Стихотворения. Война богов - Парни Э.

Стихи, вырезанные на померанцевом дереве
В. Дроздков. Парни в России: XVIII век - первая треть XX века; Шершеневич - переводчик Парни
Автор: Парни Э.
Теги: французская литература художественная литература стихи стихотворения
ISBN: 978-5-91763-277-3
Год: 2016
Похожие
Стихотворения. Том 1
Война богов (Литературные памятники)
Собрание сочинений. Том 1. Стихотворения
Стихотворения
Текст
                    Эварист Парни
Стихотворения.
Война богов
^^^^^^ Эварист Парни
^д Звезды зарубежной поэзии

ЭВАРИСТ ПАРНИ
СТИХОТВОРЕНИЯ.
ВОЙНА БОГОВ
Перевод с французского
Вадима Шершеневича
Москва-2016

УДК 821.133.1
ББК 84 (4Фра)
П18
В оформлении использована работа Себастьяно Риччи
Редакционная коллегия серии:
Е. Витковский
В. Вотрин
Т. Горяева
A. Гришин
В. Емельянов
О. Кольцова
М. Леонов
B. Резвый
Составление, подготовка текста и послесловие В.А. Дроздкова
ISBN 978-5-91763-277-3
© В.А. Дроздков, составление, послесловие, 2016
© Издательство «Водолей», оформление, 2016

ОТ ПЕРЕВОДЧИКА
...Язнаю: нежного Парни
Перо не в моде в эти дни.
Этой цитатой из «Евгения Онегина» необходимо начать
статью о Парни; с именем Пушкина должно быть связано всякое
наше обращение к Парни, потому что Парни нам дорог не только
как прекрасный, несправедливо забытый поэт-эпикуреец
Франции, но и как один из первых вдохновителей Пушкина, который
до конца своих дней небрежно, с величием гения, заимствовал из
богатой сокровищницы Парни.
Ниже я остановлюсь подробнее на влиянии Парни на
Пушкина, пока же мне хочется отметить, что грустная констатация
вышеприведенной фразы «Онегина» продолжает быть грустным
фактом и в наши дни: достаточно указать, что только в сборнике
«Французские лирики XVIII-ro века», собранном И.М. Брюсовой,
представлены более или менее полно переводы Парни. Мы до сих
пор не имеем перевода на русский язык не только поэм Парни,
но даже сколько-нибудь законченных циклов; существуют
переводы, и то весьма отдаленные, только отдельных стихотворений;
более того: в «Малой Советской Энциклопедии» редакция
просто умудрилась пропустить Парни.
Парни переводили (в плане отдельных стихотворений)
Жуковский, Батюшков, Пушкин, ряд поэтов пушкинской эпохи и
ряд стихотворцев послепушкинской; но и Пушкин, и Батюшков
давали читателю не перевод (Пушкин, по свойству своего гения,
не склонен был следовать чужому), а только подражанье, иногда,
как, напр<имер>, в Пушкинском «К Морфею», быть может,
превосходящее оригинал!
5

Надо сказать совершенно откровенно, что Парни является для
русского читателя «прекрасным незнакомцем», и советский
читатель вправе недоумевать: почему на его родном языке нет строк
поэта, столько раз превознесенного строгим Пушкиным?
Мне кажется, что уместно напомнить мысль еще одного
ревностного поклонника Парни, Батюшкова: «Одно
невежественное упрямство любит и старается ограничить наслажденья ума».
Не это ли «упрямство» ограниченных «вершителей» судеб
переводной поэзии и ее переводчиков, вроде знаменитого П. Вейн-
берга, переводившего буквально всех поэтов со всех языков, - и
лишило нас знакомства с Парни? Мог ли Вейнберг (я называю
это имя как нечто собирательное) взяться за Парни, когда тот же
Вейнберг в «Энциклопедическом Словаре» Брокгауза и Эфрона
легко отделался от Парни следующими строками: «Узкость
кругозора, отсутствие "изобретательности" и "волшебства кисти",
подчинение фальшивым [?]' влияниям, - все это, однако,
вдвинуло [?] Парни в ряд тех писателей, о которых история
литературы упоминает только потому, что в свое время они играли более
или менее значительную роль».
В этих строках, написанных суконным языком, в строках, где
цитируется отзыв Сент-Бева о Парни (без указания на этот отзыв
и с удалением всех похвал Парни со стороны Сент-Бева), -
приговор Парни, которого столько раз восторженно хвалил Пушкин
и к которому обратился не слишком щедрый на похвалы и
завистливый Вольтер со словами: «Мой дорогой Тибулл!».
Приговор «первому элегическому поэту не только своего
времени, но и вообще французской поэзии», как написал де Фонтан
Здесь и далее вопросительный знак в скобках вставлен в цитату
В. Шершеневичем.
6

<член Французской академии Louis de Fontanes> и как
повторяли все остальные критики Франции! Приговор Парни, которого,
как отмечает Д. Благой в «Литературной Энциклопедии»,
похвалил Маркс, тонкий ценитель французского искусства!
Приговор Парни, о котором Беранже, издавший его
сочинения, писал: «Мои колючие стихи могли вырасти только над
могилой богохульного Парни»! Приговор Парни, которого
современная ему французская критика именовала «первым классическим
поэтом века Людовика XVI-ro»; Парни, на котором учились Ша-
тобриан и Ламартин!
К поэтам часто бывает несправедлива жизнь; к Парни
оказалась несправедлива смерть! Недаром в одном из своих очерков
Реми де Гурмон писал: «Казалось, что молодые поэты пили ле-
тейскую воду специально для того, чтоб забыть Парни!»
Эварист Дезире де Форж (а не Дефорж, как ошибочно писали
наши литературоведы, начиная с П. Морозова1), шевалье, а
позже виконт де Парни родился 6-го февраля 1753 г. в Сен-Поле, на
острове Бурбон, ныне острове Соединения <Реюньон>. Это была
французская колония в Индийском океане, на юго-востоке Африки.
Парни принадлежали к знатной фамилии на острове, куда
они прибыли сравнительно незадолго до рождения Эвариста.
Девяти лет Эварист был отправлен во Францию, где и поступил для
1 Морозов П. Пушкин и Парни. В кн.: Собр. соч. Пушкина в 6 томах.
Т. 1. Изд. Брокгауз-Ефрон. 1907. По-французски Парни пишется «de
Forges», а не «Deforges». Кстати, ошибка П. Морозова произошла,
вероятно, оттого, что он вспомнил фамилию пушкинского француза из
«Дубровского», Дефоржа. Странно, что П. Морозов, который
биографию Парни почти полностью перевел из словаря Лярусса, не заметил
ошибки своего правописания, хотя словарь как раз предупреждает о
возможности этой ошибки {примеч. В. Шершеневича).
7

учения в Реннский колледж. Там Парни оказался, как отмечает
«grand dictionnaire universel - Larousse», товарищем по учению с
Женгенэ, который навсегда остался другом Парни и, будучи
позже редактором-издателем «Декады», немало способствовал
славе своего школьного товарища-креола. Парни получил в
колледже полу-либеральное, полу-клерикальное воспитание. Обладая
живым и пламенным характером, Парни собирался сначала
пойти по духовной линии. Однако, скоро, после изучения библии,
религиозность Парни уступила место сначала сомнениям, а потом и
просто неверию. К этому прибавилось еще желание отца, и
Парни легко сменил мечты о монашестве на Военную школу в
Париже, откуда молодой креол был выпушен в кавалерию в чине
ротмистра (capitaine).
В полку Парни познакомился с шевалье де Бертеном <Antoine
Bertin>, тоже креолом, тоже уроженцем острова Бурбон; Бертен
был старше Парни и познакомил последнего с новейшими
философскими учениями; недаром Бертену был посвящен первый
отрывок «Войны богов». Начиная с первого знакомства, дружба
двух юношей, схожих по характерам, вкусам и воззрениям,
более не прерывалась. Оба они вступили в общество, носившее
название «Казарма» и несколько напоминавшее «Зеленую Лампу»,
куда был привлечен Пушкин. Оба друга писали стихи, и в 1777-ом
году Парни дебютировал в «Альманахе Муз».
Стихи Парни, как и окружавших его поэтов, были не
оригинальны и находились под влиянием «галантной школы».
Отец вызвал Парни на родину, и там молодой поэт
встретился и скоро пламенно влюбился в ту, кого он стал воспевать под
именем Элеоноры и кто на самом деле была юной девицей де
Труссайль. Отношения девицы и ее учителя музыки (в этой роли
состоялось их знакомство) настолько наладились, что родители
8

Элеоноры потребовали от кавалерийского офицера объяснений.
Парни предлагал загладить свой поступок браком, но его
родители отказали ему. Все уговоры были тщетны. Отец послал поэта
обратно в Париж, и в его отсутствие «поспешная в любви»
девица была выдана замуж за врача.
Некоторые историки литературы1 предполагают, что в 1Х-ой
песне «Войны богов» Парни изобразил свои отношения с де Трус-
сайль в рассказе истории Теклы и Нельсона.
Там, на острове Бурбон, были написаны те
автобиографические стихи, которые, будучи разбиты на четыре цикла, были
изданы Парни по возвращении в Париж (в 1778 г.) под названием
«Эротические стихи» и по поводу которых Сент-Бев писал:
«Низменное название! Низменное, по причине тех чувств, которые
возникают при слове "эротический"; книгу бы следовало назвать
"Элегии"!», и позже: «можно не простить Парни скучной "Розы
и Крест", можно быть раздосадованным на свободомыслие и
непристойность "Войны богов", но томика "эротических стихов"
не смеет забыть никто».
Когда том этих стихов, написанных Парни в возрасте от 20 до
24 лет, был дан автором уже умиравшему Вольтеру, которого
Парни навестил, - Вольтер обнял Парни, произнеся фразу о Тибул-
ле, давшую славу Парни. Здесь некая параллель с судьбою
Пушкина: не так ли юного Пушкина, молодого поэта если не с
креольской, то тоже с африканской кровью, приветствовал, «в гроб
сходя», Державин?!
Парни не хотел признавать ни разлуки со своей Элеонорой,
ни брака последней и мечтал о новых встречах. Он уезжает из
Парижа и в качестве адъютанта сопровождает де Сульяка, послан-
В том числе Бревэ (примеч. В. Шершеневича).
9

ного губернатором в Бурбон. Через год Парни покидает Бурбон,
возвращается во Францию и подает в отставку, купив себе
имение возле Сен-Жермена.
Вот как описывает Шатобриан Парни этих лет:
«Шевалье Парни был высок, строен, смугл; у него были
живые, черные глаза... Однажды мы провели с ним пять часов в
беседе, и он мне говорил об Элеоноре. Оказывается, что, когда он
покидал в последний раз остров, Элеонора прислала к нему
негритянку, прося прийти на свидание. Это была та самая
негритянка, которая так часто прежде сопутствовала Элеоноре при ее
сладостных встречах с Парни. Корабль, который должен был увезти
Парни в Европу, стоял на якоре. Он должен был отплыть ночью.
Представьте себе, что испытывал возлюбленный Элеоноры,
получивший это приглашение через негритянку! Сколько
воспоминаний! Элеонора была блондинкой, не очень красивой, но
обаятельной и внушавшей страсть».
Захваченный Революцией, Парни не сетовал; более того, он
понимал необходимость и нужность этих событий, Парни
приветствовал Революцию, хотя она отняла у него 50.000 ренты.
Лишенный средств существования, он, быстро освоившись с новым
порядком, стал заниматься литературой как ремеслом. Парни
писал о Революции (письмо к Женгенэ, цитируемое Леметром) те
соображения, которые трудно было предположить в изнеженном
шевалье: «Идти против Революции это значит препятствовать
движению, которое делает мир, чтоб занять лучшее и более
естественное положение. Я не люблю кровь; она меня пугает; мне
казалось, что я утону в ней, но если без нее нельзя обойтись,
будущее простит настоящее».
Однако, Парни пишет для заработка то, что он не считает
возможным опубликовывать позже, и только после прихода Дирек-
10

тории Парни снова принимается за ту поэзию, которую он
считает достойной себя.
Проработав некоторое время в качестве чиновника при
министерстве двора, Парни окончательно порывает со всеми
службами.
В 1799-ом году Парни выпускает «Войну богов» (П. Морозов
почему-то относит это издание к 1800-му году), свою большую
эротическую и антирелигиозную поэму, которая вызвала ряд
восторгов при издании, но позже, когда нравы переменились,
причинила автору много неприятностей.
После «Войны» Парни выпускает еще ряд поэм. В 1802-ом
году Парни, отказавшись от брака с овдовевшей Элеонорой,
женится на вдове-креолке Марии Франсуазе Валли и умирает в
1814-ом году, в Париже, от изнурительной лихорадки,
захваченной им еще в Бурбоне.
Литературное наследство Парни таково:
«Путешествие из Бургундии» <Voyage de Bourgogne> -1777;
«Послание к бостонским инсургентам» <Epître aux insurgents
deBoston>-1777;
«Эротические стихи» <Poésies érotiques> - 1778;
«Любовные стишки» <Opuscules poétiques> - 1779;
«Мадагаскарские песни» <Chansons madécasses> - 1787;
«Война богов» <La Guerre des Dieux> - 1799;
«Годдам!» <Goddam!> - 1804;
«Украденный портфель» («Потеряный рай», «Притворство
Венеры», «Библейские приключения») <Le portefeuille volé (Le
paradis perdu, Les déguisements de Vénus, Les galanteries de la
Bible)>-1805;
«Путешествие Селины» <Le voyage de Céline> - 1806;
11

«Иснель и Аслега» <Isnel et Asléga> - 1808;
«Роза и крест» <Les Rose-Croix> - 18081.
Из всего этого на русский язык полностью не переведено ни
одно произведение.
Может быть, и не надлежит оперировать суждениями
неопубликованными, но бывают случаи и положения, когда от этого
очень трудно удержаться. Беседуя еще в эпоху раннего футуризма
с В.Я. Брюсовым, я услыхал от него следующее мнение: «В
поэзии не существует никаких канонов, от которых нельзя было бы
талантливо отказаться при одном условии: чтоб поэзия осталась
поэзией. Что же является совершенно обязательным для стихов, то,
без чего они перестают быть стихами? Это - их убедительность,
вытекающая из внутренней невозможности для автора сказать
то же самое не стихами. Это то, что у нас неточно и неверно
называют искренностью. Конечно, при этом необходимо, чтоб эта
"искренность" сочеталась с формальным мастерством, когда
автору есть не только "что" сказать, но и "как" об этом сказать,
потому что в вопросах поэзии часто "как" и бывает "что". И тем не
менее, как это ни странно, я знаю один случай в мировой поэзии,
когда "искренность" поэта была настолько велика, что, даже не
подкрепленная сколько-нибудь четким мастерством, она
действовала и на современников и действует на меня. Я говорю о стихах
Парни. Вот поэт, который писал так откровенно, что избег
опасности быть автором стихотворных дневников, где пишут не "о
чем", а "для кого-то"».
1 В приведенный переводчиком список произведений Парни внесены
правки, касающиеся состава сборника «Украденный портфель» и
годов изданий книг «Эротические стихи», «Любовные стишки» и «Год-
дам!».
12

Я не ручаюсь за точность слов, но гарантирую точность
смысла, потому что эти слова великого мастера стиха и перевода, каким
был В.Я. Брюсов, так шли вразрез с моими взглядами тех дней,
что остались у меня в памяти, - и действительно, через много лет
после этой беседы, изучая Парни и работая над переводом, я
убедился еще раз, что никто из моих современников не умел так
верно, точно и оригинально определить сущность поэта, как Брюсов.
Поэзия Парни, особенно периода «Эротических стихов», - это
«предельная искренность», которой бывает трудно достичь
прежде всего потому, что для этого нужно победить всю душевную
застенчивость, которая есть в сердце пишущего; всякий мастер
стиха что-то прячет от читателя, заменяя это сокровенное
поэтическим вымыслом и мазком, уводящим в сторону; Парни же - не
прятал ничего. Он вдыхал жизнь и любовь полной грудью и
таким же полным выдохом отдавал стихи.
Но, ставя перед собой задачу писать статью о творчестве
Парни, я должен был остановить внимание читателя на этой стороне
лирики Парни, потому что и в «Войне богов», поэме, написанной
в антирелигиозной манере Вольтера, Парни умудрился сочетать
иронию и ненависть к христианству автора «Орлеанской
девственницы» со своей трогательной откровенностью.
«Война богов» была сначала напечатана отрывками.
Напечатанная полностью, она была с улыбкой принята эпохой
Директории, привыкшей к еще большей эротике; эпоха не усмотрела
ничего страшного в мыслях Парни уже по одному тому, что вопросы
религии не слишком интересовали общество. Эпоха Регентства
отнеслась к поэме совершенно иначе. Вольнодумство было не в моде.
Поэма послужила причиной тому, что кандидатура Парни в
академики провалилась (он был избран только в 1803 году, и то с большим
трудом), а в 1827 году «Война богов» была осуждена и сожжена.
13

«Война богов» изображает временную, как утверждает
Парни, победу христианства над язычеством, Парни рисует
разложение христианства и почти точно описывает конец не только
христианства, но и религиозности вообще. Он совершенно
правильно утверждает, что начало гибели христианства произойдет от
рук тех, кто больше всего держался за христианство. Ни разу не
согнав улыбку со своего пера, Парни описывает и ужасы
христианства, и его гибель. Он разлагает Троицу на витиеватого
Святого Духа, глуповатого Исуса-Сына и торжественного Бога-Отца с
точностью хирурга или химика. Он с ехидством настоящего
энциклопедиста шаг за шагом демонстрирует фарисейство
христианства и остроумно и язвительно указывает на все автоматические
позаимствования христианства из языческих мифов; перед
читателем с предельной убедительностью за образом Самсона
начинает вырисовываться фигура Геракла, и по жезлу Моисея
завивается виноград Вакха. Парни на каждом шагу старается показать,
что христианство не только украло у язычества все свои
легенды, но и объединило содержание этих новелл. «Война богов» это
не антиклерикальная, а действительно антирелигиозная поэма.
Друг Парни, критик Женгенэ (цитирую по статье П.
Морозова) писал: «Боги-победители являются здесь настолько же
смешными в своей победе, как побежденные в своем поражении; ни
те, ни другие ничего не выигрывают». Д. Благой в «Литературной
Энциклопедии» совершенно правильно пишет, что «написанная
<.. .> в пореволюционное время "Война богов" явилась одним из
самых разрушительных антицерковных и вообще
антихристианских произведений мировой литературы», и также правильно
отмечает, что симпатии Парни на стороне богов языческих.
Шлегель относится к «Войне» с непонятным
пуританизмом и, отмечая несколько наиболее удачных мест (пародия семи
14

таинств, крещение Приапа и сатиров, история Таис и Элинена,
нравы женского монастыря и т.д.), делает общее заключение:
«"Война", несмотря на свое титаническое название,
представляет только изящную миниатюрную работу».
Но как бы ни были придирчивы отзывы отдельных
критиков, для нас важно уже одно то обстоятельство, что Пушкин
многократно подражал Парни, причем и он сам, и его исследователи
далеко не всегда отмечали эти позаимствования и подражания.
Н. Огарев, первый издатель «Гаври<и>лиады»1, пишет: «"Гав-
риилиада" принадлежит к произведениям раннего возраста
поэта и без сомнения отзывается влиянием Парни. Рассказ Сатаны о
том, как и почему он научил Еву отведать запрещенного плода, и
прилет голубя имеют всю силу и прелесть лучших позднейших
произведений Пушкина». Но тот же Н. Огарев забывает отметить,
что весь рассказ о голубе, как и жизнь Адама с Евой в раю, - это
простой, почти дословный пересказ соответствующего места из
второй песни «Войны». Не отмечает этого и В. Брюсов, трижды
писавший предисловия и примечания к «Гавриилиаде».
П. Морозов в своей статье «Пушкин и Парни» дает
кропотливо и добросовестно сделанный перечень позаимствований
Пушкина у Парни, отмечая, что явно или утаенно, полно или ча-
1 Здесь и далее дается название поэмы Пушкина, утвердившееся
после ее публикации под редакцией Б.Томашевского, - «Гавриилиада»
(Пушкин A.C. Гавршл1ада / Ред., примеч. и коммент. Б. Томашевско-
го. - Пг., 1922), хотя Шершеневич везде пишет «Гаврилиада», как это
делали до него многочисленные издатели этой поэмы (Гавришада.
Сочинение A.C. Пушкина. Эротическая поэма. - Б.м., 1889; Пушкин
A.C. Гаврил1ада. Полный текст поэмы. - Киев: Тип. A.M. Лепского,
1918; Пушкин A.C. Гавршпада. Полный текст / Вступ. ст. и кр.
примеч. Валерия Брюсова. [Изд. 2-е.] - М: Альцюна, [1918] и др.).
15

стично тень Парни диктовала Пушкину следующие
стихотворения: «Измены», «Эвлега», «Леда», «Моему Аристарху», «К
живописцу», «Фавн и пастушка», «К Морфею», «Я думал, что
любовь погасла навсегда...», «Опять я ваш, о юные друзья...», «Я
видел смерть; она в молчанье села...», «Любовь одна - веселье
жизни хладной...», «Письмо к Лиде», «Добрый совет»,
«Деревня», «Платонизм», «Нереида», «Гавриилиада», «Прозерпина»,
«Ты - богоматерь, нет сомненья...», - не касаясь ряда отдельных
образов или выражений.
Какой поэт может гордиться тем, что Пушкин так много
унаследовал от него? В этом отношении только Байрон мог бы
конкурировать с Парни!
Кроме частично отмеченных (в самом тексте перевода
читатель найдет более конкретные указания) прямых позаимствова-
ний, необходимо отметить сильное влияние Парни на «Гаврии-
лиаду» в плане так называемых лирических отступлений; эта
манера Парни понравилась Пушкину, и это сказалось не только на
«Гавриилиаде», но и на более поздних поэмах Пушкина.
Перед переводчиком «Войны богов», которая до сих пор не
была переведена на русский язык, вставал ряд трудностей, если
переводчик отказывается от механистического перевода.
Парни пользуется не только мифологическими намеками,
которые в большинстве случаев или известны, или разгадываются
без особого труда. Значительно сложнее дело обстоит в тех
случаях, когда Парни переходит к истории и особенно к истории
религиозных течений, сект, ересей, расколов; тут поэт пользуется
материалами, которые теперь найти просто невозможно, и из-за
этого иногда невозможно расшифровать те или иные намеки.
Кстати, необходимо отметить, что мы на русском языке не
имеем никаких пособий в этом деле. Энциклопедические слова-
16

ри не только общего плана, как дореволюционные Граната,
Брокгауза и Эфрона, «Просвещения» и послереволюционная Большая
и Малая Советская Энциклопедии, но и специальные, как
«Литературная энциклопедия», - ни переводчику, ни читателю не
помогут. Мифология, история новелл, предания, собственные
имена (за исключением самых известных), столь часто пользуемые
классиками, - почти начисто отсутствуют.
Несмотря на помощь Большой Британской Энциклопедии и
Большого Лярусса, - некоторые, хотя и немногочисленные
намеки на те или иные эпизоды, некоторые имена собственные - мне
так и не удалось раскрыть с абсолютной точностью.
Об именах собственных. В этом отношении существует
требование фонетического перевода имен. Вопреки ему, я всюду
старался придерживаться традиционной транскрипции, не гонясь за
фонетической точностью и соблюдением ударений подлинника. На
этот путь я встал по следующим двум соображениям: во-первых,
в «Войне» такое количество имен, зачастую совершенно
неизвестных читателю, что он неизбежно запутался бы в этих именах,
если у него отнять возможность хоть изредка находить знакомые
имена; с другой, - если в переводе с латыни или греческого
римских или греческих имен эта точность (как, например, в переводе
Брюсовым «Энеиды») дает возможность сохранить размер
подлинника, то при переводе галлицизированных, непременно
имеющих ударение на последнем слоге, имен римской мифологии этот
принцип излишен. Странно было бы привычную «Венеру»
переводить, следуя Парни, как «Венерис» или возвращать ее к
антике и читать как «Венус» с удареньем на первом слоге или даже
«Венерис» в родительном, тоже с ударением на первом;
Юпитера я должен бы по Парни писать с удареньем на последнем слоге
или, латинизируя его, переключать на «Иове». Поэтому, чтоб не
17

запутывать читателя, я всюду придерживался транскрипции
свойственной и привычной русской поэтической традиции.
Все имена собственные, как мифологические, так и
исторические, а иногда и географические, я счел нужным внести в словарь
примечаний, куда я выносил только те данные, которые имеют
отношение к пользованию поэтом этим именем в «Войне богов»;
так, указывая, что Фенрис это волк скандинавской мифологии, я
не останавливался подробно на его происхождении, но указывал,
что по преданию он при гибели вселенной должен будет пожрать
все живущее, потому что именно об этом пишет Парни.
Для этих примечаний мне пришлось перерыть ряд
справочников, и все-таки некоторые имена для меня самого не совсем ясны
(например, кто такая «смуглая Верта в Англии»), в чем я считаю
нужным откровенно признаться, не отнимая возможности у
более сведущих лиц поправить или дополнить меня.
Еще большие затруднения я испытывал при передаче формы
поэмы Парни. Перевести содержание лирической поэмы и не
«перевести» ее формы - это значит не перевести ничего.
Я считаю не лишним дать две цитаты. Одна из них
принадлежит Фету, почему-то забытому у нас в плеяде лучших
переводчиков (цитирую Фета по книге Чуковского «Искусство перевода»):
«Самая плохая фотография или шарманка доставляет более
возможности познакомиться с Венерой Милосской, Мадонной или
Нормой, чем всевозможные словесные описания. То же самое
можно оказать и о переводах гениальных произведений.
Счастлив тот переводчик, которому удалось достигнуть той общей
прелести формы, которая неразлучна с гениальным произведением:
это высшее счастье и для него, и для читателя. Но не в этом
главная задача, а в возможной буквальности перевода; как бы
последний ни казался тяжеловат и шероховат на новой почве чужого язы-
18

ка, читатель с чутьем всегда угадает в таком переводе силу
оригинала, тогда как в переводе, гоняющемся за привычной и
приятной читателю формой, последний большей частью читает
переводчика, а не автора».
Эту цитату необходимо особенно помнить теперь, когда мы
стали переводить наших национальных поэтов так, что читатель
(как я, например), не знающий этих национальных языков, может
наивно предположить, что форма казахского поэта ничем не
отличается от формы абхазского и что Джамбул пишет тем же
лексиконом, пользуется той же грамматикой и словарем, какими
пользовался Шота Руставели.
Как бы перекликаясь с Фетом, Брюсов пишет: «Получился
прозаический пересказ содержания поэмы, хотя почему-то и
изложенный гекзаметром. Получился даже не гипсовый слепок с
мраморной статуи, а описание этой статуи, сделанное
добросовестно, дающее о ней сведения, но конечно не производящее
никакого художественного впечатления»1.
Теперь уже никого не увлечет призыв перевести «Ад»
Данте «во имя большей близости» не терцинами; призыв,
брошенный в свое время Якубовичем-Мелыниным (предисловие к
переводу Бодлера).
Вставши на точку зрения обязательности сохранения
размера, совпадения количества строк (принцип эквилинеарности) и
чередования рифм, кстати сказать, очень прихотливого в
«Войне богов», я вынужден был разрешить еще несколько вопросов.
Брюсов В. О переводе «Энеиды» русскими стихами // Вергилий.
Энеида / Перевод Валерия Брюсова и Сергея Соловьева, редакция,
вступит, ст. и комментарии Н.Ф. Дератани. - М.; Л.: «Академия», 1933.
С. 40.
19

«Война богов» написана десяти- и одиннадцатисложными
строками, т.е. тем размером, который мы передаем пятистопным
ямбом с мужской и женской рифмой; размером, которым
написана в подражание «Войне» - «Гавриилиада».
Обязательна ли в этом ямбе цезура на второй стопе?
У Парни имеется 8-9 отклонений от этого правила; Пушкин
тоже не всегда, особенно в позднейших произведениях, соблюдал
эту цезуру. В самом деле, характерно, что даже в своих строках:
Признаться вам: я в пятистопной строчке
Люблю цезуру на второй стопе,
- поэт во второй строке от цезуры уклонился.
Применяя цезуру, как правило, всегда, я разрешил себе в
очень небольшом количестве строк отступление от нее,
оговаривая, что мои бесцезурные строки не совпадают с бесцезурными
строками оригинала.
Очень сложно обстоял для меня вопрос со словарем, которым
я имею право пользоваться при переводе. Вопрос лексикона -
вопрос кардинальный для переводчика. И снова я вынужден
констатировать, что, не имея по этому поводу никаких изысканий, наши
переводчики и теоретически, и практически обходят этот вопрос
и переводят обычно неким бесстильным, вневременным языком,
который включает в себя все: от славянизмов до
ультрасовременных слов, не предполагая, что нельзя одним и тем же лексиконом
переводить Корнеля и Гюго, Грильпарцера и Гейне, как нельзя
перевести словарем Верхарна на французский язык Ломоносова, но
именно этим словарем надо пользоваться при переводе на
французский язык Брюсова.
Парни по времени (при параллелизме поэтических резонан-
сов развития поэтического языка двух стран) и по степени своего
20

влияния ближе всего стоял к Батюшково-Пушкинской эпохе;
поэтому я полагал, что при переводе «Войны богов» мне надлежит
ограничить себя поэтическим словарем именно этих поэтов, и мне
кажется, что мне удалось выдержать этот стилизационный
принцип, не вводя читателя в заблуждение, что Парни будто бы писал
тем языком, которым пишет современный мне французский поэт.
Применяя эту установку, я оставлял некоторые славянизмы,
потому что мы их находим у Пушкина, да и потому что сам
Парни часто пользуется древнефранцузскими выражениями и
словами. Я позволял себе такие формы, как «яблок» и «облак» (наряду
с «яблоко» и «облако»), потому что эти формы свойственны
пушкинской, особенно батюшковской поэзии; эти формы сохранялись
у нас даже в XX веке (например, у Брюсова: «Но над нами облак
черный...») и только сейчас выпали из поэтического употребления.
Я допускал некоторое количество существительных на «ость»,
не в плане «бальмонтизмов», а в плане повторения пушкинского
словаря, где мы видим «разнообразность» вместо «разнообразие»
и «прилежность» вместо «прилежание». Однако, конечно, я не мог
каждое слово проверять «по Пушкину» и во многом был
вынужден полагаться на свой вкус и чувствование стиля эпохи.
Я допустил некоторые слова, кажущиеся более
современными заимствованиями с французского, вроде «фривольный»,
памятуя пушкинское «как говорится машинально» и не забывая, что и
Парни, наряду с архаизмами, пользовался неологизмами, особенно
в плане образования существительных от глагольных форм;
кстати, не под этим ли влиянием в пушкинскую эпоху был образован
от глагола «приветить» ранее не существовавший «привет»? Или
Языковым от «перепрыгнуть» знаменитый «могучий перепрыг»?
Мне могут поставить в вину слишком частое пользование
глагольными рифмами, но если критики обратятся к оригиналу,
21

то они увидят, что у Парни часто целые строфы построены
только на глаголах. Мне казалось неправильным «гнушаться рифмой
глагольной». Рифма того времени должна была быть шаблонной,
«угадываемой»; требование отказа от глагольной рифмы,
иронически констатированное Пушкиным в «Онегине», требование
более изощренной рифмы - это требование более поздних лет, когда
Парни уже успел истлеть в могиле, и подчиняться ему при
переводе «Войны богов» мне казалось преждевременным, так же как
было бы совершенно неуместным применять ассонансы.
Наряду с обильными глагольными рифмами Парни вообще
небрежничает с рифмами и зачастую не соблюдает даже
совпадения предыдущей согласной в мужской рифме, как например:
prévu - entendu; faut - mot; cieux - deux; chapeau - bravo.
Несколько таких вольностей допустил и я, оговариваясь, что количество
моих «неполных» рифм раз в пятьдесят меньше, чем у Парни.
Итак, неполная, шаблонная, глагольная рифма в переводе
«Войны богов» - это не неумение переводчика, а только
соблюдение форм, свойственных автору оригинала.
В заключение должен сказать следующее.
Нельзя перевести поэму в несколько тысяч строк одинаково:
есть места, удавшиеся больше, и есть места «недожатые»,
получившиеся слабее; работа перевода такой поэмы не кончается с
переводом последней строки, даже с десятой отделкой ее,
исправлять такую работу надо до самой смерти переводчика.
Поддерживая те принципы перевода, о которых я говорил
выше, я не могу не присоединиться к мнению Вильдрака и Дю-
амеля, которые, написав исследование о принципах поэтической
техники, закончили его меланхолически: «...но прежде всего
необходимо быть поэтом».
22

Поэтому все мои принципиальные рассуждения о правилах
перевода не имеют никакой цены, если в самой работе мне не
удалось создать поэтического перевода поэмы Парни; но об этом
судить может кто угодно, кроме самого переводчика.
23

ЭРОТИЧЕСКИЕ
СТИХИ
<POÉSIES ÉROTIQUES>

ИЗ КНИГИ ПЕРВОЙ
ЗАВТРАШНИЙ ДЕНЬ.
ЭЛЕОНОРЕ
<LE LENDEMAIN.
A ÉLÉONORE>
Итак, Элеонора дорогая,
Теперь тебе чудесный грех знаком;
Желая, - ты дрожала пред грехом,
Дрожала, даже этот грех вкушая.
Скажи, что страшного нашла ты в нем?
Чуть-чуть смятенья, нежность, вспоминанья
И изумленье перед новизной,
Печаль, и более всего - желанье, -
Вот все, что после чувствуешь душой.
Блестящие цвета и роз, и лилий
Уже смешались на твоих щеках,
Стыду дикарки место уступили
И нега, и застенчивость в глазах;
Они в очаровательных делах
Причиною и результатом были.
Твоя взволнованная грудь
Не робко хочет оттолкнуть
Ту мягкость ткани над собою,
Приглаженную матери рукою,
Что боле дерзко в свой черед,
Нескромная, порой ночною,
Рука любовника сомнет.

И сладкая мечтательность уж скоро
Заменит шалости собой,
А также ветреность, которой
Обескуражен милый твой.
Душа смягчается все боле,
Себя лениво погрузит
В переживанье, где царит
Одна лишь сладость меланхолий!
Печальным предоставим цензорам
Считать виною непрощенной
От горестей единственный бальзам
И тот восторг, что бог, к нам благосклонный,
В зародыше всем даровал сердцам.
Не верь: их лживы уверенья
И ревность лицемерна всех;
В ней для природы оскорбленье:
Так сладок не бывает грех!

СКРОМНОСТЬ
<LA DISCRÉTION>
Моя подруга, что всех в мире краше!
От шума и от дня бежим мы для забав,
Ночные тайны полдню не сказав.
От взоров мы чужих сокроем ласки наши!
Счастливую любовь всегда легко узнать!
И матери твоей меня пугает око.
Пред старым Аргусом нельзя мне не дрожать;
Возможно нрав его жестокий
Лишь только золотом пленять!
Ты не любовница, лишь день настанет ясный!
О, бойся покраснеть ты, встретившись со мной,
И от любви скрывай вздох самый легкий свой,
Прими небрежный вид; пусть голос твой прекрасный
Не смеет волновать ни сердца, ни ушей;
Смущенье, томность прочь гони ты из очей!
Увы! Раскаяться уж мне в совете нужно!
Во имя в нас любви, прелестница моя,
Не принимай ты вид чрезмерно равнодушный;
Сказавши «то - игра!», бояться буду я!

ИЗВЕЩЕНИЕ
<BILLET>
Тотчас, лишь только ночь, слетая,
Жилища наши затемнит
И молот полночь простучит,
Печальной бронзою стеная, -
Внемля Амура верный зов,
Спешат Желания спуститься
Толпою пред моей царицей,
И рой Страстей всегда готов
Ее забавить вереницей,
Быть с ней до утренних часов.
И коль Аврора позабудет
Открыть широко солнцу дверь
Свою румяную, - поверь,
Там страсть до вечера пробудет.

СТРАХ
<LA FRAYEUR>
Ты помнишь ли, чудесная плутовка,
Ту ночь, когда счастливою уловкой
Обманут Аргус, стороживший дом.
К тебе в объятья я попал тайком.
От поцелуев защищала алый
Свой рот напрасно ты на этот раз,
И только к кражам приводил отказ.
Внезапный шум ты в страхе услыхала,
Смогла далекий отсвет увидать,
И позабыла ты про страсть в испуге.
Но изумление заставило опять
В моих руках сердечно трепетать.
Я хохотал над страхами подруги:
Я знал, что в это время стережет
Восторги наши бог любви Эрот.
Твой видя плач, он попросил Морфея,
И тот у Аргуса, врага услад,
Мгновенно притупил и слух, и взгляд,
Раскрыв крыло над матерью твоею.
Аврора утром раньше, чем бывало,
Теченье наших прервала забав,
Амуров боязливых разогнав.
Им смехом ты невольным обещала
Свиданье новое под вечерок.
О, боги! Если бы я только мог
Владеть и днем, и полночью моею, -
То юный провозвестник дня позднее

Нам возвещал бы солнечный восход.
А солнце, в легком беге устремляясь
И обликом румяным улыбаясь,
На час, другой взошло б на небосвод!
Имели б времени Амуры боле,
И сумрак ночи длился дольше бы тогда,
Моих мгновений сладостная доля
Среди одних утех была б всегда.
И в сделке мудростью руководимый, -
Я четверть отдал бы моим друзьям,
Такую ж часть моим прекрасным снам,
А половину - отдал бы любимой!

стихи,
ВЫРЕЗАННЫЕ НА ПОМЕРАНЦЕВОМ ДЕРЕВЕ
<VERS
GRAVES SUR UN ORANGER>
Ты, дерево, листвой зеленой
Восторги прятало любви!
Прими и вечно сохрани
Ты стих мой, нежностью рожденный;
И молви тем, кто свой ночлег
Найдет здесь и отдохновенье:
Коль можно умирать от нег,
Я б умер под твоею тенью!

ДА СОХРАНИТ ВАС БОГ
<DIEU VOUS BÉNISSE>
Нет, не Творца я разумею,
Твердя «да сохранит вас бог!»,
Кто щедрою рукой своею
На радость мне все дать вам мог;
А также и не Гименея,
Кто, нас кропя водой своею,
Долг из восторга сделать мог:
Коль в браке и находят счастье,
То, верь, помимо божьей власти,
Про это и не ведал бог.
Нет, вижу молодого бога,
В Пафосе был бы он без вас;
Как, ветреник, хранит он нас,
Меня послушайте немного.
Желание, чей весел вид,
Высказывая нетерпенье,
В колодце младости кропит
Ему цветы для подношенья.
На щеки краску бог прольет,
Истомой взоры увлажняя,
И в души верных ниспадет
Так сладостно вода святая.
Ты, чья над нами власть царит,
Молитвы этому шли богу
И будь в уверенности строгой:
Тебя бог нежный охранит.

ОПАСНОЕ ЛЕКАРСТВО
<LE REMÈDE DANGEREUX>
Ты, бывшая мне ученицей
И в музыке да и в любви,
В приют мой мирный приходи,
Чтоб выявить свой дар плениться!
Взгляни: я стал какой ценой
Слишком хорошим педагогом;
Я был бы здоровей во многом,
Не будь прилежен так с тобой;
Не так усерден; в песнопеньи
Так нежно бы не воспевал
И если бы не проявлял
В уроках слишком много рвенья!
Приди, чтобы уменьшить зло,
Что ты жестоко причинила,
Восстанови погибель силы!
Ах, коль лобзание б могло
Вернуть здоровье мне и силы,
Храня влеченье первых лет,
Любовь, тебе б я дал обет, -
Здоровье вновь растратить с милой!

ЗАВТРА
<DEMAIN>
Меня ты лаской забавляешь
И обещаешь каждый раз,
Но сладкий исполнений час
Ты непрестанно отдаляешь.
ДО ЗАВТРА! - мне твердит твой рот,
Меня съедает нетерпенье;
Бьет час, которого так ждет
Любовь, спешу к тебе и вот
ДО ЗАВТРА слышу каждый день я!
Благодари же небеса,
Что до сих пор тебе краса
Дана быть новой ежечасно;
Но крылья времени неясно
Твой облик тронут, проходя:
Не будешь ЗАВТРА столь прекрасной,
Не так настойчив буду я.

ПРИЗРАК
<LE REVENANTE
Ушло здоровье; возвращенья,
Наверное, мне не сулит;
Природа шлет предупрежденье
И мне, колеблясь, не велит
Уверовать в выздоровленье.
На действии втором прервав,
Свое окончу представленье.
К развязке я пришел стремглав.
Пал занавес, и я в забвеньи.
Не знаю, что творится там.
Коль можно в этот мир обратно
Прийти из ночи необъятной,
Вернусь, не сомневайтесь, к вам.
Но обликом не буду схож я
С тем безрассудным мертвецом,
Что, долго бормоча и с дрожью,
Являться с бледным рад лицом.
Я не надену погребенный
Убор, который страх внушит,
Усиливая мерзкий вид,
При похоронах обретенный.
Хочу понравиться я вам,
Хочу остаться невидимым,
Подобно сладостным ветрам,
Дыханьем буду я незримым,
И вздохи все я вам отдам.

Пускай под вздохами трепещут
В прическе перья, что торчат;
Пускай те вздохи наугад
Тончайший аромат расплещут.
И коль цветок в своем стекле
Воспрянет вновь, любимый вами,
И коль в светильнике во мгле
Сильнее разгорится пламя;
И если бледный цвет ланит
Вдруг расцветет от новой краски,
И коль внезапно отлетит
От персей крепкая завязка,
И если станет мягче вдруг
У вас диван для вашей лени, -
Вы только улыбнитесь, друг,
Над нежностью моих служений!
Твой стан увидевши опять,
Моей рукою оживленный,
Я трогательно и влюбленно,
Печальный, буду бормотать,
Чтоб вы, поверивши, внимали
Той арфе под моим перстом,
Твердившей вам не раз о том,
Что чувства ей мои внушали.
Я к вашим самым сладким снам
Прибавлю сладость заблужденья;
Принявши облик сновиденья,
От сна вас пробужу я сам.
Нагая прелесть, вид отрадный
И совершенство линий там, -

Я вижу все: но - как досадно! -
Нельзя воскреснуть мертвецам.
39

РАЙСКИЕ МЕСТА
<LES PARADIS>
Поверьте: мир иной - нам незнаком, и там
Блуждает разум наш не мало;
И там бесплодно путешествовать, усталый
Я навсегда вернулся к вам!
Ах, заблуждаясь в крае басен,
Различным облик рая представлял,
И не был ни один прекрасен
И ум и душу мне не удовлетворял.
Сказал нам Пифагор: «Умрете,
Но с новым именем обратно вы придете;
И вами шар земной навеки населен!»
Утешить думал нас печальным заблужденьем
Философ тот, что был когда-то вознесен;
Но выдумка ведет к тоскливым нас сомненьям:
Был прав он или лгал для нашей пользы он?
Да, лгал он, строя
Элизий, брег летейских вод!
А почему в уют воспетый тот
Счастливую любовь мы не берем с собою?
И, нега страсти, там ты тоже не живешь?
Ах, можно уставать от тишины покоя,
Но быть любимым и любить - не устаешь!
Чтоб воинам доставить наслажденье,
Встарь Один, скандинавский бог,

Им войны, лавры и сраженья
Наобещать в загробной жизни мог.
Приучен с детства был к Беллонским я знаменам,
И храбрым честь мужам я воздаю,
Но думаю, что убивать в раю
Не надо никого нам!
Несчастный негр, что увезен купцом
Из Африки, пленен надеждою иною;
Мнит, рабство долгое перенося и злое,
Согбен под деспотическим ярмом:
Когда несчастье жизни смертью перервется,
Он в край отцов счастливый унесется
И скрасит пиршеством возврата час.
Живой и мертвый, я останусь возле вас.
Счастливый раб, когда умру, и то
Владыку я покинуть не желаю,
И не найти мне рая,
Где нас не будет, - ни за что!
Шотландец между туч для рая
Искал места с издревних пор,
По прихоти грозу иль штиль предпочитая,
И с праведниками искал он разговор.
Весь окруженный облаками,
Лазурною одеждою покрыт,
Приняв подчас веселый вид,
Под чистыми любил скользить он небесами.

