А. ТОНДИ
ИЕЗУИТЫ
Перевод с итальянского
Редакция и вступительная статья
Ф. н. ол е щука
И * Л
ИЗДАТЕЛЬСТВО
ИНОСТРАННОЙ ЛИТЕРАТУРЫ
Москва, 19 5 5

I GESUITI
NELLA STORIA
DI UNA CRISI Dl COSCIENZA
di ALIGHIERO TONDI
PARENTI EDITORE
FIRENZE
1954

ВСТУПИТЕЛЬНАЯ СТАТЬЯ
Книга бывшего члена ордена иезуитов А. Тонди,
недавно присоединившегося к демократическому лагерю в
Италии, посвящена актуальной и важной проблеме —
критике религиозной идеологии,
религиозно-идеалистического мировоззрения, разоблачению католицизма и
выяснению на примере личной судьбы автора процесса
преодоления религиозных убеждений.
Нет нужды говорить о том, какую реакционную роль
в истории человечества играла и продолжает играть
религия как одна из форм общественного сознания, как
антинаучная идеология. Религия постоянно тормозила
общественное развитие, выступала как орудие
эксплуататоров в деле закабаления и угнетения трудящихся.
Реакционная роль религии и церкви вскрыта самим ходом
истории, их ббрьбой против революционного движения
трудящихся масс, против науки и ее деятелей.
В нашей, советской стране, в условиях строительства
коммунистического общества, религия также играет
вредную, реакционную роль. Следует, конечно, учитывать
различное положение религии в СССР и в
капиталистических странах. Там она — неотъемлемая составная часть
идеологической надстройки над капиталистическим
базисом общества. При капитализме религия имеет глубокие,
питающие ее социальные корни, получает всяческую
поддержку со стороны господствующих классов, государства,
науки, философии, литературы. Влияние ее там огромно.
По-другому обстоит дело в Советском Союзе.
Эксплуататорский строй, частная собственность на
средства производства, анархия производства — все то,
что питает религию в буржуазном обществе, в советской
3

стране ликвидировано. Эксплуататорских классов,
которые поддерживают религию, в СССР нет. Религия,
социальные корни которой в нашей стране подорваны,
стала пережитком прошлого. Влияние ее и распространение
сильно уменьшились. Уменьшилось, следовательно, и
количество религиозных организаций, служителей культа.
Сама политическая ориентация церкви стала иной —
лояльной в отношении советской власти.
Однако живучесть и цепкость религиозных пережитков
таковы, что они все еще существуют в сознании
некоторой части советских людей, особенно в деревне.
Проявляясь в самых различных формах — обрядах, обычаях;
праздниках, молитвах, молебнах, — а иногда существуя и
без них, религиозные предрассудки и суеверия серьезно
мешают строительству коммунизма, тормозят процесс
овладения массами научным, диалектико-материалисти-
ческим мировоззрением, препятствуют некоторым людям
нашей страны стать сознательными и активными
строителями коммунизма.
Вот почему научно-атеистическая пропаганда,
преодоление религиозных пережитков в сознании людей
являются важными, актуальными политическими задачами
в нашем обществе. В этой связи полезна каждая новая
книга, посвященная разоблачению религии, показу ее
антинаучной, реакционной роли, раскрытию
антинародной деятельности религиозных организаций. Книга
А. Тонди «Иезуиты» как раз и посвящена этому вопросу.
Правда, автор пишет о роли религии и церкви за
рубежом, главным образом о католицизме в Италии. Но от
этого значимость и полезность книги для советского
читателя не снижается.
По мере того как усиливается всеобщий кризис
капитализма,— а это происходит в связи с ростом силы и
могущества Советского Союза и стран народной
демократии, в связи с активизацией рабочего класса в странах
капитала и национально-освободительного движения в
колониях, — империализм в попытках спасти положение
в числе других средств все шире использует религию,
религиозные организации и, в первую очередь,
католическую церковь во главе с Ватиканом. Вся история папства
свидетельствует, что оно всегда было опорой
эксплуатации, врагом науки, гасителем разума и рассадником
мракобесия. Ныне Ватикан, папа римский совершенно
4

открыто и безоговорочно выступают на стороне злейших
врагов человечества — поджигателей войны,
американских империалистов. Князья католической церкви
освящают именем бога агрессивную политику гонки
вооружений, политику сколачивания военных блоков,
строительство военных баз, ремилитаризацию Германии и Японии.
Ватикан услужливо предоставляет империалистам свою
печать, свой пропагандистский аппарат, свою
разветвленную по всему миру сеть религиозных организаций
для распространения антисоветской клеветы, лжи о
движении сторонников мира, о деятельности
коммунистических партий. Святые отцы не брезгуют никакими
средствами в борьбе с прогрессивными силами мира, вплоть
до шпионской, диверсионной работы. Процесс над
кардиналом Миндсенти в Венгрии и другие показали с
достаточной убедительностью, что Ватикан и католическая
церковь являются ныне злейшими врагами трудящихся,
пособниками империалистов.
Прогрессивный писатель Франции Анри Клод в своей
книге «Кому нужна война» пишет: «Все более тесный
контакт устанавливается между Уолл-стритом и
Ватиканом. Всемирный характер католичества прекрасно
уживается со всемирным характером американского
финансового капитала. Американский капиталистический класс
желает опереться на такую консервативную силу, какой
является религия, подобно тому как к этому же
стремилась европейская буржуазия в XIX в. Вместе с тем
американский финансовый капитал видит в христианстве
(католическом или протестантском) идеологическое
оружие для своей антисоветской борьбы» К
Книга А. Тонди привлекает внимание советского
читателя ко всем этим проблемам, она предоставляет ему
огромный фактический материал, который позволяет
сделать правильные выводы. Тонди рассказывает, например,
об антисоветской деятельности Ватикана, о роли
пресловутого «Руссикума» — папского учебного заведения, в
котором готовятся кадры духовных шпионов,
вербующихся из всякого рода реакционного отребья. В книге
немало внимания уделено разоблачению
антикоммунистической пропаганды, проводимой Ватиканом, показу
того, как в папском Грегорианском университете дей-
1 Анри Клод, Кому нужна война, ИЛ, 1949, стр. 176.
5

ствует специальная система натаскивания и тренировки
слушателей, как их в целях борьбы с демократическим
движением «знакомят» с учением
марксизма-ленинизма, с новейшими открытиями в области естествознания
и т. д.
Для западных районов нашей страны, где католицизм
до сих пор имеет известное распространение, где еще
совсем недавно усиленно орудовали иезуиты, книга А. Тонди
представит особый интерес.
Известный интерес для советского читателя
представляет и сам автор книги — в недавнем прошлом иезуит,
преподаватель папского Грегорианского университета. На
примере сложного жизненного пути А. Тонди отчетливо
видны те глубокие процессы идейного брожения, которыми
ныне охвачен капиталистический мир, известная часть
католиков, — брожения, которое является результатом
великих социальных сдвигов, происходящих в
общественной жизни. Из книги Тонди видно, что эти сдвиги,
неумолимо и неизбежно толкают людей, даже из среды
иезуитов, к переоценке ценностей, к пересмотру своих, казалось
бы, твердо установившихся взглядов. Автор показывает,
как новое пробивает себе дорогу и одолевает старое,
ломает ожесточенное сопротивление старых сил и старой
идеологии.
А. Тонди вырос в семье, которая, по его словам, была
далека от религиозного фанатизма. Тем не менее после
окончания школы и последовавшей за этим
непродолжительной военной карьеры он вступает на религиозный
путь: оканчивает иезуитское учебное заведение,
принимает сан священника и становится преподавателем
папского Грегорианского университета.
В капиталистическом мире, это довольно обычное
явление. Необычно другое. Казалось бы, А. Тонди
должен был окончательно утвердиться на иезуитском
поприще. Тем не менее после шестнадцатилетнего пребывания
в ордене Тонди решительно порывает с церковью и
приходит к марксизму, к коммунизму. В 1952 году он
выпускает свою первую работу «Ватикан и неофашизм», а
в 1953 году — «Иезуиты». В обоих произведениях автор
окончательно порывает с религией и Ватиканом и
осуждает то, чему поклонялся ранее.
Что же, спрашивается, привело убежденного в
прошлом иезуита к разрыву с Орденом, с Ватиканом, с рели-
6

гией? А. Тонди в работе «Иезуиты» дает достаточно
материала для ответа на этот вопрос. Он показывает также
и те причины, которые обусловливают вообще рост
атеизма, отход масс от религии в странах капитала.
А. Тонди придает решающее значение субъективному
фактору, личным своим переживаниям, настроениям,
размышлениям. Автор, по его словам, всегда интересовался
проблемами познания истины, он мучительно искал ответы
на коренные вопросы мировоззрения — гносеологии,
космогонии, старался разгадать, в чем сущность мира,
каково назначение человека, чем определяется моральное
поведение человека и т. д.
Порою размышления над этими проблемами
настолько изматывали Тонди, что он впадал, по его словам,
«в отчаянное состояние прострации». «...Я переживал
неописуемые страдания,— пишет он,— это был настоящий
катаклизм... Я пытался верить, держался стойко, хотя это
и было мучительно... Я вернулся в храм, к Христу,
простерся у подножья алтаря. Я молился часами, молился
много дней. Я плакал, искал надежды. Как Бранд в храме
у Ибсена, я ждал среди отблесков заката света чуда»
(стр. 237—239 настоящего издания). Но все попытки
найти истину на путях религии не давали никаких
положительных результатов: постепенно возникал ряд новых
проблем, новых сомнений. Под напором аргументов науки,
логики, разума рушилось все, на чем покоилось
религиозное мировоззрение — вера, бог, душа, святость церкви,
непогрешимость папы, незыблемость догматов. «Я был
глубоко несчастлив, — пишет Тонди. — Величественное
здание, которое мне удалось кирпич за кирпичом
возвести ценой несказанных жертв, теперь рушилось...»
(стр. 237). После длительных поисков Тонди в конце
концов обрел истину; он нашел ее в науке, пришел к
марксизму. i
Мы можем верить А. Тонди в том, что процесс
глубокой, внутренней борьбы между религиозным и научным
мировоззрением происходил в его сознании примерно так,
как он его описывает в своей книге. Однако автор не
показывает нам того главного, основного, что вызвало в
нем к жизни этот процесс и предрешило его исход.
Главное, конечно, не в субъективном, а в социальном
факторе— в обстановке, в которой жил и действовал автор.
Великая борьба между силами прогресса и силами реак-
7

ции, реакционная политика церкви, Ватикана, борьба за
мир, за лучшее будущее человечества — вот основные
причины, обусловившие переход А. Тонди из лагеря
реакции в лагерь демократии.
Известное ленинское положение гласит, что религия
есть лишь продукт определенных общественных условий,
что она — социальное явление. Поэтому и преодоление
религии, критика ее — это не просто чисто мыслительный
процесс, происходящий в сознании людей, но прежде
всего практическая деятельность, борьба за изменение
тех общественных условий, которые порождают и питают
религию. «Было бы буржуазной ограниченностью
забывать о том,— писал Ленин,— что гнет религии над
человечеством есть лишь продукт и отражение экономического
гнета внутри общества. Никакими книжками и никакой
проповедью нельзя просветить пролетариат, если его не
просветит его собственная борьба против темных сил
капитализма» *.
Тот факт, что Ватикан выступает ныне в роли орудия
англо-американских поджигателей войны, что он
бесповоротно связал свою судьбу со злейшими врагами
народов — империалистами, агрессорами, не может не открыть
глаза миллионам и миллионам людей на истинное
положение вещей. Если многие католики и не делают отсюда
последовательных антирелигиозных выводов, они, тем не
менее, все больше и больше занимают антиватиканские
позиции. Усиливается кризис в религиозных организациях
капиталистических стран. Миллионы верующих вместе с
коммунистами ведут борьбу за мир, за свободу, за
независимость народов. В этой борьбе принимают участие и
служители культа, за что некоторые из них подвергаются
гонениям со стороны Ватикана и католической
верхушки. Вот эта практика социальной борьбы, в которую
вовлечены миллионы верующих, самой логикой своего
развития все больше и больше разоблачает церковь в
глазах католиков, раскрывает реакционную сущность*
католицизма, религии. Она и есть та главная причина,
которая толкает миллионы людей к разрыву с церковью, с
религией.
Нельзя забывать при этом, что в Италии классовая
борьба способствует разоблачению католицизма больше,
1 В. И. Ленин, Соч., т. 10, стр. 68.
8

чем в какой-либо другой буржуазной стране. В этой
стране сильны религиозные традиции; здесь центр
католической церкви — Ватикан; здесь его сложная
пропагандистская машина, правящая христианско-демократи-
ческая партия, многочисленные другие клерикальные
организации — профсоюзные, молодежные, женские,
детские, спортивные; здесь пресловутое «Католическое
действие», «гражданские комитеты», «Общество Марии»
и т. д. В Италии больше чем где бы то ни было
церковь открыто вмешивается в политическую жизнь в целях
укрепления буржуазных порядков, власти помещиков и
капиталистов, для запродажи страны американским
поджигателям войны. Массы трудящихся, все более
вовлекаемые в политическую борьбу, не могут не делать из
этого соответствующих выводов, а выводы, в свою
очередь, не могут не быть антиклерикальными,
антирелигиозными. К сожалению, в книге «Иезуиты» об этом мало
говорится, но советский читатель сам легко восполнит
этот ее недостаток.
Главным объектом своей критики А. Тонди избрал
орден иезуитов, «Общество Иисуса». Правда, в его
работе нет систематического изложения истории Ордена,
разоблачения всех его преступлений на протяжении
более чем четырехсотлетней деятельности; автор
останавливается лишь на некоторых моментах, связанных с
жизнью и деятельностью ордена иезуитов. Однако и
приведенного им материала достаточно, чтобы читатель
сумел составить вполне отчетливое представление об
отвратительном существе иезуитизма, о характере его мрачной
деятельности, о методах и способах его работы.
Как известно, орден иезуитов создан в XVI столетии
как орудие контрреформации после целого ряда
безуспешных попыток папства укрепить позиции
католической церкви другими средствами.
Когда под напором крестьянских движений, в связи с
ростом науки и техники, здание католицизма начало
трещать и шататься, появился орден иезуитов, созданный
испанским монахом-фанатиком Игнатием Лойолой.
Вскоре этот Орден стал главным орудием феодальной
католической реакции, главным средством политической и
идеологической экспансии Ватикана. В отличие от других
Орденов иезуитский с самого начала поставил своей
задачей укрепление позиций католической церкви путем
9

проникновения в среду аристократии, богатых слоев
населения, правящих кругов, руководящих политических
деятелей.
Эту линию орден иезуитов последовательно проводил
всегда, проводит и ныне. Являясь сравнительно
немногочисленным (в ордене около 30 000 иезуитов), Орден
играет, тем не менее, руководящую роль во всей
деятельности католической церкви и Ватикана: из иезуитов
комплектуются кадры высшей иерархии церкви,
подбираются советники папы; иезуиты возглавляют папскую
дипломатию и разведку; в их руках — дело религиозного
образования католической молодежи; они контролируют
и направляют деятельность разветвленных по всему миру
миссионерских организаций, являющихся в сущности не
чем иным, как передовыми отрядами крупных
капиталистических монополий, в первую очередь монополий
США.
Никакой другой орден не проявлял такой активности
и изворотливости, не пользовался такой неограниченной
поддержкой господствующих классов, правящих кругов,
как орден иезуитов. Путь Ордена отмечен в истории
такими преступлениями, злодеяниями и коварством, что
самое слово «иезуиты» давно уже стало синонимом
подлости и лицемерия. Не раз иезуиты за свою преступную
деятельность изгонялись из ряда стран, а деятельность их
ордена запрещалась. Классическая художественная
литература запечатлела гнусные образы иезуита в целом ряде
произведений, например у Стендаля в «Красном и
черном», у О. Мирбо в «Себастьяне Роке», у Э. Сю в
«Агасфере» и во многих других.
Удалось ли, однако, ордену иезуитов осуществить в
своей деятельности ту цель, которая перед ним была
поставлена? Сегодня мы безошибочно можем ответить, что,
несмотря на некоторые временные успехи, иезуиты не
достигли поставленной перед ними цели. Католицизм,
Ватикан попрежнему теряют свои позиции, свое влияние
на массы, причем теряют их в еще более угрожающей
степени, чем это имело место в XVI веке, когда создался
орден иезуитов. В самой Италии, по свидетельству ряда
компетентных лиц, в том числе и самого Тонди,
значительная часть населения фактически порвала с религией и
церковью. Укрепить власть католицизма и папства над умами
людей иезуитам явно не удалось. Почему?
Ю

Католицизм является орудием укрепления
капитализма. Католицизм не отражает и не может отражать
потребностей развития материальной жизни общества. Он
тормозит это развитие, тянет его назад. Жизнь же идет
вперед, она сильнее реакционных идей и учреждений, она
развивается наперекор им, ломает и сокрушает на своем
пути все и всяческие препятствия и преграды.
Католицизму под напором жизни пришлось приспособиться к новым
условиям, к новой обстановке. Известно, например, что в
связи с ростом рабочего движения и обострением
классовых противоречий Ватикан во второй половине XIX века
усиленно стал заигрывать с социалистическим
движением, выступать в роли защитника «справедливых»
требований трудящихся. Папа опасался потерять влияние на
массы. Ряд папских энциклик того времени посвящен
рабочему вопросу; в них Лев XIII в демагогических целях
осуждал хищническую, бесчеловечную эксплуатацию
трудящихся капиталистами, призывал богатых помогать
бедным, смягчать бедствия и т. д. Известно, что в связи
с ростом науки, новыми открытиями и изобретениями,
утверждавшими все больше правоту материалистического
мировоззрения, Ватикан счел необходимым
«переориентироваться», выступил в роли «покровителя и
защитника» науки, создал целую сеть католических учебных
заведений вплоть до академии наук. Расчет и здесь был
очень простой: сфальсифицировать, если удастся, выводы
новейшего естествознания с тем, чтобы «подкрепить» ими
шатающиеся позиции религии и идеализма и «спасти
религию».
Таким образом, религиозное мировоззрение,
составляющее сущность католицизма, его идейное оружие, не
может принести иезуитам победу над разумом, над наукой,
над самой жизнью.
Но именно этим оружием вооружал своих членов
орден иезуитов. А. Тонди довольно подробно говорит в
своей работе, как это происходило, каковы те способы и
методы воспитания кадров ордена, которые призваны
сделать их «непобедимыми воинами Иисуса».
Тонди, правда, говорит о «более высокой по
сравнению с другими религиозными объединениями культурной
и психологической подготовке его членов» (стр. 98).
Однако на деле эта подготовка, как показывает сам же
автор, сводится к голой муштре, к ликвидации всякой
и

самостоятельности, к вытравливанию свободы мышления
у воспитуемых, к превращению их в манекенов,
автоматов, в слепое бездушное орудие в руках начальства.
Генерал Ордена, или, как его называют, «черный папа», —
это все. Он — царь и бог для членов «Общества Иисуса»,
авторитет его непререкаем, повиновение ему
беспрекословно.
Весь смысл жизни иезуита состоит в том, чтобы быть
орудием в руках Ватикана, папы, генерала Ордена, чтобы
служить осуществлению их целей. Иезуиты — это
католическая гвардия папы, готовая слепо служить политике
Ватикана.
Жестокая дисциплина, царящая в Ордене, зиждется на
смертельном страхе перед начальником, перед
последствиями непослушания, на полном подавлении личности.
И в этом слабость Ордена.
Чтобы добиться такой дисциплины, Орден подвергает
иезуита специальному воспитанию, тщательно
продуманной тренировке, обучению. Цель такого воспитания в том,
чтобы вколотить иезуиту мысль, будто католицизм —
универсальная система, которая все охватывает, все
объясняет, все разрешает, будто это единственно
истинное мировоззрение. Иезуит раз и навсегда должен быть
убежден в том, что разум, знания, наука — это ничто.
Вечная истина дана в евангелиях, в решениях соборов,
в энцикликах папы, в догматах католичества. «Вот кредо
этой доктрины, — пишет Тонди: — бог существует;
Иисус — бог; Иисус основал церковь; церковь Иисуса —
это римская католическая апостолическая церковь;
церковь и ее глава, папа...— непогрешимы; вне церкви нет
спасения... ад, чистилище и рай — реальные вещи..; кто
не выполняет какого-нибудь важного предписания
церкви,— идет в ад... Поэтому цель жизни состоит... в
послушании церкви» (стр. 108).
В Ордене последовательно осуществляется метод
воспитания иезуитов именно в этом духе. Устав Ордена
обязывает иезуита, например, каждый день в течение
определенного времени «созерцать вечные истины», подобные
тем, которые мы только что приводили, то есть
сознательно убеждать, натаскивать себя в определенном
направлении. Основатель Ордена, Лойола, составил даже
специальное руководство — «Духовные упражнения»,
которое должно в конце концов убить в иезуите всякую
12

способность к свободному мышлению и привить ему
слепую, догматическую фанатическую веру в самые нелепые,
противоестественные вещи.
«Первое правило, — писал Лойола, — состоит в том,
что мы, отложив всякое собственное суждение, должны
быть душой готовы к послушанию во всем Истинной
Невесте Господа нашего Иисуса Христа, нашей святой Матери
Иерархической Церкви» (стр. 137). В тринадцатом
правиле «Духовных упражнений» читаем: «Чтобы ни в чем
не ошибаться, мы должны верить, что то, что мы видим
белым, есть черное, если таким его называет
Иерархическая Церковь» (стр. 139).
Этим сказано все. Добавлять нечего.
Тонди рассказывает, как человек, его интеллект, его
воля сначала энергично противятся, восстают против
такого опустошения личности, но затем под нажимом
неумолимого пресса, действующего изо дня в день, человек в
конце концов сдается, безнадежно деградирует и
становится иезуитом. «На втором году моего «новициата»
я уже был совершенно обессилен, — пишет автор. — Я не
мог даже прочитать «Отче наш», не мог прочитать ни
одной строки, даже видеть не мог книг; все это
вызывало во мне тошноту. Мозг больше не выдерживал. Но в
конце концов, задавленный и замученный, превращенный
почти в глупца, я должен был сдаться» (стр. 161).
Итак, человек идейно и морально опустошен. У него
подорвана вера в самого себя, в свое человеческое
достоинство, в силу своего разума, в могущество науки.
Что же взамен этого дает человеку орден иезуитов?
Богословие и католическую философию.
Вот те идейные основы, на которых зиждется и
покоится иезуитизм.
«...католическая теология,— пишет Тонди,— колосс на
глиняных ногах и с пустым туловищем» (стр. 240).
На помощь теологии приходит католическая
философия. Ее задача в том, чтобы обосновать догматы теологии.
Но католическая философия — это не учение о законах
природы и общества, не проверенное практикой
адекватное отражение действительности. Это — та же пустышка,
тот же мираж, тот же колосс на глиняных ногах, что и
теология. И цель у них общая, и содержание одно и то же.
А. Тонди подробно рассказывает, как этой
схоластической премудростью, которая не идет дальше плоских
13

положений Фомы Аквинского, усиленно начиняют мозги
учащимся в папских семинариях и университетах, как в
течение ряда лет хитроумными рассуждениями, которые
всегда вращаются в заколдованном кругу абстрактных
схоластических понятий, пытаются «доказать» бытие
бога, существование души, непогрешимость папы и т. д.
Неудивительно, что результаты и здесь получаются
неутешительные: вместо укрепления веры возникают
дальнейшие, еще более настойчивые сомнения, подозрения в
том, что религиозные догматы не истинны, что они
построены на песке. «Уаша философия,— признавался Тон-
ди один из профессоров папского Грегорианского
университета,— ...нечто такое, что топчется на одном месте.
Посмотрите, к чему сводится католическая социология,
которую я же преподаю. К нулю» (стр. 194).
Оторванная от жизни, занимающаяся бесплодными,
схоластическими спекуляциями, католическая философия
бессильна удовлетворить запросы здорового, нормального
человеческого ума, вооружить его действенным оружием.
Особо следует сказать о морали иезуитов. Это — одна
из важнейших опор иезуитизма.
Фанатикам-иезуитам усиленно вдалбливается мысль,
что они могут совершать любые, самые чудовищные
преступления, но их совесть должна быть чиста, спокойна;
больше того, они могут гордиться собой, ибо все это
творится во славу божию — «так велел бог». «Цель
оправдывает средства» — вот основа морали иезуитов,
имеющей много общего со звериной идеологией фашизма.
Один из моралистов ордена иезуитов, Бузенбаум,
еще в XVII веке писал: «Так как цель дозволена, то и
средства дозволяются». Орден специально разработал
так называемую теорию «пробабилизма», которая
позволяет любой случай или поступок истолковать как угодно,
причем всегда с подходящей ссылкой на
соответствующие авторитеты, тексты, цитаты священного писания,
святых отцов и т. д. Иезуит может черное сделать белым,
любое преступление изобразить в виде благодеяния; он
может оправдать что угодно.
Вывод отсюда простой: иезуитская мораль — это
отсутствие всякой морали, полный аморализм, полный
произвол действий.
А. Тонди в своей работе не упоминает (а это
следовало бы сделать), что в XVII—XIX веках в различных биб-
14

лиотеках, брошенных иезуитами после их изгнания, были
найдены так называемые «Manita secreta Societatis
Jesu» («Тайные наставления Общества Иисуса»). В одной
из копий этих наставлений, найденной Ю. Ф.
Самариным в 1868 году в библиотеке Пражского университета и
опубликованной в его книге «Иезуиты и их отношение к
России» (Москва, 1870, стр. 425—489), мы читаем,
например, что «духовники привязывают к себе государей,
когда они не порицают явно их предосудительные
поступки, а стараются объяснить оные в благоприятнейшем
для них смысле». Здесь даются указания и о том, как
нужно работать среди богатых вдов, стараясь не
допускать их до нового замужества с тем, чтобы их капиталы
заполучить в пользу церкви, и о том, как надо клеветать
на бывших иезуитов, которые открыли миру тайны
Ордена, и т. д. Одним словом — полное руководство по
совершению любых аморальных поступков!
Трудно себе представить, чтобы при наличии таких
идейных основ иезуиты могли укрепить позиции
католицизма и спасти папство от крушения.
Ныне мы можем констатировать, что Орден иезуитов,
совершив на протяжении своего существования массу
преступлений, пролив реки крови, не выполнил, тем не
менее, поставленной перед ним задачи. Внутренняя
природа Ордена оказалась гнилой, порочной.
Сами члены Ордена, находящиеся даже на высоких
постах, как указывает Тонди, признают нередко, что
обстановка в Ордене их тяготит, иезуитские порядки
душат, они не убеждены в истинности католических
догматов, сомневаются в непогрешимости папства. Однако
только немногие из них находят в себе гражданское
мужество сказать об этом во всеуслышание, открыто
порвать с церковью, с религией и уйти из Ордена, как это
сделал автор рассматриваемой книги. Такой поступок в
условиях буржуазного общества, а тем более таких
стран, как Италия, далеко не безопасен. Известно,
например, какой шквал дикой травли и преследований
обрушился на А. Тонди, как иезуиты пытались отомстить
ему, зажать рот, как они провоцировали его убийство, как
старались объявить его помешанным и упрятать в
сумасшедший дом.
В ценной и полезной в основном работе А. Тонди
«Иезуиты» есть и такие места, которые для советского
15

читателя особого интереса не представляют. В процессе
подготовки книги к изданию на русском языке некоторые
из таких мест опущены. Большей частью это —
многословные, растянутые примечания, в которых содержится
перечисление огромного количества церковных
источников, документов, которыми пользуется автор. Иногда это
фрагменты, содержащие слишком узкие, специально!
теологические рассуждения по ряду вопросов. Некоторые^
из таких рассуждений в книге нуждаются в оговорках.
Автор, например, идеализирует образ Христа,
идеологию раннего христианства. Он считает, что само по себе,
учение Христа заслуживает всякого уважения и
одобрения, что оно содержит в себе вечные моральные ценности.
Другое дело, дескать, церковь, Ватикан, папа: они
извратили христианство, фальсифицировали его, заменили
своим церковным учением, ничего общего с подлинным
христианством не имеющим. Автор доходит даже до
утверждения, будто Ватикан сознательно «упрятал»
Христа и евангелие с тем, чтобы вместо них выдвинуть
догматы церкви. Несомненно, что известная доля правды
в таких утверждениях имеется. Современная наука
доказала, что первоначальное христианство по своему духу
действительно отличалось'от последующего, изложенного
в евангелии, канонизированного церковью, развитого в
постановлениях соборов. Ф. Энгельс, изучавший
специально вопрос о возникновении христианства, в работе
«К истории раннего христианства» писал, что в первом
веке нашей эры христианство «...было, как небо от земли,
далеко от позднейшей закрепленной в догматах мировой
религии Никейского собора; там оно совсем неузнаваемо.
Здесь же в нем нет ни догматики, ни этики позднейшего
христианства; зато здесь есть сознание того, что борьба
идет со всем миром и что эта борьба увенчается
победой; есть радость борьбы и уверенность в победе...»*
Лишь в IV веке христианство из гонимой стало
государственной религией древнего Рима, «...христиане,— писал
В. И. Ленин, — получив положение государственной
религии, «забыли» о «наивностях» первоначального
христианства с его демократически-революционным
духом» 2.
1 К. Маркс и Ф. Энгельс, Соч., т. XVI, часть II,
стр. 419.
2 В. И. Ленин, Соч., т. 25, стр. 392.
16

А. Тонди поэтому совершенно прав, когда" проводит
различие между ранним христианством и католической
церковью, когда он порой выступает в роли гневного
обличителя пороков "современного католического
духовенства. «Я согласен,— пишет, например, он,— да, согласен
слушать рассказ о Христе, о чудесном мальчике, родив-
гнемся в хлеву, и я охотно слушаю, когда со мной
беседуют о нем. Однако в этом случае проповедник должен
жить в хлеву, как Христос в Вифлееме, ибо «нет слуги
важнее своего господина». И именно поэтому я не
могу принять учения, которое во имя того, кто был
распят между двух-воров на Голгофе, ловко
распространяется упитанными людьми, сидящими на великолепных
тронах среди великих мира сего, не могу спокойно
согласиться с тем, чтобы они смели величественно
рассуждать о бедности и самопожертвовании, погрузившись
по горло в богатства и кое во что похуже, в то время
когда сами они не дают голодным и заброшенным ни
сольдо или, если дают, то немногим более, чем сольдо»
(стр. 274).
Все это правильно, и на аудиторию рядовых
католиков, верующих рабочих и крестьян, такая аргументация
оказывает определенное воздействие, помогая им понять
классовую природу католической религии и церкви,
разглядеть прислужничество Ватикана перед сильными
мира сего и порвать с ним. Но в своей книге автор не
проводит другую очень важную мысль, без которой он
рискует оказаться на положении апологета религии,
защитника, в конце концов, того же самого католицизма. Эта
мысль состоит в том, что первоначальное христианство,
как бы оно ни отличалось от последующего учения
' церкви, в основе своей, тем не менее, одно и то же.
Грань между ними не абсолютна, не непроходима. Ведь
не случайно христианство, зародившись в I веке нашей
эры как религия бедняков, вскоре было признано
господствующими классами в качестве государственной
религии. Это говорит о том, что уже в первоначальном
христианстве содержались такие черты, такие стороны,
которые удовлетворяли эксплуататоров. Это была вера в
сверхъестественное, в загробную жизнь, в воздаяние
после смерти. Эксплуататорам было на руку обещание
трудящимся — рабам и беднякам — вознаграждения за их
страдания в царстве христовом, которое вскоре якобы
2 А. Тонди
17

должно наступить. Эти черты в первоначальном
христианстве никак нельзя признать революционными,
положительными, «...кто утешает раба, вместо того, чтобы
поднимать его на восстание против рабства, — говорил
Ленин,— тот помогает рабовладельцам»1.
То обстоятельство, что объективно христианство с
самого начала пыталось направить чувства верующих в
русло, угодное господствующим классам, не подчеркнуто
автором «Иезуитов». И в этом существенный
недостаток книги Тонди.
Тем не менее работа А. Тонди представляет собой
положительное явление. Она свидетельствует о наличии
глубоких внутренних противоречий в католической
церкви, значение которых состоит в том, что они все
больше и больше ослабляют позиции церкви, углубляют
кризис католицизма.
Книга Тонди «Иезуиты» открывает глаза миллионам
католиков на подлинное лицо церкви, на реакционную
позицию Ватикана и папы. Она наносит серьезный удар
по иезуитам, по религии и уже вызвала вполне
естественный интерес в ряде европейских стран. Переведенная
на русский язык, эта книга принесет несомненную пользу
и советскому читателю.
Ф. Олещук.
1 В. И. Ленин, Соч., т 21, стр. 20е

А. ТОНДИ
ИЕЗУИТЫ

ВВЕДЕНИЕ
Вечером 7 февраля 1936 года я отправился в «нови-
циат» Общества Иисуса в Галлоро, близ Аричча,
^километрах в тридцати от Рима К Так началось большое
путешествие, самое длинное и странное в моей жизни.
Сегодня оно закончено, и его окончание знаменует
пересмотр моей жизни и полное ее преобразование в
идейном и в практическом отношениях.
Я знаю, что окончательно завоевал позиции, о
которых я свое время, до того как я побыл иезуитом
и исполнял одну из самых интересных обязанностей в
Ордене, я никогда не мог бь! и подумать и к которым я,
вероятно, никогда не пришел бы без шестнадцатилетнего
опыта религиозной жизни и приобретенного благодаря
ей детального теоретического и практического
знакомства с католицизмом и с христианством вообще.
Через несколько часов после того, как утром 21
апреля 1952 года мне удалось вырваться из рук церковников,
дом, который я по советам родственников и друзей
избрал своим временным убежищем, был окружен
политической полицией демохристианского правительства.
Натравленная иезуитами полиция должна была схватить
меня и отправить в сумсГсшедший дом — самый верный
способ заткнуть мне рот — я слишком много знал! —
представив как заведомо бессмысленное все то, что я
мог бы рассказать и обнародовать.
Я пережил страшные часы, но затея моих врагов
провалилась: из разговора со мной политическая
полиция почти сразу же уяснила, что дело идет о «маневре»
и, не желая компрометировать себя, отказалась участво-
1 Речь идет о периоде подготовительного обучения для
вступающего в орден иезуитов. Об этом см. ниже.— Прим. ред.
21

вать в этой афере. С тех пор меня оставили в покое,
если, разумеется, не принимать во внимание грязи,
которой меня обливали газеты, и клеветнической кампании
«Католического действия».
Я предпочел жизнь гражданской смерти — вечному
заточению в Ватикане или в сумасшедшем доме. Я ушел
бы так или иначе. Однако, если бы не опасность,
грозившая мне со стороны церковных властей, я не сделал бы
этого в горячий период, предшествовавший всеобщим
выборам, которые произошли в Риме и в других местах
Италии 25 и 26 мая. Дело в том, что у меня было
твердое намерение избежать всякого тенденциозного
истолкования моего поступка, мотивы которого были
свободны от каких-либо корыстных соображений и объяснялись
моральной потребностью, возникшей в моем сознании и
толкавшей меня к свету.
Собрав все свое мужество, я открыто взял на себя
полную ответственность за этот шаг и совершенно
сознательно разорвал путы заблуждения. Этого требовала моя
совесть, и я не мог поступить иначе. В сорок четыре года
я отказался от с трудом приобретенного положения и
привилегий и начал новую жизнь.
И вот я здесь, в приветливой и тихой комнате, за
рабочим столом, в своем чистом и мирном жилище...
Я спокоен, я пишу эти строки и принадлежу самому себе.
Наконец-то! Между мной и миром —дверь дома; я закрыл
<ее перед миром, в котором прожил столько лет, но не
перед миром тех, кто страдает и жаждет света, не перед
миром труда, самоотверженного, тяжелого и
просветляющего, не перед миром долин, гор и вод, морей и
океанов, безграничных, лазурных, ликующих в лучах солнца.
Я закрыл ее перед миром предрассудков, порока,
лицемерия, коварства, эгоизма, разрушения и ненависти к
человеку. е
Все это кажется сном. Мрачное прошлое, такое
недавнее, что благодаря близости во времени оно кажется
почти настоящим. Я больше не вспоминаю о нем, как
будто его никогда не было, как будто оно принадлежало
кому-то другому.
Все это кажется сном. Как ребенок прижимает к груди
самую любимую из своих игрушек, так и я прижимаю к
сердцу мой сон. Как ребенок с изумлением смотрит
простодушным взглядом, завороженным и глубоким, на
22

гармонию природы, которая открывается перед ним, так
и я смотрю на жизнь.
В тридцать лет я уже многое пережил; я не знал
еще, что такое жизнь, но понимал, что она существует.
Не жизнь чувств, которая меня не интересовала и не
интересует, но жизнь истины. Я страстно стремился
познать смысл, тайну, причину жизни. Я искал всего этого
в христианстве, в католицизме. Я обратился к. мистике,
к иррациональному, к поэзии абсурда. Но интеллект не
может долго выносить призраков и, если обнаруживает
тайну, стремится исследовать и разрешить ее только в
соответствии с законами логики. А логика неумолима.
Своим идеалом я сделал католический идеал; я
проводил его в жизнь, страстно жил им. Жизнь, однако,
дала мне ряд уроков — им-то и посвящается эта
книга,— которые привели меня к идеалам • социализма и
коммунизма. Я не только почувствовал, но и убедился;
что это единственно справедливые идеалы.
Я пишу не для того, чтобы затеять дискуссию, пишу
не в целях политической пропаганды. Я пишу, чтобы
рассказать о драме духа и сердца самого обычного
человека, одного из тех, что попадаются на каждом шагу
(un uomo della strada), чтобы другие простые люди,
самые обычные люди из безымянной толпы, текущей по
дорогам огромного многолюдного мира, извлекли из
нее, если возможно, какой-нибудь урок, который сделал
бы их жизнь немного счастливее.
Излишне говорить, что все это было для меня полно
невероятных страданий, глубокого смятения, огромных
жертв и бесконечной внутренней борьбы ради отыскания
истины, высшего смысла жизни. Впрочем, читатель
увидит, что каждая прочитанная им страница, каждое
предложение живо свидетельствуют об этой борьбе.
Всякий вывод, даже когда он является лишь плодом
рассуждений, умственных способностей человека, носит до
некоторой степени отпечаток всей его личности, так что
обычно нелегко осмыслить и понять истинное значение
вывода, если не познакомиться, по крайней мере в общих
чертах, с интеллектуальными и психическими свойствами
лица, которое делает этот вывод.
23

Думаю поэтому, что мне следует рассказать о том
периоде своей жизни, который предшествовал моему
вступлению в Общество Иисуса.
Мои родители, в особенности отец, были
антиклерикалами. Мать не интересовалась ни политикой, ни
вопросами религии: она целиком посвятила себя мужу, детям,
дому. Родители никогда не ходили в церковь, никогда не
исповедовались и не причащались. Они состояли только
в гражданском браке — и вовсе не потому, что
существовали препятствия к церковному браку, а потому, что
они не желали, чтобы их совместная жизнь получила
благословение, противоречащее их убеждениям.
Причину такого умонастроения необходимо искать в
далеком прошлом, в позиции, занятой их семьями в
период борьбы за независимость и объединение Италии,
против политики и антипатриотической деятельности
духовенства и особенно папской курии. Церковные власти
преследовали предков моего отца. Мой дед по матери
участвовал в войне, окончившейся поражением при Ментане1.
Отец придерживался отчетливо выраженных
социалистических взглядов. Он посвятил себя журналистикой
деятельности: был редактором и руководителем левых
газет. Он не крестил своих детей, если не считать моей
младшей сестры. У него была душа пламенного
полемиста и поэта. Он был человек большой культуры,
обладал большой внутренней силой, любил родину, жену,
детей и был всецело предан им. Он научил меня любить
нашу страну, внушил мне идеалы справедливости и
братства людей.
Моя мать, как я уже сказал, была незаурядная
женщина, образец добродетели, умная, добрая и ласковая.
Жизнь моих родителей не была особенно
продолжительной. Воспоминание о них — среди множества
счастливых воспоминаний — является для меня самым
приятным, самым дорогим и священным из всей моей
жизни.
В детские годы я мало чем отличался от других
детей. Прирожденный самоучка, постоянно стремившийся к
свободе, я после начальной школы так и не захотел
вновь садиться за парту; занялся самообразованием, стал
1 Имеется в виду временное поражение итальянского
национально-освободительного движения под руководством Гарибальди при
Ментане 3 ноября 1867 года.— Прим. ред.
24

готовиться к экзаменам; получил степень доктора
архитектуры. Я любил живопись и изучал ее во Флоренции,
когда там преподавал Феличе Карена, человек
исключительной доброты со страстной душой поэта. Мои работы
выставлялись в разных местах, последний раз — на
«Четырехгодичной выставке» (Quadriennale) 1952 года,
куда я был приглашен персонально.
Не будучи верующим, даже в том, что касается
признания существования бога, я в конце концов стал
иезуитом. Можно ли думать, что иезуитам удалось
«обратить» меня? Это сложный вопрос, на который
необходимо ответить. В самом деле, он объясняет мое
шестнадцатилетнее пребывание в ордене иезуитов и, в
известном смысле, дает ключ к пониманию его, по
крайней мере в том, что касается начала, освещая в то же
время скрытые причины, побудившие меня обратиться к
марксизму.
Жизнь не отказывала мне ни в чем. Моя семья была
зажиточной, хотя и не богатой. Я учился как хотел и
чему хотел. Во всех своих действиях я имел
неограниченную свободу. Любил и был любим. Я знал любовь и
верю в любовь, высшее счастье жизни. Мое вступление
в орден иезуитов разбило сердце одной женщины. Бог
да простит мне это!
Решение начать религиозную жизнь не было,
разумеется, результатом какого-нибудь разочарования.
У меня не было разочарований: я любил жизнь, горячо
любил ее.
Я посвятил себя богу потому, что это отвечало
потребности в идеале и в абсолютном, которая лежала и
лежит в основе моего характера. Я примкнул к
марксизму потому, что это отвечает — окончательно и
истинно — этой потребности. Я говорю это от всей
души.
Рассмотрим теперь поближе причины культурного и
психологического порядка, ибо других причин не было,
которые подготовили мое обращение к церкви, к
религии.
В нашем доме была хорошая библиотека. Долгие
летние и осенние месяцы я проводил на лоне природы в
маленькой деревушке на острове Эльба. Когда я не
плавал в море под сенью белых парусов какой-нибудь из
наших лодок, я проводил время за чтением и рисова-
25

нием. Мечтал. Потребность в идеале, в бесконечном
овладевала моей душой.
Мне было около семи лет, когда дед по матери,
строгий преподаватель словесности, водил меня в Риме по
музеям, дворцам и церквам. Однажды мы вошли в
собор св. Петра; вечерело, огромный храм был пуст. Из
капеллы Джулиа неслись звуки органа; они слышались
повсюду, слабые и отдаленные. Незабываемое
впечатление, которое невозможно описать! Слезы подступали к
горлу, меня охватила странная радость, незнакомая мне
до тех пор. Я ощутил присутствие бога, во всяком случае
мне так показалось. Я не знал, что это такое, но душа
моя замерла как бы вне пространства и времени,
охваченная чем-то таким, что не поддавалось определению и
все-таки, возможно, существовало. Мой дед что-то
говорил. Я безотчетно пробормотал: «Помолчим». Дед
ничего не понял и смотрел на меня в изумлении.
Это было, мне кажется, моим первым
соприкосновением с таинственным. Оно произвело на меня
неизгладимое впечатление.
Разнообразный и богатый жизненный опыт
последующих лет не имел сколько-нибудь значительного влияния
на мои основные духовные потребности. Я никогда не
был способен жить одним днем, как живут многие, беря
от жизни удовольствия, которые она дает сегодня, и не
задумываясь о том, что будет завтра.
Даже не отдавая себе в этом отчета, я испытывал
потребность в осмыслении действительности, в едином
принципе, который охватил бы и объяснил мне все, что
существует.
Политика, единственная, которая тогда
существовала, иначе говоря — фашизм, меня совершенно не
интересовала; в этом отношении у меня всегда было
реалистическое представление о вещах благодаря, может
быть, интуиции. Я представлял себе фашизм тем, чем он
был: комедией, вспышкопускательством, разбоем,
глупостью.
Мой отец — это было в 1927 году, если память мне
не изменяет,— позаботился устроить мне, без моего
ведома, членский билет... фашистской партии. Он писал
мне чистосердечно: «Ты знаешь, что я об этом думаю.
Но сегодня эта бумажка необходима, чтобы работать.
Ты молод и должен подумать о своей жизни. Прими его:
26

он может тебе пригодиться». Я, однако, забросил билет
в ящик стола.
Если, по понятным причинам, я очень мало, чтобы не
сказать — совсем, не занимался политикой, то зато
страстно интересовался социологическими и экономическими
проблемами. К пятнадцати годам я познакомился с
научным социализмом. До этого я имел о нем смутное
представление, основанное на воспоминаниях о разговорах в
семье между отцом и его друзьями.
Я с большим трудом читал Маркса и не сумел
одолеть до конца «Капитал». Больше всего меня
заинтересовал «Манифест коммунистической партии». Однако я
не стал марксистом; я не знал других работ, которые
показали бы мне это учение во всей' его жизненной
силе. Впрочем, их трудно было найти в продаже. Тем
не менее я изучил очерки Лабриолы «Об
историческом материализме» и «В память Коммунистического
манифеста».
В общем, это было лишь первоначальное
ознакомление, конечно, интересное, но недостаточное и односто-.
роннее. Однако я не забыл того, что читал, и это
начинание, возобновленное через значительное время на
совершенно другой ступени духовного развития, произвело
переворот в моей жизни.
Впрочем, учение диалектического и исторического
материализма не попало на неподготовленную почву. Еще
до того, как приняться за чтение Маркса, я имел
некоторые представления о материализме. Разумеется, речь
шла об убеждениях пятнадцатилетнего подростка. Стоит
все же рассмотреть их, не потому, что они были
интересны сами по себе, а потому, что это необходимо для
понимания той идеологической эволюции, которая
привела меня к коммунизму.
Проблема философии представлялась мне тогда
следующим образом: с одной стороны, дуализм материи и
духа, который выдвигают католики, с другой —
монистическая теория. Последняя привлекала меня больше.
«Истина проста,— говорил я,— и всего вероятнее, что
из двух теорий наиболее простая является истинной».
Но католическому дуализму противостояли две
монистические теории: идеалистическая и
материалистическая. Какую из них выбрать? Прежде всего необходимо
было привести эту задачу к более простому виду. Я долго
27

размышлял, и мне стало казаться, что проблема может
быть разрешена следующим образом. Не имеет значения,
сводим ли мы все к идее или к материи. Различие между
той и другой, как бы это различие ни понималось, не
меняет существа дела: единственно существует нечто
всеобъемлющее, и совершенно неважно, как его называть —
материей или духом.
Впрочем, полагал я, материя также входит в
трансцендентальное «я» как его модификация. И если идея
есть в то же время материя и если все сводится к идее,
то идея есть материя и только материя. Итак, речь шла
не о том, чтобы выбирать исключительно между материей
или духом — что бессмысленно, — но чтобы выбрать
между монизмом и дуализмом бытия.
Оставалось решить, какая из этих точек зрения была
истинной. Так как помимо этих точек зрения не могло
существовать третьей, то достаточно было опровергнуть
дуализм, чтобы монизм был автоматически доказан.
Поэтому следовало рассмотреть католическое учение
и решить, возможно ли его опровергнуть. Согласно
этому учению, материя и дух представляют собой два рода
или два порядка бытия, между которыми нет перехода и
которые абсолютно несводимы друг к другу. Здесь
следует говорить скорее о противоречии, чем о
противоположности (противоположности допускают совмещение в
пределах одного рода; например, противоположные
концы отрезка входят в его протяженность, зеленое и красное
входят в понятие «цвет»). Ясно, что так как в
непротяженное не входит, согласно самому определению, никакая
(даже произвольно малая) протяженность, то между тем
и другим не существует точек соприкосновения, и они
абсолютно несовместимы.
Таковы, со спекулятивной, абстрактной точки зрения,
предпосылки выдвигаемого католиками утверждения о
дуализме бытия. Мне казалось, что в общем можно их
принять.
Трудность, однако, заключалась в другом.
Существовало ли на самом деле, в действительности это
противоречие? Утверждения о наличии такого противоречия,
которые я встретил в области идеологической, еще ничего
не доказывали, важно было убедиться, на самом ли деле
существует оно в онтологическом плане. Ведь не все, что
мы можем представить существующим, существует.
28

Это рассуждение вело к очень простому выводу:
нужно было рассмотреть, подтверждаются ли
действительно предпосылки, лежащие в основе утверждения
католиков о дуализме бытия. Это предполагало выбор
объекта проверочного эксперимента, которым, очевидно,
мог и может быть только человек.
У католиков принят следующий порядок
доказательства: по их мнению, в человеке существует строгий
дуализм познавательной способности чувств и разума.
Речь идет не о простом различии — никто его и не
оспаривает, — но о противоречии. Тогда как объектом
чувств является, утверждают они, «протяженное»,
«конкретное», «единичное», разум имеет своим объектом
«непротяженное», «абстрактное», «всеобщее». Это,
следовательно, две триады, которые противоречат друг
другу.
Но всякая деятельность берет свое начало от
субъекта, который является причиной действия и природа
которого поэтому совпадает с природой произведенного
действия или, по крайней мере, аналогична ей. Если же
деятельности строго обособлены и несовместимы, то
таковы также и субъекты, которые их производят.
Таким образом, в человеке необходимо было бы
предположить существование двух сущностей, одна из которых
называется материей, другая — духом. Дуализм бытия
кажется, таким образом, доказанным.
Однако эти хитроумные рассуждения меня не
убеждали. Детский склад ума, скажете вы. Может быть.
Но, спрашивал я себя, что такое материя? И
существует ли на самом деле этот противоречивый дуализм?
Часто противоречие зависит от того, что мы обедняем
содержание субъекта: действительно, если дерево
должно всегда иметь зеленую листву, деревья, имеющие
осенью желтые листья, уже не деревья.
Точно так же, говоря, что материя есть то, что
протяженно, конкретно, единично, мы, быть может,
упускаем из виду другие важные ее черты; и тогда легко
противопоставить ее другой материальной категории,
свойства которой не соответствуют вышеупомянутым.
Кроме того, такое различение ведет к абсурду и потому
недопустимо; действительно, в этом случае
электрическая и световая энергия оказываются нематериальными,
так как их нельзя поместить в жесткие границы, нельзя
29

измерить с помощью метра, они не являются чем-то
единичным, что я могу положить на стол. Можем ли мы,
например, подвергнуть измерению или взвесить
психические акты животных? Между тем католики
утверждают, что все это входит в материальный мир. С другой
стороны, разве наши понятия, рассматриваемые не в их
смысловом значении (которое является абстрактным и
универсальным), а как продукты мышления, не
являются конкретными, единичными, связанными с
условиями времени и места? Значит, они принадлежат к
материальному миру? «Ради всего святого!..» — вопят,
католики и рвут на себе одежды.
Я чувствовал, что здесь что-то не так, я говорил себе:
«Если психика животных является источником простых,
непротяженных актов, то неверно, что непременным
свойством материи является протяженность, простран-
ственность и что вне этих свойств материи не
существует».
Эти соображения убеждали меня тридцать лет тому
назад, так же как они окончательно и бесповоротно
убедили меня и впоследствии, в зрелую пору моей жизни,
когда я, будучи иезуитом, рассматривал и обдумывал их
уже по-другому, более углубленно, что дуализм бытия
неприемлем.
Согласно учению католиков, бог, чистый дух, творит
протяженные материальные вещи; таким образом,
необходимо допустить что-то общее между двумя
пресловутыми строго обособленными видами бытия. Иными
словами, этих видов бытия, строго обособленных друг от
друга, не существует.
«Но почему католики защищают этот абсурд?» —
спрашивал я себя тогда, спрашиваю и теперь. Ответ
очень прост. Они должны дать рациональное
обоснование своего религиозного учения, противного разуму. Вот
и все.
.Став однажды рабами своего собственного
заблуждения, они остаются верными ему до конца. Поэтому они
вынуждены извращать идеи, определять неопределимое,
пользоваться ложными или заранее извращенными
концепциями. Чтобы противопоставить дух материи, они
приписывают последней огрубленную и обедненную
сущность, которую сводят к протяженности, к конкретности,
к единичности.
30

Дело же обстоит как раз наоборот: нет, пожалуй, ни
одного понятия, которому было бы труднее дать
определение, чем понятию материи. Для того чтобы
противопоставить материю духу, необходимо, прежде всего,
точно и достаточно полно определить понятия, которые мы
собираемся противопоставить. Что же такое материя?
Карл Маркс постоянно и мудро предпочитал называть
ее «природой». В общем, это мир, который нас
окружает, в котором мы живем, в котором все, включая и
нас самих, существует и развивается, не нуждаясь ни в
каких посторонних силах *.
Сами католики, с такой легкостью и готовностью
определяющие и применяющие понятие материи, когда им
это выгодно, смущаются и не знают, что сказать, когда
возникает необходимость серьезного решения проблемы.
Монсеньор Франческо Ольджати, профессор
католического университета Сакро Куоре в Милане, без
колебаний заявляет, что «в классической философии самым
трудным и темным является понятие материи» 2. Мы
согласны с этим: классическая—читай «католическая»—
философия не внесла ничего в решение этого вопроса и
запуталась в паралогизмах.
Св. Августин, который тоже знал в этом толк, сумел
определить материю только как: «Neque quid, neque
quale, neque quantum, neque aliud eorum quibus ens
determinatur». («He что, не какое, не сколько и не что
другое, чем определяются вещи».) Итак, материя — это
ничто.
Понятно, что последователи св. Фомы решительно
восстают против подобной ереси. В крайнем случае,
говорят они, материя — это «почти ничто», «чистая
возможность оформления». Она не есть quid, то есть нечто,
и, однако, она есть нечто. Она — ничто и в то же время
не ничто. Но тогда что же она такое? Это остается
тайной схоластической мысли 3.
1 А. Тонди упускает из виду классическое ленинское
определение материи, данное в «Материализме и эмпириокритицизме»:
«...материя есть то, что, действуя на наши органы чувств, производит
ощущение; материя есть объективная реальность, данная нам в
ощущении... > (В. И. Ленин, Соч., т. 14, стр. 133).—Прим. ред.
8 F. Olgiati, I fondamenti della filosofia classica, Milano,
1950, p. 250.
* E. Blanc, Dictionnaire de philosophie, Paris, 1906, col. 806;
С В oyer, Cursus philosophiae, Paris, 1937, vol. I, p. 469, 471,
31

Итак, в шестнадцать лет я не мог взять в толк,
отчего бы, скажем, не подвести под определение материи
дух, бессмертие души, да и самого бога, отождествив
его с миром.
Я был материалистом, но это был материализм,
научно еще не обоснованный, не ставший еще моей плотью
и кровью, сущностью моей жизни. Многочисленность и
новизна внешних впечатлений постоянно изменяли
направление моих мыслей и действий; поэтому всякое
убеждение, даже самое твердое, не могло запасть в мою
душу и пустить в ней прочные корни. Мне было всего
шестнадцать лет. Поэтому мое духовное развитие шло
медленно, хотя я, увлеченный жизнью, и не сознавал
этого.
Замкнувшись в себе, пробуя то одно, то другое и
постоянно меняя свои представления, я в этой путанице
мыслей и чувств (и именно из-за путаницы) не мог
остановиться на чем-нибудь определенном и постоянном;
я чувствовал, что в моей душе образуется огромная
пустота, и поэтому испытывал безотлагательную
необходимость в истолковании жизни, необходимость найти
свое место в ней. Отсюда безотчетное, но глубокое
недовольство жизнью.
Таким образом я поддался тому особому
психологическому настроению, иррациональному в своей основе,
которое толкает человека к вере. Но что такое вера?
Необходимо рассмотреть этот вопрос, иначе нельзя
будет понять продолжение моего повествования.
Акт веры, как утверждает церковь, является по
своему существу иррациональным. Но было бы
неправильно думать, что всякий акт веры как таковой отвергается
с точки зрения логики как ошибочный. Чтобы понять
это, надо сначала точно установить, что такое вера.
Уверенность зиждется или на свойствах, внутренне
присущих объекту нашего познания, или на внешних его
свойствах. В первом случае уверенность возникает из
анализа элементов самого объекта (например, элементов
математической теоремы) или из объективной
очевидности (что имеет место, когда объект постигается как
477, 484; Р. Но en en, Filosofia della natura inorganica, Roma, 1949;
V. Remer, Summa philosophiae scholasticae, Romae, 1949, vol.
IV: Cosmologia.
32

таковой непосредственно, то есть не через дедукцию или
индукцию).
Уверенность зиждется на внешних основаниях, если
мы достигаем ее, полагаясь на свидетельства других лиц,
которые, непосредственно или через документы,
удостоверяют, что данный объект существует или существовал.
Уверенность такого рода имеет место в отношении
исторических событий: в огромном числе случаев мы без
всякого сомнения соглашаемся верить чему-либо,
основываясь на утверждениях третьих лиц. Существование
стран, которых мы никогда не видели, дата нашего
рождения, право собственности и наследства и т. д.— все
это факты, которые мы принимаем, полагаясь на
авторитет других лиц или на свидетельства документов.
Неправильно считать, что такая уверенность должна
быть отброшена только потому, что она не почерпнута
из внутренних свойств, присущих объекту, или из
объективной очевидности. Это согласие разума с чем-либо,
основанное на авторитете свидетельства, мы назвали бы
верой.
Однако вера, как мы ее определили, не имеет ничего
общего с верой в понимании католической доктрины. Не
вдаваясь в излишние детали и тонкости
римско-католической теологии, укажем на основные факты.
Согласно учению церкви, вера может быть
определена как принятие разумом истин, открытых нам богом,
истин, с которыми мы должны согласиться в силу
авторитета того, кто их открыл. Так как бог —
совершеннейшее существо — ошибаться не может, ибо он является
воплощением бесконечной мудрости, и не может
обманывать других в силу своей беспредельной святости,
правдивость его свидетельств не допускает сомнений.
Следовательно, вера является актом не слепого, но
разумного согласия и, будучи таковой, требует, чтобы
человек сначала удостоверился в справедливости
мотивов, на которых она основана, убедился в историческом
факте божественного откровения. В самом деле, если
самый факт такого откровения сомнителен, то согласие
было бы неразумным и потому абсурдным.
Но одной этой уверенности, хотя.бы и разумно
обоснованной в факте откровения, согласно католической
теологии, недостаточно для того, чтобы побудить
человека исполнить акт веры. Действительно, речь идет не о
3 А. ТонAh
33

согласии, даваемом лишь в силу естественных мотивов
и факторов ради естественной цели; речь идет скорее о
сверхъестественном акте, объект которого —
сверхъестественное познание (например, единства и троичности
бога или божественности Иисуса Христа), акте,
преследующем сверхъестественные цели (вечная жизнь, которая
приводит к непосредственному созерцанию бога), акте,
совершаемом индивидом под влиянием божественной
помощи, то есть «благодати». Это последнее свойство
необходимо, так как, если оно отсутствует, человек
неспособен исполнить акт веры.
Теологическая вера, как мы видели, предполагает
естественную веру; но эта последняя — состоящая в
убеждении, что факт откровения исторически достоверен
и приобретенная посредством специального, рационально
го и естественного исследования документов, которые
якобы подтверждают факт этого откровения, — сама по
себе недостаточна. Необходимо, чтобы присутствовало
также нечто сверхъестественное, то есть «благодать».
Тем не менее, так как акт теологической веры должен
быть разумным, то именно0 уверенность (естественная,
приобретенная рациональными средствами), что
откровение действительно имело место, является хем, что
обосновывает и мотивирует его разумность.
Отметим, что божественное вмешательство в
исполнение акта теологической веры не может интересовать и
не интересует нас. Действительно, факт такого
вмешательства можно доказать лишь исходя из реальности
факта божественного откровения — и сейчас нас будет
интересовать именно вопрос о реальности его,— поэтому
говорить о божественном вмешательстве или, хуже того,
допустить его — значило бы двинуться по заколдованному
кругу, из которого нет выхода.
Таким образом, проблема, от которой зависит
рациональный характер акта теологической веры, состоит в
естественном и научном доказательстве достоверности
факта божественного откровения.
При таком положении дела сверхъестественная
проблема теологической веры сводится к естественной
проблеме, к проблеме, состоящей в том, чтобы
удостовериться в определенном историческом факте.
Поэтому методом, которым необходимо
руководствоваться, является научный метод, применяемый в исто-
34

рических исследованиях, и никакой другой. Отметим
сразу же, что при рассмотрении вопроса, где
фигурируют «тайна» и «чудо», необходимо продвигаться вперед
медленно и представлять детальнейшие доказательства
и подтверждения, более многочисленные, чем те, которые
требуются при доказательстве обычных исторических
фактов К
Напомним, что исторической убежденности не будет,
если свидетели не обладают качествами, способными
вызвать наше основанное на разуме доверие. Поэтому
они должны иметь точные сведения о том, что
утверждают: они, утверждая или отрицая факты, не должны
руководствоваться соображениями материальной
выгоды, они должны обладать интеллектуальными и
моральными данными, которые делали бы их способными верно
познавать, точно излагать и не обманывать (таким обра-
1 Католическая церковь учит, что акт веры должен быть
согласован с разумом. На это указывал XX Вселенский собор в Ватикане
(1869—1870) на своей третьей сессии (17 апреля 1870 года) в
«Догматическом уставе католической веры». Действительно, в гл. III
вышеупомянутого «Догматического устава католической веры»
говорится: «Пусть, тем не менее, послушание нашей вере будет согласно
с разумом...» (и далее ссылка на св. Павла, Поел, римл., XII, 1:
«Итак, умоляю вас, братия, милосердием Божиим, представьте тела
ваши в жертву живую, святую, благоугодную Богу для разумного
служения вашего»); и немного ниже следует добавление: «Пусть
согласие с верой никоим образом не будет слепым движением души...»
(Н. Denzinger et С. Bannwart, Enchiridion Simbolorum,
Friburgi, 1937, n. 1790—1791). Эти утверждения обосновываются
следующими словами: «Хотя и верно, что вера стоит над разумом,
не может быть, однако, никакого действительного расхождения
между верой и разумом...»(Н. DenzingeretC. Bannwart
о. с, п. 1797).
Но что такое этот акт веры? На этот счет католическое учение
дает следующий ответ: это согласующийся с разумом, свободный
акт, не являющийся, однако, исключительным продуктом
человеческого духа, но возникающий под влиянием божественной поддержки,
которой человек может противиться.
В самом деле: «Пусть же согласие с верой никоим образом не
будет слепым движением души; никто, однако, не может «принять
предсказаний Евангелия», что необходимо для будущего спасения,
без просветления и вдохновения, исходящего от Святого Духа,
которое дает всем наслаждение принятия и веры в истину»
(Concilium Arausicanum II, Orange in Franc i a, anno 529, H. Denzinger,
о. с , n. 178 sqq). «Вот почему вера сама по себе, если даже она
не имеет действия благодаря милосердию, является даром божиим и
акт веры есть действие, ведущее к спасению, акт, которым
человек добровольно словом и делом выказывает послушание божествен-
3*
35

зом, фанатики и «апологеты» являются
подозрительными свидетелями, и поэтому их показания не могут быть
достоверными).
Если перечисленные условия налицо, то наше
принятие объекта свидетельства не только разумно, но
справедливо и научно.
Переходя к существу дела, отметим, что католицизм
стремится основать свое учение на факте откровения,
что предполагает достоверность ряда исторических
событий, естественных и «сверхъестественных», как,
например, существование Иисуса, его «чудеса» и
«пророчества», его божественность, проповедь им особого учения
и т. д. Очевидно, что эти факты должны явиться
предметом исторического исследования и могут быть
доказаны посредством свидетельств только им.
Каковы же в исследуемом случае свидетели, на
мнении которых может основываться наша уверенность? Это
не живые люди, так как они умерли. Следовательно, это
документы. Но какие? Разумеется, относящиеся к тому
времени или близкие к нему. Первое место среди них
ной благодати, которой он может противиться» (Concilium Vatica-
num. 1. с, Н. Denzingere. с. с, о.с.,п. 1791).
Но для принятия веры, основанной на разуме, нам необходимы
аргументы, способные убедить наш ум. И Пий IX говорит: «Нужно,
чтобы человеческий разум тщательно вник в факт божественного
откровения, чтобы сделать для себя несомненным, что оно высказано
богом, и чтобы, согласно мудрейшему учению Апостола, оказывать
богу послушание, основанное на разуме (Поел, рим., XII, 1).
Defide et ratione из энциклики «Qui pluribus» от 9 ноября 1846 года,
Н. Denzingere. с. с., о. с., п. 1637. См. также Pii IX Роп-
tificis Maximi Acta, Romae, 1854, tomus I, 6 sqq).
«Философски и теологически верное» учение состоит в том, что
«для того, чтобы человек подчинил волю откровению и разум вере,
требуется предварительная как субъективная, так и объективная
уверенность в истинности факта откровения»; Так пишет отец Себастьяно
Тромп, профессор основ теологии в папском Грегорианском
университете в Риме. Речь идет об изложении «пятого положения» (ргоро-
sitio quinta), которое он раскрывает в своей книге, озаглавленной
«De revelatione Christiana» («О христианском откровении»), Romae,
1931, р. 68, sqq. По его словам, «все католики признают, что
откровение, чтобы следовать вере, должно заслуживать доверия»
^Н. Denzinger о. с., п. 1812), «явно заслуживать доверия»
(Н. Denzinger, о.с, п. 1627).
Таким образом, чтобы человек верил, необходимо, чтобы он
исследовал факт «откровения», привлекая документы ad hoc
(относящиеся к делу), в особенности евангелие. В них он должен найти
доводы, на которые опирается «откровение», иначе говоря
«божественные факты», то есть «чудеса» и «пророчества».
36

занимают «книги» Нового завета, особенно четыре
евангелия.
Что касается других свидетельств, то нельзя принять
те из них, которые написаны позже II в. н. э. Но даже
это допущение является большой, исключительной и,
может быть, чрезмерной уступкой. В самом деле, когда
речь идет относительно истинности католицизма,
справедливости убеждения, чреватого такими последствиями,
прибегать к свидетелям, повествующим о фактах,
происходивших за двести лет до них, — слишком много, чтобы
на это можно согласиться.
Какова же достоверность этих документов,
привлекаемых так широко и щедро? Если не говорить о
Новом завете, то остальное имеет весьма относительное
значение или не имеет его вовсе.
Нехристианских свидетельств не существует или
почти не существует, а те, что имеются, языческие или
еврейские, почти ничего не сообщают. Но ведь это
молчание, пожалуй, удивительно и уже само по себе
показывает, что здание христианской, а тем более
католической религии построено на весьма зыбком
основании.
«Нужна,— пишет Гиньебер,— большая добрая воля и
огромное желание любой ценой узнать что-нибудь от
того, кто ничего не говорит, чтобы найти в трех или
четырех незначительных фразах Тацита, Светония, Плиния
Младшего, Цельса и, может быть, пресловутого Пилата
подтверждение исторического существования Иисуса и
какие-то крохи сведений о его жизни» !.
Христианские свидетельства, по меньшей мере,
подозрительны — пристрастность их очевидна, даже если
допустить полнейшую искренность их авторов. В самом
деле, достаточно подвергнуть их беглому рассмотрению,
чтобы увидеть, что, не говоря уже о неточностях,
ошибках и противоречиях, самый тон этих писаний,
экзальтированный, набожный и апологетический, показывает, что
авторы писали для того, чтобы защитить предвзятую
точку зрения. Такой же и даже более апологетический
тон присущ посланиям Павла и др., евангелиям,
Деяниям апостолов, не говоря уже об Апокалипсисе, книге,
лишенной всякого исторического значения.
1 С. Guignebert, Gesu, Torino, 1950, p. 26.
37

Какова же ценность евангелий — если говорить только
о них? Весьма незначительная. Начав изучение
теологии в папском Грегорианском университете, я был
поражен бедностью аргументов. Претендовать на
доказательство исторического значения текстов по двадцати
строчкам авторов первого и второго веков (причем речь
идет о христианских и поэтому пристрастных авторах,
часто слепых фанатиках) и на высшей степени
искусственном анализе книг (язык, стиль, сообщаемые
сведения и т. д.) — этого поистине слишком мало!
Если вспомнить о претензиях католической церкви,
становится ясно, что следствие переросло причину. Быть
католиком — вещь серьезная: это значит возложить на
себя огромное бремя, повиноваться церкви, то есть папе
и Ватикану. Повиноваться во всем — тут шутить не
любят. Еще бы! Чтобы разумно обосновать подобные
претензии, потребовались бы исключительные, самые ,
надежные и весьма многочисленные доказательства. Так
вот: отсутствуют не только доказательства такого рода,
но нет хотя бы таких доказательств, без которых
невозможно доказать достоверность самого заурядного
исторического факта!
Вот почему акт веры, которого требует церковь,
несовместим с разумом; повторяем, он является таковым
потому, что не существует никаких доказательств для
обоснования его разумности К Но тогда, спрашивается,
почему же люди верят? Почему я верил? Ответ на этот
вопрос дает нам исследование психологии акта веры.
1 Католическая доктрина исходит из достоверности сведений,
сообщаемых в «священном писании», то есть в книгах Нового завета,
особенно в четырех евангелиях. Однако приближенная достоверность
никого не убедит, нужна полная уверенность в том, что все эти
сведения и каждое из них в отдельности совершенно достоверны.
Это означает ни больше ни меньше, что любое сообщение,
содержащееся в священных книгах, например в евангелиях, должно
соответствовать исторической истине. Кроме того, даже допуская
неизбежные редакционные изменения, необходимо, чтобы содержание
текста оригинала дошло до нас без изменений смысла, то есть чтобы
имеющийся у нас "сегодня текст имел первоначальный смысл. Ясно,
что удовлетворить этому условию, доказать историческую
достоверность— дело весьма нелегкое.. Даже при допущении, что
первоначальный текст дошел до нас без смысловых изменений (а оно вовсе
еще не доказывает достоверности сообщаемых в нем сведений и
делается только для того, чтобы упростить рассмотрение вопроса),
все равно доказать это невозможно.
38

Отец Карло Бойер, заведующий научным отделом
(prefetto degli studi) в папском Грегорианском
университете, лицо, находящееся вне подозрений, в своем
«Курсе философии» так формулирует тезис IV: «Volun-
tes movere potest intellectum et revera eum movet ad
assentiendum cum veritatibus testimonio firmatis, turn
nonnullis veritatibus ordinis moralis. Nulli deinde opi-
nioni et nulli errori assensus intellectus datur sine
influxu voluntatis». («Воля может побуждать разум и,
действительно, побуждает его к принятию как истин,
подтвержденных свидетельством, так и некоторых истин
морального порядка. Разум без влияния воли не
принимает никакого мнения и никакой ошибки».)
Итак, если рассматривать только ту часть
формулировки, которая нас интересует, воля может влиять
на решение разума. И если это происходит не при всех
обстоятельствах, то, однако, всегда, когда речь идет о
вещах, уверенность в которых является внешней (то
есть зависит от чьего-нибудь свидетельства), или же о
моральных фактах, то есть таких, принятие которых
индивидом влечет для последнего трудности и
обязательства практического порядка (т. II, стр. 224 и ел.).
Доказать это положение, разделяемое, впрочем,
почти всеми современными психологами, в частности и не
католиками, а особенно фрейдистами, весьма просто.
В самом деле, именно наличие внутренней
очевидности определяет для интеллекта истинность данного
объекта; но этого не происходит в случае
засвидетельствованных истин, где разум основывается на
свидетельстве, а не на собственном познании объекта. Кроме
того, при отсутствии внутренней очевидности интеллект не
может принять самостоятельного решения, так как он
не выступает в роли свободной способности.
Действительно, тогда как наличие внутренней очевидности
вынуждает его к принятию данного объекта, при отсутствии
ее он находится в состоянии колебания и раздумья.
Таким образом, разум не имеет возможности
непосредственно воспринять засвидетельствованные истины
(он, разумеется, принимает факт свидетельства и
основания, которые делают этот факт достойным доверия),
ни основываясь на самом данном объекте (к которому
он приходит косвенным путем, через евщ^ельство), ни
самостоятельно (так как он не свободен). Если все же
39

он решается на это (а опыт, например опыт
исторических наук, показывает, что действительно весьма часто
разум на это решается), то в этом случае им движет
воля. Другое толкование здесь невозможно.
Что же касается «моральных» или «этических»
истин, то по причине практических обязательств,
вытекающих из них по принятии их человеком, интеллект
отказывается их принять в случае, если воля, в
результате недовольства предстоящими тяготами, отклоняет
его — сознательно или бессознательно — от
объективного рассмотрения вопроса. Это происходит не в силу
причин, внутренне присущих объекту или предполагаемому
доказательству, но потому, что воля препятствует
разуму в достаточной мере основываться на том и другом.
В таких случаях, раз человек всем существом
стремится к достижению истины — иначе говоря, если он
добросовестен,— он должен контролировать себя, с тем
чтобы предписания воли были бескорыстны.
Оставим в стороне моральные истины и вернемся к
утверждениям, основанным на свидетельствах. Если
внешние доказательства недостаточны, а также если их
нет вовсе, принятие этих утверждений зависит, по
существу, от воли, поскольку интеллект должен был бы
воспротивиться и отвергнуть их: поскольку разум этого не
сделал, мы вправе сделать вывод, что он находится под
властью воли.
Переходя к существу дела, то есть к рассмотрению
христианского, в особенности католического учения, мы
видим, что наши выводы как нельзя лучше применимы
здесь, ибо перед нами идеология, которая в своем
содержании зависит от свидетельств и которая, будучи
принятой, влечет за собой необычайно серьезные моральные
обязательства. Поэтому ее возможное принятие разумом
происходит под влиянием воли. Кроме того, как мы
видели, научное исследование показывает, что
христианство и католицизм не являются истинными, поскольку
не обладают необходимыми чертами, которых требует
научная методология. Поэтому их принятие зиждется в
основном на воле или скорее на чувстве.
На это возражают иногда, что никто не согласился
бы возложить на себя моральные тяготы,
предусматриваемые католицизмом, если бы недоставало научных,
рациональных доказательств. Но это ошибка.
40

В самом деле, весьма возможно, что мы, в силу
полученного воспитания, воспринятой культуры и
душевного состояния, в котором мы находимся, не только
не расположены отказываться от принятия христианства
из-за бремени, которое видит разум и которого страшится
воля, но, наоборот, расположены принять его, так как
интеллект видит в этом значительные и многочисленные
преимущества, к которым пламенно стремится чувство.
Кто, например, не знает, что в страданиях, при
приближении неизбежной смерти, при психическом
пресыщении, вызванном злоупотреблением наслаждениями,
некоторые люди склонны к принятию религии? И тогда
воля, вместо того чтобы быть беспристрастной или,
более того, воспрепятствовать процессу, направленному к
производству акта веры, способствует ему и ускоряет
его. История знает множество подобных фактов. Кто
хочет видеть призраки, приходит в конце концов к тому,
что на самом деле начинает их видеть.
Не редки случаи, когда, помимо и независимо от
научной убежденности, человек, находящийся в
вышеописанных условиях, кончает, тем, что приходит к вере.
Отметим, что речь идет о самой твердой вере, которая
основывается, хотя и ошибочно, на божественном
авторитете и, побуждаемая чувством, коренится в самых
живых и непосредственных актах личности.
Этим объясняется, помимо всего прочего, странный
факт большой приверженности к католической религии
множества лиц, которые, будучи спрошенными о
мотивах их поступков, не могут привести убедительных
доводов (впрочем, как мы видели и увидим, таких доводов
не существует) и проявляют порядочное, а то и полное
невежество в вопросах религии.
Все эти рассуждения, на которых мы так долго
задержались, имеют единственную цель — исследовать
интересующий нас биографический момент — причину,
заставившую меня «верить». Напомним, что речь шла о
рассмотрении причин, которые, несмотря на мое
невежество в вопросах религии и, прежде всего, католической
религии, подготовили и сделали фактом мой приход к
вере.
Во мне происходил процесс, подобный тому, который
описан выше: находясь в полном неведении
относительно всего того, что составляет доказательную основу
41

католицизма, но, будучи весьма расположенным к
принятию веры в силу внутреннего состояния духа, я
преклонил колени.
Пресыщенный наслаждениями и битвами этого мира,
испытывая сильную потребность ухода, бегства,
уединения, разочаровавшись в возможностях разума в деле
отыскания истины (изучение философии, которым я
давно занимался, убедило меня в то время, что каждый
доказывает то, что хочет), стремясь, однако, согласовать
свою жизнь с органическим и универсальным
мировоззрением и провести ее с пользой для себя и других, я с
головой ушел в иррациональное и стал католиком. Я стал
усиленно молиться, часто исповедоваться и причащаться.
Церковная обстановка — служба, храмы, обряды, все
эти факторы, оказывающие очень большое влияние,
особенно на тех, кто к ним не привык,— обострила это
душевное состояние.
На этой почве, с помощью духовных лиц, умных и
опытных психологов, во мне очень быстро родилось
религиозное, священническое призвание. К нему
побуждало, кроме того, постоянное стремление найти решение
общественных вопросов, проблемы избавления
человечества от его страданий и уверения, что существует
католическая социология и политическая экономия, которые
представляют собой абсолютное совершенство и
которые, будучи примененными, разрешили бы все
проблемы. Они, как мне говорили, представляют собой
единственное средство от бед, являющихся бичом
человечества.
Отсюда мое непоколебимое решение как можно
скорее вступить в Общество Иисуса. Но приготовления
были довольно долгими, так как приходилось ждать моего
увольнения из армии: я был офицером, а в то время
свирепствовала война в Абиссинии.
Как только конфликт окончился, я вышел в отставку
и почти сейчас же вступил в «новициат».
Велико было мое воодушевление. Должен сказать,
что иезуиты, как только я заговорил с ними (а именно
с отцом Адольфо Мариотти, в то время
«провинциалом» 1 «римской провинции» Общества), приняли меня с
1 «Провинциалом» в ордене иезуитов называется глава
особого района — «провинции», на которые Орден разделил весь мир.—
Прим. ред.
42

распростертыми объятиями, стремясь поскорее
заполучить в свои ряды.
Так закачивается первая глава моей истории: я стал
верующим и иезуитом, не потребовав научных
доказательств, побуждаемый чувством и энтузиазмом. Мир,
открываемый верой, казался мне беспредельным, моя
убежденность, чисто субъективная, — абсолютной. В
общем это было состояние, напоминавшее состояние
влюбленного.
• Я понял свою ошибку только много времени спустя,
в результате работы, осуществлявшейся мной в одиночку
(так как всякая попытка поделиться с другими членами
Ордена была не только трудна, но и исключительно
опасна; мне пришлось в этом убедиться на собственном
горьком опыте).
В конце концов я — совершенно бескорыстно —
нашел решение, основанное на научных доказательствах.
Я пришел к пересмотру всех моих представлений, к
правильному истолкованию действительности, к марксизму.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
I. ГОСПОДСТВУЮЩАЯ ЦЕРКОВЬ
Чтобы лучше понять мою идеологическую эволюцию
от католицизма к марксизму, необходимо составить
представление о среде, которая меня окружала в
течение шестнадцати лет. Постараюсь быть объективным,
хотя и не смогу быть бесстрастным, ибо обстоятельства,
теории и факты, о которых пойдет речь, представляют
собой плод личного живого опыта. Сама манера их
изложения, искренняя и естественная, представляет, как нам
кажется, лишнее доказательство осознанности этого
процесса эволюции и замены одних идеологических взглядов
другими.
Мы начинаем, таким образом, описание теоретических
принципов и практической деятельности католической
церкви, в которую, как частное явление, входит
деятельность ордена иезуитов. Речь идет пока об исследовании
вопроса в самых основных пунктах. Разумеется, оно
будет неизбежно неполным. Впрочем, дальнейшие
замечания постепенно дополнят его.
Перед теми, кто родился в такой типично
католической стране, как Италия, или хотя бы там, где
католическая церковь играет значительную роль, сам собой
возникает вопрос: истинно ли то, чему учит церковь?
Этот вопрос неизбежно встает перед теми, кто с
рождения принимают католическое крещение, но в дальнейшем,
становясь сознательными людьми, считают своим
долгом не следовать слепо обычаю, а выяснить
разумность своих убеждений и обязательств, принятых ими
до того, как они получили возможность сделать
сознательный выбор, и развитых воспитанием — убеждений
44

и обязательств, которые до известного времени могли
быть обыденным явлением, одной из привычек их
жизни.
Этот вопрос для католиков является значительно
более важным и актуальным, чем для людей,
исповедующих другие религии, ибо эти последние, если говорить
о степени их влияния на отдельную личность и
коллектив, не имеют веса в государственных делах, то есть
делах общественного значения, и не добиваются, словом и
делом, политического господства над миром как
средства достижения своих духовных целей, но стараются
пребывать в области отвлеченных идей. И даже если эти
религиозные культы приобретают конкретную форму,
связанную с практической деятельностью людей, их
влияние все же не распространяется за пределы
отдельной личности или отдельной, пусть даже
многочисленной, группы людей, духовные интересы которых,
связанные с данным культом, всегда строго изолированы от их
мирских интересов.
Католицизм, разумеется, занимает совершенно иное
положение. Чтобы убедиться в этом, достаточно самого
общего и беглого исторического исследования. Не говоря
уже о «земном» характере • организации церковного
аппарата, всем известно, что папы были монархами
политического государства и что они и сейчас ими
являются, хотя географические пределы их владений
сведены до минимума. Всем известно, что папы отлучали и
низлагали королей и императоров, были зачинщиками
сотен войн.
Таковы факты. Бесполезно дальше распространяться
о них, так как они общеизвестны.
Но что известно не всем, так это учение, которое
лежит в основе этих фактов. Ознакомимся коротко с этим
учением.
Главный довод, на котором церковь основывает свои
права, состоит в притязаниях церкви на то, что она
была основана и организована Иисусом. Но Иисус — бог.
Следовательно, церковь основана и организована богом.
По словам католиков, это якобы и есть то самое
«царствие божие», о котором часто упоминается в
евангелии.
Трудно сказать, какова должна быть по замыслу
Христа истинная природа этого «царства божия» и, сле-
45

довательно, церкви. Для этого нужно было бы точно
знать, что об этом думал и говорил сам мифический
Иисус.
«Ортодоксы» утверждают, что решение этой
проблемы — дело весьма нетрудное, так как, говорят они,
достаточно открыть евангелие и прочесть то, что написано
там по этому поводу. К несчастью, дело обстоит совсем
не так просто.
Во-первых — об этом мы много говорили во
введении, — никто еще не доказал, что евангелия являются
документами правдивыми в каждой своей части. Кроме
того, те места в евангелиях, где затрагивается вопрос о
«царствии», явно противоречат друг другу.
То речь идет о «царстве» уже существующем,
конкретном, земном, видимом, начальная — и
несовершенная — стадия которого должна осуществиться в этом
мире и которое будет существовать до скончания века.
Царство это наступит не скоро и не вдруг, а только
после того, как евангельская проповедь дойдет до всех
людей. То, в других случаях, оно изображается как
внутреннее и невидимое царство, еще не существующее,
иначе говоря, которое придет с неизбежным концом
света, но, во всяком случае, прежде, чем прекратится род
апостолов.
Эти противоречия послужили предлогом для
углубленного исследования проблемы, касающейся природы
«царства», с целью выяснения, каково было в точности
учение Христа на этот счет. Так появились
многочисленные теории. Однако все они, как правило, более или
менее согласны в том, что учение, проповедовавшееся
Иисусом, претерпело эволюцию: первоначально он
будто бы думал о царстве как о чем-то земном, начавшемся
с его приходом и способном к грандиозному развитию
(см., например, притчи о «горчичном зерне» и о
«закваске»— Матф., XIII, 31—33), где миллионы*
несчастных того времени нашли бы мир и справедливость.
Предполагают также, что это царство представлялось
Христу, помимо всего прочего, средством воспитания
(через испытание) основных добродетелей, особенно
любви к другим людям, что подготовило бы их к
обретению радостей загробной жизни.
Увидев, что из-за противодействия иудеев план
подобного рода был невыполним, Иисус будто бы стал
46

