ПОЛЬСКИЕ КРЕСТЬЯНЕ
О
СВОЕЙ ЖИЗНИ

МЕЖДУНАРОДНЫЙ АГРАРНЫЙ ИНСТИТУТ
МОСКВА	I Ч 1 >,
ПОЛЬСКИЕ КРЕСТЬЯНЕ
О
СВОЕЙ ЖИЗНИ
ПИСЬМА КРЕСТЬЯН, ИЗДАННЫЕ
ИНСТИТУТОМ СОЦИАЛЬНОЙ
ЭКОНОМИКИ В ВАРШАВЕ
Под редакцией и с предисловием
Я- Михальчука
Перевод с польского
под редакцией С. Бергмана
МЕЖДУНАРОДНЫЙ АГРА PH Ы Й ИНСТИТУ Т
МОСКВА	1936
-----4t—------------— --------------т-7хни,'сский редактор А. Федоров.
Ответственный редактор Я. Михальчук. *
Главлит № Б—13250	Зак 2060 „„«яти 15/IV 36 г
Сдано в набоо 14/XII-35 г.	Подписано « печати 13/<V—™ г.
16 п. л. по 45% т зи. в п. л. Тираж 4600-____________________________
7-я тип. „Искра Революции", Москва, Филипповский пер., 13.
ПОЛЬСКИЕ КРЕСТЬЯНЕ О СВОЕЙ ЖИЗНИ
История одной книги
«Письма крестьян», с которыми Международный Аграрный
Институт знакомит советского читателя, — знаменательная кни-
га. Эту книгу писали польские крестьяне, которые в ней расска-
зывают, как им живется под властью фашизма в условиях свиреп-
ствующего кризиса. Поэтому «Письма крестьян» — это не вы-
думка, это не беллетристика, это кусок живой жизни, это обвини-
тельный акт по адресу фашистской диктатуры в Польше.
Очень интересна история этой книги.
В сентябре 1933 г. Институт Социальной Экономики в Варша-
ве объявил конкурс на крестьянские жизнеописания. Это было
вскоре после исторических крестьянских выступлений в Цен-
тральной Галиции (июнь 1933 г.), которые встревожили всю поль-
скую буржуазию, поставив ее перед лицом непосредственной
опасности перехода миллионных крестьянских масс на сторону
пролетариата и революции. Конкурс на крестьянские жизнеопи-
сания, объявленный в тот момент Институтом Социальной Эко-
номики, имел целью позондировать настроения крестьянской
массы, чтобы облегчить буржуазии успешную борьбу с револю-
ционным крестьянским движением.
Понятно, что такого рода конкурс не может дать в капитали-
стических условиях полной и исчерпывающей картины положения
и борьбы миллионных масс эксплоатируемого крестьянства.
Конкурс был объявлен исключительно в прессе и, следова-
тельно, был доведен только до читателей этой прессы, не имею-
щей массового распространения в деревне. Белорусские и украин-
ские крестьяне бойкотировали этот конкурс. Более чем недовер-
чиво отнеслись к нему революционные крестьяне; точно так же и
крестьянская молодежь, настроенная более оппозиционно, чем
старшее поколение, почти не приняла участия в конкурсе. Пись-
ма молодежи до 20 лет составляют едва 1,8°/о общего числа при-
сланных на конкурс жизнеописаний. Кроме того необходимо
принять во внимание, что в Польше имеется по меньшей мере 7 млн.
неграмотных (большинство — в деревне), которые даже при же-
лании написать о своих страданиях не могли бы этого сделать.
Этим в частности объясняется тот факт, что среди крестьян, при-
славших свои автобиографии, преобладают зажиточные элемен-
ты деревни: в западных воеводствах хозяйства до 2-х га состав-
3
ляют по переписи 1921 г. 44,9% общего числа хозяйств, а среди
авторов жизнеописаний они представлены только 18,4%; для
центральных воеводств соответствующие цифры—22,3% и 14,6°/о.
Совершенно обратное отношение получается при сопоставлении
кулацких хозяйств свыше 20 га: в западных воеводствах они со-
ставляют 8,4% общего числа хозяйств, а среди авторов жизне-
описаний эта группа составляет процент, почти в два раза боль-
ший, — 15,8%, Этими причинами объясняется и ничтожное уча-
стие женщин в конкурсе крестьянских жизнеописаний (менее
4%).
В итоге, если даже отвлечься от того факта, что все, что пи-
шут рабочий и крестьянин в Польше, подвергается свирепой цен-
зуре, и, наоборот, если даже предположить, что буржуазия допу-
стила бы издание нефальсифицированных жизнеописаний кресть-
ян, то все равно подобного рода конкурс мог бы вскрыть лишь
часть правды и ни в какой мере не мог бы отразить настроений
передовой революционной части деревни.
Но буржуазия не чувствует себя сегодня уже настолько силь-
ной, чтобы не фальсифицировать даже ту часть правды, кото-
рую излагают в своих жизнеописаниях крестьяне-некоммунисты,
нередко сочувствующие той или иной буржуазной партии. При-
мером этому служат «Письма крестьян».
Из общего количества 498 жизнеописаний напечатано едва
51, при чем не подлежит сомнению, что Институт выбрал для
опубликования те жизнеописания, которые были наиболее лойяль-
ными с точки зрения буржуазии. Достаточно сказать, что из уез-
дов Ланцут, Жешов и Ропчица, являвшихся главными очагами
крестьянских бунтов в Галиции в июне 1933 г., было прислано
21 жизнеописание, а напечатано только одно, да и то такое, в
котором о крестьянском восстании, а также об ответе буржуазии
на это восстание — о кровавой «пацификации» — мы не находим
ни слова. Об июньских выступлениях, продолжавшихся целый
месяц, охвативших как никак свыше 100 тысяч крестьян на тер-
ритории 10 уездов, — жизнеописания, которые были получены
из КраКовского воеводства, и среди авторов которых несомненно
имеются участники этих выступлений, совершенно умалчивают.
Об этой исторической борьбе, о громком резонансе, вызванном
ею среди крестьянских масс всей Польши, мы узнаем случайно
по жизнеописанию крестьянина из Люблинского воеводства, где
говорится:
«Просто немыслимо, чтобы такое положение могло продол-
жаться долго. Лучшим доказательством этого являются изве-
стные кровавые события в Центральной Галиции. Крестьянину
уже безразлично — умирать ли медленной смертью или сразу ит-
ти на смерть...» (Стр. 76).
Это все, что мы узнаем из «Писем крестьян» о грандиозных
крестьянских выступлениях в Галиции! Буржуазия не хочет попу-
4
ляризации массовой борьбы трудящегося крстьянства, боясь
ее заразительного примера.
О нарочитом подборе опубликованных крестьянских жизне-
описаний говорит еще и другой факт. Из предисловия к польско-
му изданию «Писем крестьян» мы узнаем, что среди авторов жи-
знеописаний были крестьяне, «принимавшие участие в русской
или немецкой революциях». Но само собой разумеется, ни одно
из этих воспоминаний об Октябрьской революции напечатано не
было, ибо буржуазия слишком напугана ею.
В искажении действительности польской деревни Институт
Социальной Экономики пошел дальше тенденциозного подбора
публикуемых жизнеописаний. Не обошлось без явного выхола-
щивания содержания публикуемых документов, ибо, как конста-
тирует в предисловии профессор Кшивицкий, — «мы по необходи-
мости должны были устранить те места, в которых автор делал
экскурсии в область совершенно нехозяйственных (читай: поли-
тических,— Я. М.) вопросов, и устранили эти места прежде всего
из-за выражений слишком резких, являющихся, к сожалению,
сущностью вывода». Жертвой цензорского карандаша издателей
«Писем крестьян» пали места, «которые именно своей остротой
давали ясное представление о том, какие настроения кипят и бур-
лят в душе крестьянина».
Самое ценное, таким образом, из крестьянских жизнеописаний
было устранено!
Издатели «Писем крестьян» сделали много для того, чтобы
изъять из крестьянских жизнеописаний уже не только всякое ре-
волюционное содержание, но даже и наиболее яркие жалобы
крестьян и всякое более острое проявление их недовольства. Но
несмотря на это, они все же не удовлетворили властителей сего-
дняшней Польши: фашистская цензура считала, что даже иска-
женные таким образом жизнеописания настолько еще красноре-
чивы, что могут действовать возбуждающе, и потребовала по-
этому дальнейшей фальсификации «Писем крестьян». Институт
Социальной Экономики, спустя несколько недель после выпуска
в свет «Писем крестьян», разослал письмо, оповещающее без про-
теста об изъятии еще целого ряда мест. Изъятые места жизне-
описаний по требованию издателей «ни в коем случае не могут
быть публикуемы со ссылкой на «Письма крестьян» как на
источник».
Это циркулярное письмо требует изъятия ряда мест. В част-
ности должны быть изъяты: рассказ крестьянина из Ласского
уезда о том, что до войны мать пела ему песни о Польше; «и я,—
пишет крестьянин, — чувствовал большую любовь к Польше, но
не к той, какой она является сегодня»; затем краткое описание
отношений в польской армии — этой «классической школе чело-
веческих характеров и убеждений», где «самый благородный
характер... ломается перед правом насилия и грубой силы более
сильного». (Стр. 34). Должны быть изъяты также критика, на-
правленная против духовенства и констатирующая, что «ксенд-
зы же служат маммоне, церковь украшает палачей человечества
орденами и крестами, как например римский папа — Гитлера и Па-
пена» (стр. 192), и наконец описание кровавой бани, устроенной
полицией в Пясках Вельких (описание это даем ниже на стр 69-70)
и т. п.
Упомянутое циркулярное письмо собственно не требует ком-
ментариев: оно красноречиво характеризует «свобод)' слова» в
фашистской Польше.
Таким образом и правительственная цензура и руководители
Института Социальной Экономики не мало потрудились над тем,
чтобы соответственно препарировать крестьянские жизнеописа-
ния. Если подобного рода жизнеописания, написанные отнюдь
не крестьянами-коммунистами и отражающие скорее настроения
политически более отсталых слоев деревни, наделали столько
хлопот господам цензорам, то какие же тогда в действительно-
сти настроения «бурлят и кипят в душе крестьянина»!. Они дол-
жны быть очень неблагоприятны для правящего фашизма и для
всего капиталистического строя!
Фашистская цензура в Польше поработала основательно над
тем, чтобы по мере возможности прикрасить картину польской
деревни, представленную в крестьянских жизнеописаниях. Тем
не менее даже то, что уцелело от цензорского карандаша, бро-
сает чрезвычайно любопытный свет на положение крестьян в
Польше, на их настроения и устремления. «Письма крестьян» да-
же в настоящей своей искаженной форме говорят о той чудо-
вищной эксплоатации, жертвой которой падают миллионные кре-
стьянские массы, — эксплоатации, которую проводят монополи-
стический капитал, помещики, церковь, ростовщики и само ка-
питалистическое государство.
«Письма крестьян», несмотря на все их искажение цензурой и
на изъятие из них всего того, что рисует борьбу крестян, являют-
ся все же обличительным документом против фашизма, полностью
ответственного за непомерные страдания и нищету широких кре-
стьянских масс в буржуазной Польше.
Картина польской деревни в свете «Писем крестьян»
Известный польский писатель, Ян Виктор, описывая положе-
ние крестьянских масс во время кризиса в фашистской Польше,
правильно отмечает, что:
«Чтобы дать характеристику положения народа, надо бы пи-
сать не пером, но кулаком, не жалобой, но проклятьем, не
кровью, но железом».
«Письма крестьян» даже в своей искаженной форме показы-
вают такую ужасную картину обнищания и деградации крестьян-
ского хозяйства в Польше, что действительно хотелось бы писать
6
об этой страшной эксплоатации «не пером, но кулаком, не жало-
бой, но проклятием, не кровью, но железом».
«Нищета в деревне ужасающая. Из бедных крестьян только
немногие имеют хлеб, а мясо едят только на рождество и на пасху,
и то не всегда. Дети чахнут и обрастают грязью» (Ласский уезд.
Стр. 204).
«Малоземельный ли, безземельный или же я рабочий, — все
мы ходим полуголыми. Человек выглядит как тень. Будут ли
нас и дальше так мучить? Чем дальше, тем хуже. Из года в год
все больше нищета и голод заглядывают в каждый угол».
«Дело дошло до того, что на покупку пачки махорки склады-
ваются по шести крестьян и притом таких, из которых каждый
имеет по 12 моргенов. Спичек никто не покупает, пользуемся тру-
том и огнивом. Многие не в состоянии купить себе соли». (Радом-
щанский у. Стр. 219).
«Хлеба в избытке, а мы, крестьяне, — полуголодные, а есть
и совсем голодные. Одежды, обуви, топлива в Польше много, а
нам холодно, и нас гложет нужда. Мы в сырых избах дрожим
полуголые от холода. Нам опротивела работа, которую когда-то
мы любили больше жизни». (Бучацкий уезд. Стр. 96).
1/«Ныне мы отказываем себе решительно во всем. Сахару мы не
потребляем, разве только что в большие праздники, на соли эко-
номим, — она очень дорога. Женщины переносят огонь из дома
в дом в железных горшках, а каждую спичку я разделяю на две,
а иногда и на четыре части. Керосин и лампа у нас в деревне —
это роскошь. Избы освещаются просто лучинами, а я еще мечтал,
что доживу до того момента, когда в избе загорится электриче-
ство!.. На будущее видов—никаких...» (Ланцуцкий у. Стр. 246).
Такого рода жалобы и высказывания встречаем почти на каж-
дой странице «Писем крестьян». Независимо от того, пишет ли
крестьянин из Виленского^ Тарнопольского, Варшавского или
Познанского воеводств, видно, что во всей Польше трудящимся
крестьянам под властью фашизма живется все хуже, все грустнее.
Но вся ли деревня голодает и деградирует? На этот вопрос
авторы «Писем крестьян» отвечают отрицательно. Кроме карте-
лей и помещиков, кроме промышленных и земельных магнатов,
наживающихся во время кризиса, в самой деревне имеются люди,
которым и сейчас живется относительно не плохо. Дело идет в
первую очередь о кулаках-ростовщиках. Крестьянин из Блон-
ского уезда пишет:
«Однако в деревне... имеются люди, которые живут припе-
ваючи. В нашей стороне имеется несколько таких пиявок, зарабо-
тавших капиталы на чужой нужде. Например, семь лет тому назад
один такой паразит имел 500 злотых и отдавал в долг из 5%,
а затем из 4% в месяц. Он так сумел обернуть эти деньги, что ку-
пил себе больше десяти моргенов земли». (Стр. 124).
В другом жизнеописании крестьянин из Цехановского уезда
указывает на то же самое, констатируя, что в деревне «конечно,
имеются.и такие, которые не бедствуют... Но таких в деревне
очень мало — 7 или 8%. (Стр. 113—114).
Кризис и его последствия — массовый голод и нищета широ-
чайших масс — являются главной темой «Писем крестьян». Чтобы
обрисовать объем разрушительного действия мирового экономи-
ческого хозяйственного кризиса, один из крестьян определяет
его «как кризис самых кризисных кризисов», стремясь этим вы-
разить ту мысль, что это кризис необыкновенного напряжения
и силы.
Сначала основная крестьянская масса не отдавала даже
себе отчета, чем является этот кризис. Один из авторов жизне-
описаний из Волковысского уезда пишет об этом так:
«... Работаю, экономлю, стараюсь так же, как и прежде, земля
родит так же, как и раньше, а тут вдруг хозяйство что-то стало
хромать. Говорили и писали, что возник какой-то кризис. Стали
писать, что причина кризиса — перепроизводство. Странное дело!
Поговорка гласит, что от избытка голова не болит, а тут от этого
избытка болит не только голова, но и живот, и вообще весь орга-
низм. Стал я обдумывать способ, как тут бороться с этим кризи-
сом. Взял словарь и посмотрел, что значит это слово—кризис.
Смотрю, — это греческое, а не наше польское выражение
'Что за чорт! Как он к нам влез? С Грецией общих границ нигде
не имеем, разве только он прилетел к нам на аэроплане. Смотрю
дальше, написано, что по-польски кризис — «перелом». Ну, ду-
маю, это, по всей вероятности, неправда: перелом продолжается
коротко, а этот кризис продолжается уже четвертый год и все
больше увеличивается. Наконец, я догадался, в чем дело: в пе-
чать вкралась ошибка на одну букву, ибо написано, что это «пе-
релом», а должно быть написано «прижим» *. Теперь в деревне
даже маленький ребенок знает, что такое кризис...» (Стр. 150).
Таким образом, жизнь при капиталистическом строе учит кре-
стьянина на его собственном опыте, что такое кризис. Вопреки
«учению» буржуазии и духовенства, что кризис послан богом,
крестьяне все больше понимают классовую сущность кризисов.
Один из крестьян из Ласского у. прямо пишет:
«В Польше господствует сильный кризис, и поэтому каждого
поляка избивают и издеваются над ним за то, что он беден, за то,
что ему нечем платить. Но кто же является отцом, породившим
этот кризис? Народ уже понял, что отцами кризиса явлшотсг
господа, магнаты, духовенство, буржуа и бюрократы, жиреющие
за счет нашего пота и нашей крови..» (Стр. 189).
1 В оригинале непереводимая игра слов: «przesilen 1е» и «przysilente».
Ч
Другой крестьянин из Лэнчицкого уезда подчеркивает особен-
но грабительский характер современного экономического кризиса,
развивающегося в условиях общего кризиса капитализма.
«Уровень жизни в деревне все больше падает. Его можно
сравнить с положением в далеком прошлом, когда деревня, погру-
женная в нужду, слабела и легко поддавалась эпидемическим
болезням. Но тогда голод вызывался неурожаем, и в большей или
меньшей степени голодали все. А ныне голод свирепствует при
достаточной, почти чрезмерной сельскохозяйственной и всякой
другой продукции. На том кризисе сто лет назад зарабатывала
только смерть, а на нынешнем зарабатывают определенные лю-
ди — участники картелей». (Стр. 63).
***
Насколько бедственно положение трудящихся крестьян в
Польше под игом фашистской диктатуры, ярко показывает тот
факт, что большинство авторов «Писем крестьян» с сожалением
вспоминает тяжелые времена господства царизма, считая, что в
независимой буржуазной Польше крестьянину живется хуже, чем
даже при царизме. Можно ли найти более резкое осуждение фа-
шистского господства в Польше?
Кто и как эксплоатирует трудящихся крестьян Польши?
Авторы «Писем крестьян» пишут об эксплоатации крестьян
со стороны фашистского государства, монополистического капи-
тала, помещиков, духовенства, ростовщиков и кулаков.
Крестьяне в своих жизнеописаниях больше всего жалуются
на налоговый гнет и бремя ростовщичества. Крестьянин оплачи-
вает «страховки и налоги, которых всего насчитывается свыше
девяноста различных названий...» (Стр. 98).
«Каждые две недели в волость приходит свыше 400 напоми-
наний о недоимках, при чем за каждое напоминание начисляются
пени в 1 зл. 50 гр. Это влечет за собой огромные дополнительные
расходы, которые превращаются по существу в дополнительный
налог». (Стр. 219).
Крестьянам нечем платить налоги. Налоговая задолженность
из года в год нарастает. «Когда я, — пишет крестьянин нз Гарво-
линского уезда, — подсчитал по квитанциям у солтыса и подвел
итог, у меня волосы на голове стали дыбом». (Стр. 74). Он дает
затем сопоставление задолженности, штрафов за опоздание упла-
ты и оплаты за напоминания:
«1931 год:	Задолженнность................49,96	злотых
Пени по недоимкам.............21,01
Напоминания..................... 6,00	ч
1932 год:	Задолженность................ 70,45	,
Пени по недоимкам..............10,94
Напоминания.....................7,50
1933 год: Задолженность................. 72,34	злотых
Пени по недоимкам.............. 2.57
Напоминания.....................9,00
Страховой пожарный взнос:
Задолженность...............50,26
Пени по недоимкам...........10,24
Напоминания................. 9.0 (1
Итого.......319 зл. 27 гр- (Стр. 75)
«К этой головокружительной сумме в 319 зл, 27 гр. нужно
прибавить еще сумму, взимаемую при взыскании каждого нало-
га. Она составляет также по 1,50 зл. от каждого налога, следова-
тельно, с 21 налога она составит 31, 50 зл., а вместе с прежним
итогом это означает налоговую задолженность в 350,77 зл.».
(Стр. 74).
<... Нужно продать всех коров, кобылу и свиней и тогда, быть
может, с натяжкой хватит на покрытие этой задолженности. А что
будет дальше? Что продавать потом? Как вести хозяйство? Чем
j кормиться?» (Стр. 74).
Крестьянин кончает угрозой: «Налоговый пресс при чрез-
мерном завинчивании может лопнуть. Ведь даже сталь и железо
не вечны!!!» «Крестьянину уже безразлично, — умирать ли медлен-
ной смертью или сразу итти на смерть». (Стр. 76).
«Письма крестьян» бросают много света и на грабитель-
ские способы взимания налогов. Секвестраторы сегодня явля-
ются почти единственными (наряду с полицией) гостями кре-
стьянина. Вот как описывает крестьянин деревни Пяски Вельке,
Стопницкого уезда, сбор налогов в этой деревне:
«... на следующий день в Пяски прибыло четверо судебных
исполнителей. Приехали на подводах с парнями, которые долж-
ны были выносить разные вещи, кровати, стулья, зерно. В до-
вершение зла они привезли с собой полицию из Доброводы, что-
бы себя уберечь от неприятностей при забирании вещей.
Целых два дня они рыскали в Пясках. В первый день поднял-
ся большой шум, народ собрался со всей деревни и не давал за-
бирать вещи. У одной хозяйки хотели забрать корову, а так как
корова принадлежала дочке, то та ие дала ее забрать, заперлась
в хлеву с топором и ждала, когда они ворвутся. Судебные испол-
нители обещали пять злотых, чтобы кто-нибудь взялся выломать
двери. Но никто не соглашался. Они требовали, чтобы это сде-
лала полиция, но и та тоже не хотела выламывать дверь. Тогда
судебные исполнители позвали парней, которых привезли с собой,
но парней не допустил сын хозяйки. Потеряли почти пол-дня, ни-
чего не забрали и должны были уйти, ничего не добившись.
Наши деревенские парни стали из-за заборов бросать в чи-
новников комья земли и камни. Полиция нескольких парней аре-
стовала и повела на пост. Некоторым из них пришлось отсидеть
в «холодной» по две недели и даже по месяцу.
На другой день этот грабеж продолжался. Кто имел зерно,
тот его спрятал, ибо если заберут зерно, то чем же сеять и чем
жить? Как только у кого находили немного зерна, то сейчас же
10
забирали. У крестьян забирали диваны, скамейки, сундуки, зер-
кала, стулья, перины, телят, яловых коров, — все грузили на под-
воды и отправляли в Буск.
Под конец второго дня заглянули и ко мне... Хорошо, что
хоть дети спали под периной, иначе бы они и ее забрали...»
(Стр. 67-68).
Малоземельный крестьянин из Грубешовского уезда приво-
дит другой пример фашистского грабежа:
«В 1927 году я выполнил в волости одну работу и, получив
за нее деньги, не наклеил на счет гербовую марку в 20 грошей,
так как ее стоимость у меня просто вычли при расчете. Теперь
за эту самую марку я должен заплатить 5 зл. штрафа, 1,50 зл. за
напоминание, 1,50 зл. судебному приставу в виде расходов по
описи — всего 8 злотых. Таких штрафов у меня несколько, всего
на сумму 40 злотых. Как увидишь пристава или солтыса, — тебя
сразу же охватывает дрожь. Этих гостей у нас боятся больше, чем
во время войны неприятеля, ибо-защититься от них нет никакой
возможности; один приносит тебе напоминание, а другой заби-
рает барахло из хаты...» (Стр. 213).
Продажа с молотка крестьянского имущества происходит в
массовых размерах не только за налоги, но и за долги. Крестьяне
занимали на хлеб, на прикупку клочка земли и т. п. и этим путем
попадались в когти ростовщиков, которые и сдирали с них по-
следнюю шкуру. Как видно из «Писем крестьян», у крестьян за-
долженность значительно ббльшая, чем это показывает обсле-
дование Пулавского с.-х. института: задолженность на 1 га зе-
мли в хозяйствах до 5 га равняется в среднем 442 злотым, от 5 до
10 га — 468 зл. (По данным Пулавского института — соответ-
ственно 392 и 358 зл.). Наименьшая задолженность падает на ку-
лаков— только 191 зл. на 1 га. Поэтому даже издатели «Писем
крестьян» вынуждены в предисловии констатировать, что в «дан-
ный момент долг очень часто намного превышает стоимость са-
мого хозяйства». «Почти всегда такой заем отдает крестьянина в
когти деревенского ростовщика, который, выжимая невероятно
высокие проценты, иногда даже 12°/о в месяц, доводит хозяйство
до разорения, а крестьянина с семьей до крайней нищеты». Очень
часто крестьянин является уже лишь номинальным собственни-
ком своего участка, который фактически принадлежит банкам и
ростовщикам.
Деревенская беднота перед новым урожаем занимает у кулака
четверик ржи, а после уборки принуждена отдавать в два или три
раза больше. Об этом пишет деревенский полупролетарий из Ра-
домщанского уезда: «Богатый хозяин одолжает батракам до уро-
жая четверть муки за три четверти, которые те должны отдать
ему после жатвы». (Стр. 38). Другой крестьянин из Цехановского
уезда приводит пример еще более изощренных форм ростовщи-
чества: «10 июня я пошел к богатому крестьянину с просьбой одол-
жить мне квинтал ржи. Он охотно согласился, но заявил: — Ржи
11
одолжить не могу, могу только продать. Сегодня цена ржи 25 зло-
тых за квинтал. Я дам тебе квинтал, а ты мне дай вексель на
25 злотых. Через два месяца ты отдашь мне столько ржи, сколько
тогда можно будет купить на 25 злотых, и 50 грошей процента.—
Через два месяца цена ржи упала на 12 зл. 50 гр. за квинтал, и мне
пришлось отдать два квинтала и кроме того 50 грошей процен-
тов». (Стр. 113).
Кредит ссудных касс, очень часто недоступный для бедней-
ших крестьян, на практике является немно! им лучше ростовщи-
ческого и кулацкого кредита.
<Сравни, брат, — пишет крестьянин из Бучацкого уезда, -
где ты прежде станешь жертвой: здесь ростовщический процент,
а в кассе — неумолимый срок и протест векселя, — и то плохо,
и то нехорошо. Такова разница».
Эксплоатация деревенской бедноты кулаками проявляется
наряду с ростовщичеством в форме отработок, которые усили-
лись во время кризиса. Малоземельные вынуждены также нани-
мать у кулаков лошадей для обработки своего клочка земли:
«В этом году один крестьянин, нанявший лошадей для осенней
обработки четырех моргенов земли, заплатил 45 зл. К этой сумме
нужно добавить еще по крайней мере 30 зл. за весенний наем ло-
шади, а заработать их негде», — пишет крестьянин из Скерневиц-
кого уезда. (Стр. 106).
Это означает около 80 дней отработки.
Среди эксплоататоров, сдирающих шкуру с крестьян, значи-
тельную роль играет церковь. Ксендзы кстати принадлежат к чи-
слу наиболее жестоких живодеров, хотя и проповедуют «любовь
к ближнему».
крестьянин из Высоко-Мазовецкого уезда в связи с ксенд-
зовской эксплоатацией спрашивает:
«Разве у нас установлено, сколько духовенство должно
брать за похороны, венчание, крестины? Приходится платить
столько, сколько запросят. Если хочешь хоронить по крестьян-
скому обычаю, как требует старая традиция, готовь 100 злотых...
Прямо страшно умирать». (Стр. 243).
Полупролетарий из Радомщанского уезда жалуется, что
ксендз: «...за похороны запросил столько, что эту сумму я должен
был бы отработать в течение 40 дней. Я просил ксендза предста-
вить себе, сколько усилий стоят 40 дней работы в имении, сколько
они стоят пота и крови. Но он сухо ответил, что это его не ка-
сается. Плати и ладно!» (Стр. 35).
Но платить приходится не только за религиозные церемонии.
Ксендзы собирают дополнительно разнообразнейшие пожертво-
вания: «Например мы должны были заплатить за окончание по-
стройки костела по 3 злотых с человека... При всем этом мы еще
должны платить духовенству, кроме картофеля, ежегодно по два
пуда ржи с каждого участка. Но ведь ксендзы получают жало-
ванье...» (Волковыский уезд. Стр. 169).
12
Очень много жалоб крестьян вызывает эксплоатация со сто-
роны государственных монополий и картелей.
Даже фашистская «Господарка народова» (№ 12, 1935 г.) в
своей рецензии о «Письмах крестьян» вынуждена констатировать,
что «картели и тресты всем ненавистны» и что среди крестьян-
авторов «наиболее широкий и крепкий фронт составляют выска-
зывающиеся за ликвидацию всех картелей с сахарным и уголь-
ным во главе».
Причина этой общей ненависти широких крестьянских масс
к картелям — все более расходящиеся «ножницы цен». До кризиса
за один квинтал пшеницы крестьянин получал 10 квинталов угля,
теперь же лишь 2,5 кв.; за пачку махорки надо было тогда отдать
3 яйца, теперь же 12 яиц. «Все промышленные и монопольные
товары в соотношении с с.-х. продуктами теперь непомерно до-
роги». Даже администрация государственных лесов повысила в
2,5 раза цену дров.
Одновременно крестьяне принуждены продавать за бесценок
свои продукты, падая жертвой разных спекулянтов и агентов фи-
нансового капитала. Сын крестьянина из Виленского уезда опи-
сывает конкретные формы этого обмана при продаже свиней:
«...надо сказать и о скупщиках свиней. Там тоже настоящий
разгул обмана. Не дай, господи, попасть в их руки! Сразу чув-
ствуешь себя обиженным и теряешь радость жизни. Сначала они
начинают торговаться. Приходит такой скупщик к возу:
— Сколько хочешь за все? — спрашивает.
Скажешь ему цену. Он заходит с другой стороны.
— А сколько за пуд?
Подумавши, ответишь и на этот вопрос.
Он, видя, что таким путем не собьет крестьянина, — уходит.
Но вскоре возвращается.
— А сколько хочешь за все?
Ответишь, что столько-то.
— А на кило?
— На кило не продаю.
Ответ естественный, ибо сразу трудно подсчитать. Тут все
зависит от веса кабана. И поэтому не знаешь, сколько сказать,
чтобы не ошибиться. А скупщик, видя твое затруднение и на-
деясь на успех, напирает сильнее, кричит во всю глотку, машет
руками.
— Ну, отдашь за столько-то?.. А за столько?.. Значит, так н
не продашь совсем?
Сейчас же появляется другой скупщик, вероятно, компаньон.
Он тоже начинает орать, тормоша за плечи продавца, и, шипя от
злости, кричит, называет болваном и т. д. Послушаешь, послу-
шаешь — и отдашь...» (Стр. 131—132).
Наиболее тяжелым является положение тех трудящихся
крестьян, которые попались на приманку помещичье-кулацкой
аграрной реформы. Крестьяне покупали худшие помещичьи эем-
13
ли, платя по 4,5 тыс. зл. за 1 га земли и запутываясь в долгах по
уши у Государственного сельскохозяйственного банка и прежде
всего у ростовщиков. Теперь, вследствие неуплаты процен юв по
долгам, этих крестьян массами сгоняют с земли. Таким же ооразом
крестьян разоряла и фашистская комассация, треоующая круп-
ных денежных вложений на оплату землемера, на перенос по-
строек и т. п. и вместе с тем для округления кулацких хозяйств,
лишающая бедных крестьян лучших земель.
Вот как крестьянин из Блонского уезда описывает положе-
ние «новых хозяев» — парцеллянтов:
«Но хуже всего на парцеллах и после комассации, ибо никто
не предвидел, до чего дело дойдет. Каждый брал в долг, лишь
бы купить клочок земли побольше. Если бы положение не изме-
нилось, а оставалось бы прежним, каким оно было, когда все при-
обретали землю, — все бы уже оплатили свои долги, ибо каждый
рассчитал свои силы, когда брал ссуду. Но получилось иначе. В на-
шей деревне имеется около пятидесяти хозяйств, образовавшихся
после парцелляции имения. Почти все они находятся в таких усло-
виях, что, например, на 10 гектарах, т. е. на 18 моргенах, земли
лежит 20 000 злотых долга. Нет даже и половины необходимых
построек, корова имеется одна, самое большее — две. Есть и та-
кие, у которых нет ни одной. Есть такие, которые все продали и
у них не осталось ничего. Есть и такие, которые продали половину
участка, но и на оставшейся половине лежит больше долга, чем
стоит сама земля». (Стр. 124).
Помещики очень часто отбирают у крестьян приобретенное
при парцелляции хозяйство за неуплату в срок причитающихся
взносов. В письме колониста из Грубешовского уезда читаем
что: «...помещик и до сих пор не дает нам покоя. Все мы, колони-
сты, вечно живем в страхе, что еще день-другой, и наше имуще-
ство пойдет с молотка». (Стр. 160).
Другой крестьянин из Илжецкого уезда вспоминает, что в
1920 г., «...когда большевики были под Варшавой, то нам говорили
(господа, — Я. М.): «Защищайте, получите землю». Результат
таков, что... «теперь на одном моргене будут сидеть по-двое или
по-трое, и никаких аграрных реформ нет, хотя бы на длитель-
ную выплату, лишь бы только бездействующие руки нашли при-
менение, могли работать». (Стр. 94).
Такие же печальные результаты, как парцелляция, принесла
крестьянам фашистская комассация. Как констатирует малозе-
мельный крестьянин из Волковысского уезда: «Особенно стра-
дает наша деревня от проведения комассации. За свою землю кре-
стьяне должны платить большие, по нынешним временам чрез-
мерные суммы, уплачивать долги сделанные в прежние лучшие
времени иа перестройку, и платить по 20 злотых с гектара за свою
собственную землю». (Стр. 169).
Крестьянин-середняк из Замойского уезда пишет, как перед
комассацией малоземельным обещали прибавить земли с рас-
14
срочкой платежа на 30 лет, а оказалось, что «обещали нам много,
а сделали так мало, что не стоило и начинать. Вопреки обеща-
ниям, малоземельным и середнякам не прирезали ни пяди земли,
а наоборот, еще у них отрезали... все расходы, связанные с прове-
дением комассации и мелиорации, составляющие 34 000 зл., долж-
ны быть покрыты в четыре срока, в течение одного года»
(Стр. 164).
Составной частью фашистского землеустройства является
ограбление крестьян путем лишения их сервитутных прав. Об этом
пишет крестьянин из Волковысского уезда:
«Здесь, на кресах, самая большая наша язва — это ликвида-
ция сервитутов. Дело не в том, что ликвидировали, а в том, что
делали это не по справедливости». «...Не напрасны были слова пана
Толочко, сказавшего нам: — «Мой стакан чаю имеет больше зна-
чения, чем ваши 1 000 злотых»... Дальше идет описание мошенни-
честв, совершенных при ликвидации сервитутов: 1) помещик
ложно показывает, что у него только 1 000 дес, леса, в то время,
как он имеет в два раза больше, 2) земельный комиссар умень-
шает цифру, определяющую количество леса, которым пользо-
вались крестьяне и т. д. «Все это трудно даже описать. На каж-
дом шагу устраивали мошенничество». (Стр. 151).
Свое описание крестьянин заканчивает так:
«...теперь... национальное правительство нас экспропри-
ирует... Пусть не думают, что помещикам удастся долго удер-
жать свои земли». (Стр. 151-152).
Кризис со всей остротой показал крестьянским массам на-
стоящее лицо фашистской аграрной реформы и тем самым уси-
лил стремление трудящихся крестьян к захвату помещичьей зем-
ли революционным путем.
Многие страницы «Писем крестьян» посвящены помещичьему
произволу и эксплоатации. Полугородской, полудеревенский по-
денщик из Меховского уезда характеризует эту эксплоатацию
следующим образом:
«Ныне в имениях помещики угнетают рабочего самым по-
зорным образом, без всякого стеснения... С существующими зако-
нами, правилами и договорами помещики совершенно не счи-
таются. Рабочего заставляют работать по прежним царским за-
конам». (Стр. 209-210).
Яркую картину помещичьего произвола дает в своем жизне-
описании деревенский полупролетарий из Радомщанского уез-
да. Пишет он между прочим, что в имении «отвратительные усло-
вия работы дополнялись еще отборными ругательствами, к кото-
рым, начиная от помещика и кончая надсмотрщиком, прибегали
все... Но этими подлыми издевательствами наши кровопийцы не
ограничивались. Они не могли забыть прежних времен крепостнн
чества, когда они истязали крестьянина и он падал к их нога»
как собака. Собственными глазами я видел, как помещица, при
ехав однажды верхом на молотьбу, била рабочего по лицу »
(Стр. 35).
Помещичий произвол, может быть, лучше всего характери-
зуют слова помещицы из Равичского уезда. Когда перед непо-
средственной угрозой сгона с земли крестьяне ссылались на «су-
ществующий закон о защите мелких арендаторов, нам заявили,
что: «закон ваш, а земля наша». (Стр. 250).
Деревенская беднота сильно страдает в связи с ростом без-
работицы. Как пишет полупролетарий из Радомщапского уезда:
«Нынешней осенью на копку картофеля в имении сходились
люди из округи за 5 — 7 километров. Из дома выходили в потем-
ках, а работу кончали в сумерки, когда уже не могли различить
картофель на земле. За этот труд их вознаграждали несколькими
десятками грошей, а непокорных немедленно выбрасывали с ра-
боты, говоря: — Если тебе не нравится, так иди к черту! На твое
место придет тысяча других».
О том же пишет и крестьянин — владелец нескольких мор-
генов в Ласском уезде:
«Ныне же десятки и сотни людей в деревне, способные к тру-
ду, напрасно ищут работы и когда услышат, что где-нибудь, даже
в самом отдаленном районе Польши, можно что-нибудь зарабо-
тать, они уходят на целые недели, отправляются пешком с сухой
коркой хлеба и возвращаются в отчаянии. В нашей стороне я
знаю случаи таких весенних походов в поисках работы даже на
Поморье — и все же без результата. Через несколько недель лю-
ди с разбитой надеждой возвращаются обратно к своей нищете».
(Стр. 80).
На почве такой массовой безработицы развиваются различ-
ные дополнительные формы эксплоатации. Для того, чтобы полу-
чить работу у помещика или кулака, нужно предварительно пре-
поднести подарок. Крестьянин из Виленского уезда свидетель-
ствует, что заработки на стороне совершенно недостаточны, а
вознаграждение за работу совершенно ничтожное. «В страдную
пору, когда все кипит как в огне, когда от зноя пот ручьями льет
с лица, оно составляет всего 1 зл. 25 гр., а осенью на картофеле —
80 грошей, да и такая работа бывает не всегда и не каждому она
достается. Надо прежде всего угостить хозяина, если намере-
ваешься у него работать, — такой уж существует обычай».
(Стр. 125).
Неуверенность в завтрашнем дне
Рабочего и крестьянина при капиталистическом строе как
кошмар гиетет и неуверенность в завтрашнем дне. Над рабочим по-
стоянно висит угроза увольнения и длительной безработицы. Кре-
стьянин живет в постоянном страхе перед визитом судебного при-
1H
става и экзекутора, которые каждую минуту могут согнать его
со двора. В сильной степени угнетает также рабочего и трудяще-
гося крестьянина неуверенность в судьбе детей: как обеспечить
им работу или клочок земли, что сделать, чтобы они «вышли в
люди» и т. п. Эта неуверенность в завтрашнем дне является все-
общей.
Об этом свидетельствуют и «Письма крестьян», прежде всего
конечно те, которые были написаны безземельными и малоземель-
ными.
«При мысли о будущем сердце обливается кровью» — с глу-
боким отчаянием пишет один из авторов «Писем крестьян».
Почти те же слова находим в письме второго крестьянина,
проживающего в другой части Польши.
«Никаких видов на будущее для себя и своей семьи я не ви-
жу... От одной мысли о завтрашнем дне вздрагиваешь». (Стр. 80).
Крестьянин из Радомщанского уезда, имеющий три моргена
земли, кончает свое жизнеописание следующими образом:
«Еще гораздо худшим страданием, чем нужда сегодняшнего
дня, является забота о неизвестном будущем, неизвестном за-
втрашнем дне. Ежедневно с утра до вечера перед моими глазами
встает призрак еще большей нужды, а может быть и голодной
смерти на той самой земле, на которой я вырос, но которая не
позволяет мне жить... Отчаяние сжимает мое сердце при мысли,
что я должен умереть с голоду, когда вокруг столько хлеба. Со-
знание затемняет безумием мысли, что я должен оставаться без-
деятельным, не имея возможности сам создать лучшее будущее,
ибо у меня скованы руки. Мы, бедняки-крестьяне, из-под соломен-
ных крыш протягиваем к вам руки и умоляем — придите к нам
На помощь, вырвите нас из нищеты, ибо мы тоже хотим жить,
работать и пользоваться плодами нашего труда». (Стр. 38).
Такое же беспокойство овладело деревенским кузнецом из Пу-
лавского уезда, который кроме клочка земли имеет и свою про-
фессию. Он пишет:
«...в ближайшее время миллионы деревенского люда пойдут
нищенствовать. Деревня нищает, людей прибавляется, а земли нет.
Какие же я могу иметь виды на будущее, если с каждым днем я
нищаю, не имея крова над головой, и могу ли я соорудить его
при таких условиях? А что станет с моими детьми? Как мне вы-
растить их, вывести в люди? Могу ли я дать им образование, если
стоимость обучения в гимназии превышает 1 000 злотых ежегод-
но? Или, быть может, оставить их в сельском хозяйстве? Но тогда
им достанется каждому всего по Одному Дрргену. Ведь я не имею
никаких видов увеличить сво/ег хозяйство, прикупив какой-нибудь
клочок земли и тем самым Увеличив наследство своих детей.
А что будет за хозяйство в один морген? Какая может быть
жизнь па таком хозяйстве? \
I?
И вот перед этими-то вопросами и задачами стою бессиль-
ный, несмотря на лучшее стремление к труду, на всю бережли-
вость в интересах будущего моих детей. Кровь застывает в жи-
лах и охватывает отчаяние при одной мысли, что моих детей
ждет судьба еще худшая, чем моя...» (Стр. 149).
Неуверенность в завтрашнем дне, заботы о будущем детей
тревожат не только крестьянина из Конгресувки. В одинаковой
степени они являются участью трудящегося крестьянства в Иоз-
нанском воеводстве. Крестьянин из Равичского уезда (прежде
шахтер) пишет:
«Тяжелым бременем давит нас мысль о будущем нашей мо-
лодежи. Ведь только один ребенок из семьи может получить хо-
зяйство, а что будут делать другие? Некоторые посылали ребят
учиться ремеслу. Но что же выходит из этого? — Парень ремеслу
обучился, а работы нигде «ет, и приходится сидеть дома. В нашей
деревне много таких молодых людей, которые стали кузнецами,
колесниками, столярами, сапожниками, слесарями. В некоторых
домах такой молодежи 5 человек и больше, а работы нигде нет
и службы никакой найти нельзя... Иногда человека охватывает
отчаяние при мысли о том, что будет, если это положение затя-
нется надолго». (Стр. 253).
Эти настроения обобщает дочь одного крестьянина из По-
ставского уезда (Виленское воеводство):
«Нет радости жизни, печаль и равнодушие охватывают чело-
века. Неизвестное завтра, страх перед судебными приставами и/
продажами с молотка, боязнь лишиться своего клочка земли, ко-
торая обременена долгами, — все это наполняет безнадежностью-
и отчаянием». (Стр. 249).
Крестьянин, владеющий несколькими моргенами земли в-
Ласском уезде, пишет в том же духе:
«Деревня ныне не видит перед собой никакого будущего,.
Огромная безнадежность сейчас господствует в деревне. Люди
бессмысленно бродят; всюду нищета1, опустошение и отчаяние...
Нищая, унылая и отчаявшаяся деревня походит скорее на клад-
бище, чем на средоточие людской жизни». (Стр. 81).
«Деревня веселая, деревня спокойная», —- так некогда писа-
ли поэты о польской деревне. Ныне из польской деревни исчез
смех, исчезли игры. Крестьянской душой не владеют чувства ве-
селья и спокойствия. Крестьянин из Ласского уезда пишет, что
«улыбка исчезла с лица крестьянина», ибо «кроме тяжелой борь-
бы с горькой судьбой мне ничего не осталось». В другом жизне-
описании читаем то же самое: «Люди ходят печальные, на их
лицах никогда ие видно радости». А молодой крестьянин из
Виленского уезда добавляет: «Когда-то было весело. Помию ве-
черинки, спектакли. Теперь посмотришь — люди те же, ио в душе
у них уже не то. Не на что даже нанять и музыканта, — все ску-
пятся. Да и разве можно думать о развлечениях, когда часто при-
ходится обходиться без соли? На спектакль тоже никто не может
18
поити, — они платные. Поэтому и они прекращены. Вообще у всех
такие мрачные лица, что даже самым большим оптимистом овла-
девает меланхолия. Кто виноват в этом,—не нищета ли?» (Стр. 1'28).
Этой неуверенности в завтрашнем дне, которая гнетет трудя-
щиеся массы фашистской Польши и других капиталистических
стран, не чувствуют рабочие и крестьяне-колхозники в СССР.
Работая честно, работая по-стахановски, они постоянно повы-
шают уровень зажиточной и культурной жизни. В СССР в резуль-
тате окончательной и бесповоротной победы социализма «жить
стало лучше. Жить стало веселее». (Сталин).
Политические настроения деревни
Издатели «Писем крестьян» делали все, чтобы в первую оче-
редь не допустить отражения настоящего политического лица
деревни. Обращение Института Социальной Экономики, разъяс-
няющее крестьянам, как они должны писать свои жизнеописа-
ния, среди нескольких десятков разнородных вопросов не заклю-
чает ни одного вопроса, который хотя бы косвенно наводил кре-
стьян на темы политические. Тем не менее крестьяне, касаясь
своего тяжелого положения, одновременно писали и о политике,
ибо правильно возлагали ответственность за свою нищету на фа-
шистское правительство и иа его буржуазно-помещичью полити-
ку. Но когда крестьяне затронули политические вопросы, о ко-
торых их даже не спрашивали, то издатели постарались устра-
нить все острые моменты «совершенно нехозяйственного харак-
тера».	f 4]
Поэтому несмотря на то, что в Польше во время кризиса мы
наблюдаем значительный, хотя и не равномерный, рост револю-
ционного крестьянского движения, в «Письмах крестьян» это дви-
жение почти не находит своего отражения. В одном месте про-
скальзывает фраза о героическом восстании крестьян в Централь-
ной Галиции, в двух местах упоминается о крестьянских заба-
стовках, которые в 1932/33 гг. охватили всю Польшу и сотни ты-
1сяч крестьян. Более подробно описано лишь выступление кре-
стьян в Пясках-Велькнх Стопницкого уезда.
Однако даже искаженные таким образом «Письма крестьян»
бросают довольно много света на настроения польской деревин,
на устремления и надежды крестьянских масс. Общим для огром-
ного числа «Писем крестьян» является одно: разочарование в
буржуазной Польше и враждебность к фашистскому’ прави-
тельству.
О враждебности к фашистскому режиму крестьянин из Лэн-
чицкого уезда пишет следующим образом:
«В крепостные времена крестьяне жили надеждой наделения
их землей. Позднее, когда шла борьба за независимость, крестья-
не жили в ожидании вольной демократической Полыш^л кото-
рой им действительно будет хорошо. И теперь ошйМЯккждут
19
лучших времен, хотя и не знают, как эти времена могут притти,
и кто и каким образом улучшит их долю.
Знают только и говорят, что правительство плохое, и разоча-
рованы государством». (Стр. 62).
В других жизнеописаниях находим такой же тон враждеб-
ности по отношению к фашистской диктатуре. «Люди скрежещут
зубами, и ненависть к власти и к господам растет». «Все это по-
рождает недовольство и бунт, и народ жаждет, чтобы пришел
настоящий божий суд* (стр. 189). «Не нужна ли здесь карающая
и мстящая рука? И эта рука появится, — ее породят нужда и го-
лод*. (Стр. 176).
Еще ярче о враждебности крестьян к фашистскому режиму
говорит в своем жизнеописании кулак из Радомщанского уезда,
который, наблюдая непосредственно рост недовольства крестьян,
так предостерегает буржуазию:
«Надо еще прислушаться к тому, что говорит крестьянин и
кого он проклинает. Он проклинает Польшу! Мне самому нередко
приходится слышать упреки: — «Ты нас агитировал за Польшу,
ты уговаривал нас, чтобы мы давали государству заем, ты посы-
лал наших сыновей воевать против большевиков, и что же мы за
это получили? Что дала нам Польша? Посмотри, как над нами
издеваются, как с нами обращаются чиновники, как на каждом
шагу нас преследует полиция, по каждому пустяку составляющая
протоколы и отнимающая у нас последний злотый*. (Стр. 219—
220). Затем этот кулак рассказывает, что подобные жалобы обыч-
но повторяются потихоньку, но что есть и такие люди, которые
открыто высказывают желание, чтобы как можно скорее пришли
большевики или чтобы была революция.
Приведенная цитата свидетельствует, что часть крестьян уже
знает не только то, что фашизм довел их до такой нищеты, но и
то, какой путь ведет к освобождению: большевики, революция —
вот существо их мечтаний и надежд.
Враждебность к фашистскому режиму и разочарование в бур-
жуазной Польше настолько сильны среди части крестьян, что не-
редки сравнения фашистской Польши с царской Россией. В од-
ном из жизнеописаний читаем по этому поводу:
«...Крестьяне перестали верить во все обещания и стали смот-
реть иа польское правительство такими же глазами, какими преж-
де смотрели на царское правительство. Крестьяне в те времена
старались давать правительству как можно меньше, ибо то, что
даешь правительству, — то не наше. Так рассуждают и теперь.
Крестьяне не являются гражданами собственного отечества».
(Стр. 201).
В «Письмах крестьян» мы находим также подтверждение ре-
волюционизирующего влияния СССР и его гигантских завоеваний
в деле социалистического строительства. Крестьянин из Ласского
уезда довордо об этом так:
20
«Если... жизнь бедных людей не будет облегчена, тогда на-
ступит страшная расплата,— слишком уж велики страдания, а ря-
дом — Восток (речь идет об СССР, — Я. М.), от которого мы
учимся и о котором много слышим. Если этот Восток останется
таким коммунистическим еще тридцать лет, то и у нас сохранение
существующего порядка окажется невозможным». (Стр. 205).
О невозможности сохранения существующего порядка вещей,
как мы видели, говорит также крестьянин из Гарволинского уез-
да, ссылаясь для обоснования своей мысли на «известные крова-
вые события в Центральной Галиции»: «Крестьянину безразлич-
но — умирать медленной смертью или сразу итти на смерть».
Многие крестьяне уже знают, что успешную борьбу против
фашизма, против наступления капитала и помещиков можно ве-
сти лишь на основе сплочения сил всех трудящихся, как сказали
бы мы, — широким народным фронтом. В одном из жизнеописа-
ний крестьянин-середняк пишет, что «не усилиями единиц, хотя
бы и самых благородных, будет устранено зло на земле, а корен-
ной переменой общественного строя». (Стр. 152).
Все эти высказывания (напомним, что авторы «Писем кресть-
ян» — это не коммунисты, а преимущественно сторонники Кре-
стьянской партии, часто предубежденные по отношению к ком-
мунистам) говорят о том, какая огромная ненависть по отноше-
нию к угнетателям накопилась в душе крестьян. Ненависть эта
ждет только соответствующего момента, чтобы проявиться во вне,
чтобы расплатиться за все обиды, издевательства и эксплоатацию.
Два мира — две системы
Когда просматриваешь «Письма крестьян», с непреодолимой
силой напрашивается сравнение положения польских крестьян с
положением колхозников в СССР. Что же широкие крестьянские
массы получили от капитализма и фашизма и что им дает социа-
лизм? Возьмем несколько примеров.
У них, в фашистской Польше, мелкое крестьянское хозяйство
не имеет почти никаких с.-х. орудий, не говоря уже о с.-х. маши-
нах. «Если мы присмотримся, — пишет один из крестьян, — к об-
щей жизни деревни, то нам бросятся в глаза вещи, которым от-
нюдь нельзя позавидовать. Строения находятся в очень плохом
состоянии и чинить их не на что. Земля истощена, нет необходи-
мого инвентаря, отсутствует минеральное удобрение». Если в
крестьянском хозяйстве имеются плуг и борона, это значит, что
оно уже хорошо обеспечено «с.-х. техникой». Молотилка, сеялка
и даже соломорезка — это уже несбыточная мечта. Огромное
большинство польских крестьян не видело в своей жизни трак-
тора, а 99% не знают, что такое комбайн. Есть ли надобность
сравнивать такую техническую отсталость, проявляющуюся часто
в возвращении к сохе, с мощным развитием с.-х. техники в СССР.
21
который занимает первое в мире место по производству трак-
торов? Думаю, что такой надобности нет.
Тов. Сталин на совещании лучших комбайнеров и комбайне-
рок выдвинул задачу в ближайшие 3—4 года довести урожай
зерновых до 7—8 млрд, пудов. Борьба за высокие урожаи в СССР
ведется на основе дальнейшего развития с.-х. техники, внедрения
агротехнических знаний, на основе сталинской заботы о кадрах
и всемерного развертывания стахановского движения. А у них?
Молодой крестьянин из Виленского воеводства описывает очень
своеобразною «борьбу» за высокий урожай. В этой деревне.
«Не сеют ячмень, пока не увидят «ячменных» облаков. А как
только случайно увидят их на горизонте, бросают все и как угоре-
лые бегут сеять. Как отличить эти облака от обыкновенных, — не
знаю до сей поры. Знаю только, что их иногда пет целыми неде-
лями, что влечет за собой опоздание посева, а следовательно, и
плохой урожай.
То же самое бывает и с посевом ржи. Чтобы рожь лучше уро-
дилась, надо всю свою рожь засеять «в одной рубашке», т. е. не
сменять ее в течение всего сева, а сев этот может тянуться пол-
тора месяца. Какая мука ходить столько времени в грязной ру-
башке!
В действительности должно быть иначе. Рожь должна быть
засеяна в одной рубашке, т. е. в теплое время, когда не надо на-
девать теплой одежды. «В одной рубашке» — это должно озна-
чать: в теплое время, — рано.
Есть и другие суеверия». (Стр. 132).
Такого рода суеверия, господствующие во многих деревнях,
являются результатом ужасной темноты среди трудящихся кре-
стьян, темноты, которую по словам одного из авторов писем
«к т о-т о поддерживает». О культурном упадке польской
деревни говорят следующие высказывания.
«В мою деревню в период 1924—30 гг. выписывалось десять
различных газет, а ныне приходит только одна. Книжек теперь
никто не покупает». (Щучинский уезд). (Стр. 240).
<В волость, насчитывающую свыше 5000 жителей, приходит
всего несколько газет». (Ласский уезд).
«Покупка книжки становится для крестьянина прямо недо-
ступной роскошью». «Цена более или менее приличной книжки
равна цене Уз квинтала ржи». (Стр. 119—120).
Книга и газета являются в фашистской Польше роскошью!
Тем большей роскошью является школа, особенно средняя, не
говоря уже о высшей. Например в уезде Лэнчицком «в Каловском
приходе, являющемся довольно большим, буквально ни один ре-
бенок не ходит в гимназию или вообще в среднюю школу»... «...не
только не стараются сделать «общедоступные школы» действи-
тельно общедоступными, но, наоборот, вследствие реорганиза-
ции школьной сети количество школ еще уменьшается». (Стр. 58).
22
В то же самое время советская власть предоставила всем тру-
дящимся крестьянам возможность учиться на своем родном язы-
ке, открывая перед ними школы всех ступеней. Ежедневный ти-
раж газет доходит в СССР почти до 40 млн. экземпляров. В та-
ком селе, как Поляны, ежедневно получается полторы тысячи
экземпляров газет, 400 журналов. В селе открыта библиотека, —
сейчас в ней 7 тысяч книг. В селе построен звуковой кинотеатр
и т. д., и т. п. Таких сел, как Поляны, в СССР многие тысячи.
Мыслимы ли такие Поляны в фашистской Польше?
Буржуазия и помещики всегда пугают крестьян, что больше-
вики отнимут у них землю. Что же получается на самом деле? В
СССР крестьяне получили помещичью землю, — в Польше поме-
щики до сих пор держат в своих руках половину, притом самой
лучшей, земли. В СССР все колхозы получают сейчас государ-
ственные акты на вечное пользование землей. Никто не имеет пра-
ва отнять у колхоза даже самый маленький клочок земли. В фа-
шистской Польше многие крестьяне сгоняются с земли. Сотни
тысяч крестьян обременены долгами свыше стоимости их земли,—
это значит, что их земля не является уже их собственностью,
она принадлежит уже банкам и ростовщикам. Часто в «Письмах
крестьян» встречаются жалобы вроде той, что «все мы, колонисты,
вечно живем в страхе, что еще день-другой, и наше имущество
пойдет с молотка». (Стр. 160). «В настоящее время не успеешь
опомниться, как тебя уже сгонят с хозяйства и превратят в ни-
щего». (Стр. 162).
Коллективизация сельского хозяйства открыла перед всем тру-
дящимся крестьянством СССР дорогу к зажиточной, культурной,
счастливой жизни. Многие десятки тысяч колхозов уже сейчас
живут зажиточно. В то время как в СССР жить стало лучше,
жить стало веселее, в фашистской Польше неимоверно тяжелый
труд крестьянина ничего ему не дает, все поглощают налоги,
долги и т. д. Польские крестьяне пишут о себе, что они «непохо-
жи даже на живых людей, у нас впавшие глаза и лица без щек,
обтянутые только кожей. А если разглядеть безземельного или
малоземельного, то ничего, кроме торчащих костей, не увидишь».
Интересно сравнить покупательную силу польского крестья-
нина и колхозника. В Польше, как описывает Михаловский в
своей книжке «В деревне нет работы» *.
«В двух больших деревнях, в которых я тщательно обследо-
вал этот вопрос, по лавочным книгам оказалось, что на 5 000 жи-
телей продано в июне 1934 года 1 коса, 6 нитяных пуговиц, ал-
люминиевая кружка и 100 грамм гвоздей. В общем весь денежный
приход для отраслей промышленности, объединенных в Цен-
тральном Союзе польской промышленности, составил по обеим
деревням с вычетом комиссионных 5,35 зл.».
1 И. Михаловский. — «В деревне нет работы». Изд. Института социальных
проблем. 1935 г.
О потреблении колхозников в СССР ярко говорит приведен-
ным т. Микояном в его докладе на II сессии ЦИК Союза ССР
VII созыва 16 января 1936 г. пример диденовского сельмага Дмит-
ровского района:
«Этот сельмаг обслуживает 19 колхозов, объединяющих свыше
3 000 колхозников. Ассортимент и спрос в этом сельмаге мало
чем отличается от городского. Огромный спрос на сосиски:
100 кг разошлось в 3 дня. В неделю раскупили 400 кг колбасы.
Неохотно берут чай по 1 р. 25 к. за 100 грамм. Требуют за 1 р. 70 к.
За 22 дня разошлось 10 ящиков печенья «Нельсон». В это же
время в течение двух дней раскупили 25 кг «сахарной смеси» и
за 10 дней, сверх того, 40 кг «сливочной смеси». Требуют фасо-
ванного печенья.
Около 2 000 банок рыбных, преимущественно частиковых, кон-
сервов ушло за 3 месяца. За это же время раскупили в течение
20 дней 240 кг копченой трески и 40 кг кетовой икры.
С 4 декабря по 10 января было продано 120 кг макаронных
изделий» *.
В «Письмах крестьян» имеются только два письма крестьянок.
Но этих двух писем вполне достаточно, чтобы увидеть ту гро-
мадную разницу, которая существует между страной фашистской
диктатуры и первой в мире страной диктатуры пролетариата.
Пусть советские колхозницы внимательно прочтут жизнеописа-
ние крестьянки из Варшавского уезда, — те жуткие сцены, которые
происходят, когда выдают девушку замуж, не спрашивая ее со-
гласия, или когда после свадьбы из-за торга по поводу коровы
не хотят ее принять ни отец, ни муж. Можно ли сравнить поло-
жение этой рабыни с положением колхозницы, которую раскре-
постила революция, которую освободил трудодень, которой на
основе сталинского устава с.-х. артели полагается отпуск до и
после родов?
Знатных людей колхозных полей вроде М. Демченко, П. Ан-
гелиной, лучших комбайнеров, мастеров высокой урожайности,
передовиков животноводства и т. д., известных всему необъят-
ному Советскому Союзу, Советское правительство награждает вы-
сокой наградой — орденом Ленина, орденом Трудового Красного
Знамени и т. п. Каждый колхозник, каждая колхозница, работая
по-стахановски, могут стать знатными людьми Советской страны.
Из «Писем крестьян» видно, кем являются «знатные» люди капи-
талистической деревни. Это в первую очередь помещик, а вслед
за ним поп и кулак. «Знатный» человек польской деревни, по-
мещик Толочко, имея поддержку фашистских властей, нагло за-
являет крестьянам: «Мой стакан чаю значит больше, чем ваши
1 000 злотых».
1 „Правда" от 22/1 1936 г. Пищевая индустрия Советского Союза.
Отчетный доклад Народного комиссара Пищевой промышленности СССР
гов. А. И. Микояна.
24
В то время как в стране победившего социализма все ширится
и углубляется советская демократия, ярким примером которой
между прочим являлись совещания в Кремле рядовых рабочих и
крестьян-колхозников с руководителями партии и правительства,
с тов. Сталиным, — в фашистской Польше финансовый капи-
тал лишает рабочих и крестьян остатков политических прав.
Хотя «Письма крестьян» писались еще до введения новой фа-
шистской конституции, лишившей всех трудящихся остатков по-
литических прав, однако они полны жалоб на попирание прав
народа. «Мало того, — пишет один из крестьян, — что кресть-
яне доведены до нищеты, их еще лишают избирательного права».
Другой крестьянин из Ласского уезда прямо заявляет: «Для бед-
няков не существует права голоса и права организовываться. Стоит
лишь какому-нибудь представителю этого народа заговорить о
правах бедняков, как его сейчас же бросают в тюрьму». (Стр. 191).
Как происходят выборы в фашистской Польше, красноречиво рас-
сказывает крестьянин из того же Ласского уезда: «Происходили
у нас в деревне выборы в деревенскую раду. Но, по существу го-
воря, никто никого не выбирал, а просто войт привез список, при-
казал всем расписаться и на этом конец». (Стр. 204). После таких
«выборов» сами крестьяне даже не знают, кого «избрали».
Два мира — две системы. У них господствует фашистская
диктатура, в СССР — диктатура пролетариата. У них крестьяне
хозяйничают на «собственных» клочках земли, в СССР — около
9О°/о крестьян являются уже членами колхозов. Итоги мы видели
выше. У них — голод в деревне, деградация крестьянского хо-
зяйства, невероятный произвол и угнетение, рост неграмотно-
сти, — в СССР — огромный рост зажиточности и культуры на
селе, ликвидация в колхозе самого понятия «бедноты», внедре-
ние современной техники в сельское хозяйство, расцвет советской
демократии, сделаны уже решающие шаги в деле ликвидации
противоположности между городом и деревней.
»*
*
«Письма крестьян» — это большой том в 700 страниц. Русское
издание мы значительно сократили. Часть жизнеописаний выпала
совсем; из некоторых даем лишь краткие выдержки; наиболее
характерные жизнеописания печатаем почти целиком. Мы стре-
мились дать советскому читателю в основном все то, что в на-
стоящий момент характеризует непосредственно положение тру-
дящихся крестьян в фашистской Польше.
Я. Михальчук.

ПИСЬМА КРЕСТЬЯН
I
Владелец хозяйства в три моргена
в Радомщанском уезде (Лодзинское
воеаодство).
Я увидел свет в один из августовских дней, в полдень, в жал-
кой деревянной хате, крытой соломой, с глиняным полом и закоп-
телыми стенами, куда солнечные лучи попадали через узкое от-
верстие, вырубленное в стене из кругляков. Вся мебель состояла
из кровати, длинной скамейки на кривых ногах и шкафчика с вы-
битыми стеклами.
Когда я едва умел передвигаться собственными силами, т. е.
ползать на четвереньках по неровному пыльному и грязному полу,
при мне не было уже той, которая в первые дни моего детства
убаюкивала меня своим полным чувства голосом. Напрасно мои
губы произносили: — «Ма-ма, ма-маа!», — у моей колыбели появ-
лялась тогда мать, но мать иных детей, на опеку которой я был
оставлен на целое лето, в то время как моя мать была там, далеко,
в иной стране, зарабатывая кровавым трудом на полевых работах
на соль и на хлеб, ибо родная земля, странно как-то скупая, не хо-
тела прокормить своих голодных детей. Отца моего я редко ви-
дел. За голодный паек он строил могущество потомков крестонос-
цев, таская рельсы на постройку немецких вокзалов, выгружая
тяжести в доках Гамбурга или работая на полях в окрестностях
Галле или Дрездена.
Поздней холодной осенью возвращались родители с меш-
ком за плечами, но после двухмесячной зимней летаргии они снова
отправлялись в путь, пробираясь по весеннему снегу и протали-
нам, сквозь кусты и разлившиеся потоки в свое второе отечество.
И после нескольких лет таких трудов, после многих лет стран-
ствования, рабской каторги и унижений перед прусским помещи-
ком и его лакеями родители мои добились того, что смогли купить
два моргена земли и старую покосившуюся хату.
Восьми лет я начал ходить в школу, находившуюся в соседней
деревне, в двух километрах расстояния. Летом я пробегал это рас-
стояние босиком, и мне было приятно, легко и вольготно. Зимой
же мороз пронизывал все тело, снег залеплял глаза, ветер обжи-
гал лицо и голые руки, а я шел в опорках, с дерюгой на плечах, с
холодной картофельной лепешкой в кармане, каждую минуту по-
гружаясь по колени в снежные сугробы. В школьном помещении
снег в опорках постепенно таял, ледяной холод проникал в члены,
и спазматический кашель раздирал легкие.
27
Ila девятом году моей жизни вспыхнула мировая война. До
моего детского сознания не могло дойти значение войны как ги-
гантского зла и огромных человеческих страданий. Видя проща-
ние отца, идущего на фронт, я нс сознавал, что этот близкий мне
человек идет на гибель, на верную смерть в этой страшной резне
народов.
Вскоре после этого, через вашу деревню начали проходить ог-
ромные отряды войск с орудиями, лошадьми и всякой аммуни-
цией. Однажды я увидел голод,пых солдат, которые ели сырую
капусту, только что положенную в бочку, а когда се нехватило,
они съели кочаны капусты, найденные в амбаре. Это зрелище
произвело на меня незабываемое впечатление, вызвав огромную
ненависть к войне и к тем, кто ее организовал.
Во время войны мы терпели большую нужду. Мать должна была
ходить в отдаленный лес за дровами и таскать на своих плечах
вязанки веток, хворост или мешки шишек, чтобы иметь возмож-
ность приготовить жалкую пищу. Если мать не шла за дровами,
она брала меня с собой в лес за грибами и ягодами. Но так как го-
лод все чаще заглядывал к нам, вынуждая нас есть, что попало,
картофель стал для нас лакомством, и картофелины, испеченные в
золе, я ел с особым торжеством, со слезами на глазах. Когда
мать, озабоченная черной неизвестностью завтрашнего дня, целы-
ми днями проливала слезы, я не смел ее расспрашивать и, только
поднимая глаза к небу, полный веры в силу, бросающую громы,
молился с наивностью ребенка, прося, чтобы эта сила вернула мне
отца, а (.матери облегчила страдание. Но напрасно. Неблагодарный
творец зла, страданий и слез не вернул мне отца.
Окончилась война. С поля битвы возвратились солдаты, но
среди них нехватало многих и многих сыновей и отцов, в том
числе и моего отца, который погиб на поле смерди, задушенный
немецкими газами.
Своими костлявыми руками польского крестьянина он строил
когда-то богатство германских юнкеров, тратил остатки сил, что-
бы в аккордной работе не быть последним. Когда-то он чокался
стаканом пива с немецкими товарищами, чтобы потом погибнуть
от их рук в варварской бойне.
Минула война, минули дни плача, дни печали и скорби. Посте-
пенно люди стали высвобождаться из-под развалин, пробуждаться
для новой работы и новых творческих усилий.
Земля наша давала очень плохие урожаи, так что нельзя было
даже прокормиться. Еще сегодня я помню, — и когда вспоминаю,
слезы выступают у меня на глазах, — как однажды у богатого
крестьянина меня угостили пшенной кашей с молоком, и вкус
этой каши я помню до сегодняшнего дня и буду помнить до кон-
ца моих дней, как вкус самого лучшего блюда на свете. Так вели-
ка сила голода.
Не будучи в состоянии справиться с нуждой, мать должна была
отдать меня на службу, а дома осталась только младшая сестра.
28
и вот, с узелком подмышкой, я пошел продавать за несколько
корок хлеба труд своих маленьких рук.
Годы службы были для меня самой тяжелой жизненной шко-
лой. Жизнь у крестьянина, более зажиточного и могущего позво-
лить себе содержать наемного работника, была очень неприятна.
Эта когда-то щедрая душа, испорченная жадными людьми и жаж-
дой собственности, считала себя господином моего существования.
Этот «хозяин» считал меня низшим существом, над которым мож-
но издеваться, которое можно избить, бросить ему на съедение
остатки с собственного стола. Таково же было отношение ко мне
детей хозяина. Их лучше одевали, лучше кормили, они позже вста-
вали, меньше работали и смотрели на меня, оборванца, как на че-
твероногое животное, которое может спать на собачьей подстилке,
.в гнилой соломенной берлоге, покрываясь старыми грязными лох-
мотьями.
Сначала я завидовал тому, что они, имея свыше десятка мор-
генов земли, несколько лошадей и несколько голов скота, могут не
работать. Но потом во мне начала рождаться ненависть и как бы
тихий бунт против тех, кто ел за столом, в то время как я, работ-
ник, был вынужден есть в углу за печкой.
Чем старше становился я, тем сильнее какая-то внутренняя боль
терзала мне грудь при мысли, что меня так унижают... На службе
я наподобие древнего раба никогда не знал ни отдыха, ни покоя.
Летом, с восходом солнца, я гнал скот на пастбище при любой
погоде босиком и полуголый. Когда солнце стояло уже высоко,
я возвращался со скотиной. Тогда хозяйка гнала меня в поле по-
лоть просо, лен или картофель. В полдень, накормив свиней и по-
мыв кухонную посуду, я снова выгонял скот. И так изо дня в день,
неделя за неделей, без отдыха, без единой свободной минуты, в
течение полных двух лет.
На второй год службы, когда мне уже пошел шестнадцатый год,
меня начали впрягать в более тяжелые работы. С весны я должен
был сажать картофель вместе со взрослыми; я нагружал навоз
и вывозил «го в поле. Позднее я начал уже пахать. Когда пришла
жатва, меня заставили собирать снопы за косарями. Мои детские
силы были слишком слабы. Нежные пальцы лопались от грязи, осо-
та и жесткой соломы. Под сорванными ногтями запекалась кровь и
пальцы страшно болели. От тасканья снопов на коленях протер-
лись штаны, и каждое прикосновение соломы жгло голые исцара-
панные ноги. При поднимании тяжелых снопов как бы лопалась
спина, голова от напряжения смертельно болела, а от чрезмерного
давления крови глаза лезли на лоб. Нестерпимо жгло знойное
солнце, рот высыхал настолько, что язык становился твердым, ка-
кой-то жар поднимался изнутри, шумело в голове и мутило соз-
нание. Истощенные силы уже не давали возможности поднять сноп,
нужно было остановиться, отдохнуть, передохнуть... Увидит это
хозяин, и судорога гримасы искажает его лицо. Потом посмотрит
вторично, и уже раздается пронзительное: — «Эй, ты, двигайся!».
29
После жатвы пришла осень, началась уборка картофеля. На
грядах расположились женщины с мотыгами в руках. Среди них,
взрослых и сильных, я был молод и слаб, но был вынужден рабо-
тать таким же темпом, как и они, ибо не мог надеяться на свой
дом и ждать помощи от матери, так как там царили нужда и голод,
а мать работала с трудом, чтобы прокормить семью. И нот, че-
рез несколько шагов я уже отстал, ибо у меня нехватало сил по-
спевать за другими. Неизмеримо этим опечаленный, с поникшей
головой, едва волоча ноги, я двигался вперед черепашьим шагом.
Прошло несколько таких каторжных дней, но они были ничем
по сравнению с позднейшими осенними дождями и грязью. С за-
пада веял пронзительный сильный ветер, засекающий целыми по-
токами дождя, который проникал до мозга костей и вызывал лихо-
радоч!ную дрожь, так что зуб на зуб не попадал. Единственное
средство против такого холода — это работать быстро-быстро, без
передышки, без памяти, лишь бы преодолеть ветер и холод. А ве-
чером люди, приходящие с поля, не были похожи даже на зверей;
женщины возвращались закутанные в разные лохмотья, мокрые,
измазанные грязью, с черными, как земля, руками, с покрытым
грязью| лицом и босыми, почерневшими от холода и грязи ногами.
После окончания осенних работ заморозки уже начали хватать
землю в свои клещи, а поля покрылись тонким слоем снега, и тут
мой хозяин заявил мне, что если я хочу остаться у него, то он не
возражает, но зимой я должен работать у него только за харчи.
Этот набожный крестьянин, ходивший постоянно с четками, осе-
нявший себя крестом перед едой и перед началом всякой работы,
не понимал, что было несправедливо заставлять работать круглый
год за дерюжные штаны и две пары опорок (одну на каждый день,
другую в праздники) и за разрешение спать в конюшне. Тем более
он не хотел и слышать, что работа только за харчи является экс-
плоатацией, достойной римских патрициев.
Предложенных мне условий я не принял и, несмотря на ожида-
ющую меня дома нужду, ушел.
Зимний вечер. На дворе глухая пустота ночи. Иногда только
сильнее повеет ветерок, играя легкой снежной пылью, засыпая ею
дороги, тропинки, сараи и приземистые деревенские хаты, растя-
нувшиеся уже среди снежных полей и дремлющих лесов.
В нашей маленькой избе висела коптящая лампочка и бросала
тусклый свет иа мрачные стены, завешанные иконами, на оконные
стекла, разрисованные снежными узорами и сосульками, свисаю-
щими с оконных рам. Около печки обычно садилась моя мать и
вертела веретено, которое подскакивало то вверх, то вниз и нани-
зывало тонкую льняную нитку. Поодаль, за столиком садилась
сестра и своими маленькими пальчиками перевертывала 'растрепан-
ные страницы шкальной книжки. В печке горел огонь, а в горшке
булькал кипящий картофель.
Этой зимой у меня не было службы. Мие исполнилось шестна-
дцать лет. Длинными вечерами я сидел за книжками и учился. Моим
30
стремлением было — знать и уметь больше других. Я хотел пока-
зать более богатым ровесникам, что хотя я и беднее их, но они
зато глупее меня. Такое усердие обошлось мне очень дорого. Пока
я доставал книжку, я должен был перенести много страданий,
а что потом?
Пронзительный холод в избе, гаснущая коптилка и даже голод
(и притом частый) затрудняли чтение. Но я закрывал глаза на все,
с непоколебимой жаждой всматривался в печатные страницы и
черпал оттуда знание, свет и радость жизни, и это с течением
времени породило страдание, ибо чем лучше я знаю причины стра-
дания, тем больше я страдаю.
Весной, когда уже зацвели луга, и земля покрылась зеленой
новью, я нанялся на постройку шоссе разбивать камни. Получив
молоток,— единственное орудие труда,— я со многими другими
уселся на длинный ряд камней и сильными ударами разбивал в
щебень гранитные глыбы. Потянулись длинные, монотонные дни,
все похожие друг на друга, когда работа начиналась с восходом
солнца и кончалась в. сумерки. Солнце приветствовало меня своей
пламенной золотой улыбкой; я бил молотком так, что во все сто-
роны разлеталась каменная масса, которая должна служить фунда-
ментом одной из тропинок цивилизации — широкой дорогой для
пролетающих автомобилей, везущих сытых, хорошо одетых и ве-
селых людей.
Каменщик по милости небес, я бил молотком сколько хватало
сил, так что подскакивала «наковальня», и поднимающаяся камен-
ная пыль дымила, мешала дышать и ела глаза. Солнце жгло всей
мощью своих космических сил, и в глазах все мигало и колыха-
лось как волнующееся море. Кожа на спине покрылась пузырями,
а обнаженные рук — чешуей, и нередко даже шла кровь из носу.
Но несмотря на все, нужно было работать и торопиться, ибо низ-
кая плата не позволяла отдыхать.
Но жалкое вознаграждение за наемный труд — это еще не удо-
влетворяло капиталиста. Он еще обкрадывал наивных при обмере,
что конечно не препятствовало ему быть инженером, «порядочным
гражданином» и «честным христианином». Если же кто-нибудь
из наиболее смелых решался заявить, что его обидели, его обзы-
вали дураком, идиотом и бунтовщиком. Но если не могли лишить
работы, то лишали хлеба, не принимая в течение целого лета уже
сделанной работы. Предлог для этого находился всегда, и добить-
ся справедливости нельзя было нигде.
С наступлением морозной осени работа на шоссе прекратилась,
В течение нескольких недель вынужденного отпуска я работал над
собственной избой: затыкал стены соломой и вереском, засыпал
картофель для предохранения его от мороза и молотил остав-
шуюся рожь, пригодную только для борща, но не для хлеба. Не-
сколько недель спустя заработанные мною деньги кончились, и
нужно было искать заработка. На этот раз я нанялся лесным ра-
бочим.
31
Уже под ногами скрипел мороз, когда узкой, занесенной сне-
гом тропинкой я пробирался в лес. Ноги в деревянных башмаках,
окутанные тряпками, старый протертый зипун, доставшийся мне
по наследству от отца, и простая шапка на голове — вот одежда
рабочего-лесоруба, занятого в зимнюю стужу под открытым не-
бом. Был полумрак, но лес уже звучал таинственным пульсом жиз-
ни, стонал под ударами топоров, наполнялся треском падающих
деревьев и музыкой стальных пил, управляемых руками стоя-
щих на коленях рабочих. Их глаза искрились радостью от созна-
ния, что эта тяжелая работа даст возможность согреть, накормить
картофельным супом и прикрыть лохмотьями их детей, жен и ма-
терей. Иногда приезжал на лошади хозяин и, прикинув на-глаз
стоимость выполненной работы, молча уезжал, гордый своим ве-
личием и сознанием того, что давал работу нам, голодным «ха-
мам», благодаря которой мы сможем поддержать еще свое суще-
ствование, необходимое ему пока для создания богатства, силы
и славы.
Восемнадцати лет от роду я отправился, по примеру своих ро-
дителей, искать работы за границей. Конечно, не все желающие
принадлежали к числу счастливцев. Попасть туда мог преимуще-
ственно тот, кто был в состоянии «одолжить» войту безвозврат-
но денег, дать взятку агенту или волостному писарю. Нищета и
действительная нужда не принимались во внимание. Шансы имел
тот, кто давал нужным людям яйца, масло или деньги, т. е. бога-
тый крестьянин, посылавший за границу свою многочисленную
семью с целью округления своего капитала. Но благодаря удач-
ному стечению обстоятельств и я очутился в рядах счастливцев.
