Текст
К.МБЭР
авто-
биография
ЛК4ДЕМИЯ Н А У К СССР
Н А у Ч Н О ~ П О П у Л Я Р Н А Я СЕРИЯ
Ч&Ь МЕМ у А ₽ Ы «йЗ
Академия
К.М. БЭР
У
Усвтобиеграфия
Редакция
академика Е. Н. ПАВЛОВСКОГО
Перевод и комментарии
профессора Б. Е. РАЙКОВА
И 3 Д А Т Е л ЬСТБО
АКАДЕМИИ Н А у .4 СССР
J 9 5 о
Под общей редакцией Комиссии Академии Наук СССР
по изданию научно-популярной литературы
и серии «Итоги и проблемы современной науки»
Председатель Комиссии президент Академии Наук СССР
академик С. И. ВАВИЛОВ
Зам. председателя член-корреспондент Академии Наук СССР
П. Ф. ЮДИН
ПРЕДИСЛОВИЕ
Автобиография Бэра в первый раз появилась в печати
в 1865 г. и до сих пор не была переведена на русский язык.
Для всех, писавших о Бэре, она была основным источником,
из которого они почерпали материал. Довольно широко исполь-
зовал эту книгу и лучший из русских биографов Бэра проф.
Н. А. Холодковский. Но само собой понятно, что в краткой
передаче нельзя было воспроизвести то богатство данных,
которое сообщает Бэр о себе и других, давая развернутую
летопись своей жизни за 40 лет — от рождения до оконча-
тельного водворения в Петербурге.
Биографическая канва перемежается у Бэра с рядом выска-
зываний по разным вопросам научной и общественной жизни,
которые в иных случаях занимают целые страницы и пред-
ставляют большой интерес для уяснения того, как формиро-
валась такая крупная индивидуальность, какую представлял
собою наш знаменитый соотечественник. Записки Бэра хорошо
передают не только историю его научных достижений, но
рисуют нам Бэра как человека, как психологический тип уче-
ного. Этот тип имеет немало общего с типом Павлова, Сече-
нова, Дарвина. Та же высокая страсть к открытию истины,
та же способность к напряженному творческому труду, та же
осторожность в выводах, та же поразительная научная че-
стность и уважение к реальному факту, та же великая скром-
ность большого человека.
Благодаря этой скромности Бэр рассказывает нам о своих
замечательных научных достижениях как о самых обыкновен-
4
Предисловие
ных вещах и лишь совершенно мимоходом сообщает о таких
фактах, как он довел себя до болезни усидчивой работой
за микроскопом или как он тратил немалую часть своего
жалования на книги, хотя имел большую семью, которая
нуждалась в средствах, и т. п. С этой точки зрения записки
Бэра являются не только ценным комментарием для понима-
ния его научной деятельности, но также документом, имеющим
немалое психологическое и воспитательное значение. Бэр
был человеком горячим и самолюбивым, который принимал
к сердцу всякую несправедливость и не оставлял без ответа
выпадов на свой счет. Читатель найдет немало соответствую-
щих примеров в его биографии. Кроме того, Бэр, обладая
большой семьей, всегда жил в более или менее стесненных
обстоятельствах и, лишь сделавшись русским академиком, мог
располагать собою относительно с большей свободой. Все это
до известной степени наложило, конечно, отпечаток на его
личность.
Автобиография Бэра важна для нас и в том отношении,
что хотя она написана автором на немецком языке и посвя-
щена преимущественно той половине его жизни, когда он
работал в Германии, она, тем не менее, с полной очевид-
ностью разбивает легенду, что Бэр был немецким ученым и
лишь „по стечению обстоятельств* некоторое время работал
в России. Из записок Бэра становится ясно, что он всегда
считал своей родиной Россию, в пределах которой родился
и учился, и что он, живя „по стечению обстоятельств* за
границей, постоянно стремился вернуться на свою родину, что
ему в конце концов и удалось сделать, несмотря на целый
ряд серьезных препятствий.
Поводом к написанию автобиографии был для Бэра его
полувековой докторский юбилей, т. е. пятидесятилетие со дня
получения им докторской степени, которое исполнилось
29 августа 1864 г. Эстляндские земляки Бэра обратились
к нему с соответствующей просьбой, на которую он и дал
согласие. Однако ввиду краткости срока и различных прово-
лочек, о которых сказано ниже, автобиография эта не поспела
Предисловие
5
к юбилею и появилась несколько позже—в 1865 г. Книга была
напечатана в Петербурге в типографии Академии Наук на отлич-
ной бумаге, крупным шрифтом и составила объемистый том в 650
страниц in 4°.* К изданию приложен литографированный портрет
Бэра, который воспроизведен и в нашем издании. Эта книга не
предназначалась для продажи и была выпущена всего лишь
в 400 экземплярах, которые были розданы и разосланы разным
лицам и учреждениям.
Мы сочли полезным дать портреты Бэра в разных возрастах,
частью такие, которые еще не появлялись в печати и хранятся
в Архиве Академии Наук СССР.
Ввиду того что мемуары Бэра представляли общий интерес,
они были напечатаны год спустя вторично и вышли в свет
в 1866 г. в Петербурге. Бэр написал для этого издания преди-
словие, где указывалось, что его сочинение вызвало инте-
рес, который первое издание не могло удовлетворить.
Наконец, уже после смерти Бэра появилось в 1886 г.
зарубежное издание его автобиографии,** третье по общему
счету, по внешности более скромного вида, чем юбилейное.
К этому изданию приложен гравированный портрет Бэра, кото-
рый является копией с литографированного портрета юбилей-
ного издания.
Перевод автобиографии Бэра на русский язык представил не-
которые трудности в связи с особенностями научного языка Бэра,
который для нашего времени успел уже достаточно устареть,
а также вследствие разного рода намеков и оговорок автора, понят-
ных лишь его современникам и требующих расшифровки. Кроме
того, в тексте названо много имен, которые современному чита-
телю могут быть неизвестны. Все это заставило сопрово-
дить текст многими примечаниями и разъяснениями, иногда
* Nachrichten iiber Leben und Schriften Dr. Karl Ern;t von Baer, mit-
getheilt von ihm selbst. St-Petersburg, 1865.
** Braunschweig, 1886, Verlag von Vieweg und Sohn. — Издатель обозна-
чил это издание как второе, очевидно не учитывая не поступившее в про-
дажу юбилейное издание 1865 г.
б
Предисловие
довольно обширными. Эти комментарии приложены в конце
книги.
Кроме того, представилось полезным дать вначале в качестве
введения главу о роли и значении Бэра в науке и заключительную
главу о петербургском периоде деятельности Бэра, поскольку
этот период очень бегло обрисован в его биографии.
В этих главах частично использован материал, приведенный
в моей статье: „О жизни и научной деятельности К. М. Бэра",
напечатанной в приложении к переводу классической работы
К. М. Бэра „О развитии животных" (Изд. АН СССР, 1950).
В этих примечаниях и дополнениях редактор счел полезным
указать и на те рукописные материалы, которые хранятся
в фондах Архива Академии Наук СССР и касаются личности
и трудов Бэра. Эти материалы в большей части еще никем
не использованы.
В переводе книги принял участие профессор Ленинградского
университета И. И. Соколов, которому считаю долгом выразить
мою признательность; им переведены ХИ и XV главы. Приношу
благодарность также старшему научному сотруднику Академии
педагогических наук О. В. Казаковой и сотрудникам Государ-
ственной Публичной библиотеки им. М. Е. Салтыкова-Щедрина
Т. В. Михновской и Г. И. Пузыревой за помощь в работе.
Б. Е. Райков.
ОТ РЕДАКТОРА
В академической серии „Классики науки" в 1950 г. вышел
классический труд академика Карла Максимовича Бэра „Исто-
рия развития животных. Наблюдения и размышления".1 Посвя-
щен он истории развития цыпленка в яйце. Лишь в советское
время этот труд первого периода научной деятельности К. Бэра,
создавший ему всемирную известность, увидел свет в полном
русском переводе, который вообще явился вторым изданием, так
как оригинальное сочинение К. Бэра, написанное на немецком
языке, было издано только один раз и сделалось давно библио-
графической редкостью.
Не лишне напомнить, что К. Бэр во время профессуры
своей в Медико-хирургической академии (ныне Военно-медицин-
ская академия им. С. М. Кирова), где он одиннадцать лет зани-
мал учрежденную для него Кафедру сравнительной анатомии
и физиологии, ставил в 1844 г. вопрос об издании на русском
языке сочинения „История развития человека и животных",
которое должно было служить руководством для студентов; но
по плану своему и содержанию оно значительно превышало
лекционный курс. Для издания Бэру были ассигнованы необхо-
димые средства; но по невыясненным причинам проектирован-
ное руководство в свет не вышло; повидимому оно осталось
ненаписанным. В его состав должно было войти в переработан-
1 К. М. Бэр. История развития животных. Наблюдения и размыш-
ления, т. I, ред. акад. Е. Н. Павловского, комментарии проф. Б. Е. Райкова»
Изд. АН СССР, 1950, 466 стр.
8
От редактора
ном виде и основное сочинение, которое только теперь опубли-
ковано на русском языке.
Это последнее обстоятельство объясняется тем, что лишь
в советское время — в связи с ростом глубокого интереса
к историческому прошлому русской науки и техники и к их
выдающимся деятелям — достойное внимание уделено К. М. Бэру.
По непонятной причине Академия Наук не отметила ничем
столетия со дня рождения Бэра (в 1892 г.), несмотря на то,
что он, как академик, сделал исключительно много в различ-
ных областях науки и в приложении ее к практическим целям
общегосударственного значения.
В советское же время, в 1927 г., в столетие избрания
К. М. Бэра академиком нашей Академии, была организована
в Академии Наук СССР выставка в память Бэра с показом
множества оригинальных экспонатов. Началась затем разра-
ботка наследия Бэра, заключавшегося в его богатом архивном
фонде.
В разное время в изданиях Академии Наук СССР, кроме
предлагаемой книги, были опубликованы: 1) Первый сборник
памяти К. Бэра. 1927. Ряд статей акад. В. И. Вернадского,
Э. Л. Радлова, М. М. Соловьева и др.; 2) М. М. Соловьев.
Бэр на Новой Земле. 1934; 3) М. М. Соловьев. Бэр на
Каспии. 1941; 4) М. М. С о л о вь е в. О Каспийском дневнике
К. М. Бэра. Научное Наследство, т. 1, 1948; 5) К. М. Б э р.
Дневник. Волжская часть пути. (Перевод с рукописи М. М. Со-
ловьева, редакция Б. Е. Райкова). Там же; 6) Е. Н. Павлов-
ский. Академик К. М. Бэр и Медико-хирургическая академия.
Изд. Акад. Наук СССР, 1948; 7) Е. Н. Павловский. Бэр.
(В Большой советской энциклопедии); 8) К. М. Б э р. История
развития животных. Наблюдения и размышления, т. I. 1950.
Этими изданиями и исчерпываются обильные архивные мате-
риалы и научное наследие Бэра; но все опубликованное является
солидным вкладом в историю русской науки, ярко обрисовы-
вающим, хотя и неполно, гениальную деятельность Бэра в столь
разнообразных областях знания, как зоология, эмбриология,
сравнительная анатомия, ихтиология, география, антропология,
От редактора
9
этнография и другие специальности. Такой энциклопедизм ныне
невозможен, если в каждом направлении научно-исследователь-
ской работы искать у автора что-то действительно новое и
оригинальное.
Добрые сто лет отделяют наше время от периода расцвета
деятельности К. Бэра. За истекшее время до неузнаваемости
изменилось естествознание; еле намечавшиеся ранее новые иссле-
довательские направления разрослись в самостоятельные науч-
ные отрасли, в свою очередь дробящиеся на специальности.
Народились и новые науки о природе; но и сто лет тому назад
творческая деятельность в перечисленных выше столь разно-
образных областях знания была под силу лишь единичным
ученым, имена которых блещут в истории науки. Первым таким
гениальным ученым в России был М. В. Ломоносов.
К. М. Бэр является подлинным новатором в науках, кото-
рыми он занимался. Замечательно совпадение его взглядов
на соотношение науки и практики с тем, яркий пример чего
давал своей деятельностью М. В. Ломоносов.
Для познания научного значения деятельности К. М. Бэра мы
имеем, хотя и не исчерпывающие, но довольно разнообразные
и оригинальные источники. По мере опубликования работ о Бэре
и работ самого Бэра все острее и острее чувствовалась необ-
ходимость иметь подробную его биографию. Отличная популяр-
ная биография К. Бэра проф. Н. А. Холодковского, изданная
первоначально в 1893 г. в серии книжек Павленкова о великих
людях науки, была переиздана в советское время (1923 г.);
но требовалась большая научная биография К. М. Бэра.
Основание такой потребности, высказанное в общей форме
в письме Энгельса Лассалю, применимо и к нашей глубокой заин-
тересованности личностью К. М. Бэра. Энгельс писал: „ ... лич-
ность характеризуется не только тем, что она делает, но и тем,
как она это делает*. Вот это именно „как делает* имеет
особый интерес по отношению к К. М. Бэру. Важно знать не~
только плоды труда гениального ученого в аналитическом их
освещении, но и проследить пути становления такого
человека выдающимся деятелем в сугубо конкретных условиях j
10 От редактора
семейной и общественной среды; ведь на этом внешнем фоне
развертываются личные качества ученого, что в своей совокуп-
ности приводит его к определенному положению в науке и
в обществе.
Понятно, что такое понимание путей становления ученого
не может быть достигнуто без помощи с его стороны. Такую
помощь и дает читателю К. М. Бэр в своей солидной автобио-
графии, перевод которой на русский язык, сделанный проф.
Б. Е. Райковым, публикуется в данном издании.
Отсылая к предисловию переводчика автобиографии К. Бэра
и автора краткой статьи о петербургском периоде его жизни,
я должен отметить, что, к сожалению, ученым освещена по-
дробно лишь часть его жизни и деятельности: время его детства,
учение в Дерпте (Юрьев, ныне Тарту) и заграничный период
развития научной деятельности. Сам Бэр объясняет эту неров-
ность тем, что для описания его многосторонней и богатой
жизни в Петербурге потребовались бы целые томы, а преклон-
ный возраст не позволил ему это сделать. Задача биографа
Бэра — дать полную и подробную научную и вместе с тем
широко доступную его биографию. Для этого дает богатый
материал „Автобиография*.
В настоящее время облик К. М. Бэра — гражданина — рус-
ского поданного, родившегося в Эстонии, получил исторически
правильное освещение — как русского патриота. Бэр был круп-
нейшим ученым, глубоко уважавшим русский народ и неустанно
трудившимся на пользу развития науки как фактора культуры
и двигателя экономического роста страны.
С этой точки зрения и следует подходить к чтению авто-
биографии К. М. Бэра.
Происходя из немецкой семьи, предки которой давно обос-
новались в Эстонии, К. Бэр никогда не был поклонником
немецкого только потому, что оно немецкое. Наоборот, он про-
являл здравое, критическое отношение к действительности за
время заграничной жизни и в последующий период деятельности
его в России. В автобиографии Бэра рассеяно много таких кри-
тических замечаний. Их надо особо ценить; две-три строки
От редактора
11
таких замечаний не должны быть пропущены среди многих стра-
ниц описательного характера. Эти замечания, равно как и вы-
сказывания Бэра в отношении к Родине, являются искрами,
которые ярко выделяются из текста автобиографии и которые
по своей действительной значимости перевешивают длинные
общеописательные страницы. Часть изложения, касающаяся
хода эмбриологических исследований Бэра, может показаться
читателю не эмбриологу слишком детализированной; но и эти
страницы автобиографии Бэра ярко рисуют его личные каче-
ства как ученого. Уместно, пожалуй, вспомнить высказывание
Эдиссона: „Так называемый «гений» состоит лишь из одного
процента вдохновения и девяносто девяти процентов тяжелой
работы".
Эту именно мысль и иллюстрируют страницы автобиогра-
фии К. М. Бэра.
Правдивое изображение пройденного им пути становления
корифеем науки, сохранившим преданность своей Родине, куда
он возвратился и непосредственному служению которой он
отдал большую часть своей долгой жизни, должно иметь огром-
ное познавательное значение.
Акад. Е. Н. Павловский.
ВВЕДЕНИЕ В АВТОБИОГРАФИЮ К. М. БЭРА
Академик Карл Максимович Бэр — ученый мирового значе-
ния, один из самых крупных биологов первой половины XIX в.
Академик В. И. Вернадский называет его „великим мудрецом".
Бэр удивляет не только глубиной, но и многообразием своей
громадной научной работы. Прежде всего — он проница-
тельный биолог, создатель новой научной дисциплины, но-
ситель новых морфологических идей. Но кроме того — он
выдающийся географ-путешественник, талантливый антрополог
и этнограф, вдумчивый и энергичный исследователь произво-
дительных сил России; наконец — незаурядный педагог, заве-
щавший нам ряд ценных мыслей о строительстве средней и
высшей школы. В какую бы сферу человеческой мысли Бэр
ни входил, он всюду оставлял оригинальные, блестящие
следы — удел высокоталантливых людей.
Главным полем деятельности Бэра была, как известно,
биология. Здесь он заложил основы современной эмбрио-
логии. Идя по пути, намеченному русскими академиками
Вольфом и Пандером, Бэр создал свою замечательную
„Историю развития животных", которая является основной
вехой в истории эмбриологической литературы. В эмбрио-
логии Бэр установил учение о зародышевых слоях или
листках. Он впервые ясно различил у эмбрионов два основ-
ных первичных слоя, гомологичных во всем животном мире,
и проследил их дальнейшую судьбу. Выяснив основные
эмбриологические процессы, Бэр установил и главные за-
коны онтогенеза, т. е. развития индивида. По Бэру, всякое
Введение в автобиографию К. М. Бэра
15
новое образование возникает из более простой предшествую-
щей основы, которая постепенно усложняется путем обособле-
ния более специальных частей. Этот процесс обособления
мы называем теперь „процессом дифференцировки частей".
Например, легкое в первоначальном виде возникает как вы-
пячивание кишечной трубки, глаз — как простой вырост мозго-
вого пузыря и т. д. Это положение, которое кажется с пер-
вого взгляда таким простым, выяснено, однако, после долгой
борьбы научных взглядов и лежит в основе всей эмбриологии.
Оно дает возможность рассматривать все новые органы как ре-
зультат филогенетического преобразования прежних органов
более общего и простого порядка.
Другое положение Бэра, которое легло в основу эмбрио-
логии, состоит в том, что при своем развитии зародыши ни-
когда не проходят через форму другого взрослого организма,
но сперва обнаруживают лишь признаки того или иного типа,
например позвоночного, или червя, или моллюска, но какое
это будет позвоночное или моллюск и т. д., еще нельзя опре-
делить. Позднее выступают признаки класса, например вы-
ясняется, что перед нами птица, или рыба, или млекопитающее.
Еще позднее появляются признаки отряда, семейства и т. д.
Например, становится ясно, что мы имеем дело с хищным
или с копытным животным и т. д. Таким образом, тип как бы
господствует, по выражению Бэра, над всем развитием, а част-
ные признаки выделяются постепенно из более общих.
Повторяем, что в настоящее время эти законы представ-
ляются как нечто общепонятное. Но в эпоху, когда работал
Бэр, самая идея развития, т. е. постепенного перехода от
одного состояния к другому (от состояния более простого
к более сложному), была совершенно новой и чрезвычайно
плодотворной, так как легла впоследствии в основу всей
биологии.
Помимо общетеоретического значения эмбриологических
работ Бэра, они содержат ряд блестящих открытий неиз-
вестных до того времени фактов. Так, Бэр впервые подметил
и оценил эмбриональную форму, известную под именем „бла-
14
Введение в автобиографию К. М. Бэра
стулы", как „общую основную форму, из которой развились
все животные, и не только в идеальном смысле, но и исто-
рически". Новым фактом явилось открытие Бэром спинной
струны, или хорды, у позвоночных. Крупнейшей заслугой Бэра
в эмбриологии является открытие им яйца млекопитающих,
о чем он так живописно рассказал в своей автобиографии.
В целом деятельность Бэра в области эмбриологии, не-
смотря на то, что он впоследствии отошел от этой дис-
циплины, дает полное основание считать русского ученого
„отцом" этой науки. Известный английский эмбриолог Баль-
фур, спустя несколько десятков лет после работ Бэра,
утверждал, что все исследования по эмбриологии позвоноч-
ных, которые вышли после Бэра, можно рассматривать не
более, как дополнения и поправки к его труду, так как
все важнейшее уже заключается в результатах, добытых
Бэром.
В области сравнительной морфологии заслугой Бэра является
установление им учения о типах животного царства, которое
он обосновал эмбриологически. По взгляду Бэра, тип живот-
ного вполне познается лишь на основании истории его раз-
вития. Независимо от Кювье, Бэр установил четыре типа живот-
ного мира: 1) тип лучистый или периферический, 2) тип
удлиненный, 3) тип массивный, 4) тип позвоночный. Конечно,
со времен Бэра теория типов успела во многом измениться,
причем они потеряли характер замкнутых групп животного
царства, но эмбриологическое обоснование самого понятия
о типе остается исторической заслугой Бэра.
Замечательным достижением Бэра в области теоретической
биологии является утверждение им идеи эволюции животного
мира за несколько десятилетий до появления трудов Дарвина.
Дарвин сам признал эту заслугу Бэра, указав на него как
на одного из своих предшественников в кратком историче-
ском очерке, который предпослан „Происхождению видов":
„Фон-Бэр, — указал Дарвин, — пользующийся таким глубоким
уважением зоологов, приблизительно около 1859 г. выразил
свое убеждение, основанное главным образом на законах гео-
Введение в автобиографию К. М. Бэра
15
графического распределения, что формы, теперь совершенно
различные, происходят от общих родителей".
Дарвин ошибся лишь в том отношении, что Бэр был эво-
люционистом не только в 1859 г., но с самого начала своей
научной деятельности. Об этом свидетельствуют его речи и
доклады кенигсбергского периода, из которых был напечатан
только один. Эти выступления характеризуют Бэра как очень
смелого приверженца трансмутации, причем Бэр протягивает
эволюционную линию от одноклеточных до человека. Замеча-
тельно, что для человека Бэр в то время не делал исключения
и утверждал, что человек мог развиться путем гетерогенного
размножения из низших морских форм. К старости Бэр
стал принимать эволюцию в более ограниченных пределах
и отвел человеку особое место в природе. Он стал до-
пускать эволюцию лишь внутри определенных групп
животного мира, например внутри типов или еще более
узких систематических единиц. Но он до самой смерти
оставался твердым приверженцем того взгляда, что все наши
знания в области эмбриологии, сравнительной анатомии и
географии животных заставляют нас признать трансмутацию,
которую Бэр называет „постулатом разума". „Отвергая транс-
мутацию,— писал Бэр, будучи уже глубоким стариком, — при-
шлось бы объяснить происхождение животных чудом творе-
ния. Но естествоиспытатель, как таковой, не может и не дол-
жен верить в чудо. Допуская чудо, он упраздняет законы при-
роды, между тем как назначение естествоиспытателя как раз в
том и заключается, чтобы в чудесах открывать законы природы".
Значительный след оставил Бэр в области географии.
Задачи этой научной дисциплины он понимал весьма широко,
принимгш вместе с Гумбольдтом и Риттером, что „на лице
земли, по словам Бэра, написаны не только законы распростра-
нения организмов, но отчасти и судьбы народов". Так, напри-
мер, он объяснял развитие цивилизации условиями умеренно-
холодного климата, при которых у человека развились навыки
R ТРУДУ и соответственные формы общественной жизни. Исходя
из этих общих взглядов, Бэр обставлял свои географические
16
Введение в автобиографию К. М. Бэра
изыскания возможно широко и всесторонне, стараясь отыскать
здесь общие закономерности физико-географического и био-
логического характера, хотя и не сумел дойти до понимания
решающего значения факторов социально-экономического по-
рядка. Примером такого подхода служат его путешествие
на Новую Землю (1837), а также его замечательные каспий-
ские экспедиции.
Экспедиция на Новую Землю при скудном оборудовании
и краткости времени все же дала очень много в научном отно-
шении благодаря вдумчивому научному руководству Бэра.
Полярные исследователи позднейшего времени справедливо отме-
чают, что эта экспедиция составила эпоху в научном изучении
нашего Севера. Новая Земля была исследована в топографиче-
ском, метеорологическом, геологическом, ботаническом и зооло-
гическом отношениях, причем Бэр не ограничился сбором кол-
лекций, но сделал и общие биологические выводы важного
значения относительно характера органической жизни на край-
нем Севере. Чтобы оценить тщательность научных сборов
Бэра, достаточно указать, что он вывез с Новой Земли
135 видов растений, тогда как в настоящее время после целого
ряда исследований новоземельской флоры в ней обнаружено
160 видов, т. е. всего лишь на 25 видов более, чем собрал
Бэр. Результаты, добытые экспедицией, Бэр осветил в целом
ряде статей.
В результате своих каспийских экспедиций, о которых
Бэр довольно обстоятельно рассказывает в своих мемуарах,
он выяснил целый ряд научных закономерностей, нашел,
например, научное объяснение асимметрии берегов Волги и
вообще долин рек, текущих меридионально, и формулировал
его в виде закона, который получил в науке наименование
„закона Бэра". Количество географических работ, написанных
Бэром, значительно, причем некоторые из них не были свое-
временно изданы и увидели свет лишь в наше время, например
его обширная работа о вечной мерзлоте, наблюдаемой в Сибири.*
* Напечатана в серии „Научное наследство*, издаваемой Институтом
^истории естествознания Академии Наук СССР (т. II).
Введение в автобиографию К. М. Бэра
17
Понимая значение научной географии для такой огромной
страны, как Россия, Бэр принял деятельное участие в основа*
нии Русского географического общества (1848), где был одним
из учредителей, членом Совета и председателем Этнографиче-
ского отдела общества.
Антропологией Бэр начал интересоваться еще в кенигсберг-
ский период своей жизни и в молодости читал даже особый
курс антропологии, который остался неизданным. Возвращение
в многонациональную Россию открыло Бэру широкое поле для
занятий этой дисциплиной, тем более, что Академия Наук
предоставила ему для этого все возможности. В антропологии
Бэр йнтересовался преимущественно краниологией, т. е. изучением
черепа человека. Будучи новатором во всех тех областях, в кото-
рых Бэр работал, он и здесь пошел своим собственным путем и
предложил свою классификацию черепов, основанную на точной
системе измерений черепа в разных направлениях. Краниологи-
ческая система Бэра сыграла большую роль в истории физи-
ческой антропологии и послужила рациональной основой для
позднейших краниологических систем. Краниологии Бэр посвя-
тил значительное число своих печатных статей, главным обра-
зом по материалам упомянутой выше академической коллекции
черепов. Часть этих материалов осталась в ненапечатанном
виде и хранится в Архиве Академии Наук, где имеется, между
прочим, рукопись Бэра под названием „Сравнительная кранио-
логия" (рук. № 244). В 50-х годах Бэр создал себе в антро-
пологии уже большое имя.
Из трудов Бэра этнографического содержания следует особо
отметить замечательную статью о ново-гвинейских народно-
стях— папуасах и альфурах. В этой статье Бэр касается
и общих вопросов биологии, между прочим географических
доказательств изменчивости видов и их эволюции. Именно эту
статью и имел в виду Дарвин в приведенной выше цитате,
где он указывает, что Бэр был сторонником изменяемости
видов. В заключительной части этой статьи Бэр подвергает
разбору вопрос о единстве человеческого рода и решительно
возражает так называемым полигенистам, т. е. ученым, которые
2 Автобиография К. Бора
18
Введение в автобиографию К. М, Бэра
утверждают, что человечество состоит из отдельных челове-
ческих видов. Бэр был моногенистом и настаивал на видовом
единстве человечества. Расизм, который исповедуют в настоя-
щее время представители буржуазной науки, нашел бы
в Бэре жестокого противника. Вот что писал он, например, по
этому поводу в 1859 г. в упомянутой выше статье о папуасах
и альфурах: „Мы позволим себе спросить, не привели ли по-
лигенистов к выводу о множественности человеческих видов
побуждения совсем другого порядка, а именно стремление счи-
тать, что негр, в особенности порабощенный, заведомо должен
отличаться от европейца, невозможность признать негра при-
надлежащим к одному виду с европейцем из-за якобы безобра-
зия негра, или, может быть, даже желание поставить его в поло-
жение человека, лишенного всяких прав и притязаний, присущих
европейцу? Напрашивается предположение, не выставлено ли
учение о якобы бесплодии смешанных браков и якобы физиче-
ской и моральной несостоятельности человеческих гибридов
с предвзятой целью: поддержать учение о множественности
человеческих видов...
„Не представляется ли поэтому в высщей степени стран-
ным, что учение о вечной обособленности человеческих ство-
лов настойчиво и упорно провозглашается как раз англо-аме-
риканцами, язык которых своими совершенно сглаженными
грамматическими формами свидетельствует о самом глубоком
смешении народностей. Странно, что это учение идет от лю-
дей, которые и сами не знают, какой крови у них больше,
британских ли аборигенов, кельтов или германцев. Етественно
возникает мысль, что все это учение сочинено для того,
чтобы оправдать себя в поступках, которые обычно вызы-
вают угрызения совести. Англо-американцы с бесчеловечной
жестокостью теснили туземцев и с бесчеловечным эгоизмом
поработили негритянский ствол человечества, якобы худшего,
чем поработители, сорта".
Трудно поверить, что эти горячие строки, столь нам близ-
кие в настоящее время, писаны почти 100 лет тому назад
в ученом академическом журнале.
Введение в автобиографию К. М. Бэра
19
Антропологические и этнографические взгляды Бэра полу-
чили значительный отклик в русской науке. По его программе
производились исследования сибирских народностей рядом
ученых, в том числе Шренком, который работал в 1855—
1856 гг. на Амуре. Увлеченный его идеями, предпринял свою
замечательную экспедицию на берега Новой Гвинеи самоотвер-
женный русский путешественник Миклухо-Маклай.
Во вторую половину своей жизни, начиная с 50-х годов,
Бэр целый ряд лет посвятил исследованию производительных
сил своей обширной родины, сосредоточив свое внимание пре-
имущественно на области рыболовства. Высоко ставя науку
как стремление к истинному познанию окружающего мира,
Бэр не менее ценил ее практические стороны, стремясь
уяснить себе, что может дать наука для практической жизни.
Предпринимая ряд экспедиций на Чудское озеро (1851—1852),
Балтийское море (1852), Каспийское (1853—1856) и Азовское
моря (1861), Бэр поставил себе задачу: „приложить биологи-
ческие теории к потребностям общежития и общественным
интересам". Несомненно, Бэр считал свои исследования по
рыболовству важнейшим из того, что он сделал во вторую
половину своей жизни. Именно эту сторону своей деятельности
он подробно описывает в пятнадцатой главе автобиографии,
посвященной его жизни в России. К сожалению, чрезвычайно
плодотворный период работы Бэра на родине, после его воз-
вращения из Кенигсберга, обнимающий свыше сорока лет,
остался недостаточно освещенным в его автобиографии. Это
объясняется, как подробнее указано ниже (стр. 452), цензур-
ными условиями тогдашней эпохи, с одной стороны, а с другой
стороны — слишком широким масштабом, взятым автором для
своего жизнеописания. Бэр сам указывает, что если бы он
продолжал излагать свою автобиографию также подробно, как
вначале, то она составила бы ряд томов, что было ему уже не
под силу.
Исследования Бэра во время его путешествий, особенно
труды каспийских экспедиций, современная наука спра-
ведливо считает классическими, создавшими новую эру
2*
20
Введение в автобиографию К. М. Бэра
в истории рыболовства. Действительно, небольшая по со-
ставу участников и скудно снаряженная экспедиция, в усло-
виях трудного передвижения по тогдашней России, без же-
лезных дорог и пароходов, выяснила экологические усло-
вия существования промысловых рыб в огромном бассейне,
установила места их нереста, проследила странствования рыб,
определила причины колебания численности определенных
видов рыб и т. д. О размахе работ каспийской экспедиции
можно судить по тому, что она не ограничилась ихтиоло-
гией, но собрала и определила значительный материал по
низшим беспозвоночным, ракообразным, моллюскам, гадам,
птицам и млекопитающим, как это, например, явствует из
перечня коллекций, переданных Бэром в Зоологический музей
Академии Наук (рукопись Архива АН СССР № 612). В пе-
чатном виде результаты работы экспедиций Бэра составили
четыре тома „Исследований о состоянии рыболовства в Рос-
сии" (СПб., 1860—1861),причем второй том написан самим Бэром,
а остальные — его сотрудниками. Кроме того, Бэр написал ряд
интересных очерков, названных им „Каспийские исследования",
которые он печатал в „Бюллетене" Академии Наук и издал также
в виде отдельного сборника. Здесь Бэр рассматривает общие
естественно-научные вопросы, относящиеся к Каспию и его
окрестностям. Дается, например, географическая картина Кас-
пийского моря, выясняется его геологическое прошлое, его
гидрохимический и температурный режим, влияние воды Каспия
на его животный мир и пр. Здесь же Бэр рассматривает мало-
известный в то время режим р. Маныч, разбирает вопрос о преж-
нем течении р. Араке, здесь же он излагает и свой знаменитый
закон об асимметрии речных долин („закон Бэра"). Таково со-
держание первых восьми выпусков „Каспийских исследований".
Бэр начал составлять и девятый выпуск, посвященный физико-
географическому и биологическому описанию р. Волги. Но эта
большая работа осталась незаконченной, и девятый выпуск
не вышел в свет. Рукописные материалы для этого выпуска хра-
нятся в Архиве Академии Наук СССР (рукописи Кэ№ 616 и
618).
Введение в автобиографию К. М. Бэра
21
Общеизвестно, что, помимо своей научной ценности, иссле-
дования Бэра по рыболовству принесли и непосредственные
практические плоды, о чем он частично упоминает в своей
автобиографии. Сюда относится охрана рыбных богатств Рос-
сии путем соответствующего законодательства, введение
в пищевое употребление огромного запаса астраханской
сельди, которая до того времени хищнически истреблялась
для технических целей, и т. д.
Остается сказать несколько слов о Бэре как о выдающемся
педагоге.
Педагогических статей он специально не писал, но, как
это видно из его автобиографии, всегда интересовался вопро-
сами воспитания и преподавания как в средней, так и в выс-
щей школе и высказал по этому поводу ряд ценных
мыслей.
Следует, однако, подчеркнуть, что Бэр как ученый не
мог освободиться от некоторых идеалистических установок
а в своих политических взглядах не пошел дальше благодуш-
ного либерализма. Общественный прогресс он понимал как
постепенное движение вперед без потрясений, которые считал
ненужными и опасными. „Всякую излишнюю торопливость"
в этом деле он сравнивал с перегревом яиц в своем инкуба-
торе, что могло погубить зародышей (стр. 67). Он вполне
поддерживал взгляд своего отца на Французскую революцию
как на „нарушение законности" (стр. 65) и т. д. Вообще к по-
литике Бэр относился без всякого интереса и считал, что для
ученого самое лучшее — в нее не вмешиваться. Упоминая
о борьбе политических партий, Бэр рассуждает так: „Неужели
нельзя придерживаться различных мнений без ненависти и пре-
зрения друг к другу?" (стр. 402).
Эта либеральная точка зрения отразилась и на некоторых
высказываниях Бэра по вопросам воспитания, устройства быта
крестьян, благотворительности и проч. Например, Бэр с боль-
шим удовлетворением описывает как пример, достойный под-
ражания, зажиточные хозяйства крестьян-собственников на
юге Германии (стр. 65). Будучи врагом крепостного права, он
22
Введение в автобиографию К. М. Бэра
стоит, однако, „за медленное движение прогресса" (стр. 68)
и приветствует крестьянскую реформу 1804 года в Прибалтике,
забывая прибавить, что эта реформа, улучшив правовое поло-
жение крестьян, оставила землю в руках помещиков. Выска-
зывая много здравых педагогических суждений, Бэр в то же
время склоняется к индивидуальному домашнему воспитанию
детей (стр. 116) и советует отдавать их в общественную школу
лишь в более старшем возрасте. В борьбе с пауперизмом Бэр
наивно верит в действенность частной благотворительной по-
мощи и думает, что все дело заключается в том, чтобы эту
помощь целесообразно организовать и направить. Связь ни-
щенства с порождающим это явление социальным строем была
для него, невидимому, совершенно неясной.
Мы лишь вкратце охарактеризовали Бэра как крупнейшего
научного деятеля, составляющего гордость нашей страны. По-
дробное изложение его заслуг перед родиной и перед челове-
чеством составило бы большую книгу. Такой книги в нашей
литературе пока еще не имеется, и автобиография Бэра лишь
отчасти восполняет этот пробел, так как благодаря скромности
автора, с одной стороны, и неполному охвату петербургского
периода его жизни, с другой стороны, она все же не дает
исчерпывающей картины деятельности нашего великого сооте-
чественника. Тем не менее, предпринятое Академией Наук
СССР издание его автобиографии в русском переводе является
большим делом, так как дает в распоряжение широкого круга
советских читателей интереснейший материал по истории науки,
а кроме того разрушает совершенно ложное представление
о Бэре как о немецком ученом, работавшем некоторое время
в России. Тщательное изучение биографии Бэра, в особен-
ности в связи с материалами его архивного фонда, рисует
нам Бэра как русского гражданина и патриота своей великой
родины, который лишь в силу случайных обстоятельств
долго жил на чужбине, но который всегда стремился вернуться
в свое отечество.
Бэр родился в пределах Российской империи и был рус-
ским подданным.
Введение в автобиографию К. М. Бэра
23
Долго живя в Пруссии и женившись на немке, он, тем
не менее, не поддался влиянию ее родных и не перешел
в прусское подданство. Из целого ряда мест его мемуаров
видно, что он считал своей родиной не маленькую Эстляндию,
а великую Россию. Так, например, он пишет, что перед
отъездом за границу в 1819 г. он побывал в Петер-
бурге, „чтобы хоть немного познакомиться со столицей моей
родины" (стр. 249). Будучи студентом-медиком Дерптского
университета, Бэр вызвался в 1812 г. пойти добровольцем
на фронт Отечественной войны. „Надо было постоять
за родину", — так мотивировал Бэр свой патриотический
поступок (стр. 154). Вникая в биографию Бэра, нетрудно
видеть, что и самый отъезд его за границу был вынужденным.
Получив среднее и высшее образование в России, он решил
продолжать свое образование в Германии, но вовсе не
собирался там оставаться. После трехлетнего пребывания
в германских университетах Бэр, по его собственным
словам, „мечтал обосноваться на родине". Когда Бурдах
предложил ему место прозектора в Кенигсберге, он долго
оставался в нерешительности: „Если бы я получил ту же
должность в Прибалтийском крае или Петербурге, — поясняет
Бэр, — я бы не задумался ни на одну минуту" (стр. 230). Но
подходящего места в России не нашлось, потому что Бэр
избрал себе такую научную специальность, спрос на которую
был крайне ограничен. Ничего не оставалось другого, как
ехать в Кенигсберг (ныне Калининград). Но, соглашаясь на эту
поездку, Бэр ни минуты не считал, что уезжает из России
надолго: „Едва ли уместно останавливаться здесь на подроб-
ностях моего свидания с родными и прощания с ними,—
пишет, как всегда сдержанный, Бэр, — достаточно сказать,
что мой переезд за границу по общему мнению моих
родных будет лишь переходной ступенью в моей жизни —
мостиком для получения постоянной службы на родине"
(стр. 231).
Между тем годы шли, Бэр сделал в Кенигсберге блестящую
научную карьеру, очень скоро получил профессуру, наконец,
24
Введение в автобиографию К. М. Бэра
женился на местной уроженке и погрузился в местные
интересы, как это подробно описано в его мемуарах. Ка-
залось бы, что Бэру нет теперь никаких оснований думать
о возвращении на родину. Однако он никогда не оставлял
мысли о возвращении. В 1819 г. он вступает в ^переговоры
с Дерптским университетом и дает согласие на переезд туда,
причем его фамилия даже значится в расписании лекций на
1820 г. В 1826 г. когда освободилась кафедра зоологии
в Виленском университете, Бэр спешит послать туда свое
заявление о желании занять эту кафедру, но, к сожалению^
не получает никакого ответа. Наконец, в 1827 г. Бэр подает
заявление о приеме его в состав Петербургской Академии
и посвящает ей одну из своих наиболее выдающихсяг работ
об открытии яйца млекопитающих. „Возможность переехать
в Петербург усилила мое патриотическое чувство4, — пишет
Бэр в своей автобиографии по этому поводу.
Таким образом, патриотическое чувство влекло Бэра вер-
нуться на родину. С другой стороны, жизнь в Пруссии оказа-
лась вовсе не столь благоприятной, как она, может быть,
представлялась вначале. После первых успехов Бэр встретил
холодное и даже недоброжелательное отношение немецких
ученых к его научным открытиям, что крайне его обидело
и огорчило. Хотя и сдержанно, но совершенно ясно он говорит
об этом и в своей автобиографии. Прусское министерство на-
родного просвещения также не создало благоприятных условий
для его экспериментальной научной работы (стр. 400). Все
это усиливало его желание переехать в Петербург. Разу-
меется, ссылка Бэра на состояние его здоровья — не более
как официальная ширма для истинных мотивов этого ре-
шения.
Но уехать из Кенигсберга оказалось вовсе не так просто.
Выяснился целый ряд препятствий, причем о некоторых из них
Бэр упоминает лишь глухо. Кенигсбергское общество и офи-
циальные лица приняли весть о возможном отъезде Бэра в Рос-
сию крайне недоброжелательно. Это видно из ряда замечаний
Бэра в разных местах его мемуаров. „Я убедился, что преду-
Введение в автобиографию К. М. Бэра
25
беждение против моей поездки в Россию не уменьшилось",—
отмечает он в одном месте. „Прежде всего я поставлю вопрос,
почему мой отъезд из Кенигсберга в Петербург выглядит
таким странным, в особенности принимая во внимание, что
я родился в России?", — спрашивает Бэр в другом месте.
Этот риторический вопрос — несомненный отзвук на попытки
отговорить его от переезда. Со стороны министерства народ-
ного просвещения были приняты официальные шаги, чтобы
удержать Бэра в Пруссии, например, ему обещали дать средства
для продолжения его эмбриологических работ, прислать ему
рисовальщика, которого он так долго добивался, пытались его
соблазнить профессурой в Галле и даже в Берлине. Несомненно,
что сильное сопротивление Бэр встретил и в кругу своей
семьи. Его жена, связанная с Кенигсбергом родственными
узами, была решительно против переезда в Россию. Бэр
достаточно ясно, хотя и сдержанно, говорит об этом. Был
даже такой случай, что Бэр взял уже отпуск для предваритель-
ной поездки в Петербург и уложил свои вещи для отъезда,
но жена устроила ему сцену и так и не пустила его в дорогу,
под предлогом какой-то плохой приметы. Повидимому, этой
женщине поездка в Россию казалась ссылкой, она была уве-
рена, что ее дети замерзнут в русских снегах, что по дороге
их растерзают медведи и т. д.
Наконец, существенной помехой были материальные и быто-
вые условия. Бэр истратил на свои научные работы средства,
нужные для проживания семьи, и не только не имел никаких
сбережений, но принужден был делать долги. Между тем, новый
повышенный оклад еще не был утвержден Академией. Кроме того
в перспективе была длинная дорога на лошадях через весь се-
веро-запад России, протяжением около 1000 километров, притом
с пятью детьми, из которых младшему было всего 5 лет.
Беспокоила Бэра и перевозка его огромной библиотеки, без
которой он чувствовал себя совершенно беспомощным. Дело
шло не только о больших денежных затратах, связанных с пере-
возкой книг, но и о возможных препятствиях со стороны
николаевской таможни.
26
Введение в автобиографию К. М. Бэра
Ясно, что при таких обстоятельствах переезд с насиженного
места в Россию был своего рода подвигом. Неудивительно,
что этот переезд задержался на целые годы, но, тем не менее,
Бэр не прекращал попыток осуществить его. Повидимому,
ближайшим поводом осуществить давно назревшее решение
была ироническая выходка прусского министра просвещения
барона фсн-Альтенщтейна, который поздравил Бэра с тем,
что тот вторично открыл яйцо млекопитающих. Тот же
Альтенштейн, будучи обижен на Бэра за критику исходящих
из Берлина распоряжений по борьбе с холерой, которые под-
держивал Альтенштейн, распорядился о прекращении ему вы-
платы денег, обещанных на эмбриологические работы. Несом-
ненно, что все эти неприятные для Бэра события послужили
каплей, которая переполнила чашу и ускорила отъезд Бэра. Бэр
сам вполне определенно говорит об этом в своей автобио-
графии, указывая, что эти неприятности опять заставили его
„обратить взоры на восток" (стр. 353, 400).
Вернувшись в Россию, Бэр жил там до конца своей дол-
гой жизни. Нетрудно подсчитать, что из прожитых им 84 лет
он всего 20 лет провел за рубежом, а 64 года в России, из
них 33 года прожил в Петербурге.
Занимаясь наукой, Бэр всегда думал о том, чтобы принести
как можно больше пользы своей родной стране. Он повторял
это неоднократно, и нет никакого сомнения, что его об-
ширная экспедиционная работа, охватившая и крайний север
и крайний юг России, была продиктована этим желанием.
При этом Бэр не отступал ни перед опасностями, ни
перед лишениями. Из скромности он очень мало говорит об
этом, но всякий, кто подробно ознакомится хотя бы с его
путешествием на Новую Землю, легко поймет, как часто дело
шло там о жизни и смерти. „Я не останавливаюсь, — пишет
Бэр в заключительной главе своих мемуаров, — на ряде других
мелких происшествий, на том, как однажды я очутился в степи
один при свирепом снежном буране или как я лежал на берегу
Карского моря без крова, без пищи и без возможности раз-
вести огонь вследствие снежной бури, и как был потом найден
Введение в автобиографию К. М. Бэра
27
одним охотником на моржей из Кеми" (стр. 438). И это Бэр
называет „мелкими приключениями", причем даже не считает
нужным сообщить какие-либо подробности этих случаев!
Подобными происшествиями богаты и его каспийские
поездки. Например, задержавшись на станции Казбек Военно-
грузинской дороги, он отваживается идти оттуда пешком во
Владикавказ, притом под вечер, когда уже стемнело, будучи
предупрежден, что по дороге идти небезопасно. Заболев
в Астрахани малярией и изнурившись настолько, что едва
мог двигаться по комнате, старик 63 лет, только что опра-
вившись, едет за сотню километров в прикаспийские степи,
чтобы изучить интересную р. Маныч, причем путешествует на
местных лошадях в очень трудных природных условиях. Эти
мирные подвиги, которых Бэр даже не вменял себе в особую
заслугу, были сделаны для блага родной страны и во славу
отечественной науки.
Бэр не только не разделял предубеждений иноземцев против на-
циональных свойств русского народа, но относился к простым
русским людям с самым искренним сочувствием, отмечая
высокие моральные качества русского народа. Так, например,
в своем докладе об этнографических исследованиях в России
Бэр восхваляет поразительную честность наших северных помо-
ров. „Никто не дает друг другу ложных сведений, — расска-
зывает Бэр, — но каждый поступает честно [курсив Бэра].
Промышленник, не известный за честного, не в состоянии соста-
вить артели и не может быть принят в нее. Я никогда не слы-
хивал, чтобы на Новой Земле в похвалу кого-либо называли его
добрым, как часто говорят в России, но всегда только честным".
Бэр находил таких честных людей не только на Новой Земле.
Вот что рассказывает он о простом русском крестьянине —
петербургском извозчике. Бэр оказывал помошь одному моло-
дому венгерцу по фамилии Регули, который путешествовал
по России с научными целями. В 1842 г. Бэр случайно узнал,
что путешественник оказался без средств к жизни и к тому же
тяжко заболел и лежит где-то в Петербурге без всякой помощи.
Бэр решил отыскать несчастного чужестранца, чтобы облегчить
28
Введение в автобиографию К. М. Бэра
его участь. Но как его найти? Бэр приблизительно знал только
ту часть города, где больной мог находиться, он не знал
ни улицы, ни дома. „Тогда, — рассказывает Бэр,—я решил
обратиться к извозчикам и, найдя среди них одного, сильна
бородатое лицо которого показалось мне очень прямодушным,,
попросил его помочь мне, рассчитывая на его участливость,
которая свойственна почти всем русским. «Послушай, братец,—
сказал я ему. — Я ищу одного молодого человека из Венгрии^
который, должно быть, тяжко болен, а мать его об этом ничего
не знает. Может быть, он умирает без всякой помощи. Надо
его разыскать, но я знаю только, что он живет в этом районе,
но не знаю, в каком доме. Хочешь мне помочь? Ты лучше
умеешь разговаривать, чем я. Спрашивай во всех лавках,
у дворников. Я тебе хорошо заплачу за это»". Извозчик отве-
тил Бэру одним словом: „Найдем". Поиски продолжались часа
три, и, наконец, больной был обнаружен в очень тяжелом состоя-
нии. Извозчик, увидав, в каком он виде, отказался взять деньги,
что крайне поразило Бэра. Бэр счел нужным сообщить об этом
приключении в печати, для сведения тех иностранцев, которые
изображали русских, по словам Бэра, какими-то „каннибалами".
Приведем еще один случай, характеризующий патрио-
тическое настроение Бэра. В английском журнале „The
Atheneum" была напечатана статья, в которой, между прочим,
было сказано, что „варварство простонародья часто губит
в России при организации путешествий благие намерения пра-
вительства". Прочитав эту статью, Бэр пришел в негодование
и дал отповедь английскому автору, указав (в газете „St.-Pe-
tersburgische Zeitung", 1839, № 32), что автор говорит совер-
шенную неправду: „Мы никогда не слышали ни об одной экспе-
диции, где бы намерения правительства были погублены
варварством простонародья. Наоборот, простые русские люди
почти всегда пролагали пути научным изысканиям. Вся Сибирь
с ее берегами открыта таким образом. Правительство всегда
лишь присваивало себе то, что народ открывал. Таким образом
присоединены Камчатка и Курильские острова. Только позже
они были освоены правительством . .. Предприимчивые люди
Введение в автобиографию К, М, Бэра
29
из народа впервые открыли всю цепь островов Берингова моря
и весь русский берег северо-западной Америки. Смельчаки
из народа впервые прошли морской пролив между Азией и Аме-
рикой, первыми нашли Ляховские острова и много лет посе-
щали пустыни Восточной Сибири, прежде чем об их существо-
вании узнала Европа ... Со времен Беринга научное мореходство
только следовало по их стопам".
Относясь таким образом к своей родине и служа ее интересам
чувствуя себя настоящим русским гражданином, Бэр, без сомне-
ния, очень болезненно воспринимал ту рознь, которая существо-
вала между русским обществом и остзейским дворянством, к ко-
торому он принадлежал по рождению. Бэр с горечью говорит об
этом в заключительной главе своих мемуаров. То обстоятельство,
что Бэр был далек от остзейского сепаратизма, подтверждают
сами остзейские немцы. Так, например, в 1840 г. Бэра посетил
в его деревянном домике на 12-й линии Васильевского острова
один из столпов прибалтийского дворянства граф Кейзерлинг.
Он с неудовольствием отметил, что Бэр стал, по его словам,
„хорошим русским патриотом".
В своем отношении к церкви и религии Бэр был атеистом
и вышучивал догматы христианской веры и религиозные обряды,
а по своим общественно-политическим симпатиям, как сказано
выше, был врагом сословности и противником крепостного
права. Таким образом он, по существу, был чужим среди
ортодоксально-настроенного и политически реакционного круга
прибалтийских помещиков.
„Автобиография" К. Бэра даст нашей учащейся молодежи,
научным работникам и широким кругам советской интеллиген-
ции дополнительный материал для изучения жизни и деятель-
ности основателя современной эмбриологии, биолога-эволюцио-
ниста Карла Максимовича Бэра, великого русского ученого
и патриота.
Б. Е. Райков
АВТОБИОГРАФИЯ КАРЛА БЭРА
ВВЕДЕНИЕ АВТОРА
Получив приглашение дать подробные сведения о моей жизни
и моих работах, я решил остановиться преимущественно на годах
моего учения.
До сих пор моя жизнь протекала без каких-либо необычай-
ных происшествий как вообще протекает жизнь научных работ-
ников. Чтобы мое изложение вышло более интересным, я попы-
тался описать кое-какие приключения из эпохи моих путеше-
ствий. Однако, если они и представляются важными тому, кто
их лично пережил, то прочие люди обыкновенно относятся
к этому с большим равнодушием, если только герой этих
приключений при этом не погиб, чего со мной еще не случи-
лось. По этим причинам моя биография всегда казалась мне
делом совершенно ненужным, почему я и отказывался ее писать.
Кроме того, поскольку я не могу еще указать даты моей
смерти, моя биография все же не может считаться вполне
законченной.
Но так как меня просят сравнить прошлое время с настоя-
щим, а я могу достаточно далеко заглянуть в прошлое, чтобы
дать об этом отчет, то я охотно принимаю это предложение.
Но скорее это будет ряд воспринятых мною впечатлений
и основанные на них жизненные опыты, в особенности в годы
моего учения, которое я преимущественно имею в виду, чем
обстоятельное хронологическое описание моей жизни — обще-
ственной и семейной.
Что касается до перечня моих трудов, то они так полно
перечислены во „Всеобщем словаре писателей Лифляндии, Эст-
3 Автобиография К. Бэра
34
Введение автора
ляндии и Курляндии", составленном Рекке и Напирским,*
и особенно в „Добавлении" к этому изданию Напирского
и Бейзе,** что я был прямо удивлен и ничего не мог к этому
списку добавить. Когда это издание еще только начиналось,
я получил просьбу сообщить список моих печатных трудов,
число которых в то время было еще незначительным. Я удо-
влетворил эту просьбу, но через некоторое время получил
известие, что от меня ничего издателями не получено. Не знаю,
может быть, эти сведения получены ими позднее. Сведения
о дне моего рождения и т. д., которые в прежних библиогра-
фических трудах нередко были искажены, здесь показаны
правильно: авторы могли взять их из моего официального
жизнеописания, представленного мною при получении доктор-
ского диплома.
Однако с какой бы тщательностью ни просматривали авторы
„Дополнения" русскую литературу, некоторые работы могли
от них ускользнуть. Кроме того мне приписана работа по исто-
рии сифилиса,*** в которой я не принимал никакого участия.
Автор этой работы подписался S. Beer — практикующий врач
в Вюрцбурге. Он защищает евреев от обвинения в том, что
сифилис в прежние времена был якобы распространен среди
евреев больше, чем среди других народов. Библейский текст,
на который при этом ссылаются, утверждает, однако, как раз
противоположное. Но все это меня, собственно говоря,
не касается.
Таким образом этот список является наиболее полным
из всех, и я не могу не указать, что я впервые припомнил
многое, ускользнувшее из моей памяти, именно благодаря
Напирскому и Бейзе. Исключительная обстоятельность назван-
ного „Словаря писателей" послужила для меня путеводной
нитью. Только в одном отношении я не могу присоединиться
* R е с k е und Napiersky. AHgemeine Schriftsteller-Lexicon der
Provinzen Livland, Ehstland und Kurland, 4 В-de. Mitau, 1827—1832.
** Napiersky und Beise. Nachtragen und Fortsetzungen, 2 B-de^
1859-1861.
*** Beitrag zur Geschichte der Syphilis. Isis, 1826? стр. 728.
Введение автора
35
к составителям* В этом „Словаре" указаны даже „стихи
на случаи" и поименованы их авторы, которые только однажды
выступали с подобными произведениями. Если это не слишком
скрупулезно, то, пожалуй, слишком патриотично. Кто ни высту-
пал с подобными „стихами на случай" и кто может нести
за них ответственность, когда самый случай давно миновал!?
Многие из моих товарищей по Дерпту, которые еще живы,
помнят, что я, будучи студентом, охотно забавлялся рифмами.
Могу сказать, что эти стихотворные опыты по большей части
встречали одобрение, но лишь потому, что в веселой студен-
ческой компании больше склонны заботиться об удачных
выходках, чем о хороших стихах или о глубокой мысли.
Насколько мне известно, ни одно из моих стихотворений
не было напечатано. Едва ли можно было бы считать потерей,
если бы те или иные рифмованные опыты, которые не пред-
назначены для типографской краски, не были бы названы.
Хочу покаяться, что я действительно некогда пришел к убеж-
дению, что во мне сидит поэт, потому что я во многих случаях
легко подбирал рифмы. Опыт, однако, показал мне, что Апол-
лон никогда не сидел у моей колыбели. Если даже я хотел
написать серьезные стихи, то смехотворный элемент все же
настойчиво вползал в них—в форме ли пустого пафоса, или
жалостной элегии. Мне представляется также, что нет основа-
ния перечислять особо мои газетные статейки, в которых
я выступал в качестве чичероне перед кенигсбергской публи-
кой при осмотре ею разных зверинцев, кабинетов редкостей
и т. п. Теперь я не в состоянии их более припомнить. Их было,
по всей вероятности, дюжины две или более.
Глава I
МОЕ РОЖДЕНИЕ
Я появился на свет 17 февраля 1792 г. по старому стилю.
В бытность мою в Германии я воспользовался этим обстоятель-
ством таким образом, что праздновал мой день рождения
в високосные дни — следовательно, один раз в четыре года.
Поэтому я мог ожидать от судьбы, что она удлинит мою жизнь
в четыре раза. Но, строго говоря, я все же не могу назваться
ребенком високосного дня по Грегорианскому календарю. Дело
в том, что в обычной жизни високосным днем считается 29 фев-
раля, так как он бывает только раз в четыре года. Но в XVIII в.
разница между Юлианским и Грегорианским календарями состав-
ляла только 11 дней. Таким образом, в прошлом веке 17 фев-
раля по старому стилю соответствовало 28 февраля, а не
29 февраля по новому стилю.
Местом моего рождения было имение Пип в Иервенском
округе Эстляндской губернии.1 Владельцем этого имения был
Магнус фон-Бэр, впоследствии предводитель дворянства и ланд-
рат. Моя мать, которую звали Юлией, происходила из этой же
семьи и приходилась моему отцу двоюродной сестрой. Судьба
благословила этот брак десятью детьми. Однако мои братья
и сестры не оправдали того мнения, которое часто приходится
слышать, особенно в Париже, что дети близких родственников
часто бывают слабы телом и душою, в особенности же подвер-
жены глухонемоте. Никто из моих братьев и сестер не был
лишен дара речи и не страдал глухотой ни в молодые годы,
Мое рождение
37
ни в старости. Не было у них недостатка и в других умствен-
ных или физических силах. Трое из них, правда, умерли в дет-
стве, но от обычных детских болезней. Утрата трех десятых
до времени возмужалости не является уже столь неблагоприят-
ным процентом. Те же, которые выжили, обладали в целом
хорошим здоровьем. Моя старшая сестра умерла 76 лет от роду,
а те трое, которые еще живы, рассчитывают прожить по мень-
шей мере еще столько же.
Глава II
ДЕТСКИЕ ГОДЫ ДО ШКОЛЫ
Хотя я увидел свет в имении Пип, но мои первые воспоми-
нания относятся не к этому имению, а к другому: по имени
Лассила в Вирланде, где впервые проснулось мое сознание»
Владельцем этого имения был старший брат моего отца, кото-
рого звали Карл. Он был в течение продолжительного вре-
мени женат на баронессе Канне, родом из Кобурга, но детей
у них не было. Так как супружеское плодородие весьма обильно
изливалось на дом моего отца и прекращения этому еще долго
не предвиделось, то дядя и тетка, любя детей, сделали
моему отцу предложение: поделить их между собой по-родствен-
ному.
Вследствие этого уговора я, вскоре после отнятия от груди,
вместе с моим старшим братом Фридрихом был передан
в Лассилу, где мы и воспитывались совершенно как собствен-
ные дети владельцев. Мой брат вскоре после переезда в Лас-
силу умер, так что я знаю о нем лишь по наслышке. Но тем
заботливее ухаживала за мной моя радушная и добрая тетка,
которая так любила детей, что радовалась каждому детскому
личику, и веселье ребят вызывало у нее слезы умиления. Моя
веселость доставляла ей большоеу довольствие, и она брала
под свою защиту, насколько это было можно, все мои шалости.
Наверное я чувствовал это, так как в ее присутствии был
всегда очень разговорчив.
Дядя был более сурового характера. Моя болтовня иногда
казалась ему излишней, и он пугал меня, говоря, что если я
Детские годы до школы
39
много буду болтать, то истреплю свои губы и они не будут
у меня закрывать зубов. Впервые в жизни я был очень озабо-
чен, но, внимательно всмотревшись в лица разных чужих людей,
которые приходили в наш дом, я заметил, что ни у кого из них
губы не были изношены, и скоро решил, что эта опасность
не так велика, как она мне представлялась. В целом, основным
принципом воспитания у моего дяди была идея, что дети
должны слушаться. В прежние времена этот принцип приме-
нялся у нас еще гораздо строже, чем в настоящее время,
и воспитание больше походило на дрессировку. Оказали ли
идеи Жан-Жака Руссо некоторое влияние на воспитание, об этом
я не берусь судить, однако методы воспитания подверглись
у нас впоследствии большим изменениям. Мой дядя старался
развивать во мне самостоятельность. Сам он обладал большой
ловкостью рук и умелостью. Он не только довольно хорошо
рисовал акварелью, но в зимние дни занимался и другими более
грубыми ручными работами. Стекольщикам в нашем доме
делать было нечего, так как все без исключения стекольные
работы дядя производил сам. Он с удовольствием занимался
также столярным делом. Я помню, что он однажды сшил своей
жене пару элегантных башмаков, а в другой раз разрисовал
ей красками шаль, на кайме которой красовалось и возбу-
ждало мою фантазию пальмовое дерево среди тропического
пейзажа. Он очень был доволен, если я присутствовал при этих
его работах и понемногу помогал ему. Когда мне было пять
или шесть лет, я глубоко поранил мизинец правой руки рубан-
ком, которым я строгал. До сих пор на моем пальце остался
рубец как правдивый знак того, что меня в свое время „обстру-
гали".
Дядя обладал некоторыми своеобразными чертами и дохо-
дил иногда до чудачества. Мой отец и он в 70-х годах прош-
лого века, получив довольно посредственное школьное воспи-
тание, были посланы родителями в Германию, чтобы посещать
университет в Эрлангене и побывать в Байрейте.2 Мой отец
занялся юридическими науками, а старший брат по дворянской
традиции решил посвятить себя военной службе. Но привык-
40
Г лава II
ну в к самостоятельности, благодаря ранней смерти своего
отца, он, однако, не решился поступить на действительную
военную службу. Тем больше привлекали его различные черты
военного быта. Он сработал из картона, дерева и металла
целый игрушечный лагерь, где были палатки, различный фураж,
зарядные ящики, котлы и пушки. Весь этот лагерь со всеми
принадлежностями он аккуратно уложил в изящный шкаф
и переправил в свое имение в Эстляндию. В свои добрые дни
он изредка показывал мне эти игрушки, но, как noli me tangere.3
При одном небольшом немецком дворе дядя купил себе чин
майора, обзавелся саблей, пистолетом, завел себе военный
мундир. Все это лежало без употребления, но чрезвычайно
ценилось. Была у него и палатка, которую он иногда раскиды-
вал в летнее время; был и барабан, звуки которого иногда
услаждали мой слух. Может быть, это делалось для того, чтобы
пробудить во мне военные чувства.
После возвращения из Германии оба брата поделили между
собою отцовское имение. В своем имении мой дядя представ-
лял в своей собственной персоне целое войско, в котором он
был и полководцем, и майором, и единственным солдатом.
Без сомнения, это была кавалерийская часть, так как он больше
всего любил кавалерию и осмотр своего хозяйства произво-
дил не иначе, как верхом на лошади, притом в огромных
кожаных сапогах и часто в кожаных штанах. Остальные дядины
дела, особенно когда он состарился, шли в таком же роде,
как и его военная служба. Он задумывал большие планы,
долго и педантично подготовлял их, но до осуществления дело
очень часто не доходило. Так, он непременно хотел еще раз
повидать Германию и купил себе, после того как я уже поки-
нул его дом, огромный дорожный экипаж и сделал разные
другие подготовления к путешествию, но до самого путеше-
ствия дело так и не дошло.
Его имение Лассила, одно из самых маленьких в округе,
было живописно расположено и отличалось очень разнообраз-
ными, привлекательными окрестностями. На краю имения был
построен небольшой жилой дом. Комнаты были очень тесные
Детские годы до школы
41
и потому манили на воздух, как только позволяла погода.
Крыльцо с двумя красивыми деревьями по сторонам—велико-
лепным кленом и более молодым вязом, принимало каждого
входящего под свою тень. Это крыльцо было любимым место-
пребыванием моего дяди летом. Здесь он отдавал распоряже-
ния своим служащим по хозяйству и выслушивал их доклады.
Расположенный на склоне и обсаженный цветами двор при-
мыкал к двум прудам, вокруг которых росли ивы, и манил
пройти дальше — на тенистый птичий двор, где были выстроены
небольшие домики под красными крышами, в которых ютились
со своим потомством куры, утки, гуси и индейки. Вся эта
домашняя мирная картина живо сохранилась в моей памяти,
Особенно во время посещения птичьего двора, когда птицы
сидели на яйцах. Когда наступала пора вывода птенцов, то весь
птичий двор оживлялся и представлял пеструю картину. Я
помню свои первые геройские подвиги при нападении болтли-
вых индюков и шипящих гусей с вытянутыми шеями. Рогатому
скоту на этот двор путь был закрыт, а лошадей только про-
водили через него.
Сад, примыкавший к дому, нельзя было назвать особенно
красивым, несмотря на то, что мой дядя был большим люби-
телем садоводства, своими руками сажал деревца и сам уха*
живал за цветами, причем я имел честь быть его верным
помощником. Благодаря причудам моего дяди в саду был устроен
искусственный „Парнасе", окруженный глубокой канавой,
затем „Лабиринт*, сделанный из испанской сирени, „Улитко-
вый ход" из ягодных кустарников, наконец „Змеиный ход"
и „Запутанный ход".
Не могу сказать, чтобы все эти выдумки были красивы, но они
действовали на воображение ребенка, которому еще не случалось
видеть в садах изящно изукрашенных пчелиных ульев, различных
палаток, беседок и т. п. Сад моего дяди был образчиком
той старинной моды, которая уже начинает исчезать. Эпоха,
когда даже садовым деревьям придавали искусственные формы,
как это мы видим во французских садах первой половины
прошлого века, к тому времени миновала. Но мне случалось
42
Глава II
видеть нечто подобное, сохранившееся как достопримечатель-
ность прошлого. В нашем саду деревья могли расти свободно,
как им вздумается, но они были расставлены рядами в опре-
деленном порядке. Декоративные и ягодные кустарники в саду
отсутствовали, так же как и цветочные клумбы; все дорожки
сада были протянуты строго по шнуру. Вообще природа в саду
была стеснена, и ей разрешалось производить только цветы
и плоды.
Согласно понятиям моего дяди, двор и его окружение при-
надлежали природе, а сад — искусству. На дворе он щадил
каждую былинку, каждый цветочек, в саду же всякая травка,
которая росла по воле, каждый „дикий цветок* были пре-
ступлением. Когда дядя обходил сад, он обычно вооружался*
палкой с крючком для уничтожения в зародыше всякой само-
вольной деятельности природы. Не только дорожки, но и пло-
щадки вокруг плодовых деревьев были основательно покрыты
гравием, чтобы держать в повиновении творческую силу при-
роды. Фруктовые деревья в этом саду были превосходны.
Сливы были, пожалуй, лучшими в округе.
Местность вокруг сада ничем не напоминала его строгости
и вылощенности и отличалась приветливым видом и необыкно-
венным разнообразием. Позади птичника тянулся сырой луг,
на котором росли высокие черные ольхи. К нему примыкал
участок, украшенный прекрасными дубовыми деревьями, кото-
рый разнообразился холмами, покрытыми цветущей травой.
Небольшие участки поля, усеянные плоскими кусками плит-
няка, указывали, что твердые известковые пласты лежат здесь
сравнительно неглубоко, но дойти до них, однако, не удава-
лось. По всей вероятности, эти обломки известняков были
вынесены на дневную поверхность в давно прошедшие вре-
мена благодаря геологическим процессам, тем более, что
местами встречались большие возвышенности, которые у нас
называют даже „горами*. Один из таких холмов, на вершине
которого была построена ветряная мельница, действительно
казался мне высокой горой. Полевые участки были опоясаны
березовым подростом, на месте которого в настоящее время
Детские годы до школы
43
вырос березовый лес. Как будто для того, чтобы умерить
однообразие пейзажа, на одном песчаном холме к березовой
роще примкнул темный сосновый бор.
В таком уютном окружении я и проводил первые годы
моей жизни. Однако не могу утверждать с достоверностью,
что эта обстановка научила меня понимать природу. Вокруг
меня не было никого, кто мог бы мне помочь в этом деле.
Мой дядя, как выше указано, интересовался военным делом
и мнил себя „Cavalier". Садоводство и сельское хозяйство
он изучил практическим путем. В его небольшой библиотеке
была только одна книга, имевшая некоторое отношение к естест-
вознанию: в ней было много рисунков с изображениями живот-
ных, из которых моя память сохранила только двух — зайца,
украшенного рогами, и носорога, у которого один рог был
на носу, а другой на спине. Впоследствии я очень обрадовался
найдя у Гесснера4 в его „Historia animalium" оригинал этого
рисунка.* Гесснер, в свою очередь, взял этот рисунок у Альб-
рехта Дюрера, известного художника, который никогда не видел
* Мой сотоварищ по Кенигсбергу астроном Бессель, отличавшийся
остроумием, имел обыкновение утверждать, что лучше всего в памяти
удерживаются всякие нелепости. В качестве доказательства он приводил
глупые стихи, которые в детстве прочитал в азбуке 5 и которые он никак
не мог позабыть, хотя другие, более осмысленные, он давно запамятовал:
Ein toller Wolf a us Polen frass,
Den Tischler und sein Winkelmaass
(Бешеный волк из Польши слопал
Столяра и его наугольник)
или
Gebratne Hasen sind nicht bos
Der Hammer gibt gar harte Stoss
(Жарзные зайды не злы,
Молоток дает очень твердые удары).
Причиною того, что эти стихи так хорошо запомнились, было, вероятно,
то обстоятельство, что они возбуждают в уме ребенка возражения. Напри-
мер, я мог запомнить зайца с рогами, изображение которого я видел
в книге, именно потому, что я хорошо знал, что у зайцев никаких рогов
не имеется и, следовательно, мог усу мниться в правильности рисунка.
44
Глава II
носорога, но слышал об одном таком животном, которое было
привезено в Лиссабон. Его-то он и нарисовал.*
В том объемистом томе, о котором говорится выше, кроме
рисунков животных были еще изображения различных гербов-
Повидимому, эта книга была разнообразна по своему содер-
жанию. Однако когда я приносил домой раковины или окаме-
нелости, которые можно было находить около известковой
печи освобожденными от материнской породы, то эта книга
не приносила никакой пользы при попытках моего дяди найти
соответствующую справку в этом единственном источнике
знания.
Однако против существования у носорога рога на спине я, вероятно,
не мог бы привести никаких возражений. С моей детской точки зрения
такой рог мог быть у животного и на конце хвоста,— вероятно, я ничего
не имел бы против этого. Спрашивается, почему же я так хорошо запом-
нил эту картинку и совершенно забыл все остальное? Когда я в послед-
ствии отыскал ее оригинал в сочинении Гесснера, я был уже приват-доцен-
том. Теперь я, конечно, знал, что у носорога оба рога находятся на голове
и что изображение Гесснера является фантазией. Но тогда и выступило
на сцену воспоминание, что я видел когда-то в детстве подобную картинку •
Возможно, что при подобных обстоятельствах в моем сознании всплыли бы
и другие картины, виденные мною в детстве, если бы в них нашлись
подобные несообразности. Но при отсутствии этих условий они исчезли
из моей памяти.
* Приводя в своей книге этот рисунок,6 К. Гесснер указывает, что он
заимствовал его от одного известного художника. Но Гесснер, несомненно,
знал, что этот художник никогда не видал носорога. Этот пример всегда
служил мне доказательством того, как медленно развивалось представление
о том, что объекты природы должны быть нарисованы с натуры. Эти ста-
ринные рисунки были не чем иным, как передачей тех представлений или
понятий, какие имели эти ученые о никогда не виденных ими объектах
Все сказочные животные, которых мы встречаем у Альберта Магнуса,7
у Олафа Магнуса и др., изображены на рисунках, хотя ни один человек
этих животных не видел. Тем не менее, эги рисунки долго воспро-
изводились в печати. К. Гесснер относился к материалу более критически
и большинство из этих рисунков выбросил. Но среди млекопита-
ющих он все же оставил упомянутого выше носорога, двурогого зайпа
и некоторых других. Среди изображений рыб у него очень много фанта-
стических.
Детские годы до школы
45
Достопримечательности, которые я приносил домой, сохра-
нялись у нас в семье, а для того, чтобы они не растерялись,
их однажды сложили в особый ящик. Вероятно, по этой при-
чине они как раз и исчезли. Я жалею об этом, так как там
был один ископаемый моллюск с сильно завитой раковиной,
которого я никогда больше не встречал при просмотре окаме-
нелостей из силурийских известняков.
Мне кажется, что окрестности Лассилы развили у меня
до известной степени чувство интереса и любви к природе*
Во всяком случае я впоследствии не мог видеть первоцвета
без того, чтобы тотчас не вспомнить, как много их росло у нас
на дворе; не мог взглянуть на изящный венерин башмачок»
чтобы не представить себе ясно те цветы, которые появлялись
в нашем имении. Мое первое живое впечатление, которое
сохранилось в моей памяти, тоже имеет источником объект
природы. Предстоял официальный визит в соседнее имение
(Иомпер), чтобы поздравить молодую супружескую чету или
что-то в этом роде. Мне при этом делать было нечего, так
как детей там не было; тем не менее родные не захотели
оставить шалуна дома без присмотра и взяли меня с собой.
Когда мы приехали в имение, я получил такое приказание:
„Оставайся во дворе. А мы пойдем в дом и скоро вернемся,
чтобы ехать обратно". Но мне не сказали, как далеко я могу
отойти от нашего экипажа. И я тотчас начал в радостном
настроении изучение новой местности. При этом я неожиданно
увидел павлина, который к моему удивлению и восхищению
сидел на заборе с распущенным хвостом. Его роскошное бле-
стящее оперение привело меня в остолбенение. Павлин тоже
не шевелился, словно ему было приятно мое изумление.
Не знаю, долго ли я простоял, как прикованный. Вероятно это
было достаточно долго, как видно из дальнейшего. Я пришел
в себя, почувствовав, что кто-то крепко схватил меня за руку.
Передо мной оказалась моя приемная мать с сильно рассер-
женным видом: „Скажи, ради бога, где ты пропадаешь? Мы
искали, звали тебя — никакого ответа. Смотрели даже в пруду,
не утонул ли ты". Не будучи в состоянии произнести ни одного
46
Глава 11
слова, я мог лишь указать свободной левой рукой на павлиний
хвост, все еще не понимая — действительность ли это, или
видение. И тогда я получил соответствующее объяснение. Мне
рассказали, что павлин — это такая же птица, как наш индюк,
и также распускает хвост. Но это меня мало удовлетворило.
Неожиданное впечатление, которое я получил при виде этой
картины, оказалось настолько прочным, что уже будучи взрос-
лым и часто видя в музеях чучела павлинов, набитых в этом
положении, я все же очень хотел снова посмотреть, как раз-
вертывает свой хвост живой павлин. Так как такая возможность
мне долго не представлялась, то у меня возникло предчувствие,
что если я снова увижу эту картину, то вскоре после этого
умру. Наконец, будучи уже 63 лет от роду, я увидел на одном
рыбачьем дворе в Астраханской губернии, и так же внезапно
как в детстве, павлина с распущенным хвостом.8 Но как он
был непохож на первого! За исключением дуги из блестящих
глазных пятен, весь остальной круг перьев показался мне
очень скудным и неярким по сравнению с тем, что я видел
в детстве. Зависело ли это от скудного питания в степной
местности, благодаря чему перья недостаточно развились?
Была ли моя фантазия более яркой, или восприятия стали
более скупыми? Вероятно, действовали одновременно все эти
три причины. Во всяком случае, я нашел, что объект выглядит
довольно посредственно и отдавать за него жизнь не стоит,
Если бы я вскоре после этого умер, то моя фантазия была бы
объяснена как дар высшего предчувствия, а теперь она оста-
лась тем, чем была, т. е. фантазией.
Среди воспоминаний раннего детства я мало помню о том,
что происходило в течение длинной зимы; гораздо больше
воспоминаний осталось у меня о прекрасном летнем времени,
которое я проводил на просторе до тех пор, пока голод или
сон не загоняли меня домой. За день я настолько уставал,
что тотчас после ужина меня тянуло спать. Бывало так, что
я уже за ужином засыпал, и меня относили в постель. Моему
приемному отцу это не нравилось. Он занимался ручным тру-
дом поздно вечером и работал до полуночи, но зато вставал
Детские годы до школы
47
очень поздно, когда все домашние были уже на ногах. Зато
они ложились раньше его, и вечером он оставался в одиночестве.
Однажды был такой случай. На шестом или седьмом году
моей жизни, в один очень ясный звездный вечер я увидел
падающую с неба звезду, блестящий след от которой я мог
проследить до самого горизонта. Увидев это зрелище, я вбе-
жал в комнату дяди, чтобы рассказать ему о падении звезды,
но он воспользовался этим случаем по-своему. Дело в том,
что над моим рассказом о падении звезды смеялись и гово-
рили, что звезды не падают, что я видел падение метеора.
Конечно, этот ответ меня не удовлетворил, но лишь возбудил
мое желание узнать об этом более подробно. Тогда мой дядя
сказал мне, что если я по вечерам с 11 часов буду присутст-
вовать при его работе, то он расскажет мне о звездах, а сей-
час у него нет времени. Дожидаться до 11 часов вечера пока-
залось мне невозможным, но я попросил прислугу разбудить
меня в 10 часов и к 11 часам пришел к дяде совершенно бод-
рым. Что он мне рассказывал о метеорах, я теперь уже
не помню. Во всяком случае это было менее интересно, чем
сведения о том, что звезды — это большие небесные тела, кото-
рые отстоят друг от друга гораздо дальше, чем соседнее име-
ние. Когда я пытался вообразить это в своем уме, мне казалось,
что у меня лопнет голова, и моя возбужденная фантазия долго
не давала мне уснуть в этот вечер. Если мой приемный отец
хотел научить меня жертвовать своими удобствами ради любо-
пытства или жажды знания (оба эти стремления вначале иден-
тичны, но только направлены на разные объекты), то он достиг
своей цели. Знания, полученные путем известной жертвы, имели
для меня большую ценность. Впоследствии, особенно в длин-
ные зимние месяцы, он вел со мной и другие разговоры в этом
роде. Некоторые из них я еще помню. От звезд мы перешли
к другим вопросам: о шарообразности земли, например. Против
шарообразности земли я не возражал, но все же никак не мог
понять, почему наши антиподы не падают вниз. Были затро-
нуты и другие темы: о слонах и других огромных зверях,
о лопарях и самоедах, о подвигах Александра Великого и т. д.
48
Глава П
Дела этого героя произвели на меня чрезвычайно сильное
впечатление, так что я запомнил некоторые из них, но впослед-
ствии напрасно искал об них каких-нибудь подтверждений
в исторических источниках. Нет сомнения, что некоторая доля
фантазии могла вкрасться в рассказы моего наставника бес-
сознательно, потому что он сам где-то слышал это и принял
за истину. Например, я запомнил рассказ, что будто бы неко-
торые огромные звери во время сна должны прислоняться
к деревьям. Для того, чтобы их поймать, деревья подпиливают,
и тогда звери не могут уже подняться на ноги. Подобные басни
долго передавались в средневековых сочинениях и дошли до
нашего времени.
Если не считать этих, более или менее случайных рассказов,
то надо сказать, что меня в раннем детстве ничему не учили.
За все время пребывания в Лассиле со мной никто не зани-
мался уроками, почему и вышло, что когда мне минуло 8 лет,
я не знал еще ни одной буквы азбуки. Вообще мой дядя
больше ценил физическое развитие, чем умственное, причем
он заранее определил, что я должен поступить на военную
службу. Поэтому он и моя тетка не приглашали мне учи-
теля, говоря, что я буду учиться в родительском доме. Я
жил в доме моего дяди совершенно на правах сына, счи-
тал дядю и тетю моими настоящими родителями и так
звал их.
Единственным товарищем моих детских игр был пудель.
Эта верная собака совершенно так же, как и я, не любила
гусей и индюков, так что не известно, кто от кого воспринял
эту нелюбовь. Однако пудель научился отворять дверь заднего
хода за ручку позднее меня, поэтому я полагаю, что он на-
учился этому от меня. Кроме того, он очень охотно исполнял
роль моей верховой лошади и, таким образом, должен был
в конце концов признать мое превосходство. Впоследствии
в наше имение приехали еще трое детей — мальчик и две
девочки, дети сестры моего отца — фон-Данненштерн, которая
овдовела и потеряла свое имущество во время пожара, но дети
ее остались целы. Они были моложе меня.
Детские, годы до школы
9
Только тогда я узнал, что у меня есть другие, настоящие
родители, которые приезжали в Лассилу в гости и привозили
с собой моих братьев и сестер. Я узнал также, что мне при-
дется вернуться в Пип, где я буду заниматься учением, так
как там уже года два жила гувернантка, которая учила моих
старших братьев и сестер.
Автобиография К. Бэра
Глава III
ПЕРВОНАЧАЛЬНОЕ УЧЕНЬЕ НА ДОМУ
(1799—1803)
Летом 1799 г. мои приемные родители привезли меня в Пип,
где моя приемная мать со слезами простилась со мной. Я был
доволен, так как у меня были там братья и сестры старше
и моложе меня, и моя двоюродная сестра, немногими годами
старше меня. Впоследствии я считал благоприятным обстоя-
тельством моей жизни, что в детстве меня не слишком рано
занимали регулярным ученьем. Когда я подрос, мне стало
даже немного стыдно, что я еще не умел читать, и очень захо-
телось выучиться и вообще подражать старшему брату и сестре.
Они мне казались очень учеными, в особенности сестра, кото-
рая была старше меня на четыре с половиной года. У нее
рано развилось прилежание и благоразумие. В моих глазах
она представлялась какой-то мудрой жрицей, перед которой
я испытывал благоговение. Впоследствии мне было жаль тех
детей, которые могли сказать о себе словами Шамиссо:
Книга была моей главной досадой,
Трудно читать, но читать было надо...
Отец рассказывал мне историю Карла Витте, которого
начали обучать с самых малых лет? Позднее, когда я стал
старше, я сам читал эту историю даже с некоторым возмуще-
нием. Не знаю, был ли благодарен своему отцу этот Витте,
когда он сам сделался профессором, за то, что тот сократил
ему радостное время детства. Я во всяком случае в этом
Первоначальное учение на дому
51
сомневаюсь. К счастью неразумие родителей редко заходит
так далеко, но все же родители иногда боятся пропустить
время для начала учения их детей. Они не обращают внимания
на то, что усвоенное с удовольствием дает гораздо более
благоприятные результаты, чем изученное с несносным при-
нуждением. Там, где отсутствует радость познания, там вообще
результаты бывают невелики и то, что пройдено, скоро забы-
вается.
Я получил в подарок обыкновенную азбуку ревельского
издания. На первой странице этой книги крупным шрифтом
были напечатаны буквы, затем шли отдельные слоги, потом
отрывки из катехизиса, на последней странице был нарисо-
ван петух, а возле него несколько маленьких цыпляток. Штри-
ховой рисунок был сделан довольно примитивно, и под ним
было напечатано:
Деток будит петушок:
Живо в школу на урок!
Были и другие изречения в таком же духе, не разделенные
на слоги.
Буквы, изображенные на первых страницах, мне показала
наша гувернантка, и я выучил их в несколько дней. Затем
мы перешли к складам по старой системе. Повидимому, моя
учительница не признавала новых методов, если даже они
были ей известны. В этой книге мне больше всего нравился
петух со своим мудрым советом. Вообще я считал эту книгу
весьма ценной и важной в качестве моего первого книжного
сокровища и фундамента моей будущей библиотеки. До того
времени я не держал в руках ни одной книги и получил в по-
дарок лишь пару так называемых „золотых листов". Каждый
такой лист представлял собой напечатанный на бумаге красной
или голубой краской круг. В центре этого круга красовались
Адам и Ева, тут же древо со змеем. Вокруг были изображены
разные животные, напечатанные золотом. Я глубоко презирал
эти картинки и подолгу держал теперь в руках настоящую
книгу и даже просил брата и сестру читать мне оттуда в сво-
4*
52
Глава III
бодное время отдельные строки. Обладая хорошей памятью,
я легко запоминал содержание прочитанного и так часто
всматривался в начертание строк, что скоро научился читать,
сам удивляясь, как это вышло.
Гувернантка занималась со мной отдельно не больше двух-
трех недель. После этого она нашла излишним продолжать
учить меня читать и стала заниматься со мною другими пред-
метами, а упражняться в чтении я должен был, занимаясь
одновременно со старшими детьми. Но тут возникли некото-
рые затруднения. Дело в том, что мой отец купил несколько
хороших книг для детского чтения, но они были в одном
экземпляре, а нас было четверо. Что тут делать? Однако
гувернантка нашлась. Она рассаживала нас вокруг школьного
стола таким образом: брат и сестра садились по одну сторону
стола, я — напротив, а двоюродная сестра помещалась с узкой
стороны стола. Книгу мы читали поочередно, громким голо-
сом. Когда очередь доходила до меня, гувернантка поворачи-
вала книгу ко мне и держала ее у меня перед глазами. Чтобы
мы не отвлекались и не шалили, мы должны были следить
за читающим глазами. Это было нужно для того, чтобы тот-
час же найти соответствующее место в книге. Мой брат
и сестра были очень прилежны и старались как можно быстрее
отыскивать отрывок, как только предшественник заканчивал
чтение.
Я подражал им и стремился к тому же, привыкая следить
за текстом еще в то время, когда книга находилась в обрат-
ном положении. Таким образом без всякого намерения я на-
учился читать вверх ногами. Овладев этим умением, я стал
находить свой отрывок еще в то время, пока читал другой,
и знакомился с текстом раньше, чем гувернантка поворачивала
ко мне книгу. Повидимому, это ее сердило, но она ничего
не говорила, но только иногда слегка ворчала, что меня еще
больше подзадоривало повторять ту же шутку.
Это была единственная проделка, какую я позволил себе
по отношению к этой почтенной пожилой особе. Таким обра-
зом я выучился читать книги наоборот. Позднее я пользо-
Первоначальное учение на дому
53
вался этим ради шутки и, читая книгу, держал ее так, чтобы,
другие могли смотреть в нее обычным образом. Мои слуша-
тели обыкновенно говорили, что я знаю текст читаемого на-
изусть. Впоследствии это умение пригодилось мне, когда при-
ходилось просматривать пачки печатных материалов, в которых
часть книг была положена в перевернутом виде.
Легко себе представить, что при таком способе чтения,
стараясь поскорее вступить в свою очередь, мы мало обращали
внимания на смысл и связь прочитанного. Книга, которая под-
вергалась в наших руках таким испытаниям, называлась „Друг
ребенка", сочинение Вейсса. Для моего возраста эта книга
была слишком велика и трудна, хотя для более старших детей
она была вполне подходящей. Была у нас также детская
библиотека Кампе. Она доставляла мне много удовольствия
как в данном году, так и в последующие годы. Я легко запо-
минал стихотворения и некоторые из них помню еще и сейчас.*
Одновременно с чтением меня, конечно, начали учить
и письму. Но здесь дело шло медленнее, так как выводить
буквы было очень скучно. Библейская история мне показалась
особенно занимательной. Она легко укладывалась в памяти,
и скоро я сам стал знакомиться с ней по книге Гюбнера.
В этой книге меня очень интересовали картинки, резанные на
дереве. Четыре действия арифметики также не представляли
для меня трудности.
К осени мое книжное богатство увеличилось книгой с рас-
крашенными картинками. Это была книжка для обучения фран-
цузскому языку. Показывая нарисованные там картинки с изо-
бражениями различных предметов и их частей, учительница
* Вероятно я обладав очень живой памятью, так как вполне опреде-
ленно знаю, что запомнил отрывки из французской книги для чтения стар-
ших детей „Magasin des Enfants“, хотя я не знал. тогда еще ни одного слова
по-французски и был занят заучиванием таблицы умножения. В особенности
я запомнил те места, которые произносились с особым выражением, как
например, речь Томириды10 над окровавленной головой Кира, или жалобы
Иакова, когда ему показали окровавленную одежду Иосифа.11 Все это было
написано стихами, которые всегда легко запоминаются.
54
Глава HI
называла мне их по-немецки и по-французски. Этот способ
обучения был очень хорош, так как я еще и теперь помню,
что некоторые французские слова остались в моей памяти
в связи с определенными образами. Грамматике меня почти не
обучали, но насколько я помню, брат и сестра отвечали на-
изусть грамматические правила.
Преподавание географии было довольно бесцветным, и из
него я ничего не запомнил. Оно сводилось к изучению раз-
личных названий стран, рек и главных городов. Этим предме-
том я должен был заниматься совместно со старшими детьми.
Когда я присоединился к ним, они находились в самом центре
Франции. Учительница называла весьма много городов, кото-
рые мы должны были отыскивать в атласе Гомана. Дело
и дальше шло в том же духе — с массой совершенно ненужных
названий. В общем, я получил о географии очень слабое пред-
ставление. Например, Россия была нарисована на карте Европы
зеленой краской. А я знал, что у нас трава и деревья действи-
тельно зеленого цвета. Поэтому я думал одно время, что
и другие страны тоже должны быть цветными, например жел-
тыми или красными, т. е. такими, какими они были нарисованы
на карте.
Насколько я представляю себе в настоящее время, наша
гувернантка могла с успехом сообщать детям лишь первые
начатки знаний, а для более старших возрастов она не подхо-
дила. Поэтому было очень удачно, что ее уволили по истече-
нии года, и к нам поступил в качестве гувернера человек уже
солидного возраста — кандидат богословия по фамилии Штейн-
грюбер, по происхождению иностранец. Он имел храбрость
приехать в Россию в качестве учителя, с намерением хорошо
овладеть эстонским языком. Он надеялся в будущем до-
биться места пастора. Это его желание в конце концов
исполнилось, но не очень скоро, может быть потому, что
местные кандидаты имели лучшую поддержку. Возможно, что
мешало его произношение: по-эстонски он говорил все-
таки, как чужой, хотя он и изучил этот язык в совершен-
стве.
Первоначальное учение на дому 55
Для нас самым существенным было то, что Штейнгрюбер
был не только хорошим учителем и в особенности дельно
преподавал математику, но и то, что он всегда старался при-
менять лучшие методы обучения. Вообще он был очень усер-
ден в своей работе и показал себя опытным наставником.
С его прибытием наше учение было поставлено серьезно.
По некоторым предметам он объединял меня с моей двою-
родной сестрой, например по французскому языку. По другим
предметам я должен был заниматься один. С моим братом,
который был на три года старше меня, я прошел курс эле-
ментарной арифметики, геометрии, плоскостной тригонометрии
и первые элементы алгебры. Преподавание этих предметов
можно назвать образцовым. Господин Штейнгрюбер знал свой
предмет в совершенстве, поэтому он мог придать своему пре-
подаванию предельную ясность. В противном случае я едва ли
мог бы усвоить его уроки, так как при начале курса мне
было немногим больше восьми лет. Когда я начал учиться
арифметике, мне очень хотелось узнать, в чем, собственно
говоря, заключается смысл сложения, умножения и т. д. Наша
гувернантка показала мне, как надо складывать, вычитать,
умножать и делить, и в этих четырех действиях я достаточно
напрактиковался. Сделавшись взрослым, я имел случай узнать,
что хорошие учителя стараются в самом начале преподавания
дать маленьким детям ясное представление о смысле арифме-
тических действий, еще до того, как начнется самое обучение
счету. По моему мнению — это правильный путь. Мне кажется,
что дети должны сперва приобрести некоторую привычку
представлять себе численные величины, прежде чем они перей-
дут к более точному изучению простых операций над ними.
Возвращаюсь к нашим занятиям математикой. С изучением
геометрии и стереометрии дело шло у нас отлично. Штейн-
грюбер умел сделать преподавание насколько возможно
наглядным. У него была красивая коллекция моделей геомет-
рических тел, выточенных из букового дерева. Кроме того,
он заставлял нас самих делать такие тела из картона или,
например, из сырой брюквы для доказательства, что объем
56
Глава III
конуса равен третьей части объема цилиндра одинаковых
с ним основания и высоты. Учение о логарифмах в связи
с тригонометрией, как и самая тригонометрия, были мне вполне
понятны. Во всяком случае я справлялся с задаваемыми мне
задачами и решал их с большим удовольствием, хотя впослед-
ствии при недостатке упражнения мне многое опять стало
неясным или совсем забылось. Когда я начал изучать триго-
нометрию, мне было всего лишь 10 лет.*
Если кто-либо захотел бы вывести отсюда, что я обладал
исключительно ранним развитием или обнаруживал особые
способности к математике, то я не мог бы найти в своей
памяти подтверждения этому.** Мне кажется, что мой учитель
достиг этого благодаря отчетливому, методически последова-
тельному преподаванию. Господин Штейнгрюбер так любил
математику и обладал такими педагогическими дарованиями,
* Это, конечно, пустяки по сравнению с ученым Карлом Витте, кото-
рый на двенадцатом году написал уже работу по высшей математике на
латинском языке. Вышеприведенное я привожу для сравнения с обычными
нормами школьного обучения.
** Мне очень памятно одно маленькое происшествие, которое каза-
лось бы, говорит о противоположном и которое меня часто забавляло
после того, как я понял значение показанной мне книги. Мне было около
9 лет, и я еще упражнялся в чтении. Ко мне как-го раз зашел сын нашего
соседа. Ему так понравилась моя книга для чтения, что он попросил
у меня дать ему эту книгу на дом на восемь дней. Я легкомысленно отдал
ему эту книгу, а на другой день пришел в назначенный час на урок без
книги и рассказал моему наставнику, что произошло. На вопрос: „Что же вы
будете теперь читать?", я непринужденно указал на маленькую библиотеку
учителя, которая, разумеется, казалась мне очень большой, и сказал ему:
„У вас ведь так много книг, что я могу почитать другую". „Но разве вы
можете все читать?", — спросил учитель, который был очень недоволен
моей опрометчивостью. Он задал мне этот вопрос в таком тоне, который
уже заранее предполагал, что я отвечу отрицательно. Но я почувствовал
себя обиженным этим тоном и сказал с уверенностью: „Разумеется".
Тогда учитель подошел большими шагами к своей библиотеке, достал
оттуда том и предложил мне прочитать заглавие. Я громко прочел: „Кри-
тика чистого разума, Эммануила Канта", и посмотрел на учителя, как
будто хотел сказать: что ж тут такого трудного? Учитель сердито взял
книгу, раскрыл ее на середине и сказал: „Прочтите вот эту страницу".
Первоначальное учение на дому
что заинтересовал курсом математической географии даже
обеих девочек, хотя моя двоюродная сестра не отличалась
ни интересом к знаниям, ни способностями. Я считаю, что
при обучении девочек совершенно напрасно опускают эту
отрасль знания, способствующую нашему миропониманию.
Самое большее ограничиваются сведениями о вращении Земли
вокруг своей оси и объяснением того, что такое географиче-
ская широта и долгота.
Мы, мальчики, должны были решать задачи также при
помощи мензулы и визирных планок. На двенадцатом году
жизни я имел удовольствие преподнести моему отцу геодези-
ческую съемку нашего участка и его ближайшего окружения.
На этом плане рукой учителя были нарисованы только деревья,
которые у меня как следует не выходили.
Отсюда видно, что господин Штейнгрюбер всегда старался
сделать математические науки интересными для нас, связывая
их с практическим применением. Чтобы приучить нас к точ-
ному математическому языку, он заставлял нас списывать соот-
ветствующие параграфы из тетрадей, которые он составил для
всего курса.
Таким же целесообразным было у него и преподавание
географии, основанное на руководстве Гаспари12 и школьном
атласе (без обозначения городов). Мы начали этот курс с са-
мого начала. Учитель не заставлял нас срисовывать карт на-
глаз, как теперь часто делают, но мы должны были копировать
их с точностью через прозрачную лаковую бумагу. Этот метод
считают механическим, однако он дает хорошие результаты.
Рисунок на лаковой бумаге переносится вторично на белую
бумагу при помощи тонких уколов. Полученные точки соеди-
няются линиями, и весь рисунок раскрашивается. При этом
глаз достаточно долго задерживается на границах стран и обла-
Я бойко прочел и эту страницу с начала до конца и снова посанотрел на
него: разве я не хорошо прочел? „А вы поняли, что тут написано?*.
Понял ли я? Я думал только о чтении, а не о содержании. Об этом
я совсем и не подумал и только теперь заметил, что обыкновенную
книжку я понимал без особого усилия.
58
Глава Ill
стей, и таким образом они запечатлеваются в памяти. При этом
ученик не делает неправильных очертаний, которые получаются
в большей или меньшей степени при рисовании наглаз. Мы,
мальчики, изготовили каждый для себя по целому атласу таких
карт. Нам так понравилась эта работа, что мы выдумали даже
географическую игру. На листах бумаги в величину игральных
карт мы рисовали отдельные страны, причем брали их очерта-
ния из карты частей света. Затем мы наклеивали эти рисунки
на куски картона нужной величины. Эти рисунки мы употреб-
ляли при различных играх, как употребляются карты. На кар-
тах Гаспари были показаны только очертания стран на плос-
кости, как это было принято в то время. Новый способ
изображения возвышенностей тогда не применялся в препода-
вании. Горные хребты и течение рек были нанесены на карты,
различие состояло в том, что тогда не обозначали низменно-
стей и возвышенных местностей, — так было до Риттера. Но
мне кажется, что если хорошо усвоить очертания стран и госу-
дарств и направление горных цепей (а это легко удается
в детском возрасте), то с этим легко связать и понятие о вы-
сотах, с чем согласится каждый, кто изучал географию до
Риттера.13 Несомненно, что это представление важно и необ-
ходимо для всякого, кто пожелает иметь наглядную картину
общего сложения земной поверхности. Но я полагаю, что было
неправильно считать это представление, как это имело место
одно время, почти единственной основой преподавания геогра-
фии. Ребенку трудно представить соотношение высот на более
обширных участках земной коры и усвоить это представление
без широкого пользования рельефными картами, тогда как
представление о протяжении на плоскости легко достигается
при пользовании обычными ландкартами. В конце концов для
практической жизни и, следовательно, для большинства
школьников важнее и нужнее всего усвоить границы госу-
дарств.
Я позволил себе это отступление, потому что вспомнил об
одном ученике, который был поручен моему надзору во время
моего пребывания в Кенигсберге. Его учитель, который пре-
Первоначальное учение на дому
59
подавал в одной из казенных школ, был так увлечен только
что усвоенным им методом Риттера, что выбросил все обычные
названия стран и государств. Когда я спрашивал этого маль-
чика, где лежат Лемберг или Турин, то он мог ответить только
так: в северо-карпатской области, в южно-альпийской области.
Этот мальчик, который должен был вернуться в Россию, очень
мало получил от этих знаний о земном рельефе. Такой метод
был бы неплох при изучении лунной поверхности, до
которой нам мало дела. Но на Земле, где расположены
разные страны и государства, необходимо дать о них
как можно раньше совершенно ясное представление, так
как об этом постоянно идет речь. Учение о рельефе зем-
ного шара, которым определяются движения народов и
торговые пути, было, несомненно, большим шагом вперед
в географии, но было бы неумно доводить это учение до
крайности.
Не стоит останавливаться подробно на всех предметах
моего первоначального обучения. Могу только сказать, на-
сколько мне память не изменяет, что я рано начал изучать
французский язык, которым потом занимался совместно с моими
кузинами. Позднее, уже незадолго до ухода господина Штейн-
грюбера, я стал изучать латинский язык, которому мой брат
сначала обучался в одиночку. При моей хорошей памяти изу-
чение грамматических форм и вокабулов давалось мне без
труда. Не знаю, имел ли мой учитель для этого какие-либо
педагогические основания, или при его любви к математике
у него нехватало времени для занятий латынью. Как бы то
ни было, но при большом различии детей по полу и возрасту
учитель наш должен был заниматься с нами многими предме-
тами, между прочим и музыкой. Сестер он обучал пению,
а меня—игре на рояле. Уроки музыки были для нас наименее
полезным делом, так как обнаружилось, что все мы обладали
слабым музыкальным слухом.
Позволю себе сказать еще несколько слов об уроках исто-
рии. Они начались с того, что наш учитель заставил нас
списать и основательно выучить две хронологические таблицы,
60
Г лава III
которые он сам составил и на котдрых были показаны глав-
нейшие исторические даты. Цифры были написаны на опре-
деленных расстояниях друг от друга, соответственно периодам
времени между ними. При этом учитель давал нам соответ-
ствующие пояснения. В общем это было целесообразно и каза-
лось мне вполне понятным. Многие даты я и сейчас помню
наизусть, мог бы указать и то место, какие эти цифры зани-
мали в таблицах. Другие даты, которые я впоследствии хотел
усвоить по собственной инициативе, утвердились в моей голове
далеко не так прочно. Однако те уроки истории, которые
начались после того как мы затвердили эти таблицы, были
крайне нецелесообразны, по крайней мере для меня лично.
Это был краткий курс всеобщей истории, который Штейнгрю-
бер преподавал мне и моему брату. Без сомнения, этот курс
был рассчитан на моего брата, а времени, чтобы преподать мне
его отдельно, нехватало. Все объяснения и вопросы тоже были
адресованы к брату, от меня требовалось только, чтобы я вни-
мательно слушал. Я добросовестно исполнял это. Ведь я уже
научился „повиноваться". Но только древняя история, в осо-
бенности ее полумифический период, вызывала у меня неко-
торый интерес, главным образом потому, что здесь попадались
имена, которые встречались и в других школьных и детских
книжках, прочитанных по обязанности или из любопытства.
Но средняя и новая история совершенно не трогали меня
и не вызывали у меня никаких определенных представлений.
Я ничего не запомнил и лишь удивлялся, как много там встре-
чается имен.
Из моего рассказа о нашем учении под руководством
господина Штейнгрюбера видно, что наша работа была постав-
лена строго и серьезно, по крайней мере по отношению
к мальчикам. Но мы не чувствовали обременения занятиями.
Число учебных часов по нашему возрасту не было слишком
велико. До обеда мы занимались от 9 до 12; после обеда
для меня было установлено время занятий от 2 до 4, позднее
до 5 часов, кроме сред и суббот. Для дней рождения и дру-
гих семейных праздников никаких исключений из нормального
Первоначальное учение на дому
61
рабочего времени не делалось. Это правило соблюдалось
очень строго, и каникулы были очень короткие. Зато вне
учебных часов к нам не предъявляли больших требований.
Письменные работы ограничивались самым необходимым
и происходили по большей части в те же учебные часы. Летом
мы проводили остальное время на свободе и очень много
работали по собственному желанию в саду. Отец приказал
огородить для нас участок двора площадью около 600 кв. са-
жен, на котором мальчики устроили свой садик, или по крайней
мере должны были устроить, причем нам никто не помогал,
кроме одного русского мальчика, который был введен в наше
общество для практики в русском языке. Наш учитель, боль-
шой любитель цветоводства, тоже имел собственный сад
рядом с нашим, но большего размера. А так как отец сам
был ревностный садовод, то образцов садового искусства
было достаточно. В нашем садике можно было найти все, что
угодно. Там были и цветочные рабатки длиною всего
в несколько футов, аллеи длиною в несколько сажен, ягод-
ные кустарники, дерновые скамейки, на которых никто никогда
не сидел, скамейки из мха, которые были еще сомнительнее,
потому что в них гнездилось много разных живых тварей,
и, наконец, постройка, которая должна была представлять
вавилонскую башню, сделанная по рисунку, помещенному
в библейской истории Гюбнера. Эта башня была опоясана
не улиткообразным ходом, но построена из цилиндров раз-
личного диаметра, поставленных друг на друга в убывающем
порядке. Эти цилиндрики были аккуратно одеты дерном, а их
террасы послужили для устройства висячих садов Семирамиды.
Все это превращало наш soi-disant сад в некий quodlibet,14
но показывало, что нашей ребяческой инициативе никто
не мешал.
Эта свобода вела к тому, что тем усерднее мы работали
и учились добиваться своих целей. Весной работа в саду
шла особенно горячо, и мы с раннего утра перевозили на
порядочное расстояние немало тачек, нагруженных дерном,
так как резать дерн поблизости было нельзя, а нам хотелось
62
Глава III
часть работы выполнить до начала учебных занятий. Случа-
лось, что тачка была слишком тяжела для меня, и мне часто
приходилось останавливаться на отдых, но так как садовыми
работами распоряжался в значительной мере мой старший
брат, а его желания я принимал как свои собственные, то
о неудовольствиях не было и помина. Но самолюбие не поз-
воляет мне умолчать, что вавилонская башня была всецело
моим изобретением. Ее нужно было ужасно часто поливать,
чтобы цветы не засыхали на ее террасах. Конечно, Семира-
мида устраивалась более удобно, потому что у нее террасы
были шире, а кроме того у нее были рабы для поливки.
Летом и осенью работа шла спокойнее. Мы срезали цветы
и собирали ягоды с кустарников, которых у нас было с пол-
дюжины. Конечно, эти ягоды казались нам гораздо вкуснее,
чем ягоды в большом саду, которые тоже были в нашем
распоряжении.
Зимою движения на воздухе было, разумеется, меньше, чем
летом, но дети в деревне далеко не так много засиживаются
в комнатах, как городские дети, если они, конечно, не изне-
жены своими родителями. В ход шли санки и коньки, причем
мальчики иногда изображали собою любезных кавалеров по
отношению к девочкам. В длинные зимние вечера мальчики
занимались картонажными работами, рисовали карты, — то
и другое под руководством нашего учителя, с которым мы
жили в одном флигеле. Иногда мы занимались различными
играми в большом доме вместе с другими детьми.
Все это было очень хорошо, но наше внешнее окружение
было менее удачно. Вскоре вовсе не оказалось мальчиков по
соседству. Когда я приехал домой из Пипа, в соседнем имении,
которое называлось Зитц и куда мы часто ездили, было много
мальчиков и подростков, большинство из них — старше меня,
но были и мальчики моего возраста. Это были дети из трех род-
ственных семей. Но они очень скоро уехали, кроме одного —
барона Вреде, который был значительно старше нас и впо-
следствии стал владельцем этого имения. Исчезновение этих
мальчиков объясняется существовавшим тогда обычаем очень
Первоначальное учение на дому
63
рано отдавать детей на военную службу или в подготовитель-
ные военные школы. Считали, что чем раньше устраивать
молодежь на военную службу, тем лучше. Вначале мы меньше
чувствовали их отсутствие, так как у нас дома было доста-
точно людно, но когда и наш дом стал пустеть, я сильнее
почувствовал свое одиночество. Но это уже относится к более
позднему времени.
Мой отец относился отрицательно к раннему поступлению
на военную службу. Он считал, что дети должны сначала
пройти хорошую школу и не начинать учения слишком рано.*
Его самого посадили на школьную скамью в пятилетием воз-
расте. Обычно родители стараются избежать ошибок, которые
были сделаны в их собственном воспитании, когда эти ошибки
становятся для них ясными. Этому обстоятельству мы, без
сомнения, обязаны тем, что нас не перегружали занятиями,
и тем, что мы занимались садовыми работами, которые звали
нас на волю, хотя все выглядело так, как будто бы это
исходило от нашего наставника, под присмотром которого
мы состояли. Выбор нашего жизненного пути отец всецело
предоставил нам, но пользовался каждым случаем, чтобы вну-
шить нам, что мы сами должны подумать о своем будущем.
Покуда он жив, он станет заботиться о нашем учении,—
больше он ничего сделать не может. Так как он не любил
много разговаривать, особенно по части наставлений, то мы
должны были серьезно отнестись к этому предостережению*
хотя дети вообще очень мало склонны серьезно думать
о своем будущем.
Мой отец, которого в нашем краю еще многие помнят*
был не похож на своего старшего брата (моего приемного
родителя) и во многих отношениях был прямой ему противо-
* Речь идет об оставлении школы для поступления на военную
службу. Мой младший брат избрал эту дорогу, но не был бы отдан
в корпус, едва дойдя до последнего класса школы (prima), если бы на
политическом горизонте не показались признаки большой войны. Он
поступил в корпус, а через год, в возрасте 16 лет уже был выпущен
оттуда для участия в походе 1812 года.
64
Глава HI
положностью. Если первый всю жизнь забавлялся военным
делом, но поступить на военную службу так и не решился,
то отец был необыкновенно ясен в суждениях о своих и чужих
делах, скор в решениях и тверд в их выполнении. Удивительно
деятельный, он вставал в 4 часа утра, когда все в доме еще
спали, сам варил себе кофе и приступал к работе. Механи-
ческими работами он занимался лишь по нужде, больше
всего времени он отдавал сельскому хозяйству, которое очень
любил, садоводству или умственной работе. Потребность
в последней заставляла его усердно читать книги, причем он
занимался чтением и в карете, и в вагоне. Читал даже в то
время, пока варил кофе. Романы он читал очень редко, разве
такие, о которых много говорили, как, например, романы
Вальтер Скотта. Чаще всего это были научные книги, но не
специального содержания, как это бывает при ученых занятиях,
но из разных областей, в зависимости от случая, причем отец
не очень заботился, чтобы запомнить читаемое. Когда я был
уже доктором, то к моему удивлению нашел его однажды за
чтением лексикона, который он читал с перерывами, начав с са-
мого начала. Такая мешанина могла бы запутать человека с
менее ясным и практическим умом; для него же это был способ
избежать безделья, когда он оставался в одиночестве.
Ценя его деловитость и юридические знания, его привле-
кали к различным местным делам. Благодаря его порядоч-
ности, честности и знанию законов его часто назначали
опекуном вдов и девиц, а также выбирали судьей в различ-
ных щекотливых имущественных делах. Все эти звания счи-
таются у нас почетными и отправляются безвозмездно,
и отец с благородной гордостью говорил иногда, что его
опекаемые рассеяны по всему краю. Уже придя в возраст,
я имел удовольствие неоднократно слышать от многих, что
только благодаря отцу были упорядочены материальные
дела целого ряда семей.
В обращении с людьми он был весел. О нем совершенно
справедливо, как мне кажется, говорили: „Вот счастливый
характер, одновременно веселый и серьезный". Со своими
Первоначальное учение на дому
65
детьми, пока они были малы, он любил балагурить и давал
им большую свободу, к ужасу матери, а еще больше —
посторонних. Но со старшими детьми он был серьезен,
временами строг, порой даже горяч, но никогда не бывал
сердит.
В общественном отношении отец был человеком прогрес-
сивного образа мыслей, но всегда стоял на почве законности
и высказывался лишь за постепенное изменение сложившихся
общественных условий. Таким и должен был быть человек,
который в лучшую пору своей жизни мог проследить весь
ход французской революции с ее последствиями. Он с воо-
душевлением расхваливал жизнь немецкого крестьянства
и очень часто говорил, к большому удивлению своих соседей,
что хотел бы под старость жить так, как живет немецкий
крестьянин. Несомненно, он имел в виду быт байрейтских
крестьян, которых наблюдал в течение трех лет. Я лично этих
мест не знаю, но я видел крестьянские хозяйства по сосед-
ству (в окрестностях Вюрцбурга) и могу сказать, что по
своей благоустроенности, уюту и независимости жизнь тамош-
них крестьян представляет для северянина действительно
привлекательное зрелище.
Естественно, что отец заботился о том, чтобы поднять
весьма неудовлетворительное положение крестьянства в Пипе.
Он один из первых в нашем крае стал вводить разведение
клевера, начал разрабатывать торф на топливо (1801—1802)
в целях борьбы с истреблением лесов, насаждать в деревнях
культуру картофеля, даже против воли крестьян. Крестьяне
получали в усадьбе семенной картофель, причем осенью
должны были вернуть его обратно в том же размере, а вес-
ною брали картофель снова. Тот, кто не возвращал семенную
ссуду, должен был платить штраф.
В ту эпоху господствовало крепостное право, и крестьяне
не пользовались личной свободой. Король Фридрих II подоб-
ным же образом насаждал культуру картофеля в Силезии»
Когда крестьяне заявляли: „Мы не желаем есть корней!*, им
по приказу короля отвечали: „Король не требует от вас,
5 Автобиография К, Бера
€6
Глава 111
чтобы вы ели картофель, он приказывает вам сажать карто-
фель. Есть его он будет сам, а за ним и другие". Мне
думается, что отец придерживался этого примера.
Когда отец учился в Эрлангене, он, будучи еще студентом,
был очень замечен при дворе маркграфини Фредерики в Бай-
рейте15 и до конца жизни питал к этой сестре Фридриха Вели-
кого глубокое почтение. Заботясь о безземельных крестьянах,
отец давал им работу по возделыванию сада, хотя нужды
в этом не было. Каждый, кто желал работать, получал от него
работу, но оплачивалась она не деньгами, а мукой или зерном.
Даром кормились только инвалиды. Отец очень решительно
и быстро пресекал всякое непослушание, но радостно и чисто-
сердечно поддерживал всякое законное улучшение в положении
крестьян. Я до сих пор сохранил живое воспоминание о тор-
жественном собрании крестьян, на котором были прочитаны
первые распоряжения императора Александра I, так назы-
ваемые „Igga iiks", которые ограничивали крепостное право
и впервые вводили у нас крестьянских судей.16 Отец очень
часто высказывал свое удовольствие по поводу беспристрастия
и благоразумия, с каким действовали эти судьи в своих реше-
ниях. Их было всего трое, причем один особенно выделялся.
Мне представляется, что эти установления очень подняли дух
крестьян, и я причисляю себя к тем, которые определенно
сожалеют о том, что при освобождении крестьян от крепостной
зависимости установления 1804 г. были слишком урезаны. Не
будь этого, мы избегли бы впоследствии многих трудностей.
Я был в это время заграницей. После моего возвращения
я слышал сомнения в том, что еще в ту пору существовал этот
крестьянский народный суд. Он не только суцествовал, но
проявлял оживленную деятельность и способствовал ограни-
чению проявлений самовластия.
Я счел нужным упомянуть об этих обстоятельствах, чтобы
показать, что я был воспитан в либеральных традициях, но что
я, еще будучи ребенком, видел, как трудно бороться с ненор-
мальными общественными условиями. Не буду распространяться
более о настроении крестьянства. Тяжелее является для меня
Первоначальное учение на дому 67
другое воспоминание. Первый судья нашего округа, о котором
я упомянул выше, был зажиточный крестьянин, очень разум-
ный и дельный человек, к которому мой отец всегда относился
с известным уважением. Его судейские обязанности повели
к тому, что он обеднел в одну ночь: один из недовольных
поджег его амбар, где он хранил все свои запасы и деньги.
После этого он стал настойчиво просить об увольнении от
должности судьи. Замечу между прочим, что существующие
в настоящее время сберегательные кассы, где крестьяне могут
хранить деньги, большое благо для них.
Итак, мой отец всегда деятельно заботился об улучшениях,
но я никогда не слышал от него либеральных разглагольство-
ваний. Либеральный образ мыслей, левее среднего, привил мне
мой второй учитель, но впоследствии я отошел от этого направ-
ления,— и не потому, что изучал исторические сочинения или
ознакомился с системами государственного управления. При-
чиною были мои длительные занятия по истории развития
организмов; при этом я, уже будучи зрелым человеком, питал
интерес и к политическим событиям. Из этих моих занятий
я вынес глубокое убеждение, что всякое социальное развитие
может идти лишь органическим путем, т. е. постепенно, и оно
лишь в том случае получит здоровое направление, если для
этого уже полностью сложились нужные условия, которые
существуют достаточно продолжительное время. Всякую излиш-
нюю торопливость в общественном прогрессе я сравнивал
с перегревом моего инкубатора, что действовало губительно,
а длительные остановки в общественном развитии — с затуха-
нием огня в инкубаторе, что ведет не к быстрой смерти,
а к медленному умиранию.17 Но никто не может указать, где
именно находится золотая середина. Каждый человек в силу
телесной необходимости находится в центре своего математи-
ческого горизонта; подобным же образом, в силу духовной
необходимости, человек считает свои воззрения истинным цент-
ром своего духовного горизонта, ибо его духовный горизонт
столь же индивидуален, как и математический. Мне все же
кажется, что люди, которые стремятся вперед (стремиться
5*
68
Глава III
назад — вообще противоестественно), сделали бы очень хорошо,
если бы обратили свои мысли на законы органического раз-
вития.
Так как я уже не вернусь более к этой теме, то хочу
заметить, что, будучи удовлетворен медленным движением
прогресса (не могу судить по указанным выше причинам,
является ли он достаточным), я очень обрадовался, что как
раз в этом году в положении нашего крестьянства произошли
если и небольшие, то все же очень определенные улучшения.
О моей матери я могу сказать немного: эта была тихая,
хозяйственная, спокойная и рассудительная женщина, которая
изливала свою заботу на детей и любила доставлять им всякие
приятные неожиданности.
Глава IV
ПРОДОЛЖЕНИЕ ДОМАШНЕГО УЧЕНИЯ
(1803—1807)
В 1803 г. обстоятельства моей жизни изменились. Моя
старшая сестра очень рано стала невестой и оставила учение»
Мою двоюродную сестру взяли к себе ее родители. Вместо
них к нам присоединили' младшего брата и младшую сестру.
Одновременно изменилось и наше учебное руководство. Гос-
подин Штейнгрюбер покинул нас, пробыв три с половиной
года, а на его место поступил человек более молодого воз-
раста, по фамилии Гланстрём. Он был местным уроженцем,
начал было изучать медицину, но в 1798 г. его занятия были
прерваны вследствие неожиданного приказа императора Павла
вернуться на родину всем русским подданном, находившимся
в чужеземных странах.
Гланстрём был человеком разносторонних талантов; еще
будучи в университете, он интересовался различными научными
предметами, а после перерыва в своих занятиях он еще больше
расширил круг своих интересов. Он в особенности любил
новые языки и обладал большими способностями в деле изу-
чения последних. Древние языки интересовали его меньше.
К математике он был, повидимому, довольно равнодушен.
Во всяком случае он не преподавал нам математику, за исклю-
чением необходимых правил арифметики, которым он обучал
младшего брата и сестру. Он умел играть на рояли, но пред-
почитал игру на скрипке или на арфе. Всякие ручные работы
70
Г лава IV
по картону, рисование акварелью, черчение карт, чему мы
научились от Штейнгрюбера, были ему совершенно чужды.
Также мало интересовался он садоводством. Вообще он не гото-
вился быть педагогом и стал домашним учителем лишь потому,
что его прежняя деятельность была прервана. Хотя мы и любили
его за веселый и доступный характер больше, чем его немного
желчного предшественника, но все же не могли не понимать
что он относился к занятиям менее серьезно, чем последний.
Наши занятия французским языком продолжались так же,
как и латинским. Гланстрём начал изучать с нами также англий-
ский язык, занимались мы немного и итальянским языком. Мы
приобрели навык к правильному выражению своих мыслей,
научились писать немецкие сочинения, но математика вперед
не подвигалась; то же надо сказать о греческом языке и об
истории. Зато в часы отдыха наш учитель с удовольствием
читал нам драмы или баллады, или давал нам самим прочесть
что-либо подобное. Постепенно завелся такой обычай, что
в то время как старшие мальчики занимались переводом и поды-
скиванием нужных слов, господин Гланстрём в соседней ком-
нате делал что-нибудь другое.
Я продолжал учиться играть на рояли, но мой учитель,
убедившись, вероятно, что из этого никакого толка не выйдет,
вскоре совсем перестал прислушиваться к моей игре и не давал
мне новых нот для упражнения. Чаще всего я барабанил разучен-
ную мною сонату и занимался этим так долго, что вскоре
и сам ||перестал обращать внимание на свою игру и иногда:
с удивлением замечал, что коячаю вещь, не перевернув ноты
дальше первого листа. Когда, наконец,^я приобрел некоторую
гибкость пальцев и постиг тайны нотных знаков, с занятиями
музыкой было покончено.
Невнимательное отношение нашего учителя к своему делу
настолько усилилось, что в нашей домашней школке завелось
нечто вроде самообучения или самоуправления. Нашим учителем
я был назначен преподавать географию моей сестре, которая
была моложе меня на пять лет. Я взялся за это дело с боль-
шим удовольствием и даже составил для нее свое собственное
Продолжение домашнего учения
71
руководство по географии в 1/12 долю листа, главным достоин-
ством которого была его краткость. Не знаю точно, откуда
мне пришла мысль внести в это руководство также и сведения
по истории (я разумею историческое обозрение государств).
Материал для этого я едва ли мог взять из какого-либо иного
источника, кроме краткого очерка всемирной истории Галетти,
Таково было первое свидетельство моего pruritus docendi,18
составленное мною в 1804 г. и заключенное в жесткий крас-
ный переплет, окрашенный мною собственноручно.
В эту эпоху моей жизни я начал самостоятельную работу
над моим самообразованием, что имело влияние на всю мою
последующую жизнь. Случилось это таким образом, что я
застал однажды Гланстрёма с книгой в одной руке и с расте-
ниями в другой. Вероятно, это было в 1804 г. Я спросил его,
что он делает, и получил ответ, что он отыскивает названия
этих растений. Я никак не мог понять, каким образом можно
узнать из книги название только что сорванных растений, и он
объяснил мне, в чем дело. Мне очень захотелось самому пора-
ботать с этой книгой, но книга была чужая, учитель получил
ее лишь на время и не мог мне ее дать. Но я не успокоился
до тех пор, пока собственник этой книги (учитель Микквиц
из Вейссенштейна) не одолжил мне ее на несколько месяцев.
Позднее отец достал для меня другой экземпляр. Эта книга
была приспособлена для самообучения и носила название
„Руководство по ботанике", автор — фон-Кох. Это был не тот
известный ботаник В. Д. И. Кох, профессор в Эрлангене,1
но другой, более ранний автор, который, если не ошибаюсь,
был пастором в Магдебурге.*
Таким образом я вместе с моим старшим братом начал при-
лежно заниматься ботаникой без всякого руководителя, так как
обнаружилось, что наш учитель тоже был начинающим в этом
деле. Хотя эта книга была в общем составлена довольно
удачно — по методу Ламарка со многими рубриками, но все же
определять по ней было вначале очень трудно. В течение пер-
* У меня нет теперь под рукой этой книги, и поэтому я не могу
указать точно ее заглавия.
72
Г лава IV
вого лета мы едва ли определили правильно пятьдесят расте-
ний. Недостатки этой книги выяснились нам во время пользо-
вания ею. Те лица, которые уже имеют подготовку, мало пред-
ставляют себе все трудности работы самоучкой. Кто бы мог,
например предположить, что примула, имеющая вполне разви-
той венчик, фигурирует не под рубрикой „венчик", а под руб-
рикой „чашечка". Это была ошибка составителя книги, а не
природы. В книге был помещен алфавитный перечень обыкно-
венных садовых растений с указанием их научных системати-
ческих названий, так что можно было обнаружить ошибки опре-
деления.
Иного порядка трудности доставляла нам сама природа,
например, неясные различительные признаки в семействе зла-
ков. Но преодоление этих трудностей было полезным для нас-
Мы так полюбили ботанику, что не могли дождаться наступле-
ния весны следующего года и пустились бежать по грязи
и по остаткам талого снега на ближайшую горку в поисках
за Hepatica triloba, которую прежде называли Anemone hepa-
tica.20 Мы знали это растение уже раньше; но нам было неизве-
стно его название. Однако голубая перелеска еще не распу-
стилась, и мы нашли только вербные сережки и женские
цветки орешника. В этом году мы занимались ботаникой еще
усерднее и с большим успехом, причем каждый из нас, по совету
Коха, завел себе гербарий. Наши садики несколько запустели,
и вавилонская башня совершенно высохла, зато нам открылся
великий сад природы. Моего брата в 1805 г. отправили в Гам-
бург, где он, однако, продолжал свои ботанические занятия*
Он привез оттуда красиво засушенный гербарий, где был под-
снежник (Galanthus nivalis), который мы усердно, но тщетно,
искали в наших местах как первого вестника весны.21
Между тем я еще с большим увлечением продолжал зани-
маться растениями и получил в доме прозвище „ботаник"*
В этих занятиях начал принимать участие и мой младший брат,
который воспитывался дома, и меньшая сестра, которую я
обучал географии. Она еще не умела читать, но уже выучила
от меня латинские названия некоторых растений.
Продолжение домашнею учения
73
Незадолго до моего отъезда в Ревель, следовательно в 1806 г.
или самое позднее в начале лета 1807 г., в нашем доме оста-
новился на несколько дней ландрат фон-Унгерн-Штернберг
(из Ноистфера), который занимался ботаникой.22 Я имел честь
показать ему мой гербарий и преподнести некоторые растения,
которых он еще не знал. Дело в том, что в окрестностях Пипа,
в общем менее красивых и разнообразных, чем Лассила,
имелось природное своеобразие, а именно: через все имение
тянулась длинная прерывистая и довольно узкая и высокая
цепь холмов, состоявших из гальки и гравия (шведы называют
их ,,озами“ — ,,asar“)* На вершине этих холмов росли такие рас-
тения, которые не встречались в других местах в наших про-
винциях и которых я впоследствии нигде больше не видел,
например Dracocephalum Ruyschianum.23 Были найдены мной
и другие редкие виды. Некоторые из моих определений барон
Унгерн стал оспаривать. Я, в свою очередь, оспаривал его
определения и говорил с ним, как с равным. Он посоветовал
моему отцу достать для меня ботаническое сочинение Грин-
деля24 с описанием флоры Лифляндии и Эстляндии (1803),
чтобы избавить меня от необходимости пользоваться такими
определителями, где описаны растения, которые в наших местах
вовсе не встречаются. Но я очень скоро подметил ошибки,
имеющиеся в этом сочинении. Гриндель составил его, невиди-
мому, на основании списков растений, которые он получал от
разных лиц, причем он к этим названиям подбирал диагнозы,
заимствуя их из разных трудов. Таким образом было показано,
что Erica baccans растет в Лифляндии — и несомненно потому, что
какой-то добрый человек принял за нее наше обыкновенное
ягодное растение Empetrum nigrum.25 Было бы гораздо
лучше, если бы ландрат рекомендовал мне работу Рота
„Tentamen florae Germanicae“26 или руководство Шкура
(Schkuhr), которое я впоследствии нашел в его библио-
теке.27
Ботаника принесла и известную практическую пользу.
Я нашел по соседству много лекарственной валерианы28 и еще
больше аира.29 Эти растения мы поместили в нашу домашнюю
74
Глава IV
аптеку, а за нею последовали и другие, реже встречающиеся
растения, употребляемые в народной медицине. Вышло так,
что я стал заниматься и медицинской практикой. Дело в том,
что мой учитель Гланстрём на досуге возобновил свои занятия
медициной. Постепенно он начал лечить больных, — сперва
у нас в имении, а затем и по соседству, так как была боль-
шая нужда в медицинской помощи. Я естественно стал его
помощником. Мне казалось, что некоторые познания в области
ботанической систематики — это уже чуть ли не половина
медицины, и я стал носиться с мыслью быть врачом. Я посе-
щал больных в деревнях и сообщал о них, кроме того посте-
пенно научился йрививать оспу и сделался оспопрививателем-
добровольцем в нашей местности. Легко понять, что при таких
условиях мои школьные занятия шли очень нерегулярно. Зато
у меня развилась склонность к самообразованию. Мне удалось
достать, не помню теперь откуда, второй и третий томы учеб-
ника истории Ремера. Первого тома, где излагалась древняя
история, у меня не было. Мне понравилось это сжатое,
но обстоятельное и подробное изложение всемирной истории.
Чтобы лучше усвоить материал, я стал делать довольно по-
дробные выдержки из этой книги в форме хронологических
таблиц in folio. В результате получилась довольно объемистая
тетрадь, которую я также заключил в прочный красный пере-
плет, как раньше географию. Оба эти мои specimina eruditionis 50
погибли благодаря женскому вандализму. Когда я уезжал
в Германию, я спрятал эти рукописи в кладовую, куда загля-
дывали только женщины, да и то изредка. Я не подумал, что
женская половина человечества смотрит на исписанную бумагу
как на вещь ненужную, но очень пригодную для разных полез-
ных надобностей, как то: сажать на нее хлеб и печенья, делать
из бумаги выкройки и т. п. Когда я вернулся обратно
и кое-что уже напечатал, я захотел взять к себе и свои
opera inedita. Но они исчезли и были бы бесследно уте-
ряны, если бы я не нашел случайно обрывки этих бумаг.
При таких занятиях, пожалуй, слишком ранних для меня,
меня не покидало чувство одиночества, в связи с отъездом
Продолжение домашнего учения 15
моего старшего брата, которое окрашивало мои переживания
в довольно грустные цвета и внешне выражалось в том, что
я избегал людей. Остальные дети были настолько моложе
меня, что взаимный обмен мыслей и чувств был невозможен.
Взрослые мальчики из соседних имений с годами все поразъ-
ехались, и их место заняли малыши. Только в одном дальнем
имении жили еще два мальчика, но оба они были моложе
меня. Благодаря значительному расстоянию, я виделся с ними
редко. Тем больше замыкался я в мои ботанические экскурсии,
к которым прибавилось собирание и консервирование в спирту
ящериц, змей и т. п. В качестве руководства по этой части
я имел только книжку Эспера,31 которая представляла собою
извлечения из линнеевой системы природы. Я нашел эту
книжку в библиотеке отца и присвоил ее себе. Ничего другого
у меня под руками не было.
Не знаю, заметил ли мой отец, что мне чего-то недостает,
или его смущала беспорядочность наших учебных занятий, но
он неожиданно объявил, что я и младший брат должны отпра-
виться в школу, а мои сестры — в другую. Под конец я не-
много познакомился с Горацием; что я читал до этого времени,
я не помню. Кроме того я выучил греческий алфавит, но дальше
чтения не пошел. По собственной инициативе я прибавил
к этому 6, у, то, ti;, two; и тому подобные элементы грече-
ского языка и заглянул в склонения, но они показались мне
слишком трудными для преодоления.32
Таким образом, в августе 1807 г. я поступил в Дворянскую
школу в Ревеле, о которой я не имел до того никакого пред-
ставления. У меня были справедливые основания опасаться,
что я не подготовлен к школе как следует. Французский язык
я знал недурно, пожалуй лучше, чем теперь. Английским язы-
ком я тоже овладел и читал охотно английские книжки. Но
этого как раз не требовалось. Моя ботаника также была совер-
шенно ненужна, — это я знал прекрасно. Мне казалось, что
латынь сойдет, но меня беспокоило, что я так сильно отстал
в греческом языке, так как я слышал, что без знания грече-
ского языка нельзя поступить в школу.
76
Глава IV
Первый вопрос, который задал мне директор, в присутствии
моего отца с целью определить, в какой класс меня поместить,
был следующий: что я читал до сих пор по латыни. Когда я
ответил: „В последнее время я читал некоторые оды Горация",
директор наметил для меня первый класс (prima), затем он дал
мне кое-что перевести и как будто бы не изменил своего
мнения. В дальнейшем этот экзамен был очень примечателен
и воочию показал мне, сколько имеется случайного при таком
беглом опросе. По истории мне был предложен вопрос: что я
могу рассказать о монголах? Надо сказать, что делая выписки,
я особенно заинтересовался этим народом, может быть потому»
что монголы нападали на Россию. Я мог перечислить дирек-
тору всех крупных монгольских правителей, начиная с Чингис-
хана вплоть до распада монгольского государства, перечислил
даже завоевания ханов, нередко приводя хронологические
даты. Директор был очень доволен и, видимо, даже удивлен.
Стрелка определенно указывала на первый класс. Но она
опять заколебалась, когда мне был предложен вопрос: что я
могу сказать о Птолемидах? Насколько первый вопрос из
средней истории был удачен для меня, настолько этот второй
вопрос оказался несчастливым. Если бы меня спросили
о каких-нибудь выдающихся личностях древности, я бы еще
мог что-нибудь ответить на основании прочитанного мною
в различных детских книжках. Я знал только, что Птоле-
миды33 были греки и правили Египтом, но связного ничего
не мог рассказать. Клеопатра была мне памятна, потому
что я читал о ней в детских книжках и, разумеется, знал
миф о жемчужине, вычитанный мною из различных „Мата-
sins des enfants" и тому подобных изданий. Но мне никто
не говорил, что Клеопатра принадлежала к династии Птоле-
мидов, равно как и о самой династии. Тогда я объяснил
директору, что мои знания по истории основаны на самостоя-
тельном изучении средней и новой истории по сочинению
Ремера, но что той части, где изложена древняя история,
у меня не было. После этого стрелка опять показала на
первый класс.
Продолжение домашнею учения
77
Затем меня экзаменовал учитель математики, причем начал
с тригонометрии. В результате он сообщил следующее: „Хотя
многое у него выпало из памяти, но, очевидно, он все это
знал и прошел все отделы математики", и также высказался
за первый класс.
Таким образом, я в целом подошел к первому классу.
Только по греческому языку я должен был посещать, кроме
первого класса, еще уроки в третьем классе, где этот язык
начинался.* Позднее я передвинулся по греческому языку
во второй класс, оставаясь по другим предметам в первом
классе.
* В немецких школах старшим классом считается первый (prima): за
ним следуют в нисходящем порядке — второй (secundа), третий (tertfa)
и т. д.
Глава V
СРЕДНЯЯ ШКОЛА В РЕВЕЛЕ
(1807—1810)
Воспоминания о моем пребывании в Ревельском училище
всегда были для меня самыми приятными. В настоящее время,
когда я имею возможность много раз продумать свой жизнен-*
ный путь, отдельные отрезки его выступают особенно живо
и картинно, и я не могу сомневаться в том, что период пребы-
вания в этой школе был самым счастливым периодом в моей
жизни, даже с позднейшей точки зрения. Дело в том, что мне
было особенно приятно снова войти в ближайшие отношения
с молодыми людьми моего возраста. К этому присоединилось
еще то счастливое обстоятельство, что эти молодые люди, сидев-
шие со мной на одной скамье, подходили мне по своему харак-
теру и заслуживали дружеского отношения. Таким образом, не
было никакого диссонанса между требованиями внешнего пове-
дения и моими внутренними чувствами. Позднее, во время моего
пребывания в университете, такой диссонанс чувствовался и
удручал меня. Я и в настоящее время считаю, что это была очень
хорошая школа и в ней царил, по крайней мере в старших клас-
сах, превосходный дух. Несколько лет спустя Ревельское учи-
лище подверглось нареканиям, были даже голоса за его закры-
тие. Об этом узнал тогдашний предводитель дворянства граф
Кейзерлинг. Он обратился ко мне с просьбой сообщить ему,
что я знаю о направлении этого училища во время моего пре-
бывания в нем. Я мог его заверить, что, по крайней мере
Средняя школа в Ревеле
79
в старших классах, там все обстояло благополучно. Хотя педа-
гогом я никогда не был, но, живя в Пруссии, я много общался
с педагогами, принимал живое участие в их общественных
собраниях и мог составить свое мнение по этому вопросу.
Поэтому я считаю своей моральной обязанностью мотивировать
это мое мнение, но предварительно должен остановиться на
некоторых общих соображениях. То, что называется „духом
школы", не зависит от внешних обстоятельств, не поддается
принуждению. Если же он имеется налицо, то он более или
менее зависит от влияния отдельных лиц, которые не всегда
могут быть заменены другими. Поэтому и дух школы меняется.
Я знаю, что время от времени родители жаловались на ревель-
скую школу, и школа подвергалась осуждению. Такие случаи
бывают в жизни каждого общественного заведения, подобно
преходящей непогоде. Не стоит говорить о том, почему молва
об этом иногда делается очень громкой. Я полагаю, что самое
главное — это создать в школе возможно хороший дух.
Я позволю себе коснуться истории этого старинного учре-
ждения, его преобразования до его настоящего состояния, поль-
зуясь сочинением прежнего директора этой школы д-ра
А. Плате.1
Церковная, или соборная, школа в Ревеле, судя по ее на-
званию,— очень старый институт, который много раз подвер-
гался преобразованию. Северная часть провинции Эстляндии,
бывшего герцогства, была, как известно, сперва завоевана дат-
ским королем, а позднее перешла во владение Тевтонского
ордена.2 Уже в период датского господства, в 1319 г., было
отдано распоряжение сформировать в Ревеле при Мариинской
соборной церкви главное училище, которое полагалось иметь
в каждом епископстве. Эстляндское дворянство в лице своей
корпорации уже в царствование Густава Адольфа предложило
содержать школу на собственные средства и для своих потреб-
ностей и просило город уступить ему для этой цели закрытый
после реформации Михайловский монастырь. Но это соглаше-
ние не состоялось, так как город потребовал подчинения школы
королевскому надзору, а также участия в этом деле представи-
ВО
Глава V
телей города. Со времен пастора Миквица, когда была уста-
новлена ежегодная субсидия дворянства, последнее привыкло
считать церковную школу своей собственностью. В 1765 г.
главный пастор Гарпе произнес во время ландтага проповедь,
в которой настаивал на необходимости улучшить школьное пре-
подавание и увеличить для этой цели материальные средства
церковного училища. Ландтаг поручил ему составить по этому
поводу определенный проект. В результате вместо 400 рублей
школа стала получать еще 1500 рублей ежегодно, а для наблю-
дения за ходом дела был назначен попечительный совет из
дворян. Этот попечительный совет избрал, на место бывшего
до тех пор и уже состарившегося ректора, тогдашнего моло-
дого педагога Гебеля,3 который был директором Petri-Schule
в Петербурге. С деятельностью Гебеля связана реформа школы
у назначение новых учителей.
По плану, разработанному Гебелем в 1768 г., при школе
был открыт пансион на 20 детей в интересах несостоятельной
части дворянства, которой было не под силу содержать домаш-
них учителей. Для того чтобы осуществить все это, дворян-
ство должно было значительно повысить сумму на содержание
училища. Оно получило тогда новое название: „Академическая
дворянская школа или дворянская академия". В школу должны
были приниматься дети всех сословий, учителя старших клас-
сов получили звание профессора. Однако новое наименование
не привилось и позднее было заменено названием „Дворянско-
церковная школа". Главный пастор, который первоначально счи-
тался начальником училища, постепенно утратил это звание,
так как решающее значение получил попечительный совет из
дворян.
План преподавания, введенный вначале, стремился удовле-
творить все жизненные запросы. Кроме предметов первона-
чального обучения, в школе преподавались: французский, рус-
ский, латинский, греческий и еврейский языки, закон божий,
родной язык, арифметика и другие отделы математики, физика,
география, история, естествознание, философия, мифология,
а кроме того были включены в план занятий юриспруденция
Средняя школа в Ревеле
81
я изящная словесность (немецкий язык и литература), причем
ученик выбирал в качестве специальности одну какую-нибудь
дисциплину. Кроме того, были введены факультативные занятия
по английскому, итальянскому языкам, музыке, рисованию,
фехтованию и танцам. Для того чтобы слабые знания ученика
по одному предмету не мешали ему успешно продвигаться по
другим предметам, каждый ученик сообразно своим познаниям
мог числиться одновременно в совершенно различных классах.
Этот учебный план, как видно, был значительно шире обыч-
ного объема школьного преподавания, и школа действительно
могла претендовать на роль академического учреждения. Однако
этот план скоро пришлось сократить. Причин этого сокраще-
ния директор Плате в своей рукописи не указывает. Но можно
предположить, что причиной было отсутствие дельных учителей
по всем этим различным дисциплинам. Едва ли можно говорить
о перегрузке учащихся, так как у них было право свободного
выбора предмета. Прежде всего были исключены философия,
мифология и древняя история. Юриспруденция и еврейский
язык не преподавались уже задолго до моего поступления
в эту школу.