То время сладкое прошло,
И сильфов увеличивать число,
Меж нами говоря, нет у меня влеченья,
И мне противно быть не более, чем тенью!
Как мало стоит тень! Нет, лучше естество!
И прав был Магомет, сказавший ясно,
Что с плотью входят в рай его!
Власть гурий - это так прекрасно!
Бессмертны там приманки нег;
Не знает старости там Геба; и Цитера,
Столь сладко чтимая всегда, сверх меры
Дарит избранникам восторги там навек!
Но хочется, чтоб там наставник был любимый,
Амур, ведь он один даст красоту отрад,
Амур, ведь он один даст радость для услад;
Для совершенства помещу помимо
И дружбу с тихой чистотою там,
И половину ей своей души отдам.
И мирные приюты эти
Прекраснейшим пусть станут уголком,
И этот рай любви найдем,
С Элеонорой, мы на этом свете!

ОТРЫВОК ИЗ АЛКЕЯ, ГРЕЧЕСКОГО ПОЭТА
<FRAGMENT D ALCÉE, POÈTE GREO
Скажи мне, долг какой иль празднество посмело
От глаз моих укрыть тебя на восемь дней?
Что нужно всем богам от радости моей
И что есть общего меж нами и Кибелой?
Чьим правом из твоих я вырван милых рук?
Быть может, доброта небес вдруг захотела
Как фимиам избрать все худшие из мук!
Довольно нам твоих ошибок, дорогая.
Коль, два блуждающих среди густых лесов,
Мешаем голос мы с журчаньем ручейков
И шепчем без конца: «люблю я, обожаю», -
Так что плохого в той невинности забав?!
Коль взор подернется истомою твой нежной,
Когда лежишь со мной ты меж цветов и трав;
Коль ты меня всего бросаешь в жар мятежный,
Свой рот сверкающий к моим губам прижав;
Коль, умирая, мы от радостного счастья
Воскреснем, чтоб опять восторги пережить, -
Так что есть скверного в том чистом сладострастье?
Нет, голос наших чувств не может погубить;
И нет греха, что у природы мы под властью!
В изображениях - Юпитер, гордо злой
И вечно погружен в утехи и покой,
Делами нашими смущается немного!
На мир весь целиком взирают очи бога,
На слабых смертных он взор не направит свой!
У наслаждений есть всегда права гражданства!

Обязанность - любовь, а грех - непостоянство!
Пускай богатые лишь в мыслях хвастуны
Вторую жизнь себе привольно созидают;
Пусть будут взоры их удовлетворены
Безнравственностью; вздор нас этот забавляет!
О, бездна та без дна, куда нас смерть ведет,
Навеки сохранит все, что она берет.
Пока живем, - свой рай воздвигнем мы на свете;
Другой же - лишь мечта, что троном создана.
Чтоб под хлыстом была законов их страна.
Обманутой толпы страшилища все эти:
Все урны и бичи, укусы змей и ад, -
Хоть мертвым в них нет зла, живых они страшат!

ЦЕЛЬ УЧЕНИЙ
<PLAN D ÉTUDES>
Считаю план ваш лишним и неправым;
Избыток знанья губит красоту.
Незнанье милое терять нельзя вам,
И сохраняйте ту вы простоту,
Что вновь влечет вас к детству и забавам.
В искусстве милом бог давал урок
Вам, передавши Терпсихоры чары;
Любовник нежный обучить вас смог
Напевам; и к тому ж в вас много дара,
Чтоб сладко слить со звонами гитары
Так чудно ваш звучащий голосок.
Предубеждений рабство вы забудьте
И мой вы исповедуйте закон,
Язычницей вы в ваши годы будьте,
Молясь тому, чье имя Купидон.
Пример терпимости - тот бог бесценный:
Он позволяет все, но не измены!
К чему учить, что надо позабыть!
Времен новейших страшным вы рассказом
Совсем не утруждайте слабый разум,
Вы у Овидия должны учить
Старинный ряд преданий баснословных,
Как и в пафосских хрониках любовных!

На карте той, где опытный гравер
Вместил земного шара очертанья,
Вы не ищите той реки названье,
Что видел в бегстве Оттоманский взор.
Но место изучи Идалиона
И грустный край, где жил Леандр, - познай,
И край, где жизнь окончила Дидона,
Долин Темпейских столь воспетый край!
И углубляйтесь вы в страну преданья,
Не забывая в прошлые года
Там бывших перемен. Очарованье
В тех именах любовникам всегда.
Вот род занятий милый и любезный,
Пусть заполняет он досугов час,
Предшествуя часам забав у вас.
Иные знания вам бесполезны.
Нас очаровывать у вас есть власть;
Вы все постигли, коль постигли страсть!

ЖЕЛАНИЕ ОДИНОЧЕСТВА
<PROJET DE SOLITUDE>
От этих грустных мест бежим, о, друг прелестный,
Надеясь, тратим здесь мы половину дней.
Здесь страх докучливый - помеха для страстей.
Отсель недалеко есть остров неизвестный;
Нет хода кораблям и рифы там отвесны.
Извечный веет там и свежий ветерок,
Природа щедрая, свободно обновляясь,
Дарами красит тот вселенной уголок;
По яркой зелени течет там, извиваясь,
В морскую глубь стремясь, серебряный поток.
Там взращены рукой безмерно благосклонной
Сладчайший аромат струящий ананас
И апельсин густой, от тяжести согбенный
И фруктов, и цветов в один и тот же час.
Что надо нам еще? Тот островок покоя
Назначен любящим природою самою.
И океан вокруг, и дважды в день сомкнет
Вокруг убежища он свой круговорот.
Вот там не страшен мне отец непримиримый,
И на свободе там ты можешь быть любимой
Того, кто сердце все тебе дал, награждать.
О, там вы можете, дни мирные поэта,
Как кольца радости, одно в другое вдеты,
Немного славы мне и много счастья дать.
Приди же! Ночь темна! Нет облаков над нами!
Расстанемся, навек прощаясь с берегами,

Где только ты одна могла держать меня.
Венеры вижу свет над горизонтом я.
В пути неведомом Венера правит нами,
Эол на помощь нам все ветры созовет,
И станет дуть Зефир не слишком над волнами,
До пристани Любовь влюбленных доведет.

ИЗ КНИГИ ВТОРОЙ
ОХЛАЖДЕНИЕ
<LE REFROIDISSEMENTS
Блаженных прошлых дней теперь уж нет, увы,
Когда моя любовь благоговейно, нежно
Умела сердце вам затронуть неизбежно,
Мы были счастливы, меня любили вы;
Твердил, что вас люблю, и был любим я вами,
Мои желания я вашим подчинял, -
Таков был жребий мой; я свой восторг смирял,
Я был любим, чего ж мне требовать мольбами?
Но изменилось все; коль прихожу я к вам,
Вам нечего сказать и грустно вы молчите;
Когда же к вашим вновь я падаю ногам,
Меня усмешкою своей вы охладите
И пламя гнева я в глазах читаю сам.
А были дни, - но вы, быть может, их забыли,
Я негу томную видал в зрачках очей
И нежности огонь, что чувства породили,
Переживающий минуты страсти всей.
Все изменилось, все, кроме души моей!

к ночи
<А LA NUIT>
О, ночь! Несчастный, призываю
Смирительницу всех скорбей!
На крыльях принеси, слетая,
Забвение измен людей.
Дай грусти одинокой скрыться;
Пока своей рукою сон
Мне не смежит мои ресницы,
Не дай, чтоб был я пробужден.
Когда ж заря неторопливо
Придет открыть дверь утра вновь,
Ты оставайся молчалива
И усыпи мою любовь!

ВОЗВРАТ
<LA RECHUTE>
Итак, расстался я с цепями,
Вас обнимаю, други, вновь!
Красавиц так тяжка любовь,
Красавицы ничто пред вами!
Играл мной ветреный их нрав,
Краснел я пред своей любовью,
Обрел я снова хладнокровье,
Теперь опять счастливым став!
Мне дай иные песнопенья,
Румяный винограда бог!
Лишь в них отрада без смешенья!
Они живут во всякий срок!
В них утешенье и отмщенье
За дев, что ты утратить мог!
Что, бедный, я сказал?! Как трудно и жестоко
Веселие хранить, коль вся душа в скорбях!
Нет смеха на устах, коль слезы на глазах.
Ненужный нектар прочь мы отшвырнем далеко!
О, дружба нежная! Восторг небесный! Мне
Тебя не хватит, нет, коль так душа смятенна;
И с криками страстей, что воют в глубине,
Слить зря пытаешься ты голос свой священный.
Вздыхаешь ты о зле, его не отвратив,
Ты помощь подаешь уже после паденья,
Ты рану бередишь, ее не излечив,
Прочь, мне не предлагай ты мудро утешенья!
Мне о действительном позволь не размышлять,

Лишь в царство выдумок свой разум углубляя,
Согнувшись от цепей, свободу воспевать,
Тень преходящую в восторге поражая,
И дай о счастии шептать,
Слезу печали проливая.
Они придут, смиренья дни,
Дни пробуждения, когда затеплит пламя
Рассудок строгий мой меж страшными ночами
И с глаз прогонит он мечтания любви.
Так время, легкими крылами
Играя, унесет все навыки сердец
И заблуждениям положит всем конец.
Мои друзья! Тогда, разбив оковы,
От долгих мук освобожденный, снова
Вам изменивший, к вам вернуться буду рад.
И, слабость вашему доверив испытанью,
Быть может, с нежностью я буду в состояньи
Ревнивый отвратить возврат.
Вы на зарю моих всех наслаждений
Направите мой взор, увлаженный слезой,
Заставите вздохнуть, краснеть ошибки той,
Но, даже покраснев, питать к ней сожаленье.

ЭЛЕГИЯ
<ÉLÉGIE>
Да, не жалею я, что пламя дней
Моих горит тусклее неизбежно.
Предмет жестокой страсти самой нежной,
Уйдешь ты скоро из души моей!
Лишь радость мне в надежде той унылой
Стараться тщетно удержать себя,
Пойду, куда сурово прогнан я,
Я осужден на смерть моею милой!
Для смертных всех открыт вход в тот приют,
Там от цепей несчастных избавленье,
Там вековечным люди сном заснут,
И там конец любви и отвращенью.
О, дружба чувств! Не надо, не вздыхай!
И, повесть, не храни моих мучений!
Лишь в памяти порой возобновляй
Меня, что предан на земле забвенью.
Быть может, вздох раздастся также твой
И на могилу устремишь ты взоры
Свои, жестокая Элеонора, -
Ты первая, кого любил душой.
То будут запоздавшие рыданья,
Слеза твой взор наполнит до краев.
Тебя я знаю: пусть твой нрав суров, -
В моей любви тебе - очарованье.
Когда же смерть, склонясь к моей мольбе,
Моих мгновений нити перережет,

Когда могила грустная в себе
Упрячет мой огонь и скорбный скрежет,
Друзья - кого я здесь оставлю, вы
Найдете ту, жестокую чрезмерно,
Скажите ей: его уж нет. Увы -
О если б плач о ней неимоверный
Вернул я! Нет, о бог любви, я дам
Прощенье ей! Прибавьте к этим дням
Те счастья дни, что отняты неверной.

ДОСАДА
<DÉPIT>
Навек постыл
Будь, образ милой,
Что изменила,
Кого любил!
Мы прятать станем
Слезу очей;
Подобно ей,
И мы обманем!
Прекрасный вид,
В расцвете силы
Сердечку милой
Так сильно льстит.
Пуста несметно,
Ты безответна
К моим мольбам.
К обману падка,
Быть хочешь сладкой
Другим очам.
Ей огорчений
Не жаль моих;
От чар своих
Ты в упоеньи.
Года пройдут
И дар нездешний
С собой возьмут,
Любовь поспешно
Прочь унесут.

Уход тревожный!
Надежду гнать!
Ах, изменять
Уж невозможно!
Тогда при всех,
Роняя смех
И рад ужасно,
Мимо идя,
Промолвлю я:
«Она была прекрасна!»

ДРУГУ, ОБМАНУТОМУ ЛЮБИМОЙ
<А UN AMI
TRAHI PAR SA MAÎTRESSE>
Как? Шлешь непостоянству ропот?
Ты плачешь, новый Селадон?
Ужель твой разум так смущен,
Что был пристыжен им твой опыт?
Иль приковать ты возмечтал
Навеки деву без стесненья?
Ты слишком легковерен стал,
И дух ослеп твой в заблужденьи!
Нет! Легче усмирить порыв
Валов, что вздыблены грозою,
Дубы с дрожащею листвою
И под неверным ветром нив
Покачиванье золотое.
Ах, искренне тебя любя,
Могла ль она любить навеки?
И стал ей мил соперник некий,
Другой - любим был до тебя.
И третий сумасшедший, - спорю, -
В ее безумстве станет мил.
И будет заменен им вскоре
Бесстыдный, кто тебя сменил.
Сколь ни плутуй, - все это мало;
Ждет большего Цитеры край.

Ты сам любимой изменяй,
Чтоб милая не изменяла.
Там, где тоска берет начало,
Свою ты нежность прерывай.
Что говорю я? Или нужно
Той слабости мне помогать?
О, бойся, друг, здоровым стать!
Ошибка с молодостью дружны!
В немилостях любви простой
Есть способ утешать мгновенно;
Любовь была детей игрой,
Но верь мне, что в забаве той
И кто обмануты, - блаженны!

МОИМ ДРУЗЬЯМ
<А MES AMIS>
Друзья мои! За песнь! За смех!
Мы жизнь безделия восславим,
И черни ропот мы оставим!
Дано так много нам утех!
Мы будем в сонме наслаждений
Жизнь легкую свою топить,
И в счастьи для себя лишь жить.
Нам нет ни в чем ограничений!
Под тяжкими руками дней
Мы, стан согнувши, одряхлеем;
Так в играх молодость развеем;
У старости ж украсть сумеем,
Что можно лишь украсть у ней.

НЕВЕРНЫМ
<AUX INFIDELLES>
Красавицы! Вам поздравленье!
Любимицы богов, страстей,
Подруги, склонные к измене,
Кого, ища, бегут скорей, -
Желаю вам счастливых дней
И больше новых наслаждений!
Внимайте! Каждый рад из нас
Вас чтить, любить, бранить вас злобно;
Благодарю я очень вас.
Одни вы оживить способны
Наш грустный и тоскливый час.
Сужденья наши и ошибки
Меняете вы с давних пор:
Осмеян вами лишь актер,
К вам зрителей влечется взор,
Рождая новизной улыбки.
Вам сладостное обаянье
Вихрь, что влечет вас, придает;
С трудом любовник узнает
На завтра вас после свиданья.
В вас лишь хорошее всегда
Находит взор, к вам обращенный;
Близ вас порой родятся стоны,
Слеза, но скука - никогда!
Катон хвалу вам воскуряет;
Всех тешит даже строгий взгляд,
Всяк ветреницу призывает;

И тот, кто не достиг наград,
Надежду все же сохраняет.
61

ОТРЕЧЕНИЕ
<PALINODIE>
Подругу уличив в измене,
Я всю любовь чернить был рад;
Твердил я, что за днем услад
Идет столетье огорчений.
Непостоянство возносил,
Досадою обуреваем;
Я сердцем опровергнут был,
Умом к обиде подстрекаем.
Покинут милой лишь одной,
Всем милым в грусти слал проклятья!
И, теша дух тщеславный свой,
Всех стал неверными считать я!
С досады я с ума сошел.
Тягчайшим было меж грехами -
Моими очернить стихами
Всегда любимый нами пол.
Наставник наш в делах Венеры,
Мы счастье видим в нем одном;
И, коль не наши бы примеры,
Обман ему был незнаком.
Проклятье шлю я бедной лире,
Которой я все песни пел,
Коль я стихом обидеть смел
Хотя б одну красотку в мире!

Прекрасный пол, манящий нас!
Ошибки ваши - украшенье!
Благодарите провиденье,
Что только украшает вас!
Больше даря рукою странной,
Чем все старанья ваши, вам;
Вы меньше нравились бы нам,
Коль были б вечно постоянны!

ИЗ КНИГИ ТРЕТЬЕЙ
СОН
<LE SONGE.
AM. DEF....>
Решился сделаться мудрей
От твоего я рассужденья
И вот в припадке дерзновенья
Любовь прогнал и вместе с ней
Все молодые заблужденья!
Настала ночь. Глубокий сон
Смежит мои спокойно вежды.
И чистый сон давал надежды,
Что мудрым буду пробужден!
Когда заря пришла, смягчая
Нетерпеливо ночи тень
И всей природе возвещая,
Что наступает новый день, -
Любовь пришла открыть мне взгляды,
И на устах ее играл
Смех простодушья и отрады,
И я любовь легко узнал.
Любовь склонясь мне шепчет в уши.
«Ты спишь, - она мне говорит, -
И в сне своем покоишь душу,
А время дальше все спешит.
Все обновляется беспечно,
И лишь стареет человек,

Лишь день один - его весь век,
Сопровожденный ночью вечной,
День слишком длительный без нег».
При тех словах - глаза открыты.
Прощай, план мудрости моей!
Цитеры дочь, ко мне приди ты, -
Я чем всегда - теперь слабей.

НЕУДАВШИЙСЯ ВОЯЖ
<LE VOYAGE MANQUÉ.
AM. DEF....>
Отбросив лени постоянство,
Хотел я странствовать с тобой.
Прощай! И без меня ты странствуй!
Лень торжествует над душой.
Разрушили младые ласки
Любви намеренье мое.
Как трогательна грусть ее!
Как никогда прекрасны глазки!
Руками охватив меня,
Богов всесильных умоляет
И, сетуя, мне не внимает,
Непостоянного кляня.
Упреки и очарованье
Не победит душа моя.
Ее бы мог покинуть я,
Но, милой видевши рыданья,
Не мог не осушить я век.
Край дальний, пропади навек
Для милой страх в твоем названьи!
А ты, не ведавший укор
Любовниц и их опьяненья,
А ты, не знавший подчиненья
Слезам любимой до сих пор,
Ступай! Я вслед пошлю моленья!
Будь мудрым ты, храня себя,
Объездив дальние просторы,

От слабости той, от которой
Лечиться не желаю я!
67

МОЯ СМЕРТЬ
<МА MORT>
Моя наперсница святая мысли хмурой,
Кто песней легкою и сладкою такой
Способна разогнать недуг печали мой,
Которым жизнь мою усыпали Амуры.
О лира верная! - ленивою рукой
Могу сладчайший звук я извлекать порой.
Ты трогательнее звучи сегодня в гимне
И о любовнице, что нет здесь, говори мне.
Когда, любимая, в объятиях твоих
Аккордом сладостным я слух твой забавляю
И в час, когда, вином одушевлен, ласкаю
Я прелести твои и воспеваю их,
Коль в сладостном бреду свой взор разгоряченный
На друга милого уронишь нежно там,
Коль удостоишь ты мои улыбкой стоны
И более того, - коль лира упоенно
И так беспомощно падет к твоим ногам, -
Что мне тогда до всей оставшейся вселенной,
Что мне тогда умов взыскательных совет
И мненье публики, что строго непременно,
Тогда любовник я, и вовсе не поэт.
И снова тяжкая тогда мне лишь обуза,
И слишком яркий свет - страшит отраду нег.
Пусть я - ничто, смеясь благословляет муза
И все грядущее, и настоящий век.
О нет - всю жизнь свою не думаю упиться
Надеждой глупою я после смерти жить,

Настанет день, и рок приказ отдаст закрыть,
Любезная, - мои ослабшие ресницы.
Обнявши милого, поддержишь в этот час
Его бессильную ты голову руками,
И мой тогда едва полуоткрытый глаз
Наполнит до краев угаснувшее пламя.
Когда освободить от слез мои персты
Попробует твой взор, на тихий труп глядящий,
Когда моей душе, чрез губы исходящей,
Последний подаришь из поцелуев ты, -
Прошу, о, пусть тогда кругом не нарушают
Мой сладостный покой нескромным торжеством,
Пусть никакая медь в звучании большом
Кортеж, что движется, всем людям не вещает.
Безвестен и счастлив в убежище могил
И безразличие храня ко всей вселенной,
Я сберегу от всех восторг мой сокровенный;
Так умереть хочу, как жизнь свою я жил.

НЕТЕРПЕНИЕ
<LIMPATIENCE>
Семь дней я побыл в отдаленьи.
То для желанья - семь веков.
Я здесь, но холод рассужденья
Миг неги отдалить готов,
Обещанный для нетерпенья!
«Я матери боюсь очей!
И мрак ночной еще не прочный!
Жду срока, чтобы в мрак полночный
Феб не бросал своих лучей.
Застать нас могут при свиданьи!
Ах, отложи блаженства срок!
Верь в нежность милой и в сверканье
Ее очей, в румянец щек!
Потери нету в ожиданьи».
Напрасный довод твой жесток,
Лишь им за нежность ты платила
И преднамеренно забыла,
Что у любовников есть бог.
Пусть этот бог, что к нам взывает,
Пошлет завистникам покой,
Пусть к встрече он ведет ночной
Меня, что счастливым бывает
Лишь на коленях пред тобой.
Ты не противоречь призваньям
Амура тщетным страхом впредь.
Когда нас жжет огонь желанья,
В один день можно постареть!

ЛЮБОВНОЕ РАЗМЫШЛЕНИЕ
<RÉFLEXION AMOUREUSE>
Хочу, ее узрев, в объятья пасть.
В груди трепещет сердце все сильнее;
И от желаний я уже пьянею,
И пылко шаг мой ускоряет страсть.
Но подле той, кого мы обожаем,
Должны мы обуздать страстей порыв:
Любви чрезмерной страстью повредив,
Мы только срок восторгов сокращаем.

БУКЕТ ЛЮБВИ
<LE BOUQUET DE LAMOUR>
Сейчас все эти пожеланья
И поздравленья двадцать раз
И нежности надоеданья
Обильно сыпятся на вас.
Вслед за приветствиями ясно,
Когда заменит мрак ночной
Тот полдень светлый и прекрасный,
Любовь, черед наступит твой.
Она придет лишь с наслажденьем,
В ком нежность и кому запрет,
Чтоб в дверь стучаться с нетерпеньем,
Неся мольбы и свой букет.
Когда ж меня сбирать остатки
Приучит седина годов,
К тебе явлюсь на праздник сладкий,
Но уж без праздничных даров.

ИЗ КНИГИ ЧЕТВЕРТОЙ
ЭЛЕГИЯ VIII
<ÉLÉGIE VIII>
Прекрасная судьба - любить!
Нас опьяняет та отрада,
То счастье может восхитить.
Коль разлюбили - жить не надо!
Увы! Не мало надо дать,
Чтоб тягость истины узнать,
Что все обманны уверенья,
Что все равно любовь схитрит,
Притворство - весь невинный вид,
А счастье - только сновиденье.

ВОЙНА БОГОВ
ПОЭМА
В ДЕСЯТИ ПЕСНЯХ
ЭВАРИСТА ПАРНИ
LA GUERRE DES DIEUX
POÈME
EN DIX CHANTS
PAR EVARISTE PARNY

ПЕСНЬ ПЕРВАЯ
Автор этой поэмы - Святой Дух. Прибытие на небо христианских
богов. Гнев языческих богов, успокоенных Юпитером. Языческие боги
дают обед в честь своих новых собратьев. Безрассудство Девы Марии.
Наглость Аполлона.
О, братья! Я когда-то, встарь, достойно
В значенье слов евангелья вникал;
Стояла ночь; и маки сон спокойный
Вокруг меня в щедротах расточал.
И вдруг глаза внезапное сверканье
Увидели; и в воздухе кругом
Пал аромат, что был мне незнаком.
Я голоса чужого ждал вещанье,
И сладостный ко мне он долетел.
Оборотясь, на столике порханье
Прекрасного я голубя узрел.
Пред голосом я Господа склонился,
Пред блеском на колена опустился,
«Что нужно вам, о, Господи?» спросив.
«Пусть набожный твой стих воздаст мне славу,
Воспев былой наш подвиг величавый,
Религию французов укрепив!»
«Чтоб труд создать высокий этот, право,
Есть у других гораздо больше права.
Хоть набожен, но о боях богов,
О подвигах, - я знаю очень мало!
Бег времени быль исказить готов.
Отрекся я от прозы, от стихов».
77

«Я знаю всё! Коль силы не достало,
Я помогу; с прилежностью души,
Ум напряги; диктую я, - пиши!»
Без опыта, пишу по принужденью;
И коль в стихах моих мелькнет порой
Им чуждая греховность выраженья,
Нелепо вам пенять на выбор мой:
Вини того, кто диктовал творенье.
Воистину, скажу я, братья, вам:
День именин Юпитера был оный,
И всем большим и маленьким богам
Пришлось склонить свою главу у трона.
На небе был обед; и боги тут
С Юпитером делили яства блюд.
Была еда их вкусной, нетяжелой;
И Эвров рой, что был ниспослан долу,
Им запахи несет из алтарей;
На золоте амброзию вкушают
И нектаром сладчайшим запивают,
И он несет богам бессмертье дней.
Является богам в момент разгульный
Орел, и он Юпитеру твердит:
«На небесах, где власть твоя стоит,
Где я парил, как будто караульный,
Мой зоркий глаз увидел в облаках:
Невзрачная на вид толпа чужая,
Смиренная, при длинных волосах,
Идет, свой лоб желтеющий склоняя.
Лежат крестом на высохшей груди
Их руки; рать желает непременно

Ватагою через святые стены,
Что край хранят, украдкой перейти».
Юпитер рек: «Меркурий пусть поможет
Точней узнать про замыслы чужих».
Минервы речь: «Но станет нам, быть может,
Соседями отряд богов младых!»
«Так думаешь ты, дочь?» - «Страшусь я их!
Смеются зло над нами люди мира,
И наш порок - им тема для сатиры.
Стареем мы, скажу я прямиком,
И наш кредит - всё ниже с каждым днем!
Исуса я боюсь!» - «Он бог? Чертенок,
Сын голубя, он в хлеве был с пеленок
И на кресте погиб! Он - бог?» - «Как знать!»
«Забавный бог». - «И он смешон безмерно;
Он ближе к той породе легковерной,
Где он сумел всё, но не разум, взять!
Да, бог такой полезен для тирана,
Клепает цепь он у рабов всегда,
Он - Константина выученик рьяный
В политике. И миру с ним - беда!»
На четырех крылах летят проворно.
Меркурий вспять вернулся; самый вид
Богам твердит о новости позорной.
«То - боги!» - «Как? Не может быть! О стыд!»
«Они в чести, так утверждать я буду,
Побольше нас давно у римлян всех.
Разительный, внезапный их успех
В кругу людей считаю я за чудо.
Я прочитал патент их не один:

По форме все, и подпись - Константин.
Оказывать ты должен уваженье
Теперь Христу со свитою его;
Бездельнику полцарства своего
Ты передать обязан во владенье!»
При тех словах вестей - со всех сторон
Крик бешеный раздался озлобленья:
«Падем на них!» - «На бой!» - «Идем в сраженье!
«Они бегут». Но, тих и раздражен,
Покинув трон, властитель их серьезный
Два раза бровь свою насупил грозно,
И вмиг Олимп обширный тихим стал.
И болтуны бледнели без движений,
Потупив взор, храбрец затрепетал,
У всех дрожат, само собой, колени;
Довольный царь богов сказал: «Клянусь,
Что ничего не отобрал Исус!
Как встарь, моя крепка и ныне сила
И царствую назло я воле злой,
И бровь моя всю силу сохранила.
Умерьте гнев вы неразумный свой!
Минерва! Ты, кто остальных умнее,
Речь начинай бесстрашней и прямее!»
«Себе божков фальшивых создает
Народ людской, по прихоти, в мгновенье,
Свергая их. И здесь, где неба свод,
Пускай Христа наступит воцаренье!
Не надо битв! Усилье наше зря
Трон укрепит у нового царя.
Нет! Правильней - выказывать презренье!»

Юпитером совет был подтвержден.
Он приказал, чтоб не мешали ныне
Располагать Христу его святыни
И чтоб в раю располагался он.
«Пришельцев нам узнать бы надо ближе, -
Им Феб сказал. - Коль верно понял я,
Соперники сегодня нам - семья
Счастливая, и только нам - ровня,
Но завтра в них - преемников увижу!
Изучим мы характер, навык, блажь
И слабость их! У нас здесь стол накрытый;
Через посла, Юпитер, предложи ты
Отведать им обед, вино из чаш.
Смеетесь вы, но смех прекрасен ваш!
О, выскочки так падки к приглашеньям;
И если к нам, увы, им доступ есть,
К нам, кто считал Олимп своим владеньем,
Они придут, чтоб оказать нам честь!»
Его словам, без ненависти жгучей,
Стал хлопать весь кипевший злобой зал,
Юпитер сам суровый хохотал,
Хоть проклинал Христа и этот случай.
Как прочие, был любопытен он.
Меркурием приказ в глазах прочтен;
Летит стрелой; все «браво» разразились,
А через час и гости заявились.
Их было три, иль трое их в одном?
Понятен вам вопрос мой несомненно!
Представьте же: отец достопочтенный,
Со всеми схож, и с ясным он челом.

Ни то, ни се; по возрасту - не зрел он
И на спине у облачка сидел он.
Он с бородой седой. У головы
Склоненной - круг, ее каймя, сияет;
Тафта, что в цвет небесной синевы, -
Его наряд. Она от плеч спадает,
Образовав немало складок в ряд
И падая, трепещет вплоть до пят.
И на плечо с плеча, по божьей воле,
Летит знакомый голубь в ореоле.
Он, чье перо белеет и блестит,
Оратора имеет чванный вид.
А у колен сидит ягненок, блея;
Он вымыт, свеж, приятен он на вид
И розовый имеет бант на шее;
Сиянья луч ягненка золотит.
Вот таково трехликое явленье;
Мария вслед, вся покраснев, плелась
И на богов, следивших приближенье,
Не подняла своих смущенных глаз;
Толпа святых и ангелов немало
Шли позади и встали у портала.
Короткою любезностью речей
Юпитер сам приветствовал гостей,
Но холодно. Ответствовать готовый
Ему, Господь найти не может слова,
Мешается, садится у стола.
Ягненочек проблеял златокудрый,
А голубок, в семействе самый мудрый,
Открыл свой клюв; и спела фистула

Языческим богам псалом библейский,
Что полон тайн и смысла, - по-еврейски.
Пока он пел, смотрели все кругом,
Изумлены, сопровождая пенье
Двусмысленным намеком озлобленья,
И ропотом, и явственным смешком.
Но Дух Святой не глуп был и в смущеньи
Он побледнел и прерывает пенье.
И затряслись, как только он затих,
От хлопанья и от «ура» хоромы.
Подумал Дух: «Восточные приемы!1
О, что за вкус! Божественен мой стих!»
И голубок, насмешку понимая
И ненависть в досаду превращая,
Свой лютый гнев глубоко затаил,
И автора он самолюбье скрыл.
Внесли еду. И вкус ее достоин,
И аппетит был у гостей удвоен
Воздержанной привычкой христиан.
Один жрал всё. И, виночерпий милый,
О, Геба, ты сок нектара в стакан
Со злобною усмешкой нацедила.
Пытались зря Христу еду поднесть.
Смущен, стыдясь, не поднимая взгляда,
Он полагал: для тона - есть не надо, -
1
Нужно отметить, что Пушкин, заимствовавший из «Войны» для «Гав-
риилиады» много эпитетов, употребляет «восточный», относя его не к
язычникам, а к христианам: «Творец любил восточный пестрый слог»
(примеч. В. Шершеневича).
83

И отвечал: «Нет! Не хочу я есть!»
И царь богов был вынужден из мщенья
Презренье к тем, кто много ел, явить
И принял вид притворный пресыщенья,
Как бы сказав: «Обед мог лучше быть!»
Богини же бессмертною толпою,
Хоть быть велел надменными их сан,
Презрительно, взор на богов-мещан
Не бросивши, шептались меж собою.
Невежливо и, севши к ней спиной,
Хихикали насчет Марии темной;
Смущение ее и облик скромный
Им темой был для их беседы злой.
Мол, родилась девица в сельской неге,
Потом в Париж явилась на телеге
И в Тиволи, чтоб свежей красотой
Блеснуть, пришло, мол, юное созданье,
Румянец, мол, - след прелюбодеянья,
И прелести, и тон манер дурной, -
Как знатоки, султанши обсуждали,
И страшный крик был поднят ими в зале.
И, устремив презрительный свой взгляд,
Чтоб подавить досаду, говорят:
«Фи! У нее ни блеска, ни фигуры!
И вид простой! Прическа, как у дуры!»
Пусть в Тиволи небес так говорит
Из зависти соперница, Мария!1
Отклик этого лирического отступления, обращения к взору Марии,
можно найти в «Гавриилиаде» в строках:
84

Да не смутят суждения такие
Суровостью; твой взор, где страсть горит,
Пусть прячется в ресницы он густые!
Твой черный взор имеет чудный вид!
В молчании уста красноречивы;
Найти б ума немало в них могли вы;
А девственность прелестная грудей,
Что спрятаны, округлостью своей
Деленные, и, ягодкой краснея,
Всех покорят, крещенных и еврея,
Кто сможет грудь поцеловать сильней!
И сонм богов мечтал: «О, да! Девица
Весьма мила! Нельзя не признавать!
От старика нельзя ли поживиться
И прелести послушницы отнять?!
Пусть Аполлон скорей начнет забавы!
Ах, стоит свеч игра такая, право!»
Но гимн, небес достойный, Аполлон
Пел в этот миг, и чист был песен звон.
Им вторили в сто инструментов хоры.
И срок настал для танцев Терпсихоры;
И Грации, и Геба, и Эрот
Плясали все, подряд и в свой черед.
От зрелища Мария в восхищенье;
Следя за всем, внимательно потом
Похлопала, два слова одобренья
«Они должны, красавицы другие, / Завидовать огню твоих очей
рождена, о скромная Мария...» и т.д.
(примеч. В. Шершеневича).

Произнеся своим наивным ртом.
И скромница заметила стыдливо,
Что все кругом нашли ее красивой
И собрались вблизи нее кружком;
И, гордая оценкой справедливой,
Язычникам ответ дала с умом.
Но за нуждой, понятно, за какою, -
Она пошла. В Венерины покои,
Сообразив, что нужно ей теперь,
Прислужница богов открыла дверь;
Нечаянно иль что-то замышляя,
Дверь заперла, Марию оставляя.
От красоты великолепных зал,
Поражена нежданностью мгновенья,
Ты замерла, Мария, без движенья.
Как не понять?! Девицы взор видал
Лишь нищету супружеского дома,
И город свой, и в хлеве пук соломы,
Где бог во тьме рожден был ею в ночь.
Но вот она восторг свой гонит прочь;
Сперва она приблизилась к уборной;
Открылась дверь сама, и виден тут
Агатовый и дорогой сосуд;
Овален он и с ручкою узорной.
«Боюсь разбить!», - промолвила, назад
Кладя сосуд, что лишь на миг был взят.
И далее Марии шаг стремится
Чрез комнаты, которых - вереницы.
Богатый зал, - украшен пышно он;
Вот будуар, что негам посвящен;

Повсюду вкус, но нет нигде порядка,
Корзины роз, горшки везде стоят,
Амбросия и нард и амбра сладко
По воздуху струят свой аромат.
Все осмотрев, Мария увидала
Ряд туфелек, Киприды покрывало,
Прелестную тунику, всю из роз,
И обручи златые для волос;
И поясок богатый замечает,
Подумавши: «Наверно, украшает
Такой наряд! К лицу мне будет он!
Попробуем! Все дело - на мгновенье;
Я здесь одна, и в этом помещеньи
Не будет мой покой никем смущен!»
Не легкое для Девы дело это:
Нет опыта у ней для туалета!
А срок летит, и Дева наугад
Накинула с неловкостью наряд.
Но зеркало, допрошенное ею,
Ответило: «Венера - не милее!»
Взор устремив, восхищена собой
Промолвила она: «Амуров рой,
Не правда ль, быть вам матерью могла я?!
И вдруг пред ней Амуров легких стая
Является и, окружив, твердит:
«О, юная мамаша! Для чего вы
Свою красу удваивать готовы?!»
В ответ она, в смущении, молчит;
Оправившись, свой нежный смех дарит
Встревожившим ее на миг ребятам.

Амуры льют ей воду с ароматом
И, под ноги ей дружно набросав
Ясмина цвет, а также розы красной
И за руки друг друга сладко взяв,
Скрываются шепча: «Она прекрасна!»
Известно всем, что яд похвал силен!
Нежданностью случайного явленья
Рассудок был Марии опьянен.
Она глядит на то изображенье,
Где с нежною Кипридой Адонис,
Творя детей, за дело принялись.
Опасная картина возбуждает
Марии дух, и краскою тогда
Особенной, не краскою стыда,
Желание ей щеки заливает.
Она вошла в последний самый зал,
А там кровать подушек пурпур чудный
Образовал и лишь присесть он звал,
Она ж в постель ложится безрассудно.
В рассеяньи, подняв взор томный свой,
Поражена она своей красой
И прелестью недавно обретенной
И верностью зеркал отображенной.
С улыбкою, и руки разметав,
Ты замерла тихонько, прошептав:
«О, мой Панфер, - кого я так любила!
О, будь ты здесь, своей счастливой милой,
Одетой так, мог взор бы услаждать,
И нам была б с тобой сладка кровать!»
И - ах! Вошли. То юный бог Парнаса.

Она с трудом приподнялась едва;
К рукам припав, усевшись на атласы,
Ей шепчет Феб восторженно слова:
«О, не беги, царица Идалии!
Прекрасна ты! Есть право у меня!»
«О, сударь мой! Но я зовусь - Мария,
Венерами зовутся здесь другие.
Пойдите прочь!» - «О, буду скромен я!
Красавицей нельзя быть безнаказно!
Венера вы. Она - не так прекрасна!»
«Начну кричать!» - «Пожалуйста! Хоть год!
И коль на крик хоть кто-нибудь войдет, -
Языческий наряд ваш осмеет,
А кое-кто и в бешенство придет!
Посетовать чуть-чуть, но без досады,
И покраснев, пообещать отрады, -
Ну, вот и все, что сделать здесь вам надо!»
И, промолчав в ответ на речь, она,
Взор опустив, слабела и дрожала,
Противилась, уже побеждена;
А в этот миг, внезапно, рот нахала,
Раздвинув губ алеющий коралл,
Эмаль ее зубов поцеловал.
Отвергнув стон напрасного моленья,
Свой нежный труд на ложе начал бог,
И вырвался из сердца девы вздох,
Как бы шепча: «Какое приключенье!»
Труды богов прекрасны и быстры.
Но разум Феб хранил среди игры,
Чтоб у Святой не вышло бы скандала;

Истративши весь свой остаток сил,
Феб с ложа встал, прическу подновил
И, вид приняв спокойный, вышел в залы.
Там в этот миг балет богинь привлек
Глаза гостей. Мария, боязлива,
Румяная, как никогда, красива,
Выходит в зал, когда уж смолк смычок.
И голубок, раздут от подозренья,
Приподнялся и так Отцу сказал
(Отец на пир невесело взирал):
«Чего нам ждать? Конец ведь представленья!
Пора идти! Молитвы час настал!
Мы прочь пойдем и не вернемся в зал!»
«Пора идти!» - папаша повторяет.
«Пора идти!» - вослед Исус сказал,
И мать идти он знаком убеждает.
Уходит прочь без радости она.
Ах, пиршества, Олимпа новизна,
Песнь с танцами, и комплимент радушии,
Таинственно ей щекотавший уши, -
Понравились нежданностью своей.
И, смелостью столь необычной бога
Прельщенная, сердилась, но немного;
Язычество пришлось по вкусу ей!
О нем она в пути назад твердила,
И ей Отец ответил просто, мило:
«Дитя! Готов признаться я в вине:
Но Феб поет - и спать охота мне!
Мелодий я не слышу в этом пеньи.
Нет! Лучше бы духовный нам хорал

Был ими спет. А их стихотворенья
Наш Дух Святой не слишком одобрял!»
«Клянусь, стихи слабы и трафаретны,
В них нету змей! - так голубок сказал. -
А львы хранят своих зубов оскал,
И солнышка с луною незаметно
Танцующих, чтоб рухнуть впопыхах,
И не сожжен ливанский кедр в стихах!»
«Я утомлен красою их плясаний, -
Сказал Исус, - а джига, менуэт,
Что видывал я встарь на свадьбах в Кане, -
В них с танцами богов сравненья нет!»
Так Троица1, событья обсуждая,
Со свитою своей достигла рая.
Д. Благой в своей беглой, но, вопреки традиции, сочувственной
Парни, статье о нем в «Лит. Энц.» утверждает, что «в лице христианской
Троицы Парни дает памфлет на торжествующую глуповатую и
самодовольную буржуазию Директории, противопоставляя ей
низложенных ею гордых и прекрасных богов-аристократов
древнегреческого Олимпа». Это замечание несомненно верно в той части, где оно
утверждает симпатии Парни на стороне языческих богов; однако,
попытка связать Троицу с Директорией вряд ли верна и неоднократно
опровергалась французскими литературоведами. В «Войне богов»
несомненно звучат пародийные, сатирические и автобиографические
нотки (как и в «Гавриилиаде»), но ставить знак равенства, как это
делает Благой, вряд ли правильно (примеч. В. Шершеневича).
91

ПЕСНЬ ВТОРАЯ
Устройство рая. Простое и поучительное наставление Троицы.
Ответный обед, данный языческим богам и закончившийся несколькими
мистериями.
Мария, ты, чьи кроткие черты,
Поникший взор и простота сужденья
Смягчали гнев нередко Сына, - ты
Услышь меня, принявши уверенья!
Чувствительна, как все твои дела,
Прощенье ты всегда и всем несла;
И, к слабостям питая сожаленье,
Отрады миг средь долгого мученья
Ты никогда грехом не назвала.
Ты охрани от грома миг отрады
И выпроси пощаду для любви
И ласк: ах, в них одних земле услада,
Изменою наказаны они!
Хранило встарь Венеры попеченье
Восторг любви, Венеры век померк,
Теперь народ распутницу отверг,
Ее должна занять ты положенье.
Но долго ли ты сможешь охранять?
И сможет ли твой сын не испытать
Несносный рок и тот удар, который
Юпитеру замышлен был им скоро?!
Юпитера дворец блистал красой
И на холме высоком помещался;
Он надо всем Олимпом возвышался,
92

А вход закрыт был бронзовой стеной.
На той стене, чтоб устрашать границы,
Всяк в свой черед, дозора долг несли
Диана, Вакх и два сынка любви,
Два близнеца, кого снесла царица.
С Беллоной Марс, готовые к боям,
Кровь христиан стремясь отведать, - там
Дверь стерегли, храня от нападенья;
Отважные, мечтали дверь открыть,
И слышались им часто в отдаленьи
Шаги врага, что хочет в бой вступить;
Внизу холма Юпитер расставляет
Другой отряд; посты располагает
Передние в открытом поле он;
Атак врага остерегаясь рьяно,
Костяк бойцов на башнях размещен.
В раю совсем иначе было дело.
Средь облаков, где помещался трон,
Сиянием престол был окружен
И Троица великая сидела.
Вблизи нее, - вернее же: близ них! -
На простеньком Мария табурете.
И размещал придворных всех своих
Исус, стремясь к порядку в этикете.
Посажены Исусом в первый ряд
Хранители трех ликов - Серафимы;
Те факелы и свет неугасимый
Перед Святой святых всегда горят.
Страсть чистая извечно их съедает,
Страсть чистая извечно их сжигает.