В серый мартовский день я очутился в Розенберге. Станцион-
ные бараки были наполнены разношерстной шумной толпой. При
входе в барак вас окутывал пар, душили вонь и клубы дыма. Изму-
ченные люди сплошной массой лежали на земле, на скамейках, на
столах. Там замечалось постоянное движение: то вызывали отъез-
жающих к месту назначения, то раздавался шум вновь приезжаю-
щих. Каждый раскладывал свои пожитки и доставал жалкий про-
виант: кусок черного хлеба, сыр, а иногда и масло. Крестьяне с
большой ловкостью крутили папиросы из махорки и выпускали
сквозь зубы клубы дыма, который наполнял помещение и отрав-
лял дыхание. Женщины же и молодые девушки в платках различ-
ных цветов и размеров печально смотрели перед собой и предава-
лись грустному раздумью. Крестьяне и парни проявляли больше
бодрости, а некоторые из них, одетые в плисовые штаны и курт-
ки, повторяли до одурения по-немецки «да, да, да» и чувствовали
себя как дома.
Только по истечении трех дней, проведенных в грязи гнилых
бараков, нас погрузили в поезд, идущий в Берлин. Через минуту
заскрежетали колеса перегруженного поезда, который нас уво-
зил. За собой мы оставили вонючие бараки, в которых находилось
еще много крестьян, очередь которых еще не наступила. Каждые
32 f
несколько часов прибывающие из Польши поезда выбрасывали
все новые и новые отряды покрытых лохмотьями бедняков, ищу-
щих жалкого заработка в чужой стране, чтобы иметь возмож-
ность помочь тем, кто остался голодать на родине.
После прибытия к месту назначения, в имение, нас разместили
по баракам — мужчин и женщин отдельно. Бараки были большим
помещением с высокими грязными стенами, вдоль которых на
больничный манер были расставлены койки. У выходных дверей
стоял большой шкаф для посуды, в противоположном углу было
отведено место для сундуков и корзин, набитых грязными тряп-
ками. Вдоль коек тянулся ряд длинных массивных скамеек, а по-
середине стоял большой тесаный стол.
Вскоре в барак пришел владелец имения и, посмотрев на нас
взглядом мясника, ушел. Вслед за ним явился <инспектор>, кото-
рый после осмотра незнакомых ему экземпляров человеческой
породы отдал старосте необходимые распоряжения. На следую-
щий день мы были уже на работе.
Начались тяжелые дни аккордной гонки, дии каторги и нередко
сверхчеловеческих усилий, пожирающих навсегда силу и здоровье,
которое приносится в жертву золотому мешку ради куска хлеба
и тарелки скверного супа. За каждой группой рабочих зорко на-
блюдал надсмотрщик, которого называли «войтком». Надсмотрщик
с палкой в руке подгонял неуспевающих, нередко обрабатывая
спины более слабых и молодых, придирался к тем, которых не
взлюбил, давал им самую трудную работу и обманывал на всем —
и на пайке, и на зарплате. Он был бог и царь. Перед ним дрожали
все. Он мог нажаловаться <пану>, понизить зарплату и даже до-
биться высылки из страны. Пан верил только ему, прислушивался
только к его голосу; надсмотрщик был предан пану душой и те-
лом, помогая ему выжимать из рабочих все жизненные соки. И са-
мое неприятное, что такой надсмотрщик вышел тоже из рабочих,
был поляком, но предателем, который за несколько сот марок
в год продавал своих собратьев, на чем во много раз больше зара-
батывал владелец.
Возвращаясь из Германии, рабочие привозили немного денег.
Но какой ценой доставались эти сбережения! Они были добыты
кровавым трудом рабочего, который удобрял поле помещика ис-
кусственным удобрением, вырывал сорняки, очищал пшеницу, кар-
тофель и свеклу и за свой многочасовой труд получал столько, что
ему иехватало даже на то, чтобы наесться до-сыта. Для того, что-
бы он мог из этого заработка что-нибудь съэкономить, он должен
был отказывать себе во всем самом необходимом, начиная с урезан-
ной порции хлеба, намазанного маргарином, и кончая одеждой,
приобретенной у старьевщика. Случалось, что такой рабочий все
же ничего не мог собрать за все лето, и поэтому осенью, когда на-
чиналась копка картофеля, а затем свеклы, он гнал изо всех ом.
чтобы заработать как можно больше. Это была уже не работа, н«
какой-то дикий угар. Казалось, что работает не человек, а маввша-
I Польские крестьяне.
Даже стоящему в стороне было трудно поверить, что вот этот жал
кий человечек, измазанный, сгорбленный, с диким блеском залитых
потом глаз мог быть способен на такую титаническую борьбу с
землей и ее плодами. А он, не обращая внимания на дождь, грязь
и резкий ветер, не обращая внимания ни на что, без устали хва-
тал листья, подрывал вилкой корень снеклы и вытягивал се из
клейкой земли. Через несколько дней такого труда руки пухли
так, что нельзя было согнуть их в кулак Приходя вечером домой,
каждый как колода падал на койку и лежал без движении до угра,
чтобы завтра начать тяжелую работу опить с начала.
По окончании работ всех нас отправляли обратно на родину.
Понятие «родина» никогда не занимало сильно выезжавших на
«саксы» (в Германию), ибо я никогда нс слыхал, чтобы кто-нибудь
из них тосковал по родине. Пожалуй, тосковали только по дерев-
не, где оставляли своих близких, Отечество их определял труд.
Там, где они имели работу и кое-какие средства существования,
там для этих несчастливцев была их родина. Им было безразлич-
но, под какой географической долготой или широтой они находят-
ся, только бы облегчить свою участь, только бы освободиться от
страданий своих отцов и предков.
Я имею «честь» принадлежать к тем, которые удостоились отве-
дать сладость военной службы. Могу о ней сказать, что она являет-
ся классической школой человеческих характеров и убеждений.
Самый благородный характер там ломается перед правом наси-
лия и грубой силы более сильного. Потому когда в последний день
я уже в штатском покидал казармы, самые злобные проклятия
срывались у меня с языка.
После отбытия военной службы я очутился лицом к лицу перед
черной действительностью жизни человека деревни. На себе я имел
прогнившие лохмотья, которые не обещали долго просущество-
вать, а другой одежды купить было не на что, ибо двух моргенов
земли нехватало даже на пропитание трех человек. Кроме того,
мать, истощенная работой в Германии, войной и нуждой, оконча-
тельно потеряла силы и не могла больше работать. Поэтому содер-
жание ее, как и сестры, падало на меня; но как прокормиться и
одеться с этого клочка земли? Оставалось только итти в имение и
просить какой-нибудь работы.
Пошел, просил, унижался у ног помещика. Напрасно. Сказали,
чтобы пришел как-нибудь в другой раз. Через несколько дней
пошел опять. Предложили мне поденную, работу в поле. С этого
момента в течение многих недель я ходил за плугом по мокрой
земле, по грязи, облеплявшей сапоги так, что трудно было выта-
щить ноги. Нередко вечерами солнце уже давно скрылось за гори-
зонтом, но на помещичьих полях долго еще раздавались голоса
пахарей: «но, но», погонявших коней, а пан стоял на пригорке и
наблюдал за работой своих рабов. По окончании полевых робот
нас посылали с хлебом в город. Нас гнали ночь, дождь и завываю-
щий ветер. Всю дорогу нужно было сидеть высоко на мешках с
34
хлебом, прикрываясь старой дерюгой, предохранявшей несколько
от дождя. После такой езды на протяжении тридцати километров
по каменистой дороге разрывались внутренности, а голова тре-
щала от боли. Назад возвращались в одиннадцать часов вечера.
Голодный, замерзший и мокрый, я ложился спать в конюшне
на соломе, которая после такого путешествия казалась удоб-
нейшим матрацом, а ветер, воющий за стенами,— прекрасно усы-
пляющей музыкой. После пятичасового сна нужно было вставать
и тащиться на работу.
Я был так занят, что даже не оставалось времени умыться и по-
чиститься. Ходил как сумасшедший, грязный, оборванный и воня-
ющий навозом. Такие отвратительные условия работы дополня-
лись еще отборными ругательствами, к которым, начиная от по-
мещика и кончая надсмотрщиком, прибегали все, исполняющие во-
лю своего господина и повелителя. Но этими подлыми издева-
тельствами наши кровопийцы не ограничивались. Они не могли
забыть прежних времен крепостничества, когда они истязали кре-
стьянина, и он падал к их ногам как собака.
Собственными глазами я видел, как помещица, приехав однаж-
ды верхом на молотьбу, била рабочего по лицу. Я видел, как
в его глазах сверкнула злоба, сверкнула, но сейчас же потухла, ибо
суровая действительность напомнила ему: «куда пойдешь? где до-
станешь работу? чем прокормишь жену и детей>? И этот сильный
крестьянин, от удара кулака которого могла лопнуть челюсть, опу-
стил покорно глаза и ждал, пока госпожа помещица остынет от
гнева. Ибо куда денется этот несчастный, если его лишат работы?
Нигде, по всей территории Польши ее нс удастся получить. Се-
годня он не поедет в Германию, не пойдет в город, но и не лишит
себя жизни, ибо слишком ее любит, любит свою убогую жизнь,
своих грязных и оборванных детей и живет надеждой на лучшее
завтра.
Во время моей работы у помещика умерла моя мать. Я отпра-
вился к ксендзу, чтобы договориться о похоронах, но он за похо-
роны запросил столько, что эту сумму я должен был бы отрабо-
тать в течение 40 дней. Я просил ксендза представить себе, сколь-
ко усилий стоят 40 дней работы в имении, сколько они стоят пота
и крови. Но он сухо ответил, что это его не касается. Плати и лад-
но! Итак, за 5 минут хождения и за искусственную молитвенную
позу я должен был заплатить 35 трудодней (т. е. 35 злотых), отра-
ботанных под дождем, на морозе, в болоте, в пыли и грязи—для
того, чтобы этот посредник между землей и небом мог ничего не
делать и пользоваться вдоволь плодами чужих трудов.
Вскоре после смерти матери я женился, ибо вдвоем легче тя-
нусь эту лямку. Так как такого рода семейный союз необходимо
обязательно заключать в приходской церкви, я пошел к духовно-
му отцу, который сразу приказал заплатить 10 злотых за так на-
зываемое объявление. Через 3 недели я потел договориться о
венчании. Ксендз запросил 60 злотых. Я предложил ему 20, но он
35
не хотел даже и слушать. Мало того, он обругал меня хамом, без-
божником, свободомыслящим и т. п., а затем открыл двери и при-
казал немедленно мне убраться. Этого я уже вынести не мог.
Охваченный приливом гнева я схватил ближайший стул, ударил
им священную голову и ушел.
На третий день после этого происшествия меня уволили из
имения без объяснения причин.
С женой к алтарю я уже не пошел, и мы живем па веру». Хо-
зяйствую на клочке земли в 3 моргена. Плохое это хозяйствова-
ние. Урожая нехватает на прокорм. А одежда? А топливо?
Необходимо было искать какую-нибудь работу. Главный зара-
боток в деревне и работа, которую легче можно получить, это мо-
лотьба. Я взялся за нее. Переходил от крестьянина к крестьянину,
от амбара к амбару и махал цепом, сильными ударами выбивая
зерно из соломы. Часть этой работы я выполнял как отработку за
предоставление лошади для обработки моего участка, для достав-
ки дров, за пересылку мешка жены, ездившей на богомолье в Чен-
стохов, или же в виде процента за одолженные у богатого хозяи-
на несколько килограммов муки перед урожаем.
Остаток зарплаты выплачивался мне грибами, картофелем или
другими продуктами. Другой работы никакой не было. А летом
за то, что я являюсь «хозяиномэ, меня назначили на бесплатную
работу при постройке волостного шоссе. Я должен был отрабо-
тать 6 трудодней. В 7 часов утра надсмотрщик уже выгонял на ра-
боту. Нужно было бить киркой по твердой глине и вырывать
крепкие глыбы земли, так что пот тек по вискам, заливал глаза и
смачивал рубашку. Работа производилась перед самым началом
жатвы, когда в доме не было ни крошки хлеба, да и картофеля у
многих уже не стало. В полдень жена приносила мне обед, состоя-
щий из картофеля и вареной сыворотки. Но никто не обращал
внимания на то, что эти черные с упавшими щеками скелеты го-
лодны и шатаются на ногах. Никто не чувствовал того, что застав-
лять работать бесплатно и в таких условиях несправедливо и
обидно. Приказывали гнать по 6 километров к месту работы и
оказывали всяческое воздействие на бунтующих.
Но настоящий ад жизни я узнал тогда, когда у меня родился
ребенок. Колыбельку для него занял у добрых людей. Крестить
не стал, ибо у меня не было 10 злотых, и откуда же могло быгь,
если к новому году в амбаре у меня уже ничего не оставалось, а
в кладовке было всего лишь несколько десятков кило муки?
Какой мрачной была жизнь в нашей избе, когда в вечерние сумер-
ки ребенок начинал плакать от голода, а мать не могла насытить
его увядшей грудью. Ветер пронзительно выл за окном; брало
отчаяние, хотелось вскочить и бежать из этой мрачной ямы! Пи-
тались мы так: утром картофельный суп, на обед борщ с картофе-
лем или ячменная каша, на ужин опять картофель. Понятно, что в
таких условиях ребенок не мог существовать и помер.
36
Может быть, кто-нибудь подумает, что в описанных условиях
живут и воспитываются люди в деревне только в отдельных слу-
чаях, но как раз «.ет ничего наивнее такого предположения. Даже
владелец участка от 5 до 10 моргенов, если имеет несколько де-
тей, должен отдавать их в возрасте II или 12 лет на работу пасту-
хами, а когда они становятся старше, — на полевые работы. В на-
шей деревне есть еще и такие хаты, где 5 человек спят на одной
кровати — так, что неизвестно, где голова и где ноги. Единствен-
ной пищей нашей деревни являются капуста и картофель, а в не-
которых домах едят картофель с водой, экономят даже на порции
соли. Во многих домах едят только два раза в день — поздний
завтрак и обед вместе с ужином. Когда же дети просят есть,
мать спечет им в пепле картофель или подогреет картофель, остав-
шийся от завтрака. Происходит это главным образом зимой, ког-
да день короче и можно легче переносить голод.
Некоторые семьи зимой приходят домой только ночью, ибо в
избе от холода нельзя усидеть, а купить дров не на что, так как
ничего не зарабатывают, да и негде. Везде твердят, что «сахар ук-
репляет здоровье», но в деревне люди его не видят. Например в
нашей деревне на 600 жителей лавка продает 3 килограмма в не-
делю. Разве что для больного ребенка кто-нибудь купит на пять
грошей сахара. Подумать только, что у нас люди покупают спич-
ки поштучно (на грош четыре), а тонкие папиросы крестьяне раз-
деляют на три части.
Перед урожаем, когда уже наливается рожь, у нас в ходу так
наз. «житняки». Это род крупы из перемолотых зерен ржи, кото-
рые обливаются в горшке кипятком. Беднота ест ее с сывороткой.
Употребляется она главным образом во время жатвы, когда нужно
особенно много сил, а народ чрезвычайно истощен, так что коса-
ри, например, во время прошлой жатвы в имении падали в обморок.
Бывало и так, что такой косарь, направляясь на работу, наедается
незрелым картофелем и идет косить. Сначала он ровно взмахивает
косой и режет склонившуюся рожь. Но по мере того, как солнце
поднимается все выше, он исходит потом, скошенные полосы ста-
новятся все уже, а взмахи косой все медленнее, и наконец о« оста-
навливается в чрезмерном утомлении, опирается косой о землю,
его ноги иге могут держать тяжести тела, сгибаются в коленях, в
глазах темнеет, таинственный звон звучит в ушах, он шатается и
падает без сознания на свежескошенный хлеб.
Нынешней осенью на копку картофеля в имении сходились
люди из округи за 5 — 7 километров. Из дома выходили в потем-
ках, а работу кончали в сумерки, когда уже не могли различить
картофель на земле. За этот труд их вознаграждали несколькими
десятками грошей, а непокорных немедленно выбрасывали с ра-
боты, говоря:—«Если тебе не нравится, так иди к черту! На твое
место придет тысяча других».
37
После окончания копки бедные люди ходили на помещичье по
ле и переворачивали мотыгами землю, ища оставшиеся кое-где
картофелины.
Однажды, — а это было в поле далеко от усадьбы, — бедняки,
как обыкновенно, собирали картофель. Внезапно набросился на
них помещик с батраками верхом, которым он приказал отоб-
рать собранный картофель и отнести его в имение.
Минувшей весной, когда солнце уже начало поглощать сы-
рость полей, на помещичьем поле появились уже люди и начали со-
бирать промерзший и прогнивший картофель, лежащий в земле,
обмытый снегом и дождем, чтобы отнести его домой и после ос-
вобождения от верхнего слоя печь крахмальные лепешки.
Деревня наша делится на три группы: безземельных, малозе-
мельных и многоземельных. Безземельные и малоземельные смот-
рят косо на своего богатого соседа, и наоборот. Богатый хозяин
одолжает батракам до урожая четверть муки за три четверти, ко-
торые те должны отдать ему после жатвы.
Еще гораздо худшим страданием, чем нужда сегодняшнего
дня, является забота о неизвестном будущем, неизвестном зав-
трашнем дне. Ежедневно с утра до вечера перед моими глазами
встает призрак еще большей нужды, а может быть и голодной
смерти на той самой земле, на которой я вырос, но которая не по-
зволяет мне жить.... Отчаяние сжимает мое сердце при мысли, что
я должен умереть с голоду, когда вокруг столько хлеба. Сознание
затемняет безумием мысли, что я должен оставаться бездеятель-
ным, не имея возможности сам создать лучшее будущее, ибо у ме-
ня скованы руки. Мы, бедняки-крестьяне, из-под соломенных
крыш протягиваем к вам руки и умоляем — придите к нам на по-
мощь, вырвите нас из нищеты, ибо мы тоже хотим жить, работать
и пользоваться плодами нашего труда.
II
Жена крестьянина — нладельца пятна-
дцати моргенов * земли в Варшавском
уезде (Варшанское воеводство).
Прочтя в еженедельнике «Зелены Штандар» статью под за-
главием «Конкурс на жизнеописание крестьянина», я стала зави-
довать тем из крестьян, которые будут иметь случай поделиться
с другими своими заботами и горем, которые получают воз-
можность раскрыть свое сердце и свои мысли, рассказать свои го-
рести, рассказать, как они живут, работают и как справляются
в трудные времена. Так как о нас, деревенских женщинах, женах
мелких земледельцев, никто не позаботится, никто даже и не
спросит, я решила от имени не тысячи, а, пожалуй, миллионов
этих забытых существ написать кое-о-чем. Пусть среди такого
множества крестьянских жизнеописаний найдется хоть одно жизне-
описание крестьянки, так как мне кажется, что женщина в деревне
чувствует кризис не только одинаково с мужчиной, но и, пожа-
луй, еще сильнее, потому что она слабее физически и, обладая
большей чувствительностью, тяжелее переносит все. К этому надо
прибавить непосильную работу, особенно теперь, когда нельзя
себе позволить наемную помощь, и все — в поле и дома — нужно
делать самой.
В городе никто никогда не может даже себе представить, как
тяжело вынуждена работать женщина в деревне, и притом рабо-
тать чаще всего в голоде и холоде. Часто последний кусок хлеба,
последнюю кружку молока она делит между мужем и голодными
детьми, а ей самой вместо пищи остаются горькие слезы, которые
она глотает потихоньку. А бывает, что хозяин, — муж или отец,—
опускает бессильно руки и говорит: — «Я уже ничего не могу
придумать, делайте, что хотите», — и пойдет к соседу или еще
куда-либо, чтобы только не смотреть на все это горе.
Женщина однако ие опускает рук и всегда что-нибудь сде-
лает, придумает, чтобы не поддаться беде. Женщина сегодняшней
деревни — это действительно тихая героиня, имеющая такие за-
слуги, которых не оценить никаким орденом.
Некоторые говорят, что безработным живется хуже, тогда как
в деревне скорее можно как-нибудь прокормиться. А я говорю,
что это не так. Кто хоть когда-нибудь позаботится о крестья-
нине? Разве кто-нибудь подумает о том, что крестьянин уже к но-
1 Морген около 0,5 га.

вону году печет последний хлеб и бросает в горшок последнюю
пригоршню картофеля, а тогда что же ему остается? Голод и ни-
щета, и ниоткуда ни помощи, ни милосердия.
Жена мелкого крестьянина даже зимой вынуждена целыми но-
чами просиживать с куделью, чтобы хоть кое-как одеть мужа и де-
тей.
Сколько такая несчастная мать должна наплакаться у колыбели
больного ребенка и бессильно смотреть на его муки? Ведь по-
мочь ему она не может, так как на доктора нет денег, и даже чет-
верть кило сахару купить не на что. В некоторых волостях как
будто и существуют так называемые медицинские учреждении.
Там сидят хорошо оплачиваемые доктора и медицинские работ-
ники, но на что они сдались крестьянам? Разве крестьянин в сос-
тоянии заплатить два злотых за визит, а затем несколько злотых
за лекарство? Они время от времени осматривают детей в школе
я присылают родителям записки, что ребенок питается недоста-
точно, но на какие средства эта мать может лучше кормить ре-
бенка? Разве они не понимают, что мать, имей она последний ку-
сок, сама бы не съела его, а отдала детям, и что она и так отдает
детям все, что имеет, а сама, повторяю, ходит всегда голодная.
А уж о болезнях женщин в деревне нечего и говорить. Не знаю,
найдется ли на сто крестьянок одна здоровая. Все это прямо жи-
вые призраки. Достаточно заглянуть в воскресенье в любой дере-
венский костел, чтобы в этом убедиться. На коленях стоят суще-
ства с впавшими щеками и угасшими глазами — это деревенские
женщины. Смерть их не щадит и собирает среди них обильную
жатву. Чахотка, рак и другие болезни, о которых прежде в де-
ревне и не слыхивали, сегодня стоят в порядке дня. Одна за дру-
гой сходят в могилу эти мученицы, эти жертвы долга, оставляя
массу сирот, над которыми потом издевается суровая судьба.
Если некоторые не поверят и подумают, что я, может быть,
преувеличиваю, то пусть приедут те дамы, мужья которых зара-
батывают ежемесячно по тысяче и больше злотых и которые тра-
тят на тряпки и шляпки по несколько сот злотых, — посмотреть
иа деревенское кладбище, и они убедятся, что я пишу правду.
Они увидят там целые ряды могил молодых женщин, слабые пле-
чи которых не смогли выдержать чрезмерного бремени труда и
лишений, и которые пали в неравной борьбе как храбрейшие сол-
даты на своем посту. Сколько там лежит несчастных матерей, ле-
карством которых в дни тяжелой болезни являлась только чистая
вода и всей «радостью» которых был плач голодных детей.
Сколько там лежит молодых трудолюбивых хозяек, которые всю
жизнь свою посвятили благу родины, а взамен судебный испол-
нитель вырвал последнюю подушку из-под их больной головы...
Если бы я была ученой женщиной, я написала бы огромный
труд о горькой судьбе деревенской женщины, но — увы!—я толь-
ко обыкновенная средняя деревенская женщина. Я не кончила ми-
40
каких школ, я — самоучка, даже не умею выразить того, что я ду-
маю. А думаю я М'Ного: и хотела бы, чтобы в будущем наша судь-
ба хоть чуть-чуть поправилась. Ведь мы, деревенские женщины,
действительно обижены во всем. Возьмем например брак. Если
мужчина женится, он считает женщину своей собственностью, и
никто ему не запретит делать с нею все, что только ему заблаго-
рассудится. Да наконец женщина в деревне слишком религиозна,
чтобы требовать своих прав, и поэтому, хотя такой муж и изде-
вается над ней самым жестоким образом, она считает это божьей
волей, переносит это все с достойной удивления покорностью и
терпеливо ждет, когда от этих мучений ее освободит смерть. Кро-
ме того деревенские женщины, не имеют возможности ограничить
количество детей, и вот такая несчастная, непосильно работающая
женщина является с ранней молодости до старости просто рабой
своего призвания и кроме тяжелой работы по хозяйству постоян-
но обременена заботой о детях именно в самых труднейших усло-
виях.
Желая представить, как проходят детство, молодость и после-
дующие годы жизни деревенской женщины, я хочу дать свое
жизнеописание, хотя бы и короткое, но самое исюреннее. Я хочу
передать правдиво то, что я пережила за тридцать с лишним лет
моей жизни. Пусть знают те, кто будет читать мои слова, написан-
ные дрожащей от работы рукой, что я пишу самую чистую прав-
ду, как на исповеди- Я хочу только сочувствия и понимания.
Я хочу, чтобы наконец все поняли, что мы, деревенские женщины,
на плечи которых пало огромное бремя, во стократ более тяжкое,
чем у мужчин, — что мы кричим о своих правах, мы требуем луч-
шей судьбы. Ибо если так пойдет дальше, то совершенно исчез-
нут здоровые матери.
Я родилась в 1900 г. Родители мои были довольно зажиточные
крестьяне, имели влоку1 земли, но на ней лежала большая за-
долженность по семейным обязательствам. Стремясь «вылезти»
как можно скорее из долгов, они работали свыше сил, а особенно
мать. Как только я начала себя помнить, с самого детства меня
приучали к труду. Уже четырехлетней девочкой я пасла гусей, а
потом коров, а дома, видя мучения моей бедной матери, не управ-
лявшейся с детьми, число которых прибавлялось с каждым годом,
я, как старшая, помогала няньчить маленьких, хотя, по правде го-
воря, и для меня самой была бы не лишней нянька, ибо какой же
нянькой может быть пятилетняя крошка? Однако в меру своих
сил я таскала брата или сестренку и при этом еще пасла коров.
Когда мне было шесть лет, я чувствовала себя уже совершенно
взрослой и это по той причине, что мать, выезжая в город (а езди-
ла она туда два раза в неделю), не брала в дом работницу, а заме-
щала ее я. Я сама присматривала за детьми и развлекала их, того-
1 В пока—около 1в га.
41
вила, убирала, мыла и даже пыталась доить корову. Должна упо-
мянуть, что, вытягивая ведро из колодца и работая на кухне, я
пользовалась табуреткой. И хотя мое тело нередко очень ныло,
и руки были ошпарены, но об этом никто не знал. Высшей награ-
дой для меня было, когда возвращалась мать; она, довольная,
меня хвалила и дарила .мне булку. В то же время мой ум начал
охватывать более широкие горизонты. Я услыхала уже такие вы-
ражения, как «угнетение, рабство, революция», ибо это был па-
мятный 1905 год. Моей маленькой головой я не могла понять, за-
чем это постоянно приходят стражники и, производя обыски, чего-
то ищут. Они даже несколько раз забирали с собой отца, а однажды
я помню, как мы ночевали в поле, дрожа от холода. Я спрашивала
мать, что все это значит? Она с плачем отвечала мне, что я слиш-
ком еще мала, чтобы понять. Отца я даже боялась спросить, ибо
он постоянно ходил злой и мрачный.
Разъяснилось все это только тогда, когда приехал к нам из Под-
лясья белый как голубь дедушка (отец происходил из Подлясья).
От него только я узнала о несчастной судьбе нашей родины. До
сегодняшнего дня я прекрасно помню его пророческие слова:
— «Моя дорогая внучка, я уже этого не дождусь, вы же дож-
детесь той радостной минуты, когда наша дорогая Польша вос-
креснет из мертвых и будет свободна. Но те, которые будут ею
править, не будут помнить о пролитой крови и стольких страданиях
всего народа. Они не захотят править справедливо, богатый всег-
да будет угнетать бедного, и никогда крестьянину не будет хо-
рошо в Польше, никогда он не найдет своих прав, пока будут пра-
вить большие господа, ибо они свое благо и свои интересы ста-
вят выше блага родины, а крестьянская нищета никогда их не
интересует».
Однажды, когда мне уже шел седьмой год, я стала просить
мать, чтобы она научила меня читать, но матери, всегда погру-
женной в хлопоты и заботы, все было некогда. Поэтому она на-
мекнула об этом отцу, и он как-то, будучи в городе, купил но-
венький красивый букварь «Луч» и, отдавая его мне, сказал:
— Посмотри его и приготовься, я сегодня вечером буду тебя
учить читать.
Когда наступил вечер, 'я робко подошла к отцу с букварем;
отец взял со стола большие и тяжелые ножницы и сказал:
— Это будет линейка.
Начался урок, помню я его до сегодняшнего дня. Я уже не счи-
таю шишек и синяков, ио больше всего я жалела свой новенький
букварь, ибо он весь был замаран каплями крови. Впрочем, что
было, то было, однако я за один вечер выучила столько, сколько
теперь ребенок не выучит в школе и за год. Я так старалась, что-
бы этот «урок» больше не повторялся, что уже через неделю про-
читала отцу вслух весь букварь. Так же получилось и с писанием,
и на этом «воспитание» мое было закончено. Затем я должна была
42
взять на себя обязанность «учительницы» младших детей. Тут
отец играл роль инспектора и притом очень строгого. Чего это
мне стоило, — знает один только бог, пока я ие обучила шесте-
рых младших детей читать и кое-как писать.
Работы прибавлялось все больше, ибо мать начала хворать.
Когда мне было восемь лет, нас было уже семеро детей; мать боле-
ла, и па мои плечи пала уже вся работа: приготовление пищи, стир-
ка, дойка доров, присмотр за детьми, починка одежды, а также и
работы в поле. Видя, как бедная мать, несмотря на болезнь, из по-
следних сил рвется к работе, — хотя стоило ей нагнуться, как ее
душил страшный кашель и шла горлом кровь,— я впадала в от-
чаяние при мысли, что она может умереть. Я заклинала ее всем,
чтобы она не бралась ни за что, что я во всем смогу ее заменить.
Сердце у меня сжималось от боли, когда я смотрела на нее, такую
больную, жалкую и бледную. Я работала свыше сил, чтобы только
она могла полежать. Порой мне казалось, что я упаду после цело-
дневной работы, слишком тяжелой для моих слабых детских сил.
Целые ночи я проводила в слезах и молитвах о здоровье матери.
В таких условиях прошли целых три года. В конце концов,
как это обычно бывает в деревне, когда уже смерть заглядывает
в глаза, отец решился отвезти мать в госпиталь, но это уже было
только для того, чтобы узнать там, что спасения нет и конец бли-
зок, так как это был рак легких уже в последней стадии. Мое от-
чаяние не имело границ. Я попросту утратила веру в бога, раз он
может быть таким несправедливым. Почему он не заберет отца,
но лишает нас такой доброй матери? При этом она, бедная, так
страшно страдала.
И вот произошло то, чего я так боялась, — мы остались сиро-
тами, — семеро маленьких детей с отцом, таким суровым и недо-
ступным. Отчаянию моему не было границ. Я просто сходила с
ума от мысли, как я со всем справлюсь. Ведь мне всего одинна-
дцать лет, и у меня такие худые маленькие руки. Но я обещала
умирающей матери, что я буду матерью и опекуном детей, и так
должно быть. Все свое отчаяние и всю свою боль я заглушала ра-
ботой. От рассвета до ночи, а часто и ночью, я работала сверх
сил. На руках как шнурки выступают жилы, суставы распухают,
все же стараюсь всюду успеть, хозяйство идет образцово. Но ка-
кая от этого польза, когда отцом овладевает жадность, прямо
болезненная? И здесь начинается трагедия сиротской доли. Мы
все ходим голые и босые. На целую зиму у нас едва одна пара
деревянных башмаков. Поэтому холод, а часто и голод мучают
пне, а отец все продает и продает, деньги куда-то прячет и даже
молока жалеет для младших детей.
В таких-то «идиллических» условиях протекало мое детство
до начала войны. Когда мне было четырнадцать лет, вспыхнула
война, и здесь началась новая трагедия, так как если тяжелой
была жизнь в мирное время, то тем более ухудшилась она во
U
время войны. Так как земля наша расположена рядом с шоссе,
постоянные переходы войск причиняли нам сильный вред. Не раз
солдаты забирали паши продукты, так что буквально нечего было
есть. Как могла, я защищала наше добро от грабителей и прямо
дралась с солдатами.
В этот период у отца началась серьезная болезнь сердца, и он
большею частью лежал в постели. Я вынуждена была исполнять
обязанности не только хозяйки, но и хозяина. Все гужевые и поле-
вые работы падали на меня. Я должна была выполнять гужевую
повинность, вести переговоры и войну с жадной солдатчиной, а
так как я была миловидной девушкой, то постоянно подвергалась
приставаниям. Однажды прибыли солдаты, чтобы забрать одну из
оставшихся у нас двух коров. Я решила защищать корову любой
ценой, тягалась с ними часа два и корову не дала, но они избили
меня прикладами так, что по сей день у меня остались следы.
После прихода немцев стало еще хуже. Когда русские деньги
обесценились, моего отца охватило такое отчаяние, что он сошел
с ума. Он почти ничего не делал, ничем не интересовался и только
ходил, не переставая, по комнате. Опять постоянная работа сверх
сил, опять столкновения—теперь с немцами: реквизиции, обыски,
голод и издевательства всякого рода, так что прямо жизнь осто-
чертела. Много еще пришлось пройти разных испытаний, но нако-
нец немцы стали готовиться к отступлению. Как только я услы-
шала, что немцев разоружают, я сейчас же принялась за дело и
действовала так ловко, что не успели дома заметить, как я уже
принесла пять винтовок и много аммуниции.
Наконец я достигла восемнадцати лет, то есть того возраста,
когда начинаешь быть девушкой, и тогда началась новая траге-
дия. Прежде всего я еще сильнее почувствовала отсутствие мате-
ри: ни совета, ин помощи ни от кого; ие было у меня никого, кто
бы мог указать, объяснить. Пробуждается какое-то непреодоли-
мое стремление к действию). Душа рвется неизвестно куда. Тянет
к обществу, к людям... Но от всего приходится отказываться;
крылья поневоле опускаются, остаются только обида и разочаро-
вание. Отец никуда ие разрешал выходить, впрочем и одеться не
во что было, ибо весь мой туалет состоял из единственного скром-
ного платья и деревянных башмаков.
Так как я слыла девушкой необыкновенно работящей и хозяй-
ственной и при том тихой и скромной, то однажды к нам явился
сын одного из крестьян нашей деревни, человек уже не молодой,
и начал вести с отцом переговоры относительно меня. Так как
вообще в деревне существует обычай, что девушку о согласии
никогда не спрашивают, то и на этот раз договаривались только
с отцом. После долгих торгов и споров позвали наконец и меня
и заявили мне, к моему большому испугу, что я должна выйти
замуж за этого человека, что мой будущий муж получит от своего
отца пять моргенов земли, а так как у него две замужние сестры,
44
на которых приходится тоже по пять моргенов, то мой отец ку-
пит для меня у одной из сестер пять моргенов, а от другой мы
можем взять землю на выплату. Иначе говоря, еще перед свадь-
бой нас обременили довольно большим долгом. Следует упомя-
нуть, что земля была очень плохая и при этом без построек.
Перед свадьбой мы, разумеется, поехали к нотариусу и еще
гам при спорах, которые доводили меня до отчаяния, составили
соответствующий акт. После продолжительного торга отец обещал
нам корову, а свекор — лошадь. Я узнала от людей и даже имела
возможность убедиться сама, что мой будущий муж принадлежит
к числу людей вспыльчивых, раздражительных и очень злых, и что
пуще всего любит выпить. Но делать было нечего. Меня охваты-
вало страшное отчаяние, целыми ночами я просила бога, чтобы он
послал мне смерть, но смерть не приходила. С каждым днем все
приближалось время свадьбы. Отец купил мне «приданое», состояв-
шее из двух рубашек, белого батистового платья и туфель. О, мне
хотелось в этом наряде скорее лежать в гробу, чем стоять у алтаря.
Я так страшно боялась этого человека — моего будущего мужа,
что при одном воспоминании о нем я дрожала как осиновый лист.
Никто, вероятно, не пролил столько слез, сколько я в последнюю
ночь перед свадьбой. Это была самая страшная ночь в моей жизни.
Потом еле живую меня повели к алтарю и там заставили повторять
слова какой-то присяги, в которой я не могла дать себе отчета.
Ведь я этого человека совсем ие любила, я лишь боялась его,
боялась ужасно!
И вот это случилось, я—замужняя женщина, и теперь лишь начи-
нался настоящий ад. Все мои прежние страдания являются ничем
по сравнению с теми, которые я должна была теперь пережить.
Немедленно же после свадьбы отец предложил мужу, чтобы
тот забрал меня к себе, ибо мое место уже было занято младшей
сестрой.
Муж в свою очередь заявил, что без коровы меня не возьмет,
а отец корову давать не хотел. Тогда муж говорит:
— Нет, так нет, не хочет отец давать корову, так пусть дер-
жит и дочь.
Повернулся и поехал домой. Я осталась ничьей как бездомная
собака. Отец не хотел впустить меня в дом, приказывая мне итти
к мужу, ибо там он «купил для меня землю». А муж не хотел при-
нять меня без коровы. Я не знала, куда деваться, и в течение не-
скольких дней голодная и всеми брошенная бродила в поле и в
лесу. К отцу я возвратиться уже ие смела, а пойти к мужу не по-
зволяла мне моя женская гордость 8 виду того, что он ценил ко-
рову выше меня, и кроме того я хотела возможно дольше с ним
не встречаться. И тогда в моем отчаянии мне в голову пришла
страшная мысль — я решила уморить себя голодом.
Но судьба решила иначе. Меня нашли в поле без сознания, муж
узнал о случившемся и тогда уже взял к себе.
Тяжелой была моя жизнь с мужем. Я была так слаба и исто-
щена, что едва могла работать, а родители моего мужа постоянно
меня бранили, говоря, что они не станут даром держать такую
дармоедку.
Нас поместили в маленькой избенке, вся мебель которой со
стояла из старой сломанной кровати, а постельной принадлеж-
ностью служила единственная оставшаяся после смерти матери
подушка, которую сестра без ведома отца принесла мне. Так на-
чалось наше «хозяйство». Мы должны были работать у ро-
дителей всю осень й зиму, получая за это харчи, и только с весны
перейти «а свое хозяйство.
Тяжелой была эта зима. Чаще всего мы ели только раз в день,
чтобы только не раздражать родителей. С приближением весны,
когда в поле появился щавель, родители сейчас же нас отделили
от себя, и мы начали свое хозяйство.
Прежде всего нужно было занять деньги на покупку какой-
нибудь коровы, затем как-нибудь достать телегу, плуг и другие
необходимые орудия. Никто не может себе представить, какое
это было тяжелое время перед урожаем. Ели только раз в день,
да и то постное, а работать нужно было сверх сил. Нужно было
работать на своем участке, а кроме того заработать сколько-ни-
будь на жизнь и на какую-нибудь одежду.
Уже с зимы мой муж охотно стал проводить время вне дома,
говоря, что ему нужна компания, и что он не может все скучать в
пустом и холодном доме. Поэтому я была обречена на постояш-
иое одиночество, а так как мы живем на краю деревни, то я со-
вершенно не встречалась с людьми и жила просто как одичавшая
отшельница. Меня глубоко огорчало частое отсутствие мужа, но
делать было нечего. Когда я начинала плакать, он пуще сердился,
ругал меня и немедленно уходил. Стремясь подавить боль и пре-
одолеть отчаяние, чувство одиночества и пустоты, я работала
сколько хватало сил и у себя и вне дома, а когда наставала ночь,
я неустанно плакала и думала о том, что же будет дальше? Не-
ужели в самом деле для меня уже не будет солнечного утра? Мое
отчаяние усугублялось теперь ожиданием ребенка. Что сделать?
Как устроиться? Я не имела даже, во что запеленать ребенка,-нс
говоря уже о том, на какие деньги его крестить. А после родов-
заработать я уже буду не в состоянии.
От всех этих забот я почти лишилась рассудка. Ко всему это-
му я чувствовала себя такой слабой, что уже сомневалась, вынесу-
ли я все это. Говорят однако, что человек крепче камня; и я как-
то все перенесла и пережила и родила дочку — к великому возму-
щению моего мужа. Лежать после родов мне было некогда, ибо
как раз подходил сенокос. Поэтому через два дня нужно было
встать и, несмотря иа то, что подгибались ноги и темнело в гла
зах, браться за работу. Ребенок, закутанный в платок, спал на се-
не, а я от зари до ночи должна была тяжело работать, живя
46
впроголодь. По этой причине ребенок, не получая в достаточном
количестве молока, кричал все ночи напролет и не давал мне от-
дохнуть и хоть на минуту сомкнуть глаза. Муж сердился и ругал-
ся на чем свет стоит и в доме был все более редким гостем....
Затем наступила тяжелая, голодная и холодная зима, а за ней
еще более тяжелая весна. Мурашки пробегают по телу при одном
воспоминании, сколько пришлось перестрадать и как наработать-
ся, чтобы засеять кое-как поле и не умереть с голоду. Я лишь об-
манывала себя надеждой, что может быть когда-нибудь станет
легче, и только этой надеждой и жила. Вместе с мужем мы рабо-
тали сколько было сил, обрабатывали свои несчастные пятнадцать
моргенов и нужно было еще работать на других, чтобы как-ни-
будь перебиться. Сестре надо было выплачивать, надо было по-
строит!, амбар, не было также и хлева, жилище тоже требовало
затрат, и вот, недоедая и недосыпая, работая, как волы, мы эко-
номили каждый кровно заработанный грош.
Через два года я родила вторую дочь. Муж бесился, не щадил
разных ядовитых колкостей, а чем же я была виновата, и чем
виновато это дитя, что его так ненавидел отец?
Муж снова стал бегать из дому, а я в отчаянии проливала целые
потоки слез. Муж стал необыкновенно вспыльчив и по любому
поводу бил меня так, что я вечно ходила в синяках. Но что же
было делать? Я терпела все это потихоньку, ибо даже пожало-
ваться было некому. Усердно работала и в работе находила уте-
шение.
В 1925 году дождалась, наконец, сына, а с ним и новых забот,
ибо прибавилось еще больше работы, и притом я стала хворать:
чувствовала сильную боль в позвоночнике и теряла постоянно
способность владеть правой рукой, по всей .вероятности от растя-
жения жил. Я не раз удивлялась самой себе, откуда у меня берет-
ся столько сил и здоровья, и вот оно, видимо, с течением времени
и исчерпалось. Но меня постигло еще одно ужасное огорчение:
через год оказалось, что сын, которого так желал отец, калека, э
именно, что он не видит одним глазом совершенно, а другим
очень мало, несмотря на то, что у него с виду чистые и самые нор-
мальные глаза. Доктора изумлялись, ничего подобного они еще
не видели и ребенку помочь не сумели. Ребенок, к моему велико-
му горю, остался слепым.
Кончились лучшие времена, пришли 1926—1927 гг., а с ни-
ми и кризис и новые бедствия. Мы еще не успели выплатить долга
сестре, а о постройке хотя бы самой скромной избы не было уже
и речи. Все сильнее давили нас увеличившиеся налоги, цены на
сельскохозяйственные продукты падали, времена становились все
более тяжелыми, и надежда на лучшее будущее исчезла совершен-
но. Несмотря на то, что мы продолжаем упорно работать и нам
уже помогают дети, мы однако не можем связать концы с конца-
ми^А о каком-либо улучшении в хозяйстве сегодня в деревне не
41
чего и думать. На одежду и обувь, необходимую детям для посе-
щения школы, нехватает, не говоря уже о самих себе. Страшно
подумать, как мы живем. Мяса не ешь совершенно, молока себе
не можешь позволить, ибо его нужно продать на оплату налогов
и хотя бы на покупку соли, без которой нельзя совершенно обой-
тись. Поэтому люди выглядят жалко, ходят с почерневшими ли-
цами, с потухшими глазами, мрачные и злые. А всего сильнее ноет
сердце, когда смотришь на детей, бледных, худых, унылых п к то-
му же босых и оборванных.
Что из того, что человек работает, не покладая рук? Ведь от
этой работы буквально никакого толку. Мы впятером ютимся в
одной маленькой и плохой избушке, и нет никакой надежды, что-
бы в будущем можно было что-нибудь выстроить. Хлев (старый
сарай) также валится, а на постройку нового нет средств. Земля
большей частью так плоха, что нельзя продать ни хлеба, ни кар-
тофеля. Таким образом основа жизни — это три коровы. Из них
нужно выколотить свыше трехсот злотых налога, нужно приоб-
рести одежду, мыло, керосин, соль, спички и сахар, хотя бы для
больного ребенка, ежемесячно кило солонины, средства на почин-
ку сельскохозяйственных орудий, ибо о покупке новых нечего
и говорить. К этому надо прибавить еще покупку тетрадей и кни-
жек для детей и другие мелкие вещи, без которых трудно обой-
тись. Средства на все это должны доставить эти коровы, которые
дают молоко не круглый год, а в среднем только в течение вось-
ми месяцев. Ну, и как же здесь прожить? Работать на стороне уже
нельзя, ибо и на двоих хватает работы в своем хозяйстве.
Как и чем сегодня живут крестьяне? Главным образом карто-
фелем. На завтрак готовится суп с кашей или ржаная похлебка,
побеленная молоком, а на обед картофель, слегка сдобренный са-
лом, к этому похлебка или капуста, наконец на ужин — кусок
черного хлеба и оставшиеся от обеда суп или капуста. Только ма-
леньким ребятам дают капельку молока. Старшие не могут позво-
лить себе такого лакомства. Перед урожаем часто нет и этого. Та-
ких продуктов, как мясо, масло, яйца, сахар, никто себе не может
позволить даже в самые торжественные праздники.
Люди живут как бирюки, всякие развлечения, свадьбы, кре-
стины и другие семейные и общественные торжества совершенно
вышли из моды. Если выписывают какую-нибудь газету, то это
делается вскладчину: складываются несколько человек, иногда
свыше десятка крестьян, да и то они часто не в состоянии внести
в срок подписную плату. Что касается организаций, то всякие не-
зависимые организации, объединяют ли они взрослых или моло-
дежь, подавляются в зародыше, или так преследуются, что им не
разрешают никаких собраний и так к ним придираются, что в ре-
зультате они перестают существовать.
Я сама уже несколько лет состою в кружке деревенских хо-
зяек, но в этих кружках не делается ничего для того, чтобы хоть
немного облегчить судьбу деревенской женщины. В этом году- иа-
48
чали как будто вести ткацкий курс, но взносы так велики, что
прямо нет возможности этим курсом воспользоваться. Я бы хоте-
ла кончить его, чтобы потом иметь возможность зимой немного
заработать. Но это сделать страшно трудно, ибо сегодня каждый
грош в деревне редкость, а о злотых и говорить нечего. Налоги
так велики, что пожирают все, и приходится думать только о них
Если сегодня кто-нибудь имеет больше одной коровы и не хо-
чет видеть у себя судебного исполнителя, — он должен отказать-
ся от всего, даже от собственной жизни и думать только о нало-
гах.
Одна забота, которая меня тревожит и днем и ночью, не выхо-
дит из головы, — это дети. Что будет с ними и как их обеспечить?
Я уже перестала надеяться на лучшую судьбу для себя, да и от
непосильной работы потеряла уже здоровье и не надеюсь его вос-
становить. В конце-концов, может быть, оно и лучше так. Не буду
больше иметь детей, и у меня будет меньше обязанностей по их
воспитанию. Теперь растить детей — это просто мучение. Сердце
прямо сжимается от боли, когда приходится отказывать ребенку
в куске хлеба или в чашке молока. Отчаяние охватывает, когда
смотришь на ребенка, бледного, жалкого, худого и слабого, и
не можешь даль ему того, что необходимо для поддержания его
сил и здоровья.
Я уже теперь совершенно не забочусь о себе, отказываю себе
во всем, кроме слез, только бы облегчить долю детей. Но ника-
ких видов на будущее нет. Эти пятнадцать моргенов плохой зем-
ли уже нельзя разделить на три части, ибо что же тогда получит-
ся? Ведь человеку на старости лет нужно иметь где голову скло-
нить, да и восьмилетний мальчик-калека, — что с ним делать? Он
должен остаться на земле уже по той причине, что другого будуще-
го для него нет. А мои девочки? Для них не придумаешь никакого
выхода. О приданом теперь и речи быть не может. Откуда же
его взять, раз нехватает на соль? Определить бы на службу, но
где ее теперь найдешь? Обучить их какой-нибудь профессии?....
Для этого опять же требуются средства, а откуда их возьмешь?
Девочки мои необыкновенно способные, образцово учатся,
очень понятливы, только слабые и худенькие. В этом году одна из
них уже кончает седьмое отделение, а на будущий год — другая,
и у обеих огромное стремление учиться дальше, но как им по-
мочь? Что я, несчастная, бедная мать, могу сделать? Боль сжимает
сердце, так хотелось бы обеспечить ребенку какое-нибудь буду-
щее, так хотелось бы завоевать им долю .лучшую, чем моя, ибо я
знаю, как мне тяжело было жить на свете, а теперь еще тяжелее
смотреть на мучения своих детей и на их безнадежное будущее.
Если бы я имела какие-нибудь связи, какую-нибудь протекцию, я
бы всеми силами постаралась поместить своих девочек в какую-
нибудь профессиональную школу. Может быть, можно было бы
постараться получить какие-нибудь льготы, снижение платы за
4 Польские крестьяне.	।
учение или что-нибудь подобное, но я никого не знаю и не знаю,
к кому обратиться с моими заботами.
Кончая свое краткое жизнеописание, я хотела бы, чтобы оно
тронуло сердце людей, которые могут понимать человеческое го-
ре и тяжелую жизнь, труды и заботы деревенской женщины. Я
хочу не награды, а сочувствия. Ибо действительно, пожалуй, на
свете нет существа более забитого и обиженного, чем деревенская
женщина, особенно у нас, в Польше. Л ведь мы все приносим в
жертву отечеству и обществу, а взамен не получаем ничего. Все,
что я написала, — чистая правда, но ведь это только неполная
картина моей жизни, ибо если бы я хотела описать всю глубину
горя н нищеты, я должна была бы писать не несколько недель, но
несколько лет и к тому же быть ученой. Не удивляйтесь тому, что
есть ошибки и неточности, ибо я.самоучка и притом писала изму-
ченная ежедневной работой, больной рукой, часто глубокой
ночью, когда веки слипались от усталости, при слабом полусвете
керосиновой лампочки и вдобавок потихоньку от мужа, чтобы он
не высмеял меня, что я хочу изобразить из себя ученую особу.
II
Крестьянин - владелец надел; кого нас-
ледства в шестнадцать моргенов из
Лэнчицкого уезда (Лодзииское воевод-
ство).
Этим описанием я пытаюсь показать обществу низкий уровень
нынешнего сельского хозяйства в моем Лэнчицком уезде. Каза-
лось бы, что уезды центральных воеводств, а особенно Лэнчицкий
уезд, славящийся хорошей землей, не должны чувствовать кри-
зиса. Однако это не так, ибо и здесь кризис очень заметен. С точ-
ки зрения качества земли не следует, однако, считать уезд одно-
родным, ибо тут есть и плохие и даже очень плохие земли.
Я не пытаюсь подробно описывать уезд, деревню или хотя бы
собственное хозяйство. Я стремлюсь лишь выпятить некоторые
моменты хозяйственного несовершенства и характерные различия
в уровне хозяйствования и вообще состояния сельского хозяйства
разных периодов, например хозяйства довоенного и хозяйства
после восстановления Польши, т. е. хозяйства до-кризисного и со-
временного.
Прежде всего не буду здесь жаловаться на собственную нужду,
которая за последнее время чувствуется очень сильно, или на упа-
док моего хозяйства, ибо слабостью и бесхарактерностью были бы
жалобы на собственные беды в то время, когда кругом видишь
самую отчаянную нищету'.
В качестве главной основы для сравнения доходности и ра-
циональности хозяйствования разных периодов буду брать хозяй-
ство, совладельцем которого по наследству я являюсь.
Хозяйство наше расположено в деревне Калув, в южном конце
Лэнчицкого уезда. Хозяйство это в течение свыше 30 лет велось
отцом, как законным владельцем, умершим 7 лет тому назад и не
оставившим завещания, вследствие чего оно стало наследной соб-
ственностью семьи и с этого времени ведется совместно.
Общая площадь нашего хозяйства составляет 16 моргенов, в
том числе 5 моргенов леса, вернее, различных кустарников, кото-
рые собственно должны называться скорее «неудобной землей»,
чем лесом, полморгена среднего луга и остальное—пахотные поля
среднего качества. Постройки деревянные, очень старые, так как
новых при теперешнем доходе не на что возводить. Коров ныне
три (одну, вероятно, придется продать, ибо хозяйство имеет дол-
ги), двое телят и одна лошадь. Свиней преимущественно откармли-
вается две и около 30—50 штук птицы, в зависимости от времени
года.
51
Семья наша состоит из 8 человек — мать, четыре сешры, я и
два брата. Младший брат учится в Государственной учительской
семинарии в Лэнчице, теперь ему девятнадцать лет. Домой он при-
езжает только на каникулы или в праздники. Две сестры и брат
старше меня, а д.ве сестры моложе. Самый старший брат (третий)
с восемнадцатого года находится в армии, и кроме того есть еще
две замужние сестры, живущие в другом месте. Поэтому к ны-
нешнему составу семьи я их не причисляю.
В 1930 г. доходность нашего хозяйства стала значительно па-
дать.
До тех пор, пока это было возможно, мы экономили, покупали,
строили. Доходность в течение только одного года упала до нуля,
и этот убыток 1930 г. требовал уже крупной экономии. Дальше
все это стало уже невозможно, а если что-либо и съекономишь
на учение брата, то только за счет собственного и так уже плохо-
го питания и одежды, которая становится все хуже.
Кроме того на хозяйстве уже лежит свыше трехсот злотых
долга. На двести злотых выданы векселя, пятьдесят злотых уже
много месяцев тому назад взяты у двоюродного брата без вексе-
ля, пока сна слово». А на восемьдесят злотых в лавке в Поддемби-
цах набрано в кредит мануфактуры. Денежный заем в сумме
250 злотых был взят на оплату содержания брата в школьном ин-
тернате.
Неотложная часть долга будет выплачена в ближайшее время
деньгами, вырученными от. продажи коровы.
Низкие хлебные цены поставили предел какой бы то ни было
покупательной способности, стали препятствием для всякого
промышленного потребления и, следовательно, стали главной при-
чиной общего застоя.
Целый рад лет наши усилия были направлены к тому, чтобы
кутить конный привод. Экономия однако шла на другие более
срочные расходы, в виду чего старания купить привод остались
безрезультатными, а в последнее время и сами эти «усилия» поте-
ряли смысл.
Судьба велит отказаться от покупки такого необходимого ору-
дия и приходится из-за скверного хозяйственного положения при-
готовлять сечку для коней и скота вручную, совершенно непроиз-
водительно тратя людскую! силу. Нам нехватает в хозяйстве су-
шилки и много других мелких, но необходимых вещей. Упряжь
совершенно развалилась. Но сегодня все эти вещи кажутся рос-
кошью, и их приобретение все откладывается до лучших времен.
Ремонт хозяйственных построек в настоящее время сводится к
затыканию дыр на крыше или к подпиранию стен столбами. На
другой ремонт или постройку новых зданий хозяин пойти не мо-
жет.
Наши хозяйственные постройки состоят из деревянного амба-
ра, возведенного 40 лет тому назад отцом, из деревянного хлева,
стоящего уже 50 лет и поставленного дедом, и из деревянного до-
52
ма, вросшего в землю, возраст которого можно определить лет
этак во 100, ибо никто даже из самых глубоких стариков не пом-
нит даты его постройки. Приняв во внимание указанный возраст
построек, каждый легко себе представит их состояние.
Дырявый хлев и кривой сгнивший амбар продолжают ждать
лучших времен.
Настанут ли однако эти лучшие времена раньше, чем эти му-
зейные древности распадутся, — неизвестно.
Упомянутый жилой дом состоит из двух комнат. Одна из них
маленькая, другая побольше. Большая комната является одновре-
менно кухней. В маленькую заходим очень неохотно, особенно
зимой, ибо в ней холодно, а отопление двух помещений слишком
дорого. Спим однако в обеих. Меблировкой этих помещений слс-
жат кровати, столы, несколько стульев и табуреток, шкаф, комод
и немного кухонной посулы.
Общее состояние деревенских строений очень плохое. Недоста-
точно помещений и мебели. Очень мало таких домов, в которых
имеется достаточно кроватей и вообще места в помещении, чтобы
не приходилось кому-нибудь из семьи спать на подстилке в хлеву
или в ином месте.
Много в деревне одного только свежего воздуха, в помеще-
ниях же и в их меблировке чувствуется огромный недостаток, что
особенно ощущается зимой, когда приходится больше бывать
дома.
Когда текущим летом у нескольких мелких крестьян вспыхнул
пожар, то из пылающих домов нечего было выносить, кроме пе-
рин и нескольких горшков. Меблировку таких домов малоземель-
ных или безземельных крестянских семей составляют обычно
шкаф, большей частью полугнилой (остаток лучших времен), гото-
вый развалиться при первом прикосновении, и кровать, стоящая
на кирпичных столбиках, заменяющих ножки, и прикрепленная
кольцами к стене. Столы и табуретки большей частью собствен-
ного изделия.
Люди вследствие нужды буквально становятся дикарями.—не
видно ни клочка газеты, ни книжки, словом, нет и тени культу-
ры. Они не имеют даже самых простых и необходимых предме-
тов домашнего обихода, и трудно предположить, что при насто-
ящих условиях жизни они когда-нибудь эти предметы приобре-
тут. Скорее они начнут жить еще примитивнее и будут сами
производить своими средствами каждую вещь домашнего оби-
хода, как уже научились применять употреблявшиеся в глубокой
древности трут и кремень, которые сейчас заменяют спички, слиш-1
ком дорогие для нынешнего обнйШЙВшего деревенского общества?
Только и жди момента, когда деревня, лишенная всякого кре-
дита и всякой возможности покупать, откажется от фабричной
материи, и ей придут на смену штаны из домотканного полотна.
Заглядывая в этн старые покосившиеся хаты, которые сегодня
никто не думает ремонтировать, всюду видишь разваливающиеся
5.1
предметы обихода, остатки лучших времен. Иная вещь иногда
помечена крестиком, — это означает, что на нее наложен арест в
обеспечение уплаты долгов. В каждой семье чувствуются озабо-
ченность и нищета, вернее законной жены, сопутствующей всяко-
му крестьянину.
Деревня буквально задыхается и умирает. Что будет дальше,—
предсказать трудно. Станет ли этот упадок духа всеобщим, пре-
вратится ли деревня в могилу погибших рабов или же она выр-
вется последними силами, чтобы пойти навстречу опасности и
найти собственные пути и выход.
Питаемся мы так: на завтрак и ужин -- борщ с картофелем в
мундире, а по временам вместо борща -- похлебка на сыворотке.
Потребление сала за последние два года чрезвычайно умень-
шилось.
В общем все — преимущественно постное. Летом, в проме-
жутке между завтраком и обедом, обедом и ужином, — хлеб с
кислым молоком.
Так оно водится у нас, а ведь наше хозяйство принадлежит к
средне-зажиточным. Общая площадь — шестнадцать моргенов;
удобной земли — около одиннадцати моргенов. Но несмотря на
это и наша еда далеко недостаточная. Жиров, как я уже указал,
потребляем очень мало, однако мы располагаем в среднем еже-
годно 10 центнерами муки, что позволяет печь хлеб. Овощей
и картофеля имеем достаточное количество. Но в более мелких
хозяйствах вопрос питания обстоит гораздо хуже, и основным
продуктом питания является единственно и исключительно карто-
фель, но не хлеб. Например, хозяин, у которого имеются пять с
половиной моргенов (а таких и еще более мелких — много), из
них три морг£ра удобной земли, полморгена луга и два моргена
леса (неудобной земли и кустарника), не приносящего никакой
пользы, должен прокормить семью из пяти или шести человек.
Как здесь выглядит питание, — легко себе представить, если при-
нять во внимание, что ежегодный сбор ржи составляет двенадцать
или тринадцать квинталов, а сбор картофеля около ста квинталов,
побочных же заработков нет никаких. Ясно и понятно всякому,
что такого запаса хватит едва на борщ, и хозяин со всей семьей
совершенно лишен хлеба. Питамие состоит из картофеля и борща
или похлебки. Борщи иногда сдабриваются молоком, а сала такие
хозяева не покупают, ибо купить его не на что.
Лучшим показателем того, чем кроме картофеля питаются ма-
лоземельные, является лавка. Единственная в деревне лавка, клиен-
туру которой составляет тысяча человек, продает в неделю око-
ло пятнадцати кило сала, двадцать кило мяса и около пятнадцати
кило колбасы. Покупают преимущественно богатые.
Сахару лавка эта продает в среднем тридцать кило в неделю,
что составляет тридцать грамм на человека в неделю. Но зачем вы-
водить среднюю, когда богатые хозяева покупают в неделю по
пол-килограмма или по целому килограмму. Бедняки сахару не
покупают и вообще чаю не пьют, ибо пить не с чем. Хлеба они не
имеют, — с картофелем борщ, видимо, «вкуснее».
Так питаются те малоземельные крестьяне, которые по край-
ней мере имеют свой картофель и, главное, немного муки в борщ.
Но как питаются безземельные поденщики, не имеющие ни крош-
ки собственной муки и получающие зарплату в деньгах только за
несколько дней в году (1 зл. 50 гр. в день), — в это я даже не хо-
чу входить и писать не буду, — это предел нищеты! Я как-то ви-
дел, как трехлетний ребенок получил на завтрак чистую (кажется,
кипяченую) воду и пил ее, заедая кусочком картофельной лепеш-
ки. Знаю еще также и то, что старшим приходится отказывать
себе в завтраке или обеде.
Этот пример обрисует каждому жизнь этих несчастных, вечно
голодающих существ, живущих большей частью водой и воз-
духом.
Если правительство не позаботится и не придет на помощь
этому обездоленному ныне крестьянскому слою, в который вхо-
дит целая армия безземельных, то будущее деревни мрачно как
ноябрьская ночь.
Необходимо немедленно запретить все картели, высасывающие
последнюю кровь, и ^равнять цены на сельскохозяйственные про-
дукты с ценами продуктов промышленных. -
Английские свиньи едят польский сахар, вывозимый по 16
грошей за кило, в то время как польский гражданин не в состоя-
нии купить этот сахар.
Любопытно, почему правительство не позволяет, например,
ввозить в страну сахар, более дешевый, чем отечественный. Ведь
сахарная промышленность не является государственной монопо-
лией, и поэтому казна на этом ничего бы не потеряла, а население
с благодарностью встретило бы снижение цен на сахар и расши-
рило бы его потребление. Низкие доступные цены, наверно, ско-
рее оказали бы влияние на потребление «укрепляющего здоровье
сахара», чем теперешняя рекламная шумиха.
Не следует удивляться тому, что деревня очень охотно вспо-
минает русские довоенные времена, ибо тогда она жила несравнен-
но лучше.
Покупательная способность деревни в довоенные времена была
в несколько раз выше, чем теперь. Если деревня ныне не восстано-
вит прежнюю покупательную способность при посредстве уравне-
ния промышленных цен с ценами сельскохозяйственными, то по-
следствия будут очень неважные, ибо разорение сельского хозяй-
ства повлечет за собой крушение государства.
До войны крестьянин за один квинтал ржи мог приобрести
333 фунта соли. Ныне же за квинтал ржи, считая по максимальной
рыночной цене, — 12 зл. 50 гр., — он может купить соли всего
35 кило. Поэтому ничего удивительного нет, что падает даже по-
требление соли.
На производство этой ржи затрачивается тот же труд, а при-
обретается во много раз меньше.
За одно кило масла можно приобрести ныне от 3 до 4 литров
керосина (летом 3, а зимой 4, ибо масло зимой дороже). До войны
же за одну кварту масла можно было приобрести от 6 до 8 кварт
керосина.
Таково было соотношение хлебных цен и цен на промышлен-
ные и монопольные товары в довоенные времена. Теперь же сов-
сем не то! И в этом заключается суть всей теперешней беды: цены
на сельскохозяйственные продукты за последние несколько лет
снизились во много раз, в то время как цены на промышленные
продукты непропорционально возросли.
Из нынешнего застоя во всех областях промышленности и из
хозяйственного кризиса есть только один выход — восстановить
в деревне довоенную покупательную способность посредством
уравнения соотношения промышленных и сельскохозяйственных
цен.
Правительство провело бы это легко, распустив картели.
Если бы картели были распущены, соотношение цен установилось
бы само собой, и много крестьян благодаря этому сохранили бы
для пропитания своих детей уходящие сейчас на рынок послед-
ние запасы хлеба, которые создают на рынке превышение пред-
ложения над спросом и дешевизну.
Одновременно с понижением цен на промышленные товары,
т. е. с ростом покупательной способности деревни, исчезли бы за-
стой и ужасная безработица, исчезло бы всякое перепроизводство.
Исчезло бы то пресловутое сельскохозяйственное перепроизвод-
ство, создавшееся исключительно вследствие голодовки миллион-
ных крестьянских масс. Исчезло бы и промышленное перепроиз-
водство, ибо крестьянин не был бы вынужден ходить оборванным
и подвергать действию мороза плохо одетое тело.
Когда эта многомиллионная _масса восстановит свою покупа-
тельную способность вследствие понижения промышленных цен,
например понижения цены на сахар до уровня, по которому его
продают за границу, то сахар будет потребляться нашим обще-
ством и дело обойдется без откармливания польским сахаром
английских свиней. Увеличились бы покупка и использование
сельскохозяйственных машин, мечты о которых кажутся теперь
слишком смелыми, и тысячи рабочих получили бы работу на про-
изводстве.
Необходимо понизить нынешние «аптекарские» цены на искус-
ственное удобрение, и только тогда мы начнем производить де-
шево и много.
Так же, как и с питанием, обстоит вопрос с одеждой. Четыре
или пять лет тому назад можно было чаще и даже очень часто
увидеть на односельчанине что-нибудь новое. Теперь увидеть на-
пример совершенно новый кожух или костюм — это уже ред-
кость.
У нас в хозяйстве, имеющем, как я уже говорил, шестнадцать
моргенов, положение с одеждой таково: у меня один костюм, ко-
торый ношу третий год, и одна пара туфель, купленных в прош-
лом году за двенадцать злотых. Другой обувн нет. Кроме того
есть летнее пальто, не имеющее сегодня никакой ценности, и паль-
то зимнее, очень поношенное за четыре года носки. В будний день
я хожу в опорках и в пиджаке, который пять лет тому назад был
праздничной одеждой, а сегодня сильно подремонтирован и пест-
рит заплатами. Штаны из сурового полотна со многими заплата-
ми. Кроме этих остатков от лучших времен я обладаю только
полнейшим отсутствием видов на покупку хотя бы нового паль го
Общее положение с одеждой у всей семьи, за малыми исключе-
ниями, не лучше.
Я согласен с г. В. Гортатом, который в своей книге «Гура Бал-
джиховска и Бычина» 1 подсчитал, что средняя ценность одежды
каждого крестьянина в 1928 г. равнялась 669 злотых. Однако ны-
не я со всей ответственностью определяю среднюю ценность всей
одежды малоземельного крестьянина в 50 злотых. Более зажиточ-
ные хозяева одеваются конечно лучше, но стоимость одежды без-
земельных во многих случаях не достигает 30 зл.
Примером того, каким является общее положение с одеждой в
деревне, пусть служит тот факт, что однажды, когда я по одному-
делу прошел почти всю деревню, я не встретил ни одного крестья-
нина, который был бы в незаплатанных, целых штанах. Этот факт
не требовал специальных наблюдений, ибо сам невольно бросался
в глаза.
Существует осычай, что каждый в деревне должен иметь и как
будто имеет два костюма — один праздничный, а другой на буд-
ние дни. Все горе, однако « том, что этот будничный костюм,
изорванный до неприличия, нельзя назвать костюмом. Несколько
лет тому назад чучела на полях, пугающие ворон, были одеты
приличнее, н это безусловно факт. Один хозяин, — фамилии при-
водить не буду, — сказал мне как-то, что у него так основательней
изорвался пиджак, что он, не имея денег на новый, _ц<цпед где-TOj.
на пригешке прошлогоднее .чучело и «занял:» у него пиджак. Ког-
да текущей осенью в один воскресный' ДЕНБ КртгТБЛЯё нашей де- ’
ревни сошлись выбирать ночного сторожа, то, глядя на этих «хо-
зяев:», можно было констатировать без преувеличения, что состоя-
ние их воскресной одежды едва достаточно подходит для буднич-
ного дня, но уж никак не годится для воскресенья.
Что же делать, если настали такие времена, когда хозяйство
работает с убытком, а экономить еще сильнее ла еде, чтобы ку-
пить пидж>-. является уже невозможным’
О размерах денежных затруднений в сегодняшней деревне го-
ворит уже то, что в наших краях кроме моего брата, находяще-
1 «Гура Балджиховска» — это деревня, расположенная рядом с деревней
Калув, описываемой здесь, но более богатая, с меньшим количеством мало-
земельных хозяйств н неудобной земли.
гося в государственной учительской семинарии, никто не учится
в средней школе.
Определение <в наших краях» не является, однако, достаточ-
ным и может иметь разные толкования. Выражаясь поэтому точ-
нее, я констатирую, что в Каловском приходе, являющемся до-
вольно большим, буквально ни один ребенок не ходит в гимназию
или вообще в среднюю школу, кроме моего брата, средства на
обучение которого, за исключением малой доли, берутся ие из хо-
зяйства.
Хуже всего, что воспитанием ребенка в наших условиях счи-
тается уже посылка его в шестое отделение начальной школы. Се-
милетние начальные школы не являются, к сожалению, у нас об-
щедоступными. Посылка ребенка в школу, расположенную на рас-
стоянии восьми километров, создает больше трудностей для кре-
стьянина, чем обучение ребенка в гимназии для среднего мещани-
на. Брат, который ныне готовится быть учителем, начал после окон-
чания четырех отделений местной школы в 1927 г. «воспитывать-
ся» в семилетней «общедоступной» школе в Поддембицах. Про-
хождение трех отделений (5, 6 и 7) материально обошлось очень
дорого, ибо мальчик в первые годы оставался у бабушки, живу-
щей вблизи Поддембиц, и только поздйее, будучи старше, прихо-
дил из школы домой.
Такое «образование» требует однако не только сильного жела-
ния родителей, стремящихся дать образование ребенку, и спо-
собностей ученика, но и его очень сильной воли. Ежедневному
хождению по восемь километров туда и обратно в мороз, снег или
грязь отнюдь нельзя позавидовать. В то время как учитель еще
спит, ученик встает в пять часов утра, чтобы, быстро одевшись и
поев, выйти в шесть часов в темную осеннюю или зимнюю ночь
со связкой книжек под мышкой и с палкой для защиты от еще
непосаженных на привязь собак. В то время, как в семь часов
учитель только встает, ученик уже в течение часа бродит по грязи
и лужам, в темноте, гонимый одной мыслью, — только бы поспеть
к звонку! Эти условия, повидимому, не'считают отчаянными, ибо
не только не стараются сделать «общедоступные школы» действи-
тельно общедоступными, но, наоборот, вследствие реорганизации
школьной сети количество школ еще уменьшается.
В 1930 г. брат кончил начальную школу, и нужно было решить,
как быть дальше. Мы просмотрели программы различных про-
фессиональных технических школ. Всюду однако на обучение
вместе с содержанием на все время учебы требовалось около
3 ООО злотых. Мы, вся семья, решили поэтому поместить брата в
Государственную учительскую семинарию в Лэичице, рассчитав,
что тогда нужную сумму собрать будет легче, ибо обучение в се-
минарии продолжается не три года, а пять лет, а тем временем
кризис, может быть, пройдет, и настанут годы лучших цен и<т
продукты сельского хозяйства и животноводства.
Первый год обучения обошелся нам свыше 800 злотых, включая
сюда оплату за интернат (65 злот. в мес.), за книжки, проезды
и прочее; иными словами, стоимость обучения превысила годич-
ный доход нашего хозяйства, а ожидаемое год назад хозяйствен-
ное «улучшение» куда-то отодвинулось, и кризис 1930 г. оказался
лишь вступлением к нынешнему бедствию, при котором волна на-
логовых повесток и обложений уносит доход хозяйства, не по-
зволяя даже и думать о каких-либо сбережениях на учебу.
В силу этого мы уже по истечении года поняли неразумность
нашего шага и невозможность дальнейшего обучения брата толь-
ко за счет собственных средств. Жалея однако истраченные уже
деньги, мы не хотели сдаться. После каникул, так как собственных
денег не было, мы заняли сто злотых и послали брата иа следую-
щий курс, послав одновременно в уездное управление прошение
о стипендии. Управление однако отказало. Семинария же свои
стипендии разделила еще ранее, и брат через месяц, на втором
году обучения, возвратился домой.
Уход из школы был красноречивым свидетельством невозмож-
ности платить, и только тогда дирекция семинарии ходатайство-
вала в уездном управлении, и стипендия в 350 злотых была назна-
чена. Геня, — так зовут брата, — опять поехал в школу. Радость
наша продолжалась однако не долго, ибо в мае уездное управле-
ние заявило, что в виду недостатка средств назначенной стипеи-
Д|ии не выплатит. Тогда директор семинарии послал ученика до-
мой за деньгами, заявив, что «без денег приезжать не-зачем».
Делать было нечету». Мы дали половину своих, а половину
одолжили, собрали таким образом сто злотых, и дирекция на из-
вестное время успокоилась. Только за неделю до каникул брата
предусмотрительно снова послали домой за деньгами, угрожая на
этот раз невыдачей свидетельства в случае невзноса платы. Денег
у нас не было, и поэтому мы их не дали, и свидетельство (впрочем
все равно излишнее) дирекция задержала. Несмотря на это, мы
узнали по секрету, что брат переведен на третий курс. Однако
никаких видов на посылку брата на этот курс у нас не было.
Под конец каникул ситуация неожиданно изменилась, ибо один
агроном (дальний родственник) предложил брату денежную по-
мощь на приближающийся школьный год в сумме 350 злотых, а
остальное мы охотно согласились доплачивать из собственных сбе-
режений. Агроном посоветовал также, чтобы по соображениям
экономии отправить брата под предлогом какой-нибудь болез-
ни на месяц позже. Так мы и сделали, и в конце концов год про-
шел относительно хорошо.
На текущий год филантропическая помощь агронома ограни-
чилась 250 злотыми, и поэтому тем более мы хотели изловчиться
и отправить брата также на месяц позже. Однако директор, опа-
саясь, что семинаристы, следуя прошлогоднему примеру брата,
под предлогом болезни опоздают иа месяц и ограничат таким об-
разом школьный год девятью месяцами, оказался большим фор-
малистом и заявил, что опоздавшие не будут привиты. Пока при
ft*
помощи родственника, который, как агроном, точно знаег н по-
нимает хозяйственное состояние деревни, брат проходит четвер-
тый курс. Но каким будет последний, пятый, курс, — на это никто
из всей семьи сегодня не смог бы ответить. Без посторонней по-
мощи мы должны будем в течение оставшегося года обучения
форменным образом голодать, чтобы оплатить содержание в ин-
тернате, взносы и др.угие связанные с обучением неизбежные рас-
ходы.
Вот почему посылка деревенской молодежи в среднюю школу,
в виду высокой платы за учение и непосильных расходов, прекра-
тилась совершенно, а посылка в начальные школы все больше ог-
раничивается.
Толкуют о просвещении, стремишься к просвещению, но где,
спрашивается, взять крестьянину необходимые для этого сред-
ства?
Самообразование в кружках молодежи находится под сильным
административным надзором и почти невозможно.
Если бы хоть имелось достаточное количество соответствую-
щих своему назначению «начальных школ», воспитывающих и об-
разующих характер. Но дети в этих школах — это попугаи, умею-
щие только повторять за учителем разнообразные формулы, и по
выходе из школы они, кроме умения читать и писать, не обладают
общим развитием.
Начальная школа по своей программе не подготовляет к жизни,
а позднейшие зачатки самостоятельного мышления подавляются
окружающим.
Один поденщик рассказывал мне о своем пребывании в поме-
щичьем имении. Провел он там один год и больше не хотел оста-
ваться, несмотря на то, что его хотели удержать. Ему опротивели
обращение с человеком как со скотиной и то и делю бьющая по
лицу рабочих лапа старого полуслепого помещика. Этот рабочий
говорил, что ему заработать и прокормиться поденной работой
труднее, ihjo что он, хоть и очень беден, все же чувствует себя
«вольным человеком», ни от кого не зависящим, в то время как в
имении у помещика он чувствует себя «сытым животным».
Книг на собственные средства мы не покупаем никаких, ибо
никогда иет денег. Хотя книжки не являются роскошью, однако
можно и должно покупать только вещи более необходимые,
исключительно связанные с поддержанием крестьянского хозяй-
ства.
Ежегодно расходуем в среднем лишь двенадцать злотых на
совместную выписку газет. К этому прибавляется еще расход в
несколько злотых на почтовую переписку.
В общей форме, говоря о хозяевах, можно сказать, что
все свободное время они проводят в лавке, где они сходятся ве-
черами обычно под предлогом покупки махорки. Берет отчаяние,
когда видишь, сколько можно было бы сделать в деревне, а сде-
лать это так трудно, либо вовсе невозможно. Во-первых, эти
И
крестьяне — люди преимущественно пожилые, воспитанные и вы-
росшие в убеждении, что их могущественные и «недосягаемые*
господа думают об их судьбах и заботятся об их благе. Во-вторых,
в деревне нет читален и народных домов, где могли бы собираться
люди, а сборище в лавке никогда не создает серьезной обста-
новки. Но даже если бы в отдельных крестьянах деревни и
воплощались вся мудрость и все знание общественной жизни, то
все равно они не смогли бы многого сделать, ибо к ним как к ме-
стным, известным всем жителям обычно не прислушиваются. И до
сих пор в деревне очень мало людей, которые свое свободное время
использовали бы соответствующим образом.
Молодежь в нашей деревне организована в кружок. Пожилые
книжек не читают и вообще мало интересуются каким-бы то ни
было чтением. Доказательством этого служит то, что в деревню,
насчитывающую шестьдесят с лишним хозяйств, выписывается
едва лишь пять экземпляров газет, в том числе одна для кружка
молодежи. Малоземельные крестьяне, даже и много зажиточ-
ных, кроме покупки школьных книжек для ребят, не тратятся
ни на какую литературу. Читаются в газетах только хроника и
происшествия, а культурно-общественные или ховяйст-венно-пю-
литические темы обычно пропускаются. Имеющие обычно наи-
большее влияние в деревне учителя и ксендзы сознательно выра-
батывают в людях отвращение к политике и к каждому обще-
ственному начинанию.
Труднее всего, пожалуй, ответить на вопрос, сколько хозяй-
ство дает дохода, ибо кто же поверит, что оно не дает никакого
дохода, а наоборот приносит убыток. Однако это так. При нынеш-
них ценах на сельскохозяйственные и промышленные продукты,
при нынешнем налоговом обложении нужно искусно рассчиты-
вать, чтобы хватило кое-как на жизнь. Л на этой жизни приходит-
ся еще экономить, чтобы кое-что осталось на одежду и на то,
чтобы не допустить до наложения ареста на корову за неуплачен-
ный налог.
Сегодня работаешь в хозяйстве только за прескверную еду.
да и эту еду приходится еще сокращать для уплаты малогов. Это-
го не сможет опровергнуть никакой «умный» министр, и он сам
лучше не смог бы повести хозяйство. Если бы малоземельный
крестьянин позволил себе питаться так, как средний чиновник,
он в течение двух месяцев съел бы весь урожай, а остальные десять
месяцев вынужден был бы ходить нищим.
Премьер-министр Славек в свое время сказал в сейме, что при
нынешнем кризисе крестьяне должны «ограничить свой жизнен-
ный уровень». Следует усомниться, знает ли этот господин Славек
крестьянский жизненный уровень, который он рекомендует огра-
ничить. Что же можно ограничить у оборванного и босого кре-
(И
1'тъяннна, питающегося исключительно картошкой ? Может был>,
надо ограничить количество съедаемого картофеля? Может быть^
перестать готовить борщ и заменить его водой? Но это. пожалуй,
не выйдет.