Попечительный совет, а также пансион на 20 пансионеров
существовали и в мое время. Пансионеры платили незначитель-
ную плату или даже вовсе не платили. Пансион занимал два
этажа — верхний и нижниЧ. В верхнем этаже жил главный над-
зиратель, который в свое время был одновременно и директо-
ром училища. В нижнем этаже находился его подчиненный,
называвшийся „вторым инспектором". Меня поместили в верх-
нем этаже. Наплыв желающих быть пансионерами был очень
большой, и для того чтобьГ поступить в пансион, надо было
подать просьбу об этом за несколько лет. В пансион принима-
лись лишь дети дворян. Позднее этот пансион был упразднен.
Ниже я расскажу, каким он был в мое время.
Школу могли посещать молодые люди всех сословий,
и число лиц, не принадлежавших к дворянскому званию, пре-
обладало, главным образом, в старшем классе. Сохранялось
еще правило, что ученик мог по разным предметам работать
6 Автобиография К. Бэра
82
Глава V
в разных классах. Для меня это правило было тем хорошо^
что я мог в начале занятий учиться греческому языку в третьем
классе (tertia), где проходили грамматику. Одновременно я зани-
мался этим языком и в первом классе (prima), что было исклю-
чением. Но этот класс был для меня слишком трудным вслед-
ствие недостаточной подготовки. Я до сих пор еще помню
употреблявшийся там учебник Гейнцельмана и некоторые
отрывки из него, которые знаю наизусть. Помню я и некото-
рые стихи Гомера, забыть которые нельзя, так как они постоянно
встречаются в литературе, а также некоторые стихотворения
Анакреона, которые я читал лично для себя. Другие ученики
были наполовину в первом (prima) и во втором (secunda) классах
или во втором и в третьем (tertia). В младших классах учились
два мальчика из Архангельска, которые до того времени умели
говорить только по-русски и приехали с целью изучить в Ревеле
немецкий язык, на котором велось преподавание. Для чего же
нужно было продвигать их по русскому языку так же медленно,
как и по другим предметам?
Я очень жалел, что впоследствии эта система была упразд-
нена. Правда, педагоги говорили мне, что эту систему было
проводить трудно и что гораздо легче судить об ученике,
если он находится в одном классе. Но удобная система не
является целью школы. Ввести такую систему там, где ее
не было, было бы, конечно, нелегко, но не так трудно
было бы сохранить ее в школе, где она существовала уже
более пятидесяти лет. Второй довод, сознаюсь, мне со-
всем не понятен. Ведь суждение об ученике должно состав-
ляться из суммы суждений различных учителей, незави-
симо от того, преподают ли они в этом классе, или в разных
классах.
Поступив в 1807 г. в эту школу, я застал в ней очень
хороший состав учителей. Оба главных учителя старших клас-
сов— филолог Иоганн-Конрад Верман, ученик Гейне, и мате-
матик Блаше 4 • - хорошо знали свои предметы и пользовались
большим уважением в Эстляндии. Они очень добросовестно
и ревностно относились к своим обязанностям. Особенно много
Средняя школа в Ревеле
83
энергии и выдержки проявлял Верман. Такого человека я ни-
когда больше не встречал. Уже будучи очень стар и настолько
слаб, что продолжительный кашель часто прерывал его урок,
он все-таки исполнял обязанности директора всей школы. Кроме
того, он заведывал пансионом, в частности отделением верх-
него этажа. Там жили десять молодых людей, причем он не
только должен был наблюдать за их поведением, но, по просьбе
родителей, и руководить их занятиями. Он осуществлял это,
вызывая к себе каждый вечер либо того, либо другого, нередко
двоих или даже троих друг за другом. Они показывали ему свои
уроки, рассказывали о прослушанном и т. д., и он делал им
должные наставления. Такие вызовы происходили в разное
время так, что каждый ученик всегда должен был быть гото-
вым предстать перед директором. Я был самым старшим в пан-
сионе; для меня эти вызовы носили скорее характер бесед.
Иногда Верман применял особые способы преподавания. Напри-
мер, он прочел мне небольшой курс греческой философии.
Каждый урок, который продолжался, примерно, полчаса, я
должен был записать и на следующий раз представить ему.
Несмотря на то, что такой способ преподавания отнимал
у Вермана много времени, он никогда не тяготился им. Правда,
он давал умеренное число уроков, всего около 12 часов в не-
делю. Вообще Верман обладал поразительной для его возраста
подвижностью и живостью во всех движениях. К урокам
латинского языка в первом классе (prima) каждый ученик дол-
жен был хорошо подготовиться, так как Верман мог вызвать
неожиданно. Если ученик отвечал плохо, хотя это и редко
бывало, Верман не говорил ему ни слова упрека, но лишь
бросал на него укоризненный взгляд и вызывал следующего.
Это очень смущало виновного. Закончив читать какую-нибудь
главу, Верман проходил по латинскому тексту вторично, давая,
где это было нужно археологические разъяснения, разбирая
некоторые необычные обороты или важные выражения, кото-
рые надо было запомнить или которые вошл.и в поговорки
и т. д.,—все это очень сжато. Его преподавание никогда не
казалось нам педантичным или скучным.
6*
84
Глава V
Преподавание греческого языка было поставлено, примерно
так же, как и преподавание латинского. Верман никогда не
уставал повторять отдельные слова, трудные для запоминания
и всегда считался с уровнем знаний ученика. Он же вел частично
историю и географию в старших классах. Мы подробно прохо-
дили историю европейских государств, начиная с основания
каждого государства. Этот курс продолжался три года. Древ-
няя история преподавалась в младших классах. Географию
мы проходили лишь частично, причем изучали, главным образом,
историческую географию России. Заканчивая тот или иной
отдел истории, если оставалось свободное время, мы занима-
лись географией: куда какая река впадает и т. п. На вопросы
преподавателя класс отвечал хором, в унисон, в определенном
ритме. Повидимому, это делалось для того, чтобы как можно
тверже закрепить в памяти географические названия нашей
родины.
Верману была в высшей степени свойственна педагогическая
честность. Он был иностранцем, а иностранцы выговаривают
русские названия с неправильными ударениями, причем почти
не замечают разницы. Я мог бы назвать ряд лиц, которые,
общаясь много лет с Уваровым,5 выговаривали его фамилию
Уваров. Верман много потрудился над тем, чтобы усвоить себе
правильное произношение русских географических названий.
В одном только случае он допустил ошибку. Дело шло об
одной мало известной русской реке Хопёр, которую Верман,
как и надлежит истинному немцу, выговаривал Хопер. Когда во
время моих поездок я попал на этот самый Хопёр, то был очень
удивлен, узнав, что это и есть так часто упоминавшийся у нас
в школе Хопер.
Преподаватель математики проф. Блаше был совсем в дру-
гом роде, чем директор Верман. Он ходил важно, но без чван-
ства, речь его была скорее медлительной, но говорил он очень
выразительно и чрезвычайно ясно и точно, как и подобает мате-
матику. Мы считали его вторым Лапласом, или, вернее,—
Лаплас был для нас вторым Блаше. Этот вопрос так и остался
для нас нерешенным. Блаше каждый год начинал свой курс
Средняя школа в Ревеле
85
сначала — с повторения основ геометрии и алгебры, а потом
уже приступал к новому. В первые годы это было для меня
очень выгодным, но спустя три года я стал думать, что для
меня было бы полезнее узнать что-нибудь о дифференциаль-
ном исчислении, которое казалось мне очень интересным и цен-
ным. Однажды Блаше дал нам переписывать свою рукопись
о дифференциальном и интегральном исчислениях, которую он
составил для отправки куда-то, но так как каждый из нас
переписал по одному отрывку, то никто ничего не понял. Таким
образом с дифференциальным исчислением ничего не вышло.
Тогда Блаше предложил желающим провести с ними во вне-
урочное время специальный курс астрономии, более подробный,
чем тот, который мы проходили на уроках физики. На
этот курс записалось довольно много молодых людей,
причем из них многие жили не близко и должны были встать
для этого рано утром и проделать порядочный путь. Это может
служить примером того, как мы относились к нашему Лапласу
и как он относился к нам. Он обладал умением возбудить
интерес к предмету. Помню, что, заканчивая свой курс астро-
номии, он сказал нам: „Время восхода и захода солнца в Ре-
вельском календаре уже много лет из года в год печатается
по декадам без всяких перемен. Но ведь это время меняется,
и следовало бы перечислить его заново. Не желаете ли за-
няться этим во время каникул? Полученные вами результаты
могут быть использованы при составлении календаря".
Это предложение было встречено нами с радостью. Нечего
и говорить, что Блаше подробно разъяснил нам соответствую-
щие способы исчислений, насколько они были доступны нам
при наших скудных познаниях по тригонометрии. В этом отно-
шении его курс был непохож на появившийся позднее „Космос"
Гумбольдта, где разъясняются законы вселенной, но не даны
их математические основы. Вероятно, Блаше сам сделал необ-
ходимые расчеты, не вполне доверяя своим ученикам. Помню,
что на 10 декабря я представил неверные данные, ошибся на
несколько минут. То, что я запомнил эту дату, показывает,
как сильно моя ошибка задела меня за живое.
86
Глава V
Жалею, что физика преподавалась у нас только два раза
в неделю. Большинство учащихся на всю жизнь ограничилось
лишь теми познаниями по физике, которые они получили
в школе» Немногие переходили из училища в Дерпт и про-
должали свое образование в университете, где могли пройти
более подробный курс физики.
На преподавателях Карлберге и Гиршгаузене подробнее
останавливаться не стоит. Они были весьма сведущими
в своих специальностях, пользовались общим уважением, но
в воспитательном отношении значили меньше, чем названные
выше педагоги. Но настоящую известность получил у нас
в школе в 1809 г. пастор Гольц, незадолго до того выбранный
на должность второго проповедника в соборной церкви. Гольц
взял на себя некоторое количество занятий в старших классах.
Если не ошибаюсь, это были уроки эстетики. Он понимал
этот курс очень широко и считал его скорее средством для
развития умственных способностей, давая нам возможность
дискутировать и декламировать, говорил о развитии лите-
ратуры, о задачах образования вообще, касался также истории
религии. В старших классах на этот предмет было отведено
2 часа в неделю, причем в качестве учебника было в упо-
треблении руководство по христианской морали, книга, которая
едва ли кого из нас могла воодушевить. Будучи весьма обра-
зованным человеком, Гольц читал свой курс проникновенно
и с достоинством. Он излагал нам историю развития христиан-
ства и объяснял его значение, подходя к вопросам преимуще-
ственно с культурно-исторической точки зрения. Этот курс
носил скорее академический, чем школьный, характер и отли-
чался широтой воззрений. Поэтому он был таким заманчивым
для нас. К сожалению, Гольц через год умер. Нам казалось,
что это произошло вследствие того, что он слишком много
взял на себя обязанностей, которые исполнял с пламенным
рвением, стараясь всюду принести пользу.
Останавливаться дальше на преподавании в этой школе
будет, пожалуй, излишним. Можно сказать одно: эта школа
стремилась быть хорошей школой. По сравнению с Ревельской
Средняя школа в Ревеле
87
гимназией можно сказать, что в церковном училище математика
была поставлена лучше, языки же—на том же уровне, как
и в гимназии. Движение по классам в гимназии происходило
несколько быстрее, че^м в церковном училище, но при отличном
преподавании Вермана, а затем его племянника Иоганна-
Эрнеста — хорошего филолога, позднее директора школы,
который сам был ее воспитанником,— разница не была заметна.
Окончившие церковное училище принимались в Дерптский уни-
верситет без экзамена как вполне подготовленные, если только
поступающий предъявлял удостоверение о том, что пробыл
в последнем классе более года. Насколько мне известно, цер-
ковное училище не выдавало аттестата зрелости и не доби-
валось этого права.
Сравнивая это училище с обеими гимназиями в Кенигс-
берге, с которыми я познакомился позднее, я не сомневаюсь,
что гимназическое образование давало более основательные
знания древних языков и древней истории, но математика была
лучше поставлена в церковном училище, не говоря уже о том,
что последнее пробуждало интерес к науке, что всегда является
основой для дальнейшего. Если кенигсбергский гимназист на
выпускном экзамене не знал, сколько раз Сулла или Марий
были консулами, то это считалось публичным позором. Гре-
ческий язык также проходился там серьезнее и шире, чем
в церковном училище, где только немногие изучили этот язык
основательно. В мое время Софокл там не читался, и переводы
на греческий не практиковались.
Я спрашиваю себя, почему же так выходило, что мы больше
интересовались науками, чем воспитанники гимназии? Могу
дать на это только один ответ: мы не были так перегружены
занятиями. В старших классах мы легко справлялись с уро-
ками. Я испытал это на себе, потому что всегда находил
достаточно времени, чтобы заняться другим делом, которое
меня интересовало. Так, летом в воскресные дни в послеобе-
денное время я попрежнему занимался ботаникой. Очень
охотно я читал английские книги и доставал их, где только
мог. Ознакомился я ближе и с немецкой литературой, так как
88
Глава V
город давал для этого гораздо больше возможностей, чем де-
ревня. В других классах тоже не было перегрузки занятиями,
что я наблюдал и на прочих пансионерах, из которых никто
не жаловался, что не может справиться с занятиями. Младшие
ученики с 10 часов вечера уже все были в кроватях. Если же
я засиживался вечером дольше других, то это я делал ради
моих собственных интересов. Верман предостерегал меня от
позднего сидения, говоря, что те, которые поздно ложатся^
в старости страдают бессонницей. Совсем другую картину
я наблюдал позднее, живя в Петербурге, на примере моих
собственных детей. Один из моих сыновей для того, чтобы
приготовить уроки, просиживал до 12 часов ночи. Кроме прочих
уроков, ему надо было, например, написать много страниц
латинских спряжений. Какой смысл был в этом писании,—»
оставалось для меня загадкой. Сын был очень загружен
своими уроками и привыкал писать наскоро, небрежно. Я кате-
горически запретил ему поздно ложиться в постель, так как
мальчик был некрепкого здоровья. Однако уроки настолько
тяготили его, что он тайком просил домашних будить его
утром пораньше. И в Кенигсберге я слышал немало жалоб
родителей на то, что дети их обременены школьными заня-
тиями. Если сведения о консульстве Суллы покупались этой
ценой, то это была несколько высокая цена.
С подобными же жалобами мне пришлось встретиться
в Германии при посещении различных университетов. Учащиеся
указывали, что государство предъявляет к области народного
образования слишком высокие требования. Мне это было
очень странно слышать. Я вспомнил об этом позднее, когда
в газетах стали попадаться многочисленные статьи и заметки
на эту тему. И в других школах Прибалтийского края такой
перегрузки учащихся не существовало, по крайней мере в то
время. Я не помню, чтобы я слышал подобные жалобы среди
учащейся молодежи в Дерпте. Некоторые профессора, при-
ехавшие в Дерпт из Германии, были очень довольны воспри-
имчивостью и научным рвением нашей молодежи и частично
обнародовали такие отзывы, как, например, Бурдах в своей;
Средняя школа в Ревеле
89
автобиографии [см. примечание 5 на стр. 471 j. Причину этого
я вижу отчасти в том, что дерптские студенты были относи-
тельно более обеспечены, чем многие студенты германских
университетов, и меньше могли думать о куске хлеба, от-
части же в том, что они не были так обременены занятиями.
Вспоминая об общем духе, который господствовал в нашем
училище, я не могу выразиться иначе, как сказав, что он был
превосходен, по крайней мере в старших классах. В младших
классах наблюдались, конечно, шалости и даже довольно
грубые. Учащиеся держались более пассивно, но дух и здесь
был неплохой. По пансиону я был связан с девятью товари-
щами, за общим столом нас было даже 19 человек во всех
классах, но и здесь было то же самое. В мое время в школе
не было никаких неприятных происшествий, которые получили бы
огласку. Конечно, такие вещи всегда возможны, и незадолго
до моего поступления в школу был подобный прискорбный
случай, который был чрезвычайно разумно использован с педа-
гогической точки зрения, что оказало на других хорошее вое-
питующее влияние.
Могу сказать, что в старших классах мы учились очень
прилежно, по крайней мере те, которые сидели на передних
скамьях. Население задних парт работало менее регулярно,
и на них мы мало обращали внимания, считая, что это dii
minorum gentium.6 Наше прилежание не поддерживалось какими-
либо внешними средствами поощрения. В нашем училище не было
ни наград, ни публичных экзаменов. Испытания носили внутрен-
ний характер и производились в течение всего времени учения
посредством вызовов к доске, письменных или устных опросов
и т. д. В младших классах учеников рассаживали по партам дальше
или ближе от учителя в зависимости от их успехов. В старшем
классе такая система уже не практиковалась; она показалась бы
обидной для нашего достоинства. Мы рассаживались по местам
по обоюдному соглашению и сохраняли их за собою, пока
идущие впереди нас не уходили из школы и не освобождали места.
По какому же чуду мы были так прилежны? Мне кажется,,
что тут играли роль превосходные качества наших педагогов,.
90
Глава V
к которым мы питали большое уважение за их знания, характер
и любовь к своему делу. Еще мальчиками мы привыкли так
относиться к своим наставникам, а с возрастом это отношение
выросло в сознательное чувство. Для нас одобрение учителя
и собственных товарищей было гораздо важнее, чем интересы
нашего личного будущего, которое лежало перед нами еще
в очень неопределенных очертаниях. Отсюда видно, как умело
обращались с нами наши учителя, особенно Верман, который
был не только прирожденным педагогом, но и крайне деятель-
ным и опытным преподавателем. Я уже говорил выше, что
в случае, если кто-либо из нас не успевал приготовить задан-
ных для перевода глав в часы, положенные для классических
языков, то директор лишь с укором взглядывал на виновного*
и, не говоря ни слова, вызывал другого ученика. Такие вещи
случались не с пансионерами, а с теми учениками, которые
жили в семьях, где помехой для приготовления урока могли
быть неожиданные гости, семейные торжества и тому подобные
происшествия, которые, однако, не считались за уважительные
причины. В таких случаях большинство" неисправных предпочи-
тало просидеть над уроками часть ночи. Письменные работы
Верман проверял на дому, очень тщательно, исправляя каждое
неудачное выражение красными чернилами. Если выражение
было противно духу латинского языка, то Верман отмечал
это красной чертой на полях тетради, причем черта была сред-
ней толщины. Если же попадалась грамматическая ошибка,
то на полях появлялась толстая черта. Первые ошибки назы-
вались „частичными", а вторые — „полными". По субботам он
делал публичный разбор каждой работы, довольно продолжи-
тельный. Полные ошибки отмечались в тоне порицания, частич-
ные — в тоне наставления. О прочих ошибках Верман не
упоминал и сдавал работы ^ученикам для переписки начисто.
Публичных выговоров ученикам Верман никогда не делал,
он делал такие выговоры только с глазу на глаз, у себя
в кабинете. Но его красные черты производили на нас такое
сильное впечатление, как будто бы они были начертаны кровью
его сердца.
Средняя школа в Ревеле
91
Отсюда видно, как мне представляется, что у нас разви-
вался истинный дух собственного достоинства. Отсутствие
публичных поощрений приводило к тому, что мы придавали
большое значение хорошему мнению учителей и собственных
товарищей. Важно и то, что у нас не было ни малейших
поводов к зависти и к взаимному недоброжелательству. Никто
не мог сказать, что ученик случайно получил на экзамене
незаслуженную отметку или что он премирован из лице-
приятия. В Дерпте я слышал подобные жалобы от бывших
воспитанников Ревельской гимназии. Они говорили, что при
распределении премий за хорошие успехи предпочтение отда-
валось недостаточным ученикам, потому чго эти премии со-
стояли из нужных учебных книг. Не хочу сказать, что отсут-
ствие публичных испытаний не имело своей отрицательной
стороны. Мне кажется, что молодым людям этого возраста
надо было дать случай выступить перед большим собранием.
Сословные предрассудки не имели места в нашей школе,
об этом никто не смел и заикаться. Не только учителя, но
и сам попечительный совет твердо стояли на той позиции,
что ученики есть ученики и сортировать их можно только
по их знаниям и способностям. Нас воспитывали в тех же
взглядах, и наше честолюбие было направлено исключительно
на успехи в науках. За все время моего пребывания в Ревеле
я один только раз столкнулся с фальшью на сословной почве,
причем этот случай был быстро ликвидирован. В младший
класс были приняты приехавшие из деревни трое сыновей из
очень высокопоставленной семьи. Они стали требовать, чтобы
их посадили в классе на чужие места, а когда им не уступили,
то один из них сказал: „Эти, может быть, и больше нас
знают, но ведь мы выше их по происхождению". Оратора так
основательно высмеяли, что он никогда больше не прибегал
к такой аргументации. В нашем пансионе расценили эту пре-
тензию как несомненную глупость. Я думаю, что мы были тогда
на верном и правильном пути, который не только вел к сближе-
нию сословий, но воспитывал в молодых дворянах убеждение, что
достоинство может быть завоевано только личными заслугами.
92
Г лава V
Перехожу к вопросу о нравственном воспитании, какое
я наблюдал в нашей школе. В старших классах с этой точки
зрения все было благополучно. Приведу некоторые доказа-
тельства. Уже через несколько дней после моего поступления
в школу я услышал рассказы о разных проделках учеников
со старым Верманом. Это было давно, но такие геройские
подвиги держатся в памяти школьников ’и со временем при-
нимают легендарную окраску. ’Верман был необычайно близо-
рук, и разыграть с ним ту или иную шутку ^было нетрудно.
Слыша эти рассказы, старшие ученики пригрозили: „лучше
и не пробуйте сердить «старого Вермана» (так его обычно
называли ученики), не то вы будете иметь дело с нами"»
И никаких недоразумений не происходило. Это показывает^
что среди старших учеников господствовало вполне отрица-
тельное отношение ко всяким проявлениям грубого школь-
ничества.
В первый год моего пребывания был случай, что двое
учеников из старшего класса, с малых лет очень заброшенные
в воспитательном отношении, были уволены из школы за
дурное поведение. Позднее ни во время перемен, ни при
других случаях общения учеников между собой я не слыхал
ни одного непристойного слова. Принимая во внимание, что
сексуальные вопросы очень занимают молодежь в этом воз-
расте, подобное положение при отсутствии надзора является
замечательным. Немалую роль сыграл в этом отношении уче-
ник Ассмут, который впоследствии стал пастором. Когда
какой-нибудь из упомянутых выше двух шалопаев допускал непри-
личную выходку, у Ассмута всегда появлялось выражение
невольного внутреннего отвращения. После удаления этих двух
учеников у нас ничего подобного больше не наблюдалось.
Если бы Ассмут вздумал читать им наставления, он, веро-
ятно, не имел бы того влияния. Дети не любят слушать
мораль от равных себе, но им приятно заслужить уважение
тех, кого они сами уважают. Не стану говорить о положи-
тельном влиянии нашего пансиона в деле нравственного воспи-
тания.
Средняя школа в Ревеле
93
С благодарностью вспоминая время моего пребывания
в училище, я не хочу, чтобы меня называли laudator temporis
peracti.7 Поэтому я хочу добросовестно показать и его слабые,
на мой взгляд, стороны. Но прежде я позволю себе отметить
два обстоятельства, лично ко мне относящиеся, которые были
для меня благоприятны. Живя в школе и бывая в городе,
я мог познакомиться с художественной литературой] гораздо
лучше, чем это было возможно в деревне, главным образом
потому, что здесь я вступил в круг юношей, которые^интере-
совались этими вопросами. В 4 последние годы моего пребы-
вания в родительском доме потребность расширить круг моего
чтения чувствовалась очень сильно, тем более, [что у меня
было очень много свободного времени. Книги для юношества,
которых у нас было достаточно, уже не удовлетворяли меня.
Я перечитал описания путешествий Кампе, историю открытия
Америки, разные детские журналы. У Гланстрёма была хоро-
шая научная библиотека с подбором рисунков по разным
специальностям. Меня интересовала художественная литература,
и я нашел у него одну из драм Шиллера, из сочинений кото-
рого я знал только стихотворения. В то время дешевых изда-
ний немецких классиков еще не было, а старых дорогих изда-
ний у нас в имении не оказалось. Я старательно перебрал
библиотеку моего отца. Corpus juris и другие юридические
книги, частью в рукописном виде, были почтительно отложены
в сторону. Сельскохозяйственные сочинения, книга „Забот-
ливая хозяйка", скотолечебник и т. п. подверглись той же
участи. Все прочее я тщательно пересмотрел. Кроме англий-
ских и латинских хрестоматий и словарей, там было только
очень немного немецких книг по литературе, довольно ’уста-
ревших: сочинения Геллерта,8 басни которого я уже знал, дали
мне немного; Гагедорн6 и ему подобные — еще того меньше.
Интересного было мало. Нашлась одна небольшая немецкая
хрестоматия, где я нашел вторую часть „Энеиды наизнанку" —
Блумауэра.10 Я не раз перечитывал ее и скоро знал почти наизусть.
Этот голод по литературе в бытность мою в школе было
гораздо легче удовлетворить. У каждого из учащихся были
94
Глава V
книжки, что в совокупности составляло порядочный запас.
Небольшое количество моих собственных книг, которые
я захватил из дому, стало быстро увеличиваться, и у меня
начали проявляться наклонности библиофила. Книжные аук-
ционы в нашем городе, удаленном от центров книжной тор-
говли, всегда были событием, так как потребность в книгах
чувствовалась. В первые дни аукцион бывал так многолюден,
что скромному школьнику не удавалась даже взглянуть на
книги. Но на третий день в аукционном зале бывало уже
так пусто, что я смело вставал в ряды конкурентов. Однажды
в продажу был назначен „Lexicon manuaie Latino-Germanicum*
Гедериха (Hedericus). Я попросил разрешения заглянуть в эту
книгу и увидал по титулу, что поздняя латынь тоже входит
туда. Тогда я уже не выпускал эту книгу из рук, пока не
приобрел ее. Я уже и раньше удивлялся, что для повседнев-
ного пользования почти везде применялся лексикон Шеллера,
заключавший в себе только классическую латынь. Но суще-
ствует много латинских слов позднейшего происхождения,
главным образом различные технические выражения из обла-
стей философии, медицины, химии, астрономии и т. д., кото-
рые встречаются очень часто и значение которых нужно знать.
Все это Гедерих дает в сжатом виде, всегда с авторитетными
пояснениями, так что можно определенно узнать, принадлежит ли
это слово к классической латыни. Имеются также сведения
по этимологии. Я был чрезвычайно счастлив этим приобре-
тением. Пока я наслаждался перелистыванием этого словаря,
была пущена в продажу арабская книга. Арабских книг я еще
не видывал. Мне тоже захотелось купить ее. После этого
аукционист выложил на продажу большую, еще не перепле-
тенную связку книг, но на каком языке (вернее, языках) напи-
саны были эти книги, аукционист не умел сказать. Книги
пошли по рукам, но никто не знал этого языка. Мне захо-
телось непременно купить и эти книги. Впоследствии оказалось,
что связка состояла из нескольких томов исландских саг
в исландско-датском издании. Войдя во вкус, я приобрел еще
начальные основания математики Вольфа, четыре тома сочи-
Средняя школа в Ревеле
95
нения Mead „Monita et praecepta medica“ (я ведь собирался
быть медиком) и многое другое, чего я сейчас уже не при*
помню.
Тогда я еще не понимал, что только те книги ценны, кото-
рые нужны, а те, которые не нужны, служат только лишним
бременем. К сожалению, это благоразумие пришло лишь со
временем и практического значение уже не имело. Возвра-
тившись домой с моими сокровищами, я больше всего радо-
вался покупке Гедериха. Этот лексикон сделался моим верным
спутником на всю мою жизнь, сопровождая меня повсюду,
где я основывал мой очаг. Неправильно думать, что эта книга
устарела. Для не-филологов, которые редко имеют под рукою
du-Chesne (du-Cangfe), Гедерих может отлично служить, если
нужно получить точную справку для значения какого-нибудь
латинского слова позднейшего происхождения. Многие выра-
жения, имеющиеся в крупных сочинениях, написанных на новом
латинском языке, в словаре Гедериха, конечно, отсутствуют,
и в отдельных случаях необходимо обращаться к упомянутому
выше сочинению, но для начала словарь Гедериха дает очень
много, так как там полностью учтена вся литература, вышед-
шая до 1738 г. Что же касается до арабской книги, то,
налюбовавшись на ее причудливый шрифт и не зная, что с ней
делать, я принес ее старому Верману, который и оплатил
мне полностью ее стоимость. Исландские саги я стал при-
менять "для засушивания растений, и со временем эти книги
истрепались на этой службе. Сочинение Mead’a еще и по-
сейчас у меня, но за эти 57 лет я все еще не нашел времени
его прочитать.
Рост моей библиотеки сильно истощил мой кошелек. Вос-
питанники пансиона имели тогда в своем распоряжении лишь
очень небольшие деньги, — таков был вполне правильный
воспитательный принцип старого Вермана. Младшие школь-
ники должны были отчитываться перед ним в своих личных
расходах. Наши маленькие средства были предназначены для
нашего питания. Обеды и ужины были далеко не роскошные,
но вполне сытные; соблюдался простой стол. Но к завтраку
96
Глава V
полагалась только сухая булочка — то квадратное печенье,
которое теперь становится в Ревеле уже редким и о котором
в будущем веке, наверное, станут производить антикварные
изыскания. При этом нам было объявлено, что каждый может
за свой личный счет добавить к булочке молоко. Это при-
учало нас к самоограничению. Если мальчик (я имею в виду
младших учеников) тратил часть своих карманных денег на
лакомства, например на фрукты, то известное время, не-
сколько дней или недель, он должен был довольствоваться
сухой булкой, имея достаточно свободного времени, чтобы
подумать о значении бережливости. Этод метод воспитания
и в самом деле не плох и такое demonstratio ad oculos или
скорее ad ventriculum действовало больше, чем наставления.
Я, правда, истратил свои деньги не на телесные, а на духов-
ные лакомства, но простой подсчет показал мне, что молоко
в этом семестре для меня недоступно. Впрочем, это меня
мало огорчило, так как я, к счастью, давно привык сдержи-
вать себя в этом отношении. Моя приемная мать была отлич-
ной хозяйкой, в особенности ей удавались различные сладкие
блюда, которым она сверх того умела придать самые соблаз-
нительные формы, желая от всего сердца побаловать меня.
Но дядя хотел сделать из меня спартанца и не одобрял
этого. Поэтому он всегда говорил о лакомствах с пренебре-
жением и сам их никогда не ел. „Если ты хочешь чем-нибудь
стать в жизни, — говорил он, — ешь сырое мясо, и чем сырее,
тем лучше" (о трихине он не думал). Дети обычно подражают
старшим. И я тоже стал свысока отзываться о сладостях
и нередко добровольно отказывался от них. В 1807 г. в Ре-
веле, слыша, как по утрам с грохотом высыпают сухие булки
на стол, я взвешивал в руке один из солидно переплетенных
в свиную кожу томов Гедериха и с удовлетворением говорил
про себя: „А все-таки я избрал благую участь!". Дело, кото-
рое стоит жертвы, всегда становится дороже. Так было
и в случае с лексиконом Гедериха. Я продолжал и в будущем
так поступать и скоро приучил себя обходиться сухим зав-
траком.
Средняя школа в Ревеле
97
Была у меня другая, более глубокая потребность, чем
удовлетворение моих литературных интересов, потребность,
которая дома мне не была вполне ясна. Я говорю о дру-
жеском общении с молодыми людьми моего возраста. Я скоро
научился уважать и любить моих товарищей по классу. Но
особенно теплая, сердечная привязанность развилась у меня
к моему соседу по парте — упомянутому выше Ассмуту. Он
был один из тех четырех товарищей, которые очень скоро
образовали дружеский кружок. Мы читали вслух наши неболь-
шие латинские сочинения, переводили отрывки из римских
писателей, особенно из Тита Ливия. Это доказывает, что мы
и вне школы охотно занимались классиками. Затем мы пере-
шли к немецким поэтам. Все это заканчивалось чаепитиями.
Подражание студенческой жизни нам было тогда совершенно
чуждо. Идиллия этих вечеров по временам дополнялась тан-
цами, в которых участвовали барышни тех домов, где мы
собирались. Наша взаимная привязанность укреплялась. Пере-
ехав в Дерпт, я первое время жил там вместе с Ассмутом.
Само собою понятно, что кроме дружбы с товарищами в ту
пору проявлялись в нас довольно пылко и другие сердечные
влечения. Но даже в старости, несмотря на мою откровенность,
я предпочитаю почтительно умолчать об этом.
С сожалением перехожу от этой поэтической поры моей
жизни к весьма прозаическим делам. Я хочу, согласно дан-
ному выше обещанию, указать на те недостатки, которые, по
моему мнению, имелись налицо в нашем училище. Самым
главным и, пожалуй, единственным недостатком нашего школь-
ного образования было отсутствие дельного учителя по рус-
скому языку. Для этой цели был приглашен бывший казен-
ный переводчик, который довольно хорошо знал русский
язык, но имел маленькое педагогическое образование. Поэтому
он не пользовался среди нас таким авторитетом, как наши
остальные учителя. Не обошлось дело и без происшествий.
Сначала мы читали Карамзина, что было весьма подходящим
для того, чтобы показать школьникам лучшие произведения
русской литературы. Но еще до моего поступления в школу
7 Автобиография К. Бэра
98
Глава V
какой-то досужий сенатор, который был в Ревеле проездом,
не одобрил чтения Карамзина. Он нашел, что прежде всего
надо воспитать у мальчиков чувство нравственного достоин-
ства и предложил для этой цели хрестоматию, в которой
было помещено много разных рассказов, преимущественно из
классической древности. Ко времени моего поступления
в школу эта книга как раз была введена в употребление.
Мы отнеслись к ней с пренебрежением, так как все напеча-
танные в ней рассказы были нам уже известны из перво-
источников или из других книг. Мы очень хорошо понимали,
что подобные отрывки не подходят для нас по нашему воз-
расту и знаниям, так как мы привыкли на других языках
читать только классиков. Что бы сказал на это старый
Верман? Был случай, что один из учеников при переводе
одного отрывка, где упоминалось имя L. Cinna, полюбопыт-
ствовал, что означает буква ,,L“, не Людвиг ли?11 Учитель
не мог ответить на этот вопрос, объяснив, что это неважно.
Тогда мы поняли, что он не знал этого сокращения римского
имени, и класс стал спорить, какое это имя: Людвиг или
Леопольд? Учитель, очевидно, заметил, что над ним смеются,
но не знал, как поправить дело. Такие выходки стали неодно-
кратно повторяться, так как остальные тоже захотели пока-
зать свое остроумие. Я упоминаю об этих проделках, чтобы
наглядно показать, как важно для учителя общее образование,
помимо своей специальности. С другими учителями мы были
кротки, как овечки, а с этим пускались на разные шалости.
Впоследствии я очень сожалел, что не относился тогда
серьезно к урокам русского языка. Говорили, правда, что
хороших учителей русского языка в Эстляндии нельзя было
найти. Но, очевидно, по ту сторону реки Наровы их найти
было можно, и это имело бы большое значение. Никакой
оппозиции в этом смысле, по крайней мере со стороны дво-
рянского совета, конечно, не было. Я скорее могу предполо-
жить, что наши педагоги считали это маловажным делом, тем
более, что оно требовало времени и денег. Очень хорошо,что в на-
стоящее время преподавание русского языка поставлено лучше.
Средняя школа в Ревеле 99
Что касается до нашего пансиона, то я не могу хвалить
его в такой мере, как школу. Однако я далек от мысли назы-
вать его плохим пансионом. По крайней мере о верхнем этаже
этого сказать было нельзя. Директор Верман — первый или
главный руководитель пансиона — имел за ним специальный
надзор, и я уже говорил, как ревностно заботился он о при-
лежании учеников, часто вызывая их к себе. Различные мелкие
проказы, поддразнивания и пр., конечно, наблюдались в избытке.
Но они бывают и при домашнем воспитании. Но нас не слиш-
ком муштровали, мы не испытывали гнета, не проявляли того
покорного повиновения, которое так легко ведет к лицемерному
притворству, а затем, при отсутствии надзора, тем легче порож-
дает самоволие. Если мы слишком шумели, то Верман и здесь
применял своеобразный молчаливый способ воздействия. Он
приоткрывал свою дверь (одна из его дверей выходила в нашу
рабочую комнату, а другая — в нашу спальню) и двигал ею
несколько раз вперед и назад. Этого было почти всегда доста-
точно. Если же шум не прекращался, то он выходил сам,
и тогда, конечно, водворялась тишина. В нижнем этаже дело
обстояло несколько хуже, потому что вторые надзиратели
не имели достаточного педагогического навыка. Я знал двух
из них, — одного вслед за другим. Оба они не умели создать
себе настоящего авторитета, а со вторым произошла очень
неприятная история, о которой я не стану упоминать.
Питание и все обслуживание отличалось простотой, но
серьезных жалоб не было, хотя и не обходилось без замечаний
втихомолку. Чувствовалось, пожалуй, отсутствие женского глаза.
Слуга стелил наши постели и убирал со стола, следя, чтобы
не было беспорядка. Своим отличным состоянием верхний
пансион почти исключительно был обязан Верману. Найти
дельных воспитателей, которые взялись бы за трудное дело
надзора за мальчиками, набранными отовсюду, иногда запущен-
ными в воспитательном отношении, было делом нелегким.12
Старшие учителя, как Верман и Блаше, пользовались боль-
шим уважением в округе, и попечительный совет очень считался
с их мнениями. Тем не менее, и в мое время имели место
7*
100
Глава V
некоторые разногласия во взглядах. В округе знали, что Вер-
ман был убежденным филологом и прилагал все усилия к тому,
чтобы высоко поставить эту область учения. Но были голоса
и за то, чтобы выдвинуть вперед такие отрасли знаний, как
право и военное дело, которые находились в тесной связи
с дворянскими профессиями. Попечительный совет не мог оста-
вить этих пожеланий без внимания, так как с ними считались
и в ландтаге. Я не видел протоколов школьных конференций,
где обсуждался этот вопрос, но я полагаю, что директор Вер-
ман сумел доказать мысль, что преподавание древних языков
имеет значение лишь в том случае, если будет доведено до такой
высоты, чтобы учащиеся могли при беглом чтении понимать
античных авторов. И он добился успеха в этом деле. Уроки
древних языков не были сокращены ни на один час. Не постра-
дал и проф. Блаше, оставшись при своем методе: в начале года
повторять курсовое содержание прошлых занятий. Не были
ограничены и остальные предметы, которые располагали только
небольшим количеством часов. В результате были введены
дополнительные уроки — частью по юриспруденции, частью
по изучению фортификации и артиллерийского дела, причем
учащимся двух старших классов предоставлялось право свобод-
ного посещения этих уроков.
Я взялся за оба эти пре/мета, но особенно интересовало меня
право. В качестве преподавателя пригласили одного бывшего
юриста — Гейзера, которого мы до сих пор не видали в стар-
шем классе. Он взял на себя чтение курса о правовых инсти-
тутах. Его радовала возможность припомнить свои прежние
юридические занятия. Лекции его проходили очень оживленно.
Меня интересовали эти тонкие, я бы сказал, иногда даже
остроумные разграничения в области правовых отношений.
Во всяком случае эти знания были новы для нас и, полагаю,
небесполезны для нашего будущего. Во всяком случае они
расширяли наш умственный кругозор. Менее удовлетворяли
меня, да, кажется, и остальных учеников, занятия по фортифи-
кации и артиллерийскому делу, которые проводил любимый
нами проф. Блаше. Но он и сам был не очень доволен своим
Средняя школа в Ревеле
101
преподаванием. Было интересно и небесполезно ознакомиться
с задачами и терминологией крепостных сооружений и их частей
так же как и с устройством артиллерийских орудий. В Ревеле
крепостные укрепления еще вполне сохранились, и мы могли
влдеть их. Но все же, мне кажется, что если бы какой-нибудь
хорошо подготовленный лейтенант поводил бы нас раза два
в предобеденное время по этим сооружениям, то мы уяснили бы
все эти военные хитрости не хуже, что я сам испытал на себе.
Не менее ясно было для нас, что искусство применяться
к местности в военных целях нельзя было освоить как следует,
сидя на школьной скамье. Проф. Блаше тоже понимал это.
Он использовал свои военные уроки таким образом, что застав-
лял нас высчитывать в кубических мерах объем валов и бастио-
нов, определять количество ядер в разных ядерных кучах
и т. д. Что касается до различных рецептов приготовления
пороха и ракетных составов, то этим практическим сведениям
мы уделяли мало внимания, думая про себя, что этого наш
старик, пожалуй, и сам как следует не знает.
В настоящее время, поскольку в Дерпте можно прослушать
полный курс юриспруденции, не стоит заниматься в средней
школе юридическими науками, так как в Дерпте изучается
не только римское право, но и свод государственных законов,
и местное законодательство, и т. д.
Указанные выше разногласия во мнениях останутся, вероятно,
и на будущее время, но их будет тем меньше, чем обе стороны
будут склонны ко взаимным уступкам. Я лично стою в этом
вопросе посредине. Будучи дворянином по происхождению,
я всю жизнь занимался научным трудом. Моя принадлежность
к дворянству дает мне возможность близко и отчетливо пони-
мать желания этого сословия. Моя же деятельность как ученого
заставляет меня очень близко принимать к сердцу интересы
научного образования и думать о его сущности. Насколько
правильный взгляд выработал я в этих вопросах, сам я, конечно,
судить не могу. Однако полагаю, что эта двойная связь дает
мне определенное право, я бы сказал — даже обязанность,
высказать свое мнение по этому поводу напрямик, не взирая
102
Глава V
на опасность не удовлетворить обе стороны. Во всяком случае
мой опыт как педагога должен быть учтен вне всякой партий-
ности. Будучи в Кенигсберге, я принимал живое участие в педа-
гогических битвах, как можно охарактеризовать борьбу клас-
сицизма с реализмом (в педагогическом смысле).
В Кенигсберге существовали две гимназии, поставленные
в классическом духе. В одной из них директором был всесто-
ронне образованный человек, не только филолог, но и хороший
математик, который очень ценил математическое образование-
В другой школе, директором которой был филолог чистой воды,
древним языкам придавалось исключительное значение. Граж-
дане города хотели бы иметь школы совсем иного типа,
о котором они уже много слышали,—реальную гимназию,
С необыкновенной энергией они собрали для этой цели нужные
средства. Однако для получения разрешения на открытие такой
школы надо было согласие со стороны государственной власти.
В результате длинных переговоров через магистрат и эта школа
недалеко ушла от прежних и получила директора, который
в своей вступительной речи, ораторски построенной, развил
взгляд, что вся гуманитарная культура возникла в античные
времена, почему и надо почерпать ее от древних.
Я нашел это совершенно неверным. Трудность положения
заключалась в том, чтобы подобрать для этой школы хороших
учителей, которые могли бы осуществить пожелания кенигсберг-
ских граждан. Сделать это было нелегко, но надо было поло-
жить начало. Если нельзя было сразу поставить в школе полное
политехническое образование (а это, собственно говоря, и имели
в виду граждане), то этой цели можно было достигнуть
со временем, постепенно. Во всяком случае потребность
в реальной гимназии была очень велика, и остановка была
только за тем, чтобы поставить преподавание так же солидно,
как в классической гимназии.*
* Среди ремесленников Кенигсберга были весьма образованные люди,
применительно к обычному школьному масштабу. Так, случилось однажды
во время моего доклада в Физико-экономическом обществе в Кенигсберге
Средняя школа в Ревеле
103
Вступительная речь директора мне не понравилась, хотя
мы и были с ним в дружеских отношениях. Вместо того, чтобы
убедить меня, она вызвала во мне ряд возражений. Разве
у древних было так много человеческого? Весь их Олимп
является для нас, пожалуй, слишком человеческим, или, под-
ходя к вопросу с моральной точки зрения, стоит настолько
ниже человеческой нравственности, насколько древние боги
превосходили человека в физическом отношении. Прогресс
культуры дал нам более высокий идеал гуманности. Но, остав-
ляя в стороне идеальные требования и подходя к вопросу
практически, как педагог, я задал бы вопрос: какой разумный
отец захотел бы, чтобы его сыновья или дочери были похожи
на греческих богов? Хотя эти боги доставили много материала
для поэтического творчества и еще доставят в будущем,
но образцом для воспитания человека, они, конечно, служить
не могут. „Но, — возразят, быть может, мне, — выдающиеся
классические писатели позднейшего времени, несомненно,
имеют большое образовательное значение и для нашего вре-
мени. Кто станет мерить наивные фантазии раннего детства
народов на придирчивый масштаб современности?".
Я никогда не отрицал того, что наша образованность
выросла на античной почве, но более высокий масштаб
новейших времен имеет, несомненно, свое право и свое боль-
шое значение. Почему мы не позволяем нашей молодежи читать
тех или других античных писателей или даем их в урезанном
виде? Нетрудно доказать, что гуманность развивается и что
нам нет нужды все время черпать из греческих источников.
о зоологе Конраде Гесснере, что один из присутствовавших спросил меня,
тот ли это Гесснер, который составил латинский лексикон. Спросивший
был по ремеслу медником. Если ремесленник хотел научить своего сына
чему-либо дельному, то он мог дать ему только математическое и фило-
логическое образование. Однако эти люди чувствовали, что им нужны
средства для того, чтобы следить за успехами своих отраслей промышлен-
ности. Поэтому их требования были совершенно законны. Но поскольку
в Кенигсберге парил известный филолог Лобекк, дело не шло дальше
тепличной филологии.13
104 Глава V
Эти источники не имеют уже той животворной силы, хотя
они в течение долгого времени оплодотворяли все европей-
ские литературы. Но я далек от несправедливого отрицания
ценности классического образования. Мне только представ-
ляется неправильным приписывать филологии как ее специ-
фическую задачу воспитание гуманности. Этот избитый довод,
собственно говоря, ничего не доказывает. Если гуманистиче-
ское воспитание имеет место только при изучении древних
классиков и притом в подлинниках, то мы должны весьма
сомнительно отнестись к гуманистическим понятиям европей-
ских женщин, так как только ничтожное меньшинство из них
может непосредственно пользоваться античными источниками.
Тем не менее, никто не станет сомневаться, что всякая обра-
зованная женщина обязана значительной частью своего куль-
турного развития именно античности, ибо в противном случае
она вряд ли могла бы при оценке произведений искусства
уйти дальше церковных песнопений и картин религиозного
содержания.
Я не думаю, чтобы можно было в немногих словах пока-
зать, как образовательное влияние античности бесчисленными
путями воздействовало и воздействует на все языки и лите-
ратуры. Требования современности сгладили немного перво-
бытную наивность античной культуры, что вполне естественно.
Разве человек, читающий в подлиннике Гомера или Виргилия,
не усвоил еще раньше значительную часть содержания их
произведений? Стоит ли для завершения знаний в области
античности вступать на длительный путь изучения древних
языков? Должен сознаться, что я вижу значение древних
языков отнюдь не в том, чтобы знать содержание произве-
дений древних писателей.
В спорах, которые велись по указанному мною поводу,
в бытность мою в Кенигсберге, я принял, как было сказано,
живое участие.* Прежде всего я постарался выяснить себе,
, * Это мое участие не было публичным, но скорее носило приватный
характер. Но один раз имел место публичный диспут строго филологиче-
Средняя школа в Ревеле
105
в чем должна заключаться общая цель школьного образования.
Чтобы ответить на этот вопрос, надо поставить другой вопрос:
какую пользу приносило до сих пор школьное образование
в Европе? Таким образом, этот вопрос отводит нас назад —
к обзору прошлого и выяснению постепенного развития обра-
зования в целом, особенно научного образования. Я не могу
заниматься здесь этим вопросом и попробую изложить лишь
результат.
Среди наших душевных способностей мы отличаем способ-
ность мышления от способности воображения, от способности
желать и чувствовать. У первобытного человека, в том виде,
как он вышел из рук природы, эти способности замещают
и вытесняют друг друга. На заре своего существования люди
не создавали бы такого большого количества историй о богах
и их творениях, во многих случаях очень сложных и запутан-
ных историй, если бы они могли различать образы, созданные
ского направления в довольно большом собрании между мною и директором
гимназии. Этот обмен мнений был настолько характерен, что я считаю
нужным рассказать об этом. В одном из научно-просветительных обществ
Кенигсберга я прочитал доклад о важности изучения своей собственной
страны. Названный выше директор был на докладе, и хотя этот доклад
никакой связи с филологией не имел, но моя мысль о том, что для науки
имеет значение не только то, что удалено от нас во времени и в про-
странстве, показалась директору вызовом. После доклада он подошел
ко мне и сказал: „Вы говорите о важности познания собственной страны,
но возьмем для примера нашу собственную страну — Прусию: что там есть
такого, что достойно научного изучения? Чем, например, замечателен
Морунген?14 А ме кду тем каждая деревушка вокруг Афин имеет значение
для науки". На свою беду он назвал именно Морунген. Я ему ответил
немедленно: „В Морунгене родился один из великих немецких писа-
телей— Гердер". Хотя часто бывает, и, строго говоря вполне естественно,
что приезжие более интересуются новой для них страной и ее достопри-
мечательностями, чем многие местные уроженцы, но все же ему было
очень неприятно угодить прямо в капкан. Он оборвал дискуссию и сказал,
обращаясь к окружающим: „В номере любой газеты упоминается о Гомере".
„Вот именно поэтому, — заметил я в ответ, — вовсе не требуется, как мне
кажется, читать Гомера в подлиннике". Я и в настоящее время держусь
того же мнения. Наши знания о классической древности мы получаем
многоразличными путями.
106
Глава V
их фантазией, от построений научного знания. Когда у людей
пробудилось стремление к познанию окружающего мира и его
явлений, то оно было удовлетворено при помощи фантазии,
и чем разнообразнее проявлялась народная фантазия, тем
разнообразнее были эти продукты народного творчества. При
этом стал проявляться бессознательный эгоизм народов.
Каждый народ предпочитает своих богов, которые являются
для него более или менее национальными божествами. Я бросил
взгляд далеко назад, потому что в прошлом особенно ясно вы-
ступает неспособность людей отличать результаты мыслитель-
ных операций от работы воображения и от личных стремлений.
Впрочем нет нужды заходить так далеко в прошлое для
того, чтобы найти людей, которые имеют убеждения, но не
сознают, на чем, собственно, они основаны: на последователь-
ном логическом мышлении, на бессознательной традиции или
на эгоистических побуждениях. Но есть и другие люди, кото-
рые определенно знают, на чем основаны их взгляды, и могут
их вывести из первоначальных оснований. Если обозначить
способность правильно рассуждать словом „критика*, то пер-
вую категорию людей надо назвать некритическими личностями,
а вторую категорию — критическими личностями [kritische Рег-
sonenj. Основная задала всякой хорошей школы и состоит,
повидимому, лишь в том, чтобы развить в людях эту способ-
ность к критике. В каждом предмете преподавания надо
возвращаться к его первоосновам и при этом показывать, как
из них последовательно вытекает то или иное учение. Приведу
наглядный пример. Надо не просто учить, что Земля кругла
и свободно движется в пространстве, но надо доказать это,
как и поступают в каждой хорошей школе.
В прежнее время считалось, что для развития правильного
мышления совершенно необходимо знать законы мышления,
как излагает их логика. Однако опыт показал, что упражне-
ние в правильном мышлении имеет больше цены, чем знание
законов мышления. Подобным образом при продолжительном
хождении пешком навык имеет большее значение, чем знание
анатомии стопы и законов механики.
Средняя школа в Ревеле
107
Итак, я вижу истинную задачу школьного обучения в вос-
литании последовательного и критического мышления. Поэтому
я не могу признать себя сторонником филантропизма15 или
подобных ему учений, которые считают, что истинная задача
школы — дать детям возможно большее количество различных
знаний с малым напряжением их мышления. Базедов был прав
в свое время, когда он порицал школу за то, что она все
свое внимание обращала только на изучение древних языков.
При такой системе дети и «юноши как бы переносились в давно
минувшие времена, а окружающее их настоящее было им
чуждо. В наше время имеется много разных сочинений для
детей и популярных книжек о различных предметах, где речь
идет о верблюдах, кокосовых пальмах, огнедышащих горах,
образовании облаков, о земле и небе, о народах прошлого и
настоящего и т. д. Таким образом, каждый мальчик и взрос-
лый человек, читая в свободное время эти книжки, может
почерпнуть из них столько, сколько пожелает. Речь может
идти только о надлежащем выборе таких книг, и хороший
учитель должен быть несколько ориентирован в этой обшир-
ной литературе, чтобы подать желающим добрый совет. Однако
чтение книг не может заменить настоящей умственной работы,
которую я называю „умственной гимнастикой" (Geistes-Gym-
nastik) и которую культивирует гимназия и близкие к ней
школы. Умственная гимнастика редко достигается путем обыч-
ного чтения, которое лишь обогащает воображение различными
образами вещей. Если верно, что критическое чутье есть опре-
деленная познавательная способность, на которой основываются
наши убеждения и которая является не чем-то врожденным,
но достигается упражнением, то становится понятным, почему
люди, не получившие правильного школьного образования,
несмотря на разнообразные завоеванные ими знания, все же
часто заблуждаются и путаются и не могут сравниться с теми,
которые приучены к последовательному мышлению. Получив
те же познания, последние умеют гораздо лучше их применить.
Я считаю вполне правильным взгляд хороших педагогов, что
основательная подготовка в гимназиях подготовляет также и
108
Глава V
к усвоению таких специальностей, которые в гимназиях вовсе
не проходятся.
Важно знать, какими же способами культивируется эта
умственная гимнастика. Мне кажется, что здесь дело не в ко-
личестве приобретенных знаний, но в критической проработке
каждого предмета преподавания, т. е. в выяснении того, на чем
покоятся наши убеждения и на каких основах строятся все
наши знания. Математика и древние языки в течение долгого
времени служили средней школе отличным средством для такой
умственной гимнастики. При изучении математики бросается
в глаза, что она характерна своей критической и последова-
тельной методой. Эта особая метода исходит из простейших
самоочевидных принципов и занимается выведением отсюда
дальнейших следствий. Такая последовательная метода не мо-
жет быть применена при изучении древних языков, так как
здесь дело идет не о том, чтобы построить здание науки,
исходя из простейших принципов, но о том, чтобы передать
чужие мысли на родном языке при помощи свойственных ему
оборотов. А это уже серьезная умственная гимнастика. Вся
структура древних языков настолько отлична от современных,
в частности от немецкого языка, что совершенно недостаточно
понимать значение отдельных слов, но необходимо понять то
или иное предложение в духе древнего языка, а затем уже
суметь выразить его в духе нашего языка. То, что мы называем
„переводом с классических языков", представляется мне, таким
образом, в виде двойного умственного упражнения, а медлен-
ный путь через грамматические формы есть не что иное, как
завоеванная путем опыта методика, ведущая к полному пони-
манию читаемого. Новые языки значительно меньше отличаются
от нашего языка по своему строению, чем древние языки. По-
этому при переводе с новых языков умственная гимнастика высту-
пает в меньшей степени, чем при переводах с древних языков,
хотя новые языки полезнее тем, что они более применимы к жизни.
Грамматика новых языков гораздо проще, а в некоторых языках
настолько проста (стерта, как говорят филологи), что, понимая
значения слов, не приходится много думать над переводом.
Средняя школа в Ревеле
109
Таким образом надо признать, что перевод с одного
из древних языков на наш родной представляет собою род
продолжительного умственного упражнения. Ввиду этого при-
ходится согласиться, что раздающиеся повсюду жалобы: „Я
позабыл латинский и греческий языки, и мне жаль потерянного
на них времени", совершенно не обоснованы. Ведь мыслитель-
ная работа уже проделана, если даже в школе были прочтены
только некрторые легкие классические писатели. Чем больше
прочитать, тем больше можно достигнуть в этом отношении.
Если же не пойти дальше начал грамматики и небольшого
запаса слов, то и здесь не приходится жаловаться на потерян-
ное время, поскольку наши юристы очень любят вклеивать
латинские фразы в самые обыкновенные документы, чтобы
прикрыть скудность немецкого языка цветами классического
стиля. Кроме того, известное знание латинского языка на-
столько сделалось у нас признаком хорошего образования, что
ошибки в простейших правилах латинской грамматики не
оскорбляют нашего слуха разве только в устах прекрасного
пола.
Итак, я вполне согласен с филологами и со школьными
педагогами, что изучение древних языков развивает умствен-
ную сторону гораздо лучше, чем изучение новейших языков,
так как требует больших умственных упражнений. Но я не могу
согласиться со всеми их экстравагантными мнениями именно
потому, что они кажутся мне экстравагантными. Другое дело,
сумею ли я высказать мои несогласия достаточно ясно, чтобы
повлиять на суждение других людей.
Я не могу согласиться, когда всякое сравнение древних
языков с другими предметами обучения, или заботу о других
предметах рассматривают как посягательство на некую свя-
тыню. Такие ноты, например, слышатся в книге доктора Плате,
посвященной истории церковно-дворянской школы в Ревеле,
о которой я говорил выше.
Я всегда испытываю неприятное чувство, когда в ответ
на требования, чтобы школа принимала во внимание будущую
обстановку жизни своих воспитанников, слышу ходячую фразу:
110
Глава V
„Не задача школы прилаживаться к жизни“. Это изречение
наводит на подозрение, что те, которые его применяют,
не могут или не хотят последовательно изложить принципы
своего понимания задач воспитания и постоянно прячутся
за старые авторитеты. Подготовка к жизни, несомненно,,
является задачей школы. Дело здесь идет о том, чтобы найти
наиболее правильное соотношение между умственной трени-
ровкой, с одной стороны, и знакомством с вещами, которые
впоследствии понадобятся в жизни, с другой.
В различных областях Российского государства учение
было до сих пор делом специальных учебных заведений, ко-
торые готовили учащихся к тем или иным профессиям. Не-
удовлетворительность такого положения сейчас уже признана*
в настоящее время стремятся создать заведения, носящие
более общеобразовательный характер. Думают, или по край-
ней мере должны думать, получить этим путем более высокое
умственное развитие питомцев. После того как много лет
подряд воспитанники кадетского корпуса, медицинской акаде-
мии и т. п. переходили на совершенно другие профессии и
часто даже отличались на новом поприще, было, наконец,
общепризнано, что с людьми нельзя обращаться, как с бес-
форменным тестом, которое можно заставить принять любой
желаемый вид. В человеке дремлют задатки, которые требуют
для своего развития только ухода и подходящей пищи, чтобы
преобразоваться из почки в цветок, форма которого еще
только дремлет в бутоне. Таким образом, было бы грубым
анахронизмом советовать уделять слишком много внимания
будущему предназначению людей в ущерб их умственному
развитию, особенно в младших классах. Дети, сидящие на
школьных скамьях, — это лишь закрытые почки, и часто даже
опытнейший педагог не может определить, во что они в бу-
дущем могут развиться. Таким образом, я не имею ника-
кого другого намерения, кроме лишь того, чтобы обратить
внимание на будущее призвание питомцев и защитить их право
на него. Именно поэтому я и обращаюсь к непопулярному
термину „выучка". Приобретая домашних животных, которых
Средняя школа в Ревеле
111
человек использует для своих целей, как, например, лошадь
или собаку, мы хотим, чтобы они были хорошо дрессированы
для лучшего пользования ими, и мы бываем недовольны,
обнаружив отсутствие такой выучки. Того же мы требуем
от слуг, которых мы нанимаем, от чиновников и управи-
телей, с тою разницей, что здесь мы говорим не о простой
выучке, но о знании дела, для которого мы приглашаем
этих людей.
Не относится ли это и к нам самим? Для осуществления
нашего жизненного призвания мы ведь нуждаемся в самих
себе. Разве мы не будем более довольными собой, если мы
найдем, что хорошо подготовлены для данного поприща, и
не имеем ли мы оснований быть благодарными нашей школе,
если мы увидим, что она способствовала этому? Школа
должна заниматься только образованием умов, — так утвер-
ждают педагоги, иногда добавляя к этому, что сперва ребенок
должен стать человеком, подготовка же к тому или иному
жизненному поприщу является последующей задачей, более
доступной уже сформированному разуму.*
Я уже не раз повторял и разъяснял, что первую половину
этого учения я всецело одобряю, что же касается второй
половины, то для меня совершенно ясно, что научиться
сельскому хозяйству, административной деятельности и воен-
ному делу (а это обычные занятия нашего дворянства) можно
* Этот лозунг, что „ребенок сперва должен стать человеком", был
для меня чем-то фатальным. Когда я вместе с семьей вернулся из Гер-
мании в Россию, у меня было четверо сыновей, из них трое — школьного
возраста. В течение полугода они оставались в Ревеле, и мне казалось
крайне необходимым дать им, как можно скорее, элементарные познания
в русском языке, начиная с азбуки. Устраивая это дело, я наткнулся
на одного учителя, который с большим жаром убеждал меня, что сперва
мои дети должны стать людьми, а потом уже думать обо всем прочем.
Без сомнения, он считал меня очень ограниченным человеком, так как
эта банальная фраза меня не тронула. Внутренне я отплатил ему той же
монетой, а на словах сказал ему сухо, что мои сыновья и так уже люди,
но что я бы желал, чтобы эти маленькие люди немножко подучились
русскому языку.
112
Глава V
лишь путем непосредственной практики. Дать основы этой
практики в школе — затея настолько комичная, что я не могу
говорить об этом серьезно. Я охотно верю, что развитой ум
быстрее овладевает этими навыками и элементарными позна-
ниями и умеет лучше применять их, чем ум неразвитой.
Таким образом, если, с одной стороны, признать, что
изучение древних языков является прекрасным средством
для гимнастики ума, то, с другой стороны, нельзя не при-
знать, что материал, над которым производится эта гимнастика,
не имеет почти никакой связи с тем будущим житейским
поприщем, которое обычно избирает себе дворянство. Только
для юриспруденции, если она основательно изучается, необхо-
димо хотя бы поверхностное знание латинского языка.
Нельзя ли, однако, применить иной род умственной гим-
настики, материальная основа которой была бы ближе к жиз-
ненному поприщу учащихся? Разве некоторые отрасли есте-
ствознания не дошли до последовательной методики и не могут
проводиться на основе умственных упражнений и логического
мышления? Я разумею те ветви естествознания, которые на-
зываются „точными науками", потому что в них всюду при-
лагаются число и мера. Я говорю о физике, включая меха-
нику, и о химии. Занятия этими науками определенно разви-
вают остроту ума, но одновременно они находят применение
и в сельском хозяйстве. Если их изучать в качестве средства
для умственной гимнастики, то их необходимо проходить
весьма основательно, что вполне отвечает природе этих наук.
Не должны отсутствовать и практические занятия учащихся.
О значении этих наук в сельском хозяйстве я не стану гово-
рить образованному читателю. Достаточно указать, что сель-
ское хозяйство в настоящее время как раз и стремится приме-
нить законы природы для пользы землевладельца. Без сомне-
ния, сельское хозяйство надо изучать и улучшать на практике,
а не на школьной скамье, но знание его теоретических основ
будет необычайно способствовать его усвоению и оберегать
от ошибок в этом деле. Приведу наглядный пример. В Эстлян-
дии имеется много естественных болот, но есть обширные
Средняя школа в Ревеле
113
площади, относительно которых достоверно известно, что
раньше они были покрыты лесами или были хорошими поко-
сами, в настоящее же время там имеется лишь торф и торфя-
ные растения. Изучив весь этот вопрос, я должен приписать это
ухудшение почвенных условий перегораживанию рек мельнич-
ными плотинами. Такие запруды во многих местах сделаны,
повидимому, без особенной надобности, и при незначительном
падении наших рек распространяют свое влияние очень далеко.
Если бы землевладельцы обладали большими познаниями
в механике, то они лучше использовали бы незначительную
силу воды и не отдавали бы это дело на усмотрение мель-
ников, которые совершенно не заинтересованы участью зе-
мельных площадей, лежащих выше их мельничных плотин.
В настоящее, время каждый понимает значение химии, но
насколько больше заслуживает доверия тот, кто методически
изучал основы химии и производил хотя бы самые простые
химические опыты, нежели тот, кто ознакомился с этой наукой
по книгам, посредством самообразования в свои поздние годы.
Я не собираюсь предлагать каких-либо преобразований
в существующих учебных планах школ. Если бы меня при-
звали реформировать школу, то я очень призадумался бы,
следует ли оставить путь, указанный многолетним опытом,
ибо я совсем не уверен в том, что новый путь может пол-
ностью заменить старый. Во всяком случае на старом пути
работают крупнейшие педагогические силы, и было бы очень
трудно найти таких же опытных учителей для преподавания
естествознания. Но число последних будет все увеличиваться,
и не бесполезно напомнить, что образовательные элементы
древних языков могут быть с успехом заменены образова-
тельными элементами естествознания, хотя бы математиче-
ского. Другие отрасли естествознания, носящие описательный
характер, не подходят для старших классов уже по той при-
чине, что не основаны на математике. Они больше подходят
для младших и средних классов.
Что же касается до образов прошлого, которые развивают
ум и сердце, то они могут проводиться в жизнь школы без
8 Автобиография К. Бэра
114
Глава V
привлечения учащихся на путь изучения древних языков^
На этих филологических путях работают люди, которые всю
свою жизнь посвятили изучению классиков. Пусть они и под-
бирают эти образы, постоянно занимаются их реставрацией
и т. д. Если бы это было иначе, то мы все должны были бы
изучать древне-еврейский язык для занятия катехизисом.
Однако если бы дело зашло о реформе школы, то разве
не нужно было бы серьезно поразмыслить о возможности
введения в существующий курс или после него не слишком
краткого курса точного естествознания? Рассмотрим оба эти
предложения поближе.
Прежде всего рассмотрим вопрос о преподавании есте-
ствознания наряду с другими предметами учебного плана.
В мое время физика проходилась только в „прима", всего
лишь при двух часах в неделю. Этого очень мало. В течение
года невозможно было ознакомиться подробно ни с одним
разделом и закончить общий обзор. В настоящее время не
менее нужна и химия. Не имея некоторых познаний в химии,,
нельзя разобраться ни в одной сельско-хозяйственной книге
нашего времени, а также во многих других книгах, написан-
ных для образованных читателей. Так, например, останутся
непонятными даже сочинения, трактующие о сохранении здо-
ровья. Таким образом, элементарное знакомство с химией
является в настоящее время общей потребностью. Входить
при этом в подробности мне представляется едва ли необхо-
димым, так как эта область слишком обширна. Я полагаю,
что дело самообразования чрезвычайно выиграет, если пер-
воначальные основы науки давать не торопясь, в системати-
зированном порядке. Нельзя также ожидать, что, например, при
изучении механики можно уйти так далеко, что построить какой-
нибудь механизм. Основы наук дают нам ключ, при помощи
которого мы можем без посторонней помощи читать специальные
сочинения, нужные для дальнейшего обучения. Эти знания
дают также ключ для понимания технических сооружений.
Надо ли отнести такие занятия к урокам обычного типа,
или вынести их на добавочные уроки, посещение которых
Средняя школа в Ревеле
115
обязательно, или они должны проводиться в дополнительных
классах — на это может дать определенный ответ только тот,
кто хорошо знает существующее положение дела. Я должен
сознаться, что я не знаком с этим положением. Указываю
на это для того, чтобы не заподозрили меня в намерении
при помощи этих моих замечаний что-либо осудить или оправ-
дать в существующих порядках. Я просто хотел предложить
как материал для обсуждения мои мысли, сложившиеся
у меня на жизненном пути в связи с местными обстоятель-
ствами.
Другой способ — это серьезное изучение положительного
естествознания в виде законченного школьного курса; его
надо указать тем, кто хочет посвятить себя изучению сель-
ского хозяйства. Я долго держал это про себя и не выступал
до сих пор с подобными заявлениями. Пусть же это будет
сделано хоть теперь.
Несколько лет тому назад, когда поднялись споры о ко-
ренном преобразовании или даже закрытии церковно-дворян-
ской школы в Ревеле, мне очень понравилось одно сделанное
тогда предложение, особенно если дополнить его другим. Это
предложение заключалось в том, чтобы совершенно закрыть
младшие классы этого учебного заведения в связи с тем,
что дети поместного дворянства редко посещают в младших
классах общественные школы. Родители, живущие в деревнях,
предпочитают обучать детей дома, а живущие в городе тем
более имеют возможность дать детям младшего возраста
хорошую подготовку или же отправить их в деревню, что я
советую делать. При ликвидации в младших классах указанной
школы освободилось бы некоторое число учителей, при со-
действии которых можно было бы ожидать открытия в нашем
округе нескольких небольших школ.
По некоторым причинам этот план мне понравился. Прежде
всего я считаю крайне полезным, если дети проходят началь-
ный курс обучения в сельской обстановке. В этом возрасте
очень важно физическое развитие и движение на свежем
воздухе. Кроме того, пребывание в деревне дает ребенку такие
8*
116 Глава V
впечатления и такой опыт, которых город дать не может.
Работа учителя с небольшим числом детей полезнее, чем
такое положение, когда ребенок, который еще не имеет
достаточной власти над своими душевными силами и особенно
над своим вниманием, должен усваивать то, что говорится
публично большому числу детей. В маленьком домашнем кругу
можно лучше наблюдать духовные задатки детей, легче, чем
в общественной школе, следить за их нравственностью. Не-
возможно возложить на директора или учителей большой
школы ответственность за нравственное поведение питомцев.
Самое большее, что они могут сделать, это озаботиться тем,
чтобы в их присутствии не появилось чего-либо безнрав-
ственного. Таким образом они являются как бы временной
полицейской властью. В старших классах воспитательное
влияние учителей обнаруживается сильнее, чем в младших
классах, так как младшие школьники находятся под влиянием
домашней обстановки, общения с товарищами и т. д.
Лица педагогической специальности обычно возражают
против позднего поступления детей в школу, считают, что
в таких случаях дети неравномерно подготовлены для заня-
тий. Мне приходилось иногда слышать, что лучшими учени-
ками являются те, которые последовательно подымаются
по ступеням школы, начиная с низших ступень. Допустим,
что это мнение справедливо, хотя оно кажется мне весьма
сомнительным, но все же жаль, что в общественных школах
этот успех покупается более высокой ценой, чем при домаш-
нем обучении. Школьникам задают на дом много уроков, так
как привлечь их внимание к занятиям в классе гораздо труд-
нее, чем это можно сделать, занимаясь с небольшим числом
детей дома. Следовательно, ребенок сидит за партой не-
сколько часов, будучи загружен занятиями лишь наполовину,
а затем должен просидеть еще несколько часов подряд, чтобы
приготовить домашние уроки, — и это в том возрасте, когда,
помимо физического движения, крайне естественна и необхо-
дима смена умственных занятий. Поэтому я полагаю, что дети,
обучаемые в деревне, на дому, будут гораздо реже ощущать
Средняя шкода в Ревеле
117
перегрузку в занятиях. Что касается неравномерности под-
готовки, то это явление можно легко предотвратить, если,
например, закрыть четвертый (quarta) и пятый (quinta)
классы и широко оповестить родителей, живущих в провин-
ции, о том, какую подготовку должны иметь воспитанники
для поступления в третий (tertia) класс. Может быть,
можно было бы закрыть даже третий класс, хотя я этого
пока не рекомендую, не зная более точно всех нынешних
обстоятельств.
Зато у меня нет ни малейшего сомнения, что полное
закрытие указанной школы было бы для поместного дворян-
ства настоящим бедствием. Для получения полного среднего
образования необходимы не только дельные учителя (я под-
разумеваю таких, которые хорошо знают свои предметы и
с любовью ими занимаются), но истинные педагоги, которые
хорошо вникли бы в свое дело, люди большого опыта, знаю-
щие лучшие методы преподавания и умеющие их применять.
Такие люди встречаются в наших условиях еще редко. Луч-
шие учителя, о которых я упоминаю в моем жизнеописании
(Штейнгрюбер, Верман и Блаше), были иностранцами. Это,
правда, только мой личный опыт, но я полагаю, что это
довольно общее явление, и положение остается таким же в на-
стоящее время. В первый год моего пребывания в Дерпте я
знал многих молодых людей, которые, окончив университет,
брали должности домашних учителей, полагаясь на полученное
ими образование. Но я никогда не слышал, чтобы хоть один
из них прошел специальный курс дидактики. Я ни на минуту
не сомневаюсь, что в настоящее время, после того как
в Дерпте пооткрывалось много различных школ и пансионов,
оттуда выходят более квалифицированные педагоги. Однако
спрос на школьных учителей так увеличился, что меня уве-
ряли, будто бы недостаток в опытных домашних наставниках
все еще очень велик. Лиц, знающих начальное обучение,
должно, казалось бы, быть гораздо больше, а между тем
почти невозможно найти человека, который был бы в состоя-
нии преподавать те учебные предметы и искусства, какие нам
118
/
Глава V
требуются, хотя бы настолько хорошо, как эти предметы
преподаются в городских общественных школах.
Не говоря уже о занятиях науками, духовный кругозор
молодого человека незаметно, но значительно расширяется
благодаря ближайшему общению его со многими другими
людьми; дурных же влияний приходится меньше опасаться,
поскольку характер молодого человека уже получил опреде^-
ленное направление и привычку к самообладанию. Огляды-
ваясь на мой собственный жизненный опыт, я очень удовле-
творен тем, что я сперва учился в деревне в семейной обста-
новке, а потом продолжал учение в городе в общественной
школе. Но, может быть, было бы еще лучше, если бы я
поступил в школу одним или двумя годами раньше.
Итак, с этим проектом я вполне согласен. Однако если бы
он был приведен в исполнение, то я прибавил бы к нему
еще второе предложение, важное для землевладельцев, и осо-
бенно для тех из них, которые поступают на военную службу:
открыть особое учебное заведение для основательного изу-
чения естественных наук с практическими применениями по-
следних под названием лицея или политехникума. Такое учеб-
ное заведение было бы лучше всего организовать совместно
с соседними провинциями — Лифляндией и Курляндией —
во избежание слишком больших для маленькой Эстляндии
расходов, а также для того, чтобы иметь больше средств
на обзаведение. Положение учащихся было бы средним между
воспитанниками школы и студентами университета. Я соби-
рался внести этот проект в ландтаг, но это мое намерение
осталось неисполненным, так как я узнал о решении ландтага
сохранить младшие классы Ревельской школы, а кроме того
вскоре пришло известие, что в Риге уже заняты организацией
политехнической школы. Весьма возможно, что в будущем
она будет отвечать запросам времени, — подумал я, — и взял
свое предложение обратно.
В связи с этим надо заметить, что в Дерпте после окон-
чания средней школы желающим предоставлена возможность
приобрести нужные познания по физике и химии. Весьма
Средняя шкода в Ревеле
119
возможно и даже вероятно, что там учащиеся уже прилежно
занимаются в физической лаборатории, чего в мое время не
было и следа. Но будет ли там проходиться с некоторой
основательностью также и механика? Если она будет изу-
чаться только с математической стороны, то знакомство с во-
просами, связанными с техническими сооружениями, совер-
шенно отпадет.
Таким образом я мыслю о том, как ответить постоянно
растущей потребности в знаниях и умениях в области есте-
ственных наук, не изменяя существующую школьную систему
и нэ снимая древние языки, для которых всего легче найти
дельных преподавателей. Возможно, что в век естествознания
эти языки совсем отпадут, но мы не хотим способствовать их
падению.
Позволю себе добавить еще одно замечание, от которого
я не могу воздержаться, касательно положения дела в русских
губерниях. Там сейчас идет горячий спор по поводу того,
должны ли классические языки занимать главное место в сис^
теме мер народного образования, или нет. Факт такой борьбы
сам по себе очень отраден, так как освещает вопрос об этих
языках, которые очень мало популярны вследствие их ничтож-
ной применимости в практической жизни.
Я все же думаю, что школьное образование не достигнет
своей цели, если в школах будет культивироваться не работа
ума, но накопление знаний. Однако достигается ли это ум-
ственное развитие (всецело или по крайней мере преимуще-
ственно) посредством изучения древних языков — это еще
большой вопрос.
Во всей Европе со времени введения христианства школьное
образование было связано с церковью. Первоначально все
школы были церковными. Лишь постепенно школы перешли
на классическую основу, так как латинский язык, по крайней
мере в Западной Европе, был не только языком церкви, но
был общепринятым и у образованных людей. Таким образом
этот язык сделался школьным языком. Греческий язык тоже
не остался в стороне, так как он был языком нового завета.
120
Глава V
Когда переоткрыли древних классиков, заброшенных в пылу
религиозных увлечений, увлеклись формой и содержанием их
произведений. Они породили стремление изучать историю и
быт классической древности и умножать эти знания. Все обра-
зование стали сводить к изучению древних авторов. Но мате-
матические науки тоже заявляли свои права как основа для
астрономии, географии и практической навигации. Естественные
науки стали развиваться гораздо позже. Но, например, во Фран-
ции они уже частично вытеснили классицизм. Германские на-
роды, особенно англичане и немцы, еще твердо стоят на почве
классического образования. Но и там реальные гимназии и
политехнические школы постепенно отвоевывают почву у древ*
них языков. Школьное дело в России находилось под влиянием
церкви, очевидно, в большей степени, чем в Западной Европе.
Спрашивается, стоит ли русской школе проделывать тот
длинный путь, который прошла германская школа, чтобы
по прошествии веков обратиться к естественным наукам.
Сверх того русский ум более склонен к практицизму и,
может быть, менее, чем германский, склонен к углублению
в античность, упуская из виду настоящее. Германцы много
выиграли благодаря этой своей склонности и вследствие
развития своей школьной системы, но, пожалуй, потерпели
и убыток.
Народу, который еще находится на перепутье при органи-
зации школьного дела, я бы посоветовал идти одновременно
двумя путями: во-первых, заводить школы, дающие основа-
тельное классическое образование, а во-вторых — школы для
получения столь же основательного образования в области
реальных наук. Лучше всего было бы организовать оба этих
типа школ одновременно в больших городах. Нет никаких
оснований утверждать только одну какую-нибудь систему зна-
ний. -Такая односторонность имеет следствием ту невыгоду,
что вопрос сталкивается также с недостатком учителей. Мне
кажется, что для развития промышленности в разных направ-
лениях значительное распространение естественных наук
является крайне важной потребностью России.
Средняя школа в Ревеле
121
Оставляя в стороне эти весьма обширные и еще не разре-
шенные вопросы, вернемся к нашей скромной Ревельской школе.
Прощаясь с нею, я хотел бы подчеркнуть мой сердечный совет
этой школе: никогда не отступать от ее старой системы —рас-
саживать учеников по классам в зависимости от их успеваемости
по отдельным предметам. Я знаю, что через несколько лет после
моего ухода этот порядок был отменен, но затем был снова
введен в то время, когда оба моих сына посещали это учебное
заведение. Какой порядок принят там в настоящее время, я
не знаю. Но я чувствую настоятельную потребность сказать, что
считаю непростительной жестокостью задерживать дальнейшее
продвижение молодого человека лишь потому, что он не может
или не хочет успевать по одному какому-нибудь предмету. Из
классической гимназии в Кенигсберге был исключен один ученик
только потому, что, просидев два года в одном и том же классе,
он не мог быть переведен в следующий класс. Причиной послу-
жили только неуспехи в древних языках. Впоследствии этот
ученик стал весьма выдающимся человеком, и не только как
практик, но и как теоретик в своей области—конечно, не
в области филологии. Следовательно, недостатка в способ-
ностях у него не было, может быть он не интересовался
языками, но у него был живой интерес к другим предметам.
Великий Линней, сидя на школьной скамье, очень мало питал
склонности к древне-еврейскому языку, потому что очень инте-
ресовался природой. Отец хотел взять его из школы и отдать
в сапожное ремесло, потому что в пасторы он не годился. Лин-
ней и сделался бы сапожником, если бы в нем не принял участие
один более проницательный человек и если бы Линней в после-
дующие годы не наверстал того, что вначале ему не удавалось.
Таким образом едва не погиб великий талант, едва не была ис-
порчена человеческая жизнь, и все только потому, что ей был
предписан слишком тесный путь, по которому надо было идти.
Как часто таким путем ломаются и калечатся характеры — эти
кормила нашей жизни. То, что сделает человек в течение жизни,
больше зависит от его характера, чем от богатства его познаний.3^
122
Глава V
Я отошел слишком далеко от рассмотрения школьных дел
и даже сам себя потерял из виду. Мне осталось только доба-
вить, что после трехлетнего пребывания в школе летом
1810 г. я с благодарным сердцем покинул ее, чтобы перейти
в Дерпт и приступить к занятиям медициной. К этому вре-
мени относится и моя конфирмация совместно с некоторыми
окончившими вместе со мной товарищами. Всего приятнее
было бы нам, если бы нас благословил пастор Гольц, но он умер
еще до окончания семестра, вскоре после того, как был на-
значен главным пастором. Поэтому мы пошли конфирмоваться
к супер-интенданту Мейеру.
Глава VI
ДЕРПТСКИЙ УНИВЕРСИТЕТ
(1810—1814)
Я поступил в Дерптский университет, полный юных надежд.
Когда я приехал с севера и впервые увидел город, с величе-
ственной руиной собора, обращенной в библиотеку, мне показа-
лось, что оттуда исходит свет, озаряющий всю окрестность,
как от младенца Христа на картине Корреджио. Но все же
я не могу смотреть на время, проведенное в Дерпте, с таким
большим удовлетворением, как на время моего пребывания
в Ревеле. И это не потому, что я, как и все мои сотоварищи
и младшие сверстники, не сохранил теплой привязанности
к нашей отечественной alma mater, или что из моей памяти
изгладились радостные дни счастливой независимости и лица
моих многих добрых друзей. Я должен признаться, что отчасти
сам виноват в том, что воспоминания о Дерпте не являются
такими светлыми, как воспоминания о Ревеле.
Прежде всего я избрал своей специальностью в универси-
тете практическую медицину, которая не соответствовала моему
призванию и к которой я не мог найти в Дерпте верного пути.
Затем, несмотря на мое стремление быть объективным, я все
же не могу не признать, что в ту пору Дерптский университет
имел многие недостатки, которые, к счастью, теперь уже изжиты.
На них тем более можно указать, что впоследствии универси-
тет сделал очень большие успехи, которые могли радовать
позднейшие поколения. Однако некоторые своеобразные особен-
124
Г лава VI
ности, которые я считаю недостатками, Дерптский университет
сохранил и в дальнейшем, несмотря на все старания его адми-
нистрации. Эти недостатки зависят от расположения универси-
тета. Может быть, я сужу односторонне. Но прежде всего
я должен указать на малый размер самого города. Знакомство
со многими университетами привело меня к убеждению, что
большие университетские города полезнее в образовательном
смысле для молодежи, чем малые города. Там и умственные
горизонты шире, и средства к образованию многочисленнее,
и развлечения студентов разнообразнее, и меньше отзываются
грубостью средневековья. Студент должен чувствовать себя
всюду независимым человеком, но в маленьких городках сту-
денты очень часто начинают мнить себя хозяевами города
и под конец иногда воображают себя даже хозяевами всего
окружающего, чуть ли не господами всего мира. Могут сказать,
что в малых университетах профессора стоят ближе к студентам,
следовательно оказывают на них большее воспитательное влия-
ние, чем это имеет место в крупных городах, где профессор
читает свои лекции, а затем торопится к другим занятиям,
не заботясь о всходах тех семян, которые он посеял. Действи-
тельно — это самое большое преимущество маленьких универ-
ситетов. Но упрек, который делают университетам больших
городов, мне думается, приложим только к университетам
наиболее крупных центров, особенно к резиденциям более
обширных государств. Такие университеты следовало бы,
по возможности, посещать при окончании образования, так
как там наиболее богато и разнообразно представлены научно-
вспомогательные средства всех видов. Такие университеты
Очень хороши для тех студентов, которые находятся не в про-
пилеях науки, но уже получили доступ в ее святилище. И про-
фессора в таких случаях занимаются с большим удовольствием,
имея же дело с новичками, профессор, весьма возможно, думаете
посмотрим еще, что из них выйдет! Таким образом я считаю,
что для получения основного образования наиболее удобны
не крупные центры, но города среднего масштаба. Мне пред-
ставляется, что Рига очень подошла бы в качестве универси-
Дерптский университет
125
тетского города для восточных провинций. Но у нас, как одно
время и в Германии, считали за правило держать студенческую
молодежь подальше от мирского шума, чтобы не было помех
в ее занятиях. Это было бы правильно, если бы молодежь
сама себе не мешала.
При основании первого университета в Прибалтийском крае
в эпоху Густава Адольфа в 1632 г., затем при возобновлении
университета в 1690 г., при Карле XI, а также при создании
после долгих хлопот теперешнего нового университета в 1802 г.—
всегда, как мне кажется, имели в виду как место его пребыва-
ния какой-нибудь малый город: Дерпт, Пернов, наконец Митаву.
Про Дерпт говорили, что он лежит в самой середине страны, —
конечно, это разумное основание. Указывали, однако, что Дерпт
не имеет хороших путей сообщения. По-моему, последнее со-
ображение не имеет значения, ведь университет — не промыш-
ленное заведение. В наши дни Германия по всем направлениям
прорезана железными дорогами, и студенты в несколько часов
с небольшими затратами могут попасть в любой крупный центр.
Поэтому неудобства, связанные с проживанием в маленьких
городках, теперь стали менее ощутительными, а преимущества
их стали более заметными. Преимущества эти состоят в том,
что все аудитории, кабинеты и вообще разхичные учреждения,
нужные студенту, находятся поблизости друг от друга. Однако
для медиков серьезным неудобством является отсутствие
в малых городах больших больниц и достаточного количества
трупов.
Дерпт растет довольно быстро, и в настоящее время число
жителей удвоилось со времени моего пребывания там. В общем,
город выглядит уютно и живописно, весь в садах. Домберг,
который целиком принадлежит университету, уже в мое время
был засажен деревьями, которые в настоящее время вели-
колепно разрослись и составляют прекрасное украшение
города.
Ближайшие окрестности Дерпта могли бы быть приятнее
и привлекательнее для студентов. Это тем более было бы
желательно, что почти все многочисленные сады в окрестно-
126
Г лава VI
стях города были тогда, как и теперь, частной собственностью.
Только один или два из них используются крупными Ферейнами,
а в мое время не было ни одного сада, который был бы от-
веден для студентов, чтобы они могли там отдохнуть и поды-
шать свежим воздухом. Для этой цели мог бы служить сад
вокруг собора. Им население и пользовалось в хорошие лет-
ние дни. Но студенты не имели возможности посидеть там
час-другой на траве, заняться физическими упражнениями, как
это практикуется в каждом германском университете, где
имеются сады специально для студентов, или есть большие
парки, которыми студенты пользуются наравне с жителями.
При наших длинных зимах этот недостаток был еще ощути-
тельнее.
Весьма возможно, что, размещая университеты по малень-
ким местечкам, как в Германии, у нас в наших восточ-
ных провинциях имели в виду способствовать прилежанию сту-
дентов.
Однако там, где нет никаких общественных развлечений,
как это было в Дерпте в 1810—1814 гг., среди студентов
возникали такого рода настроения, которые гораздо менее
полезны для них, чем посещения театра и других увеселитель-
ных мест больших городов. Было бы противно природе, если
бы молодые люди с раннего утра до позднего вечера сидели
за книгами, чего можно ожидать от ученых солидного воз-
раста, да и то нередко ко вреду для их здоровья. Сверх того,
у ученых обычно имеется семья. В университете кроме сту-
дентов, которые серьезно занимаются и тратят на это пола-
гающееся время, всегда найдутся и такие молодые люди, ко-
торые— хорошо это или худо — но меньше думают о заня-
тиях. В интересах и тех и других было бы желательно иметь
такие места, где студенты могли бы провести время, не мешая
тем, которые желают заниматься своей работой. В Дерпте
большой помехой для занятий были гости, которых студенты
принимали в своих комнатах. Иногда это были земляки, кото-
рые просто пришли провести вечерок. Они весьма мешали
занятиям, особенно там, где студенты помещались в общежи-
Дерптский университет
127
тиях. Я почувствовал эту разницу во время моего пребывания
в Вене, в Вюрцбурге и Берлине, где у меня не было таких
вечерних посетителей, но люди приходили только по делу.
А посторонние разговоры мы вели во время отдыха на от-
крытом воздухе. Позднее в Дерпте пробовали бороться с этим
недостатком и при содействии профессоров устроили особую
академическую приемную комнату, где профессора могли
общаться со студентами. В качестве делегата от студентов
я обсуждал этот план в последний год моего пребывания
в Дерпте с проф. Г. Фр. Парротом.1 Однако это начинание было
реализовано много позднее.
Больше, чем эти, порою нежелательные визиты, но срав-
нительно редкие, мне и Ассмуту мешали другие обстоятель-
ства, которые касались лишь узкого круга эстляндцев. Когда
я приехал в Дерпт, там существовали студенческие землячества,
которые были организованы по географическому принципу.
Это были негласные организации, которые поэтому в особен-
ности привлекали студентов. Таким образом я был зачислен
в эстляндское землячество, причем меня даже не спросили
об этом. Это было очень маленькое землячество, в состав
которого входило, если не ошибаюсь, всего 19 человек. Не
знаю, как это вышло, но в качестве представителей этого
землячества были избраны два студента, которым я отнюдь
не сочувствовал и которые для такого дела не годились. Вер-
нее всего это произошло потому, что другие старшие студенты,
в числе которых был и Раух, будущий врач, не захотели при-
нять эту должность, так как она отнимала порядочно времени.
Таким образом старшиной землячества сделался один студент,
который по своим нравственным качествам и отношению к уче-
нию был отрицательной величиной. Согласно древнему сту-
денческому праву, новички должны были молчать перед ста-
рыми буршами и послушно им повиноваться. Поэтому мы,
новички, держались очень смирно, ожидая, пока придет наше
время кое-что значить, а земляков моложе нас дворянская школа
готовила достаточно. Мы и в самом деле были слишком при-
мерными молодыми людьми, а это нашему старшине при-
128
Глава VI
шлось не по нраву и показалось слишком скучным. Он считал
своим правом и обязанностью нас воспитывать и командовал
нами как настоящий бурш в самом грубом тоне. С его сто-
роны это было, конечно, самопожертвованием, потому что
на его вкус мы и в самом деле были скучноваты и несколько
филистерски настроены. Казалась же мне Пенелопа — образец
женщин древности — несколько утомительной особой. Я бы
не мог быть так долго ее женихом. Елена Спартанская была
куда интереснее!
Полной противоположностью этому распущенному, но остро-
умному юноше был наш второй старшина — добродушный,
но туповатый молодой человек, легко и без особого повода
впадавший в энтузиазм.
От этих обоих людей я хотел бы держаться подальше,
тем более, что среди наших земляков было много гораздо
более интересных и заслуживающих уважения молодых людей,
а в особенности среди уроженцев других прибалтийских про-
винций. По этим причинам эстляндское землячество стало мне
неприятным уже на первом семестре, а это нелепое ограни-
чение права выбора подходящих друзей показалось мне бес-
полезным или даже вредным нарушением академической сво-
боды. Когда я перешел на следующий семестр, ко мне однажды
пожаловал упомянутый выше второй старшина и стал меня
упрекать, что я не общаюсь со многими эстляндцами, а вмэсто
этого вожу компанию с курляндцами (ipsissima verba!). Этот
вздор настолько рассердил меня, чтс я решил про себя, что
как только по истечении первого года получу право голоса
в студенческом ареопаге, я подниму вопрос об устранении
этого стеснительного объединения студентов по землячествам
в пользу группировки студентов по факультетам. Это случи-
лось скорее и раньше, чем я ожидал, и я не могу похвалиться,
что принимал в этом деле большое участие. Но этот случай
послужил причиной того, что я глубже вошел в жизнь сту-
денчества.
Еще раньше наиболее крупное землячество, именно лиф-
ляндское, стало распадаться, но эстляндское и курляндское
Дерптский университет
129
землячества, как малолюдные, в большей степени сохранили
дух сплоченности. Но когда я был на третьем семестре, все
землячества были с некоторой торжественностью закрыты.
Осуществилось то, чего я желал. В течение трех последую-
щих лет моего пребывания в Дерпте студенты были объеди-
нены по факультетам, притом вполне официально. Однако
я пришел к заключению, что хотя такая официальная орга-
низация студентов имела свое преимущество и в старосты
избирались такие студенты, которые пользовались всеобщим
уважением и с которыми профессура должна была считаться,
но она, тем не менее, не вполне соответствовала желаниям
молодежи, пожалуй как раз вследствие своего официального
характера. Среди студентов всегда находятся честолюбцы,
которые хотят играть роль, а это легче осуществлять в не-
гласных организациях. Позднее землячества были восстанов-
лены и существовали долго, причем профессура более или
менее знала об их существовании, но игнорировала это. В
настоящее время получили призвание студенческие корпора-
ции. Это, будем надеяться, поведет к тому, что в качестве
представителей не станут выбирать студентов, которые не
пользуются уважением своих сотоварищей. Но не возникнет
ли при этом и других организаций, не разрешенных властью?
Тайное всегда соблазнительно и в большинстве случаев дей-
ствует неблагоприятно. Уже то плохо, что будущий гражда-
нин приучается действовать против предписаний государства.
В этом отношении я сделался более ригористичным. Но
и в настоящее время я не настолько суров, чтобы не предо-
ставить молодежи проявить в полной мере свое юношеское
свободолюбие. Даже известная доля молодой самонадеян-
ности вполне гармонирует с годами радужных надежд, и не-
большие безрассудства простительны, потому что они вполне
естественны, но я не люблю, если они доходят до край
ностей.
Повидимому таково и было господствующее мнение про-
фессоров в мое время. Они держались, по крайней мере боль-
шинство из них, того ж мнения, что университет может пре-
9 Автобиография К. Бара
130
Г лава VI
успевать только в том случае, если его роль не снижается
до роли строго опекаемой школы.
Ни о каком революционном настроении, которое позднее
возбуждало беспокойство, в то время в Дерпте и речи не
было, и даже самая возможность его была исключена, потому
что об устройстве и о политическом положении государства
ничего не знали и заботились об этом, сказать правду, даже
меньше, чем это было прилично. Интересовались только
крупными событиями, как, например, войной 1812 года, сле-
дуя в этом случае общему настроению или, по молодости
лет, даже опережая его. Как раз поход Наполеона, насколько
я вспоминаю это время, может служить доказательством, на-
сколько мы были мало развиты политически. Мы видели
в этом походе простое разбойничье нападение. Я^не помню,
чтобы кто-либо из студентов воспринимал эту войну как вы-
ражение какой-либо определенной политической концепции.
Кроме того, мы были еще очень молоды. Лишь немногие
студенты имели после школы жизненный опыт. Но это были
уже усталые люди, и я знал лишь двоих из них, которые
сохранили некоторую свежесть мысли и очень интересовали
меня, так как расширяли мой кругозор. Так было и позднее,
во время моей поездки в Иену, где я встретил много моло-
дых людей, которые проделали великую освободительную
войну и теперь желали продолжать свои прерванные учебные
занятия. Я хотел бы, чтобы в Дерпте было некоторое коли-
чество таких людей, уже перешагнувших через юношеский
возраст, но живших на студенческом положении. Они на-
учают молодежь ценить время и способствуют более широкому
взгляду на жизнь. Впоследствии я с огромным интересом
прочитал автобиографию Гёте и не без чувства зависти узнал,
с какими интересными людьми он тесно и плодотворно об-
щался еще в ранней юности. Тогда я еще более утвердился
в мысли, что замыкаться в мелких землячествах, которые
ограничивают наш кругозор, в высшей степени вредно. Когда
двое моих^сыновей поступали в университет, я им советовал
сближаться по преимуществу только *с такими товарищами,
Дерптский университет
131
которые пользуются уважением и про которых говорят, что
они хорошо влияют на окружающих.
Из профессоров, с которыми я познакомился, меня осо-
бенно привлекал профессор физики Г. Фр. Паррот. Он изла-
гал физику довольно подробно и читал этот курс в течение
целого года, причем учение об электричестве и магнетизме
занимало у него третий семестр по два часа в неделю. Читал
он живо и очень содержательно, переходя от отдельных яв-
лений к их следствиям, как это делают при изучении мате-
матики.
К сожалению, лекции по химии имели другой характер.
Этот курс, согласно общепринятому дурному обычаю, начи-
нался с общих положений, поэтому специальная часть хро-
мала. Вообще курс химии был построен несколько бессвязно.
К тому же профессор химии был одновременно и ректором
университета, был занят делами и, повидимому, не имел до-
статочно времени обдумать то, что должен был читать.2 По
этой причине мне очень не нравилась химия, которая в на-
стоящее время совершенно преобразована.
Профессор естественной истории Герман умер незадолго
до моего приезда. Курс был передан проф. Ледебуру, с ко-
торым я познакомился на втором семестре. Ледебур был
известным ботаником и весьма серьезным ученым, который
обессмертил свое имя своей „Flora Rossica“.3 Он должен был
читать все предметы естественной истории по старому разделе-
нию: зоология, ботаника, минералогия и геология. Так ему было
предписано. Но два последних предмета, насколько мне известно,
он никогда не читал. Вскоре после его назначения совет
Дерптского университета многократно пытался получить для
этих дисциплин отдельного профессора, что было необходимо,
так как уже тогда эти дисциплины далеко отошли от биоло-
гических предметов. Но дело это затянулось, и за четыре
года моего пребывания в Дерпте геология и минералогия
так и не читались. Ботанику я больше не слушал, за исключе-
нием краткого обозрения семейств, которое читалось на одном
из семестров еженедельно в качестве publicum. В области
9*
132
Глава VI
ботанической систематики Ледебур был моим учителем-дру-
гом и охотно снабжал меня книгами. Зоология меня очень
интересовала. Ледебур ею раньше совершенно не занимался
и охотно отказался бы от этого курса. Тем не менее, он был
вынужден составить записки по зоологии, по которым и читал.
При обозрении высших классов он ограничивался одной сис-
тематикой. Но так как он и сам был не слишком силен
в этой области и к тому же читал так, как-будто бы по-
смеивался сам над собой, не делая никакой тайны из того,
что этот предмет ему чужд, то лекции его давали очень мало.4
Тем не менее, когда мы дошли до моллюсков, я очень заин-
тересовался ими, что отчасти объясняется разнообразием
и красотой форм раковин моллюсков, среди которых были
совершенно завитые. В университете была прекрасная кол-
лекция раковин, и Ледебур аккуратно демонстрировал их на
каждой лекции. Кроме того, меня заинтересовали некоторые
анатомические сведения, взятые из Сваммердама. То немно-
гое, что Ледебур рассказывал об иглокожих, медузах и ин-
фузориях, тоже очень привлекло мое внимание необычностью
форм.
Вскоре я стал бывать у Паррота и Ледебура на дому,
и был очень обязан им за это знакомство, что всегда стимули-
рует и поощряет студентов. Позднее я стал бывать также
у Бурдаха, который приехал в Дерпт летом 1811 г. в каче-
стве профессора анатомии и физиологии.5 Лекции Бурдаха
возбудили в Дерпте живейший интерес, так как они были
весьма содержательны даже при самых обычных демонстра-
циях, иногда несколько схематичны, с натурфилософским от-
тенком» Этими вопросами в Дерпте как раз очень интересо-
вались. Лекции большинства других ^профессоров страдали
от перегрузки ненужной ученостью, которой профессора
старались внушить к себе ^уважение, и отсутствием общей
мысли. От натурфилософии нас при удобном случае профес-
сора предостерегали, как от чумы, однако не говорили, в чем
же именно заключаются ее пороки, так как сами этого не
знали. Совершенно естественно, что мы с тем большим нетер-
Дерптский университет
133
пением ждали случая познакомиться с этим ужасным при-
зраком, которого так боялись наши профессора, даже не ви-
дя его.*
Сперва Бурдах преподавал нам общую анатомию, — конечно,
не так, как ее преподают в настоящее время с применением
микроскопа, но в духе Биша. Мы все же получили на его
лекциях общее представление о строении органического ве-
щества, что было чрезвычайно ценно для нас. Особенно
увлекала нас его „История жизни" — нечто вроде истории
развития. К сожалению, я не мог использовать все лекции
Бурдаха, так как описательную анатомию я уже прослушал
у Цихориуса, а многое другое, что я, собственно говоря,
должен был слушать в течение первого года, в ту пору не
преподавалось и предметы эти приходилось наверстывать
позднее, как было, например, с зоологией.
Когда я приехал в Дерпт, не все кафедры были замещены,
почему я и мои сверстники на старших семестрах должны
были проходить смешанный курс. Это дает мне повод рас-
сказать о некоторых дефектах тогдашнего университета.
Прежде всего надо отметить, что Дерптский университет
был еще слишком молодым учреждением. Прошло всего
восемь лет со времени его основания. Правда, за этот ко-
роткий срок было приобретено для различных кабинетов
довольно большое количество пособий. Со своей стороны
и правительство не скупилось и покупало целые собрания.
* Обычно такие предупреждения только возбуждают любопытство.
Профессор Балк часто предостерегал нас от животного магнетизма, не говоря
ничего о связанных с этим фантазерстве и надувательстве. В результате
мы стали читать книгу Клюге об этом предмете, и, так как она написана
очень увлекательно, то мы, по крайней мере отчасти, сделались тайными
приверженцами этого учения. Меня излечил от этого Вольфрат своими
глупыми баснями, которые он рассказывал об этом предмете на своих
лекциях в Берлине. Я ни в каком случае не отрицаю вполне существова-
ние того состояния, которое обозначают этим именем. Я полагаю, что
я сам наблюдал в известной степени это состояние и испытал его на
самом себе. Но таких разговоров я больше слушать не хотел бы.
134
Глава VI
Другие пособия, как, например, основные зоологические кол-
лекции, поступали путем пожертвований. Был основан бота-
нический сад, вполне удовлетворительный для учебных целей,
была построена астрономическая обсерватория, которая вскоре
приобрела большую известность, были основаны различные
клиники, анатомический театр, библиотека и построено очень
обширное и импозантное главное здание университета. Но
первый набор профессоров был весьма неудовлетворителен.
В профессорское знание было возведено довольно большое
количество местных и приезжих так называемых научных
работников, среди которых были и практикующие врачи,
и домашние учителя, и люди близких профессий. Они принесли
с собой на кафедры университета устарелый материал и устаре-
лые методы, так как с того времени, когда они сами учились,
т. е. лет 20 тому назад, наука ушла вперед, а они в ее дви-
жении не принимали участия. В ту пору, как мне кажется,
университеты еще не имели права приглашать ученых из-за
границы. Такой солидный источник, как сочинение „Импера-
торский дерптский университет за первые 50 лет его суще-
ствования, юбилейное издание к 12—13 декабря 1852 года"
говорит об этом с некоторой неясностью. На стр. 33 этой
книги мы находим следующее замечание: „Необходимость
ограничиться только учеными внутри Российского государ-
ства помешала осуществлению плана, составленного в 1800
году гофратом Карлом Отто фон-Транзее, тогдашним кура-
тором университета, — предпринять за личный счет поездку
за границу для привлечения в Дерпт таких людей, как..."
(следуют имена многих крупных ученых). Без этого случай-
ного примечания можно было бы, руководясь этой книгой,
возложить всю вину неудачного набора разных антиков на
тогдашний попечительный совет университета из местного
дворянства, так как на стр. 23 совершенно ясно сказано, что
первая дворянская комиссия 1800 г., после предварительных
переговоров с первым набором профессоров в том же году,
воздержалась от выбора и представления других ученых. Если
вообще разрешалось подбирать состав преподавателей только
Дерптский университет
135
внутри страны, где не было университета, то, конечно, было
совершенно невозможно получить на все кафедры хорошие
научные силы.6 Приведенное выше место показывает, что
попечительный совет был очень серьезно озабочен этим
и даже шел на материальные жертвы, по крайней мере в лице
куратора Транзее, чтобы выписать известных ученых из-за
границы.*
В первые годы после основания университета материаль-
ное содержание персонала было достаточно высоким, чтобы
привлечь из Германии хороших ученых в цветущем возрасте,
но после больших войн 1807—1812 гг. денежный курс упал
настолько, что жалование, выплачиваемое на ассигнации, стало
не слишком заманчивым. Тем не менее, в 1810 и в 1811 гг.
оказалось возможным пригласить таких выдающихся людей,
как Бурдах и Ледебур. В период 1799—1800 гг. это было
* Относящиеся сюда данные, заимствованные из указанного выше
сочинения, так неопределенны и даны с таким reservatio mentalis, что я
в самом деле не уверен, является ли мое толкование правильным. Поэтому
я должен указать, что, в то время как я пишу эти строки, В. фон-Бокк
начал печатать в „Baltische Monatsschrift" первоначальную историю
Дерптекого университета, но не довел ее еще до основания нового уни-
верситета. Это сочинение, без сомнения, выяснит указанные выше обстоя-
тельства. Появившиеся до сих пор работы рассказывают с примесью ат-
тической соли и известной доли справедливого негодования, что длитель-
ные усилия дворянства восстановить прежде бывший в стране университет
были до сих пор совершенно затушованы и, может быть, не без умысла
игнорировались. В каждом историческом труде правда должна стоять на
первом месте, в противном случае неизбежны упреки в партийности. Фон-
Бокк тоже стоит на партийной точке зрения, и я от души желаю ему,
чтобы, перейдя к новому времени, он отрешился бы от своих партийных
симпатий и как judex supremus, высказал бы все, что можно сказать в пользу
той и другой сторон, а также указал бы, насколько прежний попечитель-
ный совет действительно заслужил свою отставку. Повидимому, все уни-
верситеты рождались не без борьбы. Мне известна история основания
двух университетов, где не было поводов к борьбе между гордостью уче-
ного сословия и гордостью аристократии. Но там ученое самомнение повело
к внутренней борьбе взглядов. Например, в одном университете дело дошло
до борьбы за и против натурфилософии. Победила натурфилософия, но
теперь она совершенно бессильна.
136
Г лава VI
бы несравненно легче. Можно было бы немедленно поднять
новое детище до уровня германских университетов, что
позднее далось бы лишь путем напряженных усилий и не
без внутренней борьбы.
Мне было бы очень тяжело выставлять недостатки Дерпт-
ского университета за первый период его существования,
если бы я не был осведомлен о том, что Дерпт впоследствии
поднялся на гораздо более высокую ступень, и если бы мне
не доставляло удовольствия признать от всего сердца позд-
нейшее блестящее развитие нашего отечественного универ-
ситета. Этому подъему университета прежде всего способ-
ствовал Густав Эверс,7 бывший в течение многих лет ректором
и умевший держать бразды правления в своих руках. Личная
ответственность человека всегда действительнее, чем ответ-
ственность многих, но мнение многих всегда шире и много-
образнее, чем мнение одного лица. У нас, как мне кажется,
путают оба эти принципа и думают, что подписи многих лиц
наиболее обеспечивают интересы государства. Я считаю это
ошибочным мнением и полагаю, что если способный и неэгои-
стичный человек поставлен таким образом, что его честь тесно
сплетена с расцветом его учреждения, то он использует мне-
ние коллектива, но, будучи самостоятельным в своих распо-
ряжениях, сделает гораздо больше, чем сделал бы коллектив.
Многие найдут, быть может, что такое мнение очень странно
в устах человека, который хочет указать пути научного раз-
вития. Однако здесь речь идет не о движении науки как
таковой, а о подборе людей на определенные должности;
в этом же деле, согласно моему личному опыту, лучше не
руководиться прямо или скрыто приватными интересами чле-
нов большинства, особенно в такой стране, где благодушие
является, повидимому, главным препятствием для прогресса.
Я не стану останавливаться на действиях Эверса и прин-
ципах, из которых он исходил, так как я в то время отсутствовал
и мне лишь рассказывали об этом в бытность мою в Кенигс-
берге. Но я все же полагаю, что в целом, судя по результа-
там, можно сделать вывод, что Эверс именно потому оказал
Дерптский университет
137
университету незабываемые услуги, что, пользуясь полныиг
доверием тогдашнего министра, он имел мужество, несмотря
на многие нарекания, взять все руководство делом в свои
руки. Я никогда не был в близких отношениях с Эверсом,,
мы даже не ладили с ним, о чем скажу позже, я не одобрял
религиозные взгляды как его, так и министра фон-Ливена,
о чем так много рассказывали, но оба они были люди долга,
а это — такое достоинство, которое нельзя оценить достаточно
высоко.
Несмотря на то, что при первом наборе в университет
вошли некоторые весьма замечательные ученые, как, напри-
мер, физик Паррот, в мое время было еще сравнительно много
таких профессоров, которые не могли служить примером для
студентов по своему образу жизни, и таких, которые не могли
приобрести их уважения благодаря своей невысокой научной
квалификации. Среди них были очень болезненные люди, так
что можно было думать, что их и выбирали для того, чтобы
обеспечить им удовлетворительное содержание. Поэтому в пер*
вые годы существования университет не пользовался в стране
авторитетом. Его называли в насмешку „инвалидным домом",
а когда на медицинский факультет были выбраны профессора
Балк и Стикс, то я, еще будучи школьником, слышал, как
смеясь, рассказывали, что факультет обеспечил себе путь
в преисподнюю, „проложив балку через Стикс0.
Все эти недочеты очень отражались на университете. Так,
например, преподавание методологии медицины и введения
в изучение медицины было вверено человеку, который был
собственно говоря, поэтом, но вследствие раннего одряхления
организма предпочел поэзии прозу штатного оклада и педа-
гогическую деятельность. Он был уже совершенно слаб и
с трудом взбирался на кафедру. Оттуда он вялым голосом
перечислял названия книг и обнаруживал иные признаки уче-
ности, которая мне даже тогда казалась весьма сомнительной,,
хотя я не имел еще понятия, как нетрудно профессору про-
слыть среди студентов ученым человеком. Дошло дело, наконец,
до медицины и до тех вещей, которые необходимо знать, чтобы
138
Г лава VI
с успехом изучать эту науку. Прежде всего лектор указал,
что требовалось полное знание латинского языка. Конечно,
каждый из нас понимал, что все рецепты пишутся только
по-латыни и что в анатомии, как и в других дисциплинах,
употребляют названия, взятые с латинского языка. Следую-
щая лекция была посвящена вопросу о необходимости изучения
греческого языка, так как Гиппократ и Гален были великими
врачами. Тут уж мы несколько удивились: разве эти старики
еще недостаточно изучены? Но если надо черпать знания
непосредственно из их сочинений, то нам, очевидно, надо
было припомнить свой греческий язык и насколько возможно
укрепиться в нем. На следующей лекции мы узнали о необхо-
димости изучить также и арабский язык, потому что Рацее
и Авицена тоже были великими врачами. Это было уже черес-
чур! Значит, я должен изучить еще и арабский язык, притом
так, чтобы читать этих авторов в оригинале лучше, чем в не-
важном переводе. Но непосредственно после этой лекции наш
доцент окончательно слег в постель и больше не появлялся.
Это было самое удачное, что он мог сделать.8
Много позднее, когда я уже оставил медицину, я совсем
для других целей должен был познакомиться с Гиппократом,
чтобы составить себе ясное представление о некоторых во-
просах. Поэтому я говорю не с чужих слов, что помимо труд-
ностей языка, в данном случае довольно значительных, тре-
буется продолжительное изучение этого древнего автора,
чтобы усвоить его психологические и физиологические пред-
ставления и перевести их на язык новой науки. Без такой
интерпретации они остаются совершенно непонятными. К этому
надо прибавить, что сочинения, приписываемые Гиппократу,
настолько различны по своему характеру, что критика до сих
пор еще не смогла установить, какие из них действительно
принадлежат этому славному врачу, а какие — нет. В некото-
рых виден только беспристрастный наблюдатель, другие же
являются выражением гипотетического мышления. Я от души
рассмеялся, вспомнив, как легкомысленный поэт когда-то читал
мне о Гиппократе и Рацесе, да еще брал за это плату. Я бы
Дерптский университет
139
мог с неменьшим успехом прочитать ему по какой-нибудь
книжке лекции о Конфуции и Зороастре, о которых я знал
столько же мало, сколько он о двух первых.
Можно подумать, что такие лекции могут лишь охладить
юный пыл и устремленность. Но даже совсем плохие лекции
имеют то значение, что они возбуждают некоторый умствен-
ный процесс. Мне стало ясно, что я не нашел того, чего
ожидал, и когда, девять лет спустя, в бытность мою экстра-
ординарным профессором в Кенигсберге, кафедра методологии
и энциклопедии медицины оказалась вакантной и никто из
старых профессоров не пожелал читать этот предмет, а мини-
стерство требовало постановки этого курса, то я воспользо-
вался случаем, чтобы взять его на себя и поставить на свой
лад. Курс этот читался только в течение первых двух недель,
но зато ежедневно. Я оставил в стороне перечень литературных
источников и обратил внимание исключительно на практическую
сторону вопроса. Кроме Дерпта, я был в течение известного
времени в трех других университетах и еще большее количе-
ство университетов осмотрел, поэтому я мог на основании
своих собственных наблюдений привести студентам печальные
примеры полнейшего падения беспринципных субъектов, а также
рассказать им о последствиях неравномерных занятий,
о ложном стыде, который заставляет скрывать свои дефекты
и недостатки других. Словом, я обращал внимание преимуще-
ственно на практическую сторону дела. Касаясь вопроса
о самообразовании, я говорил, что книги натурфилософского
содержания очень часто увлекают молодых людей, в осо-
бенности таких, которые от природы лишены ясного мышления
или не приобрели его путем научных занятий. При этом
я давал такой совет: „Читая какую-нибудь книгу и внима-
тельно прочитав какой-либо отдел, попробуйте изложить вкратце
письменно его существенное содержание; если это вам не
удастся, то будьте уверены, что эта книга не для вас писана,
она не подходит вам и отложите ее в сторону. На свете есть
очень много других хороших книг, которые будут вам по
силам". В вопросах морали, я не хотел исходить из религи-
140
Глава VI
озных позиций, но советовал студентам не забывать, что
неприличные студенческие песни есть не что иное, как поэ-
тическое выражение юношеского задора по отношению к фили-
стерству, что они, эти песни, ни в каком случае не являются
действительным результатом жизненного опыта, но скорее —
наоборот. Обычное нравоучение родителей: „не поддавайся
искушениям", я советовал переделать по-иному: „не искушай
сам себя". Если человек правдив сам с собою, то он держит
руль в руках и всегда может с ложного пути опять повернуть
на истинный путь, — словом, я старался говорить со студентами
не книжным языком, но как человек, который кое-что повидал
на свете.
Разумеется, я не могу утверждать, что мои речи уж так
сильно на них действовали. Едва ли они создали из них образ-
цовых юношей, — во всяком случае этого не было заметно. Но
все же я уверен, что некоторые студенты стали серьезнее
относиться к жизни. Помню, что в осенний темный вечер,
почти ночью, ко мне пришел один студент поблагодарить
меня за мою лекцию, которую я читал днем (на этой лекции
я как раз беседовал об указанном выше). Он сказал мне,
что не мог удержаться, чтобы тотчас не высказать мне своих
чувств. У меня имеется немало доказательств приязни ко мне
моих бывших слушателей, за что я им очень благодарен,
но воспоминание об этом ночном Никодиме9 меня особенно
трогает.
Поскольку я прервал нить моего рассказа, чтобы воспеть
себе хвалу, справедливость требует, чтобы я рассказал и о
своих недостатках. Я читал этот своеобразный курс редко,
только раза три, может быть только два раза, — определенно
я не помню. Подавая студентам эти нравственные советы,
я хотел казаться только старшим их другом, и чтобы подойти
к ним поближе, я принял довольно буршикозный, студенческий
тон. Но мне было трудно говорить в таком духе: не знаю,
может быть профессорский парик уже слишком крепко сидел
на моей голове и я не мог его уже стянуть, но выступать
в таком роде часто я не желал. Быть же серьезным и строгим
Дерптский университет
141
проповедником морали без официальной черной мантии я не
был призван, и я это чувствовал. Примеры, которые я мог
рассказать студентам, были, конечно, достаточно внушительны
и трагичны, но они были уже не раз рассказаны. Вот если бы
на каждом курсе ко мне являлся такой Никодим, то дело,
пожалуй, пошло бы, но он пришел всего однажды и больше
не приходил. Таким образом я решил покончить с этической
стороной. Что же касается до методики, то я полагаю, что
в области изучения анатомии я мог бы преподать студентам
на основании моего личного опыта немало хороших практи-
ческих советов, но другие предметы были мне слишком чужды,
а критика моих собственных ошибок легко могла бы быть
принята за критику моих коллег.
Я не позволил бы себе этого отступления, если бы не
имел намерения высказать одно предложение. Мне хорошо
известно, что студенты в конце концов учатся, подражая
и смотря друг на друга. Но в маленьких университетах, где
редко появляются студенты, которые уже побывали в других
университетах и имеют достаточный жизненный опыт, такое
обучение не может иметь места. Не полезно ли было бы
в таком случае, если б в начале курса один из преподавателей
в течение краткого срока давал бы студентам практические
наставления по методике, имея в виду всю постановку препо-
давания медицины в данном университете. Я не учел послед-
него обстоятельства, и это было моей ошибкой. Давать ли
студентам советы, какой образ жизни они должны вести, как
должны заниматься и т. д., — это будет зависеть от личной
склонности лектора. Но методология медицины, уснащенная
ненужной ученостью, изобилующая множеством литературных
ссылок и т. д., притом растянутая на целый семестр, мне
и теперь, как и тогда, кажется ненужной и бесполезной.
Было бы очень неправильно на основании только одного
печального случая утверждать, что среди преподавателей пер-
вого созыва было много плохих. Поэтому я должен продолжить
свой разбор тогдашнего состояния Дерптского университета.
Несколько позднее я прослушал курс фармакологии (materia
142
Г лава VI
medica). Но как читался этот курс? — в порядке алфавита,
притом не так, как данные объекты существуют в природе
(объединяя цветы, стебли и корни каждого растения), но по
названиям медицинских препаратов. Таким образом R. Rhei
и R. Salep—т. е. слабительный ревень и укрепляющий салеп —
были поставлены рядом, неподалеку от R. Valerianae. НегЬа
Altheae следовала за Н. Menthae piperitae; Emplastrum Can-
tharidum помещался рядом с Е. Cicutae и после Е. adhaesivum.ia
Не нужно быть медиком, чтобы Понять, что для начинаю-
щих такое расположение было бессмысленно, так как все
медикаменты были перемешаны, близкие по действию препа-
раты были оторваны друг от друга, а совершенно несходные
между собой оказались в случайной связи согласно первым
буквам алфавита. Наверное, это было сделано для того, чтобы
избежать в фармакологии всяких теорий. Это похоже на то,
как если бы преподаватель географии вел преподавание
по географическому словарю вместо того, чтобы изучать
города и области по государствам, к которым они принадле-
жат. Конечно, это было вернейшим способом устранить всякое
понимание предмета. Эти лекции по фармакологии действо-
вали именно таким образом. Уж лучше бы лектор придержи-
вался старого деления на roborantia, solventia, sudorifica, car-
minativa и т. д.11 Тогда еще не было химических анализов,
не было опытов, выясняющих действие того или иного препа-
рата как основание для группировки. Бее это пришло
позднее. Чтобы бессмыслица была еще полней, профессор
приводил при более важных лекарственных средствах целые
списки болезней, при которых данное средство применяется,
и, повидимому, ставил себе в заслугу наибольшую полноту
этих списков, которые заканчивались по большей части выра-
жением menses suppressi.12 Таким образом мы еще до того,
как стали посещать клиники, знали, что указанное нарушение
функций организма бывает при самых разнообразных болезнях.
Такая бесполезная и утомительная полнота вела к тому, что
этот курс о лекарственных веществах читался целых два
семестра.13
Дерптский университет
145
Но что же делали те студенты, которые хотели или должны
были стать врачами-практиками, чтобы все же как-то изучить
медикаменты? Они приобретали эти сведения частью в клини-
ках, частью из книг, где лекарственные вещества были сгруп-
пированы по их действию, и вот тогда и выяснилось, что эти
лекции, несмотря на их бессистемность, все же принесли
неожиданную пользу. Если в основе алфавитного порядка
лежало не только соображение удобства, то такое располо-
жение могло иметь только одну цель — отвратить нас от
всяких гипотез, объясняющих действие лекарств, отчего учеб-
ный персонал Дерптского университета нас весьма предостере-
гал. Но так как каждый студент чувствовал, чего ему нехватает,
то начались поиски таких руководств, где лекарства были
объединены по систематическому признаку. Сочинение Бурдаха
о лекарственных средствах, как раз появившееся тогда в пер-
вом издании, усердно изучалось в Дерпте, прежде чем сам
автор появился там, хотя это трехтомное руководство было
слишком дорого для студенческого кармана. Его покупали
те, кому оно было по средствам, и давали другим в пользо-
вание.14 Таким образом и совсем плохие лекции имели свою
пользу.
Все же мне непонятно, к чему нужна была эта чрез-
мерная обстоятельность некоторых курсов. Фармация, которая
предшествовала фармакологии, тоже читалась два семестра,
причем на одном семестре мы изучали изготовление лекарст-
венных препаратов, а на другом — сырые лекарственные про-
дукты по их существенным признакам. Этот профессор знал
свой предмет в совершенстве, однако вместо того, чтобы
остановиться на самом главном, что ему было очень хорошо
известно, и изложить нам это ясно и отчетливо, он стремился
к возможной обстоятельности и потому спешил и нередко
ошибался. Перечисляя лекарственное сырье, он проходил с нами
не только так называемые „устарелые средства", но по воз-
можности и все такие, которые когда-либо употреблялись
в медицине. Правда, у него была очень хорошая коллекция
фармацевтических препаратов, и он на каждой лекции выставлял.
144
Глава VI
известное число объектов, которые мы могли рассматривать
до и после лекции. Но их было слишком много, иногда до
сорока и более, а нам после лекции приходилось тотчас же
уходить, так как другой профессор тоже стремился к такой же
обстоятельности. Для меня это было слишком много. Мне
сказалось, что я утратил мою отличную память, которая радо-
вала меня в школе. В моей памяти оставались лишь такие
звучные названия как Tacamahaca, не говоря уже об обычных
наименованиях лекарств, которые были мне известны как меди-
цинскому студенту, но о которых я охотно узнал бы побольше,
чем о таких веществах, которые в настоящее время забыты
и неупотребительны.15
Не смешивал ли наш профессор академические чтения
со справочником? Такое смешение, впрочем, часто наблюдается,
и в то время этим особенно отличались дерптские профессора-
юристы. Например, некоторые лекции о пандектах читались
ежедневно в течение круглого года, а в последние недели —
по два часа в день, причем непременно в сопровождении
обстоятельной записи. Словом, занимались составлением своих
собственных комментариев. „То, что написано черным по
белому, легко унести домой", — как сказал Мефистофель. Разве
задача университетских лекций не в том состоит, чтобы дать
студенту то, что он может и должен уложить в своей голове,
если только хочет знать свой предмет как следует?
Уже с первого семестра, я начал с большим отвращением
слушать одну из самых необходимых дисциплин — а именно
анатомию. Изенфламм тогда только что ушел, и ему искали
преемника. В Дерпте был еще анатом в должности прозек-
тора— проф. Цихориус, но благодаря его странностям или
по другим причинам ему не хотели предоставить эту вакансию.
К моему несчастью Цихориус был в то время единственным
преподавателем анатомии. Он был во всех смыслах animal
curiosum.16 В его доме в течение целого дня были закрыты
оконные ставни, и он сидел там при свечах в шлафроке или
в шубе. У него была длинная фигура, и он являлся на лекции
в длинном форменном сюртуке и очень широком белом гал-
Дерптский университет
145
стуке, который скрывал его подбородок до самого рта, почему
мы и предполагали у ЦиХсриуса зоб, хотя никто его не видел.
Пр оникнутый важностью своего призвания, он, повидимому,
перед каждой лекцией подкреплял себя спиртными напитками,
почему частенько страдал отрыжкой. Время от времени энер-
гично жестикулируя, он заявлял нам, что если он учит, то
учит именем императора. Это случалось тогда, когда он слышал
или замечал, что мы смеялись. Этот смех, правда негромкий,
вызывала его совершенно неуместная цветистость речи, при
помощи чего он старался сделать свое изложение изящным,
а также его акцент, который был нам не только чужд, но даже
невразумителен, пока мы к нему не привыкли. Насколько
я помню, он упорно выговаривал твердые буквы мягко, а мягкие
твердо. Например, один студент, который уже целую неделю
слушал его лекции, совершенно серьезно спросил меня, не
могу ли я ему сказать, где находятся ossa jabidis, которых
он не мог отыскать в своем учебнике. Цихориус выговаривал
вместо „capitis" — „gabidis", а студент, родом из Померании,
превратил вдобавок ,,ga" в „ja", так что слово стало совер-
шенно непонятным.17
Я довольно скоро привык к этому произношению. Но рас-
плывчатое изложение Цихориуса, притом произносимое нарас-
пев, было мне крайне неприятно. Вероятно для того, чтобы
не громоздить друг на друга названия, которыми так изобилует
курс анатомии, Цихориус примешивал к изложению вопросы
и ответы, которые приходилось выслушивать, чтобы не поте-
рять нити, но которые лишь затрудняли понимание. Например,
назвав какую-нибудь железу и желая описать ее местонахо-
ждение, Цихориус спрашивал: „Где же, собственно, лежит эта
железа?" (при этом вместо „Druse" — „железа", он выговари-
вал „Triese"). И отвечал: „Эта железа лежит между..." и т. д.
Все эти изречения преподносились нам совершенно отвлеченно
без показа препаратов, причем лектор раскачивался всем
телом.
Как отличались эти лекции от ясных, я бы мог сказать
прозрачных, лекций по описательной анатомии проф. Деллин-
10 Автобиография К. Бэра
146
Глава VI
гера! Я, правда, не слушал его курса, но несколько раз бывал
у него на лекциях. Он говорил медленно и при каждом новом
названии слегка приостанавливался, чтобы слушатель имел
время при достаточной внимательности повторить слово про
себя. При этом он не произносил ни одного лишнего слова.
Позже я старался подражать этому образцу на моих собствен*
ных занятиях. Наоборот, у Цихориуса многое лишь затрудн яло
понимание существа дела. Цихориуса нельзя было обвинить
в отсутствии усердия, но оно давало обратные результаты.
Шесть часов в неделю он читал остеологию не потому, что
фактический материал был слишком обилен, но вследствие
Растянутости своего изложения. Лекции Бурдаха усваивались
гораздо лучше, и там, где они приводили к общим выводам,
как это имело место в курсе общей анатомии, легко схваты-
вались и оставались в памяти.
Перейду, наконец, к медицинской практике, которой я ожидал
с большим нетерпением, так как предыдущие дисциплины не
дали мне того, на что я надеялся. В области медицинской
практики главную роль играл проф. Балк,18 который был
не только профессором патологии и терапии, но заведывал
медицинской клиникой, а в мое время вел также и хирурги-
ческую клинику, так как приглашенный на хирургию доктор
Иохман все время болел. Проф. Балк был талантливым
и энергичным человеком и считался очень дельным практи-
ческим врачом. К сожалению, об его образе жизни носились
дурные слухи, и хотя все это было не доказано, но тем не
менее действовало на меня, и я не мог подойти к нему
с открытой душой. Его лекции по патологии и терапии, кото-
рые он излагал весьма основательно, студенты записывали
слово в слово, как скрижали завета. Одного из студентов
поставили в качестве стенографа, чтобы ни единое слово не
пропало. Я тоже записывал его лекции насколько только мог,
не прибегая к пользованию стенографической записью, что
делали многие другие студенты. Однако подробности, в кото-
рые он вдавался, меня не удовлетворяли. Описание таких
заболеваний, как Radesyore19 или Lycanthropismus,20 казались
Дерптский университет
147
в достаточной мере излишними, и меня более удовлетворило бы,
если бы он отчетливо выделил главные симптомы самых обык-
новенных болезней, которыми и должен руководствоваться
врач, а не приводил множество второстепенных. Но я надеялся,
что клиника восполнит мои познания. Первый больной, который
был осмотрен в моем присутствии, страдал очень резко выра-
женной нервной горячкой. После всестороннего обследования
Балк отметил некоторые симптомы, как ступор, сильное
покраснение глаз и их особый блеск, который Балк назвал
„стеклянным", а затем сказал: „Дадим ему Valeriana". Почему
валерьяны, хотел бы я спросить? При случае проф. Балк
любил взбираться на ходули, говорить о высоких целях науки,
о важности рационального ухода, о вреде рутины. Чем мне
могли помочь эти высокие речи, когда я хотел найти связующее
звено между стеклянным блеском глаз и валерьяной, притом
по возможности достаточно простое и надежное. Здесь и обна-
ружилось с полной ясностью, что классификация медикаментов
по их действию отсутствовала, как отсутствовала и группировка
болезней по важнейшим изменениям в организме, отчего зависят
и симптомы. Коротко говоря, отсутствовало то, что в наше
время считается главной основой медицинской практики.
Я надеялся, что посещение клиники даст мне больше
уверенности, и могу поручиться, что посещал ее усердно.
Однако никакой уверенности я не достиг за исключением
немногих случаев. Когда при серьезном воспалении легких
немедленно после кровопускания наступает облегчение, то
можно составить себе представление о состоянии больного
до и после процедуры. Но мне кажется, что в большинстве
случаев Балк действовал по какому-то инстинкту или на осно-
вании личного опыта, который он не мог нам передать. Я готов
думать, что последовательное школьное обучение, особенно в
области математики, портит людей для медицинской профессии.
В математике требуется последовательность и точность мышле-
ния, а в медицине это едва ли возможно, даже в настоящее время,
когда фармакопея и учение о сущности болезней проработаны
гораздо более основательно. И я все более приходил к призна-
10*
148
Глава VI
нию, что либо у меня отсутствовало инстинктивное умение
перекидывать мостики, если остаться при прежнем сравнении,
либо я слишком ясно видел эти провалы. Часто я с настоящей
завистью наблюдал, с каким поистине каннибальским рвением
аптекарские ученики и парикмахерские подмастерья, хотя
последних в Дерпте не было, но в южной Германии их
было довольно, списывали рецепты, отмечали для себя всякие
практические указания, все равно — обоснованные или необос-
нованные, и смело приступали к медицинской практике.
Я был гораздо смелее до поступления в университет,
когда я был учеником Гланстрёма, чем после окончания универ-
ситета, когда в моих ушах звучали речи о рациональной
медицинской практике, перемешиваясь со всевозможными раз-
розненными знаниями, которые я не мог привести в порядок.
Сказанное о преподавании проф. Балка надо отнести не на
его счет, а скорее на счет неудовлетворительного состояния
науки того времени и моей неспособности смело перепрыги-
вать через все препятствия. Иногда Балк выказывал себя весьма
опытным практиком, давая чисто эмпирические советы, и обла-
дал лишь тем недостатком, что любил громкие фразы. Между
прочим я обязан ему одним случаем блестящего излечения.
Он как-то раз сказал, что смесь серы с Elaeosaccharum
Milhfolii21 очень хорошо действует при неправильных гемор-
роидальных движениях крови. Такие простые указания я запо-
минал очень хорошо, тогда как высокопарные речи только
утомляли меня. Случилось однажды, уже после того как я
окончил курс, что у моего отца неожиданно покраснел нос
и на нем появился какой-то пятнистый белый высып, как будто
нос был припудрен белым порошком. По своим служебным
обязанностям отцу нужно было как раз в это время встретить
на границе губернии великую княгиню. „Убери это, — сказал
он мне в духе отцовского приказа, — в таком виде я не могу
принять великую княгиню*. О таких носах я ничего не слышал
на лекциях. О действии спиртных напитков не могло быть
и речи, так как мой отец пил вино не более двух раз в год.
Но я знал, что за несколько дней до этого отец принял холод-
Дерптский университет
149
ную ванну, имея открытый геморрой. Узнав, что геморроидаль-
ное кровотечение у него тотчас же прекратилось, я на этом
построил свой диагноз и прописал ему указанную смесь.
В несколько дней налет совершенно исчез и краснота значи-
тельно уменьшилась и стала такой, как бывает у многих. Встреча
с великой княгиней могла состояться.
Лекции проф. Дейча по акушерству носили практический
характер.22 Первую часть — теоретическую, я вообще не слу-
шал, так как решил пройти ее самостоятельно, почему сведения
о различных щипцах и т. п. плотно засели в моей голове,
хотя я считаю, что этот отдел проходился без нужды подробно.
Практическая часть, которую я слушал, преподавалась надле-
жащим образом с выделением всего существенного и по воз-
можности наглядно, на основании личного опыта, без всякой
ходульности и ученых украшений. Эти лекции впоследствии
мне пригодились, хотя я думал, что давно уже все перезабыл.
Дело в том, что проф. Дейч говорил нам о пользе крово-
пускания в тех случаях, когда роды длятся очень долго и родо-
вые потуги отсутстзуют. Он весьма настойчиво советовал нам,
если только роженица здорова и в особенности если она
полнокровна, не бояться кровопускания и смело применить
его, несмотря на существующее против этого средства пред-
убеждение. Его уверенность произвела на меня тогда известное
впечатление. В Кенигсберге, когда моя жена в первый раз
рожала, роды проходили сначала хотя и медленно, но схватки
были достаточно сильными: однако к вечеру они ослабели,
а ночью и на следующий день совершенно прекратились, при-
чем роженица становилась все слабее. Старый врач, который
ее пользовал в первый день, на второй день праздновал сзою
серебряную свадьбу. Я не хотел его беспокоить, но был
неуверен, как он отнесется к кровопусканию. Тогда я
посоветовался с моим другом (жившим по соседству проф.
Эйзенгардтом), и мы решили, не беспокоя старика, сделать
жене кровопускание. Почти непосредственно вслед за этим
опять начались сильные схватки, и роды прошли благопо-
лучно.
150
Глава VI
Все клиники для практических занятий студентов-медиков
были уже открыты и находились на полном ходу. Было бы
только желательно, чтобы помощники, которые в отсутствие
профессоров вели специальные наблюдения, были более опыт-
ными. Это дело было поручено студентам. Для получения
доступа в клинику от слушателей никаких предварительных
практических познаний не требовалось. Ни химической лабо-
ратории для занятий студентов, ни физиологического кабинета
не было, — все это учреждения более нового происхождения.
Но что мне было особенно досадно и что я позднее еще
сильнее почувствовал — это было отсутствие практических
занятий по анатомии человека на трупе. Помещение для этого
было устроено еще в эпоху Изенфламма, но работ по препа-
ровке в мое время не велось, хотя налицо было два прозектора—
один официальный, а другой неофициальный. Цихориус в рас-
писании лекций именовался прозектором, но при всем значении,
какое он придавал своим растянутым лекциям, он не дошел
до того, чтобы подумать о студенческой практике. Позднее,
когда приехал Бурдах, это сделалось невозможным. Дело в том,
что число трупов, которые поступали для анатомии, было
слишком ничтожно, потому что город был очень мал. Бурдах
и Цихориус читали свои лекции совершенно независимо друг
от друга. Таким образом нужно было двойное число свежих
препаратов. Кроме того Бурдах привез с собою своего ученика,
которого звали Пич и который был неофициальным прозекто-
ром. Материал, который не был использован для лекций, этот
последний употреблял для своих собственных приватных заня-
тий и всячески охранял его от покушений со стороны студен-
тов. Я не раз возобновлял эти покушения, но только однажды
заполучил руку, которую и препарировал у себя на дому вместе
с некоторыми товарищами, безо всякого руководства. Те, кто
работают теперь целую зиму в секционном зале, не могут
себе представить, какое мучение заниматься препаровкой
в своей собственной комнате, выискивая нужные сведения по
книге, в особенности в то время, когда анатомические гравюры
на меди были еще редки и дороги. Анатомические таблицы
Дерптский университет
151
Лодера имел лишь один из моих знакомых. Они шли нарасхват.82
Особенно трудно приходилось к концу курса во время так
называемой „подготовки к экзаменам", когда студенты запи-
рались у себя на дому и старались выучить анатомию на-
изусть.
В настоящее время в Дерпте дело обстоит совершенно
иначе. Студенты работают в химической лаборатории, в физио-
логическом институте, причем наука уже получила там значи-
тельный вклад. Население города увеличилось больше чем
вдвое, тем не менее приняты меры, чтобы доставлять в ана-
томический кабинет трупы из других городов, иногда на зна-
чительные расстояния. Указанные мероприятия были приняты
в эпоху попечительства князя Ливена. Последний был крайне
религиозным человеком, и можно было подумать, что он вос-
противится этому. Но данный случай показывает, что этот
человек мог отличать истинную религиозность от предрассудков.
Не могу расстаться с Дерптом, чтобы не кинуть с сожале-
нием взгляда на те недостатки, которые наблюдались при чтении
лекций, частью во время моего пребывания там, частью позд-
нее. Когда я приехал в Дерпт, там не было профессора есте-
ственной истории, слушать которую на первом семестре мне
особенно хотелось. Минералогия и геология в течение четырех
лет так и не читались. Это явилось серьезным пробелом
в моем естественно-научном образовании. В моих медицинских
познаниях серьезным ущербом было то, что в течение четырех
лет моего пребывания в Дерпте там вовсе не читалась хирур-
гия и не было операций. Прежний проф. Кауцман24 ушел
в отставку, а его преемник, избранный позднее, постоянно
болел. Во всяком случае он не начинал чтение лекций и не
руководил клиникой. В этом отношении Дерптский университет
должен, как мне кажется, принять следующие меры. Такие
пробелы в занятиях время от времени бывают в каждом уни-
верситете, но в Дерпте заместителей находят не скоро и тем
медленнее, чем осторожнее приступают к новым выборам, что
в общем весьма похвально. Лица, которые приглашаются из-за
границы, не могут сразу освободиться от своих обязанностей.
152
Глава VI
Профессора, имеющиеся налицо, могут долгое время хворать,
могут на целые годы уезжать в научныэ экспедиции и т. д»
Например, мой сын, учившийся в Дерпте, с большим увлече-
нием начал заниматься геологией. Но профессор исчез на
долгое время, и занятия были прерваны. В Германии в таких
случаях можно перейти в другой университет без всякого
перерыва в занятиях. В прибалтийских провинциях это сделать
труднее, если бы это даже и разрешалось.
Я считал неправильным, что уже в мое время в Дерпте
был установлен такой порядок, что всякий, кто хочет получить
место в России, должен окончить отечественный университет»
Если такое правило действительно существовало, то совет
университета должен был указать, что в случае существенных
пробелов в преподавании надо было допускать исключения»
Однако, как я заметил, при определении на медицинскую*
службу очень мало обращали внимание на тот источник, откуда
данное лицо почерпнуло свои знания и умения. За последние
годы Дерптский университет сильно двинулся вперед, и мы
с гордостью видим в нем образцовый университет страны,
Поэтому мы должны постараться вырастить из наших вне-
штатных приват-доцентов будущих профессоров. Наиболее дель-
ные из них могли бы остаться в Дерпте или быть избранными
в другие русские университеты, что дало бы возможность
свободной подготовки аспирантов. Таким образом Дерпт
мог бы сделаться рассадником ученого сословия в Российском
государстве, а наши приват-доценты из собственных интересов
постарались бы в совершенстве овладеть русским языком»
При освобождении вакансий эти молодые силы могли бы
с большим успехом заполнить пробелы в преподавании, чем
так называемые штатные доценты, которые, будучи иногда
уже достаточно пожилыми людьми, должны замещать профес-
соров своего факультета по всем специальностям. При таких
условиях молодые доценты могли бы испробовать свои
силы в качестве заместителей. Не буду более распростра-
няться на эту тему, так как не знаю точно подробностей:
этого дела.
Дерптский университет
15$
Возвращаюсь к самому себе, чтобы рассказать, наконец,,
о своем окончании университета. Я посещал также лекции,
не относящиеся к моей специальности. Помню характеристики
греческих и римских классиков, какие давал нам Морген-
штерн 25 по Квинтильяну, а также лекции по популярной астро-
номии проф. Гута,26 которыми я очень интересовался, так как
он очень содержательно излагал новейшие исследования старика
Гершеля о звездах. В ботаническом саду я слушал частный
курс садоводства у Вейнмана.
Время от времени я продолжал также свои ботанические
экскурсии и в этих целях предпринимал в компании с другими
студентами небольшие пешеходные странствования. В таком
веселом обществе я однажды проделал пешком путь от Дерпта
до Ревеля. Я много слышал о пешеходных путешествиях
германских студентов и хотел приобрести навык в этом деле.
Еще будучи учеником средней школы, я однажды прошел
пешком от Пипа до Ревеля, что составляет ПО верст, и так
постарался, что потратил на это менее двух дней. Но когда я
пришел в Ревель, то у меня так сильно пошла кровь из носа,
что ее с трудом удалось остановить только через 10 часов.