относить свой замысел и учение к будущему, но близко:
му царству, которое должно было прийти с «силой»
(«эсхатологическое царство» — от греческого ео/ата )
(см., например, «апокалиптический синопсис» — Матф.,
XXIV, 1—51; Марк, XIII, 1—37; Лука, XXI, 5—38).
После смерти Иисуса христиане, видя, что
пришествие царства не сбывается ни в земном смысле, ни в
смысле «эсхатологическом», мало-помалу стали
относить его все дальше и дальше в будущее К
1 А. Донини (Le basi sociali del cristianesimo primitive*, Roma,
1946, p. 6—8) пишет: «Религия является одной из важнейших
форм, через посредство которых человек, не будучи еще
способным к рациональному объяснению мира и жизни, вступает в
контакт с окружающей его действительностью. Первые христиане,
которые ожицали конца света и унаследовали веру евреев в
пришествие мессианического царства, в этой форме выражали свое
недовольство политическим и социальным гнетом, который сделал их
рабами Римской империи; однако впоследствии это недовольство
превратилось в самостоятельную силу. История происхождения
христианства должна, таким образом, изучаться, с одной стороны, как
история общественных и политических отношений, существовавших
в Палестине между II веком до н. э. и II веком н. э., когда этот
цикл мессианических надежд закончился; с другой стороны — как
история экономического и социального положения
греко-римских общин Средиземноморья (Антиохия, Коринф, Александрия,
Карфаген, Рим, Фессалоника и др.), где утвердилась евангельская
проповедь между бедными, «нищими», побежденными, рабами и т. п.
Только таким образом можно составить ясное представление о
христианском учении через посредство дошедших до нас текстов и
документов, которые, будучи изучаемы с иных позиций и учитывая
различную среду, в которой они редактировались, породили бы
невообразимую путаницу. Если, например, сравнить проклятия и
благословения из «текста» Нагорной проповеди в евангелии от Луки и в
евангелии от Матфея, видно, что они существенно различны. В
первом говорится: «Блаженны алчущие ныне; ибо насытятся»; и ясно,
что здесь речь идет действительно о несчастных без куска хлеба и
что это — обращение ко всем несчастным, ко всем тем, кто страдает
в силу своих нищенских условий жизни. В версии Матфея мы,
напротив, читаем: «Блаженны алчущие и жаждущие правды, ибо они
насытятся». Это отличие объясняется постоянным притоком в ряды
первых христиан людей, которые уже не принадлежали
исключительно к "неимущим социальным кругам, но которые были богатыми
или благородными по рождению; таким образом, голод, материальная
бедность, бедность в прямом смысле слова превратились здесь в
голод духовный, в бедность «духа».
То же самое относится и к концепции царства божия. Царство
божие в более поздней интерпретации отождествлялось с неземным
миром, с наградой после смерти, наградой для верующих; но для
первых христиан эта была живая и реальная, можно сказать, почти
материальная вещь, которая должна была, по их мнению, осуще-
47

В «эсхатологической проповеди» Христа, особенно в
том виде, как ее передает Лука, ясно говорится о
разрушении Иерусалима (Лук., XXI, 20—24). Но после
этого события должны были бы наступить предсказанные
конец света и установление царства.
«Очевидно,— замечает Амброджио Донини,— что
евангелия были написаны, когда Иерусалим был уже
разрушен; но это еще не значит, что Иисус ничего не
говорил на этот счет, тем более, что уже несколько раз
Иерусалим подвергался осаде и разрушению, и всегда
это событие принимали за «dies irae» («день гнева»), за
кару разгневанного божества. Так как в то время, когда
писал евангелист, конец мира все еще не наступил,
несмотря на разрушение Иерусалима, он, чтобы спасти
положение и оправдать несбывшееся пророчество,
добавляет слова о том, что о часе конца света не знают ни
ангелы небесные, ни Сын, но разве что только Отец
(Марк, XIII, 32; Матф., XXIV, 36). Это очевидный плод
теологической интерполяции» 1.
Так подвергаются все большим изменениям срок
пришествия царства и понятия о его природе. Однако в
первые века еще не отказываются от надежд на земное,
а не только духовное осуществление мессианических
ожиданий, которые носят название «хилиазма» (у0л6!1 —
тысяча или «милленаризма»).
«Он состоит в вере в наступление периода
счастливой жизни и справедливости для угнетенных и
эксплуатируемых, который на обновленной земле должен про-
ствится весьма скоро, на земле, благодаря прямому вмешательству
божества. Это было средством, при помощи которого эти
угнетенные общины, полисы, утратившие свою национальную независимость
и свободу с приходом Римской империи и с попыткой введения
языческого культа в центрах их религии, стремились реагировать на
это, предвещая сверхъестественное божественное вмешательство,
которое посредством космической революции должно было положить
конец империи и римскому святотатству и установить царство
справедливых. Когда ход исторических событий (падение Иерусалима,
триумф Римского государства и т. д.) сделал очевидной
беспочвенность этих конкретных ожиданий, представление о «царстве божием»
все более спиритуалнзировалось и переносилось в другие области;
теологи в конце концов отождествили его с церковью как царством
божиим на земле или с раем на небесах как неземной наградой для
верующего».
1 A. Donini, Le basi sociali del cristianesimoprimitivo, Roma,
1946, p. 86.
48

длиться тысячу лет. Милленаризм представляет собой
особую форму мессианических верований.
«Тысячелетие» должно наступить между двумя
космическими событиями: разрушением Римской империи,
святотатственной державы, которая препятствовала
распространению благовествования, и воскресением из
мертвых. Христос должен снова прийти на землю (^<х-
po'joLa), и в течение тысячи лет справедливые,
воскреснув, будут царствовать с ним, а Сатана будет закован.
После этого Сатана будет освобожден и в последний раз
попытается напасть на город святых. Небесный огонь
уничтожит его приверженцев, и сам Сатана будет
низвергнут в огненный поток; все люди вторично воскреснут
и предстанут перед последним судом; злые будут
осуждены на вечные муки, а справедливые
восторжествуют» К
Но даже это толкование, соответствующее учению
пророков и раввинов 2 (росту его влияния способствовал
Апокалипсис Иоанна — XIX, 11— 21, XX), со временем
стало менее популярным.
«Когда теория конца света и тысячелетнего
царства,— отмечает Амброджио Донини,— потеряла свой
непосредственный, животрепещущий характер, церковь
стала истолковывать «царство божие как свой
собственный триумф на земле, первое воскресение — как
отпущение грехов посредством исповеди, второе — как
последний суд и период в тысячу лет — как цифру,
которая должна означать время неопределенной
длительности.
Идея в ее первоначальном значении сохранилась
только в некоторых небольших сектах среди
американских протестантов, например адвентистов. Эволюция
милленаризма начинается в конце III века н. э. и
завершается в течение IV—V веков н. э.» 3.
1 A. Don in i, I.e basi soeiali del" cristianesimo primitivo,
Roma, 1946, p. 47—48.
2 «Пророки предсказывали царство будущего Мессии как
золотой век славы и счастья; раввины любили в радужных красках
изображать это царство, особенно подчеркивая его материальные стороны
и устанавливая для него тысячелетний срок, за которым последует
всеобщий суд и конец света». (P. Parentee A. Piolanti,
Dizionario di teologia dommatica per i laiei, Roma, 1943, p. 150).
3 A. Donini, Le basi sociale del cristianesimo primitiwo,
Roma, 1946, p. 48.
4 А. Тоиди
49

«Некоторые отцы церкви (св. Иреней, св. Юстин,
Тертуллиан),— пишут католические священники П. Па-
ренте и А. Пиоланти, — не отступая от буквы учения,
допускали два воскресения (воскресение святых и всеобщее
воскресение) и в промежутке между ними тысячелетнее
царство Христа на земле. Другие авторы (Чиринт, Аппо-
линарий) извратили представление об этом царстве, сводя
его к периоду полового неистовства. Поэтому скоро
начались протесты (римский священник Кай, Ориген); они
достигли особой силы у св. Августина, который, толкуя
Апокалипсис в символическом и аллегорическом смысле,
навсегда устранил из ортодоксальной доктрины
первоначальный милленаризм. Это тысячелетнее царство,
должно быть, по его мнению, не чем иным, как
периодом, в течение которого Сатана будет терпеть
относительное поражение под. воздействием святых дел
Спасителя и его Церкви. Когда наступит конец света, Сатана
после короткой борьбы будет окончательно побежден.
Первое воскресение, о котором говорит св. Иоанн, есть
не что иное, как прославление душ святых, которые
царствуют с Христом на небесах, а также известным
образом и на земле, благодаря своему примеру. Церковь
не выступила с определенным и ясно выраженным
осуждением милленаризма (особенно в его смягченной
форме), но молча встала на путь, подсказанный св.
Августином, восприняв и соответственно приспособив его
учение. Доктрины, содержавшие иное, противоположное
толкование вопроса, никогда не встречали благосклон-,
ности церкви» К
Резюмируем. В ходе описанного процесса
представление о царстве божием проделало, повидимому,
следующую эволюцию. Исходная концепция, которую,
вероятно, можно отнести к так называемой первоначальной
проповеди Иисуса, подразумевает что-то земное; с
отвлеченно духовными представлениями уживаются
представления о радостях и благах этого мира.
Убедившись, в силу противодействия иудеев, в
невозможности осуществить замысел такого рода, Иисус в
конце концов отнес его к будущему, к концу света,
который он считал близким.
1 P. Parente e A. Piolanti, Dizionario di teologia domma-
tiea per i laici, Roma, 1943, p. 150.
50

После его смерти христиане сохранили, в известном
смысле, обе концепции: по их мнению, Христос
придет дважды. Между первым и вторым пришествием он
установит на земле царство духовного и материального
блаженства.
Со временем стало ясно, что «тысячелетнее царство»
никогда не придет, но двойная концепция не была
оставлена: стали считать, что Христос возвратится только
однажды — к концу света; ведь он уже приходил, когда,
рожденный Марией, проповедовал людям. Поэтому
«тысячелетнее царство» должно отождествляться с церковью; и
так как последняя не обеспечивает земные блага, то
следует понимать так, что речь шла лишь о духовном
царстве.
Прибегнув к этому объяснению, теология первых
веков в конце концов отождествила церковную
организацию с царством божиим, предсказанным Иисусом, и спи-
ритуализировала его содержание К
Такова, в научном понимании, эволюция. концепции
царства божия. Однако, независимо от любой теории,
абсолютно достоверным является тот факт, что идея
царства, изложенная в евангелиях, запутанная, темная,
почти не поддающаяся расшифровке, выступает ныне
как идея духовного и, в некоторых отношениях,
символического царства, идея, которую церковь выдает за
истинную, полностью и непосредственно совпадающую с
учением Христа. То, что тезис церкви научно
бездоказателен, ложен,— это другой вопрос. В самом деле, можно
ли доказать недоказуемое?
Так как мы ставили перед собой в этой главе задачу
исследования церковной среды и представления,
поскольку это возможно, ее картины, важно освещение
следующих трех фактов:
• 1) «ортодоксальной» доктрины, согласно которой
сущность и цели царства, с которыми церковь пытается
себя отождествить, не имеют ничего общего с
земными целями, являются духовными, только духовными,
возвышенно-духовными;
2) юридических притязаний церкви, благодаря
которым в резком противоречии с «ортодоксальной»
доктриной, церковь осуществляет земные, политические права,
1 A. Donini, Le basi sociali del cristianesimo primitivo, p. 8.
4*
51

не только равные правам государства,, но и
превосходящие их;
3) практической деятельности римской церкви,
особенно в настоящее время, когда она всеми силами, под
возвышенным прикрытием евангелия, стремится к
достижению земных и исключительно земных выгод всякого
рода.
В очень кратком исследовании этого вопроса — наша
цель состоит в том, чтобы выявить, каковы в точности,
поскольку это затрагивает нашу тему, учение и
практическая деятельность церкви, — мы будем придерживаться
преимущественно церковных документов. Толкование
цитируемых нами (в тексте или в примечаниях) мест из
писания является католическим, если нет специальной
оговорки об обратном.
Это нисколько не повредит делу; напротив, это
поможет лучше ознакомиться с позициями
«ортодоксальной» доктрины.
Само собой разумеется, это толкование не должно
приниматься за истинное, даже если церковь
провозглашает его непогрешимым и навязывает его как таковое;
в самом деле, научные выводы на этот счет показывают
нам (впрочем, мы уже говорили об этом), что дело
обстоит совершенно иначе.
Итак, начнем с первого факта. Согласно
католической доктрине, церковь (еххХтр».а — ассамблея,
объединение, собрание) есть «мистическое сообщество»,
духовное и невидимое, главой которого является Христос,
то есть бог, а членами — все остальные; оно вышло из
раны господа, когда он на кресте был поражен копьем;
его цель — открыть всем людям путь к вечному
спасению, добытому для нас Иисусом Христом, и к
проистекающим от него благам, и в особенности отстаивать и
распространять через истинных учителей и
руководителей (папа и епископы) единственную истину, то есть
учение Христа, чистое и целомудренное; это общество
необходимо для достижения вечного спасения и поэтому
«extra ecclesiam nulla salus» («вне церкви — нет
спасения») и отпущения грехов.
Короче говоря, церковь определяется этой доктриной
как общество, учрежденное Иисусом Христом, чтобы в
нем и исключительно через него люди достигали вечной
жизни.
52

В общем, католическая доктрина учит, что сущность
и цель церкви являются духовными и только духовными К
Доказывать это, заявляют католики, означает доказывать
очевидное. Всем известно, добавляют они, что церковь
без устали побуждает людей к молитве, к глубокому
внутреннему созерцанию, что ее учение основывается на
непостижимых таинствах (единство и троичность бога;
человеческая и божественная природа Христа; реальное
присутствие Христа при евхаристии; сверхъестественное
действие обрядов, то есть «таинств»; ад, чистилище, рай
и т. д.).
Достаточно, говорят они, войти в католический храм,
чтобы убедиться в этом. У входа дети и взрослые
принимают крещение; вода, изливаемая на их головы,
одновременно с таинственными фразами, произносимыми
священником, незаметно совершает чудо — вселяет
«освящающую благодать'» (иначе говоря, нечто такое, что в какой-
то мере заключает в себе божественную природу) в душу
человека, возвышает его до сверхъестественного, делает
его наследником вечных благ.
В храме, по мере продвижения, можно увидеть
деревянные будки, где люди шопотом поверяют свои грехи
священнику, этому всемогущему исполнителю
божественной воли, который отпускает и уничтожает эти грехи
навсегда.
Еще дальше находится алтарь, где возносится
покрытый узорчатыми шелками престол, где бог Иисус Христос
пребывает в своей человеческой природе, которую он
двадцать веков назад принял на земле во чреве Марии;
он пребывает там под видом белой облатки, и в таком
незначительном по размерам убежище он присутствует
всем своим человеческим телом нормальных размеров;
даже если раскрошить облатку на мельчайшие части, он
все равно будет присутствовать в каждой из них.
Одним словом, перед нами физический феномен: все
законы нарушены; часть становится больше целого,
химические вещества, входящие в состав хлеба, не существуют
и, однако, реагируют при химическом анализе, как если
бы они существовали. Таким образом, бог присутствует
одновременно на тысячах алтарей в мире, и в то же время
1 F. Сар ре 11 о, Summa iuris publici ecclesiastici, Romae,
1923, p. 107.
53

тело его не умножается и остается одним-единственным
и находится к тому же на небесах.
Священник в церковном облачении восходит на алтарь
и служит мессу: всемогущими словами он заставляет
бога снизойти в облатку и вино, налитое в чашу; химические
составные части облатки и вина исчезают: там пребывает
Христос. Таково католическое «жертвоприношение»,
центральный момент культа, где невидимый Иисус
по-настоящему приносится в жертву, хотя и бескровно.
В общем во всем господствуют тайна и чудо. Вот
каковы, подчеркивают католики, сущность и деятельность
царства, основанного Христом, то есть римской церкви.
Такова «ортодоксальная» доктрина.
Да кто же после этого мог бы подумать, что подобная
организация, сущность и действия которой, согласно ее
официальному заявлению, лежат и совершаются в
сверхметафизических, сверхъестественных сферах, вне времени
и пространства, в области невидимого, непостижимого,
сверхчудесного, организация, которая, по ее словам,
живет в моральной атмосфере «блаженства», о котором
говорит Иисус в Нагорной проповеди (Матф., V, 1—12),
и строго и, насколько это возможно, непогрешимо
следует его добродетелям и добродетелям, указанным им, —
кто, повторяю, мог бы подумать, что' подобная
организация смеет претендовать и действительно претендует в
своем учении и общественной деятельности на земные
экономические и политические права, равные правам
государства и превосходящие их?
И, однако, это так. Трудно представить смиренного,
кроткого монаха, который дал обет бедности и
евангельского милосердия, ведущим предвыборную пропаганду,
сжигающим живьем людей, благословляющим войны и
участвующим в них, мечтающим о политическом господстве
над миром и организующим для этой цели клерикальные
партии и союзы с совершенно нехристианскими силами,
живущим в изобилии и богатстве; трудно поверить тому,
что наместники Христа на земле поощряют и побуждают
к подобным вещам, являются повелителями целого
государства, имеют в своем распоряжении тюрьмы и
трибуналы, ведут войны.
И все же история засвидетельствовала этот
непостижимый парадокс. Мало того, история
засвидетельствовала и то, что, действуя таким образом, церковь продолжала
54

проповедовать евангельское учение о добродетели и
оправдывала расхождения между своими словами и
делами уверениями, что она поступает так, чтобы лучше
служить Христу.
Для оправдания этих очевидных уклонений от
евангелия церковь хитроумно выискивала в христианском
учении удобные для нее, но непостижимые толкования; если
ей не удавалось оправдаться, она отрицала факты или,
ловко маскируясь, снимала с себя ответственность за эти
факты.
Мы не хотим этим сказать, что церковь не имела и не
имеет добросовестных людей и даже людей величайших
добродетелей; тем не менее это нисколько не скрашивает
безотрадную картину, которая является плодом
деятельности церковного аппарата, но, конечно, не евангелия.
Рассмотрим теперь некоторые факты,
подтверждающие сказанное. Чтобы избежать чрезмерного разбухания
текста, документы, подтверждающие правильность
отдельных положений, приводим в примечаниях.
Прежде всего «ортодоксальная» доктрина утверждает,
что церковь есть подлинное общество \ публичное,
духовное и сверхъестественное, необходимое для вечного
спасения, и что оно является таковым по воле его основателя
Христа, то есть по божьей воле.
Вместе с тем церковь абсолютно отлична от
гражданского общества, она гораздо выше его, это высшая
форма общества 2, и поэтому она свободна и независима от
любой человеческой власти.
Понятно, что, исходя из этих положений, церковь
требует, кроме «указательной» власти (относящейся к обря-
1 Под «обществом» здесь должен пониматься союз между
людьми для достижения общей цели посредством использования общих
средств.
2 Исходя из установленных выше предпосылок, католикам
нетрудно доказать это положение. Божественное и сверхъестественное
происхождение церкви, а равным образом ее организация,
преследуемые ею цели и средства, применяемые для их достижения,
абсолютная необходимость принадлежать к ней и т. д. —все это служит
доказательством сказанному.
Позволительно усомниться, так ли все это на самом деле. Ведь
для этого были бы необходимы правильные предпосылки, что вовсе
еще не доказано. Наоборот, из текста и из предыдущих примечаний,
имеющих отношение к данному вопросу, с совершенной очевидностью
вытекает обратное.
•55

довой деятельности и проистекающей из «священного
указа»), полной и совершенной судебной власти.
Некоторые различают несколько видов власти церкви
в зависимости от того, относятся ли они к религиозной
службе (обрядовая деятельность, культ, отправление
мессы), к наставлению (обучение тому, что относится к вере
и обычаям) или к управлению (право власти,
касающееся управления церковью); к власти управления
относится законодательная, судебная и принудительная
власть К
Что касается наказаний, то церковь утверждает, что
она имеет власть применять также и светские наказания,
например штрафы, тюремное заключение и —
невозможно поверить — смертную казнь2.
В отношении светских наказаний представители
«ортодоксальной» доктрины единодушны. Вот один из их
доводов: «Церковь, поскольку она есть совершенное общество,
должна иметь все средства, необходимые для достижения
своей цели. Но она является благодаря своим членам
человеческим обществом и нуждается поэтому в
человеческих и материальных средствах, иначе говоря, в
светских наказаниях для принуждения сбившихся с пути и"
ослушников».
Так как цель церкви, как мы видели, состоит в
освящении душ и достижении вечной жизни, она, по ее
собственному заявлению, готова прибегнуть для этого к
помощи тюрем, штрафов и т. п.; и, к сожалению, она так
именно и поступала. И церковь отнюдь не скрывает, что
делала бы это и сегодня, если бы имела к тому
возможность и если бы ей это было выгодно.
1 Вот несколько текстов, касающихся законодательной власти
церкви: «Если кто-нибудь сказал бы, что крещеные свободны от
всех предписаний святой Церкви, письменных или устных, так. что
не обязаны их соблюдать, если по своей воле не пожелает им
подчиниться, пусть будет предан анафеме» (Трентский собор, 3 марта
1547 года, каноны, относящиеся к таинству крещения, кан. 8).
«Если же кто скажет, что римскому папе принадлежит только
обязанность надзора или руководства, а не полная и высшая
судебная власть во всей Церкви и не только в делах, касающихся веры
и обычаев, но также в том, что касается организации и управления
Церковью во всем мире... пусть будет предан анафеме»
(Ватиканский собор, сессия IV, 18 июля 1870 годаг 1 Догматическая
конституция, касающаяся Христовой церкви).
2 F. Сар ре II о, Summa iuris publici ecclesiastici, Romae, 1923,
p. 232,
56

Тем же, кто вздумал бы усомниться в этом, дает ответ
Тридентский собор; «Если кто-нибудь скажет, что для
того, чтобы заставить (верующих) вести христианскую
жизнь, нет других наказаний, кроме отстранения их от
причастия и других таинств до тех пор, пока они не
осознают своей вины и не раскаются, да будет предан
анафеме» 1.
Речь здесь идет о догмате веры — это доказывают
слова: «пусть будет предан анафеме». Таким образом, кто
осмелится отрицать это положение — тот «еретик».
Комментарии излишни.
Тот же Тридентский собор установил, что «в
гражданских делах, подлежащих церковному суду, надлежит
возбуждать процесс против кого бы то ни было (хотя бы и
против мирянина) и в качестве наказания применять
денежные штрафы, опись имущества и д&же тюремное
заключение» 2.
Но, спрашивается, какая необходимость для церкви
иметь свой гражданский трибунал? Можно еще
согласиться с существованием духовного трибунала, который
занимается «духовными преступлениями», налагает
только духовные наказания (то есть наказания, не имеющие
«земных» последствий). Но если целью является
освящение душ и направление их к вечным радостям, нет
никакого основания для существования гражданского
трибунала и соответствующих наказаний.
Бенедикт XIV в грамоте «Ad assiduas» 4 марта
1755 года осудил доктрину Ля Борда, который отрицал
за церковью право налагать светские наказания.
Пий IX в энциклике «Quanta сига» от 8 декабря
1864 года предписывал «не оспаривать у церкви права
принуждения нарушителей ее законов посредством
светских наказаний».
Канон 2214, § 1, гласит по этому поводу:
«Прирожденное и неотъемлемое право церкви состоит в том, чтобы
независимо от любой светской власти наказывать своих
подданных, совершивших . преступление, посредством
церковных или мирских наказаний». «Постоянное и
универсальное применение этой власти, — заключает
1 Тридентский собор, сессия VII, 3 марта 1547 года. Цит. по
F. Cap pel 1 о, Summa iuris publici ecclesiastic!, p. 233.
2 Тридентский собор, сессия XXV (см. F. С а р р е 11 о, Summa
juris publici ecclesiastici, p. 233).
57

авторитетный юрист-иезуит отец Феличе Каппелло, — с
очевидностью доказывает не только законность, но и
божественное происхождение права церкви» К Нам кажется,
что все это доказывает как раз обратное.
Как далеко простирается эта власть? Отец Каппелло
говорит нам и об этом: «Фактически принудительная
власть церкви обычно направлена только против внешне
проявляющихся преступных действий, как открытых, так
и тайных; но, вообще говоря, она может быть направлена
также и против чисто внутренних актов и в
действительности направлена против некоторых из них. Серьезно
ошибаются авторы, которые ограничивают право церкви
на наказание даже в отношении наказаний «latae senten-
tiae» (например, многочисленные отлучения) действиями,
относящимися к общественному благу. В
действительности право, о котором мы говорим, отвечает всеобщей и
прямой цели церкви, касающейся не только
общественного блага верующих, но, кроме того, и их личного
блага. Равным образом, ошибаются те, кто приписывает
церкви право Kapafb только тяжелые проступки. Ничто
не мешает тому, чтобы при сохранении справедливости и
беспристрастия карались соответствующими наказаниями
также и небольшие проступки».
Такова судебная власть, кажущаяся неслыханной,
применяющая светские кары ко всему, даже к
убеждениям, к плодам размышления, к мыслям, ко всему тому,
что происходит в глубинах сознания.
Теперь перейдем к смертной казни, то есть к «праву
меча» (ius gladii). Вопрос, который нужно разрешить,
может быть сформулирован следующим образом:
принадлежит ли церкви ius gladii, иначе говоря, право
калечить и даже убивать кого-либо за чисто церковные
«преступления» (например, так называемые
богохульства, ереси)?
Какой стыд, подумает читатель, — неудобно даже
ставить такой вопрос! А вот католические законники, по
правде сказать, кажется, не чувствуют особого стыда и
невозмутимо отмечают, что нужно рассматривать
проблему в двух аспектах: принадлежит ли ius gladii церкви
непосредственно, то есть должна ли она прямым путем,
1 F. Сар ре 11 о, Summa iuris publici ecclesiastic*, p. 233—
235.
56

при помощи собственного палача, производить смертную
казнь, или же косвенно, посредством передачи
преступника светским властям (государству), чтобы эти
последние осуществили казнь.
По этому вопросу, который никому, вероятно, не
покажется евангелическим, мнения теологов различны.
Некоторые считают, что эта власть является
непосредственной (например, иезуиты кардинал Тарквини, кардинал
Маццелла, отец Либераторе), другие считают ее
косвенной (например, иезуиты Суарец, кардинал Беллармино
(святой), кардинал Де Луго).
Очень небольшое число теологов, преимущественно в
последнее время, стыдливо отрицают ius gladii в обоих
аспектах; однако иезуит Каппелло говорит, что они
делают это «без малейшего основания» 1.
Впрочем, это праздный вопрос, так как церковь прямо
и непосредственно осуществляла ius gladii в папском
государстве в течение сотен лет, наказывая так
называемые «духовные преступления». Здесь нельзя серьезно
говорить (как это, однако, делают католики) о передаче
«преступника» в руки светских властей, так как папы
были светскими правителями в этом государстве.
Что же касается обычая передавать «преступника»
светскому палачу, умывая, так сказать, руки, то мы
думаем, что вряд ли католическим теоретикам стоит даже
упоминать о нем: обычай этот вызывает подозрение в
тонком лицемерии, которое выставляет церковь в еще
худшем свете.
Некоторые возразят: зачем говорить о таких вещах?
Для чего теологи ими занимаются? Рассуждать так,
отвечаем мы, не умно. Основная сторона вопроса,
действительно, другая. Так как, к сожалению, церковь
осуществляла прямо и косвенно ius gladii, теологи были
вынуждены находить аргументы для оправдания церкви,
чтобы люди не могли заподозрить, что, вопреки догмам
ее учения, церковь не является тем, чем она, по ее
заверениям, является: истинным, единственным божественным
обществом, основанным и организованным в своих
существенных чертах Христом.
1 «Поэтому совершенно несправедливо Гейнер говорит: глупо до
сих пор защищать право меча» (F. Cappello, Summa iuris public!
ecclesiastici, p. 249).
59

Как-то один иезуит, известный канонист, говорил мне:
«Мы призваны затыкать бреши». Это верно.
Вот, например, аргумент (весьма мало
приличествующий священникам Иисуса) в пользу непосредственного
ius gladii. «Церковь, — утверждают авторы его, —
поскольку она является совершенным обществом, должна
располагать всеми средствами, необходимыми для
достижения своей цели (которая, повторяем, состоит в
освящении душ и обеспечении им средств для достижения
вечных радостей). Но среди средств, необходимых
совершенному обществу, имеется ius gladii. Поэтому...»
И они доказывают правильность своей точки зрения
следующим образом: «Несомненно, встречаются
неисправимые люди, которые совершают тяжелые преступления
и наносят посредством своего общения с другими
(сообщая, например, другим «ошибочные», «еретические»
идеи) очень большой вред духовному обществу. Поистине
при таких обстоятельствах для защиты невинных, для
того чтобы помешать распространению зла (например,
«ереси»), ощущается необходимость в смертной казни,
посредством которой преступники полностью отсекаются
от общества; для этого недостаточно тюрьмы, потому что
через ее посредство нельзя ни в достаточной мере, ни
навсегда помешать их общению с другими лицами и, таким
образом, распространению зла».
Уместно добавить, что многие иезуиты, с которыми я
в годы моих религиозных исканий часто беседовал по
этому вопросу, приписывали церкви неоспоримое право и
власть карать смертью нарушителей веры даже
непосредственно. Некоторые добавляли: «Если сегодня это не
делается, то только потому, что в данной политической
обстановке это невозможно. Но если бы это было
возможно, это делалось бы».
После рассмотрения католических теорий по данному
вопросу последнее не кажется невероятным. Однако,
слушая этих людей, я думал: «Возможно ли, чтобы все
это находилось в соответствии с евангелием? Обладает
ли истиной церковь и может ли правда находиться на
стороне церкви, которая защищала и защищает подобные
взгляды? Может ли быть таким общество, основанное,
как говорят, Христом для дела любви и спасения душ?»
Пойдем дальше. Спрашивается, принадлежит ли
церкви vis publica, то есть право иметь вооруженные силы.
60

Здесь опять-таки проводится то же различие. Что
касается непосредственного обладания вооруженными
силами, то некоторые отвечают на вопрос утвердительно,
другие отрицательно. «То и другое решение, — говорит
Каппелло, — возможно» *.
Однако все теологи допускают косвенное право
использования вооруженных-сил, состоящее в том, что церковь
может требовать их у государства, причем требовать
(отметим это) «авторитетно» (иначе говоря, церковь имеет
право требовать, а государство должно предоставлять
вооруженные силы без возражений).
«Противоположные доводы, извлеченные из
свидетельств св. Отцов, из рассмотрения природы Церкви, из
утверждений о бесполезности вооруженных сил для дела
церкви и т. д., никоим образом не являются
доказательными» 2.
Комментарии излишни.
* * *
Рассмотрим теперь отношения между церковью и
государством в толковании католической доктрины.
Так как церковь, как это уже отмечалось, считает себя
не только независимой от государства, но и стоящей во
всех отношениях выше государства, то ей, согласно
«ортодоксальной» доктрине, принадлежит право диктовать
свою волю.
Однако форма осуществления этой прерогативы
является для церковников предметом споров. Некоторые
способы решения вопроса допускаются, другие
подвергаются осуждению; только один из них считается в
настоящее время бесспорным.
До XVI века или даже немногим позже теологи
проповедовали теорию, согласно которой церкви принадле-
1 Однако, сам Каппелло, повндимому, не разделяет этих идей.
Но он, хотя и в смягченном виде, допускает ius gladii (причем
неясно, в косвенной или в непосредственной форме); в самом деле,
он говорит: «Практически, осуществление права меча, вообще
говоря, не принадлежит церкви ввиду отсутствия соответствия».
Но это только «вообще говоря». Поэтому, в порядке исключения,
Каппелло допускает, что церковь может осуществлять ius gladii.
Отметим, что в области церковного права Каппелло пользуется
большим авторитетом у католиков.
2 F. Cappello, Summa iuris publici ecclesiastici, p. 247.
61

жит непосредственная власть над государством, так как
бог, по их словам, дал ей всю полноту общественной
власти, духовной и светской. Таким образом, светские
правители управляют народами благодаря власти,
полученной от папы и только от папы; поэтому любое действие
государства подпадает под папскую юрисдикцию К
Эта теория в настоящее время признана церковью
ложной 2.
Другие католические теоретики ошибочно с точки
зрения «ортодоксальной» доктрины утверждали3, что
церковь имеет над государством не юридическую, а
директивную власть, то есть обязана предупреждать,
увещевать, провозглашать моральные законы.
Третьи защищали теорию координации; однако она
неясно выражена авторами. Во многом она совпадает с
идеей отделения церкви от государства. Обе эти теории
церковь считает ошибочными. Особенно резкому
осуждению подвергается последняя из них, как безбожная,
пагубная, в высшей степени ложная и абсурдная4.
В настоящее время католики считают правильной
доктрину косвенной власти: церковь имеет подлинную
юридическую власть над государствами тогда, когда действия
светских правительств, хотя бы и в отношении земных
дел, затрагивают духовные или этические вопросы.
Решение относительно законности вмешательства церкви в
дела государства принадлежит не государству, а
исключительно церкви. В подобных случаях правительство
1 Теория непосредственной власти (гиерократия) имела
некоторых весьма влиятельных сторонников; укажем toa Фому, епископа
Кентерберийского (ум. в 1170 году), Августина Трионфо (ум. в
1328 году) и его книгу «Summa de potestate ecclesiastica»; Альваро
Пеладжо (ум. в 1346 году) и его книгу «Summa de planctu Eccle-
siae», Николая, архиепископа Палермского (ум. в 1445 или 1446
году), Наварро (ум. в 1586 году) и др.
2 F. Cappello, Summa iuris publici ecclesiastici, p. 263,
269—273.
3 Например, В о s s u e t, Defensio declarations cleri gallicani,
p. I i II, с 5; Dupin, Traite de la puissance ecclesiastique et
temporelle, Paris, 1707, и др.
4 27 марта 1861 года в парламенте Сардинского королевства
Камил Кавур дал свою формулировку теории отделения церкви от
государства: «свободная церковь в свободном государстве». Эта
теория подверглась осуждению в некоторых папских документах, в
частности в многочисленных энцикликах.
62

должно подчиняться и повиноваться решениям церковных
властей, то есть папе, Ватикану.
Рассмотрим примеры, иллюстрирующие это
положение. Когда разразилась война между Эдуардом I,
королем Англии, и французским королем Филиппом
Красивым, и тот и другой для покрытия военных расходов
воспользовались богатствами церкви. Папа Бонифаций VIII
выступил против этого. Последовали взаимные жалобы
и бесконечные грубые оскорбления.
Таким образом, денежный вопрос был источником,
первопричиной знаменитых булл Rem non novam (3
сентября 1302 г.) и Unam sanctam. (18 ноября того же
года), в которых папа излагает некоторые положения
доктрины косвенной власти церкви над государством, а по
мнению многих католических исследователей (Хергенрё-
тер, Пальмьери, Билло и др.), также и непосредственной
власти.
«Два меча, — заявляет Бонифаций, — находятся во
власти церкви — меч духовный и меч материальный. Но
второй отстаивает интересы церкви, а первым владеет
она сама. Первый вложен в руки священнику, второй —
в руки королей и солдат, но и он применяется с
соизволения священника. Необходимо, чтобы один меч находился
выше другого и чтобы светская власть подчинялась
духовной».
Этот документ, помимо его отношения к вопросу о
косвенной власти святого престола над народами,
приводится католиками для обоснования права папы
распоряжаться вооруженными силами государств, когда это
необходимо.
«Практика святого престола, — замечает Феличе Кап-
пелло, — со всей очевидностью подтверждает это.
Действительно, многочисленные исторические факты
показывают, что римские папы осуществляли власть над
королями и императорами, отлучая их от церкви или даже
низлагая их и освобождая их подданных от присяги в
верности. Например, Григорий VII отлучил Болеслава,
короля польского,- отлучил и низложил императора
Генриха IV; Александр III отлучил от церкви Фридриха I;
Григорий IX и затем Иннокентий IV на I Лионском
соборе отлучили Фридриха И; Клемент VIII отлучил
английского короля Генриха VIII, а Павел III объявил его
низложенным; Пий V поступил так же в отношении англий-
63

екой королевы Елизаветы, одновременно освободив ее
подданных от присяги в верности. Эту власть римские
папы использовали не только в отношении императоров
«Священной римской империи», которые были связаны
специальными обязательствами повиновения и
послушания святому престолу, или в отношении государей,
которые объявляли себя вассалами святого престола, но
также и в отношении других» К
III Латеранский собор (1179) освободил от присяги в
верности подданных тех государей, которые
покровительствовали еретикам. IV Латеранский собор (1215)
установил это же наказание для правителей, которые не
изгоняют еретиков со своих земель. I Лионский собор (1245)
отлучил от церкви тех, кто продолжал повиноваться
низложенному в то время императору Фридриху II.
Констанцский собор установил в качестве наказания
двухмесячное заключение для всех, кто попытался бы
нарушить его работу, даже если бы это были короли или
сам император.
Мы могли бы продолжить наш список. Нередко
римские папы объявляли недействительными, не имеющими
законной силы гражданские законы, предписания и
распоряжения правительств2.
Картина весьма внушительная. Церковь, Ватикан
постоянно вмешиваются в политические и экономические
вопросы, в вопросы управления народами, создают
клерикальные партии; духовные лица (даже монахини) прямо
и непосредственно вмешиваются в избирательную борьбу,
в государственные дела.
Непонятно, как все это может быть согласовано с
евангелием, с подражанием добродетелям Христа,
который сказал, что его царство не от мира сего (от Иоанна,
XVIII, 36). Даже без детального изучения и анализа
священных текстов, без углубления в исторические и
филологические вопросы очевидна парадоксальность
этого положения. Она настолько велика, что ее
невозможно оправдать или скрыть. Усилия теологов и духовенства,
привыкших ко всякого рода ухищрениям, ничему не могут
помочь. Наоборот, всякие оправдания и ухищрения ввиду
абсолютной ясности, окружающей личность Иисуса, его
1 F. Сар ре 11 о, Summa iuris public i ecclesiastici, p. 292.
2 Там же, стр. 293.
64

учение, только увеличивают втот контраст и усиливают
неблагоприятный эффект.
В свете этих неоспоримых выводов, основывающихся
на фактах, представляется, что первоначальный вопрос,
от которого мы отправлялись, тождественна ли церковь
с царством, основанным Христом (предположив на
время, но, разумеется, отнюдь не соглашаясь с тем, будто
Иисус в действительности хотел основать таковое),
должен быть решен отрицательно.
Но не будем забегать вперед. В самом деле, остается
рассмотреть еще один вопрос, вопрос о деятельности
церкви на протяжении веков. Правда, когда мы говорили
о действиях пап и соборов против королей, императоров
и государств, мы уже с самого начала осветили некоторые
существенные моменты данного вопроса. Следует, однако,
рассмотреть его по порядку.
«В результате компромиссов и далеко рассчитанной
политики в отношении Западной и Восточной Римской
империи и в отношении государств, возникших на их
месте, церковь приобрела огромные богатства и в
конечном счете «светскую власть» К
«Церковное государство, или светские владения папы,
возникло, как и другие государства, на основе
естественного развития исторических событий, но с одним весьма
существенным отличием. Церковное государство выросло
из «наследия св. Петра» — весьма обширного частного
владения, которое в результате щедрых даров и мирных
приобретений расширялось до 600 года под властью
римского епископа и которое, распространяясь по Италии,
Сицилии, Корсике, Сардинии, Галлии, Истрии, а также
на Востоке, превратило папу в самого крупного и
богатого собственника в мире. Ради этих владений папа
проявлял живейший интерес к политическим событиям на
итальянском полуострове, чувствуя себя обязанным
делать все возможное для защиты собственности церкви...
Нельзя, кроме того, обойти молчанием тот факт, что
римское законодательство дало епископам и, в первую
очередь, папе немалые чисто политические права» 2.
1 A. Tondi, Vaticano e neofascismo, Roma, 1952, p. 1(5.
2 I. Marx, Storia ecclesiastica, Firenze, 1938, vol. I, p. 218.
Необходимо отметить, что И. Маркс — католический священник, что
его книга была разрешена к напечатаншо церковными властями и что
ею пользуются во многих немецких семинариях.
б А. Тонди
65

«Владения римской церкви — «наследие св. Петра» —
состояли из пахотных и луговых земель с деревнями,
лесами и рудниками; некоторые города тоже оказались на
положении собственности римской церкви. Самыми
мелкими частями владений церкви были участки земли
(fundi), обрабатывавшиеся номинально свободными, но
прикрепленными к земле крестьянами (coloni, rustici).
Определенное количество таких участков, от 5 до 34,
составляло массу, которая обычно отдавалась в
наследственную аренду (onductore massarum); массы образовывали
патримониум, который в Италии обычно охватывал все
владения одной из античных провинций. Так,
существовали патримониумы Сиракузский, Панормитанский, Ка-
лабрийский, Апулийский, • Самнитский, Неаполитанский,
Кампанский, Этрусский, Иллирийский^ Галльский
и т. д. — всего 23 патримониума. Из следующих данных
можно составить общее представление о владениях
римской церкви: при Григории I она имела в Сицилии более
200 деревень (массы); когда Лев Исавр присвоил
церковные владения в Сицилии и Калабрии, было подсчитано,
что годовой доход с них составляет около 400 000 лир
(огромная по тому времени сумма) ...Управление
патримониумами осуществлялось администраторами, которыми
были почти исключительно духовные лица римской
церкви... «Подданными римской церкви» (Familia Ecclesiae
Romanae) были рабы, колоны и свободные арендаторы» К
По мере того как этот процесс обогащения
расширялся и совершенствовался, церковная иерархия все шире
использовала религию как политический инструмент,
чтобы завоевать благосклонность правительства и помочь
господствующим группам держать в повиновении с
помощью религиозных доводов неимущие классы (как это
имеет место и в настоящее время в Италии и в других
местах, где массы побуждаются голосовать за
клерикальные партии под страхом ада и отлучения), всеми силами
стараясь подавить попытки перевести церковь на путь
евангельской бедности и простоты.
Да и сама церковь, обладательница огромных
богатств, была крайне заинтересована в том, чтобы
удерживать в подчинении низшие и порабощенные классы,
которые трудились в ее бесчисленных владениях, где ца-
1 I. Marx, Storia ecclesiastica, vol. I, p. 220—221.
66

рили феодальные порядки; для достижения этого
церковники использовали, помимо светской власти, невежество
масс, религиозные суеверия. Монашество, которое
вначале протестовало против этих не слишком похвальных
нравов и которое посредством верного следования
«евангельским заветам» стремилось вернуть церковь к
первоначальной простоте и бедности, стало через короткое
время богатым, перестало являться серьезным препятствием
для церкви и в конце концов стало орудием в ее руках.
Для удержания своих владений церковь, как
свидетельствует история, прибегала к оружию, а если
собственных сил нехватало, — к иностранному
вмешательству К
Все те, кто пытался препятствовать церкви, кто хотел
бороться, были принуждены к молчанию или устранены.
Таковы Арнальдо из Брешии (ум. в 1155 году), Джоаки-
но да Фиоре (1130—1201), Джованни да Парма (1208—
1289), Герардо да Фиденца (1200—1276), альбигойцы
1 Типичным является случай, послуживший поводом для
знаменитого «дара Пипина». Лангобарды, которые были правоверными
католиками, стремились объединить Италию, устранив всякую
другую политическую власть с полуострова. Григорий III (ум. в
741 году) обратился к Карлу Мартеллу, «государю франков», за
вооруженной поддержкой. Карл отказал ему, так как был другом
лангобардов. Папа Григорий и его преемник Захарий пытались
помочь делу дипломатическими переговорами и политическими
компромиссами. Но так как король Астольф вознамерился завоевать
всю Италию и в 751 году захватил уже Пентаполи и Равеннский
экзархат, папа Стефан II отправился во Францию просить помощи
у Пипина. «В Сен-Дени между папой и королем был заключен
договор, который заложил основы политических отношений между
папой и императором на протяжении всего средневековья. Были
принесены взаимные клятвы в любви и покровительстве. Стефан II
снова благословил короля, королеву и их детей, навсегда запретив
франкским сеньорам под страхом отлучения от церкви выбирать
короля, который не принадлежал бы к роду Каролингов. Со своей
стороны, Пипин и его сыновья, получившие титул римских
патрициев, обязывались поддерживать папу и римскую церковь всеми
находящимися в их распоряжении силами.
Для выполнения своего обещания Пипин должен был отправиться
в поход со своим войском — первый раз в 754 году, а когда Астольф
не выполнил данной им клятвы вернуть земли, о которых шла речь,
Пипин выступил вторично в 755 году. Дарственным актом были
«отданы апостолу (Петру) и его представителю, папе, а также всем
его преемникам в вечную собственность и владение эти города», то
есть Равеннский экзархат и Пентаполи». (I. Marx, Storia ecclesia-
stica, vol. I, p. 222.)
5*
67

(XIII век), «бедные братья лолларды» (XIV век), Джон
Виклиф (1320—1384), гусситы (XV век), протестанты
и т. д.
Об Арнальдо из Брешии Руджеро Бонги пишет: «Джо-
ванни Салисбуриензе, относившийся не к рядовым, а к
выдающимся людям своего времени, ум острый и
практический, высказал об Арнальдо правильную мысль, может
быть самую правильную, которая когда-либо была
высказана о нем: он говорил вещи, которые в высшей степени
соответствовали закону христиан, но которые в то же
время совершенно расходились с жизнью» К
Это представляется справедливым: Арнальдо и другие
были люди, следовавшие Евангелию; они говорили на
языке Евангелия (следовательно, не на языке теологов),
за исключением некоторых, которые впадали в известные
преувеличения, оправданные, впрочем, неприглядным
моральным состоянием церкви и ее принципов, и
утверждали, что для сильных болезней нужны сильные лекарства.
Но официальная церковь не хотела их слушать.
Впрочем, подобные вещи происходят и сегодня: в
Ватикане признают (и кто мог бы это отрицать?), что
влияние церкви, ее авторитет постоянно уменьшаются;
духовная деятельность, «религиозная» жизнь пользуются все
меньшим успехом даже среди отсталых женщин.
Сегодня в Италии в относительных цифрах в шесть
раз меньше духовных лиц, чем было в 1853 году.
Ватикан понимает опасность и ищет средство против
нее. Однако не видно, чтобы он нашел что-либо
эффективное. Поиски духовных экспертов, недели заседаний и
все другие меры — это просто потеря времени. Все
благоразумно обходят существо вопроса, боясь неприятностей
со стороны святого престола.
Очевидно, ' недостаточно одеть монахинь в
современные костюмы, снабдить священников велосипедами и
подсказать им линию поведения, которая помогла бы их
сближению с мирянами. Это внешние средства, которые
ничего не дают, так как болезнь — внутренняя.
Настоящее средство, говорят многие, состоит в том, чтобы
духовенство совсем не занималось политикой, отказалось от
своих богатств, в общем вело себя так, как предписывает
Евангелие.
1 R. Bonghi, Arnaldo da Brescia, Milano, 1949, p. 70.
68

Эти факты не должны нас удивлять. Мы их встречаем
не только у католиков. Действительную причину явления
нужно искать в особенностях церковной экономики; это
доказывается хотя бы тем, что то же самое происходило
и в «еретических» церквях. В аналогичных условиях эти
церкви также не пользовались популярностью среди
народных масс и проводили в отношении угнетенных точно
такую же политику.
Достаточно вспомнить о жесточайших репрессиях
протестантов против крестьян в Германии во времена
Лютера. Последний в конце концов передал дело
«реформации» в руки немецких государей. В наши дни
протестантская церковь, обладающая большими
богатствами, всецело связанная с капитализмом, не имеет
среди народных масс прежнего влияния.
Мы рассмотрели в основном политику церкви до
кануна нового времени. Перейдем теперь к современной
эпохе.
Позиция церкви не изменяется. Церковь попрежнему
на стороне реакционных сил. Церковь борется с
французскими революционерами, состоит в дружбе с
контрреволюционными правительствами, с милитаристской
Пруссией, с клерикалом и реакционером князем Меттернихом,
с «православным» русским царем; она укрепляет
«Священный союз» (в котором не было абсолютно ничего
священного, но который проводил реакционнейшую
политику), она всеми силами противится объединению Италии
и обращается с призывами к австрийцам и французам
сражаться против итальянцев.
Как только возникает рабочее движение и появляются
социалистические учения, церковь яростно выступает
против них. Пий IX в некоторых документах,
например в Syllabus и в энциклике Quanta сига (оба
опубликованы 18 декабря 1864 г.), уделяет им большое
внимание.
В Syllabus в параграфе 4, озаглавленном «Социализм,
коммунизм, тайные общества, библейские общества,
клерикально-либеральные общества», Пий IX заявляет:
«Такого рода зараза часто и в самых строгих выражениях
порицается в энциклике Qui pluribus от 9 ноября 1846
года (1); в обращении Quibus quantisque от 20 апреля
1849 года (4); в энциклике Nostis et Nobiscum от 8
декабря 1849 года (5); в обращении Singulari quadam от
69

9 декабря 1854 года (13); в энциклике Quanto conficia-
mur moerore от 10 августа 1863 года (28)» К
В энциклике Quanta cura, цитировавшейся нами выше,
коммунизм и социализм определяются как «пагубнейшее
заблуждение».
Лев XIII, опять-таки по поводу социализма, говорит:
«Из этой ереси (протестантской реформации. — А. Т.)
возникли в прошлом веке и ложная философия, и так
называемое новое право, и народный суверенитет, и эта
чрезмерная распущенность, которую очень многие
принимают за свободу. От этого пришли к следующей
ступени, к заразе, именуемой Коммунизмом, Социализмом,
Нигилизмом, которые представляют собой страшное зло
и, по существу, смерть цивилизованного общества»
(энциклика Diuturnum от 29 июня 1881 года).
И еще: «Итак, в первую очередь необходимо
согласиться со следующим положением: человечество должно
безропотно нести свое бремя; устранить из мира
социальное неравенство невозможно. Правда, это пытаются
сделать социалисты, но всякая попытка, направленная
против природы, бесполезна» (энциклика Rerum novarum от
15 мая 1891 года).
Итак, по мнению папы, условия, при которых
существуют эксплуатируемые и эксплуататоры — а в этом
суть проблемы, — не могут измениться, так как они
соответствуют природе или, иными словами, божьей воле, так
как бог — создатель законов природы. Невозможно,
казалось бы, договориться до подобных вещей, и, однако, это
было написано черным по белому2.
Когда пала светская власть церкви, ее реальное,
земельное, экономическое могущество в Италии и во всем
мире не исчезло; необходимо было, как и раньше,
охранять его, обеспечивать и умножать. Но тут возникло
серьезнейшее практическое препятствие: под влиянием
идей и событий, вызванных французской буржуазной
революцией, деспотические абсолютистские режимы, кото-
1 «Acta Sanctae Sedis», 3, 1867, p. 161; «Pii IX Pontif. Maximi
Acta», III, p. 689.
2 См. также: Лев XIII, энциклика Quod apostolici muneris от
28 декабря 1878 года, энциклика Libertas от 20 июня 1888 года,
энциклика Graves de communi от 18 января 1901 года.
Относительно выступлений церкви против социалистических учений мы
еще скажем.
70

рыми церковь пользовалась для поддержания и
укрепления своих интересов, или исчезли, уступив место
республикам, или отказались от своих прежних методов
правления. Правительства приходили теперь к власти только в
результате выборов (хотя в них и участвовали почти
повсюду лишь имущие классы) и деятельности
политических партий.
Но политическая партия не может существовать, если
она не имеет программы, выражающей
социально-экономические требования известных слоев и дающей
направление ее теоретической и практической деятельности.
Церковь не имела в то время ни партий, ни социально-
экономической доктрины, которая могла бы положить
начало их существованию и деятельности. Правда,
церковные «ортодоксы» занимались юридическими и
социальными вопросами, но фрагментарно, в абстрактной форме;
теория и практика системы такого рода отсутствовала.
Причину такого положения легко понять: церковь до
того времени не нуждалась в подобной системе. Отныне
такая потребность возникла. Следовательно, какую-то
систему надо было соорудить, и побыстрее. Вот почему
к середине прошлого века зарождается католическая
социология.
Что это не голословное утверждение, видно из фактов.
Социальные энциклики, папские документы такого рода
встречаются действительно лишь начиная с Пия IX;
строго говоря, даже только со Льва XIII.
Эта церковная социология, по всей видимости, не
имеет другой цели, кроме оправдания существования и
деятельности политических течений и партий, созданных
и руководимых церковью в различных странах.
Исследование папских документов (от Льва XIII и
далее) показывает, что мы основываемся на фактах, а не
на произвольных заключениях. Речь идет о системе,
которая с научной точки зрения йе представляет чего-то
органического, четко определенного и, в особенности,
способного дать ответ на животрепещущие проблемы
современной жизни. Однако у нее есть цель и даже весьма
определенная цель, которая становится совершенно
очевидной из анализа документов.
Папские энциклики основываются на весьма общих
абстрактных соображениях (власть исходит от бога, а не
от народа; церковь и государство должны сотрудничать,
71

хотя первая и выше второго; свобода должна сочетаться
с умеренностью; повиновение установленным властям
необходимо; зло и невзгоды являются результатом отрыва
людей от бога и церкви и т. д.).
Когда же папы приближаются к конкретным
проблемам, они обходят их стороной. Они не предлагают
никакого серьезного средства, которое устранило бы причину
социальной несправедливости, то есть эксплуатацию
человека человеком, эксплуатацию, являющуюся
результатом частной собственности на средства производства. Они
игнорируют тот факт, что подавляющая часть богатств,
произведенных работниками умственного и физического
труда, попадает в руки собственника средств
производства.
Напротив, основная забота католической социологии
состоит в том, чтобы не замечать этой проблемы,
замалчивать ее, предлагать для ее решения различные
паллиативы. Это объясняется, повидимому, страхом, что любое
значительное изменение в существующем положении
вещей будет означать потерю экономических и
политических привилегий и преимуществ церкви и нанесет ущерб
ее интересам.
Разумеется, папские документы не говорят об этом
открыто, но это видно из каждой их строчки, если только
не поддаваться влиянию фраз, возвышенных,
величественных и самодовольных, не допускающих и мысли о
возможности противоречия или ошибки, фраз, то вкрадчивых
и внешне мягких, то полных угроз — всего того, что
составляет стиль энциклик.
Верно, что в энцикликах папы часто обращаются к
богатым с порицанием и осуждением. Но нужно смотреть
на существо дела.
«В данном вопросе, — говорит Лев XIII (энциклика
Rerum novarum),— величайшей ошибкой является взгляд,
согласно которому один общественный класс является
естественным врагом другого, как будто бы богатые и
пролетарии самой природой были созданы для того,
чтобы вести между собой беспощадную борьбу. Это в
высшей степени противоречит разуму и истине; наоборот,
безусловно истинно, что подобно тому как в человеческом
теле различные члены сочетаются между собой и
образуют гармоническое симметричное целое, так и природа
хочет, чтобы в человеческом обществе эти два класса
72

находились в гармонии и чтобы результатом этого было
равновесие. Для каждого из них другой абсолютно
необходим; не может существовать ни капитал без труда, ни
труд без капитала».
Да будет нам позволено сделать по этому поводу
несколько замечаний. Непонятно, почему утверждение, что
эксплуатируемые не живут в согласии с эксплуататорами,
должно рассматриваться как «ошибка». Непонятно,
почему это утверждение должно считаться обвинением по
отношению к природе, к ее законам и богу, который
является их создателем. Не бог, не природа, а человеческий
эгоизм, как нам представляется, — причина этих
ненормальных условий жизни.
Непонятно также, почему эксплуатируемые и
эксплуататоры должны сосуществовать (по законам природы!),
чтобы осуществилось «это гармоническое, симметричное
целое».
Непонятно, кроме того, в силу каких законов
природы капитал абсолютно необходим для труда. В самом
деле, какова необходимость, абсолютная или
относительная, для итальянского трудящегося зависеть от
иностранного капиталиста, который, будучи владельцем акций,
издалека и ничего не делая, прикарманивает
большую часть богатств, производимых трудом первого? Это
решительно непонятно и действительно
противоестественно.
Папы стремятся устранить классовую борьбу, так как
боятся, что она явится причиной социальной революции,
в результате которой будет нанесен тяжелый ущерб
интересам церкви.
Что касается классовой борьбы, всякий согласится, что
все честные люди (и в первую очередь марксисты,
которые, разумеется, не изобрели классовую борьбу, но
научно доказали ее существование) стремятся ее уничтожить.
С точки же зрения церкви — и с этим уже не все
согласны — это уничтожение должно произойти исключительно
ради того, чтобы церковные интересы остались
нетронутыми.
Кроме того — ив этом состоит основное различие, —
церковь хочет такого уничтожения классовой борьбы, при
котором остались бы и эксплуатируемые и
эксплуататоры. Они лишь должны достигнуть соглашения — при
помощи церкви, разумеется. В этом все дело.
73

Для этого надо, во-первых, обращаться с порицаниями
к богатым — и энциклики изобилуют грозными
призывами. Но богатые — и церковь это знает — туги на ухо. Эти
обращения предназначены скорее для бедных, которых
убеждают, что церковь покровительствует им. Кроме
того, обездоленных уверяют, что выхода не существует, что
бы ни произошло; поэтому они должны довольствоваться
своей участью и перенести надежды на счастье в
потусторонний мир: «...надлежит поощрять ремесленные и
рабочие общества, которые под покровительством религии
приучают всех своих членов довольствоваться своей
судьбой, с достоинством выносить тяжелый труд и всегда
вести спокойную и тихую жизнь» (Лев XIII, Энциклика
Quod apostolici muneris от 28 декабря 1878 года).
«Установив, таким образом, в первую очередь тот
принцип, что человечество должно безропотно нести свое
бремя, устранить из мира социальное неравенство
невозможно» (Лев XIII, энциклика Rerum novarum). «...Горе
никогда не исчезнет с лица земли, ибо суровы и трудно
переносимы последствия греха, которые, хотят этого люди
или нет, сопровождают человека до могилы. Поэтому
страдать и терпеть — удел человека» (Лев XIII,
энциклика Rerum novarum).
В энциклике от 1 ноября 1939 года, обращенной к
епископам Соединенных Штатов Америки по поводу
150-летия учреждения церковной иерархии в США,
Пий XII подчеркивает: «Свидетельства всех времен
показывают, что всегда существовали богатые и бедные и что
это навсегда предусмотрено неизменными условиями
человеческого существования. Достойны почестей бедные,
живущие в страхе божием, так как для них царствие
небесное и на них в изобилии нисходит духовная благодать.
Богатые.же, если они честны и порядочны, исполняют
обязанность распределителей и управителей земных благ,
даруемых богом; в качестве слуг божественного
провидения они помогают неимущим, через посредство которых
они часто обретают духовные блага и чья рука, как они
могут надеяться, приведет их к вечному престолу... Бог,
который в своем высоком милосердии заботится обо всех,
установил, чтобы для упражнения в добродетели и
испытания достоинств существовали в мире богатые и бедные».
Поистине нам кажется, что богатые, согласно тому,
что говорит о них Иисус в евангелии, не являются
74

«посланцами божественного провидения». Более того, нам
кажется, что не делает чести мудрости бога то, что он
решил воспользоваться услугами богачей для
распределения земных благ: только ребенок мог бы додуматься до
средства такого рода, абсолютно бесполезного для
достижения поставленной цели.
Мы также не убеждены в том, что богатые придают
большое значение тем духовным благам, о которых
говорится в энциклике, и что бедные очень заинтересованы в
передаче богатым этих духовных благ.
Кроме того, мы не думаем, чтобы было достойно
«высокого милосердия бога» устроить так, чтобы в мире были
бедные, то есть люди, умирающие с голоду. Упражнение
в добродетели и испытание достоинств, о которых
говорится в папском документе, могли бы, согласно мудрости
и благости божией, производиться иначе.
Мы убеждены, что существование обездоленных — это
злосчастное следствие человеческого эгоизма. Мы охотно
выносим эту нашу точку зрения на суд всех честных и
здравомыслящих людей. Католическая церковь судит по-
другому. И богатые — еще бы! — весьма довольны;
действительно, таким образом все оказывается улаженным.
Однако если обездоленные и поверят, что не
существует средств против социального зла, трудно надеяться,
чтобы они покорились своей судьбе: напротив, они могут
поддаться отчаянию и поднять то самое восстание,
которое церковь стремится предотвратить любой ценой.
Поэтому бедным говорят, что некое средство все же
имеется, но, разумеется, не то, на которое указывают учения
коммунистов и социалистов; энциклики совершенно
недвусмысленно осуждают их, а некоторые, как, например,
Divini Redemptoris (Пий XI, 19 марта 1939 года),
целиком посвящены этому вопросу. В них нет и намека на
осуждение частной собственности; говоря о последней и
не делая существенного различия — а это исключительно
важно — между «средствами производства» и
«средствами потребления», Лев XIII призывает скорее к
«милосердию», чем к справедливости. Богатые могут продолжать
обладать,всем, чем обладают; они должны, однако,
подавать милостыню (Лев XIII, энциклика Rerum novarum,
§ 12). Богатые, которые неправильно используют свою
собственность, не могут подвергаться никакому
наказанию по закону, ибо это «зависит от личных добродетелей
75

и нельзя юридически принудить человека придерживаться
их» (Пий XI, энциклика Quadragesimo anno от 15 мая
1931 года).
Правда, в последние;годы в энцикликах можно
заметить некоторые уступки в пользу контроля над
«средствами производства», их социализации, но крайне робкие
и осторожные (см., например, энциклику Пия XI
Quadragesimo anno, § 21, 22, 27, 29; речь Пия XII «Мир на земле
и сотрудничество классов», обращенную ik рабочим,
собравшимся в Ватикане, во внутреннем дворе
бельведера, 13 июня 1943 года, § 9; речь Пия XII
«Христианский синдикализм», обращенную к
представителям Католического действия 11 марта 1945 года,
и т. д.).
Однако, прежде чем отнять у капиталистов
«производительные богатства», необходимо подумать. В самом
деле, в энцикликах не говорится, что частная
собственность вредит общественному благосостоянию; считается,
что нет ничего недопустимого или незаконного, если
капиталист живет в праздности, присваивая ;труд рабочих;
действительно, «по этому поводу случается наблюдать,
что неуместно и весьма ошибочно применяют слова
апостола: «кто не хочет трудиться, тот и не ешь» (Павел,
Второе послание к фессалоникийцам, III, 10). В самом деле
речение апостола направлено против тех, кто
воздерживается от работы, когда могли бы и должны были
работать, и увещевает бодро использовать время и телесные
и духовные силы, не обременять других, если мы сами о
себе можем позаботиться; но это речение вовсе не учит,
что труд является единственным основанием для
получения пищи и доходов» (Пий XI, энциклика Quadragesimo
anno). Впрочем, «конечно, ошибаются те, кто без
колебаний признает справедливость принципа, что труд
стоит столько-то и должен оплачиваться соответственно
тому, сколько стоят произведенные им продукты, и что
поэтому лицо, ссужающее свой труд, имеет право
требовать столько, сколько получено в результате этого труда;
абсурдность этого принципа очевидна уже из сказанного
нами по поводу собственности» (Пий XI, энциклика
Quadragesimo anno).
И вот наконец мы приходим к перечислению средств
против общественных зол. Капиталистам дается
несколько добрых ;советов: быть справедливыми; стремиться к
76

тому, чтобы заработная плата, если возможно, была
достаточной для поддержания семьи трудящегося; не
принуждать к работе матерей семейств и детей; не
злоупотреблять слабостью детей и женщин (Пий XI,
энциклика Quadragesimo anno, § 32).
Таких увещеваний бесчисленное множество в энци-
кликах, их бесполезно перечислять. Все великолепно
знают, что их воздействие на богатых, которым, согласно
энцикликам, доверено практическое применение средств
этого рода, равно или почти равно нулю.
Другими средствами являются общества
взаимопомощи, частное страхование (для помощи инвалидам,
пострадавшим от несчастных случаев, и т. д.),
попечительства для детей, юношей и взрослых, ремесленные и
профессиональные корпорации (Лев XIII, энциклика Rerum
novarum), католические рабочие ассоциации (там же,
§ 34), народные секретариаты (католические,
разумеется; Лев XIII, энциклика Graves de communi от 18
января 1901 года; io корпорациях см., например, Пий XI,
энциклика Quadragesimo anno, § 36; энциклика Divini
Redemptoris, § 32, 54, и т. д.).
Понятно, что общества, попечительства, профсоюзные
объединения, корпорации и пр., |0 которых говорится в
энцикликах, организуются католиками и являются
католическими; только такие организации и рекомендуются.
И вот — да будет нам позволено это сказать — цель
этих организаций, как нам представляется, не в том,
чтобы действенно помогать рабочему, работнику
умственного или;физического труда: сама бесплодность
рекомендуемых средств, плачевные результаты их
применения и тот факт, что сами папы рассматривают их не
более, как второстепенные средства, паллиативы в решении
наболевшей проблемы, ясно говорят об этом. Впрочем,
сами папы объявили, как мы видели, что болезнь
неизлечима, что богатые;и бедные должны вечно существовать
по закону природы и что поэтому единственно верное
решение состоит в том, чтобы покориться. Сами папы не
верят в предлагаемые ими средства.
Мы заканчиваем пока наше рассмотрение этого
вопроса. В настоящий момент нам достаточно этого
изложения социальных теорий;католицизма.
Выше, когда мы говорили о клерикальных
политических партиях и о том, 4to церковь выработала эконо-
77

Мические требования, программы этих партий, когда мы
говорили обо всем этом, мы отмечали, что только к
середине прошлого века зародилась «католическая
социология». Из изложенного ясны идеологические,
программные требования политических партий,
находящихся на службе церкви (в Италии, например, партии,
которая обычно называет себя христианско-демократи-
ческой).
Особо отметим, что, 'по мысли пап, положения этой
социологии .не подлежат обсуждению и являются
обязательными. Действительно, Пий XI объявил: «Нам
принадлежит право и обязанность судить с высшей
авторитетностью о социальных неэкономических вопросах»
(энциклика Quadragesimo anno, § 17).
Теперь закончив этот обзор идей и текстов,
рассмотрим современную деятельность церкви, ее политику.
О ее политической деятельности в прошлом мы уже
говорили.
Так как невозможно дать исторический очерк
политической деятельности церкви в каждой стране даже в
течение последних десятилетий, ограничимся лишь
некоторыми странами.
Начнем с Италии. Утратив «светскую ..власть»,
церковь сразу же 'принялась за разработку методов
возвращения того, что было у нее отнято. Однако эти методы
не предусматривали создания собственной политической
партии, считалось, что существуют более эффективные
средства, требующие меньших затрат и подготовленные
самими условиями, создавшимися в стране после 20
сентября 1870 года !. :
Ватикан считал, что оккупация Рима должна
продлиться недолго и что «пьемонтцы» под давлением
иностранных держав будут вынуждены оставить город и
территорию папской области с границами, установленными
после Кастельфидардо. Но этого не случилось. Поэтому
пытались помешать «савойцам» править Италией,
запретив католикам доступ к избирательным урнам.
Эта политика, начатая еще .Пием IX, была
санкционирована Львом XIII в 1886 году в энциклике Non expe-
dit. Но очень скоро и эта надежда исчезла; и тогда,
1 20 сентября 1870 года гарибальдийцы заняли Рим и присоединили
его к Италии, ликвидировав светскую власть папы. —Прим. ред.
78

создав так называемую народную партию, Ватикан
разрешил католикам доступ к урнам и в законодательные
палаты 1.
Клерикальные партии, хотя они и состоят из людей,
которые в силу «веры» * или других мотивов послушно
служат церкви, в руках .Ватикана играют роль
инструментов, используемых, пока они полезны, и
отбрасываемых прочь, как только появляется лучшее политическое
орудие, пусть даже.не христианское. Это не голословное
утверждение. В самом деле, в Италии народная партия
была принесена Ватиканом в жертву фашизму, а ныне
правящая христианско-демократическая партия — чему я
был свидетелем — едва не была принесена в жертву
блоку фашистов, либералов и монархистов2. Но последнее
слово еще не произнесено. Впрочем, это соответствует
политической линии, которой церковь неуклонно следует
начиная с эдикта Константина и которая требует
использования любых сил, какие окажутся полезными для
достижения ее целей — для защиты интересов Ватикана.
Создание народной партии, что было ясно с самого
начала, не гарантировало Ватикану быстрого
подчинения Италии клерикальному руководству. Вот почему при
появлении на политической арене фашизма церковные
руководители, признав его более подходящим
инструментом для достижения своих целей, очень скоро стали
оказывать ему полную поддержку и обязали народную
партию сотрудничать с Муссолини (в первом фашистском
правительстве было шесть клерикалов: Кавацонни, Грон-
ки, Мерлин, Милани, Тангорра, Вассалло) и в конце
концов довели ее до политического самоубийства.
На протяжении двадцати лет фашистского
господства (клерикалы, если не принимать во внимание их пла-
1 «... начиная с 1900 года по указанию Пия X католики стали
принимать все более активное участие в парламентской жизни.
Действие энциклики Non expedit временно было приостановлено во
время выборов 1904 и 1909 годов, для того чтобы протащить в
парламент кандидатов либерально-консервативной и демократической
партий; она была фактически отменена во время выборов 1913 года,
когда Джолитти ввел почти всеобщее голосование. Тогда так
называемый пакт Джентилони... привел впервые к появлению в палате
группы депутатов-католиков (не просто депутатов католического
вероисповедания) в количестве девятнадцати человек» (S. J acini,
Storia del Partito Popolare Italiano, 1951, p. 8—9).
2 Cm. A. Tondi, Vaticano e neofascismo, Roma, 1952.
79

тонических вздохов, восхваляли и одобряли его; они
делали это с таким энтузиазмом, так подчеркнуто, что
самые снисходительные люди были вынуждены признать
это неподобающим характеру и евангельской миссии
церкви.
Рассмотрим некоторые факты, подтверждающие
сказанное. Начнем хотя бы со следующего факта: 16
февраля 1924 года «Чивильта католика» (ведущий орган
иезуитов в Италии, официоз Ватикана), воспроизводя
положения статьи, появившейся 7 января того же года в
газете Святого престола «Оссерваторе романо»,
намечала линию, которой следует придерживаться во время
выборов в отношении кандидатов оппозиции. Газета
учитывала тот факт, что антифашисты получили несколько
мест в парламенте, и осуждала «плохую и неуместную
открытую оппозицию правительству».
21 июня «Чивильта католика» подвергла ; резкой
критике членов народной партии за нежелание войти в
фашистское правительство.
Когда был убит Маттеотти и Муссолини находился на
краю пропасти, достаточно было решительного шага со
стороны католиков, чтобы освободить Италию. Но
«Чивильта католика» (5 июля 1924 года) заявила, что «крайне
деликатные условия момента» требуют «зрелого
размышления», и советовала «не доводить до крайности
раздражительность и взаимную ненависть».
Между тем «Оссерваторе романо» в величайшем
страхе писала (25 июня), что прогнать фашистов значит
совершить «роковой прыжок в неизвестное». А «Чивильта
католика» (19 июля), говоря о траурном шествии в
память Маттеотти, писала, что «манифестация была бы
еще более достойной, если бы газеты и ораторы... не
впали по этому случаю в недопустимое злоупотребление
священными словами, которые слишком
диссонировали с воспоминанием о деятельности и идеалах
жертвы», поскольку это был «человек, который хотел
бороться за идеи, которые не были идеями мира и
прощения».
Впрочем, редакторы «Чивильта католика» осмелились
писать, опять-таки по поводу всенародных траурных
манифестаций в память Маттеотти, и вещи вроде
следующих: «Добросовестное исследование покажет, сколько
крокодиловых слез скрывается во всех этих публичных
80

манифестациях траура, сострадания, ужаса...»
Комментарии излишни.
После соглашения между Ватиканом и
правительством (11 февраля 1929 года), когда Пий XI указывал
па Муссолини как на человека, посланного
провидением (13 февраля 1929 года), «Чивильта католика»,
комментируя результаты выборов, писала (6 апреля
1929 года): «Подлинная новизна этих выборов состояла
в живом участии католиков, вдохновленных призывами
епископов и центральной комиссии католического
действия сделать более торжественным плебисцит в пользу
правительства, которое, освободившись от пут
сектантских козней и скудости либеральничающей школы, мудро
дало возможность прийти к такому желанному
окончанию разногласий...»
Кардинал Ваннутелли, декан Священной коллегии,
дошел до того, что заявил господину Стратту
(корреспонденту одного из североамериканских газетных
объединений): «Я большой поклонник Муссолини,
государственного деятеля железной воли и огромного ума,
унаследовавшего римский дух и римское величие» (из «Маттино»,
Неаполь, 13 марта 1930 года).
Когда разразилась война в Абиссинии, духовенство и
иезуиты приложили все усилия для ее морального
оправдания. «Чивильта католика» 15 февраля 1936 года
писала: «Все придерживаются одного принципа: война
справедлива, а следовательно, справедлива и аннексия, когда
она носит характер средства, необходимого для
наказания агрессора, кары за вину, восстановления
несправедливо попранного права и установления порядка и
справедливости».
И автор статьи, иезуит Мессинео, поучал: «Если
исчерпаны мирные средства, допустимо, а иногда и
должно прибегать к насильственным мерам, вторжению на
чужую территорию, к ее оккупации и аннексии для
поддержания порядка и обеспечения мира. Тот, кто в этом
крайнем случае берется за оружие, выполняет роль судьи,
которому природа предоставляет право наказывать и
восстанавливать порядок, нарушенный врагом».
И добавляет: «В этом принципе заключена, как в
зародыше, католическая доктрина наступательной войны,
сформулированная впервые св. Августином (письмо 205
к Бонифацию; О граде божьем, XIX, 7, 12 —cfr. V а п-
6 А. Тонди
81

derpol, Le droit de guerre, p. 34), развитая св. Фомой
Аквинским в Summa Teologica и детально разработанная
Виториа и Суарецем. С тех пор принципы этой теории
остались неизменными и ее выводы стали частью
международного права».
Всякому ясно, справедливы ли эти принципы в
применении к абиссинской войне и согласуются ли они с
евангельским учением!
Та же «Чивильта католика» писала 6 июня 1936 года:
«Если народ спокойно принял и вынес все, то это
произошло, утверждаем мы, в силу его убеждения, что он не
хотел и, тем более, не вызвал катастрофы вместо мирного
разрешения африканской проблемы, но должен был в
силу священной обязанности принять этот неумолимый
жребий, в результате которого единственным путем,
тяжелым, но необходимым, пришел к справедливому и
длительному миру. Этим объясняется огромная радость,
безудержный энтузиазм, вспыхнувший повсюду в Италии,
когда грандиозные события в Восточной Африке,
благодаря талантам военачальников, были завершены так
неожиданно, быстро и триумфально, что это казалось
чудом».
Впрочем, кардинал Шустер, архиепископ миланский,
обращаясь 25 октября 1935 года к войскам, отбывавшим
в Абиссинию, говорил: «С божьей помощью примемся за
дело все, как один. Выполним наш долг патриотов и
католиков. Это особенно важно в настоящий момент, когда
итальянское знамя на абиссинских плоскогорьях означает
триумф креста господня».
«Оссерваторе романо» в это же время писала, что
«колонизация должна сегодня рассматриваться как дело
величайшей человеческой солидарности, требующее
упорства и терпения, большого мужества и неисчерпаемой
воли, братской любви». Список документов подобного рода
можно было бы продолжить.
Поистине экзальтация католических кругов не знала
границ. Кардинал Шустер, обращаясь к юношам,
учащимся школ фашистской культуры (26 февраля 1937
года), проводил параллель между Муссолини и — ни мало
ни много — Цезарем, Августом и Константином Великим!
«Подобно тому как бог, — говорил он, — с самых
отдаленных веков подготовил, установил и взял под свое
покровительство Римскую империю, так, говорю я, Иисус
82

Христос, сын бога, спаситель, отметил Бенито Муссолини
что сближает эту историческую личность с великими
умами — Августом и Константином. Со времени похода на
Рим и Латеранского соглашения, которое возвратило
бога Италии, а Италию богу, бог с небес дал свой ответ,
вновь даровав рукою дуче, вновь даровав, говорю я, Риму
и королю лавровый венок империи в «Римском мире».
12 января 1938 года 72 епископа и 2340 священников
съехались в палаццо «Венеция» на прием к «дуче»,
который наградил их в связи с Зерновым конгрессом (Gon-
gresso del Grano). Когда Муссолини вошел, они
поднялись, с энтузиазмом аплодируя.
Архиепископ Ногара произнес речь, в которой, между
прочим, сказал: «Дуче! Вы выиграли столько битв; и вы
выиграли также битву за зерно. Да поможет вам господь,
о чем мы молим его, и даст вам победу во всех битвах,
которые вы мудро и энергично ведете во имя
процветания, величия и славы христианской Италии».
Священник дон Меносси, взяв слово сразу после
Ногара, сказал: «Ваше превосходительство! Священники
Италии призывают и будут призывать на вашу особу, на
ваши деяния восстановителя Италии и основателя
империи, на фашистское правительство благословение
господне и вечный ореол римской мудрости и добродетели.
Дуче! Слуги Христа, духовные отцы крестьянства с
преданностью воздают вам почести. Они благословляют вас. Они
заверяют вас в своей верности. С духовным энтузиазмом,
вместе с гласом и сердцем народным, мы провозглашаем:
Да здравствует дуче! Ура!» И множество епископов и
священников, встав, разразились криками: «Ура! Дуче!
Дуче! Дуче!»
20 октября 1939 года Пий XII обнародовал свою
первую энциклику Summi pontificatus, в которой
иностранная печать, как ей показалось, разглядела осуждение
фашистского тоталитаризма. Лучше бы не заводили об
этом речи! «Чивильта католика» сразу же отвергла такое
толкование энциклики (6 апреля 1940 года). Она писала:
«Одно дело осуждение абсолютистского государства, как
его понимает энциклика, и совсем другое — определение
того, какое именно государство в своей структуре
осуществляет это понятие на практике [вот вам пример
элегантного и прожженного крючкотворства!—А. 7\]. Было
бы поэтому оскорбительным адресовать осуждение, содер-
6*
83

жащееся в энциклике, государству (Италии), которое на
более или менее длительный исторический период, в силу
разумных оснований, например необходимости
социального, политического и экономического пробуждения
народа (итальянского), остававшегося прежде в состоянии
спячки и инертности, с согласия большинства граждан и
предоставив гражданам надлежащие гарантии свободы,
религии, образования, семьи и т. д., сочло нужным
принять систему, в которой власть несколько преобладает
над. так называемыми демократическими свободами».
Когда стало ясно, что конец фашизма близок, Ватикан
ловко отмежевался от своих вчерашних хозяев, чтобы
смиренно и восторженно принять покровительство
американцев. И в соответствии с такой политикой, подобно
тому как вчера Ватикан отделался от народной партии,
чтобы опереться на фашистов, он сумеет отделаться и от
христианско-демократической партии ради союза с
сегодняшними фашистами.
В июне 1951 года я был вызван к Луиджи Джедда,
бывшему тогда вице-председателем итальянского
католического действия. Он сообщил мне о плане высших чинов
церковной иерархии создать новую политическую партию,
которая была бы способна заменить христианско-демо-
кратическую партию и состояла бы из фашистов,
либералов и монархистов под тайным руководством
католического действия, то есть Ватикана. Я спросил, для чего
нужен этот маневр. Джедда ответил мне, что «в верхах»
партия Де Гаспери не считается более инструментом,
способным обеспечивать в нашей стране интересы церкви.
Тайный сговор, разъяснил он,
христианско-демократической партии с капиталистами и масонами, помимо
ущерба, наносимого итальянской политике и внутреннему
управлению страны, сильно подорвал авторитет религии и
церкви.
Когда я сказал, что новая партия, включающая
фашистов, либералов и монархистов, ничем не отличалась
бы от старой, так как в этих группах тоже имеются
капиталисты и масоны, Джедда возразил, что «не следует
• смешивать одно с другим».
«Но ведь это, — заметил я, — все равно, что вступить
в союз с коммунистами: они, подобно масонам, также
отлучены от церкви». Джедда возразил, что «опять-таки
не следует смешивать» одних отлученных с другими.
84

Чтобы успокоить меня, он сказал, что христианско-
демократическая партия — «ничтожная партия», тонущее
судно, что она ни на что более не годна. «Во всяком
случае, — заметил он, — не волнуйтесь: когда мы будем
у власти, те, кто сегодня нам помогает, не будут забыты».
Итак, вот в чем секрет! Эта фраза резюмирует все,
что мы до сих пор стремились проиллюстрировать.
Рассмотрим теперь деятельность Ватикана в Испании.
Кто хочет понять деятельность испанской церкви и
Ватикана во время франкистского мятежа, должен
выяснить ее побудительные мотивы. Пропаганда нынешнего
мадридского правительства и духовенства извращает и
искажает факты. Вот что пишет по этому поводу Антонио
Руиц Виллаплана (весьма известный юрист, очень
далекий от коммунизма, находившийся в Бургосе во время
войны, спровоцированной Франко):
«В этой ожесточенной борьбе духовенство ни на
минуту не забывало о мести. Священник, который должен
был бы выполнять миссию мира и милосердия, быть
далеким от борьбы и стоять над ней, использовал свою
кафедру для возбуждения и поощрения пагубных и земных
страстей — ненависти и мстительности. Тот, кто должен
был быть пастырем и руководителем народа, испускал
воинственные призывы, подобно боевой трубе: «Мы не
можем жить вместе с безбожником-социалистом... Война,
кровь и огонь! Бейтесь без устали, не знайте пощады,
пока не будет полностью обеспечена победа религии и
порядка...» 1
«Однажды в воскресенье в церкви Всепрощения в
присутствии властей' и представителей привилегированных
классов голос проповедника прерывает святую мессу:
«Вы, называющие себя христианами, на вас тяжкая вина!
Вы терпели рабочих, состоящих членами организаций,
враждебных Религии и Родине, вы пренебрегли нашими
предупреждениями... Мы и они — враги, как вода и
огонь... С ними не должно быть никаких точек
соприкосновения... Вырвем же с корнем это ядовитое семя, которое
является семенем дьявола!..»2
«Церковь принимает участие во всех воинственных
манифестациях и даже руководит ими; она благословляет
1 A. R. Villaplana, Questo e Franco, Roma, 1945, p. 139—
140.
2 Там же, стр. 140.
85

оружие и трофеи; она организует Те Deum («Тебе,
Господи») ; публичные молебствия взывают не о мире, а
испрашивают победу Франко и гибель его противников» К
Где причины всего этого? Испанская церковь убеждена,
что государство и страна должны быть феодом
католического духовенства. Эта идея возникла в те века, когда
церковники и абсолютистское правительство, единые в
своих действиях, были убеждены в скором создании
всемирного католического государства.
Со времени Филиппа II духовные лица привыкли
чувствовать себя хозяевами и руководителями Испании. Вот
почему в этой стране всякая борьба за проведение
политических реформ принимает форму религиозной войны.
Для осуществления господства над нацией церковь
нуждается в огромных богатствах. Отсюда следует, что
всякое «покушение» на церковную собственность
представляет «ересь», «тягчайший грех», даже если это
«покушение» необходимо для более правильного распределения
земли в интересах миллионов голодающих.
Образчик таких взглядов мы находим в
«корреспонденции», которую получала «Чивильта католика» от
испанских иезуитов в период франкистского мятежа и
даже ранее.
Так, например, имея в виду восстания, вспыхнувшие
в Испании в конце 1934 года, восстания, вызванные
произволом КЕДА (Испанской конфедерации автономных
прав), иезуит отец К. Эгья писал в «Чивильта католика»,
что «в Бискайе... благодаря бдительности и расторопности
губернатора бунт был легко подавлен и группы
повстанцев, бежавшие в горнопромышленную зону, были рассеяны
или уничтожены правительственной авиацией и
войсками... Вполне заслуженными поэтому были похвалы и
приветствия, которыми Бильбао встретил действия
правительства и войск» («Чивильта католика», 2 февраля
1935 года).
Автор называет рабочих, восставших против
чудовищной эксплуатации, «убийцами», «поджигателями»,
«дикарями», «варварами». Он, конечно, не говорит о католиках,
которые под руководством священников в Овиедо
стреляли с башен собора (это полностью подтвержденный
факт). Революционных руководителей автор именует
1 A. R. Vi 11 apian a, Questo ё Franco, Roma, 1945, p. 143.
86