Поодаль те, чьи лица так круглы,
Румяные, а волосы - светлы,
С прекрасными устами и очами,
С торчащими из-за спины крылами, -
Бесплотные; издревле имя им,
Головкам тем и лицам, - Херувим.
Мы любим их; художники и ныне
Их пользуют, чтоб показать в картине.
А дальше шли Начала и Престол,
И с Силой Власть стояли в отдал еньи
И те, кому не часто порученья
Дают: их ум и туп был, и тяжел.
Не будучи совсем искусны в деле,
Они сидя в две линии глядели,
Заполнив блеск повытертых скамей.
Для их ума здесь был предел почтенный.
Про эдаких нередко у людей
Мы говорим: вот подпирают стены!
Воители небес пошли вослед,
Полковники и генералитет
Небесного Архангельского ранга.
В руке их меч, а позади - фаланга.
Ряд Ангелов со знаменем стоял.
Их осмотрев, Исус благословлял;
Прикрытые рубашкою прозрачной,
Имели шлем и перьев пук на нем;
Был общий вид у воинов невзрачный
И с их щитом и с острым палашом.
А во главе бесчисленных милиций
Стоял ты сам, о, славный Михаил,

Кто сатану заставил покориться;
Заменою тебе был Гавриил,
Гонец небес и вестник бесподобный
(Поддержан был всегда Марией он)
И Рафаил-ловкач, кем ослеплен
Был Товий встарь, немного слишком злобно1.
А далее избранники толпой
Заполнила партер небес собой:
Ведь, кроме всех, преданьем восхваленных,
Немало есть святых и незаконных;
Бездельники, - о, в этом все сошлись!
Они, хитря, на небо забрались!
Мер против нет! Вмиг папское веленье
Отверженных в блаженных превратит.
Зря сатаны для них огонь горит:
Спускаясь в ад, имеют отпущенье!
Ах, в рай попасть немудрено, - имей
Лишь в Риме ты достаточно друзей!
Взор Троицы смотрел со снисхожденьем
И длительно на свой огромный двор:
То было вновь открытым наслажденьем!
И Троица сказала: «До сих пор,
Забит, гоним неправотой сужденья,
Для службы дать не мог распоряженья;
В оригинале: «... et l'adroit Raphaël, / Qui sut jadis avec un peu de fiel /
Désaveugler le bon homme Tobie» («... и ловкий Рафаил, который некогда
с помощью малого количества желчи исцелил от слепоты доброго
человека Товия»). Это не согласуется с текстом Библии, где говорится об
исцелении от слепоты не Товия, а его отца Товита. В переводе Шершене-
вич уклонился как от оригинала, так и библейского текста, ориентируясь
на некий неустановленный источник (см. «Словарь примечаний», с. 265).
95

Торжественна отныне жизнь моя.
Я богом стал: отныне должен я
Установить круг вашего служенья.
И так как я - теперь владыка вам,
Сам караул себе почетный дам.
Вы поняли? Люблю вокруг охрану!
И трижды в день, когда звучит псалом,
У трона все пускай встают кругом,
Чтоб выполнять приказ мой неустанно!
И мыслите, застыв в той позе, - час!
Пусть радует тогда виденье вас,
Что мудрые прозвали: созерцанье!
А я для вас величия блистанье
И славы блеск обязан уменьшить:
Не мог бы взор ваш их переносить.
А после - петь! Люблю я песнопенья!
И в пункте том не будет извиненья!
Вы "Славься" мне споете, а потом
Еще один рождественский псалом.
Мне петь хвалу! Ее я обожаю!
Я - Господин! Так мне хвалу вознесть!
Я - Господин, я - Бог, в ком мощь и месть!
Вы слышите?! В почтеньи окружая,
Мне петь хвалу! Но больше - никому!
Завистлив я, - не знаю почему!
Теперь же прочь! Вы к церкви возвратитесь
И хитрости язычников страшитесь!»
Покорные ушли; а Дух Святой,
Отец и Сын (Мария к ним подсела)
Беседуют и обсуждают дело,

В Святой святых, в компаньи небольшой.
Их разговор изучен мной толково,
Вам передам его я слово в слово.
ОТЕЦ
Да! У глупцов людей, - скажу вам я, -
Не малого добились мы, друзья!
ИСУС ХРИСТОС
Воистину, когда меня рожала
В хлеву моя беспомощная мать,
И двадцать лет, несчастный и усталый,
Я хлеб чужой был вынужден искать;
И книжник мне давал урок вокала
И заставлял, чтобы учились мы
Читать подряд Давидовы псалмы;
И в день, когда я Анной был допрошен
И к зятю был его Кайафе брошен,
Когда меня, кто палачом бы взят,
Извлек из рук Кайафовых Пилат;
Я к Ироду Пилатом был отправлен,
Чтоб он узрел пророка, что прославлен,
От Ирода к Пилату приплелся,
И, на кресте мучительно вися, -
Предполагать не мог я и случайно,
Что ждет меня! Вот говорят: есть тайны!
Но первая из них - такой успех!
СВЯТОЙ ДУХ
Успехи есть, как и у нас, у всех!

Ах, род людской так любит измененья!
Он выбирать не в силах заблужденья.
Бог истинный, единственный изрек,
Создав его: «Бессмертным быть - твой рок.
Я совесть дам тебе, и совесть будет
Всегда вести твои шаги к добру.
До гибели твоей она в миру
Тебя простит, вознаградит, осудит!»
Как просто все! Но человеку стал
Рок нестерпим, и рок он украшал!
И создал он себе богов убогих
И видимых, а главное, не строгих!
К законам он, начертанным в сердцах,
Стал приобщать пророков добавленья,
Евангелье и чудо; в угрызеньи
Не обретал он черезмерный страх.
Ему нужны и фурии, и змеи,
И коршуны, и гарпии позлее,
Удар бича, и вилы, и кирка,
Что на спину взнесла его рука,
И жаркие бездонные озера,
Рога, и черт, и стон, и слезы взора, -
И нужно все ему на вечный срок!
А добрых дел какое награжденье?
Лишь новый труд и новое мученье!
По выбору, по вкусу каждый мог
На небесах воображать чертог.
Распутница - с лобзанием горячим
К любезным льнет; старик - румяным стал;
Здесь царствует, кто власти там желал;

Кто слабым был - силен; слепой - стал зрячим;
Кто хочет - ест; тот - взялся за бокал;
Тот - ленится, а мы - немного значим!
И род людской, что на желанья туг,
Мы познаем не в счастьи, а средь мук.
И то, что он еще нас вдоволь ценит,
Используем! Юпитер отжил срок,
Мы отживем, как те, кто нас заменит:
У всех одно жилище, общий рок!
ОТЕЦ
Аминь. Аминь. Как долго поученье
Тянулось. Спать хочу и утомлен.
Полезное в твоем есть рассужденьи!
Итак, должны мы, укрепив наш трон,
Использовать, что нам дано однажды,
Хотя б на час! О ветры! Все ко мне!
Бушуйте вкруг и дуйте! Бури жажду!
ИСУС ХРИСТОС
Они словам покорствуют вполне.
Тусклее свет становится полдневный,
И горизонт покрылся тучей гневной
И черною. И лезут на зенит
Громады туч; свод неба ими скрыт.
Заволокли пары простор воздушный.
Воистину, нельзя и быть послушней.
ОТЕЦ
Так знайте: час грозы хорош такой!

СВЯТОЙ ДУХ
Когда грозу мы порождаем сами!
ОТЕЦ
Ах, град и дождь! О, как пленен я вами!
Пусть на земле идет потоп второй.
ДЕВА
О, прекрати потопа разрушенье!
О, боже мой! Ты затопил в мгновенье
Ста городов посев и урожай!
Адью, цветы! И дыня, ты прощай!
И все плоды! Лишь в них земле награда
За тяжкий труд, год целый, без пощады.
Зачем смущать времен привычный ход?
Сейчас июнь. Пусть град у винограда
Невинные побеги не побьет!
Иль род людской, и так язвящий много,
Решит: совсем порядка нет у бога.
ИСУС ХРИСТОС
О, мать! В вине - опаснейший удел!
Пусть ценят то, что хватит для причастья!
ОТЕЦ
О, да! Он прав! И все для мудрой власти
Дозволено. Творил я, что хотел.
«Творил» - глагол, пожалуй, не годится!
Я - Троица, не быть мне единицей!

«Творили я» - так оборот верней.
Подчинены тому вы, кто старей.
Старей ли? Нет! В одних летах мы трое.
Произошли вы оба от меня.
Предшествую на миг вам только я.
Достаточно нам старшинство такое.
Вы - близнецы со мной и дети мне!
Запутанный союз смешон вполне.
Теряюсь в нем? А как дела с грозою?
СВЯТОЙ ДУХ
Идут на лад. Смотрите: корабли
Разбитые на дно реки пошли;
Удобный миг! Пусть гром гремит сильнее!
(В нем божества заложена печать.)
Ищите цель! Разите-ка злодея
Достойного, чтобы убитым стать!
ДЕВА
Сегодня месть злодея уничтожит,
Но завтра ведь раскаяться он может?!
ОТЕЦ
Смотрите-ка: священник в путь идет;
Он входит в лес, он пренебрег грозою;
Дары тому, кто при смерти, несет;
Его схватил внезапно вор рукою;
Из золота святой предмет наглец
Желает взять. Священнику - конец!
Убийцы нож взнесен над головою.

Несчастному да помоги рука!
Огонъ\
СВЯТОЙ ДУХ
Ну? Что ж?
ОТЕЦ
Ох, молния тяжка!
СВЯТОЙ ДУХ
Бросайте же!
ОТЕЦ
Убил я негодяя?
ДЕВА
Наоборот! Громовая стрела
Невинного священника сожгла!
Вы слышите: он стонет, умирая?!
ОТЕЦ
Его в раю немедля поместить!
СВЯТОЙ ДУХ
Приятно нам потешиться громами,
Но надобно точней отныне быть
И впредь глаза вооружать очками.
ОТЕЦ
Да будет так! Подобно королям,
Здесь тешиться и жить возможно нам!

СВЯТОЙ ДУХ
Язычники мне не дают покоя!
ИСУС ХРИСТОС
Соседство, я признаюсь вам, - плохое!
ОТЕЦ
Утешимся, что угнетен сосед
Сильнее нас, и станем ждать спокойно!
ИСУС ХРИСТОС
Язычникам ответный мы обед
Должны отдать, - плохой или достойный.
ОТЕЦ
Да будет так! Пусть ангелы летят
И на обед богов к нам пригласят!
Крылатые исполнили веленье,
И был ответ: на завтра надо ждать.
Тот, кто учтив, не станет поспешать;
Заставить ждать - бонтона проявленье!
На завтра гость, хоть опоздав, пришел.
К язычникам с приветом обращались;
Гость кое-как усажен был за стол,
Стол узок был, и все, садясь, толкались.
Раздаться смех язвительный готов:
На дискосе лишь просфоры стояли,
Сосудов шесть с вином их окружали,

Но не было бордосских там сортов,
Шампанского из рейнских погребов, -
Суренское одно. Оно с рожденья,
Как говорят, имеет освященье.
Язычники, привыкшие поесть,
Шептались: «Что ж! Ведь дома ужин есть!»
Чтоб веселить собратьев в высшей мере,
Исус, кто толк в подобном деле знал,
После еды пускает ряд мистерий,
Начавши их с начала всех начал;
И вывели для представленья драмы
И яблоко, и Еву, и Адама.
Хозяева Эдема (был Адам -
Красив и юн, она - юна, прекрасна),
Живя вдвоем в своем раю согласно,
Рассеянно блуждали по лугам;
Сорвут цветы, пьют чистой влаги вволю
И, поглядев на птиц чету в гнезде,
Швырнут песок, поплещутся в воде,
Зевнут, и нет счастливым дела боле.
Они вдвоем поспят, и крепок сон,
И мыслей нет, хоть каждый обнажен.
Вот Сатана, вид ангела имея,
Пред Евою, и яблок скушан ею.
Но это зло - счастливое зато,
И без него б был человек - ничто!
Что я сказал? Плод, скушанный беспечно,
Хоть Еву он признанью научил,
Нам всем катар желудка подарил
Пугающий, а главное, - что вечный!

Юпитер стал от той развязки хмур:
«Заставили платить вы чересчур
За яблочко. Пусть тот, кто съел, страдает!
Но дети их, не евшие плодов,
В ничтожестве породу обретают,
Кляня отцов! Нет! Приговор суров!»
Господь в ответ: «Да! Кара пребольшая,
Согласен я. Хоть добр, поспешен я.
Но яблоки растить я обожаю,
Зачем же красть тайком их у меня?»
Мистерия иная: город видно1,
И в городе невзрачный домик был;
В нем комнатка, где бедный плотник жил.
Он беден? Нет! В супруге миловидной -
Богатый клад. Но клад тот уцелел:
Был плотник скуп насчет подобных дел.
За комнатой есть комнатка вторая,
И в ней постель, где девственница спит;
Лет двадцати нет прелестям на вид,
И дева спит, сон ангельский вкушая.
Был жаркий день, и девою во сне
Одежды ткань, излишняя вполне,
Откинута; упавшая рубашка
Открыла то, что видит редко взгляд:
Ее нога и округленность ляжки
ι
Интересно сравнить описание этих мистерий с некоторыми стихами
«Гавриилиады» (напр., стихи 24-39,233-241), являющиеся
подражанием Парни; стихи же 492-507 не что иное, как очень точный
перевод строк Парни (примеч. В. Шершеневича).
105

Обнажены и жаждут тень прохлад.
Вдруг голубок красивый, белокрылый,
Слетев с небес, над сценой реет мило.
Как красен клюв, и ножки с синевой!
Звук голоса - с предельной чистотой!
Сияние и навыки отличны
От тех, что есть у голубей обычно.
Над спящею порхает голубок
И, оглядясь, садится без помехи
Как раз на тот укромный уголок,
Где приоткрыт слегка цветок утехи.
И, перьями цветок приосенив,
Копышится наш голубок украдкой,
И, чудный клюв в восторге приоткрыв,
Трепещет он двумя крылами сладко.
«От голубя, поверьте, господа,
Не получить барана никогда! -
Сказал Отец довольный, - но, понятно,
Что все у нас и в нас невероятно;
И верить нам должны. Я так велю!
Разгадок я ужасно не люблю!»
Без устали актеры в заключенье
Сыграли «Страсть»; была игра «Страстей»
Отменная; не тронуло гостей
Слезливое такое представленье,
А эпизод нежданный и смешной
Почувствовать не дал конца печали.
Как надобно, героя истязали,
И на кресте уже висел герой.
Для роли той ответственной и трудной

Был взят актер красивый, ловкий, чудный,
Прославленный, умевший умирать;
Был обнажен от головы до пят он,
И листиком бумажным был припрятан
Лишь тот кусок, что должно прикрывать.
Прекрасная, страдавшая невинно,
Вблизи креста рыдала Магдалина.
С креста герой прекрасно мог взглянуть
На волосы упавшие, на позу
И на всегда взволнованную грудь;
Он видел все, вплоть до бутона розы,
И более он примечал порой.
Был потрясен пред смертью наш герой.
Крепился он средь этой муки длинной.
Вздымается листок, кричит артист:
«Эй! Прочь убрать скорее Магдалину!
Скорее прочь! Бумажный лопнет лист!»
И лопнул он. Свой смех сдержать Мария
Пытается и следом целый рай.
Отец сказал: «Что ж! Шутки не плохие!
Пусть видят все: не умер, шалопай!»
Тот эпизод был окончаньем к драме,
Хозяева прощаются с гостями;
Язычники, в свой возвращаясь край,
Твердили вслух: «Не умер шалопай!»

ПЕСНЬ ТРЕТЬЯ
Беспомощное и бедственное положение языческих богов. Бой. Самсон
побежден Геркулесом. Святые, под предводительством Юдифи, готовятся
к атаке: атака не удалась, но Юдифь приобрела кое-что. Язычники
сражаются и отступают. Осада Олимпа. Приап и Сатиры совершают вылазку.
Преданье есть, что шестеро, кончая
Земную жизнь, и честную притом,
Скончавшись в час один, к воротам рая
В единый час явились вшестером,
И ангел всех спросил их об одном:
«Религия?» - И старший из компаньи
Сказал ему: «Я из магометан!»
АНГЕЛ
Входи, мой друг, и в самом левом зданьи
Отыщешь ты жилище мусульман.
ВТОРОЙ
А я - еврей.
АНГЕЛ
Входи! Семитской расы
Отыщешь дом! Кто ты, с такой гримасой
Взирающий?
ТРЕТИЙ
О, лютеранин я!
108

АНГЕЛ
Войди, мой друг, и страха не тая,
Храм отыщи, где будешь меж своими.
ЧЕТВЕРТЫЙ
Ах, квакер я!
АНГЕЛ
Войди же! Вечера
Здесь квакеры проводят в роще; ими
Там создан клуб и курят там.
КВАКЕР
Ура!
ПЯТЫЙ
Католиком был добрым на земле я;
Как таковой, дивлюсь я и стою:
Как так? Еврей и турок - и в раю?
АНГЕЛ
Войди! Твои - вон в этой галерее.
Скажи: - а ты религии какой?
ШЕСТОЙ
Я-ни одной!
АНГЕЛ
Как так?

ШЕСТОЙ
Я - ни одной!
АНГЕЛ
Во что-нибудь, но все же верить надо!
ШЕСТОЙ
Бессмертен дух; Господь дает награды
И кары нам. И все.
АНГЕЛ
Входи же в рай,
Себе приют, где хочешь, выбирай!
Так думает и глупо рассуждает
Один мудрец, что в наши дни живет.
Мудрец - чудак! Пусть бог ему прощает,
Коль может он, подобных мыслей ход!
Француз! Ты верь, как верил твой папаша!
А женщины - любите, как мамаша!
Ведь все равно: в желанный вами срок
Вы вступите в небесный свой чертог!
Но надо ждать! Небесные селенья
Еще Исус обязан отобрать;
На небесах произойдут сраженья
И вспыхнет бой! Так лучше - подождать!
Небрежные, в своем дому, в печали
Язычники с трудом существовали:
Им нет хвалы. И нет даров для них.
Все захватил соперник тороватый.

Ему - мольбы, и песнь молитв земных
И нужные для неба ароматы.
Голодного - ничто не вразумит!
Сильванов рой, не сыт таким питаньем,
Не подавив громадный аппетит,
О прежних днях печалится с рыданьем.
Кулак их сжат, и злобствует их взгляд,
На христиан завистливо взирают
И род людской жестоко порицают.
И в этот миг из тучки аромат
Печаль и гнев язычников смягчает.
Один вопит: «Ах! Опьяняюсь я!
От облака валит ароматище!
Оно жирно! Мужайтесь, о, друзья!
Надолго нам, пожалуй, хватит пищи!»
Но бог еду напрасно поджидал.
Отряд святых, что ангел возглавлял,
Сюда пригнал тот облак величавый.
И ангелом Сильвану, кто смущен,
Под самый нос был кукиш поднесен:
Мол, облако, мы гнали для забавы!
Об облаке всерьез мечтал солдат.
Забыт запрет Юпитера был строгий,
И на конвой блеск сабель рушат боги.
Конвой дрожит. О помощи вопят,
Но, словно дождь, удары молотят,
И ангел вмиг, своих лишившись крылий,
Удрал пешком. Святых бьют нипочем!
Все рухнуло. Голодным кулаком
Конвой святых Сильваны раскрошили;

Покинув рай, на помощь к ним бежит
Строй христиан, чтоб отразить соседа;
Язычников толпа сюда спешит,
Чтоб облегчить своих собратьев беды;
Хотя один был против сотен трех,
Языческий воинственней был бог.
Нельзя понять: к кому придет победа!
Идет Самсон. О, трепещи, болван!
О, победит Самсон наш славный войско
Трусливое; уж много раз геройски
Он челюстью сражал филистимлян.
Бегите прочь, как сделали другие!
А ты, Самсон, семь волосков храни.
В них мощь твоя. Победы знак они;
Их береги! Пусть рвут все остальные!
На нем был шлем; Самсон одним прыжком
Достиг рядов; его Сильван жестокий
Зовет на бой и машет палашом,
Крича ему: «Эй! Подожди! Дай сроку,
Пощекочу я саблей зад широкий
И смеряю я ширину спины!
Хочу...», но тут взмах челюсти мелькает,
И зубы все его раздроблены,
Раскрошенный, он больше не болтает.
Язычники, увидевшие взмах,
Решили впредь всегда молчать в боях!
Самсон - герой! Небесные паркеты
Разбитыми покрыл зубами он.
Но в тот же час про избиенье это
Был Геркулес посланцем извещен.

Узнав про бой, сын доблестной Алкмены,
Сказал «Бегу!» и, покидая вал
И шаг стремя чрез поле, здоровенный
Пред взорами он христиан предстал.
Так дикая гиена, злобно воя,
От голода свирепей ставши вдвое,
Спускается с горы из царства льда.
Ее глаза горят, огнем краснея,
Испуг и страх нисходят вместе с нею
На все внизу бродящие стада;
Пастух, овца и пес бегут тогда.
Ты, кто разбил филистимлян, прекрасный,
Предчувствуя триумф свой, ждал Самсон
Того, кем Как огромный побежден.
Но ждать нельзя Алкида безнаказно!
Сперва нанес языческий герой
Врагу удар ужасной булавой.
О, мой Самсон! Пал шлем, в куски разбитый,
Был потрясен твой череп пресвятой,
И, струпьями тяжелыми покрытый,
Широкий лоб нагнулся книзу твой.
Искр миллион в твоих глазах проснулся,
Ты на ногах широких пошатнулся,
Но лишь на миг. «Ну ничего!» - сказал,
И строй врагов над этим хохотал.
Ты получил, Самсон, с небес подмогу;
Ты челюстью описываешь круг,
И булава раздроблена у бога.
Ты выказал, гордясь, отвагу рук.
Швырнул Геракл тебе в лицо разбитый

Обломок свой, что был его защитой,
И в волосы твои вцепился вдруг.
Увидевши, бледнеют христиане,
И страшный вопль несется по поляне:
«Будь проклят он! Он волосы дерет!
Позволим ли его руке проклятой
Драть нужную макушку у собрата?!
Нет! Защитим отважнее! Вперед!»
Так ястребу кровавому случится
Порой схватить трепещущую птицу,
Что, песни пев, летела до небес;
На жалобы захваченной бедняжки
Отозвался в момент певучий лес;
Малиновка и прочие все пташки
Все бросились за хищником, но он
Презрел их гнев бессильный, не страшащий
И вдаль летит, а их бесплодный стон
Еще звучит бессмысленно над чащей.
Крик христиан ничуть не помогал
Самсону; враг, презревши гнев шумливый,
Так потянул соперника за гриву,
Что наш Самсон мгновенно лысым стал.
Геракл своим волосья показал,
И крик и шум сильней возобновились.
Былую мощь утративши, Самсон
Хотел бежать, но ноги подкосились.
Стремителен был победитель: он
Вмиг довершил ударом пораженье.
Самсона дух был в страшном изумленьи.
Язычник вновь пойти в атаку смог,

Чтоб одержать верх в облачном раздоре.
Мы отступить заставили их вскоре;
Держались мы за лакомый кусок;
Из голода их ярость исходила,
И смельчаков творила ярость их;
Они опять свои сбирают силы;
На облаке увидеть можно было
Противников безумных и шальных.
И облако со всех сторон толкают,
Вонзаются в него и раздирают,
Рвут на куски, и в склянках фимиам
В пылу возни летит по сторонам.
Милиция, хранительница рая,
К дерущимся бежит, спешит, звеня,
И Михаил, свой голос напрягая,
Идет крича: «Равненье - на меня!»
А Троица меж воинов в конвое
Свой главный штаб спешила основать;
Благословив архангельство святое,
Она дает приказ атаковать.
Язычники! К чему сопротивленье?!
Куда годны сто воинов в сраженьи
И весь Олимп, коль против без числа
Рать христиан идет несметным строем?!
Часть умная все это поняла,
Но отступать - ох! - было не легко им!
Богов теснят; удар велит бежать;
Их гонят прочь, их дальше оттесняют;
С Беллоной Марс пришли; их вид опять
Язычникам отваги прибавляет,

И ими смят был наших первый ряд.
На мостовой небес везде лежат
Побитые святые, умирая;
Но новые, кто полон новых сил,
Идут вослед разбитым, Марса пыл
И мужество в избытке изнуряя.
«Проклятые! Конца не вижу их!» -
Марс закричал и, грозен в утомленьи,
Не побледнев, пытался войск своих
Остановить жестокое смятенье.
Пусть пробует! На рай мы поглядим.
Свободные в сражении святые
Про ужасы сраженья роковые
Нелепицы твердят другим святым.
Презрев толпы гудящее собранье,
Юдифь, одна, к земле склоняя взгляд,
В раю бредет, как будто наугад,
Растрогана и предана мечтанью.
Из сказанных Юдифью полуслов
И по глазам, - кругом подозревают,
Что голову срубить она желает
И замысел у ней вполне готов.
И, наконец, Юдифь толпе вскричала:
«Ах, я бешусь! Предавшись болтовне,
Забыли мы, что можем в тишине
Поколотить язычников немало!
Способствуйте мне в замыслах моих
Те, кто храбры из вас, и негодяям
Оставшимся зайдем во фланг и их,
Потрепанных, мгновенно доконаем!»

Всё, - гордый вид, и торжество зрачка,
И жест живей большого кулака,
И выступка ноги Юдифи правой,
Взлет головы, и облик величавый,
А главное, что новый план был дан, -
Все помогло, и был одобрен план.
Три сотни дам построились рядами
И свой наряд умно меняют сами,
Чтоб избежать случайности в те дни;
Берут святых легчайшие камзолы,
Их верный щит, и шлем, и меч тяжелый,
Дают обет: сражаться, как они!
Юдифь, с небес владевшая путями,
Ведет отряд, скользя над облаками,
И думает, что их не видит взор.
Но увидал внимательный орел,
Олимпа страж, где был отряд припрятан;
Юпитеру об этом доложил,
И с Пинда бог туда отправлен был,
И сотнею руководил солдат он.
Марш бога был к гусарам устремлен,
И взорам их предстал внезапно он.
И кто ж смущен? Герои-проститутки!
Остановясь и обсудив с минутку,
Часть добрая бежит назад бегом.
Их генерал их храбрость проклинает,
Речь говорит, бранит, клянется в том,
Мол, хорошо, что к битве вынуждают.
А в свой черед бесстрашный Аполлон
В две линии свой строит батальон.

Из золотых ножон извлек он шпагу.
«Рук белизна, - он сам себе твердит, -
Невоинский колеблющийся вид,
Округлые колени, узость шага, -
О слабости врага нам говорит.
Хоть у врагов неважен вид недужный,
Но подождем: обманчив вид наружный!»
На ближнего он направляет меч,
Чтоб устрашить врага рукой своею.
При облике того меча бледнея,
Бормочет вслух воительница речь:
«Удар сулит паденье мне бесспорно;
Паду, пока удар не нанесен!»
И падает прекрасная проворно
Наземь ничком; смеялся Аполлон,
Заметивши кой-что под облаченьем,
Служившее испугу извиненьем.
«Вы видели? - вскричал солдатам он, -
У них - она! Я в этом убежден!
Поднимем же обманные отряды!
Не убивать, их шлепать, шлепать надо!»
И женщины, услышав эту речь,
Торопятся ничком скорее лечь.
Приступлено к шлепкам со смехом вскоре,
Игра пошла, - и некрасивым - горе!
Их шлепают грубее и сильней;
Над красотой рука взлетает тоже,
Чтоб дать шлепок, но, кожу не тревожа,
Вниз падает рука куда нежней!
И белый шелк одежд ласкают жесты,

Рука порой губам уступит место.
Прочь убежать спешат одни из них,
Медлителен отход назад других:
Их ловят вновь и рвутся вновь к атаке;
Довольны все такой игрой хлопков,
Не ставшею «игрою мужиков».
На белые зады взирает всякий,
Все от побед хотят иметь барыш!
Их повернуть! Все учтено сначала:
Привычней так!.. И тишина настала,
И слышится, как пробегает мышь.
Начальники должны сразить друг друга,
И на Юдифь имеет все права
Феб-Аполлон; и вот святой слова:
«Что ж! Подходи и вздрогни от испуга!
Не скрою я: ты овладеешь мной,
Но дорогой расплатишься ценой!»
Бог замысел осуществил проворно;
Не чересчур противясь ласке той
И разделив восторг любви покорно,
Юдифь ждала минуты роковой,
Чтоб разум Феб утратил без остатка;
Но, радуясь в работе этой сладкой,
Ты не смогла сберечь и разум свой!
В игре любви Юдифь слегка отстала;
Придя к концу, вдруг начал бог сначала.
Подумала Юдифь: «Теперь ты мой!»
И хитрою рукой она, лежащий
Вблизи нее, хватает острый меч;
Заметил бог, едва успев пресечь

Удар, ему погибелью грозящий.
«Насытить я желанья ваши смог
И вновь начать! В ответ - меня рукою
Казните вы; что б сделали со мною,
Коль в слабости красой я пренебрег?!
Юдифь ли вы? Да! Вы - она, конечно,
И добиваетесь чужих голов вы вечно.
Но я - так добр; не подражая вам,
Я к прелестям еще кой-что придам!»
Мгновенно перст коснулся вероломный
Отверстия, что порождает страсть,
Ах! Точки той, пугливой и укромной,
Чье имя мир у греков смел украсть!
Бог произнес слова в мгновенье это
Священные, должно быть; для ответа
Отверстие, что тронуто, - растет.
Юдифь, страшась и видя рост, орет:
«Иль чересчур ему дано, иль мало!
Что ж, самка я или самцом я стала?»1
Бросается, она руками бьет
Жестокого, но, улыбнувшись, тот
Ее удар со смехом отражает;
Толпа пришла, и их разъединяет.
Видали ль вы дуэний, что толпой
Кидаются на неудачный бой
И прочь спешат бегом от избиенья?
1 В десятистрочном фрагменте оригинала трижды встречается слово «point»
в одном из значений: «место», «точка», «пункт». Переводчик, используя
дважды слово «отверстие» вместо названных лексических единиц,
делает неясным смысл восклицания Юдифи.
120

Их убежать заставил ложный страх,
Преследовать их не было стремленья;
Окончив бег лишь в шестистах шагах,
Они назад глядят в печали злобной.
При виде их, читатель, ты поймешь
Досаду их и изумленья дрожь:
Ведь женщина, гневясь, на все способна!
Их страх исчез; они, вернувшись вспять,
Кидаются совсем остервенело
На грешников, не ждавших эту рать.
Почти что все успели кончить дело,
Но кое-кто отстал в игре лихой;
Отставшие подверглись лютым карам,
Наложенным на них отрядом старым;
Их шлепают иссохшею рукой;
Глядят друзья на злобную забаву
Издалека, не прекратив расправу,
Твердя: «Кончать утехи им пора!»
И многие из дам неуслажденных
Накинулись на удовлетворенных,
Кем сделана из битв была игра;
Сперва они друг друга побранили,
Но позже в ход и кулаки пустили;
Цепляются, когда их гнев возрос,
В одежду, в грудь, и в волосы, и в нос,
Еще в кой-что; и массой разъяренной
(Язычники дразнили гнев старух!)
Обрушились на генералов двух.
Как поступить Юдифи изумленной?!
Она вопит им громогласно: «Стой!

Стой, говорю, о, глупое распутство!
Где видано такое безрассудство?!
Идете бить противника толпой?!
Но ясно всем, что не достичь вам цели:
Скрыт сатана у вас в душе и в теле!
Стой, глупые! Иль я, с проворством рук,
Вам выдеру волос последний пук!»
Ее словам сопутствует расправа;
Юдифь бьет дам налево и направо,
И Аполлон, доволен, весел, рад,
Уходит прочь, ведя своих солдат.
Местечко же, где дрались героини,
«Часовнею шлепков» зовут поныне.
Но подлинный не здесь решался бой.
Язычники не дышат, ослабели;
Их ждет конец; победною толпой
Марс окружен; дерется еле-еле.
«Разбойники из рая! - крикнул бог, -
Иль демон вас какой-то беспокоит?!
Клянусь, ко мне вам подходить не стоит,
Чтоб снова вас обрезать я не смог!»
Презревши град ударов нанесенных,
Ногою встав на груды побежденных
И укрепясь, надменный Марс стоит;
Под сотнею ударов стонет щит;
Все нипочем! И, к бегству не влекомый,
Марс против всех торчит, заносчив, лют,
Как бы утес, в который тщетно бьют
Волна и град, и ураган, и громы.
Царь всех богов с Олимпа видит бой;

Он христиан победу наблюдает,
Свой грозный щит на руку надевает
И на спину орла садится злой.
«Пусть гнев слепой не властвует над вами!
Покорствуйте! - Минерва говорит. -
Нет! Ваш порыв надежды не сулит,
И снабжены они, как вы, громами.
Но гром ваш - стар, и свежий гром - у них!
Зачем в Христа бросать ядро шумих?
Напрасное бессилье прятать нужно!
Мы радостью украсим вид наружный;
Пусть кончит бой наш славный батальон,
Напрасною отвагою согретый!
Верните их! И тысячи их нету,
А христиан - наверно, миллион.
За мощными стенами скрыться надо;
Там выдержим мы долгую осаду.
А я меж тем пойду к иным богам;
Им расскажу, как на Олимпе худо,
Как мы слабы, о том, что тяжко нам,
И помощи у них просить я буду».
Юпитера смягчен был грозный пыл
Надеждою, отчасти ж - поученьем;
Он хитрый план Минервы утвердил
И дал сигнал немедля к отступленьям.
И правильно: конец мог роковой
Для воинов иметь неравный бой.
С Беллоной Марс, любившие сраженье,
Озлобленно исполнили веленье.
В последний миг, наполнив гневом взгляд,

Они врагов рубили и кромсали;
И, отступив медлительно назад,
Опять напасть стремительно спешат
На христиан, что на карачки встали;
Был издали победный вид у них;
И, отступив, они ряды сомкнули.
Достигнувши высот холмов крутых
И запершись в стенах, они вздохнули.
Был Михаил горяч; он был готов
Немедленно идти на штурм валов,
Но дух других солдат не столь геройский.
Кончался день, и мирный сумрак войску
Дать обещал спокойный, сладкий сон.
Раскрылись рты, и слышно возмущенье;
И Троицей, не знавшей сновиденья,
На завтра штурм валов перенесен.
Высокий холм и стены окружая,
Пятьсот солдат свой караул несли;
Остаток войск святой отправил к раю,
А раненых в носилках увезли.
Сраженья шум и грохот не ярится;
За славою - необходим покой,
И сладостно трусливый и герой
Смежают в сне усталые ресницы.
Приап и Марс стояли у дверей,
С Сатирами вход в замок охраняя,
И Марс спросил: «О чем грустишь, вздыхая?
Боишься ты, что преуспел злодей?»
«Боюсь? Ничуть! Тоскую безысходно!»
«Не верю я! Таких занятий род,

Ну, право же, Сатирам не идет!
Вне правил их - чего-то ждать бесплодно!
Воздержанность мученье вам несет!
Как жаль мне вас!» - «Смеешься ты некстати!
О битве я мечтаю на закате.
Засела мысль мне в голову одна!»
«Скажи!» - «Пока не встанет враг от сна,
Я срок ночной использовать сумею».
«Но как?» - «Есть план один!» - «Открой скорее!»
«Ты знаешь, Марс, обычай на войне.
Без вылазок осада не велася;
То правило известно на Парнасе;
И к господам, что спят в глубоком сне,
Я вылезу, и не препятствуй мне
Ты в замысле! Дороги изучили
Прекрасно мы, и густ ночной покров;
С Сатирами я этих подлецов
И сна лишу, а заодно и крылий!»
«Друг! Обними! Солдаты у тебя
На бой ночной пойдут, его любя.
Но торопись, - и возвратись победно!»
Дверь отперта; солдатская орда
Скрывается в черневший мрак бесследно,
Покинувши Олимп, - и навсегда.
125

ПЕСНЬ ЧЕТВЕРТАЯ
История еврея Панфера, Марии и Иосифа. Святой Эльфен отрекается от
Исуса Христа и уходит. Святая Женевьева и Святой Герман. Приап и его
спутники, попав в плен, принимают крещенье и отправляются на землю,
чтоб учреждать монашеские ордена.
Воистину, друзья, я повторяю:
Сонм ангелов, с святыми вперебой,
Спал на земле, сон избранных вкушая,
И был прикрыт хламидою одной.
Один святой, бессонницей страдая
И сборище храпевших покидая,
Прогулкой был с Эльфеном увлечен;
Чистилище вчера покинул он.
Эльфен сказал: «Сомненья разгони ты,
О, друг Панфер, и говори открыто;
Я веровал из адских бездн в тебя!
Ах, в юности, в стенах Иерусалима,
Презрев закон и чтя обычай Рима,
Мы нежились, друг друга возлюбя.
Ни шум забав, ни ласки дев минутных,
Ни пир дневной, ни ужин меж беспутных, -
Не могут в рай служить для нас путем.
Я обречен; но старостью спасен я:
Ну, как кусать, когда зубов лишен я?!
Понравился придуманный Христом
Божественный закон; люблю я сказки;
Его приняв, я не вникал в закон;
К прошедшему возвратом устрашен,
126

Жреца божков убил я без опаски
И заживо был на костре сожжен.
Скажу тебе и дам я уверенья,
Что я без слез переносил мученья;
Хоть медленный огонь меня сжигал,
Гримасничал я перед палачами
И только раз иль раза два устами
Чуть слышными «ах, черт возьми!» сказал;
И славы блеск заставил побледнеть я,
В чистилище я жил тысячелетья;
Там сварена была и сожжена
Дурная плоть и вновь воскрешена.
Ах, деньги - все! И женщин добрых души
В чистилище, страдальцев муки руша,
За щедрый взнос скупали нас порой;
Был выкупом окончен плен и мой.
Суди же, друг, какое наслажденье
Почувствовать прохладу темноты!
О, знал ли ты жестокие мученья?!
Ты - мученик иль проповедник ты?»
«Ни то, ни се!» - «Надеюсь, покаянье
Загладило распутные деянья?!
Ты набожен?» - «Ну, вот! С чего ты взял?!
Жизнь, как у всех, и помыслы простые.
Чтоб стать святым, не дорого я дал,
И за меня все сделали другие!»
«Так объясни!» - «Иерусалим не мог
Мне предложить иного развлеченья;
Я кинул край; и я себе кусок
Земли стяжал близ одного селенья;

Я думал там прожить немного дней;
Но случай был так добр к судьбе моей
И свел меня с девицей молодою;
Она - смугла, но прелесть все иное!
Ее супруг плохим был столяром,
Бездельничал и жил он небогато;
Я дал заказ, потом, удвоив плату,
Обогатил я этот бедный дом.
Из-за меня расставшись с нищетою,
Благодарил меня столяр-бедняк;
Я награжден был и его женою
За преданность, но с разницей какою!
Ах, я познал награды сладкий знак;
Я все нашел в любовнице прекрасной
С невинною красой, дотоль безгласной
В делах любви, неопытной вполне;
В диковинку ей было все во мне.
Но к ней пришел дар слов и наслажденья;
Ее супруг хитер довольно был
И все труды на друга возложил;
В такой беде - не сложно утешенье!
Но кое-что через известный срок
Нескромницу смущает, и не мало;
Смеялся я: она пошире стала,
И обхватить я талию не мог.
Дородная еще милее дева,
Но старый муж ревнивым стать посмел
И волю дал порывам первым гнева;
Его убить сначала я хотел,
Но злость смирил перед его мольбами

И спрятался в амбаре поскорей,
И в полночь был разбужен дуралей,
Так я стучал и громыхал досками,
И в рупор я успел ему сказать:
"Бог говорит! Внемли, столяр греховный!
Беременна жена, но невиновна,
И должен ты супругу уважать!
Не спрашивай, не спорь, не надо гнева!
Ей тайно плод вложило божество!
Благословлю дитя от этой девы,
Кто б ни было; есть виды на него!
Пред матерью его ты будь безмолвней!
Будь добрым ты иль берегись ты молний!"
Ложь испугать бородача смогла,
И кроток стал с тех пер он совершенно;
Прелестница мальчишку родила,
То был Исус, Христос наш нареченный!»
«Как так? Наш бог?» - «Наш бог!» - «Хула
«Здесь матери большая власть дана;
Чтоб я был с ней, хотела бы она;
Она взялась устроить это дело,
И я хотел: она любима мной.
Кругом пошел смешок какой-то злой,
Но оборвал забавников я смело,
И болтовня о деве оскудела».
«Когда я жил, то я слыхал не раз
Про нашего Христа такие фразы,
И Вифлеем передавал рассказ
Язычникам; не верил я в рассказы!
Так он - твой сын! Так значит, выносил

Я за него жестокие мученья,
Так на дровах претерпевал сожженье
Я только за...» - «Да! Ты усерден был,
Но чересчур, - благодарю тебя я!»
«На небесах быть больше не хочу!
Нет, черт возьми! Отсюда полечу
К язычникам!» - «Вот глупость, и вторая!
Послушай же!..» Не слушая, спешит
И, от Христа отрекшись, прочь летит;
Панфер вослед кидается напрасно;
Сопутствовал побегу мрак неясный.
Эльфен стремит полет ветров быстрей;
От хохота устав и от блужданья,
Медлительно вернулся вспять еврей,
И легкий шум привлек его вниманье;
Приблизился украдкой и тотчас
Он услыхал Эльфена хриплый бас:
«О, да, Приап! Удача неминуча!
Кругом храпят, и замыслам твоим
Нельзя найти благоприятней случай.
Идем, Приап, и в женщин превратим
Мы тысячи тех девственниц, которым
Кельн свечи жег по всем своим соборам;
Знай: девы спят отдельно ото всех,
И сон такой, Приап, - сулит успех!»
Ответил плут тихонько: «Нападенье,
Короткий страх, сомненье в тишине
И легкий вскрик, наверное, смущенье;
Да, все кругом благоприятно мне,
Мой друг, смогу я в суматохе жуткой

Хоть краткий миг побыть с моей малюткой!»
В Святой святых, где Троица порой
Ложилась спать, был занавес двойной;
Туда Панфер стремит шаги несмело.
Для скромности вблизи была капелла;
Без спутников, в капеллу иногда
Мария шла, когда была нужда.
В Святой святых Мария почивала;
Панфера взор на дверь был устремлен;
Во взоре - страсть, кругом взирает он;
Желаниям препятствий есть немало.
Престол; пред ним был караул большой;
Чтоб сон прогнать, что им смежает взоры,
Бездельники болтают меж собой,
Уходят прочь и вновь приходят скоро.
Придя с земли, архангел Азенор,
Чтоб рассмешить сонм стражи достославной,
Рассказывал историю забавно,
И часто вздох встревает в разговор.
«Вы знаете, конечно, о, собратья,
В селении Нантере охранять я
Приставлен был к одной красе младой;
Она звалась у смертных - Женевьева
И нравилась мне кроткой простотой;
Надеялся немало я на деву.
Вблизи леска, где ручейков вода,
Она жила, прохожих избегая;
Убежищем пустыня небольшая
Служила ей; она пасла стада,
В тени дерев сидела, распевая,

Плела камыш и слабою рукой
Сад холила она укромный свой.
Но не было церквей у нас поближе,
Молиться ей возможно лишь в Париже.
И видели не раз, как в церкви той
Один аббат красивый, молодой,
Приветливый и к беднякам склоненный,
При выходе своем всегда кидал
На девушку украдкой взор влюбленный,
И часто вздох его сопровождал.
То - Герман был, и возжелал он страстно
Красавицу; чиста, как и прекрасна,
Невинная не ведала спроста,
Что полюбить могла б и не Христа.
Ко мне ее направлены моленья,
И часто я вопрос ее слыхал;
Полезные давать ей наставленья,
Как ангел, я вовек не уставал.
Напрасный труд! Увидела, желая
В час утренний вести свои стада,
Что шерсть овец уж вымыла вода
И прибрала весь сад рука чужая,
Ей ничего для дел не оставляя.
Пытливый ум никак понять не мог,
Кем свершено мгновенно было чудо.
Уже настал неясный вечерок,
И, положив на стол ржаной кусок,
Она пошла набрать воды в посуду;
Пришла назад; и взору предстает
На скатерти и молоко, и мед,

И белый хлеб, какой-то фрукт прекрасный;
При виде яств, душой смутясь ужасно
И задрожав, она стоит без слов,
Дотронуться не смея до даров,
И крестит их два раза беспокойно.
Но аромат цветов не изменен,
И тот же цвет. И слышен девы стон:
"Ах, этот дар мне Богом принесен,
Дар получив, я дара не достойна!"
Отведав вкус, о чудесах потом
Подумала, и сладко разливалось
Тщеславие в сердечке небольшом:
Ведь женщиной отшельница осталась!
Невинность я тотчас предостерег,
Когда в душе отрава пробежала;
Неопытная Женевьева знала:
Здесь доводов не принимает Бог.
И, ведая - за меньшую проказу
Укор и пост нам воздает Господь, -
Красавица моя решает сразу,
Что бичевать необходимо плоть!
И чудо вновь! Лежит пред нею пышный
Букет цветов, и миртов, и олив.
Подумала, что милостив Всевышний,
И пала ниц, колени преклонив.
Но грех томит, довлея над душою;
В усердии стереть желая след
И карою карать себя двойною,
Она сама сбирать дает обет
Булыжники и тернии рукою.