Как живут безземельные и малоземельные крестьяне, как хо-
дят они, обнищавшие, голодные и оборванные,—чтобы зпагь ею
не надо жить с ними и делить с ними голод и нужду. Стоит только
разок на них посмотреть, чтобы заговорила совесть. Жизнь этих
малоземельных и безземельных крестьян, которых нс видит пра-
вительство, это не удовольствие, а скорее безграничный ад или
вечное страдание за несовершенные грехи.
Но привязанность этих крестьян к земле так сильна, что даже
если они будут падать от голода, никто из них не оставит своего
клочка земли. Несмотря на то, что они питаются главным образом
водой и воздухом, они держатся за свои клочки земли- в вечной,
но тщетной надежде иа какое-то лучшее будущее.
В крепостные времена крестьяне жили надеждой наделения их
землей. Позднее, когда шла борьба за независимость, крестьяне
жили в ожидании вольной демократической Польши, в которой им
действительно будет хорошо. И теперь они тоже ждут лучших
времен, хотя и не знают, как эти времена могут притти, и кто
и каким образом улучшит их долю.
Знают только и говорят, что правительство плохое, и разочаро-
ваны государством.
Государственный Пулавский институт констатирует, что часть
сельскохозяйственных продуктов мелких хозяйств вывозилась на
рынок исключительно по необходимости. Он это констатировал
еще в 1926 г., т. е. в период, для сельского хозяйства по сравне-
нию с теперешним очень благоприятный.
При теперешнем хозяйственном положении Польши предложе-
ние сельскохозяйственных продуктов, несмотря даже на сокраще-
ние посевов, на рынке возрастает.
Средние крестьянские хозяйства, которые частью также поль-
зовались безземельными деревенскими рабочими, теперь, под дав-
лением внешних причин, сократили прежде всего пользование на-
емной рабочей силой, а затем стали сверх нормальной возможности
вывозить на рынок свою продукцию, экономя на содержании
семьи. Вследствие этого карликовые хозяйства были лишены своих
побочных заработков, что при упадке их собственных и без того
слабеньких хозяйств довело их до острой нужды.
А ведь если бы в ны1нешнее время покупательная сила кресть-
янского продукта была похожей на довоенную или на покупатель-
ную способность прошедших лет и уплата налогов требовала бы
продажи, например, не десяти квинталов ржи, а только пяти, то
совершенно очевидно,— я ие был бы вынужден исполнять всякую
работу сам, в то время, когда рядом со мной живущий поденщик
ходит постоянно без работы.
Безработные в нашей стороне снабжают себя картофелем сле-
62
дующим образом: они сажают у зажиточных по несколько карто-
фельных гряд, за которые согласно условию отрабатывают. Каж-
дый, даже сидящий па несколько большем хозяйстве, защищаясь
от кризиса, стремится к далеко идущей экономии и применяет
паем только при самых необходимых работах, которые и выпол-
няются именно безземельными за «посадку» картофеля, фасоли
или капусты. Остальное каждый старается сделать сам, чтобы по
возможности сократить расходы.
Хозяева с недостаточным количеством земли в свою очередь
отрабатывают за пользование лошадьми, которых они конечно,
не имеют. Никаких побочных заработков у них нет. Их единствен-
ным источником дохода являются куры или в лучшем случае коро-
ва. Разведение свиней — эта как бы главная статья дохода если и
практикуется в таком хозяйстве, то конечно в очень ограниченной
степени, и выручка в первую очередь идет на уплату налогов и
только в малой части дает возможность приобрести необходимую
одежду. Несколько безземельных, которых я наблюдаю, в течение
нескольких лет ничего не покупают кроме пары деревянных баш-
маков ежегодно на человека. Деревня буквально ходит ободран-
ной, не покупая новой одежды.
Уровень жизни в деревне все больше падает. Его можно срав-
нить с положением в далеком прошлом, когда деревня, погружен-
ная в нужду, слабела и легко поддавалась эпидемическим болез-
ням. Но тогда голод вызывался неурожаем, и в большей или мень-
шей степени голодали все. А ныне голод свирепствует при доста-:
точной, почти чрезмерной сельскохозяйственной и всякой другой'
продукции. На том кризисе сто лет назад зарабатывала только
смерть, а на нынешнем зарабатывают определенные люди — уча-
стники картелей.
Невозможно создавать какие-нибудь планы на будущее. У нас
усилиями всей семьи и конечно при помощи со стороны обеспечи-
вается в лучшем случае будущее одного из членов семьи (учаще-
гося брата). Остальные члены семьи пока не могут думать о себе
И хотя каждого лично преследует мысль о необходимости стать
самостоятельным, однако ни видов, ни средств на это нет. Наше
хозяйство в шестнадцать моргенов по нынешним условиям совер-
шенно не достаточно, ибо доход от него не покрывает расходов
даже при общем приложении почти бесплатного собственного тру-
да всей нашей семьи.
Раздел земли невозможен в виду узости и неодинаковости ше-
сти полос, из которых она складывается. Имеются три полосы ле-
са, в том числе одна с клочком поля, одна полоса (при строениях)
удобной земли с лугом, одна — пахотной земли и, наконец, шестая
— это шесть моргенов, купленных еще отцом и расположенных на
расстоянии двух километров. Поэтому расселение семьи по участ-
кам является невозможным, а о выкупе у такой многочисленной
семьи соответственных участков также нельзя думать, ибо хозяй-
ство приносит скорее убыток, чем доход, а средства со стороны.
например средства, полученные за женой, даже в лучшем случае
не покроют семейную задолженность по отношению ко всем чле-
нам семьи. В виду этого планы на будущее связаны прежде всего
с вопросом об улучшении хозяйственного положения, но неизве-
стно, когда оно придет и что до этого момента будет с семьей.
Выход из нынешнего кризисного положения ищут в экономии,
И если в 1926 году Пулавский институт определял средний еже-
годный денежный расход на человека в 165 злотых, то сегодня
этот ежегодный расход наверно уже не достигает 50 злотых.
Ныне ежедневный расход на питание во многих случаях не
превышает 30 грошей на человека. Например потребление сахара
в деревне (по данным Пулавского института) составляло в 1926 г.
7 кило на человека в год. В нынешнем же году среднее количество
потребляемого в деревне сахара не достигает двух кило на чело-
века в год.
Теперешний уровень потребностей деревенского населения в де-
сять 'раз выше, чем возможность их удовлетворения. Средний за-
житочный крестьянин, продающий за год десять квинталов ржи и,
скажем, две откормленных свиньи, мог выручить за это в 1925 г.
около 800 злотых,'чем и разрешался вопрос об одежде для семьи.
Теперь же за то же самое количество продуктов он может полу-
чить около 280 злотых, что при относительном вздорожании про-
мышленных продуктов не может удовлетворить потребности
семьи. А потребности в связи с тем, что новых вещей не поку-
пают, непомерно возрастают и ведут к упадку хозяйства. Крестья-
нин, борясь с полным упадком своего, хозяйссва^—пдатит голодом
ft вывозит на рынок продукты за смехотворную цену, ограничивая
собственнее потребление хлеба. Мясо деревенские жители едят
только тогда, когда в хлев непрошенным гостем заглянет болезнь
скота, или когда утром найдут на грядке издохшую курицу.
Ныне, при наличии в Польше около 200 картелей, сельское хо-
зяйство не имеет никаких путей к улучшению. Двести картелей
бьют по массе некартелизированного крестьянства, а правитель-
ство, находящееся в плену у капитализма, разбивает всякую по-
пытку объединения крестьян. Правительство например препят-
ствует существованию независимых деревенских союзов, в частно-
сти оно стесняет деятельность кружков молодежи «Вици», оно
препятствует созыву крестьянских собраний, или взять попытку
крестьянской забастовки, которая должна была быть выраже-
нием протеста против низких сельскохозяйственных цен и против
разорения крестьян. Со стороны правительства и всех админи-
стративных органов забастовка рассматривалась как стремление
лишить город хлеба. Не только не пытались установить более
высокие цены на хлеб, но со всей силой ударили по забастовке,
арестуя тысячи крестьян якобы за попытку оставить города без
хлеба.
«4
Строительство в Польше, и так оставляющее желать лучшего,
за последние годы почти замерло вследствие эксплоататорской
деятельности цементного картеля. А государственные власти не за-
метили этого покушения на строительство. Только тогда, когда (к
счастью) картель сам распался, стали хвастать тем, что ои больше
не существует. Почему однако правительство не замечает покуше-
ния сахарозаводчиков, своими махинациями лишающих польских
детей необходимого для их питания сахара, или же не видит по-
кушения нефтяного картеля, который обрекает деревенское насе-
ление на сидение в темноте, или, наконец, не признает вредности
текстильного картеля, благодаря которому деревня вынуждена
ходить в лохмотьях? Позволяю^ существовать угольному карте-
лю, а крестьянин, не имеющий торфа, должен зимой вырубать сад
или разбирать забор, если он не хочет мерзнуть в холодной избе.
История показала, что большому благосостоянию всегда сопут-
ствовала крайняя нищета. Об этом говорит хотя бы «золотой век»
шляхетской Польши перед разделами, являвшийся одновременна
веком страшных мучений и нищеты крестьян.
То же самое и сейчас. В то время как миллионы крестьян и ра-
бочих стонут в тисках нищеты и нужды, кучка картельных санов-
ников пользуется и злоупотребляет всеми благами жизни.
Можно смело назвать злоупотреблением и бесстыдством полу-
чение по 145 тысяч злотых жалования в месяц директорами хотя
бы например угольного картеля. Сколько сотен нищих крестьян-
ских и рабочих семей, покупая дорогой уголь, должны платить
дань одному такому расточителю, вывозящему, вероятно, наши
кровные деньги куда-нибудь в Швейцарию или на лазурный берег
Италии.
С этим необходимо покончить раз навсегда, распустив все
картели. Тогда понизились бы и цены, ибо прекратилось бы вы-
плачивание миллионных жалований картельным акулам — дирек-
торам, и сельское хозяйство начало бы дышать свободнее.
Это необходимо сделать как можно скорее, ибо даже если бы
улучшение положения сельского хозяйстве пошло таким же бур-
ным темпом, как его нынешнее разорение, то все равно для того,
чтобы выравнять положение, потребовался бы ряд хороших лет.
& Полмние крестьяае.
IV
Крестьянин Стопницкого уезда (количе-
ство моргенов земли не указано) (Ке-
лецкое воеводство).
-Меня безмерно обрадовало, когда я прочитал в Грудзиендскбй
газете о жизнеописаниях. Я сейчас же засел за писание. Хотя не
очень-то умею писать, но хочу рассказать, что я чувствую и что
у меня наболело. Правда, работа в поле достаточно времени отни-
мает у человека, но всетаки можно найти немного времени, чтобы
описать разные неприятности. Не буду останавливаться на прош-
лом, а опишу нынешнее лето, ибо теперешние времена — это, по-
жалуй, самые худшие времена. За всю жизнь не помню таких
скверных времен.
Хотя нынешняя весна и была холодная, но все же крестьянин
радовался, что ее дождался, что может сеять, пахать, работать
в огороде.
В конце марта настали теплые и солнечные дни, люди двину-
лись на работу. Работали дружно. Но однажды приходит солтыс
из волости и говорит, что на этой неделе приедут в Пяски несколь-
ко судебных исполнителей. Я был как раз в лавке, когда 'об этом
говорил солтыс.
Началось большое волнение, каждый задавал вопросы, каж-
дый хотел что-нибудь узнать, и получился такой шум, что друг
друга никто не мог понять. Народу прибывало все больше, так
что в конце концов стало тесно и душно.
Я потихоньку ушел из лавки домой. Родные спали уже давно, я
тоже лег, но от сильного волнения не мог уснуть. Жена просну-
лась и стала ворчать, что я верчусь как курица на яйцах. Я не
хотел рассказывать ей о том, что слышал, и соврал, что у меня ко-
лет в боку. Жена опять заснула, а я до утра не мог сомкнуть глаз.
На следующий день погода была прекрасная; люди спешили
засеять еще в марте, чтобы иметь лучший урожай. Около полудня
жена откуда-то узнала об этих судебных исполнителях, прибежала
ко мне с плачем и стала говорить, что у нас за налоги заберут
корову.
— Э, не заберут! — успокаивал я жену, а сам думаю: — «а мо-
жет и заберут?» — Ведь нужно не иметь ни совести, ни мило-
сердия, чтобы забрать у крестьянина последнюю скотину.
Почти весь день я ходил мрачный и злой, сам не зная на кого,
все размышлял, но ничего не мог придумать. Припомнились мне
прежние времена, когда у нас имелось всего вдоволь и немножко
66
деньжат на черный день лежало в сундуке. Было во что одеться,
а сейчас почти ничего у нас нет. Запас зерна исчерпан, нужно
сеять, а зерна еле-еле хватит. Нужно засеять несколько мер яч-
меня, несколько мер овса и хотя бы мерку проса, ибо ведь если
не посеешь, то и не соберешь. С большим трудом я засеял немного
овса и ячменя. Нужно бы скоро сажать картофель. Его у нас всего
несколько мерок, а нужно сажать и нужно есть. Сажать необхо-
димо, есть еще необходимее, а тут на человека свалилась новая
беда, ибо на следующий день в Пяски прибыло четверо судебных
исполнителей.
Приехали на подводах с парнями, которые должны будут выно-
сить разные вещи, кровати, стулья, зерно. В довершение зла они
привезли с собой полицию из Доброводы, чтобы себя уберечь от
неприятностей при забирании вещей.
Целых два дня они рыскали в Пясках. В первый день поднялся
большой шум, народ собрался со всей деревни и не давал заби-
рать вещи. У одной хозяйки хотели забрать корову, а так как ко-
рова принадлежала дочке, то та не дала ее забрать, заперлась в
хлеву с топором и ждала, когда они ворвутся. Судебные исполни-
тели обещали пять злотых, чтобы кто-нибудь взялся выломать
двери. Но никто не соглашался. Они требовали, чтобы это сделала
полиция, но и та тоже не хотела выламывать дверь. Тогда судеб-
ные исполнители позвали парней, которых привезли с собой, но
парней не допустил сын хозяйки. Потеряли почти пол-дня, ничего
не забрали и должны были уйти, ничего не добившись.
Наши деревенские парни стали из-за заборов бросать в чинов-
ников комья земли и камни. Полиция нескольких парней аресто-
вала и повела на пост. Некоторым из них пришлось отсидеть в
«холодной» по две недели и даже по месяцу.
На другой день этот грабеж продолжался. Кто имел зерно, тот
>его спрятал, ибо ведь если заберут зерно, то чем же сеять и чем
]жить? Как только у кого находили немного зерна, то сейчас же
{забирали. У крестьян забирали диваны, скамейки, сундуки, зерка-
|ла, стулья, перины, телят, яловых коров, — все грузили на под-
ходы и отправляли в Буск.’
Под конец второго дня заглянули ко мне. Моя жена, как мог-
ла, убрала в избе, чтобы выглядело по-человечески. Войдя в
избу, они сейчас же разложили какие-то бумаги, начали в них за-
глядывать и что-то писать, так что у меня мурашки побежали по
телу. Потом заговорил толстый пан:
— Слушайте, хозяин, вы должны много денег за налоги, надо
заплатить, ибо иначе мы заберем вещи.
— Дорогие господа, откуда же я вам возьму денег? У меня
только одна корова, а то, что вы видите в избе,— это все мое иму-
щество.
— Ну, посмотрим, нет ли у вас чего-нибудь еще. — сказал
пан, и сейчас же они стали рыться в разных утлах, но ничего не
67
нашли. Хорошо, что хоть дети спали под периной, иначе бы они
и ее забрали.
— А может быть есть зерно?
— Зерна, господа, нет, я уже давно покупаю хлеб.
Походили они еще по избе, заглянули в 'разные углы, по им не
удалось ничего найти; они записали что-то в бумагах и ушли. А
на прощанье сказали, чтобы я постарался как можно скорее упла-
тить долг, ибо они должны скоро вернуться в город...
Мало-помалу народ опять приступил к севу. Каждый старался
засеять как можно быстрее. Трудно было достать где-нибудь ло-
шадь, все же с божьей помощью я запахал п засеял. Но тогда
стряслась новая беда. Прежде всего кончился картофель, загото-
вленный на еду. Что же тут делать? Надо как-то раздобыть денег.
Я вывел свою коровушку на ярмарку, продал ее, и на неко-
торое время наступило спокойствие. Но вскоре нехватило зерна на
хлеб, и на этот раз уже совершенно неоткуда было достать хотя
бы грош. К счастью, отелилась корова. И вот я должен был про-
дать и теленка. Случилось это приблизительно в мае, всходы уже
были большие, так что душа радовалась хорошему урожаю. И вот
человек в поле радуется, а дома печалится. Вернется в хату,— .не
на что купить ни соли, ни мыла для стирки, ни спичек. Уже, пожа-
луй три года, как в доме нет спичек, — теперь десять грошей, нуж-
ные на их покупку, такая редкость, как прежде десять злотых.
Доколе же так будет, что человек будет убиваться и мучиться?
Слезы навертываются на глаза, когда припомнишь прежние вре-
мена. Не стоит о них мечтать, они все равно не вернутся. В преж-
ние времена, бывало, всегда что-нибудь съэкономишь, быстро про-
дашь зерно, легко что-нибудь заработаешь, а теперь не стоит даже
об этом говорить, ибо все это напрасная мечта.
Не успело пройти несколько дней, как разнеслась весть, что
с Витосом 1 что-то произошло. Люди в знак траура повывеши-
вали на хатах черные флажки. Ни с того, ни с сего явился поли-
цейский и записал всех, кто вывесил флаги. Я как раз никакого
флага не вывешивал. Но накануне был дождь, и я как раз был
в поле и сильно вымок. Моя жена повесила пальто на палку,
чтобы оно высохло. Вдруг является полицейский и пишет штраф
за то, что я вывесил какой-то там флаг. Ои влетел в избу с громким
криком,— зачем это я флаг вывесил? Я отвечаю ему, что никакого
флага знать не знаю, а он показывает мне пальто на палке.
— Что вы, — говорю, — ведь это мое пальто, оно висит со
вчерашнего дня; оио промокло, и баба вывесила его, чтобы оно
просохло.
Но все мои слова были напрасны, он записал что-то в книжку
и приказал снять с палки пальто.
Никогда человеку не дают покоя, постоянно его тянут к ответ-
ственности — то почему навоз не в порядке, то почему собака
1 Витое — вождь Крестьянской партии, до фашистского переворота — неодно-
кратно премьер-министр.
68
ночью не на привязи. Столько хлопот и притеснений, что голова
идет кругом.
Не прошло, вероятно, и двух недель, как вдруг приходит по-
вестка из волости с требованием явиться, так как приедет староста
и будет нас судить за флаги. Собралось нас человек тридцать, и
мы пошли в волость. Вышел господин староста и начал по оче-
реди вызывать каждого. Пришла и моя очередь, и я изложил как
есть все дело. Тогда господин староста покачал головой, подумал
и сказал, что он не налагает на меня никакого наказания, но чтобы
в следующий раз я ничего подобного не делал. Я поблагодарил и
обещал,, что пальто никогда не будет висеть на палке. Некоторые
получили по пяти, по семи, а некоторые и по четырнадцать суток.
Рады — не рады, крестьяне должны были отсидеть под арестом
за флажки.
Время прошло быстро. Наступила косовица, каждый спешил
в поле, чтобы взять ржи «а первый хлеб. Этим летом урожай полу-
чился хороший, погода была подходящая, так что крестьяне свез-
ли в сараи хлеб сухим. Каждый отдохнул после страдной поры.
Пришла молотьба, всюду раздавались удары, каждый стремился
обмолотить скорее зерно на первые нужды, немного на возвраще-
ние долга, взятого зерном до нового урожая, немного на рынок,
чтобы можно было купить на зиму одежду, а затем, и это самое
важное, — на посев. Хлеб пришлось продавать почти даром, но де-
лать было нечего, нужно удовлетворить хотя самую неотложную
потребность. Крестьянин работает в поте лица весь год, и так вот
вознаграждается его тяжкий труд. А к тому же еще нападают на
него, всячески притесняют, арестуют и преследуют.
Во время полевых работ вдруг разнеслась весть о митинге, ко-
торый должен состояться в Пясках 3 сентября. Уже за две недели
до этого митинга всюду только и было разговора, что о нем. За
два дня до митинга староста его запретил.
Крестьянам стало как-то не по себе. Ведь человек мог бы там,
на митинге, рассказать о своей тяжелой доле, и, может быть, вме-
сте нашли бы какой-нибудь выход. Но, на вот тебе, — не дадут
ведь крестьянину ни перед кем пожаловаться! Но в назначенный
день все равно с самого утра с разных сторон начали съезжаться
крестьяне. За амбарами находится большая площадь,, и там все
собирались. Людей съехалось, может быть, тысяч десять, кто это
может сосчитать сразу такую массу?
Когда все собрались, вдруг как дождь с ясного неба явилась
полиция. Полицейские были вооружены как солдаты на войне.
Ныло их наверняка человек двести. Они окружили всю деревню,
а часть отправилась на площадь, где был митинг. Депутаты сейма
стояли на трибуне. Один из них вышел вперед н сказал, чтобы
мы все спокойно, без всяких скандалов и стычек расходились, ибо
староста запретил митинг. Люди послушались и стали расходиться
каждый в свою сторону. Но не тут-то было.
Пока такая масса разойдется, должно пройти некоторое вре-
мя, а полиция, не дожидаясь, стала отравлять нас газами, которые
вызвали сильное слезотечение. Каждый старался убежать со всех
ног без оглядки. Полиция тогда пустила в ход резиновые палки и
била куда попало. Бабам, старикам, девкам, ребятам —всем без раз-
бору досталось. Били так, что спины и головы трещали. Затем вдруг
полицейские стали стрелять из винтовок. Начался еще больший
переполох. Люди так перепугались, что прятались, где только
могли, — в хлев, в амбары, сараи, подвалы. Стояли крик, стоны и
плач. А полиция все гнала и била.
Видя, что дело принимает скверный оборот, я как можно ско-
рее бросился к своей избе, но не успел еще сделать и нескольких
шагов, как сзади на меня набросились двое полицейских и стали
бить почем зря. Один из них так сильно ударил по уху, что я сва-
лился на землю. Но они продолжали еще бить меня лежачего. Я едва
поднялся, а аут недалеко кричат, что убили’ крестьянина. Я побе-
жал туда и увидел человека с раздробленной ногой. У меня прямо
кровь застыла в жилах при таком страшном зрелище. В другом
месте убили корову и быка.
Я потащился домой, сел на скамейку и стал плакать. Боже мой,
до чего мы дожили! Поляк бьет поляка, брат убивает брата! Доко-
ле же это так будет? Когда наконец человек немного передохнет,
когда будет чувствовать себя свободным и веселым? Теперь все
полны горечи, которую человек должен испить, но так пить, что-
бы ею не отравиться. Впрочем каждый крестьянин тверд как ка-
мень. Он перетерпит хотя бы самые худшие времена, а хуже, чем
теперь, вряд ли может еще быть.
V
Владелец неделимого двора в Гарво»
лянском уезде (Люблянское воеводство).
В ответ на обращение Института Социальной Экономики, объя-
вившего конкурс на «Крестьянское жизнеописание», посылаю опи-
сание своей жизни, которому я в виду различных осенних хозяй-
ственных работ не имел возможности посвятить много времени. По-
этому оно, может быть, получилось не совсем подходящим. Отно-
сительно требуемой в обращении искренности жизнеописания дол-
жен признаться, что в моем жизнеописании встречается много не-
искренности, ибо я был не в состоянии описать все свои заботы,
подавленность, отчаяние и черные мысли, которые сопровожда-
ли меня на каждом шагу жизни. Для того, чтобы целиком выпол-
нить это условие об искренности, нужно было бы издать отдель-
но описание моей жизни; я должен бы иметь много времени и, что
самое важное, талант описывать. В случае, если бы мое жизнеопи-
сание не пошло в печать, прошу его мне возвратить, ибо у меня не
было времени списать с него копию, а я хотел бы сохранить на бу-
дущее эти воспоминания о нынешней жизни. Впрочем, даже если
бы оно и было напечатано, я прошу его мне вернуть, так как при-
обрести изданный сборник, несмотря на все желание, я не буду в
состоянии. Мне нельзя думать о приобретении толстой книги,
когда даже на оплату почтовой марки для пересылки моего
жизнеописания я не имел ни гроша и вынужден был занять день-
ги. Чрезвычайно интересуют меня также изданные, если не оши-
баюсь, в прошлом году Институтом Социальной Экономики «Жиз-
неописания безработных», не знаю, удастся ли мне когда-нибудь
удовлетворить свое любопытство и познакомиться с ними.
Я родился 23 сентября 1904 г. в Гарволинском уезде. Это было
в пятницу и притом в одну из пятниц великого поста. Существует
поговорка, что «пятница плохое начало», и моя жизнь полностью
подтверждает правильность этой поговорки.
( Будучи еще ребенком, я едва не утонул в присыпанной снегом
ямс заброшенного колодца. Позднее меня всегда преследовали
разные неприятные события, неудачи, неприятности и т. п. Что же
касается «постной пятницы», то почти все дни моей жизни были
такйми «пятницами», ибо частенько приходилось мечтать о сухой
71
корке хлеба или о сухой картошке. Отец имел девять моргенов
земли. После своего отца, моего деда, он получил в наследство
только шесть моргенов, а трн моргена прикупил позднее. Семья
состояла из восьми человек — бабушка, мои родители, затем
брат отца, которому отец должен был выплатить его часть, и
наконец четверо детей, из коих я был самым старшим.
В школьном 1918/19 году на меня обрушилось большое не-
счастье. Вся наша семья жила в тесной, душной и сырой клетушке,
похожей на тюремную камеру, а не на человеческое жилье. Жили
мы в таких «гигиенических условиях» потому, что отец, чтобы за-
работать несколько злотых и чтобы дать младшим детям возмож-
ность пользоваться школой, отдал под школу большую комнату
своей избы. В результате сыпной тиф свалил всю нашу семью. О г
этой болезни у меня осталось неизгладимое воспоминание. 29 мар-
та 1919 г. утром умерла моя бабушка, а вечером, когда привезли
для нее гроб, умер мой отец...
Представьте себе два трупа взрослых, внесенных в школьную
избу, а рядом в клетушке лежащих в беспамятстве маленьких де-
тей... На следующий день повезли хоронить эти два гроба, а за
ними шли в полном отчаянии мать и я, четырнадцатилетии!! «хо-
зяин». Там же,— в комнатушке,— оставались без всякого присмот-
ра лежащие в тифозной горячке младшие дети.
После похорон заболела тифом убитая горем и отчаявшаяся
мать, а затем слег и я. Лежали мы на той же самой кровати. Теперь
нас было пять человек, лежащих в избе без сознания, без всякого
ухода, а на дворе от голода мычала корова и ржала лошадь.. Нас
мучила страшная жажда, но приходившие взглянуть на нас близ-
кие останавливались у порога, так как боялись заразиться. Пред-
ставьте себе состояние больных, чувствующих, что их оставляют
без помощи, что от них отказываются даже самые близкие. Но,
к счастью, нашлись-таки люди, которые не боялись заразиться и
которые нам помогали чем только могли—сочувствием, советом;
приносили молоко, чай и т. д. Привезли даже доктора, который
впрочем в виду невозможных гигиенических условий мало чем
мог помочь, разве что только забрал за визит последние несколь-
ко марок, оставшиеся после похорон отца.
Несколько недель спустя мы все понемногу стали выздорав-
ливать. Прежде всего встал я, потом два младших брата и сестра,
а самой последней — мать.
Началась тяжелая жизнь для матери, как главы семьи, и для
меня, четырнадцатилетнего мальчика, лишенного нужного умения
и силы для полевых и домашних работ. Вдобавок стоял апрель ме-
сяц, у нас не было ии зерна на хлеб, ни корма для скотины. Из
оставшихся после смерти отца одной молочной и двух яловых
коров одну яловую пришлось продать, чтобы купить корм на про-
кормление остальных. На хлеб денег уже нехватало, и мать вы-
нуждена была ходить по деревне и просить у знакомых и род-
ственников по горсточке зерна взаймы до нового урожая.
72
Главным бнчем в то время было непостоянство валюты. Не ус-
пеет мать продать поросят, чтобы купить лошадь, как уже за эту
сумму ничего не купишь. Лишь в январе 1923 г. мать за 800 000-
марок купила такую невзрачную клячу, что ее было трудно заме-
тить возле телеги. Но лучше хоть какая-нибудь лошадь, чем ни-
какой.
12 июня 1925 г. я явился на призыв и был признан годным
к военной службе. 5 октября того же года я простился с пла-
чущей матерью и выехал отбывать военную службу. Для мате-
ри настали новые заботы и затруднения — приходилось вести хо-
зяйство с младшим четырнадцатилетним братом.
Возвратившись домой, я нашел там такую же нужду, какая ос-
талась после смерти отца. Временами я даже сильно жалел, что не
остался на военной службе.
*«
*
Наше питание таково. На завтрак картошка с капустой, на обед
картошка и похлебка из крупы, на ужин — картошка и кислое мо-
локо, а если его нет,— то какой-нибудь борщ или просто карто-
фельная тюря с водой,— вот и все питание. Сало —только к рож-
деству и на пасху. В эти же праздники пьем чай. Но и тогда труд-
ненько бывает 'раздобыть денег на покупку килограмма свинины
или пол-кило сахару, лучше бы, пожалуй, никогда не пробовать
этих редкостей и вовсе не знать их вкуса.
В течение всего года молоко, если оно только имеется, служит
для сдабривания всех блюд, а если его нет, их сдабривают водой
и солью. Впрочем этой последней тоже часто нехватает. Зимой,
когда работы меньше, хлеба не едим, а обходимся картофелем и
капустой. Рожь бережем на время тяжелой работы — на весну и
на косовицу.
Одежда. За двадцать лет холостой жизни я не имел, да и сей-
час еще не имею, теплого зимнего пальто. Я уже износил два са-
модельных кожуха, а ныне донашиваю купленное шесть лет тому
назад за 36 злотых осеннее пальто, которое служит осенью, зи-
мой' и весной и не только для одевания, но и как одеяло. Таким
одеялом служили и кожухи, которые и износились поэтому вдвое
скорее, чем при нормальной носке. До военной службы я носил
каждый день штаны из своего льна, а в праздники и в воскре-
сенье штаны шерстяные, сделанные домашним способом из шер-
сти собственных овец.
При увольнении из армии мне, как унтер-офицеру, было стыдно
надеть «рекрутские» льняные штаны и шерстяной домотканный
пиджак. Поэтому перед увольнением я написал домой письмо с
просьбой прислать денег на покупку «магазинного костюма».
Мать прислала мне сорок злотых, вырученные младшим бра-
том от продажи в местечке мякины и рубленой соломы, и изви-
нялась, что выслать столько, сколько я просил (100 злотых), он»
никак не может.
73
За неделю до увольнения в запас я пошел с товарищем в город
и купил костюм за 30 злотых, за 8 злотых свитер и за два злотых
галстук, который товарищ, в виду отсутствия воротничка у рубахи,
прикрепил мне прямо на свитер. «Разодетый» на эти сорок злотых
я тайком от всех бросил свой «рекрутский костюм» в уборную.
Купленный за тридцать злотых костюм прослужил мне после мо-
его увольнения два года. Весной 1929 г. я купил себе новый костюм
за ПО злотых. В этом костюме я хожу до сегодняшнего дня, и не-
смотря на то, что штаны уже залатаны и сквозь рукава пиджака
вылезают локти, о приобретении нового костюма не могу и меч-
тать.
Вместе с этими двумя костюмами я износил и две купленные
в магазине рубашки, которые я надевал только в большие празд-
ники и торжества. Теперь мне не во что одеться не только в празд-
ники и в воскресенье, но и в будни; хожу буквально оборванцем.
С момента проведения комассации1 и, следовательно, уничтоже-
ния общих пастбищ, мы больше не разводим овец, и поэтому нет
шерсти на выработку шерстяных штанов, которые я бы не посты-
дился теперь надеть даже в самый большой праздник. Подобно
костюмам я не злоупотреблял также покупкой обуви. За все время
моей холостой жизни я износил три пары ботинок и только прош-
лой зимой купил себе за двадцать шесть злотых первые празднич-
ные сапоги. Все лето они заменяли мне и ботинки. Так как я ку-
пил зимой сапоги, то уже ботинок на лето приобрести не мог. Та-
кие вещи, как галоши, перчатки, шарф "И т. п., мне знакомы только
с виду — или в магазине, или на других людях.
Задолженность. В связи с описанным выше хозяйственным по-
ложением стоит еще один наиболее жгучий и угнетающий меня
вопрос —вопрос о налоговой задолженности и о долгах частным
лицам. Я прямо боюсь упомянуть об этом и излагать это на бума-
ге, ибо это такие страшные и грозные цифры, что у меня от них
кружится голова.
Самое страшное, конечно,—это цифры, показывающие нало-
говую задолженность. Когда я подсчитал по квитанциям у солтыса
и подвел итог, у меня волосы на голове стали дыбом. Вот как
представляются эти цифры по отдельным годам (см. табл, на
стр. 75).
К этой головокружительной сумме в 319 зл. 27 грош, нужно
прибавить еще сумму, взимаемую при взыскании каждого налога.
Она составляет также по 1,50 зл. от каждого налога, следователь-
no, с 221 налога. пна ^пгтяиит 31,50 злотых, а вместе-с прежним
итогом это означает налоговую заТЮТЖенность в^350^17 злотых.
Нечего сказать, приятный долг! Нужно продать все>?*ИУров, кобылу
|^и свиней и тогда, быть может, с натяжкой хватит на покрытие
этой задолженности! А что будет дальше? Что продать потом?
Как вести хозяйство? Чем кормиться?
1 Комассация—ликвидация чересполосицы.
ТА
1931 г. I. Взнос дорожи, налога . П. ,.	. I. „	земельн. » . , 11. „ » . .	. 13,02 зл.-|-20/пХ31 мес. = 8.08 зл. 4-1.60 пол			
	• 13,02 „ 4-20/пХ25 „		£ С € СС С'Г II II II	4-1.50 „ 4-1,50 .. 4-1.50 „
	 7,47 , . 16,45 ,	. +1%Х31 „ . 4-1%Х26 „		
Итого . .	 49,96 ,	+	21,01 „	4-6— ал.
1932 г. 1. Взнос земельн. налога . . 19,12 зл П- ..	,.	>	. . 19,12 „ 1.	..	дорожи, сеймнк. 9,75 „ II-	„	волост.уравнит. 11,23 „ II.	„	„	11,23 „	4-1®/оХ2О мес. +1%Х13 „ 4-1%Х13 „ +1°/оХ17 „ +1%Х13 „	= 3,82 зл. 4- 1,50 поя. = 2,48 „ 4-1,50 . = 1.27 я 4-1,50 » = 1,91 „ 4-1,50 . = 1,46 „ 4-1,50 .	
Итого . . . 70.45 эл-4-		10,94 зл. 4-7,50	ЭЛ.
1933 г. 1. Взнос земельн. налога .	16,47 зл	4-1%Х7 мес. +1%Х1 ..	= 1,15 зл. 4- 1.50 нов.	
11.	„			16.47 „		= 0,16 . 4-1,50 .	
1.	„	дорож. , . .	9,31 „	4-1“/оХб „	= 0,55 „	4-1.50 ,
11.	„			9.31 „	+1%Х1 .	= 0,09 „	fl^O ”
I. „	уравнит. . .	10,39 „	4-1%Х5 ..	= 0,52 „	Ц- 1,50 „
II.	10,39 „	4-1°/оХ1 ..	= 0,10 „	4-1.50 ,
Итого . . . 72,34 зл.-f-	2,57 зл. 4- 9,00 ал.
А за все три года:
Год 1931 Задолженность..................»	• • 
Пени по недоимкам......................
Напоминания ...........................
Год 1932 Задолженность.........................
Пени по недоимкам......................
Напоминания ...........................
Год 1933 Задолженность.........................
Прни по недоимкам......................
Напоминания ....	..................
49,9G
21,01
6,00
70,4й
10,94
7.50
72,34
2,57
9,00
Итого . . . 249,77 «лот.
Страх. 1. Взнос. 1931 г.
от огня II. 1931 „
I.	„	1932 „
II.	.,	1932..
I.	.,	1933 ,.
11.	„	1933,,
Итого .
мсс — 4,»5 4-1,50 повеет.
„ = 3,50 4- 1,60
= 1,10 +1,60
= 0,50 4- 1.»9
= 0,38 4-1.50
- 0,11 -1-1,50
10,24 4-9,50
60,20
Задолженность................. 0
Пени по недоимкам..............9*00
Напоминания  .................*
""	~ Итого . • • 69,50
4- 249,77
——д к<гв. .	319,27~алот.
75
Говорят, чго крестьянин может платить налоги, но только не
хочет. Кто так думает и говорит, тот пусть внимательно сам при-
смотрится к приведенным выше цифрам и серьезно их обдумает,
। и тогда наверно он станет думать и говорить иначе. 44 зл. 76 гр.
'-пени за невзнос налогов, начисленные до 1 декабря 1933 г., 31 зл.
50 гр. расходов по описи имущества и 31 зл. 50 гр. начислений за
напоминания. — всего 107 зл. 76 гр.!!! Какой дурак станет зря пере-
плачивать такую сумму, если только он действительно в состоя-
нии внести в срок свои налоги? Ведь на эти 107 зл. 76 грошей я
мог бы прилично одеться и обуться на целых пять лет!
Крестьянин понимает необходимость платить налоги и хотел
бы делать это в установленный срок, но не может. Не знаю, помо-
жет ли много здесь и принудительное воздействие со стороны су-
дебного исполнителя. Прежде крестьянин был более «впечатли-
телен» и старался всеми силами, чтобы сборщик налогов «не рылся
у него в углах». Ныне он уже с ним познакомился, освоился, и
сборщик налогов не производит на крестьянина никакого впечат-
ления. Ныне крестьянин уже утратил свою прежнюю мнительность
в этом отношении. В его углах столько раз уже рылись, что он к
этому привык. Просто немыслимо, чтобы такое положение могло
продолжаться долго! Лучшим доказательством этого являются
известные кровавые события в Центральной Галиции. Крестьянину
уже безразлично — умирать ли медленной смертью или же сразу
иттн на смерть. В последнем случае он избавляется от мучений.
«Налоговый пресс» при чрезмерном завинчивании может лопнуть!
Ведь даже сталь и железо не вечны!!!
Немногим меньше, чем приведенная налоговая задолженность,
составляют частные долги. Они представляются в следующем
виде:
Возврат ссуды, полученной в 1930 г. в волостной
сберегательной кассе ............................ 25	злотых
Возврат долга, взятого на похороны брата.......100
Возврат долга за лечение умершего брата .....	10	„
Доплата за гроб брата............................. 5	„
Возврат долга по случаю конгресса Крестьянской
партии........................................ 10
Возврат долга по случаю велосипедной экскурсии . 10
Задолженность по взносам в кружок деревенской мо-
лодежи ........................................ 2
Задолженность по взносам в кружок Крестьянской
партии......................................... б
Задолженность по подписной	плате	„Вици“......... 36	„
Уплата за приобретенную в 1929	г.	швейную машину 182	„
Разные другие мелкие долги	.................... 19	„
Всего . .	380 злотых
Не имея точного подсчета общей задолженности частного ха-
рактера, я вначале сказал «на-глаз», что она составляет мень-
шую сумму, чем налоговая задолженность. Между тем после под-
счета оказалось совершенно иное. Оказалось, что задолженность
частного порядка не меньше, а больше на 30 злотых, чем сумма
76
налоговой задолженности. Всего, таким образом, налоговая задол-
женность и разные долги частного порядка будут равняться к пер-
вому декабрю текущего года 730 зл. 77 гр. Но это еще не все.
Несколько дней тому назад, уже после того, как я начал писать
жизнеописание, ко мне явился товарищ моего умершего брата и
сообщил мне не особенно радостное известие, а именно, что в то
время, когда он был вместе с моим братом в Варшаве, брат одол-
жил у него велосипед, а затем этот велосипед был украден у брата
на улице около магазина. Велосипед стоил 200 злотых, и брат
обязался их вернуть Но смерть настигла его раньше, чем он ус-
пел выполнить свое обещание. Не знаю, соответствует ли это заяв-
ление правде, так как брат об этом неприятном случае ничего пе-
ред смертью не упоминал. Чтобы быть однако чистым и спокой-
ным перед своей совестью, нужно было бы выполнить обязатель-
ство брата и эти 200 злотых заплатить, ибо умерший брат, не счи-
тая расходов на похороны, ничего из приходящейся на его дол»
части хозяйства не взял.
Таким образом, чтобы от всех долгов как следует очистить-
ся, нужно было бы к первому декабря 1933 г. иметь круглую
сумму в 1 000 злотых!!! Чтобы изыскать ее в хозяйстве, нужни
было бы продать два моргена лучшей земли, а в оставшемся пес-
ке вырыть большую яму и закопать себя там живым вместе со
своей семьей и скотиной. Иного выхода и возможности жить не
вижу, ибо чтобы жить и иметь от жизни коенкакое удовлетворе-
ние, нужно было бы кроме этой тысячи злотых на уплату долгов
иметь вторую на ремонт и устройство построек, на покупку кое-
какой теплой одежды на зиму, а также на покупку дров, чтобы не
замерзнуть зимой.
Нужно иметь две тысячи злотых, чтобы временно выр-
ваться из когтей душащей нужды. Если же думать о дальнейшем,
то следовало бы выплатить сестре ее часть и обеспечить как-ни-
будь будущее младшему восемнадцатилетнему брату, дав ему ка-
кую-нибудь специальность. На все это, считая скромно по 2 00®
на сестру и брата, нужно было бы 4 000 злотых. Прибавьте к ним
прежние 2 000 зл., и всего потребовалось бы 6 000 злотых! Каким
чудом их раздобыть? Может быть, многие дали бы такой совет:
«ты холост, поищи богатую невесту, женись на ней, возьми прида-
ное, и все в порядке». На такой совет я мог бы ответить вопро-
сом, — кто же ныне может дать за невестой столько денег? Если
бы даже случайно и нашлась такая «богатая невеста», разве согла-
силась бы она на мои условия? Да и на брак я смотрю не с точки
зрения материальной, а желаю выбрать подругу, жизнь с которой
была бы всегда приятна. В первую очередь ценю человека, ви
вторую — деньги. Обе эти ценности очень трудно сочетаются.
77
VI
Деревенский плотник—владелец карли-
кового хозяйства в несколько моргенов
в Ласском уезде (Лодзииское воеводство)
В начале 1930 года умер мой отец. Хозяйство, состоявшее тогда
из 11,5 моргенов земли, было разделено между наследниками. Мать
получила Vs в свою собственность, а также пожизненную часть
отца. Остальное было разделено на равные части, каждая при-
мерно по моргену. Получил и я свой морген. Тяжело было начи-
нать хозяйство на этой маленькой полоске, ибо я должен был по-
купать весь посевной материал. Хорошо, что у меня были кое-
какие трудовые сбережения.
Послесмерти отца я стал думать об увеличении своего участка,
так как семья моя увеличилась и вместе с этим увеличились заботы.
Я начал толковать с братом о покупке его части. Почти целый
год мы об этом толковали, но в конце концов к соглашению не
пришли, так как брат потребовал окончательно 2 000 злотых. Я не
мог согласиться уплатить такую сумму за 280 саженей средней
земли. Мне однако не давала покоя мысль, что необходимо ист-
ратить с пользой приданое жены и прикупить на него земли. Я на-
чал переговоры с младшей сестрой. В результате мы с ней сгово-
рились на сумме 700 злотых, и я купил участок. Я радовался тому,
что теперь буду иметь возможность держать корову, что раньше
не было возможно. После покупки этого клочка земли жена полу-
чила в приданое от своей матери молодую полуторагодовалую
корову, которая современем стала давать хороший удой. Я почув-
ствовал себя лучше; но времена начали ухудшаться. 1931 год при-
нес катастрофическое падение цен на сельскохозяйственные и жи-
вотноводческие продукты.
На своем клочке земли я этого не чувствовал, ибо мог рассчи-
тывать получить с него только на прокорм семьи. О продаже хлеба
не было и речи, и ни о каком животноводстве, кроме содержания
коровы, нельзя было и думать. Однако ухудшение хозяйствен-
ного положения в деревне вызвало частичный застой в строитель-
стве и падение зарплаты на постройках. Я стал требовать обратно
одолженные мною кое-кому деньги, ио натолкнулся на сильное со-
противление. Затруднения, вызванные тяжелым хозяйственным
положением, привели к тому, что в течение года я не мог получить
обратно и ста злотых. С момента прекращения сезонной эмигра-
ции в Германию исчезла возможность занимать деньги и вместе с
тем получать обратно долги. Честные люди отдавали мне по мело-
чам, и я мог кое-как кормить семью.	'
78
С этого момента началось проедание приданого жены. Исчез-
какой-бы то ни было Заработок. Жизнь становилась все тяжелее.
Отданные когда-то в долг 300 злотых я никак не мог получить об-
ратно, никакие просьбы с моей стороны уе помогали. В доверше-
ние всего финансовое управление потребовало от меня принуди-
тельного выкупа промышленного свидетельства. Мое ходатайство с
указанием, что заработки мои ничтожны, не помогло. Приходилось
либо совершенно отказаться от работы, либо выкупать свидетель-
ство. Не желая впасть в полную нищету, я выкупил свидетельшво.
Результаты были таковы, что я заработал на соль, а сборщик за
налог с оборота описал у меня последнюю четверть ржи. Мной
овладело полное отчаяние.
Я живу в помещении, предоставленном мне матерью. Состояние
построек таково: изба — средняя, амбар вот-вот рухнет, хлев,
окруженный подпорками, быть может, выдержит еще года два. О
ремонте не может быть и речи, а о новых постройках нечего и ду-
мать. Первая забота—как перенести предстоящую зиму. Весь скот
—это плохая корова. Дать детям образование невозможно. Трудно
даже купить тетрадь для начальной школы. О мелиорации дерев-
ня забыла и думать. Помнят только те, которых за эту мелиорацию
угнетают долги. О покупке книжек и газет нельзя даже мечтать,
ибо нередко бывают дни, когда приходится обед или ужин варить
без соли.
В унынии и заботах о своем будущем, которое представляется
безнадежным, проходят длинные зимние вечера. Охотно бы до-
стал почитать какие-нибудь полезные книжки, но откуда их взять?
Товары покупаем только самые дешевые, самые необходимые, на-
пример белье, когда старое уже окончательно расползлось. Празд-
ничной одежды мы не покупаем вовсе,— донашиваем ту, которая
осталась от лучших времен. Ходить в сапогах на ежедневную ра-
боту деревня уже не может. В очень многих случаях одни сапоги
должны на праздник хватить на всю семью, а много у нас и таких
крестьян, которые не могут приобрести даже деревянных башма-
ков. Двухлетние ребята должны ходить в деревянных башмаках,
так как о покупке ботинок нечего и думать, тем более, что побоч-
ных заработков не стало.	.
Даже зажиточные хозяева не нанимают работников, ибо им
нечем платить. Когда же они бывают вынуждены нанять рабоче-
го, то платят ему хлебом или наймом лошади. Когда в хозяйстве
нет работы, отрабатываешь за предоставление лошади, ибо на
своем клочке не можешь содержать лошадь -- производительно-
сти земли едва хватает на прокормление семьи. Одеваемся мы по-
нищенски, чиним Каждое платье и белье до последней возможно-
сти, ибо на разведение льна нехватает земли. Что касается пита-
ния, то питаемся мы так: картошка, капуста, очень мало сдобрен-
ные, ибо ‘А кило сала должно хватить на неделю, на всю семью,
затем кусок сухого хлеба, да и то не всегда, ибо хлеба нехватает.
О том, чтобы помазать хлеб жиром, нечего и думать. Состояние
79
здоровья очень незавидное. Хуже всего с малыми детьми. До на-
ступления больших холодов они должны ходить босиком, на теп-
лгю одежду нет денег, помещение до наступления больших моро-
зов не отапливается. Поэтому с наступлением больших холодов
дети постоянно болеют коклюшем, простудой, а нередко и чахот-
кой. Боже сохрани от такой жизни! Медицинской помощью, — да и
то в самых тяжелых случаях, — пользуемся только тогда, когда
найдется пара злотых. Если же их нет, — махнешь рукой, — «будь,
что будет».
В 1928 г. была основана у нас касса Стефчика. И я внес свой
пай в 15 злотых. Меня выбрали секретарем ревизионного совета
и со временем председателем этого совета; я работал с увлече-
нием, так как являюсь большим (приверженцем кооперации. Сна-
чала все шло довольно хорошо. Однако через несколько лет ра-
бота начала ослабевать. Часть ссуд не возвращалась членами
кассы, что отразилось и на состоянии кассы. Ныне касса нахо-
дится накануне ликвидации.
Никаких видов на будущее для себя и своей семьи я не вижу.
Да и можно ли сегодня думать об этих видах? От одной мысли о
завтрашнем дне вздрагиваешь. Какими же путями может обеспе-
чить малоземельный крестьянин свое будущее, т. е. свою старость?
Бесповоротно прошли те времена, когда можно было что-нибудь
сберечь на старость. Сегодня думаешь только о том, как бы про-
жить, пусть в большой нужде. О том, чтобы обеспечить себя на
старость, перестали думать.
Мое жилище состоит из одной избы. Вся меблировка — это
старый кухонный шкаф, такой же столик, платяной шкаф и кро-
вать, доставшиеся жене в приданое, и наконец стол собственного
изготовления.
Сравнивая теперешний уровень жизни трудящегося человека—
малоземельного и безземельного — с уровнем довоенным, необ-
ходимо констатировать, что между ними существует большая про-
пасть, которую не легко заполнить. До войны малоземельный
крестьянин, кроме занятий в собственном хозяйстве, работал еще
на стороне. Работы этой не надо было искать, ибо всюду требо-
вались рабочие руки,— на постройках в деревне и в ближайших
местечках и в крупных хозяйствах. А сколько тысяч людей из
деревни находили работу в сезонной эмиграции в Германии! Ныне
же десятки и сотни людей в деревне, способные к труду, напрасно
ищут работы и когда услышат, что где-иибудь, даже в самом бт-
даленном районе Польши, можно что-нибудь заработать, они ухо-
дят на целые недели, отправляются пешком с сухой коркой хлеба
и возвращаются в отчаянии. В нашей стороне я знаю случаи таких
весенних походов в поисках работы даже на Поморье — и все же
без результата. Через несколько недель лю(ди с разбитой надеж-
дой возвращаются обратно к своей нищете.
Отец — малоземельный, способный еще сам обработать свой
клочок, взрослых сыновей трое-четверо. Работы нет, поиски ее
80
напрасны. Приходит зима, все без сапог и одежды; а еще хуже
весна, — уже в мае нет средств к жизни. Сыновья охотно пошли
бы работать за харчи, но куда?
В деревне — все малоземельные, имеющие один-два гекта-
ра средней земли, и только несколько таких, которые имеют по
пяти гектаров. Отсюда отчаяние, раздоры и ругань в доме. Де-
ревня ныне не видит перед собой никакого будущего. Огромная
безнадежность сейчас господствует в деревне. Люди бессмыслен-
но бродят; всюду нищета, опустошение и отчаяние.
Я помню, как во времена хорошей конъюнктуры, если появ-
лялся в деревне судебный пристав или исполнитель, — это было
большим событием. Все выбегали из домов на дорогу, любопыт-
ствуя, кто и зачем приехал; а большинство было таких, которые
и своей жизни не видели еще подобных господ и поэтому стре-
мились на них посмотреть. А ныне иикто даже не выглянет из до-
ма: — «Судебный исполнитель? Что же тут удивительного?» Все
с равнодушием относятся к его присутствию в деревне. Присут-
ствие судебного пристава или исполнителя никого в деревне не ин-
тересует, ибо эти господа здесь почти ежедневные гости. Люди
не опасаются больше присутствия судебного исполнителя, так как
знают, что у них он уже ничего не возьмет, ибо взять нечего. Ни-
щая, унылая и отчаявшаяся деревня походит скорее на кладбище,
чем на средоточие людской жизни. На лице у крестьянина исчез-
ла улыбка.
Большое зло, которое ускорило страшное обнищание деревни,
это отсутствие возможности работы для безземельных и малозе-
мельных крестьян. Это обстоятельство столкнуло их в бездну ни-
щеты. Другое зло, и пожалуй самое крупное, это невыгодность
сельскохозяйственного производства и животноводства при высо-
ких ценах на промышленные изделия, а также отсутствие дешево-
го кредита, вследствие чего каждый крестьянин вынужден сейчас
же после урожая продавать хлеб за бесценок. Третье зло — это
чрезмерные налоговые тяготы, которые все растут в различных
формах и видах. Вот три самые главные язвы деревни. За ними
идет ряд других, перечислять которые отняло бы слишком много
времени. ,
VII
Безземельный деревенский поденщик,
Калншского уезда (Лодзииское воевод-
ство).
Родился я 8 декабря 1912 г. в деревне Шулец, Калишского
уезда. Родители мои происходили из крестьянской семьи. Жили
они трудом собственных рук, — отец зарабатывал как портной,
мать занималась домашним хозяйством.
Наступил роковой 1920/21 год, — время войны с большевика-
ми. Теперь уже не помогали никакие хитрости, нищета все уве-
личивалась.
Нас было четыре брата, мы посещали тогда школу, Двое стар-
ших посещали школу в Опатовке, мы же, двое младших, — учи-
лись в местной сельской школе. Положение было ужасное. Наши
молодые организмы требовали обильной и хорошей пищи, а ро-
дители, несмотря на все свои усилий, не могли нам ее достать. На-
ши сапоги и одежда были в сплошных заплатах.
Еще и поныне хорошо помню, какой мучительной была’ тогда
жизнь. Постоянный голод, постоянные слезы, выклянчивание у
матери куска хлеба.
А мать... У нее, бедняжки, наверно сердце обливалось кровью,
когда она видела вокруг себя заплаканные и сверкающие голод-
ной жадностью глаза ее ребятишек. Помню, она часто вспла-
кивала и жаловалась отцу на свою мрачную жизнь. Отец утешал
ее, говоря, что все это скоро кончится.
Мои первые школьные годы были очень тяжелыми. Они были
тяжелы потому, что моя тогдашняя учительница, — не знаю, яв-
лялось ли это следствием ее педагогических принципов или же
объяснялось личной ее жестокостью, — беспощадно нас секла.
Еще сегодня я ощущаю на спине жестокие удары ее плетки. Она
била де1ей по всякому поводу. Порка стала ее страстью. Она не
пропускала ни одной возможности пускать в ход свою жестокую
плетку и мучить ребят. Не опасаясь того, что может превратить
ребенка в калеку, она била его по лицу, по голове и по спине. В
моменты же высшего увлечения она клала ребенка на скамью и
секла немилосердно, не обращая внимания на стоны истязаемого.
Это был дьявол в облике интеллигента!
Сливками нашей школы были богатые ученицы. Их родители
приносили учительнице много продуктов и пользовались поэтому
большой благосклонностью. Девицы эти делали все, что хотели.
Когда они на кого-нибудь точили зуб, то сейчас же жаловались
82
учительнице, а та с удовольствием давала «порции», которые до-
ставались и на мою долю.
Отец по возможности брал в починку платье и старался зараба-
тывать, чтобы хватало на жизнь. Дома мы до последних пределов
понизили свой жизненный уровень, экономя на всем, на чем толь-
ко было возможно. Было хуже, чем во время войны.
Так мы продержались три года. За это время все ма.ериал>-
ные возможности были исчерпаны до последней степени. Даль-
нейшие расходы на том же самом уровне стали невозможными.
Брат, который был в учительской семинарии, был вынужден бро-
сить учебу.
Вернувшись из школы, он сначала работал дома. Потом нашел
работу в Калише, где работал долгое время. Позже он выехал в
Познань. Старший брат продолжал учиться в ремесленной школе.
Наконец, после долгих усилий родители вздохнули с облегче-
нием, ибо Янек, так звали старшего брата, окончил школу.
У нас был такой план: старшие братья после окончания курса
науки, когда они начнут работать, должны содержать в школе
младших. А все вместе мы должны были обеспечивать содержание
родителей и брата старше меня, который не хотел учиться и пред-
почитал работать в хозяйстве. Этот брат работал тогда у дяди. Что
касается меня, то я горячо стремился к науке, ставя ее выше всего.
Я мечтал тогда о гимназии, университете...
Учиться, учиться! — такова была моя мечта.
1928—1930 гг.
Я окончил начальную школу. Не имея возможности непосред-
ственно продолжать учение, я должен был прервать его до мо-
мента, пока брат окончит ремесленную школу.
Кончая ремесленную школу, брат заболел туберкулезом и при-
ехал домой больным. Его здоровье требовало дорогого и длитель-
ного лечения. Дома однако не было возможности предоставить
ему медицинскую помощь. Кроме того приходили разные совет-
чики, которые говорили, что при такой болезни не помогут ника-
кие доктора, и что тут. могут помочь только хорошее питание и
свежий воздух.
И действительно, хорошее питание и свежий воздух сделали
свое, и к брату начало возвращаться здоровье. Осенью однако
наступило ухудшение. Болезнь приняла резкую форму и свалила
брата в постель. На рождестве нас постигло новое несчастье. Отец
при падении вывихнул левую руку и сломал ключицу. Отчаяние
охватило нашу семью.
Отец, главный работник в семье, потерял трудоспособность.
Тяжелые черные тучи стали скопляться иад нашей хатой.
Старший брат, которого я любил больше всех в семье, чув-
ствовал себя все хуже. Кашель, рвота и время от времени кровоте-
чение знаменовали обострение болезни и приближение неминуемой
развязки, которой кончается туберкулез. Отец также чувствовал
себя плохо. Сначала ему вправили руку деревенские знахари, но
яч
это не помогло: увечье было настолько неудачно, что никакими
мерами его нельзя было излечить.
Брат, видя, что его болезнь усиливается с каждым днем, не
хотел дольше отравлять своей болезнью домашнюю обстановку.
Он стал просить мать, чтобы она постаралась отправить его в
больницу.
Мать, краснея от стыда, отправилась в волостное правление за
свидетельством о бедности и за разрешением поместить брага
в больницу.
Сколько стыда она тогда испытала. Волостной секретарь, чело-
век подлый, наглый, вместо сочувствия несчастной женщине, у ко-
торой на глазах никогда не высыхали слезы, стал грубо над ней
издеваться. В правлении собралось несколько окрестных крестьян.
Эти простые люди, те, которыми только помыкают, которых бьют
по лицу как «хамов», с выражением глубокого сочувствия смотре-
ли на мать, придавленную несчастием и стыдом, стоявшую перед
господином секретарем как перед палачом. Наконец, после обиль-
ных слез и просьб удалось вырвать разрешение, и брат уехал в
больницу.
Тем временем отец стал чувствовать себя все хуже. Разбитая
рука начала его сильно беспокоить. Будучи не в состоянии более
выдержать и не видя улучшения, он также вынужден был обра-
титься к господину секретарю с просьбой о выдаче свидетельства
на прием в больницу. Снова повторилась та же унизительная исто-
рия.
В госпитале была произведена операция руки. Явилась надеж-
да, что все будет хорошо, что к отцу вернется здоровье. Итак, оба
они были в больнице... Дома воцарилась крайняя нищета. Пред-
ставьте себе эту жизнь,—ежедневные слезы, ежедневное отчаяние
и это мучительное беспокойство за судьбу больных, за исход их
болезни.
Такое положение продолжалось до апреля.
На неделе мать пошла проведать больных. Янека она застала
в безнадежном состоянии. Он лежал уже в отдельной комнате, из
которых больных туберкулезом выносят только покойниками.
Увидев мать, он не мог совладать с собой. Слезы потекли из его
глаз.
Он жаловался матери на свою тяжелую судьбу, на свою мрач-
ную, хоть и быстро промелькнувшую, короткую жизнь. С огром-
ной горечью он бросил обвинение, какое бросает каждый пролета-
рий, когда тяжкая жизнь и страдание ввергают его в смертельную
болезнь.
На другой день мы поехали с братом Петром навестить его и
проститься навсегда. С огромной тревогой приближались мы к
воротам больницы. Когда брат пршел к доктору просить о раз-
решении свидания с Янеком, я, оставшись на больничном дворе,
старался как бы пробить взглядом стены, чтобы узнать поскорее,
жив ли он.
А
Прошли долгие минуты, и наконец от доктора вышел брат с
грустным лицом и сказал мне просто, но с чувством: — «Янек скон-
чался».
Случилось то, что неизбежно должно было случиться.
Прислонившись к больничному забору, я стоял в отчаянии. На-
конец брат, взяв меня за руку, повел в другой район города, в
больницу, где лежал отец. Как он горевал при известии о смерти
сына! Он не мог притти в себя от плача, потрясавшего его изболев-
шее тело.
На нас обрушилось горе. Однако мы не могли горевать слиш-
ком долго, ибо нужно было заняться устройством дел.
И здесь я должен подчеркнуть стойкость моей матери. Несмо-
тря на тяжкое горе, терзавшее ее материнское сердце, она не по-
теряла головы, не пала духом. Несмотря на свое горе, она не утра-
тила мужества и занялась устройством похорон. Заняв деньги у
родных, она вместе со. старшим братом выполнила все формально-
сти, и похороны состоялись на третий день после смерти Янека.
Постоянные огорчения и заботы притупили мою способность
чувствовать. Я перестал отчаиваться. Осталась только какая-то хо-
лодная пустота, какое-то равнодушие к жизни. Идя за гробом
брата, я не чувствовал ничего. Меня не задевали никакое явление
жизни, никакая тоска, никакая боль.
Отец, который в день похорон выписался из больницы, прибыл
домой. Рука однако осталась парализованной. Он остался калекой
на всю жизнь.
Время протекало в унынии и нужде. Переносить его однако уже
было легче, ибо не видно было никакой непосредственной опасно-
сти для нашей семьи. Казалось, что несчастья уже прошли, и что
после страданий и горя для нас наступило спокойствие.
Не тут-то было!
Осенью текущего года неожиданно заболели .два старших бра-
та. На этот раз мы имели возможность пригласить доктора. Но не
помогли ни доктор, ни больница, в которой один из братьев про-
лежал долго за счет волости.
В феврале следующего года, т. е. в 1932 году, умер отец, кото-
рый, страдая от последствий повреждения руки, все больше терял
здоровье. В июне 1932 г. умер старший из оставшихся у меня
братьев.
Условия моей работы были очень тяжелые. Из дому до места
работы было четыре километра. Работа начиналась чрезвычайно
рано, а кончалась с заходом солнца. Из дому я выходил около
5 часов утра, а возвращался Вечером около 9 (летом). Пока я умы-
вался, ужинал, бил десятый час, и нужно было иттн спать, ибо
организм, измученный «работой, требовал отдыха.
Тяжела была эта жизнь — спать, есть и работать! В таких ус-
ловиях нельзя было и думать о чтении, о самообразовании. На это
попросту нехватало энергии.
85
Питание тоже было плохое. Большую часть заработка погло-
щало содержание неизлечимо больного брата. Остального едва
хватало на скверное питание. Сухой хлеб, картошка — вот основа
нашего питания.
В этом году я проработал на одном предприятии около
40 дней, что дало мне 120 зл. заработка. Затем во время жатвы я
работал с матерью 14 дней, что дало в общем около 70 злотых за-
работка. Копка картофеля дала около 30 злотых, всего 220 злотых.
Этим в указанном году ограничились мои заработки деньгами.
К ним прибавилось еще около 40 квинталов картошки, посажен-
ной за отработку на земле одного крестьянина. Вот средства к су-
ществованию на целый год для четырех человек, из которых один,
больной, требовал заботливого и стоящего дорого ухода.
В этих условиях прошла зима. Мы продали двух откормлен-
ных свиней, за которых получили 200 злотых. Выручка для того
времени недурна. Однако в наших условиях она являлась ничтож-
ной. Купили мы немного дров и немного угля на зиму. Осталь-
ные деньги мать предусмотрительно спрятала, ибо ведь было оче-
видно, что брат скоро помрет. Мы не хотели просить помощи, ведь
она была так унизительна. Брат чувствовал себя все хуже. У пего
все меньше оставалось сил, и он совсем исхудал. Наконец в начале
марта кончились его страдания.
Помню его стеклянные глаза, смотревшие на нас, на семью, соб-
равшуюся около кровати. Какое отчаяние застыло в них. Какая
жажда жизни запечатлелась в них, сжимая нашр сердца невыра-
зимой скорбью!
О, туберкулез, этот страшный гость серых нищенских хат наро-
да! Когда же; кончится его безжалостное всесильное господство
над нами?! Разве нам мало страданий причиняет борьба за хлеб?
Уже в этой борьбе нам приходится превращаться в рабочий скот
и терять свой человеческий облик. А страшная болезнь постоянно
наносит нам жестокие удары.
*
После смерти третьего брата в наш дом вернулось спо-
койствие. Нас осталось три брата и мать. Все мы были здоровы.
Общественные вопросы снова стали играть главенствующую
роль в моей жизни. И под их влиянием я обратил свои взоры на
жизнь своих собратьев-крестьян, приглядываясь и изучая ее со-
держание. Ах, какие возмутительные вещи я видел! Предчув-
ствие несправедливости, которое зародилось во мне, когда я был
еще мальчиком, нашло полное подтверждение в действительности.
И я клянусь всем, что есть у меня самого дорогого, что я видел лю-
дей, нищета которых была в десять раз больше, чем моя. Помнкц
было это в 1931 году, в июне месяце. Я работал тогда на шоссе
с тремя товарищами. Один из них был крестьянином, имевшим
меньше гектара земли, другие—безземельные рабочие.
86
Первый был обременен многочисленной семьей. Не имея ника-
ких серьезных заработков, он не мог прокормить семью. Нужда
его была огромна, она доходила до последних границ.
Видя, что он стыдится своей нищеты, я не хотел прямо его об
этом спрашивать. Но понемногу от общих тем мы перешли к не-
посредственно личным вопросам. Я начал рассказывать ему о своей
жизни, о том, что у меня умерли три брата и отец.
Он же, выслушав это, сказал мне:
— Не жалей, что они умерли. Я вот имею восьмерых детей, и
все они живут. Но зачем живут? Все они еще крошки, но уже по-
старели от нищеты. И разве не было бы лучше, если бы они
умерли?
В его голосе звучали отчаяние и безнадежная скорбь. Мне ста-
ло жаль этого человека и, желая его утешить, я сказал:
— Успокойся, может быть, все еще пойдет на улучшение.
Ведь невозможно, чтобы всегда было так плохо.
Воображение же рисовало мне где-то вдали высохшие скелеты,
спешащие толпой куда-то в сумрачную даль в безжалостных объ-
ятиях туберкулеза. А в стороне неисчислимые ряды низких избу-
шек, а в них масса голодных и истощенных существ, к которым
протягивает свою хищную лапу тот же туберкулез. Мои братья
уже ушли, а эти готовятся в могилу...
Очнувшись от задумчивости, я поднял глаза на своего товари-
ща. Он лежал па краю рва, опираясь на локти, и смотрел куда-то
вдаль. На его лице отражалось бессильное бешенство •— бунт
против этой жизни.
Его растрепанные, апатично свисающие усы страшно гармони-
ровали с его исхудалым почерневшим, сморщенным лицом. «Вог
символ теперешней жизни народа»,— подумал я, смотря на него.
Если бы я был художником, я бы увековечил это выразительное,
глубоко измученное лицо, а за ним кучку исхудалых оборванных
детей и под этой картиной поместил бы надпись: «Мучение на-
шей жизни».
Мои дальнейшие мысли прервал голос товарища.
— Улучшится ли когда-нибудь все зто? — сказал он.— И буду
ли я когда-нибудь в состоянии .накормить досыта и одеть свою
семью? Человек не хотел противиться божьей воле и позволял
развиваться каждому плоду супружества, а теперь просто страш-
но... Лучше бы этих детей не было, — закончил он с отчаянием.
— Откуда ты добываешь средства на жизнь?—спросил я его.
— Достаю кое-как,—ответил он.—На своем клочке земли мы
сажаем немного картофеля, сеем немного ржи, и кое-как должно
хватать. Немного дает корова; кое-какие гроши получаем за мас-
ло и сыр, кроме того имеем сыворотку для нашего собственного
потребления. На заработки нечего и рассчитывать. Несколько дней
весной, затем во время косовицы можно кое-что заработать, а
кроме работы на земле не на что рассчитывать. Работа, которую
мы здесь имеем, не велика. Через несколько дней она кончится.
87
Обеденный перерыв кончился, и мы приступили к работе. Мой
товарищ взялся с большим трудом, хотя усердно, за кирку и на-
чал безнадежно колотить, колотить бешеными ударами.
В прежнее время, помнится, крестьянин после жатвы удовлет-
ворял разные нужды большею частью из своих сбережений. В ам-
бар он заходил только за хлебом. Ныне он уже в мае смотрит на
растущую рожь и просит бога, чтобы родилось как можно скорее
и лучше, ибо нужда уж очень велика. Еще за много-много дней
до уборки нехватает средств для хозяйства, а часто и для жизни.
Как только хлеб попадает в сарай, немедленно же пускается в ход
молотилка, чтобы хоть немного добыть денег на различные нужды.
То налоги, то долги, то проценты, то какие-нибудь иные хозяй-
ственные нужды. Когда крестьянин отвезет рожь в город и продаст,
выручая за нее половину стоимости производства, он грустно опу-
скает голову и задумывается, как будто бы он может что-нибудь
придумать. А когда случайно увидит где-нибудь судебного испол-
нителя (что часто случается, ибо их везде множество), то, стиснув
зубы, почти вслух подумает: «опять надо платить эти проклятые
налоги, потому что эта собака уж опять к тебе подбирается».
Да, уж действительно, эти налоги! Их такое множество и они
так высоки, что из-за них невозможно жить по-человечески. Это
множество высоких налогов совершенно не соответствует той не-
большой выручке, которую получаешь за свои продукты.
А тут еще новые иалюги, «добавки», «прибавки» и Прочее, от
которых у крестьянина по спине пробегают мурашки.
Крестьянин, разоренный ныне материально, разоряется и мо-
рально. Нравственный уровень деревни в некоторых районах силь-
но падает. Наибольшее зло причиняет равнодушие к борьбе. Это—
не постоянное явление, но оно оставляет следы и препятствует
улучшению крестьянской жизни общим усилием.
Общественность знает о том, что в школах учится все меньше
крестьянских детей. Знает также, что в деревне есть избыток на-
селения и что этот избыток постоянно увеличивается.
Что же делать с избытком сил в деревне?
В нынешннх условиях он увеличивает ряды безработных, и
эти люди становятся нищими. Такое положение, однако долго не
может продолжаться. Деревня, наконец, найдет себя и так или
иначе добьется того, чего ей следует добиться, И хотя ей н этом
препятствуют некоторые слабости, лежащие в ее характере, однако
под давлением необходимости деревня решится на все. Нынешняя
беда учит людей разуму. Всюду, где беда велика, люди начинают
все больше сознавать и оценивать свое политическое значение.
88
Владелец пяти моргенов в Илжицкои
уезде (Келецкое воеводство).
Родился я в 1898 г. в деревне Белины, Илжицкого уезда. Роди-
тели мои были малоземельные, — они владели лишь десятью мор-
генами земли и то очень плохой. Семья была бедна. Она состояла
из десяти человек, в том числе восьмерых детей, и такой клочок
земли не мог конечно обеспечить им всем образование. Поэтому
мы должны были работать с раннего детства. Трое детей работали
у крестьян. Меня, как старшего из мальчиков, отец решил оставить
дома, чтобы я помогал ему в полевых работах, ибо сам он был че-
ловек болезненный и не мог работать в поле.
Когда мне минуло семь лет, я стал учиться. Но так как побли-
зости не было школы, родители посылали меня к одному крестья-
нину, который немного умел читать. Я начал учиться и ходил к
нему всю зиму. Летом же не было времени, так как нужно было па-
сти коров. На следующую зиму меня посылали в одно имение, от-
стоящее от нас на семь километров. Там я учился три месяца.
Дальше учиться было нельзя, — пришло лето, нужно было пасти
скот. Вот как учатся крестьянские дети! Я стал работать по хо-
зяйству до тех пор, пока не подрос младший брат, а тогда мне
пришлось оставить дом и итти на службу. Служба эта мне не по-
нравилась, и я решил поехать за границу. Имея 15 лет от роду, я
поехал в Германию. В Германии я работал пять лет.
Было это в 1914 г.; вначале мне было не плохо, но как только
началась война и нельзя было вернуться домой, немцы стали об-
ращаться с поляками по-иному! Они стали нас так охранять, что
поляк без немца не мог даже выходить в поле на работу. Запре-
щено было собираться втроем и разговаривать. Но когда они уви-
дели, что поляки не бунтуют и продолжают спокойно работать,
они перестали к нам придираться и только объявили, что теперь
война и в Польшу возвратиться нам нельзя. В 1916 г. все измени-
лось, ибо нам урезали паек. А работать пришлось еще больше,
ибо немцев забирали на войну, и делать все должны были мы.
Нам раздали другие контракты, и мы вынуждены были их подпи-
сать. Если же кто-либо не хотел подписывать, приезжал жандарм
и избивал его немилосердно. Немцы заставляли нас работать все
праздники, кроме воскресенья, а в некоторых местах поляки дол-
жны были работать и в воскресенье. Покупать продовольствие
было невозможно, ибо на все продукты ввели карточки. Поэтому
много польских рабочих и работниц остались на немецких клад-
бищах, погибнув от тифа или от туберкулеза. Многие вернулись
на родину с туберкулезом. Но все терпели как могли.
Таковы были заработки в Германии. Так мучился наш бедный
народ....
Когда мы перешли обратно границу, каждый из нас как будто
бы возродился. Казалось, что здесь, в родной стране, все будет
иначе. Приехали мы в Варшаву. Здесь нас собрали около четырех
тысяч человек и загнали в какие-то казармы и заперли в них до
предстоящего якобы врачебного осмотра. Нам было запрещено
ходить в город за покупками. Так нас держали несколько дней и
держали бы еще неизвестно сколько времени, если бы мы не под-
няли шум, заявляя, что нам нечего есть. Все же многие еще долго
оставались в этом карантине. Не знаю, сколько они там просидели,
ибо я удрал через проволоку и поехал домой. Приехал я домой,
но зачем, — неизвестно, ибо работников дома было достаточно,
и мне делать было нечего. Я не знал, за что приняться. Заработков
никаких не было. Деньги, которые у меня были, я отдал родите-
лям, ибо после войны дома все было разрушено. Старшие сестры
повыходили замуж, отцу не помогают, ибо должны думать о соб-
ственных семьях.
Детей младше меня дома было еще трое, все голые. Отец рабо-
тать уже не мог, мать тоже, самый младший ребенок к службе был
еще неспособен, а те, что постарше, нужны были дома, чтобы па-
сти скот, хотя пасти особенно было нечего, ибо война лишила
всего. Остались одна корова и несколько гусей, — гусята должны
были только вылупиться. Лошади не было. Пришла весна, надо ра-
ботать в поле, а работать нечем. Спрашиваю отца, как мне посту-
пить, должен ли я собраться и поехать опять куда-нибудь? Отец
ответил:
— Делай как хочешь, ты теперь самый старший в доме, тебе
передам все хозяйство на твое попечение. Ты молодой и должен
нам как-то помочь.
Я подумал и взялся за работу, ибо мне жаль было отца и млад-
ших ребят, которые не могли еще на себя заработать и которых
я не хотел отдать куда-нибудь на службу. Но как тут быть, если
нечем сеять, нечем работать и нечего есть? Наши десять моргенов
земли были запущены до последней степени. Всюду протекает, все
валится.
Вскоре меня взяли на войну. Как было на войне, об этом рас-
пространяться не буду, ибо каждый знает, как бывает на войне.
Скажу только, что не было весел».
Но вот по окончании войны возвращаюсь домой, уверенный,
что теперь настало время спокойной радостной работы по кресть-
янству, к которому я привязан с раннего детства. Еду радостный,
ибо отец сказал, что отдаст мне все хозяйство. Увы, приезжаю до-
мой и не застаю ни отца, ни матери. Тиф убил обоих почти од-
новременно.
'Ю
Что теперь делать? Я приехал без всего, только в одной воен-
ной блузе, и к тому же еще порванной, ибо хорошей мне не
выдали, брюки же были порваны настолько, что было не в чем
итти на работу, а купить новые было не на что. Продать было не-
чего, ибо, еще когда я уезжал из дому, там оставалось немного,
а за это время все еще больше износилось, урожаи были плохие,
так как плохо сеяли, ведь больной отец не мог справиться с рабо-
той.
Я прямо не знал, что и делать. Дело шло к зиме; братьев было
еще двое и младшая восьмилетняя сестра, все полуголые и босые.
Младшему брату было всего пятнадцать лет, к тому же он был
болен, а самому младшему шел двенадцатый год. После смерти
отца стали являться одна за другой — все три сестры и требовать
своей части наследства, так как отец в свое время не дал за ними
никакого приданого.
Но ведь сидеть на хозяйстве все не можем, ибо сидеть не на
чем. Следовало бы оставить на хозяйстве одного, чтобы не раз-
дроблять его, так как иначе никто не сможет прокормиться. Но кто
будет оплачивать остальным? Сделать это никто не в состоянии,
все бедны и живут тяжелым трудом.
Мы решили оставить на хозяйстве старшую сестру и сговори-
лись, что она будет выплачивать постепенно остальным, начиная
со старшего, и каждый должен ждать, пока до него дойдет оче-
редь.
Так как время было, можно сказать, не плохое, сестра начала
понемногу выплачивать. Малолетних мы оставили при ней, а взро-
слые пошли кто куда искать хлеба. Я пока остался у сестры, т. е.
дома, так как мне нельзя было уйти ввиду того, что не было снос-
ной одежды и обуви. Я стал работать лесорубом, заработал на
обувь, а затем на одежду, так что понемногу получил возмож-
ность куда-нибудь поехать. Я выехал на кресы (окраины), рабо-
тал несколько месяцев лесорубом и так как заработки были не
плохие, — я выучился владеть топором, работал плотником и за-
работал несколько десятков злотых. Затем я вернулся домой, но
тут для меня не нашлось работы.
Я решил жениться, но как это устроить? Имущества у меня—
почти никакого, ибо если десять моргенов, оставшиеся после отца,
начать делить на восемь частей, то что же достанется на долю
каждого? Выплаты же нужно еще ждать, так как сестра всем сра-
зу ие в состоянии была выплачивать. Но, с другой стороны, нечего
мне делать и у сестры.
Вскоре я женился. Жена получила от матери два моргена зем-
ли и отец дал ей морген. Таким образом мы имели три моргена, но
нам негде было жить, так как у тестя многочисленная семья, а
изба малая, негде даже поставить кровать. Там уже стояли две
кровати и третья бы не поместилась. Но так как стояло лето, мы
спали в амбаре. Отец жены обещался зимой выстроить новый ам-
бар, а нам оставить старый. Но что делать с тремя моргенами
земли? — Земля плохая и прокормить семью не могла.
Я оставил жену и снова поехал искать работы. Отсутствовал
я несколько месяцев и возвратился к жатве. Собрал я немного.
Когда после молотьбы я опять засеял, v меня остались две чет-
верти ржи и немного картошки. На те деньги, которые я зарабо-
тал после свадьбы, я купил корову, поросенка и снов,; уехал на
заработок. В то время было еще сравнительно легко цанги зара-
боток, так что мы жили, могу сказать, не плохо. Нас было двое и
можно было еще жить. Позднее отец жены выполнил свое обеща-
ние, — он передал мне хотя и не в собственность старую избу и
амбар. Но так как тесть имел также детей и от второго брака, то
избе и амбар мы должны были разделить с четырьмя его детьми.