Ботанические экскурсии в Дерпте меньше отнимали у меня
времени от научных занятий, чем студенческие дела. В этих
устремлениях молодых людей, находящихся на положении
равенства, есть, несомненно, некоторые воспитательные эле-
менты. Но теперь я не сомневаюсь, что по крайней мере
лично для меня эти положительные стороны не искупались
потерей времени для занятий. Дух веселья и независимости
хотя и увлекал меня, но вся эта суматоха была мне в сущ-
ности не по сердцу. Но я превозмогал себя, чтобы также
считаться „лихим малым".
Особый эпизод в моей жизни составляет временная отлучка
в Ригу. Когда Наполеон в 1812 г. вторгся в пределы России
и армейский корпус Макдональда, в котором было больше
немцев, чем французов, занял Курляндию и долго стоял под
Ригой,27 в русской армии, которая ему противостояла, свиреп-
ствовал тиф, особенно в самом городе Риге. В Риге погибла»
154
Глава VI
много врачей, в то время как лазареты были переполнены
ранеными, а еще больше — тифозными больными. Прибывали
згбвые партии, которые размещались по сараям и по другим
поместительным постройкам, какие только можно было найти.
Тогда власти обратились в Дерпт с запросом, нельзя ли при-
слать в помощь молодых врачей или студентов старших кур-
сов.28 В порыве патриотизма и юношеского энтузиазма 25 мо-
лодых людей заявили о своем желании отправиться на фронт.
Некоторые из них надеялись многое там увидеть и многому
поучиться. Я не счел возможным остаться позади, хотя я
только что начал заниматься в клиниках и сомневался, на-
сколько я подготовлен к этому делу. Но надо было, как
говорится, постоять за родину, а об опасности тифозной
заразы никто из нас не думал. Однако мы все сделались
добычей тифа. Из 25 человек не заболел только один, у кото-
рого образовался большой фурункул, возможно сыгравший
для него роль отвлечения. Остальные 24 заболели в течение
первых же недель, но умер только один, а* 23 выздоровели.
Помогли молодые силы, а отчасти (да простят меня за мой
скептицизм) то, что нас мало лечили. Не надо думать, что
рядовых людей, в особенности приезжих студентов, лечили
опытные врачи. Удивительно, какое равнодушие овладевает
человеком, когда он живет в прифронтовом городе, где еже-
дневно слышны звуки канонады и где смерть беспрепятственно
косит свою жатву.
Что касается до меня, то я жил вместе с одним товари-
щем по фамилии Глазер в выгоревшем от пожара предместьи
города в уцелевшем от огня маленьком домике.29 Товарищ
заболел тифом раньше меня. Я сравнительно равнодушно
отнесся к тому, что он слег, хорошо зная, что скоро должна
придти и моя очередь. Через несколько дней, будучи в гос-
питале, я почувствовал сильное головокружение и не мог
сомневаться, что также заразился. Вернувшись домой, я с тру-
дом написал письмо к родителям. Чтобы донести письмо
до почтового ящика, я решил выпить стакан вина. Однако
я тотчас же почувствовал, что мое головокружение усилилось.
Дерптский университет
155
У меня был определенный взгляд на рациональное лечение
тифа. Незадолго до этого профессора Бурдах и Паррот вели
между собой острую полемику о целесообразности употребле-
ния уксуса при тифе, и мы также обсуждали этот спорный
вопрос.30 Я решил его в пользу уксуса и велел поставить около
моей кровати бутылку уксуса и воду. Затем я слег с таким же
равнодушием, как перед этим смотрел на болезнь моего
товарища. В первые дни я еще сохранял сознание и время
от времени выпивал немного уксуса. Каждое утро я видел,
как дочь нашего хозяина, который жил по другую сторону
сеней, приоткрывала дверь — очевидно, для того, чтобы посмот-
реть, не пора ли нас отправить на кладбище. По нашу сто-
рону сеней жил один старый солдат, приставленный к нам для
услуг. Теперь он решил, что пришла пора его отдыха и только
и делал, что целый день лежал и курил. Скоро я совсем поте-
рял сознание и не знаю, сколько времени пробыл в таком
положении. Из моего забытья меня вывел мой товарищ, кото-
рый выздоровел раньше меня. Он подошел к моей кровати
и сказал, смеясь: „Ты весь покрыт петехиями". Это было
мне в высокой степени безразлично, и я опять впал в забытье.
Через несколько дней начал поправляться и я. Хотя силы
прибывали очень медленно, однако я скоро ощутил отрадное
чувство выздоровления. Но прошло довольно продолжительное
время, пока я снова мог пойти в лазарет. В этом роде было
и с другими студентами. Все они, вольно или невольно, прошли
через тот же метод лечения.
Я могу сказать, что немногому научился в области меди-
цины, но зато я увидел ужасы войны даже вне поля сражения,
увидел, что к человеческой жизни относятся так же равно-
душно, как мы давим муравья, ползущего по нашей дороге.
После моего прибытия в Ригу меня немедленно назначили
в лазарет, только что устроенный в помещении сарая. Когда
я пришел туда, сарай был заполнен больными лишь наполо-
вину, но туда приносили все новых и новых больных; когда
через несколько часов я уходил оттуда, сарай был почти
полон, а на следующее утро там уже не было ни одного
156
Глава VI
места. В нем помещалось 300 человек. Только после этого
начали ставить печи. Делали их очень быстро, так что черев
два дня все было уже готово, а на третий день уже можно
было топить. Однако в течение трех первых дней больные
лежали в холодном помещении. А между тем наступили
довольно сильные морозы. Ежедневно из лазарета выносили
умерших. Не было времени посмотреть, умерли ли они от
болезни или замерзли, — да и чему бы это помогло?
Здесь я впервые встретил старшего врача, который, пови-
димому, мог бы быть мне полезным своими указаниями. Он
ограничивался лишь немногими прописями, так как в госпи-
тальной аптеке было очень мало медикаментов. Но прежде
чем я успел ориентироваться в этом совсем новом для меня
деле, старшего врача уже убрали, так как был открыт еще
новый лазарет. Я должен был обслуживать один половину
госпиталя, т. е. 150 больных. Вторую половину обслуживал
д-р Леви, которого я знал по Дерпту студентом старшего
курса и иногда спрашивал его совета, но, конечно, второпях,
так как надо было обойти длинный ряд больных. Если даже
уделить каждому больному в среднем по 5 минут, то на
150 больных требовалось 750 минут или 12.5 часов. Многие
пленные, поступившие в госпиталь, были пруссаки и баварцы.81
Они были очень рады, что врач говорит по-немецки, и обраща-
лись к нему с различными просьбами, не выслушивать которых
было бы слишком жестоко, так как возможность высказать
свои пожелания и получить возможное удовлетворение было
для них лучшим лекарством. Обход больных начинался с ран-
него утра и длился до наступления полной темноты. В ноябрь-
ские дни на каждого больного при таки х условиях приходилось
по 3 минуты. Я удивляюсь, как я при таких условиях все же
выдержал 14 дней до того времени, как сам заболел.
Пока мы с товарищем лежали без сознания, распростра-
нился слух, что армия Наполеона не только отступает, но
совершенно распалась. Корпус Макдональда тоже должен был
отступить, и когда мы опять вылезли из наших нор, то нашли,
что сцена совершенно изменилась. Канонады больше не было
Дерптский университет
157
слышно, все опять ожило. Госпитали стали пустеть, число
врачей увеличилось. Мы были очень обрадованы тем, что
в нас больше не нуждались, и в первой половине января воз-
вратились в Дерпт. Весьма сомневаюсь, чтобы мы принесли
нашей поездкой много пользы государству.
Продолжая свое учение, я вступил в начале 1814 г. во
вторую полосу испытаний, приступил к подготовке к экзаме-
нам, о чем подробно говорить не стоит. Однако не могу
умолчать о самом экзамене, который пришелся на очень зной-
ный июньский день. Воспоминания об этом дне, который для
меня тогда был очень неприятен, впоследствии забавляли
меня. Буду говорить только об анатомо-физиологической
части экзамена. Здесь все зависело от проф. Цихориуса, так
как Бурдах получил приглашение в Кенигсберг и покинул
Дерпт еще в январе 1814 г. Сперва мне достался вопрос
о мускулатуре нижних конечностей. Отвечал я так, как и сле-
довало отвечать студенту, который только один раз видел
демонстрацию и изучал сложный мускульный аппарат по кни-
гам без наглядных пособий и без собственной препаровки.
Одни мускулы я мог хорошо показать, места прикрепления
других были для меня неясны, а третьих я совсем не знал.
Беда в том, что их слишком много. Я не могу утверждать,
что природа погрешила в этом деле, но для бедного студента-
медика, который в течение одного дня должен сдать все кости,
связки, мышцы, нервы, сосуды и внутренности, а кроме того
показать себя и в области физики, химии, зоологии, ботаники,
фармакологии и патологии и т. д., — всего этого было уже
слишком много. Лицо проф. Цихориуса несколько омрачилось.
По курсу физиологии я вынул вопрос: сколько существует
видов организованного вещества? Я очень сомневаюсь, могли бы
Кювье или Меккель, если бы они были еще живы, ответить
на такой вопрос. То же можно было бы сказать о любом из
ныне живущих корифеев физиологии и зоотомии, если бы я
не дал ему Ариадниной нити в этом лабиринте. Однако я
ответил на этот вопрос превосходно, так превосходно, что
лицо Цихориуса засияло, как солнце. Я сказал (пусть знают
158
Глава VI
об этом все времена и народы!), что существует всего два
вида живого вещества: жидкое и твердо-жидкое, твердого же
не существует. Откуда же я взял это? Без сомнения, из лек-
ции самого Цихориуса,— откуда же иначе могла появиться
на свет такая премудрость? Бурдах не читал нам общей физио-
логии, он читал „Историю жизни", которую я слушал. Но
в моем зачетном листе должно было быть проставлено, что
я прослушал все главные предметы. Вот почему я должен был
слушать физиологию у Цихориуса. Что его лекции по физио-
логии в 1812 или в 1813 г. были крайне слабы, в этом никто
не сомневается, но он заходил слишком далеко. Теперь я уже
многое не помню, но вздорная идея о существовании совершенно
жидких организмов, которые однако не сливаются между собой,
уже в то время показалась мне настолько нелепой, что
задержалась в моей памяти. Цихориус говорил об этом не
случайно, он считал это одним из основных положений науки.
В качестве примера совершенно жидких организмов он упо-
минал что-то о медузах. Речь шла не о крови медузы, но
о самом животном, плавающем в море, причем животное совер-
шенно жидко, но как-то держится.
После сдачи докторского экзамена дышится легче и более
уверенно переходишь к работе над диссертацией. Я долгое
время имел в мыслях дать список Carices Лифляндии и Эст-
ляндии, так как хорошо ознакомился с отечественными видами
этого рода.32 Когда я сказал об этом Ледебуру, он не стал
меня отговаривать, даже одобрил мое намерение, но с таким
сомнительным видом, что я его хорошо понял. Бурдах же
забраковал такую сухую тему. Оба были правы, но Ледебур
был более прав в том, о чем он умолчал, но что я и так
понял. Из монографий об этом виде, которые он мне дал,
я узнал, какого обширного материала требует обработка такой
темы и с какой исключительной тщательностью надо это
сделать, чтобы не запутаться совсем. Тогда я оставил эту тему,
так как не мог уделить ей достаточно времени. Пришлось
пожалеть о том времени, которое я затратил на составление
моего гербария отечественной флоры, и я решил не брать
Дерптский университет
159
его с собой при отъезде за границу, но куда-нибудь при-
строить и предоставить его своей судьбе.
Тогда я обратился к более общим вопросам и взял тему
о болезнях, распространенных среди эстонцев. Я считал себя
подготовленным к этой теме, так как часто наблюдал боль-
ных, в особенности во время моих многочисленных ботани-
ческих экскурсий. Обширные болота, виденные мною в Эст-
ляндии, вовсе не совпадали с описанием болот Лифляндии,
которое я знал по книгам. Эти болота были очень часто
схожи с болотами южной части Лифляндии с ее песчаными
почвами. Слово „Лифляндия" и происходит от слова „песок*,
вероятно потому, что пришлые немцы взяли слово „Liw* >
которым эстонцы, а может быть и лифляндцы, обозначают
песок, за название области.
В остальном моя диссертация „De morbis inter Esthonos
endemicis“ имеет не большую ценность, чем большинство
подобных же работ, написанных по таким общим вопросам
молодыми людьми без достаточного опыта. Все же она был?,
отмечена в наших газетах, но, повидимому, не врачами, так
как в ней речь шла о необходимых улучшениях в положении
эстонцев. Еще до этого я приготовил для печати небольшую
заметку, а именно рецензию о выпущенном на эстонском языке
руководстве для повивальных бабок. Но вскоре после этого
я пришел к заключению, что студенческие рецензиив ообще
немногого стоят.
За эту мою незрелую критику ответственность падает на
Бурдаха. Дело в том, что он совместно с А. Крихтоном
и И. Реманом начал издавать журнал под заглавием „Russische
Sammlung* fur Naturwissenschaft und Heilkunst“. Там, кроме
оригинальных статей, помещались отзывы о всех появившихся
в России сочинениях, относящихся к данной области.83 Там
был помещен и отзыв об указанной выше книжке, написанной
на эстонском языке. Бурдах знал, что я хорошо владею этим
языком, и предложил мне прочесть эту работу и сообщить
ему мое мнение письменно. Я сделал это с готовностью, но
не знал, насколько мне память не изменяет, зачем это ему
160
Г лава VI
понадобилось. Я указал некоторые ошибки в языке или ошибки
перевода, возникшие вследствие того, что переводчик был
недостаточно знаком с предметом.
Июль и большая часть августа ушли у меня на писание
и печатание диссертации. До защиты и получения диплома
я должен был, согласно правилам, сделать большую операцию
на трупе. Но за все это время в анатомический кабинет не
поступило ни одного трупа. В июле были каникулы, а в пер-
вые дни августа, хотя и начался новый семестр и клиники
снова заполнились больными, но врачи еще не дали резуль-
татов своего искусства в анатомический кабинет.- Между тем
диссертация была напечатана и отсутствовал только заглав-
ный лист. Напрасно я доказывал, что у меня совершенно не
было возможности пройти курс оперативной хирургии и что
я совершенно не собирался сделаться хирургом. Декан не
хотел ничего слушать,—закон должен был быть выполнен.34
Тогда я, подобно голодному ворону, стал шнырять по всему
городу, чтобы найти умирающего. В одном военном госпи-
тале нашелся больной, относительно которого добродушный
военный врач сказал мне, что он должен умереть в течение
двух дней. Как мог студент не поверить старому практику?
На всякий случай я накинул еще три или четыре дня и про-
ставил на заглавном листе диссертации 24 августа, как дату
защиты диссертации. Но больной не умер й 24 августа. За-
главный лист диссертации не мог быть напечатан без разреше-
ния декана, но всегда можно было допустить меня к защите
в назначенный день, а изготовление диплома отсрочить. Однако
декан, проф. Стикс, на это тоже не согласился, хотя в этом
ничего незаконного не было. Человек, смерти которого я так
нетерпеливо дожидался, в то время как многие мои сото-
варищи собрались для того, чтобы ехать со мной за границу,
умер лишь 26 или 27 августа. На следующий же день после
этого я отрезал ему ногу и получил об этом свидетельство,
но должен был сделать еще одну операцию на трупе под
надзором Балка. 29 августа состоялась защита и торжествен-
ное присуждение мне докторской степени.
Дерптский университет
161
Приведенное выше объясняет, почему так произошло, что
дата, которая проставлена на моей диссертации, не совпадает
с днем получения мною степени. Странно, что остроумный
декан не захотел перепечатать титула диссертации, хотя я
охотно принял бы на себя этот расход. При этом он дал мне
совет — не слишком верить прогнозам. Но он и сам поверил
этому прогнозу, причем такому, который он знал только
от меня.
Для поездки за границу у меня было все уже подготов-
лено, и через день или через два я уехал вместе с моими
соотечественниками, которые меня уже ждали.
После сдачи экзамена я объяснил моему отцу, что не
могу посвятить себя медицинской практике, не получив боль-
шей уверенности в своих знаниях и в особенности не запол-
нив некоторые существенные пробелы в них. Он не стал
возражать, хотя ему наверное было нелегко при многочислен-
ности нашей семьи и низком денежном курсе дать мне значи-
тельную сумму для поездки за границу. Он выдал мне эти
деньги, назвав их гонораром за мое блестящее лечение
(о котором рассказано выше). Гонорар был поистине княже-
ским. Я рассчитал, что, согласно сведениям о стоимости
жизни в Германии, этой суммы хватит мне на полтора года.
Но у меня было предчувствие, и я втайне желал этого, что
поездка моя растянется на более длительное время. Поэтому
я спросил у моего старшего брата, который был уже само-
стоятельным человеком, не может ли он в случае необходи-
мости достать для меня еще такую же сумму денег. Он со-
гласился на это, и так оно и вышло. Вторую половину своего
пребывания в Германии я оплатил из взятых у него денег.
Я счел не лишним рассказать об этом, чтобы показать,
насколько чувствительным оказалось для меня отсутствие
в Дерпте практики по некоторым необходимым учебным
дисциплинам, как, например, по анатомии.
11 Автобиография К. Бэра
Глава VII
ПОЕЗДКА В ГЕРМАНИЮ. ВЕНА
(1814—1815)
Итак, я был теперь Doctor medicinae rite pro mot us,1 но как
врач я мало доверял самому себе и немногим больше доверял
медицине вообще. Если бы какой-нибудь больной спросил меня
начистоту, какого врача ему выбрать, я ответил бы ему: выби-
райте кого угодно, но только не меня. Как честный человек,
я должен был принять меры, чтобы исправить такое положение.
Я слышал, что в Вене есть крупные лечебные учреждения, где
многое можно увидеть; там и надо пройти практику. Кроме
того, только что появилось сочинение Гильденбранда о тифе,
возбудившее среди врачей большой интерес, потому что тиф
свирепствовал тогда в госпиталях, а лечили его исключительно
возбуждающими средствами. Гильденбранд первый указал на то,
что тиф, по крайней мере вначале, воспалительного происхожде-
ния, и его надо лечить антифлогистически. Я сам убедился,
что возбуждающие средства не помогают при тифе. Итак,
я решил отправиться в Вену. Я поехал вскоре после защиты
диссертации совместно с некоторыми студентами, которые под-
жидали меня. В Риге к нам присоединилось еще двое желаю-
щих ехать. Студенты в таких случаях цепляются друг за друга
подобно репейнику. Итак, за Кенигсбергом мы ехали уже
вшестером. Наша поездка была не очень удачной. В ту пору
сообщение с Германией было очень сложным и мешкотным,
и наша молодежь не вынесла из этого путешествия приятных
Поездка е Г ер манию. Вена
163
впечатлений. В Мемеле мы долго ждали попутного ветра, чтобы
доехать на корабле до Шакена, а оттуда сухим путем до-
браться до Кенигсберга. Всю длинную дорогу от Кенигсберга
до Берлина мы проделали в грузовой фуре. Так как нас было
шестеро, а потом даже семеро, то мы поступили бы гораздо
лучше и сэкономили и время и деньги, если бы поехали на поч-
товых. Пришлось расходовать средства, приготовленные для
платы за учение. В настоящее время так просто: взять билет
и ехать в поезде. В Кенигсберге мы задержались на два дня,
чтобы повидаться с Бурдахом, который встретил нас очень
радушно. Удивляюсь, почему он не посоветовал нам ехать
более удобным способом. Быть может, он и сделал бы это,
но у нас были преувеличенные представления о ценах на поч-
товое сообщение в Германии. В Берлине я разыскал Пандера,
будущего эмбриолога и палеонтолога. Он находился там уже
в течение одного или двух семестров и очень уговаривал меня
остаться в Берлине. С восхищением рассказывал о зоологиче-
ском музее, о ботаническом саде, о разных докладах, которые
ему удалось слышать. Все это было очень заманчиво, но ведь
я собирался быть практическим врачом и боялся, что все эти
заманчивые вещи отвлекут меня. Таким образом, я остался
тверд в своем намерении и решил даже не смотреть на прель-
щения всех этих сирен. Взамен я побывал в Сансуси и в про-
чих подобных местах, о которых приходилось слышать.
В Вену я поехал вместе с доктором Заменом.2 В Дрездене
нас заинтересовали художественные ценности, в саксонской
Швейцарии — красота Альп в миниатюре, в Праге — истори-
ческие памятники. Но ботанических садов и зоологических
музеев я избегал, как огня.
Приехав в Вену, мы тотчас же поселились в предместье
города Альзерфорштадте, где были расположены крупные
медицинские учреждения: больница, родовспомогательное заве-
дение, академия имени Жозефины, с отделениями. Там было
много приезжих врачей, не считая местных, которые хотели
повысить свое медицинское образование. Большинство приез-
жих врачей обедало в гостинице „Золотой олень". Среди них
11*
164
Г лава VII
были интересные люди, уже не первой молодости. Они съеха-
лись сюда из разных мест — Германии, Швейцарии и даже
Англии. Я нашел здесь то, чего мне нехватало в Дерпте.
За столом председательствовал знаменитый впоследствии хирург
доктор Хелиус.3
Я с головой погрузился в практическую медицину, притом
во все ее отрасли одновременно. Я регулярно посещал клинику
глазных болезней знаменитого окулиста Беера4 и изучал тех-
нику глазных операций. Бывал на операциях гениального хирурга
проф. Руста,5 ходил в родильный дом к профессору Боеру,5
изучал частный курс бандажного искусства, занимался изучением
хирургических операций и начал читать различные книги по прак-
тической медицине. Все это было очень интересно и поучи-
тельно, особенно занимала меня клиника глазных болезней, по-
тому что в Дерпте мне не приходилось видеть ничего подоб-
ного; не видел я и таких операций, какие делал Руст. Лично
он оперировал только в серьезных случаях: делал трепанации,
камнесечения, применял раскаленное железо при так называемых
произвольных вывихах. Меня интересовали более простые слу-
чаи, но Руст передавал их молодым медикам. Он уже опубли-
ковал свой труд об абсцессах и меньше интересовался этим
вопросом, рассматривая встречающиеся случаи как дополнение
к своей прошлой практике, которая доставила ему славу выдаю-
щегося оператора. Больше всего меня интересовали простые
хирургические случаи, а приехал я в Вену, строго говоря, ради
Гильденбранда,7 который был специалистом по внутренним бо-
лезням. Но здесь я встретил неудачу. Гильденбранд,повидимому,
решил в течение данной зимы испытать выжидательный метод
лечения. Его помощники подбирали для него одни только
легкие случаи, главным образом *катарры дыхательных путей,
и лечили их самыми простыми средствами или даже вовсе
обходились без медикаментов, применяя покой и хорошую
диэту. Научиться лечить даже легкие заболевания без меди-
цинского вмешательства было, конечно, трудно. Гильденбранд
появлялся, окруженный большой толпой студентов, которые
тянулись за ним, подобно хвосту кометы, а ядро этой кометы
Поездка в Германию. Вена
165
представлял он сам. Это было весьма солидное ядро, потому
что Гильденбранд был высоким, плотным человеком. При пер-
вом посещении клиники я не нашел в этом хвосте ни одного
знакомого из числа приезжих врачей. Хвост этот был так
велик, что я не мог даже подойти к постели больного. Когда
Гильденбранд входил в промежуток между кроватями, то его
тотчас окружали со всех сторон, заполняя все свободное
пространство, большинство же оставалось стоять поодаль.
Однако я нашел способ подойти ближе, заключавшийся в том,
я заранее занимал место у кровати следующего больного
и таким образом в половине случаев мне удавалось протис-
нуться вперед. Как это обычно бывает в клиниках, каждый
больной имел своего вра та-куратора. Этот врач читал у постели
больного на латинском языке свои наблюдения, уснащая их
утомительными подробностями. Отмечались малейшие измене-
ния пульса, легкий кашель, сон и все прочие симптомы. Гиль-
денбранд слушал все это или делал вид, что слушает. Лишь
изредка он вставлял пару слов, исправляя латинские выраже-
ния читавшего. Я был очень удивлен, видя перед собой лишь
самые обыкновенные заболевания, для лечения которых на-
значался один Oxymel simplex, т. е. мед, вареный с уксусом.8
Я просто ушам своим не верил, к тому же и голос читавшего
был плохо слышен. На следующий день, когда профессора
не было в клинике, я пошел туда и мог на досуге перечитать
все таблички, привешенные к кроватям, где были указаны
болезни и лечебные мероприятия. Действительно, я везде
нашел Oxymel simplex, иногда с небольшими добавлениями,
не помню сейчас каких лекарств, но во всяком случае очень
слабо действующих. Болезни немного отличались одна от дру-
гой; это были, главным образом, несерьезные грудные забо-
левания. Настоящая пневмония и другие более тяжелые случаи
здесь отсутствовали.
Я не сомневаюсь, что профессор Гильденбранд действи-
тельно хотел показать слушателям так называемую целитель-
ную силу природы, благодаря которой, если ей только не ме-
шать, несерьезные недомогания проходят сами собой. Может
166
Глава VII
быть студенты и могли бы при этом научиться наблюдать
за естественным течением простых заболеваний. Я сам пре-
красно знал, что катарр проходит и без врачебного вмеша-
тельства. Но тратить полтора часа на то, чтобы заслушать
чтение двенадцати или шестнадцати историй болезни у кро-
вати больных, показалось мне слишком большой жертвой,
и я решил больше не ходить на такие осмотры. В гостинице
„Золотой олень", где собирались приезжие врачи, о клинике
проф. Гильденбранда говорили очень немного. Больше было
разговоров о хирургической клинике проф. Керна.9 Этот медик
пользовался целительными силами природы на другой манер.
Для защиты всех раневых поверхностей после операций или
вследствие других причин, а также при абсцессах он применял
тряпки, которые два раза в день погружали в теплую воду,
и обходился без всяких других перевязок, энергично разъясняя,
|сакую выгоду получит государство вследствие экономии на
пластыре и бинтах, и указывая, что такое простое лечение
полезно и для больного. Рекламные приемы проф. Керна были
предметом общих насмешек, между тем как Гильденбранд
пользовался уважением. Высказывали только сожаление, что
он в настоящее время занимается такими опытами, для наблю-
дения за которыми надо истратить очень много времени. Лече-
ние проф. Керна не раз подвергали критике, поэтому ему было
очень важно доказать правильность своего метода, что он
и попытался сделать в своем докладе для врачей, которые
собрались в Вену во время свидания монархов. Был случай,
что он пригласил одного молодого врача, приезжего из Дерпта,
в свою карету и стал его расспрашивать, что говорят об его
методе в России. Тот обидел его ответом, что он никаких
разговоров об этом предмете не слышал.
В клинике проф. Керна я был только один раз в сопро-
вождении ассистента. В употреблении были не простые куски
мокрой материи, которые высыхали бы слишком быстро, а нечто
вроде компрессов, т. е. довольно большие, сложенные в не-
сколько раз куски полотна, которые клались на раны без вся-
ких повязок, если только могли держаться на месте. Там же,,
Поездка в Германию. Вена
167
где эти компрессы съезжали, их придерживали по мере воз-
можности при помощи кусков полотна большего размера.
Таким образом мазь, которую накладывают на лишенные
кожи места, была заменена мокрой тряпкой, а пластырь
не применялся. Когда же я увидел у одного больного, ампу-
тированного в области бедра, культю, на которой кость
отстояла от мягких тканей почти на полдюйма, я никак не мог
поверить, что для будущего этого человека полезна экономия
в липком пластыре, который притянул бы мякоть к костям.
Среди показанных мне опухолей не было опухолей ракового
происхождения, но сифилитические были. Они тоже обрабаты-
вались теплой водой, а кроме того делались ртутные втирания.
Впрочем, Керн был хорошим оператором. Я присутствовал
лишь на немногих его операциях, потому что не имел к нему
особой рекомендации. Частный курс хирургии, который я
с некоторыми товарищами прослушал у ассистента Керна, дал
нам больше.
Итак, я был на странном положении. С трудом отказавшись
от естествознания, я решил посвятить себя медицинской
практике. Чтобы изучить ее, я обратился в Вену, а в Вене
все крупные профессора медицины—терапевт Гильденбранд,
хирург Керн и акушер Боер — учили, что надо предоставить
свободу действия природе, исключая лишь отдельные редкие
случаи. Боер всю свою жизнь боролся против медицинских
мудрствований и искусственных вмешательств, даже таких,
как наложение щипцов при родах. Только не надо мешать
природе, а она уже сама сумеет помочь. За все время моего
пребывания в Вене там была сделана в родильном доме лишь
одна единственная операция. Оба других профессора практи-
ковали выжидательное лечение, потому что медицина в то
время злоупотребляла слишком сильными средствами и одно-
сторонними методами. Когда я вспоминаю, как мне и моим
товарищам пошло на пользу, что нас не слишком-то много
лечили в Риге, то я не могу отнестись неодобрительно к выжи-
дательному методу лечения. Однако такое применение его
я все же нахожу нецелесообразным. Несомненно, могут быть
168
Глава VH
случаи, когда выжидание может только повредить. На это
следовало обратить больше внимания, вместо того, чтобы
лишь демонстрировать пользу выжидательного метода, подыски-
вая подходящих для этой цели больных. Я уже и так был
достаточно скептически настроен к медицинским мероприя-
тиям и потому противоположное направление мне было бы
полезнее.
В других клиниках меня также преследовали неудачи.
У проф. Руста я видел много интересных случаев, но они
были слишком редкими. Я охотнее вправлял бы вывихи
и клал бы в лубки поломанные ноги. Но такие операции
Руст передавал младшему персоналу, и их производили вне
посещения профессора. Мы видели таких больных уже в пере-
вязках. Что могли дать мне эти сложные операции, которых
я никогда не встречу в моей практике, если я не умею опе-
рировать простые случаи? Лечение произвольных вывихов
прижиганием раскаленным железом давало блестящие резуль-
таты. После операции больные были в состоянии ходить
ровно, не прихрамывая, хотя спустя некоторое время болез-
ненные явления возобновлялись. Это было ново, интересно.
Но получить на своей практике такие редкие случаи нечего
было и думать. Больше всего мне пришлась по душе глазная
клиника, потому что однородные случаи попадались там чаще,
и я заметил что у меня выросла уверенность в умении поста-
вить диагноз.
Раздумывая над этим, я и не подозревал, что мне пред-
стоит искушение и к тому же двойное. В гостинице „Золотой
олень" появились два натуралиста-коллекционера — Виттман
и Ян. Они предложили собравшимся медикам приобрести
у них засушенные растения, коллекции древесных пород,
монтированные в форме книг, где были внутри наклеены
листья, цветы и плоды различных деревьев и кустарников;
были, кроме того, коллекции насекомых и тому подобные
вещи. Я мужественно отвертывался от всего этого, как от
бесцельной траты времени. Но Виттман предложил нам про-
слушать его лекции о съедобных грибах. Я знал уже много
Поездка в Германию. Вена
169
растений, занимался их систематикой, но грибов я не знал
совершенно. Так как таких лекций объявлено было очень
немного, кажется восемь, то я попался на эту удочку. Курс
состоялся. Выяснилось, правда, что по содержанию это было
почти то же, что написано в книге Траттинника10 о съедобных
грибах, которую Виттман, прочитав свои лекции, честно
предлагал нам купить. До научной славы ему вообще не было
дела, он был простым коллекционером-ремесленником и был
заинтересован только в том, чтобы заработать несколько
гульденов и продолжить свои коллекционерские поиски. Эти про-
фессиональные коллекционеры были очень безобидные и милые
люди. Мне пришлось очень по душе очутиться опять среди
таких созданий природы, которые не стонут и не хотят
лечиться, и отдохнуть от спертого воздуха госпитальных палат.
Таково было мое первое искушение, которое я испытал зимой.
Второе искушение не заставило себя ждать. Я разыскал
в Вене нескольких прибалтийцев, в том числе одного моего
приятеля по Дерпту, которого очень любил и уважал — доктора
И. Фридриха Паррота, сына вышеупомянутого профессора
физики, того самого, который сделал съемку Каспийского
моря вместе с Энгельгардтом, а позже предпринял восхожде-
ние на Арарат.11 Это был в высокой мере честный человек,
обладавший исключительной добропорядочностью, которая
встречается не часто. Это была сильная и деятельная натура,
что сказывалось во всех его предприятиях.* Обладая с молодых
лет твердым характером, он очень привлекал меня к себе,
и я не помню, чтобы я так с кем-нибудь считался и даже так
* Я посвятил в тексте несколько слов памяти моего так рано умершего
друга, потому что помню об обиде, которую ему причинили, пытаясь отри-
цать факт его восхождения на гору Арарат, причем даже официальные
отзывы, за которыми он обращался, повидимому, были не в его пользу.
Согласно своему обещанию, он напечатал их, почему сомнения, связанные
с этим делом, держались в течение некоторого времени. В настоящее время,
насколько мне известно, этих сомнений заграницей не разделяют, но в самой
Армении господствует убеждение, что вершина Арарата недоступна. Сам
патриарх придерживается этого мнения, а Армения как таковая представ-
ляет род церковного государства, изобилующего монастырями, причем ими
170
Г лава VII
подчинялся кому-нибудь, как доктору Парроту, несмотря на то,
что по возрасту мы были ровесниками.12
Паррот приехал в Вену за несколько месяцев до меня. Была
чудесная осень, которую называют „бабьим летом". Прибыв
в город, Паррот заметил видневшуюся на горизонте вершину
горы, которая заинтересовала его как опытного альпиниста.
Едва устроившись с квартирой и вещами, он отправился на эту
гору, не зная даже ее названия и дороги туда. Уже в пути
он узнал, что эта гора называется Шнееберг. Он взобрался
на вершину без проводника и без особых приключений. О вос-
хождении своем на эту гору и о виде на примыкающий к ней
горный массив он рассказывал мне с таким восхищением, что
пробудил во мне горячее желание также посетить эту гору.
Надо сказать, что я еще никогда не видел таких значительных
возвышенностей. Паррот тотчас же выразил желание сопро-
правит главный монастырь Эчмиадзин, а сами они правят народом. Во время
моего путешествия в пределы Каспийского моря я посетил также и Арме-
нию, чтобы ознакомиться с альпийским озером Гокча, очень богатым
рыбой.13 При этом я побывал в Эчмиадзине и видел армянского патриарха
Нарсеса. Я был свидетелем того, с какой твердостью и постоянством этот
армянский папа отрицал возможность восхождения на Арарат и как он
ловко это делал, не задевая живых лиц и основываясь только на легендах
о святых. Дело в том, что незадолго до моего визита генерал Ходзько
с отрядом солдат и другими спутниками достиг вершины Арарата и нахо-
дился там полторы недели, чтобы при помощи угломерной съемки опре-
делить положение горных вершин. Это восхождение не только сделалось
известным по всей стране, но произвело шум. Один из моих более моло-
дых спутников спросил патриарха, что же надо думать об этом восхожде-
нии, может быть была достигнута не настоящая вершина Арара га? „Мой
сын, — сказал старике притворным чистосердечием, — святой Иаков не мог
добраться до высочайшей вершины Арарата, как же могли достичь ее
теперешние люди?". Таким образом у нето была в запасе еще более высо-
кая вершина Арарата, помимо той, на которую поднялись люди, может
быть повисшая в воздухе, куда хотел взобраться святой Иаков, но откуда
он был постоянно низвергаем. Очевидно, этот хитрец не хотел быть
обвиненным в диффамации, поскольку он имел в виду вершину, которой
не мог достигнуть Иаков, а до остальных ему не было никакого дела.1*
Все люди, которые знали доктора Фридриха Паррота, согласятся со мной,
что отступление от истины было для него совершенно невозможным.
Поездка в Германию. Вена
171
вождать меня. Путешествие это пришлось, впрочем, отложить
с весны на лето, так как гора была довольно долго покрыта
снегом. Еще до восхождения на Шнееберг весенняя погода
не раз манила меня сделать прогулки в окрестностях Вены.
Покалуй, ни один город не имеет такого прелестного и раз-
нообразного окружения, как Вена. В окрестностях разбросаны
многочисленные деревушки, очень уютного вида, с веселым,
жизнерадостным населением. Местность постепенно переходит
из холмистой в гористую, более сурового характера. К этому
надо присоединить еще массу цветущих растений, из которых
многие виды были для меня совсем новыми. Все это делает
понятным и потому простительным, что все клиники и госпи-
тали очень скоро показались мне чем-то ужасным, и все мои
добрые намерения, незаметно для меня самого, разлетелись
в прах. Регулярно я стал посещать только Беера, с частными
курсами было покончено. Наконец, около Троицына дня состоя-
лось наше путешествие на Шнееберг15 через прелестный Баден.
Я попал в настоящие горы, поднялся на самую вершину. Из лес-
ной области через зону кустарников я попал в пределы альпий-
ской растительности и увидел те природные условия, о которых
приходилось лишь читать. Радости моей не было границ. Снег,
который местами еще встречался на склонах и лощинах, облака,
которые обволакивали одни вершины и обнажали другие, легкий
и прозрачный горный воздух, несравненно прекрасные и разно-
образные виды, ощущение того, что ты находишься выше всех
остальных людей, но в то же время не одинок, с тобой опыт-
ный и верный друг, — все это усиливало мой восторг.
Однако наша самонадеянность чуть не повергла нас в беду.
Паррот, который бывал здесь уже несколько раз, привел меня
в одну хижину, находившуюся у склона горы, где мы и пере-
ночевали. Он хотел нанять здесь проводника, однако ввиду
того, что на следующий день был большой праздник, а также
и потому, что, по мнению местных жителей, мы вышли слишком
рано и наверху было еще много снега, никто не захотел идти
вместе с нами. Тогда Паррот заявил, что мы пойдем одни.
Это заявление было встречено смехом, нас уверяли, что мы
172
Глава VII
не дойдем до вершины. Тем не менее мы двинулись в путь
и взошли на гору без особого напряжения. Снега там уже
не было, но было еще очень сыро. Только в углублениях
и по склонам лежало еще достаточно мокрого снега.
Шнееберг имеет в высоту 6567 футов. Это — самая высокая
гора в округе, почти примыкающая к границе горной цепи.
Подъем она имеет очень пологий и потому со стороны Бух-
берга на нее легче взойти, чем на другие альпийские вершины.
Несмотря на свою умеренную высоту, плоская вершина Шнее-
берга носит вполне альпийский характер. Здесь я впервые
увидал совсем новую для меня альпийскую флору. Вид отсюда
изумительно красив, хотя не так величествен, как с Риги,
потому что отсюда не видно глетчера. Зато отсюда можно
было видеть: по одну сторону — обильно населенную низмен-
ность Нижней Австрии, вплоть до Венгерской равнины
с большим озером Нейзидлер, а по другую сторону — громоз-
дившийся необозримый горный хаос.
Налюбовавшись вдоволь видом с вершины горы, мы
пустились в обратный путь без особых предосторожностей,
избалованные удобным подъемом. Мы вышли, однако, на
довольно крутой склон, которого раньше не видели, и нас
забавляло, как горные породы осыпались под нашими ногами.
Преодолев этот трудный спуск, мы попали в углубление, по
которому и двинулись, незаметно для себя перейдя в узкое
ущелье, вроде трещины, на дне которой протекал небольшой
ручеек. Мы пошли по этому ущелью, стараясь миновать его
как можно скорее. Дорога была очень узка, приходилось
идти у самой воды и часто переходить ручей вброд, чтобы
продолжать путь по другой стороне, если нам мешала кру-
тизна утеса. К довершению всего пошел дождь, сперва мы
не обратили внимания на то, что небо заволоклось темными
тучами, но Паррот, более опытный, чем я, воскликнул: „Надо
как можно скорее выйти из этой трещины, потому что по ней
хлынет с гор вода". Но отвесные скалы были слишком круты
и мы не могли выбраться наверх. Таким образом, мы должны
были как можно скорее идти вперед по трещине. Но она все
Поездка в Германию, Вена
173
более и более сворачивала в сторону, противоположную
той, какая нам была нужна. Не имея другой возмож-
ности выбраться из этой западни, мы старались двигаться
как можно быстрее. Лишь спустя несколько часов щель стала
расширяться, но зато здесь она была завалена стволами
деревьев и обломками скал. Стало так темно, что, переби-
раясь через препятствия, мы должны были держаться за руки,
чтобы не терять друг друга. Наконец, скалы отступили, ущелье
стало шире, но наступила полнейшая темнота. Наконец-то мы
увидели какой-то свет и совершенно вымокшие добрались
до хижины угольщика, где и остались на ночлег. Здесь мы
узнали, что находимся в узкой долине в противоположной
от Вены стороне. Эта долина, которая носила название „Чор-
товой долины", показалась нам на следующий день настоящим
раем по сравнению с той щелью, по которой мы спустились
сюда. Она была по крайней мере раз в двадцать шире и имела
ровное дно, покрытое россыпью. Полдня мы шли по этой
долине и лишь к вечеру вышли на дорогу, ведущую к Вене.
После этой экскурсии я опять с головой погрузился
в ботанику. Я принес с собою с гор альпийские растения.
Их надо было определить. Дважды в день я бегал в библио-
теку, чтобы сравнить принесенные мною растения с большими
гравюрами в сочинении Жакена и Госта. Меня смущала
любезность библиотекарей, с которой они дважды в день
приносили и уносили для незнакомого им человека эти цен-
ные труды.16 Такой дружелюбной готовности помочь я не
запомню. Но правила выдачи книг очень строго соблюдались
в этой библиотеке, и я напрасно просил оставить для меня
эти фолианты в читальном зале после его закрытия.
Углубившись в сочинения Госта и Траттинника, я почув-
ствовал, что медицина — пожалуй не мое призвание. К тому же
медицинская практика случайно познакомила меня с той
стороной человеческих отношений, которая была для меня
совсем новой и очень неприятной,—взаимными злобными
пересудами ученых коллег. Проф. Цанг, которого я иногда
навещал, очень неодобрительно отзывался о проф. Керне,
174
Глава VII
а последний — о всех хирургах вообще. Но всех превзошел
в развязности обычно благодушный проф. Боер. Случилось,
что он задал несколько вопросов акушеркам, которые зани-
мались у него в родовспомогательном заведении. Ответы
их ему не понравились, и он, не стесняясь присутствием
приезжих врачей, громко сказал: „Все это — осел Штейделе!“
Обучением акушерок ведал преимущественно проф. Штейделе.17
Это отсутствие корректности среди венских врачей показалось
мне тогда очень странным. Я полагал, что среди натуралистов
такие отношения немыслимы. Я чувствовал себя счастливые,
собирая растения на соседних горах, но когда я садился
отдохнуть или полюбоваться окрестностями, то мне казалось,
что мой злой двойник внятно спрашивал меня: а какой будет
из всего этого толк? Я понимал, что ознакомление с несколь-
кими сотнями видов растений не имеет для меня большого
значения. Я должен либо всецело посвятить себя ботанике,
либо остаться верным медицине. С глазной клиникой я еще
не расстался. Хотелось также еще раз посетить Гильденбранда.
Но я опять нашел в клинике те же легкие заболевания и ту же
молчаливую аудиторию. На табличках с обозначением болезней
я опять прочел Oxymel simplex. Я полагаю, что Гильденбранд
собирал материал для своей работы о естественном течении
болезней и испытывал этот метод. Его последняя работа
.„Meditationes clinicae" осталась мне неизвестной. Если там
ничего не говорится об этом методе, то, значит, он не успел
обработать эти материалы, так как в 1818 г. он уже умер.
На этот раз я не могу сказать, что ознакомился с его спо-
собами лечения в полной мере, так как нашел клинику невы-
носимой и сбежал оттуда, чтобы на свободе, взобравшись на
прелестный холмик, обдумать свое положение. Судьба взяла
меня за горло. Пожалуй, я имел право сказать, что приобрел
некоторую опытность в лечении глазных болезней и усвоил
нужные практические приемы. Но где и как мог бы я приме-
нить эту практику, не чувствуя уверенности в остальных
областях медицины? Будучи большим скептиком, я не надеялся,
что когда-нибудь приобрету эту опытность. Я охотно стал бы
Поездка в Германию. Вена
175
совершенствовать выжидательный метод лечения, но для этого
помощь врача вовсе не нужна, а для того, чтобы получить
место директора госпиталя, необходимо было сперва завоевать
себе славу частной практикой.
Более приятные перспективы сулили мне занятия естество-
знанием. Ботаническая ^систематика казалась мне, по правде
говоря, довольно бессодержательной, но экскурсии, особенно
горные, увлекали меня. Я мечтал расширить мои флористические
занятия, побывав во всех поясах земного шара. Но какое
будущее ожидало меня в этом случае? Я знал, что в наших
восточных провинциях имеется лишь одна должность ученого-
ботаника, но она была недавно замещена. Не лучше ли, думал я,
заняться систематической зоологией? Но больше всего какое-то
смутное предчувствие влекло меня к сравнительной анатомии,
в которой я весьма мало или, вернее, ничего не смыслил, но
о которой я был высокого мнения. Может быть, я мог бы
основательно изучить геологию, она привела бы меня в горы.
И вот я решил покинуть Вену и бросить якорь где-нибудь в
Германии, чтобы заняться там сравнительной анатомией или гео-
логией. Если из этого ничего не выйдет, придется зимой опять
посещать больничные палаты, но на этот раз уже в Берлине.
Перед отъездом мне захотелось еще раз подняться на Шнее-
берг и пробраться дальше в горы. Паррот уже уехал, и я пошел
совсем один. Была середина лета, я встретил новые виды расте-
ний, главным образом из той же альпийской флоры, дошел до Ма-
риахильфа и опять почувствовал себя безмерно счастливым в го-
рах, несмотря на то, что был в одиночестве. Одиночество бы-
вает приятно, когда нужно как-то поладить с самим собой, в го-
рах же я не чувствовал себя одиноким, наоборот — был там,
как дома. Покинув горы, я в последний раз вернулся в Вену.
Ввиду моих новых планов, я мог теперь полностью
отдаться изучению природы и только теперь решил осмотреть
натуралистический музей и ботанический сад. Я собрал сведе-
ния об интересных местностях, приобрел себе „Австрийскую
флору“ и различные путеводители Шультеса.и, наконец, уехал
на запад, не зная еще, где брошу якорь. Свою первую оста-
176
Глава VII
новку я сделал в Линце, а оттуда свернул в Ишль и посетил
Гальштадт, похожий на прикрепленное к скале ласточкино
гнездо. Затем я вернулся в Линц, а оттуда направился дальше
в Зальцбург. Из Зальцбурга я совершил поездки в замеча-
тельный Берхтесгаден до самого конца Кенигзее. Затем я
поднялся на гору Вацман высотой в 9000 футов, которая
увенчана остроконечной вершиной, и посетил в качестве
подготовки к моим будущим геологическим занятиям Рейхея-
галл, Галлейн и Гольдинг.18 Не мог я пропустить и Унтерберг,
где доктор Гоппе, по моим сведениям, каждый год собирал
альпийские растения, которые потом продавал. Я и не рассчи-
тывал тогда, что это путешествие решит мою судьбу.
Пешеходные странствования выработали из меня хорошего
ходока, не уступающего другим. Особенно хорошо я чувство-
вал себя в горах, лучше, чем на плоском месте. Однажды я
решил выйти пораньше из Зальцбурга, чтобы взобраться на
Унтерберг, а к ночи вернуться обратно в Зальцбург. У под-
ножия Унтерберга было нечто вроде гостиницы, где и прожи-
вал обычно Гоппе. Но я узнал там, что Гоппе отсутствует,
он ушел с каким-то другим человеком, по моему предполо-
жению— в Глокнер. Я взял проводника на Унтерберг, исходил
гору по всем направлениям, а к вечеру вернулся обратно
в гостиницу, чтобы поесть и отправиться обратно в Зальцбург.
Но мой проводник растянулся на земле и стал уверять меня,
что он не в состоянии идти дальше; правда, он все время
таскал на себе собранные мною растения, которые я теперь
должен был взвалить себе на спину. Когда я собрался уходить,
ко мне подошел хозяин гостиницы и попросил что-нибудь
написать в книге посетителей. Мне это не очень понравилось,
так как я слишком торопился и не мог придумать чего-нибудь
замысловатого или поэтического, чего-нибудь в таком роде,
как писали другие. Я написал в книге, что очень сожалею,
что не застал здесь известного доктора Гоппе, с которым мне
очень хотелось бы поделиться некоторыми ботаническими
сомнениями.19 Затем я ушел и по дороге был вознагражден
зрелищем никогда невиданного мною освещения альпийских
Поездка в Германию. Вена
177
вершин. Казалось, что Альпы, которые я так люблю, благо-
дарно прощаются со мною, потому что мой дальнейший путь
лежал уже по равнинным местам. Я долго стоял, любуясь, как
альпийские вершины рдели в лучах заходящего солнца. Пройдя
некоторое расстояние и не дойдя до города, я прилег на
землю и заснул. Ночью было довольно холодно, и я схватил
сильную простуду, которая задержала меня в Зальцбурге на
несколько дней. Затем я двинулся дальше. Дня через два
в одном маленьком городке, вероятно это был Вассербург,
ко мне подошли двое мужчин и спросили: не я ли буду доктор
Бэр? Я отвечал утвердительно и в свою очередь с любо-
пытством посмотрел на вопрошавших. Первый был пожилой
человек в какой-то странной, как мне показалось, широкой
одежде. Другой был в расцвете молодости, с темными воло-
сами, которым я сразу же позавидовал, так как мои собствен-
ные светлые волосы мне никогда не нравились. Старший назвал
себя доктором Гоппе, а младший был доктор Мартиус,20 буду-
щий специалист по пальмовым. Оказалось, что они вскоре
после моего ухода пришли в гостиницу и прочли мою запись
по поводу моих ботанических сомнений. Доктор Гоппе любезно
предложил мне свою помощь. Но мой гербарий был уже
отправлен в Мюнхен, и я не мог ему ничего показать. Меня
очень удручало, что, оставив горы и продолжая путь, я до сих
пор не имел перед собой определенной цели. Между прочим
я задал моим спутникам вопрос: не знают ли они, где в Гер-
мании мо ено поучиться сравнительной анатомии? „Идите
к Деллингеру в Вюрцбург, — ответил мне младший, — если вы
пожелаете отыскать меня в Мюнхене, то я дам вам пакетик
с мхами: старик в свободное время любит ими заниматься".
Я поблагодарил, — теперь передо мною открылась какая-то цель.
Мне кажется, что этот дорожный разговор длился не более пяти
минут, но он оказался для меня очень важным, как это будет
видно из дальнейших глав. Если бы не простуда, задержавшая
меня в Зальцбурге, мы никогда бы не встретились.
Автобиография К. Бэра
Глава VIII
ВЮРЦБУРГ
(1815—1816)
В Мюнхене я разыскал доктора Мартиуса, который уже
готовился к путешествию в Бразилию и действительно полу-
чил от него пакетик с мхами для Деллингера; пакетик этот
был мне крайне важен как повод к знакомству с этим послед-
ним. Я был тем более обязан Мартиусу, что у меня не было
никаких оснований рассчитывать на знакомство с Деллингером,
кроме разве случайной встречи на улице и моего настойчивого,
почти страстного желания основательно заняться сравнительной
анатомией. Теперь я имел определенную цель, благодаря чему
во мне возросло чувство уверенности в себе.
Во время моего путешествия из Вены в Мюнхен во всех
крупных отелях я должен был заполнять так называемые
справочные листки для сведения полиции о том, куда я еду.
Я бы очень охотно написал, что я еще и сам не знаю этого,
однако в таком случае полиция проявила бы обо мне, пожалуй,
чрезмерную заботливость. Теперь я впервые имел возможность
спокойно осмотреть достопримечательности Мюнхена: картин-
ную галлерею и другие художественные собрания. После
этого я отправился в Ландгут, где посетил ботанический
сад и студенческий клуб. Затем через Регенсбург я поехал
в Нюрнберг, где меня заинтересовали произведения искусства
германского средневековья и периода перехода к новому вре-
мени. Из Нюрнберга я отправился окружным путем в Эрлан-
Вюрцбург
179
ген, чтобы посмотреть город, где учился мой отец, и Муд-
дендорф с его знаменитой пещерой, а затем в 1815 г.
своевременно вернулся в Вюрцбург.1
Как только мне удалось найти пристанище, я отправился
к проф. Деллингеру, передал ему пакетик с мхами от доктора
Мартиуса и объяснил, что хотел бы слушать у него курс
сравнительной анатомии, для чего я собственно и прибыл
в Вюрцбург, „В этом семестре я не читаю сравнительную
анатомию", — ответил мне Деллингер со свойственными ему
спокойствием и медлительностью. Затем он открыл пакетик
и начал рассматривать мхи. Я стоял, как громом пораженный,
так как мысль о том, что этот курс будет читаться только
летом, не приходила мне раньше в голову. Я и не подозревал,
что можно заниматься под руководством профессора, не слу-
шая его курса, так как до сих пор единственным известным
мне методом занятий было слушание лекций. Я стоял, не
будучи в состоянии решить, что мне делать дальше: оста-
ваться ли в Вюрцбурге и снова заниматься в больницах, или
искать другое место для изучения той или иной отрасли
естествознания? Деллингер оторвался от рассматривания
мхов и, заметив, что я все еще стою перед ним, смотрел на меня
некоторое время и сказал также медленно: „Да и к чему
вам лекции? Принесите сюда какое-нибудь животное и ана-
томируйте его, а потом возьмете другое". Это предложение
мне очень понравилось, так как я прежде всего хотел попро-
бовать, не придется ли мне этот род занятий более по душе,
чем медицина. Я с готовностью принял это предложение,
а так как он предоставил мне даже выбор времени для заня-
тий, то уже на следующее утро я появился к нему с пиявкой,
купленной в аптеке, потому что, еще не зная города и окре-
стностей, я не мог найти немедленно что-нибудь другое.
По указанию Деллингера я приобрел некоторые тонкие
инструменты для занятий. Для усыпления пиявка была опу-
щена в масло, а затем я залил воском небольшую ванночку,
которую, согласно указанию профессора, приобрел для
анатомирования под водой. Во время всех этих приготовлений
12*
180
Глава VIII
Деллингер мог убедиться, что я совершенно не знаком
с тонкой анатомической работой. Правда, мне приходилось
время от времени вскрывать млекопитающих животных, но
с беспозвоночными я никогда не имел дела и не знал, как
к ним приступить. Тем более я должен был быть благодарен
Деллингеру, что он взял на себя труд руководить мною,
когда понял, как это много для меня значило.2
Когда я начал вскрывать эту незабываемую пиявку,
и Деллингер объяснил мне, что пищеварительная полость
очень плотно прилегает к мышечному слою, а последний —
к наружному покрову, я старался резать, как можно осто-
рожнее, и поэтому двигался вперед очень медленно. Подойдя
через час к моему столу, Деллингер похвалил мою тщатель-
ность и, достав монографию Спикса,3 дал ее мне. Теперь я
имел представление об органах, которые ожидал увидеть,
и об их расположении. Получив разрешение взять сочинение
Спикса домой и основательно проштудировав его, я стал на
другой день работать быстрее, и к концу дня все существен-
ные части были уже отпрепарированы. Теперь я имел точное
понятие о строении этого животного не только путем нагляд-
ного изучения, но и путем самостоятельной препаровки. Мне
необычайно понравился такой способ преподавания. Затем я
стал анатомировать других различных животных, позвоночных
и беспозвоночных, в зависимости от случая или в результате
указаний Деллингера. Он всегда доставал для изучения всех
этих объектов соответствующие монографии. Скоро я понял,
что для меня полезнее было бы просматривать эти моногра-
фии заранее. Когда дело доходило до какой-нибудь необхо-
димой или важной манипуляции, как, например, отделение
мягких частей моллюсков от раковины, Деллингер сперва
показывал мне соответствующие приемы сам, а потом предо-
ставлял меня самому себе, а сам занимался в это время своими
мхами, которые он размягчал, а затем аккуратно раскладывал на
плотной бумаге и рассматривал под микроскопом их органы
плодоношения. Иногда он брал какую-нибудь другую работу
или читал книгу. Время от времени, через час или через два,
Вюрцбург
181
он подходил ко мне, чтобы взглянуть, насколько подвинулось
дело, и указать то, на что следует обратить внимание.
Не прошло и двух недель занятий, как я почувствовал,
что нахожусь на верном пути. Академический семестр еще
не начался, и я занимался исключительно препаровкой раз-
личных животных. Я купил себе не только сравнительную
анатомию Кювье,4 но и все те монографии, которые мог
найти в Вюрцбурге. Чем самостоятельнее я работал, тем
понятнее и интереснее были для меня работы других о тех
или иных формах тела животных. Мне было чрезвычайно
приятно, что каждый вечер я мог сказать себе, что достиг
уже какого-то успеха, а оглядываясь на более длительные
периоды этого моего умственного роста, я ясно видел его
значительность. Чувство самоудовлетворения, которое я почти
совсем утерял в Вене, снова поднялось во мне, что крайне
благотворно подействовало на меня, и все мучительные мысли
относительно моего будущего и относительно того, сумею ли
я, занимаясь зоотомией, достичь определенного положения
в жизни, отошли теперь на задний план — не по легкомыслию,
но совершенно сознательно. Прежде всего я хотел приобрести
в области сравнительной анатомии, на основании личного
опыта, столько познаний, чтобы ориентироваться в этой
науке и на основе полученных мною специальных данных
самому сделать общие выводы. Ибо я очень скоро пришел
ко взгляду, что природа в своих созданиях преследует неко-
торые общие темы, и эти темы в отдельных видах варьируют.
В сравнительной анатомии Кювье эта мысль несколько зату-
шевана, так как в этом сочинении одна анатомическая система
следует за другой. Его „Зоология" тогда еще не вышла
в свет. Там мастерски изложено то, к чему влекло меня мое
внутреннее чувство. Поэтому я пришел в восхищение, когда
позднее, незадолго до отъезда из Берлина, мог изучить эту
книгу. Однако я полагаю, что для меня было благоприятным
то обстоятельство, что во время моего пребывания в Вюрц-
бурге все это еще не было известно, так как мой интерес
к данному вопросу оживил мои занятия по зоотомии.
182
Глава VIII
После проработки этой столь интересной для меня срав-
нительной анатомии, я должен был, согласно моему первона-
чальному плану, начать ближайшей зимой опять заниматься
практической медициной в видах обеспечения моего будущего.
Однако во исполнение этого плана я сделал очень немного,
когда наступило время чтения лекций, так как уже познал
сладость самостоятельной работы. Я посещал родовспомога-
тельную клинику Зибольда с целью использовать знамени-
тость, кроме того стал слушать курс проф. Вагнера,5 о содер-
жании которого знал очень мало. Но студенты, с которыми
я столовался, называли этот курс натурфилософией, так как
все общетеоретические воззрения именовались тогда натурфи-
лософией— и тем увереннее, чем менее солиден был тот базис,
на котором эти воззрения покоились. Мне было весьма любо-
пытно прослушать систематический курс шеллинговой натур-
философии. О ней говорили всюду, и упоминания о ней нахо-
дилисьво многих книгах, но в ней плохо разбирались, поскольку
не желали изучить подряд сочинения самого Шеллинга.
Итак, я записался на Вагнера, хотя Деллингер предупре-
дил меня, что я из этих лекций вынесу мало. И в самом деле,
я встретился с крайне своеобразной схематизацией всех
вещей и всех отношений, что мне вначале, ввиду новизны,
было интересно, но вскоре показалось чем-то настолько бес-
содержательным и за волосы притянутым, что я не мог дослу-
шать курса до конца. Каждый объект, по взгляду Вагнера,
дифференцируется на две противоположности, и из выравнива-
ния противоположностей возникает нечто новое; поэтому все
отношения могут быть представлены в виде четверной или
четырехугольной формулы. Это собственно и было основой
всего учения. В иных случаях эта четверная формула выво-
дилась весьма естественно, но иногда искусственно до комизма.
Например, в семье отец и мать представляют естественную
дифференцию, ребенок или вообще дети — естественное след-
ствие взаимодействия этих дифференций. Но нехватает четвер-
того члена. Эта недостача заполняется прислугой. Итак, при-
слуга оказывается существенной составной частью семьи!
Вюрцбург
183
Если бы Шеллинг должен был отвечать за весь такой вздор,
то ответственность его была бы поистине тяжела. И мой инте-
рес к натурфилософии надолго иссяк. Деллингер и сам был
приверженцем натурфилософии, но приверженцем серьезным
и основательным.6 Я же предпочитал оставаться на позитивной
точке зрения.
Кроме указанного, я слушал вместе с некоторыми другими
частный курс практической фармации у одного провизора
и занимался практическими работами по анатомии у старика
Гессельбаха, которые велись в послеобеденное время.
У Деллингера в этом семестре я слушал только физиоло-
гию, которая, однако, по тогдашнему состоянию науки давала
очень немного. Деллингер был слишком положительным уче-
ным, чтобы увлечься высокими фразами или философскими
спекуляциями,—он уже пережил это увлечение. Я полностью
наслаждался возможностью препарировать под его руковод-
ством.
Впервые я испытал на себе выгоду заниматься всецело
или хотя бы преимущественно одной определенной дисципли-
ной,— опыт, который позднее, будучи приват-доцентом, я про-
делал в еще большем масштабе. Вот почему я—решительный
сторонник приват-доцентуры. Я очень часто задавал себе в то
время, как и позднее, вопрос: не является ли вся структура
наших университетов ложной, заставляя изучать много различ-
ных дисциплин одновременно, притом по 45—50 минут, поспешно
переходя к совершенно разнородным предметам. Не лучше ли
было бы, думал я, если бы каждая дисциплина проходилась бы
по очереди, причем студенты занимались бы в продолжение,
примерно, двух недель одним предметом, а после этого пере-
ходили к изучению другого. Все важнейшее и существенное
при такой системе запоминалось бы, без сомнения, гораздо
лучше. Сократить время занятий в клиниках было бы, конечно,
трудно, но насколько полезнее было бы студентам-медикам
последнего курса заниматься только наблюдением больных
в клинике, а о соответствующих болезнях читать в хороших
книгах! Такое употребление времени кажется мне безусловно
184
Глава VIII
лучше, чем равномерное чтение лекций по совершенно различ-
ным наукам, особенно если студенты перегружены лекциями,
а это всегда будет иметь место, пока излишняя полнота их
будет рассматриваться как их высшее достоинство. Почасовые
занятия по разнородным предметам всегда приводят к тому,
что вечером, наслушавшись лекций, студент говорит:
Как смутно и странно в моей голове —
Там жернов гудит на своем поставе.
И чтобы успокоить свой взволнованный различными впечат-
лениями мозг, он предпочитает вовсе не думать о дневной
работе.
Лекции, как правило, только побуждают слушателей
к работе, зрелые же плоды дают только самостоятельные
занятия. Если лекция ставит своей задачей обогатить память
образами или названиями, то таким путем эти последние
труднее хорошо усвоить, и, по всей вероятности, они легче
забудутся, чем в том случае, если усваивать их будут более
длительное время. Для лекций философского характера, зада-
ча которых развивать известные понятия с вытекающими от-
сюда следствиями, эта система более важна, чем для лекций,
излагающих массу фактов. Однако, и в этом случае само-
стоятельные занятия по книге имеют то преимущество, что
позволяют снова и снова восстановить весь ход мыслей, чтобы
выяснить, согласуются ли они с нашими собственными мыслями
и запросами. Конечно, лекцию философского содержания можно
записать, но даже при очень подробной записи едва ли можно
практически разобраться в ее философском построении; вот
почему удобнее ознакомиться с ее содержанием заранее —
в печатном или в литографированном виде. Однако самостоя-
тельные занятия студентов настоятельно требуют благоразум-
ного руководства со стороны опытного человека, который
вполне ориентирован в данной дисциплине.
Что же я собственно хочу этим сказать? Я отнюдь не
считаю профессоров лишними, тем более, что я сам в тече-
ние долгого времени был профессором. Но я полагаю, что
Вюрцбург
185
они должны больше обращать внимания на самостоятельную
работу студентов, чем это делается сейчас во многих дисцип-
линах. Это руководство в разных областях должно быть совер-
шенно различным. Даже по таким дисциплинам, которые
в меньшей мере обогащают память, чем развивают способность
суждения, осмотрительный профессор будет рекомендовать
различные труды в зависимости от индивидуальности и запро-
сов своих слушателей. Ведь мы и в обычной жизни поступаем
таким же образом и советуем такие книги, которые отвечают
способностям и подготовке учащегося.
Выражением все более и более ясно сознаваемой потреб-
ности к самостоятельным занятиям является постановка учеб-
ного дела в хороших университетах, где студенты делают
опыты и наблюдения в химических, зоологических и физиоло-
гических лабораториях, в анатомических кабинетах и клиниках.
Мне, вероятно, возразят и вполне основательно, что и про-
фессора других дисциплин, интересующиеся своим делом
и своими слушателями, также с охотой рекомендуют такие
приватные занятия. Я в этом не сомневаюсь, но я желал бы,
чтобы и правительство усвоило этот основной принцип и не
смотрело бы на лекции, как на основное образовательное
средство, при помощи которого академический преподаватель
должен наполнять головы своих слушателей. Когда значение
самостоятельных работ в процессе обучения сделается все-
общим убеждением, то это отразится и на взглядах на орга-
низацию университетов. Ведь, если признать, что самостоятель-
ная работа студентов есть важнейшее дело, то следует осу-
дить неудовлетворительную систему разграничения занятий
по часам. Могут ли лекции философского характера идти
продуктивно и хорошо усваиваться, если тотчас вслед за этим
следует нечто совершенно иное.
Вообразим себе какого-нибудь жаждущего знаний юношу,
которому мир показывают как волю и как представление,
и который едва понимает, стоит ли он на твердой земле или
носится в эфире чистой воли и чистого представления. Вдруг
непосредственно вслед за этим другой мудрец, грубо обрывает
186
Глава VIII
нить его размышлений и начинает перечислять различные
виды мышей, различимых по длине их хвоста или по цвету
их шкурки, или толкует ему о важных различиях между
folium ovatum и folium cordatum.7 Затем является третий —
химик по специальности, который обстоятельно объясняет,
что реально существуют лишь те объекты, которые можно
взвесить, и что сам слушатель есть не что иное, как такое
количество органического вещества, на какое указывают весы.
И несчастный опять падает на землю и чувствует себя лишь
некоторым количеством земной материи. Но вот поднимается
на кафедру физиолог и рассказывает ему о жизненном про-
цессе как о процессе саморазвития, который обнаруживается
уже в растении, у низших животных возвышается до само-
ощущения, у более высоких проявляется самосознанием,
у обезьян — в виде хитрого себялюбия и, наконец, у человека —
в виде самопознания. И вот упавший духом студент опять
оживает в сознании, что он усовершенствованная обезьяна,
и только не понимает, как же происходит этот жизненный
процесс, или где находится эта жизненная сила и сколько
граммов она весит. Теперь он должен обдумать все эти вещи,
но времени у него на это нет. На следующий день перед
ним опять раскрывается . мир воли с указанием, что именно
воля является основой всех наших действий. Теперь он нахо-
дит также основу своего жизненного процесса — это только
его собственная воля. Ему хочется упорядочить и прочие
полученные им знания. Только удастся ли это ему?
Я отношусь к сказанному серьезнее, чем это, пожалуй,
кажется. Я нахожу крайне сомнительным, что учащиеся слу-
шают одновременно по отдельным часам предметы, которые
исходят от совершенно различных точек зрения и между
собой никак не связаны. Каждая философия, насколько
я понимаю, представляет лишь относительную истину и имеет
поэтому значение только тогда, когда к ней относятся с осто-
рожностью. Абсолютная истина, на которой можно было бы
построить мир, еще не открыта, и мало надежды, что она
вообще будет открыта. Прошлое показывает, что философы
Вюрцбург
187
всегда исходят из некоторых уже многократно использованных
оснований, которые зависят от духовной природы человека.
Если это так, то различные философские системы дают
только масштаб, которым можно измерять мир, но не сред-
ство его построить. Желательно ли, спрашивается, давать
будущему строителю эти совершенно различные масштабы,
построенные на различных основаниях, или, другими словами,
наставлять ум будущего ученого, исходя из спиритуалисти-
ческих, материалистических или дуалистических принципов?
Может быть, эти одновременные влияния не ориентируют его,
а только собьют с толку? Но как помочь этому? Разве можно
заставить студентов принять ту или иную философскую сис-
тему? Конечно, нет. Но можно разделить эти занятия во
времени. Если студент усвоил себе определенные философ-
ские воззрения и хочет работать в этом направлении
и заняться философией, то и надо ему предоставить, согласно
его личной склонности, либо придерживаться тех философ-
ских воззрений, которые ему привычны, либо менять при-
вычное на новое, если это ему больше нравится. Существует
довольно распространенный взгляд, что такая система обо-
собления отдельных предметов затянет обучение до бесконеч-
ности. Надо попробовать. Возможно, что опыт покажет, что
многие дисциплины могут быть основательно усвоены при
помощи самостоятельных занятий в более короткие сроки,
в то время как сейчас они занимают один или два семестра,
если учебное время разделено на семестры. Но оставим фило-
софию в стороне. Я охотнее всего поставил бы ее не в на-
чале, а в конце университетского курса, чтобы молодой чело-
век мог утвердить все усвоенные им положительные знания
на философском костяке, и мог бы лучше разобраться
в даваемых ему общих воззрениях. Обычай начинать с фило-
софии основан, как кажется, на том преувеличенном значении,
какое прежде придавали логике. Взгляд, что человек не мо-
жет последовательно рассуждать, пока он не изучит логики,
совершенно отвечает взгляду, что ребенок до тех пор не
может ходить, пока он не узнает, что такое шаги и как их
188
Глава VIII
делают. Человек мыслит и ходит потому, что обладает соот-
ветствующими способностями, а способности эти приобретаются
вместе с развитием соответствующих органов.
Вернемся, однако, к медицинскому образованию.
Очень существенной и притом очень обширной частью
обучения надо признать анатомию. Обычно она длится по
меньшей мере три, если не.четыре, семестра. В первом семе-
стре в качестве первой основы преподается остеология, затем
в течение двух семестров следуют остальные части описа-
тельной анатомии. Если микроскопическая анатомия не про-
ходится одновременно с этим курсом, то ее переносят на
четвертое полугодие. В некоторых университетах практические
занятия начинают тогда, когда лекции по описательной ана-
томии уже закончены и отчасти даже забыты. В таком слу-
чае изучение анатомии растягивается и на пятый семестр.
Мне хочется задать анатомамг вопрос: взяли бы они на себя
в течение полугодия настолько преподать и разъяснить весь
курс анатомии молодому человеку, обладающему достаточным
прилежанием и средними способностями, чтобы он мог совер-
шенно понять и усвоить все существенное, что необходимо
для понимания физиологии, патологии, а также для надобно-
стей оперативной хирургии?
Все же остальное, что мало применимо в практике, как,
например, мускулатуру спины, он увидел бы настолько, чтобы
в надлежащих случаях мог быстро и точно ориентироваться
по книге и по анатомическому атласу. Предполагается, что
этот молодой человек в данном полугодии, кроме анатомии
человека, не будет заниматься никакими другими требующими
много времени предметами. Несомненно, что при этих усло-
виях у него нашлось бы достаточное число часов в день,
чтобы самому работать на трупе, научиться пользоваться
микроскопом и применять его. Все виденное и слышанное
взаимно укреплялось бы. Усвоив все это наглядно и во взаим-
ной связи, этот студент на будущих лекциях тем легче усваивал
бы все существенное. Но если один человек может достичь
в указанный срок достаточных знаний по анатомии, почему
Вюрцбург
189
не могут достичь этого и многие? Практические работы
ценны тем, что на них можно видеть много препаратов
и часто их обозревать. Наиболее правильно было бы прово-
дить занятия по анатомии зимой. Лето можно будет употре-
бить для занятий ботаникой, зоологией, сравнительной анато-
мией, фармакогнозией как близкими науками, или для занятий
физикой, химией и физиологией, ограничив по мере возмож-
ности каждую из этих дисциплин одним семестром и проводя
в случае необходимости занятия по два часа в день.
Если придерживаться принципа последовательного изуче-
ния предметов и избегать, по возможности, одновременного
прохождения совершенно разнородных дисциплин, то легко
выяснится, что в настоящее время совершенно бесполезны
многие сведения, которые включаются в курс. К чему, напри-
мер, растягивать, как каучук, на целый семестр общую те-
рапию, если она не отличается богатым содержанием? Не
лучше ли было бы читать ее как заключительную часть
фармакологии (mat. medica), или при начале курса специальной
терапии? К чему это пространное изучение всевозможных
щипцов и других инструментов, применяемых в акушерстве,
которые в конце концов усваиваются лишь со стороны их
внешней формы? Или изучение устарелых методов хирурги-
ческих операций, начиная с древних египтян? В настоящее
время, пожалуй, сочтут, что этого мало и начнут не с егип-
тян, а с людей каменного века, которые делали операции,
очевидно, при помощи осколков кремня, не зная употребления
металлов. Добросовестные профессора-хирурги, говоря о фу-
рункулезе и панарициях, в будущем не преминут, конечно,
сообщить об этом, хотя ex propriis8 они ничего не могут
к этому добавить, как не может ничего сказать и студент об
орудиях каменного века. „При таких непомерных требованиях
профессорам житья не будет", — вот что скажут некоторые.
Не думаю этого и очень хорошо знаю, что профессору тре-
буется много времени для того, чтобы самому не отставать
от движения своей науки, и весьма желательно, чтоб он все
время расширял объем своих познаний. Но я полагаю,
190
Глава VH1
что время надо распределить по-иному. Если, например, про-
фессор анатомии будет очень занят зимой, то летом он может
быть совершенно свободен, как и другие профессора — в той
или другой мере.
Но было бы напрасно развивать эти взгляды дальше
и предлагать подробный план занятий, так как я очень хорошо
знаю, как трудно изменить вкоренившийся ход занятий. Но
я ни одной минуты не сомневаюсь, что со временем характер
нашего преподавания должен измениться, и доказательством
этого для меня служит то, что практические работы, которые
постепенно вводятся в различных дисциплинах, с непреодоли-
мой силой демонстрируют всю важность и необходимость
самостоятельных занятий студентов. Что касается вопроса
об устранении системы читать разнородные предметы по
3/4 часа каждый, то может быть со мной согласятся, что
это не пустой вопрос. Пусть каждый задаст себе вопрос:
при каких обстоятельствах он полюбил свою науку — тогда ли,
когда эта наука преподносилась ему маленькими дозами
с перерывами во времени, подобно яду, или тогда, когда ему
дали возможность углубиться в нее? Спросим мысленно древ-
него грека, который, по нашим представлениям, принадлежал
к нации, обладавшей чувством соразмерности и целесообраз-
ности, какого он мнения о молодом человеке, который дол-
жен не только усвоить множество фактов, но и приобрести
правильное мышление, посвятив один часок философии, затем
один часок анатомии или ботанике, после этого часок химии
или физике, причем занятия все время прерываются звоном
колокольчика? (Предположим, что древний грек имеет пред-
ставление о звоне колокольчика и о названных науках). Не
ответит ли он нам, что эти постоянные перерывы должны
запутать ученика или по меньшей мере сделать его равно-
душным к занятиям, и что лучше было бы, если бы занятия
были менее разнообразны, но более содержательны? С детьми
дело обстоит несколько иначе, у них внимание утомляется
скорее и для них частые перерывы необходимы. Кроме того
школьники по большей части работают более самодеятельно t
Вюрцбург
191
чем те учащиеся, которые просто слушают лекции. В более
зрелом возрасте разум менее склонен к пассивному восприятию
и более склонен к самостоятельной деятельности. Но именно
в это время он вынужден усваивать то, что ему в перемежку
твердят другие. С учащимся обращаются, как с мешком,
который стараются насколько возможно набить знаниями, как
будто это тюк хлопка. Однако на экзаменах оказывается, что
учащийся из всего того, чему его учили, усвоил только то,
чего он достиг благодаря самодеятельности или благодаря
усердному повторению, в общем — те вопросы, на которых он
останавливался подольше.
Однако эта тема уведет меня слишком далеко, если я не
прерву своего изложения. Попробую концентрировать в немно-
гих словах то, что мне хотелось бы сделать осязательным,
не вдаваясь в частности, для чего надо было бы написать
целую статью.
Университет имеет целью дать взрослой молодежи научное
образование. Эта цель достигается лучше и является более
устойчивой, если содействовать самостоятельным занятиям;
это достигается лучше и действует более стойко, чем по-
стоянные подсказывания. Любовь к предмету является наи-
более плодотворной почвой, на которой семена дают всхо-
ды и приносят плоды. Эта любовь развивается лучше при дли-
тельных занятиях одним предметом, чем при занятиях сборного
характера, с постоянными перерывами. Профессора должны
больше заботиться об успехах своих учеников, чем о полноте
и красоте своих лекций, где красота имеет второстепенное
значение. Но в целом я лекции ценю выше, чем поправки
и дополнения к самостоятельным работам учащихся.
Весьма возможно, что изложенные принципы хороши при
подготовке ученых специалистов, будущих профессоров, но не-
применимы при подготовке значительного числа нужных госу-
дарству чиновников, проповедников, практикующих врачей
и т. д. Мне кажется, что в целом и при ограниченных зада-
ниях будет полезно выдвинуть вперед принцип преобладания
самостоятельных работ. Только те лица, которым поручено
192
Г лава VIII
дело в интересах общества или государства, следовательно
члены тех или иных факультетов, могут точнее определить,
что необходимо для научного образования достойных граждан,
что является полезным, а что является только роскошью. Они
должны озаботиться о том, чтобы все необходимое было все-
гда налицо, все полезное отсутствовало лишь в редких слу-
чаях, а то, что является лишь украшением, рассматривалось
бы только как дополнение и в том только случае, если основ-
ное не отсутствует. Например, для хирурга надо считать
необходимым, чтобы он был сведущ в той области, в которой
будет работать, чтобы он знал основные методы каждой опе-
рации и мог бы их сопоставить, чтобы сделать выбор, но
болтовня об операционных методах времен фараонов — это
сусальное золото, ценность которого едва ли возместит потра-
ченное на это время, зато может принести прямой вред, если
обладая этим ученым нимбом, врач не сумеет сделать самой
простой операции, вроде кровопускания и тому подобное.
Пусть простят мне это отступление, которое вызвали мои
живые воспоминания о Вюрцбурге, где я сконцентрировал
свои занятия, в противовес тому, что было в Берлине, где я,
к сожалению, перегрузил себя разнообразными работами
о чем расскажу дальше. Упомянутые здесь взгляды вполне
отвечают потребностям по крайней мере моего собственного
организма, в чем меня убедил мой жизненный опыт, но я очень
хорошо чувствую, что для того чтобы сделать их приложимыми,
они должны бы быть изложены полнее и развиты в разных
направлениях. Протестуя против ненужных научных прикрас,
я незаметно перешел от утверждения ценности непрерывных
занятий к возражениям против ненужной обстоятельности
в маловажных вопросах, против пустых речей при проведении
занятий. Против таких ученых декораций у меня врожденное
отвращение, и может быть оно образовалось постепенно, благо-
даря моему жизненному опыту от начала моих медицинских
занятий. Уже в Дерпте я ощущал внутренний протест, если
подмечал тот совершенно ненужный ученый нимб, при помощи
которого профессора так охотно стараются снискать себе славу.
К. М. Бэр в молодые годы.
Снимок с портрета» хранящегося в Архиве АН СССР»
Вюрцбур1
193
Если бы проф. Балк вместо того, чтобы приводить в своих
лекциях по терапии целую массу названий книг, которые,
я полагаю, можно было найти в учебниках, приложил больше
старания к тому, чтобы вселить в нас уверенность в пони-
мании симптомов разных видов заболеваний, то он заинтере-
совал бы меня гораздо больше.
Деллингер сразу ввел меня in medias res, предоставил
мне вскрывать животных, а все прочее отложил на последую-
щее время. Таким путем я скоро овладел материалом для
самостоятельного сравнения, а отдельные формы, которые
я сравнивал, были мною изучены путем собственных вскрытий.
Этот путь (от отдельных фактов — к выводам) является
не только естественным, потому что правильные отвлечения
могут быть вообще получены лишь путем правильного познания
единичных фактов, но и наиболее плодотворным при обучении,
хотя немцы часто предпочитают начинать с отвлеченного. Я все-
гда замечал, что если при прохождении со студентами остео-
логии начать, как это обычно делается, с изучения отдельных
костей, а затем изложить им позвоночную теорию черепа, то
они не только замечают в строении черепа формы позвонков,
но и в отдельных позвонках улавливают общий тип позвонка.
Но мне приходилось видеть, как иные начинают остеологию
с того, что они вначале демонстрируют общий тип позвонка,
а затем указывают его модификации. Этот путь изучения
оставляет учащихся совершенно равнодушными и, пожалуй,
скорее сбивает их, чем учит. Отдельных фактов они не знают,
общее отвлеченное представление им непонятно, так как не
связано ни с каким определенным образом, ибо этот образ
должен возникнуть на основе многих отдельных представлений,
которых у учащихся не имеется. Подобным же образом я счи-
таю трудной и малопродуктивной работу, когда учащемуся,
который не приучен еще внимательно рассматривать раститель-
ные формы, хотят внушить, что растение состоит из ряда
листовых узлов и междоузлий. В то же время другой учащийся,
который достаточно часто будет рассматривать листья, и их
расположение, чашечку, венчик, тычинки, пестики, формы пло-
13 Автобиография К. Бэра
194
Глава VIII
дов и пр. и будет иметь обо всем этом ясное представление,
при изложении ему теории Гёте о метаморфозе частей расте-
ния испытает такое чувство, как будто у него пелена с глаз
спала и перед ним блестит целое море света. Это несколько
похоже на то, что я указал выше (стр. 55) в случае с обуче-
нием счету. Абстрактные выводы должны покоиться на опре-
деленных представлениях, которыми мы вполне овладели,—
по крайней мере лишь такие абстракции имеют ценность.
А иначе мы пойдем назад.
Я пользуюсь вышеприведенными замечаниями, чтобы удо-
влетворить глубочайшую потребность моего сердца и высказать
несколько слов благодарности моему достойному, искренне
любимому и глубокочтимому учителю Деллингеру. Большое
расстояние и мои служебные обязанности не позволили мне
возложить венок на его могилу при погребении его земных
останков, но я не могу не вспомнить с признательностью,
сколько любви и самопожертвования уделял Деллингер своим
ученикам и как ценен был его метод преподавания. И если
другие академические преподаватели хотя бы в малой мере
с таким же самопожертвованием будут подражать ему, то влия-
ние Деллингера распространится и на будущее и принесет
науке богатые плоды. Но поровняться с ним едва ли возможно.
Я хочу остановиться на этом несколько подробнее.
Деллингер был истинным педагогом. Он совершенно не
заботился, по крайней мере в то время, когда я его знал,
чтобы завоевать себе почетное положение в истории науки.
Но он чувствовал живейшую потребность достичь в области
своей науки некоторого общего взгляда и, издавая какую-
нибудь работу, он только следовал этой потребности — поде-
литься с другими результатами своего исследования или сво-
ими философскими воззрениями. Он никогда не преследовал
в науке материальных целей. Поэтому он вовсе не видел никакой
жертвы в том, что его исследования, в которых принимали
участйе его ученики, опубликовывались этими последними.
Даже описание чрезвычайно редких объектов, как, например,
описанное Самюэлем яйцо человека, он предоставлял своим
Вюрцбург
195
ученикам. Они прорабатывали литературу, которую он им
давал.
Такой же характер носили и лекции Деллингера. Здесь
не было заметно и следа каких-либо помыслов о выгоде.
Не было никакого ученого чванства, никаких словесных при-
крас. Его неизменной целью было поучение слушателей,
к чему он неустанно стремился. Поэтому он очень сильно
влиял на своих слушателей. На вопрос, в чем же секрет его
методы, он отвечал: „В том, что я выдвигаю главное и оста-
вляю в стороне второстепенное и случайное".* Это его разъяс-
нение прекрасно характеризует преподавание. Например, его
лекции по описательной анатомии были непревзойденным
образцом логичности и ясности, без единого лишнего слова;
где речь шла только о существенном, как я уже указы-
вал выше. На меня это стремление избегать лишних слов
действовало особенно радостно и живительно после ненуж-
ного и утомительного словоизвержения на лекциях Цихориуса,
которое так затрудняло понимание. Я очень жалел, что не
прослушал всего курса анатомии и у Деллингера присут-
ствовал только на последних лекциях. Такой же характер
имели и его лекции по физиологии. Но они носили более
ограниченный характер, так как и самая наука эта недоста-
точно еще развилась. Только отдельные главы Деллингер
излагал более подробно, где его познания и воззрения
носили более связный и положительный характер, например
учение о кровообращении. Деллингер придерживался учения
Биша, что пульс зависит не от движущейся волны крови, но
представляет собою толчок, передающийся по непрерывному
кровяному столбу. Он развил этот взгляд далее и излагал
его так доказательно, что тотчас же убеждал даже тех,
которые приходили с противоположным мнением. Но он чрез?
вычайно кратко проходил все те вопросы, для основательного
разъяснения которых в науке не было фактов. Он саркасти-
чески осуждал ходячие взгляды, если они казались ему лож-
* Fr. v. Walther. Rede zum Andenken an Ignaz Dollinjer, стр. 27.
13*
196
Глава VIII
ными или сомнительными, и нередко принимал при этом три-
виальный, простонародный тон, чтобы нагляднее выставить
их дефекты. С философским благоразумием указывал он на
недостаточность наших знаний, не пытаясь заполнить их про-
белы, что должно произойти только медленно и постепенно
благодаря успехам точных физических и химических изыска-
ний. Он никогда не пытался переправиться через эти провалы
при помощи философских дедукций, что он без сомнения мог
бы сделать, так как у него была философская голова. Ранее
он с жаром изучал философию Канта, затем был увлечен
философией Шеллинга, которого он хорошо знал лично,
но, благодаря своему критическому разуму и уменью обузды-
вать свою фантазию, очень скоро понял, что Шеллинг взял
за исходный пункт или за базис своей системы натурфило-
софии труднейшие философские положения. Впоследствии Дел-
лингер неохотно говорил об этом периоде своей жизни и ждал,
что физиология будет основана на специальных исследованиях
и лишь тогда будет философски обработана или осмыслена.
С большей охотой читал он сравнительную анатомию
(летом), так как здесь он оперировал в сфере положитель-
ных фактов. Но и здесь он избегал всякого гелертерства
и всякой видимости, останавливаясь лишь на крупных раз-
личиях в организации животных. Эти лекции даже по
тогдашнему времени нельзя назвать исчерпывающими. Но
все же они были высоко интересны, как все, что говорил
Деллингер, так как он всегда умел выдвинуть самое суще-
ственное.
При таких обстоятельствах у Деллингера было мало пред-
шественников и мало последователей. Подобным же образом
поступал Пуркинье,9 который, думая только об интересах
науки, предоставлял своим ученикам, работавшим под его
руководством и при его содействии, публиковать его важней-
шие гистологические открытия. Однако есть и такие профес-
сора, которые увлекаются не жаждой знания и не любовью
к истине, но стремятся скорее прикрыть пробелы в наших
знаниях, чем их восполнить.
Вюрцбург
197
Но, пожалуй, в одном отношении у Деллингера не было
предшественников и едва ли найдутся равные ему последова-
тели, а именно в самопожертвовании, с которым он отдавал
себя своим любознательным ученикам. У меня нет никакого
ясного представления о тех очень отдаленных временах,
когда существовали единичные ученые мужи, к которым изда-
лека приходили такие же единичные ученики, чтобы воспри-
нять от них тайны научного знания и опыта, а взамен охотно
соглашались исполнять роль домашнего слуги. Повторяю,
что я недостаточно знаю те времена, чтобы оттуда почерпать
сравнения. Но можно серьезно усумниться, чтобы с тех пор
как университеты стали собирать многочисленных слушателей,
группировавшихся вокруг одного преподавателя, существо-
вали бы ученые, которые в такой степени соблюдали бы
интересы отдельных учащихся, жадных до знания. У Деллин-
гера не было никакой приспособленной для этой цели лабора-
тории, но он вел занятия у себя на дому, по большей части
в той комнате, в которой он обычно сам занимался и кото-
рая служила местом работы многих начинающих натуралистов
как до меня, так и после меня.
Всякая вещь имеет свои естественные и достаточные
основания, так было и тут. По всей вероятности, Деллингер
давал время от времени тем молодым людям, у которых
он замечал способности и любовь к делу, определенные
задания, которые его самого весьма интересовали, и сперва
они работали у него на глазах, так что он мог видеть
и направлять их работу и быть в курсе их достижений.
Таким образом, еще во время моего пребывания были под-
готовлены диссертации Вонлиха, Самюэля, Шенлейна, причем
последняя была еще в печати.*
Таким образом, первоначально он исходил из желания
разрешить некоторые физиологические или анатомические
* W о n 1 i с h . Dissert, de Helice Pomatia. 4°, 1313. Samuel. De ovo-
rum Mammalium velamentis dissert. 8°, 1816. S c h о n 1 e i n . Von der Hirn-
metamorphose. 1316. После моего отъезда, кроме диссертации Пандера, было
еще много других.
198
Глава VIH
вопросы или приблизиться к их разрешению, как, например,
трудный вопрос о половых функциях улиток, не затрудняя
молодых ученых подыскиванием материала и сам проводя
специальные исследования. Заботясь более о приращении
знаний, чем о своей славе, он находил весьма естественным,
что молодые анатомы печатали эти работы под своим име-
нем. Таким путем он облегчал себе труд подробного ознако-
мления с предшествующей литературой. Благодаря простому,
открытому и добродушному обращению Деллингера, у него
всегда были самые сердечные отношения с учениками. Я не
могу назвать ни одного из них, который не был бы предан
ему всей душой, да и Деллингер любил своих учеников
и не ждал от них ничего, кроме сохранения добрых отноше-
ний. Я никогда не слышал в течение всего года моего обще-
ния с ним, чтобы он отзывался о ком-нибудь плохо, но часто
он высказывал по отношению к тому или другому, которого
находил даровитым, сердечную приязнь и признание его талан-
тов. До меня у него работал знаменитый впоследствии врач
Шенлейн,10 который проходил у него специальный курс и зани-
мался препаровкой у него на дому. Деллингер по праву ожи-
дал от него больших достижений. Через несколько дней после
того как появилась диссертация Шенлейна и он защитил ее,
последний, уже снарядившись к отъезду, с рюкзаком за спи-
ной, пришел к Деллингеру в комнату, где тот работал, чтобы
сказать ему слово прощания. Деллингер был заметно тро-
нут и просил его минуту обождать, так как хотел проводить
его до ворот.
При таких склонностях Деллингер ценил своих учеников
как средство обогатить науку. Постепенно он начал зани-
маться и с такими, которые не брали у него специальных
тем, но просто желали войти в курс сравнительной анатомии,
как, например, я сам (см. стр. 179). Но только горячее жела-
ние изучить эту область, которое он во мне заметил, побу-
дило его принять меня, хотя он не мог ожидать от меня
немедленно таких работ, которые имели бы значение для
науки. Были ли у него такого рода ученики до меня, я не
Вюрцбург
199
могу сказать с уверенностью, но полагаю, что были, на осно-
вании слов Мартиуса, который с такой уверенностью указал
мне на Деллингера, когда я выразил желание изучить основы
сравнительной анатомии. Вначале в течение известного вре-
мени я был единственным учеником такого рода, но затем
появились и другие — начинающий натуралист Христиан Пан-
дер, который потом далеко пошел, занявшись исследованием,
благодаря которому школа Деллингера так много сделала
для развития естествознания.
Прежде чем рассказать, как я весною 1816 г., благодаря
счастливой случайности, способствовал приезду Христиана
Пандера в Вюрцбург и как он начал свое исследование,
я хочу сказать еще несколько слов о Деллингере и о себе
самом до весны 1816 г.
Игнатий Деллингер родился в 1770 г. в городе Бамберге
и изучал медицину в Вюрцбурге, Вене и Павии, затем читал
в Бамберге лекции по различным отраслям медицины — по
патологии, семиотике и терапии, а также и по физиологии.
Когда университет в Бамберге в 1801 г. был закрыт, он пере-
ехал в Вюрцбург, где читал физиологию и анатомию с ее
отделами—сравнительной и патологической анатомией. Имея
определенную склонность к философии, он, как мы уже заме-
тили, изучал сперва Канта, а затем Шеллинга, но интерес
к последнему у него видимо пропал, так как Деллингер
чувствовал потребность познать существо вещей, а не усвоить
систему или схему, которая охватила бы весь мир. Таким
образом он интересовался разнообразными вопросами, зани-
мался минералогией и геологией (у него есть даже работы
в этой области), а также ботаникой, причем собирал герба-
рий и с особенным интересом занимался мхами, любовь
к которым сохранил до самой смерти. Изучение зоологии
в ее общих вопросах так тесно связано с зоотомией, что он
не мог оставить ее в стороне. Он читал даже эксперимен-
тальную химию. Во всех этих отраслях науки, если оставить
в стороне изучение мхов, его занимало только наиболее
важное и существенное. Казалось, что его увлечение мхами,
200
Глава VIII
на которое он сам смотрел как на забаву, вполне насытило
его потребность к специализации. В силу этого он мог зани-
маться столь многими дисциплинами, отсюда его необычай-
ная широта взгляда, так как он был знаком с разнообразней-
шими вопросами и обо всем имел свое собственное суждение.
Даже о вещах и отношениях обыденной жизни он любил
высказываться таким образом, что эти высказывания обли-
чали его собственный ход мысли и действовали иногда на
слушателей, как изречения оракула.
У него было много природного остроумия. Поэтому, когда
он выступал публично, его слушали с большим напряжением,
так как он любил сарказмы, которых очень побаивались. Так,
он однажды сказал на официальном собрании, что акушерство
есть только отрасль хирургии, поскольку медицинские инстру-
менты— всякие подъемники и щипцы — суть лишь удлинение
человеческих пальцев. Это было сказано к великому ужасу
тех, которые любили ораторствовать о высоких задачах родо-
вспоможения и хирургии. В своих высказываниях Деллингер
был весьма лаконичен. Он никогда не чувствовал желания
показать ученикам, которые у него работали, своих знаний
и уменья. Ученик должен был сам дать к тому повод. Да надо
признаться, что он был скуп на слова и чаще случайно делился
своими знаниями. Поэтому его ученики всегда старались что-
нибудь получить от него, что, вероятно, и было причиной,
почему между ним и его учениками сохранялось известное
расстояние. Он охотно слушал различные новости из ученого
мира, которые ему читали. Сам он не считал подходящим для
себя делом выискивать в газетах разные сведения и мелкие
сообщения по своей специальности, но никогда не останавли-
вался перед тем, чтобы проштудировать основательно трудней-
шие работы, если только ожидал найти в них серьезные све-
дения. За свои занятия он не брал никакого гонорара ни
в каком виде, хотя имел большую семью. Таким образом он
был окружен благодарностью своих учеников и любил друже-
ски разгуливать в их окружении, так что они действительно
чувствовали себя учениками; при этом летом он охотно совер-
Вюрцбург
201
шал с ними небольшие прогулки в окрестности города или
даже более длинные — в деревню Зиккергаузен, где жил тогда
Неес фон-Эзенбекк со своей семьей. Последнего я видел
у Деллингера, а позднее сам посещал его в Зиккергаузене
вместе с Деллингером, д‘Альтоном и Пандером.
Итак, в течение зимы 1815/16 г. я прилежно работал по
сравнительной анатомии у Деллингера, а по вечерам занимался
чтением относящейся сюда литературы. Но скоро я почувство-
вал потребность пройти курс практических занятий по анато-
мии человека у Гессельбаха,11 который руководил этим курсом
по старой заведенной системе уже много лет подряд и теперь
под старость стал так скуп на слова, что объяснялся на своих
занятиях больше знаками и кивками головы, чем словами.
Позже, когда я буду говорить о занятиях по препаровке тру-
пов в Кенигсберге, у меня будет возможность еще раз вер-
нуться к нему. Другими предметами я мало занимался, об
этом я уже упоуинал раньше (стр. 182). Не могу оставить без
упоминания свое краткое посещение терапевтической клиники.
Когда я приехал в Вюрцбург, терапевт проф. Фридрих был
тяжело болен, и никто не мог сказать, когда откроется кли-
ника. Он считался очень хорошим врачом-практиком и превос-
ходным клиническим преподавателем. Через пару месяцев он
поправился и приступил к своим лекциям, и я жаждал увидеть
его в клинике. Его очень простые лекции, в которых чувство-
вался большой личный опыт, изложенные простым языком,
чрезвычайно мне понравились, и я чувствовал, что если бы
я вообще был в состоянии сделаться врачом, то мне был
необходим такой преподаватель. Но когда он пожелал дать
мне больного, я все-таки сбежал. Я уже слишком углубился
в сравнительную анатомию, чтобы в дообеденное время за-
ниматься чем-нибудь другим. Насколько сильно заинтересо*
вала меня его лекция по поводу одного случая пятнистой
сыпи, видно из того, что благодаря своей содержательности
она до сих пор осталась целиком в моей памяти. Памятной
осталась она для меня еще может быть и потому, что полу-
ченные в ней указания я с необыкновенным успехом при-
202
Глава VIII
менял на практике, как и в случаях, описанных выше
(стр. 148 и 149).
Теперь мне кажется даже странным, что в Дерпте многие
лекции благодаря обильным словесным прикрасам вызывали
во мне такое отвращение. В Вене, где я посещал только прак-
тические занятия, упование на силы природы, которое я там
встретил во всех клиниках, показалось мне чрезвычайно скуч-
ным. В Вюрцбурге все преподаватели прямо и просто подхо-
дили непосредственно к делу. Даже Вагнер говорил прямой
вздор, как будто он желал вышутить философские спекуляции
того времени, что, конечно, не входило в его намерение. При-
знание необходимости спокойного и естественного течения
болезней было своевременной и целительной реакцией по отно-
шению к предшествующему периоду бури и натиска в меди-
цине, связанному с именем Решлауба. Что касается до пере-
полнения клиник молодыми врачами, то это могло произойти
только в Вене, где все штатные преподаватели обязаны были
проводить обучение бесплатно. Если бы профессора имели право
брать гонорар, то без сомнения они подумали бы о том, чтобы
сделать свои клиники интереснее и поучительнее. При отсут-
ствии этого интереса они перенесли свои наблюдения над выжи-
дательным методом лечения в клиники.
Я чувствовал себя настолько счастливым и довольным зимой
1815/16 г., благодаря возможности усердно и без помех зани-
маться зоотомией и практической анатомией человека, что мало
задумывался о перспективах на будущее. Они, однако, были
довольно неясны. Я жил во время моего пребывания в Вюрц-
бурге на деньги, которые мой брат занял для меня и которые,
следовательно, я должен был возместить ему. При этом
я потерпел значительный убыток, так как после больших войн
наш денежный курс сильно упал. Из сохранившегося у меня
письма моего брата при посылке мне денег осенью 1815 г.
видно, что ассигнации по отношению к серебру стояли как
412 к 100, следовательно ценились в четыре раза ниже своего
номинала. С юношеским легковерием я надеялся, что средства
к уплате долга так или иначе найдутся. Но так как не было
Вюрцбург
203
никакой надежды, что у нас можно добыть средства к суще-
ствованию, занимаясь зоотомией, то я почувствовал решитель-
ную необходимость не отказываться от карьеры практического
врача. Поэтому я сперва хотел заняться столь пришедшимися
мне по душе работами по сравнительной анатомии, а потом
в Берлине опять энергично приняться за медицину. Между тем
я усердно переписывался с моими бывшими товарищами по
Дерпту, которые были разбросаны по всей Германии. Некото-
рые из них побывали на короткое время в Вюрцбурге, но
задержался там один лишь доктор Замен, с которым мы вместе
жили. Остальные находились в Берлине, Вене, Геттингене,
Иене, Гейдельберге, иные забрались в Париж и в Италию. Мне
хотелось повидать некоторых из них, а так как Иена находи-
лась почти в центре Германии, то мне пришла мысль, что мы
могли бы туда собраться из разных мест на пасху 1816 г.,
тем более, что многие из нас как раз в это время собирались
менять свое местожительство. Так как этот план послужил
поводом для переезда Пандера в Вюрцбург и для его исследо-
ваний, как позднее и для моих работ по истории развития, то
я позволю себе несколько остановиться на этом.
Уже в январе 1816 г. я сообщил этот план моим друзьям,
проживавшим в Иене, где в то время находились: Ульман —
ныне епископ, Ассмут — так часто упоминаемый мною, Дулло —
тоже теолог, и Голлендер. Я запросил их, будут ли они на
пасху в Иене и хотят ли они разослать приглашения по дру-
гим городам? При этом я придумал не очень остроумную
затею: написать письмо на квадратном листе бумаги таким
образом, что написанные на обороте строки перекрещивались
перпендикулярно со строками на передней стороне письма.
Разрезав потом лист на четыре одинаковые части, я послал
каждому из товарищей такую четвертушку в отдельном кон-
верте, так что каждый из них в отдельности ничего понять не
мог. Но я не знал, что все они жили вместе и таким образом
очень скоро разгадали загадку. Эта шутка, хотя и не слишком
замысловатая, все же очень оживила всех. Они решили отве-
тить мне тоже шуткой и после того как Ассмут сообщил мне
204
Глава Vlll
об их предварительном согласии, я получил 29 февраля тор-
жественное приглашение на „Ливоно-куроно-эстоно-рутенский
конгресс*, назначенный на 29 марта и обставленный различ-
ными затеями. Например, во время „конгресса" должна была
издаваться газета под названием „Северный медведь", проб-
ный лист которой был мне прислан. Это была фигура медведя,
вырезанная из большого листа бумаги. Фигура эта на манер
газеты была разделена линиями на шесть столбцов, которые
были заполнены текстом, написанным на разных языках, где
сообщались сведения о наших товарищах. Вся эта газета была
разрезана на 20 очень различных по форме частей, которые
входили одна в другую, так что для того, чтобы сложить эти
фигуры вместе, требовалось некоторое время. Этот юмористи-
ческий стиль приготовлений способствовал тому, что собралось
очень многочисленное и веселое общество. В Иену съехались
товарищи из Берлина, Вены, Вюрцбурга, Гейдельберга и Гет-
тингена и в оживленной беседе рассказывали друг другу свои
переживания. Эти беседы для многих определили дальнейшее
направление их занятий.
В числе приезжих был и Христиан Пандер,12 которого
я узнал и полюбил еще в Дерпте. Пандер уже рано целиком
погрузился в изучение естественных наук, хотя отец его пре-
дусмотрительно высказывался за медицину. Так как Панд еру
не надо было, как всем прочим, видеть в естествознании только
введение в медицину и заботиться о том, чтобы получить
впоследствии службу в России, то он оставил Дерпт за два
или три семестра до меня и отправился в Германию. Сперва
он жил в Берлине, а затем в Геттингене. На наше собрание
в Иене он приехал из Геттингена. Тут я и начал расхваливать
ему моего Деллингера и так горячо уговаривал его переехать
в Вюрцбург, где я собирался пробыть еще полгода, что он
согласился на это. Не могу теперь сказать с уверенностью,
рассказывал ли я ему уже в то время, что Деллингер очень
хочет найти молодого человека, который пожелал бы затратить
время и довольно значительные денежные средства на
основательное изучение развития цыпленка в яйце, но думаю,
Вюрцбург
205
что было именно так. В настоящее время Пандер находится
очень далеко от меня, и поэтому я не могу спросить его
об этом.
Во всяком случае Пандер, приехав в Вюрцбург, сперва не
брал на себя этой задачи. Он не сразу поехал вместе со мной,
как мне хотелось, но сказал мне, что сперва должен вернуться
в Геттинген для приведения в порядок своих дел.
Позднее я иногда спрашивал себя, не могло ли наше совер-
шенно невинное студенческое собрание в Иене, получившее
эмфатическое название „конгресса" лишь потому, что это слово
тогда как бы носилось в воздухе, дать толчок к тому, что
18 октября 1817 г. студенческие депутаты от разных универ-
ситетов собрались по приглашению иенцев и устроили в Варт-
бурге праздник с политической подкладкой. Энтузиазм, прояв-
ленный при этом некоторыми молодыми людьми, во всяком случае
послужил поводом к преследованию так называемых „демагоги-
ческих замыслов". В Иене было много молодых людей, прини-
мавших участие в освободительной войне и продолжавших там
свое прерванное образование. Меня очень заинтересовало более
близкое знакомство с некоторыми из них, так как они пони-
мали жизнь серьезнее, чем мы в Дерпте, куда собирались
только что окончившие школьники. Не предполагали ли они, что
мы съехались тогда в Иене с политическими целями, так как
благодаря военной службе привыкли считать себя значитель-
ными величинами в государстве? Однако мы были очень далеки
от всякой политики, что видно из нашей подготовительной
к съезду корреспонденции. Она доказывает, как мало мы ду-
мали о каких-либо государственных переменах. У меня до сих
пор сохраняется часть этой корреспонденции. Об этом съезде
не стоит распространяться дальше, да это и не интересно.
Приведу только пару параграфов из „положения о конгрессе",
чтобы читатель мог ознакомиться с его тоном и направлением:
„Д) Послеобеденное время, как правило, должно быть посвя-
щено изучению состояния страны, путем обозрения окрестно-
стей, причем инспектируются руины, замки, горы, долины
и прочее. Е) По вечерам производятся важные изыскания
206
Глава VIII
о положении в государстве пивной промышленности, причем
председателем этой секции назначается такой-то". В более
прозаическом стиле это означает, что после обеда делаются
экскурсии по окрестностям Иены, а вечером студенты соби-
раются в пивном погребе. Взятый однажды шутливый тон уси-
ливается, как это обычно бывает в таких компаниях. Один
добродушный, но очень флегматичный студент теологии был
выбран архиепископом, а вскоре и папой, причем мы должны
были оказывать ему почтение. Было постановлено, что в каждом
номере газеты нашего конгресса должен быть бюллетень о со-
стоянии его здоровья. Мы узнали, что способностью спать
природа наделила его больше, чем всеми прочими способно-
стями, поэтому было решено каждый день утром и вечером
взвешивать его на точных весах, чтобы определить, сколько
его преосвященство теряет в весе во время сна благодаря
транспирации. Однако дальше пробного номера газета „кон-
гресса" не пошла.
Из любви к пешеходным странствиям, несмотря на весен-
нюю распутицу, я пришел в Иену пешком, попутно побывав
в каменноугольных копях Ильменау, в чем мне оказал содей-
ствие горный советник Фойгт. Обратный путь был сделан таким
же образом. Но тут я потерпел неудачу: так повредил себе
ногу, что не мог идти дальше, — как раз тогда, когда надо
было перевалить через хребет Тюрингенского леса, еще покры-
того снегом. Один сострадательный студент из Вюрцбурга,
который сопровождал меня в пути, разыскал в соседней де-
ревне сани, на которых я перебрался через гору. На третий
день моя нога совсем поправилась.
Весна уже переходила в лето, когда в Вюрцбург прибыл
Пандер, с намерением тотчас же приняться за изучение срав-
нительной анатомии, и явился к Деллингеру. Я рассказывал
последнему еще раньше о Пандере и о том, что тот, будучи
независим в материальном отношении и питая большой инте-
рес к естествознанию, посвятил себя всецело этой науке.
В этом отношении я тогда ошибался. Отец Пандера, как
я узнал позднее, хотел, чтобы тот избрал медицинское попри-
Вюрцбург
207
ще. Теперь Деллингер говорил определеннее, чем раньше,
о своем желании найти молодого человека, который под его
руководством шаг за шагом исследовал бы развитие цыпленка
в яйце, но взял бы расходы по этому делу на свой счет. Дел-
лингер и сам начинал такое исследование, но отчасти из-за
материальных условий, отчасти потому, что не мог обеспечить
постоянного надзора, которого требовал инкубатор, прервал,
эту работу. Заметив, как сильно интересовала меня эта тема,
в которой я также надеялся принять участие, он считал, ве-
роятно, неудобным обратиться к Пандеру непосредственно
с таким предложением. Но так как Пандер при личном зна-
комстве ему очень понравился, то желание привлечь его
к работе у Деллингера усилилось. Во время одной нашей про-
гулки в Зиккерсгаузен, в которой Пандер и я сопровождали
Деллингера, он снова заговорил со мной о том, как было бы
ценно исследовать все стадии развития цыпленка — шаг за
шагом. Я тотчас привлек к разговору Пандера, который выра-
зил готовность взять эту тему. В Зиккерсгаузене мы обсудили
данный вопрос ближе. Оказалось, что Деллингер долгое время
обдумывал это дело про себя, так как он сказал, что для пол-
ного понимания отдельных стадий процесса они должны быть
не только точно, но и художественно зарисованы, чтобы потом
их можно было бы выгравировать на меди. Поэтому было бы
весьма желательно, чтобы рисовалыцик и гравер соединялись
в одном лице. При этом он указал на отличного художника
д’Альтона,13 который жил поблизости. Д’Альтон недавно издал
анатомию лошади с прекрасными рисунками, а теперь был сво-
боден. Пандер согласился на все эти предложения.
Я писал уже раньше о начале указанных исследований
в обращении к Пандеру, напечатанном в первом томе моей книги
„Об истории развития животных"; но я хочу снова рассказать
о них, так как с этим связаны мои собственные исследования,
а отчасти для опровержения некоторых ошибочных данных,
которые якобы почерпнуты из первоисточников. Так, например,
доктор Ф. фон-Вальтер сказал в своей речи, посвященной
памяти Деллингера, что последний будто бы еще раньше при-
203
Глава VIII
гласил д’Альтона для исследования и изображения зародышей
животных по всем классам позвоночных, Пандер же приступил
к делу позднее, в 1816 г. Это показание абсолютно ошибочно.
Я не только никогда не видел д’Альтона в Вюрцбурге ранее
договоренности его с Пандером, но присутствовал при
переговорах, в которых Деллингер предложил Пандеру для
успеха дела пригласить д’Альтона приехать в Вюрцбург на
постоянную работу за определенное вознаграждение. Они оста-
новились на том, что Деллингер напишет д’Альтону и запросит
его о материальных условиях. Только вследствие согласия
со стороны Пандера на условия д’Альтона последний и приехал
в Вюрцбург в средине июля 1816 г., вероятно недель через
шесть после приезда туда Пандера.
Прошлое д’Альтона было для нас покрыто мраком неизве-
стности, и я не знаю, насколько основателен был слух, что
он переделал свое первоначальное имя Дальтон в д’Альтон.
Вероятно, это приглашение обошлось Пандеру очень дорого;
включая же стоимость печатания диссертации, его расходы
значительно превысили первоначальные предположения. Д’Аль-
тон обладал совершенно исключительным художественным
талантом, что явствует и из позднейшего труда его по изо-
бражению скелетов млекопитающих. До приезда в Вюрцбург
ему были совершенно чужды исследования по истории разви-
тия животных, но, будучи человеком с большим умом и нату-
ралистической подготовкой, он скоро пришел к полному пони-
манию того, что требуется. К тому времени он уже издал свою
книгу о лошади в двух томах in 4°. В первом из них речь
идет о породах лошадей, а во втором — рассматривается ана-
томия лошади. После работы в Вюрцбурге он сопровождал
Пандера в его путешествии по Голландии, Англии, Франции
и Испании. Здесь был нарисован мегатерий, описание которого
появилось в печати позднее, когда д’Альтон получил место
в Бонне. Это было великолепное издание под заглавием „Испо-
линский ленивец (Bradypus giganteus), нарисован, описан и сопо-
ставлен с родственными видами Пандером и д’Альтоном". За
этим выпуском последовали еще 11 других, в подобном же
Вюрцбург
209
оформлении. Были изображены скелеты толстокожих, хищных,
жвачных, копытных, четвероруких, неполнозубых, тюленей
и ламантинов, китообразных, сумчатых, рукокрылых и насеко-
моядных и под конец — скелеты страусообразных птиц. Этот
труд, украшенный великолепными рисунками, считается всецело
принадлежащим д’Альтону, хотя многие скелеты были нарисо-
ваны во время совместной поездки.
Из сказанного выше видно, как неправильно указано в выше-
названной речи, что будто бы Пандер, приехав в Вюрцбург
в 1816 г., примкнул к начатым уже исследованиям Деллингера
и друга последнего — д’Альтона. В других местах автор еще
определеннее высказывает мнение, что эти исследования о раз-
витии цыпленка следует, собственно говоря, считать выполнен-
ными Деллингером. Такое толкование является неправильным,
так как три названных лица хотя и считали эту работу общей,
но в печати она появилась с именем одного только Пандера,
на основании чего следует заключить, что его преобладающая
роль в этом деле была признана остальными.* Я не счел по-
этому излишним сообщить о предшествующих переговорах по
данному делу.
Могу добавить еще кое-что о начале этой работы, в кото-
рой я принимал участие, когда д’Альтон еще не появился
в Вюрцбурге. Позже я также поддерживал со всеми тремя авто-
рами постоянное общение, хотя и не принимал больше участия
в работе.
Без сомнения Деллингер еще и ранее ставил ряд исследо-
ваний по развитию цыпленка и умел обращаться с инкубатором.
Кроме того, у него были свои целесообразные приемы обраще-
ния с яйцом, чтобы перенести под микроскоп развивающегося
эмбриона, а именно: надо вскрыть воздушную камеру, так как
в этом месте весь желточный шарик опущен и отстоит на из-
* Не только „Dissertatio inauguralis sistens historian metamorphoseos,
quam ovum incubatum prioribus 5 diebus subit“ (1817) и сочинение Пандера
„Beytrage zur Entwickelungsgeschichte desHiihchnens im Ei“ (1817), но и ответ
на критику Океана (Isis, 1817, № 192) появился за подписью одного Пан-
дера.
14 Автобиография К. Бэра
210
Глава VIII
вестном расстоянии от скорлупы, к которой первые дни после
оплодотворения зародышевая оболочка вместе с эмбрионом
примыкают очень тесно; для этого в скорлупе над эмбрионом
делают довольно широкое отверстие и через него весь желток
выпускают в чашку с водой; затем желточная оболочка вокруг
эмбриона прорезается кругообразно, если только развитие еще
не зашло далеко, зародышевая оболочка осторожно отделяется
от желточной оболочки, и первая вместе с эмбрионом помещается
в некотором количестве воды, или без воды, под микроскоп.
В настоящее время этот простой и целесообразный метод по
традиции хорошо известен и постоянно применяется. Однако,
как он ни прост, он, без сомнения, не сам собой возник при
начале таких исследований. Если бы это было так, то развитие
эмбриона в первые дни было бы, несомненно, изучено гораздо
раньше, и, например, Галлер видел бы куриный зародыш в более
ранней стадии, когда еще сердце неразличимо. Как известно,
зародыш в яйце всегда будет плавать сверху, в каком бы поло-
жении ни держать яйцо, до тех пор пока продольная ось эмбри-
она лежит горизонтально; поэтому весьма естественно, что
яйцо надо вскрывать над зародышем крайне осторожно. Если
не заставить желток предварительно погрузиться, то весьма
легко повредить эмбрион или зародышевую оболочку. То же
относится и к дальнейшим процедурам. Если не изолировать
зародыша достаточно удачно для исследования при более зна-
чительном увеличении, тэ о первых днях его развития мы будем
знать весьма мало. Я очень сомневаюсь, чтобы Галлер или кто-
либо из его предшественников, исключая разве Мальпиги,14
знал этот способ. Например Гом (Ноте)15 значительно позже
Вольфа, даже позже Пан дера, подарил нас таким исследованием
куриного зародыша, из которого можно узнать не более того,
что зародыш делается все крупнее и крупнее. Каспар Фрид-
рих Вольф,16 конечно, мог применять этот прием, который потом
пришлось переоткрывать, так как Вольф о нем умолчал.
Таким образом, Деллингер еще раньше разработал для дан-
ного исследования целесообразные методы, к чему он имел
особый талант. Его бесспорная заслуга в том, что эта работа
Вюрцбург
211
не носила случайного характера, но была так задумана и по-
ставлена, что преследовала определенную цель. Но я безусловно
отрицаю, что Деллингер уже заранее составил себе опреде-
ленную теорию, а Пандер отыскал и поручил зарисовать лишь
отдельные частности. Меня преимущественно интересовало,
каким образом из кругообразного тельца, которое мы называем
зародышем, образуется эмбрион с полостью тела и кишечни-
ком. Чтобы выяснить это, я принял участие в этой работе, но
не получил желаемых результатов. Однако этот вопрос весьма
обстоятельно изложил уже Каспар Фридрих Вольф, только опи-
сал его слишком детально и потому недостаточно понятно.
Итак у Пандера было то преимущество, что он мог исполь-
зовать прежние опыты Деллингера и его целесообразные при-
емы исследования. Но для того, чтобы получить истинное пред-
ставление обо всем этом процессе, надо было начать с начала
и проследить его последовательно. Это и было сделано никем
иным, как именно Пандером, причем он впервые разобрался
в труде Вольфа, принял всю работу на свой счет и устроил
инкубатор. Что же касается Деллингера, то последний при
данной работе, как и при других исследованиях, оставил за
собой естественное право быть совершенно ап courant и лично
во всем убедиться. Поэтому он и поселил Пандера в своем
доме. Вначале исследование это дало весьма скромные резуль-
таты, так как каждая ранняя стадия становится понятной лишь
благодаря последующей, а эта — по сравнению с еще более
поздней стадией. Дело пошло бы быстрее, если бы принять
обратный порядок исследования, как при всяком процессе,
конечный результат которого нам известен. Но тот, кто же-
лает изучить явления с самого начала, почти всегда избирает
первый порядок. Вначале результаты получаются крайне мед-
ленно и к тому же ограничиваются одними предположениями.
Поэтому я снял свое участие в этой работе. Я полагал, что
лучше использую свое время, если займусь другими самостоя-
тельными исследованиями и прежде всего, как и в предыдущую
зиму, буду изучать анатомию человека у старого Гессельбаха.
Я лишь случайно узнавал от Пандера о результатах его работы.
14*
212
Глава VIII
Но получить полное понимание тех фактов, которые еще не
были нигде описаны, можно было, лишь занимаясь с ним
постоянно. Я надеялся узнать об этом во время нашей совмест-
ной прогулки к Нессу в Зиккерсгаузен в последние дни ав-
густа.
Пандер вел свои исследования уже несколько месяцев, и я
попросил его дать мне представление о способе, каким обра-
зом из плоского зародыша возникает замкнутое тело. Повиди-
димому, Пандер уже имел в это время полное и, вероятно,
правильное представление об этом. Хорошо помню, что он
прибегнул к помощи носового платка, разостлал его на руке и,
сгибая пальцы, старался дать мне наглядное представление
об образовании пупка. Но процесс оставался для меня неясным,
может быть потому, что я не мог, как я теперь думаю, наглядно
представить себе обособление кишечника. Таким образом, начав
такие же исследования в Кенигсберге, я должен был начинать
в значительной степени сначала.
Летний семестр 1816 г. доставил мне, между прочим, много
радостных и бодрящих впечатлений. Неес фон-Эзенбекк17 был
мне знаком еще раньше, так же как и его умная и симпатич-
ная жена. Неес только что закончил свою работу о грибах
и дал мне первое понятие об этих тайнобрачных, а также
о водорослях, с которыми он много работал. Занимался он
также и насекомыми. Я часто совершал прогулки в его именьице,
в двух часах ходьбы от Вюрцбурга, близ Зиккерсгаузена.
Иногда я ходил туда один, часто с Деллингером и Пандером,
а позднее с Деллингером, д’Альтоном и Пандером. Деллингер
временами очень любил побыть в веселом и остроумном обществе,
особенно по праздникам или во время каникул. Д’Альтон тем
более любил живые беседы, во время которых мог блеснуть
своим остроумием. Мы же с удовольствием сопутствовали им
обоим.
Наши прогулки не ограничивались одним Зиккерсгаузеном.
Оттуда мы иногда шли в городки Майнбернгейм или в Мер-
гентгейм, где жили знакомые Деллингера и семья Нееса.
Иногда мы посещали храмовые праздники и подобные этому тор-
Вюрцбург
213
жества в соседних деревнях. Мы принимали участие и в обществен-
ных экскурсиях в окрестные горы, куда жители отправлялись, что-
бы провести там денек. Название этой горной местности я теперь
забыл, но полагаю, что она называлась Швабенберг, куда уче-
ные ездили изучать и описывать триасовую систему. Это была
пестрая смесь работы и веселья, причем оживленные беседы
будили новые мысли и давали импульс к работе. Душою этих
экскурсий был Неес фон-Эзенбекк, который целые годы про-
сидел почти взаперти, занимаясь своими грибами, а теперь,
невидимому, чувствовал большую потребность быть среди
людей. Может быть источником ег.о веселого настроения была
также надежда получить в скором времени давно желаемое
место. Мы все знали, что в это время шла подготовка к учреж-
дению в Бонне университета и что министр фон-Альтенштейн
обещал доктору Неесу профессуру в этом университете и
оживленно переписывался с ним и с проф. Гольдфуссом по
вопросам организации будущего университета, выбора профес-
соров и т. д. Неес, известный ранее только в тесном кругу
как энергичный, очень образованный и философски мыслящий
натуралист, создал себе благодаря своей работе о грибах
широкую известность и, будучи в близком общении с фон-
Альтенштейном, сделался влиятельным человеком, вниманием
которого дорожили. Как известно, он вскоре стал президентом
Леопольдо-Каролингской академии и в 1818 г. переехал в Эр-
ланген. Но в конце того же года, после учреждения универси-
тета в Бонне, Неес был приглашен туда и переменил в 1819 г.
Эрланген на Бонн. Там ему удалось, благодаря значительной
ежегодной субсидии прусского короля, поднять на большую
высоту издательскую деятельность этой старинной и почтенной
академии.
Нас, молодых людей, очень импульсировало это постоянное
общение с умными и содержательными людьми. Даже врачи,
которые не занимались анатомо-физиологическими исследова-
ниями, а посвятили себя практической медицине, как доктор
Зимерс и три грека, учившиеся в Вюрцбурге, из которых
Фогоридис особенно выделялся своим разносторонним образо-
214
Глава VIII
ванием, принимали участие в нашем обществе наравне с неко-
торыми проезжими учеными, которые задерживались в Вюрц-
бурге лишь на короткое время.
Во время моего пребывания в Вюрцбурге определилось
и мое будущее. Проф. Бурдах писал мне иногда в Вену и
Вюрцбург любезные письма. Отвечая на них, я не преминул
дать ему некоторые сведения о себе лично и о своей работе.
В начале 1816 г. я получил от него письмо, написанное 9 ян-
варя, в котором он сообщал мне, что он может, наконец, при-
ступить к устройству задуманного им анатомического инсти-
тута. Дом куплен, но отсутствует пока прозектор. При этом
Бурдах спрашивал меня, не знаю ли я в Вюрцбурге какого-
нибудь молодого человека, который по своему прилежанию
и технической подготовке годился бы на это место. Кроме
приличной казённой квартиры х отоплением, он будет получать
оклад в размере 300 талеров в год. Если у меня такой чело-
век имеется в виду, то он просит, чтобы тот немедленно напи-
сал ему, приложив свидетельство о своем образовании. Я решил
рекомендовать Бурдаху молодого Гессельбаха, сына прозектора,
который изучал у своего отца анатомию и технику вскрытий
и подражал отцу в добросовестности и трудолюбии. Гессель-
бах младший охотно согласился, и Бурдах в марте 1816 г.
сообщил мне, что с радостью примет его на службу и уже
предпринял нужные шаги в министерстве для его утверждения.
Но в то время, когда Бурдах рассчитывал на его приезд, Гес-
сельбах, уже получив деньги на проезд, медлил с отъездом
потому что ожидал специального вызова. Наконец, этот доку-
мент был им получен после моего отзыва. Но в последних
числах июля заболел и вскоре умер старик Гессельбах. Тогда
сын заявил, что отказывается от назначения в Кенигсберг и
желает остаться в Вюрцбурге. Очевидно, он уже получил опре-
деленное обещание предоставить ему место отца. Когда я со-
общил об этом Бурдаху (9 августа), тот спросил меня (24 ав-
густа) в самой любезной форме, хочу ли я принять на себя
эту должность. При этом он писал, что если я намереваюсь
посвятить себя практике, то он берет свое предложение обратно;
Вюри>бу pi
215
но если бы я хотел посвятить себя работе на научном поприще,
то несколько лет, проведенных в Кенигсберге,18 были бы хоро-
шей школой для меня. Если бы я пожелал остаться до пасхи
в Берлине, он согласен меня подождать.
Мысль о том, что я должен посвятить себя медицинской
практике, правда не прельщала меня, но я слишком сжился
с ней и так мало думал о вероятности заниматься наукой на
родине и еще меньше — о возможности остаться для этого
заграницей, что я не мог сразу принять это предложение,
тем более, что был привязан к родине. Однако перспектива
вращаться по крайней мере в течение нескольких лет в науч-
ной среде и, главным образом, быть в обществе самого Бур-
даха, была настолько заманчивой, что я дал согласие, поставив
условием остаться до пасхи в Берлине. Мой ответ, как это
видно из моих писем, носил очень неопределенный характер.
Окончательное решение пришло позже.
Глава IX
БЕРЛИН
(зима 1816/1817 г.)
В конце сентября 1816 г. я покинул Вюрцбург и отпра-
вился в Берлин, где собирался провести следующую зиму.
И на этот раз я пошел пешком, предпочитая этот способ
передвижения всякому другому. Доктор Линдт, с которым
я сошелся еще в Вене, присоединился ко мне.
Считаю уместным сказать здесь несколько слов о пеше-
ходных странствованиях. Этот способ передвижения совсем
выходит теперь из употребления, благодаря сокращению вре-
мени, какое дает переезд по железной дороге. Только в го-
ристых местностях или при таких условиях путешествия, когда
хотят провести какие-нибудь наблюдения, пешеходный способ
передвижения еще сохранился. Я предпочитал этот способ
не из экономических соображений, так как знал по опыту,
что длительность таких путешествий и частые ночевки в пути
увеличивают дорожные издержки. Меня привлекало чувство
полной независимости, когда имеется возможность задержи-
ваться в каждом приглянувшемся месте и соприкасаться с раз-
ными слоями населения. Мне нравилось проходить через
маленькие городки и большие деревни. Трактирщики, слуги,
а также нечастые постояльцы, которых я встречал там на
пути, были живые люди, порою приветливые, порою грубые,
но всегда интересные для приезжего, желающего ознакомиться
с народом и его бытом. Продовольствие можно было полу-
Берлин
217
чить всюду, даже в отдаленных горных районах, если только
там жили люди. В обширных южно-русских степях такой уве-
ренности не было. Позднее я много ездил по железным доро-
гам, и мне чрезвычайно наскучили эти всем известные типы:
владелец гостиницы, который встречает приезжих на лестнице
с глубокими поклонами и тотчас же исчезает и не показы-
вается более, потому что занят составлением счетов; слуги,
которые выбегают навстречу и вырывают из рук приезжих
их вещи; дворники, которые вносят и выносят чемоданы и т. п.
Мне всегда хотелось заменить этих молчаливых людей маши-
нами, которым можно было бы вполне довериться, а вместо
многоэтажных отелей с их бесконечными табльдотами я пред-
почел бы небольшой домик с добродушным хозяином, кото-
рый охотно болтает с приезжим о том, о сем.
Трудно дать будущим поколениям почувствовать поэзию
прежних путешествий, дать им представление о том времени,
когда хозяин постоялого двора встречал зашедшего к нему
гостя как временного члена своей семьи, принимал участие
в его планах и нуждах, старался содействовать первым и удовле-
творить вторые. Теперь же приезжий является для хозяина
лишь источником дохода. Но, пожалуй, не стоит описывать
обстановку, которая понятна только тем, кто сам пережил ее.
Могу только пожалеть, что для нынешнего поколения вся
поэзия путешествий совершенно утрачена и что ее нельзя
сохранить при такой быстроте передвижения, о которой раньше
не могли и думать.
Наше пешеходное путешествие из Вюрцбурга до Берлина
не дало нам ничего поучительного, зато поэзии было — хоть
отбавляй. Сопутствуемые чудесной погодой, мы направили
свой путь через Сосновые горы на Эгер и Карлсбад, где мы
уже не застали курортников, но осмотрели всю окрестность.
Отсюда мы свернули по направлению к Рудным горам, чтобы
выйти к городу Аннабергу,1 но погода круто переменилась.
Уже при выходе из Карлсбада небо стало пасмурным, скоро
оно заволоклось тучами, а когда мы перевалили через горы,
пошел продолжительный дождь и поднялся ветер. Дорога
218
Глава IX
в горах совсем размокла и превратилась в грязь, по которой
мы пробирались с большим трудом. Не дойдя до Аннаберга,
мы не имели никакой возможности ехать на лошадях, что
было бы целесообразнее. Мой веселый спутник, доктор
Линдт, несколько раз восклицал: „Что худо, то худо, но хуже
всего — дорога в Аннаберг*. У нас были зонты, но они мало
помогали нам, так как ветер и дождь хлестали сбоку. Мы
промокли с головы до пят. К тому же дорожная грязь не
только облепила наши сапоги, но выпачкала и наши полотня-
ные брюки, так как по временам мы лазали через кустарник,
ища лучшую дорогу. В таком жалком виде мы пришли, нако-
нец, к полудню в спасительный Аннаберг, в надежде тотчас
же обсушиться и переодеться. Но у городских ворот мы на-
толкнулись на сообразительного привратника, который внима-
тельно оглядел нас и сказал, что с нами желает поговорить
бургомистр. Мы поблагодарили за такую предупредительность
со стороны совершенно незнакомого нам бургомистра, но
изъявили желание сперва попасть в гостиницу, чтобы пере-
одеться и поесть. Но хитрый привратник, ничего не желая
слушать, объяснил нам, что бургомистр здесь сам указывает
квартиры посторонним. Мы с нетерпением ответили ему, что
не можем явиться к бургомистру в таком виде. Тогда при-
вратник стал решительнее и заявил, что бургомистр желает
познакомиться с нами именно в таком виде. При этом он
кликнул людей и сделал вид, что собирается применить к нам
силу. Нам не оставалось ничего другого, как последовать
за ним для выяснения того, что все это значит. Придя
к бургомистру, привратник предложил нам подождать в при-
емной, и с явно самодовольным видом проследовал внутрь,
откуда до нас донесся его таинственный шопот. Затем у нас
потребовали наши паспорта, которые мы и отдали. Вскоре
после этого к нам вышел бургомистр, немного смущенный,
и задал нам несколько вопросов. Так как наши ответы вполне
соответствовали содержанию наших паспортов, то он стал
усиленно извиняться перед нами. При этом он объяснил, что
за два дня до этого два разбойника — худой блондин и до-
Берлин
219
родный брюнет — ограбили у ворот Аннаберга одну графиню.
За поимку этих разбойников была назначена награда, и бед-
ный привратник хотел заработать эту награду. Доктор Линдт
был брюнетом и для своего возраста был слишком толст,
я же был худощавым блондином. Таким образом заблуждение
привратника было довольно простительно. Желая исправить
происшедшую неловкость, бургомистр просил нас остаться
в городе до следующего дня, чтобы воспользоваться случаем
наблюдать необычайно большую плавку серебра. Мы приняли
это предложение и на следующее утро имели возможность
увидеть слиток серебра весом в несколько тысяч фунтов.2
Второе приключение было вызвано моим интересом к Ве-
ликой освободительной войне, которую вела Германия. Так
как у меня до сих пор не было случая описать это приклю-
чение, то я хочу рассказать о нем сейчас. Мы были уже
за Хемницем и не очень далеко от Берлина, когда мне по-
встречался мой дерптский товарищ, который тоже шел пеш-
ком omnia sua secwn portans.8 Я попрощался с доктором
Линдтом, который пошел дальше один, и вернулся с товари-
щем в ближайший постоялый двор, чтобы за кружкой пива
поделиться своими переживаниями. Во время этой беседы
я сообразил, что уже подошло 15 октября, и если я сейчас
вернусь в Лейпциг, то еще не опоздаю, чтобы 18 октября
посетить поле сражения.4 Пересчитав свои деньги, я обна-
ружил, что у меня осталось только два с половиной талера.
Так как в Берлине меня ждали деньги, то я не особенно эко-
номил. Идти с такой небольшой суммой в Лейпциг, а из
Лейпцига в Берлин было рискованно. Но именно этот риск
и привлекал меня. Я тотчас же вернулся в Лейпциг, куда при-
был своевременно —17 октября. Мне хотелось извлечь и не-
которую пользу из посещения поля сражения. Поэтому я ку-
пил пару брошюр с описанием лейпцигской битвы, которые
я и просмотрел 18 октября, находясь на поле сражения. К боль-
шому моему огорчению я нашел там вместо памятника только
деревянный крест, грозивший падением—и это через четыре
года после великой решающей победы! Но довольно об этом.
220
Глава IX
Мои средства сократились до минимума, когда лейпциг-
ский магистрат оказал мне отнюдь не заслуженную мною
честь, потребовав с меня за визирование паспорта четыре
добрых гроша. Этого я ему никогда не прощал и простить
не могу, потому что после оплаты всех расходов у меня
осталось так мало денег, что я мог добраться до Берлина
только при величайшей экономии. И в самом деле, за послед-
ний день я должен был пройти 9 миль от Треенбризена до
Берлина, истратив только 6 пфеннигов. Придя в Берлин, я
пошел к одному товарищу-студенту, но не застал его дома.
Тогда я улегся у его двери на голый пол, подложив дорож-
ный мешок под голову, и великолепно уснул до его прихода.
Оглядываясь на мое пребывание в Берлине в течение зи-
мы 1816/17 г., я не могу не пожалеть, что использовал это
время не так хорошо, как мог бы использовать, если бы
совсем отказался от изучения практической медицины. Я уже
имел, правда, виды на ближайшее будущее, а в Вюрцбурге
понял, какое преимущество дает преобладающее занятие
одной дисциплиной. Однако средства независимого существо-
вания могла дать только медицинская практика. Поэтому я
решил не отказываться от медицины, несмотря на мой преды-
дущий опыт. Следуя прежним намерениям (стр. 182), я так
перегрузил себя лекциями, клиническими занятиями и т. п.,
что всего этого хватило бы на двух человек. Трижды в неделю
занятий было так много, что я не имел возможности даже
спокойно пообедать. Если я задерживался в клинике Берендса
немного дольше обычного, то проглатывал свой обед в сту-
денческой харчевне, мимо которой лежал мой путь, стоя на
ногах и со шляпой на голове.
Приехав в Берлин и получив расписание лекций, я был
восхищен обилием курсов, объявленных по естественно-исто-
рическим дисциплинам. Кроме того я стал ежедневно посе-
щать больницу, где меня особенно интересовали обходы проф.
Горна. Присутствовал я также на обходах проф. Руста, кото-
рый за время моего пребывания в Вюрцбурге перешел в Бер-
лин. Затем я зачислился в клинику проф. Берендса, так как
Берлин
221
мой прежний товарищ по университету, а теперь его ассистент,
у которого я остановился, был от него в восторге. Клиника
эта показалась мне превосходной. Но я был слишком утомлен
для занятий там, и нередко меня брало нетерпение, если заня-
тия затягивались и я опаздывал на лекции по кристаллогра-
фии. Я записался также на лекции проф. Вольфарта5 по
животному магнетизму. Мне хотелось во что бы то ни стало
составить свое собственное мнение об этом предмете, на кото-
рый существуют столь разные взгляды. Книга Клюге,6 как
я уже указал выше, склонила меня к животному магнетизму,
но потом в Вюрцбурге я весьма усумнился в правильности
наблюдений над тайными или непонятными силами природы.
Однажды было объявлено, что в Вюрцбург привезли разыска-
тельницу металлов с волшебным прутиком и что профессор
Сп. на следующее утро будет в саду демонстрировать ее
врачам и естествоиспытателям. Я также отправился в этот
сад. Профессор Сп. привел здоровую деревенскую девушку
(это и была разыскательница металлов) и объявил, что в саду
зарыта медная пластинка. Волшебная палочка должна показать,
где зарыта эта пластинка. Однако этот опыт был организован
таким образом, что не найти эту пластинку было невозможно.
В ночь перед тем выпал иней, а утром пластинка была зарыта
несколькими молодыми врачами на одной из дорожек сада.
Уже по их следам было совершенно ясно различимо, до какого
места был поврежден покров ночного инея ногами этих гос-
под. Но было не только это. Девушку вывели на дорожку,
по которой она должна была идти, и все общество двинулось
следом за ней. Как только мы приблизились к месту, где была
спрятана пластинка, один жаждущий чуда молодой врач, кото-
рый и зарывал пластинку, пошел рядом с девушкой и под
конец даже впереди ее, причем подошел вплотную к месту
„погребения", так, что девушка должна была либо оттолкнуть
его, либо пройти вперед. Естественно, что волшебная палочка,
острие которой было направлено вверх, сперва заколебалась,
когда доктор пошел сбоку, и сразу опустилась, когда он
загородил девушке дорогу. Любители чудес возликовали,
222
Глава IX
а прочие, к которым принадлежал и я, выразили неудоволь-
ствие по поводу такого грубого нарушения условий опыта»
Чудо с отысканием металла закончилось звяканьем металла,
ибо всех зрителей попросили сделать денежные приношения.
Они охотно последовали этому предложению, и чу до-девушка
собрала весьма приличную сумму. Через некоторое время
меня навестил мой друг, бывший мой сожитель доктор Вейссе,
и рассказал о мнимой открывательнице металлов и воды, ко-
торая жила в деревне вблизи Вюрцбурга. Он посетил ее и
убедился в ее обмане. Впоследствии он огласил свои на-
блюдения по этому поводу в печати. Может быть, это и
была та же самая особа, которая тем временем успела
выйти замуж, так как она умела добывать деньги, не работая.
Я вернулся в Берлин полный сомнений, так как описанные
случаи, хотя они и не входили в область так называемого
„животного магнетизма", но тем не менее ясно показывали,
насколько верующие были расположены вводить себя в за-
блуждение. С другой стороны, я стремился узнать правду
и получить по возможности точное представление о магнети-
ческих состояниях организма. Лекции Вольфарта в течение
продолжительного времени заключались в изложении истори-
ческих данных о чудесах Гасснера7, Мессмера8 и других, без
всякого критического отношения к ним. Между тем, на кли-
нические сеансы Вольфарта ежедневно приходило довольно
много публики. Больные садились около большого бака и
водили руками по его металлическим стержням.9 Приблизи-
тельно половина из них погружалась в сон. Остальных магне-
тизировали толькометаллическими прутьями или движениями
рук. Эта клиника была открыта до двух часов пополудни,
и многие из бывавших там врачей поговаривали в полголоса,
что больные, очевидно, покушали перед приходом и после
манипуляций возле бака устроили себе послеобеденный отдых.
Их сон действительно очень часто походил на самый обыкно-
венный сон.
В течение первых недель я в сомнении и неуверенности
наблюдал за этими явлениями и читал в то же время различ-
Берлин
223
ные сочинения по животному магнетизму. Горячее желание
достичь ясности в этом деле довело мою нервную систему до
состояния, похожего на состояние замагнетизированного. По
ночам мне стали являться видения более яркие, чем обыкновен-
ные сны. Иногда они отражали самые приятные воспоминания
моего прошлого, но с такой задушевностью, которую можно
только почувствовать, но нельзя передать словами, и с такими
добавками, которые меня поражали. Так, например, мне казалось,
что я нахожусь в какой-то прелестной местности и слышу
флейтиста, наигрывающего мелодию, проникающую в самую
глубину моего сердца. Утром, проснувшись, я мог воспроизвести
эту мелодию, и снова находил ее прелестной, но впечатление
было гораздо слабее, чем во сне. Случай — весьма замечатель-
ный, потому что раньше я никогда не слышал музыки во сне,
а на яву, хотя я и чувствителен к хорошей музыке, но она
никогда не производила на меня такого глубокого впечатления,
как в данном случае. К тому же и мелодия показалась мне
совершенно новой. Если бы я когда-нибудь слышал ее раньше,
то она во всяком случае не исчезла бы совсем из моей памяти.
В другой раз мне снилось, что магнетизер магнетизирует
меня и при этом простирает палец одной руки по направлению
к моей груди, а палец другой руки — по направлению нижней
части спины. Внезапно через мое тело от одной точки до другой
прошел очень широкий голубой луч света. За несколько дней
до того один больной из магнетической клиники рассказывал
что-то о голубом луче, действие которого он испытал на себе.