Она была готова лечь в кровать,
Теперь идет, чтобы шипы искать
В кустарнике; чтоб помешать, казалось,
Ночь, темная уже, еще сгущалась.
И в этот миг звучит из темноты
Ей сладостно: "Внемли, внемли без дрожи,
И страх отбрось. Грешат святые тоже!
Господь простит, ведь им любима ты.
Ты не должна, ища шипы, молиться!
Ступай домой, и сон сомкнет ресницы!"
Внезапен был, но короток испуг,
И вот уж нет в душе печальных мук,
И в хижину она идет обратно.
Потух огонь, от ветра, вероятно, -
И хорошо, что света больше нет!
Вниз падает за юбкою корсет,
Легчайший шелк лоб увивает девы;
Рубашкою одной прикрыта, ты
Ложишься спать, о, чудо красоты!
И в этот день был праздник Женевьевы.
На простыне букеты роз лежат,
И в воздухе их сладок аромат.
Вдруг голосом мечтательным девица
Зовет: "О, ты, о дорогой мой щит,
Ты, ангел мой, кто так меня хранит!
Я добротой твоей должна гордиться!
На скромную постель рукой твоей
Накиданы цветы и ароматы?
Не правда ли?" - "Конечно!" - голос ей
Ответствовал, уж слышанный когда-то.

"Αχ!" - "Страх отбрось!" - "Утешь мою мечту
И мне явись, о, ангел мой крылатый,
Чтоб завершить явленьем доброту!"
"Бог не велит! Сурово наказанье!"
"Я откажусь от дерзкого желанья!
Твой вид красив?" - "Чрезмерной красоты!"
"Могу ль тебя коснуться?" - "Можешь ты!"
Он подошел. Желая убедиться,
Что точно он из рая прибыл к ней,
Касается немедленно девица
Одежд и рук, и круглых двух локтей,
Его волос, вниз прядками упавших,
И ангела бессмертных уст, издавших
Приятные и нежные слова,
И лба его, и крыльев, подтверждавших
Чин ангела и все его права.
Экзамен тот, продолженный немного,
Ей голову и дух потряс слегка;
В ней улеглась грозившая тревога,
И ангела погладила рука.
В груди огонь пылает и резвится,
И новые горят желанья в ней,
И ангела счастливая десница
Касается взволнованных грудей;
И, пользуясь удобством положенья,
Он говорит, чтобы не удивить:
"Желает Бог через меня явить
Сейчас тебе свое благословенье!"
Но кем же с ней ведется разговор?
О, нет, не мной, не мною разозленным!

Обычаем болтать запрещено нам!
То - Герман был; он с некоторых пор
Под именем чужим бродил в округе
И без конца шатался близ лачуги.
Мой гнев и стыд вы поняли сейчас?
Мной предана своей судьбе святая!
И, наконец, - ведь люди, вроде нас,
Не созданы, чтоб жить, лишь наблюдая!»
Так говорил униженный святой;
Захлопали в ладоши все сильнее,
Смеялись все неловкости такой.
Ах, лучше бы для нашего еврея
Не слушать их! Забившись в уголок,
Потупив взор, решился ждать он срока, -
И вот настал давно желанный срок:
Несется крик смущенья издалека:
«Скорей! Сюда! На Господа овец
Напал Приап! Вставайте для спасенья!
Вот здесь они! Нет, справа нападенье!
Сатирам смерть! Мошенникам - конец!»
Хитрец-еврей использовала умело
Смятенья миг, что внес набатный звон;
Осуществил свой план свободно он,
Украдкою проникнув в мрак капеллы.
«Кто это?» - «Я!» - «Кто ты?» - «Меня узнать
В желании и в поцелуе можно!»
«Как дерзок ты!» - «Любовь велит дерзать!»
«Не видели ль тебя, неосторожный?»
«К язычникам устремлены мечи;
Там ласки, крик, и жалобы, и схватки;

Пришел к тебе я, ангел мой, украдкой
Насиловать тебя, - но не кричи!»
«Твоим очам, как встарь, еще мила я?»
«Ты ведаешь! Ах, знай: в любви одной
Отрада мне, и все безвкусье рая
Из-за любви моей терпимо мной.
Я без тебя от скуки изнуряюсь,
Твоей красе, как богу, покоряюсь,
О, счастья бог, услады божество,
Бог радости земной и человечьей,
Люблю тебя, - и больше никого!»
Читатель мой! Простим дела и речи!
Нас грешники другие с вами ждут:
Святые их везде колотят, бьют,
Меж девственниц преследуют блудящих,
Не вставших в рост, а между дев лежащих.
Кто одаль был, - попали тоже в плен;
Но не был взят увертливый Эльфен,
И, первой же атакой устрашенный,
Покинул он Приаповы знамена;
Чтоб избежать их участи, вполне
Примкнул хитрец к сильнейшей стороне.
И вот Приап с ватагой шаловливой
Перед судьей, считая суд - игрой;
Бесстыдный вид и облик похотливый
Бездельников шокируют порой
Сладчайшего Исуса взор стыдливый;
Остолбенев, сложить бы голубок
Для нового псалма сюжетец мог.
Не удивлен ничем, спросил Всевышний:

«Ответь, Приап: с ватагою своих
Что делал ты у девственниц моих?
Я жду!» - «Вопрос, по меньшей мере, лишний!
Что делают у дев, не знаешь, что ль?»
«Насиловал?» - «Не слишком!» - «Дать изволь
Прямой ответ, не уклонясь нисколько!»
«О, глупые! Зачем на небесах
Дев развели вы самозваных столько?
Ведь многих их уже познал монах!»
«Ты врешь, наглец!» - «Сам убедись на деле
И, кто из нас обманут, сам проверь!
Противились они нам еле-еле,
За что ж тогда я так избит теперь?»
«Одна вина, - будь дамы иль девицы!
Достойны вы иль в ад или... креститься!
Жду выбора!» - «Чего же выбирать?!
Пусть крестят нас! Мне надоел при этом
Олимп, где мы совсем забыты светом,
Откуда нас готовы вон изгнать!»
И в тот же миг кощунственной ватаге
На черепа три сотни ведер влаги
Сонм ангелов льет щедро в тишине;
Разбойникам - достаточно вполне!
Святой Приап сказал: «Теперь мы ваши!
Используйте вы нас в делах своих.
Апостолов у вас не будет краше
И ревностней гонителей - у них!»
Исус сказал: «При их участьи рьяном,
Покорные, годны для наших дел».
«Но только для каких?» - «Ах, я давно хотел

Дать ордена монахов христианам!
Нам в деле том способные служить,
И сильным им не трудно победить
Тоску и лень, что созданы уставом,
И, кое-что прибавив к новым нравам,
Монастыри сумеют населить!»
«Твой план, мой сын, достоин восхваленья!
Умножьте же скорей мои владенья,
Ты, кармелит, доминиканцев строй,
Францисский брат, «невежды» всей толпой
И ты, монах бенедиктинец мой!
Обут иль бос, кто брит иль бородатый,
Кто бел иль сер, и нищий иль богатый,
Кто без тонзур, с тонзурой головы;
А также вы, монашки, сестры, вы,
С нагрудником и в легкой юбке чадо,
Поющее, молящееся стадо,
Христовая невеста и солдат,
О, все вы - те, кому закон не свят, -
Вам подданным даю благословенье
И повторю: умножьте вы владенья!»
Он речь свою торжественно сказал;
Наш Дух Святой, смеясь, сказал на это:
«Прекрасно, друг! У вас стал стиль поэта!
Мне внемля, вкус ваш благородней стал!»
Забавникам, пока звучали речи,
Шерсть белую набросили на плечи
И на их грудь, на их мохнатый пах,
И стянут стан был лентою в боках;
Козлиную с трудом обули ногу, -

Пришлось и гнуть и выпрямлять немного,
Чтоб схожесть дать с монашеской ногой,
Но сохранен был аромат дурной.
Богов стригут; завязанный на шее,
На них клобук широкий водружен;
Закутанный в белевший капюшон,
Их черный лик казаться стал чернее.
Таков их вид; у них лукавый взгляд;
За отпуском они к Христу спешат,
Клянясь вести себя благочестиво.
Благословив, сказал он: «Путь счастливый!»
И ангелы твердили: «Путь счастливый!»
Услышавши слова «счастливый путь!»,
Решил Панфер, что это - окончанье;
Дарит в уста подруге он лобзанье,
Она - ему, спешит он ускользнуть;
Но некто, кто дремал неподалече,
Уход видал, хоть черт не разгадал.
Такой секрет ну кто бы сохранял?
Назавтра всем он разболтал о встрече.
Весть нравится, и в уши из ушей, -
Из уст в уста она переносилась;
К заутрене Мария пробудилась
И вышла вон из спаленки своей.
Ах, черных глаз полуоткрытых щелка,
И вздох из уст ее летит порой.
О, бедная! Был сон недолог твой!
Кругом следят и шепчут втихомолку:
«Кто счастливо царицей был любим?
То был Панфер? Иль ангела ласкала?

Иль голубя? Иль всех троих, пожалуй, -
Но лишь не муж был избранным твоим!»
141

ПЕСНЬ ПЯТАЯ
Прекрасные вакханки обольщают и опьяняют почти всех христиан,
осаждавших Олимп. Мудрый и соблазнительный спор. Нечестивый святой
Карпион1. Язычница получает от святого Гиньоле2 семь таинств.
Сумасбродство наших святых; их уводят на Олимп.
Угодник дам, галантник в обхожденьи,
Достигшие побед и ласк у них,
В насмешливых и злых речах своих
Вы женщинам несете осужденье!
Всем, брошенным любовью в вашу сеть,
Любившим вас, иль тем, кто на примете,
И тем, кого вы не смогли иметь,
Кого совсем не ведали на свете, -
Им всем несет упреки и укор
Правдивый ваш иль лживый разговор!
В своих правах сильны, неблагодарны,
Ум слабый дам победно покорив,
Дерзаете на все вы, разложив
Пред шагом дам ловушек ряд коварный.
В ход пустите веселость вы и лесть,
Услужливость, восторгов зарожденье
И нежный вздох, где сладости не счесть,
И похвалу; у женщин для сраженья
С мужчинами - лишь страсть и сердце есть;
Их в слабости вините; Рок прелестный
1
По неизвестной нам причине в машинописи переводчика этот
католический святой назван: Гарпион (в оригинале поэмы: Carpion).
В оригинале поэмы: Guignolet (в машинописи переводчика: Гвинолет).
142

Без выгоды рискуя замарать,
На их любовь и злобно и бесчестно
Вы ставите бесчестия печать!
Когда б судьба, чтобы исправить горе,
Для женщины в удел смогла бы дать
Мужскую мощь, - тогда пришлось бы вскоре,
Мужчины, вам совсем иными стать,
Хоть не в уме, а только в разговоре!
Презрением должны мы вас карать!
И так как вслед пустому оскорбленью
Не следует немедленное мщенье,
Считаете: бранить пристало вам
Униженных и безоружных дам!
Пусть вам отказ послужит наказаньем!
Читатель мой, проникшись состраданьем,
К ошибкам дам - ты взор не обращай,
Секрет любви ты скромно уважай!
От ревности не редки вспышки гнева;
Не подражай ты тем святым, кто мог
По адресу прекрасной, нежной Девы
Распространять язвительный слушок.
Итак, в раю, как в зале, мы, судача,
Злословили, пока звучал псалом;
Святые, встав подалее кружком,
Роняли смех, но несколько иначе.
Вот в крепости, которой виден вал,
Внезапно дверь открылась; все хватают
Оружие, дрожат, - и различают:
Меж женщин к ним ребенок выступал.
То был Амур, и с ним вакханок стая;

Имел герой здесь дело с западней.
У ангелов невинность их святая
Не устоит пред юных жриц красой.
Итак, святых отвага наполняет;
Сомкнув ряды, к врагу стремят свой шаг,
Но прочь от них не отступает враг
И радостно дорогу продолжает.
«Бесстрашные красотки! - говорит
Вслух Израил. - Люблю богинь, повеса!»
А Иоанн: «Одежда их и вид
Твердит о том, что это не принцессы!»
«Что в их руках твой различает взгляд?»
«Да! Легкий тирс и чудный виноград.
Мне кажется, что маркитанш отряды
На нас напасть не слишком будут рады».
«Ах, шкурою до половины скрыт
Их белый стан, и всяк сообразит:
Оплатится осада этой негой!
Вид шаловлив, и ветер разметал
Смоль их волос, где ветвь, и показал
Нам всем красу их плеч белее снега!
Младой рукой они ласкали тут
Прелестника, кого Амур зовут!»
«Так это сын прекраснейшей Цитеры?»
«Да! Два крыла и пламенника свет».
«Но где ж колчан? Повязки тоже нет!
Ты видишь: шаг - огромного размера,
Нога козла, блудливый взор горит;
Рожденного Сатиром это вид».
«Сатир иль нет, но хороша фигура;

И это брат какой-нибудь Амура!»
Коль позабыть о строгости суда,
Тот глуп, кто так фривольно рассуждает;
Но где ж искать во дни боев стыда?
Пример дурной безделия склоняет
К распущенным делам сердца всегда,
О скромности ж - никто не помышляет.
И ловит слух речей бесстыдных тон
И дерзких слов; от этого примера
И сам мудрец немного заражен
Наречием и нравом гренадера.
О, человек дурной! О, как ты рад
Критиковать, что в небе говорят.
Вот Израил, приблизившись, взывает:
«Эй! Стой!» - «Стою», - красотка отвечает.
«Так весело куда вы, отвечай!
Зачем сюда приходите без зова?»
«Мудрец сказал: нам только дома рай;
Покинуть край чужих небес готовы
И на землю хотим вернуться снова!»
«Я верю вам! Но здесь - проход закрыт!
На прелести, как ваши, я сердит!»
«О, генерал! Уста у вас суровы,
Но, к счастью, ваш куда добрее глаз!
За важных дам приняв нас, без сомненья,
Ошиблись вы! Гризеткам, вроде нас,
Проход открыт, и мы - вне подозренья!»
«Но для богов у вас еда в руках!
Для христиан - убыток в этом, дамы!»
«Клянусь, плоды проносим для себя мы!

Питаются не так на небесах!»
«Она права! Богов Олимпа злобных
Насытить ли той зеленью ветвей!»
«Вовеки Ной не собирал подобных!
Отведайте!» - «О, нет!» - «Прошу! Скорей!
Смотрите-ка: едой простой своею
Отряд подруг все войско напитал.
Их следуйте примеру, генерал!»
«Ну что ж! Давай, плутовка, поскорее!»
«О милости слова мне говорят!»
«Как вкусен твой прекрасный виноград!
Я в Сирии бывал неоднократно,
И Ноя мне случалось навестить
Смиренный дом и садик виноградный,
И я любил у Авраама жить;
Лот угощал меня в виновном граде,
В чьем имени - позор для красоты!
Как я там ел, - соображай-ка ты!
Там стол не знал нехватки в винограде!
Чудесный сорт испробован был мной;
Он, выросший в земле обетованной,
Гонцом на стол у Моисея данный,
Он - был хорош, божественнее - твой!»
И воинство доверчиво вкусило
Дары плодов, не думая о том,
Какая в них таинственная сила;
Хмелеют все, и ангельство в своем
Мозгу уже ума не находило;
Мозг потрясен и вмиг веселым стал;
Всем верится: барыш от перемены!

Но шалостям недолго подражал
Их мозг и стал смятенным совершенно.
Амур среди поступков дерзких тех
Проказливо свой наблюдал успех;
Святым бойцам кидал с вопросом фразы,
Солдат красой своей очаровал;
Амур от нас немедленно узнал
Про странные Приаповы проказы;
Смеялись мы, Амур же - нам отмщал.
Но обратим свой взор мы к жрицам
Лик похотлив, и к ласкам вероломным
Прелестною рукой влекут солдат;
Сколь их волос украсил виноград;
Губам солдат сок гроздий предлагался,
И легкий тирс чуть-чуть солдат касался;
Последний ум наш воин потерял;
Какие вкруг посыпались догадки!
И всяк себе прелестницу избрал,
Сказав: Аминь. Святому вина - сладки!
Но кое-кто из наших, кто всегда
Ворчлив и кто несносен иногда,
Бессильники, кто вечно не смеялся,
Кого Амур прельщать не собирался, -
Завистливо глядя на этот грех,
Увещевать пытались тщетно всех.
МОИСЕЙ
Как, братья?! Здесь! Какое поруганье!
За наглость вас постигнет наказанье!
Узнает Бог! О, мстителен Отец!

СВЯТОЙ ВЛАС
Вас, лживые святые, ад изгложет!
МОИСЕЙ
Бесстыдства час! Вмиг онемел, наглец!
СВЯТОЙ ВЛАС
Забыли вы? В ничтожество Творец
Вас обратить одним лишь словом может!
АНГЕЛ ИЗРАИЛ
Кто? Мой творец? Мне не был Бог творцом!
СВЯТОЙ ВЛАС
Кощунствует!
АНГЕЛ ИЗРАИЛ
Старинные народы
Ценили ведь сан ангельской породы,
И целый мир сошелся в пункте том.
Еврей и сын Христа пришли позднее;
«На небеса влезай-ка поскорее
И будь как мы», - сказал им старожил.
«Пожалуйста», - ответил Гавриил,
И нам принес он эту весть веселый.
Молчи же, Влас, и возвращайся в школу.
СВЯТОЙ ГИНЬОЛЕ (МОИСЕЮ)
Обворовать халдеев ты готов,

Браминов жизнь, и персов, и волхвов!1
Их Нил и Ганг видали, погруженных
В невежество, раздетых, прокаженных,
Сбирающих лохмотья бедняков,
Чтоб, в Сирии заштопав их иглою,
В излишестве напялить, их воров!
И несмотря на плутовство такое,
Хотите вы считаться за творцов!
СВЯТОЙ КАРПИОН (МОИСЕЮ)
В Сидоне был рожден твой змий блестящий!
Он переполз Эдема ров иной,
Чтобы напасть на бедный род людской.
МОИСЕЙ
Ах, кляузник! Но был мой яблок слаще!
СВЯТОЙ КАРПИОН
К погибели сначала привело -
Не Еву, нет! - Пандору любопытство.
Ты исказил легенду эту зло!
СВЯТОЙ ВЛАС
Болтун!
В оригинале реплика святого начинается с обвинения не конкретно
Моисея, а всех евреев («vous pillez» - вы обворовываете). Переводчик же,
принимая во внимание ремарку (Моисею), вкладывает в речь святого
обвинение лично пророку, сыгравшему особую роль в развитии еврейской
религии. При этом, однако, возникают трудности в восприятии всей
реплики.
149

СВЯТОЙ ГИНЬОЛЕ
Себе имеешь ты бесстыдство
Присваивать потопа честь, наглец!
МОИСЕЙ
Да! Смею я! Потопа - я творец!
СВЯТОЙ ГИНЬОЛЕ
Девкалион! И Огигий.
МОИСЕЙ
О, чудо!
Да он мудрец!
СВЯТОЙ ВЛАС
Он слишком много пил!
МОИСЕЙ
О, Карпион!
СВЯТОЙ ВЛАС
Он - пьян, твердить я буду!
МОИСЕЙ
Как виноград имеет много сил!
СВЯТОЙ КАРПИОН
Ты Бахусу верни свой жезл античный
И рог двойной, что с мощью необычной!

МОИСЕЙ
Коль я и крал, без мысли в голове.
СВЯТОЙ ГИНЬОЛЕ
По крайности, признайся в воровстве!
СВЯТОЙ КАРПИОН
А ваш Самсон, смешной и велегласный,
В дурных делах с Гераклом схож ужасно,
И женщина обоих предала.
СВЯТОЙ ГИНЬОЛЕ
Обет и дочь несчастная Ефтея, -
Напомнили судьбу Идоменея.
МОИСЕЙ
Умолкни же, о, прорицатель зла!
СВЯТОЙ КАРПИОН
Будь ваш Исус немного музыкальней,
Твоей бы стал он копией печальной,
О, Амфион! Аккорд ты создавал,
Его Исус без слуха - поломал.
МОИСЕЙ
Над новыми святыми брось глумленье,
Не обижай еврейских ты святых!
Без помощи - что стали б делать их?
Коль нет основ - прощай, сооруженье!

Христос - еврей, еврейскою красой
Как Дух Святой...
СВЯТОЙ ГИНЬОЛЕ
О Троице святой?!
Ах, в цифре «три» найду я мощь едва ли,
Но искони ее предпочитали;
И Ганг до нас провозглашает весть,
Что Вишну есть, есть Шива, Брама есть!
МОИСЕЙ
Так Троицу нам Индия открыла?
СВЯТОЙ ГИНЬОЛЕ
Знал Троицу свою народ близ Нила:
Озирис, Гор, Исида - все втроем!
Мы троицу во всех краях найдем!
Мы Троицу язычников сразили,
Что с давних пор владыками здесь были;
Прочти в строках Платона: там вчерне
Объяснено трех чисел зарожденье,
А нам число дают, как откровенье!
СВЯТОЙ КАРПИОН
Пожалуй, прав он: истина в вине1.
СВЯТОЙ ВЛАС
По-гречески?
В тексте Парни: in vino Veritas.
152

МОИСЕЙ
Латынь!
СВЯТОЙ ВЛАС
Не все равно ли?!
Ах, пьянство - рай для человечьей доли!
Вы верите, друзья мои, в Христа?
СВЯТОЙ КАРПИОН
Твой щекотлив вопрос. Я различаю1.
Да, верю я: мораль и чистота
В нем есть, мой друг, но больше - ни черта!
Конфуция с Платоном обожаю,
Всех мудрецов, что переводит он,
Тех, кто у нас невинно осужден!
СВЯТОЙ ГИНЬОЛЕ
А что за трюк с водою, превращенной
В вино, чтоб им споить седых людей?
Копировать? Но плоше нет затей!
Иль портить жизнь с Бавкидой Филемона?
МОИСЕЙ
Как? Над хулой такой захохотал
Ты, Иоанн?
СВЯТОЙ ИОАНН
Чуть-чуть!
В тексте Парни: distinguo.
153

МОИСЕЙ
Евангелист ты!
СВЯТОЙ ИОАНН
По-твоему - я в чине копииста?
МОИСЕЙ
Но чудеса ты эти описал!
СВЯТОЙ ИОАНН
Кто? Я?
МОИСЕЙ
Да, ты!
СВЯТОЙ ИОАНН
Послушайте, дурные!
Евангелье писали все святые!
Святой Матфей, и Марк, Святой Лука,
Кто лучше всех знавали жизнь Христа,
И я писал, и все, кто в состояньи,
Составили Апостолов Деянья.
Там разума не видно ни на грош!
Меня совсем напрасно приплетешь
Ты к сборнику, где глупости мы встретим!
Оставь меня! Я занят, но не этим!
МОИСЕЙ
Приди в себя и прочь уйди скорей!

Не трогай ты сомнительных грудей!
Проклятье в них!
СВЯТОЙ ИОАНН
Ступай к чертям с дороги!
СВЯТОЙ ВЛАС
Чтоб делом их, не словом припугнуть,
Пойдем просить себе в раю подмоги!
МОИСЕЙ
Идем же, Влас!
ВСЕ СВЯТЫЕ
Ступайте! Добрый путь!
Избавившись от Власа, Моисея,
Народ вкусил достаточно, смелее,
Губительных страстей опасный яд,
Блаженствуя и этой страсти рад.
И Карпион, вакханку привлекая
И голосом дрожащим соблазняя,
Ей прошептал: «Прекрасная! Я вам
Теперь мою еду простую дам!»
Лукавый рот вкусил без отговорки
И набожно кусочек от просфорки,
Произнеся от вкуса новых треб:
«Неважный хлеб!» - «Барашек, а не хлеб!
Питаемся, святые, тайной силой!
Не веруя глазам, винца испей

И знай: оно...» - «Фалернское вкусней!»
«Но Бога ты теперь переварила!»
«Ты сказки брось». - «Живой и сущий Бог!
Но страх откинь! Хоть жирен был кусок,
Но легок он, болезням помогая...»
«Так я свята?» - «Святую обнимаю!»
Для грешников есть способов - милльон,
И Гиньоле не так взялся за дело:
С вакханкою решился дерзко он
Передразнить, о чем мечтает тело;
И выжал он на лоб ее струю
Из тех плодов, что тянут к вожделенью,
И, начертав креста изображенье,
Он произнес: «О, Бахус! В честь твою,
В честь Эроса с Венерою крещу я
Ее и впредь Аглорой именую!
Сложил персты, и набожно рука
Ее щеки коснулася слегка.
«Что делаешь?» - красотка вопрошает.
«Помазана ты миром\ Призывает
Мой зов на путь твой истинный ступить!
А три словца путь могут утвердить;
Пусть вера в них себе найдет основы:
Листва, и мирт, и роза - вот три слова!
Священник я и заодно - супруг;
И в брак скорей нам надо торопиться;
Пусть не велит глаз поднимать испуг,
Смиренна будь, не бойся той явиться,
Какой совсем не хочешь быть, девица!»
«Так хорошо?» - «Не плохо! Мне персты

Дай в знак того, что ныне веришь ты.
Я цепью нас связую невидимой;
Пускай союз наш в счастьи возрастет,
В желаниях крепчает без забот
И пусть стоит, как можно, нерушимо!
Размножимся! Нас Бог благословит!
Мне дай зарок, жена, чистосердечно,
Что верной мне останешься ты вечно!»
«Зарок я дам, кто может - пусть хранит!»
«Ура! Ура! Но также, без сомненья,
И исповедь необходима тут!
Покайся мне в восторгах прегрешенья,
Не утаи: в таких делах не лгут!»
«Мои грехи в дни юности бывали.
Совсем легко, чтоб вы их отгадали!
Понятно вам?» - «Венерины дела?
А сколько раз?» - «Ну, право, не сочла!»
«Ну, около?» - «Да тысяч десять!» - «Ловко!
Но мигом я могу их отпустить*.
Прощаю я1 \ Таким грехам, плутовка,
Будь карою... опять начать грешить!»
К ее красе он простирает руки...
«К оружию!» - зовут набата звуки.
Напрасен зов! Святой к набату глух,
Он шепчет ей: «Твой посвящаю дух
Я Бахусу с Амуром, будь их жрица,
В честь только их пусть твой обряд творится!
Им пой хвалу, но только без речей!
В тексте Парни: absolvo te.
157

Примером будь в течение всех дней!»
Звук струн моих смолкает совершенно,
И Дух Святой - подсказчик вдохновенный -
Зря понуждал! Петь не могу! Увы!
О, Гиньоле! Ведь не стояли вы!
И он вздыхал, слабея в сладострастьи,
Тихонечко шептал он ей, моля:
«Любимая моя, о, жизнь и счастье!»
Вакханка же, восторг его деля,
Ответила: «Мне нравится причастье*.»
Святой, в ее страстях приняв участье,
Ей послужил, целуя горячо
Ее чело и руки и плечо,
А ноги целовал с особой страстью.
«Что делаешь?» - «Соборую, - в ответ. -
Тебе сойти на землю вскоре надо,
Ограждена ветвями винограда,
Исполнишь там свой сладостный обет.
Помазанье для путников - приятно!
На! Получи! И в путь ступай обратно!»
Вернулись все счастливые назад,
Приникнувши к проказливой подруге;
Отступники, - у них нетрезвый взгляд
И ветвь в руках, - веселые спешат
И бегают, резвясь в небесном луге;
Под звонкие напевы резвых дев
Толкаются, и пляшут, и смеются,
И, хвастая, сшибаются, клянутся,
И двадцать раз был повторен припев:
«О, Троица! О, груди, как левкои,

И роза уст, и кое-что другое!
Касаются тебя и могут счесть!
К тебе любовь питают боги, люди!
Живите, рот, иная часть и груди!
Живи, Амур! Аминь! Киприде честь1\»
«У Вакха жезл счастливый был лелеем,
Испорчен он ужасно Моисеем,
И старый жезл нам должно предпочесть!
А почему? Дал Моисей нам воду,
А раньше Вакх вино давал народу!
Так славься, гроздь! Аминь! И Вакху честь2\»
Пришел Нептун и голосом владыки
Пир прекратил священный и великий.
«Рать без числа на нас идет сюда
Из райских мест. Назад, назад, девицы!
Советую вам тоже с ними скрыться,
Коль ада вы страшитесь, господа!»
«Таких, как мы, склонять к побегу тщетно!» -
Рек Израил. - «И мы их подождем!» -
Рек Иоанн. - «И мы их вмиг сомнем!» -
Рек Гиньоле. - «И мы их изобьем!» -
Рек Карпион, стараясь незаметно
От милых рук себя освободить,
От рук, что в бой хотели не пустить;
Но доблести героев тщетны были,
Их за камзол со смехом прочь тащили;
Противятся; вновь явленную рать
1 В тексте Парни: Amen, io Cypris\
2 В тексте Парни: Amen, io Bacche!
159

Их кулаки надменно презирают;
Толпа святых куражится опять;
Но начало икотой прерывать
Их хрипоту, и ноги не ступают.
Так на Олимп их вводят силой вспять.
Их провели в пустые галереи;
Усталые от пьяной эпопеи,
Попадали на землю кое-как;
Здесь нету служб, нет литургий, вечери, -
И пьяницам приятный сон вечерний
На очи их бросает тяжкий мак.

ПЕСНЬ ШЕСТАЯ
Взятие Тартара христианскими чертями. Дружеский спор между тремя
лицами Троицы. Взятие Олимпа. Язычники отступают в края
скандинавских богов. Ночная битва Дианы и ангела Гавриила.
Ах, видел я, прелестная плутовка,
Как на тебя почтительно напал
Живой Амур; покорный - страшным стал
И с мощью он соединял уловку;
Сражалась ты, но дух твой был смятен;
Медлительно отпор ослабевает,
Над скромностью мечты повелевают,
Но билась ты, - и враг был побежден;
Вооружась могучей новой властью,
Бежала ты, - и пала перед страстью!
От памяти себя обереги!
Опасности, что прочь ушла, - беги!
Вернется вновь, быть может! Ах! Тревожно
Лань быстрая, умчавшись от стрелка,
Испуг хранит и вся дрожит, робка,
И прочь бежит от гибели возможной.
Коль Израил и рать его солдат
То правило полезное познали б,
Так небеса греха не увидали б
И на Олимп отряд бы не был взят.
Над странностью смеялись боги плена
И кинулись Амура поздравлять.
«Увы! Триумф нам день переживать,
А наша смерть, о, боги, - несомненна!
161

Утратили Приапа и пьянчуг;
Они в плену от христианских рук
Святой воды восприняли крещенье;
Отступники побритые хотят
В краях земли, проклятые творенья,
Приумножать Исусов вертоград!»
Что отвечать на горечь рассужденья!?
О, бедняки! Предвидите сейчас,
Что рать Христа, бесчисленнее вас,
Изгонит вас из вечного селенья!
Минервы нет; а приступ угрожал
И хлынуть мог немедленно на вал.
Чтоб к злости их добавить и кручину,
Меж них упал чернеющий Плутон,
И за руку держал он Прозерпину;
А позади - и старенький Харон;
На старое весло оперся он,
Старейшую таща из старых барок;
Затем спешит Алекты злой дракон,
И шествие вслед за Мегерой - Парок.
«Вы тоже здесь? - Юпитер закричал. -
Откуда вы?» - «Из ада», - отвечал
Ему Плутон. - «Как странны ваши лица!
Зачем сюда перебираться вам?
Что надо вам? И как могло случиться,
Что целый ад прибыть изволил к нам?!»
«Из Тартара бесправный изгнан люто,
Я меж богов ищу себе приюта!»
«Кем изгнан ты?» - «Чертями от Христа;
Средств не было, чтоб защищать места!

Сам Цербер был от вида их в смятеньи!
Я главного их видел! Омерзенье!
Я перед ним бледнел, что было сил,
И вежлив он со мной взаимно был;
О бедствии своем узнав, проворно
Я покидал, слезая, трон мой черный;
Чтоб мне помочь, он руку стал тянуть;
Дух кротости владел его душою;
Он сетовал; с фривольностью чуть-чуть,
Но вежлив был вполне с моей женою:
"Вы, на возврат надежды не храня,
Мрак царственный навеки уступите!"
И барабан гремел до двери дня,
И демоны брели за мною в свите!»
«Элизий их! Они владыки там!»
«Но радости от этого им мало!
И первою заботою их стало
Бежать стремглав к чарующим местам,
Где милости весна дарует нам,
Где, кроме нас, невинность обитала;
Летейских вод искал огонь зрачка;
Все прошлое - докучным стало, старым;
Показана им нужная река;
Они тотчас, с необычайным жаром,
В пучину - прыг! Неумолимый Бог
Вмиг превратил в сплошной огонь поток;
С ругательством на берег вылезают;
В Элизии понежиться хотят;
Один - струе зефировых прохлад
Свой красный лик и руки подставляет;

Тот - в сырости тенистой отдыхает;
Тот - по цветам катался голышом
И жег цветы; их слышен крик кругом,
И демоны повсюду пробегают.
Под жаждою пылающей чертей
Пересыхал струившийся ручей;
Внезапно Стикс разросся свыше меры
И выступил на берега шумней,
И волнами смолы и едкой серы
Он поглотил и ад и сонм теней!»
«Мне жаль теней героев, славно павших,
В Элизии счастливо пребывавших!»
«Осудит их, наверно, новый строй,
Их подвиги покажутся виной!»
Известием небесное собранье
Вновь ввергнуто в смущенье и незнанье;
У всех был страх; и взятье ада им
Несчастием казалось самым злым.
И Пинда бог им не дал утешенья,
Когда сказал: «О чем же плакать нам?
Ах, род людской так глуп, что сожаленья
Не стоит их пропавший фимиам.
С Олимпа нас низгонят, предположим,
Найти приют мы на Парнасе сможем!
Там царствовать без рек сумеем мы!
Искусство, страсть, и прелесть, и умы,
Дар нравиться, способность наставленья, -
Даны навек вы нашему царенью.
Мне кажется, что это - лучший путь!
Забытые в людском непостоянстве,

Как ныне мы, враги когда-нибудь
Покинут край небесного пространства;
Освистанных, с молитвою своей,
И с тернием, и с пеньем глупых бредней,
С крестом, гвоздем, с печальною обедней,
Их поместят в какой-нибудь музей!»
Пока велась пророчески беседа,
Крик часовых: «Рать христиан идет!»
И окружен Олимповый оплот,
Войскам Христа обещана победа;
И радостный и строгий Михаил,
Ведя полки, тех, кто отстал, журил.
Кричал Христос, который плелся сзаду,
Издалека последнему отряду:
«Ребята! Марш! Мои права хранить!
Скорей мой крест в Олимпе водрузить!
К чему бледнеть? Судьбы бояться в дрожи?
И что за смысл вперед идти не сметь?
Боитесь вы, что нас побьют? Так что же?!
Пусть мучат вас, пусть суждено терпеть
Вам долгий срок, но вновь не умереть!»
И твердый тон и жест его - ватаге
Трусливой вновь прибавили отваги;
Закрыв глаза, солдаты в бой спешат
И вот дошли до крепостных оград.
Дождь дротиков, пылавших бревен, стрелы,
Булыжники и копья, брус горелый,
Рогатины, ужасный град свинца,
Поток смолы и масла, вар горящий,
Стволы, и в них гвоздей милльон торчащий, -

На воинов валились без конца.
О, сколько же голов насквозь пробили!
Лбов треснувших, оборванных ноздрей,
О, сколько рук, что не найдут плечей,
Пучков волос, и сколько смятых крылий!
Наш Дух Святой, при зрелище таком,
Охваченный восторгом псалмопенья,
Кричит: «Хочу, исполненный горенья,
Для мужества солдат пропеть псалом!»
ИСУС ХРИСТОС
Безумие! На облако напрасно
Взбираетесь! Кто в битве той ужасной
Услышит ваш неистовый фальцет?
Я думаю: в атаке для побед
Едва ль нужны экспромтные молитвы!
ОТЕЦ
Ребенок прав! Ликуя, после битвы,
Обычный свой псалом споете нам.
СВЯТОЙ ДУХ
Немало я за смысл ваш опасаюсь!
ОТЕЦ
Я - не мудрец - и в этом вам признаюсь!
Но смертным я теперь пощаду дам.
По милости людей неизреченной
Стал сладостен Исус, а вы - мудрец,
Я ж - бородач, отец благословенный,

И титул мой - не хуже, чем «творец»,
А борода моя - весьма почтенна!
ИСУС ХРИСТОС
О, что, господь, могло вас рассердить?
ОТЕЦ
Меня? Сердить? Кто мог предположить?
Ведь Духа я люблю, он это знает;
Но поворчать мне кто же запрещает?!
Пока шел спор, осадные полки
Презрели град снарядов этот страшный
И лестницы, что грозно велики,
Приставили к стене с могучей башней.
Но высота смущала смельчаков:
«Иди же!» - «Нет!» - «Ступай!» - «Ох, нет охоты!»
«Боюсь смолы!» - «Боюсь я тумаков!»
«Пощечин - я!» И трусят все чего-то!
Как в Нотр-Дам блестит с недавних пор,
Готический и толстый, и большущий,
И на спине своей Христа несущий,
Ногами крив, - явился Христофор.
Вот первый он на лестницу вступает,
Пятьсот солдат ползут за ним вослед,
И каждому опорою - сосед;
Толкают их, их бьют, они влезают.
Обманчивый успех! Уже герой
Зубец стены схватил своей рукой,
Марс вспыльчивый краснеет, негодуя,

И к мраморной своей спешит статуе,
Невдалеке стоявшей над стеной;
И, хоть грустя, он жилистой рукой
С подножия ее легко сдирает,
Над перьями султана поднимает,
И с хохотом взывает он к богам:
«Друзья! Себя не берегу я сам!
Пусть всяк из вас не дорожит собою!»
Сражен в живот ударом роковым
Святой толстяк! Паденье роковое!
Посыпались один вслед за другим,
На одного другой, стремглав солдаты,
Что тяжестью его же были смяты.
Сражавшийся подальше Израил
О счастии себе напрасно льстил;
Лишь доверху добрался он в усильи,
Как бог морей его схватил за крылья;
Несчастного, чей был прискорбен тон,
Нептун зажал могучими руками,
И, кувыркнув три раза вверх ногами,
На христиан швырнул проворно он.
Самсон стал зол; спиною широченной
Он оперся на стену и на вал
И корпус свой в работе напрягал,
И силился он сдвинуть с места стены.
Над чреслами его мясистый стан
Напоминал работою таран;
Стена крепка; еврей бледнел и злился,
И заново руками и ногой
Он бил, лягал, трудился над стеной,

И по лицу Самсона пот струился.
Над ним смеясь, Геракл взывает тут:
«Семь волосков ты отрастил, - я знаю,
Мой друг Самсон, - и с этим поздравляю!
Но объясни: к чему весь этот труд?
Что хочешь ты? Те ветхие созданья,
Кому ты встарь смог причинить изъян,
Не то, что здесь воздвигнутые зданья!
Нет! Строим мы прочней филистимлян!
Ну что ж! Толкай! Толкай безрезультатно!
Толкай, дружок, коли тебе приятно!»
Жаровней ствол маслины вековой
Был превращен в сплошной поток огнистый;
Взял головню Геракл своей рукой.
Эй, молнии, Самсон мой, берегись ты!
Но пропустил герой недолгий срок,
И головня ударила в висок!
И в тот же миг прическа запылала,
И в тот же миг ее огнем пожрало.
О, кто так храбр и так несчастен был?
Ты был похож до этого несчастья
На петуха, быка, ты походил
На жеребца, чей дерзок яркий пыл;
Они все три - горды, пылают страстью,
Шумливые... Героев плен лишил
Завистливо кое-какой детали:
Для славных дел они никчемны стали.
Нет жеребца, нет петуха, быка;
Есть только вол, в ком мощь невелика,
Пустой каплун и мерин есть ленивый,

Опущены их морда, хвост и тон;
Почти что так, несчастный наш Самсон,
Ты шел назад, смущенный и плешивый.
Рать христиан, запас теряя сил,
Не думает уже о нападеньи;
Язычников успех их подбодрил,
Утроил в них и мужество и рвенье;
Сражается, как бешеный, боец,
Иль как дурак, - как боги, наконец!
Их мужеством заражены богини;
Со стен, с высот швыряют вниз княгини
Все, что схватить случится им рукой:
Чудесные подушки, трон златой,
Из-под духов флакон какой-то старый
И, в чем любовь нуждается тайком,
Интимную посуду будуара,
Где алебастр украшен багрецом.
Когда б Навин, кто гимн любил библейский,
Не вспомнил, Иерихон наш, о тебе,
Язычники верх взяли бы в борьбе.
«Эге! Клянусь я, что концерт еврейский
Разрушил бы языческий оплот!
Ко мне, жрецы, народ, отряд левитов,
Начальники, сапер израэлитов,
Победные певцы мои, вперед!»
На зов пришли, оркестры составляя.
Подумайте: звучала смесь какая!
Колокола, валторны, флейты тут,
И те рога, что все «козлом» зовут,
И скрипки есть, расстроенные жутко,

Тут рупора, серпенты, трубы, дудка
И ряд котлов, что надо бить рукой;
Язычники от музыки такой
Не зря чудес, испуганные, ждали.
Дыру ушей руками зажимали;
Но от святой мелодии смычков
Спасти себя богам не удавалось;
В сфорцандо вдруг гармония ломалась,
Терзая слух разборчивых богов;
Небесная для нас, она при этом
Им адскою казалась в страшный миг,
Когда Исус, чтоб цели вопль достиг,
Велел вступить церковным ста фальцетам,
И начали мяукать двадцать в «соль».
В «си» - пятьдесят и тридцать - в «ре бемоль».
Язычников добил напев звучавший;
О, тщетная попытка голосов
Песнь перекрыть! Мычание певцов,
Удвоившись, повергло, доконавши.
С проклятием покинут был оплот,
А долгий хор вслед беглецам поет.
Из Троицы главнейшая особа
Кидает крик с воинственною злобой:
«Побеждены смычком они сейчас!
Еще! Сильней! Пусть радуется глаз,
Увидевши, как грузно на равнины
Несдавшийся строй башен упадет,
Падением долину потрясет,
Как трещиной пойдет дворцовый свод!
Еще! Сильней! К чертям Олимп старинный!»

