ян, у китайцев
всегда особенно почетна, а к тому же она по своей символике
тоже связана с драконом.
207
Правда, по мнению некоторых исследователей, взмывающий
змей должен стоять в иерархии ступенью ниже дракона, а следо-
вательно, его изображение у Хуан Чао могло означать, что ему
хоть и суждено быть государем, но не настоящим, не законным. В
функциональном наборе примет и знаков приуготовленности Ху-
ан Чао стать императором есть и другие — разумеется, заданные
— черты ущербности. Ведь Хуан Чао не оказался тем «правед-
ным», по конфуцианским понятиям, человеком, какому только и
мог выпасть жребий царствовать в Поднебесной, и это предопре-
делялось такими чертами его внешнего облика, как «треуголь-
ные глаза», означающие, что сердце его склонно к дурному, а
врожденно рыжие («красные») волосы на висках и на теле — что
их обладатель — человек нрава свирепого и несет с собой мно-
жество бед, несчастий и вреда Срединному государству. Есте-
ственный нарост на правом плече в виде «катящегося шарика»
призван символизировать неотвратимость конечного краха ка-
рьеры Хуан Чао в качестве государя [143, с. 235-237].
Как бы то ни было, содержавшаяся в «Пинхуа по истории Пя-
ти династий» и в «Баоцзюане о Муляне» портретная характери-
стика дана человеку натуры и способностей действительно не-
дюжинных.
Рано обнаружившаяся незаурядность юного Хуан Чао не мо-
гла не обратить на себя внимание родных и близких, и отец с
матерью стали помышлять о том, чтобы «Второй сын» пошел не
по проторенной не одним поколением семьи Хуанов стезе частно-
го солеторговца, а выдвинулся в люди чиновные, посвятил себя
служебной карьере. Тем самым дом Хуанов, как и многие тысячи
ему подобных, отдал дань тому особому отношению к грамотно-
сти и образованию, к ученым-чиновникам, которое издревле сло-
жилось в Срединном государстве и было возведено в своего рода
культ.
Путь к намеченной цели пролегал через многоступенчатую си-
стему конкурсного отбора на должности в административном ап-
парате. Поощряемый к этому семьей, родичами, собственными
честолюбивыми устремлениями, Хуан Чао вознамерился прой-
ти такой путь. Началась кропотливая подготовка к экзаменам.
Отец не жалел средств на связанные с этими занятиями затра-
ты, а одаренный и старательный юноша, казалось, достаточно
преуспел в учебе, чтобы, наконец, попытать счастья в деле, ко-
торому отдал столько времени и труда.
В собственно исторических сочинениях нет упоминаний о про-
движении Хуан Чао по ступеням экзаменационной лестницы.
208
Можно, однако, предполагать, что какой-то из низших «ученых
степеней» — сюцая ли, как Ван Сяньчжи, или же «постигшего ка-
нон» (минцзин)35 — он обладал. В «Пинхуа по истории Пяти ди-
настий» Хуан Чао фигурирует как сюцай [78, с. 103]. Во всяком
случае у авторов и составителей различных исторических и пу-
блицистических трудов середины XI в. и более позднего времени,
в частности у таких знаменитых сунских литераторов, как Ло Би
(? — ок. 1176 г.) и Лу Ю (1125-1210), образованность, ученость
Хуан Чао не вызывала сомнений [71, цз. 17, с. 11а; цз. 39, с. 36].
Неоднократно отправлялся он в далекую Чанъань, чтобы там,
в главной столице империи, перешагнуть через высшую ступень
экзаменационного конкурса и обрести степень цзиньши, откры-
вавшую дорогу к желанным чинам и должностям. Но каждый раз
его постигала неудача [19, с. 1; 47, цз. 252, с. 8180; 71, цз. 17, с. 11а;
цз. 39, с. 36]. Во время последней такой попытки, как расска-
зывается в «Баоцзюане о Муляне», Хуан Чао успешно преодо-
лел первый этап экзаменов в столице — серию военных тестов,
предусматривавших владение практическими навыками ратного
искусства, включая стрельбу из лука на скаку и из положения
стоя, умение пользоваться боевым топором и т.д. Обнаружив
отменную выучку и завидные способности, продемонстрировав
великолепие своего боевого одеяния, добротность воинских до-
спехов, красоту и надежность коня, Хуан Чао получил соизволе-
ние на допуск к следующему туру столичных экзаменов, который
проходил непосредственно в императорском дворце и под эгидой
самого августейшего владыки. Однако участь Хуан Чао реши-
ла его непривлекательная внешность: стоило Ли Сюаню только
взглянуть на этого кандидата в «преуспевшие в учености», как
ему стало не по себе, и он повелел отослать Хуан Чао прочь [18,
с. Збб]36. Насколько такое описание отражает реально происхо-
дившее на экзаменах в Чанъани, судить едва ли возможно, но,
как сказано в «Пинхуа по истории Пяти династий», вывод для
себя Хуан Чао сделал однозначный: «Кто же занял там три пер-
вых места? Если не дети власть предержащих, так сынки бога-
чей!.. Выходит, что лучше всего... при удобном случае устроить
бунт — это, пожалуй, будет дело!» [78, с. ЮЗ-104]37.
Словом, потерпела неудачу и эта попытка осуществить мечту
родителей Хуан Чао и его собственную, и пришлось ему в Чанъ-
ани в который уж раз испить, подобно Ван Сяньчжи, горькую ча-
шу разочарования и обиды. Так довелось ему на самом себе ис-
пытать ту вопиющую несправедливость, что составляла одну из
характерных черт царивших в Срединном государстве порядков
209
и о которой он позднее, уже будучи предводителем крестьянской
войны, не раз открыто заявлял. Конечно, обида, какую Хуан Чао
испытал от неудач в попытках пробиться «наверх» сквозь экза-
менационные заслоны, прочно осела в его душе. Неправедные
реалии социальной жизни он воспринимал с того момента сквозь
призму своей личной трагедии, краха долго вынашивавшихся им
самим, его родными и близкими надежд, и, право, есть свой резон
в констатации составителей «Танского зерцала» и «Всепроница-
ющего зерцала», что эти неудачи и подвигнули со временем Хуан
Чао «стать разбойником» [38, цз. 22, с. 199; 47, цз. 252, с. 8180].
Однако Хуан Чао пронес через всю жизнь особо почтитель-
ное отношение к людям просвещенным, что дало себя знать уже
в самом начале его повстанческой деятельности, и не случайно,
как сказано в первой танской нормативной истории, когда «[Ху-
ан] Чао выступил, люди образованные присоединялись к нему»;
были среди них и те, что, подобно Ван Сяньчжи и Хуан Чао, «не
смогли добиться для себя [положения] учено-служилого люда»
[49, цз. 200(2), с. 150407]. Особое отношение Хуан Чао к пред-
ставителям этого слоя сказалось и тогда, когда он возглавлял
повстанческое войско. Подтверждений тому — не одно и не два,
и о них в свое время речь еще пойдет38.
Окончательно разуверившись в успешном для себя исходе дол-
гих стараний добиться статуса цзиньши и тем самым обрести
шанс стать человеком чиновным, Хуан Чао вознамерился пойти
по пути отца, посвятив себя соляной контрабанде. Но все сложи-
лось совсем иначе. Как уже отмечалось, еще раньше судьба све-
ла его на поприще соляной торговли с Ван Сяньчжи. «В молодые
годы, — сказано в источнике, — Чао вместе с Сяньчжи занимал-
ся продажей соли из-под полы» [47, цз. 252, с. 8180]. Постепенно
они сблизились, стали делиться друг с другом сокровенными ду-
мами и переживаниями, посвящать один другого в собственные
планы и намерения. Причем, судя по мимолетному замечанию
Цянь И, автора весьма осведомленного, роль своего рода лиде-
ра в этом союзе двух молодых людей играл Ван Сяньчжи, а Хуан
Чао признавал его главенство и потом, когда оба стали вожаками
повстанческого движения [55, цз. 5, с. 43]39. О такой именно роли
Ван Сяньчжи в их с Хуан Чао «тандеме» уведомляет — в форме
поэтической метафоры — и «Пинхуа по истории Пяти династий»
[78, с. 104].
В неоднократных поездках в далекую Чанъань, в постоянных
странствиях по дорогам соляной контрабанды обогащался багаж
наблюдений и впечатлений Хуан Чао о жизни разных слоев и
210
групп населения Срединного государства, и чем ближе познавал
он, сколь бедственную и многострадальную жизнь ведет простой
народ, тем больше зрели в нем симпатии и сочувствие к «малым
людям». Одновременно росло в его душе неприятие существую-
щих социальных порядков, усугубленное ожесточением, которое
породила в нем моральная травма, нанесенная трагическим исхо-
дом экзаменов на степень «преуспевшего в учености» в Чанъани.
Так шаг за шагом приближался Хуан Чао к той грани, которая
его, выходца из материально обеспеченной семьи, человека, ко-
торый и сам умел и мог соляной контрабандой добыть средства
для собственного безбедного существования, отделяла от пучи-
ны народного гнева, куда он оказался в конце концов ввергнутым.
Вначале, как сообщается во второй танской нормативной исто-
рии, он стал «с готовностью помогать пропитанием беглым» [23,
цз. 225(3), с. 17027], а затем (возможно, не без прямого влияния
Ван Сяньчжи) решил порвать с солеторговлей и всецело посвя-
тить себя борьбе с царящими в стране притеснениями и жесто-
костями. В этом, как сам Хуан Чао вспоминал в определенной
связи позднее, они с Ван Сяньчжи «дали друг другу великую
клятву» [19, с. 1; 47, цз. 252, с. 8188; 73, цз. 25, с. 3].
К Хуан Чао, как и любому иному грамотному и образованно-
му человеку, простой люд, к которому он обращался с призыва-
ми готовиться к восстанию, прислушивался, его словам внимал
с особым участием и интересом, и, помноженное на природное
красноречие, каковым он, как уже отмечалось, судя по аттеста-
ции источника, обладал сызмала [23, цз. 225(3), с. 17027], со вре-
менем помогало Хуан Чао вовлекать в круг своих приверженцев
все новых и новых людей.
Первоначальное ядро созданного и возглавленного Хуан Чао
«мятежного гнезда» в области Паочжоу составляли 8 человек
[49, цз. 200(2), с. 15407], включая его братьев, а также Линь
Яня. Столь немногочисленная группа, буквально горстка «раз-
бойников», презрев каждодневно грозящие им опасности, дей-
ствуя дружно и энергично, на протяжении ряда месяцев тайно
вела подготовку восстания в своей области. При необходимо-
сти Хуан Чао через своих эмиссаров сносился с Ван Сяньчжи
[257, с. 22]. Конечно, малочисленность группы наравне с другими
обстоятельствами давала о себе знать. И все же плоды ее дея-
тельности не замедлили сказаться, когда на исходе июня 875 г.,
с захватом отрядами Ван Сяньчжи и Шан Цзюньчжана города
Паочжоу и его округи, возникли благоприятные условия для от-
крытого вооруженного выступления. По версии «Баоцзюаня о
211
Муляне», Хуан Чао в полдень 22 июня того года «обнажил меч»
[18, с. 386], и повстанческий флаг взвился теперь и в этой области.
Довольно скоро к «разбойникам» присоединились в одиночку и
целыми группами многие жители уезда Юаньцзюй и смежных с
ним. За короткий срок под началом Хуан Чао оказалось уже
несколько тысяч человек [23, цз. 225(3), с. 17027].
Хотя благодаря присоединению отрядов Хуан Чао силы вос-
ставших, несомненно, ощутимо возросли, из этого вовсе не сле-
дует, будто немедленно произошла общая перестройка движения.
Характер «великой смуты», ее основная направленность, контин-
гент участников и все остальное, что, пусть пока еще в неразви-
тых, формах и неутвердившемся состоянии, составляло ее суще-
ство, достаточно явственно обозначились с самых первых шагов
повстанческого движения под водительством Ван Сяньчжи и с
приходом Хуан Чао не претерпели, да и не могли претерпеть
сразу же сколько-нибудь заметных перемен в направлении даль-
нейшего утверждения и развития, не наполнились более глубо-
ким содержанием. Не в том дело, что Хуан Чао немало пере-
нял у Ван Сяньчжи, многому научился у своего предшественни-
ка, и не следует отказывать последнему в этом. И, понятно, ни
в коем случае не имеется в виду хоть как-то умалить место и
роль Хуан Чао, этого выдающегося персонажа китайской исто-
рии. Но в принципе ошибочно представлять крестьянскую войну
874-901 гг. с самого начала и до конца как чуть ли не резуль-
тат целеполагающих предначертаний и действий Хуан Чао, буд-
то бы сложившегося в народного повстанческого вожака еще до
непосредственного вступления в ее ряды. Таковым он, подобно
Ван Сяньчжи, подобно своим собратьям в истории крестьянских
войн и восстаний в любой стране, не был и не мог быть к нача-
лу выступления. Таковым не стал он и сразу или даже вскоре
после присоединения к восстанию, поднятому Ван Сяньчжи, а
исподволь формировался в ходе самого движения, и одна из по-
своему важных и небезынтересных задач — не упускать из виду,
как Хуан Чао (а равно и Ван Сяньчжи) вырастал в руководите-
ля крестьянской войны со всеми его «плюсами» и «минусами»,
стремиться проследить, насколько позволяют источники и лите-
ратура, как шаг за шагом шел этот процесс.
212
О других первых сподвижниках Ван Сяньчжи
После включения Хуан Чао с его для той фазы движения столь
крупным по численности войском у Ван Сяньчжи появились воз-
можности предпринимать еще более широкие и активные боевые
акции, и, как сказано в официальном источнике, «разбойники»,
действуя сообща, стали «совершать нападения и предавать раз-
граблению области и уезды, бесчинствовать в Шаньдуне», а вме-
сте с тем повсеместно, куда приходили повстанческие дружины,
«простолюдины, дойдя из-за тяжелого налогообложения до край-
ней нужды, один за другим присоединялись к ним. За несколько
месяцев свора [разбойников] достигла нескольких десятков ты-
сяч» [47, цз. 252, с. 8180].
Значение фактора массовости, количественного роста повстан-
ческих рядов, безусловно, нельзя недооценивать. Само по се-
бе столь большое число участников «великой смуты» уже на
начальной ее стадии — важный показатель, многозначительное
мерило силы разгоравшегося «бунта». Словом, теперь в рас-
поряжении повстанческого руководства имелось уже достаточ-
но большое войско, наличие которого может свидетельствовать
о появлении еще одного существенного признака перерастания
движения в крестьянскую войну как таковую.
И тогда, и даже потом, когда численность восставших возро-
сла многократно, эта масса отнюдь не представляла собою нечто
сплошь безликое. Напротив, то был огромный людской орга-
низм, «заселенный» индивидами живыми, каждый на свой лад,
со своей физиономией, со своей «самостью». «Заселенный» ин-
дивидами не одного поколения и возраста, уроженцами разных
мест, носителями различных региональных традиций, обычаев,
языковых диалектов, выходцами из всевозможных общественных
слоев и групп, представителями различного рода сельских и го-
родских занятий, по-разному образованными либо в абсолют-
ном большинстве — вовсе безграмотными. И, конечно же, весьма
пеструю, разноликую когорту являла собою наиболее активная
часть этой массы—те, кто состоял в руководстве крестьянской
войны и отдельных ее звеньев или был близок к нему. Источни-
ки и литература о народном повстанческом движении 874-901 гг.
крайне бедны сведениями о ком-либо из их среды, кроме Ван
Сяньчжи и Хуан Чао, хотя, как уже отмечалось, объем инфор-
мации и об этих двоих тоже далеко не одинаков.
213
Согласно имеющимся в литературе подсчетам, в таких доста-
точно репрезентативных письменных памятниках, как «Всепро-
ницающее зерцало», обе танские нормативные истории, а равно
«Старая» и «Новая история Пяти династий» и некоторые дру-
гие, зафиксированы имена свыше 100 участников крестьянской
войны, преимущественно из ее «верхов» [230, с. 29]. Наверное, в
сравнении с какими-то другими сопоставимыми явлениями и со-
бытиями такой давности в истории Китая или иных стран цифра
эта не столь уж и мала. Правда, зачастую сведения о ком-либо из
поименованных историком КНР Ли Яньгуаном персонажей огра-
ничиваются в перечисленных источниках лишь упоминаниями,
не более. А главное, и в подобных, и даже в других случаях,
когда таких сведений не столь уж немного, люди эти предстают
какими-то безликими. Впрочем, аналогично выглядят под ки-
стью творцов государственного историописания и Ван Сяньчжи,
и даже Хуан Чао. Объясняется же данное обстоятельство вовсе
не тем, что средневековые авторы не могли еще или не умели ина-
че: образцы художественной литературы эпохи, да и фольклор
дают примеры другого свойства, а ведь произведения историков
непременно должны были удовлетворять взыскательным требо-
ваниям изящной словесности. Причина в штампах, в клише, кото-
рым надлежало неукоснительно следовать творцам официальной
версии крестьянской войны в изложении биографий ее участни-
ков— и вожаков, и рядовых. В результате оказывалось много
лиц, но мало характеров.
Тем не менее возможности хоть сколько-то поведать о других,
кроме Ван Сяньчжи и Хуан Чао, активных участниках крестьян-
ской войны использованы в имеющейся к настоящему времени
литературе недостаточно. В то же время опыт историков КНР
Мю Юэ, Нин Кэ, Фу Илина, Ху Жулэя, Чжугэ Пзи, Шан Ю и
некоторых других, посвятивших специальные статьи, сообщения
и заметки таким персонажам «великой смуты» 874-901 гг., как Пи
Жисю (ок. 834 г.-ок. 883 г.), Чжан Цюаньи (852-956), Чжу Вэнь,
Шан Жан, выявил перспективность подобных разработок.
Как свидетельствует далекое и недавнее прошлое, великие лю-
ди поистине редко бывают изолированными горными пиками.
Обычно это — вершины горных хребтов. Так и в данном слу-
чае: Ван Сяньчжи возвышался над другими, но не был одиноким
пиком в образующей тот хребет гряде. Первоначальное руково-
дящее ядро во главе с Ван Сяньчжи начало складываться еще
при подготовке Чанъюаньского восстания. Оно включало Шан
Цзюньчжана и его младшего брата Шан Жана, Сюй Танъина
214
(? —878), Чай Цуня (? —888), Би Шидо (? —888), Цао Шисю-
на (? — 878), Лю Яньчжана (? — 878), Лю Ханьхуна (? —887), Ли
Чжунба, Ван Фаня (? — ок. 920 г.), Чу Яньвэя, Цай Вэньцю и дру-
гих — в общей сложности «свыше 10 человек», которых источ-
ник назвал «главными воеводами» Ван Сяньчжи [23, цз. 225(3),
с. 17027]. Это они под его руководством закладывали заряд для
будущего мощного взрыва, до основания потрясшего всю импе-
рию. Вез тщательной и, вероятно, некратковременной предва-
рительной деятельности им вряд ли удалось бы тогда откры-
то выступить во главе сразу трех (или, по другим сведениям,
«нескольких») тысяч местных крестьян, а в определении такой
именно значительной численности первоначального костяка вос-
ставших авторы и составители источников более или менее еди-
нодушны [19, с. 1; 23, цз. 225(3), с. 17027; 47, цз. 252, с. 8174; 49,
цз. 19(2), с. 14113; 73, цз. 25, с. 1]. Как видно, восстание Ван Сянь-
чжи уже в момент своего возникновения заявило о себе тотчас как
сила немалая, и в этом заслуга не одного лишь Ван Сяньчжи, но
и всех и каждого из перечисленных его «главных воевод».
Сведения источников о тех, с кем рука об руку Ван Сяньчжи
готовил и возглавил выступление в Чанъюани, еще более ску-
пы, чем даже о первом главном верховоде крестьянской войны.
Исключение составляют, пожалуй, только братья Шан да Лю
Ханьхун40. Шан Цзюньчжан и Шан Жан сыграли в событиях
повстанческого движения слишком большую роль, чтобы о том
и другом можно было умолчать: старший, Цзюньчжан, на про-
тяжении первых трех лет крестьянской войны, вплоть до своей
гибели на исходе 877 г., являлся фактически главным соратни-
ком Ван Сяньчжи, а младший, Жан, с весны 878 г. до конца лета
884 г. занимал подобное положение при Хуан Чао. Как и Сюй
Танъин и Цао Шисюн, Шан Цзюньчжан до конца исполнил свой
повстанческий долг и сложил голову в борьбе с карателями.
Обращает на себя внимание такая деталь: о Сюй Танъине,
Чай Цуне, Цао Шисюне, не говоря уже о Шан Жане, в разное
время влившихся в войско, которым командовал непосредственно
Хуан Чао, и действовавших сообща с ним, авторы и составители
источников из разряда официальных кое-что все-таки сообщили,
но зато относительно Чу Яньвэя, Лю Яньчжана, повстанческая
судьба которых не переплелась с Хуан Чао, поведали совсем бе-
гло, а Ван Фаня, Цай Вэньцю «удостоили» лишь однократным
упоминанием. Несколько больше других известно о Лю Ханьху-
не, в конце 880 г. принявшем сторону врагов крестьянской войны.
215
Как бы ни сложились потом судьбы у самых первых «главных
воевод» Ван Сяньчжи, коих насчитывалось «свыше 10 человек»,
все они тогда, на исходе 874 г., без малейших колебаний одобрили
намерение Ван Сяньчжи поднять восстание, безоговорочно при-
знали его своим верховным главой, что еще раз подчеркивает вы-
дающиеся качества и ведущую роль Ван Сяньчжи как вдохнови-
теля, зачинателя и организатора повстанческого движения. Бок
о бок с Ван Сяньчжи они вели сопряженную с постоянным риском
для них самих и для их родни подготовку открытого вооруженно-
го выступления против властей, всеми доступными средствами
привлекали на свою сторону недовольных и страждущих сель-
ских жителей, а когда Ван Сяньчжи подал сигнал к восстанию,
сразу же решительно и бесповоротно поддержали его.
После Чанъюаньского восстания, на финише 874 г. и в первой
половине 875 г., круг близких соратников Ван Сяньчжи мало-
помалу расширялся. Среди них были лица разного возраста: и
такие же, как Ван Сяньчжи и Хуан Чао, т. е. около 30 лет, и по-
старше, и совсем еще юные, наподобие Хоу Цзаня (859-ок. 884),
«человека из Чэнпу» (Линьпу, пров. Шаньдун), который, когда
«Хуан Чао набирал воинство в Пао[чжоу] и Пу[чжоу], последо-
вал за ним, а исполнилось ему тогда 16 лет» [15, цз. 1, с. 14].
И в начинавшем складываться руководстве крестьянской вой-
ны, и среди ее рядовых участников насчитывалось немало людей,
связанных родственными узами, что по-своему помогало вносить
в действия восставших некоторые начала организованности. Са-
мые яркие примеры на сей счет— Хуан Чао и его братья и свой-
ственники; братья Шан Изюньцжан и Шан Жан; Чжан Гуйба,
его родной — Чжан Гуйбянь — и двоюродный — Чжан Гуйхоу —
братья; братья Ян Шоусинь и Ян Шоулян41, Чжу Вэнь, Чжу
Цуньи и Чжу Цюаньюй, Чэнь Жу и Чэнь Синьцзюй и др.
В формировании повстанческой массы, особенно на самых пер-
вых порах, пока движение не вышло далеко за локальные преде-
лы, важную роль сыграли традиционно сильные в Китае земля-
ческие связи на уровнях низших — деревня, волость, уезд — и бо-
лее высоких — область, «страна» (или «земля»), провинция. Не
случайно и тогда, и даже поздней, когда действия восставших
уже вырвались на просторы междуречья Хуайхэ — Янцзы, «раз-
бойников» Ван Сяньчжи нередко именовали «людьми [земли, или
страны] Юнь» — от названия, закрепившегося за Шаньдуном еще
с древних времен (см., напр. [47, цз. 253, с. 8208]). Однако были
в числе первых сподвижников главного зачинателя крестьянской
войны выходцы их разных мест — не обязательно, как, к приме-
216
ру, тот же Хоу Цзань или Чжан Цюаньи, Би Шидо, Гэ Цун-
чжоу, из родных областей Ван Сяньчжи и Хуан Чао — Пучжоу
и Паочжоу — либо соседних с ними, но и из весьма удаленных —
наподобие Ли Ханьчжи (842 -899), Цинь Яня, Чжан Гуйба и мно-
жество других.
Вокруг Ван Сяньчжи группировались люди отнюдь не оди-
наковой социальной принадлежности, и пришли они к нему под
стяги восстания далеко не одинаковыми путями. О некоторых из
них, главным образом тех, кто по прошествии какого-то време-
ни выдвинулся в командиры отдельных повстанческих отрядов,
сохранились, пусть отрывочные, до предела лаконичные, но по-
своему выразительные известия источников. Так, Ли Ханьчжи,
уроженец уезда Сянчэн, что в области Чэньчжоу (Хуайян, пров.
Хэнань), ранее был буддийским служкой, крайне бедствовал, за-
частую не имел средств даже на пропитание, и ему приходилось
нередко просить подаяние. И вот однажды, доведенный беспро-
светной нуждой до неудержимого отчаяния, он учинил «бунт» в
предгорье хребта Утайшань (пров. Шаньси), а чуть поздней с
сотней своих сторонников влился в дружины Ван Сяньчжи [23,
цз. 187, с. 16766]. Нелегкой выдалась жизнь и у Цинь Яня42,
уроженца Сюйчжоу (пров. Цзянсу). Некогда солдат тамошне-
го войска, он, уличенный как-то в воровстве, был приговорен к
смертной казни, но сумел бежать из места заключения, сменил
первоначальное имя Ли на Янь, со «сворой преступников» чи-
сленностью около 100 человек совершил покушение на начальни-
ка уезда Сяпэй (Пэйсянь, пров. Цзянсу), завладел его личным и
казенным имуществом и влился в ряды повстанцев Ван Сяньчжи
[49, цз. 182, с. 15214].
Среди «разбойников» оказались и выходцы из семей чиновни-
ков, подчас довольно высокопоставленных, как, например, уро-
женец Цинхэ (пров. Хэбэй) Чжан Гуйба, отец и дед которого за-
нимали в свое время различные должности при императорском
дворе, или Гэ Цунчжоу из уезда Цзюаньчэн (область Пучжоу),
чьи предки не раз удостаивались чина главы военного ведомства
танского правительства [24, цз. 21, с. 214; 50, цз. 16, с. 17153].
На начальной стадии «великой смуты» активно действующей
силой с первых шагов, да и в последующую пору, по мере раз-
вития событий вширь и вглубь, являлись «соляные удальцы».
Самые яркие фигуры среди них, помимо Ван Сяньчжи и Хуан
Чао с его родичами, — братья Шан Цзюньчжан и Шан Жан. О
них можно, как и о Хуан Чао, сказать: эти из числа тех, кого
подбирал себе в сподвижники Ван Сяньчжи, хотел он того или
217
нет, по образу и подобию своему. Они выступили вместе с ним
и под его началом застрельщиками крестьянской войны, сыгра-
ли немалую роль в ее подготовке, в собирании и формировании
повстанческих отрядов, в руководстве восставшими. Вливались
в ряды «разбойников» и солевары из окрестных и отдаленных
местностей, долгое время до этого «водившие компанию» с част-
ными солеторговцами [230, с. 29, 30].
Приведенные данные позволяют более или менее наглядно
представить, сколь и впрямь пестрой, разноликой была повстан-
ческая масса уже на начальной фазе поднятого Ван Сяньчжи
движения. Упомянутые, как и остальные его участники, отли-
чались друг от друга побудительными мотивами, приведшими
их на стезю «разбоя», личными судьбами до, во время и у тех,
кому довелось пережить ее, после крестьянской войны, отлича-
лись характерами, темпераментами, прочими индивидуальными
качествами. О Ли Ханьчжи, например, известно, что в молодые
годы он выделялся проворством и находчивостью, слыл изряд-
ным драчуном [23, цз. 187, с. 16766].
Разные пути привели их в стан «разбойников». Некоторые
пошли за Ван Сяньчжи, побуждаемые глубокой верой в правед-
ность выпавшего на их долю жребия. Немало насчитывалось
среди них сильно помятых жизнью и доведенных до безысходно-
го состояния, и тех (вроде Чжан Цюаньи), кто вознамерился уча-
стием в восстании отомстить за оскорбления и надругательства
власть имущих, и (наподобие Цинь Яня) самых что ни на есть
горячих голов, безудержно смелых, дерзких и удалых, любящих
поиграть с опасностью. В такие годины, как та, говоря слова-
ми В. Шекспира, «вся муть всплыла со дна», и люди просто
случайные, как бы прихваченные «заодно» потоками, которые
вливались в повстанческую среду, даже насильственно понужда-
емые идти на «злое дело», в рядах «разбойников» тоже были. И
таких, кто себе на уме, помышлявших только о собственной ко-
рысти, пошедших на «разбой» по расчету, конечно же, имелось в
многотысячной массе восставших немало; отнюдь не обязатель-
но это были всегда только выходцы из тех или иных прослоек
господствующего класса, хотя в данной крестьянской войне, как
и в аналогичных событиях и явлениях в любой стране, несоиз-
меримо чаще подобное происходило все же именно с ними. Тем
не менее нельзя и на сей раз объяснить политическое поведение
той или иной личности одним лишь ее классовым происхожде-
нием. И действительно, попадались в числе таких вот людей и
представители «низов» (к примеру, тот же Ли Ханьчжи). Они
218
могли сопутствовать Ван Сяньчжи, а затем и Хуан Чао с первых
шагов их удач на повстанческом поприще, но всегда, особенно в
моменты, когда фортуна отворачивалась от повстанцев, держа-
ли ухо востро, дабы не упустить случай, ежели выгодней станет
перекинуться к врагам, и как только такой шанс подвертывал-
ся, они действительно переметывались на сторону карателей. В
тяжелую для движения пору перебежали в стан противника и по-
том участвовали в «усмирительных» кампаниях войск централь-
ной власти и генерал-губернаторов против дружин своих быв-
ших соратников Лю Ханьхун и Би Шидо, Чжу Вэнь и др. В
периоды серьезных социальных потрясений, больших подвижек
в истории неизменно поднималось со дна жизни, как известно,
немало и всяческой нечисти — вроде заурядных уголовных ли-
ходеев, спасавшихся от кары или уже отбывших наказание, но
не ставших оттого другими, или авантюристов, как говорится,
искавших фортуны. Именно о подобных людях (типа Ли Хань-
чжи, Чжан Гуйба, Гэ Цунчжоу) чаще всего и рассказывается в
различных творениях официального средневекового историопи-
сания, им-то как раз и посвящались в нормативных историях и
других книгах даже специальные главы либо части глав43.
Но и тогда, и на последующих фазах крестьянской войны пре-
обладал в многоликой массе «разбойников», определял в целом
ее облик обездоленный, исстрадавшийся под гнетом власть и бо-
гатство имущих простой люд сел и городов. О них, рядовых кре-
стьянской войны, источники, за буквально единичными исключе-
ниями, ничего потомкам не поведали. Однако не кто иной, как
«малые люди», составляли костяк повстанческих дружин. Они,
поднятые и ведомые Ван Сяньчжи, а затем и Хуан Чао, не побоя-
лись бросить вызов горькой судьбе, решили покончить с царящей
в Поднебесной неустроенностью жизни, со страшными уродства-
ми социальной несправедливости. Именно они «делали» собы-
тия крестьянской войны, являлись ее главной силой.
Обо всех первых соратниках Ван Сяньчжи и о любом из них,
исключая лишь Хуан Чао, сколько-то подробно не расскажешь.
И потому, что относительно их жизни и деятельности до и в по-
ру крестьянской войны известно все же совсем немного — даже
в тех единичных случаях, когда в нормативных историях име-
ются биографии соответствующих персонажей. И потому, что,
когда такие сведения есть, пришлось бы каждый раз забегать
во времени вперед и отнюдь не на год-два, тем самым ощути-
мо нарушая хронологическую последовательность изложения. А
забыть о них в дальнейшем невозможно, да и как забыть, если
219
иначе сплошь да рядом будет трудно понять подоплеку и логи-
ку последующих сюжетов, перипетий и эпизодов, а главное, не
прояснить судьбы людей — и этих самых, и их сподвижников, от-
дельных ли или их групп и даже сколько-то больших масс. Да
к тому же есть в участи многих из тех, кто с полным основани-
ем называется в числе первых соратников Ван Сяньчжи, что-то
общее, характерное, а следовательно, можно как о типичном при-
мере поведать о ком-либо из них. Особенно того заслуживают те,
кто вышел из гущи рядовых участников крестьянской войны, но
которых история выделила за оставленные ими зримые отмети-
ны и в самом этом движении, и в жизни их страны после него.
К тому же средневековое историописание и последующая лите-
ратура характеризовали их, как правило, далеко не однозначно.
Пример тому — вскользь упоминавшийся выше Чжан Цюаньи.
Об этом уроженце уезда Линьпу (область Пучжоу) известно,
что его дед и отец возделывали принадлежавший им клочок зе-
мли, но затем вконец разорились, и лишенному источника су-
ществования Цюаньи пришлось пойти в услужение к начальни-
ку уездной управы, своим лиходейством и жестокосердием снис-
кавшему дурную славу среди населения. Ежедневно на протя-
жении многих лет сносил Чжан Цюаньи притеснения и оскор-
бления этого изувера, но наступил предел его долготерпению,
и когда Ван Сяньчжи, а вслед за ним Хуан Чао подняли по-
встанческие стяги и призвали в свои ряды всех, кто готов бо-
роться с угнетением и несправедливостями, Цюаньи немедленно
примкнул к ним. Почти 10 лет отдал он повстанческому делу,
не раз отличался в сражениях против карателей и стал одним
из самых известных боевых командиров народных воителей, хо-
тя, надо сказать, в ближайшее окружение верховных предводи-
телей крестьянской войны до поры до времени не входил. Но,
конечно же, не случайно в начале 881 г., после овладения Чанъ-
анью и провозглашения своей династии Великая Пи, Хуан Чао
ввел Чжан Цюаньи в высшее руководство повстанческой адми-
нистрации и назначил начальником Палаты личного состава и
аттестации, наделенной правами представлять к назначению и
смещению должностных лиц и потому главенствовавшей среди
всех ведомств. Одновременно он исполнял обязанности полно-
мочного эмиссара по водным перевозкам (шуйюньши), призван-
ного обеспечивать снабжение продовольствием Чанъань, близ-
лежащие, а также другие районы, контролировавшиеся повстан-
цами [24, цз. 45, с. 489; 50, цз. 63, с. 1751]. Тем самым были отме-
чены не только особью заслуги Чжан Цюаньи перед движением,
220
но и его незаурядные способности и дарования, а равно тщание
и целеустремленность. Два с половиной года пребывания Чжан
Цюаньи на столь ответственных постах подтвердили, что Хуан
Чао не ошибся при формировании кадрового состава высшего
эшелона повстанческой власти, остановив свой выбор, в числе
прочих активных участников народной борьбы, на этом выход-
це из сельских низов, потомственном земледельце, «выдвиженце»
крестьянской войны [310, с. 39-40].
Своей деятельностью на протяжении последующих четырех
десятилетий Чжан Цюаньи, казалось, начисто перечеркнул все
в нем выявленное и им свершенное в 875-884 г. И в самом деле, с
поражением основных сил крестьянской войны и гибелью в сере-
дине 884 г. ее верховного вожака жизнь Чжан Цюаньи круто пе-
ременилась. Он принял сторону Хэянского генерал-губернатора
Чжугэ Шуана, получил назначение правителем Цзэчжоу (Гао-
пин, пров. Шаньси), а после этого в каких только званиях, долж-
ностях и рангах ни пребывал, находясь на службе последователь-
но у восьми императоров трех сменявших одна другую династий
(Тан, Поздняя Лян и, наконец, Поздняя Тан, 923-936). Как и в
администрации Хуан Чао, свои служебные обязанности Чжан
Цюаньи и теперь выполнял, по утверждению его биографов, с
присущей ему старательностью и ответственностью [24, цз. 45,
с. 489 -492; 50, цз. 63, с. 17451-17453].
Не удивительно, что за ним закрепилась репутация человека
беспринципного, рептильного, нечистоплотного. Именно в таком
свете предстает он, например, у Чжан Цисяня (943-1014), учено-
го и литератора, который приблизительно столетие спустя после
смерти Чжан Цюаньи писал, в частности: этот «человек из Пу-
чжоу одно время пребывал в воинстве [Хуан] Чао, [но] держал
в уме, что оно непременно потерпит поражение и тогда [он] на-
чнет по-новому, примет сторону династии [Тан]» [60, цз. 2, с. 11].
Касательно перечисленных выше негативных качеств Чжан Цю-
аньи его жизнеописания, имеющиеся в обеих нормативных исто-
риях Пяти династий, хранят молчание, и только что упомянутый
Чжан Цисянь недаром нашел нужным особо оговорить, что счел
за благо поведать об относящихся к Чжан Цюаньи деяниях и
событиях, коим ни в том, ни в другом источнике не нашлось ме-
ста [60, цз. 2, с. 11]. Восемь столетий спустя историк Чжао И
(1727-1814), на первый взгляд, высказался вроде бы в таком же
духе, для пущей убедительности поставив Чжан Цюаньи в один
ряд с его младшим современником Фэн Лао (882-954), этим, как
принято считать, олицетворением прислужничества, карьеризма
221
и бесчестности: он, де, верой и правдой служил десяти монар-
хам четырех поочередно воцарявшихся в первой половине X в.
династий: Поздняя Тан, Поздняя Цзинь (936-946), Поздняя Хань
(947-950) и Поздняя Чжоу (951-960), — а также киданьским пра-
вителям44. Такую оценку дал Фэн Дао в предуведомлении к его
биографии в «Новой истории Пяти династий» автор этой нор-
мативной истории, Оуян Сю [24, цз. 54, с. 612-615]. Тем не менее
в самом жизнеописании, как и в случае с Чжан Цюаньи, подоб-
ный мотив отсутствует и уж по крайней мере не акцентирован.