Постройки были ветхие, нужно было их чинить, ибо всюду
протекало. Я чинил как мог, и живу здесь до настоящего времени.
Семья стала большая, из дому никуда нельзя уехать, потому что
жена сама не может справиться с хозяйством и с присмотром за
четырьмя малыми детьми. Но если случится какой заработок, зара-
ботать нужно. И как-то зимой я уехал, оставив жену одну с детьми.
Зима была суровая, дров нехватало, жена сама должна была
ездить за дровами. При этом она простудилась и заболела. Необ-
ходим был доктор. Привез одного, — не помог, второго, — ника-
кого улучшения. Все сбережения израсходовали, но ничего не по-
могло. Тогда продали корову, осталась только одна. Доктора го-
ворили, что с женой плохо, прописывали лекарства, все более до-
рогие, и мы продали все, что могли. Наконец жена встала с кровати,
но работать ей запретили, а лечиться не на что. Выехать на зара-
ботки нельзя, я выехать необходимо, ибо на этом клочке прокор-
миться невозможно. Разводить если скот, так опять же разводить
его не на чем, да если и откормишь, то теперь нет никакой выгоды.
В лучшие времена поступали так, что держали корову и на выручку
от моло/гных продуктов покупали на зиму продовольствие. Теперь
же это не выгодно. Такова судьба бедняка. Хотя бы руки у чело-
века отвалились от работы, все равно ничего не добьется, ничем
не станешь, а всегда будешь бедным.
Теперь опишу, какова жизнь малоземельного крестьянина.
В этом году урожай был средний, я посеял три квинтала, а со-
брал три копны. После обмолота, так как копна дает три квинтала,
я получил девять квинталов. На посев пошли три квинтала, оста-
лось шесть. На хлеб для прокормления необходимо иметь в год
девять квинталов. Таким образом мне нехватает на хлеб трех квин-
талов. Картофеля накопал тридцать пять квинталов, в месяц мне
необходимо пять квинталов картофеля, т. е. шестьдесят квинталов
в год, и мне нехватит, вероятно, двадцати пяти квинталов карто-
феля и вдобавок трех квинталов овса и трех квинталов ячменя.
Если хочешь держать поросят, нужно купить ячмень, а кроме того
овса для кур, которых имеем десять. Соломы, может быть, хватит
на корм для одной коровы, но нужно прикупить сена и соломы на
92
подстилку. Поросята, если я смогу их откормить, могут дать до ста
злотых, куры за год — двадцать пять злотых, но при этом нельзя
будет съесть ни одного яйца, разве что только на праздник. Ко-
рова у меня одна, и на нее особенно рассчитывать нечего, хотя и
она может принести кое-какой доход, так как дает в день трн
литра молока. С этих трех литров снимаются сливки и делается
масло, но боже сохрани показать ребятам масло, — ведь его надо
продать. Если мы будем давать детям масло, то будем вынужде-
ны ходить голыми и босыми; соберешь за неделю сколько-нибудь
денег и купишь соли, ибо ведь без соли невозможно есть. Хоть
без приправы,.но с солью пищу есть всетаки можно. Некоторые,
впрочем, уже пытаются пищу не солить, ибо не на что купить со-
ли. Если курица снесет яйцо, — есть его мы воздерживаемся, раз-
ве что кто-нибудь болен туберкулезом и должен есть яйца, но
зато дети ходят босые. Жена моя больна, и ей предписано док-
тором, чтобы она хорошо питалась — молоком, маслом, яйца-
ми. Но ведь это делать невозможно, так как у нас четверо малень-
ких детей, их нужно одеть, обуть, накормить. Один ребенок хо-
дит в школу, и поэтому нужны еще деньги то на тетрадку, то на
книжку, то на чернила, то на разные другие штуки, которые наша
школа теперь требует.
Вот почему среди бедняков имеются такие, которые не посы-
лают своих детей в школу. Да и не в чем ходить в школу. .Петом
еще можно ходить босиком и в какой угодно одежде, но зимой,
особенно если в своей деревне школы нет, больше половины де-
тей ходить в школу не может из-за отсутствия обуви и теплой
одежды.
Так-то мы, бедняки, живем в деревне! Как будет дальше, — не
знаю. Постройки приходят в ветхость, а иа новые нет денег- Ам-
бар у меня такой, что не открываются уже ворота, ибо валится
рея крыша. В хлеву, в котором находятся вместе и коровы, и ку-
ры, и свиньи, — все протекает, а починить нечем, ибо соломы хва-
тит только на прокорм одной коровы. В моей избе треснули бал-
ки, и следовало бы подумать о новой избе. Старая очень тесна, и
в ней едва могут поместиться две кровати. Из-за этого на одной
кровати спят четверо детей.
Но откуда же взять денег, чтобы улучшить хозяйство? Преж-
де хоть можно было у кого-нибудь занять денег, а теперь о займе
ре может быть и речи, так как занять их не у кого. Правительство
же об этом не заботится. Нет того, чтобы на эту цель назначить
какой-нибудь кредит и помочь этим беднякам. Заработков нет ни-
каких. Прежде деревенский бедняк мог пойти к богатому и зара-
ботать свою четверть ржи или картофеля, или какую-нибудь одеж-
ду. Теперь же никто не нанимает.
И вот живешь в ожидании, что. может быть, времена еще по-
правятся. Но становится все хуже и хуже- Налоги вместо того,
чтобы \ меш.шаться, скорее еще увеличились, ибо прежде, когда
за яйцо я получал десять грошей, я платил с моргена один злотый
налога, а теперь, когда за яйцо платят четыре гроша, налог остал-
ся прежним. Нет возможности уплатить налог в срок, и власти
присылают напоминания. И вот получается, что налог составляет
1 злот., напоминание — 1,5 злот., потом считают еще расходы
по недоимке, и в результате через два месяца этот один злотый
вырастает в три-четыре злотых.
У нас был случай, когда один крестьянин должен был запла-
тить налога два злотых, но не внес их в срок. Его квитанцию ото-
слали в волость, волость отослала в уезд, а оттуда ему прислали
повестку уже на пять злотых с грошами, и бедняк был вынужден
продать едва ли не последнюю четверть ржи, а детей своих оста-
вить без хлеба. Но заплатить все же пришлось, ибо подожди он
еще два месяца, ему пришлось бы продать последнюю корову. По-
этому как только приходит повестка о налоге, бедняки продают
последнее добро, вплоть до последней подушки. Вместо подушки
насыпают в мешок сечку или солому и кладут детям под голову.
Вот какие удобства имеют наши дети! И из них-то должны вы-
расти сильные, бодрые и здоровые польские граждане. Если прой-
тись по нашей польской деревне, то можно убедиться, как выгля-
дят дети бедняков — оборванные, исхудалые, с раздутыми от
картофеля животами. А требуют дать денег на школу, ибо наши
дети-де учатся в слишком тесных помещениях и поэтому не мо-
гут стать сильными и храбрыми поляками- Но как же они могут
ими стать, если они не видят никогда кусочка сахару и едва ли
знают вкус масла? Сбив масло, крестьянин немедленно везет его
в город, даже не показывая детям, чтобы они не плакали. А не-
которые дети не имеют вдоволь даже хлеба. Хотя и говорят, что
у нас перепроизводство хлеба, но его мы не едим и детям не даем.
Конечно, я не говорю, что так живут дети всех крестьян, но го-
ворю о безземельных и малоземельных.
А помню, что когда большевики были под Варшавой, то нам
говорили (господа,—Я. М.):—«Защищайте, получите землю». А те-
перь на одном моргене будут сидеть по-двое или по-трое, и ника-
ких аграрных реформ нет, хотя бы на длительную выплату, лишь
бы только бездействующие руки нашли применение, могли рабо-
тать. Наши польские крестьянские руки не хотят отдыхать,—была
бы только работа. Я сам с тринадцати лет начал работать и не знаю
отдыха не только днем, но нередко и по ночам, ибо кроме рабо-
ты в поле я работаю, как уже говорил, лесорубом. Потому неред-
ко приходится иа неделю и даже на месяц оставлять дома боль-
ную жену с маленькими детьми. И в доме, конечно, работа стра-
дает, и когда возвращаешься, то приходится доделывать ночью.
А от всей этой работы польза такая, что ие в чем даже пойти в
костел. За все лето, питаясь один раз в день и притом плохо, я
смог купить себе только резиновые туфли за 3 злотых и костюм
за 15 злотых, а остальное пришлось вложить в хозяйство и на
прокормление семьи. Теперь наступает зима, ни у кого нет теплой
94
одежды, и хозяйство все катится вниз. Сколько ныне в деревне
девушек и парней, — детей безземельных и малоземельных кре-
стьян, которые стареют, но не женятся вовсе, ибо не имеют ни-
какого приданого, а если и есть какой-нибудь клочок в один мор-
ген или два, то как на чем проживешь после женитьбы?
Не ла что даже купить ребенку необходимые школьные при-
надлежности. Газету выписывают вскладчину по десять человек,
да и то трудно платить взносы в срок. А какой же может быть еще
разговор об организации каких-нибудь обществ? Для этого нуж-
ны деньги. Поэтому наши дети все больше погружаются в тьму.
Если так пойдет дальше, ни один крестьянин не сможет своего
ребенка послать в школу. А тут еще слышишь разговоры, что
крестьянину живется не плохо, ибо у него «все настоящееэ, так
как он сам может все производить. Но что в этом толку, если он
все должен продавать за бесценок сразу же, как только оно уро-
дится, а перед урожаем вынужден покупать тот же продукт по
более высокой цене, чем продавал сам?...
Случается иногда,что находится крестьянин, у которого име-
ются две пары сапог, но таких крестьян мало. Он должен быть бо-
гатым, без большой семьи и без долгов. Тогда он может себе это
позволить. Но больше есть таких крестьян, которым не в чем
пойти в костел. А сколько есть таких, которые, когда приходит
зима, не имеют ни единой щепки дров и целую зиму должны то-
пить сырой елкой, чтобы только испечь пару картошек. Хорошо
еще, если зима будет не суровая.
Но мы, бедняки, терпим все, даже и мороз, и ждем терпеливо.
Может быть, все это кончится; может быть, те, кто нами правит,
войдут в наше положение, чтобы мы долго так не страдали. Мо-
жет быть, и для нас когда-нибудь наступят лучшие времена, ибо
ведь имеется еще достаточно земли, и будь на то желание, ее мож-
но бы передать для парцелляции и разделить между бедствую-
щими и желающими работать на земле крестьянами.
А может быть, нам окажут какую-нибудь другую помощь, что-
бы уж не жаловались больше на польское правительство. Ныне не
раз слышишь, как каждый в виду такой нужды говорит, что бы-
ло бы лучше, если бы пришла война. Другие же говорят, что было
бы лучше, если бы пришли большевики. Никто сейчас не чув-
ствует удовлетворения даже от того, что ныне мы свободны в
своем отечестве и можем говорить по-польски.
Считают, что во всем виновато польское правительство. По-
этому всюду слышатся только жалобы на правительство. Несколь-
ко виновато и правительство, ибо оно должно помнить обо всех
одинаково. А тут один имеет слишком много, а большие тысячи
страдают без хлеба. Одни дети имеют столько еды, что не знают,
с чего начать, а другие жаждут корки черного хлеба. Одни не
знают, который из костюмов одеть, а детям других не в чем хо-
дить в школу. Поэтому получается плохо, и в этом причина жалоб
на правительство.
Владелец, шести моргенов в Бучацном
уезде (Тарнопольское воеводство).
Мы были свидетелями и участниками войны, которая именно
определила нашу судьбу.
Крестьяне по окончании войны грустно глядели на свои земли,
где от прежнего хозяйства остались одни пепелища. Стараясь
придать себе бодрость, крестьянин, тяжело трудясь и невзирая на
отсутствие орудий, начал отстраивать жилища, обрабатывать поля,
как можно скорее восстанавливать свое хозяйство, ибо для всех
нехватало хлеба. Во время этой работы тысячи заржавевших
остатков от проволочных заграждений ранили босые ноги крестья-
нина, а зарывшиеся в землю гранаты от прикосновения плуга во
время пахоты взрывались и убивали несчастного пахаря.
Военные бедствия постепенно стали уходить в прошлое. Но
вот новая тревога: как призрак встали перед нами — таможен-
ная война, кризис. — «Да здравствует кризис»! — кричат некото-
рые. А наша масса, составляющая 75% населения, стонет: — «Это
настоящая эксплоатация».
Этот кризис, очевидно, служит для того, чтобы толкнуть сель-
ское хозяйство на край бездны, с которого сельское хозяйство са-
мо рухнет в пропасть. Если это таможенная война, то почему не
для всех? Если эксплоатация, то почему бессовестная и безмерная?
Отчаяние охватывает человека!
Это грех, вопиющий о мести к небу. Хлеба в избытке, а
мы, крестьяне,—полуголодные, а есть и совсем голодные. Одежды,
обуви и топлива в Польше много, а нам холодно, и нас гложет
нужда. Мы в сырых избах дрожим полуголые от холода. Нам оп-
ротивела работа, которую когда-то мы любили больше жизни.
Природа, которая всегда приветствовала нас с восходом солн-
ца, теперь нам не улыбается больше. Нет больше жизни, угасла
надежда. Как тяжело жить, — пером не описать.
Кто-то сказал, что «крестьянин в хорошие времена слишком
разохотился, а теперь жалуется». У того, кто это сказал, птичий
ум, и он не имеет понятия, что такое крестьянин и его труд.
Хозяйство — это мастерская крестьянина, ставшая теперь бре-
менем, ибо расходы больше, чем приходы. А что происходит с хо-
зяйством малоземельного крестьянина? Несмотря на все усилия,
на весь труд и всю заботливость, оно в упадке.
Рано или поздно крестьянин обязательно должен возвести хо-
зяйственные постройки. Из-за недостатка денег он строит их пло-
96
хими и непрочными. Не успеет поп роить одно, как другое уже
валится. Расходы хоть и не велики, но все гаки это означает расхо-
ды в убыток, а также новые дол, и. Инвентарь живси и мертвый
крестьянин должен иметь, ибо без них хозяйство существовать не
может. Большое счастье, если можно иметь две коровы, одну ло-
шадь, двух-трех свиней и нескольких кур. Но если бы это было
собственное, а не купленное частично в долг! Нужна соломорез-
ка, — она стоит столько же, что и корова. Коровы жалко; может
быть, продать немного хлеба. — остальное в кредит? Может быть,
потом родится теленок или можно будет продать свинью? Нет те-
леги, — за корову не купишь, а лошадь не придашь, ибо к чему
телега, если нет коня? Надо продать свинью, а остальное занять.
Необходим плуг, — нужно за самый плохой отдать 45 злотых,
т. е. четыре квинтала ржи. Продать остатки продуктов, — плохо.
Нужно снова занимать. Таких забот много, и не хочу их даже пе-
речислять, потому что голова идет кругом.
Хозяйство постоянно нуждается в друге, т. е. в хорошем хо-
зяине, который его улучшает. Это связано с расходом денег, ко-
торых мы получаем так мало в отношении к стоимости продукции.
Нам денег достать трудно, тогда как другие имеют их слишком
много.
Пол в конюшне и в хлевах часто портится, а ведь нельзя до-
пускать, чтобы скот пропадал из-за грязи. Между тем не на что
купить не только досок, но и гвоздей. Разводить скот невозмож-
но, не разводить — еще хуже!
Изба обычно сделана из глины и, как следует ожидать, — тоже
без пола- Гниль и сырость. Конюшни такие же, а амбары чаще все-
го без стен, так как не на что купить строительный материал. А зи-
мой особенно скверно. В плохой одежонке, в изношенных башма-
ках выйдешь за соломой или за сечкой и немедленно начинаешь
отогревать снегом руки, потому что мороз не щадит, лезет через
все щели. Тяжела и молотьба цепом в таком амбаре.
У собаки нет будки, жаль пса, но делать нечего. Жалкий сор-
тир был из досок, теперь он из соломы, а из тех досок сделали
стол, потом из этого стола — дверцы для хлева, которые вконец
изгрызла свинья. И снова нужны стол и дверцы, нужно занять
денег и купить, ибо свинья вылезает из хлева.
На все хозяйство — одно ведро. В этом ведре нскишь воду на
кухню, поишь коня и корову, в этом же ведре носишь свиньям
корм, этим же ведром черпаешь воду из колодца.
Телега гниет и плуг ржавеет на дожде, поставить их некуда —
нет сарая, а построить его не на что.
Надо готовить корм для свиньи, а готовить нс в чем. Приходит-
ся готовить в той же посуде и горшках, в которых готовишь для
себя.
Из таких разных частей складывается нужда.
В окне у меня разбиты стекла, в конюшне тоже. Много холода
навеет ветер, пока я достану эти стекла Крестьянин должен лм>
7 По 1г»скп« крестьяне.
97
бить сад, но вот вырастить его без ограды — это искусство! То
поломает скотина, то попортит заяц, то поломает ветер и уничто-
жит мороз, и пустое место, где недостает деревца, выглядит жал-
ко и печально. Таких мест у меня в саду — тринадцать.
Страховки и налоги, которых всего насчитывается свыше девя-
носта различных названий, почти полностью оплачивает крестья-
нин, ибо нет почти такого налога, от которого он свободен. На-
пример, покупая у купца товар, он одновременно платит торго-
вый налог, начисленный на цену купцом. Вообще, покупая или
продавая, мы всегда оплачиваем промышленный и торговый на-
логи. Эти налоги порождают нужду, а когда нет неооходимого,
то приходится занимать. Но зато судебный пристав торопится в
деревню как на свадьбу, кадр уездных судебных исполнителей
каждые четырнадцать дней высылает туда патруль.
j Визит судебного исполнителя обходится в 3 зл., 1,5 зл. стоит
(напоминание, итого плати 4,5 зл. штрафа за то, что обнищал и
(нечем платить долги. Этих расходов крестьянин очень боится. Мо-
жет, где занять? — Бежишь в город, но по дороге вдруг останав-
ливаешься. В город итти не за чем, возвращаться домой тоже не-
чего, так как ждет экзекутор. Куда же деться? «Хоть бы земля
расступилась!» — думаешь.
Имущественный налог взимают с меня, владельца шести мор-
генов, за то, что я тринадцать лет тому назад получил наследство.
Но вот уже шесть лет, как землемер разделил отцовское наслед-
ство, а власти постоянно посылают на имя покойного отца нало-
говые повестки, и превратили меня из наследника в наследствен-
ного плательщика. И не могу добиться справедливого решения.
Неужели же я должен защищать себя оружием?
Боже мой, как тяжело и мучительно донимают эти заботы и
долги! Если бы можно было кусками собственного тела выплачи-
вать задолженность, я бы охотно это сделал, чтобы только отку-
питься от преследований.
Такие обстоятельства напоминают прежние времена, когда пе-
реодетый нищим король знакомился с жизнью народа.
— «Как это было бы хорошо, — сказал я судебному исполни-
телю, — если бы кто-либо из высших чиновников или государ-
ственных сановников выбрался в деревню для присутствия при
принудительном взыскании налогов. Мы убеждены, что они, позна-
комившись с нашей тяжелой жизнью, сделали бы так, чтобы это
была последняя продажа с молотка, и подумали бы, что она
производилась случайно, и по недоразумению была применена к
малоземельному крестьянину».
Все эти теперешние судебные исполнители — этн наши «луч-
шие друзья», которые посещают нас в самые трудные для нас
минуты и никогда не оставляют нас, — должны были бы пере-
дать в Варшаве, какие у нас стоят стон и плач.
Вот например я занял 500 злотых, чтобы купить корову. А те-
перь, чтобы оплатить долги, я должен был бы продать пять коров.
08
Пойми гс, ради бога, у меня и хозяйстве всего две коровы, я чело-
век смертный, чудес совершать не умею1 За что же я являюсь та-
кой жертвой? Перед кем я провинился? За что меня дергает ис-
полнитель? Разве я виноват, что так получилось?
2 злот. 50 грошей нужно платить за напоминание, полученное
от адвоката. Паразиты въедаются не только в мясо, но и в душу.
В таких заботах и затруднениях живут все крестьяне.
Надежда обманчива, и поэтому расчеты в сельском хозяйстве —
всегда гадание на кофейной гуще.
Надеешься на хлеб, на то, что им можно будет прокормиться,
уплатить налоги, отдать долги, а тут вдруг вследствие мороза,
дождей и разлива постигает неурожаи Нет также видов на буду-
щее: озимых вследствие дождей засеяно мало, да притом они
страшно, уничтожаются мышами. В прошлом году — гряд и навод-
нение, в другие годы — гусеницы, страшная засуха и общий неуро-
жай. Почти каждый год — большее или меньшее бедствие.
То же самое с животноводством.
Надеешься, что продашь свинью, а между тем в хлев прони-
кает болезнь, выкрадывает скотину одну за другой. Опять раз-
ведешь скотину и откормишь на бэкон в Англию по 54 гроша
килограмм живого веса, — нечего сказать, отличный расчет! Или
например, захворает скотина, выскочит шишка в горле. Крестья-
нин сам лечить не умеет, ветеринара пригласить не может, так
как ветеринар возьмет столько, сколько стоит половина здоровой
коровы. Обходишься без него, полагаясь на судьбу и божью волю,
а корова болеет и теряет молоко. С теленком такая же история.
Если посчастливится, то «сорвешь» за него от 6 до 8 злотых и
только улыбнешься...
Откармливая свиней, не одна мать отказывает себе и ребенку
во многом, чтобы свинью получше накормить, чтобы вырастить ее
как можно скорее; но когда она продаст ее по указанной выше
цене, все равно ей придется пролить не одну слезу из-за задолжен-
ности. Разве животноводство и молочное хозяйство выгодны? Уже
не один из нас убедился, какая у нас кооперация. Мы даем мо-
локо, а там снимают сливки и возвращают снятое молоко, платят
нам 7—8 грошей за жир с одного литра молока. При такой каль-
куляции кооперация выжала из нас свыше 9 000 злотых за сепара-
торы. Затем нас обложили налогом, и судебному исполнителю бы-
ло предписано забрать у нас часть посуды для молока. Мы при-
выкли к сухомятке и посту, ибо этого требовала необходимость.
За 1 фунт проданного масла можно купить 1,5 килограмма колес-
ной мази, — вот и вся головоломная калькуляция.
Не лучше с разведением табака. Три четверти года работаешь
на обработке табака, питая всякие надежды. Между тем и эта
надежда обманывает. При сдаче слышишь: — «Третий», мало того,
—«четвертый», «пятый» сорт!... «Брак»!—можешь закопать!—Бед-
ному табаководу хочется закричать, но сам не знает, что кричать.
W
Разве что крикнешь: — «Хорошо еще, что меня самого не зака-
пывают!».
К счастливцам принадлежат те, кто после покупки пачки ма-
хорки за 60 грошей все же возвращается домой с несколькими
злотыми в кармане. Но есть н такие, о которых не умею написать.
[Их у входа, в воротах, ждут облава, обыск и изъятие задолжен-
ности прямо из кошелька. К таким приемам прибегает фииапсо-
Твое в ед дм с тв’о.”Оно посылает в правление табачной монополии
список крестьян-табаководов, не уплативших налоги, и там при
расчете за взятое сырье у табаководов сразу же взимают налого-
вую задолженность.	I
Все, что я написал и буду писать, все это проникнуто жалобой
на душевные и материальные страдания
Душу мою терзают два недоуменных вопроса. Разве правитель-
ство и власть не думают заняться нашими нуждами и руководить
народом? И можно ли руководить народом, не заботясь о нем и
не зная его жизни?
Усталая и дрожащая рука силится написать понятные слова, и
пусть эти слова потянут на чаше весов. Мы живем в тяжелой нуж-
де, в тяжелых страданиях, и слезы орошают наш путь, ибо кре-
стьянин в свободной родине становится рабом общества. Волей-
иеволей в душу закрадывается ненависть,
/ Если сельское хозяйство пришло к упадку в мгновение ока, то
{только потому, что дважды плата за труд сельскому хозяину па-
йдала на 50%: пшеница стоила около 60 злот., потом упала на 50%,
е. до 30 злотых, потом еще на 50%, т. е. до 15 злотых, а теперь
<е цена —15-17 злотых. Корова стоила 700 злотых, потом цена
упала на 50%, т. е. до 350 злот., потом еще на 50% — до 175 злот.,
а теперь не дают и такой цены. Почему не падают цены на все
^остальное, что производится и чем торгуют в Польше? Тогда не
было бы кризиса, который нас давит.
Приведу соответственное сравнение. На хорошей лошади едет
польское государство, а на другой — крестьяне. Так было перед
кризисом. После некоторой езды лошадь под крестьянами падает.
Не имея выхода, оии садятся на корову, которая, как каждый по-
нимает, бежит медленнее коня раза в два по 50%. Наконец, кризис
командует: «равняйся!», и гонка начинается. Несмотря на усилия
сидящих иа корове, корова ие поспевает за лошадью, судебные
пристава и исполнители бегут на помощь, подгоняя крестьян и ко-
рову. Но это не помогает и не поможет. При таком сравнении я
смеюсь сквозь слезы.
В одном месте я занимал, в другом отдавал. Таким образом,
не надеясь на мораторий, я ухитрился занять в тот срок, кото-
рый не охвачен законом об отсрочке задолженности.
В таком же положении, как я, находятся многие, и справиться
с этим трудно.
Повторяю, земля — это мастерская, скот — это орудия
крестьянина, которые ои всеми усилиями, трудом и экономией, ив
100
какие только способен, должен увеличивать и улучшать. Часто
мало места, часто нет корма. Приходится очень тяжело, но
живешь надеждой. Между тем обязательства и повинности, в
момент, когда я эти строки пишу, лишают меня половины того,
что кормит мою семью, т. е. одной коровы, а у меня их всего две,
и лишаюсь я этой коровы не из-за недостатка места или отсут-
ствия корма.Все нутро человека напрягается как пружина, ибо да-
же самые сильные оковы должны лопнуть от чрезмерного давле-
ния. Если через несколько дней я не добуду нескольких десяткой
злотых на уплату долга, — я буду вынужден расстаться с тем.
с чем никогда бы не расстался за деньги добровольно.
Деньги для крестьянина—это не драгоценность. Безразлич-
но, какое хозяйство, — большое или малое, только бы нормальная
работа, здоровье, спокойствие и заботливая опека общества. В
этом радость и жизнь крестьянина.
Действительно, жизнь крестьянина ныне нередко такая мрач-
ная, что нет на свете существа, с которым можно было бы его
сравнить. Сравнил бы с лошадью, но нельзя, ибо даже при крайней
нужде человек все равно себе откажет и даст лошади, так как
она работает тяжело и голодная работать не может. Жизнь креч
стьянина хуже жизни жалкой измученной клячи у бессовестного!
хозяина, который ее не кормит, но гонит .на работу.
Мы, крестьяне, как я уже говорил, ходим полуголодные, ибо
удовлетворение хозяйственных нужд гораздо важнее, чем удо-
влетворение собственного голода и личных потребностей.
В нынешние времена кто больше заботится о хозяйстве, тот
наносит больше вреда своему здоровью. Питаешься очень плохо,
почти исключительно постной едой. Жир, производящийся в хо-
зяйстве, приходится продавать.
Разбогател ли я? Нет, не разбогател, а обнищал, потому чю
кто-то другой богатеет моими трудами. Продажная цена не воз-
вращает даже стоимости производства. А работа очень тяжелая и
не ограничивается временем. Работаю 18 часов и больше в сутки,
работаю из последних сил. Руки в мозолях. Кожа па пальцах
осенью лопается от земли и грязи. Несмотря на свежий воздух,
которым дышит крестьянин, он всегда исхудалый, пожелтевший,
сгорбленный от работы, и ребра давят ем\ на легкие. Ночной от-
дых — тоже горе. Трудно уснуть и отдохнуть, ибо болят руки
и ноги и больно перевернуться на другой бок.
Как-то я видел рекламу «Сахар укрепляет». Может быть, и ук-
репляет, но не всех. Я, по крайней мере, в этом совсем не уверен.
Моя семья, состоящая из четырех человек, потребила в течение
года во время болезни и праздников 1,6 кило сахару. Из сахарной
свеклы приготовляют иногда сладкий сок, чтобы по крайней мере
посластить рот, когда нет молока, ибо не всегда корову можно
доить- В этом году нет и этого, ибо от наводнения погибла вся
свекла. Трудно будет прожитр этот год.
101
Иногда семья съест и яйцо — на пасху и тогда, когда яйцо
случайно разбилось. Но тогда его в борще ешь без удовольствия,
так как хозяйка из-за такой потери очень ворчит. Этому нечего
.удивляться, так как от этого яйца зависит,— будет ли посолена
\пища или выстирано белье, будут ли спички или керосин. Этих
ниц на все нехватает: есть одно, но нет другого. Хуже всего с
Солью и керосином, потому что без соли трудно есть пищу, а без
керосина обходиться тяжело, так как осенью день короткий и ну-
жен свет, чтобы обслужить скотину и заглянуть под рубашку, ибо
из-за отсутствия мыла белье стирается не каждую педелю, и в та-
ком белье быстро размножаются насекомые. Очень скоро, как
только начнется холод, кончатся и яйца, а вместе с тем потухнет
керосиновая лампа — эта последняя звездочка, которая светится
дома. Тогда придется вытащить последнее зерно, а самому по-
ложить зубы на полку. Я страстный курильщик, и тяжело мне
обходиться без курева. Купить не на что, тем более, что табак
сравнительно очень дорог. Нередко я обращаюсь к жене: — «По-
смотри, какой я несчастный, голова у меня кружится, — давно не
курил». И вст добрая женщина берет потихоньку от меня 2-3
снопа хлеба, обмолотит, продаст и принесет мне полпачки махор-
ки. У меня даже слезы навертываются на глаза, — эта доброта
и сердечность принесут нам голод.
Знают ли в Варшаве о том, что пачка табака разделяется но-
жом на четыре части, чтобы можно было легче купить и продать
по одной четвертушке, что спички покупаются на штуки, по че-
тыре на грош, что соль покупается на граммы, а керосин поку-
пают по V* — ’/я литра, и что несколько изб пользуются одной
зажигалкой? Подобного рода курьезов много. Когда же, нако-
нец, это кончится?
Приближается зима, и каждый боится ее как мук адовых. Нет
ни шепки, чтобы приготовить пищу, не говоря уже об отоплении
избы. У кого имеется сильная лошадь, тот едет в лес за дровами,
а это не б-уизко — 25 километров в один конец, и сам утомится,
и лошадь измучает; а о том, чтобы отправиться в лес на слабой
лошади, нет и речи, — она не довезет и пустой телеги. А ведь у
нас столько камня и столько проезжает мощных автомобилей, не-
целесообразно везущих туда и обратно по одному или по два че-
ловека. Имеется столько безработных, мы платим дорожный на-
лог, но дороги в таком состоянии, что подводы увязают в грязи
и болоте.
Зимой полуголый крестьянин страдает от холода. Теплой
куртки я не имею больше полугода, теплого белья тоже нет, а в
виду отсутствия брюк я не хожу ни в костел, ни в город. Разве что
иногда у кого-либо займу брюки, если нужно пойти на важное со-
брание окружного сельскохозяйственного товарищества. С обувью
настоящее несчастье. Из всей семьи — у меня обувь самая лучшая
—с небольшими дырками, а семья имеет то, что можно назвать
полуботинками, но не такие, какие носят горожане, а такие, кото-
102
рые имеют только голенище, но не имеют головок. Кровати и
постели похожи на эти ботинки. Перья домашней птицы, напихан-
ные в какую-нибудь тряпку, — это перина. Перья лезут и сыпятся
из такой перины, а купить новый чехол не позволяет нищета.
Просыпаясь утром, мы похожи на летучих мышей. Летучая
мышь имеет волосы и крылья, а мы на голове — волосы, солому и
перья. Такая перина обыкновенно бывает семейной и проходит
разные стадии жизни; взрослые поймут, какие... Так воспитыва-
ются маленькие дети, — и это называется «семейный очаг». Многое
можно было бы об этом написать и жаловаться на то, что кре-
стьянин обнищал не по своей вине, что нечем платить, что этот
семейный очаг и эти жалкие перины разоряет и отнимает судеб-
ный исполнитель.
Мать посылает ребенка в школу, осмотрит рубашонку, чтобы
его не кусали насекомые в школе, очистит голову от торчащих в
волосах перьев.
— Мама, — плачет ребенок, — у меня нет тетради.
— Ничего, дитя мое, может быть, завтра курица снесет яйцо,
тогда купим.
Так утешает ребенка мать...
Кто во всем этом виноват?
X
Владелец двух моргенов в Сксрнениц.
ком уезде (Варшавское воеводство).
Может быть, мое жизнеописание не будет таким интересным,
как другие, потому что я еще молод. Но несмотря на то, что я мо-
лод, условия сложились так, что я являюсь уже самостоятельным
хозяином, имеющим два моргена земли. Как живу я на этом кар-
ликовом хозяйстве,— опишу совершенно правдиво.
Появился я на свет в 1912 г. в деревне Липец, Слупской воло-
сти, Скерневицкого уезда, в глиняной избе моего отца. Рос так,
как растет большинство детей в деревне- Отец мой имел хозяй-
ство в десять моргенов, и поэтому я скоро перестал заниматься
играми и стал пасти гусей и овец, а затем и коров.
В 1918 г. умер отец, оставив жену и пятерых детей, а спустя
год сгорела наша изба. Помню, как мы тогда перебрались жить к
тетке по соседству, и так как две семьи не могли поместиться
в одной избе, то мы с братом спали в хлеву. Страховую премию
мы получили только в 1929 г.—в сумме 65 злотых. Так как изба
была из глины, то стены после пожара сохранились, а затем с по-
мощью семьи мы настелили крышу и живем в этой избе по сей
день.
Я посещал начальную школу в Липцах и кончил пять отделе-
ний. Зимой я уходил по утрам всегда без завтрака. Помню, как я
однажды вынужден был прекратить посещение школы из-за сви-
репствовавшего мороза, так как я ходил босиком, и мать не имела
денег, чтобы купить мне деревянные башмаки. Но несмотря на все
это, я учился не хуже других. Ходил я и в костел — в продранной
куртке. Припоминаю, как не хотелось мне итти в костел в рва-
ной одежде, ио мать всегда подгоняла меня кулаками. В таких
условиях я рос и провел свои детские годы.
В 1928 г. у нас околела лошадь и осталась только корова. Мой
старший брат был призван на военную службу, а я был еще очень
молод. Чтобы было кому управлять хозяйством и работать, мы
выписали к себе зятя и возложили па него все хозяйство. Поло-
жение наше начало поправляться, но не потому, что аять хорошо
хозяйствовав Нет, улучшение произошло потому, что в 1927—
1928 гг. крестьянин мог еще жить относительно хорошо: цены ня
хлеб были не плохие и были заработки. Лично я сам в 1928 г. за
один июнь месяц заработал на постройке 95 злотых. Теперь же
нет никаких строительных работ, так как дорог цемент.
104
Когда зять переехал к нам, в одной избе оказалось восемь че-
ловек. Я спал в амбаре. Морозы в то время были крепкие,— кто'
же не помнит зимы 1928/29 года! Я стр.ашно тогда простудился
и слег с температурой в сорок градусов, предоставленный воле
судеб, так как о враче никто и не думал. Меня лечили домашни-
ми средствами, вроде прикладывания к голове горячих отрубей.
Но все же я выздоровел.
После возвращения брата из армии в 1930 г. мы приступили к
разделу земли- Было нас пятеро — три сестры и два брата, (всего
нас было десять детей, но пятеро из них умерли). Брат женился
и взял четыре моргена, приходившиеся на его долю и на долю
сестры, работавшей в Варшаве; две другие сестры, которые были
замужем, взяли свои два моргена каждая, а я остался у одной из
этих сестер.
Мы совместно работали на нашей земле, и я получал за
это питание и кое-какую одежду. Матери мы назначили опреде-
ленное содержание — один квинтал ржи, четыре квинтала карто-
феля, два квинтала угля, 3/2 кубического метра дров, три кило-
грамма сала и ежедневно один литр молока. Кроме того мы обя-
зались покупать ей каждые два года пару башмаков и рубашку.
Несмотря на то, что я был тогда очень молод, такой раздел мне
совсем не понравился. Я начал искать разных путей, чтобы удрать
из деревни. В виду того, что я нигде не мог достать работы, я
решил поступить в сельскохозяйственную школу, будучи уверен,
что после ее окончания мне удастся устроиться где-нибудь в име-
нии и тогда у меня будет более сносная жизнь, чем здесь, в хозяй-
стве. Но мои расчеты не оправдались, — после окончания школы
пришлось возвратиться домой.
Когда я вернулся, мой зять предложил мне, чтобы я отделил
причитающуюся мне часть земли и работал на ней сам, так как он
больше не хочет обрабатывать мою полосу, кормить и одевать
меня. У меня же не было в кармане ни гроша, не было также и ни-
какого инвентаря; единственным моим имуществом был костюм,
который был на мне.
В этих условиях я в 1932 г. собрал на своей земле свой первый
урожай — всего три воза. Отдав мне землю, зять вернулся к себе,
а мать, которая до того времени жила у брата, переехала ко мне-
Изба наша, крытая соломой, разделена на две комнаты и сени.
Амбар и хлев — деревянные, крытые соломой. Хлев совершенно
дырявый и гнилой, а амбар тоже уже покривился от ветра. В одной
из комнат живет брат. Пол там глиняный и поэтому ужасная сы-
рость. В другой комнате живем я и мать. Я холост, и многие часто
советуют мне жениться, уверяя, что тогда станет легче. Но я знаю,
как живут семьи бедных крестьян, и ничего хорошего в женитьбе
не вижу. А если бы даже я захотел жениться, то откуда взять 30
злотых на венчание? Кроме того, ведь есть еще и другие формаль-
ности, связанные со свадьбой, за которые нужно платить тоже
большие деньги.
10Л
Большинство крестьян в моей деревне имеют по десять морге-
нов земли. Некоторые хозяйства уже раздроблены. Некоторые
еще не подверглись разделу, но вряд ли долго выдержат, так как
молодежь вырастает и каждому хочется жить. Там, где семья
небольшая, там хозяйство остается нераздельным, но таких хо-
зяйств очень мало. 5’ меня например два моргена. Предположим,
что я женюсь и получу еще два моргена, всего будет четыре, раз-
ве это выход? Ведь с женой хочется жить немного лучше, необ-
ходимы, так сказать, удобства, например топливо, свет и г. д.
А ведь надо еще платить налоги и обеспечить содержание роди-
телей жены, хотя бы в том размере, в каком мы поддерживаем
нашу мать.
В этом году один крестьянин, нанявший лошадей для осенней
обработки четырех моргенов земли, заплатил 45 злотых. К этой
сумме нужно добавить еще по крайней мере 30 злотых за весен-
ний наем лошади, а заработать их негде. Цены на хлеб низки, и
вот живи, как знаешь. К тому же необходимо еще предусмотреть
расходы на содержание ребенка, который может родиться.
Во время сбора урожая работы чрезвычайно много—нужно и
у себя справиться и на стороне заработать. Обыкновенно после сбо-
ра обмолачивается часть хлеба, необходимая на время до копки
картофеля, а после копки обмолачивается остальной хлеб. Молоть-
ба производится цепами и поэтому требует много времени, но кре-
стьянин по крайней мере занят и чувствует себя сравнительно хо-
рошо. Хуже перед новым урожаем — и есть нечего и работы нет.
Нередко я садился в поле на меже и раздумывал о том, как тяжела
теперь жизнь. Мной овладевало отчаяние, и я был близок к тому,
чтобы покончить с собой. Если неизбежно умирать медленно, то
уж лучше покончить сразу, — вот мысли, которые тогда лезли
мне в голову.
Отец мой был пайщиком кооператива «Липце», существующего
и по ерй день. Мы с братом разделили этрт пай пополам — по 10
злотых и продолжаем состоять членами кооператива. Пользуюсь
я и библиотекой кружка деревенской молодежи в Липцах за плату
в 25 грошей ежемесячно. Из газет читаю «Вспульнота», «Вици» и
«Вызволение». «Вспульнота» получается в кооперативе, «Вици»
приходит в кружок деревенской молодежи, а «Вызволение» мы
выписываем вскладчину — я и еще трое молодых парней нашей
деревни. Это нам обходится дешевле; мы придерживаемся прин-
ципа, что не единым хлебом жив человек. Люди пожилые смеются
над нами, подчеркивая, что мы бедны, а газеты выписываем.
Кроме работы на своих двух моргенах земли я не имею ника-
кой другой постоянной работы. Во время уборки я заработал
только 17 злотых. На эти деньги я купил поросенка и кроме него
никакой скотины не имею. Производительность земли все умень-
шается, а зимой будет совсем плохо, так как у меня нет храни-
лища для картофеля. Хотел было я продать два квинтала овса
и квинтал ржи и купить теленка, но цены на хлеб слишком уже
1ПА
ничтожны. Если теперь продашь дешево, то перед урожаем при-
дется покупать дорого. В сентябре я заработал 6 злотых за мо-
лотьбу цепами у одного крестьянина нашей деревни. Он давал
мне по два злотых в день и харчи. Такая работа была бы выгодна,
если бы можно было работать более продолжительное время. Но
как прокормиться? Всего в этом году у меня девять квинталов
ржи и четыре квинтала овса. Весь овес я уже обмолотил, и его
нужно будет продать для того, чтобы уплатить в ноябре налоги-
Почерневшие от старости окна избы имеют продырявленные ра-
мы, сквозь которые дует ветер. Летом это удобно, так как окна не
открываются, и благодаря отверстиям изба проветривается. Зи-
мой же приходится затыкать отверстия мхом и старыми тряп-
ками.
В прошлом году я постоянно опал на полу,— не на что было
купить кровать. Теперь сплю на кровати, которую из жалости да-
•ла мне соседка. Кровать старая, и ложиться на нее нужно очень
осторожно, чтобы она не провалилась. Но всетаки это удобнее,
чем спать на полу, на соломе. Кровать я принес ночью, тайком,
чтобы никто не видел, так как мне было стыдно.
Имеется у меня и шкаф, оставленный зятем, когда он переби-
рался к себе обратно. Перевозить шкаф не стоило, он по дороге
мог рассыпаться. Этот шкаф был описан судебным приставом за
5 зл. 34 гр. налоговых недоимок.
Затем у меня из числа других древностей имется старый стол,
сделанный еще покойным отцом. Прежде мы за этим столом ели,
а теперь я на нем складываю мешки с мукой. У матери своя кро-
вать и сундучок. Имеется еще скамья, сделанная мною в прошлом
году из старых досок. Скамья не особенно удобная, но по крайней
мере есть на чем сидеть. Во время обеда сижу на ней, а тарелку
держу в руке. Есть у нас и соломорезка, оставшаяся от отца, но
она стоит без употребления, так как у нас нет коровы. Имеется и
лампа, которую мы зажигаем только тогда, когда уже никак нель-
зя обойтись без света, да и то так ее прикручиваем, чтобы керо-
сину уходило как можно меньше. Поэтому вечером я никогда не
читаю.
Наша основная пища — картофель и хлеб. Сахару мы не по-
требляем вовсе. Только два раза в году покупаем сахар по ки-
лограмма на пасху и на рождество. На завтрак едим борщ с кар-
тофелем, на обед—черный хлеб, нередко сухой, иногда немного
молока, если удастся его достать у кого-нибудь, на ужнн — карто-
фельную похлебку, иногда ржаные клецки, капусту или горох.
Если же случится купить килограмма сала, то изворачиваемся
так, чтобы хватило по крайней мере на десять дней, хотя знаем,
что желудок все равно не обманешь. Можно ли при таком питании
энергично работать? Приближается зима, а у меня нет ни теплой
одежды, ни обуви. Имеется у меня одна только пара ботинок, в
которых я хожу в будни и в праздник, зимняя шапка, в которой я
хожу и летом, старый рабочий костюм и костюм праздничный. Hi
107
зиму нет ни теплого пальто, ни теплого белья, и я не в состоянии
купить эти необходимые вещи. За пальто пришлось бы отдать
30 злотых, за теплое белье и свитер 10 зл., за сапоги 20 зл., всего
60 злотых. Чтобы получить такую сумму, нужно было бы продать
пять квинталов ржи, а у меня их всего девять. Если я продам пять
квинталов, то оставшегося хлеба мне нехватит на прокормление,
не говоря уже о том, что нужно еще заплатить налоги и купить
такие необходимые предметы, как соль и спички. А заработать
негде.
Никто, вероятно, не удивится, если я скажу, что я, — да и не
только я один,— оказался негодным к военной службе. В нашей
деревне очень много негодных к военной службе. Многие из дере-
венской молодежи болеют, мдюгие не имеют зубов и никто у нас
не пользуется никакой медицинской помощью. Доктор в крестьян-
ской избе — это явление неправдоподобное. В нашей деревне дети
чрезвычайно хилые. У многих кривые ноги, раздуты животы и т. п.
С самого молодого возраста они ходят босиком. Разве в таких
условиях могут вырасти здоровые граждане?
Когда я подумаю о приближающейся зиме, меня охватывает
страх. Помню, как в прошлую зиму мне пришлось топить сырыми
дровами, которые куплены были мною уже зимой, так как раньше
на это у меня не было денег. Об углях не приходилось и мечтать-
Помню, как, возвращаясь по вечерам домой, я сбрасывал башмаки,
облепленные снегом, и снег не стаивал с них целую ночь. Да и
как он мог растаять, если вода в стоящем в том же помещении вед-
ре замерзала лак крепко, что утром я вынужден был прорубать
лед топором. Картофель в избе замерз, а я под периной постоянно
дрожал от холода. Но все это я перенес. Верхняя часть перины
от моего дыхания покрывалась инеем, а со стен иней можно было
соскребать ложкой.
Хочется пожить по-человечески, но возможностей для этого
нет никаких. Поэтому человека охватывают невыразимая боль и
отчаяние. Если бы я с моими двумя моргенами земли мог полу-
чить небольшой заработок, хотя бы в десять злотых в неделю,
жизнь могла бы быть более сносной. Старые деревья в саду мы вы-
рубаем на топливо, а новых не сажаем. Словом, все, что осталось
от прежних времен,— разрушается, а но-вое не создается, несмотря
на все наше усердие. Жизнь сама указывает, что так дальше про-
должаться не может, и со временем должен настать справедли-
вый общественный строй. Тогда будет уничтожена всякая эксплоа-
тация и люди будут иметь цель — благо всего человечества...
В виду отсутствия денег на почтовые марки посылаю свое
жизнеописание с некоторым опозданием.
XI
Безземельный деревенский поденщик
в Пултусском уезде (Варшавское вое-
водство).
Родился я 7 июля 1911 г. в избе, арендованной у крестьянина
Н. в Плоцохове. Семья состояла из отца, матери, старшего брата —
Станислава, 10 лет, и меня. Родители мои жили от продажи своих
рабочих рук и не имели ни земли, ни собственного жилья. Их роди-
тели имели землю, но у моего деда было мало земли и много детей.
Поэтому один или два члена семьи остались работать на земле,
а остальные были вынуждены отправиться искать заработка. Мои
родители с детства служили по найму в крупных хозяйствах. Мать
начала работать у чужих людей с двенадцати лет, а отец с семна-
дцати — пастухом. Когда они поженились, для них настали очень
тяжелые времена. Они должны были работать полный день у чу-
жих людей, чтобы заработать на содержание семьи. Жили они
в разных деревнях — в Концицах и Бартодзеях. В те времена
очень много народу выезжало в Америку. Отец мой также решил
уехать в Америку, но у него не было средств. В конце концов ему
пришла на 1помощь сестра, и отец уехал.
В Америке он поступил в каменоломню и работал там три
года, а затем год работал в столярной мастерской, стремясь зара-
ботать как можно больше, чтобы вернуться домой и обеспечить
себе и своей семье лучшее будущее. Но ему очень не повезло,
так как в течение полугода он очень болел. Деньги матери он вы-
сылал очень 'редко и притом небольшими суммами, не обеспечи-
вавшими даже самого скромного существования. В ту пору матери
приходилось очень туго. Она ежедневно доила 27 коров в имении
Плохово (куда она перебралась из Конциц), ходила на полевые ра-
боты, пряла зимой лен. Она содержала брата, а также и меня, обод-
ряя себя надеждой, что когда вернется отец, он купит дом, а может
быть и несколько моргенов земли и тогда можно будет отказаться
от бродячей жизни.
После возвращения из Северной Америки отец воздержался от
немедленной покупки земли, желая найти какую-нибудь действи-
тельно хорошую усадьбу. С собой он привез 2 000 руб. Из этой
суммы 700 руб. он внес в сберегательную кассу в Пултуске, а ос-
тальное хранил дома. Но все расчеты рассыпались в прах. Вспых-
нула мировая война, рубль совершенно обесценился, а затем н
сберегательная касса была эвакуирована в Россию. В результате
отец, как и многие другие, был разорен.
10®
Во время войны нам было очень тяжело. Не было ни соли, пи
керосина,— они выдавались по карточкам, как и целый ряд дру-
гих продуктов. Об этом писать не буду, эго известно всякому.
Я кончил пять отделений начальной школы. Учился я хорошо,
особенно в четвертом и пятом отделении, н получил похвалу от
инспектора. Больше всего меня интересуют география Полыни
и рисование. После окончания школы я помогал родителям дома.
Меня хотели послать в качестве ученика к какому-нибудь ремес-
леннику. Но для этого требовались 300 злотых, а их у пас не было.
Отец зарабатывал 5 злотых в день, мы держали корову и имели
свое молоко. За жилье мы платили тогда 80 злотых в год (квар-
тира и маленький хлев для коровы). Зимние корма для коровы мы
заготовляли летом. Обходилось нам это в 50 злотых, а летнее
пастбище в 35 злотых- Мать носила в город молоко, продавала
его и покупала соль, керосин и т. п. Но не долго продолжалось
это, — корова сломала себе ногу, мы вынуждены были продать
ее за 200 злотых, хотя ее оценивали в 400 злотых. На эти 200
злотых мы купили другую корову, похуже. Она оказалась боль-
ной, давала мало молока и ее пришлось сбыть за бесценок. Но с
помощью тетки мы купили третью корову за 176 злотых (цены на
коров тогда упали). Эта корова находится у нас и сейчас. Оте-
лившись, она дает пять литров молока. Иногда мы это молоко
продаем, но главным образом потребляем его сами.
Из болезней, какие у нас были, назову чесотку, продолжавшу-
юся очень долго. Вылечиться от нее было очень трудно, у нас
постоянно нехватало денег на лекарства и доктора. Заразу за-
нес отец, который работал целую зиму у крестьянина. Там он
спал под одеялом хозяина, которое было заражено.
Однажды, будучи еще в школьном возрасте, я бегал с други-
ми ребятами по деревне и попал под двигавшийся по улице воз. По
мне прошли лошади и колеса придавили меня. У меня оказалась
сломанной левая рука и поранена щека. Лечиться пришлось боль-
ше полугода.
Семья наша состоит из трех членов — отца, матери и меня. От-
цу 65 лет, матери 55, а мне 21 год. Основной нашей пищей явля-
ются картофель, молоко, иногда хлеб. За квартиру мы платим
50 злотых в год, за летнее пастбище 24 злотых, а за корм для ко-
ровы отец отрабатывает определенное количество дней у бога-
тых хозяев,, имеющих луга. Заработки очень низки, а нередко их
и вовсе нет. Я лично зарабатываю один злотый в день на своих
харчах.
Я являюсь сельскохозяйственным рабочим и не имею никакой
специальности. Отец занимается разными работами, главным обра-
зом покрывает соломой крыши, получая за это по два злотых в
день. Картофель мы сажаем сами. Крупные хозяева, владельцы
тридцати моргенов, дают нам за отработку клочок земли под кар-
тофель, и картофель нам обходится дешевле, чем если бы мы
покупали его на рынке. В этом году мы накопали 38 мешков кар-
110
-юфсля. Выкармливаем двух четырехмесячных поросят, имеем две
курицы и все время живем с таким расчетом, чтобы картофеля нам
хватило и на посадку, если конечно нам опять предоставят землю
на условиях отработки.
Мы живем в большой избе, имеющей четыре отдельных поме-
щения. Здание это принадлежало когда-то помещику, а теперь
в нем живут два квартиранта и два хозяина. Комната наша не ве-
лика — пять с половиной метра длины и четыре метра ширины,
в одно окно- Есть и чулан для хранения овощей. Пол глиняный,
стены очень толстые, но прогнившие, — сыро и холодно. В этом
помещении родители живут уже двадцать три года. Рядом мы раз-
вели маленький огород, сажаем красные бураки и помидоры. Из
мебели у нас имеются две кровати, сосновый шкаф, шкафчик для
кухонной посуды, столик, табуретка, два стула, а на стене лир
иконы, чрезвычайно старые. Вот и все.
Одежду мы носим из конопли. Покупать вещи не на что, надо
раньше утолить голод. Следует заметить, что отсутствие необхо-
димых вещей часто ведет к семейным ссорам, особенно когда ви-
дишь хорошо одетых товарищей. Удивляться этому нечего, — это
совершено понятно.
В ближайшее время в деревне начнется комассация (ликвидация
чересполосицы). Необходимые межевые работы уже произве-
дены, и скоро приступят к оазбивке на участки. Наше строение
будет сломано и разделено между четырьмя владельцами. Мы
живем у одного из них. Что будет дальше с квартирой,— не знаю.
Придется где-нибудь подыскать другую.
Деревня насчитывает 68 хозяйств, большинство малоземель-
ных. Хозяйств с площадью в 30 моргенов только четыре. Имеется
здесь также имение площадью в 4 влоки пахотной земли и IVe
влоки леса. Сеют преимущественно роись и картофель, немного
пшеницы и овощей.
Уровень жизни деревни теперь очень понизился. Все жалуются
и плачут. Мечтаю я нередко о женитьбе, но это дело не легкое
(подразумеваю материальный вопрос). Девушки нашей деревни —
все «хозяйские дочери», — невесты среди них для меня нет. Наше
орудие труда — это вилы, лопата, мотыка, цепы и собственные
руки. Очень часто мне приходится ходить без работы, но пособия
не получаю — сельскохозяйственным рабочим его не дают. (Один
из поденщиков, имеющий шестерых детей, пытался в Пултуске
получить пособие, но ему отказали). Иногда бывает работа на
постройке шоссе, но туда попасть трудно, ибо принимают глав-
ным образом городских рабочих.
Владелец двадцати моргенов в Цеханов-
ском уезде (Варшавское воеводство).
В 1930 г. цены на сельскохозяйственные продукты стали па-
дать. Так например, шесть поросят, которыми опоросилась
свинья, я продал по 80 злотых за пару и получил 240 злотых. Но
когда спустя некоторое время я продавал десять поросят от вто-
рой свиньи, то смог выручить только по 15 злотых за пару, да и
то продал только три штуки, так как на остальных поросят не
нашлось покупателя. Первую корову я продал за 480 злотых,
вторую за 180 зл., а за третью получил всего только 120 злотых.
На возведение построек я взял взаймы в банке, в кассах и у част-
ных лиц 3 600 злотых, рассчитывая на то, что цены будут стоять
высокие. 'Нгг'До сегодняшнего дня. постройка дома осталась неза-
конченной. Я работаю вместе с женой и детьми и экономлю на
всем: водки совершенно не пью, папирос не курю и с ранней вес-
ны до поздней осени хожу босиком. Чего не успею сделать днем,
то доделываю ночью, лишь бы только не нанимать работника. По
долгам частным лицам я платил сначала 3°/о, потом 2% и наконец
1°/о в месяц- Банкам — сначала 1,5%, а теперь 1% с небольшим.
Но когда, работая и экономя в течение целого года, я подсчитал
затем, сколько еще осталось долга, а на первый взгляд казалось,
что я выплатил почти четвертую его часть,— то оказ.адрсь, что,
если считать налоги, мне остается выплатить еще. 3 62СНзлотых,
т. е. на 20 злотых больше той суммы, которую я брЬя-в^олг.
Это меня страшно поразило. Если цены будут стоять на том
же уровне (низком на сельскохозяйственные продукты и высоком
на промышленные и монопольные товары), то рано или поздно
кредиторы, судебные пристава и сборщики налогов рыбросят
нас со всей семьей на улицу.
Не раз мы обсуждали с женой, почему так получается, что, ра-
ботая, экономя, недоедая и недосыпая, мы никак не можем вылез-
ти из долгов, несмотря на хорошую обработку земли и неплохой
урожай. Правда, у нас восемь человек детей, при чем четверо стар-
ших учатся в семилетней школе в Темневке, что обходится до-
вольно дорого, но, с другой стороны, мы кроме хозяйства имеем
еще пасеку, которая содержится в образцовом порядке и дает
нам несколько десятков злотых годового дохода. В результате
мы пришли к убеждению, что крестьяне, имеющие задолженность,
больше всего страдают от низких цен <на сельскохозяйственные
112
I Польские крестьяне.
продукты, особенно после сбора нового урожая. После сбора уро-
жая сразу же начинаются расходы. Нужно платить за починку
телеги, платить кузнецу, платить кредиторам проценты — и все
это сейчас же после уборки. В силу этого непосредственно после
уборки начинается массовая продажа хлеба. Часто самому нехва-
тает хлеба до урожая Приходится или занимать у богатого, или
покупать. Обычно однако перед урожаем покупать не на что
и приходится занимать. 10 июня я пошел к богатому крестьянину
с просьбой одолжить мне квинтал ржи- Он охотно согласился, но
заявил:
— Ржи одолжить не могу, могу только продать. Сегодня\
пена ржи 25 злотых за квинтал. Я дам тебе квинтал, а ты мне дай!
вексель на 25 злотых. Через два месяца ты отдашь мне столько!
ржи, сколько тогда можно будет купить на 25 злотых, и 50 гро- *
шей процента.	I
Через два месяца цена ржи упала на 12 зл. 50 гр. за квинтал,  
мне пришлось отдать два квинтала и кроме того 50 грошей про-
центов. Такой богатый хозяин не продаст хлеба после уборки,
когда хлеб дешев. Он продаст хлеб перед урожаем — рожь по
25 злотых за квинтал, пшеницу по 38 злотых. Богатый богатеет,
а бедный вынужден продавать свой продукт задаром, когда цены
стоят очень низкие.
Теперь хочу сравнить покупательную способность до 1930 г.
с теперешней покупательной способностью. Прежде, несмотря на
го, что семья была меньше, мы потребляли 2 килограмма сахара
еженедельно, а теперь потребляем по полкилограмма в большие
праздники (пасха, рождество, троица и т. п.) и кило в том слу-
чае, если в семье кто-нибудь заболевает- Белой соли мы не видели
уже в течение трех лет. В прежние времена перед наступлением
зимы крестьяне вскладчину покушали уголь целыми вагонами. Те-
перь же уголь для крестьян является недоступной роскошью, и я.
в частности, вот уже в течение трех лет не купил ни одного кило-
грамма угля. Прежде я никогда не опаздывал с уплатой налогов,
1 теперь, в виду отсутствия денег, не вношу их почти уже с осени
1930 г.
По моему мнению, обнищание крестьян произошло по следу-
ющим причинам. С одной стороны,— чрезмерны цены на продух-;
гы первой необходимости, как .например керосин, соль, спички,
уголь и сахар, а с другой,— чрезвычайно низки цены на сельсасо
хозяйственные продукты в период после сбора урожая. Чрезвы
чайно велики также проценты по ссудам. Например, в 1930 году
банк в Цеханове предоставил мне заем в 1 400 злотых. Каждые
цва месяца мне приходится переписывать векселя. Сколько же я
заплатил за это время одного гербового сбора, .не считая процен-
тов? А сколько раз наступает срок уплаты по векселю и нет де-
чег? Тогда вексель идет в протест. Приходится платить за все —
и за протест, и нотариусу, и в городскую кассу, и в суд — все это
пол жен покрыть нуждающийся крестьянин. Конечно, имеются
11.4
и такие, которые не бедствуют Тем крестьянам, которым за по-
следнее время не пришлось выплачивать долю имущества членам
семьи, которые не вложили в землю капитала, не занимали денег
и, стало быть, не платят ни взносов, ни процентов, тем, которые
могут придерживать свои продукты до установления более высо-
ких цен,—тем-конечно жаловаться не на что. Но таких в деревне
очень мало — 7 или 8%. То же самое и с уплатой налогов- Бога-
тый, попридержав хлеб и продав его позже по высокой цене, име-
ет возможность внести налоги в срок и не платить пени. Бедный
крестьянин лишен этой возможности, и ему присылают сначала
напоминание, затем происходит опись имущества, налагается
штраф, и в результате с*умма налога почти удваивается.
Когда приближается зима, то прямо бросает в жар. Младшие
дети не имеют возможности ходить в школу, так как у них нет
-теплой одежды и обуви, и время они проводят либо в кровати,
либо у печки. Своему пятилетнему сыну я несколько дней тому
назад купил первую «обувь» — деревянные башмаки.’ Что это бы-
ла за радость! — Он бегал по избе, прыгал, подбегал к бабушке,
показывая ей, что теперь у него уже не замерзнут ноги, а у меня
от этой радости сердце обливалось кровью и слезы выступали на
глазах. Я не пью, не курю, не проигрываю в карты, но, увы, не
могу даже купить ребенку сапожки на 6—8 злотых, а вынужден
покупать за один злотый деревянные башмаки.
Теперь о долгах. Когда я строил дом и амбар, я занял 3 600
/злотых. Приняв в расчет, что один морген земли стоил тогда
11 ООО злотых и что, следовательно, стоимость всего имущества
|вместе с инвентарем равнялась по крайней мере 30000 -злотых,
{упомянутый долг составлял тогда примерно Ve общей стоимости
нашего имущества. В то время еще легко было отдать этот долг.
*Не то теперь, когда стоимость моргена земли равняется всего 300
злотых, а стоимость всех моих 25 моргенов — 7 500 злотых. 3 600
^злотых в момент, когда я их получил, представляли собой стои-
мость ЗЦ моргенов земли, а теперь равны стоимости 12 моргенов,
р о же самое в отношении скота и других продуктов сельского хо-
Кства. И как тут свести концы с концами? Уплачивать старые
1ги сегодня при существующих обстоятельствах — это боль-
шая несправедливость для должника.
В арбитражном правлении у меня уже разбирались два дела
по долговым обязательствам — одно на 350 злотых, другое — на
550 злотых Несмотря на все доказательства того, что в
совом отношении я нахожусь в критическом положении,
мои просьбы о длительной рассрочке оба моих долга мне
чили только на три года, и я сильно сомневаюсь, буду ли
стоянии в иаэначешые сроки их выплатить. Первые два
один в 137 злотых, другой в 100 злотых, должны быть внесены
1 апреля 1934 г.
По моему мнению, задолженность деревни могла бы умень-
шиться только в том случае, если бы налоги были приведены в
114
финан-
на все
рассро-
я в со
взноса,
соответствие с ценами на сельскохозяйственные продукты, а по
следние — с ценами на промышленные товары первой необходи-
мости, а также если бы было устранено расхождение цен иа сель-
скохозяйственные продукты до и после урожая.
Теперь отвечу та последний вопрос. Выписываю я еженедель-
ник «Зелены штандар». Прежде подписную плату я всегда вносил
за год вперед, а теперь вношу по-квартально, но обычно опазды-
ваю на целый квартал.
Есть и еще одна болячка,— сахар слишком дорог и совершен-
но 1недоступен мелкому крестьянину; так же дорога и недоступна
мелкому крестьянину свекла. В правлении союза производителей
свеклы сидят одни помещики, которые сговариваются с сахароза-
водчиками к их обоюдной выгоде, устраняя мелкого крестьянина
от производства свеклы. Они, например, усганозили, что тот, кто
в течение трех лет в 1926/27 и 1928 году не сеял по контракту
свеклу или в течение этих трех лет изменил имя или фамилию
(например сын заменил отца, зять тестя, дочь свою мать и т. д.),—
тот лишается права впредь сеять свеклу. Мелкие крестьяне теперь
большей частью устранены от производства свеклы" и теперь мы
имеем право сеять и поставлять всего лишь по несколько цент-
неров свеклы по цене в 5 злотых за квинтал и 1—2 квинтала по
3 злотых- Не знаю, почему нам не разрешают поставлять свеклу
в большем количестве! Если бы право поставки свеклы не было
ограничено, то все те, кто имеет тепеоь привилегию на посадку
большего количества свеклы, уменьшили бы ее площадь, а те, кто
не имеет такой привилегии, начали бы ее сеять и поставляли бы
по одному или по два воза. В результате сахар подешевел бы
на Уз и не превращался бы в роскошь, недоступную крестьянам.
Владелец четырнадцати моргенов в Вар-
шавском уезде (Варшавское воеводство).
После войны все снова стало входить в колею.
В. деревне началось оживление,— покупали землю, чтобы уве-
личить свое хозяйство. Немногим позже, в период введения поль-
ского злотого, а в особенности в начале 1925/26 года, снова нача-
лась земельная горячка. Крестьяне предпочитали ограничивать
свой жизненный уровень до самых крайних пределов, лишь бы
прикупить клочок земли, особенно помещичьей, желая этим путем
обеспечить будущее своих детей. Поэтому некоторые влезали в
долги сверх меры и платили бешеные ростовщические проценты,
как. например 10% ежемесячно.
К хозяйству моего отца в начале 1926 г. было прикуплено два
моргена землц у ближайшего помещика за 2 400 злотых. Поло-
вина этих денег была взята в долг из 72% в год.
В конце 1927 г. мы купили еще один морген земли, за который
заплатили уже 2 400 злотых (земля к тому времени сильно вздо-
рожала). В марте 1929 г. для нашего хозяйства началась несчаст-
ная полоса- Мы купили тогда два с половиной моргена земли по
2 700 злотых за морген, т. е. всего заплатили 6 750 злотых, а с но-
тариальными расходами (675 злотых) — 7 425 злотых. Из этой
суммы 3 000 злотых мы уплатили деньгами, а остальное было взя-
то нами в долг из 3% ежемесячно. Этот долг мы надеялись вы-
платить в ближайшее время. Но тут взорвалась бомба. Не успели
мы купить этот участок, как внезапно разразился кризис, страш-
ный по своим последствиям.	.
Уныние овладело особенно теми крестьянами, которые непо-
средственно до кризиса заняли деньги. Так случилось и у нас, в
хозяйстве моего отца. 4 750 злотых долгу в период кризиса, — это
смерть! Но делать было нечего. Нельзя поддаваться отчаянию!
Мы стали обманывать себя надеждой, что, может быть, после
урожая 1930 г. цены повысятся, и тогда можно будет вернуть зна-
чительную часть долга. Тем временем нужно было найти деньги .на
уплату' процентов, которые росли как иа дрожжах.
В начале кризиса цены на свиней были еще довольно высокие,
и мы продали четыре свиньи за 800 злотых. Это было весной
1930 г, т. е. спустя год после того, как мы заняли деньги. К это-
му времени сумма одних только процентов выросла до 1 500 зло-
тых (кредиторы нам сделали некоторую скидку с процента).
116
Итак, для полного покрытия процентов нехватало еще 700 зло-
тых. Частично эти 700 злотых были покрыты выручкой от прода-
жи зерна, частично путем превращения процентов в новый долг.
Результаты этой процентной дани для нашего хозяйства были
ирямо ужасны. Ведь кроме свиней мы должны были продать так-
же почти весь наш запас хлеба. В этих условиях, когда ростов-
щики высасывали жизненные соки нашего хозяйства, у нас ничего
не могло остаться на элементарные домашние нужды, на налоги,
на уплату долгов, для поддержания уровня хозяйства и т. д. Ровно
ничего. Создалось безвыходное положение. Начался упадок хо-
зяйства, во всем ощущалась нужда,— и все это в результате паде-
ния цен на хлеб и вследствие высоких ростовщических процен-
тов.
В виду такого положения мы стали раздумывать над тем, как
бы превратить ростовщический долг в банковский, чтобы процен-
ты не были столь высоки. Частично это нам удалось сделать, ибо
в том же самом 1930 году коммунальная касса Варшавского уезда
редоставила нам заем в 2 000 злотых. Эта сумма была употреб-
лена на выплату части ростовщического долга.
Следует указать, что деньги из коммунальной кассы были по-
лучены из 15ю/о в год. Тогда, в 1930 г., этот процент казался не-
значительным. Мы тогда надеялись, что теперь уже нам удастся
скорее выплатить долг, ибо ведь за половину его следовало от-
ныне платить лишь «средний» процент. Все это однако оказалось
иллюзией, ибо коммунальная касса, бравшая с разными начисле-
ниями почти полтора процента в месяц, требовала аккуратных
взносов через каждые три месяца. В случае опоздания хотя бы на
несколько дней касса начисляла пени.
Наступил 1931 год. Хлеб еще больше подешевел и, — что осо-
бенно плохо,— цены на свиней.упали до 70 грошей за килограмм
живого веса. То же самое в отношении коров и лошадей. Все это
вместе взятое еще больше ухудшило положение нашего хозяй-
ства. Необходимо было стараться снизить проценты, выплачивае-
мые по займам у частных кредиторов. После долгих переговоров
нам удалось выхлопотать снижение процента до 2е/» в месяц. Но
не помогло и это, ибо даже после займа в коммунальной кассе и
уменьшения задолженности частным лицам общая сумма процент-
ных взносов составляла в год 1 000 злотых, т. е. почти равнялась
цене 10 хороших откормленных свиней либо 100 квинталов овса,
а в нашем хозяйстве в этом году овса было 35 квинталов.
В таких условиях не было возможности уплачивать налоги и
удовлетворят!, также домашние нужды. Мы очутились перед разо-
рением. Посоветовавшись, мы решили продать один моргеи зем-
ли. Но за этот морген земли, который в 1929 г. обошелся нам в
2^0Р^лотых, мы получили при продаже в 1931 г. лишь J_900 зло-
тых, "т. е. >меньше на 800 злотых.
После продажи этого моргена мы вздохнули свободнее. Полу-
ченные 1 900 злотых мы отдали частным кредиторам, надеясь ос-
117
вободиться от процентной дани. Считая налоги, у нас осталась
задолженность в 3 000 злотых.
Теперь, казалось, можно будет выбраться из наших затрудне-
ний,— может быть, удастся добиться снижения процента, и дело
как-нибудь наладится. Но все это были то.лько мечты. Положение
все ухудшалось- Я помню, как при продаже земли нам было жаль
ее отчасти потому, что общее положение могло улучши!вся, и
тогда мы бы стали на твердую почву. Но через некоторое время
мы убедились, что, продав этот морген, мы поступили правильно,
так как падение цен на землю и на сельскохозяйственные про-
дукты непрерывно продолжалось. Учетный же процент не падал;
не падали и цены на промышленные товары, необходимые для
жизни.
В доме воцарилось уныние, ни у кого не было желания зани-
маться бесцельной работой,— работой, не дающей плодов и пре-
вращающейся в проклятие. Мы стали ждать лучших времен. Пос-
ле урожая 1932 г. начался период, ознаменовавшийся дальнейшим
падением цен на сельскохозяйственные продукты. По сравнению
с 1931 годом цены пали на 40%, и прежде всего на хлеб, а также на
коров и лошадей. Цены иа свиней удержались на уровне 1931 г.
В это время в отношении процентов произошли некоторые из-
менения. Частные кредиторы, опасаясь банкротств должников,
снизили проценты до 1% в месяц. После этого снижения про-
цента самый большой процент нам осталось платить только за
заем, взятый в коммунальной кассе — 1,5% ежемесячно. Однако
и снижение процентов не спасло нашего хозяйства. Не спас нас
и тот факт, что долг частным кредиторам в сумме 1 000 злотых
был нам рассрочен на полтора года с уплатой в три срока. Это не
могло помочь, ибо одни только налоги с хозяйства в восемна-
дцать моргенов составляют сумму около 300 злотых в год, т. е. тре-
буют взноса стоимости тридцати пяти квинталов овса, иначе
говоря, сдачи всего овса, которым располагало наше хозяйство.
А где расходы по остальным хозяйственным нуждам?
В начале 1933 г. мы почувствовали, что нам с нашим хозяй-
ством, обремененным 3 000 злотых долга, придется плохо. Но мы
все еще надеялись, что, может быть, положение поправится. Нако-
нец наступила жатва, урожай был довольно обильный. Но от него
было мало радости, ибо за квинтал овса платят 6 или 7 злотых, за
квинтал ржи—11-12 злотых. И как же тут удовлетворять хо-
зяйственные нужды, да еще при наличии долга? Уже подходит
первое октября — срок первого взноса в погашение рассроченно-
го арбитражной комиссией долга: взнос 300 злотых, задолжен-
ность по -налогам 200 злотых, всего 500 злотых, Чтобы собрать эту
сумму, необходимо продать 30 квинталов ржи и весь сбор овса,
не оставив для себя ничего. Снова пришел тревожный момент,
н 'до было что-то делать. Пришлось опять продать один морген
земли, иного выхода не было. Морген был продан за 1 000 зло-
1 1Н
тых, что по сравнению с ценой, по которой мы его купили в
1929 г., принесло убыток в Ц^Щ'-влотых.
Итак, после четырехлетних мучений мы вынуждены были про-
дать два моргена земли. Иначе говоря, от прежней покупки нам
остались только полморгена и долг в 1 000 злотых, равный стои-
мости одного моргена. Если продать полморгена, можно за
пего выручить 500 злотых. Иначе говоря, после -продажи. всей
приобретенной земди.Хдва.£ половиной моргена) нехватнло бы на
уплату долга еще 500 злотых. К тому же 3 000 злотых наших соб-
ственных денег, вложенных в указанную покупку, пропали, что
составляет всего 3 500 злотых чистого убытка, не считая процен-
тов, выплаченных по всей этой операции в сумме 2 500 злотых.
Итак, общая сумма убытка составляе1-БДОО_адатых. Таким обра-
зом, мы выбросили в грязь плоды нашего многолетнего труда.
Произошло это вследствие нерентабельности сельского хозяйства
и свирепствовавшего безнаказанно ростовщичества.
Положение, созданное этими обстоятельствами и в нашем хо-
зяйстве и во. всей деревне, яляется очень тяжелым. Если мы при-
смотримся к общей жизни деревни, то нам бросятся в глаза вещи,
которым отнюдь нельзя позавидовать. Строения находятся в очень
плохом состоянии и чинить их не на что. Земля истощена, нет не-
обходимого инвентаря, отсутствует искусственное удобрение. Мо-
ральное состояние членов семьи тоже пострадало. Пишущий эти
строки имел большое желание поступить в сельскохозяйственную
школу или в народный университет, но это желание не могло быть
осуществлено из-за отсутствия денег, а также рабочих рук в хо-
зяйстве; последнее препятствие было бы преодолено, если бы бы-
ли деньги.
Такое же положение и во всей деревне. Что касается чтения га-
зет, оно, пожалуй, еще удержалось на докризисном уровне. Дол-
жен признаться, что нередко не на что было купить самые необхо-
димые вещи, но на газету я как-то находил деньги. Для людей,
привыкших к чтению, газета —< лучший друг в самой большой
нужде. Однако чтение вообще сократилось, ибо отсутствие средств
во всех организациях привело к закрытию библиотек. Прекра-
щение покупки новых книг приводит к сокращению чтения. Для
примера приведу следующие обстоятельства, способствовавшие
развитию библиотек в деревнях, а тем самым и развитию чтения.
Главную роль в развитии чтения в деревне играли кружки
деревенской молодежи, которые при поступлении средств в пер-
вую очередь покупали книги для библиотеки. В хорошие времена
в сельском хозяйстве от устройства всяких вечеров в кассу круж-
ка деревенской молодежи каждый раз поступало почти 100 зло-
тых чистого дохода. Теперь все изменилось. Театры и другие
развлечения стали убыточными, в связи с отсутствием денег в де-
ревне. Поэтому библиотеки в деревенских организациях не обно-
вляются и влачат жалкое существование. Если же мы примем во
внимание, что цена более или менее приличной книжки ровна
цене квинтала ржи, то убедимся, что покупка книжки стано-
вится для крестьянина прямо недоступной роскошью.
Следовало бы также сказать несколько слов о жизни деревен-
ских организаций. Здесь дело обстоит неблагополучно. Все орга-
низации ведут жалкое существование. Исключая организацию де-
ревенской молодежи, пожарного общества и организаций полити-
ческих, все деревенские организации хозяйственного типа пришли
в совершенный упадок. Иллюстрацией этого является моя деревня,
в которой такие организации, как сельскохозяйственный кружок
и кооперативная организация, распались, ибо не могли спра-
виться со стоящими перед ними сельскохозяйствены.ми задачами.
Пропаганда необходимости искусственного удобрения, всякого ро-
да мелиорации и прогресса в хозяйстве не дает, при одновремен-
ном падении рентабельности хозяйства, никакого результата. Мало
того, при существующих ныне условиях она ведет к еще большей
нерентабельности, примером чему служат мелиорационные това-
рищества- После проведения мелиорации участков земли своих
членов в 1928/29 году эти товарищества стоят на краю банкрот-
ства.
В зимний период, по окончании всех осенних работ в деревне,
особенно длинными вечерами, прямо-таки погибаешь от скуки.
Здесь много можно было бы сделать для распространения специ-
альных сельскохозяйственных знаний и вообще культуры при по-
мощи радио. К сожалению, радио для деревни почти недоступно.
Ежемесячный взнос в 3 злотых слишком высок. Если подсчитаем,
что овес продается по 6 злотых, то ежегодный взнос за радио
поглотит 6 квинталов овса, т. е. количество, которым можно за-
сеять два с половиной моргена. Ничего удивительного, что пере-
довые элементы деревни прямо не могут примириться с тем, что
нет радио, нет книги и вздыхают о лучших временах, когда они
смогут пользоваться упомянутыми благами.
Хозяйственные условия привели к тому, что в деревне разви-
ваются болезни, особенно среди молодого поколения. Причина—
недостаток питания.. Отсутствие сахара, жиров и молочных про-
дуктов питания влияет очень отрицательно на состояние здо-
ровья деревни. Если прежде каждая семья в год закалывала
свинью, то теперь это—редкое явление. Мясо потребляется глав-
ным образом только в праздники или при торжественных слу-
чаях- Одним словом, питание деревни стоит на очень .низком уров-
не. В силу этих обстоятельств, в деревне всюду господствует уны-
ние. Это подтверждают передовые крестьяне, кое-что смысля-
щие в с.-х. науке и могущие быть примером для других. Это
подтверждает и научный институт в Пулавах, который подсчи-
тал, что крестьянин приплачивает к своему хозяйству ежедневно
1 зл. 50 гр. Поэтому нет ничего удивительного, что даже те кре-
стьяне, которые не имеют долгов, лишь с трудом могут уплачи-
вать налоги из доходов своего хозяйства и приобретать самые
необходимые вещи. Что же касается таких мероприятий, как воз-
120
ведение новых строений или выплата членам семьи их доли за
землю,— об этом не может быть и речи.
За квинтал ржи можно было до войны купить 400 коробок спи-
чек, а теперь — только 120. За два квинтала ржи крестьянин до
войны мог купить плуг, а теперь нужно отдать четыре с поло-
виной квинтала. Соль, керосин перед войной также были во много
раз дешевле, как абсолютно, так и относительно, сравнительно с
иенами на сельскохозяйственные продукты.
Ныне же, наоборот, цены на промышленные товары искус-
ственно взвинчены сверх всякой меры.
Владелец тридцати моргенов в Бл оц-
епом уезде (Варшавское воеводство)
Из доходов, какие дает хозяйство, трудно покрыть даже мел-
кие домашние расходы, не говоря уже о взносах в банк, налогах
и процентах, которые нужно уплачивать.
Ныне каждый крестьянин старается учиться всему, собственно
говоря, всему его учит нужда, и он делает все сам. К кузнецу он
обращается только в самом крайнем случае. Старую одежду пере-
лицовывает и починяет дома, как умеет, так как ему нехватает да-
же нескольких грошей на портного. Сапоги тоже починяет сам,
как попало, ибо новых не купить, а на починку старых нет средств.
