/
Автор: Астин А.-Э. Уолбэнк Ф.-У. Фредериксен М.-У. Огилви Р.-М. Драммонд Э.
Теги: история кембриджская история древнего мира
ISBN: 978-5-86218-531-7
Год: 2015
Похожие
Текст
КЕМБРИДЖСКАЯ ИСТОРИЯ ДРЕВНЕГО МИРА ТОМ VII Книга 2
THE CAMBRIDGE ANCIENT HISTORY SECOND EDITION VOLUME VII Part 2 THE RISE OF ROME TO 220 B.C. Edited by F.W. WALBANK F.B.A. Emeritus Professor, formerly Professor of Ancient History and Classical Archaeology, University of Liverpool A.E. ASTIN Formerly Professor of Ancient History, The Queen's University, Belfast M.W. FREDERIKSEN R.M. OGILVIE Assistant Editor A. DRUMMOND Lecturer in Classics, University of Nottingham Cambridge UNIVERSITY PRESS
КЕМБРИДЖСКАЯ ИСТОРИЯ ДРЕВНЕГО МИРА ТОМ УП Книга 2 ВОЗВЫШЕНИЕ РИМА: ОТ ОСНОВАНИЯ ДО 220 ГОДА ДО Н. Э. Под редакцией Ф.-У. УОЛБЭНКА, А.-Э. АСТИНА, М.-У. ФРЕДЕРИКСЕНА, Р.-М. ОГИЛВИ, Э. ДРАММОНДА ЛАДОМИр Научно-издательский центр «Аадомир» Москва
Издано при финансовой поддержке Федерального агентства по печати и массовым коммуникациям в рамках Федеральной целевой программы «Культура России» (2012—2018 годы) Перевод, подготовка текста, заметка «От переводчика», примечания В.А. Гончарова ISBN 978-5-86218-531-7 ISBN 978-5-94451-053-2 © Cambridge University Press, 1989. © Гончаров В.А. Перевод, подгог. текста, заметка, примечания, 2015. © НИЦ «Ладомир», 2015. Репродуцирование [воспроизведение) данного издания любым способом без договора с издательством запрещается
ОТ ПЕРЕВОДЧИКА В настоящем издании при ссылке на древних авторов использована та же система, что и в ранее опубликованных томах «Кембриджской истории древнего мира» (КИДМ Ш.З, IV, V): имя автора и название произведения приведены на русском языке, пр\ичем последнее выделено курсивом; далее римской цифрой обозначен номер книги, а арабскими цифрами — номера глав, параграфов (для прозы) или стихов (для поэзии) (напр., ссылка: Дионисий Галикарнасский. Римские древности. 1.32.2 означает указание на второй параграф тридцать второй главы первой книги «Римских древностей» Дионисия Галикарнасского). Если до нашего времени дошло только одно произведение того или иного автора, то его название не приводится (напр.: Ливий. VTL9.5 — пятый параграф девятой главы седьмой книги «Истории от основания Города» Тита Ливия). В отдельных случаях, согласно общепринятой традиции, вместо номера книги, главы и т. д. (или наряду с ним) дается ссылка на страницу первого или одного из последующих классических изданий соответствующего труда (напр.: Фест. 486L — страница 486 лексикона Секста Помпея Феста под редакцией У. Линдсея). Ссылки на издание приводятся также в случаях цитирования сохранившихся фрагментов античных авторов (напр.: Катон. Фрг. 58Р — фрагмент 58 «Начал» Марка Порция Катона под редакцией Г. Петера). При ссылках на эпиграфические источники используются общепринятые латинские аббревиатуры, обозначающие наиболее авторитетные издания древних надписей (напр.: ILS. 212 — надпись под номером 212 из сборника «Избранные латинские надписи» («Inscriptiones Latinae Selectae») под редакцией Г. Дессау). Обнаруженные ошибки английского оригинала в ссылках на античных авторов исправлялись, при этом в соответствующих местах давались необходимые пояснения. Уточнения, внесенные в ссылку переводчиком (например, в оригинале указывался только номер главы, а нами был добавлен номер параграфа), взяты в квадратные скобки.
6 От переводчика Ссылки на труды современных ученых сохранены в том виде, в каком они приведены в оригинальном издании: сначала — фамилия автора, затем — год издания, в квадратных скобках — указание на раздел библиографического списка и номер, под которым соответствующая работа помещена в нем, и, наконец, (после двоеточия) — номер страницы. Подробнее см. «Пояснения к Библиографии». Цитаты из древних авторов в большинстве случаев мы приводим по общепринятому русскому переводу (если таковой имеется). Автор перевода указывается непосредственно после цитаты. Библиографические описания изданий русских переводов представлены в отдельном приложении. Следуй принципам, заложенным в уже вышедших в русском переводе томах, мы включили в текст собственные примечания (помечены нашими инициалами) с пояснениями специфических терминов, географических названий и имен, латинских и греческих слов, а также — по мере возможности — подкрепили всё ссылками на научные работы, появившиеся в последние годы (в том числе на русском языке) и, соответственно, не включенные в библиографию оригинала. Краткий список русскоязычных монографий по рассматриваемой тематике также представлен в специальном приложении. При переводе географических названий (и этнонимов) мы старались давать их древние варианты, как правило, в том написании, в каком они фигурируют в нашем основном письменном источнике по истории Раннего Рима — классическом русском переводе «Истории» Тита Ливия (под ред. М.Л. Гаспарова, Г.С. Кнабе, В.М. Смирина). Если известен современный вариант названия, он дается в скобках (напр.: Массалия (совр. Марсель), Падан (совр. По) и т. д.). В тех случаях, когда тот или иной топоним (чаще всего это названия рек, гор, мысов и т. п.) не встречается в сочинениях античных авторов или когда его идентификация вызывает сомнения, мы были вынуждены использовать только современный вариант (напр.: Монти-дель-Матезе, Црна Река, мыс Бон ит. д.).
От переводчика 7 Выражаем искреннюю благодарность д. и. н. А.М. Сморчкову (Москва) за ценнейшие консультации по всем вопросам, связанным с основной тематикой данного тома, Ю.А. Михайлову (Научно-издательский центр «Ладомир») — за детальные подсказки по оформлению и огромную редакторскую работу, к. и. н. Ю.Н. Кузьмину (Самара) за советы по эллинистической проблематике, к. и. н. Д.В. Акимову (Воронеж) и С.Г. Плаксину (Москва) — за рекомендации по археологической и нумизматической терминологии соответственно, В.В. Макарову (Воронеж) — за помощь в технической сфере, а также Л.М. Чурсановой (Воронеж) — за всемерную поддержку. Все недостатки перевода лежат исключительно на совести переводчика. В.А. Гончаров Воронеж, 2014
ПРЕДИСЛОВИЕ Темой данной книги является история Рима — с древнейших времен и почти до начала Второй Пунической войны. Планируя новую редакцию седьмого тома нашего издания, мы с самого начала понимали необходимость существенных изменений как в объемах, так и в распределении представляемого читателю материала. В первом издании «The Cambridge Ancient History» (далее — САН) т. УП охватывал как упомянутый выше период римской истории, так и историю эллинистического мира с 301 по 217 г. до н. э.: две сферы, в которых ученые второй половины XX в. достигли весьма существенного прогресса — как в плане открытий, так и в плане интерпретаций. В связи с этим во втором издании САН данный том был разбит на две части. Первая из них, опубликованная в 1984 г., полностью посвящена эллинистическому миру, тогда как в данной книге намного более подробно рассматривается история Рима. Реконструкция ранней римской истории связана с целым рядом особых проблем. Одной из них является быстрое и постоянное увеличение количества археологических находок с территории Рима и его ближайших окрестностей, а также всей центральной Италии в целом. Впрочем, еще более важный момент представляет собой сопоставление археологических свидетельств с данными, которые содержатся в литературных произведениях, созданных спустя несколько столетий после описываемых событий. Это сопоставление является не только причиной для весьма бурных дискуссий по различным вопросам, но и основанием для большого разнообразия используемых методов и принципов интерпретации. Как следствие, ни одна из точек зрения не может считаться окончательной, и редакторы данного тома, весьма далекие от того, чтобы искать некий единообразный подход к решению всех проблем, сознательно постарались охватить всё многообразие взглядов. Соответственно, книга начинается с рассмотрения Р.-М. Огилви и Э. Драммондом источников. Далее идут главы, посвященные древнейшей истории Рима. Они написаны четырьмя исследователями, каждый из которых внес свой вклад в понимание этого аспекта истории Древнего
Предисловие 9 мира, вызывающего самые давние споры среди ученых. А.-Д. Момильяно и М. Торелли, использующие противоположные подходы, обсуждают проблему возникновения и раннего развития Рима, после чего Э. Драммонд и Т.-Дж. Корнелл рассматривают историю римской Республики до кануна войны с Пирром. Самому Пирру и его войне с римлянами посвящена глава, написанная П.-Р. Франке. И.-С. Стейвли рассказывает о Риме и Италии в Ш в. до н. э., тогда как Г.-Х. Скаллард в своей главе о Риме и Карфагене описывает карфагенские институты и процесс выхода римских интересов за пределы Италии, кульминацией чего стала Первая Пуническая война и ее последствия. Эту главу сопровождает написанный А.-Э. Астином небольшой раздел о возникновении римской провинциальной системы. Наконец, Дж.-А. Норт рассматривает историю раннереспубликанского Рима1, причем с несколько необычной точки зрения — уделяя основное внимание месту религии в жизни римского общества. В общих чертах в данном томе прослеживается римская история до кануна Второй Пунической войны, однако Иллирийские войны и одновременные им действия карфагенян в Испании было решено перенести в т. УШ САН, поскольку рассматривать их гораздо лучше в сочетании с позднейшими событиями. Полное описание управления римскими провинциями появится в т. IX. Что касается более широкого контекста, в котором развивалось Римское государство, то немало подобного материала, связанного с историей иных народов Италии и Западного Средиземноморья, можно найти в других томах нашего издания — прежде всего в гл. 12—15 т. IV, а также в т. Ш.З, V и VI. Данный том готовился к публикации довольно долгое время — в первый раз большинство глав было представлено на рассмотрение редакции в 1985 г., а некоторые — еще в 1980-м. При этом во многих случаях у нас не было возможности принять во внимание самые последние работы в рассматриваемой сфере. Впрочем, библиография была (по возможности) доведена до 1986 г. Кроме того, за это время авторский коллектив понес невосполнимые утраты: в 1980 г. погиб в автокатастрофе М.-У. Фредериксен — он входил в состав первой редакционной коллегии, которая планировала вторые издания т. VII и УШ. Также в процессе работы навеки покинули нас А.-Д. Момильяно (в 1987 г .—ВТ) и Г.-Х. Скаллард (в 1983 г. — В.Г.), написавшие главы для данного тома. Автором одной из глав и членом той команды, которая изначально занималась его составлением, был Р.-М. Огилви, отошедший в мир иной в 1981 г. Мы глубоко сожалеем, что он так и не увидел завершение нашей работы, в которую успел вложить немало сил и поистине выдающихся знаний. 1 В научной литературе историю Древнего Рима принято делить на три этапа, основанных на формах правления: царский, республиканский и императорский. В рамках республиканской эпохи, в свою очередь, исследователи условно выделяют периоды Ранней, Средней (классической) и Поздней Республики. Первый из них обычно начинают с изгнания царей (традиционно — 509 г. до н. э.), второй — с начала Первой Пунической войны (264 г. до н. э.) и третий — с реформ Тиберия Гракха (133 г. до н. э.). Данный том посвящен истории царского и раннереспубликанского периодов. — В.Г.
10 Предисловие После смерти Р.-М. Огилви редактированием оставшихся глав занимались Ф.-У. Уолбэнк и А.-Э. Астин, тогда как Э. Драммонд выполнял весьма важную задачу координации редакторских усилий. Мы сердечно благодарим его за неоценимую помощь в составлении библиографии, подборе карт и иллюстраций, корректуре, а также в оформлении тома и его подготовке к печати. Нашей искренней благодарности заслуживают еще несколько человек. Так, Джудит Лэндри перевела главу, написанную М. Торелли, с итальянского, а Линдэлл фон Девитц — главу П.-Р. Франке с немецкого. Э. Драммонд выражает признательность Британской академии и Исследовательскому фонду Шеффилдского университета за щедрую поддержку, полученную при проведении исследований для гл. 4 и 5, а за скрупулезные и конструктивные замечания по ним — профессору П.А. Бранту. Карты нарисованы Дэвидом Коксом из компании «Сох Cartographic Ltd.». Указатель составлен Барбарой Хёрд. Наконец, мы горячо благодарим сотрудников издательства «Cambridge University Press» за их постоянную поддержку, заботу и помощь. А-Э. А, Ф.-У. У.
Глава 1 Р. -М. Огилви, 9. Драммонд ИСТОЧНИКИ ПО РАННЕЙ ИСТОРИИ РИМА Первый раздел данной главы посвящен основным письменным и археологическим источникам по ранней истории Рима. Во втором же разделе мы рассматриваем тот материал, которым располагали римские историки, писавшие о царском периоде и о V в. до н. э., и показываем, как они его использовали1. I. Свидетельства, дошедшие до нашего времени В древности существовало три или, возможно, четыре основных исторических традиции — греческая, римская, этрусская и карфагенская. При этом последнюю в принципе можно сразу же сбросить со счетов — хотя, возможно, ее отголоски присутствуют в сочинении греческого историка Полибия — до нашего времени она не дошла, и восстановить как таковую ее невозможно. Что касается этрусской исторической традиции, то император Клавдий в своей знаменитой речи, обнаруженной в Лионе [ILS 212), упоминает «тускских авторов» («auctores... Tuscos») в связи с легендой о Масгарне и братьях Вибеннах (см. с. 119 сл. наст. изд.). Кроме того, несколько ссылок на этрусских историков имеется и в других источниках, а рассказ Клавдия удивительным образом подтверждается фресками, найденными в гробнице Франсуа в этрусском городе Вульчи. При этом, однако, мы не располагаем никакими свидетельствами об этрусских писателях, которые творили в V или IV вв. до н. э. Упомянутые же Клавдием «тускские авторы» были довольно поздними литераторами- эрудитами этрусского происхождения — типа А. Цецины, жившего в I в. до н. э. К сожалению, даже их работы реконструировать невозможно, да и судить о том, насколько надежная информация в них содержалась, мы тоже не можем. 1 Автором раздела I является профессор Огилви, раздела П — д-р Драммонд. Черновой вариант раздела I был отредактирован д-ром Драммондом после смерти профессора Огилви, однако основные моменты были оставлены им без изменений.
12 Глава 1. Источники по ранней истории Рима С другой стороны, с давних времен определенной информацией о Риме обладали греки. В частности, Аристотелю было известно о захвате Рима галлами в 390 г. до н. э., а целый ряд второстепенных историков активно интересовался легендами об основании Города. При этом кое- кто из ранних греческих авторов играет довольно важную роль в реконструкции событий ранней римской истории, даже несмотря на то, что до нашего времени их работы не дошли. Так, например, в исторический труд Дионисия Галикарнасского {Римские древности. VTL3 слл.) включен весьма пространный рассказ об Аристодеме, тиране Кум, и о том, как ок. 504 г. до н. э. он разбил под Арицией этрусского царя Порсенну. Рассказ этот явно почерпнут из сочинения какого-то греческого автора, которое, вероятно, было создано вскоре после описываемых событий. Этим автором был либо какой-то историк из самих Кум, либо Тимей из Тавромения (совр. Таормина на Сицилии), написавший историю западных греков и походов царя Пирра. Тимей родился в середине IV в. до н. э. и, по его собственным словам, большую часть сознательной жизни — пятьдесят лет — провел в изгнании в Афинах (Полибий. XII.25d.l: возможно, ок. 315—264 гг. до н. э.), но при этом никогда не переставал интересоваться делами Великой Греции1а и не терял связи с родиной. Соответственно, ему было немало известно о растущей мощи Рима. Далее необходимо сказать еще о четырех греческих историках, которые творили уже в период существования собственно римского историо- писания, но при этом весьма существенно обогатили наши знания о раннем Риме. Первым из этих авторов, без сомнения, является Полибий (род. в Мегалополе ок. 210—200 гг. до н. э.), который в 167 г. до н. э. был обвинен в неблагонадежности и отправлен заложником в Рим (XXVTH. 13.9—13). Там он завел дружеские отношения со многими римскими аристократами, в частности со Сципионом Эмилианом, и создал подробный исторический труд, начинавшийся с описания предпосылок Первой Пунической войны и заканчивавшийся повествованием о событиях 146 г. до н. э. Сведения о ранней истории Рима и о Пунических войнах Полибий, вероятно, черпал прежде всего у римского историка Фабия Пик- тора, а также (в том, что касалось римско-карфагенских отношений) — у греческого автора Филина из Акраганта (с. 563 наст, изд., сноска 1). Кроме того, не исключено, что он регулярно обращался и к сочинениям Тимея, пусть даже и весьма критически относясь к этому автору (ХП.З— 16). Использовал ли Полибий труды других римских историков — таких, как Л. Цинций Алимент, Кв. Атилий, Л. Кассий Гемина или Катон, — мы не знаем, однако он был хорошо знаком с «pragmatike historia» — «политической [и военной] историей», написанной на греческом языке А. Пос- тумием Альбином (ок. 151 г. до н. э.), — и достаточно критически отзывался о ней. Соперничать с Полибием по научности и критичности исследовательского подхода может только Фукидид. К сожалению, из сорока 1а Великая Греция (лат. Magna Graecia) — обобщенное название греческих колоний, располагавшихся на территории южной Италии и Сицилии. — В.Г.
I. Свидетельства, дошедшие до нашего врежет 13 книг, написанных историком из Мегалополя, до нас более-менее полностью дошло лишь шесть (по большому счету, даже пять — с I по V. — В.Г.), а остальные — включая шестую книгу, в которой он рассматривал Ранний Рим, — в лучшем случае сохранились лишь в отрывках. Соответственно мы не располагаем полным и последовательным рассказом о первых веках римской истории, а на тот материал, который у нас есть, весьма существенный отпечаток наложил философский взгляд, заимствованный автором у Платона, сторонника циклического подхода к историческим эпохам, и еще более усложненный неоднозначным и достаточно непоследовательным отношением к роли Фортуны (Тюхе) в исторических событиях. Впрочем, идеи Полибия всё же оказали определенное влияние на более поздние рассказы о развитии Рима, что особенно заметно в трактате Цицерона «О государстве» (П.1—63), который был написан в 54—51 гг. до н. э. и тоже дошел до нас не полностью. В этом сочинении обсуждается государственное устройство, сочетающее элементы монархии, аристократии и демократии, которое якобы уже существовало в Риме в царский период, но лишь в эпоху Ранней Республики было приведено в состояние равновесия. В общем и целом рассматриваемое обсуждение во многом опирается на аргументацию, приведенную в кн. VI «Истории» Полибия, хотя при этом Цицерон дает более положительную оценку значению каждого из компонентов описываемого государственного устройства (согласно Полибию, их главная функция заключалась лишь в том, чтобы контролировать друг друга) и делает основной упор на моральных качествах, необходимых для поддержания надлежащего равновесия. К сожалению, при составлении своего исторического наброска Цицерон, скорее всего, опирался не только на труд Полибия, но и на сочинения поздних анналистов1Ь, и соответственно рассматриваемый трактат нельзя использовать для того, чтобы заполнить существующую лакуну в тексте греческого историка или получить надежные сведения об исторических традициях, существовавших в середине П в. до н. э. или позднее* 2. Так же, как и Полибий, Диодор Сицилийский (прозванный так, поскольку родился в городе Агирии на Сицилии) был автором исторического труда в сорока книгах (из которых до нашего времени дошли лишь пятнадцать), написанного на греческом языке (вероятно, примерно с 70 по 36 г. до н. э.)2а, хотя те тридцать или более лет, которые ушли на создание данного сочинения, историк в основном провел в Риме. Это была «всеобщая история», охватывавшая события, происходившие во всех известных автору странах цивилизованного мира. Как и следовало ожи¬ 1Ь Анналисты — древнейшие римские историки, располагавшие описываемые события в хронологической последовательности, по годам (от лат. annus — «год»). Подробнее об анналистах см. далее, с. 15 сл. наст, изд., а также, напр.: Сидорович О.В. Анналисты и антиквары: римская историография конца III—I в. до н. э. (М., 2005). — В.Г. 2 Ср.: Rambaud 1953 [В 147]: 75 слл. 2а Традиционно этот труд именуется «Исторической библиотекой» («Bibliotheca Historica»). — В. Г.
14 Глава 1. Источники по ранней истории Рима дать, данная работа представляла собой сочинение компилятивного характера, причем основным или вообще единственным источником, из которого Диодор черпал сведения о событиях ранней истории Рима (до нашего времени полностью сохранился лишь рассказ о 486—302 гт. до н. э. по Варрону)2Ь, были работы некоего историка, имя которого нам точно не известно3. При этом лаконичность и сам характер рассказа совсем необязательно указывают на то, что это был кто-либо из ранних анналистов:4 возможно, Диодор просто не придавал большого значения римской истории до конца IV в. до н. э. (ср. с. 373 наст. изд.). Дионисий Галикарнасский родился ок. 60 г. до н. э. Он прославился как искусный ритор и в 30 г. до н. э., после битвы при Акции, приехал в Рим, где, по всей видимости, стал вхож в самые влиятельные круги общества. При этом он очень интересовался римской историей и посвятил двадцать два года своей жизни проведению исследований и написанию двадцати книг «Римских древностей». Одиннадцать книг, в которых описываются события до 444 г. до н. э., дошли до нас полностью, а остальные девять (до начала Первой Пунической войны) — в извлечениях. Дионисий опирался в основном на те же источники, что и его современник Тит Ливий, а именно — на труды историков-анналистов начала I в. до н. э. (см. далее), но при этом в его сочинении приводится целый ряд весьма ценных и малоизвестных версий истории царского периода, а рассказывая о более ранних временах, он даже использует труды таких авторов, как греческие историки Ферекид и Антиох Сиракузский. Кроме того, Дионисий был очень серьезным исследователем доцарского периода в истории Рима (ср.: Римские древности. 1.32.2; 32.4; 37.2; 55.2; 68.1—2 и др.): повествуя об этой эпохе, он цитирует более пятидесяти авторитетных источников. При этом, выступая в качестве историка, Дионисий всё же остается ритором, поучающим своих читателей. Его работа очень хорошо структурирована, с четким разделением «внутренних» и «иностранных» дел, и отличается множеством пространных речей, а также столь же детальной (и столь же вымышленной) реконструкцией событий, описание которых представляет собой и своеобразное руководство для государственных деятелей, и основание для различных «лирических отступлений». К рассмотрению изменений в политической сфере Дионисий в основном обращается лишь эпизодически и не демонстрирует никакого последовательного философского подхода, но при этом всё же сохраняет тесную связь с традициями греческой политической теории и историографии. К примеру, это проявляется в периодическом использовании заимствованного у Полибия представления о том, что политические структуры Рима представляли собой сочетание монархии, аристократии и демократии, а также в подробном рассмотрении нововведений в сфере государ¬ 2Ь О «Варроновой хронологии» см. далее, с. 416 сл., 723 сл. наст. изд. — В.Г. 3 См.: Perl 1957 [D 25]: 162 слл. — предположения о личности данного автора. 4 Как предполагал в первом издании САН Стюарт Джонс, см.: САН VII (Cambridge, 1928): 318 сл.
I. Свидетельства, дошедшие до нашего вреллени 15 ственного устройства и в пристальном внимании к юридическим формальностям. Кроме того, Дионисий интересовался и формами экономической и социальной зависимости, которые обеспечивали укрепление позиций аристократии. И самое главное — на связь с греческой традицией указывает явно политический характер его исторического труда, а также жесткое, нередко циничное отношение к политическим конфликтам, которое время от времени даже выходит за пределы его общей симпатии к аристократам, но при этом лишь изредка поднимается над стереотипами и поверхностными суждениями. И наконец, Плутарх. Он родился в Херонее (центральная Греция) ок. 46 г. н. э., учился в Афинах и в молодости много путешествовал — прежде всего по Египту и Италии. Его важнейшим вкладом в историю стали «Сравнительные жизнеописания» — сборник биографий множества легендарных персонажей (напр., Ромула) и исторических деятелей (напр., Юлия Цезаря). Конечно, это был компилятивный труд (причем к используемому материалу Плутарх относился достаточно вольно, переиначивая его таким образом, чтобы он отвечал его собственным художественным и этическим целям), но при этом в своей работе рассматриваемый автор использовал не только дошедшие до нас сочинения типа «Римских древностей» Дионисия Галикарнасского, но и множество трудов, которые не сохранились до нашего времени, — и именно неожиданные подробности, которые время от времени мелькают в произведениях Плутарха, делают его столь важным для нас источником. Кроме того, его перу принадлежит серия книг, посвященных религиозным, философским и этическим проблемам, а в его «Римских вопросах» содержится весьма существенная информация по ранней римской религии5. Собственно римское историописание возникло в конце Ш в. до н. э., однако самым первым историческим трудом, написанным римлянином, скорее всего, была эпическая поэма о Первой Пунической войне, созданная в последние десятилетия Шв. до н. э. одним из ее участников, Гн. Не- вием из Кампании. Это произведение было основано на реальных фактах и в то же время исполнено драматизма. Следующим сочинением подобного рода стала эпопея «Анналы» Кв. Энния (239—169? гг. до н. э.) из г. Рудии в Калабрии. Энний изложил историю Рима с древнейших времен до 70-х годов П в. до н. э. в восемнадцати книгах, первые три из которых были посвящены легендам об Энее и времени царей, а две последующие — событиям V—IV вв. до н. э. Дошедшие до нас фрагменты «Анналов», в которых Энний описывает царский период, демонстрируют уже достаточно детальную разработку ряда основных эпизодов. Период Ранней Республики представлен в эпопее в меньшей степени, но, судя по 5 Кроме того, рассматриваемый в данном томе период описывался в намного более позднем сочинении Диона Кассия (нач. Ш в. н. э.), сохранившемся лишь в отрывках, а также в составленной в ХП в. краткой всеобщей истории Зонары (который также пользовался сочинениями Плутарха). По своей сути рассказ Диона является вторичным по отношению к трудам других авторов (не в последнюю очередь — Ливия), однако, помимо прочего, содержит и информацию, которая из других источников нам не известна.