Напротив, отмечается, что в связи со смертью Фэн Дао в том
же как раз возрасте, в каком почти 14,5 веками ранее скончался
Конфуций, современники находили в самом такого рода совпа-
дении подтверждение доброго, достойного наивысшей похвалы
имени Фэн Дао. Как оказывается при ближайшем рассмотрении,
Чжао И не обошел все это своим вниманием. Истый историк,
он предостерегал против прямолинейных и однозначных сужде-
ний и оценок касательно и Фэн Дао, и характеризуемого тут же,
«через запятую» Чжан Цюаньи. Для ученого и мыслителя вто-
рой половины XVIII —начала XIX в. и тот, и другой — дети сво-
его, особого, бурного, крутого, грозного времени. Смысл вы-
сказываний Чжао И на сей счет сводится вкратце к следующе-
му: период Пяти династий и десяти царств был и впрямь смут-
ным временем, когда словно в калейдоскопе сменяли друг друга
правящие дома и императоры; нараставшее вмешательство ки-
даней и их империи усугубляло ситуацию. Люди же наподобие
Чжан Цюаньи и Фэн Дао стремились, насколько оказывалось
возможным в тогдашних условиях, сохранить в функционирова-
нии государственно-административных институтов и структур,
в социально-политической обстановке и во внешних сношениях
страны начала преемственности и стабильности, а тем самым
вносили позитивный вклад в жизнь Срединной империи [61, цз. 22,
с. 440-442]. К тому же Чжан Цюаньи (как и Фэн Лао) старался, по
мнению Чжао И, когда представлялись возможности, проявлять
заботу о простом народе. Словом, не случайно «все в один голос
называли в то время двух [этих] человек выдающимися деятеля-
ми, совершенными государственными мужами... Ведь в смутную
пору Пяти династий судьба народа висела на волоске. Но со-
хранилась память о двух этих людях — единственных, которые
могли устранять пороки своего времени, спасать все сущее» [61,
цз. 22, с. 441].
Итак, Чжан Цюаньи, выходец из «малого люда», внук и сын
простых хлеборобов, сам — обездоленный сельский труженик,
222
стихией социальных коллизий оказался ввергнутым в круговерть
крестьянской войны. Мало-помалу выявлялись, приводились в
действие и совершенствовались его недюжинные индивидуально-
личностные качества, благодаря которым он на гребне движения
вознесся в плеяду боевых, а затем и политических вожаков на-
родных воителей, поистине надежно и преданно служивших по-
встанческому делу. Чжан Цюаньи стал, следовательно, одной
из многих активных частиц позитивно «заряженного» ядра той
социально-исторической силы, какая была сокрыта в крестьян-
ской войне 874-901 гг.
Мощные потрясения, вызванные к жизни «великой смутой»,
породили, наряду с прочими ее последствиями, интенсивную
вспышку социальной мобильности в Срединном государстве кон-
ца IX-X в. В ее «вертикальном» потоке оказался и Чжан Цю-
аньи45. Оказался, собственно говоря, еще до того, как начатое
Ван Сяньчжи повстанческое движение полностью закончилось,
хотя бы после гибели Хуан Чао и разгрома его главных сил в
середине 884 г. исход борьбы действительно был уже предрешен
и немало ее участников, тотчас или же вскоре это поняв либо
почувствовав, «вышли» из нее. Чжан Цюаньи был среди них, и
именно тогда произошел его взлет по лестнице социальных пози-
ций. Однако предопределено такое восхождение было еще в пору
крестьянской войны.
Нам сейчас неведомы детали того перелома в жизни Чжан Цю-
аньи, который наступил с его переходом к Чжугэ Шуану, под
власть Танов. Но последние, решая участь Чжан Цюаньи, опре-
деленно сознавали, что имеют дело теперь не с простым кре-
стьянским сыном и не с рядовым участником «великой смуты».
Тем самым был предрешен вопрос о довольно высокой ступени,
какую в общественно-административной структуре ему тогда от-
вели. Таков один из множества конкретных фрагментов довольно
масштабного процесса социальных перемещений, наступившего
в Срединном государстве под воздействием крестьянской войны
874-901 гг. и ставшего фактором, наряду с прочими обусловив-
шим относительно быстрое — для такой страны средневекового
мира — преодоление социально-политического кризиса.
223
Поход повстанческих дружин на Лоян — кульминация
первого этапа крестьянской войны
Хронология событий крестьянской войны с середины 875 г.
предельно насыщена перипетиями вооруженных столкновений
между повстанческими дружинами и танским воинством. Иногда
бои шли с переменным успехом, порою восставших постигали и
неудачи, даже весьма серьезные, но в целом ход военных опе-
раций складывался довольно благоприятно для «разбойников».
Оценивая обстановку, сложившуюся к исходу того года, источни-
ки констатировали: повстанческие отряды численностью каждый
от нескольких сот до тысячи и более человек «исподволь расте-
клись» по территории 15 областей танской провинции Хэнань46,
а затем достигли пределов провинции Хуайнань47 и повсеместно
«учиняли грабежи» [23, цз. 225(3), с. 17027; 47, цз. 252, с. 8182; 51,
цз. 123, с. 1472]. Такой разворот событий не просто вынудил импе-
раторский двор впервые всерьез обратить внимание на действия
«разбойничьих шаек» Ван Сяньчжи, но породил в Чанъани нема-
лое беспокойство. Не случайно появился тогда специальный указ
Ли Сюаня, предписывавший цзедуши и другим представителям
танской администрации в пяти генерал-губернаторствах (Хуай-
нань, Чжунъу, Сюаньу, Ичэн и Тяньпин) срочно предпринять
совместные усилия по «укрощению разбойников» [51, цз. 123,
с. 1472]. Тем не менее в самом начале 876 г. войску Ван Сяньчжи
удалось пробиться в область Ичжоу и подступить к стенам ее ад-
министративного центра. Этот новый успех повстанцев заставил
правительство пойти на дополнительные меры, дабы попытаться
загасить пламя «бунта».
Войска пяти перечисленных цзедуши получили подкрепление
из генерал-губернаторства Пинлу, во главе которого находил-
ся Сун Вэй, пользовавшийся тогда особым благорасположени-
ем чанъаньского двора за былые успехи в подавлении восста-
ния Пан Сюня, а год спустя —в боях против армии королевства
Наньчжао. Он снискал репутацию усердного и многоопытно-
го военачальника, одного из самых преданных трону генерал-
губернаторов, истового ревнителя нерушимого покоя и порядка в
Поднебесной, непреклонного поборника всемерного ограждения
Срединного государства от любой — и внутренней, и внешней —
опасности. Недаром, судя по сообщениям хронистов, Сун Вэй
сам вызвался возглавить карательную кампанию против «раз-
бойников», специальным докладом трону уведомив об этом сво-
ем намерении чанъаньские власти [51, цз. 123, с. 1472]. Последние
224
не замедлили воспользоваться «услугами» Сун Вэя.
Вскоре, после нескольких неудачных для Сун Вэя и его по-
мощника Цао Цюаньцзина вооруженных столкновений с повстан-
цами, распоряжением Ли Сюаня под их начало в дополнение к
уже имевшемуся в генерал-губернаторстве Пинлу 5-тысячному
контингенту пехотинцев и всадников перешли 3 тыс. солдат им-
ператорской гвардии и 500 конных латников [51, цз. 123, с. 1472].
Вслед за тем правительство приняло предложение Сун Вэя пе-
редать в его ведение все войска, дислоцировавшиеся к тому вре-
мени в пределах танской провинции Хэнань. Более того, спустя
некоторое время, в январе 876 г., Сун Вэю было присвоено зва-
ние полномочного комиссара полевых штабов всех провинций по
привлечению и укрощению деревенских разбойников (чжу дао
синъин чжао тао цаоцзэй ши), которое императорский двор как
раз тогда, в связи с поднятой Ван Сяньчжи и Хуан Чао «сму-
той», впервые ввел в номенклатуру воинских должностей, и этим
особо подчеркивался чрезвычайный характер выпавшей на долю
Сун Вэя миссии. Помощником Сун Вэя правительство назначило
Цзэн Юаньюя, тоже отличившегося во время военной кампании
870 г. против Наньчжао.
Уверовав в свое особое предназначение, стремясь оправдать
возлагавшиеся на него двором надежды и польщенный столь вы-
сокими почестями августейшего владыки, Сун Вэй, получивший
в полное распоряжение весьма крупные воинские силы и ис-
ключительно широкие полномочия, начал действовать довольно
энергично. Активизировались и перешедшие под его начало вой-
ска генерал-губернаторов на территории нынешних Шаньдуна и
Хэнани. Так, в феврале 876 г. Тяньпинский цзедуши уведомлял
Ли Сюаня, что на помощь отбивавшемуся от повстанцев гарнизо-
ну города Ичжоу брошены части под командованием Чжан Яня
и других местных военачальников [47, цз. 252, с. 8182]. С ними по-
пытались установить взаимодействие оборонявшие Ичжоу Чжан
Сытай и Ли Чэнъю.
Усиление военно-карательных мер танского правительства от-
нюдь не привело к снижению активности восставших. Напро-
тив, как сообщалось в те дни в официальном докладе трону,
«разбойники на Севере по-прежнему выступают» [47, цз. 252,
с. 8182]. Судя по секретному императорскому указу, который
летом 876 г. рассылался администрации генерал-губернаторств
Сюаньу и Ганьхуа, а также областей Бяньчжоу, Сюйчжоу и Сы-
чжоу, тамошние «разбойники» участили нападения на суда, пе-
ревозившие в столичные центры империи продовольствие и дру-
225
гие грузы из юго-восточных провинций; указ предписывал вла-
стям этих генерал-губернаторств и областей сформировать спе-
циальные конвойные команды из нескольких сот отборных солдат
в каждой, дабы обеспечить безопасность таких судов [47, цз. 252,
с. 8183].
А тем временем тревожные сведения стали поступать также из
различных областей в пределах теперешних провинций Хунань,
Цзянси и Фуцзянь [47, цз. 252, с. 8182]. Там тоже зарождались
«мятежные» очаги. Хотя они не были тогда прямо связаны с
деятельностью повстанческих групп Ван Сяньчжи, их возникно-
вение явилось серьезным предупреждением для властей в Чанъ-
ани: из повиновения выходило население все новых и новых реги-
онов страны. Как отмечалось в одном из императорских указов
«о привлечении к ответственности и укрощении Ван Сяньчжи и
других [разбойников]», тамошние повстанцы «подвергают напа-
дениям и разграблению округа и уезды, оказывают сопротивле-
ние правительственным войскам или же задерживают торговцев
и силой изымают у них выручку. Появляются то там, то тут,
словно птицы разлетаются и перемещаются со скоростью ветра»
[32, цз. 120, с. 638-639]. Не случайно специальным рескриптом
императора предписывалось местной военной и гражданской ад-
министрации любого уровня — от генерал-губернаторств до де-
ревень— принять во всей Поднебесной надлежащие меры предо-
сторожности против «разбойников» [47, цз. 252, с. 8182]. После-
довавшие вскоре события показали, что опасения правительства
не были необоснованными. Массовые брожения и волнения в
провинциях, куда пламя поднятого Ван Сяньчжи «бунта» еще не
дошло, свидетельствовали о росте среди крестьянства тех мест
настроений и устремлений, которые делают понятным, почему
отряды Ван Сяньчжи, а затем Хуан Чао, как только они там не-
которое время спустя появились, нашли сочувствие, помощь и
поддержку.
Крестьянская война стала распространяться вширь, начав вы-
ходить за пределы ареала непосредственных действий ее глав-
ных сил на первом этапе — повстанческих дружин Ван Сяньчжи.
Словом, обстоятельства заставляли власти в центре и на ме-
стах поторапливаться с достижением ранее сформулированной
чанъаньским двором цели — «укротить разбойников», загасить
«мятежный огонь», пока он не вспыхнул во всю силу. Между тем
Сун Вэю в течение более полугода никак не удавалось выпол-
нить даже ближайшую задачу — снять угрозу потери областного
центра Ичжоу. Вплоть до августа 876 г. отряды Ван Сяньчжи
226
продолжали осаждать этот город. Обе стороны несли большие
потери, но ни та, ни другая не хотела уступать.
Наконец, после особо тщательно проведенной подготовки ре-
шающего удара войска Сун Вэя предприняли серию атак на по-
зиции «разбойников» и заставили их отступить. Об этом сво-
ем успехе Сун Вэй специальной реляцией незамедлительно опо-
вестил императорский двор. Не все, однако, в полученном в
Чанъани победном сообщении оказалось достоверным. То ли
вознамерившись превознести собственные заслуги, то ли, ско-
рее, сам став жертвой ложной информации своих подчиненных,
Сун Вэй уведомил правительство, будто в боях под Ичжоу по-
гиб и сам «великий главарь» повстанцев Ван Сяньчжи [19, с. 1;
23, цз. 225(3), с. 17027; 47, цз. 252, с. 8184]. Радости и восторгам
в правительственном стане, казалось, не будет конца. Ликова-
ние охватило и столичные города. «Все чины при дворе явились
к императору с поздравлениями», — говорится в источниках [19,
с. 1; 23, цз. 225(3), с. 17027; 47, цз. 252, с. 8184]. Опьяненный столь
значительным успехом, Сун Вэй поторопился распорядиться о
роспуске всех находившихся в его непосредственном подчинении
войск, а сам направился к месторасположению своей основной
ставки в Цинчжоу.
Торжество, однако, было недолгим. Спустя 3 дня из областей
и уездов начали поступать сообщения, что Ван Сяньчжи жив-
здоров и «разбойники» под его водительством, как и прежде, со-
вершают нападения и учиняют грабежи. Незамедлительно по-
следовал приказ правительственному воинству привести себя в
боевую готовность и возобновить операции по «усмирению» по-
встанцев. Только-только начавшие вкушать сладость передышки
от недавних тяжелых и долгих сражений солдаты «стали негодо-
вать и роптать, замышлять мятеж» [47, цз. 252, с. 8184]. Ван Сянь-
чжи не замедлил воспользоваться благоприятным моментом: его
отряды, не теряя времени, устремились впереди за 10 дней конца
августа—начала сентября 876 г. овладели восьмью хэнаньскими
уездами: Цзячэн (Цзясянь), Янди (Юйсянь) и др.
Общий замысел Ван Сяньчжи начал проступать достаточно
отчетливо: его дружины повели наступление в направлении Ло-
яна. Менее чем за месяц, минувший со дня неудачи повстанцев
в боях под Ичжоу, ситуация, как видно, изменилась весьма кру-
то. Отныне на довольно длительное время военная инициатива
перешла к восставшим.
«Император,—говорится во второй танской нормативной ис-
тории,— пребывал в скорби оттого, что [разбойники] угрожаю-
227
ще приближались к Восточной столице» [23, цз. 225(3), с. 17027].
Правительство принимало лихорадочные меры, дабы, как опре-
делялось в общей директиве двора, обращенной к командова-
нию карательных войск, всеми средствами немедленно остано-
вить продвижение повстанческих отрядов к Лояну. Содержа-
ние этих мер весьма красноречиво свидетельствует о настрое-
ниях испуга, неуверенности и смятения, обуявших тогда чанъ-
аньские «верхи». Роль авангарда, призванного в непосредствен-
ном боевом соприкосновении с «разбойниками» сковывать их ак-
тивность, отводилась воинству Цуй Аньцяня, цзедуши генерал-
губернаторства Чжунъу. Одновременно помощник Сун Вэя Цзэн
Юаньюй получил приказ непосредственно возглавить оборону
Восточной столицы. Специальный воинский контингент — 5 тыс.
пехотинцев и конников из войск генерал-губернаторства Чжаои
под командованием цзедуши Цао Сяна, а также солдаты генерал-
губернаторства Ичэн — выделялся для защиты дворцовой зоны
Лояна от нападения «разбойников». Шаньнаньдунскому воеводе
Ли Фу (? — 877) с 2 тыс. отборных пехотинцев и кавалеристов по-
ручалось обеспечить охрану важнейших магистралей в областях
Жучжоу (Линьжу, пров. Хэнань) и Дэнчжоу (Лэнсянь, пров.
Хэнань), занимавших узловое стратегическое положение на юж-
ных подступах к Восточной столице.
Более того, переполошившиеся от страха танские власти ре-
шили создать мощный заслон и на пути, ведшем к главной сто-
лице империи—Чанъани. Ли Каню — Биньнинскому цзедуши и
Лин Хутао— Фэнсянскому вкупе с 1 тыс. специально отобранных
пехотинцев и 500 конниками вверялась оборона области Шань-
чжоу и горного прохода-заставы Тунгуань на стыке современных
Шэньси, Шаньси и Хэнани [47, цз. 252, с. 8184]. Затем к вой-
скам Ли Каня и Лин Хутао присоединились солдаты генерал-
губернаторства Цзинъюань.
Таким образом, осенью 876 г. были приведены в действие в
общей сложности войска 13 генерал-губернаторств на огромных
просторах севера и центральной части империи — от Шаньдуна
на востоке до Ганьсу на западе и от Хэбэя на севере до Цзянси
на юге. Нацеленность действий «разбойничьих» дружин на за-
хват Восточной столицы Танской державы придавала повстан-
ческому движению особую остроту. Иными словами, порожден-
ные «бунтом» Ван Сяньчжи события обрели масштаб и глубину,
далеко превзошедшие локальные рамки и набиравшие общегосу-
дарственный размах. Так по прошествии менее 2 лет восстание,
поднятое в Чанъюани Ван Сяньчжи и его ближайшими соратни-
228
ками, переросло в крестьянскую войну.
23 сентября 876 г. отряды Ван Сяньчжи, сломив сопротивле-
ние усиленного воинством Ли Фу гарнизона Жучжоу, завладели
и этим областным центром. По сему случаю «в Восточной сто-
лице воцарилось большое смятение, и весь служилый люд вме-
сте с домочадцами бросился стремглав бежать из города» [23,
цз. 225(3), с. 17027]. Столь сильный переполох породило, конеч-
но же, не сообщение о гибели командира жучжоуского гарнизо-
на и даже не известие о захвате повстанцами в плен областного
начальника Ван Ляо — племянника одного из тогдашних цзайся-
нов, Ван Ло (? — 884), хотя в хронике на первый план выставлено
именно это второе обстоятельство48. Сознание того, что с по-
терей Жучжоу— последнего на юго-восточных подступах к Во-
сточной столице крупного гор ода-крепости* — создавалась ре-
альная опасность форсированного наступления «разбойников»
на Лоян, — вот истинная подоплека возникшего там «большого
смятения» и панического бегства «всего служилого люда» [47,
цз. 252, с. 8187]. Эти настроения пронизывают содержание мани-
феста, с которым чанъаньский двор 2 октября 876 г. обратился
к «наместнику Восточной столицы Ван Фэну, правителю Хэнани
Лю Юньчжану, а также должностным лицам ведомства импера-
торского цензората по Восточной столице, военным чинам импе-
раторского города, начальникам округов и уездов, буддистам и
даосам, людям почтенных лет, нечиновному люду». В манифе-
сте, в частности, говорилось: «Ван Сяньчжи и иже с ним творят
произвол и насилие в отношении народа, подвергают нападениям
один за другим уездные центры. . . и даже штурмуют окружные
города.. . По мере того, как множатся шайки злодеев, трепещут
души людей. Совсем недавно стало известно, что Лои50 охвачен
смятением, прежние министры пребывают в безучастности, отси-
живаясь на циновках для жертвоприношений, чиновники толпами
бегут стремглав вместе с женами и детьми, владельцы мастер-
ских и торговцы бросают свои дела и остаются ни с чем, простой
люд покидает дома» [32, цз. 117, с. 614-615]. От имени императо-
ра предписывалось «уменьшить повинности, умерить налогооб-
ложение, не допускать, чтобы жестокие чиновники усугубляли
бедствия людей и доводили их до изнурения» [32, цз. 117, с. 615].
Многое в этом документе привлекает внимание своей необыч-
ностью. Начиная уже с его адресной формулы и кончая объ-
явленными мерами по предотвращению дальнейших социальных
коллизий. На подобного рода уступки двор подвигло понима-
ние угрозы, непосредственно нависшей над Восточной столи-
229
цей, но также и осознание исключительной остроты социально-
политической ситуации в стране в целом. Инициаторам ма-
нифеста пришлось пойти и на такую беспрецедентную меру,
как заявление, что «высочайшим повелением Ван Сяньчжи и
Шан Цзюнь чжану прощалась вина и предоставлялись чиновни-
чьи должности, дабы тем самым наставить и вразумить их» [47,
цз. 252, с. 8185].
Как же отреагировал Ван Сяньчжи на этот шаг августейшего
владыки? Никаких — ни устных, ни письменных — его высказы-
ваний по поводу данного акта Ли Сюаня источники не приво-
дят. Зато в записи хроники под тем же 2 октября 876 г. непо-
средственно вслед за упоминанием о «высочайшем повелении»,
даровавшем Ван Сяньчжи и Шан Цзюньчжану амнистию, со-
общается, что ведомые последними восставшие овладели уез-
дом Янъу (Юаньян, пров. Хэнань) и устроили налет на Чжэн-
чжоу (пров. Хэнань), а затем, хотя и проиграли в уезде Чжун-
моу (пров. Хэнань) сражение переброшенному туда из генерал-
губернаторства Чжаои карательному отряду, в конце октября —
начале ноября совершили стремительный рейд в южном напра-
влении и напали на области Танчжоу (Виян, пров. Хэнань) и
Дэнчжоу [47, цз. 252, с. 8185]. Таким был ответ повстанческого
руководства во главе с Ван Сяньчжи на «всемилостивейшую»
акцию императорского двора.
На первый взгляд может показаться, что ее амнистический
смысл остался для «разбойничьих» вожаков словно бы незаме-
ченным. Однако в действительности, как станет ясно из после-
дующего развития событий, на будущее определенный вывод —
вполне в духе своих наивно-монархических представлений — Ван
Сяньчжи и его сподвижники из этой акции для себя сделали, а
не просто проигнорировали ее. Да и как можно было проигнори-
ровать, если, хотели того при чанъаньском дворе или не хотели,
айв рядах восставших, и вне повстанческой среды восприняли
и расценили ее, эту акцию, как возвышающую «разбойников» и
пуще всего — их предводителей в глазах простого народа: надо
же, сам Сын Неба и его окружение оказались вынужденными при-
знать за повстанцами силу, а главное — правоту и законность их
действий.
Вскоре, в преддверии дальнейших ответственных сражений
с карателями, «разбойники», по выражению из второй танской
нормативной истории, «словно муравьи», стали во исполнение
приказа Ван Сяньчжи собираться воедино в районе Жучжоу—
Дэнчжоу, а одновременно делали набеги на близлежащие селе-
230
ния и города, приводя в трепет тамошнюю военную и граждан-
скую администрацию, так что «в большинстве областей и уездов
к востоку от [прохода-заставы Тун]гуань царил страх перед раз-
бойниками» [23, цз. 225(3), с. 17027]. Гарнизоны ряда небольших
городов выходили из повиновения и принимали сторону восстав-
ших.
При всем том заслуживает внимания следующее: продвижение
отрядов Ван Сяньчжи непосредственно в направлении Восточной
столицы с юго-востока, успешно начатое на исходе августа 876 г.
и увенчавшееся захватом 23 сентября города Жучжоу, с конца
сентября прервалось. Скорее всего, дали о себе знать принятые
правительством перед этим меры по обеспечению обороны Ло-
яна и ближайших к нему подступов, и преодолеть воздвигнутый
на пути «разбойников» заслон оказалось для них не под силу.
Едва ли повстанческое руководство отказалось тогда сразу от
стратегического замысла овладеть второй танской столицей, но
ему пришлось искать подходы к ней с других сторон, и дружи-
ны Ван Сяньчжи совершили сперва нападения на Янъу и Чжэн-
чжоу, расположенные восточней Лояна, а затем, круто повернув
на юг, предприняли рейд к Танчжоу и Дэнчжоу. По всей вероят-
ности, это не осталось незамеченным в Чанъани, императорский
двор вознамерился воспользоваться затруднениями, возникшими
у восставших с осуществлением главной и, казалось, столь близ-
кой цели их общего наступления, и, обнародовав «высочайшее
повеление» об амнистии Ван Сяньчжи, а также его ближайше-
го соратника Шан Цзюнь чжана, попытался тем самым добить-
ся своего иным способом. Хотя Ван Сяньчжи весьма недвусмы-
сленно ответил на эту акцию властей, и замысел правительства
провалился, повстанцы оказались вынужденными еще какое-то
время метаться по просторам Хэнани, прежде чем было решено
отложить выполнение задачи по овладению Лояном, а затем и
Чанъанью до лучших времен.
На исходе 876 г., как сказано во второй танской норматив-
ной истории, «разбойники развернули боевые действия по всем
направлениям, захватили и подвергли разрушению 2 области —
Ин[чжоу] (Чжунсян, пров. Хубэй. — Г. С.) и Фу[чжоу]
(Мяньян, пров. Хубэй. — Г. С.)» [23, цз. 225(3), с. 17027]. За-
тем, в самом начале следующего года, они совершили нападе-
ние на области Шэньчжоу (Синьян, пров. Хэнань), Гуанчжоу
(пров. Хэнань), Лучжоу (пров. Аньхой), Шоучжоу, Шучжоу
(пров. Аньхой) [47, цз. 252, с. 8186], углубившись, таким образом,
далеко в юго-восточном направлении и довольно близко придви-
231
нувшись к Янцзы, так что теперь уже Хуайнаньский цзедуши Лю
Е (? — 881) взывал к императору о помощи дополнительным воин-
ством, и пришлось правительству предписать цзедуши генерал-
губернаторства Ганьхуа Сюэ Нэну перебросить в подкрепление
Лю Е несколько тысяч отборных солдат [47, цз. 252, с. 8186]. Од-
нако попыток повернуть вновь на северо-запад, в пристоличную
зону, восставшие больше не предпринимали на протяжении без
малого четырех лет —до того момента, когда, уже после гибели
Ван Сяньчжи, широкое наступление на Лоян, а затем и на Чанъ-
ань повели повстанческие отряды под предводительством Хуан
Чао.
Но если на сей раз Танам удалось-таки отвести на время угро-
зу от Восточной столицы и пока что облегченно вздохнуть, то
праздновать победу и почивать на лаврах теперь при импера-
торском дворе не спешили. С того совсем недавнего времени
августа 876 г., когда Сун Вэю удалось нанести повстанцам се-
рьезное поражение у стен Ичжоу, минуло всего лишь несколь-
ко месяцев, однако положение круто изменилось. «Разбойники»
проявили себя как сила могучая и грозная, способная вызвать
огромные потрясения, и не считаться с этим «верхи» уже никак
не могли. Имеются весьма примечательные свидетельства ис-
точников о настроениях, царивших тогда среди гражданской и
военной администрации Танов. Особенно любопытны сведения
о Сун Вэе — том самом, который собственнолично всего лишь
годом раньше решительно вызвался возглавить карательные ак-
ции против «разбойников» и за короткий срок загасить пламя
«бунта» Ван Сяньчжи. Теперь он заговорил совсем иначе, те-
перь он не исключал даже, что восставшие могут одержать верх,
а их главный предводитель станет властелином Поднебесной, и
выработал свою линию поведения на такой случай. «Вэй,—
сообщается во второй танской нормативной истории, — стал к
тому времени стар и выжил из ума, с обязанностями военачаль-
ника не справлялся, а предался вместе с [Цзэн] Юаньюем тайным
козням и сказал [раз] тому: ”В прошлом Кан Чэнсюня, хотя он и
изничтожил Пан Сюня, сочли провинившимся51. А сумеем ли мы
и нам подобные, даже если добьемся успеха, избежать [таких же]
ударов судьбы? Так не лучше ли оставить разбойников в покое?
А то как бы, если, неровен час, станет [их главарь] Сыном Не-
ба, не упустили мы случая стать [его] достойными подданными” »
[23, цз. 225(3), с. 17027]. После этого, как сообщает тот же источ-
ник, войска Сун Вэя и Цзэн Юаньюя продолжали какое-то время
двигаться по стопам «разбойников», но только для видимости:
232
держались они скрытно, соблюдали изрядную дистанцию от по-
встанцев, исправно через каждые 30 ли устраивались на привал
и помышляли о том лишь, чтобы избегать непосредственного со-
прикосновения с отрядами Ван Сяньчжи [23, цз. 225(3), с. 17027].
Когда же войско Сун Вэя достигло Бочжоу, а войско Цзэн Юа-
ньюя—Цичжоу (Цичунь, пров. Хубэй) и Хуанчжоу (Хуанган,
пров. Хубэй), они и вовсе прекратили преследование и окопа-
лись в этих областях [47, цз. 252, с. 8186].
Информация обо всем этом стала поступать в Чанъань и там
вновь забили тревогу. Один из первых танских министров, Чжэн
Тянь (825-883), убедившись в несбыточности «слов и планов»
своего недавнего протеже, Сун Вэя, относительно «усмирения»
повстанцев, «объявил об отставке со [своего] поста по болезни»
[47, цз. 252, с. 8186]. Правда, отставку Чжэн Тяня император
не принял, но на новые перестановки в руководстве каратель-
ной экспедицией против «разбойников» ему по настоянию при-
дворных пришлось все же пойти. Обосновывая эту меру, Чжэн
Тянь заявил императору: «После победной реляции из Ичжоу
[Ван] Сяньчжи стал еще больше своевольничать и неистовство-
вать, устроил резню в 5-6 областях, [на территории] в несколько
тысяч ли причинил [людям] страдания. Сун Вэй одряхлел, много
болеет, и с той поры, как он направил трону ложное донесение,
во всех округах стали еще больше выходить из повиновения. В
настоящее время [он] застрял в Бочжоу и не испытывает никакого
желания наступать, дабы укротить [разбойников]. Цзэн Юаньюй
же стянул [свое] воинство в Пи[чжоу] и Хуан[чжоу], а помыш-
ляет лишь о том, чтобы уйти оттуда куда угодно. [Но] ежели
допустить, чтобы разбойники завладели Янчжоу (Пзянду, пров.
Цзянсу. — Г. С.), Цзяннань перестанет принадлежать правящему
дому» [47, цз. 252, с. 8186-8187]. По предложению Чжэн Тяня,
новым главнокомандующим карательной армией Ли Сюань на-
значил Цуй Аньцяня, «высокой репутацией превосходящего дру-
гих», полномочным комиссаром полевых штабов всех округов по
привлечению к ответственности и укрощению деревенских раз-
бойников— взамен Сун Вэя—Ли Чжо, «человека непреклонного
и отважного», а его помощником — вместо Цзэн Юаньюя— Чжан
Цзымяня, «способного и храброго военачальника» [47, цз. 252,
с. 8186-8187].
233
Инцидент в Цичжоу: в чем сущность размолвки
между Ван Сяньчжи и Хуан Чао?
Пока полностью обновленное командование карательной экс-
педиции занималось разработкой планов «укрощения разбойни-
ков», последние продолжали наступательные действия в раз-
личных районах юга современной Хэнани и восточной окраины
Хубэя. Так, согласно донесению, полученному чанъаньским дво-
ром от военачальника Ян Фугуана (842-883), отряды Шан Жа-
на в первых числах января 877 г. овладели горной местностью
Чаяшань (неподалеку от уезда Суйпин, пров. Хэнань), вынудив
правительственное войско отступить оттуда в Дэнчжоу. Почти
одновременно повстанческие дружины под началом самого Ван
Сяньчжи вступили в пределы хубэйских областей Хуанчжоу и
Пичжоу (Цичунь), где дислоцировалось воинство Цзэн Юаньюя.
Как повествуют хронисты, когда «разбойники» подошли
вплотную к стенам областного центра Пичжоу, произошел инци-
дент, возымевший весьма серьезные последствия для дальнейше-
го хода «великой смуты». Несмотря на его кратковременность,
несмотря на незамысловатость внешней канвы составивших его
событий, инцидент этот явно не случайно привлек к себе вни-
мание авторов и составителей самых различных источников из
разряда официальных. Пусть излагается он ими неодинаково
в некоторых конкретных деталях, однако сопоставление имею-
щихся версий как будто бы позволяет составить более или менее
полное и правдивое представление касательно фабулы и смысла
повествований об этом инциденте52.
Через Ван Ляо — того самого, что 23 сентября 876 г. в сра-
жении за Жучжоу попал в плен к «разбойникам», Ван Сяньчжи
направил письмо правителю Пичжоу Пэй Во53с предложением
о взаимной приостановке боевых действий, дабы можно было
договориться относительно встречи и обменяться мнениями об
условиях полного их прекращения. Пэй Во незамедлительно дал
утвердительный ответ, и при посредничестве Ван Ляо, которого
за 4 месяца его пребывания в стане «разбойников» Ван Сянь-
чжи удалось склонить на свою сторону, такая встреча вскоре
состоялась. Как сообщают источники, Пэй Во распорядился от-
крыть ворота Пичжоу и самолично вышел принять прибывшего
в город Ван Сяньчжи с большой (свыше 30 человек) группой спо-
движников, включая Хуан Чао. В честь делегации повстанцев в
резиденции областного начальника был устроен парадный при-
ем с пиршеством, во время которого состоялся обоюдный обмен
234
щедрыми дарами. Обо всем этом по взаимной договоренности
сторон было специальным уведомлением сообщено в Чанъань, а
вскоре вышел рескрипт Ли Сюаня о зачислении Ван Сяньчжи
в состав императорской свиты стражем-оруженосцем (я-я) лево-
го войска чудодейственных стратагем34, а также о назначении
его инспектором цензората (цзяньча юйши). Одновременно к Ван
Сяньчжи направлялся из Чанъани евнух-царедворец с поручени-
ем передать текст рескрипта и официально выразить благорас-
положение императора к главарю «разбойников». Ван Сяньчжи,
как сообщают источники, «очень возрадовался» по поводу тако-
го оборота дел, а Ван Ляо и Пэй Во поздравили его и препод-
несли почестные дары [19, с. 1; 23, цз. 225(3), с. 17027; 47, цз. 252,
с. 8187-8188].
Сами собой возникают вопросы: почему все это случилось
именно тогда, на том витке крестьянской войны, и какими моти-
вами руководствовалась каждая из сторон, когда вступала в пе-
реговоры сперва о приостановке, а затем и прекращении боевых
действий? Бесспорно разные у повстанческого руководства и у
правительственного лагеря мотивы эти были, очевидно, доста-
точно серьезными, если после столь длительной и ожесточенной
военной конфронтации оказалось возможным как будто бы без
особых затруднений и промедлений достичь соглашения относи-
тельно замирения, стоило лишь одной из враждующих сторон
заявить о своей готовности пойти на такой шаг.
Инициатива в данном случае исходила от повстанческого ру-
ководства, а следовательно, были обстоятельства, которые по-
будили его, совсем недавно, в октябре 876 г., недвусмысленно
и решительно отвергнувшего «всемилостивейшую» акцию им-
ператора— амнистирование Ван Сяньчжи и Шан Цзюньчжана,
а также пожалование им чиновничьих постов, — теперь, спустя
каких-то 3-3,5 месяца, самому предложить танской администра-
ции договориться о прекращении военных действий и предоста-
влении главному предводителю «разбойников» должности при
дворе. Что это — шарахание Ван Сяньчжи из одной крайности
в другую, проистекавшее от отсутствия у него ясности и четко-
сти во взглядах, понятиях, побуждениях и поведении, или, того
больше, проявление с его стороны некоих «соглашательства»,
«склонности к капитулянству», «отступничества», даже «изме-
ны» повстанческому делу?55Подобная квалификация, между про-
чим, весьма созвучна предложенной официальным историописа-
нием X — XIII вв. версии рассматриваемых событий, предназна-
чение которой—бросить на Ван Сяньчжи тень, и, кстати ска-
235
зать, как раз, скорее всего, поэтому официальные источники с их
общим крайне негативным отношением к первому главному ру-
ководителю крестьянской войны уделили данному эпизоду столь
много места и внимания.
Такой именно смысл этой версии особо оттенен сообщения-
ми тех же источников о реакции Хуан Чао — непосредственного
участника переговоров в Цичжоу — на действия Ван Сяньчжи.56
Если последний, получив через придворного евнуха—официаль-
ного гонца из Чанъани — уведомление о положительном отно-
шении верховного властителя страны к своему предложению,
«очень возрадовался», то Хуан Чао, напротив, «сильно разгне-
вался» и в бранных выражениях стал поносить своего главного
вожака. Он, в частности, бросил ему такой упрек: «Некогда [мы]
дали друг другу великую клятву и наперекор всему исколесили
Поднебесную. А ныне Вы изъявили покорность, удовольство-
вавшись обретением официального поста, и отправитесь в левое
войско [чудодейственных стратагем]. Но что прикажете делать
сопровождающему [нас] более чем пятитысячному войску? Ку-
да ему деться? Заклинаю не задерживать [долее] моих воинов».
Затем, в пылу обуявшей его ярости, Хуан Чао «ударил [Ван]
Сяньчжи, ранив его в голову» [19, с. 1; 23, цз. 225(3), с. 17027; 47,
цз. 252, с. 8187-8188].57
Едва ли стоит сомневаться, что в столь бурно разыгравшейся
сцене налицо столкновение двух индивидуальностей с разными
характерами и темпераментами, сшибка двух личностей, коим,
как говорится, ничто человеческое не чуждо, будь то воля, целе-
устремленность, альтруизм и, не в последнюю очередь, умение
преодолевать самих себя, быть выше собственных слабостей и
недостатков или же эти самые слабости и недостатки, тоже спо-
собные вносить в течение событий немало привходящего, влиять
на решение больших и малых вопросов повстанческого движе-
ния. Но коли так, налицо и еще одно как нельзя более наглядное
свидетельство, что руководство крестьянской войны не являло
собою безликую массу и Ван Сяньчжи с Хуан Чао — отнюдь не
двойники. И еще: живая история «великой смуты» — это, стало
быть, и большая драма, наполненная кипением страстей, ярост-
ными схватками людей даже из одного стана, а те раскаленные
докрасна страсти и ожесточенные схватки могли порождаться и
личным соперничеством. Инцидент в Цичжоу — один из актов
такой драмы.
Но только ли в расхождениях личностного плана дело? И в
любом случае неминуем вопрос о внутренних, потаенных пружи-
236
нах поведения тогда в Пичжоу каждого из «дуэта» Ван Сянь-
чжи—Хуан Чао.
Случившееся весной 877 г. в Цичжоу, хотя и вызвало к жизни
даже специальную литературу58, до сих пор остается, однако,
окруженным ореолом некоторой загадочности. Уведомляющие
об инциденте источники — что примечательно, исключительно
из категории официальных — открывают вроде бы возможность
лишь поблуждать в лабиринте хитросплетенных в данной исто-
рии интриг, и не более того: не помогают найти из него выход59.