Но доводы уж стали не нужны.
В плен взятые, храпевшие сквозь сны,
Лежавшие, как кинули их, в башнях,
Вдруг отрезвев, приняв обычный вид,
Открыли взор, и охватил их стыд,
И вспомнил мозг о глупостях вчерашних.
Раскаянье, негодованье, страх
Багровостью стыда покрыли лица,
И ангел смолк, и в гневе он боится;
И Гиньоле ругается и злится,
Не отстает и Карпион в словах.
Склоненные, они в своих грехах
Отцу несут покорно покаянье;
Прощенные, без страха наказанья,
Язычникам, кто побежден почти,
Смогли удар нежданный нанести.
А прочие - защитников теснили,
Открывши дверь своим друзьям, чей крик
И пение дыру в стене пробили, -
И вот в Олимп христианин проник.
Язычники при этом злоключеньи
Искали зря поспешный план спасенья;
Лекарства нет; в смятении кругом,
Юпитер, ты хранил в мозгу своем
Какую-то способность пониманья,
И ты сказал небесному собранью:
«Он победил, и может завтра он
Гнусавить свой псалом у нас в святыне!
Но их успех не слишком утвержден.
Пускай каре построит батальон,

И внутрь каре пускай встают богини.
На север мы в боях направим путь;
Власть христиан туда не достигает;
Там Один - царь; он славу обожает;
Все может день грядущий повернуть!»
Такой приказ разумный исполняя,
Построен был мгновенно батальон,
И копьями он был вооружен;
Дерущийся, он не был побежден,
Дух христиан и мужество смущая.
Гордящийся Нептун и Аполлон,
С Беллоной Марс, сын доблестный Алкмены,
Вакх и Плутон, два брата у Елены, -
Их мужеством противник поражен!
Юпитер взор внимательный кидает
На все; рукой он молнии швыряет,
И этим страх врагам внушает он.
Итак, велось в порядке отступленье;
Склонялся день; внезапно случай злой
И вслед ему - счастливее второй
Уменьшили фаланги населенье.
Опустошен Дианою колчан;
Она, схватив рукою дротик длинный,
Чтоб лучше бить, в отряды христиан
Вторгается прекрасной и невинной
И в ангелов, в святую нашу рать
Не устает удары посылать.
Архангелом, Зефреном, мне казалось,
Кому от рук Диановых досталось,
Для мщенья был удачно выбран миг;

И со спины стремительно настиг
Богиню он, без лат и без оплота,
Разутую, как будто в час охоты;
Он в шею сталь могучую разит;
Случайное ее спасло от пики
Движение; убийцы сталь скользит,
Порвавши шелк Диановой туники.
Богини зад ободран был копьем;
Кровь красная из зада бьет ключом;
Был этот зад белей слоновьей кости.
Понятно вам: Диана в ярой злости
Кидается в погоню за святым;
Лететь вослед и путь пресечь пред ним,
Чтобы отнять надежду на подмогу,
Ловить врага настойчиво и строго
И все его уловки отгадать,
Потом схватить и крылья оборвать,
Широкий меч в хлыст обратить постылый,
Чтоб зада честь была отомщена, -
Читатель мой, - вот что была должна
Она свершить и что она свершила.
И к северу потом стремит пути
Она сквозь мрак, пытается найти
Край Одина, где собрались в тревоге
Ее друзья, униженные боги.
Ей на пути попался Гавриил.
Изысканный, манеры света знавший,
Герой небес и модник свыше сил,
Он был один, ночной дозор начавши.
«Стой! Кто идет?» Язычница скорей

Ответила, схвативши меч мгновенно:
«Христианин!» - и ангельских ушей
Коснулись речь и меч одновременно.
Был Гавриил ударом оглушен;
Шатается и голову склоняет;
Поднявши меч, идет обратно он
И в ярости к бессмертной подступает,
И два меча скрестились грозно там
И в воздухе сломались пополам.
И вспыхнул гнев жестокий в Гаврииле,
И две руки богиню обхватили.
Бессмертная, обхвачена врагом,
Сплелася с ним; стыдливость ропщет, плача;
Надеется Диана, пол свой пряча.
Вы, гибкие и ловкие, притом
Прекрасные, - могли бы вы иначе
Использовать средь ночи труд вдвоем!
Но Гавриил далек был от познанья
Возможных благ и полон колебанья,
Пока он стан богини не схватил,
Стал чувствовать и нечто ощутил,
Не знаю, что, но нечто, что красиво
В округлости и чей прекрасный пыл,
Смущая ум, до сердца доходил;
Откинувши намек миролюбивый,
От чувств своих воспрянул Гавриил;
Внимательной Диане странен был
Той кожи шелк и тела очертанья,
Чьей наготы касалась в состязаньи.
В раздумий их продолжался бой,

Но Гавриил задумал план иной.
Противника к себе он привлекает
Одной рукой, что силы есть - сжимает;
Другою же опущенной - обнять
Пытается округлость ляжки этой,
Надеясь так - тихонько приподнять
И вниз швырнуть противника-атлета.
И верил он: победа уж близка!
Но вот, бедро державшая, рука
Скользнула вниз, скользнула вверх скорее,
Остановясь, и нежась, и робея
На прелестях, испытывая дрожь,
Не смея сжать, она сжимает все ж!
Соперники в непрерванном молчаньи
Так замерли, все в том же состояньи;
Не попусту вояки смущены.
Ах, меж собой их руки сплетены,
И грудь грудей касается в пыланьи,
И ангел длань на лавры возложил
Ее и их в конце концов вкусил.
Стал Гавриил с богинею - немыми!
О, болтуны! Умом сравняйтесь с ними!
Немотствуют; немного повздыхав,
«Прощай» одним движением сказав.

ПЕСНЬ СЕДЬМАЯ
Языческие боги делают последнюю пробу своей власти над
смертными. Аврора, Нептун, Венера и Юпитер убеждаются в общем презрении.
Даже сам Амур садится на мель. История Таис и Элинена.
Прячь жизнь свою, коль хочешь жить счастливо,
И не ищи ни славы, ни высот;
Они - предмет для зависти ревнивой;
И почести нам рок слепой дает;
Но иногда мы сладко вспоминаем
То славное, что, плача, возвращаем.
Мой вкус - так прост! Всему он предпочтет
Священника в селе удел безвестный;
Он, господин обители прелестной,
Проводит дни спокойно, без забот;
Близ ключницы под вечер выпивает
Вино, что сам растит и восхваляет;
Кляну удел, наместник Бога, твой,
С его тремя ключами золотыми,
И с буллами, и с папскою туфлей,
И с нунцием, с красотками младыми;
Ах, во сто крат рок слаще был бы мой,
Коль в Риме б я хозяйничал судами,
Что были встарь твои, корсар хмельной,
И что теперь под папскою рукой, -
Чем если б жить на небе со звездами
И богом быть твоим, о, род людской!
Коль тяжело и с трона низверженье,
177

Так каково ж для нас с небес паденье?!
Язычникам пришлось его познать,
Когда смогли с Олимпа их прогнать;
И над землей владычить с властью прежней, -
Нет ничего вам, боги, безнадежней!
Румяная Аврора, ты пришла,
Для солнышка ты двери отперла,
Природу взор твой разбудил, краснея,
И пролила из глаз слезинку ты;
Зефиров рой, что был разбужен ею,
Сокровищем обогатил цветы.
Ах, гимны встарь тебе с утра певали!
Но род людской, обворожен Христом,
Забыв тебя, любовницу Кефала,
Открыв глаза, Христу поет псалом.
Схватил Нептун трезубец свой проклятый,
Вздыбив валы и волны по морям;
Пучина вод дрожащим морякам
Сулила смерть и гибель без возврата;
На корабли пылавший Аквилон,
А также ты, недремлющий Тритон
С Фетидою, и вы, о, Нереиды,
Огромных волн швыряли пирамиды,
И, гневаясь, вопил владыка вод:
«Молитесь мне, - иль всех вас гибель ждет!»
Но моряки Марию умоляли
И ей свечу в молитвах обещали.
Обетами растрогана была,
О, Дева, ты, страшась произношенья,

Вслух «Квос его!»1, краснея, изрекла;
Ветр устрашен, и замерло волненье.
Под синевой небесной корабли
Лазурью вод благоприятно шли.
Царь всех богов пугнуть людей решает,
От полюса гром к полюсу катает;
Действительно, стал бледен человек;
Но «отче наш», чуть-чуть воды кропленой,
Колоколов священных перезвоны, -
И гибели и молний он избег!
Венера, ты была еще прелестней
В тот миг, когда явился в свет Эрот;
Его очей коснулся рот небесный,
И взор очей пред полднем предстает;
Прекрасная средь всякой перемены!
Баюкают бессильное дитя
Гирляндами увитые колена;
Но скоро мир он покорит, шутя!
И Грации сон бога охраняют,
Цветы и мирт кладя в его кровать;
Зефир крылом легчайшим колыхает,
Чтоб полдня жар приятно умалять;
На розовых устах его витают
- Ты видишь ли? - следы улыбки злой -
Предчувствия судьбины роковой;
К твоей руке он голову склоняет;
ι
Парни с иронией вкладывает в уста Марии латинское «Quos ego»
(«Квос эго», буквально: «Я вас!»), Шершеневич при переводе
профанирует речь героини поэмы.
179

Он дрыгает беспомощной ногой,
Твоей груди касается рукой;
Бессмертные, о дне рожденья зная,
Приветствовать нисходят с облаков;
На вас двоих был посмотреть готов
Их нежный взор, улыбкою встречая
Сильнейшего меж сильных всех богов.
Увы! Но все стареет, о, царица!
А человек картину разломал,
Что Зевксис встарь чудесно написал,
Чему мой стих лишь подражать стремится,-
И вот каков стал новый идеал:
Простой столяр, его супруга слева,
Соломою набитая постель,
Животные, стоящие средь хлева,
Среди овец - корзины колыбель,
И в ней лежит сынишка юной Девы;
Вблизи него, кругом волы мычат,
Овца стоит, и два осла кричат,
И, черноту трех лиц не забывая,
Волхвы со всех концов земного края,
Чтобы дитя приветствовать, спешат.
Картины две - пускай и не похожи,
Но можем в них найти мы сходство тоже:
Свидетели ненужные, мужья,
Столяр, Вулкан, не радуя словами
Двух рожениц и злость в углу тая,
Не выглядят счастливыми отцами.
И Момос зря веселостью своей
Пытается владычить у людей!

Нет! Хохотать, узнав, что черти рядом,
Не станет ум людей в соседстве с адом.
Нет! Четок звук звон бубенца сменил;
Ты побежден Иеремией был.
Ряд перемен, кругом - метаморфозы!
И гордый лоб, веселый, молодой,
Что некогда венчали лавр и розы,
Теперь склонен, посыпанный золой.
Из-за тебя, святой воды кропило,
Тирс Бахуса позабывает мир,
Вселенная Силена позабыла,
И Комуса ушел далеко пир!
Отныне чтим мы Воздержанье, мощи,
И худобу, и Пост Великий тощий,
У красоты, забывшей про восторг,
Распятья крест печальный вздох исторг.
Ах, четок ряд, что перебран рукою,
И сладкое движение грудей,
Что встарь звало к лобзанию людей,
От ласк бежит под полотно простое.
А женщина должна пленять красою!
Да, нас порой смиренья оскорбят.
Как? На земле простерты без пощад
Красоты рук и тела округленья,
Что быть могли предметом вожделенья,
Кого должны бы маслом умягчать
И кто собой мог ложе страсти смять!
Венера! Прочь! Твой поясок годится
Теперь ханжам, как будто власяница!
Прочь, Грации! Наш строг закон, увы!

Велит бежать от ваших слов игривых;
Соперниц трех имеете счастливых:
Надежду, и Любовь, и Веру вы!
«Так глупое людское поколенье
Несет Христу и скорбь и уваженье, -
Юпитер рек. - По барину - слуга!
Слуга свое благословил плененье,
И не лягнет вовек его нога!
Легко играть тобою, вислоухий;
Ты рад всему; к руке для оплеухи
Сама собой протянется щека!
О, этот нрав, тирану столь пригодный!
И Константин системы этой модной
Не без ума приятности хвалил,
И во Христе сей изверг недостойный,
Вкусив в пуху постели сон спокойный,
Персты в крови сыновьей обагрил.
Убил жену он в бане из-за ссоры,
Лициниев двух задушил он сам,
Тела врагов швырнул он жадным псам,
И совести не ведал он укоры!
Спокойный сон на взор его слетел;
Он, лютый, спит, и убиенных виды
Сна не прервут; и боги грозных стрел
Ему не шлют; летите, Эвмениды,
Чтобы терзать того ханжи удел!»
Так он сказал; крик испустив сильнее,
Жестокие богини, мчитесь вы,
Вооружась хлыстом; вкруг головы
Пугающей - со свистом вьются змеи.

Вы сонного нарушили покой;
Блеск факелов горит над головой,
Кровавые дела напоминая
И жертв его пред взором оживляя;
Но Константин не мыслил сна прервать,
Сказав: «Ко мне пришли, богини, поздно!
Был день, когда меня хлыстами грозно
Могла рука и мучить и терзать;
Тот день прошел. Да! Кое в чем, возможно,
Был грешен я, и оправданья мне
Жрец не нашел, но я прощен вполне
У христиан в безделице ничтожной.
И более: они, храбры, хитры,
Евангелье и власть мне дали в долю;
Обоим рад? Ну что сказать вам боле?
Ступайте прочь, ведь змеи - так стары!»
Цитеры сын испробовать желает,
Как яд страстей сердца людей пленит;
Он на крылах зефировых летит
И, как стрела, лазурь пересекает.
И на пути он пару подстерег,
Она брела дорогою пустынной.
«Вот хорошо! Благоприятен рок!
Твоя душа, Таис, еще невинна;
Не ведая, вкусит невинность страсть,
И юности сильна невольно власть.
А Элинен хоть мудр, на этот раз он
Шестнадцать лет использовать обязан!
На скакунах куда вам мчать вдвоем?
Ах, вас на трон зовет происхожденье,

И Гименей трудится над гнездом;
К Исусову стремитесь вы ученью,
В нем находя восторг и упоенье;
К своим богам приверженным отцом
Накажется такое возмущенье!
К чему бежать? В поспешности святой
Вы отреклись от радости земной.
Отшельники, в своих мечтах влекомы
Достичь заслуг великого Пахома.
Вот в чем ваш план, но я открою мой.
О, юная! Ты на красу младую
Накинула, стыдясь, наряд мужской;
Хвалить испуг стыдливости хочу я.
Но женственный твой голос издает
Легчайший вскрик, коль скачет конь сильнее,
А стройная нога, вне стремя, льнет
К проводнику любезному нежнее;
Неверный стан колеблется слегка;
Смущение, и белая рука,
Что прочь узду отбросила, робея,
И за узду схватилась, выдает
Все здесь тебя, наряд не проведет
Взор любопытств уловкою знакомой.
Что ж! Странствуйте! Но только - по-иному!»
Потом коня кольнул он мыльный бок,
И конь, пойдя уже не так рысисто,
Прелестного швырнул кавалериста
На свежую траву и на песок;
Оправившись от страха и паденья,
Таис встает, и небесам хваленье

Заботливым за то поет душа,
Что вкруг трава мягка и хороша.
Ошиблась ты, хваля небес заботы!
Амура здесь одна была работа!
Чтоб вновь беды подобной избежать,
Друг спутницу в свое седло сажает
Прекрасную, и парочка опять,
Не торопясь, дорогу продолжает.
Но план иной придумал Купидон:
Он силу ног ослабил Буцефала
Злой волею. Споткнулся бедный он.
Красавица креститься в страхе стала.
Споткнулся вновь; друг руку утомил,
Державшую узду. Таис в смятеньи
Проводнику и другу, что есть сил,
В небрежности кидает обвиненье:
«Рассеянный, узду ослабил вдруг!
Не лучше ль нам с тобой переместиться?»
Покорствуя, не возражает друг
И позади красавицы садится.
Красавица в восторге; Буцефал
Пошел ровней, Амур же - хохотал:
Неопытна Таис своей душою!
Воссев на круп, чтоб не свалиться ей,
Она велит, чтоб спутницу сильней
Сжал Элинен уверенной рукой,
И руки так объятием сплелись,
Что охватил поверх грудей Таис,
И сердце в ней невинное с рожденья
Ускорило теперь свое биенье;

Чтоб быть святой - все надо презирать!
А поза их велит им помечтать!
И путники в мечтательном томленьи
Погрезили, и в роковом забвеньи
Душа была обольщена уже.
Их на пути дорожный крест встречает,
Он взор трезвит и мысли очищает,
Придавши сил слабеющей душе.
Таис твердит: «Наш замысел похвальный
От Господа, но, заблудившись в нем,
Мы роскошью грешим с тобой печальной.
Ну, можно ли отшельничать верхом?
Пойдем пешком, мой друг! Пускай скромнее
Так странствовать, зато куда вернее!»
Они пешком свой продолжают путь
И целый час без отдыха шагают;
Потом в леске, желая отдохнуть,
Они себе местечко выбирают.
Здесь все для них уже припас Эрот:
Их ждут лужок с густою муравою,
Постель цветов, где солнце не печет,
И ветерок, и шум ручья с водою,
Ствол финика и в нем - чистейший мед,
И ананас благоуханьем веет,
И золотой на померанце плод,
И робость дынь и сладость смоквы зреют.
Все путников чету к себе влечет;
Устав, Таис, присевши, отдыхает,
И Элинен рукою отирает
Ее чело, где выступает пот;

Различные плоды собравши рьяно,
Он дарит их Таисовым устам,
Остатки же он получает сам;
Потом листы широкие банана,
Растущего вблизи ручья, берет,
Чтоб запрудить бег влаги ручейковый,
И спутница из этой чаши новой,
Плененная его заботой, пьет.
Зло хохотал над играми такими,
Запрятавшись, Амур; чтоб их покой
Увенчан был закуской неплохой,
Он горлиц двух пускает перед ними.
Знакомы ль вам, с их чувствами живыми,
И воркотня, и нежность голубей,
И как они, в предчувствии страстей,
Трепещутся крылами восковыми?
Заимствуем нередко мы у них
Лобзаний сласть и нежных, и простых.
Ах, видя их, и мрамор оживает!
Отшельников глаза следят живей,
Само собой, за лаской голубей;
Движение само изображает
То, что в тот миг пережито душой;
И томная Таис, само собой,
На спутника слегка опершись боком,
Его руки коснулась ненароком;
Само собой, что и его рука
К ней тянется, чтобы обнять слегка
И нежно сжать прелестный стан и тело.
Амур сказал: «Их скромность ослабела!

Ты, прежде чем уйти в пустынный край,
Как населять пустыни, - изучай!»
Ошибся он: по воздуху к ним строго
Доносится колоколов трезвон,
И этот звон для них - как голос Бога,
Иль - как сердцам их - наставленье он.
Отринувши мечты о страсти грешной,
Они лесок покинули поспешно.
Но приказал Амур, - и ветр задул,
И горизонт он тучей затянул;
Спустилась ночь, и с нею дождь грозовый,
И смущена Таис помехой новой.
«Не пощадят, - так страх ее твердил, -
Нас небеса». Но спутник, верным бывший,
Как мог ее рассудок ободрил
И, полплаща ей отдав, он укрыл
Ее, и путь ее ноге скользившей
Он указал; в опасных же местах
Он нес Таис в ласкающих руках.
Увидели харчевню небольшую;
Трактирщик им твердит: «Что ж! Дать могу я
Вам комнату!» Они вошли, но там
Одна постель представилась глазам;
И нрав Таис стыдливо возмутился.
«К чему ваш страх? Пусть служит вам кровать, -
Ей друг сказал, - могу на стуле спать!»
И нрав Таис стыдливо согласился.
Одеждою, в которой шла путем
И смоченной на ней насквозь дождем,
Своих красот она прикрыть не может;

И ей пришлось, хоть это и тревожит,
Для спутника оставить этот труд.
Для скромности какое испытанье!
Коль мыслимо отрады описанье
Прервать, пускай стихи его прервут!
На узкую постель легла святая
И ждет, чтоб сон ей маки обронил;
На лавке друг, без жалоб, не вздыхая,
Себе покой и отдых находил.
Но козни вновь Амур готовит злые;
«Ко мне, Борей», - жестокий он кричит;
Борей летит из мрачных недр Фракии,
Над спящим он безжалостно свистит;
Друг льном простым прикрыт; не в состояньи
От холода молчать, он застонал,
И на зуб зуб его не попадал;
Услышала Таис его стенанья:
«Что значат, друг, и стоны, и страданья?»
От дрожи он не в силах слов сказать;
«Я на скамью смогла его прогнать!
Пока здесь сплю и подо мной перина,
Он там умрет; я - гибели причина!»
И, с ложа встав, проворно подошла
К лежавшему; касается чела,
Его руки недвижной и согбенной,
Его груди и молит Элинена:
«Под пальцами я чую сердца бой;
Скорей скамью покинь! Тебя, друг мой,
Постели жар согреть бы мог мгновенно».
Они легли вдвоем в одну кровать.

Ах, с мудростью ты, состраданье, схоже!
Замерзшего руками обнимать
Взялась Таис и нежно гладить кожу.
Вблизи царя мудрейшего вот так
Когда-то встарь ложилась Абисаг,
Чтоб дряхлого Давида безгреховно
Согреть; но греть приятней, безусловно,
Дружка, что юн; леченья способ мил;
Больному он мгновенно возвратил
Пропавшую от стужи мощь былую,
А вслед за тем он придал и другую.
Таис твердит: «За жизнь твою - мой страх!
Но помощь мы нашли на небесах!
Они нам путь чертили в благостыне;
Мы завтра путь окончим, милый брат,
И выберем себе тогда в пустыне
Убежище, и хижину, и сад;
Пусть хижины у нас рядком стоят.
Ужель меня покинуть сможешь ныне?»
«Нет, никогда! - его уста твердят, -
Я буду брат! Мне будь сестрой любимой;
Для блага мне Таис необходима;
Отшельники, - опасности найдем,
Так против них поборемся вдвоем,
Мы победим с тобой препоны вместе,
И уголок, что сделаем святым,
В свидетеля мы дружбы превратим,
Усердия и строгих благочестии!
Вдвоем умрем, воскреснем мы вдвоем
И в небесах совместно заживем!»

Так говоря, мои анахореты
Лишь как друзья руками обнялись;
Как у друзей, уста, шепча обеты,
И головы и груди их слились;
И в их крови безумное желанье
Зажглось огнем, и каждый опьянен;
Таис свое невинное дыханье
И Элинен еще невинный стон
Смешали вдруг; и робкое страданье,
Истомы лень и влажное лобзанье,
Открыв уста... Но, к счастию для них,
И для меня, и для чтецов моих, -
Запел петух; его тройное пенье
Произвело эффект сильней, чем гром;
Чета нашла напоминанье в нем
Про грех Петра святого в отреченьи
И про укор, что нам несет петух,
Нас обвинив и нам терзая дух.
И, с ложа встав, колени на каменья,
Шлют небесам два путника моленья;
Движением разумным, что могло б
Прогнать чертей, счастливо крестят лоб;
И прочь Амур летит в остервененьи,
Чтоб выплакать Венере возмущенье.
Таков ты, вор, кто ночью, сгоряча
И осмелев, отмычкою своею
Медлительно, без шума, не стуча,
Откроешь дверь скупого богача
И, вслушавшись, во мрак вскользнешь скорее;
Вот к сундуку рука вора скользит

И вот уже... увы! Скупец не спит,
И в комнате соседнего чертога
Серебряный звонок звонит тревогу;
Вор прочь бежит, клад золотой кляня,
Что взять хотел и что лежит, маня!
Так жаждет волк увидеть средь равнины
Еще совсем двух молодых ягнят,
Что мураву едят, резвясь невинно
И отойдя прочь далеко от стад,
И к своему несчастью в лес спешат;
Волк кинулся к добыче, но однако
Немедленно к нему пастух спешит,
Хватает кнут и уськает собаку;
Смущенный волк от гибели бежит;
Отдав ягнят, что захватил он прытче,
Волк вынужден запрятаться в леске,
И блеянье он слышит вдалеке
И ртом жует пропавшую добычу.
Не спите же, о, пастухи у стад!
Пусть никогда они мне не велят
Изображать рисунков нечестивых!
Да никогда в моих строках счастливых
Суровый волк не слопает ягнят!

ПЕСНЬ ВОСЬМАЯ
Волшебный фонарь. Успех христианства; его дух и счастливые деяния.
«Вы, ангелы, чье мужество и рвенье,
Исполнивши земных людей глагол,
Мне отдало язычников владенья, -
Воздвигните в Олимпе мне престол,
Юпитера чертоги превращая
В ничтожную пристройку к церкви рая!
Чтоб не скучать, - из храма в храм бродить
Теперь начнем! Не помышляйте вздору,
Что сможет враг нас снова победить,
Найдя себе напрасную опору.
Используйте успех бесстрашно впрок:
Мы для людей - нужны, и тверд наш рок.
Грядущая светла мне ночь событий,
А вам темна; по странности наитий,
Я делаю вас равными богам;
Приблизьтесь же, на землю поглядите,
Грядущее откроется глазам!»
На облаке огромном восседая,
Так мстительный и мощный Бог твердил;
Победно он по воздуху парил,
Из трех тонов свой голос составляя:
Тот был - криклив, тот - сладок, третий - тверд,
И в даль летел чудеснейший аккорд.
Грядущее кто видеть не согласен?
Архангелы бредут со всех сторон;
Взор жаждущий на землю устремлен;
193

Исус сказал: «О, ты, чей голос ясен,
Мой Гавриил, поближе должен стать,
И в нескольких словах им расскажи ты,
Что на земле желали б увидать;
Для них фонарь волшебный покажи ты!»
ГАВРИИЛ
Наследники у Константина там;
Вот их дворец; уже ловкач-священник,
Суров иль льстив, сговорчив иль упрям,
Смущает власть, и подлый царь-мошенник
Швыряет гнев сердито к небесам;
И, пользуясь монаршею любовью,
Зловредное взрастает богословье.
Ах, мода в страсть перерастет чрез миг!
Все путают, меняют все в стараньи
Незыблемый священный текст писанья!
Ин-фолио как много разных книг!
В них разуму - потопы оскорбленья;
На севере извергли дикарей
Из тьмы пещер милльонами; их рвенье
И мужество, в поспешности своей,
Империи несут опустошенье.
Христианин! О, для кого же там
Ты точишь меч? Кому готовишь пики,
Поленья дров, и крест, и крюк великий?
Не готам, нет! Ах, ариане - вам!
Да! Кровь нужна породе человечьей.
Среди травы воздвигнут ряд оград,
Богатые поля в огне горят,

Все предано и смерти, и увечью;
Вы видите детей жестоких сечи?
Ах, за одно словцо уже казнят!
ИСУС ХРИСТОС
За важное мне слово чрезвычайно!
В нем - сущности моей святая тайна!1
СВЯТОЙ ГИНЬОЛЕ
Убьем! Убьем!
ИСУС ХРИСТОС
Несторий тоже рад
Поклеветать, в Исусе разуверясь;
Он изгнан был столицей, но она
Усердием его заражена.
Об естестве моем глаголет ересь.
Их два во мне!
ОТЕЦ
Что за галиматья!
ИСУС ХРИСТОС
Хоть и в одно уверовать забавно,
Но два во мне, и изменить нельзя.
Парни в этом случае намекает на учение священника Ария, который,
как и его последователи - ариане, утверждал догмат неединосущия
Отца и Сына. Вообще же, вся Песнь восьмая полна тончайших
намеков на те или иные еретические учения; Парни касается самых
мелких ересей и расколов, и иногда невозможно установить, кого
именно он подразумевает (примеч. В. Шершеневича).
195

ЕПИСКОП
Убьем! Убьем! Раскола цели явны!
ГАВРИИЛ
За ними вслед - еретиков поток.
ОТЕЦ
Что вызвало в писании сомненья?
ГАВРИИЛ
Речь о Христе.
ОТЕЦ
Вот видишь, мой сынок,
Сомненье есть в твоем происхожденьи.
Неясен ты.
ИСУС ХРИСТОС
А разве вы ясней?
ОТЕЦ
Но на тебя озлобились сильней!
ИСУС ХРИСТОС
Им ведомо, что все полно в нас тайны!
Что ж смел сказать их ум необычайный?
ГАВРИИЛ
Всяк льстит себе, что вас постичь готов;
Один кричит, что вы - ВНУТРИ хлебов,
Ответствует другой - вы ВНЕ хлебов,

Еще один, что СБОКУ вы хлебов;
«О, нет, - кричат, - Христос наш СВЕРХ хлебов;
Вы три лжеца! Нет! НИЖЕ он хлебов», -
Так говорят четвертые речами.
АРХИЕПИСКОП
Убить! Убить! Всех надо наказать!
СВЯТОЙ ДУХ
Хотите ли, враги себе вы сами,
У них убить вкус спорить и кричать?
Коль споров нет о ней, ослабевает
Мощь истины; страдальцы нам нужней;
Нам надобно занять досуг людей;
Пусть библию усердно изучают;
Писания витиеватый слог
У смертного вкус изощрить бы мог!
О, прочь, божки ничтожные из Рима
И Греции; в обмане роковом
Вы юностью доверчивою чтимы
И названы ей дерзко божеством.
Бог только я; я под пятой незримо
Держу людей; ливанский кедр стоит,
Господствует и уперся в зенит;
И ежа1 речь людей еще заботит;
Как вид хорош слабеющих ручьев!
Вкривь катятся они вблизи цветов,
Шершеневич в переводе поэмы заменяет пырей другой многолетней
травой, посчитав, что ежа как «священная трава, о которой
говорится в Библии» здесь вполне уместна.
197

Но их, шутя, в момент, поток поглотит.
Я положил предел для ночи лжи;
Потухните скорее, спички, свечи!
Светило дня, величьем потуши
Ничтожный блеск ошибки человечьей!
ИСУС ХРИСТОС
Хоть, Дух Святой, умнее вы всего,
Вам свойственна напыщенность пустая;
Ваш ум бежит за фразой и, желая
Все высказать, не скажет ничего!
Ум мыслящий и правильно судящий,
Чья речь - ясна и коротка притом,
Ум, знающий умеренный псалом,
Ум без прикрас, - вот разум настоящий!
ГАВРИИЛ
Смотрите-ка, с какою быстротой
Род претерпел монаший измененье;
От буйства их, от праздности святой
В краю, где Нил, и в Азии - волненье.
Монах в союз вступает с королем,
Взяв Грецию, желает взять потом
Италию, край галльский и испанский;
То гордые, диктуя свой закон,
То ханжеский приняв и скрытый тон,
Осуществят везде свой план гигантский.
ОТЕЦ
Смеешься, сын мой?!

ИСУС ХРИСТОС
В каждой ведь стране
Знак утвержден небесный нашей веры;
Признаюсь я: хоть скромный я и серый,
Честолюбив немного в глубине,
И властвовать желанье есть во мне!
ДЕВА
Успехам пол мой также помогает,
Но нечего краснеть нам за успех:
Пленяет он людей среди утех,
Способствует, но он не убивает.
Так Хлодвиг, спав с женою бок о бок,
Клотильдой был на путь наставлен божий;
У англичан мы торжествуем тоже,
От прелестей смуглянки Берты смог
Ты, Этельберт, свои рассеять скверны!
Любовники повсюду легковерны!
ГАВРИИЛ
Их юный сын, едва занявши трон,
К запретному плоду был устремлен,
С своей сестрой живя как бы с любимой!
ОТЕЦ
Ах, негодяй!
ГАВРИИЛ
Ругает короля
С досадою священник досточтимый,

Ему в аду огонь чертей суля.
«Как? За пустяк? Полей святой водицы!
Язычников укор не так силен!»
К прощающим богам вернулся он,
И подражать ему народ стремится.
Он временем был охлажден в страстях,
И вот ему сказал один монах:
«Злы небеса: вы отреклись от бога;
А я за вас наказан небом строго!»
«Как это так?» - «Бесшумно Петр святой
Сегодня в ночь в приют спустился мой;
Сухой рукой махая, тяжкой тростью
Он наносил удары; их не счесть!
На свежие подтеки взор свой бросьте!
Я весь избит, и это - неба месть!»
«А ты не лжешь?» - «Вот! Вот кровоподтеки!
«Да! Вижу их! Иди к себе, монах!
А мы Петра умолим гнев жестокий;
Уж нет нужды в языческих богах!
Отвергнув их, приду к тебе молиться!»
И подражать ему народ стремится.
ОТЕЦ
Пойти в ночи и драться до конца!
Вот весело! Ответствуй, Петр, скорее:
Привычною сухой рукой своею
Ты обломал бока у чернеца?
СВЯТОЙ ПЕТР
Да, я, Господь!

ОТЕЦ
Неправ ты безусловно,
И короля спина одна виновна.
Ты должен был избить бы короля!
СВЯТОЙ ПЕТР
Казалось мне, что способ мой годится,
И подтвердил успех, что прав был я.
ОТЕЦ
Спор прекратим! Монах же - примирится!
ГАВРИИЛ
Ах, подвиги ты Карла наблюдай!
Чудесней он Петра в деяньи странном;
Был горд и был упрямым саксов край,
Препятствия чинил он христианам;
Нетерпелив, всех быстро Карл сравнял:
Полплемени, что было непокорней,
Точа хулу, - ударом доконал;
Вторую часть, чтоб обратить проворней,
Упав к ногам, кусал немало он.
Вот вождь велит, мечом вооружен,
Крест целовать; он в войнах вес прибавил,
Взял все, что мог, и сжег все, что оставил.
Несчастные! Вот альбигойцев стон!
ПАПА
Убить! Они сектантство возглашают!

ГАВРИИЛ
И жизнь свою в мучениях теряют.
Раймунд за них идет с оружьем в бой;
Рим победил; Раймунд, как виноватый,
Был вынужден, покрыв главу золой,
Покаяться в грехах, моля легата;
Был пристыжен и бился оземь лбом,
Оправдан был и разорен потом.
В Испании - там строгость несравнима!
Там именно церковный приговор,
В жестокости своей неутолимый,
Архангелов приковывает взор;
Ревнителей мы не заметим рвенья,
Меча в руках, презренья к смерти нет;
Здесь нет боев, нет битвы, нет побед,
Где властвует опасность в час сраженья;
С серьезностью вершат здесь суд расправ;
Убийства вид и строг, и величав.
Надев стихарь, в два ряда сев сурово,
Творят свой суд служители христовы;
По их суду, мавр знатный, богатей,
Иль с детворой, с своей женой еврей,
Христианин, в ком ереси находят, -
Неспешные, под тяжестью цепей,
Что зажжены епископа рукой.
Веселого псалма начавши пенье,
Король и двор, святош довольных строй
Спаленных жертв весь аромат густой
Дарят тебе, о, наш Господь Прощенья.

ОТЕЦ
Позволим ли такое воскуренье?
ИСУС ХРИСТОС
К блюдущим так наш интерес друзьям
Не стоит быть придирчивыми нам.
ГАВРИИЛ
Сгоревшие, - обогатят приходы;
И правильно! Иная в Риме мода,
И способов попроще много есть,
Как утвердить в Европе рабства иго
И как поля сумеет приобресть
С поместием монах или расстрига.
Придет монах, покинувший Сион,
И мест святых он силу восхваляет,
И мест святых он важность утверждает,
И мест святых рисует беды он;
Из мест святых гнев зависти родится,
И в Азию Европа устремится;
Трус и храбрец, все жители окрест,
И женщины, и дети водружают
Воинственный себе на платье крест;
Счастливый знак обманы прикрывает.
Монаха всем прощает зло рука;
Освободит от клятвы должника
И в будущем монах грехи прощает
И, наконец, на небе обещает
Прекрасные и славные места.
Но золота в поход крестовый надо;

Богач за грош отдать согласен стадо
И замок свой; монах, хитер, лукав,
Его мольбы исполнивши с досадой,
Обиженным считается, украв.
Прощай, дома, леса и замки с башней!
Прощай, пруды, земля поместий с пашней!
Все вмиг пожрал церковный аппетит;
Но не жалей, богач, всего лишенный!
Он в Азии, легко, мол, покоренной,
Власть утвердив, себя вознаградит!
Не леном! Нет! А областью богатой!
Упрочивши закон Европы в ней,
Ты, офицер, - богаче королей,
И принцами окажутся - солдаты!
Шум резвых игр и плясок и пиров
И песенки распутные певцов
Шли с набожным отрядом феодала,
Которого молва опережала.
Забывши пост, в походе каждый пьян;
Молясь Христу, его же и ругали,
Еврейский род крошили и взрезали
И грабили дрожавших христиан.
От часа месс переходили к сече,
А к мессе шли, от страсти не остыв,
Без выбора насилуя при встрече,
Ни возраста, ни званья не почтив.
Иерусалим был взят; погромы снова!
ОТЕЦ
Мне кажется, что бой пошел здоровый!

Да! Женщины должны в белье одном
Пугаться бы! Берется с боя дом!
Через окно убитых вниз бросают
На улицу, где жертвы издыхают.
СВЯТОЙ КАРПИОН
Не могут ли спастись евреи тут?
СВЯТОЙ ГИНЬОЛЕ
Нет! В храмах их еще живыми жгут!
ГАВРИИЛ
Меч христиан находит исполинский
Младенчиков у груди материнской.
ДЕВА
Как страшно все!
ОТЕЦ
Я их кляну порой,
Но таковы святоши от рожденья!
ГАВРИИЛ
На красоте, упавшей ниц с мольбой,
Насытили убийцы вожделенье;
И. в сердце жертв успевши нож всадить,
Нечистый труп в дар Господу готовя,
Вспотевшие от похоти и крови,
Идут на гроб Господний слезы лить.

ИСУС ХРИСТОС
Я радуюсь; Европа оскудела;
Пусть нету рук и золота в стране,
Освобожден мой гроб, и сладко мне.
ОТЕЦ
Все воинство теперь взялось за дело
И новый край в порядок привело;
Есть всюду лен; и Канское село
Возвышено до кастелянства светом;
Капернаум стал ныне баронетом;
Привет, привет, виконт мой де Бетзем!
Граф де Хеврон! Маркиз де Вифлеем!
СВЯТОЙ ДУХ
О, Магомет! Пощечины удары!
Ведь твой тюрбан осмеян был тиарой!
ГАВРИИЛ
И, церковь, ты в политике святой,
Возвысивши значение святыни
И предложив союз Европе свой,
Смятение посеявши с войной,
Монархом всех монархов стала ныне.
Господних слуг слуга теперь богат;
Владыкой став, имеет куртизанок,
Племянниц он, ублюдков, содержанок;
Их стоит жизнь народу много трат.

ИСУС ХРИСТОС
Смешной контраст! Я бедный был когда-то
В краю земном, викарий мой - богатый!
СВЯТОЙ ПЕТР
Казалось мне, я был умен, ей-ей!
Преемники мои куда умней!
ГАВРИИЛ
Вот - Александр; у дочери в покое
Он трех мужей жестоко пролил кровь
И приказал: «О, дочь! Мне будь женою!»
ОТЕЦ
Ах, папы страсть - ужасная любовь!
ГАВРИИЛ
К таким делам уже привыкли в Риме!
Но сыновья соперничают с ним!
ОТЕЦ
Вот новости!
ДЕВА
О, сколь преступен Рим!
ГАВРИИЛ
И вспыхнуло сраженье между ними!
Брат - герцог был, и кардинал - второй;

И кардинал, дав брату чашу яда,
Умно с отцом все поделил, что надо.
ОТЕЦ
А дочь была красивой?
ГАВРИИЛ
Недурной!
Но воинство Исуса, - инок в кельи,
Каноники, епископы, прелат,
И низшие монахи, и аббат,
У Рима все берут пример веселья!
ИСУС ХРИСТОС
В чем радости находят?
ГАВРИИЛ
Во дворцах,
Среди охот и скачек ежечасных,
В игре, в вине, в любовницах прекрасных
И в будущих иль сделанных сынках.
Обходятся вино и ночь разврата
Не дешево! Хоть господа богаты,
Становится пустым их кошелек;
Но на грехи их гений плодовитый
Решил ввести издержки и налог;
И кошелек у них опять набитый!
Приходится подстриженным купцам
Носиться в Рим, чтоб по дешевке там
Скупать запас из папских изречений

И образки и ворох отпущений;
И грешникам, кого пугает ад,
Втридорога продать подобный клад.
Но против той беспошлинной продажи
Крик Лютера раздался в гневном раже.
ВСЕ ДУХОВЕНСТВО
Убьем! Убьем! Вот протестантов рать!
Долой раскол!
ГАВРИИЛ
Их некогда нам гнать!
ВСЕ ДУХОВЕНСТВО
Найдется срок!
ГАВРИИЛ
Любителям, казалось,
Достаточно войны на двести лет!
ВСЕ ДУХОВЕНСТВО
Достаточно, коль наш - венец побед.
ГАВРИИЛ
Ну, не совсем! Европа вся распалась:
И Кальвин, папа, Лютер - милы ей!
ДЕВА
Ах, дорого мы стоим для людей!

КАРДИНАЛ
Один лишь день утешит средь обиды!
ВТОРОЙ КАРДИНАЛ
Я жду. Скажи. Варфоломея ночь?
ВСЕ ДУХОВЕНСТВО
Прекрасный день!
ГАВРИИЛ
Усердие Мадрида
Утешиться должно бы нам помочь.
Чтоб убивать, - искать край новый надо!
Не говорил о вас вовеки он;
Он вас не чтил; вот, право, в чем досада!
ИСУС ХРИСТОС
Их обратим!
ГАВРИИЛ
Вот край опустошен;
В честь вас течет кровь по земле Китая,
Япония потом обагрена,
Везде казнят, в честь вашу убивая,
Клянут и крест, и ваши имена.
ДЕВА
О, в честь креста не сосчитать казнений!
Какой обман! И сколько преступлений!

Кровь льет рекой! Не лучше ли для нас,
Коль не были б богами мы сейчас?!
ОТЕЦ
Читали ль вы философов немного?
СВЯТОЙ ДУХ
Как вы глупы! Окажется для бога
Отъявленным врагом народ людей;
Ослабшие устои алтарей
Низвергнутся от шепота деиста;
Не нас, - других он будет почитать!
ИСУС ХРИСТОС
Потише, друг!
СВЯТОЙ ДУХ
Бог будет создан истый
Им для себя; ведь сладко создавать!
А мы - увы! - мы - только заблужденье,
И наш успех лишь рук людских творенье;
Сомненье их - в ничто нас обратит.
ИСУС ХРИСТОС
Неверие изгнать нам надлежит
И болтунов, кто мыслить в состояньи!
Чтоб царствовать, - провозгласим незнанье!
СВЯТОЙ ДУХ
Иль библию!

ОТЕЦ
Но, если ум меж тем
Подроется под наше основанье,
Как поступить?
СВЯТОЙ ДУХ
Придется стать нам всем,
Чем были мы до этих пор, - ничем!