Половина деревенского населения живет главным образом кар-
тофельной похлебкой, а другая половина кое-как приправляет пи-
щу, покупая каких-нибудь полкилограмма сала в неделю. Чтобы
кто-либо заколол для себя свинью, как это бывало раньше,—о та-
кой роскоши теперь совершенно не слышно. А что касается молока,
то о нем не хочется и говорить. Ведь вот говорят, что крестьяне
все имеют свое, в том числе и молоко. Но, к сожалению, в дерев-
не в действительности никто не позволит себе выпить молока
или по крайней мере угостить им ребенка. И нередко человеку
делается ие по себе. Мать со слезами на глазах должна отказы-
вать ребенку в капле молока, ибо надо съэкономить на соль и на
спички, да и вечера теперь длинные, — вечером кое-что нужно сде-
лать, дети должны учить уроки, — и поэтому нужен керосин. А
все это дорого стоит. Два килограмма соли, полтора литра керо-
сина и спички — вот уже расход в два злотых в неделю. Чтобы
собрать эти два злотых, нужно продать килограмм масла, но до-
будешь ли его? Даст ли столько корова?
Теперь осенью еще живешь кое-как. Крестьяне продают кто
что может и кладут по крайней мере соль в пищу. Но я знаю
таких (не хочу называть их имена), которые перед новым уро-
жаем целыми неделями обходились без соли. Можно себе пред-
ставить, какая нищета должна быть там, где уже не на чго ку-
пить лаже соли! Мне с семьей, слава богу, еще не приходилось
есть без соли, но неприправленную пищу приходилось есть уже
много раз.
У меня только одна постройка. В одной части амбара устроена
времеина^квартира; предполагалось, что это только на время, но
положение все ухудшается, и нет возможности построить дом.
122
Не знаю, как долго мы будем еще мерзнуть в этом временном
жилье. К амбару пристроен сарай из глины, который служит хле-
вом и конюшней. В амбаре помещается весь инвентарь. Обший
вид двора очень жалкий, нет даже возможности поставить забор,
ибо не на что купить материал.
Из сельскохозяйственных орудий у меня имеются плуг, борона,
соха. Необходимы еще соломорезка, весы, чрезвычайно пригоди-
лись бы также молотилка, конный привод и сеялка. Могу ска-
зать, что моя земля хорошо обработана. В последнее время я
«справил старые канавы и в некоторых местах прорыл новые,
вырыл также довольно большой пруд около дома. Во всем хо-
зяйстве я ввел соответствующий севооборот, так наз. четырех-
полье (разумеется, по указаниям инструктора), применяю искус-
ственное удобрение с хорошим результатом, но все это ныне дает
мало пользы.
В виду того, что моя жена умеет ткать самодельное полотно
и ей в этом помогают дочери, мы сеем лен. Женщины сами его
мочат, сушат, прядут и вырабатывают полотно. Благодаря этому,
у нас есть хоть белье. Если бы было на что купить овец, то мож-
но было бы иметь и самодельную, одежду, а шкуры пошли бы на
кожухи. Я сам в свое время разводил овец и знаю, как полезны
они в хозяйстве. Но не на что купить хотя бы пару на развод,
тем более, что в нашей стороне не разводят овец и за ними нуж-
но было бы ехать далеко. Зимой я устраиваю парники (хотя в ма
лом масштабе, «но я еще занимаюсь огородничеством). Сам чиню
весь хозяйственный инвентарь- Теперь я научился сапожному и
портняжному ремеслу. Работаю всегда много — зимой и летом,
по 16—18 часов в сутки. Что касается общественной деятель-
ности, то ею совершенно заниматься нс хочу. Так во всем разо-
чаровался, что жизнь не мила...
Что касается задолженности, лежащей бременем на хозяйстве,
то как только о ней подумаю, у меня даже волосы на голове
становятся дыбом. Государственному земельному банку я должен
5 400 злотых, коммунальной кассе в Гродзиске (за деревья для
посадки) — 700 злотых, волостной кассе — 400 злотых и част-
ным лицам — около 800 злотых.
Процентов теперь плачу не больше одного в месяц. Но и эти
проценты не из чего покрывать, не говоря уже о погашении са-
мого долга.
Что же касается медицинской помощи, то у нас к ней не при-
бегают. Разве что придет к больному какая-нибудь соседка и по-
рекоменует какого-либо знахаря. В лучшем случае найдется кто-
либо понимающий в травах, т. е- в золототысячнике, ромашке,
мяте и т. п. Если же заболевает главный работник в хозяйстве, то
тогда собирают нередко последнюю четверть ржи, припрятанную
к рождественским или пасхальным праздникам, и зерно вместе
с больным везут в город. Там зерно продают, а больного ведут
к доктору. Если у кого-либо заболит зуб до такой степени, что
пз
нет больше сил терпеть, то сосед или кто-нибудь из членов семьи
рвет у больного зуб клещами. Много, чрезвычайно много таких
семей, которые пекут хлеб только из нового зерна, непосредствен-
но после снятия урожая, а потом уже только п большие праздни-
ки, т. е. четыре или пять раз в год. Ребенку в школу мать вместо
куска хлеба дает с собой несколько печеных картошек. О сахаре
нечего и думать. Иные еще могут себе позволить купи гь к боль-
шому празднику хоть четверть килограмма, ,ио большинство уже
совершенно забыло, какой у сахара вкус.
Одним словом, плохо в деревне, очень плохо.
Но хуже всего на парцеллах и после комассации, ибо никто не
предвидел, до чего дело дойдет. Каждый брал в долг, лишь бы
купить клочок земли побольше. Если бы положение не измени-
лось, а оставалось бы прежним, каким оно было, когда все при-
обретали землю, — все бы уже оплатили свои долги, ибо каждый
рассчитал свои силы, когда брал ссуду. Но получилось иначе.
В нашей деревне имеется около пятидесяти хозяйств, образовав-
шихся после парцелляции имения. Почти все они находятся в та-
ких условиях, что например на 10 гектарах, т. е. на 18 моргенах,
земли лежит 20000 злотых долга. Нет даже и половины необхо-
димых построек, корова имеется одна, самое большее — две.
Есть и такие, у которых нет ни одной. Есть такие, которые все
продали и у них не осталось ничего. Есть и такие, которые продали
половину участка, но и на оставшейся половине лежит больше
долга, чем стоит сама земля.
Однако, в деревне имеются известные исключения; имеются лю-
ди, которые живут припеваючи. В нашей стороне имеется несколько
таких пиявок, заработавших капиталы на чужой нужде. Напри-
। мер, семь лет тому назад одни такой паразит имел 500 злотых и
i отдавал в долг из 5°/о, а затем из 4°/о в месяц. Он так сумел-обер-
|нуть эти деш»гн^_ща жупид_себе больше.дисяти моргенов земли.
Положение очень плохое, хуже чем думают самые опытные
политики. Ибо хуже всего то, что общество, а особенно провин-
циальное население становится пассивным, впадает как бы в ле-
таргический сон, перестает реагировать на (все и равнодушно к
тому, получит ли оио одним ударом больше или меньше. Тут
можно было бы привести эти слова поэта: «Ничто Сибирь, ничто
кнуты, .ничто смерть под градом пуль. Самое худшее — это от-
равленный народ, это самая худшая болезнь», потому что народ
наш болен, он как бы отравлен и похож иа человека, который увяз
н трясине и, пока имел силы и надежду вырваться из нее, рвался
из последних сил, любой ценой пытался выбраться, надеясь, что
кто-нибудь придет к нему иа помощь. Тогда еще с небольшими уси-
лием можно было бы его спасти. Но когда он уже потерял силы,
всякую надежду, наконец потерял и сознание, тогда необходимы
чрезвычайные усилия, чтобы его спасти, ибо он уже не стал бы
реагировать на помощь, если бы она была ему оказана. В подобном
именно положении находятся крестьяне.
124
xv
Сын крестьянина» работающий в хозяй-
стве отца в Виленском уез че (Виленскве
воеводство).
Живу я в глухой заброшенной деревне, никогда оттуда не вы-
езжая, в плохих материальных условиях и страдаю вечным ду-
ховным и физическим голодом.
Отец мой владеет небольшим клочком земли, свыше пяти га,
выделенным после комассации несколько лет тому назад и полу-
ченным в наследство от деда, который приобрел эту землю соб-
ственным трудом.
Многочисленная семья, состоящая из девяти человек, в поте
лица трудится на земле, чтобы заработать кусок хлеба. Должен
еще подчеркнуть, что в семье есть нетрудоспособные малолетние
дети. Двое ходят в школу, а один — в дошкольном возрасте, не
считая еще тринадцатилетнего мальчика, который окончил семи-
классную школу и в силу материальной нужды сидит дома,
несмотря на его способности и усердие к науке.
Отец тоже потерял трудоспособность, отчасти по старости, а
главным образом вследствие болезненного состояния.
Основные работники — это я и брат, а из женщин —: сестра
и мать. Последняя имеет такую сноровку в работе, что по време-
нам я даже ей завидую-
Заработков на стороне совершенно нехватает на необходи-
мейшие домашние нужды. Заработки преимущественно бывают
сезонные: косовица, уборка сена, а осенью копка картофеля. Воз-
награждение за эти работы самое ничтожное. В страдную пору,
когда все ципит как в огне, когда от зноя пот ручьями льет с
лица, оно составляет всего 1 зл. 25 гр., а осенью иа картофеле —
80 грошей, да и такая работа бывает не всегда и не каждому она
достается. Надо прежде всего угостить хозяина, если намере-
ваешься у него работать, — такой уж существует обычай. Оно м
не удивительно — рабочих слишком много, а работы мало, раз-
ве что только в имениях.
Доход с собственной земли ничтожен и его нехватает на все
хозяйственные нужды.
Самое большое несчастие вызвали теперешние цены на сель-
скохозяйственные продукты. Несчастие состоит в том, что как бы
человек ни жил. ему все равно иужиы деньги. На первом плане
стоят .налоги. Правда, я слышал, что налоговую задолженность
можно покрыть натурой, это разрешают; но разве всем блмзюо
12*
ехать сдавать продукты и разве их примут по цене выше рыноч-
ной? А если нет, то какой смысл возить их за сорок и больше ки-
лометров?
Во-вторых, чувствуется недостаток хлеба, на который мы воз-
лагаем все наши надежды. Сколько же нужно продать овса по
1 зл. 45 гр. за пуд, чтобы купить пуд соли? Рожь немного доро-
же (по 2 зл. 20 гр. за пуд), но ее не так много, — сколько же
можно ее собрать с пяти га?!
Говоря о ценах, я вспоминаю один эпизод со свиньями.
Даты этого события точно не помню,— было это в конце 1931
или в начале 1932 года. Кризис уже свирепствовал во всю. Был
достигнут низший пункт в падении цен на сельскохозяйственные
продукты. Торговая жизнь замерла, никто не хотел ничего поку-
пать, прямо страшно подумать! Такое явление не наблюдалось,
пожалуй, от сотворения мира,— торговля перестала существовать.
Я был свидетелем этой хозяйственной катастрофы и хорошо
помню это время. Жертвы ее имели очень печальный вид. Горе
отражалось на лице каждого крестьянина. Они были достойны
сожаления. И вот над ними смилостивилось уездное сельскохо-
зяйственное товарищество- Как известно, до кризиса крестьяне
научились улучшать скот, получая от него недурной доход. Глав-
ным образом они откармливали свиней, которые на рынке еще
находили покупателя. Но вот и на них цены стали колебаться,
а затем покатились вниз.
Чтобы спасти крестьян или, вернее, использовать случай, сель-
скохозяйственое товарищество с уездным агрономом во главе
объявило всем, что будет покупать свиней по выгодным ценам.
Время и место, где будет производиться покупка, были официаль-
но опубликованы волостью и солтысами. Крестьяне, до глубины
души тронутые тем, что наконец к ним приходят с помощью
и что скоро они будут жить, как раньше, — готовятся к про-
даже. Рынок был отведен около железнодорожной станции,
куда в назначенный день привезли свиней.
Из товарищества приехали несколько человек и привезли с со-
бой ветеринара. На их призыв двинулась вся волость, председа-
тель кассы Стефчика, волостной ветеринар и другие. Работа заки-
пела. Голоса людей сливались с визгом свиней в один дикий шум.
Ветеринар у каждой проданной свиньи проверял температуру,
а свинья визжала во всю глотку, не зная, что это заботятся о ее
здоровье...
Условия продажи были следующие- Каждая свинья должна
была иметь свидетельство о происхождении. Кроме того, она дол-
жна была быть достаточно жирной и здоровой. И наконец необ-
ходимо было согласие самого хозяина на продажу. Крестьяне
должны были отдавать своих свиней без денег, ибо покупатели
пока денег не имели, а говорили, что заплатят после продажи
этих свиней где-то там, на варшавском рынке. Они говорили, что
заплатят по таким ценам, какие в тот момент будут существовать
126
на рынке, за вычетом лишь незначительных транспортных расхо-
дов, незначительных потому, что за железнодорожную перевозку
им платить не придется. — «Таким образом,— говорили они,— для
вас выгоднее продать свиней нам, чем частным купцам, которые
должны оплачивать провоз и поэтому дадут вам безусловно более
низкую цену»... Деньги обещали прислать по почте, либо выпла-
тить лично не позже трех дней с момента совершения сделки.
Многие крестьяне опасались обмана и поэтому не продали
своих свиней, а некоторые,— в том числен я,— согласились.
Весов с собой покупатели не привезли, не знаю почему, а на
скорую руку заняли у лавочника какие-то старые, испорченные
весы, совершенно непригодные для взвешивания. Но это пустяки.
Они сказали, что здесь взвешивают только приблизительно для
временной ориентации, а там, где будут продавать, взвесят точ-
но и до последнего гроша честно выплатят все, что нам будет
следовать. Что же было делать? Покорились, нельзя было ие ве-
рить... Взвесили моего кабана, оказалось 170 килограммов. Кабан
крупный,— я думал, что в нем веса окажется больше.
Прошло три дня, ничего не слышно. Ну, думаем, пропали наши
деньги. Среди крестьян началась паника. Один за другим они ста-
ли заглядывать в кассу Стефчика, разузнавая, не приехали ли
покупатели. Наконец еще через три дня произошло чудо,— при-
были должники с деньгами. Помню, это было в среду на местечко-
вой ярмарке. Крестьяне с рассвета ждали выплаты. И вот отво-
рилось окошечко, и первый стоящий у окошка крестьянин подал
свою квитанцию (должен упомянуть, что после приемки свиней
товарищество выдавало квитанции, без предъявления которых
деньги не выплачивались).
Кассир, подсчитав, заявил крестьянину, что ему следует столь-
ко-то... Тот побледнел.
— Как это может быть? Мне следует больше!
Крестьянин отказался подписать поданную ему расписку. Встре-
тив протест, кассир был вынужден разъяснить причины неудач-
ной для крестьян сделки: во-первых, мало груза было погружено
в вагон, а перевозку пришлось оплатить из расчета полного ваго-
на, во-вторых, на рынке упали цены, и тому подобное. Недоволь-
ныекрестьяне подняли шум.
Я получил 105 злотых. Вес был без изменения, полагаю, что-
и там, на других весах кабан потянул столько же. Это значит, по
10 злотых, за пуд, в то время как на местных рынках средняя
цена равнялась 14 злотым.
Плохо то, что теперь, когда от этих денег уже давно нет н
следа, мы должны платить гербовый сбор по этой сделке, ибо
финансовое управление что-то надумало п вдруг осенью текущего
года прислало всем участвовавшим в ней крестьянам выговор за
то, что они совершили сделку с упомянутым товариществом, не
являясь его членами. Поэтому, полагаю, мы и должны теперь
платить штраф в виде гербового сбора. И вот теперь, когда яви-
-шсь новые нужды, новые материальные трудности, когда чув-
ствуешь недостаток во всем, снова приходится нести материаль-
ный урон и ждать, как только отворяется дверь, появления судеб-
ного пристава. Ибо иначе быть не может... Иногда задумаешься
над тем, почему нельзя было взыскать этот гербовый сбор тогд«
же, при учинении расчета?
Ничего удивительного, что настоящую жизнь свою я считаю
сущей бедой. Хотя я и не хозяин, но я в большой зависимости от
отца и поскольку я совместно с ним работаю, я одинаково болез-
ненно с ним переношу кризис. Уйти от отца не имею никакой
возможности, да и куда уйти? Поэтому я сижу дома, делаю, что
придется, хотя кроме жалкого содержания не имею от этой рабо-
ты никакой выгоды. С этим хозяйством справилась бы половина
наличных в семье людей Это положение нельзя назвать ни рабо-
той, ни безработицей. Жизнь — это настоящая тюрьма. Настрое-
ние у меня всегда подавленное. Работаю без всякого удовлетво-
рения, не имею ни книжек, к которым меня очень тянет, ни раз-
влечений.
Когда-то было весело. Помню вечеринки, спектакли. Теперь
посмотришь,— люди те же, но в душе у них уже не то. Не на
что даже нанять и музыканта, все скупятся. Да и разве можно
думать о развлечениях, когда часто приходится обходиться
без соли? На спектакль тоже никто не может пойти,— они плат-
ные. Поэтому и они прекращены. Вообще у всех такие мрачные
лица, что даже самым большим оптимистом овладевает мелан-
холия. Кто виноват в этом,—не нищета ли? Дома—то же самое,
всегда размолвки. Иногда придешь с работы голодный как соба-
ка, но настроение не плохое, чувствуешь сильный аппетит и, сев
за стол, ждешь картошки. Начинаются разговоры, преимуще-
ственно на тему об отсутствии чего-нибудь необходимого в хозяй-
стве. В конце-концов разговор переходит в ссору- Разозлишься
ие на шутку, есть уже не хочется и только весь дрожишь как
в лихорадке.
Спор начинается так:
— А сегодня мороз порядочный,— говорит например кто-ни-
будь из семьи.
— Ночью будет еще больше,— добавляет другой.
Отец при мысли о морозе корчится и вдруг вспоминает:
— А <убогую» вы подняли?
«Убогой» мы называем корову, которая не то от старости, не
то от плохого корма начала недомогать, и всякий раз несколь-
ко человек должны поднимать ее, помогая ей становиться на ноги.
— Да, мы подняли ее под вечер,— отвечает брат.
Но тут вмешивается сестра:
— А я заглядывала недавно в хлев и видела, что она опять ле-
жит.
— Вот видите,— кричит отец,— она голодная, она же ничег®
:,е жрала, а тут такой мороз. Вот хозяева!.
128
Я все время молчу. Но когда он с ударением произносит —
«хозяева», что частично относится и ко мне, я начинаю раздра-
жаться и говорю:
— При чем тут хозяева?.. Что же мы должны всегда стоять
возле нее, как черт возле грешной души? Разве я не говорил,
что нужно ее кормить получше...
— А что ты ей дашь получше? — сухо спрашивает отец.
Картофель...
— А что сам будешь жрать,— солому?
— Ну, хотя бы сено,— говорю я.
— А, понимаю. Вы бы давно растранжирили все, не считаясь
с тем, что вся зима впереди. А чем же ты лошадь станешь
кормить?
Я начинаю огрызаться. Грудь терзает неприятное ощущение, в
нее закрадывается какое-то мрачное предчувствие. А у отца
злость все увеличивается. И дело между нами доходит до настоя-
щего конфликта.
В праздник, после неприятностей целой недели, я ищу удо-
вольствия в жизни. Соберется голытьба со всей деревни и раз-
влекается игрой в карты... Собираются всегда в такой квартире,
где делают и продают папиросы. У такого предпринимателя
всегда найдется колода карт собственного производства — из
коробки от гильз. Хозяин продает эти карты за 15 грошей. У него
всегда найдутся керосин и собственная лампа. За ночь тридцать
грошей. Каждый, приходя, берет штук пять папирос (большинство
в кредит, если поверит продавец, ибо есть такие, которым он не
поверит в долг ни одной папиросы), и затем начинается игра
в «очко».
Временами хочется хоть на время забыть все душевные муки
и прибегаешь к искусственному утешению — к денатурату. Хоть
в горле дерет, но в голове делается светлее, веселее, появляется
энергия... На утро наступает полное отчаяние, теряешь даже ап-
петит и не видишь |Никакой радости в мире,— все серо. Но и этого
утешения часто не достать...
Трудно поверить, что нынче учатся быть профессорами эконо-
мии. Наша теперешняя экономия настолько точна, что по сравне-
нию с ней все существующие руководства по этой’ науке—ничто.
Экономить деньги, упрятывая их под перину или в сберега-
тельную кассу — это не трудно: не надо пить много водки, играть
в карты, надо избегать пьяной компании, не покупать жене но-
вое пальто, пусть донашивает старое и т. п. Но экономить тогда,
когда ничего нет,— вот это искусство! В этом деле мы являемся
великими экономистами. Экономия везде и на всем. Большая часть
мировой промышленности может для нас совсем не существо-
вать,—нам от нее нет никакой пользы. Сахару мы не потребляем
- -	1М
совсем. Кухонной соли мы тоже не потребляем, ее заменяет кра-
сная — для скота. Керосин жжем только в крайних случаях. Ку-
рение табака ограничили до минимума- Мы научились какой-то
странной вежливости: в обществе мужчин никто не закурит и, на-
оборот, с большой охотой курим при женщинах. Дело в том, что
в мужской компании каждый боится закурить, чтобы не пришлось
угостить папиросой другого. Ибо все, как увидят, что кто-нибудь
закуривает, бегут к нему как дети и просят дать им папиросу,
так что бывает трудно отказать. Поэтому никто не имеет смело-
сти признаться, что имеет при себе табак. Кто хочет закурить,—
прячется от всех. При женщинах это излишне, ибо женщины не
курят. Папирос при свидетелях не покупают.
Я видел однажды, как в лавку пришел крестьянин и просил
продать ему четверть пачки табаку. Лавочник советовал купить
полпачки. Крестьянин ответил, что у него денег только на чет-
верть. Лавочник, наконец, согласился и предложил крестьянину,
чтобы тот пошел к нему на квартиру, и там они разрежут табак.
Но крестьянин настаивал, чтобы табак разрезали в лавке. Лавоч-
ник сказал, что в лавке нет ножа, и спросил крестьянина, почему
он не хочет зайти на квартиру. Тот ответил, что в квартире нахо-
дятся знакомые.
— Что же тут такого? — удивился лавочник-
— Они будут знать, что я купил табак, — ответил крестьянин
и так и не зашел на квартиру.
То, что я рассказал о табаке, относится и ко всем другим то-
варам. Но это все же еще терпимо. Гораздо хуже, когда попада-
ешься в руки ксендза. Здесь уже не поможет никакая хитрость.
Неизбежное должно свершиться.
У меня умерла бабушка. В день похорон я привез ксендза с
псаломщиком. После похорон спрашиваю, — сколько следует?
Он, не колеблясь, говорит:
— 10 рублей золотой.
Я удивился, — ведь мы от бабушки не получили никакого на-
следства. С батюшки хватит и 20 злотых. Но он на эту сумму
решительно не согласен. Начинается торговля, он соглашается
уже на 40 злотых, я даю 25. Он уступает еще 5 злотых, я даю 30.
Через некоторое время мы сторговались^ Позднее, хороня кре-
стьянина в другой деревне, ксендз и псаломщик рассказали, что
получили у нас 150 злотых, видимо, для того, чтобы получить
больше денег.
Однажды мне понадобилось свидетельство о рождении. Не без
страха я пошел в приход. Прихожу, говорю,— так и так. Ксендз
нахмурился и начинает допрашивать:
— В церковь ходишь?
— Хожу...
Но поп не верит, знает, что я лгу, что в воскресенье бывает
в церквах пусто... Я тоже знаю, что я неверующий, — бывал в
130
церкви всего несколько раз..- Ои снова, посмотрев на меня испы-
тующе, голосом уже повышенным заявляет:
— На исповеди тоже не был...
Я понимаю, что ему. важно не это. Он атакует меня со всех
сторон, чтобы вырвать у меня признание вины и сейчас же на-
казать меня -перед лицом бога несколькими лишними злотыми.
Это его излюбленный способ.
Итак, допросивши детально о моем отношении к богу, он са-
дится за стол, угрюмо насупившись, хотя кончики его губ дро-
жат от скрытой улыбки. Написав свидетельство, он встает и на-
чинает ходить в задумчивости по комнате, не обращая на меня
внимания, как будто меня здесь нет. Потеряв терпение, я ре-
шаюсь наконец спросить его, — кончил ли он?
— Уже... только девять злотых...
Он выговаривает «девять злотых» так равнодушно, как будто
дело не в этом. Никайой торг тут не может помочь.
Я возвращался домой возмущенный. Разве в святом евангелии
говорится: «пользуйся случаем», «радуйся чужой беде»? Нет... Там
сказано совершенно иное. Официально говорят одно... в действи-
тельности же делают другое... Разве это не обман народа?
Или например приехал в прошлом году ксендз освятить квар-
тиру (что он делает каждый год), кропил он наше помещение...
Потом спрашивает:
— Как живет Мисун?
— Очень плохо, — отвечаем.
— В таком случае я к нему не поеду,— решает поп.
Стало быть, если кто беден, то пусть у него и живут черти.
Поп не хочет их выгонять. Знает, что бедняк за это не заплатит,
ибо платить нечем.
Перечисляя бедствия деревни, надо сказать и о скупщиках
свиней. Там тоже настоящий разгул обмана. Не дай, господи,
попасть в нх руки! Сразу чувствуешь себя обиженным и теряешь
радость жизни. Сначала они начинают торговаться. Подходит та-
кой скупщик к возу:
— Сколько хочешь за все? — спрашивает.
Скажешь ему цену. Он заходит с другой стороны-
— А сколько за пуд?
Подумавши, ответишь и на этот вопрос.
Он, видя, что таким путем не собьет крестьянина, — уходит.
Но вскоре возвращается.
— А сколько хочешь за все?
Ответишь, что столько-то.
— А на кило?
— На кило не продаю.
Ответ естественный, ибо сразу трудно подсчитать. Тут все за-
висит от\веса кабана. И поэтому не знаешь, сколько оказать, что-
бы не ошибиться. А скупщик, видя твое затруднение и надеясь
на успех, напирает сильнее, кричит во всю глотку, машет руками.
131
— Ну, отдашь за столько-то?... А за столько?.-. Значит, так и
не продашь совсем?
Сейчас же появляется другой скупщик, вероятно, компаньон.
Он тоже начинает орать, тормоша за плечи продавца, и, шипя от
злости, кричит, называет болваном и т. д. Послушаешь, послу-
шаешь — и отдашь...
Если же им не удается сбить с толку крестьянина таким спо-
собом, они предлагают немного дороже, но с оговоркой, что до-
весок до пяти или десяти кило будет бесплатный, а если он будет
в десять кило,—за него они заплатят. Соглашаешься, рассудив,
что при таком расчете довесок может всегда составить два или
три кило, — это пустяк. Получается одндко иначе. Весовщик по-
могает скупщикам обмануть продавца и всегда объявит довесок
в восемь или в девять кило, хотя правильно должно быть пят-
надцать. Таким образом они всегда в выигрыше. Очень часто они
даже обсчитывают. Нередко бывает, что, осматривая, нет ли со-
литеров, они нарочно проколят язык у кабана и заявляют, что он
больной. Тогда уже никто не хочет покупать кабана, и прихо-
дится отдать скупщику за полцены.
*
Основная наша беда — это ваша темнота. Слепой физически
не видит окружающей его природы,— мы же бродим ощупью
в мире духовном. Смотрим, но ничего не видим. Видим, но ни-
чего не понимаем... Этот умственный паралич мешает смотреть
на мир реально и создает много суеверий, приносящих не мало
несчастья людям.
Страх перед непонятными природными явлениями вызывает
массу предрассудков в обыденной крестьянской жизни. Когда-то
и я сам был сторонником этих выдумок. Сегодня же совсем дру-
гое, ненавижу.
В нашей деревне еще много таких людей. Не сеют ячмень, по-
ка не увидят «ячменных» облаков. А как только случайно уви-
дят их на горизонте, бросают все и как угорелые бегут сеять. Как
отличить эти облака от обыкновенных,— не знаю до сей поры.
Знаю только, что их иногда нет целыми неделями, что влечет за
собой опоздание посева, а следовательно, и плохой урожай.
То же самое бывает и с посевом ржи. Чтобы рожь лучше уро-
дилась, надо всю свою рожь засеять «в одной рубашке», т. е. не
сменять ее в течение всего сева, а сев этот может тянуться полтора
месяца. Какая мука ходить столько времени в грязной рубашке!
В действительности должко быть иначе. Рожь должна быть
засеяна в одной рубашке, т. с. в теплое время, когда не надо на-
девать теплой одежды. «В одной рубашке» — это должно озна-
чать: в теплое время, — рано.
Есть и другие суеверия. Например, при севе хлеба в сеялке
должна быть по возможности ртуть, и тогда родится зерно чи-
стое и блестящее. Много еще есть и иных суеверий.
132
Хуме всего, что эти предрассудки затемняют настоящую при-
чину неурожаев.
Просвещение в деревне прогрессирует так незначительно, что
трудно ожидать чего-нибудь лучшего в будущем. У нас наука
стоит на втором плане. Дети вынуждены зарабатывать себе на
хлеб. В этом отчасти повинна нужда, отчасти легкомыслие.
Не мало таких ребят, которые кончили уже начальную школу
и сидят дома, не имея материальных средств продолжать учебу.
И что же? — вся наука пропала даром, они забыли все, чему учи-
лись. Внешкольного образования в деревне совершенно не суще-
ствует. Библиотек — никаких. Словом, нет ничего такого, что спо-
собно хотя бы поддержать ту крупицу просвещения, которая была
получена в школе.
В результате большинство молодежи теряет стремление к на-
уке и охотнее прибегает к картам. Заглянув в деревнк>| зимой,
можно убедиться, что карты занимают у молодежи все свободное
время. Так и застывает она на самых примитивнейших понятиях
о мире, полученных в наследство от родителей.
Причина всего в первую голову — бедность
Во-первых, не каждому близко ходить в школу. Она отстоит
на 2 — 3 километра, а тут нет обуви, теплой одежды, не говоря
уже о хлебе. Во-вторых, нужно иметь тетради, книжки, каран-
даш, а дома нет ни гроша.
Население остается темным... Оно не может прочесть ни нало-
говой повестки, ни какого-нибудь обращения. И эту темноту' ис-
пользуют более образованные с целью разных злоупотреблений.
Это происходит часто, на каждом шагу, при каждом случае.
Судебный исполнитель однажды тоже нас надул. Не мало он
людей довел до разорения. Его надАгвательство не имело границ.
Например, он описывает хозяйство. Хозяин не имеет в наличии
столько денег, чтобы внести сразу всю задолженность, и вносит
часть ее-
Судебный исполнитель дает временную расписку — клочок бу-
маги, не имеющий никакого значения, обещая потом, после уре-
гулирования всей задолженности, дать настоящую расписку. А кре-
стьянину все равно,— лишь бы судебный исполнитель не забрал
из дому какой-либо мебели. Крестьянин поверил. Когда он прино-
сит остаток задолженности, исполнитель принимает деньги, но
как раз в это время он очень занят, так что не имеет даже воз-
можности выдать расписку, м просит притти через часок. Кре-
стьянин приходит, но исполнителя уже нет. Жена сообщает, что
он пошел куда-то по делам, а когда придет,— неизвестно. Ждать
нет смысла... Крестьянин приходит на следующее утро. Повто-
ряется то же самое. Крестьянин наконец махнет рукой на рас-
писку и через некоторое время совсем о ней забывает. Таких слу-
чаев было много. Через некоторое время дело раскрывается.
Выясняется, что облеченный доверием судебный исполнитель уже
успел растратить около 2 000 злотых, не считая тех сумм, которые
133
он занял частным образом у крестьян, вернувшихся из Америки,
и в кассе Стефчика под векселя, за которые крестьяне дали свое
поручительство. Мошенничал он ловко и трудно было его пой-
мать с поличным.
Моего отца он тоже обжулил. Я сам носил в волостное упра-
вление расписку уездного исполнителя. По виду расписка была пра-
вильная,— она была снабжена печатью войта и собственноручной
подписью исполнителя. Мошенничество заключалось в том, что
за номером нашей расписки в корешке книги он вписал совершен-
, но другое — налог крестьянина другой деревни, при чем этому
крестьянину он официально выдал подложную расписку.
Кроме того мы страдаем еще и от других неурядиц, например
от низкого уровня хозяйствования. Что дает сейчас наше хозяй-
ство? Оно катится вниз. Крестьянин не сумел еще привыкнуть
к нынешнему экономическому положению. А и прежде хозяйство
тоже не велось как следует.
Искусственное удобрение’ не применяется нами совсем. Здесь
сразу нужно вложить капитал, а его пока нет. Да и есть ли рас-
чет? Удобрение стоит дорого, а сельскохозяйственные продукты
дешевы. Натурального навоза нехватает даже на J/4 часть земли.
С каждым годом его становится у нас все меньше. Хозяйственная
взаимосвязь простая — одно влияет на другое. Например, появ-
ляются материальные нужды; я их удовлетворяю с ущербом для
хозяйства и лишаю хозяйство какого-нибудь необходимого ему
инвентаря, например скота. А как только становится меньше скота,
уменьшается количество навоза. Уменьшение количества навоза
вызывает уменьшение урожая. А как скоро урожай становится
меньше, то уже нет никакой возможности разводить достаточное
количество скота. И так с каждым годом одна часть хозяйства
разоряет другую.
**
Первым основным нашим злом являются малое количество
земли и наша несознательность. Зло действительное — дешевизна
сельскохозяйственных продуктов по сравнению с промышлен-
ными изделиями. К этому нужно еще прибавить налоги.
Промышленных товаров мы потребляем по возможности мень-
ше. Налоги, к сожалению, должны быть выплачены до послед-
ней копейки вне всякой зависимости от сезона и состояния хо-
зяйства. Поэтому всегда происходит так, что первый весенний
взнос остается неоплаченным до осени. Осенью собирают все на-
логи, далее уже тянуть нельзя,— дело переходит в руки судебного
исполнителя, и платить нужно безусловно. Поэтому продаешь
весь продукт своей работы за год. Но осенью, как известно, цены
на хлеб стоят всегда низкие (наверное потому, что рынок завален
хлебом). И вот продаешь весь хлеб, не дожидаясь более выгод-
ных цен
134
Наступает весна, и снова требуют уплаты налогов. А тут нет
хлеба, купить его не на что,— нет заработка. Уплата налогов
снова переносится на осень. И так из года в год не удается вырав-
нять бюджет.
Постороннего заработка нет. А он так необходим. Старая ну-
жда постоянно создает новую,, как электрическая индукция соз-
дает новые токи.
Например, живет молодой крестьянин на маленьком клочке
земли. Работает в поте лица, но все идет очень плохо, и он не
видит ниоткуда спасения. Постройки распадаются в прах, крыши
протекают. Лошадь продана весной в виду недостатка корма.
Корова был неплохая, и поэтому решено было переменить ее на
худшую, чтобы таким образом получить немного денег. Корову
продали, а купить другую не купили, отложили до другой яр-
марки,—• может быть, будет лучше. Но сейчас же являются нуж-
ды: необходимо купить штаны, ибо прежние износились, соль
тоже вышла, хочется также покурить. И смотришь, ко второй яр-
марке из этих денег осталось уже очень мало, так что нехватит
даже на самую плохую корову. Делать нечего: взять взаймы —
никто не дает, ибо не мало уже взято в долг. И вот остаешься
без коровы. Ничего нет, а долгов много.
Дети—самая большая беда для бедняков. У бедняка всегда
их много, а почему,— неизвестно. Разве, что н люди, как блохи,
размножаются там, где больше грязи. Это самая худшая крестьян-
ская глупость. Если так пойдет дальше, то голодная смерть ждет
р. близком будущем. С каждым днем земля все раздробляется. На-
селение размножается быстро. Становится тесно. А ведь еще так
недавно каждый хозяин имел влоку земли. И как все это быстро
раздробилось,— в мгновение ока. Даже сельскохозяйственная
культура не может поспеть за все возрастающим населением, —
препятствует темнота. А тут, к несчастью, крестьянин катится
назад-
Недобор хлеба постоянно ощущается с каждым годом. Ху-
же всего в этом году. Частые дожди имели следствием плохой
урожай. Во многих местах почти совершенно сгнил картофель, а
как известно, картофель — это основа питания крестьянина. Не-
добор овощей тоже почти составляет половину. Даже озимые, по
сравнению с прошлогодними, очень плохи. К весне вырисовы-
вается страшная перспектива голода...
Можно было бы еще многое сказать, но, к сожалению, дол-
жен закончить. Хочу еще прибавить несколько слов насчет той
картины крестьянской жизни, которую вы хотите скомпановать.
По моему ,мнению, эта картина должна быть написана в гряз-
но-серых красках. Лучше всего, если бы на первом плане был по-
мещен крестьянин среднего возраста, в сапогах без голенищ. Его
13S
унылая сгорбленная фигура должна быть одета в изношенный
до последней степени костюм. Около него должна стоять его же-
на, моложе его по возрасту, босая, с исхудалым лицом н с 'синими
кругами под глазами- За ними — много детей разного возраста,
грязных, с длинными волосами. Дальше—жалкое хозяйство, жилье,
похожее скорее на развалины, чем на жилое помещение. Соло-
менные, растрепанные ветром, дырявые крыши, гнилые стены.
Хата с маленькими окошками, заткнутыми тряпками, низкая и
маленькая, с деревянной трубой, увенчанной ведром без дна. Кру-
гом— осень весной: повсюду грязь и болото. Затуманенная даль.
Солнце не должно светить никогда. В помещении должны расха-
живать куры, а также свиньи. Большая печь в углу и потолок,
почерневший от дыма. За столом в углу большой ряд святых
икон, обветшавших от времени. Дети пасут скот богатых крестьян.
Жена должна часто плакать и жаловаться на свою судьбу. Осенью
родители проклинают распоряжение о посылке детей в школу.
Нищета в порядке дня.-.
Мне кажется, что этим достаточно будут отображены умона-
строение -крестьян и перспектива. На этом заканчиваю.
xvi
Крестьянин — совладелец одиннадцати
моргенов в Пулавском уезде (Люблин-
ское воеводство).
Родился я 14 августа 1906 года в деревне N Пулавского уезда.
Отец мой — Александр и мать — Антонина имели хозяйство, со-
стоящее из семи моргенов земли, в том числе два с половиной
моргена пахотной земли различного качества, полтора моргена
луга, два моргена леса и доля в общем пастбище размером около
одного моргена. Пахотная земля была разбросала в двенадцати
разных местах; луга — в восьми местах, лес — в четырех. Хозяй-
ственные строения состояли из однокомнатной избы в два окна,
хлева с двумя дверями (часть хлева служила кладовкой), и очень
маленького амбара. Живой инвентарь состоял из одной коровы,
одной свиньи и нескольких кур. Лошадь была общей собствен-
ностью/родителей и дяди- Мертвый инвентарь состоял из бороны
и плуга. Соломорезка была также общей собственностью роди-
телей и дяди. Семья состояла из родителей, меня и младшего
брата.
Имея такое незначительное хозяйство, отец мой всегда ста-
рался обрабатывать свое поле как можно скорее, чтобы иметь
возможность как можно раньше получить работу где-нибудь на
постройке деревянных домов или на лесных работах, чаще всего
в лесных складах, ибо он знал плотничье и лесопильное дело.
Мать летом сеяла разные овощи и продавала их на базаре, что
давало постоянный доход в несколько десятков грошей. В сво-
бодное же время она чинила нам одежду, шила белье и с сосед-
ками ходила за хлебом к солдатам в Демблин. Там можно было
купить хлеб очень дешево. Зимой же мать пряла лен, ткала полот-
но на белье и на будничную одежду, готовила соседкам пряжу
для ткацких мастерских, за что получала плату, а также следила
за порядком в домашнем хозяйстве.
Я помню, как отец шел на работу, а мать, наложив в корзину
разных овощей и несколько яиц, шла на базар, оставляя меня с
братом спящими в кровати. Нередко случалось, что мы просыпа-
лись и видели, что никого нет в избе; мы пробовали выйти во двор.
Увы, двери были заперты на замок, и мы были вынуждены ожи-
дать, сидя на окне и высматривая, когда придет мама с базара,
принесет хлеба н приготовит завтрак, который потом отнесет
отцу на работу.
137
Вот в таком довольстве и в такой роскоши прошли первые
семь лет моей жизни. Я играл с братом и сторожил дом. Настал
школьный возраст- На восьмом году моей жизни меня послали
в деревенскую школу, а школа была такая: крестьяне наняли ка-
кого-то человека, который умел читать и писать по-польски и по-
русски, и он начал учить зимой детей, хотя царская власть и за-
прещала обучать по-польски. Много раз случалось, что в деревню
приходили русские стражники, а мы в это время учились. В та-
ких случаях все мы убегали куда глаза глядят.
У меня была большая охота учиться, и я аккуратно посещал
эту школу до 1915 года. В августе этого года русские войска, не-
смотря на то, что в этом районе вовсе не происходили военные
действия, сожгли нашу деревню и пытались увести всех жителей
деревни с собой в Россию, так как наступал неприятель. Населе-
ние этому воспротивилось, и крестьяне направились в противопо-
ложную сторону, т. е. в сторону неприятеля, и расположились ла-
герем в лесу, находившемся вблизи от пылавшей еще нашей
деревни.
Через два дня после того, как мы расположились лагерем, по-
дошли неприятельские войска. Мы немедленно возвратились на
свои пепелища. Так как мы не имели крова над головой, отец
стал пытаться устроить хоть какое-нибудь прикрытие от дождя.
Он поехал в лес, где русскими были построены окопы, привез
оттуда два больших ящика, поставил их рядом, — и вот для
нас была готова квартира.
Затем отец приступил к постройке лучшего жилья. Прибли-
жалась осень. Мы выкопали ров пяти метро® длины и трех мет-
ров ширины, вдоль стен поставили жерди, настелили крышу, на-
сыпали сверху землю и таким образом построили жилище, т- е.
землянку.
Наступила зима, нечем было кормить коров, ибо все сгорело.
Одиннадцати лет я пас тогда нашу и соседскую скотину в лесу
в продолжение всей зимы, так как зима была чрезвычайно мяг-
кая. Родите-те время от времени ездили по деревням выпрашивать
у людей солому и сено. Однако пережить таким образом зиму
оказалось невозможным. Поэтому отец продал корову, и у нас ос-
тались только одна корова и одна кляча, которую даже клячей
можно было назвать только потому, что это была не собака.
С наступлением 1916 г. начались реквизиции. Австрийские
войска стали хозяйничать во-всю. Когда приближалось первое
число каждого месяца, вся деревня убегала со своей скотиной
в лес, хотя и там мы не чувствовали себя в безопасности, — ав-
стрийские солдаты производили поиски в лесах.
Отец, не имея никаких хозяйственных строений, а лишь толь-
ко землянку и шалаш, заменяющий хлев, решил построить какой-
нибудь амбар. На эту постройку мы собирали все силы и эконо-
мили иа чем только можно, если .вообще было на чем экономить.
Питались мы только картофелем и капустой, о хлебе не было
138
и речи, разве что в большой праздник, когда муку мы мололи в
кофейной мельнице, да и то ночью. С одной стороны, днем на это
не было времени, а с другой,—грозило наказание, ибо оккупанты
строго следили за тем, чтобы население не потребляло слишком
много хлеба.
В таких трудных условиях, недоедая и недосыпая, мы с тру-
дом построили амбар. Но и тут, как на зло, подохла кляча, и мы
остались с одной коровой. Но что еще хуже, осенью того же
года мать заболела тифом. Болезнь продолжалась двенадцать не-
дель, и в связи с этим мы так истратились, что у нас не осталось
ни гроша.
Наступил 1917 год. Это был, пожалуй, самый плохой год: нет
денег на налоги, на жизнь, на одежду, и в довершение всего в
декабре у нас вспыхнула эпидемия сыпного тифа. Эпидемия по-
требовала жертву и в нашей семье. Заболел отец и через восемь
дней умер.
Боже мой, что это была за жизнь! Мать вынуждена была за-
нять немного денег, чтобы похоронить отца. Не на что было ку-
пить сапоги и одежду. С наступлением лета надо было нанять
работника, чтобы обработать поле, но не было ни зерна для по-
сева, ни денег на его покупку и на оплату работника.
Нам казались бесцельными все наши старания, наша голодов-
ка и наши бессоные ночи. Ищем какого-нибудь выхода, какой-ни-
будь соломенки, за которую можно ухватиться,— увы! — все на-
прасно. Бьемся и стараемся из последних сил. Кроме как в ко-
стел не ходим никуда, да и в костел ходить не в чем. Мать рабо-
тает с утра до ночи, воодушевляя меня и бпата, ночью же прядет
лен и ткет полотно на рубашки и платье. Не имея лошади, мы с
матерью должны были носить сено с луга вязанками на руках;
нередко так бывало и с хлебом. Бывало и так, что когда я с ма-
терью косил хлеб, соседи при виде того, как мы надрываемся,
пожалев меня, косили за меня, а я переходил к ним на более лег-
кую работу.
Так мы были вынуждены работать через силу в течение
двух лет. В 1919 г. благодаря такой работе и крайней экономии
мы построили жилище, ибо землянка постепенно разваливалась.
Материал на постройку мы взяли в уцелевшем от русских и ав-
стрийских войск лесу и с большими усилиями построили одно-
комнатную избу. А осенью купили у дяди двухлетнего жеребенка
на выплату.
И вот опять у нас две коровы и двухлетний жеребенок, кото-
рого начинаем уже запрягать в телегу.
Но тут началась новая война, война с большевиками, а с нею
и новые заботы. Во время большевистского наступления польские
солдаты забрали у нас сено, приготовленное нами для скотины,
и при этом побили мать, а мне угрожали винтовками. После окон-
чания войны время для нас было тяжелое, курс денег колебался,
и ничего нельзя было съэкономить на одежде и обуви.
139
Настал 1924 год. Курс злотого установился, начались большие
работы |на аэродроме в Демблиие, и мы с братом отправились ту-
да на работу. Заработанные деньги мы отдавали матери, а она
выплачивала долги, сделанные в связи с постройкой избы, и по-
купала кое-что из одежды и обуви.
Так в тяжелом каждодневном труде прошли мои детские годы.
В нюне 1929 г. мать ударил паралич, и я должен был бросить
работу по найму, так как некому было готовить пишу н вообще
работать по хозяйству. Некоторое время я исполнял роль повара
и хозяина, а также присматривал за больной матерью. Считая,
что я не могу со всем этим справиться, мать советовала мне же-
ниться. Я послушался ее совета и женился в 1930 г. Жена полу-
чила в приданое 3 000 злотых деньгами, швейную машину и ко-
рову. Часть денег мы отдали взаймы, а остальные внесли в сбе-
регательную кассу. Жена присматривала за матерью и занима-
лась домашним хозяйством. Вскоре у меня родился сын, но через
три дня он умер, а жена после родов заболела, и доктор распо-
рядился отправить ее в больницу, в Пулавы. Болезнь жены стоила
мне свыше 300 злотых, которые я вынужден был взять из сбе-
регательной кассы. В 1931 г. по предписанию доктора я отвез
мать в больницу, но уже не в Пулавы, а в Люблин, однако через
несколько дней должен был привезти ее обратно, так как болезнь
оказалась неизлечимой. 31 мая мать умерла. Болезнь и похороны
матери обошлись в 400 злотых.
На оставшиеся еще деньги я купил один морген пахотной
земли, стоимостью в 1 800 злотых-
Наступил кризис. После смерти матери мы с братом выплачи-
вали тетке ее долю за землю — всего 1 400 злотых. Часть этой
суммы, т. е. 600 злотых, взяли взаймы, процентов не платим, так
как кредиторы — родственники. Заработки окончились. Время
очень трудное. Налоги не меньше, чем они были в хорошие годы.
В 1932 г. у меня родилась дочь. Расходы большие, а доходов
никаких. Пришлось продать молодую корову за 70 злотых. Хо-
зяйство едва может прокормить и то лишь, если питаешься по-
стной пищей. А как быть с одеждой, обувью, не говоря уже
о книжке и газете? Какой толк, что работаешь по целым дням,
вкономишь на керосине, на соли, на спичках, расщепляя каждую
а две части. Сахар покупаем, но не на кило, а на граммы, одеж-
да постепенно превращается в лохмотья, и приходится возвра-
щаться к старым тряпкам, которые много лет лежали на чердаке.
И несмотря на такую жизнь, нет ии гроша и нельзя связать кон-
*ы с концами!
Наступил 1933 год,— он будет для меня, пожалуй, самым тя-
желым годом. Весной дядя после долгих упрашиваний одолжил
мне 100 злотых, и я купил на откорм две свиньи. Кроме того у
меня были две свиньи, купленные еще поросятами. Я рассчиты-
вал, что когда откормлю и продам четыре свиньи, то смогу
возвратить часть долга. Но и эта надежда не оправдалась. В июле
МО
свиньи заболели, и я был вынужден продать их за бесценок. Так
я «заработал», не вернув даже той суммы, которую я взял взаймы.
Материальный кризис еще более обострился. Рядом с ним
возрастал и кризис моральный: в течение последнего года в моей
деревне произошло свыше двадцати краж, не считая краж в по-
ле, на лугу и в лесу. Меня самого в течение лета трижды посе-
тил вор, украл у меня на сто с лишним злотых вещей, двенадцать
кур, железную борону, мешки и т. п. Ни один из воров не был
пойман.
Ныне я имею корову, лошадь и теленка. Живу в избе, которая
была описана выше. Меблировка ее состоит из кровати, сосново-
го стола, шкафа и табуреток. Одежда осталась только празднич-
ная, купленная еще до 1930 г. Соль покупаем только кормовую,
сахар—по несколько грамм для ребенка; налоги пока еще вносим,
но с трудом; судебный пристав —наш самый неприятный гость.
Однако военного налога в сумме 80 злотых внести не в состоянии:
мое хозяйство не дает мне никакого дохода и едва кормит меня
с семьей. Постройки требуют срочного ремонта, но он не произво-
дится, ибо нет денег. Я бы хотел купить для себя и семьи одежду
на зиму, хотел бы читать, но не на что купить книжек. Не выхо-
жу никуда,— не в чем. Время от времени хожу в костел, а когда
возвращаюсь, не могу успокоить ребенка, который надеялся, что
я ему принесу в гостинец сахару, Когда не занят работой, брожу
как тень, и в довершение всего я стал похварывать. Брат требует
возврата 600 злотых, взятых у него взаймы на постройку, а мне
их взять неоткуда. Землю делим пополам, и я с ужасом думаю
о своем будущем. Что станет с крестьянами, с государством, с ро-
диной? Я, как заместитель солтыса. распределяю проезжающих
на ночлег. Что они рассказывают,— прямо страшно сказать! Пи-
сать об этом не буду, ибо рука отказывается.
В 1929 году неизвестно, как и почему, я получил приглаше-
ние на заседание приходского комитета и там узнал, что речь идет
о ремонте костела, а наша задача — собрать деньги.
Приступили к сбору средств; кто дал зерна или птицу, кто ку-
хонную посуду, и мы устроили лотерею, собрали несколько ты-
сяч злотых. Тут ксендз стал распоряжаться деньгами без согласо-
вания с комитетом. Когда же я обратил на это внимание ксендза,
меня перестали приглашать на заседания-
С 1928 г. я начал интересоваться вопросами самоуправления,
посещал волостные собрания и нередко вносил предложения или
поправки. И меня поэтому страшно возненавидели местные чи-
новники. В декабре 1932 г. на бюджетном волостном собрании я
внес предложение об увольнении одного из служащих, обращав-
шегося грубо с просителями. Служащего через три месяца уволи-
ли, ню когда в апреле текущего года в моей деревне вспыхнул
141
пожар, от которого сгорела половина деревни, и в связи со CTD_
ховкой просителей из моей деревни было очень много,-— войт
вместе с писарем стали отсылать просителен ко мне, заявляя им
что из-за меня уволен служащий и теперь некому разрешать ц0.’
просы хотя в действительности оставалось еще семь человек ели
жащих. Я написал войту письмо, указал, что он поступает нспрГ
вильно, и пригрозил, если это повторится, жалобой в уездный
отдел. Получив мое письмо, войт смешал меня с грязью, ругался
называл меня хамом, сказал, чтоб я поцеловал его в зад, вместо
того, чтобы писать жалобы в отдел... Все это слышал солтус
моей деревни ц рассказал мне об этом.
42
XVII
Малоземельной кузнец в Пуяавскои
уезде (Люблинское воеводмво).
Тернии и шипы на путях моей жизни
Пользуясь тем, что нашлись еще люди, интересующиеся
жизнью трудящегося народа — малоземельных и безземельных
крестьян в Польше, я как малоземельный деревенский ремеслен-
ник — кузнец решил правдиво рассказать путь и события моей,
жизни, стараясь ничего не преувеличивать и не упустить.
Мне трудно будет хорошо изложить мое жизнеописание, так
как, к сожалению, я ни одного дня, ни одного часа не сидел на
школьной скамье, — я самоучка.
Прежде чем перейти к описанию моей теперешней жизни, я
задержусь несколько на своем прошлом, разъясню, почему я жи-
ву здесь, а не в другом месте, и в таких, а не в других условиях,
и какие причины и обстоятельства привели меня к этому.
Родился я в деревне Карчмиска, Пулавского уезда, Люблин-
ского воеводства в 1894 г. седьмым и последним сыном. Мне не
было еще четырех лет, когда умерла моя мать, и меня стала вос-
питывать мачеха. В школьном возрасте я летом пас скот, а зимой
один из старших братьев обучил меня грамоте по букварю на-
столько, что я умел кое-как подписаться. Вот и все мое учение.
Когда мне исполнилось пятнадцать лет, меня отдали к кузнецу,
чтобы я научился ремеслу. С тех пор я уже не возвращался домой,
а работал у разных кузнецов в небольших местечках вплоть до на-
чала войны. В январе 1915 г. я был призван в русскую армию и
отправлен на Волгу, в город Самару. Вернулся я из России 3 мая
1922 г. Отца застал еще живым, но уже дряхлым.
Хозяйство в восемнадцать моргенов было разорено длитель-
ной войной и заброшено, ибо некому было работать и присмат-
ривать за наемными рабочими. Три старших брата участвовали
в войне. К моему возвращению один находился в Америке, вто-
рой умер, оставив жену и малых детей, а самый старший жил от-
дельно на своем небольшом участке.
Из живого инвентаря сохранились две коровы, одна лошадь,
две свиньи и несколько штук кур.
Измученный, изголодавшийся после полуторамесячного путе-
шествия с далекого Кавказа, я не нашел облегчения в родном до-
ме. Здесь я оказался совершенно лишним и сразу же решил во
что бы то ни стало найти в Польше какую-нибудь работу- Не имея
Денег на поездку, я написал письмо брату в Америку, прося его
143
о помощи. Он прислал мне 20 долларов, часть которых я упо-
требил на покупку одежды, а на остальные двинулся в путь. Я
посетил несколько городов — Люблин, Лодзь, Скерневице, Вар-
шаву. В Варшаве я задержался несколько дней. Я обязательно хо-
тел получить работу в протезо-ортопедических мастерских, так
как в России, в Пятигорске, я работал в таких мастерских слеса-
рем и имел хорошие свидетельства. Но мне отказали на том осно-
вании, что принимают исключительно военных инвалидов. Судь-
ба не улыбнулась мне в Польше; истратив остаток денег, подав-
ленный, я возвратился в родную деревню.
Здесь только весной 1922 г. мне попался компаньон — кузнец,
и мы открыли кузницу. Деньги на это я был вынужден занять,
и мы начали работать совместно. Спустя три месяца, в феврале
1923 г., я женился на дочери местного крестьянина, владельца
хозяйства в девять моргенов, и таким образом осел в родной де-
ревне.
После смерти отца в 1925 г. я получил после раздела свою
седьмую часть, состоящую из двух с половиной моргенов пашни,
Vio моргена леса, ’/? части моргена неудобной земли и V?
части луга. Два с половиной моргена пашни состоят из пяти
отдельных, далеко друг от друга расположенных полос, при чем
самая отдаленная отстоит за два километра. Жене отец ее дал в
приданое один морген в двух полосах. Таким образом я имею
участок земли, разделенный на семь отдельных полос. На этом
клочке земли я начал в страшно тяжелых условиях строить свою
жизнь.
Не успел я еще отдать долг, взятый для постройки кузницы
и в связи с расходами на женитьбу, как уже должен был прибег-
нуть к новому займу, ибо с наступлением 1926 г. мой компаньон
потребовал, чтобы я выплатил ему его долю по кузнице в сумме
3G0 злотых.
После выплаты компаньону по кузнице, у меня к концу 1926 г.
была следующая задолженность: старый долг —150 злотых, на
выплату компаньону — 300 злотых, на лечение двухлетнего сына
от английской болезни — 120 злотых, на покупку коровы—100
злотых, за железо для кузницы — 60 злотых, за товары, взятые
в мануфактурном магазине, 45 злотых, всего 775 злотых. Про-
центы от этой суммы я тогда платил разные и разным людям:
П. — 6®/о в месяц, М. —8%, С. — 8%, П. — 7°/о, в железном мага-
зине 4%, в мануфактурном магазине — 4%.
Все указанные проценты брались не за год, а за месяц.
Насколько 1926 год был для меня годом почти трагическим,
настолько 1927 год принес мне большое облегчение в задолжен-
ности, и это по той причине, что у меня был постоянный доход
от кузницы- Цены на сельскохозяйственные продукты стояли на
высоком уровне, и в деревне было много денег. Крестьяне по-
этому приобретали разные товары, орудия, машины, много стро-
или, словом, было оживление. Каждый, кто только хотел рабо-
144
тать, имел заработок. Я работал сколько хватало сил-часов 16
или 18 в сутки, работал, не доедая, ибо все, что я зарабатывал,
шло на покрытие процентов и долгов. Нередко в жаркие дни у
меня от истощения начиналось головокружение.
Благодаря таким усилиям и отказывая себе нередко в самых
необходимых вещах,— в питании и одежде,— я сумел в течение
года выплатить больше половины долга.
Теперь перейду к .нынешним условиям моей жизни.
Семья моя состоит из пяти человек: я, жена и трое детей.
Старшему сыну почти десять лет, он учится в четвертом отделе-
нии начальной школы, второму сыну восемь лет, он учится во вто-
ром отделении той-же школы, а дочке — пять лет. Мое жилье —
это старая однокомнатная хата, без пола, с двумя маленькими
окнами, предоставленная мне моим тестем. Хлев и амбар тоже не
в лучшем состоянии
Каждый год я должен чинить, исправлять, затыкать крышу,
чтобы не протекала во время дождя. Серьезного ремонта не
произвожу, так как, во-первых, на это нет денег, а во-вторых,
еще не знаю, кому будут принадлежать эти постройки, и это в
виду того, что моя жена — самая старшая в своей семье, и кроме
жены эти постройки принадлежат еще пяти младшим детям. Са-
мому же младшему ребенку только пять лет.
Иного выхода у меня нет- О постройке нового дома в нынеш-
ние времена не может быть и речи. Небольшое количество леса,
оставшееся после сноса старых построек моего отца, я сложил
в одну кучу, и лес лежит без пользы уже три года.
Мое жилище, как я уже упоминал, однокомнатное — кухня,
столовая и спальня, все вместе. Меблировка состоит из следую-
щих -предметов: кухонный шкаф, маленький платяной шкаф,
один столик, две деревянных кровати, две скамьи и четыре стула.
Спим в одной кровати трое, в другой двое. Всю одежду для
семьи, .не исключая и белья» я вынужден покупать, так как слиш-
ком мало земли, чтобы можно было сеять лен и коноплю. Обувь
тоже покупаю. И одежда и обувь используются до последних
пределов и с величайшей бережливостью. Заплатываем одежду
До последней возможности, а затем на порванную заплату кла-
дем новую заплату и т. д. Например, пара штанов должна слу-
жить мне два года, куртка — три, а иногда и четыре года, а один
праздничный костюм служил мне десять лет. Количество одежды
и обуви имеется только самое необходимое, т. е один рабочий
коспрм и один скромный праздничный, а дети не имеют и этого
и должны обходиться одним костюмом. Летом, как только солн-
це немного обогреет землю, жена и дети до самой поздней осени
ходят босиком.
Из скотины у меня только одна корова с молодым теленком,
одна свинья, а также четырнадцать кур. Большего количества я
не могу прокормить на своем клочке земли. Если же держать две
коровы и больше свиней, то надо прикупать корм. Все мое хозяй-
дО Пол1.с1П1о нрестьпнс.
14Л
ство. кроме прокормления семьи не дает мне никакого дохода.
И это потому, что у меня нет собственной лошади. С другой сто-
роны, содержать лошадь на таком небольшом клочке земли нет
расчета, потому что для нее нужно покупать корм. На своем
клочке земли я могу откормить и продать ежегодно только одето-
го поросенка, самое большее весом 150 килограммов, и это един-
ственный ежегодный доход. После уплаты за наем лошади на
время полевых работ, после уплаты налогов и покупки топлива
и расплаты по всем хозяйственным расходам — у меня ничего
не остается. Топливо я вынужден покупать, так как из моего
клочка лесу не много вырубишь, да и хотелось бы что-нибудь
оставить и детям. Вся эта наша тяжелая работа по хозяйству ни-
чего не приносит. Единственный скудный источник моего дохо-
да — это мое ремесло.
В прошлые годы, когда сельское хозяйство еще не лежало в
развалинах, я имел в кузнице постоянную работу, и из этого
источника выплачивал долги и проценты, оттуда же черпал на
покрытие всех домашних нужд, как .например на одежду, обувь,
соль, керосин, сало, мыло- Но по мере того, как падали цены на
сельскохозяйственные продукты, постепенно уменьшалась и ра-
бота в моей мастерской.
Еще в 1932 г. я работал в кузнице 3—4 дня в неделю, а в те-
кущем году при подсчете рабочих дней получается только 2 дня
в неделю. Доход с кузницы за вычетом стоимости железа, кокса,
износа орудий, заработной платы помощника и налогов состав-
ляет за весь год только 200 злотых. Вот весь и единственный мой
доход за год на содержание семьи.
Ныне крестьяне идут к кузнецу только при самой крайней не-
обходимости. Лемехи они обковывают сами на камне и точат на-
пильником, колеса обвязывают проволокой, ставят так наз. сле-
пые спицы, сами чинят много других вещей и орудий, как толь-
ко могут, не думая уже о новых.
Когда я зарабатывал много, то и у меня зарабатывали люди,
так как когда я работал в кузнице, и одновременно бывала ра-
бота в хозяйстве, то я также нанимал людей. А теперь я и сам
не имею работы, а налоги все увеличиваются. Керосин вздорожал
на десять грошей с литра, топливо тоже; мануфактурные това-
ры, обувь и много других вещей, без которых обойтись нельзя,
все это вздорожало, а у меня еще не заплачен старый долг за
железо у А. в Ополье — 70 злотых из 2% в месяц, и в кассе
Стефчика — 50 злотых. Этот долг за железо остался еще с тех
времен, когда у меня было много долгов. Я брал железо под век-
селя, производил разные изделия, продавал их и выплачивал
эти долги, по которым платил большие проценты, надеясь, что
вскоре времена поправятся, и я верну весь долг. А тут жить ста-
ло все хуже и хуже Как же быть дальше?
Несмотря на то, что я живу скромно, папирос не курю, водки
не пью, в карты ие играю, что может засвидетельствовать вся
14в
деревня, ибо меня все знают, я всетаки не могу связать концы
с концами.
Главные продукты, которыми мы питаемся с семьей и кото-
рых не покупаем, а получаем с нашего клочка земли, — это кар-
тофель, хлеб, капуста и ячменная крупа. Из них на первом ме-
сте стоит картофель, который мы больше всего потребляем, 
два раза в день. В связи с этим в деревне существует поговорка,
что на завтрак ешь картофель с борщем, а на обед борщ с кар-
тофелем. Гречиху и просо нам сеять негде. Если бы я их сеял,
мне бы нехватило ржи на хлеб. Ежедневные блюда, которыми
питаемся, таковы: на завтрак вареный картофель без мундира,
и борщ, который приготовляется из капусты с квасом, который
разбавляется водой, чтобы не было очень кисло, и две-три ложки
муки, разведенных в молоке. На обед, в зависимости от запасов,
едим капусту или кашу из крупы. Капуста варится только в том
случае, если можно позволить себе купить немножко сала,
если же нет, — капуста заменяется молоком. Ужин готовим ред-
ко, обычно едим то, что осталось от обеда, а если что и гото-
вим, — то чаще всего картофель. Если не на что купить крупы,
ее заменяет картофель. Перед отелом корова дает меньше моло-
ка, и поэтому в эти периоды кипятим молоко, разбавляя его во-
дой. Если же корову доить уже нельзя, то по возможности зани-
маешь у соседей по одному литр}' ежедневно, до тех пор, пока
отелится корова. При наличии одной коровы другого выхода
нет. В последнее время из-за недостатка денег мы .начинаем
уменьшать собственное потребление молока, чтобы продавать
его для удовлетворения других нужд. Сало покупаем только в
том случае, когда есть заработок и нет собственного молока.
В лучшем случае пол-кило должно хватить на неделю.
Мясо и масло в моем доме появляются только на пасху, это-
го требует традиция. Кур, петухов и яиц не едим никогда, —
их приходится продавать, чтобы приобрести соль, керосин, спич-
ки и т. п. Если времена не прправятся, буду вынужден еще боль-
ше сократить потребление собственных продуктов, чтобы их
можно было продавать. Да, я забыл еще о сахаре. Это тоже
праздничный гость в моем доме: два раза в год — на рождество
и пасху. Сахар стал для меня уже недоступным. Мои дети, чах-
лые и бледные, прыгают от радости, вспоминая, что вот прибли-
жаются праздники, и они получат чай и кофе с сахаром. С болью
в сердце, стиснув зубы, я смотрю на эту лживую рекламу «сахар
укрепляет!:»
Мы с женой по мере сил делим работу. Когда у меня нет ра-
боты в кузнице, я работаю по хозяйству дома, в поле, а у жены,
как у каждой крестьянки, постоянно есть работа: она готовит,
убирает, кормит скотину, стирает, моет, занята детьми и вообще
справляет домашнюю работу, а летом пасет и корову.
Свободное от работы время — воскресенье и праздники —
я посвящаю чтению книг или газет, конечно не своих. На покуп-
10'
147
ку книг или газет у меня нет средств. В прежние, лучшие годы
я выписывал еженедельник-
Длинными зимними вечерами я уже не читаю, — слишком до-
рог керосин. Газеты достаю где только могу, чаще всего у ксенд-
за или учителя, а книжки — в библиотеке кружка деревенской
молодежи. Летом в воскресенье и в праздники, когда помогаю
жене пасти корову, я тоже должен иметь какую-нибудь газету,—
не могу обойтись без чтения, как курильщик без папиросы; при-
страстился к чтению еще с малых лет.
Мои дети, худые и бледные. Старшин сын болел английской
болезнью и дважды воспалением легких. Младший болел воспа-
лением легких и заикается, только дочурка еще ни разу не боле-
ла серьезно.
В случае болезни не пользуемся никакой медицинской по-
мощью. Ее можно получить только за деньги. Я же денег не
имею и отдаюсь на волю судьбы.
В довоенное время я не имел собственной мастерской, но, ра-
ботая у разных людей, наблюдал и хорошо помню, какую жизнь
вели тогда малоземельные и безземельные крестьяне. По сравне-
нию с сегодняшним положением тех же самых людей их прежняя
жизнь отличалась от нынешней, как день от ночи. Именно на
основе этих наблюдений и собственного опыта могу смело и ре-
шительно утверждать, что до войны совершенно безземельный
и неимеющий никакой специальности обыкновенный поденщик
жил лучше, чем живу теперь я, и соответственно тогдашним по-
требностям жизни зарабатывал больше, чем зарабатываю я соот-
ветственно нынешним жизненным потребностям.
Может быть, кто-нибудь из уважаемых читателей спросит:
«как же, черт возьми, живут эти безземельный и малоземельный
теперь, не имея никакой специальности?».
На этот вопрос сейчас отвечу.
Прежде всего, если я со своей семьей ем еще три раза в день,
то там едят всего раз или самое большее — два раза в день.
Если моих детей еще не ограничиваем порцией черного хлеба на
день, то там уже эти порции распределяют.
Там, если имеют корову, никогда ие пьют чистое молоко, но
прибавляют три части воды, в лучшем случае разводят пополам-
Сала не едят, керосина не покупают, соль—очень редко, обувь—
одна пара на всю семью, а одежда состоит из десятков заплат,
сшитых вместе. За примером итги недалеко, — у меня несколько
таких соседей. У одного из них семья — шесть человек, а имеет
два моргена земли. На выпечку хлеба он уже истратил остатки
своей ржи, картошки, может быть, ему хватит до весны, кероси-
на не покупает, спичек тоже, спать ложится вместе с курами,
огонь приносит в чугунке от соседей, когда необходимо раз
в день растопить печь для варки пищи. Вот частичная картина
нужды, которая постепенно распространяется в польской де-
ревне.
148
Если кто-нибудь из уважаемых читателей усомнится в прав-
дивости моих слов, пусть пойдет он в деревню, вникнет в дере-
венскую жизнь, пусть присмотрится вблизи к жизни деревенской
бедноты, пусть почувствует заботы и нужду этих людей, пусть
почувствует дух патриотизма или же горечи, и он убедится, как
живет и питается подавляющее большинство деревенского насе-
ления. Я лично был бы очень рад увидеть таких людей в деревне
и принял бы их с хлебом и солью в своей хате, ибо считаю, что
это принесло бы пользу, не только деревне, но и всей стране.
Причин, которые создали нынешнее положение в деревне,
в том числе и мою нужду и заботы, было много, а именно:
1) страшное падение цен на сельскохозяйственные продукты, а в
особенности на продукты животноводства; 2) постоянное повыше
ние старых и установление правительством все новых и новых
налогов; 3) непомерно высокие цены на промышленные и моно-
польные товары; 4) прекращение правительством парцелляции го-
сударственных и частных земель для малоземельных и беззе-
мельных крестьян на условиях долголетней рассрочки; 5) отсут-
ствие здорового краткосрочного кредита.
Если.все это вскоре не будет понято и урегулировано автори-
тетными властями, то в ближайшее время миллионы деревенского
люда пойдут нищенствовать. Деревня нищает, людей прибавляет-
ся, а земли нет. Какие же я могу иметь виды на будущее, если
с каждым днем я .нищаю, не имея крова над головой, и могу ли
я соорудить его при таких условиях? А что станет с моими деть-
ми? Как мне вырастить их, вывести в люди? Могу ли я дать им
образование, если стоимость обучения в гимназии превышает
1 000 злотых ежегодно? Или, быть может, оставить их в сельском
хозяйстве? Но тогда им достанется каждому всего по одному мор-
гену. Ведь я не имею никаких видов увеличить свое хозяйство,
прикупив какой-нибудь клочок земли и тем самым увеличив нас-
ледство своих детей.
А что будет за хозяйство в один морген? Какая может быть
жизнь на таком хозяйстве?
И .вот перед этими-то вопросами и задачами стою бессильный,
несмотря на лучшее стремление к труду, на всю бережливость в
интересах будущего моих детей. Кровь застывает в жилах и ох-
ватывает отчаяние при одной мысли, что моих детей ждет судь-
ба еще худшая, чем моя. Какими гражданами государства они вы-
растут и какими будут защитниками отчизны, если в этой отчиз-
не я, их отец, несмотря на горячее стремление, не в состоянии
дать им настоящего куока хлеба и сам не имею никакого обес-
печения на старость?!.
149
Крестьянин-середняк Волков яск< го
уезда (Белосгокское воеводство)
В 1930—33 годы что-то стало ухудшаться. Что за черт! Ока-
зывается, в нынешнем году я уже забрал из сберегательной кас-
сы все свои сбережения. Как так? — думаю. Ничего особенного
не покупал и не строил, работаю, экономлю, стараюсь так же,
как и прежде, земля родит так же, как и раньше, а тут вдруг хо-
зяйство что-то стало хромать. Говорили и писали, что возник ка-
кой-то кризис. Стали писать, что причина кризиса — перепроиз-
водство. Странное дело! Поговорка гласит, что от избытка го-
лова не болит, а тут от этого избытка болит не только голова, но
и живот, и вообще весь организм.
Стал я обдумывать способ, как тут бороться с этим кризисом.
Взял словарь и посмотрел, что значит это слово — кризис.
Смотрю, — это греческое, а не наше польское выражение. Что за
черт! Как он к нам влез? С Грецией общих границ нигде.не имеем,
разве только он прилетел к нам на аэроплане. Смотрю дальше, на-
писано, что по-польски кризис—«перелом»; Ну, думаю, это, по
всей вероятности, неправда: перелом продолжается коротко, а
этот кризис продолжается уже четвертый год и все больше увели-
чивается. Наконец, я догадался, в чем дело: в печать вкралась
ошибка на одну букву, ибо написано, что это «перелом», а должно
быть иапйсаио «прижим» *.
Теперь в деревне даже маленький ребенок знает, что такое
кризис. Знаем также все способ, как легко победить это кризис.
Только, к сожалению, не имеем для этого силы. Как терзает де-
ревню этот кризис, — покажу на примере.
Что будет с купцом, если он начнет покупать и платить доро-
го, а продавать дешево?—Он быстро обанкротится и станет нищим.
Мы, крестьяне, сельские хозяева, являемся такими банкротами.
Е нормальные времена мы платили за пачку махорки 3 яйца, а те-
перь за ту же пачку махорки нужно заплатить 12 яиц. Прежде за
килограмм железа нужно было заплатить 7 яиц, а теперь 14. И все
промышленные и монопольные товары по сравнению с сельско-
хозяйственными продуктами непомерно дороги, не говоря уже о
том, что табак, водка и сахар — это ныне такая роскошь, кото-
1 оригинале непереводимая игра слов: «przesilenie» и «przysllenie*
150
рую могут позволить себе только государственные чиновники и
служащие самоуправлений. Крестьянин должен обойтись без них.
Я читал в газете, что бывший министр земледелия сказал: — «Это
сделано для того, чтобы крестьянин не распускался». Но при ны-
нешнем кризисе не разгуляешься, спиртные лавки и рестораны
блещут пустотой. Когда едешь на базар, возьмешь кусок черного
хлеба в карман, тем и сыт...
Здесь, на кресах, самая большая наша язва — это ликви-|
дация сервитутов. Дело не в том, что ликвидировали, а в том/
что делали это не по справедливости- Соседняя деревня Довнарьп
получила от пана Высоцкого по 10 га на надельный участок. Дру-'
гая соседняя деревня Вилейше получила от пана Бобровича тоже'
по 10 га. Наша же деревня Вердомиче, имевшая наибольшую
площадь земли — 728 десятин, получила только по 4 га на на-
дельный участок. Нс напрасны были слова пана Толочко, ска-
завшего нам: «Мой стакан чаю имеет больше значения, чем
ваши 1 000 злотых». Дело от слова не отстало: перед началом
ликвидации земельный комиссар не внес в список всего количе-
ства земли, которой мы пользуемся, т, е. 728 десятин, а внес го-
раздо меньше. При установлении площади окружным земельным
комиссаром пан Толочко дал ложное показание, и юно было
вписано в акты, будто у него лесу всего тысяча десятин. Нам же
известно и мы имеем на это документы, что у него 3 000 десятин
лесу, из которых изъято для восьми деревень всего лишь 350 де-
сятин, а пану Толочко оставлено 2 650 десятин. Все это трудно
даже описать. На каждом шагу устраивали мошенничество. Мы
подавали аппеляцию в главную земельную комиссию, но что тол-
ку, когда неизвестно, кто правит в Польше — президент с ми-
нистрами или такая комиссия? Президент издал и все министры
подписали распоряжение от 1 февраля 1927 года. В правитель-
ственной газете «Дзенник устав» № 10 отдел 75, в статье 61 го-
ворится: «настоящее распоряжение входит в жизнь на четырна-
дцатый день после его опубликования. Одновременно теряет силу
все до сих пор действовавшие распоряжений. А главная земель-
ная комиссия на основе статей 3, 6, 7, 12, 13 закона от И августа'
1923 года нашу жалобу отвергла-
Помещики заявляют, что русское правительство сохранило
сервитут для того, чтобы крестьяне с ними ссорились; это не-
правда. В наших документах о разграничении пахотной земли
ясно написано, что «на раздел общего пастбища и лесного сер-
витута стороны не согласились». Не согласились* потому, что
знали, что нас в будущем смогут обманывать.
Ныне всюду много пишут, что варшавское национальное пра-
вительство 1863 года нас наделило землей, а затем наделил так-
же и русский царь Александр II. Так и запомним, что мы были
наделены дважды, но теперь зато национальное правительство
нас экспроприирует. В то время как в 1874 г. пахотная земля
была для нас разграничена, — леса, называемые сервитутами, не
151
разделены до сего времени, так как с того времени не было ни-
какой аграрной реформы. Теперь помещик вырубает сервитут-
ный лес, а крестьянам отдается голая земля. У нас вырублено
75 га молодого четырнадцатилетнего леса; мы плакали,, видя та-
кое опустошение.
Но что только не делается в Польше для помещика! Возьмем,
например потомков Тышкевича, которые добились судом у поль-
ского правительства Беловежской пущи в нашем уезде. Нам
же хорошо известно, что этот лес сам Тышкевич продал еще
русскому правительству за 18 миллионов рублей.
Пусть не думают, что помещикам удастся долго удержать
свои земли. Известно, что крестьянин плодовит как кролик и бы-
стро размножается, а чем же он будет жить? Друг друга ведь
кушать не будут! Крестьянин должен иметь клочок земли- Знают
об этом и помещики, ибо они как можно больше разводят на па-
хотных землях, даже очень хороших, лес и кроме того при по-
мощи правительства забрали себе и наши леса. Глянешь на кре-
стьян и думаешь; — «Какой же это глупый народ». Но когда
присмотришься ближе, подумаешь: — «Какой это умный народ.
Если ему дать образование, сколько будет прекрасных докторов,
адвокатов, генералов, министров, астрономов, словом, гениев».
Посмотришь издали на помещиков, — какой же это просвещен-
ный и умный народ! А присмотришься к ним ближе, то поду-
маешь: «Какие же-они глупые; глупые как сапог, — карманы
полны дипломами, а -в голове пусто».
Вспоминается мне проповедь одного ксендза: — «'Мои доро-
гие, — сказал ксендз, — посмотрите, как милостив бог! Создавая
свет и человека, он сотворил для него и прекрасную жену, сотво-
рил лошадку, на которой ездим, все это и для тебя, человече. Он
создал корову, которая дает молоко и масло, Роздал ясное сол-
нышко, которое светит и греет, давая жизнь всему миру, — все
это и для тебя, человече. Он создал месяц и звезды, которые
так прекрасно светятся ночью — тоже для человека. Создал воз-
дух, которым мы дышим и без которого не существовала бы
жизнь, — все это тоже для человека».
Ксензд говорил очень хорошо, но не сказал всей правды.
Еще надо было бы -сказать, что эти обширные луга, поля и леса—
не для тебя, человече! Это только для немногих привилегирован-
ных лиц. Свет солнца, месяца и звезд, а также воздух нельзя
себе присвоить в большом количестве, а все остальное они себе
ловко присвоили в огромной части.
Размышляя, я задавал себе такой вопрос: — почему, несмот-
ря на все человеческие усилия, нищета и грех продолжают су-
ществовать на земле? На это нашел один ответ: не усилиями
единиц, хотя бы и самых благородных, будет устранено зло на
земле, а коренной переменой общественного строя.