«дегенератами», «лишенными всякого чувства любви к
ближнему, веры, патриотизма» (стр. 325).
Причинами восстания, по словам испанских иезуитов,
вовсе не были страшный голод и невыносимая
эксплуатация трудящихся: «Что касается народа, то
действительная и единственная причина... заключается не в чем ином,
как в революционной заразе, которая охватила Испанию
в результате лекций, книг и агитации левых демагогов и
интеллигентов» (стр. 326).
Кроме того, «уже давно испанская молодежь бредит
мифом революции, который она исповедует как своего
рода культ, благодаря своему мятежному духу,
восстающему против законного положения вещей» (стр. 326).
Разумеется, объяснения эти безнадежно поверхностны,
если не хуже.
Каковы же средства, предлагаемые автором? Они
должны быть, говорит он, радикальными (стр. 327). «Надо
запретить наглое и публичное провозглашение левыми
своих подрывных идей...» (стр. 328). Нужны
«коллективные наказания» (стр. 329). И это говорит священник!
В 1934 году были закрыты народные дома, распущена
организация «Социалистическая молодежь Испании»,
уничтожен Астурийский профсоюз горняков. «Давно пора»
(стр. 329), — писал иезуит; но надо было, по его мнению,
ликвидировать и другие организации трудящихся; пора
«наказать молодых социалистов, которые продолжают
распространять листовки» (стр. 329); пора «разгромить
социалистическую бюрократию, которая разрослась пышным
цветом в министерствах» (стр. 329), то есть выбросить на
улицу служащих; необходимо «издать наконец закон о
запрещении профессиональных ассоциаций, чтобы одним
ударом уничтожить опасности, угрожающие стране со
стороны подобных организаций» (стр. 329).
«Кроме того, необходим закон о принудительных
мерах, регулирующих деятельность печати» (стр. 330) и
«большая бдительность в отношении книжной пропаганды,
неумолимое подавление пропаганды через подрывную
литературу, то есть всей большевистской и большевиствую-
щей литературы».
И как программа действий звучат слова: «Мы не
сомневаемся, что эти и другие меры были бы приняты без
колебаний католиками, входящими в правительство (иначе
говоря, КЕДА. — Л. 7\), если бы они единолично держали
67

в руках бразды правления и не были в силу обстоятельств
связаны с другими правительственными партиями»
(стр. 330).
В общем мы полагаем, что не ошибемся, если
выскажем такое мнение: это призыв к инквизиции. Это —
серьезное предупреждение для тех народов, у которых
католики занимают ведущее место в управлении
государством.
Перейдем к рассмотрению документов, касающихся
франкистского мятежа. Духовенство представляет его как
войну священную, законнейшую и необходимую.
«В событиях 17 июля... поведение армии сто раз
благословенно и славно. Истинная, единственная законность
стоит на стороне мятежников» («Чивильта католика»,
2 января 1937 года). Что касается «болезней» Испании,
то в течение семи лет «диктатуры Прима де Ривера о них
не было слышно. Этот благородный генерал [который, как
всякому известно, был субъектом продажным и
невежественным. — Л. Т.] сумел создать твердую власть. Если
бы ему удалось точно так же задушить гнусную печать и
разогнать социалистические организации!.. Однако
терпимость де Ривера оказалась роковой...» («Чивильта
католика», 2 октября 1937 года).
«В настоящий момент... все честные граждане должны
забыть все свои разногласия и распри и сплотиться в
едином стремлении вышвырнуть вон новых варваров, не
знающих ни родины, ни бога (!), не задумываясь о том,
что будет после этого» («Чивильта католика», 20 ноября
1937 года).
Церковная верхушка сделала все возможное, чтобы
скрыть массовые убийства, совершенные франкистами.
Но, на ее несчастье, франкисты были изобличены в
журналах и газетах, совершенно не связанных с Народным
фронтом, например в «Espana evangelica» от 20 августа
1936 года, в «Tablet» за июнь и июль 1937 года (см. также
Light and truth, World dominion press, The spectator того
времени).
Что было на это ответить? «Чивильта католика» с
неохотой признавала, что «испанские националисты,
может быть, перешли или переходят в пылу борьбы
границы законной обороны»; газета осуждала одного
французского католика — «влиятельного литератора и члена
Французской академии Франсуа Мориака. Последний в
88

«Фигаро» от 13 октября 1937 года опубликовал достойную
сожаления статью, которая звучит как резкая критика
разумного и миролюбивого голоса испанских епископов...
Из этого видно, что он ставит на одну доску
революционеров и их сторонников, гибнущих под ударами
националистов и их союзников», и павших франкистов, «если
даже не жалеет по преимуществу первых как жертв
иностранных бомбардировок».
Таков краткий очерк политики церкви, Ватикана в
Испании.
Теперь несколько самых общих замечаний о политике
Ватикана по отношению к Соединенным Штатам Америки.
В 1940 году Ватикан был сторонником Муссолини и
фашизма. Мало того. Эта дружба, поскольку речь шла о
совместной эксплуатации Италии, была исключительно
сердечной. В том же 1940 году Соединенные Штаты были
фактически противником Муссолини и его правительства.
Несмотря на это, в феврале 1940 года Ватикан с
исключительной пышностью принял г-на Мирона К. Тэйлора,
эмиссара Рузвельта.
«Одна из целей, которую преследовал Тэйлор,
состояла в сборе максимума возможных сведений о борьбе с
нацизмом и непосредственной подрывной деятельности
против немецкой военной машины на оккупированной
территории Европы и, кроме того, сведений о моральном
состоянии гражданского населения и вооруженных сил
в райхе, в Италии и в странах, присоединившихся к
трехстороннему пакту... Дело в том, что с самого начала войны
Ватикан все время располагал весьма значительной и
бесперебойно поступавшей информацией о внутреннем
положении в различных районах Европы, исключая СССР.
Священники... самых небольших сельских приходов, как
и священники больших городских центров, посылали
епископам своих епархий точные доклады, которые тем или
иным способом все достигали Рима... Если не считать
очень немногочисленных церковных сановников, никто не
знал, как они проникали через границы стольких стран...
Можно безошибочно утверждать, что в распоряжение
Тэйлора была предоставлена масса сведений, которые
сразу же были переданы президенту Рузвельту...
Без сомнения, на нашу пропаганду [то есть пропаганду
Соединенных Штатов. — А. 77], предназначенную для
заграницы, оказала глубокое влияние эта конфиденциальная
80

осведомленность о внутреннем положении в европейских
странах. Благодаря этой осведомленности мы могли
сделать нашу тактику наиболее способствующей достижению
того психологического эффекта, на который мы
рассчитывали для подрыва военных усилий противника».
Е? общем, по вышеприведенным словам Чанфарра,
американского журналиста, католика, церковь в одно и то
же время стремилась не испортить отношений с
Муссолини и доставляла сведения его противнику. Все мы
знаем, что такое нацизм и фашизм, однако трудно
отрицать, что поведение Ватикана, как его описывает
Чанфарра, не слишком согласуется с функциями, которые
должна была бы иметь церковь.
Сообщение Чанфарра, впрочем, не имело бы большого
значения, если бы оно было единственным. Но это не так.
От многих влиятельных лиц из церковной верхушки я
получил на этот счет подтверждения еще более точные и
подробные, чем сообщения Чанфарра, чья
осведомленность не простиралась так далеко.
Впрочем, речь идет о вещах вовсе не составляющих
тайны, а, напротив, довольно известных в кругах
Ватикана. Совершенно понятна причина этой тайной помощи
церкви американцам: в то время церковные руководители
уже были убеждены, что проку от фашизма больше не
будет, что дни фашистов сочтены. Поэтому нужно было,
и поскорее, примкнуть к противнику, но сделать это
незаметно, так, чтобы не нажить каких-либо неприятностей с
правительством Бенито Муссолини.
Чтобы войти в милость к руководителям Соединенных
Штатов Америки — это мне сообщали некоторые
сановные лица из государственного секретариата его
святейшества, — Ватикан не скупился на обещания и дела.
Поэтому никогда не была подвергнута осуждению атомная
бомба, примененная американцами в Японии.
Зверства интервентов в Корее никогда не осуждались
Ватиканом ни с политической, ни с моральной точек
зрения; никогда не было подвергнуто порицанию
употребление напалма и бактериологического оружия. Ватикан
никогда не проявлял интереса к тому, как обращались в
«лагерях смерти» с корейскими и китайскими
военнопленными.
Эти и другие факты в беседах со мной, как ни в чем
не бывало, признавали лица, которые руководили церков-
90

ной политикой. Они добавляли, что в дружбе между
Ватиканом и Соединенными Штатами Америки не все
обстоит так хорошо, как думают: иными словами,
Святой престол вынужден сносить унижения и притеснения
со стороны своих заокеанских друзей.
Так, например, Мирон К. Тэйлор 18 января 1950 года
был своим правительством неожиданно отозван на родину
только потому, что Ватикан выступил против
протестантских пасторов, работавших среди населения «Кастелли
романи», особенно во Фраскати.
20 октября 1951 года президент Трумэн объявил о
назначении генерала Кларка послом Соединенных Штатов
в Ватикане. В Риме это известие было встречено «с
удовлетворением». Наоборот, в Америке прошли
манифестации протестантов, поднялись дикие вопли против папы.
И Трумэн должен был отменить назначение.
В Ватикане — мы это великолепно знаем — ни у кого
нет иллюзий относительно дружбы Америки и Святого
престола. В действительности речь идет скорее об
американском руководстве: «протестантская опасность» уже
вырисовывается со всеми последствиями религиозного и
экономического характера.
«Если бы, — говорил мне монсеньор Фаллани из
государственного секретариата, — в результате успешной
войны американцам удалось стать хозяевами мира
(хозяевами Италии они фактически уже являются),
экономическое положение Ватикана и католицизма стало бы весьма
шатким и трудным. Сейчас Америка снабжает нас
долларами в неограниченном количестве, так как она
нуждается в нас как в политической силе. Завтра же,
наоборот, протестанты завладели бы всем».
«Что же мы будем делать тогда?» — спросил я. «Мы
будем искать кого-нибудь, — ответил он, — кто сумел бы
противостоять Америке, как сегодня мы обращаемся к
Америке для борьбы с коммунизмом. Может быть, мы
будем опираться на Англию, может быть — на Германию.
Кто знает? Важно выжить».
Иезуит отец Лейбер, особый секретарь папы, говорил
мне: «Америка со временем может стать еще более
опасной, чем коммунисты, так как последние
руководствуются гуманной идеей, а первая, напротив, думает только
о своих интересах. Но сегодня папе кажется более
страшной коммунистическая опасность. К сожалению, — про-
91

должал он, — мы получаем из Соединенных Штатов много
денег и мы нуждаемся в этом. Кардинал Спеллман, а
также Белый дом всеми силами помогают нам». «Отец, —
заметил я, — вы говорите — к сожалению. Почему к
сожалению? Разве не хорошо, что нам посылают
доллары?» «Нет, — ответил Лейбер, — нет. Было бы лучше,
чтобы нам ничего не посылали. Было бы гораздо лучше,
если бы церковь не занималась ни Америкой, ни Россией,
вообще никем, но, свободная от любой зависимости,
возвышаясь над всеми, выполняла только свои духовные
функции. Но сегодня это невозможно». «Почему
невозможно?» «Потому, — ответил он, — что для этого
нужно иметь веру, верить в обещания Иисуса Христа
и, если надо, подобно ему, пойти на крест. Но теперь
никто больше не верит в подобные вещи; и никто не хочет
идти на крест».
«Дружба с Соединенными Штатами, — говорил мне
один немецкий иезуит, — дорого нам обходится. Она
является причиной неприязни к нам со стороны народных
масс, унижений в настоящем, опасностей в будущем. Мы
извиняли и оправдывали все действия Америки — от
атомной бомбы до корейской войны, но и этого ей
мало».
Я спросил, не пойдем ли мы на дальдейшие уступки.
«Невозможно, — ответил он. — Впрочем, если даже
Ватикан будет содействовать США в тысячу раз больше, все
равно для американцев этого будет недостаточно. Так
бывает, — заключил он, — с теми, кто воздает Цезарю то,
что принадлежит богу».
Теперь, прежде чем закончить, кратко о нацистской
Германии.
В течение пятидесяти лет, вплоть до прихода Гитлера
к власти, одной из наиболее влиятельных буржуазных
партий была католическая партия, «центр», которая со
времени ноябрьской революции 1918 года до 1933 года
участвовала во всех правительственных комбинациях и
которая была представлена в первом кабинете Гитлера
одним из своих лидеров, фон Папеном.
На фон Папене лежит личная ответственность за
установление в Германии национал-социалистского
режима. Именно он убедил Гинденбурга, который не питал
доверия к деятельности генерала Шлейхера и других,
передать власть Гитлеру.
92

Акционерами центрального органа этой партии
(католической партии) ежедневной газеты «Германия» были
принцы, бароны, банкиры; главным акционером был
фон Папен. Наиболее видными руководителями партии
были Брюннинг и глава католических профсоюзов Ште-
гервальд. Ее председателем был непримиримый
консерватор священник Каас, человек, близкий к папе (личный
друг Пия XII).
Ныне считается установленным тот факт, что
католическая партия («центр») помогала Гитлеру и расчистила
ему дорогу. Помощь, оказанная фон Папеном Гитлеру,
решила дело.
Существовали веские причины, толкавшие
католическую партию в объятия национал-социалистов. Ватикан
надеялся, что ему удастся заключить с ними весьма
выгодный конкордат.
Напомним обстановку того времени. Гитлер не имел
в рейхстаге большинства, которое сумело бы
автоматически привести его к власти. Он нуждался в поддержке. Фон
Папен и партия центра обязались помогать ему при
условии, что Гитлер будет содействовать Ватикану. Гитлер
взял на себя такое обязательство. 30 января 1933 года
при помощи католиков он стал хозяином Германии.
В марте того же года, а именно 23 марта, Гитлер
официально, в правительственной декларации, подчеркнул
свое намерение заключить конкордат с Ватиканом. После
этого центр и народная баварская партия голосовали за
предоставление Гитлеру всей полноты власти и 5 июля
1933 года самораспустились.
Еще раньше Каас в своей речи в рейхстаге заявил:
«в этот час партия центра протягивает руку своим
недавним противникам» во имя «национального спасения».
Конечно, когда нацизм стал покушаться на церковные
собственность и привилегии, Ватикан и немецкая
католическая иерархия стали выражать неудовольствие. Но это
делалось с осторожностью: Ватикан стремился убедить
Гитлера в огромном, неоценимом преимуществе иметь
такого союзника, как церковь.
Кроме того, Ватикан в страхе перед большевизмом и
перед всякой попыткой защиты прав трудящихся всеми
способами избегал неприятностей с Гитлером.
Подтверждение этому можно найти, например, в
«Форин афферс» (январь 1938 года, Нью-Йорк, стр. 270):
93

«Ёатикан стремится избегать любого жеста, который
может быть истолкован как участие в антифашистском
фронте... Ватикан не выступает против Гитлера из боязни,
что подобное выступление явится косвенной поддержкой
большевизма» К
Действительно, гитлеровские заправилы никогда не
подвергались никакому осуждению или отлучению, даже
когда они уничтожали в концентрационных лагерях
миллионы людей.
Сказанного достаточно. Наш теоретический и
исторический очерк в тех пределах, в каких мы предполагали его
осуществить, можно считать законченным.
Такова церковная среда, в которой я провел
шестнадцать лет жизни.
Простые люди, непосвященные, совершенно не
подозревают обо всем этом. Они ходят в церковь, молятся,
исповедуются, ищут хотя бы небольшого утешения и
поддержки в личных горестях, в своем одиночестве. Жизнь в
среде, где нет мира и братства, безрадостна и
беспросветна. Единственный проблеск, далекий и
таинственный,— это загробная жизнь. Отсюда их вера, их
привязанность к официальному католицизму, «непогрешимому»
распределителю единственно возможной надежды.
Вообще говоря, у забитых людей нет ни времени, ни
желания, ни способности к глубокому размышлению. Они
нуждаются, чтобы был кто-то, кто думал бы за них. Они
стремятся к безопасности и спокойствию и в особенности
к счастью.
Но в жизни при существующих условиях счастье
найти почти невозможно. Может быть, оно будет за
гробом? Это трудный вопрос, который многим не удается
не только решить, но даже правильно поставить. Как же
разрешить эту проблему?
И вот тут-то на сцену выступают так называемые
исторические религии. В их распоряжении имеется все
необходимое для успокоения души. Они обладают, в том или
ином виде, «божественным» и, стало быть, безошибочным
«ответом» на эту проблему. Они совершенно точно знают,
поскольку сам бог сообщил им это, что должен делать
каждый, чтобы достичь блаженства на том свете. Кто
1 См. также «Ambassador Dodd's Diary», New York, p. 185,
220.
94

доверяет им, тот становится на правильный путь, так как
здесь все уже давно безошибочно предустановлено. Не
нужно думать, хотеть, рассуждать: все уже продумано,
предусмотрено, обосновано.
Такова точка зрения любого из известных в истории
религиозных культов. Так обстоит дело и с католицизмом.
И в католицизме — больше чем где бы то ни было, так
как характерные черты, о которых мы говорили,
приобретают здесь абсолютный характер, доведены до крайности.
И люди поручают себя религии.
Священник, Ватикан, папа решают за других. Они
решают безошибочно и обо всем. Послушайте их: они вам
скажут, что вы должны думать о боге и о загробном
мире, о политике и о вашей личной жизни. Все
предусмотрено: когда вы должны молиться и как вы должны
молиться; когда и где вы должны присутствовать при
отправлении культа; кому вы должны отдавать ваш голос на
выборах; что вам необходимо думать в области политики
и экономики; и даже — как вы должны вести себя в
интимных отношениях со своей женой. Над супружеским
ложем невидимо склонилась церковь. Она указывает вам,
не допуская возражений, что хорошо и что плохо; в
особенности же — кто хорош и кто плох.
И люди верят церкви.
«Человечество, — говорил мне один иезуит, — спит
уже двадцать веков и не хочет проснуться. Вот уже
шестьдесят веков, а может быть и больше, оно живет в рабстве
и несчастии. Никто не хочет думать, хотеть. Все устали.
Католическое христианство все решило и все установило;
поэтому оно превратило этот сон в еще более глубокий.
Возможно, что церковь перестаралась. В самом деле,
евангелие — закон жизни, самосознания, борьбы.
Вероятно, что в силу излишнего усердия мы остались по ту
или по эту сторону евангелия».
Совершенно справедливо. Но ведь у церкви были
серьезные основания для этого. В самом деле, церковь не
столько религиозная, сколько политическая сила.
Усвоенные церковью методы обеспечили ей огромную власть над
людьми, и она этой властью пользуется, ибо это выгодно.
Поэтому возвращение к первобытному христианству
невозможно.
Большинство людей не подозревает, что церковь
является организацией, которая страшно далека от еван-
95

гельских принципов и которая преследует цели, не
имеющие ничего общего с христианскими идеями. Если бы
простой человек (l'uomo della strada) знал это, он не
вверял бы себя церкви и строил бы свою личную жизнь
без религиозных посредников.
Экономические отношения, борьба за власть породили
и развили церковный аппарат. Духовные запросы людей,
возникшие из этих отношений и борьбы, помогли
развитию этой огромной силы.
Для меня, вступившего в лоно церкви и в орден
иезуитов с верой и надеждой, но, в отличие от простых
людей, выяснившего действительное положение вещей,
проблема очень скоро представилась в ее истинном свете.
По этим причинам я вышел из Ордена и порвал с
церковью. Тот факт, что другие — например, священники-
иезуиты из папского Грегорианского университета, мои
коллеги — не пошли по тому же пути и не приняли
аналогичного решения, не имеет значения для существа
вопроса.
В самом деле, как показывают документы (и как с
еще большей очевидностью подтверждает это моя жизнь),
положение дел таково, как я его описал. Возразить на
это нечего.
То, что эти люди остались на другой стороне,
объясняется другими, не теоретическими, а психологическими
факторами. Действительно, решение, принятое мною,
требовало большого мужества.
Оставить церковь сегодня в Италии — значит пойти
навстречу опасностям и всякого рода трудностям, значит
оказаться врагом власти, которая правит нашей страной.
Это значит бросить вызов общественному мнению.
Но истине, я полагаю, должно следовать в любом
случае. Подводя итоги сказанному, надеемся, что'
читатель может составить достаточно четкое представление о
церковной среде; и, кроме того, что он, возможно, уже
и сам сумеет ответить на поставленный нами вопрос:
истинно ли то, чему учит церковь, или нет.

II. ОСНОВНЫЕ ЧЕРТЫ ВНЕШНЕГО ВОСПИТАНИЯ
ИЕЗУИТА
Описав церковную среду, рассмотрим теперь
деятельность ордена иезуитов.
Орден иезуитов был, несомненно, одним из наиболее
действенных, даже, пожалуй, самым действенным
орудием, обеспечившим Ватикану политическую власть
начиная с возникновения протестантизма и до наших дней.
Основанная Игнатием Лойолой (1491 —1556) и
одобренная папой Павлом III l организация иезуитов, по
существу, не отличается от других духовных «религиозных
орденов», поскольку она является обществом,
санкционированным церковными властями. Члены ее, согласно
законам самого Общества, дают «публичные» обеты и,
таким образом, как говорится в кодексе канонического
права, «стремятся к евангельскому совершенству».
Общество представляет собой «орден» (а не
конгрегацию), так как «публичный» обет является здесь
одновременно «торжественным». Разница между «публичными» и
«частными», «простыми» и «торжественными» обетами
является юридической и состоит в различии внешних
обрядов в зависимости от видов даваемых обетов.
Поэтому мы не останавливаемся на данном вопросе.
К тому же, несмотря на свои огромные богатства,
«Общество Иисуса» считается «нищенствующим» орденом,
то есть таким, который не может владеть недвижимым
1 Игнатий Лойола, дав общее описание организации, которую
он собирался основать, передал свой проект на рассмотрение Павлу J11
через кардинала Контарини. Папа устно одобрил проект, в Тиволи
(3 сентября 1539 года) и публично в булле «Regimini militantis
Ecclesiae» 27 сентября 1540 года. С того времени орден иезуитов
существует юридически. Однако папы и впоследствии неоднократно
одобряли, подтверждали, укрепляли и расширяли полномочия и
привилегии Ордена.
7 А. Тонди
97

имуществом, а должен жить пожертвованиями и воспо-
моществованиями верующих и случайной милостыней1.
В каком вопиющем противоречии с фактами находится
все это! Орден, при попустительстве пап, посредством
ряда хитроумных комбинаций, пытается доказать, что он
является «нищенствующим» — как это видно из
официальных примечаний к его «Положениям» 2, — в то время
как — достаточно пока этого примера — ему принадлежат
в Риме роскошные особняки, среди которых Вилла
Мальта на улице Порта Пинчьяна, 1, где живет пользующийся
большой известностью отец Риккардо Ломбарди.
Если бы Орден был действительно нищ, 'как это
утверждают, то становится непонятным, каким образом
он добился поддержки со стороны Ватикана в деле
установления политического господства во всем мире. Дело
не только в его «нищете» и многочисленности. И
доминиканцы, и францисканцы (эти последние во всех своих
разновидностях) являются «нищенствующими духовными
орденами», правда, менее богатыми и многочисленными,
чем иезуиты (число которых ежегодно увеличивается
почти на 500 человек и в начале 1952 года достигало
31 561), но во многих других отношениях сходные с ними.
Эти ордена, особенно орден францисканцев, достигают
политического влияния с гораздо большими трудностями,
чем иезуиты. Дело, конечно, в особом положении ордена
иезуитов, а также в более высокой по сравнению с
другими религиозными объединениями культурной и
психологической подготовке его членов3.
1 Пий V, Dum indefessae, 7 июля 1571 года (см. также:
Wernz-V i dal, Jus canonicum, Ш, § 25, прим. 24).
2 A. Arregui, Annotationes ad Epitomen Instituti Societatis
Jesu, Romae, 1934, p. 9, и, мимоходом, в части IV, p. 453—569.
3 Не может быть никаких сомнений в отношении
исключительного могущества и активности иезуитов. Одним из доказательств
этого служит репутация, которой пользуется «Общество». Если
отбросить преувеличения и учесть, что всякое действие вызывается
соответствующей причиной, то эта репутация должна быть признана
небезосновательной.
В самом деле, орден Игнатия Лойолы за четыре века своего
существования оказывался постоянно замешанным в сложнейших
маневрах политики Ватикана, в его дипломатических интригах. Иезуиты
находятся при дворах и среди правящих кругов, в качестве
духовников и доверенных лиц пап, императоров, королей, принцев. Так
было с Игнатием Лойолой. Так было с Франческо Борджиа,
герцогом ди Гандиа, третьим генералом Ордена, другом Карла V.
Так было с Пьетро Канизио (1521—1579), находившемся, между про-
98

Итак, поскольку существуют два элемента или
фактора могущества Общества, вполне понятно, что наше
исследование также будет состоять из двух
соответствующих частей. В первой рассматриваются внешние
причины этого могущества, то есть законы, на основании
которых управляется Общество, общеобразовательная
подготовка его членов, средства и-методы его деятельности.
В другой части речь идет о внутренних причинах, то есть
о том, что собой представляет на словах и на деле
воспитание иезуита.
Для выполнения намеченного нами плана и для
достижения поставленных целей незачем давать детальное
и исчерпывающее описание предмета исследования.
Читатель не почерпнул бы из этого ничего, кроме разве
страшной путаницы. Нужно вместо этого выделить из
массы материала и упорядочить основные элементы,
случим, в очень близких отношениях с императором Фердинандом. Так
было с Роберто Беллармино (1542—1621). Так было с Франсуа Ля
Шэзом (1624—1709), духовником Людовика XIV, и т. д.
Если говорить о нашем времени, то следует упомянуть о менее
значительных, но не менее влиятельных, чем предыдущие, лицах.
Таковы Пьетро Такки-Вентури, доверенное лицо Бенито Муссолини;
отец Лопец, советник и духовник испанского короля Альфонса XIII;
отцы Роберт Лейбер и Вильгельм Гентрих, особые секретари Пия XII;
отец Риккардо Ломбарди, который, начиная с первых своих
выступлений и до предвыборных обращений по радио 12 и Г/мая 1952 года,
говорит о политике и только о политике.
Среди «религиозных объединений», пожалуй, лишь иезуиты
были и являются поныне объектом энергичных и даже резких
нападок противников католицизма. В самом деле, кто думает о
францисканцах и доминиканцах, кто ими занимается? Почти никто.
Напротив, орден иизуитов, к которому в свое время правительства
относились очень враждебно, ибо с полным основанием видели в нем
наиболее действенное орудие Ватикана, предназначенное для
проникновения в государственный аппарат, был даже ликвидирован, ва
избежание серьезнейших неприятностей, самим Святым престолом
(Клементом XIV в 1773 году). Против иезуитов писались пламенные
книги, иногда не свободные от преувеличений, как, например,
«Современный иезуит» Джоберти. Против них велась энергичная и
непрерывная кампания в печати. Орден пытался вести полемику,
опровергать обвинения, доказывать, что обвинения эти являются лнба
заблуждением неосведомленных лиц, либо клеветой врагов. Но
иезуиты допустили преувеличения, они переусердствовали в защите.
Поэтому дело кончилось тем, что обвинения противников Ордена!
были признаны справедливыми. Как бы там ни было, независимо от
всей этой полемики, нам важно было пока установить — как мы это-
и установили в предыдущих замечаниях — ту истину, что орден
иезуитов среди всех других орденов является наиболее могущественный:
орудием политической машины Ватикана.
7*
99
•

жащие костяком целого и сообщающие ему жизнь и
действенность. Все остальное без ущерба для дела, даже с
пользой для него, может быть опущено.
Необходимо поэтому при отборе материала найти
критерий, который позволил бы нам отделить существенное
от второстепенного, критерий не априорный, а
основанный на фактах. Он может быть найден только тем, кто,
хорошо зная Орден, способен объяснить его сущность, его
внутреннюю природу.
Случайное, академическое знакомство с вопросом
мало что дает; его можно сравнить с познаниями того,
кто на основании сообщений какого-либо лица хочет
установить его психическое состояние. В этом случае
знание неизбежно является фрагментарным, схематичным,
недостоверным. Необходимо было бы слиться с
субъектом в одно целое. В указанном случае это невозможно.
Но это возможно в отношении такой ассоциативной
организации, как орден иезуитов, 'в особенности для того, кто
был его членом и поэтому на собственном опыте
почувствовал и узнал его внутреннюю жизнь.
Это как раз мой случай. Поэтому я могу утверждать,
что с самого начала моей жизни в Ордене я совершенно
ясно понял его основные задачи, состоящие в
непрерывном поддержании и усилении безукоризненно
дисциплинированной и в высшей степени активной армии, которая
служила бы Ватикану, в использовании для этой цели
комплекса правил и методов воспитания, применяемых
для формирования иезуита и способных сделать его
чрезвычайно инициативным, особенно посредством подавления
в нем естественной человеческой натуры и замены ее
другой — искусственной, высоко активной иезуитской
натурой.
В этом существо вопроса. Всякий генерал, всякий
военный руководитель знает, или должен знать, что для
победы бесполезно иметь «кадры», у которых отсутствует
уверенность в победе и наступательный порыв. А между
тем цель армии является исключительно простой по
сравнению с задачей «Общества Иисуса»: действительно,
в первом случае речь идет о грубой, физической
деятельности, ограниченной пределами точно определенной и
достаточно простой задачи; во втором, напротив,
деятельность является утонченной, психологической, эластичной,
«возвышенной», многообразной, имеющей бесчисленное
•
100

количество форм, и ведется она ради решения сложной
задачи.
Отсюда видно, что обязанности законодателя,
воспитателя, главы ордена иезуитов по отношению к его
членам являются несравненно более трудными и сложными
в сравнении с обязанностями генерала по отношению к
солдатам.
Для того чтобы воодушевить солдат, убедить их в
справедливости жертвы, требуемой от них, не нужно
всецело подавлять их личность. Действительно, натура
человека очень многообразна, включает в себя огромный
комплекс жизненных мотивов? Любовь к родине и готовность
к самопожертвованию (это последнее, впрочем, не
неизбежно, так как не всех солдат на войне ждет смерть)
занимают только одну, пусть обширную и
исключительно важную, но не единственную область личных
интересов.
К тому же эти идеалы, даже весьма развитые, отвечав
ют, известным образом и в соответствующих условиях,
естественным душевным импульсам. Таким образом, речь
не идет здесь об искусственных категориях.
Нечто совершенно противоположное происходит в
иезуите. Истолкование всего смысла его жизни является
искаженным, часто вывернутым наизнанку, словом,
искусственным.
Доказать, что эта оценка точно соответствует
действительному положению вещей,— наша обязанность, и
мы это сделаем на протяжении книги. Пока же,
вначале, достаточно этих кратких замечаний, полезных для
понимания того, о чем мы вскоре будем говорить. То,
что интересует нас теперь, — это найти тот объективный
критерий отбора, который позволит упорядочить основные
элементы, из которых складывается могущество ордена
иезуитов.
Начнем рассмотрение внешних элементов. Прежде
всего — система руководства. Ввиду того, что, как мы
видели, задача Ордена — в организации и укреплении
исключительно дисциплинированной и действенной
армии и что для достижения этой цели основной упор
делается на уничтожение естественной человеческой
натуры и замещение ее искусственной, иезуитской,
руководство ордена иезуитов неизбежно должно тяготеть к
деспотическим методам.
101

Так оно и есть на самом деле. Генерал является
абсолютным главой Ордена, лишь теоретически
подчиненным высшей его конгрегации. Практически же, если он
властный человек, каким, например, был отец Владимир
Ледоховский, он действует по своему усмотрению. Всякое
противодействие ему трудно или просто невозможно, оно
требует большого мужества и почти всегда бесплодно и,
что хуже, чревато опасными последствиями для
сопротивляющихся.
Ледоховский, говорил мне отец Роберт Лейбер,
личный секретарь Пия XII, когда он убеждался, что его
полномочий недостаточно, против вЪли «Общества»
обращался к папе, требуя исправлений и изъятий в уставе Ордена.
При этом он ложно ссылался на пожелания самого
Ордена, который, напротив, считал правильным совершенно
обратное!
Это, например, имело место в связи с «отчетом
совести». Согласно старинному предписанию ордена
иезуитов, каждый его член обязан постоянно открывать
начальнику свою «совесть», ничего не утаивая.
Сороковое правило Свода положений Ордена гласит:
«Каждый, кто захочет in Domine (в господе) следовать
нашему «Обществу» и пребывать в нем к вящей славе
божией, должен с большим смирением и
чистосердечием, в форме исповеди или секрета или в любой другой
форме, какая будет служить к его наибольшему
утешению, открывать свою душу, не скрывая ничего, что было
бы оскорбительным господу нашему; пусть он отдает
полный отчет о всей своей прошлой жизни или, по
крайней мере, о вещах наиболее важных Начальнику
«Общества», или другим высшим или низшим лицам, которым
это будет поручено по воле Начальника. И раз в шесть
месяцев каждый будет давать этот отчет, исчисляя время
от последнего данного им отчета. Надлежит также,
чтобы коадъюторы и члены Ордена ежегодно или чаще, если
это покажется нужным Начальнику, отдавали ему отчет
о своей совести указанным способом» К
1 См. например: Exarnen generate iis Omnibus qui in Societate
Jesu admitti petent proponendum, с 4; n. 34, 35, 36, 38, 39, 40.
Constitutiones Societatis Jesu, parte I, c. 4, n.6; p?rte VI, c. 1,
n. 2. Epitome Instituti Societatis Jesu, n. 22, § 7, 3; n. 66, § 3;
n. 201, § 1, 2; n. 202; n. 424, § 1; n. 437, § 1; n. 451, § 3.
102

Оговорка, имеющаяся в приведенном сороковом
правиле, согласно которой отчет подчиненного о своей
совести начальнику остается в тайне, действительна лишь
на бумаге. Из собственного опыта и из опыта других
мне хорошо известно, что требовать этого — значит
настроить начальника против себя, высказать в
косвенной форме отсутствие доверия к нему, боязнь, что он
передаст другим сообщенные факты и воспользуется ими
в ущерб подчиненному. Согласно «Положениям» Ордена
в отчете гарантируется тайна сообщенного. Зачем же
тогда исповедываться? Разве начальник не способен
сохранить секрет? Дело не в этом: иезуиты прекрасно
знают, что эта гарантия немногого стоит. В самом деле,
хотя § 1 статьи 204 Epitomie Instituti Societartis Jesu
(Краткого изложения устава Общества Иисуса)
запрещает всякое разглашение, если отсутствует явно
выраженное согласие заинтересованного лица, § 2
практически аннулирует эту гарантию !.
Поэтому Святой престол в Каноническом праве
(обнародованном Бенедиктом XV в булле Providentis-
sima от 27 мая 1917 года, обязательной с 19 мая 1918
года) запретил «отчеты совести» (йан. 540) 2. И «Общество
Иисуса» вздохнуло свободно. Но Ледоховский, которому
было важно держать в абсолютном повиновении членов
Ордена, обратился позднее к папе Пию XI и от имени
«Общества» — которое, как он утверждал, страстно
желало, чтобы институт «отчетов» был восстановлен, —
добился восстановления этой печальной, неприличной,
тиранической привилегии 3.
1 Статья 204, § 1: «Решительно никому не разрешается открывать
услышенное им в «отчете совести», если нет явно выраженного
согласия того, кто его сделал». § 2: «Если подчиненный не заявит,
что он этим недоволен, начальнику разрешается, сохраняя секрет,
согласно с провидением поступать так, как необходимо или полезно
для блага подчиненного или «Общества». Однако иногда
благоразумнее получить прямое согласие».
2 Канон 540 гласит: § 1: «Всем религиозным начальникам строго
запрещается каким-либо способом принуждать подчиненных ему лиц
к раскрытию перед ним своей совести». § 2: «Однако подчиненным
не запрещено свободно и добровольно открывать свою душу
начальникам; даже полезно, чтобы сами подчиненные с доверием
обращались к своим начальникам, излагая им, если это духовные лица,
сомнения и тревоги своей совести».
3 29 июня 1923 года Пий XI в следующих словах восстановил в
«Обществе» институт «отчета совести»: «То, что св. Игнатий Лойола
103

Когда я еще не имел духовного звания и изучал
теологию, Генерал часто отправлялся в Палаццо Борромео
(улица Семинарии, 120, Рим) для инспектирования
«схоластиков» «Общества Иисуса» (так нас называли).
Приезжал он без предупреждения, входил в комнаты без
стука, рылся в ящиках столов, передвигал мебель,
отбирал вещи.
Однажды, после полудня я сидел у письменного
стола и читал «Дрок» Леопарди. Неожиданно вошел
Генерал. Испуганный, я вскочил на ноги. Он подошел и
увидел, что я читаю стихи. Лицо его стало бледным,
мертвенно бледным, потом побагровело. Он вырвал у
меня книгу из рук и хриплым голосом произнес:
«Стихов у нас не читают; ничего этого вы больше читать не
будете!»
Он резко повернулся и вышел, не попрощавшись.
Я был в смущении, во мне нарастало отвращение к
такой невероятной грубости, противоречащей самому
элементарному христианскому милосердию. Я подумал, что
этот человек сошел с ума. Подобных случаев можно
было бы привести гораздо больше.
Но это мелочи. Если говорить о вещах более
серьезных, власть Генерала огромна и часто вырождается в
чудовищную тиранию. Этот пост является пожизненным;
Генерал назначает по своему личному усмотрению всех
начальников (лица, назначенные провинциалами, должны
получить «placet» («угодно») Генерала).
Поэтому в Обществе образуется клика Генерала.
Предохранительный клапан — вмешательство
конгрегации Ордена или «ассистентов» (советников Генерала) —
практически неэффективен. Об этом свидетельствует вся
история Общества. Никаких требований и жалоб снизу:
демократическое решение вопросов или не существует,
или же (как это доказывает работа Генеральной
конгрегации) достигается с большим трудом.
Отец Ледоховский, говорил мне отец Фаусти (доцент
археологии и истории искусств в папском Грегорианском
университете), почти всегда выбирал на посты
начальников (прежде всего, в итальянских провинциях и, осо-
в Конституциях «Общества Иисуса», столь часто предшественниками
нашими одобрявшихся и подтверждавшихся, установил относительно
отчета совести, мы Нашей высшей Апостолической Властью вновь
одобряем и подтверждаем».
104

бенно, в римской) ничтожных людей, пустышек, лакеев,
беспрекословно исполнявших его желания. Таким
образом, он делал все, что хотел, без всяких помех и ропота.
«Начальники иезуитов в провинциях, — заметил как-то
отец Луиджи Пеше (ректор римского «схоластиката»
«Общества Иисуса»), — напоминают швейцаров».
Отец Адольфо Мариотти, в бытность провинциалом,
выступил с публичным разоблачением, заявив, что
Генерал часто доводил его до слез и не успокаивался до тех
пор, пока не видел его коленопреклоненным, умоляющим
прощения и милости. Я сам видел Мариотти, ректора
Дома новициата (в Галлоро близ Рима), на коленях у
ног Ледоховского, в присутствии многих, целующего
худую руку Генерала, в то время как тот, не глядя на
Мариотти, самодовольно улыбался.
Это типичные черты организации, где задыхаются
все, где личность каждого подавлена полностью.
Но если носителем абсолютной власти является один
человек, если она — вотчина одного, то, учитывая, что
этот человек в конце концов не может присутствовать
всюду, могло бы еще оставаться известное поле
деятельности, где сумели бы проявиться свобода и
самоопределение. Но этого нет. Ведь хотя и в более ограниченной
степени, провинциалы и ректоры также являются
абсолютными властителями. Их назначение и отстранение не
зависят от низов ь, таким образом, отсутствует всякий
контроль, всякая критика снизу. Нужно беспрекословно
подчиняться — и все.
Все действия подчиненного могут подвергаться и
подвергаются контролю. Комнаты, шкафы, ящики, любой
тайник должны быть незапертыми. Начальник имеет
право открыть их в любую минуту. Он без всяких
объяснений может отбирать вещи, производить обыски. Люди,
1 «Орденские начальники назначаются следующим образом: 1)
Генеральной конгрегацией — Генеральный Начальник; 2) Генералом —
все остальные высшие начальники, то есть начальники Провинций
и Виие-провинций, как зависимых, так и независимых; все
местные начальники больших домов, такие, как Начальники
Монашеских домов, Ректоры и Вице-ректоры (стабили) Наших Семинарий,
Университетов, духовных Семинарий и учебных Коллегий,
Начальники больших резиденций; по праву же, обычно передаваемому им
Генералом, Провинциалы назначают начальников меньших домов,
но они должны быть одобрены Генералом» («Epitome Instituti Socie-
tatus Jesu», n. 733; см. также п. 734—737).
105 -

на которых давит произвол начальства, не должны иметь
никаких секретов, никаких тайн.
Почта просматривается. Письма опускаются в
специальный ящик незапечатанными: начальник сам
отправит их, если он сочтет это нужным; он сам наклеивает
ка них марки; никто не может иметь марки без особого
на то позволения. Самостоятельно, без разрешения
начальника, нельзя написать письма или даже
поздравительной открытки. То же надо сказать и о телефонных
разговорах.
Начальнику известны даже самые незначительные
действия подчиненного, который должен доложить ему —
и это бывает очень часто — все, что он знает о других.
Никто не может покупать газет и книг без
разрешения начальника. Чтение контролируется.
Лишь от начальника зависит ограничение этого
всестороннего контроля и превращение жизни в сколько-
нибудь сносную и-менее душную. Должен
засвидетельствовать, что в этом отношении отцы Сильвио Бенасси
(ректор римского «схоластиката») и Паоло Децца
(ректор папского Грегорианского университета) выделялись
среди других своей умеренностью и человечностью.
Никто не может пригласить врача или избрать по
своему выбору определенный курс лечения без
разрешения начальника.
Как правило, нельзя прогуливаться в одиночку:
нужно гулять вдвоем или втроем; к «схоластикам» же то
и дело прикрепляется сопровождающий, независимо от
того, нравится он им или не нравится.
В общем душевное спокойствие и личные
взаимоотношения у иезуитов отсутствуют: в их личном
распоряжении нет и минуты времени. Благословенны часы отдыха,
так как, по крайней мере, во сне об этом можно забыть.
Добавьте к этому педантичный распорядок дня, и
картина будет полной.
Несколько легче жизнь там, где среди иезуитов
находятся люди из внешнего мира. Но даже и здесь все
зависит, по существу, от начальника. Есть приходы —
например Сан Саба в Риме, — где, как мне говорили святые
отцы, очень тяжелая, невыносимая атмосфера. То же
можно сказать и о других иезуитских учреждениях.
Иезуиты, преподаватели из Алоизианума
(философского факультета Общества Иисуса, Галларате), жалова-
106

лись на своего начальника, властного и крайне тупого
человека, который, как говорили, делает существование
буквально невозможным. Число примеров можно было
бы увеличить.
В общем начальник — это все; все и даже больше.
Действительно, правило 31 Свода положений гласит:
«Превыше всего для духовного преуспеяния следует и
весьма необходимо, чтобы все соблюдали полное
послушание, признавая Начальника, каков бы он ни был,
наместником Господа нашего Иисуса Христа...» Правило 34
гласит: «Будем, насколько возможно, готовыми сразу
же отозваться на голос Начальника, как если бы это был
голос Господа нашего Иисуса Христа...»
Комментарии излишни. Из изложенного каждый
может убедиться в том, каковы степень абсолютизма и
уровень дисциплины, которые царят в Ордене, и в какой
мере оказывается (через несколько лет такой жизни)
подавленным все благородное в душе иезуита.
Организация такого рода является поэтому в высшей
степени пригодной для задач, которые Общество
стремится достичь.
Однако, если бы этим все и ограничивалось, Орден все
еще был бы далек от цели. Он, вероятно, не достиг бы
никакого удовлетворительного результата, поскольку
подобный механизм парализует личность и уничтожает в
ней всякую инициативу. Кроме того, никто не смог бы
выдержать: через несколько лет или месяцев все иезуиты
разбежались бы.
Поэтому одновременно с внедрением дисциплины
абсолютного послушания Общество подвергает иезуита
специальному, свойственному только ордену иезуитов
воспитанию, так, чтобы сделать в его глазах этот образ
жизни не только сносным, но даже приятным и чтобы, таким
образом, деятельность каждого стала энергичной и потому
полезной и исключительно пригодной для достижения
намеченных целей. Посмотрим, как эта проблема
разрешается.
Отдельно взятые, дисциплина и организация
управления у иезуитов, как мы видели, представляют
отрицательный фактор. Позитивным фактором, и притом не
единственным, которым располагает и использует
Общество, является общеобразовательная подготовка иезуита.
Это мощный фактор для того, чтобы убедить человека
107

посредством органического комплекса доводов, что
данный образ жизни не только правильный, но наилучшие
из возможных.
Три фактора делают общеобразовательную подготовку
иезуитов исключительно эффективной: самый предмет
преподавания, тщательная его постановка и метод
преподавания.
Предмет преподавания у иезуитов сам по себе не
отличается от того, что изучают в семинариях и другие
духовные лица. Существо идей, концепций — то же. Все
сводится к «рациональному доказательству» католической
доктрины: утверждается, что она представляет собой
единственное правильное истолкование христианства и
вообще единственную истину. Это — «универсальная
система», которая все охватывает, объясняет, разрешает
и из которой поэтому вытекает единственно истинное
мировоззрение.
Вот кредо этой доктрины: бог существует; Иисус —
бог; Иисус основал церковь; церковь Иисуса — это
римская католическая апостолическая церковь; церковь и ее
глава, папа, или этот последний сам по себе не могут
ошибаться, они — непогрешимы; вне церкви нет спасения, и
поэтому необходимо к ней принадлежать; ад, чистилище
и рай — реальные вещи, первый и последний — вечны; кто
не выполняет какого-нибудь важного предписания
церкви, — идет в ад; нужно любой ценой избежать ада, и
единственным способом спастись является полное и
безраздельное послушание церкви. Поэтому цель жизни
состоит в том, чтобы избежать ада, то есть в послушании
церкви. Все остальное само по себе не имеет значения; все
есть лишь средство для того, чтобы попасть в рай.
Эффективность этих взглядов, весьма относительная
для людей, живущих в мире, в соприкосновении с
совершенно другой, осязаемой .действительностью, огромна в
отношении человека, запертого в семинарии или, вернее, в
одном из «религиозных домов» Общества. Человек этот
поглощен занятиями, он оторван от мира, ему
вдалбливают изо дня в день одни и те же истины, он
усидчиво и прилежно вникает в эти догмы, вдыхает запах
ладана, много молится, участвует в отправлении культа.
Отклонение невозможно; все его действия по уставу
согласуются и должны согласовываться с тем, что ему
внушают. Впрочем, здесь и не существует двух линий в пре-
108

подавании, нет никакой борьбы мнений. Поэтому идеи,
идущие с кафедры, преследуют воспитываемого всюду,
проникая до самых глубоких тайников сознания.
В этой атмосфере никто не может противостоять тому,
что ему внушается, и сила внушения огромна. Самые
необоснованные рассуждения и химеры становятся
неоспоримой, видимой, осязаемой реальностью. Критическое
чувство исчезает. Необходимость спасти душу,
послушание церкви кажутся единственно важными вещами.
И тогда человеку начинает казаться полезной и
даже необходимой та беспросветная жизнь, которую он
ведет; в конце концов он начинает превосходно себя
чувствовать и всеми силами души привязывается к этой
жизни.
В самом деле, здесь все определено: начальник
представляет бога; нужно лишь подчиняться ему без
рассуждений; даже если начальник ошибается, это — его
ошибка, а не моя; я, во всяком случае, спасаю свою душу.
Мир, любовь, свет, народ, снующий по улицам, — это
опаснейшие вещи, дьявольское наваждение.
Я позволю себе немного отвлечься. Я вспоминаю, как
в Риме во время моих прогулок с различными членами
ордена иезуитов некоторые из них выражали сострадание
к людям, которых мы встречали по дороге. Чем веселее и
счастливее казались люди, тем больше сострадания
выказывали иезуиты. «Господь, — говорили они, —
вознаграждает их на земле за то небольшое добро, которое они
делают, потому что на небе они не получат
вознаграждения».
Поводом для наибольшего сострадания служили
влюбленные пары, даже если было очевидно, что это супруги.
«Бедные, — говорили мои спутники, — их ожидает ад.
А вот мы...»
Я возражал им, указывая, что Иисус благословил
любовь и брак. К тому же Христос бесконечно много
прощал. Кроме того, бог создал людей именно такими;
значит, он сумеет понять их, быть к ним снисходительным,
простить их.
Бесполезное занятие! Собеседник бестолково смотрел
на меня и качал головой. Затем все начиналось снова.
Особенно меня поражало, что эту почтенную публику
так задевает существование внешнего мира, поведение
других людей. Я, поглощенный в то время, религиозными
109

идеями, далекими от мира, даже не замечал всего этого.
Они же занимались всем, критиковали и разоблачали
с желчью и нетерпимостью.
Со временем я понял, что священник почти всегда
смотрит на других, не духовных лиц, как на
прирожденных врагов. То обстоятельство, что они живут не так, как
он, не боятся радостей жизни, охотно предаются им, не
слишком беспокоятся о грехе и о послушании церкви, с
сомнением относятся к догме и думают обо всем как
хотят, что ад не слишком пугает их и что они почти не
думают о нем, — все это раздражает священника.
Впрочем, это и понятно: человек, принадлежащий к
духовенству, обделен в земной жизни. Правда, он сам
виноват в этой обделенности, хотя она и принимается
ради высочайших идеалов, которые с объективной, научной
точки зрения являются ложными.
Однако основания, в силу которых духовное лицо
приносит такую жертву, основания, которые описаны нами
выше и которые в девяносто девяти случаях из ста
сводятся к страху перед столкновением с практической
жизнью, к ужасу перед адом и к подчинению всех своих
действий делу спасения души, превращают его в
отверженного. Он бессилен. Его раздражает поэтому сравнение
своего положения с положением других людей, даже если
они честно пользуются жизнью и радостями, которые
она может дать. Ведь и он хотел бы иметь все это,
но страх делает его рабом и приковывает к церковной
среде.
Кроме того, раздражение возрастает, поскольку он
считает себя существом привилегированным, обладателем
истины и поэтому, по праву, руководителем и
распорядителем жизни других. Его оскорбляет отсутствие интереса,
непослушание, равнодушие других людей к его идеям, к
его правам руководителя человечества, исполнителя
божественной воли. Он становится желчным критиком.
Эти соображения позволяют, между прочим, понять,
почему духовенство, католическая мораль так, я бы
сказал, чрезмерно занимаются половыми вопросами,
навязывая свои правила для сферы, которая бесконечно далека
от мира церковников.
Нездоровое душевное состояние, досада на радости
других, которая является естественным результатом
такого состояния, кроме того, равнодушие людей к автори-
110

тету, которым священник считает себя облеченным
свыше, — вот причины его постоянного раздражения.
Поэтому он хотел бы запретить (и действительно
запрещает) наслаждение простыми радостями жизни.
У него их нет, он их лишен, отказался от них; поэтому и
ближний не должен их иметь, должен от них отказаться.
Зависть и гордыня, скажут некоторые. Может быть.
В первые годы моей «религиозной» жизни я мало что
понимал в этом отношении духовенства к жизни; я был
страшно поражен, видя, что священники заняты
вопросами, которые я считал совершенно неподходящими для
них; я говорил, что это нехорошо, что это большой грех —
спускаться с заоблачных высот, чтобы собственными
руками рыться во всех этих вещах и пытаться привести их
в порядок.
Вернемся к нашей теме. Мы видели, что воспитание,
даваемое клирику, будущему духовному лицу, плюс
среда, которая его окружает, делают в его глазах жизнь
семинарии, «религиозного дома» не только возможной, но
полезной и желанной и даже единственно правильной и
справедливой.
Таким образом, механизм дисциплины, который
должен был бы раздавить человека — и он действительно
уничтожает человека как свободную личность, —
становится, к чему и стремится церковь, могущественным
орудием власти, поскольку подавленная естественная натура
человека подменяется другой, искусственной,
подчиняющейся универсальной схеме, становящейся исключительно
логичной для человека, согласившегося с ее
предпосылками, схеме, которая истолковывает жизнь не только в
целом, но даже во всех ее малейших частностях.
Эти особенности присущи в большей или меньшей
степени всем духовным организациям, но такого
исключительного развития они достигают только у иезуитов.
Воспитание в «Обществе Иисуса» не аналогично
воспитанию в семинариях и других «религиозных домах»:
совпадая с последним по существу, оно отличается от него
объемом, методами, качеством преподавания и другими
особенностями.
Так, например, в семинариях «схоластическая»
философия — единственная философия, которую там признают
и которой занимаются, — является частью гуманитарных
дисциплин, подобных аналогичным дисциплинам итальян-
Ш

ского «классического» лицея. Иезуит же изучает
философские предметы на «университетских факультетах»
Общества по органически цельной и очень обширной
программе, соответствующей точным нормам,
установленным Пием XI в Апостолической Конституции Deus
scientiarum Dominus, 24 мая 1931 года.
То же можно сказать и о теологии. Последняя в семи-,
нариях и в других местах является самостоятельным
предметом, однако она преподается там по сокращенным
программам.
Превосходство иезуитов в образовании по сравнению с
представителями других «религиозных орденов», даже с
доминиканцами, широко известно со времени расцвета
Общества, то есть почти с самого его возникновения.
Однако нужно подчеркнуть, что это культурное
превосходство всегда и везде сочетается с превосходством в
активности, в успехах, словом, в могуществе.
Это интересный факт, но он не должен нас удивлять.
Он находит объяснение в полном соответствии между
идеями, с одной стороны, и практической деятельностью
иезуитов — с другой. Идеи представляют собой причину
действий, мотивируют их, усиливают энергию иезуитов и
являются мощным фактором, тем большим, чем лучше,
логичнее и гармоничнее они связаны между собой.
Так вот, если не затрагивать вопроса об истинности
предпосылок, идеологическая система иезуитов
определена и отработана до мельчайших деталей; она почти
идеальна, универсальна и проста. Наследник Игнатия
Лойолы великолепно знает, чего он хочет достичь, и путь,
по которому нужно следовать для достижения цели.
Заблуждение, конечно, существует, но оно скрыто в
самом основании, в фундаменте. И его не легко открыть.
Иезуит по большей части не замечает его: будучи
направлен по определенному пути, он продолжает
непреклонно идти по нему, подобно звездам, в их движении
по небу.
Действительность воспитания в Ордене усиливается
исключительно продуманными способами преподавания.
Для этой цели Общество разработало специальный,
остроумный и искуснейший метод, систематически
изложенный в документе, называемом обыкновенно Ratio stu-
diorum Societatis Jesu (Положение об учебных занятиях
«Общества Иисуса»). Это комплекс правил, составленных
112

впервые в Риме в 1586 году и посланных для изучения в
провинции Ордена. В 1591 году был издан другой текст,
применение которого в испытательных целях было
предписано в учебных заведениях иезуитов.
Наконец, в 1599 году в Неаполе был издан
окончательный вариант, который в течение веков
совершенствовался и приспосабливался к изменяющимся условиям
времени и новым требованиям.
В издании 1941 года документ (в части, касающейся
высшего образования) разделен на пять разделов, за
которыми следует приложение, устанавливающее способ
вынесения оценки на экзаменах.
Первая часть трактует о происхождении и природе
Ratio studiorum, об объеме учебных занятий в Обществе,
о порядке дисциплин на теологических и философских
факультетах, о некоторых правилах, которые надлежит
соблюдать при обучении. Вторая часть определяет
полномочия и роль в руководстве учебными занятиями
Генерала Ордена, провинциалов, ректоров, префектов,
деканов, консультантов. В третьей части устанавливаются
обязанности преподавателей в отношении доктрины,
которой надлежит придерживаться, способа чтения лекций,
руководства семинарскими занятиями, повторения
пройденного и диспутов, а также в отношении того, как
следует себя держать на экзаменах. В четвертой части
рассматривается распорядок занятий на теологических и
философских факультетах, экзамены, присвоение ученых
степеней, подготовка к будущей духовной -деятельности,
учебный год и каникулы. Пятая (последняя) часть
излагает обязанности студентов-иезуитов («схоластиков»).
Мы, свидетели беспорядочного обучения в
государственных университетах, сразу же увидели превосходство
метода иезуитов. Так как при обучении не только
обогащается ум, но и воспитывается личность, то очевидна
исключительная действенность метода, применяемого в
«Обществе» (являющемся орудием в руках римской
церкви, точнее, Ватикана), цель которого — достижение
могущества и власти над душами.
Из всей совокупности сложного и концентрированного
воздействия этих элементов на человека легко понять их
эффективность.
Если и существует какой-нибудь дефект в подобном
методе» то это негибкость.
8 А. Топди
113

Мысль бьется в пределах ограниченного круга
вопросов; человек вступает в обособленный лагерь и силой
направляется по пути, исключающем всякое отступление
или уклонение (даже в пределах ортодоксии).
Учение, которому надлежит следовать, — это, как уже
говорилось, доктрина св. Фомы Аквинского (см. Epitome
Instituti Societatis Jesu, Romae, 1943, § 315). В качестве
преподавателей подбираются те иезуиты, которые высоко
оценивают эту доктрину и дают заверение привить
ученикам почтение к ней; в противном случае преподаватель
устраняется (§ 318).
«Другие же доктрины не допускаются ни устно — в
публичных проповедях, ни в книгах, которые не могут
издаваться без предварительного одобрения Генерального
надзирателя. Более того, различие суждений в обычных
делах, поскольку это возможно, не может быть
допущено» (§ 42).
Из всех ортодоксальных доктрин иезуиты должны
следовать наиболее надежной, наиболее испытанной,
наиболее соответствующей взглядам Святого престола
(§ 314). Никто не может предлагать новые и
оригинальные теории (даже если они находятся в согласии с
католической верой); каждый должен быть готов подчинить
личное мнение мнению Ордена.
Никто без мер предосторожности не должен
пользоваться книгами не-католиков ввиду опасности утратить
веру и не должен хвалить их; пусть он лучше хвалит
католических авторов (§ 319). Этих же норм надлежит
придерживаться и в моральных вопросах (§ 320).
Начальники должны следить за тем, чтобы иезуиты
не «грешили» против предписаний § 319 и 320 ни в
преподавании, ни в печатных работах, ни даже в частных
разговорах и письмах. Они должны наказывать и
смещать виновных (§ 321). Только провинциалы могут
разрешать чтение «запрещенных книг»; однако они должны
пользоваться этим правом с большой осмотрительностью.
Тем иезуитам, которые еще проходят курс обучения,
не должно разрешаться чтение периодических изданий и
«опасных»' книг, если на то нет серьезных причин и если
не приняты надлежащие меры предосторожности; даже
духовным лицам Общества запрещено чтение книг
подобного рода, хотя бы церковь их и не «запрещала»
(§ 323).
114

Короче говоря, на голову иезуита надет
непроницаемый мешок; он должен придерживаться строго
определенной линии поведения даже в весьма узкой сфере
ортодоксии.
И вот то, что стало бы уродливым явлением и
тяжкой обузой в глазах обычного человека, ведущего
естественную жизнь среди естественных вещей, в
естественном мире, для иезуита, живущего среди
искусственных вещей, в искусственном мире, вовсе не является
таковым, а, напротив, становится источником его
духовных сил.
Если бы искусственный мир, в котором иезуит живет
и дышит и в интересах которого он должен действовать,
дал идеологические трещины, снял шоры с его глаз и
допустил подобие реалистического познания, корабль начал
бы тонуть; иезуит стал бы рассуждать, подверг бы
пересмотру внушенные ему представления и мало-помалу
оказался бы вне ограниченной области, в которую он так
искусно заключен. В этих условиях подрывается его
убежденность в непогрешимости возложенной на него
миссии и абсолютной правоте дела,' ради которого он
идет на лишения и жертвы: он начинает становиться
хозяином самого себя. Исчезает искусственно созданная
личность; вновь возвращается на свое место естественная.
Когда человек перестает быть послушным солдатом,
слепым фанатиком, он уже не нужен ни Обществу, ни
господствующей церкви, то есть Ватикану; более того,
теперь он опасен. В механизме церкви он — испорченное
колесо, которое движется само по себе, вне зависимости
от работы всего механизма. Оно беспокоит, является
помехой, приносит вред.
Вот почему эта узость, эта единообразная
принудительная направленность культуры, которую мы
рассматриваем как недостаток, с точки зрения ордена иезуитов
и церкви, напротив, является большим преимуществом,
важным элементом их могущества и вообще их
существования.
Мы обрисовали в самых основных чертах картину и
изложили некоторые причины могущества иезуитов. Как
это и предполагалось, мы говорили, прежде всего, о
причинах, в известном смысле внешних по отношению к
индивиду. Последняя из этого рода причин, которую мы
сейчас рассмотрим, это методы деятельности Общества.
8*
115

Не буду говорить об огромных богатствах Ордена.
Действительно, не это является его определяющей
чертой, так как, хотя и не в такой степени, богаты и другие
церковные организации.
Существенным условием могущества Ордена является
поддержка высших классов; Орден стремится завоевать
на свою сторону образованные, состоятельные слои
населения, ведет работу со студенческой молодежью.
«Низшие» слои, несмотря на попытки при помощи
«статистики» доказать обратное, практически оставлены без
внимания, хотя, побуждаемые требованиями дня, иезуиты
решили заняться и рабочими. В этом отношении большой
интерес представляет «инструкция» нынешнего Генерала
Ордена Джованни Баттиста Янссенса, носящая название
«Социальная деятельность» и изданная в Риме 10 октября
1949 года. Рассмотрим ее.
«Учитывая непрерывное возникновение новых причин
для тревоги, Общество, сосредотачиваясь
преимущественно на одном сопротивлении распространяющемуся злу,
без глубокого изучения его корней, рискует скатиться на
путь достижения кратковременных небольших успехов,
вместо успеха большого и прочного. Декрет Генеральной
конгрегации XXVIII, как и декрет XXIX, как раз и имеют
своей целью предупреждение этой опасности» (стр. 3).
«Нужно спешить... Неравенство экономических и
духовных условий большей части человеческого рода,
благодаря которому становится тщетным мудрое и
милосердное предписание Божественного Провидения, и жизнь с
ее насилием над справедливостью и милосердием для
тысяч людей становится подобной здесь на земле
ужасному чистилищу, чтобы не сказать аду; это неравенство
подготавливает как нельзя более благоприятную почву
для подрывных идей. Напрасно мы будем пытаться
уничтожить атеистический коммунизм, если (стр. 4) все
слои общества не будут неуклонно придерживаться тех
принципов, которые столь замечательно провозгласили
последние Папы» (Генеральная конгрегация XXIX,
декрет XXIX).
«Поскольку по большей части они [иезуиты. — А, Т.]
получают воспитание в зажиточных семьях или с детства
воспитываются в Малых семинариях, только немногие из
них могли собственными глазами увидеть, что в
действительности представляет собой жизнь рабочего, кре-
116

стьянина, служащего, бедного слуги или чернорабочего»
(стр. 8).
Поэтому, начиная с новициата, нужно воспитывать
молодых иезуитов новым методам общественной
деятельности среди бедных классов.
«Во время учебных занятий в больнице при изучении
катехизиса пусть Наставник Послушников и Член
Общества просвещают их относительно условий жизни
пролетариев... Я одобряю также посылку в ряд районов
тщательно отобранных людей на заводы и фабрики,
чтобы они некоторое время работали вместе с рабочими,
разделяя с ними их заботы... Я готов разрешить, чтобы
(иезуиты — А. Т.) отправляющиеся на заводы и
фабрики не только выполняли духовную миссию, но и работали
наравне с рабочими... Пусть они посещают рабочих и
бедняков в больницах, в приютах и, соблюдая
надлежащую осмотрительность, в их домах» (стр. 9 и 11).
«Подлинно неотложная проблема состоит в том,
чтобы, особенно в некоторых Провинциях, Начальники
следили, чтобы наше духовенство не занималось работой
лишь с богатыми и наиболее образованными людьми...
Чтобы народ не смотрел на нас — с известным
основанием [знаменательное и красноречивое допущение, которое
Генерал ордена иезуитов осмеливается делать только
в документе, который он считает секретным и
предназначенным для внутреннего употребления. — А. Т.] —
как на союзников богатых и капиталистов," совершенно
необходимо, чтобы мы более энергично и в более
значительном объеме вели работу среди пролетариев»
(стр. 13—14).
Далее Генерал указывает на необходимость введения
в университетах (в целях борьбы с коммунистическим
учением) курсов социологии. «Я хотел бы, чтобы
Начальники были совершенно убеждены в необходимости
преподавания в университетах этой дисциплины; пусть
они не ждут, как это уже не однажды случалось в
европейских странах, когда материализм распространится
среди народа» (стр. 15).
В Риме, в папском Грегорианском университете
(площадь Пилотта, 4), руководимом иезуитами и
предназначенном для подготовки духовенства для разных стран
(светским лицам также разрешается посещать в нем
занятия и получать академические степени), в 1951 году
117

был создан, благодаря настойчивости ректора, отца Пао-
ло Децца, Институт социальных наук.
Продолжительность обучения в нем — три года; в
течение двух первых лет изучаются общие дисциплины, на
третьем — специальные, «так, чтобы слушатели получили
солидные знания в социологии и были готовы к участию
в общественной деятельности и к совершенствованию и
возвышению самих социальных наук» (Calendarium Роп-
tificae Universiftatis Gregorianae, 1951/52 учебный год,
стр. 18).
Вот перечень предметов, изучавшихся в этом институте
в 1951/52 учебном году: принципы социальной
философии (о. Густав Гундлах), общая позитивная социология
(о. Дженнаро Таламо), политическая экономия (о.
Клемент Мертенс), экономическая этика (о. Клемент Мер-
тенс), история социально-экономических учений (о. Жорж
Жарло), история социально-экономических факторов
(Ж. Жарло), международное право (о. Филиппо Агвир-
ре), религиозная социология (о. Дженнаро Таламо),
история синдикализма и его учение (Пьетро Паван),
социология семьи (о. Эдуард Коффи), корпоративизм
(о. Джузеппе Гоенага), социальная этнология (о. Веда-
сто Ван Булк), документы последних пап по поводу
социального вопроса (о. Жорж Жарло). Декан
Института — иезуит Клемент Мертенс.
Приведенные документы доказывают то, о чем мы
говорили раньше: до самого последнего времени
Общество никогда серьезно не занималось «низшими»
классами и решилось на это из страха, что они подпадут под
влияние коммунизма. Если бы не существовало «угрозы»
коммунизма, то всякий интерес к такого рода
деятельности исчез бы или значительно ослаб.
Конечно, орден иезуитов и в наше время имеет в
своих рядах немало крупных организаторов,
посвятивших себя деятельности среди народных масс. Но в
основном деятельность Общества обращена к обеспеченным
классам, к богатым, к деятелям культуры: ведь они
управляют человеческим обществом и поэтому, будучи
привлечены церковью на свою сторону, обеспечивают
сохранение и рост привилегий и могущества Ватикана.
Рассмотрев этот вопрос, перейдем к другим, не менее
важным. Характерной чертой Общества является
использование средств, применение которых обеспечивает
118

достижение известных результатов. Поэтому Орден
проявляет особый интерес к печати, школе, «духовным
упражнениям», молодежным организациям и объединениям
людей всех возрастов (из среды буржуазии и аристократии),
«Апостольству молитвы» и т. п.
Вот некоторые цифры. В 1939 году Общество вне
пределов территории так называемых миссий имело:
15 университетов, 421 высшее и среднее учебные
заведения, в которых было 3683 преподавателя-иезуита и
обучалось 138 307 учащихся. В миссиях в 1938 году имелось
15 институтов университетского типа (8580 студентов),
169 средних (51 734 учащихся) и 95 технических школ
(4499 учащихся), 7817 начальных школ (375 054
ученика), 25 типографий, 115 периодических изданий.
В 1936 году на выставке в Ватикане фигурировало
1112 периодических изданий, из которых 26 были
посвящены общеобразовательным вопросам, 152 — более
высоким материям, 77 предназначались для миссий, 261 —
для учебных заведений Общества, 596 — для
идеологической подготовки в духе католицизма.
В 1938 году иезуиты опубликовали 2468 книг и
брошюр; в настоящее время в среднем они издают ежегодно
примерно столько же.
За четыре века иезуиты выпустили почти 120 000
томов по теологии, «аскетике», литературе, истории и науке.
Орден руководит 21 астрономической обсерваторией и
метеорологической станцией.
Более пяти миллионов людей всех возрастов, особенно
молодых людей, выходцев из буржуазной и
мелкобуржуазной среды, прямо или косвенно организованы
иезуитами в «духовные» братства.
«Духовные упражнения» — эффективнейший
инструмент католического воспитания, о котором мы будем
говорить впоследствии, — собирают ежегодно почти
полмиллиона мужчин и женщин, не принадлежащих к
духовенству.
«Апостольство молитвы» в 1939 году насчитывало
127 682 отделения, 72 периодических издания (на 44
языках) и охватывало около тридцати пяти миллионов
человек.
Классовый подход Общества обнаруживается во
всем. Мы уже видели, что Орден в своей деятельности
ориентируется почти исключительно на богатые слои на-
119

селения, обращается к власть имущим. Это, между
прочим, обнаруживается и там, где меньше всего можно было
бы ожидать, — в «Конгрегациях Марии», которые (по
крайней мере на бумаге) являются благочестивыми
организациями, предназначенными для воспитания людей в
религиозном, католическом духе.
«Хотя Конгрегации Марии учреждены для всех
классов верующих, однако более соответствует их организации
и полезно для действенного следования их цели (!)
установление различных конгрегации для разных классов лиц,
в зависимости от возраста, положения или условий
жизни...» (Из общих статутов «Конгрегации Марии», Рим,
1938, §4).
«Нельзя допускать в Конгрегацию, состоящую из
людей одного класса и положения, никого из лиц,
занимающих другое положение, за исключением тех случаев, когда
по основательной причине Директор не решит иначе»
(§ 29). Директором (не следует забывать об этом)
является отец-иезуит.
В общем, иезуитов, как и Ватикан, интересует
преимущественно буржуазия. Клерикальные политические
партии включают сравнительно ничтожные группы
рабочих и крестьян.
Трудящиеся массы, обездоленные, уходят из-под
влияния церкви. Почему? На все есть своя причина.
Евангелие постоянно обращается к бедным слоям
населения; из истории нам известно, что в начале
нашей эры «верующие» в массе своей принадлежали
к несчастным, рабам, угнетенным. Почему же ныне
несчастные, рабы, угнетенные и слышать не хотят о
церкви?
Это происходит потому, что церковь проповедует одно,
а делает совсем другое. Несчастный — разутый, раздетый,
голодный, лишенный медицинской . помощи — не может
доверить свою судьбу, свои интересы тому, кто на словах
проповедует учение Иисуса, а на деле, живет — подобно
отцу Рикардо Ломбарди — во дворцах и разъезжает в
роскошных автомобилях.
В Риме, центре католицизма и, следовательно,
сосредоточии евангельского милосердия, двести тысяч человек
не имеют жилищ, а монахини, невесты Христа, бедного и
заброшенного, пожелавшего родиться в хлеву,
разъезжают в автомобилях американского производства.
120

Каждый может судить, насколько это соответствует
евангелию.
Возвращаясь к нашему предмету, укажем на
элементы, из которых складывается могущество ордена
иезуитов: он опирается на привилегированные, консервативные
классы общества, обладающие огромным опытом и
решимостью поддерживать, защищать, увеличивать
приобретенные привилегии всеми силами, любой ценой, в
противовес кому бы то ни было. Поэтому общество
является теоретическим и практическим выразителем
общественного застоя, «статус кво», «ненарушения
покоя», реакции и решительного противодействия любой
попытке улучшить положение беднейших слоев
общества.
Генерал в соответствующих документах и отдельные
иезуиты в своих работах и выступлениях демагогически
утверждают, что они хотели бы благополучия несчастным
и освобождения современным рабам. Однако
организация, к которой они принадлежат, — «Общество Иисуса» и
сам Ватикан — по самой своей природе, в силу
внутреннего неизлечимого порока, никогда не допустят, чтобы эти
слова превратились в дела 1 .
В предыдущей главе мы рассмотрели социальное
учение пап в его отношении к старой проблеме справедли-
1 Это положение, характерное не только для ордена иезуитов
и Ватикана, но и для религии в целом, научно объясняется при
помощи великих диалектических законов исторического
материализм?. Причина — экономический и . социальный строй церкви,
который начиная с IV века н. э. обусловил ее борьбу против
обездоленных и угнетенных масс населения (классовая борьба) ради
сохранения и умножения приобретенных преимуществ и привилегий.
Церковь и в своей феодальной и в буржуазной форме является
в силу прямой для нее необходимости смертельным врагом
беднейших классов, трудящихся, эксплуатируемых вообще, а
следовательно, также и их естественных защитников — коммунистов. С
последними она ведет беспощадную борьбу, так как их победа,
знаменуя собой конец всякой эксплуатации человека человеком, означала
бы также конец экономического могущества церкви.
Совершенно иначе относится она к «либералам» и «реформистам»,
ко всем тем, кто услужливо пытается «приручить» учение Маркса,
приспособить его к требованиям буржуазии. Ватикан боролся с ними,
пока они, будучи союзниками буржуазии, выступали против
экономических интересов церкви, заинтересованной в сохранении
феодального уклада. Вот почему Святой престол с таким ожесточением
выступал против Французской революции и итальянского Рисорд-
жименто — движений, которые по своему характеру были буржуаз-
121

вого распределения богатств. Бедняки оплакиваются,
порицаются богатые, предлагаются некоторые
паллиативы, но по существу, согласно этому учению, все должно
остаться на месте: ведь ничего нельзя сделать.
Напрасно поэтому иезуиты и Ватикан утруждают себя
попытками организации через прессу, школы, конференции и т. д.
того, что они называют «социальным воспитанием».
Церковная доктрина слишком хорошо известна: она служит
делу защиты капиталистов.
Ничего не поделаешь. Всякие возражения со стороны
иезуитов бесполезны. С тех пор как существует мир, идеи
ными. «Последний решительный удар светской власти церкви, —
замечает Тольятти,—нанесли не пушки и берсальеры бедного
Кадорна, а развитие капитализма».
После превращения церкви в проводника капиталистических
интересов исчезли причины ее ненависти к буржуазии: вот почему
в Италии и за границей _Ватикан без колебаний принял как
союзников и друзей либералов," масонов, социалистов-соглашателей
(например, итальянских правых социал-демократов), то есть своих
вчерашних врагов, тех самых, на кого вплоть до недавнего
времени церковь обрушивала самые страшные хулы и проклятья.
Это произошло потому, что, по существу, интересы церковников
и этих групп совпадают в настоящее время.
Однако Ватикан все же предпочитает этим силам открыто
империалистические силы, такие, как итальянский фашизм, немецкий
нацизм, фальшивая американская демократия. Это и понятно, ибо
экономические интересы Святого престола и этих сил
непосредственно совпадают. Действительно, с начала века церковь из
феодального учреждения превратилась в капиталистическое,
империалистического и монополистического типа.
Господствующая церковь позаботилась о проникновении в самые
разнообразные отрасли промышленности, в банки, в промышленные
тресты; во многих случаях она прямо стала* их собственником.
Высшее духовенство, некоторые ордена и религиозные конгрегации
(например, иезуиты, доминиканцы, салезианцы), Ватикан в
особенности, располагают огромными богатствами.
Любопытным фактом является то, что средства, употребляемые
сегодня господствующей церковью против прогрессивных сил, не
отличаются от тех, какие Ватикан использовал для борьбы со своими
врагами в прошлом. Это — обращение к иностранному оружию (папы
почти никогда не располагали значительными военными силами),
эксплуатация религиозных чувств масс и правительств (если такие
чувства имеются у последних, если же нет — существует общность
других интересов, как это имеет место в наши дни в отношении
Соединенных Штатов Америки); кроме того, это — «религиозное»
осуждение идей противников и кампания за возбуждение против них
общественного мнения, так как они «атеисты», «еретики», , люди,
воодушевленные «преступными намерениями» (вспомним, например,
энциклику Divini Redemptoris Пия XI от 9 марта 1937 года и
«отлучение» коммунистов Пием XII 1 июля 1949 года).
122

проверяются фактами. Бесполезно поэтому
проповедовать евангелие, освобождение бедных, если в то же
время обладаешь огромными богатствами, живешь большим
барином и опираешься только на состоятельных. Все это
я-узнал на собственном немалом опыте: я был свидетелем
всего этого в течение добрых шестнадцати лет.
Подведем итоги. Успехи иезуитов есть следствие ряда
действий.
Мировоззрение иезуитов весьма хорошо согласуется
(лучше, чем, например, мировоззрение капуцина и даже
доминиканца) с идеями господствующего класса, то есть
буржуазии. Вот почему в этих кругах Общество
пользуется таким успехом и встречает единодушное одобрение
даже со стороны лиц, у которых нет ни атома
католической веры. Иезуита всегда охотно слушают: в нем видят
естественного защитника против всяких покушений на
спокойную жизнь, против нападок на существующий
общественный строй со стороны «оборванцев».
Кроме того, наследники Игнатия Лойолы,
вылощенные и во всех отношениях лучше подготовленные, чем
рядовые священники и монахи, имеют более солидную
поддержку, так как за ними стоит Орден и, главное,
буржуазия, которая его субсидирует. Они не связаны
разнообразными монашескими обязанностями («хорами»,
общими молитвами, утомительными литургиями) и
способны самостоятельно исполнять особые, персональные
задания; по всем этим причинам иезуиты могут лучше
других просачиваться, проникать во всякую среду, легко
добиваться влиятельного положения. Ловкие льстецы,
умеющие использовать чужие слабости и, однако,
сохраняющие в глубине души фанатичную верность своим
убеждениям, они щеголяют барским свободомыслием,
привлекают снисходительной терпимостью. В
действительности же они неуклонно идут по раз намеченному пути.
Пока цель не достигнута, они сносят все, обходят
препятствия и осторожно, терпеливо идут к цели. Но,
достигнув своего, они начинают топтать вас ногами.
Большинство из них верит, что они способствуют таким
образом триумфу Иисуса Христа.
В этом, впрочем, проявляется их сходство с
основателем Ордена Игнатием Лойолой, человеком, внешне
добродушным и покладистым, но непреклонным, не
стеснявшимся в средствах для достижения цели, с вои-
123

телем, который после выигрыша сражения, не смущаясь,
открывал огонь по побежденным.
Орден иезуитов, организованный подобным образом,
исключительно могущественен; в его руках, благодаря
сильному влиянию на правящие классы, на
привилегированные слои общества, многие ключевые пункты
западноевропейской политики. Без всякого сомнения, у церкви
нет другой силы, которая могла бы не говорю
сравниться с иезуитами, но даже приблизиться к ним.
Набросав эту картину, мы все же далеки от указания
причин — по крайней мере некоторых наиболее важных
причин — такого могущества. Для этого необходимо
исследовать ряд внутренних факторов. Тогда картина будет
полной.