ПЕСНЬ ДЕВЯТАЯ
Минерва рассказывает о том, что она видела в раю разных народов. Боги
Севера приходят на помощь языческим богам. Ночные развлечения в
женских монастырях.
В теченье дня, озябший, руки грея,
Как домосед приникши к камельку,
Я сетовал на зимнюю тоску;
Смеялся друг над злобою моею.
Так время шло меж шуток и забав;
Когда же ночь, полкруга описав,
Из-за завес послала повеленье,
Когда в меня проник сладчайший сон
И разлился во мне спокойно он, -
Вознесся я на крыльях сновиденья.
На самый край вселенной я летал,
Путь Тавернье я совершил вторично,
У двадцати народов изучал
Я, как и он, и жизнь, и нрав обычный.
В Таити был мгновенен отдых мой,
Японию промчался я стрелой,
Видал Китай, чрез Азию стремился
И в Грузии наутро очутился;
«Красавица», - я этому дивился, -
В чудеснейшем краю - лишь звук пустой;
Остался б здесь, но проводник приятный
Меня в Париж на крыльях мчит обратно,
И вознесен я прямо к небесам!
Минерву я сопровождал по кругу,
213

К Медведице попав с ней вместе с юга;
Все наблюдал, что расскажу я вам.
Она вела рассказ, - толпа внимала:
«Юпитер, ты, богов бессмертных рать
Или кого привыкли так считать!
По-вашему - я очень опоздала?!
Миг долгим стал нетерпеливым вам.
Судите: я теряла ль время там?
Я к Нилу путь направила сначала;
Устроили мне божества страны
Прием; увы, они - не для войны!
Нет! Помощи в боях нам очень мало,
И Апис их, и аист бы принес,
И соколы, и лук, и даже пес!
Увидела я берег Сенегала.
Там дерева старинные стоят,
Там змеи есть; у них пропал их яд;
К бессмертным здесь я просьб не обращала;
Свернула вбок; представилось глазам
Собрание смешных и непохожих
Разбросанных предметов там и сям, -
Работа рук народов чернокожих.
Ах, здесь творцы все эти дикари!
Всяк, хижину усердными руками
Открывши, труд начнет свой от зари;
Все, что вперед увидит он глазами,
То богом будь, хранителем, "гри-гри".
Покуда день, - божка он превозносит,
А к вечеру, - свой "фетиш" прочь отбросит
И завтра труд он начинает вновь:

"Гри-гри" другой, но прежняя любовь!
Безбожники все эти люди ночью;
Не попросив таких божков помочь, я
Везде найти, не находя, стремлюсь
И так пришла на твой Олимп, индус!
Я помощи трех братьев не просила:
Ведь Брама был творец, и потому
Кровавые бои ему не милы,
А Вишну был хранитель, и ему
Не нравились, конечно, тоже битвы;
И к Шиве я направила молитвы.
"Призвание мое - всё разрушать!
Я этим горд, - стал Шива объяснять, -
Но Брамы нрав я ведаю неплохо:
Уеду я - начнется суматоха.
Слыхала ли ты эпизод такой:
Брат некогда на матери женился
И девочке папашею явился;
Однажды он, один оставлен мной,
Был восхищен дочерней красотой
И с дочерью своей уединился;
Она - бежать; чтоб вслед бежать, заняв
И облик свой, и быстроту оленя,
Преследует ее среди дубрав;
Настиг, схватил, сломал сопротивленье,
Насилуя; о, надо б наказать
С племянницею прелюбодеянье!
Но Вишну добр, не любит он карать,
Ему претит любое наказанье!
Но я напал; проказник в небесах

Пятиголов был. Я рукой своею
Схватил одну и отлупил сильнее,
При четырех оставив головах.
Коль Индию оставить доведется,
Брат Брама вновь за шалости возьмется;
Пусть Вишну мой, трудясь, воссоздает,
Ломаю я плоды его работ.
Я остаюсь; и искренне страдаю
(И не должно признанье удивить!),
Что не могу совместно истребить
Твоих врагов, друзей да и тебя я!"
Я не обиделась на разговор такой:
Был Шива прав, имея нрав жестокий!
Продолжила свой путь я одинокий,
В Японию полет направив свой.
Но в чаяньях я разочаровалась:
Там обезьян богами чтут сейчас;
Их мерзости сперва я испугалась,
Но, приучив к их облику мой глаз
И обратясь к собратиям с хвалою,
Я льстила им с их странной красотою,
И кончила я повестью о нас.
Был холодно мой выслушан рассказ;
Я кончила; с гримасами, с прыжками,
И сделавши погибельный скачок,
Ответствовал меж ними старший бог
С кичливостью: "Помочь вам в вашей драме
Не можем мы, и молвлю напрямик:
Нет отдыха у всех нас ни на миг!
В храм с самого утра нас направляют,

Чтоб мы престол заполнили собой
До вечера со смертною тоской;
Коль нами сон на миг овладевает,
Нас потрясут и снова заставляют
Выслушивать напев их вековой.
Обед настал; ряд блюд стоит пред нами;
Без отдыха нас пичкают сластями;
И надо есть, - иль ханжество жрецов
Вмиг вылечит руками докторов
Ослабшее здоровье; видит всякий,
Что здесь живем мы хуже, чем собаки!"
Окончив речь, он делает подряд
Скачки, прыжки, на землю убегая.
К другим богам молитвы вознесла я,
Увы! Один и тот же результат!
Откинув две морали устаревших1
От голода, а также от времен,
К двум существам был взор мой обращен;
Их дым покрыл от трубок их горевших;
Одно - она, другое же был - он;
Их грозен вид косматый и смешон;
Подобие цветов, в горшках сидевших!
Нет! У таких успех мой невелик;
Представились они; прочь улетая,
Перелетев чрез полушарье вмиг,
1 Все это место, вплоть до описания скандинавских богов, у Парни
достаточно неясно. Кого именно подразумевает здесь Парни, - точно
сказать невозможно. Также неясно, о каких «моралях» идет речь
(примеч. В. Шершеневича).
217

Я к Одину дорогу направляю.
Все чаянья там превзошел успех.
Нас Один чтит; он будет нам защитой!
За мной вослед прибудет он со свитой;
С почетом мы должны их встретить всех».
Чуть кончила приятные доклады,
Как вдруг вокруг огромные отряды
От севера закрыли небосклон,
И Геймдаль был пред ратью бесконечной;
Внимательный и зоркий Аргус, вечно
Близ Одина дряхлеющего он.
С высот небес он видит безмятежно
Рост жемчуга среди пучин и вод,
И слушает он, как трава растет
И как растет руно овечье нежно.
Широкий меч, что на боку висит,
И гордое чело, и статный вид,
И твердый шаг, и брови выраженье,
Блестящее его вооруженье,
И молния, что между рук горит, -
Об Одине все это говорит.
Сын славный, Тор владычит облаками,
И мощный перст командует громами;
Он, с перьями, на колесницу встав,
Стоит; козлы его везут стремглав.
Ах, устрашат бесстрашных самых взоры
Вид палицы и вид перчаток Тора!
В сражении в противника летят
Его копье и дротик, смертью вея,
Чтоб, победив, вернуться вновь назад.

И Фенрис-волк, что всех волков страшнее,
Что должен съесть вселенную людей,
Освобожден на сутки от цепей.
Вы девушек видали ль лучше в мире,
Чем Одина трех дочерей, Валькирий?
Их дротик бел, и их бела ладонь,
Белы их шлем и все вооруженье,
И так же бел божественный их конь,
И белых рук победно нападенье.
Смотрите-ка: иных богов отряд,
Чей грозный вид пугает каждый взгляд;
Вы видите: толпа неисчислима,
Сильна, грозна, страшна, неустрашима;
Под знаменем они идут на бой;
Средь воинов и худший - все ж герой!
Да! Слабость - грех у скандинавцев важных!
Пускают в рай у них одних отважных;
Прочь изгнаны краса и прелесть жен,
Кем мирный век изнеженно пленен.
Там нет солдат, средь боя устрашенных,
Бежавших прочь иль в битве побежденных,
Нет тех, кого чахотка победит,
Скончавшихся от лет своих преклонных;
На простынях умершим - горький стыд!
Язычники, под воинское пенье
Фанфар и труб, готовы были в бой;
Униженно шептались меж собой:
«Коль надобно, окажем им почтенье!»
Юпитер знак дает; войска молчат
И Одина прибытья поджидают;
219

Бьет барабан; знамена вниз склоняют,
И Одина приветствует парад.
Он подошел, довольный знаком чести,
К Юпитеру, сказав с пожатьем рук:
«Будь другом мне, тебе - я буду друг,
С тобою в бой пойдем скорее вместе
Без распри мы, и поклянусь я в том,
Что завтра мы в твоем дворце попьем!»
Но он забыл, что тот, кто мудр, тот влагу
Не слишком пьет, коль мудрость он хранит;
Надеялся он слишком на отвагу.
Религии Христа достойный щит,
Святой Приап покорен был обетам;
Ему успех сопутствовал при этом;
Приап учил покорствовать царям,
Начальникам, тиранам, господам;
Зато цари и господа к делам
Приаповым бывали благосклонны;
Монастыри богатые, амвоны
И ряд церквей росли и тут и там.
И Троица, спокойно на престоле
Сидевшая, сквозь сладостный покой,
Предвидя мощь в своей грядущей доле,
Смеялася над глупостью людской;
То счастие зовут неизреченным.
С Мариею в углу уединенном
Сидят Панфер и несколько святых;
О будущем случайно речь у них.
Ее глаза пытались, но впустую,
Постигнуть вкус, обычаи и нрав

Монашенок и тайны их забав.
Панфер сказал: «Пожалуй, помогу я
И расскажу, чтоб ум ваш разгадал
Все то, что вас и мучит и тревожит;
Чудесный сон, пророческий, быть может,
В ночи меня немало занимал.
Казалось мне, что полночью к монашкам
Пробрался я; во сне дремали тяжком,
Заутреню отслушавши, оне.
По келиям я проходил без гула.
Вздохнули вы, прекрасная Урсула?
Но что же вас встревожило во сне?
Иль демон вам явился в сновиденьи?
От демона не стали бы вздыхать!
Иль ангел был? Но смею уповать,
Что ложь его приятна, без сомненья.
Ваш нехотя открывшийся зрачок,
Беспомощность и положенье это
Сказали все; ах, всех блаженств секреты
Не ангел ли открыть случайно мог?
Не сбрасывай, Гортензия младая,
Ткань грубую, что, тело покрывая,
Тебе нужна... Куда ползет рука?
Вот, скинувши с твоих грудей шелка,
Колеблется рука ползти все ниже,
Безумной став... Глупышка! Подожди же!
Не трогай же любви богатств своих!
Настанет день, и дашь отчет ты в них!
Есть черное на этом белом теле;
Под черным же - цвет розовый тайком;

Ах, юный цвет открылся еле-еле;
Чтоб утолить желанье, ты перстом
Найти восторг мечтаешь под листком!
Цецилию подальше различу я.
Ночь длинную роман ей длинный мил;
Он от страстей сгоравшую святую
Мечтательно зажег и обучил.
Среди тоски обительского свода
Подменится искусственно природа,
И женщинам порой, игрушка, ты
Заменишь вид и милые черты.
Ах, Зои плоть - в истоме похотливой!
В часовенке Исусовой легко
Душистое дымится молоко;
Что ж! Продолжай без страха, будь счастливой!
Любовники такие не солгут,
Старательны и тайн не выдают.
Вы пишете? Кому, младая Клара?
Прочтем: "Отца неумолимы кары,
И счастья он прервал жестоко бег;
Спешу к тебе, чтоб быть с тобой навек.
Твой сохранен на сердце образ мною;
Я помню жар лобзанья твоего,
Любить тебя, свободной иль рабою, -
Вот мой удел; ты - жизнь и божество!"
Несчастная! Пока душа от жара
Бумаге вздох любви передает,
К любимому теперь другая Клара
Делить восторг неверного идет.
Агнесса! Ты - не пара тем девицам!

Сладчайший сон припал к твоим ресницам!
Агнесса всем пример в монастыре!
Молитвы песнь окончена ночная.
Семь дней подряд ты, новая святая,
Раскаянье несла в своей вине.
Что за грехи? Немного лжи Агнессы,
Словцо любви, что сорвалось во сне,
Рассеянность на днях во время мессы
Да в зеркало взгляд, брошенный врасплох,
И в комнате приемной легкий вздох,
Единожды мечта об обрученьи,
Которое навек запрещено,
И вызвало в твоей душе оно
О счастии возможное томленье.
Твой духовник тебя перекрестил
Рукой отца, чтоб твой ужасный демон
Был изгнан прочь, и все грехи затем он,
Смертельными считая их, простил.
Но прочие - едва ль напоминают
Тебя, сестра! Коль правым быть в словах,
Духовнику не скажут о грехах
Доподлинных; их только совершают.
Подругам же откроются порой
В грехах, и я слыхал, как три девицы,
Монахини, шептались меж собой:
Кто грешен в чем и кто к чему стремится?
Вот речь одной: «Флорваль любим мной был;
И, ведая, что цепи Гименея
Соединят его судьбу с моею,
Не прятала я свой сердечный пыл.

Любимому сказать "люблю" - приятно -
И услыхать "люблю" его обратно;
"Люблю" твердить не устает наш рот,
И сладостно оно тому, кто ждет!
Мое "люблю" всегда пьянило друга;
Внезапно он к моим ногам упал,
И пламенно Флорваль мой закричал:
"Моей души подруга и супруга!
Ах! До смерти желания томят!
Ах, нужно ль мне, чтоб соблюсти обычай,
От долга ждать тех радостных отрад,
Что быть должны одной любви добычей?"
Я слушала речей горячий тон,
В ответ ему мои уста молчали,
И тишиной воспользовался он.
О, горе мне! О, ветреность Флорваля!
Восторга жаль, хотя восторг - обман!
Я пленница объятий, что заране
Готовили его неверный план!
Флорваль забыл про святость обещаний,
Терзания любви оставив мне;
Старалась я его забыть вполне,
Но тщетно все; я облилась слезами,
Мне целый мир, со мной самой, претит;
В монастыре решила за стенами
Я схоронить мою печаль и стыд.
Ах, времени крыло, как утверждали,
Приносит нам и счастие, и зло;
Лишь время мне б вернуть покой могло,
Чтоб выбросить из памяти Флорваля!»

И вздох прервал рассказ печальный тот.
Речь начала тут Текла в свой черед:
«Судьбу иных - моя напоминает;
Любила я; ведь в мире любит всяк;
В шестнадцать лет любовь нас привлекает,
Но более нас привлекает брак.
Но мой отец того не понимает,
И строг отец необычайно стал;
Я не могла смягчить его слезою,
И он в руке Нельсону отказал;
Я поклялась отдать кой-что другое.
Чтоб выполнить, твержу Нельсону я:
"Знай, - средство нам одно лишь пригодится:
Стать матерью должна я; и семья
Тогда на брак с тобою согласится!"
В восторге друг от плана моего,
И выполнил так хорошо его,
Что талия, разбухшая немало,
Огонь любви мой тайный выдавала.
Когда отец узнал, он был взбешен;
На нужный брак с Нельсоном не согласный,
Меня прокляв, из дома выгнал он,
И матерью я сделалась напрасно.
Ах, поместил неправый гнев навек
Сюда, в тюрьму, все грезы о мужчине,
Семнадцать лет, ненужные отныне,
И красоту могущественных нег!»
«Свою красу я сберегала тоже, -
Так начала Инесса. - Может быть,
Что завтра же сумеет получить

Ее кузен, на ангела похожий.
В приемную спускалась я не раз
Ему внимать, в лицо взглянуть подчас.
О, милый взгляд, где страсть всегда пылает
И требует и сетует всегда;
Я уступать пыталась иногда;
О, тщетность ласк! Решетка запрещает,
Жестокая, препятствует страстям;
Касаешься, - нельзя быть ближе нам;
Он жаждет, но... но жаждет он напрасно.
И вот вчера, оплакивая рок,
Безумный друг мне горячо изрек:
"Когда б была на мой призыв согласна,
Когда б любя..." - "Допустим! Что тогда?"
"Ты не рискнешь, Инесса, никогда!
Ты так робка..." - "Посмотрим!" - "Есть ограда,
Идущая вкруг садика стеной;
Чтоб перелезть, быть только ловким надо!
Но ловок я..." - "О, план безумен твой!"
"Коль любишь ты..." - "За это ты возьмешься?"
"За все возьмусь, чтоб только быть с тобой!"
"На запертый засов ты натолкнешься;
Он сторож мой! Спуститься в сад ночной
Я не смогу!.." - "Тебе в окно нетрудно,
Связавши их, две простыни спустить!"
"Рискуешь ты!" - "Амур - наставник чудный,
И мне за все позволь в ответе быть!"
Настойчивость и эти убежденья
Сломили все мое сопротивленье;
Сказала "да", и завтра он придет!

Я обо всем, что здесь произойдет,
Вам расскажу, друзья, без промедленья!»
До завтра же! И завтра, милый друг,
Подробности свидания узнаю!
Я полагал: Виктория святая
Куда умней проводит свой досуг!
Вхожу; гляжу я: в келий - убого,
И в ней висят, в молельне небольшой,
Марии лик, изображенье бога;
Стол, сделанный из дерева, простой;
Стоит кровать, чтоб спать; чтоб спать одной!
Виктория, ты скромностью известна.
Мужчина вдруг вошел; о, гром небесный!
О, ангелы! О, дева! Поскорей
Спиною став, закройте взор очей!
Уверенной в своей красе девице
Мысль не придет себя нагой стыдиться;
Слетает ткань, открывши без стыда
Пучок волос, природою завитых;
Их ножницы не тронут никогда!
О, сколько нег, простой одеждой скрытых!
С любовником Венера не была
Столь нежною, на выдумки счастливой.
Обычно страсть спокойна и ленива;
Вид ярости здесь страсть приобрела.
Вы слышите: «Невинность! Я робею!
Любовь! Восторг неописуем твой!
О, ангел мой, о счастья ангел мой!
Что целый рай пред ласкою твоею!»
Хотя уж ночь стоит, в монастыре

Монашенок недремлющих - немало!
Одна сестра, прервавши сон свой, встала
И, не шумя, спешит к другой сестре.
Зачем спешит? Приятельницам, может,
Есть кое-что друг другу рассказать;
Но тишину беседа не тревожит;
Монахини легли в одну кровать;
Одна молчит, но вздох летит тяжелый;
Другая - власть взяла чужого пола;
Вот их тела прекрасные сплелись
И руки их в объятиях слились,
Друг к другу льнут набухшие их груди;
О, тщетные надежды их страстей;
Дыхание то тише, то быстрей;
От сладких ласк мечта растет о чуде;
Обманет страсть обоих в свой черед,
Напрасное желание сжигает;
Воспламенясь, их рот порой роняет
Слова: «Мой пол перемени, Эрот!»
Безумный брак! Поскольку в этой страсти,
В объятиях должны сердца томить,
Должны вздыхать и все равно ловить
Должны вы лик неконченного счастья, -
Расторгнув брак, вдали от алтарей,
Ищите жар вы подлинных страстей!
Вот мне видны проделки Селестины;
Ах, здесь она два года с половиной.
Ее Эльмон, как прежде, верен ей;
Запиской он бежать ей предлагает;
Прекрасная, она, на утре дней,

Постылый плен темницы презирает;
Она бежит из келий бегом;
Глядя вокруг, бледнела и страшилась;
На первом же шагу остановилась
И слушает: о, нет! Все спит кругом!
Опять идет, дыханье переводит;
Касается стены, ища опор,
Монахиня и темный коридор
Неслышною походкою проходит;
Спускается по лестнице кривой,
Что сделана рукою мастерской
Как бы затем, чтоб дело скрыть ночное,
Монахиням столь нужное порою!
Не скрипнувши, запор замка теперь
Открыт, затем его без шума прячут,
На двух петлях своих открылась дверь.
Ликуй, любовь! Пускай стыдливость плачет!
Был обнесен стеной фруктовый сад;
К ней лестницу любовник приставляет;
Он доверху добрался без преград,
И сверху вниз он с ловкостью съезжает;
И так как плющ увил собой забор,
То не найти счастливее упор.
Друг соскочил и ищет Селестины.
Она пришла дрожащей и невинной;
И, покраснев, кидает робкий крик,
Увидевши того, по ком рыдала,
И, падая без чувств, она прижала
К сырой земле свой побледневший лик;
Упавшую Эльмон приподнимает

И милую ласкает он рукой;
Слеза, и зов, и поцелуй ночной
Жизнь медленно подруге возвращают;
На милый зов, на ласку, что нежна,
На поцелуй знакомый отвечает
Чуть слышными стенаньями она;
И грудь ее, омытая слезами,
Вздымается, открытыми глазами
На милого взирает через тьму,
Чтоб вновь упасть в объятия к нему.
Эльмон твердит: «Спешим! Ведь время мчится!»
И он ведет к стене крутой девицу;
Помог на плющ ей наступить ногой,
Ее уча, он поддержал плутовку
И доверху ее приподнял ловко.
Вот лестница; вот - оба за стеной!
Они бредут, уже забыв опаску;
Шесть лошадей запряжено в коляску;
Он радостно подругу усадил.
Мечтательно за ними я следил.
К Швейцарии коляску мчат копыта;
Там Гименей устроит брак, любя.
«Спаси вас, Бог! Амур! Благослови ты!» -
Я закричал и разбудил себя!

ПЕСНЬ ДЕСЯТАЯ
Генеральный бой. Подвиг святого Иосифа. Испуг и бегство Исуса
Христа. Разграбление рая. Затруднительное положение Девы и Троицы.
Приход святого Приапа и торжество христианства. Эпилог, конец
Света и конец поэмы.
О, голубь мой! Дрожа, благочестивый,
Взываю к вам и к вашему добру!
Зачем всегда вы скромному перу
Покажете поступок шаловливый?
Давно уж я покинул край страстей,
Прелестный край, где много гроз тревожных,
Край глупостей, для мудрых невозможных,
Где потерял я половину дней,
Как человек, кто принуждаем роком
Постранствовать в ином краю далеком.
От северных летящий ветер стран
Легко надул раскрытые ветрила;
Волнуется кипящий океан,
И край родной даль горизонта скрыла,
А путник наш вздыхающий - рукой
Шлет берегу привет прощальный свой
И бережет в душе своей, в волненьи,
О родине любезной сожаленье.
Будь счастьем мне отныне лишь покой!
Хотите ль вы явить перед душой
Пугающие разум мой виденья?
Хотите ль вы пленять? Нет, без сомненья!
Диктуйте же теперь о скромном стих!
231

Оставим вас, христовые монашки,
И Одина порыв опишем тяжкий
Мы, позабыв о шалостях святых!
Наш авангард, встав у границ для битвы,
Уже с утра стал распевать молитвы;
Как вдруг на них язычники летят;
Никто не ждал прихода их назад;
Но твердый дух хранит из наших всякий
И, шествуя, готовится к атаке.
Но страшный вид, шагов тяжелый гул
Гигантов тех, что север изрыгнул,
Их бровь и взор, где лютый гнев сверкает,
И рать врагов, рожденная в лесах,
Окрепшая в зиме, строй в латах, - страх
У христиан бледневших вызывает.
В себе никто отваги не найдет,
Хоть шепчутся: «Отбросим страх! Вперед!»
И все бегут поспешно и позорно:
Трус никогда не бегал так проворно!
У нас войска разбиты были в прах!
Казалось нам: победа в их руках.
Но Михаил над храбростью смеялся.
Вот подоспел к ним Один, - бой начался.
Кто первый победил, скажи, о, дух,
Соперника на землю ловко сбросив?
Иосиф! Ты, мой чтец, смеешься вслух?!
Так слушай же, как победил Иосиф!
Лишь молотком своим вооружен
И сжав кулак, вперед выходит он
И вновь назад в строй войска поспешает.

Той дерзостью и наглостью такой
Рассерженный, бог скандинавский злой
На бедняка, кидаясь, налетает.
Иосиф наш стал, верно, вспоминать,
Как надобно в лесу себя спасать,
Коль встретить нам медведя приключится:
Вниз животом на землю повалиться!
И он упал, вскричав позорно: «ай!»1
Лишь он сумел так крикнуть, сохраняя
Навеки крик, что церковь чтит святая.
А враг его, с разбега, невзначай
Задел ногой и кувыркнулся дале
На пять шагов; при том сальто-мортале
Иосиф встал, и, бросившись вперед,
Он молотком врага по чреслам бьет.
А Уриэль, чей голос ободряет,
Нам закричал: «Хорош начальный шаг!
Он славную победу предвещает!
Христианин - вперед! Погибни, враг!»
И он идет; но в наглеца такого
Шар молнии Юпитер бросил зло,
Но в молнии от пламени былого
За ветхостью осталось лишь тепло.
Но все ж тепло - божественно немного
Это место непонятно. Неясно, на какой крик ужаса Иосифа,
который был превознесен церковью, намекает Парни. С другой стороны,
нельзя допустить, чтоб Парни издевался над Иосифом, не имея в виду
какой-то ранее бывший эпизод, следы которого мне не удалось
разыскать (примеч. В. Шершеневича).
233

И брошено рукой могучей бога;
Тяжелое, оно хоть не палит,
Но головы и руки сокрушит.
Архангел наш без вздоха, без движений,
Без пульса был повержен на арене
И в госпиталь был быстро унесен.
У хвастунов от случая простого
Был гордый дух мгновенно потрясен,
И петь они «помолимся» готовы.
Но Рафаил со злобой стал вопить:
«Да! Хорошо вам Господа молить!
Не знающий, что все вы так трусливы,
Ответит Бог: "Чтоб победить могли вы
Язычников, отважней надо быть!"»
Пока болтал он, молния вторая
Летит, глаза архангела сжигая,
И воинство дрожит, оторопев;
Один сказал: «Хоть эта вещь ужасна,
Поможет нам в одно мгновенье шеф!
Вы знаете: он окулист прекрасный!»
А справа бой куда удачней шел.
Там Гавриил спокойно и отважно
Выдерживал жестокий бой и важный.
Тор налетел на колеснице, зол,
И палицей швырнул непобедимой;
Лоб отклонив, спасен был Гавриил;
Летит она; проверен ангел был,
Нанес рукой удар неотразимый
Он одному из диких двух козлов;
Рога козла охватывает пламя,

От ужаса он топчется ногами
И в бешенстве удвоенных скачков
Понесся вбок, крик испустил отвратный,
Товарища и Тора мча обратно.
А Фенриса с орлом сраженья пыл
Навек покрыл победою военной,
А имена их - славой незабвенной:
Один - сжирал, другой - вверху парил;
Как молния, он иногда разил
Строй христиан; удары громовые
Никто не мог остановить; полет
Орел стремил под самый небосвод,
И сбрасывал вниз шлемы он стальные
На головы, особенно святые.
Валькирии на скакунах сквозь дым
С конца в конец проворно пролетали
И без конца скакали и сражали,
И горе тем, кто попадался им.
Их дротики шагов на десять били,
От них войска в смятеньи страшном были.
Вот взором дев замечен Гавриил;
Спокойно-горд, красив и смел он был;
Казалось, он вниманья их достоин.
Тройной удар упал на гордый щит,
Потом - второй, и от щита летит
Искр миллион; ошеломленный воин
На несколько шагов отходит вспять,
Но, прелести заметив, хохотать
Он стал, сказав: «С отвагой, на меня вы
Накинулись, но усомнятся, право,

В отваге все! Сомненьям как не быть?!
Вам нечего бояться: вы верхами!
Мне пешему угнаться ли за вами?
Но, коль смогу удар ваш отразить,
Что скажут все? Вполне всем будет ясно,
Что победил меня скакун прекрасный!
Победе той кто станет славой льстить?
А впрочем, вам надеяться напрасно,
Что я боюсь: нет, всякий рад святой
Избитым быть красивою рукой!»
«Мы спешимся!» - Гондула отвечает:
Обидчива она душой своей!
И три сестры, сойдя с своих коней,
Архангела к защите вынуждают.
Вдруг Гавриил кидает снова крик:
«О, подвиг ваш и риск ваш - невелик!
Ах, я прикрыт лишь тканью легковесной,
Покрыты вы кольчугою стальной.
К чему тупить о латы меч небесный?
Эй! Латы прочь! Тогда мы вступим в бой!»
Он произнес учтиво фразы эти;
Учтивым был и взор его очей.
Пусть три сестры смеялись веселей,
Учтивости - доступно все на свете!
Проворно Риста говорит: «Он прав!»
Смеются все, брони железо сняв.
О, сладкий миг! Сквозь газ тончайший в мире,
Ценитель форм, архангел усмотрел
И белизну, и прелесть этих тел!
Внимательно, в восторге, стан валькирий

Разглядывал воитель и немел.
«Меч из ножон! Эй! Нам пора сразиться!» -
Валькирии раздался злобный стон,
Но Гавриил: «Вас разглядев, девицы,
Победу вам отдам! Я - побежден!
О, как поднять на нежную отраду
Губящий меч, как ранить и сражать,
Коль хочется красу мне целовать?
Не надо битв! Меча иного надо!
Поборемся!» И снова всем смешно,
Во взорах вновь заметно изумленье;
«Красив! - твердит Гондула в восхищеньи, -
На просьбу мы дадим соизволенье!
Я покорю! А как? - мне все равно!»
Наш правый фланг, увы, в бою слабеет.
Наш левый фланг о помощи скорбел,
А в центре бой по-прежнему кипел:
Здесь Одина против себя имеет
Наш Михаил, не отступив назад.
Лихой скакун проносит генерала;
Горд вид его; отвага ж создавала
Геройский дух в рядах его солдат.
Стыд Одину! И, злобою влекома,
Метнула в даль копье его рука,
Которое ей легче, чем солома;
В противника оно летит, как громы,
Чей слышится раскат издалека.
Но Михаил отпрыгнул. Отхватило
Копье кусок от шлема лишь ему
И ранило зато в плечо Фому,

Стоявшего чуть сзади Михаила;
И на паркет лазури рухнул вмиг
Апостол наш почтенный, и сурово
Он произнес: «Я, право, не привык
Оплачивать в бою грехи другого!»
Вот Один меч пугающий извлек,
Но Михаил, удачно нападая,
У Одина кольчугу пробивая,
От кожи жесткой отодрал кусок.
Со смехом бог, придумавши развязку,
Взмахнул мечом; железо рассекло
Зловещее и голову, и каску,
И всадника, и лошадь, и седло!
И падают отдельно половины,
Соединясь обратно воедино,
Но болью был охвачен Михаил;
Он, как и все, слабея, отступил.
Шаг роковой! Архангела паденье
Посеяло среди солдат смятенье;
У каждого - спасенья план возник;
«Спасайся всяк, кто может!» - слышен крик,
Смешались все в повальном отступленьи.
Из райских мест, боясь за власть, на бой
Взор Троица кидала свой смятенный.
«Спеши, мой сын! - изрек Господь почтенный, -
И молнии захватывай с собой!»
Нахмурясь, гром Исус подъемлет тяжкий,
Принявши вид невинного барашка,
И стихарем из белого лина
Христова плоть была облечена;

Епитрахиль красуется на шее,
Сияние зажег Исус сильнее,
Стал мужествен, свой голос огрубив,
Шаг укрупнив - ну, словом, стал красив!
Вид нового вождя непобежденный
Вновь мужество и мощь вдохнул в войска,
И трус считал: победа, мол, близка!
Исус, ядром своим вооруженный,
Взглянул; ядро швыряя кое-как,
Он Геймдаля внезапно поражает;
Второе - вслед, и торжествует всяк:
У Одина оно ломает флаг
И дюжину героев повергает.
Озлобясь, бог речь к Тору обратил:
«Вперед, мой сын, аббатика сражая!
Его отец сам в битву не вступил!
На сына - сын! Ты победишь, считаю!
Тебе мой гром, о, сын мой, я вручаю!»
Ликующий, стремится бог войны
На этот бой, а с южной стороны
Юпитера фигура подходила,
И символы тройной и грозной силы
Трех воинов соединились вмиг;
Слетаются ветра на божий крик,
Со всех сторон ползут все гуще тучи,
Вещает вихрь приход грозы гремучей
И инея чернеющей зимы,
И в воздухе столкнулись среди тьмы
Зной с холодом, и сушь, и ветер влажный,
И белый снег, и быстрый град протяжный,

И изморось, и льющий дождь рекой,
И темнота, и яркий свет дневной.
Везде, кругом горит огонь зажженный
И эхами повсюду разнесенный
С раскатами ужасный гром тройной;
И человек, дивясь делам природы,
Вслух бормотал: вот чертова погода!
Исус, своим всесильем упоен,
Надеялся, что победитель он;
И дразнит он, смеется над богами;
Вдруг на него, в ужасном этом гаме,
Что создан был смятением небес,
Враг с трех сторон негаданно налез.
Олимпа царь, кто молний не боится,
Стремительной и страшною десницей
За шиворот его уже хватал.
Спаситель наш, движенья испугавшись,
Весь побледнев, с отвагою расставшись,
Бежал, но как! Летел, а не бежал!
К Отцу назад вернулся поскорее
И, от стыда и от печали блея,
Обычный вид с тоскою принимал.
Рать христиан, трусливая, в мгновенье
Бежит назад, как убежал их бог!
Лишь Гавриил один сдержать бы мог
В тот час солдат ужасное смятенье.
Но воин наш прекрасный был, увы,
Валькирии, не здесь задержан вами!
Без умысла его пленивши, вы
Тем дали власть над нашими войсками!

Разгневанный всех победитель гнал;
Перескочил одним прыжком чрез вал,
Что выстроен был трусостью недавно;
Не сдержанный оградой райской славной,
Мгновенно он Святых святую взял.
О, горький стыд! Тузят и лупят Силы,
И нужных нам для важных шествий было
Низвергнуто до тысячи Умов,
И со скамей Престолы вниз слетают,
И сонм Властей измятым быть готов,
И ангелы стадами убегают.
Близ Троицы хранители стоят;
Одной рукой схватил перила всякий,
Другой рукой защитники тузят
Тех наглецов, что лезут вверх в атаке;
Но их теснят; швыряют в них в пылу,
Да чем? Ах, херувимскими башками,
С их светлым лбом, с их красными устами!
Нашли враги их спрятанных в углу.
Хранители бегут; алтарь сломали;
Уже нашли и тех, кто словно свет
И день и ночь пылал огнем в шандале:
Подули в них, и Серафимов нет.
Пока опять их не зажгут в преддверьи,
На голубя, который удирал,
Напал орел, бедняжку заклевал,
По воздуху лететь заставив перья.
И Дух Святой, наставник мой, признал,
Что в этот миг он очень трепетал.
А Френсис-волк схватил ягненка грубо;

«Достаточно уже ты пожил тут!» -
Волк зарычал, и варварские зубы
Свирепо кость священную жуют.
Мы скажем всё. Лишь Девы взор пугливый
Был Одином замечен, руки к ней
Бог северный направил нечестиво;
Клянясь Е1, чтоб сделать страх сильней,
Добавил он: «Кто победил - владей!»
И прятала напрасно ты, Мария,
То, что зовут «бесчестием» святые!
Пропало все! Отец наш устрашен
И, чтоб спастись, свой покидает трон;
Юпитер путь побега пресекает
И бороду белевшую хватает.
Отец вскричал: «Не рви! Не рви же! Тьфу!
Послушай-ка! Ведь я не дорожу
Ни алтарем, ни честью воскуренья!
Все это вам отдам без сожаленья,
Но бороду оставь мне, я прошу!»
Смеется тот. Рукой неисправимой
Что сил трясет он подбородок чтимый.
Увидевши всю мерзость этих дел,
Строй христиан безмерно заскорбел;
Полумертвы, не поднимая взора,
Ниц полегли и ждали приговора.
1 Переводчик пытался как можно ближе по форме и содержанию
передать использованную Парни давно устаревшую малопристойную
идиому «Jurer par F», рассчитывая на догадливого читателя, который
прочтет: «Клянясь Е<лдой>».
242

И вдруг «ура!», стократ повторено,
Звучит; и всем стоящим видно ясно
Животное, чей вид знаком ужасно;
На нем клобук; мохнатое руно;
На чреслах нить белеет; и отвесно
Под самый свод извечный и небесный
На ангелах возносится оно.
То был Приап. И он вопит оттоле:
«Бездельники! К чему ваш бой и спор?!
Вы судитесь, внизу же приговор
Уж вынесен; какой - не все равно ли?!
Язычники! Вы впредь упразднены!
Вот вам приказ от Константина правый!
Вы сдать Олимп соперникам должны,
Наследникам законных прав и славы!
Вот приговор! Забудьте о борьбе!
Взор опустив, покорствуйте судьбе!»
Он не солгал. Земля во время оно
Уже ввела суровые законы:
И статуи, и храм в те времена
Язычников несчастных разрушали,
Брала себе богатство их казна,
На площадях жрецов их оскорбляли;
Единственный был слышен крик окрест:
«Юпитера - к чертям! И славься, крест!»
Не спорить же, коль все так очевидно!
Все взятое, все, что с таким трудом
Захвачено и волком, и орлом, -
Оставлено; и Один, хоть обидно,
Свистя, позвал к себе своих солдат

И отошел на север свой назад.
За бороду Отца рукой греховной
Ты, ухватив, Юпитер, тормошил;
И вдруг рука становится бескровной
И падает, раскрывшись, вниз без сил.
У всех богов - такое ж положенье:
Ослабших их, дрожавших в этот час,
Безропотно и без сопротивленья,
Низвергнули с Олимпа на Парнас.
Так гибельный окончен бой военный,
Что до зубов святых вооружал,
И мир сошел в наш Шарантон священный,
И люд твердил: «Прекрасный день настал!»

эпилог
Я сердцем чист; уста - благочестивы.
Воистину, о, братья, я писал
Лишь только то, что Дух мне диктовал.
И вот теперь, под громами учтиво
Всех рассадив святых и христиан,
Покинул я пределы райских стран,
И на землю спустился я, счастливый.
Что вижу я? Отчаянье и стон!
О, дочь небес, о, Рима Суламита!
Ты - Франции старинная защита -
Отвергнута; печален и смятен,
Безрадостный сегодня стал Сион.
Иное все. Соперник нечестивый
Из ссылки вновь пришел назад счастливый
И строит свой алтарь вблизи твоих.
Что говорю? Греховный ладан их
Теперь свое распространил куренье
В твоих церквах, в которых запустенье!
Ах, не найдешь теперь в Париже след
Кадильницы и мощности Стенторов;
Хоругвей нет, митр золотых соборов,
И рук твоих благословенных нет,
И нет креста богатого и хоров.
Сломали всё; где звук твоих рогов,
Трещоток звук? Твой луч во тьму изгнавши,
Забросили твоих колоколов
Священный звон, сну сладкому мешавший!
Предсказанный срок наступил у нас!

Конец пришел теперь земле несчастной!
Антихриста повсюду гнев ужасный,
Хулителем стал веривший сейчас.
Чтоб ум смутить французского народа,
Тот ловкий зверь пленительно поет;
Под именем нам дорогой свободы
Ее красу с обличием берет
И без труда в соблазны увлекает,
С Европы он оковы совлекает;
В монастырях замки ломает враг,
И нам видны любовницы христовы;
Они, забыв про тайные оковы,
Им предпочли существеннее брак.
Священников немало есть, что рады
Забыть про скорбь печального наряда,
В союз мирской вступает не один;
Он - человек, отец и гражданин.
Надменные священники, имея
Права забыть гнетущий их ярем,
Назло его свергают, чтоб затем
Найти ярем счастливый Гименея.
О, смертные! Уж близок день чудес!
Страшащие весь мир деянья ваши,
Адама род, переполняют чаши!
Погибнешь ты, ты гибнешь, ты исчез!
Так кончилось безумие людское!
Прекрасна тишь обширного покоя!
Но в воздухе архангел затрубил
В сиявший рог, и этот зов, пугая,
Смятение несет среди могил,

Вселенную безмерно устрашая.
«О, мертвый, встань!» Мертвец, услышав крик
И сбросив прочь его давивший саван
И высунув свой землянистый лик,
Открыв глаза, прищурясь в этот миг,
Поежится и тянет руки, встав, он.
Но кое-кто, кто слишком сладко спал,
Иль те, кто суд грядущий уяснили,
Себя вставать не слишком торопили.
«Вставай, лентяй! - архангел им кричал, -
Вам, кажется, понравилось в могиле!»
Вот их судьба! Вид страшен и жесток;
И молнии сквозь громы озаряют
Сиянием, что излучил восток,
Край западный. «Сотри нас в порошок!
Нас уничтожь!» - так грешники взывают.
Но тщетно им об этом вожделеть:
Воскреснувшим - нельзя вновь умереть!
«Коль на мольбы - звучат громов раскаты,
То недра нам свои раскрой, земля, ты!
Обрушь на нас Везувий ты сейчас!»
Мечтаете вы о пустых расплатах!
Нет! Шляпка та - на головах проклятых
Была б из кар сладчайшею для вас!
И праведник был в страхе безусловно.
Сердца стучат. Но Судия Верховный
Вслух произнес: «Вас звать к себе готов,
Вас всех, кто шел тропою узкой славы!
Невинные овечки, встаньте справа,
Прочь отойдя от проклятых козлов!»