16 Глава 1. Источники по ранней истории Рима всему, обращаясь к этому времени, Энний (как, возможно, и более ранние историки, писавшие в прозе) интересовался в основном военными сюжетами. Насколько широко использовались «Анналы» более поздними авторами в качестве исторического источника — вопрос спорный, однако сочинение Энния однозначно было весьма популярно у римских читателей последних двух веков до н. э. и, благодаря очевидному акценту на старинных нравах и религиозных учреждениях Рима, на его военных достижениях и на героизме его отдельных граждан, скорее всего, оказало весьма существенное влияние на отношение римлян к своему прошлому. «Анналы», вероятно, были начаты ок. 187 г. до н. э.6. Если эта догадка верна, то Эннию, скорее всего, уже была доступна история Рима в прозе, написанная Кв. Фабием Пиктором, который в числе прочего был известен тем, что в 216 г. до н. э. римский сенат отправил его с посольством к Дельфийскому оракулу (Аппиан. Война с Ганнибалом. 27). Исторический труд Фабия не дошел до нашего времени, однако его краткое содержание излагается в надписи из библиотеки в Таормине7, а цитаты, приводимые Дионисием, Ливием и рядом других историков, дают определенное представление о его объемах, источниках и целях. Фабий писал на греческом — единственном доступном литературном языке того времени — и задавался целью представить римлян в глазах всего мира (прежде всего эллинского) цивилизованным и великим народом. Вне зависимости от того, создавал ли историк свое произведение в последние годы Второй Пунической войны или — что более вероятно — сразу же после нее, его основная цель носила «шовинистический» характер. Основное внимание Фабия было сосредоточено на легендах об основании Рима, а также на событиях его собственного времени, тогда как о V—IV вв. до н. э. он едва ли рассказывал подробно — по-видимому, из-за недостатка свидетельств. Фабия не раз обвиняли в широкой фальсификации ранней римской истории8, однако сохранившиеся фрагменты можно признать лишь содержащими недоказанную информацию. Последователем Фабия был Л. Цинций Алимент, однако о работе последнего нам не известно практически ничего, кроме того, что он также писал на греческом, во время войны попал в плен к Ганнибалу и был сенатором. До нашего времени дошло лишь пять фрагментов его труда, которые опять же демонстрируют интерес автора к древнейшим легендам (Фрг. 3—6Р)8а и к современным ему отношениям с карфагенянами (Фрг. 7Р). Таким образом, раннереспубликанская история вновь остается незатронутой. От сочинений Г. Ацилия, еще одного сенатора, который в первой половине П в. до н. э. написал на греческом языке «Рим¬ 6 См., напр.: Jocelyn 1972 [В 81]: 997—999; ср. также: Skutsch 1985 [В 169]: 2 слл. (ок. 184г. до н. э.). 7 Manganaro 1974 [В 101]: 389-409; 1976 [В 102]: 85-96. 8 См. прежде всего: Alföldi 1965 [I 3]; см. также с. 305 слл. наст. изд. 83 Р — ссылка на издания сохранившихся фрагментов из сочинений римских историков под редакцией Г. Петера (см.: Historicorum romanorum reliquiae (Lipsiae, 1870); Historicorum Romanorum Fragmenta (Lipsiae, 1883)).
I. Свидетельства, дошедшие до нашего времени 17 скую историю» («Res Romanas». — См:. Ливий. Периохи. 53), и А. Посту- мия Альбина (консул 151 г. до н. э.), «увлекавшегося эллинским образованием и языком» (Полибий. XXXIX. 12; здесь и далее — пер. Ф.Г. Мищенко) (в оригинале: XXXIX. 1. — В.Г.)) и также написавшего историю Рима (с. 12 наст, изд.), не сохранилось практически ничего. Началом нового этапа в развитии римской историографии стало творчество М. Порция Катона Старшего (234—149 гг. до н. э.; консул 195 г. до н. э., цензор 184 г. до н. э.) — первого историка, писавшего на латинском языке. Рассматривая римскую историю, он отказался от записи событий по годам, характерной для более ранних (да и для более поздних) авторов, в пользу намного более широкого взгляда на вещи. В первых трех книгах своего исторического труда Катон описывал основание Рима и других италийских городов. При этом он не только пользовался fable convenue (фр. «распространенными небылицами». — В.Г.), но и предпринял серьезную попытку отыскать подлинные документальные свидетельства (ср., напр.: Фрг. 58Р, где приводится список латинских общин, посвятивших храм в Ариции (с. 332 наст. изд.)). В четвертой и пятой книгах историк рассмотрел войны с Карфагеном и довел рассказ до 167 г. до н. э. Мы точно не знаем, когда рассматриваемый труд вышел в свет, но его структура ставит перед нами вопрос, на который невозможно ответить: как Катон рассматривал события V—IV вв. до н. э.? Следующее поколение римских историков, судя по всему, не внесло существенного вклада в рассмотрение анализируемого периода. Ацилий и Постумий — фигуры достаточно таинственные. Потомок Кв. Фабия Пиктора (Н.? Фабий Пиктор), возможно, перевел некоторые (или все) труды своего предшественника на латинский язык. На Л. Кассия Гемину (ок. 146 г. до н. э., см.: Фрг. 39Р) как на авторитетного автора ссылался Плиний Старший (напр.: Естественная история. XVIIL7), а также ряд более поздних писателей-эрудитов, но о том, насколько оригинальной была его работа, нам ничего не известно. При этом во второй книге данного труда еще описывались деятели периода, который последовал сразу же за падением царской власти (напр., Порсенна, см.: Фрг. 16Р), а четвертая книга уже называлась «Bellum Punicum posterior», то есть «Последняя Пуническая война» (Фрг. 31Р). Соответственно, мы можем предположить, что Кассий также уделял очень мало внимания первым годам Республики. Подобный разрыв ставит перед нами ряд довольно любопытных вопросов, поскольку в конце П в. до н. э. в Риме произошли весьма важные события. В 130 г. до н. э. или немного позднее верховный понтифик (pontifex maximus)8b П. Муций Сцевола положил конец обычаю, согласно которому напротив его резиденции каждый год выставлялась беленая доска с записями о календарных событиях (напр., религиозных праздниках), а также о различных событиях полурелигиозного характера (напр., выборах, триумфах и знамениях) — если таковые происходили. О ре¬ 8Ь Один из главных жрецов Рима. Подробнее см. с. 675 наст. изд. — В.Г.
18 Глава 1. Источники по ранней истории Рима форме Сцеволы прямо говорит Цицерон: «Вплоть до понтифика Публия Муция великий понтифик вел запись всех событий по годам, заносил ее на белую скрижаль и выставлял в своем доме для ознакомления с ней народа» (06 ораторе. П.52. Пер. Ф.А. Петровского)9. Независимо от Цицерона, комментатор Вергилия Сервий отмечает, что записи понтификов были опубликованы в восьмидесяти книгах [Комментарии к «Энеиде» Вергилия. 1.373), однако при этом не дает никакой даты и не упоминает имени Сцеволы. До недавнего времени никто не сомневался в том, что понтификальные «Великие анналы» (Annales Maximi) были опубликованы Сцеволой и впервые использованы Л. Кальпурнием Пи- зоном Фруги (консул 133 г. до н. э.) при работе над сочинением под названием «Анналы», которые, согласно жесткой характеристике Цицерона [Брут. 106), были «написаны очень сухо» («sane exiliter scriptos»), но при этом очень часто цитировались — например, Ливием. Впрочем, не всё так просто. Во-первых, Дионисий Галикарнасский [Римские древности. 1.74.3) утверждает, что «таблицами» (tabula) понтификов пользовался и Полибий10 — задолго до П. Муция Сцеволы. Во-вторых, в историческом сочинении Пизона вновь не заметно существенного расширения материала, относящегося к V—IV вв.: в третьей книге он уже обратился к событиям 305—304 гг. до н. э. (Ливий. IX.44.2; Авл Геллий. Аттические ночи. Vn.9). Соответственно архивные материалы, на которых основана первая декада «Истории» Ливия, были недоступны Пизону или же просто не использовались им. В-третьих, древние авторы, ссылаясь на «Анналы», не только упоминают различные курьезы (напр., затмение 400 г. до н. э., см.: Цицерон. О государстве. 1.25 (ср. с. 36 наст, изд.)), но и приводят совершенно вымышленную информацию (особенно это относится к составленному в IV в. н. э. сочинению «Происхождение римского народа»). Таким образом, не исключено, что жреческие записи ежегодно (возможно, примерно с 500 г. до н. э. или после реформ Гн. Флавия ок. 300 г. до н. э. (с. 469 наст, изд.)) переносились великим понтификом в некий свод, который мог использоваться для практических нужд — например, как источник прецедентов при решении религиозных вопросов экстренного характера. При этом благодаря своему положению в обществе историки типа Кв. Фабия Пиктора или Полибия при необходимости всегда могли обратиться к этому своду. Что же касается публикации понтификальных летописей в восьмидесяти книгах, то нам гораздо легче предположить, что она была осуществлена кем-то из многочисленных антикваров I в. до н. э.11, и с подобной точки зрения весьма распространенный взгляд на труд Пизона как на поворотную точку в римском историописании представляется очень сомнительным. 9 «Usque ad Р. Mucium pontificem maximum res omnes singulorum annorum mandabat litteris pontifex maximus». 10 Другая интерпретация: Walbank 1957—1979 [В 182] I: 665 (о пассаже Полибия — VLlla.2). 11 Фрайер (Frier 1979 [В 57]) предполагает, что это сделал Веррий Флакк, антиквар эпохи Августа.
I. Свидетельства, дошедшие до нашего времени 19 Нам известны имена и других историков рассматриваемого периода12, однако, кроме этого, мы о них практически ничего не знаем. Новый этап в развитии римской историографии начинается в первой половине I в. до н. э., причем стимулом для этого развития послужили два важных фактора: с одной стороны, всё более широкое знакомство с документами, надписями и прочими архивными материалами, а с другой — желание рассмотреть (а при необходимости и переписать) историю с политической точки зрения. Наиболее выдающимися авторами анализируемой эпохи были Кв. Кладвий Квадригарий, Г. Лициний Макр, Валерий Анциат и Кв. Элий Туберон, хотя при этом следует отметить, что их работы дошли до нас лишь в жалких фрагментах. Впрочем, очевидно одно: эти труды были намного более объемными, чем раньше — так, в сочинении Квадригария было как минимум двадцать три книги, у Мак- ра — шестнадцать13, у Анциата — не менее семидесяти пяти. Кроме того, в анализируемых сочинениях неожиданно появляется множество всяких подробностей, хотя при этом Квадригарий—что любопытно,— судя по всему, начинал повествование с 390 г. до н. э., так как, вероятно, считал историю V в. до н. э. и более раннего времени по преимуществу легендарной14. Самым известным из упомянутых выше авторов является Г. Лициний Макр, народный трибун 73 г. до н. э. и отец поэта Г. Лициния Кальва. В политике Макр был сторонником популяров14а и во время междоусобиц 80-х годов I в. до н. э. активно поддерживал Мария. Без сомнения, всё это наложило определенный отпечаток на его интерпретацию истории, что особенно заметно в стремлении увидеть предпосылки политических изменений П — начала I в. до н. э. (напр., реформ, предложенных братьями Гракхами) в отдаленном прошлом. Не исключено, что именно это обеспечило весьма существенный объем приведенного в его труде рассказа о ранней римской истории, отголоски которого достаточно хорошо прослеживаются у Тита Ливия. При этом — как показывают сохранившиеся фрагменты — Макр был не только историком, но и антикваром. В храме Юноны Монеты он обнаружил несколько так называемых «По¬ 12 Прежде всего это Гн. Геллий, которому некоторые авторы приписывали создание истории как минимум в двадцати семи книгах. Так, в сочинении грамматика Харизия приводится выдержка из двадцать седьмой книги его труда [Искусство грамматики. С. 68В). 13 Или двадцать одна. Слова Присциана {Грамматика. ХШ.12, GL Ш с. 8К) о том, что во второй книге рассматриваемого труда повествовалось о царе Пирре, скорее всего, следует толковать по-иному, т.к. текст в этом месте сильно поврежден. 14 Ср. с. 36 наст. изд. В первой книге исторического труда Квадригария, вероятно, описывалась большая часть IV в. до н. э., начиная с 390 г. Далее же анналист обращается уже к подробному рассмотрению Самнитских, Пирровой и Пунических войн. Оценку его исторического сочинения и рассмотрение вопроса о его связи с Г. Ацилием, чей исторический труд, написанный на греческом языке, он предположительно перевел на латынь (Ливий. XXV.39.12; cp. XXXV. 14.5), можно найти в: Zimmerer 1937 [В 194]; Klotz 1942 [В 89]: 268—285; Badian 1966 [В 6]: 18—20 (с особым упором на характерные для этого автора искажения истории в угоду патриотическим настроениям, а также на его стремление сделать рассказ более интересным). 14а Π о п у л я р ы — римская политическая группировка, отстаивавшая интересы плебса. — В.Г.
20 Глава 1. Источники по ранней истории Рима лотняных книг» (libri lintei), в которых был приведен список магистратов15, а также отыскал договор между Римом и Ардеей, который датировал 444 г. до н. э. (Фрг. 13Р). Цицерон был о Макре весьма невысокого мнения [Брут. 238) и критиковал его за «многоречивость» [О законах. 1.7), в то время как Ливий порицал его за склонность к вымыслу для возвеличивания своего рода (VII.9.5; даже собственного сына Лициний назвал Кальвом — отдавая дань романтической традиции15"1). Личность Валерия Анциата более загадочна. Его преномена (личного имени. — В.Г.) мы не знаем, о происхождении тоже нет практически никаких сведений. У Ливия упоминается некий Л. Валерий Анциат, который в 215 г. до н. э. командовал несколькими кораблями (ХХШ.34.9), — соответственно, мы можем предположить, что та ветвь рода Валериев, к которой принадлежал историк, играла довольно второстепенную роль в политической жизни Рима. Ничего определенного нельзя сказать и о датах жизни рассматриваемого автора. Веллей Патеркул (П.9.6) пишет о том, что он был современником Сизенны (претора 78 г. до н. э.), П. Ру- тилия Руфа (до 118 г. до н. э. занимавшего должность претора и в 92 г. до н. э. отправленного в изгнание) и Клавдия Квадригария, на основании чего можно заключить, что пик творческой активности Валерия Анциата пришелся на 80—70-е годы I в. до н. э. При этом Цицерон, рассуждая об историках, творивших до него, не упоминает о рассматриваемом авторе, и, исходя из этого, многие исследователи, не приводя никаких дополнительных доказательств, утверждают, что он работал уже во времена Цезаря. Кроме того, в дошедших до нас фрагментах из трудов Валерия Анциата нет никаких четких упоминаний о событиях середины I в. до н. э. С другой стороны, он, подобно Макру, явно старался прославить свой собственный род, и, соответственно, многие законы, принятые Валериями, и деяния, совершенные ими в первые века римской истории, вполне могли быть выдуманы. Уже в древности Анциата порицали за весьма вольное обращение с цифрами (например, с числом военных потерь), которые, скорее всего, являлись плодом его богатого воображения, а не были почерпнуты из вновь открытых документов, хотя определенный интерес к римским обычаям — таким, как триумф или секулярные игры, — он всё же проявлял. Политические пристрастия историка неизвестны: если он творил в начале I в. до н. э., то, возможно, симпатизировал сулланской реставрации1515. При этом, однако, Анциат, без сомнения, был очень плодовитым автором, и немало материала из его трудов было почерпнуто Титом Ливием. 15 «Полотняные книги» четыре раза цитируются Ливием, когда он говорит о том, кто занимал магистратские должности в период между 444 и 428 гг. до н. э. (ср. с. 33 наст, изд.). Насколько они выходили за пределы этого хронологического отрезка и содержалось ли в них что-либо еще, кроме списка магистратов, доподлинно не известно, хотя одно из указаний Ливия (IV. 13.7) позволяет предположить, что в лучшем случае в них присутствовали лишь краткие заметки об исторических событиях. lSa В честь Публия Лициния Кальва — первого плебея, избранного в 400 г. до н. э. на должность военного трибуна с консульской властью (см., напр.: Ливий. V.12.9). — В.Г. 15Ь Имеются в виду «контрреформы», проводившиеся диктатором Суллой в конце 80-х годов I в. до н.э. — В.Г.
I. Свидетельства, дошедшие до нашего времени 21 Кв. Элий Туберон происходил из семейства, прославленного в литературных кругах, — в частности, Л. Туберон, легат Кв. Цицерона в 60 г. до н. э., был автором ряда исторических сочинений (Цицерон. Письма к брату Квинту. 1.1.10). Некоему Кв. Элию Туберону посвятил одно из своих сочинений («О Фукидиде») Дионисий Галикарнасский. Кроме того, такое же имя носил выдающийся юрист I в. до н. э. (Авл Геллий. Аттические ночи. 1.22.7). Наконец, Ливий время от времени ссылается на анналиста Кв. Туберона. Вполне возможно, что во всех этих случаях имеется в виду один и тот же человек — отец консула 11 г. до н. э.16. В историческом сочинении Туберона было по меньшей мере четырнадцать книг (Фрг. ЮР) — это был труд столь же объемный, как и произведения его непосредственных предшественников, однако дошедшие до нас фрагменты не дают практически никакого представления о его характере — на их основании можно заключить лишь то, что Туберон также работал с документами (Ливий. IV.23.1 [слл.]) и проводил самостоятельные исследования (Фрг. 9Р). Скорее всего, рассматриваемый труд был создан в 40—30-х годах I в. до н. э. Из 142 книг, входивших в состав масштабной «Истории»16а Тита Ливия из Патавия (совр. Падуя) (ок. 59 г. до н. э. — 17 г. н. э.), до нас дошли только книги I—X (753—293 гг. до н. э.) и XXI—XLV (219—167 гг. до н. э.). Здесь есть некая ирония, но, возможно, это произошло не случайно. В отличие от своих предшественников, Ливий не принадлежал к верхушке римского общества. Он не занимал никаких публичных должностей, а его род был еще менее знатным, чем семейство Валерия Анциата. Азиний Поллион критиковал Ливия за его «провинциальность» («Patavinitas»). Хотя историк был лично знаком с Августом (Тацит. Анналы. IV.34) и являлся наставником юного Клавдия, будущего императора (Светоний. Божественный Клавдий. 41.1), он никогда не вращался в литературных кругах Рима эпохи Августа и умер в своем родном Патавии. Знание Ливием греческого языка было вполне достаточным (но не более того), а интерес к исследованиям — минимальным. И тем не менее его сочинение хотя бы частично дошло до нашего времени, а произведения Квадрига- рия, Макра, Анциата и Туберона — нет. Почему? Безусловно, главной причиной этого был несомненный литературный талант Ливия, а также сочетание свободы, нравственности, искренности и патриотического рвения — всего того, чем отмечена и «Энеида» Вергилия. В «Истории» Ливия мифические события, предшествовавшие основанию Рима, затрагиваются лишь кратко, да и царский период описывается довольно сжато по сравнению со временем Ранней Республики. Судя по всему, подобный подход был достаточно новаторским и отражал преобладающий интерес Ливия к достижениям Рима (прежде всего в военной сфере), а также к его нравственным ценностям и политической истории. По сравнению с Дионисием Ливий уделяет меньше внимания изменениям в сфере государственного устройства (например, в «Истории» 16 См.: Ogilvie 1965 [В 129]: 16—17; 570—571 (о пассаже Ливия IV.23.1). 16а Оригинальное название: «Ab Urbe condita» («От основания Города»). — В.Г.
22 Глава 1. Источники по ранней истории Рима вообще не упоминается учреждение должностей квесторов и плебейских эдилов) и практически не передает той институциональной неустойчивости, которая была внутренне присуща Риму периода Ранней Республики. Ливия (даже больше, чем Дионисия) интересуют моральные качества лидеров и простого народа, необходимые для сохранения внутренней гармонии и — соответственно—для внешнего успеха. Без сомнения, подобный взгляд автора представлял собой реакцию на драматические события периода Поздней Республики, а его подход к материалу был во многом обусловлен точкой зрения на те недостатки, которые были характерны для Рима той эпохи. При этом Ливий в основном просто повторял свидетельства более ранних историков, полученные из вторых, третьих или даже четвертых рук, и более того — делал это, исходя из собственных пристрастий и не подвергая используемый материал критическому или научному разбору. Поскольку до нашего времени сочинения упомянутых выше авторов не дошли, нам очень сложно установить, насколько точно Ливий воспроизвел их и — с другой стороны — насколько авторитетными были содержащиеся в них рассказы о ранней римской истории. Для ответа на подобные вопросы нужно тщательно изучить каждую мелочь. (Ь) Труды антикваров Ливий, подобно своим предшественникам, по сути дела, тоже был анналистом, записывавшим исторические события год за годом — вне зависимости от того, насколько неправдоподобными они могли показаться. Точно так же делал и Дионисий Галикарнасский. Но в I в. до н. э. параллельно с таким подходом развивается и иная тенденция. В это время под влиянием эллинистического мира — и прежде всего александрийского Му- сейона1бЬ — в Риме весьма модным становится так называемое антикварное направление и возникает группа весьма эрудированных авторов, которые занялись исследованием древностей, не ставя задачи последовательного изложения истории, но при этом довольно дотошно — хотя и не всегда критически — изучали письменные источники, усматривая в них исходный материал для написания исторических трудов, а также уделяли основное внимание истории римской религии и политических институтов. Конечно, особого внимания заслуживают лишь два наиболее крупных антиквара, но с конца П в. до н. э. в Риме трудились и другие представители данного направления — Юний Гракхан и Семпроний Тудитан (авторы трудов о римских магистратурах), Цинций Кв. Корнифиций, Нигидий Фигул («Об ударах грома»)1бс, Корнелий Непот (ок. 99 — ок. 27 гг. до н. э.), Аттик (110—32 гг. до н. э.), который предпринял первые серьезные попытки использовать принципы, предложенные Эратосфеном, для 1бЬ Мусейон — крупнейший центр эллинистической науки. Создан первыми Птолемеями. Объединял множество известных философов, филологов, историков, математиков и т. д. — В. Г. 16с Не совсем ясно, какое произведение имеет в виду автор. Основные труды Нигидия Фигула — «О гадании по внутренностям», «О гадании по птичьему полету», «О ветре», «О животных». — В.Г.
I. Свидетельства, дошедшие до нашего времени 23 создания римской хронологии, Тарквиций Приск, А. Цецина и Фенестел- ла (ум. 19 г. н. э.), а также множество других авторов, исследовавших мало изученные прежде области римской истории. Но величайшим из антикваров, конечно, был М. Теренций Варрон (116—27 гг. до н. э.). Хотя общее количество его произведений было невероятно огромным (по имеющимся данным — 620 книг), до нашего времени дошло (и то частично) лишь два труда, причем оба они посвящены далеко не самым главным темам истории Вечного Города («De Lingua Latina» («О латинском языке») и «De Re Rustica» («О сельском хозяйстве»)). Существенная часть разнообразной и подчас весьма трудной для понимания информации, собранной Варроном, по различным каналам дошла до Средневековья и эпохи Возрождения (без сомнения, наиболее важными посредниками в этом процессе послужили латинские Отцы Церкви160). Возможно, Варрон, опираясь на труды Непота и Аттика, создал систему датировки ранней римской истории, которая впоследствии стала стандартной («ab urbe condita» («от основания Города»): не исключено, что именно рассматриваемый автор датировал основание Рима годом, которому в нашем летоисчислении соответствует 753 г. до н. э.)17. Предположительно это было сделано в труде под названием «Анналы» («Annales»), год создания которого нам не известен. Кроме того, Варрон опубликовал сорок две книги «Человеческих и божественных древностей» — вероятно, в 42 г. до н. э. (хотя эта дата оспаривается некоторыми исследователями, а публикация вполне могла растянуться на несколько лет). В этом труде содержалось объяснение многих религиозных обрядов, культов и легенд. Из трактата «О латинском языке» («De Lingua Latina») известно, что одним из основных исследовательских инструментов Варрона было использование этимологии, нередко — ошибочное, а иногда и весьма эксцентричное (например, предположение о роли одного из Корнелиев (ср. cornu — «рог») в жертвоприношении «дивной коровы» царем Сервием Туллием, см.: Плутарх. Римские вопросы. 4; ср. Ливий. 1.45.3 слл.). При этом, однако, рассматриваемый автор всё же проводил весьма скрупулезные и систематические исследования этрусских и римских древностей, о чем, в частности, свидетельствуют рассуждения Тита Ливия о происхождении римской комедии (VII.2.3 слл.), вероятно, восходящие к Варрону. И хотя последнего интересовала в основном не широкая философская панорама истории, а лишь отдельные «лакомые кусочки», любую цитату из его работ следует рассматривать как очень серьезное свидетельство — даже если впоследствии оно будет отвергнуто. В отличие от Варрона, который занимал в римском обществе весьма высокое положение и даже составил политический справочник для молодого Помпея, другой крупнейший антиквар — Веррий Флакк — был 16d О т ц ы Церкви — выдающиеся деятели Христианской церкви II—VIII вв., заложившие основы ее догматики и организации. В данном случае речь идет прежде всего об Августине Блаженном. — В.Г. 17 О «Варроновой» хронологии (используемой во всем этом томе) и о прочих хронологических системах применительно к ранней истории Рима см. с. 416 слл.; 723 слл. наст. изд.