152
XIX
Малоземельный крестьянин Домбров-
ского уезда (Краковское воеводство)
Мне неоднократно приходилось видеть листовки, на которых
был нарисован крестьянин, несущий мешок с деньгами, выручен-
ными от продажи квинтала ржи. Все это басни. Когда крестьянин
продаст мешок,зерна, он может купить только товару на пару
белья, а остальное, что ему следовало бы получить за зерно, за-
брали торговцы и капиталисты, вывезли за границу и поместили
в заграничных банках. Эти мешки с деньгами, изображенные на
листовках, получает не крестьянин,— их получает либо скупщик,
либо какой-нибудь полковник, либо духовенство.
Наступил 1927 год. Крестьяне говорили, что вот, мол, должно
все измениться, должно сразу улучшиться, а тут все становится
хуже и хуже. Я был тогда еще молодым парнем и тоже видел,
что становится все хуже. Чуть что, ко мне сейчас же являлся поли-
цейский, как к какому-нибудь бандиту. Раз приходит и кричит:
— Говори, был ты на митинге в Отфинове?
17 мая в Отфиново приехал на автомобиле заместитель старо-
сты. Отфинсхвские бабы обступили автомобиль и забросали авто-
мобиль яйцами, а полиция подозревала, что я их подстрекал; но я
их не подстрекал, я стоял в отдалении и мало кого там знал. По-
лицейский донес в суд, и суд наказал меня шестью неделями аре-
ста с заменой штрафом в 150 злотых.
В упомянутом году на меня было наложено четырнадцать та-
ких наказаний, больших и меньших. Наказывали меня постоянно,
и полиция за мной следила. Что же мне было делать?..
Я женился в 1927 году в ноябре. Так как нужно было перед
венчанием исповедываться, а венчался я не в своем приходе, я по-
шел в приход своей невесты. Тамошний ксендз исповедовал мою
невесту, а меня, расспросив кое-о-чем, послал с запиской к ксенд-
зу нашего прихода, чтобы я исповедовался у него. Пришел я к
своему ксендзу. Ксендз заявляет, что я опоздал. Я объясняю, что
пришел я непосредственно от другого ксендза. Но ксендз заявил,
что сегодня исповедовать не будет, и приказал притти на другой
день перед обедней.
В воскресенье перед обедней я пришел к нему и застал его в
канцелярии. Начинаю его просить, а он говорит:
153
— Сделаю, если ты внесешь 50 злотых за отпущение.
Я отвечаю, что другие женятся, а за отпущение 50 злотых не
платят. Но он говорит:
— Ты должен внести, так как ты опоздал.
Как же я опоздал? Ведь ксендз велел мне притти перед обед,
ней, я и пришел. Но ксендз заявляет, что вчера был последний
день для исповедующихся.
— Ведь я же был здесь вчера, — говорю я ксендзу,—за что же
я должен платить? За то ли, что вчера у ксендза были гости, я
должен заплатить 50 злотых?
Ксендз ответил, что если бы я был членом братства имени Ста-
нислава Костки, он бы с меня не взял этих пятидесяти злотых-
Я ответил ему, что те, кто состоит в братстве, такие же крестьяне,
как и я, что денег у меня нет, и что денег я не дам.
Мне посоветовали, чтобы я поехал к епископу с жалобой. По-
ехал я к епископу Валенге в Тарнов. Епископ говорит мне:
— Ничего не могу сделать для тебя, мой сын, ты должен за-
платить.
Я начинаю его просить, говорю, что у меня нет денег, что я
бедный; епископ отвечает:
— Ничего не могу сделать, надо заплатить.
, Я тогда подумал про себя, что Христос был демократом, и за
это его распяли, а его заместители — это не демократы, но лживые
живодеры бедного народа.
Я взял взаймы эти 50 злотых и внес их за это иудино отпуще-
ние.
После оглашений в конце ноября я венчался. Нужно было опла-
тить метрику брака, затем итти к другому ксендзу и заплатить
за венчание. После венца и свадьбы я подумал: — «Ну, теперь я
уже прошел через все церемонии и до конца года пробуду у моей
жены».
Пришел 1928 год. Говорю своей жене:
— Ну, теперь будем вести хозяйство вместе.
А она отвечает:
— Как же мы будем вести хозяйство, если у нас нет собствен-
ной хаты?
Мы посоветовались и решили, что нужно заарендовать какую-
нибудь избу. Взяв избу в аренду, мы получили 150 злотых ссуды
под новое хозяйство в кассе Стефчика, купили поросят, пару гусей
и кое-какую посуду. Все это нужно было купить, потому что у
моей жены не было почти никакого приданого-
Через три месяца после свадьбы, с меня стали требовать день-
ги за продукты, взятые в долг иа свадьбу, ио отдать мне было
нечем. Заработков не было, а тут еще нужно было платить аренду
за дом и за амбар — 20 злотых, а также налоги. Откуда взять де-
нег? С хозяйства невозможно, потому что было всего два моргена
земли. А я-то думал, что мне будет хорошо, когда я женюсь... Выш-
164
ло иначе, так как судебные пристава стали описывать то поросят,
то гусей.
Я подумал, что если я продам их сам, то получу больше, чем
если с аукциона их продаст исполнитель. Поросята, которых я ку-
пил после свадьбы, были описаны четыре раза за налоги и долги,
Как только я продал этих поросят и отдал самые неотложные
долги, люди донесли на меня, что я продал поросят, на которых
был наложен арест.
Меня привлекли к суду, и судья за одного поросенка судил
меня четыре раза. Первый раз мне назначили 14 дней ареста с за-
меной штрафом в 50 злотых, второй раз и был осужден на 8 дней
с заменой штрафом в 35 зл. 60 гр., третий приговор — 5 дней
ареста или 20 злотых штрафа, а четвертый раз судья присудил
меня к двум неделям ареста.
Несправедливо судят, ироды, несправедливо! Может быть, при-
дут тс, кто будет судить справедливо-.
В 1929 году я пережил тяжелое время и не мог обеспечить
уплату взносов по своим обязательствам. Пошел и в кооператив-
ный банк и взял ссуду в 150 злотых. За вычетом первого взноса
и процентов за квартал мне выдали на руки 117 зл 70 грошей.
Взял я эти деньги, пошел на ярмарку и купил двух поросят за
115 злотых; осталось у меня 2 зл. 70 гр. на такие мелкие домаш-
ние расходы, как мыло, соль, керосин, спички и пр., ибо без них
трудно обойтись в хозяйстве. Поросят мы откармливали, загляды-
вали к ним раз двадцать в день и давали им то, что ели сами.
Мы отказывали себе и откармливали поросят, чтобы как можно
скорее получить доход и оплатить взносы. Прошло три месяца,
надо было платить проценты и кое-какие взносы в кассу. Есть
деньги или нет, а платить надо. У нас начались земляные работы,
и я туда нанялся. Для этого не раз пришлось истратиться на уго-
щение, ибо без угощения нигде нельзя было достать работы.
При устройстве насыпи я заработал несколько злотых, а время
было перед урожаем. С заработанными деньгами я пошел к дирек-
тору банка и начал просить его, чтобы ои согласился принять
только проценты, так как на очередной взнос погашения у меня
денег нехватает. Правда, деньги-то у меня были, но нужно было
как-нибудь его перехитрить, потому что ведь необходимо было
купить с четверть зерна ца хлеб и несколько килограммов отру-
бей для поросят и кур. Дождались мы нового хлеба, подкормили
еще свиней,— выкармливали мы их пять месяцев,— нанял я под-
воду, повез свиней на ярмарку и взял за них по 60 злотых. Если
подсчитать все наши расходы, то оказывается, что мы доплатили
по 11 злотых на свинью. Как только я получил эти деньги, я от-
ложил на взносы и проценты 37 злотых. На остальные деньги
нужно было купить кое-что из одежды и обуви — из желтой юх-
ты себе, а же«е из кожи. Купили также белого полотна на рубаш-
155
ки. Продал я дешево, а купил дорого,— товар совершенно не поде-
шевел.
Ну, и времена шастали для нас, бедняков! Это времена фарао-
нов. Бедный крестьянин, живущий в нужде и нищете, вместо того,
чтобы выручить что-нибудь за свой труд, еще глубже влезает
в долги. Еще не успеешь откормить поросят и повезти на про-
дажу в город, а уже плати за это налог, и притом большой. На
уплату налога нужно где-нибудь занять, но внести его надо, по-
тому что если не внесешь налога, судебный пристав у тебя опи-
шет имущество и потом продаст с аукциона за бесценок.
Кто виноват в этом.— неизвестно. Одни говорят, что плохое
правительство, другие говорят, что виновата во всем диктатура,
господствующая в Польше, а кто говорит, что нужно изменить
конституцию. Ксендзы с амвона кричат, что надо молиться, а не
сомневаться... Одни молятся, другие проклинают и говорят, что
бога нет.
Полиция таскает людей по судам, арестовывает, производит
обыски, разыскивая литературу, оружие, а грабители, вооружен-
ные револьверами, нападают на крестьянина, грабят последнее
имущество, стреляют в него. Полиция этого не видит и не привле-
кает за это к суду. Ко мне тоже приходила полиция искать ору-
жие, перевернула все вверх дном в избе и на чердаке, но ничего
не нашла. Из мести полицейский донес в полицию и суд, что у
меня мякина и солома хранятся около дымохода, и что колодец
прикрыт только гнилой доской. Он приказал мне купить новую
доску для колодца. За мякину мне положили 14 дней ареста, а за
колодец — 3 дня. Боже мой, все делается на зло крестьянину! По-
лицейский еще донес на меня, что я с ним грубо обращался. Но
это неправда, такого случая не было: если бы меня привели к
присяге, я мог бы присягнуть не один, а сто раз. Таких злоключе-
ний у меня в этом году было много.
В 1930 году я перетерпел не мало нужды и пережил не мало
тяжелых событий. Посоветовался я с женой и все, что мог, пере-
писал на ее имя, чтобы меня уже не донимали разными налоговы-
ми взысканиями, а то постоянно ко мне приходили судебные
пристава — то за военным налогом (за то, что я не служил в
армии), то за каким-нибудь штрафом; приходилось все платить
и платить, а ведь я беден, не имел своего дома; нужно было пла-
тить и аренду и земельный налог. Откуда крестьянин может на
это взять денег? Если бы даже он и имел собственную машину
для производства денег, то нее равно на все бы не хватило.
В то время решили мы с женой, что нужно выстроить хоть ка -
кую-«ибудь избу, да и соседи нам так советовали, говоря, что
потом будет легче. Купил я лесу, сговорился с мастером, начали
мы строить. Мастер сказал ине, чтобы я пошел к войту за разре-
шением на постройку. Я просил войта о разрешении. Земля вой-
та, который был моим соседом, граничила с моей. Войт заявил мне,
1М
что не позволит, так как по новому закону моя изба должна от-
стоять от его избы на 15 метров. Но этого нельзя было сделать,—
площадь была слишком мала. Что же теперь делать? — Ведь
работа уже начата? Я снова пошел к войту, а войт снова заявил,
что не позволит, так как вышел новый закон. Но строить я дол-
жен, купить новую площадь земли я не могу, значит, нужно
строить на той, которая имеется. Мне посоветовали, чтобы я об-
ратился в уездный отдел,— может быть, там выдадут разрешение.
Но и там не разрешили. Избу я построил, но войт мне все время
препятствовал. Приходили также из уездного отдела бумаги, что
я построил неправильно. Затем воеводство прислало предписа-
ние разрушить уже построенную избу, так как она поставлена не
по закону. Предписано было разобрать избу в четырнадцатиднев-
ный срок, иначе ее разберут власти за мой счет. Это было боль-
шое огорчение. Я задолжался на эту избу и на всякие дополни-
тельные расходы и продал полморгена поля. Мало того, меня еще
преследовали и описали все, что только было возможно.
На этом закончу описание этого тяжелого года. Перейду к
1931/32 и 1933 гг. В этот период надо мной издевалась полиция,
меня арестовали и били за то, что я сказал, что крестьянин
должен быть равен и равноправен каждому польскому гражда-
нину и что его нельзя третировать как бандита. Ко мне пришли
трое полицейских и забрали меня в тюрьму, где я просидел
несколько дней. Почти ежедневно приходил ко мне полицей-
ский, допрашивал меня и издевался надо мной. Так я просидел без
всякой вины.
На меня донесли, что моя собака ночью ходит без наморд-
ника. Потом семь раз полицейский доносил, что я устраиваю
вечеринки без разрешения; одиннадцать раз доносили на меня,
что я устроил читальню; пять раз доносили, что я организовал
крестьян для сельскохозяйственной забастовки- Затем донесли,
что я организовал шествие на сельскохозяйственный съезд, а так-
же донесли, что я организовал шествие на съезд кружков дере-
венской молодежи. Потом полицейский донес, что я будто вел
себя недопустимо в костеле во время службы.
По всем этим донесениям я был осужден, как я подсчитал, на
девять месяцев и три дня тюрьмы, с заменой штрафом на общую
сумму в 1 085 злотых. Достать этих денег я ие в состоянии и
должен отсидеть. Откуда взять такие деньги? За взятый в
лавке уголь пристав уже описал соломорезку. Но соломорезки
я ему ие дал. Он приехал вторично и не застал меня дома. Тогда
приехал исполнитель с полицией. Жена сопротивлялась и не хо-
тела отдать соломорезку. Исполнитель и полицейские взбили
жену. Жена была беременна и спустя четыре часа после этого
происшествий родила мертвых близнецов. Когда об этом узнали
исполнитель и другие, то они заявили:
157
— Хорошо, что дети родились мертвыми, иначе что бы ты
с ними стал делать?
А сколько мне стоила болезнь жены, — этого они не знали; они
умеют только издеваться над моим несчастьем.
Я обратился с жалобой к высшим властям, ибо жена очень тя-
жело болела. Долгое время я не мог добиться разбирательства.
Наконец, дело было рассмотрено, и судья вынес решение, что все
произошло по закону-
Деревенский плотник, ныне владелец
четырнадцати гектаров в Грубешовском
уезде (Люблинское воеводство).
...В 1920 году, когда большевики гнали польские войска к Вар-
шаве, господа шляхтичи убегали за Вислу, при чем каждый воз
охранялся «стрельцами». Эти «стрельцы» сумели 1нанести деревен-
скому населению больше вреда, чем русские и австрийские вой-
ска. Эти панские опричники вторгались в избы крестьян и заби-
рали все, что только было можно, а если хозяина не было дома,
они разбивали замки сундуков и в поисках денег переворачива-
ли все содержимое вверх дном. Никто не мог против этого про-
тестовать, ибо сейчас же раздавался ответ: — «Молчать... мать...
Мы защищаем вас от большевиков». На самом же деле это была
защита ясновельможных панов и ограбление крестьян. Эти пан-
ские защитники, встречая в деревне подростков 15—17 лет,
хватали их, заявляя, что они мобилизованы в армию. Это дела-
лось для того, чтобы вымогать у родителей арестованных под-
ростков деньги. Если кто-нибудь из подростков убегал, «стрель-
цы» стреляли ему вслед.
Так польские «стрельцы» вели польскую войну.
...В 1925 г. я выбрался в путь, чтобы подыскать где-либо
участок земли. Я переходил с места на место, из одного уезда
в другой, из имения и имение, питаясь сухой коркой хлеба. Но
нигде не удавалось получить парцеллу.
В 1927 г. я отправился в Белополье, расположенное в 130 кило-
метрах от местности, в которой я жил. В Белополье помещик пар-
целлировал остаток своего имения, и мне здесь понравилось. Зе-
млю эту очень хвалили, говорили, что пшеница родится без вся-
ких удобрений. В те времена цены на хлеб стояли высокие, на
скот тоже, и мне казалось, что если я куплю больше земли,—это
нс будет для меня слишком тяжелым бременем. Помещик требо-
вал по 3 000 злотых за гектар, пришлось согласиться, при чем кро-
ме меня покупали землю еще несколько других колонистов. Мы
выдали помещику векселя, обеспеченные ипотекой в золоте с на-
числением определенных процентов. И вот наконец я стал вла-
дельцем 14 га. Но какое тяжелое бремя я на себя наложил! Поме-
щику я выдал вексель на 10 000 злотых, банку тоже на 10 000 злот.
Между тем надо было строиться, а в плохие времена денег лег*
ко не заработаешь.
Я начал раздумывать над тем, как бы рациональнее повести
хозяйство, чтобы получить возможность прожить и покрыть свои
обязательства. Но, увы, никакие попытки в этом направлении не
дали результатов. Я платил все, что мог, — проценты, взносы,
налоги, и дело дошло до того, что ныне мне трудно зарабатывать
деньги па налоги и одежду для семьи.
В 1931 г. помещик начал против нас, колонистов, судебное
дело и стал продавать с молотка наше имущество. Это однако
не дало никаких результатов, так как население до такой сте-
пени обеднело, что никто не в состоянии был приобрести доб-
ро, продаваемое с аукциона. Но помещик и до сих пор, не дает
нам покоя. Все мы, колонисты, вечно живем в страхе, что еще
день-другой, и наше имущество пойдет с молотка.
Мой сын, стремясь к общественной работе, начал объединять
колонистов для организации кружка Крестьянской партии.
2 марта 1932 г. была основана местная организация Крестьянской
партии, но вслед за этим сейчас же прибыла полиция и забра-
ла сына в участок. Там околодочный обрушился на сына, браня
его «большевиком», «коммунистом», «бунтовщиком», и угрожал
ему тюрьмой, если он не распустит организацию. Переписав
всех членов организации, околодочный освободил сына. Но с
этого момента на меня посыпались репрессии со стороны по-
лиции и волостного управления. Сыну они ничего сделать не
могли, — он поступал легально, по закону, — но тем це менее
и его часто вызывают в полицию и проверяют, не устраивает
ли он собраний. Все это отражается на мне.
Во время моего пребывания в Белополье шоссейный над-
смотрщик стал отдавать в аренду придорожные рвы. Так как у
меня не было достаточно пастбища, я'взял в аренду часть рва. Но
не прошло и двух недель, как ко мне явился опять шоссейный
надсмотрщик и теперь уже заявил, что в этом рву пасти нельзя, и
я подчинился этому распоряжению.
Приблизительно с полгода все было спокойно. Но вдруг из
уезда приходит бумага, что на меня наложен штраф в 32 зло-
тых за выпас в железнодорожном рву. Я не согласился и пред-
ставил двух свидетелей, подтвердивших, что я пас скот во рву
не самовольно, а за арендную плату шоссейному надсмотрщику.
После подачи мной соответствующего заявления прошел
год, и вдруг я снова получил предписание заплатить 25 злотых.
Такой же штраф был наложен еще и на ряд других колонистов.
Мы снова написали заявление и отправили его через волость.
Прошел еще год, как вдруг из уезда пришло предписание:
либо заплатить, либо отсидеть.
Некоторые из нас отсидели положенный им срок; хотел от-
сидеть и я, ио от меня потребовали не отсидки, а уплаты. При-
шел судебный пристав и описал имущество, но не мое, а моего
сына, Валентина, на имя которого я еще перед описью перевел
160
постройки и инвентарь. Судебный пристав не обратил никакого
внимания па нотариальный акт, представленный ему моим сы-
ном и доказывающий, что описываемое имущество является
его собственностью.
Наступил день аукциона, приехал судебный пристав с поли-
цией и солтысом и хотел забрать корову, принадлежащую
Валентину. Сын представил нотариальный акт и заявил, что
корову не даст.
— Если у вас есть предписание о штрафе, — сказал сын, —
берите отцовские вещи, а мои я забрать не позволю.
Полиция не знала, что делать, и послала за околодочным.
Приехал околодочный и, не взглянув даже на нотариальный акт,
скомандовал полицейским:
— Привинтить штыки, одному стать справа, другому слева,
а вы, солтыс, забирайте корову.
Полицейские выполнили приказание, .стали по местам, но
солтыс заявил:
— Как же я могу взять корову, ведь я только понятой, а не
судебный пристав?..	<
Околодочный пригрозил -солтысу:
— Смотрите, вас ждет тюрьма.
Но солтыс стоял на своем:
— Я не знаю законов, — заявил он, — и не знаю, что важ-
нее,— нотариальный акт или же приказ полиции. Корову я
брать не могу.
Взбешенный околодочный, видя, что солтыс не подчиняется,
приказал тогда полицейскому забрать корову. Но сын заявил,
что корову они смогут забрать только при помощи оружия.
У входа в коровник началась борьба: сын защищал вход и
ему помогала в этом жена.
Неизвестно, чем все это могло кончиться, если бы околодоч-
ный не опомнился и не отвел полицию. Уходя он заявил:
— Сегодня мы не возьмем, но я вам покажу, как сопротив-
ляться властям.
При этом он назвал меня бунтовщиком, коммунистом и при-
грозил тремя годами тюрьмы за то, что я якобы бунтую всю
деревню.
Через месяц нас в административном порядке приговорили
к месяцу тюрьмы каждого. Я аппелировал в суд, суд меня оправ-
дал, а1 жену и сына приговорил к двум месяцам тюрьмы, с за-
меной штрафом по 50 злотых с каждого.
С тех пор полиция стала рьяно преследовать меня. По вся-
кому пустяку она производила расследования и все время на-
лагала штрафы за собаку, которую ни один полицейский не вн-
дал в глаза. Два раза я заплатил штраф за то, что будто бы в
момент, когда полицейский вошел во двор, собака сорвалась с
цепи, — первый раз 2 злотых, второй 5 злотых. Несмотря на 11
11 Польские крестьяне.
161
то, что последний штраф попал под амнистию, у меня всетакы
описали вещи, и вот во время нашего отсутствия (нее мы были в
городе) забрали платяной шкаф сына, при чем я даже не был пре-
дупрежден о сроке описи. Одним слоном, начали отравлять мне
жизнь. Младший сын подал жалобу в министерство юстиции,
но полиция и власти так сумели закрутить дело, что оно было
прекращено за недоказанностью.
Эти репрессии так меня допили, что я отдал несколько
моргенов земли сыну и третьей замужней дочери, а на остав-
шемся участке продолжал вести хозяйство с остальными детьми.
Я состарился, но не видел хорошей жизни. Моя семья ныне
не может даже прилично одеться, — одни башмаки и один
пиджак в заплатах приходятся на двоих. Не лучше обстоит де-
ло и с питанием. Куда ни посмотришь, всюду видишь истощен-
ных, похожих на призраки людей. Жизнь прекрасна, но не для
бедняков. Природа — это сокровище человека, но люди не мо-
гут радоваться природе и не имеют времени ее познавать, ибо
каждую неделю заглядывают или налоговый сборщик или судеб-
ный пристав, а каждый день приходит много безработных, про-
сящих милостыню. Времена действительно настали ужасные.
Крестьяне, что называется, дошли до ручки: иа плуг они ставят
заплаты, бороны связывают веревками; словом, нужда от-
чаянная.
Прежде крестьянин работал за-двоих, ныне работает за-девя-
терых. Прежде рабочий всегда мог получить работу, и хлеба у него
было достаточно. Ныне же толпы деревенских безработных
бродят как тени, питаясь подачками, и только время от времени
кто-нибудь из них получает работу у деревенских хозяев. Моя
жизнь уже приходит к концу, но никогда мне еще не приходи-
лось переживать того, что мы переживаем сейчас. В настоящее
время не успеешь опомниться, как тебя уже сгонят с хозяйства
и превратят в нищего. Не могу сосредоточиться над окончанием
своего письма. Я стал нечувствительным, равнодушным ко*
всему и разочарованным во всем. Но работать должен, пока
хватит сил. Есть такая поговорка: «Где нет работы, там нет
хлеба». Но что из этого?
«Где нет работы,— хлеба нет»,
Гласит нам поговорка метко,
Так вы трудитесь, бедняки,
А пан... оставит вам объедки...
162
XXI
Середняк из деревни в Замойском уезде,
в которой только что проведена лнкви«
дация чересполосицы (Люблинское вое-
водство).
За последние годы положение моего хозяйства стало все
ухудшаться. Все чаще нехватало денег и приходилось прода-
вать одну за другой скотину, а затем занимать сначала по не-
сколько десятков, а потом и по 100 и 200 злотых, с уплатой ог-
ромных процентов. Благоприятный период 1925 — <1929 гг. ми-
новал бесповоротно. Мне пришлось очень сильно ограничить
свои домашние потребности, лишь бы только иметь возмож-
ность уплатить все налоги, проценты и школьные взносы. По-
следние с каждым годом все повышались. За третий год обу-
чения я принужден был заплатить уже не ПО и не 150, а 220
злотых. Мало того, что мне пришлось для уплаты за учебу сы-
на продать почти последнюю корову (из прежних четырех у ме-
ня осталась только одна), на мое хозяйство пало еще одно бре-
мя— комассация и мелиорация, проведенные в нашей деревне.
Несколько лет тому назад наша деревня подписала договор,
в силу которого она согласилась провести в Розлопах мелиора-
цию и комассацию земли. Комиссар заверил нас, что при комас-
сации малоземельным будут нарезывать дополнительно землю, (
и что расходы по комассации и мелиорации будут рассрочены
для нас на 30 лет. Все это нЗс очень обнадежило. Я тоже рас-
считывал, что когда получу целый участок вместо нескольких
рассеянных в разных местах полос земли, то у меня при посеве
уже не будет столько потерь и будет легче работать. Взносы
же, рассроченные на тридцать лет, даже не будут ощутимы в хо-
зяйстве.
И вот уже три года идут мелиорационные работы. Деревня
вынуждена содержать техника. Крестьяне уже вырыли большое
количество канав, указанных в плане. В течение трех лет я вме-
сте с другими жителями деревни вынужден был, бросая соб-
ственную работу, ходить с лопатой и рыть канавы. В случае отка-
за грозил штраф. Главные канавы выкладывались дерном и ого-
раживались. Все это стоит очень дорого, так как эту часть работы
производили не крестьяне, а присланные рабочие. В конце кон-
цов мелиорация в этом году закончилась, и деревня наконец
освободилась от этого бремени. Комассация продолжается вто-
рой год и будет закончена будущей веоной.
и*
16S
Обещали нам много, а сделали так мало, что не стоило и на-
чинать. Вопреки обещаниям, малоземельным и середнякам не
прирезали ни пяди земли, а наоборот, еще у них отрезали, так
как наш землемер, проводя дороги и межи, щедро распоряжал-
! [ся землей и от каждого хозяйства что-нибудь да урезывал.
Но самое важное, что особенно обременяет крестьян, это
- стоимость мелиорации и комассации. Израсходованные суммы
должны были быть рассрочены на тридцать лет, но уже теперь,
когда комассация еще не закончена, правда вылезла наружу.
Деревня получила сообщение, что все расходы, связанные с про-
ведением комассации и мелиорации, составляющие 34 000 зло-
тых, должны быть покрыты в четыре срока в течение одного
года.
Нам обещали также, что все крестьяне, которым придется
перейти на участки, расположенные на более высоких местах,
получат пособие на устройство колодцев, так как на высоком
месте рыть Придется очень глубоко. Теперь однако все оберну-
лось совсем по-иному. Все расходы должны быть покрыты в те-
чение одного года. Но откуда же взять столько денег? Ведь и
без того имеется большая налоговая задолженность, и люди
скатываются ко все большей нужде.
Последние два года совершенно разорили мое хозяйство.
Чтобы мой сын мог окончить школу, мне пришлось занять
500 злотых с уплатой ежегодно свыше 100 злотых одних процен-
тов. В этом году необходимо во что бы то ни стало избавиться
от этих убийственных ростовщических процентов. Сын мой в
этом году получил аттестат зрелости, но радости от этого мало,
так как если такое положение будет продолжаться, я не смогу
помогать ему продолжать учебу.
Младший сын, которому недавно исполнилось 14 лет, окон-
чил только начальную школу в Щебрешине. Послать его в какую-
нибудь сельскохозяйственную школу я не могу, — даже пару
десятков злотых в месяц я за него платить не /в состоянии. Да и
где уж тут думать об образовании детей, когда приходится не-
доедать всей семьей, лишь бы только заплатить налоги, первый
взнос за комассацию и мелиорацию и платить по долгам. К то-
му же наступает зима, а в семье никто не имеет теплой одежды.
Я выручил за свеклу 50 злотый и рассчитывал, что если продам
еще поросенка, то нам хватит на покупку теплой одежды. Но
получилось иначе. Пришел солтыс со сборщиком налогов, и я
был вынужден заплатить страховку от огня 3d текущий год в
сумме 32 злотых. Одновременно я получил напоминание О стра-
ховой недоимке за прошлый год и кроме того напоминание кто
поводу других налоговых недоимок. От всего этого) голова идет
кругом: налог за налогом, напоминание за напоминанием, и в
конце концов является судебный пристав... Но откуда же на все
это взять денег, когда продукты сельского хозяйства дают такой
ничтожный доход? На тебя сваливается такое тяжкое бремя, что
164
временами кажется, — не вынесешь его и бросишь все хозяйство.
Как нищенски мы живем, об этом вряд ли знают те, кто с нашей
жизнью не сталкивался. А как жалко, почти нищенски выглядит
теперь мое хозяйство!..
Живу я в одной избе с пасынком, который хотя и отделился,
но живет у меня, так как у него нет своей избы. А что находится
в нашей избе? Две кровати, прикрытые грубыми одеялами, стол
и два самодельных стула. Вот и вся мебель. В этой избе нас живет
шестеро.
Еще хуже обстоит дело с питанием. Летом, когда имеется не-
много молока, — еще пол-беды, но вот как быть, когда в хате нет
ни капли молока, ни кусочка мяса или сала,, когда каждого поро-
сенка, даже еще не откормленного, приходится продавать, что-
бы заплатить налоги и купить на зиму башмаки и какую-нибудь
одежду? Без всяких религиозных предписаний соблюдаешь та-
кой пост, что к весне, пока корова начнет доиться, все высыхают
как щепки.
Вот что получает ныне крестьянин за свой тяжелый, каторжный
труд. Крестьянин хочет только одного, чтобы ом мог в награду за
свой труд хотя бы немного подкормиться. Зимой, когда сравни-
тельно немного работы, крестьянин идет к соседу и жалуется там
на свою судьбу. О том же, чтобы в свободное время прочесть
газету или полезную книгу, — об этом мало кто думает, а если и
подумает, то все равно это неосуществимо. Откуда бедняку взять
денег на покупку книги или газеты? Если он купит книгу или га-
зету, ему нехватит даже на соль, керосин или спички, о -хахаре
нечего даже и упоминать, — в деревне он теперь редкость. Сахар
и мясо для крестьянского ребенка-—только мечта...
XXII
Малоземельный крестьянин из Волко-
ва кого уезда (Белостокское вэевож-
ств).
Весной ине приходится часто голодать. Яиц, которые несут ку-
ры, мы сами никогда не потребляем, а' вынуждены все их прода-
вать и на получаемый доход с трудом уплачиваем налоги и при-
обретаем соль, керосин, спички и кое-какую обувь. На наших ма-
леньких полосках мы не можем сеять лен, из которого мы делаем
себе рубахи и одежду. На лучших полосах приходится сеять яч-
мень и сажать картофель. Для посева льна нам приходится ис-
кать клочок земли за 8—10 километров у кого-нибудь из сосе-
дей, у которого мы потом за это отрабатываем. За три или четы-
ре фунта посеянного льна мы должны отработать 2 или 3 дня.
Вот в какой нужде мы вынуждены жить. Несколько лет тому назад
было значительно лучше. Всегда была возможность заработать
4-5 злотых в день на лесных работах. Теперь же даже с ло-
шадью заработаешь не более 2—3-х злотых, да и то нужно ждать
месяцами, чтобы получить такую работу. Месяц тому назад мой
брат вернулся из армии, и нужно было подумать о том, чтобы
его как-нибудь одеть. Брат знает кузнечное ремесло, но толку от
этого мало, так как в нашей деревне две кузницы стоят без рабо-
ты. В неделю они заняты только один день, да к тому же плату
за работу заказчики задерживают чуть ли не на целый год. Не-
которые жители нашей деревни занимаются в зимний период вы-
делкой разной деревянной посуды. Но работа эта невыгодна: за
пол-сажени леса приходится платить 10 злотых, выделка продол-
жается три дня, а пуд обручей стоит пять злотых. Проработав так
с утра до вечера неделю или две, едешь на рынок, но часто слу-
чается, что, объехав пять ярмарок, не заработаешь даже на хлеб,
да еще заплатишь за место на рынке иногда 50 грошей, иногда
1 зл. 50 гр.
В нынешние времена крестьяне справляют свадьбу без водки.
Только немногие покупают к свадьбе один или два литра водки,
а остальные берут литров десять фруктового квасу, вот и вся
свадьба! Раньше, бывало, молодежь никогда не устраивала тан-
цев без водки: трезвый никогда не пускался в пляс, а ныне, если
появляется пьяный, вся деревня сбегается и смотрит на него как
на чудо.
Школы в нашей деревне нет. В соседней деревне Юшков Груд,
в двух с половиной километрах от нас, есть школа, но нашим ма-
166
леньким ребятам ходить туда слишком далеко. Можно сказать,
что нынешнее поколение очень слабое—в деревне совершенно
не видно здоровых людей. Как молодежь, так и старики страдают
малокровием, к 20 годам молодежь теряет уже половину зу-
бов, а без зубов какое может быть здоровье? Зубную боль дере-
венское население лечит дешевым средством—креозотом, и от
него еще более портятся зубы и заболевают десны. О покупке
книжек деревня не может и думать, — теперь нет денег даже
на соль и керосин. Получаем мы в деревне две крестьянские газе-
ты. Чтобы внести за них подписную плату, сложилось 36 человек.
Медицинскими советами и врачебной помощью мы не поль-
зуемся, — средств на лечение у нас нет. Члены моей семьи часто
хворают, хвораю и я, но лечиться не на что, и приходится на-
деяться только на бога. В деревне люди умирают в самом рас-
цвете сил, гаснут подобно свечке, на которую подул ветер. Бед-
няки не имеют подходящей одежды и обуви, часто возвращаются
совершенно замерзшие с работы, и поэтому появляются болезни,
от которых люди тают как воск от огня. Молодые от нужды и
горя преждевременно старятся. Люди постоянно ходят печаль-
ными, на лицах никогда не видно радости. Пища чаще всего —
картофель или капуста, иногда немного крупы. Часто случается,
что и на пасху большинство сидит без хлеба и нет даже и карто-
феля. В этом нет ничего удивительного, ибо приходится прежде
всего думать о скотине, о ремонте с.-х. орудий, без которых кре-
стьянин все равно что солдат без винтовки. Много молодежи в
праздничные дни остается дома. Если в семье два холостяка,
один из них идет на деревенские развлечения, а другой вынуж-
ден сидеть дома в оставшейся грязной, разорванной одежде.
Еще хуже судьба женщин, — на их плечи падает непосильная
работа.
Почти всю жизнь ходишь голым и оборванным, словно ты ни-
щий, а не сельский хозяин, и все это потому, что имеешь слиш-
ком мало земли, но зато много хлопот и неприятностей. А сколь-
ко приходится положить трудов, пока выхлопочешь у кого-ни-
будь полоску, где можно посеять лей! Рожь, овес и ячмень сни-
маем серпом, так как всякий бедняк боится потерять лишнее зер-
нышко. Нет возможности купить себе какую-нибудь одежду или
обувь. Женщины вынуждены бегать за водой за несколько десят-
ков метров, босые, без платков. Кожаной обуви в деревне ни у кого
уже не видно, носят парусиновую по 2 злот. пара, при чем и та-
кую обувь нужно носить очень бережливо, чтобы ее хватило на
один год, а то и больше. Большую часть жизни приходится хо-
дить босиком, а купить обувь безусловно следовало бы, так как
из-за отсутствия обуви приходится потом хворать всю жизнь. О
зимних кожухах мы не имеем понятия. Для разведения овец у
нас нет пастбища, а за выпас в другом месте пришлось бы упла-
тить за лето 8-10 злотых. Кроме того иехватило бы средств иа
прокорм овец зимой.
Наша деревня пыталась выйти из этого тяжелого положения
и заплатила 250 злотых землемеру, чтобы он провел разграничи-
тельную межу между пастбищем и лугом, владельцы которого
ежегодно захватывали и пастбище. Но никакого толку из этого
не вышло, денег истрачено было много, а деревня как не имела
пастбища, так и до сих пор его не имеет. Мало того, приходится
расходовать новые средства, так как начался судебный процесс,
а что такое судебный процесс, — известно всякому, а мне в осо-
бенности по личному моему опыту. Клочок пастбища у нас есть,
но место это болотистое и заросло кустарником. К лесу мы не
имеем доступа, там производятся сруб и распашка. Прежде наши
отцы пасли в нем летом своих коров, платя с головы скота, но те-
перь нам в этом отказано и все это место теперь сдано в аренду.
По этому делу мы обращались даже в министерство земледелия,
но нам отказали.
Положение нашей деревни чрезвычайно тяжелое. Заработки
имеются только случайные. Крестьяне едут за 10-15 километров,
лишь бы только заработать какой-нибудь злотый для уплаты на-
логов. На корчевку пней приезжают даже из Варшавы) и из Гали-
ции. Правительство ежегодно вырубает в Подозеранском лесни-
честве 5 га леса и платит лесорубам всего по 60 грошей с куб.
метра. Да и не каждый может получить и такую работу. Прини-
мают главным образом* тех, кто побогаче и кто имеет знакомстве
среди лесной стражи. К тому же у бедняков нет пил и других не-
обходимых инструментов. Я сам нахожусь в таком положении.
Мне приходится изворачиваться на все лады, но это мало помо-
гает. Когда тебе нужно что-нибудь одолжить, то пробегаешь пол-
дня и часто возвращаешься домой с пустыми руками.
Мой брат до призыва в армию прошел курс кузнечного ремес-
ла. За его обучение я платил по 15 пудов ржи в год. Теперь от-
вернулся, но нет средств на оборудование кузницы1. Из хозяйства
ничего не возьмешь, оно и так дышит на ладан. Игги в качестве
подмастерья брату некуда, владельцы кузниц сами без работы
Нет такой деревни, где бы не было двух-трех кузниц. Что же
предпринять? Разве что пойти куда-нибудь в качестве батрака и
продать свою свободу.
В нашей деревне многие живут еще хуже меня. Есть больше
десятка бедняков, обремененных многочисленной семьей, уже со-
старившихся и имеющих только по Viz, Vie и даже Vzo части
участка. Они не имеют никаких средств и держат только коро-
ву,— лошадь на таком клочке не прокормишь, — но даже и для
коровы им приходится прикупать корм. Все они должны отра-
батывать за пользование чужой лошадью и кроме того кормить
обувать и одевать свою семью. Живут они наподобие дикарей
которые не знают цивилизации и о которых мы только знаем ие
книжек. Деревне необходимо образование, ей нужны читальни
ей нужна культура.
168
На сельское хозяйство со всех сторон сыплются удары. Преж-
де всего—'кризис, от которого страдают целые государства. Осо-
бенно страдает наша деревня от проведения комассации. За свою
землю крестьяне должны платить большие, по нынешним време-
нам чрезмерные суммы, уплачивать долги, сделанные в прежние
лучшие времена на перестройку, и платить по 20 злотых с гектара
за свою собственную землю.
Если кто-нибудь этому не поверит, пусть сам обследует, как
живет деревня. Легко убедиться, что многие крестьяне, отправ-
ляясь на тяжелые работы, съедают только кусок сухого черного
хлеба, часто совершенно заплесневелого. О сахаре, сале или
о свежем хлебе они уже давно забыли. Между тем тяжелая
работа требует хорошего питания. Все эти страдания происходят
от того, что нет достаточно земли для тех, кто на ней работает
и ею кормится. Но всего этого мало. У крестьянина есть еще мно-
го других забот и неприятностей. Одно время нас заставляли в
принудительном порядке белить наши полусгнившие избы, улуч-
шать отхожие места, делать пожарные лестницы, ставить бочки с
водой и устраивать громоотводы. Все это стоило денег. Кроме
того, при поездке в город должны быть в порядке хомут и дуга
и должен быть подвешен звонок, а еще должна быть прибита со-
ответствующая табличка с указанием имени, фамилии и постоян-
ного местожительства владельца телеги. Всех требований, кото-
рые нам предъявляются, не перечислить. Это не жизнь, а одни
слезы!
За все приходится платить и еще появляются все новые по-
винности. Например, мы должны были заплатить за окончание
постройки костела по 3 злотых с человека. Налоги плати, за стра-
ховку плати, одним словом, только и знай, что доставай денег!
При всем этом мы еще должны платить духовенству, кроме кар-
тофеля, ежегодно по два пуда ржи с каждого участка. Но ведь
ксендзы получают жалование! В своем ведении они имеют четыре
школы. Каждая школа им что-нибудь платит. И кроме того они
имеют другие доходы — за венчание, похороны и крестины. За
все это должны платить крестьяне, живущие в большой нужде.
В нашем приходе около 80 участков земли. На мою V# часть
участка падают ежегодно следующие налоги	(подсчет за 1933 г.):
Земельный...............8 56	злот.
Волостной.............. 3,74	»
Дорожный................2,64	»
Итого .14,94 злот.
До 1925 г. при уплате налогов не выдавалось никаких лич-
ных расписок. За того, кто не был в состоянии уплатить налог, бы-
ла обязана по раскладке платить вся деревня. Привожу подсчет
налогов, уплаченных мною за прошлые годы.
Год	Земельный налог	Дорожный	Волостной	Всего
		(В злотых)		
1925	6,44	1,20	5,30	12,94
1926	9,07	1,20	3,58	13,85
1927	8,80	1,58	4,10	14,48
1928	8,80	2,04	4,40	15,24
1929	8,32	5,36	7,36	21,04
1930	8,58	4,48	6,44	19,50
1931	8,58	3,64	6,44	18,66
1932	8,58	2,64	4,34	15,56
Вот что пришлось мне платить за мою 1/е часть участка.
В 1927 году, в мое отсутствие, семья посадила табак для соб-
ственого потребления. Прибывший из Гродна агент табачной мо-
нополии наложил на меня штраф по 20 злотых за каждый по-
сеянный метр. Засеяно было 50 метров, и штраф таким образом
составил 1 000 злот. Старушка-мать взяла вину на себя, и ей, в
виду ее несостоятельности, штраф был заменен 50 днями ареста.
Мы аппелировали, дело было пересмотрено и было вынесено но-
вое решение — двенадцать дней ареста или 240 злотых штрафа.
Старушка-мать была вынуждена отсидеть это наказание.
Мне обязательно нужно было приобрести где-либо клочок
земли или луга, но средств на это взять было неоткуда. На своем
теперешнем хозяйстве я прокормиться не могу, итти на заработ-
ки некуда, да и здоровье не позволяет. И так вот приходится бо-
роться с судьбой, лишь бы только не умереть с голоду...
В праздничные и воскресные дни приходится сидеть дома, ит-
ти в гости не к кому, да и незачем. Каждый погружен в свои за-
боты и думы о том, как сохранить свое небольшое хозяйство, ко-
торое все быстрее и быстрее идет к упадку и разорению, как про-
кормить и одеть своих детей. В деревне нельзя найти никакой
книжки, кроме небольшого количества учебников, купленных с
большим трудом немногими родителями. Многие дети вообще
лишены учебников. О других книгах, которые могли бы хоть на
минуту отвлечь и принести успокоение, не может быть и речи,
а между тем сколько радости могла бы принести такая книжка!
Нужду, голод, неприятности, болезнь — все это забываешь, ког-
да читаешь книжку. Но как можно думать о книжке, если нет де-
нег на соль, керосин, не говоря уже о сахаре, и если даже на спич-
ках делаешь экономию, расщепляя каждую спичку на несколько
частей.
Когда наступает праздник, испытываешь чувство стыда: не во
что одеться и приходится оставаться в своих заплатах. Если есть
штаны, то нет сапог; если есть сапоги и штаны, так нет пиджака
и не в чем пойти в костел.
170
А что ждет человека на старость, когда его оставят силы?
Прежде, когда в деревню являлся судебный пристав, все гово-
рили, что это вина плохого хозяина, допустившего задолжен-
ность. Ныне же эта задолженность есть у всех и у всех описы-
вают и продают крестьянское имущество — одежду, обмолочен-
ную и не обмолоченную рожь, лошадей, коров и птицу. Ныне кре-
стьянин не в состоянии поддерживать свое хозяйство, кругом
кризис, безработица, отсутствие заработков, которые могли бы
поддержать малоземельное хозяйство. Крестьянство — это самый
низший бессильный слой населения, находящийся в подчинении
у своих угнетателей, т. е. иначе говоря, беззащитный рабочий
люд живет под властью организованного слоя промышленников
и купцов, который раскалывает рабочих, а те в силу своей несо-
знательности вынуждены испытывать голод, нужду и между со-
бой конкурируют.
До войны крестьянин один мог заработать в лесу один рубль
в день, а с лошадью 2 рубля. Крестьянка на поденной работе во
время уборки зарабатывала 50 копеек, а то и больше. А ныне во
время уборки нам платили по 1,60 злот., а женщины зарабатыва-
ли 80 грошей, а на копке картофеля 70 грошей. К тому же рабо-
та находится не всегда, и крестьянин вынужден сидеть дома и раз-
думывать о том, что он никому не нужен.
Наша деревня Циванюки насчитывает 336 жителей и 77 хо-
зяйств. Целым участком не владеет никто, только один имеет */«
участка, по Vs участка имеют восемь крестьян, двадцать крестьян
имеют по 1/< части, шесть по Vs, десять по 1Л, восемь по Vs части
участка. У остальных участки меньше Vs части. Общая площадь
земли для всей деревни 392,52 десятины. Из них неудобной 7,63
десятины, пастбищ 49,92 десятины, лугов 71,29 десятины.
Во время парцелляции имения «Ульянка», граничащего с на-
шей деревней, местные малоземельные крестьяне были не в со-
стоянии приобрести ни одного гектара, и вся земля была распар-
целлирована между пришлыми, занявшими деньги в земельном
банке. Но судьба приобревших эту землю незавидная. Во-пер-
вых, они должны погашать свою задолженность в банке и пла-
тить проценты, а во-вторых, на приобретенной ими земле также
лежит задолженность. Эти люди продали свои хозяйства, чтобы
купить эту землю, но когда они за нее выплатят, — неизвестно...
Жизнь их очень незавидная.
XXIII
Безземельный, когда-то мелкий лавоч-
ник, ныне живущий случайными зара-
ботками в Лодзннском уезде (Лодзнн-
ское воеводство).
Пишут, что у нас, в Польше, все обстоит превосходно. А у
нас малоземельные и безземельные вроде меня ходят уже полу-
голые. В костел теперь ходят только накануне больших празд-
ников, ночью, чтобы не было видно их порванной одежды и бо-
сых ног. Люди стали похожи на призраки. Да, превосходно жи-
вется в Польше!
Настала осень 1932 г.; я накопал шесть квинталов картофеля
и всю зиму питался им вместе с детьми. О каких-либо других про-
дуктах не было и речи. Зимой 1932-33 гг. кризис уже так силь-
но захватил деревню, что собиравшаяся по вечерам деревенская
молодежь перестала играть в карты и парни не имели денег на па-
пиросы. В октябре 1932 г. мы организовали союз деревенской мо-
лодежи и стали собираться в моей избе, где читали газеты «Ви-
ци», «Зелены штандар» и «Тыгодник грудзионский». О темноте,
господствующей во всей волости, можно судить не следующему
факту! Во время выборов крестьян прямо-таки забрасывали газе-
тами разные покровители, как детей конфектами, а теперь в во-
лость, насчитывающую свыше 5 000 жителей, приходит всего не-
сколько газет: 8 номеров «Газеты Грудзионской», 3 номера еже-
недельника «Зелены штандар», 4 «Вызволение», 6 «Вици» и одна
польская крестьянская газета из Франции. Вот и все крестьянское
просвещение. Говорят, что на газеты нет денег, а по моему мнению
на это деньги должны были бы найтись, но кто-то этому препят-
ствует и поддерживает эту страшную темноту. Для читальни я
предоставляю союзу деревенской молодежи свою избу, так как
союз не получает правительственной помощи, хотя на другие цели
находятся тысячи. Я же предоставляю избу бесплатно, несмотря
на то, что временами мне самому не на что купить картофель.
Зиму я прожил в чрезвычайно тяжелых условиях. Мы терпели
голод и холод, нередко приходилось отказывать себе даже в
картошке, чтобы сохранить что-нибудь на завтра, и при мысли
об этом «завтра» сжималось сердце. Не думаешь уже ни о хлебе,
ни о жирах, — об этом деревенский рабочий давно позабыл. Ду-
маешь о нашей повседневной пище, от которой у нас такой вид,
как будто мы встали из могилы. У нас горб растет на спине, а у
172
господ, деревенских богачей, полицейских и чиновников он рас-
тет спереди, так что они с трудом носят свое брюхо. Один ест за-
троих, а у других торчат ребра. У меня нет ни перцу, ни соли, ни
лука, и я бегаю из хаты в хату с просьбой одолжить щепотку
соли.
С наступлением весны крестьяне работают в поле, а я только
хожу и присматриваюсь. Для меня работы нет, и никто ее не пред-
ложит, ибо почти каждый крестьянин обрабатывает свое поле сам
с семьей. Такова жизнь рабочего в деревне. Если бы не случайные
заработки, я был бы вынужден просить милостыню, как это дела-
ют многие. Было у меня немного навоза, я вывез его на поле со-
седа и там посадил один квинтал картофеля, за что потом дол-
жен был у него отработать. У другого соседа я выпросил 25 са-
женей и посадил на них свой картофель, за что во время убор-
ки также должен был отработать.
Лето проходит, работы мало, заработка почти никакого. Как
ремесленник я заработал всего 2,50 злотых, — на какие же сред-
ства содержать семью, одеться, отапливать избу и т,- д.? Между
тем приближается зима. При одной мысли об этом охватывает
страх, ждать помощи неоткуда, никто не занимается судьбой без-
земельных, даже и бог, видимо, о них забыл.
Это не жизнь, а тюрьма. Смерть лучше такой жизни. Ничего
удивительного, если люди идут на преступление, чтобы обеспе-
чить себе пищу или квартиру. Живешь лишь надеждой, что еще
настанут лучшие дни, и привязанностью к семье и детям.
Картофеля я накопал пятнадцать квинталов, купил сажень
дров, немного торфа, — вот и весь запас на зиму. А где же мука,
где обувь, хотя бы деревянная, где одежда для меня, жены и де-
тей? Не знаю, переживем ли мы наступающую зиму. Изба у ме-
ня протекает настолько сильно, что я в ней мог бы удить рыбу.
Теперь опишу я вам, уважаемые читатели, из чего состоит на-
ше питание. Оно становится все хуже, — нужда и голод нараста-
ют с каждым годом. Не буду возвращаться к прошлым временам,
коснусь только зимы 1933 г. Еда наша состояла из картошки и не-
много капусты. Хлеб, правда, был дешев, но и этот дешевый хлеб
я был в состоянии купить только однажды, — на пасху, вместе
с парой яиц и полутора килограммами мяса. Всю весну мы пи-
тались картофелем и живем им до сегодняшнего дня. Время
от времени моя мать приносит нам снятого молока. От такого пи-
тания нет сил для работы, мы не похожи даже на живых людей,
у нас впавшие глаза и лица без щек, обтянутые только кожей. А
если разглядеть безземельного или малоземельного, то ничего
кроме торчащих костей не увидишь. А тут еще г. министр пред-
цисывает понижать жизненный уровень.
Теперь напишу о религии. У меня есть трехлетняя дочурка, а
теперь родилась вторая. Ни ту, ни другую я не крестил. Хотя го-
ворят, что вера — это спасение, но откуда же мне взять требуе-
173
иые десять злотых, чтобы уплатить за крестины, к которым кро-
ме того нужно припасти еще и другие вещи — платьице, башмаки
и т. д.
Недавно к нам пришел ксендз за пожертвованием на костел.
Мне ему нечего было дать, и тогда ксендз обратился к жене. Же-
на ответила, что в доме у нас ничего пет, и показала ему наших
некрещеных дочерей. Ксендз потребовал, чтобы детей крестить
во что бы то ни стало. Но откуда же мне взять денег? Пойти ук-
расть что ли, чтобы выполнить предписание религии, которая
дожна спасти моих детей? Теперь моя младшая дочь заболела, и
я всюду ищу, не согласится ли кто-нибудь быть крестным отцом.
Но все напрасно: раз денег нет, — умирай некрещеная! Я мог бы
составить целый список детей, которые живут еще хуже, чем
мои. Страшно подумать об их судьбе.
Скажу7 еще несколько слов о лечебной помощи в деревне.
Врача мы почти не знаем. Если происходит несчастный случай и
надо срочно обратиться к врачу, то приходится ехать за пятнад-
цать километров, к тому же г. доктор берет за такой визит 50 —
70 злотых. Затем надо его привезти и отвезти обратно. Деревня
боится доктора как дьявола: его визит на дом означает продажу
одной коровы. Разве малоземельный крестьянин может привез-
ти доктора? Он скорее умрет, чем позовет к себе такого барина.
Врачи у нас в деревне являются первыми живодерами. Каж-
дый крестьянин и каждая крестьянка скажут, что это спекулян-
ты и живодеры, сосущие нашу кровь. Так скажет вся народная
масса. Но голос крестьян — это голос вопиющего в пустыне. У
меня и у моих товарищей больные зубы, но лечить и пломбиро-
вать их не на что. Когда видишь господ с золотыми или белыми
зубами, то смотришь на них с ненавистью. Они имеют возмож-
ность носить золото во рту, а я не имею возможности даже выр-
вать гнилой зуб. Где же министр здравоохранения, где попече-
ние и справедливость? Охватывает ужас, когда видишь раны и
нарывы, которые лечат деревенскими приемами в условиях не-
описуемой грязи. Доктора настолько недоступны, что только ме-
сяца через три спустя после несчастного случая едешь к какому-
нибудь знахарю, который берет дешево, ибо у него столько па-
циентов, что он не может принять всех в один день. Кто во всем
этом виноват — правительство, народ или доктора, пусть судят
сами читатели.
Коснусь теперь одежды и обуви. Моя праздничная одежда из
домотканного полотна, а на рабочую одежду страшно смотреть.
Она вся состоит из разноцветных заплат, как у прежних королев-
ских шутов. Что касается обуви, то в течение лета я ходил на
работу в резиновых галошах, за которые заплатил три злотых.
К зиме они порвались, и я не знаю, в чем буду ходить дальшё.
Человек скорее похож на нищего. Это относится не только ко
мне. Я вижу, что так ходят и другие, и вероятно в скором време-
174
ни будет ходить половина населения Польши. Работник в де-
ревне работает от восхода солнца до заката, месит землю башма-
ками, весящими 2 — 3 кило, и все это за один злотый в день. А
сколько зарабатывает чиновник за 8 часов своей работы?
Помню в 1912/13 г., когда я ходил на копку картофеля, мне
платили по 30 копеек. На 30 копеек можно было тогда купить
на выбор восемь пачек махорки, 30 коробок спичек, 10 кило бе-
лой соли, 120 штук папирос или килограмм сахару. А ныне на
заработанный за день злотый можно купить на выбор две пачки
махорки, 3 кило соли (добавив 8 грошей), 10 коробок спичек,
600 грамм сахару и около 30 папирос- За что же мы защищали
границы нашей родины? Неужели только для того, чтобы потом
страдать от нужды и голода?
Мы похожи на нищих, а не на граждан, на рабов, а не на сво-
бодных людей в свободном отечестве. Я усиленно думаю о том,
кто же в этом виноват? Может быть, я плохо работаю? Но не в
этом дело, я смотрю на других и вижу, что им живется не лучше,
а нередко хуже, чем мне. И вот я не пойму, кто же всетаки соз-
дал в нашей стране эти миллионы нищих? Чиновник сидит себе
в конторе 6 — 7 часов, выглядит как князь и получает большое
жалованье. Полицейский, — он уже получает 5 злотых в день,
а высшие чиновники получают сотни и даже тысячи злотых.
Здесь необходимо все изменить, и чиновника в учреждении обуть
в деревянные башмаки, ибо там и так легко ходить, рабочему же
и малоземельному крестьянину надо дать сапоги. Я, жена и де-
ти — все мы ходим в деревянных башмаках, и это еще счастье,
что я сам умею их делать.
На работу меня нанимают только во время уборки. В 1927 г.,
когда я имел в деревне лавчонку, мы продавали перед уборкой
300—400 короваев хлеба. Теперь же владелец лавочки за время
уборки продал всего 100 короваев хлеба, при чем теперь хле^ по-
купают не короваями, а по килограмму или по 500 грамм. Нуж-
да увеличилась вдвое. Причиной этой нужды в значительной сте-
пени являются налоги. За последние четыре года я заплатил поч-
ти 1 200 злотых налогов и штрафов. Доходы малы, налоги вели-
ки,— таково положение в крестьянском хозяйстве. Где же здесь
справедливость?
В 1929 г., имея лавчонку, я не сумел сразу выкупить патент.
Явился контролер и составил протокол, который продержали до
1932 г., а затем наложили на меня штраф в 100 злотых. Но ведь
патент тогда был уже выкуплен и все налоги заплачены! Тем не
менее платить пришлось еще раз. Но это еще не все, ибо всчед
за этим пришло предписание заплатить налог с оборота за 1930—
1933 гг. Между тем в эти годы у меня уже не было лавчонки, так
как свою торговлю я закрыл еще в конце 1929 года. Тем не менее
приехал пристав и описал шкаф, комод, часы, будильник и по-
следнюю козу.
175
Вещи стояли под арестом целый год. Наконец явился судеб-
ный исполнитель, но покупателей не нашлось. Он отложил аукци-
он, назначил новый срок, но опять не смог продать вещей. В ре-
зультате ему пришлось составить акт о бедности. Но это еще не
все. Немного спустя мне прислали напоминание об уплате какого-
то неизвестного налога. Возмущенный я взял все свои вещи и вы-
бросил их на двор.
Приезжает затем пристав, но описывать нечего, ему снова при-
ходится составлять акт о бедности. Потом мне прислали еще один
подарок — предписание уплатить дополнительный налог с обо-
рота за 1927 год. Теперь каждые три месяца мне присылают напо-
минание с начислением все новых и новых пени —4 злотых и
кроме того начисляют проценты с 1927 года. Уже четыре года
как у меня нет больше лавки, а налоги все сыпятся. Неужели у этих
господ нет другой работы, как только посылать мне напоми-
нания! Ведь описывать у меня уже нечего, разве только что возь-
мут последнюю перину или ребенка, как во времена господства
римлян. Вот какие времена настали для деревни. Только и ду-
маешь о том, — не принесет ли тебе солтыс напоминание, не со-
ставит ли полиция протокол за спущенного с цепи пса, за непри-
крытый сверху колодец, за отсутствие дверей в отхожем месте
или за то, что на крыше нет пожарной лестницы, что помойная
яма не в полном порядке. А поедешь в город, — штрафуют за то,
что у телеги нет таблички, что забыл взять свидетельство, кому
принадлежит лошадь, что иа рынке стоишь не там, где следует.
Так угнетают польский народ привилегированные избранники.
Дальше итти некуда!
Приведу здесь еще один факт, свидетельствующий о раз-
мерах нищеты малоземельных крестьян. Этот факт я видел
собственными глазами. Если у малоземельной крестьянки най-
дется десяток яиц, то оиа займет у соседки еще пять яиц и поне-
сет их продавать, чтобы получить возможность купить немного
соли. С этими пятнадцатью яйцами крестьянка пройдет натощак
16, а то и 30 километров.
Вот наша судьба. Неужели мы все так и пропадем и от нас не
останется и следа? Нет, всетаки придут такие времена, когда мы
освободимся от гнета всемогущих господ, спекулянтов и карте-
лей, жиреющих нашим потом и кровью и столкнувших нас в ни-
щету. Чем больше говоришь об этих вещах, тем большее отчаяние
тебя охватывает. Все думаешь о том, как быть дальше? За шесть
недель я не заработал ни одного гроша. Дети просят есть, на зи-
му нужна теплая одежда.
Нет у нас ни дров, ни угля, ибо нашим дешевым польским
углем топят шведы, а мы и наши дети мерзнем в сырости и холоде.
Не нужна ли здесь карающая и мстящая рука? И эта рука по-
явится, — ее породят нужда и голод.
176
Темнота в деревне все углубляется. В течение многих месяцев
я выписывал газету. Теперь мне нечем за нее платить, и высылку
приостановили. А как учат в школах? У нас, в Барчеве, дети,
окончившие пять отделений, не могут прочесть газету. Что же
это за школа? Прямо стыдно, что дети наши теряют даром вре-
мя. Не раз жена задает вопрос, что же будет, если мы не достанем
работы, ведь семья у нас из восьми человек? Видимо, придется
итти нищенствовать!.. Дед мой был барщинным крестьянином, а
затем стал арендатором. Отец был самостоятельным хозяином. Я
же боролся за свободу, за свободную родину — Польшу, а те-
перь эта родина является для меня мачехой, и я вынужден либо
подыхать от голода и холода, либо протягивать руку как нищий.
Из нашей нищеты есть только один выход — нож и веревка. Же-
на говорит, что ей все равно, но что ради детей я должен жить.
Хочется сказать еще несколько слов об обеспечении на ста-
рость. Разве безземельный рабочий может иметь обеспеченную
старость? Нищенская сума — вот обеспечение каждого рабочего в
деревне! Такое обеспечение на старость, будет и у меня. Деревен-
ский рабочий—1ведь это не чиновник или шляхтич, — для него
нет пенсии, больничных касс, пособий.
Нам говорят, что на общественные работы нет денег. Нет, дело
обстоит не так плохо, средства нашлись бы, нужно только уста-
новить справедливое их распределение. Те, которым дают тыся-
чи злотых, пусть получают только сотни, получающие сотни
пусть получают десятки, а на остальные деньги можно будет
производить работы, и тогда нашу Польшу мы превратим в рай.
3 Польснне вресгьяве.
177
Владелец шести моргенов в Л асеком
уезде (Лодзинское воеводство).
Насколько я заметил, все книги у нас пишутся только боль-
шими господами, прославляющими ксендзов, епископов, господ
и их детей. О крестьянах же никогда ничего серьезного не писа-
лось, как будто бы крестьян и рабочих вообще нет на свете. Если
же что-либо и писалось о крестьянах, то только с целью крити-
ки. Если это был рисунок, — крестьянин всегда был представ-
лен на нем неуклюжим, сгорбленным, кривым ,и нищенски оде-
тым. Если же писалось о каком-нибудь ясновельможном пане,
картина всегда была прекрасной, портрет был нарисован превос-
ходно, и перечислялись все подвиги, которые он совершил при
жизни. Пока крестьянин жил, о нем не писали никогда, а после
его смерти тем более никто о нем не вспоминал. Теперь вот я хо-
чу кратко описать вам суровую жизнь польского рабочего и кре-
стьянина.
Родился я в Лодзи, в Видзевском1 районе. Отец мой был чер-
норабочим на фабрике Нейцеля и Каницера, теперь принадлежа-
щей Кону. Мать моя работала вместе с отцом.. Что касается де-
тей, то им никак нельзя было дать образование. На частную шко-
лу нехватало средств, а государственных было немного, — туда
попадали редкие счастливцы. Семья наша была очень многочи-
сленной — кроме отца и матери, нас было десять человек детей.
Из них только одному старшему брату удалось немного поучить-
ся в школе. Он изредка давал уроки остальным детям. Впрочем,
половина из них вымерла, из десяти человек осталось только пя-
теро— три брата и две сестры. Положение семьи несколько
улучшилось, когда двое из нас, детей, подросли и получили воз-
можность зарабатывать. Мать понемногу начала делать сбере-
жения, денег в доме появилось больше, но продолжалось это не
долго. Настали мрачные времена, времена царских репрессий.
Те, кто ныне пользуются почетом и носят ордена за якобы
имеющиеся заслуги в борьбе за независимую Польшу, тогда вы-
писывали сотни казаков и размещали их по фабрикам, чтобы
держать в повиновении лодзинСких рабочих, боровшихся за не-
зависимую Польшу. Этим господам сильно тогда не нравилось,
что рабочие начали организовываться. Поэтому духовенство,
буржуазия и бюрократия подали друг другу руки и стали шпио-
нить и доносить на рабочих царским чиновникам.
178
На каждом шагу были шпики и полицейские; обыски и на-
гайки стали у нас в доме частым явлением, шпики чувствовали,
что мы принимаем в организации живое участие. В доме нас тог-
да было трое здоровых парней. Обыски производились у нас
днем и ночью. Полицейские переворачивали все вверх дном, ра-
зыскивая оружие и прокламации. Мы должны были вести себя
очень осторожно, чтобы не попасть на виселицу, как некоторые
наши товарищи. Мать за нас страшно боялась, да и было чего
бояться. Тогда, уважаемые читатели, за такие вещи полага-
лась смертная казнь. Отца шпики всегда называли «бунтовщи-
ком», «неблагонадежным» и угрожали ему смертной казнью.
/Мать, боясь за нас, уговаривала отца уехать из города, и мы дей-
ствительно переселились в деревню, так как к тому времени как
раз подвернулся случай купить клочок земли. Через посредство
банка мы приобрели у помещика парцеллу в десять моргенов
неважной земли в рассрочку на пятьдесят лет.
Хотя времена были не такие тяжелые, как теперь, но начало
нашего хозяйствования сопровождалось большими трудностями.
Взносы были, правда, небольшие — первый взнос 40 рублей, а
затем по 18 рублей в год в два срока, осенью н весной, но и они
ложились тяжелым бременем на хозяйство.'У нас не было ни по-
строек, ни скота. Сознавая всю тяжесть положения отца, который
не мог дать мне ни одежды, ни обуви, я решил облегчить ему со-
держание семьи и задумал уехать из дому искать заработков на
стороне. Сначала я поехал в Германию, но там я не долго пользо-
вался свободой передвижения. Прошел год, другой, — и вдруг на
третий год вспыхнула война, и я попал в настоящие тиски. Для
нас, поляков, началось рабство, на нас стали смотреть, как на
бесправных невольников, нас заставляли работать без отдыха,
даже в праздники, и над нами постоянно блестел штык и свистел
немецкий кнут. Относительно размера зарплаты или количества
еды нельзя было даже и заикнуться, — работай и больше ника-
ких! Рабочего, который выступал с какими-нибудь требования-
ми, считали бунтовщиком.
Я терпел, сколько хватало сил, но переносить все это не было
никакой возможности. Днем я работал, а ночью в потемках ходил
искать, нельзя ли чем-нибудь поживиться. При этом я соблюдал
крайнюю осторожность, так как в случае поимки мне угрожали
кнут, кандалы и тюрьма. Человек, который не мог выдержать
голода, отправился в поле и принес себе несколько килограммов
картошки, считался великим преступником.
Приказывали работать и не сметь жаловаться. А вот какая
была еда и из чего она состояла: 15 кило гнилого вонючего
картофеля, пол-литра снятого молока н четыре фунта хлеба в
неделю, которые нужно было вдобавок покупать самому по кар-
точкам. Хлеб тоже был особого рода. Чистого хлеба не видели н
местные граждане, не говоря уже о рабочих-иностранцах. Хлеб
12*
179
наш состоял из мякины, соломенной муки, корней травы, мела,
каштанов, картошки, и, черт знает, чего только в нем не было.
Нельзя было также постирать белье, — мыло была из глины,
совершенно не давало пены и вдобавок его можно было достать
только по карточке,— один кусок на десять дней. Сапоги были
картонные и сразу же расползались. Нитки, одежда, костюмы,
шляпа, чулки, мешки, белье,—словом, решительно все, что только
было необходимо человеку, все было из бумаги. Но это не все.
Чтобы купить эти вещи, нужно было предварительно получить
разрешение местной власти, а для этого необходимо было пред-
варительно доказать, что старые (вещи изношены до тех пределов,
которые предусмотрены соответствующими правилами. Если кто-
либо умирал, его не разрешали хоронить даже в этой бумажной
одежде: голый труп просто покрывался обыкновенной бумагой
и так зарывался в землю. С места работы, например, в соседнюю
деревню отлучаться не разрешалось. Без разрешения нельзя
было пойти ни к соседу, ни в костел, ни в город. Это было
настоящее рабство. На каждом шагу немцы ставили охрану, по-
стоянно раздавались окрики:—«Стой, пропуск!».
Сначала люди пробовали протестовать, возмущаться, басто-
вать, пытались добиться справедливости, но большинство не
знало хорошо немецкого языка, и поэтому мало кто мог объяс-
няться в немецких учреждениях. Я, как старожил, уже хорошо
владел немецким языком, и поэтому по каждому случаю рабочие-
поляки обращались ко мне с просьбой, чтобы я за них объяс-
нялся. Я принял на себя эту роль, писал разные прошения, писал
жалобы к старым волкам на молодых волков, ходил как делегат
своей группы к разному начальству — к полицейским, к военным
комендантам, а результат был таков, что я нередко попадал под
арест за то, что искал справедливости для себя и других. Опи-
сывать подробно, как со мной обращались в этих немецких тюрь-
мах, я не стану; скажу только, что когда я выходил на так наз.
свободу, мне приходилось вновь учиться есть и ходить. Следы
пребывания в немецкой тюрьме сохранились у меня и до сих пор.
После освобождения из тюрьмы меня принудили вернуться
работать к прежнему ненавистному хозяину, к этому живодеру и
насильнику, но не подумайте, что я возвращался к нему один,—
меня сопровождал немецкий жандарм с большой собакой, почти
такого же роста, как и он, сам. Если ему что-нибудь в моем по-
ведении не нравилось, он передавал вопрос на разрешение со-
баки, т. е. натравливал ее на меня. Когда он привел меня к
хозяину, тот выдал жандарму расписку, а меня так приветство-
вал, что у меня во рту не осталось ни одного зуба, и я очутился
на земле. Хозяин же продолжал обрабатывать меня ногами, уда-
ряя по чем попало. После избиения он заявил, мне:
— Ты, польская собака, ты ходил на меня с жалобой, так
теперь получай за это от меня плату!
1ЯП
Действительно, во время разбора моей жалобы в суде, хозяин
туда телефонировал, меня позвали к телефону, и он заявил мне,—
что если я попрошу у него извинения за1 оскорбление, нанесенное
ему жалобой, он распорядится выпустить меня из тюрьмы.
Я ответил отказом. Мой отказ привел, тюремщиков в бешенство,
они в наказание посадили меня в одиночку, хотя до этого вре-
мени я сидел в общей камере.
Обо всем этом напомнил мне теперь хозяин и затем приказал
мне присоединиться к моим товарищам по работе. Когда това-
рищи меня увидели, они прямо заплакали,— меня так обработали
в тюрьме, что меня невозможно было узнать.
Но я утешал себя мыслью, что я на свободе и что все как-
нибудь обойдется. Мои товарищи уложили меня в постель и
поддерживали чем могли. Работать я не мог, так как был очень
болен, но хозяин постоянно приходил ко мне и гнал меня на ра-
боту. Его крики мне надоели, и через несколько недель я кое-как
встал и пошел на работу. Как долго продолжалась моя pa6oTaj —
не помню, но вскоре столкновения между мной и хозяином возоб-
новились.
Хозяин несколько раз вызывал меня в контору, чтобы избить
меня при помощи приказчиков, но я всякий раз защищался.
Однажды хозяин снова потребовал меня в контору. Прихожу и
вижу старого знакомого — жандарма, который сопровождал меня
из тюрьмы. Жандарм заявил, что по распоряжению ландрата меня
переводят в лагерь военнопленных. — «Хорошо, — говорю, —
едем». Да и что мне было говорить? Я в плену, приказ получен,
надо ехать. Поехали.
Жандарм привез меня к какому-то зданию. Вокруг — колючая
проволока и всюду густо стоят часовые. Я кинул взгляд дальше;
вижу, — на пригорке стоит легкое орудие, а рядом несколько пу-
леметов «максима». Приближаемся к этому раю, — большие во-
рота и звонок. Мой жандарм позвонил и передал меня в руки ко-
менданта конвгуг, состоявшего из небольшого отряда солдат с хо-
лодным оружием. Меня быстро отвели в комендатуру, записали
имя, фамилию и прочее в книгу, а затем отправили в бараки.
Смотрю, а тут целая толпа товарищей разных национальностей—
поляки, русские, бельгийцы, французы, люди военные и граждан-
ские. Ко мне сбежались все знакомые и незнакомые, посыпались
вопросы, начались приветствия, рукопожатия, так что мне стало
приятно, и на момент я даже забыл, что нахожусь в плену. Раз-
говорились; старожилы давали мне всякие советы, рассказывали
о порядках, показали начальника барака, и было уже очень
поздно, когда мы погасили свет и улеглись спать.
Внезапно меня разбудил зычный звонок. Это было сигналом
вставать. Спрашиваю товарищей, зачем звонил звонок, и они
объяснили мне, что сейчас будут раздавать кофе на завтрак
Кофе разливали из большой бочки, которую несли на палках.
181
fl лишь взглянул на это «кофе», и с меня было достаточно. Хотя
товарищи пили и уговаривали меня пить, заверяя, что кофе
хорошее, но вкус этого кофе я почувствовал уже носом, ибо в
этой бочке таскали и всякую другую пищу. Ну, ладно. Таким
же порядком принесли и обед: что-то вроде помоев, какое-то
варево из свекловичных листьев. Товарищи стали есть, уговари-
вая меня, чтобы я тоже подкрепился.
— Посмотри,— говорили они — там на пригорке стоят не-
сколько деревьев. Если ты не будешь есть, то свалишься, как и
те, что уже лежат там, под этими деревьями, и тебя понесут
туда. Там уже лежат тысячи наших.
И это было действительно так. Ежедневно мы зарывали на
этом пригорке несколько человек, если не из нашего барака, то
из других.
Трудно передать, какие были вонь, грязь и какая масса вшей
в этих бараках. Уборной для всех нас служила отвратительная
яма, через которую были переброшены жерди. Нередко случалось,
что ослабевшие от долгого пребывания в лагере пленные вслед-
ствие головокружения падали в эту яму и там умирали.
Я и несколько моих товарищей решили любой ценой изба-
виться от этой жизни. Вскоре нам подвернулся подходящий слу-
чай. Приехал один предприниматель, предпочитавший рабочих-
поляков, и мы согласились на все его условия, лишь бы только
выбраться из бараков. Сначала наш хозяин вел себя прилично;
но через несколько недель он показал нам свое настоящее лицо.
Оказалось что он еще хуже, чем первый мой хозяин. Но как бы
то ни было, всетаки мы уже были на свободе, не было часовых,
винтовок* и пушки.
Мы решили удрать, удрать по возможности за границу. Так
мы и сделали. Вдвоем с товарищем мы изменили свою наружность
и бежали. Остальные товарищи должны были отправиться через
неделю. Сначала все шло великолепно. Мы решили через Вестфа-
лию пробраться во Францию. В Польшу бежать не было смысла,
ибо и там тоже были немцы. Перед самым отъездом я получил
письмо от товарища из Вестфалии. У него были те же планы, что
и у нас. Он предлагал, чтобы мы приехали к нему, а затем вме-
сте мы двинемся дальше. Мы ответили ему согласием, назначили
день и час встречи на вокзале, вблизи которого он жил. Как
только мы с ним встретились, я хотел немедленно ехать дальше,
но он посоветовал переночевать до утра, давая полную гарантию
безопасности. Но как раз в городе действовало правило пропи-
ски в полиции в течение трех часов с момента приезда. Мы же
приехали вечером и спали до утра. Шпиков в городе была уйма.
Один из них нас заметил и справился в полиции, прописались ли
мы, или нет.
Мы только что позавтракали и собирались в путь, как поли-
цейские уже были в доме во главе со шпиком, который на нас
182
донес. Нас повели в участок, и там, разумеется, мы, не имея ни-
каких документов, сразу же влопались. Товарищ, у которого
мы ночевали, как местный житель был пока освобожден, а нас
заподозрили в шпионаже и посадили в военную тюрьму в Гиль-
зенкирхене, заявив, что нас ждет полевой суд. Однако по на-
веденным справкам быстро выяснилось, кто мы такие, и нас не
предали полевому суду, но из тюрьмы нас всетаки не выпу-
стили.
Нас одели по-тюремному и вместе с дезертирами дрессировали
и мучили. С нами тюремщики обращались еще более жестоко,
чем с дезертирами. При выдаче пищи над нами так ужасно из-
девались, что я дольше этого вынести не мог и однажды облил
тюремщику морду кипятком и поколотил его арестантской мис-
кой. Прибежала стража и нас разняли. Его отправили к доктору,
а меня в темный карцер на хлеб и воду. В девять часов утра я
получал полфунта хлеба и пол-литра воды, в четыре часа дня то
же самое. Это была вся моя пища. В карцере не было ни кровати,
ни одеяла, не было даже табуретки. Земляной пол был полит
водой, чтобы арестант не мог ложиться. В этой могиле я был
погребен в течение шести недель. Я думал, что скоро умру, так
как мной овладевала все большая слабость. Но к моему счастью,
вспыхнула революция, которая освободила меня вместе с дру-
гими товарищами.
Однажды на рассвете мы услышали страшный крик, шум и ка-
кой-то сухой треск. Затем послышались незнакомые голоса, кри-
чавшие по-немецки: — «Свобода!». Затем распахнулись двери
наших камер, и нас выпустили, заявляя нам, что наших угнета-
телей уже нет.
— Теперь, — сказали нам наши освободители, — пойдемте с
нами и организуем вместе общий совет солдатских депутатов.
Мы согласились, и они вручили нам оружие и приказали бить
всех бывших кайзеровских слуг, которые не захотят подчинить-
ся совету солдатских депутатов.
Мы получили красные нарукавные повязки с черной печатью
и надписью и каждый из нас кроме того получил резиновую
палку. Я тогда по-настоящему ожил, я почувствовал свободу,
почувствовал, что пришел настоящий день расплаты, ибо. как
поется в песне «Красное знамя», я сам стал судьей и отплачивал
той же самой меркой, которой раньше платили мне. Товарищи
ые раз говорили мне, что я расплачиваюсь слишком слабо с раз-
ными буржуа, бюрократами и офицерами.
Они рассказывали мне, что эти господа на площадях Берлина
приказали расстрелять голодных женщин и детей, которые тре-
бовали хлеба и отцы и братья которых находились на войне. Виль-
гельм II дал им столько свинца, что хватило на всех. Их расстре-
ливали перекрестным огнем из пулеметов.
133
Когда об этом расстреле разнеслась весть, исчез дух собачьей
верности кайзеру Вильгельму. На фронте начались волнения,
солдаты стали бросать оружие, возвращались домой и вешали
своих прежних господ и угнетателей. В этот момент и создался
совет солдатских депутатов, и в нем я воспитывал свой дух и
закалял руки, не жалея резины и свинца для тех, кто их заслужил.
Я разъезжал по железным дорогам по всей Германии, но не
сжился у немцев, ибо душа моя тосковала по Польше, по моей
родине, по родному селу. Я понимал, что если свобода насту-
пила здесь, то следует помочь победе этой свободы в Польше.
Поэтому я однажды явился к председателю совета солдатских
депутатов и заявил, что я поляк из б. Царства Польского, что я
исполнял честно все поручения совета, что наша работа уже
заканчивается, и я прошу его о разрешении поехать обратно к
себе домой. Он признал мои соображения правильными, просьбу
мою удовлетворил, и я немедленно получил проездной документ
на себя и на жену, происходившую также из Польши. (Сердце
• мое жаждало свободы, но не для себя одного, а для всего поль-
ского народа, для всей Польши, о которой мне не раз пела песни
моя мать, научившая меня любить Польшу, но не ту, которая
существует сегодня.
Польский народ ожидал, что в награду за все лишения, голод
и холод, которые он переносил, за пролитую кровь рабочих и
крестьян возникнет Польша — настоящая, осязаемая на каждом
шагу, и родина для всех, что эта родина будет прибежищем для
всех бедных и угнетенных и настоящей матерью для поль-
ских детей, что она примет их и приголубит, что не будет в Поль-
ше голодных и угнетенных. Это было обещано народу именем
государства и правительства в декларации прав человека и граж-
данина и польской конституции.