Но это как будто бы так, лишь если абстрагироваться от того
общего истолкования «великой смуты» 874-901 гг. и отведенной
в ней роли «дуэта» Ван Сяньчжи—Хуан Чао, какое «задало» и
выдерживало в рассматриваемом и подобных случаях официаль-
ное историописание.
Нетрудно заметить, что все повествование о том, как отнес-
ся Хуан Чао к действиям «изъявившего покорность» Ван Сянь-
чжи, выдержано в характерном для абсолютного большинства
посвященных Хуан Чао творений государственного историопи-
сания X — XI и последующих веков духе восхваления этого «Не-
бесного избранника», коему якобы предначертано было «свыше»
первому «провозвестить падение [династии] Тан» [23, цз. 225(3),
с. 17031]. Восхваления за непреклонную преданность и решитель-
ность в осуществлении выпавшей на его долю миссии. Хуан Чао
в рассказе средневековых хронистов об инциденте в Цичжоу в от-
кровенно положительном плане противопоставляется Ван Сянь-
чжи. Хотя, казалось бы, творцам государственного историопи-
сания больше должно было бы импонировать то, что зачинщик и
первый верховный вожак «великой смуты» вознамерился «изъ-
явить покорность» властям и «очень возрадовался» официаль-
ному извещению о благосклонном отношении Сына Неба к это-
му его намерению, а не решимость Хуан Чао продолжить «мя-
тежные» действия. Однако сообразно с общей логикой описа-
ния и трактовки истории крестьянской войны 874-901 гг. творца-
ми официального историописания X — XI и ближайших за ними
столетий рассказ о данном конкретном эпизоде в коллизии Ван
Сяньчжи — Хуан Чао именно последнего представляет в каче-
стве носителя праведного начала, как олицетворение силы возда-
ющей и в буквальном смысле наказующей. Правда, «Жизнео-
писание Хуан Чао» из второй танской нормативной истории, а
также хроника Сыма Гуана со товарищи, как бы «приземляя» мо-
тивы, по которым Хуан Чао «сильно разгневался» на Ван Сянь-
чжи, предваряют грозную тираду Хуан Чао по адресу главного
237
вожака повстанцев следующим словно бы вскользь, мимоходом
оброненным замечанием: он «сильно разгневался» оттого, что
«ему самому должности не досталось» [23, цз. 225(3), с. 17027; 47,
цз. 252, с. 8188]. В сущности, так же, разве что в чуть более мяг-
кой «тональности» передан этот мотив и в «Пинхуа по истории
Пяти династий»: «Недавно мы, —в сильном гневе заявил Хуан
Чао, — поклялись вместе пройти всю Поднебесную, а сейчас...
Вы получили себе одному хорошую должность и успокоились»
[78, с. 111]. Любопытно, однако, что в таком более позднем па-
мятнике, как аноним «О деяниях по усмирению [Хуан] Чао» —
творении историописания неофициального, — подобное объясне-
ние гневной реакции Хуан Чао на «изъявление покорности» Ван
Сяньчжи опущено, хотя во всех других основных деталях описа-
ние конфликта в Пичжоу здесь совпадает с упомянутыми источ-
никами [19, с. 1].
Одно время некоторые историки КНР склонны были тракто-
вать инцидент в Пичжоу исключительно как столкновение заро-
дившейся к тому времени среди части повстанческих вожаков
«капитулянтской тенденции», выразителем которой якобы стал
Ван Сяньчжи, и курса на дальнейшее всемерное развертывание
вооруженной борьбы против угнетателей и притеснителей, ко-
торого неколебимо придерживалось большинство восставших во
главе с Хуан Чао; реплика же составителей «Новой истории
Тан» и «Всепроницающего зерцала» о негодовании Хуан Чао
по поводу того, что «ему самому должности не досталось», пре-
подносится как клеветнический поклеп на него с целью очернить
«крестьянского вождя». Подобная искусственно осовремененная
и упрощенная трактовка, по сути дела, прямо перекликается с
тем, как этот конфликт изложен и истолкован в источниках XI в.
Впрочем, имеют место попытки «спасти лицо» Хуан Чао, для
чего вообще «вывести» его из числа участников событий начала
877 г. в Пичжоу, благо весьма разноречивые либо неопределен-
ные показания источников на сей счет способны дать для этого
возможность. Высказывается, в частности, предположение, что
Хуан Чао в ту пору находился совсем в ином месте, а оппонен-
том Ван Сяньчжи в Пичжоу являлся Лю Янь чжан [264, с. 33-40;
276, с. 89-90]. Едва ли это не что иное, как стремление уйти от
решения вопросов, встающих при разборе инцидента в Пичжоу.
Объяснение действиям Ван Сяньчжи и его ближайшего окру-
жения, будь то Хуан Чао или же Лю Яньчжан, в действитель-
ности следует искать в содержании политического сознания и
психологии восставших крестьян и их вожаков, которым были
238
естественно для того времени присущи и такие уже отмечавши-
еся черты, как наивный монархизм, склонность к компромиссам,
импульсивность поступков и их мотивов, прагматизм, в подобных
или иных конкретных проявлениях знакомые по истории едва ли
не всех крестьянских войн, где бы они ни происходили. Те буд-
то бы отсутствовавшие у Ван Сяньчжи «ясность и четкость во
взглядах и понятиях, побуждениях и практических действиях»,
которые в его отношении к танским властям породили линию
поведения, кажущуюся не чем иным, как шараханием от одной
крайности к другой, — это ведь на самом деле категория исто-
рическая, обусловливавшаяся уровнем идейно-психологических
представлений и устремлений крестьян тогдашней поры.
В литературе о крестьянских войнах вопрос о самой возмож-
ности переговоров и соглашений между восставшими и прави-
тельственным лагерем по поводу содержания и форм взаимных
уступок трактуется по-разному. Согласно мнению некоторых
специалистов по истории России, крестьянские войны в Русском
государстве — проявления борьбы бескомпромиссной, а если по-
встанческие вожаки и обращались к представителям царской
администрации, то исключительно с целью обоюдного прекра-
щения боевых действий на условиях капитуляции карательных
войск, но ни в коем случае не для обсуждения каких-либо соци-
альных преобразований или послаблений в эксплуатации со сто-
роны правящего класса. Таково, по мнению этих ученых, одно из
важнейших непременных свойств, отличающих крестьянские вой-
ны в России от крестьянских восстаний, но также и от Жакерии,
движения Уота Тайлера (?— 1381) и Джона Болла (? — 1381), Гу-
ситских войн и прочих подобных событий в других странах (см.,
напр. [109, с. 36-37; 149, с. ЗО8])60. Такая постановка вопроса ло-
гически вытекает из толкования этими историками крестьянских
войн в России как проявлений борьбы, направленной против все-
го правящего класса и выражавшего его интересы государства,
устремленной на ликвидацию, на слом существующего строя в
общегосударственном масштабе и потому неминуемо исключав-
шей самую возможность любых переговоров и соглашений по-
встанческих вожаков с властями относительно каких бы то ни
было уступок со стороны последних. Но если даже допустить
подобное толкование и счесть бескомпромиссность поведения ру-
ководства крестьянских войн в России за их особую специфику,
факт остается фактом: в других странах, будь то Англия или
Франция, Чехия или Германия, Китай или Вьетнам и т.д., кон-
кретный ход крестьянских войн мог приводить и, как известно,
239
реально приводил и к переговорам, и к соглашениям между враж-
дующими сторонами, однако от этого соответствующие события
и явления отнюдь не переставали быть крестьянскими войнами
[125, с. 39], а вступавшие в такие переговоры и соглашения по-
встанческие предводители вовсе не были ни «капитулянтами»,
ни «предателями», идет ли речь об Уоте Тайлере или Гильоме
Кале, гуситских чашниках или, как в данном случае, Ван Сянь-
чжи.
Разумеется, не своекорыстие и тщеславие, не карьеристские
соображения вызвали к жизни намерения и поступки Ван Сянь-
чжи, а равно Хуан Чао и других его сподвижников, изложен-
ные в повествованиях источников о перипетиях начала 877 г. в
Цичжоу. Сводить мотивы данного эпизода к такого рода побу-
ждениям— значит явно опошлять, истолковывать превратно его
характер. Помогает понять существо эпизода уяснение общего
контекста событий крестьянской войны и ситуации, сложившей-
ся на тот момент. В действительности эти намерения и поступки
вполне укладывались в рамки исповедовавшихся повстанческим
руководством наивно-монархических представлений на таком их
уровне, в таких пределах их содержания, когда они ограничива-
лись еще простыми упованиями на правящего танского импера-
тора и слепым убеждением в необходимости содействовать ему в
избавлении от «злых», «неправедных» людей из его окружения,
дабы способствовать устранению существующей в стране вопи-
ющей несправедливости. «Высочайшее повеление» от 2 октября
876 г. с прощением Ван Сяньчжи и Шан Цзюньчжану вины и
предоставлением им чиновничьих постов могло только укрепить
«разбойничьих» вожаков в подобных умонастроениях. И теперь,
полгода спустя, согласие высших чанъаньских властей пойти на-
встречу предложению Ван Сяньчжи о приостановке боевых дей-
ствий, а также назначить верховного главу «разбойников» на во-
енную и гражданскую должности при дворе, как и в случае с ак-
цией Ли Сюаня от 2 октября 876 г., вполне можно было счесть за
успех, способный лишь возвысить Ван Сяньчжи в глазах других
людей — от рядового повстанца до Пэй Во и Ван Ляо (послед-
ние, напомним, поздравили его и преподнесли почестные дары):
с восставшими и их вожаками «верхам» приходилось считаться,
ведь за ними—сила и размах.
Для Ван Сяньчжи все это значило еще и следующее: прежний
замысел — во главе «всех смельчаков страны» прийти к Ли Сю-
аню в столицу на выручку — осуществить не удалось, а раз так,
надлежит добиваться теперь той же цели иным путем, а имен-
240
но, заполучив чины и должности при императорском дворе, хоть
сколько-то приблизиться к Сыну Неба и стать ему «хорошим»,
«праведным» помощником в устроении дел Срединного государ-
ства на началах справедливости. Безвестные создатели «Пинхуа
по истории Пяти династий» верно почувствовали «интонацию»
цичжоуского поступка Ван Сяньчжи, передав ее словами самого
верховного повстанческого вожака. Объясняя, почему он в свое
время «посмел поднять мятеж», Ван Сяньчжи в адресованном
Пай Во послании писал: «Дело в том, что, когда император И-
цзун вступил на престол и занялся делами управления, он стал
использовать на службе недостойных людей, мотовство его не
имело пределов, и налоги становились все более обременитель-
нее. В стране несколько лет подряд случались наводнения и за-
сухи, власти же в округах и уездах не вникали в положение дел, а
императорский двор правил недостаточно гуманно. Народ мрет
от голода и разбегается, жаловаться некому, люди идут в раз-
бойники. Может ли и дальше так продолжаться? Ныне я удо-
стоился указа, и, если императорский двор поставит у кормила
власти мудрых сановников, сократит налоги и облегчит повин-
ности, я приостановлю военные действия, чтобы избавить народ
от бедствий и страданий» [78, с. 110].
Скорей всего, такие же в их основе мотивы породили и бурную
реакцию Хуан Чао на этот замысел первого главного руководи-
теля крестьянской войны. Иными словами, каких-либо принци-
пиальных расхождений в устремлениях того и другого, по су-
ществу, не было, повода для обвинений в склонности к капиту-
лянтству перед карателями Ван Сяньчжи не давал, а если Хуан
Чао все же «сильно разгневался» и даже «ударил [Ван] Сянь-
чжи, ранив его в голову», то оттого, что «ему самому должности
не досталось», и, следовательно, он оказался лишенным тогда
возможности попасть в число «истинных», «праведных» помощ-
ников Сына Неба. Между тем подобное намерение у Хуан Чао
наверняка было. Во всяком случае позднее он его не раз доста-
точно откровенно выказывал, о чем ниже речь еще пойдет особо.
Короче говоря, Хуан Чао, как и Ван Сяньчжи, довольно четко и в
данном отношении отражал взгляды, соответствовавшие уровню
самосознания и психологии крестьян того времени. Другое де-
ло, что происшедшее с ним во время эпизода в Цичжоу, вероятно,
помогло Хуан Чао впоследствии быстрее отрешиться от слепо-
го благоговения перед царствующим императором, покончить с
упованиями на танского Сына Неба и, оставаясь по-прежнему в
рамках наивно-монархических устремлений, шагнуть на следу-
241
ющуго, высшую ступень «цикла» таких устремлений, дерзнуть
возвестить о низвержении правящей династии и замещении ее
новою, им самим провозглашенной.
Повстанческие вожаки из свиты Ван Сяньчжи на переговорах
в Цичжоу, ставшие свидетелями размолвки между их верховным
предводителем и Хуан Чао, по замечанию хронистов, сильно пе-
реполошились, «подняли гвалт» [47, цз. 252, с. 8188]. Отнюдь не
все они одинаково отнеслись к происшедшему на их глазах: одни
безоговорочно признали полную правоту Ван Сяньчжи, другие
пребывали в нерешительности, третьи же сочли реакцию Хуан
Чао на действия Ван Сяньчжи достаточно оправданной. Оче-
видно, к тому времени Хуан Чао набрал немалое могущество
и влияние среди «разбойничьих главарей», его и прежде боль-
шой престиж заметно возрос, если он смог позволить себе то-
гда на глазах довольно многочисленной группы сподвижников
столь резко отчитать самого верховного руководителя «вели-
кой смуты» и даже, будучи в состоянии аффекта, нанести Ван
Сяньчжи увечье, а значительная часть присутствовавших при
инциденте приняла его сторону, так что Ван Сяньчжи, «убояв-
шись гнева толпы», заявил об отказе принять императорский ре-
скрипт о должностных назначениях и тотчас же приказал нахо-
дившимся близ Цичжоу повстанческим отрядам завладеть этим
областным центром. Вполне возможно, что именно накаленная
атмосфера, порожденная драматическим конфликтом Ван Сянь-
чжи и Хуан Чао, объясняет, почему Цичжоу подвергся «велико-
му разграблению», «половина находившихся внутри городских
стен людей бежала, а [другая] половина была убита, их хижи-
ны предали сожжению». Пэй Во пришлось опрометью покинуть
Цичжоу и искать пристанище в Эчжоу (Учан, пров. Хубэй),
а евнуху-царедворцу, доставившему Ван Сяньчжи рескрипт Ли
Сюаня, — в Сянчжоу (Сянъян, пров. Хубэй). Что касается Ван
Ляо, столь усердно потрудившегося при организации перегово-
ров Ван Сяньчжи с Пэй Во, то он «был взят разбойниками под
стражу» [47, цз. 252, с. 8188].
Возникшая во время инцидента в Цичжоу размолвка между
Ван Сяньчжи и Хуан Чао, хотя и не имела под собой сколько-
нибудь глубокого основания, не прошла, однако, бесследно: не-
приятный осадок от нее в душе у обоих остался, во взаимоотно-
шениях старых друзей-единомышленников образовалась трещин-
ка, мало-помалу она расширялась, и это не могло не сказаться
на их действиях. Как отмечают источники, со временем наме-
тилось разъединение боевого ядра повстанческих сил: большая
242
их часть (свыше 3 тыс. человек) осталась под началом у Ван
Сяньчжи и его ближайшего соратника Шан Изюньчжана, другая
(более 2 тыс.) перешла под командование Хуан Чао, и «каждая
отправилась [из Цичжоу] своей дорогой» [47, цз. 252, с. 8188].
Группировка Ван Сяньчжи некоторое время продолжала дей-
ствовать на просторах восточного Хубэя и в феврале 877 г. овла-
дела Эчжоу, а входивший в нее отряд Лю Яньчжана в середи-
не того года вступил в пределы Цзянси, занял областной центр
Цзянчжоу (Цзюцзян) на северной оконечности этой провинции,
захватив в плен начальника Цзянчжоу Тао Сяна, и «учинил
разграбление» города. В начале сентября в руках повстанцев
Ван Сяньчжи оказалась также область Аньчжоу (Аньлу, пров.
Хубэй), а 27 сентября—Суйчжоу (Суйсянь, пров. Хубэй), пра-
витель последней, Цуй Сючжэн, тоже попал в плен к восстав-
шим. К нему на выручку чанъаньский двор в экстренном поряд-
ке двинул войско генерал-губернаторства Шаньнаньдун, но ско-
ро и оно потерпело поражение, а его командир, сын тамошнего
цзедуши Ли Фу, в сражении с повстанцами был убит. И толь-
ко под натиском срочно переброшенных их Фэнсяна по просьбе
Ли Фу 500 всадников во главе с одним из командиров император-
ской гвардии Ли Чанъянем Ван Сяньчжи повернул от Суйчжоу
в направлении Фучжоу (Мяньян, пров. Хубэй), овладел адми-
нистративным центром этой области, затем Инчжоу (Чжунсян,
пров. Хубэй), т. е. стал приближаться к резиденции Ли Фу в
Сянчжоу (Сянъян) — важном опорном пункте на пути к Лояну
с юга. Этот стремительный и дерзкий рейд не желавших уго-
мониться «разбойников» заставил двор вновь изрядно поволно-
ваться и попытаться опять принять дополнительные меры, да-
бы их «утихомирить»-таки. Одному из военачальников генерал-
губернаторства Чжунъу Чжан Ши с 4 тыс. солдат было прика-
зано вкупе с войском цзедуши Сюаньу не мешкая двигаться на
подмогу Ли Фу. Но решительные действия повстанцев вынуди-
ли карателей отступать по дорогам между Шэньчжоу (Синьян,
пров. Хэнань) и Цайчжоу (Жунань, пров. Хэнань), так что им-
ператорскому двору пришлось предписать цзедуши Чжунъу Цуй
Аньцяню и Сюаньу — Му Жэньюю спешно направить специаль-
ных эмиссаров к Чжан Ши «уговорить повернуть обратно» [47,
цз. 253, с. 8189-8193]. А чуть позднее Цайчжоу и затем Чэнь-
чжоу (Хуайян, пров. Хэнань) перешли к «разбойничьим» отря-
дам Шан Цзюньчжана.
Группировка же Хуан Чао ускоренным маршем двинулась из
Цичжоу в северном направлении, к Шаньдуну. Уже в феврале
243
877 г. ей удалось занять шаньдунские области Цичжоу (Цзинань)
и Лучжоу (Лушань), а затем Юньчжоу — резиденцию генерал-
губернаторства Тяньпин; тяньпинский цзедуши Сюэ Чун был в
одном из сражений убит. Двумя месяцами позже к восставшим
перешла и область Ичжоу [47, цз. 253, с. 8189-8190]. Как можно
понять из сообщения второй танской нормативной истории, по-
ход на север Хуан Чао предпринял для того, чтобы там, поближе
к родным местам, к первоначальной базе «великой смуты», по-
полнить ряды своего войска и запастись провизией. И это ему
вполне удалось: численность отрядов Хуан Чао, достигавшая
перед началом похода немногим более 2 тыс. человек, уже ко
времени нападения на Юньчжоу возросла до 10 тыс., а после
овладения Ичжоу — до нескольких десятков тысяч [23, цз. 225(3),
с. 17028]. Факт этот, помимо всего прочего, примечателен для
характеристики Хуан Чао, для оценки содержания и масштабов
его замыслов и действий на той фазе «великой смуты».
Со своим ощутимо пополнившимся свежими силами, а также
снаряжением и провиантом войском Хуан Чао вновь повернул
на юг, занял Инчжоу (Фуян, пров. Аньхой), а в начале декабря
«предал разграблению» Цичжоу и Хуанчжоу. Однако здесь его
контратаковало войско Цзэн Юаньюя, навязавшего повстанцам
жестокое сражение, в ходе которого сложили головы до 4 тыс.
«разбойников» [47, цз. 253, с. 8193]. Пришлось восставшим опять
двинуться в северном направлении, туда, где в 874 г. зароди-
лось пламя «великой смуты», в самом начале 878 г. они заняли
Куанчэн (в уезде Чанъюань), а затем Пучжоу, и областному на-
чальнику Инчжоу Чжан Цзымяню двор приказал атаковать там
«разбойников» всеми имевшимися в его распоряжении силами
[47, цз. 253, с. 8194].
В приведенных известиях источников Хуан Чао как предво-
дитель собственного войска, осуществлявшего самостоятельные
операции, фигурирует практически впервые после сообщений о
его выступлении в Паочжоу «вслед за Ван Сяньчжи» в середи-
не 875 г. В сведениях за полуторагодичный период, с середины
875 до начала 877 г., его имя в числе повстанческих военачаль-
ников не упоминается. Несмотря на свою давнюю и тесную бли-
зость с Ван Сяньчжи, он, судя по всему, не стал еще «вторым
человеком» среди «разбойничьих» главарей, и, надо думать, не
случайно не он, а Шан Цзюньчжан назван — наряду с Ван Сянь-
чжи— в «высочайшем повелении» от 2 октября 876 г. об амни-
стии, точно так же, как остался он обойденным «августейшим»
вниманием и в рескрипте Ли Сюаня, направленном в Цичжоу с
244
евнухом-царедворцем. Но, включившись отныне в сложные пе-
рипетии крестьянской войны в новом качестве командира само-
стоятельной группы «разбойничьих» отрядов, Хуан Чао сразу
стал действовать вдумчиво, умело, энергично, смело, с доволь-
но большим размахом. Боевое крещение, полученное им в этом
качестве, оказалось, в общем, успешными полезным. Набирался
у Ван Сяньчжи ума-разума он, как видно, совсем не зря. Пер-
вый и потому особенно трудный опыт руководства и проведения
довольно крупных боевых операций, теперь уже своим горбом
обретенных побед и удач, самим собой пережитых поражений
и потерь, по-своему поучительных, особенно если они вызыва-
лись собственными ошибками и просчетами, наконец, все более
частые случаи, когда приходилось принимать решения и посту-
пать на свой страх и риск, полагаясь всецело на самого себя, без
былой оглядки на старого сотоварища и главного наставника —
Ван Сяньчжи, — все это помогло Хуан Чао совсем скоро, весной
878 г., принять на себя тяжкую ношу ответственности в качестве
единоличного верховного вожака крестьянской войны. С начала
877 г. известность и престиж Хуан Чао у повстанцев постепенно
стали ощутимо возрастать, доверие к нему, его авторитет в их
среде мало-помалу повышались, и не случайно такая ноша выпа-
ла чуть более года спустя именно на его плечи.
Новые военно-политические перипетии 877 г.
Гибель Шан Цзюньчжана
Последствия наметившегося в начале 877 г. разъединения
«разбойничьего» стана довольно скоро стали сказываться весь-
ма неблагоприятным для восставших образом: оно не могло не
ослабить их мощь, силу их боевых ударов, и императорские вое-
начальники со временем не преминули всем этим воспользовать-
ся. Тем не менее, хотя в некоторых источниках, а вслед за ними
и в литературе мотив наступившего тогда разлада в высшем по-
встанческом руководстве нарочито акцентируется, на самом де-
ле полного раскола в тот момент все-таки не произошло. Ван
Сяньчжи отнюдь не утратил положения верховного предводите-
ля движения, и не раз еще под его главенством предпринима-
лись совместые боевые операции «разбойников» с участием Ху-
ан Чао. Так, в середине лета того же года объединенное войско
245
под общим командованием Ван Сяньчжи отражало натиск кара-
телей на район Чаяшань, а примерно 3 месяца спустя, 2 сентября,
Ван Сяньчжи и Хуан Чао повели совместное наступление на один
из узловых пунктов в системе водных коммуникаций империи —
административный центр области Сунчжоу (Шанцю), начальни-
ком которой пребывал находившийся в немилости Сун Вэй. Обо-
роне этого города правительство придавало особо важное зна-
чение. Здесь восставшие натолкнулись на мощный заслон, обра-
зованный из войск 3 генерал-губернаторств: Пинлу, Сюаньу и
Чжунъу. Тем не менее объединенным силам повстанцев удалось
охватить Сунчжоу кольцом осады, и только после экстренной пе-
реброски сюда на подмогу злосчастному Сун Вэю 7-тысячного
пополнения карателей во главе с Чжан Цзымянем повстанцы, по-
теряв в боях свыше 2 тыс. своих товарищей, были вынуждены
26 сентября снять осаду и отойти от стен Сунчжоу [47, цз. 253,
с. 8192].
Срыв совместной операции в Сунчжоу и столь значительный
урон, в ходе нее понесенный восставшими, еще более тяжелое
поражение отрядов Хуан Чао в Пичжоу и Хуанчжоу, стоившее
жизни 4 тыс. «разбойников», другие, пусть относительно неболь-
шие, неудачи, горечь которых вкусили восставшие в 877 г., на-
конец, мало-помалу усиливавшиеся чувства досады и смятения,
порожденные разладом в руководстве и разъединением повстан-
ческих сил, исподволь обострявшееся ощущение, что именно от-
сюда происходят их беды и надо ждать новых напастей (хотя бы
они не раз случались и прежде), — все это отрицательно сказыва-
лось на состоянии повстанческого лагеря. Возникали настроения
неуверенности, колебаний, сомнений в правильности избранного
пути. Показателен в этом отношении следующий эпизод. В кон-
це лета 877 г., вскоре по овладении Цзянчжоу (Пзюцзян), один
из наиболее активных повстанческих командиров Лю Янь чжан
побудил захваченного в плен областного начальника Тао Сяна
официально известить чанъаньский двор, что намерен «самолич-
но обратиться с прошением о сдаче». Из главной танской сто-
лицы довольно скоро был доставлен рескрипт, в соответствии с
которым Лю Яньчжан вводился в должность правого военачаль-
ника охраны ворот императорского дворца (ю цзянь-мэнь цзян-
цзюнь), но одновременно предписывалось, чтобы он распустил
свои отряды, а сам незамедлительно прибыл в Чанъань. Ни да-
рованное ему «свыше» должностное назначение, ни требование
расформировать свои дружины никак не устраивали Лю Янь-
чжана. Он, похоже, склонен был претендовать на пост правителя
246
области Цзянчжоу. Во всяком случае, когда ему стало извест-
но, что решением императора этот пост передавался столичному
военачальнику Лю Бинжэню, Лю Янь чжан тотчас изменил свое
намерение «изъявить покорность», вместе со своими подчинен-
ными на 100 с лишним судах обосновался на огибавшей стены
областного центра реке Пэньцзян и оттуда вплоть до января сле-
дующего года «совершал, как и прежде, грабежи», пока войско
Лю Бинжэня не разгромило его в этом «водном стане», а сам он
не был обезглавлен [47, цз. 253, с. 8191, 8192, 8194].
Однако и в танских «верхах» из-за того, что совладать с глав-
ными «разбойниками» уже столько времени никак не удавалось,
страсти все более накалялись, и не случайно на осень-зиму 877 г.
пришлись новые вспышки ожесточенного противоборства между
дворцовыми группировками Ван До — Л у Си (? — 881), с одной
стороны, и Чжэн Тяня — с другой, по поводу дальнейших мер с
целью обуздания повстанцев, которые «на тысячи ли передвига-
лись то туда, то сюда, причиняя бедствия областям» [47, цз. 253,
с. 8193]. Преисполненные «подозрительности и негодования» по
отношению друг к другу, обе группировки сходились, однако,
в одном: настоятельно нужны решительные и эффективные ме-
ры, дабы совладать, наконец, с «разбойниками». Но каждая из
них, побуждаемая своекорыстными, узкогрупповыми соображе-
ниями, стремилась отыскать в стане соперников козла отпуще-
ния, на которого можно было бы свалить всю вину за провал
прежних попыток по «укрощению» восставших, тем самым очер-
нить конкурентов, выгородить себя и еще больше возвыситься в
глазах молодого верховного владыки страны. Чжэн Тяню и иже
с ним таким козлом отпущения представлялся не кто иной, как их
недавний ставленник Сун Вэй, занимавшийся, как теперь писал
цзайсян в докладе трону, не столько руководством «усмиритель-
ными» акциями против «разбойников», сколько «клеветой и зло-
словием» по адресу Цуй Аньцяня и Чжан Цзымяня, дабы «опо-
зорить», «обесчестить» этих военачальников, которые на самом
деле, по словам Чжэн Тяня, «одержали много побед», «имеют
заслуги» в сражениях с повстанцами, тогда как сам Сун Вэй не
раз «вводил императорский двор в обман» относительно своих
«поражений и [прочих] безобразий» [47, цз. 253, с. 8193]. Чжэн
Тянь делал теперь ставку на Чжан Цзымяня, отличившегося при
деблокировании Сунчжоу в сентябре 877 г., вследствие чего «си-
стема грузовых перевозок по [Янцзы]цзян и Хуай[хэ] не попала
в руки разбойников» [19, с. 1], и добивался, чтобы именно он
возглавил карательную экспедицию. Но Ван До и Л у Си кате-
247
горически противились этому и выдвигали вновь на должность
командующего карательной кампанией Сун Вэя. В противном
случае оба грозили выйти в отставку с должностей цзайсянов.
В конце концов им удалось добиться своего: спустя некоторое
время Сун Вэй опять занял, пусть совсем ненадолго (до 11 фе-
враля 878 г.), высший пост в руководстве карательной армии [23,
цз. 225(3), с. 17028].
Учтя несговорчивость своих противников, Чжэн Тянь стал
склоняться к компромиссу: он предложил часть главного кара-
тельного войска, пусть большую — 4 тыс. солдат, передать в ве-
дение Сун Вэя, а остальные 3 тыс. —под начало Чжан Цзымяня.
Однако Лу Си отверг и такой вариант. Чжэн Тянь дважды за
короткий срок порывался в знак протеста уйти в отставку с поста
цзайсяна, но Ли Сюань отказывался удовлетворить его проше-
ния, не отваживаясь в то же время принять сторону какой-либо
из группировок [47, цз. 253, с. 8192-8193].
Существо разгоревшегося зимой 877 г. конфликта между двор-
цовыми группировками заключалось, судя по ряду признаков,
не только и даже, скорее всего, не столько в спорах о персо-
нальных назначениях на должность главнокомандующего кара-
тельной экспедицией, сколько в столкновении разных тактиче-
ских линий. Группировка Ван До — Л у Си на сей раз склоня-
лась к проведению в отношении повстанцев мер исключитель-
но военно-репрессивного характера, а для этого, по мнению ее
главарей, как нельзя лучше подходил именно Сун Вэй, всячески
стремившийся в глазах двора выказать себя ярым поборником
безжалостного изничтожения всех «разбойников» — от вожаков
до рядовых. Чжэн Тянь же и его сторонники считали более це-
лесообразным в сложившихся обстоятельствах вновь попытаться
методами увещевания и посулов склонить высшее повстанческое
руководство «явиться с повинной». Как в ноябре 877 г. утвер-
ждал в докладе трону Чжэн Тянь, к тому времени, «по слухам,
Ван Сяньчжи 7 раз обращался с просьбой об изъявлении покор-
ности» (о чем Сун Вэй «не уведомил императора»), и этим сто-
ило воспользоваться [47, цз. 253, с. 8193].
На сей раз двор последовал рекомендации Чжэн Тяня, и в
самом конце 877 г. один из фаворитов Ли Сюаня евнух Ян
Фугу ан, незадолго до этого назначенный военным инспектором
(цзяньцзюнь) при дислоцировавшемся в Дэнчжоу штабе главно-
командующего карательной армией Сун Вэя, направил группу
эмиссаров к Ван Сяньчжи с официальным предложением «изъ-
явить покорность». Источники единодушны в показаниях о ре-
248
акции главного повстанческого предводителя на данный шаг пра-
вительства: Ван Сяньчжи отрядил в Дэнчжоу Шан Цзюньчжана
с Цай Вэньцю61 и Чу Яньвэем в сопровождении конвоя, чтобы
известить Ян Фугуана о своем согласии принять предложение
властей и о готовности прибыть в столицу с повинной, но огово-
рил при этом в качестве непременного условия не просто благо-
склонность двора, но и гораздо большее — предоставление поста
цзедуши, о чем особо уведомил высшую танскую администрацию
через Сун Вэя в адресованном тому отдельном послании [19, с. 1;
23, цз. 225(3), с. 17028; 49, цз. 200(2), с. 15407; 51, цз. 451, с. 5346]62.
Мотивы таких шагов высшего повстанческого руководства ис-
точники не раскрывают. Ясно, однако, что побуждалось оно то-
гда отнюдь не ощущениями собственной беспомощности и обре-
ченности. В одном из документов сведения об этих шагах, надо
думать, не случайно предварены сообщением о как никогда рань-
ше внушительной численности войска Ван Сяньчжи (300 тыс.!) и
о захвате им города Цзянлин (пров. Хубэй) — важного пункта на
Янцзы [51, цз. 451, с. 5346]. Да и само намерение Ван Сяньчжи до-
биться на сей раз для себя ни много ни мало назначения на пост
цзедуши тоже явно не свидетельствует о якобы обуявших его то-
гда настроениях слабости и неуверенности. Скорее наоборот:
инициатором переговоров выступила в данном случае противо-
положная сторона, и Ван Сяньчжи почувствовал, что сам может
выдвигать условия.
У данной акции Ван Сяньчжи, равно как и подобных ей, кото-
рые 9 годами раньше предпринял Пан Сюнь, а 2,5 года спустя
Хуан Чао, — свой, опять-таки наивно-монархический подтекст,
и именно под этим углом зрения ее и следует воспринимать.
Конкретное же ее содержание подсказали прецеденты, рожден-
ные, правда, среди лиц совершенно другого социального круга
и устремлений. С прогрессировавшим ослаблением власти Тан-
ской династии все чаще, вопреки введенному при учреждении ин-
ститута цзедуши распорядку, генерал-губернаторами станови-
лись не те, кого выдвигал и назначал императорский двор, а са-
мозванцы (включая и «инородцев»), которые, руководствуясь уз-
кокорыстными, социально-эгоистическими побуждениями, с по-
мощью вооруженных и иных средств прибирали к рукам какую-
либо, обычно обширную территорию, превращали ее фактически
в свою вотчину и явочным порядком провозглашали себя цзеду-
ши. О них в первой танской нормативной истории сказано: «Са-
мочинно завладевали каким-то регионом, подношений государю
не посылали, по собственной воле жаловали и наказывали», «са-
249
моуправно распоряжались войсками. .. и императорский двор не
в состоянии был [с ними] совладать» [49, цз. 19(2), с. 1412; цз. 164,
с. 15090]. Поставив верховную власть империи перед свершив-
шимся фактом, некоторые из таких узурпаторов домогались у
нее официального утверждения в статусе цзедуши и, случалось,
своего добивались.
Ван Сяньчжи (как до него Пан Сюнь), стало быть, прибегнул в
данном случае к приему, уже опробованному практикой взаимо-
отношений между различными силами и группировками внутри
господствующего класса. Иными словами, налицо один из харак-
терных примеров того, как предводители народного повстанче-
ского движения стремились использовать для своих целей сред-
ства, почерпнутые из арсенала иного, враждебного лагеря.
Самозванных генерал-губернаторов в официальном обиходе, а
также в произведениях государственного историописания обыч-
но именовали «мятежниками», «смутьянами», «бандитами»,
«разбойниками» — точь-в-точь как и Ван Сяньчжи либо Хуан
Чао, а чуть раньше — Пан Сюня, прочих повстанческих вожа-
ков. Ведь они тоже действовали наперекор установившимся по-
рядкам, с точки зрения господствующей государственно-полити-
ческой доктрины, вносили разлад в существующее мироздание.
Однако различие между теми и другими власти на практике про-
водили. Опыт, чутье подсказывали, что побуждения и цели у
них были в корне неодинаковы, что в лице Ван Сяньчжи танская
администрация имеет дело со «смутьянами» («разбойниками»
и т. д.) особого рода, и потому заведомо отклонялось то исхо-
дившее от Ван Сяньчжи, а несколько позднее —от Хуан Чао, в
чем самозванным цзедуши могли и не отказать. Пуще огня боясь
и зоологически ненавидя крестьянский «бунт», императорский
двор и на сей раз не принял в расчет наивно-монархический под-
текст акции Ван Сяньчжи.
Этой ориентации сполна отвечала линия поведения главно-
го командования правительственной армии. Замыслив к то-
му же «помешать успеху» Ян Фугуана, Сун Вэй для видимо-
сти (по определению источников, «притворно», «лицемерно» [49,
цз. 200(2), с. 15407; 51, цз. 451, с. 5346]) согласился встретиться с
эмиссарами Ван Сяньчжи и пойти навстречу намерению верхов-
ного повстанческого вожака, но одновременно приказал перехва-
тить направлявшегося в Дэнчжоу Шан Цзюньчжана с эскортом.
В докладе трону Сун Вэй не без самохвальства сообщал, буд-
то в сражении юго-западнее областного центра Инчжоу (Чжун-
сян) ему удалось живьем схватить Шан Цзюньчжана. Однако
250
в это же самое время в Чанъань поступила депеша от Ян Фу-
гу ана7 в которой категорически утверждалось, что Шан Цзюнь-
чжан в действительности «изъявил покорность», а вовсе не на-
ходится в плену у Сун Вэя. Столь разноречивая информация о
перипетиях в связи с первым боевым соратником Ван Сяньчжи
вынудила двор для расследования на месте подлинных обстоя-
тельств срочно направить в район событий специальных эмис-
саров из числа императорских цензоров и дворцовых евнухов.
Но выяснить, чьи же— Сун Вэя или Ян Фугуана— сведения вер-
ны, так и не удалось, и ни один источник не сообщает, что же
тогда в действительности произошло. Известно лишь, что в ян-
варе 878 г. Шан Цзюньчжана и его свиту препроводили в глав-
ную танскую столицу и там на территории Восточного рынка,
в Гоуцзилин — традиционном месте казни государственных пре-
ступников— обезглавили [19, с. 1; 23, цз. 225(3), с. 17028; 47,
цз. 253, с. 8194; 49, цз. 200(2), с. 15407].
Узнав о гибели своего главного сподвижника, Ван Сяньчжи,
как сказано в одном из источников [51, цз. 451, с. 5346], «пришел
в ярость» и тотчас отдал приказ о выступлении в новый поход.