Мне казалось, что с появлением этого голубого луча изменилось
состояние моей нервной системы. Прежние видения стали яснее
и в последующие ночи стали повторяться вновь, например
упомянутая выше мелодия, которая воспринималась так же живо,
но после пробуждения оставляла лишь слабое воспоминание.
Каждую ночь я испытывал такое чувство, что все явления пре-
дыдущих ночей оживают вновь и что мне дана способность
познать или, вернее, почувствовать глубочайшие тайны природы.
Из этих глубоких познаний в бодрствующем состоянии ничего
нельзя было воспроизвести, кроме сознания или убеждения, что
224
Г лава IX
это было. Меня это очень огорчало, и я решил перед сном
направить свои мысли на определенные вопросы сравнительной
анатомии. И мне действительно удалось достичь того, что эти
вопросы стали предметом ясновидения, т. е. более углубленного
познания. Так как после пробуждения я страстно желал не
потерять этого из виду и возобновить это состояние на сле-
дующую ночь, то постепенно мне удалось наблюдать это состоя-
ние ближе и после пробуждения сохранять его в памяти. Тогда
мне стало совершенно ясно, что эта кажущаяся глубина познания
была не чем иным, как тем, что говорил мне мой рассудок на
яву, но только менее настоятельно. Я не приобрел ничего нового,
во всяком случае ничего такого, что доступно выражению, но
познание казалось мне более глубоким, потому что оно отража-
лось в сфере чувствования. Не является ли все то, что в маг-
нетическом состоянии называется „ясновидением", обострением
чувств?
Наряду с этими галлюцинациями у меня в результате усилен-
ных научных занятий появились несколько позднее и другие,
для которых не было никакого повода. Они, как это ни странно,
повторялись много ночей подряд, но я не мог найти в них
никакого смысла. Так, например, однажды ночью передо мною
появился гном или карлик, который нес пирамиду и медленно
прошел мимо меня. За ним следовал второй, потом третий
и, наконец, четвертый. На следующую ночь они появились вновь
и вели себя так же. Это продолжалось, пожалуй, недели две.
При этом все живее становился род сознательного наблюдения
этой галлюцинации с моей стороны. Я сердился на себя за это
нелепое видение, и гномы поэтому стали как бы робеть. В конце
концов я так рассердился, что четвертый гном вовсе не появился,
и этим закончились все ночные явления, приятные и неприятные.
После этого состояние моего здоровья, вначале, без сомнения,
пошатнувшееся, опять восстановилось.
Попытку разобраться в собственных галлюцинациях я сделал
много позднее, находясь в Астрахани, во время приступов
перемежающейся лихорадки. Наблюдался целый ряд различных
явлений, описывать которые здесь было бы слишком долго.
Берлин
225
Упомянутые выше бессвязные явления я считаю скорее за симптом
восстановления здоровья, а в их начальной стадии склонен
видеть патологическое состояние организма, сходное с состоя-
нием замагнетизированного, которое при живом воображении
можно принять за порождение животного магнетизма.
Таким образом, я не являюсь абсолютным скептиком в этом
деле и определенна признаю сомнамбулизм, хотя очень редко
встречал его. Хочу также верить, что некоторые из тех больных,
которые засыпали у магнетического бака, спали не обыкновен-
ным послеобеденным сном, но это были очень немногие. Что
касается до наблюдений Вольфарта, то в них не было и следа
критического отношения к делу. Достаточно сказать, что однажды
в его клинику зашел Руст, и Вольфарт продемонстрировал ему
среди других больных мальчика с сильным воспалением век,
состояние которого будто бы значительно улучшилось после
магнетизации. Руст пристально посмотрел мальчику в лицо
и спокойно сказал: „Охотно верю, так как лечу этого мальчика
уже в течение шести недель ртутной мазью". Приветливый
Вольфарт смутился и не сказал ни слова. Он никогда не интере-
совался, пользуются ли его пациенты какими-либо другими
лекарствами, а так как его клиника была бесплатной, то
многие лечились там наряду с другими медицинскими сред-
ствами.
Еще менее удовлетворяли меня лекции Вольфарта. После
длинного, совершенно бессодержательного вступления он пере-
шел к объяснению магнетического способа лечения, говорил о его
замечательном действии, но не учил, как надо лечить те или
другие случаи заболевания. Затем объяснил конструкцию магне-
тического бака, в который надо было налить воду и класть
битое стекло, зерно, металл и разные другие предметы без
всякого объяснения, почему это нужно. Тут я почувствовал,
что эта бессмысленная мешанина претит моей натуре. Я не мог
продолжать дальше слушать эти лекции, и мой интерес к живот-
ному магнетизму исчез, — возможно, до тех пор, пока для изуче-
ния этого явления не будут проведены более основательные
исследования.
15 Автобиография К. Бэра
226
Глава IX
Время от времени я посещал также клинику проф. Озанна,
и благодаря этому встретился с Гуфеландом.11 Более основа-
тельное знакомство я свел с Рудольфи10 и Розенталем, благодаря
моим частым, хотя и нерегулярным посещениям анатомического
театра. Занятия будущих медиков велись там совсем иначе, чем
в Вюрцбурге. Это привлекало меня к наблюдениям и сравнениям,
о чем я сообщу дальше при рассказе о моих собственных
работах в этой сфере (глава XI).
По естествознанию я прослушал ряд лекций об электри-
честве и гальванизме у Эрмана-старшего, по кристаллографии
и геологии — у проф. Вейсса, который излагал очень живо
и весьма заинтересовал меня, но при моей занятости я недоста-
точно прорабатывал его лекции дома. Один раз в неделю Линк12
читал о тайнобрачных. Его лекциями я также захотел восполь-
зоваться, тем более, что Линк, к которому я обратился по
рекомендации Нееса, весьма любезно определил собранные
мною за последнее время растения. Но на этих лекциях он
не пошел дальше водорослей. Незадолго до конца семестра
я попал еще на лекции Горкеля,13 курс которого чрезвычайно
увлек бы меня, если бы я знал о нем раньше или заметил бы
его в расписании лекций. Один знакомый мне студент, не
занимавшийся вообще физиологией, рассказал мне об этом курсе
как о курьезе, говоря, что Горкель весь семестр занимается
цыпленком в яйце и пчелиными сотами. То, что ему показалось
смешным, привлекло меня, так как я рассчитывал, что профес-
сор даст философское обоснование для взглядов на развитие
цыпленка как на тип образовательной жизни, а на работу пчел —
как на тип деятельной жизни в ее организованной форме, которую
мы обозначаем словом „инстинкт". Так оно, пожалуй, и было.
К сожалению, я был только на двух лекциях, на которых он
преимущественно излагал взгляды Джиордано Бруно. Однако
глубоко философские лекции Горкеля оказались столь мало
привлекательными для массы студентов, что при моем посещении
в довольно большой аудитории было только шесть слушателей
как rari nantes in g^irg-ite vasto [как редкие пловцы в беспре-
дельной пучине]. А какой полной была год тому назад
Берлин
227
аудитория проф. Вагнера, того самого, который все делил на
четыре части!
При всех этих разнородных занятиях сравнительная ана-
томия по прежнему занимала меня. По вечерам я не только
с охотой возвращался к моему Кювье, но, желая испробовать
свои силы в публичных лекциях, договорился с несколькими
товарищами, что прочитаю им небольшой курс сравнительной
анатомии.
В этом семестре было немало и других помех и перерывов
в занятиях. Мои родители, хотя и с неудовольствием, но со-
гласились на мой переезд в Кенигсберг; в декабре 1816 г.
я дал согласие принять там должность прозектора. Бурдах пред-
ложил мне осмотреть коллекцию анатомических препаратов,
оставшуюся в Галле после смерти проф. Зенффа/4 и если
я найду ее достаточно ценной, то купить ее для нового музея
в Кенигсберге. Вдова покойного согласилась продать эту кол-
лекцию за 1200 талеров, но надо было еще выяснить, сохра-
нилась ли эта коллекция в таком хорошем виде, как уверяла
владелица. Проф. Зенфф был по специальности акушером
и имел возможность собрать много инструктивных препаратов
по истории развития человека. Они были обработаны очень
старательно, можно сказать — изящно. Количество остальных
препаратов было невелико, но и они были прекрасно
выполнены. Я мог только похвалить коллекцию и заключить
сделку.
Эта поездка в Галле, предпринятая мною во время рождествен-
ских каникул, дала мне сверх того случай познакомиться
с И. Фр. Меккелем,15 знаменитым анатомом того времени,
научное собрание которого я довольно обстоятельно осмотрел.
Затем я свел знакомство с ботаником Куртом Шпренгелем,16
тоже корифеем своей специальности, далее — с Эршем17
и Крукенбергом.18 При этом я возобновил знакомство с докто-
ром Фридлендером, с которым я встречался в Вене и который
был теперь здесь приват-доцентом.
В конце семестра я получил задание упаковать коллекцию
Зенффа и отправить ее по внутренним водным путям в Кенигс-
15*
228
Глава IX
берг, а кроме того выполнить некоторые поручениявЛейпциге.
Эту отправку надо было сделать не позднее апреля. В Галле
я познакомился с Вейнгольдом,19 а в Лейпциге — с Розенмюл-
лером.20 Мои сношения с Меккелем стали дружественными,
хотя он сперва был очень недоволен тем, что коллекция Зенффа
не осталась в Галле. Я сообщил ему, что собираюсь начать
в Кенигсберге лекции о строении беспозвоночных животных;
он, невидимому, заинтересовался этим, когда понял из наших
разговоров, что эта область не чужда мне.
Обе поездки в Галле, туда и обратно, я сделал в обык-
новенной почтовой карете при плохой дороге. Этот способ
передвижения был, правда, быстрее, чем пешее хождение,
но стоил мне сна. Я и сейчас еще живо помню сооружение,
именуемое „королевской прусской почтовой каретой". Мне
сдается, что она отличалась от бочки Регула21 только тем,
что там вместо острых гвоздей торчали головки винтов
и болтов, которыми был скреплен кузов кареты. На обратном
пути из Галле я сидел около такого болта, который на
каждой рытвине стукал меня по голове, и, наоборот, голова
моя стукалась об этот болт, в то время как меня одолевал
сон. Я приехал в Берлин с головой, обильно усаженной
большими шишками.
Глава X
ПРОЩАНИЕ С РОДИНОЙ
(лето 1817 г.)
Упаковав коллекцию Зенффа для отправки в Кенигсберг
и погрузив ее в лодки для доставки в Пруссию по речным
каналам, я отправился в Кенигсберг. Мы ехали в обыкновен-
ных почтовых каретах, но на этот раз с меньшими неудоб-
ствами. Возможно, что наш путь лежал по более удобным
местам или в это время года дороги были лучше. Проехав
тем же путем от Кенигсберга до Берлина 11 лет спустя
в дилижансе, я нашел здесь большой прогресс и потратил
на все это путешествие не более трех дней. В 1817 г. на это
требовалось больше недели.
Мое первоначальное пребывание в Кенигсберге было очень
непродолжительным. Я хотел лишь познакомиться с предстоя-
щими мне условиями жизни. Дав свое согласие на переезд
в Кенигсберг, я чувствовал, что всем существом, всеми нитями
своего сердца я еще связан с родиной. Родители, которых
я уважал и которым я никогда не противоречил даже в мело-
чах, были еще живы. Мои братья и сестры, кроме умерших
в раннем детстве, также были живы и стали уже взрослыми.
Между нами всегда было полное согласие. К тому же я получил
в Берлине известие, что мой брат в 1817 г. женится на одной
даме, с которой я был знаком. Очень многие из моих друзей
по Дерпту оставались на родине, другие уже вернулись сюда
после странствований, третьи должны были вернуться. Я и сам
230
Глава X
три года ездил по свету, а теперь мечтал обосноваться на
родине, но где и как — этого я еще хорошо не знал. Поэтому
было вполне естественно, что, получив предложение занять
должность прозектора в Кенигсберге и вступить на научную ра-
боту, я долго оставался в нерешительности. Если бы я получил
ту же должность в Прибалтийском крае или в Петербурге,
я бы не задумался ни на одну минуту. Когда я, наконец, решил
принять это предложение, то поставил условием, чтобы после
трехлетнего отсутствия мог бы сперва съездить на родину,
чтобы с ней попрощаться. По моем приезде в Кенигсберг
Бурдах решил, что самое лучшее—если я после непро-
должительного пребывания в городе поеду домой теперь
же, так как летом работы по анатомии не много, а кол-
лекция Зенффа придет в Кенигсберг лишь через несколько
месяцев.
Таким образом в мае 1817 г. в обыкновенной почтовой
карете я выехал в Эстонию через Мемель, Митаву, Ригу
и Дерпт. Никаких особых воспоминаний об этом путешествии
в моей памяти не сохранилось кроме того, что в 1819 г. я еще
раз проехал по этой дороге с другим попутчиком. В первый
раз я ехал с одним жителем Рейнской области, во второй
раз — с финляндцем. Первый, въехав в пределы Курляндии,
удивлялся обширным хвойным лесам, а второй был не менее
удивлен при виде лиственных лесов. Это различие впечатлений
навсегда осталось для меня живым примером того, на-
сколько различными могут быть суждения людей об одном
и том же предмете в зависимости от той точки зрения, с которой
они его рассматривают. Финляндия почти сплошь покрыта
хвойными лесами в перемежку с болотами, и лиственные
деревья лишь изредка приятно разнообразят пейзаж. Для
обитателя берегов Рейна, напротив, хвойный лес представлял
необычайное зрелище.
На родине я нашел больше перемен, чем мог ожидать после
своего трехлетнего отсутствия. Ландтаг постановил отменить
крепостное право.1 Это вызвало напряженное, выжидательное
настроение. Чувствовалось, что люди приготовляются жить
Прощание с Родиной
231
по-иному. Между прочим я заметил, что у нас стали выходить
из употребления провинциализмы в разговорной речи, дотоле
весьма обычные, причем нельзя было определить, почему это
произошло. Возможно, что здесь сыграло роль оживление
наших отношений с заграницей.
Едва ли уместно останавливаться здесь на подробностях
моего свидания с родными и прощания с ними. Достаточно
сказать, что все они питали уверенность, что мой переезд за
границу будет лишь переходной ступенью в моей жизни,
мостиком для получения постоянной службы на родине. Про-
водив моего брата и его молодую жену в их новое жилище
в Метцтаккене и прожив там некоторое время, я вернулся под
родительский кров, а в последних числах июля или в первых
числах августа (по новому стилю), выехал в Кенигсберг.
В конце того же месяца я уже приступил к исполнению моих
новых обязанностей.
ГлаваХ!
ПЕРВЫЙ ПЕРИОД МОЕЙ ДЕЯТЕЛЬНОСТИ
В КЕНИГСБЕРГЕ В КАЧЕСТВЕ ПРОЗЕКТОРА
И ПРИВАТ-ДОЦЕНТА
(1817—1819)
Я вернулся в Кенигсберг во второй половине летнего
семестра. В качестве прелюдии к своей будущей деятельности
я тотчас же начал читать объявленный уже ранее курс зооло-
гии беспозвоночных. Те виды животных, которые мне не были
знакомы по личным исследованиям, я постарался изучить
по лучшим источникам. Моими слушателями были молодые
студенты-медики. Бурдах сделал мне честь тем, что также
слушал мой курс. Основная часть курса заключалась в демон-
стрировании соответственного материала — частью на препаратах,
насколько последние удавалось подготовить, частью при
помощи рисунков. Я старался обеспечить наглядность препо-
давания, не ограничиваясь одними описаниями. Бурдах, который
мало занимался до того времени низшими животными, записы-
вал некоторые подробности. Это обстоятельство легко могло
испортить наши отношения с самого начала. Случилось, что
один мой товарищ Д., с которым нас связывал общий интерес
к ботанике, заехал в Кенигсберг на обратном пути из Германии
и на несколько дней остановился у меня. Вскоре после отъ-
езда он написал мне, что будет „глашатаем моей славы*,
к чему я не отнесся серьезно. Но в 1818 г. я узнал, что
он, действительно, поместил в одной из газет Прибалтики
Первый период моей деятельности в Кенигсберге
233
статью о моих лекциях, восхваляя их в таком неумеренном
тоне, что мог обидеть моих товарищей, менее меня преуспев-
ших в жизни. При этом он упомянул, что Бурдах записывал
мои лекции. Лично я не видел этой статьи, и не знаю,
слышал ли о ней Бурдах. Этот самый Д., очень падкий до
славы, совершенно испортил свою собственную карьеру подоб-
ными неумеренными поступками. Что касается до меня, то он
хотел, чтобы я как можно скорее перебрался в Дерпт
и там вместе с ним занялся бы обработкой лифляндской флоры.
Позже, когда я отклонил предложение переселиться в Дерпт,
он мне писал в раздражении: „Не сошел ли ты с ума оконча-
тельно, решив навсегда остаться в таком... месте?*.
Перед началом зимних занятий Бурдах хотел торжественно
открыть новый „анатомический институт*, как он его называл.
Здание для этого учреждения не было выстроено вновь, но
основательно перестроено. Были устроены все помещения,
необходимые для хранения трупов, приспособления для опу-
скания и поднимания трупов, имелась светлая секционная ком-
ната и демонстрационный зал. Остальные помещения были
предназначены для хранения анатомических препаратов. До
тех пор в Кенигсберге не существовало ничего подобного.
В течение долгого времени в Кенигсбергском университете
было только два медицинских профессора, причем один читал
теоретический курс, а второй проводил практические занятия.
Лишь постепенно преподавание анатомии было выделено
в особый курс. В 1745 г. проф. Бюттнер выстроил на свой
собственный счет здание для занятий по анатомии. После его
смерти правительство купило это здание за 500 талеров, но,
к сожалению, все находившиеся там анатомические препараты
были отправлены в Берлин. Преемники же Бюттнера готовили
анатомические препараты только для своих собственных надоб-
ностей. Таким образом в Кенигсберге вообще не было кол-
лекции по анатомии, принадлежащей государству. Приехав
в мае 1814 г. в Кенигсберг, Бурдах обнаружил, что остав-
шийся после смерти Бюттнера дом может в любую минуту
развалиться. Из пособий там было всего два человеческих
234
Г лава XI
скелета, да кукла, на которой студенты упражнялись в наложе-
нии хирургических повязок.
Бурдаху удалось добиться не только постройки отдельного
здания анатомического театра, но и необходимых средств для
его переоборудования. Ежегодно отпускалась значительная
сумма для оплаты персонала, прозектора и служителя, а также
для покупки материала, нужного для научных исследований,
для расширения библиотеки и для приобретения новых инстру-
ментов и препаратов. Таким образом была куплена личная
коллекция проф. Кельха, предшественника Бурдаха, и коллек-
ция Зенффа, о которой я уже говорил выше. Последняя при-
была в Кенигсберг и была распакована во время моей поездки
на родину. Только одно стекло оказалось разбитым. Вер-
нувшись, я нашел обе коллекции уже в полном порядке.
Размещенные в белых шкафах препараты выглядели очень
красиво, да и весь дом имел очень приятный вид. Свой новый
„анатомический институт" Бурдах решил торжественно открыть
и при этом случае показать его властям и публике. Открытие
было назначено на 13 ноября 1817 г. Бурдах сделал при этом
доклад об истории основания этого учреждения и о тех усло-
виях, в каких раньше изучалась анатомия в Кенигсберге. Мне
он также предложил сделать доклад. Я рассказал о научных
заслугах Сваммердама2 и о его жизни, которая была очень не-
удачной, потому что этот ученый слишком далеко ушел вперед
по сравнению с развитием и потребностями науки своего вре-
мени. Жизнь Сваммердама описана Бургавом и напечатана в ка-
честве введения в „Biblia naturae". Его биография всегда при-
влекала мое внимание с того времени, как я начал заниматься
зоотомией. Бурдах отдал заблаговременно напечатать сочинение
„О задачах морфологии" в качестве программы деятельности
нового института. Оба наших доклада не были напечатаны
ко дню открытия. Но позже я заново переделал мой доклад,
первоначальный вариант которого у меня еще сохранился, и по-
местил его в сборнике моих речей, напечатанном впоследствии.
В этом заново оборудованном анатомическом учреждении
и началась моя служебная деятельность как прозектора
Первый период моей деятельности в Кенигсберге
235
~и приват-доцента. Здание было построено на холме, который
назывался Буттерберг, вблизи городского вала. Кенигсберг, как
и Рим, славится тем, что расположен на семи холмах. Я полу-
чил казенную квартиру в хирургической клинике, вблизи анатоми-
ческого здания. Ботанический сад и обсерватория также находи-
лись поблизости от анатомического здания. Таким образом, здесь
образовалось нечто вроде маленького академического городка.
При моей молодой подвижности я совсем не чувствовал, что
живу далеко от центра довольно широко раскинувшегося
города. Тем больше времени я мог уделять анатомии и по
утрам, и в послеобеденное время. Близость моей квартиры
к анатомическому институту представляла для меня большие
преимущества. Жить в самом анатомическом здании было бы,
конечно, неудобно. Еще большим удобством было то, что
в анатомическом здании была прекрасная библиотека, которая
быстро пополнялась. Бурдах купил оставшиеся после смерти
проф. Кельха его анатомические и физиологические книги
и ежегодно тратил значительную сумму на увеличение библио-
теки. Большинство всех вновь выходящих печатных работ
по зоотомии приобреталось немедленно после их выхода
в свет, да и старая литература, по крайней мере наиболее
важные сочинения, тоже постепенно покупались. Поэтому
я имел возможность не только изучать историю анатомии
и физиологии, но, производя мои исследования, мог сравни-
вать, что было написано ранее другими по этому вопросу.
Я считаю неправильным, что в высших учебных заведениях
обычно не уделяют достаточного внимания таким специальным
библиотекам. Если нет возможности иметь исчерпывающую
библиотеку по данному вопросу, то все же необходимо иметь
хотя бы основные работы, к которым приходится часто обра-
щаться. Это особенно важно молодым ученым, что я и сам
испытал на себе во время своей научной работы. Благодаря
этому сохраняется очень много времени, а в научной работе
время — не только деньги, но и значительно дороже денег.
Старый профессор может постепенно приобрести себе укра-
шенные гравюрами сочинения по анатомии человека и по срав-
236
Г лава XI
нительной анатомии или такие полные справочники, в которых
можно отыскать все необходимые сведения, как сочинение
Галлера „Bibliotheka anatomica“ и его же физиология, которая
хотя и считается устаревшей, но все же дает массу система-
тически изложенных сведений.8 Но молодой доцент лишь
постепенно в течение очень длительного времени может стать
обладателем таких обширных работ. Если же он начнет искать
сведения о том, когда жил такой-то анатом и что он написал,
в публичных библиотеках, то он будет продвигаться в своих
знаниях слишком медленно. В Кенигсберге была университет-
ская библиотека, находившаяся в противоположном конце
города. Она была открыта лишь два дня в неделю по два
часа. Литература по анатомии и физиологии была там пред-
ставлена очень бедно.
Первую зиму мне пришлось много работать по анатомии.
Бурдах уступил мне часть своих лекций по этому предмету.
Я должен был читать лекции, готовить свежие препараты как
для его, так и для моих занятий. Необходимо было также
постепенно пополнять анатомические коллекции, а кроме
всего я должен был проводить практические занятия со сту-
дентами. Я мог бы значительно раньше серьезно заняться
анатомией, но упустил эту возможность во время моего
пребывания в Дерпте. Следствием этого явился пробел
в моем образовании. Мое длительное пребывание заграницей
вынудило меня взять в долг значительную сумму денег, воз-
вратить которую оказалось гораздо труднее, чем мне пред-
ставлялось раньше. Учитывая все это, я считал теперь своим
священным долгом сообразно моему служебному поло-
жению дать студентам полную возможность упражняться
в практической анатомии. Поэтому я с особенной серьез-
ностью относился к этим практическим занятиям на тру-
пах.
В Вюрцбурге и в Берлине я наблюдал совершенно раз-
личные методы проведения таких занятий, с совершенно раз-
личными результатами. Считаю не лишним сопоставить здесь
оба этих метода, чтобы показать, что каждый из них имеет
Первый период моей деятельности в Кенигсберге
237
свои преимущества, и попытаться соединить их в один общий
метод. В Вюрцбурге занятия на трупах были распределены
согласно разделам анатомии. По установившемуся в течение
целого ряда лет распорядку, студент препарировал либо
мускулы, либо сосуды, либо нервы, либо так называемые
„внутренности". За занятия по каждому такому отделу сту-
денты платили определенный гонорар и имели право проработать
соответственную систему органов (мускулы, нервы и т. д.) на
всех основных частях трупа. Гонорарная плата была сравни-
тельно высока, потому что большинство занимающихся
изучало в таком порядке только одну или две системы
органов, а трупный материал им требовался полностью.
В течение полугодия можно было изучить не более двух
систем, потому что работа требовалась очень тщательная
и поэтому шла очень медленно. Этой аккуратностью был,
казалось, пропитан самый воздух здания. Такой порядок завел
доктор Гессельбах, который всегда сидел в секционной ком-
нате за особым столиком. К старости, вследствие однообразных
занятий, он сделался настолько скуп на слова, что предпочитал
давать указания студентам молча, при помощи знаков. Напри-
мер, если какой-либо студент, препарируя руку, не мог найти
последних разветвлений arteria axillaris и обращался к его
помощи, то Гессельбах вставал, подходил к столу студента,
поворачивал руку и, не говоря ни одного слова, указывал
пальцем на то место, откуда надо было начинать работу. Указы-
вая на muse, infraspinatus, он всегда делал прыгающее движение
пальцем, чтобы показать, что этот мускул надо удалить, чтобы
увидеть положение art. circumflexa scapulae. Можно было принять
его за немого. После того как препарат был готов, на что
обычно уходило несколько недель, он демонстрировал его
студенту полностью. Он всегда был готов искусно высушить
препарат (чаще всего это были препараты сосудистой системы),
чтобы студент мог сохранить препарат как память. Случалось,
что студенты, не принадлежавшие к числу прилежных, поку-
пали у него препараты, чтобы предъявить их своим родителям
как specimen diiigentiae et eruditionis.4 Отсюда видно, что Гес-
238
Г лава XI
сельбах не упускал случая сделать занятия по препаровке
доходным для себя делом. Это, видимо, и послужило поводом
к недоразумениям, которые прежде были у него с Деллинге-
ром. За время моего пребывания в Вюрцбурге Деллингер почти
никогда не появлялся в секционной, я видел его там всего
один раз в течение получаса.
Совершенно иной метод господствовал в Берлине. Число
занимающихся там было значительно больше, так же как
и число трупов. Последние разнимались на основные части,
согласно заявкам. Что делал студент с полученной им рукой
или ногой, об этом никто не беспокоился. Профессор ана-
томии Рудольфи и прозектор доктор Розенталь всегда при-
сутствовали на занятиях утром; последний бывал также
и в послеобеденное время. Но они были заняты своим делом
и находились в соседнем помещении. Время от времени они
показывались в секционной комнате, и тогда студенты обра-
щались к ним за советом и помощью, в чем они не отказы-
вали, но искали удобного случая поскорее исчезнуть. Таким
образом студенты должны были справляться с делом само-
стоятельно, многие из них не решались позвать профессора.
Большинство студентов прорабатывало материал очень быстро,
изучая лишь самое главное и пользуясь при этом принесен-
ными с собой книгами. О тщательности препаровки они не
заботились. Само собой разумеется, что были и такие, кото-
рые работали очень тщательно и аккуратно — был же Шлемм 5
питомцем Берлинского университета, но большинство заканчи-
вало работу так поспешно, что я при первом посещении был
даже раздосадован. Однако я сразу заприметил, что для
изучения анатомии, как таковой, здесь прилагалось тем больше
усилий. Обычно студенты работали попарно над одним пре-
паратом. Они приносили с собой руководства по анатомии
и старались при помощи книги ориентироваться в процессе
работы. Закончив препаровку, они изучали препарат по руко-
водству, так как демонстрационный показ препаратов доцен-
тами здесь совершенно не практиковался. Я видел даже, что
те студенты, которые имели уже опыт в анатомировании
Первый период моей деятельности в Кенигсберге
239
и занимались этим делом в предыдущую зиму, приходили
сюда с книгами в руках отчасти для того, чтобы еще раз
просмотреть препараты и возобновить их в памяти, а отчасти
для того, чтобы подать совет начинающим. Одним словом,
в Берлине изучали анатомию человека, в то время как
в Вюрцбурге занимались техническими упражнениями. В Вюрц-
бурге редко кто из студентов приносил в анатомический зал
книгу и еще реже в нее заглядывал. Знания получали от
прозектора при демонстрировании им препаратов. Но такое
демонстрирование является далеко не достаточным источни-
ком знания. А между тем во время работы студенты мало
думали о названиях препарируемых частей и расположении
мускулов.
Такое изучение анатомии было, конечно, совершенно
неудовлетворительным. Студенты научались очень чисто
и тонко препарировать с большой затратой времени на это
дело. Большинство приготовленных ими препаратов сосудов
и нервов было таково, что заслуживало сохранения. Мне кажется
весьма вероятным, что Гессельбах настаивал на такой тща-
тельной работе, чтобы поскорее обогатить университетскую
коллекцию препаратами студентов. А потом это уже вошло
в обычай. Надо было обращать больше внимания на само-
стоятельное изучение препаратов студентами. Наоборот,
в Берлине господствовало изучение анатомии, для чего
требовалась самостоятельная работа по изучению препарата.
Отсюда и быстрота работы по препаровке. Части трупов для
препарирования выдавались два раза в неделю, и студенты
старались в течение этих трех дней справиться со своим
объектом, т. е. отработать его и просмотреть по руководству,
чтобы в следующий раз при раздаче трупов получить уже
новый объект.
Решив еще во время пребывания в Берлине стать прозек-
тором, я очень много думал о положительных и отрицатель-
ных сторонах обоих методов, и, переехав в Кенигсберг,
искал способа соединить оба этих метода. Я присутствовал
в секционной и по утрам, и в послеобеденное время. Вместо
240
Г лава XI
того, чтобы самому показывать препарат студентам, что
я не считал полезным, я заставлял студентов после оконча-
ния ими работы демонстрировать мне изготовленные ими
препараты. Таким образом, студент должен был сперва тща"
тельно изучить свой препарат. Даже во время работы я давал
объяснения лишь в том случае, если студент мог мне дока-
зать, что он пытался разобраться самостоятельно. Каждый
занимающийся должен был иметь при себе руководство по
анатомии. Это было не всегда выполнимо, поэтому в сек-
ционной всегда имелось налицо руководство Гемпеля, при-
надлежащее институту. Наряду с последним изданием Гемпеля,
где были даны и новейшие открытия Бокка, у нас было
в употреблении руководство Розенмюллера.6 Книг с полити-
пажами в те времена еще не существовало. Разумеется,
в течение одного семестра студент, работая самостоятельно,
не мог успеть пройти весь курс анатомии при условии тща-
тельной препаровки. Заниматься же практической анатомией
две зимы он не имел возможности, так как он должен был
слушать много лекций. Поэтому я советовал студентам
отработать тщательно только некоторые объекты, а затем,
достигнув умения владеть инструментами, остальные объекты
отрабатывать уже более быстрым темпом. Я настаивал на том,
чтобы студенты проводили практические занятия по анатомии
в течение того же зимнего семестра, когда читались лекции
по анатомии, не откладывая работу на трупе на следующий
семестр, как это они делали раньше. Я уже тогда был убежден
в полезности одновременного проведения тех и других занятий,
о чем подробнее говорил выше (см. стр. 150).
В летнее время, вследствие трудности сохранения трупов,
практические занятия по анатомии и физиологии человека
не производились, но велись только зоотомические работы,
материал для которых студенты должны были добывать
сами. За работу на человеческих трупах студенты платили
в пользу руководителя гонорар в 5 талеров, сумма довольно
значительная, если учесть что большинство студентов в Кенигс-
берге обладало ограниченными средствами. Но я и до сих
Первый период моей деятельности в Кенигсберге
241
лор считаю, что руководство по препарированию человече-
ских трупов должно особо оплачиваться, я считаю это даже
необходимым. И не только потому, что руководство такой
работой требовало большей затраты времени со стороны
руководителя, чем чтение лекций, и представляло для доцентов
меньший интерес, но и потому, что студенты более серьезно
относились к практической работе, если последняя требовала
с их стороны некоторых жертв. И в Вюрцбурге, и в еще
большей степени в Берлине студенты в дни выдачи объектов
для препарирования настойчиво добивались удовлетворения
своих заявок, учитывая, что они внесли плату за материал
(в Берлине — два луидора), и желая получить за свои деньги
как можно больше. В русских университетах, за исключением
Дерптского, отдельные курсы лекций не оплачиваются, так
же как и практические занятия. Я наблюдал, что в одном
из университетов практических занятий по препарированию
совершенно не велось, что, разумеется, было большим недо-
статком при изучении медицины. Я не пропускал случая
указать в соответствующем официальном учреждении, что
отсутствие гонорарной системы при практической анатомии
мне представляется весьма вредным. Практическая анатомия
отнимает очень много времени как у студентов, так и у руко-
водителей, и ее очень легко забрасывают, если не создать
в этом деле известной материальной заинтересованности.
Я очень сомневаюсь в возможности получить более или
менее основательные знания о строении человеческого тела,
не приложив к нему непосредственно руку. Вообще я стою
за гонорарную систему оплаты лекций и считаю, что гораздо
полезнее, если студенты будут экономить на том, чтобы
не растягивать на долгий срок изучение медицины. Конечно,
гонорар должен быть умеренным, а недостаточные студенты
должны быть совершенно освобождены от оплаты. Во время
моего пребывания в Кенигсберге прусское министерство про-
свещения очень поддерживало систему платности лекций,
так как считало, что это способствует повышению качества
лекций. Однажды наш университет получил даже от мини-
16 Автобиография К. Бэра
242
Глава XI
стерства род выговора или предупреждения следующего содер-
жания: имеются сведения, что некоторые профессора в Кенигс-
берге не берут от слушателей никакого гонорара; министер-
ство не предполагает отменять гонорарную систему и предпо-
читает, чтобы профессора привлекали студентов качеством
своих лекций, а не отменой гонорара. Я считаю, что студенты
должны были быть мне благодарны за то старание, с каким
я руководил их занятиями по практической анатомии, так же
как и я был им благодарен за то, что, исполняя свой долг,
я восполнил свои собственные пробелы в этой области.
Как я уже говорил выше, Бурдах предложил мне читать
также и лекции по анатомии. Он имел обыкновение читать
анатомию, располагая материал по частям тела. Так, зимой
он проходил анатомию головы и туловища, летом — анатомию
конечностей. Поэтому я стал читать курс анатомии, как она
обычно читается, по системам органов: летом я читал остео-
логию, зимой другие системы в обычном порядке. Первый
метод преподавания анатомии (по частям тела) имеет то пре-
имущество, что когда учащийся переходит к изучению мышц
и нервов, у него в памяти еще свежо строение скелетных
образований данной части и т. д. Во всех учебных руковод-
ствах по анатомии того времени материал был расположен
по системам органов, что облегчало студентам построение
материала. Я придерживался в своем преподавании принципа
старика Вермана: „Repetitio est mater studiorum",7 особенно
в курсе анатомии. Поэтому, за исключением первого года,
я установил порядок: каждую субботу проводить повторение
пройденного за неделю. На этих занятиях все студенты без
исключения обязаны были показывать свои знания пройден-
ного. Некоторые, правда, отсутствовали в эти субботы, но
имена их были мне известны, что же касается присутствовав-
ших — а их всегда было больше половины — которые не отклады-
вали повторение в долгий ящик, то эти субботы для них
были очень полезны. Для руководителей такие повторения,
конечно, несколько утомительны. Кроме лекций о строении
тела человека я читал такжр лекции о строении тела млеко-
Первый период
моей деятельности в Кенигсберге
243
питающих, особенно обращая внимание на домашних живот-
ных, а также читал свой первый курс антропологии, о чем
я подробнее скажу ниже.
Число изучающих медицину в Кенигсберге было невелико.
Ввиду того, что всем им предстоял государственный экзамен
в Берлине, а экзаминаторами в большей части были профес-
сора тамошнего университета, то наиболее обеспеченные
студенты Восточной и Западной Пруссии старались как
можно раньше перебраться в Берлин. В Кенигсберге остава-
лось немного студентов, но тем легче преподаватели уста-
навливали с ними более близкие отношения. Прилежание
большей части студентов было примерным. Для меня всегда
останется приятным воспоминанием, что получивший впослед-
ствии большую известность как оператор Диффенбах был
в первый год моего доцентства моим учеником. Профессор
хирургии в Геттингене Баум8 был также моим слушателем
в первый или второй год моего доцентства, как и профессор
Рейхерт9 в более позднее время в течение полугода. Осо-
бенно были близки ко мне в течение последних лет моей
деятельности профессора Грубе и Буров.
В течение этих первых двух лет моего преподавания я сде-
лал очень мало для науки. В первую зиму мне потребовалось
много времени, чтобы основательно ориентироваться в ана-
томии человека. Руководитель практических занятий со сту-
дентами не имеет возможности заранее подготовиться, как
это обычно бывает при чтении курса лекции. Он должен
в каждый данный момент быть к услугам студентов. Несмотря
на это, я все же нашел время для анатомирования животных,
результатом чего был целый ряд препаратов и коллекция
Entozoa, которые я еще в течение первого года своей работы
цередал в анатомический музей. В подвале нашего учрежде-
ния я нашел сосуд с неопределенными еще животными, на
котором была надпись „из Индии". Там была голотурия
с совершенно цельным кишечником, морская звезда и другая
интересная для меня добыча. Все это пригодилось мне для
моих собственных занятий. Летом и в последующую зиму
16*
244
Глава XI
я начал анатомировать таких животных, которых можно было
достать в Кенигсберге и строение тела которых могло дать
повод к новым исследованиям. Таковы были лоси из литов-
ских лесов, тюлени, дельфин (Delphinus Phocaena) и, наконец,
осетр из Прибалтики. Больше всего я занимался анатомией
осетра, а изучение анатомии дельфина отложил на более
позднее время. По просьбе Бурдаха я дал статью для еже-
годника „Berichte fiber die Konidliche anatomishe Anstalt* под
заглавием „Замечания из моего зоологического дневника*.10
В этой статье я описал результаты исследования упомянутых
выше животных, особенно подробно остановившись на осетре,
анатомия которого до того не была достаточно изучена и,
следовательно, представляла область для новых открытий
и для проверки старых. В этой статье я опустил только опи-
сание мозга осетра, так как думал, что без рисунков строе-
ние мозга было бы непонятным. Однако в это время я уже
исследовал этот объект и правильно разобрался в его частях.
У меня до сих пор сохранился рисунок, который я еще тогда
изготовил. Я хотел написать об анатомии мозга осетра отдель-
ную статью, так как меня особенно заинтересовало, что здесь
необычайно ясно можно было проследить начало nerv. trige-
minus и nerv. vagus. Я хотел сравнить расположение этих
нервов у осетра и у различных других рыб. Однако, прежде
чем я закончил это исследование, Станниус опубликовал
свое известное исследование мозга осетра.
По желанию старого проф. Гагена, который написал
в „Beitrage zur Kunde Preussens* исчерпывающую статью
о литовском зубре (Bos Urus L. или Bison europaeus) с исто-
рическими сведениями о5 этом животном, я написал статью
„Сравнение черепа зубра с черепом домашнего быка*.11 Эта
статья должна была быть составлена популярно без специаль-
ных подробностей. Таким образом, она не могла содержать
в себе ничего, кроме того, что сказал по этому поводу Кювье.
Более существенным в этой статье были сведения, которые я по-
лучил от своего шурина, который был главным лесничим в Грод-
но, о нахождении этих животных в лесах Гродненской губернии.
Первый период моей деятельности в Кенигсберге
245
Не могу не упомянуть, что весной 1819 г. нашелся еще
один повод для моей литературной деятельности. Некая Денне-
бекк привезла в Кенигсберг очень интересный и хорошо со-
держимый зверинец иноземных животных. Я неоднократно
посещал этот зверинец и постарался определить виды этих
животных. Я дал в кенигсбергскую газету статью с перечнем
научных названий этих животных и сведений об их родине и
образе жизни, которые могли интересовать публику. Публика
очень хорошо приняла эту статью, а в интересах владелицы
зверинца я велел изготовить отдельные оттиски этой статьи,
которые и продавались непосредственно в зверинце для тех
посетителей, которые пожелали бы более подробно ознако-
миться с населением зверинца. Повидимому, владелица зве-
ринца получила от этого хороший доход, потому что она
позаботилась в дальнейшем о втором издании этого путево-
дителя, о чем я узнал уже в Петербурге. Следствием этого
моего первого опыта было то, что ко мне стали обращаться
разные предприниматели, которые показывали всякие
достопримечательности, вроде животных, всякого рода
уродов, альбиносов, карликов и т. д. Это было удобно в том
отношении, что я имел право постоянного посещения их заве-
дений, а кроме того получал в свое распоряжение трупы
погибших животных. Статьи же давали мне повод изучать
литературу по этому вопросу. Таким образом, во время моего
пребывания в Кенигсберге я продолжал помещать время от
времени такие очерки в газетах, тем более, что к этому времени
я получил звание профессора зоологии.
Кенигсбергский университет вплоть до смерти Канта совер-
шенно не пользовался заботой правительства. Кенигсбергские
жители утверждали, что на Восточную Пруссию в Берлине
смотрели как на своего рода Сибирь. Количество кафедр
в университете было ничтожное, университетская библиотека
очень бедна. Действующий университетский устав не изменялся
в течении столетия и носил средневековый характер. Так,
например: декан факультета должен был следить за тем,
чтобы в диссертациях не было никаких новшеств (ne quid
246
Глава XI
novi insit);12 доктор медицины при возведении его в степень
должен был давать клятву, что он не будет применять никаких
магических и недостаточно проверенных лекарственных средств;
кабинетов и музеев для преподавания естественных наук, кото-
рые возникли недавно, там совсем не было, так же как не
было астрономической обсерватории; я указал выше, что даже
анатомический театр там отсутствовал. Единственным предста-
вителем естествознания в Кенигсбергском университете был
в течение долгого времени Карл-Готтфрид Гаген, читавший
до самой смерти (1829) лекции сперва по физике, минералогии,
ботанике и зоологии, а потом по химии и фармации и имевший
самостоятельные работы по этим дисциплинам.13 Конечно, он
не имел бы никакой возможности заниматься всеми этими
предметами сразу, если бы он не был зажиточным человеком,
владельцем аптеки. Лишь после смерти Канта (1804), а затем
Крауса14 (1807), когда королевский двор вследствие пораже-
ния под Веной и Ауерштедтом и потери Берлина на долгое
время задержался в Кенигсберге, только тогда правительство,
повидимому, поняло, насколько неправильной была его поли-
тика по отношению к Кенигсбергскому университету. Еще до
начала освободительной войны в Кенигсберг был приглашен
Швейггер16 для устройства ботанического сада и организации
преподавания ботаники, затем Бессель17 — для основания
обсерватории, впоследствии получившей известность. Далее,
приехал Бурдах18 для преподавания анатомии, Гербарт19—
в качестве профессора философии. И по другим дисциплинам
в Кенигсберг были приглашены новые силы, даже издалека:
на филологию — знаменитый Лобекк, географию и статистику —
Гаспари, на юриспруденцию — Мюленбрух, на теологию —
Вальд, Фатер, Келер, Динтер Повидимому, правительство
решило поднять уровень преподавания в этом университете,
считая, что в условиях провинции он отстал от науки по
новым дисциплинам. После их приезда университет начал
пересмотр своих совершенно устаревших статутов.
Перечисленные имена показывают, что я попал в очень
почтенное общество, многие члены которого оказывали мне
Первый период моей деятельности в Кенигсберге
247
дружеское расположение. Кроме Бурдаха назову проф. Швейг-
гера, затем очень приятного и остроумного Бесселя, старика
Гагена и его сына, экономиста и советника правления. Но все
эти лица были по возрасту значительно старше меня и обла-
дали уже известностью, а я еще должен быть составить себе
имя. Даже историки Фойгт и Друмман, прибывшие почти одно-
временно со мной, опередили меня по возрасту и положению.
Те же люди, которых я знал долгие годы и которым я был
предан всей душой, с которыми я был откровенен, как и они
со мной, все они были теперь далеко от меня. Я думаю, что
меня не осудят, да и мне самому нечего стыдиться, если
я скажу, что чувствовал себя сиротою и рассчитывал впослед-
ствии уехать из Кенигсберга. Должность прозектора была для
меня не слишком заманчива, учитывая, что Бурдах был еще
в цвете лет. Мои прежние товарищи настаивали на моем
переезде в Дерпт и без моего ведома стали хлопотать об этом,
больше всех, повидимому, упомянутый выше Д.
Эти переговоры были уже в полном ходу, когда я узнал
о них. Мне предлагали должность прозектора при Цихориусе.
Я согласился на это, но, зная своеобразный характер этого
человека, поставил условием, чтобы по моей должности была
составлена специальная инструкция. Я знал, что в Дерпте
были не слишком довольны поведением этого человека, и
поэтому надеялся, что мне создадут некоторое самостоятель-
ное положение. Однако вышло совсем иначе. Составление
инструкции поручили тому же Цихориусу. Может быть, это было
неизбежно по соображениям служебной дисциплины. Цихориус
не преминул составить инструкцию в таком роде, что ему предо-
ставляется право и в обычных условиях, которые он сам опреде-
лял, и в экстраординарных случаях, которые он тоже сам будет
устанавливать, использовать меня для своих лекций по анатомии.
Таким образом было очевидно, что я должен приготовлять
препараты и для него и для самого себя, если я буду читать
лекции по анатомии. При этом мне было рекомендовано прило-
жить все старания для чтения курса остеологии и синдесмо-
логии ввиду важности этих дисциплин для изучающих медицину.
248
Глава XI
В конце концов эта инструкция, которую подписал князь
Ливен, и одновременно присланное приглашение переехать
в Дерпт, было получено мною только в январе 1819 г., зна-
чительно позже, чем я ожидал. Я не ждал таких длительных
переговоров и получил приглашение, когда перестал на нега
рассчитывать.20
В декабре 1818 г. Деллингер написал мне, что он получил
предложение занять кафедру анатомии в Берлине, с правом
выбрать себе самому прозектора, и в качестве такового он
хочет пригласить меня. Но, очевидно, эти переговоры Деллин-
гера с министерством не имели успеха, и я о них больше
ничего не слышал. Но даже независимо от предложения Дел-
лингера я без колебания отверг переезд в Дерпт. Быть в зави-
симости во всех отношениях от Цихориуса мне вовсе не улы-
балось. Указанная выше инструкция ставила меня в зависимость
не от работы, а от лица. Обиженный этой инструкцией, я при-
помнил, что должен был не без усилий пополнять свои пробелы
в практической анатомии заграницей, и не удержался, чтобы
не упомянуть в своем ответе о том, о чем упоминать не было
никакой необходимости. Какое место в моем ответе вызвало
наибольшее раздражение против меня, я не знаю, но мои род-
ные были крайне смущены и дали мне знать, чтобы я на буду-
щее время не рассчитывал когда-либо получить место в Дерпте.
Между тем у меня завязались новые связи. Швейггер,21
который был не только ботаником, но также с удовольствием:
занимался низшими морскими животными, в особенности из
класса кораллов, сделал важное открытие в этой области. Он
доказал, что некоторые организмы, которых относили к корал-
лам, в действительности суть растения, которые в молодом
возрасте бывают зелеными, а потом постепенно пропитываются
известью. Швейггер прочел курс лекций о коралловых полипах,
который я также прослушал. Однако он не чувствовал склон-
ности к занятиям высшими животными. Он очень хотел еще
несколько лет посвятить научным экспедициям и только после
этого твердо обосноваться в определенном месте. Министр
Альтенштейн одобрял этот план. Видя, что я охотно анатоми-
Первый период моей деятельности в Кинигсберге
249
рую различных животных и высказываю убеждение, что в наше
время зоологией можно заниматься только в связи с зоото-
мией, он сделал мне предложение взять на себя преподавание
зоологии в Кенигсбергском университете и организовать здесь
зоологический музей. Это предложение показалось мне очень
заманчивым, но я совершенно не знал, как его осуществить.
Дело в том, что до сих пор в Кенигсберге не ставился вопрос
о специальной профессуре по зоологии, не говоря уже о зоо-
логическом кабинете. Благодаря стараниям проф. Швейггера
я уже в 1819 г. был назначен экстраординарным профессором
с содержанием в 300 талеров дополнительно к моему основ-
ному окладу тоже в 300 талеров. При этом мне было предло-
жено организовать в Кенигсбергском университете зоологи-
ческий музей. Официальное предписание министерства по этому
поводу было прислано в начале 1820 г.
В начале 1810 г. я почувствовал сердечную склонность
к одной жительнице Кенигсберга по имени Августа Медем.
Получив звание экстраординарного профессора, я не задумался
предложить ей стать моей спутницей жизни, если ее родители
согласятся на это. Согласие родителей было получено, и
я оказался окончательно привязанным к Кенигсбергу. При
этом случае я почувствовал живую необходимость еще рав
попрощаться с моей родиной — и на этот раз окончательно.
На мою предыдущую поездку мои родные смотрели как на
прощание на короткий срок. Я съездил в Эстляндию в конце
лета 1819 г. и заехал не надолго в Петербург, чтобы хоть
немного познакомиться со столицей моей родины. К началу
зимнего семестра я был уже в Кенигсберге.
Глава XII
ВТОРОЙ ПЕРИОД ПРЕБЫВАНИЯ В КЕНИГСБЕРГЕ
ЗООЛОГИЧЕСКИЙ МУЗЕЙ И ПРОФЕССУРА
(1819—1829)
Через несколько месяцев после моего возращения из поездки
на рэдину я женился и стал жить своим домом; вскоре у нас
появились и дети: сперва четыре сына, затем дочь, а в 1829 г.
родился пятый и последний сын.
Родственные связи с отчизной, напротив, постепенно сла-
бели. Еще в первый год после моей женитьбы, в 1820 г.,
я получил печальное известие о смерти моей доброй матери.
Мой отец очень долго сохранял здоровье и почти юношескую
бодрость, но в 1824 г. он заболел водянкой и приехал в Ке-
нигсберг лечиться, где я имел несчастье предать его бренные
останки земле.
За это время в Кенигсберге собралось много молодых
доцентов моего возраста и даже более юных, чем я, общества
которых мне так нехватало в первые два года пребывания
в этом городе. Теперь, имея свою семью, я уже не ощущал
такой потребности в их обществе, как раньше. Но среди них
было несколько незаурядных и приятных молодых людей,
общество которых доставляло мне большое удовольствие.
Раньше других приехал ботаник доктор Эйзенгардт. Швейггер
в середине 1819 г. уехал в путешествие на длительный срок.
Министерство назначило его заместителем упомянутого выше
доктора Эйзенгардта, хорошо образованного молодого нату-
Второй период пребывания в Кенигсберге 251
радиста, обладавшего благороднейшим характером. Он жил
вблизи нас в ботаническом саду и стал нашим интимнейшим
Другом. К сожалению, через несколько лет он умер от силь-
ного легочного кровотечения на туберкулезной почве. Его
заменили другие, уже моложе меня по возрасту. С доцентами
юридического факультета, за исключением Аббега, я не имел
поводов сближаться. Тем больше причин было у меня для
сближения с физиком Дове,1 минералогом Нейманом,2 бота-
ником Эрнстом Мейером, который заменил Эйзенгардта.
Сошелся я также с теологом Ганом, который позже пересе-
лился в Бреслау, и с Ольсгаузеном, жившим у моей тещи.
Историк и статистик Ф. В. Шуберт,3 который изучал прош-
лое своей родины, как это и подобало кенигсбергцу, был
очень полезен мне, так как в это время я собирался получить
в Кенигсберге право гражданства. С Якоби-младшим4 я часто
встречался у Бесселя, тем более, что меня интересовала и
его научная деятельность. Якоби-старший принадлежал к бо-
лее старому поколению. Болен5 также очень интересовал меня,
и не только вследствие новизны его предмета, но и потому,
что это был очень привлекательный человек. Он хотел пустить
здесь корни и акклиматизироваться в Кенигсберге, несмотря
на трудные для него условия. Все мы только слышали о сан-
скритском языке, и нам очень интересно было узнать об этом
предмете больше. Вообще Кенигсберг был колыбелью клас-
сической филологии, и эта отрасль всегда имела там выдаю-
щихся представителей. Директора обоих местных гимназий,
Готтхольд и К. Струве, были филологами, причем первый был
исключительно одаренным человеком, но и второй был пре-
восходным ученым. В Кенигсберге уже в течение долгого
времени работал кроме того проф. Лобекк,6 который своей
основательностью и выдающимся трудолюбием завоевал боль-
шое уважение. Несмотря на то, что Лобекк был очень умным
человеком, он все же обладал некоторыми странностям#.
К естествознанию он относился как к безобидной ученой
игре, а мы платили ему тем, что трактовали столь долго на-
саждаемую у нас классическую филологию как педантическое
252
Глава XII
копание в словах. Языкознание своего коллеги Фатера проф^
Лобекк презирал и основательно подтрунивал над ним. Пови-
димому, он был очень доволен, когда Фатер в 1820 г. уехал
из Кенигсберга. Но несколько лет спустя, когда у нас появился
санскритолог, который мог помешать преуспеянию чистой
классической филологии, Лобекк опять нашел повод для
насмешек. Однако через некоторое время он стал призаду-
мываться над тем, что этот, еще более древний и богатый
формами язык, чем греческий, может быть так же основательно
обработан, как и последний. Жаль, что Болен был направ-
лен в Кенигсберг, где совершенно не было источников для
его научных занятий.
Для всех других вновь приглашенных ученых почва была
более благоприятной.
К чести Гагена следует отнести, что он принимал всех
новоприбывших с распростертыми объятиями — Эйзенгардта,
Дове, Неймана и меня, несмотря на то, что научные дисци-
плины, которыми мы занимались, относились к области его
преподавания. Он хорошо понимал, что мы далеко переросли
его по этим специальностям, но в области химии и фармации
никто его не трогал до самой его смерти. Вообще этот бла-
городный человек был центром всеобщего внимания и ува-
жения.
Таким образом среди более молодых доцентов Кенигсберг-
ского университета был целый ряд блестящих имен. Однако
впоследствии многие из них уехали, другие, как Е. Мейер и
Болен, преждевременно умерли. Посетив Кенигсберг после
длительного отсутствия, я застал там только Неймана и Шу-
берта.
Я встретил., приветливый прием и за пределами университет-
ского общества. Перечислить здесь всех этих людей невоз-
можно, но я должен с благодарностью отметить, что обер-
президент Шен, весьма остроумный человек, а также почтенный
канцлер фон-Вегнерн относились ко мне дружеским образом,
в особенности первый, который часто приглашал меня к себе.
Бурдах ввел меня в дом директора гимназии К. Струве, чело-
Второй период пребывания в Кенигсберге
253
века очень ученого и живого по характеру. Жена его была
родом из Лифляндии. Познакомил меня Бурдах также с меди-
цинским советником Гиршем. С сыном последнего, которого
я знал еще студентом, у меня впоследствии, когда он стал
врачом, установились самые сердечные отношения. Теперь он
состоит профессором и заведует клиникой. Не меньше привлекал
меня живой и умный доктор Мортерби. Школьные педагоги
(среди них Эллендт и Лукас), затем несколько лиц духовного
звания и доктор Гирш составляли кружок, к которому
примкнул и я.
Существовавшие в Кенигсберге научно-популярные обще-
ства— медицинское, физико-экономическое и немецкое, членом
которых я был избран, способствовали тому, что я перезна-
комился с лицами разного общественного положения.7 Все эти
три общества служили главным образом для культурного обще-
ния людей. Высокой наукой они не занимались. Немецкое
общество приходило в немалое замешательство, когда задавали
вопросы, какие, собственно, цели оно преследует. Никто
не знал, что на это ответить. Говорили, что Готтшед8 его
основал, и с тех пор оно так и существует. Члены общества
собирались на собрания, и один из них делал какой-нибудь
доклад. Это бывало, в особенности, в дни патриотических
праздников, например в день рождения короля и т. д. Позднее,
благодаря участию Шуберта, это общество приняло более
определенный исторический характер. Физико-экономическое
общество имело более определенные задачи, хотя последние
тоже были несколько неясны. Об этом обществе я более по-
дробно расскажу ниже. Отмечу только, что в его состав вхо-
дили также и ремесленники, не инженеры и техники разного
рода, но обыкновенные рабочие, из числа наиболее культурных.
Они получили обычное школьное образование, но научной тех-
нологии они не знали. Отсюда — их интерес к обществу с ука-
занными выше целями (о чем я уже упомянул выше, стр. 103).
Среди всех общественных собраний меня меньше всего
прельщали обеды, которые, согласно местным обычаям,
были связаны с непрерывным поглощением длинного ряда
254
Глава XII
блюд, подаваемых на стол. Интереснее были вечерние собрания,
на которые приглашали много гостей с таким расчетом, чтобы
сделать в течение года одно-два таких собрания и охватить
ими весь круг знакомых. Там не было настолько тесно, чтобы
нельзя было двигаться свободно, и не нужно было сидеть весь
вечер около одного соседа. Можно было с удобством свободно
переходить с одного места на другое. На таких общественных
вечерах всегда присутствовали и лица, причастные к универ-
ситету, но последние не доминировали и не замыкались
в своем кругу. Благодаря этому здесь не наблюдалось попоек,
достаточно частых среди научных работников. Такие собрания
в маленьких университетских городках иногда принимают слиш-
ком бурные и неприятные формы.. Несколько лет тому назад
университет в Галле дал отталкивающий пример подобных
увеселений. Кенигсбергский университет, который долго был
в загоне, можно было назвать по числу студентов небольшим,
принимая во внимание многолюдность самого города. В Кенигс-
берге было 70000 жителей, велась значительная торговля,
было много разных учреждений. Кенигсбергский университет
был избавлен от отрицательных сторон университетов малень-
ких городов, в то же время он не имел ни преимуществ,
ни недостатков столичных университетов.
Мне очень нравилось, что Кенигсберг был городом средней
величины. Он лежал на пути из Берлина в Петербург и поэтому
имел преимущество видеть у себя проездом разных артистов
и музыкантов. В городе был также постоянный театр, хотя
и небольшой. По своей архитектуре этот город был неинте-
ресен, его крепость была скоплением стилей разных веков,
но отдельные районы имели очень привлекательный вид,
в особенности пруд близ замка с окружавшими его садами.
Окрестности города также были приятно разнообразны. Мне
в особенности нравилось, что кенигсбергское общество, если
не считать родственных связей, группировалось в зависимости
от степени полученного образования. При относительно неболь-
шом населении города можно было узнать всех имеющих
значение лиц, не служа в определенном месте и не разыскивая
Второй период пребывания в Кенигсберге
25S
специально этих лиц, потому что большие общественные
собрания по вечерам предоставляли полную возможность по-
знакомиться с этими людьми. Научные работники могли поэтому
не заводить знакомств больше, чем им это было нужно.
Флора и фауна Пруссии также стала для меня предметом
интереса. Нельзя было не посмотреть, как добывают янтарь,9
нельзя было не сделать нескольких пешеходных экскурсий
по Замланду еще до того, как эта местность стала морским
курортом. Впоследствии я сделал несколько поездок в различ-
ных направлениях. Результатами этих путешествий были неболь-
шие статьи о Chloris Borussica Гагена, а также статья „Бота-
ническая экскурсия по побережью Замланда"10 в журнале
„Флора". Более важное значение имели для меня наблюдения
над Medusa aurita,11 возможность производить анатомирование
осетров12 и отыскание мест икрометания у некоторых рыб,
а также исследования стоячих вод с их многообразным насе-
лением.
Главной моей задачей была организация зоологического
музея. Это было отнюдь не легким делом, ибо все данные
для этого отсутствовали. Министерство медлило с отпуском
определенной суммы денег, так как желало убедиться, что
за музей взялись серьезно. Но без денег сделать это было
очень трудно. Министерство даже не знало, что в Кенигсберге
никогда не было зоологического музея, и запросило универ-
ситет, что же сталось с прежними зоологическими коллекциями.
Вследствие этого запроса были предприняты всяческие поиски,
в результате которых были обнаружены три предмета, которые
некогда были поднесены в дар королю: яйцо казуара, гнездо
ремеза и чучело какой-то птицы, перья которой были так
основательно изъедены молью, что сохранились только самые
твердые перьевые стволы, а от опахала не осталось и сле-
дов. По форме клюва и двум торчащим из хвоста стержням
можно было предположить, что это было чучело Prionites
momota. Эти три предмета и были переданы мне как база
для зоологического музея, причем один из них был никуда
негоден.
256
Глава XII
Проф. Лихтенштейн, директор зоологического музея в Бер-
лине, выслал нам 80 чучел мелких птиц из Северной и Южной
Америки — несомненно, вследствие требования министерства
о передаче нам дублетов. Но, разумеется, среди этих птиц
не было колибри или тому подобных, интересных для широкой
публики. Для этого Лихтенштейн слишком сильно заботился
о своем собственном музее-.
В Кенигсберге хранилась коллекция естественных произве-
дений, принадлежавшая вдове Генниг. Но эта коллекция была
составлена без научных познаний, там были, например, фаль-
сифицированные животные, которые никогда не существовали
в природе, или предметы, не имеющие никакого смысла —
scrotum кита, различные окаменелости и т. д. Кроме того
владелица ценила свою коллекцию непомерно высоко, и я дол-
жен был отказаться от покупки. Очевидно, нужно было искать
других путей. Тогда я обратился к патриотизму населения
и поместил в газетах объявление „К друзьям науки о природе",
где сообщил об организации зоологического музея в Пруссии
и просил оказать содействие этому делу, в особенности, что
касается до животных местной фауны.
Таким путем понемногу из отдельных частей складывалось
целое. Мне нехватало для музея чучельника. Я добился, чтобы
один ловкий парикмахерский подмастерье по имени Эбель был
послан в Берлин для обучения набивке чучел. Затем ему дано
было поручение заняться охотой и наблюдениями за птицами
и постепенно подбирать отечественных животных.
Было бы совершенно лишним рассказывать здесь подробно
о всех мелких затруднениях, которые имели место при орга-
низации этого дела. Они происходили вследствие коллизии
между молодой энергией основателя музея, с одной стороны,
и инертностью университетского совета, с другой стороны,
который не имел никакого представления о зоологическом
музее. Не могу, однако, забыть, как началось все это дело.
Получив птиц из Берлина, я сообщил университетскому началь-
ству, что заказал три небольших шкафа для размещения в них
чучел, и просил оплатить стоимость заказа. В ответ на это
Второй период пребывания в Кенигсберге
257
мне был задан вопрос, кто, собственно, уполномочил меня
заказывать эти шкафы: предварительно надо было составить
смету, которая должна была пойти на утверждение. Я поручил
столяру составить такую смету и представил ее в университет.
Эта смета сначала обсуждалась в Кенигсберге, а затем была
направлена в Берлин. Через несколько месяцев я получил
ответ, что по мнению Берлина для названных мною предметов
трех шкафов слишком много. На это я сообщил, что в настоя-
щее время имеется налицо уже гораздо больше коллекций,
чем можно было поместить в этих трех небольших шкафах.
Если бы я стал дожидаться, то с берлинскими птицами слу-
чилось бы то же самое, что с Prionites momota. Мои столь
поспешно, но во-время заказанные шкафы были изготовлены
и поставлены на первое время в небольшой проходной комнате
анатомического музея. Тем временем я поднял вопрос об отводе
мне отдельного помещения, так как в небольшой комнатке
зоологический музей, конечно, не мог поместиться. Вскоре
после этого был арендован недавно выстроенный дом, нахо-
дившийся по соседству, в котором я получил квартиру также
и для себя. В 1822 г. музей уже настолько вырос, что я издал
небольшую брошюру13 под заглавием „Путеводитель по зооло-
гическому музею в Кенигсберге", и музей был уже открыт для
посещения публики два раза в неделю.
Мое обращение к патриотизму населения попало на очень
благодарную почву. В особенности старшие лесничие всей про-
винции стали посылать в музей все, что им казалось не совсем
обыкновенным. Часть посылаемого, в особенности в летние
месяцы, приходила по дороге в негодное состояние. Но и эти
присылки годились для знакомства с фауной страны. Пригод-
ный материал я сдавал для набивки чучел. Музей легко полу-
чил право бесплатного получения почтовых отправлений; без
этой льготы такие посылки были бы невозможны. Чтобы
обеспечить музей поступлением хищных птиц в различном воз-
растном оперении, я добился того, что удостоверения музея
о получении им хищных птиц принимались управлением вместо
птичьих лап, которые каждый лесничий обязан был доставлять
17 Автобиография К. Бара
258
Глава XII
как доказательство своей деятельности по уничтожению хищ-
ников. Фамилии жертвователей указывались, как это принято,
на этикетках, которыми были снабжены коллекции. По примеру
Берлинского музея, этикетки для животных из различных
частей света отличались по своему цвету. Животные Пруссии
имели этикетки с особым оформлением, чтобы их сразу можно
было отличить.
Музей возбудил такой патриотический подъем, что если
бы в области было много натуральных коллекций, то большин-
ство из них, несомненно, попало бы в музей. Но кроме кол-
лекции Геннига в округе не было ничего такого, что заслу-
живало бы внимания. Однако кое-что мы получили: коллекцию
насекомых, которая осталась после смерти энтомолога Куге-
лана в Остероде, монтированную, по счастью, в отдельных
коробочках, из которых половина сохранилась совсем хорошо,
в то время как другая половина сильно пострадала от плесени.
Хорошую коллекцию бабочек Пруссии доставил доктор Андерс.
Проф. Гаген Старший подарил коллекцию суринамских животных
в спирту в 125 сосудах. Магистрат ассигновал 200 талеров
на приобретение моллюсков из собрания Геннига. Других
иноземных животных я при удобном случае покупал у торгов-
цев редкостями. Позднее собрание ландтага, согласно пред-
ставлению обер-президента Шена, пожертвовало музею денеж-
ную сумму, собранную среди членов ландтага.
Большие иноземные млекопитающие поступали в музей,
конечно, гораздо медленнее, так как я предпочитал доста-
вать представителей всех классов, которые были нужны для
целей преподавания и для моих собственных исследова-
ний, чем расходовать средства на покупку дорого стоящих
шкур крупных млекопитающих. Получать необходимые деньги
от университета и от Берлинского министерства было вначале
очень трудно, но через несколько лет музей получил очень при-
личный для провинциального учреждения бюджет в размере 1000
талеров в год. До того времени высшие учреждения вообще не
обращали внимания ни на большой интерес публики к этому делу,
ни на мою, смею сказать, усердную работу в этом направлении.
Второй период пребывания в Кенигсберге
259
Многочисленные присылки в адрес музея различных местных
животных вызвали оживленную переписку, которую я старался
сократить таким образом, что время от времени помещал
в местных газетах уведомления о полученных предметах под
постоянным заголовком: „Любителям природы в Пруссии".
Вообще я привык вести корреспонденцию с моими знакомыми
и друзьями через посредство газет. Одновременно я продол-
жал патронировать владельцев разных зверинцев, описывая их
животных и выясняя научные наименования последних. Таким
образом мое имя довольно часто встречалось в газетах.14
Общение с патриотическими ревнителями моего музея
привело к тому, что со всех сторон стали высказываться
пожелания получить руководство, в котором были бы описаны
все животные Пруссии. Многие лесничие не знали новой лите-
ратуры. У некоторых из них были хорошие старые книги,
например „Птицы Германии" Фриша,15 — сочинение, украшен-
ное очень хорошими большими рисунками, на которых, однако,
хищные птицы в молодом оперении были представлены как
особые виды, а кроме того там отсутствовали употребительные
систематические наименования. Многим лесничим было непо-
нятно, почему я называю птиц иначе, чем они были названы
там. По временам я указывал в газетах наиболее подходящие
и инструктивные сочинения, но цены на эти книги были для
лесничих слишком высоки. Даже карманный справочник по пти-
цам Германии Мейера и Вольфа (цена 10 талеров и полтора
талера за дополнение) был им не по карману.16 Сочине-
ние же Наумана17 считалось каким-то недосягаемым сокрови-
щем. Таким образом, от меня постоянно требовали, чтобы я
написал общедоступное руководство с описанием местных
животных, преимущественно позвоночных. Однако я не имел
к этому ни малейшей склонности, потому что количество
животных в нашем музее возрастало очень медленно, сверх
того меня уже с давних пор животные интересовали преиму-
щественно с анатомической стороны и, наконец,^ в Пруссии
давно уже не оставалось никаких не описанных ранее видов
позвоночных. Тогда я поручил консерватору музея Эбелю
17*
260
Глава Xll
составить „Карманную книжку по птицам Пруссии" на основа-
нии материала, который мы получили для музея и по диагно-
зам из лучших работ. Эта книжка вышла в 1823 г. с моим
предисловием и списком desiderata для нашего музея. Позднее
учитель Фридрихской гимназии по фамилии Лорек, искусный
художник и гравер, стал готовить сочинение Fauna Prussica
по материалам нашего музея.18 Не знаю, была ли закончена
эта работа, которая до моего отъезда охватила млекопитаю-
щих и часть хищных птиц.*
Сам я использовал поступивший в музей материал лишь
для немногих сообщений. По случаю открытия зоологического
музея я напечатал небольшое сочинение „Два слова о совре-
менном состоянии истории естествознания" (1821), выпущенное
издательством Борнтрегера.19 Целью этой статьи было пока-
зать любителям естествознания, насколько умножилась за послед-
ние годы естественно-научная систематика. Между прочим,
я имел в виду вновь назначенного попечителя университета,
который предложил мне немедленно составить систематический
перечень целого ряда вновь поступивших в музей насекомых,
и на мой ответ, что на это потребуется более продолжительное
время, подозрительно отнесся к знаниям профессора, который
не мог сразу определить все виды насекомых. Поступившие
в музей окаменелые остатки ископаемых животных вместе
с ранее известными фактами из этой области дали мне воз-
можность написать диссертацию в двух частях „De fossilibus
mammalium reliquiis" (1823), очень небольшое число экземпля-
ров которой поступило в общую продажу.20 В Кенигсберге,
как и во многих других старогерманских университетах, требо-
валось защитить диссертацию дважды: в первый раз pro loco,
а во второй раз для вступления в члены факультета. Такие
защиты разрешалось откладывать, но тогда в расписаниях
лекций вас называли professor designates. Я проделал все эти
формальности в течение двух дней — одну за другой.
* В „Biblibtheka" Энгель мана я нашел указание, что вышло три
выпуска этого сочинения.
Второй период пребывания в Кенигсберге
261
Попадались большей частью такие останки млекопитающих,
которые встречаются обычно в Европе в верхних слоях земли.
Меня поражало огромное количество обломков рогов и костей
разной величины, которые я не мог определить. В настоящее
время я отнес бы многие из них к так называемому „камен-
ному веку". Среди полученных объектов я нашел зуб слона,
похожий на зуб африканского слона. Повидимому, он был
найден вблизи горы Ромбин около Мемеля. На нем можно
было еще различить высохшие остатки мягких частей, поэтому
я не мог считать его за окаменелость. Некоторые находки
птиц оказались для Пруссии неожиданностью: Larus minutus,
Fringilla erythrina, Ciconia nigra и т. д. Это побудило меня
написать заметку „Орнитологические фрагменты", которая
напечатана в 17 томе „Notizen" Фрорипа.21 Были и другие
небольшие статьи и заметки, например „К познанию трехпа-
лого ленивца", о Medusa aurita, преимущественно зоотомиче-
ского содержания, напечатанные в „Archiv fiir Physiologie"
Меккеля. Большего объема работу под заглавием „Материалы
к познанию низших животных" я передал для издания в Лео-
польдо-Каролингскую Академию.22 Она состояла из отдель-
ных семи работ, которые в совокупности имели целью, на осно-
вании зоотомических исследований отдельных видов низших
животных, сделать выводы касательно системы последних;
заканчивалась эта серия статьей: „О родственных отношениях
между низшими животными". Материал для этих исследований
был собран по большей части в стоячих водах близ Кенигсберга.
Легко понять, что для систематики высших животных
окрестности Кенигсберга давали мало материала. У торгов-
цев натуралиями можно было достать только уже хорошо
известных иноземных животных. Поэтому моя научная дея-
тельность развивалась в анатомо-физиологическом направле-
нии, о чем я расскажу ниже. Вообще же я с удовольствием
занимался зоологией, которая составляет с зоотомией одно целое.
Мои лекции по зоологии носили такой же характер: я всегда
считал внутреннее строение животных связанным с их внешним
строением и образом жизни, а у высших животных и у отдель-
262
Г лава XII
ных групп насекомых отмечал также их нравы и повадки.
Тех животных, которые являются более важными для человека,
благодаря приносимой ими пользе, или, наоборот, опасными,
вследствие причиняемого ими вреда, я проходил более по-
дробно. В основном я придерживался системы Кювье, но не сле-
довал ей рабски, например я не считал возможным отнести
моллюсков к более высоко организованным животным, чем
насекомые.23 Я придерживался Кювье в том отношении, что
взял оттуда распределение по основным группам и подгруп-
пам. Только таким образом можно было дать обозрение всех
известных тогда организованных форм животного мира. В отно-
шении к насекомым я остановился все же на более крупных
подразделениях. По такому же принципу был организован мною
и зоологический музей и составлены таблички с названиями
животных. Для большинства групп были насколько возможно
сохранены старые наименования родов, а подроды были ука-
заны в скобках между названием рода и вида. Если бы мне
пришлось теперь организовывать зоологический музей, в осо-
бенности небольшой, провинциального типа, я стал бы придержи-
ваться тех же правил, потому что считаю, что зоология про-
играла, а не выиграла от размножения родовых названий.
Не говоря о прочем, она испугала вследствие этого немалое
число любителей. Это привело также к тому, что специалисты-
зоологи с трудом понимают друг друга. Если, например, я
говорю о Rhodens amarus, то многие зоологи, не-специалисты
по рыбам, но занимающиеся другими классами животных,
могут совсем не понять, о чем идет речь. Но если я скажу
Cyprinus amarus, то всякий поймет, в чем дело, потому что
каждому зоологу известны, надо думать, старые наименования
всех основных родов.
Я нисколько не сомневаюсь, что нам придется вернуться к
употреблению более общих родовых названий. На эту тему я
беседовал со многими зоологами, и в большинстве случаев
мне приходилось слышать следующее возражение: нельзя ста-
вить границы при уточнении исследований. Конечно нельзя! Но
речь идет не об этом, а о том, чтобы не отказываться от тех
Второй период пребывания в Кенигсберге
263
преимуществ, которые дает нам система Линнея, где первое
родовое имя характеризует признаки всей данной группы, а
второе наименование дает специальные признаки вида, подоб-
но тому, как в обычной жизни мы называем отдельных людей по
фамилии и по имени. Специалисты по бабочкам так далеко зашли
со своими трудно различимыми родами ночных бабочек, что обычно
они употребляют только видовые названия как общеизвестные.
Таким образом многочисленность родовых имен стала для науки
балластом, который широко не применяется и сделался бес-
полезным. К этому следует добавить, что границы этих вновь
образованных родов сильно колеблются в зависимости от взгля-
дов отдельных авторов. Безусловно, никого нельзя принудить
принять границу между Abramis и Leuciscus в том виде, как ее
обозначил тот или иной автор. И мне кажется совершенно очевид-
ным, что лучше оставить старое название рода Cyprinus и непере-
гружать без надобности синонимику, разрастание которой является
не достижением зоологической науки, а лишь ее обременением.
В результате всего этого зоологи стали теперь более или
менее специализироваться по отдельным классам животных.
Я не сохранил названий Линнея лишь там, где имелась суще-
ственная разница в строении или образе жизни, которая требовала
такого разграничения. Но вопрос этот нуждается в особом обсуж-
дении, и я высказал здесь только свой общий взгляд на это, дело.
Возвращаюсь к своим лекциям по зоологии. Здесь я хочу
отметить, что, объединяя внутреннее строение животных с их
систематикой и стараясь дать полный обзор всей организации
животных, поскольку она была тогда известна, я не мог уло-
житься со своим курсом в один семестр, даже при ежедневном
чтении лекций. Обычно я захватывал и второй семестр, причем
в течение двух последних месяцев я давал общий обзор орга-
низации животных под названием „сравнительная анатомия".
Поскольку отдельные формы были уже изучены, я мог по-
строить такой общий обзор.Такое распределение материала я одоб-
ряю и теперь. Понимание строения животных достигается только в
том случае, если все существенные части организма изучаются
в их взаимной связи.24 При этом и можно развить такие взгляды*
264
Глава XII
как позвоночная теория черепа, как учение об общем типе
строения скелета, об основных формах строения нервной сис-
темы и прочие опорные пункты, ведущие к будущей теории
строения организма. Все это можно усвоить с наибольшим успе-
хом не путем изучения отдельных форм, но путем сравнения
между собой всего ряда форм.
Меня иногда беспокоило, что я слишком подробно излагаю
зоологию, в особенности для медиков, от которых требовали
на экзамене лишь общие знания в этой области. Поэтому я
почел своим долгом предложить очень краткий обзор животных
с более подробным рассмотрением тех из них, которые имеют
медицинское значение. В этих видах я объединил летом 1823
или 1824 г. курс лекций по общему естествознанию, думая,
что медицинские студенты будут этим очень довольны. Но из
медиков ко мне на лекции пришел только один студент. Вообще
же эти лекции, которые требовали от меня большей затраты
труда, чем специальный курс, привлекли очень мало слуша-
телей— всего 7 или 8 человек. Студенты-медики объяснили,
что они предпочитают более подробный курс. зоологии с зоото-
мией. Вообще я имел очень благодарную аудиторию, что меня
радовало. Чтение курса общего естествознания я прекратил,
и перешел к более подробному курсу. Кроме того, время от
времени я объявлял специальные курсы: история зоологии и зоото-
мии; рыбы; насекомые; животные первобытного мира. Составившие
эпоху палеонтологические работы Кювье были тогда еще ново-
стью и продолжались.25 Меня приводила в восхищение ясность
его изложения, и я часто просиживал ночи за изучением его
трудов, хотя этого от меня, собственно говоря, не требовалось.
Когда профессор Швейггер в 1821 г. так печально окончил
свою жизнь в Сицилии,26 я получил от министерства предложение
занять должность профессора естественной истории и в частности
зоологии. 18 января 1822 г. король утвердил меня в этой долж-
ности, причем я сохранил за собой обязанности прозектора, и
мне было присвоено дополнительное содержание в 300 талеров.
В общем, я имел теперь оклад 900 талеров год с неко-
торыми денежными привилегиями, которые давало мое вхожде-
Второй период пребывания в Кенигсберге
265
ние в состав факультета. Наиболее существенной из этих приви-
легий было привлечение к исполнению обязанностей проректора.
На должность проректора каждые полгода избирался один из орди-
нарных профессоров. Постоянным ректором университета, rec-
tor magnificentissimus, числился кронпринц, впоследствии король
Фридрих-Вильгельм IV. Однако он, насколько я знаю, не имел к
университету никакого другого отношения, кроме того, что универ-
ситет посылал ему ежегодно торжественное поздравление со днем
его рождения. Вместо него управлял очередной prorector magni-
ficus или, вернее, действовало обычное университетское право-
Должность проректора, которую мне пришлось исполнять дважды,
отнимала очень мало времени, но приносила содержание около
300 талеров. Дело в том, что в Кенигсберге с давних пор суще-
ствовало много учреждений, от которых ректор (проректор)
пользовался известной долей дохода, а кроме того были доходы,
предназначенные специально для него. Некоторые из этих
дотаций были интересным показателем того, насколько скромно
были обставлены ректоры в прежние времена, — иногда бога-
тые люди завещали в подкрепление им некоторую сумму.
Например, я вспоминаю, что одно учреждение выплачивало
ректору 10 талеров каждый раз, когда в Кенигсберг приезжали
знатные гости, ,,ut magnifice se gerat“.27 Конечно, теперь
были иные времена, и на 10 талеров нельзя было прибавить
себе пышности, но все же Кенигсберг был довольно дешевым
городом, а кроме того немецкие профессора согласно обычаю
привыкли жить очень экономно. Мне, как уроженцу Эстлян-
дии, казалось даже, что они в своей экономии заходили
слишком далеко.
Благодаря тому, что сделанные мною во время пребыва-
ния в Вюрцбурге долги были погашены из наследства, полу-
ченного после смерти матери,28 мои материальные дела были
теперь таковы, что я имел уже больше возможности удовле-
творить свою страсть к хорошим книгам. Даже при тех суро-
вых и скудных условиях, в которых я находился в первые
годы моей службы, я все же приобрел себе несколько необ-
ходимых мне сочинений, которыми постоянно пользовался^
266
Г лава XII
например анатомию Меккеля в четырех томах и пр. Но я не
мог купить книг, которые были необходимы для системати-
ческого определения животных музея. Университетская биб-
лиотека была в этом отношении исключительно бедна. Когда
я просил выписать туда некоторые издания, то мне очень
любезно разъяснили, что приват-доценты не имеют права пред-
лагать библиотеке приобрести те или иные книги. Порядок —
поистине замечательный! Как раз доценты наиболее нуждаются
в духовной пище и, как правило, лучше всех знают и запросы
времени и научную продукцию, поскольку они еще не погру-
зились в длительные специальные исследования, и именно
доценты имеют меньше всего возможности приобретать книги,
причем лишены даже права высказывать свои требования.
Когда я сделался экстраординарным профессором, я полу-
чил право предлагать покупку книг по каталогам аукционов.
Но эти мои предложения пересматривались библиотекой.
Однажды я нашел в каталоге объявление о продаже сочине-
ния Линнея „Systema Naturae" в 12-м издании, последнем,
просмотренном самим автором. Я заказал сочинение вместе
с другими книгами. Но оно было вычеркнуто из моего списка
по той причине, что в библиотеке имелось 10-е или 8-е изда-
ние Линнея.29
Занимавший в то время пост министра Штейн фон-Альтен-
штейн сам был натуралистом, и я использовал это обстоя-
тельство, чтобы сообщить ему, в каком положении находится
библиотека, и подтвердить, что без более существенных
дополнительных ассигнований совершенно невозможно при-
вести в исполнение желаний министра — организовать в Кенигс-
берге зоологический музей. Тогда министр отпустил спе-
циально для библиотеки 1000 талеров, причем распоряжение
этой суммой было предоставлено мне. До этого мне прихо-
дилось пользоваться личной библиотекой старого проф. Гагена,
которая тоже была несколько устаревшей. Без этой специально
отпущенной на книги суммы было бы почти невозможно
определять животных для музея. После приобретения не-
скольких больших изданий по естествознанию, например
Второй период пребывания в Кенигсберге
267
„Linnеan Transactions “, ассигнованные деньги быстро рас-
таяли.30
Проф. Фатер, бывший в то время старшим библиотека-
рем, еще раньше сообщил мне в официальной беседе, что
в деле покупки книг по естествознанию нужно экономить,
потому что персонал библиотеки составил смету и примерно
распределил между отдельными предметами годовую сумму
на библиотеку. По этой смете на покупку медицинских книг
было ассигновано 200 талеров, а на все естествознание, как
на предмет, подготовительный к медицине, было ассигновано
около 50 талеров. В эти 50 талеров входили и зоология, и
ботаника, и минералогия. Это меня настолько обидело, что я
решил во что бы то ни стало устраниться от пользования
общей библиотекой университета и не иметь больше дела
с филологами. После этого я ввел в проект сметы по зооло-
гическому музею небольшую сумму также и на покупку книг,
и эта моя смета была утверждена. Я и сам мог теперь тра-
тить деньги на книги, и усердно старался обеспечить себя
хорошими сочинениями, преимущественно по зоологии. Ана-
томические книги выписывал анатомический институт, и число
их постоянно увеличивалось. Когда я сделался проректором,
я весь доход с этой должности обратил на увеличение своей
библиотеки. Благодаря этим 300 талерам и использованию
всех аукционов, моя библиотека значительно возросла. Гово-
рят, что аппетит приходит во время еды. Эта поговорка осо-
бенно оправдывает себя в области библиофилии. Этот аппе-
тит никогда нельзя насытить, а опыт прошлого, о чем я рас-
сказал на стр. 94—95, сдерживал меня недолго. Не избежал я
и последней стадии этой болезни, когда покупают редкие
книги, не задумываясь о том, насколько они нужны.
Таким образом в 1834 г., когда я решил уехать из Кенигс-
берга, я составил себе превосходную библиотеку.31 Я имел,
например, несмотря на то, что энтомология не была моей
специальностью, такие сочинения, как: Реомюра „Memoires
pour servir a I’histoire des insectes", Резеля „Insectenbelusti-
gungen“ с продолжением Клеемана, мемуары де-Геера в пере-
268
Глава XII
воде Гёце, сочинение Панцера „Fauna insectorum Germaniae<r
Лионне „Traite" etc, Губера „Fourmilles", Кэрби и Спенса
энтомологию, Яблонского „Natursystem der Insecten", все сочи-
нения Фабрициуса, Мейена, Шеффера, СваммердаМа „Historia
insectorum" и многие более мелкие. По рыбам я имел не
только все труды Артеди, но также сочинения Блоха об оте-
чественных и иноземных рыбах в большом издании, а также
Клейна, Гронова, Гуана, Ласепеда, Мейдингера, Нильсона,
Фабера, а из старых сочинений Рондоле, Сальвиани, Гес-
снера. Литература о глистах вплоть до 1834 г. была представ-
лена у меня настолько полно, что нехватало, может быть лишь не-
скольких очень старых работ (теперь довольно бесполезных).
Возможно, что мои преемники будут недовольны тем, что
я купил для университетской библиотеки очень мало книг, но
имея третью часть от 50 талеров в год, я прямо-таки не знал,
с чего начать. Если я собирался выписать для библиотеки
какое-нибудь более солидное сочинение, как, например, боль-
шую ихтиологию Кювье и Валансьена,32 которая в то время
начала выходить, то раздавалось столько жалобных голосов,
что я предпочитал совсем отказаться от покупки, чем выслу-
шивать все эти чуждые мне жалобы.*
Библиотека университета имела очень незначительный годо-
вой бюджет. Но я не слышал ни об одной серьезной попытке
улучшить такое положение дел. Естественно, что к началу
XIX в. эта библиотека оказалась в крайне неудовлетвори-
тельном состоянии. Позднее, не знаю только когда, к ней
присоединили королевскую библиотеку. Но все книги, кото-
рых читатели не требовали в течение долгого времени, были
представлены крайне слабо. Это видно, например, из того,
что „Systema Naturae" Линнея имелась там только в одном,
* Я легко согласился бы, если бы получил такое предложение, оста-
вить значительную часть моей библиотеки в Кенигсберге за весьма уме-
ренную сумму, потому что перевозить такие многотомные издания, как
„Annales de physique", „Annales des sciences naturelies" (первая серия),
„Bulletin" Феруссака и т. д. — дело нелегкое. Но сам я не хотел высту-
пать с таким предложением.
Второй период пребывания в Кенигсберге
269
совершенно устаревшем издании. Но министерство возымело
серьезные намерения поднять значение Кенигсбергского уни-
верситета. Оно, вне сомнения, увеличило бы также и средства
на библиотеку, если бы по этому поводу ему было сделано
соответствующее представление. Это видно хотя бы из того,
что только по моей личной просьбе было отпущено на биб-
лиотеку 1000 талеров. В Кенигсбергском университете еще
господствовал старинный обычай, что библиотечными фондами
распоряжались одни только филологи. Если филолог хорошо
владел несколькими новыми языками, то против этого ничего
нельзя было возразить, но у адептов классической филологии
это бывает далеко не всегда. Согласно моему опыту, изо
всех научных дисциплин классическая филология является,
повидимому, наиболее односторонней, в своем роде исключи-
тельной. Она вращается в довольно замкнутом кругу своего
научного аппарата, который был создан в старинные времена,
и все время перерабатывает тот же материал, неизбежно рас-
сматривая все новое как ненужную сорную траву. Поэтому
классическая филология ни в каком случае не требует
многосторонних библиографических познаний и не может
иметь прямого отношения к делу приращения библиотечных
фондов. В XVI в. дело обстояло иначе. Наиболее ценную
часть тогдашней литературы составляли новые издания древ-
них классиков, и поэтому вполне понятно, что филологи были
тогда естественными организаторами библиотек, аналогично
тому, как в средние века это занятие составляло прерогативу
монахов. Но в XIX в. круг литературных явлений значительно
расширился. Тем не менее классики сохранили преимущест-
венное право на заведывание этим делом, подобно тому как
в старых немецких университетах профессор филологии не-
избежно является также профессором красноречия. В каче-
стве последнего он редактирует расписание лекционных кур-
сов, несмотря на то, что всякое красноречие оттуда давно
исчезло.*
* В Кенигсбергском университете, статут которого, как сказано, вос-
ходит к XVI в. и в общем подвергся лишь незначительным изменениям,
270
Глава XII
Какая же научная дисциплина может дать научную подго-
товку для заведывания университетской библиотекой? Я пола-
гаю— общая история литературы. Для того, кто серьезно
занимается историей литературы, вновь созданная дисцип-
лина — библиотековедение — вряд ли будет чем-то второсте-
пенным. Если таких людей не найдется, наиболее пригодным
заведующим библиотекой будет, видимо, тот из аспирантов,
который усердно старается увеличить свой собственный запас
книг. Такой человек по меньшей мере следит за движением
книжного рынка и обладает литературно-историческими све-
дениями, и ему придется только приложить свои знания в но-
вом деле.
Вследствие трудностей сообщения, Кенигсбергский универ-
ситет особенно нуждался в пополнении своей библиотеки. Это
еще в большей степени относится к библиотекам русских
университетов. Хорошее состояние библиотек является необ-
ходимым условием развития научных знаний в России, где
невозможно, как в Германии, в течение нескольких часов
посетить крупные библиотеки Берлина, Геттингена, Вены или
Мюнхена. В России же приходится иногда прерывать работу
филолог Лобекк был, разумеется, также и профессором eloquentiae (крас-
норечия), и, как таковой, был редактором обозрения университетских лек-
ций. Но так как он не хотел тратить на это времени, то поручил это дело
какому-го студенту. Поэтому наше обозрение лекций получило характер
классической небрежности. Например, обозрение за летний семестр появи-
лось 25 октября. Курс, который объявил проф. Нейман на лето 1831 г.
под названием „Распространение теплоты в минералах*4, был обозначен
в этом обозрении на латинском языке таким образом: „De vermium in cor-
poribus solidis propagation44.38 Злосчастный переводчик вместо слова Warme
(теплота) прочитал Wiirmer (черви). Я как раз присутствовал, когда проф.
Нейман указал своему коллеге проф. Лобекку на эту небрежность. „Так, —
сказал Лобекк, — но почему же преподаватели не объявляют своих лек-
ций на обоих языках?". Таков был его единственный ответ на претензию
Неймана. Написанное по-латыни Лобекк, наверное, подверг бы критике
и с трудом оставил бы такое выражение как „in mineralibus*. Но распро-
страняются ли в минералах черви или теплота, ему было, повидимому,
совершенно безразлично, так как классики вообще не заботятся о таких
вещах.
Второй период пребывания в Кенигсберге
271
из-за того, что под руками не оказывается какой-нибудь
необходимой книги.
Упомяну здесь об одном деле, к которому я был при-
влечен, несмотря на то, что старался отклонить его от себя.
Дело в том, что в Кенигсберге очень интересовались вопро-
сами благотворительности. В газетах часто появлялись при-
зывы жертвовать на пострадавших от пожара, наводнения
и т. д., и всегда с благоприятным успехом. Надо заметить, что
город перед великой войной, несмотря на систему континен-
тальной блокады, вел очень оживленную торговлю.34 Хотя
французское правительство и знало, что основная масса това-
ров из Кенигсберга шла в Англию, но, повидимому, смотрело
сквозь пальцы на торговлю в этом отдаленном пункте, следя
лишь за тем, чтобы товары не проложили себе дорогу в дру-
гих местах. После окончания освободительной войны торго-
вое дело в Кенигсберге сильно упало, потому что пооткрыва-
лись снова более удобные и естественные торговые пути.
Трудящиеся классы, которые при наличии хороших заработ-
ков отошли от строгой экономии, теперь стали зарабатывать
хуже и нуждались в немедленной помощи. Зажиточные слои
населения, значительно разбогатевшие в предыдущий период
оживленной торговли, охотно оказывали помощь просящим.
В результате появилась целая масса просьб о помощи и боль-
шая толпа просителей. Отказывать им было бы жестоко и
несправедливо, но я не мог найти времени ближе обследовать
обстоятельства каждого. Я считал, что это было бы очень
подходящим занятием для дамского общества и для мужчин,
не занятых никаким другим делом. Поэтому я думал органи-
зовать благотворительное общество, куда все зажиточные
жители могли направлять свои добровольные взносы на бед-
ных. Это общество должно было разделить город на районы
и во главе каждого такого района поставить попечителя из
членов общества, который должен был знакомиться с обстоя-
тельствами просителей, а затем совместно с другими членами
определять сумму пособия и следить, как это пособие исполь-
зуется. При всем моем добросердечии я был совершенно
272
Глава XII
убежден, что беспорядочная помощь будет только увеличи-
вать нищенство.
Припоминаю один случай. Я был очень тронут настойчи-
выми письменными просьбами одного человека, который про-
сил дать ему денег только на покупку лопаты и другого
необходимого инструмента, чтобы он мог со строительных
работ перейти на постройку шоссе. Позднее я узнал, что этот
человек посылал такие ^ке письма и многим другим лицам и
почти всегда получал желаемую помощь. Однако вместо того,
чтобы перейти на постройку шоссе, он занимался перекопи-
рованием своего письма, которое оказалось весьма действи-
тельным средством. А это был крепкий, здоровый мужчина.
Почему бы не выдать ему лопату и тачку натурой и не про-
следить за его работой — подумал я; и в физическом и
в моральном отношении это было бы для него полезнее, чем
быть копиистом своего собственного письма.
Я долго держал свой проект про себя, так как боялся,
что мне самому придется заниматься его выполнением. Но,
прослушав рождественскую проповедь одного пастора, кото-
рый особенно настойчиво рекомендовал всем обеспеченным
людям подумать о бедных, я решил, что этот повод надо
использовать и поместил в последнем номере „Konigsberger
Zeitung" за 1822 г. обращение к публике под заглавием
„К празднику нового года".35 Статья была анонимной, причем
я не брал на себя лично никаких обязательств, кроме денеж-
ного взноса. Но проповеднику я рассказал, что именно его
проповедь дала мне повод к напечатанию моего обращения.
При этом я выразил надежду, что он и станет во главе пред-
лагаемого мною общества, так как этот род деятельности
больше всего подходит лицам духовного звания. Но пропо-
ведник очень решительно заявил мне, что он для этого дела
непригоден. Напротив, проф. Ган выразил свою полную готов-
ность заняться этим делом. Однако вскоре мне пришлось
раскрыть свой аноним, потому что городское попечительство
о бедных сочло себя задетым моим выступлением и поместило
в № 6 газеты за 1823 г. громовую статью, направленную
К. М. Бэр в 60-х годах XIX в.
Снимок с портрета, приложенною к его автобиографии
Второй период пребывания в Кенигсберге
273
против моего обращения к читателям и подписанное шестна-
дцатью фамилиями. В своем раздражении городское попечи-
тельство зашло так далеко, что напечатало следующее: „Можно
подумать, что мы живем в стране язычников и неверных,
когда читаем в обращении к публике такие строки: «Бедняки
ищут помощи у дверей богатых, потому что ничего не могут
заработать своим ремеслом». — Все это ложь!“.
Я написал ответ, в котором спрашивал, где же в моей
статье имеются выходки по адресу попечительства, на кото-
рые оно обратило такое внимание. Однако моя статья не
была напечатана, и мне ее вернули, так как ее не пропустила
цензура. Тогда я написал вторично, но с тем же результа-
том. Наконец, я обратился в цензурное ведомство в лице
его начальника фон-Ауэрсвальда, чтобы осведомиться, какие
цензурные законы препятствуют напечатать мое весьма спо-
койное объяснение. Выяснилось, что цензором в данном слу-
чае выступил совершенно в частном порядке бюргермейстер
Горн, который почел себя оскорбленным моей статьей, не-
смотря на то, что она была направлена лишь против тех
частных лиц, которые занимаются благотворительностью, не
наводя никаких справок о тех, кому помогают. В конце кон-
цов мой ответ был напечатан.83 Но сохранить инкогнито было
теперь уже невозможно.
Следствием всего этого было то, что мне пришлось при-
нять в обществе деятельное участие. Профессора Бурдах,
Келер, Ган и я выступили в качестве защитников этого пред-
приятия, которому оказал свою поддержку и обер-президент,
решительно не одобривший поступка бюргермейстера Горна.
Публично отрицать, что в городе существует нищенство —
это было уже слишком. Эта история восстановила многих
против бюргермейстера, однако последний втайне продолжал
противодействовать нам и старался возбудить подозрения
против членов правления общества — профессоров Бурдаха,
Келера, Гана и меня, уверяя, что мы ищем поддержки в народе
вследствие революционных замыслов. За это он получил от
министра Шуккмана строгий выговор, потому что в правле-
18 Автобиография К, Бора
274
Глава XII
нии общества состоял также и полицей-президент города, ж
командующий войсками и обер-президент были деятельными
членами общества. Хотя Горн был во многих отношениях
дельным человеком, но своим недоброжелательством по отно-
шению к нашему обществу он так себе повредил, что вто-
рично уже не был избран бюргермейстером.
Первым председателем общества был Бурдах, который?
также выступил со статьей: „Несколько слов о частном бла-
готворительном обществе в Кенигсберге". Я старался дер-
жаться подальше от главного руководства обществом не из
скромности, но потому, что начал свои длительные анатоми-
ческие исследования, а также потому, что ясно видел, что
мало подхожу для этого дела. В последние годы мне всё же
пришлось стать ближе к обществу, но не могу похвастать,
что мое мнение о моих способностях от этого изменилось-
Общество в течение ряда лет очень удачно проводило'
в Кенигсберге свою деятельность, так как пожертвования
лились широкой рекой. За первый же год было собрана
2300 талеров, а кроме того Бурдах достал из Берлина еще
1000 талеров. Нашлось много лиц, которые пожелали посе-
щать бедных в их жилищах. Основываясь на показаниях этих
лиц, правление и определяло вид и размер пособий. Основ-
ной задачей общества было помочь тем людям, в поведении
которых не было серьезных минусов и которые хотели рабо-
тать, но не имели средств приобрести себе необходимые
инструменты или не имели достаточной ловкости или случая^
чтобы обеспечить сбыт своих изделий. В таких случаях мы
выдавали небольшие суммы для покупки рабочих инстру-
ментов, которые приобретались просителями. Очень скоро
было организовано бюро по распределению работы, которое
еженедельно раздавало материал для работы на дому, глав-
ным образом женщинам, а затем принимало и оплачивало
изделия, которые общество потом само и продавало. Позднее
была организована школа, в которой дети бедняков учились,
а также приобретали навыки в ручном труде. Морально опу-
стившиеся люди, а также увечные и неспособные к работе
Второй период пребывания в Кенигсберге
275
по старости лет, не входили в круг деятельности этого
частного общества, но направлялись в городское попечи-
тельство.
Из опыта, который у меня накопился при работе в этом
обществе, я могу сделать следующие выводы:
1) Среди лиц, которые обращались к нам за помощью,
большинство хотело получить работу. Они чувствовали себя
более уверенно и в известной степени более достойно, когда
им разъясняли, что нехорошо и не приносит длительной
пользы человеку, если он, будучи в состоянии работать, вы-
прашивает денежные подачки у незнакомых людей. Такой
человек уже не является полезным членом общества, но бре-
менем для последнего. Мы видели многих бедных женщин,
за 80 лет, которые уже плохо видели, но которые каждую
субботу приходили за новой порцией шерсти и сдавали гото-
вую пряжу, несмотря на то, что эта работа оплачивалась
довольно скудно. Если бы они объявили себя совершенно
нетрудоспособными, то город. был бы обязан взять их на
содержание.
2) Далее я заметил, что любовь к людям, способная на
жертвы, встречается чаще, чем я ожидал, разумеется, в пер-
вую голову среди женщин, но также и среди многих мужчин.
Я припоминаю еще и сейчас с большим уважением жену док-
тора фрау Клееберг, которая в течение многих лет подряд
все свои субботние вечера проводила в нашем учреждении,
занимаясь раздачей и приемом заказов, не считая обычных
посещений бедных на дому в другие дни. Но еще больше
признательности заслуживает, пожалуй, мужчина, которой*
заведывал у нас школой и обучал принятых туда детей. Эту
работу он и выполнял, правда, не даром: этого он не ^toi^6bf
сделать, так как потерял свое небольшое состояниесн
говле. Однако он довольствовался жалованием в 2001гале-
ров в год и скромной квартиркой, и был очень
когда в конце года попечители выдали ему небольшой посФ^
бие в 30 талеров. Он находил полное удовлетворенийзайя*:
тиях с детьми. _ < лг
18*
276
Глава XII
В результате моих наблюдений я вполне укрепился в мысли,
что развитие в городе нищенства было, безусловно, виной
зажиточной части горожан, которые своими беспорядочными
подачками только поощряли попрошайничество. В культурном
городе всегда можно найти группу людей, готовых принять
участие в организации планомерной системы благотворитель-
ности при соответствующем наблюдении.87
Были, однако, и серьезные затруднения, мешавшие успеш-
ному продолжению нашей деятельности, которые очень сильно
давали себя чувствовать. Они заключались прежде всего в том,
что наши сочлены, которые, действительно, с участием к бед-
ным посвящали себя заботам о них, редко проявляли необ-
ходимую твердость и предусмотрительность и легко выхо-
дили из равновесия, если намеченная ими помощь не могла
быть осуществлена в желаемой степени. Другие были уже
слишком усердны, они не довольствовались одним видом
помощи и, прежде чем этот вид был полностью осуществлен
и необходимость его проверена, бросались на всякие другие
дела. В Кенигсберге, например, поторопились с организацией
школы и столовой для бедных, что, по существу, было
обязанностью городского попечительства, прежде чем дело
с приисканием работы для бедных расширилось настолько,
насколько оно вообще могло и должно было развиться. Осо-
бенно беспокойным человеком в этом отношении был некий
Шульд, который, правда, жертвовал на это дело много сво-
его времени, но никак не мог согласиться на ограничение
его планов. Бурдах более подробно рассказывает о нем
В’Одоей автобиографии.88
г Вторая трудность заключалась в том, что невозможно
б^глОонайти постоянного председателя общества. Большинство
председателей сохраняло за собой эту должность лишь в тече-
ние./года; К сожалению, в Кенигсберге на эту должность
выбирали преимущественно профессоров, между тем послед-
ние:, как-правило, очень заняты и очень дорожат своим време-
нем.; Мне кажется, что офицеры, которые входили в состав
членов общества, а некоторые были избраны даже в число
Второй период пребывания в Кенигсберге
277
членов правления, были бы наиболее подходящими людьми
для этой цели. Ведь большинство из них в мирное время
имеют достаточно свободного времени, а их общественное
положение уже само по себе обязывает к известной твердости
и устойчивости. Но так как командующий войсками генерал
фон-Борстель тоже вступил в члены общества, то никто из
офицеров не решался занять место председателя, которое
давало большие права, чем права простого члена общества.
После нескольких лет успешной деятельности оказалось,
что общество настолько разбросалось в своих предприятиях,
что не было в состоянии обеспечить работу всем, кто в ней
нуждался. Тогда снова начались частные просьбы о помощи
по домам. Раньше все такие просьбы направлялись в обще-
ство. В связи с этим денежные поступления в кассу обще-
ства стали уменьшаться. Когда я в 1834 г. уезжал из Кенигс-
берга, деятельность общества не выходила за пределы
раздачи работ на дом бедным женщинам и содержания школы
для детей.
Однако вернемся к моим научным занятиям. Получив зва-
ние ординарного профессора зоологии, я сохранил за собой
и обязанности прозектора. Поэтому мои занятия по анатомии
человека продолжали идти своим чередом. Зимою я ежедневно
руководил практическими работами студентов по анатомии,
а летом один раз в неделю устраивал зоотомические работы.
Лекции по анатомии человека в основном я читал попрежнему,
с той только разницей, что иногда располагал материал по
частям тела. Время от времени я ставил по просьбе Бурдаха
эксперименты на животных, главным образом для доказатель-
ства различия между чувствительными и двигательными нер-
вами согласно учению Белля и Мажанди. Некоторые из этих
опытов я ставил еще раньше — в 1818—1819 гг. В 1826 г.
положение изменилось в том смысле, что Бурдах предложил
мне взять на себя заведывание анатомическим институтом,
сохранив за собой и обязанности по зоологическому музею.
Бурдах хотел устроить своего сына в должности прозектора
и считал неудобным при таких обстоятельствах оставаться
278
Г лава ХП
на посту заведующего анатомическим институтом. Его пред-
ложение было для меня совершенной неожиданностью. Мне
было очень неприятно, что Бурдах написал в своей автобио-
графии об этой перемене следующее: „Было крайне неудобно,
что Бэр, начиная с 1821 г., был ординарным профессором
и членом медицинского факультета и в то же время состоял
и прозектором".
Я отнюдь не стремился сохранить за собой эту должность
прозектора.-Все было сделано без моего участия по распоря-
жению министерства и с утверждения короля. Я мог думать
и думаю и сейчас, что министерство отметило мой интерес
к организации практических занятий студентов на трупах.
Может быть к этому имел отношение и Рудольфи, который
еще во время моей поездки в Кенигсберг выказал большое
неудовольствие, что там до 1817 г. практикум по анатомии
был в полном пренебрежении. Новое предложение Бурдаха,
будучи для меня неожиданным, было мне все же очень при-
ятно, потому что должность прозектора отнимала у меня
очень много времени и стала мне тягостной. Я был занят сво-
ими обширными научными исследованиями, и вечное повторе-
ние одного и того же в секционном зале очень меня утомляло.
Итак, я стал одновременно профессором анатомии и зооло-
гии. Это было возможно потому, что я пришел к зоологии
от анатомии, а в зоологии меня особенно интересовало много-
образие строения животных, а работ по систематике в Кенигс-
берге нельзя было производить за отсутствием материала.
При моем преемнике Ратке59 такое соединение двух дисциплин
еще сохранялось. Позднее анатомию и зоологию снова раз-
делили.
Мне представляется не лишним, пользуясь случаем, рас-
сказать здесь о некоторых моих наблюдениях по поводу того,
как можно с наибольшим успехом повысить уровень универси-
тетского образования. Прусскому министерству удалось в очень
короткий срок и, насколько я мог заметить, с очень неболь-
шими денежными затратами преобразовать университет и рас-
ширить его деятельность. В прежнее время, если оставить
Второй период пребывания в Кенигсберге
279
в стороне богословие, филологию и историю, преимуще-
ственно отечественную, только благодаря усилиям медиков
я юристов университет спасался от упреков в отсталости,
пока там блистали такие величины, как Кант и Краус. Сюда
же можно причислить и Гагена, который с юношеским пылом
стремился охватить все области естественных наук. После
того как оба корифея сошли со сцены, а естественные науки
подверглись мощному развитию и частичному преобразова-
нию, например, зоология стала опираться на зоотомию, гео-
логия на палеонтологию, физика не могла обойтись без основа-
тельного знания математики и т. д., — министерство направило
в Кенигсберг нескольких ученых для преподавательской дея-
тельности и для организации там научных институтов. Это
были по преимуществу совсем молодые доценты, только что
окончившие университеты, с очень небольшими окладами
содержания. Большинству из них платили по 300 талеров
в год, другие получали, если я не ошибаюсь, даже 200 тале-
ров. Некоторые уроженцы Кенигсберга, которые желали устро-
иться именно здесь, не имели даже никакого штатного
содержания.
Старинное своеобразие германского университета заклю-
чается в том, что приват-доцент начинает свою ученую
карьеру на свой страх и риск и может рассчитывать только
на гонорар от своих слушателей. Многие из этих молодых
доцентов постарались уехать из Кенигсберга,ф потому что
этот город был слишком далек от центра германской науки,
я многим из них удалось оттуда выбраться. Но были среди
них и такие, которые обнаружили склонность остаться в городе
я сумели своим преподаванием возбудить интерес у студентов
и вызвать одобрение университетских властей, а своими лич-
ными качествами они зарекомендовали себя среди образован-
ного общества граждан города. Таким людям стали очень
быстро повышать их содержание, которое вначале лишь обес-
печивало их существование, не более того. Это повышение
происходило очень неравномерно и всецело зависело от мини-
стерства. Так, один из тогдашних молодых доцентов не полу-
280
Г лава XII
чил никакого повышения в окладе, и для него стало ясно,
что он и в дальнейшем не может на это рассчитывать.
Поэтому он вскоре совсем оставил академическое по*
прище.
За первой прибавкой следовали другие, всегда в зависи*
мости от того, что тот или иной работник заслужил, и с уче-
том его потребностей. Вообще оклады были различны: прави-
тельство учитывало, имел ли человек большую семью, кото-
рую он должен был кормить, или он был одинок. Принима-
лись во внимание и другие доходы и наличие частного иму-
щества. Таким образом я под конец стал получать 1200 тале*
ров в год и около 250 талеров дополнительно.
Этим путем, не изменяя статутов университета, удалось
в недолгий срок заново преобразовать его и ввести в препо-
давание совершенно новые дисциплины, не увольняя никого
из старых профессоров и не уменьшая их дохода, что вообще
никогда не практиковалось. Если кто-либо из профессоров
становился очень стар, на ту же дисциплину направляли
одного из молодых доцентов. Само собою разумеется, что
министр и его советники в данном случае не поступали по
собственному усмотрению, но руководились мнением универ-
ситетского начальства, а то, в свою очередь, могло запраши-
вать мнение факультетов. Но обо всех этих вещах было
очень мало известно, и всегда выходило так, что действую-
щим лицом выступал сам министр.
Все эти методы в основном аналогичны тому, что делается
в других немецких университетах, с той разницей, что там
процесс обновления является более длительным, и приват-
доценты в начале своей деятельности часто совсем не полу-
чают жалования, потому что потребность в их услугах значи-
тельно меньше.
Близость других университетов к центрам германской жизни
была для них большим преимуществом по сравнению с Кенигс-
бергским университетом до появления железных дорог. Благо-
даря же последнему обстоятельству Кенигсбергский универ-
ситет может совершенно приобщиться к германской культуре:
Второй период пребывания в Кенигсберге
28 Г
отнимет ли дорога до столичного центра 17 часов или 6 часов
езды, придется ли заплатить за проезд несколькими талерами
больше или меньше, все это не составляет существенной
разницы.
Несмотря на то, что все указанные выше данные о гер-
манских университетах достаточно хорошо известны, я не мог
не упомянуть об этом, потому что в России я встретился
с несколько иными принципами, и мне хочется высказать
свое мнение о преимуществах и недостатках той и другой
систем. Когда в России желают улучшить какое-нибудь ученое
учреждение, то прежде всего стараются перестроить всю струк-
туру. Ему придают совершенно новую форму, при которой
все дисциплины точно указаны не только по количеству, но
и по объему. Совершенно точно указывают содержание каж-
дой дисциплины, но, спрашивается, не вредит ли это развитию
науки? Научные планы можно так предусмотрительно соста-
вить, что они будут отвечать только интересам настоящего,
но не будущего. Чтобы показать очевидность этого положе-
ния, я хочу напомнить о том, что лишь в недавнее время
научились исследовать различные ткани животных при помощи
микроскопа, благодаря чему развилась совершенно новая
отрасль анатомии. Постепенно изучили изменения тканей при
различных заболеваниях, различные выделения человеческого
организма и пр., а благодаря этому научились более правильно
ставить диагнозы для целого ряда болезней. Все это нельзя
было предвидеть заранее. Преподаватель-клиницист, который
в течение 20 лет и более изучает свою область, может быть
дельным практиком и не применяя микроскопа. Но чаще
бывает наоборот: молодой человек является очень сведущим
в микроскопических исследованиях, но не имеет достаточно
продолжительного опыта, чтобы с уверенностью распознать
сущность болезни по общим симптомам. Предусмотреть такое
положение вещей при прежней организации медицинских инсти-
тутов было бы невозможно. Как же можно помочь делу?
Простейший способ состоит в том, чтобы рядом с опытным
клиницистом ввести в каждую клинику и врача-микроскописта.
.’282
Глава XII
Еще нагляднее можно было бы показать очевидное пре-
имущество отсутствия неподвижных, заранее предписанных
форм на примере физиологических институтов. Эти учрежде-
ния возникли совсем недавно. Пуркинье, который работал
тогда в Бреславле, первый предложил организовать самостоя-
тельный институт для анатомо-физиологических наблюдений,
отдельно от анатомического театра.40 Пуркинье был серьез-
ным ученым, и он получил на эту организацию разрешение.
Не прошло и четверти века, как такие институты были раз-
бросаны уже по всей Германии и внесли немалый вклад в раз-
витие науки. Каким образом было бы это возможно, если бы
расходование университетских средств было повсюду преду-
смотрено уже заранее?
В наших русских университетах в течение продолжитель-
ного времени при профессорах состоят только их адъюнкты,
а приват-доцентов, этого pepiniare41 будущих профессоров,
у нас за последнее время совершенно не было. Впервые
приват-доцентуру ввели в Дерпте, где она существует уже
в течение ряда лет, но на каждый факультет там полагается
лишь по одному платному приват-доценту, который должен
заменять профессора в случае его отсутствия. Разумеется,
это совсем иное, чем институт приват-доцентуры в немецких
университетах. Лишь совсем недавно институт приват-дрцентов
был введен и в других наших университетах, при наличии
неопределенного числа приват-доцентов. Только таким обра-
зом и мог бы образоваться рассадник, благодаря которому
новая отрасль науки и новые формы в этой давно устояв-
шейся области будут быстро распространяться. Ведь только
таким путем и возможно не подавить зарождающиеся таланты,
но дать им дорогу и быстро их использовать. Если в Кенигс-
берге реорганизация университета была невозможна без уста-
новления оплаты для направленных туда приват-доцентов,
то в России это возможно еще менее. У нас значительно
реже представляется случай обеспечить себе пропитание
путем участия в периодических изданиях или путем других
аналогичных работ на научном поприще. Требование устава
Второй период пребывания в Кенигсберге
283
о дополнительной оплате я считаю менее плодотворным
решением вопроса, чем постоянное, но неравномерное повыше-
ние оклада, как это практиковалось в Кенигсберге. Мне
кажется, что высшая администрация напрасно выпустила
из своих рук определение окладов.
Заслуживает величайшей благодарности, что по новому
уставу государство берет на себя значительные жертвы для
успешного развития университета, потому что государство
наше, имеющее такое большое политическое значение, должно
в такой же мере принимать участие в духовном развитии
человечества.42 В этих видах было значительно увеличено
количество научных дисциплин, которые должны быть
представлены в каждом университете особым профессором.
Увеличение числа предметов увеличивало, правда, число пре-
подавателей, но зато ограничивало круг их деятельности.
Так, например, был назначен специальный профессор для
чтения курса физической географии. Относящиеся сюда све-
дения преподаются в каждом германском университете, но
я сомневаюсь, чтобы там существовала отдельная профес-
сура для этого курса. Обычно профессор физики читает
также и метеорологию, профессор геологии говорит о дея-
тельности стоячих и текучих вод и пр.
Все научные интересы и достижения нового времени идут
путем никем не предписанного и потому живого развития
университетской науки при помощи института приват-доцентов,
если только число преподающих не слишком ограничено.
Насколько желательном считаю я увеличение числа учащих,
действующих не только с кафедры, но и путем общения
со всем окружающим, настолько отрицательно я отношусь
к увеличению числа учебных дисциплин. Допустим, например,
что имеется налицо два физика. Конечно, один из них будет
читать физику земного шара или другие области физики,
которые он лучше знает. Если же такое разделение уже пре-
дусмотрено уставом, то будет, несомненно, принято как вме-
шательство не в свою область или даже как объявление
войны, если рядом со старым физиком появится молодой
284
Г лава Х/1
доцент, приглашенный для чтения физики земного шара,
который вздумает излагать теорию света, показывать и разъ-
яснять спектр Бунзена и т. д. Ему могут сказать, что это
не относится к физике земного шара, что он забрался
не в свою область и т. д. Если же он приглашен просто как
физик, то оба физика, либо сами, по собственному соглаше-
нию распределят между собою отдел, либо будут конкуриро-
вать друг с другом при чтении лекций. И в том, и в другом
случае слушатели будут в выигрыше. При менее определен-
ном разграничении научных областей правление может лучше
использовать квалификацию отдельных лиц.
Именно это соображение и дает мне повод для нижесле-
дующего отступления. Бурдах, находясь в Кенигсберге, чув-
ствовал себя призванным преимущественно к научно-литера-
турной деятельности и потому желал ограничиться чтением
лекций по физиологии и обработкой своего большого труда
на эту тему. Я и мой преемник Ратке изучали зоологию,
главным образом с зоотомической точки зрения, поэтому
для Бурдаха было очень удобно передать нам также и ана-
томию. Если бы на моем месте был бы энтомолог или вообще
зоолог-систематик, то эта передача была бы неудобной.
В другом случае может быть и так, что зоолог более под-
готовлен к лекциям по палеонтологии, чем геологу или химик
мог оказаться хорошим минералогом. Говоря короче, — стро-
гая регламентация во внешних формах не может заменить
существа дела, но часто мешает ему. Что же касается
до соперничества, то последнее только возбуждает энергию.
Под конец я должен выставить еще одно мое убеждение,
хотя знаю, что в настоящее время оно не встретит никакого
отклика. Я совершенно уверен, что теперь и в ближайшем
будущем из этого ничего не выйдет, потому что мой взгляд
слишком отступает от обычных представлений. Я высказываю
его только потому, что в будущем взгляды могут измениться.
Насколько я мог заметить, здесь в России все убеждены
в том, что справедливость требует совершенно одинакового
вознаграждения как для всех ординарных и экстраординарных
Второй период пребывания в Кенигсберге
285
профессоров, так и для доцентов (прежних адъюнктов). Мне
кажется, что такое уравнение не нужно, так как оно ограни-
чивает влияние правительства и университетских властей
на профессуру. В настоящее время профессура оплачивается
очень хорошо, пока денежный курс держится так или иначе
на одной высоте. Это очень важно для человека, который
не только хочет идти нога в ногу с развитием науки,
но желает заниматься самостоятельной научной работой.
Чтобы следить за развитием науки, требуется очень много
времени, но еще гораздо больше для того, чтобы самому
работать научно и создать серьезные труды. Поэтому крайне
желательно предоставить для такой работы как можно больше
времени. Весьма целесообразно не заставлять такого чело-
века искать себе других средств существования. Эту цель
правительство, повидимому, имело в виду, потому что одна-
две лекции в день не оплачивались бы так высоко. Теперь
допустим, что рядом с таким человеком, который стремится
к научной деятельности, работает другой, который ограничи-
вается тем, что ежедневно читает свои лекции по однажды
составленным им запискам, пока не выслужит своей пенсии.
Неужели справедливость требует уравнять обоих этих людей?
Некоторые, может быть, скажут: „Этого больше не должно
быть*. Конечно, этого быть не должно, но для достижения
этой цели существует более надежное средство, а именно
власть (будь то министерство или совет университета) может
выявить свою оценку работы тех или иных лиц путем посте-
пенного возвышения им оклада жалования. Конечно, такая
система предполагает, что министерство или совет в состоя-
нии правильно оценить научное рвение и основательность ра-
боты ученых. Правильная оценка является непременным усло-
вием, так как без этого никаких хороших результатов не выйдет.
Разве справедливо, что какой-нибудь доцент (или адъюнкт
по прежнему наименованию) в течение ряда лет заменяет
заболевшего профессора и, пожалуй, больше чем заменяет,
но оклад его содержания не может быть увеличен (если
я только правильно понимаю устав), пока больной не умрет.
286
Глава XII
А рядом другой доцент быстро получает повышение, заняв
освободившееся место. Надо предоставить больше свободы
управлению, конечно, если управление столь же благожела-
тельно, как и благоразумно.
Но я хочу прервать свои рассуждения, потому что они
могут найти признание лишь в далеком будущем, да я и сам
убежден, что в настоящее время их нельзя применить
на практике, так как общее мнение против них. Я решил
высказать свой взгляд потому, что это общее мнение плохо
обосновано. Оно покоится преимущественно на уподоблении
научного учреждения канцелярии. Но в канцелярии служащие
посвящают определенное число часов в день выполнению
воли начальства. Профессор же, помимо чтения лекций, рабо-
тает и для своего собственного усовершенствования и для
науки. Если же какой-нибудь профессор этого не делает,
то его уравнивают с первым не столько ради справедливости,
сколько ради удобства.
Говорят, что неравенство порождает соперничество. Я бы
сказал на это, что некоторая доля соперничества среди лек-
торов не вредит делу, а деятельность оживляется.
К недостаткам германских университетов, насколько*
я их знаю, относится то, что там научные заслуги профессо-
ров ставятся выше, чем их заслуги в деле преподавания
Но, принимая во внимание основную задачу университетов,
надо ценить выше качество преподавания. Дело в том, чта
педагогический талант в области учебной деятельности
не всегда совпадает с научными способностями. Здесь поможет
делу привлечение к преподаванию приват-доцентов.43
Возвращаюсь к моей собственной истории. Предпринятые
мною анатомические работы заключались частью в отдельных
зоотомических исследованиях, частью — в составлении очерка
по антропологии, предназначенного для широкой публики,
частью, наконец, в наблюдениях над развитием животных.
Отдельные зоотомические исследования заключались
отчасти в продолжении моих ранее начатых работ по анато-
мии некоторых примечательных животных Пруссии, например
Второй период пребывания в Кенигсберге
287
осетра, дельфина, тюленя и лося, отчасти в изучении мате-
риала, попадавшего под руку случайно. Анатомия осетра
была мною закончена, однако я опубликовал лишь неболь-
шую статью о боковом канале этой рыбы (Meckel’s Archiv,
1826, 1827). Но все же осетр дал мне повод к написанию
статьи о наружном и внутреннем скелете, поскольку в его
кожных пластинках, особенно на голове, очень легко распо-
знается тип позвоночного.44 В письме, адресованном проф.
Гейзингеру45 (Meckel’s Archiv, 1826), я выступил против попы-
ток того времени приравнивать кожный скелет членистоногих
к костному скелету позвоночных и в качестве исходного
типа для первого указал кольцеобразную форму. Эта статья
не прошла бесследно и нашла себе признание позднее, напри-
мер со стороны проф. Бергмана, хотя я зашел в ней слишком
далеко, утверждая, что всякий кожный скелет и по своей
структуре отличается от внутреннего скелета. Дело в том,
что внутренее строение костей тогда еще. не было разъяснено
Пуркинье.
Изучение анатомии дельфина (Delphinus Phocaena) продол-
жалось очень долго, так как я почти каждую весну получал
по крайней мере по одному, а иногда и по два экземпляра
этого животного. Поэтому я решил дать полную анатомию
дельфина по всем системам органов как представителя кито-
образных. Предварительное сообщение было напечатано
в журнале „Изида" в 1826 г. под заглавием „О дельфине как
введение в полное анатомическое описание этого живот-
ного".46 Кроме того, отдельные вопросы получили более по-
дробную трактовку в статье „Строение носовой полости кито-
образных на основе изучения носовой полости дельфина"
(„Изида", 1827).47 Ходячее мнение о том, что киты выбра-
сывают столб воды я оспаривал на основании анатоми-
ческих данных. Об этом вопросе я впоследствии писал
в журнале „Изида" (1828) и еще раз — в Петербурге.48
В настоящее время оставлен долго державшийся взгляд,
совершенно ложный, будто бы столб пара, выбрасываемый
китом при дыхании, состоит из воды, втянутой через рот,
288
Глава VII
хотя иные авторы, невидимому, еще, не отказались от такого
мнения. Анатомическое описание сильно развитой венозной
сети, имеющейся в брюшной части дельфина, я передал
во время моего последнего пребывания в Кенигсберге Коро-
левской Леопольдинской академии, которая и напечатала его
в XVII томе „Nova Acta".49 Но полная монография дельфина
е перечислением всех мышц, описанием внутренностей, сосу-
дов и нервов осталась ненапечатанной, так как я не мог
найти для нее издателя. Я велел изготовить для этого труда
девять таблиц форматом в большой лист (in folio) и хотел
в таком виде сдать его в печать. Но такое издание было
слишком тяжело для немецких издателей. Тогда я обратился
к Кювье, который оказался настолько любезен, что предо-
ставил мне возможность напечатать эту работу в „Memoires
des Savants etrangers", издаваемых Парижской Академией
наук. Но работа должна была выйти на французском языке,
а кроме того таблицы были уменьшены до одной чет-
верти листа. При той придирчивости, какую французы
проявляют в отношении правильности своего языка, сам
я не рискнул переводить, а найти подходящего переводчика
среди окружавших меня лиц не мог. Разрешить же сделать
перевод рукописи во Франции я считал слишком рискован-
ным, так как не мог ожидать, чтобы Кювье согласился про-
редактировать ее лично. Вскоре после этого Кювье умер.
Помимо этого у меня самого возникли некоторые сомне-
ния относительно этой работы. Так, например, я нашел,
что описание мышц, составленное мною в разные годы,
в отдельных деталях не совсем совпадало. Затем я обнару-
жил некоторые вариации в строении скелета дельфина,
в частности в строении грудной кости. У последнего из полу-
ченных мною экземпляров оказалось отверстие в середине
грудной кости. Я пришел к тягостной мысли, что среди осо-
бей, вполне сходных по внешности, могут скрываться два
различных вида. Теперь я склонен считать, что это предпо-
ложение было необоснованным и что мелкие вариации сле-
дует приписать недостаточно выраженному развитию китооб-
Второй период пребывания в Кенигсберге
289
разных. На подобные вариации обратил мое внимание и такой
опытный зоолог, как мой коллега Брандт.
После моего приезда в Петербург я надеялся, что здесь
отыщется подходящий случай как для новых исследований
в этом направлении, так и для критической ревизии моей
монографии. Эта надежда была отчасти побудительным толч-
ком к предпринятому мною путешествию на крайний Север.
Но какой-то злой рок тяготел над моим исследованием кито-
образных, где все зависит от случайностей. Когда я в пер-
вый раз в 1837 г. приехал в Архангельск, то оказалось, что
вблизи этого города уСюзьмы50 было забито большое стадо
белух (Delph. Leucas). Но я нашел на месте лишь валявшиеся
вокруг кости. Близ Новой Земли, где часто бывают подоб-
ные ловы, во время моего пребывания не появилось
ни одного животного. В 1840 г. я постарался прибыть
в Архангельск пораньше, но в этот год указанных животных
здесь не наблюдалось. Дельфины появляются в этом море
лишь единичными особями. И лишь много позднее, уже будучи
в преклонном возрасте, я узнал, что стада этих животных
чаще всего можно надеяться обнаружить вблизи Шотландских
и Оркадских островов. Когда пришло известие, что проф.
Эшрихт 51 занимается детальным исследованием анатомии кито-
образных и собрал уже богатый материал, я не сомневался,
что он вскоре опубликует полную анатомию какого-либо вида
дельфинов и склонен был считать мою работу совершенно
устаревшей. Но, к сожалению, этого не случилось. Эшрихт
опубликовал большой, прекрасно написанный труд, относя-
щийся, однако, к настоящим китам. В 1858 г. я лично обра-
тился к нему и предложил ему свою монографию на тот
случай, если он приступит к аналогичной работе и сочтет
возможным использовать и мои данные. Но, к сожалению,
прежде чем дело дошло до посылки ему рукописи, Эшрихт
скоропостижно умер, будучи на вид совершенно здоровым.
По анатомии тюленей у меня имеются лишь кое-какие
случайные публикации; Прочее сохранялось для использова-
ния в подходящем случае. Сюда относится описание веноз-
19 Автобиография К. Бэра
290
Глава XII
ного сплетения в полости тела обыкновенного тюленя (Mul-
ler’s Archiv, 1838), которое было тогда же зарисовано сту-
дентом Буровым, талантливым рисовальщиком, который
любезно согласился помочь мне при моем неумении рисо-
вать.
Лось дал мне немного материала для публикаций, по-
скольку мне не представилось ни одного случая исследовать
для сравнения с ним анатомию оленя. Все же хочу отме-
тить, что при изучении анатомии лося, экземпляры которого
часто препаровались в Кенигсберге для местного или для
других музеев, я заметил, что у этого животного колеблется
число пар ребер. Правда, нормальное число у него, как почти
у всех жвачных, было равно 13 парам. Однако в двух слу-
чаях я нашел на одной стороне по одному лишнему ложному
ребру, а в одном случае обнаружил 14 пар ребер. Последнее
ребро иногда лежало свободно среди мышц. Здесь, по моему
мнению, проявляется тенденция у очень крупных жвачных
к увеличению у них числа ребер. Поэтому я не могу считать,
что наличие 15 пар ребер у американского бизона против
14 пар ребер у европейского бизона или зубра, на что ука-
зывает Кювье, является видовым отличием, поскольку во всем
остальном, как по внешнему, так и по внутреннему строению, оба
эти животные очень сходны.
У одного лося, зараженного многочисленными цистицер-
ками (Cysticercus), которые закапсулировались у него в желудке
(в сетке), мне бросилось в глаза, что более крупные из них
лежали в очень толстой и плотной, как кожа, оболочке, кото-
рую я вместе с обитателями отослал к Рудольфи.52 Кроме
того, мною было замечено резкое различие в строении
слизистой оболочки передней и задней стенки мягкого нёба.
Столь резкого различия в выстилке дыхательного и пищева-
рительного путей до места их перекрещивания я не наблю-
дал еще ни у одного животного. Интерес пробудили у меня
и многочисленные мухи-кровососки (Hippobosken), попадавшиеся
осенью на всех лосях. Они вызвали у меня желание понаб-
людать их и в другое время, но для этого не представилось
Второй период пребывания в Кенигсберге
291
случая, так как лосей бьют только осенью и то лишь с осо-
бого разрешения.
Других, более часто встречающихся животных я исследо-
вал в зависимости от случая, в результате чего печатал
то небольшие, то более крупные статьи разнообразного
содержания. Выше я уже упомянул о своей работе „Материалы
к познанию низших животных" (Nova Acta Acad. L.-C., Х1П),
а также о статье, посвященной единственному встречающе-
муся близ Кенигсберга виду медуз (Medusa aurita). Так как
Розенталь при позднейшей трактовке этой темы не обратил
должного внимания на мою статью, то я вновь повторил
свое описание в журнале „Изида" (1827). В том же журнале
я выступил (1828) с возражениями против Распайля, который
объявил, что считает описанного мною в упомянутой работе
Aspidogaster и других паразитов ракушек за простые обрывки
ткани. Кроме того он усмотрел в различных видах алционелл
лишь разные ступени развития одного и того же вида. Нако-
нец, он выступил в защиту различия таких видов, в сущест-
вовании которых никто не сомневается.53
Я напечатал о строении наших ракушек (Unio и Anodonta)
несколько статей: одну — о системе водных сосудов у этих
животных (Froriep’s Notizen, Bd. XI), другую — о путях, какими
яйца наших пресноводных ракушек попадают в жабры, со сво-
ими замечаниями о строении ракушек, и третью статью —
об образовании жемчуга. Две последние статьи были напе-
чатаны в „Meckel’s Archiv" за 1830 г.54 Кое-какие случайные
наблюдения были сделаны мною над кишечными паразитами.
Находка нескольких живых особей Bothriocephalus solidus
в пресной воде наряду с многочисленными мелкими колюш-
ками (Gasterosteus pungitius), из которых каждая содержала
в кишечнике по крупному червю указанного вида, показалась
мне настолько замечательной, что я послал об этом сообще-
ние Берлинскому обществу естествоиспытателей, которое
и поместило эту заметку в своих трудах (ч. 1, стр. 388).55
В то время был общепринят взгляд, что внутренностные
паразиты могут жить вообще только внутри тела животных,
19*
292
Глава XII
поэтому было взято под сомнение утверждение Линнея, будто
бы он наблюдал живых лентецов в свободном состоянии
в воде. Часть найденных мною экземпляров этих червей была,
правда, в несколько вялом состоянии, но другие были впол-
не бодрыми. Поскольку я нашел целый ряд колюшек, у которых
стенки брюшной полости были прорваны паразитом, обла-
давшим слишком крупными размерами для столь ограничен-
ного пространства, то следует полагать, что такой прорыв
червя представляет собою вполне закономерное или по мень-
шей мере частое явление. Теперь уже не может быть сомне-
ний, что значительное число этих паразитических животных
проводит лишь часть своей жизни в теле других животных,
остальное же время они могут или должны проводить вне
тела хозяина, преимущественно в воде. Но в то время счи-
талось, что все внутренностные паразиты, за исключением
личинок насекомых, возникают внутри содержащих их хозяев,
а не проникают туда извне. Это мнение было настолько
общепринятым, что всякий, кто пытался утверждать, что
перенос осуществляется не путем попадания паразита из по-
едаемого животного в поедающее, а иным путем, считался
отсталым еретиком. Поэтому, когда я нашел, что в одних
водоемах близ Кенигсберга ракушки кишат паразитами, в дру-
гих же водоемах паразиты у ракушек отсутствуют, я не ре-
шился высказаться в пользу попадания паразитов извне, хотя
такое объяснение казалось мне наиболее простым (Nova
Acta Acad. L.-C., XIII). Я решил приписать это наследствен-
ному предрасположению производить паразитов.
У одного верблюда, доставленного в болезненном состоя-
нии в Кенигсберг, наблюдался временами особый пузырь,
выставлявшийся, повидимому, из ротовой полости. Когда
животное погибло, у него была найдена очень сильно разви-
тая складка слизистой оболочки впереди мягкого нёба, кото-
рая при выпячивании наружу могла производить впечатление
пузыря. Вероятно так же объясняется появление пузыря
у верблюдов во время течки. Анатомическую обработку этого
случая я поручил студенту Рихтеру.
Второй период пребывания в Кенигсберге
293
Вообще в Кенигсберге, в период моего пребывания там,
было проработано довольно много диссертаций анатомического
и частью зоологического содержания, несмотря на небольшое
число промоций. Если я и не сумею, быть может, припо-
мнить все эти работы, то во всяком случае назову следующие:56
L. Jacobson. De quinto pari nervorum animalium. 4°, c. 2
tab. aen., 1818. — Leo. De structura Lumbrici terrestris. 4°, c. 2
tab. aen., 1820.— Reuter. De lingua mammalium et avium
quaedam. 8°, 1820.— Arendt. De capitis ossei Esocis Lueii
structura singular!. 4°, c. tab. aen., 1822. Richter. Analecta
ad anatomen Cameli Dromedarii. 8°, 1824.—Lietzau. Historia
trium monstrorum. 8°, 1825. — Blumenthal. De monstroso vituli
sceleto. 8°, c. tab. lith., 1826. — Koch. De Talpae europaeae
oculo. 8°, c. tab. aen., 1828. — Neumann. De Anodontarum et
Unionum oviductu. 8°, 1827. — Kleeberg. Molluscorum Borus-
sicorum synopsis. 8°, 1828. —‘Rosenbaum. De singulari cujus-
dam foetus humani monstrositate. 8°, 1828. — J. Jacobson.
Phalaena noctua gamma. 8°, c. tab. color., 1829. — В er lack.
Symbola ad anatomiam vesicae natatoriae piscium. 8°, c. tab.
lith., 1834. — В u г о w. De vasis sanguiferis ranarum. 4°, c. tab.
aen., 1834.
Эти диссертации следует рассматривать как самостоятель-
ные работы, так как на долю их авторов приходилось не
только написание их, но и самостоятельная исследовательская
работа, хотя, конечно, я часто указывал литературу, в кото-
рой студент не может быть достаточно ориентирован. В тех
случаях, когда докторантов нельзя было убедить в ошибоч-
ности какого-нибудь взгляда, я как декан или как рецен-
зент диссертации считал долгом не препятствовать выска-
зываниям автора. Так, докторант И. Якобсон, изучая вред,
приносимый чрезвычайно сильным размножением гусениц
совки-гамма, решил, »что здесь имело место самопроиз-
вольное зарождение. 'Так как он никак не хотел отказаться
от своего мнения, то я не препятствовал ему и даже на-
печатал его работу, хотя подобный взгляд был давно
оставлен.
294
Г лава XII
Прежде чем перейти к моим исследованиям по истории
развития животных, я должен сказать несколько слов о своих
лекциях по антропологии. Уже во вторую зиму моего пребы-
вания в Кенигсберге я начал читать лекции по анатомии
и физиологии человека перед смешанной, не медицинской пуб-
ликой. Помимо лекционного гонорара, что было для меня
небезразлично, особенно в то время, я получил стимул для
организации простых и общедоступных анатомических демон-
страций. От анатомии я перешел к познанию духовной жизни
человека и к вопросу об единстве этой жизни с жизнью всей
природы, которая подлежит не одним лишь материальным из-
менениям. В тематику этих лекций входило, кроме того, уче-
ние о различных телесных и духовных особенностях разных
человеческих рас. Этот последний раздел не стоил мне боль-
шого труда. В то время в этой области наблюдалось почти
полное единогласие. Все принимали данную Блуменбахом ха-
рактеристику пяти основных человеческих рас, к которой,
после наблюдений Пэрона над неграми южного океана, при-
бавилась шестая раса, описание которой было дополнено за-
мечаниями Рудольфи, Кювье и Гейзингера. Не нарушили этой
системы классификации и быстро следовавшие одни за другим
подразделения Бори-де-Сент-Венсана, Демулэна и других.
В настоящее время, когда вопрос о родственных отношениях
внутри человеческого рода привлекает к себе значительно
больший интерес и получил более разностороннюю и более
основательную разработку, гораздо труднее нарисовать ясную
картину, освещающую поставленный вопрос. Времена измени-
лись и в этом отношении. Деталей мы знаем гораздо больше,
чем знали тогда. Но мы теперь гораздо лучше понимаем, что
для того чтобы нарисовать картину разветвления и расселе-
ния человеческого рода, отсутствует бесконечно больше дан-
ных по сравнению с тем, что мы можем использовать. Но
эти вопросы занимали меня в значительно меньшей степени,
чем стремление получить определенное представление о нашей
духовной природе и об ее отношении к нашей телесной при-
роде и ко всему внешнему миру.
Второй период пребывания в Кенигсберге
295
Я считаю нелишним сказать здесь несколько слов об этом
моем стремлении, поскольку оно связано с моим духовным
развитием. „Философия Шеллинга, — думал я, — не может
быть такой пустой, как ее хулят некоторые, ибо многие уче-
ные мужи еще обогреваются в ее лучах". Я пытался ознако-
миться с ней, но вкратце, так как занятия в другом месте
не позволяли мне просмотреть весь ряд творений Шеллинга
или иных натурфилософских сочинений. С другой же стороны,
я сразу же почувствовал охлаждение к этой философии, когда
увидел там туманную неопределенность, как сильно ни при-
тягивал меня смелый полет к утренней заре, чтобы найти
там источник света. Насколько мне помнится, я полностью
проштудировал лишь одно более объемистое сочинение этого
рода, а именно „Натурфилософию" Окена. Большая четкость
формулировок и последовательность в ходе мысли, отличаю-
щие этот труд, понравились мне, но очень часто вызывали
с моей стороны совершенно определенные возражения. Так,
например, когда Окен рассматривает отрицание всяких огра-
ничений и отсутствие всяких качеств, следовательно, абсолют
и ничто (зеро) как нечто идентичное и отсюда приходит
к формуле: „Бог есть самосознающее ничто", то здесь мы
имеем такое contradictio in adjecto, лучше которого и не при-
думаешь. Я чувствовал, что подобные, часто повторяющиеся
противоречия еще скорее укрепят меня в моих отрицательных
суждениях, чем смелые полеты на крыльях возбужденной
и красивой фантазии через туманы и утреннюю зарю в поисках
источника света. Хотя подобные полеты фантазии и привле-
кали меня, так как вначале я и сам испытал это горячее
стремление к истине, однако вскоре должен был убедиться
в том, что если источник света обнаружен, то туман и утренняя
заря быстро исчезают. Там же, где они наблюдаются, их при-
сутствие именно и доказывает, что солнце светит еще слабо.57
Тем временем, частью на основе воспринятых мною взгля-
дов, частью на основе найденных мною самим дополнений,
я построил некую систему, которая (так мне казалось) ведет
от непосредственных восприятий к наиболее общим выводам.