III. ФОРМИРОВАНИЕ ИЕЗУИТА
В этой главе мы рассмотрим основные или, если так
можно выразиться, внутренние факторы могущества
ордена иезуитов. Чтобы придать стройность изложению,
напомним и дополним некоторые факты, изложенные
выше.
Целью Игнатия Лойолы, когда он набрасывал
Положения ордена иезуитов, было создание подчиненной
Ватикану клерикальной организации военного типа,
своеобразной армии. Армия, как известно,
характеризуется единством командования, железной дисциплиной,
маневренностью, силой удара. До создания Ордена у
церкви не было ничего подобного и, кроме ордена
иезуитов, нет и теперь. Вот почему основатель назвал
орден «ротой» солдат (compagnia), служащих Христу.
Но, согласно духу и учению католицизма, служить
Христу значит служить Ватикану; поэтому Орден есть
«рота» солдат на службе Ватикана.
Армия, достойная этого названия, нуждается в
руководстве, сосредоточенном в руках одного человека.
«Общество» имеет такое руководство в лице своего
Генерала — если не считать высшей Конгрегации ордена
(совет, который не в состоянии предпринять какие бы то
ни было эффективные меры, требуемые от командования
армией).
Армия не должна быть связана путами, которые
стесняли бы и затрудняли ее движение; поэтому у
иезуитов нет литургических обязанностей, кроме
индивидуальной мессы и молитв (которые каждый из них
читает не «хором», не совместно с другими членами
Ордена, а сам по себе). Общих молитв нет — кроме
«литаний святых» (которые продолжаются четверть часа).
125

Каждый член Ордена, хотя он и связан с другими
иезуитами, как солдат с солдатами, одновременно
независим от них и в состоянии самостоятельно исполнять
порученные ему задачи.
Очевидно, что все это свойственно и армии. Но этого
еще не достаточно, чтобы объединить массу людей,
сделать ее могущественной, превратить в действенное орудие
победы.
Действительно, человек не является таким же
бесчувственным и послушным, как части машины. Он
мыслящее существо, и чтобы заставить его действовать,
необходимо убедить его. В самом деле, принимая решение,
человек исходит из идей, которые он признает
справедливыми.
Конечно, одним из мотивов, побуждающих солдата
сражаться, является страх перед тягчайшими
наказаниями, ожидающими его, если он осмелится или
попытается отказаться от своего долга. Но одного страха
мало, чтобы заставить людей вступить в сражение и,
особенно, сделать их способными одержать победу над
врагами, которые убеждены в справедливости своего дела.
Для этого необходимо индивидуальное воспитание
солдата, необходимо убедить его.
От Лойолы не ускользнуло значение этого фактора,
он понял необходимость формирования в иезуитах
«внутреннего духа», твердого убеждения в абсолютной
правоте дела, ради которого он требовал от своих
сторонников неустанных усилий. Только при этих условиях
он мог требовать от них полного, слепого послушания,
послушания «трупов», которого нет ни в одной армии, ни
в одной организации и которое, однако, совершенно
необходимо для создания, существования и
функционирования такого могущественного, можно сказать,
исключительно могущественного механизма.
Для этой-то цели Игнатий Лойола и обращал основное
внимание на «внутреннее» воспитание иезуита.
Чтобы подготовить солдат, готовых на все, слепо
повинующихся, стойких в бою, необходимо глубокое
воздействие на их личность. Жертва, которой от них требуют,
велика. Поэтому, кроме внушения им убеждения в
абсолютной правоте дела, нужно достичь того, чтобы они не
думали — даже лучше, чтобы они и сами не хотели
думать, — о противоположных доводах, о спорных моментах
126

и о возможности пересмотра Своих взглядов, чтобы они
были убеждены в ложности противоположных взглядов.
И вот, если в солдате происходит лишь частичное
изменение его «я», поскольку оно имеет в виду лишь
некоторые жизненные побуждения, к тому же естественные
побуждения (например, любовь к родине), в иезуите оно
охватывает все. Таким образом, в иезуите
преобразование личности достигает возможного предела. В общем
это что-то граничащее с фанатизмом.
Очевидно, что для этого необходимо специальное
воспитание человека, воспитание не только ума, но и
чувства. Воспитание одного лишь ума не дало бы
результатов. По мнению Игнатия, понятия, внушаемые иезуиту,
должны быть пережиты; действительно, только в этом
случае они в состоянии оказать нужное воздействие.
Поэтому недостаточно одной интеллектуальной
подготовки. Необходимо нечто большее, нечто иное.
Недостаточно и воздействия ближайшего окружения,
хотя бы и задавшегося целью гармонической подготовки
индивида в указанном направлении.
Все это эффективные, но внешние средства.
Необходимо что-то специфическое. Иными словами,
нужно заставить человека действовать самостоятельно,
внутренне усвоить мотивы новой для него формы
существования, сжиться с ними. Он должен сделать их своим
новым «я», впитать их, внушить их себе; он не должен
более анализировать, логически исследовать мотивы своей
веры, своего послушания папе, церкви, Ватикану, но,
испытав их, вжиться в них.
В этом плане, например, следует повторять самому
себе, что ад существует, представлять себя, насколько это
возможно, навеки пребывающим во всепожирающем
огне, в абсолютном мраке, безо всякой надежды, и
повторять это сто раз в течение часа; это тяжелое
испытание гораздо действеннее, чем логический, трезвый разбор
оснований, в силу которых, согласно католической
доктрине, ад должен существовать.
Поэтому устав Общества, то есть Игнатий,
обязывает иезуита каждый день в течение часа «созерцать»
«вечные истины» более или менее в духе
вышеописанного, и, таким образом, не столько убедить разум, сколько
побудить, привести в движение и окончательно убедить
волю.
127

Речь идет о таком «методе молитвы», который весьма
способствует подавлению естественной натуры человека
и преобразованию ее в другую, искусственную, в высшей
степени пригодную для целей Ордена. Общество придает
этому такое значение, что устанавливает надзор за
исполнением иезуитами обрядов, чтобы удостовериться, что
ежедневно утром в течение часа каждый в одиночестве
предается «созерцанию».
Однако прилежно заниматься этим, «созерцать», как
того хочет основатель Общества, не так-то просто.
Необходима особая тренировка и немалая сноровка.
Последняя приходит с опытом. Первая, напротив,
детально разработана самим Игнатием. Коротко скажем об
этом.
Всякий иезуит должен, по мысли Игнатия Лойолы,
каждый вечер, прежде чем лечь спать, самостоятельно
продумать то, что он должен будет «созерцать» на
следующее утро. Утром, во время одевания и в течение
получаса, предшествующего «созерцанию», иезуиту
.рекомендуется мысленно повторить то, чем ему вскоре
предстоит заняться. Когда эти упражнения точно
исполняются, дух поддается внушению и вполне подготовлен к
дальнейшему.
И вот наконец начинается «созерцание». Оно*
представляет собой «литургию», с которой небезинтересно
познакомиться.
Иезуит приближается к месту молитвы и
останавливается в двух или трех шагах от него. Он внушает себе,
что бог смотрит на него. С величайшим почтением он
отвешивает поклон, становится на колени и читает
«подготовительную молитву». Затем он совершает то, что
называется «прелюдиями».
Прежде всего иезуит производит «подготовку почвы»,
состоящую в том, что он представляет себе объект,
который ему предстоит «созерцать» (что является
довольно легким делом в отношении эпизодов из жизни Иисуса,
Марии и т. д., но трудным в отношении конкретных
«тайн» загробного мира, таких, как чистилище и ад, и
еще более трудным, если предмет является абстрактным,
как, например, милосердие, грех).
«Вторая прелюдия» состоит в том, что иезуит просит
у бога того, чего он хочет достичь в качестве
практического результата «созерцания», по возможности чего-
128

нибудь реального, полезного для его собственных
«духовных» нужд.
После этих сложных актов идет основная часть
«созерцания», разделенная на «пункты» или «параграфы»,
согласно требованиям предмета. Вообще «пунктов»
бывает три, редко меньше, часто больше. Как бы то ни было,
необходимо, чтобы предмет был таким, чтобы заполнить
час, что не так-то просто, если он недостаточно
продуман.
Для каждого «пункта» метод натаскивания состоит в
следующем: память восстанавливает предмет
«созерцания», интеллект размышляет над ним, воля принимает
решения и направляет «аффекты» к богу, мадонне и т. п.
в зависимости от момента. Рекомендуется — и это
исключительно важно — не искажать смысла «созерцания»
путем сведения его к умозрительному упражнению, к
исследованию: человек не только разумом, но всем своим
существом должен почувствовать, должен глубоко
пережить предмет созерцания.
Если все идет хорошо, внушение бывает сильным, и
человек без труда приходит к весьма вдохновенным
решениям.
Итак, мы описали упражнение, которое называется
упражнением «трех способностей»: памяти, интеллекта и
воли. Между тем как умозрительные операции требуют
применения первых двух способностей, «созерцаемая
проповедь» должна включать их все три, поскольку ее цель
заключается в том, чтобы привести к глубокому
усвоению того, что представила память, что продумано, и
таким образом принудить человека принять необходимые
решения. Кто ограничивается только деятельностью ума,
рассуждает и философствует, тот не «созерцает» так, как
предписывает Игнатий.
Другие технические приемы, рекомендуемые им,
сводятся, в конечном счете, к упражнению «трех
способностей», однако в более легкой и простой форме; поэтому
мы их опускаем.
Необходимо упомянуть о так называемом
«применении чувств». Оно состоит в «созерцании» предмета с
помощью зрения, слуха, вкуса, обоняния, осязания, причем
«всецело внутренним и духовным образом».
Это прием, пригодный для разработки тем, доступных
одному воображению, таких, например, как «события» из
9 Л. Тонди
129

жизни Иисуса. Зрение дает возможность увидеть людей,
слух — услышать голоса, вкус и обоняние — испытать
«сладостность и нежность» столь добродетельных осо(?,
осязание — поцеловать и пощупать «одежды, землю, следы
и все, что относится к таким лицам».
Существо дела здесь в том, чтобы приобщиться к
объекту непосредственно, вне и до всякой
действительной работы ума. Этот прием не сводим, по крайней мере
всецело, к «трем способностям», но имеет отношение к
первой и последней. Естественно, и это должен признать
каждый, этот прием обладает в определенных условиях
исключительной силой внушения.
«Созерцание», как мы его описали, является, конечно,
эффективнейшим средством для замены естественной
личности человека другой, искусственной, высоко
оперативной, которой должен обладать иезуит. Перед нами
«внутреннее» орудие «воспитания», сила которого
поистине исключительна.
Однако, если бы метод ограничивался лишь этим, он
не привел бы к цели. Прежде всего выбор тем для
«созерцания» и «испытания», учитывая их количество и
разнообразие, может оказаться ошибочным. Здесь
необходима определенная логическая последовательность.
Кроме того, Лойола — и мы это много раз
повторяли — стремился не к воздействию на отдельные
решения субъекта, но к перестройке всей его психики и
чувственного активного восприятия жизни. Для достижения
этого необходим умело разработанный комплекс идей
для «размышления», причем таких идей, которые лучше
всего соответствовали бы поставленной задаче.
«Духовные упражнения» отвечают и той и другой
цели. Каждый член Ордена проделывает их дважды в
жизни в течение сорока дней — вскоре после
вступления в Общество и по окончании обучения, — а также
ежегодно в течение восьми дней; они являются как бы
фокусом «духовной жизни» (spiritualita) иезуитов.
«Упражнения» изложены (внешне весьма сухо) в
небольшой книжке, которую Игнатий написал вскоре после
своего обращения, повидимому во время «мистического
удаления» в грот Манреза в Испании.
Речь идет о комплексе «размышлений», искусно
связанных между собой и разделенных на «четыре недели».
Они называются «духовными упражнениями», потому
130

что, как считает Лойола, подобно деятельности тела —
ходьбе, бегу, — существует деятельность души, точнее, ее
«трех способностей» — памяти, интеллекта, воли.
Однако речь идет здесь не об отдельных
«упражнениях», а скорее о настоящей «гимнастике» ума: в самом
деле, комплекс операций, которые должны проводиться,
не представляет случайного сочетания, но искусно
упорядочен и преследует заранее установленную цель;
кроме того, операции эти должны самым тщательным
образом сообразовываться со специальными
«дополнениями», которые прилагаются автором после каждой
«недели».
Не нужно, однако, думать, будто цель книги
заключается в подлинном развитии памяти, интеллекта и воли.
Действительная цель, которую имеют в виду
«упражнения», состоит в укреплении веры, религиозных
убеждений иезуитов.
Изложим кратко содержание «упражнений». Книга
начинается с «пролога», который носит название
«Начало и основание» и является исключительно важным для
подготовки иезуита к усвоению того, что будет изложено
в «четырех неделях». Если «упражняющийся» не
приобретает глубокого убеждения в истинности этого
«пролога» и не усвоит его, то дальнейшее изучение книги
не принесет пользы.
«Начало и основание» излагают, ни много ни мало,
«понимание жизни», которое должен усвоить
«упражняющийся». Во-первых, человек создан богом, и поэтому
он — собственность бога, бог — его верховный господин
и благодетель; в силу этого цель нашего существования
не в том, чтобы наслаждаться сотворенным, быть
счастливыми посредством использования земных благ, но в
том, чтобы служить богу, исполнять его предначертания
и волю, чтобы потом, после смерти, достичь вечного
блаженства, то есть спасти душу.
Такова истинная цель человека; она противостоит
тому, чему учит земной мир, то есть наслаждению,
удовольствию, которые являются злоупотреблением
творениями бога. Конечно, и они сотворены богом, и, не
злоупотребляя, мы должны все же пользоваться ими; ведь
они представляют собой необходимые средства, которые
творец, осуществляя свой божественный замысел и
обеспечивая вечное спасение, предоставил нам.
9*
131

Отсюда понятно, что для нас все земное есть
средство, а не цель. Нарушать этот порядок — значит
«грешить»: в самом деле, тяжкое преступление состоит в том,
что на место бога ставится какое-либо его творение.
Здесь имеет место неправильный выбор, отдается
предпочтение не тому, чему следует.
Необходимо, таким образом (если мы хотим избежать
греха), делать'все для сохранения божественного
порядка;, и вот, как это следует из изложенного выше,
наиболее логичное для достижения этой цели — это
оставаться безразличным ко всему земному и пользоваться
им только в той степени, в какой это необходимо и
полезно для достижения высшей цели жизни.
Этому препятствуют чрезмерные духовные и
физические потребности человека, отсюда отречение от всего
земного, присущее истинному служению богу. Оно
доставляет душевный покой, полную уверенность в вечном
спасении и любовь к богу.
Быть безразличным к жизни трудно; но нужно
стремиться к этому изо всех сил, так как это необходимое
качество. Совершенный человек безразличен к жизни; он
не допускает колебаний в выборе между богатством и
бедностью, здоровьем и болезнью, смертью и жизнью;
он предпочитает только то, что полезно, даже то, что
наиболее полезно для служения богу и для достижения
радостей загробного мира.
Таковы «Начало и основание». Их влияние на иезуита
огромно. Человек, каковы бы ни были его убеждения, с
самого начала «упражнений» выворачивается наизнанку;
его жизнь перевертывается вверх дном; он отвергает
теперь то, что раньше почитал. Итак, очищение от
«греха» — принимая это слово в его католическом
смысле — понимается здесь не только как получение
прощения со стороны бога, но и как глубокое внутреннее
отречение от «греховного», могучий порыв к
«совершенству». Требования безразличия ко всему земному
удовлетворяют и тому и другому устремлению.
Можно сказать, что в «Начале и основании»
заключены в сжатой форме все «упражнения»: все остальное
можно рассматривать как комментарии и
добавления, хотя и необходимые (как, например, вторая и
третья «недели», которые излагают «подражания
Христу») .
132

В самом деле, «Начало и основание», навязывая
человеку свое истолкование сущности жизни и дополняя
его практическими правилами безразличия, на которые
следует опираться при таком истолковании ее,
охватывают основные элементы «упражнений», которые
раскрывают содержание католической доктрины и практики.
В общем «Начало и основание», хотя и схематически,
говорят обо всем и дают все, что содержится в
«упражнениях».
После рассмотрения этих вопросов приступим к
самим «упражнениям», начав с содержания «первой
недели». Чтобы не запутать читателей, мы, вместо того
чтобы давать перечень всех предметов, над которыми
Игнатий предлагает «размышлять», опустим некоторые
из них и подвергнем последовательному рассмотрению
только основные. Это сделает более легким понимание
общего замысла «упражнений», их значения и
действенности.
Когда мы хотим построить здание, мы прежде всего
расчищаем территорию для него. Надо выкорчевать
деревья и разрушить старые постройки. То же можно
сказать о католической морали. «Грех», особенно «тяжкий
грех» (который, предупреждаем, является моральной
категорией, весьма отличной от «преступления» и
«нечестности» в понимании гражданского права и
общепринятой этики), даже скорее сама склонность к «греху»,
есть препятствие, не только мешающее построить
здание католицизма в целом, но не дающее возможности
заложить первый камень в фундаменте.
И вполне логично, что «первая неделя» должна
удовлетворять и действительно удовлетворяет этой
первоначальной и самой основной цели: подобно
очистительной жизни отшельников, она ставит своей задачей
освобождение «упражняющегося» от склонности к греху,
как «смертному», так и «простительному». Впрочем, для
этого человек хорошо подготовлен уже «Началом и
основанием», и даже больше того — он был готов к этому
еще раньше.
В течение первой недели он «размышляет» о
«мерзости» «греха», о божием суде («частичном» и
«последнем»), об аде. Кроме того, иезуит изучает особые
инструкции относительно способа исследования своей совести,
исповеди, причастия. «Упражняющийся» должен подверг-
133

нуть себя «всеобщей» исповеди, то есть пересмотреть
всю свою жизнь или значительную ее часть.
Чтобы понять разницу между «преступлением» и
нечестностью в обычном понимании и католическим
«грехом», необходимо иметь в виду, что, тогда как первые
состоят только в нарушении нормальных отношений
между людьми, при втором совершается преступление
против бога и церкви, то есть против Ватикана. Поэтому
преступных актов в этом случае значительно больше,
чем в первом.
Ад уготован не только за убийство, но также за
непослушание предписаниям Святого престола; законы
папского государства, как, впрочем, и законы правительств,
контролировавшихся церковью, предусматривали также
«духовные преступления» (ересь, нарушение некоторых
предписаний церкви и т. п.) ив некоторых случаях
грозили, помимо возможных церковных наказаний
(например, отлучение от церкви, интердикт), также
штрафами, тюрьмой и даже смертью.
При таком положении дел каждый видит, что
ненависть к «греху» предполагает не только осуждение
преступлений и нечестности в обычном понимании, но также
слепое, абсолютное послушание Святому престолу.
Такова цель Игнатия: подчинить умы' безраздельному
господству духовенства, то есть Ватикана.
Для того чтобы хорошо понять эффективность
различных «недель», следует рассмотреть ключевые размыт-
ления, иначе говоря, те места «упражнений», которые
логично и в сжатой форме раскрывают перед нами
технику, приемы, применяемые Игнатием для достижения
цели, то есть для совершенного внутреннего
перевоспитания индивида в католическом духе.
Для «второй недели» автор предлагает в качестве
предмета размышления оригинальные темы, которые
свидетельствуют о его богатой изобретательности и тонком
знании человеческой психики.
Я имею в виду созерцание «Царства Христа»',
являющееся введением к «неделе» размышлений о «Двух
знаменах» и о «Трех классах людей» и к рассмотрению
«Трех ступеней смирения».
В «Царстве Христа» конечная цель — показать, что
осуществление теологического плана и наше вечное
спасение лежат в любви, я послушании и в служении
134

Христу, так как он — бог. Игнатий стремится убедить
«упражняющегося» следовать Христу с величайшей
энергией: основания заимствованы из военной притчи, в
которой непогрешимый король призывает подданных к
войне против неверных, следовательно, к войне
«справедливейшей», обещая ни с чем не сравнимые условия и
награды. Позорно было бы отказаться от этого
приглашения. Тем более, если монарх — Иисус Христос, если цель
войны — подчинение всего мира его закону, то есть
римской церкви, если победа несомненна, если наградой
будет вечное блаженство.
Как бы то ни было, речь идет о трудном служении:
для удовлетворительного его исполнения нужны
совершенные люди или, по крайней мере, люди, полные
решимости быть таковыми. Поэтому необходимо
преобразование собственной жизни. Для этой цели Игнатий
возвращается назад, к теме безразличия к земному, и
предлагает ее «упражняющемуся» в «Трех классах людей»
и в «Трех ступенях смирения», однако уже в иной форме,
чем в «Начале и основании».
В «Трех классах людей» Игнатий рассматривает
такой случай: три человека, вдохновленные желанием
спасти душу, являются обладателями денег, которые они
приобрели не совсем праведным путем. Первый не делает
ничего, чтобы расстаться со своими деньгами, и
откладывает всякое решение на этот счет до смертного часа.
Второй кое-что делает, но делает явно недостаточно для
достижения этой цели. И только третий идет на
решительные меры, готовый удержать эти деньги при себе или
расстаться с ними, в зависимости от того, что будет
более полезным для служения господу.
Очевидно, что это и только это — правильный путь, по
которому следует идти. «Упражняющемуся» необходимо
обдумать, является ли его умонастроение таким же, как
у третьего человека. Если нет, нужно сделать все
возможное для достижения такого умонастроения.
Но это низший уровень совершенства, это
—уклонение от «смертного греха» и ничего больше. Для
осуществления военного плана «Царства Христа» и «Двух
знамен» нужно и кое-что другое! Требуемое безразличие к
земному должно быть большим, гораздо большим. Для
достижения этой цели Игнатий заставляет
«упражняющегося» «размышлять» над «Тремя ступенями смирения»,
135

Прежде всего необходимо, чтобы человек был готов
принять любое страдание и смерть скорее, чем совершить
хотя бы один «смертный грех», т. е. хотя бы
одно-единственное серьезное нарушение предписаний и
распоряжений любого рода, которые исходят от господствующей
церкви, единственного подлинного и непогрешимого
толкователя учения и воли бога на земле.
Это, однако, низшая ступень «совершенства»: она
необходима, иначе неизбежен ад.
Вторая ступень подобна предыдущей; но здесь речь
идет уже о «простительном», легком «грехе». И Игнатий
опять говорит о смерти. Если встает вопрос о выборе
между дерзким словом против предписания
господствующей церкви и могилой, то лучше выбрать могилу.
Здесь человек не выдерживает и он требует: довольно!
Но не может быть уже никаких «довольно».
«Упражняющийся» как бы находится внутри выстреленного из пушки
ядра. Путь назад отрезан.
Последняя ступень устрашает, поскольку
предписывает, если это служит восхвалению и прославлению
церкви, выбирать скорее нищету, чем богатство, скорее
позор и бесчестье, чем почет, скорее отказ от любых прав,
гражданскую смерть.
Правда, Игнатий в указанных «размышлениях» и в
других местах, когда он побуждает человека к служению
богу, всегда говорит о творце, Иисусе Христе, красоте
добродетели, безобразии «греха», спасении души и т. п.
как об основаниях для энергичного стремления к
«совершенству». О послушании церкви он не говорит почти
ничего. Таким образом, примеры со «смертным» и
«простительным» грехом, приведенные нами выше, касались
не только «преступления» против бога, но и
«преступления» против церкви. Они могут, пожалуй, показаться
незаконными, противоречащими мыслям автора
«упражнений», вызванными желанием представить в дурном
свете Игнатия, его цели и «Общество Иисуса».
Но это не так. Из изложенного с необходимостью
вытекает, что Игнатий своей деятельностью стремился
служить не столько богу, сколько Ватикану или, во
всяком случае, если допустить его искренность, служить
богу через посредство Ватикана.
На этот счет не может быть сомнений. Действительно,
католическая доктрина ясно заявляет: отделять бога от
136

господствующей церкви, претендовать на служение
первому без одновременного служения второй, больше того,
думать, что богу можно служить не целиком и полностью
через посредство церкви, — есть чистейшая ересь.
Согласно католической доктрине, церковь, и только
церковь, устанавливает нормы веры, истинного
служения создателю, Иисусу Христу. Тот, кто хочет служить
богу, Иисусу Христу, не может служить ему
непосредственно, но служит через церковь. Служение богу заменяется
служением церкви. И это справедливо, так как, согласно
непогрешимому римскому церковному руководству, в
этом — воля бога, Христа. Бог, Иисус Христос,
исчезают, и их место занимает необходимая посредница в
деле спасения от ада — церковь.
Абсурдно полагать, будто Игнатий, когда он говорит
о служении богу, Иисусу Христу, намеревается обойти
господствующую церковь, ее догмы, ее предписания, ее
отлучения, — напротив, доказано совершенно
обратное. Игнатий не только не был «еретиком», но,
наоборот, согласно духу и букве церковного руководства,
является «ортодоксом» до мозга костей. Поэтому, когда
он говорит о служении богу, Христу, он имеет в виду
служение непогрешимой, господствующей церкви.
Чтобы лучше выяснить этот пункт, приведем
некоторые из «Правил, необходимых для согласия с церковью»,
написанных самим Игнатием и помещенных в качестве
приложения в «упражнениях»:
«Первое правило состоит в том, что мы, отложив вся-
кое собственное суждение, должны быть душой готовы
к послушанию во всем истинной Невесте Господа нашего
Иисуса Христа, нашей святой Матери Иерархической
Церкви». ! ! ~)
«Второе: славить исповедь, которая делается
священнику, и принимать святейшее причастие раз в год
или лучше каждый месяц, а еще лучше каждые восемь
дней, с соблюдением надлежащих условий».
«Третье: славить частое слушание мессы; равным
образом славить песнопения, псалмы и долгие молитвы
в Храме и вне его; то же относится ко времени,
предназначенному для богослужения, молитв всякого рода и
чтения канонов».
«Четвертое: славить религиозное звание, девственность
и воздержание, брак же — не в такой мере».
137

«Пятое: славить обеты членов религиозных обществ
(i Religiosi)—обеты целомудрия, бедности и
послушания, а также всякое другое исключительное деяние,
направленное к совершенству...»
«Шестое: славить мощи Святых, чтить их и
молиться Святым; равным образом признавать церковные
паломничества, индульгенции, праздники, крестовые
походы и свечи, зажженные в церкви».
«Седьмое: славить правила соблюдения постов и
воздержаний во время Великого поста, четырех времен
года, канунов, пятниц, суббот; равным образом, славить
эпитемии, не только внутренние, но и внешние».
«Восьмое: славить церковное убранство, здания и
образы и чтить последние сообразно тому, что они
изображают».
«Девятое: славить предначертания Церкви, будучи
душой готовым отыскивать доводы для их защиты и
никоим образом не для их опровержения».
«Десятое: мы должны быть более готовыми к
одобрению и прославлению законов, постановлений,
традиций, обрядов, обычаев Старших, то есть наших
Начальников, чем к их критике, так как, даже если они
недостойны похвалы, все же выступать против них,
публично или в беседах с простонародьем, — это значит
скорее вызывать ропот и скандал, чем приносить пользу,
это значит, тем самым, возбуждать возмущение народа
против своих Руководителей, как светских, так и
духовных.
Итак, простонародью вредно говорить дурное о его
Руководителях; однако может быть полезным сообщение
об их скверных привычках тем лицам, которые обладают
властью для их исправления».
«Одиннадцатое: славить позитивную и
схоластическую доктрину; тогда как таким Докторам Церкви,
как, например, св. Джирулам, св. Августин, св. Григорий
и др., более свойственно возбуждать во всех чувство
любви к Господу Богу нашему и побуждать нас к служению
ему, для работ св. Фомы, св. Бонавентуры и др. более
свойственно определять и объявлять в форме,
приспособленной к нашему пониманию, то, что необходимо для
вечного спасения, и бороться против всяческих ошибок и
обмана. В самом деле, Доктора-схоластики, жившие совсем
недавно, не только обладают пониманием Священного
138

Писания и пользуются трудами древних авторов, но
также, с божьей помощью, успешно применяют в виде
средств, способствующих нашему спасению, санкции и
постановления Соборов и предначертания святой Церкви».
«Двенадцатое: мы должны остерегаться сравнивать
лиц, еще живущих на Земле, с Блаженными, ибо, в самом
деле, немало заблуждаются, например, когда говорят:
он более учен, чем св. Августин, он — второй св.
Франциск, он по добродетели и святости — второй св. Павел
и т. п.».
«Тринадцатое: чтобы ни в чем не ошибаться, мы
должны верить, что то, что мы видим белым, есть черное,
если таким его называет Иерархическая Церковь. В
самом деле нужно верить без тени сомнения, что у Господа
нашего Иисуса Христа, Жениха, и у Церкви, Его
Невесты,— единый дух, который правит нами и направляет
нас к спасению наших душ. Действительно, тот же Бог,
который некогда дал нам в качестве предписания
Десять заповедей, управляет сегодня Иерархической
Церковью и наставляет ее».
Подчеркнутые нами первое и тринадцатое «правила»
ясно показывают, каковы были мысли и намерения
Игнатия и, следовательно, созданного им «Общества Иисуса».
Орден иезуитов придает величайшее значение этим
«правилам», они* превращены им "в абсолютный закон и норму
его жизни и деятельности. Таким образом, мы считаем,
что доказали то, что стремились доказать, и можем
закрыть скобки.
Возвратимся к нашей теме. Мы видели, что Игнатий,
если «упражняющийся» согласился с идеями «Начала и
основания», уже не выпускает его из своих сетей,
припирает к стене. Выхода нет. Это машина, затягивающая
человека целиком, без остатка. Человек, который
пытается сопротивляться, зажатый в тиски, сдавленный
страшным прессом, задыхается и сдается.
«Первая неделя» погружает «упражняющегося» в
царство ужаса, почти буквально заставляет его спуститься в
ад. Дни и ночи проходят в невыразимом смятении.
В конце «недели» он сдается, уступает устрашающему
внушению, неотступно преследующему его кошмарному
видению: он исповедуется и успокаивается.
Но вскоре тревоги возобновляются. Недостаточно
избежать «тяжкой вины», «смертного греха», удовольство-
139

ваться «посредственным» (mediocrita) служением и
послушанием господствующей церкви — необходимо всем
пожертвовать, все уничтожить, от всего отречься. Всякое
сопротивление бесполезно: «я», подавленное, не в
состоянии больше бороться и складывает оружие.
Этому как нельзя лучше способствует навязчивая
настойчивость «размышлений» и «чтений», отсутствие
каких-либо развлечений, затворничество и полный отрыв от
внешнего мира. Человек предоставлен самому себе.
Внушение неумолимо: сопротивление невозможно.
Когда «упражняющийся» достигнет этой ступени
умственного и психологического «накачивания» (imbottitura),
Игнатий предлагает то, что он называет «выбором». Речь
идет о комплексе правил, которые индивидуум должен
применять, когда полезно или необходимо принимать
решения.
Наконец-то наступает время, подходящее для
«преобразования» собственной жизни, которое, как мы говорили,
требуется для служения Христу, то есть господствующей
церкви, в духе «Царства» и «Двух знамен».
Но для «преобразования себя» в нужной степени
необходимо знать и применять такие критерии, которые
безошибочно ведут к этому. Вот почему Игнатий
указывает пути правильного «выбора». Предмет подразделен
следующим образом: сначала идет «Преамбула», потом
«Введение», затем следует «Исследование относительно
времени, благоприятного для выбора», и наконец — «Два
практических способа хорошего выбора».
В «Преамбуле» рекомендуется не упускать из виду
«конечную цель», которой является слава божия и
спасение души (то есть слепое и абсолютное послушание
иерархической церкви), не ставить цель ниже средств или
подменять ее ими.
Три фактора позволяют сделать хороший «выбор»:
когда бог побуждает к «выбору», когда бог прямо
указывает, как его сделать правильно (иначе говоря, когда
человек находится под впечатлением, что бог действует на
него таким образом), и, наконец, когда душа
спокойна.
Для хорошего «выбора» Игнатий рекомендует два
способа. Согласно первому рекомендуется: представить
себе искренне и ясно исследуемый предмет, все время
помнить о конечной цели человека и не быть поэтому
но

щепетильным в выборе средств для ее достижения (иначе
говоря, быть готовым пойти на все ради служения богу
и ради того, чтобы избежать ада), молиться, чтобы
«выбор» оказался таким, каким он должен быть,
исследовать, какой выбор более способствует достижению
указанной конечной цели, и следовать при этом разуму, а не
чувству.
Говоря о втором способе, Игнатий советует выбирать
то, что в аналогичных условиях можно было бы
порекомендовать вместо другого, ввиду его большей
духовной ценности. Кроме того, необходимо, чтобы решение
принималось так, как если бы оно было предсмертным
решением. Наконец, нужно, чтобы человек сделал тот
выбор, с которым он хотел бы предстать перед божьим
судом.
«Вторая неделя» завершается «преобразованием»
жизни, намеченным посредством правил «выбора».
Значение этого отдела «упражнений» огромно: человек
после него готов на все, он становится преданнейшим
слугой церкви. Далее следуют поправки и дополнения,
хотя, быть может, и важные; основное, главное уже
сделано.
Цель «третьей недели» — «размышления» и
«созерцания», которые касаются «скорбной жизни» Иисуса (то
есть его «страстей») — является «просветительной»: она
состоит в том, чтобы усилить в иезуите любовь к Христу
и церкви и укрепить его в раскаянии и самоотречении.
Вот почему в конце «недели» Игнатий дает правила о
«воздержании в пище». Но эти правила, как это очевидно,
распространяются и на другие, более важные вещи.
Все это, пробуждая в нас «милосердие», вводит нас
в объединяющую жизнь, которой как раз и соответствует
период «четвертой и последней недели». В ней
размышляют над событиями «славной жизни» Христа, от
«воскресения» до «вознесения». Душа «упражняющегося»
«может наконец насладиться несказанной радостью
полного и беспрепятственного слияния с блаженством
Господа своего».
Эта «неделя», а с нею и все «упражнения»
завершаются conitemplatio ad obtinendunr amorem (divinum)
(созерцанием для достижения любой божественной- любви)-
Речь идет об оригинальном, психологически искусном
эпилоге, где Игнатий резюмирует то душевное состояние,
141

которое человек должен, по его замыслу, обрести в
конце «упражнений».
Поскольку цель состоит в том, чтобы всеми силами
вызвать у «упражняющегося» католический энтузиазм
(если не сказать — фанатизм), то, когда разум
последнего кажется убежденным, чувства — воспламененными,
воля — возбужденной и направленной, не может быть
ничего лучше, чем предложить ему при помощи высокой
техники внушения основные мотивы, которые
оправдывают всепоглощающую, абсолютную любовь к богу, к
Христу, к церкви и которые способствуют ее
поддержанию. Такова задача «созерцания».
Прежде чем перейти к существу «созерцания», Лой-
ола разьясняет некоторые основные пункты и
рекомендует их придерживаться. Прежде всего любовь должна
проявляться больше на деле, чем на словах; кроме того,
любовь состоит в общении, происходящем между двумя
сторонами, когда любящий отдает любимому все, чем
обладает, например знания, почести, богатство.
«Упражняющийся» должен представлять себе, что он
находится перед лицом бога, ангелов и святых, которые
молятся за него, и просить «внутреннего и полного
познания» всех благодеяний, которые он получил свыше,
чтобы он мог возлюбить величие бога и служить ему.
Далее следует основная часть «созерцания». Его
содержание делится на три возрастающие ступени, которые
можно сравнить с большой волной, которая
увеличивается в размерах и силе по мере приближения к берегу.
Это — метод последовательного внушения, все более и
более сильного.
На первой ступени я рассматриваю блага,
дарованные мне богом, перечисляя и характеризуя их в самом
общем виде: я был создан, искуплен, получил
бесчисленные другие дары; я вникаю во все это с любовью, с
восхищением и изумлением, размышляя о моем бесконечном
ничтожестве, о божественном величии, о бездне, которая
разделяет это ничтожество и это величие, о
непостижимой, но реальной и исключительно действенной воле
господа. Как я поступлю? Неужели я не отдамся ему
полностью?
На второй ступени я рассмотрю предыдущие блага и
даже сделаю это более подробно (действительно, Игнатий
описывает их здесь довольно детально), размышляя не
142

над их материальной стороной, но над гораздо болей
поразительным и важным обстоятельством: над тем, что
бог лично пребывает в каждом из них, даруя им
существование и другие удивительные качества, свойственные
различным формам жизни; над тем, что бог, кроме того,
сделал меня своим храмом, поскольку он сотворил меня
по своему образу и подобию и даровал мне «благодать»,
то есть таинственное участие в своей бесконечной и
совершеннейшей природе, поднимая меня до
божественного существования, принимая меня в качестве сына и
наследника своего блаженства. Что я скажу? Как я
поступлю? Не испытаю ли я новый прилив любви, не
брошусь ли всеми силами в его объятия?
На третьей ступени, подытожив предыдущие
соображения, я буду размышлять над тем, что бог, кроме
того, что он дал мне не только все блага, но даже те,
в которых он лично пребывает — творит, трудится в
каждой из таких вещей, чтобы все было таким, каким оно
должно быть; и он делает это для обеспечения моего
блаженства. Бог трудится для меня!
Каковы же после этого мои намерения? Каковы
размах, глубина и постоянство моего служения богу?
Этим экзальтированным и, несомненно, пламенным
заключением заканчиваются «духовные упражнения» К
Содержание «упражнений», их психологическая и
логическая методика обусловливают жизнь «Общества» и
1 Что касается «духовных упражнений», то испанский текст,
исправленный Игнатием и поэтому названный autographum
(собственноручным), был впервые издан в Риме в 1615 году. Фототипическое
издание его появилось в Мадриде в 1908 году. Игнатий представил
на одобрение Святого престола два перевода «упражнений»:
«буквальный перевод», носящий название «древнего»
(«Antiqua»)—сохранился рукописный экземпляр этого перевода, правленный рукой
автора,— и менее буквальный, более изысканный перевод,
составленный отцом Андреа Фро (des Freux), который носит название
«Вульгаты». И тот и другой варианты были одобрены цензорами,
назначенными папой Павлом III. «Вульгата» была издана в Риме в 1548
году. В пятой Генеральной конгрегации Ордена была образована особая
комиссия, обязанностью которой было сопоставление испанского
текста с «Вульгатой»; некоторые места были исправлены, но эти
изменения не вводились в текст, а давались в виде примечаний.
Отец Джованни Роотан, двадцать первый Генерал «Общества Иисуса»,
составил другой, более буквальный, латинский вариант «Вульгаты»,
который увидел свет в 1835 году. Четыре вышеупомянутых текста
объединены в историко-критическом издании «упражнений» (Мадрид,
1919), в серии «Исторические памятники общества Иисуса».
143

его членов. Порядки Ордена, способ их истолкования и,
согласно этому, деятельность руководства и каждого
члена Ордена — словом, все отражает этот дух
уничтожения естественной натуры человека и замены ее
другой, искусственной, воспитание чуть ли не одержимого;
одностороннее представление о мире, нуждах и
стремлениях людей; теоретическое и практическое сектантство
и косность (отражающиеся в поступках и суждениях);
фанатизм. Неутешительная картина!
Но все, даже нетерпимость, можно было бы как-то
понять, если бы эта масса организованной энергии
действительно была поставлена на службу Христу и
евангелию. Новичок-иезуит воображает, что дело обстоит
именно так.
Однако четвертый обет, обет «особого послушания
папе», история и практика Ордена, находятся в
противоречии с этим идеалом, свидетельствуя, что «Общество»
представляет собой не что иное, как эффективнейшее
орудие, мало того — наиболее мощный инструмент
господства в руках Ватикана, орудие действенного влияния
на сознание людей и через них и благодаря им — на
мировую политику.
Как бы то ни было, после превращения нормального
человека в атмосфере «упражнений» и «созерцаний» в
сектанта, почти в фанатика, обладающего холодной
рассудительностью, Игнатий может полностью включить его
в организацию иезуитов, предписывая ему послушание
Ордену, будучи теперь совершенно уверенным, что он
добровольно и с подлинным наслаждением подчинится
этому.
Это крайняя степень уничтожения личности, предел
слепого автоматизма, перейдя который, человеку,
превращенному в призрак, не остается ничего, кроме
гражданской смерти. Послушание иезуита подобно гробнице:
человек погребается здесь заживо. Чтобы кто-нибудь
не обвинил нас в преувеличении, рассмотрим, в чем оно
состоит.
Для этой цели достаточно просто процитировать
«Правила» Общества. Действительно, они говорят сами
за себя, и всякие комментарии становятся излишними.
Вот правило 31 «Свода положений»: «Превыше всего
остального для духовной пользы надобно, и это весьма
необходимо, чтобы все соблюдали полное послушание,
144

признавая Начальника, каков бы он ни был, наместником
Господа нашего Иисуса Христа, и испытывая к нему
внутреннее почтение и любовь; и не только во внешнем
исполнении его предписаний должен с готовностью,
энергией и с надлежащим смирением выказывать ему
полное послушание, не отказываясь, если даже он
приказывает исполнять трудные и противные нашим чувствам
вещи, но, кроме этого, прилагать все усилия для
приобретения внутренней покорности и истинного отречения
от собственной воли и собственных суждений, во всем,
в чем не видно греха, подчиняясь тому, что хочет и
решает Начальник, делая волю и суждение последнего
законом для собственной воли и мнения, с тем чтобы они
как можно в большей степени соответствовали первому и
высшему правилу всякой доброй воли и суждения,
которым является вечная Благость и Мудрость».
Правило 32: «Пусть все с истинным послушанием
представят самих себя и все, что их касается, на
усмотрение Начальника, не скрывая от него ничего, даже
собственной совести, не противясь, не противореча, ни в
каком случае не выражая собственного суждения,
противоречащего его мнению; чтобы благодаря единому
чувству и единой воле и благодаря надлежащему
подчинению лучше укрепиться в служении Господу и принести
ему пользу».
Правило 33: «Пусть все стараются соблюдать полное
послушание и отличаются в нем, проявляя его не только
в обязательных вещах, но также и в другом, хотя бы в
этом отношении был только намек на волю Начальника,
без какого бы то ни было явно выраженного приказа.
И они должны иметь перед глазами Бога Создателя и
Господа нашего, ради любви которого к человеку они
повинуются; и пусть стремятся осуществлять это в духе
любви, а не в смятении страха».
Правило 34: «Пусть все будут, насколько возможно,
готовы с величайшей поспешностью откликнуться на
голос Начальника, как если бы это был голос Господа
нашего Иисуса Христа, бросая все, даже букву [N. В.
Из алфавита!]1, которую мы начали и еще не кончили
писать».
1 La lettere в переводе на русский язык — «письмо» и «буква».
Замечание в скобках указывает, что речь в правиле 34 идет о букве
(а не о письме). —Прим. ред.
Ю А. Тонди
145

Правило 35: «Направим в Господе все силы и
намерения наши к тому, чтобы святое послушание было все
время в нас во всех отношениях совершенно — в
исполнении так же, как и в воле и в разуме, осуществляя все
то, что нам будет приказано, с величайшей быстротой,
душевной радостью и настойчивостью, убеждая себя, что
все это справедливо, отрекаясь со слепым послушанием
от всякого собственного мнения и противоположного
суждения»,
А вот печально знаменитое правило 36: «Пусть
каждый убедит себя, что те, которые живут в послушании,
должны вверять себя руководству и управлению
божественного Провидения через посредство Начальников, как
если бы были мертвым телом (perinde ас si cadawer,
essent,— гласит латинский текст), которое можно
повернуть в любом направлении, или же палкой старика,
которая служит тому, кто ее держит в руке, в любом месте и
для любого употребления».
Вот, кроме того, некоторые места из «Письма св.
Игнатия относительно добродетели послушания» (26 мая
1553 года): «Мы сможем допустить, что другие религии
(читай: «религиозные ордена») превосходят нас в постах,
бдении и вообще в суровости жизни... но я страстно
желаю, чтобы в подлинном и совершенном послушании
и в отречении от собственной воли и суждения
отличались те, которые в этом обществе служат Господу Богу
нашему и чтобы именно это было отличительным
признаком питомцев Общества; пусть они всегда видят в особе,
которой повинуются, не ее, но Господа нашего Иисуса
Христа, ради которого они ей повинуются.
Итак, не потому, что Начальник обладает большим
благоразумием и добротой и украшен любым другим
даром Господним, должно ему подчиняться; но только
потому, что он замещает и обладает властью Бога, который
говорит: кто слушает вас, слушает меня и кто
пренебрегает вами, пренебрегает мной. Напротив, из-за того, что
он менее одарен осмотрительностью и благоразумием, не
следует не подчиняться ему как Начальнику, так как он
представляет Особу того, кто является непогрешимой
мудростью и кто сам восполнит то, чего не достает его
служителю».
И еще: «Третье средство (для совершенного
послушания), легкое, верное и использовавшееся св. отцами для
146

подчинения разума, состоит в том, чтобы известным
образом предполагать и верить, как это принято в делах
веры, что все то, что предписывает Начальник, есть
предписание Господа Бога нашего и Его святейшая воля,
и в том, чтобы слепо, без какого-либо размышления,
быстро и с готовностью воли, жаждущей послушания,
приступать к исполнению всего того, что нам
приказывается».
Таковы тексты. Если бы какой-нибудь клеветник
стремился выдумать что-нибудь хитроумное, колкое,
изобличающее, абсурдное, он не мог бы этого сделать лучше.
И, тем не менее, такова доктрина Общества. Видеть в
начальнике, то есть в человеке, ни мало ни много как
бога! Непогрешимого бога! Ждать от бога непрерывного
чуда исправления недостатков и ошибок распоряжений
начальника. Думать и убеждать себя, что все это
справедливо. Подчиняться слепо, без малейшего рассуждения.
Уничтожить разум и волю. Открывать все, даже тайны
собственной совести. Быть в руках начальника подобным
трупу, палке старика! И делать подобного рода вещи
ради «совершенства» и любви к богу!
Это ли евангелие и христианство? Это ли мораль и
совершенство?
После всего этого мы лучше понимаем, какой степени
достигает уничтожение человеческой личности в иезуите.
Однако трудно постичь, как законы церкви допускают
подобные вещи и не запрещают их.
Мы признаем за человеком право свободно
распоряжаться самим собой, но лишь для достижения
дозволенных целей и неизменно в дозволенной мере, то есть не
переходя границ, которые ставит природа и достоинство
человеческой личности.
Правда, личина, в которой Общество предстает
перед миром, обманчива; но нужно видеть истинную его
физиономию, которая скрыта за покрывалом.
Верно также, что многие иезуиты довольны сроим
положением. Но чего стоит это утверждение? Ведь очень
трудно узнать, о чем люди думают в действительности.
Иезуит не говорит, не может говорить, потому что он
боится говорить.
В силу правила 9 «Свода положений», которое
обязывает всех иезуитов доносить начальникам на своих
собратьев, — откровенно высказываться, открывать свою
10*
147

душу опасно: отважившийся на это был бы быстро выдан
властям, не зная даже, кто его выдал. Нужно держать
язык за зубами и молчать. Таков пароль Ордена.
Кроме того, даже допуская «удовлетворенность»
некоторых иезуитов своим положением, не следует ей
удивляться: речь идет о людях, у которых все
благородное умерло, о людях с больной психикой. Годы и годы
подвергаясь давлению такого пресса, нормальные
восприятия исчезают, искажаются. Это напоминает человека,
который в течение двадцати лет не ходил: он не может
держаться на ногах, он почти паралитик.
Если бы подобные вещи оставались в чисто
умственной, частной сфере, не следовало бы, может быть, не
только тревожиться по поводу них, но даже заниматься
ими. Но ведь это источник постоянной борьбы, войн,
тяжелых потрясений, роковых вторжений в область
политического управления народами, источник духовного
гнета, тонкой и коварной тирании.
Иезуиты ссылаются на то, что послушание
обязательно только тогда, когда предписанное действие не
представляет собой «греха». Так, действительно, говорится в
правиле 31.
Однако нам не кажется, чтобы эта оговорка имела
большое значение и что-либо устраняла. В самом деле,
Игнатий в цитировавшемся выше «Письме о послушании»
приводит в качестве совершенных примеров этой
добродетели поливание водой в течение года сухого кола,
толкание камня, который даже многим не удается сдвинуть,
если начальник приказывает делать подобные вещи;
кроме того, Лойола приводит и такие примеры: броситься в
глубокое озеро, не умея плавать, или даже отправиться
без оружия на поимку живьем дикого зверя (а именно
львицы).
Первые из этих поступков — это поступки
сумасшедших, вторые — самоубийц. Все они поэтому являются
«смертными грехами» с точки зрения той же католической
морали (и, добавим мы, с точки зрения моральных норм
каждого, кто имеет хоть каплю здравого смысла).
Таково послушание в «Обществе Иисуса». Это
последний камень, завершение здания Игнатия. Это дает
представление о степени подавления личности, о степени
фанатизма (да будет нам позволено употребить это
выражение) иезуита; это дает нам возможность закончить
148

рассмотрение оснований, на которых зиждется
могущество Ордена. Эта армия является, таким образом,
совершенной по своей внешней и внутренней организации.
Это — прочная, монолитная глыба без трещин. Она
располагает всем необходимым для того, чтобы служение
Ватикану, господствующей церкви, для которого она
предназначена, выполнялось эффективнейшим,
наилучшим образом.
Но какой ценой все это достигается? Тридцать тысяч
человек, доведенных до невозможного состояния! Если бы,
по крайней мере, цель оправдывала такую огромную
жертву! Но в первой главе мы видели, какие цели
преследует Святой престол, церковные руководители, и здесь не
место снова говорить об этом. Как бы то ни было,
картина является печальной.
Нас не интересует, разумеется, полемика с иезуитами.
Мы привели факты, а факты — упрямая вещь. И их
нельзя уничтожить; против фактов любые доводы
бессильны.
Я хотел описать среду ордена иезуитов, в которой я
провел шестнадцать лет. Шестнадцать лет повседневной
борьбы за собственное спасение, чтобы помешать
окружавшим меня силам, действие которых было
непрерывным и страшным, искалечить мне душу.
Я был одинок; я не мог обратиться за помощью ни к
кому, кроме иезуитов и других духовных лиц; помощь,
совет, поддержка, в которых я так нуждался и за
которыми я обращался к cbohivi «собратьям», оказывались не
мне, а враждебным силам, против которых я пытался
бороться. Даже духовные лица, не принадлежавшие к
Ордену, становились на этот путь. Все боялись беды,
неудовольствия начальства, доносов и еще худшего.
Особенно боялись этого члены Ордена.
Если я начинал протестовать, рассуждать, мне
грозили, меня отчитывали.
Мои католические убеждения побуждали меня
продолжать избранный путь, переносить все это до тех
пор, пока благодаря изучению я понял их научную
несостоятельность.
Но когда я убедился, что церковная доктрина не
истинна, углубленно изучил историю, церкви, особенно
господствующей, и, наконец, сопоставил результаты, мне
все стало ясно.
149

Многовековая деятельность пап и Ватикана,
стремление всеми средствами достичь политического господства
над миром, войны, гонения на некатоликов, костры,
инквизиция и, наконец,— чтобы упомянуть о вещах гораздо
менее значительных, но не менее достойных сожаления,—
современная политическая деятельность духовенства,
католических партий и групп, христианских демократов и
Луиджи Джедда в Италии, партий, связанных с
Ватиканом в других странах,— словом, все представилось мне
как одно единое заблуждение.
И я понял, что те из верующих, которые сохранили
действительно чистую и возвышенную душу — а такие
существуют, — добились этого не благодаря католицизму,
но скорее и исключительно благодаря евангелию и
примеру, данному Иисусом.
Хочу думать, что изложенного выше достаточно,
чтобы читатель сумел понять то, что будет изложено дальше,
понять очевидность и разумность мотивов, в силу которых
в один прекрасный день я решил оставить церковь и
посвятить себя делу научного социализма.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ
К НОВИЦИАТ «ОБЩЕСТВА ИИСУСА»
Вечером 7 февраля 1936 года, незадолго до вечерней
трапезы, я переступил порог здания новициата «Общества
Иисуса», -^расположенного в Галлоро, примерно в тридцати
километрах от Рима К
Мне была отведена просторная комната в первом
этаже, отделенная от остальной части дома. Я открыл
окно. Была ночь. Ярко сверкали звезды. Прямо передо
мной на фоне неба — неясный, темный силуэт. Это
высится Колле Пардо, холм, увенчанный группой сосен.
1 Ни одно лицо не допускается к «религиозному посвящению»
(которое состоит в том, что данное лицо дает «обеты»), если прежде оно не
подверглось «испытанию» послушничества (новициата).
«Религиозное посвящение» есть тот «священный договор», который, если
посвящаемый его принял, определяет именем бога взаимные
обязательства какого-либо лица и «религиозного организма», то есть ордена
или конгрегации; индивидуум посвящает себя богу и «религиозному
организму» и отдается им посредством «обетов» бедности, целомудрия
и послушания. Новициат состоит в периоде «искуса», в течение
которого вступающий знакомится с новым образом жизни, к которому
он желает приобщиться, и одновременно «религиозная организация»,
к вступлению в которую он стремится, изучает и оценивает его
качества и способности, чтобы судить о его пригодности. Чтобы
новициат имел «силу», без чего «религиозное посвящение»
недействительно, его продолжительность установлена, по меньшей мере,
в один год. Новициат протекает в специальном «религиозном доме».
Новициат в силу внутренних законов того или иного «религиозного
организма» может превышать предписанный канонический год,
однако действие обетов не должно зависеть от этого срока, по
крайней мере, если на то нет соответствующего предписания. Например,
в «Обществе Иисуса» новициат длится два года, и, тем не менее, из
этого не следует, что двухлетний срок является «непременным
условием законности «посвящения».
151

Вокруг —бескрайние просторы, ласкаемые дуновением
ветерка.
Решительный шаг был сделан. Я запер дверь в мир и
замкнулся. Я принадлежал богу, я жаждал приступить
к делу, которое меня ждало, и свершить его. Мое высшее
желание можно было считать удовлетворенным.
Я вступил в «Общество Иисуса» по многим причинам.
Я убежденно верил в бога, в Христа, в католическое
учение и таинство. Одним словом, я был верующим. Однако
моя вера не была научно обоснована и являлась
действием простым, идущим от всего существа человека,
подобно любви или другому сильному влечению души.
То, что это мое душевное состояние сопровождалось
непоколебимой уверенностью, не должно вызывать
удивления, ибо то же самое можно наблюдать и в других
страстных порывах человека, порывах, не являющихся
плодом размышлений, таких, например, как ненависть
или гордость. Впрочем, элементы иррациональности и
догматизма можно встретить и в политических и философских
убеждениях. Всем известно отвращение многих к учению
марксизма, которого они, однако, совсем не знают и о
котором ничего не читали. Они его ненавидят — и все.
Спорить с такими людьми бесполезно: они закрывают
глаза на очевидные факты. Тут уж ничего не поделаешь.
Мне довелось встречать это вопиющее невежество в
отношении коммунизма, соединенное со слепой ненавистью,
у многих духовных лиц, у руководителей католического
действия и партии христианских демократов и, наконец,
у людей, далеких от политики, которые от прихода
коммунизма не потеряли бы ничего, напротив, только бы
выиграли.
Помимо веры, я испытывал, как и ныне, потребность
отдать свои силы делу освобождения угнетенных и
несчастных. Я думал, что подлинный католицизм дает
средство для удовлетворения обеих потребностей: одной —
трансцендентной — совершеннейшего единения с богом и
другой — социальной, только что упомянутой.
Побуждаемый неодолимой жаждой последовательности, этой
основной чертой моего характера, я намеревался целиком,
ценою любых жертв отдаться этому последнему
стремлению.
К сожалению, убеждения и надежды были обманчивы,
но я тогда не знал этого; благодаря редкой ловкости и
152

тонкому знанию психологии некоторые духовные лица —
иезуиты и два епископа, к несчастью избранные мною
в советчики (они казались мне святыми и весьма
осмотрительными людьми), использовали мое смятение,
благоприятное для совершения шага, о котором идет речь,
и, возможно вполне искренно, ввели меня в
заблуждение, утверждая вновь и вновь, что господь требует от
меня великой жертвы и, вне всякого сомнения,
указывает на высокий долг вечного служения ему в «Обществе
Иисуса».
«Это воля всевышнего,— говорили они,— и вы не
можете, не должны противиться его воле. Дело идет о
спасении вашей души. Подумайте о добре, которого вы не
совершите, если откажетесь. Сопротивляться воле
человека, повиноваться которому наш долг, — тяжелый
проступок. Насколько же серьезнее, подумайте, отказаться от
повиновения богу!»
Этот довод благодаря постоянному повторению в конце
концов убедил меня. То, что я мог подвергнуть опасности
вечное спасение души, не отень меня интересовало. Но на
меня произвело впечатление, что я сопротивляюсь тому,
кто был первопричиной всего моего благополучия и имел
право на мое полное служение, ибо я принадлежал ему.
Мне кажется, что вникнуть в это состояние души может
лишь тот, кто верил и верил горячо, — ему это понятно.
Но никакой экзальтации, — скорее холодный и, казалось
бы. верный расчет, в основе которого не выгода, но то,
что кажется долгом.
Впрочем, я не бь1л ни легкомысленным человеком, ни
фанатиком. Я снова и снова просил моих советчиков
раскрыть мне соображения, на которых основывалась их
уверенность в том, что господь хочет от меня столь
большой жертвы. «Не беспокойтесь, — говорили они, —
теология, аскетика дают нам неопровержимые аргументы для
решения этого. Как бы то ни было, речь идет вовсе не о
том, что мы получаем указания свыше, но о здравом
рассуждении. Призвание к священнослужению есть
логический результат фактов и данных, которыми вы обладаете.
Когда какой-либо человек обладает верой, это очищает
его; если к тому же он по своему уму, здоровью и
характеру является подходящим, бог, конечно, призывает его
стать священником. Так вот, вы обладаете этими данными.
Каких же доказательств вы хотите еще?»
153

«Моя вера горяча, —отвечал я, — но научно,
рационально не обоснована. Допустим, что в процессе изучения
я признаю ее ложной. Что тогда?» — «Вы получите
научные подтверждения, — уверяли они. — Церковь имеет их.
Без таких обоснований никто не мог бы быть обвинен
в том, что он не согласен с церковным учением. Будьте
спокойны, утешьтесь: в школах Общества станут
очевидными обоснования, которых вы требуете, и вы будете
вполне убеждены».
Я настаивал. «То, что вы мне говорите, хорошо.
Однако речь идет о важнейшем для меня решении, которое я
должен принять, основываясь на ваших заверениях. Но
вы-то знаете научные основы, о которых говорите? Они и
в самом деле кажутся вам достаточными? Вы не
испытываете колебаний? Почему же тогда столько людей, в
том числе ученых, не верят? Чем объясняется, например,
что Луаси, Гарнак, Страусе и тысячи других не верили?»
Они отвечали: «Нужно, чтобы вы доверились нам.
В самом деле: мы служим мессу каждый день. Мы
сознательные, отвечающие за себя люди. Мы учились так, как
учились немногие. Мы не колеблемся. Люди не верят
потому, что не знают. Мы же знаем. Луаси, Гарнак,
Страусе были людьми неблагонамеренными. Мы ручаемся,
что господь призывает вас в ряды иезуитов, к
священнической деятельности. Если вы противитесь — вы
противитесь богу, вы губите свою душу, восстаете против
предначертаний провидения».
* * *
Таковы были мои мысли и воспоминания в тот вечер —
первый вечер, проведенный в «Обществе Иисуса».
Моя жизнь!.. Милые образы, ушедшие отныне во тьму
прошлого. Любимые лица и прежде всех одно — ему я
ответил нет, отважно ответил нет, чтобы принадлежать
богу и осуществить свой долг. А ведь моя мать незадолго
до смерти сказала мне: «Сын мой, оставь эту мысль о
духовном звании. Это ошибка. Ты обманут. Тебя
обманывают. Я, конечно, несведущая женщина. Но подумай —
существуют тысячи религий, тысячи их были и тысячи
будут. Все движется, все изменяется. Все они —
творение людей, созданы людьми. Достаточно любить господа
и быть честным!»
154

Ночь я провел в размышлениях. Я был печален.
Спокойно пересмотрел я доводы и соображения за и против.
Много молился. Нет! Я должен быть твёрдым,
решительным, настойчивым. Мне казалось, что я чувствую близость
свою к Иисусу. Все было взвешено, просмотрено и
пересмотрено с крайней тщательностью. У меня были
торжественные заверения людей, которых я считал честными,
более того — благочестивыми, мудрыми и
бескорыстными. Они твердили: «в этом твой долг». Можно ли желать
большего?
Почти две недели я провел в комнате, о которой уже
говорил. Я был спокоен. Одному послушнику, новицию
Джулио Чезаре Федеричи, о котором я сохранил
наилучшие и сердечные воспоминания и который, думается мне,
не стал моим врагом, ректор Адольф Мариотти поручил
научить меня «размышлять» по методу Игнатия. Мы
читали вместе «Общий обзор» статута «Общества
Иисуса». Каждый день я отправлялся с тем или с другим но-
вицием на часовую прогулку в окрестности Галлоро,
между Дженцано и Аричча.
Наконец наступил момент «облегчения». Я снял
«мирские» одежды и одел орденское одеяние. Во внутренней
капелле меня «посвятили» Пресвятой Деве. Так началась
моя «религиозная жизнь» в собственном смысле слова,
великое испытание новициата, которое в «Обществе
Иисуса» продолжается целых два года.
Бесчисленны анекдотические случаи, которые я мог бы
рассказать. Но моя задача, конечно, не в рассказывании
развлекательных и занятных историй, а в собирании раз-'
бросанных элементов, установлении их внутреннего
значения, в их последовательном изложении для раскрытия
цели, которую преследует Орден. Эта цель, которую
теоретически мы рассмотрели в первой части книги, состоит
в подавлении естественной человеческой личности
поступающего и воспитании другой, неестественной и
фальшивой, личности сектанта, холодного фанатика на службе
у правящей церкви.
Чтобы не быть обвиненным в предвзятом мнении и
чтобы эта работа не показалась сборником общих мест,
посмотрим теперь, как теоретические установки Ордена
осуществляются на практике. Сделаем это с
максимальной осторожностью, имея в виду не предвосхищать
выводы, а навести на них. Следуя методу историка-исследо-
155

вателя, попытаемся не плутать в лабиринте безусловно
любопытного и, пожалуй, занимательного рассказа, но
обобщить второстепенные факты и эпизоды, подчинить
повествование о них требованиям тех фактов и событий,
которые свидетельствуют о самой сути воспитания и
жизни иезуитов.
Таков единственно научный метод, которому надлежит
следовать; всякий другой, очевидно, должен быть
отвергнут как несерьезный. Итак, приступим к нашей теме.
С первых же дней моей «религиозной жизни» среди
множества беспорядочных и неприметных на первый
взгляд каждодневных событий меня поразили, более чем
сами факты, некоторые их внутренние особенности,
наводящие на размышления, которые сразу же показались мне
многозначительными. Нужно, впрочем, добавить, что тогда
я не смог отчетливо и ясно определить, какова была
природа этой цели.
Прежде всего атмосфера была пропитана суеверной
набожностью, глупой, ребяческой, несовременной,
ошибочной по самой сути своей. Этому способствовал, нужно
сказать, сам характер «наставника новициев»1 отца
Адольфо Мариотти, человека хорошего, но, по общему
мнению, несколько тупого. Однако, как мне пришлось
убедиться, это зависело не от Мариотти, не было делом
его рук, влиянием его личности, а характеризовало
основную особенность самого новициата. Это обстоятельство
возбудило мой интерес, так как я знал изощренный ум
иезуитов и мне казалось невозможным приписать им
1 Воспитание новициев поручено «наставнику», который по
«церковным религиям» («Religioni clericali») (см. ч. I, гл. П,п. 2) должен
быть священником не моложе тридцати пяти лет, отличающимся
благоразумием, милосердием, соблюдением правил и других законов
ордена или конгрегации, к которой он принадлежит. Кроме того,
предписано, чтобы он имел, по меньшей мере, десять лет
«религиозного стажа» (канон 559, § 1). Ему одному надлежит руководить
деятельностью новициата и заботиться о религиозном обучении его
членов (исключая, разумеется, права старших руководителей,
которым это разрешено специальными постановлениями, — канон 561,
§ 1). Деятельность наставника состоит в «формировании» души
новициев для «религиозной жизни» в ордене или конгрегации, в
которую они входят. Для достижения этой цели весьма полезно, даже
необходимо изучение правил и конституций, усердная молитва,
изучение того, что относится к «обетам» и упражнению в
добродетели, к борьбе с грехом и пороками человека, к господству 'над
страстями и т. п.
156

подобный промах; так что, предположив, что у них есть
основания смотреть сквозь пальцы на подобную ошибку
или желать ее, следовало заключить, что это основания
наисерьезнейшие.
Правящие иезуиты, например провинциал Эмануэле
Порта, всегда заботились о том, чтобы «привить
современность» новициям. Но, несмотря на употребление в
некоторых случаях велосипедов и разрешения читать
более или менее актуальные книги и журналы,
атмосфера новициата осталась в основном неизменной.
Отец Лейбер говорил мне, что отцы Рафаэле Би-
тетти, Дино Томе, Эмануэле Порта, которые руководят
Римской провинцией Ордена с 1936 года по сегодняшний
день, «не блещут ни умом, ни культурой, ни
способностями». Однако, будучи посредственными людьми, они не
хуже многих других. Конечно, они вовсе не являются
несведущими в основных проблемах воспитания иезуитов.
Но все-таки введенные ими «реформы», как, впрочем, и
«реформы» самих генералов Ордена, носят случайный
характер и сводятся к внешним деталям, подобно
реформам нынешнего папы Пия XII (изменение формы одежды
монахов и монахинь), которые не затрагивают существа
дела, — показные и даже смешные попытки
«осовремениться», чисто внешний лоск.
Итак, можно было прийти к выводу, что люди, вообще
говоря, достаточно умные, просто не видели того, что
другим, напротив, бросалось в глаза, не видели глупости,
средневековой тупости, отсталости, словом, внутренней
порочности первоначального обучения иезуита в
отношении «святости» и «набожности», и что они даже не
стремились как-нибудь исправить это положение.
Нынешний наставник новициев, отец Адольфо Башлэ,
человек достаточно ограниченный, хотя и не чуждающийся
некоторых нововведений, и да-же значительных,
продолжает, по существу, ту же самую линию поведения,
которой придерживался Мариотти.
Почему же, спросим мы, так обстоит дело? Каковы
причины, приводящие к окостенению того, что по мнению
всех, кто обладает хоть каплей здравого смысла и судит
обо всем этом со стороны, беспристрастно, было бы
разумно и даже совершенно необходимо изменить и
переделать? Более того — и это весьма удивительное
обстоятельство, — указанная средневековая набожность не
157

только допускается руководством, но вводится всей силой
их власти, старательно предписывается и тщательно
поддерживается.
Степень невежества и глупости этой «набожности» и
этого «благочестия», которые весьма напоминают
«набожность» и «благочестие» какого-нибудь богомольного
старца, поистине необыкновенна. До сего времени в новици-
ате висит на стене список (на двух столбцах) с
наименованиями категорий ангелов, серафимов и т. д.' и
святых из Ветхого завета (например, Ной). Раз в день (не
припомню как следует, утром или вечером) один из
новициев, которого наставник ставит над прочими, и
получающий имя «привратника», хотя он не имеет
никакого отношения ко входу в дом, выбирает для
каждого «собрата» в названном списке «категорию
ангелов» и одного «святого» в качестве «духовных
покровителей».
Признаюсь, мне казалось странным и почти смешным
взывать к Адаму и Ною и молить их, тем более, что
исторически факт существования этих лиц более чем
сомнителен. Но ничего не поделаешь, доверие должно быть
абсолютным также и по отношению к невероятному, во
всяком случае — маловероятному. Я убедился в этом,
когда с изумлением установил, что правящая церковь с
помощью ученнейшей «Библейской комиссии»
предписывает не только скромным и невежественным новициям, но
всем без исключения верить в подобные и еще в другие
вещи (в дьявола-змия из «земного рая», в яблоко —
материальный объект искушения Евы и Адама, в древо
жизни и т. п., причем все эти вещи преподносятся как
вещи вполне реальные, конкретные, а не символические).
1 Из писания следует, что число ангелов весьма велико. В
самом деле, там говорится о войске небесных духов (III Царств, XXII,
19; Матфей, XXVI, 53, Лука, II, 13). Кроме того, сказано: «Тысячи
тысяч служили Ему, и тьмы тем предстояли перед ним...» Далее,
ангелы, как мы узнаем из писания, были неравны и делились на
девять категорий. Св. Павел называет семь категорий.
Во всяком случае, нужно признать, что великолепна и
совершенно поразительна непринужденность и смелость теологов, с
которой они пускаются в подобные рассуждения, спорят и выводят
непогрешимые истины. Речь идет о дискуссиях, по своему
значению и важности подобных спорам, которые вели церковные ученые
древней Византии о несотворимом свете Табора, в то время как
в ворота города стучал султан с его победоносным войском.
158

В помещении новициев — длинный коридор, по обе
стороны которого расположены очень просторные
комнаты. В каждой из них живет не более четырех «монахов».
Каждое помещение посвящено какому-либо святому
«Общества Иисуса». Повсюду ветви благословенной оливы,
послушник живет среди медалей, медальет, грубых,
топорных икон, святой воды. Непрерывные молитвы по
всякому поводу и без повода, бесчисленные разнообразные
богослужения... Богоматерь почитается не только под
именем «пресвятой богородицы», покровительницы
Ордена, но и в сотне других образов.
Постоянно совершаются коленопреклоненные
молитвы, так что колени новициев постоянно болят и покрыты
мозолями. В течение дня все то и дело простираются на
голом полу. Странное и смешное зрелище — наблюдать,
как иезуиты входят в трапезную после богослужения,
преклоняют колени по хлопку в ладоши «привратника»,
бормочут молитвы и по такому же сигналу поднимаются
с колен, а после еды повторяют описанную процедуру.
Мариотти требовал, чтобы все приобрели привычку
выражать свою набожность по отношению ко всем
святым и блаженным Ордена, празднуя каждый их
праздник.
В то время «Общество Иисуса» насчитывало 24
святых и 141 блаженного — непосильная работа! Чтобы все
упомнить, нужно было бы отмечать соответствующие дни
в книжке и почти каждый день присутствовать на
специальных проповедях, которые, таким образом,
прибавлялись к тем, которые практиковались обычно и которых
самих по себе было более чем в избытке. К тому
же очень многие из этих персонажей — бесцветные и
невзрачные фигуры, лишенные какого-либо значения.
Католический Олимп населен ничтожными богами.
Мы хорошо знаем, что прогрессивное восхождение
людей к более высоким формам жизни и, следовательно,
цивилизации подразумевает отказ в любой области от
вульгарных и невежественных привычек и обычаев. Когда
ум человека достаточно развит, он не терпит обычаев
дикарей. Стремление обратить ум вспять делает его
грубым и диким, заставляет его регрессировать. Интеллект,
воля, весь человек вначале противятся, восстают против
этого; затем, если неумолимое давление продолжается
упорно и безжалостно и если индивидуум по различным
159

причинам не в силах избавиться от него, он безнадежно
деградирует.
В этом смысле такой человек опасен для развитого
общества, в котором он продолжает жить. В самом деле,
он примитивен и, следовательно, является фактором
регресса по отношению к другим. И более того, его
примитивность искусственна, так как это человек
«совращенный». Он является носителем регресса, вносит в
окружающую среду свои губительные, противоестественные
свойства.
В определенном смысле это характеризует иезуита.
Хотя он и не лишен внешнего лоска, приобретаемого с
течением времени благодаря обучению, так что он держит
втайне от людей глубины своей души, он с помощью
средств, предоставленных ему Орденом, с успехом
распространяет среди окружающих языческую,
средневековую фетишистскую религиозность самого низкого пошиба,
подходящую для дикарей, для отсталых народов,
находящуюся в вопиющем противоречии с культурным уровнем
и сознанием современного человека.
Это определенно ведет к регрессу общества, но это
попятное движение на руку Ватикану, владычество которого
не переносит света и какого бы то ни было прогресса
человеческой личности к самосознанию и
самоопределению К Поэтому иезуит, человек, воспитанный подобным
образом, в высшей степени полезен правящей церкви.
Но он также весьма полезен «Обществу Иисуса»,
власти которого он подчинен как раб, неспособный
рассуждать и думать.
Так как религиозные убеждения составляют одну из
главных, определяющих причин образа жизни и
деятельности иезуита, религиозное воспитание, которое мы
рассмотрели и которому его энергично подвергают с первых
1 Современная линия поведения правящей церкви может показаться
лучшим ответом тем, кто обвиняет ее в создании преград прогрессу
науки и мысли. В самом деле, Ватикан занимается, где может,
созданием астрономических и метеорологических обсерваторий, научных
академий и институтов, университетских факультетов и т. п. Кроме
того, над всем этим господствует папская академия наук, которая
насчитывает в своих рядах многих самых известных представителей
мировой науки и мысли. Эгим иерархическая церковь пытается
опровергнуть «старинный предрассудок», доказывая, будто между
наукой и верой нет противоречия, что, в теоретическом плане, было
торжественно провозглашено Пием IX в энциклике Qui pluribus
от 9 ноября 1846 года.
160

же дней, подавляет его ум и энергию, работает над
уничтожением высших форм развития, свойственных человеку
нашего времени. Перебирать четки, поклоняться крайне
безобразным иконам, вешать себе на шею по нескольку
священных медалей и монашеских капюшонов, жить в
постоянной тревоге о хитросплетении дьявольских козней,
листать засаленные и вульгарнейшие книжонки — все это
оглупляет человека. Естественная личность человека
подменяется новой, угодной Ордену личностью, извращенной,
фальшивой, средневековой, немыслящей и потому
замкнутой и фанатичной.
Все это подтверждает и доказывает то, что мы ранее
говорили о целях «Общества Иисуса». Разумеется, это
доказательство пока что имеет силу лишь в отношении
того, что нами рассмотрено, то есть в отношении
воспитания иезуита в «набожности», однако, как мы скоро
увидим, Орден стремится добиться указанной цели
всеми способами и полностью сломить и переделать
индивидуума.
Из изложенного вытекает, кроме всего прочего, каким
важным и эффективным средством воздействия в руках
Ватикана и «Общества Иисуса» является религиозное
воспитание описанного нами свойства. Становится ясно,
отчего иезуитский орден сохраняет и предписывает это
воспитание и почему нововведения затрагивают лишь
маловажные внешние детали.
Должен признать, что я сам не был свободен от
действия такого воспитания. Правда, одурманивающему
процессу оглупления препятствовало, замедляя его,
внутреннее сопротивление, противопоставленное моей душой
постоянному и на редкость упорному
противоестественному внушению, которому я подвергался со стороны
начальства и всего окружения. Однако на втором году
моего новициата я уже был совершенно обессилен. Я не
мог даже прочитать «Отче наш», не мог прочитать ни
одной строки, даже видеть не мог книг — все это
вызывало во мне тошноту. Мозг больше не выдерживал. Но в
конце концов, задавленный и замученный, превращенный
почти в глупца, я должен был сдаться. Сфера разбитого
физического «я» в своем падении увлекла за собой и
интеллектуальную сферу. И успокоенное начальство было
удовлетворено. Отныне поле было окончательно
расчищено, почва подготовлена; стало возможно пересадить в
11 А. Тонди
161

нее семя, из которого должно было произрасти благодаря
«мистическому» браку... древо Игнатия Лойолы.
* * *
Оглупление человека и изменения, произведенные с
помощью одной лишь техники богослужения, не были
бы полны и закончены, если бы этому не помогли другие
средства, способные глубоко воздействовать на интеллект
и волю человека. Следовательно, были необходимы эти
дополнительные средства, очень действенные орудия
окончательного подавления характера и личности, для
того, чтобы всякий протест и всякая попытка вырваться
были искоренены в душе.
Таким образом, дело было в том, чтобы достичь
полного эффекта, а воспитание в «святости»,
осуществлявшееся изложенным образом, удовлетворяло этому
требованию только отчасти. Поэтому необходимо было
применить еще и другие средства, и, действительно, начальство
имело их под рукой. Для воздействия на разум такими
средствами служили книги и наставления. Для разума и
воли — практика «размышлений» и «духовные
упражнения». Для воли же — распорядок дня. К уже
перечисленным добавлялись, таким образом, другие, эффективные
орудия, которые венчали дело. Рассмотрим каждое в
отдельности.
Что касается книг, то в новициате была библиотека,
и отец Мариотти имел в собственной комнате
многочисленные тома, которые выдавал по своему усмотрению,
основанному на его особых и не подлежащих обсуждению
критериях. Кроме того, каждый из нас имел в своем
распоряжении десятка полтора религиозных изданий.
За исключением немногих книг отца Мариотти, все эти
книги были старым, неудобочитаемым и нудным хламом.
Глупые химерические россказни о «чудесах» святых,
притом непременно «благочестивейших». Некоторые из этих
святых, начиная с первых дней рождения, ничего не ели
по пятницам, а также по субботам в честь богоматери.
Другие перелетали по воздуху с одного места на другое.
Далее, почти все они видели Иисуса, пресвятую деву,
блаженных, окружавших их ангелов, святого Иосифа
и т. п. Они видели их и говорили с ними довольно часто,
почти непрерывно. Дьявол со многими из этих счастлив-
162

чиков был на короткой ноге:: когда они молились, он
душил их за горло, сек их железными розгами, колотил
их и топтал, являлся им в образе чудовищного зверя или
же под видом голой женщины, которая бесстыдными
позами призывала к любви. Святой иезуит Альфонсо Род-
ригес был атакован целыми полчищами голых женщин.
Они хватали его, прикасаясь к его телу своими
бесплотными телами, пышными грудями, которые казались
настоящими, хотя и были призрачны.
В новициате, кроме тех святых, о которых мы уже
говорили, цитируя книги, или святых, являющихся
предметом всеобщего почитания, каждый мог выбрать для
почитания себе лично любого святого. Их тысячи, но
почти всегда это бледные, бесцветные фигуры,
малоинтересные с человеческой точки зрения. Был очень почитаем
святой Джузеппе, о котором абсолютно ничего не
известно, и я тоже начал было ему молиться. Но потом я
это'оставил, потому что бессмысленно выбирать себе
примером того, кого мы не только не знаем, но и не
сможем никогда узнать. Действительно, евангелие упоминает
о нем лишь изредка. Несмотря на это, католический
аскетизм, обладающий исключительной
изобретательностью, сумел построить на этом крайне убогом
основании невероятно большое сооружение. Насколько
необоснованно такое построение — ясно каждому.
Этого нельзя сказать о святом Игнатии. Это сильный
и интересный человек. Ему я много молился. Но все же —
и не я один это чувствовал — он мало вдохновлял менй.
О его характере можно сказать, что он представляет
переплетение света и тени.
Задатки большого ума, планы великого организатора
и завоевателя — и в то же время признаки
неуравновешенности. Он ломает себе ногу во время осады Пампло-
ны, но выздоравливает благодаря чудесному
вмешательству святого Петра; в то время, когда он молится, сатана
разламывает на две части стену его комнаты, он бежит
из дома и скрывается в Манреза в одежде нищего;
восемь дней он находится в бредовом состоянии, в
экстазе — видит святую троицу, созерцает небесный мир;
живет в пещере; истязает себя веревками и цепями; не ест
и не пьет; психическая травма приводит его к мысли о
самоубийстве. В пожилом возрасте он начинает изучать
латинский язык, но завистливый дьявол отвлекает его
И*
163

веселыми видениями; вдохновленный свыше, он без гроша
в кармане отправляется в Святую землю, где его
посещают чудесные видения; он проповедует повсюду и
кончает тем, что попадает в тюрьму. Выйдя оттуда, он едет
в Париж, учится в Сорбонне, но не преуспевает в учебе.
Он создает начальное ядро ордена иезуитов. После
различных перипетий он с несколькими друзьями
предпринимает путешествие в Рим с намерением предложить свои
услуги и услуги своих спутников Павлу III — великому
первосвященнику. Около Урбе, а именно в Сторте, ему
является Христос, который обнадеживает его в
благополучном исходе этого предприятия. Его поведение не
меняется, когда он становится главой Общества. То он
хитер и жесток, то наивен, жалостлив и слезлив. У него
отнимают молитвенник, потому что за молитвой он
часами плачет, глубоко волнуемый богом. Тем временем у него
ухудшается зрение. Огненный шар опускается ему на
голову с неба. Он пишет, рыдая, правила Ордена,— среди
них есть и очень странные, как, например, правило о
скромности.
Что же мы должны думать об этом человеке?
Во избежание кривотолков, чтобы ни у кого не было
повода ссылаться на деятельность многих святых,
например на основание ими значительных организаций, дабы
попытаться усмотреть в этом доказательство их
несуществующего душевного равновесия, — подумаем о том, что
гениальный человек вполне может быть несколько
ненормальным. Более того, религиозный фанатизм многих
основателей орденов, сосредоточивавший все их
духовные силы на одном пункте, в одном направлении,
придавал им высокую энергию в их деятельности и помогал
достичь незаурядных результатов в осуществлении
задуманного. Святая Тереза д'Авила, которая основала
несколько монастырей, казалась женщиной вполне
уравновешенной, но и она видела, как святой дух порхал у нее
над головой, видела святых, Христа и т. д. И она была
вынуждена отгонять дьявола, который пытался сесть на
ее книгу, когда она читала молитву.
* * *
Итак, мы видим, наконец, значение и действенность
«аскетических» чтений новициата и жития святых,
приводимых в книгах и беседах наставников, в деле укрепле-
164

ния той не то детской, не то старушечьей набожности, о
которой мы уже говорили. Результат достигался тем
более долговечный и основательный, что всякие другие
чтения и беседы были запрещены.
К книгам о святых необходимо добавить книги чисто
аскетического характера, цель которых состояла в том,
чтобы направить умы по пути добродетели и действенного
самоусовершенствования в духе католицизма. Среди них
основное место занимал и занимает до сих пор
трехтомный трактат иезуита Альфонса Родригеса, озаглавленный
«Упражнение в самоусовершенствовании и в
христианских добродетелях». Родригес, испанец по
происхождению, родился в Вальядолиде в 1526 году. Девятнадцати
лет он вступил в Общество, был ректором колледжа в
Монтереи, преподавал моральную теологию, более
тридцати лет занимал должность наставника новициев в
Монтилла. Франческо Суарец был при нем новицием.
В Кордове он написал книгу, о которой идет речь.
Книга Родригеса, необходимо это признать, читается
охотно, даже по прошествии стольких лет, хотя и не по
три раза, как по настоянию Мариотти мне пришлось это
сделать.
Родригес с помощью различных доводов, призванных
убедить читателя, то требует, то советует упражняться в
добродетелях. Главные аргументы основаны на теологии,
на примере Христа и святых. Однако места из
«священного писания» если предположить, что они правильно
передают факты (хотя с научной точки зрения это не
может быть гарантировано), цитируются почти всегда в
«приспособительном» духе. Что же касается примеров из
жизни святых, то все сводится к абсурдным,
химерическим и просто глупым историям. Пример Христа является
единственным среди доказательств, который еще
заслуживает внимания.
Особенность книги в другом: она представляет собой
чуть ли не полный кодекс «аскетической» техники,
применяемой иезуитами. Эта техника, вместо того чтобы
взывать к чувству, взывает или пытается взывать к
интеллекту. Часто Родригес пишет: .для этой добродетели
существует семь оснований, которые оправдывают
упражнения в ней, для другой — тринадцать и т. д. Изложение
очень сухое. Никакого проявления фантазии, никаких
восторгов.
165

По правде сказать, в .то время, когда послушники
большей частью увлекались этой книгой, мне она
казалась весьма однобокой, и не потому, что я нуждался в
эмоциональных побуждениях, но потому, что эти семь,
эти тринадцать или больше оснований сами были
неосновательны. В книге не было чего-либо из «священного
писания», или из биографий святых, но лишь кое-что от
разума и очень немного от Христа. «Но, в таком случае,—
говорил я, — лучше читать евангелие».
Трактат Родригеса получил название «Ежедневника»,
потому что он составляет ежедневное чтение
послушников: и действительно, каждый обязан читать его
ежедневно в течение целого часа. Чтению же «житий
святых» посвящается ежедневно полчаса. В свободное по
расписанию время — а времени остается очень мало —
разрешается читать любую другую книгу из библиотеки
новициата.
Следующая книга, которую необходимо изучать,
называется «Подражание Христу», автор которой (возможно,
это был Кемпис или кто-нибудь другой) неизвестен. Я
говорил себе: «Это прекрасная и возвышенная книга, но от
нее пахнет могилой, это завещание мертвых». Согласно
«Подражанию Христу», все бесполезно — работать,
путешествовать, учиться, любить и т. д. Достаточно
молиться, быть добродетельным и умерщвлять плоть
свою — ведь все равно нас ждет смерть и высший суд,
преисподняя и т. п., так что мирская жизнь ничего не
стоит.
Откровенно говоря, и я это повторяю, речь идет о
ценной и высоко поэтической книге, которую почти
можно сравнить с евангелием. Но это произведение (и в
этом мы узнаем средневековое католическое творение)
отрицает естественную земную жизнь. В ней, однако,
много прекрасных страниц, особенно там, где говорится
о любви к Христу, о милосердии, например вся четвертая
книга и пятая глава третьей книги.
Действительно— и я, не колеблясь, говорю это,—
«Подражание Христу» произвело на меня глубокое, надолго
сохранившееся впечатление, хотя и не основанное на
разумных убеждениях, пробудило сильнейшую любовь к
Христу. Я лучше молился, лучше размышлял и лучше
себя чувствовал. И все-таки я находился в особенном,
странном состоянии, далеком от жизни, похожем на
166

состояние заснувшего, который думает, что он не спит и
разговаривает с призрачными существами, считая, что он
беседует с реальными осязаемыми существами в плоти,
полными жизни. Заметим в скобках, что проповеди Ма-
риотти значили довольно мало; проповедь же, которую
я слышал много лет тому назад от отца Башле, стоила
и того менее.
Во всяком случае, для нас важны не эти
посредственности, а тот факт, что послушникам навязывается
духовная неполноценность не только через воспитание
«святости», но и посредством постоянных и обязательных
чтений серых, бесцветных, елейных произведений. За
исключением евангелия и «Подражания Христу» —
ничего другого, что бы выходило за рамки
посредственности. Но «Подражание Христу» — ив этом-то вся беда —
читается совсем мало, а евангелие и того меньше.
Кроме того, само «Подражание Христу» является книгой, в
которой каждая строчка призывает к полному
самоуничижению.
В конечном счете воспитание новиция проходит в
плане духовного выхолащивания. Внушение, направленное
на разрушение естественной и развитой
индивидуальности субъекта, производят посредством постоянных и
обязательных упражнений в «святости» и «набожности»;
оно довершается с помощью книг, которые производят
длительное и глубокое воздействие.
Скажут: «Человек может сопротивляться: у него есть
голова, чтобы рассуждать, и воля, чтобы
противодействовать». Хотел бы я увидеть, как повели бы себя те,
кто так говорит, если бы они были похоронены в течение
двух лет в монастыре иезуитов, связанные железными
путами беспощадной дисциплины, обязанные соблюдать
расписание, которое не оставляет свободного времени,
кроме времени сна!
В этой обстановке невозможно ни рассуждать, ни
хотеть. Я, который намеревался делать и то и другое,
кончил тем, что выдохся и смирился, если и не умственно,
то из-за истощения сил.
Я видел, как за столом во время обеда, в коридорах,
в комнатах новиции вдруг начинали ни с того ни с сего
плакать или смеяться, как сумасшедшие.
Конечно, подобный режим довел бы до
помешательства даже лошадь. И «се же изобретательность иезуитов
167