24 Глава 1. Источники по ранней истории Рима всего лишь вольноотпущенником. Мы почти ничего не знаем о его жизни, однако нам известно, что он был признан Августом, который даровал ему дом, назначил жалованье и поручил образование своих внуков. Судя по всему, Веррий вдохновлялся трудами Варрона, на которые часто ссылался, и создал множество книг, посвященных самым различным темам антикварного характера. Самым большим его произведением стал словарь под названием «О значении слов» («De Verborum Significatu»), в котором нашли отражение лингвистические интересы Варрона, но при этом — возможно, впервые в латинской литературе — был использован принцип расположения словарных статей по алфавиту, а не по тематике. Рассматриваемый труд был столь обширным (только слова, начинающиеся на букву «а», занимали целых четыре книги), что — в соответствии со все более укоренявшейся в Римской империи практикой — на исходе П в. н. э. Помпей Фест составил его сокращенную версию, которая в свою очередь была еще более сокращена в Каролингскую эпоху17а. До нас дошли именно эти компактные версии, являющие собой редкостное собрание антикварных диковинок, поистине бесценных для современного историка. Кроме того, отдельные цитаты из Веррия содержатся в сочинениях Отцов Церкви и ряда других поздних авторов, сочинения которых сохранились до нашего времени, — например, Сервия и Макробия. Конечно, круг наиболее влиятельных авторов рассматриваемого направления не ограничивается Варроном и Веррием. В частности, среди географов, которые также внесли существенный вклад в развитие антикварных исследований, следует назвать автора весьма обширного труда под названием «География» Элия Страбона (род. ок. 64 г. до н. э.). Подобно Дионисию, Страбон приехал в Рим после битвы при Акции (31 г. до н. э.). Он очень много путешествовал и, помимо упомянутой выше книги, написал также «Историю», которая, правда, до нас не дошла. При этом «География» также достаточно хорошо демонстрирует интерес Страбона к ранней истории Этрурии и Лация и содержит целый ряд весьма ценных фактов. (с) Надписи Хотя алфавит был заимствован жителями центральной Италии у греков ок. 700 г. до н. э. (рис. 1), а первые надписи появились в Риме уже в конце УП в. до н. э.18, до нашего времени сохранилось на удивление мало эпиграфического материала18а, относящегося к периоду с 600 по 250 г. до н. э. Может быть, так распорядилась судьба, а может быть, письменность изначально представляла собой привилегию аристократии и жречества и не имела широкого распространения в качестве инструмента управле- 17а Это было сделано лангобардским историком и эрудитом Павлом Диаконом (ок. 720 — 800), работавшим при дворе Карла Великого. — В.Г. 18 С. 103 насг. изд. О появлении письменности в центральной Италии cp.: Cristofani 1972 [G 43]: 466-489; Cristofani 1978 [G 45]: 5-33; Ridgway, Ridgway 1979 [A 111]: 373-412. 18aЭпиграфика — наука, изучающая надписи. — В.Г.
I. Свидетельства, дошедшие до нашего времени 25 Рис. 7. Возможно, древнейшая из известных нам этрусская надпись на ножке котилы (вазы. — В.Г) в протокоринфском стиле, найденной в Тарквиниях. Ок. 700 г. до н. э. Надпись (слева направо) имеет следующий вид: mi velelOus kacriqu mimesiesi putes kraitilesOis putes Смысл всей фразы неясен, однако, судя по всему, в ней сообщается, что некий Вельтху сделал вазу для некоего Нумерия или подарил ее ему. См.: Cristofani М. ASNP. ser. Ш.1 (1971): 295—299 (рисунок после с. 296). ния и общения вплоть до расширения контактов Рима с другими державами — в частности, с Грецией и Карфагеном. Как бы то ни было, дошедший до нас эпиграфический материал, предшествующий надписям в гробнице Сципионов (Ш в. до н. э.), является очень скудным, нередко — крайне спорным19 и добавляет к нашим знаниям о ранней римской истории очень немногое. Впрочем, некоторые надписи открывают нам своего рода «альтернативную» историю Рима. Возможно, она не так уж сильно отличается от общеизвестной, но узнавать ее весьма интересно. Так, например, в гробнице Фабиев на Эсквилинском холме в Риме (рис. 2) обнаружена фреска, на которой, вероятно, изображены какие-то незнакомые нам события эпохи Самнитских войн. В гробнице Франсуа в Вульчи располагаются более знаменитые фрески, которые подтверждают знакомую нам лишь по случайному упоминанию в речи Клавдия (ILS 212) и по поврежденному фрагменту из словаря Феста (486L)19a традицию, согласно которой римский царь, известный нам под именем Сервия Туллия, на самом деле был «кондотьером» по имени Мастарна (? = лат. Magister), возглавлявшим отряд этрусских воинов, в состав которого в числе прочего входили братья Вибенны (известные также и из других источников: ср. Варрон. ш Такова, напр., надпись на стеле из святилища «Черного камня» на Комиции, относящаяся к VI в. до н. э. и, очевидно, представляющая собой описание наказаний за нарушения сакрального права. Однако однозначному истолкованию она не поддается. 1Уа L — ссылка на издание лексикона Феста под редакцией У. Линдсея [Sexti Pompei Festi de verborum significatu quae supersunt cum Pauli epitome (Iipsiae, 1913)). — В.Г.
Рис. 2. Фреска из Эсквилинской гробницы. Ш в. до н. э. (?) Содержание сцен не совсем ясно — возможно, они изображают какие-то деяния Кв. Фабия Максима Руллиана (консул 322, 310, 308, 296 и 295 гг. до н. э.) во времена Самнитских войн (с. 485 наст. изд.). (Публ. по: Roma medio-repubblicana 1973 [В 401]: рис. 15.)
I. Свидетельства, дошедшие до нашего времени 27 О латинском языке. V.46)20. Возможно, самым ярким примером рассматриваемой «альтернативной» истории является не так давно20а открытая надпись из второго храма в Сатрике, которая датируется примерно 500 г. до н. э. и представляет собой посвящение Марсу, сделанное некими suodales («товарищами») Публия Валерия (с. 122 наст. изд.). Историкам хорошо известен один Публий Валерий (без сомнения, речь в надписи идет именно о нем) (см. с. 213 наст, изд.), но кем были эти suodales? И почему они обращались именно к Марсу? Прочие надписи дополняют или подтверждают информацию, полученную нами из сочинений древних авторов. Так, например, греческая надпись на сосуде из Тарквиний, датируемая концом VI в. до н. э. («Я принадлежу Аполлону Эгинскому, меня сделал Сострат»)21, вносит новое измерение в понимание взаимодействия между этрусками и греками (с. 67 наст. изд.). Кроме того, в Тарквиниях обнаружен ряд памятных надписей — элогий (elogia), в которых излагаются деяния, никак не отраженные в известной нам анналисгической традиции (с. 362 наст. изд.). Без сомнения, в рассматриваемой сфере нас еще ждут новые открытия. Но поистине танталовы муки заставляют нас испытывать утерянные эпиграфические свидетельства. Греческие и римские авторы нередко (хотя и без должной доли критики) цитируют надписи, однако многие из них представляют собой фальшивки или реконструкции, что было обусловлено либо плохой сохранностью оригиналов, либо необходимостью сделать их понятными читателям того времени. Ярким примером подобной модернизации является сохранившаяся у Феста (180L) и, соответственно, однозначно заимствованная у Варрона или Веррия Флакка надпись, в которой упоминаются девять бывших консулов, погибших в начале V в. до н. э. в войнах с вольсками. Версия Феста, судя по всему, является фальшивкой (в ней приводятся когномены)22, хотя едва ли она 20 Более подробно (но с иной точки зрения) данный вопрос рассматривается на с. 119 сл. насг. изд. 20а Это произошло в 1978 г. Подробнее о Сатриканской надписи см., напр.: Неми- ровский А.И. Надпись из Сатрика — опорный пункт раннеримской истории. ВДИ1 (1983): 40-51 .-В.Г. 21 ТогеШ 1971 [G 499]: 44 слл. 22 Со временем римская система имен становилась всё более сложной: вначале существовало только личное имя (позднее получившее наименование «praenomen»), к которому постепенно стали добавлять родовое имя («nomen gentile»: изначально — патроним (с. 123 наст. изд.)). Еще позднее в обиход вошли и семейные прозвища — когномены (cognomina), хотя, когда конкретно это произошло, точно не известно: у этрусков прозвища появляются, возможно, уже в VI в. до н. э. (см.: РаДоШпо М. Gnomon. 36 (1964): 804), однако в надписях они практически не встречаются вплоть до Ш в. до н. э. В любом случае, в период Республики когномены не были у римлян ни обязательными, ни универсальными. Их принятие в качестве наследственных имен было, вероятно, обусловлено стремлением провести различие между ветвями одного рода (gens), причем не исключено, что некоторые роды вообще не использовали их. Соответственно представляется маловероятным, что все магистраты V—IV вв. до н. э. имели когномены, как указывается в дошедших до нас списках (с. 726 наст, изд.), и, поскольку подобные семейные прозвища начинают фигурировать в официальных надписях только со II в. до н. э., их появление в рассматриваемом контексте тремя веками ранее выглядит крайне подозрительным.
28 Глава 1. Источники по ранней истории Рима вышла из-под пера Варрона или Веррия. Еще один пример — это цензорский документ, относящийся к 392 г. до н. э. (Дионисий Галикарнасский. Римские древности. 1.74.5): в нем тоже содержится такой анахронизм, как когномены, а также использована датировка, более характерная для литературной традиции, чем для документов («на сто девятнадцатом году после изгнания царей...»); более того, не исключено, что в упомянутом году ценз вообще не проводился (ср.: Фест. 500L). Конечно, существует и весьма значительное количество надписей (подлинных и поддельных), которые были известны древним авторам, но до нашего времени не дошли. Безусловно, наиболее важной из подобных надписей, относящихся к периоду Ранней Республики, является составленный в V в. до н. э. свод законов (так называемые Законы ХП таблиц), многие положения которого могут быть восстановлены по ссылкам, содержащимся в позднейших источниках. Весьма существенное значение для истории международных отношений имеют упомянутые у Полибия (Ш.22—25) и Ливия (УП.27.2; Диодор Сицилийский. XVI.69) договоры с Карфагеном, подлинность которых в известной мере подтвердили надписи из Пирг (с. 314 наст. изд.). Более спорным, хотя и не совсем уж сомнительным, является посвящение, которое Дионисий Галикарнасский [Римские древности. IV.26.[5]) описывает как записанное буквами, «которыми в древности пользовалась Эллада» [Пер. Н.Г. Майоровой) и в котором устанавливались правила отправления культа Дианы на Авентинском холме (с. 326 наст. изд.). Кроме того, рассматриваемое посвящение может быть некоторым образом связано с культовой надписью из Ариции (с. 332 наст. изд.). Также древним авторам были известны доспехи римского героя Корнелия Косса (Ливий. IV.20.7: с. 360 наст, изд.) и «Полотняные книги», к которым наряду с «Великими анналами» постоянно обращался Лициний Макр. Существовали и некие «записки Сервия Туллия» (Ливий. 1.60.3), в которых якобы приводились правила выбора консулов: на самом деле это, скорее всего, был тот же самый документ, что и составленное примерно между 213 и 179 гг. до н. э. описание традиционной Сер- виевой «конституции»22* (с. 201 наст, изд.) с выделением пяти классов и соответствующего количества центурий. В Риме имелся также некий древний закон, регулировавший обряд ежегодного вбивания гвоздя в стену храма Юпитера (Ливий. VTL3.5; см. с. 230 наст. изд.). К V в. до н. э. восходят и упоминания о сохранившихся текстах договора, заключенного Спурием Кассием с латинами (ок. 493 г. до н. э., см.: Дионисий Галикарнасский. Римские древности. VI.95; с. 334 наст, изд.), о законе, записанном на бронзовой колонне Л. Пинарием и Фурием (консул 472 г. до н. э.; Варрон в соч. \ Макробий. Сатурналии. 1.13.21), а также о договоре с Ар- деей (см. с. 214 наст, изд., сноска 8). В IV в. до н. э. перечень подобных надписей и документов расширяется, однако их аутентичность по- прежнему остается сомнительной. 22а Здесь и далее слово «конституция» используется в значении «государственное устройство». — В. Г.
I. Свидетельства, дошедшие до нашего времени 29 (d) Археологические и иные свидетельства Гробницы, здания, артефакты, созданные тем или иным народом, могут рассказать очень многое о его характере и развитии (или упадке), а также об отношениях с соседями. Относится это и к Раннему Риму. Недавние открытия, сделанные на территории Аация и Кампании, а также Этрурии, показали, что развитие Рима ничем особенным не отличалось от развития других городов — за исключением того факта, что в конечном итоге он восторжествовал над ними благодаря географическому положению и упорству своих жителей. В VT—V вв. до н. э. на территории всей центральной Италии существовала практически общая культура. Образ жизни населения этрусских городов — таких, как Вейи или Вульчи, — почти ничем не отличался от жизненного уклада обитателей Рима, Лавиния (совр. Пратика-ди-Маре), Фиканы, Габий, Децимы и т. д. Подобное культурное единство распространялось и на юг, вплоть до Кампании, поскольку местные общины — хотя и этнически разнородные — были тесно связаны между собой торговыми отношениями, имевшими в то время намного более существенное значение. Всё это очень хорошо заметно в сильном этрусском и греческом влиянии на Рим и на другие близлежащие города, в Сатриканской надписи (как бы мы ее ни интерпретировали, см. с. 122 наст, изд.), в латинском влиянии на кампанские артефакты, в путях эволюции римских органов государственного управления и социальных структур23. Таким образом, жизнь этрусков, латинов и греков в VI в. до н. э. едва ли сильно различалась. Вести раскопки в самом Риме практически невозможно: древнейшие памятники скрыты под слишком большим количеством слоев бесценного культурного наследия. Реально было заложить лишь несколько небольших раскопов в определенных местах (напр., на Форуме или на Бычьем форуме, у современной церкви Сант-Омобоно), но даже этих незначительных работ оказалось достаточно, чтобы подтвердить — по крайней мере, в общих чертах — известные нам из литературной традиции данные о росте города (так, археологами обнаружены следы примитивного поселения на Палатине, примерно датировано осушение территории Форума, выделены этапы строительства Регии (в республиканский период — резиденции «царя-жреца» (rex sacrorum), которая, вероятно, использовалась ранее и самими царями), на Капитолийском холме раскопаны антефиксы23* храма Юпитера Всеблагого Величайшего, позволяющие датировать его примерно 500 г. до н. э.)24. С другой стороны, при раскопках не было обнаружено никаких следов того, что примерно в 390 г. до н. э. Рим был сожжен галлами (с. 371 наст. изд.). При этом археологические материалы явно свидетельствуют о культурном родстве 23 Впрочем, на вопрос о том, указывает ли сходство материальной культуры и торговые связи на единообразие социальной и политической структуры, однозначного ответа нет (ср., напр., с. 229 наст. изд.). 23а Антефиксы — декоративные элементы на кровле, изначально служившие для стока воды. — В. Г. 24 Однако см. с. 37 наст, изд., сноска 41.
30 Глава 1. Источники по ранней истории Рима Раннего Рима с его этрусскими и латинскими соседями. На данном основании, к примеру, необходимо отбросить идеи о совершенно особом стиле «латинской керамики», а «этрусское завоевание» Рима следует рассматривать не как насильственный процесс, а как мирный синойкизм (слияние нескольких мелких поселений в одно более крупное. — В.Г.), который привел к переселению ряда этрусских семейств в Рим (а также в Ардею и Сатрик), к заимствованию у этрусков многих политических и религиозных институтов, а также к широкому распространению этрусского искусства, которое очень ценилось за свою изысканную красоту. Что касается IV — начала Ш в. до н. э., то от них, напротив, до нашего времени сохранилось достаточно мало значительного археологического материала как в самом Риме, так и за его пределами. К примеру, мы могли бы ожидать, что после римских кампаний в Самнии там должны были остаться развалины крепостей и следы военных лагерей, однако на данный момент они практически не фиксируются (хотя исследователями уже собран определенный материал по горным крепостям, принадлежавшим собственно самнитам). Получены кое-какие данные о судьбе этрусских городов (напр., Фалерий и Больсены) после их захвата Римом, однако эти данные не настолько значительны, как можно было бы ожидать. Наконец, археологами был открыт ряд общественных зданий на территории самого Рима — например, большой двойной храм Фортуны и Матер Матугы в районе церкви Сант-Омобоно. Впрочем, для рассматриваемого этапа — точно так же, как и для более ранних периодов — подробную историческую информацию можно получить в основном из сочинений авторов, следовавших анналистической традиции (в частности, Ливия) и рассматривавших историю с иной точки зрения, и только со времени Пирровой войны появляется более богатый археологический материал, а также более надежные нарративные источники, обеспечивающие прочное основание для написания полной истории Рима. II. Создание ранней римской истории (а) Доступные данные Для греческого историка Тимея, жившего в Ш в. до н. э., первые века существования Рима уже представляли собой отдаленное прошлое, да и древнейших римских историков отделяло от описываемого ими периода (которому посвящен данный том) несколько столетий. При этом историческая реконструкция событий, произошедших ранее конца IV в. до н. э.25, основывалась на весьма скудном наборе документальных и устных свидетельств: недостаток подлинных записей признавал даже Тит Ливий 25 Начиная с этого времени появляется более значительная основа для исторических повествований — более обширный и надежный архивный и устный материал в сочетании с растущим интересом со стороны греческих историков (с. 375 сл. наст. изд.).
П. Создание ранней римской истории 31 (VL1.1 слл.), который считал главной причиной подобной ситуации разграбление Рима галлами в 390 г. до н. э. Вероятно, это было не совсем так26, но обзор источников, которые могли быть доступны Фабию Пик- тору и его последователям, подтверждает основной факт: документы, относившиеся ко временам по меньшей мере до середины IV в. до н. э., были весьма немногочисленными и недостаточными. Существование древних исторических преданий у этрусков вызывает определенные сомнения, и, судя по всему, римские авторы начали использовать этрусский материал довольно поздно и делали это весьма нерегулярно (с. 113 наст. изд.). Так, в основной исторической традиции Рима не нашли места даже этрусские легенды, связанные с именами Мастарны и братьев Вибеннов (с. 119 сл. наст, изд.): римские историки практически ничего не знали о первом, а о вторых упоминали лишь в контексте этиологической легенды. В сочинениях греческих авторов рассказы об основании Рима начали появляться с конца V в. до н. э., и, кроме того, определенное отношение к Риму имели некоторые события ранней истории западных эллинов, однако более обильным греческий материал становится только с конца IV в. до н. э. — когда римская история начала всё теснее переплетаться с историей Кампании, Самния, южной Италии и Сицилии. Так, Плиний [Естественная история. Ш.57) с уверенностью отмечает, что первым греком, который обратил на Рим более-менее пристальное внимание, был Феофраст (ок. 370—288/285 гг. до н. э.). Хотя нам неизвестно, к каким конкретно темам он обращался, основное внимание эллинские авторы, скорее всего, сосредотачивали на внешнеполитических проблемах своего времени27, однако это, в свою очередь, вероятно, пробуждало определенный интерес и к более ранним этапам внутренней и внешней истории Рима. Согласно Дионисию [Рижские древности. 1.6.1), первым автором, который «коснулся» раннего периода римской истории, был Иероним из Кардии (кон. IV — нач. Ш в. до н. э.)28, однако основной вклад в развитие рассматриваемого направления, несомненно, внес Тимей. Он обращался к римской теме дважды: во введении к своей истории западных греков, а также в предисловии к дополнительным книгам, рассказывавшим о начинавшемся соперничестве Рима и Карфагена. Впрочем, содержание рассказов Тимея нам точно не известно. Разумеется, в свое повествование он включил историю об основании Рима, а также объяснил (в приложении), по крайней мере, один из римских обрядов и — в весьма спорном фрагменте29 — сослался на «денежную» реформу Сервия Туллия. Кроме того, преследуя собственные интересы, Тимей вполне мог кратко проследить и внутреннее развитие Рима, по крайней мере — в кон¬ 26 Castagnoli 1974 [Е 85]: 425—427; см. далее, с. 371 сл. наст. изд. 27 Frederiksen 1968 [J 47]: 226—227. Так, напр., Дурис Самосский (ок. 340 — ок. 260 г. до н. э.), очевидно, описал победу римлян над этрусками, галлами и самнитами при Сен- тине в 295 г. до н. э. (Jac. FGrH 76 F56); см. с. 449 наст. изд. 28 Cp.: Homblower 1981 [В 78]: 140 слл. 29 Jac. FGrH 566 F61; cp.: De Martino 1977 [Η 23]: 51—53; см. далее, с. 490 наст. изд.
32 Глава 1. Источники по ранней истории Рима це IV — начале III в. до н. э., и в манере, свойственной греческим авторам, в общих чертах обрисовать эволюцию римских политических институтов30. Впрочем, основную часть подобного материала он так или иначе черпал, скорее всего, из местных преданий, которые впоследствии стали, по-видимому, доступны и римским историкам — и хотя Фабий Пиктор и прочие, вероятно, знали и использовали труды Ти- мея, все они в итоге опирались преимущественно на одни и те же источники. От царского периода сохранилось очень мало документальных свидетельств (ср. с. 110 сл. наст, изд.), да и для изучения периода Ранней Республики их значение, вероятно, весьма ограничено. Одно из немногочисленных исключений — это последовательный список главных республиканских магистратов — должностных лиц, именами которых назывались годы. Списки таких людей, судя по всему, велись в хронологических целях, поскольку слово «фасты» («fasti»), которым впоследствии стали именоваться подобные записи, изначально обозначало собственно календарь. Рассматриваемые перечни эпонимных магистратов30* часто публиковались вместе с календарем, а выполняемая ими функция хронологического ключа, без сомнения, делала подобные записи необходимыми с самого начала периода Республики. Впрочем, если список магистратов и велся с того времени, до нас он не дошел, в силу чего воссоздавать последовательность должностных лиц приходится по данным, сохранившимся до нашего времени в трудах античных историков (прежде всего Диодора, Ливия и Дионисия), по эпиграфическим спискам времен Поздней Республики и Ранней Империи (в частности, так называемым Капитолийским фастам, высеченным на Арке Августа примерно в 30-м или 17 г. до н. э. (рис. 3) и представляющим собой позднейшую реконструкцию), а также по тесно связанным с ними более поздним компиляциям императорского периода. При этом, однако, рассматриваемые списки демонстрируют высокий уровень единообразия, что — наряду с признаками изначально одинакового порядка имен даже для коллегий, в состав которых входило до шести должностных лиц, — позволяет предположить, что все они восходят к одному образцу или, по крайней мере, к общей традиции31. Кроме того, в источниках, которыми пользовались авторы дошедших до нашего времени исторических трудов, незаметно серьезных расхождений или пробелов, которые могли бы указывать на то, что в них со- 30 Выражаемое Эратосфеном [География. ПС 24 Berger (= Страбон. 1.4.9, р. 66С)) восхищение карфагенской и римской формой правления подтверждает довольно раннее возникновение у греков интереса к Римскому государству, а также вполне может отражать разработку этого вопроса и предшествующими авторами. 30аЭпонимный магистрат — собственно, высшее должностное лицо, именем которого обозначался год. — В.Г. 31 Beloch 1926 [А 12]: 4 слл. Неясности, связанные с преноменами и когноменами многих отдельных магистратов, указанных в начальной части списка, не опровергают подобного вывода, поскольку в данном случае основную роль играют родовые имена, а когно- мены представляют собой, вероятно, позднейшую реконструкцию. См. далее с. 726 слл. наст. изд.
П. Создание ранней рижской истории 33 Рис. 3. Фрагмент Капитолийских фасг с перечислением основных магистратов 279—267 гг. до н. э. (Публ. по: Degrassi 1947 [D 7]: 40.) держались радикально различающиеся списки консулов или основанные на них существенные разногласия в общей хронологии республиканского периода32. Это верно даже для «Полотняных книг», обнаруженных Лицинием Макром (с. 19 сл. наст. изд.). В рамках периода, к которому относятся имеющиеся у нас цитаты из этого источника (444—428 гг. до н. э.), в них встречается лишь два существенных разночтения33. Так, под 444 г. до н. э. в «Книгах», по-видимому, в качестве дополнительных консулов упоминались предполагаемые цензоры 443 г. до н. э., а под 434 г. до н. э. — два консула вместо трех консулярных трибунов. Ни в одном из этих случаев окончательно установить истину не представляется возможным, но даже если информация, содержащаяся в «Полотняных книгах», была верна, это будет означать только то, что в рассматриваемых случаях в них присутствовали элементы, восходящие к относительно ранней стадии существования консульских списков, которые, возможно, впоследствии были исправлены ради более точного восстановления истории консулярного трибуната и цензуры. Кроме того, хотя Макр предположительно считал, что «Книги» обладают собственной ценностью, не зависящей от его основных источников, ссылки, содержащиеся у античных авторов, не доказывают их значительной древности, а упоминание Л. Минуция Авгурина, занимавшего некую неизвестную должность в 440—439 гг. до н. э. (ср. с. 225 наст, изд.), не повышает уверенности в их надежности. Таким образом, гипотеза об общем источнике всех дошедших до нашего времени консульских списков сохраняет свою силу. Конечно, лк> 32 См. с. 213 слл. наст. изд. 33 Ливий. IV.7.12 (ср.: Дионисий Галикарнасский. Римские древности. XI.62.1 слл.) = Лициний Макр. Фрг. 13Р; Ливий. IV.23.1 слл. = Лициний Макр. Фрг. 14Р; Элий Тубе- рон. Фрг. 6Р. Подробнее о проблеме магистратов 444 г. до н. э. см. с. 214 наст, изд., сноска 8.
34 Глава 1. Источники по ранней истории Рима бая оценка древности данного источника должна основываться на систематическом анализе его внутренней надежности, но если всё же счесть его достоверным (с. 213 наст, изд.), то вывод о том, что он должен восходить к неким документальным записям более раннего периода, будет напрашиваться сам собой. Впрочем, даже если это так, свидетельства, которые рассматриваемый источник предоставлял древним историкам, были весьма ограниченными. В лучшем случае, он помогал некоторым образом ориентироваться в хронологии республиканского периода, в судьбах аристократических родов, в характере основных магистратур и в истории допуска плебеев к магистратским должностям, но при этом сам по себе не мог дать даже схематического представления об истории Ранней Республики. Ряд более конкретных свидетельств по истории внешней политики Древнего Рима, возможно, был почерпнут античными авторами из перечней триумфов. В эпоху Поздней Республики список триумфальных посвящений, судя по всему, велся в храме Юпитера Капитолийского34, однако нам неизвестно, насколько древней была подобная практика. Столь же неясной является и основа, а также надежность главного из сохранившихся списков — так называемых «триумфальных фаст» («Acta Capitolina Triumphalia» или «Fasti [Capitolini] Triumphales»), высеченных вместе с Капитолийскими фастами на Арке Августа (рис. 4). При этом общая достоверность анализируемых данных может быть определена только в контексте подробного рассмотрения истории римской экспансии, однако запись, которая начинается с явно вымышленного упоминания о триумфе Ромула после победы над ценинцами, однозначно подверглась, по крайней мере, некоторой переработке, на что указывает и ряд других явных выдумок и генеалогических деталей. Соответственно, мы не можем быть заранее уверены в надежности большинства из этих записей как минимум до середины Ш в. до н. э.35. Кроме того, существует и немало вопросов относительно подлинности источников, на которые опирались составители рассматриваемых списков. Если информация о триумфах, как полагает большинство исследователей, прямо или косвенно черпалась из ежегодных записей коллегии понтификов (а не являлась измышлением храмовых служителей), то через упомянутый выше вопрос мы выходим на более широкую и более фундаментальную проблему раннереспубликанской истории, связанную с объемом понти- фикальных записей и временем, к которому они восходят. То, что верховный понтифик ставил перед собой задачу записывать историю Римского государства за несколько веков до появления в Городе первых исторических сочинений, без сомнения, совершенно неправдоподобно: судя по всему, его в первую очередь интересовала запись событий, имевших непосредственное отношение собственно к коллегии понтификов (и, вероятно, изначально связанных с ведением кален- 34 CIL Р: 78 (Henzen). 30 Доказательства в пользу их надежности, начиная с V в. до н. э., представлены на с. 351 сл. наст. изд.