На сей раз было решено углубиться в южном направлении, и в
январе 878 г., воспользовавшись на редкость сильным обмелени-
ем реки Ханьшуй, повстанческие отряды у населенного пункта
Цзяцяньчжэнь (неподалеку от Чжунсяна, пров. Хубэй) перепра-
вились через нее, устремились дальше на юг, к Янцзы, вошли
в пределы генерал-губернаторства Цзиннань и на исходе этого
месяца подступили к стенам Цзянлина — резиденции тамошнего
цзедуши Ян Чживэня.
Смертный час Ван Сяньчжи
Записи хроники Сыма Гуана и К0 за пятый год эры Цянь-фу
наверняка не случайно открываются упоминанием об обильном
снегопаде, пришедшемся на первый день нового года по тогдаш-
нему календарю (соответствует 6 февраля 878 г.) [47, цз. 253,
с. 8194]. Подобного не помнили даже старожилы. А, что при-
мечательно, сопровождается это известие хроники сообщениями
о неблагоприятно для восставших складывавшейся ситуации в
сражении за Цзянлин и в последующих военных столкновениях
с противником [47, цз. 253, с. 8194-8195]. Уместно в данной связи
251
напомнить, что в китайской традиционной символике «большой
снег» — добрый знак, и, надо полагать, указание хронистов на со-
впадение такого природного явления с началом весны несло опре-
деленную смысловую нагрузку — имело предназначением преду-
ведомить читателей об ожидавшихся вскоре пертурбациях, при-
чем как в стане «разбойников», так и в противоположном, но к
выгоде для последнего.
Как постарались показать составители «Всепроницающего
зерцала», предзнаменование сбылось. В самый разгар торжеств
по случаю праздника весны, когда Ян Чживэнь принимал от при-
ближенных традиционные новогодние поздравления и дары, по-
встанцы начали штурмовать стены Цзянлина и довольно быстро
овладели «внешним городом». Будучи, как отмечают источни-
ки, вообще человеком крайне беспечным и к тому же весьма мало
искушенным в военных делах, Ян Чживэнь не удосужился при-
нять заблаговременно подготовительные меры для обороны ад-
министративного центра своего генерал-губернаторства. Даже
получив известие о приближении «разбойников» к Цзянлину, он
продолжал бездействовать и, только когда восставшие начали
атаковать «внутренний город», стал взывать о помощи к цзе-
души Шаньнаньдуна Ли Фу. Последний тотчас во главе всего
своего войска двинулся к Цзянлину. По пути, в Сянъяне (пров.
Хубэй), он договорился о совместных карательных действиях с
командованием дислоцированного там ударного кавалерийского
отряда (500 всадников), состоявшего из солдат племени шато [23,
цз. 218, с. 16947]. Это первое упоминание источников об участии в
событиях времени крестьянской войны отрядов шато, сыгравших
заметную роль в кровавом подавлении почти 10 годами раньше
«бунта Пан Сюня», а спустя 5 лет — главных сил народного по-
встанческого движения 874-901 гг.
Из Сянъяна войска Ли Фу и шато двинулись ускоренным мар-
шем в направлении Цзянлина и, миновав уже больше полови-
ны пути, у Цзинмэня (в пров. Хубэй) столкнулись с доволь-
но крупным отрядом «разбойников». Разгорелся ожесточенный
бой, исход которого решила стремительная кавалерийская ата-
ка степняков, смявших ряды повстанцев63. Как только весть об
этом дошла до Ван Сяньчжи, он приказал «предать огню и раз-
граблению» административный центр генерал-губернаторства
Цзиннань, и, согласно сообщению хроники, 30 или даже 40% из
300 тысяч семей, населявших Цзянлин и его предместья, погибли
от рук «разбойников» [47, цз. 253, с. 8195]. Затем Ван Сяньчжи
стал быстро отводить свои дружины опять на север, но восточнее
252
Шэньчжоу (Синьян) в начале февраля 878 г. их настигло войско
Цзэн Юаньюя и нанесло тяжелое поражение. По сведениям то-
го же источника, 10 тыс. повстанцев сложили тогда головы, да
еще столько же сдались карателям либо разбежались [47, цз. 253,
с. 8195]. Это было предпоследнее крупное сражение с участием
Ван Сяньчжи.
Столь значительный успех Цзэн Юаньюя в битве за Шэнь-
чжоу не прошел незамеченным в «верхах», и уже 11 февраля
он получил назначение на должность главнокомандующего кара-
тельной экспедицией; его помощником стал Чжан Цзымянь. Сун
Вэй же по болезни, как говорилось в императорском рескрипте,
освобождался (теперь уже навсегда) от этого поста и был пере-
веден в начальники одной из областей.
В марте 878 г. в долгом кровопролитном бою в уезде Хуанмэй
(на юго-восточной оконечности провинции Хубэй) армия Цзэн
Юаньюя нанесла повстанческой группировке Ван Сяньчжи же-
стокое поражение. Источники утверждают, что в этом сраже-
нии нашли погибель более 50 тыс. «разбойников» [23, цз. 225(3),
с. 17028]. Самому Ван Сяньчжи, судя по свидетельству «Запи-
сей событий при Си-цзуне», приведенному в комментарии Сы-
ма Гуана к «Всепроницающему зерцалу», удалось тогда чудом
спастись, он кинулся бежать поближе к своим родным местам,
видимо, рассчитывая получить там укрытие и подмогу. Нако-
нец, в уезде Наньхуа (юго-восточнее Дунмина, пров. Хэнань), в
соседней с Пучжоу — родиной Ван Сяньчжи — области Паочжоу,
преследователи, неотступно мчавшиеся за ним, настигли первого
главного предводителя «великой смуты», и Цзэн Юаньюй само-
лично обезглавил Ван Сяньчжи [47, цз. 253, с. 8199]. Немедленно
императорскому двору была послана реляция о гибели высше-
го предводителя «разбойников». Голову Ван Сяньчжи тогда же,
как требовалось в подобных случаях, доставили в Чанъань.
Обычно, правда, считается, — в соответствии с показаниями
«Жизнеописания Хуан Чао» из «Новой истории Тан», — будто
Ван Сяньчжи погиб вместе с тысячами своих соратников в бою
на территории уезда Хуанмэй. Предпочтительней, однако же,
выглядит версия «Записей событий при Си-цзуне», она более де-
тально разработана и потому принята составителями «Всепро-
ницающего зерцала».
Это, тем не менее, далеко не единственный признак немало-
го разнобоя в сведениях источников об обстоятельствах, месте
и времени гибели Ван Сяньчжи. Так, в «Жизнеописании Ху-
ан Чао» из первой танской нормативной истории утверждается,
253
что он был казнен якобы в сентябре 878 г. в Бочжоу (Босянь)
[49, цз. 200(2), с. 15407], тогда как в «Основных записях» этой
же книги — полугодом раньше, в марте, и в Хунчжоу (Наньчан)
[49, цз. 19(2), с. 14115]. А между тем столь знаменательный факт,
как разгром боевого ядра основной повстанческой группировки и
гибель главного предводителя «разбойников», должен был, каза-
лось бы, получить точную фиксацию хронистов. В чем же тогда
дело? Не в ошибках же или описках по невнимательности либо
небрежности?
Скорее всего, именно важное значение этого события и может
объяснить наличие подобной разноголосицы в источниках, и не
случайно наиболее заметна она в обеих танских нормативных
историях — трудах, разноликая тенденциозность которых отли-
чается особенно ощутимой откровенностью. Прямо сопричаст-
ными такому событию жаждали выставить себя самые разные
лица из военной и гражданской администрации Танов, по всей ве-
роятности, сообразно с этим составлялись и документы, которые
по поводу столь значительного успеха в «усмирении разбойни-
ков» поступали в высшие инстанции империи, и недаром в обеих
нормативных историях династии Тан к нему оказались «привя-
занными», помимо Цзэн Юаньюя, еще в одних случаях Сун Вэй,
в других — Ван До. Составителям нормативных историй, чтобы
как-то свести концы с концами, пришлось манипулировать хроно-
логическими и географическими координатами данного события.
Так, в «Основных записях» первой из них заслуга разгрома вой-
ска Ван Сяньчжи и физического уничтожения верховного предво-
дителя повстанцев приписывается Сун Вэю [49, цз. 19(2), с. 14115].
Но к тому времени этот незадачливый военачальник уже не ко-
мандовал карательной экспедицией, а служил правителем вве-
ренной ему императорским рескриптом от 11 февраля области.
Чтобы придать своей версии какую-то правдоподобность, соста-
вители «Основных записей» этой нормативной истории решили
«приурочить» вымышленное ими «великое свершение» Сун Вэя
в «укрощении разбойников» к сражению в Хунчжоу, которое, од-
нако, на самом деле произошло гораздо раньше. В «Жизнеописа-
нии Хуан Чао» из «Новой истории Тан» местом роковой для Ван
Сяньчжи и его войска битвы назван уезд Хуанмэй, что, в общем,
согласуется с действительным ходом событий, но «героем» би-
твы выставлен опять-таки Сун Вэй, и чтобы подтасовка фактов
не бросалась в глаза, в данном случае пришлось пойти на умол-
чание даты этого эпизода. Однако в «Основных записях» той же
самой нормативной истории время, когда «Ван Сяньчжи казни-
254
ли», обозначено достаточно точно: март 878 г. [23, цз. 9, с. 15491],
а в более ранней записи под 11 февраля сообщается об отстра-
нении Сун Вэя с поста командующего карательной армией, так
что версия «Жизнеописания Хуан Чао» из «Новой истории Тан»
тоже оказывается шитой белыми нитками.
Особенно же грубые передержки допущены в «Жизнеописании
Хуан Чао» из «Старой истории Тан». Все, что здесь повеству-
ется об обстоятельствах разгрома войска Ван Сяньчжи и гибели
первого главного руководителя крестьянской войны, совершен-
но не согласуется ни со сведениями «Основных записей» той же
самой нормативной истории, ни с какой-либо из версий «Новой
истории Тан». Эти обстоятельства связываются на сей раз не с
Цзэн Юаньюем и даже не с Сун Вэем, а с Ван До. Он, как здесь
сказано, «отрубил голову [Ван] Сяньчжи и преподнес импера-
тору», будучи уже главой карательной кампании [49, цз. 200(2),
с. 15407]. Но назначение на такой пост он получил намного (при-
мерно на 14 месяцев) позднее, в мае 879 г. [47, цз. 253, с. 8214].
«География» боевых действий между правительственным воин-
ством и повстанцами к тому моменту заметно изменилась. Чтобы
«швы» в ткани повествования о поражении Ван Сяньчжи не вы-
глядели слишком грубо выделанными, составители данного ва-
рианта биографии Хуан Чао «сдвинули» этот эпизод и хроно-
логически, и в пространстве: место разгрома Ван Сяньчжи они
«перенесли» в Бочжоу — область, пределов которой он никогда
не достигал и которая появилась на «карте» крестьянской вой-
ны уже после его гибели, время же — на сентябрь 878 г., т. е. на
полгода позже по сравнению с действительным (но зато побли-
же к дате назначения Ван До главнокомандующим карательной
армией).
Смысл подобных манипуляций достаточно ясен: возвеличить
Ван До, его деяния и заслуги. Ван До — не чета Сун Вэю, он
являлся цзайсяном, и, значит, для его прославления позволитель-
ным оказалось еще меньше стесняться с подтасовыванием реаль-
ных фактов.
Примечательно, что в хронику жизни и деятельности самого
Ван До, изложенную в его биографии как в первой, так и во
второй нормативной истории династии Тан, эпизод, связанный
с поражением и казнью Ван Сяньчжи, не вошел, он в нее «не впи-
сался», хотя, несомненно, будь он реально в «активе» Ван До,
место ему там нашлось бы (ср. [23, цз. 185, с. 16758-16759]).
255
Некоторые выводы
Чанъюаньское восстание во главе с Ван Сяньчжи, явившееся
завязкой крестьянской войны, не было чем-то возникшим мгно-
венно. Причины и обстоятельства, породившие «бунт» в Чанъ-
юани, крылись очень глубоко, а мощная вспышка повстанческой
активности, вылившаяся в выступление Ван Сяньчжи и его со-
ратников, лишь показала, что фитиль, подведенный к подкопу,
догорел, тогда как заложен и подожжен он был гораздо раньше и
очень глубоко. Начавшись на исходе 874 г. с локального «бунта»
на стыке Шаньдуна и Хэнани, «смута» не случайно сравнитель-
но быстро, в течение полутора лет (примерно к середине 876 г.)
вырвалась за узкоместные рамки и постепенно охватила обшир-
ный район в междуречье Хуанхэ — Янцзы64. На этой территории
удалось всколыхнуть многочисленную массу крестьян. Повстан-
ческое руководство во главе с Ван Сяньчжи сумело использовать
глубокое недовольство широких слоев населения царившими в
стране несправедливыми социальными порядками, мало-помалу
пополнять свои ряды, преимущественно из среды крестьян, ко-
торые группами и в одиночку присоединялись к дружинам Ван
Сяньчжи, превратить движение в грозную силу, исполненную
боевым духом и способную наносить правительственному воин-
ству ощутимые удары, не раз одерживая над ним ратные успехи.
Исподволь закладывались основы повстанческой армии — одной
из важнейших составляющих крестьянской войны. По приводив-
шимся данным некоторых источников, к моменту боев за Цзян-
лин (в конце января — начале февраля 878 г.) «свора Ван Сянь-
чжи» насчитывала до 300 тыс. человек [49, цз. 200(2), с. 15407;
51, цз. 451, с. 5346]. Пусть цифра эта, скорее всего, основательно
завышена, тем не менее ее появление на страницах разновремен-
ных творений официального историописания65 — свидетельство
внушительной численности боевых дружин восставших на исхо-
де первого этапа крестьянской войны. Несмотря на весьма ощу-
тимый урон, понесенный «разбойниками» в первые месяцы 878 г.,
в распоряжении руководителей крестьянской войны сохранился
достаточно большой воинский контингент — одна из определяю-
щих предпосылок неминуемого возобновления мощного движе-
ния, а затем и дальнейшего его развертывания.
Отнюдь не все исследователи склонны определять период от
Чанъюаньского восстания во главе с Ван Сяньчжи до начала
весны 878 г. как отдельный, начальный этап крестьянской вой-
ны. Его содержание иной раз «сливают» с тем, что имело место
256
вплоть до захвата повстанческой армией Хуан Чао в самом на-
чале 881 г. Чанъани — события, ознаменовавшего кульминацию
всей истории движения (см., напр. [276]). Между тем очевидно:
прежде чем и для того чтобы стало возможным достичь такой
вершины, неминуемо предстояло пройти долгий и трудный путь.
Восхождение по этому пути заняло, как оказывается на поверку,
не один, а два этапа, и первым среди них был тот, сам по себе
достаточно продолжительный — более трех с половиной лет,—
что завершился трагическими для восставших перипетиями вес-
ны 878 г., повлекшими за собой весьма серьезные потрясения и пе-
ремены в повстанческом лагере. Изменился персональный состав
верховного руководства крестьянской войны, произошла ощути-
мая перегруппировка сил восставших, возникли некоторые новые
явления в содержании и формах повстанческой борьбы, и все это
непосредственно предварило и подготовило тот высший взлет,
какого достигло движение во главе с Хуан Чао на рубеже 880-
881 гг. В свою очередь, определенные уроки и выводы из событий
первых месяцев 878 г. извлек для себя и правительственный стан.
В средствах и приемах его противодействия народной повстан-
ческой стихии тоже появилось немало нового, с чем восставшие
не могли не считаться. Распознать, различить и разграничить
один этап крестьянской войны от другого, особенно, как в данном
случае, в рамках ее общего развития по восходящей, — дело не-
простое. Не случайно проблема внутренней периодизации едва
ли не любого подобного исторического явления, будь то в Гер-
мании или России, Иране или Франции, Англии или Вьетнаме и
т. д., всегда порождала и порождает споры в литературе (см., на-
пр. [108, т. II, с. 20-21; 109, с. 170, 179-180]. Что касается «великой
смуты» 874-901 гг. в Китае, то вопрос о выделении периода от
Чанъюаньского восстания до серьезных поражений повстанцев
весной 878 г. в качестве самостоятельного этапа связан, поми-
мо всего прочего, с определением места и роли Ван Сяньчжи в
крестьянской войне. Иначе говоря, решение этого вопроса зави-
сит от того, насколько удается преодолеть не раз упоминавшую-
ся выше стародавнюю — тысячелетнюю! — историографическую
тенденцию к недооценке и даже, более того, игнорированию ре-
ального значения, какое имели для крестьянской войны взгляды,
замыслы, деяния Ван Сяньчжи.
Теперь, когда по мере возможностей воссоздана сколько-то
цельная панорама событий крестьянской войны на «этапе Ван
Сяньчжи» — отрезке времени от выступления в Чанъюани до ги-
бели первого главного предводителя восставших, — облик Ван
257
Сяньчжи как закоперщика и лидера «великой смуты» просту-
пил достаточно отчетливо и полно, и, чтобы его воспроизвести,
нет нужды в какой-либо мере ни умалять действительную роль
Хуан Чао, ни обособлять или противополагать его и Ван Сянь-
чжи— вопреки издавна и поныне существующей историографи-
ческой традиции, на таком обособлении и противопоставлении
строящейся. Если бы, допустим, задаться целью составить био-
графии обоих верховных руководителей крестьянской войны 874-
901 гг. в Китае, правильней всего, думается, было бы в данном
случае создать нечто двуединое, своего рода диптих, объединя-
ющий «портреты» Ван Сяньчжи и Хуан Чао.
В изображении авторов X — XIII и последующих столетий,
вплоть до наших дней, крестьянская война 874-901 гг., как уже
упоминалось, предстает чуть ли не с самого начала — еще на
«этапе Ван Сяньчжи» — и до самого конца результатом целепо-
лагающих предначертаний и действий Хуан Чао, сам же Хуан
Чао будто бы вырос и сформировался в ее предводителя еще до
непосредственного вступления в ряды ее участников. Хотя на
самом деле таковым он, понятно, не был, да, собственно, и не мог
быть ни до, ни сразу после присоединения к поднятому и возгла-
вленному Ван Сяньчжи восстанию. Складывался он в этом ка-
честве исподволь в процессе самой крестьянской войны, причем,
как можно было видеть из изложенного в данной главе, не без
прямого воздействия Ван Сяньчжи, у которого Хуан Чао немало
перенял, многому научился, и, право, не следует отказывать в
том его предшественнику.
Но и сам Ван Сяньчжи стал застрельщиком могучего повстан-
ческого движения, его первым и главным руководителем тоже
не сразу. Формирование его личности происходило и в по-
ру, предшествовавшую Чанъюаньскому восстанию, но еще боль-
ше— непосредственно по ходу самой крестьянской войны, хотя,
с другой стороны, само движение, несомненно, испытало на се-
бе воздействие этой личности. Яркая, пусть и короткая — всего
лишь примерно 30-летняя — жизнь Ван Сяньчжи оказалась нелег-
кой и непростой. Биография этого бывшего заурядного частного
солетррговца, ставшего потом одним из выдающихся в истории
Китая народных повстанческих воителей, знала крутые повороты
и извилистые зигзаги на жизненном пути, колебания в настрое-
ниях, взглядах и поступках. Его воззрения и деяния отмечены
многими такими чертами и свойствами, которые сегодня, с вер-
шин рубежа II — III тысячелетий, могут представляться проявле-
ниями «слабостей», «заблуждений», «ограниченности», «непо-
258
следовательности», но без которых немыслимо вообразить се-
бе цельную фигуру вожака крестьянской войны, разразившейся
11 столетий назад, в пору глухого средневековья. И не следует
бояться говорить об этих «слабостях», «заблуждениях», «огра-
ниченности», «непоследовательности» Ван Сяньчжи, но равным
образом не следует и квалифицировать их как некие такие по-
роки и прегрешения, которые будто бы не позволили ему стать
настоящим, искренним, преданным повстанческому делу предво-
дителем борющегося крестьянства.
То была личность многоплановая, сложная, внутренне проти-
воречивая, ищущая. Фигура Ван Сяньчжи, образ его умонастро-
ений, помыслов и поведения —не что-то однозначное и застыв-
шее, их нельзя сколько-нибудь адекватно оценить, нацепив какой-
то стандартный морально-назидательный ярлык. Ван Сяньчжи
шел дорогой непрестанного поиска, мечтаний и надежд, он ча-
ял и искал, как чаяло и искало крестьянство. А если не всегда
находил он сразу или порой совсем не находил верные пути и ре-
шения, если в своих упованиях на кого-то или на что-то терпел
неудачи, если его ожидания не оправдывались и не сбывались,
то это его отнюдь не принижает. В этом его трагедия — трагедия
в возвышающем смысле данного слова.
Ван Сяньчжи как народный повстанческий предводитель воз-
несся на гребне волны массового социального протеста, а будучи
рожденным для больших испытаний и свершений, он и сам силой
своей воли и своей неутомимой деятельностью немало способ-
ствовал приведению в действие крупных общественных сил. Эти
силы вовлекли его в свое грозное движение, но он пытался под-
няться над породившей его стихией и овладеть ею. Крестьянскоя
война 874-901 гг. несла на себе отпечаток его личности.
Не романтизирован ли, однако, такой образ первого руково-
дителя крестьянской войны в Китае времени глухого средневеко-
вья? Тем более, если вспомнить, как приказал Ван Сяньчжи на
исходе января 878 г. «предать огню и разграблению» Цзянлин —
административный центр генерал-губернаторства Цзиннань и,
согласно сведениям хронистов, 30 или даже 40% из примерно
300 тыс. семей, проживавших в этом городе и его окрестностях,
погибли от рук «разбойников» [47, цз. 253, с. 8195]. А ведь то был
не первый и не единственный случай такого рода: нечто анало-
гичное, пусть и не столь масштабное, происходило и раньше, хо-
тя, что очень важно подчеркнуть, судя по всему, не по инициативе
самого Ван Сяньчжи. Так не являлся ли Ван Сяньчжи — даже с
этой оговоркой — «крестным отцом» террора в пору учиненной
259
им «великой смуты»? И не правы ли те авторы исторических со-
чинений времени самой «великой смуты», а также последующих
столетий — вплоть до нынешних дней, для которых тема наси-
лия—вот первый рычаг, с помощью которого можно сбросить
монумент Ван Сяньчжи (равно как и Хуан Чао последних трех с
половиной лет его жизни) с пьедестала народной памяти?
Письменные источники, преимущественно официального про-
исхождения, полны обвинений по адресу повстанцев, находив-
шихся под началом Ван Сяньчжи, а затем Хуан Чао, будто имен-
но от них, особенно на начальной и заключительной стадиях кре-
стьянской войны, исходила инициатива в применении насилия и
террора. Отсюда впечатление, что «грех насилия» первороден,
имманентен данному проявлению повстанческой борьбы обще-
ственных низов, как и всякому другому в любой стране Востока
и Запада и не обязательно только в древности и средние века.
Спору нет, «заваренная» Ван Сяньчжи «великая смута» не
была бескровной. И ее участники, в том числе застрельщики
и вожаки, вовсе не были белокрылыми ангелами. Насилие ока-
залось неизбежным и на сей раз. Можно всякое его проявление,
тем более сколько-нибудь значительное по размаху и особенно —
со смертельными развязками, не принимать и не оправдывать,
твердо памятуя, что каждая безвременно, не волею природы обо-
рвавшаяся жизнь — отнюдь не аргумент в пользу подтверждения
«закономерности» таких событий, как крестьянские войны и вос-
стания. В широком плане, чья бы то ни было преждевременная
смерть, вызванная насильственным путем, — трагическая мета на
стезе эволюции рода людского с его исконным и доныне непре-
одоленным несовершенством. Но в таком разе и подавно нельзя
не видеть, а тем паче уходить от рассмотрения подоплеки и моти-
вов всех и каждого из актов насилия и жестокостей как явления,
обычного для крестьянских войн и восстаний.
Сколько-нибудь полные и объективные суждения на сей счет
возможны лишь с уяснением проблемы насилия в его применении
и другим, противоположным повстанческому лагерем. Данная
констатация — не в оправдание террора и репрессий со стороны
восставших, а чтобы еще раз напомнить: негоже придерживать-
ся «черно-белого» видения истории. И дело прежде и больше
всего не в том, что в обстановке любой войны по самой сути и
логике этого явления ни одна из сторон никак не могла обойтись
без использования насилия в тех или иных формах и масштабах.
Причем войны крестьянские — не просто не исключение из прави-
ла. Как свидетельствует опыт средневековья и нового времени,
260
они подобно всякой войне представляют собой явления жестокие,
кровопролитные, в особенности столь длительные, как «великая
смута» 874-901 гг. в Китае. Потому не без основания значатся
крестьянские войны среди самых трагических и горестных вех в
истории стран, прошлое которых такие явления знало. Подосно-
ва же этого кроется как раз в образе действий правящего клас-
са, в его политике, сознании, психологии. Насилие со стороны
«низов» рождалось как следствие насилия с противоположной
стороны.
И крестьянские войны, и восстания чаще всего вспыхивали по-
тому и тогда, почему и когда сельскому трудовому люду терпеть
гнет и лиходейство, исходившие от сильных мира сего, станови-
лось долее совсем невмоготу. Само по себе рядовое население
деревень в массе своей сплошь да рядом могло более или ме-
нее легко объединиться на борьбу не ради чего-то возвышенного,
равно как и не просто из сострадания или любви друг к другу, а
из ненависти к кому-то либо к чему-то третьему.
Ненависть и порожденная ею жестокость «малых людей» бо-
лее естественны, чем такое же чувство и поведение власть и
богатство имущих, а тем паче — политиков. И объяснение это-
му— не только в животном, зоологическом начале человека. Сам
строй жизни, царящие при нем несправедливость, неравенство,
притеснения, гнет, приниженность трудового люда, — все это и
вызывало к жизни со стороны последнего те или иные проявления
насилия. Действительно, трудно оставаться нежестоким в соци-
альной системе, где миллионы людей всю жизнь, день за днем,
от поколения к поколению проводят в нужде, унижениях, каторж-
ном труде, а сотни и тысячи — в роскоши, приволье и праздно-
сти, и это не только обосновывается и оправдывается законом,
но и воспевается средствами изящной словесности. Речь идет
о веками накапливавшейся и усиливавшейся в крестьянстве со-
циальной ненависти — чувстве «заразительном» и по «вертика-
ли» поколений, и по «горизонтали» современников. Речь идет
об охватывавшем «малых людей» желании — зачастую перера-
ставшем в жажду — за причиненные им самим и их отцам, дедам
и прадедам обиды отомстить всем обидчикам.
В то же время нет надобности и упрощать картину. Да, мас-
штабы и острота проявлений насилия, а с ними — «цена» разра-
зившейся в Китае конца IX — начала X в. «великой смуты», как
и подобных явлений в более ранней либо последующей истории
Срединного государства или других стран, без сомнения, зави-
сели от господствующего класса, от правительственного лагеря,
261
но, столь же бесспорно, не в абсолютных пределах. Возлагать
ответственность за высокую «цену» крестьянской войны всецело
на него, на этот лагерь было бы неверно. Как неверно было бы
представлять, будто столь часто звучащие со страниц источни-
ков обвинения по адресу восставших в учиненных ими разгра-
блениях, расправах — вплоть до самосуда, в прочих разбойных
деяниях все и всегда безосновательны и строятся на одной лишь
пристрастности авторов и составителей таких источников к вос-
ставшим «малым людям». Что до предвзятости этих авторов и
составителей, то отрицать ее нелепо, а обнаруживает она себя
в их творениях, помимо всего прочего, постоянными умолчани-
ями о численности жертв насилия со стороны враждебного вос-
ставшим стана, если, правда, речь не идет о повстанческих во-
жаках того или иного уровня — начиная с главных верховодов и
кончая командирами боевых соединений либо, наконец, отдель-
ных ратных дружин: о таких успехах и заслугах карателей те
же источники непременно уведомляют. Главный же «вклад» в
высокую «цену» бушевавшей тогда в стране «великой смуты»
тщанием правительственного лагеря — гибель от рук карателей
многих тысяч рядовых повстанцев, а также мирного населения,
включая стариков, женщин и детей, источники, как правило, об-
ходят молчанием, норовя тем самым «навести тень» на реалии,
смысл которых всерьез едва ли оспорим: на повседневные мас-
совые жестокости, притеснения и унижения со стороны «верхов»
народ отвечал — да, кровавыми — вооруженными акциями круп-
ного либо небольшого масштаба, которые, однако, и подавлялись
ничуть не менее кроваво.
За ощутимо участившимися и ужесточившимися накануне и в
пору «великой смуты» проявлениями насилия и жестокости со
стороны противоборствующих сил стоял весьма сложный кон-
текст лихого переходного периода в жизни китайского общества
и государства. Начать с того, что почти непрестанные с середи-
ны VIII в. военно-феодальные распри, выливавшиеся в крутые во-
оруженные и политические схватки генерал-губернаторов с «цен-
тром», а также между самими цзедуши, и зачинщиков таких схва-
ток, и тысячи, даже десятки и сотни тысяч рядовых исполнителей
воли этих зачинщиков исподволь «натренировывали» на кровь
и убийства, мало-помалу «девальвировали» цену человеческой
жизни. И сама учиненная Ван Сяньчжи, к весне 878 г. уже от-
считавшая три с лишним года своей истории «великая смута»
с ее беспрестанными военными буднями, незатихавшими боевы-
ми столкновениями, неминуемыми людскими жертвами не могла
262
не сопровождаться «одичанием» какой-то части повстанцев, не-
произвольным возникновением привычки к пролитию крови. В
результате среди восставших оказывались те, кто питал склон-
ность к террору, даже к его идеализации как средства для спа-
сения народа и самого повстанческого дела, кто самозабвенно
верил в насилие, в его якобы очищающее действие. Ситуацию
усугубляла вынесенная на поверхность волнами «великой сму-
ты» обильная «пена» в лице сельчан и горожан, беспредельно
озлобленных, более того, фанатичных и потому способных на все,
а также корыстолюбивых, с нечистыми руками, наконец, просто
неумных и невежественных, тогда как давно замечено: чем ниже
уровень духовного развития, тем безудержней ненависть (равно
как и наоборот: чем сильней ненависть, тем больше сужается со-
знание). Корить этим крестьянскую войну в Китае 874-901 гг.
несерьезно, если и гораздо поздней, вплоть до наших дней, т. е.
по прошествии одиннадцати столетий, могло и может в жизни
разных стран иметь место, по сути, то же самое.
По ходу событий восставшее простонародье стремилось
мстить тем или иным из числа сильных мира сего, «прославив-
шимся» жестокостями, притеснениями, унижениями «малых лю-
дей», и, преисполненное жаждой поквитаться с ними, могло в сти-
хийном экстазе идти до конца — до кровавой расправы над теми,
кого сочло своими врагами. Нередко в таких случаях, обуян-
ные праведным гневом, захлестнутые исступленной ненавистью,
когда не до доводов рассудка, повстанцы истребляли не толь-
ко самих виновников-лиходеев, но и их семьи, прочую родню,
включая маленьких детей. Восставшие стремились мстить и за
гибель своих вожаков, как, например, Шан Цзюньчжана, и не
только столь высокого ранга.
В случае с Шан Цзюньчжаном, сообразно масштабу и зна-
чимости этого персонажа, приказ об отмщении за насильствен-
ную смерть второго человека в тогдашнем высшем повстанче-
ском руководстве исходил непосредственно от самого Ван Сянь-
чжи. Однако чаще всего акты возмездия восставшие свершали
независимо от того, что решал и разрешал Ван Сяньчжи (как
потом и Хуан Чао). Конечно, обстоятельства могли складывать-
ся так, что главному повстанческому верховоду, будь то первый
из них или — после марта 878 г. — второй, нельзя было дрогнуть
перед применением насилия, и именно так поступил Ван Сянь-
чжи, узнав о казни своего ближайшего соратника и посему «при-
дя в ярость». Примечательно, однако, что воздать противнику
за гибель Шан Цзюньчжана он вознамерился не обычным в по-
263
добных ситуациях и, казалось бы, самым простым и поучитель-
ным способом — напав во главе повстанческих отрядов на тех,
кто оказался непосредственно повинным в столь тяжелой для вос-
ставших утрате, и подобающе посчитаться с ними. На сей раз
Ван Сяньчжи счел за лучшее, наиболее достойное — нацелиться
на решение крупномасштабной стратегической задачи по созда-
нию в среднем течении и южнее Янцзы пространного военного
плацдарма, обладание которым позволило бы со временем рас-
ширить и активизировать боевые действия повстанческого вой-
ска с последующей переориентацией их в северном направлении,
для овладения главными административно-политическими цен-
трами страны. Речь идет о замысле, который Ван Сяньчжи уже
пытался осуществить осенью 876 г., который теперь реализовать
из-за последовавшей вскоре смерти сам он не успел, но который
сумел-таки воплотить в жизнь его преемник Хуан Чао. Само же
выдвижение такой цели — задумка, действительно достойная па-
мяти Шан Изюньчжана.
Внимательное ознакомление с известиями письменных и эпи-
графических материалов о крестьянской войне 874-901 гг. оста-
вляет впечатление, что ни Ван Сяньчжи, ни затем (с весны 878
до начала 881 г.) Хуан Чао не фетишизировали насилие. Во вся-
ком случае данный мотив в этих материалах не акцентирован.
Касательно Хуан Чао, как можно предполагать, дала себя знать,
скорее всего, уже не раз отмечавшаяся выше общая «щадящая»
его «тональность» в воспроизведении средневековым историопи-
санием имиджа этого сменившего Ван Сяньчжи верховного пред-
водителя крестьянской войны, каким он предстает до наступив-
шего на рубеже 880-881 гг. переломного момента в истории «ве-
ликой смуты», когда восставшие овладели Лояном и Чанъанью,
а затем провозгласили собственную государственность во главе
с Хуан Чао. Более того, имеются прямые свидетельства в тех
же материалах, что последний не раз стремился даже пресекать
разного рода эксцессы, другие проявления насилия и террора
со стороны восставших. Ван Сяньчжи же такой общей «тональ-
ности» в историописании не удостоился. Как уже отмечалось,
он в изображении авторов и составителей этих же материалов
предстает героем со знаком «минус». Чего стоит, например, уже
по меньшей мере дважды упомянутый факт учиненной по прика-
зу Ван Сяньчжи расправы над населением Цзянлина и его пред-
местий. Однако сколько-то длинный «шлейф» адресованных не-
посредственно Ван Сяньчжи обвинений в злоупотреблении тер-
рористическими методами борьбы в информации средневековых
264
хронистов не «отслеживается», а это побуждает предположить,
что первый верховный предводитель восставших «не подставлял-
ся». Будь иначе, уж по крайней мере творцы официального исто-
риописания не преминули бы дать знать об этом. Короче гово-
ря, сам Ван Сяньчжи старался не допускать, чтобы превыша-
лась сколько-то разумная мера кары в отношении врагов кре-
стьянской войны, стремился пресекать бессмысленно жестокие
расправы над ними и уж во всяком случае не являлся главным
«режиссером» и устроителем таких расправ.
Нет, он не был добреньким и «чистеньким». Война — война
крестьянская—творилась в крови, в атмосфере множества драм.
Первый главный повстанческий предводитель представал и гнев-
ным громовержцем, вершителем судеб многих тысяч людей — и
своих, из числа повстанцев, и вражьих. Короче, и низок Ван
Сяньчжи, и благороден, и притягателен, и страшен. Словом,
трагичен.
В оценке Ван Сяньчжи главное не то, что он не успел или не
смог и не сумел сделать. Можно и должно, напротив, удивляться
как раз тому, насколько много этот, хотя и бывалый, повидавший
виды, но в общем-то сравнительно молодой еще человек за какие-
то три с половиной года деятельности на повстанческом поприще
предпринял и свершил.
Заслуга Ван Сяньчжи прежде всего в том, что не кто иной,
а именно он, уже снискавший репутацию «известного разбойни-
ка», заправского смутьяна, личности «мятежной», первым чутко
уловил благоприятный момент, подал призывный сигнал к от-
крытому вооруженному выступлению и высоко поднял стяг вос-
стания. Стать застрельщиком в таком почине — дело сложное и
нелегкое. Первым прокладывать путь всегда непросто. Нужно
было взбудоражить, всколыхнуть крестьян, этот извечно «наи-
более тяжелый на подъем» слой населения [115, с. 264], обычно
робеющий перед новыми и трудными свершениями. Такую и ряд
других задач Ван Сяньчжи и принялся решать. Не зря говорят:
«Лиха беда — начало». Тем более, что начало получилось в дан-
ном случае содержательным, насыщенным.
Наделенный качествами подлинного народного вожака, кото-
рые раскрывались по ходу повстанческих событий и благодаря
которым он в конечном итоге сумел вместе со своим ближайшим
окружением обрести огромное влияние на сотни и тысячи людей.
Ван Сяньчжи сумел помочь им вырваться из плена вековечной
забитости и покорности и подняться на борьбу со своими угне-
тателями.
265
О человеке не случайно дано судить не только по тому, ка-
ков он сам, но и по людям из его ближайшего окружения. Ван
Сяньчжи обладал даром привлекать к себе людей, умел в об-
щем неплохо находить и отбирать сподвижников, направлять их
помыслы и поступки. Спору нет, случались у него и тут заблу-
ждения, просчеты и ошибки. И все же братья Шан Цзюньчжан
и Шан Жан, а также Сюй Танъин, Чай Цунь и еще несколько
самых первых его соратников, рука об руку с которыми он гото-
вил и поднимал открывшее крестьянскую войну Чанъюаньское
восстание, затем и Хуан Чао, сообща с которым они еще раньше
«дали друг другу великую клятву», наконец, братья и племян-
ники Хуан Чао,—все они, выступившие вместе с Ван Сяньчжи
или вслед за ним, предстают личностями примечательными, не-
заурядными. В их деятельности отражались характерные черты
народных повстанческих воителей того времени со всеми при-
сущими таким историческим персонажам сильными и слабыми
сторонами. Каждый из них вносил в борьбу трудового люда
что-либо свое, индивидуальное, каждый оставил след в истории
народного повстанческого движения 874 901 гг.
Если обстоятельства требовали того, Ван Сяньчжи во имя об-
щего дела проявлял готовность и находил те или иные пути и
способы помочь, поддержать, прийти на выручку своим сподвиж-
никам. Именно так он и поступил еще в середине 875 г., когда
понадобилось ускорить активизацию до того момента никак се-
бя не проявлявшего «мятежного гнезда» во главе с Хуан Чао в
Паочжоу, и таким образом содействовал непосредственному во-
влечению в горнило повстанческих событий своего давнего еди-
номышленника и приверженца, ставшего впоследствии его пре-
емником в качестве главного предводителя крестьянской войны.