на этом не останавливается и этим не довольствуется.
Оглуплять людей посредством внушения набожности,
которая простительна разве что какой-нибудь суеверной
старухе, посредством разлагающего волю чтения книг,
вбивать в голову мысль о необходимости следовать и
подражать аморальным и неуравновешенным
личностям — не слишком ли это много? Но даже и это их не
удовлетворяет. У иезуитов есть еще и другие, более
действенные средства, которые можно добавить к списку
вышеназванных средств. Этими средствами являются
«духовные упражнения» и «распорядок дня».
Что касается первых, то излишне на них долго
останавливаться. Мы уже говорили о них в третьей главе
предшествующей части. Однако представим себе такую
картину. Вскоре после вступления в новициат
начинаются сорок дней молчания. Ежедневно четыре (а иногда и
пять) «размышлений». Раз в неделю разрешается
выходить на несколько часов и разговаривать, потом снова
надо надевать духовные цепи. Неискушенный юноша — а
там бывают и мальчики лет пятнадцати или немногим
старше — в течение восьми дней обязан размышлять о
грехах, страшном божьем суде, об аде. Это пытка. Дверь
заперта, запрещено разговаривать с кем бы то ни было,
за исключением духовника, монастырских священников
и наставников новициев — у них новиций не найдет
утешения, скорее наоборот. На восемь дней комнаты и
коридоры погружены в полутьму. Солнце не должно туда
заглядывать. Каждое «размышление» оставляет душу
наедине с адским огнем, со всемогуществом
разгневанного и страшного бога.
После этого ужасного периода горизонт
проясняется, но только отчасти, так как от новиция требуются
жертвы настолько тяжелые, что их практически
можно сравнить с духовным уничтожением. Как мы уже
видели, к этому результату приводят «Три типа
людей», «Три степени смирения» и «Правила индиферент-
кости».
Отсюда нет выхода. Может быть, его и можно было
бы найти, если бы кто-нибудь мог увидеть мир,
непосредственно ощутить действительную жизнь. Но это
невозможно.
Единственным утешением является молитва. Но даже
и здесь есть ограничения. Во всех своих проявлениях
168

Христос предстает здесь как неумолимый бог.
«Духовные упражнения» производят на душу новиция
впечатление необыкновенное и глубокое. Они окончательно
уничтожают, превращают его в предмет, в «труп» в руках
начальства, как устанавливает правило 36. Отныне он
будет слепо подчиняться, готовый на все, способный на
все, подготовленный к роли шпиона, доносчика
начальству на своих товарищей, как это устанавливают правило
9 и правило 18.
Теперь-то уж столь желанный для иезуитов
результат — уничтожение человеческой индивидуальности,
превращение человека в сектанта, раба Общества и
Ватикана, — казалось бы, окончательно и полностью
достигнут. Но это далеко не так.
Для завершения этого дела необходимо еще нечто
постоянное и неумолимое, что практически
воздействовало бы на волю индивидуума и сломило бы ее
навсегда. Ребяческая «набожность», мелочные
внушения, низкопробные книги и «упражнения» — все это
отличные инструменты. Но некоторые из них оказывают
лишь временное воздействие, и все они вместе взятые
действуют лишь частично на «я», поскольку они не
влияют всесторонне на духовные силы индивида.
«Набожность» воздействует на чувство, чтение и беседы — на
ум, «упражнения» — на то и на другое. Но что может
воздействовать непосредственно на волю? Как
поработить ее раз и навсегда, как принудить индивидуума к
самоотвержению, переделать человека в соответствии с
образцом, изготовленным Обществом и Ватиканом?
Существует ли средство для достижения такого
результата? Да, оно существует. Это — «распорядок дня».
* * *
«Распорядок дня» — это настоящая пытка. Он
составлен таким образом, чтобы не оставить свободными даже
те полчаса, когда каждый вправе располагать самим
собой. С педантичностью, которая доходит до абсурда,
распределена каждая минута.
Все подчиняется звонку щш голосу «привратника-но-
виция»; подчиняться необходимо, потому что за каждым
следят его же товарищи по комнате, которые .с
отличающей их умственной ограниченностью, порожденной уже
169

описанным нами воспитанием, не поколеблются в тот
же день сообщить наставнику новициев о нарушениях.
К тому же правило 9 делает такой донос
обязательным.
Если бы эти предписания были — не говорю уж
приятными,— хотя бы умными, соответствовали бы
культуре нашего времени! Или, по крайней мере,
принимались во внимание возраст и психическое состояние
индивидуумов, если бы понимали, что мальчик, только
вчера окончивший гимназию, вынужден переносить вещи,
невыносимые и отвратительные и для человека более
зрелого возраста, обладающего известной культурой и
жизненным опытом.
Ничего подобного! Никакого различия не делается.
Более того, взрослые люди принуждены делать то же
самое, что и пятнадцатилетние мальчики, что само по
себе является утонченным садизмом.
Кроме «размышлений» и чтений «Ежедневника»,
никаких других, более интересных занятий не существует.
Молиться вслух вместе с другими, перебирать четки, мыть
полы, учить наизусть правила, приготавливать орудия для
самобичевания (кнуты и стальные власяницы,
снабженные жалящими шипами), упражняться в каллиграфии,
читать жития святых, абсурдные, с грехом пополам
написанные самыми посредственными авторами, или же
низкопробные «аскетические» книжонки — вот вся
деятельность новиция. Лучших, более возвышенных занятий
почти нет.
Кажется на первый взгляд, что из этого есть выход:
попросить наставника новициев изменить программу,
освободиться от какого-нибудь занятия. Но эта
возможность чисто теоретическая, в действительности же
никакого освобождения, тем более — продолжительного,
получить нельзя.
Когда я дошел до такого состояния, что не мог даже
разговаривать, я попросил у Мариотти, чтобы меня
освободили от чтения «Ежедневника». Он не согласился,
приказав мне продолжать чтение и посоветовав, в том
случае, если я буду не в силах этого делать, перевязать
голову мокрым полотенцем.
После обеда новиции должны отдыхать, сидя три
четверти часа, иногда меньше, за столом. Изможденный, с
ужасной головной болью, я попросил разрешения отды-
170

хать лежа. Мариотти рассердился. Он этого не хотел. Но
в конце концов он мне разрешил кое-что: я мог
устраиваться на матраце, на полу в грязной, пыльной
комнате, которая служила кладовой.
Мариотти, когда я говорил ему, что чувствую себя
плохо, багровел от злости. Я не мог стоять на ногах, а
он заставлял меня целыми днями надрываться на
переноске огромных кип книг. Тогда-то мне пришлось
убедиться, что, несмотря на утверждения воспитателей, в
Обществе, которое якобы по-матерински заботится о
своих членах, самым большим несчастьем для иезуита
является болезнь. В дальнейшем это суждение почти
всегда подтверждалось на практике. Что же касается
сострадания, то его можно было встретить разве что в
каком-нибудь «мирском брате», приставленном к
больнице. Я вспоминаю по этому поводу и мысленно
благодарю Джизберто Орсетти и Франческо Дизанто. Но они
могли сделать немногое; так как находились в
подчинении у начальства.
Отец Марко. Фраккальвири, прекрасный монах и
исключительно сердечный человек, заболев
туберкулезом (сейчас он выздоровел), испытывал адские муки.
Отец Валентино Бондани, тоже человек редкой
добродетели и душевного величия, заболел хронической
болезнью кишечника. Этот незаурядный' священник
сообщил мне, что тогдашний провинциал Ордена запретил
его лечить, чтобы принудить его просить у Ордена об
отставке и, таким образом, освободить «Общество Иисуса»
от больного. Я видел однажды, как плакал страдавший
от болей в груди отец Эмилио Спрингетти,
превосходнейший латинист, профессор папского Грегорианского
университета: он тоже жаловался на то, что начальство
хочет от него избавиться. Как он сообщил мне, он
встречал непреодолимые препятствия, когда хотел добиться
необходимого лечения, никто не обращал на него
внимания. Подобные примеры можно было бы умножить.
Теперь будет понятна действенность «распорядка
дня». В течение двух лет,— столько продолжается нови-
циат, — он, как молот, постоянно сокрушает сознание и
характер новиция. Воля разрушается, надо или бежать,
или отдаться самоуничтожению.
Действенность распорядка дня усиливается еще и
другим обстоятельством. Любые действия не только должны
171

вьшолняться во-время, но и совершенно точно. Рас*
пространено предписанное начальством мнение, что мало
полезные и даже ненужные действия (поливать в
течение года сухой кол, как предлагает Игнатий) угодны
богу так же, как и действия великие и необыкновенные,
если это обусловлено послушанием (то есть правилами
и приказами тех, кто повелевает в Обществе).
Нет ничего более трудного и изматывающего. Как
известно, при разумном воспитании общепринятые вещи
делаются без рассуждений, автоматически. Если для
того, чтобы есть, пить, сидеть, ходить и т. д., надо было бы
каждый раз вычислять необходимые движения, расход
нервной энергии был бы огромен и человек был бы
совершенно обессилен.
Но этого-то и требует Общество, особенно от новици-
ев. Когда они читают, пишут, ходят, двигают руками,
моют полы, каждое отдельное движение должно быть
рассчитано, обдумано и выполнено с совершенством. Иной
вопрос, насколько совершенным — я не говорю
эффективным — должен быть каждый взмах метлой при
сметании пыли. Никто этого не знает и даже не может
знать.
При таком положении вещей затрата энергии
огромна. Это настоящее расточительство; оно особенно
велико благодаря простоте предписанных действий. И
действительно, мы знаем, что внимание автоматически
возбуждается и устанавливается, когда действия
представляют известный интерес для человека. В противном
случае, при выполнении действий неприятных и скучных
требуется значительно большее усилие, чтобы
сосредоточить на них внимание. Если слушать в течение часа
скучного оратора, который или не умеет говорить, или
говорит о вещах, не интересующих нас, энергии
затрачивается больше, чем тогда, когда в течение двух часов
слушаешь оратора, умеющего ясно и хорошо говорить о
предметах, которые по той или иной причине вызывают
внимание или любопытство слушателей.
Но деятельность новиция почти всегда заурядна,
обыденна, однообразна, скучна и лишена интереса. Есть,
пить, ходить, упражняться в каллиграфии, читать
неудобоваримые произведения, изготовлять четки и орудия
самобичевания, разговаривать с детьми, постоянно
выслушивать и говорить общие места, сметать пыль с мебели,
172

мыть посуду, прислуживать в столовой и т. д.— все это
не может пробудить интереса.
Однако все это должно исполняться с постоянным и
неусыпным вниманием и притом в совершенстве,
поскольку в этом совершенстве заключается добродетель. А
делать нужно только эти вещи. Мы повторяем, что более
сложная деятельность, которая развлекала бы и
возвышала душу, которая удовлетворяла бы разнообразные
запросы личности, категорически запрещена.
Упражнения находятся под наблюдением начальства.
Больной, обессиленный, я был не в состоянии мыть
комнаты и коридоры. Отец Мариотти не только
отказывался освободить меня от этих работ, но настаивал,
чтобы я их выполнял и выполнял в совершенстве. Мои
страдания несколько облегчал тогдашний «привратник»
Джованни Поджески, человек большого сердца, адвокат
и художник, ставший иезуитом позже меня и еще не
успевший поглупеть. Он иногда мыл и убирал за меня.
Никогда, ни в какой организации, даже в армии, где
в избытке имеются и тщательно исполняются
бесполезные и скучные обязанности, я не видел такой траты сил
при исполнении пустячных вещей для достижения
смехотворных результатов.
Но необходимый и очень важный результат —
уничтожение естественной личности и замена ее другой,
искусственной, — этот результат Обществом достигается.
Никто не может устоять; в худшем случае он сходит с
ума.
# * #
Таковы основные приемы и главные орудия, которые
Общество употребляет, чтобы воспитать своих членов.
Но и это еще не все. Существуют другие средства,
которые венчают все вышесказанное. Рассмотрим их.
Одно из этих средств состоит в том, что всех
заставляют приходить к наставнику и просить разрешения в
мелочах, в невероятных пустяках. Лист бумаги и перо —
надо просить. Для того чтобы написать письмо или
открытку, необходимо предварительное разрешение. Чтобы
пойти погулять с тем, а не с другим товарищем,
необходимо непременно получить разрешение и подвергнуться
при этом допросу. Нельзя отказаться от игры в
волейбол — это решает только наставник.
173

Другое средство состоит в проверке самого
предмета бесед. Существует каталог, составленный отцом На-
далем, который ограничивает темы разговоров
священными предметами, хотя и возвышенными, но
навязанными и потому неинтересными, а с течением времени
становящимися невыносимыми.
Нельзя беседовать по своему выбору даже с новиция-
ми. Собеседник избирается начальством и беседовать
надо с ним и только с ним.
Движения тела предписаны так называемыми
«Правилами скромности», которые Игнатий писал, как
говорят, заливаясь слезами. Воспроизведем их:
«Правило 1. Что касается бесед членов нашего
Ордена, то вообще можно сказать, что во всех их внешних
действиях должна проглядывать скромность и смирение,
соединенные с религиозной зрелостью. Кроме того,
особенно должны соблюдаться следующие правила.
Правило 2. Нельзя легкомысленно вертеть головой
то туда, то сюда. Поворачивать ее следует степенно и по
необходимости. Но если в этом нет нужды, голову
нужно держать прямо, слегка наклонив ее вперед, не
отклоняя ни вправо, ни влево.
Правило 3. Глаза обычно должны быть опущены, их
нельзя слишком поднимать и смотреть по сторонам.
Правило 4. Разговаривая, особенно с лицами,
облеченными властью, не смотреть им пристально в лицо, а
большей частью ниже подбородка.
Правило 5. Надлежит избегать морщить лоб и
особенно нос, чтобы чувствовалась наружная
безмятежность, отражающая внутреннее спокойствие.
Правило 6. Губы держать ни слишком сжатыми, ни
чрезмерно открытыми.
Правило 7. Лицо должно выражать скорее веселость,
нежели грусть или какое-либо другое, менее обычное
чувство.
Правило 8. Облачение и другие одежды должны быть
опрятны и одеты приличествующим образом, как то
подобает монахам.
Правило 9. Руки, если они не приподнимают
облачение, должны находиться в спокойствии.
Правило 10. Ходить нужно спокойно, не спеша, если
нет определенной нужды торопиться. Если же это
необходимо, нужно, насколько возможно, соблюдать приличия.
174

Правило 11. Словом, все жесты и движения тела
должны быть такими, чтобы они всем служили примером.
Правило 12. Выходя наружу в большом числе,
держаться надо по двое или по трое, в зависимости от
предписания старшего.
Правило 13. Во время разговора надо помнить о
скромности и приличии как в словах, так и в манере
выражаться».
Эти «Правила», напоминаем, предназначены не
только для новичков, но и для каждого члена Ордена,
каково бы ни было его положение и должность. Я думал:
«Это школа марионеток и автоматов».
Я никогда не сидел в тюрьме, но я думаю, что нет на
свете такой тюрьмы, где заключенный был бы так
ограничен и скован правилами и обязанностями. Человек
ими раздавлен, уничтожен. В подобной обстановке
человек вскоре превращается в покорнейшего,
внимательного, образцового, слепого и безропотно повинующегося
раба, как этого требует дух и буква указаний Игнатия.
Повторяю — как предписывает правило 36 — он является
трупом, посохом в руках начальства, в котором он
и впрямь начинает видеть олицетворение Христа
(правила 31, 33, 34).
Итак, Общество превращает человека в своего раба.
Он больше не колеблется открыть начальству любой
секрет, исповедуя ему свою совесть. Это уже настоящий
раб, и внешне и внутренне. Он подвергается
унизительным действиям, разрушающим личность эпитимиям,
но он соглашается с ними и исполняет их охотно.
Стоя на коленях на голом полу, скрестив руки и
опустив глаза, новиций в течение четверти часа
выслушивает своих товарищей, которые стоят вокруг и критикуют
его, оскорбляют и порицают. По правде сказать,
некоторые из них снисходительны и умеренны, но другие
ожесточены. Задавленные люди могут наконец «свободно»
излить свою горечь на товарища. Наставник новициев,
который сидит за кафедрой в глубине комнаты, слушает,
довольный и улыбающийся, комментирует, добавляет от
себя, опровергает и исправляет.
Наставник вручает новицию орудия бичевания:
железные цепочки с длинными шипами, пятихвостый кнут.
Бедный юноша, хотя бы и не достигший шестнадцати лет,
каждую неделю истязает плоть этими инструментами,
175

нередко до крови. Я до сих пор храню как
воспоминание, но еще более как доказательство такой глупости,
орудия пытки, которые мне вручил Мариотти семнадцать
лет назад и которые, как того хотел он и остальные мои
начальники, я должен был употреблять в моей
«религиозной жизни».
* * *
Наше утверждение кажется нам теперь более чем
доказанным. Орден иезуитов не только теоретически, но
и практически осуществляет уничтожение индивидуума,
о чем мы говорили в начале главы, и создает фанатика
и сектанта.
В течение новициата, да и впоследствии, я всегда мог
наблюдать это страшное превращение (единственное в
своем, роде психологическое явление) на примере моих
товарищей по этой каторге. Его не могут избежать и
люди весьма умные, с сильным характером. Если немногим
и удается избежать общей участи, то лишь благодаря
необыкновенной сопротивляемости характера и
незаурядным критическим способностям ума. Но они кончают тем,
что уходят из Ордена.
Теперь понятно, почему так трудно спорить не только
с иезуитами, но и с обыкновенными священниками, а
тем более убедить их в чем-либо. Эти последние, хотя и
в меньшей степени, претерпевают подобное же
изменение своей личности (ибо такова постоянная цель
главенствующей церкви в воспитании священников).
«Сын Игнатия» непоколебим не только в своих
религиозных убеждениях, но и в других вопросах, которые
или вовсе не имеют никакого отношения к религии, или
мало касаются ее. С яростью защищает он то, что
защитить невозможно: политические интриги Ватикана,
инквизицию, костры, уничтожение противников
католицизма, самые нелепые права, которых добивается церковь
(см. первую главу первой части). Спорить с ним —
значит терять время. Но такой спор поучителен. Он
показывает, что в лице иезуита папский престол имеет
защитника хотя и слепого, но очень способного и
готового на все именно потому, что он слеп.
Я должен признать, что методы воспитания,
применяемые Обществом, хотя и оглупили меня в первое вре-
176

мя, но произвели на меня и противоположное действие,
которое усиливалось с годами,, по мере того как я
понимал скрытые причины изложенной здесь деятельности
Ордена.
Когда я убедился, что цель этих методов воспитания
не только сделать человека слепым, но, что гораздо
хуже, убить в нем свет разума, который является
единственным настоящим светочем, озаряющим подлинные
цели жизни и дающим разумную направленность нашим
действиям, я решил покинуть организацию, которая
применяла подобные методы, а также и церковь, которая с
помощью своего правящего центра, Ватикана, их
защищает и проповедует. Конечно, эта причина была не
единственной и даже не самой важной, определившей столь
серьезный шаг. Но я считаю необходимым предупредить,
что при пересмотре мною неразумных элементов «кредо»,
исходящего из Рима, методы воспитания, которые орден
иезуитов — крупнейший орден церкви,— выдвигает и
осуществляет с полного согласия Ватикана и папы
римского, занимают далеко не последнее место.
Если я тотчас же не покинул новициат, то это
объясняется тем, что вера моя была тверда. Тогда я не
изучил еще католического вероучения и многих наук и не
замечал еще, что его основы при углубленном анализе
оказываются несостоятельными.
Поэтому я вытерпел все, несмотря на абсурдность и
дикость той среды, которая меня окружала, и окончил
новициат. 11 февраля 1938 года, если память мне не
изменяет, я произнес обет вечного целомудрия, бедности и
послушания и был направлен в. Рим, с тем чтобы начать
изучение философии в папском Грегорианском
университете.
12 А. Тонди

II. ФИЛОСОФСКИЕ ОТСТУПЛЕНИЯ
«Если бы католическая философия отражала
реальную жизнь в ее движении, понимала и объясняла бы ее,
одним словом, если бы она сама была жизнью,— говорил
мне иезуит Шаньои, преподаватель социологии и
философии морали в папском Грегорианском университете,—
она не смогла бы существовать. Почему? Потому,—
пояснял он,— что тогда она не была бы оружием в
руках правящей церкви для достижения целей, которые не
имеют ничего общего с жизнью. В этом случае Ватикан
и «Общество Иисуса» должны были бы отказаться от
власти над людьми и господства над их умами».
Трудно выразиться точнее. Подлинная жизнь, не
имеющая ничего общего с доктринерской католической
схематикой, противоположная ей, неизбежно рассеяла бы
ее, подобно тому как яркое сияние солнца рассеивает
тьму. Если бы католические философы искали
подлинную жизнь, церковное учение было бы опровергнуто их
же собственными исканиями и могущество Ватикана
было бы развеяно как дым. Но, как нам хорошо известно,
это им запрещено, этого не может произойти.
Для Ватикана абсолютно необходимо, чтобы
католическая философия любой ценой извращала и
подделывала жизнь.
Таков, следовательно, главнейший признак, который
характеризует католическую философию.
Но для нее характерны и другие весьма важные
особенности.
Рассмотрение всей совокупности этих особенностей
позволит нам прийти к интересному и любопытному
заключению, которое, возможно, еще никогда и никем не
подвергалось той тщательной оценке, какой оно заслу-
178

живает, иными словами, это даст нам возможность
представить себе в обобщенном виде философскую систему
церкви, рассмотреть эту систему в ее самом
существенном, активном проявлении. Она используется в качестве
эффективнейшего орудия догматического религиозного
учения и, косвенно, политического господства Ватикана.
Само собой разумеется, что священники, которым
вручены судьбы католической идеологии, прилагают
отчаянные усилия, чтобы скрыть эту сторону
вопроса. На конгрессах, с кафедры, в речах звучат внешне
привлекательные рассуждения, стремящиеся скрыть
правду. Утверждается, конечно, что философия —
служанка теологии. Но ведь это вовсе нельзя
рассматривать как признание того, что жизнь, факты искажаются
ради «националистического» оправдания догматической
схемы; это означает только, что из почтительного
преклонения перед утверждением об отсутствии якобы
противоречий между наукой и верой, даже о превосходстве
веры над наукой (Пий IX, послание Qui pluribus
(«О главенстве») от 9 ноября 1846 года;
Ватиканский собор, III сессия от 24 апреля 1870 года; см.
вторую часть, гл. I, пункт 5), философия должна быть
принижена и подчинена теологии, ибо в то время, как эта
последняя открыта людям самим богом, философия
порождается человеческим разумом, которому, к
сожалению, свойственно заблуждаться. Разумеется, эта
претензия не была бы незаконной, напротив, она была бы
справедливой, если бы подлинность божественного
откровения была доказана; к несчастью для
католической философии, это не соответствует действительному
положению дел. Поэтому, чтобы доказать истинность
откровения, церковная философия вынуждена подделывать
природу и жизнь. Это обстоятельство подтверждает наше
положение и выступает одним из доказательств того, что
догматическая система католицизма не отражает истины.
Известно — и мы отнюдь не собираемся отрицать
этого,— что церковь, особенно в первые века своего
существования, не всегда имела целью нарочитое
приспособление своей философии к нуждам теологии и
церковной власти!; она пришла к этому в силу самой
1 Здесь у автора неточность. Церковь с самого начала своего
существования исходила из признания философии служанкой
теологии.— Прим. ред.
12*
179

природы тех обстоятельств, которые вынудили ее
защищать свою точку зрения и права, на которые она
претендовала. Поэтому уже в древности апологеты церкви
применяли методы современных им и более ранних
философских учений не для познания истины, а для
поддержки католической догмы и церковных привилегий.
Этот прием, вначале стихийный, вскоре стал осознанным,
нарочитым. Таким образом, церковный философский
аппарат был мало-помалу превращен в специальный и
хорошо приспособленный инструмент всеподавляющего
господства над умами. В этом смысле он достиг
совершенства при Фоме Аквинском, в XIII веке; после смерти
последнего вплоть до наших дней этот аппарат
постоянно приспосабливался к новым условиям. То же самое
можно сказать по поводу католической юридической
доктрины.
Католическая философия — это подспорье
догматического и абстрактного учения — стоит вне жизни,
неспособна по самой своей сути понять жизнь. Это так, и
это должно быть так, иначе рухнут основы религиозно-
политического господства церковников.
Подумайте, что произошло бы, если бы Ватикан
признал, что даже основные положения догмы не могут
быть рационально доказаны! Это было бы самоубийство!
И все же речь идет о неумолимой Немезиде, .которая
угрожает церкви в силу самой природы последней. Если
бы католическая доктрина ограничилась чистым
евангелием, в исторической достоверности которого при всем
уважении ко всякой вере мы, однако, вовсе не
убеждены, дело обстояло бы иначе.
Следовательно, в итоге можно сказать, что основное
содержание католической философии определяется ее
функцией, то есть тем, что она есть инструмент
ватиканского вероучения, призванный обеспечить эффективное
господство церкви над умами путем извращения истины.
Доказательству этого утверждения, как и всех тех,
которые мы сейчас сделаем — нам кажется уместным
сделать это,— посвящена вся остальная часть этой
главы.
Итак, рассмотрим другие характерные признаки,
свойственные католической философии.
Прежде всего, хотя церковники и не
останавливаются перед извращением истины, они все же вынуж-
180

дены принимать меры к тому, чтобы католическая
философская доктрина не могла быть сразу же разоблачена
как всего лишь ловкая фальсификация. Они понимают,
что необходимо построить ее прочно, без каких-либо
трещин, что надо сфабриковать универсальное учение,
цельное и последовательное. Иначе эта философия
никого не обманула бы, начиная с тех, кто ее изучает и
проповедует. Но, чтобы главенствовать над другими,
необходимо их убедить (само духовенство, если бы оно
не было убеждено, первое покинуло бы церковь),
необходимо, чтобы философский аппарат работал
эффективно.
Надо сказать, что хотя церковная философия исходит
из ложных предпосылок и применяет ошибочный метод,
она добивается с помощью технически безупречных
логических манипуляций создания гармоничного и
тщательно отделанного построения. Разумеется, в этом
дворце гнилость стен соперничает с гнилостью фундамента.
Но поскольку ускользнула от разоблачения основная
ошибка, мало заметны и другие. А эта первичная,
основная ошибка тщательно утаена. Впрочем, благодаря
полученному воспитанию человек, изучающий
философию церковников, менее всего способен заметить эту
ошибку. В самом деле, после соответствующей
психологической обработки он приобретает способность
совершенно некритически воспринимать и одобрять
католическое учение.
Другая характерная черта католического
преподнесения философии — черта весьма важная в деле
убеждения изучающих эту философию в обоснованности ее
положений — состоит в доведенном до крайности,
утрированном и однобоком позитивном методе обучения.
Ученик строжайше обязан слушать и изучать только
католическую философию. В программе существует, правда,
история философии. Но ее основное содержание —
опровержение враждебных католицизму взглядов.
Учащемуся не разрешается знакомиться непосредственно, по
первоисточникам, с опровергаемыми учениями. Эти
учения, говорят ему, ложны и опасны. Поэтому бесполезно,
даже грешно заниматься ими. А так как истина — одна
и может быть только одна — та, которой учит церковь,
то уже по одному этому враждебные ей теории
автоматически опровергаются. И хотя преподаватели снисходят
\81

до упоминания чуждых им или не вполне
ортодоксальных философских теорий, но, следуя своему методу, они
делают это недобросовестным образом, тоном
превосходства, с мелочной иронией, а иногда и с
раздражительной нетерпимостью.
В аудитории типичным приемом католического
опровержения противников является насмешка над всеми
противоречащими католицизму теориями. Ее можно
обнаружить и в книгах, где прием иронических и
упрощенческих рассуждений достигает неслыханного
распространения. Например, иезуит Карло Бойер, начальник
учебной части папского Грегорианского университета, в
своем «Курсе философии» («Cursus philosophiae», 1937,
изд. Декле, два тома) отделывается от классических
форм идеализма девятью (девятью1) страницами (том I,
стр. 204—213), две из которых заполнены
высказываниями Маритэна и иезуита Ромейера — противников
рассматриваемых теорий. Несколько больше места уделено
идеалистической философии в трактате отца Франческо
Морандини («Большая логика», Рим, 1946).
Вплоть до последних лет сознательно избегали
говорить о Канте. Затем некоторые преподаватели
отважились посвятить ему в курсе истории философии одну
лекцию, но только одну. Ныне, чтобы скрасить подобное
неприглядное положение, на третьем курсе философского
факультета Грегорианского университета
предусматривается сжатое изложение философских взглядов
Канта — если позволит время. Но часто нет времени и
на это.
Все в той же книге Бойера (см. том II, стр. 256 и
далее) изложению основ научного социализма не
отводится и двух с половиной страниц. Три страницы уделены
опровержению марксизма и две — защите капитализма.
Аргументация заканчивается двумя «схолиями» — одной
о «справедливой оплате» (в девятнадцать строк) и
другой (в восемь строк) — о «справедливой цене». Далее
мельчайшим шрифтом даны почти две страницы
«чтений», почерпнутых из энциклики Quadragesimo anno
(«Сороковой год») Пия XI. Аргументация, которую мы
здесь воспроизводим в переводе с латинского языка,
довольно красноречива: «Каждая форма подлинного
социализма должна быть решительно осуждена, будь то
чистый социализм или коммунизм; капитализм, напротив,
182

сам по себе законен; он имеет, однако, недостатки,
которые нужно осудить и исправить в стремлении к
достижению большей социальной справедливости» (стр. 580).
Социализм опровергнут Бойером в пятидесяти пяти
строках, а марксизм — в сорока! «Аграрный
социализм» — в тринадцати!
Это — заговор молчания. Церковники боятся
противоположных им убеждений, страшась за самих себя,
страшась за подопечных. Отрицать это совершенно
бесполезно. Это видно на примере «Индекса запрещенных
книг». Всем известно, что студентам-католикам,
философам и теологам, запрещено читать труды, осужденные
церковью. Для того, чтобы ознакомиться с ними,
необходимо получать специальные разрешения, которых не так-
то легко добиться и которые, во всяком случае, всегда
распространяются лишь на какую-нибудь одну книгу.
Боятся, что ученики утратят веру. Впрочем, даже
священникам не разрешается чтение изданий, внесенных в
«Индекс».
Что касается меня, то и мне в таком разрешении
было отказано. Я, однако, считал, что имею на это полное
право и поэтому прекрасно обходился без разрешения и
читал все подряд. В самом деле, этот запрет был
несправедлив по отношению ко мне, поэтому я считал своим
правом и даже долгом не подчиняться ему. И вот по
какой причине. Я находился в папском Грегорианском
университете по собственному свободному выбору, для
того чтобы узнать, может ли быть научно обоснована
католическая религия или нет. Следовательно, я имел
полное право выслушать обе стороны. Тот факт, что я в то
время считал себя верующим, не менял ровным счетом
ничего. Ведь мои убеждения не были научно обоснованы, они
носили чисто эмоциональный характер. Таким образом/я
учился, чтобы проверить, можно ли превратить эту слепую
веру в разумное убеждение. Если бы это оказалось
невозможным, я бы порвал с католицизмом, ибо всякая теория
в случае ее ложности должна быть отвергнута.
С какой целью и по какому праву могли запрещать
мне читать произведения противников католицизма?
В самом деле, я ведь пришел туда не для того, чтобы мне
что-то внушали, а для того, чтобы познать все самому.
Верно, что я обратился к церкви и затем вступил в
«Общество Иисуса», принял послушничество и произнес
183

«обеты». Но это не был окончательный отказ от самого
себя. Обеты могли быть справедливы или
несправедливы в зависимости от аутентичности прав, которые
церковь стремится представить как дарованные ей Христом.
Мало того, они справедливы лишь при условии, что
Иисус Христос — бог. В противном случае они несправе-
дливы. Мое согласие с этими ее правами сохраняло
силу лишь при условии их справедливости и разумности,
и я вовсе не собирался признавать их, если бы
выяснилась их необоснованность. Впрочем, мои советчики — те,
что заверили меня в несомненности моего призвания к
священнической деятельности, — согласились с моей
точкой зрения, которую я, отнюдь, не скрывал.
Итак? Итак, запрет церкви не имел для меня силы.
Скажу больше: он вообще не действителен по
отношению к кому бы то ни было. В самом деле, нельзя
подыскать ни одного разумного довода в оправдание этого
запрета. Говорят: как ты запрещаешь своим детям
читать аморальные, непристойные книги, так и
церковь проявляет заботу о вечном спасении верующих.
Ответ прост: сравнение неудачное. Прежде всего потому,
что не все верующие — дети; кроме того, аморальные,
неприличные произведения объективно опасны,
поскольку противоречат наглядной, непосредственной и всем
очевидной истине и противопоставляются ей — той
именно истине, что человек, согласно собственной природе и
социальным условиям, не должен выходить из известных
границ. Не требуется большого ума, чтобы понять это.
Наоборот, церковная доктрина вовсе еще не доказана и
еще менее того очевидна; высоко образованные,
честнейшие и совершенно бескорыстные люди отрицают ее или
полностью или частично. В 1950 году из 2348 млн.
человек, живущих на земном шаре, лишь около 400 млн.
были католиками. Следовательно, католицизм есть и
должен быть предметом широкой и самой свободной
дискуссии. Запрещать католикам изучение противоположных
взглядов, непосредственное познание их — это
несправедливость и произвол, порожденные боязнью церкви
утерять свою власть над умами миллионов людей.
Более чем очевидным доказательством этого служит
поведение церковников по отношению к противникам:
они не убеждают, а оскорбляют их, называют их
вероотступниками, предателями, мошенниками, если не хуже.
184

Было время, когда они бросали их в темницы и даже
умерщвляли. История знает подобные факты. В прошлые
века было строжайше запрещено писать и говорить
противное церковной догме. Для инакомыслящих
существовал специальный трибунал — суд инквизиции. А с
ним шутки были плохи. В Италии по конкордату 1929
года Ватикан добился того, что «вероотступник» лишался
какой бы то ни было возможности занимать какие-либо
общественные должности. Священнику, который снимает
с себя сан, навсегда запрещена работа в общественных
учреждениях, как если бы он убил кого-нибудь. Цель —
выбросить «вероломных» на улицу, обречь их на голод.
Но вернемся к нашему вопросу. Мы рассмотрели
главные черты церковного философского учения. Из
сказанного легко выясняются и другие его свойства.
Впрочем, главное, основное уже сказано. Однако в конце
главы мы опишем и проиллюстрируем еще одну черту
рассматриваемого учения, а именно, его статичность и,
сверх того, его неспособность истолковать новые сведения,
которые накапливаются из года в год благодаря прогрессу
научных исследований. Наука идет вперед, католическая
философия — стоит на месте, она застыла на Аристотеле
и Фоме Аквинском. Она замерла на этом. Если
кто-нибудь пытается побудить ее к развитию, ему приходится
плохо: его проклинают, преследуют, наказывают.
Соображения, по которым мы откладываем
доказательство этих наших утверждений, носят чисто
дидактический характер: сейчас это нам помешало бы.
затемнило бы ясность и систематичность изложения. И именно
ради этой ясности и систематичности надлежит сразу
же подытожить то, что было нами изложено до сих
пор, и представить читателю возможно более цельную
картину.
Мы видели, что в руках заправил церкви
католическая философия является орудием власти и господства
над умами. Опирающаяся на однобокую, пристрастную
доктрину, неистинную и не соответствующую реальной
жизни, она в руках догматического аппарата, созданного
церковью в течение столетий, так же однобока,
пристрастна, неистинна и так же извращает
действительность, жизнь. Поэтому она отличается нетерпимостью и
сектантской замкнутостью. И именно поэтому она
является эффективнейшим средством укрепления в моло«-
185

дых священниках, и прежде всего иезуитах, духа
нетерпимости и сектантства, воспитываемых в них в первые же
годы их обучения. К процессу подавления естественной
личности ученика и ее превращения в другую,
фанатическую, который производится в духовных семинариях и
новициатах, добавляется, таким образом,
преобразование интеллекта, которое продолжает все ту же линию.
После этого индивидуум полностью сформирован во всей
«полноте содержания» его личности. Если раньше он
действовал в силу привычек, побуждаемый
психологическими импульсами, то теперь он действует в соответствии
с воспринятыми идеями и с энергией, сообщенной
внутренним убеждением. Вслед за тем изучение
теологии сделает последний, завершающий искусный «мазок»
в формировании личности священника, иезуита.
Формирование сектанта завершено. Впрочем, он не лишен
порой похвальных качеств, проистекающих от тех остатков
евангелических черт, которые еще уцелели в
воспитательной и догматической системе церкви.
Из характерных и до сих пор описанных признаков,
свойственных католической философии, некоторые мне
представляются уже доказанными. Например:
особенности метода обучения, презрение к противникам,
сознательная небрежность при рассмотрении других учений,
противоположных или не вполне сходных с католическим,
нетерпимость и пристрастность — одним словом,
необъективность суждений. Это видно из католических книг, из
методов обучения, из поведения священников и мирян,
которые близко к ним примыкают, например,
руководителей «Католического действия». Однако мы считаем, что
стоит сказать еще несколько слов по этому поводу.
Все без исключения преподаватели папского Грегори-
анского университета, в том числе и выступающие в
печати, придерживаются в своей деятельности описанной
манеры. Спорить с ними невозможно. Их интеллект как
бы запечатан. Они не думают, и легко заметить, что
некоторые из них не хотят думать. Другие же — не могут.
Настаивать — значит раздражать их. Того, кто
отважится преодолеть эти препятствия, обвиняют в невежестве,
впрочем, с должной обходительностью: убеждают его,
что он не все понимает, что он не способен понять, что он
лишен «метафизической головы». Собеседника
выслушивают терпеливо, с барской снисходительностью, с. мягкой
186

иронией, с легким покачиванием головы. Ему отвечают,
что молодые умы неопытны, революционны, что им
необходимо созреть, что только в пятьдесят лет, после
тридцати лет учебы, они начинают все правильно
понимать.
Интересно послушать, как эти бравые священники
обходятся не с противниками, но с теми католическими
философами, которые, хотя и действуют в
ортодоксальных рамках, однако не со всем соглашаются в учении
«чистого томизма». Например: Микеле Шиакка —
«порядочный человек, но философски необразован»; Кармело
Оттавиано — «лишен метафизического склада ума, и его
теории почти смешны, но по отношению к нему надо
проявлять такт и терпение, и его не нужно отталкивать, ибо
он приятный человек».
С противниками поступают хуже. Вообще все это
люди недобросовестные, они сознательно устно и письменно
проповедуют ложные взгляды.
Перейдем к другому положению, которое, в отличие от
тех, что уже были доказаны и отныне ясны, нуждается в
доказательстве. Мы говорим о первой, самой важной и
существенной черте католической философии, которая
состоит в том, что она чужда истине и жизни и
подделывает их. Мы уже указывали и подчеркивали большое
значение этой ее черты.
Речь идет о чрезвычайно важной проблеме, которая
затрагивает самую сущность теоретического арсенала
католицизма. Посмотрим, возможно ли разобраться в
ней в какой-то степени при последовательном
рассмотрении. Если под философией понимается истинная и
конечная или, еще правильнее, высшая наука о вещах, то
надо признать, что иезуиты и церковники в целом
типичные невежды. Дело не в том, что они мало эрудирова-
ны, — просто они не имеют правильных знаний о вещах,
о действительной жизни. Это не пустое обвинение, и мы
охотно берем на себя труд представить ряд доказательств.
Но прежде чем перейти к существу вопроса, необходимо
определить некоторые понятия и положения, полезные,
даже необходимые для понимания и оценки силы наших
доказательств.
Всю свою жизнь я всегда размышлял над
следующим: человек есть центр интеллектуального,
психического мира и исследователь вселенной. Он — истолкователь
187

вселенной, однако не в том смысле, как это понимают
идеалисты, так как мир не является ни изобретением
«трансцендентного» я, нц даже человеческого
«эмпирического» я, в котором «абсолютное» было бы осознано.
Следовательно, мир, находящийся вне нас, не только
кажется нам таким, но таким является. Поэтому
индивидуум, объясняя законы мира, не создает, но познает их,
им подчиняется, хотя затем, когда он постигает их, он
делает все, чтобы господствовать над ними.
В этом смысле человек является великим
исследователем тайны, которая заключена в нас и вне нас; и
философ — который среди всех прочих принимает на себя
роль и обязанности высшего исследователя — является
светским священнослужителем этого исследования,
поскольку он выполняет роль посредника между
человечеством и миром, роль примирителя и объединителя того
и другого в одном гармоническом ритме — ритме жизни.
Но, чтобы выполнять свою высокую и чрезвычайно
трудную миссию, философу недостаточно исследовать
явления по ту сторону покрова, образованного из общих
представлений, и претендовать, что он тем самым уже
постиг сокровенную тайну бытия. Нужно, чтобы он умел
исследовать. Иначе учение, которое вытекает из его
исканий, оказывается близоруким и вдобавок искусственным.
В этом отношении грубой ошибкой является
стремление возвести интеллект до роли единственно
возможного исследователя и истолкователя действительности.
Недостаточно думают о других основополагающих
фактах, как, например, о том, что для познания какой-либо
сущности необходимо вступить в тесный контакт с ней,
что этот контакт выражается в совокупности
взаимодействий между нами и данной сущностью, что поэтому опыт
и познание не обращены только на вещь, но прежде всего
на активную жизнь этой вещи и что, наконец, жизнь не
сводится к абстрактным и стабильным формам,
свойственным мысли.
Чрезмерный интеллектуализм — немаловажная
помеха в отыскании истины. Конечно, умственный труд имеет
важнейшее значение в философии; но человек входит в
соприкосновение с миром не только посредством ума.
Большая часть содержания нашей жизни не сводима к
чисто абстрактным формам мышления. Посмотрим —
почему.
188

Без сомнения, человек живет не только для того,
чтобы рассуждать, и не для того, чтобы изощряться в
упражнениях с абстрактными понятиями, но чтобы быть
счастливым. А счастье, понятно, состоит не в
жонглировании силлогизмами, а в переживаниях, то нежных и
тихих, то энергичных и сильных, в чувстве радости, в
радости любви. Поистине, человек живет, чтобы любить и,
прежде всего, чтобы любить. Любить спутников нашей
жизни, нераздельно, душой и телом обладающих нами и
принадлежащих нам. Любить детей, которым мы даем
бытие, в которых осуществляется наше бессмертие.
Любить идеал, его сияние, перед которым отступает людской
эгоизм, любить его мягкий и в то же время энергичный
призыв к безграничным горизонтам будущего. Все любить,
все чувствовать, все испробовать, добродетельно и,
насколько это возможно, возвышенно. Ибо, если верно, как
утверждал Леонардо, что «больше любит тот, кто больше
знает», то так же верно и то, что «больше знает тот, кто
больше любит».
Кто сможет логически выразить, заключить в
геометрические рамки абстрактных понятий или раскрыть
посредством силлогизмов побуждения души, сокровенные
творческие переживания, прекрасное, любовь — одним
словом, радость? Как логически определить ненависть,
страдание, страсть?
Это невозможно. Абстрактное мышление не знает или,
по крайней мере, знает весьма мало об этих вещах.
Они — не его область.
Между тем речь у "нас идет о действительности, об
очень важных проявлениях действительности.
Речь идет о наиболее важных проявлениях
действительности, мало того, о действительности, затрагивающей
всех — как человека, достигшего вершин мысли, так и
самого грубого и неотесанного человека. Скажем больше:
речь идет о проявлениях, наиболее знакомых всем.
В каком смысле знакомых? Разумеется, не только
благодаря абстрагирующим процессам мышления, но, прежде
всего, благодаря полноте и цельности человека, который
всеми своими чувствами воспринимает эти проявления
действительности.
Работа мысли, абстракция с ее фиксированными,
инертными, неподвижными и сухими понятиями
неспособны сами по себе постичь действительность, разрешить
189

специфические задачи подлинной науки, подлинной
философии. В самом деле, смысл действительности
раскрывается жизнью. А жизнь есть действие — длительный
и непрерывный процесс развития через борьбу
противоположных элементов и их гармонический синтез в
вечном изменении. Она, следовательно, не является
вереницей фантомов, вечно неподвижной панорамой бледных
призраков. Заметим в заключение, что мы охотно
признаем важную, неоспоримую роль абстрактного
мышления в познании действительности. Но в познании истины
необходимо, по изложенным причинам, апеллировать к
человеку во всем богатстве его содержания.
Теперь понятно, конечно, почему несколько ранее мы
бросили церковникам обвинение в незнании философии.
Причина этого очень проста. Ведь если есть
доктрина, основывающаяся единственно на интеллектуализме,
абстракции, а следовательно, чрезвычайно далекая от
действительности, то есть от жизни и, значит, от истины,
то это как раз и есть церковная философия. Здесь
абстрактное мышление — все, и оно здесь решает все:
оно не только руководит всем, но является
единственным руководителем. Чувства мыслителя,
непосредственные, прямые восприятия не ставятся тут ни в грош.
К опыту иногда прибегают, например св. Фома в «пяти
дорогах» (cinque vie), которыми мы займемся позже. Но
это всегда урезанный, неполный, едва затронутый опыт;*
Он предстает перед взором мыслителя, словно
выхваченный из глубокой темноты, и тут же вновь исчезает в
непроницаемом мраке таинственного мироздания, откуда
философ осмелился извлечь его на один миг.
В самом деле, даже тогда, когда церковная
философия прибегает к опыту, ощущению—а это случай
редкий,— она при первой же возможности оставляет его,
чтобы по тонким и неощутимо легким нитям
вскарабкаться в бесцветный мир метафизической премудрости.
Чтобы показать, что это не пристрастное
утверждение, приведем два примера. Вот первый пример.
Когда в 1938 году я начал изучение философии в
папском Грегорианском университете в Риме, я был
преисполнен энтузиазма. «Наконец-то, — думал я, — я буду
допущен в храм, куда уже столько лет стремился
проникнуть!» Я надеялся обрести научное познание мира и,
проникнув в скрытую природу вещей, постичь глубину бытия.
190

Католическая философия, эта избранная служанка
теологического исследования, мистическое облако, на
которое Иисус опирается, чтобы взойти на небо на глазах
у пораженных апостолов, должна была, казалось мне,
дать мирное и разумное средство, необходимое для того,
чтобы подвести непоколебимую основу под истинное,
неоспоримое объяснение откровения Христа. Наконец-то,
казалось мне, познаю я природу души, высший смысл
страданий и радостей, и я, который столько любил и был
так любим, узнаю глубокие мотивы высших влечений
сердца.
Чтобы следовать богу, чтобы похитить у
таинственного неба секреты высшего блаженства, я отказался от
земного счастья. Когда я приступал к изучению этих книг,
этих учений и наставлений, я, словно пророк на горе
Синай, трепетно ждал, что лаконец-то осенит меня свет
божественной мудрости.
Я надеялся наконец познать беспредельную радость
свободы мышления. Я должен был узнать, почему
цветущей весной расцветает душа, познать смысл всего бы-
тия_—и ароматной розы, и сверкающего на солнце океана.
Я узнаю, полагал я, причины несчастий человечества.
Больницы, тюрьмы, нищета, семьи без крова и без
хлеба, ужасы безработицы, кровавые тайны ' преступлений,
жестокость эксплуатации человека человеком не будут
больше загадкой для меня.
С амвона, на площади, на перекрестке, в книгах я
помогу людям найти истинный путь, чтобы страдания и
горе исчезли с лица земли.
Я буду наконец работать над самым полезным
делом — созданием на земле счастливого, жизнерадостного
общества, идущего свободно и уверенно к лучезарному
будущему.
Вот что я желал и надеялся узнать, постичь и
совершить.
Не говорите мне, что все это химера; не обвиняйте
меня в преувеличении, ибо одно из двух: или Иисус — бог
и он искупил грехи людей, и тогда нарисованная мною
перспектива реальна, возможна; или Иисус не
является богом, и не было никакого искупления, и тогда мир
обманут, он жертва самого бесстыдного обмана, который
знает история. И в этом случае нужно разоблачить этот
обман.
191

Люди, которых я считал не только просвещенными, но
и осторожными, честнейшими — епископы и руководящие
духовные лица, — позаботились уверить меня, что эта
перспектива, которую я постарался описать им и
претворение в действие которую я считал conditio sine qua поп l
моего будущего священнического самопожертвования,
была совершенно правильной и осуществимой. Она была
даже, по их словам, программой церкви, программой
Ватикана. И на выраженное мною желание знать они
ответили, что я познаю все. Католическая философия,
теология, уверяли они, объяснит мне все и полностью
удовлетворит эти мои желания.
Итак, никакого преувеличения, никакой химеры.
Скорее, заблуждение, причем заблуждение явно по чужой
вине.
В конечном счете — на что я надеялся, чему думал
научиться в наставлениях, в книгах правящей церкви? Я
желал и надеялся узнать высшую тайну жизни. И в этом
не заключается никакого преувеличения, никакой
химеры. Я вовсе не претендовал на то, чтобы мне раскрыли
все тайны подряд. В науке есть бездны, тайны которых
не раскрыты. И католическая догма предупреждает, что
в боге есть нечто, непроницаемое для исследования и
ныне и всегда.' Но. в тех случаях, когда такое
исследование возможно, мое право на познание было вполне
законным. Знать, по меньшей мере, нечто
основополагающее. Я выслушал наставления, я изучил книги и... не
нашел там ничего.
Посредственные, без мудрости и знания жизни
людишки, лишенные любви, не любящие и не любимые,
существа с надломленной психикой, мелочные и
ограниченные, бесцветные эрудиты без энтузиазма, бездарные
схоласты, они суетятся на кафедре, говорят убого и
скучно, без вдохновения, порожденного подлинным пылом
или непосредственным, живым, реальным примером из
жизни, неспособные увидеть мир, вещи такими, каковы
они на самом деле. Непрерывные рассуждения о
сущностях, туманных, абстрактных, серых, бесплодных,
неуловимых. Сущность живого существа, трепет его жизни
под солнцем сводится католической философией к
метафизической мешанине — действие, потенция, аристотелев-
Непременным условием. — Прим. ред.
192

екие парадигмы, к сериям выхолощенных анаграфических
перечислений. Вместо живых людей — схематически
пульсирующие сердца, изображенные на дидактических
схемах. Духовное счетоводство и бухгалтерия!
Сам бог — неподвижная побудительная сила,
первопричина, совершеннейшее существо, о котором можно
сказать много и ничего, — сведен к неуловимому и
призрачному понятию.
Часами и часами я слушал, читал, изучал, пробираясь
ощупью в лабиринте схем, общих мест, схоластических
примеров. Часами я искал точку опоры. Не говорите мне,
что я не понимал. Я понимал прекрасно. Но именно
потому, что я понимал, я был подавлен этим.
Мои учителя говорили, рассуждали, и я терпеливо
следовал за ними. И в конце пути я не обнаружил
ничего. Вывод был один, он и мог быть только один: они
говорили лишь для того, чтобы говорить. И только
единственной их заботой была эта пустопорожняя
молотьба на мельнице, приводимой в движение их
леденящим, замутненным дыханием, пережевыванием до
бесконечности одних и тех же общих мест. Они ничуть
не сомневались — и я это видел, — что слушатели в
массе своей не требовали большего, что они были
счастливы заучивать слова, пустые схемы, которые
освобождали их от труда углубить знание живой
действительности.
Впрочем, бессилие аргументации дополнялось, за
неимением лучшего, ссылками на авторитет св. Фомы, имя
которого упоминалось постоянно, а также саном
наставников, избранных правящей церковью.
Иезуиты, профессора Грегорианского университета,
широко использовали авторитет св. Фомы. Я смог
убедиться в этом и на лекциях и в частных беседах. В
аудитории прижать преподавателя к стене было невозможно;
тот, кто пытался это сделать, тотчас получал порицание.
При разговоре с преподавателем с глазу на глаз
происходило то же самое. Я честно испробовал это и не из-за
полемического и самоуверенного задора, а побуждаемый
глубоким и более чем обоснованным беспокойством,
проникшим в мою душу по причине явной неспособности
католической философии объяснить то, что я имел законное
право знать. Все было бесполезно, а спор опасен.
Например, с отцом Франческо Морандини, преподавателем кри-
13 А. Тонди
193

тики, можно было беседовать, но не возражать дальше
известных пределов. Сам по себе неплохой человек:, он
сначала пугался, потом принимался увещевать, делая это
несколько угрожающе. Я перестал открывать ему свои
мысли. Мне стало ясно, что он бессилен выдержать
тяжесть, ответственность подобной откровенности, поэтому
я оставил его в покое.
Я пытался также говорить с отцами Арну и Деланнуа.
Результаты были еще более плачевными. Арну был
экзальтированный профессор, разговаривать с ним было
бессмысленно. Деланнуа,. одаренный человек с
утонченным умом, довольно сердечный, был ленив, стремился к
спокойной жизни, боялся скомпрометировать себя. Он
с трудом удерживался на поверхности, лавируя среди
множества врагов, пытавшихся выставить его вон из Гре-
горианского университета. Поэтому больше я не
заговаривал ни с тем, ни с другим.
Отец Шаньон, преподаватель этики и социологии, был
иной человек. С ним мне удалось, хотя и не до конца,
разобраться в мучивших меня вопросах. Это был
хороший человек, возможно, несколько романтически
настроенный, но весьма сердечный и отзывчивый. Он не
испугался моих мыслей, но, глубоко взволнованный, молчал
в раздумий. Он попытался призвать меня к терпению.
Однако я прижал его к стене фактами. После долгих
рассуждений он сделал вывод: «То, что вы говорите, верно.
Я тоже это знаю, я вижу это. Но что делать? Наша
философия такова, какова она есть. Это — нечто такое, что
топчется на одном месте. Посмотрите, к чему сводится
католическая социология, которую я же преподаю?
К нулю. Во всяком случае, подождите, когда вам начнут
читать теологию. Это наука о боге, по крайней мере то
малое, что нам дано знать. Там еще возможно какое-то
познание. Однако истинное проявление бога и жизни как
таковой мы имеем только в сердце. Поэтому верьте и
молитесь. Проникнитесь верой. Бог — в нас самих.
Верьте и молитесь. Иного выхода нет».
Это говорил честный человек. К тому же я был
глубоко верующий. И сверх того я уже стольким
пожертвовал! Надежда еще не покинула меня, и я успокоился.
Я поставил крест на католической философии и ждал от
изучения теологии того света, в котором моя душа
испытывала крайнюю необходимость и которого не могла
194

дать мне собственно «рационалистическая» часть
церковного учения. Я много молился и мирно ждал лучших дней.
Таков, следовательно, был результат моего личного
опыта.
* * *
Но результат одного опыта может быть опровергнут
результатом другого. Так что, пока мы не видим этого
второго результата, мое утверждение имеет не больше
силы, чем любое противоположное утверждение.
Необходимо, следовательно, проникнуть в существо данной
проблемы. Каким образом? Конечно, не посредством
изложения всей католической философии — потому что это было
бы слишком сложно,— а ограничиваясь несколькими
ключевыми вопросами, которые в известной степени
составляют ее костяк и основное содержание.
Конечно, основной проблемой для всякой философии,
достойной этого имени, является точное определение
того, что следует понимать под действительностью.
Католическая философия тоже начинает с этого. Хотя изучение
проблемы познания, или «гносеологии», задача
которой — выяснить значение нашего познания, с
дидактической и систематической точки зрения должно
предшествовать и, действительно, предшествует проблеме
действительности, или «онтологии», — тем не менее эта важная
проблема является вторичной по отношению к
«онтологической» проблеме. И католики это понимают.
Итак, католический «реализм» может быть определен
как «представление о действительности как о сущем».
Под «действительно сущим» нужно понимать «все то,
что имеет бытие» («...Сущее есть то, что имеет бытие», —
писал известный кардинал Гаэтано). Человек, дерево,
лошадь и прочее — это «сущие», они в самом деле
обладают бытием, существуют. Итак, для католического
философа действительность состоит в совокупности
действительно сущего, а онтология есть не что иное, как учение об
этом сущем, его свойствах и законах, управляющих им.
Но вот, когда от этих прекрасных взглядов и
представлений католическая философия переходит к
построению своей системы, положение вещей сразу оказывается
совсем иным. Вместо того чтобы обратиться к природе и
исследовать, исходя не только из опытных данных
зрения, слуха и т. д., иначе говоря из данных чувств, но так-
13*
195

же и из опыта всего человека, что же такое это
действительно сущее, жизнь которого бьет ключом,— философ-
священник устремляется очертя голову в область
абстракции и путешествует в заоблачном мире, взлетает,
воспаряет в эфир.
Предположим, он задается вопросом: что означает
тот факт, что Карло или Луиджи — люди? Решение
такого важного вопроса могло бы раскрыть нам самый смысл
вещей. А это уже немало. Теперь посмотрим, как отвечает
нам на этот вопрос католический теоретик. Ответ более
чем прост: указанные люди таковы потому, что несут в
себе нечто такое, что делает их такими. Хорошо сказано!
Но что означает" это «нечто»? Это есть их «сущность»
(essenza). Но в чем состоит эта их «сущность»? Дайте
же нам, мы просим вас, что-нибудь реальное, ощутимое.
На это нам отвечают: мы не в состоянии сообщить ничего
или почти ничего о содержании этой «сущности». Иезуит
Карло Бойер (начальник учебной части папского Грего-
рианского университета) учит: «Сущность есть то,
благодаря чему что-либо есть то, что оно есть» (Essentia est
id quo aliquid est id quod est). «Например, — продолжает
он, — сущность человека есть то, благодаря чему человек
есть человек, иначе говоря, нечто живое, наделенное
разумом» (Verbi gratia, essentia hominis est id quo homo
est homo, nempe animalitas cum rationalitate», т. I,
стр. 309).
Но что такое живое? Ответ: «Это принадлежность
животных, то есть живущих, наделенных материальным
телом». Но в рассматриваемом случае что нужно понимать
под живым? «То, что живет». Хорошо, но почему оно
живет? «Потому что имеет в себе нечто такое, что
сообщает ему жизнь, жизненное начало, которое называется
душой». Прекрасно, но что такое душа? «Душа, —
отвечает Бойер (т. I, стр. 525), — есть не что иное, как первое
начало жизни».
Это весьма напоминает фокусничество. Мудреные
разглагольствования, назначение которых — ничего не
сказать! Попытка укусить себя за хвост, подобно змее из
басни. Мы настаиваем: «Скажите нам, по крайней мере,
что такое жизнь». «Жизнь, — разъясняет Бойер (том I,
стр. 522), — это свойство, позволяющее какой-либо
субстанции двигаться самостоятельно» (Vita est proprietas
qua substantia aliqua potest movere seipsam). «В самом
196

деле, когда животное уже не движется самостоятельно,
а лишь передвигается другим животным, говорят, что оно
умерло» (Quando vero iam ex se non habet aliquem
motum sed, movetur tantum ab alio, tunc dicitur anumal
mortuum; св. Фома, Summa theologica, I, гл. 18, § 1).
Очень хорошо. Следовательно, жизнь состоит в
самостоятельном движении. Поистине, созерцая зеленеющие
под майским солнцем бескрайние луга, таинства
цветущего персикового дерева и благоухающей розы, наблюдая
миллионы птиц в лесу, бесчисленных животных на воде,
в воздухе и на земле, что живут, борются, страдают,
наслаждаются, ликуют в объятиях любви или торжествуют
победу, поистине, говорим мы, взирая на эту картину,
схоластическое определение Бойера, хотя оно и
основывается на учении Фомы Аквинского (как и любые другие
взгляды католических философов), представляется более
чем ничтожным. Это убогое определение стоит на грани
мистики, оно весьма далеко от истины.
Каков же результат этих длинных рассуждений? Ибо
в этих немногих строках мы даем содержание целых
томов. Никакого результата, пустота.
Таково, следовательно, решение проблем, которые
сама католическая философия считает важнейшими. Мягко
говоря, это схематические фразы, бессодержательные
концепции, которые, повторяясь без конца, переходят
одна в другую. Действительность забыта, никто о ней не
вспоминает. Впрочем, если католическая философия и
бросила на нее мимоходом снисходительный взгляд, то
это было чистой случайностью. Круг замыкается — мы
оказываемся в исходном положении. Возможно,
кто-нибудь скажет, что мы в своем доказательстве неудачно
выбрали отправную точку, остановившись на слишком
трудном вопросе. Докажем то же самое иным способом.
Так как наш собеседник не дает вразумительного
ответа на наш вопрос — указать причину того, почему
данное сущее есть то, что оно есть, а не другое, и выказывает
в этом отношении явную несостоятельность, то мы
постараемся упростить его задачу или, еще лучше, — заменить
ее другой, менее сложной. Давайте спросим у него:
почему существуют различные сущие (скажем, дерево и
кошка)? Католический доктор философии поспешно отвечает:
«Потому, что их совершенства различны». Великолепно,
но что такое совершенство? «Совершенство есть акт»,
197

«акт означает нечто совершенное» (Actus significat per-
fectum quid, т. I, стр. 326; см. также св. Фом a, Summa
theologica, I, ч. 5, § 3). Из кулька в рогожку! Но тогда,
достопочтенный доктор, соблаговолите объяснить нам, что
такое акт. «Сию минуту, — любезно отвечает Бойер. —
Акт — это существование вещи» (Actus est quando res est,
т. I, стр. 326; св. Фом a, In IX Metaph, раздел 5).
Другими словами: «когда некая вещь существует, тогда
она находится в действии и в таком случае обладает
своим совершенством».
Словом, акт, действие есть совершенство,
совершенство — акт. Темна вода!
Но пойдем дальше. Хотя наш собеседник до сих пор
так ничего и не сказал, не будем отчаиваться. Будем
настаивать: «Хотя вы и не смогли нам сказать, что за вещь
совершенство, объясните нам, по крайней мере, почему
существуют различные совершенства». «Потому, —
отвечает католический философ, — что каждое из них
ограничено». Чем и кем ограничено? «Ограничено богом».
Прекрасно; но мы хотим знать, какова существенная
внутренняя основа этого ограничения, так как бог, очевидно,
является внешним фактором. «Внутренней основой
ограничения, — слышим мы ответ, — является
ограничивающее начало, которое получает имя потенции». Хорошо;
но что же такое сама по себе эта потенция? «Потенция
(пассивная) есть способность сущего к восприятию
дальнейшего совершенствования; она поэтому ограничивает,
ибо, если бы потенция не существовала, сущее обладало
бы наивысшим совершенством, возможным в его
качестве». Превосходно; но нам этого недостаточно. Мы
хотели бы услышать, какова внутренняя природа того, что вы
называете потенцией. И доктор-католик отвечает: «Это то,
благодаря чему потенция способна ограничивать акт».
Итак, потенция есть внутренняя основа сущего,
способная ограничивать совершенство, то есть акт, действие.
И природа потенции состоит в возможности осуществлять
это ограничение. Ничего больше. Мы снова в исходном
положении. Результат — еще один нуль.
Если таковы основные положения католической
теории и объяснения важнейших проблем, то можете себе
представить, как выглядят другие положения, например
проблема разумной души и бога. Эти положения столь
же бессодержательны и бесплодны.
198

Что касается души, разумеется души человеческой,
то уже во введении к этой книге мы отмечали
исключительную трудность, которую испытывают католики при
отделении души от материи и, следовательно, в
доказательстве ее духовности и бессмертия. Поэтому опустим
эту сторону вопроса. Лишь отметим ту же
бессодержательность их рассуждений в этом вопросе и такое же
блуждание ощупью в пустоте. Что такое душа? Это вещь
в себе, неразрешимая загадка. «Это начало, сообщающее
жизнь телесному сущему». Или: «Это субстанциональная
форма живого тела». Что же есть форма?
«Субстанциональная форма есть действующее начало тела». Уф! Но в
таком случае мы возвращаемся к пресловутому акту.
Снова католическая философия расписывается в
неспособности точно объяснить явление. Итак, снова
беспросветная тьма, полнейшая пустота.
Перейдем к вопросу о существовании бога. Что такое
бог в понимании католического философа? Это — чистый
акт. Итак, снова мытарства с этим злополучным
понятием акта? Нет, католический философ тут же уточняет,
что под чистым актом он понимает «высшее,
неограниченное совершенство». А что такое совершенство? Вот этого
он нам объяснить не может. А здесь — узел проблемы.
Нам известно, по крайней мере, пять «классических»
доказательств существования бога. Не станем их
описывать, так как их при желании можно найти в любой
книге по католической философии. Укажем лишь на одно
обстоятельство: все эти способы подразумевают
духовную причинность. Земные вещи, которые католики
считают несовершенными и, следовательно, не имеющими в
себе достаточного основания для существования,
определяются сущностью вне вещей, совершеннейшей,
называемой богом.
Повторяем, именно здесь центр проблемы. В самом
деле, вполне законно спросить у католических философов,
почему они считают несовершенными земные вещи, из
чего они заключают, что одно сущее менее совершенно,
чем другое. И, опять-таки, что такое совершенство? Они
этого не знают. Кроме того, на каком основании можно
было бы утверждать, что кошка существо менее
совершенное, чем лошадь или кипарис? Трудный вопрос. В
самом деле, каждая из этих вещей совершенна в присущей
ей степени. Если бы кипарис имел совершенства лощади,
199

он был бы лошадью, и тогда не было бы кипарисов.
Видели ли вы когда-нибудь наши тосканские холмы?
Видели, конечно. Так вот, что бы вы подумали, если бы там
не было ни кипарисов, ни олив, а только лошади? Дом
высотой в сто метров наверняка обладает в большой
степени теми же свойствами, что и вилла высотой в
двенадцать метров. Тогда построим все дома в Сан Ремо
высотой по сто метров! Несомненно, бук не имеет сердца р[
желудка, но имеет листья, ветви, ствол и корни. Человек
имеет сердце и желудок, а не листья и ветви. Не думаю,
чтобы человек испытывал большую необходимость б
листьях и ветвях, а дерево — в сердце и желудке.
Мы не шутим. Эти примеры, при всей их простоте,
показывают, насколько заумно рассуждают католически^
теоретики. И они также показывают, разумеется,
несостоятельность доводов, которыми пользуется церковная
философия при доказательстве существования
трансцендентного бога, отличного от мира. «Никакая менее
совершенная сущность не может породить другую, более
совершенную», — утверждают католические философы.
Даже если допустить, что это верно, то на практике, в
применении к реальному миру, нельзя утверждать, что
одно сущее менее совершенно, чем другое; подобны^
утверждения нельзя не отвергнуть. Каждая вещь
абсолютно совершенна, поскольку она есть то, что она есть.
Иначе, повторяем, она стала бы другой вещью. Точно
так же невозможно доказать, что какое-либо сущее н$
обладает в скрытой форме, в состоянии активной
потенции, качеством другого сущего и что это другое не может
из него родиться. Эволюция живых существ
свидетельствует как раз об обратном. Сегодня даже католики н$
верят, что бог создал непосредственно слона, кошку,
лошадь и т. д.
Это же относится и к жизни. Церковная философия
определяет ее как «органически присущее бытию
движение». Основываясь на этом, она делает вывод, что камень
никоим образом и ни при каких условиях не может
породить жизнь; камень, грубая материя в этом смысле н$
имеет внутренне присущего ему движения. Однако теперь
атомная физика учит нас, что так называемая неживая
материя несет в себе внутреннюю жизнь и деятельность,
внутренний энергетический обмен, пока еще во многом
загадочный, по-разному и в различной степени прояв-
200

ляющийся в различных элементах. Например, то, что
характерно для золота, не свойственно свинцу. Однако —
и это не является абсурдным с научной точки зрения —
даже самые различные элементы способны превращаться
друг в друга. В самом деле, явления радиоактивности
дают пример подобного превращения.
Если мы затем рассмотрим вселенную, понятую не в
виде скопления разрозненных предметов, как имеют
обыкновение полагать католики, доказывающие бытие бога, а
как нечто бесконечное и единое в самом себе, то мы
увидим, что она воплощает все возможные совершенства и
все охватывает в ненарушимом и постоянном равновесии
силы и энергии. Теперь становится понятной
действительная ценность католической аргументации, придуманной
для доказательства существования трансцендентного
бога. Эти славные люди без долгих размышлений о том, что
есть совершенство, сразу же, априори, принимают, что
вселенная несовершенна; исходя из этого, они, словно
фокусник, который извлекает из шляпы живого кролика,
преподносят вам путем своих «доказательств» бога,
совершеннейшее существо. И это естественно, раз все
приготовлено заранее. Тем не менее вопрос заключается в
следующем: нуждается^ ли мир в боге, чтобы
существовать? Ведь если мир бесконечен и заключает в себе самом
все возможности и совершенства, незачем прибегать к
богу.
Но, говорят церковные философы, вселенная не
бесконечна. Спрашиваем: откуда им об этом известно? Разве
они когда-нибудь достигали границ мира?
Для доказательства, что мир не бесконечен, многие из
этих бравых докторов философии еще и сейчас возятся...
с термодинамикой, энтропией, энергией, которая
«теряется», и т. д. Они не подозревают, что речь идет о законах,
значение которых, если оно еще сохранилось,
определяется гипотезами и опытами в меру возможностей
научных исследований.
Каков же вывод? Пусть читатель сделает его сам.
Нам кажется, что, в лучшем случае, эти благословенные
доказательства существования бога ничего не
доказывают. Почему? Они исходят из ошибочных предпосылок,
туманных и сбивчивых. Таким образом, в пределах
католической философии эта проблема не может быть решена
научно.
20J

Чтобы придать законченный характер нашему
исследованию, по необходимости краткому, но раскрывающему
суть дела, рассмотрим, каким образом церковные
философы определяют движение il moto (не только «местное»
движение), иными словами, что они под этим понимают.
Бойер, вслед за Аристотелем и вместе со всеми
католиками, заявляет об этом следующее (т. I, стр. 412): «actus
entis in potentia prout est in potentia», то есть: «акт
сущего, которое находится в потенции, поскольку оно в
потенции». Похоже на шутку, но это не шутка. Переведя это
выражение на нормальный человеческий язык, мы
получаем: «движение есть акт сущего, способного к
совершенствованию, поскольку оно способно усовершенствоваться».
Конечно, если бы оно не имело такой способности, оно не
развивалось бы, не менялось, вследствие чего оно не
приобрело бы совершенств, которыми раньше не обладало.
И Бойер объясняет, приводя в качестве примера дом,
который становится домом по мере его строительства.
Согласно Бойеру, «движение строительства» состоит «в
акте дома, могущего быть построенным, поскольку он
может быть построен» («actus domus aedificabilis quatenus
aedeficabilis») l.
1 «Движение, в собственном и строгом смысле, определенное
Аристотелем: «акт сущего в потенции, поскольку оно в потенции»
(«-г) тоГ> 5uvaTo?3. $ 5uvax6v, IvxeXcysia», Phys., III, I, 201, b, 4). Чтобы
определение слова «движение» было, насколько это возможно,
содержательнее, я не говорил просто «акт сущего в потенции»,
вроде того, что построенный дом есть акт строительной материи, но
«акт сущего в потенции, поскольку оно в потенции», как само
строительство дома есть акт дома, имеющего быть построенным, так же
как движение строительства есть акт строящегося дома, поскольку
он строится». И в самом деле, дом, в той мере, в какой он может
быть построен, говорит он, нужно строить, чтобы осуществить это
строительство; когда же строительство завершено, дом стал домом,
он утрачивает возможность быть построенным, прекращается
движение. Следовательно, быть есть акт дома, который не обладает
наибольшей потенцией, а строить дом, то есть когда мы имеем
движение строительства, есть акт дома постольку, поскольку он
находится в процессе строительства. «Когда могущее быть
построенным приводится в действие, акт, мы говорим, что оно строится,
и этот акт есть пассивное строительство. Он есть простейшее из
всех других движений» (Св. Фома. In III Phys., раздел 2).
Следовательно, раз то, что находится в движении, находится тем самым
в потенции, указанное движение есть несовершенный акт, средний
между потенцией и актом (см. Св. Фома, там же, раздел 3).
«Это есть нечто непрерывно текущее» (К. Бойер, там же,
Т. I, стр 412). Проще говоря, все сводится к следующему: двц-
202

Этим все сказано. Буквально — idem per idem1. Ведь
это все равно, как если бы сказали: «человек действует
как человек потому, что он способен действовать как
человек». Поистине восхитительный результат!
На этом церковная философия считает исчерпанной
важнейшую главу жизни, куда входят вечные изменения
мира. Как объяснить изменение психики при горе?
Это нетрудно — речь идет об акте страдающей души,
поскольку она страдает. Точно так же и любовь — это
акт любящей души, поскольку она любит. И так далее.
Поистине нам, страдающим, любящим, нам, видящим,
как страдает и любит мир, в борьбе развиваясь к высшей
гармонии, это объяснение кажется слишком
недостаточным, убогим, ничтожным.
И еще куда ни шло, если бы церковники говорили о
своих «выводах» с должной скромностью, как о
суждении, которое может быть и ошибочным; если бы они хоть
немного чувствовали все их убожество. Куда там!
Церковь, священники были непосредственно небом наделены
подлинной руководящей миссией, а хранители и вестники
единственной истины не терпят борьбы мнений. Кто не с
ними, тот, тем самым, против них, он — низкий,
презренный враг.
Далекая от жизни и действительности, состоящая на
службе у догматического учения, тоже находящегося вне
жизни и действительности, их философия отражает в себе
все черты этого учения. Догматическая и пустая, она
одновременно и непримирима. А так как она не объясняет
жение — это активность сущего, поскольку оно способно
действовать. Или также: движение есть изменение сущего, поскольку оно
способно изменяться. Пока это сущее действует, изменяется,
чтобы совершалось движение, необходимо, чтобы сущее было
способно действовать, изменяться; иначе действие, изменение
прекратится. Отсюда движение есть нечто несовершенное, поскольку
движение сущего означает, что это сущее еще не достигло
совершенства, к которому оно стремится, к которому оно движется. Каким
образом все это должно способствовать выяснению, освещению
того, какова внутренняя природа движения, честно говоря,
непонятно. Верно, что изложение уснащено трудными словами —
например, «акт», «потенция»,—которые соответствуют еще более
темным понятиям, чем сами эти имена (это мы уже отмечали в тексте).
Но это не делает исследование ни более ясным, ни более глубоким.
Мы имеем дело с пустотой, которая образуется из пустоты.
1 Тавтология: определяемый предмет определяется через самого
же себя, — Прим. ргд.
203

жизнь, действительность и сама им чужда, она грубо
приказывает другим не объяснять жизнь и чуждаться ее.
В результате — оскудение интеллекта, отрицание бытия.
Остается рассмотреть еще два пункта, которых мы
коснулись ранее: неподвижный характер церковной
философии и проявленную ею явную неспособность объяснять
факты, новые достижения философии и науки,
накопленные в течение веков.
Неподвижность церковной философии столь очевидна,
столь торжественным образом предписана самой
церковью, что никто не будет ее оспаривать.
Католическая философия ныне более, чем когда бы то
ни было, связана с Аристотелем и Фомой Аквинским, и
по воле пап и церковников ей строжайшим образом
запрещено отдаляться от них.
Снова мы вспоминаем о Немезиде. Привязанная к
пустой и ветхой догме, противоречащей истине, жизни,
католическая философия не может не ненавидеть всякое
учение, которое стремится к жизни и истине. Поэтому она
походит на допотопный корабль, становящийся на якорь
в таких портах, в которые современные пароходы не
могут войти из-за мелководья. Такое положение, впрочем,
легко понять, поскольку единственный смысл
существования католической философии — исполнение роли
служанки церковной теологии. Никакой другой роли за ней
не признается. Или прислуживать, или молчать К
Аристотель, подправленный и пересмотренный Фомой
Аквинским, полностью удовлетворяет этому требованию.
Философия Фомы Аквинского расцвела в эпоху, когда в
мире господствовала бессодержательная догма. Эта догма
находится в полном согласии с метафизическими
абстракциями — католическим таинством и пытается их объяс-
1 В «Ratiostudiorum superiorum» «Общества Иисуса» (Рим, 1941,
№ 139) сказано: «Схоластическая философия необходима, далее,
потому, что она служит святой теологии. В этом смысле ее роль
особенно выделяется в трех отношениях, а именно: 1) известным
образом она подготавливает души к истинной вере и располагает
их к принятию истинного откровения; 2) она направляет сознание
к подлинному учению католической веры и к постижению ее через
ознакомление с таинствами этой веры в той степени, насколько это
возможно; 3) она приготавливает к ясному пониманию и сообщает
истинной науке способность к нему. Оберегает истины
божественного религиозного откровения и противопоставлением их устраняет
И опровергает ошибки».
204

нить. Конечно, Фома в своем роде выдающийся ум и не
просто выдающийся, но ловкий и гибкий. Оба эти
качества необходимы, чтобы так изворачиваться, карабкаясь
на призрачные вершины теологических премудростей,
которые в средние века повсюду были в ходу. Фома
пытался совершить невозможное, стремился примирить
непримиримое, согласовать иррациональное с разумным.
Пойми меня правильно, дорогой читатель: здесь
говорится не о евангельском послании, не о маленькой и все
же великой книге Иисуса. Евангелие — это в своем роде
произведение жизни, возвышенной жизни. В нем тоже
есть нежизненные части, но наука уже поступила с ними
по справедливости. Однако церковная догма не совпадает
с евангелием, не совпадает с жизнью, которой учил
Христос. В самом деле, Фома Аквинский заботился не о
евангелии, а о догматическом истолковании его, которое
церковь проповедует, навязывает людям.
Поэтому речь здесь идет не о евангелии. Из
сказанного становятся ясными причины таких явлений, как
бессодержательность философии Фомы Аквинского, и тот
факт, что церковь оказала ей такое покровительство, что
возвела ее в ранг теории, дающей единственное истинное
понимание мира. Причина в том, что это философское
построение служит интересам церкви, а другие, те, что
отражают действительность и жизнь, не служат ей. Эти
последние поэтому являются врагами церкви. Вот почему
она их отвергает, осуждает и обвиняет.
Церковь громила даже тех католических и ни в коей
мере не еретических философов, которые видели, что
официальная доктрина (да и как можно не видеть
этого!), предписанная тоном, не допускающим возражений,
то есть учение Фомы, чужда действительности и жизни, и
потому придумывали системы, которые были бы поближе
к жизни, но не противоречили бы и догме. Классический
пример — случай с Росмини (1797—1855),
«священнослужителем выдающегося благочестия и ума»,
основателем Института милосердия (объединения священников,
посвятивших себя преподаванию и миссионерской
деятельности). Даже при внимательном изучении его трудов
нелегко уловить и определить с абсолютной точностью их
руководящую идею. Отсюда бесконечные споры и прения,
которые спустя столько лет и даже после осуждения
сорока «ошибок», извлеченных, как говорят, из его сочине-
205

ний (Декрет папской канцелярии от 14 декабря 1887
года), еще не угасли и продолжаются в литературе и в
кругах католических учебных заведений. В целом Росми-
ни, повидимому, стремился признать за сущим наличие
внутреннего, непосредственного и живого опыта до
всякого процесса рассудочного и абстрактного
мышления и независимо от него, что позволило бы понять
сущее в его активной жизни. Поэтому не представляется
возможным причислить его к последователям
Иммануила Канта и гегельянцев, как это стремились сделать, не
щадя язвительных выражений, иезуиты и доминиканцы
(особенно первые) — инициаторы предъявления
обвинений Росмини. Скорее же кажется, что он несколько
расходится с названными немецкими философами, а его
основная мысль о сущем как о чем-то конкретном и
объективном даже противостоит субъективизму.
Тем не менее Росмини, конечно, не принадлежит и к
апологетам св. Фомы. Поэтому иезуиты и доминиканцы
сделали все, чтобы обвинить его (и это им удалось
благодаря неразборчивости в средствах) в «онтологизме» и в
«пантеизме» и убедить ватиканские власти осудить его.
Впрочем, он и до этого был на самом плохом счету у
Ватикана. Когда Росмини намеревались сделать
кардиналом — чего он, конечно, вполне заслуживал, — он нашел
в себе смелость опубликовать, с присущей ему свободой
мысли, два небольших произведения: «Конституция в
соответствии с социальной справедливостью» и «О пяти
пороках святой церкви», в которых разоблачал убожество
и ничтожность господствующего католицизма с помощью
доводов и фактов, по большей части сохранивших и
поныне свое значение. Тогда декретом от 30 мая 1849 года
он был осужден, а обе его книги были вписаны в
«Индекс». (Относительно учения Росмини и его
взаимоотношения с церковной «ортодоксией» можно почерпнуть
полезные сведения из работы М о р а н д о, Критический
обзор сорока росминианских положений, осужденных
Инквизицией, Милан, 1905.)
Таким образом, осуждение Росмини и явный или
тайный остракизм, которому подвергаются все философы,
отходящие так или иначе от учения св. Фомы, или, что
того хуже, противостоящие ему, зависят от одной
причины: кто для сохранения своих позиций нуждается в
чуждом действительности, а следовательно, и жизни учении,
206

тот боится и того и другого. Руководящий аппарат
церкви стремится заковать в кандалы реальное бытие,
заточить его в темницу, оторвать от него людей, принудить их
вести фиктивную жизнь, что необходимо для
существования и поддержания догматической схематики и власти
Ватикана над душами и над миром.
Столкновение с действительностью раздражает святой
престол, выводит из равновесия, возмущает и побуждает
к репрессиям.
Почти маньякальное стремление навязывать другим
уродливый католический образ жизни осуществляется
Ватиканом и в области морали. Вот один из примеров.
Если трудно прокормить из-за отсутствия средств
семью из двух человек, то еще труднее кормить троих или
четверых. Это то, с чем сталкиваются муж и жена, когда
создают семью. Что диктует реальная жизнь? Она
принуждает к тому, чтобы не иметь детей. Рождать их —
значит дать жизнь несчастным, невежественным, больным
существам, лишенным пищи и ухода, необходимых для
поддержания нормальной жизни. С другой стороны, так
как целомудренная жизнь супругов невозможна и, # как
показывает каждодневный опыт, она разрушает их
любовь и, следовательно, самый брак, то супруги не могут
не осуществлять свой брачный союз.
Что же предлагает церковь? Она разрешает вопрос
абсурдно: или рождать голодных, изможденных, как тени,
людей, неразвитых в умственном отношении и больных
физически, или же оставаться целомудренными, то есть
на деле разрушить свой брак.
Мнение, выдвинутое самим нынешним римским папой
Пием XII, что супружеское целомудрие возможно и
этически оправдано, поскольку бог не предписывает
неисполнимых вещей,— мнение это заводит в порочный круг. Именно
тот факт, что природа нормально не допускает
насилия над собой — в этом отношении я апеллирую ко всем
супругам, — показывает, что бог, творец природы, по
утверждению католиков, не желает и не требует его. Не
требуется даже прибегать к рассмотрению
физиологического механизма акта, чтобы доказать, что так как
наслаждение есть средство, а не цель, то перестановка
этого порядка равносильна извращению законов творца. Так
как рождение на свет детей, которых даже прокормить
нет возможности, является очевидным и тяжким престу-
207

плением и поэтому запрещено творцом и так как
невозможно сохранить целомудрие в браке, поскольку природа
этого не допускает, то это означает, что в данном случае
цель супружества может быть разумным образом
изменена так, что цель деторождения устраняется, но
обеспечивается соблюдение других, немаловажных целей,
вытекающих из природы супружества, то есть взаимной любви,
без которой семья не может существовать, и
исключение внебрачных отношений, неизбежных, если инстинкт
ограничивается или попросту подавляется в его
нормальных проявлениях.
Речь идет не о надуманном противоречии. Опыт
непрестанно показывает, что голод и, равным образом,
принудительное целомудрие разрушают семью. К тому
же «семейное» целомудрие практически не осуществимо.
Правда, супругам внушают с редкой ловкостью,
тонкими двусмысленными намеками, что есть периоды,
когда супруга бесплодна, и поэтому в этот момент возможно
полное удовлетворение чувства, в другое время ведущее
к деторождению.
Но может ли человек этим воспользоваться? Любовь
осуществляется не с календарем в руке. Ясно видно, что
изобретатели этой уловки никогда не любили, даже не
знают, что такое любовь. И, кроме того, мбрален ли этот
совет? Нисколько, потому что, если физический акт
способен зачать ребенка, всегда может существовать
«греховное» намерение избежать потомства, к тому же
обдуманное, с соответствующими рассуждениями и расчетами.
Таков, следовательно, пример церковного образа
мышления. Он стоит вне жизни; он не может отрицать законов
природы, ибо этим он может нанести себе смертельный
удар, и все же страхом адских мук принуждает людей
отречься от действительности и жить в фиктивном мире,
хотя бы это и стоило им невыразимых страданий среди
неразрешимых противоречий каждодневной жизни.
Однако, возвращаясь к интересующему нас
положению о доктринерской неподвижности церкви, мы, не
говоря уже об этих примерах и доводах, должны отметить,
что печально, даже глубоко больно видеть, как это видел
я в течение многих лет, в какую духовную темницу
заключены католические философы. Их достижения
ничтожны, ибо, кроме механизма всей организации вероучения,
их подавляет страх. Именно страх! Иезуит Франческо
208

Морандини постоянно трепетал при мысли, что
пустяковые вольности, допущенные им в лекциях, или в
печати, или же в его «Логике», не будут одобрены
отцами Арну Буайе, Деланнуа и другими, как не
соответствующие требованиям паралитической программы. Он
опасался, и не без основания, что ему запретят преподавать.
Я пытался ободрить его, но мне удавалось это с трудом.
Однажды он сказал мне, что в течение добрых
шестнадцати лет со дня на день он ждет приказа убираться на
все четыре стороны. Он жил словно на раскаленных углях,
как, впрочем, и все другие.
Деланнуа — человек очень умный, может быть, после
Генена самый умный из всех иезуитов на философском
факультете папского Грегорианского университета — был
сверхосторожен, подобно человеку, который пробирается
ночью по краю обрыва. По многочисленным признакам я
замечал, что он прекрасно понимал абсурдность
католической философии. Но он не осмеливался
компрометировать себя. Кроме всего прочего, он знал о враждебном к
нему отношении итальянских иезуитов, которые всегда
были начеку, терпеливо выжидая случая захватить его,
как говорит старинное выражение, на месте преступления.
А тогда — прощай преподавание в Риме, в высшем
учебном заведении Ордена!
Тут было не до шуток. Иезуит Арну, декан
философского факультета, рыскал и разнюхивал повсюду. Короче
говоря, это была борьба всех против всех, и донос на
других оказывался единственным средством самозащиты.
Вот почему в этой затхлой атмосфере, которая
пропитывает всю церковь (в Испании совершаются невероятные
вещи для поддержания ортодоксальности католического
преподавания и подавления светского преподавания),
даже весьма умные люди задыхаются, их силы
атрофируются. Посредственности, напротив, процветают. Мне
было больно видеть людей, подобных иезуиту Генену,
человеку выдающегося ума, обреченных на бесплодное
пережевывание общих мест истлевшего аристотелизма.
А ведь этот человек, если бы не стал церковником, мог
бы стать прославленным ученым, полезным человеческому
обществу! Сейчас же он, напротив, — ничто. Сухая ветвь
допотопного древа...
Это объясняет, между прочим, тот факт, что
католическая философия и с помощью неотомизма не сказала
14 А. Тонди
209

йоёого Слова, а ее попытки выработать новые
представления были и остаются в глазах всего мира бледными
призраками, меркнущими при свете более жизненных и
более жизнеспособных философских взглядов.
Католики надрываются, но остаются позади... несмотря
на их потуги. Почему? Потому что в самих основах их
философии кроется внутренний порок: их учение мертво.
Оно умерло, не успев родиться.
Эти замечания объясняют другую характерную черту
католической философии — ее неспособность усвоить и
интерпретировать новые достижения науки. И в самом
деле, избавление от догм католической философии было
бы похоже на то, как если бы кто-либо оставил стоячие
воды гавани, выбрался бы из путаницы водорослей и
опавших листьев, чтобы выйти в открытое море под
парусами, надутыми бризом, на волны, где, как говорит
Байрон в «Корсаре», «думы бесконечны и свободна душа».
Следовательно, или новые открытия отвергаются, и
тогда о них говорят лишь украдкой, ограничиваясь
намеками, разбросанными там и сям в книгах, скрытых от
нескромных взоров любознательных и жаждущих знания
людей; или же новые открытия признаются, но
изображаются так, чтобы они соответствовали облику и
программе официального, мертвого и превращенного в
мумию учения. Если перекроить их таким образом не
удается, их «опровергают», искажают, стремятся обкарнать.
Близорукие доктора философии — как, например,
тупой иезуит Соккорси, бывший директор ватиканского
радио, — теряют время и силы, чтобы порицать
Эйнштейна, ругать геометрические теории, не согласные с
положениями Евклида, воевать против физики атомного
ядра. Скачкообразные изменения энергии, которым
соответствуют атомные модели, действуют на нервы отца
Генена, поскольку они расходятся со схоластической
точкой зрения К
Но никто не слушает католических докторов. Их
мнения подобны легкой дымке испарений, которые не
оставляют следов: их рассеивает ветер и разгоняет солнце, и
вновь открывается лазурное, чистое небо.
Постараемся теперь подвести итоги и представим
окончательное заключение.
1 P. Genen, Cosmologia, Roma, 1949.
210

* * *
Представляется доказанным выдвинутое нами
положение о том, что философская часть вероучения, созданного
церковью, не объясняет действительности, жизни, не
разрешает связанных с ними проблем, и даже не намекает
на все это. Мы ограничились отдельными
доказательствами, но это доказательства, которые резюмируют
существо вопроса.
Итак, истина, жизнь не могут быть сведены к пустым
схемам, к неопределенным понятиям, невыразительным
построениям. Метафизика — хорошая вещь, и
абстрагировать временами необходимо. Но не следует витать в
абстракциях, в эфире, если необходимо осветить
подлинную реальность, которая коренным образом отлична бт
абстракции.
Сводить существа, которые живут, трепещут, движутся,
сражаются, которые любят, побеждают, страдают и
умирают, — сводить их к акту, потенции, «субстанциальной
форме», словом, к инертным и ирреальным призракам —
это переходит все границы.
Поносить инакомыслящих, смотреть на них
иронически, обходиться с ними с величественной
снисходительностью, с аристократическим самомнением, как если бы
это были безнадежные глупцы, — зрелище поистине
печальное.
Мы оцениваем всякую работу мысли, в том числе
мысли Фомы Аквинского и церковных философов, как они
этого заслуживают. Возводить же эту философию в ранг
единственной истины, распространять ее под страхом
наказания на всю вселенную, насмехаться над трудом
других — это небывалое дело. Это для философа вещь
совершенно необычная, опасная, вызывающая
беспокойство.
Чем же это объясняется? Представим себе
священнослужителя, иезуита или доминиканца. Кто они такие?
Вспомним о Ватикане. Что это за учреждение? Каковы
его цели?
Иезуит, доминиканец, священнослужитель вообще —
это человек, стоящий вне действительности и жизни как
благодаря своему воспитанию и тому, что он прикован к
абстрактной догме, так и благодаря тому, что он лишил
себя высшего смысла жизни. Поэтому изобретенное им
философское построение, которое он использует, отли-
14*
211

Чается теми же свойствами. Вдобавок, священнослужитель
безжалостен, непримирим и деспотичен в его роли
«законного» наставника и руководителя человеческого общества,
ибо он считает, что он свыше, самим богом, облечен этим
достойным удивления правом. Кто осмеливается
противоречить ему, выступать против него, того безоговорочно
клеймят как злоумышленника и еретика.
С другой стороны, Ватикан, существующий благодаря
оторванному от жизни и действительности догматическому
учению, нуждается в подобного рода философии, которую
мы описали. Он не может обойтись без нее. В руках
правящей церкви это — необходимое орудие сохранения и
увеличения ее власти над людьми, потому что пустая и
мудреная догма, ловко приправленная фиктивными
умозрительными доводами, внедряется в души и порабощает
|их, а Ватикан тем самым получает возможность
добиваться своей основной цели: политического господства
над миром.
Здесь, к сожалению, нет места евангелию. Как
читатель, конечно, уже заметил, церковники весьма далеки от
него.
Впрочем, мы говорим не о неизвестных фактах. Только
люди, сознательно закрывающие глаза на
действительность, могут не видеть этого, не видеть очевидной
абсурдности допущения существования какого-либо согласия
между действительностью, жизнью и католической
философией. Только, слепцы могут допустить существование
последовательной связи между воспитанием церковников
и христианством, между политической и экономической
властью Ватикана, ряда орденов и религиозных
организаций и евангелием Иисуса.
По этим причинам и, между прочим, по изложенным
соображениям, относящимся к характеру католической
философии, я порвал с церковью, ушел из Ордена. Куда?
Мне кажется, при всем моем уважении к тем, кто мыслит
иначе, я ушел прочь из тьмы и холода — к жизни.