П. Создание ранней римской истории 35 Рис. 4. Фрагмент «Acta Capitolina Triumphalia» с перечислением триумфов, приписываемых Анку Марцию, Тарквинию Древнему и Сервию Туллию. (Публ. по: Degrassi 1947 [D 7]: 64.) даря), хотя при этом его компетенция совсем необязательно должна была ограничиваться событиями, которые мы отнесли бы сейчас к «религиозной сфере» (ср. с. 678 наст. изд.). Согласно презрительному замечанию Катона Старшего [Начала. Фрг. 77Р (= Авл Геллий. Аттические ночи. П.28.6)), на белых досках понтификов записывалась не «истинная история», а упоминания о затмениях и о высоких ценах на хлеб. Однако этим содержание понтификальных записей (по крайней мере, во времена Катона) конечно же не исчерпывалось, и некоторые довольно неопределенные упоминания древних авторов дают нам возможность предполагать, что в таблицах жрецов описывался весьма широкий круг событий общественной жизни36. Впрочем, последнее вполне могло быть результатом постепенного расширения объема записей в более поздние периоды, тогда как характер и пределы материала, содержавшегося в них изначально, остаются чисто предположительными. С уверенностью можно сказать лишь то, что упоминаемые в таблицах события едва ли описывались подробно. Если по своему происхождению упоминавшиеся выше белые доски служили прежде всего интересам самой коллегии понтификов, то сохранение содержавшейся в них информации, вероятно, играло важную роль начиная с самых древних времен, однако подобный материал, относящийся к царскому периоду (с. 111 сл. наст, изд.) и даже ко временам Ранней Республики, совершенно не сохранился (или, по крайней мере, не использовался древними авторами). В рассказах о V — начале IV в. до н. э. античные историки, произведения которых дошли до нашего времени, лишь изредка упоминают происшествия (прежде всего чудеса и знамения), которые, судя по всему, отмечались в жреческих записях, а применительно к отдельным годам — в частности, у Ливия (см., напр.: 36 См. прежде всего: Цицерон. Об ораторе. П.52 (см. выше, с. 18 наст, изд.); Сервий. Комментарии к «Энеиде» Вергилия. 1.373.
36 Глава 1. Источники по ранней истории Рима IV.30.4 — 429 г. до н. э.) — вообще говорится, что тогда не произошло ничего достойного упоминания. Кроме того, уже древние авторы со значительной долей сомнения относились к надежности материала, якобы взятого из записей, сохранившихся со времен, предшествовавших разграблению Рима галлами. Так, хотя Цицерон в своем трактате «О государстве» (1.25) ссылается на записи понтификов о затмении солнца, произошедшем, вероятно, 21 июня 400 г. до н. э.37, некий Клодий (возможно, Клавдий Квадригарий) считал подделками доступные ему генеалогические записи, будто бы восходившие к временам до галльского нашествия. По его мнению, данные записи были созданы людьми, стремившимися польстить тем, кто хотел вести свое происхождение от выдающихся личностей прошлого38, и, хотя жреческие таблицы при этом не упоминаются, данный автор едва ли мог говорить о сфальсифицированности записей столь уверенно, если бы, по его мнению, они сохранились с древних времен нетронутыми. Ливий (VI. 1.2) тоже, по-видимому, высказывал подобную точку зрения (хотя и более осторожно), считая причиной ненадежности ранней римской истории потерю большинства понтификальных записей (commentarii) в 390 г. до н. э. Даже если разорение города галлами и не являлось основной причиной скудости подлинных древних документов (в частности, относившихся к V в. до н. э.), их существование и объемы всегда вызывали большие сомнения. Таким образом, хотя доступность древнейших понтификальных записей для первых историков Рима исключать нельзя, эти данные едва ли можно использовать как повод для однозначного доверия соответствующим анналистическим традициям. Поскольку записи понтификов в любом случае содержали лишь остаточную информацию, которая впоследствии весьма существенно перерабатывалась самими историками, уверенно привязать к данному источнику хотя бы какое-нибудь событие, описываемое ими, довольно сложно — даже если предположить, что первые историки Рима использовали рассматриваемые записи в самом полном объеме (что едва ли было так)39. Столь же проблематичной (как свидетельствуют упоминания Ливия) является и доступность прочих жреческих документов (а также ритуальных гимнов). Возможно, списки жрецов и отчеты об их деяниях велись в Риме с древнейших времен, не в последнюю очередь — в качестве источника прецедентов (ср. с. 668 наст, изд.), но ввиду характера большинства из дошедших до нашего времени преданий остается неясным, могли ли первые римские историки — как позволяет предположить сообщение Дионисия [Римские древности. УШ.56.1) — почерпнуть из упомянутых выше или иных документов (например, посвятительных надписей или тех же понтификальных таблиц) подробную информацию даже о таких важных событиях, как посвящения храмов. Так, до нашего времени до¬ 37 Skutsch 1974 [В 167]: 78-79; 1985 [В 169]: 311-313. 38 Плутарх. Нума. 1. 39 Менее скептический подход — см. выше, с. 18 сл. наст. изд.
П. Создание ранней римской истории 37 шел ряд ранних храмовых надписей, однако при этом нам не совсем ясно, писались ли в рассматриваемый период на римских храмах имена ЛЛ посвятителен , а если писались — то не исключено, что многие из них были стерты во время позднейших перестроек. Содержащиеся в трудах древних авторов упоминания об основании некоторых храмов в начале царского периода однозначно являются выдумкой, да и на более общем уровне в дошедших до нас исторических источниках практически не заметно представления о том, что начало храмового строительства в Риме (или значительное изменение внешнего вида Города (с. 97 сл. наст, изд.)) относилось хотя бы к концу VII — началу VI в. до н. э. Кроме того, в этих источниках, судя по всему, не упоминается целый ряд культовых сооружений, обнаруженных современными археологами, и в то же время по данным археологии пока не удалось однозначно датировать концом VI — началом V в. до н. э. ни одного храма, строительство которых древние авторы относят к этому периоду (за исключением храма Кастора)40 41. Даже подробные сведения о времени или обстоятельствах освящения отдельных храмов, содержащиеся в письменных источниках, нередко являются противоречивыми, анахроническими или в принципе неудовлетворительными — так, например, по данным Гн. Геллия, храм Сатурна был освящен в конце V — начале IV в. до н. э., по Варрону — в 501-м или 498 г. до н. э., а по Дионисию и Ливию — в 497 г. до н. э.42. При этом, однако, археологические данные действительно подтверждают правоту древних историков, относивших основную стадию храмового строительства к VI — началу V в. до н. э., после чего наступило временное затишье, продолжавшееся до конца IV в. до н. э., и, соответственно, приводимая античными авторами датировка некоторых культовых сооружений может быть вполне правдоподобной. Возможно, имена по- святителей или даты посвящения действительно сохранялись в какой-то форме43, а различия в рассказах об отдельных святилищах, скорее всего, объясняются перестройкой храмов (довольно частой в рассматривае¬ 40 Приведенное у Дионисия [Римские древности. V.35.3) упоминание о том, что М. Гораций Пульвилл оставил надпись («την επιγραφήν Ελαβε») на храме Юпитера Капитолийского, может означать лишь то, что ему была дарована привилегия посвящения храма (Hanell К. Les origines de la ripublique romaine 1967 [A 98]: 41). 41 To, что строительство части храма Матер Матуты или Фортуны на Бычьем форуме может укладываться в традиционные, но очень условные хронологические рамки правления его предполагаемого основателя, Сервия Туллия (с. 99 наст, изд.), не дает прочных оснований доверять литературной традиции. Аналогичным образом, хотя ряд сохранившихся антефиксов VI в. до н. э. вполне может относиться к храму Юпитера Капитолийского (509 г. до н. э.), четких доказательств этого у нас нет. О храме Кастора см.: Nielsen I., Zahle J. Acta Archaeologica. 59 (1985): 1—29. Древнейшая часть храма Сатурна исследуется в данный момент (сер. 1980-х годов. — В.Г.). 42 Гн. Геллий. Фрг. 24Р (= Макробий. Сатурналии. 1.8.1); Варрон в соч.: Макробий. Сатурналии. 1.8.1 (ср.: Дионисий Галикарнасский. Римские древности. VI. 1.4); Ливий. П.21.2; Дионисий Галикарнасский. Римские древности. VI. 1.4; Макробий. Сатурналии. 1.8.1. 43 Ср. также подписи двух греческих художников в храме Цереры, относящемся к началу V в. до н. э. (см.: Плиний Старший. Естественная история. XXXV. 154 (из Варро- на); Le Bonniec 1958 [G 360]: 257 слл.).
38 Глава 1. Источники по ранней истории Рима мый период) или же последующей переработкой аутентичной традиции. Однако в других случаях по причине очевидной (или предполагаемой) древности рассматриваемых культовых сооружений античные авторы вполне могли относить их и к царскому периоду или к самому началу республиканской эпохи. Даже в позднереспубликанском Риме материальное наследие более ранних периодов оставалось мощным напоминанием о прошлом Города. Прочие эпиграфические источники были спорадическими (с. 27 сл. наст, изд.) и, судя по всему, систематически историками не использовались. Нередко подобные свидетельства вообще рассматриваются как инородный элемент, который чаще всего включался в повествование с уже определенной основной схемой. В этом отношении весьма типична приведенная Ливием ссылка на антиквара Цинция и на закон, регулировавший ежегодное вбивание гвоздя в стену храма Юпитера Капитолийского, использованная историком для схематической реконструкции истории данного обряда (Ливий. УП.3.5 слл.). Аналогичный подход заметен и у Дионисия, который в своем труде приводит предположительный текст договора, заключенного Римом с латинами в 493 г. до н. э. (Римские древности. VI.95.1 слл.). Впрочем, многие документы подобного рода (самый яркий пример — Законы ХП таблиц) в основном игнорировались древними авторами, поскольку те полагали, что основными сферами, в которых человек может продемонстрировать свои качества и получить известность и в которых лучше всего проявляется ход истории и достижения государства, являются война и политика. При этом юридической или социальной истории, вполне естественно, уделялось не очень много внимания. Что касается устной традиции (прежде всего римской, а также латинской и даже, возможно, этрусской), то ее вклад в формирование исторических повествований о прошлом Рима еще нуждается в тщательной оценке, в частности — на основе сравнительного анализа. В самом Риме существование упомянутой традиции лучше всего прослеживается в ранних вариантах мифа об основании Города (ср. с. 76 сл. наст. изд.). Кроме того, отражается она и в той информации, которая просачивалась — хотя подчас и в искаженном виде — в греческие источники конца IV — начала Ш в. до н. э. Так, например, Аристотелю было известно о некоем Луции, который спас Рим после нашествия галлов, а Каллимах в одном из своих сочинений привел историю о некоем Гае, который убил вождя напавших на Рим «певкетов», но сам при этом был тяжело ранен44. Кроме того, не исключено, что на устной информации в значительной степени были основаны и рассказы об истории Рима, приведенные в сочинениях Тимея (с. 112 сл. наст. изд.). Насколько надежными или обширными были подобные сведения — другой вопрос. Многое из того, что относится к древнейшим периодам и может восходить к народным легендам, представляет собой просто этио¬ 44 Аристотель в соч.: Плутарх. Камилл. 22.4; Каллимах. Причины. IV Фрг. 107 Pfeiffer; cp.: Fraser 1972 [А 52]: 1.763-769.
П. Создание ранней римской истории 39 логический вымысел (и неиссякаемый источник вдохновения для историков и антикваров позднейшего периода). Рассказы об отдельных эпохальных событиях — вроде изгнания царей или галльского нашествия, — вероятно, постоянно привлекали внимание древних авторов и с течением времени всё больше перерабатывались ими, а постоянная потребность в защите прерогатив плебейских магистратов вполне могла способствовать развитию оживленной устной традиции об их возникновении, которая, правда, тоже постоянно подгонялась под существующую ситуацию. Возможно, в памяти народа сохранялась и какая-то информация (опять же — непрерывно видоизменявшаяся) об определенных личностях, исторических и легендарных, а также о различных поучительных эпизодах, хотя при этом знаменитые героические «баллады», о которых упоминал Катон Старший, повлияли на историков не очень сильно — по крайней мере, напрямую (с. 112 наст. изд.). На более общем уровне весьма привлекательным является предположение о том, что в традиционном, преимущественно бесписьменном, обществе должны были сложиться — по крайней мере, в рядах аристократии — некие согласованные представления об основных стадиях или вехах внутреннего и внешнего развития Города45, но если это было так, то подобные представления, скорее всего, были самыми общими, в высшей степени избирательными (и непредсказуемыми), а также — в основной массе — весьма расплывчатыми и постоянно меняющимися под воздействием перспектив и потребностей римского общества. Кроме того, у нас есть веские причины полагать, что первые историки Рима вовсе не гнушались внесением изменений или (особенно) дополнений в подобную более раннюю традицию, когда это (по каким- либо причинам) представлялось им оправданным, причем такие исправления вполне могли оказывать влияние и на историков позднейших периодов, если были достаточно правдоподобными, имели нужный патриотический или моральный смысл или обладали привлекательностью в силу каких-либо иных причин. Впрочем, в конечном итоге мы не располагаем конкретными данными, которые позволили бы опровергнуть подобные версии, даже если они и содержат немалую долю вымышленного материала. При этом бесспорным является тот факт, что в истории Ранней Республики преобладающую роль играли притязания отдельных родов. Это хорошо заметно на примере таких знаменитых эпизодов, как переезд в 504 г. до н. э. в Рим Атта (Атгия) Клавза или разгром Фабиев вейянами в битве при Кремере в 477 г. до н. э. (применительно к царскому периоду подобный материал весьма скуден — за исключением упоминаний о нескольких легендарных основателях родов, в жилах которых текла царская кровь (с. 113 сл. наст. изд.)). Аутентичная информация подобного рода, без сомнения, черпалась прежде всего из устных источников. Ат- риумы45а в домах аристократов позднереспубликанского периода нередко были украшены масками выдающихся предков, возможно — с надпи¬ 45 Cornell 1986 [В 35]: 82 слл. 45а А т р и у м (или атрий) — центральная часть римского дома, внутренний двор. — ВТ
40 Глава 1. Источники по ранней истории Рима сями, повествующими об их деяниях, однако мы не располагаем сколько-нибудь надежной информацией относительно того, сохранились ли подобные свидетельства со времен Ранней Республики. Погребальные же надписи сходного характера известны лишь начиная с конца IV в. до н. э. (даже самый знаменитый из ранних образчиков — эпитафия А. Корнелия Сципиона Барбата (консул 298 г. до н. э.), как известно, находится в явном противоречии с рассказом Ливия (с. 447 сл. наст. изд.)). Сохранившиеся в исторической традиции надгробные речи, относящиеся ко временам до Шв. до н. э., едва ли являются подлинными, да и прочие документы, якобы взятые из родовых архивов, — например, цитируемые Дионисием записи о цензе 393/392 гг. до н. э. (с. 28 наст, изд.), — скорее всего, представляют собой вымысел. Судя по всему, представители римских аристократических семейств (возможно, подобно своим собратьям из этрусского города Тарквинии)46 с гордостью рассказывали о своем славном прошлом, прежде всего — в военной сфере, и подобные воспоминания или претензии вполне могли лечь в основу раннереспубликанских легенд о Бруте, Кориолане, Цинциннате или Сервилии Агале (ср. рис. 5), однако в дошедших до нас нарративных источниках многие явно примечательные фигуры IV в. до н. э. и более ранних эпох описываются весьма расплывчато, и это позволяет предполагать, что подробная информация об истории римских родов была недоступна древним авторам или же не использовалась ими. Кроме того, подобный материал — в частности содержавшийся в надгробных речах (в которых явно выставлялось напоказ славное прошлое рода) — считался весьма сомнительным (Цицерон. Брут. 62; Ливий. VÜI.40.2 слл.). Хотя в таких источниках действительно могли отражаться некоторые подлинные достижения, к «родовому» материалу, заметному в сочинениях древних историков, чаще всего следует относиться со здоровым скептицизмом — по крайней мере, при рассмотрении отдельных деталей. Рис. 5. Монета (денарий) М. Юния Брута (54 г. до н. э.) с изображением его прославленных предков, Л. Юния Брута и Г. Сервилия Агалы, возможно, — как знак противостояния предполагаемым аристократическим амбициям Помпея [RRC Nо 455.2). 46 ТогеШ 1975 [В 266]: 96-97; Cornell 1978 [В 209]: 173.
П. Создание ранней римской истории 41 (Ь) Способы реконструкции Даже по самым оптимистичным предположениям, первые историки Рима сталкивались с хроническим недостатком надежной информации: в их распоряжении было лишь несколько разрозненных эпиграфических текстов и (может быть) других документов, народные и родовые предания (надежность которых в высшей степени неясна), возможно, некоторый греческий (и даже этрусский) литературный материал, список консулов и — с какого-то времени — записи верховного понтифика. Упомянутые авторы — как, предположительно, и Тимей до них — вполне могли заполнить царский период событиями, связанными с созданием ряда фундаментальных институтов римского общества, и, вероятно, сформировали или воспроизвели широкую схему внутреннего и внешнего развития Рима, которая впоследствии стала неотъемлемой частью исторической традиции. Впрочем, их рассказы о римской истории до Ш в. до н. э. неизбежно оставались ограниченными: согласно Дионисию [Римские древности. 1.6.2), рассматриваемые авторы «лишь в общем» касались событий с момента основания Рима и до их собственного времени. Более пространные повествования появляются лишь в конце П или начале I в. до н. э. Они отражали желание римлян создать интересную и в достаточной степени информативную историю по уже испытанной эллинистической модели и, кроме того, сделать исторические рассказы более подходящими для целей этического воспитания. Согласно широко бытовавшему в те времена мнению, история должна была представлять собой не просто хронику событий (о чем писал еще Семпроний Азеллион (Фрг. 1Р (= Авл Геллий. Аттические ночи. V.18.7 слл.)) в конце П в. до н. э.), но и рассказ, совершенствующий и наставляющий читателя, а также вызывающий у него определенные эмоции. Историк при этом должен был объяснять описываемые события прежде всего с точки зрения мотивации их участников, а также делать особый упор на моральном аспекте и приводить в своем повествовании множество подробностей, не просто повышающих правдоподобие рассказа, но оживляющих его в воображении слушателя или читателя47. Впрочем, для достижения этих целей совершенно необходим был определенный вымысел. Как бы плачевно это ни выглядело в теории, недостаток источников делал широкую историческую реконструкцию и неизбежной, и в то же время вполне возможной. 47 Хотя в сохранившейся до наших дней латинской литературе многие из этих целей были впервые четко сформулированы Цицероном, они получили широкое распространение уже в эллинистический период и активно преследовались авторами начала I в. до н. э., на что указывают дошедшие до нас фрагменты сочинений историков этого времени — в сочетании с характером сохранившихся нарративных источников (cp.: Badian 1966 [В 66]: 18—25; а также: 11—12 (Гн. Геллий)). Более того, отдельные эпизоды в трудах первых историков Рима вполне могли быть переработаны в соответствии с тенденциями, популярными у эллинистических авторов (Walbank 1945 [В 181]: 12 сл.; но ср. также: Poucet J. Historia. 25 (1976): 200 слл.; Verbrugghe G.P. Historia. 30 (1981): 236 слл.).
42 Глава 1. Источники по ранней истории Рима Средства, использовавшиеся для этой цели поздними анналистами, лучше всего заметны в сохранившихся до нашего времени рассказах о политической истории Ранней Республики (которые, судя по всему, перерабатывались наиболее активно)48. Общие направления повествования при этом определялись теориями о природе политических конфликтов и их причинах, моральными установками или неявными представлениями о характере и поведении человека, однако для реконструкции отдельных событий обычно подыскивались — сознательно или нет — особые модели. Иногда для создания исторического и литературного эффекта уже первые историки Рима привлекали греческие аналогии (ср. с. 262 наст, изд.), но гораздо чаще для приукрашивания, усиления, а подчас и просто для описания целых эпизодов прибегали к проведению параллелей с жизнью самих римлян позднейших периодов. Так, относившиеся к раннереспубликанскому времени многочисленные судебные процессы в центуриатных комициях48а, инициированные трибунами, судя по всему, представляли собой спекулятивную реконструкцию, основанную на практике периода Средней Республики (с. 272 наст, изд.), а все описания аграрных волнений раннереспубликанской эпохи, связанных в первую очередь с занятием патрициями общественной земли, вероятно, в значительной мере основывались на той напряженности, которая постепенно назревала в римском обществе во П в. до н. э., а также на политических конфликтах, к которым она привела (ср. с. 292 наст. изд.). Конечно, в рассказах об отдаленном прошлом неизбежно отражались политические взгляды их авторов. Так, например, Дионисий опирался на традицию (или традиции), предполагавшую открытую враждебность по отношению к Сулле, благосклонное или снисходительное отношение к Цезарю, а также резкое осуждение его убийцы — Брута и постоянное осмеивание плебейских предшественников последнего. Отношение к особенно спорным эпизодам также вполне могло быть обусловлено их использованием в качестве прецедентов в политических дискуссиях периода Поздней Республики (ср., напр., с. 225 наст, изд., сноска 35). Впрочем, ранней римской истории в сочинениях древних авторов уделялось относительно немного внимания49 и, соответственно, ее описание едва ли служило исключительно пропагандистским целям. При этом обращение историков к современному им или недавнему опыту могло отражать просто поиск правдоподобных объяснений, что, с точки зрения Дионисия (и ряда других авторов), являлось одной из основных задач историка, а понять вероятный ход развития событий лучше всего помогали ссылки на историю недавнего времени. 48 Впрочем, даже применительно к этому времени политическая подоплека ряда важных событий (например, внезапного и недолговременного притока плебеев на должности консулярных трибунов в 400—396 гг. до н. э. (с. 294 наст, изд.)) остается недостаточно исследованной. ^Центуриатные комиции — народное собрание, проводившееся по центуриям. Подробнее см. далее, с. 244 сл. наст. изд. — В.Г. 49 Цицерон. О законах. 1.5 слл.; Ливий. Предисловие. 4.
П. Создание ранней римской истории 43 Кроме того, всё большую важность приобретал и литературный эффект50, который обуславливал не только организацию и рассмотрение отдельных эпизодов, но и структурное единство всего повествования. В частности, использование определенных повторяющихся тем обеспечивало очень удобный для автора единый подход, позволявший воссоздать или, по крайней мере, удовлетворительно объяснить цепь событий, а также достичь как литературной, так и исторической согласованности. Так, в труде Ливия представление о том, что причиной внутренней разобщенности народа является отсутствие внешней угрозы, становится одной из основных тематических нитей, позволяющих связать в единое целое совершенно несопоставимый сырой материал (прежде всего в кн. П). Точно так же ложное истолкование консулярного трибуната как магистратуры, изначально открытой для плебеев (ср. с. 237 наст, изд.), стало основанием для целого ряда вымышленных конфликтов между патрициями и плебеями по поводу назначения консулярных трибунов или (исключительно патрицианских) консулов. Подобным образом предполагалось объяснить нерегулярное чередование двух магистратур. Хотя в отдельных случаях события, происходившие на ранних этапах римской истории, действительно во многом напоминали события более позднего времени, упомянутое выше спекулятивное повторение целых эпизодов было весьма распространенным у первых историков Рима — правда, нередко с индивидуальными вариациями, которые вносились авторами по соображениям литературного характера. В основе подобного дублирования могли лежать самые разные причины: изначальная неопределенность, расхождения в хронологии (с. 417 сл. наст, изд.), объединение различных версий текста или просто стереотипное повторение избитой темы. Хорошо известным примером тщательно подобранных вариантов весьма ограниченного репертуара шаблонных ситуаций являются рассказы Ливия о сражениях, которые, без сомнения, представляли собой продукт воображения самого автора или его предшественников, на что указывает множество анахронизмов, содержащихся в повествовании. Особенно значительным источником вдохновения в рассматриваемом случае опять же являлись притязания знатных семейств — Фабиев, Постумиев, Лициниев и прочих — на выдающуюся роль во времена Ранней Республики. Особенно славился этим род Валериев. Судя по всему, еще до того, как их прошлое было еще больше приукрашено Валерием Анциатом, Валерии сумели добиться широкого признания своих предполагаемых заслуг в установлении свободы, достижении согласия в политической сфере и обеспечении конституционных гарантий — прежде всего в результате деятельности П. Валерия Попликолы (Публиколы) (консул 509; 508; 507; 504 гг. до н. э.) и Л. Валерия Потита (консул 449 г. до н. э.). В случае с Попликолой упомянутому выше признанию способствовала общая тенденция к возведению фундаментальных институтов и прав к 50 Явное внимание к литературному стилю заметно уже у Л. Целия Антипатра, историка Второй Пунической войны, жившего в конце П в. до н. э. (Фрг. 1Р).