Именно на первом этапе крестьянской войны, при верховном
главенстве Ван Сяньчжи, выдвинулись едва ли не все наиболее
выдающиеся повстанческие вожаки, состоявшие в высшем руко-
водстве движением либо командовавшие отдельными отрядами,
из которых слагалось боевое ядро армии восставших. Создава-
лись основы преемственности в главном руководстве крестьян-
ской войны или же ее составных звеньев, и многие из сформиро-
ванной тогда стараниями Ван Сяньчжи когорты таких вожаков
после гибели первого верховного предводителя восставших про-
должили начатое им дело.
От Ван Сяньчжи исходил первый из известных сейчас доку-
ментов крестьянской войны — воззвание, датированное 12 февра-
ля 875 г. Оно позволяет охарактеризовать и оценить в целом
266
идейное содержание повстанческого движения на ранней его фа-
зе, и в частности — воззрения его первого главного верховода.
Разбор воззвания позволяет подчеркнуть: при достаточно откро-
венно выраженном в его тексте наивно-монархическом пафосе все
в этом документе свидетельствует не об узколокальном, а обще-
государственном масштабе и антиправительственной нацеленно-
сти задач и установок, какие уже тогда выдвигались высшим ру-
ководством крестьянской войны во главе с Ван Сяньчжи. Этот и
другие подобного рода документы, творцом либо сотворцом ко-
торых являлся Ван Сяньчжи, и отражали, и вместе с тем созда-
вали идейно-психологический «климат», утверждавшийся в по-
встанческом лагере. Таков один из серьезнейших «заделов», свя-
занных непосредственно с взглядами и практической деятельно-
стью самого Ван Сяньчжи и многое определивших в дальнейшем
развитии событий. В последующих манифестах, прокламациях и
прочих призывных документах повстанческих лидеров основные
идеи и положения этого воззвания конкретизировались и отра-
батывались, они так или иначе с ним перекликались.
Примечательная страница в летописи крестьянской войны —
Южный поход 878-879 гг., во время которого повстанческие дру-
жины дошли до Г у анчжоу — города-порта на южной оконечности
Танской империи. Об этом грандиозном предприятии восстав-
ших речь особо пойдет в следующей, второй части настоящей
книги, тем не менее забежать несколько вперед в данном случае
позволительно, и вот почему: поход с полным на то основанием
связывают с Хуан Чао, который его возглавлял. Но ведь еще
до того, во второй половине 877 —начале следующего года от-
дельные отряды Ван Сяньчжи вылазки на просторы Юга уже
предпринимали. Так еще при Ван Сяньчжи стал осуществляться
широкий выход движения за локальные рамки, постепенное во-
влечение в его ареал южнокитайских провинций, что составило
одну из отличительных черт крестьянской войны 874-901 гг. по
сравнению с предшествующими, которые замыкались в основном
на Севере. Словом, при всей импульсивности хода данной кре-
стьянской войны тут тоже прослеживается определенная преем-
ственность в замыслах и деяниях Ван Сяньчжи и того, кто при-
шел ему на смену в качестве главного предводителя восставших.
Одно из наиболее ярких событий в истории крестьянской вой-
ны, как уже упоминалось, — овладение на исходе 880 г. Восточ-
ной столицей Танской империи (Лояном), а в самом начале сле-
дующего года и главной, Западной столицей (Чанъанью). Это
был наивысший военно-политический успех движения. Но опять-
267
таки стоит вспомнить, что еще осенью 876 г. отряды Ван Сянь-
чжи выступили в направлении Лояна и Чанъани и непосред-
ственно угрожали Восточной столице.
Итак, Ван Сяньчжи стал застрельщиком, первым идеологом и
первым вождем крестьянской войны. Поднятое им в Чанъюани
восстание начало перерастать в крестьянскую войну как тако-
вую. При его ведущем участии закладывались основы концеп-
ции крестьянской войны и ее стратегии— со всеми их сильными и
слабыми сторонами, делались первые шаги в направлении широ-
кого осуществления этой концепции и стратегии. Первым встав
во главе сотен и тысяч людей из среды «мятежного» крестьян-
ства, Ван Сяньчжи вместе с ними и ведя их пошел на благое де-
ло борьбы за социальную справедливость, собственной кровью
скрепил преданность этому делу, дал — вместе с Хуан Чао — имя
могучему повстанческому движению общественных низов и наве-
ки снискал в народе светлую память о себе.
Порой бывает и целесообразно, и доступно раскрывать вну-
треннее содержание больших социально-исторических явлений,
крупных общественных движений через изображение их ведущих
деятелей, постигать суть и судьбу подобных явлений и движений,
рассматривая их с высоты, на которую ход событий поставил
того или иного человека. Ведь зачастую в одном лице как бы
персонифицированы основные тенденции и смысл таких явлений
и движений или какой-то их фазы. Если все это применимо и в
случае с Ван Сяньчжи, то можно в самом общем плане опреде-
лить его место и значение в народном повстанческом движении
874-901 гг. в Китае следующим образом: именно в его облике, в
его воззрениях и деятельности как нельзя лучше, яснее, рельеф-
нее предстает главное, что характеризует предшествие и ранние
часы крестьянской войны. Хуан Чао представляет ее полдень, ее
высший взлет, но и на этой стадии движения ощущалось — уже
посмертное — влияние Ван Сяньчжи.
Случившийся в Цичжоу весной 878 г. инцидент предстает в
освещении официального историописания конца IX — XI и бли-
жайших за ними столетий окутанным тайной и способен наве-
сти на размышления: что же тогда на самом деле произошло —
своего рода верхушечный переворот в повстанческом руковод-
стве или, может статься, начало нового поворота в крестьянской
войне?
В начале весны 878 г., думается, завершился первый этап
крестьянской войны. Пали две вершины в гряде, образовывав-
шей хребет высшего повстанческого руководства. Погиб Шан
268
Цзюньчжан — ближайший соратник Ван Сяньчжи, вторая по вы-
соте среди этих вершин. Вскоре не стало и самого Ван Сянь-
чжи— главной вершины. Потерпел поражение основной боевой
костяк повстанческих сил. От столь серьезного урона оправить-
ся удалось далеко не сразу. Необходимо было какое-то время,
чтобы преодолеть смятение, вызванное понесенными утратами,
стряхнуть оцепенение, прийти в себя, постараться осмыслить
происшедшее, извлечь из него возможные уроки, поднять мораль-
ный дух и боеспособность восставших, умножить их ряды, спло-
тить их и подвигнуть на новые свершения. Но та гряда, пусть
и лишившаяся двух вершин, оставалась. Когорта повстанческих
вожаков, рожденная усилиями Ван Сяньчжи, не иссякла. Наи-
более заметной теперь вершиной гряды возвышался Хуан Чао.
Вставшие перед ним проблемы и задачи обновленному руковод-
ству, пришедшему на смену Ван Сяньчжи и Шан Нзюньчжану,
удалось решить во многом благодаря тому, что оно опиралось
на позитивные и весьма поучительные результаты, достигнутые
в первый период крестьянской войны.
Можно первый этап крестьянской войны 874-901 гг. — «этап
Ван Сяньчжи» —квалифицировать и так: именно тогда был «за-
дан» определенный «генетический» код, унаследованный Хуан
Чао.
Примечания
П редис л овие
1 Крестьянское (либо шире — народное) движение — понятие, очень ча-
сто употребляемое в медиевистике, да и не только в медиевистике, хотя его
и нельзя счесть сколько-нибудь четко очерченным в научной литературе.
По смыслу своему оно чрезвычайно широкое. Ведь в любой отдельный
отрезок времени — большой либо сравнительно короткий — крестьянское
движение могло развертываться как в многообразных формах—-мирных и
насильственных, пассивных и активных, так и с разным размахом — по чи-
слу участников, территориальному охвату и продолжительности. Как бы
то ни было, налицо каждый раз «симбиоз», совокупность весьма различ-
ных «параметров». Именно такой «симбиоз», такая совокупность позволя-
ли прийти в движение, чтобы тем или иным образом явить свой протест и
противодействие, сколько-то значительной массе сельских, хотя и не обя-
зательно только сельских, тружеников. Не любую подобную совокупность
неминуемо венчает высшая в иерархии форм социального протеста и со-
противления «низов» — восстание, а тем паче крестьянская война. Однако
всякая крестьянская война — это непременно такая совокупность, но как
раз с «повстанческой» доминантой, а потому, думается, дефиницию «кре-
стьянская война» можно, пусть в какой-то мере условно, небезоговороч-
но, замещать обозначением «народное (крестьянское) повстанческое дви-
жение».
2 С этой точки зрения представляется вполне оправданным, например,
появление двух монографий Н.М. Калюжной о восстании ихэтуаней в Ки-
тае 1898-1901 гг., из которых одну автор специально посвятила историо-
графии этого народного антииностранного движения [102; 103].
3 Удачный опыт такого использования — монография Б. Г. Литвака, по-
священная истории и методике изучения разнообразных источников о ха-
рактере и динамике социального протеста сельских низов России послед-
ней четверти XVIII — первых годов XX в. [116].
4 Среди доказательств тому — обнаружение Э. С. Стуловой (1934-1993)
в фондах рукописей и ксилографов Санкт-Петербургского филиала Инсти-
тута востоковедения РАН варианта «Баоцзюаня о Муляне», в котором в
ткань старинной и хорошо известной легенды о буддийском святом Му-
ляне (Маудгальяяне) оказался вплетенным рассказ о Хуан Чао, ранее не
привлекавшийся исследователями крестьянской войны 874-901 гг. [18; 174;
175; 176; 177]. Еще один пример тому же: в 1977 г. в пекинском музее Гугун
(Дворец древностей) удалось извлечь фрагмент анонимного манускрипта
конца IX или первых лет X в. — своего рода отклик современника на то,
как «Поднебесная забурлила» под воздействием могучего повстанческого
движения во главе с Ван Сяньчжи и Хуан Чао [164; 308; 333].
5 Среди печатных публикаций о крестьянской войне 874-901 гг. в Китае
выделяется под этим углом зрения книга Фан Цзилю [264].
6 Строго говоря, в источниках того и последующего времени слово-
сочетание «великая смута» (да луань) зачастую фигурирует в значении,
270
охватывающем самые разные явления и события последней четверти IX —
первых лет X в., включая всевозможные «разборки» в танских «верхах»,
военно-феодальные мятежи, столкновения внутри страны на межэтниче-
ской почве и проч. Однако самой главной составляющей всего этого «на-
бора» предстает все же крестьянская война под предводительством Ван
Сяньчжи и Хуан Чао с ее воздействием и последствиями для внутренней
жизни Тайского Китая и его взаимоотношений с внешним миром. Поэтому
здесь и далее данная лексема употребляется в качестве своего рода сино-
нима дефиниции «крестьянская война 874-901 гг.».
7 Девизы царствования (няньхао) — возникшая на рубеже 141-140 гг. до
н.э. форма официального летосчисления в императорском Китае. Они име-
ли сакральный смысл и обычно наделялись символическим «программ-
ным» значением. Например, девиз царствования танского императора Ли
Хэна (Му-цзуна) означал «Осчастливление на веки вечные» (Чан-цин), а
Ли Ана — «Великая гармония» (Тай-хэ). Впрочем, у Ли Ана это был пер-
вый, но не единственный девиз царствования, и вообще вплоть до середины
XVII в. девиз мог сменяться у какого бы то ни было — совсем не обязатель-
но только правившего сколь-либо долгое время — китайского императора
неоднократно, а своего рода «рекорды» по этой части числятся как раз за
августейшими владыками Танского Китая: у императора Ли Чжи насчи-
тывалось 15 таких девизов, а у императрицы У Чжао — даже 17 [124; 372].
(Впрочем, сама У Чжао считала себя основателем династии Чжоу, при-
шедшей на смену Тан; тем не менее традиционная хронология относит ее
к числу танских верховных правителей.)
Введение
1 Появились основания констатировать даже, что в самые последние де-
сятилетия XX в. западные синологи стали лидерами среди ориенталистов
в изучении крестьянских восстаний и войн [88, с. 210].
2 Пусть далеко не исчерпывающие и не всегда адекватные, библиогра-
фические сведения на сей счет по состоянию на конец 1970-х годов пред-
ставлены в специальных справочниках [365а; 380]. За последующие годы
репертуар трудов по этой проблематике ощутимо обогатился, чем под-
тверждается известная закономерность: само по себе появление сводных
библиографических трудов наподобие только что упомянутых творений
Яманэ Юкио и Дэн Сы-юя служит наглядным свидетельством возникшей
в науке потребности в подведении итогов, а вместе с тем и в подготовке
своего рода плацдарма для последующих разработок в соответствующей
научной области.
3 И уж совсем абсурдной предстает позиция тех из числа подвизающих-
ся на ниве медиевистики (не столько, правда, китаеведной), кто норовит
вообще не видеть в прошлом соответствующих стран и народов никаких
проявлений социального протеста и противодействия трудового люда, да-
же столь значительных, как крестьянские войны.
4 В отечественной ориенталистике один из примеров крестьяноведче-
ских исследований— монография А. В. Гордона [88].
5 Правда, об однозначности всех и каждого из этих факторов по их
воздействию, как верно заметил А. В. Гордон, говорить не приходится. И
271
впрямь, количественное преобладание не способно само по себе, без орга-
низованности, изменить соотношение противостоящих сил. Обширность
сельского пространства своей оборотной стороной имела трудности моби-
лизации крестьянства, его сил. Да и монополия крестьянства как постав-
щика продуктов питания и сырья для одежды в немалой степени уравно-
вешивалась едва ли не такой же монополией власть и богатство имущих
распоряжаться произведенными съестными припасами, а также тканями.
Тем не менее и взятые вместе перечисленные факторы, и каждый из них
в отдельности давали себя знать, «срабатывали» прежде и больше всего
благодаря сопротивлению со стороны крестьян — сопротивлению, которое
сплошь да рядом, но все же очень неадекватно квалифицируют в литера-
туре «пассивным», которое несколько точнее называть оборонительным,
которое сельские труженики вели многообразными «доповстанческими»
средствами, вели, в сущности, непрерывно, повседневно и которое сло-
мить силой оказывалось практически невозможно. Многочисленность и
территориальная рассредоточенность крестьянства, экономическое значе-
ние его жизнедеятельности делали эту социальную общность в ее повсе-
дневном противостоянии и противоборстве неодолимой, неукротимой [88,
с. 161-162].
В связи с оценкой производственно-экономического потенциала дере-
венского трудового люда Танского Китая уместно воспроизвести весьма
любопытные и важные сами по себе результаты подсчетов, сделанных У
Чжанцюанем [262, с. 4, 11-12, 63] на основании цифровых выкладок из пись-
менных источников VII и ближайших за ним столетий (далее приводятся
показатели усредненного уровня). Одному землеробу по силам было в ту
пору хозяйственно осваивать на протяжении года чуть более 30 му пашни
(или трем — один цин), а коль скоро урожай зерновых с каждого му до-
стигал 1 ху, тогда как для удовлетворения спроса одного человека на про-
довольствие требовалось в течение года 12 ху, то труд одного хлебороба
обеспечивал, стало быть, пропитание его самого и еще двух ему подобных.
В человеко-днях трудовые затраты на возделывание танскими крестьяна-
ми каждого цина земли под различные сельскохозяйственные культуры
предстают следующим образом: рис — 948, чумиза — 283, просо — 196, пше-
ница— 177, гречиха — 160, соя — 192, люцерна — 228, конопля — 489, лук —
1156, чеснок — 720, тыквенные — 818, редька, морковь и прочие корнепло-
ды— 728.
6 Большое внимание вопросам дифференциации и классификации форм
народного социального протеста и противодействия в соответствующие
исторические периоды как необходимой предпосылке для более углублен-
ной и детальной характеристики и количественных, и качественных пара-
метров борьбы общественных низов против угнетения и эксплуатации уде-
лено, например, в книгах А. П. Прусса [139, с. 50-69] и М. А. Рахматуллина
[142, с. 42-83].
7 В то же время в медиевистике КНР весьма часто абсолютно ото-
ждествляются понятия «крестьянская война» и «крестьянское восстание».
8 В литературе на это уже неоднократно обращалось внимание (см.,
напр. [109, с. 6; 134, с. 292-293; 137, с. 153-154; 168, с. 130-131]).
9 Стоит попутно заметить, что вопреки стародавним суждениям на сей
счет большой и многомерный событийный комплекс, составивший содер-
жание крестьянской войны в Китае третьей четверти XIX в., вряд ли оправ-
272
данно отождествлять с тайнинским движением, фактически бывшим лишь
ее костяком.
10 Помимо монографических публикаций В. П. Илюшечкина (1915-1996),
Г. С. Кара-Мурзы (1906-1945), В. Л. Ларина, Л. В. Симоновской (1902-1972) и
Н.К. Чеканова (1922-1961), увидели свет относящиеся к проблематике этих
крестьянских войн довольно многочисленные статьи и сообщения Ф.Б.Бе-
лелюбского, Б. Г. Доронина и Н. А. Королевой.
11 Что касается крестьянских войн в Китае, то нормативные (или, как
чаще, хотя и не совсем верно, их называют, «династийные») истории,
да и прочие официальные и полуофициальные исторические труды, да-
же специально посвящавшиеся тому или иному крупному.«бунту» либо
большой «смуте» в Срединном государстве, как раз повествуют обычно
лишь о самых значительных повстанческих группах, игнорируя осталь-
ные. Б. Г. Доронин на примерах с «Историей Мин» (Мин ши) как источни-
ком о повстанческом движении второй четверти XVII в. под предводитель-
ством Ли Цзычэна и Чжан Сяньчжуна, а в связи с нею и другими подобны-
ми произведениями китайского традиционного историописания совершен-
но справедливо отметил, что тем самым сильно обедняется и упрощается
реальная картина событий, а некритическое пользование материалами та-
ких произведений может привести и, случается, приводит на практике к
глубоко неверным представлениям относительно степени организованно-
сти и сплоченности участников соответствующего движения, централизо-
ванности и целенаправленности их действий [92, с. 4, 9, 11, 13, 14, 19; 97,
с. 75-76; 99, с. 123-124, 128, 140].
12 Впрочем, происходившие тогда в жизни Срединного государства пе-
ремены были столь разительны, что не могли не обратить на себя внимание
уже их более или менее близких современников, наделенных наблюдатель-
ностью и способностью аналитически мыслить, притом весьма масштабно.
Это, например, Ли Хуа (ок. 715 г.-ок. 774 г.)—танский аристократ, санов-
ник, писатель — сверстник знаменитого поэта Ду Фу (712-770), на склоне
лет сокрушавшийся по поводу быстрой порчи нравов у людей его поры, а,
как давно замечено, именно такие мотивы раньше прочих в скорби о былом
звучат среди самых характерных и значительных изменений в обществе.
Другой пример тому же — обобщающие наблюдения и суждения, которые,
взирая с высоты нескольких столетий на облик Танского Китая, высказал
сунский ученый- энциклопедист Шэнь Ко (1031-1095) [110, с. 28, 32].
13 Цзедуши (или генерал-губернаторы, как чаще всего принято назы-
вать их в отечественной литературе)—должность, учрежденная в 710 г. в
связи с необходимостью оборонять владения Танской империи от набегов
и вторжений извне. Буквальный смысл термина цзедуши весьма много-
значителен: «императорский эмиссар с чрезвычайными полномочиями»
[77, с. 353]. Поначалу генерал-губернаторов было немного, и Сыны Неба
наделяли их лишь военной властью. Однако со временем такая должность
появилась не только в приграничных, но и во внутренних районах страны,
а главное, цзедуши стали с санкции двора занимать «по совместительству»
посты императорских инспекторов (гуаньчаши), особоуполномоченных ко-
миссаров (цзинлюэши), главных уполномоченных по обороне (ду фанъюй-
ши) и др., тем самым обеспечивая сосредоточение в своих руках не одной
лишь военной власти. К этому следует добавить, что обычно генерал-
губернаторам жаловался еще какой-либо весьма высокий чин в столичном
273
аппарате империи. Словом, мало-помалу цзедуши становились всемогу-
щими правителями периферии. Их очень непростые, крайне неровные, осо-
бенно с середины VIII в., взаимоотношения с центральной императорской
властью, а чем дальше, тем больше и между собой нередко определяли
ход и исход важнейших внутри- и, случалось, даже внешнеполитических
перипетий той поры.
14 По настоянию Ян Яня, тогда первого министра (цзайсяна) Танской
империи, была отменена «триада повинностей» (сань юн) —-земельный на-
лог зерном, подворная промысловая подать продукцией домашнего реме-
сла, а также трудовые повинности и отработки. Тем самым подводилась
черта под историей государственной надельной системы, как она чаще все-
го обозначается в отечественной литературе,—системы, атрибутом кото-
рой «триада повинностей» являлась и которая не без изменений просу-
ществовала несколько столетий при господстве государственной собствен-
ности на землю. Место «триады повинностей», по предложению Ян Яня,
стала заступать перед тем опробованная на региональном уровне систе-
ма «двухразового налога» (лян шуй), зависевшего от размера имущества
( главным образом земли) и доходов с него, а взимавшегося дважды в го-
ду— летом и поздней осенью (отсюда название).
15 В Корее, Японии, Вьетнаме и некоторых других странах топоним Тан
не только в пору царствования дома Ли, но и много поздней служил для
обозначения Срединной империи и ее жителей.
16 В общей сложности на протяжении трех десятилетий, или четверти
временного «пространства», пролегшего между мятежом Ань Лушаня —
Ши Сымина и зачином крестьянской войны под руководством Ван Сянь-
чжи и Хуан Чао, в разных регионах Танского Китая происходили сколько-
то значительные вооруженные столкновения генерал-губернаторов с «цен-
тром» либо друг с другом [319, с. 96].
17 Впрочем, если династия Тан тогда все же уцелела и худо-бедно про-
держалась на троне еще почти полтора столетия, то спасти ее помогли, в
свою очередь, раздоры среди генерал-губернаторов.
18 Данной констатацией никоим образом не преуменьшается «истори-
ческий КПД» государственной надельной системы в раннесредневековом
Китае.
19 В актовых и нарративных материалах того времени содержится нема-
ло красноречивых свидетельств относительно осуществлявшегося самыми
различными путями — от покупки до присвоения — наращивания своего зе-
мельного достояния состоявшими в управленческой сфере должностными
лицами разного уровня. Другое дело, что источники, особенно официаль-
ные, чаще акцентируют внимание на тех случаях, когда чиновники норо-
вили и исхитрялись разжиться за счет земельного фонда казны (см., напр.
[51, цз. 488, с. 5836; цз. 495, с. 5929; цз. 507, с. 6089; 53, цз. 78, с. 13а]). Вместе с
тем в императорских декретах 821 и 824 гг., а также более позднего времени
указывается и на недопустимость впредь самочинно отторгать запашку у
«бедноты» в «уездах окрест столиц» [51, цз. 507, с. 6089; 53, цз. 78, с. 136;
цз. 444, с. 11а]; между тем гораздо чаще подобные факты наблюдались имен-
но на периферии, особенно в моменты крайнего ослабления власти Танской
династии на местах, а такого рода моменты с середины VIII в. наступали
один за другим.
274
20 Выразительный пример тому — обретенные посредством августейше-
го «пожалования за боевые заслуги» одним из танских военачальников в
Дэнчжоу (Дэнсянь, пров. Хэнань) 500 тыс. му земли, к тому же — лучшей
по качеству [53, цз. 689, с. За]. И таких примеров становилось чем дальше,
тем больше (см [262, с. 39-40]).
21 Наиболее преуспели торговцы, наживая весьма солидные земельные
состояния, на юге страны [262, с. 40-41, 140-142]. Обычно они землю скупали,
но не брезговали и разного рода противозаконными приемами, включая
взятки и т.п., лишь бы отхватить себе землицы и побольше, и получше,
и об этом с осуждением говорилось в некоторых документах того времени
(см., напр. [53, цз. 980, с. За-Зб]).
22 В Танской империи наблюдался необычайный рост буддийского цер-
ковного землевладения. Наглядное представление на сей счет может дать
такой факт: в итоге проведенной в начале 840-х годов по предписанию
Ли Яня секуляризации буддийская церковь лишилась нескольких десят-
ков миллионов цинов земли [314а, с. 63]. Таны, надо сказать, и прежде не
раз вознамеривались «одернуть» буддийское духовенство в его устремле-
ниях к приумножению своего имущества, однако сколько-то долговремен-
ного эффекта добиться, как видно, им не довелось. Впрочем, случалось,
что августейший двор, наоборот, поступал и в угоду верхушке буддийской
церкви, отчего в пристоличном регионе, не говоря уже о других, где «почвы
плодородные и приносят большой прибыток», они «во множестве принад-
лежат буддийским святилищам, а чиновничество не в состоянии осадить»
последних [47, цз. 224, с. 7195-7197; 49, цз. 118, с. 14840]. Не помогла и только
что упомянутая крупномасштабная секуляризация первой половины 840-х
годов: подорвать экономическое могущество буддийского духовенства не
удалось и тогда.
23 О том, как учинялось это «зло», существует обильная литература на
китайском, японском и западных языках (см., напр. [244, с. 39-49]).
24 Немощность дома Ли выразилась с середины VIII в. во множестве
проявлений и впоследствии мало-помалу прогрессировала, особенно в IX-
самом начале X в. Одним из таких проявлений, в свою очередь, ощутимо
усугублявшим слабосилие танских «верхов», было острое и в IX в. неза-
тухавшее соперничество при дворе между различными группировками и
кликами. Порой доходило до выливавшихся в вооруженные стычки непо-
средственно в пределах чанъаньского «града чертогов» кровавых потасо-
вок, в ходе которых могли не сносить головы с каждой стороны по несколь-
ку сотен человек. То была в крайнем ее проявлении грызня за всякого рода
посты и привилегии, а значит, за власть, за влияние и могущество. Импе-
раторы один за другим становились, по сути, марионетками в руках той
или иной из этих группировок и клик. Наиболее заметной, с этой точки
зрения, становилась с течением времени камарилья евнухов-царедворцев
(численностью до трех и более тысяч человек). Что в высшей степени
примечательно, именно ее стараниями на китайском престоле оказались
ни много ни мало семь из восьми царствовавших со второй четверти IX в.
танских императоров, а четырем Сынам Неба, поочередно пребывавшим
в этом статусе с середины первого до конца четвертого десятилетия ука-
занного века, пришлось, опять-таки исключительно произволением кли-
ки придворных евнухов, почить в бозе. Что уж тут толковать о каких-
либо иных персонах, будь то первые министры или гражданские и военные
275
должностные лица любого другого уровня? Словом, даже в «граде черто-
гов», не говоря уже о всей стране, чем дальше, тем больше оказывались
Таны не в состоянии, что называется, править бал.
Все это важно отметить не только чтобы проиллюстрировать возра-
ставшее с течением времени бессилие дома Ли, но и для уяснения в даль-
нейшем того, как столкновения группировок и клик при танском дворе «на-
прямую» или иным образом, с одной стороны, оказывали влияние на ход
и исход событий повстанческой борьбы трудового люда империи, пред-
вестивших и предваривших крестьянскую войну 874-901 гг., и, тем паче,
самой крестьянской войны, а с другой стороны, испытывали на себе влия-
ние этих событий.
25 Общая численность танского воинства к концу первого десятилетия
IX в. выросла на одну четверть, а по другим сведениям, даже на одну треть
по сравнению с серединой VIII в., когда она достигала 486,5 тыс. солдат
[129а, с. 235, 239, 240].
26 Это при том, что сам по себе круг податных лиц с введением «двухра-
зового налога» заметно расширился, в частности за счет занятых в ремесле
и промыслах горожан.
27 Стоит напомнить, что в Китае—древней земледельческой стране —
исстари на уровне официальной идеологической доктрины существовали
культ земли и необычайно высокий престиж хлеборобов, от труда которых-
де всецело зависят благосостояние и могущество державы, которым в тра-
диционной 4-звенной социально-сословной стратификации отводилось до-
стойное—-второе (после учено-служилого люда «ши») — место и о которых
посему следует радеть. Не проникнуть в сознание самого крестьянства та-
кого рода представления, а равно и информация о существовании послед-
них у «верхов» не могли.
28 Согласно подсчетам У Чжанцюаня [262, с. 182-183, 222-226], за без ма-
лого 300 лет царствования Танской династии такого рода акции предпри-
нимались в общей сложности 108 раз, причем абсолютное большинство их
(58 раз) пришлось на вторую половину VIII в. и особенно на следующее
столетие.
29 Ведь народные повстанческие движения сыграли большую роль в
низвержении древнекитайских императорских династий Цинь и Хань, а
также предшественницы Тан —Суй (581-618). Об этом в 828 г. напоминал
танским «верхам» чанъаньский чиновник и литератор Лю Фэнь: «разбой-
ники» во главе с Чэнь Шэном (? -208 г. до н.э.) и У Гуаном (?-208 г.
до н.э.) смогли подорвать могущество империи Цинь, а «Краснобровые»
и «Желтоповязочники» — соответственно Западной и Восточной Хань [49,
цз. 190(3), с. 15313]. Тем самым Лю Фэнь предупреждал об угрозе повторе-
ния чего-либо подобного в его время, и был он в таких предостережениях
отнюдь не одинок.
30 На это обращали внимание такие, например, современники, как го-
сударственные деятели, ученые и литераторы Цюань Дэюй, Хань Юй, Лу
Си (?-881) и др. (см. [262, с. 168-183]).
31 Кстати сказать, данное явление, наряду с прочими, не позволяет
сколько-то надежно судить ни об общей численности населения Танско-
го Китая в середине VIII в., ни об ее динамике во все последующее время.
Поэтому, допустим, цифру «около 53 млн. душ» (или претендующую на
большую точность «52,9 млн.» и даже «52 880 тыс.»), зачастую при води-
276
мую как показатель количества жителей империи накануне мятежа Ань
Лушаня — Ши Сымина, нельзя считать адекватной. Упомянутый показа-
тель «выведен», исходя в основном из численности людей, состоявших в
754 г. на государственном учете в качестве податных, но уже тогда немало,
а в дальнейшем все больше и больше обитателей деревень и городов так
или иначе ускользало от регистрации в списках налогоплательщиков. От-
сутствовали и сколько-нибудь достоверные сведения о численности «ино-
родцев», проживавших в империи.
32 Не имеется в виду знаменитый поэт Ли Бо (701-762).
33 Свидетельством иного рода, способным, однако, тоже наглядно про-
иллюстрировать и подтвердить масштабность крестьянских побегов в
преддверии повстанческого движения под руководством Ван Сяньчжи и
Хуан Чао, могут служить исходившие от центральных, а также провинци-
альных и областных властей и обращенные к главам уездных и волостных
управ весьма частые претензии, нарекания, угрозы наказать и сами наказа-
ния за неспособность либо нежелание принять надлежащие меры к поимке
селян-беглецов и пресечению дальнейших уходов [262, с. 143, 172, 216].
34 В книге У Чжанцюаня [262, с. 215-216] представлены относящиеся
к 20 танским областям сведения о резком — в диапазоне от 1/3 до 9/10 —
падении численности крестьянских дворов и запустении деревень к исходу
810-х годов, а также об усугублении этого процесса в предшествовавшие
крестьянской войне десятилетия, особенно в конце второй трети IX в.
35 Хотя точной даты появления «Послания» установить не удалось, ско-
рее всего написано оно на исходе третьей четверти IX в., т.е. как раз нака-
нуне крестьянской войны под руководством Ван Сяньчжи и Хуан Чао.
36 Тут уместно, по ассоциации, напомнить, как, задавшись вопросом
«возможно ли, чтобы народ, впав в бедность, не устраивал бунты?»,—
видный танский литератор и ученый Хань Юй (768-824) в сочинении
«Обращение к началу дао» (Юань дао) высказал суждение, невольно вы-
зывающее в памяти стародавний речевой русский оборот «Один с сош-
кой— семеро с ложкой»: «На одного хлебопашца — шесть едоков проса, на
одного мастерового—шесть потребителей его изделий» [39, цз. 1, с. 8].
37 Жизнь то и дело вынуждала рядовых селян и горожан прибегать к
ростовщическому кредиту, хотя уровень процента при этом сплошь да ря-
дом оказывался крайне высоким (до 50-100%, даже 200-300% и много бо-
лее),— оказывался вопреки попыткам центральной власти не допускать в
таких случаях взимания ссуды на условиях сверх 20% [34, цз. 93, с. 1680-
1681; 53, цз. 465, с. 22а]. Результат подобных сделок зачастую — разорение
заемщиков, что отмечалось и в документации императорского двора (см.,
напр. [53, цз. 63, с. 14а-14б]), и у уже упоминавшегося Лу Чжи [53, цз. 465,
с. 22а-22б]. Вконец «прогоревшим» деревенским беднякам приходилось по-
рой «рассчитываться» с ростовщиками собственными детьми [53, цз. 465,
с. 226; цз. 549, с. 176].
38 Подробней об этом речь пойдет в главе V данной монографии.
39 Надо ли удивляться, что за столь дерзкие высказывания Лю Фэнь
стараниями царедворцев немедля подвергся наговору и опале [49, цз. 190(3),
с. 15313].
277
Глава I
1 Можно напомнить, что публикация Чжэн Цзэсяня носит название
«Сборник материалов по истории крестьянских воин [времени] Тан и Пяти
династий» (курсив мой. — Г. С.). Вместе с тем отнюдь не секрет, что вовсе
не только в случае с публикацией Чжан Цзэсяня, да и вообще с подобны-
ми подборками соответствующих материалов лишь по Китаю возможны
трудности и изъяны при различении, с одной стороны, акций социального
протеста и сопротивления именно крестьян, а с другой — проявлений не-
довольства и противодействия иных общественных слоев и групп, и, как
следствие, столь неодинаковые по характеру и содержанию события бе-
рутся, что называется, за одну скобку и зачисляются безраздельно на счет
одного крестьянства.
2 Уже тогда, по словам современника, хватало причин и поводов у «про-
стого люда пребывать в беспокойстве и гневе ...роптать» [47, цз. 195, с. 6132].
Подробно о народных восстаниях раннетанского периода см. [250].
3 С началом разложения надельного строя, по мере все более масштаб-
ных усложнений международной обстановки, а ближе к середине VIII в.—
и социально-политической ситуации внутри страны — стали наблюдаться
перемены в системе формирования танской армии. Главное в этих переме-
нах— переход от привлечения на военную службу тяглых мужчин (в воз-
расте от 20 до 60 лет) в порядке выполнения ими одной из казенных повин-
ностей— к наемничеству. Официальную санкцию такой переход получил
в датированных 737-738 гг. специальных декретах императора Ли Лунцзи.
Нанимались в армию заключенные (с освобождением от наказания) и рабы
(с их согласия), но преимущественно (хотя сплошь да рядом отнюдь не без
принуждения) — безземельные крестьяне и беглый люд. С утверждением
системы наемничества происходила профессионализация воинской служ-
бы (см., напр. [204, с. 145 и сл.; 270, с. 81-83; 295, с. 444-458]).
4 Вэнь — мелкая денежная единица.
5 Гуань — связка монет (вэней).
6 Баоцзя — практика взаимопомощи и обоюдной ответственности чле-
нов низовых социально-производственных ячеек, зародившаяся в глубокой
древности в рамках сельской общины и с IV в. до н.э., превращавшаяся
усилиями властей в угодную и удобную последним всеохватывающую си-
стему принудительной круговой поруки жителей деревни для целей учета
населения, взимания налогов, отбывания повинностей и т.д.
7 Явно не случайно меры по дальнейшему ужесточению режима соля-
ной, а также чайной и винной государственной монополии воспоследовали
тотчас за «реформой Ян Яня» (в 782 и 783 гг.).
8 Линнань —одна из самых больших административно-территориаль-
ных единиц Танской империи с центром в Гуанчжоу; включала в себя свы-
ше 70 областей в границах нынешних Гуандуна и Гуаней, а также северной
оконечности Индокитайского полуострова.
9 О рабстве и рабах в Танской империи имеется довольно много опубли-
кованных работ китайских, японских, западных и отечественных (Е.М. Ко-
зина, Е. И. Кычанов и др.) авторов. В монографии Ли Цзипина содер-
жатся, наряду с прочими, и сведения, пусть краткие, об имевших место в
тогдашнем Китае разнообразных проявлениях социального неповиновения
и протеста со стороны рабов [228, с. 257-268].
278
10 Данное обстоятельство особо отмечали историки КНР Нин Кэ [239,
с. 43] и Сюн Тецзи [250, с. 35].
11 Едва ли не самые ранние упоминания об этносе с этим либо — чаще —
близким к нему (мо-яо) и другими (менее адекватными) наименованиями
встречаются в составленной на исходе первой трети VII в. под руковод-
ством Вэй Чжэна (580-643) «Истории Суй» (Суй шу), а также у литерато-
ров Лю Чанцина (ок. 709-ок. 786) и Ду Фу [231а, с. 457, 465-466].
12 Ли Сюань вступил на престол в возрасте одиннадцати, а Ли Чун-
мао — двенадцати лет.
13 К слову сказать, с учетом именно этого обстоятельства (хотя, разу-
меется, и некоторых других), а вовсе не в угоду столь привычному для
синологов способу времяисчисления с использованием храмовых имен и
девизов царствования Сынов Неба и предлагается в данной главе разбив-
ка долгого и крутого пути к крестьянской войне 874-901 гг. на слагавшие
его этапы.
14 Взыскательность же и строгость Сына Неба, согласно этой шкале,
вознаграждаются своевременными дождями, поддержание порядка в стра-
не— ясной погодой во благовремении и т.д.
15 Подробнее о многообразии форм и средств социального протеста и
противодействия китайского крестьянства в средние века см. [150, с. 216-
228].
16 Об этой весьма сложной и своеобразной форме стихийной борьбы
угнетенного люда Китая средних веков см. [87, с. 60-62; 150, с. 224-228].
При всем при том следует оговорить, что-—отнюдь не только в Китае — в
реальной жизни грани между собственно «социальным бандитизмом», или
«разбоем», с одной стороны, и разбоем как заурядными уголовно наказу-
емыми деяниями — с другой, сплошь да рядом предстают весьма нечет-
кими, размытыми, а обстоятельства источниковедческого свойства усугу-
бляют трудности с распознанием и различением того и другого.