При тех словах толпа овец стремится,
Покорствуя, по правой стать деснице;
И блеянье псалма Христу пошло;
И, блея, я счел избранных число.
Как мало их! О, ум неизъяснимый!
Увы! Козлов толпа неисчислима!
Переполох! И шум со всех сторон!
Земного притяжения закон
Не действует; и верные планеты,
Диск солнечный, что неподвижным был,
Луна и все безумные кометы,
И Сириус, и множество светил,
И миллион миров и звезд, бывало,
Усеявших ночное покрывало,
С касательной сорвавшись сгоряча,
Со всех сторон, ужасно грохоча,
Взрываются, усилив гнев христовый,
И шар земной наш раздробить готовы.
Учитель наш, кто поздно победил,
Не угадав чудесной перемены,
Оцепенев и побледнев, следил
Ужасную погибель всей вселенной.
Я был мудрей; не ждя проверки, в синь
Небесную вознесся, в дрожи, скоро;
Пока сидел вблизи Элеоноры
В небесном я Эдеме меж святынь,
Попали в ад пугливый наш воитель,
Кого тащил прочь от Христа служитель,
Отцовских вер жестокий притеснитель,
И дочек наших матерей пленитель,
248

И искренних стихов моих язвитель.
In saecula saeculorum1.
Аминь!
На веки вечные (лат.).
249

СЛОВАРЬ ПРИМЕЧАНИЙ
АББАТ - Церковный титул; сначала - настоятель монастыря.
АБИСАГ - (или Ависага), возлюбленная Давида, которая теплом
своего девственного тела согревала дряхлого царя.
АВРААМ - Родоначальник еврейского народа по Ветхому Завету.
АВРОРА - Богиня зари, мать Зефира и Борея; она изображалась
крылатой и стоящей на колеснице; по преданию, Аврора
отпирает ворота и выпускает солнце.
АГАТ - Минерал, вроде халцедона, разных цветов; прозрачный.
АДОНИС - Сын Фианта (или ЬСинира) от своей дочери Смирны (или
Мирры); Адониса одновременно любили и Венера, и Персе-
фона; по суду Юпитера, Адонис должен был треть года
проводить с одной, а треть года - с другой богиней; из тела убитого
вепрем Адониса произошла роза; Адонис - символ красоты.
АЗЕНОР - Ангел-хранитель св. Женевьевы.
АКВИЛОН - Северный ветер.
АЛЕКСАНДР - Подразумевается Александр VI Борджиа, папа
римский; его правление в Ватикане (1492-1503) сопровождали
многочисленные скандалы и распущенность нравов.
АЛЕКТА - Одна из фурий.
АЛКМЕНА - См. Геркулес.
АЛКИД - Прозвище Геркулеса в честь его деда Алкея.
АЛЬБИГОЙЦЫ - Церковная секта южной Франции; когда во
владениях графа Раймунда был убит папский легат Петр Кастель-
но, папа Иннокентий III двинул войска на альбигойцев;
Раймонд был наказан плетьми.
АМБРА - Воскообразное ароматичное вещество.
АМВРОСИЯ - (или амброзия), пища богов; по преданию, она была
«в девять раз слаще меда».
250

АМУР - (у греков - Эрот, Эрос, у римлян - Купидон), бог любви;
римляне считали его сыном Юпитера, другие именовали его
сыном Марса, Алкей считал его сыном Зефира; Сенека -
сыном Вулкана. Парни придерживался точки зрения Сенеки.
Мать Амура - Венера.
АМУРЫ - Следует отличать от Амура (в единственном числе).
Амуры - низшие боги, олицетворявшие смех, шутки, игры,
обаяние.
АМФИОН - Сын Зевса, известный волшебной игрой на кифаре.
АНАХОРЕТ - Отшельник, пустынник.
АННА - Первосвященник, к которому пришел Иуда, чтобы предать
Христа; о нем подробнее всего в повести Л. Андреева «Иуда
Искариот».
АПИС - Египетский священный бык; весь черный с белым
треугольником на лбу; никогда никого не бодал.
АПОЛЛОН-Бог солнца, предсказаний, поэзии и музыки;
именовался также Фебом; сын Юпитера и Латоны, рожден тайком
на острове Делос. Несмотря на то, что и греческая, и римская
мифология считали Аполлона и богом нравственности, ему
приписывался ряд неблаговидных поступков (убийство детей
Ниобеи, наказанье царя Мидаса только за то, что последний
предпочел флейту Пана лире Аполлона, и т.д.).
АРГУС - То есть всевидящий; великан, сын Инаха; был стоглазым;
в поэтическом значении - страж.
АРИАНЕ - Сектанты, последователи Ария.
АРХАНГЕЛЫ - Третий чин в ангельской иерархии; архангелы -
великие благовестники, возвещают волю Божию низшим
ангелам, а через них - людям.
БАВКИДА - Со своим мужем Филемоном принимала у себя Зевса.
По их просьбе, на старости лет, были обращены Зевсом в липу
и дуб, которые росли рядом, переплетаясь ветвями.
251

БАРОНЕТ - Собственно, дворянский титул в Англии: но так же
можно именовать принадлежащее его носителю владение.
БЕЛЛОНА - Древнеримская богиня войны; ее считали то дочерью,
то женою Марса.
БЕНЕДИКТИНЦЫ - Члены монашеских сообществ, живущие в
соответствии с правилами св. Бенедикта.
БЕРТА - Очевидно, Парни подразумевает любовницу, позже жену,
короля Этельберта.
БЕТЗЕМ - Старинное название города в Палестине возле Иордана.
БЛИЗНЕЦЫ - Подразумеваются два сына царицы Алкмены -
Геркулес и Ификл.
БОРЕЙ - Северный ветер.
БРАМА - Индуистское божество. Было лишено одной из своих пяти
голов за соблазнение собственной дочери.
БРАМИНЫ - Жреческая каста в Индии.
БУЛЛА - Папская грамота.
БУЦЕФАЛ - Любимый конь Александра Македонского; здесь, как и
обычно в литературе, особенно в поэзии, - конь, скакун.
ВАКХ - (или Бахус), сын Юпитера и царицы Семелы; бог влаги и
особенно вина; изображали в шкуре, с тирсом в руках, с
венком на голове.
ВАЛЬКИРИИ - Скандинавские адские богини; вестницы Одина; они
подавали мед героям, павшим в битвах; иногда считались
дочерями Одина; их изображали скачущими на конях (облаках);
все у них белое; они же символизировали добродетели героев.
ВАРФОЛОМЕЕВСКАЯ НОЧЬ - Избиение гугенотов в Париже,
организованное католиками при попустительстве короля, в ночь
св. Варфоломея.
ВЕНЕРА - Дочь Юпитера, мать Амура, богиня любви и красоты,
царица Граций; обладала поясом, который делал каждую
женщину «прекраснее, чем сама красота»; рождена из морской
пены; ее муж - Вулкан.
252

ВИКАРИЙ - (т. е. заместитель), высокий католический титул.
ВИНОВНЫЙ ГРАД - То есть Содом, согласно Библии
уничтоженный Богом за грехи его жителей.
ВИФЛЕЕМ - Город в Палестине, близ Иерусалима; родина Исуса.
ВИШНУ - Индуистское божество.
ВЛАС - (или Власий), священномученик. Был казнен.
ВЛАСТИ - Второй чин в ангельской иерархии; имеют власть над
силами зла.
ВОЛХВЫ - Маги, мудрецы, прорицатели древних народов; особая
группа людей.
ВУЛКАН - Бог огня, муж Венеры.
ГАВРИИЛ - Архангел; гонец, нечто вроде Меркурия у римлян. См.
«Гавриилиаду», где Пушкин выбрал именно Гавриила для
роли посла Бога к Марии. Он некогда предсказал Деве
Марии рождение ею Исуса и с тех пор пользовался ее особым
расположением.
ГАЛЬСКИЙ КРАЙ - Здесь подразумевается не Италия, а так
называемый «заальпийский край», т.е. область между Средиземным
морем, Пиринеями, Рейном и Альпами.
ГАНГ - Река в Индии.
ГАРПИИ - Богини вихря; крылатые чудовища с девическим лицом.
ГЕБА - Дочь Юпитера и Юноны, богиня юности; она служила на
Олимпе виночерпием, пока ее не сменил в этой должности
Ганимед; позже - жена Геркулеса.
ГЕИМДАЛЬ - Скандинавский бог; бодрствует круглые сутки,
оберегая Одина и скандинавский Олимп - Валгаллу.
ГЕРАКЛ - См. Геркулес.
ГЕРКУЛЕС - (или Геракл), греческий герой, сын Юпитера и
царицы Алкмены; миф приписывал ему ряд подвигов;
олицетворение мощи.
ГЕРМАН - Святой, умер в Равенне в 448 г.; был епископом.
253

ГИМЕНЕИ - Сын Аполлона, бог брачной жизни.
ГИНЬОЛЕ - Католический святой.
ГОНДУЛА - Одна из Валькирий.
ГОР - Египетский бог, сын Изиды.
ГОСПОДИН - В обращении к Господу - обычное явление
французской поэзии XVI-XVIII веков.
ГОТЫ - Народ, занимавший в древности пространство Германии;
покорили Рим в 410 г., предварительно заняв юго-запад Европы.
ГРАЦИИ - Богини изящества и радости; их было три - Аглая,
Талия, Евфросина (у Пушкина: «Три грации считались в
древнем мире»); происхождение Граций установить трудно, так
как их родителями считались самые разные боги.
ГРИ-ГРИ - В восточной части Африки амулеты, изображающие
человека, но играющие роль божков-идолов.
ГРИЗЕТКА - В сущности, портниха; но обычно и женщина легкого
поведения, но не проститутка.
ГРОБ ГОСПОДНИЙ - См. Крестовые походы.
ДАВИД -Царь Израиля (царст. в 1005-965 гг. до Р.Х.); его
псалмы в Библии.
ДЕВКАЛИОН - Фессалийский царь; во время потопа,
устроенного Зевсом, спасся в ковчеге, который построил отец Девкали-
она, Прометей.
ДЕИСТ - Последователь деизма, религиозно-философского учения,
противопоставляемого теизму с верой в личного Бога.
ДЖИГА - Пляска.
ДИАНА - Богиня света и луны; в ее руках колчан и лук; дочь
Юпитера и Латоны, сестра Аполлона; также богиня леса и охоты.
ДИСКОС - Священный сосуд; блюдо на подставке, употребляемое
в христианской церкви при литургии.
ДОМИНИКАНЕЦ - Член монашеского ордена св. Доминика.
ДУЭНЬЯ - В Испании пожилая женщина, приставленная в качестве
воспитательницы к молодой девушке.
254

ЕЖА - Священная трава, о которой говорится в Библии.
ЕЛЕНА - (Елена прекрасная), дочь Леды и Зевса, жена Менелая; два
брата Елены - Кастор и Поллукс.
ЕПИСКОП - Третья высшая ступень церковной иерархии.
ЕПИТРАХИЛЬ - Облачение священника, надеваемое на шею.
ЕРЕСЬ, ЕРЕТИК - Уклонение от ясно выраженного догмата
христианской веры.
ЕФТЕЙ - (или Иеффай), еврейский судья (X век до Р.Х.); перед
битвой с аммонитянами дал обет принести в жертву первого, кто
придет поздравить его с победой, и это оказалась его
единственная дочь.
ЖЕНЕВЬЕВА - Причислена к лику святых; род. в Нантере в 422 г.,
умерла в 512 г. Считается покровительницей Парижа,
предсказавшей городу, что ему нечего бояться Аттилы; спасла
Париж от голода во время осады Хильдерика; о встрече Жене-
вьевы с Германом есть много новелл и легенд, но нам не
удалось найти ту, которая послужила Парни основой для
создания версии любви между ними.
ЗАПАХИ - Согласно преданию, запахи и ароматы, воскуряемые
жертвенниками, были пищей богов.
ЗЕВКСИС - Греческий художник (464-398 до Р.Х.).
ЗЕВС - см. Юпитер.
ЗЕФИР - Западный ветер.
ЗЕФРЕН - Ангел; по преданию, когда он был еще жрецом, его
поймал ревнивый муж, который высек Зефрена и оставил на
позор с обнаженным задом привязанного около своего дома.
ЗУБЫ ЛЬВА - Намек на подвиг Самсона, выдравшего челюсть из
пасти льва.
ИГРА МУЖИКОВ - Французская пословица: «игра рук - это игра
мужиков».
ИДАЛИЯ - См. Киприда.
255

ИДОМЕНЕИ - Критский царь, принесший по обету в жертву
своего сына.
ИЕРЕМИЯ - Один из четырех великих пророков (около 650-590 до
Р.Х.).
ИЕРИХОН - Город около Иордана; туда пришли евреи на пути в
обетованную землю; на седьмой день осады они испустили
одновременно крик и затрубили в трубы, и от этого рухнули
стены города.
ИЕРУСАЛИМ - В древности главный город Палестины.
ИЗИДА - Древнеегипетская богиня.
ИЗРАИЛ - Ангел.
ИН-ФОЛИО - Характерный формат, часто используемый для
издания богословских книг.
ИОСИФ - Муж Девы Марии.
ИРОД - Не следует смешивать с Иродом Великим, при котором
было Вифлеемское избиение младенцев; здесь речь идет о
его сыне, Ироде Антипе; он разговаривал с Исусом,
присланным ему Пилатом.
КАИАФА - Иудейский первосвященник, ревностный гонитель Ису-
са, требовавший его смерти; неизвестно, почему Парни
считает его зятем Анны.
КАК - Гигант, сын Вулкана, побежденный Геркулесом.
КАЛЬВИН - Родоначальник одного из направлений
протестантизма - кальвинизма (1509-1564).
КАНА - Город в Галилее, где Исус претворил воду в вино; славился
свадебными обрядами; из-за них в Кану съезжались
окрестные жители.
КАНОНИК - Штатный священник католической церкви, главной
обязанностью которого является помощь епископу в его
служебной деятельности.
КАПЕРНАУМ - Древний город в Галилее, в котором Иисус
совершил много чудес.
256

КАПЛУН - Выхолощенный петух.
КАПЮШОН - Колпак у воротника, который может или
откидываться, или закрывать голову; разные ордена монахов носили
капюшоны по-разному.
КАРДИНАЛ - Высшее (после папы) духовное лицо римско-
католической церкви.
КАРЛ - (Карл Великий), король Франков; основатель огромной
империи в Западной Европе, коронованный папой римским как
император в 800 году; ревностный насадитель христианства;
однако, кажется, Парни несколько перепутал события, если он
не подразумевал здесь брата Карла, Карломана; впрочем, они
оба воевали против саксов.
ЬСАРМЕЛИТЫ - Члены монашеского ордена кармелитов; другое их
название «братья Пресвятой Девы».
КАРПИОН - Имя католического святого.
КАРЕ - Построение войска четырехугольником, устранявшее
опасность нападения с тыла.
КАСТЕЛЯНСТВО - Место, где во главе стоит кастелян, в руках
которого объединена гражданская и военная власть; кастелян -
почетный титул во Франции и Фландрии.
КВАКЕР - Религиозный сектант; секта возникла в Англии, позже
перебралась в Америку.
КВОС ЭГО! -Часть стиха «Энеиды» Вергилия; эти слова («Вот я
вас!») кричит в гневе Нептун ветрам, бушующим на море;
Парни, пародируя, вкладывает латинский текст в уста Девы Марии.
КЕЛЬН - Город на Рейне; Парни подразумевает особые службы в
честь Девы Марии и всех земных дев, ежегодно
совершавшиеся раньше в Кельнском соборе.
КЕФАЛ - Потомок фессалийского царя; нечаянно убил на охоте свою
жену, дочь царя Эрехфея.
КИПРИДА - Прозвище Венеры, происходящее от названия острова
Кипр, где на горе Идалии стоял ее храм.
257

КЛОБУК - Головной убор монахов; по цвету зачастую
различался сан.
ЬОЮТИЛЬДА - Жена Хлодвига, способствовавшая обращению мужа
в христианство (ум. 545).
КОМУС - Бог пиров в Греции.
КОНСТАНТИН - Подразумевается Флавий Валерий Аврелий
Константин Великий, император, основатель
Константинополя. Несмотря на ряд его злодеяний, верно описанных Парни
(убийство в бане своей жены Фаусты, поспорившей с мужем,
казнь Лициния, тело Максенция, брошенное собакам, и т.д.),
Константин как официально принявший христианство и
способствовавший процветанию церкви своими указами был
причислен церковью к лику святых. Умер в 337 г.
КОНФУЦИЙ - Китайский философ.
КОРСАР - Пират; морской разбойник; обычно они состояли на
службе (не всегда тайной) у купцов, королей и даже у папы.
КРЕСТОВЫЕ ПОХОДЫ - Военные экспедиции на восток, против
мусульман, под лозунгом «освобождения гроба Господня»,
находившегося в руках «неверных». Причиною походов были
экономические предпосылки; крестоносцы отличались особой
жестокостью к жителям тех стран, куда они попадали.
КУПИДОН - Бог любви, Амур.
КУРТИЗАНКИ - Публичные женщины (в античные времена -
гетеры), но отличавшиеся от позднейших проституток тем, что
были обучены правилам хорошего поведения; иногда -
образованнейшие женщины своего времени.
ЛЕВ - См. Зубы льва.
ЛЕВИТЫ - Еврейские священнослужители, руководившие хорами.
ЛЕГАТ - Уполномоченный папы.
ЛЕН - Земельная единица феодального строя; владелец земли
отдавал ее под протекторат сеньора, оставаясь подчиненным
обладателем этого имения.
258

ЛЕТА - Адская река забвения, тени пили летейскую воду, чтобы
забыть о прошлой жизни.
ЛИВАНСКИЙ КЕДР-У Парни пародия известного библейского
рассказа; Ливан - горный хребет на территории
современного Ливана; в поэтическом значении ливанский кедр - символ
высокого дерева и вообще высоты.
ЛИНО - Старинное тонкое полотно, из которого шили церковные
одежды.
ЛИТУРГИЯ - Христианское богослужение.
ЛИЦИНИЙ - см. Константин.
ЛОТ - Племянник Авраама; за непослушание Господу жена Лота
была превращена в соляной столб при гибели Содома.
ЛЮТЕР - (Мартин Лютер), немецкий религиозный реформатор (род.
1483), создатель лютеранской школы христианской религии.
МАВР - Представитель мусульманского населения Пиренейского
полуострова и западной части Северной Африки; между
маврами и испанцами были непрестанные распри в эпоху
инквизиции; мавры тысячами сжигались на кострах.
МАГОМЕТ - Основоположник ислама (571- 632), религии
магометан; в 8-ой песне Парни подразумевает Магомета IV-ro,
турецкого султана, в 1687 году низложенного после неудачных
войн с христианами.
МАГДАЛИНА - Мария из Магдалы, грешница, исцеленная Исусом
и ставшая его ревностной последовательницей.
МАКИ - Поэтический оборот «маки сна», несомненно, является
отголоском образа Морфея, бога сна, который сыпал маки,
рождающие сновидения; в позднейшей поэзии маки означают
сновидения.
МАРКИТАНША - (маркитантка), торговка продуктами, следующая
за войсками и имеющая доступ в армию; во всех армиях,
кроме французской, допускались только маркитанты.
259

МАРС - Прежде бог весны, но позже исключительно бог войны; сын
Юпитера и Юноны; его изображали с двенадцатью щитами.
МЕГЕРА - Фурия, одна из трех, самая злобная.
МЕДВЕДИЦА - Созвездие северного полушария.
МЕНУЭТ - Старинный танец.
МЕРКУРИИ - Бог торговли; обычно посылался Юпитером как
вестник. Как правило, изображался не с двумя, а с четырьмя
крыльями как носитель символа быстроты.
МЕССА - Католическое богослужение.
МИНЕРВА - Богиня мудрости, дочь Юпитера; по преданию, была
рождена из головы Юпитера.
МИРТ - Растение; из его ветвей делались венки, символизирующие
у разных народов славу и успех, любовь и брак, супружеское
счастье и деторождение, и даже посмертную жизнь.
МИСТЕРИЯ - Вид религиозной средневековой драмы.
МИХАИЛ - Архангел, глава небесного воинства. На тему об его
победе над Сатаной - ряд картин, в том числе и Рафаэля.
МОИСЕИ - По Ветхому Завету, и проповедник, и поэт, и воин, и
государственный муж; вывел еврейский народ из Египта в
Палестину; за недоверие к словам Бога на старости лет был
лишен счастья попасть в обетованную землю.
МОМОС - Бог насмешки.
МУДРЕЦ - О нем пишет в 3-й песне Парни; однако трудно
установить, над кем именно из своих современников
иронизирует Парни.
НАМЕСТНИК БОГА - Папа римский.
НАНТЕР - Деревня, где родилась св. Женевьева.
НАРД - Ароматичное растение.
НАЧАЛА - Третий чин в ангельской иерархии; начальствуют над
низшими ангелами, направляя их к исполнению повелений
Господа.
260

«НЕВЕЖДЫ» - (или «незнающие»), монашеский орден.
НЕКТАР - Напиток богов красного цвета; он давал бессмертие даже
смертным.
НЕПТУН - Бог моря; трудно понять, почему именно он является у
Парни звать вакханок; изображался с трезубцем в руках.
НЕРЕИДЫ - Пятьдесят морских нимф, дочерей Нерея и Дориды.
НЕСТОРИЙ - Ересиарх; архиепископ Константинопольский;
осужден в 431 году Эфесским собором за еретическое учение.
НИЛ - Река в Египте.
НОТР-ДАМ - Собор в Париже (см. В. Гюго, «Собор Парижской
Богоматери»).
НОЙ - Библейский патриарх; по указанию Бога, во время потопа
спасся в ковчеге.
ОБЕТОВАННАЯ ЗЕМЛЯ - Ханаанская земля, обещанная Богом
евреям.
ОБЫЧАЙ РИМА - Под этими словами в 4-й песне Парни
подразумевает педерастию, имевшую широкое распространение в Риме.
ОБРЕЗАНИЕ - Религиозный обряд у евреев и некоторых других
народов. Здесь ирония Марса над евреями.
ОВЦЫ ГОСПОДНИ - Древнее прозвище монахинь.
ОДИН - Скандинавское верховное божество; бог богов; отдал за
мудрость один глаз.
ОГИГИЙ - Царь Фив, во времена которого был потоп, наводнивший
Бестию и часть Аттики.
ОЗИРИС - Древнеегипетский бог, супруг Изиды; отличался крайне
миролюбивым характером, прощая даже личные оскорбления
ему со стороны смертных.
ОКУЛИСТ - Врач по глазным болезням; здесь сатирический намек
на Исуса, который, согласно описанию библейского чуда,
вернул зрение слепому.
ОЛИМП - Вершина горы, где жили боги; вообще - небо.
261

ОРЕЛ - См. Юпитер.
ПАНДОРА - Женщина, созданная по приказу Зевса Афиной и
Гефестом и получившая от царя богов ящик (ящик Пандоры), где
были спрятаны все людские несчастья; вопреки приказу мужа,
Пандора из любопытства открыла ящик, выпустив несчастья
и оставив в ящике одну Надежду; греческий миф.
ПАНФЕР - Это имя не удалось окончательно расшифровать; скорее
всего, это имя римского легионера (он же Пантер), который
был неравнодушен к Марии; позже принял христианство.
Однако, возможно, что речь идет о Панфере - пастухе из
Вифлеема, который часто виделся с Марией до рождения Исуса.
ПАРЮ! - Три богини судьбы, которые пряли и обрезали нить
человеческой жизни.
ПАРНАС - Гора в Греции, близ Дориды, где обитали боги; там
находился храм Аполлону; в переносном значении - родина муз,
искусства, особенно поэзии.
ПАХОМ - Отшельник; по преданию, прожил один в пустыне сто
сорок лет, питаясь одной водой; святой.
ПЕТР - Апостол, отрекшийся от Христа, когда тот был арестован.
Парни связывает его имя с пением петуха, намекая на слова
Исуса: «петух не пропоет трижды, как ты, Петр, отречешься
от меня»; с тех пор крик петуха - напоминание о грехе. В
другом месте неясно, почему именно Петра посылает Парни бить
монаха за грехи царя.
ПИЛАТ - (Понтий Пилат), римский прокуратор в Палестине; осудил
Исуса вопреки своему желанию под давлением еврейских
священников; совершил принятое у иудеев ритуальное омовение
рук в знак непричастности к совершаемому убийству.
ПИНД - Горный хребет, где обитали боги.
ПЛАМЕННИК - Факел.
ПЛАТОН - Греческий философ (V-VI век до Р.Х.).
262

ПЛУТОН - Бог ада и умерших, сын Сатурна, брат Юпитера и
Нептуна, муж Прозерпины.
ПОЯС ВЕНЕРЫ - См. Венера.
ПРЕЛАТ - Звание католического священника.
ПРЕСТОЛЫ - Первый чин в ангельской иерархии; духи, на которых,
как на престоле, восседает Бог и вершит свой суд.
ПРИАП - Раньше бог садов и винограда, позже бог сладострастия.
Ирония «Святой Приап» вызвала бурю негодования церкви.
ПРОЗЕРПИНА - Жена Плутона.
ПРОТЕСТАНТЫ - Последователи религиозных течений,
отколовшихся от чистого католицизма.
РАЙМУНД - См. Альбигойцы.
РАФАИЛ - Архангел; ему приписывали целительные
способности; среди католиков считался покровителем врачей и
путешественников.
РИСТА - Одна из Валькирий; не будучи в состоянии победить
одного из великанов, разделась перед ним и пленила его красой
наготы; когда ее судили за это, она вновь разделась и судившие
ее боги признали, что «ее красота могущественнее меча»;
несомненная перекличка с мифом о Фрине.
САКСЫ - Древнегерманское племя, покоренное и обращенное в
христианство Карлом Великим.
САМСОН - Библейский герой, славившийся своей силой;
ослиной челюстью он разбил войско филистимлян; его сила
заключалась в волосах; когда его возлюбленная Далила во
время сна отрезала волосы Самсону, последний, лишенный сил,
был взят в плен; в плену, ослепленный врагами, Самсон,
дождавшись, когда волосы вновь отросли, разрушил стены
храма, похоронив себя и пировавших врагов; на это намек в 8-ой
песне; «Семь волосков» - это ирония Парни над густой
шевелюрой героя.
263

САТИРЫ - Лесные и горные духи; они покрыты шерстью,
козлоногие, с хвостом, но торс и голова у них человечья; падки на
вино и женщин; обычно сопутствовали Вакху; тирс, флейта и
сосуд с вином - их основные атрибуты.
СВЯТАЯ СВЯТЫХ - Наиболее священная часть храма.
СЕКТАНСТВО - Религиозное течение, отклоняющееся от
догматов церкви.
СЕНЕГАЛ - Река в Африке.
СЕРАФИМЫ - Первый чин в ангельской иерархии; находятся
ближе всех к Богу; огнеобразны; их имя означает «огонь
божественной любви».
СЕРПЕНТ - Духовой инструмент.
СИДОН - Город в древней Финикии.
СИЛЕН - Бог плодородия; воспитатель Вакха.
СИЛЫ - Второй чин в ангельской иерархии; духи, через которых Бог
творит чудеса; наделены всемогуществом.
СИЛЬВАН - Бог лесов и полей; по некоторым мифам, Сильванов
было несколько.
СИОН - Собственно, холм в Иерусалиме, но обычно - синоним
Иерусалима.
СИРИЯ - Область азиатской Турции; Парни понимает ее по
Ветхому Завету, т.е. почти весь ближний Восток.
СИРИУС - Звезда первой величины в созвездии Пса.
«СЛАВЬСЯ» - Переводчик счел это наиболее близким к стоящему в
оригинале «Excelsis gloria».
СЛОВО - В 8-й песне: намек на то, что из формулы «Отец, Сын и
Святой дух» ересью было выброшено «Сын».
СЛУГА ГОСПОДНИХ СЛУГ - В 8-й песне смиренный титул папы.
СТЕНТОР - Греческий воин, отличавшийся зычным голосом;
позднее, вообще, - певчий.
СТИКС - Адская река, семикратно огибавшая Тартар. Воды Стикса
делали тело неуязвимым.
264

СТИХАРЬ - Богослужебное облачение церковнослужителей.
СТРАСТИ - (Страсти господни, или христовы), религиозные
представления, показывавшие то или иное страдание Христа.
СУЛАМИТА - (или Суламифь), возлюбленная царя Соломона,
которой посвящена «Песня Песней»; не совсем понятно, почему
именно к ней обращается Парни в эпилоге.
СУЛТАН - Волосяное украшение (или перья) на мужском
головном уборе.
СУЛТАНШИ - Здесь Парни приравнивает болтовню ничем не
занятых богинь (почти всех бывших любовницами Юпитера) к
праздным разговорам бездельных жен султана в гареме.
СУРЕНСКОЕ ВИНО - Употребляется во Франции для причастия.
СФОРЦАНДО - Музыкальный термин, внезапное усиление звучания.
ТАВЕРНЬЕ - Знаменитый французский путешественник.
ТАИС - Куртизанка, ставшая отшельницей, позже святая; Парни
делает ее отшельницей до куртизанки.
ТАИТИ - Остров вулканического происхождения в Тихом океане.
ТАРТАР - Ад; отсюда наше: «провалиться в тартарары».
ТЕРПСИХОРА - Одна из девяти муз; муза пляски.
ТИАРА - Украшенный головной убор римского папы.
ТИВОЛИ - В древности Тибур, город в Италии; здесь Парни
пользуется каламбуром: с одной стороны, в Тибуре, по преданию,
была (?) Мария, с другой, Тиволи издавна называли ряд
увеселительных заведений Парижа.
ТИРС - Жезл, увитый виноградом и плющом.
ТОВИИ - Нефталийский трибун; ослепший к старости, он был
побежден своим сыном, которому помогал архангел Рафаил.
ТОНЗУРА - Выстриженная макушка головы католических
ксендзов и монахов.
ТОР - Сын Одина, скандинавский бог войны; ездил на колеснице, в
которую были запряжены два священных козла; метал во вра-
265

га палицу, которая, убив врага, возвращалась подобно
бумерангу в руки Тора.
ТРИТОН - Сын Нептуна, один из второстепенных морских богов.
ТУНИКА - Античная одежда, вроде рубахи.
УРИЭЛЬ - (или Уриил), ангел; в переводе с еврейского - свет
Господний.
ФАЛАНГА - Боевое построение войска; иносказательно - войско.
ФАЛЬЦЕТ - (или фистула), особая манера пения мужского голоса
на самых верхних нотах.
ФЕБ - См. Аполлон.
ФЕНРИС - Волк Тартара; в день гибели вселенной, которая
произойдет после смерти бога весны Бальдра, Фенрис будет
спущен с цепи и загрызет все живущее.
ФЕТИДА - Дочь Нерея; морская богиня.
ФЕТИШ - Предмет обожествленного преклонения.
ФИЛЕМОН - См. Бавкида.
ФИЛИСТИМЛЯНЕ - Народ, живший в Палестине и боровшийся с
иудеями.
ФИМИАМ - Воскурение; ароматичная смола, которую жгут во
время богослужений; в переносном значении - лесть.
ФОМА - (Фома неверующий), один из двенадцати апостолов.
ФРАНЦИСКАНЕЦ - Монах ордена св. Франциска.
ФУРИИ - См. Эвмениды.
ХАЛДЕИ - Народ, живший в Азии около Тигра и Евфрата.
ХАРОН - Старик, перевозивший в подземном царстве тени умерших
через воды реки Ахерон; правит веслом или шестом; его
челнок внушает страх, так он ветх.
ХЕВРОН - Город в Палестине, вблизи Иерусалима.
ХЕРУВИМЫ - Первый чин в ангельской иерархии; крылатые
небесные существа; через них ниспосылается другим премудрость
и просвещение; херувимчик в переносном значении -
красавец, красавчик.
266

ХЛЕБ - В песне 8-ой пародия Парни на споры различных толков
о том, является ли хлеб причастия самим телом Христа или
только символом его.
ХЛОДВИГ - Король франков (481-511), победитель римлян у Суа-
сона; основатель франкской монархии; крестился.
ХРИСТОВА НЕВЕСТА - Так называли монашек.
ХРИСТОФОР - Не смешивать с Колумбом; речь идет о сирийском
мученике, святом.
ЦАРИЦА ИДАЛИИ - См. Киприда.
ЦЕРБЕР - Трехглавый пес, стороживший вход в ад.
ЦИТЕРЫ СЫН - Так назван Амур, сын Венеры, которая родилась
на острове Цитера.
ЧАСОВНЯ ШЛЕПКОВ - Маленькая часовня около Генуи,
разрушенная в XVI-OM веке.
ЧЕРНЕЦ-Монах.
ЧИСТИЛИЩЕ - По учению католической церкви, загробное место,
где души праведников, отягченные небольшими грехами,
горят в очистительном огне, пока не будут допущены в рай.
ШАРОНТОН - Вообще, город; в поэтическом значении -
достойное место.
ШИВА - Древнеиндуистское божество.
ЮДИФЬ - Героиня Иудеи; она пробралась к Олоферну,
командовавшему ассирийскими войсками, осадившими Иудею, и во
время ласк отрубила ему голову его собственным мечом; это
предание и пародирует Парни.
ЮПИТЕР - Царь богов, бог грома, молнии и победы, охранитель
порядка; вместе с Юноной и Минервой составлял Триаду
(Троицу); обычно вылетал с Олимпа на спине орла, который
в остальное время летал, как страж, вокруг Олимпа.
Традиционное изображение Юпитера: он сидит на золотом троне,
у подножия трона - чаши Добра и Зла; лоб Юпитера покрыт
267

тучами; грозные глаза смотрят из-под черных бровей, в одной
руке бога - гром, другой - он бросает молнию (отсюда
название «громовержец»). Отец большинства богов.
ЭВМЕНИДЫ - Так звали трех фурий-мстительниц.
ЭВР - Восточный ветер.
ЭТЕЛЬБЕРТ - Король англосаксов; принял христианство и крестил
своих подданных (около 600 г.).
ЭДЕМ - Синоним земного рая; место, где жили Адам и Ева.
ЭЛЕОНОРА- См. предисловие к переводу.
ЭЛИЗИИ - (или Елисейские поля), обитель добродетельных душ в
царстве Плутона; описание см. у Вергилия в 6-ой песне
«Энеиды».
ЭЛИНЕН - Неясно, кого подразумевал Парни.
ЭЛЬФЕН - Римский легионер, стал христианином.
ЭРОС - См. Амур.
ЭРОТ - См. Амур.
ЯСМИН-Жасмин.
268

ПРИЛОЖЕНИЕ
ВАДИМ ШЕРШЕНЕВИЧ
ПУШКИН - ПЕРЕВОДЧИК ПАРНИ
Существуют трафаретные суждения, которые стали аксиомами
не потому, что их не надо доказывать, а только потому, что их никто
не пробовал опровергать. К числу таких «псевдоаксиом» относится
мнение, что гению Пушкина был чужд труд переводчика.
В этом мнении есть много внешне правильного.
Действительно, обычно пушкинский перевод есть по существу новое
произведение искусства, часто даже превосходящее оригинал, как точностью
поэтических образов, так и своей эмоциональной убедительностью.
Так, напр<имер>, стихотворение Парни «Моим друзьям» вторично
рождено в измененном, но более прекрасном виде пером Пушкина
под названием «Добрый совет».
Когда мы говорим о переводах (в настоящем значении этого
слова) Пушкина, наш список, непременно включающий отрывок из
«Пира во время чумы», позорно мал.
Мне кажется, что это происходит не потому, что Пушкин мало
переводил, а потому что мы недостаточно знаем те французские и
английские оригиналы, которые волновали Пушкина. Многое из того,
что мы считаем самостоятельным, пушкинским, - на самом деле
является поэтическим подражанием, а иногда и точным переводом.
К числу поэтов, которых у нас не знают, относится и Парни.
Эротическая, как называли в те дни, любовная, как назвали бы мы,
лирика Парни всегда была близка Пушкину, и в самые разные годы
Пушкин обращался к Парни.
269

Статья П. Морозова (в т. I собр. соч. Пушкина изд. Брокгауза)
довольно точно перечисляет все подражания Пушкина Парни.
Однако, не имея на русском языке полного перевода Парни, мы этот
список не продолжали.
... Я знаю: нежного Парни
Перо не в моде в эти дни.
Эта цитата из «Онегина», к сожалению, справедлива и в наше
время.
«Малая Советская Энциклопедия» просто умудрилась
пропустить имя первого вдохновителя Пушкина. Дореволюционные
энциклопедии относились к Парни так недобросовестно, как можно было
отнестись, только забыв отзывы Пушкина о Парни.
Вольтер обратился к Парни со словами: «Мой дорогой Тибулл»,
а Вольтер был завистлив и скуп на похвалы; де Фонтан, а за ним и
все критики Франции назвали Парни «первым элегическим поэтом,
не только своего времени, но и всей Французской поэзии»; в
статье Д. Благого в «Литературной энциклопедии» отмечается похвала
Маркса по адресу Парни; Беранже писал: «Мои колючие стихи
могли вырасти только над могилой богохульного Парни» и издал
собрание сочинений Парни; Ламартин назвал Парни «первым
классическим поэтом века Людовика XVI»; десятки восторженных отзывов
величайших поэтов и критиков можно найти в «Большом Ляруссе».
А наш отечественный П. Вейнберг в Энциклопедическом
словаре Брокгауза и Эфрона, выкинув из отзыва Сен-Бева все
похвалы Парни и утаенно переведя этот отзыв, невразумительно написал:
«Узкость кругозора, отсутствие "изобретательности" и "волшебства
кисти", подчинение фальшивым [?] влияниям, - все это, однако,
вдвинуло [?] Парни в ряд тех писателей, о которых история литературы
упоминает только потому, что в свое время они играли более или
менее значительную роль».
270

Полагаю, что этому безграмотному отзыву надо верить меньше,
чем оценке Пушкина.
Если больше всего славы Парни доставили ему лирические
стихи, то больше всего неприятностей доставила ему поэма «Война
богов». Это антирелигиозное сочинение до сих пор не переведено на
русский язык. «Война богов», напечатанная в эпоху Директории,
была принята с улыбкой. Эпоха привыкла к еще большей эротике, а
вопросы религии не слишком интересовали общество. Иначе
отнеслось к поэме Регентство. Вольнодумство стало не в моде. Из-за
«Войны богов» началась война с Парни, и этот последний был
провален при выборах в Академию, и в 1827-ом году «Война богов» была
осуждена и сожжена.
Краткое содержание «Войны богов» таково.
Языческие боги на Олимпе узнают о прибытии на небо богов
христианских. Языческие боги, желая поближе узнать своих
соперников, дают в честь пришельцев торжественный обед, во время
которого Аполлон успевает соблазнить Деву Марию.
Во второй главе Троица уже устроилась в раю. Парни
изображает первую попытку Отца наказать на земле злодея, причем молния,
пущенная в злодея, убивает неповинного священника. Далее Парни
рассказывает об ответном обеде, данном Троицей языческим богам.
Юпитеру и его свите было предложено увлечься зрелищем
мистерий. Забегая вперед, необходимо отметить, что не совсем
пристойное, но весьма остроумное описание мистерий особенно поразило,
как мы увидим дальше, Пушкина.
Глава третья повествует о начале блокады Олимпа и о первых
боях между языческими и христианскими богами, причем Приап и
Сатиры были отправлены лазутчиками в лагерь христиан.
В главе четвертой рассказывается история Панфера,
соблазнившего Деву Марию, которая в результате этой связи родила Иисуса,
считавшегося сыном Иосифа. Параллельно в юмористическом пла-
271

не передается история любви св. Женевьевы и св. Германа. Приап
и Сатиры во время своей разведки наткнулись на так называемых
«девственниц» в раю и начали их насиловать, причем обнаружилось,
что девственности они не нашли. Тем не менее, Отец, разгневанный
этим открытием, присудил Приапа и Сатиров к принятию
монашеского чина и к отправке на землю, где им было предписано
организовать монашеские ордена.
Глава пятая, может быть, самая интересная. Парни затевает спор
пьяных святых и, блистая эрудицией, доказывает рядом примеров, что
все христианские легенды это плагиат древнеязыческих преданий.
Так, легенда о змие, соблазнившем Еву, взята из Сидона.
Любопытство Евы это повторение истории с Пандорой. Потоп уже имел
место в истории с Девкалионом и Огигием. Жезл Моисея должен быть
возвращен Бахусу; Самсон это двойник Геракла, также преданного
женщиной. Троица это отклик Вишну, Шивы и Брамы или Озириса,
Гора и Изиды, заодно цитата из Платона объясняет происхождение
числа «три». Таких примеров десятки, и в некоторых из них Парни
блещет даром исследователя.
Глава шестая рассказывает о взятии Тартара христианскими
чертями, а наверху в это время Гавриил соблазняет Диану.
Глава седьмая объясняет причину поражения языческих богов:
земля отвернулась от них. В моде христианство (попутно Парни
делает блестящий экскурс в историю насильственного
распространения христианства). Даже Амур, бог легкокрылой страсти, терпит
поражение.
Глава восьмая - чисто историческая: это обзор грядущей
победы христианства, история расколов, ересей, разложения церкви и
начала декаданса христианства, заканчивающаяся предвидением
падения религии вообще.
Девятая глава это рассказ Минервы, летавшей за помощью к
богам разных стран, о том, что и где она видела. Этот рассказ необхо-
272

дим Парни, чтоб лишний раз доказать плагиативность всякой
религии. На помощь приходят только одни скандинавские боги. Но и эти
союзники не помогают.
Глава десятая и эпилог повествуют о разгроме язычества, хотя
попутно Отец жертвует честью Марии, чтоб спасти свою бороду.
Поэма заканчивается разрушением мира.
Пушкин был увлечен «Войной». Для каждого внимательно
перечитавшего поэму станут ясны многочисленные влияния «Войны»...
но мы мало перечитывали Парни.
Даже такой внимательный пушкинист, как В. Брюсов, дважды
писавший предисловие к «Гавриилиаде», не ставил перед собой задачи:
отметить, что именно перешло в «Гавриилиаду» из «Войны богов».
Несомненно, что тон поэмы Парни вдохновил Пушкина на
«Гавриилиаду». Однако, как тонкий и самобытный художник Пушкин взял
для «Гавриилиады» тему аналогичную, но не одинаковую. Взял тон
похожий, но не идентичный; взял действующих лиц из «Войны», но
поставил их в иные положения.
И тем не менее отдельные места «Гавриилиады» это
несомненное подражание «Войне богов», а некоторые строки и абзацы -
более или менее точный перевод строк Парни.
Пушкин не ставил своей задачей передать дидактику и
философию «Войны», поэтому естественно, что заимствованные места
обнаруживаются в лирических отступлениях или в эпических описаниях.
Многое Пушкин переправил, иногда придавая диаметрально
противоположное значение: так, Парни называет «восточным» стиль и
стих богов языческих, а Пушкин пишет: «Творец любил восточный
пестрый слог», награждая этим эпитетом христиан.
Обращение к очам Марии, лирическое отступление Парни в
первой песне, вызывает у Пушкина строки: «Они должны,
красавицы другие, / Завидовать огню твоих очей, / Ты рождена, о, скромная
Мария...» и т.д. Гавриил, посылаемый Меркурием, в «Гавриилиа-
273

де» несомненно слетел со страниц «Войны», где Гавриил тоже
служит Меркурием («гонец небес и вестник бесподобный», как говорит
Парни), и к тому же вторая песнь совершенно отчетливо намекает на
то, что Мария, любя тайно Гавриила, всегда тайно поддерживала его.
Таких отдельных сравнений можно сделать сколько угодно.
Однако, цель нашей заметки говорить не о влиянии Парни и «Войны
богов» на «Гавриилиаду», а в том, чтоб показать прямые переводы
Пушкина из «Войны».
Н. Огарев, первый издатель «Гавриилиады», пишет: «Рассказ
Сатаны, как и почему он научил Еву отведать запрещенного плода, и
прилет голубя имеют всю силу и прелесть лучших позднейших
произведений Пушкина».
Однако, почти весь рассказ о прилете голубя, как и жизнь
Адама и Евы в раю, это как раз точный перевод из Парни.
Когда я сел за свой трехлетний труд по переводу «Войны богов»
и дошел до этих строк, то я оказался в затруднительном положении:
если не отступать от Парни, то невольно совпадаешь с Пушкиным;
отойти от Пушкина это значит отойти и от Парни.
Но так как план построения «Гавриилиады» совершенно иной,
чем план «Войны богов», и так как Пушкин не задавался целью
построчного перевода, то отдельные переведенные строки и отрывки
разбросаны Пушкиным по разным местам своей поэмы.
Кроме того, необходимо оговорить, что техника перевода
шагнула так далеко вперед за последние годы, что та точность перевода,
которая сейчас доступна любому переводчику, в пушкинскую эру была
недосягаема даже для гениального пера. Поэтому в ту эпоху
сложные вопросы перевода и целый ряд формальных требований не
соблюдались. Тем не менее, «Гавриилиада», а следовательно и
нижеприводимые строки перевода, написаны пятистопным ямбом, с
разнообразной строфой и несистематическим порядком рифмовки. Но
«Война богов» написана той же строфой и тем же размером (если
274

приравнять десяти- и одиннадцатисложную строку к пятистопному
ямбу). Таким образом, при переводе получилось формальное
единство, хотя, конечно, это явление случайное, так как Пушкин нигде не
оговаривал своего перевода.
Излагая содержание «Войны богов», я отметил, что во второй
главе описан пир, данный Троицей своим гостям, языческим богам.
Во время этого пира Иисус как «распорядитель веселья»1
После еды пускает ряд мистерий,
Начавши их с начала всех начал;
И вывели для представленья драмы
И яблоко, и Еву, и Адама.
Хозяева Эдема (был Адам -
Красив и юн, она - юна, прекрасна),
Живя вдвоем в своем раю согласно,
Рассеянно блуждали по лугам;
Сорвут цветы, пьют чистой влаги вволю
И, поглядев на птиц чету в гнезде,
Швырнут песок, поплещутся в воде,
Зевнут, и нет счастливым дела боле.
Они вдвоем поспят, и крепок сон,
И мыслей нет, хоть каждый обнажен.
Мистерия иная: город видно,
И в городе невзрачный домик был;
В нем комнатка, где бедный плотник жил.
Он беден? Нет! В супруге миловидной -
Богатый клад. Но клад тот уцелел:
Был плотник скуп насчет подобных дел.
Цитирую по своему переводу (примеч. В. Шершеневича).
275

За комнатой есть комнатка вторая,
И в ней постель, где девственница спит;
Лет двадцати нет прелестям на вид,
И дева спит, сон ангельский вкушая.
Был жаркий день, и девою во сне
Одежды ткань, излишняя вполне,
Откинута; упавшая рубашка
Открыла то, что видит редко взгляд:
Ее нога и округленность ляжки
Обнажены и жаждут тень прохлад.
Вдруг голубок красивый, белокрылый,
Слетев с небес, над сценой реет мило.
Как красен клюв, и ножки с синевой!
Звук голоса - с предельной чистотой!
Сияние и навыки отличны
От тех, что есть у голубей обычно.
Над спящею порхает голубок
И, оглядясь, садится без помехи
Как раз на тот укромный уголок,
Где приоткрыт слегка цветок утехи.
И, перьями цветок приосенив,
Колышется наш голубок украдкой,
И, чудный клюв в восторге приоткрыв,
Трепещет он двумя крылами сладко.
Если мы откроем в «Гавриилиаде» описанье жизни Адама и Евы
в раю, так понравившееся Огареву, и прочтем строки:
Всегда одни, глаз-на-глаз, муж и дева
На берегах Эдема светлых рек
В спокойствии вели невинный век.
276