44 Глава 1. Источники по ранней истории Рима первым годам существования Республики, в результате чего ему был приписан целый ряд нововведений в рассматриваемой сфере — прежде всего закон об обжаловании магистратских решений (дублирующий аналогичный закон 300 г. до н. э.) и закон, навлекающий проклятие на любого человека, стремящегося к единоличной власти. Яркий пример противоположного отношения — это род Клавдиев, к представителям которого большинство авторов относилось с пренебрежением. Так, в дошедших до нас рассказах об Аппии Клавдии Децемвире (с. 279 наст, изд.) и Аппии Клавдии Цеке (консул 307 и 296 гг. до н. э., см. с. 467 сл. наст, изд.) хорошо заметны следы версии, согласно которой они рассматривались как демагоги, стремящиеся к единоличной власти. Клавдии же в целом описывались при этом как надменные, самонадеянные патриции, непоколебимые в жестокой враждебности к плебсу. Автор ство подобной традиции неизвестно. Стереотипные аргументы и оценки в совокупности с тем фактом, что до 46 г. до н. э. Цицерону явно ничего не было известно о рассматриваемой традиции, позволяют предположить, что она была создана одним относительно поздним анналистом, однако конкретное имя назвать затруднительно. Впрочем, нам гораздо важнее то, что анализируемая ситуация проливает свет на методы работы анналистов и косвенно указывает на то, что общий характер дошедших до нашего времени повествований нередко играет более важную роль, нежели достоверность отдельных деталей. (с) Заключение Наблюдавшаяся уже в древности нехватка источников для реконструкции ранней римской истории в сочетании с отсутствием у античных историков систематического критического подхода, их вольным отношением к воссозданию прошлого и излишним вниманием к литературным эффектам делает необходимой предпосылкой любого исторического исследования в рассматриваемой области строгую критику дошедших до нашего времени нарративных источников. При этом определение их ценности зависит от тщательного рассмотрения их внутренней согласованности и правдоподобия, пристрастий, предположений и методик их авторов, совместимости с другими данными, вероятных анахронизмов и (до определенной степени) развития отдельных традиций, заложенных в их основу, и в то же время — в силу крайне ограниченного количества и объема подлинного материала, который мог сохраниться со времен Раннего Рима, — прежде чем счесть те или иные данные потенциально надежными, необходимо как минимум выяснить, каким образом они могли дойти до наших дней. Так, например, исследователь ни в коем случае не должен считать подлинными те детали, относительно которых неясно, как они могли сохраниться, и в то же время сбрасывать со счетов другие, более существенные элементы повествований, дошедших до нашего времени.
П. Создание ранней римской истории 4 5 Как показывают вымышленные результаты первого ценза (с. 168 наст, изд.) и некоторые другие данные, римским историкам было известно, что на ранних этапах своего развития Город был намного меньше и слабее, чем в их собственную эпоху (хотя при этом они всё равно значительно преувеличивали численность местного населения). В конце концов Рим покорил центральную Италию лишь на заре Ш в. до н. э., да и опыт, полученный Городом в это время, а также в пору первых двух Пунических войн, едва ли способствовал формированию представления о том, что его история представляла собой непрерывную цепь успехов. Так, в частности, в дошедших до нас рассказах были весьма значительно преувеличены последствия одного крупного бедствия (нашествия галлов), хотя при этом патриотические чувства, по крайней мере наполовину, затмили собственно захват города (ср. с. 370 наст. изд.). Кроме того, даже если воссоздание анналистами ранней истории Рима нередко отражает морализирующую идеализацию, оно время от времени может оказываться довольно близким к истине — просто потому, что базируется на перенесении в прошлое факторов, которые оставались в основном неизменными на протяжении длительного времени, на приписывании древнейшему Риму характеристик, типичных для сравнительно небольших аграрных общин, на умозаключениях, сделанных на основании анализа институтов, сохранившихся с древнейших времен, или же просто исходя из общей вероятности. При этом вымыслом историков может являться даже материал, не допускающий никаких возражений, — ведь, насколько нам известно, в древности не существовало никаких средств надежной передачи исторических подробностей, а частые расхождения между отдельными версиями позволяют предположить (хотя и не доказывают), что это просто отражает попытки анналистов создать правдоподобную и в то же время интересную историю. Конечно, даже при четком и последовательном использовании критических принципов у исследователей остается весьма существенный простор для самых разнообразных оценок как литературной традиции в целом, так и ее отдельных элементов (примером чего служат различные подходы, используемые авторами данного тома). Особенно в этом плане важны сомнения относительно доступности и использования документов, восходящих ко временам Ранней Республики, прежде всего — таблиц понтификов. Впрочем, в условиях подобной неопределенности возможное существование упомянутых документов само по себе никоим образом не может оправдать доверия даже к общей схеме раннереспубликанской истории, предложенной Ливием и Дионисием. Скорее, сама доступность рассматриваемых записей должна в значительной степени зависеть от правдоподобия этой схемы, определенного на основании других критериев. Таким образом, современный историк должен уделять основное внимание критическому разбору античной литературной традиции и в еще большей степени — тех источников нелитературного характера, которые, с одной стороны, служат своеобразным пробным камнем для дан¬
46 Глава 1. Источники по ранней истории Рима ных, приводимых в трудах анналистов, а с другой — обеспечивают более надежную основу для реконструкции в целом ряде сфер. Самыми важными из этих источников являются конституционные, юридические и религиозные институты и практики, сохранявшиеся в Риме на протяжении достаточно длительного времени как самоочевидные пережитки отдаленного прошлого, список консулов (с некоторыми оговорками), отраженные в сочинениях древних авторов законы, юридические формулы и прочие документы, датировку и подлинность которых можно доказать с достаточной долей вероятности, современные филологические изыскания, результаты археологических исследований и — пока еще не используемые в полной мере — сравнительные данные из истории других обществ. При этом, конечно, для многих аспектов ранней римской истории весь материал подобного рода является скудным и недостаточным. Картина, полученная на его основе, неизбежно будет ограниченной, несовершенной и — в различной степени — предположительной. Как следствие, составить подробный рассказ о политической или военной истории Города, по крайней мере до конца IV в. до н. э., очень сложно. При этом основной упор следует делать на тех общих тенденциях и событиях, которые имеют наибольшее значение для понимания раннего Рима — даже в тех случаях, когда абсолютная хронология соответствующих стадий не совсем ясна. Впрочем, масштабы подобного исследования не должны определяться и соответственно ограничиваться пристрастиями римских анналистов. Такие темы, как эволюция центральноиталийских поселений, включая и сам Рим, демографические изменения, возникновение города-государства, его экономические и социальные структуры, религиозные и юридические институты, культурная жизнь и внешние влияния, представляли для древних историков в лучшем случае второстепенный интерес. Современный же ученый может рассматривать перечисленные проблемы как более значительные и более плодотворные, поскольку информация по этим темам, содержащаяся в источниках, не относящихся к анналис- тической традиции, несмотря на свою недостаточность, нередко дает возможность поставить весьма важные вопросы и даже сформулировать вполне обоснованные гипотезы. Прежде всего историю Рима следует рассматривать в контексте развития центральной Италии в целом. Эта тема сама по себе является не менее значительной, причем ее разработке значительно способствуют постоянно ведущиеся археологические исследования. История периода, который рассматривается в данном томе, представляет собой историю не только самого Рима, но и покоренных им народов Италии.
Глава 2 М. Торелли АРХАИЧЕСКИЙ РИМ МЕЖДУ ЛАЦИЕМ И ЭТРУРИЕЙ I. Введение Географическое положение Рима делает его раннюю историю весьма особым и в то же время очень показательным примером «истории фронтира»:1а расположенный в районе очень удобной пристани и у первого брода через большую реку — Тибр, которая, в свою очередь, представляла собой естественную границу между рядом этнических групп, довольно сильно отличавшихся друг от друга своим языком, а также уровнем социального и экономического развития (этруски, фалиски, латины, сабины и умбры), будущий Вечный Город уже на самых ранних этапах своего существования смог извлечь выгоду из собственного местоположения, которое обеспечивало исключительно легкую связь как с внутренними районами, так и с морским побережьем: другое подобное место довольно трудно было найти на всем Апеннинском полуострове. Сохранившиеся в исторической традиции рассказы об убежище, основанном Ромулом, о союзе между латинами и сабинами и о воцарении этрусской династии (с. 76 сл., 115 сл. насг. изд.), первый представитель которой якобы вел свое происхождение из Греции, очень хорошо отражают эту открытость, которая оказывала весьма существенное влияние на экономическое, социальное и культурное развитие зарождавшегося города. Обо всем этом уже много раз говорилось в исследованиях современных историков, однако мы считаем необходимым еще раз обратить внимание на упомянутые выше моменты, в нашем случае — в контексте оценки археологических свидетельств. Как уже было отмечено в предыдущей главе (с. 29 наст, изд.), в самом Риме, который непрерывно расширялся и перестраивался на протяжении почти трех тысяч лет, подобных свидетельств обнаружено очень мало, в то время как прилегающие к нему области Этрурии и Лация довольно богаты археологическим материалом, весьма полезным для реконструкции основных этапов социального и культурного развития с конца бронзового века и по первые 1аФронтир — понятие, заимствованное из истории США; граница освоенных и неосвоенных (европейцами) земель. — В.Г.
Выше 1000 м над уровнем моря 200-1000 м Высота менее 200 м 25 50 75 100 125 км 1 1 1 1 1 1 1—1 25 50 75 миль ο-*-ο Карта 7. Центральная Италия в архаический период
50 Глава 2. Архаический Рим между Лацием и Этрурией десятилетия периода Республики. Впрочем, подобная реконструкция1 требует особой осторожности, которую в принципе следует проявлять при получении исторической информации на основании археологических источников, ведь, как отметил А. Момильяно, говоря о монументальном труде Э. Гьёрстада2, эти источники далеко не всегда представляют собой автоматическое отражение социальных и этнополитических структур. Кроме того, еще большая осторожность необходима при использовании того подхода, который принят в данной главе, поскольку — по крайней мере в теории — археологические находки даже для двух соседних областей совсем необязательно являются идентичными — как в плане фактического материала, так и с точки зрения тех выводов, которые можно сделать на его основе. Тем не менее, контакты между южной Этрурией (в частности, Вейями), с одной стороны, и поселениями Старого Лация (в частности, Римом) — с другой, вполне оправдывают рассматриваемое сравнение, хотя в анализируемом случае нам придется ограничиться лить самыми основными данными и проигнорировать примеры случайного сходства, а также изолированные явления. Кроме того, как мы увидим далее, независимый анализ археологических свидетельств нередко подтверждает ту картину, которая складывается на основе широкой интерпретации литературной традиции, — как в нижеследующей гл. 3. II. Археология, развитие городов И СОЦИАЛЬНАЯ ИСТОРИЯ Первые и наиболее важные результаты параллельного изучения археологических материалов из южной Этрурии и Лация относятся не только к сфере типологии, но и к проблеме непрерывности или разрыва в существовании человеческих поселений в рассматриваемом регионе на протяжении весьма длительного периода, продолжавшегося с бронзового века по VI в. до н. э.3. Находки, восходящие к эпохе поздней бронзы (так называемый Суб апеннинский период, XI в. до н. э.), фиксируются на территории Лация лишь спорадически и не обнаруживаются ни в одном из центров железного века (единственное исключение — Ардея). На этрусской же территории, напротив, археологи достаточно часто находят следы Субапеннинской культуры, напрямую связанные с памятниками более поздней культуры — Протовилланова, которая также относится к эпохе поздней бронзы: достаточно вспомнить, к примеру, поселения на холмах Тольфа. И наоборот, если на латинской территории материалы, относящиеся к первому периоду развития культуры Лация, который по хронологии и по характеру параллелен культуре Протовилланова4, об¬ 1 ТогеШ 1974-1975 [G 148]: 3-78; 1981 [J 122]. 2 Momigliano 1963 [А 83]: 101—118 (= Idem. Terzo Contributo 558—571). 3 Основные фазы данного периода, с примерными датами, приведены в таблице на с. 83 наст. изд. 4 См. статью Перони (R. Peroni) в изд.: Civitä del Lazio Primitivo 1976 [В 306]: 19—25.
П. Археология, развитие городов и социальная история 51 разуют неразрывную последовательность с материалами, восходящими ко всем или некоторым из более поздних периодов, то в Этрурии — за редким исключением (например, погребение культуры Протовилланова в самом центре крупного виллановского некрополя Касале-дель-Фоссо в Вейях)5 — между культурами Протовилланова и Вилланова обнаруживается резкий разрыв: с появлением виллановских поселений в начале железного века протовиллановские поселения, нередко расположенные неподалеку от них, практически совершенно исчезают6. Всё это позволяет предположить, что разница между Этрурией и Лацием в рассматриваемый период имеет определенную связь с мифологической и исторической традицией, в которой нашла отражение древнейшая история двух народов, включая их происхождение. Погребения и поселения первого и второго периодов развития культуры Лация (X — сер. IX в. до н. э.) практически не отличаются от аналогичных памятников того же периода, обнаруженных на территории Этрурии, в особенности в ее южной части, более компактной и менее густонаселенной. По мнению многих исследователей, общины, оставившие эти памятники, располагались достаточно близко (иногда всего в нескольких сотнях метров) друг от друга — как, например, поселения на Альбан- ских горах и на территории Рима (где следы построек рассматриваемого периода фиксируются около Арки Августа и на Палатине), и, следовательно, их экономическая и социальная жизнь, судя по всему, была основана на родовых структурах. Ярким примером этого является, в частности, производство бытовой и ритуальной керамики, которое, вне всякого сомнения, осуществлялось в рамках отдельных домохозяйств. При этом металлургия, вероятно, была организована на региональном уровне и, соответственно, не сосредотачивалась в руках определенных семейств7. Хотя это не оказывало непосредственного влияния на социальную структуру, подобный факт тем не менее указывает на быстрый экономический рост и массовое производство орудий труда и оружия. На уровне идеологии синхронные и диахронные различия в погребальном обряде предоставляют исследователям дополнительный материал для многочисленных предположений о вероятном характере социальных структур рассматриваемого населения8. На протяжении всего IX в. до н. э. упомянутый обряд на территории южной Этрурии и Лация, судя по всему, был очень сходным: в обеих областях практиковалось трупо- сожжение с захоронением праха в биконических погребальных урнах (южная Этрурия) или в обычных урнах, иногда в форме хижины (Ла- ций). Погребальный инвентарь при этом был представлен небольшим количеством миниатюрных изображений всяческих предметов, в том числе доспехов и оружия (в Лации). Впрочем, во второй половине IX в. до н. э. на смену подобной миниатюризации, очевидно, пришел обычай, 5 Vianello Cordova 1967 [В 418]: 295-306. 6 Colonna 1977 [В 313]: 189-196. 7 La formazione della cittä nel Lazio 1980 [I 27]. 8 Colonna 1974 [B 311]: 286-292.
52 Глава 2. Архаический Рим между Лацием и Этрурией в соответствии с которым в могилы стали помещать предметы обычного размера, а обряд трупосожжения был постепенно вытеснен трупополо- жением. К середине VIII в. до н. э. трупоположение стало практически общепризнанным: немногочисленные исключения представляют собой лишь несколько мужских захоронений в Лации и погребения с бикони- ческими урнами в южной Этрурии (реже — с урнами в виде хижин). При этом следует отметить, что в обоих рассматриваемых регионах трупо- сожжение, судя по всему, сохранялось — хотя и спорадически — еще достаточно долгое время, на протяжении всего ориентализирующего периода9, что демонстрирует, в частности, не так давно открытая «царская» гробница Монте-Микеле в Вейях10 или знаменитая гробница Реголини- Галасси в Цере, которая также является «царским» захоронением11. Сохранение для определенных членов общества архаического обряда кремации с созданием вокруг гробницы героического ореола, вероятно, было призвано подчеркнуть выдающееся положение и авторитет глав определенных родов. При этом сходство рассматриваемых захоронений с «гробницами героев» в Эретрии (греческий город на о. Эвбея. — В.Г.), отмеченное целым рядом ученых, судя по всему, отражает не только эллинизацию — хотя и в особом смысле — этрусских и латинских погребальных обрядов, но и ту значимость, которую определенные родовые группы постепенно получили в обществе начиная с середины VIII в. до н. э., уничтожив изначальную экономическую и социальную однородность, заметную по могильникам предшествующего периода. Параллельно с возникновением в VIII—VII вв. до н. э. этрусской и латинской аристократии в обеих рассматриваемых областях происходит рост некоторых поселений. Мелкие поселки поглощаются более крупными соседями, другие просто исчезают, к очевидной выгоде более сильных и могущественных общин, а поселенческие памятники, отличавшиеся более значительными размерами с самого начала железного века, становятся в анализируемый период еще больше. Современные ученые, интерпретирующие данный феномен как синойкизм или же как расширение отдельных центров (nuclear expansion) и, соответственно, склоняющиеся к жесткой поляризации, судя по всему, не осознают истинного смысла этого, без сомнения, чрезвычайно сложного процесса. Недавние исследования, проведенные на различных памятниках Этрурии и Ла- ция — от Вей до Фалерий и от Тарквиний до Лавиния, — показали, что рассматриваемое явление нередко было обусловлено обеими упомянутыми выше тенденциями, которые действовали на протяжении весьма длительного периода — с IX по VI в. до н. э.:12 некоторые города возникали путем объединения ряда деревень, разбросанных по достаточно боль¬ 9 Bietti Sestieri 1979 [В 295]: 24—29. (Ориентализирующим (στ лат. orientalis — «восточный») исследователи называют период в истории центральной Италии, когда местные народы находились под сильным влиянием культуры Восточного Средиземноморья (кон. УШ — нач. VI в. до н. э.) — В.Г.). 10 Boitani 1982 [В 299]: 95-103. 11 Pareti 1947 [В 374]. 12 ТогеШ 1982 (В 413]: 117-128.
П. Археология, развитие городов и социальная история 53 шой территории, другие же развивались, оставляя за своими пределами целые «мертвые зоны» застроенной местности. Следовательно, синой- кизм и расширение отдельных центров представляют собой не противоположные явления, а две стороны единого процесса концентрации населения, несомненно, запущенного экономическими и социальными изменениями, основным из которых было возникновение аристократии. Наряду с расширением поселений, конец УП в. до н. э. на рассматриваемой территории был отмечен возникновением гоплитской фаланги (что надежно подтверждается археологическим материалом из погребений и конечно же росписями и рельефами с ее изображением (рис. 6)), созданием хорошо организованных сакральных и общественно-политических институтов в городах. Первый из этих феноменов — распространение по всей Этрурии и Лацию техники гоплитского боя — привел к определенным изменениям как на социальном уровне, так и в сфере городской организации. Необходимость в более тесном взаимодействии (по причине всё более частых военных столкновений), судя по всему, как благоприятствовала, так и мешала постепенной консолидации власти в руках аристократии: и на этрусских, и на латинских изображениях гоплитскую фалангу возглавляют героические воины на колесницах, скорее всего, главы аристократических родов13. Соответственно, эти аристократические группы должны были адаптировать уже сложившуюся социальную и экономическую систему, предполагавшую наличие клиентов и иного зависимого населения, к новым техникам гоплитского боя, расширяя (с определенными сложностями) собственную социальную базу и обеспечивая своих подчиненных средствами для приобретения тяжелых бронзовых доспехов. Кроме того, для обороны теперь нередко требовались силы, намного превосходящие неизменно ограниченные по численности отряды, которые могли выставить аристократические группы, что создавало всё более широкие возможности для представителей социальных прослоек, не находившихся в зависимости от аристократии. С точки зрения археологии, особенно показательный пример того, что в состав гоплитской фаланги входили и люди, не относившиеся к аристократической системе, представляет датируемая 530 г. до н. э. Гробница Воина из Вульчи — «камерная» гробница типа a cassone (стандартное погребение индивидуального, а не родового характера), в которой обнаружен полный гоплитский доспех и богатый набор аттической керамики14. Окончательным утверждением данного процесса, без сомнения, стало введение Сервием Туллием центуриатной организации римского classis (войска. — В.Г.), которое традиционно датируется серединой VI в. до н. э. (с. 116 сл., 129 наст. изд.). Эта новая военная реальность со своими последствиями экономического и социального характера, которую мы наблюдаем начиная с последней трети УП в. до н. э., вполне естественно нашла определенное выражение во всё более сложной и эффективной системе городских укрепле- 13 ТогеШ 1981 [J 122]: 128-130. 14 Dohm 1964 [В 320]: 491-492.
54 Глава 2. Архаический Рим между Лацием и Этрурией Рис. 6. Изображение колонны гоплитов, всадников и боевой колесницы на страусином яйце из Вульчи (кон. УП в. до п э.). (Публ. по: Ducaö Р. Storia delVarte etrusca (Rome; Milan, 1927): вклейка 74.222.) ний. Хотя в Этрурии раскопанных городов практически нет (за исключением Рузелл на севере), на территории Лация изучено весьма значительное количество поселений — таких как Лавиний, Кастель-ди-Дечима и Фикана (карта 2 на с. 301 наст, изд.) — с примитивными оборонительными сооружениями* 15, относящимися к VTTT—VI вв. до н. э. Эти сооружения представляют собой укрепленные туфом земляные насыпи (aggeres), и, возможно, отголоском именно их существования является упоминание о «каринском15а земляном вале» у Варрона («murus terreus Carinarum», см.: О латинском языке. V.48,143). Как правило, на месте подобных укреплений возводились настоящие каменные стены, которые в основном были построены в первой половине VI в. до н. э. (именно этим временем традиционно датируется строительство римских стен Сервием Туллием), а также снабжены воротами и оборонительными сооружениями, соответствующими приемам осады, широко распространившимся в рассматриваемый период по всей территории Эллады и Великой Греции. Если появление земляных насыпей и каменных стен представляло собой реакцию на изменение способов ведения войны, то весьма существенным выглядит тот факт, что к тому же самому периоду — второй половине VII в. до н. э. — относится появление первых признаков формирования религиозной идеологии. До этого времени археологами практически не фиксируются следы культа (за исключением погребальных обрядов), на основании чего можно заключить, что в предшествующие периоды сакральное измерение — как в семейном, так и в коллективном ь См. статью Джулиани (C.F. Giuliani) в изд.: Enea net Lazio 1981 [E 25]: 162—166 (Лавиний); статью Фишер-Хансена (Т. Fischer-Hansen) в изд.: Ficana. Catalogo della Mostra 1981 [В 325]: 59—65 (Фикана); а также: Guaitoli 1981 [В 339]: 117—150 (Кастель-ди-Дечима). 15а Карины — район Рима, расположенный у подножия Эсквилинского холма. — В.Г.
П. Археология, развитие городов и социальная история 55 контексте — не проявлялось в каких-либо особых формах. Теперь же, в 630—600 гг. до н. э., в Риме вокруг Форума создается особое пространство для политической и религиозной жизни (с. 97 наст, изд.): в 625 г. до н. э. рассматриваемая территория во второй раз вымащивается камнем, в 630 г. до н. э. — на месте хижин — строится Регия, священная царская резиденция, в 600 г. до н. э. сооружается Комиций (место для проведения народных собраний) и Курия Гостилия (здание для заседаний сената). К этому же времени (600 г. до н. э.) относятся первые ясные свидетельства существования в Городе культа Весты (материалы, найденные в колодце на Форуме)16. Параллели данному феномену обнаруживаются и в других городах Лация — в Сатрике17 и Габиях18, и еще более широко — в Этрурии:19 достаточно упомянуть так называемое «святилище Аполлона» в Вейях (на самом деле посвященное Минерве) и необычное сооружение из кирпича-сырца, обнаруженное на форуме в Рузеллах под слоем, относящимся к римскому периоду. Далее, в рассматриваемую эпоху греческие по форме и происхождению предметы роскоши, которые с середины УШ в. до н. э. представляли собой исключительную прерогативу формировавшейся аристократии и в значительных количествах оседали в аристократических погребениях, начинают накапливаться в святилищах — в качестве вотивных приношений19а. И не случайно с этого же времени в гробницах Рима и расположенных неподалеку Вей попадается всё меньше престижных предметов. Теперь статус покойного гораздо чаще выражается не в накоплении и демонстрации предметов роскоши, а в особом внимании к погребальным обрядам или умышленно скромном погребальном инвентаре — как, например, мраморная урна, найденная на Эсквилине, или предметы из могилы всадника-атлета из Ланувия20. В то же время данный феномен отражает распространение — особенно на территории Лация (но не в Этрурии) — обычаев, предполагавших отказ от роскоши в погребальном обряде, если только не интерпретировать всё это как результат появления новой модели циркуляции богатства, в которой центральное место занимали святилища и общественные здания. Таким образом, основываясь на анализе данных археологии, мы можем проследить осуществлявшийся на территории Лация и Этрурии длительный процесс экономического и социального развития, которое ознаменовалось переходом от поселенческих структур деревенского типа, существовавших на последнем этапе бронзового века, к окончательному формированию городских поселений в конце VII в. до н. э., с параллель¬ 16 См. статью Торелли (М. ТогеШ) в изд.: Roma arcaica e le recenti scoperte archeologiche 1980 [А 113]: 13-15. 17 Satricum — una cittä latina 1982 [В 405]: прежде всего 53—54. 18 Zaccagni 1978 [В 423]: 42—46. 19 ТогеШ 1981 [J 122]: 164-174. 19аВотивные приношения (отлат. «votum» — «обет») — вещи, приносимые по обету в дар божеству, ради исполнения какого-либо желания. — В. Г. 20 Colonna 1977 [В 312]: 131—165; см. далее, рис. 35 и 39.