... Вернувшись домой, я отдыхал недолго и через три дня пошел
зарегистрироваться к военному коменданту. Комендант С места в
карьер приказал мне вернуть казенную одежду. Я заявил, что
охотно верну казенное добро, если мне вернут мою гражданскую
одежду. Но комендант не пожелал об этом разговаривать и про-
должал требовать, чтобы я сдал казенную одежду. Я стал объяс-
нять, что у меня нет другой одежды и взять ее неоткуда, так как
у меня нет ни денег, ни возможности заработать на покупку
одежды. Но он накричал на меня, как сумасшедший, дал мне
три дня сроку и вытолкал за дверь.
Я пошел искать работы, так как дома не на что было жить. Я
поехал в Лодзь, так как прекрасно знал этот город. Но здесь я
никак не мог найти работы. Я начал с самых крупных фабрик и
кончил самыми мелкими. Обошел я всех Шайблеров, Конов, Гро-
манов, Познанских и Гайеров1, но нигде для меня, польского
солдата, не нашлось работы. Всюду меня спрашивали, где я был
। Владельцы крупных лодзинских текстильных фабрик.
184
до сих пор. я отвечал, что, как видно по моему мундиру, я был
солдатом на войне. Тогда мне давали совет, чтобы я пошел к Пил-
судскому и просил у него работы. Вот какой прием и какое содей-
ствие я, польский солдат, встретил у наших господ фабри-
кантов.
Затем я стал ходить по разным посредническим конторам,
пытаясь найти работу, просил, чтобы меня послали хотя бы за
границу, ибо для меня, видимо, нет родины-матери, нет ника-
кой опеки и заботы- Таким образом я почти ежедневно ходил
наведываться в разные конторы. Наконец получилось требование
на рабочих, но на выезд во Францию, где нужны были шахтеры.
Не раздумывая, я сразу превратился в шахтера, лишь бы только
поехать, и затем отправился на сборный пункт в Мысловице
подписать договор, после чего выехал в Данциг. В Данциге нас
ожидал довольно крупный французский пароход. Грузились мы
на него целый день. Только одних мужчин-шахтеров было за-
контрактовано 1 800 человек. Кроме того было 800 женщин,
законтрактованных на полевые работы, и 150 женщин-матерей и
жен с детьми, ехавших к своим мужьям, которые уже работали
во Франции. Мы, шахтеры, были помещены в четвертом классе,
женщин поместили в третьем, а первый и второй класс зани-
мали разные пассажиры, в частности ехавшие в Америку. Под ве-
чер два буксира помогли нам выйти из порта в открытое море.
Наш корабль звуками сирены распрощался с буксирами, и мы
двинулись далее. Было это уже осенью, море было очень бурное.
В Атлантическом океане нас настигла буря, и мы'чуть не погибли.
Два часа мы качались на якоре, а затем нам всем выдали спаса-
тельные пояса. Наш корабль стал по радио взывать о помощи.
На его призыв прибыли два крупных английских судна. Две
большие шлюпки были спущены на воду. Все мы промокли до
костей и были охвачены большой тревогой, кругом раздавались
крики и стенания. Матросы вместе с водолазами напряженно
работали и никого не пускали на палубу, чтобы им не мешали.
Наконец буря улеглась, двери открыли, и мы могли наконец
увидеть свет. Но из нас только четвертая часть оказалась здоро-
вой. Остальные были больны от испуга или страдал)! морской
болезнью. Из нашей партии шахтеров один умер, умерли также
женщина и двое детей. Это вызвало сильное волнение среди пас-
сажиров. Доктора прятали трупы и отрицали, что кто-либо умер,
уверяя, что эти люди лишь отправлены в амбулаторию и скоро
к нам вернутся. Так продолжалось до наступления ночи. Ночью
к трупам привязали тяжести и бросили их в воду. Таковы были
похороны бедных поляков, ехавших искать работы и куска хлеба
в чужие страны, так как в Польше для них хлеба нехватало.
В течение всего путешествия я больше всего проводил время
на палубе, — там был чистый воздух, а внизу было прямо невоз-
можно дышать от вони, от разных испарений, да вдобавок сани-
185
тары еще посыпали хлором все уголки на корабле. Эти ядови-
тые испарения выедали глаза. Поэтому кто чувствовал себя по-
здоровее, тот бежал на палубу.
Так ехали мы четыре дня и пять ночей, пока наконец не
добрались до берегов Франции. Затем мы ехали по железной
дороге два дня до самой испанской границы. Здесь я и начал
работать в угольной шахте, отрабатывая свое путешествие.
Как молодому шахтеру мне не особенно везло, так как я
не был знаком с этой работой. Я работал н одновременно про-
ходил школу шахтера. Во время работы жертвами всегда падали
не старые, а молодые шахтеры. Па легкие рапы вообще ник го не
обращал внимания. Считались только с такими ранами, которые
требовали больничного лечения. Как на войне, мы привыкали к
тому, что ежедневно какого-нибудь товарища отправляли на
кладбище, если не прямо из шахты, то из больницы. Никто не
был уверен в своем завтрашнем дне — шахта была старая, плохо
оборудованная; о безопасности, об охране труда капиталист
не заботился, он наблюдал только за тем, чтобы шахтеры давали
как можно больше угля. Мне тоже много раз случалось возвра-
щаться домой не прямо из шахты, а от доктора, без шапки, с
головой, настолько забинтованной, что я не видел перед собой
дороги. Три раза меня совершенно засыпало, при чем уцелел я
лишь благодаря быстрой помощи. В сознание меня привели толь-
ко через несколько дней в 'больнице. Подобных случаев было
очень много.
В таких условиях прошел год, а заработать я ничего не
заработал. Между тем жена ожидала меня в Польше и жаловалась
детям, что отец ни семьи не вызывает к себе, ни денег не присы-
лает. За усердие в работе я получил сто франков, в то время
как мои товарищи сбежали перед истечением срока договора. Я
получил хорошее свидетельство и временный вид на жительство,
который играет во Франции большую роль, как доказательство
солидности рабочего и доверия к нему. Но я решил, что если во
Франции нельзя заработать денег на содержание семьи, то эта
Франция мне не нужна. Поэтому я поехал в порт Марсель.
Там я встретил товарища, работающего на пароходе «Маршал
Фош». Товарищ посоветовал мне записаться в Союз портовых
рабочих, через посредство которого он сам попал на пароход.
Я послушался его совета и затем по протекции товарища устроил-
ся на тот же самый пароход. На нем как раз оказалось свободное
место и кроме того комиссия признала меня годным. Я подпи-
сал договор на три месяца, решив, что по истечении этого срока,
как только мы приедем в Америку, я высажусь в порту и начну
работать в Америке. О своих намерениях я сообщил жене, «о
юна не соглашалась ехать в Америку, боясь морского путеше-
ствия. Несмотря на мои настояния, она упорствовала. Тогда я, от-
казавшись от Америки, предложил ей приехать ко мне во Фрая-
186
цию по железной дороге. После окончания срока договора мне
выдали хорошее свидетельство и заработанную плату. Приехала
вскоре жена с детьми.
Так я работал во Франции до наступления инфляции, когда
все начало приходить в упадок, торговля и промышленность
стали сокращаться, всюду наступили большие ограничения, за-
работки очень уменьшились и пришлось докладывать на
содержание семьи из своих сбережений. Затем начались и уволь-
нения. Меня все это возмущало, и я уехал обратно в Поль-
шу, однако и здесь не было работы, и здесь на каждом шагу
нужно было платить то за свидетельствование документов, то
за гербовые марки и т. п. Притом нигде нельзя было добиться
толку, учреждения работали до смешного медленно. Работы я
не находил и лишь зря тратил время и деньги. К этому времени
стало известно, что Германия подписала в Варшаве договор о
сезонной работе польских рабочих Я похлопотал, получил раз-
решение и выехал в Германию. Я работал в Германии до тех пор,
пока там человек пользовался защитой закона и пока государ-
ственный строй имел более или менее демократический харак-
тер. Но затем настали времена бесправия, насилия и открытой
диктатуры.
Проработал я в Германии пять лет, экономя на всем, на
чем было только возможно, не исключая желудков своей семьи,
ибо понимал, что мы люди бедные и ни на чью помощь рассчи-
тывать не можем. Мы с женой всегда боялись за свое будущее
и за будущее наших детей.
И вот мы опять вернулись в Польшу, на родину, надеясь, что
на этот раз для нас найдется какая-нибудь работа, что о нас по-
заботятся. Но эти надежды не сбылись. В Польше мы еще боль-
ше, чем раньше, чувствуем себя чужими, все для нас чуждо и
недоступно. В конце-концов мы решили купить небольшой клочок
земли — парцеллу. Условия были для нас подходящие: рассроч-
ка, затем заем Государственного сельскохозяйственного банка в
размере 30% и заем Банка народного хозяйства в 5 500 злотых
как ссуда для приобретающих парцеллы с рассрочкой на пятна-
дцать лет. Эти условия предлагало само Государственное земель-
ное управление. Что могло быть вернее таких гарантий? Вель-
можный пан помещик В. тоже заявил мне, что если это будет
не так, как обещают, то он от себя подпишет со мной соглашение
о рассрочке и я буду платить ему, но что вообще никаких сом-
нений быть не может, ибо гарантию в первую голову дает само
государство, и что мне остается только подписать договор и
уплатить пану помещику деньги.
После долгих торгов и уговариваний я дал себя обмануть,
подписал договор и внес деньги. Но не успел я внести деньги,
как в стране все сразу изменилось, и всюду стали петь иные
песни. Я подписал было договор на девять моргенов земли, но
187
так как оказалось, что никаких займов банки предоставлять не
будут, ибо у правительства нет денег, то я немедленно вернул
помещику обратно три моргена и теперь имею только шесть мор-
генов, купленных за наличные. Обошлись они «мне в 8 000 злотых
Конечно, это дорого по нынешним временам, но делать нечего,—
такова тогда в 1928 г. была стоимость земли, и все платили та-
кие цены. К покупной цене надо еще прибавить расходы на зем-
лемера, на разные гербовые сборы в размере нескольких десятков
злотых и т. д. Не дай бог никому такой дикой парцелляции и
такого обмана, жертвой которого сделались я и все те, кто поку-
пал парцеллированную землю. Таких в нашей деревне примерно
пятнадцать человек. Некоторые уже бежали, продав свою землю
за полцены, и их сменили другие, а остальные кое-как держатся.
Часть из них возвела кое-какие постройки, а другие лишены воз-
можности жить на своем дворе и поселились у соседей. Один
бедняк вырыл яму, прикрыл ее ветками и соломой и жил в ней
с женой и ребенком, конечно, без кровати, без всякой необходи-
мой мебели, которую впрочем там даже негде было поставить. Все
они могли только лежать на сырой земле. Но этот несчастный
крестьянин еще развел домашних животных, — он имел пятна-
дцать гусей, козу и курицу с цыплятами. Можно себе предста-
вить, какова была жизнь в этой яме и какие санитарные условия.
Сначала у него подохли куры, а потом гуси, а затем заболели
и сами хозяева. Теперь осенью они оставили свое логовище и
куда-то ушли, так как стало невтерпеж. Свою землю они от-
дали в аренду. Эта семья была обманута в своих надеждах,—
все свои деньги уплатили за приобретенные два гектара земли,
а на постройку денег у них не осталось.
То же самое произошло и со мной: все деньги я отдал за
землю, а на постройку и на остальное у меня ничего не осталось.
Мне еще посчастливилось, что на моей земле был один морген
леса-молодняка, и хотя мои постройки немногим лучше, чем упо-
мянутая выше яма, но во всяком случае они не в земле, а на
поверхности. Хата хотя и не велика, — лес был мелкий, — но
во всяком случае это хата. Живешь как под зонтиком, но всетаки
в своей избе, с кровлей над головой.
Прежде чем я построил эту хату, мне тоже пришлось пожить
в земляном бараке. Хату я построил из тонких бревен молод-
няка, крышу покрыл соломой, а внутри докрыл стены глиной и
побелил известкой. Маленькую оконную раму я достал у сосе-
дей и радуюсь, что у меня есть хоть одно окно. На постройку
трубы я достал у одного рабочего кирпичного завода тысячу
кирпичей, построил печь и трубу. Рабочему же я выпла шваю
хворостом из своего леса. Двернце отверстие я долго закрывал
одеялом, а теперь уже сделал самодельные временные двери.
Все в хозяйстве я делаю сам — я и плотник, я и столяр, я и ка-
менщик, а нередко и кузнец. Плохо только, — не на что купить
188
даже килограмм гвоздей, хотя очень часто они так же нужны, как
здоровье и жизнь.
По окончании войны всюду говорили, что служившие в армии
получат землю от государства, но я ее не получил, а купил и
заплатил по аптечной цене. Никто не подумал о помоши нуж-
дающемуся защитнику государства. Нет в Польше таких, кто бы
помогал. А больше всего имеется таких, которым все время надо
давать, — разных сборщиков и правительственных, и волостных,
и господ полицейских и прочее. Все время взимают штрафы.
Иногда штрафовать совершенно не за что, но ведь нужно же
показать, что в независимой Польше существуют власть и забот-
ливость по отношению к гражданину, который так сильно стре-
мился к освобождению родины и который боролся за нее с ран-
них лет. Ко мне, бедняку, едва спасающемуся от голодной смер-
ти, всегда норовит прнтти господин полицейский и ко всему
придраться: то колодец нехороший, то во дворе насыпано много
соломы, то у собаки слишком длинная цепь, то нет на стене какой-
то таблички, то не годится отхожее место, то непобелена труба
на крыше, то не те газеты читаешь, то, наконец, слишком начи-
нает развиваться крестьянская организация, и не та, которую
поддерживает начальство...
Ныне говорят что поляк не стоит и тридцати грошей. Одна-
ко за эти тридцать грошей у поляка отнимают жизнь. У нас в
Л-ском уезде был такой факт. Из деревни Б. в город приехал
крестьянин. После устройства дел ему нехватило тридцати грошей
на уплату рыночного сбора. К нему подошел сборщик и, ругаясь,
стал его избивать. Затем на помощь сборщику пришел полицей-
ский и в результате крестьянину за то, что он не имел тридцати
грошей, саблей изрубили голову как кочан капусты. Все это
происходило на глазах у всего рынка. При этом зрелище у людей
сжималось сердце, но ничего сделать они не могли, ибо из-за
этих тридцати грошей .на месте осталось бы много трупов и на
свете прибавилось бы вдов и сирот.
Все это порождает недовольство и бунт, и народ жаждет, что-
бы пришел настоящий божий суд.
В Польше господствует сильный кризис, и поэтому каждого
поляка избивают и издеваются над ним за то, что он беден, за
то, что ему нечем платить. Но кто же является отцом, породив-
шим этот кризис? Народ уже понял, что отцами кризиса являют-
ся господа, магнаты, духовенство, буржуи и бюрократы, жирею-
щие за счет нашего пота и нашей крови. Мы собирали мед по
всему миру и свозили его в Польшу, видимо, для того, чтобы
этим паразитам хорошо жилось, чтобы они сжирали все сами,
а мы чтобы умирали с голоду, не имея ни хлеба, ни соли. Так
оно и происходит, уважаемые читатели. Я вам точно опишу,
что я испытал на себе самом.
1 ось
Земли у меня шесть моргенов, а посева —> только четыре.
Один морген у меня лес-молодняк, а шестой морген я еще только
приспособляю, выкорчевываю на нем пни. Когда я закончу эту
работу, у меня будет пять моргенов пахоты.
Весь участок — сплошной песок. Картофеля я сажаю десять
квинталов, а собираю от 30 до 50. в зависимости от урожая; ржи
сею пять квинталов, а собираю почти ежегодно пятнадцать. Из
этого количества пять квинталов идут на посев, квинтала три
надо продать приблизительно по десять злотых, —• это обычная
цена летом. Остается семь квинталов на весь год, а между тем
для прокормления семьи требуется хотя бы по квинталу в ме-
сяц.
Но этого мало, надо еще платить по целому ряду обязательств.
Надо платить в кассу, которой я должен 125 злотых, взносы и
ежемесячные проценты — 2 зл. 50 грош, затем 3% в месяц от
50 злотых за взятую перед урожаем муку, далее другому тор-
говцу— 2,5% ежемесячно за взятые заимообразно 100 злотых
и ростовщику 3°/о в месяц за взятые в долг 300 злотых. Лошади
у меня нет, и за обработку моего поля чужими лошадьми я дол-
жен отрабатывать у их владельцев- Коровы у меня нет, свиньи
нет, и пробрести я их не в состоянии. Есть у меня только коза,
дающая немного молока для ребят. Детей у нас трое, всего едо-
ков в семье пять человек, а есть часто нечего. Заработков на
стороне нет никаких. В прежние времена звали на работу в име-
ния и платили 70 грошей за работу от зари до ночи. А теперь
если даже кто и работает, то г. помещик ему все равно не пла-
тит, заявляя, что теперь кризис и что поэтому денег нет, обе-
щает отдать за работу, когда кризис окончится и у него будут
деньги. Сколько раз приходится ходить к г. помещику — к
«столбовому дворянину», как он сам приказывает себя величать,
чтобы вымолить хоть несколько грошей! Ведь не на что купить
даже соль, не то, что очищенную, но и кормовую, ту, которую дают
скотине; мы потребляем только такую соль, так как она стоит всего
8 грошей за килограмм. Но и'на ее приобретение свидетельство
из волости выдается только раз в год, ибо если бы нам разре-
шали покупать ее чаще, государственная монополия ничего не
заработала бы на более дорогой соли. Что касается мяса, ,то я
уже не помню, когда я его ел в Польше, а относительно сала я
даже не знаю, подорожало ли оно, или подешевело, — сала я
никогда не покупаю. Костюма я в Польше не приобретал ни разу;
все еше ношу купленную заграницей одежду. На этой одежде
больше разноцветных заплат, чем первоначальной материи. Из
белья имеем только по одной рубашке на каждого и то по старой,
сгнившей от пота. Сапог купить не на что, все лето и осень мы
ходим босиком, зимой же носим деревянные башмаки. Постель у
иас такая, что страшно описывать, а мебель самодельная: стол,
две кровати и четыре табуретки.
190
Налоги я уже не плачу в течение трех лет. Их вносит за меня
пока помещик, вместе со своими налогами, ибо мой участок еще
не отделен нотариально от его имения. Все это грозит мне боль-
шой катастрофой. Но что же мне делать? — Никто не оказывает
помощи бедным колонистам, их удел — разочарование и ни-
щета. Таких, как я, в Польше сотни тысяч. Если бы я получил хотя
бы одну тысячу злотых, то это сразу поставило бы меня на
ноги и спасло бы от неизбежного уничтожения то, что еще оста-
лось у меня в свободной Польше, за которую я боролся.
В таком же положении, как я, находятся тысячи рассеянных
по всей республике парцелльных крестьян, являющихся жертвой
дикой аграрной реформы. Эти крестьяне ждут, сами не зная
чего,— улучшения ли или голодной смерти.
Я спрашиваю себя и других, — где же справедливость? Если
кое-кто думает, что государство — это только они, кучка дар-
моедов, князей и господ, то на вывеске нашего польского госу-
дарства совершенно излишней является надпись «Республика»,
а необходима надпись, выражающая то, что есть в действитель-
ности. Под словом республика каждый человек демократиче-
ских понятий подразумевает, что все равны друг-другу, свобод-
ны, являются наследниками своих отцов, хозяевами и частицей
того государства, в котором живут, но отнюдь не то, что одни
обжираются, развратничают и гуляют, а всем остальным объяс-
няют, что мол господствует кризис, что надо понизить мате-
риальный уровень жизни и т. п. Кажется, уже достаточно этот
уровень понижен, если не на что купить соли и керосина, если зи-
мой приходится довольствоваться светом угля в печке, если вместо
спичек употребляется кремень и т. д. Чего тут еще понижать?
Дело ведется к тому, чтобы разорить польскую деревню и унич-
тожить польский народ. Разрешают организовывать картели, бес-
прерывно повышаются цены на их фабрикаты, снижаются или
совсем прощаются им налоги. Одновременно цены на сельско-
хозяйственные продукты падают ниже уровня себестоимости, а
налоги все больше растут. Штрафов, сборщиков и судебных
приставов — все больше, они разоряют имущество крестьянина,
а вместе с ним также здоровье и жизнь беднейшего населения.
Для бедняков не существует права голоса и права организовы-
ваться. Стоит лишь какому-нибудь представителю этого народа
заговорить о правах бедняков, как его сейчас же бросают в
тюрьму. На самом же деле, если бьют избранного народом пред-
ставителя, то это прямо издевательство над народом.
В этих условиях не может быть и речи об обучении детей и
о чтении газет или о том, чтобы земля давала крестьянину до-
статочный доход. Даже прокормление земля дает крестьянину
плохое, так как он в нее ничего не вкладывает. Поэтому земля
похожа на голодного и больного человека. Она слаба и истощена,
так как не получает пищи, в которой нуждается. Вот как обстоит
191
дело. А то некоторые господа с куриными мозгами высчитыва-
ют, что колос ржи имеет 70 зерен, т. е., что если посеять 10 кило
ржи, то соберешь 700 кило. Таких господ много, они нередко
занимают высокие посты и получают крупное жалование. Если
у крестьянина уводят из хлева последнюю скотину, то и он ни-
щает и нищает земля, лишенная навоза , и с каждым годом она
дает все меньше и в конце-концов не хочет родить даже и травы
подобно человеку, который при отсутствии питания истощается
и умирает. Ныне у нас то и дело дети болеют и даже гибнут от
истощения. У родителей сердце обливается кровью, но все из
дому уже забрано силой и детям помочь нечем.
Я все это испытал на себе да и нередко слышу, как многие
говорят: — «Заберите у нас все, что мы имеем, мы охотно отда-
дим вам все хозяйство и землю и вдобавок будем еще у вас
работать, только дайте нам прокормление, одежду и обувь,—
нам и нашим детям. Мы по крайней мере не будем иметь дол-
гов». Люди наделали долгов в прежние лучшие времена, поку-
пали искусственные удобрения; затем настали плохие времена,
сельскохозяйственные продукты пали в цене, и вследствие та-
кой хозяйственной политики государства каждый зарезал себя
собственной рукой. Доказательством служит мое собственное
хозяйство.
Я занял в государственной сберег’ательной кассе 300 злотых.
Тогда корова стоила 700 злотых. Ныне корова стоит 50 злотых.
Я занял, следовательно, денег примерно на половину коровы, а
вынужден отдать за целых шесть, продав соответственное коли-
чество продуктов, а считая проценты—даже за семь коров. Иначе
говоря, считая по бывшим три года назад ценам, я должен от-
дать 4 900 злотых, а занял я только 300 злотых. Цены повыша-
ются решительно на все, что необходимо нам, крестьянам, на-
пример на керосин, спички, сахар, соль, уголь, железо, цемент
и текстильные товары. Наш брат, бедный крестьянин, вынужден
всех кормить за свой счет. Прежде, когда я не был сельским хо-
зяином, мне жилось лучше, чем теперь, и я меньше работал. Рань-
ше я работал восемь часов, а шестнадцать отдыхал, а теперь ра-
ботаем сверх сил, и при всем этом нам нечего есть, не во что одеть-
ся. Прежде работал только я, а жена и дети не работали, и у нас
были хлеб, мясо и т. д., каждый был обут и одет, хватало средств
и иа книжку и на кино, а теперь об этом нечего и мечтать. Все
работаем, а есть нечего. Даже скотина и та ржет, мычит, проте-
стует, если не получает корма, а наш несчастный польский народ,
с которым обращаются хуже, чем со скотиной, лишь покорно жа-
луется, плачет и молится.
А что касается обеспечения на старость, то нас в ближайшем
будущем ждет нищенская сума. Ксендзы же служат маммоне,
церковь украшает палачей человечества осенями и крестами,
как напр. римский папа — Гитлера и Папена за то, что они прово-
192
дят святую инквизицию. Лодзинский епископ участвует во всех
похоронах богачей, но на похороны бедняков иикто ие ходит.
А теперь, уважаемые читатели, я кончаю свою правдивую и
искреннюю крестьянскую исповедь. Такой исповеди я бы никог-
да не доверил ксендзам, ибо они ныне взяли на себя роль шпи-
ков. Если бы кто-либо из крестьян перед ними так искренно испо-
ведался, его бы ожидала святая инквизиция. Сегодня ксендзы
первые убили бы самого Христа, если бы он явился, чтобы уста-
новить справедливость, равенство и свободу для всех бедных и
угнетаемых.
XXV
Крестьянин Радомщанского уезда
(Лодзинское воеводство).
...После возвращения домой я взялся за хозяйство. Отца уже
не было, — он умер в начале войны. Старший брат был на войне.
Он был агрономом и имел высшее образование. Замужняя се-
стра жила в Пруссии, а остальные дети были еще малолетними.
Наш участок состоял из девяти моргенов, едоков также было де-
вять. Земля были очень истощена, плуг имели деревянный, по-
возку плохую, а строения были уничтожены пожаром во время
военных действий. Мать и братья ходили оборванные, босые и
голодные. Коровы у нас не было. На те деньги, которые я зара-
ботал на сезонных работах в Пруссии, я купил не кооову, а кар-
тофеля, немного овса и ячменя для посева и продуктов, так что
все деньги разошлись у меня еще до уборки. Закупленные про-
дукты вскоре кончились, и для нас наступил голод. Мы питались
только раз в день похлебкой из молодой репы. Мать от такого
питания заболела катаром желудка и кишок и скоро умерла.
Однажды я прочел в газете, что возможно провести комас-
сацию. Я рассказал об этом соседям, но они не только не поже-
лали провести комассацию, но стали еще угрожать мне. Я же ре-
шил настоять на своем и по секрету ото всех поехал к земель-
ному комиссару. Комиссар обещал приехать, при чем я его про-
сил, чтобы он ничего не сообщал о моих с ним переговорах.
Комиссар действительно приехал и собрал собрание, на кото-
ром крестьяне поссорились и подрались и ни к какому решению
не пришли. Затем комиссар приехал вторично, и только тогда бы-
ло принято постановление о проведении комассации. Я был чрез-
вычайно этим доволен. Наконец появился и землемер; работа его
продолжалась два года, и наконец он ее кончил, — комассация
была проведена, хотя четверо были против, но и они в конце-
концов смирились. Я решил остаться на своей усадьбе и не пе-
реносить построек на полученный в другом месте участок, так
как я подсчитал, что одно перенесение построек обойдется в
] 500 злотых.
Я написал братьям, чтобы они списали с меня долг по выплате
им их семейной доли, но они ответили, что в этом пока нет на-
добности, а чтобы я пока перенес постройки, а они мне в этом
помогут необходимыми средствами.
104
Положившись на эти обещания, я сразу взялся за перенесение
построек и записался у комиссара на комассационный заем в сум-
ме 550 злотых. Недостающую сумму я одолжил у частного лица
из 36% годовых и перенес постройки. Затем я написал братьям,
прося их об обещанной помощи.
После долгого молчания они ответили, что постройки я перенес
для собственной выгоды, и поэтому они прислать мне ничего не
могут. Делать было нечего, значит, я попался. Взялся я за осуш-
ку земли, — землю я получил болотистую, и вся деревня говори-
ла, что у меня все будет гнить. Я долго обдумывал, как быть с
этой осушкой, — дренаж стоит слишком дорого. Я решил, что
необходимо провести канаву, и занял ватерпас у каменщика, а
некоторые другие инструменты у дорожного мастера. Начав ни-
веллировку, я нашел подпочвенную воду. Рыл я всю зиму, летом
сделал перерыв, а затем снова рыл всю осень и зиму. Наконец,
канава была готова, притом очень большая. Соседи надо мной
смеялись, но я все же поле осушил, урожай стал лучше, да и у
соседей земля тоже стала суше. Эта работа обошлась мне доро-
го. Питался я картофельными лепешками, так как хлеба на весь
год нехватило.
На перенесение построек одолженных денег нехватило. При-
шлось продать обеих коров и свиней. Осталась только лошадь.
Рожь я также должен был продать, оставив себе только некото-
рое количество на похлебку. Молока и хлеба не было теперь
круглый год, а сало для приправы мы покупали лишь изредка.
Единственно, чего у меня было много, это египетской свеклы, и
она-то главным образом и служила нам пищей. Детей у меня бы-
ло трое — двое мальчиков и девочка, и все они от этой пищи ста-
ли болеть поносом. Сознавая, что дело плохо, я стал искать, где
бы занять денег. Всюду, куда я ни обращался, требовали 60/» в
месяц, указывая, на то, что у меня уже много долгов, а своей зе-
мли только два моргена, остальное же наследственные доли. Об-
ратился я к братьям, но они, хотя им жилось хорошо, ответили
отказом.
От всех этих огорчений моя жена лишилась ума. Она выбила
в нашей избе все окна, разорвала всю одежду и т. д.
Дело было зимой, денег на новые стекла не было; дети пла-
чут, а я сижу гол, как сокол, без коровы, без хлеба, без одежды
н без хозяйки. Меня охватывало отчаяние. Соседи советовали
отдать жену в больницу. Я отправился в волость просить, чтобы
мне дали свидетельство о бедности для помещения жены в боль-
ницу. Секретарь волостного правления дал мне совет, чтобы я
построил клетку и посадил туда жену, тогда она будет сидеть
сцокойно. Только после многократных просьб и унижений мне
выдали свидетельство. Но лечение жене не помогло. Уже шестой
год она сидит дома умалишенная, а я теперь — не холостяк и не
13*
19S
вдовец. Пытался я раз заговорить о разводе, но ксендз заявил,
что разводиться нельзя.
Пришлось мне самому выполнять все работы по домашнему
хозяйству. Я сам варил, стирал, чинил и одновременно работал
в поле. В конце-концов я измучился сверх всякой меры и заболел
катаром кишок. Весь дом был в грязи, завелись вши, и пришлось-
таки взять работницу.
Жить теперь очень тяжело, а народ в городе думает, что кре-
стьянин продает только излишки. Между тем приходится про-
давать каждое яйцо, каждую курицу. Если случается зарезать
курицу, то это только на самые торжественные праздники. Рожь
также приходится продавать, хотя самим есть нечего. Если иног-
да случится поджарить дома кусочек сала, то прямо жалко смо-
треть на детей. Они бросаются на кусочек сала как на изыскан-
ное пирожное.
До войны крестьянин получал за яйцо полторы коробки спи-
чек, за три яйца пачку махорки или килограмм соли, и т. д. А
теперь все вздорожало на 100%, поехать на заработок некуда,
извозом тоже заработать негде. Если иногда кто-либо получает
предложение выехать на работы во Францию, то такому счаст-
ливцу завидует вся деревня. Я уже не говорю о том, чтобы поесть
мяса и выпить кофе или чаю, — этой роскоши уже не дождешь-
ся до самой смерти. Было бы хорошо, если бы хоть наша работа
с утра до ночи могла обеспечить верный кусок хлеба семье, не-
много борща или сносно приготовленную капусту. Не раз прихо-
дится читать, что крестьянин не соблюдает правил гигиены и не
умеет правильно питаться и тому подобные глупости. И министр
станет глупцом, если он очутится без работы. Каждый кресть-
янин, даже самый глупый, если у него есть деньги, построит хо-
роший дом, усовершенствованный хлев, амбар, погреб, купит
сеялку, культиватор, молотилку, соломорезку и много других
вещей, о которых он постоянно мечтает. Жена его тоже сумела
бы купить подходящую мебель для кухни, столовой или спальни,
а дочка подумала бы даже о пианино.
Когда я работал в Пруссии, мы выписывали три газеты, а те-
перь я не могу выписывать ни одной. Я большой любитель читать
газеты, но если у меня их нет, я должен оставаться невежествен-
ным; мне хотелось бы, чтобы у меня всегда была газета, чтобы
было собственное хозяйство и чтобы каждый крестьянин при-
надлежал к союзу, чтобы над ним не издевались, и чтобы ста-
рость его была обеспечена не так, как теперь, когда приходишь
в учреждение, а тебе говорят, чтобы ты пришел на другой день,
ие считаясь с тем, что это обойдется тебе в новые пять километ-
ров пути. Или взять к примеру мельника. Он берет с квинтала
девятнадцать килограммов, и нет на него управы. Или взять на-
пример лес. Можно собрать охапку хвороста в том случае, если
к тебе благоволит господин лесничий. За три мили едешь к лес-
m
ничему, контора его закрыта: г. лесничий еще спит и является
только и девять часов. Масса крестьян ожидает лесничего целый
день и только под вечер получает наряд, ибо г. лесничий до обеда
пил чай, после обеда тоже пил чай, а ты, хам, можешь подо-
ждать, ибо ты существуешь для пана, а не пан для тебя. Разве
такой г. лесничий не мог бы начать продажу в знойные дни с
пяти часов утра? Если же кто-либо из крестьян поворчит, то ему
вовсе не продадут леса' и скажут: — «Ты, хам, возвращайся об-
ратно, впредь будешь знать, как уважать г- лесничего!».
Приедешь на рынок в город, — новые придирки: тут нельзя
стоять, там нельзя продавать, и кроме того нужно платить всякие
сборы — то за мостовую, то за весы и пр.
Если у тебя есть собака, и ты выпустишь ее, чтобы она вы-
гнала соседских кур с поля, сейчас же явится полицейский и нач-
нет допрос, почему собака не на привязи, а затем налагает
штраф.
Если ты состоишь в приходском совете, то высказываться там
тебе воспрещено, ксендз сам решает вопросы приходского хо-
зяйства, а ты существуешь только для того, чтобы ставить свою
подпись. Торговцы при покупке хлеба у крестьянина непомерно
его обвешивают. Обращаешься к полицейскому с требованием со-
ставить протокол, но у полицейского в таких случаях нет вре-
мени. Волей-неволей берешь то, что дает торговец, — стоять дол-
го с возом нельзя, сейчас же составят протокол.
В коммунальной кассе я занял 100 злотых на три месяца. Ког-
да пришел срок платежа, я вернул половину долга, а вторую по-
ловину отсрочили мне всего на один месяц. Видимо уж таков за-
кон, чтобы крестьянин каждый месяц проделывал по пяти миль
пути, — ведь дома ему делать нечего, пусть прогуляется. Если бы
каждый крестьянин состоял в организации, этих неприятностей
и этой нужды наверно не было бы.
Если крестьянка забеременеет, и у нее есть десять злотых,—
она на эти деньги всегда найдет кого-либо, кто ей сделает искус-
ственный выкидыш. Женщины, у которых этих десяти злотых
нет, сами вызывают у себя кровотечение и выкидыш. А если от
такой операции женщина умирает, то это никого не интересует.
Правда, говорят о каких-то средствах, которые предохраняют-от
беременности, но ведь крестьянин их купить не может, так как
они обходятся очень дорого. Говорят также о том, чтобы орга-
низовать в деревне консультации, но крестьянин мог бы ими вос-
пользоваться только в том случае, если бы они были бесплатные.
Так-то мы живем. Еда наша три раза в день, — картошка без
сала. Кусок хлеба бывает только в торжественные дни. На мыло
денег нет, всюду вши, дети ходят в лохмотьях. Все это настоя-
щая инквизиция. Поэтому часто приходится слышать у нас раз-
говоры, что крестьянин и раньше не был патриотом, а теперь
тем более им не является. Нужда, возбуждает в нем ненависть. За
197
свою работу он не имеет вознаграждения. Живет и питается как
нельзя хуже. В одной кровати спят вчетвером, мылом моются
только раз в неделю. Крестьянин живет как корова в хлеву, он
не знает ни театра, ни цирка, ни кинематографа. В его избе най-
дешь, пожалуй, две кровати, стол да два стула, — вот и вся меб-
лировка. Много ли тут помогут лекции о туберкулезе или о гигие-
не, если крестьянин едва волочит ноги?!.
XXVI
Крестьянин, владевший ранее десятью
моргенами, а теперь владеющий мень-
шей усадьбой в Ласском уезде (Лодзин-
ское воеводство).
Изба, в которой я родился, отличалась дымоходной трубой
необыкновенных размеров, в которой можно было бы повернуть
тройку лошадей и которая играла в семье очень важную роль,
так как в ней был устроен тайник для денег. В этом тайнике моя
бабушка прятала деньги на водку. Изба была разделена на две
части, в одной жили мы, а в другой бабушка.
Когда отец умер, мне было четыре года. Когда мне исполни-
лось семь лет, отчим приказал, чтобы мне сшили длинные полот-
няные штаны, и послал меня пасти овец. У нас было большое
стадо овец, которых мне приказали пасти в лесу. Меня охватил
сильный страх, но не помогли ни мой плач, ни заступничество ба-
бушки, отчим меня высек и погнал в лес. Это было первое мое
горе.
В лесу пасли овец многие ребятишки нашей деревни. Ребята
постарше всячески издевались надо мной. Вечером первого же
дня, когда я гнал овец домой, отчим вышел к воротам и к не-
счастью заметил, что одна отбившаяся от стада овца ощипала не-
сколько картофельных листьев. Отчим схватил палку и стал бить
меня и бил до тех пор, пока сам не утомился. Этот день я хорошо
запомнил, так как с тех пор отчим стал бить меня за что попало.
Единственной моей защитницей была бабушка.
Когда мне исполнилось десять лет, в приходе открылась шко-
ла. После долгих споров с матерью отчим согласился отдать меня
в школу, повел к учителю и сказал ему, что меня следует строго
наказывать. Учитель велел мне сесть на скамью и выводить па-
лочки. Я наклонил голову к тетрадке, чтобы выполнить его при-
казание, но он вдруг заорал на меня по-русски:
— Что ты спишь, свинья!
Я страшно испугался и расплакался. И тогда учитель схватил
плетку и начал осыпать меня ударами. Мои крики не помогли, и
я спрятался под скамейку, откуда двое ребят меня вытащили, по-
ложили на стол и больно избили.
Когда нас выпустили из школы, солнце уже садилось. Иттн
домой приходилось четыре километра песками и лесом. Я бежал
сколько было сил, голодный и испуганный. Боялся я страшно,
так как в деревне говорили, что в лесу — нечистая сила. У каж-
199
дого куста я останавливался, крестился и заклинал всех святых,
какие мне были только известны.
В течение двух недель я учился в этой школе. Учитель часто
бил меня, так как я никак не мог выучить наизусть молитву за
царя. Нередко я не мог выполнить заданную письменную работу,
так как дома не было угла, где бы я мог приготовлять уроки. Ве-
черами у нас зажигали маленькую лампочку, по не всегда, так как
отчим был очень скуп.
Скоро эти мои мучения кончились. Настала осень, река выш-
ла из берегов и залила луга. По дороге в школу я упал в воду и
весь промок; в школе меня стало лихорадить. Учитель задает во-
просы о царях Николаях, а я что-то бормочу, стуча зубами. Тог-
да учитель палкой ударил меня по' голове. Я спрятался под ска-
мейку, но меня оттуда вытащили. Все же я вырвался и убежал
домой. Зайти в избу я боялся, так как знал, что отчим меня не про-
стит. Глаз у меня распух, и я им почти не видел. Спрятавшись
возле сарая, я до сумерок! ждал возвращения бабушки, которая
должна была вернуться из корчмы, чтобы задать корм курам. На-
конец издали до меня донеслась песня, которую она пела. Обра-
дованный, я выскочил из своего убежища. Бабушка взяла меня с
собой, дала молока, а затем уложила на кожухе на печи. Я как
влез туда, тотчас заснул.
На другой день я проснулся рано, все тело страшно болело.
Одним глазом я ничего не видел. Бабушка прикладывала мне раз-
ные примочки, но это не помогало. Наконец было решено свезти
меня к толстой Гжелихе, чтобы та меня заговорила.
Мы отправились. Гжелиха повела нас в избу и стала расска-
зывать о разных дьяволах. Мне казалась она чрезвычайно муд-
рой, ибо она знала все, что делается на небе и на земле. Она про-
болтала до полудня, когда наконец повела меня в другую избу,
раскалила серп до-красна и стала водить им перед моими глаза-
ми, приговаривая:
— Богородица имела трех дочерей, одна летала в лесу, другая
сидела на тучах, а третья снимала заговоры.
Потом она плюнула мне в глаза и снова стала приговаривать:
— Здесь решето, а здесь сито, выходи на перепутье, папорот-
ник или солома, будь здоров, мальчик!
После этой операции я умылся и пошел домой. Глаз болел еще
сильнее, и лишь через несколько дней я стал поправляться.
*
Пришла осень. Дни были короткие, хмурые и ползли печаль-
но и медленно как гусеницы. Работы особенной не было. Занима-
лись главным образом уходом за скотиной. Пожилые ходили в
трактир, бедняки кололи щепки, чтобы продать их и купить
продовольствие, так как урожай выдался не важный. Нужда гля-
дела в глаза.
200
Старики еще помнили прежние времена, когда крестьянин воз-
вращался с барщины избитый нагайками, весь окровавленный.
Поэтому в деревне сидели спокойно и не думали о Польше, осво-
бождения которой хотели господа. Таковы были времена. Вся-
кий думал лишь о том, чтобы иметь клочок земли и как-нибудь
прокормиться, пойти в воскресенье в костел, прослезиться во вре-
мя проповеди ксендза и в виде покаяния, назначенного ксендзом,
запахать церковный участок. Русские были поставлены для того,
чтобы править, а крестьяне пахали, сеяли и кое-как кормились. Бо-
гатые крестьяне закалывали для себя свиней, имели много зерна,
крупы и картофеля.
Но настали другие времена. Деревня пробудилась, все кругом
бурлило. Нам говорили, что Польша возродится, что она уже су-
ществует, и хотя она еще слаба, но понемногу укрепится. Кре-
стьяне не хотели верить. Нам все время говорили, что здесь Рос-
сия и будет Россия, а тут вдруг Польша! Неужели будет незави-
симая Польша? Это хорошо! Свой своего не обидит. Для Польши
надо отдать все, что только можно-
Я своих сыновей послал в армию. Оба возвратились больными
и так исхудали, что я их не сразу узнал. После войны настали но-
вые времена. Нужда хлынула в деревню со всех сторон. Что ни
День, то какой-нибудь апостол устраивал митинг. Один говорит
одно, другой другое, третий обещает землю, — каждый день все
разное. А мы только качали головами и все больше запутывались.
И ннкто не мог понять, — чья правда. Нам давали списки, гово-
рили, чтобы мы голосовали, и мы голосовали. Только иногда кре-
стьяне ссорились между собой из-за этих ложных истин. Время
от времени деревня была полна слухами, из которых следовало,
что в Польше крадут все, кому не лень. Поэтому крестьяне пере-
стали верить во все обещания и стали смотреть на польское пра-
вительство такими же глазами, какими прежде смотрели на цар-
ское правительство.
Крестьяне в те времена старались давать правительству как
можно меньше, ибо то, что даешь правительству,—-то не наше.
Так рассуждают и теперь. Крестьяне не являются гражданами
собственного отечества, ибо сразу же создалось очень много зла,
и много потребуется времени, чтобы это зло искоренить.
У меня было десять моргенов земли. .Сыновья возвратились
из армии. Я разделил землю на две части, в виду того, что сы-
новья женились на бедных девушках. Одни жил в моей комнате,
другой в комнате бабушки. Старший сын, у которого была про-
стрелена рука, пытался получить землю, на что он имел право,
как добровольно вступивший в армию. Денег на соответственные
хлопоты было израсходовано много, но земли он не получил, так
как его ранение не было признано достаточно тяжелым. Он толь-
ко безрезультатно ходил из одного учреждения в другое и к вра-
чам за разными свидетельствами.
•хи
В избу начала заглядывать все более сильная нужда. Трудно
семье в десять человек прокормиться с десяти моргенов, а зара-
ботать было негде. Пришлось искать иного выхода. Старший
сын решил переселиться в город, — такая уж теперь мода, что
люди бегут из деревни в город. Да и что же делать, когда голод
их гонит, когда они нуждаются и проклинают землю своих пред,
ков?..
Сын мой переселися в город. Мы продали все, что могли, взяли
ссуду и собрали сыну 2 000 злотых. Сын поселился в Лодзи1 и от-
крыл там лавчонку с углем. В хозяйстве нас осталось восемь чело-
век.
...Лицо деревни теперь сильно изменилось. В каждой хате по-
мещаются сразу три поколения и ждут конца. Человек — ведь
это сильный зверь и может вынести многое. Из детей нашей де-
ревни никто не ходит в школу.
Произошли изменения и в моем хозяйстве. Пришлось делать
долги, которых не было возможности погасить. Приехал судеб-
ный пристав и описал все наше имущество.
Спустя две недели после этого события я пошел в гости к со-
седу. Сидим мы около хаты и беседуем о разных делах. Вдруг
-что-то вбизи загудело. Я выскочил на дорогу, и около меня про-
летел автомобиль. Прихожу домой, автомобиль уже во дворе, а
из хлева выводят коров, свиней и телят; судебный пристав дер-
жит в руке бумагу и отчеканивает:
— Черная корова—50 злотых, раз... два... три. Продана!
Остального я не слышал, во мне что-то оборвалось. Невестка
плачет, дети тоже .Потом процессия свиней и коров двинулась в
путь. У меня забрали все — лошадей, kopqb, свиней и повозки.
Остались только хата и беспомощные люди.
Теперь на нас свалилась уже подлинная нищета. Я почти не
оставался в хате, было мне как-то душно. Я не мог смотреть на
эту нищету и был совершенно беспомощен.
Прошло полгода. Сын продал землю и выехал на кресы.
Однажды ко мне из Лодзи шриехала невестка. Оказалось,
что сын, простудившись сначала в армии, а потом и в лавке,
заболел теперь скоротечной чахоткой. Я продал немного ржи
и пшеницы, и на эти деньги мы выехали bi Лодзь.
Когда мы приехали, сын лежал уже в очень плохом состоя-
нии. Дети играли без присмотра, все черные от угольной пыли.
В избе было холодно, это был обычный угольный сарай с по-
черневшими от угольной пыли стенами.
На другой день сын умер. Тяжело мне было смотреть на его
детей, худых, простуженных, покрытых сыпью. За место на
кладбище нужно было заплатить тридцать злотых. Денег у меня
не было, и мне пришлось бегать по разным учреждениям и обра-
щаться к разным ксендзам, чтобы получить свидетельство о
бедности. Наконец мне удалось получить бесплатное место.
202
Ксендз за окропление святой, водой потребовал пять злотых.
Но я решил, что обойдется и без этого- Пусть покропит лучше
дождик. Это будет бесплатно от бога. Мы положили гроб на
телегу и повезли сына на кладбище. Над могилами стоял туман.
Одни могилы были большие, богатые, другие почти сравнялись
с землей,— таковы на этом свете последние различия собствен-
ности.
После похорон лавчонку сына и запас угля мы продали. Де-
тей с невесткой я отправил в деревню, а сам двинулся пешком.
Пришел я в Пабьянице, здесь была забастовка. Трамваи не хо-
дили. Повсюду были толпы людей и все кипело как в муравей-
нике.
Я толкался среди народа и чувствовал в себе такую же злость,
как и те, что были вокруг меня. Около фабрики Эндера поли-
ция разгоняла народ. Толпа отхлынула, и я очутился впереди.
Не успел я оглянуться, как полицейский ударил меня по спине
резиновой дубинкой с такой силой, что у меня потемнело в
глазах. Но я не двинулся с места и стал объяснять полицейско-
му, что я возвращаюсь домой в деревню. Полицейский предло-
жил мне пройти другой улицей, так как сейчас будут пускать
газы, в виду того, что рабочие уже три дня занимают фабрику.
Я двинулся в обход, боковыми улицами обошел город и по
тропинке добрался до кладбища. Вокруг кладбищенской ограды
собралась большая толпа. Люди то сходились тесно, то рас-
сыпались в разные стороны как курицы, когда налетает ястреб.
Оказалось, что полиция привезла на кладбище труп какого-то
рабочего и не подпускала никого к могиле. Только после того,
как полиция зарыла гроб и ушла, люди хлынули на кладбище.
Из любопытства пошел туда н я. У могилы толпа пела какие-то
коммунистические песни. Около меня стояла какая-то женщина,
и я спросил ее, что произошло. На мой вопрос она ответила:
— Что вы с неба свалились, что-ли? Что вы не видите, что уби-
вают людей!
Потом она припала к могиле и громко закричала.
— Кровь!.. Кровь!.. Кровь!...
Затем обратилась ко мне:
— Вот все, что я знаю из песни <Красное знамя», но я должна
ее выучить всю, ибо в ней правда.
Женщина принялась опять кричать, но полицейский ударил
ее по спине.
Я двинулся дальше в путь...
Теперь в деревне настала страшная нищета. Я часто раз-
мышляю о нашем крестьянском горе. Почему человек, работаю-
щий чуть ли не со дня рождения и не знающий, что такое раз-
влечение, должен так сильно страдать? Ребенку всего восемь
лет, а он уже должен пасти весь день коров. Никто ие спраши-
вает, почему он плачет. Позже ребенка некоторое время посы-
203
лают в школу. Он забывает .все, чему успел научиться, так как
потом ему не приходится иметь дело с книжками — покупать их
не на что. Всю жизнь крестьянин работает. Лицо его покрывает-
ся морщинами, пот ест глаза, ночует он в хлеву, а дети воспиты-
ваются плохо. Нередко мать в сердцах говорит им: — «Ах, чтоб
вы сдохли наконец»! Выросши дети плохо относятся к матери.
Нищета в деревне ужасающая. Из бедных крестьян только
немногие имеют хлеб, а мясо едят только на рождество и на
асху и то не всегда. Дети чахнут п обрастают грязью.
После войны инструктора создавали образцовые хозяйства, но
мы на этом только прогадали. Тогда все продавалось на выпла-
ту, в рассрочку, и крестьяне покупали сверх меры. Потом на-
ступили худшие времена, и судебные пристава стали обирать
крестьян до последней нитки. Многие были вынуждены бежать
в город. Из деревни люди бегут. Но разве не лучше было бы
провести аграрную реформу, разделить земли тех помещиков,
которые не заплатили налогов, и дать крестьянам землю? Пусть
бы лучше работали на своей земле, чем нищенствовать в горо-
дах. Крестьянин всегда чувствовал себя поляком, а теперь, если
он будет бежать с земли, что же тогда получится?
На свете происходят странные вещи- Существует например,
радио, передающее также специальные беседы для крестьян. Но
разве деревня может все это прослушать? У нас во всем приходе
ни в одной деревне нет радио! За него надо платить тридцать
злотых в год, а ведь мы не на постоянном жаловании, а урожай
собираем только раз в году. Если бы радио стоило один злотый,
им могли бы пользоваться многие. Мы как будто; имеем и тело
и душу. Тело мы кормим картошкой и вообще тем, что бог
пошлет, а душу — ничем. Знания черпаем только от ксендза,
если он пожелает ими поделиться с нами. Но всю его премудрость
мы уже знаем наизусть й оставляем для праздников, а в будний
день каждый борется со своей нищетой.
Деревенских организаций почти не существует. Из тысячи
кружков молодежи, может быть, только один покупает газеты и
собирается на читки. Остальные, если соберутся, то либо затеют
между собой драку и поножовщину, либо хохочут весь вечер,
ибо читать им нечего. О покупке газет в деревне нет и речи.
Наиболее бедные крестьяне бегут в города, а если бы
они получили землю, они бы работали, а Не нищенствовали.
В конце-то концов все равно придется строить новые тюрьмы
для тех крестьянских детей, которые из деревни попали в го-
род. Каждый человек, покидающий, деревню и уходящий в город,
это новый коммунист.
Происходили у нас в деревне и выборы в деревенскую раду.
Но, по существу говоря, никто никого не выбирал, а просто войт
привез список, приказал всем расписаться, и на этом конец.
Проводилась у нас и подписка на национальный заем: пришли
204
полицейский с писарем и несмотря на протесты крестьян за-
ставили подписаться всех. Но разве не было бы лучше, если бы
крестьянин чувствовал себя польским гражданином?
Есть у нас крестьянин по фамилии Войтек Ясечковский. У
него восьмеро детей и уйма долгов- Дети у него до того исху-
далые, что страшно смотреть. Пришли и к нему и заставили
подписаться на заем. Восемь злотых на уплату первого взноса
он выклянчил у десяти крестьян, у меня он тоже одолжил пять-
десят грошей. Что будет с его дальнейшими взносами, не знаю.
Теперь он приходит ко мне чуть ли не каждый день и спра-
шитает, не будет ли войны или революции? И не только он.
Все в деревне просят бога, чтобы пришла война или что-нибудь
другое, лишь бы все изменилось. Если бы крестьяне были свя-
заны между собой так тесно, как рабочие в городе, тогда я не
знаю, какие бы уже произошли события.
Надо уничтожить все неравенство на свете и установить
право человека жить как человек. Роскошь и излишество нам
не нужны, но нам нужно, чтобы наша работа не была издева-
тельством в этом мудром мире.
Мир теперь такой, как моя дырявая свитка или решето.Пока
не будут заплатаны все дыры, через них будет проходить вода.
Я думаю, что если бы государство беспощадно отнимало за не-
платеж налогов владения крупных должников, постепенно вся
промышленность перешла бы в руки государства. Отнятая земля
была бы роздана безработным, содержание которых стоит теперь
так дорого. Если же все эти вопросы не будут разрешены, и
жизнь бедных людей не будет облегчена, тогда наступит страш-
ная расплата, слишком уж велики страдания, а рядом—-Восток,
от KOTOporq мы учимся и о котором много слышим. Если этот
Восток останется таким коммунистическим еще тридцать лет,
то и у нас сохранение существующего порядка окажется невоз-
можным. Ныне — что ни безработный, то новый коммунист.
К чему все это приведет?
Только тот । может понять нужду, кто ее, испытал. Только
тот, кто ее видел, может о ней говорить. Существуют люди,
которым еще хорошо живется на свете. Но нужно всех уравнять.
Нужно, чтобы человек знал, что он не должен быть ни миллионе-
ром, ни тгшцим, а должен быть существом, пользующимся всеми
благами, необходимыми человеку. Человек хочет работать,
строить, создавать, а тут получение работы является превеликой
милостью. Необходимо, чтобы законы поспевали за жизнью.
Иначе *мы останемся в хвосте, а жизнь сама продиктует свои
законы.

XXVII
Полугородской, полудеревенский поден.
щи к из Меховского уезда (Келецкое
воеводство).
Мой отец работал в имении у помещика за голодную плату.
У отца было пять дочерей и четыре сына. Жить и прокормить
такое количество детей было чрезвычайно трудно. Зарплата вы-
давалась не в установленные сроки, а тогда, когда это было удоб-
но помещику. Как раз тогда, когда бывали самые длинные дни и
самая тяжелая работа, зарплата всегда задерживалась, и приходи-
лось голодать. Отец работал с четырех часов утра до 10—И часов
ночи. Мать возилась с девятью детьми и кодила за скотиной. Ча-
сто она отправлялась в лес за два километра, откуда приносила
немного хворосту, чтобы иметь возможность сварить пищу. Еже-
дневно ей приходилось ходить далеко в поле за картофелем и за
травой для коровы. Траву приходилось собирать украдкой — на
меже или в лесу. Мать носила отцу завтрак, а часто и обед.
До войны, так же, как и теперь, помещики принуждали
рабочих-ординариев держать двух или трех посылочников, при
чем эти посылочники обходились дорого: нередко их содержание
превышало зарплату, получаемую ординарием в имении. К тому
же ординарий был вынужден прикупать в имении хлеб и немного
земли под картофель, ибо ему нехватало продуктов на содер-
жание большой семьи. За этот хлеб и землю ординарий должен
был отрабатывать помещику весь год, но с наступлением зимы
ему не во что было одеть своих детей. Мать должна была гото-
вить пищу на всю семью и сама молоть зерно на хлеб или на
кашу, — средств на помол зерна на мельнице нехватало. Как
только ребенку исполнялось 5—6 лет, его посылали либо пасти
коров, либо на какую-нибудь мелкую работу, либо наконец на
обучение к ксендзу. На посылку в школу не было средств. Если
ребенок просился в школу, то родители говорили: — «Мы не-
учеными прожили, проживешь и ты». Если ребенок заболевал,
его доктором был только бог, так как на обыкновенного доктора
не было денег.
Когда мне исполнилось 6 лет, меня послали пасти коров. На
десятом году моей жизни отец отдал меня на службу к одному
крестьянину; я пас там коров и выполнял другие домашние
работы. Хозяин не считался с тем, что он принял на службу ре-
бенка, а требовал с меня такой же работы, как и со взрослого
20в
батрака. Ему даже не приходило на ум, что ребенок требует за-
боты, воспитания и обучения. Он требовал от меня, ребенка, со-
вершенно непосильной работы.
Мои родственники посоветовали мне бросить эту службу и
возвратиться к отцу. Я бросил работу и пошел иа ткацкую фа-
брику, принадлежавшую помещику. На этой фабрике я работал
два года и кроме того ходил в школу.
Отец был против моей учебы, так как хотя мой заработок на
фабрике был не велик, всего 10—12 копеек в день, но все же
за месяц кое-что накоплялось. В конце концов однако я упросил
мать, чтобы она дала мне денег на подарок учителю, и, получив
от нее 20 копеек, купил фунт сахару и пять булок. Учитель был
человек добрый и принял меня в школу.
Учиться мне было трудно, приходилось делать все самому,
без помощи и указаний; но хуже всего было то, что у меня
порвались башмаки, а на покупку новых не было денег. Приш-
лось пойти на работу в имение и заработать там на башмаки.
Таким образом в школу я ходил только до половины февраля,
и на этом (Закончился мой школьный год-
Осенью следующего года я опять обратился с просьбой о
приеме к учителю и снова стал ходить в школу вплоть до марта
месяца; когда башмаки снова порвались, мне опять пришлось
оставить школу и итти на работу. За это время я выучился
очень немногому — азбуке и письменному счету до ста.
Я вернулся на работу в имение и работал зимой за 10 коп,
в день, а летом за 20 копеек, от восхода до заката. Отец даже не
думал о том, чтобы отдать кого-нибудь из детей в школу, но
всех их, как верный слуга своего пана, посылал работать в име-
ние. Отец ревностно выполнял напутствие ксендза, который
всегда провозглашал с амвона; — «Работай, молись и будешь
спасен». Эти правила отец внушал детям и придерживался их
сам.
На двенадцатом году жизни меня отдали на работу в имение,
а там не считались с тем, взрослый ты или ребенок, и заставляли
работать изо всех сил от восхода до заката, а часто и ночью.
По возвращении с работы приходилось дома помогать матери,
так как со всей работой она одна справиться не могла. Зимой
было более сносно, — рабочий день был короче, и хотя нередко
мо-роз пронизывал до костей (обувь и одежда были плохие), но
зато не мучил голод. Хлеба, правда, не было, но была картошка.
Самой же худшей порой была весна — день длинный, и к вечеру
я едва дышал от утомления. Когда же придешь с работы, ужин
еще не готов, мать возится где-то -в поле с картофелем либо
собирает в лесу хворост. И вот придешь домой, дверь заперта
на замок, влезешь в окно и тотчас же падаешь от утомления иг
ничего не поев, засыпаешь каменным сном. Проснешься на рас-
свете и сначала думаешь, что вот сейчас подадут ужин, но тут
опт
оказывается, — пора уже итти на работу. Хлеба не бывало меся-
цами.
Немного оживали мы тогда, когда появлялись грибы- Прав-
да, они были ужаспо горькие, но собрать нужное количество
грибов лучшего качества было труднее, хотя тогда еще было
много лесов и собирать грибы нс запрещали и в людей за это
не стреляли. Этими грибами мы питались обыкновенно до уро
жая.
Так проходили дни, недели, месяцы и годы: ходи в имение и
работай, почитай костел и слушайся ксендза, который пропове-
дует, что нужно молиться, работать и не лениться, ибо грех об-
манывать своего пана, который тебя кормит и поит.
Бог хлеба не печет и не дает. £1устой карман, пустой живот, а
ты иди работать у пана от зари до заката.
Когда мне исполнилось пятнадцать лет, моя зарплата равня-
лась зимой 10 коп., летом 25 коп., не считая обильных руга-
тельств, а нередко и побоев. Таковы были панская милость и
мораль, существующие со времени барщины, с так называемых
христианских времен.
Но не будем на этом долго останавливаться, обо всем этом
каждый из нас знает хорошо и будут знать также и последую-
щие поколения... Рабочим пришлось много вытерпеть в течение
ряда поколений, пока наконец они не осознали, что рабочие и
крестьяне существуют вовсе не для того, чтобы их угнетали ясно-
вельможные паны, управляющие и разные надсмотрщики. Толь-
ко тогда ясновельможные паны убедились, что на их «христиан-
скую любовь» рабочие и крестьяне умеют ответить той же мо-
нетой. Тогда паны начали выбрасывать тех, кто не дает себя
бить и над собой издеваться. Так они поступали и поступают
до сегодняшнего дня с теми, кого не могут защитить социали-
стические организации. Только эти организации принесли немно-
го облегчения рабочему. Но помещики объединились и применяют
к рабочим разные методы кошмарного гнета.
Чем старше я становился, тем больше росли мой опыт, моя
сознательность и смелость. С ранних лет я был послушным,
скромным, слушался каждого, всякому кланялся и целовал руку.
Чем больше я это делал, тем больше меня обманывали; чем боль-
ше я был покорной овечкой, тем основательнее меня стригли.
Поэтому я решил уехать от родителей и посмотреть, как живут
люди в других местах. Отец однако воспротивился, и я начал
раздумывать над тем, к какому бы прибегнуть способу, чтобы
получить разрешение отца. Я решил потребовать увеличения
зарплаты, а если мне в этом откажут, то не выполнять распоря-
жений на работе. Как только я предъявил свои требования, меня
сразу же уволили. Для меня это была большая радость,—• пе-
редо мной открывался новый путь- Но денег у меня не было
208
ни гроша, и надо было где-нибудь заработать на дорогу, на
жизнь и на какую-нибудь одежду.
С двумя рублями в кармане я вместе с паломниками отпра-
вился в Калварию, около Кракова, а затем на праздники вер-
нулся домой.
После праздников я решил пойти на работу к одному из
крестьян,—। они платили лучше, чем помещик. Но помещик
уговорил отца, чтобы он опять послал меня работать в имение,
обещав более высокую плату. Я согласился, но с оговоркой,
что если в имении меня встретят какие-нибудь неприятности, я
работу брошу.
Так я проработал до осени. Но положение не улучшалось.
Помещик оттягивал выплату денег и ординарий в течение четы-
рех месяцев. Настал второй квартал,— денег нет, хлеба тоже,—
пришлось питаться картошкой с водой. Я не желал больше голо-
дать у помещика, мне хотелось есть досыта, а не лакать как со-
бака горячую воду, да еще с-восходом солнца начинать работу.
И вот однажды со мной случилась неприятная история.
Как-то в людскую пришел помещик и, увидев меня, спросил:
— Как, ты еще здесь? Ведь другие батраки поехали уже в
поле?
Я ответил, что я здесь потому, что завтракаю. На вопрос,
почему другие успели позавтракать, а я нет, я ответил, что если
бы у меня был хлеб, я захватил бы его в поле и там бы позав-
тракал, а картофельную похлебку захватить с собой нельзя.
Помещик страшно взбесился и за неимением палки или кнута
пустил в ход кулаки. Я сказал помещику, что он меня может
бить, если есть за что, если же он бьет зря, то с ним может быть
плохо. Рассвирепевший помещик перестал драться, стал мне
угрожать штрафом и тюрьмой и вопить, что за каждое слово он
будет штрафовать меня по рублю.
Желая мне отомстить, он однажды во время работы подошел
потихоньку ко мне сзади, ударил меня кулаком по шее и подста-
вил подножку. Было это в хлеву, и я даже не мог установить,
где он спрятался после этого. Тогда я бросил работу и пошел до-
мой, а затем уехал в Домбровский бассейн. Узнав о моем отъезде,
помещик явился к отцу и начал допрашивать, куда я выехал. Он
грозил, если я не вернусь добровольно на работу, написать в по-
лицию и потребовать моего принудительного приезда. Но я уехал
из Домбровского бассейна в Кельцы, а затем пришлось пойти на
военную службу...
...Ныне в имениях помещики угнетают рабочего самым позор-
ным образом, без всякого стеснения, ибо они знают, что из-за
страшной безработицы рабочему податься некуда. Они эксплоа-
тируют рабочего всякими способами и при помощи всяких
лживых обещаний. Рабочие же, темные и несознательные, позво-
ляют себя эксплоатировать. С существующими законами, прави-
11 Польские крестьяне
209
ламп и договорами помещики совершенно не считаются. Рабо-
чего заставляют работать по прежним царским законам. Ныне ра-
бочий во всем разочарован и никому не верит; он разорен до по-
следней степени, он теряет почву под ногами, у него нет ни хлеба,
ни обуви, ни теплой одежды. Со своей семьей ои принужден
ютиться в тесном углу. Рабочий в деревне или в именин имеет
одну тесную конуру, мокрую и сырую, протекающую со всех
сторон, при чем эта конура так мала, что в пей одра можно по-
местить одну, в лучшем случае две кровати- На кровати спят
трое или четверо, а остальные ложатся прямо на пол. Если кто-
нибудь заболевает, здоровым приходится спать вместе с боль-
ным, как бы ни была опасна эта болезнь. Можно ли воспитать
здоровое поколение, когда, например, я с девяти лет, пока не
ушел от родителей, никогда не спал дома и не знал, что такое
постель, а был вынужден валяться в конюшнях, хлевах и раз-
личных других берлогах? Мои дети тоже вынуждены валяться
неизвестно где, ибо сейчас еще труднее найти такое помещение,
где могла бы поместиться большая семья. Кроме того в этой
избе приходится держать также скотину, — кур, поросят или
кроликов. Когда утром встаешь, кажется, будто-бы выпил пол-
литра спирта, до того кружится голова. Но делать нечего, при-
ходится все это терпеть, если только хочешь жить.
Никто не может преодолеть эту нужду, — для людей труда
нет работы, дома же: ждут шестеро детей: их нужно кормить и
одевать. В течение тринадцати лет я посылаю своих детей в
школу; сначала ходили трое, потом еще трое. Каждый день при-
ходится давать денег то на карандаш, то на тетрадку, то на
другие предметы. Но этого мало. Теперь, при существовании
нашего собственного государства, учителя заставляют детей
вносить разные оплаты, и хотя родители в этих взносах отка-
зывают, но дети сами ищут разных способов, чтобы внести' эти
взносы. Ведь один ребенок не хочет отставать от другого. По-
этому дети нередко воруют у родителей -или у соседей. В резуль-
тате дети в школе учатся красть, а учителя и ксендзы им в этом
потакают. Ведь им не может быть неизвестно, что детям зара-
ботать негде, но они тем не менее требуют разных взносов.
В настоящее время все перестали и курить и шить. Часто
бывает, что нет ни куска мяса даже в самые! большие праздники;
Очень часто родители и старшие дети вынуждены ложиться
спать без ужина. Кое-что даешь поужинать только маленьким,—
они ведь не понимают, что дома есть нечего! Рабочему сейчас
никто не даст в кредит, даже если бы он умирал от голода, а у
меня дома семья — восемь человек и на 8 злотых заработка в
месяц прожить и одеться совершенно невозможно. Как напри-
мер покрыть из этого заработка следующие расходы: квар-
тира— 12 злотых, пол-сажени дров с доставкой —12 злотых,
квинтал хлеба — 18 злотых, школа ежемесячно — 10 злотых,
210
мелкие расходы — соль, мыло, керосин и пр. — 20-25 злотых
ежемесячно, содержание коровы — 8 злотых. А где одежда, кар-
тофель, где лечение и прочее? А ведь мы, бедняки, тоже с удо-
вольствием пошли бы в кино, а еще больше нам нужны книжка,
газеты и многое другое. Не помешало бы также обучить наших
детей какому-нибудь ремеслу. У меня двое сыновей уже взрос-
лых, но я не в состоянии их чему-нибудь обучать, мне нечем пла-
тить мастеру за учение. В результате у меня нет даже надежды,
что они когда-нибудь смогут помочь мне заработками на стороне,
хотя они и желают работать.
Эти заработки очень бы пригодились, можно было бы ку-
пить клочок земли, построить свою избушку, ибо с каждым
годом становится все труднее снять помещение; если в деревне
кто-нибудь и имеет свободную избу, то норовит содрать за нее
как можно дороже. Деревенскому рабочему негде посеять даже
немного петрушки и луку, а между тем это его главная приправа.
А ведь рабочий хотел бы поесть огурца, овощей или фрук-
тов. Но это одни только мечты. В желудок рабочего такие ла-
комства никогда не попадают. Этого в Польше; не было и не
будет.
Нужда нас донимает так, что прямо-таки жить не хочется.
Я не очень-то верю тому, что пишет Институт Социальной Эко-
номики, предлагающий открыто писать правду. Я уже имел та-
кой опыт, когда здесь, в Польше, меня преследовали за то, что
я писал и говорил правду... >.
XXVIII
Малоземельный крестьянин в Грубешов-
ском уезде (Люблинское воеводство).
Вернувшись из армии в 1926 г., я женился в Городле и
устроил себе там небольшое хозяйство в надежде, что теперь
наконец в свободной Польше я смогу чего-нибудь добиться, и
жизнь пойдет не так, как в царские времена, когда мой отец
был осужден вести вечно бродячую жизнь. После нескольких
лет работы, накопив 1 000 злотых, я купил два моргена земли
за 4 500 злотых, заняв недостающую сумму в) 3 500 злотых из
4°/о в месяц. Этот долг явился для меня очень тяжелым бреме-
нем, так как одни только проценты составляли 140 злотых еже-
месячно.
Так я мучился в течение нескольких лет, отказывая себе,
детям и жене в самом необходимом. Должен однако признать,
что в те времена я еще принадлежал к разряду счастливцев, так
как я работал тогда на сахарном । заводе «Стрижов». Потом
настал жестокий кризис, а с ним и увольнение. Свой долг я це-
ликом выплатить не успел, осталось еще погасить 500 злотых,
а весь мой участок земли сейчас стоит только 1 200 злотых.
Теперь я живу в доме тестя, так как! собственной избы у меня
нет. У меня имеются корова и несколько кур. Семья моя состоит
из жены и троих детей. Жена не принесла мне никакого при-
даного, ибо ее родители имеют всего два моргена земли на пять
человек детей.
В нашей деревне негде проводить свободное время, и волей-
неволей приходится сидеть дома. Дети мои еще малолетние.
Мой участок (два моргена) при существующих ныне ценах
на сельскохозяйственные продукты дает мне около 250 злотых
валового дохода в год. Из этого дохода следует вычесть расхо-
ды на обработку поля, на семена, на вывоз урожая) и обмолот,
затем земельный налог и всевозможные штрафы, всего 190 зло-
тых, так что мне остаются 60 злотых-
На пропитание семьи, считая очень скромно, соответственно
нынешнему уровню, необходимо в год: 50 кг соли, 26 кг сала,
12 кг мяса, 6 кг сахару и 7 л керосина. Все эти необходимые
продукты приходится покупать. К этому нужно еще прибавить
хлеб, картофель, капусту, муку и крупу. Часть этих продуктов
дает собственное хозяйство, а часть приходится покупать, так что
в общей сумме требуется ежегодно 430 злотых 70 грошей.
212
Как сказано выше, из общего дохода у меня остается 60 зло-
тых, остальные 370 злотых я должен где-то заработать на сто-
роне. Работу я получаю у богатых крестьян,— в общей слож-
ности в течение 170 дней в году по 1,50 злот. в день (временами
и жена ходит на заработки). Это дает 255 злот., а недостающие
115 злот. я выручаю от продажи молочных продуктов и яиц.
Должен подчеркнуть, что мясо и сахар мы потребляем только
в большие праздники и в случае болезни. Из сопоставления
моих доходов и расходов читатель легко может представить
себе уровень моей жизни и в частности понять, что я не в со-
стоянии читать газеты и книги (газету я читаю только в том
случае, если ее одолжит мне учитель). Необходимо также отме-
тить, что заработанные 255 злот. я почти полностью получаю
в натуре, так как крестьяне не имеют денег.
Фабричных товаров мы сейчас совершенно не покупаем.
Наша одежда вся в заплатах. Башмаки мы переделываем, подби-
вая деревянные подошвы, как во время мировой войны. Наша
потребность в самых необходимых предметах чрезвычайно
велика, трудно даже перечислить все то, что! следовало бы ку-
пить.
Я не состою ни в каких хозяйственных организациях, так
как все они обанкротились, и мне еще приходится доплачивать
за старые паи.
Помещение, в котором я живу, имеет 4 X 3,50 X 2,70 метров.
Вся мебель состоит из двух кроватей и стола. Вся она уже не-
сколько раз была описана судебным приставом в обеспечение
разных штрафов. В 1927 г. я выполнил в волости одну работу
и, получив за нее деньги, не наклеил на счет гербовую марку
в 20 грошей, так как ее стоимость у меня просто вычли при
расчете. Теперь за эту самую марку я должен заплатить 5 зло-
тых штрафа, 1,50 зл. за напоминание, 1,50 зл. судебному при-
ставу в виде расходов, по описи — всего 8 злотых. Таких штра-
фов у меня несколько, всего на сумму. 40 злотых.
Как увидишь пристава или солтыса,—тебя сразу же охваты-
вает дрожь. Этих гостей у нас боятся больше, чем во время войны
неприятеля, ибо защититься от них нет никакой возможности;
один приносит тебе напоминание, а другой забирает барахло из
хаты. Например, был со мной такой случай.
К моему тестю пришел пристав .с требованием уплаты какого-
то налога с оборота за 1927 год. Такого оборота, конечно, Не
было, и по справедливости платить не следовало. Но пристав
несмотря на это стал описывать вещи, а так как я живу с тестем
под одной крышей, то пристав и начал с моих вещей, как наи-
более ценных. Не помогли никакие просьбы и объяснения.
Пристав заявил, что его не касается, кому принадлежат вещи,
и что я могу подать прошение об исключении моих вещей из
описи. Я отправился к самому начальнику финансового отдела
213
в Грубешове, и он объяснил мне, как надо хлопотать об изъятии
вещей из описи. Я представил двух требуемых свидетелей, пока-
завших, что указанные вещи являются моей собственностью,
куплены лично мною и не имеют никакого отношения к при-
даному жены, при чем было указано, из какого материала еде.
ланы вещь, где они куплены, за какую цену и т. п. Все было
сделано по всем правилам и по форме и подтверждено необхо-
димыми доказательствами. Чиновник, которым занимался этим
вопросом и составлял протокол, сказал, что все в порядке, что
я могу быть спокойным, и что он пошлет в волостное правление
предписание о выдаче моих вещей.
Но каково же было мое удивление, когда спустя две недели
я получил из финансового отдела в Грубешове письмо за со
ответствующими подписями, что «просьба моя не может быть
удовлетворена в виду отсутствия оснований». В нашей волости
таких случаев было несколько десятков, и никто из потерпев-
ших не мог представить «достаточных оснований». Описанные
у меня приставом вещи отнюдь не принадлежали к .предметам
роскоши; это были — пальто жены, подушка и старое одеяло.
Я указывал начальнику финансового отдела, что вещи эти
считаются необходимыми предметами домашнего обихода, что
они последние и что газеты сообщали, что такие предметы не
подлежат описи. Но пан-начальник ответил, что его мало инте-
ресует то, что пишут газеты: у него есть свои предписания, и
он их исполняет.
Живя в глухой деревне, человек действительно не знает, кто
его обманывает — газеты ли, печатающие распоряжения мини-
стра, или же пан-начальник финансового отдела. Знаю только,
что описанные вещи будут проданы с молотка за какие-нибудь
5 злотых, и что выкупить их я буду не в состояни. И жене не в
чем будет выйти. Пока дело дойдет до аукциона, эти вещи на-
верно будут изъедены мышами или сгниют, как это уже не раз
случалось. В результате за них никто не даст и 5 злотых, долг
останется за мной и прибавятся еще новые расходы,—1 придется
уплатить за опись и аукцион.
Настали времена, каких не помнят даже и старики. Правда
говорят, что когда-то была барщина, и люди принуждены были
ходить к помещику на работу, но ведь от них требовалась толь-
ко работа, но не требовалось того, чего они не могли дать.
Многие из нас охотно пошли бы в финансовый отдел отработать
там свои налоги, но, к сожалению, всюду говорят, что вообще
нет никакой работы. Каждый из нас понимает, что государство
не может существовать без налогов, но налоги должны быть
справедливые, а не такие, как теперь, когда различные штрафы
во много раз превышают самый налог.
В течение нескольких послевоенных лет, когда у людей была
работа и. крестьянин получал за свои продукты хорошую цену,
214
он заботился как о повышении культурности своего хозяйства,
применяя разные усовершенствования, так и о приличном виде
как своего дома, так и членов семьи. Сейчас все это! отпадает.
Крестьянин не заботится о своем хозяйстве, ибо никакие заботы
и никакое приложение труда не дают выгоды, и даже при нали-
чии средств он не покупает никаких предметов домашнего обихода
из опасения, что .придет судебный пристав и опишет вещи.
Сейчас же после уборки съезжаются налоговые сборщики, и
начинаются сборы налогов, штрафов, процентов и т. п. Поэтому
каждый крестьянин должен торопиться продать свои продукты
для покрытия лежащих на нем повинностей, а спекулянты, поль-
зуясь усиленным предложением хлеба на рынке, немедленно по-
нижают цены до крайности. Возьмем, например, текущий год.
Цена ржи — 11 злот. за 100 кило, пшеницы — 17 злот., овса 8,50
злот., ячменя 9,50 и картофеля — 2 злот. Ничего удивительного
поэтому, что крестьянину хватает хлеба только лишь на уплату
налогов, а для того, чтобы прокормить семью и скотину и за-
пастись зерном на посев нужно иттн к пану и просить о кредите
до нового урожая. Если на это будет его милость, он даст в кре-
дит, но посчитает по своей цене, например, за 100 кг ржи
26 злот., за пшеницу — 36 злот., за овес и ячмень — по 18 злот.,
не считая процентов. А в результате после уборки придется от-
давать 300 кг взамен одолженных 100 кг. Одним словом, кре-
стьянин вынужден всю свою жизнь работать как вол на разных
спекулянтов, а у самого как не было, так ничего и нет.
Я уже не упоминаю здесь о разных случаях болезней. В та-
ких случаях снова идешь к ростовщику и опять залезаешь в дол-
ги, ибо нужны доктор и лекарства. Тот, кто получит кредит, при-
надлежит еще к разряду счастливцев; в большинстве же случаев
и рождаются и умирают без денег н без доктора.
Крестьянин должен отказывать себе решительно во всем, не
исключая и сахара, который, как всюду объявляют, — «укреп-
ляет». Крестьянин принужден возвращаться к доисторическим вре-
менам, носить самодельную одежду из льна и конопли и быть
своим собственным портным и сапожником. Путешествуем мы
на лошадях по 200 и более километров, так как железная до-
рога для нас недоступна.
Что касается видов на будущее, то какие же виды или
обеспечение на старость могут быть у нас? Ведь мы не имеем
никаких союзов, нигде! не застрахованы. Живем изо дня в день,
ожидая либо лучших времен, либо смерти.
На одном листе бумаги невозможно изложить все то, что
происходит сейчас в деревне, больше же бумаги у меня нет, и
дальше писать не могу. Тот, кто побогаче, может быть, напи-
шет больше. 
<11X.
XXIX
Крестьянин — владелец хозяйства в де-
сять моргенов в Опатовском уезде (Ке-
лецкое воеводство).
В нашей деревне есть такие крестьяне, задолженность кото-
рых превышает стоимость их земли и построек. К их числу при-
надлежу и я. Не хочу быть голословным и приведу доходы и
расходы нашего хозяйства. Правда, мы не ведем бухгалтерии, и
точно определить их я не могу, но приблизительный подсчет
я вполне могу дать.