III. ПОГОВОРИМ О ТЕОЛОГИИ
Замечания, которые мы сделали о католической
философии, можно отнести в основном и к теологии. Но эта
последняя имеет и собственные отличительные черты,
которые не свойственны католической философии или же
свойственны ей в меньшей степени. В самом деле, в то
время как в системе церкви первая является? служанкой
и орудием, вторая является госпожой и владельцем
орудия. Вследствие этого, чтобы избежать повторений,
ограничим исследование выявлением тех сторон теологии,
которых не имеет философия или имеет их в меньшей
степени. С этой целью уместно вспомнить, что говорил
мне отец Джузеппе Гризар, известный историк — иезуит:
«Католическая теология — это тюрьма, в которую
церковь заточила себя, заточила других, а затем бросила
ключи в реку».
Сказано метко. Теперь полезно рассмотреть два
пункта, затронутых этим суждением.
Из-за своей жажды власти над умами и нетерпимого
отношения к противникам правящая церковь, начиная с
первых веков своего существования, неосторожно
злоупотребляла своей «непогрешимостью», провозглашая
«догматами», то есть «ниспосланными богом», изрядное
количество понятий, которые в наше время оказались в
вопиющем противоречии с разумом и наукой.
Церковь, безусловно, переусердствовала. Однако,
пойдя указанным путем, она уже не могла остановиться,
ибо для защиты того или иного ложного положения она
была вынуждена поддерживать множество других,
каждое из которых, в свою очередь, приводило к
необходимости поддерживать новые и новые ложные положения.
Ясно, что церковь не могла, да и не может повернуть
213

вспять. Если бы она сделала это, она признала бы свою
ошибку, и тогда ее «непогрешимость» развеялась бы как
дым, а вслед за этим рухнула бы и сама церковь.
Поэтому церковь вынуждена упорствовать. Путь
догматики, пройденный руководящим духовенством, включая
пап и соборы, в течение веков, сравним с волшебной
дорогой, которая исчезает за спиной идущего по ней. На
этой дороге нельзя останавливаться и отдыхать. Нужно
идти, а то и бежать вперед. Например, нечто
«определяется» как объект «веры», и отвергающий это нечто является
«еретиком». Но вот возникает «препятствие», слышатся
возражения. Необходимо осудить возражения, определить
еще что-то. Если онр по-настоящему и не определяется,
осуждение все же должно произойти. Идя этой дорогой,
можно действовать только так.
Известен суд над Галилеем. Галилей неосторожно
утверждал, что Земля вращается вокруг Солнца, и
инквизиция, вынудив его отречься от своего утверждения,
выслала его на поселение. Затем, со временем, ватиканские
власти обнаружили, что Галилей был прав, а святой
престол и папа ошибались. С великой горечью церковь
признала — единственное в своем роде происшествие в ее
истории, — что она заблуждалась. Иначе она поступить
не могла. Но свое признание она сделала спустя века,
когда ошибка стала явной; следовательно, признание ее
уже не является заслугой, а поиски оправдания
посредством различных уверток, мелких формально-логических
уловок не уменьшают чудовищности совершенного и
ответственности за него. Церковники утверждают, что
непогрешимое церковное руководство не замешано в этом.
Папа одобрил «осуждение», это верно, но он не имел
намерения делать это «во всеуслышание», официально
(ex cathedra). Кроме того, во всем виноват был Галилей:
этот упрямец был остер на язык и раздражителен. В своем
«Dialogo sui massimi sistemi» он, как это понятно
каждому, изобразил папу самоуверенным и дерзким
глупцом, упрямым перипатетиком, который на каждые три
слова говорит шесть глупостей. Более того, доводы,
которые в присутствии теологов приводил Галилей для
доказательства обращения Земли вокруг Солнца, не были
убедительны (А. Мюллер, Основы астрономии, Рим, 1904,
т. I, стр. 362 и ел.). Конечно Галилея наказали, но в этом
виноват он сам. Церковь, пожалуй, была скомпрометиро-
214

вана назойливым пизанцем, но была снисходительна, ибо
никто среди инквизиторов даже и не думал о пытках и о
«применении веревки».
Пример, повторяем, уникальный и показывает, с каким
трудом церковь идет на признание своих ошибок. Три или
четыре неудачи такого рода — и для Ватикана все было
бы кончено. И если бы речь шла об ошибочности какого-
либо из «непогрешимых» определений, церковь этого не
признала бы ни в коем случае, хотя бы всем было ясно
как белый день, что это так. Иначе все сооружение
рухнуло бы. Если бы церковь признала, что ошиблась в
вопросе веры, догма о «непогрешимости» оказалась бы
ложной. В этом случае вся система вероучения взлетела
бы на воздух.
Следовательно, церковь, с одной стороны, является
своим собственным тюремщиком, а с другой стороны —
тюремщиком других.
Пример Галилея показывает это с очевидностью,
которую я назвал бы безжалостной. Он показывает
вредоносность церковного аппарата — его направленность против
прогресса человечества, посягательство на свободу
умственной деятельности, на внутреннюю свободу
индивидуального сознания. Словом, это физическое (вспомним
тюрьмы и пытки инквизиции) и моральное заточение
личности, а по возможности, и общества. Говоря так, мы не
боимся преувеличений. Вот некоторые доказательства.
Существует интересная книга — «Индекс
запрещенных книг» (Index librorum prohibitorum), напечатанная
по приказу папы издательством Poliglotta Vaticana. Кто
прочитает хоть одно из произведений, указанных в этой
книге, тот совершит смертный грех, иначе говоря, если
он умрет, не раскаявшись в этом «преступлении», он
попадет в ад. Ни больше ни меньше.
Это свидетельствует о ликвидации свободы мысли и
подавлении сознания человека. Запугивание преисподней
показывает, как далеко зашло желание церкви поработить
людей. Тем не менее, чтобы составить себе отчетливое
представление об этом стремлении, хотя об этом
достаточно яснс! говорит обещанная устрашающая кара,
следует изучить, на что распространяется этот невероятный
запрет. С этой целью пробежим благословенный
«Индекс», в который однажды инквизиторы включили «Dialo-
go sui massimi sistemi» Галилея и великое сочинение
215

Коперника (декрет от 5 марта 1616 года. В этот день
были запрещены все книги, в которых защищалась
гелиоцентрическая система).
Что же мы находим в этом «Индексе» сегодня?
Просматривая книгу, я читаю: «О тирании»; «Жизнь Витторио
Альфиери да Асти, написанная им самим»; «Панегирик
Плиния Траяну»; «О государе и о литературе»
Альфиери; «Психология как наука, основанная на фактах»
Пьетро Помпонацци; «Естественное возникновение
солнечной системы» Ардиго; «О преступлениях и наказаниях»
Чезаре Беккариа; «Учение о законодательстве» Филанд-
жьери; «Энциклопедия» Дидро и Даламбера; «Якопо
Ортис» Фосколо; «Гражданская история
Неаполитанского королевства» Пьеро Джанноне; «История упадка
и падения Римской империи» Гиббона; «Критика чистого
разума» Иммануила Канта; «Басня о пчеле» Бернара де
Мандевиля; «Велизарий» Мармонтеля; «Мудрецы» Мон-
тэня; «Дух законов» Монтескье; «Пор-Ройаль» Сен-Бева;
«Лекции по итальянской литературе» Сеттембрини;
«История английской литературы» Тэна и т. д.
Кроме того, в «Индекс» внесены все произведения.
Бальзака, Джордано Бруно, Эрнеста Буонайути,
Альфреда Луаси, Вольтера, Бенедетто Кроче, Габриэля Д'Аннун-
цио, Рене Декарта, Джованни Джентиле, Винченцо Джо-
берти, Томаса Гоббса, Жюля Ламметри, Мориса Метер-
линка, Альфреда Ориани, Пьера Жозефа Прудона,
Александра Дюма (отца и сына), Стендаля и т. д.
Помимо них в «Индексе» названы четыре произведения
Иеремии Бентама, одно Виктора Кузена, два Густава
Флобера, два Антонио Фогаццаро, десять Мельхиора
Джойя, два Артура Графа, пять Фердинанда Грегоровиу-
са, три Гверрацци, три Гвиччардини, четыре Генриха
Гейне, два Виктора Гюго, три Ламартина, семь Ламеннэ, пять
Леруа, семь Мальбранша, четырнадцать Мамиани, десять
Мантегацца, одиннадцать Джован Баттиста Марини, семь
Шарля Морраса, шесть Жюля Мишле, два Винченцо
Монти, два Блэза Паскаля, шесть Пуффендорфа, пять Эдуарда
Кинэ, девятнадцать Эрнеста Ренана, два. Антонио Росми-
ни, пять Жан-Жака Руссо, шесть Паоло Сарпи, три
Никколо Томмазео, двадцать одно Турмеля и т. д.
Некоторые из перечисленных авторов являются
величайшими представителями человеческой мысли, другие
менее значительны. Но все они достойны всяческого ува-
216

жения. Мы здесь не упомянули о многих других,
заслуживающих упоминания.
Нарисованная картина уже дает представление о
давлении, которое церковь оказывает на умы. И все же это
еще не все: кроме произведений, указанных специально,
тысячи и тысячи других были запрещены по категориям,
оптом, всегда с той же угрозой преисподней. Полезно
перечислить здесь эти категории, пользуясь «Кодексом
канонического права».
Вот итальянский текст канона 1899:
«Запрещены:
1) издания оригинального текста и старинных
католических переводов священного писания и издания
восточной церкви, опубликованные каким бы то ни было
некатолическим автором, а равным образом переводы указанных
текстов на любой язык, изданные и отредактированные
не-католиками;
2) книги любого автора, пропагандирующие ересь или
раскол или. стремящиеся каким-либо образом разрушить
самые основы религии;
3) книги, которые намеренно нападают на религию и
добрые нравы;
4) книги какого бы то ни было некатолика, которые
трактуют о религии, за исключением случаев, когда в них
нет ничего, направленного против католической веры;
5) книги, о которых говорится в канонах 1385, § I, № 1
(книги св. писания, или комментарии и аннотации к ним,
изданные без церковной цензуры) и 1391 (то есть
переводы на данный язык св. писания, не одобренные
Апостолическим престолом, или же изданные не под надзором
епископов и не содержащие аннотаций, взятых из
писаний святых отцов церкви и ученых церковных
авторов), равно же книги, упомянутые в каноне 1385, § I,
№ 2, то есть изданные без соблюдения канонических
предписаний, книги и брошюры, рассказывающие о новых
пришествиях, откровениях, видениях, пророчествах,
чудесах, или побуждающие к новым проявлениям веры, хотя
бы они и носили частный характер;
6) книги, которые оспаривают или осмеивают какое-
нибудь католическое учение; которые защищают
заблуждения, осужденные Апостолическим престолом,
принижают служение богу, которые пытаются нарушить
церковную дисциплину; книги, которые сознательно злословят
217

по поводу церковной иерархии, религиозного и
церковного сословия;
7) книги, которые излагают или призывают к
различного рода предрассудкам и колдовству, гаданию, магии,
вызыванию духов и другим подобным вещам;
8) книги, в которых говорится о допустимости развода,
самоубийства, дуэли;, которые, говоря о масонских сектах
или об обществах такого же рода, стремятся доказать их
полезность и безвредность для церкви и цивилизованного
общества;
9) книги, которые трактуют, рассказывают о вещах
похотливых и непристойных и научают им;
10) издания литургических книг, одобренных
Апостолическим престолом, но в которых что-нибудь изменено,
так что они не являются сообразными с подлинными
изданиями, одобренными святым престолом;
И) книги, в которых рассказывается о запрещенных
апокрифических индульгенциях, аннулированных святым
престолом;
12) чуждые постановлениям и смыслу церкви печатные
изображения всех видов Господа Нашего Иисуса Христа,
Пресвятой Девы Марии, Ангелов, Святых и других
Служителей Бога».
Оставив в стороне «священные изображения» и
ограничившись книгами, можно сказать, что их здесь более
чем достаточно. Это настоящая китайская стена, но только
за ней нас ожидают не стражники мандарина или
божественного императора, а самый ад.
Согласимся — впрочем, надо ли говорить об этом? —
что многие книги, включенные в эти категории,
действительно плохи, даже вредны, например те, что
перечислены в девятом параграфе. Но единственное
преступление других, а только им и мотивируется это
запрещение, состоит в оспаривании или опровержении идей
и точек зрения правящей церкви и ничего больше.
К тому же многие труды, например издания св.
писания, опубликованные некатоликами, часто и этим не
грешат.
Какова же цель этого закона? Его цель — завязать
глаза,' которые могли бы видеть, оградить людей высокой,
неопреодолимой стеной или заключить их в камеры с
таким отверстием, через которое проходят только угодные
католической церкви известия и понятия.
218

Церковь боится света. Почему? Единственное
вразумительное объяснение этому может быть только
следующее: она не уверена в правоте и истинности своего учения.
Кто сознает свою правоту — тот не боится. История не
знает ни одного философа, который бы угрожал
противникам хотя бы теоретической возможностью навсегда или
на неопределенный срок оказаться среди грешников ада.
А вот апостолический престол использует эту угрозу.
И было время, когда он пускал в ход солдат и палачей.
Каково наше заключение? Учение, опирающееся на
подобные методы, не может быть истинным. В самом
деле, при всем нашем уважении к чужим убеждениям
применение таких методов не представляется нам верной
и, тем более, разумной тактикой.
* * *
Изложенное подтверждает два положения: церковь
держит в тюрьме и себя и других, и, кроме того, система
вероучения, которая является душой этой церкви и
высшим оправданием ее существования, — не истинна.
Однако в отношении этого последнего замечания указанные
до сих пор причины носят пока лишь внешний характер.
Поэтому мы проведем в конце главы исследование,
которое в какой-то степени может углубить наше
представление о рассмотрении проблемы, имеющей
фундаментальное значение. Затронутые же нами моменты, равно как
и те, к которым мы обратимся далее, имеют целью
подготовить читателя и подвести его к опровержению
католической теологии по существу.
Итак, теперь уже своевременно задать вопрос, почему
правящая церковь почти с момента своего
возникновения— после эдикта Константина в 313 году — взяла на
себя неблагодарную задачу быть тюремщиком для себя
самой и для других? Буддизм, конфуцианство и другие
мировые религии никогда не брали на себя этого. В этом
повинна известная нам организация церкви. Почему же
католическая церковь пришла к этому?
Помню, когда я начинал изучение теологии в папском
Грегорианском университете, я был весьма озадачен тем,
что с весьма отдаленных времен высшее духовенство
своими «определениями» неосторожно
«монополизировало» будущее, не подумав, что развитие науки сделает
219

со временем невозможной защиту глупых утверждений и
абсурдных догм. Одним из объяснений такой линии могло
служить предположение, что первоначальное развитие
церковного вероучения происходило в эпоху
обскурантизма, невежества и дикости. Но это абсолютно
противоречит фактам. В 325 году, в год Никейского собора и вплоть
до Калхедонского собора в 451 году и позже обсуждались
вопросы теологии, с привлечением очень высоких
философских понятий, например понятия «естества» и «лица».
Возвышенный образ мышления Плотина был широко
известен не только в Риме, но во всем античном мире в
течение третьего и четвертого веков. Неоплатонизм,
довольно известная система, господствовал над умами. Рим
и Греция деградировали, но последние лучи уходящей
эпохи блистали с удвоенной силой. Культура была
замечательной.
Почему же церковь решилась скомпрометировать себя
доказательством, например, божественности Христа,
догматизируя два его «естества» (человеческое и
божественное) и одно «лицо» и приписав при этом весьма темным
и спорным понятиям (которые уже и тогда были
предметом бесконечных дискуссий) «лица» («личности»),
«естества» «божественное» происхождение? Следует иметь в
виду, что это представления известного времени. Поэтому
нет ничего удивительного в том (и вряд ли церковь могла,
хотя бы смутно, не предчувствовать этого), что в
дальнейшем, в связи с углублением научных знаний, от этих
понятий не осталось, может быть, ничего или осталось
очень немного. Лучше и осторожнее было бы
догматизировать, если это было необходимо, божественность
Христа, трактуя ее как «непостижимую тайну» (как,
впрочем, и делает церковное руководство), и поэтому
объявить несостоятельными философские исследования
содержания этого понятия. Такой метод не причинил бы
никакого ущерба содержанию учения, «которому можно
верить» и которое, именно благодаря тому, что ему
приписывают «непостижимую тайну», целиком опиралось бы
на так называемое «божественное соизволение»,
непогрешимое по самой своей сущности.
Однако на деле ничего этого нет, кроме стремления
обсуждать непостижимое (чтобы не сказать —
неразумное). Почему? Чем объясняется, что правящая церковь
всегда стремилась связать с наукой и философией свою
220

догму, объект простой веры, не поддающейся
исследованию, иррациональной уже в тех источниках, из которых
он возник, то есть в писании и других документах
меньшего значения, которые, как всем известно, не
имеют исторической ценности? Причина этого
существует — причина важная и весьма тонкая. Но прежде
чем указать эту причину, рассмотрим некоторые другие
примеры этой своеобразной линии поведения правящей
церкви.
Классическим образцом такого поведения является
позиция церковных авторитетов в отношении «священного
писания». Давным-давно, несмотря на возражения
многочисленных противников, которые были отнюдь не
невеждами, церковь поспешила объявить, какие книги следует
признать «божественными», и, тем. самым, свободными от
заблуждений. Вот перечисление, извлеченное из
постановления Тридентского собора (сессия IV от 8 апреля
1546 года), соответствующее подробнейшему списку папы
Дамасо (Decretum Damasi, п. 382) и Карфагенского
собора (п. 397). В Ветхом завете мы имеем: Книга бытия,
Исход, Левит, Числа, Второзаконие, Книга Иисуса, Руфь,
четыре книги Царств, две книги Паралипоменон, первая
и вторая книги Ездры, книги Товита, Юдифи, Эсфири,
Иова, псалмы Давида (150 псалмов), притчи Соломона,
книги Экклезиаста, Исайи, Иеремии и Иезекииля,
Даниила, Осии, Иоиля, Амоса, Авдия, Ионы, Михея, Наума,
Аввакума, Софонии, Аггея, Захарии, Малахии, первая и
вторая книги Маккавеев. В Новом завете — 4 евангелия
(от Матфея, Марка, Луки, Иоанна), Деяния Апостолов,
14 посланий св. Павла (Римлянам, 2 — Коринфянам,
Галатам, Эфесцам, Филиппийцам, Колоссеянам, 2 — Фес-
салоникийцам, 2 — Тимофею, Титу, Филомене, Евреям),
2 — послания апостола Петра, 3 — апостола Иоанна,
1 — апостола Иоакима, 1 — апостола Иуды,
Апокалипсис апостола Иоанна.
Все эти книги, утверждает церковное руководство,
«внушены богом». Что это означает? Это означает, что
«согласно постоянному и ясно выраженному утверждению
источников откровения, бог является автором священного
писания, но не прямым и единственным творцом его, а
главным автором священных книг, на котором лежит вся
ответственность за их содержание, но который при их
составлении и редакции пользовался людьми, являвши-
221

Мйся второстепенными авторами, техническими
исполнителями. И так как человек — не слепое орудие, а
свободное и сознательное существо, автор второстепенный
оказывает на произведение и свое собственное влияние,
которое проявляется в форме книги. В этом смысле
можно говорить о стиле Исайи, Иеремии и т. д.» 1
«Вдохновляющее воздействие бога на человека
означает: а) возвышение сознания, посредством которого
автор отчетливо постигает то, что он должен написать, и
безошибочно судит об истинности или неистинности
излагаемого материала; Ь) побуждение воли, посредством
которого бог влияет на автора, чтобы он захотел писать
о том, что он постиг и о чем он рассудил; с) содействие
в способности выбора слов и выражений так, чтобы
предупредить ошибки и отклонения, которые могли бы
повредить проявлению божественной мысли».
«Торжественное собрание магистров Церкви на
Флорентийском соборе (булла Cantate Domino, 4 февраля
1441 года по флорентийскому стилю, по новому стилю
1442 года), Тридентском (IV сессия, 8 апреля 1546 года)
и Ватиканском (III сессия, 24 апреля 1870 года, кан. 4)
определило, что внушение библии является догматом
веры»2. Указанные книги называются «каноническими»
и составляют «канон», то есть собрание или каталог книг,
«внушенных богом». Поэтому сказать, что книга
«каноническая», равносильно утверждению, что она «внушена
богом». А так как «внушение» подразумевает
«безошибочность» пишущего и, следовательно, исключает
ошибки, сказать «каноническое» — значит то же самое, что
заявить «безошибочное». «Внушение» и, следовательно,
безошибочность автора распространяются не только на то,
что относится к вере и религиозным обычаям, но на все то,
что содержится в оригинальных книгах, то есть на то, что
священный автор приводит непосредственно или
подразумевает как слово божие или же приписывает ему».
«Если вдохновленный богом автор излагает слова
других и не одобряет их, очевидно, что эти слова не
истинны; если он их хвалит — они истинны, но только в том
смысле, в каком он их одобряет; если он передает слова,
1 P. Parente e A. Piolanti, Dizionario di teologia dom-
matica per i laici, Roma, 1943, p. 128—129.
2 H. Hopfl, Introductio generalis in S a cram Scripturam,
Romae, 1940.
222

Не одобряя и не порицая их, Святой Дух лишь
свидетельствует, что эти слова были сказаны другими» К
Итак, церковь весьма озабочена стремлением надеть
колодки на других, но, делая это, она надевает их также
и на себя. Это, однако, очень большая неосторожность,
потому что, как уже можно было в свое время
предположить, вопрос об истинности таких древних произведений,
который с самого начала породил споры, в результате
развития научных исследований поставил церковь перед
трудностями. Итак, церковь ошиблась. Она сочинила
ложную догму. Она не «непогрешима». Все сооружение
католического вероучения разлетается в прах.
К чему же было так себя компрометировать?
Эти священные, якобы «безошибочные» книги, учеными
(несвязанными по рукам и по ногам церковной иерархией,
не запуганными угрозами Ватикана) признаны
переполненными вставками, преувеличениями, тысячами
совершенно недостоверных эпизодов. Даже общеизвестные
места, которыми правящая церковь обосновывает или
считает, что обосновывает свою «непогрешимость» —
способ, которым «определяется» догмат «внушения» и
связанное с ним содержание писания, — эти места
оказались сомнительными, ошибочными, правильное
истолкование которых — дело весьма спорное и уж, конечно,
нисколько не соответствует толкованию церкви.
Когда Лютер начал нападать на «каноничность»
некоторых священных книг, церкви надо было бы
соблюдать величайшую осторожность. Но Тридентский собор
поспешно принялся «определять» и догматизировать. И все
же, может быть, тогда церковь еще была в состоянии
исправить эту ошибку. Карфагенский «канон» при
помощи тонких ухищрений, характерных для ватиканских
теологов, еще можно было бы преподнести как
недогматический список. Но с появлением тридентского
«определения» высший клир запер дверь и бросил в реку
ключи, так что, несмотря на увеличение числа и строгости
научных доказательств, Ватиканский собор был
вынужден подтвердить решение Тридентского. Иначе уже быть
не могло. Поистине, в этом проявилась ужасная судьба
церкви, ее Немезида.
1 A. Tanquerey, Brevior Synopsis theologiae dogmaticae,
Parigi-Roma, 1931, p. 165.
223

Поэтому-то в связи со столкновением между
ложными догмами и истинной наукой фантастически
неправдоподобными выглядят «авторитетные» утверждения
Пия IX и Ватиканского собора о якобы существующем
согласии между наукой и верой и даже о подчинении
науки вере (см. решения собора, часть II, глава I, пункт 5;
см. также Силлабус (Syllabus) от 8 декабря 1864 года,
№ 10 и 11).
Прежде чем перейти к выводам, приведем другой
пример, который разоблачает те же приемы, ту же систему.
Много веков назад правящая церковь
скомпрометировала себя употреблением путаных понятий «естества»
и «лица» и неосторожным употреблением их в своих
решениях, скомпрометировала себя и понятием
«субстанции». Уже во времена Сергия I (687—701) Толетантский
собор (пункт 688) учил, что человек состоит из двух
«субстанций» — души и тела. В вопросах троичности
постоянно говорится о «консубстанциальности». Венский
собор (1311—1312) в своем уложении «De summa
trinitate et fide catholica» определяет, что разумная
душа есть «субстанциональная форма» человеческого тела
и тот, кто это отрицает,— «еретик». Эти же положения
были подкреплены новым «определением» IV Латеран-
ского собора (сессия IV, булла «Apostolici Regiminis»
от 19 декабря 1513 года) и Пием IX (послание
«Eximiam tuam» от 15 июня 1857 года, направленное
кардиналу де Гейсель, архиепископу Кёльнскому, против
«заблуждений» Антонио Гюнтера).
Нет, однако, ничего более неопределенного, труднее
поддающегося точному определению, чем понятие
«субстанция». Даже теперь не удается точно определить, что
это такое. Тем более, следовательно, это относится к
«субстанциональной форме» — ничтожному и мертвому
схоластическому вздору.
А вот другой пример, последний, который мы
приведем: догмат «папской непогрешимости». Это один из
самых спорных вопросов католической веры. В течение
веков он никогда не был окончательно признан всеми
католиками. Даже на Ватиканском соборе, который возвел
его в догму (IV сессия, 18 июля 1870 года), мнения
разделились не только относительно уместности в то время
«торжественного определения», но даже в отношении
теологического содержания проблемы. Места в писании
224

в пользу такого догмата (Матфей, XVI, 16 и ел.; Лука,
XII, 32; Иоанн, XXI, 15 и ел.) относятся только к Петру;
и нужно очень хотеть этого, чтобы суметь извлечь
оттуда «догму о непогрешимости» (Carisma infallibile)
Петра, а тем более его преемников. Особенно трудно
доказать, что Христос хотел этого; мало того, трудно даже
показать, что он хотел, чтобы у Петра были преемники.
Кроме того, речь идет о местах писания, аутентичность
которых, по мнению множества ученых, очень
сомнительна. Возможно, что это фальшивка. Во всяком случае, с
точки зрения науки, такая большая степень
недостоверности уничтожает всякое доверие к этим документам.
Католическое толкование цитируемых мест весьма
сомнительно, и далеко не все согласны принять их без
возражений. Протестанты со времен Лютера и до наших
дней отвергают его. Притом часто это весьма ученые,
честные и религиозные люди. Их множество. Куда же
исчезает хваленая католическая уверенность? Может
быть, права католическая церковь? А может быть,
протестанты? Остается фактом, что научное сомнение не
исчезает. Мало того, единственно достоверно то, что
толкование и подлинность указанных мест сомнительны.
Поэтому церковное руководство не может опираться на
них. Вследствие этого, отказавшись от доказательств из
писания, оно прибегло к историческим доказательствам
(помимо евангелия), утверждая, что «папская
непогрешимость» признавалась с отдаленнейших времен как
факт, «раскрытый» богом.
Справедливо, между тем, совершенно обратное.
Деяния апостолов не говорят об этом важном обстоятельстве,
которое является основным в католической церковной
схематике. Высказывания Петра на Иерусалимском соборе
(Деяния, XV, 7) говорят лишь о его миссии среди
язычников и ни о чем более. Петр в приписываемых ему
посланиях не говорит ни слова о «непогрешимом примате».
Павел тоже молчит.
В документах первых веков нашей эры также нет ни
малейших свидетельств в защиту папской непогрешимости.
Свидетельства папы Клементия (I век), Игнатия Антио-
хийского (около 107 года), Иренея (конец II века)
смехотворны.
. Игнатий, например, говоря о церкви, которая
«главенствует в пределах страны римлян», то есть о римской
15 А. Тонди
225

церкви, отмечает, что она «возглавляет собрание
милосердия». И на этой основе католическое учение заключает
о «примате папы»!
Дальше. В» своей книге «Adversus haereses» (т. Ill,
стр. 3) Иреней говорит, что необходимо обращаться к
церкви, находящейся в Риме propter eus potentiorum
principalitatem (благодаря ее могущественным
руководителям), то есть по причине ее могущественного
руководства, чтобы знать подлинную апостолическую
традицию. Вот и все.
Высказывания св. Киприана, епископа Карфагенского
(III век), более чем сомнительны. То кажется, что он
действительно признает «примат» Петра, то, напротив, что
Петр представлял самое большее символ, знак церковного
единства, существовавшего между апостолами и
епископатом. В споре о законности крещения, начатого
«еретиками», Киприан выступил против папы Стефана.
Некоторые другие свидетельства, о которых можно
упомянуть (их два или три), якобы говорящие в пользу
«примата», стоят еще меньше. Отметим, что в них нет
даже намека на «примат» и, тем более, на
«непогрешимый примат».
Нужно подняться к четвертому, даже к пятому веку,
чтобы обнаружить какое-то подобие явного признания
примата, например на Калхедонском соборе (а. 451). Но,
принимая во внимание важность такого понятия, как
«примат непогрешимости», столь немногочисленные и уже
далекие от событий свидетельства (как если бы мы
сегодня в первый раз сказали о событии, происшедшем в
1500 году), являются просто жалкими.
На протяжении последующих веков «примат римских
епископов» был весьма далек от признания церковными
организациями во всем мире.
В девятом веке произошло отделение всей восточной
церкви. Вплоть до Ватиканского собора (1870 год)
вопрос оставался спорным, многочисленные епископы и
теологи, особенно во Франции и Германии, отвергали
догмат о папской непогрешимости. И это отрицание вовсе
не было чем-то из ряда вон выходящим — во многих
семинариях обычно учили по этому поводу, что папа «не
является непогрешимым».
Следовательно, даже среди правящих католиков
вопрос оставался сомнительным с научной точки зрения.
226

Итак, догма о «папской непогрешимости» противоречит
фактам. К чему же тогда ее «торжественное определение»,
создание из нее «предмета веры», заявления, что речь идет
о факте «божественного откровения», следовательно, о
«достовернейшем» событии? Это кажется нелепым. И
действительно, это учение является абсурдным с научной
точки зрения. Но так ли оно абсурдно с точки зрения его
практической полезности для церкви?
Очень важным, хотя и не главным, обстоятельством,
объясняющим тот факт, что правящая церковь ради
неблагодарного дела порабощения умов пошла на
всевозможные опасности и жертвы вплоть до заточения в
тюрьму самой себя и защиты абсурдного учения, является
психология церковников, весьма отличная от психологии
нормального человека. Чтобы понять это, достаточно
вспомнить, что мы говорили ранее о воспитании
священников вообще и иезуитов в частности. Тем не менее
некоторые дальнейшие разъяснения представляются нам
необходимыми.
Служители церкви архиуверены в том, что бог
наделил их высшей властью над всем и вся, начиная с
политического управления народами и кончая моральным
поведением каждого, вплоть до практического
использования супругами брачного ложа. Имея дело с такими
взглядами, не приходится удивляться тому, что
непримиримость и жажда власти над душами у духовенства, и в
особенности у руководящего духовенства и Ватикана,
поистине необыкновенны. Вы не убеждены в этом?
Ну что же, поспорьте с какой-либо видной духовной
особой, да что там, с первым попавшимся священником,
прижмите его к стене и у вас больше не будет сомнений.
Самое меньшее, что может с вами случиться, — это то
что он обойдется с вами, как с дураком. И в устных и
даже в дружеских спорах с глазу на глаз, когда и речи
нет о том, что что-то выглядит неубедительно,
необоснованно и даже напротив, ваш противник все же будет
пытаться убеждать вас, засыпая доводами, касающимися
всех сторон проблемы. Оспаривать это «убеждение»,
естественно, невозможно, учитывая характер спора. На ваше
возражение, что «таинства» католицизма (например,
таинство троицы) содержат элементы, которые взаимно
противоречат друг другу, или же, что по многим
причинам с научной точки зрения евангелия не могут счи-
15*
227

таться заслуживающими доверия, и, следовательно,
истинность их не бесспорна, священник раздражается.
Он пытается доказать вам, что это не так, и излагает
серию доводов, доказательная «сила» которых может быть
исчерпывающе и с точностью оценена вами, если только
вы не пожалеете времени на прочтение какого-либо
сочинения по теологии.
Оказавшись в затруднительном положении, наш
бедный патер наконец выходит из себя. Как! Ты, жалкий
человек, насекомое пред ликом всевышнего, предерзостно
набираешься смелости восставать против его наместника,
который облечен всемогущим ни больше и не меньше, как
непререкаемым правом управления людьми? Немыслимо!
Эта мания рассуждать, допытываться и противоречить
есть или дьявольское искушение, или же результат
непростительной гордыни! Если ты этого не понимаешь, то это
признак недостаточного развития твоих умственных
способностей. Так покорись, если не хочешь попасть в ад.
Я буду гораздо снисходительнее к тебе, после того как
ты согласишься со мной и признаешь, что я могу
рассчитывать, если не на понимание, потому что не всем удается
понять истину, то, по крайней мере, на почтительную и
смиренную покорность. Ах, ты не можешь быть
послушным? В таком случае ты слепец или злодей.
Поверь, дорогой читатель, это не преувеличение.
Беседа со священниками очень скоро переходит в стычку.
Они выглядят кроткими со своими, с теми, кто их
превозносит; по отношению к другим — это упрямые и опасные
противники, злобные и истеричные.
Это хорошо известно «вероломным» священникам
(fedifraghi), которые после конкордата 1929 года1 были
устранены по закону с государственной службы в
Италии, словно они умертвили кого-нибудь. Это известно и
тем, кто в прошлом сгнили в камерах инквизиции или
были замучены. Я сам, как только покинул религиозное
заведение, едва избежал заключения политической
полицией в дом умалишенных; это было делом рук
духовенства, заинтересованного в моем исчезновении.
Сердце сжимается, когда говоришь о подобных вещах.
Далеки они от Иисуса и евангелия! Попытаемся все же
1 «Конкордат71929 года» — соглашение между Муссолини и
Ватиканом, укрепившее фашистскую диктатуру в Италии. — Прим. ред.
228

извлечь из этой мрачной картины некоторые полезные
результаты и выводы. Если такова вообще нетерпимость
низшего клира, легко представить себе, какой степени,
какого уровня достигает она у правящих попов, у
Ватикана! Поведение церковного руководства направлено к
уничтожению противников всеми средствами. Этим
объясняются и неистовые, а потому и весьма неосторожные
усилия правящей церкви подчинить непокорные умы, для
чего она всегда прибегала и прибегает к догмату о
«непогрешимости», доказывая его с исступлением, усердствуя
свыше всякой меры. И в самом деле, поскольку таково
мышление церковников, не соглашаться с ними,
противоречить — значит совершать «преступление против
божества», наносить оскорбление авторитету церкви.
Но хотя психологический фактор и имеет большое
значение, и занимает важное место, все же,
сравнительно с результатами, он непропорционально мал. В самом
деле, даже сектант, даже умственно отсталый человек
при столкновении с вековым опытом, со всевозможными
нелепостями и ошибками католиков, открыл бы глаза.
Поэтому психологический фактор должен сочетаться с
другими, по крайней мере еще с одним, который мог бы
объяснить деятельность до того безрассудную, что она
граничит с помешательством.
Этот фактор состоит в следующем.
Когда закончился период преследований церкви,
правящая церковь повсюду добилась земельных владений,
политического влияния, господства над людьми,
огромных богатств. Они, конечно, не могли бы сохраниться,
если бы церковь ограничивалась в своей деятельности той
областью, где она по-настоящему и должна бы
оставаться, то есть если бы церковь попрежнему вела жизнь
среди упражнений в добродетели, видений загробного
мира, в изумленном созерцании мистических тайн. Поэтому
было необходимо изобрести подходящее средство
сохранения и умножения приобретенных привилегий, которое
отличалось бы от способов, применявшихся в сфере
мистики. Наиболее удобным и легким в обращении
средством была, конечно, грубая сила. Она широко
применялась церковью. Но одной грубой силы было недостаточно.
В самом деле, насилие не может привести к прочным
результатам, если оно применяется не к неодушевленным
предметам, потому что в этом случае оно встречает про-
*29

тиводействие этих последних, противодействие, которое
может быть механически подчинено и преодолено более
высокими силами. Однако церковь хотела поработить, и
поработить надолго, живых людей, многообразную,
чувствующую материю, разумную и свободную.
Хорошо известно, что, прежде чем действовать, люди
должны осмыслить свой поступок в сознании и, если это
действие серьезно, продумать его основательно и
составить себе представление о нем. Единственным средством
порабощения, о котором мы говорим, было и остается
порабощение сознания вплоть до запрещения рассуждать,
мыслить, формировать собственными и независимыми
средствами свое индивидуальное сознание.
Таким образом, никто не смог бы восстать, так как
из самого человеческого сознания были с корнем
вырваны возможные причины какого бы то ни было
протеста.
Для осуществления такого замысла прежде всего
было необходимо удерживать массы в невежестве, в
темноте. В книгах, в речах — повсюду людям внушали одно и
то же. Церковники зорко следили за издателями. Для
тех, кто противоречит,— ад и еще более убедительное и
доступное средство, убеждения — тюрьма. Запрещается
кому бы то ни было выражать одобрение противникам
религии и потому не разрешается ни в коем случае слушать
и читать их; кто же осмеливается делать это, совершает
тяжкое преступление, рискует вечным осуждением.
Впрочем, не волнуйтесь — с учениями противников религии
тоже можно будет ознакомиться, но только из уст самой
правящей церкви, которая уж позаботится расписать
своих противников как испорченных, даже весьма
вредных и извращенных людей, нечестивых и
невежественных, чтобы все надругались над ними.
Едва кто-нибудь взбунтуется, церковь стремится
заточить его, посадить за решетку, если это возможно; следит,
чтобы он не писал, а если он пишет, уничтожает его
книги, захватывает их у издателя или в магазине и сжигает
на костре или запирает их в подвалах. Кроме того,
прежде, чем ересь получит распространение, церковь
прибегает к ординарному, а если этого недостаточно, то к
экстраординарному внушению, то есть к «карисме
непогрешимости», и «определяет» эту ересь, расправляясь с
ней одним ударом.
230

Проходить мимо еретических систем, не считаться с
ними, надеяться на время очень опасно для церкви. Это
видно из событий на Востоке времен раскола, который
мог распространиться благодаря тому, что там не давали
воли действиям католической церкви. Подобная же вещь
произошла с Лютером в Германии. Немецкие феодалы
покровительствовали Лютеру, и благодаря этому он смог
пересмотреть систему католического вероучения. И вот
результат: римская церковь должна была лишиться
своего политического господства в большей части германских
земель и вместе с ним — огромных богатств.
Вот чем объясняется поспешность правящего
духовенства, с которой оно, лишь бы уничтожить опасности
сегодняшнего дня, «осуждает» заблуждения, «определяет»
тот или иной «предмет веры», расписывается под
положениями, которые на завтра становятся явной нелепостью.
Почему оно так (поступает? Читатель уже в состоянии
ответить на этот вопрос, сделать вывод. Мы дали ему
достаточные основания для этого. Но все же мы сами
это скажем: правящая церковь, та, что командует, боится,
что, если она не примет всех мер для покорения умов, она
потеряет бесспорное господство над ними и, вследствие
этого, политическую власть над миром.
Если бы цель, которую преследует высшее
духовенство, была бы только мистической, религиозной, тогда
перечисленные усилия ее были бы лишены основания,
так как католическая религия подобно, скажем,
буддизму имела бы в виду удовлетворение возвышенных и в то
же время элементарных требований души, свойственных
многим людям: внутренней потребности надеяться на
помощь свыше, на грядущие беззаботные радости взамен
жизненной борьбы здесь, на земле, желания объяснить
проблемы земной жизни. Но, повторяем, техника
католицизма отличается от техники других религий, ибо
целью его является не объяснение этих проблем, а нечто
совершенно противоположное. Толпа, смиренные и
добрые священники — и таких много — не замечают этого.
Но Ватикан хорошо знает, чего он добивается. Ставка в
его игре — политическое господство над миром. В
течение тысячи шестисот лет история подтверждала этот факт;
она регистрировала войны, отлучения из политических
соображений, непрерывное применение грубой силы, поток
теоретических «осуждений» для удушения сознания, сло-
231

вом, малопривлекательные подвиги рядового и
руководящего духовенства.
Нельзя при этом сказать, что такой метод
недейственен. Напротив, история показывает, что он исключительно
эффективен. В течение многих веков массы были
придавлены церковным прессом и почти не оказывали
сопротивления. Понадобились вековые кропотливые усилия,
чтобы развились зародыши протеста, который, в особых
условиях, проявился первоначально в греческом расколе,
затем — в движении, возглавленном Лютером.
Для лучшей и более подробной иллюстрации этой
техники порабощения сознания полезно, между прочим,
описать с возможной тщательностью принятый в
«Обществе Иисуса» метод обучения церковным дисциплинам.
Для этого зададим вопрос: какова цель научного
исследования? Несомненно, поиски истины, ответят нам.
Ничто другое не допустимо. Обучать с заранее
поставленной целью затемнения умов, скрывать противоречия,
играть в прятки с действительностью, сознательно
обманывать — все это поистине выглядит крайне бесчестным,
чтобы не сказать больше.
Кто бы поверил, что орден иезуитов имеет
специальную и совершенно определенную программу подобного
обучения? Чтобы убедить читателя, мы предоставляем
слово самим статутам «Общества Иисуса». Тексты мы
заимствуем из книги иезуита Марио Барбера,
озаглавленной «Ratio studiorum и четвертая часть Конституций
Общества Иисуса», изданной в Падуе, в 1942 году1.
«[Провинциал Ордена] должен прежде всего помнить
о том, что с кафедры теологии должны преподавать
только те, кто преданы Св. Фоме; те же, кто отдаляются от
него или мало ему привержены, должны отстраняться от
преподавания» (из «Правил Провинциала», 9, § 2).
«Преподаватели Лилософии.., склонные к новизне
или к слишком свободному образу мысли, должны
безусловно отстраняться от преподавательской
деятельности» (из «Правил Провинциала», 16).
«Среди вещей, которые [преподаватель «священного
писания»] должен иметь в виду, первейшей является
защита одобренного церковью перевода» (из «Правил для
преподавателя священного писания», 2).
1 «Ratio studiorum ela parte quarta delle Constituziioni dela Com-
ГЯф-iia di Gesu», Padova. 1942.
232

«[Преподаватель «священного писания»] не должен
стремиться опровергать ошибки, исключая самые
заметные и действительно кажущиеся таковыми, которые
содержатся в перезоде, будь то перевод с поздней латыни,
или с халдейского, или с сирийского, или перевод
Теодицеи; с другой стороны, пусть он принимает во внимание
ошибки, которые весьма часто встречаются в латинской
Вульгате и мистериях нашей Веры, особенно если они
встречаются в переводе семидесяти толковников (settan-
ta), о которых он должен всегда говорить с почтением»
(там же, 5).
«Если решения Пап или Соборов, в первую очередь
Вселенских Соборов, провозглашают буквальный смысл
какого-нибудь места, [преподаватель «священного
писания»] должен безоговорочно утверждать, что это —
буквальный смысл, и не добавлять к нему других
буквальных значений, если они не зиждятся на обоснованных
предположениях. Если его побуждают к этому
намеренно, с тем, чтобы подтвердить какой-либо догмат веры,
он, конечно, должен указать, что это — буквальный или
мистический смысл» (там же, 6).
«[Преподаватель «священного писания»] должен
почтительно следовать указаниям Святых Отцов. Если они
согласно толкуют какой-либо буквальный или
аллегорический смысл, особенно когда они говорят ясно и
намеренно о писании или излагают догмы, он не должен
расходиться с ними. Если согласия между ними нет,
преподаватель должен предпочесть среди их различных
интерпретаций то толкование, к которому церковь с давних
пор проявляла большую склонность при широком
одобрении толкования» (там же, 7).
«Если речь идет о догмате веры, который большая
часть Отцов Церкви или теологов стремится доказать по
Священному писанию, [преподаватель священного
писания] не должен отрицать, что можно доказать его по
писанию» (из «Правил для преподавателя Священного
писания», 8).
«То, что можно успешно заимствовать у еврейских
раввинов в пользу Вульгаты или католических догм,
нужно использовать, не признавая их авторитета, чтобы не
случилось того, что кто-либо пристрастится к ним,
особенно, если они писали после Христа, Господа нашего»
(там же, 9).
233

«[Преподаватель еврейского языка среди прочих
вещей должен иметь в виду защиту одобренного
церковного перевода» (из «Правил для преподавателя еврейского
языка», 2).
«Наши [то есть иезуиты] должны в схоластической
теологии во всем следовать учению Св. Фомы, считая его
своим учителем и делая все, чтобы ученики
исключительно любили его» (из «Правил для преподавателя
схоластической теологии», 2).
«В отношении зачатия Святой Девы и
торжественности обетов ей пусть следуют мнению, которое теперь
наиболее распространено среди теологов и наиболее ими
поддерживается» (там же, 3).
«Когда суждение Св. Фомы неопределенно или когда
Св. Фома не высказывался по данному вопросу,
дозволяется придерживаться любой из сторон» (там же, 4).
«Первейшей заботой обучения является укрепление
веры и споспешествование .набожности. Поэтому в
вопросах, о которых Св. Фома не говорит ex professo, никто
не должен преподавать того, что не согласуется как
следует с духом церкви и с воспринятыми традициями и что
могло бы в какой-либо степени ослабить крепость
стойкого благочестия» (там же, 5).
кВ случае расхождений, когда таковые встречаются в
отдельных частях Summa teologica Св. Фомы,
[преподаватели схоластической теологии] пусть лучше
придерживаются схоластического метода, чем исторического,
и им будет достаточно поддержать какие-либо понятия
двумя или тремя солидными аргументами и примерно
столькими же опровергнуть главные наветы еретиков»
(там же, 9, § 2).
«Недостаточно излагать мнения ученых и умалчивать
о своих собственных; нужно защищать мнение Св. Фомы,
как оно высказано, или обходить самый вопрос»
(там же, 13).
«[Преподаватель церковной истории] должен
заботиться о тщательном изложении истории Церкви с целью
облегчить своим ученикам изучение теологии и более
глубоко запечатлеть в их сознании догматы веры и
каноны» (из «Правил для преподавателя церковной
истории», 1).
«[Преподаватель церковной истории] должен со всем
тщанием доказать, что права Церкви и ее Главы имеют
234

древние основания [что не верно.— Л. 7\], и показать, что
утверждения новаторов [читай: протестантов, еретиков.—
А. Г.] о недавнем происхождении этих прав являются
чистейшей выдумкой» (там же, 4).
«Пусть заимствует преподаваемое из подлинников,
цитируя слова самих авторов, если это ему представляется
удобным, и пусть покажет, что они часто искажались
новаторами» (там же, 5).
«Он должен изложить, что Церковь в ряде случаев
оставила без изменения то, что относится к данной
дисциплине, в других же содержание этого предмета мудро
изменила сообразно необходимости и пользе верующих»
(там же, 8).
«Главной целью [преподавателя канонического права]
является удобопонятное объяснение церковных законов и
защита справедливости и авторитетности их, насколько
это необходимо» (из «Правил для преподавателя
канонического права», 1).
«[Преподаватель философии] в сколько-нибудь
важных случаях не должен удаляться от Аристотеля,
исключая случаи, когда какая-либо теория чужда учению,
которого последовательно придерживались все академии,
делая это с тем большим усердием, если она
противоречит истинной вере, а также, если против нее им самим
или каким-либо философом выдвинуты аргументы. В этом
случае пусть приложит усилия к ее решительному
опровержению, согласно решениям Латеранского собора»
(V Латеранский собор при Льве X, который в булле
«Apostolici regiminis» от 19 декабря 1513 года предписал
всем преподавателям философии в университетских и
публичных лекциях опровергать принципы и выводы,
противоречащие ортодоксальной религии у философов,
которых они рассматривают. Словом, смысл этого
таков: любой ценой защищать Аристотеля, а когда он
противоречит церковной догме, обязательно опровергать его
опять-таки любой ценой).
«Не объясняйте и не цитируйте без тщательных
предосторожностей тех интерпретаторов Аристотеля, которые
неблагосклонны к христианской религии, и заботьтесь,
чтобы учащиеся не одобряли их» (там же, 3).
«Для этого не объединяйте в каком-нибудь, отдельном
изложении отступлений Аверроэса — то же относится к
ему подобным,— а если что-либо положительное можно у
235

него процитировать, делайте это без похвалы ему и, если
возможно, докажите, что он позаимствовал это у
других» [таким образом, бесчестность и недобросовестность
рекомендуются программой.— Л. Т.] (там же, 4).
«[Преподаватель философии] и его ученики не могут
вступать ни в одну [философскую] секту, как, например,
секту аверроистов, александристов и им подобных, и не
должны замазывать ошибок Аверроэса, Александра или
других, но, наоборот, должны обрушиться на них со всей
силой своего авторитета» (там же, 5) К
«Напротив, о Св. Фоме говорите всегда с почтением,
с готовностью следуя ему, когда это нужно, когда же
случится противоречить ему, расходитесь с ним во
мнении лишь с уважением и как бы неохотно» (там
же, 6).
К сказанному нам нечего добавить — в этом нет
надобности. Habemus reum confitentem. Читатель может
представить себе, какое впечатление я должен был
вынести, когда на втором году изучения теологии случайно
прочитал эти прямо-таки невероятные предписания.
В первую минуту я был поражен. В тот момент мне
казалось, что эти документы подложны. Но вскоре я понял,
что это не так. Тогда я испытал чувство страха, и в
еще большей степени, чем чувство отвращения.
Значит, думал я, стараясь разобраться в своих
чувствах и мыслях, я живу среди сборища
фальсификаторов. Фальсификаторов, не считающих себя таковыми,—
говорил я себе, чтобы извинить их,— ибо они исполняют
эти правила, вполне убежденные, что служат Господу.
Это объясняется их интеллектуальной испорченностью,
воспитанием, полученным как в новициате, так и после
его окончания. Как бы то ни было, они профессиональ-
1 Аверроисты и александристы были осуждены V Латеранским
собором, особенно за их «ошибки» в отношении человеческой души
и ее бессмертия. Александристы были последователями философии
Александра из Афродисии, жившего между 198 и 211 годами. Их
школа, основателем которой считают Пьетро Помпонацци (1462—
1525), распространилась в Северной Италии, особенно в Падуе.
Наряду с ней благодаря деятельности Пьетро ди Абано, умершего
в 1315 году, имела распространение школа аверроистов. Эти
правила «Общества Иисуса» кажутся устаревшими, и поэтому читатель,
возможно, заподозрит, что они должны бы быть уже забыты, но он
будет разочарован, потому что они и по сей день сохранили всю
свою силу.
236

ные обманщики, более того, узаконенные обманщики.
Я с трудом верил всему этому. Я перечитал места, о
которых мы говорили,— никакого сомнения! Тогда я
потребовал разъяснений. Не стоит повторять
неубедительные доводы и жалкие объяснения, которые я выслушал.
Смысл их состоит в следующем: если не говорить о
крайней изощренности толкования того или иного текста,
акробатических юридических определений степени
обязательств, принцип их остается таким, каков он есть: даже
если церковь ошибается — она права, и «ученый»
«Общества Иисуса», преподаватель, должен доказать это. Ну, а
если он не может этого сделать? Нужно во что бы то ни
стало суметь. Но если очевидные факты свидетельствуют
о другом? На этот вопрос не дается ясного ответа. Зато
невысказанный совет более чем ясен: нужно подделывать
факты, сведения, прибегать к обману и умолчаниям.
Другого пути, впрочем, и нет. Мы в комнате, из которой
необходимо уйти, но которая имеет только один выход.
Если внизу зияет пропасть, следует броситься в нее. Не
бросишься сам, тебя сбросят другие.
Между тем, я переживал неописуемые страдания —
это был настоящий катаклизм. Я все еще оставался
верующим — возможно ли было это? — я пытался верить,
держался стойко, хотя это и было мучительно. Однако
новая и глубокая эволюция отныне началась во мне. Из
столкновения между католической доктриной и истиной
возник медленный, но неуклонный пересмотр всей моей
жизни. Я был глубоко несчастлив. Величественное
здание, которое мне удалось кирпич за кирпичом возвести
ценой несказанных жертв, теперь рушилось под
могучими потоками света, исходящими от победоносного
светила— светила истины. Рушилось единственное
истолкование бытия, которым я до тех пор владел. Не
оставалось абсолютно ничего.
Трагический смысл происходившего заключался в том,
что химера исчезала, и на ее месте оставалась лишь
мрачная голая пустыня. Жизнь нужно было строить
заново. Подобно утреннему солнцу в зыбком тумане
восходило на моем небосводе светило другой истины, мне
еще неясной,— истины марксизма. Лишь много времени
спустя я смог составить себе определенное
представление о ней и познать ее научно. А в то время это были
лишь отдельные проблески в туманной дымке.
237

С усилением моих внутренних противоречий я
осознал, что было бы неразумным и нечестным принять
священнический сан, тогда уже совсем близкий. Я
решился сказать об этом на исповеди. Все иезуиты, к
которым я обращался, увещевали меня терпеть и не
говорить этого начальству, не продумав всего самым
основательным образом. Я был в полной нерешительности.
Однако нужно было на что-то решиться. Наконец один
иезуит, на которого я во всем полагался, разрубил узел.
Он сказал: «Не беспокойтесь. Примите посвящение под
мою ответственность. Я сейчас представляю господа.
Я отвечаю. Вы подверглись искушению. Я хорошо вас
знаю. Вы — жертва своего слишком аналитического ума.
Вы веруете. Разве это не так?» — «Да,— ответил я,— я
верую. Я верую, я люблю Иисуса Христа и не хочу
потерять его. Помогите мне, отец, не потерять его. Но как
бороться против логики? Логика неумолима».—
«Оставьте сейчас логику. Вы взволнованы. Бог восполнит все
своим милосердием. Если вы теперь не примете сан,
будет скандал. Причин никто не поймет. Вас очень
уважают. Что же подумают о вас ваши собратья? Вы же
прекрасно знаете, что девяносто девять процентов таких
случаев — следствие глубоко личных причин, о которых
даже невозможно поведать. Вы понимаете меня. Ведь
все будут думать именно так, могут подумать, заподозрят
в чем-либо подобном».— «Мне это совершенно
безразлично. Пусть думают что хотят,— ответил я и добавил: —
К тому же добрые христиане не должны думать плохое.
Если они так думают, тем хуже для них».— «Полно,
полно. Не волнуйтесь,— сказал он и спросил: — Разве
вы уже уверены в ложности католицизма?» — «Нет,—
ответил я,— нет. Еще не разобрался достаточно
ясно».
«Но тогда,— заключил священник,— пусть душа ваша
успокоится. В конце концов, чем вы рискуете? Ничем.
Ведь если католицизм истинен, вы будете счастливы,
став священником. Если же он ложен, это посвящение в
сан не будет действительно, и вы будете свободны, как
прежде. Но этого не случится, потому что это не так.
Итак, смелее вперёд. Именем бога я даю вам этот
приказ. Повинуйтесь».
Я молчал. Я вернулся в храм, к Христу, простерся у
подножья алтаря. Я молился часами, молился много
238

дней. Я плакал, искал надежды. Как Бранд в храме
у Ибсена, я ждал среди отблесков заката света чуда.
Посвящение в сан радостно взволновало меня. Для
меня наступили месяцы внутреннего мира. Дух мой был
поглощен высокой поэзией таинства посвящения, которое
совершалось, «происходило» в моих руках, в моих
дрожащих пальцах, дух мой реял в таинственном сиянии
мечты, в колдовском очаровании химеры.
Но когда восходит сияющее солнце и озаряет своим
живительным светом весь необъятный мир, невозможно
сомкнуть веки, укрыться во тьме искусственной ночи,
противостоять могущественным лучам солнца. Лучи этого
солнца проникли в мою душу.
И химера не смогла устоять. Procul recedant somnia
et noctium phantasmata — пусть убегают прочь ночные
призраки и видения.
* * *
Теперь необходимо рассказать об основной причине,
побудившей меня покинуть церковь и даже христианскую
религию. Я имею в виду внутреннюю фальшь
католического вероучения. Так как настоящая книга посвящена
не теологии, а жизни, исследование этого вопроса будет,
разумеется, кратким. Однако оно касается существа
проблемы.
Здесь мне кажется уместным повторить обычное
замечание, чтобы кто-нибудь не истолковал ложно мои
намерения. Мною ни в коей мере, ни в малейшей степени
не руководит желание нанести оскорбление чьим бы то
ни было религиозным убеждениям, в частности
внутреннему стремлению чьей-либо души к католицизму, к
Христу, особенно же к евангелию. Если «кредо» Рима
ложно, это не бесчестит подобные убеждения и подобное
влечение. К тому же такое стремление, которое вытекает
из «веры», основано не на научных убеждениях, а
объясняется психологическими мотивами. Вы уже видели
доказательства этого в книге, которую вы сейчас держите
в руках,— во введении, где из текста и из примечаний
ясно видно, что католицизм не имеет даже основания, на
котором можно было бы построить рациональное учение,
поскольку евангелия и остальная часть писания не
являются «историческими документами»; наконец» в дру-
239

гих главах и в этой, где видно, что ряд догматов, в том
числе основополагающий догмат «папской
непогрешимости», лишены необходимого разумного основания.
Как бы то ни было, положения веры, прежде всего
некоторые из относящихся к Христу и «высшим
сущностям», а также к морали, когда в них верят и
осуществляют их с чистотой помыслов, больше чем достойны
уважения, как и любые другие идеологические
убеждения.
С другой стороны, необходимо рассмотреть поднятый
нами вопрос, чтобы не думали, что я отбросил
религиозные идеалы из практических соображений, хотя бы и
более чем основательных, например из-за отвращения к
скандальной практике правящей церкви как в прошлом,
так и в настоящем. Конечно, о дереве судят по его
плодам, и указанные соображения, действительно, не
являлись для меня второстепенным моментом. Но основная,
конечная, глубокая причина вытекает из научного
убеждения, которое созрело во мне в течение многих лет,—
убеждения, что католическая религия не истинна.
Очевидно, не было бы даже нужды освещать эти
намерения, если бы мы не жили в Италии, то есть в
стране, где господствует Ватикан с его людьми,
политическими интересами церковников и их покровителей в стране,
где высшее духовенство боится любого протеста и
подавляет его угрозами и оскорблениями, потому что
правящая церковь (конечно, не священники, умирающие
с голоду, каких множество) больше всего боится
потерять массу привилегий, которые ничего общего не имеют
с евангелием, но скорее представляют собой нелепое и
скандальное извращение его.
Сделав эти предварительные замечания, попробуем
заняться нашей темой.
Для изучения католической теологии потребовались
бы годы работы и горы книг, если бы мы попытались
обсудить каждый отдельный пункт ее и проникнуть во
все пыльные закоулки этого колоссального сооружения.
К тому же подобная работа бесполезна, потому что
католическая теология — колосс на глиняных ногах и с
пустым туловищем.
Но правящему духовенству, конечно, недостаточно
мистического согласия, которое мы описали. Считать его
достаточным — это «ересь». Существует или нет в душе
240

высшее побуждение, нужно поддерживать холодное
вероучение, догму, безжизненную систему «высших» понятий.
Иначе — ад! Верить в присутствие бога, ощущать его в
себе — это еще ничего не значит и само по себе не имеет
ценности. Понятно почему. Иначе люди прекрасно
обходились бы и без Ватикана, и тогда прощай привилегии,
богатства, политическое господство над миром!
Следовательно, и теология лишена жизни, как мы
отмечали это в отношении католической философии.
Пустые абстракции, неосязаемые призраки заменили
чудесный образ Иисуса, узурпировали лучезарный престол
рыбака Галилеи, бездушно изгнали «дыхание бога»,
благостное, проникающее в души сияние послания «сына
человеческого». Внутреннюю полноту души, данную ей
евангельским благовествованием — не истинным с
научной точки зрения, но столь возвышенным, обязывающим,
глубоким и з то же время столь свободным,— правящая
церковь заменила внешней организацией, своим
кодексом, иерархическим аппаратом, государственным
правительством, трибуналами и наказаниями, церемониалом,
роскошными одеждами, дипломатическими церемониями,
тронами, покрытыми алым бархатом и золотом,
потоками денег, праздной жизнью и, наконец,
общеобязательной догматической схемой, бессодержательной, холодной
и непонятной, каторгой для души, куда заключается и
Христос. В то же время дух терзается страхом перед
адскими муками, запертый в непреодолимых стенах,
охраняемых разгневанными серафимами, за которыми
сияет в ослепительном, таинственном и непроницаемом
сиянии омраченное лицо бога.
Мы не преувеличиваем. Если ты ешь по пятницам
мяса больше положенного (больше ста граммов) и тебя не
оправдывает какое-либо недомогание — тебя ждет ад.
Если ты пропустил воскресную обедню, хотя ничто тебе
не мешало,— ад. Если ты не веришь, что Иисус обладает
двумя «естествами» и одним «божественным» «телом»,—
ад. Если сомневаешься в «непогрешимости» папы — ад.
Если ты сомневаешься, что смиренный священник может
отпускать грехи — ад тебе. Если ты допускаешь, что
чудес было не больше шести,— пойдешь в ад. Если
сомневаешься в реальности чистилища — попадешь в ад. Если
ты утверждаешь, что крещение, конфирмация и
посвящение в сан не накладывают на душу «неизгладимых»
16 А. Тонди
241

черт — тоже ад. Если ты читаешь, не имея
соответствующего разрешения, «запрещенную» церковью книгу —
тебе уготован ад. Если голосуешь за коммуниста —
попадешь в ад. Если ты говоришь, что крещение Иоанна
имело равную силу с крещением Христа,— пойдешь в ад.
Если ты считаешь, что «настоящая натуральная» вода
не является необходимой для крещения,— ад. Если
полагаешь неправдоподобным, что «весь Иисус»
пребывает в любой частице освященной просфоры,— ад.
Если ты осмеливаешься утверждать, что не подобает
причащаться священнику, который служит,— тебя тоже
ждет ад.
Где же Христос в этом нагромождении страшных
угроз? Виден ли он вам в этой чудовищной системе?
Никто не видит его, никто его в этом смысле не видел уже
по крайней мере шестнадцать веков. Мало-помалу он
исчез, подобно животворной влаге, которая постепенно
покидает засыхающее дерево. Вместо евангелия
появляется невообразимая мешанина. Иисус же заменен
роботом.
Мы только что говорили, что бесполезно распутывать
весь чудовищный клубок католической теологии,
достаточно прощупать ее основы и выслушать сердце, чтобы
установить ее внутреннюю фальшь. Какой же мы
сделаем вывод? Негоден фундамент — негодно,
следовательно, и все остальное. Мертво сердце? Значит, и весь
организм мертв.
Действительно, эти два признака являются главными,
которые произвели на меня наиболее сильное
впечатление, когда я понял церковное учение. Я увидел, что
разрозненные и никоим образом не гармонирующие друг
с другом элементы, не подчиняющиеся никакой схеме, в
руках католической теологии немедленно располагаются
в определенном порядке, занимая каждый свое • место.
В самом деле, если многочисленные статьи этой
колоссальной доктрины — католической теологии — и
различаются между собой, следующие два признака равно
относятся к ним всем: научная несостоятельность
(принимая во внимание, что они опираются на гнилой
фундамент) и внутренняя бессодержательность, так как
евангелие и живой Христос заменены высохшими и
безжизненными скелетами, жалкими метафизическими
абстракциями.
242

Я убедился, что католицизм абсолютно ложен.
Я убедился также, что учению церкви совершенно чужда
человечность послания Иисуса, то есть единственная
сторона послания, с которой можно согласиться в общих
чертах.
Хорошо известно, что церковная доктрина основана на
исторической документации, призванной обосновать ее
претензии. Но как ни крути, единственными
удовлетворительными документами являются четыре евангелия, поскольку
речь идет о первоначальном катехизисе, который
непосредственно передает и объясняет то, чему учил Иисус.
Но ведь, как мы уже не раз говорили, евангелие не
может быть признано документом, достоверным в любой
своей части. О подлинности различных мест идут
бесконечные споры, так же как и об истолковании
признаваемых мест, по правде говоря, очень немногочисленных.
Совершенно ясно одно: евангелия, взятые в том виде, в
каком церковь желает их предложить верующим, не
являются историческими документами, на которых могло
бы основываться серьезное научное исследование. Того,
что при внимательном изучении кажется в них
правдоподобным, так немного, а истолкование этого немногого
звучит столь неубедительно, что нет никаких данных для
какого-либо окончательного суждения. В этом отношении
ученые, ни в малейшей степени не враждебные церкви,
крупнейшие ученые и честнейшие люди, люди
совершенно бескорыстные — единодушны. Их взаимные
расхождения относительно подлинности того или иного отрывка и
соответствующие толкования показывают, что это так,
даже без разбора достоинств различных и
противоречащих аргументов, выдвинутых ими. Таким образом,
утверждение церкви, что указанные книги истинны от
начала до конца и даже «внушены богом», а потому
ограждены от ошибок, выглядит странным и невероятным.
Если таков фундамент, можно себе представить, каково
все сооружение.
На таком шатком основании руководящие церковники
построили огромный дворец, настоящую вавилонскую
башню, которая возносится до самых звезд. Мы должны
несколько задержаться на описании и изучении этого
сооружения, поскольку мы не говорили об этом особо.
Основная черта системы учения церкви — это
исключение живого Христа и того, если говорить о живом
16*
243

Христе, что с ним связано, то есть бога и евангелия. Это
замечание весьма важно, потому что, если верить
правящему духовенству, католицизм есть единственно
законная христианская организация. Более того, являясь
непогрешимым продолжателем дела Христа, она
облечена миссией истолкования не только его послания, но и
самой его жизни, сущности его чудесных деяний.
Следовательно, если оригинальное евангелие является
возвышенным творением, не должна ли деятельность
правящей церкви на протяжении ее двухтысячелетнего
развития состоять в совершенствовании и практическом
применении этого учения по отношению ко всем людям?
Если же, напротив, дело обстоит не так, то это
показывает, что церковь вовсе не является обществом,
основанным Христом; она ошибается в своих
притязаниях, и даже если допустить добросовестность тех, кто
поддерживал и поддерживает ее, это все же обман и
подлог.
Для разрешения вопроса остается только уточнить
факты. Итак, рассмотрим книги, в которых изложена
католическая доктрина, и посмотрим, что они говорят.
Прежде всего, какое представление ты даешь нам,
католический теолог, о живом боге? Мы подчеркиваем
слово «живой», потому что схематический бог ни на что
не годится. Абстрактный бог не может существовать.
Я не могу преклонить колена перед схемой или у ног
какого-то незнакомца, или, еще хуже, перед трупом.
Теолог отвечает: «Чтобы иметь понятие о живом
боге, нужно знать его природу. Поэтому, насколько
возможно, нужно определить его атрибуты; среди
них, например, мы можем указать простоту,
неизменность, вечность, необъятность, бесконечность, единство.
Эти свойства вытекают из бесконечного совершенства
бога».
Пока что, отмечаем мы, вопрос вовсе не ясен. Прежде
всего, нас затрудняет слово природа (natura). Что такое
натура? Любой человек обладает и не обладает этим
понятием. Все о нем говорят, и никто точно не знает, что
же на самом деле это за вещь. Так что же такое натура?
Трудно объяснить это. Даже когда мы с тобой говорили,
дорогой теолог, о философии, ты не знал, как разъяснить
это положение. Впрочем, мы не настаиваем. Но все же
согласись, ты все еще не сказал ничего о реальном,
244

живом. Твое объяснение — не что иное, как
схематический перечень и, более того, перечень непонятный.
«Имей терпение,— сразу же говорят нам.— Сейчас я
объясню вопрос с точки зрения жизни, как ты желаешь
и имеешь основание желать. А пока знай, что в
отношении жизни мы подразделяем атрибуты бога на
отрицательные и утвердительные, абсолютные и относительные,
пассивные и активные».
«Час от часу не легче! — говорю я.— Одна схема
внутри другой схемы».
«Сверх того,— как ни в чем. не бывало продолжает
добрый теолог,— чтобы различить их и, тем самым,
познать, знай, что они не отличаются один от другого ни
реально, в противоположность тому, что считал Джиль-
берто Порретано (Qilberto Porretano), умерший в 1154
году, ни номинально, как полагали Оккам (Ockam) и Гре-
горио да Римини (Gregorio da Rimini), ни ex natura rei
(по природе вещи), как учил Скотт (Scoto), но только по
потенциальному различению или также rationis ratioci-
natae (по принципу рассуждения)».
«И это жизнь?» — спрашиваем мы.
«Еще бы,— восклицает, просияв, католический
теолог,— еще бы! Итак, переходим к отдельным понятиям.
Простота бога вполне ясна и ощутима. Церковь только
что не дает тебе пощупать ее. Сложное существо
несовершенно. Но бог наисовершенен, следовательно, в высшей
степени прост. Тем самым из него исключен всякий
физический, метафизический и даже логический состав. Кроме
того, 9Н неизменен, не меняется ни в чем. Из этих
замечаний ты сразу можешь составить ясное представление
о жизни, о деятельности бога, словом, представление,
которое имеем мы, католики: бог есть высшая деятельность
и высшая неподвижность. Не правда ли, как все это
логично и легко увязывается? Знай, далее, что бог
необъятен. Тем самым он везде, где бы то ни было, во всех
вещах, но не ограниченно и не определенно (как
ангелы), а неописуемо, то есть весь повсеместно и весь без
места. Вот теперь ты видишь наконец, что мы, католики,
понимаем под божественным совершенством. Подумай,
например, что бог обладает в числе совершенств
свойствами простыми с формальной стороны и смешанными в
возвышенном смысле. Вот видишь, как церковь хорошо
тебе все объясняет. Теперь-то наконец ты ясно все пой-
245

мешь и будешь иметь живое представление о боге,
которое имеем мы, священнослужители, как ты уже
убедился, и которое мы охотно передаем тебе».
Не сомневайся, дорогой читатель. Такова
католическая доктрина. Мы были весьма осторожны и умеренны
в выражениях. Слова весьма громкие, но за этой
словесной завесой, как ни ищи, ничего нет. Каждое слово имеет
значение, но речь идет о логических метафизических
схемах. Призраки, которые играют с призраками, настоящая
игра теней. Прочти, если хочешь, писания Леннерца,
Бойера или любого другого автора,— ты увидишь, что
это относится ко всему без исключения, ты убедишься в
этом. Дело всегда обстоит именно так.
Продолжаем.
«А чему живому ты научишь меня, католический
теолог, относительно троицы, о которой ты столько
говоришь?»
«Вот,— отвечает он,— некоторые интересные
сведения. В боге есть три лица и только одна идентичная
субстанция».
«Лицо? Субстанция? Но разве ты не помнишь, что,
рассуждая в качестве философа, объясняя эти вещи, ты
увяз в безысходной путанице? И теперь ты хочешь
сотворить свет из тьмы, ясность из неясности?»
«Имей терпение,— отвечает теолог, — и ты увидишь,
что, за исключением нескольких слов, на раскрытии
значения которых я умоляю тебя не настаивать, я скажу
тебе кое-что жизненное. Итак, знай, что второе лицо, Сын,
следует за Отцом, который является первым лицом по
рождению; Святой Дух, третье лицо, происходит от двух
других по простой процессии. Слово «процессия»,
которое, может быть, раздражает тебя, вообще означает
происхождение кого-либо от другого. В боге это —
производительная и внутренне присущая ему
деятельность. Ты скажешь, что это мало, и даже слишком мало,
что эти понятия схоластичны и смехотворны. Но большего
сказать невозможно. Во всяком случае, я могу сообщить
тебе некоторые другие сведения, жизненные и логичные.
В боге есть две внутренне присущие ему процессии —
Слово и Любовь. Из этих двух процессий вытекают
четыре отношения, три лица и, тем самым, три личные
свойства и пять понятий. Эти отношения не акцидентны,
принимая во внимание, что в боге нет ничего, что не
246

было бы субстанциональным; вместе с тем, они реальны
и потенциально отличаются от божественной субстанции.
Каждое из противоположных отношений, существующих
в боге, является чем-то субстанциональным,
интеллектуальным, неразложимым в самом себе, отличным от
других. Есть пять понятий бога: два для Отца, то есть
Нерождаемость и Отцовство, одно для Сына —
Филиация, одно для Святого Духа, это — пассивная Спирация,
одно для Отца и Сына одновременно, то есть активная
Спирация. Учти в заключение, что три лица абсолютно
равны, сосуществуют и пребывают одно в другом, и
вспомни, что в боге, который предельно прост, не может
быть никакого сложения. Несмотря на это, три лица
различаются между собой. Таково жизненное изложение
Троицы».
Комментарии излишни.
Перейдем к Христу. Может быть, здесь дело пойдет
лучше.
«Ты помнишь Иисуса? — говорит католический
теолог.— Какое чудесное существо! Но ты мало знаешь его.
Евангелие, конечно, возвышенная книга, но, во-первых,
это книга чрезвычайно древняя и, потом, ее одной
недостаточно; в самом деле — и протестанты ведь тоже
читают евангелие. Но ты должен знать, и нам, католикам,
это известно, что они весьма мало знают Иисуса. Ты не
убежден? Хорошо, оставим протестантов и вернемся к
интересующему нас сейчас вопросу. Итак, точно известно,
что евангелия самого по себе недостаточно, чтобы
хорошо познать Христа. Для этого нужно обратиться к
главенствующей церкви, так как она развила его образ,
сообщила ему непрерывную и возрастающую
жизненность. Я сообщу тебе кое-что об этом. Иисус есть человек
и бог, это значит, что в нем существуют два естества и
только одно лицо. Не будем доискиваться до реального,
научного значения естества и лица.. Иначе мы не
сдвинемся ни на шаг. Во всяком случае, чтобы успокоиться,
возьми отличное определение естества, которое дал
Аристотель и которое мы, католики, используем в наших
школах и поныне: «естество (натура) есть принцип и
причина движения и покоя в себе и является первичной
в себе и для себя и не является случайной и вторичной».
Вернемся к Христу. Знай, следовательно, что два
естества и одно лицо едины. Каким образом едины? Слушай
247

хорошенько, потому что я сейчас скажу тебе нечто
существенное, жизненное о Христе. Эти два естества и по-
статически объединены в одном лице — то есть во
Христе. А так как ипостась означает лицо, то ипостатическое
единство означает единство лица. Ясно, не так ли? Ведь
вопрос теперь более понятен, чем вначале? Несомненно.
В самом деле, отметить, что оба естества объединены в
одно лицо, это совсем не то же самое, что подчеркнуть,
что в данном случае речь идет о единстве лица. Тебе не
кажется? Хорошо. Поэтому Иисус — истинный человек и
истинный бог. Чтобы составить себе живое представление
о нем, ты должен думать о нем, как о боге.
Относительно этого, чтобы не повторяться, я отсылаю тебя к тому,
что я раньше объяснил тебе, говоря о боге. Все, как ты
мог-заметить, было более чем ясно и жизненно. Что же
касается его человеческой сущности, то Христос является
«существом во плоти и с разумной душой». Вот и все.
Таков Христос. Во всяком случае, знай, что он,
обладающий одним божественным лицом, в качестве человека не
является лицом. Понятнее разъяснить это невозможно».
«Скажи нам, по крайней мере,— просим мы,— имеют
ли теологи какое-нибудь понятие о том, как
осуществляется это ипостатическое. единство в Христе и каким
образом объясняют они или пытаются объяснить, что он
не является лицом в качестве человека. Мы бы хотели
получить жизненное представление».
«Жизненное представление мы имеем,— отвечает
католический теолог.— Если бы мы его не имели — горе
нам. Мы ничего не знали бы о Христе, и наше учение
было бы бессодержательно. Знай же, я говорю с тобой
не о вероучении, но об объяснениях, принятых
церковью, о том, чему учат выдающиеся и знаменитейшие
люди, например Тифано (Tifano) и Скотт (Scoto):
«человеческая природа Христа не обладает соответствующей
личностью единственно потому, что она составляет одно
целое с лицом бога». Видишь, какое глубокое
объяснение. В общем не обладает потому, что не обладает...
Суарец (Suarez), по правде говоря, объясняет вопрос
лучше. По его мнению, личность (или субсистенция, как
некоторые называют ее) есть субстанциональный модус,
способный совершенствовать естество и делать его лицом;
но бог восполнил в Иисусе указанный «модус», так что
человеческая личность не свойственна Христу. Видишь,
248

какой ясный, тонкий и к тому же живой анализ дает
Суарец! Конечно, «в этой сентенции отрицается
реальное различие между существом и сущностью. Отсюда
следует, что личность добавляется к вещи, уже
существующей в акте, в ее внутреннем и субстанциональном
бытии, что логически кажется утверждением акцидентного
союза лица (личности) и естества (природы, натуры)».
Это представляется нам, ортодоксальным томистам, ни
более и не менее, как преступлением. Подумай,
например, о всех тех иезуитах, которые были отстранены от
преподавания в папском Грегорианском университете за
то, что они разделяли подобные взгляды! Гаэтано,
напротив, учит, что «личность является некоей
реальностью», как он говорит, то есть «высшим выражением
естества (природы, натуры), которое делает ее
несообщаемой и положительно завершенной». И здесь, если ты
хорошенько поразмыслишь, все ясно без моих
дальнейших объяснений и, самое главное, жизненно. Однако
Бийо отбрасывает, как неосновательный и бесполезный,
субстанциональный модус, отстаиваемый, Гаэтано,
провозглашает, что «лицу достаточно двух вещей, а именно:
цельного естества, единственного и обладающего
разумом, и собственного его существования. Человеческая
природа Христа не есть лицо, потому что она лишена
своего акта существования». Это положение все
разъясняет и все решает. Вот, таким образом, сколько живых,
жизненных сведений мы можем сообщить тебе о Иисусе.
А теперь, если ты будешь любезен припомнить
евангелие, ты сможешь установить, какие огромные достижения
имеет церковь в живом познании бога. Да что там
евангелие! Мы уже за сто миль от него!»
«Да, это верно,— отвечаю я.— Может быть, мы от
него даже за сто тысяч миль. Но скажи мне, любезный
теолог, больше ничему ты не научишь меня об Иисусе?»
«Что ты хочешь узнать? Тебе и этого недостаточно?
На тебя не угодишь. Я могу, пожалуй, объяснить тебе,
что следует из указанных двух естеств, то есть о
существовании в Христе двух интеллектов и двух воль. Но
дальше мы уже ничего не знаем. Разве что я скажу
тебе, что душа Христа создана в добродетели, даже в
полноте добродетели».
«Так, так. Но что такое добродетель?»
«Добродетель, — объясняет теолог,— это сверхъестест-
240

венный дар, сообщенный богом разумному творению для
достижения вечной жизни. Без добродетели нет спасения.
На основании причины добродетель делится на
добродетель бога и добродетель Христа; на основании модуса —
на внешнюю и внутреннюю добродетель; на основании
цели — на совершающую милосердие; сверх того — на
действенную и обычную (или освящающую). Эти
последние подразделения являются самыми главными. Но ты
скажешь, что все это схемы; мне кажется, ты
заинтересуешься тем, что представляет собой добродетель. Тогда
позволь мне тотчас удовлетворить твое желание. Мы будем
говорить, например, об обычной добродетели. Добродетель
является в индивидууме чем-то высоко активным в том
смысле, что делает его способным осуществлять свою
жизнь сверхъестественным путем. Вот почему (и это в
высшей степени справедливо) церковная доктрина
освещает природу добродетели в ее жизненной сущности.
В самом деле — прошу тебя слушать внимательно, —
«добродетель является интеллектуальным участием в
божественном естестве, которое делает нас способными
познать господа его собственным путем, однако не в
равной степени, не в той, в какой он познает самого себя;
грация позволяет любить его соответствующей ему
любовью». Это участие не только моральное, но и
физическое; не потенциальное, но формальное, акцидентное и
потому аналогичное. В этом внутренняя, живая природа
обычной добродетели. Ты понял? Скажу тебе более, что
в силу обычной добродетели пресвятая Троица
пребывает в душе праведника; бог соединен'с человеком, с его
душой. Но, может быть, ты желаешь услышать живое
описание этого единения? Вот оно. Это акцидентный
реальный союз, в известном смысле также и физический
и, сверх того, прогрессивный. Бог, который живет в душе,
делает ее святой. Каким образом? Конечно, потому, что
это не формальная причина, но действующая. Понял?
Обо всем этом евангелие не говорит. Какой
великолепный прогресс!»
Мы могли бы продолжать, но это бесполезно. Куда
бы мы ни опускали ведро, как бы ни скрипели воротом,
всегда, во всех случаях оно зачерпывает пустоту; оно
наполнено все той же болтовней.
Скажут, что эти речи убивают. Но ведь их произнес
не я, а католические теологи. И да будет всем известно,
250

какое сожаление и грусть я" испытываю, раздумывая о
том, что за ничтожное учение ватиканская теократия
силой навязывала в течение веков вместо евангелия.
И если затем подумать о жестокости церковников, о
тюрьмах, о пытках многих и многих людей, которые
были замучены за отказ верить подобным глупостям, то
станет ясно, что мы не преувеличили.
Я, действительно, более не верую, и это мое
убеждение научно. Но я ни в коем случае не питаю отвращения
к Христу, к проникновенному призыву евангелия и даже
к церкви, в ее религиозном значении. Впрочем, это вещи,
которые ныне меня не касаются и совершенно меня не
интересуют. Если я пишу о них, то потому, что многие
могут извлечь пользу из того, что я говорю. Если бы
все это затрагивало лишь меня лично, я бы молчал — ведь
для себя я вопрос разрешил. С эстетической, поэтической
и, прежде всего, моральной точки зрения я хотел бы,
чтобы церковь, как того требует последовательность, в
соответствии с которой любой человек должен хранить
верность принятой им программе, вернулась к евангелию и
оставила эти бесплодные равнины, эти пустые горизонты.
Но тогда прощай богатства, алые шлейфы, роскошные
здания, политическая власть нЗ земле... Вот почему
ватиканские верхи в течение веков приходили в ужас и
гневались даже при робком и смиренном, братском намеке
на подобное предложение. Не о чем и говорить.
Теперь в Ватикане предпочитают не говорить о
евангелии, об Иисусе. Чтобы завладеть землей, чтобы
поработить людей, церковный аппарат отбросил и то и
другое. Свое сердце он бросил на зеленое сукно истории.
Ставка была высока, но он выиграл. Однако, какой
ценой!
Если, отвечаю я на одно тысячу раз опровергнутое
возражение, многие и очень многие, исповедуясь и
причащаясь, находят покой, если могущественная
потребность толкает их к богу, в храм к Христу, так это
достижение евангелия, порождение психологии страдающего,
вечно мечтающего человека, но, конечно, не достижение
религиозного учения церкви. Минутой ранее мы видели,
к чему сводится это учение. Возможно ли, спрашизаем
мы, чтобы оно породило хоть атом, хоть слабый луч
божественной любви, желания подняться к небесам? Когда
в Грегорианском университете иезуиты говорили, что
251

«набожность» должна основываться на догматической
теологии, чтобы быть истинной, я был изумлен.
Основывать жизнь на призраках!
Любовь, любовь! К ней взывают солнце и звезды,
бескрайние равнины, вольные океаны, волны, катящиеся
под дыханием ветра. Любовь, обретенное спокойствие,
мир.
А теперь, просветленные, мы посмотрим, насколько
правы были католики-модернисты. Они считали, что
догмы и превращенная в мумию теория должны
эволюционировать. Евангелие есть «святая» книга, но не «научный
документ». Это, следовательно, не наука, а вера,
психологический акт, такой, как любовь, страдание. Итак,
никаких догм, никакой фиксированной доктрины. Никаких
отлучений, тюрем, никаких «земных» учреждений.
Каждый побуждаемый богом пусть сам толкует религиозные
положения. Это освобождение от теологической науки,
которая вовсе и не является наукой; освобождение от аб-
сурдов, от бессмысленных дискуссий и, тем самым,
восстановление истины и разума.
Наука, научное доказательство — это одно,
религиозный порыв — это другое. Одно является плодом строгого
мышления; другое — проявлением психики, движением
сердца. Между ними нет ничего общего.
Итак, никаких непогрешимых наставников,
политических руководителей в священническом облачении,
предающих анафеме королей, народы, политические и
экономические направления. Это не их дело. Это другая область,
иная сфера деятельности. Пусть частные лица и
правительства питают максимальное уважение к вере каждого
и к образованным религиозным организациям. Совесть
каждого должна быть свободна и уважаема. Но пусть
священник, «человек бога», не притязает на управление
мировой политикой, на влияние во время избирательной
борьбы, откажется от политических партий, пусть сидит,
словом, в собственном доме. Этими вещами он сможет
заниматься, если пожелает, не как «человек бога», но как
«гражданин», равный со всеми другими в правах и
обязанностях.
Христос проповедовал непостижимое,
трансцендентное. Кто соглашается с этим «кредо», пусть действует его
именем, но не выходит из его рамок и программы и не
берет на себя во имя этого «кредо» прав, которых оно
252

ему не дает. Если он имеет эти права, он имеет их в силу
другого своего звания, звания гражданина, а не
благодаря своему священничеству. «Царство мое не от мира
сего»? Из этого следует, что Ватикан не должен
заниматься миром. «Если хочешь быть совершенным, дай то,
что имеешь, бедным»? Так оставьте же политические
привилегии, удобства, роскошные жилища и прочее и
предоставьте их бедным.
И предоставьте другим, тем, которые не избрали себе
этой возвышенной дороги, решать земные дела.
Поскольку правящая церковь заточила себя в тюрьму,
поскольку она заключила туда других, оттого, наконец,
что от имени евангелия она стремится осуществлять
миссию, которая с евангелием не имеет ничего общего, и
особенно благодаря тому, что она заменила евангелие и
Христа толпой призраков, удушающей доктринерской
путаницей, бессодержательной и нелепой, по всем этим
причинам я порвал с ней. Я изложил причины этого.
Я следовал велению моей совести и абсолютно уверен,
что поступил правильно и справедливо.