296
Глава XII
Поэтому я целую зиму чувствовал себя удовлетворенным
и был самым верным своим последователем. Однако сомне-
ния не исчезли и расшатывали прочность моей системы. Преж-
де всего моей настойчивой критике подверглось положение,
которое первоначально казалось мне воплощением наивысшего
понимания мира: „Первоначальное единство развивается во
множественность, единство и множественность, соединяясь,
образуют всеобщность/4 Я должен был задать себе вопрос,
отражает ли подобный тезис объективную истину? Очевидно,
только для того, кто может вывести его в качестве послед-
ней абстракции из многих подчиненных абстракций, основан-
ных на отдельных данных опыта и наблюдения, и способен
в любой момент воспроизвести этот вывод. Сам по себе он
представляет своего рода математическую формулу, однако
в высшей степени неопределенную и поэтому все же не мате-
матическую. Вообще из наиболее отвлеченных абстракций,
генеалогия которых не отличается ясностью, рассудок может
вывести все, к чему стремится сердце. Поскольку у меня
проснулась критика, от меня не могло ускользнуть, что моя
система построена отнюдь не снизу вверх, как это мне каза-
лось, но из некоторых общих положений, которые я откуда-
то заимствовал, и поэтому она является фантастической. По-
степенно мне становилось ясным, что сколько бы моя духов-
ная потребность ни стремилась к полной и целостной кон-
цепции, мои способности отвечали лишь построениям понятий
в направлении от частного к общему, причем я оставался еще
далеко от конечных выводов.58
Нечего и говорить, что с этой точки зрения философская
сторона моей антропологической системы все более и более
утрачивала свой смысл и свой блеск. Я надеялся, что со
временем сумею вновь и более полно разработать ее согласно
новым принципам. Я обещал одному книгопродавцу написать
содержание моих лекций, а рисунки к ним были уже давно
награвированы. Таким образом в 1823 г. я передал ему пер-
вую половину, а в 1824 г. — вторую половину первой части
моей рукописи, где речь идет о телесной жизни человека.59
Второй период пребывания в Кенигсберге
297
Обработка же явлений психической жизни, а также сравни-
тельная антропология рас и т. д., предназначались для вто-
рой части. Ко второй части я отнес и историю развития че-
ловека, для чего начал делать очень специальные исследования,
обещавшие интересный результат, но пока еще не привед-
шие к открытию яйца у млекопитающих и человека. Однако
эта часть антропологии так и не появилась на свет, главным
образом потому, что меня слишком сильно захватили мои
исследования по истории развития животных, отчасти же по-
тому, что меня уже больше не привлекала обработка явлений
психической жизни в том плане, как я пытался излагать их
на лекциях. Мне следовало найти здесь более эмпирический
подход, может быть руководствуясь идеями Канта, но я не
нашел для этого необходимого времени.
Уже при обработке первого тома я не мог не заметить,
что в специальной физиологической части я еще не чувство-
вал себя достаточно уверенным. Химическая сторона этих
явлений стала изучаться лишь со времени Берцелиуса. Срав-
нительно недавно установленное различие между чувствитель-
ными и двигательными нервами давало мне надежду к более
точному уяснению материальной основы сознания. Все это
требовало отсрочки работы. Но зимой меня связывали заня-
тия по анатомий, весну же и первую половину лета надо
было посвятить работе по истории развития животных. Я мог
освободить только вторую половину лета, если бы не со-
гласился заменить проф. Эйзенгардта ввиду его отсутствия.
Он уехал для поправления своего здоровья, и мне пришлось
взять на себя обязанности директора ботанического сада,
а также ведение ботанических демонстраций и экскурсий.
После его смерти это повторилось еще раз. В первый раз
я считал это моим товарищеским долгом, поскольку жил по-
близости. Во второй раз это было с моей стороны уступкой
правлению университета. Материальной заинтересованности
с моей стороны здесь не было, так как особого вознаграж-
дения за это не полагалось. Впрочем, ботанические экскурсии
имели для меня известную прелесть, и вообще ботаника была
298
Глава XII
для меня забытой, но не окончательно отвергнутой возлюблен-
ной. Ведь слушал же я у того же Эйзенгардта вместе с не-
которыми другими лицами приватный курс по грибам и низ-
шим водорослям.
Благодаря моим многочисленным публичным выступлениям
в газетах и на лекциях по антропологиии, которые я читал
для смешанной публики и начал издавать, я попал на скольз-
кий и опасный для научной деятельности путь и приобрел при-
вычку обращаться к широкой публике, неспособной к более
глубокому пониманию вопросов. При этом легко привыкаешь
опираться на чужие авторитеты без должной их проверки.
Только благодаря моим занятиям по истории развития живот-
ных я сошел с этого пути. Может быть впоследствии и в этой
области можно будет основывать свое понимание на сужде-
ниях других. Но в то время не было возможности составить
общее представление об этих вопросах на основании чужих
мнений. К этому следует добавить, что каждое наше воззре-
ние, которое мы получаем в определенном отрезке времени,
требует сравнения с предшествующими и с последующими
взглядами.
Поскольку мои собственные исследования по истории раз-
вития животных дали мне право занять определенное место
в истории естественных наук, мне представляется уместным
коснуться их несколько подробнее, хотя я уже кое-что писал
об этом в первом томе моего труда об истории развития жи-
вотных— в предисловии и в моем обращении к Пандеру.
Интерес к этим занятиям я получил еще в Вюрцбурге,
особенно в связи с исследованиями Пандера, который начал
их совместно с Деллингером и д’Альтоном. Но там я не
пришел еще ни к какому определенному представлению об
этих явлениях, так как должен был прервать этого рода ис-
следования как отнимавшие очень много времени. В начале
1818 г. я получил от Пандера его труд: „Dissertatio inaugura-
lis sistens historian» metamorphoseos, quam ovum incubatum pri-
ori bus quinque diebus subit", который остался мне непонятным.
Вскоре после этого я получил его работу с прекрасными ри-
Второй период пребывания в Кенигсберге
299
сунками: „Материалы к истории развития цыпленка в яйце".
Там есть превосходные изображения отдельных стадий разви-
тия. Этот труд вместе с упомянутой выше диссертацией, если
присоединить сюда еще некоторые собственные занятия, мо-
жет дать полное представление о предмете.
Непонимание диссертации Пандера наблюдалось не только
у меня, но было, видимо, довольнЪ общим явлением. Я поз-
волю себе коснуться этого обстоятельства несколько подроб-
нее, поскольку именно это непонимание дало мне, а также,
вероятно, и другим, побудительный импульс к моим собствен-
ным специальным исследованиям в этом направлении. Наибо-
лее прямо высказался по этому поводу Окен,60 за которым
вообще надо признать ту заслугу, что он всегде выступал
с полной откровенностью как в своих заблуждениях, так
и в своих блестящих высказываниях. Он и сам сделал ценные
наблюдения по истории развития млекопитающих и нашел,
что кишечник продолжается в желточный мешок. Окен думал,
что он усвоил весь процесс метаморфоза и жаловался на не-
понятность описания К. Ф. Вольфа, который задолго до этого
специально изучал способ образования кишечника у развиваю-
щегося цыпленка. Окен ждал поэтому с большим нетерпением
результатов вюрцбургских исследований. Получив диссерта-
цию Пандера, он тотчас же написал о ней статью, которая
была напечатана в последних номерах „Изиды" за 1817 г.
В этой статье Окен дословно приводит наиболее существен-
ные части работы Пандера и вперемежку с похвалами очень
резко говорит о своем непонимании некоторых мест. Напри-
мер, перепечатав место о 42-часовой стадии развития цып-
ленка, он добавляет: „Не понимаю, как не понимаю и у Воль-
фа. Хотя и вижу, но не понимаю. Желал бы я знать, кто
здесь поймет что-нибудь". Приведя еще несколько строк тек-
ста, Окен вновь разражается такими фразами: „Не понимаю
ни единой буквы. Совершенно, как у Вольфа. Но именно по-
этому я ничего не понимаю. Если пищевой канал как бы об-
рублен с нижнего конца и выступает наподобие трубки сво-
бодным открытым отверстием, то, значит, у меня голова не
300
Г лава XII
на месте" и т. д. Голова была бы еще более не на месте,
если бы подобные вещи были доказаны. Но именно этого
места, где говорится о том, что выступающая часть уже об-
разовавшегося участка кишечного канала загибается и продол-
жается совсем в ином виде, Окен не понял. В заключение
Окен говорит: „Надо найти в конце концов выход из создав-
шегося положения. Я отлично понимаю развитие'кишечного
канала. Но я не могу понять развития, как оно изложено
у Вольфа, а также у наших современных наблюдателей".
Несколько месяцев спустя в „Медико-хирургической га-
зете" (1818, № 44) появилась рецензия Груйтгуйзена,62 где
приводятся некоторые места из обеих работ Пандера, при-
чем автор выказывает как-будто бы полное понимание и при-
знание описанного, но затем он неожиданно заявляет: „Го-
воря предварительно, из первой дюжины наблюдений выте-
кает, что прозрачное вещество наседа и есть истинное первое
яйцо, которое отвечает яйцу млекопитающих". Из этого вы-
сказывания явствует такое колоссальное непонимание, что
и вторая и третья дюжина наблюдений не могли бы помочь
делу, если бы действительно в обыкновенном курином
яйце, известном каждому ребенку, искать развивающееся поз-
днее какое-то первое яйцо.
Откуда же взялось это непонимание? Отчасти оно произошло
потому, что каждый считал, что он кое-что знает из истории
развития цыпленка, отчасти же потому, что авторы пытались
понять, но не поняли единственного точного наблюдения над
преобразованием наседа в цыпленка со всеми его оболочками.
Обратимся к этому наблюдению. Примерно за полстолетия
до Пандера указанный процесс был очень основательно изу-
чен К. Ф. Вольфом. В своей диссертации „Theoria generationis"
Вольф настойчиво указывал на то, что мы должны вместо
гипотез, которые тогда господствовали, заняться точными
наблюдениями. После своего переезда в Петербургскую Ака-
демию Вольф дал подробное описание тех изменений, которые
происходят в наседе в первые дни насиживания, хотя эта ра-
бота, состоящая из трех частей, носит скромное название
Второй период пребывания в Кенигсберге
301
„О развитии кишечного канала при насиживании цыпленка".
Вольф очень основательно изучил и подробно описал, как
тело цыпленка лежит вначале совершенно открыто, брюшной
стороной на желтке, как затем изгибается, разрастаясь впе-
ред, назад и в обе стороны, как края при этом суживаются,
оставляя вскоре открытой только область пупка, пока, нако-
нец, и она не замкнется. Также подробно описывается и про-
цесс образования амниона, при котором самый верхний листок
зародышевого диска образует на переднем и заднем концах
и по бокам (по направлению к спинной стороне) складку округ-
лой или, вернее, эллиптической формы. Эта складка все силь-
нее стягивается и под конец срастается, так что зародыш
оказывается лежащим в совершенно замкнутом мешке. Таким
образом, все эти процессы, которые, конечно, очень сильно
изменяют в течение первых дней общий вид развивающегося
эмбриона, были выяснены Вольфом полностью. Но, к сожа-
лению, они были слишком подробно изложены, с совершенно
ненужными наименованиями для различных временно появляю-
щихся углублений, чехлообразных покрытий и других обра-
зований, которые в известные периоды появляются, чтобы
затем вскоре исчезнуть. Ненужная полнота изложения усугуб-
ляется еще тем, что Вольф, подробно описав какое-либо
изменение, нередко повторяется и еще раз излагает то же,
но другими словами. Вследствие этого читатель, если он был
недостаточно внимателен или не совсем ясно понял предыду-
щее, легко может подумать, что здесь говорится о чем-то
другом. Эта излишняя полнота изложения и изобилие новых
названий была, повидимому, в манере Вольфа. Он усвоил
эту манеру для того, чтобы быть лучше понятым читателями.
Однако это привело как раз к противоположным результатам.
Дело в том, что свою диссертацию „Theoria generationis"
Вольф написал очень сжато. Это сочинение не обратило на
себя должного внимания со стороны старых физиологов
того времени, на которое Вольф с полным правом мог рас-
считывать.63 Вероятно, он решил, что слишком сжатое изло-
жение сделало его работу недостаточно понятной. Я предпо-
302
Глава XII
лагаю, что он так думал, потому что несколько лет спустя
он переделал свою первую работу и напечатал ее на немец-
ком языке в очень обстоятельном изложении, где он опро-
вергает взгляды других авторов. Однако полному признанию
работы Вольфа со стороны физиологов того времени препят-
ствовала не столько сжатость его изложения, сколько то
обстоятельство, что в этой области были в ходу многочис-
ленные гипотезы, которыми думали объяснить явления раз-
множения и развития и которые стали настолько привычными^
что старые физиологи не могли от них освободиться. То же
желание изложить материал как можно яснее и привело Воль-
фа, как мне представляется, к той буквально чудовищной
детализации, которая характерна для его третьей работы, на-
писанной в 1766—1768 гг. и напечатанной в 1768—1769 гг.,
детализации, которая привела как раз к обратным результа-
там. Эта работа Вольфа в течение долгого времени остава-
лась непонятой и не привлекала внимания ученых. Лишь позд-
нее, а именно в 1812 г., Меккель издал немецкий перевод
этой работы и показал, что разобрался в ней. Все остальные
анатомы и физиологи поняли лишь отдельные частности.
Пандер, который проследил все изменения зародыша путем
личных наблюдений, должен был придти к полному ее понима-
нию. Но так как он уделил много внимания многочисленным
новым терминам, введенным Вольфом, и так как латинская
диссертация Пандера не имела рисунков, то неясности оста-
вались налицо. Если разобраться в громких фразах Окена
о его непонимании, то всякий, кто знаком с процессами раз-
вития зародыша, сразу увидит, что это непонимание отно-
сится к процессу образования пупка и возникновения амни-
она, т. е. как раз к тем процессам, которые Вольф описал
превосходно, но только излишне многоречиво. Окен был со-
вершенно прав, когда требовал схематического изображения
разрезов, которые представили бы процесс более наглядно»
Позднее Пандер послал ему статью с пояснениями и изобра-
жениями некоторых разрезов, что значительно способствовало
лучшему пониманию его работы (Изида, 1818, стр. 512 и сл.).
Второй период пребывания в Кенигсберге
303
Диссертация Пандера была мне, естественно, так же непо-
нятна, как и другим. Поэтому я обратился в 1819 г. к соб-
ственным исследованиям и к работе Вольфа, которая при
первом прочтении не дала мне никакого ясного представления
об описанных процессах. Ведь почти невозможно удержать
в памяти, по мере продвижения вперед, все ранее изложен-
ные подробности; рисунки же изображают лишь несколько
более поздних стадий. Но, когда я прочитал это описание
много раз подряд, тогда мне стало, наконец, ясно, что всего
этого невероятного многословия можно было бы избежать,
если бы автор описал сущность дела в таком роде, как это
указано ниже. Первая стадия развития цыпленка состоит
в утолщении зародышевого диска, распростертого своей
нижней поверхностью на желтке. В дальнейшем спинная сто-
рона растет быстрее, чем брюшная. Одновременно эмбрион
увеличивается наперед, назад и от спины по направлению
к брюшной стороне. Вследствие этого с брюшной стороны
всюду образуется стенка за исключением пупочной области,
которая долгое время остается незамкнутой и закрывается
лишь под конец. Таким образом, эмбрион отшнуровывается
со всех сторон от желтка, причем самый нижний слой пер-
вичного зачатка одновременно преобразуется в пищеваритель-
ный канал. Таким же образом можно представить себе обра-
зование амниона — в виде отшнуровывания средней части
верхнего листка зародышевого диска над эмбрионом, вслед-
ствие чего последний оказывается заключенным в мешок.
Подразделение же зародышевого диска, т. е. разросшегося
наседа, на несколько листков не было выяснено Вольфом,
но было прослежено Пандером.
Не касаясь этого простою взгляда, я перехожу к вопросу
о внутренних преобразованиях эмбриона.
На понимание этих внутренних процессов в развивающемся
зародыше оказали влияние мои прежние занятия по сравни-
тельной анатомии, когда я стремился установить основные
типы организации животных. Я развивал эти взгляды в Бер-
лине в 1816—1817 гг. на своих докладах, обдумывал их во
304
Г лава XII
время моих ночных бдений (см. выше стр. 224). Кроме того
в 1819 г. я написал работу о классификации животных и, не
найдя издателя, принялся печатать ее на собственные сред-
ства. Но на четвертом листе мне пришлось, однако, прервать
печатание, частью потому, что оно оказалось слишком обре-
менительным для моих тогдашних средств, частью же потому,
что я был совершенно поглощен только что начатыми мною
новыми исследованиями по истории развития животных.64
Я исходил из того взгляда, что тип позвоночных является
двухсторонне-симметричным, и это становилось мне все более
ясным по мере продвижения моих работ. При этом от меня
не могло ускользнуть, что два параллельных валика, которые
появляются у эмбриона прежде всего и которые Пандер
назвал „первичными складками" (Primitivfalten), являются не
чем иным, как двумя половинами спинной части, которые
остаются разъединенными в случаях так называемого „при-
рожденного спинного расщепления" (Spina bifida). Таким обра-
зом позвоночный столб возникает не рядом с этими первичными
валиками, а в них или, если хотите, под ними, так как во вся-
ком случае сперва образуется не та часть позвоночного
столба, которая явно прилегает к первичным складкам, а та,
которая залегает глубже. Поэтому неправильно, конечно,
говорить, что образование позвоночного столба начинается
рядом с первичными складками. Вообще же выражение „складки"
вполне применимо только для наружной поверхности, которая
на схематических рисунках действительно изображается
в виде складок. Поэтому я предложил термин „спинные пла-
стинки" (Riickenplatten) и соответственно для образований на
противоположной брюшной стороне — термин „брюшные пла-
стинки" (Bauchplatten). Эти спинные пластинки имеют, пови-
димому, свой исходный пункт, иначе говоря,— свою ось, по
линии, проходящей через середину спинного хребта, точнее —
через середину образующихся тел позвонков, причем ось эта
представляется в виде относительно темной линии, которую
я и назвал „спинной струной" (Riickensaite) или лучше „по-
звоночной струной" (Wirbelsaite). Она была уже раньше из-
Второй период пребывания в Кенигсберге
305
вестна у хрящевых рыб, где у многих она сохраняется на
более или менее долгий срок, а у некоторых, особенно
у осетра, сильно развивается. Не могло от меня также укрыться,
что из брюшных пластинок возникают не только боковые
стенки всей брюшной стороны, но путем обособления нижнего
слоя также и самый кишечник, как это выяснил уже Пандер.
Далее от последнего берут начало все его удлинения, имею-
щие форму полых, сперва простых, а затем постепенно ветвя-
щихся выростов, которые я и назвал „выпячиваниями*. Внутри
остальной части брюшных пластинок возникают постепенно
различные ткани: костная, мышечная, нервная и т. д. Совер-
шенно таким же путем из спинных пластинок развиваются все
гетерогенные части спинной стороны зародыша. При этом
первоначально однородная ткань, состоящая из шариков, свя-
занных полупрозрачной средой (у лягушки эти шарики особенно
крупны), превращается в совершенно различные ткани, соответ-
ственно их назначению в различных местах тела; спинной же
мозг образуется путем обособления. В отношении образования
последнего я дольше всего пребывал в сомнении.
Обычно считалось (этого взгляда, повидимому, придержи-
вался и Пандер), что мозг как бы уплотняется внутри сперва
открытого, а потом замкнутого канала, образовавшегося между
спинными пластинками. Другие же принимали за спинной мозг
спинную струну, которая, однако, залегает глубже — в стволе
позвоночного столба. Под конец я убедился, что спинной мозг
возникает путем отделения» как бы отслаивания от внутренней
поверхности обеих спинных пластинок и лишь очень медленно
вырабатывает свойственную ему структуру. Вообще говоря,
необычайно трудно, почти невозможно доказать у цыпленка
подобный способ образования спинного мозга, так как при
отделении листочка от внутренней поверхности спинных пласти-
нок никогда нельзя быть вполне уверенным, что он не является
слоем, возникшим вследствие образования осадка из жидкости.
Зато у эмбриона лягушки можно получить ясные доказатель-
ства именно такого способа возникновения мозга. Здесь вся
поверхность развивающегося эмбриона окрашена в черный
20 Автобиография К. Бэра
306
Г лава XII
цвет, поэтому и спинные пластинки, которые закладываются
у лягушки в виде округлых, сперва далеко отстоящих друг
от друга валиков, являются с обеих сторон черными. Вскоре
они сближаются и срастаются по верхнему краю. Образую”
щийся при этом канал имеет первоначально совершенно чер-
ную выстилку. Однако вскоре черный цвет исчезает, и окра-
шенное вещество дифференцируется благодаря непрерывному
образованию шариков, из которых состоят спинные пластинки
на всем их протяжении. Вскоре удается отделить внутренний
слой, который отличается своим серым цветом, от наружного
слоя. Этот внутренний слой является не чем иным, как спин-
ным мозгом, который лишь постепенно, путем ряда внутренних
преобразований, становится белым.
Подобно тому как образуются полые выступы кишечника^
то же самое имеет место и у спинного мозга, точнее — в его
переднем отделе при образовании головного мозга. Таким
путем образуются не только отдельные мозговые пузыри, но
и внутренние части органов чувств, по крайней мере высших.
Глаза, уши, отчасти и нос являются такими выпячиваниями,
навстречу которым от наружной поверхности отходят соответ-
ствующие полые отроги, т. е. впячивания. Поскольку и сами
спинные и брюшные пластинки также не образовались из
жидкости путем ее свертывания или осаждения, а произошли
путем утолщения зародышевой оболочки, которая перво-
начально возникает путем разрастания наседа, то вообще
ни одну часть тела эмбриона нельзя рассматривать как резуль-
тат уплотнения или свертывания жидкости вплоть до наседа
который следовало бы наименовать „зародышем" или иным
более подходящим термином, так как он отвечает еще нераз-
вившемуся эмбриону.65 Все жидкости служат лишь для пита-
ния эмбриона и не дают путем осаждения начала каким-либо
новым частям. Развитие эмбриона является по существу не
чем иным, как началом роста. Только рост проходит здесь
вначале в иных формах, чем позднее.66
Указанное выше я считаю главным результатом моих
исследований, наряду с положением, что развитие подчиняется
Второй, период пребывания в Кенигсберге
ЗЭ7
типу организации.67 Каким путем образуется сам насед, или
зачаток, осталось для меня, конечно, не вполне ясным, и во-
прос этот пребывает, насколько я знаю, в таком положений
и посейчас. Но поскольку в яйцах очень многих животных на
месте будущих зачатков наблюдается еще до оплодотворения
очень похожее пятнышко, только менее округлой формы
и более глубоко погруженное в желток, нежели будущий
зачаток, то я не колебался считать и последнее за некоторое
образование. Животное яйцо, состоящее в основном из жел-
точного шара, следует рассматривать не как скопление жид-
кости, а как организованное тело, вещество которого хотя
и является очень мягким, однако сплошь состоит из шариков
с небольшим количеством связующей среды. Далее, поскольку
при образовании различных побегов, особенно обычных у расте-
ний, но наблюдаемых и у многих низших животных, могут
развиваться самостоятельные организмы, я не колебался рас-
сматривать всякое ра множение как преобразование уже ранее
организованных частей. Ведь побег организуется уже на мате-
ринском стволе, спе >ва как часть последнего, и получает таким
путем способность самостоятельно развиться в целый организм.
При этом он либо сам отделяется, как, например, луковичные
почки у многих видов лилейных или отроги у полипов и т. д.,
либо может быть отделен искусственно, например при прививке,
при разрезании клубня картофеля. Если почка остается сидеть
на стволе, то она, тем не менее, проделывает свое собствен-
ное развитие, но по норме, переданной ей д атеринским ство-
лом. Так привой, помещенный на чужой подвой, дает таки^ же
плоды, какие были свойственны материнскому сорту. Размно-
жение при помощи яиц отличается, повидимому, тем, что яйца
являются своеобразными частями материнского тела, способ-
ными развиваться лишь до определенного предела, до состоя-
ния созревания. Коль скоро они подвергнутся воздействию
оплодотворяющего вещества, они становятся способными
к дальнейшему развитию, и с этого момента, если только
попадут в благоприятные условия, проходят тот же путь раз-
вития, какой проходили их родители.
20*
3G8
Г лава XII
К этим результатам я в общем пришел уже в 1821 г.,
когда читал в Медицинском обществе небольшой курс из
трех лекций по истории развития организмов. От этого курса
у меня еще сохранился небольшой набросок. Изменения,
происходящие внутри зародыша, показаны в этом черновике
лишь отдельными словами, поскольку надо было придержи-
ваться определенной последовательности изложения. Поэтому
я не могу уже больше припомнить, как далеко я ушел тогда
в понимании процесса внутреннего развития эмбрионов. Но
в заключении к этому курсу, написанному более пространно,
я нахожу, что придавал особое значение некоторым наблю-
дениям Палласа, согласно которым яйца бабочек развиваются
без предшествовавшего оплодотворения, — очевидно, чтобы
указать на известное сходство между почками и яйцами при
всех прочих их различиях. В настоящее время известно очень
много подобных примеров среди бабочек, а для некоторых
видов такое развитие является даже правилом. Кроме того,
на основании прекрасных наблюдений Зибольда можно думать,
что и яйца пчелиной матки развиваются в трутней без опло-
дотворения. Таким образом, в настоящее время уже нельзя
сомневаться в более глубоком сходстве между почками
и яйцами животных. Но если между теми и другими по суще-
ству нет различия, то нельзя рассматривать все виды размно-
жения как абсолютное новообразование. Размножение есть
лишь продолжение имеющегося уже налицо жизненного про-
цесса, причем это продолжение становится самостоятельным
у почки позднее, а у оплодотворенного яйца раньше.
Что касается до частностей, то здесь оставалось еще много
такого, что требовало дальнейших исследований. Трудно
поверить, насколько сложно, даже при исследовании куриных
яиц, имеющихся в вашем распоряжении в больших количествах,
уловить определенный, быстро проходящий момент их раз-
вития. Тгк, например, я давно уже был убежден в том, что
все полые отроги, находящиеся в связи с пищеварительным
каналом, образуются из последнего путем выпячивания, хотя
не мог усмотреть самого начала образования выроста легкого.
Второй период пребывания в Кенигсберге
309
Либо я вовсе не видел дыхательных трубок, либо они были
уже разветвлены. Только несколько лет спустя я обнаружил,
наконец, с каждой стороны пищеварительного канала по неж-
ному, но вполне ясному расширению, в том виде, как это
изображено во втором томе моей „Истории развития животных"
(табл. IV, рис. 16). Повидимому и все другие выпячивания
пищеварительной трубки следуют по этому пути, начинаясь
широким образованием, которое потом быстро суживается
и ветвится. Сходное наблюдение было сделано еще Вольфом.
Весною я работал с куриными яйцами, которые развивались
в инкубаторе, летом я искал сравнительный материал среди
других видов животных. Ввиду вредного влияния работы
с инкубатором на здоровье, так как здесь ни одной ночи не
удается спокойно спать, поскольку приходится самому следить
за его нагревом, я заменил инкубатор живыми наседками.
Рекомендовал бы это всякому исследователю, который не
в состоянии держать сторожа по уходу за этой машиной.68
В течение долгого времени я не думал еще о печатании
моих работ по развитию животных, так как хотел придать им
некоторую завершенность, причем ставил себе широкие цели,
даже слишком широкие, как я потом должен был убедиться.
Я надеялся проследить развитие всех более крупных групп
животного царства. Но в конце 1821 г. я получил одновре-
менно с моим коллегой Эйзенгардтом письменные предложе-
ния от проф. Бурдаха принять участие в задуманном им
большом труде по физиологии. Но так как это дело еще
только начиналось и труд этот нужно было еще создать,
то « мы боялись, что участие в подобном предприятии
поставит перед нами много новых задач и отвлечет нас от
окончания уже начатых исследований. Поэтому наш ответ
скорее походил на отказ, чем на согласие. Кроме того,
Эйзенгардт вскоре захворал продолжительной болезнью и умер
в 1824 г. Меня Бурдах, однако, уговорил, и я обещал дать
ему несколько статей, хотя мне и казалось сомнительным
давать материал для труда, общий план которого опреде-
ляется другим лицом. Вместе с тем, поскольку этот труд
310
Г лава XII
задачей дать всестороннее освещение предмета, я должен
был невольно решиться на высказывание предварительных,
еще недостаточно проверенных мыслей. При воздержании же
от этого могло получиться впечатление, что я одобряю выска-
занные в этом труде взгляды. Иногда и в своих собствен-
ных трудах при затрагивании более широких вопросов можно
попасть в подобное положение, но тогда все же имеешь
возможность в сомнительных случаях высказаться предполо-
жительно или же совсем обойти такие вопросы.
Я обещал Бурдаху прежде всего дать для второго тома физио-
логии довольно подробное описание развития цыпленка и раз-
вития лягушки. Что же касается до первого тома, в зна-
чительной своей части уже законченного, то я мог только
пообещать, что не откажусь при случае сделать некоторые
добавления или исправления.
Таким образом, мое имя оказалось помещенным на титуль-
ном листе первого тома „Физиологии* — в качестве одного
из авторов отдельных статей.69 Часть рукописей мне была
передана, и я вставил то тут, то там ряд добавлений, где
считал это нужным, а также сделал ряд замечаний по поводу
таких мест, с которыми я не мог согласиться.
В 1825 г. рукопись была направлена в Лейпциг. Но, полу-
чив в 1826 г. отпечатанный том, я не мог побороть некото-
рого смущения. Менее всего я ожидал, что буду выставлен
в качестве свидетеля наблюдений, подтверждающих возникно-
вение инфузорий на мраморе, граните и т. п. (Burdach.
Physiologic, т. I, стр. 18).70 И не потому, чтобы я в то время
сомневался в возможности произвольного зарождения, т. е.
„generatio spontanea" или „generatio primitiva", как я охотнее
называл такой способ появления живых существ. Но я не
присутствовал при наполнении сосудов, о которых шла речь,
и поэтому не имел ни малейшего представления о том, на-
сколько они надежно были закрыты, насколько были чисты
ингредиенты и т. д. Вообще я очень недолго был при осмотре
этих сосудов и даже не подозревал, что этот осмотр и должен
был быть окончательным подтверждением существования
Второй период пребывания в Кенигсберге
311
произвольного зарождения. Припоминаю при этом, что в одном
из сосудов можно было заметить даже невооруженным гла-
зом довольно обильную хлопьевидную массу, вроде той, какая
наблюдается в аптеках в больших, плохо закрытых балло-
нах, где долгое время хранилась дестиллированная вода,
подчас в значительных количествах. Подобная, так называе-
мая „дестиллированная вода" была, вне всякого сомнения,
применена при этом опыте, а вместе с водой в сосуд попали
и низшие организмы.
Той части рукописи, где об этом шла речь, я раньше
не видел. К другим присланным мне частям рукописи я при-
бавил свои замечания и дополнения. Они не были напечатаны,
в чем я был мало заинтересован, так как и не стремился их
напечатать. Но в некоторых местах я все же нашел мои
отдельные вставки, хотя их текст был переиначен. Некоторые
мои дополнения, которые я считал новым вкладом в науку,
были переставлены в другие места или даже разъединены
и разнесены по разным рубрикам, что могло дать повод
к неправильным толкованиям. Нет нужды входить здесь
в дальнейшие подробности, но во всяком случае ясно, что
было бы правильнее еще раз показать мне рукопись, чтобы
я мог видеть, как выглядят мои дополнения и отчасти даже
возражения в последней редакции текста. Правда, я не ставил
такого непременного условия, но поскольку мы с Бурдахом
жили в одном и том же городе, оно казалось мне само
ообою разумеющимся.
Я не стал бы упоминать об этом неприятном обстоятель-
стве, если бы сам Бурдах не выдвинул против меня в своей
автобиографии71 обвинений, которые я должен разъяснить.
Если я уже решил написать свою собственную автобиографию,
то обязан дать необходимые пояснения о том, каким обра-
зом моя „История развития" появилась сразу в двух изданиях.
Думаю, что со мной согласятся, что к этому побуждает меня
не излишняя чувствительность или обидчивость по отношению
к этому давнему происшествию и не потребность оправдаться.
Надо принять во внимание, что все это мне известно более
312
Г лава XII
пятнадцати лет, но я до сих пор не проронил об этом ни
одного слова. Мне и сейчас очень больно касаться этого
столкновения, так как я отлично сознаю, что многим обязан
Бурдаху, который выдвинул меня на путь академической
деятельности. Я всегда это признавал и не мог игнорировать
этого. Кроме того Бурдах был во многих отношениях очень
достойным и одаренным человеком. Если я говорю, что
он не имел привычки или не чувствовал потребности зани-
маться препаровкой лично, то не выдаю этим никакого
секрета, ибо это и так достаточно известно. Если же при-
знать в этом случае мою правоту, то легко понять, что в ре*
зультате у нас возник ряд затруднений, о которых не стоит
говорить подробнее. Я был поставлен лицом к лицу с целым
рядом предвзятых взглядов, с которыми я не всегда мог со-
гласиться. Не было бы более естественным предоставить мне
возможность работать самостоятельно? Думаю, однако, что я
мог бы засвидетельствовать, что никогда не отказывался от
требуемой от меня работы и, поскольку приходил к определен-
ным результатам, высказывал свое убеждение с полной опре-
деленностью.
Таким образом, предложение Бурдаха принять участие
в этой работе мне не очень нравилось, но так как он повторил
его, то я не считал себя вправе отказаться. Вообще же говоря,
наши отношения с Бурдахом стали впоследствии не такими
близкими, какими они были раньше. Вероятно мы обоюдно
старались, чтобы наше расхождение не усилилось. Поэтому
я не вижу, зачем нужно было уже после того, как я отошел
в сторону, выдвигать против меня обвинение, по поводу кото-
рого я вынужден дать объяснение. Последнее я на время
откладываю, чтобы лучше соблюсти последовательность моего
рассказа во времени.
Дело в том, что еще до передачи Бурдаху моих больших
статей для его курса физиологии, я вел полным ходом
и другие мои работы. Прежде чем публиковать что-либо из
моих исследований над развитием отдельных частей тела
цыпленка, мне важно было знать, в чем заключается различие
Второй период пребывания в Кенигсберге
313
в способах развития главных типов животного царства, а также
сравнить в этом отношении различные классы позвоночных.
Для наблюдения над животными с радиальным типом строения
в Кенигсберге не было возможностей. По остальным типам
я имел такой материал, что различия не могли во всяком
случае от меня ускользнуть. Факт, что членистоногие форми-
руются, начиная с брюшной стороны, в виде двух параллель-
ных утолщений по направлению к спине, я выяснил на яйцах
мелких ракообразных из семейства Равноногих (Isopoda).
Очень трудным оказалось выяснить способ развития мол-
люсков, что я пытался сделать, главным образом, на яйцах
пресноводных улиток, а также малого полевого слизня. Хотя
я не вышел за пределы того, что видел и описал Карус, но
все же отсутствие какой-либо заметной срединной линии ука-
зывало, что тип и здесь проявляется очень рано, вероятно
в самом начале развития, а спиралеобразное вращение заро-
дышей в собственной околоплодной жидкости позволило вы-
яснить, в каком направлении действует здесь потребность
в образовании вещества. Довольно подробно, в течение дол-
гого времени я исследовал лягушек, а при случае и са-
ламандр. О развитии лягушки я обещал статью для второго
тома „Физиологии" Бурдаха, но о некоторых уродствах раз-
вития, найденных много раньше, сообщил в других местах,
например о первичном отсутствии головы у одного зародыша
свиньи в первом периоде развития (Nova Acta Acad. Nat. Curios.,
т. XIV)72 и о двойном зародыше цыпленка в начале третьего дня
насиживания (Meckel’s Archiv, 1827).73 Ящериц для исследования
доставляла мне в весеннее время уличная молодежь, однако ста-
дии развития здесь были более или менее одинаковыми. Оче-
видно, эти животные попадались чаще всего в то время, когда
они искали подходящие места для закапывания своих яиц.
Однако больше всего меня привлекала история развития
млекопитающих, как со стороны развития самого эмбриона,
так и со стороны образования яйца, от которого начинается
это развитие. Несмотря на то, что мне удалось получить
лишь небольшое число эмбрионов на самых ранних стадиях
314
Г лава XII
развития, я обнаружил у них столь значительное сходство
с соответствующими стадиями развития цыпленка, что нельзя
было сомневаться в наличии существенного сходства и в спо-
собах их развития. Что яйцевые оболочки и общая форма
яиц млекопитающих очень различны в разных семействах,
это было уже давно известно. Но позднее ученые начали
сводить эти различные формы к одной основной форме, в зна-
чительной мере совпадающей с оболочками более поздних
эмбрионов курицы. Особенно остроумные сопоставления
в этом отношении были сделаны Дютрошэ и Кювье. Это
давало повод предполагать, что будут найдены еще большие
сходства, если у этих животных так же, как у цыпленка,
проследить все стадии развития в обратном порядке, вплоть
до самого начала процесса, не ограничиваясь отдельными
ступенями развития, какие попадаются случайно. Этот путь
я и испробовал сначала на собаках. При этом я все ближе
подходил к первоначальной форме и находил эмбрионы все
более простого вида. Я заметил большое сходство эмбриона
собаки с эмбрионом курицы по форме головы и всего тела
и по характеру кишечного канала, который был замкнут лишь
на переднем и заднем концах, в большей же части своего
протяжения щелевидно переходил в желточный мешок. На
еще более ранней ступени развития весь будущий эмбрион
лежал в распластанном виде поверх желтка. Самое яйцо
имело вначале едва различимые ворсинки и под микро-
скопом не очень сильно отличалось от крошечного птичьего
яйца, лишенного твердой скорлупы. Идя еще дальше назад,
я нашел в яйцеводах очень мелкие, полупрозрачные и потому
трудно различимые пузырьки, на которых с помощью микро-
скопа можно было распознать округлое пятнышко, сходное с за-
родышем куриного яйца, и даже еще более мелкие непрозрачные
тельца округлой формы и зернистого вида. Таким образом,
я был почти невольно приведен к открытию яйца в том
виде, в каком оно находится в яичнике до оплодотворения,
хотя я и не решался взять эту стадию за исходный момент
моего исследования.
Втором период пребывания в Кенигсберге
315
Чтобы показать, в чем заключается важное значение этого
открытия и почему я боялся начать исследование с этого
конца, я позволю себе остановиться на гораздо более старых
исследованиях, предпринимавшихся с этой целью. В XVII1 в.
главой анатомов и физиологов был Альбрехт фон-Галлер
(умер в 1777 г.), человек весьма разносторонней учености
и невероятной работоспособности. Он вел самостоятельную
работу почти по всем отраслям этих дисциплин и издавал
очень важные и притом весьма обширные труды. Конечно,
его в особенности интересовала история развития животных.
Он проследил очень тщательно развитие сердца и крово-
обращения у зародыша цыпленка, а также развитие у него
костей.* Но произведенные им случайные исследования по
развитию яйца млекопитающих не удовлетворили его. Поэтому
в 1752 г., т. е. незадолго до перехода Галлера из Геттингена
(1753), где он был профессором, в его родной город Берн,
он договорился со студентом Кюлеманом о постановке исследо-
ваний над беременными самками, у которых можно было бы
точно установить время спаривания, причем исследования эти
должны были производиться, начиная с момента оплодотво-
рения, через определенные промежутки времени. Для этой
цели были выбраны овцы. Кюлеман взял на себя весьма зна-
чительные расходы, связанные с содержанием овец, устанавли-
вал время спаривания и затем доставлял убитых животных
в анатомический зал, где Галлер сам производил исследование.
В жертву было принесено около 40 овец.
Предприятие это, казалось, было хорошо поставлено,
однако оно дало очень неблагоприятные результаты. Галлер знал,
что те пузырьки, которые были задолго до того найдены
в яичнике млекопитающих и названы в честь открывшего их
ученого „граафовыми пузырьками или яйцами", должны ока-
зывать существенное влияние на дальнейшее развитие яйца.
Это вытекало из того, что у животных, которые еще не всту-
* [Сочинение Галлера о развитии куриного зародыша вышло в Ло-
занне в 1758 г. под названием „Sur la formation du coeur dans le Pou-
let" etc.].
316
Глава XII
пили в период течки, эти пузырьки остаются замкнутыми.
Но при беременности один или, если рождается одновре-
менно несколько детенышей, несколько пузырьков оказываются
раскрытыми и заполненными особой желтой массой, так назы-
ваемым „желтым телом". Хотя Галлер с полной определен-
ностью подтвердил все эти еще до него сделанные наблю-
дения, однако он мог распознавать развивающееся в матке
яйцо только на 17-й, а совершенно безошибочно лишь на
19-й день, когда оно уже имеет крупные размеры.
Не больше посчастливилось Галлеру с предпринятыми им
позже исследованиями других животных. Он сделал заклю-
чение, что сперва изливается только жидкость, которая и по-
падает в матку. Здесь она становится слизистой, и лишь дол-
гое время спустя из нее, путем свертывания, образуется яйцо.
В качестве оболочки, которая образуется первой, он даже
считал аллантоис, который, наоборот, является как раз по-
следней. Эта ошибка повела за собой, разумеется, и другие,
но здесь не место распространяться об этом. Но зато важно
запомнить, что, основываясь на авторитете Галлера, ученые
привыкли к мысли, что не только зародышевые оболочки, но
и сам зародыш млекопитающих возникают посредством свер-
тывания из свободной жидкости — наподобие особого рода
кристаллизации. Именно в таком виде преподавался мне
в Дерпте вопрос о возникновении зародыша млекопитающих,
а следовательно и человека.*
Сейчас кажется почти непонятным, почему после Галлера
никто не производил подобного рода исследований. Отчасти,
может быть, отпугивали значительные расходы, связанные
с такими работами, но, главным образом, влиял высокий авто-
ритет Галлера. Его привыкли считать величайшим знатоком
всех вопросов анатомии и физиологии. Он написал тысячи
рецензий, сообщая почти обо всех литературных новинках,
появлявшихся в области указанных дисциплин, и от его сужде-
* Этот взгляд уцелел даже в I томе „Физиологии" Бурдаха (стр. 75
первого издания, 1826). Выпущено лишь слово: „кристаллизация”.
Второй период пребывания в Кенигсберге
317
ния зависело, в первую очередь, получит ли молодой писатель
признание или нет. Кроме того, сам он написал так много,
что во второй половине XVIII и даже в начале XIX в. сказать
„изучать физиологию" значило почти то же, что изучать труды
Галлера.74 Вероятно, никто не решался подумать, что человек,
который так много написал, может быть недостаточно осто-
рожным в своих исследованиях.
Однако далеко не все физиологи придерживались взглядов,
вытекающих из исследований Галлера. Некоторые оставались
при ранее господствовавшем мнении, что граафовы пузырьки
все же являются первичными яйцами и что они как таковые,
т. е. в замкнутом состоянии, вбираются яйцеводами и про-
водятся по ним дальше. Другие оставляли этот вопрос нере-
шенным. В 1797 г. выступил англичанин Крукшенк,75 утверждая,
будто бы он нашел у кролика на третий день после спари-
вания в яйцеводах яйца и что последние имеют значительно
более мелкие размеры, нежели граафовы пузырьки у того же
животного. Вероятно, ему тогда мало поверили, иначе истина
была бы установлена гораздо скорее. Другие исследователи
принимали за первичные яйца млекопитающих различного рода
патологические образования, что приводило к еще большей
неуверенности, чем прежде. Наконец, два французских ученых,
Прево и Дюма,76 снова нашли мелкие ранние яйца у собак
и кроликов. Свое сообщение об этой находке они опубли-
ковали в 1824 г., т. е. лишь за несколько лет до моего
открытия. Но неожиданным было то, что они возражали про-
тив очень малых размеров яиц, какие указал Крукшенк. Наи-
меньшие найденные ими яйца у собаки имели уже один мил-
лиметр (почти 0.5 линии) в диаметре, другие же — от двух
до трех миллиметров (1—1.25 линии). Прево и Дюма
сомневались, чтобы при прозрачности яиц можно было
заметить столь мелкие образования, какие якобы нашел
Крукшенк. Они не представляли себе, таким образом,
что яйца первоначально могут быть непрозрачными и по-
этому видимыми и при гораздо меньшей величине. Пови-
димому, они даже встречали первичные яйца в самом яичнике,
318
Глава ХП
но только не признавали их за таковые именно вследствие
их непрозрачности.
В таком положении дело находилось, когда я приступил
к более углубленному изучению этого вопроса. В 1826 г.
я неоднократно находил в рогах матки и даже в яйцеводах
мелкие прозрачные яйца в 0.5—1.5 линии в поперечнике*
какими их видели Прево и Дюма. Весной же 1827 г. я наблю-
дал в яйцеводах яйца значительно меньших размеров, притом
менее прозрачные и потому более заметные. Я не сомневался,
что это тоже яйца, так как представилось вероятным, что
желточная масса и у млекопитающих первоначально бывает
прозрачной. В апреле или в самом начале мая того же года
я говорил Бурдаху, что теперь я не могу уже более сомне-
ваться, что яйца млекопитающих выходят из яичника готовыми
и что мне очень хотелось бы заполучить суку, которая спари-
валась несколько дней тому назад. Согласно наблюдениям
Прево и Дюма, следовало думать, что к этому времени
у собаки граафовы пузырьки должны быть еще замкнутыми, но
готовыми вскрыться. В то время полагали, что вскрытие
яйцевой капсулы или граафова пузырька непосредственно
зависит от спаривания, что не верно. Случайно в доме Бур-
даха была такая собака, которая давно уже жила у него.
Она была принесена в жертву науке. Когда я вскрыл ее, то
нашел несколько лопнувших граафовых пузырьков, и ни одного
близкого к разрыву. Но когда я, удрученный тем, что моя
надежда снова не оправдалась, рассматривал яичник, я за-
метил жзлтое пятнышко в одном пузырьке, затем в не-
скольких других, даже у многих, но притом всегда лишь
одно пятнышко. Странно, — подумал я, — что бы это могло
быть? Я вскрыл пузырек и, осторожно извлекши пятнышко
ножом, поместил его на заполненное водой часовое сте-
клышко, чтобы рассмотреть под микроскопом. Но как
только я взглянул в него, я отпрянул назад, словно
пораженный молнией, так как ясно увидел очень малень-
кий, резко выраженный желтый желточный шарик. Я должен
был придти в себя, прежде чем набрался мужества снова
Второй период пребывания в Кенигсберге
319
заглянуть туда, так как боялся, не обманул ли меня какой*
нибудь фантом.
Кажется странным, что зрелище, которого ожидаешь
и страстно желаешь, может испугать, когда оно появляется
перед тобой. Во всяком случае здесь было и нечто неожиданное.
Я не представлял себе, чтобы со/ержимое яйца млекопитающих
было бы так похоже на желток птигьего яйца. Так как я при-
менил простой микроскоп с тройной линзой, то увеличение
было умеренное и желтая окраска была заметной; при более же
сильном увеличении и при освещении снизу она кажется чер-
ной. Что меня испугало, так это то, что я увидел перед собой
резко очерченный, окруженный толстой оболочкой, правильной
формы шарик, который отличался от птичьего желтка лишь
наличием плотной, несколько отстоящей наружной оболочкой..
Мелкие непрозрачные яички, найденные мною в яйцеводах,
имели лишь желтовато-белую окраску, несомненно потому,
что желток находился уже в процессе растворения. Более
крупные были уже прозрачны. Я изъял еще несколько таких
нерастворившихся желточных шариков, и их видел также подо-
шедший вскоре Бурдах.
Итак, первичное яйцо собаки было найдено. Оно не пла-
вает в неопределенном положении внутри довольно густой
жидкости граафова пузырька, но прилегает к стенке послед-
него, поддерживаемое широким венчиком более крупных кле-
ток, теряющихся в чрезвычайно нежной внутренней выстилке
граафова пузырька. С тех пор я постоянно находил такие
яйца у всех исследованных мною собак, по крайней мере
в некоторых граафовых пузырьках, до разрыва последних.
Если стенки граафовых пузырьков несколько тоньше, чем
обычно, а в яичнике имеется немного клеточной ткани и жира,
то яйца можно найти без труда и наверняка, но если стенка
пузырька несколько плотнее обычного и, особенно, если
яичник богат соединительной тканью и жиром, то без пре-
паровки мне удавалось различать яйцо лишь очень неясно.
Само собой разумеется, что я продолжал искать яйцо
и У Других млекопитающих, а также у женщины. В этом слу*
320
Глава XII
чае яйцо оказалось более белого цвета, иногда с желтоватым
оттенком. Но у млекопитающих я лишь очень редко мог распо-
знать его снаружи, без вскрытия граафовых пузырьков и без по-
мощи микроскопа, — чаще всего у свиней. Здесь яйцо окрашено
слабее, но если внимательно просмотреть содержимое граафовых
пузырьков под микроскопом, то его всегда можно обнаружить,
даже при очень незрелом состоянии этих пузырьков.
Вскоре я также понял, почему Галлер не нашел яйца
у овцы и вообще заметил эмбриона очень поздно, когда он
достиг уже нескольких дюймов в длину. Яйцо в яичнике овец
очень слабо окрашено, только беловатое, и потому едва рас-
познается. Если, кроме того, исследователю не известно, что
оно прилегает ко внутренней стенке граафова пузырька, то
при осторожном выпускании содержимого пузырька с помощью
тонкого укола яйцо может остаться в пузырьке. Но яйцо
можно найти, если вывернуть пузырек рукояткой узкого
ножичка и заставить содержимое вытечь в часовое стеклышко
с водой. Это яйцо, будучи в матке, а до того — в яйцеводе,
очень быстро впитывает в себя жидкость, имеющуюся в этих
органах. Наружная яйцевая оболочка при этом сильно увели-
чивается и утончается и очень плотно прилегает к стенке
матки. Так как различные выступы, имеющиеся* у овцы в стен-
ках матки, начинают после вхождения туда яйца набухать
и приникать к яйцу, то наружная оболочка яйца почти неиз-
бежно лопается при вскрытии матки и притом тем неизбежнее,
чем скорее после смерти животного вскрывается матка. Если
обождать некоторое время, то отделение удается легче. Эти
явления я особенно часто наблюдал у свиней, у которых
яйцо также очень быстро увеличивается, а наружная его обо-
лочка глубоко внедряется между бесчисленными складками,
которыми усажена у этих животных внутренняя поверхность
матки, и точно так же становится складчатой. Пока яйцо77
еще очень молодо, невозможно отделить его очень нежную
наружную оболочку от всех этих складок, если попытаться
это сделать вскоре после извлечения матки. Гораздо легче
это удается, если обождать несколько часов или полдня.
Второй период пребывания в Кенигсберге
321
Если же яйцо уже велико и, особенно, если вырастающий из
эмбриона и быстро увеличивающийся пузырь, т. е. аллантоис,
достиг наружной оболочки и примкнул к ней, то яйцо оказы-
вается прикрепленным. В таком состоянии оно было уже
давно известно. Желточный мешок, которым обрастает и замы-
кается разжижающийся желток, у жвачных и свиней очень
скоро вытягивается в два очень длинных и тонких отростка.
По середине между двумя отростками образуется эмбрион,
довольно долго остающийся маленьким. Когда он достигает
длины в одну линию, то его без труда можно найти, если
только внимательно искать. Отроги желточного пузыря в это
время еще очень тонки, почти нитевидны и чрезвычайно
нежны, так что их очень легко просмотреть и порвать, если
не знать этого.
После всего сказанного нетрудно себе представить, почему
предприятие Галлера потерпело неудачу. Прежде всего ему не
повезло с выбором животного. Он остановился на овцах,
несомненно потому, что их легче было содержать. Затем он,
вероятно, думал, что вскрытие матки надо производить как
можно скорее, может быть еще тогда, когда она производит
червеобразные движения, довольно оживленные, пока еще орган
сохраняет некоторое количество тепла. Благодаря прежде-
временному вскрытию матки, Галлер неизбежно разрушал на-
ружную оболочку яйца. Осматривая вскрытую матку, он не
мог найти яйца, не подозревая, что наружная оболочка яйца
уже разорвана, так что замеченная им густая жидкость и была
содержимым яйца. Эмбриона же с обоими нежньши отрогами
желточного мешка он мог вначале не заметить или не узнать,
так как эмбрион выглядит в это время как маленькая про-
долговатая подушечка, а нежные отроги, если бы он даже их
и видел, не сумел бы истолковать. Впервые он увидел эмбриона,
когда последний имел уже 6 линий в длину и был снабжен
толстым пупочным канатиком с кровеносными сосудами. Для
нас это несколько странно и объясняется тем, что в то время
еще не привыкли к тонким исследованиям. Кроме того, Гал-
лер и раньше и позже вскрывал также сук и самок других
21 Автобиография К. Бэра
322
Глава XII
млекопитающих и пришел к выводу, что и яйцо и эмбрион
образуются лишь долгое время спустя после спаривания,
а до этого в матке находится только вязкая жидкость.
Таким образом Галлер имел несчастье благодаря своему
авторитету пустить в ход ложные представления. Этим пред-
ставлениям, которые сделались господствующими, следует,
несомненно, приписать то обстоятельство, что нахождение Крук-
шенком в яйцеводах кролика совсем маленьких яичек, которые
не могли быть граафовыми пузырьками, не повлекло за собой
повторных исследований, чтобы выяснить место их зарождения.
Этому могла способствовать также и принимавшаяся в тече-
ние долгого времени „теория вложения", согласно которой
все последующие поколения якобы содержатся в преформи-
рованном виде в яичниках предков, но в таких бесконечно
малых размерах, что их нельзя распознать. Эту идею достой-
ного Боннэ,78 который считал, что он прославляет этим мощь
и искусство творца, смело оспаривал Вольф,79 а затем она
была забыта. Однако представление о чрезвычайно малой
величине зародышей, повидимому, сохранилось, так как никто
не использовал возможности найти яйцо у самых мелких
млекопитающих, и ученые, вероятно, мечтали о слонах и китах.
Но в этом отношении дело обстоит как раз наоборот. Как
раз у ежей и мышей я видел яички в граафовых пузырьках,
не вскрывая последних, при небольшом увеличении.
Как бы то ни было, до моих исследований не было вы-
яснено, что яйцо млекопитающих до оплодотворения и даже
задолго до созревания уже образовано в яичнике, а именно
внутри граафова пузырька. И только Прево и Дюма, как
выше сказано, как будто видели такое яйцо, в том числе
и у собаки, но не приняли его за таковое. Эти исследова-
тели пишут, что двукратно находили при вскрытии граафова
пузырька маленькое сферическое тельце, диаметром в мил-
лиметр, отличавшееся, однако, от яиц, найденных в яйцеводах,
значительно меньшей прозрачностью. Повидимому, они не
считали, что первоначальное содержимое яйца должно пред-
ставлять желточную массу, которая в яйце млекопитающих
Второй период пребывания в Кенигсберге
323
может быть такой же непрозрачной, как и в яйце птиц. Более
того, они призывают даже к повторному исследованию во-
проса об отношении истинного яйца к граафовым пузырькам,
Помимо того, указанный размер (в один миллиметр в диа-
метре) для яйца слишком велик.
Таким образом, яйцо млекопитающих является, по сути
дела, желточным шаром, как и птичье яйцо, но только го-
раздо меньшего размера. Оно имеет у собаки, если брать
в расчет только желточный шар, без слегка отстоящей на-
ружной оболочки, менее */20 линии в диаметре, вместе же
с последней — около Vio линии. Желточная масса у боль-
шинства животных представляется беловато-желтой или жел-
товато белой; у собаки же и, вероятно, у других хищных —
желтой. Бросающаяся в глаза мелкость яиц, очевидно, стоит
в связи с тем, что эти яйца очень быстро впитывают жид-
кость, появляющуюся в яйцеводах и рогах матки, как только
яйца туда попадут. Сперва яйца плавают в этой жидкости,
но вскоре на них образуются маленькие ворсинки, которые
как бы врастают в матку и навстречу которым от матки
отрастают отвечающие им выросты. После этого секреция
со стороны материнского тела становится еще сильнее, но
и всасывание со стороны яйца оказывается настолько энер-
гичным, что все, что выделяется, сразу же и воспринимается;
сосуды той и другой стороны ветвятся рядом друг с другом,
не переходя, однако, одни в другие. Таким образом яйцо,
а затем и эмбрион кормятся матерью через посредство заро-
дышевых оболочек.
У птиц все это происходит совершенно иначе. Как только
яйцо снесено, оно уже не может получить от матери мате-
риала для питания, но получает только тепло. Поэтому оно
должно заключать в себе, в качестве приданого, все необхо-
димые для образования цыпленка вещества. Это осуществля-
ется таким образом, что масса желточного шара, образую-
щаяся в яичнике, имеет необычайно большие размеры, и во-
круг этого желточного шара отлагается, во время его прохожде-
ния через яйцеводы, большое количество белка, который
21*
324
Глава XII
потом также используется для питания зародыша. Под конец
вокруг всего этого образуется твердая известковая скорлупа.
Яйцо готово, но оно содержит лишь зародыш, но не сформи-
рованный эмбрион. Яйцо же млекопитающих готово лишь
тогда, когда эмбрион готов к рождению.
В различных отрядах млекопитающих яйца при своем даль-
нейшем развитии сильно отличаются как по внешней форме,
так и по характеру оболочек, но об этом мы не можем здесь
говорить подробнее.80 Достаточно указать, что все эти осо-
бенности определяются формой матки.
После сказанного я полагаю, что имею право приписать
себе открытие истинных обстоятельств, имеющих место при
зарождении млекопитающих, включая и человека. Охотно
признаю, что я обязан в этом деле не столько моей напряжен-
ной исследовательской работе или остроте моего ума, сколько
остроте моего зрения в молодые годы, а также тем взгля-
дам, к которым я пришел во время моих исследований по
развитию цыпленка. Мои глаза, которые вследствие их бли-
зорукости доставляли мне в обыденной жизни немало непри-
ятностей, сослужили мне при анатомических работах верную
службу, позволяя отлично различать мелкие подробности.
Однажды я поставил опыт в котором приняли участие, при-
мерно, 20 моих слушателей, и нашел среди них только
одного, глаза которого я предпочел бы своим, так как он мог
также хорошо видеть вблизи, не будучи при этом близо-
руким.
Особенно хорошо развита была у меня способность вполне
уверенно различать при исследовании полупрозрачных пред-
метов наклоны плоскостей по различным их оттенкам, что
мне очень пригодилось при исследовании яиц рыб. В каче-
стве примера выносливости моего зрения мне припоминается
такой случай. Однажды (в позднее время) я не менее двух
недель подряд наблюдал непрерывно дробление черных яиц
батрахий. Но когда я попросил их зарисовать, то рисовальщик
(он — же гравер по меди) через два дня настолько утомил
глаза, что должен был оставить работу. Особенно верную
Второй период пребывания в Кенигсберге
325
службу сослужил мне мой левый глаз. Но вот уже 20 лет,
как он стал слабее и теперь дает лишь очень мутное изо-
бражение даже для более крупных объектов. Он отслужил
свою службу.81
Полученное мною в результате исследования куриных
зародышей убеждение, которое я применял в качестве апри-
орного мнения, состояло в том, что я представлял себе вся-
кое видимое при развитии новообразование как преобразова-
ние (Umbildung*) (стр. 307—309). Оно облегчило мне находку
организованного яйца и нашло в этом прекрасное подтвержде-
ние своей правильности. С тех пор я не мог отрешиться от
взгляда на всякое размножение как на преобразование уже
ранее организованной части и развивал этот свой взгляд
и позднее — в своих публичных выступлениях, частью напеча-
танных (например в „Reden“)« Яйца низших животных, правда,
часто бывают прозрачными. Однако их содержимое ни у одного
животного, насколько мне известно, не является совершенно
жидким, так что и здесь его надо считать организованным.
Отсюда следует, что яйцо представляет собой организован-
ную часть материнского тела, для которой почти всегда не-
обходимо воздействие мужского воспроизводящего вещества,
чтобы при наличии благоприятных условий развиться согласно
типу данного животного.
Но каким образом мужское воспроизводящее вещество
вызывает эту способность к развитию, т. е., иными словами,
делает самостоятельным яйцо, которое до того представляло
собой лишь часть организма и как таковая должно отмереть,
если не будет оплодотворено, — это, разумеется, остается
еще невыясненным, так же как и тот путь, каким происходит
передача развивающейся новой особи отцовских признаков.
Однако к моим взглядам прибавилось и много нового, в част-
ности по поводу взгляда, что выхождение яйца у млекопи-
тающих совершенно не связано со спариванием, но частично
зависит от появления течки и от связанного с ней возбужде-
ния яичника. Не думаю, чтобы спаривание не оказывало в этом
случае никакого влияния, как это иногда утверждают, так как
326
Глава XII
хотя содержащиеся в изоляции самки птиц иногда и несут
яйца, но очень редко, причем это касается таких птиц, у ко-
торых одомашнение не изменило их естественной обстановки.
В этом отношении птицы и млекопитающие не могут слишком
сильно отличаться. У последних после течки также изредка
наблюдаются желтые тела, как признак того, что граафовы
пузырьки освободились от своего содержимого, хотя спари-
вание и не имело места. Однако после спаривания желтые тела
встречаются гораздо чаще. Поэтому я не могу сомневаться в
том, что выхождению яиц, которое зависит только от яичника,
в значительной мере содействует спаривание. Что же касается
оплодотворения или способности яйца к самостоятельному
развитию, то в конечном итоге бесчисленных исследований,
к которым я ничего существенного добавить не могу, было
установлено, что оно вызывается только путем непосредствен-
ного соприкосновения яиц с мужским началом. Поэтому при-
веденные выше (стр. 308) наблюдения, что у некоторых ба-
бочек, а также у пчелиной матки для развития трутней не
требуется оплодотворения, остаются неразрешенной еще за-
гадкой.
Общий результат моих исследований по развитию живот-
ных должен быть, как видно из сказанного, совершенно иначе
сформулирован, чем результат, полученный Вольфом. Однако
это различие является по существу не таким большим, как
кажется. Вольф имел в виду преимущественно господство-
вавшую в его время теорию преформации или вложения за-
родышей, согласно которой зародыш уже с самого начала
находится готовым в яйце, но он — столь малых размеров,
что его нельзя различить. Вольф много и успешно боролся
против этого взгляда, называя эту теорию „теорией эволю-
ции" и противопоставляя ей принцип „эпигенеза", т. е. дей-
ствительного новообразования всех частей тела и всего заро-
дыша в целом. В этом взгляде он явно зашел слишком далеко.
Верно то, что ни голова, ни ноги, ни другие отдельные части
тела вообще не имеются заранее, но формируются. Однако
становление их происходит не путем полного новообразова-
Второй период пребывания в Кенигсберге
327
ния, но путем преобразования уже существующего. Слово
„эволюция" (образование) мне кажется поэтому более подхо-
дящим для обозначения этих процессов, чем слово „эпигенез"
(новообразование). Телесная организация не является заранее
предобразованной (преформированной), но ход развития отве-
чает полностью тому процессу, который проделали родители.
Таким образом, заранее предопределено как раз нечто невиди-
мое, а именно—ход развития, и он-то и приводит, при очень
незначительных вариациях, к тому же результату, к какому
привел и ход развития родителей. Поэтому можно сказать,
что жизненный процесс идет непрерывно через весь ряд по-
колений— от предков к потомкам. Лишь временами (именно
при образовании яиц) он приостанавливается и создает новые
индивиды, и после оплодотворения вновь начинает свой путь.
При образовании же побегов этот процесс продолжает свой
ход, поскольку побеги, будучи отделены от материнского тела
для самостоятельной жизни, начало последней получили не
самостоятельно, но от тела родоначальной особи. Чем ниже
организация живой особи, тем в большей степени размно-
жение является лишь продолжением индивидуальной жизни,
так что на наиболее низких ступенях жизни рост непосред-
ственно переходит в деление, дающее несколько особей.
В те времена не сомневались в том, что, наряду с ука-
занным способом размножения, основанным на преобразова-
нии, существует еще и другой способ, когда более просто
устроенные организмы возникают наново и дают начало но-
вым рядам размножений. Теперь подобное представление о
первичном зарождении, без участия родителей, стало в высо-
кой степени проблематичным, и громадное большинство есте-
ствоиспытателей наших дней считает его совершенно опро-
вергнутым, хотя кое-какие затруднения и остаются неразре-
шенными, главным образом вопрос о том, как же следует
представлять себе начало существующих стволов или возни-
кающих рядов. Во всяком случае мы теперь знаем, что и за-
родыши млекопитающих возникают не из некоторой жидкости
путем ее свертывания, а путем преобразования имеющегося
328
Г лава XII
уже организованного тела. Если бы ученые придерживались
прежнего взгляда на возникновение зародышей млекопитающих
и человека из жидкостей, то вряд ли так легко был бы от-
брошен другой взгляд — о зарождении простейших организ-
мов из различных настоев.
Я долго задержался на этом предмете, так как не хочу
скрывать, что и посейчас испытываю чувство радости, что
сделал это открытие, хотя охотно признаю, что здесь было
больше счастья, чем заслуги. Я решил поскорее его опубли-
ковать и быстро набросал сообщение в форме благодарствен-
ного обращения к Петербургской Академии, избравшей меня
своим членом-корреспондентом, под заглавием „De ovi mam-
malium et hominis genesi epistola" [„О происхождении яйца
млекопитающих и человека"]. В середине июля 1827 г. я по-
слал эту работу издателю Л. Фоссу в Лейпциге. Поскольку
нужно было выгравировать на меди только одну простую
таблицу, то я не сомневался, что статья появится в течение
указанного года, тем более, что текст составлял немного
страниц. Я намеревался представить работу, ввиду ее содер-
жания, также и на большой конкурс, который происходил
в Париже в конце каждого года. Однако гравер прервал эту
работу и взялся за другие заказы, поэтому мое сочинение
было напечатано лишь в январе 1823 г., хотя на заглавном
листе и стоит 1827 г. В Париж моя работа поспела, вероятно,
только в конце января. В ответ я получил только лаконичное
„trop tard" („слишком поздно"), — ответ, ставший впоследствии
столь роковым для Орлеанского дома.82 Вообще вначале эта
книга причинила мне больше досады, нежели радости. Я на-
меренно избрал заглавие „О происхождении яйца млекопи-
тающих и человека", чтобы сразу, с первой же строки, по-
казать, что я не только открыл и человеческое яйцо, но что
я отношу также и к последнему все мои общие высказыва-
ния. Когда я переписал заглавие начисто перед отправлением
в печать, на меня снова напало сомнение, так что я счел
более целесообразным человека вычеркнуть. „Ведь тебя будут
упрекать в смехотворной тавтологии, тебя будут спрашивать,
Второй период пребывания в Кенигсберге
329
неужели же ты не знаешь или сомневаешься, что человек
также относится к млекопитающим. Но такой упрек будет
для тебя менее чувствительным, — говорил я самому себе,—
по сравнению с тем, что кто-нибудь выступит и хвастливо
заявит, что он нашел у человека яйцо, которое ты наблюдал
только у животных". Поэтому я оставил заглавие в его перво-
начальном виде.
Однако от своей судьбы не уйдешь. Первым печатным
отзывом на мою работу было заявление некоего анонима
в одном немецком журнале, который намекал, что один фран-
цуз (полагаю, что это был Velpeau) доказал наличие яйца,
обнаруженного мною у животных, в яичнике женщины. Немец-
кий автор этого сообщения, с его взором, устремленным на
Париж, не заметил того, что было напечатано на титуле лейп-
цигского издания. Итак, слово „homo" не помогло. Может
быть, я должен был бы написать „femina"? Министр Альтен-
штейн, которому я, согласно установленному обычаю, пре-
проводил один Экземпляр, ответил мне, что он рад, что я сно-
ва нашел в яичнике яйцо млекопитающих. Для него, оказы-
вается, в моей работе не было ничего нового. Среди учреждений,
рецензирующих книги, в течение всего 1828 г. царило altum
silentium [полное молчание]. Мне это особенно не бросилось
в глаза, так как зачастую проходит почти целый год, прежде
чем появится где-нибудь указание на новую работу, особенно
на работу человека, еще мало известного. Но зато мне бро-
силось в глаза, что в сентябре указанного года, при моем
посещении съезда естествоиспытателей в Берлине, ни один
из присутствовавших анатомов, с которыми я познакомился,
ни словом не обмолвился о моем сочинении. А ведь оно вышло
уже в середине января и не могло остаться совершенно неиз-
вестным. Кроме того, кое-кому, хотя и немногим, я его разо-
слал. Помимо этого, опасаясь, что моя статья изложена сли-
шком кратко, я опубликовал подробные комментарии к ней
в журнале Гейзингера „Zeitschrift fur organische Physik" (1828).83
На берлинском съезде я из гордости или из тщеславия
не хотел начать разговор первым. Может быть, мою работу
330
Глава XII
считали простым хвастовством или грубым заблуждением?
Или же появление ее было слишком незначительным обстоя-
тельством, чтобы на нее стоило тратить слова? Этого я, дей-
ствительно, не знал. Однако еще в 1821 г. Геттингенское
научное общество объявило премию за выяснение условий
образования яйца млекопитающих, а в 1824 г. присудило эту
премию работе Гаусмана, который сообщил, что яйцо возни-
кает долгое время спустя после спаривания — из жидкости.
Казалось бы, что работа, которая совершенно противоречит
этому взгляду, заслуживает все же внимания. Я вполне до-
пускал, что старые ученые не станут читать моего сочинения
или, во всяком случае, не станут беспокоить себя изменением
своих взглядов. Но молчали также и молодые, это мне бро-
силось в глаза. Наконец, в последний день съезда, мне задал
вопрос А. Ретциус,84 т. е. швед, а не немец: „Не можете
ли Вы нам показать яйцо млекопитающего в яичнике?*.
„С удовольствием, — отвечал я, — если сумею достать суку*.
Сучка была найдена у служителя анатомического кабинета,
и в послеобеденное время состоялась демонстрация. Присут-
ствовало довольно много молодых анатомов, не считая Рет-
циуса, Иоганна Мюллера, Эрнста Вебера, Пуркинье и других —
знакомых и незнакомых. Но коварная судьба, казалось, хотела
сыграть со мной штуку. Собака служителя была настолько
тучна, что у нее повсюду отложилась масса жира, в том числе
и на яичнике. Граафовы пузырьки выступали лишь очень
неясно. Жир ли был здесь причиной, или мною овладело
некоторое замешательство, но сперва я не мог различить
ни одного яйца без вскрытия пузырька, чего со мной никогда
не случалось. Наконец, мне удалось различить одно яйцо,
которое едва просвечивало, и благополучно перенести его под
микроскоп. Насколько я мог заметить, моя демонстрация
всех убедила. До этого было, вероятно, много сомнений.
Во всяком случае я уверен, что никто до того времени
не пробовал найти этот желточный шар, это яйцо. Может
быть такую операцию считали слишком трудной, чего отнюдь
нельзя сказать.
Второй период пребывания в Кенигсберге
331
Из рецензий, полученных мною в 1829 г., первая принад-
лежала доктору Плагге (в „Hecker’s Annalen", 1829), который
весьма решительно приписал открытие яйца млекопитающих
самому себе. Для подтверждения своих претензий он выпу-
стил вскоре после этого еще одну статью с рисунком („ Me-
ckel’s Archiv", 1829). Из рисунка видно, что он полагал, будто
нашел первичное яйцо с тремя отстоящими друг от друга
оболочками в раскрывшемся граафовом пузырьке, в котором
полностью развито „желтое тело". Но „желтое тело" обра-
зуется только после того, как настоящее яйцо выделено.
Д-р Плагге призывал меня в этой статье обратиться к истории,
чтобы убедиться в том, что Грааф85 уже нашел истинное
яйцо в самом месте его образования. При этом Плагге со-
жалел, что он сам не имеет возможности сравнить работу
Граафа с моей. Я так усердно приобретал старые работы
по истории развития, что у меня были два экземпляра „Opera
omnia" Граафа. Тогда я послал один экземпляр д-ру Плагге,
подчеркнув все те места, которые показывают, что Грааф
принимал за настоящие яйца — пузырьки, названные потом его
именем. Ведь по этой причине их и назвали „ovula Graafiana".
Позднее, после возражений Галлера, они сделались простыми
vesicula, т. е. просто пузырьками. Но все же в притязаниях
Плагге заключалось признание того, что яйцо преформиро-
вано.86
Вскоре после этого появились и другие рецензии: Пур-
кинье— в „Ежегоднике научной критики", двух анонимов —
в „Лейпцигской литературной газете" и газете, издававшейся
в г. Галле, а позднее — и другие рецензии, которые не отри-
цали открытия и более или менее признавали его важное
научное значение. Кроме того вскоре появились и подтвер-
ждения моего открытия. Так, Прево в 16-м томе „Annales des
sciences naturelies" за 1829 г. дал совершенно правильное
описание яйца в яичнике коровы: оно было непрозрачно,
прилегало к стенке граафова пузырька и имело */8—г/з мм
в диаметре. Автор не сомневался, что оно попадает в матку
через яйцевод и вбирает в себя влагу. Он не преминул также
332
Г лава XII
упомянуть, что это образование является тем самым яйцом,,
которое он прежде видел у собак, но при этом забыл только
сказать, что раньше он не считал это образование яйцом
и определил величину его поперечника у собаки в 1 мм и что
позднее его нашел и признал за яйцо другой» Не указал
он, что его коллега Дюма в 1827 г. описал выхождение из
яичника пузырька, наполненного жидкостью. Впрочем, на
Францию я не могу быть в общем в претензии. В „Бюлле-
тене медицинских наук" („Bulletin des sciences medicales"}
Феррусака уже в 1828 или 1829 г. появилось весьма тор-
жественное сообщение о том, что проблема, которую стара-
лись разрешить в течение столетий, теперь является решенной.
С этой статьей я ознакомился лишь совсем недавно. Вспо-
минаю я также о признании моего открытия со стороны
Коста,87 но хронологического порядка более поздних одо-
брительных отзывов мне уже не упомнить, да и отыскивать
их было бы совершенно излишним трудом. Во всяком случае,
ко времени моего отъезда из Кенигсберга в Германии их
появилось немного. Сомнения, повидимому, еще долго не
исчезали, поскольку Гаусман, директор ветеринарной школы
в Ганновере, еще в 1840 г. выпустил из печати в расши-
ренном и дополненном виде свою премированную работу,
в которой он отрицает преформацию яйца млекопитающих.88
Он разыскал теперь яйцо в яичнике и также называет его
„ovulum", однако не считает его за истинное яйцо, так как
оно якобы растворяется и лишь по истечении 19—23 дней,
в зависимости от вида животного, образуется настоящее
яйцо, которое сразу же оказывается состоящим из всех обо-
лочек, зародыша и кровеносных сосудов!! Это было, насколько
мне известно, последним покушением, направленным протиз
ovulum praeformatum.
Что касается до возражений и поправок, то я хочу лишь
отметить, что уже Пуркинье в вышеупомянутой рецензии выска-
зался против одного моего истолкования, но не наблюдения.
Он заметил в яйце курицы, еще во время нахождения в яич-
нике, маленький, совершенно прозрачный пузырек, в центре
Второй период пребывания в Кенигсберге
333
беловатого пятнышка, на месте которого потом появляется
насед. Пузырек этот во время прохождения яйца по яйце-
воду исчезает. Но он имеет, повидимому, весьма важное отно-
шение к делу образования новой особи, так как находится
как раз на том месте, где позже появляется насед или заро-
дыш. Я исследовал незрелые яйца других животных, стоящих
ниже млекопитающих, и нашел такой пузырек всюду, за исклю-
чением совершенно молодых яиц, притом обнаружил его у самой
поверхности или по крайней мере очень близко от нее.
В таком же точно отношении находится яйцо млекопитающих
к граафовому пузырьку. Я полагал таким образом, что яйцо
млекопитающих, которое также заключено в кружок своеобраз-
ных клеток и прижато к стенке граафового пузырька, может
по своему происхождению рассматриваться как упомянутый
выше зародышевый пузырек, который, однако, воспринял все
свойства полноценного яйца, или, другими словами, что гра-
афов пузырек из своего зародышевого пузырька развивает
полноценное яйцо. Пуркинье заявил себя противником такого
взгляда, а за ним последовали и другие, даже большинство.
Сознаюсь, что не могу еще полностью отрешиться от
этого взгляда, но замечу, что он был высказан только quoad
genesin, на основании способа развития, так как на протяжении
всего моего сочинения, а также в комментариях совершенно
определенно высказано, что я рассматриваю яйцо млекопитаю-
щих сообразно его функции как истинный желточный шарик,
заключающий в себе все необходимое для оплодотворения.
Переведем это на язык клеточной теории! Птичье яйцо, как
и яйца большинства животных, представляет собой клетку,
которая содержит в себе другую, значительно меньшей вели-
чины. Желточное вещество скопляется здесь в большой мате-
ринской клетке, и этого вещества откладывается много, по-
скольку оно является первой пищей зародыша. В яйце млеко-
питающих откладывается очень мало пищевых веществ в форме
желтка, так как материнский организм постоянно снабжает
эмбриона новым питательным материалом. Если допустить,
что желток отлагается здесь во внутренней клетке, то перво-
334
Глава XII
начальное сходство (клетка в клетке) увеличивается.89 Ведь
клеточная теория изыскивает даже отдаленнейшие сходства
и называет клетками даже маленькие комочки, которые не имеют
ни полости, ни оболочки. Ясно, что я принимаю этот взгляд
лишь как истолкование, которое облегчает мне понимание
генезиса. Без него я должен мыслить граафов пузырек с его
жидкой частью как новообразование, которое отсутствует
у животных, не принадлежащих к млекопитающим. Ведь суще-
ствует же у нас принцип, согласно которому мы сводим нахо-
димые позже различия к первоначальному единству. Почему же
здесь применение этого принципа неправильно?
Я сделал потом одно наблюдение, которое как будто бы
наглядно показывало возможность изменения функций этих
вложенных одна в другую клеток. Я не раз ставил опыты
с оплодотворением зрелых яиц морских ежей. Но вот я полу-
чил голотурию, яйца которой мне показались довольно зре-
лыми, хотя находились еще в яичнике, и произвел на них
опыты с оплодотворением. Каждое яйцо состояло из крупной
клетки и другой — значительно меньшей клетки, включенной
в первую. Обе клетки имели довольно прозрачное содержимое.
Меньшую клетку я не задумываясь стал рассматривать как
аналогичную зародышевому пузырьку. К моему изумлению,
делилась именно эта меньшая клетка, притом совершенно
правильно, на четыре части. К сожалению, проследить этот
процесс дальше я не мог, так как яйца вскоре погибли. Однако
я не хочу никому навязывать своего мнения. Ведь это только
мнение, но, как мне кажется, весьма естественное, которое
нисколько не умаляет значения яйца млекопитающих, как
не является умалением человеческой руки, когда мы говорив,
что концевая часть крыла птицы соответствует кисти руки чело-
века.
Несколько лет спустя после появления моего сочинения
считалось крупным открытием, что в яйце млекопитающих
был найден зародышевый пузырек или клетка. Нацело он,
конечно, не мог ускользнуть от моего внимания. В различных
местах своего сочинения я упоминаю о полости в желтке яиц
Второй период пребывания в Кенигсберге
335
млекопитающих. Так, в комментариях (журнал Гейзингера, II,
стр. 138) значится: „Яичко состоит из внутренней темной,
крупнозернистой, округлой массы, кажущейся сплошной,
но при внимательном рассмотрении позволяющей все же раз-
личить маленькую полость". К этому добавлено замечание:
„В период спаривания эта полость в зрелом яичке является
очень ясно заметной". В моем сочинении „Epistola" et cet.
в средней части рисунка (IX) эта полость также ясно изобра-
жена. Мне кажется, что можно было бы и даже должно
было бы обратить на это внимание. Если я не назвал эту
полость „клеткой", то так получилось лишь потому, что уче-
ние Шванна о клетке появилось на свет позже.
От всякого самовосхваления я держался подальше. Тем
не менее, много позже, примерно после 1840 г., когда настала
эпоха разносторонних, длительных и основательных исследо-
ваний над наиболее ранними стадиями развития человека
со стороны таких ученых, как Рейхерт,90 Бишоф,91 Ремак,9*
Келликер, и когда мои работы могли рассматриваться уже
только как первый камень, о них вспоминали с такой благо-
желательностью и уважением, что я чувствую себя чрезвы-
чайно тронутым и тем охотнее признаю, что имел счастье
бросить в этот мрак лишь один луч света. То обстоятельство,
что я дал толчок к столь солидным исследованиям, было для
меня в мои преклонные годы более чем щедрым воздаянием
за долгое непризнание. Я не в состоянии полностью оценить
все эти новые работы, да это и не является моим намерением.
Но я не могу все же удержаться, чтобы не принести здесь
задним числом извинение, которое должен был бы, конечно,
принести еще 20 лет тому назад. Проф. Бишоф, проследив-
ший развитие млекопитающих, начиная с яйца, в целом ряде
прекрасных („admirable" — как сказали бы англичане, привык-
шие в своих похвалах к более решительным выражениям, чем
немцы) монографиях, удивляется, что я не видел деления
желтка в ранних стадиях. Конечно, я видел это деление
и довольно часто, но, разумеется, в 1827 г. это было очень
неясно, так как желточные шары, обнаруженные в яйцеводах,
336
Г лава XII
показывали лишь бороздчатый край, вероятно вследствие того,
что деление зашло уже далеко. Однако после 1830 г. я не-
однократно наблюдал такое деление в более ранних стадиях,
когда оно было видно очень ясно. Правда, я не видел деле-
ния на две части, но видел вполне определенно деление
на четыре части и такое, при котором я насчитал шесть частей,
но где их могло быть и восемь. Но я считал все такие яйца
либо поврежденными, либо уродливо образованными. Также
я выбрасывал искусственно оплодотворенные яйца рыб, пола-
гая, что они находятся в процессе распада, если замечал
на их поверхности пару крупных выступов, а вскоре затем
и четыре выступа, так как и неоплодотворенные яйца обра-
зуют всякого рода бугры.93 Конечно, это было заблуждением
с моей стороны, и вина в этом деле лежит на том, кто позже
показал на лягушке деление желточного шара, но только
в 1834 г. напечатал об этом в „Мюллеровском архиве".94
На яйцах, которые приходится видеть лишь единично и кото-
рые нельзя было проследить в процессе их преобразования,
как, например, ранние яйца млекопитающих, трудно разгадать
этот процесс, пока не был прослежен полностью весь ряд
преобразований. Этим виновником являюсь, конечно, я само-
лично, если не изменяет мне память, ибо те борозды на яйце
лягушки, которые были описаны и частью, притом очень
неверно, зарисованы Прево и Дюма, не давали возможности
разъяснить дело. Доказательство, что упомянутый желточный
шар делится, было моей почти последней работой в Кенигс-
берге. Мы вернемся к ней позже. Деление одного только
зародышевого слоя, без участия остального желтка, как это
имеет место у рыб, доказали после меня другие.
Однако довольно говорить о примордиальном яйце млеко-
питающих и о последующих событиях, имеющих непосредствен-
ное к этому отношение. Прежде чем перейти к судьбе моих
статей в „Физиологии" Бурдаха, я хочу вкратце упомянуть
о других моих работах, также относящихся к млекопитаю-
щим и опубликованных до 1829 г., поскольку обещанные
Бурдаху статьи не касались этого класса животных. Еще
Второй период пребывания в Кенигсберге
337
до появления „Epistola" я опубликовал статью о живорожде-
нии у животных (Meckel’s Archiv, 1827, стр. 568—576) и одно-
временно другую — о жабрах и жаберных сосудах зародышей
позвоночных (Meckel’s Archiv, 1827, стр. 556—568). За ней
последовала еще одна, касающаяся преимущественно жабер-
ных щелей у млекопитающих, в том же „Архиве" (1828,
стр. 143—148). В этой статье подтверждается замечательное
открытие Ратке о существовании временных жаберных щелей
у воздуходышащих позвоночных и даются дополнения каса-
тельно образования сосудов, причем в первую очередь имеют-
ся в виду млекопитающие, другие же классы используются
для сравнения.95
После появления моей статьи о яйце млекопитающих,
посвященной Петербургской Академии Наук, я объединил
мои наблюдения над развитием млекопитающих, в частности
о главнейших различиях в форме и распределении кровенос-
ных сосудов, в один труд, приуроченный к юбилею заслужен-
ного анатома Земмеринга и носящий заглавие: „Исследования
над соединениями сосудов матери и плода у млекопитающих"
(К юбилею Самуила Томаса Земмеринга. Лейпциг, у Фосса,
1828, fol). Здесь довольно подробно и, как мне кажется, точно
описано яйцо свиньи, у которого наружная оболочка до того
времени считалась гладкой, на деле же она усажена складками
и ворсинками, содержащими разнообразные сосудистые сети.
Здесь же изложена более подробно и более связно, чем было
сделано до того, история так называемых „дивертикул", лишен-
ных ворсинок и усаженных лишь отмершими сосудами. Я пока-
зал при этом, что развитие сосудистых сетей в хорионе обус-
ловлено, повидимому, своего рода притягательным действием
противолежащей поверхности матки. На внутренней поверх-
ности матки я ясно видел, даже невооруженным глазом, мелкие
отверстия, являвшиеся устьями длинных извитых канальцев.
Согласно толкованию, данному позже Э. Вебером, они пред-
ставляют собой протоки желез, о чем я не берусь судить,
поскольку сам не имел случая произвести соответственные
наблюдения. В то время я был склонен принимать наличие
22 Автобиография К. Бэра
338
Глава XII
непосредственной связи сосудов плода с сосудами матки,
причем принятое мною предварительное название „сосущие
жилы" (Saugadern) было выбрано мною неудачно.
В связь сосудов, хотя ее и не удавалось обнаружить, я
верил потому, что другие ученые описывали довольно значи-
тельные открытые устья вен на внутренней поверхности чело-
веческой матки; также получалось на основании моих собствен-
ных наблюдений над сосудами яйцеводов у несущихся кур,
путем инъекции, когда инъицированная масса выступает через
имеющиеся отверстия в расширении нижней части яйцевода
(Lege). Об этом наблюдении, сделанном мною попутно, я
нигде определенно не упоминал, так как предполагал иссле-
довать это явление подробнее, что не пришлось, однако,
сделать. Рекомендую молодым ученым заняться этим вопросом
более основательно. Полагаю, что по вопросу об образовании
крови и сосудов в хорионе яйца жвачных я произвел точные
наблюдения. В более молодых ворсинках котиледонов плода
я нашел полости, которые наполнялись при инъекции через
сосуды хориона и в которые переходят сосудистые сети вор-
синок. Поскольку эти полости при жизни должны быть запол-
нены кровью, я назвал их „кровяными озерками" (Blutseen).
Повидимому, маленькие кровяные озерки не имеют каких-либо
стенок и до известной степени соответствуют лишенному
стенок кровяному кругу куриного яйца. Насколько я знаю,
новым фактом является также обнаружение мною мелких,
звездообразно расположенных ворсинок хориона между круп-
ными котиледонами. Но я более всего был удивлен, когда
нашел, что окончания кровеносных сосудов переходят из матки
в ворсинки котиледонов плода, пока последние не достигли
еще своего полного развития, но лишь распространяются
по поверхности, приближаются к кровеносной сети плода
и проходят близ нее, однако никогда в нее не впадают.
По крайней мере ворсинки плода после слабой мацерации
высвобождались из котиледонов матки. Из всего этого сле-
дует, что кровеносные системы матери и зародыша взаимно
притягиваются, ко, достигнув определенной близости, вероятно
Второй период пребывания в Кенигсберге
339
после состоявшегося обмена веществ, вновь отходят друг
от друга. Поэтому я счел возможным озаглавить мою работу
как исследование о связи сосудов матери и плода. Карус
в своей рецензии осудил меня за это, так как в независимости
кровообращения обеих сторон уже нельзя было сомневаться.
Однако никто еще не указал, что кровеносная система матери
в своих конечных разветвлениях действительно проникает
в наружные части плода, но, тем не менее, остается изоли-
рованной от кровеносной системы последнего. Другой сделан-
ный мне упрек состоял в том, что у меня не везде нарисованы
соответствующие переходы артерий в вены; но я зарисовывал
лишь то, что я мог ясно видеть. У развитого плода собаки
было совершенно невозможно добраться до хориона без много-
численных разрывов.86
Занимаясь писанием обещанных Бурдаху статей зимой
1826/27 г., я живо почувствовал узы, которые наложил на себя,
включившись в план работы другого лица, при наличии уже
готовой схемы его труда. Историю развития цыпленка и лягушки
я должен был излагать в хронологическом порядке. Это одно
уже стесняло меня, так как истолкование наблюдаемого про-
цесса часто приходит лишь позже. Тем не менее я согласился
на это при условии, что развитие лягушки будет описано
мною только по периодам, так как продолжительность этих
периодов может быть очень различной в зависимости
от количества тепла, а позже от количества пищи. По этсй
причине развитие нашей обыкновенной лягушки (Rana
temporaria) в комнатных условиях сперва идет гораздо
быстрее, чем на воле, где в наших широтах вода бывает
по ночам очень холодной. Позднее же развитие в при-
родных условиях протекает быстрее, чем в комнате. Но пере-
давать о наблюденных фактах в форме простого сообщения,
без высказывания общих взглядов, я считал совершенно не-
возможным. Весь мой подход к исследованиям, мой способ
рассматривать вещи были проникнуты общими воззрениями,
частью заимствованными, частью приобретенными мною путем
собственных наблюдений.97 Действительно, не излагая таких
22*
340
Г лава XII
воззрений, которые потом могут либо подтвердиться, либо
отпасть, придется вести изложение приблизительно в том
духе, как это делал Э. Гом, который в 1822 г. изобразил
в „Philos. Transactions" развитие цыпленка на 10 прекрасных
гравированных на меди таблицах, из которых можно усвоить
только то, что цыпленок постепенно вырастает. Поэтому я
сказал Бурдаху, что не могу обойтись без включения в статью
некоторых общих замечаний. Бурдах это принял. Вероятно
статьи эти я сдал в течение первых месяцев 1827 г. Деталь-
ные рисунки для данного труда вовсе не были предусмотрены,
да их и трудно было бы выполнить. Я был весьма слаб
в искусстве рисования. Те немногие рисунки, которые я сде-
лал для „Архива" Меккеля и еще для чего-то, были изготов-
лены мною с большим трудом и многократно переделывались,
причем я старался схватить лишь правильную форму линий
и едва выходил за пределы простых контурных рисунков.
Достать сколько-нибудь опытного рисовальщика для натура-
листических объе^эв нельзя было и за плату. Поэтому я
изготовил схематические разрезы, как продольные, так и попе-
речные, поскольку лишь таким путем можно было наглядно
представить преобразования зародыша в начальном периоде.
Между прочим, я нарисовал эти схемы разными красками,
чтобы яснее было видно развитие кишечника в нижней части
зародыша, являющейся одновременно и частью желточного
мешка. Как раз такой ход развития не был понят Океном,
так как он привык к положению, что кишечник вырастает
из желточного пузыря. Такое схематическое изображение
непосредственно показывает, что вся суть этогЬ преобразо-
вания состоит в отшнуровке. Хотя для подобного рода рисун-
ков не требовалось особого глубокомыслия, но меня все же
радовала их наглядность. Впоследствии я узнал, что эти
рисунки, а также отдельные части моей рукописи посылались
разным лицам, главным образом Ратке в Данциг, чтобы согла-
совать его описания с моими, хотя Бурдах не сказал мне
об этом ни слова. Поверьте, что я не считал эти рисунки
в красках за что-то важное, но они нравились мне своей
Второй период пребывания в Кенигсберге
341
наглядностью. Я, конечно, не отказал бы в них Ратке, если бы
последний попросил меня об этом, так как между нами были
наилучшие отношения и мы считали себя соратниками по работе
в одной и той же области. Мне было неприятно, почему Бур-
дах сделал из этого тайну. Все это показывало, что Бурдах
считал мои еще неопубликованные материалы своей собствен-
ностью, которой он может свободно распоряжаться.
Во второй половине 1827 г. Бурдах написал мне о своем
предположении переставить много отдельных мест и даже
более крупных разделов из моих описаний в другие части
его книги, с которыми я, однако, еще не был знаком. Этот
перечень, где указано около 30 таких мест, и посейчас у меня
хранится. Но от последующих наших сношений, которые от-
части велись в письменной форме, у меня ничего не сохра-
нилось, так как я не подозревал, что впоследствии еще при-
дется к этому вернуться. Но, несомненно, такая переписка
была, так как на нее ссылается Бурдах в своем рассказе.
Насколько мне помнится, я дал согласие на изъятие целых
рассуждений (например § 8), но не мог согласиться на
вставку моих отдельных высказываний в незнакомый мне
контекст. На это Бурдах ничего не ответил. Второй том
„Физиологии" уже находился в печати, но я не имел воз-
можности просматривать поступавшие время от времени кор-
ректурные листы, так как их нужно было править ежедневно,
когда же я затребовал второй экземпляр корректуры, то не
получил такового. Таким образом, я совершенно не знал, что
получится из моих статей. Поэтому весной 1828 г. я решил
издать их самостоятельно в виде отдельного труда. Я доба-
вил к нему некоторые общие рассуждения под названием
„схолиев" и „королляриев", на составление которых ушло
всего лишь около месяца. Таким образом уже в августе
1828 г. появилась в издании Борнтрегера моя книга под назва-
нием „Об истории развития животных. Наблюдения и рассу-
ждения" (первая часть. Кенигсберг, in 4°).9Э К ней была
добавлена третья таблица рисунков, иллюстрирующая ряд
характерных моментов.
342
Г лава XII
Выше я уже говорил (стр. 311), что Бурдах в своей авто-
биографии предъявил мне по этому поводу обвинение. Вот
оно (стр. 378—379): „Однако возможность использовать его
[Бэра] исследования и ознакомить с ними публику стоила мне
многих неприятностей. Бэр высказывал свои желания часто
очень неопределенно и непонятно или вообще не высказы-
вался и становился раздраженным и подозрительным, если
делалось не то, чего он, как казалось ему, ясно требовал*.
Такого рода обвинения я менее всего мог ожидать, так как
«реди других членов факультета именно Бурдах слыл за чело-
века, мнения которого надо было отгадывать, потому что в тех
случаях, когда он считал себя обиженным, он часто хранил
молчание, обнаруживая свои чувства иным образом. К этому
мы привыкли.
Это можно показать на одном примере. Бурдах написал
для своего труда „Научная медицинская литература* третий
том, заключавший литературу за 1811—1820 гг., и передал
мне (1821) рукопись с просьбой просмотреть ее и если я
найду нужным что-либо добавить или вообще имею какие-
либо замечания, то сообщить ему. При этом он просил вер-
нуть ему рукопись на следующий день. Я добросовестно при-
нялся за просмотр, причем просидел над этим полночи,
но кроме нескольких диссертаций, которые были у меня под
рукой, не мог ничего прибавить, так как библиографией я
не занимался, а для более продолжительных поисков не было
времени. Кроме того, такие обзоры Бурдах обычно составлял
с большой полнотой. Однако я заметил, что монографии
о саламандре и о протее были помещены под рубрикой „Пре-
смыкающиеся*. Правда, Линней поместил саламандру в род
Lacerta, но поскольку было принято новое подразделение
на земноводных и пресмыкающихся, саламандру никак нельзя
было оставить среди ящериц. На следующий день вечером я
отправился к Бурдаху и отнес ему мои небольшие добавления
и упомянутое замечание. Бурдах не сказал мне ни слова,
но было очень ясно видно, что он обиделся. Я не мог понять,
пришел ли я слишком поздно, хотя просмотр рукописи занял
Второй период пребывания в Кенигсберге
343
у меня не более 24 часов, или же я слишком мало добавил,
или же его задело мое замечание насчет саламандры, которое
я высказал, конечно, без всякой претензии. Об этом писали
уже во всех руководствах. Когда указанный том „Медицин-
ской литературы" вышел в свет, я нашел как саламандру, так
и протея попрежнему среди Sauria. Я должен был поэтому
думать, что он нашел мое замечание неправильным. Но выиг-
рала ли от этого его книга?
Читаем далее: „Сверх того он [т. е. Бэр] выказал большую
раздражительность и горячность [в таких случаях надо выра-
жаться точнее], жалуясь на мое самоуправство, потому что
я позволил себе в менее важных местах сделать некоторые
изменения для того, чтобы не ссылаться постоянно на пре-
дыдущее". Тут я должен сделать пояснение. Мы с Бурдахом
жили в одном городе и часто виделись, зимой— почти еже-
дневно. Прислать мне переставленные им места в связи
с новым контекстом для него не представляло, следовательно,
затруднений, как не представляло затруднений и устное обсуж-
дение, с показом мне сделанных перестановок. Что же я
должен был думать об этих изменениях, которых мне не пока-
зали, тем более, что сам Бурдах свидетельствует, что я
требовал, чтобы мои дополнения появились в качестве opus-
culum in opere?"
Пойдем дальше и проследим обвинение до конца, поместив
некоторые замечания в подстрочных примечаниях: „Он [т. е.
все тот же обвиняемый] был очень раздражен тем, что я по-
местил его историю развития куриного зародыша не полностью,
но, согласно общему плану труда, перенес его общие замеча-
ния, которые он включил в специальную историю развития
цыпленка, в то место книги, где шла речь как раз об этих
общих отношениях. Бэр писал о брюшных и спинных пластин-
ках. Но брюхо это нижняя сторона туловища — а спина —
противоположная часть груди; кроме того эти части не могли
быть названы «передней» и «задней» пластинками, так как
речь шла не только о человеке, но и о животных. Поэтому
я применил для данной цели названия, основанные на морфо-
344
Глава XII
логических представлениях: «висцеральные» и «спинальные»
пластинки, чего Бэр мне также не мог простить. Далее я взял
во всей работе за правило указывать в отношении каждого
нового взгляда также и на первые намеки на него. Согласно
этому принципу я указал на предшественников двух открытий
Бэра, но он воспринял это так, словно я хотел умалить его
собственные заслуги.* Эти и еще бог знает какие еще недора-
зумения в конце концов побудили его во время печатания
второго тома «Физиологии» издать свою работу с дополне-
ниями** без моего ведома*** отдельной книгой (Об истории
развития животных. Кенигсберг, 1828, 4°). Этот поступок он
мотивировал тем (стр. X), что я будто бы не захотел, чтобы
его работа появилась в качестве opusculum in ореге.**** Если бы
* Одним из этих открытий является, очевидно, яйцо млекопитающих^
В отношении последнего, конечно, следовало сказать, что многие полагали,
будто видели его. Я и сам должен был заметить, что в яйцеводе его,
несомненно, видели Прево, Крукшенк, а также Грааф, в яичнике же разве
Прево, который его не признал за таковое и во всяком случае привел
слишком большие размеры для яйца, так что можно было бы сомневаться
и в том, что он его видел. О другом открытии мне ничего не известно.
Может быть, здесь подразумевается способ развития членистоногих,
начиная с брюшной стороны. Но об этом — ниже. {Прим. Бэра).
** Это — вторая часть, содержащая схолии и королларии, которые,
действительно, посвящены более общим высказываниям. (Прим. Бэра).
*** Когда я принял это решение, уже не помню, но, несомненно,
еще до передачи рукописи. Во всяком случае из этого решения я не делал
намеренного секрета. Издатель находился в Кенигсберге, вторая половина
была также написана в Кенигсберге, третья таблица нарисована там же
Я вспоминаю еще об одном письме, адресованном мною Ратке, где я
писал, что в дополнениях готов „durch Dick and Dunn gehen“ [идти
напролом], и как мы потом смеялись по поводу этого выражения. Зачем
нужна была тайна? Мне ясно было одно, что нужно приступить к отдель-
ному изданию как можно раньше, до появления в свет второго тома
„Физиологии *. {Прим. Бэра).
**** Мною было оговорено до сдачи рукописи, еще в начале состав-
ления, что я вставлю туда некоторые общие соображения. Можно ли дать
понятное изложение, если не сказать, что и пластичные органы являются
симметричными, пока зародыш не повернется на одну сторону? {Прим~
Бэра). ,
Второй период пребывания в Кенигсберге
345
я захотел на это ответить, то я сказал бы, что opus как раз
не есть собрание отдельных opuscula, а должен быть единой
системой. Но я знал, что всегда действовал честно и открыто*
по отношению к нему и промолчал".**
Для чего понадобилось предъявлять это обвинение 20 лет
спустя, в посмертном сочинении, когда я давно уж ушел от этого
дела и занимался другими вещами? Издавая отдельно мое
сочинение о развитии цыпленка, я привел те основания, кото-
рые побудили меня к этому, хотя последние дни эмбриональной
жизни цыпленка, как я и указал, не были мною достаточно
изучены. Мне казалось, что этого было достаточно. Мое наме-
рение, может быть, станет понятным из нижеследующего.
Чтобы показать, что затруднения со мной были основаны
на моих личных качествах, Бурдах указал, что отношения его
с Ратке всегда оставались ненарушенными. Я не возражаю
против этого, так как Ратке, несомненно, был человеком, до-
стойным уважения. Однако следует заметить, что Ратке в то
время не жил в Кенигсберге и поэтому личное общение с ним
не могло иметь места. Кроме того Ратке имел обыкновение
сразу опубликовывать свои наблюдения, напротив, я, в тех
случаях, когда был заинтересован именно в общих выводах,
требующих разнообразных сравнений, с этим делом не спешил
и давно обещал свои статьи „Физиологии". Бурдах должен
был сам предложить мне сперва напечатать мою работу отдельно,
а затем дать ему выдержки, если он не считал приемлемым те
условия, которые я поставил ему уже при начале работы. Или же
он должен был сделать это после ознакомления с моею руко-
писью. Вместо этого он выразил большое удовлетворение моей
работой, и лишь несколько месяцев спустя я получил от него пись-
менное уведомление о том, какие места должны быть опущены.100
* А переписка и посылки, о чем я узнал только от Ратке и масштаба
которых я и сейчас не знаю? Разве такая таинственность могла оставлять
меня безразличным? (Прим. Бэра),
** Молчание я должен, без сомнения, удостоверить. „Недоразумения
возникают, когда один не понимает другого", — сказал Вандсбеккерский
вестник. Но если один молчит, то другой наверняка его не поймет —
даже если он этого хочет. (Прим. Бэра).
346
Г лава XII
В той главе автобиографии Бурдаха, где он предпочитает
мне Ратке, имеется еще нечто, чего я не могу не коснуться:
„Он [Ратке] не скрывал от меня, когда смотрел на какой-
либо вопрос иначе, чем я, и относился с терпимостью, когда
я высказывал взгляды, отличающиеся от его собствен-
ных". Полагаю, что то же делал и я, однако с риском
натолкнуться, как в случае с саламандрой, на молчаливую
обидчивость.
Далее читаем: „В предисловии к своему сочинению о развитии
речного рака он [Ратке] указывает, что я обратил его внимание
на характер расположения желтка у зародыша паука и предло-
жил ему исследовать, не имеет ли место это явление, отли-
чающееся от того, что наблюдается у позвоночных, и у других
беспозвоночных, в частности у членистоногих. Это неожидан-
ное упоминание обрадовало меня, и я подумал, что и сам я
отличался такой же литературной добросовестностью".
Ну, об этом я вынужден, отозваться иначе, тем более, что
в другом месте уже рассказал об этом, притом с указанием
дат. В „Epistola de ovi mammalium et hominis genesi" на стр. 24,
после того как шла речь о типовом сходстве развития всех
позвоночных, сказано буквально следующее:
„Что касается до беспозвоночных животных, то я установил
совместно с Бурдахом еще до сообщения Ратке, что у членисто-
ногих развитие идет от брюшной стороны к спинной, и сообщал
об этом в своих публичных лекциях еще в 1824 г., о чем
свидетельствуют записи слушателей. Ратке, которого поставил
об этом в известность Бурдах, возражал в начале 1825 г. против
этого письменно, но затем осенью того же года напечатал
об этом (в журнале „Isis", 1825, стр. 1098), конечно, убедив-
шись в этом своими подробными исследованиями. Вот почему
в тексте моей статьи имеется такое замечание: «Пусть же
в результате этих гласных разъяснений наступит мир между
нами после того легкого раздражения, которое я первоначально
испытал, так как собирался опубликовать о различии между
развитием беспозвоночных и позвоночных не на основе кратких
наблюдений, но после основательных исследований, достаточ-
Второй период пребывания в Кенигсберге
347
ных для разрешения вопроса об этом различии и в надежде,
что друзья пополнят их своими наблюдениями»".101
Это место Бурдах читал в рукописи, которую я ему целиком
передал перед отсылкой ее в Петербург, с просьбой отметить
все, что он сочтет нужным изменить или исправить. По его
совету было изменено одно предложение, чтобы сделать его
более понятным, в отношении же всего остального, в том числе
и в отношении только что приведенного отрывка, с его стороны
не было никаких возражений. Что же касается последнего,
то дело было так. Я обратил внимание на статью Герольда
по истории развития пауков и задал себе вопрос, не проис-
ходит ли у членистоногих развитие от брюшной стороны
к спинной. Я направил свои поиски на разрешение этого во-
проса. На яйцах рака, исследованных мною, истинные отноше-
ния выступали не вполне ясно, зато яйца наших водяных
осликов я нашел на таких стадиях, которые не оставляли
в этом никакого сомнения. Я обнаружил нижнюю срединную
линию, которая была хотя и светлой, но утолщенной; с обеих
сторон я заметил более темные выступающие образования,
которые я назвал, придерживаясь моей терминологии, „пла-
стинками". Последние были в еще очень неразвитом состоянии,
утолщены на брюшной стороне и утончались по направлению
к спине, вплоть до исчезновения. Я не мог дольше сомневаться,
поскольку то же самое нашел у нескольких видов водных
членистоногих, часть которых я не мог даже определить. Позже
Бурдах расспрашивал меня об этом, обратив на это внимание,
быть может благодаря тому же Герольду. Я рассказал ему
о своих наблюдениях, не оставлявших у меня никаких сомнений.
Выражение, которое я применил в приведенной выдержке:
„cum Burd, expertus sum",102 употреблено мною, следовательно,
в расширительном смысле. Позже Бурдах сказал мне, что Ратке,
которому он сообщил о моем взгляде, не согласен с ним.
Однако я решительно настаивал на своем, говоря, что при
таком коротком зародыше, как у рака, над которым, как мне
было известно, работал Ратке, решить вопрос было гораздо
труднее. Позднее Ратке сам убедился в этом и в конце 1825 г.
348
Глава XII
опубликовал предварительное сообщение о своих исследованиях
над развитием зародыша рака в „Isis", с особым разделом
об исходной линии, от которой начинается развитие членисто-
ногих. Я высказал в письме к Ратке некоторое недовольство
(„stomachus" как сказано выше) по поводу того, что, будучи
поставленным в известность о моем взгляде, основанном
на моих собственных исследованиях, что развитие членисто-
ногих начинается со срединной линии брюшной поверхности,
он сперва возражал против него, а теперь, изменив свое мне-
ние, публикует этот материал. Я считал, что, согласно при-
нятому у нас порядку, мог ожидать, что он сначала сооб-
щит мне об этом, чтобы дать мне возможность напечатать
об этом краткую заметку, поскольку я еще не начал длитель-
ных исследований по развитию членистоногих. В ответ Ратке
сообщил мне, что он ничего не знал о моем взгляде, но что
Бурдах рассказал ему о развитии членистоногих от брюшной
стороны к спинной как о своем предположении. Таким обра-
зом, я должен был полностью оправдать Ратке, но нарочно
упомянул об этом обстоятельстве в своем сочинении „De ovi
mammalium genesi", чтобы наглядно показать, что надо все же
считаться с теми, кто годами работает над вопросами развития,
обещает дать свои результаты для печати и до опубликования
воздерживается от каких-либо сообщений. Все это укрепило
меня в намерении сразу же опубликовать о моем откры-
тии яйца млекопитающих, не ожидая окончательного заверше-
ния этой работы.
По отношению к другим моим исследованиям, которыми
я был занят % гораздо дольше, я так не поступил, так как
считал себя связанным своим обещанием предоставить приори-
тет в деле их опубликования „Физиологии". В ту пору я
еще верил в нашу взаимную искренность, но вынужден был
отказаться от этой веры, когда стал узнавать о моей работе
из переписки с посторонними лицами, причем меня об этом
не уведомляли и не спрашивали. Кроме того, после сдачи
в печать моего сочинения о яйце J млекопитающих у меня
накопилось много нового материала. Поэтому я и решился
Второй период пребывания в Кенигсберге
349
на сепаратное издание, которое я всегда имел в виду, но
с которым теперь надо было поспешить. При этом я был
вынужден откровенно указать на мои мотивы; полагаю, что
сделал это деликатно, и указываю это на стр. 10 моего пре-
дисловия к этой книге и т. д. Мне казалось, что этим дело
и покончено, и я всегда считал, что заслужил даже некоторую
благодарность за безоговорочное предоставление результатов
моих исследований для „Физиологии", которая должна была
начинаться с истории развития. Правда, в изъявлении всяких
признательностей как в „Физиологии" так и в „Автобиографии"
со стороны Бурдаха не было недостатка, однако я не мог
пройти мимо его запоздалой благодарности, о чем рассказано
выше, так же как я не могу признать, по крайней мере по
отношению к себе, той „откровенности и честности", какую
надо соблюдать по отношению к противнику. На стр. 62
второго тома „Физиологии" ведется пространная полемика
против одного мнения в моем „Epistola". Ведь я же показал
Бурдаху эту свою рукопись и охотно выслушал бы любое его
возражение, однако не услышал ни одного. Может быть, он
пришел к нему позже? Едва ли. В результате дальнейших
исследований я и сам изменил это мнение (Heusinger’s Zeit-
schrift f. org. Ph., т. II, стр. 174) и весьма подробно
обсудил его. Выпуск указанного журнала был получен
в Кенигсберге в январе 1823 г., — во всяком случае одно-
временно с отпечатанием „Epistola", если только не раньше.
Следовательно, упомянутое возражение было написано по
моей рукописи, а если по отпечатанному экземпляру, то
после моей собственной поправки. И почему были сокрыты
от* меня весьма удачные названия: „спинальные" и „вис-
церальные" пластинки? Надо приветствовать желание при-
дать физиологии возможное совершенство; но для этой цели
не может служить разнобой в номенклатуре. Стоит ли упо-
минать о различного рода указаниях, отмеченных и дру-
гими, указаниях, которые часто совершенно не подходят,
например вроде того, что Гиргензон, удалив мозговой листок,
видел первичное замыкание спинного мозга. То, что видел
350
Глава XII
Гиргензон — правильно, но это относится к гораздо более
позднему времени.*
Но это завело бы нас слишком далеко. Лучше я попрошу
у читателя извинение за это не совсем приятное отступление.
Мне представляется, что я мог бы пренебречь этим эпизодом
в научном труде по истории развития, но не в биографическом
сочинении. Я должен признать своей ошибкой, что, желая
сохранить с Бурдахом отношения его бывшего ученика, слиш-
ком подчеркнул это в „Epistola". Теперь, когда мне уже 73 года,
я считаю, что старший сотоварищ, каким был Бурдах по отно-
шению ко мне, не должен был поощрять мою сдержанность.
Быть скромным или нескромным—не в этом дело. Тот, кто
сознательно преследует свою цель, всегда понимает значение
своей работы. Кто стал бы напряженно трудиться, если бы он
не рассчитывал отыскать нечто ценное, хотя бы только для
своего собственного удовлетворения? Чем сознательнее ищешь,
тем больше в найденном утверждаешь свое я.
После всего сказанного мне нечего больше добавить о пер-
вом томе моей „Истории развития" кроме того, что он появился
незадолго до съезда естествоиспытателей в Берлине (в сентябре
* Еще одно слово о Граафе, которого считал за моего предшественника
не только Плагге, но намеревался первоначально выдать за такового
и Бурдах. К Граафу же относится, очевидно, и министерское „вторичное
открытие". Эта литературная ссылка найдена, вероятно, не министром.
Скорее я должен заподозрить моего старого друга и покровителя —
Рудольфи, которого я снабжал червями-паразитами. Очевидно было что-то
у Граафа, что заставляло искать в его труде чего-то большего, чем там
имеется. Что он называет „яйцами" те пузырьки, которым присвоено его имя,
это настолько ясно, что об этом не стоит и спорить. Он изобразил в яич-
нике коровы яйцо величиной в дюйм. Но он наблюдал в яйцеводе кролика
яйца, о которых определенно говорит, что они были значительно
меньше, чем его предполагаемые яйца в яичнике. Однако это не выводит
его из заблуждения. Он объясняет эти различия в размерах яиц предполо-
жением, что яйцо при выходе оставляет часть своего содержимого. Лиц,
которые не производили в этом направлении самостоятельных и повторных
наблюдений, вводит в заблуждение рисунок Граафа, помещенный натабл.ХГУ
(рис. 4). Здесь изображено в виде яйца совершенно замкнутое развитое
„желтое тело". Это — просто комочек слизи, настоящий суррогат яйца.
Второй период пребывания в Кенигсберге
351
1828 г.) и что на этом съезде я воспользовался случаем сде-
лать публичный доклад о развитии цыпленка, а следовательно,
и о развитии позвоночных вообще. Впоследствии этот том
был переведен Брешэ (Breschet), и я совершенно неожиданно
для себя был премирован в 1831 г. Парижской Академией
медалью.103 Это было для меня тем приятнее и неожиданнее,
что ничем не было вызвано с моей стороны, так как я еще
живо помнил упомянутое выше trop tard. Александр фон-Гум-
больдт сообщил мне об этом, Кювье же, как он мне писал,
входил в состав выносившего решение ареопага. При присуж-
дении мне награды были названы обе мои работы: „Epistola
de ovi mammalium genesi* и „История развития*. Таким обра-
зом первое сочинение было получено скорее не trop tard, a trop
tot.104 Еще более лестным было для меня, когда четверть века
спустя после появления „Истории развития*, а именно в 1855 г.,
я получил от прославленного Гексли английский перевод пятого
схолия, который он поместил в своем журнале „Scientifical
memoirs*. Я, правда, уже давно перестал думать об „Истории
развития*, к первому тому которой были приложены эти схолии,
но я хорошо помнил, что при составлении этих схолий я
хотел показать, что если ты хочешь извлечь из исследований
по истории развития какие-либо общие положения, то вправе
высказать и кое-что сверх того, что входит в историю цып-
ленка как таковую. Во вступлении к переводу имеется
вначале замечание, оправдывающее перевод этой устарелой
работы, а затем говорится: „On the other hand it seemed a pity
that works which embody the deepest and soundest philosophy
of zoology, and indeed of biology generally, which had yet been
given to the world, should be longer unknown in this country*.105
Эти слова нетрудно выписать, но в немецком переводе
они могут вызвать некоторую краску стыда.106 Дальнейшее
нельзя привести — со стыдом или без стыда — без некото-
рых возражений.
Глава XIII
ПРЕБЫВАНИЕ В ПЕТЕРБУРГЕ
(1830)
В июле 1827 г. я написал заявление о приеме меня в состав
Петербургской Академии Наук. В то время я еще не знал,
что Пандер, который уже несколько лет был членом Акаде-
мии, подал в отставку. В предисловии к моей книге я обра-
тился к нему как к академику и был немало удивлен, когда
вскоре после отправки моей рукописи к издателю в Лейпциг,
я получил письмо от ботаника доктора Триниуса,1 в котором
он запрашивал меня, согласен ли я вступить в Отделение
зоологии Петербургской Академии Наук, так как Пандер
очень скоро покинет Академию. Дело в том, что ходатайство
об отставке надо было возбуждать по академическим правилам
за полгода до фактического ухода.
Я совершенно перестал думать о России и настолько
углубился в работу, что выбросил из головы мысль о переезде,
тем более в Россию. Дело в том, что за несколько лет до
этого Виленский университет объявил после смерти Боянуса
конкурс на замещение вакантной должности профессора зооло-
гии. Я подал соответствующее заявление, но ответа на него
так и не получил. Возможность переехать в Петербург про-
будила мое патриотическое чувство. К этому присоединилось
еще одно обстоятельство, которое повлияло на мое вообра-
жение, а именно: письмо от доктора Триниуса, написанное им
24 июня (6 июля) (вероятно оно еще несколько дней проле-
Пребывание в Петербурге
353
жало в Петербурге), было получено мною почти непосред-
свенно после того, как я отправил 14 июля в печать мою
работу, с посвящением той же Петербургской Академии.
Между тем я не имел никакого представления о петербургских
условиях, в особенности не знал, как обстоит там вопрос
о приобретении научных пособий. Триниус писал мне, что
есть основания надеяться, что академические оклады будут
удвоены. Я знал, что вследствие падения ассигнаций эта
сумма составит немного больше 700 талеров, и сообщил, что
до утверждения нового оклада приехать не могу, в про-
тивном же случае отказываюсь от назначения. Одновременно
я просил сообщить мне, сколько ассигнуется на зоологические
колекции и пр. Завязалась длительная переписка, причем
некоторые сообщения пришлись мне по душе, но другие
совсем не понравились. Например, оказалось, что Зоологи-
ческий музей и другие учреждения совсем не имеют своей
сметы и получают деньги соразмерно своим нуждам и потреб-
ностям из общей сметы. Зоологический отдел библиотеки до
Пандера был очень запущен. Триниус вполне одобрил мое
решение — не приезжать в Петербург до утверждения новой
сметы. Но это утверждение заставило так долго себя ждать,
что я все больше терял надежду на переезд в Петербург.
Лишь те неприятности, о которых я говорил выше, имевшие
место в 1828 г., заставили меня опять обратить взоры на
восток.
Желая поскорее заместить место зоолога, Академия в конце
концов попросила меня согласиться принять эту должность,
гарантируя мне сразу же удвоенный оклад, хотя официального
распоряжения на это еще не последовало. Я ответил, что
прежде чем дать окончательное согласие, хотел бы предва-
рительно познакомиться с условиями на месте. Меня трево-
жило опасение, что в Петербурге я не буду иметь нужных
средств для продолжения начатых мною работ. Кроме того,
мне отнюдь не было приятно, что я буду обставлен лучше,
чем остальные мои коллеги, и буду как бы исключением среди
них. Но, имея пять человек детей, я считал совершенно
23 Автобиография К. Бара
354
Глава XIII
невозможным существовать в Петербурге на других условиях.
Поэтому в конце 1828 г. я взял отпуск, чтобы съездить
в Петербург. Во время приготовления к отъезду при укладке
вещей произошел один случай, который чрезвычайно встревожил
мою и без того удрученную жену. Она приняла этот случай
за плохое предзнаменование и прямо пришла в отчаяние.
Пришлось отложить поездку. В результате я отказался от
предварительной ориентировки на месте, заявив, что принимаю
приглашение, если оно удовлетворяет поставленным мною
условиям. В ответ я получил вызов и в конце 1829 г. выехал
в Петербург, но пока без семьи и без формального увольне-
ния с прусской государственной службы. У меня снова воз-
никли опасения, сумею ли я без большой потери времени
продолжать в Петербурге начатые мною исследования.
Я приехал в Петербург в последних числах декабря 1829 г.
Академия немедленно зачислила меня в число действительных
членов и с полным дружелюбием пошла вообще мне навстречу.
Люди, которых я там встретил, вызвали во мне сочувствие
и приязнь. Со многими из них я близко сошелся. Это были
умный и живой Триниус, гуманный и приветливый секретарь
Академии Фусс,2 мой прежний учитель благородный Паррот,
выдающийся историк Круг,3 прекрасный ориенталист Френ4
и достойный вице-президент Академии Шторх.5 Помимо членов
Академии, я нашел в Петербурге нескольких задушевных дру-
зей моей юности — Пандера и других. Но были обстоятельства,
которые мне не понравились.
Зоологический музей, расположенный в двух больших
залах в здании старой кунсткамеры, как ее называли, все еще
производил впечатление прежнего кабинета редкостей. Огром-
ные змеи и другие твари, прикрепленные к стенам и потолку,
как будто бы ползали по ним, поражая посетителей. Птицы
и раковины моллюсков были вновь определены Пандером
и приведены им в порядок. По отношению к насекомым то же
сделал Менетрие,6 который в то время был с академиком Ленцом
на Кавказе. Все остальные коллекции ждали систематического
пересмотра. Они не были, как теперь всюду принято, располо-
Пребывание в Петербурге
3S5
жены в систематическом порядке, но находились, вследствие
тесноты помещения, частью на полу, частью на высоких под-
ставках или в шкафах. Особое место занимали висевшие
в простенках большие плоские ящики с совершенно выцветшими
тропическими бабочками, оставшиеся от времен Себа. Петр
Великий и в самом деле купил большую часть этой коллекции
у Себа для своей „кунсткамеры", как он назвал по тогдаш-
нему обычаю свое собрание редкостей. Этот личный кабинет
Петра после его смерти перешел ко вновь основанной Академии.
Многое прибавилось в результате позднейших научных путе-
шествий, главным образом от Палласа и его современников.
Однако никто еще не решался взяться за реорганизацию
кунсткамеры в целом. Только некоторые ее части отделились
и получили развитие. Так, Френ при особом покровительстве
президента Уварова организовал большой, быстро обогащав-
шийся Восточный музей, Триниус с такой же энергией создал
обширный гербарий. Оба эти собрания были размещены со-
гласно научным требованиям. Моя первая мысль при осмотре
кунсткамеры была такова: убрать отсюда зоологические кол-
лекции, так как здесь слишком глубоко укоренился тип
старинного учреждения. Я еще более укрепился в этой мысли,
увидев, что систематические названия млекопитающих, кото-
рые были прикреплены на подвижных подставках, были частью
перепутаны. Расставив их как следует, я через два дня нашел
их опять на прежних местах. Это было дело рук так назы-
ваемого „смотрителя" музея, бывшего слуги Палласа, кото-
рый имел некоторое представление о набивке чучел, но
о зоологической систематике не имел понятия.
Крайняя необходимость новой расстановки и разграничения
коллекций была уже давно признана. Вблизи старой кунст-
камеры было выстроено даже новое солидное здание, которое
в большей своей части еще пустовало. Я составил план, как
можно разместить зоологические коллекции в этом здании.
Президент Академии Уваров, который впоследствии был мини-
стром, одобрил эту перестановку и новое размещение коллек-
ций, но объяснил, что может дать окончательное разрешение
23*
356
Глава XIII
на это лишь после более продолжительного обсуждения. Таким
образом, пока ничего нельзя было предпринять, нельзя было
даже заказать нужные в новом помещении шкафы и сте-
лажи.
Мне представилась возможность вскрыть молодого моржа
и произвести некоторые наблюдения над искусственным опло-
дотворением рыбьей икры, но вообще работы по зоологии
было мало, так как не было помещения для таких работ:
относительно нового помещения еще ничего не было решено.
Тем упорнее рылся я в библиотеке и имевшейся там литера-
туре, чтобы ориентироваться в отделе естествознания, особенно
в книгах по зоологии или анатомии. Кроме академических
изданий, я зарегистрировал с этой целью много иноземных
сочинений, которые нашел в библиотеке. Я напечатал
в изданиях Академии пару небольших статей.7
Особенно занимало меня одно дело, заботу о котором я
привез с собой из Кенигсберга и которое, как мне казалось,
можно было бы разрешить в несколько дней или даже часов.
Дело в том, что заграницей совершенно не было известно,
почему сочинение Палласа „Zoographia Rosso-Asiatica" полу-
чило такое малое распространение. Один экземпляр получил
Рудольфи из наследства, оставшегося после Палласа, и всегда
отзывался об этом труде с величайшим уважением. Он давал
-его на просмотр в разные места для интересующихся. Было
несколько ученых, которые получили эту работу в подарок
при посещении Петербурга или по особому ходатайству через
Академию. Было распространено мнение, что этот труд,
которым так интересовались, еще нельзя купить. Так объяснил
Кювье, который, несомненно, был хорошо знаком с литерату-
рой по своему предмету. Еще в 1830 г. в своей „Table alpha-
betique des auteurs cites", приложенной ко 2-му изданию его
„Regne animal", он сообщил следующее (ч. Ш, стр. 398):
„Pallas. Zoographia Rosso-Asiatica, 3 Vol. in 4°, — ouvrage,
que Гоп n’a pu encore rendre public, parceque les cuivres en sont
egares. Neanmoins I’Academie de Petersbourg a bien voulu
en accorder le texte a quelques naturalistes".8
Пребывание в Петербурге
357
Таково, примерно, было общее мнение. Но в Петербурге
я тотчас же узнал, что текстовая часть этого труда уже в тече-
ние нескольких лет поступил в продажу и что об этом было
опубликовано в петербургских газетах, а в Германии об этом
было сообщено через комиссионера Академии, который тогда
находился в Галле. Но, как показали позднейшие справки,
из этого ничего решительно не вышло, так как никакого
объявления в торговых каталогах об этом не появилось. Это
произошло потому, что на титульном листе данного сочинения
был проставлен 1811 г., а каталоги стали появляться только
с 1826 г. Эта невероятная задержка в выпуске издания прои-
зошла потому, что ждали изготовления гравюр, которые самим
Палласом были заказаны граверу Гейслеру, сопровождав-
шему Палласа в его путешествии на юг. Но гравер доста-
вил лишь очень немного изготовленных им медных досок.
Причины такой задержки в Петербурге не были известны.
Мне передали не только всю официальную переписку по этому
делу с Палласом при его жизни (он умер в 1811 г.), но также
и позднейшую переписку с гравером Гейслером и все отно-
сящиеся сюда частные письма. Однако никто не мог дать
сведений о настоящей причине замедления в изготовлении
гравюр, так как за это время все причастные к этому делу
лица либо умерли, либо выехали из Петербурга. Основательно
просмотрев все бумаги, я тоже не мог ничего окончательно
выяснить. Больно было видеть из писем Палласа, который,
как известно, провел остаток своих дней в Берлине,9 в каком
мучительном состоянии он находился и как добивался уско-
рения издания, предчувствуя приближение своей смерти, и как
тяготило его, что граверу не платили. Впрочем, последний
и не требовал денег, прежде чем он не изготовит опреде-
ленного количества гравированных досок и не сдаст их рус-
скому консулу в Лейпциге. Но эти доски так и не были
сданы. Гравер отсылал только оттиски и, наконец, предложил
все доски, с которых было снято много копий, награвировать
заново, что задержало окончание работы на неопределенный
срок.
358
Глава XIII
3 (15) марта 1830 г. я представил Академии подробный
отчет об этом деле по всем документам (всего 112 номеров)
и предложил план возможного окончания этого дела. План
состоял в том, чтобы доверенное лицо выяснило у русского
консула в Лейпциге, какие материалы из числа переданных
Палласом непосредственно Гейслеру, еще сохранились,
и отобрало бы их у гравера. Затем надо было навести справки
о гравированных досках, с которых были сделаны оттиски,
и их по возможности выкупить, так как выяснилось, что они
были где-то заложены. Далее надо было навести справки
о рукописях Палласа, касающихся насекомых и червей Рос-
сийской империи, которые не были им доставлены, а после
его смерти в Берлине попали в частные руки. Все напечатанные
томы надо было снабдить новыми титульными листами и дать
о них сведения в каталогах, чтобы издание поступило в продажу.
Из рисунков, если бы они все отыскались, следовало отпеча-
тать только избранные, так как многие из них уже устарели.
Мне было совершенно ясно еще в Петербурге, что с Гейслером
надо было совершенно порвать, так как он по неизвестной
причине затянул окончание работы на целые годы.
Академия приняла все мои предложения и решила опубли-
ковать этот мой доклад для сведения лиц, занимающихся
естественной историей.10 А для выяснения положения с остав-
шимися после Палласа материалами, а также с его рукопи-
сями в Берлине энтомологического и гельминтологического
содержания Академия решила командировать меня самого как
человека, хорошо осведомленного о всех материалах по этому
делу.
Я приложил все силы для выполнения этой миссии, будучи
преисполнен уважения к трагической судьбе научного наслед-
ства такого высоко заслуженного в России и в науке чело-
века. Когда я приехал в Лейпциг, причина задержки с изго-
товлением гравюр стала мне совершенно ясной. К сожалению,
я должен сказать, что виновником промедления был сам гравер
Гейслер, и его могло бы оправдать только тяжелое время
наполеоновских войн. Принял он эту работу с большой ра-
Пребывание в Петербурге
359
достью, будучи преисполнен теплого чувства по отношению
к Палласу, но скоро заложил часть досок, не поставив об этом
в известность ни Палласа, ни Академию. Очевидно, что, при-
нимая эту работу, он был уже в тяжелых денежных затруд-
нениях, потому что в 1805—1813 гг. в Германии очень мало
выходило естественно-исторических сочинений с гравюрами.
Повидимому, он рассчитывал, что после изготовления гравюр
заработает на оставшихся рисунках и сумеет выкупить
заложенные доски, но политическая обстановка оставалась
прежней. Тогда Гейслер заложил в 1810 г. и большинство
остальных уже готовых досок, посылая тем временем в Петер-
бург только оттиски с них и обещая, что пошлет 50 медных
досок, после доставки которых ожидал получить от Академии
деньги за них. Однако эти доски не дошли ни до консула
в Лейпциге, ни до Петербурга, и деньги остались невыпла-
ченными. В то же время Гейслер жаловался Палласу, который
торопил его с работой, что Академия не платит ему денег.
После смерти Палласа Гейслер совсем уехал из Лейпцига,
не известив об этом Академию. Тилезиус11 напрасно искал
его и лишь в 1817 г. совершенно случайно через посредство
другого академика (Кёлера) нашел гравера в Нюрнберге.
В ответ на новое требование Академии Гейслер предложил
сделать все гравюры заново, так как некоторые из них были
недоработаны. В самом деле, некоторые из них, особенно
относящиеся к млекопитающим, были недоработаны, но другие
были превосходны. Академия согласилась на это, но оконча-
ние работы оказалось уже невозможным.
После долгих хлопот мне удалось выкупить все рисунки
и медные доски. Некоторые чучела птиц, которые должны
были служить оригиналами для рисунков и гравюр Гейслера,
были им проданы проф. Швегрихену.12 Другие натуралисти-
ческие объекты, которые Паллас взял с собой для использо-
вания при рисовании рыб и насекомых, так же как и рукописи
его, касающиеся насекомых и червей, перешли в Берлине
в частные руки. Некоторые предметы он сам подарил при
жизни, другие были куплены при продаже оставшегося после
360
Глава XIII
него имущества. Мне обещали, что все это будет передано
в распоряжение Академии, если это понадобится для завер-
шения труда Палласа. Встал вопрос, что из рукописей должно
быть напечатано.
Для меня было несомненным, что рукопись, посвященная
червям, не может быть издана в таком виде, в каком я ее
нашел — в виде связки разрозненных записей. Паллас сам ука-
зал, что без существенного дополнения акад. Тилезиуса
рукопись не годится для печати. К тому же выяснилось, что
систематика этих животных, которых Паллас согласно Линнею
еще называл „червями", была позднее совершенно преобра-
зована, так что появление этого манускрипта в печати выгля-
дело бы каким-то призраком из прошлого века.
Что касается до рукописи, посвященной насекомым, то
здесь дело было еще более сомнительным. Эта рукопись была
гораздо объемистее, отряд жуков был уже обработан пол-
ностью, частью и другие отряды, так как Паллас всегда
с любовью занимался насекомыми. Я счел своим долгом
попросить опытного энтомолога Клюга, в руках которого была
часть этого энтомологического наследства Палласа, дать свое
научное заключение по этому поводу. Он отсоветовал изда-
вать эту работу, так как Паллас ввел в систематику множество
сомнительных названий, ибо не имел понятия об очень многих
новых систематических подразделениях. Такое объяснение
показалось мне вполне приемлемым, тем более, что никто
не имел права переделывать этот труд Палласа по-своему.
Я мог только просить владельцев рукописи и коллекции насе-
комых, которые работали в отдельных отраслях энтомологии,
предоставить их в пользование Академии.
Этот мой отчет, а также и позднейшие сведения о моей
поездке, были напечатаны в 1831 г. в виде приложения
к „Zoographia Rosso-Asiatica". Здесь же я счел уместным
повторить суммарно их содержание, потому что заграницей,
по причине длительной задержки с изданием этой основной
работы Палласа, стали распространяться темные слухи, обви-
нявшие Академию в том, что она виновата в этой задержке,
Пребывание в Петербурге
361
которая произошла либо из соперничества, либо из равнодушия.
Я не мог найти в этом деле ни малейших следов соперни-
чества. А если бы нашел, то я раскрыл бы это дело — более
из уважения к потомству, чем к Академии и к ее отдельным
членам. Напротив, я выяснил, что Академия питала живейший
интерес к этому делу и желала его закончить, хотя вторже-
ние Наполеона в Россию понизило денежный фонд, а вместе
с тем и денежные средства Академии до минимума. Прочие
работы Палласа, как мне казалось, лучше было оставить
неопубликованными. Единственная неправильность, которую
я мог обнаружить, заключалась в том, что после смерти Пал-
ласа не сразу послали в Берлин уполномоченного, чтобы
взять под защиту ту часть научного имущества Палласа,
которая находилась при нем. Через несколько месяцев после
его смерти всякая связь России с Пруссией стала невозмож-
ной вследствие вторжения Наполеона. Без сомнения, здесь
была сделана ошибка, хотя эта ошибка проистекала как раз
из уважения к желанию Палласа принять предложение Гейслера
относительно изготовления новых рисунков. В целом, все это
дело произвело на меня глубоко-болезненное впечатление.
Гейслера я счел виновным еще в Петербурге, а после рассле-
дования должен был сделать это еще решительнее. Мне было
жаль его, потому что он был добродушным и трудолюбивым
человеком, который из личной симпатии к Палласу не хотел
передавать эту работу в другие руки и только благодаря
опрометчивости и ложному стыду сделался преступником
по отношению к научному наследству Палласа. Я застал его
бедняком, и он чрезвычайно стыдился своего положения.
После того как я вытребовал у него все, что он мог отыскать,
я не удержался, чтобы не сделать ему весьма значительного
подарка, не зная, возместит ли Академия этот расход или нет.
Позднее, когда я обратился по этому поводу к тогдашнему
секретарю Академии Фуссу, то он ответил мне, что Академия
готова беспрекословно понести все расходы, которые отно-
сятся к выкупу заклада, но ничего не может выплатить
Гейслеру, ибо эта уплата будет истолкована как признание
362
Глава XIH
какой-то вины со стороны Академии. Я не мог согласиться
с таким взглядом, так как не мог найти в этом деле никакой
вины со стороны Академии по отношению к Гейслеру; напро-
тив того, мне было известно, что по поводу фальшивых обви-
нений Гейслера по адресу Академии, адресованных Гейссле-
ром к Палласу, были составлены акты. Ввиду указанного
я оставил это дело и упоминаю об этом здесь лишь для
того, чтобы подтвердить, что этот мой подарок граверу был
лишь выражением личного участия к этому человеку, репу-
тация которого сильно пострадала после таскания его по
консулам и судебным чиновникам.
Однако болезненное впечатление, оставленное всем этим
обследованием, у меня сохранилось. Паллас был человек,
с которым могли бы поравняться в отношении научной под-
готовки, наблюдательности, интереса к знанию и трудолюбия
лишь очень немногие. В России, как и везде, он завоевал
уважение и любовь, но в 1795 г. пришел к решению покинуть
столицу и отправиться на жительство в Крым. Произошло
это потому, что беспокойства, связанные с жизнью в столице
и его служебным положением, не позволяли ему обработать
собранный им, начиная с 1768 г., материал для написания
его основного труда, посвященного животному миру обшир-
ного Русского государства. В 1806 г. он закончил, наконец,
первую часть этой работы, изданную теперь в двух томах,
а в 1810 г. — вторую часть, составляющую теперь один
третий том. Однако, несмотря на большие достоинства этого
сочинения, чувствуется оторванность автора от зарубежной
литературы. Печатание этого труда задержалось по той при-
чине, что автор не доверял местным художникам. В 1810 г.
он уехал в Германию; однако и там он находился всецело
во власти захватившего его дела. Уже будучи близок к смерти,
старик получил лишь оттиск первого тома и несколько листов
второго тома. Умирая (1811), он еще распределяет взятые
с собой для этого издания объекты из своих естествен-
но-научных коллекций. Но они получили другое назна-
чение.
Пребывание в Петербурге
363
„Пусть этот великолепный труд, благодаря которому исто-
рия естествознания получает столь богатое приращение,
будет поскорее закончен*, — так восклицает Рудольфи в био-
графии Палласа (Beitragfe zur Anthropologie etc., стр. 61)
и прибавляет: „Императорская Академия ничем не может
проявить признательности к своему бывшему уважаемому
сочлену, как только тем, что выполнит его последнюю
волю — отечески отнесется к «Фауне»*.
Насколько возможно Академия и делала это, но, спустя
18 лет, оказалось, что хотя текст сочинения был уже давно
закончен печатанием, оно все же не получило распространения:
дело с иллюстрациями попало в безнадежное положение, так
что пришлось ехать в Лейпциг для выяснения причин всей
этой проволочки. Правда, наполеоновские войны потрясли
Европу сильнее, чем 30-летняя война, и удары следовали один
за другим быстрее, чем когда бы то ни было в прошедшие
времена. Но все эти обстоятельства не были бы так прискорбны,
если бы Паллас жил в Петербурге и гравюры исполнялись
под его личным присмотром.
Долго занимаясь Палласом, я пришел еще к одному выводу.
Паллас слишком много взял на себя, он как бы задыхался
от изобилия собранного им материала. Как бы он усиленно
ни работал, все же для одного человека слишком много —
описать растения и животный мир такой обширной страны
и проделать это с основательностью, которая для Палласа
была потребностью. Кроме того, он писал об образовании гор,
описывал страны, писал о доисторических животных. Если бы
Паллас тотчас же по возвращении из своего долгого путеше-
ствия обратился к обработке своего основного труда, он
успел бы закончить его еще в свои лучшие годы и тогда
принялся бы за свои ботанические работы. Но, конечно, так
можно рассуждать в настоящее время, но кто может знать,
что повлияло на него тогда. Может быть, он начал этот труд
еще ранее, но когда Крым и Ногайские степи присоединились
к Русскому государству, им овладело желание объездить и эти
края вплоть до подножья Кавказа.
364
Глава XIII
Я подробно изложил свои мысли по этому поводу в офи-
циальном сообщении о „Фауне" и ее судьбе в „Jahrbiicher
der Kritik" (1834, декабрь).
Серьезно обдумав, правильно ли, умно ли я поступил,
приняв приглашение приехать в Петербург, я пришел к выводу,
что совершил неразумный поступок. Я понадеялся продолжать
там мои исследования по истории развития животных. Хотя
отделом анатомии заведывал акад. Загорский-старший, однако
это обстоятельство не могло мне помешать, тем более, что
продолжение моих работ было встречено с одобрением. Не было,
правда, подходящего помещения для анатомических работ,
но и этого можно было добиться. Но вот с получением нужного
для исследования материала в Петербурге было значительно
труднее, чем в Кенигсберге, особенно в отношении зародышей
млекопитающих, которые меня особенно интересовали, а также
в отношении и других животных. Когда наступила весна, я убе-
дился, что мне придется весь материал добывать самому, притом
везти его на большое расстояние. Все окрестные водоемы были
очень бедны низшими животными, — вернее по причине торфяни-
стой почвы, чем вследствие северного местоположения города.
Едва ли меня поймут правильно как в Германии, так и здесь,
в России, если я скажу, что я совершенно не нашел в Петер-
бурге интересующихся природой уличных ребятишек, и еще
менее будет понятно, почему я так близко принял это к сердцу.
Дело в том, что в Кенигсберге уличные ребята были моими
благодетелями. Я так хорошо вымуштровал их, что за ничтож-
ную плату получал все, что можно было достать как на бойне,
так и в ближайших окрестностях города. Я должен был даже
отказываться от изобилия приношений, потому что не имел
возможности использовать весь этот материал. Весной мне
тащили ящериц в таком количестве, что я привешивал их
на веревочках за гвоздик, вбитый в край моего рабочего стола.