Скучна была их дней однообразность.
Ни рощи сень, ни молодость, ни праздность -
Ничто любви не воскрешало в них;
Рука с рукой гуляли, пили, ели,
Зевали днем, а ночью не имели
Ни страстных игр, ни радостей живых...
или отрывок о голубе:
И что же! вдруг мохнатый, белокрылый
В ее окно влетает голубь милый,
Над нею он порхает и кружит,
И пробует веселые напевы,
И вдруг летит в колени милой девы,
Над розою садится и дрожит,
Клюет ее, колышется, вертится,
И носиком, и ножками трудится.
В жару любви трепещет и воркует,
И падает, объятый легким сном,
Приосеня цветок любви крылом.
то, конечно, тут трудно говорить только о подражании. Тут, как и в
ряде других отдельных строк, мы видим простой, может быть, не
абсолютно точный, перевод. Эпитеты, образы, описываемые объекты,
весь тон этих отрывков говорят именно о переводе, хотя бы без
заранее поставленной цели: достигнуть точности.
Недаром Языков, рассыпавшийся в стихотворных
комплиментах Пушкину и ворчавший на Пушкина в письмах к друзьям и
родственникам, пишет: «Всякая строка его <Пушкина> явное или
сокрытое следствие парижских стихоплетов. Он читал больше, чем мы, да,
признаться, и не люблю я этой музы французской».
277

Если сравнить цитированные мною отрывки из «Гавриилиа-
ды» с тем, что мы считаем «подражанием Парни» у Пушкина, то
не трудно будет догадаться, почему Пушкин умолчал о том, что ряд
строк «Гавриилиады» перевод из Парни. Парни знали и
переводили немногие. Отрицая авторство «Гавриилиады», Пушкин,
упомянув о Парни, должен был раскрыть свое авторство, потому что,
конечно, «непристойная поэма о Деве Марии» не могла принадлежать
тем, кто знал и переводил Парни, т.е. Батюшкову, Жуковскому,
Баратынскому или Туманскому. Из всех знавших Парни и
переводивших его только Пушкин мог быть автором «Гавриилиады»; таким
образом, указание на Парни в этих отрывках невольно
приоткрывало бы тайну имени человека, написавшего «Гавриилиаду», а
Пушкин этого избегал. И он предпочел умолчать о Парни для того, чтоб
умолчать о Пушкине.
Чем занимательней сличать «Войну богов» с «Гавриилиадой»,
тем явственнее проступают отдельные выражения и строки,
заимствованные у Парни.
Описание «седого столяра», который «не много <.. .> смотрел на
прелести, которыми владел», «ленивого мужа» очень напоминает того
же «плотника» у Парни, который «был скуп насчет подобных дел».
Описание в стихе 50-ом <«Гавриилиады»> и далее ангелов -
совпадают с парадом, который Отец учиняет своей свите, организуя
рай; даже порядок описания ангельских рангов тот же самый;
только Пушкин сжал до одиннадцати строк то, что подробный Парни
расписал на 60-ти.
Упоминание «На полотне так исчезают тени, / Рожденные в
волшебном фонаре» невольно напоминает восьмую песнь «Войны»,
которая так и называется «Волшебный фонарь» и которая тенями
показывает развитие христианства.
Сатана, соблазняющий Марию, многое позаимствовал из тех
доводов, которыми соблазнял св. Герман св. Женевьеву у Парни.
278

Однако необходимо отметить, что чувство поэтического такта
Пушкина в этой рискованной поэме необычайно сильно, и поэт
легко обходит соблазны явной непристойности, тогда как его
французский первоисточник все время срывается, а в последней песне просто
переходит к площадной брани. Тут сказалась в первую очередь
разная степень поэтических талантов; Пушкину достаточно было
легкого штриха там, где Парни был вынужден для того, чтоб достичь того
же впечатления, «трехкратно краской мазать по картине».
Мне хочется закончить эту заметку не только указанием на
необходимость издания Парни на русском языке. Конечно, это нужно;
нельзя изучать Пушкина, не изучив его учителей (кстати, Парни имел
в своих жилах тоже африканскую кровь).
Мне кажется необходимым, изучив внимательно библиотеку
Пушкина, отметив все те имена французской и английской поэзии,
которые упоминает Пушкин в своих заметках, статьях и письмах,
тщательно проштудировать творчество этих поэтов, переведя их стихи
полностью, потому что только тогда мы сможем обнаружить
подлинные истоки тех или иных пушкинских строк. В этом гении так
причудливо перекрещивались отечественные веянья с влияниями
иностранными, этот гений был настолько энциклопедичен (даже не для
своего времени), что только очень внимательным изучением
пушкинских предшественников и современников мы можем обеспечить
подлинное пушкиноведение.
279

ВЛАДИМИР ДРОЗДКОВ
ПАРНИ В РОССИИ:
XVIII ВЕК - ПЕРВАЯ ТРЕТЬ XX ВЕКА
Эварист Парни (1753-1814) был одной из значимых фигур во
французской поэзии конца XVIII столетия. Его влияние было
велико не только во Франции, но и в других странах, особенно в России.
Необычный по размаху подъем интереса к творчеству
французского поэта проявился в нашей стране в конце XVIII - начале XIX
столетий, в период, когда в русском обществе господствовала
французская культура и полным ходом шло усвоение французского языка,
который стал языком повседневного общения русского дворянства.
Парни, поэт земных радостей, говоривший чистым языком
желания и наслаждения, был своего рода эмблемой французской
культуры в России1. По меньшей мере, два поколения русских поэтов -
поколение К.Н. Батюшкова и поколение A.C. Пушкина - прошли
через увлечение Парни.
Список поэтов, которые переводили стихи Парни,
подражали ему, заимствовали у него темы и мотивы, достаточно
представителен: Е.А. Баратынский, К.Н. Батюшков, A.B. Бестужев, И.П. Бо-
роздна, П.А. Вяземский, А.Н. Глебов, Д.П. Глебов, Н.П. Греков,
Д.В. Давыдов, И.И. Дмитриев, В.А. Жуковский, Е.П. Зайцевский,
Н.Д. Иванчин-Писарев, В.В. Измайлов, А.Д. Илличевский, A.A.
Крылов, П.А. Лихачев, H.A. Маркевич, А.Ф. Мерзляков, М.В. Милонов,
Ю.А. Нелединский-Мелецкий, Д.И. Новиков, Ал.С. Норов, Д.П. Озно-
Гречаная Елена. Две эмблемы французской культуры в России:
Эварист Парни и Андре Шенье // Литературный пантеон: национальный
и зарубежный. Материалы русско-французского коллоквиума. - М.:
Наследие, 1999. С. 111.
280

бишин, В.М. Перевощиков, A.C. Пушкин, В.Л. Пушкин, А.М. Редкий,
А.Г. Родзянка, К.Ф. Рылеев, О.М. Сомов, В.И. Туманский.
Из трех стихотворений М.Ю. Лермонтова, написанных на
французском языке, одно - «L'attente» является подражанием Эваристу
Парни, на что сам поэт указал в письме С.Н. Карамзиной от 10 мая
1841 года1.
В начале XIX века популярной среди русских поэтов и
переводчиков была также проза Э. Парни «Мадагаскарские песни»,
представляющая собой цикл прозаических миниатюр. Их стремились
переложить в адекватной ритмической форме. В статье Ю.Б. Ор-
лицкого, посвященной переводам всех двенадцати «Мадагаскарских
песен», названы имена переводчиков2: К.Н. Батюшков, А.П.
Бунина, И.И. Дмитриев, А.Д. Илличевский, П.Ю. Львов, П.А. Межаков,
П.А. Пельский, Ю.<Егор>И. Познанский, В.И. Туманский. К ним,
по-видимому, можно добавить A.M. Редкина.
Наиболее значительными в эстетическом и историческом
отношении были переводы поэзии Эвариста Парни, выполненные
Батюшковым и Пушкиным. У Батюшкова переводы и подражания
этого французского поэта составляют примерно четверть от общего
числа переведенных им произведений. С 1805 по 1816 год он обращался
неоднократно к его книге «Эротические стихи», а также перевел
отдельные произведения и фрагменты текстов из сборников «Смесь»
(«Mélanges»), «Мадагаскарские песни», цикла «Притворство Вене-
1 Лермонтов М.Ю. Собрание соч. в 4-х томах. Т. 4. - М.-Л.: Изд-во АН
СССР, 1959. С.628-631.
2 Орлицкий Ю.Б. «Мадагаскарские песни» Э.Парни в русских
переводах. К истории цикла прозаических миниатюр // Александр
Павлович Скафтымов в русской литературной науке и культуре: Статьи,
публикации, воспоминания, материалы. - Саратов: Изд-во Сарат. ун-та.
2010.С.117-129.
281

ры» («Les déguisements de Vénus») и поэмы «Иснель и Аслега». В
своих переводах-интерпретациях Батюшков последовательно
избавлялся от того, что не находило соответствия в его собственном
поэтическом мире. Он позволял себе варьировать текст Парни, вводить в
него фрагменты, отсутствующие в оригинале. Многие переводы
Батюшкова характеризуются яркой экспрессивностью.
Несомненно, проявилось влияние Парни и на Пушкина. Как и
Батюшков, он уже в ранние годы использовал художественный арсенал
Парни для формирования своего элегического языка. Образ лицеиста
Пушкина в Царском Селе, читающего Парни, запечатлен Ахматовой:
Смуглый отрок бродил по аллеям,
У озерных грустил берегов,
И столетие мы лелеем
Еле слышный шелест шагов.
Иглы сосен густо и колко
Устилают низкие пни...
Здесь лежала его треуголка
И растрепанный том Парни.
24 сентября 1911
Царское Село1.
Современные исследователи считают, что влияние Парни на
молодого Пушкина реализовалось не через перевод и не через
подражание, а «через свободную вариацию заимствованного мотива или
Ахматова А. Собрание сочинений: В 6 т. Т. 1. Стихотворения. 1904-
1941 / Сост., подгот. текста, коммент. и статья Н.В. Королевой. - М.:
ЭллисЛак, 1998. С. 77.
282

всем известного мифологического сюжета с вкраплениями
элементов вольного перевода»1. Собственно переводами или подражаниями
в настоящее время принято считать шесть произведений Пушкина:
«Эвлега» (1814) - перевод фрагмента четвертой песни поэмы Парни
«Иснель и Аслега»; «К Морфею» (1816)- перевод элегии «A la nuit»;
«Письмо к Лиде» (1817) - вариации на темы двух стихотворений с
одинаковым названием «Billet» («Dès que la nuit sur nos demeures...»
и «Apprenez, ma belle...»); «Добрый совет» (1817) - перевод
стихотворения «Ames Amis» - все из сборника «Эротические стихи»;
«Платонизм» (1819) - отрывок из поэмы «Coup d'oeil Cythere»;
«Прозерпина» (1824) - перевод картины XXVII из книги «Les déguisements
de Vénus». Из перечисленных произведений лишь одно - «Добрый
совет» можно считать достаточно близким переводом Пушкина из
Парни. В целом же, как считает Т.С. Соколова, «явное предпочтение
поэт отдает переводу вольному с тенденцией движения еще дальше
от "образца" - в сторону вариации на тему»2.
Вместе с тем необходимо отметить, что В.Я. Брюсов, помимо
вышеназванных произведений Пушкина, относил к подражаниям
Парни стихотворения: «Леда» («Léda» из сборника «Mélanges»);
«Измена» («Dépit» из сборника «Эротические стихи»); «Фавн и пастушка»
(отдельные картины из книги «Les déguisements de Vénus»); «Гроб
Анакреона» («Le Tombeau d'Eucharis» из сборника «Mélanges») и «К
живописцу» («Portrait d'une Religieuse» из сборника «Mélanges»).
В середине 1820-х годов влияние Парни на Пушкина ослабевает,
но Парни оставался в поле его внимания, и, подбирая книги для
личной библиотеки, он заказал и приобрел для своего собрания шесть
1 Соколова Т.С. Переводы Пушкина из французской поэзии (Э.Парни)
// Университетский пушкинский сборник. - М.: Изд-во МГУ, 1999.
С.388.
2 Соколова Т.С. Там же. С. 387.
283

книг Эвариста Парни, изданных в Брюсселе в 1827-1829 годах. Была
среди них и ироикомическая поэма «Война богов», с которой он
ознакомился еще в юные годы и которая оказала заметное влияние на
его «Гавриилиаду» (1821) не только на уровне прямых и косвенных
реминисценций, но и в трактовке отдельных библейских эпизодов.
В течение 1830-х годов начинается постепенное угасание
влияния французской культуры. Поверхностное ознакомление русского
дворянства с европейской цивилизацией завершилось, усилился
интерес к традиционным духовным ценностям, и как следствие этого
Парни на долгие годы отодвигается на задний план литературной жизни.
Возвращение интереса к Парни произойдет в конце XIX -
начале XX столетий, «когда земное бытие и прелесть жизни становятся
объектом оправдания и своеобразного любования в культуре
Серебряного века, частично опиравшегося на достижения французского
XVIII в. и культуры рококо»1. В изданном в 1914 году под
редакцией Брюсова сборнике переводов «Французские лирики XVIII века»2
Эваристу Парни было уделено серьезное внимание. В отдел
«Парни» были включены 30 переводов, выполненных поэтами
пушкинской поры, и к ним были добавлены 3 новых перевода: два
Брюсова - «Записка» («Billet») и «Зачем, о, липа, сохранила...» («Elégie III»)
и один Платона Краснова «Любовь» («Elégie VIII»). Еще 12
переводов Парни, «как передающих его стихи не строго, но в то же время
достаточно верно уловивших их "дух"», были помещены в другом
отделе «Подражания Парни». Все они принадлежали поэтам
пушкинской поры. Наконец, 14 переводов поэтов той же эпохи, не
включенных в два вышеназванных отдела, были отнесены в примечания.
1 Гречаная Елена. Там же. С. 113.
2 Французские лирики XVIII века: Сборник переводов, составленный
И.М. Брюсовой, под ред. и с предисловием Валерия Брюсова. - М.:
Книгоиздательство К.Ф. Некрасова, MCMXIV.
284

В послереволюционные годы для Парни снова наступает
полоса забвения. Только отдельные поэты Серебряного века
предпринимают попытки вернуть Парни русскому читателю. В изданной в
1938 году «Хрестоматии по западноевропейской литературе»1 в
отделе французской литературы (ответственный редактор - Л.Н. Галиц-
кий) были, помимо пяти известных переводов Л. Пушкина, А.
Пушкина (два стихотворения), Е. Баратынского и В. Брюсова, помещены
еще три новых перевода, выполненных Ю.Н. Верховским.
Настоящим прорывом в ознакомлении советского читателя с творчеством
Эвариста Парни могло стать обращение во второй половине 1930-х
годов к переводам Парни поэта Серебряного века Вадима Шершене-
вича, не прекращавшего эту работу, как показывает анализ архивных
источников, до эвакуации в г. Барнаул осенью 1941 года.
ШЕРШЕНЕВИЧ - ПЕРЕВОДЧИК ПАРНИ
Вадим Шершеневич, как известно, переводил поэзию и прозу с
французского, немецкого, английского и других языков, но
главными, отвечающими его вкусам, он считал свои переводы французской
поэзии, как, впрочем, и драматургии. В совершенстве зная
французский язык, Шершеневич обожал французскую литературу, для
своей личной библиотеки приобретал прижизненные издания поэтов и
драматургов Франции. В письме к Е.Ф. Никитиной он писал:
«Стихи Эредиа, Лафорга, Рембо, Кро, Корбьера знаю лучше, чем
Маяковского (а уж люблю-то, конечно, больше). Прозу французскую
читаю с удовольствием, выше Дюма, Сарду и Скриба не знаю драма-
Хрестоматия по западноевропейской литературе для высших
учебных заведений. - М.: Государственное учебно-педагогическое
издательство Наркомпроса РСФСР, 1938.
285

тургов. Может быть, это плохой вкус, но что же поделаешь»1.
Одновременно с собственными стихами в первых авторских сборниках
Шершеневича появляются два перевода с французского
стихотворений М. Гюйо «Разбитое крыло» («Весенние проталинки», 1911) и
П. Верлена «Песнь Гаспара» («Carmina», 1913). Уже тогда он считал
для себя необходимым соблюдать при переводе «неразрывное
единство содержания, образов и внешней формы (размера, свойства и
комбинации рифм)»2. В 1914 году в издательстве «Альциона» выходит
в свет коллективный сборник переводов французского поэта Жюля
Лафорга «Феерический собор», выполненных Брюсовым, Н.
Львовой и Шершеневичем, на чьем счету - 23 стихотворения (более двух
третей объема книги). Через три года Шершеневич предпринял
попытку напечатать «Книгу переводов французских символистов»,
однако в Госиздате стихи Рембо, Лафорга и Кро были признаны
декадентскими и ненужными современному читателю.
В 1920 году он переводит и издает теоретическую книгу
французских поэтов и прозаиков Шарля Вильдрака и Жоржа Дюамеля
«Теория свободного стиха», затрагивающую самые разнообразные
вопросы французской поэтики с привлечением многочисленных
примеров поэтических текстов авторов книги, а также Франсиса
Вьеле-Гриффена, Жюля Лафорга, Гюстава Кана, Анри Батайя,
Франсиса Жамма и других поэтов3. Пространные примечания
переводчика с обращением к текстам русских поэтов свидетельствовали о
его хорошем знании техники французского и русского стихосложе-
1 Письмо Шершеневича Евдоксии Федоровне Никитиной с
приложением автобиографии <1930>. Машинопись с авторской правкой, 2 л.
(частное собрание, Москва).
2 Шершеневич Вадим. Carmina: Лирика (1911-1912). -М., 1913. С. 140.
3 Поскольку многие примеры приводились авторами только для
наглядности формальных особенностей стихотворения, их поэтический
перевод давался выборочно.
286

ния. Круг переводимых французских поэтов в 1920-х годах
постоянно расширяется, в него вошли, наряду с ранее упомянутыми, Анри
Спис, Тристан Корбьер, Поль Фор, Теофиль Готье, Артюр Рембо,
Камилл Моклер, Шарль Бодлер. Среди переведенных Шершеневи-
чем драматических произведений знаменитых французских
писателей необходимо отметить драмы в стихах: В. Гюго «Эрнани» (драма
в 5 действиях), «Марьон де Лорм» (драма в 5 актах); А. Дюма (в
соавторстве с Т. Готье и Ж. де Нервалем) «Карл VII (Сарацин)»
(трагедия в 5 актах); П. Корнель «Сид» (трагикомедия). Опубликована
была только драма «Марьон де Лорм».
Следует подчеркнуть, что в начале своей переводческой
деятельности Шершеневич интересовался французской поэзией XIX -
начала XX веков, прежде всего французскими поэтами-новаторами
символистского направления (Жюль Лафорг, Сен-Поль-Ру, Жюль Ренар
и др.). Их эксперименты в области образной системы были учтены
Шершеневичем при создании поэтического инструментария
имажинизма1. В 1930-х годах к поэтам XIX века он добавляет в качестве
объектов своей переводческой деятельности их предшественников:
Эвариста Парни (1753-1814), Пьера Корнеля (1606-1684), Франсуа
Вийона (1431-1463).
Для Шершеневича переводческая деятельность никогда не была
источником материального достатка. После выхода в свет в 1926
году одиннадцатого авторского сборника стихов «И так итог»,
жесткой критики этого произведения как книги, не нужной «на стройке
новой советской культуры», Шершеневич замолчал как поэт.
Основные средства существования ему давала работа в области
музыкальной драматургии. Им было создано около 60 либретто оперетт и му-
Дроздков В.А. DUM SPIRO SPERO: О Вадиме Шершеневиче, и
не только: Статьи, разыскания, публикации. - М.: Водолей, 2014.
С. 113-114,132.
287

зыкальных комедий (большая часть - переводы с французского и
немецкого языков). Дополнительным источником выживания до 1930
года, включительно, была интенсивная деятельность Шершеневи-
ча в области театральной и кинокритики и участие в сатирических
журналах, пока там еще позволялись критика некоторых черт
советского общества и даже насмешки в адрес советской власти. Вместе с
тем, переводы французской поэзии являлись той отдушиной, которая
позволяла ему чувствовать себя в поэтической стихии. Приступая к
переводу стихов какого-либо поэта, Шершеневич руководствовался
сугубо личными предпочтениями и не был связан конкретными
договорными обязательствами с издательскими организациями. В
подавляющем большинстве переводы многих замечательных
французских поэтов остались ненапечатанными.
Трудно сказать, что побудило Шершеневича в середине 1930-х
годов обратиться к поэзии Эвариста Парни, родившегося ровно за 140
лет (с точностью до одного дня) до него. В 1937 году страна
готовилась отметить столетие со дня смерти великого Пушкина. Влияние
Парни на молодого Пушкина и других поэтов пушкинской поры и
почти полное забвение французского мастера элегий в советское
время, по-видимому, и побудило Шершеневича взяться за работу, чтобы
познакомить современного читателя с его творчеством. «Мы до сих
пор не имеем перевода на русский язык не только поэм Парни, но
даже сколько-нибудь значительных циклов», - утверждал он1.
Шершеневич выбирает для перевода два крупных произведения,
сделавших Парни знаменитым, - поэму «Война богов»2 и сборник
«Эротические стихи».
См. вступительную статью «От переводчика» в данной книге.
При первой публикации имела название «Война древних и новых
богов» (Evariste Parny. La guerre des dieux anciens et modernes. Poeme en
dix chants. - Chez Didot, A Paris, 1799).
288

Уместно сделать небольшое отступление. Впервые отдельные
стихотворения упомянутого сборника появились в журнале
«Альманах муз» незадолго до выхода первого издания 1778 года: Poésies
erotiques, par M. Le Chevalier de Parny. - A Г isle de Bourbon, M. DCC.
LXXVIII. В первом издании не было отделов, 30 стихотворений
составляли единый корпус поэтических произведений. Любопытно
присутствие в нем четырех стихотворений с одним и тем же
названием «A la même» («Ей же»). В дальнейшем Парни будет не один год
работать со стихами этого сборника: многие стихотворения (в том
числе и «A la même») получат новые названия, появятся новые
редакции, постепенно возрастет и общее количество стихов.
«Эротические стихи» будут непременно включаться в качестве составной
части (как правило, первой) многих последующих книг поэта. В
вышедшем в следующем 1779 году сборнике «Поэтические малости»
(«Opuscules poétiques») первый раздел составят «Эротические
стихи», представленные книгой первой (18 стихотворений) и книгой
второй (17 стихотворений). В лондонском издании 1781 года «Opuscules
de Monsieur le Chevalier de Parny» и в парижских изданиях книг с
таким же названием (1784 и 1785) «Эротические стихи» представлены
уже в четырех книгах. В двух последних в первых трех книгах - 38
стихотворений и в четвертой - 14 элегий («Élégie I» - «Élégie XIV»).
Пятитомное прижизненное собрание сочинений Парни1 открывалось
четырьмя книгами под общим заглавием «Эротические стихи»
(общее количество стихотворений - 55). В последнем томе собрания
печаталась поэма «Война богов».
Время сохранило для нас то собрание сочинений Парни,
которое находилось в личном пользовании Шершеневича в его домаш-
1 OEUVRES DÉVARISTE PARNY. ТОМЕ PREMIER - ТОМЕ
CINQUIÈME. - A PARIS, M. DCCCVIII (в настоящее время в
частном собрании, Москва).
289

ней библиотеке. Прекрасно изданные тома в кожаных переплетах с
многочисленными гравюрами изобилуют разнообразными
карандашными маргиналиями. Очень много их в 1-м томе, первые сто десять
страниц которого занял сборник «Эротические стихи». Заметки,
знаки, отчеркнутые фрагменты текста позволяют высказать ряд
соображений о работе Шершеневича над переводами Парни.
Приступая к переводам стихов французского поэта,
Шершеневич внимательно изучил переводы (и подражания)
стихотворений из сборника «Эротические стихи», воспользовавшись хорошо
известной ему книгой «Французские лирики XVIII века» (1914)1.
Фамилии авторов этих переводов и подражаний записаны
карандашом на 27 страницах 1-го тома собрания сочинений Парни.
Сравнение переводов с подлинниками показало Шершеневичу их
главный повсеместный изъян: недостаточную точность перевода как
на уровне передачи формы стихотворения, так и на уровне
передачи слов подлинника.
Поэзия Парни астрофична, в его стихах не соблюдается
строфическое единство. Как правило, у него длинные метрические
стихотворения без графической расчлененности на фрагменты,
выражающие отдельные мысли. Все тексты стихов Парни в 1-м томе, которые
переводил Шершеневич, имеют его карандашные отчеркивания этих
фрагментов. Например, в слитном французском тексте первого
стихотворения «ЗАВТРАШНИЙ ДЕНЬ. ЭЛЕОНОРЕ <LE LENDEMAIN.
A ELEONORE») он выделил для адекватного перевода восемь
фрагментов: пятистишие на две рифмы (АббАб)2, четверостишие с
перекрестной рифмой (ВгВг); шестистишие на две рифмы (ДеДееД); се-
мистишие на три рифмы (жжЗЗиЗи); четверостишие с перекрестной
рифмой (КлКл); четверостишие с опоясывающей рифмой (МннМ);
1 В ней помещен «Мадригал» Вольтера в переводе Шершеневича.
2 Прописная буква обозначает женскую, а строчная - мужскую рифму.
290

пятистишие на две рифмы (оПоПо); четверостишие с перекрестной
рифмой (РсРс). Своеобразной астрофической организацией стиха с
разнообразной системой рифмования Парни развязывал себе руки для
различных интонационных поисков. Шершеневич в своих переводах
передал все формальные признаки поэзии Парни. Для него было
обязательным сохранение размера, количества строк (принцип эквили-
неарности) и чередования рифм. Поэты же пушкинской поры не
заботились о передаче формы стихотворений Парни. В тех редких
случаях, когда в его стихах появлялась графическая расчлененность на
фрагменты (четверостишия, пятистишия и т. п.), они не
удосуживались передать такое членение в своих переводах. В качестве
примера приведем стихотворение «СКРОМНОСТЬ <LA DISCRETION»),
в котором графически выделены следующие друг за другом
четверостишие, пятистишие, шестистишие и снова четверостишие. Всего 19
строк. В.Л. Пушкин перевел его длинным метрическим
стихотворением в 27 строк, а перевод H.A. Маркевича, хотя числом строк (20)
и приближен к подлиннику, все-таки обладает строгой строфической
организацией (пять четверостиший). Даже когда переводчики не
нарушали принцип эвкилинеарности и переводили подлинник тем же
количеством строк (единичные случаи), они, в отличие от Шершене-
вича, не передавали рифменную структуру подлинника.
Современный читатель без труда убедится в том, что
существовавшие до Шершеневича переводы отдельных стихотворений из
книги Парни «Эротические стихи» как по форме, так и по содержанию
весьма далеки от подлинника. Для этого вполне достаточно
обратиться к книге «Французская элегия XVIII-XIX вв. в переводах
поэтов пушкинской поры» (1989), где переводам стихотворений Парни
предшествуют французские тексты.
Как уже отмечалось, планирование работы поэта над
переводами из «Эротических стихов» запечатлено многочисленными
маргиналиями в 5-томном полном собрании сочинений Парни, находив-
291

шемся в его личной библиотеке. Шершеневич хотел, прежде всего,
ознакомить советского читателя с принесшими Парни известность
сборником «Эротические стихи» и поэмой «Война богов». Он
считал, что представление о поэзии Парни мог дать только
переведенный одним поэтом цикл стихов, а не отдельные стихи, переведенные
разными переводчиками. Предположительно, переводить стихи из
сборника Парни он начал после завершения работы над переводом
трагикомедии «Сид» Пьера Корнеля в 1937 году.
Шершеневич не успел перевести весь сборник «Эротические
стихи». Больше половины переведенных стихов содержится в ряде
материалов, хранящихся в РГАЛИ и частном собрании. 39 листов в
РГАЛИ (ф. 2145, оп. 1, ед. хр. 14) распадаются на две части: с 1-го
по 25-й лист - машинопись с 22 стихотворениями из книг первой,
второй и третьей сборника; с 26-го по 39-й - автограф
переводчика, где отражена работа поэта над другими стихами, среди которых
встречаются незавершенные переводы. Семь стихотворных
переводов (один из второй, пять из третьей и еще один из четвертой
книги) автографа можно условно отнести к завершенным, так как
число строк каждого из них совпадает с числом строк подлинника.
Возможно, с этими семью переводами Шершеневич хотел еще работать,
поэтому они не попали в машинописные списки. В частном
собрании хранятся четыре экземпляра машинописи - листы,
совпадающие с хранящимися в РГАЛИ. Интерес вызывает только первый
экземпляр, представляющий собой скрепленную тесьмой тетрадку, на
первом листе которой были напечатаны выходные данные и внизу
крупно рукой поэта синим карандашом написано: «1938 1/ХИ». Не
исключено, что тогда Шершеневич в преддверии 125-летия со дня
смерти Парни пытался где-либо опубликовать 22 переведенных им
к тому времени стихотворения.
В том же 1938 году он начал переводить поэму «Война богов»
и завершил работу, как он признавался, через три года. Таким обра-
292

зом, к 1941 году появился первый на русском языке поэтический
перевод знаменитой поэмы Парни1. В конце 1939 года Шершеневич
параллельно пишет статью «Пушкин - переводчик Парни»2 и
отсылает ее в редакцию журнала «Литературный критик»3. Полный текст
перевода поэмы «Война богов» сохранился в нескольких
документах. В РГАЛИ (ф. 2145, оп. 1) отложились беловой и черновой
автограф (ед. хр. 10) переводчика (ранняя редакция) и более поздняя
машинописная редакция перевода (ед. хр. 11). В машинописной
редакции текстов Песен второй, третьей, четвертой и пятой жирными
отчеркиваниями выделены фрагменты и на полях рукой
переводчика написано: «Дано в Литгазету» (публикация не последовала).
После смерти Шершеневича комиссия по его литературному наследию
признала представляющими «большой литературный интерес» его
переводы из Т. Готье, Ш. Бодлера, А. Рембо и Э. Парни, а также его
статью «Пушкин - переводчик Парни».
В частном собрании находятся три машинописных текста
перевода «Войны богов», один из которых - поздняя редакция.
Поздние редакции переводов из РГАЛИ и частного собрания
характеризуются незначительной правкой отдельных строк поэмы (имеются
разночтения), и характер исправлений показывает, что они сделаны
1 В фонде «Коллекция рукописей» РГАЛИ (ф. 1345, оп. 1, ед. хр. 413)
хранится переплетенная в виде книги рукопись анонимных
переводов с французского в прозе поэмы Э. Парни «Война богов» (л. 1-140
с оборот.) и его же произведения «Библейские любовные
похождения» (л. 141-193 с оборот.). Приблизительная дата создания
переводов 1865-1883.
2 РГАЛИ, ф. 2145, оп. 1, ед. хр. 81, л. 1-10.
3 В январе 1940 Шершеневич получает положительный отзыв на свою
статью, но редакция «Литературного критика» считает правильным
направить ее для публикации во «Временник пушкинской комиссии»
(РГАЛИ, ф. 2145, оп. 1, ед. хр. 157).
293

в 1940 году, когда переводчик познакомился с рецензией на свой
перевод авторитетного специалиста по французской поэзии Л.Н. Га-
лицкого (РГАЛИ, ф. 2145, оп. 1, ед. хр.156, л. 1-15). В ней
рецензент показал (с использованием цитат из оригинала) достоинства
перевода и акцентировал внимание на ряде недостатков. Многие из
них Шершеневич исправил в поздней редакции. Приведем лишь
общую оценку: «Переводчик проделал большую работу, внимательно
и вдумчиво отнесся к оригиналу, отыскал на русском языке
соответствующий стилистический эквивалент. <...> Избрав пятистопный
ямб для передачи десятисложного стиха подлинника, В.
Шершеневич строго придерживается чередования рифм Парни. Стремление
к точности в большинстве случаев не приводит к буквализму; хотя
и встречаются отдельные срывы, но обычно переводчику удается
найти слова и обороты русского языка, передающие смысл и
стилистические особенности подлинника. В то же время надо отметить,
что переводчику еще многое надлежит сделать для того, чтобы
приблизить перевод к художественному совершенству подлинника...».
Шершеневич не смог опубликовать ни часть (больше половины)
переведенных стихотворений Парни из сборника «Эротические
стихи», ни завершенный перевод его поэмы «Война богов».
Помешали многие причины: и разразившаяся в 1941 году война, и высокий
уровень конкуренции среди переводчиков западной литературы, и
отношение к нему со стороны литературных чиновников как к
политически и творчески сомнительной личности.
Публикуя в настоящее время эти переводы, необходимо
обратить внимание на то, что в 1970 году в серии «Литературные
памятники» была напечатана поэма Эвариста Парни «Война богов» в
переводе В.Г. Дмитриева с обстоятельной статьей Е.Г. Эткинда о жизни и
творчестве поэта. Естественно возникает вопрос: нужен ли русскому
читателю еще один перевод? В ответ на него приведем высказывание
М.Л. Гаспарова: «Каждый перевод, сколь бы он ни был превосходен,
294

проецирует многомерную сложность подлинника на плоскость,
делает оригинал упрощенным и представляет его односторонне.
Сопоставляя два или несколько переводов, читатель может получить как
бы стереоскопическое изображение оригинала, увидеть его с разных
сторон»1. В нашем случае важно, что перевод Шершеневича
отличается от напечатанного в серии «Литературные памятники». Эти
отличия во многом проистекают из тех принципов передачи формы и
содержания иноязычного произведения, которым Шершеневич
следовал и которые описал во вступительной статье «От переводчика».
Остановимся только на двух моментах. Поэма Парни написана
астрофическим стихом и, как считал Шершеневич, с «очень
прихотливым» чередованием рифм. В ней встречаются рифмы
перекрестные, опоясывающие, смежные при отсутствии какого-либо порядка
их чередования. Переводчик справился с трудной задачей сохранения
конфигурации рифм подлинника, стремясь по возможности не
нарушать ритмико-интонационный рисунок поэмы. При чтении астрофи-
ческих стихов у исследователей невольно возникает желание
распознать знакомые очертания какой-либо сложной строфической
формы, например Онегинской строфы (14 строк с конфигурацией рифм
АбАбВВггДееДжж). В 1970-х годах, читая «Войну богов» на языке
оригинала, A.A. Илюшин обнаружил в Песни седьмой поэмы
фрагмент текста из 14 строк, которые рифмуются точно так же, как
Онегинская строфа2:
1 Гаспаров М.Л. О новом переводе «Ада» Данте, выполненном В.Г.
Маранцманом // Данте Алигьери. Божественная комедия: Ад.
Чистилище. Рай / Данте Алигьери; [пер. с итал. В. Маранцмана]. - СПб.,
2006. - С. 5.
2 Илюшин A.A. К истории Онегинской строфы // Замысел, труд,
воплощение. .. / Под. ред. проф. В.И.Кулешова. - М.: Издательство
Московского университета, 1977. С. 92-93; см. подр.: Илюшин A.A. Русское
стихосложение. - М.: Высшая школа, 2004. С. 149-155.
295

Se rapprochaient: une ivresse fatale
Dans tous leurs sens allume les désirs;
Et de Thaïs l'haleine virginale,
Et d'Élinin les innocens soupirs,
Sont confondus: la volupté timide,
Et la langueur, et le baiser humide,
Ouvrent déjà leurs lèvres... Par bonheur
Pour eux, pour moi, pour le sage lecteur,
Un coq chanta: le fracas du tonnerre
N'eût pas produit un effet plus certain.
Ce triple cri leur rappelle soudain
Le renîment du coupable Saint-Pierre,
Et le remords que porta dans son cœur
Du coq hébreu le chant accusateur1.
В переводе этого фрагмента В.Г. Дмитриевым2, который не
воспроизводил конфигурацию рифм подлинника, Онегинская
строфическая форма оказалась разрушенной. Перевод же Шершеневича
точно передает принятый в оригинале поэмы порядок рифмовки, и
поэтому в приведенном ниже фрагменте текста 14 строк
рифмуются по формуле АбАбВВггДееДжж, как в строфах романа Пушкина
«Евгений Онегин»:
И в их крови безумное желанье
Зажглось огнем, и каждый опьянен;
Таис свое невинное дыханье
И Элинен еще невинный стон
1
2
La guerre des dieus; poème en dix chants. Par Évariste Parny. - A Paris,
M. DCCCVIII. P. 155.
Парни Эварист. Война богов. Поэма в десяти песнях с эпилогом- Л.:
Издательство «Наука», 1970. С. 116-117.
296

Смешали вдруг; и робкое страданье,
Истомы лень и влажное лобзанье,
Открыв уста... Но, к счастию для них,
И для меня, и для чтецов моих, -
Запел петух; его тройное пенье
Произвело эффект сильней, чем гром;
Чета нашла напоминанье в нем
Про грех Петра святого в отреченьи
И про укор, что нам несет петух,
Нас обвинив и нам терзая дух.
Конечно, скорее всего, тождественность конфигураций рифм
в отрывке из поэмы «Война богов» и в Онегинской строфе
случайна, но это не мешает в этом вопросе считать Парни
предшественником Пушкина.
Необходимо обратить внимание еще на одну особенность шер-
шеневичевского перевода поэмы «Война богов». Даже беглый
просмотр фрагментов текста подлинника и их переводов Шершеневи-
чем и Дмитриевым создает ощущение, что перевод Шершеневича
на уровне передачи слов более точный, а перевод Дмитриева более
вольный. Это наблюдение можно выразить и в количественных
показателях, воспользовавшись методикой, предложенной М.Л. Гаспаро-
вым1. Методика дает приблизительный результат, так как
предполагает пословесное сопоставление перевода не непосредственно с ори-
Гаспаров М. Подстрочник и мера точности // Теория перевода и
научные основы подготовки переводчиков. Материалы Всесоюзн. науч.
конф. -М.: МГПИИЯ им. М.Тореза, 1975. Ч. 1. С. 119-122; см. также:
Настопкене В. Опыт исследования точности перевода
количественными методами // Ученые записки вузов Литовской ССР, Literatüra. -
Vilnus, 1981. T. XXIII, № 2. С. 53-70.
297

гиналом, а с подстрочником. Сопоставлению подвергаются так
называемые знаменательные слова, а именно: существительные,
прилагательные, глаголы, наречия. Фиксируются следующие типы пословес-
ного соответствия между подстрочником и переводами: точное
воспроизведение слова из подстрочника; замена слова из подстрочника
однокоренным синонимом; замена слова из подстрочника разноко-
ренным синонимом; добавление в переводе слов, которых не было
в подстрочнике. В итоге на уровне передачи слов точность перевода
оценивается долей точно воспроизведенных в переводе слов от
общего числа знаменательных слов подстрочника (показатель
точности перевода), а вольность перевода - долей произвольно
добавленных переводчиком слов от общего числа знаменательных слов
перевода (показатель вольности перевода).
Для определения количественных показателей был выбран
фрагмент текста из Песни второй «Войны богов» (40 строк) - монолог
Святого Духа («D'autres l'auraient obtenu comme nous...»). В переводе
Шершеневича первая строка этого монолога читается: «Успехи есть,
как и у нас, у всех...», в переводе Дмитриева - «Удачу этот случай
нам послал...». Пословесное сопоставление переводов монолога
Святого Духа с подстрочником позволило ответить на вопрос,
насколько один перевод «точнее, а другой вольнее». Для перевода
Шершеневича показатель точности составил 46%, а показатель вольности
27%. Перевод Дмитриева характеризовался значениями показателя
точности 30%, а показателя вольности - 56%. Высказанные
соображения ни в коем случае не затрагивают вопроса, какой перевод
лучше. Они лишь проливают свет на различие подходов переводчиков
к своей работе и ориентацию на разные группы читателей. В своей
многолетней переводческой деятельности Шершеневич разделял
точку зрения Фета на перевод и при работе с оригинальным
иностранным текстом ориентировался на «читателя с чутьем», который
всегда угадает в более точном переводе, как бы он «ни казался тяжело-
298

ват и шероховат», «силу оригинала, тогда как в переводе,
гоняющемся за привычной и приятной читателю формой, последний большей
частью читает переводчика, а не автора».
Поскольку статья «От переводчика», предназначавшаяся для
издания русского перевода «Войны богов», охватывает широкий круг
вопросов, далеко выходящих за пределы названной поэмы и
касающихся других направлений жизни и творчества французского поэта,
она печатается нами как вступительная статья ко всем публикуемым
здесь переводам поэзии Парни. Между статьями «От переводчика»
и «Пушкин - переводчик Парни» имеются текстуальные
переклички, сохраняемые в настоящем издании. Вместе с тем представилось
нужным произвести частные уточнения в «Словаре примечаний».
299

СОДЕРЖАНИЕ
От переводчика 5
ЭРОТИЧЕСКИЕ СТИХИ
Из КНИГИ ПЕРВОЙ
Завтрашний день. Элеоноре 27
Скромность 29
Извещение 30
Страх 31
Стихи, вырезанные на померанцевом дереве 33
Да сохранит вас бог 34
Опасное лекарство 35
Завтра 36
Призрак 37
Райские места 40
Отрывок из Алкея, греческого поэта 43
Цель учений 45
Желание одиночества 47
Из КНИГИ ВТОРОЙ
Охлаждение 49
К ночи 50
Возврат 51
300

Элегия 53
Досада 55
Другу, обманутому любимой 57
Моим друзьям 59
Неверным 60
Отречение 62
ИЗ КНИГИ ТРЕТЬЕЙ
Сон 64
Неудавшийся вояж 66
Моя смерть 68
Нетерпение 70
Любовное размышление 71
Букет любви 72
ИЗ КНИГИ ЧЕТВЕРТОЙ
Элегия VIII 73
ВОЙНА БОГОВ
Песнь первая 77
Песнь вторая 92
Песнь третья 108
Песнь четвертая 126
Песнь пятая 142
Песнь шестая 161
Песнь седьмая 177
301

Песнь восьмая 193
Песнь девятая 213
Песнь десятая 231
Эпилог 245
Словарь примечаний 250
ПРИЛОЖЕНИЕ
Вадим Шершеневич. Пушкин - переводчик Парни 269
В. Дроздков. Парни в России: XVIII век - первая треть XX века;
Шершеневич - переводчик Парни 280
302

Парни Э.
П18 Стихотворения. Война богов. Пер. с франц. В. Шершеневича
/ Сост., подг. текста и послесл. В.А. Дроздкова. - М.: Водолей,
2016. - 304 с. - (Звезды зарубежной поэзии).
ISBN 978-5-91763-277-3
Произведения выдающегося элегического поэта Франции Эвариста
Парни (1753-1814) публикуются в переводах одного из
представителей поэзии Серебряного века Вадима Шершеневича. Над ними он
работал в 1937-1940 гг., полностью завершив перевод знаменитой
поэмы «Война богов» (впервые в России) и более половины
стихотворений не менее знаменитой книги «Эротические стихи». В
отличие от известных переводчиков Парни, только Шершеневичу
удалось бережно сохранить форму оригинала. Переводы стихотворений
(кроме пяти) и поэмы, а также статья «Пушкин - переводчик
Парни» публикуются впервые.
ББК 84 (4Фра)
УДК 821.133.1

Парни Эварист
Стихотворения.
Война богов
Технический редактор А. Ильина
Корректор Н. Федотова
Подписано в печать 05.12.15. Формат 70x108/32.
Бумага офсетная. Гарнитура Тайме. Печать офсетная
Печ. л. 9,5. Заказ №
Издательство «Водолей»
127254, г. Москва, ул. Гончарова, 17-А, кор. 2, к. 23
Официальный сайт: http://www.vodoleybooks.ru
E-mail: info@vodoleybooks.ru
Отпечатано способом ролевой струйной печати
в ОАО «Первая Образцовая типография»
Филиал «Чеховский Печатный Двор»
142300, Московская область, г. Чехов, ул. Полиграфистов, д.1
Сайт: www.chpd.ru, E-mail: sales@chpk.ru, 8(495)988-63-87
Θ
9