56 Глава 2. Архаический Рим между Лацием и Этрурией ным появлением аристократического класса, занимающего главенствующие позиции в обществе. Кроме того, согласованная последовательность археологических материалов с обоих берегов Тибра в его нижнем течении в основном подтверждает целый ряд фактов, которые — путем тщательного анализа — можно почерпнуть из литературной традиции. Так, для реконструкции истории Лация X — середины IX в. до н. э. очень большое значение имеет комплекс поселений на Альбанских горах, с территории которого происходит весьма значительное количество очень качественного материала. Судя по всему, это были поселения деревенского типа, население которых, вероятно, было связано друг с другом узами родства. Местное общество характеризовалось социальным разделением труда между половозрастными группами, а также чисто натуральным хозяйством, в котором, очевидно, преобладало выращивание малоурожайных зерновых культур и некоторых овощей. Но наиболее ценными из всех археологических данных являются материалы, свидетельствующие о стабильности рассматриваемых поселений, которая пришла на смену непостоянству и неустойчивости бронзового века. Эта стабильность неотделима от появления семейной собственности на основное средство производства Древнего мира — на землю. Данная форма собственности, которая, возможно, сосуществовала с коллективными владениями племенного происхождения, судя по всему, представляла собой краеугольный камень будущего развития и основной источник противоречий, признаки которых можно заметить уже в «кризисе» погребальной обрядности, наблюдавшемся на протяжении IX в. до н. э. Возникнув во второй половине IX в. до н. э. и сохраняясь до середины следующего столетия, эти признаки «кризиса» становились всё более заметными, что нашло отражение в явном обеднении центров, расположенных в Альбанских горах (заметно снижается количество богатых погребений), и в параллельном расцвете равнинных поселений — таких как Рим, Лавиний, Фикана (расположена к юго-западу от Рима, немного севернее Аавиния), Габии. Сходные процессы шли и на территории, населенной этрусками, где также фиксируется исчезновение горных центров, относящихся к культуре Протовилланова, и резкое появление вилла- новских поселений на широких плодородных равнинах, что опять же свидетельствует о важности земледелия. На основании имеющихся данных можно предположить, что для культуры Вилланова были характерны позитивные процессы колонизации, начавшиеся в IX в. до н. э. Появление же в Лации новых центров с аналогичными характеристиками — от городища на Квиринальском холме в Риме до поселений в Кастель-ди- Дечима, Лаурентине и, возможно, Тиволи — позволяет говорить о параллельных колонизационных импульсах, которые показывают, что поиски более плодородных земель и более выгодных способов ведения сельского хозяйства играли решающую роль в развитии производительных сил. Ну а то, что рассматриваемые процессы не могли происходить мирно, хорошо демонстрируется прогрессивными изменениями в техниках ведения войны, в развитии оборонительных сооружений и в росте размеров поселений.
Ш. Святилища и дворцы 57 Наиболее заметные изменения в социальной сфере начинаются в середине УШ в. до н. э. и набирают полную силу в следующее столетие. В это время возникает и постепенно укореняется зачаточная социальная стратификация — результат изменений, происходивших в предшествующие периоды, характеризовавшиеся сложным взаимодействием таких факторов, как появление собственности на средства производства (с очень разной производительностью), устойчивая тенденция к конфликтам между отдельными общинами и необходимость интеграции в рамках этих общин этнических групп различного происхождения. Вне всякого сомнения, именно на данном этапе у населения Лация и Этрурии возникают производственные отношения, базирующиеся на клиентской зависимости — основе экономической власти аристократии: бурный рост некоторых поселений (в частности, римский некрополь в рассматриваемый период перемещается на Эсквилин) и «исчезновение» многих других в УШ—VII вв. до н. э. доказывают, что захват новых территорий и подчинение соседних поселений (в литературной традиции — завоевания римских царей Тулла Гостилия и Анка Марция) привели в действие механизм сосредоточения богатств в руках представителей аристократического класса, что стимулировалось повышением урожайности выращиваемых культур и развитием технических приемов — в сельском хозяйстве и других сферах, а также всё более четким разделением труда, то есть теми факторами, которые хорошо фиксируются по данным археологии. Не следует забывать и о том, что укрепление власти аристократии базировалось не только на приобретении предметов, импортируемых с Востока и из Греции, но и на заимствовании оттуда же определенных культурных моделей, таких как пышные пиры и церемонии, призванные регулировать демонстрацию богатства. Эти процессы, в свою очередь, породили более высокий местный спрос и, соответственно, привели к возникновению специализированного ремесленного производства, что послужило основанием для дальнейшего усложнения социальной стратификации. Таким образом, результатом описанных выше экономических и социальных процессов стало «рождение» города как своеобразного организма, очень хорошо фиксируемого по памятникам материальной культуры — стенам, сакральным и общественным сооружениям, а также постоянным жилым строениям, которые с последних десятилетий УП в. до н. э. начали образовывать первые городские ландшафты в истории Лация и Этрурии. III. Святилища и дворцы Одним из наиболее заметных и важных признаков экономического и социального развития УП в. до н. э. является появление жилых сооружений, построенных из более долговечного материала21. В начале рассматриваемого столетия — как показьюает, к примеру, хорошо известная 21 ТогеШ 1983 Ц 125]: 471 слл.
58 Глава 2. Архаический Рим между Лацием и Этрурией хижина VI из Сатрика — типичное жилище у этрусков и латинов по своему типу еще не сильно отличалось от хижин, возникших в начале раннего железного века, однако уже к середине УП в. до н. э. в образе жизни правящего класса упомянутых народов происходят фундаментальные изменения, о чем свидетельствуют, в частности, церийские аристократические погребения типа Гробницы нарисованных львов, а также появление глиняной черепицы и жилых построек с каменными фундаментами, имеющих достаточно сложную двухчастную или трехчастную планировку. Открытие при исследовании поселения Акваросса близ Витербо прямоугольных в плане домов с несколькими комнатами и внутренним двориком22, которые были украшены архитектурными терракотами УП в. до н. э., а также раскопки крупного дворцового здания в Мурло близ Сиены23, построенного примерно в то же время, а затем перестроенного в начале следующего столетия, полностью изменили наш взгляд на интерпретацию археологических памятников УП—VI вв. до н. э. В то время как ранее считалось, что терракоты характерны только для храмов, новые данные показывают, что вплоть до конца VI в. до н. э. подобные архитектурные украшения использовались и при строительстве культовых зданий, и при сооружении построек общественного и частного характера. При этом, однако, следует отметить, что в рассматриваемый период границы между частными, общественными и сакральными зданиями были весьма размытыми, ярким примером чего является сооружение, обнаруженное в Мурло. В своем окончательном виде дворец в Мурло представляет собой почти квадратную конструкцию со сторонами примерно 60 м в длину (рис. 7). Сооружение организовано вокруг просторного центрального двора с деревянными колоннами по трем сторонам и четырьмя одинаковыми угловыми помещениями, что позволяет сравнить его с восточными дворцовыми постройками, такими как дворец в Вуни на Кипре или дворец тирана Лариссы на Термосе. В четырех крыльях здания, расположенных вокруг внутреннего двора, согласно плану, размещаются внутренние помещения. Так, длинные комнаты на северо-восточной и юго- восточной стороне, возможно, представляли собой служебные помещения — от складов до конюшен и комнат для прислуги, а на юго-западной стороне, вероятно, располагалась пиршественная зала и женская половина дома. Северо-западная сторона, четко разделенная на три части, открытая в центре (что явно напоминает римский таблинум23*) и не имеющая колоннады, образует небольшой ойкос2315, выдвинутый по направлению к центру внутреннего двора и, судя по всему, предназначавшийся 22 Östenberg 1975 [В 368]. 23 Nielsen and Phillips 1976 [В 367]: 113-147. 23аТаблинум (также — таблин) — помещение в римском доме, непосредственно примыкавшее к атриуму; чаще всего предназначалось для деловых встреч и хранения документов. — В. Г. 2315 О йк о с — основное помещение греческого (а затем и римского) дома; зал с очагом. — В. Г.
Ш. Святилища и дворцы 59 \ \ 10 20 30 40 50 60 м Рис. 7. План «дворцовой» постройки в Мурло (совр. Поджио-Чивитате). Нач. VI в. до н. э. (Публ. по: Nielsen and Phillips 1976 [В 367]: рис. 1.) для отправления семейного культа. Терракотовые украшения, обнаруженные во дворце, представляют собой подлинное средоточие всей аристократической идеологии: на кровельных балках размещены изображения предков в окружении мифических существ — грифонов и горгон, а на боковых портиках располагаются терракотовые фризы с изображением игр, свадебных торжеств, пира и группы хтонических и небесных божеств (рис. 8 а—с), что наводит на мысль об использовании внутреннего двора и выходящих на него помещений для церемониальных нужд и прекрасно выражает желание владевших дворцом аристократов сделать его политическим и идеологическим центром мира.
Рис. 8а. Реконструкция фриза из «дворца» в Мурло с изображением (свадебной) процессии. Нач. VI в. до н. э. (Публ. по: Gantz T.N. MDAI(R) 81 (1974): рис. 1.) Рис. 8Ь. Реконструкция фриза из «дворца» в Мурло с изображением пира. Нач. VI в. до н. э. (Публ. по: Small J.P. Stud. Etr. 39 (1971): 28, рис. 1.) Рис. 8с. Реконструкция фриза из «дворца» в Мурло с изображением сидящих божеств. Нач. VI в. до н. э. (Публ. по: Gantz T.N. Stud. Etr. 39 (1971): 5, рис. 1.)
Ш. Святилища и дворцы 61 На территории датируемого третьей четвертью VI в. до н. э. дворца в Аквароссе (рис. 9), который тоже был построен на месте более раннего здания, относящегося к середине VII в. до н. э., можно выделить центральный двор с двумя сторонами, снабженными колоннадой (рис. 10)24. На восточной стороне находится пиршественная зала и, возможно, женская половина, а северная сторона представляет собой трехчастное пространство с расположенным перед ним большим жертвенным очагом (eschara) и очень напоминает ойкос из Мурло, на основании чего можно предположить, что эта часть постройки также была предназначена для отправления культа предков. Сцены, украшающие дворец, отражают изменения, которые произошли за полвека со времени окончания строительства основного здания в Мурло: фриз с изображениями пира (komos) позволяет предположить, что одна из сторон рассматриваемого сооружения использовалась для проведения симпосиев (пиршеств. — В.Г.) (изображения игр, свадебных церемоний и божеств уже отсутствуют), тогда как изображения гоплитов, а также Геракла, сражающегося с Немейским львом или Критским быком (рис. 11), показывают, что теперь в центр семейного культа были возведены уже не боги, а герои. Что важно — анализируемое здание, подобно дворцу в Лариссе, располагается на одной оси со святилищем (sacellum), хотя последнее находится на определенном расстоянии от дворцового сооружения. На этом основании можно предположить, что обособление религиозной, политической и социальной сфер произошло практически одновременно: дворец в Мурло представляет собой центр всей социальной структуры и в то же время содержит внутри себя весь религиозный мир, тогда как в Аквароссе мир сакрального уже отделен от основного сооружения, а дворец остается связанным лишь с героическими деяниями и пиршественными церемониями. Описанные выше открытия позволили совершенно по-новому оценить археологические свидетельства, полученные с территории Рима, — причем не только отделку Регии и Курии Гостилия, которые были украшены одинаковыми терракотами с изображением Минотавра (рис. 12), возможно, являвшегося архетипическим символом «города», но и саму планировку царской резиденции (рис. 13 a—d), которая во многом повторяет планировку дворцов, найденных в Аквароссе и Мурло. Не менее важным для определения формы социальной организации, преобладавшей в латинском обществе рассматриваемого периода, является наличие сооружения дворцового типа (хотя и меньших размеров) в Фикане, а также следов аналогичной постройки, не так давно обнаруженных в Сатрике — еще одном важном латинском городе25. Впрочем, с конца VI в. до н. э., когда в политической жизни Рима начался переход к институтам республиканского типа, Регия, превратившаяся в резиденцию «царя священнодействий», 24 Östenberg 1975 [В 368]: 15-26. 25 Pavolini and Rathje 1981 [В 376]: 75—87; см. также статью Драгта (G.I.W. Dragt) в изд.: Satricum — una citta latina 1982 [В 405]: 41—42.
0 2 4 б 8 Юм Рис. 9. План «дворцовой» постройки в Аквароссе на третьей стадии строительства. Ок. 550—525 гг. до н. э. (Публ. по: Östenberg 1975 [В 368]: 140.) Рис. 70. Реконструкция «дворцовой» постройки в Аквароссе на третьей стадии строительства. Ок. 550—525 гг. до н. э. (Публ. по: Ostenberg 1975 [В 368]: 164.)
Рис. Ί 1. Реконструкция терракотового фриза из «дворца» в Аквароссе с изображением гоплитов, Геракла с Критским быком и колесницы. Ок. 550—525 гг. до н. э. (Публ. по: Östenberg 1975 [В 368]: 182.) Рис. 12. Изображение «минотавра» с терракотового фриза из храма Цезаря на римском Форуме (изначально — вероятно, из Регии). Перв. четв. VI в. до н. э.
а. Регия в конце УП в. до н. э. Ь. Регия ок. 580 г. до н. э. Рис. 13 a—d. Стадии строительства Регии в царский период.
с. Регия ок. 530 г. до н. э. d. Регия ок. 510—500 гг. до н. э. (Публ. по: Brown 1974-1975 [Е 79]: рис. 10, 12, 14 и 4.)
66 Глава 2. Архаический Рим между Лацием и Этрурией полномочия которого были ограничены лишь религиозной сферой, стала представлять собой — как бы в застывшем состоянии — типичный дворец-святилшце предшествующего периода. То же самое произошло и со святилищем Монтетосто в Цере. Это святилище, по всей вероятности, было предназначено для отправления обряда «энагизма», то есть приношения даров теням фокейских пленников, предательски убитых после битвы при Алалии ок. 540 г. до н. э. (Геродот. 1.167), и точно так же повторяло планировку дворцового здания — возможно, чтобы липший раз подчеркнуть мотив искупления «религиозного преступления», совершенного местным правителем в соответствии с упоминаемым у Гомера (и практиковавшимся этрусскими аристократами) обычаем жертвоприношения пленных26. IV. Эмпории и святилища в эмпориях Появление монументальных городских сооружений знаменует собой и ряд важных изменений в процессе торговли. С древнейших времен этрусский и латинский мир находился в контакте с Восточным Средиземноморьем и с двумя народами, державшими в своих руках морскую торговлю, — финикийцами и греками27. Восточный импорт фиксируется в погребениях и на иных археологических памятниках этрусско-латинского побережья уже с начала VIII в. до н. э.: именно с этого времени финикийцы и греки начинают всё чаще привозить к берегам Этрурии предметы роскоши, предназначенные для удовлетворения растущих потребностей зарождающейся аристократии. Тибр, имевший целый ряд удобных пристаней с вейянской и римской сторон, был, вероятно, одной из первых магистралей для налаживания контактов подобного рода, о чем свидетельствуют находки эвбейско-кикладской керамики в вейянских гробницах и на территории Рима. До конца УП в. до н. э. торговля, судя по всему, контролировалась формирующейся знатью, о чем можно судить по наличию достаточно большого количества предметов восточного импорта или их имитаций в аристократических гробницах. Но затем рядом с пристанями постепенно стали возникать так называемые эмпории — места, где осуществлялся обмен между греческими, этрусскими и латинскими торговцами, а на территории эмпори- ев начали появляться святилища богов — покровителей торговли, заимствованных из Греции или с Востока, но затем очень быстро отождествленных с местными божествами. Наиболее полную и яркую картину предоставляет нам подобное святилище, обнаруженное в Грависках28, на месте порта этрусского города Тарквинии. Оно было основано примерно в 590—580 гг. до н. э. и посвя¬ 26 ТогеШ 1981 [J 124]: 1-7. 27 ТогеШ 1981 [J 123]: 67-82. 28 ТогеШ 1977 [G 500]: 398-158.
IV. Эмпории и святилища в эмпориях 67 щено Афродите-Туран, к культу которой очень скоро добавились культы Геры-Уни и Деметры-Веи. Возникновение этого святилища отражает возраставшее влияние торговли с Самосом и — в известной степени — представляет собой результат массированного притока торговцев из крупнейших эмпориев Ионии и — с конца VI в. до н. э. — Эгины. Так, в Грависках найдено вотивное приношение в виде якоря, оставленное эгинцем Состратом, сыном Лаодаманта, которого Геродот (IV. 152) считал самым удачливым из всех известных ему купцов (см.: КИДМIV: рис. 39). Культы, подобные отправлявшемуся в грависском святилище, можно обнаружить по всему западному побережью центральной Италии. В грандиозном храме конца VI в. до н. э. в Пиргах, порту города Цере, найдена посвятительная надпись, оставленная на этрусском и финикийском языках местным «тираном» Тефарием Велианой, с благодарностью богине Ипггар, отождествлявшейся с этрусской У ни, за помощь, оказанную ему в приходе к власти. Данное посвящение и грандиозный характер храмовых построек в Пиргах, намного превосходящих по своим масштабам святилище в Грависках, очень хорошо раскрывают ту важную роль, какую эмпории и связанные с ними социальные прослойки стали играть в вышеупомянутом этрусском городе в рассматриваемый период29. В Рим торговцами был занесен культ восточной богини Афродиты, которая у латинян получила имя Фортуны. Ее святилище располагалось у городских ворот, на границе старого речного порта (Portus Tiberinus), и было возведено по образцу храма, посвященного греческим мойрам (богиням судьбы. — В.Г.), из которых старейшей (presbytate) была Аф- родита-Урания (Павсаний. 1.19.2). Исследователи отождествляют рассматриваемый храм с культовой постройкой, обнаруженной в районе церкви Сант-Омобоно, а в исторической традиции он — подобно многим другим святилищам Фортуны, некогда рассеянным по пригородам архаического города, — был тесно связан с фигурой римского «тирана» Сер- вия Туллия. Найденные в упомянутом храме этрусские и латинские надписи, богатые вотивные приношения, датируемые временем с VI в. до н. э., и пышная отделка — всё это явно свидетельствует о великолепии царского периода (см. рис. 14) и подтверждает ту важную роль, которую культ Фортуны, а также те люди, которые принесли его в Рим, играли для царской власти в эпоху правления этрусской династии. И, возможно, еще более важным является тот факт, что популярность святилища и его процветание, судя по всему, разделили судьбу этрусских царей Рима. Последние вотивные приношения в храме Фортуны относятся к концу VI в. до н. э., и — думается, не случайно — именно в первые годы существования Римской Республики он был заброшен и оставался в запустении на протяжении более ста лет30. 29 Die Göttin von Pyrgi 1981 [G 338]; Verzar 1980 [G 507]: 35—86. Иную датировку надписи, оставленной Тефарием Велианой, см. далее, на с. 314 наст. изд. 30 История данного храма рассматривается также далее, на с. 99 слл. наст. изд.
68 Глава 2. Архаический Рим между Лацием и Этрурией О 5 10 см Рис. 7 4. Реконструкция изображения с терракотового фриза из храма у церкви Сант-Омобоно. Вторая стадия строительства. Ок. 530 г. до н. э. (?). (Публ. по: Sommella Mura 1977 [E 135]: рис. 7.) Впрочем, культ Афродиты, почитавшейся в эмпориях, обнаруживается не только в крупных городах южной Этрурии, но и в небольших городках, расположенных вдоль побережья, населенного латинами. Повсюду, от устья реки Лирис, где поклонялись богине Марике, явно отождествляемой с Афродитой-Понтией (Морской), до Анция, где почитали Фортуну, имевшую две ипостаси — девы и матроны, до Сатрика, где богиня была известна в основном под именем Матер Матуты (в римском святилище, обнаруженном у церкви Сант-Омобоно, она отождествлена с Фортуной-Девой (Virgo)), до Ардеи с ее святилищем Афродиты и конечно же до Лавиния, где был расположен огромный общелатинский храм этой богини, — везде божественная покровительница эмпориев обеспечивала своим присутствием безопасность торговли и мореплавания. Находки из Лавиния (с. 80 сл. наст, изд.; рис. 21) очень хорошо демонстрируют ту важную роль, какую Афродита приобрела в рассматриваемый период: обнаруженное в этом городе святилище «с тринадцатью алтарями», практически однозначно отождествляемое с общелатинским храмом Афродиты (который в окончательном монументальном виде был освящен примерно в 570 г. до н. э.), а также алтарь и «царская» гробница примерно вековой давности, посвященные культу Отца-Индигета (Энея)31, представляют собой наиболее выразительный пример того влияния, которое верования обитателей эмпориев оказывали на местные религиозные традиции. С подобной точки зрения вполне логично и то, что вокруг 31 Об альтернативной, более поздней, датировке данного святилища см. далее, с. 92 наст. изд.
V. Заключение 69 упомянутого выше храма постепенно сформировался сложный ритуал Сельских Виналий (Vinalia Rustica) — религиозного празднества в честь сбора винограда и «таинства» брожения вина, которое было явно связано с технологиями, заимствованными в УШ в. до н. э. этрусками и лати- нами из Греции или с Востока. Не менее значительным элементом рассматриваемой картины оказывается и появление в том же контексте заимствованного у греков культа Диоскуров, свидетельством отправления которого на италийской земле служит знаменитая бронзовая табличка с надписью, также найденная в Лавинии (см. с. 671 наст, изд.; рис. 63) и, скорее всего, датируемая тем же временем, что и первая стадия строительства монументального святилища32. Именно при посредничестве людей, постоянно приезжавших в эмпо- рии, этрусская и латинская культура обрела богатейшее идеологическое и технологическое наследие греков и приспособила его к своим нуждам, придавая новый вид обрядам и видоизменяя образы божеств в интересах той сложной социальной иерархии, которая постепенно складывалась на протяжении трех веков медленного формирования городских структур. V. Заключение «Археологическая» история, которая вкратце была обрисована выше, конечно, никоим образом не претендует на то, чтобы быть исчерпывающей и всеохватной. Мы всего лишь хотели привлечь внимание читателя к весьма значительному потенциалу археологических свидетельств, которые не следует рассматривать ни как подтверждение определенной интерпретации литературной традиции, затуманенной древними и современными неясностями и недоразумениями, ни как самодостаточную реальность, лишенную каких-либо связей с подлинной динамикой исторического процесса. Будучи ограниченными объемом данной главы, мы постарались сделать упор лишь на отдельных аспектах всего широкого спектра археологических данных. При этом, думается, нам всё же удалось привлечь внимание историков, по крайней мере, к основным элементам экономического, социального и культурного комплекса, которые могут быть вписаны в широкую картину, возникающую на основании критической и широкой интерпретации литературной традиции. Приведенную нами последовательность основных событий, восстановленных на основании данных археологии, читатель сможет согласовать с исторической информацией, которая сообщается в следующей главе, написанной А. Момильяно, а потому в настоящем разделе мы не стали касаться данной проблемы. Конечно, единый подход к цивилизациям южной Этрурии и Лация (естественно, с учетом различий, обусловленных разнородностью скорее социального и культурного, нежели этниче¬ 32 ТогеШ 1984 [I 70].
70 Глава 2. Архаический Рим между Лацием и Этрурией ского плана) является весьма плодотворным. Он помогает нам восстановить в долгосрочной исторической перспективе основополагающее единство этих двух цивилизаций, а также — лучше понять исторические различия в судьбах Этрурии, Лация и Рима. При этом, однако, следует всегда помнить о достаточно условном характере «археологической истории», поскольку по своей природе она должна постоянно меняться и прогрессировать с течением времени. Следовательно, при объединении одного типа истории с другим необходимо проявлять еще большую осторожность, чем было сказано в первых абзацах этой главы, — хотя при этом, конечно, не следует полностью оставлять подобных попыток, что, к сожалению, всё чаще позволяют себе современные историки и археологи.
Глава 3 А. Момильяно ДРЕВНЕЙШАЯ ИСТОРИЯ РИМА I. Проблемы контекста Отдельные греческие мыслители IV в. до н. э. (например, Гераклид Пон- тийский), которые — по крайней мере, с теоретической точки зрения — достаточно неплохо разбирались в рассматриваемом вопросе, именовали Рим эллинским полисом (Плутарх. Камилл. 22). Другие греческие авторы, о которых упоминает Дионисий Галикарнасский, не называя их имен [Римские древности. 1.29.2), задавались вопросом о том, не являлся ли Рим этрусским городом. Определение Рима как греческого полиса, очевидно, всё еще очень импонировало историкам-филэллинам типа сенатора Г. Ацилия (?), жившим во П в. до н. э., когда Рим начал превращаться в огромную державу с не виданной до этого структурой (Jac. FGrH 813 Fl). С другой стороны, вопрос об этрусском влиянии на римские институты и обычаи продолжал всерьез занимать таких историков, как Страбон (V.2.2, р. 219—220С)1а. Более того, эти альтернативные взгляды на Рим — как на греческий или как на этрусский город — сохраняют свое значение и для нас. Но, в отличие от древних авторов, нам известно, по крайней мере, об одном важном затруднении, внутренне присущем данному противопоставлению: развитие этрусских городов шло с оглядкой на греческие образцы. Как мы знаем, в период между 850 и 700 гг. до н. э. в Греции (а затем и в Италии) начались процессы глубокой социальной трансформации, которые в конечном итоге привели к созданию классического города-государства. Нередко рассматриваемая трансформация начиналась с перемещения определенных групп населения, которые либо направлялись в отдаленные места, нередко — за моря (так началась знаменитая греческая колонизация), либо основывали новый город где-нибудь по соседству со старым. При этом не исключалось и насильственное перемещение людей из одного места в другое. Технологические условия рассматриваемых из- 1а С — ссылка на первое критическое издание «Географии» Страбона, выпущенное Казобоном (Париж, 1587). — В. Г.