IY. ОПЫТ СВЯЩЕННИКА
Отец Мерц, швейцарский иезуит, остроумно заметил:
«Если мужчина лжив, он просто лжив, если женщина
лжива, то она очень лжива, но если лжив монах, то это
хуже всего». Конечно, это суждение преувеличено, однако
в нем есть доля правды. Я убедился в этом, когда в
1944 году по окончании курса теологии, уже будучи
священником, был направлен в «третий искус». Трудно
подобрать более красноречивое доказательство того, что в
церкви схематическая формула, отвратительный призрак,
заменяют правду и жизнь. Речь идет о периоде, который
длится почти год, точнее 10 месяцев — с октября до
июля — ив течение которого иезуит, прежде чем приняться
за выполнение «священных обязанностей», должен
закалить душу аскетизмом, молитвой и практическим
истолкованием жизни в духе евангелия. Такова программа,
великолепная в теории, но не столь прекрасная на практике.
Прежде всего, вместо евангелия, проникнутого
светом и духом свободы, мы находим здесь «Упражнения
св. Игаатия», эту, как мы1 видели, настоящую тюремную
пытку для души.
Этот период является точной копией новициата, но
при этом надо иметь в виду, что в «третьем искусе»
упражняются не юнцы, а взрослые мужчины в возрасте
от 30 до 40 лет. Тот же самый гнетущий распорядок дня,
полоумная молитвенность, глупые чтения, подавление
личности.
К этой программе добавляется объяснение устройства
Ордена — чтение отнюдь не развлекательное: свод
положений, бессодержательный, сложный, запутанный
перечень, совершенный лишь в методах закабаления
интеллекта, в порабощении человека. Этот факт не покажется
254

читателю новым, поскольку мы уже много раз на
страницах книги цитировали эти правила, раскрывая их
внутренний смысл. Именно отсюда можно вывести
представление о ловких махинациях Общества, обходящего при
помощи «папских льгот» или же других уловок те
требования общества, которые являются препятствием к
удовлетворению человеческого эгоизма. Каждый священник
«третьего искуса» с большим удивлением обнаруживает
это. Например, строго установленная «бедность» Ордена
фактически уничтожена; бесплатная служба обеден,
объявленная с величественной торжественностью, бесплатные
проповеди и т. п. не существуют. Я вспоминаю
неприятное чувство, возникшее у меня под влиянием слов
администратора, иезуита Лино Томе (в то время я только что
обосновался в папском Грегорианском университете),
который, встретив меня как-то на лестнице, сказал:
«Помните, отец, что вы не должны служить обедню менее
чем за 1 доллар или же за равную оплату в итальянской
валюте». Необходимо принять также во внимание, что
Грегорианский университет получал за свои обедни
крупные «милостыни» из Америки. Извиним Томе, ибо его
категорический приказ был вызван указаниями свыше:
он был лишь простым исполнителем. Но факт остается
фактом и отнюдь не единичным.
Итак, вернемся к нашему изложению. Нужно сказать,
что конечным результатом «третьего искуса» для меня и
для других было ощущение «великой пустоты». Иезуит
Альфонс Мартин, ассистент Генерала Ордена в Италии и
наставник, то есть глава и руководитель тех
священников, которые десять месяцев жили вместе со мной на этой
«святой каторге», был хорошим человеком и знатоком
канонов, но скучнейшим преподавателем, без
воображения, далеким от «священного горения», холодным, как
медуза. «Духовные упражнения» св. Игнатия, которыми
мы занимались сорок дней, были очень скучны — 960
часов земной скуки. Во всем остальном — удушающая
канцелярщина. Христос за 100 миль от" всего этого. Отец
Джандоменико Маддалена, один из наиболее приятных
людей, которых я встречал в своей жизни, намекая на
светложелтый переплет текста законов Ордена, шутя
замечал: «От этих 10 месяцев только и остае^я, что
желтая книжка». «Да,— ответил я,— в эпилоге которой все
действующие лица умерщвляются».
255

Все умерщвлены! И это понятно. В самом деле, это
цель, к достижению которой «Общество» стремится в
течение всех этих десяти месяцев. Не воспитывать в духе
евангелия, а подавлять души—такова его цель. Орден
боится, что после новициата личность начнет оживать:
вот для чего нужны эти 300 дней тюрьмы.
Что дело обстоит именно так, видно хотя бы из
некоторых нелепых положений. Личная свобода, например,
ограничивается непостижимо глупыми распоряжениями:
не разрешается принимать посторонних, посещать музеи,
выходить одному, и даже, помню, идти на похороны.
Обычно все это разрешается иезуитам. И это естественно.
Ведь этот запрет, разумеется, не соответствует ни
аскетическим, ни, тем более, евангелическим целям. Его
цель — заточить волю человека в чудовищно узких и
нелепых рамках, с тем чтобы оглупленный человек
превратился в «посох», или же в «труп» в руках руководства и
выполнял требования правила 36 устава «Общества».
На мое сознание, уже подготовленное к критическому
пересмотру католицизма, «третий искус» произвел
отталкивающее впечатление. Я закончил его с неприятным
чувством, решив не сидеть сложа руки и готовый
предпринять что-то значительное, хотя еще не ясно сознавал,
что именно. Во всяком случае я намеревался начать
сызнова изучение теории и практики церкви, чтобы
составить себе окончательное представление о них и выяснить,
нахожусь ли я на честном и правильном пути или на
ложном. Между тем в июле 1945 года я начал свою
деятельность в папском Грегорианском университете. В нем
я работал до 21 апреля 1952 года, до дня моего
окончательного освобождения от ненавистных оков,
происшедшего после мучительной внутренней борьбы.
Я должен был бы рассказать теперь о моей жизни в
качестве священника. Прежде всего небесполезно
бросить беглый взгляд на обстановку в папском
Грегорианском университете. Кроме великолепия архитекгуры,
огромной библиотеки и прочих деталей, более всего меня
поразила, и довольно неприятно, атмосфера пышности и
богатства, вообще и жизни некоторых иезуитов в
частности. Прекрасная пища, даже при всеобщем голоде (как
во время воцны, так и после). Бедным раз в неделю, по
четвергам, подают три или четыре лиры; ныне это
подаяние увеличили до десяти лир. Меня предупредили, чтобы
256

раздавал «хлеб Ватикана» этим несчастным. А по какой
причине? Чтобы они не знали, что едят «монахи». У нас
же по утрам (а практически и в любой час) без всякого
ограничения были кофе, молоко, масло, сыр, фрукты,
яйца, варенье. Если пища не лежала на виду, как бы
говоря: «возьми меня», достаточно было попросить ее. Из
специальных теплоизолирующих «сосудов», можно было,
повернув большой кран, получить целую реку молока или
кофе. Во время обеда или ужина — та же самая система.
Каждый мог есть сколько хотел и требовать блюда
повторно. Чтобы получить какое-нибудь особое блюдо,
достаточно было попросить — и его приносили тотчас же.
В общем при желании можно было есть хоть целый
день — никаких ограничений. Добродетельное «правило
14», которое разрешает употреблять еду и напитки
только во время общепринятых приемов пищи (обед, ужин
и т. д.), имеет силу лишь на бумаге и служит поучением
для человека из народа, дабы убедить его в том, что
славные отцы церкви живут в больших лишениях: ведь
они дали в свое время «обет бедности».
На княжеской «вилле Мальта», где живет иезуит Ри-
кардо Ломбарди, оборудование кухни представляет собой
нечто удивительное, неизвестное даже в международных
отелях. Будучи в ордене «главным инспектором» по
строительству, я осмотрел из любопытства одну за другой
различные «машины». Меня сопровождал управляющий, отец
Роберто Цюллиг, очень довольный и в высшей степени
удовлетворенный тем, что мог поставлять тонкую еду
желудкам властелинов.
А между тем в Риме более двухсот тысяч человек не
имеют куска хлеба и живут в развалинах и трущобах.
Зато церковь проповедует бедность с амвона, в залах и
на площадях. «Впрочем, — говорил мне монсиньор Фран-
ча из государственной канцелярии, прекрасный и
искренний человек, мой очень хороший друг, — в отечественном
гардеробе имеется порядочно масок: от Панталоне до
Арлекина. Какие же маски выбрали руководящие
духовные особы Католического действия, христианско-де-
мократической партии?» — спросил я. — «Они
опустошили весь гардероб» — ответил он.
Картина удручающая, внушающая беспокойство.
Кроме того, даже если умолчать о других громадных
злоупотреблениях, эти бравые иезуиты, связавшие себя
17 А. Тондн
257

данным богу обетом бедности, с началом летнего зноя и
даже раньше отправлялись отдыхать. Куда же? А вот
куда: за исключением некоторых простаков, вроде автора
этих строк, которые довольствовались тем, что проводили
месяц или еще меньше в колледже Ордена во Фраскати,
все остальные отправлялись в Альпы, в собственные
виллы Ордена, в роскошные отели, к женщинам не строгого
поведения. Я не говорю, что они предавались
излишествам. Но они проводили время в тех же местах, что и люди,
наслаждающиеся всеми земными благами.
Другие путешествуют за границей: по Англии, по
меланхолическим озерам Ирландии и Шотландии; за
океаном, разъезжают по Северной и Южной Америке.
Каковы же результаты? Море денег, потоки золота,
выливающиеся из касс для услады иезуитов,
истомленных под тяжким бременем преподавания. Прекрасные,
очень добродетельные люди — ибо есть такие — осуждали
эти парадоксальные обычаи. Таковы, например, отец
Луиджи Паскалис, Франческо Гаэтани и Джузеппе Пег
ри — образцы религиозного самопожертвования, но таких
людей можно перечесть по пальцам. Я пользуюсь случаем
отдать дань уважения этим выдающимся священникам,
они ее глубоко достойны.
Помню, как однажды отец Паоло Децца, ректор
папского Грегорианского университета, человек весьма
достойный уважения, услышав, что я также «собираюсь
поехать далеко» и что «предстоят большие траты»,
растерялся и пробормотал: «И вы!.. Вы тоже!» Он не заметил,
что я шучу. Я успокоил его. «Да,— сказал я,—
достаточно будет шестидесяти лир, а может быть и меньше.
Я поеду во Фраскати». Он вздохнул и довольно
улыбнулся. «Бог мой,— жаловался он,— эти достойнейшие
отцы стоят больше, чем кинозвезды». И это
действительно так.
А между тем в Риме есть семьи, которые живут в
пещерах под виллой Каффарелли, в двух шагах от
Капитолия, или же в норах земляной насыпи, на которой стоят
термы Каракаллы, и в тысячах других ужасных мест.
Некоторые отцы не любят ездить в поезде. Да и
можно ли выдержать длительное путешествие в поезде? Итак,
самолет. Я помню одного иезуита из Голландии, который,
несмотря на громадные затраты, постоянно
путешествовал на самолете.
258

Например, надо поехать на совещание в Испанию.
Вместо того чтобы заблаговременно уехать на поезде,
летят на самолете; это позволяет прилететь в Мадрид,
поговорить там и возвратиться в Рим к ужину и к
предстоящей на завтра крайне важной лекции, которую будут
слушать десятка два сонных семинаристов. Расходы? Велика
важность! Денег достаточно, чтобы ехать с удобствами в
веселой и беспечной компании среди сильных мира сего.
Ну а бедняки, которые толпятся у дверей и получают по
десяти лир на брата, а безработные? Как быть с теми,
кто прозябает со своими семьями и детьми в грязи и
погибает от чахотки? Как быть с теми, у кого нет ни чашки
молока, ни куска хлеба?
«Что поделаешь, — раздраженно сказал мне один
священник, — бедные всегда были и всегда будут. Этому
учит и папа в своей энциклике американскому епископату
в 1939 году. Прочтите ее. Ведь бедным обещано небесное
блаженство, если они будут добродетельны и послушны
духовенству. Кроме того, мы, священники, должны
творить высшее благо: просвещать умы, плоть же — дело
второстепенное. Лучше потратить полмиллиона на
поездку для участия в какой-нибудь заграничной конференции,
чем отдать эти полмиллиона нуждающимся». — «А как
же евангелие?» — спрашивал я. — «Вы, — отвечал он
мне,— любите крайности. Евангелие нужно правильно
толковать. Мы, священники, должны прежде всего
предоставить людям духовную пищу и только потом думать
об их плоти. Не единым хлебом жив человек. Вы
согласны?» И добрый отец удалился, довольный и
улыбающийся, сострадательно, покачивая головой, полной редких
сведений, тонкой эрудиции, возвышенных мыслей и,
наконец, снисходительности ко всей этой куче глупостей,
которые ему пришлось только что выслушать.
«Вы, — выговаривал мне однажды один из
начальников Ордена, — вы какой-то бунтарь, отец Тонди. Вы не
помните старого церковного изречения: «Хорошая кухня —
хорошая дисциплина». Да, это изречение я знал. Но, чорт
возьми, я всегда думал, что церковная дисциплина берет
начало от созерцания умирающего на кресте Иисуса.
А она, оказывается, берет начало... на кухне. Значит, я
действительно ошибался. Я ничего не понял. Между тем
после стольких лет наблюдения за окружающим я должен
был бы прекрасно все понять.
17* 259

* * *
Но оставим это. Надо исследовать другие вопросы,
более важные и более серьезные. Рассмотрим их. Речь
пойдет о моем опыте священнической жизни.
Главным средоточием религиозного вдохновения,
высшим порывом, который должен питать неописуемый
священный огонь в душе священника, является жертва.
Я имею в виду мессу. Если оставить в стороне
объективное значение обряда и все то, что устанавливается по
этому поводу религиозными догмами, остается фактом, что,
если человек убежден в истинности содержания обряда,
впечатление, производимое на его душу, когда он на
алтаре отправляет обряд, несомненно, очень глубоко.
В этом обряде, учит теология, Христос живет таким,
каков он есть на небе в его человечности и
божественности, Христос, единый, реальный, преславный,
любящий людей, который пожертвовал собой ради них и
когда-то кровавым и ужасным образом был убит на
кресте. Это акт высшей и бескорыстной жертвы. К благотво-
римому существу Христа, воплощенному в просвире и
вине, присоединяются две другие фигуры троицы. Сияние
божественного и таинственного неба, предстающее в
скромном и символическом облике обычной пищи и
обыкновенного напитка человека, покоится на алтаре на
сверкающих мягкой белизной скатертях; и священник, эта
слабая плоть, осмеливается держать их в своих
дрожащих и трепещущих руках.
Даже если отвлечься от догмы, даже если
рассматривать мессу лишь как мистически возвышенное выражение
химерического символа бога, даже »если, наконец,
рассматривать мессу в мягко лирическом значении
ликования человеческой жизни, то месса — дивное воплощение
возвышенной поэзии существования.
Предметы мистического обряда — хлеб и вино —
напоминают о золотой жатве, о летнем солнце, о времени
веселого труда свободных людей, которые косят и убирают
таинственные колосья, плоть и силу будущего. Они
напоминают о чистом и прозрачном осеннем небе; о
виноградниках, которые кажутся таинственным лабиринтом, где
среди мягких виноградных листьев резвятся и нежатся,
предаваясь любви, веселые и приятные божества,
выдуманные древними. Это — поэтические образы вина,
которое течет из гроздей, словно из какого-то сердца, образы
260

опьянения, фантастического полета духа по счастливым
небесам мечты.
Поэтому, когда я совершал обряд «освящения», хотя
внутренне я не был вполне согласен с догматическим
содержанием, которое правящая церковь приписывала
этому обряду, я всегда всей душой отдавался исполнению
обряда, взволнованный, как если бы впервые поднимался
на алтарь.
Скажу больше, после того как в результате научного
изучения я отбросил как абсурдное догматическое
значение ритуала, обряд этот, свободный для меня от
моментов, которые сковывали его символическую поэзию,
предстал предо мною как магическое зеркало орфической
поэзии или же как нечто похожее на образы культа
Диониса, заключающего в интимном возвышенном и
умиротворяющем обряде радостное выражение таинства жизни.
Поэтому я охотно совершал этот жертвенный обряд,
воспринимая его как некое обобщение пастушеского
культа.
Однако, когда я потерял всякую веру в мессу, я
перестал служить ее. Я вспомнил об обязательной «подаче
милостыни», которой, впрочем, сам не занимался,
поручая ее другому священнику; мне приходилось
приплачивать ему из собственного кармана весьма ощутимую
сумму, с тем чтобы законные права верующих были
удовлетворены.
В заключение я могу сказать о мессе следующее: это
самый возвышенный, самый эстетический, наиболее
насыщенный тихой поэзией обряд католического культа. Он
производит глубокое и незабываемое впечатление даже в
душе тех, кто не признает догматического значения,
придаваемого ему «ортодоксальной» теологией, мало того,
принимает его как символ таинства хлеба и вина,
поэтически воплощающих человеческое существование и
времена года. Поэтому мне так и не удалось понять
каменное, бюрократическое равнодушие многих, почти всех,
священников, которые, исполняя этот обряд, стараются
поскорее отделаться от него и видят в нем
обременительную обязанность, скучнейшее и нудное занятие. Таковы,
например, за исключением трех или четырех, иезуиты
Грегорианского университета. Я постоянно сталкивался с
их манерой «служить», лишенной теплоты и чувства,
бесцветной и поспешной. Во время службы они, повидимому,
261

думали о чем-то постороннем, нетерпеливо стремясь
возвратиться к книгам, то есть начать снова пережевывать
пустые формулы философских и теологических
измышлений католического вероучения. Наблюдая их на кафедре,
я сотни раз говорил себе: «Эти люди не верят; в их душе
нет ни грана чистой и возвышенной поэзии, вдохновения
таинства, будь оно сверхъестественно или нет. Это
счетоводы богатства, которого они не знают. Это те самые,
которые вдохновлялись содержанием глупейшего фильма,
рекомендованного «Католическим кинематографическим
центром» и заснятого в помещении какого-либо
клерикального колледжа в Риме, но в то же время оставались
холодными, отчужденными и глупыми при виде чудес,
изображенных на стенах «Красной комнаты» «Виллы
"Таинств» в Помпее, откуда спешили уйти прочь, ибо
были глухи и слепы к чудесной жизни этих изображений, то
чистых и безмятежных в созерцании неведомого, то
трепещущих в драматическом действии поэтической мечгы.
«Таинству покаяния», то есть «исповеди», далеко до
мессы; оно стоит очень далеко от сферы возвышенного и
находится ближе к человеку. Правда, теологическая
система католицизма, которая то тут, то там проглядывает
в обряде мессы, портит и оскорбляет величие
священнодействия и сопровождающее его библейское слово. Но
символ жертвенности, обретающий жизнь и форму на
алтаре, так восхитителен и возвышен по самой своей
природе, что, как правило, торжествует над многочисленными
попытками испортить и обеднить его, предпринимаемыми
в течение веков тупоумными руководителями церкви. Не
так обстоит дело с молитвенником, с литургией, «чтения»
которой к заутрени, в особенности описывающие жизнь
святых, являются не чем иным, как самыми грубыми
фальшивками; другие же, заимствованные у
второстепенных авторов или, того хуже, из «деяний» последних
римских пап, представляют собой позорные по стилю,
слащавые школьные упражнения, достойные удивления только
благодаря их непревзойденному скудоумию и
бесконечному повторению общих мест.
И вот, в то время, как «символ жертвенности» и
«мистическое содержание» мессы в силу их величия в какой-то
мере ограждены от теологических покушений церковных
руководителей и бюрократов от бога, которые
подвизаются в преподавании в католических «школах», исповедь,
262

таинство менее возвышенное, не ускользнула от таких
посягательств.
Конечно, если бы «господне прощение» осуществляв
лось как дар бесконечного милосердия, заслужить
которое можно было бы через горячее и живое раскаяние,
идущее из глубины любящего сердца, если бы для этого
не нужны были ответы, которые принято давать
полицейским и следователям, то в этом случае исповедь
сохранила бы свои возвышенные свойства, подобающие
величию свободного человека и приобретающему тем более
возвышенный смысл, что Христос — господь, согласно
теории, принятой всеми христианскими религиями,
имеющими право так называться, — во имя любви к каждому
из нас пожертвовал собой на кресте.
Кто посмеет свести «всемогущего» и тем более
«бесконечно любящего» к разновидности следователя, хуже
того, полицейского или тюремщика, который занимается по
обязанности грязными подробностями жизни
какого-нибудь субъекта, опускается до мельчайших подробностей
половой жизни.
Но это так. Церковное руководство совершило и это
преступление, пошло и на это отвратительное извращение.
Поэтому даже теплота отношений между священником
и исповедующимся утеряна в этих грубых, скандальных
допросах, названных исповедью.
Католики, по правде говоря, в этом, как и в других
отношениях, ничего не поняли. Впрочем, раннее
христианство совершенно не знало утонченной пытки
современной исповеди. Это ненормальный обряд, и он был введен
постепенно. Церковные ученые оправдывают
чудовищность этого обычая, изощряясь в софизмах и
беспочвенных доводах.
Говоря о «таинстве покаяния» (или, попросту говоря,
об «исповеди»), католические авторы, священники Эртнис
и Ч. А. Дамен, в своем трактате «Моральная теология»
(том 2, стр. 209—210, Рим, 1944) пишут так: «Христос
установил это священнодействие в основном тогда, —
говорит Тридентский собор (сессия XIV, гл. 1), — когда,
воскреснув из мертвых, он коснулся дыханием лиц своих
учеников, говоря: «...примите Духа святаго. Кому простите
грехи, тому простятся; на ком оставите, на том
останутся» (от Иоанна, XX, 22—23). Это таинство построено
подобно судилищу, где кающийся является одновременно
263

преступником и обвинителем самого себя; судьей же
является священник. И действительно, Христос передал
апостолам право отпускать или не отпускать грехи; но
они не могли отпускать чужие грехи или не отпускать
их без суда, поскольку они должны были произносить
решение об отпущении или об отказе в зависимости от
того, чего заслуживал преступник. Вот как установлен
этот обряд. Это право названо «правом ключей», потому
что оно следует из того права, которое Христом было
обещано апостолу Петру в образе ключей (от Матфея,
XVI, 19).
Затем на стр. 224: «Божественная заповедь гласит,
что чистота материальная (чистота, которая достигается
тем, что священнику рассказывают о всех тяжких грехах и
о каждом в отдельности, совершенных после крещения и
еще не отпущенных на исповеди) должна соблюдаться,
насколько это морально возможно. И сказано: 1) Это
заповедь бога, она является догматом веры, как это следует
из Тридентского собора (сессия XIV, гл. 5, канон 7):
«Если кто-нибудь скажет, что на Таинстве покаяния для
получения отпущения грехов не необходимо по
божественному закону признаться в каждом смертном грехе в
отдельности, припоминаемом в результате должного и
тщательного размышления, причем это относится как к
тайным, так и к тем прегрешениям, которые идут против
двух последних из десяти заповедей Моисея, и
обстоятельств, которые меняют характер греха... пусть будет
отлучен». Объясняется это тем, что исповедующий, по
установлению Христа, выполняет роль судьи и врача; но
судья не может ни судить неизвестные ему проступки, ни
вынести им справедливый приговор; врач же не может
дать необходимого лекарства, если он не знает всей
природы болезни. Итак, верующие должны по воле Христа,
выраженной в самом установлении таинства, сообщать
священнику о всех своих грехах, которые они помнят».
Вот что говорят вышеупомянутые авторы.
Однако толковать приведенное место от Иоанна (XX,
22—23) как необходимость исповедовать все свои грехи
в отдельности и всесторонне, то есть как унизительную
и ужасную пытку, которой правящая церковь подвергает
верующего, — толковать это место таким образом
недопустимо. В действительности же в евангелии по этому
поводу совершенно ничего не говорится.
264

По мнению ученых, этот эпизод выдуман.
Но если даже допустить, что это место и подлинно,
оно не оправдывает института исповеди, практикуемого
церковью. Речь идет о праве, предоставленном Христом
апостолам и никоим образом не распространяющемся на
их предположительных наследников, о которых в
евангелиях ни в одном месте нет ни малейшего упоминания.
Более того, осуществление этого права не кажется
необходимым для отпущения грехов. Апостолы могли
отпускать или не отпускать грехи, но ничто не говорит за
то, что для получения прощения в любом случае
необходимо было обращаться к ним. Речь шла, вероятно,
только об общественных проступках, и, следовательно, не
исключена всякая возможность отпущения грехов
непосредственно богом, если кающийся обращается с
покаянием к нему непосредственно. Это соображение тем
более справедливо в отношении священников, то есть тех,
кто неизвестно на каком основании претендуют быть
законными наследниками апостолов.
Таким образом, католический институт исповеди ни
на чем не основан. (
Утверждение, что для получения отпущения грехов
нужно говорить о всех отдельных смертных грехах
полностью и подробно — что является догматом веры,
установленным, как мы видели, Тридентским собором в 7
каноне,— является выдумкой, не подтвержденной ни
евангелием, ни ранним христианством, которое не знало этого
обычая.
Говорят, что само апостолическое право отпускать или
не отпускать грехи обязывает к подробному
рассмотрению грехов. Но почему? Этот способ, конечно,
применяется земными судьями и полицейским аппаратом. Но
совместимо ли это с возвышенностью бога, с его
бесконечным милосердием и великодушием? Нет, конечно.
Если уж апостолы — не говоря о католических
священниках — и должны были о чем-то судить, то лишь о
внутреннем решении верующего не грешить более, то есть об
искренности его покаяния. Честное слово, непонятно, на
основании какой удивительной теории и из исследования
каких божественных атрибутов руководители церкви
смогли, с помощью торжественного догматического
определения, свести роль всемогущего и всеблагого до роли
следователя. И факт этот еще раз показывает, что
265

высшее духовенство весьма далеко от духа евангелия и
даже чуждо ему.
Итак, с какой угодно точки зрения — с научной ли,
поэтической или с точки зрения простого здравого смысла,
стремление правящей церкви навязать исповедь (в том
виде, как она учреждена и сейчас практикуется) как
догмат веры — абсурдно.
Однако у нее были причины — и серьезные — для
введения и поддержки этого немыслимого обычая.
Практически он представляет собой наиболее мощное орудие
управления умами для их контроля и, главное,
закабаления. Чтобы понять это, не требуется особых
исследований. Это очевидно. Если догматические каноны — тюрьма
для ума, то исповедь — тюрьма для человека в целом.
Она была бы ею и в том случае, если бы исповедуемые
грехи ограничивались только преступлениями наиболее
заметными и наиболее тяжкими, например
преступлениями, обычно перечисляемыми в кодексах: кражей,
проституцией, кровосмешением, изнасилованием,
мошенничеством, убийством. Речь идет о тяжких и редких проступках.
Тем не менее для того, кто имел несчастье их совершить,
обязанность идти и рассказывать о ihhx — чрезмерно
тяжелая обязанность. Более того, это опасно, поскольку
священник, обязанный хранить «секрет», может выдать
его. В примитивно-апологетических книжонках авторы,
разрывая ризы свои, доказывают и твердят, что это
невозможно, дико, что этого никогда не было и никогда не
будет. Но не следует верить им. Я часто слышал, как
говорили о косвенных, а иногда и прямых нарушениях
«священной печати таинства». Иногда случается, что
священник впадает в этот грех, и прюсит отпущения его, так как
речь идет о преступлении, которое должно караться
отлучением от церкви и право на которое резервировано за
римским, папой (канон 2369, § 1).
К сожалению, дело, однако, не ограничивается теми
серьезными преступлениями, о которых мы упоминали.
Есть еще другие, о которых не знают кодексы, но за
которые главенствующая церковь, не раздумывая,
наказывает ни более и ни менее как адским огнем.
Исповедоваться в них нужно полностью и подробно. Сколько же
их? Тысячи!
Есть грехи, касающиеся отрицания или же
несогласия с теми или иными положениями о вере, или несогла-
266

сия с постановлениями, не имеющими религиозного
характера, но изданными .папской канцелярией или
библейской папской комиссией. В этих преступлениях люди
даже не каются, потому что они не знают о них и,
следовательно, совершая их, не знают о проступке. Кроме этих
грехов, существуют еще и другие, словно тисками
сжимающие души людей. Например, гореть в аду тому, кто
без уважительных причин ле является к обедне по
воскресеньям или во время других «обязательных
праздников». Будет в аду и тот, кто причащается, не совершив
поста в установленное для этого время; тот, кто в
пятницу ест пищу, употребление которой ограничено, кто читает
«запрещенные» книги, не получив на то разрешения, или
же хранит их у себя, не читая, несколько месяцев; тот,
кто напивается так, что несколько часов находится в
невменяемом состоянии, тот, кто • в праздничный день в
течение 4—5 часов посвящает себя «низкому труду»
(труд, который обычно выполняется «рабочими», в
понятии тех, кто живет по-христиански, считается «низким»).
Тому, кто не исповедуется по крайней мере раз в год,
несмотря на то, что знает, что на его совести лежит
«тяжкий грех», еще не отпущенный ему на исповеди, тоже
быть в аду. Список можно продолжить. В предыдущей
главе мы уже составили список тех, кто, по мнению
правящей церкви, заслуживает адского огня.
Этот список необъятен, и мы можем, погрузившись в
католическую казуистику, продолжать его до
бесконечности. Но это была бы пустая и скучная трата времени.
Довольно и того, что до ада недалеко и что достаточно
малейшего пустяка, чтобы подвергнуться этому
чудовищному наказанию.
Но это было бы еще немного, почти ничего, и человек
мог бы еще считать себя достаточно свободным, если бы
не бесконечный ряд разнообразных грехов, которые
довлеют над всей католической моралью и давят на человека
всю его жизнь. До сих пор пор мы не говорили обо всем
этом из чувства приличия, но сказать об этом
необходимо. Речь идет о так называемых «нечистых» грехах,
грехах «сладострастия». Мы не собираемся одобрять
гнусные поступки и тайные пороки. Но, когда мы думаем о
миссии церкви, — а ведь эта миссия должна была бы быть
весьма возвышенной, — нам кажется, что церковь не
только зашла в этом отношении чересчур далеко, но и
267

перешла вообще все границы, приличествующие
священнику и делу служения богу. Для начала скажем, что с
точки зрения католицизма достаточно подумать о таких
вещах с «внутренним удовольствием», чтобы попасть в ад.
Легко представить себе все остальное.
Но удивляет не столько грозящая кара и тем более
не осуждение дурных нравов, поскольку и внутренняя
безнравственность в любом ее виде, в любом проявлении,
конечно, достойна порицания. Поражает то, в какой
мере, в каких масштабах и с какой тщательностью
руководящее духовенство занимается подобными вопросами.
Кто думает о священнике как о человеке, который
должен быть безупречно чистым, мало того, навеки
отрешенным от подобных вещей, даже от любви к женщине,
тот ужаснется, читая тексты морали, которые вкладывают
в руки священнику и семинаристу. Ужаснется тот, кто
изучит теорию и практику исповеди. Отвращение внушает
не само осуждение всего того, что происходит вне брака,
и даже не осуждение множества вещей, вытекающих из
самого брака; вызывает отвращение дотошная и грязная
настойчивость, с которой выискиваются и именуются
собственными словами малейшие подробности половой жизни
и затем выносится соответствующее осуждение или
одобрение. В этом отношении можно безошибочно сказать, что
среди всех мерзких книг не существует книги более
гнусной и скверной, чем текст моральной теологии.
Принимая во внимание человеческие слабости, можно
сказать, что в исповеди преобладают эти гнусности,
составляющие, по мнению церковного руководства,
«тяжкий грех» человека. Детальнейшее расследование о
мельчайших подробностях половой деятельности и всего того,
что так или иначе с ней связано, произведенное
теологами, навязывает священнику и кающемуся нездоровые и
совершенно непристойные описания, намеки, вопросы и
ответы. Никакая осторожность и деликатность не может
уберечь от копания в этой грязи, ибо такова воля
правящей церкви.
Отсюда ясно, что католики и прежде всего
священники охвачены своего рода половым безумием. Священники,
теологи-доктринеры часто и с видимым удовольствием
дискутируют по этим мало приятным вопросам.
В папском Грегорианском университете все
профессора морали, за исключением одного или двух, постоянно
268

говорили об этих вещах, смакуя «моральное решение»
наиболее редких, странных случаев и копаясь в
пикантных подробностях.
Принимая во внимание этот дух и сущность
католического учения, легко представить характер лекций по
моральной теологии, когда профессор начинал говорить на
подобные темы. В этих случаях аудитория была
переполнена. Целая толпа молодых священников, безбородых
семинаристов слушала в экстазе, с раскрасневшимися
щеками и блестящими глазами. Мне же становилось
противно.
Некоторые профессора имеют на дому анатомические
атласы и гипсовые макеты, с помощью которых они в
частном порядке объясняют воспитанникам устройство
половых органов и механизм соответствующего акта.
Скажут, что я преувеличиваю. Но это не так. Чтобы
убедить читателя, я мог бы процитировать переведенные
с латыни трактаты о девятой и шестой заповеди и трактат
о браке. Это отвратительная грязь. Но из чувства стыда
я этого не сделаю. Пусть желающие прочтут, если
захотят, книги Женико, Нольдина, Жорно, Эртписа и Дамена,
Буччерони, Келоди, Ферререса, Лемкуля, Прюммера и
других католических писателей, рассматривающих эти
вопросы.
Следует спросить, что толкнуло главенствующую
церковь на создание подобных теорий и соответствующей
практики? Ведь речь идет о разрушительной теории и
гибельной практике.
И действительно, даже если верующим в точности и
неизвестно невероятное распространение, которым эта
теория обязана духовенству, она развивает в католиках
по вопросам, касающимся пола, фрейдистское и
психоаналитическое мышление, хорошо известное тем, кто
сколько-нибудь знаком с так называемыми богоугодными
заведениями.
В то время как люди обычно действуют в указанной
области без разговоров о ней и, тем более, не особенно
задумываясь, озабоченные совсем другими вещами,
католики об этом говорят и думают. Половая жизнь, которая
для всех является синонимом освобождения, для
верующих представляет мучение, клубок проблем,
казуистическую путаницу, лабиринт грязных ухищрений. «Можно
пи делать это?» — спрашивают они. «Можно ли делать
259

то?» «Что дозволено?» «А где, наоборот, уже
потрескивает адское пламя?» Измученные, они обращаются к
священнику. И он, который должен был бы, исходя из
подлинного духа евангелия, скорее умереть, чем говорить о
подобных гнусностях, является по доктринальной
церковной инвеституре главным оракулом в этом океане
бесстыдства. И многие священники — как • можно это
отрицать? — находят в этом удовольствие.
Неутешительная, мрачная и удручающая картина.
В то время как везде о таких вопросах, естественно,
принято не говорить, здесь, напротив, все исследуется,
зондируется, раскрывается. И, что хуже всего, все это
разбирается по косточкам в книгах, которые попадают в
руки семинаристов, самых молодых служителей храма,
которые не знали и не будут знать женщин.
Что происходит в их душах при соприкосновении с
подобной грязью — лучше не описывать. Лучше обойти
молчанием эти вопросы.
И — что еще хуже — этот юный священник по
моральной обязанности, вытекающей из церковного учения,
вынужден говорить об этом, хотя и с умелой
предосторожностью, почти на каждой исповеди, потому что
теология заставляет кающихся рассказывать о таких вещах.
И, к сожалению, подобные беседы не проходят бесследно.
Отсюда постоянное возбуждение чувств и мыслей.
Последствия этой практики каждый может представить. Они
пагубны. Если трудно подавить инстинкт, когда разум
противостоит ему, то сделать то же самое, когда,
напротив, разум целиком слит с ним, — это пытка.
Что касается меня, то я изучал эти книги с
отвращением. По счастью, у меня был опыт жизни,
предшествовавший моему вступлению в церковь, — они мне не
повредили. Более того, это исследование актов, оторванных от
любви и потому скотских, утвердило меня в презрении к
практике, которая достойна только диких животных. И я
решил никогда не спрашивать во время исповеди о тех
действиях, которые я сразу же расценил как совершенно
не касающиеся священной миссии служителя бога. Если
кающийся спрашивал меня об этом, я деликатно старался
возвысить его душу до высот евангелия и, как только это
было возможно, уклонялся от неприятной темы. У меня
всегда было твердое и непоколебимое убеждение, что бог
не занимается подобными делами и не погружается в эту
270

грязь. Если бог существует, думал я, то он витает над
звездами, в небесном свете недоступного нам, низшим
существам, мира, безучастный к человеческим слабостям,
он прислушивается, быть может, только к духовному
смиренному шопоту высоких поступков, отдельных чистых
порывов — божественных искр,— которые порождаются
иногда сердцами и деятельностью людей.
Поэтому — и мы никогда не устанем подчеркивать
это — превращать бога в следователя, полицейского,
тюремщика и мелочного наблюдателя за нашими интимными
делами и тем более за делами, связанными с
деторождением, силой тащить его* туда, где люди сплетены в
объятиях, или еще хуже — заставлять его измерять с
сантиметром в руках, где и насколько соединяются полы и
куда попадает семя, — это настоящее безумие, чтобы не
сказать больше.
Но так как это безумие и это извращение были
совершены церковным руководством, наш долг — исследовать
его глубокие причины. Нам кажется, что это явление не
может быть приписано слепоте руководящего
духовенства, ибо это было бы слишком наивным и простым
объяснением. По обстоятельствам дела это нельзя оправдать
скудоумием. После тщательного предварительного
исследования этого вопроса, я, как и другие, убедился, что
основная причина — та же самая, о которой мы уже
говорили и которую иллюстрировали, когда рассматривали
католическую философию и теологию. Руководящий
церковный аппарат стремится полностью подчинить себе
людей, с тем чтобы сохранить и увеличить свою земную
власть. Уже моральная теология во всей своей
совокупности — обширная, педантичная, проникающая
повсюду— является достаточно тяжелым бременем. Но это
бремя становится невыносимым, когда священник, в
дополнение к тому, что он управляет мельчайшими
поступками индивидуума в самых разнообразных областях,
начинает пристально наблюдать за его половой жизнью и
как бы забирается на супружеское ложе над мужем и
женой и авторитетно предписывает (до мельчайших
подробностей!) способ и технику супружеских отношений,
половой жизни.
Каков же результат? Человек, вынужденный
соблюдать эти указания, попавший в это рабство, которое по
воле священника затрагивает самые интимные дела, ста-
271

новится в конце концов тряпкой, бездушным автоматом,
пугливым слугой, орудием в руках священников.
Господствующая церковь цепко держит его в своих руках.
Теперь представим себе, хватит ли духу у этого человека,
до такой степени послушного приказам церкви, оказать
сопротивление, когда священник потребует у него гораздо
меньших жертв, например избирательного голоса,
подрывной деятельности по отношению к государству, но в
интересах ватиканской иерархии. Со спокойной совестью,
не споря и даже не размышляя, он тотчас же подчинится,
уверенный, что служит богу.
Именно так. Таков в руках церковного аппарата
истинный католик. Священник по указанию свыше
заведует и управляет в нем всем: и поцелуями, и трепетом
сердца, и даже, как это ни невероятно, соитием.
Церковь пришла к этому силой неумолимой
диалектики истории. Вековечная повелительница вселенной,
властительница душ, господствующая церковь,
побуждаемая благоприятными к тому обстоятельствами,
постепенно скатилась в болото. Ныне же, принимая во
внимание структуру церковного аппарата, господствующая
церковь не может вернуться назад. Она еще .могла бы начать
это отступление в то время, когда вспыхнул
лютеранский раскол, если бы уяснила себе дух того времени
и поняла, что мировое господство Ватикана обречено на
исчезновение. Но церковь не поняла этого и стала
упорствовать. Ныне же ничего предпринять уже нельзя. Шаг
назад равносилен смерти: смерти, разумеется, не
христианства, не религии, не евангелия, но политической
организации, которую церковная аристократия создавала в
течение двух тысячелетий.
Это понятно, и не только с политической точки
зрения, но и с психологической. Конечно, церковь всегда
имела, имеет и в настоящее время, несколько
выдающихся по уму и добродетели людей, но историческая среда,
в которой они жили, искалечила их. Как мы хорошо
знаем, среда является фактором, который может очень
сильно влиять на человека, воздействовать на него в хорошую
или дурную сторону. Живя в течение сотен лет в
исторической обстановке, которая все время удаляла церковь от
евангелической простоты и бедности и толкала ее к
земному господству, священники, особенно руководящие,
постепенно потеряли из виду первоначальную программу,
272

намеченную Христом, и кончили тем, что заняли такую
позицию и занялись такой деятельностью, с которыми
евангелие не только не имеет ничего общего, но которые
представляют нечто совершенно противоположное ему.
Однако ныне, в результате столкновения с фактами,
со светом, который заметили бы даже слепые, множество
священников всего мира заявляет, что надо вернуться к
первоначальному евангелию и освоб'одить церковь от
недостойного и тяжелейшего бремени, которое отягощает ее.
Все искренние и благородные души, верующие в бога
или не верующие, приветствуют эти усилия. Со своей
стороны, я полностью присоединяюсь к такой точке
зрения. И, хотя по своим научным убеждениям я уже не
принадлежу более к верующим, я с удовлетворением
приветствовал бы возвращение церкви к первоначальному
величию послания, которое двадцать веков тому назад
возвестил Христос покинутым и несчастным, чтобы таким
образом церковный аппарат стал наконец средством
возвышения и добра и осуществил бы идеалы пророка из
Галилеи.
Любой, кто умеет читать и понимать, без труда
отметит, что каждая страница этой книги свидетельствует, что
я вовсе не являюсь противником религии вообще и
католицизма в частности. Я не «верю». Но это не мешает мне
восхищаться образом Христа и его заветом и, кроме того,
понимать, какое благо может принести подлинная жизнь
в духе евангелия, если бы священники вели и
проповедовали ее, отойдя от церковной теологии и, тем более,
политики, в простоте и .величии ее первоначального вида.
Я отлично понимаю, что в этом счастливом случае
богатства Ватикана, его мишура, потоки золота,
дипломатические представительства, роскошные автомобили,
политические партии и тому подобный срам исчезли бы. Но в
этом не было бы ничего плохого, наоборот — неизмеримо
много хорошего.
Конечно, истина была бы лучше евангелия. Но так
как «е всем удается постичь истину, остается евангелие,
которое к ней приближается в том или другом аспекте,
хотя и не передает полностью (и это естественно)
бесконечную поэзию и неугасимый свет истины.
Вот почему, будучи по своему сознанию коммунистом,
я отнюдь не являюсь противником Христа, а наоборот,
испытываю живейшую симпатию к нему и к тем, кто дей-
18 А. Твнди
273

ствительно ему следует. Ненависть же к лицемерам
является обязанностью, особенно тогда, когда их
ничтожность скрыта маской возвышенности. Вот почему на
каждой странице я тщательно отделял руководящую церковь
от «мистического тела» или, точнее, от церкви в собствен,
ном смысле этого слова, то есть от церкви добрых, чистых,
бедных, тех, кто ненавидит политику, проводимую от
имени Христа, кто ненавидит все эти позорные махинации.
Я согласен, да, согласен слушать рассказ о Христе, о
чудесном мальчике, родившемся в хлеву, и я охотно
слушаю, когда со мной беседуют о нем. Однако в этом
случае проповедник должен жить в хлеву, как Христос з
Вифлееме, ибо «нет слуги важнее своего господина».
И именно поэтому я не могу принять учения, которое во
имя того, кто был распят между двух воров на Голгофе,
ловко распространяется упитанными людьми, сидящими
на великолепных тронах среди великих мира сего, не могу
спокойно согласиться с тем, чтобы они смели
величественно рассуждать о бедности и самопожертвовании,
погрузившись по горло в богатства и в кое-что похуже, в то
время когда сами они не дают голодным и заброшенным
ни сольдо, а если и дают, то немногим более, чем
сольдо.
Правда, в последние годы много говорили о
миллиардных «подаяниях» Ватикана бедным и пострадавшим от
войны. Святой престол развернул вокруг этого
грандиозную пропаганду. Но принадлежали ли эти деньги
Ватикану — вот в чем вопрос. Конечно, нет! Речь шла о
деньгах, принадлежавших другим и великодушно врученных
видными благотворителями руководителям церкви, с тем
чтобы Ватикан распределил их несчастным. С помощью
этих же средств священники организовывали — это
естественно и законно — учреждения по осуществлению
распределения. То же самое надо сказать о морских и.
горных «колониях» для детей — чужие деньги были
поручены Ватикану именно для этих целей. Святой престол не
истратил еще ни одной собственной лиры. Уж что-что, а
это я очень хорошо знаю.
Были ли честно распределены суммы, врученные
жертвователями? Не вникая в подробности,
предположим, что да. Но одно ясно: ни одна монета из этих
миллиардов не исходила от Ватикана. Если что-нибудь
такое от него исходило бы, то даже вы, читатели,
274

заметили бы это (хотя, как я думаю, вы и не обращаете
особого внимания на многие вещи). Пышные одежды,
богатства, роскошные машины (на которых ездят даже
монахини, приставленные к святым храмам, в то время
как в Риме у десятков тысяч детей нет хлеба), княжеские
аппартаменты, роскошный стол духовенства и монахов,
«вилла Мальта», где живет отец Риккардо Ломбарди, и
прочее — все это вылетело бы в трубу.
Но смотрите-ка, ведь все осталось таким же, в
точности таким же, каким было прежде, и даже хуже, чем
прежде. За исключением того, что несколько подрезаны
шлейфы прелатских одеяний, ничего не изменилось:
богатства и роскошь растут.
Теперь для тех, кому захочется похвалить действия
Ватикана по распределению чужих денег, следует
заметить, что не требуется больших усилий, чтобы делать
добро с помощью чужих денег, предназначенных именно
для этой цели. В этом нет никакого героизма. Это
милосердие не церкви, но ближнего. Поэтому кричать:
«Ватикан сделал это, сделал то» — значит лгать. Следовало бы
сказать: «Добрые люди сделали и то и это. А Ватикан
не сделал ничего, за исключением выполнения поручения
жертвователей». Иначе повторится история вороны,
которая рядилась в павлиньи перья и говорила, что это ее
собственные перья. По правде говоря, обязанность
распределителя не доставляет никаких неудобств, если,
кроме всего, добрые люди дают также и средства,
необходимые для организации учреждений по распределению.
Любой честный и хоть в малейшей степени сердечный
человек при виде несчастий, вызванных войной, даже если
он и не «верит», сделал бы то же самое, не поднимая
такой шумихи.
Картина невеселая.
Руководящая церковь настолько удалилась от
евангелия, что не имеет, к сожалению, даже возможности
вернуться назад. В самом деле, необходимо было бы, чтобы
она заявила, что заблуждается вот уже, по меньшей
мере, 1600 лет. Но подобное признание ныне неосуществимо.
Это произойдет, может быть, в результате исторических
перемен, которые, хочет или не хочет того высшее
духовенство, отделят ее от земных целей, с тем чтобы,
возвысившись, она занялась достижением чудесных целей
евангелия.
18*
275

* * *
Остается поговорить о другом опыте, который я
приобрел, будучи священником. Он касается апостолических
организаций, учрежденных церковью для обращения
людей в христианскую религию. Из числа этих
многочисленных организаций мы остановимся вкратце на школах,
издательствах, «рабочих домах», обществах св. Марии,
«Католическом действии» («Ационе каттолика») и
«Гражданских комитетах».
Когда дерево нездорово, болеют и его плоды. Однако
не следует преувеличивать. Деятельностью этих
организаций руководят многие видные священники и люди, не
принадлежащие к церкви, которые действительно верят
в Христа и стараются принести пользу, однако, к
несчастью, количество их всегда незначительно по
сравнению с неспособными, недостойными и теми, чья голова
набита церковным догматизмом. Поэтому
благотворительная деятельность указанных организаций подчинена
политике Ватикана и заражена болезнями, которыми
веками страдает католическая церковь.
Сказав это, мы сказали все. Но есть другое зло,
которое заключается в мании стяжательства, свойственной
некоторым из этих организаций. Католические школы для
мирян (например, многочисленные колледжи,
встречающиеся в Италии на каждом шагу; "ими управляют мужские
и женские религиозные организации) остро страдают
этим пороком. Евангелическое воспитание подростков и
детей — весьма небрежное — заслоняется низменными
интересами заработка. Учителям платят часто
значительно меньше, чем полагается; если же они пытаются
протестовать, то их шантажируют, говоря, что если они
будут претендовать на большее, то могут искать себе
другое место. Но в другом месте в Италии нет работы. Они
смиряются и голодают.
Одно время названные школы (например, школы
«Общества Иисуса») должны были быть, согласно их уставу,
бесплатными. И таковыми они были некоторое время.
Потом, с помощью тысячи предлогов, от этого здорового
евангелического предписания отказались. Поэтому
обучение в церковных школах стоит сегодня дороже, чем в
государственных, хотя, вообще говоря, оно значительно
хуже. Единственной причиной, которая могла бы
оправдать их существование, было бы христианское воспитание
276

молодежи; но и оно оказывается на деле
несостоятельным. Из тысячи воспитанников какого-нибудь
католического колледжа, может быть, сотня воспитывается в
должном духе, а остальные в лучшем случае бывают на
воскресных обеднях, а некоторые не бывают и вовсе. Вот и
все воспитание. К тому же, как я мог установить,
наблюдая различные колледжи иезуитов (а это были
лучшие), в то время, как для преподавания отводится
почти все здание, — кружкам, библиотекам и т. д.
предназначенным для распространения среди воспитанников
учения Христа, церковное начальство отводит две или
три сырые комнаты или же подвальные помещения. Это
объясняется тем, что, если бы сократили число аудиторий,
сократилось бы и количество учеников, что было бы
равносильно уменьшению доходов колледжа. Принимая
во внимание корыстный склад ума духовных лиц,
управляющих институтами, это невозможно.
Подобные и даже худшие вещи обнаруживаются в
католических издательствах: денежная сторона довлеет над
всем, так что евангельский дух или очень слаб, или же
его вовсе не существует. Печатается то, что считается
выгодным, и все тут. Впрочем, большая часть
католических изданий предпринимается в политических целях или
же подчинена апологетической мании оправдания дел
Ватикана. Книги, предназначенные, так сказать, для
души, также страдают этим. Католики, с любой точки
зрения, печатают плохо, во всяком случае, гораздо хуже, чем
могли бы, если бы действовали с большим бескорыстием
и в евангельском духе.
Общества св. Марии являются «духовными
кружками». Но и в них политиканство весьма заметно.
Практикуется культ Мадонны в соединении со слепым
антикоммунизмом.
«Рабочими домами» управляют большей частью
иезуиты. Раньше, когда ими руководил видный священник,
отец Гори, они преследовали духовные цели; теперь же
они впали в самое отталкивающее политиканство. А в
«Католическом действии» дело обстоит еще хуже. Чтобы
убедиться в этом, достаточно прочитать, что говорится в
специальной главе книги папского Католического
института общественной деятельности, озаглавленной
«Общественная деятельность католиков» (Рим, 1948): «Когда
христианское профсоюзное движение должно было при-
277

нять решение составить единую профсоюзную
организацию с марксистскими течениями в соответствии с
Римским пактом от июня 1944 года, в пятом пункте
сообщения, приложенного к пакту, была специально оговорена
возможность возникновения, рядом с профсоюзной
организацией, свободных обществ с воспитательными,
политическими, благотворительными и увеселительными целями
и других учреждений кооперативного и профессионального
характера. По инициативе этого института тогда же, в
августе 1944 года, возникли христианские общества
итальянских трудящихся, руководство которыми в
первые месяцы было поручено члену парламента Акилле
Гранди» (стр. 22). Дальнейшее рассмотрение
содержания главы раскрывает программу политического
характера. Впрочем, это вовсе не секрет. Каждый знает,
что христианские общества итальянских трудящихся
составляют силу, находящуюся на службе у христиан-
ско-демократической партии.
О «Католическом действии» можно было бы написать
целую книгу. На бумаге эта организация не должна, не
может заниматься политикой, но факты противоречат
теории. Действительно, в довольно старой книге, которая
появилась еще при Пие XI, когда «Ационе каттолика»
имела бесконечно менее политический характер, чем
сейчас, в пояснение заглавия — «Отношения между «Ационе
каттолика» и политическими партиями» — мы можем
прочитать следующее: «Если речь идет о партиях, не
порицаемых церковью, но, наоборот, вдохновляемых
христианскими идеями, «Ационе каттолика» помогает им набирать
членов и осуществлять свои программы». Соприкасаясь
в течение многих лет со средой «Католического действия»,
я видел, что в ее учреждениях, на собраниях, на
лекциях— словом, повсюду господствовала политика и
самый неистовый, свирепый антикоммунизм, кровожадный
даже в выражениях. Витторино Веронезе, Луиджи Джед-
да, председатель «Католического действия»,— это
политики, политические деятели. В моей книге «Ватикан и
неофашизм» (Рим, 1952) я описал коварные маневры
Джедды в целях создания в Италии по приказу
Ватикана политической силы, которая в случае, если бы
христианские демократы не выполнили категорического
приказа подчинить Италию Апостолическому престолу,
могла бы заменить их. Речь шла об ужасной мешанине
278

из фашистов, монархистов и либералов, втайне
руководимых «Католическим действием».
Сейчас «Католическое действие» и христианско-демо-
кратическая партия, несмотря на антагонизм из-за широко
известного честолюбия Луиджи Джедда, который, как
говорят, очень хотел бы с^ать во главе правительства,
являются союзниками. Обе партии состоят на службе
политических интересов Ватикана, которому они
беспрекословно подчиняются. Они обозлены друг на друга,
потому что никак не поделят лакомого куска —
государственной власти над нашей несчастнейшей страной, но
практически подчиняются одной и той же руке, руке
правящих церковников. Джедда раздражен, он не может
видеть людей из «христианской демократии»; те, в свою
очередь, обходятся с ним презрительно, потому что
подозревают, что он хотел бы управлять Италией. Пока что
он должен повиноваться приказаниям и покорно служить
господствующей католической партии. Но он ждет
благоприятного момента, когда истощенная христианско-демо-
кратическая партия не сможет больше обеспечивать
интересы Апостолического престола и будет выброшена за
борт. Тогда он будет «человеком, ниспосланным
провидением», естественным наследником теперешних
политиканов, состоящих на службе у правящей церкви.
А теперь расскажем о новейшем творении,
изобретенном Луиджи Джедда, о «Гражданских комитетах» —
детище «Католического действия».
На бумаге они тоже должны быть религиозными,
евангелическими организациями. На деле же и даже в
своих печатных программах — ибо они уже дошли до
такой степени тупости, чтобы не сказать хуже,— они
являются «политическим чудовищем». Читатель убедится
в этом, бросив взгляд на «Организацию и план работы
Местного Гражданского комитета» (издано в 1951 году
Национальным Гражданским комитетом).
«Когда был основан Гражданский комитет? Он был
основан в феврале 1948 года, и ?первой битвой его было
участие в политических выборах 18 апреля» (стр. 3).
«Что делал до сего времени Гражданский комитет?
Он занимался борьбой в ггериоды выборов, имевших
место в Италии: от общенародных политических выборов
в 1948 году вплоть до сегодняшнего дня (выборы в
Сардинии, Вальд'Аоста, в Триесте, в Сан Марино, и админи-
279

стративные выборы во многих итальянских общинах). Он
оказывал помощь свободным трудящимся,, когда они
отделились от коммунистической Конфедерации и т. д.»
(стр. 3).
«Какова программа Гражданского комитета в 1951
году? Гражданский комитет ставит себе задачей подготовить
итальянский народ правильно подойти к проблеме
административных, общинных и провинциальных выборов»
(стр. 3—4).
«Как организован Местный Гражданский комитет?
Местный Гражданский комитет, как говорит само
название, является собранием лиц, каждое из которых
представляет организацию или же предприятие, находящиеся
в соответствующем приходе, и имеет целью проповедь
католических идеалов, или же социальные и
экономические мероприятия в духе католических принципов или, во
всяком случае, с учетом этих принципов. Поэтому в
Местном гражданском комитете участвуют председатель
приходской джунты итальянской «Ационе каттолика»,
председатель мужской организации «Ационе каттолика»,
председатель юношеской организации «Ационе каттолика»,
председатель женской организации «Ационе каттолика»,
председатель союза девушек «Ационе каттолика»,
директор Марианского общества, президент христианских
ассоциаций итальянских трудящихся, председатель
профсоюзного центра, председатель секции земледельцев,
председатель местной христианской кооперации, председатель
Семейного фронта, председатель Итальянского женского
центра, представители религиозных конгрегации и
братств, председатель Конференции святого Винченцо
де Паоли и т. д.» (стр. 4—5), из чего видно, что
«Ационе каттолика» всеми своими ответвлениями по уши
погрязло в политике.
Продолжаем. Какую информацию должен собирать
исполнительный комитет (Гражданского комитета)?
Сведения, которые интересуют Гражданский комитет,
касаются явной или скрытой деятельности политических
партий, а также данных о течениях в общественном
мнении в отношении .. местных и национальных проблем,
представляющих общий интерес (стр. 6).
«Как собираются сведения о политических партиях?
Эти сведения собираются в результате наблюдения за
циркулирующими новостями, в результате внимательного
?80

чтения прессы и сбора сведений и документов от людей,
которые в состоянии их доставлять. В этом сборе сведений
недопустима наивность, то есть необходимо тщательно
оценивать источники информации и, прежде всего,
контролировать их путем сопоставления известий из разных
источников» (стр. 6).
«Как собираются сведения об общественном мнении?
Общественное мнение должно разведываться по
определенной системе, а именно, путем формулирования точных
вопросов по интересующим Гражданский комитет
вопросам и направления этих вопросов значительному числу
лиц различного социального положения. Ответы аккуратно
аннотируются. Расследование можно производить также
посредством употребления составленных для этого
письменных вопросников» (стр. 7).
«Потребует ли ближайшая кампания по
административным выборам от местного Гражданского комитета
особой работы? Конечно. Эту работу можно разделить
на четыре ступени: 1) контроль над избирателями,
2) гражданская инициатива, 3) проверка списков, 4)
предвыборная пропаганда» (стр. 8).
«Что подразумевается, под контролем над
избирателями? Под контролем над избирателями подразумевается,
что Местный Гражданский комитет посредством работы
ячеек должен удостовериться, что все избиратели-католики
имеют избирательное свидетельство в соответствии с
действующими муниципальными предписаниями и что они
точно знают, как надо голосовать» (стр. 8).
«Что подразумевается под проверкой списков? Под
проверкой списков подразумевается, что Местный
Гражданский комитет как 'выразитель воли и представитель
избирателей-католиков спокойно (?) и аккуратно
проверяет имена выдвинутых кандидатов, чтобы составить
список, за который должны будут отдать голоса
избиратели-католики и за который должна быть развернута
самая энергичная предвыборная пропаганда» (стр. 8).
«Что понимается под предвыборной пропагандой? Под
предвыборной пропагандой подразумевается работа,
развертываемая Местным Гражданским комитетом для того,
чтобы в общинных выборах одержал победу список,
выбранный Местным Гражданским комитетом, и для того,
чтобы в областных выборах одержал победу список,
выбранный зональным Гражданским комитетом» (стр. 8).
?81

«Каковы цели предвыборной пропаганды Местного
Гражданского комитета? Цели пропаганды Местного
Гражданского комитета следующие: 1) борьба против
уклонения от участия в выборах, 2) антикоммунизм,
3) ориентация избирателей на определенный список,
4) ориентация предпочтений, 5) согласование действий
между антикоммунистическими партиями» (стр. 9).
«Как осуществляется антикоммунистическая
пропаганда? Она осуществляется путем использования материала,
доставленного Национальным Гражданским комитетом и
зональным Гражданским комитетом, и направлена на
информацию общественного мнения о том, какую серьезную
опасность представляет коммунизм (листовки, фильмы,
«Италиа пополаре», различные печатные произведения
и т. д.). Кроме того, необходимо умело направлять
низовую пропаганду активистов секторов и ячеек, с тем чтобы
вырвать голоса у коммунистов, вплоть до убеждения
симпатизирующих коммунистам удалиться с территории
общины в день выборов или, во всяком случае, не идти
голосовать» (стр. 10).
«Как осуществляется задача ориентации голосов
избирателей на отобранный список? Эта важная задача
осуществляется путем использования пропагандистского
материала, который дадут Национальный Гражданский
комитет и зональный Гражданский комитет, материала,
который будет выпущен Местным Гражданским
комитетом, или партией, или межпартийным Инициативным
комитетом, который представляет список. Кроме того,
следует сообщить активистам наиболее действенные
доводы в пользу католического списка, способные
нейтрализовать пропаганду противника, обучить актив в
секторах и ячейках методике пропаганды и эффективным
пропагандистским приемам. Кроме того, необходимо
поощрять собрания и митинги в пользу намеченного
списка, делая так, чтобы активисты присутствовали на
этих собраниях и аплодисментами и одобрениями
нужным образом влияли и на общественное мнение, так же
как и через индивидуальные беседы, которые обыкновенно
имеют место после митингов и собраний» (стр. 10—11).
Таков стиль некоторых изданий Национального
Гражданского комитета (Рим, улица Кончилиационе, 15).-
Рассмотрим периодическое издание, озаглавленное «Связь
активистов». Вот несколько отрывков: «На этих днях в
282

Риме собирается Атлантический совет, чтобы рассмотреть
проблемы мира. Сторонников «остроклювого голубя»
Пикассо это совещание, естественно, заставит побледнеть.
Мы же, наоборот, рассматриваем членов Атлантического
совета как настоящих хранителей мира и приветствуем их
от имени всех разумных и честных итальянцев» (№ 11,
20 ноября 1951 года). Вышеприведенное было напечатано
жирным шрифтом в середине первой страницы; слова,
выделенные заглавными буквами, в оригинале тоже
набраны с заглавных букв.
И еще: «Но вторая война была войной социальной,
идеологической, религиозной. Союзники не отдавали себе
отчета в том, что великой опасностью был не Гитлер —
вождь ограниченного расизма, а Сталин... чтобы умереть
за Берлин, необходимо было быть блондинами и иметь
голубые глаза. Но за' Москву умирают все недовольные,
которые представляют огромное большинство людей,
населяющих планету. К рабочим присоединяются
неудачники, отбросы, безобразные, больные, озлобленные.
Вспомните, что в Мадриде было всегда несколько хромых
и несколько горбатых» (там же, стр. 6).
Характер этих изданий таков, что неимоверно глупые,
кровожадные политические взгляды их нужно было бы
приводить целиком. Из каждой строки, из каждого слова
сочится слепая, кровожадная, животная, постыдная
ненависть. И это литература Гражданских комитетов, то есть
организаций, в которых участвуют «Ационе каттолика»,
общества св. Марии, религиозные братства, священники,
конференции святого Винченцо де Паоли! Есть от чего
прийти в ужас.
Вот до какого предела, до какой степени деградации
дошла церковь. Где здесь Христос? Его нет и в помине.
Евангелия здесь нет ни на йоту. От монумента, когда-то
бывшего маяком эпох, остались теперь лишь руины,
заросшие сорняками.
При наблюдении за правящей церковью создается
такое же впечатление, как у путешественника, который на
закате солнца созерцает огромные пустыни, где в давно
прошедшие времена возвышались города, где кипела
работа и где любящие, свободные люди радостно
посвящали себя славным делам. Призраки величия, более не
существующего! Было бы лучше, если бы на их месте
расстилались пески унылой пустыни, под которыми в ночи
283

господствуют звезды, за светом которых человеческому
сердцу, если оно того хочет, вольно видеть или бога или
пропасть тайны.
Таков мой опыт священника с 1943 по 1952 год. Я
исповедал тысячи людей, собрал в глубинах сердца
страдания, слезы, трагедии и муки многих душ. С
беспредельным волнением, вспоминая образ Христа, протягивал
руку помощи, находил утешительное слово для ободрения
легиона страдающих, помогал им в духе евангелия.
Я всегда был чужд духу правящей церкви, духу Ватикана.
С течением времени, не без смятения и огорчения, я
осознал, что послание Христа, несмотря на то, что оно
так возвышенно, с научной точки зрения не может
считаться достоверным. Для меня было неописуемо больно
осознать это. Я увидел, что с научной точки зрения правда
в другом, в марксизме. Я пришел к нему, несмотря ни
на какие жертвы.
Я со слезами — как если бы мир и сама жизнь должны
были для меня исчезнуть — отрекся от «благой вести» об
Иисусе. К моей огромной радости, я не был опустошен
этим, как это происходит, когда идеал исчезает и его нечем
заменить. Счастливое стечение обстоятельств помогло
мне, так что я вместо света мнимого увидел
действительный свет, который восстановил во мне твердость духа,
полную и абсолютную ясность и покой. Наконец-то моя
совесть спокойна.
Но то, что я покинул не только без сожаления, но,
наоборот, со вздохом облегчения человека, который из
подземелий, лишенных воздуха, возвратился на свет, к
солнцу, в хрустально чистую атмосферу, — была
правящая церковь, Ватикан, извративший самый
восхитительный религиозный факт, который только помнит история:
послания Иисуса, пленительного сына Марии.