Немцы спросят: разве в Петербурге нет мальчиков бедного
сословия? Конечно есть. Но в самом городе дети низших
служащих слишком осторожны и не предприимчивы для такого
заработка. Может быть, на окраинах города дело бы обстояло
Пребывание в Петербурге
365
иначе. К этому надо прибавить, что здесь почти все работы
проводят сообща, притом в большом масштабе. Примеры будут
понятнее* Когда весна настолько подвинулась вперед, что окуни,
по моим соображениям, уже начали метать икру, я разыскал
на окраине рыбаков и объяснил им, что если они найдут
выметанную икру окуня и принесут ее мне в воде, то я хорошо
заплачу им за это. Через два дня я получил целое ведро икры
в небольшом количестве воды. Клубки икры, лежавшие внизу,
были совершенно испорчены, те же, что находились сверху,
были еще пригодны для исследования. Я объяснил, что мне
нужны только один или два клубка икры и что их следует
принести в большом количестве воды. Но это не помогло,
и я снова получил целое ведро икры, потому что артель
рыбаков решила, что за малое количество я не заплачу того,
что обещал. Однажды мне удалось уговорить одного молодого
парня сходить на бойню* Я объяснил ему, что если бы ему
удалось получить плод коровы или овцы и принести мне, то я
ему хорошо заплатил бы. Назад он не вернулся. Но через день
вместо него пришел человек с бойни и принес мне порцию
отбросов, среди них была и беременная матка коровы. Он
объяснил мне, что эти отбросы отпускаются с бойни для корм-
ления собак, посторонние же не имеют права искать себе
заработка на бойне. За все мое длительное пребывание
в Петербурге мне так и не удалось найти в соседних деревнях
мальчиков, которые бы ловили для меня лягушек.13 Их всегда
приносили мне взрослые парни, хотя лягушек не ловят артелями.
Может быть, боялись, что мальчикам не заплатят обещанного
или находили неудобным, что дети будут заниматься таким
заработком. В маленьких городах и отдаленных от города
деревнях, может быть, дело пошло бы иначе. В Павловске,
как я слышал, ребята уже привыкли собирать окаменелости.14
Я надеялся со временем найти более удачных поставщиков.
Еще более повергала меня в сомнение перспектива заниматься
в Петербурге главным образом зоологической систематикой.
Я изучал в Кенигсберге только местную фауну и самое боль-
шее— систематику животных, водящихся в пределах Европы.
366
Глава XIII
В зоологии меня больше всего интересовала зоотомия. Оста*
нется ли у меня время работать по истории развития животных,
если одно только добывание материала отнимает столько време-
ни? Пример Палласа все больше заставлял меня призадумываться.
В Петербурге меня встретили так любезно и предупреди-
тельно, что это было выше всех моих ожиданий. Для меня
имели немалое значение более высокие связи и более важные
темы обсуждения, с которыми я там встретился. Я мог надеяться,
что оборудование, в котором я нуждался для моей постоян-
ной работы, будет закуплено. Но мой план — перевезти
зоологические коллекции в другое помещение — оставался
в течение нескольких месяцев без движения, потому что era
должны были рассмотреть уж не знаю в каких еще канцеляриях.
Все это заставляло меня призадумываться.
Еще менее понятно было для меня отсутствие расходной
сметы по Зоологическому музею. Хотя планомерное развитие
музея и при данных условиях не было невозможным, оно
все же ни в какой мере не было гарантировано. Впрочем,
за время моего пребывания в Петербурге новая смета Акаде-
мии получила утверждение, причем в смету вошла сумма на
содержание Зоологического музея.
Но еще важнее, чем все эти сомнения, было для меня то
обстоятельство, что моя жена, которую я хотел перевезти
в Петербург во всей остальной семьей и всем нашим иму-
ществом, была решительно против этого переезда. Это я
выяснил проездом через Кенигсберг во время моей поездки
в Германию. Разве не разумнее было бы идти по прежнему
пути, чем встретиться в Петербурге с неизвестными еще
трудностями, преодолевать разные формальности при переводе
и устройстве музея, отнимающие массу времени, и т. д.? Может
быть, и в Кенигсберге удастся найти средства для продолжения
работ по развитию млекопитающих и как-нибудь уладить дело
с абсолютным отсутствием там рисовальщиков натуральных
объектов и граверов?
Глава XIV
ТРЕТИЙ ПЕРИОД ЖИЗНИ В КЕНИГСБЕРГЕ
(1830—1834)
Полный мыслей и планов вернулся я из Лейпцига в Кенигс-
берг. Я убедился, что предубеждение против моей поездки
в Россию не уменьшилось. Я сообщил министру, что откажусь
от предложения ехать в Петербург, если в мое распоряжение
будет предоставлена определенная сумма денег для продолже-
ния моих исследований над развитием млекопитающих и при
условии приглашения в Кенигсберг художника, который был
бы одновременно и гравером. И то и другое мне было обещано-
С тяжелым сердцем послал я в Петербург сообщение, что
я не могу туда вернуться. Там стали искать другого зоолога
и нашли мне замену в лице моего теперешнего коллеги доктора
Брандта,1—замену, которая, несомненно, компенсировала мой
отъезд. Согласие ассигновать определенную сумму для моих
работ было получено. Я предполагал изучить развитие овцы
и свиньи, а в будущем и других животных, фиксировав время
случки, чтобы потом через определенные промежутки времени
иметь возможность исследовать эмбрионы. Я предполагал
выпустить работу с большим количеством рисунков, по кото-
рым так же, как и по таблицам Земмеринга2 „Tabulae
embryonum", можно было бы определять возраст зародышей.
В первые годы моих исследований я, в большинстве
случаев, сам покрывал все нужные расходы, что мало соот-
ветствовало моим экономическим возможностям и возрастаю-
368
Глава XIV
щим потребностям моей семьи. Начиная с 1826 г., основные
расходы покрывала касса анатомического института, но и здесь
я всегда был ограничен в средствах, так как Бурдах удерживал
часть ассигнований на расширение библиотеки. Но в дальней-
шем я хотел работать согласно моему плану и не хотел жертво-
вать интересами анатомии. Организовать работу оказалось
легче, чем я мог рассчитывать. Один из моих преданных
друзей — Яхман, владелец соседнего имения Трутенау, неод-
нократно, в течение многих лет помогавший мне в моих
исследованиях тем, что доставлял мне моллюсков и тому по-
добные объекты, согласился содержать в своем имении опре-
деленное количество овец и свиней, точно фиксируя время их
случки. Затем по моему требованию он должен был через
определенные промежутки времени доставлять животных в го-
род, с тем, что я буду возвращать ему шкуры и мдсо убитых
животных, чтобы сократить его расходы. Такая организация
дела оказалась превосходной.
Что касается до приглашения художника-гравера, то дело
пошло не так удачно, вернее — обернулось совсем плохо.
Со времени основания в Кенигсберге университета развитие
наук в этом городе никогда не прекращалось. Правда,
Кенигсберг отстал в этом отношении по сравнению с остальной
Германией в новых научных дисциплинах, но после окончания
больших войн наука была поднята там на прежнюю высоту.
Но изобразительные искусства, повидимому, никогда не про-
цветали там. Если кто-нибудь из кенигсбергцев выделялся
на этом поприще, то он переезжал в другое место. Это
обстоятельство бросилось мне в глаза еще в 1828 г. Один
из моих знакомых — молодой человек, хорошо рисовавший
акварелью и имевший к этому большое призвание, хотел
оставить не нравившуюся ему юридическую карьеру и посвя-
тить себя всецело живописи. Он узнал, что освободилось
подходящее место в Берлинской академии художеств. Но
в Кенигсберге не нашлось ни одного человека, мнение кото-
рого о дарованиях молодого художника имело бы достаточный
вес »в глазах Берлина, и претендент не получил этого места.
К. М. Бэр в дерптский период его жизни.
Снимок с фотографии, хранящейся в Архиве АН СССР.
Третий период жизни в Кенигсберге
369
Я знал в Кенигсберге только одного художника, который
писал масляными красками. Может быть у него и был талант,
но при этих условиях его талант не развился, и он перешел
на рисование театральных декораций и еще более второстепен-
ные работы, чтобы обеспечить свое существование. Недостаток
в рисовальщиках, умеющих изображать естественно-научные
предметы, а также в граверах, знающих подобные работы,
был еще ощутительнее.
В Кенигсберге за последнее время было сделано много
натуралистических исследований, и я полагал, что если
я представлю министру об этих недостатках, то в Кенигсберг
будет приглашен молодой художник-гравер, который не только
найдет себе здесь занятие, но будет способствовать развитию
у нас этого вида искусства. Но одна мысль о переезде
в Кенигсберг настолько пугала берлинских художников, что
ни один из них не соглашался добровольно перебраться
в этот город. В конце концов нашли одного молодого чело-
века, вышедшего из бедной семьи и получившего образование
за счет города, который дал свое согласие, возможно не без
принуждения. Он приехал в Кенигсберг в начале 1831 г.
в крайне удрученном настроении. В те времена переезд
из Берлина в Кенигсберг воспринимался приблизительно так,
как переселение из Кенигсберга в Петербург, который казался
северным полюсом. Приятельницы моей жены уверяли нас,
например, что наши дети непременно там замерзнут. Никто
не верил, что на дальнем севере и дети и взрослые легко
могут изнежиться в смысле привычки к теплу. Я никогда
так не терпел от холода, как будучи в декабре месяце в Три-
есте. В настоящее время Кенигсберг соединен с Петербургом
железной дорогой и потерял у берлинцев свой сибирский
ореол.
Наступило для меня беспокойное время. Напрасно я ста-
рался поднять настроение моего художника своим дружеским
к нему отношением. Он, видимо, собирался немедленно
вернуться назад и поэтому не взял с собой медных досок
для гравирования, которые я попросил его захватить. Пришлось
24 Автобиография К. Бера
370
Глава XIV
их выписывать. Как раз в это время я начал наблюдать
дробление яйца у лягушки, непосредственно следующее за
оплодотворением. Этот процесс следовало зарисовать в первую
очередь, пользуясь имевшимся для этой цели материалом.
Но на второй же день работы мой художник заявил мне,
что он плохо видит. Повидимому, это был просто предлог
для немедленного прекращения договора. Художник был очень
застенчивый и робкий человек. Возможно, что эти его свойства
тоже играли свою роль. Я дал ему другое занятие и ста-
рался возбудить в нем чувство собственного достоинства, однако
достиг немногого. К сожалению, я не мог ему доставить
знакомство с другими художниками, что было бы для него
всего полезнее. К тому же прошел слух, что к Кенигсбергу
приближается эпидемия холеры, которая началась в Польше.
Мой художник выслушивал эти новости с крайним беспокой-
ством. Он сумел откуда-то достать брошюру, где описывались
симптомы болезни и рекомендовались предохранительные и ле-
чебные меры. Как часто бывает с такими мнительными людьми,
художник стал находить у себя все признаки этой болезни
прежде, чем хотя бы один человек в Кенигсберге заболел
холерой. То он чувствовал судороги в ногах, то ему начинало
казаться, что у него стынет кровь.3 Тогда он принимался
бегать по всему городу, чтобы усилить свое кровообращение.
Все эти страхи обычно нападали на него по ночам, когда
он оставался один. Когда же холера, действительно, появилась
в городе и общее настроение стало тревожным, мой художник
оказался почти совсем неработоспособным. Больных относили
в больницу в плетенках; при виде таких носилок художнику
каждый раз начинало казаться, что у него свертывается кровь
в жилах. Я еще раз попытался поднять его мужество, поместив
в газетах выдержку из книги одного индийского врача, который
решительно отрицал заразительность холеры.4 Эта заметка
обратила на себя внимание публики, но мало подействовала
на моего художника, потому что холера уже давно считалась
заразительной болезнью и при ее появлении принимались
профилактические меры. Художник часто не являлся на службу,
Третий период жизни в Кенигсберге
371
и я напрасно его ждал. Я должен был терпеливо выслу-
шивать его жалобы на всевозможные симптомы. Однажды он
исчез на целых три дня, и я стал опасаться, что при его
невероятной мнительности он и в самом деле мог заболеть.
Я пошел к нему на квартиру, но нашел дверь запертой.
Напрасно я стучался и, наконец, решил пойти за хозяином
и предложить ему вскрыть дверь, так как его жилец, повиди-
мому, умер. Ключ был вставлен в замок изнутри, почему
я и был уверен, что художник мой не мог уйти. Наконец,
из комнаты послышался слабый голос. Художник лежал в кро-
вати, глубоко зарывшись в теплые одеяла, чтобы отогреть
кровь, которая в эту ночь у него обязательно должна была
свернуться. Он даже не решался встать с постели, чтобы
открыть мне дверь. Тогда я оставил все надежды вернуть ему
рабочее настроение, и сам обеспечил ему возвращение в Берлин,
чтобы не брать на себя ответственность за него, так как он
действительно мог заболеть и умереть. Однако в Берлине ему
снова пришлось пережить все ужасы холерной эпидемии.
Может быть, он вел себя там более мужественно.
Таким образом, все мои попытки наладить работу с худож-
ником оказались неудачными. Я должен был сказать, что
такого труса я не встречал за всю свою жизнь.
Эпидемия холеры заинтересовала меня также и с другой
стороны. Несмотря на то, что я к этому времени совершенно
оставил медицинскую практику и пользовал только свою семью,
сильное развитие эпидемии, в борьбе с которой приняли уча-
стие все врачи города, в особенности члены Медицинского
общества, к которому я принадлежал, привлекло к работе
и меня, давая мне возможность изучить особенности этой
страшной гостьи? При первом случае холеры в городе пре-
кратились занятия во всех школах и лекции в университете.
Врачи организовали пункт с непрерывным дежурством, где
всегда можно было получить помощь. Я выговорил себе право
заняться вопросом о том, каким путем зараза проникла в город.
Я посетил места, где произошли первые случаи заболевания
и по возможности детально ознакомился со всеми обстоятель-
24*
372
Глава XIV
ствами дела. В результате я не мог установить следов занесения
заразы в город. Подробное сообщение об этом, которое
я представил в Медицинское общество, было опубликовано
в первом томе его „Трудов" и, если я не ошибаюсь, было
также напечатано в листке, посвященном холере. Я доказывал,
что холера не распространяется посредством заразы через
людей или через вещи. В самом деле, на основании совершенно
беспристрастно установленных мною фактов я не мог придти
к иному выводу.6 Однако в настоящее время я не могу признать
правильность этого взгляда, ибо мое мнение о том, что случаи,
мною исследованные, были действительно первыми заболева-
ниями в городе, оказалось очень сомнительным. Врачи видели
более ранние холероподобные заболевания, но не сочли их
за холеру. Однако впоследствии они пришли к убеждению, что
эти случаи также можно отнести к проявлениям холерной
эпидемии. В других же изученных мною случаях занесение
заразы со стороны всегда можно было предположить.
Спустя несколько недель распространился слух, что
в Пиллау заболел и умер приехавший из Кенигсберга человек,
причем болезнь распространилась по городу через его жену,
которая обмывала труп умершего. На достоверность подобных
слухов нельзя было полагаться, независимо от того, исходили ли
они от контангионистов или от антиконтангионистов, и я поехал
в Пиллау, чтобы получить более достоверные сведения, и безу-
словно убедился в правильности указанных выше данных,
что в маленьком городке нетрудно было установить с досто-
верностью. Этот случай очень ясно говорит о заразительности
холеры. Наоборот, более поздние наблюдения, произведенные
во Франции, показали, что при полном отсутствии карантина
холера не проникла из северных провинций в южные, что
говорит о том, что болезнь эта, повидимому, всецело зависит
от внешних физических условий. Вообще вся история холеры
показывает, как неточны наши сведения о заразных болезнях
и их различных формах. Слово „миазм" действительно является
только словом, не имеющим точного значения. Мои собственные
изыскания показали, как трудно здесь добиться правды. Справки
Третий период жизни в Кенигсберге
373
из полиции почти всегда приводят к ложным выводам, хотя бы
по той причине, что предписания полиции уведомлять ее
о сроках въезда и выезда почти никогда не исполняются точно,
а первые заболевания холеры в большинстве случаев имели
место среди таких слоев населения, которые не ладили
с полицией.7
Одна из моих поездок в зараженную местность дала мне
возможность увидеть на обратном пути зрелище холерного
бунта, который принял такие размеры, как едва ли бывало
в каком-нибудь другом культурном городе. Карантинные пра-
вила и основанные на них приказы и распоряжения город-
ского управления раздражали все классы населения за исклю-
чением отдельных робких людей. Однажды был объявлен
приказ, запрещающий провожать трупы людей, умерших
от холеры, на кладбище, причем предписывалось хоронить
их в специально отведенном месте. В это время умер один
из видных граждан города. Тогда многие жители сговорились
поставить тело на богато украшенные дроги, привести его
на кладбище и там похоронить, даже насильно. Похоронную
процессию власти не стали трогать, и толпа, как бы в дока-
зательство завоеванных ею прав, двинулась с кладбища на ба-
зарную площадь. Сперва собравшиеся на ней люди не имели
оружия, лишь немногие угрожали палками врачам, которые
выдумали холеру. Кое-кого они схватили и порядком поко-
лотили, но те успели спастись. Теперь же бунтовщики —
мужчины и женщины — запаслись камнями, а некоторые парни
были вооружены дубинами. В окна здания полиции полетели
камни, все служащие оттуда разбежались. Затем толпа про-
никла внутрь здания, выбросила оттуда все бумаги и сожгла
их на площади. В одной из боковых улиц стоял эскадрон
кирасир в своих тяжелых латах, который, однако, допустил
это бесчинство. Между тем на площадь прибыли студенты
университета во главе с университетским судьей, которые
были вооружены чем попало, и началась рукопашная схватка
между студентами и мятежниками. Только после полудня
кирасиры вышли из засады и, двинувшись сомкнутыми ря-
374
Глава XIV
дами, попытались очистить площадь, но победоносная толпа
встретила их камнями. После этого было пущено в ход
огнестрельное оружие, причем несколько человек—я пола-
гаю, человек шесть — были тяжело ранены. На этом бунт и
прекратился. Такое поведение властей, по моему мнению,
было в высшей степени необоснованно. Кавалерийская атака,
проведенная раньше, без труда очистила бы площадь и осво-
бодила бы здание полиции без всяких человеческих жертв.
Повидимому, власти старались выполнить приказ короля и
обойтись без резких мер. Но, с другой стороны, бросалось
в глаза, что после столь продолжительного бездействия уже
невозможно было обойтись без применения силы. Благодаря
такой медлительности со стороны власти в Кенигсберге утвер-
дилось мнение, что городское управление, якобы по соб-
ственному почину и против воли короля, создало отступаю-
щие от обычного порядка карантинные правила, и поэтому
местные власти якобы не могли решительно выступить
во время бунта. Но фактически дело обстояло совсем иначе:
все распоряжения по установлению карантина шли из Бер-
лина, так как было решено предотвратить занесение заразы
в резиденцию. В публике держались того мнения, что не
столько сам король стоял за эти меры, сколько доктор Руст.
Но в Кенигсберге, где проведение этих мер сталкивалось
с большими трудностями, власти очень неохотно выполняли
эти распоряжения. Уже на следующий день после бунта обер-
президент Шен отменил карантинные правила. Это дало
повод многим утверждать, что он сознательно допустил дело
до серьезных последствий, чтобы оправдать это свое распо-
ряжение.
Решительные меры, которые повели к прекращению бунта,
в связи с отменой всех ограничений сразу водворили в Ке-
нигсберге спокойствие. Но в Берлине остались очень недо-
вольны отменой карантинных правил и хотели во что бы то
ни стало оградить столицу от проникновения эпидемии. На-
против, в Кенигсберге власти старались доказать бесполез-
ность и невыполнимость изоляционных мероприятий при
Третий период жизни в Кенигсберге
375
развитии в наше время оживленных сношений между горо-
дами. Газеты, в особенности „Холерный бюллютень", придер-
живались того же взгляда. Западные города — Эльбиг и
Данциг, которым также было предписано задержать злую
гостью, скоро присоединились к голосу Кенигсберга. Но Руст
упорно настаивал на своей системе изоляции, пока, наконец,
холера не показалась в стенах самого Берлина. Я тем более
восставал против всех заградительных мер, что при моих
исследованиях о начальных случаях появления этой болезни
в Кенигсберге я не нашел никаких доказательств того, что
она распространяется путем заражения. Но, даже допуская
заразительность холеры, было бы трудно провести в Европе
последовательную систему карантинных заграждений. При
таких мероприятиях нет возможности прокормить все насе-
ление, поскольку в наше время существование или по край-
ней мере спокойная жизнь одних зависит от других. Пови-
димому не остается ничего другого, как предоставить каж-
дому, поскольку он имеет эту возможность, изолировать
себя от других людей. В этом меня особенно убедило изу-
чение истории чумы, которая свирепствовала в Восточной
Пруссии в начале XVIII в. В ту пору правительство действо-
вало более строго и решительно в предупредительных меро-
приятиях против чумы, чем в XIX в. против холеры. В го-
родах и даже во многих деревнях были поставлены виселицы
для тех, которые не хотели сидеть дома. Несмотря на такие
меры, а возможно благодаря им, чума унесла примерно одну
треть населения Пруссии, чему вряд ли можно найти другой
достоверный пример.8 Я напечатал по этому поводу статью,
не могу припомнить где, настолько мало я придавал тогда
этому значения. Я не мог предвидеть, что господин Альтен-
штейн, который был не только министром просвещения, но и
здравоохранения, поставит мне в вину мои беспритязатель-
ные высказывания по поводу холеры, которые я и напе-
чатал, собственно, для того, чтобы ободрить моего художника.
Считаю необходимым упомянуть здесь еще об одном
научном мероприятии, а именно о возобновлении Физико-
376
Глава XIV
экономического общества в Кенигсберге. Оно было основано
первоначально в Морунгене, а затем переведено в Кенигсберг,
где одно время процветало, перейдя от вопросов сельского
хозяйства к более научным вопросам. Многие члены общества
желали прочтения научно-популярных докладов. Идя навстречу
этим пожеланиям, руководители общества впали в ошибку,
а именно: стали поручать эти доклады таким людям, кото-
рым самим следовало бы их послушать. Число посетителей
упало, а вместе с тем и число желающих делать доклады
для немногих. Последний председатель — медицинский совет-
ник Гаген, который пользовался всеобщей любовью, лишь
своим личным авторитетом поддеоживал существование обще-
ства, в особенности в летнее время. Я помню один доклад
о мироздании, сделанный полицей-президентом города, в руки
которого случайно попала книга Зоммера „Картины физиче-
ского мира", или ей подобная. Вычитав там к своему вели-
кому удивлению, что Солнце в 1400000 раз больше Земли,
и другие аналогичные новости, докладчик поведал об этом
шести слушателям, которым все это было известно еще
со школьной скамьи. После этого дело совсем захирело.
Вскоре председатель общества Гаген заболел и в январе
1829 г. умер. С его смертью общество прекратило свое су-
ществование. Но когда холерное время миновало, сын по-
койного, ничего не сказав мне, созвал собрание и сообщил
мне, что меня общим голосованием избрали председателем
общества. Я не имел ни малейшего желания брать на себн
эту новую работу и не чувствовал к ней никакого призвания..
Но в Кенигсберге было довольно много дельных молодых
доцентов, которые с удовольствием поделились бы своими
знаниями с публикой. Однако доступ в общество разре-
шался только его членам. Я считал, что такое ограничение
является устарелым обычаем и не имеет под собой никакого
основания. Поэтому на ближайшем собрании я внес предложе-
ние сделать доклады в обществе открытыми или публичными
для всех образованных кенигсбергцев. Не могу без смеха
вспомнить о тех сомнениях, которые были вызваны этим ново-
Третий период жизни в Кенигсберге
377
введением. Образовалась даже настоящая оппозиция, кото-
рая предъявила на следующем заседании письменный протест,
составленный одним профессором университета, где было
сказано, что мы еще недостаточно подготовлены для того,
чтобы делать публичные доклады. Но я считал, что мы уже
достаточно подготовлены для таких открытых заседаний и
упорно отстаивал свое предложение: либо открытые заседа-
ния с публичными докладами, либо избрание другого пред-
седателя. Если же мое предложение не будет принято, то я
советую поместить на могиле общества эпитафию: „Умерло
от старческого маразма".
В результате большинство членов высказалось, наконец,
за публичность докладов. Таким образом с января 1832 г.
начались открытые заседания общества. В моей вступитель-
ной речи я не мог удержаться от нескольких саркастических
замечаний по поводу чисто немецкой боязни публичного
слова, хотя печатного слова мы не боимся. Результат пре-
взошел мои ожидания. Уже на третьем докладе было так
много, посетителей, что обширный зал не мог вместить всех
желающих. Заявлений о желании прочитать доклады было
подано больше, чем мы могли принять. Среди прочитанных
докладов некотооые были весьма замечательны. Для неко-
торых доцентов, например для Дове, Мозера, Якоби и дру-
гих, это было началом вступления в общественную жизнь.
Часть докладов была потом напечатана в виде небольшого,
но содержательного сборника, под заглавием „Доклады из
области естествознания и экономики, сделанные на заседа-
ниях Физического общества в Кенигсберге" (изд. Унцера,
1834).9 Бессель не захотел дать своих докладов для печати,
утверждая, что научные вопросы не следует освещать в по-
пулярном изложении для широкой публики. Вообще он вна-
чале был склонен к оппозиции в этом деле, но потом его
взгляды, кажется, изменились, и он впоследствии сам выпустил
сборник своих докладов.10 Между прочим* он внес предложе-
ние, чтобы члены общества после публичных докладов соби-
рались в ресторане. Остроумный и приятный Бессель был
378
Глава XIV
здесь душою общества. Воспоминания об этих вечерах оста-
вили у всех участников самые приятные чувства.
После моего отъезда Физико-экономическое общество
печатало свои труды под различными наименованиями. В на-
стоящее время оно выпускает их под титулом: „Известия
Королевского Физико-экономического общества в Кенигсбер-
ге", в четырех выпусках с монографическими рисунками. Это
издание имеет теперь чисто научный характер и посвящено
новейшим открытиям.
Некоторых из доцентов мы впоследствии лишились из-за
их отъезда из Кенигсберга, например Гербарта и Дове. Но
их место заняли другие, как Дульк, Якоби и Розенкранц.
Таким образом, мы не имели недостатка в научных сообще-
ниях.
Больше всего меня интересовал вопрос о постройке осо-
бого здания для Зоологического музея, на чем я долго
настаивал. Теперь это здание было закончено, и его можно
было освоить. В этом здании я получил квартиру и лично для
себя.
Я с большим жаром набросился на продолжение моих
исследований по развитию животных. Наблюдение над телен-
ком, уже полностью покрытым волосами и имевшим над во-
лосяным покровом плотную кожу, дало повод к статье:
„Наблюдения над образованием покровов у зародыша" (Fro-
riep’s Notizen, 31 № 10).11 К близким результатам привели
наблюдения над так называемым „обновлением желудка"
у раков, оказавшимся простой линькой внутренней поверх-
ности желудка (Muller’s Archiv, 1834). Случайно было сде-
лано наблюдение над самооплодотворением у одной гер-
мафродитной улитки (Muller’s Archiv, 1835). Больше старания
я приложил к тому, чтобы проследить характер развития
черепах; мне хотелось узнать, как здесь происходит измене-
ние основного типа позвоночных, так как у взрослого живот-
ного кости висцеральной половины заходят за позвоночный
столб и весь мускульный аппарат прикрепляется только
с внутренней стороны; однако мне в этом не посчастливилось,
Третий период жизни в Кенигсберге
379
так как удалось наблюдать лишь одно единственное яйцо
(Muller’s Archiv, 1834). Лучших результатов добился позже
Ратке.
Я усердно разыскивал икру рыб и под конец среди разно-
образных форм яиц избрал яйца одного вида Cyprinus (Сур-
rinus blicca), у которого надлежало проследить весь мета-
морфоз. Неизученным осталось только деление, следующее
вслед за оплодотворением, так как на воле оно происходит
ночью; наблюдаемое же при искусственном оплодотворении
образование бугров я принял за признак распада. Когда раз-
витие зародыша было прослежено с известной полнотой, я
написал об этом статью под заглавием „Исследования по
истории развития рыб с добавлением о плавательном пузыре*4.
Последний невольно обратил на себя мое внимание вслед-
ствие его способа развития. После того как я произвел
сравнение различных форм плавательных пузырей у всех ви-
дов взрослых рыб, водящихся в Пруссии, я пришел к заклю-
чению, что господствовавшее мнение о том, что плавательный
пузырь является простым, неразвитым легким, нуждается
в некотором изменении, поскольку пузырь в еще большей
степени берет на себя функцию образования в теле рыбы
полого, воздушного пространства, нежели функцию, связанную
с химическим изменением крови. Он занимает в теле примерно
такое же место, какое в области головы занимают так назы-
ваемые „синусы44, боковые полости носа высших животных,
в особенности млекопитающих. Позже (в Петербурге) я на-
шел, что у очень молодых окуньков плавательный пузырь
находится в соединении с пищеводом с помощью полого ка-
нала, хотя у более взрослых рыб того же вида он является
совершенно замкнутым. Полагаю, что это не меняет дела.
Несмотря на то, что окончательное решение несколько сложно,
да и самый ранний момент образования еще не был наблю-
ден, мне все же кажется, что поскольку развитие начинается
со спинной стороны пищеварительного канала, то этим самым
аналогия с синусами становится еще вероятнее. Плаватель-
ные пузыри, у которых благодаря их железистому характеру
38Э
Глава XIV
можно предполагать наличие более энергичных процессов
метаморфоза крови или где, благодаря их клеточному строению
и ветвлению, сильнее выступает их морфологическое сходство
с легкими, такие плавательные пузыри следует все же рас-
сматривать как редкие исключения.
Мне хотелось издать упомянутое сочинение в виде отдель-
ной книги. Поскольку для этого была нужна только одна
гравюра на меди и несколько простых политипажей в тексте,
а в качестве гонорара лишь несколько авторских экземпляров
книги, то я не сомневался, что Л. Фосс даст свое согласие
на это издание. Однако к моему удивлению я получил реши-
тельный отказ. Очевидно „Epistola** имела еще малый сбыт.
Так как Борнтрегер в Кенигсберге также нашел содержание
работы слишком специальным, то я вынужден был искать
нового незнакомого мне издателя, уже после того как таб-
лица была выгравирована в Кенигсберге.
То, чего я раньше так сильно желал и в чем постоянно
терпел полную неудачу, а именно — иметь в распоряжении
постоянно живущего в Кенигсберге гравера, произошло впо-
следствии само собой. Леман, который прекрасно выполнил
таблицы для труда Боянуса 12 по анатомии черепахи, не на-
ходя после смерти Боянуса достаточно заказов в Вильно,
заехал в поисках новой отчизны в Кенигсберг, где вскоре
решил обосноваться. Мое сочинение было принято в конце
концов к изданию незнакомым мне до того предприятием
Фогеля, где оно пролежало без движения так долго, что я
успел уже давно покинуть Кенигсберг и переселиться в Пе-
тербург, когда, наконец, получил из Лейпцига один отпеча-
танный экземпляр.13 Остальные 10 обусловленных договором
экземпляров я так и не получил, о чем и извещаю тех
своих друзей по научной работе, которым я постоянно при-
сылал свои труды.
В 1831 г. я начал подробнее исследовать кажущееся обра-
зование борозд на яйце лягушки, наступающее после опло-
дотворения. Когда я стал обрабатывать эти изменения яиц
кислотой по мере их развития, то от моего внимания не могло
Третий период жизни в Кенигсберге
381
укрыться, что эти изменения являются настоящим делением
и лишь только с поверхности представляются в виде обра-
зования борозд. У обыкновенной лягушки (Rana temporaria)
это деление протекает необычайно правильно. Сначала весь
желточный шар делится на две половины, затем каждая из
них снова на две половинки, каждый получившийся квадрант
шара опять на две половинки и так далее, пока яйцо не полу-
чит вид ягоды-ежевики и пока под конец, как результат про-
должающегося деления, вся его поверхность вследствие малой
величины элементов деления снова не станет гладкой. Не
таким правильным оказался процесс деления у травяной
лягушки (Rana esculenta). Принцип был тот же, но только
он выступал не столь резко. Лишь после того как проходит
подготовка к последующим изменениям, начинается типичное
развитие позвоночного животного, состоящее в том, что
появляются два валика, отстоящие так далеко друг от друга,
что едва ли можно признать их за обе половинки спинной
части. Однако они вскоре сходятся и этим самым обнаружи-
вают свою природу.У лягушки еще определеннее,чем у цыпленка,
можно наблюдать сначала открытую спинную щель, затем
образование спинного и головного мозга из двух боковых
половинок, отделяющихся от спинных валиков. Вообще раз-
витие лягушек и рыб отличается от развития остальных
амфибий, птиц и млекопитающих главным образом только
тем, что у них очень рано образуются жаберные листочки,
которые вскоре обрастают сверху и у лягушек постепенно
исчезают, у рыб же сохраняются. Такие эмбрионы скоро
начинают свободно плавать в воде. Но зато у них не обра-
зуется аллантоиса, и они не заключены в амнион.
Однако в то время мое внимание было обращено не на
эти более поздние изменения формирующегося животного,
прослеженные мною уже раньше, а на подготовительный
к ним этап, на самопереработку материи путем непрерывного
деления. Это завело меня в самое внутреннее святилище исто-
рии развития, как это выяснилось впоследствии в результате
бесчисленных исследований. С одной стороны, сходный про-
382
Глава XIV
цесс деления был наблюден у самых разнообразных живот-
ных как следствие оплодотворения, либо в виде деления по
всей желточной массе, либо в виде деления небольшого слоя
последней, который я называю „зародышем" (Keim). С другой
стороны, именно эта форма деления, носящая по внешнему
виду столь механический характер, является той формой,
которая одна лежит в основе размножения самых низших
организмов, именно тех, у которых рост и воспроизведение
потомства путем деления являются одним и тем же процессом
и которые не могут расти, не размножаясь, и не могут раз-
множаться без предварительного восприятия из внешней среды
веществ, необходимых для их роста. Всюду имеется внутрен-
няя часть или ядро и периферическая часть. Внутренняя часть
является господствующей. Сперва она имеет округлую форму,
но затем увеличивается, вытягивается в длину, причем ее
середина лишь ненадолго представляется наиболее широкой,
потом же суживается, так что ядро принимает бисквитообраз-
ную форму. При этом вещество ядра расходится в обе сто-
роны и вскоре делится на два округлых тельца. Вскоре после
деления ядра делится и окружающая его масса. В яйце ей
отвечает желточное вещество, — словно каждый из обоих
властителей, возникших путем такого разъединения, собирает
вокруг себя одну часть своего царства, чтобы после краткого
периода покоя вновь также разъединиться, но только в дру-
гом направлении.
Эти деления, так же как и притяжение желточных масс,
происходят с известным напряжением сил, так что иногда
можно наблюдать при дальнейшем продвижении деления, как
возникшие этим путем отдельные продукты деления теснят
друг друга и сдавливаются, пока не наступит период покоя.
Вызывается ли такое деление ядром, — этого я у лягушки
не мог окончательно установить, так как ее яйца чересчур
темны и велики, а кроме того ядра клеток при действии
кислот, применявшихся мною для разложения всей делящейся
массы, растворялись. Окончательно этот процесс, в частности
примат деления ядра, был выяснен мною с полной уверен-
Третий период жизни в Кенигсберге
383
ностью значительно позже — на яйцах морских ежей, которые
я исследовал в Триесте во время поездки, предпринятой
туда из Петербурга (Bericht aus Triest. Bulletin de la classe
physico-mathematique, vol. V, № 15).
Упомянув об этих более поздних наблюдениях, я хочу
тут же прибавить, что при исследовании этих яиц я удосто-
верился с определенностью, не оставлявшей желать лучшего,
в одном явлении, о котором до сих пор еще ведется спор.
На этих мелких, если не прозрачных, то все же просвечи-
вающих яйцах, я совершенно определенно убедился, что обра-
зующиеся при каждом делении продукты его лишены наружной
кожицы или каких-либо оболочек, но после пребывания их
некоторое время в покое наблюдается вскоре легкое обособ-
ление тончайшего наружного слоя, так что появляется
поверхностная пленка, которая при каждом новом делении
снова становится неразличимой. До сих пор ведется еще спор,
имеется ли здесь своя собственная оболочка или нет, исходя
из положения, что для клетки наличие наружной стенки
является якобы необходимостью, притом оболочка первона-
чальная,* а не образующаяся только в результате свертывания.
Комочек органического вещества, не ограниченного стенками,
я, разумеется, также не назову „клеткой", но должна ли
всякая органическая самостоятельность обязательно быть
клеткой?
В бытность мою в Кенигсберге мне было важно показать,
что описанный Прево и Дюма процесс образования борозд
лишь по внешности представляется таковым, на самом же
деле является делением. Такой взгляд, насколько мне известно,
и не оспаривался, поскольку он получил позже многократное
подтверждение при изучении других классов животных. Тем
не менее, в обиходе сохранилось выражение „процесс бороз-
дения" (Furchungfsprocess). Особенно непонятно, почему такие
ученые, как Келликер14 и Функе, изучившие процесс деления
так основательно, называют его все еще „процессом борозде-
ния? Лишь там, где делится только один зародыш (образова-
тельный желток, по Рейхерту), можно, пожалуй, еще применять
384 Глава XIV
в отношении всего яйца выражение „бороздение", хотя оно и не
передает сути того процесса, который Келликер так обстоя-
тельно изучил на яйце головоногих. Функе делает из своего
ясного и основательного описания следующий вывод: „Процесс
бороздения по существу является непрерывным процессом
клеточного деления; шары дробления, начиная от самого
первого, состоящего из целого желтка, и до последних мель-
чайших шаров, суть клетки" (Учебник физиологии, 3 изд.,
т. III, стр. 182). Но зачем же удерживать тогда выражение
„бороздение" на протяжении всей книги, когда автор признает,
что первичным моментом является деление ядра? Не содер-
жит ли в себе само выражение „шары, получившиеся вслед-
ствие бороздения", внутреннее противоречие?
При прохождении борозды через шар, даже если процесс
доводится до полного расщепления, никогда не могут возник-
нуть шары. Но если все же получаются шарообразные формы,
то в этом уже кроется доказательство того, что деление обуслов-
ливается какой-то изнутри действующей силой. В тех случаях,
когда деление ядра можно наблюдать непосредственно, что
без труда удается на яйце морского ежа, то даже по внеш-
нему виду процесс не похож на образование борозд, а пред-
ставляется как разделение. Продукты разделения округляются,
если яйцевые оболочки представляют для этого достаточно
простора, как, например, при делении яиц млекопитающих,
и они округлились бы и у лягушки, если бы нашлось для
этого место. Во всяком случае тенденция к этому налицо
и сказывается она в разнообразных дрожаниях и расширениях,
которые временно наблюдаются у продуктов деления, но вскоре
исчезают, причем эти продукты сдвигаются плотнее, так что
кажущиеся борозды или, вернее, щели снова суживаются.
При наиболее простой форме размножения у самостоятельных
организмов, как, например, у многих инфузорий, продукты
деления даже совершенно разъединяются, если только их не
сдерживает плотная оболочка. Несомненно, что здесь перед
нами тот же самый процесс, Таким образом, термин „бороз-
дение" основан лишь на внешнем виде этого процесса, именно
Третий период жизни в Кенигсберге
385
у лягушки. Не проявил ли я слишком большой придирчивости
по части терминологии, так как Рускоми15 очень рассердился
на меня за эти мои высказывания; а именно, он, так же как
и Прево и Дюма, видел это деление лишь с поверхности
и потому назвал его „процессом бороздения". Раздражение
против меня, которое Рускоми проявил в „Muller’s Archiv"
(1836, стр. 205 и сл.), не остыло у него даже десять лет
спустя, когда мы с ним лично познакомились. Но если я раз-
режу какой-нибудь комочек так глубоко, что обе половинки
его разъединятся, то я полагаю, что нанесу не только боро-
зду на комочке, но расщеплю его и разделю путем такого
расщепления. Если же комочек не только сам расщепляется,
но каждая половина притом еще округляется и, сверх того,
процесс начинается с внутреннего ядра, то здесь налицо
настоящее деление, а не только образование борозды. Обра-
зование же борозд является процессом, направленным от
наружной поверхности ко внутри.
То, что здесь имеет место процесс деления клеток, об этом
я, конечно, в то время не говорил, так как клеточная теория,
учение о том, что животные также состоят из клеток, было
обосновано Шванном в 1839 г., и мне было совершенно чуждо
называть элементы строения животных „клетками".* Наблю-
дение указанных процессов при изучении яйца лягушки на
первых порах скорее даже огорчило меня. Я привык к мысли,
что при всяком размножении имеет место не1<ая предобразо-
ванная организованная основа. Здесь же я увидел раздробление
* Строго говоря, нет надобности излагать здесь мое отношение к кле-
точной теории в том виде, как ее представил Шванн16 в 1839 г., так как
я отказался от мысли продолжить мои биографические заметки на период
после 1834 г. Но так как проф. Валентин17 в Берне взял на себя смелость
назвать меня публично „противником клеточной теории" и разгласил
об этом, не потрудившись поставить образованный мир в известность, на
каком, собственно, основании, — то я и хочу высказать об этом то, что
считаю наиболее существенным. Исследуя эмбрионов животных на ранних
ступенях развития, конечно, невозможно не видеть, что они сложены не из
таких элементарных частиц, какие появляются позднее. Видны шарики,
которые состоят либо из непрозрачного вещества, либо иэ^ полупрозрачного,
25 Автобиография К. Бэра
386
Глава XIV
этой основы для подготовки материи к новым образованиям.
Должно было пройти некоторое время, прежде чем я освоился
и в таком виде могут быть названы пузырьками. Могу удостоверить, что
я их видел. Хотя я работал преимущественно со слабыми увеличениями
микроскопа, но иногда ставил и более сильные. Я назвал эти элементарные
частицы „гистиологическими элементами*. Это название согласуется и
с другим названием: „морфологические элементы* — для тех отдельных
частей, из которых происходит образование большего размера. В мозгу
позвоночных, например, морфологические элементы, из которых он перво-
начально образовался, всегда различимы, и, как мне кажется, невозможно
получить правильного представления о большом мозге млекопитающих,
не от зав себе отчета в том из какого числа морфологических элементов
он построен в своей верхней части и в своем базисе. Мне представляется,
что примерно таким же путем следовало бы изу ить и гистиологические
элементы в их преобразовании. К изучению этого преобразования я, однако,
не пришел, потому что слишком много занимался морфологическими эле-
ментами. Оба эти выражения я употреблял на своих лекциях, но по воз-
можности избегал их в печати, потому что мне не очень нравилось это
сочетание слов. Однако такое словоупотребление или злоупотребление сло-
вами весьма принято, например в геологии постоянно говорят о геологических
образованиях (продуктах) и об их составных частях. После моего переезда
в Петербург я стал употреблять выражени j „морфогенетические и гистио-
генетические элементы", что лучше звучит, хотя слишком длинно. Слово
„морфологический*, пожалуй, наиболее п авилэно, но слово .гистиологиче-
ский* мне не нравилось, однако не было надежды найти нужное выражение.
Хотя я мало занимался образованием гистиогенетичес'^их элементов
и по большей’части наблюдал только, как они выглядят, но все же я часто
видел, что изолированные органичесие образования (гистиологические
элементы) не имеют внешних оболочек, но последние асто появляются
постепенно — либо вследствие отложения выделяющегося вещества, кото-
рое затвердевает в эпителиальный слой, или благодаря уплотнению внеш-
него ело я самой шарообразной субстанции. Это отграничение, как мне
казалось, выступало тем определеннее, чем разнороднее были окружаю-
щие вещества. Известно, например, что если выпустить белок куриного
яйца в чашку с холо тной водой, то сперва между этими веществами ника-
ких границ не замечается, но пленка образуете г очень скоро, и тем быстрее
и плотнее, чем холоднее была вода. Если удалить некоторое количество
белка с поверхностной пленкой, то последняя образуется с внутренней
стороны. На ос.авшемся белке начинается этот же процесс образования
пленки, и можно отделить таким образом много слоев, которые раньше
не различались. Это должно быть известно каждому наблюдателю. Но,
вероятно, не каждый пробовал выливать белок в плоское часовое стеклышко
Третий период жизни в Кенигсберге
387
с представлением, что это деление является не чем иным,
как процессом образования новых элементов, которые всегда
остаются только частицами при господствующем единстве,
так как при типичном развитии эмбриона эти элементы исполь-
и наблюдать в микроскоп вясыхание белка. Если взять совершенно чистый
яичный белок, то ст рва он будет совершенно прозрачным. Но когда он
подсохнет, то образуется внешний слой, содержащий очень маленькие зер-
нышки, однако глубже этих зернышек нет, и вещество остается совершенно
прозрачным. Когда же высыхание зайдет так далеко, что вся масса станет
трескаться (если не применить здесь выражение „бороздиться"), то части
ее постепенно начнут отставать от часового стекла, начиная от краев
последнего. Очгнь интересно наблюдать, как эти плоские растрескавшиеся
пластинки, поскольку они отделяются, на внутренней своей стороне дела-
ются тонкозернистыми. Но пока белок в средней части еще не отделился
от стекла, он остается совершенно прозрачным, пока его средина не испы-
тает той ке перемены.
Это образование внешнего слоя в данном случае не есть живой
процесс, но представляет собою физическое явление. Гораздо более плот-
ная обособленная пленка образуется, как известно, в том случае, если
привести яичный белок в соприкосновение с жиром.’Невидимому, отграни-
чение при образовании оболочек у живых животных элементов мало чем отли-
чается от чисто физических явлений. Но когда желток делится, то отделив-
шиеся части сперва не имеют собственной оболочки, даже тонкого слоя. Она
образуется благодаря выжиманию прозрачного вещества из желточной
массы, причем этот выпот превращается в нежную повер постную кожицу
в тех местах, где он встречается с иным материалом, например по всей на-
ружной окружности делящейся массы, ибо там находится небольшое количе-
ство жидкости, заключенной между желточной оболочкой и желточной массой.
Но кожица не образуется там, где этот выпот соприкасается с себе
подобным, например в интерстидиях желточной массы; таким образом,
у лягушки делящиеся массы желтка не отстоят друг от друга. На самом
деле отграничены друг от друга только желточные вещества, но они свя-
заны между собой через интерстицйи, которые не содержат никакой жел-
точной массы и вещество коих, без сомнения, выступило из делящейся
желточной массы именно как наружное выделение, потому что во время
деления можно гораздо глубже заглянуть в щели и проникнуть в них, чем
позднее, когда разделившиеся массы взаимно сжаты. Таким образом, это
вещество образует ко кицу там. где оно сталкивается с чем-либо разно-
значным, и является связующим веществом там, где этого не наблюдается.
Совершенно подобным же образом обстоит дело с выделением из кориума.
Оно превращается в наружную кожицу там, где Ничего не надо соединять,
и образует соединяющее вещество там, где две частя кориума соприка-
25*
388
Глава XIV
зуются в качестве кирпичиков, но таких, которые сами нахо-
дятся в процессе преобразования. Когда спинной желоб
лягушки был еще открыт, я мог различать его без труда
саются между собой без наружной кожицы. Образование наружной кожицы,
или выделения,встречалось мне много раз в большом масштабе. Я многократно
наблюдал постепенные образования желточной оболочки в яичнике: всякая
оплодотворенная сука при вскрытии дает случай наблюдать многократные
степени этого образования. Надо пожертвовать достаточным количеством
кур, чтобы видеть постепенное окутывание желточного шарика белком
и образование так называемой „скорлуповой оболочки* и „скорлупы".
Я не мог не остановиться на вопросе о том, насколько правильными были
прежние наблюдения, которые в общем верно изображали этот процесс.
Я подойду ближе к цели этого примечания, если я отмечу, что и я
и некоторые другие уже изучали постепенное образование животных эле-
ментов, когда я прочитал труд Шванна. У меня было очень беглое пред-
ставление о наличии обособленных элементов в эмбрионах животных, и я
не решался привести их в целом в связь с различными форменными элементами
тканей взрослых животных. Я мало изучал их разнообразие и безусловно при-
знаю, что проф. Валентин гораздо больше сообщает об этом предмете в своей
истории развития животных, но я неоднократно наблюдал обособление этих
частей, наступающее значительно позднее. Пока не сделалось известным
прекрасное исследование Шлейдена о первом образовании растительных
клеток, я не решался представить себе, что различие между растительными
и животными гистиологическими элементами состоит в том, что для первых
характерно раннее и резкое обособление твердых стенок и жидкого содер-
жимого, следовательно противоположность между твердым и жидким,
в то время как у вторых гистиологические элементы состоят из мягкого
вещества, где твердое и жидкое проникают друг в друга, а образование
оболочки — явление вторичное. Это различие явствует уже из внешнего
вида. Стебель травы, который я держу между пальцами, тянется в вышину»
в свободное пространство, как и все почти растения, стебель которых
имеет весьма незначительное поперечное сечение. Ленточный червь, имею-
щий в ширину несколько линий, если взять его в руку, свисает из пальцев
вниз. У растений тело твердое, у низших животных тело мягкое. Хотя водя-
ные растения мягче, чем травы, но все же их тело плотнее, чем тело
соответствующих животных. Правда, среди животных есть такие, которые
имеют еще более твердые покровы, чем растения, например кораллы, мор-
ские ежи и раковинные улитки, но это лишь выделенная ими известковая
оболочка, служащая для опоры и защиаы, а их подлинные живые части
мягки, у растений же самая клетка обладает твердостью.
Я был, таким образом, подготовлен к тому, чтобы уяснить себе в целом
различие между растительными и животными образующими элементами.
Третий период жизни в Кенигсберге
339
невооруженным глазом, а под микроскопом обе спинные поло-
винки представлялись мне в виде двух валиков, как бы сло-
женных из пушечных ядер.
Но мне не приходило в голову называть их „клетками", ибо понятие „клетка"
состоит прежде всего в том, что некое твердое вещество образует углубле-
ние, которое может оставаться пустым или быть заполненным каким-либо
другим веществом. Без стенок и без пустоты, ограниченной стенками, я не
могу представить себе клетки. Образовательные элементы у животных
я назвал бы, по примеру Сваммердама, „комочками* или, чтобы избежать
обвинения в употреблении кулинарного названия,18 каким-либо другим сло-
вом, если только оно соответствует форме образовательных элементов. Мне
было хорошо известно, что у низших криптогамных растении форма таких
элементов нередко приближается к животной форме, а позднее я наблюдал,
что некоторые части тела животных, отличающиеся плотностью и малой
подвижностью, как, например, оболочки асцидий, по своему гистиологк-
ческому строению очень близко подходят к форме растительных образо-
ваний.
Когда вышел труд Шванна, в котором все гистиогенетические образо-
вания названы „клетками*, по существу однозначными, и к тому же сюда
приобщили еще представление Шлейдена19 об истории растительной клетки
как всеобщей нормы, то я не мог с этим согласиться. Нет нужды доказы-
вать, что Шванн всецело принял этот пункт. Достаточно прочитать следую-
щие его положения на стр. 48: „Белковые оболочки, по всей вероятности,
имеют значение «клеточных» мембран, белок есть содержимое клетки и жел-
ток — молодая клетка*. Пусть извиняй мне это признание, но я, прочитав
эти строки, громко рассмеялся. Даже самые старые и к тому же наиболее
достоверные наблюдения над образованием белковой оболочки говорят, что
белковая оболочка появляется после отложения белка и принадлежит к его
секреции. А именно, желточный шарик, находясь в яйцеводе курицы, до того
как он достигает так называемой„ птичьей матки* (по аналогии с uterus), уже
бывает окружен белком, но эгот белок не имеет никакой определенной
оболочки, так как он постоянно выделяется из складок яйцевода, покуда
последний находится в живом состоянии. Допускают вместе с тем, что
желток есть только часть белка. Сверх того утверждают, что среди живот-
ных элементов клеточная оболочка есть первичное образование, а ядро
занимает боковое положение. Я возражаю против обоих эти* утверждений.
Я находил, что внутренняя часть животных гистиологических элементов
почти всегда отличается от наружных частей, что видно и на всех гистиоло-
гических элементах взрослых животных. Мне представляется, что, как пра-
вило, у образовательных элементов зародышей внутренняя часть (ядро)
помещается посредине; я слишком часто видел вторичное образование
оболочки, чтобы в этом сомневаться. Наконец, мне кажется ошибочным
390
Глава XIV
Гораздо серьезнее оказались затруднения при изучении
развития млекопитающих. На основании того, что куриный
зародыш устанавливается своей продольной осью под прямым
углом к длинной оси яйца и что у яиц млекопитающих, кото-
применение слова „клетка* к обоим видам гиетиологических элементов —
и к пузырькам, и к комочкам, тем более, что по отношению к растениям
это выражение употреблялось правилъяо, но применение его lid отношению
к животным элементам является насильственным уподоблением.
Эти свои соображения я первоначально доложил на собрании моих
ученых друзей. Несколько позднее я объединил их в стятью, которая была
предназначена для журнала, задуманного Медико-хирургической Академией
на русском и немецком языках. Совет Академия, где я тогда состоял,
наметил меня в качестве редактора немецкого отдела журнала. Эго назна-
чение мне не слишком нравилось, но я рассчитывал, что могу таким обра-
зом выступить с полуполемической статьей против госяодствуюпрх взгля-
дов. В связи с этим я лишь доложил в Академии Наук о моих разногласиях
со Шванном, не отдавая туда самую статью, которую я приберегал для буду-
щего журнала другой академии. Таким путем об этом узнал наш тогда-
шний непременный секретарь Фубс. Он-то и рассказал кое-что о моей
отрицательной позиции проф. Валентину во время своей поездки в Швей-
царию, не будучи вовсе специалистом в данном вопросе. Но издание немец-
кого журнала при Медико-хирургической Академии затянулось, и в конце
концов журнал стал выходить только на русском языке, причем редакция
была, разумеется, передана другому лицу. Между тем произошли значитель-
ные изменения в первоначальной шванновской теории, почему мЪя статья
оказалась уже совершенно излишней, особенно после появления превосход-
ной работы Келликера „Учение О животной клетке", помещенной в журнале,
издаваемом Шлейденом и Негели.
Меня могут спросить: следовательно, я не хочу признать, что клеточная
теория Шванна есть большое научное событие? Я, безусловно, признаю,
что эта теория вследствие возбужденного ею интереса весьма сильно
повлияла на развитие гистиологии или гистологии,, как теперь многие
пишут, и таким образом книга Шванна имела большое значение. Однако
это серьезное и плодотворное значение книги состоит преимущественно
в том, что на гистиологические элементы обращено всеобщее внимание
в гораздо большей степени, чем раньше, и что в этих отдельных образо-
ваниях признали определенную степень внутренней метаморфозы, хотя на
мой взгляд в этом вопросе одно время заходили слишком далеко, придавая
так называемой „жизни клетки* слишком большое значение. Ведь если
клетки, т. е. гистиологические элементы, строят органы своими собствен-
ными силами, то они должны обладать слишком большой долей морфогене-
тического разумения. Мне думается, что организованная материя обладает
Третий период жизни в Кенигсберге
391
рые отличаются более округлой формой, наблюдается то же
самое, я был склонен видеть в этом выражение глубоко
лежащей необходимости. Поскольку в то время всех живо
интересовало изучение так называемого „электромагнетизма",
причем было выяснено, что электрический ток вызывает откло-
нение магнитной стрелки под прямым углом, то я подозревал
и здесь нечто подобное, хотя и не мог ближе выяснить этого.
Но вынутые в продольном направлении плоды копытных, осо-
бенно свиней, вначале противоречили этому, так как я неред-
ко наблюдал эмбриона в ясно выраженном косом положении.
Однако вскоре я мог убедиться, что противоречие это не
обосновано. Дело в том, что видеть внутренность яйца у этих жи-
вотных, когда оно удлинилось и уже можно различить за-
кладку зародыша, без разрушения вытянутого в длину тонкого
желточного мешка почти невозможно. А это разрушение
(вызванное удалением внедряющихся складок плаценты) при-
водит к косому положению эмбриона. Если же действовать
с осторожностью, то искажение сводится к минимуму, и эмбрион
оказывается в почти строго поперечном положении. В этом
у меня не осталось никакого сомнения.
Зато другое обстоятельство, которое теперь уже никого
более не смущает, а именно видимая неравномерность в раз-
витии овец и свиней в раннем периоде, подействовало на меня
очень удручающим образом. Я считал, что могу вполне дове-
риться указанным Яхманом срокам, и поручил художнику
зарисовать один плод за другим, чтобы получить непрерыв-
ный последовательный ряд эмбрионов. Этот ряд, как я уже
тем большей способностью замыкаться в отдельности, чем ниже степень
организации живых существ. Во всяком случае можно пожалеть, что для
всех гистиологичееких элементов выбрано наименование „клетка" в каче-
стве общего обозначения, — слово, которое очень подходит только к одной
определенной форме и давно уже было в употреблении, а именно для такой
формы, где твердая оболочка и жидкое содержимое резко разграничены,
хотя позднее это содержимое и переполняется подчиненными образованиями,
как хлорофилл и крахмал. В целом мой взгляд изменился только в том
отношении, что я в настоящее время меньше, чем прежде, обособлял бы
клетки от комочков в различных органических царствах.20
392
Глава XIV
говорил раньше (стр. 368), должен был служить для того, чтобы
можно было определять возраст плодов по рисункам. Как и
следовало, я брал материал для первого периода после опло-
дотворения через короткие интервалы. Однако вскоре выяс-
нилось, что указанный ряд не вышел непрерывным, и степень
развития для плодов в более позднее время оказывалась оди-
наковой с таковой же для плодов более раннего времени или
даже как будто предшествовала ей. Меня менее обеспокоило,
что у собак плоды в ранних стадиях развития не согласова-
лись ни между собой, ни материалом, собранным мною прежде»
Значительная продолжительность течки у собак и неточные
данные о времени оплодотворения для тех собак, которых
приводили ко мне, казалось, до известной степени объясняли
причину этих различий. Но течка у овец продолжается лишь
короткое время, и данные о времени случки я мог считать
надежными. Но мы настолько свыклись с мыслью, что
жизнь нового индивида начинается с акта спаривания, что я
долгое время не мог от этого отказаться. Однако в конце кон-
цов я был вынужден предположить, что созревание яйца в
яичнике и в особенности его выхождение из последнего непосред-
ственно не зависят от акта спаривания — обстоятельство, ко-
торое позже, после исследований Бишофа и Пуше, не вызы-
вало никакого сомнения. Мне казалось, что в неравенстве
плодов одного и того же срока играет роль еще и другой
момент. А именно, величина плода (особенно для вытянутых
в длину плодов копытных) возрастает не в одинаковой мере
с развитием эмбриона, так что одна и та же стадия развития
эмбриона может быть связана с различными размерами заро-
дышевых оболочек. Я полагаю, что эти различия следует припи-
сать различной степени деятельности плаценты или же различ-
ной степени секреторной способности. Вдвигание друг в друга
плодов у свиней в более позднее время их развития также
имеет место в различной степени, но, повидимому, зависит
здесь просто от различного давления.
Вообще на меня напало унылое настроение, отчасти по при-
чине морального порядка, отчасти, несомненно, вызванное моим
Третий период жизни в Кенигсберге
393
физическим состоянием. Я не предполагал встретиться с теми
затруднениями, которые мне доставили исследования млеко-
питающих. Вследствие моего плохого настроения отмеченные
неясности в ходе развития зародышей произвели на меня
более гнетущее впечатление, чем следовало. Все это мешало
мне придти к определенным выводам. Мое подавленное на-
строение объяснялось не только моим душевным состоянием,
но также и физическими причинами. Я слишком много вре-
мени проводил в сидячем, наклонном положении, начиная
с весны, когда только начал таять снег, и вплоть до самого
разгара лета. Именно в этот период я и занимался исследо-
ваниями о развитии. Мое пищеварение стало страдать, тем
более, что раньше я много времени проводил в природе,
в особенности, приветствуя ее пробуждение—весну. Я очень
страдал от отсутствия движения на свежем воздухе. Прежде
я был неутомимым ходоком, а теперь превратился в какого-то
рака-отшельника, не покидающего однажды выбранной рако-
вины. Я жил в здании Зоологического музея и летом читал
студентам лекции по зоологии, что было моим главным заня-
тием. Преподавание анатомии занимало второстепенное место.
Заседания в комиссиях или других служебных органах, кото-
рые в Петербурге отнимали у меня большую часть времени,
в Кенигсберге бывали очень редко. Академический совет
собирался не более двух раз в течение семестра, но присут-
ствие на нем было не очень обязательным. Все дела разре-
шались лицами, которые были уполномочены на этот счет.
Факультетские дела, за исключением экзаменов, разрешались
в письменной форме. Таким образом и вышло, что я перестал
выходить из дома, когда еще лежал снег, а когда, наконец,
выбрался и дошел до находившегося в ста шагах поля, то
увидел, что рожь уже налилась. Это зрелище так потрясло
меня, что я бросился на землю и стал укорять себя в своем
нелепом отшельническом образе жизни. „Законы развития
природы так или иначе будут найдены, — говорил я, иронизи-
руя сам над собой, — но сделаешь ли это ты или другой,
случится ли это теперь или в будущем году — это довольно
394
Глава XIV
безразлично; очень глупо приносить в жертву радости жизни,
которых никто не сумеет тебе вернуть".
Однако на следующий год повторилось то же самое.
Последствия такого неправильного образа жизни не проходили
и уже давали себя чувствовать. Мое пищеварение было
настолько нарушено, что я уже в течение нескольких лет
вплоть до моего приезда в Петербург должен был ежедневно
принимать искусственные меры, чтобы иметь стул. Я не хотел
подвергать себя регулярному врачебному лечению, так как
врачи обычно начинали с того, что я не должен так много
сидеть на одном месте. К сожалению, я еще не мог преодо-
леть своего недоверия к медицинской практике, которое
усвоил раньше. Одно рекомендованное мне патентованное
средство, в которое входит значительное количество алоэ,
помогало мне, но общее действие его на мой организм, как
я теперь думаю, было неблагоприятно. Позже я начал прини-
мать корень ревеня и стал чувствовать себя лучше. Рекомен-
дую это средство вниманию тех, кто имеет плохое пищева-
рение.
В послеобеденные часы я часто должен был ложиться
в кровать, не будучи в состоянии заниматься умственной
работой. Если я непосредственно после обеда садился за
•микроскоп или брался за какое-нибудь подобное занятие,
то кровь очень заметно приливала у меня к голове. Регуляр-
ный сон после обеда и устройство особого приспособления,
чтобы писать, сидя в качалке, умеряли болезненные симп-
томы, которым благоприятствовала моя близорукость и, сле-
довательно, вечно согнутое положение тела при письме.
Однако до основательного лечения с отказом от слишком
продолжительного сидения на одном месте дело все-таки
не дошло. От этого меня удерживала вся сумма моих стрем-
лений и интересов. Закономерности, наблюдаемые в ходе раз-
вития позвоночных животных, поощряли меня к дальнейшим
исследованиям во всех направлениях и давали мне надежду
изменить обычные взгляды. Так, например, я стал думать,
что господствующие представления о том, что двойные уроды
Третий период жизни в Кенигсберге
395
есть результат действительного сращения двух индивидов,
является ошибочным. Дело в том, что наше представление
об отдельном человеке, об отдельном животном настолько
обычно для нас и настолько укоренилось в нашем сознании, что
заставляет нас именно так воспринимать данные явления, для
чего никаких научных оснований, оправданных наблюдением, не
имеется. Мне стало казаться, что ботаники ошибаются, когда
они принимают простой покров монохламид за сращивание вен-
чика с чашечкой или однолепестный венчик рассматривают
как сращение многолепестного венчика. Я не сомневался, что
здесь по-настоящему имеется обратное соотношение — как
в мире растений, так и в мире животных. По моему мнению,
ход развития заключается в обособлении и в разделении.
Но укоренившееся представление о более развитых растениях
с двойным околоцветником привело к неправильному пони-
манию.
Каждую весну, как только солнце начинало посылать нам
свои лучи, я высевал в ящиках семена различных растений
для наблюдения за их ростом и дальнейшим развитием, чтобы
внести свои поправки в понимание этого процесса.
Вообще я должен признаться, что взял на себя слишком
много, и невозможность выполнить все это с ручательством
за научную точность меня очень огорчала. Если я раньше
имел дело с лягушкой, которая развивалась очень быстро,
то теперь я имел дело с растениями, которые тянулись кверху,
и я не подвергал их измерениям, чтобы установить, какие из них
удлинились больше, какие меньше. К тому же я занимался
только явнобрачными, а тайнобрачные были для меня еще
в тумане. Мне самому теперь кажется смешной моя тогдашняя
уверенность, что я сумею познать развитие организма, по край-
ней мере в основных этапах. Простота развития позвоночных
сделала меня слишком самоуверенным. Но природа, такая
простая в своих явлениях, за пределы которых далеко уходит
наша фантазия, на самом деле бесконечно разнообразна.
О чередовании поколений я не имел, например, ни малейшего
представления, несмотря на то, что наблюдения Шамиссо
396
Глава XIV
над сальпами были уже известны, и я ежегодно сообщал
о нем, как о совершенно непонятном курьезе.21 Я должен далее
признаться, что считал задачей моей жизни представить
главные типы развития и главные группы организации по край-
ней мере в животном мире. Было ли это результатом приподня-
того настроения, или мною овладел дух честолюбия и тщесла-
вия, но я должен признаться, что в эти последние годы я огор-
чался, если узнавал, что кто-нибудь другой опубликовал труд
по истории развития такого организма, которым я уже зани-
мался или по крайней мере наметил заниматься в будущем#
В отношении животных это случалось значительно реже, чем
в отношении растений. Если я перед сном прочитывал подоб-
ную работу, то можно было с уверенностью сказать, что
большую часть ночи проведу без сяа с вихрем мыслей
в голове, в которых я либо оспаривал прочитанное, либо
развивал его дальше. Ложась в постель, я старался взять для
чтения какой-нибудь роман Вальтер-Скотта, где я был гаран-
тирован от встречи с развитием животных и основанной на нем
систематикой. Но случалось, что приключения героев и героинь
настолько захватывали меня, что я также не мог заснуть.
Но без этого отвлекающего средства — дать воображению дру-
гое направление — я уже окончательно терял сон, так как мысль
продолжала вращаться вокруг моих исследований.
В сочинениях по истории науки можно найти картины или
воспоминания о подобных ненормальных состояниях при реше-
нии научных проблем. Я мог в 1836 г. уже вполне объективно
взглянуть на это дело, что было счастливым результатом
моего приезда в Петербург.
Одним словом, я был, несомненно, болен, моя нервная
система была крайне возбуждена, а мое пищеварение основа-
тельно расстроено. Этого я не мог скрыть от себя, не мог
не знать и того, что причиною является мое продолжитель-
ное сидение в комнате, неблагоприятно повлиявшее на меня.
Неблагоприятно повлияло на меня и то обстоятельство,
что при изучении развития млекопитающих дело шло не так
гладко, как я ожидал. Только упадкОлМ духа можно объяснить,
Третий период жизни в Кенигсберге
397
что я так принял к сердцу эти неожиданные неправильности.
Я не сомневался, что меня подкрепит путешествие на Адриа-
тическое море, которое я собирался предпринять, чтобы про-
следить развитие одного из лучистых животных. Но лишь теперь
выяснилось, что все бывшие в моем распоряжении деньги,
кроме тех, которые были нужны на прожитие моей семьи,
были уже истрачены на покупку книг и на мои анатомические
исследования. Я не мог бы доехать даже до Берлина, не говоря
уже о том, чтобы ехать дальше. Мне не хотелось просить
у министерства помощи или ссуды. Повидимому, этот шаг
был бы все равно бесполезен, если бы я и решился на него.
Тогда я начал обдумывать, не могу ли я коренным образом
изменить настоящее положение, потому что сомневался, чтобы
при данных условиях было можно устроить более правильный
и диэтический образ жизни.
Хотя подобные внутренние переживания, собственно говоря,
не относятся к биографии и лучше всего, если они уходят
с нами в могилу, но все же полагаю, что должен поделиться
ими с читателем, так как я в последние годы узнал, что
в Германии распространено мнение, будто бы я променял
Кенигсберг на Петербург либо потому, что обиделся на то,
что после смерти Рудольфи меня не пригласили в Берлин,
либо потому, что вследствие простого канцелярского недора-
зумению мне не оплатили расходов по доставке из Трутенау
нужных мне животных. В последнем есть доля правды, поэтому
я и хочу рассказать об этом более подробно. Но прежде
всего я поставлю вопрос: почему мой отъезд из Кенигсберга
в Петербург выглядит таким странным, в особенности прини-
мая во внимание, что я родился в России? Ниже я сообщу
совершенно неожиданную и очевидную причину моего отъезда,
которая должна была бы быть хорошо известной в Кенигсберге
и которую я изложил в моем прошении об отставке. Что же
касается до перевода на место Рудольфи, то я могу удосто-
верить, что никогда не стремился к этому, по крайней мере
при тогдашнем положении дел. Рудольфи преподавал анатомию
и физиологию и по обеим дисциплинам в последние годы
398
Г лава XIV
несколько поотстал. Его заместителю, более молодому
доценту, притом в столичном университете, во всяком случае
нельзя было начинать с того, чем Рудольфи кончил. В отно-
шении анатомии я еще мог считать себя достаточно подго-
товленным, чтобы идти в ногу с дальнейшими завоеваниями
науки. Что же касается до физиологии, то я не мог не при-
знать, что хорошо ориентируюсь только в области эмбриоло-
гии. Хотя в то время физиология не имела еще под собой
той богатой физико-химической основы, которую она имеет
теперь, но мне было совершенно ясно, что в столичном центре,
куда собираются молодые врачи со всех университетов Гер-
мании, новый ученый не может читать физиологию, основы-
ваясь на взглядах Галлера, как делал это Рудольфи. Весыа
возможно, что я согласился бы принять профессуру по анато-
мии и физиологии в любом германском университете, в расчете
сейчас же серьезно заняться физиологией, но по отношению
к Берлинскому университету это было рискованным. Если бы
такое предложение и было мне сделано, то я принял бы его
только в отношении к анатомии. Неизвестно, согласился бы
университет на разделение этой кафедры. Иоганесс Мюллер,
который, вне сомнения, был наиболее подходящим преемником
Рудольфи, читал оба эти предмета с их дополнениями. Лишь
после его преждевременной смерти кафедра была разделена.
Поэтому я и не предпринимал никаких шагов, чтобы полу-
чить приглашение в Берлин. Кроме того, я знал, что Мини-
стерство просвещения неохотно отпускает ученых из Кенигс-
берга и очень довольно, если кто-нибудь там обосновывается.
Наконец, была еще одна причина, а именно: я замечал, что
все больше и больше теряю расположение министра Альтен-
штейна. Мои совершенно безобидные выступления по поводу
холеры привели его en соЬге.22 Его раздражение еще больше
увеличилось, когда обер-президент Шен23 принял мою сторону.
Уже после напечатания моей первой статьи о взглядах индий-
ского врача, который возражал против заразности холеры,
ко мне на другой же день явился советник правления и со-
общил, что обер-президент очень доволен появлением моей:
Третий период жизни в Кенигсберге
399
статьи и предлагает мне продолжать в том же духе. Я был
несколько удивлен, так как написал эту статью, собственно
говоря, для моего художника, который при одном виде гроба
уже считал себя погибшим. Это было еще до бунта, но госпо-
дин Шен, который встретил почти непреодолимые трудности
в деле осуществления предписанных из Берлина заградитель-
ных правил, уже тогда искал поводов для их отмены. Я был
осторожен и ни в одной статье не высказывался против этих
правил, предписанных правительством, несмотря на то, что
не сочувствовал им. Официальные объявления, распространяе-
мые среди населения, вызвали панику, причем заразность холеры
утверждалась в них без малейших оговорок. Моя статья произ-
вела на публику большое впечатление. После бунта и последую-
щей отмены карантинных правил я опубликовал свои розыски
о первых случаях холерных заболеваний, причем был вынужден
рассказать, что человек, который по данным врачей первым
заболел холерой и умер от этой болезни, не выезжал из Кенигс-
берга в течение недель, а может быть, и месяцев. Следова-
тельно, он заболел не вследствие заражения, если не считать,
что заразу занес какой-нибудь воробей, который сел на инфи-
цированный предмет. В Берлине остались очень недовольны
отменой заградительных правил, и оттуда в Кенигсберг приехал
уполномоченный, чтобы, где возможно, восстановить эти правила,
но господин Шен на это не согласился. Впрочем, это сюда
не относится. Однако не могу умолчать, что постепенно стало
известно, что министр не только по службе, но и по личным
своим взглядам, является решительным сторонником мнений
о заразности холеры. Не известно, сам ли он думал или нахо-
дился под влиянием доктора Руста, который буквально терро-
ризировал приближенных короля своими мнениями и меро-
приятиями против холеры. Я еще в Вене знал его за
очень энергичного и даже более чем энергичного человека.
Конец 1831 года и начало следующего обер-президент
провел в Берлине. Вернувшись, он со смехом рассказывал мне,
что независимо от своего официального права отменять в край-
них случаях даже распоряжения короля, он ссылался в этом
400
Глава XIV
деле преимущественно на мой авторитет. Он показал мне
появившуюся в Барлине карикатуру на Руста, который был
изображен в виде воробья с лицом Руста с подписью Passer
rusticus — воробей обыкновенный. Шен выразил мнение, что
эта карикатура — отражение моего проблематического воробья,
и был не очень доволен на мое замечание, что берлинский
остроумец назвал Руста воробьем (Sperling) скорее потому, что
профессор был таким ярым сторонником карантинных загражде-
ний (Sperren), причем это случилось уже после того, как
и в Берлине всем надоевшие карантины были сняты. Мне стало
при этом ясно, что Шен сам популяризировал моего гипотети-
ческого воробья, направив эту шутку против Руста. „Ну, теперь
заварится хорошая каша“, — подумал я про себя, и доказатель-
ства не заставили себя ждать. Через некоторое время в ответ
на мое представление об оплате доставленных мне из Трутенау
животных я получил запрос: на чем основана эта моя претен-
зия? Это внезапное неведение показалось мне весьма странным,
и я отнес его не на счет правления Кенигсбергского универ-
ситета, которое благоволило ко мне, а на счет министра* Дело
в том, что я договаривался о вышеуказанных мерах (стр. 367)
непосредственно с министром. Как мне объяснили позже,
в Кенигсберге не было получено точной копии его распоряже-
ний. Возможно, что это было так, но ведь мне уже несколько
раз производили такую оплату. Каким же образом так вышло?
Безусловно неверно, однако, что я по этой причине покинул
Кенигсберг. Я желал переменить местожительство прежде всего
по состоянию моего здоровья. К этому присоединилась и дру-
гая, совершенно неожиданная и грустная причина. Мой старший
брат Людвиг, который не имел детей, хотел усыновить одного
из моих сыновей и известил меня, что приедет к нам на
рождество 1833 г., чтобы сделать выбор. Но он не приехал.
Оказывается, что во время приготовления к отъезду он заболел
и умер. Брат владел отцовским имением. Мои братья и сестры
выразили желание, чтобы я принял это имение с тем, чтобы
в будущем оно перешло по наследству к одному из моих сыно-
вей, и таким образом воля моего покойного брата — сохранить
Третий период жизни в Кенигсберге
401
имение в нашем роду — была бы осуществлена. Мой младший
брат, бывший до тех пор на военной службе, не был женат
и не собирался жениться по болезни (он страдал подагрой).
Я решил посетить Ревель во время весенних каникул, чтобы
ознакомиться с делом на месте, и пригласил и младшего брата
приехать туда же. Там мой брат совершенно определенно под-
твердил мне, что хотя он и решил оставить военную службу,
но жениться не собирается. К тому же ноги у него настолько
распухли, что он мог только лежать. При таких условиях он
решил передать имение мне, на что я и выразил согласие.
Но на этом имении лежали значительные долги, которые падали
на долю моих родных; так как проценты выплачивались неак-
куратно, то была опасность, что имение пойдет в продажу
с публичного торга. Несмотря на то, что моя часть в этом име-
нии была очень незначительной и составляла менее 3000 рублей,
мне казалось безусловно необходимым сохранить этот очаг
для одного из моих сыновей, тем более, что до сих пор я очень
мало заботился об их будущем. Но управлять имением, живя
в Кенигсберге, едва ли было разумным. Заняться же только
одним хозяйством казалось мне еще менее подходящим делом.
Поэтому я и решил запросить Академию, могу ли я вернуться
в Петербург. Получение благоприятного ответа решило мою
судьбу. Мне кажется, что эти обстоятельства, которых я ни-
когда не скрывал, достаточно ясны.
К этому я еще должен добавить, что путешествие в рус-
ских телегах (Telegen) от Мемеля до Ревеля, связанное с неиз-
бежной дорожной диэтой, привело мой пищеварительный аппарат
в полный порядок и в буквальном смысле слова вбило во все
мои члены убеждение, что я должен иметь больше движения.
Сверх того в Кенигсберге стало развиваться еще одно
явление, которое мне не нравилось, а именно: политическое
возбуждение среди образованных кругов общества. В первые
годы моего пребывания в Кенигсберге сразу после войны там
господствовало полное единодушие в сфере политических взгля-
дов. То же наблюдалось и после изгнания Бурбонов в 1830 г.
В то время как в других немецких странах замечалось волне-
26 Автобиография К. Бара
402
Глава XIV
ние, в Кенигсберге не было ничего подобного даже среди
легко возбуждающейся студенческой массы. Министерство сочло
необходимым отметить в специальном постановлении, что
в Кенигсбергском университете не было заметно никаких сле-
дов революционных настроений.
Возможно, что именно такая похвала и дала как раз про-
тивоположные результаты. Это иногда бывает. Возможно, что
тут сыграли свою роль резкие выпады против правительства,
которые во время холеры иногда позволяли себе даже лойяльно
настроенные люди, чтобы заставить правительство ликвидиро-
вать карантинную систему. Часто можно было слышать разго-
воры в таком тоне даже после того, как повод для них прошел.
Недовольные были и раньше, но они не решались выступать
открыто, теперь же они стали высказываться вслух. Еще до того
как я покинул Кенигсберг, общество разделилось на прогрес-
систов и консерваторов. Политические дела и раньше обсуж-
дались без стеснения, но теперь высказывания стали более
горячими. Партийность стала проявляться в том, что члены
одной партии отзывались о членах другой партии не только
как об ограниченных, но и как о дурных людях. Это возбуж-
дение после моего отъезда все усиливалось.
Возвращаясь к самому себе, я могу только сказать, что
взаимная враждебность образовавшихся партий была мне очень
неприятна*/ Неужели нельзя придерживаться различных мнений
( без ненависти и презрения друг к другу?
Вернувшись в Кенигсберг, я постарался собрать воедино
результаты проведенных мною до сих пор исследований о раз-
витии яиц различных млекопитающих, сопроводив все это
многими рисунками и привлекая другие классы позвоночных.
Моей задачей было — сделать более наглядным и более ясным,
как мне казалось, общее и типичное в строении и развитии
животных при помощи политипажей. Только свои очень отры-
вочные наблюдения над ранними стадиями развития человече-
ского яйца и эмбриона я решил обработать специально, так
как мне казалось, что большая часть объектов развилась
неправильно и потому преждевременно. Но прежде чем эта
Третий период жизни в Кенигсберге
403
работа, которая должна была составить второй том моего
труда: „О развитии животных. Наблюдения и размышления",
закончилась, выяснилось, что я вторично покидаю Кенигс-
берг.
Прусское министерство предложило мне профессуру в Галле.
Я поблагодарил и отказался. Так как я сам предложил свои
услуги Петербургу, то считал теперь неудобным отказываться.
Поэтому я подал прошение об отставке. С окончанием летнего
семестра я сдал Зоологический музей и Анатомический инсти-
тут. Моя библиотека, которая очень разрослась, и другое
имущество были упакованы, и, наконец, поздней осенью мы
тронулись в путь. Надо было мириться с плохими дорогами.
Но так как в пути на нас не напали ни медведи, ни разбой-
ники, то моя жена постепенно пришла к убеждению, что страна
на самом деле лучше, чем о ней говорят. Переправить библио-
теку в этом году было невозможно, и она пошла водным путем,
причем я получил ее лишь в следующем году при любезном
содействии адмирала Рикорда.24 Распаковка библиотеки была
начата мною зимой 1835/36 г. В результате этого промедления
я не мог осуществить своего намерения закончить последнюю
главу работы, посвященную развитию человеческого зародыша,
которую я думал проработать в Петербурге, проведя сравнения
с наблюдениями, сделанными другими авторами, так как не нашел
здесь почти никаких нужных мне сочинений. Мне была необхо-
дима моя собственная библиотека. Результатом было то, что
издатели, братья Борнтрегер, окончательно потеряли терпение
и напечатали мою рукопись в том виде, в каком она была им
оставлена, с указанием, что от автора ничего больше получить
не удалось.25
Перед моим отъездом из Кенигсберга я предложил на свое
место кандидатуру К. Т. Зибольда,26 который ’как натуралист
подавал большие надежды. Зибольд работал в это время в Дан-
циге, находясь в скромном служебном положении. Он начал
там свои ценные исследования и стремился расширить круг
своей деятельности. Но я получил устный и притом негласный
ответ, что Зибольд не подходит, потому что он католик. Уни-
26*
404 Глава XV
верситет в Кенигсберге, видите ли, был основан в 1544 г.,
когда иезуиты усердно старались подчинить поляков папскому
престолу, и университет должен был защищать протестантов.
Но боязнь, что в 1834 г. при изучении животного мира можно
было сыграть на руку католицизму, для меня была неожидан-
ностью. Повидимому, отцы академического сената порою обна-
руживали глубокую мудрость и предусмотрительность. Еще
вопрос, сделался ли бы Зибольд Primus’oM в сравнительной
анатомии, живя на восточном побережье Балтийского моря; а кто
открыл бы партеногенез у Psyche Helix27 и у пчелиной матки,
если первая не заходит так далеко на север, а для последней
недоставало Дзирзона (Dzierzon) ?28 Нет, хорошо, что в 1834 г.
в Кенигсберге католицизм еще считался опасным.
Глава XV
ПОСТОЯННАЯ ЖИЗНЬ В ПЕТЕРБУРГЕ
(с 1834 года)
С окончанием 1834 г. я поселился в Петербурге и при-
том один. Свою семью я оставил в Ревеле, чтобы она
несколько акклиматизировалась, а затем весной приехала бы
ко мне.1
Если бы я захотел рассказать о моем пребывании здесь
более или менее подробно, то эта книга разрослась бы до
чудовищных размеров или даже распалась бы на несколько
томов, и я подвергся бы опасности провести позднюю осень
моей жизни, которая, может быть, принесет мне еще несколько
прекрасных дней, в воспоминаниях о ее радостной весне
и жарком лете. Регистрация событий в виде краткого хроно-
логического обзора полезна для истории государств, поскольку
историку приходится по этой схеме строить свое исследова-
ние. Поэтому историки и изобрели свои хронологические
таблицы, которые сухи и неинтересны, но полезны как леса
для строящихся зданий. Но жизнь человека, который не мо-
жет оказывать никакого влияния на ход мировой истории,
но сам вовлекается в ее движение, представляет интерес
постольку, поскольку его жизнь является зеркалом истории
и рассказывает о том, как этот ход событий влиял на него
самого. Этой точки зрения я и придерживался вначале. Однако
вскоре выяснилось, что материал слишком обширен, чтобы
можно было его исчерпать.
406
Глава XV
Чего только я не видел в продолжение моей жизни! Маль-
чиком, который едва только начинает понимать разговоры
старших, я с воодушевлением узнал о внезапном походе
Наполеона в Египет. Школьные воспоминания об Александре
Македонском ожили тогда в умах старших и дали моему дяде
повод нарисовать мне образ македонского героя в качестве
блестящего примера. Будучи юношей, я разделял жгучую
ненависть всех окружавших меня к тому же Наполеону при
вторжении его в Россию. Александр Македонский превра-
тился в Аттилу, но больше в нашем воображении, чем
в действительности. Оба похода были очень похожи друг
на друга, они были начаты без объявления войны и без осо-
бого повода, как средство стяжания того, что французы
называют ,,gioire“. Но до Египта нам было мало, дела, нас
не интересовали разыгравшиеся там ужасы войны, и мы видели
во всем этом только gloire. Но с походом в Россию было
иначе. Мы почувствовали разрушительную силу войны, а вместо
славного героя увидели только преступного разбойника. Gloire
была утрачена, и Наполеон искупил свои дела на скале
св. Елены, как некогда Прометей на Кавказской скале. Но
мои симпатии к нему вернулись снова, когда сэр Гудзон Лоу2
набрался смелости и занял место его тюремщика — не для
того, чтобы подобно жестокому коршуну выклевывать ему
печень, но чтобы погубить его медленно, теми расчетливыми
приемами, какие пускают в ход жители Страсбурга, когда
откармливают гусей. Об этом позаботилось и само Британ-
ское правительство, которое после смерти узника и его
тюремщика изготовило из его наследия своего рода гуси-
ный паштет с целью показать, что все должно идти попреж-
нему. Немецкий народ твердо уверовал при этом в великоду-
шие англичан — даже английского правительства — хотя это
великодушие и не всегда заметно. После великого разоре-
ния немцы вернулись к привычной для них системе малых
государств и удивляются, что среди других народов Франц-
Михель, Фриц-Михель и Михель-Михель только теснят друг
друга, а общий их голос не слышен? Лишь время от времени,
Постоянная жизнь в Петербурге
407
когда в Париже происходят большие перемены, немецкий
народ вертится на своих разнородных прокрустовых ложах
и вновь и вновь грезит о свободе, которая якобы должна
придти оттуда. Немцам, живущим по эту сторону Наровы,
говорят: „зачем вам глядеть на Запад, вы вовсе не немцы,
так как Петр Великий завоевал вас, глядите только на Вос-
ток". С Востока же мы слышим: „держитесь от нас подальше,
не нарушайте наш патриархальный покой, Бирон достаточно
нам насолил". Напрасно искать логическую формулу, в кото-
рой можно было бы объединить и герцога Бирона, времен-
щика первой половины XVIII в., и обыкновенного немца нашего
времени, который, ища пропитания, странствует в занятиях
наукой. Напрасно думать о copula,4 когда тотчас раздастся
грозный окрик: „Вы стремитесь к сепаратизму—vae victis!
Не сметь переходить Нарову и не сметь оставаться за Наро-
вой, а кроме того — не глядеть через Неман!". Как угодить
этим людям? Что делать? Уйти обратно за Неман? Или
отправиться в царствие небесное? Это было бы, пожалуй,
всего лучше.5
Когда море бушует так сильно, как оно бушевало до
1815 г., и волны после бури еще долгое время вздымаются
в диком танце в виде зыби* пока, наконец, поверхность моря
не станет зеркальной, — кто может проследить в этом
движении судьбу отдельной капли? А кроме того, составляя
эти заметки, я менее всего думал о политических собы-
тиях. Меня интересовали вопросы научного знания, кото-
рое спокойно шествует вперед и пределов которого не может
* Во время бури ветер движет водяные горы, хотя сама вода только
немного передвигается. После бури еще долго вздымаются небольшие
водяные холмы, которые опускаются на том же месте, после чего возни-
кают вокруг другие холмы и снова исчезают. Этого рода движение больше
всего бросается в глаза в замкнутых морях, например в Каспийском море.
Может быть вследствие этого на русском языке существует особое слово
для обозначения указанного явления — .,зыбь“, которое я пробую выра-
зить на немецком языке словом „Nachgewoge". Волны, производимые бурей,
разрушительны, зыбь же только беспокойна.
408
Г лава XV
знать человек. Но и эта задача была бы слишком большой
и слишком обременительной для моих сил. Кто-то охарак-
теризовал наше время в следующем изречении: „Мы пере-
двигаемся при помощи пара, этого сочетания воды и огня,
мы рисуем при помощи солнечного света и пишем при помощи
молний".
Прежде чем я расстанусь с читателем, мне хотелось бы
сказать несколько слов о популярных журналах, которых
в настоящее время немало как у нас, так и в других стра-
нах, и которые заняты переработкой естественно-исторических
знаний, предназначенных служить духовной пищей для раз-
личных слоев народа. Нам говорят, что науку надо популя-
ризировать. „Очень хорошо, — скажу я на это, — я и сам
всегда так думал". Но поскольку эта работа осуществляется
на деле и плоды работы ученых и изобретателей перемалы-
ваются бесчисленными популяризаторами, из которых мне
знакомы лишь немногие, мне популяризаторы эти представ-
ляются в виде мельниц, которые перетирают остатки живых
организмов в муку для удобрения народной нивы. Работа
эта очень полезная, но вся беда в том, что в полученную
таким путем муку попадают и разные нездоровые примеси,
где их трудно распознать, так как все данные об их проис-
хождении утеряны. „Tros Rutulusve fuat, nullo discrimine
habebo",6 — говорит такой мельник и продолжает свою работу.
Не знаю, может быть я и не прав, но мне кажется, что
этот принцип начинает действовать и в области науки. Теперь
стали уже не так точно разграничивать чужие наблюдения
и мысли от своих собственных, как это было принято в Гер-
мании в мои молодые годы. По ту сторону Рейна уже и в то
время к этому вопросу относились менее щепетильно. По
счастью еще имеются люди, призванные к тому, чтобы уяс-
нять, откуда берут свое начало источники наших знаний.
Без этого наша литература могла бы докатиться до характера
средневековых сочинений, в которых имеется масса таких
утверждений, о которых ни один человек не может сказать,
чем собственно они обоснованы.
Постоянная жизнь в Петербурге
409
Когда я смотрю, насколько расширился круг наших зна-
ний за время моей жизни, то нахожу успехи науки необозри-
мыми. Перед нами раскрылось внутреннее строение растений
и животных, так же как и ход их развития. Химия познала
закономерные связи вещества и проследила химические осно-
вы жизненных процессов. Материя получила господствующее
значение с тех пор, как Лавуазье, еще до французской рево-
люции, доказал, что материя не уничтожается, а только
изменяется в форме и в соединениях. Выяснилось, что элект-
ричество вызывает магнитные явления, а свет предстал в виде
движения и показал, что способен вызывать химические воз-
действия. Теплота также оказалась движением, а ее хими-
ческое действие никогда не вызывало сомнений. Силы, не-
смотря на то, что они являются нашими абстрактными пред-
ставлениями, снова вступили в свои права. Они превращаются
друг в друга, но мера их остается той же самой, так же как
и мера веса, что указывает на существование материи в ее
различных превращениях. Таким образом, наука путем
наблюдений, измерений, вычислений приближается к цели,
которую в начале века с юношеской отвагой и задором
преследовал Шеллинг, взлетев на воздушном шаре „умозре-
ния", что сперва вызвало восхищение, а потом было осмеяно.
Пускай другие проследят судьбу своего „я" среди этих вели-
ких движений как политических, так и научных. У меня
имеется еще особая причина отклонить от себя эту задачу.
Во время моего юбилея, незадолго до которого я и начал
эти записки, мне устроили праздник, который был исполнен
такого дружелюбия и богат столь лестными для меня выска-
зываниями, что было бы поистине геркулесовской работой,
если бы надо было откликнуться на все это. У меня нет для
этого ни достаточных сил, ни достаточного беспристрастия,
и поэтому я лучше предоставлю каждому в отдельности сде-
лать оттуда подходящие извлечения.
Все же я должен дать хотя бы перечень моих путешест-
вий и указать главнейшие перемены в моей жизни в пользу
и на потребу биографических словарей.
410
Глава XV
Путешествия
Мне приходилось много ездить по России, что было
отчасти следствием моего убеждения в том, что сидячий
образ жизни, какой я вел в последние годы в Кенигсберге,
серьезно подрывал мое здоровье, отчасти же следствием
горячего желания быть полезным моей родине. Насколько
помню, я ежегодно по крайней мере один месяц моих акаде-
мических каникул проводил в путешествиях. К этому уже
в первые годы моей жизни в Петербурге дало повод посеще-
ние нашего имения (около 350 верст отсюда), которым управ-
лял мой младший брат Андрей. Другие поездки предприни-
мались либо в естественно-исторических целях, либо для
выполнения должностных поручений. Состояние моего здо-
ровья определенно улучшилось. Хотя за все это время
я и не мог обходится без Radix Rhei, однако всякие подозре-
ния относительно каких-либо органических изменений пищева-
рительного аппарата, подозрения, которые мучили меня в по-
следнее время в Кенигсберге, были целиком оставлены. Огляды-
ваясь на весь пройденный мною жизненный путь, я думаю, что
я больше сделал бы для науки, если бы остался в Кенигс-
берге, так как там я чувствовал себя в среде борцов за нее,
но, с другой стороны, я не сомневаюсь, что оставшись там,
я скорее стал бы инвалидом, если бы не случилось чего-либо
похуже.8
Моим первым, более крупным путешествием было путе-
шествие на Новую Землю в 1837 г. Мне много рассказывал
об этом острове Циволька, офицер корпуса штурманов.9 Он
питал большое пристрастие к этому острову, интересовался
весьма разнообразными научными вопросами и проделал уже
две экспедиции на Новую Землю под начальством Пахтусова10.
Циволька передал мне данные метеорологических наблюдений,
сделанных им во время этих экспедиций, результаты которых
я затем опубликовал. Он еще более усилил мой интерес
к Новой Земле, который пробудился у меня уже при зна-
комстве с тамошними температурными данными. Мне захоте-
Постоянная жизнь в Петербурге
411
лось самому увидеть, какие жизненные процессы может вызы-
вать природа при столь малых средствах, и я подал в Акаде-
мию просьбу командировать меня туда на казенный счет.
Если бы я был менее настойчивым, то мог предпринять
это путешествие лишь на следующий год. Но я поехал тот-
час после полученного от Академии согласия на предостав-
ление мне экспедиционных средств. Сначала я направился
в Архангельск, а оттуда—на промысловом судне на Новую
Землю.11 Моим спутником был Леман,12 молодой натуралист
из Дерпта, ездивший потом в Бухару. Краткие сведения об
этом путешествии помещены в „Бюллетене" Академии.13
К наиболее ярким картинам, оставшимся в моей памяти
и до настоящего времени, относятся воспоминания о мрачных
горах, перемежающихся с мощными снеговыми массами,
о богатых красками необычайно укороченных цветах берего-
вой полосы, собранных в миниатюрные дерновины, об ивах,
концевые побеги которых торчат из расселин, и т. д. К наи-
более прекрасным впечатлениям относятся впечатления от тор-
жественной тишины, господствующей на Земле, когда воздух
неподвижен, а солнце приветливо сияет, будь то в полдень
или в полночь. Ни жужжание насекомых, ни колебание трав
и кустов не нарушает этой тишины, так как вся раститель-
ность как бы прижата здесь к самой земле. К сожалению,
меня очень связывало то обстоятельство, что я поехал
на Новую Землю вместе с охотником на моржей, который
сохранял право на поиски своей добычи. Поэтому я мог
посетить только четыре пункта на западном берегу и один
на Карском море. Так как мы могли оставаться на Новой
Земле только шесть недель, пока не наступила снова зима,
то я очень желал поехать туда вторично.
И действительно, в 1840 г. я предпринял второе путеше-
ствие на север, в котором мне сопутствовали фон-Мидден-
дорф14 и Панкевич. На этот раз охотник на моржей не зани-
мался своим ремеслом, но был полностью предоставлен в наше
распоряжение. Предстояло посетить также восточный и север-
ный берега Русской Лапландии, так как до середины июля
412
Глава XV
лишь в редких случаях удается пристать к берегам Новой
Земли. Нам удалось посетить целый ряд пунктов Лапландии.
Но ладьи русских поморов, живущих по берегам Ледовитого
океана, имеют только один большой парус и потому могут
хорошо плыть лишь при полном или почти полном ветре.
Поэтому я решил дождаться благоприятного ветра, а тем вре-
менем посетить возможно большее число рыболовных станций.
Однако ветер во время этой поездки очень не благоприятство-
вал нам, и лишь 6 августа принял западное направление, а до
этого, если не считать начала, дул с востока в разных румбах.
Теперь можно было направить путь на Новую Землю. Но мы
слишком далеко взяли на запад и потребовалось бы 8—9 дней
чтобы достичь Новой Земли, куда мы пришли бы только
во второй половине августа. Но так как пуститься в обратный
путь надо было самое позднее в конце августа по старому
стилю, то команда, не желая подвергать себя опасности
остаться во льдах, весьма решительно воспротивилась этому,
так как она не была приспособлена для зимовки. Внешне со-
противление было, правда, подавлено, так как мы заявили, что
также не готовы для зимовки, но затем мы сами оставили
мысль о посещении этого острова, так как в лучшем случае
могли бы провести там только очень короткое время, а при
неблагоприятных условиях все имевшееся в нашем распоряже-
нии время ушло бы на плавание по Ледовитому океану. Нам
показалось более выгодным продолжить плавание до Нордкапа
и на обратном пути посетить еще некоторые пункты. Мидден-
дорф прошел от Колы через Лапландию до Кандалакшской
губы, двигаясь то пешком, то на лодке. Он нашел, что су-
ществующие у нас карты этого района являются совершенно
неправильными и что течение реки Колы показано на них со-
всем неверно. Я же возвратился обратно морским путем. Мид-
дендорф поместил подробный отчет о своей поездке в „Мате-
риалах к познанию Российского государства" (т. XI, стр. 139—
183), выпустил подробную карту с объяснениями (Bulletin de
a classe physico-mathematique, XI, стр. 217—224) и, кроме
того, опубликовал результаты своих орнитологических наблю-
Постоянная жизнь в Петербурге
413
дений в „Материалах к познанию Российкого государства"
(VIII, стр. 187—258). Суммарные обзоры были даны мною
в „Bull. sc." (IX, стр. 298—300) и в „Материалах к познанию
Российского государства" (VIII, стр. 264—267 с картой).
В промежутке между этими двумя путешествиями (1837
и 1840 гг.) я совершил, в личных интересах и за свой собст-
венный счет, поездку через Южную Финляндию до Гельсинг-
форса, во время которой мне невольно . бросились в глаза
ледниковые шрамы и полированные места на местных скалах.
При очень низком положении солнца я увидел из окна почто-
вой кареты плоский и низкий купол, который при более близ-
ком рассмотрении весь был покрыт темными полосами и выгля-
дел, как шкура зебры. Когда я вылез из кареты, то оказалось,
что по скале проходят параллельные отшлифованные борозды
в несколько дюймов шириной каждая. Эти борозды были
в данный момент в тени и чередовались с освещенными греб-
нями. Кроме многократно описанных тонких шрамов, на по-
верхности финляндских скал обнаруживаются не только более
глубоко врезанные борозды, но и более плоские шлифовки,
шириной от 3 линий до 1 фута и более, которые большей
частью и сами покрыты шрамами. При высоком положении
солнца их трудно заметить, если только не положить
на поверхность скалы палку под прямым углом к направлению
шрамов. Я видел их яснее всего на вершинах плоских ска-
листых кряжей, иногда же и на более острых гребнях, как
это наблюдал позже. По моем приезде в Гельсингфорс
здешний заслуженный минеролог Норденшельд15 был столь
любезен, что показал мне находимые в окрестностях этого
города разнообразные следы, оставленные древними дилю-
виальными движениями.
Все это навсегда пробудило во мне интерес к этому пред-
мету. Поскольку мне было трудно уразуметь смело и остро-
умно развитую Агассисом теорию, которая объясняла эти
явления деятельностью ледников во время большого оледене-
ния, то я посетил Финляндию еще несколько раз. После
поездки 1838 г. я предпринял в 1839 г. другую поездку на
414
Глава XV
острова Финского залива, чтобы получить представление
о частоте переноса валунов плавающим льдом, наблюдаемого
и в настоящее время. Хотя я и получил сведения о целом
ряде случаев перенесения в новейшее время крупных валунов,
а транспортировка более мелких оказалась очень частым явле-
нием, в результате которого в течение столетия отдельные
острова могли бы весьма заметно вырасти, тем не менее нали-
чие значительных и многочисленных нагромождений крупных
валунов, которые в море располагаются даже слоями, гово-
рит больше в пользу деятельности глетчеров. Об этих наблю-
дениях я дал несколько заметок позже (Bull, de I’Academie,
VIII, стр. 195—216). Эти малоизвестные и почти не посещае-
мые острова представляют разнообразный интерес и помимо
эрратических валунов. Остров Гохланд,16 сложенный из пор-
фира, является прекрасным изображением в миниатюре горной
страны. На небольшой дообеденной прогулке там можно уви-
деть причудливые скалы, обрывы, проломы и т. д. Нехватает
лишь глетчеров, чтобы получилась картина Швейцарии; но
кругом всюду видно море. Другие острова являются более
плоскими, но также представляют интерес благодаря патри-
архальным обычаям тамошних жителей.
Первые поездки по Южной Финляндии и на острова
настолько заинтересовали меня, что за ними последовали дру-
гие. Одна из них, в которой меня любезно сопровождал проф.
Норденшельд, была особенно поучительной. Я достиг Юссари
и наблюдал на берегу моря отметки его древнего уровня.
В другой раз я посетил лежащее восточнее озеро Сувандо,
у которого в 1818 г. понизился уровень и значительно умень-
шилась общая площадь вследствие прорыва вод к Ладож-
скому озеру. С последним оно и посейчас находится в соеди-
нении, в то время как с озером Вуокса, с которым оно до
этого события находилось в связи, соединение было утрачено.
Пока Миддендорф готовился к своему путешествию по Си-
бири, я успел сделать с ним еще одну специальную поездку
в Гельсингфорс, чтобы показать ему следы дилювиальных дви-
жений, которые здесь особенно богато развиты. Начальник
Постоянная жизнь в Петербурге 415
Кронштадтского порта адмирал Беллингсгаузен17 был настолько
добр, что предоставил в наше распоряжение собственный тен-
дер. Миддендорф не нашел в Сибири ни дилювиальных шрамов,
ни шлифовки, которые, насколько я знаю, не попадались
и другим путешественникам по Сибири. До тех пор, пока
не удастся выяснить, почему они отсутствуют в Сибири, проб-
лема древнего ледникового времени останется на мой взгляд
еще не полностью решенной. Хотя и указывают, как это еще
недавно сделал проф. Тиндаль, что на Скандинавских горах
могли скопляться более обильные атмосферные осадки, чем
те, которые ежегодно тают под действием солнца и стекают
вниз, и что в результате должен был образоваться постоян-
ный снеговой и ледяной покров, но мне все же остается непо-
нятным, каким образом этот покров мог столь далеко спу-
ститься в равнину и протащить обломки финляндских скал
за Москву, а в Сибири ничего подобного не происходило.
Даже если бы предположить, что Сибирь на большую глу-
бину покрыта новой толщей наносов, то и тогда на северных
горах должны были бы отыскаться следы глетчеров. Но они,
как говорят, отсутствуют. Здесь нашим знаниям недостает,
повидимому, чего-то существенного.
В 1845 г. я предпринял поездку на Адриатическое море
в Триест, где мог наблюдать все многообразие морского
животного мира. Но для исследований по истории развития
животных, что я особенно имел в виду, в летнее время здесь
было очень мало материала. Он стал появляться лишь под
осень, причем особенно меня интересовали опыты с оплодо-
творением яиц у асцидий и морских ежей. Последние заставили
меня в следующем году снова посетить Геную и Триест
(Bulletin de la classe physico-mathematique, V, стр. 231—240).
В январе 1851 г. тогдашний министр государственных иму-
ществ граф Киселев18 объявил, что он предполагает с высочай-
шего соизволения снарядить научную экспедицию под руко-
водством естествоиспытателя для исследования рыболовства
на озере Пейпус и на Балтийском море. Естествоиспытателя
должен был назначить министр просвещения. Когда это сооб-
416
Глава XV
щение было получено Академией Наук, я предложил передать
это поручение мне, так как мне было интересно проследить
применение естественных наук в практической жизни. Заявил
такое желание еще один коллега, но министр выбрал меня.
Я набросал план исследования, состоявший в основном
в том, чтобы посещать озеро Пейпус в различные времена
года, а кроме того объехать все побережье Балтийского моря,
начиная от Нарвы и до Риги. Поскольку рыболовство в замкну-
том бассейне больше нуждается в административной регуля-
ции, чем рыболовство в море, то весеннее время, которое яв-
ляется в наших широтах безусловно наиболее важным для
рыболовства, я решил посвятить только озеру Пейпус. Поездку
вдоль морского побережья пришлось отложить на лето. Это
была скорее инспекционная поездка, которая должна была
выяснить уловы и наиболее благоприятные для них пункты.
Кроме меня в экспедицию были откомандированы: чиновник
Министерства государственных имуществ Шульц и три моло-
дых чиновника от трех губерний — Петербургской, Псковской
и Лифляндской.19 Мы проделали совместно четыре отдельные
поездки на озеро Пейпус в разное время года, причем
объехали все озеро по окружности, разыскали рыбацкие деревни
и посетили острова Талабск и Порка. Морское побережье мы
объехали вдвоем с Шульцем, причем последний ехал от Риги
вдоль берега на север, я же двигался ему навстречу, начиная
от устья Луги через Нарву, Ревель, Балтийский порт, Гапсаль,
остров Дагден, Эйнвик и Пернов, и вернулся обратно через
Феллин, Дерпт и Нарву.20
Отчеты об этих поездках и их результатах, наряду с моими
предложениями регулировать рыболовство на озере Пейпус,
отпечатаны в первой части изданного Министерством государ-
ственных имуществ труда „Исследование о состоянии рыбо-
ловства в России" (СПб., 1860, in 4°, т. I).21
После окончания этих исследований я прочитал в одном
журнале, что в Швеции уже в течение одного или двух лет
занимаются выработкой нового устава по рыболовному делу.
Но появился ли он, или нет, об этом нигде нельзя было узнать.
Постоянная жизнь в Петербурге
417
Я был очень заинтересован этим уставом, так как в Швеции
вопросы рыбоводства, в особенности поведение рыб во время
нереста и т. д., уже более столетия являются предметом науч-
ных изысканий. Следовательно, и законодательство могло
использовать этот материал и получить более обстоятельный
характер, чем обычно. Кроме того, можно было ожидать, чго
Шведский опыт мог бы найти в северной России непосредствен-
ное применение. В особенности я надеялся, что в Швеции бла-
годаря опыту и многолетним наблюдениям ввели уже правила
для лова мелкой рыбы для наживки. Дело в юм, что при
ловле рыб в пресных водах обычно используют в качестве
наживки мелкие малоценные породы и употребляют для этой
цели сети с очень частой ячеей. Но как сделать так, чтобы
этими мелкоячеистыми сетями не злоупотребляли бы, исполь-
зуя их для вылова молоди более ценных рыб, которые должны
подрасти? Оказалось, что в северной России злоупотребление
с выловом молоди глубоко укоренилось, и, как я недавно узнал,
уже в 1724 г. образованный крестьянин Иван Посошков жало-
вался на этот пагубный обычай как на привычное зло. Из
законодательства по этому вопросу мне было известно лишь
несколько местных распоряжений в Германии и ни одного
закона более общего характера. Поэтому я подал в Министер-
ство государственных имуществ заявление о командировании
меня вместе с Шульцем в Швецию, чтобы ознакомиться там
с положением местного рыболовного законодательства и вообще
с рыболовством в Швеции, чтобы получить возможность срав-
нения с таковым же в северной России, в особенности в ост-
зейских провинциях.
Мое предложение было принято, но мы несколько запоздали
с отъездом. Мы поехали на пароходе, который делал остановки
в разных местах вдоль южного берега Финляндии, и получили,
таким образом, возможность собрать кое-какие сведения о мест-
ных рыболовных промыслах. Затем мы направились через
Аландские острова в Стокгольм. Здесь незадолго до нашего
прибытия вышел рыболовный устав. Но он не вполне отвечал
моим ожиданиям, так как носил довольно общий характер.
27 Автобиография К. Бэра
418
Глава XV
Более поучительным для меня было знакомство со швед-
скими естествоиспытателями, которые производили в служеб-
ном порядке исследования по состоянию рыбных промыслов.
Например, я познакомился с проф. Сундевалль, а также с рабо-
тами других, которых мне не удалось повидать лично. Не менее
поучительным для изучения морских рыбных промыслов в боль-
шом масштабе были поездки в Готенбург, оттуда в Марстранд
и на остров Черн, к пастору Экстрёму, которого весьма ува-
жают как автора сочинений о рыбах и рыболовстве. К сожале-
нию, я не мог лично изъясниться с этим человеком, так как
шведского языка не знаю, все же другие языки, которые
я пробовал пустить в ход, не принесли пользы, даже латин-
ский. Следует пожалеть, что латинский язык, некогда общий
для всех образованных людей, все более утрачивает свое гос-
подство. Я отправил Шульца обратно, чтобы он успел выпол-
нить предложенный мною опыт, а именно пересадку лососей
и тому подобных рыб из р. Наровы в озеро Пейпус, так как
намеченное для этого время приближалось. Сам же я отпра-
вился морем до Ландскроны, а оттуда сухим путем в Лунд,
где к своему сожалению не застал проф. Нильсона,22 от кото-
рого надеялся получить много сведений. В Огусе я снова сел
на судно, чтобы вернуться в Стокгольм, откуда я проехал на
Аландские острова, чтобы собрать там сведения о местных
рыбных промыслах.23 Пробыв там несколько дней, возвра-
тился пароходом в Гельсингфорс. Везти нас дальше пароходное
общество отказалось вследствие позднего времени года и пол-
ной темноты по ночам. По счастью нашелся один старый швед-
ский капитан, который вызвался доставить нас за счет обще-
ства прямо в Петербург, что ему и удалось счастливо выполнить,
несмотря на ужасную бурю и непогоду. Сведения об этом путе-
шествии имеются в первой части упомянутой выше книги „Иссле-
дования о состоянии рыболовства в России". Я предполагаю опу-
бликовать результаты этих поездок для изучения рыболовства
в остзейских провинциях и в Швеции также и на немецком языке.
Указанные начинания Министерства государственных иму-
ществ должны рассматриваться как подготовка к обследованию
Постоянная жизнь в Петербурге
419
крупных рыбных промыслов^ Каспийского моря, имеющих важ-
ное для государства хозяйственное значение. Уже давно стали
раздаваться жалобы на их упадок. Неоднократные обследова-
ния вскрыли, кроме того, многие злоупотребления. Когда же
были изданы соответствующие законодательные постановления,
против них поднялись оживленные протесты, так что ничего
почти не удалось выполнить на деле. Здесь нет возможности
подробнее останавливаться на том, насколько запутался этот
вопрос вследствие того, что некоторые знатные особы сдела-
лись тайными собственниками рыбных промыслов, другие полу-
чили крупные рыбные промыслы в подарок от правительства.
К этому надо прибавить указ царя Александра I, относящийся
к 1802 г., согласно которому морские рыбные промыслы не
могут быть собственностью отдельных лиц, но должны быть
доступными для всех граждан. Однако до практического выпол-
нения этого царского указа дело так еще и не дошло. Поэтому
перед министерством встала задача — получить полную кар-
тину состояния каспийских промыслов, исследовать правиль-
ность жалоб на их упадок и, наконец, предложить меры охраны
рыбы.
Я должен рассматривать как знак одобрения моих преды-
дущих исследований то обстоятельство, что и на этот раз
экспедиция была поручена мне. Работу надо было рассчитать
на несколько лет, чтозы иметь возможность посетить главные
промыслы по нескольку раз и изучить наиболее важные пункты
по всему побережью Каспийского моря. Для этой цели было
намечено три года, однако и этого времени оказалось недо-
статочно для того, чтобы можно было ознакомиться с есте-
ственно-историческими условиями тех обширных районов, где
протекают реки, впадающие в Каспийское море, а также и
с различными участками самого моря. Поэтому предприятие
это затянулось почти на четыре года. Астрахань была его
основной базой. Но я три раза в зимнее время ездил в Петер-
бург, чтобы проведать семью. Моими спутниками и помощни-
ками были: Шульц,24 который обследовал вместе со мной со-
стояние рыболовства на озере Пейпус и на Балтийском море;
27*
420
Г лава XV
натуралист Данилевский,25 продолжавший и позже обследова-
ние рыбных промыслов вместе с Шульцем (он уже напечатал
три тома о состоянии рыболовства на Печоре и на Ледовитом
океане и теперь занимается изучением рыбных промыслов
в Азовском и Черном морях); затем Семенов, которого позже
заменил Вейдеман, и, наконец, рисовальщик и одновременно
препаратор Никитин. Здесь я могу рассказать только историю
этой экспедиции.
Первая поездка ставила задачей, главным образом, озна-
комление с Волгой и рыболовством на этой реке, вплоть до
впадения ее в море. Экспедиция могла начаться лишь в июне
1853 г. Прежде всего я направил Шульца в г. Осташков на
озеро Селигер, откуда берет начало один из самых верхних
истоков Волги, чтобы посмотреть, не продолжается ли там
нерест рыб. Но поскольку последний уже закончился, то
я поехал в Москву, а оттуда, после непродолжительной под-
готовки, в Нижний-Новгород, где я снова встретился с Шуль-
цем и Никитиным.26 Мы наняли здесь предназначавшуюся для
Каспийского моря парусную лодку и медленно поплыли на
ней вниз по Волге, часто посещая прибрежные деревни и немало
страдая от комаров и от еще более многочисленных мелких
двукрылых, которых называют „мошками". Но хозяин нашей
лодки вскоре захворал холерой и по прибытии нашем в Казань
скончался. Новой лодки мы не нанимали, так как передвиже-
ние водой, когда наша лодка двигалась только благодаря
течению Волги, совершалось необычайно медленно, но решили
ехать берегом, пересекая Волгу в разных местах. Сначала мы
ехали левым берегом до Камы, до древних Болгар. Самая
большая башня этих знаменитых неоднократно описанных руин,
как оказалось, уже рухнула. Затем мы перебрались на другой
берег у Тетюшей и прибыли в живописно расположенный
г. Симбирск, к сожалению выгоревшей после недавнего пожара.
Отсюда мы направились в Усолье на Жигулевских горах, потом
вдоль этих гор доехали до большой дуги, которую образует
здесь Волга, и переправились через Волгу в Самару, где
встретились с Данилевским. От Самары наш путь лежал через
Постоянная жизнь в Петербурге
421
плодоносную травянистую степь, населенную мордвинами,
которая была, вне сомнения, северным краем древнего Кас-
пийского бассейна. Пышное развитие трав в этом районе яв-
ляется доказательством, что в те времена на северном крае
этого водного бассейна вода либо вовсе не содержала солей,
либо содержала их в очень небольшом количестве, так же как
и в современном Каспии вода на довольно значительном рас-
стоянии от устья Волги является еще вполне пригодной для
питья. У Хвалынска мы снова перебрались на правый, или
нагорный, берег Волги и проследовали до Саратова, причем
имели возможность повидать часть немецких колоний этой
губернии. У Камышина мы видели два больших рва, имевших
назначение соединить Иловлю, приток Дона, посредством Камы-
шинки с Волгой. Один из них был выкопан в XVI в. турками,
другой же — при Петре Великом в конце XVII в. Оба канала
не окончены и, повидимому, заложены без необходимой пре-
дусмотрительности. Во всяком случае, их следовало бы про-
вести гораздо дальше верховьев Камышинки, так как послед-
няя летом настолько маловодна, что по ней не могут пере-
двигаться даже небольшие лодки.
В Камышине экспедиция наша разделилась: одна часть
поехала вниз по Волге, до Черного Яра;27 другая часть,
в которой был я, поехала через Волгу и через пустынную
солончаковую степь к соленому озеру Эльтон, где мы при-
сутствовали при добыче соли и могли видеть около 17 мил-
лионов пудов соли, сложенных в виде длинных крышеобраз-
ных куч. Отсюда мы направились к горе Богдо и соленому
озеру Баскунчак,28 которое образует в летнее время, соб-
ственно говоря, котловину твердой соли; она теперь не добы-
вается, но сохраняется для будущих тысячелетий. Сухость
всей страны и соленосность почвы производит на путешест-
венника необычайно сильное впечатление, благодаря свое-
образному облику растений, почти лишенных листвы, и отсут-
ствию зеленой растительности. Все же в глубоких колодцах
здесь удается добыть достаточно питьевой воды, чтобы поить
10000 голов крупного рогатого скота, который в течение
422
Г лава XV
всего лета проделывает путь от Камышина до озера Эльтон
и обратно. На пути от Богдо к Черному Яру через волжские
острова нам пришлось пробираться через стаи пешей саранчи,
которые тянулись вдоль этих покрытых зеленью островов.
Острова Волги не содержат соли и покрыты лесом и травя-
ным покровом. Высокий берег у Черного Яра падает почти
вертикально. Здесь очень ясно можно наблюдать слой, толщи-
ной почти в три дюйма, содержащий каспийские ракушки,
что настолько определенно указывает на древнее дно этого
моря, что на этот счет не может быть никаких сомнений. От
Черного Яра участники экспедиции на двух лодках снова
пустились вниз по течению и посетили некоторые из более
крупных рыболовных пунктов, называемых здесь „ватагами*.
Многочисленные кормораны, а вскоре и пеликаны, так же как
и богатые уловы рыбы, указывали на близость моря.
Можно считать, что крупные рыбные промыслы начинаются
от Царицына, где Волга поворачивает на юго-восток.
12 августа мы прибыли в Астрахань и нашли в доме
Сапожникова гостеприимный приют.29 Когда мы здесь пол-
ностью ориентировались и устроились, мы посетили несколько
крупных ватаг, расположенных в рукавах Волги, а также
обследовали небольшой водоем, где сохранился еще велико-
лепный лотос (Nekimbium speciosum). Последний был прежде
гораздо более широко распространен в дельте Волги, и если
верно утверждение, что азиаты едят не только его орехи, но
даже корни, то возможно, что он здесь вскоре будет и совсем
истреблен. Заболоченный бассейн, в котором еще сохранилось
это растение, все более заполняется илом и уже теперь в лет-
нее время является трудно доступным.
Под конец, уже поздней осенью, мною была предпринята
поездка на восточной берег моря и в расположенную на полу-
острове Мангышлак30 небольшую крепость Ново-Петровск,
причем комендант этой крепости оказал нам любезнейший
прием. Здесь нам пришлось на некоторое время задержаться,
так как у меня снова развился воспалительный процесс на
правой ноге, где уже было воспаление во время одной из
Постоянная жизнь в Петербурге
423
моих экспедиций на озеро Пейпус. Вернувшись после четырех-
недельного отсутствия, мы посетили еще несколько ватаг,
пока Волга не покрылась льдом. После того как зима окон-
чательно установилась, я предпринял не очень приятную зим-
нюю поездку в Петербург, так как мне казалось необходи-
мым поставить перед министром вопрос, склонно ли прави-
тельство принять сделанное мною предложение — объединить
всех владельцев рыбных промыслов на Каспийском море в одну
компанию. Было ясно, что при помощи подобной организации
можно было бы успешнее всего ввести желательную охрану,
для осуществления которой правительство сделало уже немало
усилий. Но, с другой стороны, в этом случае усилились бы
жалобы, что рыбные продукты с Каспийского моря чрезвы-
чайно вздорожали благодаря тому, что слишком малое коли-
чество лиц имеет право на рыболовство. Вообще все в Петер-
бурге постоянно жаловались на то, что рыбные продукты
дороги вследствие монополии немногих владельцев промыс-
лов. Однако после моего посещения Каспийского моря я при-
шел к заключению, что эти жалобы совершенно необоснованы,
так как убедился, что отдельные владельцы весьма стараются
найти сбыт своему товару, но дальний путь, связанный с нена-
дежностью и большой продолжительностью перевозки, удоро-
жает стоимость знаменитой красной рыбы и в особенности
икры. Все же прочие сорта рыбы не выдерживают этого даль-
него и дорогостоящего транспорта, в лучшем случае могут
доходить только до Москвы, но отнюдь не до Петербурга.
Но мне было вполне понятно, что правительство, прислуши-
ваясь к этим жалобам на монополию, не пожелало поставить
вопрос о всеобщей компании.
После нескольких недель пребывания-в Петербурге я опять
отправился в путь, доехал кратчайшим путем до Волги у Ца-
рицына, посетил Сарепту и успел застать на нижней Волге
зимний лов рыбы подо льдом.31 После того как лед прошел,
мы посетили несколько ватаг на волжских рукавах, ниже
Астрахани. В мае мы все вместе поднялись вверх по реке до
Сарепты, чтобы видеть севернее Астрахани лов местной
424
Глава XV
сельди, из которой вытапливают жир, отчасти же для того,
чтобы по возможности понаблюдать в Сарепте за нерестом
разных осетровых рыб. Но вследствие сильного течения, какое
имеет в это время разлившаяся Волга, мы ехали целых три
недели в нашей открытой лодке, так как я не мог заполучить
для этой цели парохода. В Сарепте нашлась плоскодонная
барка, снабженная отверстиями для прохождения внутрь воды.
В нее мы посадили осетров в надежде, что они будут метать
икру.32 Но так как икры мы не дождались, то я совершил
с Данилевским еще одну поездку сухим путем вдоль Волги
до Камышина с целью ознакомиться с характером берегов,
осмотреть две замечательные, изолированно стоящие возвы-
шенности близ Камышина, состоящие из кварцевых пород
с отпечатками древесных листьев новейшего происхождения.
По возвращении в Сарепту мы продолжали наши опыты
с осетрами и сделали еще одну поездку на реку Сарпу и на
Ергени. На наших картах река Сарпа изображена в виде
очень длинной реки, которая соединяет друг с другом целый
ряд озер, лежащих у подножья Ергеней. Однако в настоящее
время только два самых северных озера, которые вследствие
их незначительной глубины следовало бы скорее называть
прудами, находятся в соединении с протоком, носящим имя
реки Сарпы. Только весной эти многочисленные водоемы
вступают во взаимную связь при помощи водного протока,
который оставил довольно значительный след в грунте. Если
река Сарпа действительно имела некогда такую длину, какую
ей приписывает Паллас, то это обстоятельство весьма опре-
деленно говорит о постепенном уменьшении общего количе-
ства воды в степи.
На обратном пути- в Астрахань мы посетили калмыцкий
храм и видали богослужение у князей Тюмен. В Астрахань
мы вернулись лишь в начале августа. Ввиду того, что в пре-
дыдущем году я не мог из-за больной ноги использовать
наше пребывание в крепости Ново-Петровск, то вновь отпра-
вился туда со всей нашей компанией.33 Данилевский и Семе-
нов были посланы мною оттуда к устью Эмбы,34 чтобы обсле-
Постоянная жизнь в Петербурге
425
довать местное рыболовство, на упадок которого были жалобы.
Я же совместно с Шульцем занимался драгированием вблизи
упомянутой крепости. Кроме того, мы посетили интересные
острова Кулалы и Морской. Оба они сложены из песка
и ракушек и оба, вероятно, возникли благодаря деятельности
пловучего льда, с той только разницей, что Кулалы принад-
лежит к более раннему времени, когда уровень моря стоял
несколько выше, Морской же остров образовался лишь в теку-
щем столетии на месте бывшей мели. От крепости Ново-
Петровск на Мангышлакском полуострове пароход доставил
нас в г. Гурьев, где я имел возможность наблюдать дельту
р. Урала, но дальше вглубь страны не проникал.35 По воз-
вращении в Астрахань мы посетили в сентябре на небольшом
пароходике остров Чечень на западном берегу Каспийского
моря и большой рыбный промысел Черный рынок на одном
из северных рукавов Терека, а в октябре проехали сухим
путем на астраханские солевые озера. Зимой я еще раз съез-
дил в Петербург.
Третья экспедиция, начатая в 1855 г., была наиболее
дальней, так как она имела целью общее ознакомление с юж-
ной половиной Каспийского моря и прежде всего — с очень
важными рыбными промыслами на реке Куре. Свой план
я построил на официальном объявлении, что в начале июня
не позднее 6 числа, из Нижнего-Новгорода пойдет вниз по
Волге до Астрахани пароход, и надеялся таким путем неза-
медлительно попасть в Астрахань, так как в июне из-за
полой воды значительно усиливается течение Волги. Поэтому
я поспешил отправиться из Петербурга в Нижний, куда еще
не была проведена железная дорога. Однако по прибытии
в Нижний я узнал, что хотя пароходное общество, действи-
тельно, обещало отправить вниз пароход, однако еще и не
думало о выполнении этого обещания. Такая неопределен-
ность с пароходными рейсами была тогда на Волге довольно
обычным явлением, так как главное внимание обращали на
перевозку грузов, а интересы пассажиров были на последнем
месте. Мне посоветовали обождать 14 дней, после чего, воз-
426
Глава XV
можно, пароход отправят. Но я не мог согласиться на такое
предложение и был вынужден, чтобы наверстать упущенное,
отправиться с большой поспешностью, не теряя времени,
прямо на Астрахань. Я захватил почтовый пароход за не-
сколько часов до его отхода. Во время коротких остановок
парохода я побывал в Тарках, в крепости Петровск, в Дер-
бенте и в Баку.
Затем я покинул пароход близ устья Куры и отсюда под-
нялся на веслах вверх по этой реке на Божий промысел.
Здесь уже ждали меня мои спутники — Данилевский и Шульц,
выехавшие раньше меня. Здесь находится бесспорно наибо-
лее богатый осетровый промысел не только для Каспийской
области, но и для всего мира.36 Мы задержались в этом месте
на более продолжительное время: мне хотелось несколько
ознакомиться с общим характером реки Куры, а кроме того,
надо было побеседовать с Данилевским, который побывал
перед этим в г. Шемахе с целью изучить местный архив, где
были сведения о промыслах на Куре за прежние годы. Поэтому
я отправился вместе с Вейдеманом 37 через Сальяны и Шемаху
до Минчегаура, где река Кура выходит из предгорий Кавказа.
Здесь представилась возможность спуститься вниз по реке
на небольшом пароходике из числа тех, которые недавно
появились на Куре, проехав в той части реки, где она обрам-
лена узкой, но красивой полосой хорошего леса, благодаря
тому, что здесь вымыта водой содержавшаяся в почве соль.
Берега покрыты многочисленными живописными татарскими
деревнями. Через Шемаху я снова вернулся на Божий про-
мысел, а оттуда проехал через остров Сара в г. Ленкорань,
где на некоторое время и задержался, чтобы путем экскур-
сий изучить эту интересную во многих отношениях мест-
ность.
Я ознакомился с самым северным пределом Русского
государства — Новой Землей, а теперь мне хотелось присово-
купить сюда и самую южную его часть. Одна из таких экскур-
сий была направлена в соседние горы38 — на северный отрог
персидского Эльбруса вплоть до русской границы, где про-
Постоянная жизнь в Петербурге
427
текает река Шамба-чай. Эти горы имеют резко выраженный
характер краевых гор, так как подъем со стороны Каспия
необычайно крут и подымается на значительную высоту,
к западу же имеется очень пологий склон, так что местность,
лежащая в западном направлении, должна быть значительно
выше, нежели берег Каспийского моря. Мой анероид показал
у восточного подножья гор 2978.8W, на гребне 27"2.9"/, на
западном подножье 28*1.5*' и дальше у пограничной реки,
где местность еще медленно понижается, 28"3.5"'. Форсиро-
вание верхом на лошади крутого восточного подъема, осо-
бенно же спуск на отвратительных коротких татарских стре-
менах, на которые приходится опираться при сильно согнутых
коленах, настолько отразились на моей больной правой ноге,
что она снова воспалилась. В таком инвалидном состоянии
я переехал вместе с моими спутниками на пароходе в при-
брежный персидский город Энзели.39
После нескольких дней пребывания в этом городе мы
перебрались через так называемый Энзелинский залив, кото-
рый представляет, однако, совершенно опресненный бассейн,
сообщающийся с морем, и поднялись на несколько верст
вверх по течению маленькой речки Перибазар. Впечатление
от этой поездки относится к наиболее живым из всех, полу-
ченных мною во время моих путешествий. Я увидел в одном
сильно прогретом водоеме такое обильное развитие водной
растительности, какого мне еще никогда не приходилось на-
блюдать. Приходилось в буквальном смысле слова прору-
баться через заросли водяных растений. На берегу озера нас
окружил величественный лес из высокоствольных гледичий
и других деревьев, по которым всползали вверх мощные ви-
ноградные лозы толщиной в бедро и даже еще более мощ-
ные, вплоть до толщины человеческого туловища, причем
нередко они превышали верхушки деревьев длинными качаю-
щимися в воздухе гирляндами. По берегам узкой речки лес-
ная растительность смыкалась так плотно, что лодка наша
плыла от устья до места высадки словно по темному кори-
дору. От этого места мои спутники поехали верхами до го-
423
Глава XV
рода Решт. Поскольку моя нога не допускала верховой езды,
мне пришлось путешествовать на носилках. При этом я имел
полную возможность удостовериться в неровности местности,
прорезанной многочисленными мелкими, проделанными водой
руслами, так как нередко мои носилыцики, шедшие с одной
стороны, оказывались значительно ниже, чем носильщики
с другой стороны, и я опасался, что могу вылететь из носи-
лок. Но все же въезд в Решт я должен был совершить на
лошади, так как, по мнению русского консула, такого рода
въезд был необходим для экспедиции, снаряженной государ-
ством.
Убийственный климат этой сырой, покрытой лесом полосы,
расположенной под высоким персидским плоскогорьем, вскоре
дал себя знать. Шульц и рисовальщик Никитин, посланные
сюда раньше, уже страдали перемежающейся лихорадкой, при-
том второй так сильно изменился, что его едва можно было
узнать. Данилевского, крепкого мужчину, лихорадка в несколько
дней изнурила настолько, что он совсем лишился сил, и один
только я уцелел от этой лихорадки, которую в более преклон-
ном возрасте избежать легче, чем в молодом. Но и я все-таки
лежал вследствие заболевания моей ноги, которая нуждалась
в некотором покое. Таким образом, в доме консула мы обра-
зовали форменный лазарет. И только Вейд ем ан был в состоя-
нии съездить верхом на персидскую речку Сефид-руд, чтобы
ознакомиться с местным рыболовством.40 Когда мы смогли
сесть на ближайший пароход и отправились к юговосточ-
ной стоянке русского флота на острове Ашур-адэ, то в море
здоровье у всех поправилось. Из Ашур-адэ я хотел пере-
браться на соседний туркменский берег, чтобы ознакомиться
с характером страны, а также осмотреть затопленные водой
развалины потонувшего города или здания. Но комендант,
обычно весьма услужливый, решительно воспротивился этому
намерению, так как туркмены были беспокойны. Мы должны
были удовлетвориться поездкой через Астрабадский залив
и к заложенному шахом Аббасом Великим увеселительному
замку и саду в г. Ашрефе, который представляет образчик
Постоянная жизнь в Петербурге
429
современного упадка Персии. Из Ашур-адэ я возвратился
с ближайшим пароходом в Ленкорань, оттуда сухим путем
проехал на Акушу, южный рукав Куры, а затем через Сальяны,
где река разделяется, на Божий промысел и, наконец, через
Шемаху — в Баку.41 Здесь, благодаря любезности коменданта
корабельной станции капитана Воеводского, я получил возмож-
ность посетить на пароходе не только соседние острова Кар-
гень, Вульф и Песчаный остров, но и ряд более удаленных
островов, обязанных своим происхождением вулканическим
извержениям, —Жилой, Куренский камень, Дуванный, Обливной,-
Свиной, Горелая плита и другие. Совместно с комендантом
фояТовен мы проехали верхами вглубь страны, причем у мыса
Шихова были застигнуты одной из разражающихся здесь под-
час жестоких бурь. При неоднократном посещении ближайших
окрестностей Баку мы видели местные достопримечательности —
богатые нефтяные источники, знаменитые вечные огни,42 извер-
жение нефти из моря и затонувший каравансарай.
После того как Данилевский закончил свои выписки
в Шемахе, Вейдеман и я поехали в этот город. Отсюда мы
проследовали дальше, вверх по Куре, нашли, что Шамхорская
колонна, которую зарисовал еще Эйхвальд, обрушилась, и свер-
нули налево через живописную Делижанскую долину к вели-
чественному озеру Гокча, окруженному потухшими вулканами
и прославленнсйиу богатством ценной рыбы. У этого озера мы
пробыли около трех недель, питаясь все это время только
одними форелями.43 Затем мы сделали экскурсию в Эривань,
а оттуда — к монастырю Эчмиадзин, видели Арарат во всем
44
его великолепии, но не рискнули его посетить, так как недо-
статок времени вынуждал нас направиться в Тифлис, чтобы,
по возможности, еще до начала зимы, успеть достигнуть
Астрахани. Надежда эта, однако, не осуществилась. Мы при-
ехали в Тифлис45 около середины октября при прекрасной
погоде, но пока мы начали присматриваться ближе к этой
интересной местности и знакомиться со способами рыбного
лова, который здесь при стремительном течении Куры ведется
совершенно иначе по сравнению с тем, что мы видели до сих
430
Глава XV
пор, наступила необычайно ранняя зима и притом с обиль-
ным снегопадом. Уже в ноябре в горах обрушилась лавина,
которая завалила все проходы, одно время прекратилась даже
доставка почты. Я ничего не имел против этой вынужденной
задержки, так как я жил в доме у моего хорошего универси-
тетского товарища генерала Рота, храброго защитника Ахты.
Тифлис же представлял много интересного с самых разно-
образных точек зрения; кроме того я встретил там больше
образованных людей, чем ожидал. Однако я должен был уехать
в Астрахань, чтобы закончить экспедиционную работу. По-
этому я выехал из Тифлиса 29 декабря 1855 г., как только
оказалось, что дорога через горы сделалась проезжей. У меня
было два колесных экипажа (тарантасы), так как по ту сторону
гор никогда нельзя рассчитывать на снег. Управление приняло
все меры, чтобы сделать возможным зимний транспорт для
тарантасов через горы. Я доверился этому.
Однако эта поездка оказалась полной приключений, и мне
хочется прервать мой сухой перечень посещенных местностей,
чтобы хоть раз упомянуть и о тех приключениях, с которыми
можно встретиться в отдаленных местах Российского госу-
дарства. Еще в предгорьях, проезжая через места, богатые
древними грузинскими руинами и даже памятниками римского
зодчества времен Помпея, мы часто задерживались, так как
вследствие войны перевал был оживленнее обыкновенного.
Через него, между прочим, проводили вглубь страны турецких
пленных из Карса, среди которых были офицеры и простые
солдаты.46 Поэтому лошадей нехватало. Экипаж, в котором
ехал Вей деман, сломался еще до того, как мы достигли под-
ножья главного хребта, и мы вынуждены были его бросить.47
Тем важнее было охранять другой, в котором сидел я и кото-
рый был тяжело нагружен всевозможными приборами, есте-
ственн о-историческими коллекциями и книгами. На последней
станции Пассанаур мне объяснили, что Казбек надел свою
шапку (т. е. покрылся облаками) и следует ждать бури. Началь-
ник почтовой станции, человек разумный и любезный, но в то
время совершенно измученный, так как все станции были
Постоянная жизнь б Петербурге
431
переполнены проезжими, которые требовали лошадей, посове-
товал мне взять сани и на них перебраться через перевал
Военно-грузинской дороги, экипаж же, при котором я мог
оставить принадлежавшего Вейдеману слугу-калмыка, будет
переправлен через горы позднее. Я последовал этому совету
и на легких санках, поднявшись сначала на значительную
крутизну, а затем спустившись, благополучно перевалил через
хребет. Сперва я доехал до промежуточной станции, также
переполненной путешественниками, а оттуда в тот же день
добрался до станции Казбек, которая находится у подножия
этого горного великана, но расположена все же на высоте
6360 футов.48 По дороге мы наблюдали, как шапка тумана,
покрывшая Казбек, в течение первой половины дня увеличи-
лась, затем поднялась выше, парила некоторое время над горой
в виде тумана и, наконец, расплылась. Появилось прозрачное
звездное небо. Мы ехали при весьма чувствительном морозе.
На станции Казбек, в общем довольно сносной, было всего
4° выше нуля, и я сразу велел затопить печь. Однако тем-
пература поднялась очень мало, и при наступлении ночи там
было не более 5° тепла.
Это был последний день 1855 г. Новогоднее утро принесло
нам мало утешительное известие, что запас дров на станции
израсходован, доставка дров на новый год еще не налажена,
так как разрешение на это было получено только накануне.
Приятная перспектива — пребывать в январе на высоте почти
6400 футов над уровнем моря без дров! Проезжие привезли
нам известие, что наш экипаж еще не отправлен по той при-
чине, что вещи из поломанного тарантаса, оставленного на
предыдущем месте ночевки, еще не прибыли. Это было нача-
лом нашего более чем восьмидневного проживания в этом
холодном помещении, где все время держалась температура
около 4°, несмотря на то, что я велел сломать на дрова
станционный забор и сам участвовал в этом разрушении
казенного имущества. Доклад об этих моих насильственных
деяниях я послал затем в Тифлис. В развлечениях здесь, впро-
чем, не было недостатка, так как местность располагала
432
Глава XV
к небольшим экскурсиям, поскольку ЭТО позволял холод.
В новогодний вечер окрестные осетины устроили праздничный
хоровод вокруг бутылки с водкой. Здесь было множество
проезжающих — офицеров и чиновников, между прочим, был
паша, который был взят в плен при осаде Карса, и английские
офицеры, на деле руководившие защитой Карса и теперь
транспортируемые в качестве пленных. Паша выглядел не
более культурно, чем простые пленные турки, каких я видел
в Тифлисе сотнями. Едва он вошел в переднюю комнату, как
сразу же направился к твердому деревянному дивану и опу-
стился на него для отдыха, подобрав под себя ноги. Мне
показалось это весьма странным. Ему дали для следования
удобную коляску с мягким сиденьем, но, сидя в ней, он
вынужден был держать ноги согнутыми под прямым углом.
Поэтому он чувствовал потребность при первой возможности
подогнуть свои голени под себя. В противоположность этому
европейцы после столь утомительного пути, как, например,
дорога от Тифлиса до станции Казбек, находясь без всякого
перерыва в сидячем положении, обычно ощущают потребность
выпрямить свои ноги, и если они не могут прилечь, то готовы
оставаться скорее в стоячем положении. Это мне стало осо-
бенно ясным на следующий день, когда проезжал один рус-
ский генерал, проголодавшийся в дороге. Я мог угостить его
супом, который он и съел стоя, так как хотел отдохнуть от
сидения. Может быть, у азиатов, при их привычке с раннего
детства сидеть с поджатыми ногами, сочленовные поверхности
бедер стали несколько иными, чем у современных европейцев?
Не знаю, обращал ли кто-либо на это внимание. Если немцам,
русским, эстонцам и т. д. во время полевых работ или же
в пути приходится есть в таких местах, где нет ни камня, ни
бревна, на которые можно было бы усесться, то они садятся
на землю, вытягивая ноги, в то время как азиат чувствует
себя уверенным только в том случае, если он может исполь-
зовать свои пятки в качестве стула.
В отношении продовольствия мы не были, правда, затруд-
нены, но все же сидели на весьма умеренной диэте, так как
Постоянная жизнь в Петербурге
433
в течение всех восьми дней мы не получали ничего другого,
кроме русского национального блюда из капусты, так назы-
ваемых „щей",49 и хлеба. Один унтер-офицер, игравший здесь
роль ресторатора, правда приходил к нам каждое утро и спра-
шивал, чего бы мы хотели заказать себе на обед, но к обеду
он подавал во всех случаях без исключения щи, уверяя, что
другие заказанные блюда съедены голодными проезжающими.
Впрочем, я нисколько не жалуюсь на однообразие этой диэты
на ст. Казбек, так как щи были всегда прекрасно приготов-
лены и лишний раз оправдывали добрый старый совет, кото-
рый я уже давно извлек из опыта моих путешествий, что
в любой стране следует придерживаться преимущественно
национальных блюд, поскольку они бывают всегда съедоб-
ными и хорошо приготовленными.* Было только забавно,
что унтер-офицер, желая поддержать честь своего вообра-
жаемого буфета, считал необходимым делать вид, что он
может предложить нам разнообразные блюда.