72 Глава 3. Древнейшая история Рима менений не всегда ясны, хотя основную роль в этих процессах, судя по всему, сыграли такие факторы, как возрастание власти человека над водной стихией (посредством ирригации и навигации), развитие металлургии (более широкое и умелое использование железа, более существенный приток олова и меди), появление в определенных местах и в определенные годы излишков пшеницы, оливкового масла и вина, приводившее к расширению торговли и, наконец, самый трудноуловимый момент — военное превосходство определенных групп. Некоторое представление о масштабах греческой торговли и о странах, вовлеченных в этот процесс в рассматриваемый период, дают эллинские колонии, основанные в Vili в. до н. э., — такие как Аль-Мина в Сирии и Питекусы на острове Искья (у западного побережья Италии. — В.Г.). Ввозя железо и медь из Этрурии, жители Питекус наладили прямые контакты между греками и этрусками, а также инициировали приток греческих ремесленников, торговцев и аристократов в этрусские города, что постепенно привело к широкому усвоению греческих культурных моделей этрусками и их соседями, среди которых были и латины, в том числе жители недавно основанного города Рима. Таким образом, появление в Италии городов-государств под влиянием греческих образцов неоспоримо. При этом, однако, целый ряд факторов весьма существенно затрудняет понимание нами этого процесса. Прежде всего, мы пока не можем объяснить, каким образом этруски сумели так быстро и умело превратить Виллановскую культуру центральной Италии (вне зависимости от того, были ли они связаны с ней общностью происхождения) в прочный союз городов, который стал одним из самых долговечных в истории человечества. Пока нам понятно лишь то, что, несмотря на всё, что этруски переняли у греков, первые сохранили свое отличие от вторых, а из дальнейшего нашего рассказа станет ясно, что римляне и этруски научились у эллинов несколько разным вещам. В частности, мы всё еще остаемся в неведении относительно того, какой вклад внесло близкое к этрускам население острова Лемнос в контакты между этим народом и Востоком, а также в интерпретацию ими греческих социальных и культурных моделей: судя по всему, греки утвердились на Лемносе еще до его завоевания Мильтиадом1. Кроме того, не следует забывать и о том, что процессы урбанизации, торговли и колонизации шли параллельно не только у греков, но и у финикийцев, активно конкурировавших с ними в Западном Средиземноморье и имевших сходные взгляды на многие элементы общественной жизни. Этруски (а затем и римляне) наладили тесное сотрудничество с финикийцами из Карфагена только в VI в. до н. э., однако первые контакты с представителями этого народа были установлены уже в УШ в. до н. э. (ср. рис. 15). Хотя большинство современных ученых склоняется к тому, что и этруски, и латины позаимствовали алфавитное письмо у греков, а не у финикийцев, финикийский импорт достаточно широко представлен в этрусских и латинских погребениях, а в одном из них (в Пренесте) Heurgon 1980 [J 65]: 578-600.
I. Проблемы контекста 73 Рис. 15. Фигурные фризы фаянсовой вазы с изображением египетского фараона Бокхориса. На верхнем фризе, в его левой части, он стоит у стола между богиней Нейт и богом Гором, а затем, в правой части фриза, показано, как его ведут два бога — Гор (слева) и Тот (справа). На нижнем фризе изображены чернокожие пленники, сидящие среди пальм. Ваза была изготовлена финикийскими или египетскими мастерами еще до смерти Бокхориса в 715 г. до н. э. Обнаружена в женском погребении в Тарквиниях, которое, вероятно, датируется первой четвертью УП в. до н. э. (Публ. по статье Ратье (A. Rathje) в изд.: Ridgway and Ridgway 1979 [A 111]: 151, рис. 11.) даже обнаружена финикийская надпись2. Р. Ребюффа предположил, что в УП в. до н. э. в Риме существовал финикийский (тирский) квартал (правда, неопровержимых доказательств этого у нас нет), а Д. ван Берхем достаточно убедительно обосновал финикийское происхождение римского культа Геркулеса (Мелькарта)3. Таким образом, вклад финикийцев в развитие городской жизни в центральной Италии следует оценивать, по крайней мере, как нечто вполне возможное. Выходя за рамки событий — или преданий — VTQ—VI вв. до н. э., современные исследователи обращаются также к изучению микенского влияния и индоевропейских пережитков на территории Лация. Без сомнения, и подобное влияние, и подобные пережитки действительно существовали, но их масштабы до сих вызывают немало споров. В последнее время на территории Италии обнаруживается всё больше свидетельств микенского импорта. Судя по всему, в какие-то моменты между 1500 и 1100 гг. до н. э. греки действительно торговали и, возможно, даже селились на Сицилии и в южной Италии, однако на территории Рима пока не найдено ни одного фрагмента керамики, который можно было бы с уверенностью назвать микенским, да и Лаций в целом достаточно слабо представлен на карте микенских находок в Италии, составленной 2 Amadasi 1967 [К 1]: 157. 3 Rebuffat 1966 \К 162]: 7-48; van Berchem 1967 [G 504]: 73-109, 307-338.
74 Глава 3. Древнейшая история Рима в 1981 г.3а. По этой причине ученым, которые отстаивают сильное микенское влияние на Ранний Рим (самым авторитетным из них является Э. Перуцци)4, для обоснования своей гипотезы о существовании микенского поселения на Палатине приходится полагаться на лингвистические данные и на греческие мифы. Впрочем, доказательства, приводимые подобными исследователями, пока весьма неубедительны и в основном представляют собой сочетание сомнительных этимологий и нетрадиционного толкования легенды об Эвандре (с. 79 сл. наст. изд.). Что касается индоевропейского наследия в Риме, то аргументация в его пользу представляется намного более основательной. В общем и целом, отрицать факт его существования просто невозможно. Латины и, соответственно, римляне говорили на индоевропейском языке и поклонялись целому ряду явно индоевропейских богов (хотя таковых и не очень много). Споры идут по более частным вопросам. Так, очень талантливый и влиятельный французский ученый Жорж Дюмезиль [1898— 1986] посвятил свою жизнь демонстрации того, что всё институциональное и интеллектуальное наследие римлян было организовано сообразно модели, общей для всех индоевропейских народов5. В своих ранних работах он усматривал эту модель в делении римского общества на три «функциональные» трибы или «касты» — правителей и жрецов (Рамнов), производителей материальных благ (Тициев) и воинов (Луцеров), — которым должна была соответствовать трехсоставная религия, обретшая наивысшее выражение в триаде «Юпитер — Марс — Квирин» (Марс при этом рассматривался как бог войны, а Квирин — как бог мира и плодородия). Позднее, однако, Дюмезиль пересмотрел свою точку зрения. Он согласился с тем, что три Ромуловы трибы не являлись кастами, и прямо заявил, что индоевропейские институты в Риме фиксируются только на уровне терминологической преемственности (например, латинское слово «тех» («царь») сходно с индийским «raj(an)» и кельтским «rig»). Как следствие, на этом, втором, этапе своих исследований Д юмезиль ограничился поисками трехсоставной идеологии в сфере религии и мифологии. Он предположил, что рассказы о древнейшей истории Рима — от Ромула до Анка Марция — представляли собой своеобразный пересказ индоевропейских мифов. При этом большинство исследователей соглашается с тем, что Дюмезиль действительно сумел показать различную степень сходства между римскими мифами (или легендами) и мифами (или легендами), которые имели хождение у других индоевропейских народов. Ярким примером этого является история поединка Горациев и Кури- ациев: трех братьев из Рима и трех — из Альба-Лонги (Ливий. 1.24.1 слл.; Дионисий Галикарнасский. Римские древности. Ш. 13—22; и т. д.). Впрочем, интерпретировать историю царского периода как отражение коллектив¬ За О более новых находках микенской керамики на территории Италии см., напр.: Betelli М. Italia mendionale e mondo miceneo (Florence, 2002). — В. Г. 4 Peruzzi 1980 [I 50]. 5 См.: Dumezil 1941-1945 [G 395]; 1944 [A 41]; 1958 [A 43]; 1968-1973 [G 396]; 1969 [G 397]; 1974 [G 398].
I. Проблемы контекста 75 ной ментальности, основанной на трехчастных структурах, Дюмезилю и его последователям удалось всё же недостаточно убедительно, хотя определенный элемент истины, без сомнения, содержится и в ранних, и в поздних рассуждениях ученого. В составе любого общества можно выделить священнослужителей, воинов и производителей материальных благ, а также лидеров, которые находятся где-то между ними. В частности, совсем неудивительно, что трехчастную схему Дюмезиля можно легко приложить и к средневековой Европе. Чего Дюмезиль не смог сделать, так это объяснить при помощи неизменной индоевропейской модели постоянно менявшиеся отношения между социальными группами Рима. Вместо индоевропейской модели Дюмезиля венгерский исследователь Андреас Альфельди [1885—1981] предложил свою, «кочевническую», модель6, которая, впрочем, оказывается столь же неидеальной. Опираясь на описания ирано- и тюркоязычных кочевников, Альфёльди выделил в развитии архаического римского общества две стадии — матриархальную, основанную на трехчастных институтах (таких как три трибы и тридцать курий), и патриархальную, в ходе которой на первый план вышли институты двухчастного характера (такие как соправление двух царей). Конечно, всё это не более доказуемо, чем, к примеру, существование экзогамии на второй из упомянутых стадий, однако указанным ученым был поставлен целый ряд проблем, которыми ни в коем случае нельзя пренебрегать, — например, проблема важности конницы и юношеских групп в архаическом римском обществе. Таким образом, на данный момент традиционное толкование архаического Рима как социума, аналогичного греческим или этрусским городам-государствам, затрудняется появлением иных, нередко более косвенных, факторов, которые пока еще не раскрыты во всей полноте. К этому необходимо добавить, что неясными для нас остаются даже некоторые из фундаментальных особенностей римского общества VII—VI вв. до н. э. Достаточно упомянуть хотя бы тот факт, что учеными до конца не установлено, какая форма собственности на землю существовала в Риме в рассматриваемый период, поскольку ключевой термин в этой сфере — «heredium» по-прежнему вызывает немало споров (с. 125 наст. изд.). Точно так же в решении вопроса о структуре функционирования царской власти в Риме нам весьма сильно препятствует то, что мы не знаем изначального смысла и предназначения так называемого «куриатного закона об империиба» (lex curiata de imperio), который якобы обеспечивал легитимность нового царя (с. 131 наст. изд.). В подобных обстоятельствах нам показалось, что будет весьма разумным рассказать об археологических и письменных источниках по отдельности, воздерживаясь от предварительных гипотез, которые лучше обосновывать в отдельных монографиях. В минувшие века, вплоть до времен Бартольда Георга Ни¬ 6 См.: Alföldi 1974 [А 1]. 6а Империй (лат. imperium, от глагола imperare — «повелевать, начальствовать») — высшая исполнительная власть в Древнем Риме. Подробнее см. далее, с. 231 наст. изд. — В.Г.
76 Глава 3. Древнейшая история Рима бура [1776—1831] и Теодора Моммзена [1817—1903], любое исследование, посвященное архаическому Риму, представляло собой рассмотрение исторической традиции, отраженной в сохранившихся древних текстах, наиболее важные из которых относятся к концу I в. до н. э. (Диодор, Дионисий Галикарнасский и Ливий). Первопроходцами в деле подобного критического рассмотрения письменных источников обычно считают голландца Якоба Форбрука (больше известного под фамилией Пе- ризоний; [1657—1715]) (1685) и француза Луи де Бофора [1703—1795] (1738), однако ученых, работавших в том же направлении, было гораздо больше. Основным же новшеством нашего времени стало накопление новых археологических свидетельств (включая эпиграфику). Теперь этих свидетельств вполне достаточно для составления совершенно отдельной истории архаического Рима, которая может быть использована для проверки данных письменных источников — и в то же время сама может быть проверена на их основании. Поскольку археологическое исследование в известной степени можно планировать путем предварительной постановки определенных проблем, усилия современных археологов всё чаще направляются на получение ответов на вопросы (особенно в отношении материальных условий и социальной стратификации), недостаточно или ненадежно раскрываемые в литературной традиции, намного более поздней, чем описываемые события. II. Мифы об основании Города Впрочем, прежде чем перейти к рассмотрению археологических свидетельств, думается, будет вполне логично уделить определенное внимание легенде об основании Рима в том виде, в каком она представлена в дошедших до нас трудах древних авторов. Известный нам причудливый сплав легенд о Ромуле и историй об Энее, без сомнения, явился результатом многовекового развития и основывался на местных, греческих и, возможно, этрусских материалах. Он важен для нас как отражение того, что римляне думали о своем происхождении начиная, по крайней мере, с конца IV в. до н. э. Когда они в конечном итоге решили, что происходят от троянцев, то, по сути дела, отказались от своей родственной связи и с греками, и с этрусками — как бы давая ответ на ставившийся греческими авторами вопрос о том, греческим или этрусским городом является Рим. Рассказ о том, что Рим был основан Энеем, который прибыл в Италию вместе с Одиссеем или немного позднее (текст не совсем ясен), Дионисий Галикарнасский [Римские древности. 1.72.2) приписывает Гелланику Лесбосскому. В конце V в. до н. э. — когда Гелланик писал свои труды — грекам уже достаточно давно были хорошо известны строки из «Теогонии» Гесиода (возможно, вставленные в поэму позднее), в которых говорилось о том, что волшебница Кирка родила от Одиссея двух сыновей, Атрия и сильного и безупречного Латина, что «на далеких святых островах обитают и над тирренцами, славой венчанными, властвуют всеми»
П. Мифы об основании Города 77 (1010—1016; здесь и далее — пер. В.В. Вересаева:). Конечно, подобные пассажи явно относятся к кругу греческих преданий о странствиях героев Троянской войны. Еще одному греческому автору — Алкиму Сицилийскому — мы обязаны самым ранним из дошедших до нас упоминанием о взаимосвязи между Ромулом и Энеем (если Алким действительно жил примерно в середине IV в. до н. э.) (Jac. FGrH 560 F4). Согласно сохранившимся свидетельствам, рассматриваемый автор писал о том, что Ромул был единственным сыном Энея от Тиррении и отцом Альбы, чей сын Ром (Rhomos) (в рукописи, скорее всего, изначально стояло имя «Родий» (Rhodios)) стал основателем Рима. Хотя Ромул впервые появляется в этом греческом тексте, мы едва ли можем сомневаться в том, что упомянутая связь его образа с образом Энея являлась искусственной и была основана на некой исконно римской легенде, которую эллинам пришлось принять во внимание. Как видно из наших основных источников, относящихся ко временам Цезаря и Октавиана Августа, в римской версии легенды об основании Города сохранилась связь Ромула с Энеем через династию царей Альба- Лонги, которые считались потомками последнего. Согласно данной версии, дочь одного из этих царей подверглась насилию со стороны бога Марса (хотя существовали и иные варианты данной истории) и родила близнецов — Ромула и Рема. Последующие события, излагаемые в легенде, можно разделить на четыре части. В первой из них близнецы, чудесно спасенные и выкормленные волчицей, становятся вожаками юношеского объединения, решают основать новый город и в момент совершения соответствующих обрядов ссорятся между собой, в результате чего основание города одновременно превращается и в акт братоубийства. Во второй части Ромул, теперь уже один, выступает в качестве главаря разбойников, который без разбору собирает в свой город мужчин и дает им жен, совершая похищение сабинянок. В третьей сцене римляне и сабиняне объединяются под совместной властью Ромула и Тита Тация (единственный случай соправления двух царей, зафиксированный в римской традиции) и делятся на три трибы и тридцать курий. Наконец, к четвертому разделу относится ряд менее обстоятельно описываемых эпизодов — в основном связанных с войнами и завоеваниями, — а также более подробный рассказ об исчезновении Ромула, в котором представлена модель обожествления римлянами своих правителей. Хотя для отдельных эпизодов или даже частей данной истории несложно найти параллели в мифологической и легендарной традиции других народов (достаточно вспомнить рассказы о Каине и Авеле, Моисее, Кире, индийских близнецах Насатьях, а также скандинавские мифы о войнах между асами и ванами), общая схема, лежащая в основе всей легенды, далеко не столь очевидна. Судя по всему, основное содержание анализируемой истории сложилось задолго до 296 г. До н. э., когда в Риме было торжественно воздвигнуто изваяние волчицы и близнецов — основателей Города (Ливий. Х.23.12) (в оригинале: Х.23.1. — В.Г.). Стандартный пересказ легенды, очевидно, приводился в трудах первого римского историка Фабия Пиктора, который писал на
78 Глава 3. Древнейшая история Рима греческом языке и жил в конце Ш в. до н. э. При этом Плутарх [Ромул. 3.1; 8.7) отмечает, что рассказ Фабия повторял в общих чертах историю, приведенную в сочинении греческого автора Диокла с Пепарета. В принципе, это подтверждает предположение о том, что уже во второй половине Ш в. до н. э. компромиссная греко-латинская версия легенды об основании Города стала канонической. Выработать подобный компромисс оказалось достаточно легко, поскольку и грекам, и римлянам постепенно стало ясно, что если Рим был основан примерно за 250 лет до установления Республики, то к этому едва ли мог быть причастен Эней или его непосредственные потомки. Так в легенде появилась династия альбанских царей, которая еще не упоминалась в поэмах Невия, но уже была признана его современником Фабием Пиктором. Таким образом, был найден идеальный вариант взаимосвязи между Энеем и Ромулом. В общем и целом, рассматриваемая легенда, конечно, имела определенную идеологическую направленность. Во-первых, миф об основании Рима — это миф о городе, а не о племени или народе. Граждане Рима всегда осознавали свою принадлежность к сравнительно небольшому латинскому народу, который имел собственный язык, собственные святилища и (по крайней мере, на протяжении достаточно длительного времени) определенные союзные институты. В истории об основании Рима упоминается о существовании латинов и латинских городов — Лавиния и Альба-Лонги, но ничего не говорится о происхождении латинского народа. Во-вторых, в наиболее авторитетных версиях рассматриваемой легенды особо указывается, что и у Энея, и у Ромула один из родителей являлся божеством (правда, Эней происходил от божественной матери, а Ромул — от божественного отца: это были Венера (Афродита) и Марс (Арес)бЬ, которые, согласно греческим мифам, весьма близко знали друг друга). Кроме того, оба рассматриваемых персонажа были предводителями переселенцев, к которым постепенно присоединялись и чужеродные элементы. В общем и целом, римляне хотели, чтобы их общество воспринималось как имеющее божественное, но при этом отнюдь не безупречное происхождение и возникшее в результате слияния разнородных и нередко весьма сомнительных элементов, а также основанное на порядках, установленных после того, как основание Города было отмечено актом братоубийства. Без сомнения, как мы увидим далее, в легенде также нашла отражение та роль, какую в архаических обществах центральной Италии играли отряды молодых искателей приключений, возглавляемые представителями родовой аристократии. В соответствии с обрядом «священной весны» («ver sacrum»), на основании обета, приносившегося в годину бедствий, группа молодых людей высылалась из города на поиски новых земель во главе с неким лидером, который в свою очередь должен был следовать за священным животным (с. 344 наст. изд.). Впрочем, этот № В оригинале использованы только римские имена (Venus и Mars), что вообще характерно для англоязычной литературы. — В. Г.
П. Мифы об основании Города 79 обряд представлял собой лишь наиболее сакрализованный вариант переселения юношеских групп. В частности, имя Ромула в легендарной традиции с обычаем «священной весны» не связывается. В общем и целом же римляне, отмечая, что не считают себя ни греками, ни этрусками, уделяли весьма существенное внимание описанию смешанного происхождения своего гражданского коллектива. При этом, обозначив главное в основной истории, в ее более поздних вариантах жители Рима признали свою давнюю взаимосвязь с греками, поместив на Палатинском холме поселение, основанное аркадянином Эвандром еще до того, как в Лаций прибыл Эней, хотя, кто первым сочинил эту историю, мы не знаем. Кроме того, со временем римские авторы признали и вхождение этрусков в состав древнейшего населения Города, в частности — искусственно увязав с этим народом одну из Ромуловых триб — Луцеров. Во всем этом легко усмотреть предвестие будущего отношения римлян к остальным народам своей державы: упрямо защищая собственную идентичность от влияния греков и этрусков, они одновременно провозглашали себя народом, готовым ассимилировать любых иноземцев без каких-либо расовых предрассудков или моральных претензий. В подобном контексте достаточно удивительным выглядит тот факт, что уже на ранних этапах своей истории римляне, судя по всему, не имели ничего против самоотождествления с сабинами. Демонстрируя еще один аспект вины, связанный с основанием Города, они полагали, что Ро- мул не только совершил братоубийство, но и добился слияния с сабинянами, подвергнув насилию их женщин. Согласно традиции, сабинянином был наследник Ромула Нума Помпилий, образцовый религиозный лидер. Не менее загадочным представляется и то, что сабинский царь Тит Таций в легендах выступает как соправитель Ромула Почему у первого римского царя сначала появляется потенциальный соправитель, Рем, а затем — временный соправитель, Тит Таций? Проведение параллелей с существованием института двух консулов в период Республики лишь запутывает ситуацию еще сильнее. Нам необходимо больше узнать о ранних контактах между латинами и соседствовавшими с ними сабинами, которые должны были вызывать у римлян определенные опасения, осуществляя грабительские набеги на равнины и холмы Лация (продолжавшиеся вплоть до середины V в. до н. э., когда сабинянин Аппий Гердоний захватил Капитолий (с. 347 наст, изд.)) и, судя по всему, пытаясь закрепить за собой часть латинской земли. Впрочем, всё сказанное нами предназначено вовсе не для того, чтобы объяснить миф об основании Рима, а лишь для того, чтобы обозначить направление, которое римляне придали собственному развитию при помощи политической идеологии, заложенной в этом мифе. Мы бы поняли его лучше, если бы знали, использовались ли подобные компоненты в мифах этрусков. Так, на этрусской стеле, найденной на кладбище Чер- тоза в Болонье, которая относится к V или IV в. до н. э., мы обнаруживаем изображение волчицы, кормящей ребенка (рис. 16). На этрусском скарабее, датируемом примерно 500 г. до н. э. (коллекция Люйне в Па-
80 Глава 3. Древнейшая история Рима Рис. 16. Стела из Болоньи с изображением ребенка, сосущего молоко волчицы (пер. пол. IV в. до н. э.). риже), изображен Эней, несущий своего отца. Статуэтки, изображающие Энея в таком же положении, найдены и в Вейях. Но при этом мы очень далеки от понимания того, что имели в виду этруски, изображая детей, сосущих молоко волчицы, или Энея, несущего своего отца, а вейянские статуэтки вообще могут относиться к тем временам, когда город уже вошел в состав Римской державы. Кроме того, мы не можем быть уверены в том, что найденные на территории Этрурии аттические вазы с изображениями Энея отражали вкусы этрусских заказчиков, а не афинских мастеров. Еще один момент, о котором нам не помешало бы знать больше, — это роль, которую в оформлении легенды об Энее сыграл латин- скии город Лавинии. В частности, Дионисий Галикарнасский пишет о том, что видел в этом городе героонбс Энея [Рижские древности. 1.64.5). Итальянские археологи отождествляют с ним обнаруженное ими культовое сооружение IV в. до н. э. с находящейся внутри гробницей, датируемой VH в. до н. э. (рис. 17; ср. с. 68 наст. изд.). В начале Ш в. до н. э. греческий историк Тимей узнал от жителей Аация, что Эней привез в Лавиний некие священные предметы (Jac. FGrH 566 F59). Судя по всему, эти предметы следует отождествить с Пенатами римского народа (Penates Populi Romani), которые должны были каждый год посещать в Лавинии римские консулы и преторы (Варрон. О латинском языке. V.144; Макробий. Сатурналии. Ш.4.11). Кроме того, греческий поэт Ликофрон в своей поэме «Александра» (Ш или П в. до н. э.), вероятно, впервые упомянул о том, что Лавиний был основан Энеем (именно об этом, по-видимому, 6сГероон —в греческой традиции святилище героя, обычно располагавшееся на его гробнице. — В.Г.
-1 0 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 м I 1 1 1 1 1 1 1 1 1 1 1 1 1 1 1 1 1 1 1 1 1 Рис. Ί7α. План «героона» в Лавинии. (Публ. по: Roma medio-repubblicana 1973 [В 401]: 314, рис. 24.) Рис. 17Ь. Реконструкция «героона» в Лавинии. (Публ. по: Giuliani C.F. and Sommella Р. PP 32 (1977): 368, рис. 8.)
82 Глава 3. Древнейшая история Рима идет речь в 1.1259). Ливий и другие древние авторы полагали, что Эней утонул в реке Нумике недалеко от Лавиния и почитался под именем Юпитера Индигета. Обнаруженную в Тор-Тиньоза, неподалеку от Лавиния, надпись с упоминанием «лара Энея»7 многие исследователи рассматривают как указание на культ нашего героя. В общем, вся совокупность имеющихся у нас свидетельств позволяет предположить, что жители Лавиния издавна с глубоким уважением относились к образу Энея, что, возможно, обусловило интерес к нему и в городе на Тибре. Как бы то ни было, когда римляне решили стать потомками троянцев, они точно знали, что могут рассчитывать на симпатию со стороны жителей других латинских городов. III. Поселения, общество и культура в Лации и Риме Теперь мы можем обратиться и к археологическим свидетельствам (см. карту 1 на с. 48—49 и карту 2 на с. 301 наст, изд.; рис. 18). Жизнь в Риме кипит вот уже почти три тысячи лет. Живые люди, чтобы жить дальше, так или иначе уничтожают прошлое. То же, что остается археологам, даже в самом лучшем случае связано с вопросом о том, насколько типичными и репрезентативными оказываются эти находки для того периода, к которому они относятся. Современные технологии, которые начали активно использоваться в последние годы, весьма существенно увеличили опасность полного уничтожения следов былых времен. При строительстве любого нового здания в Риме или любой новой дороги — особенно автомагистрали — на территории Лация, скорее всего, будут уничтожены какие-то остатки древности. Многие из последних археологических открытий (например, находки в Кастель-ди-Дечима) были сделаны в результате охранных раскопок. Полученные результаты до сих пор остаются исключительными как по количеству, так и по качеству. В данном разделе мы попытаемся суммировать основные исторические выводы, сделанные на основе археологических находок, и при этом, конечно, уделим особое внимание недавним раскопкам (1970—1980-х годов. — В.Г.), результаты которых опубликованы лишь частично7а. В начале I тысячелетня до н. э. в Лации было намного больше лесов, чем мы можем представить. Даже римские холмы выглядели совсем по-другому — Оппий еще соединялся с Палатином, а Квиринал — с Капитолием. Там, где сейчас стоит Колизей, было небольшое озеро, а еще одно, «Козье болото» (Lacus Caprae), располагалось на Марсовом поле. 7 ILLRP 1271. О проблемах прочтения этой надписи cp.: Kolbe 1970 [Е 37]: 1—9; Guarducci 1971 [Е 34]: 74—89. (Лары — мелкие римские божества, покровители дома, семьи и общины. Иногда рассматривались как души особо прославленных предков. — В.Г.} /а Неплохую сводку материала, обработанного на середину 1990-х годов, см. в изд.: Ross Holloway R. The Archaeology of Early Rome and Latium (N.Y., 1996). — В.Г.