Получается следующая картина доходов:
Выручка за	пшеницу.......................... 140	злотых
„	„	овес ....	•..................... 104
„	„	свеклу........................... 168
„	„ свиней.......................около	600
Всего ... 1 012 злотых
Вот доход, на который можно рассчитывать, если в хозяй-
стве не произойдет какого-нибудь происшествия, если никто не
захворает и т. п. От продажи куриц и гусей надо добавить еще
выручку в 70 злотых. Получается всего 1 082 злотых. Из этого
дохода нужно потратить средства на покупку праздничной и
рабочей одежды, обуви, теплой одежды, белья и разной мелочи,
на что в среднем надо положить по 150 злотых на человека, а
на всю семью 600 злотых. Затем следует погашение долга в
кассу—100 злотых и уплата налогов (даю цифры за 1932 г.):
Уравнительный волостной налог.................... 9.33	злотых
Земельный налог.................................19,37
Волостной налог................................. 24,28	„
Земельный государственный налог................. 39,23	„
Дорожный налог (сеймнку).........................22,10	„
Волостной дорожный налог...................•	. . 14,19
Всего . . . 158,50 злотых
К этому нужно прибавить:
Задолженность по страховке........................ 20,00	злотых
И по предоставленной мне льготе.................22,50
Итого в год . . .201,00 злотых
Налоги я плачу аккуратно, ибо в противном случае сейчас
же лишился бы коровы или подушек.
216
На табак уходит 100 злотых, на разные мелочи — ремоь
орудий, покупку подков, косы, серпа и т. п.—1100 злотых. Сл<
довательно, важнейшие расходы таковы:
1)	Одежда для семьи.......................... 600	злотых
2)	Погашение долга.......................... 100
3)	Налоги.................................... 200	„
4)	На мелкие расходы — махорка, починка орудий
и т. п....................................... 200
Итого ... 1100 злотых
Подсчет этот не точен,— налогов приходится платить боль
ше, да и различные расходы значительно выше.
Как же можно думать нынче о возведении каких-нибудь по
строек, если доходы не покрывают расходов? Приходится про-
сто недоедать, лишь бы не залезать в еще большие долги. Зара-
ботков нет. Если бы попалась какая-нибудь работа, я бы охотно
за нее взялся. В летнее время, когда работы много, мы совершен-
но не потребляем керосина, работаем от рассвета до заката.
Людей становится все больше, а земли нет, нет и заработка.
Прежде мы платили Г рубль налога с моргена, а сейчас даже
трудно разобраться, что за налог на тебя наложили, за что и
почему. И так получается с целым рядом других вещей. Ста-
рики говорят, что в прежнее время было несравненно лучше.
Мы сейчас так рассуждаем: жениться, основать свое хозяйство,
купить орудия — это значит залезть в долги по уши и за-
дохнуться.
Больше всего нас теперь угнетает вопрос о будущем. Все по
уши в долгах. У каждого налоговой задолженности от 1 000 до
3 000 злотых. Как же быть, если эти люди не могут заработать
даже на уплату процентов?
А как живут нынче безземельные? — Они живут по несколь-
ко семей в одной избе, а детей у них больше, чем у кого дру-
гого. Хлеба они едят очень мало, — им хватает хлеба всего на
два месяца, а все остальное время ohHi питаются картофелем и
похлебкой. Прежде некоторые из них держали корову и пасли ее
в лесу, за что потом отрабатывали. Теперь вместо коровы без-
земельные держат коз. В избе у такого безземельного как в
хлеву. Подушки и все более ценное продано и проедено. Одежда
у него жалкая, он ходит в ней и в праздники и в будни,
при чем заплата сидит на заплате. Его дети зимой постоянно си-
дят дома,— не на что купить башмаки. Одна пара башмаков
приходится на троих. Заработков зимой нет никаких, а летом
безземельные крестьяне ходят на работу в имения и зарабаты-
вают в день 1—1,50 злот. на своих харчах. Зимой они готовы
наняться за харчи и 50 грошей деньгами на любую работу.
217
Поежде такой безземельный мог поехать на заработки за Гра
ницу и сделать кое-какие сбережения. Сейчас эта возможность
исчезла. Сейчас в деревне безземельные крестьяне никогда не
имеют обеда и не думают об образовании и других культурных
потребностях. Самое главное — это утолить голод... Отцов сме-
няют дети, но у них нет никаких видов на будущее. Нужда ста.
ловится все более острой, в избах становится все теснее, люди
голодают, страдания народа все увеличиваются...
XXX
Зажиточный крестьянин из Радоишди-
ского уезда (Лодзииское воеводство).
Различные налоги и поборы с крестьян настолько возросли,
что ныне уплачивать их никто не в состоянии. Каждые две не-
дели в волость приходит свыше 400 напоминаний о недоимках,
при чем за каждое напоминание начисляются пени в 1 зл. 50 гр.
Это влечет за собой огромные дополнительные расходы, кото-
рые превращаются по существу в дополнительный налог. Меж-
ду тем нужда все увеличивается, а заработков нет никаких. По-
ка можно было выезжать на сезонные работы в Пруссию, люди
еще кое-как перебивались, а ныне вся молодежь болтается без
дела в деревне. Дело дошло до того, что на покупку пачки ма-
хорки складываются по шести крестьян и притом таких, из ко-
торых каждый имеет по 12 моргенов. Спичек никто не покупает,
пользуемся трутом и огнивом. Многие не в состоянии купить
себе соли. Этому трудно поверить, но это подлинная правда.
Не думайте, что речь здесь идет о плохих, нерадивых хозяевах;
наоборот, речь идет о тех, кто экономит на всем, лишь бы толь-
ко собрать несколько злотых на уплату налогов. Но эта береж-
ливость при данных условиях не спасает от задолженности. Кре-
стьяне не доедают и продают за бесценок свон продукты, лишь
бы покрыть разные обязательства, но в итоге снова вынуждены
залезать в новые долги. Прежде люди даже не знали, что такое
судебный пристав или исполнитель, а йыне эти господа — по-
стоянные гости в деревне. Те, которые налагают на народ такое
бремя, никогда не заглядывали в крестьянскую избу и не поинте-
ресовались, во Что одевается крестьянин, чем он питается и о
чем говорит. Они не верят в то, что крестьянин, продавая яйца,
сам их никогда не пробует. В этом ошибка высших сфер, это
создает недовольство, развивает коммунизм и создает новых
врагов государству.
Но мало того, что мы имеем материальный ущерб и что сель-
ское хозяйство приходит в упадок. Надо еще прислушаться к
тому, что говорит крестьянин и кого он проклинает. Он прокли-
нает Польшу! Мне самому нередко приходится слышать упреки:
— «Ты нас агитировал за Польшу, ты уговаривал нас, чтобы
мы давали государству заем, ты посылал наших сыновей воевать
против большевиков, и что же мы за это получили? Что дала нам
219
Польша? Посмотри, как над нами издеваются, как с нами обра-
щаются чиновники, как на каждом шагу пас преследует полиция,
по каждому пустяку составляющая протоколы и отнимающая у
нас последний злотый».
Подобные жалобы обычно повторяются потихоньку, но есть
и такие люди, которые уже не могут переносить эту нищету и
открыто высказывают желание, чтобы как можно скорее, при-
шли... большевики, или чтобы была революция. Вот какого рода
жалобы и разговоры приходится слышать.
Не станем говорить о том, как власти относятся к гражданам.
Возьмем, например, нынешние выборы. Никаких выборов не бы-
ло,—секретарь и учитель поручили солтысам собрать подписи, и
таким образом были составлены списки. Вместе с тем солтысам
было запрещено заранее сообщать день выборов. В самый день
выборов, в назначенный час председатель избирательной комис-
сии в присутствии солтыса и трех свидетелей прочел избиратель-
ную инструкцию, и иа этом конец. В результате солтысы не знают,
кто выбран членом комиссии, которая должна провести выборы
новых солтысов, а тем более об этом не знает население. В
тех деревнях, где народ узнал, на какой день назначены выборы,
крестьяне толпами являлись в назначенный час и (представляли
свои списки, но эти списки буквально в течение пары секунд
были аннулированы властями. В Житне произошел такой случай.
Четыре крестьянина при всем народе открыто заявили комис-
сии, что у них ночью обманным путем выманили подписи под
декларацией. Крестьяне просили председателя аннулировать их
подписи, так как они не желают быть, (избранными по данному
списку. В ответ на это заявление председатель вызвал полицей-
ских, которые и выгнали крестьян из помещения, и таким путем
список № 1 (правительственный, — прим. Ред.) одержал победу.
Мы внесли протест, под которым подписалось 150 человек, но и
это не помогло.
Тот факт, что из выборного помещения выгнали избирате-
лей, собравшихся в количестве 200 человек, и лишили их права
выбирать кого они хотят, наводит на многие размышления. Ка-
кое же это воспитание граждан? Как же эти граждане будут
уважать закон, если он так открыто попирается властью? На-
род ничего не говорит и только сжимает крепче зубы... Не дай
бог, если будут война или какие-нибудь беспорядки!
Я описал свое критическое положение, но должен сказать,
что в деревне есть много таких, которые мне завидуют, зави-
дуют тому, что у меня еще есть кусок хлеба, в то время как мно-
гим нечего есть. Сколько нынче развелось нищих, прямо! уму не-
постижимо. Деревня Житно находится на шоссе, ведущем в Чен-
стохов, и вот часто бывают дни, когда за милостыней приходят
один за другим человек пятнадцать в день.	ч
220
В нашей деревне еженедельно бывают ярмарки. На этих яр-
марках теперь не увидишь выпившего человека, кроме разве
волостного секретаря. Люди перестали жениться, уменьшилась
также рождаемость. Как член волостной рады и ревизионной
комиссии сберегательной кассы я имею возможность просматри-
вать волостной бюджет и списки налоговой задолженности и
долгов. Так вот, в нашей кассе лежит свыше тридцати опротесто-
ванных векселей на сумму около 9 000 злотых. Некоторые вексе-
ля протестованы год тому назад, должники не платят* даже про-
центов из-за полного отсутствия у них денег. Эти долги повис-
ли в воздухе, а что будет с должниками, — неизвестно. Если бы
мы теперь приступили к выколачиванию этих iдолгов, мы вы-
нуждены были бы продать в нашей деревне с молотка около
пятнадцати хозяйств и увеличить этим армию нищих.
XXXI
Музыкант и владелец восемнадцати с
пиловинй моргенов земли в Радом-
щанском уезде (Лодзинское воеводство)
Я бы хотел начать описание своей жизни 15-м июля 1920 г.
В этот день я купил 9 моргенов земли, из них семь моргенов
пашни и два моргена леса. Землю эту я купил при парцелляции
имения Правидла. Минувшая война показала, что только на сво-
ем участке можно сравнительно легко пережить тяжелые време-
на. И вот я начал работать как сельский хозяин, стремясь под-
нять свое хозяйство до культурного уровня. Однако у меня не
было никаких сельскохозяйственных орудий и не было также
лошади. Пришлось нанимать рабочую лошадь. Платить однако
за лошадь из доходов хозяйства<я не мог, так/ как хозяйство не
давало достаточного дохода. Поэтому й был вынужден занять-
ся музыкой, ездить по окрестным деревням играть на свадьбах
и вечеринках и таким образом зарабатывать на уплату за поль-
зование лошадью, а также налогов. Лишь три года спустя мне
удалось благодаря строжайшей экономии скоритьдНемнрго денег
на покупку лошади, старой телеги и плуга. Недостающие орудия
я покупал постепенно. Стремясь приобрести искусственное удо-
брение, я взял под вексель в сельскохозяйственном синдикате
240 злотых. Урожай в это время был хороший, но после того
как он был собран, цены на сельскохозяйственные (продукты
сильно упали. Я подсчитал, что если я куулю удобрений на 240
злотых, то мне придется потом, чтобы выкупить вексель, про-
дать всю рожь.
Я решил купить свиней, рассчитывая, что на них можно
будет заработать». Купил поросенка за 60 злотых и кормил десять
месяцев. Свинья получилась крупная, но тут началось падение
цен на свиней, а на картофель цены начали подниматься. Поэто-
му необходимо было свинью Ттродать. Повел я ее на ярмарку,
но мне предлагали за иее те же 60 злотых. Я возмутился, привел
свинью обратно домой -и решил ее заколоть для себя. Но в это
время пришел солтыс и стал требовать уплаты налога. Я не знал,
что делать, — заколоть ли свинью или продать и уплатить налог.
Жена не соглашалась заколоть свинью и настаивала на ее про-
даже. Через неделю я снова погнал свинью на ярмарку. Но те-
перь за нее предлагали уже только 55 злотых. Но продать было
нужно, и я'продал.
222
За что теперь приняться? Свиней держать невыгодно,—к
ним еще приходится приплачивать. Я решил, что выгоднее да-
вать усиленный корм корове: она будет давать больше молока,
и масло каждую неделю будет приносить верный дохоХ Еже-
дневный прокорм коровы обходился в 21злот. 75 гр. Корова да-
вала в день % кило масла, но цены на масло были смехотвор-
ны — 1 зл. 40 гр, за кило, значит, и это не было выходом из по-
ложения. Если бы еще имелся спрос на молоко, кое-как удалось
бы сводить концы с концами. Но деревня Житно' отстоит от го-
рода Радома( на 25 км, а в деревне молоко продать было неко-
му,— у каждого есть свое, а если у кого и нет молока, то нет и
денег на его покупку, к тому же вскоре моя корова пала. Необ-
ходимо было купить новую и одновременно искать заработка
на стороне, чтобы иметь возможность отдать долг. Прошло пол-
тора года.
Вторая корова, когда пришло время, никак не могла отелить-
ся. Я пригласил из Радома уездного ветеринара, и он сказал, что
корова перекормлена, и остается только один выход — сделать
ей операцию и извлечь теленка по частям. После этой операции
корова стала никуда негодной, и необходимо было купить но-
вую. Трудиться пришлось день и ночь, чтобы что-нибудь зара-
ботать и выплатить долги.
Работаю я очень усердно и точно подсчитываю свои доходы.
За 1931 год хозяйство мне принесло 440 злот. 88 грошей, за
1932 — 584 зл., за 1933—645 злотых. В хозяйстве в течение
всего года мы работаем втроем. За эту сумму мы должны втро-
ем прожить в течение всего года и одеться. Но откуда взять
средства на починку сельскохозяйственных орудий и на уплату
налогов? В 1932 г. я продал корову среднего качества, но выруч-
ки на уплату налогов нехватило. Правда, налоговой задолжен-
ности у меня нет, все уплачено мною в срок, но средства на это
я получаю не от хозяйства, а как и прежде от уроков музы-
ки. Днем я работаю, в поле, вечером пишу ноты для оркестра
(за довоенный и послевоенный период я успел обучить шесть
оркестров).
Когда я покупал землю, мне казалось, что я обеспечу себе
спокойную старость, но теперь вижу, что крестьянин никогда не
может себя ничем обеспечить.
К сожалению, пет таких людей, которые захотели бы загля-
нуть в крестьянскую хату и познакомиться с тем, как работает
и живет крестьянин. Не каждый имеет возможность зарабаты-
вать, как я, на стороне и выплачивать таким путем долги и нало-
ги. В нынешних условиях, когда цены на сельскохозяйственные
продукты так сильно упали по сравнению с ценами на промыш-
ленные товары, сельское хозяйство не может выжить. Оно все
больше влезает в долги и не сможет выбраться из иих до тех
пор, пока не будет урегулирован вопрос о ценах.
А как живут малоземельные крестьяне? Есть семьи, которые
круглый год не видят куска мяса или сала. Одежда их такова,
что нельзя установить, из чего она сделана. Вид у них удручаю-
щий,— бледные, исхудалые лица, особенно у| детей. Видно сра-
зу, что дети болеют туберкулезом. Что же может вырасти из та-
кой молодежи, какие могут стать из них защитники родины?
Есть однако человек настолько добросердечный, что он не
жалеет труда и посещает бедняков, минуя богатых.
Кто же этот человек? — Это господин сборщик налогов. При-
шел он как-то и ко мне в октябре текущего года. Я должен был
внести страховку от огня за 1932 год в сумме 11 злот. 95 гр. Но
сборщик насчитал мне 14 злот. 80 гр. Я заявил ему, что этого не
может быть, но он с насмешкой посоветовал мне подучиться ариф-
метике. Подсчитываю в уме вторично, получаю те же 11 зл. 95 гр.
Я заявил сборщику, что уплачу именно эту, но не другую сумму.
Сборщик возмутился и стал опять подсчитывать. На этот рдз
у него получилось 12 зл. 95 грошей. Тогда я ему заявил, что так
как он ошибается, я платить ему не буду, а отправлюсь в волость
и оттуда вышлю деньги в Лодзь по почте. Только после этого
заявления сборщик принялся вновь считать, и оказалось, что
следует уплатить ровно столько, сколько я говорил, — 11 злот.
95 грош.
Можно себе представить, что происходит, когда такой сбор-
щик приходит к людям, не умеющим считать. Чего он только
там не насчитает!..
XXXII
Малоземельный крестьянин-ремесленник
Лодзииского уезда (Лодзиысиое вое-
аодство).
...Настали времена, когда не может быть и речи о том, чтобы
возвести какую-нибудь постройку. Никто не производит строи-
тельных работ, а если и начинает строить, то старается сделать
это как -можно дешевле. К тому же теперь налицо чрезвычайное
обилие рабочих рук. От разведения свиней нет выгоды, от пти-
цеводства тоже. Обносились мы совершенно, одежды нет. На
будний день у матери, жены и сестры еще имеются бумазейные
платья и кое-какие тряпки для восьмерых детей. Старые дере-
вянные башмаки большого размера мы стараемся переделывать
на маленькие и лишь в крайнем случае покупаем новые. Мы с же-
ной имеем еще кожаную обувь, но детям даже не в чем пойти в ко-
стел. Четверо из них ходят в школу. Старшему уже исполнилось
семнадцать лет. Хотелось бы отдать его в сельскохозяйственную
школу, но это обошлось бы в двадцать злотых в месяц. Пятна-
дцатилетняя дочь тоже могла бы поступить в сельскохозяйствен-
ную школу, но на все это неоткуда взять денег. Какая уж тут
школа, когда нет денег на необходимейшие вещи! Как можно го-
ворить о школе, об одежде, о посторойке, когда хлеба хватит
только до апреля, а наше правительство страшно беспокоится о
вывозе ржи и доплачивает экспортерам премию в четыре-шесть
злотых за каждый квинтал. Купцы вывозят хлеб за границу’, а
нам нечего есть. Может быть, вы скажете, что у меня слишком
много детей, но тут уж ничего не поделаешь! Не могу же я уби-
вать свой плод да еще платить акушерке пятьдесят злотых.
Я принимаю участие в различных организациях: являюсь чле-
ном волостной рады, общественным опекуном, членом ревизион-
ной комиссии волостной кассы, казначеем деревенской пожарной
команды, председателем комитета народного дома и председа-
телем школьного надзора. Больше всего времени я посвящаю
школе, но вместо благодарности инспектор назвал меня реак-
ционером и это за то, что я не хотел согласиться на ликвидацию
школы. Подумать только, что делается для народа в этой нашей
дорогой Польше! У других честный человек пользуется уваже-
нием, а у нас его унижают. У нас преуспевают только лизоблю-
ды, негодяи и фарисеи, все они большие авторитеты в наших
правящих кругах.
Например недавно при выборах солтыса мы получили ин-
струкцию, как и кого избирать. Я не буду излагать всего содер-
жания инструкции, но в конце ее сказано, что избирать войтом
следует людей честных и моральных. Может быть, я неправиль-
но понимаю моральность, но во всяком случае я узнал из досто-
верного источника, что уездное начальство рекомендует избрать
войтом в Ц... под Лодзью человека, которого я знаю как отъяв-
ленного негодяя.
Вы спрашиваете, сколько я зарабатываю? Когда-то зарабо-
ток был больше. Раньше я зарабатывал 300 злотых, потом 200,
а теперь не знаю, зарабатываю ли 100. Если сейчас кто-нибудь
и дает работу, то сразу не платит денег и заплатит ли вообще,—
это еще вопрос...
Сейчас все сводится к тому, чтобы крестьянина штрафовать,
штрафовать и еще раз штрафовать. Полицейский штрафует за
собаку, учитель за то, что крестьянин не посылает детей в шко-
лу, сборщики за неуплату в срок налогов — земельного, дорож-
ного уездного, страхового взноса и прочего. За подпиской на
национальный заем по всем деревням ходили господа войт и
секретарь и силой заставляли подписываться. Но если бы нам
действительно было хорошо, разве мы прятали бы деньги и на-
бивали ими матрацы? Мы сами понесли бы их в банки и отдали
бы на заем. В свое время я сам купил две облигации, надеясь,
что это принесет мне прибыль. Но что же получилось? — Эти
облигации превратились в ничего не стоящий клочок бумаги.
Разве так должно поступать правительство, если оно стремится
привить уважение к собственности? Сегодня крестьяне говорят
о свободной Польше уже с отвращением.
Таково мое прошлое. Работать пришлось столько, что я уже
не могу двигать руками, а ведь мне всего 48 лет. Самому стар-
шему из моих детей семнадцать лет, а самому младшему три
года. В доме иногда нет даже куска черного хлеба. Нередко
сердце обливается кровью, когда посмотришь на свою голод-
ную детвору, а тут еще читаешь, что нашим сахаром кормят ан-
глийских и немецких свиней. Нашим хлебом кормят еще много
других врагов Польши, а немцы за это кормят нас своей химией,
т. е. сахарином. Наши господа правители печалятся о том, что
будущая война будет химической, но что нам говорить о буду-
щей войне, когда и сейчас у нас химическая война, ибо эти пра-
вители отравляют нас. Мы не имеем нынче возможности есть
масло, сало и сахар, и нет никаких надежд на будущее. Я сам
работаю в волостном самоуправлении и не вижу, чтобы можно
было что-либо сделать для нашего блага. Да и новое самоуправ-
ление, т. е. новый закон о нем сразу показал, к чему он клонит.
Избирательная комиссия состояла из помощника писаря, учите-
ля, писаря из имения и полицейского. Помощник писаря прочи-
тал нам, кого мы должны избрать, и сразу стало ясно, что буду-
226
щее самоуправление будет состоять из одних пешек, а править
попрежнему будут писарь с войтов и уездное правление во гла-
де с господином старостой. Чего же можно ожидать от будуще-
го, на что надеяться, если на каждом собрании такой господин
писарь или господин учитель расписывает, как хорошо нам, кре-
стьянам, как мы одеваемся и как мы едим, когда и сколько мы
съели капусты или капусты с квасом... Ныне же капусты почти
совсем нет и квасу нет совершенно. Что касается одежды, то же-
на когда-то сделала мне полотняные штаны, а также кожух, вот
и весь наш костюм. И если эти господа хвастают прогрессом, то
почему по школам разъезжает санитарная карета и ищет вшей
на головах у наших детей, а учитель затыкает дыры в школь-
ных стенах соломой или -сеном? Стоит ли вдумываться в буду-
щее и вообще говорить о нем? Какое может быть у нас буду-
щее! Эти господа хотят видеть нас снова крепостными, ходящи-
ми босиком, в домотканных штанах, в изорванном кожухе. Смо-
треть на этих руководителей крестьянства нам больно и неприят-
но; у крестьян зарождаются серьезные подозрения по отноше-
нию к этим деревенским властям и воспитателям их детей...
хххш
Середняк в Ясельском уезде
(Краковское воеводство).
В моей деревне очень многие до нового урожая голодали.
Лично ко мне все время обращались односельчане с просьбой
одолжить несколько кило зерна или картофеля. Я исполнял
эти просьбы, пока был в состоянии. Приходили также голодаю-
щие дети, и волей-неволей нужно, было их покормить. Однажды
пришел семилетний Ковальчик; жена моя Дала ему ломоть хле-
ба и молока и второй кусок побольше про запас, но ребенок не-
медленно съел оба куска. Мы с женой удивлялись, что ребенок
может съесть так много хлеба в один прием. Только долгой го-
лодовкой можно объяснить такой аппетит.
В 1932/33 хозяйственном году мои доходы наличными в при-
близительном исчислении составляли:
За жолочяые жиры с 4 800 литров	пэ.-8	гр.	за	литр .	.	304	злотых
„ проданные 8 квинт, зерна по	17	злотых	за	100 кило	136	„
„	_	2 свиньи .......................  140
„ проданную старую корову ......................40		„
„	_	яловую	корову.................80	„
- „ проданные 1500 шт. куриных яиц по 4 грош. . . . 60
Побочные заработки..............................30
Итого наличными . . . 799 злотых
Расходы в этом же году составляли:
Уплата 10% от 1 200 злот. -j- 2% администр. расх. . 144 злотых
Прямые налоги, государств., поземельн. и уравнит.
налоги.............................................. 9?
Взносы на содержание деревенских сторожей, костел-
ный -взнос и на ремонт костела................•	.	25
Искусственное удобрение 1без них хозяйствовать
тяжел?)......................................     115
Белье на 8 человек по 10 злот. на каждого........	80
Обувь на 6 человек п? 15 злот.	на	каждого	....	90
Праздничная и будничная одежда для 6 человек ив
40 злотых.................................   240
Лечение людей и скота..................... 25
Жиры (для приправы пищи!.................. 60
Соль............................................   20
Топливо................................... 85
Упряжь.......................................   60
Ковка лошади, ремонт сеялки, плуга	и	бороны ...	38
Покупка двух поросят...................... 30
Всего израсходовано наличными
Недобор за прошлый год составил „
1099 злотых
809
128
Никакие ухищрения тут не помогут, так как доходы увели-
чить невозможно, а уменьшить расходы тоже чрезвычайно труд-
но. Если помещику требуются дополнительные рабочие (он пла-
тит 80 гр. без содержания), то на эту работу предложение со
стороны людей, еще более бедных, чем мы, всегда превышает
спрос. Землю никто не купит, так как ни у кого нет наличных
денег. Поэтому у меня безвыходное положение.
В этом году я посеял коноплю. После урожая будем сами
прясть и делать одежду, но беда в том, что мы уже разучились
это делать. Впрочем нужда всему научит. Я например научился
теперь чинить деревянную и металлическую посуду, так как но-
вую покупать не на что. Но вот плохо! с освещением, так как при
лучине нельзя ни читать, ни писать в длинные зимние вечера. Я
часто сижу и читаю при керосиновой лампе, иногда до десяти
часов вечера, и из-за этого происходят ссоры с женой, которая
упрекает меня в том, что я зря жгу керосин. Вообще вечерами
мало у кого светится огонь, — зажигают лампу только во время
удоя и за ужином.
Ко всей этой нужде присоединяются и другие хлопоты. На-
пример, я в течение нескольких лет значился занимающимся из-
возом для уездной дороги. В действительности сам поставщиком
я не был, извозом мы занимались сообща, и все всегда было в
порядке. Но в этом году мне предписали внести страховку от
несчастных случаев. Через две недели пришло предписание, чтобы
я заплатил промышленный налог за эту поставку, затем предпи-
сано выкупить промышленное свидетельство и наконец штраф
в троекратном размере за то, что это свидетельство я своевре-
менно не выкупил.
Я внес апелляцию, которую подписали все участники постав-
ки. В апелляции я указал, что у меня не было никакого пред-
приятия, и что мы возили сообща, и сколько пришлось на каж-
дого — все было выплачено. Каждый из возивших получил 60
злотых. Всего нас было двенадцать человек, и вся сумма постав-
ки равнялась 720 злотым. Таким образом я лично на извозе ни-
чего не заработал и поэтому платить мне не с чего. Но никакие
мои протесты не помогли: пришел судебный пристав и описал
вещи. Я отправился в финансовое правление, но и это не помог-
ло,—приказали платить. Тогда я собрал свою артель, рассказал
им, как обстоит дело, и предложил сообща внести налог и штраф.
Компаньоны ответили, что налог и штраф взыскивают непра-
вильно, да и кроме того у них нет денег. Я указал на то, что мне
угрожает продажа вещей. Компаньоны ответили, чтобы я им дал
знать, когда будут забирать имущество. Тогда они соберутся и
окажут сопротивление. Но я не могу этого допустить, так как
знаю, чем это пахнет.
К брату (потерявшему все то, что он имел, и живущему те-
перь у меня без всяких средств) тоже явился пристав и стал опи-
сывать мои вещи. Я указал приставу, что эти вещи мои и что я,
хоть и содержу брата, но налогов за него платить не обязан. Но
пристав ответил, что он сделает свое, а я могу подать заявление
об исключении моих вещей из описи. И вот снова канитель, сно-
ва приходится писать и ходить по учреждениям...
С общественной работой тоже плохо. Правление окружного
сельскохозяйственного товарищества, членом которого я со-
стоял, распущено за то, что оно не хотело проводить политики
определенной партии (читай: фашистской, — Ред.). Из правле-
ния окружного союза крестьянской молодежи я выступил сам,
ибо туда вошли люди, проводящие политику, враждебную
деревне, и мне было стыдно заседать с ними в одном правлении.
Наша молодежь также поняла, какая работа ведется сверху, и
готова перейти в союз молодежи «Вици». Кружок молодежи в
нашей деревне это уже сделал. Я иногда по приглашению моло-
дежи хожу на собеседования с нею. На этих собеседованиях я
указываю, что если деревня хочет выйти из своего нынешнего
состояния, она должна учиться и не должна следовать ни за де-
ревенской интеллигенцией, ни за духовенством, ибо надежды на
них были обмануты, а она должна спасать себя и помогать себе
сама. Я указываю также, что каждый имеет право на жизнь, что
крестьянин такой же человек, как помещик или ксендз, что кре-
стьянин не должен гнуть ни перед кем спину, что общественная
жизнь должна опираться на принцип любви к ближнему, что не-
обходимо кооперироваться, чтобы противодействовать капита-
лизму. Я рекомендую молодежи, чтобы она читала молодежные
газеты <Вици», «Знич», «Млода мысль людова». За это некоторые
из учителей заявляли, что я пропагандирую атеизм, соединенный
с коммунизмом, при чем об этом даже был послан донос нашему
ксендзу, который вызвал меня по этому делу и пытался напра-
вить на путь истины. Самым большим проступком в глазах
ксендза было то, что я рекомендую упомянутые/ газеты. В разго-
воре с ксендзом выяснилось, что сам он этих газет не читал й по-
этому не может судить, в каком духе они пишут.
В прошлом году, когда крестьяне решили устроить демон-
стративную забастовку против картелей, меня выбрали в нашем
уезде председателем забастовочного комитета. Я организовал
эту забастовку в самых легальных формах, и дело нигде/ не до-
шло до каких бы то ни было нарушений закона. Однако моя
работа была признана подстрекательством, и я ни за что теперь
должен платить штраф, просидев кроме того под арестом.
Я впрочем надеюсь, что все это пройдет и что настанет спра-
ведливость. Нас, крестьян, никто не сумеет съесть. Мы выносли-
вее, чем кто-либо другой. Наши отцы сумели перенести худший
шляхетский гнет, шляхта уже почти исчезла, а мы, крестьяне, су-
ществуем и будем существовать.
230
XXXIV
Малоземельный крестьянин Лямаяовско-
го уезда (Краковское воеводство).
В 1924 году я женился, и отец переписал хозяйство на мое
имя с тем, чтобы я выплатил остальным членам семьи их семей-
ные доли. В то время я работал по очистке дистилляционных
котлов и зарабатывал не плохо., В 1928 году я выплатил брату
его долю и надеялся, что, делая сбережения, я выплачу и ос-
тальным. Между тем дело обернулось иначе. В 1929 году нача-
лись увольнения, было уволено 40% рабочих, главным образом
таких, которые имели земельные участки. В числе уволенных
оказался и я.
Настали тяжелые времена; цены на сельскохозяйственные про-
дукты быстро падали, а расходы росли. В 1930 году начался на-
бор рабочих во Францию, я записался в бюро, но врач не при-
знал меня годным, и я должен был возвратиться домой. Здесь
я и почувствовал всю тяжесть этого страшного кризиса. Нужно
было платить проценты и налоги, при чем налоги значительно
возросли. Например, в 1925-26 году я продал молочного телен-
ка за 70 злотых, а налога уплатил 12 злотых. Ныне же продаж-
ная цена такого теленка 15 злотых, а налоги я плачу такие: зе-
мельный 12 злот., дорожный 17 зл., страхование от огня 7,50 зл.
и к этому еще уравнительный налог.
У меня трое детей, двое из них посещают школу, нужно их
одеть, обуть, а взять на это неоткуда. Белье и одежда на исходе,
а новую купить не на что, — все поглощают долги и налоги. Ме-
ня охватывает отчаяние. Я не мот и * пьяница и все же впал в
такую нужду. Если бы я мог предполагать это заранее, я бы не
взял на себя все хозяйство с обязательством выплачивать се-
мейные доли. Таких, как я, очень много. В нашей деревне най-
дется не больше трех хозяев, не имеющих долгов, а все осталь-
ные по уши в долгах. Каждый ждет какой-нибудь перемены, но
ее все не видать. Единственный выход из положения — это по-
мощь правительства. Оно могло бы снять с нас задолженность
по крайней мере на 60%. Кроме того мы давно уже требуем за-
прещения картелей, благодаря которым промышленные товары
дороги, и мы в деревне не в состоянии их покупать, хотя необ-
ходимость в этом большая, ибо многие в деревне уже ходят без
рубашки. Соли купить не на что, вместо спичек мы употребляем
огниво, вместо сахара сахарин, вместо чаю — липовый лист. В
131
виду дороговизны водки деревня гонит' самогон, мыло приобре-
сти не на что, и люди для стирки пользуются щелоком. Ламп в
деревне почти нет, — керосин слишком дорог, и вместо ламп
деревня пользуется коптилками.
У нас, в Прикарпатье, хозяйства чрезвычайно раздроблены. На-
пример, в моей деревне почти в каждой избе живут по две семьи,
так как эмиграции нет, а населейие увеличивается. Молодежь
болтается без дела, и результаты всего этого таковы, что люди
скрежещут зубами, и ненависть к власти и государству растет. А
ведь это страшно и этого быть не должно. Всему этому можно
было бы помочь. Ведь в Польше очень много крупных поме-
щичьих землевладений, можно было бы провести их парцелля-
цию и раздать крестьянам землю. Это наверное принесло бы
пользу государству. Опора государства не кто иной, как крестья-
нин. Ведь я сам видел, как во время войны все помещики бежа-
ли, а крестьяне оставались. Может настать момент, когда крестья-
не бросятся на имения.
Но этого не хотят понять люди, правящие государством.
Устраивают какие-то сельскохозяйственные недели, обещают
много, но ничего не выполняют. Нужда как была, так и осталась,
и крестьяне в результате теряют доверие к государству. Но ведь
нас должны бы выслушать и помочь нам по мере возможности,
и это надо сделать немедленно, ибо потом может быть слишком
оздно.
29Э
xxxv
Сын малоземельного крестьянина в Ва-
довицком уезде (Краковское воеводство).
Вращаясь больше всего среди бедного придавленного народа,
емотря на его нищету, жалобы и горькие слезы, видя оборван-
ных и голодных детей, выпрашивающих взглядом кусочек хлеба,
а часто и стариков, о которых некому позаботиться, я забываю
о своей судьбе, ибо вижу, что им живется еще хуже, чем мне.
Пока мы живем, основная наша потребность это пища. Пищу
эту дает нам большею частью наша мать-кормилица-земля,
по дает все же не даром. Если землю не обрабатывать, на ней
ничего не вырастет. Кто предназначен для этой работы? Не
кто иной, как крестьянин, который работает, чтобы могла про-
кормиться вся страна. И вот за этот труд господа называют его
«хамом» и считают его рабочим скотом, обязанным на них ра-
ботать. За что же они нас так поносят? Если мы не имеем выс-
шего образования, то это не наша вина. Для того, чтобы учиться,
нужны деньги и достаточное время. В деревне же для бедняков
об этом не может быть и речи. Ребенок, окончив двухклассную
школу, заканчивает этим курс образования на всю свою жизнь.
По окончании школы он идет пастухом к какому-нибудь зажи-
точному хозяину, либо остается дома, где тяжело должен отра-
батывать свою нищенскую пищу.
Почему это в деревне бедняки являются наиболее слабо раз-
витыми и преимущественно страдают плохим здоровьем? — А
потому, что с малых лет они надрывают свои силы и плохо пи-
таются, потребляя главным образом картофель без каких бы то
ни было жиров. Стоит только заглянуть в избу бедняка, -при-
смотреться к его работе и к его пище, чтобы сейчас же понять,
почему он и его дети так плохо выглядят. Ребенок не имеет по-
чти никакого присмотра, да и кто за ним: будет присматривать,
когда отец и мать уходят на работу, а дети большей частью
остаются под присмотром стариков, истощенных тяжким тру-
дом в течение всей жизни, которые в сущности сами нуждают-
ся в присмотре? А питание? — Едва ребенок немного подрастет,
его сразу же начинают кормить тем же, чем и взрослых, только
в уменьшенном размере, а позже, когда он начинает ходить в
школу, ему на завтрак дают вчерашнюю картошку и молока самую
малость, так как молоко по необходимости продается на масло-
бойный завод.

Ничего удивительного, что при таком питании у взрослых-не-
хватает сил работать, а дети ходят со вздутыми животами,
имеют кривые ноги и тонкие, как спички, руки. Разве может из
такого ребенка вырасти сильный рабочий, который будет в со-
стоянии содержать трудами своих рук отца и мать, когда они
состарятся?..
Зимой, когда выпадает снег и кончаются волевые работы,
крестьяне-бедняки собираются и рассказывают друг другу раз-
ные новости. Каждый живет надеждой и говорит, что весной на-
верное будет лучше. Эти разговоры заменяют им газету, которую
они все равно не могли бы прочитать, ибо они не обучены грамо-
те. Зато богатые крестьяне выписывают разные сельскохозяй-
ственные книжки, газеты и знакомятся с различными приемами
улучшения хозяйства.
Все мы живем надеждой, что будет лучше, и эта надежда, об-
легчает нам нашу тяжелую долю.
234
XXXVI
Крестьянин — владелец двадцати
моргенов в Б_идгоском уезде
(Поморское воеводство).
...Летом я ежедневно встаю в четыре часа утра,—нужно не-
сти молоко на рынок. Зимой встаю на полчаса позже, так как
молоко быстрее охлаждается.
Весной я хотел разобрать старую печь и сложить новую в
комнате отца, — старая зимой топилась плохо. Я решил занять-
ся этим не раньше, чем закончу посадку картофеля. Но после
картофеля надо было заняться посадкой свеклы, затем пришла
очередь капусты. Не успел я посадить капусту, как уже подо-
спела! копка торфа. Еще эта работа не была закончена, как уж
появились всходы свеклы, требующие прополки, а затем опять
пришлось заняться капустой. Должен сказать, что все овощи мы
должны обязательно сажать на лугу, так как посадка на пахоте
очень рискованна, ибо там почва песчаная. Но на лугу страшно
одолевают сорняки.
Особенно одолевают нас темносерые гусеницы толщиной в
карандаш, пожирающие всходы.
Когда в прошлом году мы посадили в один день около ше-
сти коп капусты, то на четвертый день черви уже пожрали все
дочиста, и я был вынужден сажать вторично, предварительно
тщательно уничтожив гусениц.
Но вот когда все уже посажено, сейчас же появляется новая
работа. Нужно быстро прополоть свеклу, затем заняться тор-
фом, да и кроме того уже время засевать луг.
Выйдешь, бывало, утром в поле, а возвращаешься только по-
сле заката. Обед приносят дети или жена. Не успеешь управить-
ся с сеном, как уже на очереди уборка, а кроме того нужно сва-
ливать и свозить торф.
Но мало того, что у нас и своей работы по горло, приходится
итти еще отрабатывать за взятую у соседей борону или другое
орудие. Приходится бросать свою работу и отрабатывать чу-
жую, иначе в следующем году никто ничего не одолжит.
После уборки наступает молотьба, затем надо съездить раза
два в город продать картофель, так как очень нужны деньги.
Бывает, что «не повезет», и картофель приходится везти обрат-
но.
Словом, не успеешь оглянуться, как уж' наступает осень. Сно-
ва сено, снова глубокая пахота, надо быстро убрать картофель

и посеять после него рожь (в нашем хозяйстве мы производим
голько рожь и картофель). Когда эта работа закончена, прихо-
дит время копать свеклу, убирать капусту и везти на продажу
в город.
Так пролетело лето и пришла зима, а печь я так и не пере-
ложил, — нехватило ни времени, ни денег.
Крестьянская семья питается только продуктами своего хо-
зяйства. Такие предметы, как рис, какао и т. д., сейчас совер-
шенно не покупаются. Само собой разумеется, ч го приходится
обходиться без мяса. Фунт сала должен хватать па неделю. Я
большею частью ем сухой хлеб, а сало приходится отдавать де-
тям. Масла мы не едим, молоко мы вынуждены продавать, а для
себя оставляем не больше двух литров. Чго же касается продук-
тов монопольной торговли, как например табак или водка, то
для нас они не существуют.
Что касается моих общих пожеланий, то их можно было бы
выразить в нескольких словах, а именно, что необходимо спра-
ведливое отношение ко всем гражданам. Разве можно назвать
справедливостью, когда один в состоянии с улыбкой на губах
выдерживать кризис, в то время как другие с огромной трево-
гой ожидают завтрашнего дня? Правда, весь мир бьется или,
вернее, делает вид, что бьется над вопросом об этом мировом
кризисе. Созываются разные конференции — хлебные, торговые
и другие, на которых ищут путей выхода из этого хаоса. Но эти
господа либо не видят, либо не хотят видеть, что эти пути у них
од носом. В самом деле, какая польза от этих конференций?—
Сперва заполняют целые страницы газет надоедающими до тош-
ноты описаниями предстоящей конференции, затем обнадежи-
вают насчет достигнутых на конференции успехов, далее устраи-
вают торжественные проводы делегатов, и наконец весь сель-
скохозяйственный мир узнает, что на всей этой конференции
убита одна муха.
По моему мнению (это у нас общее мнение), необходимо:
1) уничтожить все картели и уравнять цены сельскохозяйствен-
ных продуктов с ценами промышленных продуктов, 2) запретить
под угрозой тюрьмы и конфискации имущества получать боль-
шие жалования. Самое большое жалование не должно превы-
шать 1 000 или 1 500 злотых в месяц, и это должно быть обяза-
тельно для всех без исключения граждан. Разве это не возмути-
тельно, когда читаешь, что тот или другой директор какого-ни-
будь сахарного завода, рудника или банка получает свыше де-
сятка, а то и несколько десятков тысяч в месяц. Конечно, такие
люди могут смеяться над кризисом.
Мне много приходилось читать в разных сельскохозяйствен-
ных газетах о том, как нужно кормить корову или лошадь, но
мне никогда еще не приходилось читать, что должен есть чело-
век, чтобы быть сильным и работоспособным. Конечно, государ-
236
ство, вывозя сахар для английских свиней, имеет некоторую вре-
менную пользу, так как получает за это иностранную валюту, но
разве оно благодаря этому не теряет одновременно на меньшем
сбросе на бэкон? А сколько теряет государство на истощенном
гражданине, который не имеет возможности потреблять «вита-
минов»? В данный момент предполагается продавать специаль-
ный сахар для скота по 15 злотых за 100 кило. Итак, авторитет-
ные власти выше ценят скот, чем людей. Пусть такие вещи, как
сахар и керосин, будут доступны бедному населению, и пусть
авторитетные люди с большим внманием относятся к этому на-
селению, пусть они не делают его жизнь еще более тяжелой.
В прежние лучшие времена каждому разрешалось рыть пни
в государственных лесах, при чем за квадратный метр брали по
одному злотому. Теперь же при обнищании деревни за один
квадратный метр таких пней требуют 2,50 зл., а ведь эти пни
нужны именно беднейшему населению. Неужели 50 грошей за
метр не были бы достаточной платой?..
XXXVII
Крестьянин-огородник, имеющий два с
половиной моргена в Познанском уезде
(Позианское воеводство).
...Что касается одежды, то порвалось решительно все, что
оставалось еще от прежних времен. С тех пор как я приобрел
участок, настали трудные времена. Покупаем только самое не-
обходимое, при чем и это необходимое разделяется на просто
необходимое, очень необходимое и безусловно необходимое.
Предпочтение отдается всегда этому последнему. В последнее
время мы никогда не покупали одежды за наличные, а исключи-
тельно в рассрочку. Все наши лохмотья уже перелицованы, а
третьей стороны, к сожалению, у них нет. Хожу как оборванец,
и задняя часть тела вылезает из штанов.
Уровень жизни деревни ныне ужасающий. О себе я не говорю,
потому что я еще кое-что зарабатываю на стороне. Но местную
жизнь я хорошо знаю. Люди не получают в достаточно^ количе-
стве потребной организму пищи, недоедают и даже голодают.
В результате заметно истощение, и организм легко поддается бо-
лезням. Люди со слезами на глазах жалуются на то, что им при-
ходится питаться только картофелем, а нередко у них нет и его.
Что касается безработных «квартирантов», т. е. тех, которые жи-
вут в деревне, но не имеют земли, то у них возник странный обы-
чай: они совершенно потеряли самолюбие и посылают своих де-
тей к нам, колонистам, выпрашивать то овощи, то пару яиц, то
уголь. Впрочем удивляться этому нечего, — каждый должен бо-
роться за жизнь. Но что станет с этими детьми, которые посто-
янно недоедают? — Немудрено, что в школе у нас господствует
туберкулез.
Существует у нас и другое явление, вызванное кризисом и без-
работицей. Калитка во дворе ни на минуту не закрывается: весь
день один за другим приходят нищие. Ходят не только из на-
шей деревни, но и из города. Кроме того каждый месяц прихо-
дят несколько подписных листов — то на безработных, которые
уже не имеют права на пособие, то на таких, которые этого пра-
ва еще не получили, то на таких, которые вообще не получают
ничего, так как считается, что они имеют земельные участки
(которые, кстати сказать, им иичего не приносят). О том, чтобы
кю-либо мог позволить себе книжку, газету или сходить в город
и кино или театр, нет и речи. Все это для бедняков не суще-
ствует.
Перспектив на будущее никаких. Хорошая конъюнктура уже
не вернется, об этом не может быть и речи. Все говорит за то,
что мы останемся на этом низком уровне.
238
XXXV111
Поденщик (музыкант), позже владелец
участка в Мыслнницком уезде, который
после войны переселился в Ииоврсцлав-
ский уезд (Позианское воеводство).
...Цены на сельскохозяйственные продукты стали падать все
ниже, а налоги непрерывно возрастали. Деревня все больше ра-
зорялась, нужда стала выступать все явственнее. Деревню все ча-
ще стали навещать налоговой сборщик и судебный исполнитель,
забирающие имущество крестьянина и продающие его за бесце-
нок. То, что крестьянину в течение многих лет удалось съэконо-
мить благодаря тяжелому труду, теперь уничтожается без со-
страдания. Теперь уже нет речи о сбережениях или о выплате
долгов: все идет на уплату процентов и налогов.
Наибольшее зло, вызывающее разорение крестьян, это паде-
ние цен. Прежде тоже платили налоги, выплачивали долги, но
цены на продукты были подходящие, а теперь этого равно-
весия нет. Сельскохозяйственные продукты теперь дешевле, хо-
тя урожаи меньше прежних, в виду того, что крестьянин не в
состоянии теперь приобретать искусственное удобрение, кото-
рым он раньше пользовался довольно широко.
Квинтал пшеницы стоит ныне 16-17 злотых, и за эту сум-
му можно приобрести всего лишь два с половиной квинтала
угля. До войны же квинтал пшеницы стоил 10 злотых, и за эту
сумму можно было -приобрести десять квинталов угля.
То же самое, если не хуже, и с солью—,этим предметом пер-
вой необходимости. До войны квинтал соли стоил 16 злотых,
что равнялось цене полутора квинтала пшеницы. Ныне же квин-
тал соли стоит 36 злотых, что равняется цене двух с половиной
квинталов пшеницы. Точно такое же положение и со спичками,
дровами и сахаром. О сахаре крестьянин скоро совершенно за-
будет. Он покупает его лишь в большие праздники. Ныне кре-
стьянин едва дышит, он живет без всякой надежды на лучшее
будущее.
Прежде, бывало, когда наступала уборка, крестьянин с радо-
стью смотрел на плоды своего труда и подсчитывал свои сбере-
жения. Ныне же он смотрит на все равнодушно, разочарованно,
с мыслью о том, что если не сегодня, то завтра плоды его труда
заберет судебный исполнитель. Прежде крестьянин после работы
садился за газету или книжку из желания чему-нибудь научить-
ся, а ныне, если ему и случится когда-нибудь купить газету или
попросить ее на время, то только для того, чтобы узнать о новых
налогах.

XXXIX
Владелец двадцати девяти моргенов в
Щучинском уезде (Белостэкское вое-
водство).
Ныне настали такие времена, что в доме месяцами нс найдешь
даже ни одного злотого и в случае болезни или какой-нибудь
другой надобности приходится бегать и занимать по несколько
злотых. Никаких улучшений в хозяйстве я теперь не произвожу,
средств нехватает даже на такие необходимые вещи, как плуг,
борона или телега. В течение всего лета из-за отсутствия одеж-
ды я ни разу не был в костеле, и никаких видов на покупку
одежды у меня нет. Что же будет дальше, как 'продержаться в
этих условиях? Это не жизнь, а прозябание! Слабеем и физиче-
ски и морально, всякая жизнь замирает. У молодежи нет никаких
развлечений, которые устраивались сравнительно еще не так дав-
но— в 1926/27 гг. Но чего тут говорить о развлечениях, когда
люди стали совершенно равнодушны к книгам и газетам. Что
нас довело до этого? Конечно не роскошь, а нужда. В мою дере-
вню в период 1924 — 1930 гг. выписывалось десять различных га-
зет, а ныне приходит только одна. Книжек теперь никто не по-
купает.
Разве может человек жить в таких условиях? Разве для этого
он работает с утра до ночи, чтобы ему нехватало ни на книж-
ку, ни на газету? До войны крестьяне нашей деревни читали не
особенно много, но все же газет приходило больше, чем теперь.
Кроме того, крестьяне собирались на беседу в пивную, и за бу-
тылкой пива всегда находилось какое-нибудь развлечение.
Положение сельского хозяйства, как я понимаю своим кре-
стьянским умом, ныне просто ужасающее. Если я, владея 29 мор-
генами земли, нахожусь в таких условиях, то в каком же поло-
жении находится крестьянин, у которого все хозяйство состоит
из 2—5 моргенов? А ведь таких крестьян очень много. Разве для
этого мы переносили голод и нужду во время немецкой оккупа-
ции? Разве для этого мы помогали морально и материально
освобождать отечество? Сельское хозяйство, на которое опи-
рается государство, третируется как пасынок, и ныне часто прихо-
дится слышать, как люди сожалеют, что прошли прежние царские
времена, когда мы были рабами, но были более сыты.
Мало того, что крестьяне доведены до нишеты, их еще ли-
шают избирательного права. Об этом позаботились, а вот о том,
240
чтобы облегчить положение крестьянина и создать ему лучшие
условия, об этом никто не думает. Те, кому в действительности
хорошо, не должны говорить, что им плохо: пусть они придут
в деревню к крестьянину или рабочему и убедятся, что крестья-
нин экономит решительно на всем, но несмотря на это ничего у
него нет. С тех пор как изобретены спички вряд-ли кто-нибудь
слышал, что каждую спичку можно разрезать на части, как это
делают теперь крестьяне. Если такое положение будет продол-
жаться, я не только не налажу своего хозяйства, но еще прежде-
временно отправлюсь в рай. Несмотря на скверное питание, ине
приходится работать за-двоих и даже за-троих. Впадаешь в
нервное расстройство, когда принимаешься раздумывать о том,
как выбраться из этого тяжелого положения...
Часто я ставлю себе самому вопрос, кто во всем этом виноват?
Работаю я сверх сил, но не имею возможности жить так, как
полагается человеку. Ответит ли кто-нибудь на этот вопрос и
дождусь ли я той звезды, которая начнет светить трудящемуся
народу?..
Середняк, ныне владелец участка, полу-
ченного после проведения комассации
в Высоко-Мазовецком уезде (Белосток-
ское воеводство).
Расскажу о том, в каких условиях приходится работать в хо-
зяйстве. Землю обрабатываешь не покладая рук, покупаешь да-
же искусственное удобрение и, когда настает урожай, испыты-
ваешь радость гораздо большую, чем женщина, родившая ре-
бенка. Но какой из этого толк, если работа не выгодна, хотя
во всем себе отказываешь? Едва-едва хватает на уплату налогов,
а где же средства на соль, керосин, спички, обувь и одежду?
Если удается откормить поросенка, то все равно приходится его
продавать, несмотря на слезы жены и детей, которые, во всем
себе отказывая, этого поросенка откармливали, надеясь, что по-
том удастся отведать мяса и сала. Но поросенка приходится
везти на ярмарку: ведь и телега, и плуг, и все другие орудия
требуют починки.
Теперь наступил самый кризисный из кризисов. В прежние
времена, продав квинтал ржи, можно было на полученную сумму
не только сделать все необходимые покупки, но еще сходить
в трактир посидеть с соседом. А теперь, даже если продашь вдвое
больше, все равно не купишь того, что можно было купить преж-
де на вдвое меньшую сумму.
Слава богу, я уже переживал тяжелые времена, но таких, как
теперь, переживать еще не приходилось. Бывало, выйдешь в по-
ле пахать или сеять, встретишь соседа, поговоришь, покуришь, а
тем временем скотина отдыхает. А теперь как заложишь лошадь,
то без отдыха гоняешь ее до обеда. Все стали страшно нервные,
на рынке или на ярмарке постоянно замечаешь,1 что люди кругом
что-то про себя бормочут, а многие разговаривают сами с собой.
Если крестьянину удается откормить свинью, он все равно вы-
нужден ее продать. Молоко он вынужден носить в маслобойню,
а сам питается картофельной похлебкой, приправленной снятым
молоком. Можно смело сказать, что крестьянин ест со свиньями,
живет со свиньями.
Но должен ли в Польше быть кризис? По моему мнению, — нет,
так как в нашей стране есть все, как в стране аграрной: и хлеб,
и мясо, и масло, и яйцы, и мед. Все, что нужно, крестьянин доста-
вит, если только это будет оплачиваться.
242
Теперь коснусь религиозных обрядов. Разве у нас установле-
но, сколько духовенство должно брать за похороны, венчание и
крестины? Приходится платить столько, сколько запросят. Если
хочешь хоронить по крестьянскому обычаю, как требует старая
традиция, готовь 100 злотых... Прямо страшно умирать, но уми-
рать все равно надо. За венчание приходится платить 40 злотых.
Кому приходилось читать описание XVI и XYII столетий, тот
может сказать, что наш век очень похож на те времена—столько
же монашеских орденов и разных католических союзов, и все
они охвачены жадностью и корыстолюбием. Не буду говорить об
этом подробно, — всякий сам поймет...
Владелец двенадцати моргенов в Нулав-
ском уезде (Люблинское воеводство!.
Мною подано правительству прошение о помощи, но до сих
пор я не имею никакого ответа и сомневаюсь, будет ли какой-ни-
будь результат. Приближается зима, необходимо купить топливо,
теплую одежду и обувь для себя и детей. Но откуда я на все
это возьму денег? Заработков никаких нет, а налоги не только
не уменьшились, но еще установлены новые. Одним словом,
жизнь в деревне — это настоящее бедствие.
Иные утверждают, что крестьянину в деревне живется хорошо,
что у него есть все — мука, крупа, молоко, яйца и поэтому ему
ничего не приходится покупать. На это я отвечу, что у крестья-
нина, может быть, это все действительно и есть, но сам он этого
не потребляет, а вынужден отдать за бесценок, лишь бы только
иметь возможность приобрести необходимые ему вещи. О по-
купке хотя бы одного моргена земли нечего и думать. Жизнь
постепенно замирает, люди воздерживаются от женитьбы, рож-
даемость падает, да и зачем собственно деревенскому человеку
являться на свет, если все равно он ничего хорошего не видит,
и если все его презирают? Все это происходит потому, что мы
темные и неорганизованные...
XLII
Владелец, десяти гектаров в Островском
уезде (Белостокское воеводство).
Говорят, что кризис вызван тем, что слишком много всех
товаров, но я лично вижу, что этих товаров не слишком много,
так как люди голодают и буквально отказывают себе во всем,
лишь бы достать хоть немного денег. Детям жалеют даже капли
молока. Я видел собственными глазами, как в костеле во время
службы по случаю окончания учебного года дети падали в обмо-
рок, и учителя выносили их на руках. Ныне половина детей в де-
ревне больна туберкулезом; это понятно, ибо дети плохо одеты
н обуты, часто голодают и мерзнут. При мысли о будущем
сердце обливается кровью. Если так будет продолжаться, все
поколение вырастет больным и хилым. Ныне в деревне много
безземельных, которые буквально голодают. Их пища — вода
и картофель, нередко без соли. Но не лучше и тем, кто имеет
клочок земли...
XLIII
Владелец двух хозяйств в двух разных
местностях Ланцуцкого уезда (Львов-
ское воеводство!.
Ныне мы отказываем себе решительно во всем. Сахару мы
не потребляем, разве только что в большие праздники, на соли
экономим,—юна очень дорога. Женщины переносят огонь из дома
в дом в железных горшках, а каждую спичку я разделяю на две,
а иногда и на четыре части. Керосин и лампа у нас в деревне—это
роскошь. Избы освещаются просто лучинами, а я еще мечтал, что
доживу до того момента, когда в избе загорится электриче-
ство!.. На будущее видов — никаких. Правда, некоторые живут
не плохо,—это те, у которых есть наличные сбережения, сделан-
ные в прежние лучшие времена, и нет детей. Такие еще живут
кое-как. Вообще же живут отчаянно. Трудно даже поверить, что
крестьянин, который производит продукты, разводит свиней и
кур, принужден питаться картофелем, капустой, хлебом и моло-
ком, ибо все продукты животноводства он вынужден отдавать за
бесценок.
246
XLIV
Дочь крестьянина, владельца хозяйства
иа участке, полученном после комассации,
в Поставском уезде (Вилеиское воевод-
ство).
Жительница деревни, дочь окраинного крестьянина, хочет
поделиться с читателями «Крестьянских воспоминаний» тем, что
в последние годы пережили она сама, ее родственники и соседи.
1926 г. оставил у меня незабываемые воспоминания. В этом
году в нашей деревне, когда-то очень большой, была проведена
комассация. В трудных материальных условиях, после разори-
тельной войны, при ничтожном урожае, без гроша денег, — все
сбережения, сделанные; в царских рублях, тогда обесценились,—
мы приступили к напряженной работе с мыслью, что эта комасса-
ция и наш муравьиный труд принесут нам лучшее будущее.
Все мы без исключения всей семьей набросились на работу,
которая заключалась в уничтожении межевых границ прежней
чересполосицы на нашем участке. Мы рыли канавы, осушали
землю, сажали деревья и кроме того занимались тяжелыми поле-
выми работами. Перенесение построек шло чрезвычайно медлен-
но. Сначала мы перенесли только амбар, и он в первое время
служил нам также квартирой. Другие постройки из-за недостатка
денег мы перенести не могли.
Рабочая сила нашей семьи состояла из родителей, маленького
брата и нас, трех сестер, ц на наши женские плечи свалилось
чрезвычайно много работы. Кроме чисто женских работ нам
пришлось иметь дело и с плугом, и с косой.
Добывая кусок черного хлеба, мы работали с чрезвычайным
трудом, но,—увы,—и этого хлеба нам часто нехватало, ибо кор-
милица-земля давала очень скверный урожай. Это объясняется и
качеством почвы и стихийными бедствиями, а также и тем, что
земля не получила того, что необходимо для хорошего урожая.
Нет ничего удивительного в том, что земля наша не хотела дать
хорошего урожая. Наш живой инвентарь был распродан, и у нас
остались только корова и лошадь, и это все на десять гектаров
земли. Искусственных удобрений мы не применяли, —на их по-
купку не было денег.
К осени 1927 года у нас уже| был дом, вернее, то, что носит
название жилого дома. В этом доме не было настоящих окон
и их заменяло маленькое отверстие; отсутствовали также и по
лы, и только большая печь составляла все удобство нашей избы
Чтобы сложить эту печь, мы были вынуждены занять скромную
сумму за очень большие проценты. Остальные постройки — хлев
и саран — остались на прежнем месте, и хождение туда осенью и
зимой по болоту и снегу не принадлежало к числу больших удо-
вольствий.
Несмотря на все наши старания, мы не были в состоянии
собственными силами перенести на наш участок эти постройки.
Здесь не помог ни пост (мы не ели ни мяса, ни масла, пи яиц,
продавая все это на рынке), ни экономия на одежде, дошедшая
до того, что вместо башмаков мы носили лапти. Нам пришлось
искать помощи у Государственного сельскохозяйственного банка,
который в то время предоставлял займы для проведения комас-
сации.	----- j
Ценность полученных нами денег была невелика, так как
пуд ржи тогда стоил десять злотых. Но отец занимал деньги по-
тому, что они были очень нужны; к тому же он рассчитывал,
что при первом же хорошем урожае он будет в состоянии возвра-
тить долг. Но все эти расчеты отца, как и всех без исключения
односельчан, оказались ложными.
Настал 1928 год,— год бедствия и неурожая для всей Вилен-
щины. Голод охватил всю нашу деревню. Правда, в то время
в виде помощи предоставлялись займы, но питались мы ужасно—
куском черного хлеба и ложкой постной похлебки ограничива-
лось наше ежедневное меню. В этой обстановке сельскохозяй-
ственные инструкторы вели пропаганду новых методов сельско-
хозяйственного труда, указывая, что выхода из трудного .поло-
жения нужно искать именно в этих методах. Различные органи-
зации старались склонить своих членов к различным1 нововведе-
ниям, для чего прежде всего нужны были деньги. В то время воз-
никли кооперативные кассы и различные кредитные банки, а кре-
стьяне нашей деревни, не исключая отца, хватались за всякие
предложения и брали деньги взаймы.
На полученные в долг деньги крестьяне покупали хлеб, пога-
шали налоговую задолженность, а также прежние долги и про-
центы, а остальное употребляли, не задумываясь, на различные
хозяйственные цели, как например на покупку оказавшихся не-
пригодными для нашей земли хлебных семян, которые затем по-
гибали, создавая таким образом новые убытки.
Тяжесть этого долгового бремени я почувствовала на собствен-
ной шкуре. Работая упорно, я совершенно не получала того, что
следует человеку за его труд. Ужасное питание и нищенская
одежда — вот что угнетало не только тело, но и душу. Чувство
нищеты, молодость, пропадающая в заботах и удручениях, тре-
вожная неизвестность — все это наполняло душу печалью и без-
надежностью.
У нас не было никакого источника для получения средств на
проведение хотя бы самых ничтожных, ио необходимых улучше-
248
ний в хозяйстве и на -выписку хотя бы самого дешевого сельско 
хозяйственного журнала, который мог бы давать первоначальные
указания и освежать в памяти то, что дала мне школа. Однако
не будь старых долгов, мы бы еще кое-как пережили тяжелые
времена. Но сделанный нами заем решительно загородил путь
всяким попыткам улучшить наше материальное положение. Этот
заем уничтожает наше хозяйство в самой его основе. На одни
лишь проценты уходят вся скотина и собираемый урожай, а долг
остается долгом. Хозяйство же из-за отсутствия необходимого
количества инвентаря дает очень низкий урожай.
Нынешний 1933 год является одним из самых страшных. В свя-
зи с неурожаем мы после всех тяжелых трудов не обеспечены
куском хлеба, и у нас нет надежды на улучшение, ибо озимые
засеяны только частично. Налоги платить нечем, проценты па
займам тоже.
Под влиянием кризиса и нужды изменились обычаи и при
вычки. Теперь уже в деревне не устраивают таких шумных весе-
лых свадеб, как раньше, и люди ограничиваются скромным вен-
чанием. Ни крестин, ни поминок никто в нашей деревне теперь
больше не устраивает. Посылка детей в школу сопряжена с огром-
ными трудностями: нет денег на одежду, книги и тетради. Вечно
недоедающие дети, исхудалые, как тени, ходят в школу в лох-
мотьях. Да и откуда же взять денег на покупку одежды и на хо-
рошее питание, если мать' сидит на ярмарке с десятью яйцами и
фунтом масла и терпеливо ждет милостивого покупателя, кото-
рый возьмет ее товар за бесценок? Вечером она вернется в свою
мрачную избу с несколькими грошами, которые пойдут не на
детей, а на уплату процентов.
Такое положение вещей и такая жизнь чрезвычайно сильно
угнетают всех нас. Нет радости жизни, печаль и равнодушие
охватывают человека. Неизвестное завтра, страх перед судеб-
ными приставами и продажами с молотка, боязнь лишиться сво-
его клочка земли, которая обременена долгами, — все это на-
полняет безнадежностью и отчаянием. Теперь уже никто не хочет
давать взаймы, а все требуют лишь возврата долга. С другой сто-
роны, всякий предпочитает скорее умереть, чем взять деньги в
долг.
•>.лч
XLV
Бывший горняк, сейчас сельский хозяин
на двадцати четырех моргенах земли в
Равичском уезде (Познанское воевод-
ство).
...С подлинным облегчением узнал я о том, что имение Длонь
сдает землю в аренду малоземельным крестьянам нашей деревни.
Земля была сдана в аренду участками от 5 до 20 моргенов1 на
шестилетний срок, из расчета по 1,20 центнера ржи с моргена в
год. Мне попался участок в 6 моргенов. Сейчас я обрабатываю
всего 30 моргенов. Вообще эта земля, сдаваемая в аренду, была
благодеянием для нашей деревни, а в особенности для тех се-
мей, у которых нехватало собственной земли и которым заарен-
дованная земля давала хлеб и работу.
Это положение продолжалось до 1925 г., когда аренда окон-
чилась и в продолжении арендного договора нам было отказано.
Это было тяжелым ударом для нашей деревни. Мы послали своих
представителей к помещице с просьбой продолжить нам аренду,
принимая во внимание тяжелое положение, в котором очутилась
бы наша деревня, если бы у нас отняли арендованную землю.
Из имения однако нам ответили, что земли в аренду сдавать не
будут и что 1-го октября землю у нас отнимут. Когда мы сосла-
лись на существующий закон о защите мелких арендаторов, нам
заявили, что: закон ваш, а земля наша. Убедившись, что согла-
шение невозможно, мы направили это дело в суд. Однако дело
затянулось, и если бы не решительное поведение крестьян, землю
у нас отняли бы, не ожидая решения суда.
В 1929 г. помещица решила распродать землю малоземельным
участками. Наконец мы дождались случая несколько увеличить
свои хозяйства. Условия продажи оказались однако очень тяже-
лыми, так как цена за один магдебургский морген была опреде-
лена в 780 до 800 зл. При заключении контракта требовалось уп-
латить Уз общей покупной цены, а остальную сумму тремя рав-
ными взносами из 8°/о годовых в течение 3-х лет. В случае неуп-
латы взносов и процентов по ним в определенный срок поме-
щица оставляла за собой право немедленной продажи с молотка.
Предполагалось, что более мелкие хозяйства будут обеспе-
чены долгосрочным кредитом государственного сельскохозяй-
ственного Банка. Несмотря на тяжелые условия мы подписали
договор, так как цены на сельскохозяйственные продукты были
1 Здесь речь идет о магдебургском моргене=1^ га.
250
хорошие, и каждый надеялся, что как-нибудь сведет концы с кон-
цами. Мне попался участок в 10 моргенов по 780 зл. за морген.
При заключении контракта мне пришось уплатить 2 850 злотых
и кроме того 89,10 злот. канцелярских расходов. Конечно у меня
не было столько денег, и я был вынужден занять в Народном
банке в Мейскей Гурке 1 000 злотых из 13°/о. Остальную покупную
-сумму — 4 950 злот. я должен был выплачивать в течение 3-х лет
по 1 650 зл. 1-го ноября каждого года да кроме того еще про-
центы.
В 1930 г. стали падать прямо катастрофически цены на с.-х.
продукты, и положение становилось все хуже и хуже. Год спустя
я уже не был в состоянии выплатить причитающийся с меня на
1 ноября взнос и с трудом уплатил только проценты. Впрочем,
никто в нашей деревне не уплатил своих взносов, а были и та-
кие, что даже процентов не могли уплатить. В декабре мы полу-
чили из имения требование уплатить задолженность, в против-
ном случае нам угрожали продажей с молотка. Однако уплата
оказалась для нас совершенно невозможной.
Еще другой удар ожидал нашу деревню. В июле 1932 г. обан-
кротился кооператив «Рольник» в той ясе самой Мейскей Гурке 
увеличил паи с 200 злотых до 600 злот., при чем один пай должен
отвечать за 1 000 зл. Почти половина крестьян нашей деревни со-
стояла членами «Рольника». Я вступил в члены «Рольника» в
1924 г. и по своему паю успел уплатить только 85 злот., так что
мне осталось доплатить еще 515 злотых до июля 1934 г.
С имением мы пришли к такому соглашению, что проценты 
некоторую часть покупной суммы мы выплачивали сахарной
свеклой, которую с этой целью мы сажали для поместья. В ок-
тябре текущего года наша деревня опять была встревожена
вестью, что помещица хочет передать нам право собственности на
землю, а остальную часть покупной суммы записать на ипотеку.
И действительно, 26 октября нас позвали к адвокату с целью
подписать на-ново составленный договор. Сначала мы не хотели
на это согласиться, так как передача права собственности влечет
за собой довольно большие расходы, а задолженность, записан-
ная на ипотеку и неоплаченная в определенный срок, может по-
влечь за собой продажу с молотка. Однако помещица выгово-
рила себе в контракте право такой передачи даже без согласия
покупателей, поэтому ничего нельзя было сделать, и некоторые
из нас подписались. Оставшаяся часть покупной суммы, выпав-
шая на мою долю, составляла 2 890 злотых, выплата которых
была рассрочена мне на 7 лет: в течение 5 лет по 375 злот. в год
и в течение 2-х последних лет по 400 злот, остальные 215 злотых
надо было уплатить до 30 ноября текущего года. Канцелярских
расходов я уплатил 64 злот., а кроме того судебные издержки
составляли столько же. Однако большинство крестьян не согла-
силось, главным образом те, у которых собственной земли было
всего несколько моргенов и которые, желая купить землю при
парцелляции, вынуждены были размер своих хозяйств увеличить
до 28 моргенов. У некоторых из них уже была задолженность
свыше 10 000 злот., а потому не удивительно, что они не могли
согласиться на уплату долга в течение 7 лет, тем более, что име-
лись еще разные другие посторонние долги. Положение этих
крестьян прямо отчаянное, а вывести их из этого положения мо-
жет или снижение цены на землю или рассрочка платежей по
крайней мере на 30 лет и больше.
А ведь кроме всего надо платить и налоги. Со своего нищен-
ского хозяйства в 24 моргена мне приходится платить:
Государственный поземельный налог.......... 46,92	злот.
Коммунальный.............................  12,24
Волостной	„	»	.... 12,24
Дорожный уездный „	„	.........8,96
Уравнительный (на покр. дефицита волостного
бюджета.................................4,08
На с.-х. палату..............................7,64	„
Сельскохозяйственное страхование...........18,00
Страхование от огня.........................9,30
Трубочист...................................Б,66
Сторож.......................................3,60	,,
Налог на приобретенные у поместья 10 морген.,
внесенный помещице......................... 50,70	„
Рента (Рентебанкренте), уплаченная в этом году 18,00	„
Всего . . . . 197,14 злот.
Как трудно в таких условиях вести хозяйство! Приходится от-
казываться от последнего куска хлеба, чтобы как-нибудь про-
держаться. Молоко все у нас поставляют на молочный завод и
даже такие, у которых всего одна корова. Сахар, керосин, спич-
ки, уголь и вообще все, что мы покупаем, слишком дорого, и по-
этому каждый ограничивает покупку этих товаров до крайности.
В особенности тяжело с топливом: один кубический метр дров у
нас стоит 12 злот. Уже три года я употребляю исключительно
дрова и только зимой иногда покупаю центнер угля. Топливо
расходуем только на приготовление пищи, а об отоплении жи-
лища даже зимой нет и речи. Изба у нас страшно сырая, и как
только наступит мороз, стены покрываются толстым слоем инея.
И так по всей деревне в избах холодно, как в погребе. Никто у
нас конечно не пьет и не курит. Я сам прежде любил покурить
трубку и даже сигару. Сейчас обо всем этом остались только
воспоминания. Минеральных удобрений употребляем лишь чет-
верть того, что прежде. Таким образом ведем хищническое хо-
зяйство, и через 2—3 года это должно катастрофически отразить-
ся на урожае.
В нашей деревне за последние годы свирепствовал падеж
птицы и свиней. В этом году у нас было нашествие мышей, при-
чинивших громадный вред озимым посевам. За последние годы
крайне распространилось воровство. Крестьяне вынуждены сте-
9&S
речь свое имущество даже ночью. В таких условиях пригодилась
бы хорошая собака, но опять же за нее приходится платить на-
лог. Тяжелым бременем давит нас мысль о будущем нашей моло-
дежи. Ведь только одни ребенок нз семьи может получить хозяй-
ство, а что будут делать другие? Некоторые посылали ребят
учиться ремеслу. Но что же выходит из этого? — Парень ремес-
лу обучился, а работы нигде нет н приходится сидеть дома. В
пашей деревне много таких молодых людей, которые стали куз-
нецами, колесниками, столярами, сапожниками, слесарями. В не-
которых домах такой молодежи 5 человек и больше, а работы
нигде нет и службы никакой найти нельзя, так как даже более за-
житочные крестьяне, которые прежде нанимали работников, те-
перь обходятся без найма. Иногда человека охватывает отчая-
ние при мысли о том, что будет, если это положение затянется
надолго. Но лучше об этом и не думать. Всетаки возможно, чт»
дождемся еще лучшего и более светлого будущего.
ОГЛАВЛЕНИЕ
Cinpi
Польские крестьяне о своей жизни.	3
Письма крестьян
1.	Владелец хозяйства в трн моргена в Радомщанском уезде
(Лодзинское воеводство).................................27
II.	Жена крестьянина—владельца пятнадцати моргенов земли в
Варшавском уезде (Варшавское воеводство)................39
III.	Крестьянин—владелец неделимого наследства в шестнадцать
моргенов нз Лэнчицкого уезда (Лодзинское воеводство).	.	51
IV.	Крестьянин Стопницкого уезда (количество моргенов земли
не указано) (Келецкое воеводство) ....................... 66
V.	Владелец неделимого двора в Гарволннском уезде (Люблин-
ское воеводство)...........................................71
VI.	Деревенский плотник, владелец карликового хозяйства в не-
сколько моргенов в Ласском уезде (Лодзинское воеводство). 78
VII.	Безземельный деревенский поденщик Калншского уезда
(Лодзинское воеводство).....................................82
VIII.	Владелец пяти моргенов в Илжицком уезде (Келецкое
воеводство)..................................................89
IX.	Владелец шести моргенов в Бучацком уезде (Тарнопольское
воеводство).................................................96
X.	Владелец двух моргенов в Скерневнцком уезде (Варшавское
воеводство). .............................................104
XI.	Безземельный деревенский поденщик в Пултуском уезде
(Варшавское воеводство)....................................109
XII.	Владелец двадцати моргенов в Цехановском уезде (Варшав-
ское воеводство).............................................112
XIII.	Владелец четырнадцати моргенов в Варшавском уезде (Вар-
шавское воеводство)..........................................116
XIV.	Владелец тридцати моргенов в Блонском уезде ^Варшавское
воеводство). ................................................122
XV.	Сын крестьянина, работающий в хозяйстве отца в Виленском
уезде (Вилеиское воеводство).................................126
XVI.	Крестьянин, совладелец одиннадцати моргенов в Пулавском
уезде (Люблинское воеводство)...................................137
XVII.	Малоземельный кузнец в Пулавском уезде (Люблинское
воеводство)	.............................. 143
5УШ. Крестьянин-середняк Волковыского уезда (Белостокское вое-
водство) ................................................... .	150
XIX.	Малоземельный крестьянин Домбровского уезда (Краковское
воеводство)....................................................153
XX.	Деревенский плотник, ныне владелец четырнадцати гектаров
в Грубешовскои уезде (Люблинское воеводство).	.	159
XXI.	Середняк из деревни в Замойском уезде, в которой только
что проведена ликвидация чересполосицы (Люблинское
воеводство) ...................................................163
XXII.	Малоземельный крестьянин из Волковыского уезда (Бело-
стокское воеводство) ....	.....................166
ХХ111.	Безземельный, когда-то мелкий лавочник, ныне живущий слу-
чайными заработками в Лодзинском уезде (Лодзинское
воеводство) ......................................................172
ХХР'. Владелец шести моргенов в Ласском уезде (Лодзинское
воеводство)...................................................178
XXV.	Крестьянин Радомщанского уезда	(Лодзинское воеводство.)	194
XXVI.	Крестьянин, владевший ранее десятью моргенами, а теперь
владеющий меньшей усадьбой в Ласском уезде (Лодзин-
ское воеводство)..................................................199
XXVII.	Полугородской, полудеревенский поденщик из Меховского
уезда (Келецкое воеводство) ..................................... 206
LXVIII. Малоземельный крестьянин в Грубешовском уезде (Люблин-
ское воеводство)..................................................212
XXIX.	Крестьянин—владелец хозяйства в десять моргенов в Опатов-
ском уезде (Келецкое воеводство)..................................216
XXX.	Зажиточный крестьянин из Радомщанского уезда (Лодзин-
ское воеводство)..................................................219
XXXI.	Музыкант и владелец восемнадцати с половиной моргенов
земли в Радомщанском уезде (Лодзинское воеводство). .	222
XXXII.	Малоземельный крестьянин-ремесленник Лодзинского уезда
(Лодзинское воеводство)...........................................225
XXXIII.	Середняк в Ясельском уезде (Краковское воеводство) .	228
XXXIV.	Малоземельный крестьянин Лимановского уезда (Краков-
ское воеводство)..................................................231
XXXV.	Сын малоземельного крестьянина в Вадовнцком уезде (Кра-
ковское воеводство)...............................................233
XXXVI.	Крестьянин — владелец двадцати моргенов в Быдгоском
уезде (Поморское воеводство)......................................235
XXXVII.	Крестьянин-огородник, имеющий два с половиной моргена в
Познанском уезде (Познанское воеводство)..........................238
CXXVIII. Поденщик (музыкант), позже — владелец участка в Мысли-
ницком уезде, который после войны переселился в Иновро-
цлавский уезд (Познанское воеводство).............................239
XXXIX. Владелец двадцати девяти моргенов в Щучинском уезде (Бело-
стокское воеводство). ............................................240
XL.	Середняк, ныне владелец участка, полученного после прове-
дения комассации в Высоко-Мазовецком уезде (Белостокское
воеводство). ..................................................242
XLI.	Владелец двенадцати моргенов в Пулавском уезде (Люблин-
ское	воеводство).........................................244
XLII.	Владелец десяти гектаров в Островском уезде (Белосток-
ское	воеводство)........................................245
XLI1I. Владелец двух хозяйств в двух разных местностях Ланцуц-
кого	уезда (Львовское	воеводство)..................246
XLIV. Дочь крестьянина, владельца хозяйства на участке, получен-
ном после комассации, в Поставском уезде (Виленское вое-
водство) ......................................................247
XLV.	Бывший горняк, сейчас сельский хозяин на двадцати четырех
моргенах земли в Равичском уезде (Познанское воеводство). 25П
Цена 5 р. 50 к.
Склад.издания
Москва, Центр Блюхеровсний пер., % Партсектор НОГИ.
Почтовые заказы следует направлять без зада г а но все областные и кра
вые ,,Книга — Почтой1', КОГИЗ или по адресу: Блюхеровсний пер.,
МОГИЗ ,,Книга — Почтой'