На шестой день все еще не было моего тарантаса, хотя
нам и было известно, что он уже несколько дней тому назад
отправлен из Пассанаура. Наконец, я выслал навстречу ему
по главной дороге Вейдемана, чтобы посмотреть, что с ним
могло приключиться, и переправить его через горы или по
* В Ленкорани я в течение четырех недель ежедневно питался только
пилавом и чувствовал себя при этом вполне хорошо; в калмыкских же
степях моей основной пищей был суп из кирпичного чая. Привыкнуть
к нему стоило, правда, больших усилий, но я вскоре заметил, что при
такой еде жажда становится менее мучительной, чём при желании утолить
ее только водой. Этому уважению к национальным блюдам я научился
во время моего первого большого путешествия на Новую Землю. Мы
довольствовались в течение трех дней одной лишь взятой с собой холод-
ной провизией, когда, наконец, прибыли в город Вытегру. Так как я был
намерен несколько задержаться здесь, то поселился в гостинице
с каким-то благородным названием и заказал бифштекс, чтобы вполне им
насладиться. Но нам принесли какое-то черное вещество, по поводу кото-
рого я и посейчас сомневаюсь, было ли это мясо или жареные подошвы,
так как даже молодые зубы моих спутников не могли его прокусить.
Вернулся я с Новой Земли убежденным поклонником русской каши.
28 Автобиография К. Бэра
434
Глава XV
крайней мере его поклажу. Наконец, на девятый день Вейде-
ман вернулся, а вскоре приехал и тарантас, оба в плохом
состоянии. Вейдеман был вынужден ехать до самого Пасса*
наура, куда привезли наш сломанный тарантас, и при дву-
кратном перевале через главный хребет схватил сильную
простуду. Тарантас же был, как выяснилось, отправлен еще
шесть дней тому назад, но при сильной снежной буре, когда
Казбек опять надел свою шапку, застрял в снегу и опроки-
нулся, так что большинство вещей выпало и многих из них
так и не нашли. Печальнее всего была для меня потеря
корзинки с восемью гнездами, в которой я держал сосуды
со спиртом для помещения в них встречающихся по дороге
естественно-исторических объектов. Из этих сосудов, в которых
было уже много весьма различных объектов, ни один не
вернулся. Очевидно, при собирании опрокинутых предметов
было замечено, что содержавшаяся в банках жидкость пред-
ставляет собой излюбленное укрепляющее средство, и ей
поэтому сразу же нашли лучшее применение, а содержимое
выбросили. Калмык, на попечении которого я оставил экипаж,
вернувшись с ним в Пассанаур, несомненно, основательно
исследовал его содержимое: он нашел там сигары и некото-
рые пищевые продукты, продал их за хорошую цену и очень
уютно устроился в Пассанауре, выжидая, какой оборот при-
мет это дело.
Заполучив экипаж, я поспешил, наконец, покинуть ледя-
ные просторы Казбека и проехал на следующий день через
величественное Дарьяльское ущелье. Здесь меж обломками
скал, бушуя, протекает Терек; дорога сначала идет на
значительной высоте над Тереком, затем постепенно пони-
жается, переходит в нескольких местах через реку, там, где
течение несколько спокойнее, и продолжается по другой
стороне, будучи местами пробита в скалах. Я не мог, однако,
на протяжении первых 5—6 верст наслаждаться романтической
стороной великолепного Дарьяльского ущелья, так как опас-
ная сторона этого путешествия проявляла себя достаточно
сильно. Дорога была покрыта гладким льдом, а так как она
Постоянная жизнь в Петербурге
43$
в большей части имела наклон в сторону Терека, то экипаж
мой во многих местах дороги начинал скользить к обрыву,
угрожая опрокинуться в него. Пять сопровождавших меня
осетин поддерживали экипаж, я же шел сзади пешком. Кроме
опасности свалиться в Терек, из которого едва ли можно
было что-нибудь спасти, была еще и другая: там, где дорога
быстро понижается, экипаж начинал катиться вперед. Мало
было помощи от того, что осетины затормозили сперва одно
колесо, а затем и другое. Все равно — оба тормозных баш-
мака продолжали скользить по плотному льду. Однако здесь
к подобным мелочам подготовлены. Захватили с собой тяже-
лую цепь с крупными звеньями и этой цепью обертывали
колеса на самых крутых спусках, так что выдающиеся неров-
ности цепи зарывались в лед и как бы вспахивали его. После
преодоления этих мучительных и опасных 5—6 верст, сопро-
вождавшие осетины покинули меня, уверяя, что опасность
теперь миновала. Действительно, дорога стала гораздо ровнее.
Тем не менее, этому дню не суждено было окончиться мирно.
Между самой высокой точкой ст. Казбек и городком Влади-
кавказом, расположенным у подножья гор, имеются три поч-
товых станции. По прибытии моем на самую последнюю
перед Владикавказом станцию, офицер, который командовал
этой укрепленной станцией, заявил, что я не могу ехать дальше,
так как темнота застанет меня еще до того, как я доеду
до Владикавказа, а этот перегон как раз очень опасен, так
как здесь делают набеги лезгины, которые нападают на путе-
шественников, едущих к Дарьяльскому ущелью или уже про-
шедших через него, и уводят их в плен. Офицер уже до меня
задержал нескольких проезжих и зачитал мне полученный им
строгий официальный выговор за то, что был неосто-
рожен, дозволив проезжим продолжать свой путь в темноте
без военной охраны. Все наши доводы в пользу того,
что с ранее задержанными проезжими мы бы составили
поезд из трех экипажей и что нас вместе с почтальонами
будет десять человек, которые могут защитить себя от лезгин,
остались безуспешными. Самозащита казалась ему смешной,
28*
436
Глава XV
и он категорически заявил, что не отправит экипажей и что
без воинской охраны я вообще не могу ехать, и менее всего
ночью. Я требовал воинской охраны, на что я имел особое
право на основании имевшегося у меня документа. На это он
мне ответил, что военные посты расположены не здесь, а один
на четыре версты выше, другой на четыре версты ниже, и что
я должен был предъявить этот документ и затребовать военную
охрану раньше. Для меня было важно поскорее прибыть во
Владикавказ, так как мои карманные часы уже несколько
дней тому назад остановились и я не мог пустить их в ход.
Была как раз пятница, и если бы я не сумел отдать часы
хотя бы в субботу утром в починку во Владикавказе, то мне
предстояло бы потерять непроизводительно еще один день.
Я подчинился бы этой задержке, как покорялся обычно: раз
уже план поездки нарушен, то одна неожиданная потеря вре-
мени ведет за собой другую. Но эти хладнокровные и сухие
отказы и неприятности вывели меня из терпения, и я резко
спросил его: уж не думает ли он, что имеет право задержать
меня лично? В смущении он замолчал, а я подозвал своего
слугу и серьезно заявил, что пойду пешком и требую, чтобы
на следующий день вслед за мной был бы отослан мой экипаж.
Мы, действительно, тронулись в путь. Таким образом мы
прошли около пяти верст, и стало уже темно, как вдруг мы
услышали позади себя громкие крики и дикий шум. Обер-
нувшись назад, мы могли в полу су мерках ясно различить
блеск ружей. Неужели лезгины действительно выследили нас?
О бегстве нечего было и думать. Мой слуга храбро выхватил
свой черкесский кинжал, который он постоянно носил при
себе. Таким образом мы остановились, ожидая нападения.
Меня удивляло только, почему я не слышал топота лошадиных
ног. Может быть, лезгины совершают свои грабительские
набеги пешком? Но развязка оказалась неопасной и не столь
интересной. Храбрый комендант все же забеспокоился. Он
нашел возможность послать вслед за мной полувзвод солдат
и мой собственный экипаж. Таким образом, я настоял на своем
желании, чтобы еще до ночи попасть во Владикавказ, где я
Постоянная жизнь в Петербурге
437
должен был, однако, задержаться на два дня, пока не догнал
меня Вейдеман, отставший от меня вследствие простуды горла.
Дорога от Владикавказа идет со слабым уклоном вплоть
до типичной степи, по которой мы надеялись ехать без осо-
бых затруднений. Однако существует, повидимому, правило,
что раз в пути начались неполадки, то к ним не преминут
присоединиться и другие. В Тифлисе мне помешала необычайно
ранняя зима, которая своими лавинами отрезала меня от
остального мира; во Владикавказе же в середине января
наступила весенняя погода. В первые дни, пока местность
была еще покатой, мы хотя и не хвалили дорогу, но не могли
еще полностью судить о ее коварстве. Но вот близ Екатерино-
градской станицы мы выехали в настоящую степь и убеди*
лись, что ее глинистая почва размягчилась на такую глубину,
что тарантас может тащиться только с великим трудом.50 Тогда
нам стало ясно, почему во время Крымской войны, несмотря
на завоевание Карса, пришлось вскоре заключить мир. Снаб-
жение армии через эту степную полосу в то время, когда она
размягчается от дождей, буквально губит всех рабочих
животных.
Не стоит подробно описывать наше движение по берегу
Терека, похожее на движение улитки, когда мы утопали
в степной глине, но все же я не могу не сказать нескольких
слов о Кизляре, который своей непостижимой уличной грязью
превзошел всякое воображение. Мне нужно было отнести
письмо на находившуюся неподалеку от нас почтовую станцию,
и я попросил Вейдемана исполнить это маленькое поручение.
Но наш хозяин тут же предупредил, что сделать это можно
только верхом на лошади, в противном случае если Вейдеман
сам не завязнет, то наверняка оставит в грязи свои сапоги.
Человек, который отдавал лошадей в наем, соглашался предо-
ставить нам лошадь только при том условии, если он сам
поедет на другой, чтобы иметь возможность помочь первой,
если она подвергнется опасности завязнуть. Таким образом,
мне понадобились две лошади, за которые пришлось заплатить
три рубля (по полтора рубля за каждую) для того, чтобы
4 38 Г лава XV
доставить на почту в том же самом городе обыкновенное
письмо. Комендант города был настолько любезен, что послал
за нами легкие дрожки, запряженные тремя сильными лошадьми,
чтобы мы могли побывать у него. Я испросил себе на сле-
дующий день тот же экипаж для посещения рыбного базара.
Но как только мы приблизились к нему, кучер заявил, что
туда невозможно проникнуть. Пришлось объехать с другой
стороны. На следующий день рано утром, около 6 часов утра,
мы покинули Кизляр. Несмотря на то, что в наш экипаж было
запряжено пять лошадей, мы достигли ближайшей станции
только к 6 часам вечера, так как могли передвигаться лишь
самым медленным шагом. Постепенно грунт становился не-
сколько плотнее, а на полпути между Кизляром и Астраханью
ударил даже мороз, так что последние станции мы могли
миновать достаточно быстро. Тем не менее все путешествие
от Тифлиса до Астрахани, на которое уходит обычно не более
4—5 дней, поглотило у нас 31 день.
Я не останавливаюсь на ряде других мелких приключений,
на том, как однажды я очутился один в степи при свирепом
снежном буране, или как я лежал на берегу Карского моря
без крова, без пищи и без возможности развести огонь вслед-
ствие сильной бури и как был потом найден одним охотником
на моржей из Кеми. Но я счел нелишним рассказать в виде
примера о насмешках злой судьбы во время поездки по Кавказу,
что, правда, получилось у меня длиннее, чем я хотел. Поэтому я
возвращаюсь снова к общему обзору моих путешествий.
Виновато ли в том длительное пребывание в сыром и холод-
ном воздухе или какая другая причина,51 но по своем возвра-
щении в Астрахань я заболел перемежающейся лихорадкой,
которая в несколько недель настолько изнурила меня, что
я едва мог передвигаться по комнате. Так как у меня не было
определенных приступов, то я долго не мог согласиться на
употребление хинина, как мне советовали врачи. В конце
концов я должен был решиться на это средство, и оно дей-
ствительно прервало мою болезнь, за которой, однако, после-
довал длительный период выздоровления. Для окончательной
Постоянная жизнь в Петербурге
439
поправки я решил с приходом весны сделать поездку в степь,
именно в долину Маныча.52 Но поскольку я не имел полно-
мочий на поездку в долину Маныча по прямому направлению,
что было связано с ездой на перекладных калмыцких лоша-
дях, а кроме того мне хотелось еще раз понаблюдать за ходом
астраханской сельди в начале весны, а также видеть, как
вытапливают жир из этой рыбы, то я сперва поехал с Вейде-
маном в Сарепту, посетив по дороге некоторые рыбные ловы.
От Сарепты мы проследовали по вновь проложенной проез-
жей дороге через Ергени53 до долины Маныча и перебрались
через эту реку, в которой уже было очень мало воды и русло
которой далее к востоку было вовсе сухим.54 Мы видели боль-
шое Манычское озеро и следовали в течение трех дней вдоль
по долине Маныча на восток до впадения реки Калаус; затем
взяли западнее Шара-хулусуна, который имеет теперь вид
пруда, повернули на север через совершенно сухую на этом
месте долину Маныча и проследили ее затем на некотором
протяжении на восток, где, несколько хватал глаз, простиралась
водная поверхность. Мы нашли, таким образом, и к востоку
и к западу наличие воды в долине, тогда как в средней части,
западнее устья реки Калауса, долина была в данное время
совершенно сухой, хотя были видны ясные следы лишь не-
давно ушедшей воды. Здесь, без сомнения, была наиболее
высокая точка этого мощного прорытого водой русла, имев-
шего в среднем ширину в 1.5 версты. Мне было особенно
важно это знать, так как существовал проект прорытия здесь
канала, осуществление которого было бы возможно, если бы
наиболее высокая точка долины лежала западнее. Кроме
того, я получил от бывших и еще поныне здравствующих
спутников Гомер-деТелля определенные сведения, что этот
путешественник вовсе не делал нивелировки средней части
долины Маныча, но лишь обозревал ее с высоты Ергеней.
Осмотрев местность, мы проехали юго-восточною частью Ерге-
ней и обширной степью обратно в Астрахань.
Летом 1856 г. я совершил еще круговую поездку по Кас-
пийскому морю совместно с военным губернатором Астрахани
440
Глава XV
адмиралом Васильевым. Кроме некоторых, уже ранее извест-
ных мне мест, я посетил во время этой поездки острова
Святой и Челекен (нефтяной остров) и проследил восточный
берег Каспийского моря от устья реки Этрек вплоть до
Красноводского залива, где мы и причалили. Мне было обе-
щано посещение залива Карабугаз, но из этого ничего не
вышло. Однако на этот раз я имел случай увидеть русскую
торговлю с Персией и сделать несколько промеров в наиболее
глубокой части южного бассейна Каспийского моря.
Осенью и в начале зимы, живя в Астрахани, я составлял
отчеты о всех совершенных до сих пор путешествиях. Зимою
я сделал совместно с Овсянниковым,55 который был направ-
лен в Астрахань для организации исследований над рыбьим
ядом, еще одну поездку на промысел Черный рынок, распо-
ложенный на одном из рукавов Терека/где я уже был в свое
время. Мы нашли, что почтовые лошади на тракте были
в плохом состоянии, а на некоторых станциях их не было
вовсе. Поэтому на обратном пути мы ехали не по почтовому
тракту, а через деревни. Нам пришлось также узнать, что
разговоры об опасности путешествия по степи основаны не
на одних только слухах. За два дня до нашего прибытия
на Черный рынок на проезжей дороге недалеко от рыбного
промысла подвергся нападению русский офицер, который вез
с собой деньги. Он был убит вместе со своим почтальоном.
При нас еще продолжали искать напавших на него лезгин,
но они, как водится, скрылись.
Лишь в начале 1857 г. я мог пуститься в обратный путь
в Петербург. Эта дорога для меня оказалась чрезвычайно
тяжелой. Во-первых, снова заболела моя нога, что заставило
меня отлеживаться кое-где по дороге. С другой стороны,
я был вынужден оставить свой тарантас вскоре по вы-
езде из Сарепты вследствие обильного снегопада, но
через несколько дней мне пришлось раздобывать себе
новый тарантас, так как снега уже не было. В Москву же
я приехал на санях. Мое путешествие было закончено
14 марта 1857 г.
Постоянная жизнь в Петербурге
441
Шульц и Никитин выехали из Астрахани раньше меня и
уже давно были в Петербурге. Вейдеман остался в Астрахани,
так как он был там на службе. Данилевский оставался
в Тифлисе после моего отъезда в декабре 1855 г., чтобы
использовать архив за последние восемь лет рыболовной
аренды на Куре. В Астрахань он возвратился лишь в марте
1856 г. и был затем послан на реку Урал, с которой мы
раньше познакомились лишь при кратковременном посещении
ее устья. Данилевский не только подробно обследовал всю
дельту Урала, но и подымался вверх по всей реке вплоть
до Оренбурга.
Об этих поездках я сообщил во втором томе „Исследо-
ваний о состоянии рыболовства в России" с приложением
двух карт. Об уральском рыболовстве подробно написал
Данилевский в третьем томе того же издания. О технической
стороне Каспийского рыболовства в четвертом томе написал
Шульц.66 Отдельные этапы путешествия я описал в „Каспий-
ских этюдах" („Kaspische Studien") и в нескольких статьях,
напечатанных в „Записках имп. Русского Географического
общества" и академических изданиях.57
После долгих странствований внутри России я стремился
поехать за границу. Я предпринял поэтому в 1858 г. поездку
в Германию, во время которой посетил некоторые немецкие
университеты, в частности Геттингенский, и был на съезде
естествоиспытателей в Карлсруэ, а затем проехал в Швейцарию.
Вторую, более длительную поездку я предпринял в следую-
щем году. В мой маршрут я включил, между прочим, Копен-
гаген, Стокгольм, Париж и Лондон, и преследовал по пре-
имуществу антропологические цели. Третья поездка, посвя-
щенная тем же вопросам, имела целью съезд нескольких
лично знакомых друг другу естествоиспытателей в Геттингене
для совместной выработки согласованных приемов описания
человеческих черепов различных народностей. Дело в том,
что за последнее время были описаны и измерены очень мно-
гие черепа, но измерения производились по самым различным
принципам и поэтому не давали возможности непосредствен-
442
Глава XV
но го сравнения полученных данных, так как часто не указывали
даже способа измерения. Поэтому было весьма желательно
сделать попытку договориться относительно введения какого-
либо одного определенного метода. Для этой цели про-
фессором Вагнером и мною были приглашены некото-
рые наши общие друзья, которые и съехались на совеща-
ние в Геттинген в 1861 г. Прибыли проф. Вролик из Амстер-
дама, проф. Луце из Франкфурта, проф. Бергман из Ро-
стока, проф. Вебер из Лейпцига и геттингенские анатомы.
О происходивших на этом съезде дискуссиях я также со-
общил в печати.
Из дальнейших поездок по России упомяну о следующих.
В 1860 г. я поднялся вверх по реке Нарове, через озеро Пейпус
до Дерпта, чтобы еще раз произвести пересадку лососей.
Затем я лично для себя съездил в Новгородскую губернию
для ознакомления с большим и замечательным заведением
Врасского для искусственного разведения рыб. В 1862 г.
я побывал на Азовском море по поручению Географического
общества, а в 1863 г. предпринял по поручению министра
Головнина поездку в Казань,68 во время которой я восполь-
зовался случаем, чтобы проплыть по Волге от Твери до
Казани. Я нашел, что даже в верховьях Волги правый берег
по преимуществу подвергается размыванию, а потому он более
крут. Однако местами такой характер имеет и левый берег,
но ниже Рыбинска это встречается реже. Несколько выше
Нижнего-Новгорода, там, где в настоящее время находится
обширное болото, повидимому, существовало когда-то большое
озеро, которое, вероятно, прорвалось к Волжской низине.
Я полагаю, что во многих местах мне удалось найти старый
высокий южный берег. Начиная от этого места, по правой
стороне Волги высокий берег тянется, не прерываясь. Правда,
современное русло реки иногда отходит от него на несколько
верст, как, например, это наблюдается ниже Нижнего-Новго-
рода, но в других местах русло проходит у самого подножия.
Поездка на Азовское море была предпринята мною по
одному странному поводу. Этот водоем вообще не глубок, что
Постоянная жизнь в Петербурге
443
было известно еще древним грекам, которые называли его
болотом и оставили после себя измерения, указывавшие на его
малую глубину. Точно также было хорошо известно, что
близ устья Дона море очень мелко, и это мелководье про-
стирается до Таганрогского рейда. Кроме того, колебания
уровня в восточном углу Таганрогского залива настолько
велики, что при затяжных восточных ветрах, сгоняющих воду,
морское дно у Таганрога обнажается на большое расстояние.
В результате этого даже на расстоянии 15—20 верст от берега
корабли касаются своим килем дна. Но за несколько лет до
моей поездки стали упорно утверждать, будто бы это мелко-
водье возникло лишь в последнее время, вследствие незакон-
ного выбрасывания в море балласта с крупных судов, осо-
бенно иностранных. Поэтому администрация порешила, помимо
строгой борьбы против выбрасывания балласта в море, на-
всегда запретить крупным судам заходить в Азовское море
и принудить их оставаться в Керчи и там ожидать подвоза
грузов, на Азовском же мере разрешить плавание только
каботажным судам. Эти проекты, исходившие из Керчи и
Одессы, не обратили бы на себя внимание более высоких
административных инстанций, если бы при этом необходимость
усиления каботажа, а тем самым и деятельной торговли
местных жителей, не мотивировалась бы патриотическими сообра-
жениями. В результате это дело дошло до великого князя
Константина, как шефа морского флота, который должен был
представить его на рассмотрение высших правительственных
учреждений. Великий князь заявил, что всякие мероприятия
будут неосновательными, пока причины обмеления дна не будут
выяснены путем научного исследования. Он потребовал заклю-
чения по этому вопросу от Морского ведомства, от Академии
Наук и от Русского географического общества. Все эти учрежде-
ния согласно высказались против упомянутого проекта. Они
указали, что Азовское море, в особенности же Таганрогский
рейд, всегда отличалось мелководьем, о чем говорят истори-
ческие данные. Выбрасываемый судами балласт ни в коей мере
не может повлиять на обмеление моря. Это просто плод
444
Глава XV
воображения. Тем не менее, великий князь отдал приказ
произвести естественно-научное обследование Азовского моря
под руководством Академии Наук и Географического об-
щества. Я испросил разрешение сделать предварительное об-
следование в течение лета с тем, чтобы его продолжил Дани-
левский, тем более, что последнему было поручено исследо-
вание Азовского и Черного морей с точки зрения интересов
рыболовства.
В результате моего обследования (1862) оказалось, что твер-
дые частицы вносятся в море не только рекою Доном, но и
вследствие размывания морских берегов, где они не совсем
плоски. В результате получается больше твердых веществ,
нежели выносится через Керченский пролив. Поэтому близ
берегов обмеление прогрессирует, и песчаные косы, вда-
ющиеся в море, медленно увеличиваются. Однако увели-
чения мелководья в самом главном бассейне и в фарва-
тере Таганрогского залива, по сравнению с прежними вре-
менами, не замечается. Главную же причину возникновения
указанного проекта я усмотрел в том, что в Таганроге под
шумок образовалось каботажное общество. Представитель
последнего, некий Дервицкий, пробовал даже удержать меня
от поездки на Азовское море. Когда я все же появился
в Таганроге, он исчез.
Внешние события моей жизни
Со времени моего приезда в Петербург я был действитель-
ным членом Академии Наук сначала по специальности зоо-
лога, а после смерти Загорского59 — анатомии. Вскоре я сде-
лался также и библиотекарем Иностранного отдела Академи-
ческой библиотеки и, кроме того, был два года подряд по распо-
ряжению министра Уварова инспектором частных учебных
заведений (пансионов). В течение нескольких лет я состоял
одновременно профессором Медико-хирургической Академии,
но оставил эту должность в 1853 г., когда начались мои
поездки на Каспийское море. В 1863 г., вследствие преклон-
Постоянная жизнь в Петербурге
445
ного возраста и не желая преграждать вступление в Акаде-
мию более молодым ученым, я отказался от звания действи-
тельного члена, но был, однако же, избран почетным членом
Академии Наук с правом решающего голоса и причислен тепе-
решним министром народного просвещения статс-секретарем
Головниным к Министерству народного просвещения. За это
время я продвинулся по табели о рангах до чина тайного
советника и был награжден орденом Анны первой степени.
Его величество король Швеции почтил меня орденом Север-
ной звезды, а от Пруссии я получил высший гражданский
орден Pour le merite.
Из научных обществ, членом которых я числюсь, назову
лишь Географическое общество, в деле основания которого
я могу приписать и себе некоторую долю участия. Перечень же
других здешних и заграничных обществ, почтивших меня
избранием в свои члены, всякий, кто пожелает, может найти
в описании моего докторского юбилея, который был с боль-
шой сердечностью отпразднован 29 августа 1864 г. и благодаря
которому появилось на свет и данное сочинение.
Из семейных происшествий упомяну только о том, что
я потерял моего старшего сына еще мальчиком в Кенигсберге,
а второго — в Дерпте, где он с большим рвением изучал есте-
ственные науки. Мой третий сын состоит офицером флота и
в настоящее время занимает должность помощника начальника
петербургского порта. Оба младших сына хозяйничают в Эсто-
нии. Моя единственная дочь замужем за доктором Лингеном и
живет здесь в Петербурге.
Моя жена умерла раньше меня —15 марта 1864 г. Когда
последую за ней я, узнают сами биографы. Я этого им со-
общить не могу.
М о я внутренняя жизнь
Рассказать о ней я отказываюсь, памятуя об одном, по-
черпнутом из жизненного опыта изречении, которое учитель
юности вписал в мою родословную книгу: „Люди, как правило,
446
Г лава ХУ
лучше, чем они кажутся другим, но не настолько хороши, как
им хотелось бы казаться". Действительно, было бы верхом
наивности ожидать от других, чтобы они считали наш образ
в том виде, в каком мы себя показываем, — за наш истин-
ный образ. Всматриваясь в свое зеркальное изображе-
ние, мы так долго шлифуем его, что приятные места ста-
новятся преувеличенными, а неприятные — преуменьшен-
ными.
Нй я хочу использовать поставленное выше заглавие лишь
для того, чтобы задать один вопрос, который я часто задавал
себе в последние дни. Несомненно, я предавался научным
интересам больше, чем следовало бы. Но у меня сохранилось
также немало моих стихотворных опытов, в том числе начало
эпической поэмы на эстонском языке, писанной гекзаметрами
которые на этом языке легко складываются. Но никогда я не
чувствовал ни малейшего желания написать хотя бы малень-
кий рассказ, новеллу или, тем менее, приступить к какому-
нибудь роману или драме. Доказывает ли это отсутствие
у меня воображения? Тем не менее чужие произведения, как
поэтические, так и прозаические, вызывали у меня в мои
молодые годы живейший интерес и производили на меня силь-
ное впечатление. Меньше привлекали меня dii minorum gentium,
нежели Шекспир, Лессинг, Шиллер, Гёте, Гердер, Жан Поль,
Стерн, Свифт, а также Вальтер Скотт, вообще больше английские
и немецкие писатели, чем французские, из которых, после того
как я вышел из детского возраста, мне безусловно нравился
только один Мольер. Вообще в своей жизни я имел больше
оснований жаловаться скорее на излишнюю живость, нежели
на вялость воображения. Но у меня не было, по выражению
Гёте, настоящей „любви к вымыслу". Кроме того, я очень
хорошо помню, что при моих попытках писать стихи главным
затруднением для меня были рифмы и обязательность стихо-
творного размера, что меня раздражало. Мне всегда казалось
ужасным рабством, что быстро созданный фантазией образ
надо удержать, медленно расписать его красками, облечь
в подходящие слова и написать последние. Иначе обстояло дело,
Постоянная жизнь в Петербурге
447
когда я имел в виду сообщить добытый научным путем резуль-
тат в интересной форме, ясно и наглядно. Поэтому я охотно
выступал в качестве оратора, считая, что оратор имеет право
прививать убеждения. Но мне до сих пор остается совершенно
непонятным, каким образом можно придумать новеллу разме-
ром в несколько страниц или же написать роман в несколько
томов. Мне казалось это совершенно невозможным, если бы
это не было*столь обычным делом. У меня действительно,
повидимому, недоставало „охоты к выдумке", чтобы одолеть
докучливый труд писания. Зато я мог с полным правом в мои
молодые годы сообщать друзьям: „Я написал бы вам интерес-
нейшее письмо, но до писания дело никак не доходит". В позд-
нейшие годы я раскаивался, что не отвечал на письма и
осуждал в себе эту особенность. Может быть, это самообман,
но я пользуюсь случаем, чтобы серьезно и с раскаянием
просить прощения у всех тех, которым писал слишком кратко
или которые напрасно ждали от меня писем. Если бы моя
личность была более интересной для потомства, то это отсут-
ствие переписки, пригодной для прочтения, оградило бы меня
от того дурного обычая, который в настоящее время вошел
в литературу, и, видимо, больше всего в немецкую, — когда
покойников напутствуют опубликованием их писем, записок
и т. д.
Недостатки этой книги выступают, к сожалению, настолько
ясно, что мне не нужно на них указывать. Хотя я уже старый
писатель, однако я посейчас не умею сказать заранее, в какую
форму выльется та или иная моя книга. Старая немецкая
пословица, что всякое начало трудно, в данном случае
к делу не подходит. Начало мне всегда казалось легким,
конец же — трудным и часто неисполнимым. Начиная писать
эту книгу, я действительно думал, что надо оживить вос-
поминания моего детства, так как мне все казалось, что
у меня нехватит материала. Но вскоре я был буквально
наводнен материалом. Писаное мною про школьное время
и юношеские годы я просил бы рассматривать как мате-
риал, представляющий только местный интерес, а лиц, не
448
Г лава XV
заинтересованных в этом, пропустить эти воспоминания как
лишнее.
Я стар уже, и бег времен меня
К воспоминаньям прошлого влечет,
Но слушать их — охотников немного.
Шамиссо.
29 Автобиография К. Бор!
ПРИЛОЖЕНИЯ
ПЕТЕРБУРГСКИЙ ПЕРИОД ЖИЗНИ К. М. БЭРА
Дополнение к автобиографии Бэра
Автобиографию, написанную Бэром, справедливо упрекали
в неполноте и в отсутствии соразмерности частей. Подробно
описывая свои школьные и университетские годы и детально
останавливаясь на эпохе своего профессорства в Кенигсберге,
Бэр посвятил петербургскому периоду своей жизни всего лишь
одну главу, да и та отведена преимущественно повествованию
о совершенных им путешествиях. Автор сам указывает, что
если бы он вздумал так же подробно рассказывать о периоде
своего пребывания в составе Петербургской Академии Наук,
то автобиография его разрослась бы до нескольких томов.
Основных причин такой несоразмерности, повидимому, две.
Прежде всего надо иметь в виду, что книга написана автором
по определенному поводу, а именно приурочена к юбилейному
торжеству по случаю 50-летия со дня получения Бэром доктор-
ской степени. Эстляндские земляки Бэра, высоко почитавшие
его как мирового ученого, пожелали отметить эту дату именно
таким образом, и инициатива выпуска книги принадлежит,
собственно, им. Предполагалось, что Бэр составит небольшую
по объему автобиографию, тем более, что времени для этого
оставалось немного. Но, приступив к написанию, Бэр увлекся и,
как он сам отмечает, не рассчитал плана работы. О своих
детских и юношеских годах он начал писать слишком подробно.
А между тем время прошло, и книга чрезвычайно разрослась.
Писал Бэр очень быстро: трудно представить, что он написал
29*
452
Петербургский период жизни К. М. Бэра
работу данного объема всего за четыре недели, хотя, конечно,
пользовался своими дневниками и записками. Припомним, что
автору было в это время уже 72 года.
Второй причиной была крайняя осторожность Бэра по от-
ношению к Академии Наук и ее деятелям, а также и дру-
гим своим современникам. Многие лица, с которыми он
сталкивался в России, были еще живы, и говорить о них
было менее удобно, чем о лицах, давно умерших. Большие
трудности представляло правдивое изображение условий жизни
в тогдашней России. Бэру неоднократно приходилось сталки-
ваться с реакционными проявлениями николаевского режима,
с формализмом высокопоставленных лиц, различными непоряд-
ками и неурядицами в работе учреждений, с которыми Бэр
соприкасался и от которых зависел, и т. д. Писать неправду
Бэр не хотел, писать же правду, особенно в юбилейном изда-
нии своей автобиографии, Бэр затруднялся. Опасения его были
справедливы, что видно хотя бы из того, что, несмотря на
крайнюю умеренность его высказываний, написанная им авто-
биография претерпела до напечатания значительные цензурные
мытарства. Понадобилось вмешательство его высокопоставлен-
ных покровителей, «чтобы книга вышла в свет, несмотря на то,
что она была написана на немецком языке и напечатана всего
в 400 экземплярах, не предназначенных к продаже.
Бэр довел свою биографию только до 1834 г. Таким обра-
зом весь период его жизни в Петербурге остался неосвещен-
ным. В главе, посвященной этому периоду (гл. XV), Бэр рас-
сказывает только о совершенных им по России путешествиях.
В интересах читателя считаем нелишним дать дополнительно
хотя бы краткий перечень событий жизни Бэра в петербург-
ский (1834—1866) и в дерптский (1867—1876) периоды его
жизни.*
* Редактор этого перевода готовит подробную биографию Бэра, охва-
тывающую всю его частную и научную жизнь. Биографию эту Издатель-
ство АН СССР предполагает выпустить к 75-летию со дня смерти Бэра,
которое исполняется 16(28) ноября 1951 г.
Петербургский период жизни К. М, Бэра
453
Немедленно по приезде в Петербург Бэр принял деятель-
ное участие в работе Академии Наук, между прочим взял на
себя обязанности библиотекаря Иностранного отделения Ака-
демической библиотеки, которое привел в строгий порядок.
Кроме того он читал публичные лекции для врачей и натура-
листов, делал доклады в заседаниях академиков. Одна из его
речей „Взгляд на развитие наук", произнесенная 29 декабря
1835 г. на открытом собрании Академии, была напечатана
в „Журнале М. Н. Пр." (1836, май). Одновременно в акаде-
мических изданиях стали печататься его зоологические работы,
частью проделанные им еще в кенигсбергский период: данные
по анатомии дельфина, развитие бесхвостых амфибий, вопрос
о выбрасывании китами столбов воды, заметки о кавказском
зубре и пр. Вскоре была задумана и осуществлена поездка
на Новую Землю, которая открыла целую серию путешест-
вий Бэра.
Бэр отправился на север во главе небольшой экспедиции
летом 1837 г. на двух небольших судах и пробыл на Новой
Земле шесть недель. Эта поездка дала интересный материал
для целого ряда статей о климате Новой Земли, ее раститель-
ном и животном мире и пр.* В 1839 г. Бэр обследовал неко-
торые острова Финского залива, в 1840 г. побывал на Коль-
ском полуострове.
В 1841 г. Бэр был приглашен в Медико-хирургическую
Академию в качестве профессора сравнительной анатомии
и физиологии (1841—1852). Таким образом, Бэр возобновил
свою преподавательскую деятельность в высшей школе. В этой
роли он организовал при Медико-хирургической Академии,
в сотрудничестве с Н. И. Пироговым, Анатомический институт
и значительно способствовал улучшению преподавания анато-
мии в этом учебном заведении.**
* Подробнее об этой поездке см.: М. М. Соловьев, Бэр на Новой
Земле. Изд. АН СССР, 1934.
** Об этом см. интересную книгу академика Е. Н. Павловского
^К. М. Бэр и Медико-хирургическая Академия* (Ияд. АН СССР, 1948).
454
Петербургский период жизни К. М. Бэра
В 1845 г. Бэр принял энергичное участие в основании
Русского географического общества, которое ему многим обя-
зано и где он был членом Совета и председателем Этногра-
фического отделения.
В 1845—1846 гг. Бэр получил заграничную командировку
и ездил на Средиземное море с намерением возобновить свои
работы по эмбриологии и собрать нужный для этого материал.
Сперва эта надежда ему улыбнулась, но потом оказалось,
что он уже не в состоянии отдаться этим занятиям всецело,
и мысль о продолжении эмбриологических исследований была
оставлена.
С начала 50-х годов Бэр стал заниматься антропологией,
которая, как видно из его автобиографии, интересовала его
еще в Кенигсберге. Толчок в этом направлении дало заведы-
вание Анатомическим музеем Академии Наук. В связи с этим
Бэр напечатал в 1851 г. большую статью „О человеке"
(в издании „Русская фауна", организованном Ю. И. Симашко).
В конце жизни после своих больших путешествий Бэр опять
стал усердно заниматься антропологическими темами, много
сделал в этой области, опубликовал ряд статей по относя-
щимся сюда вопросам и предложил свою методику изме-
рения черепов.
Краниологическая система Бэра, изложенная им в 1861 г.
на съезде антропологов в Геттингене, сыграла плодотворную
роль в антропологии и легла в основу позднейшей краниоло-
гической методики.
Пятидесятые годы в жизни Бэра являются эпохой его боль-
ших путешествий по России. Главная цель этих путешествий —
изучение рыболовства. Мы не будем останавливаться на них,
так как они достаточно подробно описаны Бэром в последней
главе его автобиографии, а кроме того о них имеется довольно
обширная литература.* В результате этих путешествий явились:
ряд статей в „Журнале Русского Географического общества",
в „Морском сборнике", „Журнале Министерства государствен-
* М. М. Соловьев. Бэр на Каспии. Л., 1941.
Петербургский период жизни К. М. Бэра
455
яых имуществ*, восемь частей „Каспийских исследований*
(„Kaspische Studien*) и несколько обширных томов „Исследо-
ваний о состоянии рыболовства в России* (СПб., 1860).
В этих работах Бэр выступил не только как зоолог, но и как
географ в широком смысле этого слова. Между прочим, Бэр
обратил внимание, что у рек, текущих по меридиану, правый
берег всегда более крут, чем левый, и объяснил это явление
тем, что под влиянием вращения Земли течение отклоняется
к правому берегу, подмывая последний. Это обобщение полу-
чило в науке название „закона Бэра* и изложено им в VIII
части Каспийских исследований", а также в отдельных статьях
(Морской сборник, 1857, стр. 110). Каспийские исследования
Бэра имели и важные экономические последствия. Среди них
надо особо отметить введение во всеобщее употребление
огромного запаса астраханской сельди, которая ранее называ-
лась „бешенкой* и употреблялась только для вытапливания
жира для технических надобностей.
В I860 г. Бэр принял деятельное участие в организации
доныне существующего Русского энтомологического общества.
Он был избран президентом этого общества и сделал на
одном из заседаний интересный доклад: „Какой взгляд на
живую природу наиболее правильный и как этот взгляд при-
менить к энтомологии?* (Записки Русского энтомологического
общества, 1861, № 1).
Частная жизнь Бэра за петербургский период известна
гораздо менее, чем обстоятельства его научной и обществен-
ной деятельности. Переехав в Петербург, Бэр первое время
жил один, оставив семью в Ревеле, чтобы она несколько при-
выкла к новым условиям. Семья Бэра была многодетной:
у него было пять сыновей и одна дочь. Жена Бэра была
скромная женщина, занятая семейными заботами. О ней мы
знаем очень мало. Она умерла в 1864 г. Из пяти сыно-
вей Бэра ко времени переезда его в Дерпт осталось
в живых только трое. Некоторые из мальчиков были слабого
здоровья. Особенно потрясла Бэра ранняя смерть его старшего
сына, который учился на Естественном факультете Дерптского
456
Петербургский период жизни К. М. Бэра
университета и проявлял блестящие дарования. Он умер от
тифа, будучи еще студентом. Дочь Мария вышла в Петербурге
замуж за доктора Лингена. Бэр очень привязался к своему
внуку от этого брака, Магнусу Лингену, и мечтал сделать из
него натуралиста, но это не удалось: внук избрал карьеру
филолога.
Семья Бэра жила в Петербурге очень скромно, так как
жить в большом городе при таком количестве детей было
дорого и Бэр был обременен долгами еще со времен Кенигс-
берга. Поэтому, вероятно, Бэр не отказывался давать уроки
по естествознанию детям за приличное вознаграждение и
читал платные курсы по научным вопросам желаю-
щим.
Знакомые и друзья Бэра в петербургскую эпоху его жизни
принадлежали преимущественно к той академической среде,
в которой он вращался. Из профессоров Медико-хирурги-
ческой Академии ему были близки наш замечательный
хирург и педагог Н. И. Пирогов и талантливый химик-органик
Н. Н. Зинин. С Пироговым Бэр был очень дружен и поддер-
живал все его начинания в Медико-хирургической Академии.
В хороших отношениях был Бэр с врачом-писателем В. И. Да-
лем, получившим известность как составитель „Толкового
словаря русского языка". Друзья периодически собирались
у Бэра по пятницам. Эти „пятницы" были известны в ученом
мире, и попасть на них считалось честью. Такой чести удо-
стоился, между прочим, молодой ботаник Лев Ценковский,
впоследствии известный протистолог. В своих автобиографи-
ческих заметках Ценковский рассказывает, какое огромное
облагораживающее впечатление производили на него эти вечера,
проведенные в обществе Бэра и его гостей.
18 августа 1864 г. Академия Наук торжественно отпразд-
новала 50-летний юбилей ученой деятельности своего славного
сочлена.
Юбиляра приветствовали многочисленные депутации, было
прочитано множество письменных приветствий. По случаю
этого торжества Академия выбила в честь Бэра юбилейную
Медаль в честь К. М. Бэра, выбитая ко дню 50-летия
его научной деятельности.
Петербургский период жизни К, М, Бэра
457
медаль с характерным профилем великого натуралиста и над-
писью по ободу медали: „Orsus ab ovo hominem homini ostendit“
(„Начав с яйца, он показал человеку человека")- Эстляндские
соотечественники Бэра роскошно издали его автобиографию,
которая, правда, не поспела из-за цензурных проволочек к са-
мому юбилею и вышла в 1865 г. Эта автобиография и пред-
лагается теперь вниманию советского читателя в русском пере-
воде. За юбилеем последовал торжественный обед, на котором
произносились речи на всех языках. Бэр по принятому обычаю
отвечал остроумной речью, которая по свидетельству очевидцев
вызвала бурю восторгов. Речь эту он закончил следующей юмо-
ристической тирадой, весьма характерной для Бэра: „Позвольте
мне в заключение еще раз поблагодарить всех присутствующих
за их участие и попытаться отплатить им за это новою теориею.
Смерть, как известно каждому, доказана опытом, и этот опыт
повторялся весьма часто, — но необходимость смерти все-таки
еще ничуть не доказана. Низшие организмы живут часто лишь
в течение одного определенного времени года, и за эти пре-
делы жизнь их не простирается, разве лишь они оставляют
зародышей новых индивидов: таковы, например, однолетние
растения. Но чтобы организмы, переживающие зиму и лето
и имеющие средства накоплять пищевые материалы, чтобы эти
организмы обязательно должны были умирать, — это, повторяю,
не доказано. Знаменитый Гарвей анатомировал однажды муж-
чину, который умер на 152 году своей жизни, и нашел все
его органы совершенно здоровыми, так что этот человек,
вероятно, мог бы жить еще долее, если бы его не переселили
из деревни, ради лучшего ухода за ним, в столицу, где он
и умер от слишком хорошего ухода. Я склонен поэтому счи-
тать смерть лишь за проявление подражательности, за нечто
вроде моды, — и моды совершенно ненужной. И вот, я по-
ставил себе задачею — не желать смерти и, если мои
органы не захотят исполнять свои обязанности, то я их воле
противопоставлю мою волю, которой они должны будут под-
чиниться. Я советую и всем присутствующим, поступить точ-
но так же, и приглашаю вас всех на мой вторичный доктор-
458
Петербургский период жизни К. М, Бэра
ский юбилей через 50 лет на этом же месте, и прошу только
оказать мне честь дозволением принять вас, как гостей,
в качестве хозяина".
Академия Наук учредила премию имени Бэра за лучшее
сочинение по биологическим наукам, причем эта премия должна
была присуждаться каждые три года. Первыми учеными, полу-
чившими Бэровскую премию в 1867 г., были молодые натура-
листы И. И. Мечников и А. О. Ковалевский, которые впо-
следствии сделались украшением русской науки. В своем мне-
нии по поводу этих трудов Бэр особенно горячо выражает
свою искреннюю радость—„чисто как патриот", по его собст-
венному выражению — по поводу успехов русской национальной
науки. Правительство назначило Бэру пожизненную пенсию
в 3000 рублей в год, что вполне устроило его материальное
положение.
После своего юбилея Бэр решил удалиться на покой
в родной ему город Дерпт и летом 1867 г. переселился туда
окончательно и перевез свои научные коллекции и свою библио-
теку. Хозяйство его в Дерпте стала вести его незамужняя
сестра, которая сопутствовала ему до самой смерти. В Дерпте
Бэр прожил 12 лет и поддерживал знакомство главным обра-
зом с профессорами Дерптского университета и местными
врачами, среди которых ему был близок доктор К. К. Зейдлиц,*
бывший профессор терапевтической клиники при Медико-хирур-
гической Академии в Петербурге. Он, как и Бэр, вышел
в отставку и поселился в Дерпте навсегда. Зейдлиц известен
тем, что был очень дружен с поэтом Жуковским, с которым
постоянно переписывался.
Несмотря на надвинувшуюся старость, Бэр не прекращал,
однако, своих научных занятий. Конечно, экспериментальных
работ он не мог производить вследствие ослабления зрения,
но занялся теоретическими вопросами биологии в связи
с появлением теории Дарвина. По своим научным воззрениям
* О К. К. Зейдлице, знаменитом терапевте своего времени, см. в книге
академика Е. Н. Павловского: „К. М Бэр и Медико-хирургическая Акаде-
мия", 1948, стр. 90, 92.
Петербургский период жизни К, М, Бэра
459
Бэр был трансформистом, и Дарвин сам указал его в числе
своих предшественников в историческом очерке, предпослан-
ном „Происхождению видов". Однако Бэр принимал эволюцию,
в особенности во второй половине своей жизни, в ограничен-
ных пределах и не разделял воззрений Дарвина на руководящее
значение борьбы за существование и переживания наиболее
приспособленных. В качестве фактора изменчивости Бэр при-
давал большое значение влиянию на организмы условий суще-
ствования. Будучи человеком вполне неверующим в церков-
ном смысле, противником всякого фидеизма, Бэр критиковал
Дарвина не с религиозных позиций, но рассматривал его теорию
как интересную, но еще не доказанную гипотезу, которая
хочет объяснить целесообразность в проявлениях жизни сцепле-
нием случайностей.
Дерптский досуг дал Бэру возможность заняться и дру-
гого рода изысканиями, не имеющими прямого отношения
к естествознанию и скорее историко-филологического харак-
тера. Он решил применить „строгий метод естествоиспытателя"
в области исторических наук. Эти работы составили третью
часть его „Речей и статей" (СПб., 1873).
В одной статье Бэр, пользуясь данными, сообщенными
Геродотом, прослеживает торговый путь через русскую равнину
за пять веков до нашей эры.
Любопытна другая статья, которая, однако, подверглась
резкой критике филологов, — о местностях, где путешествовал
Одиссей. Бэр доказывает, что Одиссей странствовал не по
Средиземному, но по Черному морю и отождествляет имею-
щиеся в „Одиссее" указания на различные местности с черно-
морским побережьем.
В статье „Где следует искать Офир Соломона?" Бэр
разбирает вопрос, где могла находиться эта библейская зага-
дочная страна, откуда корабль привез Соломону 420 талантов
золота, и приходит к заключению, что Офир — это полуостров
Малакка.
В 1872 г. ученый мир Дерпта отпраздновал 80-й год рож-
дения Бэра. К этому времени он стал уже настолько плохо
460
Петербургский период жизни К, М. Бэра
видеть, что имел постоянного секретаря, который читал ему
вслух и вел его корреспонденцию. В 1874 г. почитатели Бэра
устроили небольшое торжество по случаю 60-летия его науч-
ной деятельности, на котором он произнес довольно длинную
благодарственную речь.
16(28) ноября 1876 г. Бэр тихо скончался после небольшой
простуды, проболев всего несколько дней. 19 ноября состоя-
лись торжественные похороны Бэра в Дерпте, на которых
присутствовали почти все профессора и студенты Дерптского
университета и в которых приняла участие делегация ака-
демиков, специально прибывшая по этому случаю из Петер-
бурга.
Мирная кончина Бэра была до некоторой степени омрачена
статьями, появившимися вскоре после его смерти в русской
и немецкой печати на тему о том, что Бэр, будучи безбожни-
ком в жизни, перед смертью якобы раскаялся и примирился
с богом. Распространителем этого известия был дерптский
пастор Энгельгардт, который без всякого приглашения со
стороны близких больного побывал у Бэра за несколько часов
до его кончины и пу<?тил в ход этот рассказ, с радостью под-
хваченный церковниками. Однако тщательное исследование всех
обстоятельств смерти Бэра, сделанное автором этой статьи,
совершенно опровергло эту историческую легенду, доказав ее
полную несостоятельность.*
16 ноября 1886 г. в Дерпте был открыт памятник Бэру
работы Опекушина. Бэр изображен сидящим с раскрытой кни-
гой на коленях. Копия с этого памятника находится в вести-
бюле Зоологического музея Академии Наук СССР в Ленин-
граде. Другой вариант этого памятника, также очень удачный,
поставлен в здании Библиотеки Академии Наук СССР
в Ленинграде при входе во второй этаж.
17 февраля 1892 г. исполнилось 100 лет со дня рождения
Бэра. Однако тогдашний состав президиума Академии Наук
* Б. Е. Райков. Последние дни Бэра. Тр. Инет, истор. естествозн.
Акад. Наук СССР, т. II, 1948.
Памятник К. М. Бэру в Тарту (Дерпте).
По фотографии, хранящейся в Архиве АН СССР,
Петербургский период жизни К. М. Бэра
461
почему-то не счел нужным отметить эту годовщину. Иначе
отнеслась к памяти Бэра Академия Наук СССР, которая
в 1928 г. ознаменовала столетие со дня избрания Бэра
в число академиков торжественным заседанием под пред-
седательством президента А. П. Карпинского. Для чествования
памяти Бэра была организована комиссия под председатель-
ством акад. В. И. Вернадского, которая устроила в стенах
Библиотеки Академии Наук выставку, характеризующую жизнь
и научную деятельность Бэра. Тогда же было сделано описа-
ние этой выставки, порученное М. М. Соловьеву, которое
вышло отдельной книжкой.* Комиссия по истории знаний Ака-
демии наук СССР издала в 1927 г. под редакцией акад.
В. И. Вернадского „Первый сборник памяти Бэра“.
* М. М. С о л о в ь е в. Путеводитель по выставке в память академика
К. М. Бэра. Изд. АН СССР, Л., 1927, стр. 1—25, с изображением медали
в честь Бэра.
КОММЕНТАРИИ
К АВТОБИОГРАФИИ К. М, БЭРА
Автобиография Бэра переведена нами на русский язык полностью»
не исключая и глав» посвященных его детству и отрочеству» хотя Бэр
и сам признавал» что эта часть его мемуаров изложена им» может быть»
слишком подробно. Однако сведения, которые Бэр сообщает о впечатле-
ниях своэго детства и о своем первоначальном учении» представляют все
же немалый интерес и дают дополнительные черты, рисующие развитие
такой крупной личности, какой был Бэр. Мы позволили себе сокра-
тить некоторые подробности, касающиеся истории ревельской средней
школы, в которой учился автор Кроме того» при печатании книги Редак-
ция сочла нужным сделать и в других главах ряд небольших купюр» опу-
стив места, не имеющие значения для советского читателя.
Ввиду того, что Бэр ссылается на многие имена и события, которые
могут быть неизвестны современному читателю, нам представилось не-
обходимым сопроводить мемуары Бэра довольно значительным количеством
комментариев. Составление их потребовало значительного труда и обшир-
ных справок в старинной научной литературе. Надеемся, что эта работа
окажется небесполезной и поможет читателю лучше разобраться во всех
обстоятельствах жизненного пути нашего великого соотечественника.
К главам I—IV
1 Иервенский, или Вейссенштейнский, уезд бывшей Эстляндской гу-
бернии был одним из малых уездов в южной части Эстонии. Имение Пип
находилось в 106 км к югу от Ревеля (Таллина). Ближайший к имению
Пип уездный городок Вейссенштейн в эпоху Бэра имел не более 2000 жи-
телей. Значительная часть земельной площади Эстляндии принадлежала
эстляндскому дворянству. Дворянское землевладение держалось очень
прочно в силу существования так называемого майоратного права, не до-
пускавшего продажу владений.
2 От Эрлангена, где учился отец Бэра, до Байрейта по прямой линии
считается не более 60 км.
Комментарии к главам I—IV
46S
3 Noli me tan^ere — не тронь меня, или исторически правильнее:
Noli tangere circulos me os — не тронь моих кругов — классическое воскли-
цание Архимеда, обращенное к римскому солдату, когда враги ворвались
в Сиракузы.
4 Геснер Конрад (1516—1565)—цюрихский уроженец, ученый эн-
циклопедист, который занимался преимущественно естественными науками
и медициной, но также философией и филологией. Его главный труд на
латинском языке „Historia animalium" вышел в Цюрихе в пяти томах
(1559—1587). Эта обширная компиляция из всевозможных источников как
древних, так и более новых, где животные расположены по алфавиту,
причем даны их описания и изображения (более 1ОЭЭ рисунков). Наряду
с правильными описаниями, Геснер допускает и немало фантастического»
Кроме того Геснер написал двухтомный труд „Opera botaniea“ (1553 —
1559), где дано около 1500 рисунков различных растений.
5 Речь идет о рифмованной немецкой азбуке, где каждой букве по*
священо двустишие, составленное из существительных, начинающихся
с данной буквы. Бесселю запомнилось двустишие на букву „Н“ и на букву
,,W“. О смысле авторы таких азбук не заботились. Подобные книжки имели
распространение и в более поздний период, приближающийся к нашему
времени.
6 На рисунке Гесснера с изображением носорога у последнего на
самом деле, кроме рога на носу, показан еще небольшой извитой рог
в передней части спины между лопатками, направленный к голове. Складки
кожи изображены так, что тело животного казалось покрытым как бы
художественно изукрашенным чепраком. Рисунок этот переснял Лункевич
в своей книге „От Гераклита до Дарвина" (т. I, стр. 376).
7 Альберт Больштадтский, прозванный Великим (1193—128Э),— средне^
вековый схоластический ученый, монах ордена доминиканцев. Он обладал
энциклопедическими знаниями, в том числе и в области естественных
наук, и стяжал славу великого мудреца и мага. В философии он был по-
следователем и комментатором Аристотеля. Легенда изображает его глу-
боким знатоком таинств природы. Его сочинения, изданные в 1651 г.
в Лионе, составили 21 том in folio. Из естественно-исторических сочинений
Альберту Великому приписывают, между прочим, два обширных трактата
о растениях „De vegetabilibus“ и о животных „De animalibus". В последнем
сочинении описано, наряду с существующими, много фантастических жи-
вотных, например сказочный единорог, крылатая лошадь, гарпия (птица
с человечьей головой), гриф (львиное туловище с крыльями и птичьей
головой) и т. п.
8 Бэр бывал в Астрахани неоднократно во время своих каспийских экспе-
диций. Случай с павлином относится, вероятно, к 1855 или к 1856 г.
9 Карл Витте (Witte) (1800—1883) — германский юрист и литературовед,
пример раннего умственного развития. Будучи 10 лет от роду, он вы*
464
Комментарии к главам I—IV
держал экзамен на аттестат зрелости и поступил в Геттингенский универ-
ситет. 13 лет от роду он написал диссертацию математического содержания
на латинском языке и получил за нее степень доктора философии. Впо-
следствии он был профессором в Бреславле и в Галле, где читал юриди-
ческие науки. Кроме того, с успехом занимался историей итальянской ли-
тературы, причем перевел на немецкий язык „Божественную комедию**
Данте, „Декамерона** Боккачио и мн. др.
10 Томирида — царица массагетов, с которой воевал Кир Старший.
По преданию, Кир пытался обманом овладеть страной массагетов, но по-
пал в засаду и был убит (529 г. до н. э.).
11 Намек на библейский сюжет: корыстные братья Иосифа продали
его в рабство проезжим купцам, а отцу своему Иакову сказали, что Иосиф
растерзан дикими зверями и в доказательство показали одежду Иосифа,
обрызганную кровью козленка.
12 Автором этого краткого школьного учебника географии был немец-
кий географ Адам-Христиан Гаспари (1752—1830), профессор в Дерптском
и Кенигсбергском университетах.
13 Карл Риттер (1779—1859) — берлинский профессор, автор много-
томного сочинения „Землеведение" („Erdkunde"), оставшегося не окончен-
ным (описаны Африка и Азия). Основная идея Риттера — влияние формы
земного рельефа, следовательно географического фактора, на человека,
его культуру и историю (историческое направление географии). Система
Риттера оказалась ошибочной, будучи идеалистической.
14 Quod libet — что угодно.
15 Байрейт — старинный город в Баварии, столица бывшего княжества
Байрейт, известен многими красивыми зданиями. В XVIII в. он был рези-
денцией маркграфа Фридриха и его жеиы Фредерики.
16 Распоряжения русского правительства, о которых упоминает Бэр,
были объявлены 27 августа 1804 г., когда Бэру было 12 лет и он еще жил
в родительском доме. Это положение ограничивало права помещиков и обес-
печивало собственность крестьян, но оставляло крестьян в состоянии
прикрепления к месту своего рождения и не давало им возможности
менять свою профессию.
17 Эти рассуждения очень характерны для образа мыслей Бэра, кото-
рый понимал „истинный прогресс" как движение вперед без обществен-
ных потрясений и взрывов. Оправдывая этот ошибочный взгляд, Бэр
совершенно неправильно биологизирует общественные отношения, срав-
нивая социальный прогресс с постепенным развитием эмбриона животных
и человека. (Ср. стр. 22—23).
18 Proritus docendi — ученый зуд (буквально), т. е. страсть к науке.
19 В истории ботаники известен выдающийся систематик Вильгельм-
Даниель-Иосиф Кох (1771—1849) — профессор ботаники и директор бота-
нического сада в Эрлангене. Однако Бэр отмечает, что автором занимав-
Комментарии к главам 1—IV
465
шей его в детстве ботанической книжки было другое лицо, сведений
о котором мы не даем, так как названия его сочинения Бэр не привел.
20 Hepatica triloba — голубая перелеска, иначе перелеска трехлопаст-
ная, или печеночница. Старое название, данное Линнеем, — Anemone hepa-
tica. Одно из самых ранних весенних растений, которое неправильно
называют иногда голубым подснежником или фиалкой.
21 Galanthus nivalis L. — подснежник, самый ранний весенний цветок,
имеющий вид белого колокольчика, который действительно распускается
еще тогда, когда кругом лежит снег. Подснежник у нас встречается
в юго-западной части СССР. В Эстляндии для него слишком северно и там
он не растет, поэтому неудивительно, что поиски маленького Бэра, ко-
торый читал об этом растении в книжках, оказались тщетными.
22 Унгерн-Штернберг Иоганн-Фридрих (1763—1825). Учился в военной
школе в Штутгарте, где одно время был школьным товарищем поэта
Шиллера, учился затем в Геттингенском университете. При основании
университета в Дерпте был его куратором. Одно время был попечителем
дворянской школы в Ревеле, где учился Бэр. Занимался ботаникой как
любитель.
23 Dracocephalum Ruyschiana L. — змееголовник, растение из семейства
губоцветных, встречается по лесным склонам в июне—июле, требует
особых почвенных условий и потому попадается редко, что и отмечает
Бэр в своих воспоминаниях.
24 Гриндель Давид-Иероним (1777—1836). Сочинение, которым поль-
зовался Бэр, называлось „Botanisches Taschenbuch fur Livland, Kurland und
Estland* (1803). Автор его был, собственно говоря, не ботаником, а фар-
мацевтом, чем и объясняются ошибки в этом сочинении, отмеченные
Бэром. Гриндель родился в Прибалтийском крае, учился в Иене, занял ка-
федру химии в Дерптском университете и одно время был его ректором
(,1810—1812). Занимался также медицинской практикой.
25 Erica baccans — растение из семейства Вересковых, по внешнему виду
несколько похоже на воронику черную (Empetrum nigrum L.). Представитель
семейства Ворониковых — вороника черная, болотное растение с черными,
неприятного вкуса, но не ядовитыми ягодами, напоминающими по виду
чернику. Встречается обычно на торфяных болотах.
26 Рот (Roth Albert-Wilhelm) (1757—1834) — немецкий ботаник, занимался
также врачебной деятельностью. Его сочинение, о котором упоминает Бэр,
„Tentamen florae Germanicae", вышло в Лейпциге в 3 томах (1778—1800).
27 Шкур (Schkuhr Christian) (1741—1811) — немецкий ботаник. Вероятно,
Бэр нашел его сочинение „Enchiridion botanicum*, с 88 таблицами (1805).
Это сочинение предназначалось для начинающих ботаников.
28 Имеется в виду Valeriana officinalis L. — по-русски маун аптечный,
обыкновенное лекарственное растение с розовыми цветами, встречается на
сырых лугах. В медицине употребляется корневище с корнями под назва-
30 Автобиография К. Бэра
466
Комментарии к главе V
нием Risoma valerianae — валериановый корень. Идет на приготовление
общеизвестных валериановых капель Tinctura valerianae, для чего высу-
шенные и крупно истолченные корни и корневища настаиваются в спирту
в течение семи суток. Процедура эта настолько проста, что настойку можно
приготовить домашним способом, что, очевидно, и практиковалось в
Пипе.
29 В подлиннике Kalmus; очевидно, Бэр разумеет под этим названием
Acorus calamus L. — аир болотный, лекарственное растение, которое встре-
чается по берегам рек и прудов. В медицине применяются высушенные
корневища аира под названием ирный корень (Risoma calami), ароматиче-
ского запаха и пряиого горького вкуса, содержит эфирное масло»
30 Specimen eruditionis — образец познаний.
31 Эспер (Esper Eugen-Johann) (1742—1810) — немецкий натуралист,
преимущественно зоолог (лепидоптеролог), профессор естественной теории
в университете в Эрлангене. Сочинение, о котором упоминает Бэр, — „Natur-
geschichte im Auszuge des Linneischen Systems" (1784).
32 o, *), — в древне-греческом языке мужской, женский и средний
члены (как в немецком der, die, das), которые ставятся перед существи-
тельными, когда последние обозначают определенный предмет, тк, tivo; —
местоимение „кто-нибудь" в именительном и родительном падежах.
33 Птолемиды, или Лагиды, — греческая династия, которая более двух
веков правила Египтом в последние три века до н. э. Цари этой династии
все носили имя Птолемей, их насчитывается 13. Царица Клеопатра, столь
известная по легендарным преданиям, также принадлежала к этой династии
и была одной из последних ее представителей (умерла в 30 г. до н. э., по
сказанию — от укуса ядовитой змеи).
К главе И
1 Эта часть главы в переводе несколько сокращена, как не имеющая
значения для современного читателя.
2 Бэр не совсем точно передает историю Эстляндии. Датский король
Вольдемар в 1347 г. продал Эстляндию Ливонскому ордену за 19 000 марок.
Последний хотя и был в вассальной зависимости от немецкого (Тевтонского)
ордена, но представлял самостоятельную организацию. При распадении Ли-
вонского ордена во время ливонской войны 1558—1582 гг. северные области
ордена вошли в переговоры со Швецией, которые и привели к установ-
лению протектората Швеции над Эстляндией. Окончательно власть Швеции
над Прибалтикой утвердилась только после побед Густава А дольфа, к концу
1625 г. К России Эстляндия была присоединена в 1710 г. после побед
Петра Великого над шведами.
3 Гебель Иоганн (Gobel) — немецкий педагог, получивший высшее обра-
зование в Галле. В 1758 г. он приехал в Ригу в качестве домашнего учителя.
Комментарии к главе V
467
С 1762 г. инспектор, а затем директор Peterschule в Петербурге. Затем
был некоторое время директором Ревельской школы, в которой впоследствии
учился Бэр. Под конец жизни Гебель эмигрировал в Англию. Он написал
несколько интересных для истории педагогики сочинений: «Introduction aux
prineipes de la lecture pour FEcole de St.-Pierre“ (Петербург, 1763), „Plan der
akjademischen Ritterschule" (Ревель, 1769, 24 стр.). Гебель написал брошюру
„Образование сердца учащихся возвышает заслугу учителя" (на немецком
языке) (Ревель, 1771, 16 стр.).
4 Блаше Георг-Адольф (Blasche) — уроженец Иены, где учился ме-
дицине, но затем отказался заниматься этой дисциплиной, которая
не удовлетворяла его с научной стороны, и перешел на физику и ма-
тематику. Приехал в Эсгляндию в качестве домашнего учителя. С 1802 г. препо-
давал математику в Ревельской школе, где учился Бэр. Блаше написал курс эле-
ментарной геометрии (Ревель, 1819) и учебник тригонометрии (Ревель, 1821).
5 Бэр, несомненно, имеет в виду министра народного просвещения
С. С. Уварова, который был также президентом Академии Наук, занимая
эту должность с 1818 до 1855 г., т. е. в эпоху, когда Бэр был академиком.
6 Dii mi norum gentium — меньшие боги, в смысле второстепенные лица.
7 Laudator temporls peracti — хвалитель прошлого времени, апологет
прошлого.
8 Христиан Геллерт (Gellert) (1715—1769) — известный германский поэт
и философ-моралист. Басни Геллерта читались и в России (были изданы
в русском переводе в Москве в 1788 г.).
9 Фридрих Гагедорн (Hagedorn) — немецкий поэт XVIII в. (1708—1754) .
Его жизнерадостные стихи отличались легкостью и звучностью, но не-
богаты содержанием.
10 «Энеида наизнанку" (Virgils Aeneis traverstisrt) — комическое со-
чинение немецкого поэта XVIII в. Алоизия Блумауэра (Blumauer), пред-
ставляющее собой шуточную переделку поэмы Виргилия «Энеида".
10 а Mead Richard (Meadius) (1673—1754) — английский врач, известный
своими сочинениями о чуме, о ядах, а также работами по истории
медицины.
11 L. Cinna, о котором упоминалось в отрывке, очевидно, — Люций
Корнелий Цинна, известный римский консул I в. до н. э., противник Суллы,
убитый во время бунта своими солдатами. Учитель не знал обыкновенного
римского имени Люций, чем и дал повод ученикам к насмешкам, причем
они нарочно предлагали такие имена, которых античная древность не знала.
12 Ниже в переводе опущены пространные рассуждения автора о зна-
чении Ревельской школы для местного края и пр. Бэр и сам указывает,
что он при описании этой школы вдается в излишние подробности.
13 Лобекк Христиан-Август (1781—1860)—известный филолог, специалист
по греческой словесности, был профессором в Кенигсберге.
Морунген — небольшой город в Пруссии в Кенигсбергском округе.
30*
468
Комментарии к главе VI
15 Филантропизм — педагогическая система естественного воспитания,
созданная Базедовым. Во второй половине XVIII в. филантропизм получил
в Европе большое распространение. Основным центром этого направления
было учебно-воспитательное заведение, основанное Базедовым в Дессау
в 1774 г. Иоганн-Бернгард Базедов (1723—1790) — германский педагог,
реформатор воспитания в духе идей Руссо, автор четырехтомного педагоги-
ческого сочинения „Elementarwerk**, основатель учебно-воспитательного заве-
дения под названием „Филантропин**. Базедов был противником старого
классического образования, ратовал за введение в школу естествознания,
был горячим сторонником наглядного обучения и пр. Его система воспита-
ния является отражением идей мелкобуржуазной демократии и носит следы
влияния французских философов-просветителей.
Педагогические взгляды, которые Бэр высказывает в этой главе,
представляют большой интерес. К сожалению, они не получили в свое время
достаточной известности среди русских педагогов и не сыграли той обще-
ственной роли, как, например, взгляды его современника, тоже врача и нату-
ралиста — Н. И. Пирогова. Конечно, далеко не все, высказанное Бэром,
приемлемо для современной советской школы, но многое до сих пор сохра-
няет свою ценность. Бэр один из первых указал на образовательное значе-
ние естественных наук как на поправку к одностороннему узко понимаемому
гуманитарному воспитанию. К классицизму в школьном преподавании Бэр
относился отрицательно. С полной отчетливостью высказался Бэр по поводу
того, что задача школы состоит не в том, чтобы нагружать учащихся боль-
шим количеством плохо переваренных фактических знаний, но в том, чтобы
воспитать у них способность мыслить и рассуждать. „Я вижу истинные
задачи школьного обучения в воспитании последовательного и критического
мышления**,— пишет Бэр. В его время лишь немногие педагоги могли
вполне оценить значение этого требования. Как и Пирогов, Бэр выставил
тезис: учиться надо не для школы, а для жизни. Как и Пирогов, Бэр пре-
восходно понимал вред ранней специализации и профессионализации обще-
образовательной школы. Таким образом, не будучи педагогом по специаль-
ности, Бэр предвосхитил многие здравые педагогические идеи, которые лишь
позднее получили свое признание и развитие. Несомненно, что педагоги-
ческие высказывания Бэра, рассеянные в разных местах его мемуаров
и относящиеся к начальной, средней и высшей школе, требуют систематиза-
ции и внимательного изучения со стороны советской педагогической мысли.
К главе VI
1 Паррот Георг-Фридрих (1767—1852) — русский академик, занимавшийся
преимущественно физикой и метеорологией, а также медициной. Образова-
ние получил в Каролинской академии в Штутгардте — своеобразном выс-
шем учебном заведении политехнического типа, где Паррот учился вместе
Комментарии к главе VI
469
с такими выдающимися людьми, как Кильмейер и Кювье. В Прибалтику
Паррот попал в качестве домашнего наставника в семье графа Сиверса.
Здесь он обратил на себя внимание своими работами и выдающимися спо-
собностями и в 1800 г. был назначен профессором, а затем и ректором
вновь открытого Дерптского университета. Паррот работал в этом универ-
ситете почти четверть века и весьма много содействовал организации и науч-
ному росту этого учреждения. Паррот пользовался весьма большим влиянием
благодаря своим личным отношениям с императором Александром I. Александр
приблизил Паррота к себе в качестве друга и советчика и часто переписы-
вался с ним. В 1826 г. Паррот был избран академиком и переехал в Петер-
бург. Работы Паррота посвящены преимущественно вопросам физики
и метеорологии. Его основной труд — „Uebersicht des Systems der theoreti-
schen Physik* (тт. I и II, Дерпт, 1809—1811).
2 Нелестная характеристика, которую Бэр дает по адресу преподавателя
химии, относится к проф. Гринделю (см. примечание 24 к гл. I—IV), который
был скорее фармацевтом, чем химиком. В эпоху студенчества Бэра Грин дель
был ректором университета. Бурдах в своей автобиографии указывает,
что Гриндель мало внимания уделял преподаванию. В 1814 г. Гриндель
вовсе оставил профессуру и занялся своей аптекой в Риге и медицинской
практикой.
3 Ледебур Карл-Фридрих (1785—1851) — выдающийся ботаник. Приобрел
известность своим большим сочинением о русской флоре «Flora Rossica*
(4 тома, 1842—1853). Занимал кафедру ботаники в Дерптском университете
в течение 25 лет (1811—1836). В 1826 г. ездил на Алтай и составил описа-
ние алтайской флоры, а также напечатал отчет о своем путешествии (1829—
1833).
4 Ледебур был ботаником и зоологию был вынужден читать против
желания, так как другого профессора естествознания не было. Поэтому он
читал свой курс очень формально и сводил его к одной голой систематике,
в которой и сам был не очень тверд.
15 Физиолог Бурдах Карл-Фридрих (Burdach) (1776—1847) играл весьма
значительную роль в жизни Бэра. Бэр был его учеником по Дерптскому
(Тартускому) университету, он же привлек Бэра к преподаванию в Кенигсберг-
ском университете и к совместной научной работе. Отношениям с Бурдахом
Бэр посвящает немало страниц своей автобиографии (см. стр.339—350). Бурдах
был сыном врача, окончил в 1797 г. университет в Лейпциге. Первоначально
он занимался историей медицины, читал в Лейпциге приватдоцентский курс
о сочинениях Гиппократа и написал две работы, посвященные Асклепиаду.
Позднее Бурдах выпустил ряд компилятивных сочинений по разным вопро-
сам медицины: о гигиене здоровья, о новейших открытиях в медицине,
справочник по рецептуре и т. п. Ввиду своего непрочного материального
положения, Бурдах охотно принял в 1811 г. предложение поехать в Россию
и занять в Дерпте кафедру анатомии и физиологии человека. Он пробыл
470
Комментарии к главе VI
там три года и уехал обратно в Германию в феврале 1814 г. на почве кон-
фликта с консервативными профессорами Дерптского университета, которым
не понравилась приверженность Бурдаха к натурфилософии и изложение
студентам идей трансформизма. В Дерпте, где Бурдах был профессором,
он впервые встретился с Бэром как слушателем-студентом. Бэр очень тепло
отзывается о лекциях Бурдаха, которые пользовались среди молодежи боль-
шим успехом и на которые стекались студенты с разных факультетов. Бли-
жайшим поводом к конфликту Бурдаха с Советом Дерптского университета
было запрещение основанного Бурдахом медицинского студенческого обще-
ства, на котором Бурдах делал свои доклады в философском духе. Бэр был
также участником этого общества. Возвратившись в Германию, Бурдах
занял кафедру анатомии и физиологии в Кенигсбергском университете,
куда он пригласил в 1817 г. Бэра на должность прозектора. Это пригла-
шение было принято Бэром и было началом его многолетней совместной
работы с Бурдахом в Кенигсберге. Вначале Бурдах тесно сблизился со своим
молодым сотрудником и всячески продвигал его вперед, но позднее в их
отношениях наступило охлаждение по причинам, подробно описанным Бэром
на страницах своей автобиографии. В Кенигсберге Бурдах напечатал свои
основные работы: трехтомный труд о строении и работе мозга „Ban und
Leben des Gehirns" (части I—III, Лейпциг, 1819—1821) и шеститомную
сводную работу по физиологии „Physiologie als Erfahrungswissenschaft" (части
I—VI, Лейпциг, 1826—1840). Обладая обобщающим умом, Бурдах не удо-
влетворялся фактическими знаниями, но стремился повсюду отыскивать
общие закономерности. Отсюда его интерес к натурфилософии, где он
особенно ценил закон развития и закон „полярности*, т. е. принцип
взаимодействия противоположностей. Из специальных работ Бурдаха надо
отметить изучение форм капилляров, структуры частей головного и спин-
ного мозга. В области физиологии известны его работы о сердечном толчке,
об образовании голоса, о функции пятой и шестой пары головных нервов
и пр. В науке в честь Бурдаха названы его именем пучки нервных волокон,
проходящих в задних столбах спинного мозга („пучки Бурдаха")* Как тип
ученого Бурдах стоит посредине между двумя противоположностями —
философски настроенным Карусом и ярким эмпириком Иоганнесом Мюл-
лером. Поэтому философы считали Бурдаха эмпириком, а эмпирики упре-
кали его за излишек философии. „Воспитанный в старой школе, прошед-
ший через броунизм, натурфилософию и ятрохимию, — говорит Бурдах
о себе в своей автобиографии, — я кажусь себе способным к само-
стоятельному суждению о взглядах нового времени*. „Склоняясь ко взгля-
дам шеллинговой философии, — отмечает он в другом месте, — я рас-
сматривал явления опытным ^путем*. Бурдах не мог вполне освобо-
диться от плена идеалистической натурфилософии, хотя, заимствуя оттуда
некоторые более ценные идеи, пытался дать им материалистическое истол-
кование.
Комментарии к главе VI
471
6 Бэр объясняет неудовлетворительное состояние Дерптского (Тарту-
ского) университета в первые годы его существования тем, что царское
правительство не разрешало замещать кафедры путем приглашения зару-
бежных ученых. Объяснение Бэра подтверждается последующими историче-
скими сочинениями, посвященными Дерптскому университету, см.: Биогра-
фический словарь профессоров и преподавателей Юрьевского (Дерптского)
университета, Юрьев, 1904, Надо иметь в виду, что рассуждения Бэра
о жизни студенчества, о роли студенческих организаций и т. д. касаются
одного лишь Дерптского университета, который стоял особняком среди дру-
гих университетов Российской империи по составу профессоров и студентов
и в силу своего местного окружения»
7 Эверс Иоганн-Густав (1781—1830) — историк, бывший долгое время
ректором Дерптского университета. В 1810 г. он был назначен профессором
географии и русской истории вновь открытого в Дерпте университета,
в 1818 г. Эверс был избран ректором университета. В 1826 г. был назначен
на кафедру государственного права и политики.
8 Карикатурный преподаватель, о котором повествует Бэр, был доцент
Михаил Иохман, которого Бурдах характеризовал как лентяя и пьяницу.
Он был избран в 1810 г. на кафедру хирургии главным образом потому,
что пользовался поддержкой влиятельного Паррота. Фактически он почти
ничего не делал. В 1814 г. он умер.
9 Никодим — упоминается в церковной литературе как тайный ученик
Христа.
10 Бэр упоминает следующие лекарственные средства: Radix Rhei,
или правильнее Pulvis radicis Rhei, — порошок корня ревеня. Высушенные
и превращенные в порошок корни. Применяется в малых дозах как вяжу-
щее, противопоносное средство, а в более значительных дозах — как слаби-
тельное (в порошках, таблетках, пилюлях). Из ревеня также делают сироп
слабительного действия, особенно применяемый в детской практике. Radix
Salep, правильнее Tuber Salep, — клубни салепа или ятрышника (раз-
личные виды орхидей). После кипячения в воде сален образует сту-
денистую массу. Принимается столовыми ложками как смягчающее
при острых катаррах кишечника, при поносах. R. Valerianae — корень
валерианы, употребляется для приготовления валериановой настойки
(известные валериановые капли). Herba Altheae — листья проскурняка
(Althea officinalis) из сем. Мальвовых. В настоящее время употребляется
корень проскурняка, очищенный от пробкового слоя и высушенный. При-
меняется как наружное«— в виде настоев для полосканий, или внутрь —
в виде отваров, как отхаркивающее средство при катаррах дыхательных
путей. Herba Menthae piperitae — листья обыкновенной мяты. Empla-
strum Cantharidum — пластырь шпанских мух, нарывного действия. Е. Ci-
cutae — пластырь из цикуты, болотного растения, известного под именем
вех ядовитый (Cicuta virosa). В настоящее время цикута лекарственного
472
Комментарии к главе VI
значения не имеет. Прежде она применялась как противосудорожное,
болеутоляющее и успокаивающее средство. Е. adhaesivum — обыкновен-
ный липкий пластырь.
11 Старинная группировка лекарственных средств по действию: roboran-
tia — укрепляющие, soiventia — разрешающие или рассасывающие, sudori-
fica — потогонные, carminativa — ветрогонные.
32 Menses suppressi—задержка менструаций, амменорея.
33 Фармакологию (materia medica) читал в эпоху Бэра профессор Стикс,
и характеристика Бэра относится, несомненно, к нему, хотя Бэр и не назы-
вает его имени. Стикс Мартин-Эрнест (Styx) (1759—1829)—рижский уро-
женец, служил врачом в разных местностях России (Гдове, Оренбурге,
Ревеле, Риге). С 1802 г. был назначен профессором во вновь открытый
Дерптский университет, где читал фармакологию, диэтику и историю меди-
цины. Никаких значительных работ по своей специальности не оставил.
Бэр был очень невысокого мнения о Стиксе как профессоре и высмеивал
его преподавание (см. стр. 143—144).
14 Руководство по лекарственным средствам, о котором упоминает Бэр,
составлено Бурдахом под заглавием „Encyklopadie der Heilwissenschaft",
(3 тома, 1810—1812).
35 Taka maha ka — смола тропического дерева, употреблявшаяся как
наружное средство (для пластырей и т. п.). Впоследствии это лекарство
вышло из употребления и упоминается лишь в старинных фармакопеях.
38 Цихориус Людвиг-Эмиль (Cichorius) (1770—1829) — дерптский профес-
сор, уроженец Лейпцига, учился медицине в Лейпцигском университете.
В 1803 г. приехал в Лифляндию в качестве домашнего учителя в имении
Сиверса. С 1804 г. был прозектором, а затем и профессором анатомии
в Дерптском университете. Преподавал очень слабо и следы его препода-
вания неблагоприятно отразились на Бэре, который был вынужден искать
пополнения своих знаний в анатомии заграницей. Бэр очень отрицательно
относился к Цихориусу и из-за него отказался взять на себя профессуру
в Дерпте, которую ему предлагали в 1819 г., так как предвидел неприят-
ные осложнения при совместной работе с Цихориусом.
17 Ossa capitis — кости головы. Цихориус вследствие своего произно-
шения искажал это название, что вело к описанным Бэром недоразуме-
ниям.
18 Балк Даниил-Георг (Balk) (1764—1826) — дерптский профессор, кото-
рый получил докторскую степень в Кенигсберге, а оттуда приехал в Кур-
ляндию в качестве практикующего врача. В 1802 г. был назначен профес-
сором патологии, семиотики и терапии Дерптского университета, где рабо-
тал 15 лет. В 1817 г. вышел в отставку и уехал в центральную Россию,
где занимался врачебной практикой. Умер в 1826 г. в Туле. Научных тру-
дов Балк не оставил, кроме нескольких небольших брошюр на разные меди-
цинские темы. Бэр отмечает пристрастие Балка к громким фразам. Он
Комментарии к главе VI
47$
и в литературных своих произведениях был таким и даже сочинил (на немец-
ком языке) целую дидактическую поэму „О величии человека".
19 Radesyge — застарелая форма позднего сифилиса, которую в XVIII
и в первой половине XIX в. принимали за особую болезнь. Есть данные,
что на севере Европы эта болезнь носила эндемический характер. Позднее
это название вышло из употребления, так как было выяснено ее сифилити-
ческое происхождение.
20 Lycanthropismus — редкая форма психического заболевания, при кото-
ром больные воображают себя превращенными в зверей, особенно в волков,
(ходят на четвереньках, едят сырое мясо, воют по-звериному и т. д,). В преж-
ние века эта болезнь встречалась чаще и даже принимала местами эпиде-
мический характер.
21 Elaaosacchara— маслосахара, в настоящее время малоупотребитель-
ная лекарственная форма. Представляет собой смесь тончайшего порошка
свекловичного сахара с каким-либо эфирным маслом, причем масло сти-
рается с сахаром в фарфоровой ступке. Eleosaccharum Millefolii — масло-
сахар из тысячелистника (растения Achillea millefolii из сем. Сложноцвет-
ных). Тысячелистник содержит до О.1°/о остроароматического эфирного масла.
В настоящее время это лекарство не употребляется.
22 Дейч Христиан-Фридрих (Deutsch) (1768—1843) — учился на меди-
цинском факультете в Галле, затем недолго был профессором в Эрлангене,
откуда в 1804 г. был приглашен в Дерпт для чтения курса повивального
искусства и „скотного лечения". Был прекрасным практиком, что отмечает
и Бэр, но как ученый почти ничего после себя не оставил.
23 Анатомические таблицы, о которых рассказывает Бэр, издал извест-
ный анатом Христиан Лодер (1753—1832) под названием „Tabulae anatomi-
сае mit lateinischen und deutschen Text" (Weimar, 1803). В 1806 г. Лодер
переселился в Россию и был до конца жизни профессором анатомии Москов-
ского университета. По его плану был выстроен при университете анато-
мический театр. В Москве он пользовался большой известностью как врач.
21 Кауцман Михаил (Kauzmann) (1769—1816) — дерптский профессор,
который учился в Эрлангене, где получил в 1802 г. докторскую степень.
С 1803 г. — прозектор, а затем профессор хирургии в Дерпте. Через
несколько лет (в 1810 г.) оставил профессуру и стал заниматься частной
врачебной практикой в Дерпте, Риге и Ревеле, где и умер. Кроме диссер-
тации о новом инструменте для трепанации черепа, никаких трудов не оста-
вил. После него кафедра была представлена в лице доцента Иохмана,
о котором Бэр говорит, что он постоянно болел и был крайне слабым пре-
подавателем.
25 Моргенштерн Карл-Симон (1770—1852) — филолог, профессор рим-
ской словесности в Дерптском университете. Занимался также нумизматикой.
26 Проф. Гут Иоганн-Сигизмунд (Huth) (1763—1818) — профессор физики
и математики во Франкфурте-на-Одере, приглашенный в 1811 г. в Дерпт
474
Комментарии к главе VI
-на кафедру математики и астрономии. Бэр положительно отзывается о его
лекциях.
27 Маршал Макдональд со своим корпусом после перехода Наполеона
через Неман двинулся на Россиены, откуда он послал одну дивизию,
составленную, главным образом, из пруссаков, на Ригу, которая охранялась
15-тысячным русским гарнизоном. Эта дивизия в сражении 7 июля 1812 г.
потеснила русский отряд, стоявший под Экау, но Риги не взяла и остано-
вилась, не доходя до города. Город подвергался повторным канонадам и был
в значительной части сожжен артиллерийским огнем. Бэр прибыл на театр
военных действий поздней осенью, когда уже начались заморозки. Макдо-
нальд долго не имел известий о поражении „великой армии". Лишь
6 декабря он получил приказ отойти к Тильзиту. Таким образом события,
описываемые Бэром, относятся к октябрю—ноябрю 1812 г.
28 Война коснулась и Дерпта (Тарту), потому что он лежал на главной
дороге из России за границу. Через город проходили войска, про-
возили раненых и т. д. С 19 декабря 1811 г. по 6 июня 1813 г. в
Дерптском университете был устроен военный лазарет, через который про-
шло 1610 больных и раненых. Лазарет обслуживали профессора и студенты.
28 Рига так пострадала потому, что генерал-губернатор фон-Эссен при
наступлении французов на Ригу приказал сжечь все городские предместья,
думая тем затруднить действия неприятеля.
30 Дерптский профессор физики Паррот, который был также и врачом,
весьма усердно пропагандировал при лихорадочных заболеваниях уксусную
кислоту, обосновывая это теоретически. Свой метод он испробовал в риж-
ских военных госпиталях в ноябре 1812 г., когда части армии Наполеона
осаждали Ригу. Опыт оказался весьма неудачным, и больные тифом и де-
зинтерией исправно умирали. Бэр поверил в это лечение и тоже пил уксус,
когда боле?л сыпным тифом, что к счастью сошло для него благополучно.
Иначе к лечению Паррота отнесся Бурдах, который был в то время про-
фессором Дерптского университета. Будучи человеком независимым, Бур-
дах не захотел считаться с влиятельным Парротом и осудил его уксусное
лечение на страницах местной газеты (Rigasche Stadtblatter, 1812, № 47,
1813, № 2).
31 Корпус Макдональда, наступавший на Ригу, в значительной части
состоял из иностранцев — глазным образом немцев и поляков, набранных
в Пруссии и герцогстве Варшавском.
32 Carices — осоки, определение которых очень трудно вследствие одно-
образной внешности многочисленных видов этого обширного рода и харак-
тера их отличительных признаков. Даже в настоящее время некоторые
виды осок еще недостаточно установлены, тем более затруднительным
было положение в начале ^прошлого века. Таким образом, Бэр поступил
очень благоразумно, когда оставил свое первоначальное намерение за-
няться обработкой осок Прибалтийского края.
Комментарии к главе VII
475
33 Журнал „Russische Sammlung fur Naturwissenschaft und Heilkunst"
был одним из первых медицинских журналов в России. Его осно-
вал лейб-медик Реман, но фактическим редактором журнала был
профессор физиологии Бурдах, который работал в это время в Дерпт-
ском университете. Журнал издавался в Риге. Вышло два тома (I и П,
1816).
34 Деканом факультета был в это время проф. Стикс, слабый препода-
ватель и большой формалист в делах. Бэр относился к нему отрицательно
(см. примечание 13).
К главе Vh
1 Doctor medicinae rite promotus — доктор медицины, надлежащим
образом произведенный. Старинная формула средневековых университе-
тов, сохранившаяся в Дерптском университете.
2 Замен Готтлиб (Sahmen) (1789—1844) — университетский товарищ
Бэра, уроженец Лифляндии. Окончил в 1806 г. медицинский факультет
Дерптского университета. Свою поездку от Берлина до Вены сделал со-
вместно с Бэром, как это указывает последний. В 1816 г. Замен вернулся
в Дерпт, где служил врачом. Позднее был профессором Дерптского уни-
верситета после профессора Стикса.
3 Хелиус (Chelius Maximilian-Joseph) (1794—1876) — германский хирург.
Окончил Гейдельбергский университет. С 1819 г. — ординарный профессор
хирургии Гейдельбергского университета и организатор хирургической кли-
ники. Хелиус делал также и глазные операции. Создал большую школу уче-
ников и считается одним из наиболее выдающихся европейских врачей пер-
вой половины XIX в. Главное его сочинение — „Handbuch der Chirurgie*
в 2 томах, вышедшее в 1822—1823 гг., выдержало много изданий и пере-
ведено на 11 языков.
4 Проф. Беер (Beer Georg-Joseph) (1763—1821) — венский окулист.
Организовал при Венском университете специальное глазное отделение,
где вел практические занятия со студентами. Беер считается реформато-
ром и даже основоположником этой отрасли медицины. Его учебник глазных
болезней был в свое время классическим университетским руководством
(в 2 томах, 1813-1817).
5 Руст (Rust Johann-Nepomuk) (1775—1840) — немецкий врач-хирург,
окулист, эпидемиолог. Был профессором в Вене, позднее — в Берлине.
Известен своей борьбой против холерной эпидемии в 1831—1832 гг.
6 Проф. Боер (Boer Lucas-Johann) (1751—1835) — венский гинеколог.
Получив докторскую степень в Германии, был командирован в Париж
для усовершенствования, затем побывал в Лондоне, Эдинбурге, Дублине.
Вернувшись в Вену, в 1789 г. был назначен профессором гинекологии
Комментарии к главе VII
476
в Венском университете. Он поставил акушерство в Вене наЪчень большую
высоту.
7 Гильденбранд (Hildenbrand Johann-Valentin) (1763—1818) — венский
врач-терапевт. По окончании университета (1784) работал одно время
в Польше (во Львове и в Кракове), затем переехал в Вену и полу-
чил профессуру в Венском университете и должность директора универси-
тетской клиники. Опубликовал обширное сочинение об инфекционных
заболеваниях в 4 томах. Был сторонником так называемого „консерва-
тивного метода лечения" и восставал против резкого насильственного
вмешательства в функции организма, что в ту эпоху противоречило обще-
принятым воззрениям.
8 Oxymel simplex — уксусомед (1 часть крепкой уксусной кислоты сме-
шивается с 49 частями очищенного меда). Прежде это лекарство употребля-
лось при простудных заболеваниях. В настоящее время не применяется.
9 Керн (Kern Vincent-Ritter) (1760—1829) — венский врач, профессор
хирургии и руководитель хирургической клиники, в которой он поставил
дело на большую высоту. Керн был во многих отношениях новатором,
стремился упростить и рационализировать методы лечения ран. Его ново-
введения часто встречали недоверие и подвергались критике.
10 Траттинник Леопольд — известный австрийский миколог начала
XIX в. Напечатал: Trattinnik. Die esbaren Schwamme d. Oesterreichs.
5 выпусков. Вена, 1807.
11 Паррот Иоганн-Фридрих (1791—1846) — сын известного физика
Георга Паррота (см. стр. 470), врач и натуралист-путешественник, был
товарищем и сверстником Бэра. Паррот был очень разносторонним че-
ловеком. Он серьезно занимался медициной и получил степень доктора
за диссертацию о кровообращении у человека. Кроме того он интересо-
вался географией и много путешествовал по России и Западной Европе.
В 1811 г. он произвел нивеллировку в районе Каспийского моря, где сде-
лал и ряд естественно-научных наблюдений. С особым увлечением Паррот
занимался альпинизмом и совершил несколько высокогорных экспедиций
в Альпах и в Пиренеях. В сентябре 1829 г. Паррот с четырьмя студен-
тами совершил восхождение на гору Арарат, где провел метеорологические
и магнитные наблюдения. Эта экспедиция описана им в двухтомном сочи-
нении „Reise zum Ararat" (1834). Обвинения по адресу Паррота в связи
с этим восхождением, о которых упоминает Бэр, носили совершенно не-
серьезный характер и наукой были отвергнуты. Паррот был профессором
физиологии и патологии в Дерптском университете, а затем профессором
физики того же университета. В 1816 г. был избран членом-корреспонден-
том Петербургской Академии Наук.
12 Почти ровесниками: Паррот был на один год старше Бэра.
13 Бэр посетил озеро Гокча (Севан) во время своей третьей каспийской
экспедиции в 1856 г. и пробыл там три недели. Потом он проехал со своими
Комментарии к главе VII
477
спутниками в Еревань и посетил Эчмиадзинский монастырь, где и состоя-
лась описанная им беседа с армянским патриархом.
1* При печатании автобиографии Бэра петербургская цензура
потребовала изъятия этого места с рассказом о взглядах армянского
патриарха на недоступность для смертных вершины Арарата. Бэр, од-
нако, запротестовал и представил в цензурный комитет фактическую
справку о целом ряде точно удостоверенных восхождений на Арарат*
После долгой переписки цензурный комитет разрешил, наконец, оста-
вить инкриминируемое место, принимая во внимание, что книга печа-
тается в небольшом числе экземпляров для узкого круга вполне „благо-
надежных" лиц.
15 Гора Шнееберг, высотою около 2000 м, была первой высокой вер-
шиной, на которую взобрался Бэр, достигнув альпийской растительной
зоны. Эта возвышенность находится к югу от Вены и входит в систему
Австрийских Альп. Путь к ней лежит через небольшой живописный горо-
док Баден (27 км от Вены), богатый минеральными источниками, с древ-
них времен известный как лечебный курорт. Нейзидлерское озеро, о кото-
ром упоминает Бэр, представляет собою обширный водный бассейн
в 330 кв. км и лежит на Венгерской равнине между реками Дунаем и Раа-
бом. С вершины Шнееберга это озеро хорошо видно.
16 Сочинение, о котором упоминает Бэр, — „Flora austriaca" (5 томов
с 450 раскрашенными таблицами). Автор Жакен (Jacquin Nicolaus Joseph)
(1727—1817) — известный ботаник-систематик, директор Венского ботани-
ческого сада.
17 Штейделе (Steidele Raphael-Johann) (1737—1823) — хирург и акушер
в Вене. Читал курс акушерства в университете. Считался большим знато-
ком в своей области. Изобрел некоторые инструменты для употребления
при родах. Его руководство по повивальному делу (1775) вышло несколь-
кими изданиями.
18 Бэр очень беглыми штрихами описывает здесь свою интересную
прогулку в Зальцбургские Альпы, которые расположены в виде кольца
вокруг живописного Кенигского озера. Выехав из Вены вверх по Дунаю,
Бэр сделал свою первую остановку в г. Линце, который лежит на правом
берегу Дуная в 150 км от Вены и знаменит своим готическим собором
XVII в. Отсюда Бэр свернул к югу в район Зальцбургских Альп. Во время
этой экскурсии он поднимался на гору Вацман, высотою в 2440 м, и гору
Унтерберг, высота которой не превышает 1975 м. В г. Зальцбурге Бэр
побывал несколько раз и по случаю болезни пробыл там несколько дней.
Ишль, Галейн, Гольштадт, Рейхенгалл, Берхтесгаден — небольшие городки
в районе Зальцбургских Альп.
19 Гоппе (Hoppe David-Heinrich) (1760—1846) — ботаник, специалист
по альпийской флоре. Живя в г. Регенсбурге (Бавария), основал там в 1790 г.
ботаническое общество и издавал в течение ряда лет карманный ботаниче-
478
Комментарии к главе VIII
ский справочник. Будучи уже зрелым человеком, поступил в университет
в Эрлангене, который окончил в 1796 г. Получив диплом доктора медицины,
занялся врачебной практикой в Регенсбурге, но не оставлял и занятий
ботаникой. Каждый год в течение сорока с лишним лет уезжал на лето
в Зальцбургские Альпы для изучения высокогорной растительности. Альпы
он знал превосходно, неоднократно поднимался на высокие вершины. Для
своих экскурсий этот оригинальный человек особенно облюбовал район
горы Унтерберг, где его встретил Бэр. Гоппе считался в Германии одним
из лучших знатоков альпийской флоры.
20 Мартиус (Martins Karl-Friedrich) (1794—1868) — немецкий ботаник-
путешественник, знаток бразильской флоры, специалист по пальмовым.
В 1317 г. уехал в экспедицию в Южную Америку, где пробыл 4 года.
С 1824 г. — профессор ботаники в Мюнхене и старший консерватор бота-
нического сада. Издал описание своего путешествия и новых видов расте-
ний, привезенных им из Бразилии. Александр Гумбольдт сказал про Мар-
тиуса: „Пока люди будут интересоваться пальмами, до тех пор со славой
будет упоминаться имя Мартиуса*.
К главе VIII
1 Поездка Бэра охватила ряд городов Баварии, начиная с Мюнхена,
и закончилась прибытием Бэра в Вюрцбург, где он и остался на продол-
жительное время. Ландсгут — старинный город в южной Баварии на
р. Изар, где в эпоху Бэра был небольшой университет, позднее переведен-
ный в Мюнхен. Регенсбург — город на Дунае, известный еще в эпоху
римского владычества и в эпоху Бэра еще сохранявший свой средневеко-
вый тип. Нюрнберг — город, известный еще в средние века своей кустар-
ной промышленностью, образцы которой Бэр мог видеть в Баварском музее
ремесл. Эрланген — небольшой баварский город, известный своим универси-
тетом, основанным в 1743 г. В этом университете учился отец Бэра. Муг-
гендорф, о котором упоминает Бэр, известен как курорт. В окрестностях
его имеются замечательные сталактитовые пещеры, где в изобилии най-
дены кости древних млекопитающих.
2 Деллингер Игнатий-Иосиф (Dollinger) (1770—1841) — профессор Вюрц-
бургского университета. Деллингер был одним из выдающихся анатомов и
физиологов своего времени. Он был сыном врача, учился в университете
в Вюрцбурге, Павии и Вене, где слушал знаменитого анатома и физиолога
Прохаску. От него Деллингер научился, между прочим, искусству делать тон-
кие инъекции сосудов животных. В 1794 г. Деллингер получил степень док-
тора медицины и начал читать физиологию и общую патологию в универси-
тете в Бамберге. С 1803 г. получил профессуру в Вюрцбурге, где преподавал
анатомию и физиологию в течение 20 лет. Там и встретился с ним молодой
Бэр. В это время Деллингеру было 45 лет, и он уже пользовался заслу-
Комментарии к главе VIII
479
женной славой большого ученого, одного из основателей сравнительно-
анатомической школы в Германии. В 1805 г. он напечатал свой курс лекций
под названием „Основы учения о человеческом организме", где излагает
анатомию и физиологию человека в широком общебиологическом аспекте.
Автор ставит себе задачей осветить исторически происхождение человека
путем сравнения между собой низших ступеней жизни. Несомненно, что
это чисто эволюционный подход к материалу, притом гораздо более глу-
бокий, чем мы видим, например, у сравнительно-анатомической школы
Кювье. Деллингер был натуралистом философского склада, защищал
право ученого не только описывать факты, но и „мыслить в точных нау-
ках". Он называет это „священным правом" (heiliges Recht) ученого.
В своих взглядах Деллингер находился под влиянием философской школы
Шеллинга. Он один из первых поставил задачу приложить философ-
ские принципы к материалу естествознания, заимствовав от Шеллинга
лишь основную схему о развитии всего существующего от низших форм
к высшим.
3 Монография Спикса о пиявке, которой пользовался Бэр, носит назва-
ние: S р i х, Jon.-Bapt. Darstellung des gesammten innern Korperbaues des
gemeinen Blutigels. Munchen, 1814 (с двумя гравюрами).
4 Бэр купил себе первое издание сочинения Кювье „Lemons d’anatomie
сошрагёе "(Париж, 1801—1805) в пяти томах. Новое издание этого класси-
ческого труда в восьми томах вышло уже после смерти Кювье в 1836—
1845 гг.
5 Вагнер (Wagner Johann-Jakob) (1775—1841) — натурфилософ, профес-
сор университета в Вюрцбурге. По образованию — юрист, в 1797 г. получил
ученую степень доктора философии. В 1803 г. занял кафедру философии
в Вюрцбургском университете, где преподавал много лет и где его слушал
также и Бэр. Вагнер был натурфилософом чистой воды, ярым сторонником
философии Шеллинга и строил природу, исходя из априорных предпо-
сылок — умозрительным путем. Свои идеи о четверичности мира, о чем
упоминает Бэр, Вагнер изложил в своем сочинении „Von der Natur der Din-
ge" (1803).
6 Ср. примечание 2 на стр. 280.
7 Folium ovatum, f. cordatum — овальный лист и сердцевидный лист.
7а Рассуждения Бэра на стр. 183—187 о системе занятий студентов,
содержат ряд правильных мыслей, например о важности самостоятельных
занятий, о вреде многопредметности и т. д. Но с некоторыми положениями
нашего знаменитого ученого, высказанными им с позиций буржуазного либе-
рализма, советский читатель согласиться не может. Бэр, например, реко-
мендует студенту выбирать любую философскую систему, какая „ему
больше понравится4*. Совершенно очевидно, что подобная рекомендация
могла бы только способствовать распространению реакционных философских
течений.
480
Комментарии к главе VIII
8 Ex propriis — ближайшим образом, подробнее.
9 Пуркинье (Purkinje Johann-Evangelista) (1787—1869) — известный фи-
зиолог, один из основоположников клеточного учения, по национальности
чех. Учился в Пражском университете. В течение долгого времени был
профессором физиологии и патологии в Бреславле; в 1849 г. переехал
в Прагу, где основал при университете физиологический институт, кото-
рым руководил до самой смерти. Большую роль в науке сыграли эмбрио-
логические работы Пуркинье, а также его исследования по физиологиче-
ской оптике. Занимался и литературной деятельностью, переводил на чеш-
ский язык стихотворения Шиллера и пр.
10 Шенлейн (Schoenlein Joh. Lucas) (1793—1864) — германский врач и
натуралист. С 1817 г. — приват-доцент, а затем профессор Вюрцбургского
университета по кафедре патологии и терапии и директор терапевтической
клиники. Шенлейн был прогрессивным для своего времени ученым. Позднее
Шенлейн перебрался в Швейцарию (Цюрих), где работал в высшей меди-
цинской школе. В 1839 г. он вернулся обратно в Германию и работал
в Берлине. Умер 23 января 1864 г.
11 Гессельбах (Hesselbach Franz-Kaspar) (1759—1816) — анатом в Вюрц-
бурге. Считался выдающимся преподавателем анатомии человека и большим
мастером препаровочного искусства. Известен также как врач-хирург, спе-
циалист по лечению переломов. Написал руководство по вскрытию челове-
ческих трупов (1805).
12 Пандер Христиан Иванович (1794—1865) — сверстник Бэра, извест-
ный эмбриолог, сравнительный анатом и палеонтолог, русский академик.
Пандер играет большую роль в воспоминаниях Бэра и упоминается много
раз. Бэр был свидетелем и даже участником его первых научных шагов
на поприще эмбриологии и дает в своей автобиографии очень ценные све-
дения, характеризующие Панд ера как ученого и человека.
Пандер родился в России (в Риге), где окончил гимназию. В 1812 г.
поступил в Дерптский университет, где учился совместно с Бэром, но
в 1814 г. уехал за границу продолжать свое образование в Берлине и Гет-
тингене. Первоначально, как и Бэр, он собирался сделаться врачом, но
увлекся |естественными науками. По совету Бэра он перебрался в Вюрц-
бург, где, как и Бэр, работал у проф. Деллингера. При содействии
Бэра Пандер начал свою работу по эмбриологии цыпленка, которую за-
кончил с блестящим успехом, явившись в эмбриологии продолжателем
идей акад. Вольфа. Бэр рассказывает, что во время прогулок Пандер по-
свящал его в детали своей работы. Работа эта была очень трудоемкая
и притом требовала значительных расходов. Например, для уяснения пер-
вых стадий развития куриного зародыша (первые пять дней) Пандер
вскрыл 2000 насиженных яиц. В 1817 г. Пандер издал эту работу на латин-
ском и на немецком языках, причем немецкое издание было украшено
40 гравюрами in folio.
Комментарии к главе VIII
481
Покончив с эмбриологией курицы, Пандер в 1818 г. уехал в научное
путешествие за границу, пригласив с собою известного рисовальщика
д’Альтона. Они объехали главные анатомические и зоологические музеи
Европы, собирая материал для большой сравнительно-анатомической работы
по изучению млекопитающих и птиц. Совместная работа художника и уче-
ного продолжалась около десяги лет с перерывами, причем ее плодом
явилось обширное сочинение в 14 выпусках с атласом под названием
„Сравнительная остеология" (Vergleichende Osteologie. Bonn, 1821—1831).
В этой работе Пандер вполне определенно встал на точку зрения трансму-
тации и отрицательно отнесся к креационистской традиции. Б. Е. Райков
причисляет его в своей книге к числу ранних русских эволюционистов
(Очерки по истории эволюционной идеи в России, т. II).
В 1823 г. Пандер был назначен академиком Петербургской Академии
Наук и работал там до 1827 г., но потом ушел в отставку по собственному
желанию, так как не мог согласиться с существовавшими в то время
в Академии порядками, которые завел там реакционер С. С. Уваров, быв-
ший тогда президентом Академии. Этот перелом в жизни Пандера отра-
зился на его научной работе, которую он временно оставил и занялся
сельским хозяйством в имении своего отца под Ригой. Но затем он вновь
вернулся к научным исследованиям (теперь уже в области палеонтологии)
и сделал ценный вклад в эту научную дисциплину, опубликовав ряд пре-
красных работ, из которых наибольшее значение имеют работы по изуче-
нию ископаемых организмов силурийской и девонской систем. Известный
геолог Г. Е. Щуровский так охарактеризовал одну из главных палеонтоло-
гических работ Пандера о силурийских рыбах: „Труд — чрезвычайный,
требовавший от исследователя самых глубоких сведений в сравнительной
анатомии и необыкновенной любви к своему делу".
Бэр очень высоко ставил Пандера как ученого и как человека. Он пе-
режил своего университетского товарища десятью годами и писал о нем
после его смерти в 1865 г.: „Наука лишилась человека, который был ей
предан до последнего времени так искренно и так верно, как это весьма
редко бывает".
13 Д’Альтон Иосиф-Вильгельм (d’Alton) (1772—1840) — талантливый
рисовальщик натуралистических объектов, которого Пандер пригласил
к сотрудничеству. Сперва д’Альтон рисовал для Пандера различные
стадии развития куриного зародыша для его эмбриологического иссле-
дования. Пандер остался очень доволен его работой и пригласил
д’Альтона за свой счет в путешествие по европейским музеям для срисо-
вывания скелетов млекопитающих и птиц. Дело в том, что Пандер был
богатым человеком и имел большие средства, которые мог тратить
на свои научные работы. Оба путешественника побывали в Испании,
Франции, Англии и Голландии, не говоря о Германии. Результатом было
капитальное сочинение в 14 выпусках, которое печаталось 10 лет под на-
31 Автобиография К. Бэра
432
Комментарии к главе VIII
званием „Сравнительная остеология" (Бонн, 1821—1831). Работа появилась
под фамилиями обоих сотрудников, но д’Альтону принадлежат в ней
только рисунки скелетов, а весь текст работы написан Пандером,
который и играл руководящую роль в этом деле. Сочинение это в свое
время произвело большое впечатление на ученый мир. Эту работу привет-
ствовал Гете. Многие ошибочно преувеличивали при этом роль д’Альтона,
а молодому Пандеру отводили второстепенное место. Эту ошибку сделал
и Гете в своей рецензии на выпуски „Сравнительной остеологии". На
самом деле вся научная сторона этого большого предприятия, равно как
и материальная сторона дела, всецело зависела от Пандера. Д’Альтон был
вовсе не натуралист: по профессии он был военным, интересовался конным
спортом, считался знатоком и любителем лошадей. Собирал картины, гра-
вюры и разные художественные предметы, занимался как любитель археоло-
гией и историей. Рисовальщиком он был, действительно, превосходным.
14 Марчелло Мальпиги (1628—1694) — знаменитый итальянский ученый
(анатом, зоолог и ботаник), сделавший ряд важных открытий, один из осно-
вателей анатомии растений, указавший на клеточное их строение; зани-
мался также историей развития куриного зародыша в яйце. Эта работа
с отличными рисунками под названием „De formatione pulli in ovo“ напе-
чатана в полном собрании сочинений Мальпиги „Opera omnia" (Лондон,
1687).
15 Гом (Home Everard) (1756—1832)—английский ученый, профессор
анатомии и хирургии в Лондоне, автор шеститомного сочинения по сравни-
тельной анатомии (Лондон, 1814—1828).
16 Вольф Каспар-Фридрих (1733—1794)—знаменитый биолог, русский
академик, создатель теории эпигенеза, один из основателей эмбриологии,
ранний эволюционист XVIII в. Бэр очень часто и с большим уважением
упоминает его имя. Он считает, что Вольф во многом предвосхитил
взгляды позднейших ученых, хотя и не был понят своими современ-
никами.
Вольф родился в Берлине, окончил университет в Галле в 1759 г. Написал
на латинском языке диссертацию, которую назвал „Теория развития орга-
низмов" (Theoria generationis. Halle, 1759). В этой классической работе он
заложил основы эмбриологии и выступил против авторитета старых уче-
ных, защищавших теорию преформизма в биологии, иначе — теорию пред-
существования зародышей. По этой теории зародыши живых существ, скры-
тые в половых органах, вполне сформированы, нэ настолько малы, что не
различимы даже вооруженным глазом. При этих условиях весь процесс
морфогенеза сводится к развертыванию и росту уже готовых существ.
Вольф горячо опровергал этот взгляд и доказывал, что никаких преформи-
рованных органов у зародышей не имеется и всякое развитие совершается
постепенно путем новообразований, т. е. путем закладывания новых
частей. Такое развитие Вольф назвал „эпигенезом". Свою теорию Вольф
Комментарии к главе IX
483
противопоставил взглядам ученых авторитетов своего времени. Это повре-
дило ему в глазах немецких профессоров и навлекло на него преследо-
вания, в результате которых он покинул Германию и уехал в 1767 г.
в Россию, где был утвержден академиком Петербургской Академии Наук.
Здесь Вольф нашел спокойное пристанище, где работал в течение 27 лет,
до самой смерти. В России Вольф опубликовал ряд ценных работ, в том
числе свои наблюдения над развитием куриного зародыша, напечатанные
в журнале Петербургской Академии Наук „Novi Commentarii" (т. XII, XIII).
Бэр в 1847 г. охарактеризовал эту работу как „величайнее произведение,
какое мы знаем в области наблюдательных наук". Кроме того Вольф зани-
мался изучением уродов академической коллекции (спиртовые препараты)
и оставил больную работу на эту тему, где высказал очень много ценных
мыслей по .общим вопросам биологии (наследственность, изменчивость,
происхождение высших форм от низ них и пр.). Работа эта не была напе-
чатана и хранится в рукописном виде в Архиве Академии Наук СССР.
Первые подробные сведения о ее содержании были опубликованы в 1947 г.
Б. Е. Райковым в сочинении „Очерки по истории эволюционной идеи
в России до Дарвина" (т. I, стр. 46—94).
17 Неес фон-Эзенбекк (Nees von Esenbeck Christian-Gottfried) (1776—
1858) — выдающийся германский ботаник, специалист по низшим растениям.
Придерживался натурфилософских воззрений и высказал немало новых
для своего времени ценных мнений. Учился в Иене на медицинском
факультете, в 1800 г. защитил диссертацию на степень доктора медицины.
С 1802 г. в течение 15 лет жил уединенно в имении Зиккерсгаузен около
Китцингена, где усиленно работал над своими большими трудами о водо-
рослях (1814) и грибах (1317). Эти работы дали ему известность, причем
он был избран президентом Леопольдино-Каролингской академии есте-
ственных наук. Как натурфилософ Неес известен своим сочинением
„System der spekulativen Philosophic". С 1830 г. Неес был в течение
18 лет профессором ботаники и директором ботанического сада в Бре-
славле. Будучи прогрессивным человеком, Неес, несмотря на свой преклон-
ный возраст (ему было уже 72 года), принял участие в революции 1848 г.
и вошел, между прочим, в состав „братства рабочих", в результате чего
пострадал политически, был отрешен от должности, лишен звания и кон-
чил свой век в большой нужде. Умер в Бреславле 16 марта 1858 г., 82 лет
от роду.
К главе IX
1 От Вюрцбурга до Берлина тем путем, каким шел Бэр, — около
480 км. Бэр прошел через Баварию и через северную часть Богемии
в Саксонию, причем пересек хребет Рудных гор. Города Эгер и Карлс-
бад, которые и в ту пору были известны как курорты, лежат на р. Эгер
31*
484
Комментарии к главе IX
по южную сторону Рудных гор. Последние представляют собой громадный
вал с крутым подъемом от Карлсбада и более пологим спуском к г. Анна-
берг в Саксонии, куда и спустился Бэр. Высота этого хребта — около 750 м.
Через хребет имеется ряд горных проходов, одним из которых и восполь-
зовался Бэр со своим спутником.
2 Рудные горы богаты ископаемыми. Еще в средние века здесь было
открыто серебро в виде богатой серебро-свинцовой руды. В городе Анна-
берге из этой руды выплавляли серебро, чем и объясняется приглашение
бургомистра на плавку, о которой рассказывает Бэр.
3 Все свое неся с собою.
4 Под Лейпцигом с 16 по 19 октября (н. с.) 1813 г. происходило зна-
менитое сражение армии Наполеона I против соединенных сил России,
Австрии, Пруссии и Швеции. В этом сражении Наполеон был, как известно,
разбит, в результате чего началось освобождение Германии от власти
Наполеона. В связи с этим немцы хранят воеторженную память о лейп-
цигском сражении и называют его „битвой народов". Бэр, который отно-
сился к Наполеону крайне отрицательно и который лично принимал участие
в Отечественной войне 1812 г. на стороне России, сделал порядочный
крюк, чтобы побывать на этом историческом месте (Лейпциг лежал в сто-
роне от избранного Бэром пути на 60—70 км).
5 Вольфарт (Wolfart Karl-Christian) (1778—1832) — очень своеобразный
человек, ученый, врач, путешественник, беллетрист и поэт, горячий
поклонник и пропагандист мессмеризма. Занимался медицинской практикой
сперва в Ганау (город на Майне), затем в Варшаве, позднее перебрался
в Берлин, где был главным врачом госпиталя, а в 1817 г. был назначен
профессором берлинского университета, где его и слушал Бэр. Обладая
пылким воображением, Вольфарт увлекся идеями Мессмера о животном
магнетизме и его значении в медицине и подпал влиянию последователя
Мессмера К. А. Клюге, который написал по этому предмету большое
сочинение (1811). Вольфарт объявил в Берлинском университете курс
животного магнетизма, стал лечить по этому способу больных, вступил
в горячую полемику с неверующими в этот метод и т. д. Трезвый скеп-
тический ум Бэра, несмотря на его молодость, быстро обнаружил
слабые стороны модного течения, которое, однако, увлекло многих врачей
во всех странах. Сторонником теории животного магнетизма заявил себя
и русский ученый профессор Медико-хирургической академии Даниил Вел-
ланский. Главная работа Вольфарта по животному магнетизму „Mesmeris-
mus, ode г System der Wechselwirkung. Theoria und Andeutung des thieri-
schen Magnetismus" (Berlin, 1814). Вольфарт выпускал даже специальное
периодическое издание по магнетизму „Jahrbuch fur Lebensmagnetismus,
oder neuer Asklepieion", которое выходило 7 лет (1818—1824).
6 Сочинение Клюге о животном магнетизме было хорошо известно
и в России, так как его перевел на русский язык профессор Медико-хирур-
Комментарий к главе IX
485
гической академии Даниил Велланский под названием: „Животный магне-
тизм, представленный в материальном, практическом и феоретическом
содержании" (СПб., 1818). Книга эта в свое время вызвала большой инте-
рес у русских читателей и была распродана. Предполагалось выпустить
второе издание,' которое, однако, не состоялось.
7 Гасснер Иоган-Иосиф (Gassner) (1726—1779)—католический священ-
ник, который лечил больных при помощи молитв и заклинаний. Причинами
всех болезней он считал нечистых духов. В г. Регенсбург, где Гасснер
обосновался, к нему стекались толпы народа. Медицина объясняет лече-
ние Гасснера внушением, но в старину его лечение сближали с проявле-
нием „животного магнетизма".
8 Мессмер (1733—1815) — венский врач, основатель мистического
направления в медицине, известного под именем „мессмеризма". Мессмер
учил, что тело человека обладает особой магнетической силой, так назы-
ваемым „животным магнетизмом". Эту силу можно передавать от одного
человека к другому и даже через неодушевленные предметы, причем эта
сила может оказывать лечебное действие. Переселившись в Париж, Мес-
смер достиг огромной популярности, к нему стекались тысячи больных,
и у него появилось много учеников. Под конец жизни Мессмера его уче-
ние потеряло прежний кредит, но разделялось еще многими врачами, как
показывает рассказ Бэра о деятельности Вольфарта в Берлине. В России
сторонником мессмеризма был Даниил Велланский. С точки зрения
современной медицины успех Мессмера объясняется тем, что он при-
менял на практике гипнотическое внушение, которое и давало соот-
ветствующий эффект у нервных и истеричных субъектов (см. примеча-
ние 9).
9 Магнетический чан или бак, описанный Бэром, был основан на убе-
ждении, что животный магнетизм можно передавать через насыщенные им
предметы. Таким генератором магнетизма и был описанный Бэром чан
с торчавшими из него металлическими прутьями, за которые больные
должны были держаться. На нервных больных этот прибор оказывал дей-
ствие, несомненно основанное на самовнушении.
10 Гуфеланд (Hufeland Christian Wilhelm) (1762—1836) — знаменитый
врач’Гигиенист и крупный общественный деятель. Учился в Йенском
и Гейдельбергском университетах, в 1783 г. защитил докторскую диссер-
тацию. С 1793 г. — ординарный профессор в Иене, а затем — в Берлине.
Разрабатывал вопросы гигиены, в особенности гигиены детского возраста.
Литературная деятельность Гуфеланда очень обширна, он напечатал более
400 трудов для специалистов и для широкой публики. Большую популяр-
ность получило его сочинение под названием „Макробиотика" — искусство
удлинения жизни посредством разумных гигиенических мер (1796). Эта
книга имела множество изданий, переведена на многие языки и читалась
более полувека.
486
Комментарии к главе IX
11 Рудольфи (Rudolfi Karl-Asmund) (1771—1832) — разносторонний
ученый: врач, анатом, зоолог и физиолог. Был в течение 22 лет профес-
сором анатомии и директором анатомического института в Берлине. Изве-
стен своими трудами по сравнительной анатомии и как автор выда-
ющихся работ по гельминтологии.
12 Линк (Link Heinrich-Friedrich) (1766—1851) — крупный ботаник,
питомец Геттингенского университета. Занимался кроме того геологией,
химией, физикой и медицинскими науками. С 1815 г. — профессор медицин-
ского факультета в Берлине и директор ботанического сада. Интересовался
также теоретическими вопросами биологии и задолго до появления трудов
Дарвина стоял на эволюционной точке зрения.
13 Горкель (Horkel Johann) (1769—1844) — немецкий врач-физиолог,
с 1802 г. профессор университета в Галле, в 1810 г. перешел в Берлин-
ский университет, где его и слушал Бэр.
Зенфф (Senff Karl-Friedrich) (1776—1816) — немецкий профессор
в Галле, известный в свое время акушер, директор родовспомогательного
института.
15 Меккель (Meckel Johann-Friedrich) (1781—1833) — выдающийся гер-
манский ученый, зоолог и анатом. Учился в Геттингене, Вюрцбурге, Вене.
Получил докторскую степень в 1802 г., с 1806 г. — профессор анатомии
и хирургии в Галле вместо известного анатома Лодера, который был при-
глашен в Московский университет и уехал в Россию. Меккель много
работал в области сравнительной анатомии и заслужил славу „немецкого
Кювье*. Почетную известность получила в Европе работа Меккеля „System
der vergleichenden Anatomie" в 7 томах (Галле, 1821—1833). Пользовались
распространением его большие руководства по нормальной анатомии чело-
века в 4 частях (1815—1820) и патологической анатомии в 3 частях
(1812—1818).
16 Шпренгель (Sprengel Kurt-Joachim) (1766—1833) — немецкий ботаник
и врач. Окончил университет в Галле в 1787 г. С 1795 г. — ординарный
профессор и директор ботанического сада в Галле. Занимался также меди-
цинской практикой. Его главные работы — „ Anleitung zur Kenntniss der
Gewachse" (1802—1804) в 2 томах. Также „Grundziige der wissenschaftlichen
Pflanzenkunde" (1820). Интересовался историей науки и написал историю
ботаники (1817) и историю фармакологии.
17 Эрш Иоганн-Самуил (Ersch) (1766—1828) — профессор географии
и статистики в университете в Галле, известный библиограф, заложивший
научные основы этой дисциплины.
38 Крукенберг Петр (Krukenberg) (1788—1861) — известный врач-кли-
ницист в Галле, выдающийся преподаватель и руководитель молодых
врачей.
19 Вейнгольд (Weinhold Karl-August) (1782-1829) — немецкий врач-
хирург. Проживал одно время в России, в Дерпте, где был дирек-
Комментарии к главам X и XI
487
тором медицинской клиники (1811). С 1817 г. — профессор медицины
и хирургии в университете в Галле, директор хирургической клиники.
Вейнгольд считался выдающимся хирургом, занимался также физиологиче-
скими исследованиями и делал выводы широко обобщающего характера.
Известна его философская работа „Versuch iiber das Leben und seine
Grundkrafte auf dem Wege der Experimentalphysiologie" (Magdeburg, 1817).
20 Розенмюллер (Rosenmuller Johann-Christian) (1771—1820) — известный
анатом. Занимался также зоологией. Окончил университет в Лейпциге, где
был впоследствии профессором анатомии и хирургии на медицинском
факультете.
21 Регул (М. Atilius Regulus) — римский консул III в. до н. э., который
вел войны против Карфагена. Взятый карфагенянами в плен, он держал
себя в высшей степени мужественно и был, по преданию, умерщвлен вра-
гами путем жестоких истязаний, причем был посажен в бочку, утыканную
внутри гвоздями.
К главам X и XI
1 Освобождение крестьян от крепостной зависимости в Прибалтийском
крае произошло ранее, чем в коренной России. Это объясняется тем, что
прибалтийскому дворянству было экономически невыгодно использовать
примитивный крепостной труд крестьян, который тормозил более рента-
бельные способы ведения хозяйства. Положение о крестьянах в Эстляндии,
давшее им личную свободу, было торжественно объявлено в Ревеле
8 январ{ 1817 г.
2 Иоганн Сваммердам (Swammerdam) (1637—1680) — голландский врач
и натуралист, замечательный для своего времени ученый, создавший себе
имя исследованием тонкого строения тела насекомых, метаморфоза у насе-
комых и пр. Сочинения Сваммердама были собраны много лет спустя
после его смерти в одну книгу, которая получила название „Библия природы",
„Biblia Naturae seu Historia insectorum" (1737—1738). Немецкий перевод —
Лейпциг, 1752. Как указал Бэр, личная жизнь Сваммердама сложилась
неудачно, и под конец своей недолгой жизни (умер 43 лет от роду) Свам-
мердам отказался от своих исследований и впал в ненормальное психи-
ческое состояние.
8 Альбрехт Галлер (Haller) (1708—1777) — швейцарский врач и нату-
ралист, физиолог XVIII в. Галлер составил целый ряд замечательных по пол-
ноте сводок, где представил науку своего времени. В 1759—1766 гг. он издал
в Берне „Elementa physiologiae corporis humani" в восьми больших томах.
Позднее напечатал подобную же сводку по анатомии — „Bibliotheka anato-
mica“ (1774—1778) и др. Галлер занимался также эмбриологическими иссле-
дованиями, причем придерживался, как и Бонне, теории преформации.
В 1757—1758 гг. издал свои исследования о развитии куриного зародыша,
488
Комментарии к главам X и XI
4 Specimen diligentiae et eruditionis — доказательство прилежания и уче-
ности.
5 Фридрих Шлемм (Schlemm) (1795—1858), о котором упоминает Бэр,—
профессор анатомии Берлинского университета с 1829 г., был выдающимся
препаратором и хирургом.
6 Руководство Розенмюллера, о котором упоминает Бэр, — „Handbuch
der Anatomie des menschlichen Korpers" (Лейпциг, 1808). Автор, Иоганн-
Христиан Розенмюллер (Rosenmiller) (1771—1820), был профессором ана-
томии и хирургии в Лейпциге, замечательно искусно препарировал трупы.
7 „Повторение — мать учения*4 (латинская пословица).
8 Баум Вильгельм — выдающийся немецкий хирург. В 40-х годах был
профессором в Грейфсвальде, а с 1849 г. — в Геттингене. У Бэра он
учился в Кенигсберге в 1818/19 г.
9 Рейхерт Карл-Богуслав (Reichert) (1811—1883) — известный анатом,
профессор Берлинского университета. Одно время работал в России —
был 10 лет профессором анатомии Дерптского университета (1843—1853).
У Бэра Рейхерт учился в Кенигсберге, уже к концу деятельности Бэра
в этом городе. Свою диссертацию Рейхерт защитил уже после отъезда
Бэра.
10 Название статьи: „Bemerkungen aus dem zootomisehen Tagebuche".
Она появилась в сборнике под редакцией К. Ф. Бурдаха в 1819 г. и ка-
сается анатомии тюленя, осетра, дельфина и кошки.
11 Статья под заглавием „Vergletchung des Schadels von Auer mit
Schade! des gemeinen Ochsen“ (Beitrage zur Kunde Preussens v. .Hagen,
II, 1819, стр. 235-237).
12 Ne quid novi insit — не заниматься чем-либо новым.
13 Гаген Карл-Готфрид (Hagen) — профессор Кенигсбергского универ-
ситета, родился в 1749 г. Преподавал химию, фармакологию и все биоло-
гические дисциплины. Очень многосторонний ученый. Также разнообразны
и темы его сочинений: писал о минеральных водах Пруссии, о растениях
и животных Пруссии, выпустил ряд учебных руководств по эксперимен-
тальной химии (1786), аптечному делу (1778), фармации (1790) и пр. Бэр
очень тепло отзывается об этом ветеране, который в одном лице пред-
ставлял целый факультет.
14 Краус Христиан-Яков (Kraus) (1753—1807) — профессор философии
в Кенигсберге, последователь Канта.
15 Королевский двор удалился из Берлина в Кенигсберг в 1807 г. после
побед Наполеона под Иеной и Ауэрштадом и занятия французами Берлина.
16 О проф. Швейггере см. примечание на стр. 492.
17 Бессель Фридрих-Вильгельм (Bessel) (1784—1846) — знаменитый
немецкий астроном. С 1810 г.— профессор университета в Кенигсберге,
где он построил обсерваторию. Считается превосходным наблюдателем.
18 О профессоре Бурдахе см. примечание на стр. 471.
Комментарии к главе XII
489
19 Гербарт Иоганн-Фридрих (Herbart) (1776—1841) — немецкий фило-
соф и педагог. Был профессором в Геттингене и в Кенигсберге. В фило-
софии Гербарт является последователем Канта, в педагогике — он подверг
дальнейшему развитию идеи Песталоцци. Влияние Гербарта на педагоги-
ческую мысль было очень велико, и его основное сочинение по педаго-
гике, написанное им в Кенигсберге, считалось одной из „классических"
книг: „Allgemeine Pedagogik aus dem Zweck der Erziehung abgeleitet" (1806).
20 В печатном расписании лекций Дерптского университета на пер-
вый семестр 1819 г. Бэр был уже показан как экстраординарный профес-
сор медицины и прозектор. Очевидно, правление университета не рассчи-
тывало на его отказ, причиной которого послужила перспектива быть
в зависимости от такого неприятного человека и неавторитетного ученого,
каким был Цихориус.
21 Швейггер Август-Фридрих (1783—1821) — ботаник и зоолог, про-
фессор в Кенигсберге. Он был одним из ранних сторонников идей транс-
формизма. Его смерть в молодых годах наделала в свое время много шума
в ученом мире: он был убит и ограблен своими проводниками, когда путе-
шествовал с научной целью по Сицилии в 1821 г.
К главе XII
1 Дове Генрих-Вильгельм (1803—1879) — выдающийся химик и метео-
ролог, который после окончания Берлинского университета начал свою
ученую карьеру в Кенигсберге с 1826 г. С 1829 г. был профессором в Бер-
лине, позднее директором Берлинского метеорологического института и
членом Берлинской академии наук. Большую известность получил за свои
работы о температуре, движении и давлении воздуха. Дове был блестящим
лектором и охотно выступал публично.
2 Нейман Франц-Эрнст (1798—1895) приехал в Кенигсберг молодым
человеком в 1828 г. и занял кафедру физики и минералогии, которую
сохранял в течение 50 лет. Был блестящим лектором, выдающимся уче-
ным, основателем целой школы физиков-математиков.
3 Шуберт Фридрих-Вильгельм (1799—1868) — историк, профессор уни-
верситета в Кенигсберге, политический деятель, который в 1848 г. был
избран в германское законодательное собрание.
4 Якоби младший, о котором говорит Бэр,— замечательный физик-
изобретатель, впоследствии переехавший в Россию, Борис Семенович
Якоби (1801—1874). В Кенигсберг Якоби приехал после окончания Геттин-
генского университета и в начале своей научной карьеры занимался граж-
данской архитектурой. В 1335 г. был приглашен профессором в Дерптский
университет. В 1842 г. был утвержден академиком Петербургской Ака-
демии Наук. Он известен как изобретатель телеграфа и магнитно-электри-
490
Комментарии к главе XII
ческих двигателей. В 1838 г. ,он прославился своим открытием гальвано-
пластики.
5 Болен Петр (Bolen) (1798—1840) — молодой доцент Кенигсбергского
университета, позднее профессор восточных языков в Кенигсберге, пре-
имущественно санскритского и арабского. Был известен широкой публике,
потому что написал в 1830 г. популярное двухтомное сочинение о древней
Индии, напечатанное в Кенигсберге.
6 Лоббек, см. примечание на стр. 469.
7 Бэр состоял членом всех трех обществ, о которых он упоминает,
а в физико-экономическом обществе был председателем. В этих обществах
Бэр сделал ряд интересных докладов на общие биологические темы, из
которых были напечатаны только немногие, а именно: „Всеобщий закон
развития в природе* и ,,О шиншилле". Оба эти доклада появились в сбор-
нике, изданном под редакцией Бэра в Кенигсберге в 1834 г. Среди докла-
дов, прочитанных, но оставшихся неопубликованными, наиболее замеча-
тельны следующие:
1 ) „О единстве органической и неорганической природы в деле рас-
пространения органической жизни",— прочитан в Медицинском обществе
3 марта 1821 г., повторен в Немецком обществе;
2 ) „О развитии жизни на Земле",— прочитан в Немецком обществе
3 августа 1822 г.;
3 ) „О полноте жизни на Земле",— прочитан в Немецком обществе
в 1824 г.
4 ) „О родстве животных",— прочитан в Немецком обществе 3 авгу-
ста 1825 г.
Текст этих докладов считался утраченным, но редактору этой работы
удалось обнаружить их черновики в рукописном фонде Бэра, хранящемся
в Архиве Академии Наук СССР.
8 Готтшед Иоганн-Кристоф (Gottsched) (1700—1766) — немецкий кри-
тик, поэт и публицист, занимался также театральной деятельностью.
В молодости подвизался в Кенигсберге, где в 20-х годах XVIII в. основал
научно-литературное общество, которое продолжало существовать и в эпоху
Бэра под названием „Немецкого общества". Бэр сделал в этом обществе
в 20-х годах несколько докладов, оставшихся ненапечатанными.
9 Янтарь — ископаемая смола разных хвойных деревьев. Местами
янтарь вымывается из земли морем и выбрасывается на берега Балтий-
ского моря, главным образом между Мемелем и Данцигом. В эпоху Бэра
янтарь добывался в северной Пруссии в большом количестве, причем
находили куски по несколько килограммов весом. Добывался янтарь
при помощи вылавливания сетями, а также путем промывания речного
песка.
10 Botanische Wanderungen an der Kiiste von Samland, Flora, 1821,
№26.
Комментарии к главе XII
491
11 Свои наблюдения над ушастой медузой (Medusa aurita) Бэр напе-
чатал в: Deutsches Archiv far die Physiologic von Joh. Fr. Meckel, 1823,
ч. VIII, стр. 369—391.
12 По анатомии осетра Бэр опубликовал в этот период несколько
работ, которые напечатаны в Deutsches Archiv fur die Physiologic von
Joh. Fr. Meckel (1826).
13 Книжка в 64 страницы под названием „Begleiter durch das zoolo-
gische Museum zu Konij-sberg" (1822). Доход от продажи этой книжки Бэр
определил в пользу музея.
14 Полного списка этих газетных статей и заметок Бэра, предназначен-
ных для широкой публики, не имеется. Бэр использовал для указанной
цели две газеты: „Preussische Provinzialblatter" и „Konigsberger Zeitung"
в издании Гартуига. В последней газете Бэр и помещал свои заметки
о приезжих зверинцах и всевозможных выставках, имевших отношение
к естествознанию. В них Бэр писал о разнообразных предметах, например
об альбиносах, ботокудах, новозеландцах, а из животных — о кобре, испо-
линских змеях, крокодилах, ленивце и т. п., а также описывал различные
курьезные происшествия вроде того, что в Эльбе однажды поймали двух
дельфинов, которых сочли за молодых китов, и т. д.
15 Фриш Иоганн-Леонгард (Frisch) (1666—1743) — германский врач
и натуралист, очень разносторонний человек, проживший полную приклю-
чений жизнь: был врачом, священником, переводчиком в Турции, профес-
сором в Берлине и т. д. Занимался также и филологическими науками.
По естествознанию оставил два многотомных сочинения: „О насекомых"
(13 томов с 270 таблицами) и о птицах под названиехМ „Полное описание
птиц Германии" (Берлин, 1735—1765). Это сочинение снабжено отличными
рисунками птиц в красках. Бэр хвалит это сочинение, хотя признает его
устаревшим.
16 Справочник по птицам, о котором говорит Бэр, носит название:
Meyer В. und Wolf Joh. Taschenbuch der deutschen Vogelkunde. Две
части, с 75 рис. Франкфурт-на-Майне. 1809—1810. Продавался он
за 10 талеров. Дополнение к этой книге ценою в Р/г талера вышло
в 1822 г.
17 Науман Иоганн-Фридрих (Naumann) (1730—1857) — известный немец-
кий орнитолог, знаток орнитофауны Германии. Выпустил прекрасно издан-
ное сочинение о птицах Германии, которое печаталось около 25 лет и
составляет 12 больших томов,— „Naturgeschichte der Vogel Deutschlands",
с 350 рис. (Лейпциг, 1820—1844). Сочинение о птицах Наумана, о котором
Бэр говорит как о „недосягаемом сокровище", стоило 188 талеров,—цена
очень высокая, принимая во внимание, что годовой оклад начинающего
научного работника был 200—300 талеров в год.
18 „Фауна Пруссии" Лорека вышла в трех выпусках: С. G. L о г е к.
Fauna Prussica, Н. 1—3, Кенигсберг, 1834—1835, 52 рис. с текстом. Пред-
492
Комментарии к главе XII
ставлены млекопитающие, птицы, гады и рыбы Пруссии. Больше выпусков
не выходило.
19 Работа эта носит название „Zwei Worte uber jetzigen Zustand der
Naturgeschichte“ (Кенигсберг, 1821, 48 стр.).
20 Работа эта написана на латинском языке и носит название „De
fossilibus mammalium reliquis in Prussia repetis dissertatio" (Кенигсберг,
1823, in 4°, 40 стр.).
21 Название статьи: „Ornithologische Fragmente", помещена в издании
„Notizen aus dem Gebiete der Natur und Heilkunde", которое выпускал
L. F. Froriep (ч. X, № 17 и 18; ч. XI, № 13).
22 Эта обширная работа, обнимающая 200 страниц, напечатана под за-
главием „Beitrage zur Kenntniss der niederen Thiere", с шестью таблицами
рисунков (Nova Acta Acad. Leopoldino-Carolinae, 1827, т. XIII, ч. II). Она
состоит из семи отдельных очерков и посвящена червям-паразитам прес-
новодных моллюсков, некоторым планариям, червю Polystomum integerri-
mum, который встречается в мочевом пузыре лягушек, и др.
23 Кювье распределил всех беспозвоночных на шесть классов: 1) мол-
люски, 2) насекомые, 3) ракообразные, 4) черви, 5) иглокожие, 6) зоофиты.
Таким образом, Кювье поставил моллюсков выше насекомых, имея в визу
высокую организацию головоногих моллюсков.
24 Эти указания Бэра на характер его лекций по зоологии имеют суще-
ственное значение. Из них видно, что Бэр уже в 20-х годах прошлого века
при изложении материала связывал форму с отправлением и давал организм
как единое целое, указывая взаимозависимость частей тела между собою.
Такой подход к материалу зоологии был в ту эпоху делом совершенно новым
и замечательным образом характеризует не только специально научную,
но и педагогическую высоту лекций Бэра. Проф. Грубе, один из слушателей
Бэра, так характеризует его лекции: „Лекции Бэра далеко не походили
на то, что обыкновенно называют блестящими лекциями. Сначала его
несколько слабый и по временам резко выкрикивающий голос производил
даже неприятное впечатление, но живая, душевная жизнь, выражавшаяся
в этих лекциях, уменье выдвинуть вперед важнейшие, искусно вставляемые,
интересные замечания об анатомических особенностях, образе жизни и рас-
пространении животных, отсутствие чересчур утомительных подробностей
и, прежде всего, стремление указывать всюду на законы организации, под-
чиняющие себе отдельные факты, — все это придавало его зоологическим
лекциям своеобразную прелесть".
25 Кювье издал свои исследования об ископаемых костях „Recherches
sur les ossements fossiles" в 1812 г. в четырех томах, но затем продолжал
свою работу, увеличивая объем каждого издания. В 4-м издании (Париж,
1835—1837) это сочинение составляло уже 12 томов.
26 Проф. Швецггер во время путешествия по Сицилии был убит и ограб-
лен проводником-итальянцем.
Комментарии к главе XII
493
27 Ut magnifice se gerat— чтобы держал себя с подобающим вели-
колепием.
28 Мать Бэра, которая владела отдельным небольшим состоянием,
умерла в 1820 г.» год спустя после переселения Бэра в Кенигсберг.
29 Несообразность этого распоряжения вытекает из того, что „Система
природы" Линнея сильно росла от издания к изданию, постоянно попол-
няемая новыми видами, почему прежние издания теряли свое значение.
30 Труды Линнеевского общества в Лондоне „Proceeding of the Linnean
society of London" выходили c 1791 г. и продавались по 2—4 фунта стер-
лингов за том. Ко времени заказа Бэра таких томов in 4° вышло более
десятка.
31 Из перечня книг библиотеки Бэра, который он приводит, видно, что
он составил себе очень ценное собрание, где были весьма редкие сочинения
по зоологии, имевшие большое значение для истории этой науки. Здесь мы
даем болеё точную справку об упоминаемых Бэром трудах, которые он
обозначил вкратце:
Реомюр (Rene Reaumur) — французский натуралист XVIII в. (1683—1758).
Его классическое сочинение в шести томах „Memoires pour servir a 1’histoire
des Insectes", c 267 рисунками, вышло в Париже в 1734—1742 гг.
Резель фон-Розенгоф (1705—1759) — натуралист-любитель и отличный
художник, который в течение ряда лет выпускал свои наблюдения над
насекомыми, составившие пять томов под названием „Insectenbelustigungen"
(Нюрнберг, 1740—1761). После смерти Резеля Христиан Клееман напечатал
пятый том этого труда под особым заглавием „Beitrage zur Natur- und
Insectenkunde" (Нюрнберг, 1761). Это сочинение Резеля считается очень
редким.
Де-Геер (De-Geer) (1720—1778) — шведский энтомолог, ученик Линнея,
издал в Стокгольме в 1752—1778 гг. большой труд о насекомых в семи
томах на французском языке. В библиотеке Бэра был перевод этого редкого
сочинения на немецкий язык, сделанный Иоганном Геце (Goeze): „Abhand-
lungen zur Geschichte der Insecten" (Нюрнберг, 1778—1783, Bd. I—VII).
Панцер — немецкий энтомолог, который напечатал на латинском языке
обширный труд в 110 выпусках, посвященный энтомофауне Германии:
„Faunae insectorum Germania© initia" (Нюрнберг, 1793—1823). Каждый выпуск
снабжен 24 гравированными таблицами. После смерти Панцера это издание
продолжал Геррих-Шеффер и довел число выпусков до 190.