17 Здесь и далее цифровые выкладки такого рода строятся на данных
из публикации Чжан Цзэсяня [33, с. 77-323].
18 Следует оговорить условность предлагаемой датировки каждого из
выделяемых этапов («вспышек эпидемии»), поскольку хронологическая
атрибуция с точностью до года, а тем паче до месяца в подобных случаях
едва ли возможна без риска впасть в явную искусственность, схематизм и,
стало быть, лишь затруднить уяснение и отображение динамики рассма-
триваемого процесса.
19 Цзяннань — одна из самых больших в ту пору провинций, включав-
шая в себя около 50 областей в пределах нынешних Чжэцзяна, Фуцзяни,
Цзянси и Хунани, а также находящихся к югу от Янцзы частей Цзянсу,
Аньхой и Хубэя и, наконец, юго-восточной окраины Сычуани и северо-
восточной оконечности Гуйчжоу. Административный центр провинции —
Сучжоу (Усянь, пров. Цзянсу).
20 Из восстаний на юге стоит особо отметить имевшее место в 653 г.; оно
примечательно, помимо всего прочего, тем, что возглавлялось женщиной
Чэнь Шичжэнь (?-653).
21 Правда, в публикации Чжан Цзэсяня [33, с. 90-109] под рубрикой
«Юань Чао из Тайчжоу» представлены соответствующие выдержки из по-
чти тридцати, притом самых разнообразных письменных и эпиграфиче-
ских источников VIII—XIII и последующих веков, т.е., казалось бы, доста
279
точно обильные материалы. На поверку, однако, оказывается, что многое в
них дублируется, а вместе с тем немало конкретных сведений определенно
существенного свойства отсутствует, и в результате ряд важных вопросов,
возникающих при воссоздании картины возглавленного Юань Чао восста-
ния, остается без ответа.
22 Не следует путать этого Чжу Цы с его тезкой — тем самым, что жил
в 742-784 гг., одно время возглавлял генерал-губернаторство Лулун, потом
оказался в опале, а в 783 г. учинил мятеж в Чанъани, вынудив танского
верховного владыку Ли Гуа искать прибежище в Фэнтяне (Цяньсянь, пров.
Шэньси); тогда же этот Чжу Цы провозгласил себя императором династии
Цинь, годом позже переименованной в Хань, и вознамерился (правда, без-
успешно) низвергнуть-таки Ли Гуа и в Фэнтяне.
23 Исходная временная грань этого события в источниках сколько-то
определенно не обозначена; мало того, по одним сведениям, оно началось
в 762 г., по другим — в следующем. Зато дата окончательного подавления
восстания Фан Цина и Чэнь Чжуана названа точно — 28 июня 766 г. [6,
цз. 566, с. 2907].
24 Такова версия второй танской нормативной истории [23, цз. 136,
с. 16532], а равно хроники Сыма Гуана (1019-1086) и К0 [47, цз. 222, с. 7130].
Сыма Гуан в «Исследовании разночтений» вместе с тем оговаривал, что,
согласно другим сведениям, Юань Чао избрал для себя девиз царствова-
ния Шэн-го (Продвинуть государство вперед) [47, цз. 222, 7130].
25 Последний атрибут присутствует и во второй версии девиза царство-
вания Юань Чао.
26 Впрочем, иной раз эти же самые обозначения прилагались и к участ-
никам событий, не сопряженных непосредственно с деятельностью каких-
либо религиозных образований, заключая в себе хулительный смысл, за-
ряд осуждения, проклятия, неприятия, безотносительно к еретичеству, сек-
тантству и т.п. В данной связи можно назвать и Юань Чао (см., напр. [6,
цз. 775, с. 4087]), и Хуан Чао [49, цз. 178, с. 15191]. Подробнее об этом см.
[224, с. 308]. В подобных случаях имелось в виду, что сами такие люди ли-
бо кто-то из их окружения предвозвещали приближение в скором времени
больших изменений, пророчествовали гибель правящего дома и воцарение
нового.
27 Пять перевалов (Улин) — хребет, через который вели на юг дороги
из Фуцзяни, Цзянси, Хунани (две) и Гуаней.
28 Девять храмов императорских предков и все воинство — метафори-
ческая атрибутика государственной власти в традиционном Китае.
29 Данное сочинение не сохранилось до наших дней, но получить пред-
ставление о нем можно благодаря многочисленным упоминаниям, ссылкам
и выдержкам из его текста в «Всепроницающем зерцале», в «Исследовании
разночтений» и некоторых других исторических трудах (см. [153, с. 35-38]).
30 И эта книга — из числа утраченных. По сведениям ученого-библио-
графа Чэнь Чжэньсуня (ок. 1190-ок. 1261), авторское предисловие к ней
датировано 883 г. [63, цз. 11, с. 311].
31 Пэнмэнь—другое наименование Сюйчжоу, одного из узловых пунк-
тов «бунта» Пан Сюня. Согласно одной из историко-библиографических
версий, «Записи о смуте в Пэнмэне»—творение кисти некоего Чжэн Цяо,
по другой, более правдоподобной, -Сунь Цяо. По поводу авторства и дру-
гих проблем, связанных с данной книгой конца IX в., см. [170, с. 188-191].
280
32 Этим объясняется, почему именно данная хроника и комментарии к
ней стали базовым источником информации о «бунте» Пан Сюня и, как
и в случае с восстанием Цю Фу, именно к ним едва ли не в абсолютном
большинстве даются далее отсылки.
33 Источники называют разные даты этой передислокации. Наиболее
достоверными представляются показания относительно 862 г. [276, с. 54—
57].
34 Гэкоу — пункт в месте слияния рек Гэхэ и Хуайхэ, в уезде Хуайюань
(пров. Аньхой).
35 Едва ли не в любой статье или книге, повествующей о «бунте» Пан
Сюня, приводится этот показатель численности участников восстания в
период его кульминации. Между тем, кроме «Старой истории Тан», ни-
где более и, в частности в «Всепроницающем зерцале» и «Исследовании
разночтений», данная цифра не фигурирует. Вполне возможно, что она
сколько-то завышена.
36 Гуйлинь — другое наименование Гуйчжоу, употреблявшееся в сред-
ние века и новое время и являющееся официальным обозначением этого
города в наши дни.
37 Как следует из предыдущего изложения, такое членение на этапы
строится преимущественно на критериях, связанных с крестьянской борь-
бой лишь в ее повстанческих проявлениях. В полной мере учесть для целей
периодизации и остальные формы социального протеста и сопротивления
не позволяет нынешнее состояние освоения наличной Источниковой базы,
а также литературы вопроса.
38 Провозглашенной летом 618 г. династии Тан пришлось на протяже-
нии шести лет, вплоть до середины 624 г., отстаивать свои права на власть
над Срединной империей в борьбе с разного рода соперниками и конкурен-
тами.
39 Начиная с весны 756 г. разного рода выходцы из иной социальной
среды (особенно часто — генерал-губернаторы) к последней четверти IX в.
по меньшей мере 10 раз заявляли о притязаниях на трон в Срединной им-
перии, на соответствующие титулы и регалии.
Глава II
1 Наличие в данном регионе столь давних и богатых традиций такого
рода, их историческое значение, а также потребность в дальнейшем науч-
ном исследовании их, — все это особо отмечалось в конце 1983 г. в Цзинани
на научной конференции по истории крестьянских войн в Китае (Гуанмин
жибао, 1984, 26 янв.). Не случайно и местом проведения такой конференции
был избран административный центр пров. Шаньдун.
2 Имеется в виду одноименная с нынешней танская провинция, зани-
мавшая территорию южней Хуанхэ в границах современных Шаньдуна и
Хэнани, а также к северу от Хуайхэ в пределах теперешних Цзянсу и Ань-
хой.
3 Существуют буквально единичные исключения — [152; 300] и статья
Чжоу Дао в газете «Хэнань жибао» от 24 и 27 мая, а также 7 июня 1962 г.
281
4 Эта проблема основательно исследована В. Г. Дорониным. Результа-
ты его многолетних изысканий на сей счет суммированы в работах [94,
с. 123-153; 98, с. 37-44].
5 Учитывая тот общеизвестный факт, что в абсолютном большинстве
стран о подобных событиях и явлениях средневековые историки обычно
либо умалчивали совсем, либо сообщали крайне кратко, действие рассма-
триваемого феномена, со своей стороны, способно усилить впечатление о
частоте, содержании и масштабах народных «бунтов» в Срединном госу-
дарстве.
6 Создана эта книга, как традиционно признано, неизвестным лицом,
жившим при династии Сун (960-1279) [287, с. 126; 365, с. 94]. Синолог
США Г. Леви, посвятивший Хуан Чао специальные исследования, полага-
ет, что автором данного сочинения является Мао Юаньи, живший на рубе-
же XVI — XVII вв., однако никаких доказательств на сей счет он не привел
[82, с. 124]. Такую же версию приводят некоторые ученые КНР [33, с. 3;
276, с. 81; 285]. Между тем в имеющихся сейчас публикациях этого ано-
нимного этюда читатель уведомляется, что они осуществлены по списку,
сделанному неким человеком, который жил в империи Юань (1260—1368)
[19, с. 11].
7 О «Всепроницающем зерцале» как источнике для изучения крестьян-
ской войны 874-901 гг. см. [156; 288а; 304].
8 В каких-то случаях тут «срабатывала» и все еще продолжает «сраба-
тывать» своего рода инерция слепого следования заданной средневековым
официальным историописанием «модели». В то же время было бы невер-
но считать, будто в наши дни такая «модель» остается невостребованной.
Предусматриваемое ею противоположение Ван Сяньчжи с его «минусо-
вой» атрибутикой и Хуан Чао — с «плюсовой» может, на поверку, оказать-
ся пригодным для нужд «научного обоснования» определенных идейно-
политических лозунгов и установок, как то и произошло в КНР накануне и
в период «культурной революции» 1966—1976 гг. Конкретнее говоря, чтобы
подобные лозунги и установки «подкрепить» ссылками на исторические
прецеденты, достаточно захотеть истолковать последние так, будто Ван
Сяньчжи с его «прегрешениями» сыграл наруку силам, враждебным по-
встанцам, а Хуан Чао (хотя он в действительности тоже не был свободен
от таких же, как у Ван Сяньчжи, настроений и взглядов) оказался возве-
денным в ранг некоего идеального «высокосознательного и несгибаемого
революционного вождя» за то, что придерживался «твердых позиций»,
неуклонно боролся против «ренегатов» («типа Ван Сяньчжи»). Тем са-
мым предается забвению тот, в общем-то самоочевидный факт, что образ
Ван Сяньчжи (как, впрочем, и Хуан Чао) не может не оставаться целиком
в рамках исторических обстоятельств своего времени, которые обуслови-
ли направление и содержание умонастроений, помыслов и поступков, са-
мой личности средневекового предводителя «мятежной черни», в чьей по-
вседневности могли оказываться рядом, уживаясь либо борясь, великое,
благое, доброе, светлое, чистое и то, что было тогда или представляется
сейчас ничтожным, темным, дурным, низменным, суетным. Иными сло-
вами, в стремлении вывести чаяния, намерения и деяния обоих главных
руководителей крестьянской войны 874-901 гг. идеологически значимыми
на современный, притом сугубо прагматизированный манер, оказывается
возможным по логике такой трактовки, вопреки принципу историзма, в от-
282
ступление от обязательного для науки условия выявить в далеком средне-
вековом прошлом живые исторические лица народных повстанческих во-
жаков, изображать Хуан Чао неким совершенством, представлять, будто
он все от начала до конца задумывал и свершал в сознательном расчете на
суд грядущих поколений, а Ван Сяньчжи представлять едва ли не полным
антиподом своего преемника.
9 «Пинхуа по истории Пяти династий» — произведение простонародной
повествовательной литературы, которое, хотя и несет на себе, подобно про-
чим памятникам жанра пинхуа, печать фольклорной стихии, вместе с тем
более других творений народного сказа близко к исторической прозе и
заключает в себе меньше элементов, пришедших из устной традиции [78,
с. 11-94; 143, с. 233]. Л.К. Павловская назвала его «народным историческим
романом» [78, с. 9]. Не случайно эта книга широко привлекается исследо-
вателями для изучения истории Китая конца IX — середины X в. Соответ-
ствующие разделы «Пинхуа по истории Пяти династий» включены Чжан
Цзэсянем в неоднократно упоминавшуюся выше публикацию [33, с. 674-697,
778].
10 Цзин Сян и Ли Чжэнь вскоре после падения дома Ли смогли пробить-
ся на высокие государственные посты, но немного погодя пали жертвой
острых политических коллизий времени Пяти династий и десяти царств
[385, с. 70, 71, 76, 85, 90-92, 96, 99].
11 Само по себе полное замалчивание официальными историками при-
надлежности Ван Сяньчжи к претендентам на «преуспевшего в учености»
весьма примечательно, хотя и объяснимо в контексте общего подхода го-
сударственного историописания к этому персонажу.
12 Ян Чжицзю, датирующий начало восстания Ван Сяньчжи 875 годом
[334, с. 57], по его признанию, раньше придерживался другой версии.
13 В переводе со старокитайского лунно-солнечного календаря на совре-
менный соответствует 8 июня — 6 июля 875 г.
14 Сами «Записи событий при Си-цзуне» (30 цзюаней) до наших дней не
сохранились.
15 В данном случае датировка произведена по системе циклических зна-
ков традиционного китайского летосчисления (60-летний цикл).
16 Собственно, в этом комментарии к «Всепроницающему зерцалу» фи-
гурирует не второй, а первый год эры царствования Цянь-фу. Но, по еди-
нодушному мнению исследователей, здесь, вне всякого сомнения, имеет
место описка — одна из отнюдь не малочисленных в публикациях данной
хроники (об этом см. [132, с. 231-232]). В самом деле, во-первых, испокон
веку для обозначения первого года эры царствования какого-либо импе-
ратора неизменно употреблялось только слово «юань» (начальный), но не
«и» (первый), которое присутствует в этом комментарии. Описка же мо-
гла произойти тем легче, что иероглиф «и» представляет собой одну го-
ризонтальную черту, а иероглиф «эр» (второй)-—две таких черты, одна
из коих оказалась опущенной в оригинале или переписчиком. В другом
комментарии к «Всепроницающему зерцалу» вновь приводится — в иной
связи —отрывок из «Записей о свершавшейся волею Неба смене августей-
ших правителей», где упоминается то же самое воззвание Ван Сяньчжи,
и на сей раз указывается уже второй год эры Цянь-фу [47, цз. 253, с. 8230].
Во-вторых, вплоть до дня зимнего солнцестояния в 874 г. официальное
летосчисление велось еще по девизу царствования Сянь-тун прежнего им*
283
ператора Ли Цуя, и только в пятый день одиннадцатого месяца этого года
(в переводе на современный календарь —17 декабря 874 г.) Ли Сюань при-
нял девиз Цянь-фу [47, цз. 252, с. 8171]. Следовательно, фигурирующий в
дате воззвания Ван Сяньчжи первый месяц мог прийтись лишь на второй
год эры царствования Цянь-фу, но никак не на начальный.
17 Возникший еще в империи Западная Хань уезд Чанъюань в 634 г.
был введен в состав уезда Куанчэн.
18 Между тем несколько письменных памятников, авторы которых со-
временники и очевидцы крестьянской войны, а в отдельных случаях даже
прямые ее участники (на стороне правительственного лагеря), находятся
ныне в научном обращении; в их числе — рукописные тексты, обнаружен-
ные среди материалов из Дуньхуана.
19 Примеры подобной реконструкции (на материалах повстанческой до-
кументации крестьянской войны 1773-1775 гг. в России) см. [129].
20 В подлиннике правящий император обозначен, скорее всего, его то-
гдашним девизом царствования, который составители «Новой истории
Тан», перелагая текст воззвания, заменили храмовым именем Ли Сюаня.
21 Например, во время небольшого восстания второй половины 303 г.
под руководством «инородца» Чжан Чана (7-304) на стыке нынешних про-
винций Хэнань и Хубэй уездного чиновника Цю Чэня (7—304), принявше-
го фамилию Лю и имя Ни, стали выдавать за уцелевшего отпрыска низ-
вергнутой без малого столетием раньше династии Хань и величать Сы-
ном Неба. Лю Ни, как того требовала традиция, провозгласил свой девиз
царствования, объявил по сему случаю амнистию, совершил полагающи-
еся при подобных обстоятельствах церемонии и ритуалы, учредил чины и
должности, ввел при своем «дворе» многие обычаи по типу ханьских. Не-
что аналогичное произошло в 432 г., когда в ходе восстания сычуаньских
крестьян появились самозванцы Сюй Мучжи (7-432), а затем, после его ги-
бели, Чэн Даоян (7-437), присвоившие фамилию Сыма и выдававшие себя
за потомков правившей с 265 по 420 г. династии Цзинь [212, с. 282]. Са-
мозванным царем Великого Шу, провозглашенного в ходе народного вос-
стания 993-997 гг. в Сычуани, был один из вожаков «бунта», Ли Шунь
(7 -ок. 1035 г.), которого выдавали за чудом спасшегося потомка правив-
шего там до 965 г. дома Мэн [150, с. 263-265]. Приведенными примерами
отнюдь не ограничиваются факты такого рода (см. [212, с. 279-284]), хотя,
надо сказать, пока что не все случаи народного самозванчества в истории
Китая выявлены учеными.
22 Как и в других странах, самозванчество в Китае — «изобретение» не
социальных низов, а «верхов», прибегавших к нему как средству полити-
ческой борьбы. Налицо, стало быть, один из примеров, как первые «учи-
лись» у вторых.
23 Любопытно, как данная констатация, запечатленная в воззвании Ван
Сяньчжи, коррелирует с преисполненным риторического запала вопросом,
который в форме «Ужель Ваше величество не ведает..?» Лю Юньчжан в
упоминавшемся во Введении памфлете не раз и не два адресовал предмест-
нику Ли Сюаня на танском престоле — Ли Цую.
24 Первую публикацию текста см. [333, с. 33]. Об истории обнаружения
данной рукописи, ее общей характеристике и информативной ценности см.
также [164; 308].
284
25 Чэнсян— наряду с уже упоминавшимся выше термином цзайсян упо-
треблявшееся в Китае с древних времен обозначение высшей администра-
тивной должности; обычно переводится «первый (или главный) министр».
26 Соответствует 880 г.
27 Не вдаваясь в существо этой побасенки, можно отметить, что на са-
мом деле у Хуан Чао насчитывалось 7 братьев, а сам он был по старшин-
ству вторым. Но мнение, будто у Хуан Чао было 6 братьев, довольно проч-
но бытовало в литературе.
28 Согласно «Пинхуа по истории Пяти династий», Хуан Чао родился
якобы в 861 г. [78, с. 10]; версия «Баоцзюаня о Муляне» совпадает с этой
[18, с. Зба-Збб]. Если принять во внимание всю совокупность известных
данных о Хуан Чао (преимущественно косвенных), то более правдоподоб-
ным представится приведенный выше расчет применительно к возрасту
Ван Сяньчжи, ровесника Хуан Чао. В «Баоцзюане о Муляне» упомянута и
родная деревня Хуан Чао — Чицян. Уезд и область, где проживала семья
Хуанов, здесь названы соответственно Чжанцзюй и Чаочжоу [18, с. 396].
По предположению Э. С. Стуловой, несовпадение в наименованиях, фигу-
рирующих в этом и других источниках, можно объяснить диалектными
различиями [174, с. 34]. Не исключено, что и деревня, где родился Ху-
ан Чао, называлась в действительности не Чицян, а как-то иначе, хотя и
сходно.
29 В «Пинхуа по истории Пяти династий» приводится иная, чем
в «Баоцзюане о Муляне», цифра —14 месяцев [78, с. 101].
30 В «Баоцзюане о Муляне» говорится, будто до рождения Хуан Чао
его родители были бездетны [18, с. 396].
31 В «Описании девяти царств» Лу Чжэня (957-1014) он ошибочно на-
зван младшим братом Хуан Чао [15, цз. 11, с. 108].
32 И «Пинхуа по истории Пяти династий» называет Хуан Цзунданя «че-
ловеком богатым»: «Добра в его доме было не счесть» [78, с. 101].
33 В различных источниках приводится немало других приписываемых
Хуан Чао стихотворений разных жанров и содержания. См., напр. [3, цз. 5,
с. 145; 18, с. 39а, 39б-40а; 62, цз. 4, с. 17б-18а; 70, с. 113; 78, с. 102, 103, 108,
109-110]. Сохранилось несколько стихотворений, принадлежность которых
Хуан Чао обычно не оспаривается; они вошли в существующие антологии
танской поэзии [35, с. 113; 54, цз. 733, с. 8384].
34 При всем том, по данным Лю Биня (1023-1089), опиравшегося на ин-
формацию людей хорошо осведомленных и «весьма подробно рассказывав-
ших о деяниях Хуан Чао», последний уступал ростом всем своим братьям
[16, цз. 88, с. 4807].
35 Обладание «ученой степенью» минцзин предполагало совершенное
знание конфуцианской канонической литературы.
36 Этот мотив присутствует и в юаньской драме «Цуньсяо убивает ти-
гра» [172, с. 276].
37 Это не были просто сетования обиженного пасынка фортуны. В сред-
невековой китайской литературе, не исключая ни историческую, ни худо-
жественную, а также в фольклорных творениях, сохранилось немало сви-
детельств того, как в Танской империи, особенно с середины VIII в., сплошь
да рядом принадлежность к числу «хозяев жизни», протекция плутократов
и могущественных сановников, а нередко также кумовство и взятка влияли
на исход экзаменов, делали их пустой формальностью, открывали доступ
285
к «ученым степеням» людям малоспособным и недостойным. И чувства
досады, возмущения и протеста по такого рода поводам возникали тогда у
многих.
38 Следует вместе с тем оговорить, что у этих акцентированных в нор-
мативных историях известий — свой подтекст: удача может сопутствовать
лишь тому, кто всецело предан конфуцианской доктрине и ее носителям и
не допускает мысли о нанесении им какого-либо ущерба; иначе неминуемо
крушение всех замыслов и начинаний. Таков важный аспект концепции,
которой с социально-назидательными целями следовали в трактовке кре-
стьянской войны 874-901 гг. составители данных, как и любых прочих
произведений официального историописания. В частных же сочинениях
подчеркивалось, напротив, жестокое отношение повстанцев к конфуциан-
цам. Су Ци (987-1035), например, писал: во время «смуты разбойников
Хуан [Чао] большое количество конфуцианцев было взято в плен и убито»
[25, с. 1088].
39 Пращур крупного чиновника, литератора, художника Цянь И Цянь
Лю (852-932), основатель царства У-Юэ (895-978) периода Пяти династий
и десяти царств, непосредственно участвовал в подавлении «великой сму-
ты» 874-901 гг., за что танский император Ли Е пожаловал ему титул вана.
Воспоминания об этой стороне жизни Цянь Лю, предания и другие мате-
риалы, связанные с бурными событиями конца IX — начала X в., бережно
сохранялись поколениями семьи Цяней. Часть их Цянь И запечатлел в
«Книге о новостях на Юге». По его сведениям, Хуан Чао находился перво-
начально на положении «делопроизводителя» (паньгуаня) при Ван Сянь-
чжи. «Хуан Чао был спервоначалу паньгуанем у разбойника Ван Сянь-
чжи»,— еще раньше, в 944 г., сообщал Лю Чунъюань [17, цз. 2, с. 17].
40 Краткое жизнеописание Лю Ханьхуна приводится во второй танской
нормативной истории [23, цз. 190, с. 16778].
41 Иногда упоминаются в источниках под именами соответственно Цзы-
синь и Цзылян.
42 Его первоначальное имя — Цзюйянь; иногда фигурирует в источни-
ках и литературе под именами Янь, Цюань и Цзунши.
43 См. их биографии в нормативных источниках: [23, цз. 187, с. 16766-
16767] —Ли Ханьчжи; [24, цз. 21, с. 214-216; 50, цз. 16, с. 17153-17155] — Гэ
Цунчжоу; [24, цз. 22, с. 230-232; 50, цз. 16, с. 17156-17158] — Чжан Гуйба; [24,
цз. 45, с. 489-492; 50, цз. 63, с. 17451-17453] — Чжан Цюаньи.
44 Соответствующая рубрика в книге Чжао И так и обозначена: «Чжан
Цюаньи и Фэн Дао» [61, цз. 22, с. 440-442].
45 Это—далеко не единственный в ту пору факт подобного рода. Под-
робней о данном последствии крестьянской войны—в Заключении к книге.
46 Имеются в виду следующие области, территория которых полностью
или частично перешла к повстанцам: Сунчжоу, Бяньчжоу, Хуачжоу, Чжэн-
чжоу, Жучжоу (Линьжу), Сюйчжоу (Сюйчан), Цайчжоу (Жунань), Чэнь-
чжоу (Хуайян) — все в нынешней провинции Хэнань; Цаочжоу, Пучжоу,
Юньчжоу, Яньчжоу, Ичжоу — в Шаньдуне; Бочжоу и Инчжоу — в провин-
ции Аньхой.
47 Хуайнань — провинция с административным центром в Янчжоу
(Цзянду, пров. Цзянсу), занимавшая территорию к югу от р. Хуайхэ. На
востоке ее границы выходили к Желтому морю, на западе — к р. Ханьшуй,
а на юге — к Янцзы.
286
48 Другая, пусть менее важная, причина, почему составители данной
хроники не преминули сообщить о пленении Ван Ляо, состоит в следу-
ющем: в источниках, с которыми им пришлось иметь дело, излагаются
и иные версии о судьбе этого высокопоставленного чиновника. Согласно
одной из них, ему удалось тогда скрыться и избежать смерти от рук «раз-
бойников», а по другой — он будто бы погиб в сражении за Жучжоу (см.,
напр. [49, цз. 164, с. 15090—15091]). Введя — без каких-либо оговорок — в хро-
нику точно датированную запись о захвате Ван Ляо в плен, ее составители
тем самым как бы подчеркнули, что придерживаются на сей счет только
такой версии. Она приводится и во второй танской нормативной истории
[23, цз. 9, с. 15491].
49 Жучжоу отделяло от Восточной столицы расстояние всего в 160 ли.
50 Лои — одно из исторически закрепившихся (с XI в. до н. э.) за Лояном
наименований.
51 Действительно, Кан Чэнсюнь, отличившийся в военной кампании
864 г. против королевства Наньчжао, а пятью годами позже — против вос-
стания Пан Сюня, стал затем жертвой придворных интриг и был разжа-
лован из цзедуши генерал-губернаторства Хэдун в помощники правителя
захолустной области Эньчжоу (Эньпин, пров. Гуандун) [23, цз. 148, с. 16583-
16585].
52 Наиболее подробное описание происшедшего тогда в Цичжоу приво-
дится в «Всепроницающем зерцале», а первоисточником сведений на сей
счет послужила упоминавшаяся выше книга Ван Куня «Записи о том, чему
внимал со страхом». Скорее всего, с «подачи» Ван Куня излагает цичжо-
уский инцидент и «Новая история Тан». Первая же танская нормативная
история хранит по данному поводу полное молчание, а объясняется это
тем, что ее составители вообще обошли вниманием «Записи о том, чему
внимал со страхом». Во всяком случае, в отличие от своих коллег по вто-
рой танской нормативной истории и «Всепроницающему зерцалу», они со-
чинение Ван Куня даже не упомянули ни разу [264, с. 34-36, 38].
53 Пэй Во примыкал к той придворной группировке, которую возгла-
влял дядя Ван Ляо, цзайсян Ван До. Вполне возможно, что повстанческое
руководство учло и решило использовать это обстоятельство, облегчавшее
установление контактов между Пэй Во и Ван Ляо.
54 Войска чудодейственных стратагем (шэнь цэ цзюнь) — танская двор-
цовая гвардия, находившаяся под началом придворных евнухов; делились
на левое (главное) и правое войско.
55 Такие «обвинения» по адресу Ван Сяньчжи были нередки в лите-
ратуре КНР, особенно в преддверии и в период «культурной революции»
1966-1976 гг.
56 Свидетельства участия Хуан Чао в переговорах см.: [19, с. 1; 23,
цз. 225(3), с. 17027; 47, цз. 252, с. 8187-8188].
57 В комментарии Сыма Гуана к данному сообщению «Всепроницаю-
щего зерцала» содержится довольно примечательное суждение по поводу
упомянутой в тираде Хуан Чао численности повстанческого войска (более
5 тыс.): «Когда [Ван] Сяньчжи и [Хуан] Чао начинали восстание, то гово-
рили, что за несколько месяцев [их] свора достигнет нескольких десятков
тысяч. [Однако] к данному [времени у них] было лишь 5 тысяч, и [это]
оттого, что [свора их являла собой] не что-то устойчивое, а сброд (букв.:
стаю ворон) — то сходились, то разбредались» [47, цз. 252, с. 8188]. Если
287
отвлечься от фразеологии, сильно отдающей неприязненностью средневе-
кового хрониста к тем, о ком в данном случае он ведет речь, в правильности
наблюдению, сформулированному в завершающей комментарий реплике,
в общем, не откажешь. Что же касается численности повстанческого кон-
тингента, не исключено, что Хуан Чао, скорее всего, имел в виду только
ту его часть, которая дислоцировалась тогда у стен Цичжоу, либо лишь
ту, что находилась непосредственно под его началом.
58 В 60-70-х годах в прессе КНР увидели свет полтора десятка статей и
заметок по поводу этого эпизода крестьянской войны 874-901 гг.
59 Сыма Гуан и Фань Цзуюй не были несвободны от влияний второй
танской нормативной истории, так что излагать этот сюжет во «Всепро-
ницающем зерцале» не по «Новой истории Тан» они вполне могли, как и
поступали во многих других случаях. Но на сей раз налицо совпадение
либо «перекличка». Может быть, реальная основа у данного сюжета все
же существовала?!
60 Имеется в виду, что Гильом Каль (7-1358), один из руководителей
Жакерии (1358 г.), вступил в переговоры с королем Наваррским Карлом
Злым (1332—1387), вожак крупного восстания английского крестьянства Уот
Тайлер (7-1381) — с королем Англии Ричардом II (1367-1400); умеренное
крыло гуситов — чашники — заключили в 1433 г. соглашение (Пражские
компакты) с феодально-католическим лагерем. Можно также напомнить,
что на начальном этапе второй крестьянской войны в России С. Т. Разин не
раз говорил о своей преданности царю, о желании послужить «великому
государю»; даже перед казнью он надеялся встретиться с царем. «Стень-
ке,— сообщает иностранный источник, — всегда казалось, что ему многое
надобно сказать государю, а тому важно сие знать» (цит. по [109, с. 162-
163]).
61 В некоторых источниках фигурирует под именем Вэньюй.
62 В источниках не уточняется, какое конкретно генерал-губернаторство
имел в виду возглавить Ван Сяньчжи.
63 Хотя в качестве шаньнаньдунского генерал-губернатора Ли Фу фи-
гурирует в «Всепроницающем зерцале» уже раньше [47, цз. 252, с. 8184],
на самом деле цзедуши он стал лишь после битвы у Цзинмэня: так чанъ-
аньский двор отметил достигнутый в том сражении успех карательных
войск. Мало того, за этот успех Ли Фу был удостоен высшего для генерал-
губернатора почетного звания «государственного советника» (тунпин чжан-
ши) и отныне именовался «генерал-губернатором — главным помощником
императора» [47, цз. 253, с. 8201; 204, с. 184].
64 Строго говоря, восприятие «географии» данного движения, как едва
ли не любого другого, не должно оказаться одномерным и отождествлять-
ся всегда лишь с успехами повстанцев. И на первой стадии крестьянской
войны под руководством Ван Сяньчжи и Хуан Чао, и на более поздних
немало было и от метания из стороны в сторону вследствие неудач вос-
ставших, их бессилия в том или ином месте, где противоборствовавший
стан имел превосходство либо по каким-то другим причинам оказывался
для повстанцев «непробиваемым».
65 Подготовка «Совершенного зерцала дворцовых библиотек» была за-
вершена в 1013 г. — почти на 70 лет поздней составления «Старой истории
Тан» (940-945 г г.).
288
Сокращения
ВИ —Вопросы истории.
ВЛУ — Вестник Ленинградского университета.
ВШЧ — Вань ши чжэ.
ИИИСАА — Историография и источниковедение истории стран Азии и
Африки. Л. (СПб.). 1965 —
ИНКНР— Историческая наука в КНР. 2-е изд. М., 1981.
ЛДС — Ляонин дасюэ сюэбао.
ЛЦ — Лиши цзяосюэ.
ЛЯ — Лиши яньцзю.
НКОГК — Научная конференция «Общество и государство в Китае».
Доклады и тезисы. М., 1970 —
НШС — Нинбо шиюань сюэбао.
ПППИКНВ — Письменные памятники и проблемы истории культуры
народов Востока. Л. (СПб.); М. 1965 —
РК — Рэкисигаку кэнкю.
РКИ — Рекиси кёику.
СБЦКЦБ — Сы бу цун кань, цзи бянь. Шанхай, 1928.
С Л — Сигаку дзасси.
СКЦШЧБ — Сы ку цюань шу чжэнь бань. Шанхай, 1934.
СЭ —Сиэн.
ТГ—Тоё гакухо.
ТК — Тоёси кэнкю.
ТСГ—Тоё си гаку.
ЦП — Цуншу цзичан. Шанхай, 1935-1939.
ЧНЦЛП — Чжунго нунминь ции лунь цзи. Пекин, 1958.
ЧНЧВТЛЦ — Чжунго нунминь чжаньчжэн вэньти тао лунь цзи. Сян-
ган, 1978.
ЧНЧШЯЦ — Чжунго нунминь чжаньчжэн ши яньцзю цзикань. Вып. 1.
Тайюань, 1979; вып. 2. Шанхай, 1982; вып. 3. Шанхай, 1983.
ЧФШНЧВТЛЦ — Чжунго фэнцзянь шэхуэй нунминь чжаньчжэн вэнь-
ти тао лунь цзи. Пекин, 1962.
ШаШС — Шаньси шида сюэбао.
ШФ — Шо фу. Тайбэй, 1972.
ШэШС — Шэньси шида сюэбао.
ШЮ — Шисюэ юэкань.
СПИСОК ИСПОЛЬЗОВАННЫХ ИСТОЧНИКОВ И ЛИТЕРАТУРЫ
ИСТОЧНИКИ
На китайском языке
1. Ван Дан. Тан юй линь = Лес танских речений // ЦЦ. Вып. 2756-2759.
2. Ван Динбао. Тан чжи янь = Избранные повествования о танском [вре-
мени] // ЦЦ. Вып. 2739-2740.
3. Ван Минцин. Хуэй чжу лу = Записки «Помахивающего мухогонкой».
Шанхай, 1964.
4. Ван Фучжи. Ду «Тун цзянь» лунь = Суждения по прочтении «Всепро-
ницающего зерцала». Шанхай, 1936.
5. Ван Юн. Сун чао янь и и моу лу — Заметки с завещанными потомству
благопожеланиями, [составленные] при Сунской династии // ЦЦ. Вып.
3888.
6. Вэнь юань ин хуа = Пышные цветы садов изящной словесности / Сост.
Ли Фан и др. Шанхай, 1966.
7. Гао Сысунь. Ши люэ = Краткий очерк историописания // ЦЦ. Вып. 19.
7а. Ду Гуантин. Лу и цзи = Заметки с записями об удивительном // Цзинь
дай би шу = Книжные раритеты, сделанные достижимыми. Т. XIII. Шан-
хай, 1922.
8. Ду Му. Фаньчуань вэнь цзи = Собрание сочинений [человека] из Фань-
чуани // СБЦКЦБ. Т. 52.
9. Дуань Чэнши. Юян цза цзу = Разные заметки из Юяна // ЦЦ. Вып.
276-278.
10. Дугу Цзи. Пилин цзи = Пилинские записки // СБЦКЦБ. Т. 33.
11. Ли Ао. Ли Вэньгун цзи = Сборник произведений Ли Вэньгуна //
СБЦКЦБ. Т. 53.
12. Ли Дэюй. Ли Вэйгун цзи = Сборник произведений Ли Вэйгуна //
СБЦКЦБ. Т. 49.
13. Линь Лань. Чжу Юаньчжан гуши = Предания о Чжу Юаньчжане. Шан-
хай, 1935.
14. Лоу Яо. Гун куй цзи = Сборник «Вопреки совести» // ЦЦ. Вып. 2003-
2022.
14а. Лу Чжи. Лу Сюань гун вэнь цзи = Сборник произведений Лу Сюань-
гуна // ЦЦ. Вып. 2356-2357.
15. Лу Чжэнь. Цзю го чжи = Описание девяти царств // ЦЦ. Вып. 3843-
3844.
16. Лю Бинь. Гунфу ши хуа = Суждения Гунфу о стихах // ШФ. Цз. 88.
17. Лю Чунъюань. Цзиньхуа цзы цза бянь = Разные упорядоченные [за-
метки] г-на, [пишущего под псевдонимом] Цзиньхуа // ЦЦ. Вып. 2840.
18. Мулянь цзю му сань ши баоцзюань = Баоцзюань о Муляне, спасавшем
мать в трех гиирах. Шанхай, 1922.
290
19. Пин Чао шицзи као = О деяниях по усмирению [Хуан] Чао // ЦЦ. Вып.
3834.
20. Пэй Тинъюй. Лунгуань цзоуцзи = Записи, сделанные в Восточном па-
вильоне // ЦЦ. Вып. 3833.
21. Синь бянь У дай ши пинхуа = Заново составленное пинхуа по истории
Пяти династий. Шанхай, 1954.
22. Синь Вэньфан. Тан цайцзы чжуань = Жизнеописания танских талантов.
Шанхай, 1957.
23. Синь Тан шу = Новая история Тан / Сост. Оуян Сю, Сун Ци и др.
Пекин, 1958.
24. Синь У дай ши = Новая история Пяти династий / Сост. Оуян Сю и др.
Пекин, 1974.
25. Су Ци. Сянь тань лу = Записи праздных бесед // ШФ. Цз. 14.
26. Сунь Гуансянь. Бэй мэн со янь = Мелкие повествования, [записанные]
к северу от [озера Юань]мэн // ЦЦ. Вып.2841-2842.
27. Сыма Гуан. Сушуй цзи вэнь = Записанное и услышанное [человеком] с
[реки] Сушуй // ЦЦ. Вып. 2744-2745.