V. ЗАКЛЮЧЕНИЕ
Эта глава не имеет целью дать изложение философии
и теории марксизма. До этого ей далеко. К тому же и
цель всей нашей книги состоит не в этом. Мы изложили
здесь некоторые факты, которые наряду со многими
другими сумели убедить меня с научной достоверностью в
истинности коммунистического учения, факты, которые
помогут понять некоторые важные вопросы, все еще
«загадочные» и «таинственные» для многих людей.
. В древних шумерийских легендах неизвестный автор
рассказывает об одном мудреце, который провел всю
жизнь в уединении, в горной пустыне к востоку от
Вавилона, где по утрам солнце золотит своими лучами
бесконечные пески еще до того, как под его лучами засверкают
и заискрятся тысячи серебряных башен сказочного
царского дворца.
Еще ребенком он покинул общество людей. Мудрец
отказался от тихих радостей жизни. В теплых весенних
сумерках его не обнимали нежные и благоухающие руки
жены, он не возлежал на пурпурном диване, слушая
тихое журчанье прозрачного ручейка, который струится из
алебастрового источника посреди безмолвного перистиля,
среди опалово-лиловых колонн, в то время как вечерние
сумерки, нежные и мягкие, таинственно спускаются со
звезд.
От всего этого он с радостью отказался, лишь бы
вдали от всех дел и забот, которые могли бы помешать ему,
постичь бесценную науку растений, животных, движения
звезд, облаков, воздуха и воды — словом, приобрести
знание всех вещей.
Прошли месяцы, годы, и мудрец почувствовал
приближение смерти. Он не захотел, чтобы его знания
285

пропали попусту, и взял на воспитание мальчика,
серьезного, с быстрым взглядом. Мальчик был
продан ему кочевым племенем, которое проходило
однажды поблизости от пещеры, где он жил. Это был
случай, похожий на случайную встречу комет в небесных
просторах.
Мальчик слушал, учился, прислуживал мудрецу и
наконец полюбил его, как отца. Прошло некоторое время, и
мальчик стал юношей.
Однажды летним вечером старик по обыкновению
рассуждал о путях звезд, о метафизической сущности
вещей, о родах и видах животных и растений. Чтобы
сделать более наглядным свое объяснение, он дал юноше
цветок — благоухающую розу, сорванную с красивого
рододендрона, росшего среди двух желтых скал рядом с
источником и сиявшего теплым оттенком розовых
лепестков.
Юноша вдохнул аромат цветка и прервал старика.
«Отец, — сказал он, устремив взор в сторону огромной
пустыни, которая терялась где-то в беспредельной дали
первых теней приближавшейся ночи, — отец, то, чему ты
учишь, трудно, хотя и глубоко. Но в этой розе я вижу и
чувствую тайну более прекрасную и более значительную.
Я вижу и чувствую жизнь. Отец, скажи мне, что такое
жизнь? Ты никогда не говорил об этом. Что такое жизнь?
Что значит жить? Как я должен жить? Научи меня
этому, ибо здесь, я чувствую, ключ моего счастья, а я хочу
быть счастливым».
Старик ответил: «Терпение. Я опечален. Ты смутил
меня. Я действительно знаю все, но не знаю, что такое
жизнь, не знаю, что значит жить». — «Но тогда, —
возразил юноша,— ты не знаешь ничего. Твоя наука
бесплодна. Твои знания призрачны. Я должен покинуть тебя. Мне
нужен другой учитель». И он удалился, растаяв в
вечерних сумерках.
То же случилось и с моим отношением к церковному
религиозному учению. То же произошло и со многими
другими. Более того, в глубине души это испытывают все,
даже если они не признаются в этом. Мало-помалу
отходя от проповедуемой правящей церковью метафизической
догмы, этого скопления призраков, люди ищут жизни.-
Представители современной философии учитывают эти
стремления и делают содержанием догмы то, к чему
286

направлены эти стремления. Они пытаются создать
философию жизни.
Человек средневековья и раннего Возрождения был
по преимуществу «интеллектуалистом», даже если он был
невежественен. В самом деле, быть
«интеллектуалистом» —это вовсе не значит обязательно быть
культурным, это значит действовать на основе «абстрактных»
убеждений. Здесь имеется в- виду такое состояние
психики, которое по природе враждебно прогрессу мысли,
основанной на эмпирических наблюдениях. Поэтому-то
католическая догма — по существу своему
неподвижная — имела такую власть над людьми того
времени. И действительно, это была эпоха церковной
диктатуры.
В современном человеке мы наблюдаем совершенно
противоположное; он не регулирует свою жизнь на
основе одних лишь абстрактных понятий. Конечно, и
абстрактные понятия необходимы для познания всех
разнообразных законов, которые управляют бытием. Однако для
современного человека жизнь не является средством
достичь чего-то, стоящего вне и выше жизни. Для него
жизнь есть единственная реальность. И, так как он
хочет жить, он стремится слиться с жизнью, пользоваться
ею в ее движении, испытать ее в действии. А так как
жизнь по своей природе является движением, развитием,
изменением, реальность не есть для него некая
аристотелевская «субстанция», которая скрывается за
изменчивыми явлениями мира, но именно совокупность этих самых
изменчивых явлений.
В многочисленных вариантах и разновидностях вновь
возникает чарующая античная поэзия Гераклита. Человек
современный, особенно начиная с Канта, страстно желает
познать не неподвижные субстанции, но движение
субстанций, вернее, вечно развивающуюся субстанцию.
Больше того, для многих подлинная, единственная субстанция
или субъект есть само движение. Поэтому жизнь
понимается как действие, как «практика», как
«производительность», как «труд». Эти понятия получили в
марксизме не только необыкновенно глубокое выражение,
но приобрели также совершенно новый и оригинальный
характер и значение.
Итак, мы считаем, что такой взгляд на вещи,
исключая, конечно, преувеличенные толкования, правилен и
287

истинен, даже единственно правилен и единственно
истинен, ибо соответствует реальному миру.
Так как, далее, философ, будучи общественным
человеком, сыном общества своего времени, естественно,
чувствует так же, как и рядовой человек, то философское
истолкование — это теоретическая систематизация образа
восприятия и осмысления явлений жизни рядовым
человеком. Поэтому, как мы уже говорили, эта жизненная
установка человека нашего времени получает
красноречивое отражение в течениях современной философии.
Рассмотрим вкратце некоторые из них.
Идеализм, который имеет большое значение для
понимания духа нашего века, сводит все к идее, то есть к
трансцендентальному Я, которое есть все и которое
охватывает все происходящее. Но это
трансцендентальное Я является не неподвижной субстанцией, а
эволюционным или жизненным процессом, чистым движением,
которое, развиваясь, все создает и всем является. Это
эволюционный идеалистический монизм, чистый
витализм.
Философия Бергсона в качестве основополагающего
учения, вместе с психоанализом, имела, хотя и не
непосредственное, но большое влияние на современное
искусство, выступая теоретической основой учения
сюрреализма и порожденных им направлений. Согласно этой
философии все, что неподвижно и не развивается, — ложно.
Единственная реальность — это течение жизни в
действии, то есть движение без движимого, движущееся
действие без потенции (это слово нужно понимать в
аристотелевском и схоластическом смысле), абсолютное
становление (смотри, например, четыре основных труда Анри
Бергсона: Essai sur les donnees immediates de la
conscience, 1889; Matiere et memoire, 1896; devolution
creatrice, 1907; Les deux sources de la morale et de la
religion, 1932)».
Витализм является специфическим признаком также
и экзистенциализма, который не представляет собой
единой философии, но имеет ответвления, совпадающие в
основных аспектах и имеющие общие проблемы и цели.
1 Автор ссылается на ряд работ А. Бергсона, в которых
французский идеалист изложил свою систему, одну из самых
реакционных и антинаучных в истории философии.— Прим. ред.
288

Для экзистенциалистов всех мастей центральным
вопросом является изучение не абстрактного, а конкретного
существования, то есть человека, который, по их
воззрениям, — центр и опора мира.
Но не нужно думать, что экзистенциализм является
абстрактной философией личности, ибо основная
проблема экзистенциализма — это реальная человеческая жизнь,
то есть счастье индивидуума. Отсюда вытекает тоска,
печаль — известная тема, свойственная почти всем
разветвлениям этой философии, — коренящаяся в том, что для
достижения радости человеку всегда недостает
чего-нибудь такого, чего он не может достичь, например
преодоления вины (Кьёркегор), смерти (Хайдеггер);
трансцендентной «тайны» (Карл Ясперс) и т. д. Эти философские
течения, хотя и в виталистической форме, пытаются
вскрыть подлинную сущность философской проблемы,
чего, наоборот, не в состоянии сделать церковное учение,
омертвевшее в метафизических абстракциях
подправленного аристотелизма. Однако им свойственен крупнейший
порок, характеризующий ныне все общество Запада,—
иррационализм и, следовательно, скептицизм.
Что это действительно так, хорошо видно на примере
объективного идеализма. Прежде всего, согласно этой
философии, которая отталкивается от a priori Канта,
«вещей в себе» не существует. Они не существуют,
поскольку их создает, точнее, «выдумывает» мысль. Они не
существуют и как мыслящая субстанция, то есть
единственная субстанция, которую они могли бы иметь, принимая
во внимание причину, сообщающую им бытие. В самом
деле, мысль в этом случае не означает действие
субъекта, пусть изменчивого, но отличного от своего акта;
напротив, субъект отождествляется с собственным актом.
Другими словами, — как, впрочем, мы уже говорили, —
творящая мысль, трансцендентальное Я, единственная
реальность, является чистым движением, без какой-либо
движущейся или же развивающейся сущности.
Итак, чистое движение, изменение...
Бессодержательные фантомы!
С другой стороны, идеализм считает, что ни один
закон не истинен: все истинно и все ложно, все хорошо
и все плохо. В самом деле, каждая вещь, которая
«существует», является одновременно и истинной и хорошей,
поскольку она создана трансцендентальным Я, абсолют-
19 А Тонди
289

ным процессом мышления, которое в кругу
идеалистических представлений отождествляется с «бытием в силу
бытия», с богом, который не отделяется от мира, но
составляет с ним единое целое.
Таким образом, едва вещь «прошла», она более не
существует, она ложна и потому плоха.
Следовательно, наука в ее обычном понимании, как
совокупность исследований и открытий, направленных
на достижение абсолютной и вечной истины,
невозможна.
Как это ни невероятно, но даже абсолютная и вечная
истина самого идеализма оказывается невозможной.
Более того, даже теперь, когда он существует, он не
истинен. В самом деле, если кто-то убежден в истинности
идеализма, то другой уверен в противоположном,
третий — экзистенциалист, четвертый защищает позитивизм
и т. д. Итак, согласно основному принципу, который
определяет идеалистическую теорию, все, что существует,
истинно. Таким образом, одновременно истинны самые
противоположные и противоречивые сущности.
Следовательно, все истинно и потому все ложно. Это глубокий
иррационализм и скептицизм.
Подобные же обвинения, пусть даже менее тяжелые,
можно выдвинуть против философии Бергсона. С точки
зрения этой философии, действительность состоит из*
«чистого становления», из «непрерывного течения». Поэтому
мышление, которое по самой своей природе вынуждено
«фиксировать» вещи в неподвижных понятиях,
неспособно постичь истину. Чтобы познать ее, говорит
Бергсон, необходимо прибегнуть к интуиции. Разделяя
«непрерывное течение» на отдельные тела и определяя
их в абсолютно определенных контурах, разум вынуждает
однородное течение, проявившееся в вещах, сменяться и
развиваться подобно смене кадров кинематографа; он
представляет действительность в виде быстрой смены
статических образов. Следовательно, логическое мышление
должна заменить интуиция, которая является «родом
интеллектуального влечения, благодаря которому
проникают внутрь предмета, чтобы соединиться с тем, что он
содержит единичного и, следовательно, невыразимого», и
которое простым, непосредственным и нераздельным
образом осуществляет единство познающего и
познаваемого.
290

Мы охотно признаем за интуицией важную роль,
которая принадлежит ей, особенно в познании содержания
таких явлений действительности, которые по своей
природе с трудом сводимы к терминам и выводам
логического анализа, процесса мышления, например, любовь,
аффекты, эстетическое созерцание, страдание и т. п.1 Но
очень серьезной ошибкой было бы уступить интуиции все
и провозгласить крах разума и всех его достижений.
Прискорбно, конечно, зрелище церковной философии
(современной «неосхоластаки»). Ее абстрактный метод
должен быть осужден не как таковой, но потому, что
вместо того, чтобы, выполнив свою задачу, мудро
возвратиться к живой действительности, подчинить ей свои выводы,
исправить их в соответствии с нею, эта философия в
целях служения предвзятой религиозной идее,
фальсифицирует действительность, подменяет ее бестелесными
призраками, сотканными из метафизического тумана.
И все же нельзя примириться с иррационализмом.
В противном случае мы должны отказаться от разума,
замкнуться в инстинкте, закрыть двери цивилизации и
прогрессу, словом, отречься от жизни, от той жизни,
которую, как мы слышали, очень любил Анри Бергсон.
Иррационализмом и, следовательно, скептицизмом
«грешат» различные течения экзистенциализма. Со
сферой разумного, интеллектуального, чистого сознания,
говорят экзистенциалисты, в нашем лице приходит в
столкновение и затем сливается с ней сфера
иррационального, непостижимого, внутренний мир, названный
«небытием», «трансцендентным», «смертью»,
«неразумным» и т. д. Экзистенциалисты называют этот внутренний
мир «существованием», поскольку «мое существование»
есть нечто такое, о чем нельзя мыслить, но что, однако,
господствует надо мной всеми проявлениями «низших и
высших инстинктов». Поэтому, чтобы постичь
внутреннюю сущность, прочувствовать ее, нужно отказаться от
процесса мышления, рассуждения, от
диалектического «логоса», уйти в интуицию, в непосредственное
восприятие.
Этих взглядов придерживаются современные
эстетические теории, точнее те, что воздействуют на западное
1 Здесь А. Тонди, пользуясь старой терминологией, фактически
говорит о чувственной, эмоциональной ступени познания
действительности.— Прим. ред.
19*
291

Искусство. Я имею в виду дадаизм, экспрессионизм,
сюрреализм, футуризм, метафизицизм и т. д.
Указанные течения отличаются двумя общими для
всех их представлениями. Первое заключается в
утверждении, что истина содержится внутри вещей, а у нас — в
глубине души, в подсознании. Второе — в том, что
определенная таким образом истина не может быть
постигнута разумом, ибо он ограничивается скольжением по
поверхности вещей и ведет, по самой своей природе, к
лишению вещи ее движения, ее подвижной и жизненной
сущности. Отсюда необходимость прибегнуть к
интуитивному процессу, «непосредственному познанию».
И здесь, заметим в скобках, мы обнаруживаем истину
и ложь, понятия верные и преувеличенные. Редко
серьезно задумываются над тем, что процесс абстракции
искажает действительность, если, исходя из нее, он не
возвращается к ней же, чтобы проверить и исправить
себя и приобрести жизненность через «практику», опыт.
Ошибка в этом отношении всегда уводила философские
учения в сторону от истины. Только марксизм указал
верный путь, которому нужно следовать, выдвинув новую
теорию, согласно которой «практика» не акцидентна, но
является внутренне присущим элементом и фактором
объективного, ясного и осознанного познания
действительности такой, какова она есть, — живой и полной
движения.
• ♦ *
Долгие годы я занимался изучением философии,
особенно направлениями нового времени, начиная с
Иммануила Канта, а также современными теориями.
Очень быстро я увидел превосходство и правильность
материалистических течений философии в сравнении с
церковной схоластикой. Не буду возвращаться к
аргументам, которые уже приводились ранее. Но я должен
подчеркнуть, что к концу 1941 года, когда, повинуясь
совету моих руководителей, решил всерьез заняться
теоретическим коммунизмом, я уже через несколько
месяцев работы увидел новые горизонты. В течение войны и
после нее я не мог уделять много времени изучению
коммунизма. Впоследствии я возобновил указанные занятия
и продолжал их до 1950 года, когда достиг полного
понимания новых взглядов.
292

Речь идет о моем собственном идейном развитии,
начальные этапы которого — единственные, на которых
мы остановимся, — были следующие.
Прежде всего, я очень скоро почувствовал, что
философская система, придуманная правящей церковью,
несостоятельна, ибо действительный мир состоит не из
абстракций и фантомов, но из чувствующих и осязаемых,
более того, живых сущностей (живых в предельно
широком смысле, включая в это понятие борьбу, развитие,
внутреннее движение, энергию и внутреннюю или
внешнюю силу). Отсюда я заключил, что классический
идеализм, бергсонизм, экзистенциализм, наконец,
материалистические учения всех оттенков, даже если они и
ошибочны, более приближаются к правильному
пониманию действительности, чем католическая философия.
Однако среди названных направлений в философии
следовало выбрать истинную философию, допуская, что
таковая существует. Чтобы достичь желаемого результата,
необходимо было следовать определенной линии,
применить те критерии оценки, которые казались мне наиболее
надежными. Прежде всего надо было отбросить все
«системы», основанные на иррационализме, принимая во
внимание, что они неизбежно ведут к скептицизму.
Скептицизм ложен. В самом деле, если невозможно
постичь и установить какую бы то ни было истину, то,
значит, и истина скептицизма несостоятельна. Кроме того,
скептицизм — это салонная теория, уместная в беседе
самодовольных людей — псевдоученых, бездельников,
жуиров. Между тем в мире, за стенами салона, эгоисты
готовят войну; между тем в мире свирепствуют
опустошительные болезни, пороки, безумие, нищета, безработица.
Поэтому ироническая улыбка «превосходства»
скептика — это преступление, подлость, нелепость.
Точно так же ложен откровенный идеализм. Как мы
видели, это глубоко скептическое учение, учение для
господ и тиранов. И те и другие благодаря их
аристократическому интеллекту — самостоятельные и
высокопоставленные «творцы» своих богатств и почестей, среди
которых эгоистически проводят жизнь.
Бергсонизм ложен по аналогичным причинам (хотя и
не по тем же самым).
Ложен и экзистенциализм. Эта теория, помимо
прочего, еще и эгоистична; в своих крайних проявлениях она
293

служит выражением животного индивидуализма, который
господствует в западном обществе, где люди занимаются
исключительно своим личным благополучием.
Итак, думал я, все эти философские системы следует
отвергнуть. Они ложны, глубоко ошибочны, порочны в
самой своей основе.
Напротив, марксизм — как мы это всегда замечаем,
имея дело с истинными учениями, — казался мне
стоящим на верном пути, ибо он способен взять верное и
отбросить ложное. Однако марксизм не ограничивается
этим, напротив, он исправляет, осваивает элементы
истины других учений, обогащает их новым содержанием.
Дадим здесь эскизный набросок этого учения так, как я
представлял его в то время.
Прежде всего, две черты особенно поразили меня в
философии Маркса: ее жизненность и диалектический
метод. Если, говорил я, эта теория, как всякое философское
учение, достойное этого имени, исследует истину и,
следовательно, жизнь, она, несомненно, должна быть жизненна.
Кроме того, поскольку действительность развивается
в столкновении или в антитезе противоположных и
противоречивых объективных явлений и в их синтезе, из
которого непрерывно возникают новые и более богатые
объективные явления, диалектический метод правильно
истолковывает сущность вещей и их превращения.
Сталин говорит: «... диалектика рассматривает
природу не как состояние покоя и неподвижности, застоя и
неизменяемости, а как состояние непрерывного движения и
изменения, непрерывного обновления и развития, где
всегда что-то возникает и развивается, что-то
разрушается и отживает свой век.
Поэтому диалектический метод требует, чтобы явления
рассматривались не только с точки зрения их взаимной
связи и обусловленности, но и с точки зрения их
движения, их изменения, их развития, с точки зрения их
возникновения и отмирания» К
И Сталин цитирует Энгельса, который говорит:
«...вся природа, начиная от мельчайших частиц её до
величайших тел, начиная от песчинки и кончая солнцем,
начиная от протеста и кончая человеком, находится в
1 И. Сталин, Вопросы ленинизма, изд. 11, Госполитиздат,
1952, стр. 576.
294

вечном возникновении и уничтожении, в непрерывном
течении, в неустанном движении и изменении» 1.
Поэтому диалектика «...берет вещи и их умственные
отражения главным образом в их взаимной связи, в их
сцеплении, в их движении, в их возникновении и
исчезновении...» 2.
Кроме того, марксистская философия прямо
противоположна иррационализму, скептицизму, идеализму. Вне
нас существует объективный мир, и мы можем познавать
его, изучать, постигать его законы.
Это, естественно, подразумевает применение процесса
абстрагирования, но здесь применение его казалось мне
правильным и плодотворным, поскольку выработанные и
сформулированные мозгом понятия не повисают в
воздухе; еще менее стремится эта философия подменить
действительность этими понятиями. Выработанные ею
понятия затем вновь обращаются к действительности
через опыт и практику, которые исправляют, обогащают,
оформляют их, делают их жизненными и плодотворными.
Несравненный метод, говорил я, и к тому же такой,
который выдвигает совершенно новую для меня,
чрезвычайно важную мысль, что опыт, практика являются не
случайным подспорьем, внешним элементом, который
усиливает абстрактное познание, а, напротив, орудием
познания связи, истолкования, овладения и
переустройства действительности.
Я отдался изучению понятия практики, и эта работа
позволила мне достичь и другой цели, а именно — глубже
понять роль, значение и величие марксистской
философии.
Вот, вкратце, представление о марксистской
философии, которое я составил почти сразу.
Согласно Марксу, первичной действительностью
является не гегелевская идея, а материя, которую он часто
любит называть природой, то есть мировой комплекс
материальных сущностей. Материя, говорил я себе,
понимается здесь, однако, не в низменном и вульгарном
смысле, но как возвышенная, глубокая, богатая и
высшая, — в самом деле9 ведь это понятие включает в себя
1 Ф. Энгельс, Диалектика природы, Госполитиздат, 1953,
стр. 11.
8 Ф. Энгельс, Анти-Дюринг, Госполитиздат, 1953, стр.22.
295

психическую деятельность человека, энергию
Микельанджело, тоску Мильтона, драму Гёте, трагедию
Достоевского, олимпийское спокойствие Леонардо, грезу Данте.
Почему это так? Потому, что между материей и духом не
существует онтологической разницы. Начиная с
ничтожного и кончая великим. Они являются ступенями,
различными качествами одной и той же объективной
реальности.
Раз дело обстоит так, то, значит, это монистическое
учение. Действительность одна и едина, это — материя.
Такой метод мышления, думал~я, не является
незаконным, более того, это единственно научный метод, потому
что, как мы видели в главе, где говорится о католической
философии, аргументы, выдвинутые правящей церковью
для доказательства существования бога, являются
несостоятельными. Следует подчеркнуть, что это ведь самые
«солидные» доводы из всех, которыми располагают
теологи всех оттенков.
Мы уже говорили о том, что, по Марксу, первичной
является не гегелевская идея, а материя, то есть
природа в том смысле, который мы выше объяснили.
В таком случае, рассуждал я, человек — это продукт
природы, он господствует над ней благодаря собственной
деятельности, приспосабливая ее к себе и применяясь к
ней. Это двоякое приспособление, которое устраняет все
противоречия между индивидуумом и окружающим его
миром, состоит в процессе эволюции, из которого
возникают в силу диалектических противоречий общественные
условия и порождающий, двигающий их
производственный и экономический процесс.
В этой связи мне казалось возможным различить два
момента: первый — человек создает отличные от него
блага, это — процесс производства, з котором силы
индивидуума превращаются в производимые предметы.
Однако, если мы ограничимся этим первым моментом, мы не
выйдем за рамки общественного устройства буржуазных
наций, основанного на частной собственности на средства
производства.
Общество, основанное на частной собственности на
средства производства,— это больное и порочное
общество. Оно — причина мучительных неурядиц, которые ныне
терзают трудящегося человека столь многих наций мира.
Отчужденные продукты труда, рассуждал я, образуют
296

то, что называется капиталом. Поэтому рабочий
становится тем беднее, чем большие богатства он производит...
Чем больше рабочий изнуряет себя работой, тем более
могущественным становится противостоящий ему
враждебный мир, который держится его трудом, и тем беднее
становится он сам, и тем менее принадлежит ему его
собственный внутренний мир.
Следовательно, чтобы восстановить нарушенный
порядок — я не мог не сделать этого вывода,— необходима
политическая акция, то есть пролетарская революция.
Любое другое средство непригодно, приведет лишь к
подавлению и кровавым репрессиям со стороны
господствующего класса.
С самого начала изучения мною теории коммунизма я
пришел к мысли, что этот вывод объясняет самые
значительные и животрепещущие социальные проблемы,
которые волнуют современную мысль. К тому же он
удовлетворял моему желанию построить свою жизнь в
соответствии с идеалом активной деятельности и
практического развития. Он отвечал и моему представлению о
круге высших философских вопросов.
Итак, материя — единственная реальность — должна
быть понята не как замкнутая и застывшая сама в себе,
но как находящаяся в процессе постоянного и
непрерывного развития, совершающегося в силу диалектического
столкновения противоречий и рождения нового качества.
Развитие неодушевленной природы (космологическое
развитие) и жизни (биологическое развитие)
распространяется на все общество, а не только на индивидуумы
(общественное развитие), и история есть диалектическая
картина процесса общественного преобразования. Тем
самым определяется значение диалектического и
исторического материализма как в высшей степени самобытного
и цельного мировоззрения.
Таково было мое первоначальное представление о
марксистско-ленинской философии — фрагментарное и не
во всем точное представление. Но я сразу же ясно понял,
что передо мной великолепное сооружение, совершенное
в целом и в частностях, учение абсолютно научное. В
течение десяти лет я продолжал мои занятия, неустанно и
терпеливо изучая понятие за понятием. И я был убежден.
Это было несокрушимое убеждение, ибо оно было
основано на разуме, на науке.
297

Нет нужды говорить о результатах этой работы. В
самом деле, речь идет о точном-знании коммунистической
теории, которую каждый может изучить несравненно
лучше, чем с моих слов, по трудам великих учителей:
Маркса, Энгельса, Ленина, Сталина.
Не нужно думать, будто я занимался изучением
марксизма украдкой, умалчивая об этом. Я начал это
изучение по совету известного иезуита Маньи и, продолжая
его, беседовал о марксизме с целью получения
разъяснений по тому или иному вопросу с теми священниками,
иезуитами и не-иезуитами, которые считаются сведущими
в данном вопросе. Впрочем, весьма скоро я убедился, что
они мало-о нем знают, ибо черпают сведения из
католических учебников и «ученых» опровержений марксизма,
написанных католическими апологетами. Поэтому их
объяснения были недостаточны, пристрастны и просто
неверны. Через несколько лет мне стало ясно, что эти люди
ошибались. В самом деле, мне нередко без труда
удавалось ставить их в трудное положение.
Однако это была опасная игра. От нее непременно
нужно было отказаться, иначе я не смог бы работать
спокойно, меня начали бы преследовать.
Но одно возражение, выдвинутое этими людьми,
заставило меня призадуматься. Оно было не философского
характера (все эти возражения оказались
несостоятельными), а практического. Они непрерывно твердят — и
заодно с ними это повторяют католики вообще и
руководство церкви в особенности,— что, как бы там ни было,
а все же «коммунисты преследуют католицизм,
поскольку это — религия». А так как о дереве судят по его
плодам, то они делали вывод, что этот «ядовитый плод»
свидетельствует о «ядовитой» природе растения.
Обвинение было серьезно и, должен признаться, на
некоторое время породило во мне неуверенность.
Поэтому я счел необходимым обстоятельно изучить его и
выяснить, верно ли оно.
Результат этого изучения решил дело. И раньше и
теперь мы имеем дело с совершенно ложным обвинением,
короче говоря — с клеветой.
Если коммунисты и осуждают что-либо, то они
осуждают политический католицизм, который по указке
Ватикана применяет евангелие в качестве орудия для
достижения целей, которые не имеют ничего общего с
298

евангелием. Использовать Христа для оправдания
несметных богатств, политических партий и правительств,
являющихся рабами правящего духовенства, для
заговоров против законных властей, для религиозных войн и
еще худших дел — все это поистине недопустимо и не
может быть допущено.
Таким образом, если кого-нибудь преследуют
судебным порядком за конспиративную деятельность, интриги
и маневры, направленные на провоцирование восстаний и
свержение законных правительств, его нужно покарать,
даже если обвиняемый — священник, епископ, кардинал.
Не за то покарать, что они действовали по-христиански,
как провозглашает «Оссерваторе Романо», а наоборот,
за то, что они не только действовали в полном
противоречии с учением Иисуса (это коммунистов не
интересует) ,' но вели себя как низкие преступники.
Следовательно, судебные процессы над
священниками, каким-либо епископом, кардиналом, принимают свой
подлинный вид.
И между прочим, во всех случаях речь идет о
ничтожном меньшинстве в сравнении со всем клиром и епископа-
том тех стран, где происходили такие судебные процессы.
О чем это свидетельствует? Это свидетельствует о том,
что в странах народной демократии совсем не
существует «религиозных» преследований. В противном случае,
очевидно, были бы проведены процессы не против
весьма немногих, не против немногочисленных священников и
прелатов, а против всех католиков, от епископов до
простых «прихожан». Во время преследований,
происходивших при императоре Диоклетиане, не щадили никого;
точно так же в правление Деция все были должны
приносить жертвы богам. Это естественно и понятно,
поскольку тогда сама вера была преступлением.
Кроме того, документы публичного судопроизводства,
лежащие перед нашими глазами, весьма красноречивы.
Тайные сношения с заграницей в целях шпионажа,
заговор с целью государственного переворота, спекуляция
валютой, убийства — таковы преступления. Преступные
действия были доказаны. Большинство обвиняемых
сознались и, если не всегда сознавались во всем,
признавали достаточно, чтобы быть обвиненными.
«Но,— возражают нам,— эти признания выглядят
неестественными. На Западе никто не сознается или
299

сознается в немногом. Почему же в Чехословакии,
Венгрии и т. д. преступники во всем сознаются? Вероятно их
принуждают силой или худшими средствами. Так что не
легко согласиться с виновностью осужденных».
Ответ прост. Это возражение основано на
недоразумении. Обвиняемые уже были уличены свидетельскими
показаниями и к тому же взаимно обвиняли друг друга.
Что было делать? Упорствовать в отрицании? Это была
бы грубая ошибка. Гораздо осмотрительнее признать
факты, которые невозможно отрицать и,
продемонстрировав свое раскаяние, попытаться вымолить у судей
снисхождение.
Но и помимо процессов, имеется достаточно
доказательств, которые свидетельствуют, что в Чехословакии,
в Венгрии, в Польше, в Румынии и т. д. элементы,
принадлежащие к духовенству, и «рядовые верующие»
совершали преступления отнюдь не «религиозного»
характера.
Вот некоторые документы. Секретарь польского
епископата, монсиньор Зигмунд Хороманский, титулярный
епископ, помощник архиепископа Варшавского,
распространил следующее торжественное уведомление:
«Польский Епископат, беря слово в делах государства,
действует в духе Церковного апостолата, который
обязывает верующих соблюдать принципы христианской
морали как в частной жизни, так и в общественной. Как
сообщает Польское телеграфное агенство, в Краковской
курии были открыты нарушения действующих валютных
постановлений и ведется следствие в отношении
некоторых чиновников курии по поводу.их участия во
враждебной интересам Польской Народной Республики
деятельности. Епископат утверждает, что участие католиков и,
тем более, духовенства в нелегальной деятельности и в
маневрах с целью экономического саботажа не только
вредят благу нации, но также наносят ущерб деятельности
католической церкви в Польше. Утверждая это,
Епископат сожалеет о попытках иностранной пропаганды
превратить Польскую церковь в базу и политическое орудие
антинародной деятельности. Это же должны сделать все
католики, будь то священники или светские лица.
Руководствуясь этими принципами, Епископат считает своим
долгом сотрудничать в укреплении общественной
морали, столь необходимой для независимости и благоден-
300

ствия Польши» (Варшава, 12 декабря 1952 года.
Подпись: От имени Епископата епископ Зигмунд Хороман-
ский, секретарь Епископата).
3 июля 1951 года венгерский епископальный корпус,
собравшийся под председательством архиепископа Эгер-
ского Дьюлы Чарик, единогласно принял следующую
декларацию: «Следуя принципам католической веры и
повинуясь велениям бога, согласно которым мы должны
быть честными гражданами Государства, в котором мы
живем, и должны уважать его законы, поскольку они
отнюдь не вынуждают нас отказаться от божественных
законов, Венгерский епископальный корпус делает
следующее заявление:
1. Мы обязуемся признать венгерское государство,
Народную Венгерскую Республику, как наше любимое
отечество, соблюдать и заботиться о соблюдении его
законов.
2. Следуя тому же принципу, мы осуждаем всякие
действия и все усилия, — кто бы ими ни руководил,
направленные на применение средств насилия и
противные законам, против Народной Республики и ее
безопасности; особенно же мы осуждаем и клеймим всех
духовных лиц, преступная деятельность которых
раскрыта в последние дни.
3. Мы обязуемся еще в большей мере уважать
заключенное с Венгерской Народной Республикой
соглашение и, согласно этому последнему соглашению и
сообразно с нашими церковными законами, преследовать в
дисциплинарном порядке всех духовных лиц,
признанных виновными в нарушении законов Народной
Республики.
Мы торжественно призываем всех без исключения
следовать нашему обращению и помогать осуществлять
его» (подписано: Венгерский епископальный корпус).
Это обращение было необходимо. В самом деле,
после процесса «архиепископа Калочского Гроша и
сообщников» (июнь 1951 года) были раскрыты другие
преступления, совершенные видными священниками.
Последние поспешили прибегнуть к уловке и, чтобы
избежать тюрьмы, которой заслуживали, заявили о своем
раскаянии. Правительство приняло во внимание их
заявление. Вот для примера одно письмо и одно
заявление.
301

Письмо Чанадского епископа Андреа Гамвас,
апостолического администратора Стригонийской епархии
(сменившего кардинала Джузеппе Миндсенти)
господину Иштвану Доби, председателю Совета министров:
«Г-ну Иштвану Доби, председателю Совета министров,
Будапешт. В ходе судебных заседаний процесса Гроша
несколько раз упоминалось мое имя. Считаю
необходимым сообщить Вам, господин председатель, что
касающиеся меня показания соответствуют действительности.
Я глубоко сожалею о том, что я совершил против
Правительства. Я признаю, что эта деятельность с моей
стороны не только не лояльна по отношению к
Правительству и соглашению, заключенному с Правительством, но,
кроме того, наносит ущерб церкви. Обещаю, что в
будущем я приложу все усилия, чтобы мирно и честно
сотрудничать с Правительством и искупить свою вину
перед ним. Я желаю избежать всяких действий, которые
идут вразрез с лояльностью в отношениях между
Государством и Церковью, и всеми силами буду стремиться к
мирному сотрудничеству между Государством и
Церковью. Я прошу Вас, господин председатель, поверить
искренности моих намерений» (Будапешт, 27 июня 1951
года. Подпись: Эндре Гамвас, епископ Чанадский).
Заявление Яноша Барда, титулярного епископа Уль-
манского, помощника архиепископа Калочского Иосифа
Гроша: «Будучи епископом, помощником Иосифа Гроша,
я с глубоким волнением следил за процессом Иосифа
Гроша и его соучастников, в ходе которого
упоминалось мое имя. Мне крайне тяжело, что я помогал
военному преступнику. Этот процесс показал путь, по
которому католический священник не должен следовать.
Мне больно, что мой архиепископ сбился на этот путь, и
я его осуждаю. Заявляю, что в будущем не буду
принимать участия ни в каком заговоре, организации или
действии, направленных против нашей родины, нашего
народа, нашей Народной Республики, правительства
нашей Народной Республики; и я буду честно служить
нашей родине, нашему народу и правительству нашей
Республики. Я поддерживаю всеми своими силами
борьбу правительства за мир, так же как и его усилия,
направленные на благо нашего народа, поддерживаю создание
сельскохозяйственных кооперативов. Воодушевляемый
этими намерениями, я обязуюсь поддерживать движение
302

наших священников за мир» (Будапешт, 28 июня 1951
года. Подпись: Янош Бард, епископ).
Впрочем, преступность этих немногих священников и
епископов, а также и кардинала Миндсенти, не была
тайной ни для кого в хорошо информированных
клерикальных кругах Рима. ;Люди, с которыми мне приходилось
говорить в Ватикане, открыто заявляли об этом:
например, в папском Грегорианском университете — отец Ро-
берто Лейбер, секретарь Пия XII. Все осведомленные
люди знали, что речь идет совсем не о «религиозных»
проступках, а о политических преступлениях, о низких
преступлениях: заговор против государства,
спекуляция валютой и другие, худшие.
Я сам был в числе осведомленных и хорошо
осведомленных людей благодаря работе, которую я секретно
вел по приказу церковных властей с 1949 года. Эта
работа помимо всего остального и лучше всего убедила
меня в политической, исключительно коварной
деятельности католической церкви в России, Чехословакии,
Венгрии, Польше, Румынии и в других странах. Кроме того,
моя работа показала мне в ярком свете лицемерие
высшего духовенства и «Католического действия», которые
демагогически разрывали ризы свои, когда их обвиняли в
преступлениях, о которых идет речь.
Необходимо подробно рассказать об этой моей
работе, которой я был вынужден заниматься с горечью и
отвращением. Я расскажу о ней так, чтобы можно было
еще отчетливее представить себе преступления высшего
духовенства.
В 1949 году, как я говорил, мне была поручена эта
работа, которой, впрочем, уже занимались несколько
иезуитов, среди них отцы Густаво Веттер (ректор папского
Русского колледжа, улица Карло Каттанео, 2), Филиппо
Де Реджис и др.
В Риме, в папском Русском колледже есть отдел с
внешне невинным названием: «Комитет содействия
русским беженцам в Италии». Учреждение это открыто для
публики два дня в неделю, по понедельникам и
четвергам, якобы с целью оказывать денежную помощь и
заботиться об эмигрантах «из-за занавеса». Подлинная
цель его другая — организовывать политическую
подрывную деятельность духовенства и католиков в Венгрии,
в Чехословакии, в Польше и т. д., особенно же в России,
303

й, кроме того, с той же целью создавать и усиливать
«эмигрантские группы», действующие в странах,
находящихся под американским контролем, и, разумеется, в
орбите Ватикана и руководить их деятельностью.
Эти «группы» делятся на две категории в
зависимости от того, получают ли они экономическую и
политическую помощь от руководства католической церкви или от
англо-саксонских стран (прежде всего от Соединенных
Штатов). Обе эти категории сотрудничают между собой,
но в то же время между ними существуют противоречия.
Так, от Америки зависят «группы»: «светские», «масонов»,
«протестантов»; от высшего духовенства — «группы»,
сформированные из «католиков», «православных» или,
во всяком случае, люди, склонные поддерживать политику
Ватикана, даже если они не придерживаются никакой
религии.
И Соединенные Штаты и Ватикан, стремясь в
провокационных целях взять в свои руки руководство этими
группами диверсантов и шпионов, продолжают создавать
правительства-призраки и не менее смехотворные
дипломатические представительства на случай ужасной
возможности агрессивной войны против свободных
социалистических стран. При помощи зависящих от Ватикана
«групп» католическая церковь рассчитывает на
руководство миром от Атлантики, через Европу и Азию, до
берегов Тихого океана. Подобные же надежды питают,
конечно, и Соединенные Штаты с их «группами».
И тут согласие нарушается. Высшее духовенство
прекрасно знает, что Белый дом вдохновляют в его союзе
с правящей церковью отнюдь не духовные побуждения.
И в Вашингтоне великолепно отдают себе отчет в том,
что если Ватикан ныне заодно с Америкой, то только
благодаря своим особым политическим интересам. Помимо
этого, и те и другие отчетливо сознают, что, кроме
единства в политических кознях, между ними не
существует никакой другой связи, скорее, наоборот,
многочисленные и существенные причины делают их врагами.
Соединенные Штаты — не католическая, а
традиционная протестантская страна. «Приверженцы римской
церкви» (а в настоящее время их меньше одной четверти
населения США) практически живут в обстановке
политического остракизма. Ни одного католика никогда не
избирают на высшие должности. Масонство, протестан-
304

тизм, особенно «светскость» господствуют в нации и
государстве К
Поэтому, если в Ватикане боятся коммунизма, боязнь
Соединенных Штатов чувствуется не менее. Но
предпочтение отдается англо-саксам, поскольку рассчитывают,
что они, по крайней мере, позволят удержать нынешние
привилегии и политические и экономические выгоды,
которыми обладают святой престол и высшее духовенство.
Согласуется ли все это с евангелием — это другое
дело. Но в здании правящей церкви евангелие всегда
представляло лишь фасад; ныне же оно лишено даже
этого значения.
Из изложенного легко понять, почему высшее
духовенство заинтересовано в руководстве и поддержке
деньгами и советами «групп», о которых мы выше говорили,
а также в том, чтобы втянуть в них, насколько это
возможно, организации эмигрантов, зависящие от Америки.
Имея в виду только что изложенное, трудно
допустить, чтобы папский «Русский колледж» занимался
только христианским, философским, каноническим,
моральным, теологическим и прочим обучением духовенства
греко-славянского 'вероисповедания.
Представители духовенства, нашедшие приют в
«Русском колледже», являются личностями довольно-таки
загадочными. Я не говорю об иезуитах, которые им
руководят и настоящие имена которых указаны в «Каталоге
Римской провинции Общества Иисуса».
Как-то я намеревался написать статью о «Русском
колледже», которую я хотел поместить в ватиканском
журнале «Экклезия». Мне понадобились для статьи две
или три фотографии воспитанников колледжа. Я
попросил фотографии у отца Леона Гудона, секретаря
папского Грегорианского университета, который хранил их в
своем кабинете, так как несколько воспитанников
колледжа учились в Грегорианском университете. Отметим,
что я просил фотографии, а не биографические сведе-
1 А. Тонди неточно оценивает здесь как характер расхождений
между США и Ватиканом, так и положение католиков в США.
Католическая церковь не только не подвергается в США никакому
«политическому остракизму», но, напротив, находясь под
покровительством правящих кругов, оказывает известное влияние на
внешнюю и внутреннюю политику правительства и выступает
застрельщиком ряда реакционных мероприятий.—Прим. ред.
20 А. Тонди
305

ния (которые, понятно, мне вовсе не были нужны). Я
сказал Гудону, что он сам может направить снимки в
прессу, так что фотографии не попадут ко мне в руки.
Но и на этих условиях получить фотографии оказалось
невозможно. Испуганный Гудон сказал мне: «Что вы!
Вы, отец, разве не знаете, что эти люди
рискуют жизнью?» — «Жизнью? — переспросил я. — Но
почему? Разве они не священники, как я и вы?» —
«Священники,— ответил Гудон,— и не священники».
В ежегодном «Списке учащихся Грегорианского
университета» не указаны приходы учащихся из «Русского
колледжа». Между тем и в Чехословакии, и в Венгрии, и
в Польше, и в других странах воспитанники «Русского
колледжа» — это не только русские, но и представители
самых различных национальностей. Какие же
епископаты направляют в Рим этих людей? Это невозможно
установить. Само по себе такое положение не вызвало бы
удивления, если бы в списке вообще не были указаны
епархии. Но ведь это не так. Симптоматично, что эти
сведения не скрываются, когда речь идет об очень многих
священниках, принадлежащих к епископатам, лежащим
«по ту сторону» мифического «железного занавеса».
В течение многих лет иезуит отец Ледит (канадец,
русский по матери) руководил в «Русском колледже»
Бюро пропаганды и еженедельным изданием «Леттр де
Ром». И то и другое — политические организации
антикоммунистического и антисоветского направления.
«Леттр де Ром» распространялась преимущественно в
Испании и во Франции. Некоторые отцы-иезуиты (среди
них Гульельмо Шлиндер, биография которого, если бы
ее рассказать, оказалась бы весьма причудливой)
говорили мне, что «Леттр де Ром» получали финансовую
поддержку от фашистского правительства.
Таковы примеры политических маневров правящего
духовенства «за занавесом» — образец лицемерия
церковников. А между тем церковники принимали вид
глубоко оскорбленных тем, что их обвиняют в подобных
вещах. Они всячески рекламировали «мученичество» тех
священников и епископов, а также одного кардинала,
которых судили в Венгрии, Чехословакии и других странах.
Рассмотрим некоторые сведения относительно
других сторон «преследования» «безмолвной церкви» и
другой подобный же бесстыдный вздор.
306

Начнем с Чехословакии.
Конституция (опубликованная в «Сборнике законов
и постановлений Чехословацкой Республики» 9 июня
1948 года и вошедшая в силу в день опубликования) 1 в
первой главе, озаглавленной «Права и обязанности
граждан», устанавливает:
Свобода совести и вероисповедания
§ 15
1. Свобода совести гарантируется.
2. Мировоззрение, вероисповедание или же
убеждения не могут являться основанием для дискриминации
кого-либо, однако они не могут служить и поводом для
отказа от выполнения возложенного законом
гражданского долга.
§ 16
1. Каждый имеет право частным образом или
публично исповедовать любую религию или же не
исповедовать никакой религии.
2. Как любое вероисповедание, так и отсутствие
всякого вероисповедания равны перед законом.
§ 17
1. За каждым признается свобода отправления актов,
вытекающих из определенного вероисповедания или же
отсутствия вероисповедания. Однако осуществление
этого права не должно противоречить общественному
порядку или общественной морали. Не разрешается
злоупотреблять им в нерелигиозных целях.
2. Никого нельзя прямо или косвенно вынуждать
участвовать в отправлении таких актов.
Вот, следовательно, о чем гласит конституция
народно-демократической республики Чехословакии.
Невозможно быть более либеральными. Если мы вспомним
1 См. Конституция и основные законодательные акты народно-
демократической республики Чехословакии, И. Л. 1950, стр. 46.
21 А. Тонди
307

пытки и костры инквизиции, осуждение Галилея,
сравнение буде^ очевидным. Где же «преследования»? Это
остается тайной людей из «Католического действия» и
Ватикана.
Со стороны Чехословацкой Республики
предоставлена очень крупная помощь церкви.
После войны была проведена аграрная реформа,
обеспечившая землей голодных и безземельных
крестьян; при этом в 1948 году правительство
экспроприировало, кроме земель крупных собственников, 319 000
гектаров, принадлежащих церкви. С этой целью
правительство начало соответствующие переговоры с высшим
духовенством, впоследствии прерванные. Возобновленные
17 февраля 1949 года, они из-за вмешательства монсинь-
ора Веролино, представителя Ватикана в Праге и
защитника крупных собственников, окончились
безрезультатно. Церковное руководство заботилось не о нуждах
трудящихся, но о сохранении собственных богатств.
Напряжение достигло высшей точки к концу июня 1949
года. Правящее духовенство позаботилось издать и
распространить два достойных порицания «пастырских
послания» против правительства.
Все это, само собой разумеется, было крайне
несправедливо и, между прочим, потому, что правительство уже
проявило готовность взамен отобранных земель
выплачивать клиру жалованье и в такой степени, что это с
избытком возместило бы доходы, которые выручала церковь со
своих земель и которые обогащали немногих, в то время
как остальная часть клира страдала от голода или была
на грани голода.
Итак, в Чехословакии было сделано то, чего
подавляющее большинство итальянских священников и
духовенства желает себе, чтобы поддержать свое существование.
В самом деле, в Италии лишь ничтожная часть
духовенства — высшие чиновники, некоторые ордена и
религиозные конгрегации — купается в золоте и
благоденствует, остальные недоедают. Доход многих приходов равен
нулю. Нулю равен и доход огромного количества
священников, которые живут на смехотворные «церковные
пожалования» или же на одни доходы от отправления месс,
то есть на двести-триста лир в день или шесть-девять
тысяч лир в месяц. В свое время обсуждалась реформа,
призванная помочь этим священникам, но безрезультатно:
308

высшее духовенство не пошло на объединение доходов
духовенства, чтобы затем распределить их по равной доле
каждому. Богатый и зажиточный клир противопоставил
этому проекту категорический отказ. Некоторым
епископам пригрозили.
В Чехословакии же, напротив, каждый священник,
который того пожелает, получает от правительства
жалованье, равное по покупательной способности 50—60
тысячам итальянских лир. К указанному жалованью
добавляются регулярные прибавки, семейные и страховые пособия
и пенсии! Процитируем здесь наиболее важные статьи
закона № 218 от 14 октября 1949 года о жалованьи
духовенству.
«Статья 1. Государство установит последующими
законодательными постановлениями субсидии служителям
культа, церквам и религиозным обществам, работающим в
области духовной деятельности, в церковной
администрации и в разрешенных Государством учебных -религиозных
заведениях.
Государственное Управление по делам церкви по
соглашению с Министерством финансов может
устанавливать личную оплату также служителям церкви,
занимающимся другой деятельностью.
Статья 2. Государственная лицензия -может быть
предоставлена только служителям культа, являющимся
безупречными чехословацкими гражданами и
удовлетворяющим общим условиям приема на государственную
службу. Государственное Управление по делам церкви в
отдельных, исключительных случаях может не требовать
чехословацкого гражданства.
Статья 3. Субсидии служителей культа состоят из:
а) основного жалованья, б) пособия; в) премии за
сверхурочную работу. Размер основного жалованья,
характер и размеры увеличений, условия выплаты премий за
сверхурочную работу и особые правила относительно
этих вознаграждений будут установлены Государством.
Статья 4. Служители культа, имеющие право на
персональную субсидию, имеют тем самым право на
скидку при уплате за проезд по железной дороге, льготы
в случае переезда и льготы иного рода, согласно
действующим постановлениям.
Статья 6. Социальное обеспечение, особенно помощь
детям и пенсии служителям культа и членам их семей
21*
309

устанавливаются согласно действующим постановлениям
как для государственных служащих. Соответствующие
правила определяются государством.
Статья 8. Государство покрывает обычные
расходы по отправлению религиозных обрядов и других
религиозных служб и расходы на администрацию,
которые несут церковь и религиозные общества, на основе
баланса, утвержденного церковью и этими обществами.
На экстраординарные расходы Государство выделяет в
особых случаях специальную помощь.
Статья 12. Государство оплачивает расходы
религиозных учебных заведений.
Статья 15. Закон входит в силу с первого ноября
1949 г.; проведение его в жизнь возлагается на всех,
членов Правительства».
Даже итальянская христианско-демократическая
партия, то есть политическая партия, которая находится в
полном, совершенном услужении у Ватикана, не могла
бы сделать больше. На что же тогда жалуются господа
из «Католического действия» и Гражданских комитетов,
на что жалуется Святой престол?
На основе этого закона первые выплаты были
проведены в течение двух недель. Только некоторые высшие
прелаты отказались от жалованья. С первого ноября
1949 года указанную плату от государства получают
3624 священника в Богемии и Моравии и 2169 — в
Словакии, всего 5793 священника. Нужно учесть, что в
Богемии и Моравии существуют 3743 католических
прихода, в Словакии — 1056. Всего в Чехословакии — 4799.
Таким образом, почти все священники приняли,
обрадованные, эту благородную помощь. 99% священников
присягнули на верность Народной Республике.
В государственном бюджете сумма расходов на
церковь выражается в следующих цифрах (отметим, что
100 чехословацких крон соответствуют примерно 1215
итальянским лирам): 1945 год — 80 млн. крон; 1946 год —
117; 1947 год — 154,75; 1948 год — 170,40; 1950 год —
1050 млн. крон (то есть 12 757 млн. итальянских лир).
Эта последняя сумма распределена следующим образом:
500 млн. крон — на жалованье священникам; 100 млн.
крон — на религиозное обучение; 400 млн. крон —
религиозным учреждениям. В 1951 и 1952 годах государство
израсходовало еще большие средства.
310

Католическая церковь в Чехословакии свободно
отправляет свою деятельность. Существуют сотни
религиозных ассоциаций. На территории республики
насчитывается по крайней мере 42 мужские и женские
религиозные конгрегации. В Богемии и Моравии
насчитывается 7507 монахинь, располагающих 501 домом; в
Словакии 4632 монахини и 201 дом, т. е. всего 12139
монахинь и 702 дома.
Духовенство находится в счастливом согласии с
государством и делом всеобщего обновления, предпринятым
правительством. Запреты и угрозы Ватикана не беспокоят
духовенство, потому что священники прекрасно знают
их причины: они не духовного порядка, а политического.
Приведем один пример. Свыше 1700 католических
священников приняли участие 27 сентября 1951 года, в день
св. Венчеслава, в Конгрессе мира чехословацкого
католического духовенства, происходившем в Праге, в зале
«Люцерна». В президиуме Конгресса рядом с
руководителем канцелярии президента республики В. Червичек
и заместителем председателя Совета министров,
министром по делам религии 3. Фирлингером находились
епископы Литомерицкий Стефан Трохта и другие прелаты.
Епископ Лазик торжественно зачитал приветственное
письмо по случаю открытия Конгресса, направленное
Кошицким епископом Карским от имени католического
епископата. Конгресс начался торжественной обедней,
которую служил епископ Лазик в церкви св. Игнатия.
Епископ Елчкнер благословил участников Конгресса и
верующих, собравшихся огромной толпой в соборе.
В резолюции, обращенной епископами и
священниками, делегатами конгресса, к служителям церкви,
говорится:
«Мир находится под серьезной угрозой. Мы являемся
свидетелями того, как западные державы вновь
вооружают немецких нацистов и японских милитаристов; как
строятся все более многочисленные военные базы; как
за счет понижения уровня жизни трудящихся
увеличиваются расходы на вооружения. Мы видим, как они
раздули пожар войны в Корее, где уже столько времени
льется невинная кровь народа и где воздушные
бомбардировки разрушают целые города.
Поэтому мы собрались сегодня на этот Конгресс
мира — самое большое собрание католических священ-
311

ников, какое когда-либо происходило в нашем отечестве.
Мы пришли сюда, чтобы продемонстрировать нашу
непреклонную волю — твердо и без компромиссов быть в
одном лагере с теми, кто сражается за прочный мир во
всем мире и за устранение причины войны. Эта
причина — капиталистическая система, котордя уже породила
две мировые войны.
Мы осуждаем действия поджигателей новой войны и
особенно осуждаем преступную военную пропаганду.
Мы осуждаем злоупотребление религиозным чувством
верующих с целью поддержки поджигателей войны. Мы
глубоко сожалеем о том факте, что политические деятели
Ватикана не только не осуждают эту деятельность в
пользу войны, но прямо способствуют этой деятельности
или же косвенно ее поддерживают.
Мы полностью и безоговорочно поддерживаем
требования Всемирного Совета Мира, которые выражают волю
миролюбивых людей всего мира и в то же время вполне
согласуются с принципами христианства.
Борьба за мир объединяет нас, христиан, с теми, кто
стремится осуществить в мире социальную
справедливость. Борьба за мир и справедливость переплетаются.
Поэтому всемерная помощь в создании лучшего мира,
мира социальной справедливости, является нашим
высшим долгом. Кто не поступает таким образом, тот
расходится с волей бога».
В «Призыве Конгресса к католикам Чехословацкой
Республики» говорится:
«Самым решительным образом и от всего нашего
сердца христиан мы осуждаем всех тех, кто против воли
Бога, движимый безудержной ненавистью, хотел бы
спровоцировать новую мировую войну. Они способны
принести в жертву «золотому тельцу» человека,
созданного по образцу и подобию Божию. Перед Богом
ответственны также те, кто в наше трудное время
способствует этому злу или же молчит. Тем более мы должны
говорить об этом во всеуслышание, потому что священное
писание говорит: «Если мы будем молчать, заговорят
камни».
В. сознании нашей ответственности перед .Богом,
Церковью и вами, верующими, мы собрались вместе с
нашими епископами на еще невиданное в истории
католической церкви нашей страны собрание.
312

На этом Конгрессе мы отдали себе отчет о
неотложном долге верующих и священнослужителей стать в
первые ряды борцов за спасение и сохранение
справедливого и прочного мира. Мы отдали себе отчет в том, какое
место мы занимаем в народе, из которого мы вышли;
мы осознали, что дело трудового народа — наше дело.
В единении с народом мы хотим морально поддержать
его благородные усилия и построить в мире счастливую
жизнь и социальную справедливость.
В течение всего октября месяца, посвященного
святому Розарию, мы хотим молить Богоматерь —
Покровительницу Мира — спасти и сохранить мир во всем
мире».
И после этого в Риме Ватикан и «Оссерваторе Рома-
но» все это осуждают и призывают народ молить
мадонну за Атлантический пакт — этот военный договор — и за
тех, кто под руководством американцев пытается создать
европейскую армию!
В «Обращении Конгресса к католическим
священнослужителям всего мира» говорится: «Сегодня вы слышите
голос полутора тысяч делегатов чехословацкого
католического духовенства, которые вместе со своими
епископами собрались в канун праздника святого Венчеслава,
чтобы торжественно выступить в защиту мира и которые
считают своим долгом воззвать к совести католических
священнослужителей всего мира.
Дорогие братья! Мы обращаемся к вам с
приветствием от нашего большого собрания, впервые
имеющего место в нашем отечестве, и с братской любовью
позволяем себе призвать вас осознать чрезвычайно
ответственную задачу, которая стоит перед всеми нами в этот
трудный час, когда решается вопрос — мир или война.
Дорогие братья во Христе, любите ваш' приход,
любите вашу страну, ваших прихожан и ваш народ и,
согласно с желанием Христа, любите все человечество!
Отдаете ли вы себе отчет в том, что война разрушила бы
все это? Конечно. Вы хорошо понимаете, что в
настоящее время недостаточно христианских слов, но нужны
христианские дела, ибо «вера без дела мертва». Поэтому
мы разоблачаем империалистическую политику
поджигателей войны, как преступление против человечества и как
грех против божественных предначертаний. И именно
потому, что мы являемся верными сыновьями церкви, мы
313

сожалеем, что Ватикан не только не осуждает эту
преступную политику, но даже поддерживает ее. Те, кто
поступает подобным образом, должны были бы отдать
себе отчет в том, что они не служат, а вредят церкви.
В современную эпоху капиталистический строй
тормозит развитие общества, он больше ничего не может
дать человечеству, так как он является причиной
безработицы и нищеты миллионов людей, их эксплуатации и
колониального угнетения. В настоящее время святая
церковь должна была бы оказать моральную поддержку
всем тем, кто строит на земле лучшую жизнь и идет к
социализму.
Таковы причины, по которым мы, католические
священнослужители Чехословацкой Республики, примкнули
к сторонникам мира, которые сражаются, чтобы
укрепить и сохранить справедливый и прочный мир. Мы
призываем вас поддержать вместе с нами справедливые и
христианские требования Всемирного Совета Мира. Мы
убеждены, что в борьбе за мир вы не будете одиноки, но
будете вместе с массами верующих и людей доброй воли.
Вы покажете им пример воплощения в жизнь слов
молитвы, гласящей: Господи, пошли мир жизни нашей,
нашим душам, семьям, родине; дай мир народам. Да
сияет над землей лучезарный свет радуги покоя и мира!»
Вот, следовательно, в чем состоят религиозные
«преследования» в Чехословакии! Блеф, выдумка
ватиканской политики, стремящейся скрыть свои политические
цели, в которых они не могут признаться. И
чехословацкое духовенство — епископы и священники —
прекрасно это знает и, как мы видели, заявляет об этом.'
«Старая история,— скажете вы,— все это известно».
И действительно, каждому теперь известно, что
«безмолвная церковь» в странах народной демократии —
ложь, политический предвыборный «боевик» на службе
у Ватикана.
«Нет! — отвечаем мы.— Не все в этом убеждены.
Нужно открыть глаза массам. Для этого мы и говорим».
Вот несколько сведений относительно Венгрии.
Прежде всего расскажем о конституции. Закон XX
1949 года, которым утверждена конституция Венгерской
Народной Республики, гласит (статья 54, § 1):
«Венгерская Народная Республика обеспечивает гражданам
свободу совести и свободу отправления религиозных куль-
314

тов». Второй параграф этой же статьи добавляет: В
интересах обеспечения свободы совести Венгерская Народная
Республика отделяет церковь от государства» *.
* * *
В Ватикане при упоминании о подобном «отделении»
поднимают крик и разрывают ризы своя. Почему?
Потому что хотят безраздельно господствовать над
сознанием людей и, тем самым, посредством этого, над жизнью
государств. На деле же не существует ни малейшего
основания для жалоб. Или, может быть, государство
должно быть религиозным учреждением? Непонятно, зачем
и почему это нужно. Любая религия обращена к
сознанию и сильно видоизменяется в зависимости от
человека. В Италии, где, пожалуй, большинство населения
католики, восемьдесят процентов из них никогда не
исповедуются и не ходят по воскресеньям слушать мессы.
Религия живет в сфере чувств, психологических
импульсов, но не в сфере знания.
Государство же, напротив, должно руководить
взглядами всех граждан, не задевая их, лишь бы они не были
объективно вредными для порядка и блага граждан.
Объединять государство и церковь — значит вторгаться
в область, в которую государство не может, не должно
вмешиваться; это означало бы осуждать тех, которые
исповедуют иную религию, чем та, которую избрало бы
правительство; это было бы равносильно политическому
принуждению к взглядам в области культуры, насилию
цад совестью.
Хорошенькое дело! Это соответствовало бы, ни
больше ни меньше, возвращению к инквизиции.
Кроме того, принцип религиозного
(конфессионального) государства опасен и для католической церкви. В
самом деле, ничто не мешает какому-нибудь
правительству завтра же заключить соглашение с какой-нибудь
религиозной организацией — но не римско-апостоличе-
ской — и соединиться с ней. И тогда католики и церковь
действительно оказались бы под угрозой преследований.
Но в том-то и дело, что Ватикан требует применения
указанного принципа в странах, где католики составля-
1 См. Конституция и основные законодательные акты Венгерской
Народной Республики,ИЛ, 1954 г., стр. 44.
315

ют большинство верующих; когда же обстановка не
благоприятствует ему, он умалчивает об этом принципе.
Однако вернемся к конституции Венгрии. Закон I
1946 года в преамбуле, среди прочих прав человека,
устанавливает свободное отправление любого
религиозного культа. Закон VII того же года наказывает
тюремным заключением сроком от одного года до десяти лет
тех, кто призывает к ненависти против какого бы то ни
было религиозного вероисповедания. Закон XLVIII
1948 года, устанавливая свободу вероисповедания,
наказывает двумя годами заключения оскорбление
религиозных чувств верующих.
Итак, абсолютная свобода, полное уважение к
правам человека.
Отношение венгерского правительства к католической
церкви видно из того, что вскоре после освобождения от
нацистского ига было ассигновано несколько сот
миллионов форинтов церквам, церковным учреждениям и
школам. Например, в бюджете 1951 года на помощь
церквам была предназначена огромная сумма — 54 млн.
форинтов (необходимо принять во внимание высокую
покупательную способность форинта, по крайней мере в
50 раз большую, чем нашей лиры).
Депутат Джорджо Парраджи, видный католический
публицист, во время обсуждения бюджета 1951 года
заявил: «Эти 54 млн. форинтов представляют самое
убедительное разоблачение отвратительной клеветы,
которую ежедневно распространяют печать и радио
империалистов по поводу «религиозных преследований в
Венгрии».
Административный епископальный персонал получает
вознаграждение от государства, как и рядовое
духовенство, жалованье которому было повышено декретом
Совета министров от 27 апреля 1951 года.
Многочисленные приходские священники выразили в
письмах и заявлениях свою благодарность
правительству за эту поддержку, которой они долго и
безрезультатно ожидали от правительства Хорти.
Доктор Андреа Барбоча, священник из Ракошлигети,
в своем заявлении, опубликованном 13 мая 1950 года в
газете «Мадьяр Немет», говорит: «Своим законом об
установлении стипендий для духовенства правительство
Венгерской Народной Республики исцелило язву, кото-
316

рай оставалась открытой в течение более чём пятидесяти
лет. В прошлом материальные заботы служили помехой
низшему духовенству. Богатства церкви и земельные
владения высшего духовенства служили лишь
обеспечению достатка немногих привилегированных. А низшее
духовенство, которое насчитывает несколько тысяч
викариев и сельских священников, не получало от этого
ничего. То, что было в пренебрежении у правительств
прошлого, правительство народной демократии исправило в
двадцать четыре часа по предложению Комитета мира
духовенства».
В еженедельнике «А керест» («Крест») советник
епископата Евгений Местер отметил: «Это положение
дало возможность всем священникам освободиться от
материальных забот, так что они могут полностью
отдаться своему призванию».
В период проведения земельной реформы
государство великодушно удовлетворило нужды различных,
церквей (католической и не католической). В самом
деле, им выделено 199 599 арпанов земли (арпан равен
0,575 гектара), из которых 115 772 —католической
церкви. Кроме того, правительство сделало возможным
создание многочисленных новых церковных приходов,
предоставив им в пользование земли и необходимые постройки.
После освобождения были восстановлены 579 церквей
и храмов и построено немало новых церквей.
16 июня 1948 года венгерский парламент принял закон
«О национализации школы». Закон устанавливает, что
эта национализация будет применена ко всем школам,
кроме школ, служащих исключительно для
религиозного обучения. Этот же закон разрешает
правительству производить возможные ограничения в его
применении. Пользуясь этим правом, государство в силу
соглашений, заключенных с различными церквами,
предоставило им некоторые высшие учебные заведения. В
настоящее время, например, католическая церковь
управляет Центральной академией духовных наук в
Будапеште (основана в 1950 году), .епархиальными семинариями,1
шестью провинциальными лицеями и двумя лицеями в
Будапеште.
Жалованье преподавателям и содержание училищ
обеспечивается государством. Религиозное образование
в государственных университетах факультативно.
22 А. Тонди
317

Ёатикан, как обычно, бурно протестовал, так как
стремился полностью контролировать народное
просвещение. Он хотел бы, чтобы школами руководили
священники. Невероятные претензии! Можно подумать, что
Христос вручил церкви мандат на преподавание
геометрии, истории, химии и т. п.!
Правительство гарантировало также церковную
печать. Она свободна.
В настоящее время венгерские католики издают
еженедельник «Uj Esuber» («Новый человек»),
ежемесячник «Вигилиа» и бюллетень «Мадьяр Курир»
(«Венгерский курьер»). Если бы они захотели, они могли бы
издавать много больше газет и журналов.
Духовенство при всем его глубочайшем уважении и
повиновении папе прекрасно понимает, что поведение
Ватикана в отношении Венгерской Народной
Республики вдохновляется не религиозными, а политическими
мотивами. Доктор Рикардо Хорват, циштерцерский
религиозный деятель, сказал на Национальном собрании
католических священников 16 июля 1950 г.: «Мы
собрались, чтобы заявить о необходимости изменения
отношения католической церкви к Народной Республике, с тем
чтобы мы могли выйти из тупика, в который завела
католическую церковь катастрофическая политика
некоторых представителей высшего духовенства, их
предрассудки по отношению к прогрессу, их непонимание и
стремление реставрировать старый режим.
Мы являемся и остаемся римскими католиками. В
области религии и морали Святой отец является для нас
высшим и непогрешимым авторитетом. Но необходимо
делать различие между верой, моралью и политикой, а
равным образом между религиозной властью Ватикана
и его политикой, его учреждениями, его
представителями, его радио и органами печати.
Что касается политической стороны дела, то наше
положение виднее нам самим, мы отдаем себе наиболее
непосредственным образом отчет в наших судьбах.
Будучи верными сынами нашей церкви, мы в то же время
являемся верными гражданами нашей родины. В
качестве граждан мы имеем права и обязанности. В первую
очередь мы должны иметь в виду судьбы и интересы
нашего народа. В области политики заявления деятелей
Ватикана, содержание и направление его радиопередач
318

й печати могут быть одобрены нами лишь в той мере, В
какой они соответствуют интересам нашего народа,
нашего отечества и прежде всего истине. Но так как
обычно они следуют не этим путем, мы должны занять в
отношении их осторожную позицию и в конкретных
случаях дать им отпор. Мы встречаем, к несчастью, в
передачах ватиканского радио, так же как и в «Оссер-
ваторе Романо», много ложных сообщений, сплетен и
болтовни, особенно когда речь заходит о странах
народной демократии. Церковь отнюдь не связана с каким-либо
социальным строем, ни с формой экономической жизни
или государственным режимом. Христианство, церковь
принадлежат всему миру. Если официальные органы, в
том числе ватиканские, рассматривают капиталистический,
империалистический порядок как единственный путь к
спасению, то нужно сказать, что подобная точка зрения
не может быть обязательной для нас, так как вовсе не
является христианской и никоим образом не вяжется
с непогрешимостью. Наше место — с народом, который
строит свою родину и свое более счастливое будущее.
Мы искренне и от всего сердца желаем согласия между
церковью и государством».
Вот отрывок из «Соглашения правительства
Венгерской Народной Республики и католического
епископального корпуса», заключенного 30 августа 1950 года:
«Епископальный корпус признает и, в соответствии со
своими гражданскими обязанностями, поддерживает
строй, установленный Венгерской Народной Республикой
и ее Конституцией. Заявляет, что, согласно церковным
законам, будет преследовать служителей культа, которые
будут действовать против законного строя и против
созидательного труда, предпринятого Венгерской
Народной Республикой.
Епископальный корпус решительно осуждает всякую
подрывную деятельность, откуда бы она ни исходила,
направленную против общественного и государственного
строя Венгерской Народной Республики. Заявляет, что не
позволит, чтобы религиозные чувства верующих и
католическая церковь были использованы в политических целях,
враждебных государству.
Епископальный корпус призывает верующих
католиков как граждан и патриотов всеми силами участвовать
в великой работе, которой занят венгерский народ, руко-
22*
319

водимый правительством Народной Республики, чтобы
выполнить пятилетний план, поднять уровень жизни и
обеспечить социальную справедливость. Епископальный
корпус особо призывает всех священников ни в коей мере
не противиться движению за создание
сельскохозяйственных производственных кооперативов, поскольку это
движение, основанное на добровольном сотрудничестве,
исходит из морального принципа человеческой
солидарности.
Епископальный корпус поддерживает движение за мир.
Он одобряет усилия венгерского народа и правительства
Венгерской Народной Республики, направленные на
сохранение мира, и осуждает всякое подстрекательство
к войне. Он заявляет, что он против применения атомной
бомбы и будет рассматривать правительство, которое
первым применит атомную бомбу, как совершившее
преступление против человечества».
Яснее ясного.
Приведенная декларация подписана от имени
Венгерского епископального корпуса архиепископом Калоч-
ским Иосифом Грошем. Страшно сказать, но он подписал
ее, затаив в душе предательство. В самом деле, в июне
1951 года были раскрыты его происки, и, вместе с
несколькими соучастниками, он был судим и понес кару.
После этого процесса, который продемонстрировал
злонамеренность высшего католического духовенства,
Епископальный корпус принял меры к тому, чтобы
торжественно отмежеваться от преступников и показать свое
отвращение к ним и добрую искреннюю волю к
сотрудничеству с правительством. 21 июля 1951 года
Венгерский епископальный корпус торжественно присягнул на
верность конституции. Вот описание этого события. После
собрания 3 июля 1951 года Епископальный корпус сделал
заявление о своей верности Народной Республике. Это
заявление гласит: «Мы признаем венгерское государство,
Венгерскую Народную Республику, нашей любимой
родиной; мы соблюдаем ее законы и будем требовать этого
от других».
Епископальный корпус решил, в духе этого документа,
принести присягу Конституции Народной Республики и
ее правительству и передал соответствующее заявление
об этом в Президиум, который установил время присяги
на утро субботы 21 июля.
320

В назначенный день в 11 часов утра члены
Епископального корпуса собрались у почетного входа в
парламент. Епископы в парадном облачении, в фиолетовых
мантиях, поднялись по большой великолепной лестнице,
которая ведет в «зал с куполом», особым образом
освещенный, с тем чтобы оказать уважение прибывшим.
Присутствовали: митрополит и архиепископ
епископальной провинции Эгер, монсиньор Дьюла Чапик,
епископ Берталан Бадалик, епископ Эндре Гамвас
(апостолический управитель Эстергома), епископ Лайош Свой
(римский граф и прелат суверенного Мальтийского
ордена), епископ Ференц Вираг (римский граф), епископ
Шандор Ковач, епископ Иозеф Петери, епископ Кальман
Пап, епископ Миклош Дудаш, епископ Форенц Рогач,
епископ Эндре Кристон, епископ Михали Эндрей-Эйпель,
епископ Имре Сабо, епископ Янош Бард, епископ Винце
Ковач, архиепископальный легат Иожеф Паточ,
епископальный легат Антал Сечи, епископальный легат Имре
Потьонди, епископальный легат Сантай Семан, каноник
протонотариус Миклош Берестоцзи, администратор
венгерской части епархии Надьварад Ласло Пинтер,
викарий Калоча Ференс Куяни, руководитель французского
ордена Шандор Шик, приор Паннонгальма Пал Шар-
кози, руководительница женского преподавательского
состава школы для бедных мать Мария Корнелия
Видман.
В приемном зале Президиума Епископальный корпус
был принят представителями Президиума и Совета
министров Венгерской Народной Республики: председателем
Президиума Шандором Ронаи, заместителем
председателя президиума Даниэлем Надь, министрами Кароли Олот
и Иожефом Богнар, председателем Национального
управления по религиозным делам Иштваном Косса и др.
Архиепископ Эгерский монсиньор Дыола Чапик
заявил от имени Епископального корпуса следующее:
«Господин председатель Президиума! Мы имеем
честь приветствовать вас и просить у вас разрешения
принести присягу верности народной демократии в
выполнении наших гражданских обязанностей».
Тогда господин Шандор Ронаи, председатель
Президиума, предложил Даниэлю Надь сообщить текст
присяги. Члены Епископального корпуса повторили вслух
слово за словом официальную формулировку: «Я клянусь
321

быть верным Венгерской Народной Республике, ее
народу и ее конституции; соблюдать конституцию и
предписания конституционного права; хранить
государственную тайну; выполнять мою миссию, заботясь об
интересах народа, и всеми своими действиями стремиться
помочь усилению и прогрессу Венгерской Народной
Республики».
Сразу же после принесения присяги председатель
Епископального корпуса монсиньор Дьюла Чапик
произнес следующую короткую речь: «В соответствии с
велениями бога католическая религия предписывает нам
быть преданными гражданами государства, в котором
мы живем, соблюдать его законы и добиваться, чтобы
их соблюдали другие, ибо эти законы совсем не
обязывают нас отказываться от законов бога.
Этой торжественной присягой на верность Венгерской
Народной Республике мы желаем продемонстрировать
нашу глубокую решимость всеми нашими силами
поддерживать созидательную деятельность нашего народа и
нашего государства, а равным образом колоссальные
усилия, направленные на развитие и увеличение
благосостояния нашей страны. Мы будем поддерживать
мирную политику нашего народа и нашего государства,
которое заботится о безопасности и мирном развитии
нашей Родины.
Мы намерены оставаться преданными гражданами
нашей любимой Родины, Венгерской Народной
Республики, и в то же время, исповедуя веру и с несокрушимой
преданностью соблюдая дисциплину католической
церкви, опираться на закон конституции нашей Родины,
которая гарантирует свободное отправление религиозного
культа.
Работая таким образом в духе преданности нашей
Родине и нашей Церкви, мы надеемся, что с помощью
наших усилий благоденствие, мир и успех будут
наградой и той и другой, и в соответствии с духом нашей
религии мы молим Всевышнего благословить Родину и
Церковь».
Председатель Президиума Шандор Ронаи ответил на
выступление архиепископа Эгерского следующими
словами: «Президиум Венгерской Народной Республики
принимает и одобряет решение римских католических
епископов и викариев принести присягу Конституции
322

Венгерской Народной Республики. Мы рассматриваем
эту присягу как первый серьезный шаг и надеемся, что
Епископальный корпус будет служить нашей любимой
Родине, нашему трудовому народу и великому делу
защиты мира, как это сделало рядовое духовенство, и с
преданностью, которая должна быть доказана делами».
Когда выступления закончились, члены
Епископального корпуса подписали текст присяги, после чего
архиепископ Эгерский представил присутствующих Шандору
Ронаи, представителям правительства и членам
Президиума. В заключение церемонии последовал прием,
устроенный Президиумом в честь представителей католической
церкви. Руководители государства долго беседовали с
членами Епископального корпуса.
Вот, следовательно, к чему сводятся «преследования»
в Венгрии, — к полному согласию между церковью и
государством! Только что описанным торжественным
актом епископы не только продемонстрировали свое
полное одобрение действиям правительства, его политике,
его отношению к церкви, но, кроме того, решительно и
открыто отмежевались от кардинала Миндсенти,
архиепископа Гроша и немногих других церковнослужителей,
осужденных за заговор и измену. Показательно, что, в то
время как Ватикан, «Католическое действие» вопят, мечут
громы и молнии, кричат о «скандале», о «бесчестии»,
обличают «ужасные и преступные процессы»,
предпринятые против «бедных, невинных, славных мучеников
веры», в Венгрии, напротив, епископы признают, что
преследований нет, но что имеется несколько
преступников, справедливо осужденных за тягчайшие
преступления. И в то время как Грош, Миндсенти и другие
находятся в тюрьме, венгерские епископы присягают на
верность правительству, которое Ватикан клеймит как
воплощение жестокости и преследований, целиком
одобряют политику этого правительства, обязуются
поддерживать ее всеми силами, беседуют, едят, пьют и
завязывают дружбу с «преследователями».
Одно из двух: или епископы и венгерское духовенство
обманщики, или же Миндсенти, Грош и их сообщники —
преступники. Первое предположение не только выглядит
клеветническим, оно нелепо. Следовательно, верна вторая
гипотеза. Но в этом случае «безмолвная церковь»,
«преследования» и прочие романтические истории, которые
323

Ватикан, «Католическое действие», Гражданские
комитеты, газеты, состоящие на службе у американцев,
распространяют в изобилии,— все это самая настоящая
ложь. i ; j • ••,
И нам известно, что поведение венгерского
епископата и духовенства страшило и страшит римские
церковные круги. Нагромождение лжи рассыпалось в пух и
прах. Присяга произвела сильнейшее впечатление.
Прощай, карточный домик политических махинаций! Словом,
это — крах.
Теперь поговорим о Польше.
Относительно свободы совести и вероисповедания
конституция гласит следующее: «Статья 69, 1. Граждане
Польской Народной Республики, независимо от
национальности, расы и вероисповедания имеют равные
права во всех областях государственной, политической,
хозяйственной, общественной и культурной жизни.
Нарушение этого принципа путем установления
каких-либо прямых или косвенных преимуществ или
ограничение в правах в зависимости от национальности,
расы или вероисповедания подлежит наказанию.
Статья 70, 1. Польская Народная Республика
обеспечивает гражданам свободу совести и вероисповедования.
Церковь и другие религиозные общества могут свободно
отправлять свои религиозные функции. Нельзя
принуждать граждан не принимать участия в религиозных
мероприятиях или в обрядах. Нельзя также принуждать кого-
либо участвовать в религиозных мероприятиях или
обрядах.
2. Церковь отделена от государства. Основы
отношения государства к церкви, а также правовое и
имущественное положение религиозных обществ определяются
законами.
3. Злоупотребление свободой совести и
вероисповедания в целях, направленных против интересов Польской
Народной Республики, подлежит наказанию1.
14 апреля 1950 года в Варшаве смешанной
комиссией представителей правительства и епископата было
подписано соглашение, из которого мы здесь приводим
выдержку, касающуюся интересующего нас вопроса.
1 См. Конституция и основные законодательные акты Польской
Народной Республики, ИЛ, 1953, стр. 23—24.
324

«Епископат предложит духовенству во время
отправления религиозных обрядов учить верующих соблюдать
законы и уважать государственную власть.
Епископат предложит духовенству во время
религиозных обрядов обращаться к верующим с призывом
усиливать работу по восстановлению страны и повышению
уровня благосостояния нации.
Принцип, по которому Папа является высшим и
основным авторитетом церкви, применяется в области
религии, морали и церковной юрисдикции; в других же
областях Епископат руководствуется директивами
польского государства».
«Исходя из предпосылки, согласно которой миссия
Церкви может осуществляться при различных
социально-экономических системах, установленных светскими
властями, Епископат будет разъяснять духовенству, что
оно не должно противостоять распространению
кооперативного движения в деревне, так как всякое
кооперативное движение по своему существу основано на
этических предпосылках человеческой натуры, на стремлении
к добровольной общественной солидарности, на желании
благополучия для всех.
Католическая церковь, которая в соответствии со
своими принципами осуждает всякую форму
антигосударственной деятельности, особенно будет выступать
против злоупотребления религиозными чувствами в
антигосударственных целях.
Католическая Церковь, которая в соответствии со
своими принципами осуждает всякую форму преступной
деятельности, будет бороться также против преступной
деятельности подпольных банд и будет осуждать и
карать по нормам канонического права членов клира,
повинных в участии в какой бы то ни было подпольной и
антигосударственной деятельности.
Епископат в соответствии с учением церкви
поддержит все усилия, направленные на укрепление мира, и
будет выступать, в меру своих возможностей, против
всяких попыток развязать войну.
Правительство не намерено ограничить
существующий характер религиозного обучения в школе.
Программы религиозного воспитания будут разрабатываться
школьными властями совместно с представителями
Епископата. Школы будут снабжены соответствующими
325

учебными текстами. К преподавателям религии,
светским и церковным, будут относиться на основе
равенства с преподавателями других предметов. Инспекторы
религиозного обучения будут назначаться школьными
властями по соглашению с Епископатом.
Школы, которые содержит Католическая церковь,
смогут получить равные с государственными школами
права на основе общих принципов, установленных
соответствующими законами и распоряжениями школьных
властей.
В случае создания или преобразования школы в
школу, где не будет религиозного обучения, родители, которые
того пожелают, имеют право и возможность направить
своих детей в школы, где это обучение производится.
Католический университет в Люблине попрежнему
продолжает свою деятельность.
Католические общества будут и впредь
пользоваться имеющимися у них в настоящее время обычными
правами при условии соблюдения ими всех предписаний
статутов этих обществ. Эти же принципы относятся к
обществам Марии.
Католическая печать и католические издания будут
пользоваться правами, определенными соответствующим
законодательством и властями, на равной основе с
другими изданиями.
Публичная служба, традиционные паломничества и
шествия не встретят препятствий. В целях поддержания
порядка эти церемонии будут организованы церковными
властями по соглашению с властями государственной
администрации.
Положение духовенства в армии будет подчиняться
специальному статуту, выработанному военными
властями по договоренности с представителями Епископата.
В домах заключения религиозная деятельность будет
осуществляться капелланами, назначенными
соответствующими властями по представлению ординарного
епископа.
В государственных и частных больницах религиозная
помощь больным, которые ее пожелают, будет
осуществляться специальными капелланами, положение
которых будет определено специальным соглашением.
При осуществлении закона о воинской службе
ученикам духовных семинарий будет предоставлена возмож-
326

ность закончить учебу. Уже назначенные священники и
монахи, которые произнесли обеты, будут освобождены
от военной службы и зачислены в резерв с
квалификацией членов вспомогательной службы».
Таковы примеры политики польского правительства
в отношении церкви. Она исключительно справедлива и
разумна.
Мы могли бы продолжать, описав положение
католиков в Румынии, Болгарии и других странах. Но не стоит
повторяться. В этих странах церковь пользуется полной
свободой осуществлять свою духовную деятельность,
единственную, которая подобает ей согласно воле Христа.
Теперь уместно снова рассмотреть факты, которые мы
до сих пор затрагивали лишь в частностях.
Ватикан жалуется, что конституции народов «за
занавесом» санкционируют отделение церкви от
государства и признают равенство всех вероисповеданий.
Но, спрашиваем мы, что же в этом плохого? Прежде
всего государство и церковь имеют совершенно
различные функции — светские у первого и религиозные у
второй. Следовательно, они уже разделены еще до какой бы
то ни было общественной декларации об этом,
разделены в силу собственной природы.
Церковь же отрицает это, поскольку в своем
«публичном праве» заявляет о косвенной власти над
государствами, и пытается внушить, что подобная юрисдикция
была предоставлена ей самим Христом. Ни больше ни
меньше! Но Христос, насколько нам известно, сказал:
«Царство мое не от мира сего». К тому же евангелия
ясно говорят, что учение, которое проповедовал «сын
человеческий», по существу своему религиозно, чуждо
мирским делам, особенно делам политическим,' и
касается только индивидуальной честности, порядочности
в связи с завоеванием загробного счастья и ничего
другого.
Мнение, что Иисус собирался якобы заложить
основы «духовного царства» в форме юридически
организованной ассоциации (какова ныне церковь), как мы уже
говорили в первой главе, не является верным. Во
всяком случае, согласны мы или не согласны с этим
толкованием, «царство», на которое руководящая церковь
претендует, также является духовным, «не от мира
сего», хотя и находится в этом мире.
327

Следовательно, не существует никакой причины,
которая помешала бы какому-либо государству заявить о
своем отделении от «веры», каковая является всего лишь
взглядом, мнением. Напротив, существуют причины,
свидетельствующие об обратном. Почему, вновь
спрашиваем мы, государство должно быть «католическим
государством»? Если на то пошло, то, справедливости
ради, должны бы быть буддийские, мусульманские,
конфуцианские и другие государства. Нелепость!
Отметим, что «католическое государство» означает
«государство на службе у церкви». Поэтому был бы
законным протест тех, кто считает, что государство
должно служить гражданам, а не религиозным верованиям,
хотя бы и весьма уважаемым.
Конечно, конституции, о которых мы говорили,
отнимают у высшего духовенства всякую земную и
политическую власть. Но кто может требовать одобрения
привилегий и прав, притязания на которые нельзя
обосновать?
Что и говорить, если бы правящая церковь
действительно желала предоставить миру спокойствие и мир, ей
достаточно было бы отказаться от этой вредоносной
«косвенной власти» над государствами и от маниакального
стремления к мировому политическому господству и
желать лишь мягкого влияния на души, исходящего от слова
Христа и соответствующих дел.
Тогда все стало бы на свое место или, иначе говоря,
церковь вернулась бы в сферу, из которой она никогда
не должна была выходить. Борьба церкви за
политическую власть прекратилась бы к счастью и радости всех
людей.
И этот выход указываем не мы. Кто же? Не кто
другой, как Христос, указал его словами, которые никогда
не лишне повторять: «Воздайте кесарево кесарю, а бо-
жие богу».
Ватикан жалуется, что правительства Венгрии,
Чехословакии и т. д. отнимают у него некоторые школы и
колледжи (лицеи, гимназии), руководимые религиозны-
мы орденами и конгрегациями или священниками.
Но и здесь обнаруживается все то же
недоразумение. В чем задача церкви? Обучать математике,
геометрии, химии, физике, истории, языкам? Конечно, нет. Ее
дело, которое никто не может выполнить, кроме нее,
328

состоит в обучении католической религии. Напомним,
что это обучение сохранено в государственных школах
этих стран, более того, преподавателям религии
выплачивается жалованье.
Следовательно, жалобы вызваны все теми же
незаконными претензиями. Принимая во внимание, что
права всех вероисповеданий равны, непонятно, почему это
школы должны управляться исключительно
католической церковью. Католическая церковь имеет свои храмы,
свои религиозные школы для обучения религиозной
вере, как она того желает. И католики посещают и
школы и храмы. Желание же управлять и
государственными школами объясняется ее намерением
осуществлять повседневный контроль над сознанием людей и
формировать его по своему желанию таким образом,
чтобы .впоследствии с помощью подобного воспитания
добиться безраздельного политического господства.
Правительства стран народной демократии или
социалистические правительства никоим образом не
преследуют церковь в качестве «религии». Они наказывают
лишь тех священников и «верующих», которые
превратили евангелие в маску, под прикрытием которой
совершают преступления, предусмотренные всеми кодексами:
спекуляцию валютой, заговоры с целью свержения
законных властей и т. д.
Столкновение поэтому происходит только тогда,
когда религиозные органы стремятся вторгнуться в поле
деятельности, которое по указанным выше причинам им,
безусловно, не принадлежит, и господствовать на нем.
Положение вполне ясное: не только коммунисты, но и
любые другие партии и правительства имеют все
основания и полное право бороться против подобного
вторжения и захватничества; это право столь очевидно, что не
требует дальнейших объяснений и комментариев.
Теперь, когда мы выяснили это, горизонт прояснился,
всякое сомнение исчезло, все стало на свое место.
Обвинения правящей церкви, пресловутые «боевики»,
«преследования», «безмолвная церковь» и другие подобные
им утверждения оказываются в конце концов тем, что
они есть, — ложью и кое-чем похуже. Подлинные
причины всех этих обвинений окончательно выяснены —они
заключаются в необходимости прикрыться евангелием,
чтобы удержать и умножить незаконные привилегии, иму-
329

Щество, земельные владения, что противоречит учению
Христа. Другого объяснения быть не может.
Рядовые простодушные «верующие» с трудом
поддаются убеждению, их умы связаны с импульсивными
чувствами, страхом, они с детства впитали то, что им
внушали, и слепо верят высшему духовенству. Они не
отличают евангелие от Ватикана.
И, однако, мы писали это и для них.
Фанатики же, заинтересованные в сохранении лжи,
извращенные люди, никогда не поддадутся убеждению.
Поэтому мы писали не для них.
Наконец существуют разумные, честные люди,
нисколько не связанные с церковной кликой, с подлыми
махинациями, настойчиво ищущие правды и, следовательно,
правильного суждения. Мы писали прежде всего для них.
Конечно, для себя я не написал бы ничего. Я уже
знаю решение проблемы. И это не моя заслуга. Удача и
обстоятельства позволили мне, часто против моей воли,
вначале увидеть его, а затем и овладеть им.
Итак, я объяснил причины, побудившие меня стать
научно и потому несокрушимо убежденным коммунистом.
Я являюсь им по своему мышлению, всей душой, всем
сердцем.
После многих лет внутренних мучений в поисках
света, после огромных жертв, преодолев всевозможные
опасности и готовый встретить еще и еще столько
других, которые я предвидел в будущем, заливаемый
грязными оскорблениями ватиканских газет, «Католического
действия», Гражданских комитетов, капиталистических
апологетов; слыша клерикальные угрозы умертвить
меня, подвергаясь нападениям на улице, подло
оскорбляемый постыдным потоком анонимных писем, полных
самых недостойных угроз,— несмотря на все это море
грязи и преступлений, которые совершают и стимулируют
те, кто заявляет, будто они являются совершенными
последователями Иисуса, несмотря на непостижимую
ненависть правящей церкви ко мне, — я все и всем прощаю,
все забываю, и я спокоен, спокоен потому, что со мною
свет, истина.
Покою, удобствам, богатству я предпочел нечто
совершенно противоположное, потому что мне казалось
достойным человека любой ценой избрать для себя
истину. «Истина, — сказал Христос, — сделает вас свобод-
330

ными». tenepb я свободен. # избрал не ту «свободу», 6
которой некоторые пишут, но, повторяю, — истину. И
сегодня, когда я владею истиной, я, следовательно,
обладаю и свободой.
Однажды августовским вечером в папском Грегори-
анском университете я думал о парадоксе правящего
католицизма, о страшном рабстве миллионов несчастных.
Я представил себе картину людей, братьев, которые, как
призрачные тени, вырисовывающиеся в холодной
свинцовой мгле, повержены tB грязь и страдания.
Потом я увидел, как они медленно поднялись на
ноги, сомкнулись локоть к локтю, плечом к плечу.
И затем они двинулись вперед — спокойное,
безмятежное, доброе и мирное, но могущественное войско, —
готовые протянуть руку каждому, кто попросит, и
беспощадные только к скверным и извращенным людям.
Я видел, что они шли навстречу солнцу.
Тогда я страстно захотел быть одним из них, самым
последним из них, единым с ними сердцем и дыханием.
Сегодня я с ними.
И я иду наконец к голнцу.

ОГЛАВЛЕНИЕ
Вступительная статья 3
Введение 21
Часть первая
I. Господствующая церковь 44
II. Основные черты внешнего воспитания иезуита 97
III. Формирование иезуита 125
Часть вторая
I. Новициат «Общества Иисуса» 151
II. Философские отступления 178
III. Поговорим о теологии 213
IV. Опыт- священника 254
V. Заключение 285
А. Тонди
ИЕЗУИТЫ
Редактор В. А. МАЛИНИН
Технический редактор М. А. Белёва. Корректор Я. А. Булгаков
Переплет художника Л. Г. Ларского
Сдано в производство 4/1 1955 г. Подписано к печати 25/V 1955 г.
А03042. Бумага 84x108* /33=5,2 бум. л. 17,0 печ. л. Уч.-издат. л. 18,3
Изд. № 9/2384. Цена 12 р. 50 к. Зак. 4.
Издательство иностранной литературы
Москва, Ново-Алексеевская,. 52.
20-я типография Главполиграфпрома Министерства культуры СССР
Москва, Ново-Алексеевская, 52.

ОПЕЧАТКИ
Страница
24
112
315
324
Строка
21 сверху
7 снизу
1—2 сверху
7 снизу
Напечатано
журналистикой
Действительность
В интересах
наказанию1.
Следует читать
журналистской
Действенность
«В интересах
наказанию»1.
Зак. 4