Лионе (Pierre Lyonet) — французский натуралист и художнйк, издал
в 1762 г. замечательный трактат по анатомии ивовой гусеницы, поражающий
тщательностью изучения тончайших анатомических структур: „Traife апа-
tomique de la chenille, qui ronge le bois de saule".
Губер (Huber) (1777—1840) — швейцарский натуралист, который изучал
шмелей, муравьев, диких пчел и др. и выпустил в 1810 г. в Женеве на
французском языке сочинение: „Recherches sur les moers de fourmis indi-
494
Комментарии к главе XII
genes" (наблюдения над местными муравьями), название которого Бэр приво-
дит сокращенно.
Яблонский Карл-Густав (Jablonsky) — энтомолог, который напечатал
в 1785—1806 гг. в Берлине огромный труд с описанием всех известных
в то время насекомых, расположив их по системе Линнея. Издание это
составило 21 том с 50Э таблицами рисунков и стоило по тому времени
свыше 150 талеров.
Шеффер Якоб-Христиан (Schaffer) (1718—1790) — немецкий натуралист,
изучавший низших животных, напечатал в 1764—1779 гг. в Регенсбурге
трехтомное сочинение о насекомых: „Abhandlungen von Insecten", украшен-
ное 48 гравюрами на меди.
Мейген Иоганн-Вильгельм (Meygen)— немецкий энтомолог начала XIX в.,
автор целого ряда трудов по систематике двукрылых и чешуекрылых.
Фабриций Иоганн-Христиан (Fabricios) (1744—1808) — крупный датский
энтомолог, очень плодовитый автор, самое большое сочинение которого
в 4 томах вышло в 1792—1794 гг. под названием „Entomologia systematica".
Бэр указывает, что, кроме собрания сочинений Сваммердама под общим
заглавием „Biblia Naturae" (Лейден, 1737—1738), он обладал и другим, более
редким его сочинением „Historia insectorum generalis", напечатанным
на латинском языке в переводе с бельгийского в 1685 г.
По рыбам в библиотеке Бэра был обширный труд замечательного
шведского натуралиста Петра Артеди (1705—1735), напечатанный после ран-
ней трагической смерти автора его учителем Линнеем в 1738 г. в пяти
томах. Полный экземпляр этого сочинения даже в то время достать было
очень трудно, но Бэр отмечает, что у него был полный экземпляр. Далее
упоминается капитальное сочинение по рыбам берлинского врача-любителя
Маркуса Блоха (Bloch), изданное им в 12 томах с 432 резанными на меди
таблицами превосходных рисунков под названием „Allgemeine Naturgeschich-
te der Fische" (Берлин, 1782—1795). Далее упомянут автор сочинения
о рыбах, неудачный противник Линнея, немецкий натуралист Яков Клейн
(Klein) (1685—1739), его сочинения под названием „Historia naturalis piscium"
печатались в 1740—1749 гг. в пяти частях. Затем следует указание на опи-
сание ихтиологического музея богатого любителя и собирателя рыб Гронова
(L. Gronovius), которое было напечатано в Лейдене в 1754 г. Далее Бэр
отмечает сочинение французского натуралиста Антона Гуана (Gouan) „Historia
piscium" (1770) на французском и латинском языках, а также известный труд
другого французского естествоиспытателя Ласепеда (1750—1825) „Histoire
naturelie aux poissons" (пять томов с 129 таблицами рисунков, Париж,
1798-1805).
Затем следуют указания на более старинные сочинения натуралистов
XVI в.: французского врача Рондоле (Rondolet), который напечатал в 1554 г.
в Лионе книгу о морских рыбах „De piscibus marinis", итальянского нату-
ралиста Ипполита Сальвиани (Hipp. Salviani), врача римского папы, который
Комментарии к главе XII
495
издал в 1554 г. в Риме редкую книгу о водных животных „Historia aquati-
lium animalium", напечатанную автором в его домашней типографии и укра-
шенную великолепными рисунками в большой лист. Наконец, Бэр имел
сочинение швейцарского естествоиспытателя-энциклопедиста Конрада Гес-
нера (см. примечание на стр. 464), автора книги, в которой описано
свыше 700 видов морских и пресноводных рыб под названием „Nomenclator
aquatilium animalium" (Цюрих, 1560).
Несомненно, Бэр перечислил только наиболее выдающиеся сочинения
своей библиотеки. Но уже по этому краткому перечню можно составить
себе представление о ее богатстве. Великий ученый очень любил свою
библиотеку. В одном из писем к непременному секретарю Петербургской
Академии Наук Фуссу от 19 января 1830 г. Бэр пишет: „Я превратился
в такого книжного червя, что тем лучше себя чувствую, чем больше я вижу
вокруг себя печатной бумаги". Как видно из воспоминаний Бэра, он ограни-
чивал свои личные нужды и нужды своей семьи, чтобы приобретать книги.
Поэтому, когда в 1834 г. встал вопрос о переезде в Россию, Бэр очень тре-
вожился за судьбу своей библиотеки, а именно: его страшили существовав-
шие тогда николаевские таможенные порядки. Дорогие издания таможня могла
обложить, как частное имущество, пошлиной. Наконец, вся эта операция
с досмотром большой библиотеки могла затянуться на долгое время, причем
часть книг могла даже пропасть. Поэтому для Бэра было большой радостью,
что русский адмирал Рикорд (см. примечание на стр. 512) согласился
перевезти его библиотеку на военном корабле, который таможенному досмотру
не подлежал. Таким образом библиотека Бэра была доставлена из Кенигс-
берга в Петербург в полной неприкосновенности.
32 Кювье в сотрудничестве с Валансьеном начал издавать в Париже
с 1828 г. огромный труд о рыбах „Histoire naturelie des poissons". До 1849 г.
ьышло 22 тома со многими гравюрами, но издание осталось неоконченным.
По каталогам того времени эти книги продавались по 28 франков за каждый
том.
33 „De vermium in corporis solidis propagatione" — „О распространении
червей в плотных телах". Лобекк признавал только классическую латынь,
в которой слово „минерал" не существовало. Поэтому он перевел или при-
казал перевести это слово выражением „corpora solida" („плотные тела").
Ниже Бэр указывает, что если бы даже сам преподаватель передал название
своего курса по-латыни, то едва ли Лобекк согласился бы на выражение
„in mineralibus", заменив его выражением более свойственным, по его мне-
нию, классической латыни.
34 Континентальная блокада была мерой, принятой Наполеоном I против
Англии, с целью нанести ей тяжелый экономический удар. Декретом
Наполеона от 21 ноября 1806 г. были воспрещены всякие сношения конти-
нентальных держав с Британскими островами, причем английские суда
не принималась ни в какую европейскую гавань, а запасы английских това-
496
Комментарии к главе XII
ров на материке были конфискованы. Эти меры были рассчитаны на то,
чтобы сокрушить богатство и вместе с тем и политическое значение Брита-
нии. В результате возникла невиданных размеров контрабанда, против кото-
рой Наполеон боролся строжайшими мерами (10 лет каторги за вывоз
продовольствия в Англию или ввоз английских товаров). Захваченные товары
продавались или просто сжигались. Однако в отдаленных гаванях Балтий-
ского моря шла тайная торговля с Англией, которая быстро обогащала
предпринимателей, что и наблюдалось в Кенигсберге.
35 Статья эта не была подписана автором и появилась анонимно под
заглавием „Zur Neujahrfeier" (Konigsberger Zeitung, 1822, № 156).
36 Ответная статья Бэра появилась в той же газете за 1823 г. под
заглавием „Ап Unbefangene" („К беспристрастным людям").
37 Все эти рассуждения Бэра о причинах нищенства показывают, что
Бэру было неясно, что в классовом обществе бедность является порожде-
нием определенных социальных условий и что различные подачки со
стороны господствующих классов в виде так называемой „благотворитель-
ности" никаких существенных улучшений в положение бедняков внести не
могут.
38 Автобиография Бурдаха, на которую ссылается Бэр, вышла после
смерти Бурдаха, в 1848 г., и составляет четвертый том его труда по сравни-
тельной физиологии под общим заглавием „Blicke ins Leben“ (1842—1848).
39 Ратке Мартин-Генрих (Rathke) — видный зоолог и эмбриолог, пре-
емник Бэра по кафедре зоологии и анатомии в Кенигсбергском университете.
Бэр был очень высокого мнения о Ратке и часто упоминает его имя. Он
занимался научными исследованиями в области анатомии и эмбриологии
животных. В 1829 г. получил место профессора физиологии в Дерптском
университете. Живя в России, Ратке ездил на юг для изучения фауны Чер-
ного моря. Это был очень деятельный и одаренный ученый, автор много-
численных работ по преимуществу эмбриологического содержания. Он изве-
стен открытием жаберных щелей у зародышей млекопитающих (1832). Изучал
развитие акуловых рыб, крокодилов, змей, черепах, хвостатых амфибий и пр.
По своим взглядам Ратке может быть отнесен к числу ранних биологов-
эволюционистов.
40 Пуркинье (см. примечание на стр. 482) организовал особый физио-
логический институт при университете в Бреславле.
41 Pepiniere — питомник, рассадник.
42 Предыдущие и последующие высказывания Бэра о русских универ-
ситетах представляют собою отчасти его отклик на университетскую
реформу 1863 г., введенную как раз в то время, когда Бэр писал свою
автобиографию.
43 Бэр писал эти строки вскоре после введения в русских университетах
нового устава 1863 г. Русские университеты впервые получили право само-
управления, хотя и в урезанном виде. Органом самоуправления был поставлен
Комментарии к главе XII 497
совет профессоров* который выбирзл ректора* деканов и профессоров* затем
утверждав пихся министром. Прочие должности и учреждения при универ-
ситете также устанавливались советом и действовали под его руководством.
Однако идея свободного университетского преподавания* как ее защищал»
например* историк Костомаров и как ее понимал Бэр* не нашла себе пол-
ного осуществления в уставе 1863 г., который вообще носил половинчатый
"характер. Автономия профессорской коллегии была соединена с принципом
обязательности учебного плана* обязательных переводных экзаменов для
студентов и т. д. Мысль о свободно конкурирующих курсах и об ученом
соревновании профессоров и приват-доцентов также не нашла себе приме-
нения. Хотя приват-доцентура и была введена уставом 1863 г., но она
не получила того значения и развития, на которое указывал Бэр. Вопрос
о вознаграждении профессоров в зависимости от их ученых заслуг также
не был поставлен. Эти черты устава 1863 г. надо иметь в виду при чтении
соответствующих замечаний Бэра.
44 Обе статьи опубликованы в издании Йог. Фр. Меккеля „Deutsches
Archiv fur die Physiologic" (1826, стр. 327—376).
45 Гейзингер Иоганн-Фридрих (Heusinger) (1792—1883)—врач и нату-
ралист, к которому Бэр относился с большим уважением и которому посвя-
тил свою работу. Гейзингер учился у Окена в Иене и находился под
сильным его влиянием. Позднее был профессором анатомии и физиологии
в Иене и Вюрцбурге. Один из образованнейших людей своего времени,
человек многосторонней учености. Написал ряд работ по сравнительной
анатомии и гистологии, известен также как историк медицины и эпидемио-
лог. Еще до появления работ Дарвина стоял на точке зрения трансмутации.
46 Статья в издававшемся в Иене журнале Окена „Isis" (1826,
стр. 807-811).
47 Статья в том же журнале (1826, стр. 811—847, и вторично —1827,
стр. 927—931).
48 Статья на русском языке в журнале „Натуралист", издававшемся
педагогом Д. С. Михайловым, под заглавием „Действительно ли киты
выбрасывают водяные столбы?" (1864, стр. 173—182).
49 Статья „Ueber das Gefassystem des Braunfisches” (Nova acta Acad.
Leopoldino-Carolinae, т. XVII, стр. 395—408).
60 В эпоху Бэра Сюзьма была небольшим селом с несколькими сотнями
жителей. Лежит при устье р. Сюзьмы, впадающей в море в 93 км от Архан-
гельска. Сообщение велось по почтовому тракту Архангельск—Онега.
51 Эшрихт Даниэль-Фредерик (Eschricht) — датский зоолог, который
выпустил свой труд о китах в Копенгагене.
52 Проф. Рудольфи в Берлине считался в то время лучшим специалистом
по паразитическим червям.
53 Франсуа Распайлъ (Raspail) — французский натуралист, который
оспаривал правильность наблюдений Бэра в своих статьях, напечатанных
32 Автобиография К. Бора
498
Комментарии к главе XII
им в „Bulletin des sciences naturelles" (ч. ХП, стр. 190—196) и в „Memoires
de la Societe d’histoire naturelie de Paris" (IV, 1828, стр. 145). Бэр очень
принял к сердцу выступление Распайля, сделанное к тому же лишь
на основании реферата о его еще не напечатанной работе, и резко возразил
ему на страницах журнала „Isis" (1828, стр. 671—678) в статье с полеми-
ческим заглавием „Отвергнута правильность еще не обнародованного
исследования". Ргспаиль ответил Бэру в таком же роде („Isis", 1829,
стр. 556), причем обвинил Бэра в том, что он, якобы, исправил свою работу
на основании критики Распайля, но умолчал об этом.
54 Статьи появились в „Deutsches Archiv fur die Physiologic" за 1830 г.
(стр. 313-357).
55 Статья была напечатана в „Verhandlungen der Gesellschaft natur-
forschenden Freunde in Berlin" (1829, ч. 1, стр. 388—390) под названием
„О ленточных червях, найденных Линнеем в воде".
56 Названия перечисленных Бэром латинских диссертаций его учеников
в русском ‘переводе: Л. Якобсон. О пятой паре нервов. 1818. — Лео.
О строении земляного червя. 1820. — Рейтер. О языке млекопитающик
и птиц. 1820.— Арендт. О строении костей головы щуки. 1822.—
Рихтер. К анатомии верблюда-дромадера. 1824. — Л и т ц а у. История
трех уродов. 1825. — Блюменталь. О скелете уродливого теленка.
1826. — Кох. О глазах европейского крота. 1828. — Нейман. О яйцеводе
у беззубок и перловиц. 1827.— Клееберг. Обзор моллюсков Пруссии.
1828. — Розенбаум. Об уродливом человеческом плоде. 1828. —
И. Якобсон. Бабочка Phalena nocfua gamma. 1829. — Берлакк. К ана-
томии плавательного пузыря рыб. 1834. — Буров. О кровеносных сосудах
лягушки. 1834.
57 Это важное место в автобиографии Бэра, которое часто цитируют,
дает представление об отношении Бэра к натурфилософии, в частности —
к идеям Шеллинга. Бэр указывает, что он вначале увлекся идеями натур-
философии, но очень скоро разочаровался в них и стал относиться к натур-
философии скептически.
58 Этот любопытный эпизод, довольно глухо рассказанный Бэрсм^
показывает, что в 20-х годах Бэр, как и многие другие натуралисты того
времени, был натурфилософом и придерживался в общем шеллингианских
воззрений, которые даже развивал публично в своем курсе < антропологии
и, вероятно, высказывал на своих университетских лекциях. Перелсм
наступил позднее, когда под влиянием опытных исследований, которые
приучили Бэра к величайшей точности, он испытал недоверие к прежде-
временным обобщениям. Бэр сам упоминает об этом воспитательном зна-
чении своих эмбриологических работ.
59 Лекции Бэра по антропологии появились в 1824 г. в Кенигсберге
в издании Борнтрегера под заглавием „Vorlesungen uber Anthropologic
fiir den Selbstunterricht bearbeited"j (ч. 1, 525 стр. с 11 табл, рисунков).
Комментарии к главе XII
499
60 Окен Лоренц (Oken) (1779—1851) — зоолог, известный натур-
философ» профессор университета в Иене, очень крупная и своеобразная
фигура в естественно-научной жизни Европы первой половины XIX в. Не-
смотря на свои натурфилософские увлечения, Окен сделал ряд выда-
ющихся открытий в области зоологии и ввел в научный обиход ряд плодо-
творных идей. Он был горячим сторонником трансформизма и считал
процесс развития мировым законом. В натурфилософии Окен развивал
и дополнял идеи Шеллинга, прилагая их к естественным наукам. Геккель
высоко ставил Окена как предшественника Дарвина. Не разделяя фило-
софских фантазий Окена, Бэр относился к нему как к биологу-мыслителю
с большим уважением. В 1313 г. Окен основал замечательную для своего
времени газету „Изида* (Isis), которую издавал почти четверть века.
В этой газете, наряду с естественно-научными статьями, печатались статьи
философского и общественного характера. Этот живой и остроумный орган
был очень популярен в прогрессивных научных кругах и не раз подвер-
гался гонениям и запрещениям со стороны цензуры за свободомыслие
и даже стоил Окену его профессорской кафедры, с которой он был уда-
лен. Философские взгляды Окена изложены в его книге „Lehrbuch der
Natarphilosophie* (Иена, 1309—1811). Его зоологическая система дана
в обширном сочинении в 13 томах „Allgemeine Naturg-eschichte fiir allo
Stande* (Штутгардт, 1838—1845).
61 Окен говорит о работе русского акад. Каспара-Фридриха Вольфа, посвя-
щенной развитию цыпленка в яйце, напечатанной в „Novi Commentarii Acad.
Sc. Petropolitanae" (т. XII, стр. 403—507; т. XIII. стр. 478—500) под названием
„De formatione intestinorum" etc. В1812 г. Иоганн-Фридрих Меккель младший
перевел эту работу на немецкий язык и как бы вновь открыл ее для науки.
Когда Окен печатал свою работу на аналогичную тему в 1806 г., он не имел
никакого представления об этой работе и ознакомился с ней лишь позднее.
62 Груйтгуйзен Франц (Gruithhnisen) (1774—1852) — врач и натуралист,
был профессором астрономии в Мюнхене. Человек очень многосторонний,
занимался также химией, физикой, зоологией и антропологией. Придержи-
вался натурфилософского образа мыслей и в своих сочинениях отличался
порядочным фантазерством. Был постоянным сотрудником журнала Окена
„Изида0.
63 Бэр намекает здесь на противодействие, которое оказал Вольфу
известный авторитет в области физиологии второй половины XVIII в. —
Альбрехт Галлер.
64 Работа, посвященная классификации животных, которую Бэр начал,
печатать, но потом оставил незаконченной и не выпустил в свет, частью
уцелела в рукописном виде и хранится в фонде Бэра в Архиве Академии
Наук СССР. Имеются первые три главы в двух черновых вариантах.
Отпечатанные три или четыре листа, о которых говорит Бэр в своей авто-
биографии, повидимому окончательна утрачены. Бэр начал печатать эту
32*
500
Комментарии к главе XII
работу в 1819 г., на второй год своего пребывания в Кенигсберге» так как
он не нашел для нее издателя. Но оказалось, что материальные затраты,
связанные с изданием этого сочинения, не по силам начинающему уче-
ному, и Бэр прекратил печатание. Таково, по крайней мере, его собствен-
ное объяснение Однако, ознакомившись с уцелевшей частью рукописи
этого сочинения, я пришел к выводу, что здесь могла играть роль и дру-
гая причина. Дело в том что, разбирая преимущества естественной си-
стемы животных над искусственной, Бэр высказывает смелые для своего
времени мысли о том, что естественная классификация выражает истинное
родство животных. Критикуя неудачную систему классификации, предло-
женную немецким зоологом проф. Гольдфуссом, и остроумно высмеивая его
за оригинальную яйцеобразную схему родства животных, Бэр, однако, при-
соединяется к мысли Гольдфусса о существовании кровной связи между
низшими и высшими формами и исправляет схему Гольдфусса по-своему,
так что получается генетическая линия от инфузории до человека. Весьма
возможно, что осторожный Бэр призадумался над уместностью такого рода
высказываний в печати, особенно со стороны молодого начинающего доцента,
каким он был в это время.
65 Насед (Hahentritt) — этим термином Бэр всюду обозначает зароды-
шевый диск или бластодерму в птичьем яйце. В своих других работах он
в аналогичном смысле применяет выражение Keim (зародыш).
66 Эти соображения Бэра направлены против взгляда его предше-
ственника, Каспара-Фридриха Вольфа, который считал зародышевое веще-
ство бесструктурным, а развивающиеся органы — новообразованиями,
которые возникают путем уплотнения или оседания из жидкостей или
соков организма. Бэр принимал, что всякое развитие есть преобразование
прежде бывших зачатков. Таким образом, Бэр не является сторонником
эпигенеза в смысле Вольфа. Но, с другой стороны, Бэр относился отрица-
тельно и к учению преформистов, которые хотели видеть в процессе раз-
вития лишь развертывание уже готовых частей организма, невидимых по
их мелкости. Таким образом, Бэр занимает как бы среднюю позицию
между преформистами и эпигенетиками. Ниже Бэр разъясняет свой взгляд
на это более подробно,
67 Главные достижения Бэра, полученные им на материале этой
работы, — открытие спинной струны, которую он назвал ,,Ruckensaite“ или
„Wirbesaite", образование зародышевых листков и дальнейшее их участие
в закладке основных органов и, наконец, установление закона, что в пре-
делах каждого зоологического типа развитие эмбриона идет определенным
образом или, как Бэр выражается, „подчиняется типу организации" („die
Ausbildung von dem Typus der Organisation beherrscht wird"). Эти поло-
жения и легли в основу дальнейшего развития эмбриологии как науки,
отцом которой справедливо считается Бэр, хотя и до него такие ученые,
к хк Мальпиги, Гарвей, Вольф и Пандер, дали уже значительный факти-
Комментарии к главе XII
501
ческий материал. Но осмыслить этот материал и подвести под общие
положения сумел только Бэр.
68 Самодельные инкубаторы, которыми пользовался Бэр, были очень
примитивны и не имели достаточно точной саморегуляции темпе-
ратуры, почему требовали постоянного присмотра. В результате Бэр
предпочел работать с живыми наседками, считая это менее хлопотливым.
Рукописный дневник наблюдений Бэра над развитием цыпленка в яйце
сохранился в Архиве Академии Наук СССР.
69 Обширная сводка Бурдаха по физиологии в шести томах, составленная
им при участии ряда авторов, в том числе и Бэра, носит название „Die
Physiologic als ErfahrungswissenschafV* (Лейпциг, т. I—VI, 1826—1840).
История создания этого обширного курса, который отчасти и послужил
причиной ссоры между Бурдахом и Бэром, такова. В 1820 г. понадобилось
выпустить второе издание курса физиологии, напечатанного Бурдахом
в 1810 г. Считая, что эта книга во многих отношениях устарела, Бурдах
решил основательно ее переработать. Будучи человеком предприимчивым,
хорошим организатором, Бурдах привлек к написанию этой работы на
принципе коллективного сотрудничества своего коллегу по преподаванию
в Кенигсберге Бэра и зоолога Генриха Ратке, жившего в ту пору в Дан-
циге. Первый и второй томы этого сочинения, вызвавшие размолвку Бур-
даха с Бэром, появились в 1826 и в 1828 гг. и посвящены вопросам раз-
множения и развития органического мира. При обработке последующих
томов Бурдах привлек к работе ряд крупных ученых: Рудольфа Вагнера,
Эрнста Мейера, Иоганеса Мюллера, Иоганна Диффенбаха и др. Все издание
было закончено в 1840 г., следовательно Бурдах работал над ним около
15 лет. Несмотря на то, что сочинение это в настоящее время совершенно
устарело, оно имеет немаловажное значение для истории науки, так как
дает систематическую сводку взглядов и мнений по различным вопро-
сам биологии, в особенности 'за вторую половину XVIII и первую четверть
XIX вв.
70 Бурдах был сторонником самопроизвольного зарождения живых
существ. Это убеждение в то время разделяло большинство натуралистов,
в том числе и Бэр. Лишь опыты Пастера в 60-х годах поколебали, а затем
и разрушили это убеждение, но и то далеко не сразу. В своей „Физиологии“
Бурдах привел якобы экспериментальные доказательства такого зарождения
и, перечисляя свидетелей опытов, в том числе назвал и Бэра, чем последний
остался недоволен.
71 Бурдах в 1843 г. выпустил свою автобиографию под названием
„Blicke ins Leben“, где, между прочим, обвиняет Бэра в излишней обид-
чивости по отношению к редакторской правке, которой Бурдах подверг
материал Бэра, доставленный последним для издаваемой Бурдахом большой
сводной работы под названием „Die Physiologic als Erfahrungswissenschaft*
(тг. 1—VI, Лейпциг, 1826—1840).
502
Комментарии к главе !&//
72 Небольшая статья с рисунком под заглавием „Schade 1- and Kopf-
mangel an Embryonen von Schweinen* etc. (Nova Acta Academiae Leopol-
dino-Carolinae, т. XIV, стр. 827—837).
73 Статья под заглавием „Ueber einen Doppel-Embryo des Huhns aus
dem dritten Tage der Bebriitung" (Deutsches Archiv Far die Physiologie,
1827, стр. 578—586).
74 О Галлере и его работах см. примечание 3 на стр. 490.
75 Крукшенк Вильям (Cruikshank) (1746—1800) — английский анатом
и физиолог, занимался также физикой и химией.
76 Прево Жан-Луи (Prevost) (1790—1850) — швейцарский врач и нату-
ралист. Жил в Женеве, занимался врачебной практикой и вместе с Дюма
опубликовал ряд сочинений по различным физиологическим вопросам,
между прочим и по эмбриологии.
77 Следует заметить, что автор в этом месте, как и в других местах,
под словом „яйцо“ (das Ei) разумеет не только яйцо в собственном смысле,
но и образовавшийся из яйца плод со всеми его оболочками.
78 Шарль Бонне (Bonnet) (1720—1793) — швейцарский натуралист,
известный своей идеей о „лестнице существ*’. Он был сторонником пре-
формации и изложил свои взгляды на этот вопрос в двухтомном сочи-
нении „Considerations sur les corps organises" (Амстердам, 1762). Русский
академик Каспар-Фридрих Вольф, сторонник эпигенеза, горячо, но без-
успешно оспаривал взгляды Бонне, которые в XVIII в. разделялись боль-
шинством естествоиспытателей.
79 Вольф оспаривал взгляды Бонне в своем сочинении „Theorie von
der Generation", но не убедил последнего, который с пренебрежением
игнорировал работу Вольфа.
80 Заметим, как и выше, что Бэр одним и тем же словом „яйцо"
(das Ei) обозначает и собственно-яйцо, т. е. яйцевою клетку, и развив-
шийся из яйца после оплодотворения плод.
81 Так характеризовал свое зрение Бэр в ту пору, когда он писал свою
автобиографию, т. е. когда ему было 72 года. Позднее он стал видеть значи-
тельно хуже и не мог уже сам ни читать, ни писать. Он диктовал пере-
писку своему секретарю Граве и слушал его чтение вслух. В последние годы
зрение Бэра ослабело настолько, что он уже не мог, например, раз-
личать своих любимых цветов в саду и ощупывал их руками, встав на
колени.
82 Бэр намекает здесь на французского короля Людовика-Филиппа,
который во время революции 1843 г. после продолжительных колебаний
решился, наконец, подписать отречение от престола в пользу своего внука.
Однако старик (ему было 76 лет) сделал этог шаг слишком поздно
(trop tard), так как во Франции была уже провозглашена республика.
Бывшему королю пришлось бежать в Англию, где он через два года и
умер.
Комментарии к главе XII
503
83 Статья, где Бэр изложил свое открытие на немецком языке, называется
„Сотте nt ar zu Schrift «De ovi mammalium et hominis genesi»". Напечатана
в журнале „Zeitschrift fur organische Physik" (ч. II, 1328, стр. 125—193).
84 Ретциус Андерс-Адольф (1795—1860) — шведский врач и натуралист,
был профессором анатомии в Каролинском институте, занимался также
ботаникой и агиографией.
85 Грааф (Regnier de Graaf) (1641—1673) — знаменитый голландский
анатом, открывший в яичнике пузырьки, названные его именем. Он оши-
бочно считал эти пузырьки за яйца млекопитающих. Бэр в 1327 г. показал,
что истинные яйца образуются внутри граафовых пузырьков и оттуда
попадают по яйцеводам в матку путем разрыва граафовых пузырьков.
Лопнувшие граафовы пузырьки оставляют след на поверхности яичника,
образуя так называемые „желтые тела". Собрание сочинений Граафа
„Opera omnia", которое Бэр послал Плагге, вышло в 1677 г.
86 Бэр употребляет выражение „преформированное яйцо" („ovulum
praeformaturo") в том смысле, что яйцо имеется в яичнике в сформиро-
ванном виде и оттуда попадает в матку при разрыве граафова пузырька,
а не образуется в матке, как это утверждал Галлер, а за ним и ряд других
натуралистов, вплоть до ветеринара Гаусмана, о котором упомянул Бэр.
87 Кос г (Р. Coste) — французский эмбриолог, автор „Сравнительной
эмбриологии" („Embryogenie eomparee"), напечатанной в Париже в 1837 г.
88 Работа Гаусмана, о которой с таким неудовольствием говорит Бэр,
называется: Hausmann Ulr.-Fried. Ueber die Zeugung und Entstehung
des wahren weiblichen Eies etc. (с десятью гравюрами, Ганновер, 1840).
В книге действительно есть указание, что она премирована Королевским
научным обществом в Геттингене.
89 Бэр открыл яйцо млекопитающих задолго до появления клеточной
теории, которая утвердилась, как известно, лишь в 40-х годах XIX в.,
после трудов Шванна и Шлейхена. Хотя Бэр и принял впоследствии кле-
точную теорию, но он не мог отрешиться от некоторых своих старых
представлений. Этим объясняется его неудачное изложение своего открытия
на языке клеточной теории (auf Zellentheorie-Sprache — как он выра-
жается), причем Бэр мыслит яйцо как „клетку в клетке". Из дальнейшего
видно, что Бэр, невидимому, принимает ядро яйцевой клетки за отдельную
„внутреннюю" клетку.
99 Рейхерт Карл-Богуслав — врач и натуралист, который окончил Бер-
линский университет в 1826 г. и занимался преимущественно эмбриоло-
гией. Его работы относятся к 30-м и 40-м годам XIX в. Писал о жаберных
лугах, о развитии головы у позвоночных и пр.
91 Бишоф (Bischoff) Теодор-Людвиг — немецкий анатом и физиолог,
крупный ученый, занимавшийся преимущественно эмбриологией. Он опу-
бликовал много ценных работ по истории развития млекопитающих: чело-
века, кролика, собаки, морской свинки и др. Эти работы относятся к 40-м
504
Комментарии к главе XII
годам XIX в. Они не были прочитаны Бэром своевременно по личным
причинам, о которых Бэр сообщил позднее в письме к Бишофу от 30 де-
кабря 1845 г. (см. примечание 8 на стр. 526—528).
92 Ремак Роберт (Remak) (1315—1865) — врач и натуралист, профессор
Берлинского университета, успешно работал в области гистологии и эмбрио-
логии. В науке его именем названы нервные волокна, лишенные миэли-
новой оболочки. Ремак установил, что новые клетки возникают исклю-
чительно путем деления старых.
93 Очень интересная с исторической точки зрения ошибка великого
натуралиста, который хотя и наблюдал дробление оплодотворенного яйца,
но не понял этого процесса и счел его за нечто анормальное.
84 Бэр говорит здесь о своей собственной статье, напечатанной им
в 1834 г. в издании „Archiv fur Anatomie, Physiologic und wissenschaftliche
Medicin" (стр. 481—509) под заглавием „Die Metamorphose des Eies der
Batrachier vor der Erscheinung der Embryo". Бэр действительно наблюдал
дробление оплодотворенного яйца лягушки и описал его, но не понял
сущности этого процесса. Ошибки великих умов также весьма поучительны
и показывают, какими сложными и трудными путями добывались научные
истины, которые в наших учебниках кажутся чем-то весьма элементарным»
85 Жаберные щели у зародышей млекопитающих открыл Генрих Ратке и
описал свое открытие. Заслуга Бэра заключается в том, что он дополнил и
уточнил открытие Ратке, указав, что у зародышей млекопитающих обра-
зуются чеиыре жаберных щели и пять жаберных дуг (см. статью: Ueber Kie-
menspalten der Saugethier-Embryonen. Archiv fur die Physiologic, 1828,
стр. 143—148).
96 Пропущено место, где Бэр полемизирует с Кару сом по поводу тер-
минологии, не имеющее значения для не-специалиста читателя.
87 Очень характерный для Бэра способ изложения результатов своих
исследований. Бэр никогда не был только фактистом, излагавшим факты
как нечто самоценное, — очень обычная манера старых естествоиспыта-
телей. Сообщая факты, Бэр тут же оценивал их значимость с точки зрения
теории, иногда выделяя такого рода суждения в особые абзацы, которые
он называл „схолиями" и „корроляриями".
88 Об этом сочинении см. подробнее примечание 24 к главе XIV.
88 Opusculum in opere — маленький труд в большом, т. е. отдельная
самостоятельная работа, включенная в состав большого сочинения.
100 Бэр очень подробно, но все же довольно односторонне освещает
свое неудачное сотрудничество с Бурдахом. Дело сводится к тому, что
в конце 1821 г. Бэр получил от Бурдаха приглашение принять участие
в большом сводном труде по физиологии, который Бурдах намеревался
выпустить. Бэр в течение некоторого времени колебался, но в конце концов,
ответил согласием. Он обещал дать довольно подробное описание развития
цыпленка и лягушки для второго тома „Физиологии", а для первого —
Комментарии к главе XII
505
внести свои замечания и дополнения в готовую уже часть. Бэр выполнил
обещанное, но когда получил в 1826 г. первый том в отпечатанном виде,
то весьма огорчился тем, что Бурдах по своему разумению отредакти-
ровал его вставки, причем часть материала совершенно выпустил. Кор-
ректуру же первого тома Бэр своевременно не получил, Несмотря на.
этот эпизод, Бэр приготовил статьи и для второго тома о развитии ля-
гушки и цыпленка. Рукопись была сдана Бурдаху в начале 1827 г. Но
вскоре между редактором и автором опять возникли трения. Бурдах тре-
бовал некоторых перестановок в материале в связи с общим планом
издания, Бэр не соглашался на них. Кроме того, Бэр узнал, что Бурдах^
не уведомив автора, переслал его рисунки и часть рукописи к зоологу
Ратке в Данциг для сверки с рисунками последнего. Все это раздражало
Бэра, и, как человек горячий и обидчивый, он без ведома Бурдаха и не
дожидаясь выхода в свет его издания, которое в это время печаталось,
передал свою рукопись другому издателю, который и выпустил ее отдель-
ной книгой с дополнениями автора в августе того же года. Почти одно-
временно появился в печати и второй том „Физиологии" Бурдаха.
Таким образом эмбриологические статьи Бэра вышли сразу в двух из-
даниях.
101 Бэр приводит эту цитату по-латыни, на языке, на котором напи-
сана указанная им работа.
102 »Я установил вместе с Бурдахом".
103 Повидимому, Бэр допускает здесь ошибку. Парижский анатом
Бреше перевел его „Историю развития животных" на французский язык
только в 1836 г. (Histoire du developpement des animaux, Paris, 1836).
Медаль же от Парижской академии Бэр получил в основном за свою
работу о яйце млекопитающих и человека, которую на французский язык
перевел тот же Бреше в 1829 г. (Lettre sur la formation de 1’oeuf dans
Tespece humaine et dans les mammiferes. Paris, 1829). На немецкий же
язык эта работа Бэра была переведена 100 лет спустя (Ueber die Bildung-
des Eies der Saugethiere und des Menschen. Herausgegeben von dr. med.
Otton, Leipzig, 1927). На русский язык обе эти работы Бэра не были пере-
ведены, за исключением фрагментов из „Истории развития", переведенных
проф. Ю. А. Филнпченко (Пгр., 1923).
104 Не слишком поздно, а слишком рано.
105 „С другой стороны достойно сожаления, что произведение, заклю-
чающее в себе наиболее глубокую и здравую из всех философий зоо-
логии, да и биологии вообще, какие только предлагались миру, осуждено
оставаться неизвестным в этой стране"»
Юв Бэр хочет сказать, что немецкие ученые долины покраснеть от
стыда за то, что английский зоолог, спустя четверть века, должен был
им указать, что замечательная работа Бэра, вышедшая в Германии на
немецком языке, была ими недооценена.
506
Комментарии к главе XIII
К главе ХШ
1 Менетриэ Эдуард (1802—1861) — энтомолог, хранитель зоологического
отдела музея Академии Наук. В 1829 г., когда Бэр был в Петербурге,
Менетриэ уехал в экспедицию на Кавказ.
2 Первой статьей Бэра, которую он напечатал в академических изда-
ниях, была статья о мамонте под заглавием „Note sur un Mammouth fossile
semblab'e a FElephant actue d’Afrique" (Memoires de I’Academie de Sc. de
St.-Petersbourg, t. I, 1831).
3 „Паллас. Zoographia Rosso-Asiatica, 3 части в 4 долю листа, — труд,
который не поступил еще в публичную продажу, потому что медные доски
утеряны. Однако Петербургская Академия распорядилась преподнести
текст некоторым натуралистам".
4 Последние 15 лет пребывание в России Паллас жил в Крыму, где
работал над своей „Зоогеографией". В 1810 г. он переехал в Берлин, так
как этого требовали интересы его затянувшейся работы. Но через год,
12 сентября 1811 г., Паллас умер в Берлине, на 70-м году ъизни, среди
забот об издании своей „Зоогеографии".
° Этот доклад был выпущен от имени Академии Наук в виде отдель-
ной брошюры в 36 страниц in 4° и отпечатан в Кенигсберге в 1331 г. на
немецком языке под заглавием „Berichte iiber Zoographia Rosso-Asiatica
von P. S. Pallas".
6 Тилезиус фон-Тиленау (1769—1857) — русский академик, по специаль-
ности ботаник, принимал участие в кругосветном плавании Крузенштерна.
Позднее уехал в Германию, где был профессором университета в Лейпциге.
Ввиду его постоянного пребывания за границей, /Академия поручила ему
разыскать гравера Гейслера.
7 Проф. Швегрихен Христиан-Фридрих (Schwagrichen) (1775—1853)
приобрел часть коллекций Палласа, утраченных для России, был врачом
и натуралистом-ботаником и занимался, главным образом, мхами. Есть у него
и энтомологические работы. Жил в Лейпциге, где заведывал ботаническим
садом.
8 Этот любопытный рассказ Бэра о его неудачах в деле собирания
зооматериала, нужного для его научных исследований, свидетельствует
лишь о его житейской непрактичности. Разумеется» в окрестностях Петер-
бурга нашлось бы сколько угодно ребят, которые добывали бы для ученого
нужных ему лягушек, ящериц и т. п.
9 Это упоминание о Павловске очень любопытно. Очевидно, еще
в 30-х годах обнажения силурийской и кембрийской пород по речке Поповке
вблизи Павловска были достаточно известны; туда, очевидно, ездили с науч-
ными целями и приучили крестьянских детей предлагать приезжим окаме-
нелости из этих обнажений.
Комментарии к главе XIV
507
К главе XIV
1 Брандт Федор Федорович (1802—1879) — зоолог, русский академик,
был избран в Академию в 1831 г* В Петербургской Академии Брандт про-
служил 48 лет и оставил очень много работ по зоологии и зоогеографии,
преимущественно систематического характера. Главная заслуга Брандта —
воссоздание Зоологического музея Академии Наук, который он довел до
степени одного из богатейших в Европе.
2 Земмеринг Самуил-Томас (Sommering) (1755—1830) — анатом и физио-
лог, профессор ряда германских университетов, автор многочисленных работ
по различным отделам анатомии. Он издал таблицы с изображением эмбри-
онов животных.
3 Одним из симптомов холеры являются судороги в икрах ног, которые
очень болезненны. Другой симптом — сгущение крови, которое происходит
вследствие большой потери влаги в организме от беспрерывного поноса
и рвоты, причем больные иногда теряют в сутки до 5 л воды и более.
Конечно, все эти явления развиваются лишь при тяжелом заболевании—•
при так называемой алгидной форме. Мнительный художник вообразил
у себя эти симптомы в результате простого самовнушения.
4 Эта статейка появилась в местной газете „Холерные ведомости"
(Cholera Zeitung), которая издавалась в 1831 г. в Кенигсберге во время
холерной эпидемии Обществом врачей.. Заметка Бэра была озаглавлена
„Ermunterung fiir Eesorgene" (в № 40). Позднее Бэр поместил вторую
такую же заметку в № 46 того же издания.
5 Холерная эпидемия, свидетелем которой был Бэр, была одной из
первых в Европе. Зараза была занесена из Индии через Персию и в 1330 г.
появилась в Астрахани, откуда в 1831 г. распространилась на север и
в июне 1831 г. впервые появилась в Петербурге, где унесла 7000 жертв.
Из России через Польшу холера в том же году проникла в Кенигсберг,
где ее и наблюдал Бэр, а из Пруссии была занесена в Германию и, несмо-
тря на все карантинные мероприятия, появилась в Берлине и в Вене. Эго
была так называемая „большая европейская пандемия холеры", которая
продолжалась местами несколько лет.
6 Бэр напечатал две статьи о холере в Кенигсберге. Обе статьи напе-
чатаны в редком издании „Verhandlungen d*r physik-medicinischen Gesell-
schaft in Konigsberg ueber die Cholera" (ч. I, 1832). Он отстаивает в них
ложную точку зрения о незаразительности холеры путем переноса заразы,
от чего он впоследствии сам отказался.
7 Заразное начало холеры во времена Бэра было совершенно не
известно. Даже 30 лет спустя, в 1864 г., когда Бэр писал свои мемуары»
о возбудителе холеры еще ничего не знали. Мнения врачей по этому во-
просу резко расходились. Одни из них, так называемые „контагионисты4
(от лат. contagio — еоприкэеновение), полагали, чго зараза передается от
503
Комментарии к главе XIV
человека к человеку, а также через различные предметы. Другие — „анти-
контагионисты" или „локалисты" — утверждали, что холера всецело зависит
от определенных физических условий местности и вызывается особыми
„миазмами" — род испарений, носящихся в воздухе. Такого рода разно-
гласия вызывались трудностью установить источник заражения, особенно
в тех случаях, когда эпидемия сразу перескакивает через значительные
пространства и не удерживается путем санитарных кордонов. В то время
не подозревали, что главными способами передачи инфекции являются
пищевые продукты, которые служат питательной средой для холерных
вибрионов, и в особенности водные пути, так как возбудители холеры не
только сохраняются, но и размножаются в воде, образуя на ее поверхности
бактериальные пленки. Передача же холеры на расстояние через воздух
не наблюдается, почему заражение через дыхательные органы отнюдь не
имеет места. Лишь благодаря развитию бактериологии Роберту Коху уда-
лось в 1883 г. доказать, что заболевание холерой вызывается проникно-
вением в кишечник особой бактерии, которая получила название „холерного
вибриона" или „холерной запятой". Современному читателю может пока-
заться странным, что такой ум, как Бэр, упорно отрицал заразительность
холеры. Однако это вполне соответствует особенностям Бэра как ученого.
Дело в том, что Бэр принадлежал к тому типу ученых, которые привыкли
доверять только фактам, непосредственно доказанным, и очень скептически
относятся ко всяким взглядам и теориям, не подкрепленным такими реаль-
ными доказательствами. Пытаясь выяснить вопрос о заразительности
холеры, Бэр как осторожный натуралист предпринял исследование, какое
было в его силах, а именно: добросовестно знакомился со случаями пер-
вых заболеваний холерой в городе. При этом он вполне точно выяснил,
что заболевали жители, которые никогда не выезжали из города и не имели
никакого контакта с приезжими из зараженных местностей. Отсюда Бэр
сделал логический вывод, что холера возникает независимо от непосред-
ственного общения больных со здоровыми, и затем держался этого вывода
как основанного не на предположениях, а на наблюдениях. Этот вывод
был бы правильным, если бы не существовало других путей передачи
инфекции, например через питьевую воду, что было в то время неизвест-
ным. О воробье, севшем на зараженный предмет, Бэр упомянул, конечно,
ради шутки.
8 Протесты Бэра против карантинной системы действительно имели
свое основание, хотя Бэр исходил из неправильных соображений о незара-
эительности холеры. Дело в том, что санитарные кордоны, препятствуя
движению людей, пропускали, однако, товары, в том числе и пищевые про-
дукты, так как города не могли долго обходиться без них. Кроме
того, этими мерами нельзя было приостановить распространение заразы
через реки, которые являются одним из главных путей переноса инфек-
ции.
Комментарии к ?лаве XIИ
509
9 Общество называлось „Physikalisch-okonomische Gesellschaft zu
Konigsberg*. Оно выпустило под редакцией Бэра сборник докладов, про-
читанных в этом обществе, под названием „Vbrtrage aus dem Ge biete der
Naturwissenschaften und Okonomie* (Konigsberg bei Unzer, 1834^ 8°), где
среди прочих статей имеется замечательный доклад самого Бэра
„Das allgemeine Gesetz der Entwickelung in der Natur*, где Бэр
высказывается в пользу существования эволюции органического мира.
Доклад этот был впоследствии перепечатан с небольшими измене-
ниями в сборнике речей Бэра (Reden, I, № 16) и переведен на рус-
ский язык проф. Ю. А. Филиппченко (Избранные сочинения Бэра,
Л., 1924).
10 Бессель, который вначале отрицательно относился к идее популяри-
зации знаний, под конец, по примеру Бэра, стал принимать самое деятель-
ное участие в работе Физико-экономического общества. Уже после отъезда
Бэра из Кенигсберга он прочитал в обществе ряд докладов, которые были
позднее напечатаны в виде сборника статей „Популярные лекции о раз-
личных научных предметах" (Гамбург, 1843).
11 Статья „Beobachtungen uber die Hautung des Embryos und Anwen-
dung derselben" etc., напечатанная в „Notizen aus dem Gebiete der Natur-
und Heilkunde* (изд. L. F. Fropiep, ч. XXXI, № 10).
12 Боянус Людвиг-Генрих (1776—1827) — профессор Виленского универ-
ситета. Бэр дважды упоминает об этом забытом русском ученом, который
был очень интересным человеком и широко мыслящим натуралистом,.
В 1806 г. Боянус занял кафедру ветеринарных наук в Виленском универси-
тете, а позднее стал читать там сравнительную анатомию. В 1822 г.
Боянус был ректором Виленского университета. Он умер в 1827 г.
в Дармштате, куда выехал для лечения. Боянус известен не только
своими сочинениями в области ветеринарии, но также и трудами по
зоологии, в особенности своим знаменитым исследованием анатомии
черепахи „Anatome Testudinis europeae* (Vilnae, 1819—1821), которое
было напечатано in folio с 39 гравированными (таблицами. Специ-
ально ради изготовления рисунков для этой работы Боянус выписал из
Германии гравера Леммана, которого и поселил у себя на полном своем
содержании и которого после смерти Боянуса унаследовал Бэр. Так как
в Вильно не было подходящей типографии для печатания гравюр, то Боянус
установил печатный стан у себя на дому и работал на нем вместе с Лем-
маном. На издание этого сочинения Боянус истратил все свое состояние
(около 5000 талеров), причем деньги эти никогда не были ему возмещены.
Кювье сказал об этой книге: „Это нечто поразительное, ни одно животное
не изучено так, как эта черепаха". Работа Боянуса служит примером
горячей и бескорыстной любви к знанию. Боянус был также блестящим
преподавателем и отличался особым талантом демонстрирования наглядных
пособий, делая для лекций массу собственных рисунков в красках и демон-
510
Комментарии к главе Х/И
стрируя по ходу лекций вскрытия животных, которые он производил
с неподражаемым искусством. Занимаясь скрупулезными зоотомическими
изысканиями, Боянус был в то же время человеком широкого кругозора,
с очень передовыми для своего времени теоретическими взглядами. Он
был сторонником трансмутации задолго до появления теории Дарвина.
Именем Боянуса назван в науке железистый орган моллюсков (боянусов
орган), изученный им на беззубке (1819).
13 Эта книга вышла в Лейпциге под заглавием „Untersuchungen uber
die Entwickelung der Fische nebst einem Anhange liber die Schwimmblase"
(4°, 52 стр.).
И Келликер Альберт (Kolliker) (1817 — 1905) —германский ученый,
анатом и зоолог, профессор Вюрцбургского университета, известный
своими исследованиями в области микроскопической анатомии и эмбрио-
логии. Бэр упоминает о его труде, посвященном истории развития голо-
воногих моллюсков (1844). После появления теории Дарвина Келликер
выступил с ее критикой (1864) и предложил свою собственную теорию
„гетерогенного размножения", под которым он подразумевал скачкообразные
изменения под влиянием внутреннего принципа развития, причем такие
изменения могут происходить в зародышевом состоянии. Бэр очень сочув-
ственно относился к этой теории Келликера.
15 Рускони (Mauro Ruscconi) (1776—1849) — итальянский зоолог первой
половины XIX в., который занимался эмбриологическими исследованиями
и подробно изучал сегментацию яйца у рыб и амфибий. Работа Рускони
о развитии лягушки вышла в 1826 г. в Милане. Возражал на взгляды Бэра.
Бэр неправильно пишет его фамилию „Рускоми".
16 Шванн Теодор (Schwann) (1810—1882) — выдающийся физиолог
и гистолог, ученик Иоганнеса Мюллера, позднее профессор университета
в Льеже (Бельгия). Всемирно знаменит своей работой о клеточной структуре
животных и растений (1839), где он обосновал сходство между животными
и растительными тканями и показал, что все ткани и органы животных
тоже клеточные образования и происходят от клеток. Шванн вместе
со Шлепденом является одним из основоположников новой науки — цисто-
логии.
17 Валентин Габриэль-Густав (Valentin) (1810—1883) — крупный физио-
лог, профессор Бернского университета, автор известного учебника по
физиологии человека (есть русский перевод, 1849). Работал преимуще-
ственно в области физиологии нервной системы. Кроме того опубликовал
ряд работ по микроскопической анатомии. Столкновение его с Бэром по
вопросу о клеточной теории относится к концу 40-х годов, когда Бэр был
профессором Медико-хирургической академии. В каком журнале задел его
Валентин, точно выяснить не удалось, вернее всего, в периодическом
издании, которое Валентин издавал в Берне с 1836 г. под названием
„Repetitorium fiir Anatomic und Physio logic*.
Комментарии к главе XIV
511
18 Бэр употребляет немецкое слово Kloschen, чго собственно, значит
клецка, фрикаделька.
19 Шлейден Маттиас-Якоб (Schleiden) (1804—1881) — ботаник, один из
основателей учения о клетке. Вначале был юристом, позднее перешел
на естественные науки и медицину. Был более 20 лет профессором бота-
ники Йенского университета. Очень недолго (всего один год) жил в России
в качестве профессора Дерптского университета. Был сторонником широ-
ких обобщений в науке, основанных на точных фактах. Шлейден оди-
наково осуждал как односторонний эмпиризм, так и натурфилософские
увлечения. С любовью писал также популярные сочинения для широкой
публики, которые имели большой успех. Из них многие переведены па
русский язык.
20 Бэр изложил в этом примечании очень интересный для истории
науки вопрос — свое отношение к клеточной теории. Дело в том, что эта
теория появилась на научной сцене тогда, когда Бэр фактически уже
прекратил свои занятия по эмбриологии и не занимался более микроско-
пированием. Престарелый ученый довольно сдержанно отнесся к этой теории»
быстро завоевавшей ученый мир. Он совершенно справедливо упрекает ее
творцов в неправильном применении слова „клетка" и придерживается своей
собственной терминологии, называя клетки „гистиологическими элементами"»
При этом Бэр даже с некоторой обидой указывает, что клеточные элемен-
ты были ему давным-давно известны. Однако современному читателю
нетрудно заметить, что Бэр недооценивал значение клеточной теории, хотя
нельзя сказать, чтобы он был ее противником, как это утверждал Вален-
тин со слов Фусса. Весь этот эпизод показывает, как трудно было Бэру
в известном возрасте отойти от привычных сложившихся воззрений
и перейти на новые пути. В своих эмбриологических работах Бэр при-
вык иметь дело не с клетками, а с более крупными образованиями:
спинными валиками, образующейся при их смыкании нервной трубкой, спин-
ной струной, различными видоизменениями зародышевых листков и т. д.
При этом он работал с относительно малыми увеличениями, и потому
образование и развитие тканевых элементов оставались для него в значи-
тельной степени вне поля зрения. Хотя он наблюдал и описывал дробление
яйцевой клетки и совершенно правильно понимал этот процесс как глубо-
кое деление на части, а не как поверхностное „образование борозд", но
сущность этого процесса была ем]г, видимо, неясна. Его сравнение дро-
бления клетки с растрескиванием подсыхающего куриного белка показывает,
что он был склонен понимать этот процесс в значительной степени меха-
нически. Характерно, что Бэр и в дальнейшем отказывался от употребления
термина „клетка", например на своих лекциях студентам в Медико-хирур-
гической академии, заменяя этот термин выражением „гистиологические
элементы". Такой терминологии он придерживался и в своем обозрении
успехсв гистологии, отлитографированном им в немногих экземплярах для
512
Комментарии к главе XIV
своих слушателей в 1849 г. на латинском языке „Praelectiones histiologi-
сае". Заметим, что Бэр писал не „гистология", а „гистиология", производя
это слово от греческого тб ittiov — основа, ткань.
21 Шамиссо Адальберт (Chamlsso) (1761—1838) — естествоиспытатель
и поэт, француз по происхождению. В 1815—1818 гг. совершил с научной
целью кругосветное плавание на русском корабле „Рюрик". В зоологии
известен своими наблюдениями над развитием сальп, у которых он открыл
замечательное явление чередования поколений, а именно одиночные
сальпы размножаются путем почкования, образуя колонии, от которых
отделяются молодые сальпы, размножающиеся половым путем и дающие
одиночных сальп.
22 En colere — в гневе. Здесь — шутливая игра слов, которую Бэр
очень любил.
23 Шен Генрих-Теодор (von-Sc’ion) (1773—1856) — государственный дея-
тель в Пруссии, юрист по образованию. С 1824 г. был оберпрезидентом
Восточной Пруссии и жил в Кенигсберге, где с ним и встречался Бэр.
23а См. замечания на стр. 22—23.
24 Рикорд Петр Иванович (1776—1855) — известный, русский адмирал,
кругосветный путешественник, участник войны за освобождение Греции.
В 1834 г. командовал флотилией, предназначенной для обороны Кронштадта.
Он и помог Бэру, распорядившись перевезти его библиотеку на военном
корабле.
25 Вторая часть знаменитого труда Бэра „Ueber die Entwicke lungs-
gesehichte der Thiere" вышла в 1837 г. в Кенигсберге (315 стр.), почти через
десять лет после первой части, когда Бэр уже жил в Петербурге. Последняя
часть, относящаяся к этой работе, появилась уже после смерти |Бэра, под
редакцией проф. Л. Штиды: Studien aus der Entwickelungsgeschlchte des
Menschen. Konigsberg, 1888.
Приводим геликом очень характерное примечание издателя Борнтре-
гера ко второму тому работы Бэра „История развития животных": „Печа-
тание этого тома было начато в августе 1829 г., но за недоставлением
всей рукописи задержалось на целые пять лет. Только во второй половине
1834 г. явилась возможность напечатать эту работу, доведя ее до 38 листов.
Однако главы, которой автор, проживающий в настоящее время в Петер-
бурге, намеревался закончить работу, а также предисловия и объяснения
к рисункам мы не могли дождаться и до настоящего времени. Вообще
в течение последних пятнадцати месяцев мы не получили никакого ответа
с его стороны. Поэтому мы вынуждены оставить всякие надежды на то,
чтобы добиться окончания этого труда, и считаем себя обязанными издать
второй том согласно требованию многочисленных заказчиков в том виде,
в каком он имеется у нас в настоящее время".
Некоторые материалы для заключительной части этого основнбго
сочинения Бэра, оставшегося незаконченным хранятся в рукописном виде,
Комментарии к главе XIV
513
в Архиве Академии Наук СССР под названием „Materialien fur die Bear-
beitung des zweiten Theiles zur Entwickelungsgeschichte". Кроме того, Бэр-
живя в Петербурге, читал о развитии животных и человека лекции врачам
и натуралистам, а также студентам Медико-хирургической академии. Записи
этих курсов уцелели и также хранятся в рукописном виде в Бэровском
фонде Архива АН: „Vorlesungen uber Zeugung und Entwickelung der
organischen Korper gehalten fur Aertzen und angehenden Naturforschern
als Einleitung zu einem tieferen Studium der Entwickelungsgeschichte*
(№ 183), а также „Historia evolutionis hominis et re liquor urn animalium"
(№ 191). Об этих материалах Бэра см. в книге акад. Е. Н. Павловского:
„Академик К. М. Бэр и Медико-хирургическая академия". 1948, стр. 75—79.
В фондах Архива Академии Наук СССР сохраняется, кроме того, руко-
писный дневник Бэра, заключенный в кожаный переплет, под названием
„Tagebuch der Unte rsuchungen uber Entwickelungsgeschichte der Sauge-
thiere* (фонд Бэра, № 179).
В списке литературы, приведя заглавие своего сочинения о развитии
животных, Бэр сделал следующее длинное и интересное примечание:
„Первый том этого сочинения состоит из двух половин, из которых
первая представляет перепечатку истории развития цыпленка в яйце, ко-
торая была приготовлена мною для «Физиологии» Бурдаха, а вторая поло-
вина заключает относящиеся сюда общие соображения под именем «схо-
лиев» и «королляриев». Вскоре после опубликования этого сочинения
появилась критика на него со стороны Окена в журнале последнего
«Изида» (1829, стр. 206—212), очень меня позабавившая. Несмотря на
многие дружественные похвалы, Окен очень живо и едко возражал мне
там, где мои взгляды не совпадали с его взглядами, например в вопросе
об образовании кишечника, который, по его взгляду, вырастает из желточ-
ного мешка по направлению к эмбриону. В моих добавлениях я внес по-
правку в принятые тогда воззрения, будто бы вышеразвитые формы в про-
цессе своего развития постепенно проходят через нижестоящие формы.
Я указал, что более ранние стадии соответствуют недоразвитым средним,
из которых постепенно и образуются все особенности, свойственные раз-
личным классам, семействам, родам и видам. Прежний взгляд в особен-
нэсти поддерживали Меккель и Окен. Чтобы представить этот взгляд,
я взял примеры и выражения из Меккеля, не называя, однако, его имени.
Окен принял это на свой счет и всячески защищал этот взгляд, ограни-
чиваясь, впрочем, только утверждениями. Так, например, я заметил, что
многоножки, клещи и пауки первоначально имеют шесть ножек и лишь
позднее делаются многоногими, в то время как многие насекомые в про-
цессе метаморфоза, например бабочки, начинают, наоборот, с того, что
имеют много ножек и под конец делаются шестиногими. На это Окен
задал мне вопрос: разве автору неизвестно, что эти животные (многоножки
и проч.) суть свободно живущие эмбрионы? Но я как раз против этого
33 Автобиография К. Бэра
514
Комментарии к главе XIV
и спорил, считая такой взгляд безусловно неправильным. Других рецензий
на первых порах не было, или я их не помню, кроме отзыва «Литератур-
ной газеты», издававшейся в Галле (октябрьский номер, 1829 г.). Но тем
сочувственнее были позднейшие рецензии. Бреше, как я уже указал, пере-
вел эту книгу на французский язык, насколько помнится, опустив схолии
и короллярии. Гексли в 1853 г. перевел на английский язык пять схолиев
как заключение предыдущего и с большими похвалами по моему адресу
напечатал в «Scientifical memoirs» как «fragments relativ to philosophical
zoology», в то время как во Франции такие взгляды считались излишними
или сомнительными.
„Относительно второго тома мне остается добавить немногое. При
изложении данных о постепенном развитии цыпленка я чувствовал себя
стесненным в том отношении, что этот материал должен был быть уложен
в заранее предписанные рамки и потому носил мозаичный характер. Речь
должна была идти только об эмбрионе, а не об образовании яйца. Мате-
риал нужно было подать в порядке рассказа, а я считал, что нельзя с уве-
ренностью вести рассказ, не сообщая о том, как постепенно выступают
характерные образования. Материал, воспринятый таким образом, будет
носить разрозненный характер и даст повод к сомнениям. Мне казалось,
что вопрос следует изложить более основательно. Таким путем и возникло
у меня добавление. При этом надо было остановиться на самом суще-
ственном, чтобы сделать его понятнее. К тому же мои взгляды на разви-
тие претерпели некоторые изменения. Лишь против желания, с внутренним
протестом, я называл, согласно Пандеру, слой, лежащий между верхним
и нижним слоями зародыша «сосудистым листком». Это наименование
очень подходит к тому слою, который, примыкая к кишке, одевает кишеч-
ник и желточный мешок и является будущей брыжжейкдй. Но ведь из
среднего слоя развивается и вся масса тела, почему этот слой можно
было бы назвать «мышечным слоем» (Fieischschicht). Благодаря этому будет
проведено первое ясно выступающее обособление — разделение на вегета-
тивный слой и животный слой, из которого образуется брюшная полость.
„Далее, хотя я и стремился к известной последовательности при даче
новых наименований, но не всегда был счастлив в этом отношении. Так,
например, мне впоследствии не нравилось выражение «спинная струна»,
chorda dorsalis, потому что я всегда считал это образование за среднюю
ось, и то, что образуется выше, относил к спинной стороне, а то, что
лежит ниже, — к брюшной стороне. Я предпочел бы назвать ее «позво-
ночной струной», chorda vertebralis, так как не могу образовать из слова
«rhachis» подходящего термина. Итак, мне хотелось все это проработать
еще раз. К тому же я лучше освоился с развитием животных других клас-
сов, а в последнее время моего пребывания в Кенигсберге читал курс
развития животных для врачей и не-врачей, среди которых было несколько
доцентов. Поэтому я изложил этот материал в новой переработке. На свои
Комментарии к главе XIV
515
лекциях я начинал с представления о развитии куриного яйца и эмбриона
курицы, потому что здесь можно показать почти все, а затем переходил
к гадам, яйца которых развиваются в воде, и под конец — к млекопитаю-
щим, ход развития которых выясняется из сравнения с развитием цыпленка.
Затем следовали более отклоняющиеся формы амфибий и рыб. Затем я
переходил к тому, что мог сказать о развитии насекомых, червей, мол-
люсков и простейших. В процессе проработки этих лекций, которые я
читал без тетради, я не успел окончить историю развития беспозвоноч-
ных животных, так как наступило время моего отъезда из Кенигсберга
и связанные с ним разнообразные дела оторвали меня от работы. На осно-
вании моих личных наблюдений я мог сообщить лишь немногое. К сожа-
лению, надежда пополнить этот пробел в Петербурге и дать очерк, спе-
циально посвященный ранним стадиям развития яйца человека, не оправ*
далась. Выше (стр. 403) я уже сообщил, что восполнить эти пробелы
в Петербурге оказалось невозможным.
„По поводу моих общих взглядов, изложенных в обеих частях этого
сочинения, мне был сделан упрек, что они слишком механистичны. Со-
знаюсь, что я воспринимаю этот упрек, как похвалу, потому что лучше
стоять на твердой почве, чем витать в облаках. Натуралистическому под-
ходу вообще отвечает правило —говорить только о том, что действительно
видел, и выводить мысли из наблюдений, а не основывать наблюдения
на предвзятых мыслях. Вот это я и взял для себя за правило.
„Совершенно естественно, что уже в первый период моих исследова-
ний я старался узнать о том, что было известно в данной области раньше.
Я с интересом изучал взгляды Аристотеля, Гарвея, Мальпиги, Сваммер-
дама, однако Фабриция из Аквапенденте я не мог одолеть, так как он
не понравился мне своими длинными рассуждениями, и я отложил его,
прочитав лишь пару страниц. Чтобы принудить себя к основательному
изучению истории эмбриологии, я назначил в Медицинском обществе
в Кенигсберге на сентябрь или октябрь 1821 г. мой доклад на эту тему.
Тут уже мне поневоле пришлось ознакомиться с Фабрицием из Аквапен-
денте более основательно. Однако' меня крайне удивила бессодержатель-
ность его сочинения, которое некогда пользовалось большой славой, хотя
в наше время едва ли кто знает, что, собственно, там написано. Автор
употребляет много стараний, чтобы даже вздорные вещи представить как
нечто важное и существенное. При этом он подробно описывает то, чего
в яйце видеть, собственно, нельзя, и очень мало, и к тому же неверно,
пишет о том, что действительно можно наблюдать. У меня еще сохрани-
лась рукопись, посвященная этому докладу, и я приведу оттуда только
следующее место: «В яйце обнаруживается зародыш, который растет. Сле-
довательно, тут должны действовать три способности (actiones) — заро-
ждения, роста и питания. Каждая из этих способностей обслуживается
двумя силами (facilitates). Способность зарождения от facultas immutatrix
33*
516
Комментарии к главе XIV
и facultas formatrix; способность роста и питания — от facultas attatrix
и facultas retentrix, а также от facultas concotrix и facultas expultrix». Таким
образом, Фабриций досконально знает те силы, которые хозяйничают
в яйце, но наблюдения его очень слабы, хотя он отлично может расска-
зать, почему его взгляд на дело является самым правильным. Каждая дея-
тельность, как он справедливо утверждает, нуждается в каком-либо мате-
риале. Для роста и питания служит белок — белый и желтый. Какой же
материал служит для развития эмбриона? Для этой цели, по мнению
Фабриция, служат халазы, а насед — это просто рубчик, который остается
при отделении яйца от стебелька. Таким образом, образования, которые
мы называем «халазами» и которые одинаково хорошо выражены как
в неоплодотворенном яйце, так и в оплодотворенном, и суть собственно
те части, из которых развивается зародыш, но, конечно, после оплодотво-
рения. Та халаза, которая лежит близ тупого конца яйца, и является, по
мнению Фабриция, наиболее активной. Фабриций распространяется о при-
чинах этого. Я избавлю читателя от его рассуждений и отмечу только,
что он связывает это с тем, что тупой конец яйца при насиживании играет
преимущественную роль. По поводу этого утверждения можно сказать, что как
скоро Фабриций переходит к наблюдениям, ему очень не везет. Дело в том,
что эмбрион, который сперва лежит по средине продольной оси яй^а, по исте-
чении первого дня поворачивается несколько к тупому концу яйца, п после
того, как халазы с исчезновением желточной оболочки теряют свою точку
опоры, эмбрион очень определенно умещается близ тупого конца яйца. Фаб-
риций и полагал, что это всегда так бывает, но в действительности это бывает
только с третьего дня. Так как он вскрывал яйца только с тупого конца, то
на второй день он еще не мог увидеть эмбриона. Тогда он решил, что
такового вообще не существует. На третий же день он, действительно,
открывал эмбриона в тупом конце яйца, что возможно только вследствие
значительного поворота желтка. Этот ложный взгляд и послужил основа-
нием для мнения, что халаза тупого конца является местом зарождения
эмбриона, а насед — это, по выражению Фабриция, просто рубчик.
„Изучение Фабриция было для меня прекрасным оздоровляющим
средством для исцеления от философских теорий, не основанных на непо-
средственных наблюдениях. Итак, никаких предвзятых объяснений, но лишь
точные наблюдения и выводы из них! Так как мне было известно, что все
явления есть следствие некоторых общих факторов, которые и воспроиз-
водят все существующее, то я позволил себе в разных местах моего труда,
например в конце предисловия к первому тому, высказать мое убеждение,
что тот ученый, который будет в состоянии вполне познать силы, дей-
ствующие в яйце, не только еще не родился, но не выросло даже то
дерево, из которого будет сделана его колыбель. Однако самые явления
я стремился познать основательно и изложить это просто и понятно.
Я хотел подойти к этому вопросу с механической стороны, я надеялся
Комментарии к главе XIV
517
очень облегчить понимание, употребляя только простые выражения, как
«выпячивание», «впячивание», «отросток» и тому подобные, которые легко
соединимы с понятием «развитие», «рост» и т. д., и применяя схематиче-
ские рисунки. В настоящее время можно выражаться короче, так как вве-
денные Вольфом наименования оказались при последующих воззрениях
излишними.
„В мои намерения входило также желание написать впоследствии
книжку, где все это было бы изложено коротко и гладко, без следов
всей предварительной черновой работы. Но изучение истории развития
животных можно сравнить с восхождением на Альпы. Кажется, что скоро
дойдешь до высшей точки, но по дороге открываются все новые неожи-
данные вершины; то меня опередил проф. Валентин, то отбросило меня
назад учение о чередовании поколений, то появились партеногенез и педо-
генез, которые не желали согласоваться с чередованием поколений.
В юности я считал, что будет очень скромно, если я буду стремиться по-
знать не самые силы, как Фабриций, но только следствия из них, но зато
познать полностью. В старости я думаю, что и такая скромность была
все же далеко не скромной*.
26 Зибольд Карл-Теодор (Siebold) (1801—1885)—германский зоолог
и физиолог. С 1840 г. — профессор в университете в Эрлангене. Позд-
нее был профессором и директором Зоологического института в Мюн-
хене. Занимался сравнительной анатомией беспозвоночных животных,
много сделал для гельминтологии, напечатал труд, посвященный партено-
генезу у бабочек и пчел (Лейпциг, 1856), о чем и упоминает Бэр.
27 К научным заслугам Зибольда относится открытие у бабочки-улитки
(Psyche helix) способности откладывать яйца без оплодотворения — так
называемый «партеногенез*. Ту же способность Зибольд выяснил также
у пчелиной матки, пользуясь опытами искусного пчеловода-практика Дзир-
зона. Psyche helix Siebold — бабочка-улитка, которую называют также
Apterona crennella Brd. Это очень маленькая коричнево-серая бабочка,
встречающаяся в Южной и Средней Европе, а у нас — в Крыму. Она при-
надлежит к семейству психид или мешечниц, названных так потому, что
гусеницы этих бабочек обладают своеобразной способностью строить себе
из разного постороннего материала мешечки или чехлики, в которых
и живут. У Psyche helix этот чехлик завит спирально в два оборота и на-
поминает раковинку улитки. Самки этой бабочки размножаются партеио-
генетически, что и было впервые установлено Зибольдом.
28 Иоганн Дзирзон (Dzierzon) — род. в 1811 г., известный немецкий
пчеловод-пракгик, выдающийся знаток пчел. Ему, собственно, принадлежит
открытие, что трутневые яйца развиваются без оплодотворения. Научную
сторону этого открытия выяснил зоолог Зибольд. За свои пчеловодные
опыты Дзирзон был награжден Мюнхенским университетом почетной сте-
пенью доктора философии.
518
Комментарии к главе XV
К главе XV
1 Семья Бэра переехала к нему из Ревеля после окончания зимы,
когда Бэр устроился в Петербурге. Первоначально он поселился на
12-й линии Васильевского острова в деревянном доме, который принадле-
жал Морскому корпусу и в настоящее время не существует. В этой квар-
тире, не очень удобной, Бэр прожил с семьей шесть лет. В 1841 г. ему
удалось получить более благоустроенную квартиру в каменном доме Ака-
демии Наук, на углу набережной и 9-й линии. Дом этот существует и по-
ныне. Когда Бэр был профессором Медико-хирургической академии, он,
по рассказам его внучки, ездил отсюда по Неве на лодке на Выборгскую
сторону, где и доныне помещается Военно-медицинская академия.
2 Гудсон Лоу (Hudson Low) — английский генерал, под присмотром
которого Наполеон I жил на острове св. Елены, куда был заточен англи-
чанами и где прожил шесть лет, до самой смерти (1815—1821). Суро-
вое обращение Гудсона Лоу с Наполеоном вызвало в свое время много
нареканий. После смерти Наполеона Лоу был вынужден печатно защи-
щаться от обвинений в недостойном обращении со своим знаменитым
пленником.
3 Перечисляя разных „Михелей*, Бэр намекает на положение немец-
кого народа, раздробленного в его время на отдельные мелкие государ-
ства и на разные лады утесняемого своими многочисленными правителями.
4 Здесь в смысле соединение, слияние.
5 Здесь в несколько замаскированной форме Бэр высказывает свое
неудовлетворение по поводу якобы трудного и двусмысленного положения
жителей Прибалтийского края немецкого происхождения. „Глядеть через
Неман* — в смысле обращать свои упования на Германию. Река Нарова —
пограничная река между Эстляндией и русскими губерниями. Бэр жалуется,
что коренные русские не считали остзейцев своими соотечественниками
и не желали сближаться с ними, но в то же время русское правительство
очень неодобрительно смотрело на тяготение прибалтийских немцев
к Германии и относилось к прибалтийским немцам как к побежденному
народу. Пессимистическое настроение Бэра, который считал себя русским
патриоюм и, действительно, не за страх, а за совесть служил России,
а не узким местным интересам остзейцев, совершенно понятно. Однако
его оценка положения не верна. Стремление к сепаратизму и отрицательное
отношение ко всему русскому у остзейского дворянства, действительно,
имели место, а такие люди, как Бэр, представляли в этом отношении не
правило, а исключение. Привилегированные остзейцы в эпоху Бэра и позд-
нее усиленно звали Германию заступиться за „угнетенных* прибалтийских
немцев и рассматривали Прибалтику как восточную германскую колонию.
6 «Будь то троянец или рутул, — не нахожу разницы*—латинское
изречение, иносказательный смысл которого понятен. Троянцы — жители
Комментарии к главе XV
519
древней Трои в Малой Азии, рутулы — древний народ, живший в Италии.
Между троянцами и рутулами было, конечно, мало общего.
ба Бэр высказывает по поводу открытий Лавуазье ошибочный взгляд,
который в течение долгого времени держался в науке. К сожалению Бэру
не могло быть известным, что наш гениальный ученый М. В. Ломоносов
задолго до Лавуазье доказал своими опытами неизменность общей массы
вещества при химических процессах, опередив Лавуазье на десятки лет.
7 Radix Rhei — ревень (слабительное). Страдая хроническими недомо-
ганиями в области кишечника, связанными с сидячей жизнью в Кенигс-
берге, Бэр очень боялся, нет ли у него какого-нибудь серьезного хрони-
ческого заболевания, вроде язвы желудка и т. п. Но эти опасения оказа-
лись напрасными, и, несмотря на необходимость постоянно прибегать
к послабляющим средствам, Бэр дожил до глубокой старости.
8 После переезда в Петербург Бэр совершенно оставил свои эмбрио-
логические исследования, несмотря на то, что находился в расцвете своей
научной деятельности (ему было 42 года) и темы эти до того времени
составляли главное содержание его научной работы. В петербургский пе-
риод своей жизни Бэр перешел на работы географические, антропологи-
ческие, а позднее приступил к изысканиям в области прикладной зоологии —
преимущественно по рыболовству. Конечно, такой крупный ум, как Бэр,
и здесь оставил блестящие следы, но на первый взгляд все же кажется
совершенно непонятным, каким образом он решился расстаться со своей
любимой эмбриологией, махнуть рукой на дальнейшие планы в этой
области и даже допустить появление второго тома „Истории развития
животных" в незаконченном виде. Обычно этот странный перелом
объясняют бытовыми и психологическими причинами, связанными с пере-
ездом в Россию. Особенно такое толкование принято в зарубежной лите-
ратуре. Объясняют дело так, что Бэр, сделавшись академиком, должен
был принять участие в жизни большого научного учреждения, выступать
с речами, постоянно бывать на заседаниях, число которых в Кенигсберге
сводилось к минимуму, и т. д. К тому же Бэр исполнял обязанности библио-
текаря Академической библиотеки и добросовестно принялся за приведе-
ние в порядок ее иностранного отдела. Все это, конечно, справедливо,
но Бэр и в Кенигсберге, как видно из его биографии, находил время за-
ниматься общественной деятельностью, читать публичные доклады,
работать в благотворительном обществе и т. д. Немецкие биографы подчер-
кивают и другие, чисто бытовые причины, а именно те трудности, с кото-
рыми встретился Бэр в Петербурге при добывании нужного ему для
исследований эмбриологического материала. Бэр и сам дал повод к этому,
очень забавно рассказав о своих неудачных попытках получить материал
с бойни, окуневую икру и т. д. Несомненно, так и было, но все же пред-
ставляется непонятным, каким образом такой настойчивый и упорный
в достижении своих целей человек, как Бэр, готовый ехать на небольшом
520
Комментарии к главе XV
суденышке на Новую Землю и на лошадях через всю Россию на Каспий-
ское море, не мог справиться с такими ничтожными затруднениями, хотя бы
прибегнув к помощи своих русских сотрудников и доброжелателей.
Допустим, что Бэр первое время действительно тяготился новыми
условиями жизни, ио все же это не могло бы отстранить его от основной
любимой работы. К тому же эти внешние условия были отнюдь не плохи,
как мы узнаем от самого Бэра. Он указывает, что его встретили в Петер-
бурге приветливо, создали ему хорошую обстановку для работы, у него
нашлось много друзей, национальные же свойства русского простого на-
рода не только не отталкивали его, но, наоборот, — вызывали у него
живейшую симпатию (ср. стр. 27—29).
Очевидно, приведенные выше толкования неверны. Историческая за-
гадка отказа Бэра от своих занятий по эмбриологии имеет совер-
шенно иное и притом вполне достоверное объяснение, которое основано
на его собственных показаниях, но которое надо искать на .в его офи-
циально изданной юбилейной биографии, а в его частной переписке»
Читая его автобиографию, действительоо нельзя себе составить ника-
кого ясного представления, почему же, собственно, он перестал зани-
маться в Петербурге своими прежними эмбриологическими изысканиями»
Однако нашлись его вполне откровенные признания по этому поводу,
данные им за 20 лет перед тем, когда все обстоятельства переезда в Пе-
тербург были еще совсем свежи в его памяти. Из этих показаний видно,
что Бэр прекратил занятия эмбриологией, главным образом, под впечатле-
нием той горькой обиды, какую нанесли ему его современники — зарубеж-
ные ученые, замалчивавшие его научные открытия или даже совершенно
отвергавшие их самостоятельность. Такие голоса раздавались как в научной
печати, так исходили и из официальных сфер, например от прусского
министра Альтенштейна. Бэр, полубольной и переутомленный до край-
ности своей непосильной, невероятно усидчивой работой, дал себе слово
совершенно отказаться от эмбриологических изысканий, причем принял
даже поистине героическое решение — не читать вновь появлявшейся по
этому предмету литературы. Это решение было принято Бэром, неви-
димому, еще до отъезда в Петербург, и весьма вероятно, что самый
отъезд ученого в Россию был ускорен его тяжелыми переживаниями
в Пруссии.
Вот, что писал Бэр 30 декабря 1845 г. проф. Бишофу (см. примечание
на стр. 507). Поблагодарив Бишофа за признание его ученых заслуг в об-
ласти эмбриологии, Бэр так объясняет свое молчание в этой области: „Никто
не мог разгадать причин моего долгого-долгого молчания, хотя у меня лежало
неопубликованным еще многое, что потом было обнародовано другими, да,
пожалуй, и теперь еще кое-что лежит у меня — неизвестное в науке...
Повидимому, единственной или по крайней мере важнейшей причиной
этого является моя собственная чувствительность. Отдавая себе в этом
Комментарии к главе XV
521
отчет теперь, когда я уже научился смотреть на эмбриологию как на
чуждую для себя область, я должен признаться, что меня огорчило та
ничтожное поощрение, которое я с самого начала получал в этой работег
но я был достаточно горд, чтобы смеяться над невниманием и нападками.
Я бы мог рассказать вам об этом много любопытного. Вот для примера,
отзыв о моей работе (Epistola) министра Альтенштейна, который категори-
чески Заявил: «существование яйца у млекопитающих уже давно изве-
стно ...». Оказывается, Альтенштейн и Плагге давно уже об этом знали".
Затем Бэр приводит еще несколько примеров отрицательного отно-
шения к его открытиям, о чем читателю уже известно из его автобиогра-
фии (ср, стр. 329—332), и продолжает: „Но не стоит говорить обо всем
этом. Я считаю неудобным открывать главнейшую причину моего молчания:
она состоит в том, что я дал себе особого рода обещание. Перед моим
отъездом из Кенигсберга я в течение года с таким усердием трудился
за моим рабочим столом, что отлучался только для чтения лекций по ана-
томии, а прочее время оставался в своей комнате. От сидячего образа
жизни мое пищеварение пришло в расстройство, и у меня развилась нерв-
ная раздражительность. Я засел за работу, когда уже таял снег, а когда
я в первый раз вышел на воздух, то увидал, что рожь уже заколосилась.
Тогда я упал на землю и заплакал. Мне показалось, что научное често-
любие — самообман. Мы думаем, что должны приносить жертву науке, но
не видим того, что приносим себя в жертву собственному честолюбию.
Наука в самой себе заключает условия своего развития и не нуждается
в единичных жертвах. Я брал средства, нужные для моих изысканий, по
большей части, из моего собственного кармана и потому оставил Кенигс-
берг будучи обременен долгами, несмотря на то, что получал приличное
жалованье. Тогда я спросил самого себя, имею ли я право так поступать
по отношению к моей семье... В связи с этим, я, приехав в Петербург,
решил самым радикальным образом вырвать из своего сердца всякое на-
учное честолюбие, причем мое благоразумие зашло, быть может, даже
слишком далеко. Вообще я не решаюсь сказать, правильно ли я поступил,
дав такой обет, но могу утверждать, что ранил себя глубоко, пожалуй,
даже слишком глубоко. Теперь мне кажется, что я потерял лучшую кровь
моего сердца. В правила установленного мною режима входило отказаться
в течение девяти лет от чтения эмбриологической литературы. Вследствие
этого обета и ваши работы оставались не прочитанными мною. Только
после 1845 г. я с радостью ознакомился с ними. Впрочем, я слишком
много разговорился о себе самом в предположении, что вы принимаете
во мне личное участие".
Цитированное нами выше письмо было опубликовано уже после смерти
Бэра, в 1880 г. (Allgemeine Zeitung, 1880, № 325, приложение). Несмотря
на свой отрывочный характер, оно дает вполне четкое объяснение отказу
Бэра от эмбриологии. Бэр совершенно ясно говорит, что он, пожертвовав
522
Комментарии к главе XV
своим здоровьем и благосостоянием своей семьи, не получил от своих
научных изысканий того, на что он мог рассчитывать, и потому дал себе
обет не заниматься больше этой областью науки. Конечно, он действовал
под влиянием нервного состояния и поступил неправильно, что в конце
концов он и сам признает.
Отсюда следует, что возлагать ответственность за вышеуказанный
поворот в научных занятиях Бэра на русские условия нет никаких
оснований. Не русские, а прусские условия его жизни создали у него
то настроение, которое привело его к такому печальному для науки реше-
нию. Как видно из письма его к Бишофу, он не читал даже присылаемой
ему эмбриологической литературы. Психологическим мотивом для возвраще-
ния Бэра вначале сороковых годов к эмбриологии послужило, без сомнения,
его возвращение к преподавательской деятельности в высшей школе, кото-
рое произошло в 1841 г. благодаря вступлению Бэра в число профессоров
Медико-хирургической академии. Этот период его жизни хорошо описан по ар-
хивным документам академиком Е. Н. Павловским в книге „Академик К. М. Бэр
и Медико-хирургическая академия" (1948. Изд. АН СССР). В 1845 г.
Бэр задумал даже издать на русском языке большой труд по истории раз-
вития животных в 40 печатных листов с атласом в 150 фигур, о чем он
подал заявление в Конференцию Медико-хирургической академии. Полный
текст этого заявления Бэра напечатан в вышеприведенной книге академика
Е. Н. Павловского. Однако этой попытке не суждено было осуществиться.
Несомненно, что насильственное воздержание от эмбриологии оказалось
для Бэра роковым. Как он сам указывает в письме, эмбриология сделалась
ему „чуждой областью**, от которой он отстал. Появилось много новых ра-
бот, за которыми он не следил, и войти в русло прежних занятий оказа-
лось делом нелегким, тем более, что Бэр был теперь занят совсем новыми
интересами. Тем не менее, Бэр сделал, как сказано, попытку вернуться
к эмбриологическим работам и по истечении поставленного себе срока
съездил в 1845 и 1846 г. в Геную, Венецию и Триест, где собирал мате-
риал по эмбриологии низших животных и делал нужные ему зарисовки
при содействии взятого им в поездку художника. Однако из его наме-
рений ничего не вышло, материал, собранный на Средиземном море,
остался необработанным, и попытка вернуться к занятиям по эмбрио-
логии через десятилетний промежуток времени осталась безрезуль-
татной. На пути собирания эмбриологического материала во время
поездки на Средиземное море Бэра (преследовал к тому же ряд несча-
стий. Так, например, в Венеции горничная отеля вылила во время
уборки комнаты Бэра сосуды с морской водой, где он содержал искус-
ственно оплодотворенные яйца морского ежа. Посланные Бэром в 1845 г.
из-за границы в Петербург бочка и ящик с консервированными материа-
лами пропали в дороге бесследно. В 1847 г. два ящика, посланные им по
железной дороге из Триеста, застряли на петербургской таможне, и Бэр
Комментарии к главе XV
523
получил их после долгих хлопот лишь спустя пять месяцев. Все это, разу-
меется, не могло не подействовать на впечатлительного ученого, занятого
к тому же многочисленными служебными делами по Академии. А с 1851 г.
началась полоса путешествий Бэра по России, которые захватили его
окончательно. Тем временем подошла старость, зрение ослабело, и об
эмбриологии нечего было и думать ...
Этот эпизод из научной жизни Бэра весьма интересен с исторической
и психологической точек зрения и до сих пор не был достаточно выяснен
в посвященной Бэру литературе.
9 Циволька Август Карлович — военный моряк, полярный путе-
шественник, исследователь Новой Земли, спутник Бэра в его экспе-
диции на НовуюЗемлю в 1837 г. Бэр познакомился с Циволькой потому,
что интересовался биологией моржей, в связи с тем, что в Петербург
был привезен молодой морж, труп которого Бэр использовал для анатоми-
ческого изучения. Циволька погиб в 1839 г. на Новой Земле и там
похоронен.
10 Пахтусов Петр Кузьмич (1800—1835) — славный русский моряк,
известный путешественник, исследователь Новой Земли, надорвавший
свои силы в полярных экспедициях и безвременно умерший 35 лет от роду.
Им впервые составлена карта восточных берегов Новой Земли.
11 Парусная шхуна, на которой Бэр поехал на Новую Землю, была
очень малых размеров; он безуспешно просил дать ему судно побольше.
Когда возник вопрос о том, чтобы взять с собой в путешествие живую
корову, то оказалось, что ее нельзя погрузить на такое маленькое суде-
нышко, и Бэр шутил по этому поводу, что легче погрузить шхуну
на корову, чем корову на шхуну. Поэтому, кроме шхуны, Бэр за-
фрахтовал в поездку промысловую ладью, какую употребляют местные
поморы.
12 Леман Александр (Lehmann) (1814—1842) — молодой 20-летний бота-
ник, ездивший с Бэром на Новую Землю в 1834 г. Вскоре после своей
поездки в Среднюю Азию в 1839 г., о чем упоминает Бэр, Леман прежде-
временно скончался, имея всего лишь 28 лет от роду. Описание его путе-
шествия в Бухару и в Самарканд было издано после его смерти. В Архиве
Академии Наук СССР сохранился рукописный дневник Лемана, писанный
им во время этого путешествия (фонд Бэра, № 387).
13 Путешествие Бэра на Новую Землю подробно описано в книге
М. М. Соловьева „Бэр на Новой Земле" (изд. Академии Наук СССР, 1934).
Миддендорф Александр Федорович (1815—1894) — врач и натура-
лист, известный путешественник, родился в Петербурге, учился в Дерпт-
ском университете. Участник экспедиции Бэра в Лапландию в 1840 г.
Автор целого ряда трудов по физической географии и зоологии. Зани-
мался также вопросами сельского хозяйства, в частности — животновод-
ства. С 1850 г. — академик Академии Наук в Петербурге.
524
Комментарии к главе XV
15 Норденшельдт Нильс-Густав — финский швед, профессор минерало-
гии и геологии Гельсингфорского университета— отец знаменитого путе-
шественника— Адольфа-Эрика Норденшельдта, который описал северный
морской путь из Атлантического океана в Тихий океан вокруг северных
берегов Европейско-Азиатского материка, проделав этот путь на корабле
„Вега* (1878-1879).
16 Гохланд— живописный остров в Финском заливе, сложенный из
скалистых утесов, покрытых хвойным лесом. Общая площадь острова —
около 30 кв. км, население в эпоху Бэра — около 1000 человек.
17 Беллингсгаузен Фаддей Фаддеевич (1779—1852) — славный русский
мореплаватель, кругосветный путешественник, исследователь южных по-
лярных морей (1819—1821). Знаменитое плавание Беллингсгаузеиа, которое
он совершил вместе с Лазаревым (будущим адмиралом) на двух небольших
парусных судах, относится к категории отважнейших подвигов русских
моряков во славу отечественной науки. В 1839 г. Беллингсгаузен был на-
значен военным губернатором Кронштадта и в этом звании оказал Бэру
услугу, о которой последний с благодарностью упоминает.
18 Граф Киселев Павел Дмитриевич (1788—1872) — боевой генерал,
позднее член Государственного Совета и министр государственных иму-
ществ (1838—1856). Киселев слыл либералом и поддерживал проект осво-
бождения крестьян от крепостной зависимости, чем возбудил против себя
оппозицию со стороны сановных крепостников. Данное им Бэру поручение
по обследованию рыболовства в России совпало с концом деятельности
Киселева в качестве министра, так как последний в 1856 г. был назначен
русским послом во Францию.
19 В состав этой экспедиции, кроме Бэра и Шульца, входили еще
Лазаревский, Креницын и Ферзен. Работа экспедиции началась весной
1851 г. и продолжалась около года.
20 Перечисленные Бэром города в настоящее время носят другие на-
звания: Ревель — Таллин, Гапсаль — Хаапсалу, Балтийский порт — Паль-
диски, Пернов — Пярну; Феллин — Вильянди Дерпт (Юрьев) — Тарту,
остров Дагэ — остров Хиума и т. д. В общем за время своей балтийской
поездки Бэр сделал на лошадях и водой не менее 1000 км, с многочис-
ленными остановками и заездами на пути, что хорошо характеризует по-
движность и выносливость 60-летнего старика.
21 В результате экспедиции Бэр установил, что рыболовство на Чуд-
ском озере значительно пало, рыбные промыслы не развиваются, а ухуд-
шаются, вследствие чего затормозилось и заселение берегов озера жите-
лями. Главной причиной падения рыболовства на Чудском озере, по ука-
занию Бэра, было опустошительное вылавливание молодых рыбок (мальков)
мелкоячеистыми сетями. Чудское озеро, называемое западными географами
озером Пейпус, лежит на границе Эстонской ССР и Ленинградской области.
Это третье по величине озеро Европейской части СССР после Ладожского
Комментарии к главе XV
525
и Онежского. Наибольшая его длина — 90 км, наибольшая ширина — 50 км,
средняя глубина — 7.5 м. Озеро известно своими богатыми рыбными про-
мыслами, которые составляют главное занятие береговых жителей. Бэр
выяснил» что в озере водится 22 вида рыб. Известен озерный снеток,
составляющий в сушеном виде предмет вывоза. Рыболовство особенно раз-
вито на Талабских островах, на которых побывал Бэр.
21а Иван Тихонович Посошков (1652—1726) был не просто „образован-
ным крестьянином*, как называет его Бэр, но замечательным для своего
времени публицистом и экономистом, горячим сторонником реформ Петра I.
Выйдя из народной толщи, он путем самообразования приобрел большие
знания и составил план политических и экономических преобразований
в России, который изложил в своей „Книге о скудности и богатстве" (1724).
22 Свен Нильсон (1787—1887) — известный шведский зоолог и архео-
лог, изучавший между прочим рыбные промыслы в Швеции.
23 Бэр поехал из Стокгольма в Готебург (Goteborg) — значительный
город на западном побережье Скандинавского полуострова, оттуда напра-
вился к югу в портовый город Ландскрону, лежащий в Зундском проливе.
Шведский город Лунд находится на южной оконечности Скандинавского
полуострова. Огус (Ahus) — шведская гавань на Балтийском море, неда-
леко от Лунда.
24 Шульц Александр Карлович — питомец Дерптского университета,
кандидат экономических наук. Служил чиновником в Псковской податной
комиссии.
25 Данилевский Николай Яковлевич (1822—1885) — был спутником
и главным сотрудником Бэра в его каспийских экспедициях. Данилевский
происходил из дворянской семьи, воспитывался в Александровском лицее,
а затем учился в Петербургском университете на естественном факуль-
тете. Окончив университет, он выдержал магистерский экзамен и был
оставлен для подготовления к профессорскому званию, но в 1849 г. был
арестован по делу петрашевцев и в течение трех месяцев содержался
в Петропавловской крепости. После этого он был выслан сначала в Во-
логду, а затем в Самару, откуда и попал в экспедицию Бэра. Данилевским
написаны III и V томы вышедшего под редакцией Бэра капитального изда-
ния „Исследования о состоянии рыболовства в России* (СПб., I860)»
Позднее Данилевский уже самостоятельно производил такие иссле-
дования на берегах Белого моря и Ледовитого океана. Данилевский
не только занимался прикладной зоологией, но интересовался и общими
вопросами биологии, причем подробно разобрал теорию Дарвина
с целью доказать ее „неосновательность*. Так возник обширный труд
Данилевского, составивший два тома под общим заглавием „Дарвинизм*.
Сочинение это появилось уже после смерти Данилевского —£в 1885 г.
В свое время оно вызвало блестящую [отповедь со стороны К. А. Тими-
рязева.
526
Комментарии к главе XV
26 Бэр выехал 14 июня 1853 г. по железной дороге в Москву, а оттуда
на лошадях по почтовому тракту в Нижний-Новгород. В Нижнем Бэр
со спутниками наняли парусную лодку, на которой 21 июня пустились
вниз по Волге до Казани.
27 По Волге к Черному Яру отправились Шульц и Никитин. Бэр,
взяв себе в спутники Данилевского, проехал с ним на соленые озера
Эльтон и Баскунчак. В Черном Яре оба отряда соединились.
28 Соленое озеро Баскунчак в Астраханской области на левом берегу
Волги, длиною 18 км, при ширине 4 км, замечательно как колоссальное
месторождение поваренной соли. В эпоху Бэра до 1861 г. эта соль
здесь не добывалась за неудобством ее доставки на волах и
верблюдах. В 80-х годах к озеру была проведена железная до-
рога, и добыча соли приняла, как и предсказывал Бэр, крупные размеры.
29 „Братья Сапожниковы** — крупнейшая на Волге фирма купцов-
рыбопромышленников, основанная в 1819 г. и существовавшая до самой
революции. В эпоху Бэра эта фирма владела 12 промыслами и имела
8 собственных пароходов. На промыслах Сапожниковых работало около
11 000 человек.
30 Поездка на полуостров Мангышлак, которая заняла 4 недели, была
предпринята 10 сентября 1853 г. на пароходе „Астрабад**. Пароход шел
очень медленно и долго просидел на мели. В Ново-Петровском укрепле-
нии, которым ведал комендант Усков, стояло две роты солдат с офицерами.
В числе солдат был политический ссыльный — Тарас Шевченко, извест-
ный украинский поэт. Усков, который хорошо относился к Шевченко, вы-
звал его к Бэру и просил Бэра принять в нем участие. Бэр откликнулся
на эту просьбу и оказал поэту помощь. Шевченко находился в Ново-
Петровске с октября 1850 г. до своего освобождения в 1857 г. (об этом
подробнее см.: М. М. Соловьев. Бэр на Каспии. 1941, стр. 54—55).
Спутник Бэра Данилевский близко сошелся с Шевченко во время пребы-
вания экспедиции в Ново-Петровском. Сохранился (в письме) восторжен-
ный отзыв Шевченко о Данилевском как о человеке.
31 Бэр выехал из Петербурга обратно на Нижнюю Волгу ранней вес-
ной 1854 г., так что за Саратовым ехал по Волге еще в зимних санях
В Астрахань он приехал ко времени вскрытия Волги.
32 Эти опыты Бэра с осетрами не дали положительных результатов»
Оплодотворить осетровую икру искусственно и вывести из нее мальков
удалось Ф. В. Овсянникову в 1869 г.
33 Эта вторая поездка Бэра в Ново-Петровск состоялась в первой
половине августа 1854 г.
3* Данилевский и Семенов отправились к устью Эмбы в большой па-
лубной лодке, так называемой „кусовой**, и с большим трудом отыскали
мелководное устье Эмбы, причем им пришлось в течение долгого времени,
итти по воде пешком.
Комментарии к главе XV
527
35 В Гурьеве Бэр посетил известного в свое время путешественника —
географа и натуралиста Григория Силыча Карелина, которому в то время
было 52 г. Под конец жизни Карелин поселился в Гурьеве п тамсосредо-
точил все свои замечательные коллекции.
36 На р. Куре, в 14 км от ее устья. В эпоху Бэра на Божьем про-
мысле вылавливали ежегодно 1000—1200 белуг, 20—30 тыс. осетров,
150—200 тыс. севрюг и 90 тыс. сомов. В своем отчете Бэр называет Божий
промысел самым крупным промыслом красной рыбы на всем земном шаре.
37 Вейдеман был учителем естественной истории в Астраханской муж-
ской гимназии. К тому времени естествознание как учебный предмет было
только что введено в гимназиях (с 1852 г.).
38 Береговые горы Талыш — северо-западные отроги персидского'
Эльбруса.
39 Энзели — приморская гавань у Решта, главного города персидской
области Гилянь.
40 На р. Сефид-руд, по рассказу Вейдемана, в чрезвычайном изобилии
ловились осетры и севрюги, так что часть рыбы просто выбрасывалась
за недостатком соли.
41 В эпоху Бэра бакинские нефтяные промыслы еще не существовали.
Нефть добывалась в незначительном количестве, причем ее вычерпывали
из простых колодцев кожаными мешками (бурдюками). В ту пору Баку
славилось своим прекрасным воздухом, который даже считался целебным.
42 Бакинские „вечные огни" — результат горючих газовых истечений
из почвы. В таком месте стоял индусский монастырь, где жили монахи-
огнепоклонники. Во время богослужения они зажигали газ, и пламя вилось
языками. Раньше в этом монастыре было до 80 монахов, но ко времени
посещения монастыря Бэром там осталось только двое огнепоклонников.
43 Высокогорное озеро Гокча (теперь Севан), овеянное легендой, ока-
залось действительно необычайно рыбным, причем кроме лососевых рыб
там водились в изобилии и карповые рыбы. Бэр рассказывает в своем
рукописном каспийском дневнике, что русские солдаты, стоявшие лагерем
около озера, ловили рыбу просто руками, а также солдатскими штанами,
завязав нижние концы. В 30-х годах до появления на берегах русских
поселений сети были там не известны.
44 Гора Арарат видна от Эчмиадзина и прекрасно рисуется оттуда на
фоне голубого неба своей белоснежной вершиной.
45 Теперь Тбилиси. Мы придерживаемся в тексте географических на-
именований, применяемых Бэром.
46 Крепость Карс сдалась русским войскам 16 ноября 1855 г., за 6 не-
дель до поездки Бэра. Среди защитников Карса, кроме турок, были
и английские офицеры-инструкторы, которые и были взяты в плен.
47 Вейдеман ехал в тарантасе, запряженном быками, который разва-
лился в 2 км от станции Пассанаур.
«528
Комментарии к главе XV
48 Бэр поднялся по крутой дороге от Млет на Гудаур, а оттуда
к перевалу Крестовой горы и утром 31 декабря 1855 г. прибыл вместе
с Вейдеманом на станцию Казбек.
49 Кстати сказать, Бэр очень любил русскую национальную кухню.
5° Как видно из неопубликованного дневника Бэра, он ехал через
Екатериноград, Моздок, станицы Наурскую, Калиновскую, Червленную,
Каргалинскую и, наконец, 19 января 1856 г. прибыл в г. Кизляр, на опи-
сании которого остановился подробнее. Хотя в этом городе числилось
13000 жителей, но гостиниц там не существовало, и Бэр нанял себе по-
мещение в доме одного унтер-офицера местного гарнизона, который одно-
временно был и сапожником. Характерно для Бэра, что когда комендант
города узнал сб этом и стал уговаривать ученого остановиться у него,
Бэр не пожелал этого и остался у своего сапожника.
51 В эпоху Бэра еще ничего не знали достоверного о путях зара-
жения малярией, равно как и о самой сущности болезни. Счатали, что
перемежающаяся лихорадка возникает от дурного воздуха, от простуды,
от болотных миазмов и т. д. Приехав в Астрахань, Бэр болел малярией
около двух месяцев (в феврэле и марте 1856 г.) и избавился от нее при-
емами хинина, который был в то время новым средством и к которому
относились с недоверием.
52 Долина р. Маныч, по которой следовал Бэр, местами пересыхает
и образует систему соленых озер. Река Калаус, впадающая в Маныч,
летом сильно мелеет и наполняется водой только весной. Озеро Шара-
хулусун, о котором упоминает Бэр, находится в высшем пункте долины
Маныча. По исследованиям Бэра и Данилевского, воды Маныча направля-
лись отсюда и на восток — к Каспию, и на запад — к Дону, следовательно
Маныч имел два течения. В наше время на Маныче предприняты
большие работы по прорытию канала для соединения Каспийского бас-
сейна с бассейном Азовского моря. Работы эти ведутся с 1932 г., и часть
канала уже находится в эксплоатации. Общая длина Манычского водного
пути от Каспия до низовьев Дона — 675 км, причем канал проходит по
четырем обширным водохранилищам, созданным плотинами.
53 Ергени — невысокая плоская возвышенность в Астраханской области,
которая длинной грядой тянется от Нижней Волги к долине р. Маныч,
на протяжении 300 км. Высота Ергеней не превышает 150 м. Восточный
склон, обращенный к Прикаспийской низменности, — крут и изрезан овра-
гами; западный склон, обращенный к придонской степи, — полог.
54 В своих „Каспийских исследованиях0 (очерк V) Бэр показывает,
что р. Маныч существует как река только в своей западной части, в вос-
точной же части — это безводное русло с редкими водоемами, которые
пересыхают и периодически наполняются водой*
55 Овсянников Филипп Васильевич (1827—1906) — один из осново-
положников школы русских физиологов в Казанском и Петербургском уни-
Комментарии к главе XV
529
верситетах. Кроме физиологии занимался гистологией и эмбриологией.
Родился в Петербурге, окончил в 1853 г. Дерптский университет. К экспе-
диции Бэра он был прикомандирован со специальной целью: для иссле-
дования рыбьего яда. В 1863 г. был избран академиком и в том же году
получил кафедру физиологии и анатомии в Петербургском университете.
Овсянников был большим почитателем Бэра н после его смерти напеча-
тал статью о жизни и деятельности великого ученого (Записки Академии
Наук, 1879). Когда Бэр скончался 16 ноября 1876 г., Овсянников был
в числе депутации академиков, которая выехала в Дерпт на похороны Бэра.
56 Результаты, добытые экспедицией Бэра на Каспийском море, соста-
вили 4 тома (II, III, IV и V томы) издания „Исследования о состоянии
рыболовства в России" (СПб., 1860). Том II написан самим Бэром, III и V
томы составлены Н. Я. Данилевским, IV том написал Шульц. Бэр остался
очень недоволен, что чиновники Министерства государственных имуществ,
подготовляя сочинение к печати, внесли туда без его ведома свои по-
правки и изменения, которые исказили содержание этой работы. „Опасная
попытка объяснять то, чего сам не понимаешь", — так охарактеризовал
Бэр эту непрошенную редакционную правку.
57 Как истинный ученый, Бэр понимал свою задачу очень широко
j не ограничивался только прикладной стороной дела, т. е. исследованием
I рыболовства, что было поставлено прямой задачей экспедиции. Бэр выдви-
нул задачу целостного географического и гидрологического исследования
‘каспийского водоема. Результатом явились его „Kaspische Studies"
(8 очерков), напечатанных в „Бюллетенях" Академии Наук, где Бэр дает
общую географическую картину Каспия, касаясь его географического
прошлого, характеризует его гидрологические и гидрохимические особен-
ности, разбирает исторические судьбы некоторых рек каспийского бас-
сейна (Маныча, Аракса и др.) и пр. Надо принять при этом во внимание,
। что экспедиции Бэра были очень скудно обставлены материально, не рас-
I полагали нужными техническими средствами, сопровождались всевозмож-
। ными затруднениями, встречали явное и скрытое противодействие со сто-
роны рыбопромышленников и местного начальства и были сопряжены
даже с опасностями — вплоть до возможности разбойничьих нападений.
< При таких условиях Бэру при помощи Данилевского, бывшего его пра-
вой рукой, удалось поставить исследования, которые современной наукой
по праву считаются классическими.
Излагая очень бегло главные этапы своих каспийских экспедиций,
Бэр скромно умалчивает об их крупных научных и практических итогах.
Между тем этими экспедициями было достигнуто очень многое. Впервые
были выяснены основные биологические факторы, от которых зависело
рыбное хозяйство огромного района, первостепенное по своему экономи-
ческому значению. Были прослежены экологические условия существо-
вания важнейших промысловых рыб (весенний ход рыбы в реки, места*
34 Автобиография К. Бора
530
Комментарии к главе XV
нереста, зимнее залегание рыб в определенных местах рек и т. д.). Бэр
вполне точно установил причины падения рыбных промыслов в резуль-
тате хищнического ведения рыбного хозяйства: вылавливания мальков.
преграждения доступа рыбам в места их нереста и т. д. Попутно Бэр ука-
зал на целый ряд экономических возможностей, в частности — на пригод-
ность употребления в пищу огромных запасов волжской сельди, которая
считалась негодной рыбой и называлась в народе „бешенкой*.* До иссле-
дований Бэра бешенка употреблялась только для вытапливания жира,
который шел на технические надобности, сама же рыба выбрасывалась»
Бэр называл это „безумным расхищением даров природы". Оказалось, что
волжская сельдь, правильно посоленная, мало уступает импортной голланд-
ской сельди. Со времени Бэра бешенка под названием „астраханской
сельди" вошла во всеобщее употребление.
58 Бэр ездил в Казань для осмотра университета летом 1863 г. по
поручению министра народного просвещения Головнина. В это время
Бэру был 71 год, но он проявил в этом деле большую живость и энер-
гию: подробно осмотрел все лаборатории, кабинеты, познакомился с пла-
ном и ходом преподавания, беседовал с персоналом и т. д. С особым
интересом он остановился на естественно-исторических коллекциях, в осо-
бенности на коллекции человеческих черепов. По возвращении Бэр пред-
ставил министру подробный отчет с данными, характеризующими состоя-
ние университета, и своими замечаниями по поводу этого. Отчет этот был
напечатан в „Журнале М. Н. Пр.“ (1863, ч. 119, отд. 2, стр. 516—521),
но цензура выкинула критические замечания Бэра.
59 Загорский Петр Андреевич (1764—1846) — академик Академии Наук,
профессор Медико-хирургической академии, где он состоял 33 года, заслу-
жил славу прекрасного преподавателя, организовал отличный анатомический
музей и написал выдающийся для своего времен г учебник по анатомии
* Под названием „бешенки" слыли тогда два вида очень жирных
и нежных волжских сельдей, точно определенных только в 1913 г. акад-
Л. С. Бергом: железница (Caspiolosa volgensis Berg) и черноспинка (Cas-
piolosa Kessleri Grimm).
БИБЛИОГРАФИЧЕСКИЙ СПИСОК
СОЧИНЕНИЙ О БЭРЕ, ПОЯВИВШИХСЯ НА РУССКОМ ЯЗЫКЕ
Бэр приложил к своей автобиографии список своих сочинений, дове-
денный им до 1864 г. Но его позднейшие работы за период с 1865 по 1876 г.
в этот список не вошли. Кроме того Бэр составил перечень своих трудов
в очень неудачном для пользования виде, а именно: сгруппировал их не
по содержанию и даже не хронологически, а по тем журналам и другим
изданиям, в которых они в свое время печатались. Некоторые работы
Бэр снабдил библиографическими замечаниями, иногда очень пространными,
которые носят специальный характер и в большинстве случаев были бы
бесполезны для читателя-неспециалиста. Ввиду этого печатать список Бэра
в том виде, как он помещен в его автобиографии, было бы нецелесо-
образно. Взамен редаптор перевода взял на себя труд составить библиогра-
фический список всего написанного о Бэре на русском языке, не исклю-
чая и газетных статей. Такой список появляется в печати впервые. Пол-
ный же библиографический список всех сочинений Бэра с необходимыми
пояснениями будет помещен в книге Б. Е. Райкова „Жизнь и труды ака-
демика К. М. Бэра", которая готовится к печати в издании Академии
Наук СССР.
Бензенгр В. Н. Памяти К.-Э. Бэра как антрополога. Читано в засе-
дании Общества любителей естествознания, антропологии и этнографии
9 января 1877 г. М., 1880, 4 стр.
Б е р г Л. С. П. А. Словцов и закон Бэра. Изв. Русск. Географ, общ.,
изд. под ред. В. Л. Комарова, т. IV, 1918, вып. I, Пгр., 1919, стр. 157—164.
Вакуловский Н. Некролог академика К. Э. Бэра. Бир. Вед.,
1876, № 320.
Вейнберг Б. Б. Бэр, Карл-ЭрнеС!’. Русск. биограф, словарь, СПб.,
1908, стр. 686—690.
Вернадский В. И. Памяти академика К. М. фон-Бэра. Первый
сборник памяти Бэра. Тр. Комисе, по истор. знаний, изд. АН СССР, 1927.
Г езелиус. Старейший представитель русских исследователей
природы, Карл-Эрнст Магнусович фон-Бэр, доктор медицины, дей-
34*
532
Библиографический список сочинений о Бэре
ствительный тайный советник, почетный член С.-Петербургской Ака-
демии Наук. Всемирн. Иллюстр., 1869, № 39, СПб., стр. 195—198,
с портр.
Гельмерсен Г. П. К. М. Бэр. Речь, произнесенная в Общем
собрании Академии Наук 3 декабря 1876 г. Журн. Мин. нар. проев., CIXXXIX,
отд. III, стр. 115—117.
Гельмерсен Г. П. Речь по случаю смерти акад. К.-Э. Бэра. Зап.
имп. Акад. Наук, XXIX, кн. 2, СПб., 1877, стр. 113-115.
Караулов Гр. Исторические вопросы, решаемые натуралистом. (По
поводу издания книги К.-Э. Бэра). Зап. Одесск. общ. истор. и древн.,
т. X, Одесса, 1877, стр. 511—534.
Котляревский А. А. Воспоминания о Бэре и [его] трудах. Сборн.
отдел, русск. яз. и слов. Акад. Наук, т. I, СПб., 1895, стр. 624—629.
Кузнецов И. Д. Акад. Карл-Эрнст (Карл Максимович) фон-Бэр. Его
жизнь и деятельность, преимущественно в области ихтиологии — науч-
ной и прикладной. Вести. Рыбопром., 1892, № 12, СПб., 72 стр., с портр.
Овсянников Ф. В. Краткая биография акад. К. М. Бэра, читанная
в декабрьском Общем собрании Общества естествоиспытателей. Тр. СПб.
общ. естествоисп., под ред. А. Бекетова, т. VIII, СПб., 1877, стр. 97—107.
Овсянников Ф. В. Краткая биография К. М. Бэра. Природа и Охота,
т. П, Отд. I, СПб., 1878, стр. 99-107.
Овсянников Ф. В. Очерк деятельности К. М. Бэра и значение его
трудов. Зап. Акад. Наук, XXXV, кн. I, СПб., 1879, стр. 21—44.
Павловский Е. Н. Карл-Эрнст фон-Бэр как академик и профессор.
Наша искра, № 77 (19)—78 (20), Научнообразов. отд., Из галлереи клас-
сиков естествознания, Л., 1925, стр. 19—22.
Павловский Е. Н., акад. Акад. К. М. Бэр и Медико-хирургическая
академия. Изд. Акад. Наук СССР, 1948, 215 стр.
Первый сборник памяти Бэра. Тр. Комисе, по истор. знаний, изд. Акад.
Наук СССР, Л., 1927.
П — в. Бэр Карл Магнусович (Карл-Эрнст), академик Академии
Наук. Русск. энцикл. словарь, изд. проф. И. Н. Березиным, т. IV, СПб.,
1874, стр. 522—523.
Проекты монументов академику Бэру... художника Ходоровйча в Тифлисе.
(С рисунком проекта на стр. 325). Всемирн. Иллюстр, 1882, № 693, СПб.,
стр. 331.
Р а д л о в Э. Л. К. М. фон-Бэр как философ. Первый сборник памяти
Бэра. Тр. Комисе, по истор. знаний, Изд. Акад. Наук СССР, Л., 1927,
стр. 60—71.
Райков Б. Е. Эволюционная идея в трудах русских академиков XVIII
и первой половины XIX в. Вести. Акад. Наук СССР, 1946, № 3.
Райков Б. Е. Последние дни Бэра. Тр. Инет, истории естествозн.
АН СССР, т. II, 1948.
Библиографический список сочинений о Бэре
533
Соболь С. Л. Бэр Карл-Эрнст, Карл Максимович. Бол. сов. энцикл.,
т. 8.
Склабинский В. И. Карл Максимович Бэр. (К характеристике его).
(Сост. по докладу И. Д. Кузнецова). Астрах, справочн. листок, 1892, № 273.
Астрахань, стр. 2.
Соловьев М. М. Карл-Эрнст фон-Бэр. Журн. «Природа**, 1926,
№ 11—12, стр. 26—47, 2 рис. (с 2 портр. Бэра).
Соловьев М. М. Переписка акад. К. М. фон-Бэра с адмиралом
И. Ф. Крузенштерном. Первый сборник памяти Бэра АН СССР, Тр. Комисе,
по истор. знаний, Изд. Акад. Наук СССР, Л., 1927.
Соловьев М. М. Путеводитель по выставке в память акад. К. М. Бэра.
Комисе, по истор. знаний, Изд. Акад. Наук СССР, Л., 1927, стр. 1—25,1 рис.
(с изображением медали в честь Бэра).
Соловьев М. М. Новые данные о путешествии акад. Бэра на Новую
Землю. Вести. Акад. Наук СССР, 1934, № 5 (май), стр. 38.
Соловьев М. М. Бэр на Новой Земле. Изд. Акад. Наук СССР, Л.,
1-е изд., 1934, 1—51 стр., 8 рис., тир. 5000; 2-е изд., 1934, 1—51 стр.,
тир. 5000; 3-е изд., 1934, 1—51 стр., тир. 10 000 (с портр. Бэра).
Соловьев М. М. Бэровский фонд в Архиве Академии Наук СССР.
Вести. Акад. Наук СССР, 1935, № 11.
Соловьев М. М. Переписка акад. К. М. Бэра с проф. А. О. Бунге.
(Рукопись, хранится в Архиве Акад. Наук СССР).
Соловьев М. М. Бэр на Каспии. Изд. АН СССР, 1941.
Угрюмов П. (Лавров П. Л.). Карл-Эрнст Бэр. Дело, СПб., 1878, № 5,
стр. 181—221; № 9, стр. 286—328; № 10, стр. 311—342; № 12, стр. 86—128.
Холодковский Н. Карл-Эрнст фон-Бэр. Мир Божий, СПб., 1892,
№ 6, стр. 1—10.
Холодковский Н. Карл-Эрнст фон-Бэр. Критико-биографический
очерк. Северн. Вести., № 11, СПб., 1892, стр. 213—240.
Холодковский Н. А. Карл Бэр. Его жизнь и научная деятельность.
Биографический очерк. С портр. К. Бэра, гравир. в Лейпциге Геданом.
Жизнь замечательных людей. Биограф, библ. Ф. Павленкова. СПб., 1893,
78 стр.; 2-е изд., Берлин, 1923.
Бэр (Карл Максимович). Справ, энцнкл. словарь, изд. К. Крайя, т. 2,
СПб., 1849, стр. 547.
Портретная галлерея русских дгятелей, изд. А. Мюнстера, т. II, 1869,
стр. 275—277 с портр.
Карл-Эрнст фон-Бэр. (По его автобиографии). Заграничн. Вести., СПб.,
1866, II, стр. 276—314; III, стр. 491—525.
Карл Максимович Бэр. Иллюстр. Газ., 1874, № 47, СПб., стр. 369,
с портретом в тексте.
Академик Карл фон-Бэр. Всемирн. иллюстр., 1876 г., № 413, СПб.,
стр. 400—402.
534
Библиографический спинок сочинений о Бэре
Карл Максимович Бэр. (Извещение о смерти). Соврем. Медиц., 1876,
№ 32, СПб., стр. 449.
Краткий биографический очерк К.-Э. фон-Бэра. Вести. Российск. общ.
садоводства, 1876, № 8, СПб., стр. 7—8.
Карл-Эрнст фон-Бэр (с портретом по рисунку Вожанина, гравировано
Боярским). Нива, 1876, № 50, СПб., стр. 846.
Некролог акад. К.-Э. Бэра. Голос, 1876, № 320, СПб., стр. 3.
Бэр Карл (Максимович) Эрнест. (Некролог). Церк. Вести., Часть не-
оффиц., 1877, № 8, СПб., стр. 13.
Последние часы жизни Карл-Эрнста фон-Бэра. Гражданин, 1877, № 9,
СПб., стр. 249—251.
Бэр К. М. (Некролог). Всеобщий Календарь, изд. Германа Гоопе, отдел
„Некрологи", СПб., 1878.
Бэр (Карл Максимович, Карл-Эрнест). Энцикл. словарь, изд. Ф. А.
Брокгауз и И. А. Ефрон, т. V, СПб., 1891, стр. 277—278.
Академик Карл-Эрнст фон-Бэр. (По поводу столетия со дня его рож-
дения). Астрах, справочн. листок, 1892, № 45, Астрахань, стр. 3.
К. М. фон-Бэр (статья по поводу столетия со дня рождения, с портретом).
Нива, 1892, № 7, СПб., стр. 145—146.
Бэр (Карл Максимович, Карл-Эрнест фон-Бэр, 1792—1876). (Библиогра-
фия). Русская книга, ред. С. А. Венгерова, т. II, № 5355, СПб., 1897, стр. 262.
Бэр Карл Максимович (Карл-Эрнст). (Библиография). Источники словаря
русских писателей, собр. С. А. Венгеров, т. I, СПб., 1900, стр. 465—466.
К.-Э. Бэр. К 50-летию со дня его смерти. 1876—1926. Вести. Знания
1926, Кз 14, Л., стр. 905-908.
Бэр (Карл Максимович, Карл-Эрнест). Новый энцикл. словарь, изд.
Ф. А. Брокгауз и И. А. Ефрон, т. IX, СПб., б. г., столб. 93—94.
Юбилей г. Бэра. Сев. Почта, СПб., 1864, № 195, -стр. 780.
Юбилей г. Бэра. Натуралист, СПб., 1864, стр. 355—356.
Юбилей акад. Бэра. Моск. Вед., 1864, Мй 194, стр. 2. (Перепечат. изд.,
СПб. Вед., 1864, № 193).
50-летний юбилей акад. К. М. Бэра. Медиц. Вести., СПб., 1864, № 39,
стр. 376.
Юбилей г. Бэра. СПб. Вед., 1864, № 193.
Юбилей Бэра. Северн. Пчела, СПб., 1864, № 224.
Юбилей г. Бэра. Виленский Вести., 1864, № 101, стр. 2.
Юбилей К. М. Бэра. Бирж. Вед., СПб., 1864, № 234, стр. 819.
УКАЗАТЕЛЬ ЛИЧНЫХ ИМЕН
Аббас Великий 429
Аббег 251
Авицена 138
Агассис Л. 414
Александр I 66, 469
Александр Македонский 47, 405
Альберт Великий 463
Альтенштейн 26, 213» 249, 256, 329,
375, 398, 520, 521
Анакреон 82
Андерс 258
Аполлон 35
Арендт 293, 498
Аристотель 463, 515
Артеди П. 268, 494
Архимед 463
Ассмут 92, 97, 127, 203
Аттила 406
Ауэрсвальд 273
Базедов И. Б. 468
Балк Д. Г. 133, 137, 146, 147, 148,
160, 472
Бальфур Ф. 14
Баум В. 243, 488
Беер Г. И. 164, 171, 475
Беер С. И. 34
Бейзе 34
Беллингсгаузен Ф. Ф. 415, 524
Белль Ч. 277
Бензенгр В. Н. 531
Берг Л. С. 530, 531
Бергман 442
Беринг В. 29
Берлакк 293, 498
Берман 287
Берцелиус И. Я. 297
Бессель И. Ф. 43, 246, 247, 251,
377, 378, 463, 488, 509
Бирон Э. 407
Биша 133
Бишоф Т. Л. 335, 392, 503, 520
Блаше Г. А. 82, 84, 85, 100, 101,
117, 467
Блох М. 268, 494
Блумауэр Алоизий 94, 467
Блуменбах И. Ф. 294
Блюменталь 498
Боер Л. И. 164, 167, 174, 475
Боккачио Д. 465
Бокк А. 461
Бокк В. 135, 523
Болен П. 251, 252, 490
Бонне Ш. 322, 502
Бори-де-Сент-Венсан 294
Борнтрегер 260, 380, 403, 489, 512
Борстель 277
Боянус Л. Г. 352, 380, 509, 510
Брандт Ф. Ф. 289, 367, 507
Бреше 315, 505
Бунзен 284
Бурдах К. Ф. 23, 89, 132, 133, 135,
596
Указатель личных имен
143, 146, 150, 155, 157, 158, 159,
163, 214, 215, 227, 230, 232, 233,
234, 235, 236, 242, 244, 246, 247,
253, 273, 274, 276, 277, 278, 284,
309, 310, 311, 312, 313, 316, 318,
319, ЗЗэ, 337, 339, 340, 341, 342,
343, 345, 346, 347, 348, 349, 350,
469, 470, 496, 501, 471, 472, 474, 475, 488, 504, 505, 513
Буров 243, 293, 498
Бэр Августа 455
Бэр Андреи 410
Бэр Карл (старший) 38
Бэр Людвиг 400
Бэр Магнус 36
Бэр Мария 456
Бэр Фридрих 38
Бэр Юлия 36
Бюттнер 233, 234
Вагнер Иоганн 182, 202, 227, 479
Вагнер Рихард 465
Вагнер Рудольф 501
Вакуловский Н. 531
Валансьен 495
Валентин Г. Г. 385, 388, 390, 510, 511
Вальд 246
Вальтер П. Ф. 195, 207
Вальтер Скотт 64, 396, 446
Вебер Э. 330, 337, 442
Вегнерн 253
Вейдеманн 420, 426, 428, 429, 431,
434, 437, 439, 527, 523
Вейнберг Б. Б. 531
Вейнгольд К. А. 228, 486, 487
Вейнман 153
•;Вейсс 226
Вейссе 222
Велланский Д. 484, 485
Вельпо 329
Верман И. К. 82, 83, 88, 93, 92, 95,
96, 98, 99, 100, 117, 242
Верман И. Э. 87
Вернадский В. И. 8, 12, 461, 531
Виргилий 104, 467
Витте К. 50, 51, 56, 463
Виттман 168, 169
Вольф К. Ф. 13, 95, 210, 211, 259,
299, 300, 301, 302, 303, 309, 322,
326, 480, 482, 483, 499, 500, 502,
517
Вольфарт К. X. 133, 221, 222, 225,
484, 485
Вонлих 197
Воннеман 504
Врангель В. П. 456
Вреде 63
Вролик 442
Гагедорн Ф. 93, 467
Гаген К. Г. 244, 246, 247, 252, 255,
258, 267, 279, 376, 488
Гаген-Шварц 461
Гален 138
Галетти 71
Галлер А. 210, 236, 315, 316, 317,
320, 321, 322, 331, 398, 487, 499,
502, 503
Ган 251, 273, 274
Гарвей 13, 457, 500, 515
Гарпе 80
Гаспари А. X. 57, 58, 246, 464
Гасснер И. И. 222, 485
Гаусман У. Ф. 330, 503,
Гебель И. 80, 467
Гедерих 94, 95, 96, 97
Гезелиус 531
Гейзер 100
Гейзингер И. Ф. 287, 294, 330,
335, 497
Гейне 82
Гейнцельман 82
Гейслер 357, 358, 359, 361, 352, 506
Геккель Э. 499
Гексли Т. 351, 514
Геллерт X. 93, 467
Указатель личных имен
537
Гельмерсен Г. И. 456, 532
Гемпель 240
Генниг 256, 258
Гербарт И. Ф. 246, 378, 489
Гердер 105, 446
Геродот 459
Герольд 347
Гершель 153
Гессельбах Ф. К. 183, 201, 211, 214,
237, 233, 239, 480
Геснер К. 43, 44, 103, 268, 463, 495
Гёте В. 130, 194, 436, 482
Гёце И. 268, 493
Гильденбранд И. В. 162, 165, 166,
167, 174, 476
Гиппократ 138, 469
Гиргензон 349, 350
Гирш 253
Гиршгаузен 86
Глазер 154
Гланстрем 69, 70, 71, 93, 148
Говен 429
Голлендер 203
Головнин А. В. 442, 445, 530
Гольдфусс 213, 500
Гольц 86, 122
Гом Э. 210, 340, 482
Гоманн 54
Гомер 104
Гоппе Д. Г. 176, 177, 477
Гораций 75, 76
Горкель И. 226, 486
Горн 2/1, 273, 274
Готтхольд 251
Готтшед И. К. 253, 490
Грааф Р. 331, 344, 350, 503
Гриндель Д. И. 73, 465, 469
Гронов Л. 268, 494
Грубе 243, 492
Груйтгуйзен Ф. 300, 499
Гуан А. 268, 494
Губер 268, 493
Гумбольдт А. 15, 85, 351, 478
Густав Адольф 79, 125, 468
Гут И. С. 153, 473
Гуфеланд X. В. 226, 485
Гюбнер 53, 61
Даль В. И. 456
Д’Альтон И. В. 201, 207, 208, 209,
212, 298, 481, 482
Данилевский Н. Я. 420, 421, 424,
425, 428, 429, 411, 444, 456, 525,
526, 528, 529
Данненштерн 48
Данте А. 464
Дарвин Ч. 3, 14, 15, 17, 459, 497,
499, 510, 525
Де-Геер 268, 493
Дейч X. Ф. 149, 473
Деллингер И. И. 145, 177, 178, 179,
180, 182, 183, 193, 194, 195, 196,
197, 198, 199, 200, 201, 204, 206,
207, 208, 209, 210, 211, 212, 238,
248, 298, 478, 479, 480
Демулэн 294
Деннебекк 245
Дервицкий 444
Джиордано Бруно 226
Дзирзон И. 404, 517
Динтер 246
Диффенбах И. 243, 501
Дове Г. В. 251, 252, 377, 378, 489
Друмман 247
Дулло 203
Дульк 378
Дюма 317, 318, 322, 332, 335, 383
385, 502
Дюрер А. 44
Дютрошэ 314
Елена Спартанская 128
Жакен Н. И. 173, 477
Жуковский В. А. 458
’538
Указатель личных имен
Загорский П А. 364, 444, 530
Замен Г. 163, 475
Занд 205
Зейдлиц К. К. 458
Земмеринг С. Т. 337, 367, 57
Зенфф К. Ф. 227, 223, 229, 230,
234, 486
Зибольд К. Т. 182, 303, 404J517
Зимерс 213
Зинин Н. Н. 4С6
Зоммер 376
Зороастр 139
Иаков 170, 465
Изенфламм 144, 150
Иосиф 464
Иохман М. 471, 473
Казакова О. В. 6
Кампе 53, 93
Кант Э. 56, 199, 245, 246, 279, 297,
489
Карамзин Н. М. 93
Караулов Г. 532
Карелин Г. С. 527
Карл XI 125
Карлберг 86
Карпинский А. П. 461
Карус К. 313, 339, 470, 504
Кауцман М. 473
Квиндильян 153
Кейзерлинг А. А. 29, 30
Келер 246, 359
Келликер А. 273, 274, 335, 384, 390,
510
Кельх 234, 235
Керн В. Р. 166, 167, 173, 478
Кильмейер 469
Кир Старший 454
Киселев П. Д. 415, 524
Клееберг 275, 293, 498
Клееман 268, 493
Клейн Я. 268, 494
Клеопатра 76, 466
Клюг 360
Клюге К. А. 133, 221, 484
Ковалевский А. О. 458
Конфуций 139
Корре джио 123
Кост П. 503
Котляревский А. А. 532
Кох 293, 498
Кох Д. И. 71, 464
Краус X. Я. 246, 279, 488
Креницын 524
Крихтон А. 159
Крукенберг П. 227, 486
Крукшенк В. 317, 318, 344, 502
Кугелан 258
Кэрби 268
Кювье Ж. 14, 157, 181, 227, 245,
262, 264, 288, 290, 294, 314,
351, 356, 469, 479, 486, 492,
495
Кюлеман 315
Лавуазье 409, 519
Лазаревский 524
Ламарк 72
Лаплас 84, 85
Лассепед 268, 494
Леви 156
Ледебур К. Ф. 131, 132, 135, 158,
469
Леман А. 411, 523
Леманн 380, 514
Ленц 354
Лео 293, 498
Лессинг 445
Ливен 137, 151, 248
Линген Магнус 445, 456
Линдт 216, 218, 219
Линк Г. Ф. 226, 486
Линней К. 121, 263, 266, 269, 292,
342, 360, 453, 494, 498
У казатель личных имен
539
Лионне П. 263, 493
Литке Ф. П. 456
Литцау 293, 498
Лихтенштейн 256
Лобекк X. А. 103, 246, 251, 252, 270,
293, 429, 467, 490,495
Лодер X. 151, 473, 486
Лорек К. Г. 260, 494
Лоу Гудсон 406, 518
Лукас 253
Лункевич В. В. 463
Луце 442
Людовик-Филипп 502
Мажанди 277
Макдональд 153, 156, 474
Мальпиги М. 210, 482, 515, 500
Мартиус К. Ф. 177, 178, 179, 193,
473
Медем А. 249
Мейген И. В. 494
Мейдингер 268
Мейен 258
Мейер Э. 122, 251, 252, 259, 501
Меккель И. Ф. 157, 227, 228, 26L
266, 287, 302, 313, 331, 337, 340
486, 487, 513
Менетрие Э. 354, 506
Мессмер 222, 484, 485
Мефистофель 144
Мечников И. И. 458
Миддендорф А. Ф. 411, 412, 415
456, 523
Миквиц 71, 89
Миклухо-Маклай Н. Н. 19
Михайлов Д. С. 497
Михновская Т. В. 6
Мозер 377
Мольер 446
Монтерби 253
Моргенштерн К. С. 153, 473
Моцарт 479
Мюленбрух 246
Мюллер И. 330, 378, 379, 385, 398,
501, 510
Напирский 34
Наполеон I 130, 153, 361, 406, 474,
484, 495
Нарсес 170
Науман И. Ф. 259, 491
Негели К. В. 390
Неес фон Эзенбек X. Г. 201, 212,
213, 226, 483
Нейман Ф. Э. 251, 252, 270, 498
Никитин 420, 428, 441, 528
Никодим 140, 141, 471
Нильсон С. 268, 418, 525
Нойман 501
Норденшельдт А. Э. 524
Норденшельдт Н. Г. 413, 524
Овсянников Ф. В. 440, 526, 528, 532
Одиссей 459
Озанн 226
Окен Л. 209, 295, 299, 302, 497, 499,
513
Олаф Магнус 44
Ольсгаузен 251
Опекушин 460
Павел I 69
Павловский Е. Н. 453, 522, 532
Паллас П. С. 308, 355, 356, 357, 358,
359, 360, 361, 362, 363, 366, 424,
505
Пандер X. И. 12, 163, 199, 201, 203,
204, 205, 206, 207, 208, 209, 210,
211, 212, 298, 299, 300, 302, 303,
304, 305, 352, 353, 356, 480, 482,
500, 514
Панкевич 412
Пантер 268, 493
Паррот И. Ф. 155, 169, 170, 171,
172, 175, 354, 476,
Указатель личных имен
5Ю
Паррот Г Ф. 127, 131, 132, 137,
468, 469, 476
Пастер Л. 501
Пахтусов П. К. 410, 523
Пенелопа 128
Песталоцци ^89
Петр Великий 355, 407, 421, 466, 525
Пирогов Н. И. 453, 456, 468
Пич 150
Плагге 331, 350, 503, 521
Плате А. 79
Поль Жан 446
Посошков И. 417, 525
Прево Ж. Л. 317, 318, 322, 331, 336
344, 383, 385, 502
Прометей 406
Прохаска Г. 478
Пузырева Г. И. 6
Пуркинье И. Э. 196, 282, 287, 330,
331, 332, 333, 480, 496
Пуше 392
Пэрон 294
Радлов Э. Л. 532
Райков Б. Е. 460, 481, 531, 532
Распайль Ф. 291, 497
Ратке М. Г. 278, 284, 337, 340, 341
344, 345, 346, 347, 348, 496, 501
504, 505
Раух 127
Рацее 138
Регул М. А. 228, 487
Резель фон-Розенгоф 268, 493
Рейтер 293, 498
Рейхерт К. Б. 243, 335, 384, 488, 503
Рекке 34
Ремак Р. 335, 504
Реман И. 159, 475
Ремер 74, 77
Реомюр Р. 268, 493
Ретциус А. А. 330, 503
Решлауб 202
Рикорд П. И. 403, 495, 512
Риттер К. 15, 58, 59, 464
Рихтер 501, 293
Розенбаум 293, 498
Розенкранц 378
Розенмюллер И. X. 228, 240, 487,488
Розенталь 226, 238
Рондоле 268, 494
Рот А. В. 73, 430, 465
Рудольфи К. А. 226, 238, 278, 290,
294,350,356, 363, 397, 398,486, 497
Рускони М. 385, 510
Руссо Ж. Ж. 39, 469
Руст И. Н. 164, 168, 221, 225, 374,
375, 399, 400, 475
Сальвиани И. 268, 494
Самюэль 195, 197
Сапожников 422
Сваммердам И. 132, 234, 268, 389,
487, 494, 526
Свифт 446
Себа 355
Семенов Н. 420, 425, 526
Сиверс 469, 472
Симашко Ю. И. 454
Склабинский В. И. 533
Соболь С. Л. 533
Соколов И. И. 6
Соловьев М. М. 453, 454, 461, 523,
526, 533
Соломон 459
Софокл 87
Спенс 268
Спике И. Б. 180, 479
Станниус 244
Стерн 446
Стикс М. Э. 137, 472, 475
Струве К. 251, 253
Сулла 87, 88, 467
Сундевалль 418
Тилезиус фон-Тиленау 359, 360, 525
Тимирида 465
Указатель личных имен
541
Тимирязев К. А. 525
Тиндаль 415
Тит Ливий 97
Транзее К. О. 134, 135
Тратинник Л. 169, 173, 476
Триниуо К. А. 352, 353, 354, 355
Уваров С. С. 84, 335, 444. 467,
481
Угрюмов (Лавров П. Л.) 533
Ульманн 203
Унгерн-Штернберг 73, 465
Унцер 377
Усков 526
Фабер 268
Фабриций И. X. 494
Фабриций из Аквапенденте 268
515
Фатер 246, 252, 267
Ферзей 524
Феруссак 268, 332
Филипченко Ю. А. 505, 509
Фогель 380
Фойгт 247
Фосс Л. 328, 337, 380
Фредерика 66, 464
Фридлендер 227
Фридрих II 65, 66, 464
Фридрих Вильгельм IV 265
Фриш И. Л. 259, 491
Фрорип 261
Фуко 504
Функе 384
Фусс П. 354, 361, 390, 498, 509,
511
Хелиус М. И. 164, 475
Ходзько 170
Ходорович 532
Холодковский Н. А. 3, 533
Хост 173
Цанг 173
Ценковский Лев 456
Циволька А. К. 410, 523
Цинна 98, 467
Цихориус Л. Э. 133, 144, 145, 146,
150, 157, 195, 247, 248, 472, 489
Чингисхан 76
Шамиссо А. 50, 396, 448, 512
Шванн Т. 335, 385, 388, 389, 390,
503, 510
Швегрихен X. Ф. 359, 506
Швейггер А. Ф. 246, 247, 248, 249,
250, 264, 488, 492
Шевченко Т. Г. 526
Шекспир 446
Шеллер 94
Шеллинг 182, 183, 196, 199, 295,
409, 473, 498
Шен Г. Т. 252,258, 374,399,40Э, 512
Шенлейн И. Л. 197, 198, 480
Шеффер Я. X. 268, 494
Шиллер Ф. 93, 446, 465
Шкур X. 73, 465
Шлейден М. Я. 388, 389, 390, 503,
510, 511
Шлемм 238, 488
Шопенгауэр 458
Шпренгель К. И. 227, 486
Шренк 19
Штейделе Р. И. 174, 477
Штейнгрюбер 54, 55, 57, 59, 60, 69,
70, 117
Штида Л. 512
Шторх А. К. 354, 510
Шуберт Ф. В. 251, 252, 253, 489
Шуккман 274
Шульд 276
Шультее 175
Шульц А. К. 416, 417, 418, 420, 425,
426, 428, 441, 524, 525, 529
542
Указатель личных имен
Щуровский Г. Е. 482
Эбель 256, 260
Эверс И. Г. 136, 137, 471
Эйзенгардт 149, 200, 251, 252, 297,
298, 309, 310
Эйлер Л. 509
Эйхвальд Э. И. 456
Экстрем 418
Эллендт 253
Энгельгардт 169, 460
Энгельман 260
Эрман 226
Эрш И. С. 227, 486
Эспер Е. И. 75, 466
Эссен 474
Эшрихт Д. Ф. 289, 290, 497
Яблонский К. Г. 268, 489
Якоби Б. С. 251, 377, 378, 489
Якобсон И. 293, 493
Якобсон Л. 293, 498
Ян 168
Яхман 368, 392
ОГЛАВЛЕНИЕ
Стр..
Предисловие...................................................... 3
От редактора...................................................... 7
Введение в автобиографию К. М. Бера. (Вступительная статья
проф. Б. Е, Райкова)....................................... 12
Автобиография Карла Бэра
Введение автора...............*.................................. 33
Глава/. Мое рождение ..................................... 36
Глава ZZ. Детские годы до школы..............•............. 38
Глава ZZZ. Первоначальное ученье на дому (1799—1803) ... 50
Глава IV. Продолжение домашнего учения (1803—1807) ... 6е)
Глава V. Средняя школа в Ревеле (1807—1810)................ 78
Глава VI. Дерптский университет (1810—1814)................123
Глава VII. Поездка в Германию. Вена (1814—1815)............162
Глава VIII. Вюрцбург (1815—1816)...........................178
Глава IX. Берлин (зима 1816/1817)..........................216
Глава X. Прощание с родиной (лето 1817)....................229
Глава XI. Первый период моей деятельности в Кенигсберге
в качестве прозектора и приват-доцента (1817—1819) . . • 232
Глава XII. Второй период пребывания в Кенигсберге. Зооло-
гический музей и профессура (1819—1829)............... 250
Глава XIII. Пребывание в Петербурге (1830)................ 352
Глава XIV. Третий период жизни в Кенигсберге (1830—1834) 367
Глава XV. Постоянная жизнь в Петербурге (с 1834 года) . . 405
544
Оглавление
Приложения
Стр.
Петербургский период жизни К. М. Бэра..................451
Комментарии к автобиографии К. М. Бэра. . . ............462
К главам I—IV .................................. 462
К г л а в е V..................................... 466
К г л а в е VI........................ ....... 468
К главе VII ....................................475
К главе VIII......................................478
К главе IX........................................483
К главам X и XI...................................487
К главе XII .................................. 489
К главе XIII • 526
К главе XIV ....................................507
К главе XV ..........• . . . •..................518
Библиографический список сочинений о Бэре, появившихся на рус-
ском языке............................•............531
Указатель личных имен..................................535
Печатается по постановлению
Редакционно-издательского совета
Академии Наук СССР
Редактор издательства В. А. Браиловский
Технический редактор Р. А. Ароне
Корректоры Г. Н. Антик, А. Д. Копысова и Л. А. Ратнер
РИСО АН СССР № 4121. Подписано к печати 10/VI 1950 г. М 22418. Печ. л. 34 + 5 вкл.
Бумага 6OX92/IS. Бум. л. 17. Уч.-изд. д. 29,3. Тираж 5000. Заказ 1462.
Цена в перепд. 23 р. 50 к.
1-я Типография Изд. Академии Наук СССР, г. Ленинград, В О., 9 л. 12
Сканирование - A AW
Dj Vu-кодирование - Беспалов