28. Сюй Мэнсинь. Сань чао Бэй мэн хуэйбянь = Сборник о сношениях с
Севером на протяжении трех царствований. Шанхай, 1939.
29. Тайпин гуан цзи = Всеобъемлющие записи, [составленные в годы цар-
ствования] Тайпин [синго] / Сост. Ли Фан и др. Пекин, 1959.
30. Тайпин Хуаньюй цзи = Записи о Вселенной, [составленные в годы цар-
ствования] Тайпин [синго] / Сост. Юэ Ши. [Б.м.], 1793.
31. Тайпин юй лань = Высочайше просмотренная [энциклопедия, соста-
вленная в годы царствования] Тайпин [синго] / Сост. Ли Фан и др.
Шанхай, 1960.
32. Тан дай чжао лин цзи = Собрание высочайших указов и постановлений
[династии] Тан / Сост. Сун Миньцю. Пекин, 1959.
33. Тан У дай нунминь чжаньчжэн ши ляо хуэйбянь = Сборник материалов
по истории крестьянских войн [периодов] Тан и Пяти династий / Сост.
Чжан Цзэсянь. Т. I—II. Пекин, 1979.
34. Тан хуэй яо = Изборник важнейших материалов [династии] Тан / Сост.
Ван Пу. Пекин, 1955.
35. Тан ши и бай шоу = Сто произведений танской поэзии. Сянган, 1974.
36. Тан ши цзи ши = Сводка фактов касательно танской поэзии / Сост. Цзи
Югун. Шанхай, 1954.
37. У го гу ши = Стародавние дела Пяти царств. Гуанчжоу, 1882.
38. Фань Цзуюй. Тан цзянь = Танское зерцало // ЦЦ. Вып. 3828-3831.
39. Хань Юй. Хань Чанли вэнь цзи = Собрание сочинений Хань Чанли.
Шанхай, 1957.
40. Хуан Чао. Выборка из «Новой истории Тан». Комментарии Гэ Чунъ-
юаня. Пекин, 1985.
41. Хуан Чао ды гуши = Сказание о Хуан Чао // Миньсу, 1929, № 72.
42. Хуан Чао чжуань чжуши = Жизнеописание Хуан Чао, с комментариями.
Пекин, 1976.
43. Хуанфу Му. Саньшуй сяо ду = Маленькие эпистолы [уроженца уезда]
Саныпуй // ЦЦ. Вып. 2703.
44. Цзи цзяо янь = Утес Петушиный крик // Хунань миньцзянь гуши =
Народные сказания Хунани. Пекин, 1960.
291
45. Цзинь ши сюй бянь = Дополнение к собранию текстов на бронзе и камне
/ Сост. Лу Яоюй. [Б.м.], 1874.
46. Цзинь ши цуй бянь = Собрание текстов на бронзе и камне / Сост. Ван
Чан. Шанхай, 1893.
47. Цзы чжи тун цзянь = Всепроницающее зерцало, управлению помогаю-
щее / Сост. Сыма Гуан и др. Пекин, 1986.
48. Цзэн Миньсин. Ду син цза чжи = Различные заметки «Одинокого
трезвенника» // ЦЦ. Вып. 2775.
49. Цзю Тан шу = Старая история Тан / Сост. Лю Сюй и др. Пекин, 1958.
50. Цзю У дай ши = Старая история Пяти династий / Сост. Сюе Цзюйчжэн
и др. Пекин, 1958.
51. Цэ фу юань гуй = Совершенное зерцало дворовых библиотек / Сост.
Ван Циньжо и др. Пекин, 1960.
52. Цюань Дэюй. Цюань Цзайчжи вэнь цзи = Собрание сочинений Цюань
Цзайчжи // СБЦКЦБ. Т. 36.
53. Цюань Тан вэнь = Полный свод танской прозы / Сост. Дун Гао и др.
[Б.м.], 1859.
54. Цюань Тан ши = Полный свод танской поэзии / Сост. Пэн Динцю и др.
Пекин, 1960.
55. Цянь И. Нань бу синь шу = Книга о новостях на юге страны // ЦЦ.
Вып. 2847-2848.
56. Чжан Дуаньи. Гуй эр цзи = Сборник «Достоверные слухи» // ЦЦ. Вып.
2783.
57. Чжан Сюань. И яо = Необыкновенное и достославное // ЦЦ. Вып. 340-
341.
58. Чжан Танъин. Шу таоу = Хроника [царства] Шу // ЦЦ. Вып. 3855.
59. Чжан Фанпин. Лэ-цюань цзи = Сборник Лэ-цюаня // СКЦШЧБ. Т. 134-
135.
60. Чжан Цисянь. Лоян цзиньшэнь цзю вэнь цзи = Записи старинных из-
вестий о чиновниках Лояна // ЦЦ. Вып. 2844.
61. Чжао И. Нянь эр ши чжацзи = Заметки о двадцати двух [нормативных]
историях. Шанхай, 1958.
62. Чжао Юйши. Винь туй лу = Заметки, [написанные] по уходе гостей.
[Б.м.], 1831.
63. Чжи-чжай шу лу цзети = Аннотированный каталог книг Чжи-чжая /
Сост. Чэнь Чжэньсунь // ЦЦ. Вып. 44-48.
64. Чжуан Чо. Цзи лэй бянь = Сборник «Куриные ребра» // ЦЦ. Вып.
2867.
65. Чжоу Ми. Ни дун е юй = Повествования затворника, [живущего] к во-
стоку от Ци / ЦЦ. Вып. 2779-2782.
66. Чжунхуа эр цянь нянь ши = История Китая за две тысячи лет / Сост.
Дэн Чжичэн. Шанхай, 1954.
67. Чхве Чхи Вон (Цуй Чжиюань). Гуй юань би гэн цзи (Кевон пхиль ген)
= Борозды кистью в Саду коричных деревьев // ЦЦ. Вып. 1864-1866.
68. Чэнь Цзыан. Чэнь Боюй цзи = Изборник Чэнь Воюя // СКЦШПБ.
Т. 138.
69. Шань-ю ши кэ цунбянь = Собрание шаньсийских камней с надписями /
Сост. Ху Пиньчжи. [Б.м.], 1901.
70. Шао Во. Хэнань Шао-ши вэнь цзянь хоу лу = Последние записки г-на
Шао из Хэнани о том, что слышал и видел // ЦЦ. Вып. 2751-2752.
292
71. Шо фу — Выборки из книг / Сост. Тао Цзунъи. Тайбэй, 1972.
72. Юаньхэ цзюнь сянь ту чжи = Описание округов и уездов [годов цар-
ствования] Юаньхэ, с картами / Сост. Ли Цзифу // ЦЦ. Вып. 3084 -3095.
73. Юань Шу. «Тун цзянь» цзи ши бэнь мо = «Всепроницающее зерцало»
в записи событий от их начала до конца. Шанхай, 1955.
74. Юй ди цзи шэн = Страна в описаниях [ее] достопримечательных мест /
Сост. Ван Сянчжи. Гуанчжоу, 1851.
75. Юнь цзи ци цянь = Семь верительных бирок из Облачного хранилища
/ Сост. Чжан Цзюньфан // СБЦКЦБ. Т. 61.
На русском языке
76. Гуляка и волшебник. Танские новеллы (VII—IX вв.). М., 1970.
77. Е Лун-ли. История государства киданей (Цидань го чжи) / Пер. с кит.,
введение, комментарии и приложения В.С.Таскина. М., 1979.
78. Заново составленное пинхуа по истории Пяти династий (Синь бянь У
дай ши пинхуа) / Пер. с кит., исследование и комментарии Л. К. Пав-
ловской. М., 1984.
79. Крестьянская война в IX в. (Из «Синь Тан шу»)/Пер. скит. В. А. Рубина
// Хрестоматия по истории средних веков. Т. I. М., 1961.
79а. Поэзия эпохи Тан. VII-X вв. М., 1987.
80. Рассказы у светильника. Китайская новелла XI-XVI вв. М., 1988.
81. Ши Найань. Речные заводи / Пер. с кит. А. П. Рогачева. М., 1955.
На западноевропейских языках
82. Biography of Huang Ch”ao / Transl. and annot. by H.S.Levy. Berkeley; Los
Angeles, 1961.
83. The golden mountain / By P. Radin. Taipei, 1972.
ЛИТЕРАТУРА
На. русском языке
84. Борискина Е.Б. Трактовка в КНР проблем крестьянских войн в Китае
при феодализме // ИНКНР.
85. Буганов В. И. О некоторых вопросах истории крестьянских войн // Изв.
АН Каз. ССР. Сер. обществ, наук. 1975, №6.
86. Гордон А. В. Крестьяне и крестьянские движения Востока в западном
крестьяноведении // Крестьяне и крестьянские движения в странах
Азии и Африки. М., 1977.
87. Гордон А. В. Крестьянские восстания в Китае в XVII-XIX вв. Методо-
логические проблемы изучения крестьянских движений в новейшей за-
падной историографии. М., 1984.
88. Гордон А. В. Крестьянство Востока: исторический субъект, культурная
традиция, социальная общность. М., 1989.
293
89. Гриневич П. А. К вопросам истории китайского феодализма // Пробле-
мы Китая. 1935. № 14.
90. Гуревич А.Я. Категории средневековой культуры. М., 1984.
91. Гутнова Е.В. Классовая борьба и общественное сознание крестьянства
в средневековой Западной Европе (XI XV вв.). М., 1984.
92. Доронин Б. Г. Династийная история «Мин ши» как источник по истории
крестьянской войны в Китае 1627-1646 гг.: Автореф. канд. дис. Л., 1976.
93. Доронин Б. Г. К характеристике средневекового китайского историопи-
сания // НКОГК-16. Ч. 1. 1985.
94. Доронин Б. Г. Китай XVII-XVIII веков: проблемы историографии и ис-
точниковедения. Л., 1988.
95. Доронин Б. Г. Крестьянская война 1627-1646 гг. в современной китай-
ской историографии // ИНКНР.
96. Доронин Б. Г. Легитимация власти в императорском Китае и некоторые
особенности ее интерпретации официальной историографией // НКОГК-
25. 1994.
97. Доронин Б. Г. Народные движения и китайская феодальная историогра-
фия (К постановке вопроса) // ВЛУ. 1972. №2.
98. Доронин Б. Г. Официальная историография и крестьянская война 1627-
1646 гг. в Китае // Аграрные отношения и крестьянское движение в
Китае. М., 1974.
99. Доронин Б. Г. Официальное историописание — государственно-полити-
ческий институт империи Цин (XVII-XVIII вв.): Автореф. докт. дис.
СПб., 1994.
100. Илюшечкин В.П. Крестьянская война тайпинов. М., 1967.
101. Итс Р.Ф. Этническая история юга Восточной Азии. М., 1972.
102. Калюжная Н.М. Восстание ихэтуаней (1898-1901). М., 1978.
103. Калюжная Н.М. Восстание ихэтуаней (1898-1901). Историография. М.,
1973.
104. Кахк Ю. Ю. , Лиги X. М. О связи между антифеодальными выступлени-
ями крестьян и их положением // История СССР. 1976. №2.
105. Кизеветтер А. А. К истории крестьянских движений в России // ВИ.
1994. Ха 1.
106. Козина Е.М. Основные категории лично несвободного населения в Тай-
ском Китае // НКОГК-7. 4.1. 1976.
107. Козина Е.М. Социально-правовое положение зависимого населения в
Китае при династии Тан (618-907 гг.) // Рабство в странах Востока в
средние века. М., 1986.
108. Крестьянская война в России в 1773-1775 гг. Т. I—III. Л., 1961-1970.
109. Крестьянские войны в России XVII-XVIII вв.: проблемы, поиски, реше-
ния. М., 1974.
110. Крюков М.В., Малявин В. В., Софронов М.В. Китайский этнос в сред-
ние века (VII-XIII вв.). М., 1984.
111. Кычанов Е.И. Основы средневекового китайского права (VII-XIII вв.).
М., 1986.
112. Кычанов Е.И. Проблемы сословно-классового анализа общества Тан
(VII-X вв.) // Социальные организации в Китае. М., 1981.
ИЗ. Ларин В. Л. Повстанческая борьба народов Юго-Западного Китая в 50-
70-х годах XIX в. М., 1986.
294
114. Ленин В. И. Демократия и народничество в Китае // Поли. собр. соч.
Т. 21. М., 1961.
115. Ленин В. И. О праве наций на самоопределение // Поли. собр. соч.
Т.25. М., 1961.
116. Литвак Б. Г. Крестьянское движение в России в 1775-1904 гг. История
и методика изучения источников. М., 1989.
117. Мавродин В. В. Советская историография крестьянских войн в России
// Проблемы историографии и источниковедения отечественной и все-
общей истории. Л., 1978.
118. Малявкин А. Г. Историческая география Центральной Азии (Материа-
лы и исследования). Новосибирск, 1981.
119. Малявкин А. Г. Тактика Танского государства в борьбе за гегемонию
в восточной части Центральной Азии // Дальний Восток и соседние
территории в средние века. Новосибирск, 1980.
120. Маркс К. Восемнадцатое брюмера Луи Бонапарта // Маркс К., Эн-
гельс Ф. Сочинения. Т. 8. М., 1957.
121. Мартынов А. С. Девизы правления китайских императоров (няньхао) //
ПППИКНВ-12. 1977.
122. Мартынов А. С. Доктрина императорской власти и ее место в официаль-
ной идеологии императорского Китая // Всемирная история и Восток.
Сборник статей. М., 1989.
123. Мартынов А. С. Представления о природе и мироустроительных функ-
циях власти китайских императоров в официальной традиции // Наро-
ды Азии и Африки. 1972. № 5.
124. Маслов А. В. Опыт формального анализа иероглифики девизов царство-
вания периода Тан (618-907 гг.) // ПППИКНВ-13. 1985.
125. Милов Л. В. Классовая борьба крепостного крестьянства России в XVII-
XVIII вв. (Некоторые проблемы теории) // ВИ. 1981. №3.
126. Миронов Б.Н. Историк и социология. Л., 1984.
127. Никифоров В.Н. Советские историки о проблемах Китая. М., 1970.
128. Овчинников Р.В. Манифесты и указы Е. И. Пугачева (Источниковедче-
ское исследование). М., 1980.
129. Очерки истории Китая с древности до «опиумных» войн / Под ред. Шан
Юэ. М., 1959.
130. Павловская Л. К. Из истории текста «Пинхуа по истории Пяти дина-
стий» //Письменные памятники Востока. Историко-филологические ис-
следования. Ежегодник. 1972. М., 1977.
131. Павловская Л.К. О создании художественного персонажа в китайском
народном историческом романе пинхуа (Изображение Хуан Чао в «Зано-
во составленном пинхуа по истории Пяти династий») // ПППИКНВ-18.
М., 1985.
132. Павловская Л.К. Официальные документы в тексте «Заново составлен-
ного пинхуа по истории Пяти династий» // Теоретические проблемы
изучения литератур Дальнего Востока. М., 1977.
133. Переход от феодализма к капитализму в России. М., 1969.
134. Поршнев Б.Ф. Феодализм и народные массы. М., 1964.
135. Поршнева Е.Б. Дискуссия о крестьянских войнах в Китае при феода-
лизме (1964-1965) // ИНКНР.
295
136. Поршнева Е.Б. Некоторые особенности настроений и мотивов обще-
ственного поведения восставших крестьян в средневековом Китае //
НКОГК-3. Ч. I. 1972.
137. Пронштейн А.П. Решенные и нерешенные вопросы истории крестьян-
ских войн в России // ВИ. 1967. Хе 7.
138. Пронштейн А. П., Пушкаренко А. А. Крестьянская война в России в 1773-
1775 гг. Итоги и перспективы исследования // ВИ. 1971, №8.
139. Прусс А.П. Историография крестьянского движения в пореформенной
России. Алма-Ата. 1990.
140. Пушкин А. С. История Пугачева // Поли. собр. соч. Т. 6. М., 1950.
141. Раскин Д.И., Фроянов И.Я., Шапиро А. Л. Ленинская характеристика
наивного монархизма // Тезисы докладов и сообщений XII сессии меж-
республиканского симпозиума по аграрной истории Восточной Европы.
Рига; Москва, 1970.
142. Рахматуллин М. А. Крестьянское движение в великорусских губерниях
в 1826-1857 гг. М., 1990.
143. Рифтин Б. Л. От мифа к роману. М., 1979.
144. Рубин В. А. Походы Хуан Чао (Из истории крестьянской войны IX в.)
// Сборник статей по истории стран Дальнего Востока. М., 1952.
145. Рыбаков В.М. О системе наказаний правонарушений в сфере сельского
хозяйства в период Тан // НКОГК-12. Ч. I. 1981.
146. Салтыков Г.Ф. Отношение крестьян к городу как политическая тради-
ция // Политические традиции в КНР. Ч. 2. М., 1980.
147. Салтыков Г.Ф. Традиции в современной китайской деревне (Социаль-
но-психологические аспекты). Ч. I, II. М., 1990-1991.
148. Симоновская Л. В. Антифеодальная борьба китайских крестьян в XVIIв.
М., 1966.
149. Смирнов И. И. и др. Крестьянские войны в России XVII-XVIII вв. М.;
Л., 1966.
150. Смолин Г.Я. Антифеодальные восстания в Китае второй половины X —
первой четверти XII в. М., 1974.
151. Смолин Г.Я. Были ли в средневековом Китае крестьянские войны? //
НКОГК-4. Ч. 1. 1973.
152. Смолин Г.Я. Ван Сяньчжи —выдающийся вождь крестьянской войны
874-901 гг. в Китае // НКОГК-15. Ч. 2. 1985.
153. Смолин Г.Я. «Записи» Ван Жэньюя о крестьянской войне 874-901 гг.
в Китае (К характеристике «Цзы чжи тун цзянь») // НКОГК-17. Ч. 2.
1986.
154. Смолин Г.Я. Источники по истории крестьянской войны 874-901 гг. в
Китае // ИИИСАА, вып. IV. 1975.
155. Смолин Г.Я. К вопросу о социальной принадлежности руководства кре-
стьянских войн в Китае // НКОГК-5. Ч. 1. 1974.
156. Смолин Г.Я. Китайская хроника XI в. «Всепроницающее зерцало, упра-
влению помогающее» о крестьянской войне 874-901 гг. // НКОГК-26.
1995.
157. Смолин Г.Я. Когда началось восстание Ван Сяньчжи? (К 1100-летию
крестьянской войны под руководством Ван Сяньчжи и Хуан Чао в Ки-
тае)// ВЛУ. 1974. №2.
158. Смолин Г.Я. Крестьянская война 874-901 гг. и танские генерал-губер-
наторы (цзедуши) // ПППИКНВ-18. 1985.
296
159. Смолин Г.Я. Наивный монархизм руководителей крестьянской войны
874-901 гг. в Китае // НКОГК-12. Ч. 1. 1981.
160. Смолин Г.Я. О месте и времени гибели Ван Сяньчжи // НКОГК-9. Ч. 1.
1978.
161. Смолин Г.Я. О народных восстаниях — предвестниках крестьянской
войны 874-901 гг. в Китае // НКОГК-16. Ч. 2. 1985.
162. Смолин Г.Я. О некоторых истолкованиях понятия «крестьянская вой-
на» в историографии КНР // ВИ. 1974. №7.
163. Смолин Г.Я. О некоторых материалах из документации предводителей
крестьянской войны конца IX в. в Китае (документы 875-979 гг.) //
ИИИСАА. Вып. 8. 1985.
164. Смолин Г. Я. О новом источнике по истории крестьянской войны в Китае
под руководством Ван Сяньчжи и Хуан Чао // ВЛУ. 1984. № 14.
165. Смолин Г.Я. О новонайденных эпиграфических источниках конца IX в.
по истории крестьянской войны 874-901 гг. в Китае // Востоковедение.
14. Филологические исследования. Л., 1988.
166. Смолин Г.Я. О топонимическом наследии крестьянской войны 874-
901 гг. в Китае // НКОГК-13. Ч. 1. 1982.
167. Смолин Г.Я. Об участии неханьского населения в крестьянской войне
874-901 гг. в Китае // НКОГК-21. Ч. 2. 1990.
168. Смолин Г.Я. Проблема общего и особенного в истории крестьянских
войн в феодальном Китае (К разработке понятия «крестьянская война»)
Ц ИИИСАА. Вып. 6. 1982.
169. Смолин Г.Я. Силланский источник о крестьянской войне конца IX в. в
Китае // НКОГК-6. Ч. 1. 1975.
170. Смолин Г.Я. Утраченные книги конца IX — начала X в. о крестьянской
войне 874-901 гг. в Китае и народных восстаниях — ее предшественниках
// ИИИСАА. Вып. 9. 1986.
171. Смолин Г.Я. Феодальное ополчение в борьбе с крестьянами-повстанца-
ми в Китае IX в. // НКОГК-14. Ч. 1. 1983.
172. Сорокин В.Ф. Китайская классическая драма XIII-XIV вв. М., 1979.
173. Софронов М. В. Об источнике и времени составления «Синь бянь У дай
ши пинхуа» // Проблемы востоковедения. 1960. № 1.
173а. Степанов И. В. Крестьянская война в России в 1670-1671 гг. Т. 2. Л.,
1972.
174. Стулова Э.С. «Баоцзюань о Муляне» как источник по истории кре-
стьянской войны IX в. в Китае // НКОГК-15. Ч. 2. 1984.
175. Стулова Э.С. Восстание Хуан Чао 875-884 гг. в «Баоцзюань о Муляне»
// ПППИКНВ-18. 1985.
176. Стулова Э. С. Народные верования в «Баоцзюань о Муляне» (Хуан Чао)
// НКОГК-16. Ч. 1. 1985.
177. Стулова Э.С. Образ героя в китайской простонародной литературе (на
примере «Баоцзюань о Муляне») // ПППИКНВ-19. 1986.
178. Тихомиров М.Н. Самозванщина // Неделя. 1964. №1.
179. Чеканов Н.К. Восстание няньцзюней в Китае. 1853-1868. М., 1963.
180. Шефер Э. Золотые персики Самарканда. М., 1981.
181. Эйдельман Н. Лже... // Наука и жизнь. 1960. №7.
182. Энгельс Ф. Анти-Дюринг //Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 20. М., 1961.
183. Энгельс Ф. Крестьянская война в Германии//Маркс К., Энгельс Ф. Соч.
Т. 7. М., 1956.
297
184. Энгельс Ф. Марка //Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 19. М., 1961.
185. Янель З.К. Феномен стихийности и повстанческая организация мас-
совых движений феодального крестьянства России //История СССР.
1982. № 5.
На китайском языке
186. Бай Тао. Чжунго нунминь ции ды гуши = Рассказы о крестьянских
восстаниях в Китае. Харбин, 1949.
187. Бай Тянь. Тан мо нунминь чжанчжэн ды чжаньлюэ вэньти = Вопро-
сы стратегии крестьянской войны конца [периода] Тан // ЧНЧШЯЦ.
Вып. I.
188. Бай Шоуи. Гуаньюй Чжунго фэнцзянь шэхуэй нунминь чжаньчжэн
синчжи ды шанцюэ ~ К вопросу о характере крестьянских войн в ки-
тайском феодальном обществе // ЧФШНЧВТЛЦ.
189. Бай Шоуи. Чжунго лиши шан ды нунминь чжаньчжэн =. Крестьянские
войны в истории Китая // ЛЦ. 1960. №7.
190. Бай Шоуи. Чжунго лиши шан ды нунминь чжанчжэн ды тэдянь = Осо-
бенности крестьянских войн в истории Китая // ЧФШНЧВТЛЦ.
191. Бянь Сяосюань. У дай ши го ды цзецзи доучжэн = Классовая борьба [в
период] Пяти династий и десяти царств // ВШЧ. 1957. № 12.
192. Ван Бао. Хуан Чао цзи ци юн цзюй ши саньи = Некоторые суждения о
Хуан Чао и его стихотворении, воспевающем хризантему // Синьцзян
дасюэ сюэбао. 1976. № 1.
193. Ван Дахуа. Ван Сяньчжи гун Цичжоу ды шицзянь вэньти = Вопрос о
времени нападения Ван Сяньчжи на Цичжоу // ШэШС. 1987. № 1.
194. Ван Дахуа. Ван Сяньчжи Ичжоу чжи бай шицзянь као = О времени
поражения Ван Сяньчжи в Ичжоу // ШэШС. 1980. №4.
195. Ван Дахуа. Лунь нунминь ции ды дун си чжань чжэн юй нань бэй
чжань чжэн = О боевых походах с востока на запад и с юга на север в
крестьянских восстаниях //ШэШС. 1987. №4.
196. Ван Даньцэнь. Чжунго нунминь гэмин ши хуа = Рассказы по истории
крестьянских революций в Китае. Шанхай, 1953.
197. Ван Лицзин. Чжунго ли дай нунминь чжаньчжэн чжи фэньси цзи цзинь
хоу нунминь вэньти цзецзюэ ды даолу = Анализ крестьянских войн
прежних эпох и путей последующего решения крестьянского вопроса в
Китае // Чжунго цзинцзи. T.I. 1933. № 1.
198. Ван Пу. Лунь Хуан Чао = О Хуан Чао // Жэньу цзачжи. Т. I. 1946.
№ 10.
199. Ван Пу. Хуан Чао ды шидай = Эпоха Хуан Чао // Вэйминь чжоукань.
Т. III. 1946. № 4.
200. Ван Синъя. Ван Сяньчжи ции ды шицзянь вэньти = Вопрос о времени
[начала] восстания Ван Сяньчжи // ШЮ. 1957. №8.
201. Ван Сычжи. Люэ лунь «хуанцюань чжуи» = Коротко о «монархизме»
// ЧНЧШЯЦ. Вып. 1.
202. Ван Чжицзюнь. Тань Тан дай ды Хуан Чао чжи луань = О бунте Хуан
Чао в период Тан // Син ши. Т. VIII. 1970. № 12.
203. Ван Шоунань. Лунь вань Тан Цю Фу чжи луань = О бунте Цю Фу в
конце [периода] Тан // Чжэнчжи дасюэ сюэбао. 1969. № 19.
298
204. Ван Шоунань. Тан дай фаньчжэнь юй чжунъян гуаньси чжи яньцзю
= Исследование взаимоотношений между [региональными наместника-
ми]— фаньчжэнь и центральной властью в период Тан. Тайбэй, 1969.
205. Ван Юнсин. Гуаньюй Хуан Чао нунминь цзюнь ды исе ши ляо ды као
бянь = Критический анализ некоторых исторических материалов о кре-
стьянском войске Хуан Чао // Вэнь ши. Вып. 5. 1978.
206. Вэй Вэньсюань. Хуан Чао ай жу као бянь — Критические разыскания
о расположенности Хуан Чао к конфуцианцам // Сюэшу юэкань. 1981.
№ 10.
207. Вэй Суншань. Хуан Чао ции цзиньцзюнь лусянь паньси = Анализ
маршрутов повстанческого войска Хуан Чао // ЧНЧШЯЦ. Вып. 2.
208. Вэн Дачжо. Хуан Чао лунь = О Хуан Чао. Шанхай, 1950.
209. Го Цаньдун. Хуан Чао. T.I. Ланьчжоу, 1985.
210. Гуань Люйцюань. Ши лунь Тан мо Хуан Чао ции ды тэдянь = Опыт
исследования особенностей восстания Хуан Чао в конце [периода] Тан
// Чжунсюэ лиши цзяосюэ. 1957. №3.
211. Гуй Синьи. Цю Фу ции ши ши као бянь = Критический разбор фактов
из истории восстания Цю Фу // НШС. 1991. №2.
212. Дун Цзяцзунь. Тань тань «хуанцюань чжуи» вэньти = Суждения по
поводу проблемы «монархизма» // ЧФШНЧВТЛЦ.
213. Дун Чжэньсин. Пиндэн сысян ши Хуан Чао цзуй цзао тичу ды ма? =
Действительно ли Хуан Чао раньше других выдвинул идею равенства?
// Ляонин шида сюэбао. 1987. №3.
214. Дэн Гуанмин. Тан Сун чжуанъюань чжиду чжии = Исследование си-
стемы чжуанъюань в [периоды] Тан и Сун // ЛЯ. 1963, №6.
215. Дэн Гуанмин. Ши тань мянь Тан ды нунминь ции = Предварительные
суждения о крестьянских восстаниях в конце [периода] Тан // ЧНЦЛЦ.
216. Дэн Юньтэ. Чжунго цзю хуан ши = История борьбы с голодом в Китае.
Пекин, 1958.
217. Е Чжэмин, Чжан Лидао. Юань Чао нунминь ции фадун дидянь бянь си
= Детальное разыскание о месте, где началось крестьянское восстание
Юань Чао // Дуннань вэньхуа. 1990. №6.
218. Жэнь Цзе. Чжунго нунминь гэмин ши хуа = Очерк истории крестьян-
ских революций в Китае. Пекин, 1956.
219. Жэнь Шуан. Тан Сун чжи цзи тунчжи цзитуань нэйбу маодунь ды диюй
тэчжэн = Региональные особенности противоречий внутри правящих
группировок на стыке [периодов] Тан и Сун // ЛЯ. 1987. №2.
220. Лай Дань. Хуан Чао ды гуйли ды шипянь — «Цзюй хуа» ши ды фэньси
= Анализ замечательного стихотворения Хуан Чао «Цветок хризанте-
мы» // Бэйцзин шида сюэбао. 1975. № 1.
221. Лань Вэньчжэн. Суй Тан У дай ши — История [периодов] Суй, Тан и
Пяти династий. Тайбэй, 1968.
222. Ли Банчжэн. «Хуанцюань чжуи» цяньси = Характеристика «монархиз-
ма» // ЧНЧШЯЦ. Вып. I.
223. Ли Биньчэн. Ши лунь Пан Сюнь ции — Предварительные суждения о
восстании Пан Сюня // ЧНЧШЯЦ. Вып.1.
224. Ли Биньчэн. Суй Тан У дай нунминь ции юй цзунцзяо цзи жуцзя ды
гуаньси = Связь крестьянских восстаний [периодов] Суй, Тан и Пя-
ти династий с религиями и приверженцами конфуцианства // Тан ши
299
сюэхуэй луньвэнь цзи = Сборник статей научного общества по истории
[периода] Тан. Сиань. 1986.
225. Ли Вэньчжи. Хуан Чао баодун ды шэхуэй бэйцзин = Социальный фон
бунта Хуан Чао // Ши да юэкань. 1935. №22; 1936. №26.
226. Ли дай нунминь ции лунь цун (Суй — Мин) = Сборник статей о кре-
стьянских восстаниях прежних эпох ([период] Суй — Мин). Сянган, 1978.
227. Ли Тан. Суй Тан У дай ши = История [периодов] Суй, Тан и Пяти
династий. Сянган, 1974.
228. Ли Цзипин. Тан дай нуби чжиду — Система рабства в период Тан.
Шанхай, 1986.
229. Ли Цзяньнун. Вэй Цзинь Нань Бэй чао Суй Тан цзинцзи ши гао =
Наброски экономической истории [периодов] Вэй, Цзинь, Южных и Се-
верных династий, Суй и Тан. Пекин, 1963.
230. Ли Яньгуан. Ши лунь Хуан Чао ды юань чжэн = Предварительные
суждения о дальних походах Хуан Чао // ВШЧ. 1955. №7.
231. Линь Тяньвэй. Суй Тан ши синь бянь = Заново составленная история
[империй] Суй и Тан. Сянган, 1968.
231а. Линь Тяньвэй. Сун дай яо луань бяньнянь цзиши = Хронологические
записи о бунтах яо в период Сун // Сун ши яньцзю цзи = Сборник
исследований по истории Сун. Т. VI. Тайбэй, 1971.
232. Линь Хуацин. Хуан Чао. Шанхай, 1962.
233. Линь Шуанбу. Хуан Чао ша жэнь ба бай вань = Хуан Чао уничтожил
8 миллионов человек // Шупин шуму. 1980. №88.
234. Ло Сянлинь. Тан дай Хуан Чао бяньлуань юй Пинхуа Шибицунь —
Бунт Хуан Чао в период Тан и деревня Шиби в Пинхуа // Шовэнь
юэкань. 1944. № 4.
235. Ло Чуньсюн. Баши няньдай Суй Тан нунминь чжаньчжэн яньцзю шу-
люэ = Кратко об изучении в 80-х годах крестьянских войн [периодов]
Суй и Тан // Чжунго ши яньцзю дунтай. 1990. №6.
236. Лю Хайфэн. Тан дай сюцай кэ цунь фэй юй сюцай минму ды яньбянь =
Введение и упразднение степени сюцай и эволюция ее статуса в период
Тан // Чжунго ши яньцзю. 1990. № 1.
237. Люй Сымянь. Суй Тан У дай ши = История [периодов] Суй, Тан и Пяти
династий. Шанхай, 1959.
238. Люй Хуннянь. Гуаньюй Хуан Чао ды чуаньшо = Предания о Хуан Чао
// Синьминь ваньбао. 22.01.1961.
239. Нин Кэ. Тан Дай-цзун чу нянь ды Цзяннань нунминь ции = Крестьян-
ские восстания в Цзяннани в первые годы [царствования] танского Дай-
цзуна // ЛЯ. 1961. №3.
240. Нин Кэ. Хуан Чао ции = Восстание Хуан Чао. Пекин, 1964.
241. Нин Кэ. Шан Жан ды цзецзюй — Финал Шан Жана // Бэйцзин шиюань
сюэбао. 1979. № 1.
242. Си Чжи. Хуан Чао ции = Восстание Хуан Чао. Шанхай, 1956.
243. Су Шуанби. Чжунго нунминь чжаньчжэн ши = История крестьянских
войн в Китае // Чжунго лишисюэ сы ши нянь = Сорок лет исторической
науки Китая. Пекин, 1989.
244. Суй Тан У дай ши лунь чжу мулу = Указатель трудов по истории [пе-
риодов] Суй, Тан и Пяти династий. Сучжоу, 1985.
245. Сун Цзяюй. Гуаньюй Тан мо нунминь ции линсю «Тянь бу цзюнь пин»
чэнхао яньцзю чжун ды цзигэ вэньти = Некоторые вопросы при изуче-
300
нии титула «Небо помогает поравнению и благоденствию» у предводи-
телей крестьянских восстаний конца [периода] Тан // ЧНЧШЯЦ. Вып. 1.
246. Сун Юаньцян. Хуан Чао ции ши цзи каоча цзи — Исследовательские
заметки относительно свидетельств истории восстания Хуан Чао //
ШаШС. 1978. №4.
247. Сунь Вэньлян. Хуанцюань чжуи шанцюэ = Относительно монархизма
// ЛДС. 1979. №3.
248. Сунь Цзоминь. Чжунго нунминь чжаньчжэн вэньти таньсо = Исследо-
вание вопросов о крестьянских войнах в Китае. Шанхай, 1956.
249. Сюе Нуншань. Чжунго нунминь чжаньчжэн чжи ши ды яньцзю = Ис-
следования по истории крестьянских войн в Китае. Шанхай, 1933.
250. Сюн Тецзи. Тан дай цяньцзи ды цзецзи моудунь хэ гэ цзу жэньминь
ды ции = Классовые противоречия и народные восстания различных
этносов в начале периода Тан // ЛЦ. 1965. №3.
251. Тан Сэнь. «Цзюньпин» юй Хуан Чао ции = «Равенство» и восстание
Хуан Чао // Цзиннань дасюэ сюэбао. 1981. №1.
252. Тан ши цзяньшан цыдянь = Аналитический словарь танской поэзии.
Шанхай, 1985.
253. Тань Ци. Тан дай Сиюань дифан чжуанцзу нунминь ции = Крестьянские
восстания народности чжуан на территории Сиюань в период Тан //
Гуаней миньцзу сюэюань сюэбао. 1986. №2.
254. Тянь Чанъу. Лунь «хуанцюань чжуи» ды исе вэньти = Некоторые во-
просы относительно «монархизма» // ЧНЧШЯЦ. Вып. I.
255. Тянь Чанъу. Чжунго гудай нунминь гэмин ши = История крестьянских
революций в старом Китае. Т. I. Шанхай, 1979.
256. У Иннань. Ши тань Тан дай ды туди чжиду хэ фушуй чжиду — Пред-
варительные суждения об аграрном строе и системе податей в период
Тан // ЛЦ. 1960. №2.
257. У Фа. Хуан Чао чжуань = Жизнеописание Хуан Чао. Сянган, 1974.
258. У Фэн. Суй Тан У дай ши = История [периодов] Суй, Тан и Пяти дина-
стий. Пекин, 1962.
259. У Фэн, Чэнь Боянь. Суй Тан У дай ши = История [периодов] Суй, Тан
и Пяти династий. Шэньян, 1984.
260. У Цзунго. Тан мо цзецзи маодунь цзихуа ды цзигэ вэньти = Некоторые
вопросы относительно обострения классовых противоречий в конце [пе-
риода] Тан // Бэйцзин дасюэ сюэбао. 1984. №3.
261. У Цзэ, Юань Ингуан. Хуан Чао «ци сян» вэньти као бянь = Критиче-
ское исследование вопроса о том, как Хуан Чао «изъявлял готовность
капитулировать» // Сюэшу юэкань. 1961. №5.
262. У Чжанцюань. Тан дай нунминь вэньти яньцзю = Исследование вопро-
сов о крестьянстве в период Тан. Тайбэй, 1963.
263. У Яньнань. Ши лунь Суй мо нунминь ции хэ Тан мо нунминь ции
ды тэдянь = Предварительные суждения об особенностях крестьянских
восстаний конца [периодов] Суй и Тан // ШЮ. 1959. № 11.
264. Фан Цзилю. Хуан Чао ции као = [Источниковедческое] исследование
восстания Хуан Чао. Пекин, 1983.
265. Фань Вэньлань. Чжунго тун ши цзяньбянь = Краткая общая история
Китая. Т. III. Ч. 1. Пекин, 1965.
266. Фань Дижуй. Чжунго гу дай нунминь юньдун = Крестьянское движение
в Китае прошлых эпох. Шанхай, 1938.
301
267. Фань Му. Чжаньдоу хаоцзяо юй тоусян синьхао— Хуан Чао ды «Цзюй
хуа» ши хэ Сун Цзян ды «Цзюй хуа» цы = Призывный клич к борьбе и
сигнал к сдаче: [стихотворение в жанре] ши «Цветы орхидеи» Хуан Чао
и [стихотворение в жанре] цы «Цветы орхидеи» Сун Цзяна // Гуаней
миньцзу сюэюань сюэбао. 1976. № 1.
268. Фу Сюаньцун. Тан дай кэ цзюй юй вэньеюэ = Экзаменационный отбор
на чиновничьи должности и литература периода Тан. Сиань, 1986.
269. Фу Цзюйю. Тан мо Пан Сюнь ции = Восстание Пан Сюня в конце [пе-
риода] Тан // ШЮ. 1959. №8.
270. Хань Гопань. Суй Тан У дай ши ган = Очерки истории [периодов] Суй,
Тан и Пяти династий. Пекин, 1978.
271. Хань Гопань. Хуан Чао ции шицзи као = О событиях восстания Хуан
Чао // Сямэнь дасюэ сюэбао. 1956. №5.
272. Хоу Вайлу. Тан Сун чжи цзи нунминь чжаньчжэн ды лиши тэдянь
= Исторические особенности крестьянских войн периода Тан — Сун //
Синь цзяныпэ. 1964. №3.
273. Хоу Вайлу. Чжунго ли дай да тун сысян = Идея Великого единения в
Китае прошлых эпох. Пекин, 1959.
274. Хоу Чжунъи. Хуан Чао ции = Восстание Хуан Чао. Пекин, 1974.
275. Ху Жулэй. Тан дай ды кэху ши се шэммо жэнь? = Что представляли
собой «пришлые» периода Тан? // ЛЦ. 1956, №8.
276. Ху Жулэй. Тан мо нунминь чжаньчжэн = Крестьянская война конца
[периода] Тан. Пекин, 1979.
277. Ху Цзе. Тан дай ды тяньчжуан = Имения в период Тан // ЛЦ. 1958.
№ 12.
278. Хуан Пуминь, Ма Дин. Лунь Чжу Вэнь = О Чжу Вэне // Вэньчжоу
шичуань сюэбао. 1984. № 1.
279. Хуан Чжэнлянь. Ши Лунь Тан дай ды миньцзу гуаньси хэ миньцзу
чжэнце = Опыт рассмотрения национальных отношений и националь-
ной политики периода Тан // Юньнань цзяоюй сюэюань сюэбао. 1987.
Спец. вып.
280. Хуан Шэнчжан. Тан дай хукоу ды фэньбу юй бянь цянь = Размещение
населения и изменение его численности в период Тан // ЛЯ. 1980. №6.
281. Хуан Юаньци. Лунь Чжунго лиши шан ды нунминь гэмин линсю =
О предводителях крестьянских революций в истории Китая // Синь
шисюэ тунсюнь. 1953. № 2.
282. Хэ Цаньхао. Ши лунь Цю Фу хо вэнь Ван Ши чу шу ды шицзянь =
Предварительные суждения относительно времени, когда Цю Фу узнал
о назначении Ван Ши, и прочего // НШС. 1991. №2.
283. Хэ Цаньхао. Ши лунь Цю Фу ции чжаньлюэ чжуаньи ды юаньинь ицзи
синтай бяньхуа ды сяоцзи хоуго = Предварительные суждения о при-
чинах стратегических перемен и негативных последствиях изменений в
образе действий по ходу восстания Цю Фу // НШС. 1989. №3.
284. Цай Сюэцунь. Чжунго лиши шан чжи нунминь чжаньчжэн = Крестьян-
ские войны в истории Китая. Шанхай, 1933.
285. Цзан Жун. «Пин Чао шицзи као» вэй Мао Юаньи со чжу као — К во-
просу о [книге] «О деяниях по усмирению [Хуан] Чао» как сочинении
Мао Юаньи // Вэнь сянь. Вып. XI. Пекин, 1982.
286. Цзи Фу. Лунь Тан мо нунминь чжаньчжэн = О крестьянской войне
конца [периода] Тан // ШаШС. 1957. № 2.
302
287. Цзинь цунь Сун жэнь чжушу чжицзянь шуму чу гао = Первоначальные
заготовки к библиографии поныне существующих сочинений сунских
авторов /Сост. Ян Цзяло и Чжуан Цзятин // Чжунго вэньхуз. Т. XII.
1971. № 1. Ч. 2.
288. Цзян Миньфань. Хуан Чао ша жэнь бянь = К спорам об уничтожении
Хуан Чао людей // Лиши чжиши. 1981. №6.
288а. Цуй Шутин. Цзи Хуан Чао ции ши «Тун цзянь» ю юй Синь, Цзю «Тан
шу» шо = Сведениями о событиях восстания Хуан Чао «Всепроницаю-
щее зерцало» превзошло «Новую» и «Старую историю Тан» // «Цзы
чжи тун цзянь» цун лунь = Сборник статей о «Всепроницающем зерца-
ле, управлению помогающем». [Чжэнчжоу], 1985.
289. Цэнь Чжунмянь. Суй Тан ши = История [империй] Суй и Тан. Пекин,
1958.
290. Чжан Баогуан и др. Тан мо нунминь чжаньчжэн = Крестьянская война
конца [периода] Тан // Шиди цзяосюэ тунсюнь. 1957. №3.
291. Чжан Гоган. Тан дай фаньчжэнь яньцзю = Исследование [института
региональных наместников] фаньчжэнь в период Тан. Чанша, 1987.
292. Чжан Дажэнь. Тан дай Чжу Цы чжи луань ды пиндин = Усмирение
бунта Чжу Цы в период Тан // Дунфан цзачжи. Т. VIII. 1975. № 10.
293. Чжан Сюн. Тан дай Сиюань буцзу шу юаньлю као = К вопросу о гене-
зисе Сиюаньских этносов периода Тан // Чжуннань миньцзу сюэюань
сюэбао. 1981. №2.
294. Чжан Хуэй. Хуан Чао ции = Восстание Хуан Чао. Шанхай, 1955.
295. Чжан Цзэсянь. Тан У дай фу и ши цао = Наброски истории налогов и
повинностей [периодов] Тан и Пяти династий. Пекин, 1986.
296. Чжан Чжикан. Хуан Чао «ци сян» каобянь = Истолкование «просьб о
явке с повинной» [со стороны] Хуан Чао // ЧНЧШЯЦ. Вып. I.
297. Чжан Шуньхуэй. Чжунго ши луньвэнь цзи — Сборник статей по исто-
рии Китая. Ухань, 1956.
298. Чжао Вэйминь и др. Ши лунь Тан мо нунминь чжаньчжэн ды пиндэн
коухао = Предварительные суждения о лозунге равенства в крестьян-
ской войне конца [периода] Тан // Синань шиюань сюэбао. 1979. №3.
299. Чжао Гохуа. Хуан Чао. Харбин, 1982.
300. Чжао Лишэн. Ван Сяньчжи хэ Хуан Чао — Ван Сяньчжи и Хуан Чао.
Цзинань, 1956.
301. Чжао Лишэн, Гао Чжаои. Чжунго нунминь чжаньчжэн ши луньвэнь
цзи = Сборник статей по истории крестьянских войн в Китае. Шанхай,
1954.
302. Чжоу Баочжу. Тан мо нунминь чжаньчжэн ши чжун и гэ вэньти ды шан-
цюэ = К обсуждению одного из вопросов истории крестьянской войны
конца [периода] Тан // ШЮ. 1959. № 6.
303. Чжоу Баочжу. Хуан Чао ции ды «цзюньпин» яоцю юй фань жу доу-
чжэн — Требование равенства и борьба с конфуцианством в восстании
Хуан Чао // Кайфэн шиюань сюэбао. 1974. №3.
304. Чжоу Ли. Цун дуй Хуан Чао ции ды цзишу кань «Тун цзянь» ды цзя-
чжи — Оценка «Всепроницающего зерцала» под углом зрения сведений
о восстании Хуан Чао // Цзиньян сюэкань. 1986. №5.
305. Чжоу Ци. Ду Тан мо нунминь ции ши ляо = Читая материалы по исто-
рии крестьянских восстаний конца [периода] Тан // Хаэрбинь шиюань
сюэбао. 1962. № 1.
303
306. Чжу Минлунь. Ду Фу юй нунминь ции гуаньси цюши = Правда об
отношении Ду Фу к крестьянским восстаниям // ЛДС. 1988. № 1.
307. Чжуан Вэй. Чжунго нунминь ции ды гуши = Рассказы о крестьянских
восстаниях в Китае. Шанхай, 1952.
308. Чжугэ Цзи. Дуй Хуан Чао ции цзи ши моцзи нэйжун ды чжии = Спор-
ные моменты в содержании рукописи с записью событий восстания Хуан
Чао // Вэнь ши. Т. 12. 1981.
309. Чжугэ Цзи. Тан мо нунминь чжаньчжэн чжаньлюэ чу тань = Опыт ис-
следования стратегии крестьянской войны в конце [периода] Тан. Тянь-
цзинь, 1985.
310. Чжугэ Цзи. Чжан Цюаньи люэ лунь = Коротко о Чжан Цюаньи //
ШЮ. 1983. №4.
311. Чжунго ли дай нунминь вэньти вэньсюэ цзыляо = Литературно- ху-
дожественные материалы по крестьянскому вопросу в Китае прежних
эпох. Пекин, 1959.
312. Чжунго нунминь гэмин доучжэн ши = История революционной борьбы
китайского крестьянства / Сост. Чжан Шаолян и др. Пекин, 1983.
313. Чжунго нунминь ции лунь цзи = Сборник статей о крестьянских вос-
станиях в Китае / Отв. ред. Ли Гуанби и др. Пекин, 1958.
314. Чжунго нунминь чжаньчжэн вэньти тао лунь цзи = Дискуссия по во-
просам крестьянских войн в Китае. Сборник статей. Сянган, 1978.
314а. Чжунго фоцзяо = Китайский буддизм. Т. I. Пекин, 1986.
315. Чжунго фэнцзянь шэхуэй нунминь чжаньчжэн вэньти тао лунь цзи =
Дискуссия по проблемам крестьянских войн в китайском феодальном
обществе. Сборник статей / Отв. ред. Ши Шаобинь. Пекин, 1962.
316. Чжэн Чангань. Лунь Тан Сун фэнцзянь чжуанъюань ды тэчжэн — О
характерных особенностях феодальных имений в [периоды] Тан и Сун //
ЛЯ. 1964. №2.
317. Чжэн Ши. Хуан Чао фань тоусян чжуи ды доучжэн = Борьба Хуан Чао
с капитулянтством // Ухань дасюэ сюэбао. 1976. №4.
318. Чжэнь Хэ. Тан мо Сюйчжоу нунминь ции ды гуши — Рассказ о кре-
стьянском восстании в Сюйчжоу в конце [периода] Тан. Нанкин, 1958.
319. Чэн Чжи, Хань Биньна. Тан дай ды чжоу хэ дао = Области и провинции
танского периода. Сиань, 1987.
320. Чэнь Вэньхэ, Линь Липин. Ши лунь Тан хоуци наньфан сяндуй вэнь-
дин ды юаньинь = Предварительные суждения о причинах относитель-
ной стабильности на Юге в поздний период Тан // Янчжоу шиюань
сюэбао. 1987. № 2.
321. Чэнь Гуанчун. Люэ лунь Тан мо ды Хуан Чао ции = Кратко о восстании
Хуан Чао в конце [периода] Тан // ЛДС. 1976. № 1.
322. Чэнь Дафу. Тан Ван Ши чаоме Чжэдун Цю Фу чжи = Танский Ван
Ши предал чжэдунского Цю Фу смерти по законам войны // Цзюньши
цзачжи. Т. 49. 1980. №1.
323. Чэнь Жухэн. Шошу ши хуа = Очерки истории устного сказа. Пекин,
1958.
324. Чэнь Инькэ. Суй Тан чжиду юаньюань люэ лунь гао = Наброски су-
ждений об истоках режима при [династиях] Суй и Тан. Пекин, 1954.
325. Чэнь Инькэ. Тан дай чжэнши ши шулунь гао = Наброски суждений о
политической истории периода Тан. Шанхай, 1947.
304
326. Чэнь Цинхуа. Хуан Чао нунминь ции чжун тоусян юй фань тоусян ды
доучжэн = Капитулянтство и борьба с ним в крестьянском восстании
Хуан Чао // Хаэрбинь шиюань сюэбао. 1976. № 1.
327. Чэнь Яньдэ. Чуаньмай чжиду юй Тан чао хоуци цзецзи маодунь =
Режим торговой монополии и классовые противоречия в конце периода
династии Тан // Шэхуэй кэсюэ. 1987. №3.
328. Чэнь Яодун. Хуан Чао ции юй Цянь-фу юань нянь ды и тяо панчжэн
= Косвенное подтверждение начала восстания Хуан Чао в первом году
[эры царствования] Цянь-фу // Сюйчжоу шиюань сюэбао. 1980. №3.
329. Ша Ша. Тан мо Ань Ши луань хоу, Цю Фу цзай Чжэцзян Сяншань
линдао ды нунминь ции ши ба лю лин нянь хайши ба у цзю нянь = В
860 или в 859 году вспыхнуло в [местности] Сяншань, [пров.] Чжэцзян,
на исходе [периода] Тан, после мятежа Ань [Лушаня] — Ши [Сымина],
крестьянское восстание под руководством Цю Фу // ЛЦ. 1955, №2.
330. Шан Ю. «Гуаньюй дуй Чжу Вэнь пинцзе» ды и се каньфа = Несколь-
ко суждений касательно «оценки Чжу Вэня» // Сямэнь дасюэ сюэбао.
1959. № 2.
331. Шэнь Хуэй, Пань Ся. Гу цзинь лю коу хэ чжуань = Сводное жизнео-
писание бандитов прежних и нынешних времен. Тайбэй, 1951.
332. Юй Чжаопэн. Хуан Чао ции ши = История восстания Хуан Чао. Нань-
чан, 1982.
333. Ян Синь. Тан жэнь шу Хуан Чао ции цзиши моцзи = Рукопись с замет-
кой о восстании Хуан Чао, написанной человеком тайского [времени] //
Вэньу. 1975. № 5.
334. Ян Чжицзю. Гуаньюй Ван Сяньчжи ции ды шицзянь, дидянь, та ды
цзясян хэ чжаньсы дидянь цзюцзин цзэньмаян? = Какими же должны
быть ответы на вопросы о времени и месте возникновения восстания
Ван Сяньчжи, о родине Ван Сяньчжи и месте его гибели в бою? // ЛЦ.
1955. № 2.
335. Ян Чжицзю. Суй Тан У дай ши ганъяо = Очерки истории [периодов]
Суй, Тан и Пяти династий. Пекин, 1955.
336. Ян Чжицзю. Хуан Чао да ции = Крупное восстание Хуан Чао // ЧНЦ-
ЛЦ.
337. Ян Чжицзю. Ши лунь Тан дай фаньчжэнь гэцзюй ды шэхуэй цзичу ~
Предварительные суждения о социальной основе хозяйничания [регио-
нальных наместников]- фаньчжэнь в период Тан // ЛЦ. 1980. №6.
338. Ян Шаньцюнь. Хуан Чао чи сян цзинго као бянь = Критические ра-
зыскания о том, как Хуан Чао просил о замирении // Цюши сюэкань.
1980. № 4.
На японском языке
339. Ёсиминэ Норио. Ки Со-но ран — Бунт Хуан Чао // ТК. Т. XIV. 1956.
№ 4.
340. Икэда Макото. Кинсан икки-но рэкиситэки ити = Историческое значе-
ние восстаний за уравнение имущества // РК. № 152. 1951.
341. Канаи Юкитада. То-но эмпо = Танские законы о соли // Бунка. Т. V.
1938. № 5.
305
342. Курихара Масуо. То мацу-но тоготэки дзайти сэйрёку — Могущество
местных магнатов в конце [периода] Тан // РК. №243. 1960.
343. Мацудзаки Дзунеко. Тюгоку номин сэнсо си кэнкю — Исследования по
истории крестьянских войн в Китае. Т. III. Токио, 1971.
344. Мацуи Хидэити. То дай коханки-но Ко Вай = [Регион] Янцзы — Хуайхэ
во второй половине периода Тан // СД. Т. 66. 1957. №2.
345. Мацуи Хидэити. То дай коханки-но Сикава — Сычуань второй полови-
ны периода Тан // СД. Т. 73. 1964. № 10.
346. Мацуи Хидэити. То мацу-но минею ханран то Го дай-но кэйсики = На-
родные бунты конца [периода] Тан и ситуация [времени] Пяти династий
// Иванами кодза. Сякай рэкиси. Т. 6. 1971.
347. Мацунага Macao. То дай саэки ко = О повинностях танского периода
И ТСГ. 1956. №15.
348. Миядзаки Итисада. То дай фуёки сэйдо синко = Новое исследование
системы налогов и повинностей в период Тан // ТК. Т. XIV. 1955. №4.
349. Нисикава Мотохару. То мацу Го дай-но номин тосо-но хёка = Значение
борьбы крестьян в [периоды] конца Тан и Пяти династий // Сюндай
сигаку. Т. ХХХШ. 1973. №9.
350. Нисикава Мотохару. То тюки-но Энан-ни окэру номин ханран-о
мэгуттэ — Эн Тё-но ран-о тюсин то ситэ = О крестьянских бунтах в
Цзяннани в середине [периода] Тан — с особым вниманием к бунту Юань
Чао // Тюгоку номин сэнсо си кэнкю. Токио. 1974. №4.
351. Нуномэ Тёфу. Дзуй То си кэнкю = Исследование истории [империй]
Суй и Тан. Киото, 1979.
352. Огава Хироси. То дай Нисигэн бан-но ханран — Бунты Сиюаньских
маней в период Тан // РКИ. Т. XI. 1963. №4.
353. Сигэмацу Тосиаки. То Со дзидай-но маникё то макё мондай = Вопрос
о манихействе и других ересях в периоды Тан и Сун // СЭ. 1936. № 12.
354. Сигэмацу Тосиаки. То Со дзидай-но Мироку кё хи = Мятежники из
секты Майтрейи в периоды Тан и Сун // СЭ. 1931. №3.
355. Судо Есиюки. Ко Хэн то Ки Со — Гао Пянь и Хуан Чао // ТГ. Т. 68.
1987. №3.
356. Судо Есиюки. То мацу Го дай-но сёэн сэн = Система имений в конце
[периода] Тан и при Пяти династиях // Тоё бунка. 1953. № 12.
357. Судо Есиюки. То Со сякай кэйдзай си кэнкю = Исследования по
социально-экономической истории [периодов] Тан и Сун. Токио, 1965.
358. Танигава Митио. То мацу сё ханран-но сэйсицу — Характер бунтов
конца [периода] Тан // РКИ. Т. XI. 1963. №4.
359. Танигава Митио. Хо Кун-но ран ни цуитэ = О бунте Пан Сюня // Нагоя
дайгаку, бунгаку кэнкю ронсю. 1955. №4.
360. Танигава Митио, Мори Macao. Тюгоку миндзоку ханран си = История
народных бунтов в Китае. Т. I-IV. 1988.
361. Тонами Мамору. То дай сэйдзи сякай си кэнкю — Исследования по
политической и социальной истории танского времени. Киото, 1986.
362. Хамагути Сигэкуни. То-но дзицэй ни цуитэ = О земельном налогооб-
ложении в [империи] Тан // ТГ. Т. XX. 1932. № 1.
363. Хино Кайсабуро. То мацу конран си ко — Наброски истории смуты
конца [периода] Тан // ТСГ. 1954. № 10, 11.
364. Хори Тосикадзу. Ки Со-но ханран = Бунт Хуан Чао // Тоё бунка кэн-
кюдзо киё. 1957. Вып. XIII.
306
365. Хори Тосикадзу. То мацу сё ханран-но сэйкаку = Характер бунтов кон-
ца [периода] Тан // Тоё бунка. 1951. №7.
365а. Яманэ Юкио. Тюгоку номин киги бункэн мокуроку = Указатель лите-
ратуры о крестьянских восстаниях в Китае. Токио. 1976.
На западноевропейских языках
366. Cambridge history of China. Vol. 3 /Ed. by D. Twitchett. Cambridge, 1979.
367. Chang Hsing-lang. The importation of Negro slaves to China under the T’ang
dynasty // Bulletin of the Catholic university of Peking. Vol.7. 1930.
368. Essays on T’ang society /Ed. by J. Perry and B. Smith. Leiden, 1976.
369. Fitzgerald C.P. The consequences of the rebellion of An Lu-shan upon the
population of the T’ang dynasty // Philobiblon. Vol. 2. 1947. № 1.
370. Franke O. Geschichte des Chinesischen reiches. Vol. II—III. Berlin und Leipzig.
1935-1937.
371. Harrison J.P. The communists and Chinese peasant rebellions: a study in the
rewritting of Chinese history. New York 1971.
372. Kroll P. W. The true dates of the reigns and reign-periods of T’ang // T’ang
studies. New York. 1984.
373. Mirsky J. Structure of rebellion. A successful insurrection during the T’ang //
Journal of the American Oriental society. Vol.89. 1969. № 1.
374. Miyakawa Hisayuki. Legate Kao P’ien and a daoist magician, Lii Yung-chih, in
the time of Huang Ch’ao’s rebellion // Acta Asiatica. 1974. № 27.
375. Muramatsu Yuji. Some themes in Chinese rebel ideologies // The Confucian
persuasion / Ed. by A. Wright. Stanford. 1960.
376. Perspectives on the T’ang / Ed. by A. Wright and D. Twitchett. New Haven;
London. 1973.
377. Pulleyblank E.G. The background of the rebellion of An Lu-shan. London;
Toronto. 1955.
378. Rotours R. La revolte de P’ang Hiun // T’oung pao. Ser. 2. 1970. № 2.
379. Shih V.C. Some Chinese rebel ideologies // T’oung pao. Vol. 44. 1956. № 1-3.
380. Teng Ssu-yu. Protest and crime in China. A bibliography of secret associations,
popular uprisings, peasant rebellions. New York; London. 1981.
381. Twitchett D.C. Financial administration under the T’ang dynasty. Cambridge,
1963.
382. Twitchett D. C. Land tenure and social order in T’ang and Sung China. London,
1962.
383. Twitchett D.C. Merchants, trade and government in late T’ang // Asia major.
Vol. XIV. 1968. № 1.
384. Twitchett D. C. The salt commissioners after the rebellion of An Lu-shan // Asia
major. Vol. V. 1956. № 2.
385. Wang Gung-wu. The structure of power in North China during the Five dynasties.
Kuala Lumpur. 1963.
307
Императоры династии Тан
Хронологическая таблица
Личное имя и годы жизни Дата вступления на престол Девизы царствования Посмертное храмовое имя
1 2 3 4
Ли Юань 566-635 18.06.618 У-дэ 18.06.618 Гао-цзу
Ли Шиминь 599-649 4.09.626 Чжэнь-гуань 23.01.627 Тай-цзун
Ли Чжи 628-683 15.07.649 Юн-хуй 7.02.650 Гао-цзун
Сянь-цин 7.02.656 Лун-ши 4.04.661
Л инь-дэ 2.02.664
Цянь-фэн 14.02.666
Цзун-чжан 22.04.668
Сянь-хэн 27.03.670
Ш ан ъ-юань 20.09.674
И-фэн 18.12.676
Тяо-лу 15.07.679
Юн-лун 22.09.680
Кай-яо 15.11.681
Юн-чунь 22.09.682
Хун-дао 27.12.683
Ли Сянь 656-710 3.01.684 Сы-шэн 23.01.684 Чжун-цзун
308
1 2 3 4
Ли Дань 662-716 27.02.684 Вэнь-мин 27.02.684 Жуй-цзун
У Чжао 624-705 16.10.684 Г уан-чжай 19.10.684 Чуй-гун 9.02.685 Юн-чан 27.02.689 Цзай-чу 18.12.689 Тянь-шоу 16.10.690 Жу-и 22.04.692 Чан-шоу 23.10.692 Янь-цзай 9.06.694 Чжэн-шэн 23.11.694 Тянь-цэ- вань-суй 22.10.695 Вань-суй- дэн-фэн 20.01.696 Вань-суй- тун-тянь 22.04.696 Шэнь-гун 29.09.697 Шэн-ли 20.12.697 Цзю-ши 27.05.700 Да-цзу 15.02.701 Чанъ-ань 26.11.701 Цзэ-тянь
309
1 2 3 4
Шэнь-лун 30.01.705
Ли Сянь 656-710 23.02.705 Цзин-лун 5.10.707 Чжун-цзун
Ли Чунмао 698-714 5.07.710 Тан-лун 5.07.710 Шан-ди
Ли Дань 662-716 25.07.710 Цзинъ-юнь 19.08.710 Жуй-цзун
Тай-цзи 1.03.712
Янь-хэ 21.06.712
Ли Лунцзи 685-762 8.09.712 Сянь-тянь 12.09.712 Сюань-цзун
Кай-юань 22.12.713 Тянь-бао 10.02.742
Ли Хэн 711-762 12.08.756 Чжи-дэ 12.08.756 Су-цзун
Цянь-юань 18.03.758
Шанъ-юань 7.06.760
Бао-ин 13.05.762
Ли Юй 727-779 18.05.762 Г уан-дэ 24.08.763 Дай-цзун
Юн-тай 26.014.765
Да-ли 18.12.766
Ли Гуа 742-805 12.06.779 Цзянь-чжун 11.02.780 Дэ-цзун
Синъ-юань 27.01.784 Чжэнь-юань 14.02.785
310
1 2 3 4
Ли Сун 761-806 30.04.805 Юн-чжэнь 1.09.805 Шунь-цзун
Ли Чунь 778-820 5.09.805 ЮанЬ'ХЭ 25.01.806 Сянь-цзун
Ли Хан 795-824 20.02.820 Чан-цин 9.02.821 Му-цзун
Ли Чжань 809—826 29.02.824 Бао-ли 29.01.825 Цзин-цзун
Ли Ан 809-840 13.01.827 Да-хэ (Тай хэ) 14.03.827 Кай-чэн 22.01.836 Вэнь-цзун
Ли Янь 814-846 20.02.840 Хуй-чан 4.02.841 У-цзун
Ли Чэнь 810-859 25.04.846 Да-чжун 6.02.847 Сюань-цзун
Ли Цуй 833-873 13.09.859 Сянь-тун 17.12.860 И-цзун
Ли Сюань 862-888 13.08.873 Цянь-фу 17.12.874 Г уан-мин 14.02.880 Чжун-хэ 9.08.881 Гуан-ци 2.04.885 Вэнь-дэ 7.04.888 Си-цзун
Ли Е 867-904 22.04.888 Лун-цзи 4.02.889 Да-шунь 25.01.890 Цзин-фу 22.02.892 Цянь-нин 10.02.894 Чжао-цзун
311
1 2 3 4
Ли Чжу 892-908 26.09.904 Г уан-хуа 16.09.898 Тянь-фу 16.05.901 Тянь-ю 28.05.904 Тянь-ю 26.09.904 Ай-ди
5 июня 907 г. — конец царствования династии Тан.
Генерал-губернаторства
Название Административный центр Примерное месторасположение (в границах нынешних провинций)
1 2 3
Аньнань (см. Цзинхай)
Баода (см. Вэйбэй, Фуфан)
Баои (Шаньго) Шаньчжоу (Шаньсянь) На западе Хэнани
Биньнин Биньчжоу (Биньсянь) На востоке Ганьсу
Бэйхай (см. Пинлу)
Бяньхуа (см. Сю- аньу) Вэйбо (Тяньсюн) Вэйчжоу (Дамин, пров. Хэбэй) На стыке Хэбэя, Хэнани и Шаньдуна
Вэйбэй (Баода, Фуфан) Фанчжоу (Хуанлин) На севере Шэньси
Вэйу (см. Фуцзянь) Вэйшэн (см. Чжэдун) Ганьхуа (Сюйсы, Сюйсыхао, Сюйчжоу, Унин) Сюйчжоу (Туншань, пров. Цзянсу) На севере Аньхой и северо-западе Цзянсу
Гуйгуань (Цзинцзян) Г уйчжоу На севере Гуаней
Гуйи (см. Хэси) Дайбэй (Яньмэнь) Дайчжоу (Дайсянь) На севере Шаньси
Диннань (см. Сясуй) Дунцзи (Юго) Лоян (пров. Хэнань) На стыке Хэнани и Шэньси
Дунчуань Цзычжоу (Саньтай) На востоке Сычуани
Идинцан (см. Иу)
313
1 2 3
Иу (Идинцан) Динчжоу (Динсянь) На западе Хэбэя
Ичан (см. Цанцзин)
Ичэн (Сюаньи, Юнпин) Хуачжоу (Хуасянь, пров. Хэнань) На северо-востоке Хэнани и юго-западе Шаньдуна
Ишэн (см. Чжэдун) Куйчжоу Куйчжоу (Фэнцзе, пров. Сычуань) На стыке Сычуани и Хубэя
Линнань Г уанчжоу (пров. Гуандун) Гуаней и Гуандун
Линнаньдун Г уанчжоу Г уандун
Линнаньси Юнчжоу (Юннин) Г уанси
Л инъу Л инчжоу (Линъу) Нинся-Хуэйский автономный район
Л улун Наньян (см. Шаньнаньдун) Нинго (см. Сюаньшэ) Лулун На севере Хэбэя
Пинлу(Бэйхай, Цзыцин) Цинчжоу (Иду, пров. Шаньдун) На стыке Шаньдуна, Хэнани и Цзянсу
Сицзин (см. Фэнсян) Сичуань Чэнду На западе Сычуани
Сунъин (см. Сюаньу)
Сюаньи (см. Ичэн)
Сюаньу (Бяньхуа, Сунъин, Хэнань) Бяньчжоу (Кайфэн, пров. Хэнань) На стыке Хэнани, Шаньдуна и Аньхой
Сюаньшэ (Нинго, Сунъин, Хэнань) Сюаньчжоу (Сюань- чэн, пров. Аньхой) На стыке Аньхой, Цзянси и Чжэцзяна
Сюйсы (см. Ганьхуа) Сюйсыхао (см. Ганьхуа)
314
1 2 3
Сюйчжоу (см. Ганьхуа)
Сянфу (см. Шаньнаньдун)
Сясуй (Диннань, Сячжоу (Цзинбянь, На стыке Шэньси и
Сячжоу, Янься) Сячжоу (см. Сясуй) пров. Шэньси) Внутренней Монголии
Тайнин Яньчжоу На стыке Шаньдуна и
(Яньхай) (пров. Шаньдун) Цзянсу
Тяньдэ Хангин-Хоуци На западе автономно- го района Внутренняя Монголия
Тяньпин Юньчжоу На юго-западе
(Юньцаопу) Тяньсюн (см. Вэйбо) Унин (см. Ганьхуа) Утай (см. Цяньчжун) Учан (см. Эюэ) Ушунь (см. Чэндэ) Фуфан (см. Вэйбэй) (Юньчэн) Шаньдуна
Фуцзянь(Вэйу) Фучжоу (пров. Фуцзянь) Фуцзянь и Тайвань
Фуянь Фэнлун (см. Фэнсян) Фучжоу (Фусянь) На севере Шэньси
Фэнсян (Сицзин, Фэнлун) Фэнсян На западе Шэньси
Хуайнань Янчжоу На стыке Цзянсу,
(пров. Цзянсу) Аньхой и Хэнани
Хуайнин (см. Хуай-
си)
Хуайси (Хуайнин, Шэньгуанцай) Цайчжоу (Жунань) На юге Хэнани
Хуго (Хэчжун) Пучжоу (Юнцзи) На западе Шаньси
Хэдун Тайюань На стыке западной
(пров. Шаньси) оконечности Хэбэя и восточной Шаньси
315
1 2 3
Хэнань (см. Сюаньу)
Хэнхай Цанчжоу (пров. Хэбэй) На стыке юго- восточного Хэбэя и северного Шаньдуна
Хэси (Гуйи) Лянчжоу (Увэй, пров. Ганьсу) На востоке Ганьсу и западе Синьцзяна
Хэчжун (см. Хуго)
Хэян Хэян (Мэнсянь) На севере Хэнани
Цанцзин (Ичан, Цицандэ) Цанчжоу (пров. Хэбэй) На стыке Хэбэя и Шаньдуна
Цзиннань Цзинчжоу (Цзянлин, пров. Хубэй) На стыке Хубэя, Сычуани и Хунани
Цзинхай (Аньнань) Цзяочжоу (Ханой) На стыке Гуаней, Юньнани и Вьетнама
Цзинцзян (см. Гуйгуань)
Цзинъюань (Чжанъи) Цзыцин (см. Пинлу) Цзинчжоу (Цзинчуань) На северо-востоке Г аньсу
Цзэлуцинь (см. Чжаои) Цзяндун (см. Чжэси)
Цзянси (Чжэньнань) Хунчжоу (Наньчан) Цзянси
Цицандэ (см. Цан- цзин) Цяньчжун (Утаи) Цяньчжоу (Пэншуй, пров. Сычуань) На юге Сычуани, западе Гуйчжоу и северо-западе Гуаней
Чжанъи (см. Цзинъюань) Чжаои (Цзэлуцинь) Лучжоу (Чанчжи, пров. Шаньси) На стыке юго- восточной Шаньси и южного Хэбэя
Чжунъи (см. Шаньнаньдун)
316
1 2 3
Чжунъу (Чжэньчэнь, Чэньсюй) Сюйчжоу (Сюйчан) На востоке Хэнани
Чжэдун (Вэйшэн, Ишэн) Юэчжоу (Шаосин) На востоке и юге Чжэцзяна
Чжэньнань (см. Цзянси) Чжэньу Даньюй (Хорингэр, автономный район Внутренняя Монголия) На стыке Шэньси, Внутренней Монголии и Шаньси
Чжэньхай (Цзяндун, Чжэси) Ханчжоу (пров. Чжэцзян) На севере Чжэцзяна и юге Цзянсу
Чжэньчэнь (см. Чжунъу) Чжэси (см. Чжэнь- хай) Чэндэ (Ушунь) Хэнчжоу (Чжэндин) На юго-востоке Хэбэя
Чэньсюй (см. Чжунъу) Шаньго ( см. Баои)
Шаньнаньдун (На- ньян, Сянфу, Чжунъи) Сянчжоу (Сянфань, пров. Хубэй) На стыке Хубэя, Хэнани и Шэньси
Шаньнаньси Лянчжоу (Ханьчжун, пров. Шэньси) На стыке Шэньси и Сычуани
Шофан (см. Линъу)
Шэньгуанцай (см. Хуайси)
Эюэ (Учан) Эчжоу (Учан, пров. Хубэй) На юге Хэнани, востоке Хубэя и севере Хунани
Юго (см. Дунцзи) Юнгуань Юнпин (см. Ичэн) Юнчжоу (Наньнин) На юге Гуаней
Юньцаопу (см. Тяньпин)
Яныиэнь (см. Дай- бэй) Янься (см. Сясуй)
Яньхай (см. Тайнин)
317
Величины некоторых мер длины,
земельной площади, объема и веса
в Китае VII — начала X в.
ли — 559,8 м дань — 59,4 л
чжан — 3,11 м ху — 29,7 л
бу — 1,55 м ДОУ — 5,94 л
чи — 0,31 м ШЭН — 0,594 л
цин — 5,803 га цзинь — 596,816 г
му — 5,803 а лян — 37,301 г
ОГЛАВЛЕНИЕ
Предисловие.............................................. 3
Введение................................................ 10
Глава I. На пути к крестьянской войне.................. 47
Предварительные замечания........................... —
О крестьянах, солдатах, «соляных удальцах», «ино-
родцах» и других участниках народной оппози-
ции ............................................... 54
Многообразие форм и средств крестьянского протеста
и противодействия.................................. 69
Народные восстания — предвестники и предшественни-
ки крестьянской войны: первые три вехи пути ... 84
Восстания Цю Фу и Пан Сюня—прямые предшествен-
ники крестьянской войны....................... 102
Некоторые выводы.................................. 138
Глава II. Восстание Ван Сяньчжи и начальный этап кре-
стьянской войны......................................... 145
Колыбель крестьянской войны — на стыке Шаньдуна и
Хэнани ....................................
Герой со знаком «минус»: Ван Сяньчжи в зеркале офи-
циального историописания ......................... 151
Из биографии Ван Сяньчжи до начала крестьянской
войны............................................. 160
Каким событием началась крестьянская война........ 168
Февральское воззвание Ван Сяньчжи................. 178
Первые крупные боевые успехи повстанцев........... 190
Историописание, литература, фольклор: такой разный
Хуан Чао.......................................... 194
Из биографии Хуан Чао до начала крестьянской войны 202
О других первых сподвижниках Ван Сяньчжи.......... 213
Поход повстанческих дружин на Лоян — кульминация
первого этапа крестьянской войны.................. 224
Инцидент в Цичжоу: в чем сущность размолвки между
Ван Сяньчжи и Хуан Чао?........................... 234
Новые военно-политические перипетии 877 г. Гибель
Шан Цзюньчжана.................................... 245
Смертный час Ван Сяньчжи.......................... 251
Некоторые выводы.................................. 256
Примечания............................................. 270
Сокращения............................................. 289
Список использованных источников и литературы.......... 290
Императоры династии Тан. Хронологическая таблица..... 308
Генерал-губернаторства................................. 313
Величины некоторых мер длины, земельной площади, объ-
ема и веса в Китае VII — начала X в.................... 318
319
Научное издание
ГЕОРГИЙ ЯКОВЛЕВИЧ СМОЛИН
ОНИ БРОСИЛИ ВЫЗОВ НЕБУ
О крестьянской войне 874-901 гг. в Китае
Ч. I. Предвестие и зачин
Зав. редакцией А. Н. Ельчева
Редактор С. Е. Хазанова
Обложка художника Е. А. Соловьевой
Художественное оформление Е. И. Егоровой
Технический редактор Е. Г. Учаева
Корректоры С. С. Алмаметова, А. С. Качинская
_________________Лицензия ЛР №040050 от 15.08.96 г._______________
Подписано в печать 07.04.97. Формат 60x84 1/16. Бумага офсетная.
Печать офсетная. Усл. печ. л. 18,6. Усл. кр.-отт. 18,74. Уч.-изд. л. 20,36
Доп. тираж 200 экз. Заказ 253.
Издательство СПбГУ. 199034, С.-Петербург, Университетская наб., 7/9.
Центр оперативной полиграфии С.-Петербургского университета.
199034, С.-Петербург, наб. Макарова, 6.