Ш. Поселения, общество и культура в Лации и Ргше 83 В начале VTH в. до н. э. пшеница (triticum turgidum, L, а не эммер, полба, ячмень или овес), вино, оливковое масло и даже яблоки были для жителей Лация, очевидно, пока в новинку. Порта в Остии еще не было — древние авторы относят его основание к концу УП в. до н. э., а современные археологи — вообще к IV в. до н. э. — и единственной безопасной гаванью на морском побережье служил Анций. Так же, как и сейчас, существенным элементом жизни пастухов Италии был сезонный перегон скота на новые пастбища, а внутренние дороги Лация, идущие вдоль рек — Тибра и Аниена (совр. Аньене), обеспечивали контакт с внешним миром: Этрурией, Кампанией и Умбрией — странами с собственными языками, религиозными обрядами и политическими институтами. По равнинам и холмам были разбросаны небольшие деревеньки, состоявшие из нескольких хижин. Начиная с УП в. до н. э. им на смену постепенно начали приходить более крупные поселения, дома в которых были построены как из необожженного, так и из обожженного кирпича. Древнейшие укрепления были земляными. Их остатки на территории Рима еще удалось видеть Варрону (с. 54 наст. изд.). Место, на котором в конечном итоге возник Рим, было весьма привлекательным для тех, кто хотел переправиться через Тибр на пути из Этрурии в Кампанию, или — в еще большей степени — для тех, кому была нужна соль, которую в изобилии добывали в устье Тибра. Весьма малочисленное население, которое современные археологи практически не могут отличить от других групп, относящихся к Апеннинской культуре бронзового века, в X в. до н. э. начинает постепенно расти и приобретать определенные характеристики. Хотя в науке существует несколько соперничающих систем периодизации, большинством исследователей из разных стран мира признается приведенная далее схема, которая в общих чертах восходит к работам Г. Мюллера-Карпе:8 Культура Лация Период I (Поздний бронзовый век) 1000—900 гг. до н. а IA (Ранний железный век) 900—830 гг. до н. а ПВ 830—770 гг. до н. а Ш 770—730 гг. до н. а IVA (Ранний и средний ориентализирующий стиль) 730—630 гг. дон. а IVB (Поздний ориентализирующий стиль) 630—580 гг. до н а Доказать (на основании имеющихся на данный момент данных) преемственность между поселенческими памятниками, существовавшими на одном месте, можно очень редко. Впрочем, определенные следы древнейших поселений были обнаружены, в частности, на территории Рима, неподалеку от Бычьего форума (некоторые находки восходят к XV в. до н. э.), в Пратика-ди-Маре (древний Лавиний) и в Ардее, расположенной Müller-Karpe 1959 [Е 114].
о Гробницы Поселенческие памятники о Хижины ■ Дома s Прочее Религиозные памятники δ Хранилища в отавных приношений ? Святилища/храмы А Прочее * Защитные сооружения Реконструированная линия «Сервиевой стены» - — — Предполагаемые рвы и валы на Эсквилине и Квиринале
Ш. Поселения, общество и культура в Лации и Риме 85 почти на побережье Тирренского моря. При этом сразу же следует отметить, что о могильниках мы знаем намного больше, чем о поселенческих памятниках. Тот факт, что на протяжении Периодов I и НА на территории Лация преобладало трупосожжение, вовсе не уменьшает наших шансов понять, как жили люди в то время, поскольку прах нередко помещали в урны, сделанные в виде хижин, а в могилу клали миниатюрные (или даже изготовленные в натуральную величину) изображения предметов, принадлежавших покойному. Сама урна при этом помещалась в большой сосуд с широким горлом — так называемый долий (dolium). С другой стороны, Период I характеризуется отсутствием типичных биконических урн, характерных для культуры Протовилланова, которые обнаруживаются на таких памятниках, как Аллюмьере, Ла- Тольфа и т. д. Впрочем, для Аллюмьере и Периода I характерно использование двойных сосудов для праха. Со временем на смену поселкам, расположенным в долинах, приходят поселения на западных склонах Аль- банских гор. Эти горы — здесь была расположена Альба-Лонга (отчасти — совр. Кастель-Гандольфо) — нередко именуются колыбелью культуры железного века в Лации, однако пока археологические свидетельства по самой Альба-Лонге вызывают лишь разочарование (с. 324 наст, изд.), причем настолько значительное, что некоторые из исследователей даже сомневаются в существовании этого города. В течение Периода ПА трупоположение начинает соперничать с трупосожжением. Нет нужды говорить, что на данный момент теории, которые объясняли сосуществование двух погребальных обрядов как признак сосуществования двух различных этнических групп, уже дискредитировали себя. При этом, однако, мы должны помнить и о том, что еще каких-нибудь пятьдесят лет назад почти никто не сомневался в том, что люди, практиковавшие трупосожжение, говорили на этрусском языке или на оскско- умбрском диалекте, а трупоположение считалось явным признаком при- Рис. 78. Археология Раннего Рима: обзорная карта. Публ. по: Gjerstad 1953-1973 [А 56]: рис. 1-2: 7. Некрополь на Священной дороге (Sacra Via) 2. Храм Цезаря 3. Дом Ливии 4. Форум Августа 5. Квиринал 6. Велия 7. Циспий 8. Эсквилинский некрополь 9. Регия Ю. Культурный слой на Капитолии? 7 7. Священная дорога (Sacra Via) 72. Конная статуя Домициана (Equus Domitiani) Ί3. Сант-Омобоно 7 4. «Лестница Кака» (Scalae Caci) 75. Дом Августа (Atrium или Domus Augustana) 7 6. Царский зал (Aula Regia) Дома Августа 7 7. Ларарий Дома Августа 7 8. Палатин (близ Дома Ливии) 79. Санта-Мария-делла-Витториа 20. Вилла Хюффера 2 7. Капитолий (юго-восток) 22. «Черный камень» (Lapis Niger) 23. Капитолийский храм 24. Храм Весты
86 Глава 3. Древнейшая история Рима надлежности к латинам. Увы, подобные «научные мифы» оказали определенное влияние и на археологические исследования Ф. фон Дуна, и на лингвистические работы Дж. Девото9, что существенно снижает их ценность. Конечно, обряд трупоположения, судя по всему, действительно начал распространяться по центральной Италии из Лавиния (хотя трупо- сожжение там тоже практиковалось), а этот город, как мы помним, считался основанным Энеем для сохранения там святынь (Пенаты), привезенных им из Трои. Но какой вывод мы можем сделать из всего этого? В IX — начале VIII в. до н. э. поселки нередко начинают располагаться группами, хотя никаких признаков центральной власти мы не фиксируем — по крайней мере, на основании археологических данных. При этом некоторые исследователи пытаются усмотреть отголоски существования уже в то время некоего латинского государства в списке тридцати городов Лация, приведенном в «Естественной истории» Плиния Старшего (Ш.69). Этот автор, без сомнения, сохранил память о некоем древнем обряде: его список начинается словами «тридцать городов аль- банских, что по обычаю получали [жертвенное] мясо на Альбанской горе»10. Однако названия тридцати упомянутых Плинием городов вызывают большие сомнения (с. 326 сл. наст, изд.), да и вопрос об их количестве тоже весьма непрост11. Мы не можем доподлинно установить, относится ли рассматриваемый список к домыслам антикваров или же отражает достоверные сведения, а также каким веком он датируется (если этот перечень действительно достоверен). По данным археологических раскопок нам известно, что в течение Периодов ПА и ПВ, то есть примерно в 900—770 гг. до н. э., происходит увеличение и реорганизация ряда могильников и очень немногих известных нам поселений. Ярким примером подобных изменений является, в частности, кладбище древнего Тибура (совр. Тиволи), расположенное на холме, где сейчас стоит замок Пия II: находящиеся здесь индивидуальные захоронения были окружены кольцевыми оградками. Одновременно начинает проявляться тенденция к переселению на равнины, которой мы в конечном итоге и обязаны возникновением Рима. В 1971 г. начались раскопки на самом впечатляющем некрополе центральной Италии, расположенном на современной Пренестинской дороге (Via Prenestina), на западном öepeiy ныне пересохшего озера Кастильоне. Это так называемый некрополь Остерия-дель- Оса. Возможно, это было одно из кладбищ таинственного городка Га- бии, где, по преданию, воспитывались Ромул и Рем (Дионисий Галикарнасский. Римские древности. 1.84.5). Габии вошли в состав Римского государства в VI в. до н. э. Договор между Габиями и Римом, записанный на 9 von Duhn 1924—1939 [В 323]; Devoto G. Gli antichi Italici (Ed. 1. Florence, 1931); cp.: Idem. Stud. Etr. 6 (1932): 243-260; Athenaeum N.S. 31 (1953): 335-343; Stud. Etr. 26 (1958): 17-25. 10 «Triginta carnem in monte Albano solid accipere populi Albenses». 11 Ликофрон. Александра. 1253 слл.; Дионисий Галикарнасский. Римские древности. Ш.31.4; ср.: Диодор Сицилийский. VII.5.9; Дионисий Галикарнасский. Римские древности. У.61.[3]. Дионисий Галикарнасский [Римские древности. IV.49.[2]) отмечает, что городов было сорок семь.
Ш. Поселения, общество и культура в Лации и Риме 87 обтянутом шкурой щите, хранился в святилище Семона Санка на Кви- ринале и был одной из тех диковинок, которые особенно привлекали антикваров эпохи Августа12. На территории могильника Остерия-дель- Оса, где вполне могли найти свое последнее пристанище наставники Ромула, было обнаружено около двухсот погребений. Среди них встречаются погребения и с трупосожжением — в форме ямы («a pozzo»), и с трупоположением — в форме траншеи («a fossa»), причем большинство составляют последние. Судя по погребальному инвентарю, кремации подвергались только мужчины, хотя некоторые из покойников были похоронены и с использованием обряда трупоположения — как женщины и дети. Еще одна особенность рассматриваемого некрополя — оружие фиксируется только в могилах с трупосожжением. Соответственно, в данном случае рассматриваемый обряд явно указывает на высокий социальный статус покойного. В пользу этого говорит и тот факт, что прах помещался в урны, имевшие форму жилища, — вероятно, подобным образом подчеркивалось, что покойный был главой домохозяйства (pater familias). Впрочем, со временем (Период ПВ) трупоположение, судя по всему, стало единственным погребальным обрядом. К этому можно добавить, что археологами обнаружено и то место, где были расположены сами Габии, — там в числе прочего найдено святилище VII в. до н. э. и постройка VI в. до н. э. На территории святилища обнаружена италийская керамика в геометрическом стиле, а также коринфские сосуды и вотивные статуэтки. Для Периода Ш (ок. 770—730 гг. до н. э.) уже практически повсюду фиксируются более четкие признаки социальной дифференциации. Железо получает широкое распространение, а бронза становится знаком престижа. В относящихся к Периоду Ш захоронениях с некрополя Осте- рия-дель-Оса (многие из которых до сих пор остаются неопубликованными)12а появляется гончарная керамика, а некоторые погребения явно выделяются своим богатством. В мужских захоронениях повсеместно фиксируется оружие, а кроме того, и в мужских, и в женских погребениях обнаруживаются колесницы, однозначно являвшиеся признаком высокого социального статуса. В могилах появляется расписная керамика, образцом для которой, судя по всему, послужили греческие сосуды геометрического стиля. Здесь можно вспомнить о том, что ок. 775 г. до н. э. греки с Эвбеи основали колонию на острове Искья и что греческий импорт обнаруживается по всей территории Лация, в Вейях в Этрурии, а также в Понтеканьяно, Капуе и Кумах в Кампании. Если рассматривать всю анализируемую территорию в целом, то ремесленное производство, судя по всему, выходит за рамки местных нужд и — по крайней мере отчасти — сосредотачивается в руках странствующих или приезжих кузне¬ 12 Дионисий Галикарнасский. Римские древности. IV.58.[4]; Гораций. Послания. П.1.5; ср.: Павел Диакон. Фест. 48L. 12а В 1992 г. Кембриджским университетом было выпущено обобщающее исследование по некрополю Остерия-дель-Оса: Bietti Sesteri А.М. The Iron Age Community of Osteria DelTOsa: A Study of Socio-political development in central Tyrrhenian Italy. Cambridge, 1992. —
Глава 3. Древнейшая история Рима цов и гончаров. Богатый клад бронзовых предметов, относящихся к Периоду Ш, был случайно обнаружен в Ардее в 1952 г. С точки зрения традиционной хронологии, рассматриваемый период — это эпоха Ромула. Впрочем, на данный момент археологами пока не обнаружено ни одной надписи или иного знака, относящегося к акту основания города, — разумеется, если таковой знак действительно существовал (как утверждает традиция). С другой стороны, исследователями фиксируются определенные признаки того, что на Палатине и на территории Форума люди селились и ранее — по крайней мере, уже с X в. до н. э. (именно этим временем датируется ряд погребений, обнаруженных на Форуме) (см. рис. 24 на с. 98 наст. изд.). Как уже упоминалось, другие поселения, располагавшиеся поблизости, возможно, были еще более древними. Так, в ходе раскопок в районе церкви Сант-Омобоно были обнаружены материалы, восходящие к XV в. до н. э. (хотя подчас — в более поздних слоях). Что же касается традиционной даты основания Рима — в УШ в. до н. э., то пока археологи не могут ни подтвердить, ни опровергнуть ее. Да, на Палатине, а точнее — на его северо-западном склоне (так называемый Гермал), в 1948 г. действительно были обнаружены основания трех хижин, датируемых УШ в. до н. э. При этом на материке были зафиксированы углубления от деревянных столбов, которые образовывали прочный каркас стен (рис. 19а). Используя погребальные урны, сделанные в виде жилищ, вполне можно реконструировать какую-нибудь из рассматриваемых хижин (рис. 19Ь) и попробовать представить, что это и есть знаменитая «хижина Ромула» («casa» или «tugurium Romuli»), которая сохранялась на упомянутом месте до конца эпохи Античности. Но эти фантазии будут безосновательными. Территорию Форума, где обнаружено множество погребений (как с трупоположением, так и с трупосожже- нием), относящихся к IX и, вероятно, началу УШ в. до н. э., перестали использовать как кладбище в начале УШ в. до н. э. Основной заменой ему, судя по всему, стал некрополь на Эсквилине. В УШ—УН вв. до н. э. на территории Форума, под хижинами, продолжали хоронить только детей. Без сомнения, в УП в. до н. э. это был жилой район. К тому же времени относятся следы проживания людей и на Капитолийском холме. Имеющиеся у нас археологические данные не дают возможности определить, каким образом возник Рим — в результате слияния деревень, ранее существовавших на его месте, или вследствие создания некоего центра, скажем, на Палатине — не говоря уж о том, что два этих феномена вполне могли сосуществовать (ср. с. 52 сл. наст. изд.). В некоторых погребениях на Эсквилине появляются определенные признаки богатства — по крайней мере, в одном захоронении обнаружена колесница. Если судить по греческим вазам, найденным археологами на территории Эсквилинского некрополя, он просуществовал по меньшей мере до 630 г. до н. э., а скорее всего — намного дольше. Что касается территории за пределами Рима, то наши знания о Периоде Ш значительно обогатились в 1975 г., когда в Ла-Рустика на Коллатинской дороге (Via Collatina) был открыт неизвестный прежде памятник древнейшего периода, на территории которого было обнаружено множество бронзовых предметов.
Рис. 19а. Палатинская хижина: план. (Публ. по: Gjerstad 1953—1973 [А 56] IV: 46, рис. 4.) Рис. 19Ь. Палатинская хижина: реконструкция. (Публ. по: Gjerstad 1953— 1973 [А 56] IV: 46, рис. 5.)
90 Глава 3. Древнейшая история Рима Далее мы подходим к рассмотрению того этапа (Период IV), который можем оценить гораздо лучше, поскольку он позволяет провести прямые параллели с более знакомыми нам цивилизациями. Действительно, ориентализирующий стиль, который в это время распространяется по территории Италии, представлял собой смесь технических приемов и предметов, происходящих из Греции и с Востока. Без сомнения, в это время греческие и восточные ремесленники начинают приезжать в Италию, чтобы обслуживать местных аристократов и правителей. Кроме того, одновременно греки однозначно распространяют свое влияние по побережью Тирренского моря (Кумы) и на Сицилии, а финикийцы закрепляются на Сицилии и Сардинии. Что же касается этрусков, то не исключено, что они также пришли с Востока в IX—УШ вв. до н. э. (хотя окончательно это не доказано)1215. Далее к уже упомянутым памятникам мы должны добавить, по крайней мере, еще один очень важный. Местечко Кастель- ди-Дечима, расположенное на древней дороге в Лавиний, в восемнадцати километрах к югу от Рима, в 1971 г. стало известно по всему миру, когда во время строительства новой Понтинской дороги (Via Pontina) здесь были проведены охранные раскопки архаического некрополя. Хотя на его территории располагаются и погребения более ранних периодов, могильник Кастель-ди-Дечима является прежде всего памятником ориен- тализирующего периода в истории Лация — с нарочитой демонстрацией богатства, подчас довольно экзотического происхождения. Весьма любопытной особенностью рассматриваемого некрополя является то, что в некоторых погребениях (все — с трупоположением) были обнаружены только мечи, в других — только копья, а в третьих — и то, и другое. По имеющимся данным, всего на новом некрополе открыто более трехсот пятидесяти захоронений. Тот факт, что многие погребения с мечами и копьями были обнаружены случайно, весьма существенно затрудняет объяснение схемы их расположения. Возможно, она была связана с социальным положением и возрастом покойных. Как отмечает Варрон (О латинском языке. V.89), в римской армии архаического периода «hastati hasta pugnabant», a «principes gladiis», то есть более молодые воины (гасгаты), сражались копьями, а воины постарше (принципы) — мечами. Изученные погребения явно указывают на существование определенных семейных групп и на преемственность нескольких поколений. Колесницы — как в Остерия-дель-Оса — обнаруживаются и в мужских, и в женских захоронениях. Два погребения заслуживают особого упоминания. Во-первых, это Погребение 15. Оно, судя по всему, принадлежало очень влиятельному человеку, который был одновременно и воином, и искусным охотником. В этом захоронении обнаружено множество бронзовых предметов (рис. 20), несколько греческих сосудов (например, протокоринфский ари6алл12с конца УШ в. до н. э.) и, по крайней мере, одна финикийская 12Ь Подробнее см., напр.: Немировский А.И. Этруски. От мифа к истории (М., 1983): 7—61. — В.Г. 12сАрибалл — небольшой сосуд округлой формы с узким горлышком. Обычно использовался для хранения ароматических масел. — В.Г.
Ш. Поселения, общество и культура в Лации и Риме 91 Рис. 20. Реконструкция бронзового треножника из Касгель-ди-Дечима, Погребение XV (ок. 720—700 гг. до н. э.). (Публ. по: Civiltä del Lazio primitive 1976 [В 306]: табл. ЬХП.) амфора. Второе погребение, проходящее под номером 101, принадлежало женщине, которая могла позволить себе не только колесницу, но и изящные серебряные и золотые украшения. Пектораль из золота и янтаря, одеяние, расшитое серебром, а также янтарными и стеклянными бусинами, и золотые височные кольца спиральной формы, — благодаря всему этому рассматриваемое захоронение назвали «Гробницей принцессы». Некоторые исследователи даже попытались определить, где жила эта «принцесса», и предположили, что это мог быть Политорий — город, захваченный римским царем Анком Марцием на пути в Остию (Дионисий Галикарнасский. Римские древности. Ш.37.4 (в оригинале: Ш.38. — Ливий. 1.33.3). Предположительно, остатки именно этого города были обнаружены на горе Монте-Чикориаро, неподалеку от некрополя Понте-Дечима. Если городские укрепления, сложенные из местного серого туфа (cappellaccio), относятся к VI в. до н. э., то отождествление
92 Глава 3. Древнейшая история Рима данного поселения с Политорием отвергать не следует, однако с подобной точки зрения будет весьма сложно поверить в то, что этот город был разрушен Анком Марцием в конце УП в. до н. э. При этом на территории Рима или Лавиния пока не найдено никаких ярких материалов, относящихся к рассматриваемому периоду. Как мы уже упоминали, в Лавинии обнаружен весьма примечательный многослойный памятник (рис. 21), в древнейшем слое которого располагается гробница с ориентализирующим материалом УП в. до н. э., к которому позднее была добавлена датируемая VI в. до н. э. ойнохойя-6уккеро12с1. В ГУ в. до н. э. гробница была восстановлена и превращена в святилище, которое некоторыми исследователями отождествляется с герооном Энея (с. 80 сл. наст, изд., рис. 17 а—Ь). Еще одно святилище, обнаруженное в Лавинии (там же), датируется концом VI в. до н. э. и может быть связано как с культом Энея, так и с Латинским союзом: на последнем этапе своего существования (в IV в. до н. э.) последнему принадлежало тринадцать алтарей, один из которых уже не использовался. Наконец, в третьем святилище, которое так же, как и первые два, расположено за городом, найдено около шестидесяти статуй, относящихся к VI—ГУ вв. до н. э. Четыре статуи представляют собой изображения Минервы. Крупнейшее из них — это изображение богини в сопровождении Тритона (рис. 22). Судя по всему, это «дева Тритония» («Tritonia virgo»), упоминаемая у Вергилия [Энеида. П.171; V.615) (в оригинале: V.651. — В.Г.). Наконец, отметим, что святилище Минервы в Лавинии было известно и Ликофрону [Александра. 1281). И еще хотелось бы немного сказать о некоторых других недавних находках, относящихся к ориентализирующему периоду. Так, в 1976 г. в местечке Аква-Ачетоза на Лаурентинской дороге (Via Laurentina) был открыт так называемый «Лаурентинский» некрополь, который по значимости вполне может соперничать с могильником Кастель-ди-Дечима — на данный момент (середина 1980-х годов. — В.Г.) здесь раскопано около полусотни погребений. Они весьма богаты, в женских захоронениях имеются золотые и серебряные украшения. Более поздние погребения образуют довольно четкие круги, в центре которых находится одна или две наиболее важные гробницы. В этих центральных захоронениях обнаружены колесницы (в том числе и предназначенные для женщин) и престижные предметы — в частности, большое количество керамики, в том числе греческого и финикийского производства. Интерес исследователей к рассматриваемому памятнику подогревается еще и тем, что поблизости от него открыты и следы поселения, на территории которого найдена аттическая чернофигурная керамика последней четверти VI в. до н. э. Содержащиеся на двух фрагментах керамики надписи «Manias» и «Karkafaios», без сомнения, относятся к древнейшим личным именам, фиксируемым на территории Лация. Наконец, на холме Монте-Куньо, 12с1Ойнохойя — кувшин с одной ручкой и круглым или трилисшиковым венчиком. Буккеро — разновидность керамики с черной (или темно-серой) блестящей поверхностью, характерная для этрусков. — В.Г.
Рис. 2 7. Лавиний и его окрестности. (Публ. по: Castagnoli et al. 1972 [116].)
Рис. 22. Статуя Минервы с Тритоном из восточного святилища в Лавинии. V в. до н. э. (Публ. по: Castagnoli F. Accademia Nazionaie dei Lincei, anno 376. Problemi attuali di scienza e cultura // Quad. 246 (1979).)
Ш. Поселения, общество и культура в Лации и Риме 95 возвышающемся над долиной Тибра (между центром Рима и районом Ачилия), открыто еще одно поселение ориентализирующего периода, которое исследователи отождествляют с древней Фиканой. Местные укрепления (agger), судя по всему, были возведены в конце УШ в. до н. э. С середины УП в. до н. э. на месте некоторых хижин здесь начали возводить дома, состоявшие из двух комнат. Одно святилище или общественное здание было украшено терракотовой облицовкой с изображением процессии воинов и колесниц (конец VI в. до н. э.). Примерно шестьдесят захоронений, составляющих местный некрополь, демонстрируют постепенное обеднение погребального инвентаря. К концу УП в. до н. э. любые проявления богатства исчезают, хотя кладбище продолжает существовать и дальше. С этой точки зрения, находки из Фиканы с особой четкостью ставят общий вопрос о том, что же вызвало тот переход от престижных гробниц к весьма аскетичным захоронениям, который наблюдается по всему Лацию в конце ориентализирующего периода — в 600—580 гг. до н. э. (ср. с. 55 наст. изд.). Та же самая проблема связана и с камерными гробницами, обнаруженными в Торрино, неподалеку от Лаурентинской дороги13. С определенного момента люди перестают демонстрировать или, скорее, скрывать в погребениях свои престижные и, соответственно, бесполезные богатства. Первые археологические открытия, сделанные в ХУШ—XIX вв., позволяли предположить, что в УП в. до н. э. богатство высших слоев латинского общества достигло своего пика. Так, в первой половине ХУШ в. внимание археологов и грабителей начинает привлекать древний город Пренесге (совр. Палестрина), расположенный в прекрасном (хотя и пока точно не определенном) и хорошо укрепленном месте на горе Джинестро: в 1738 г. здесь был обнаружен один из подлинных шедевров архаического искусства — Циста Фикорони (с. 485 сл. наст. изд.). При этом многие сразу же вспомнили о том, что в древности Пренесге был известен своими прекрасными изделиями из бронзы. Первой крупной гробницей в ориентализирующем стиле, найденной археологами в Пренесге, стала Гробница Барберини, которая была открыта в 1855 г. и сейчас находится в Национальном музее Вилла Джулия в Риме. В 1861—1862 гг. была обнаружена Гробница Кастеллани, в 1876 г. — Гробница Бернардини. Все эти гробницы отличаются почти невероятным богатством и красотой погребального инвентаря, изготовленного из различных металлов и слоновой кости. Больше всего они напоминают Гробницу Реголини-Галасси из Цере (совр. Черветери), материалы из которой хранятся в Ватиканском музее. Часть рассматриваемых предметов имеет явно восточное происхождение (Ассирия, Урарту, Финикия, Кипр), однако не исключено, что некоторые восточные мастера работали и непосредственно в Лации или на острове Искья. При этом отметим, что исследователи не смогли удержать вместе все предметы из анализируемых гробниц. Так, например, определенные сомнения как в плане своего происхождения, так и в плане подлинности вызывает золотая фибула (рис. 23) с надписью «Manios 13 Bedini 1981 [В 288]: 57 слл.
96 Глава 3. Древнейшая история Рима Рис. 23. Фибула Мания с надписью, написанной в обратную сторону. (Публ. по: Civiltä del Lazio primitive 1976 [В 306]: табл. С.) me vhevhaked Numasioi» («Меня сделал [ши: повелел сделать?) Маний для Нумазия (Нумерия)») — возможно, самый знаменитый предмет с надписью, найденный на территории Ладия. Фибула была опубликована в 1887 г. выдающимся археологом В. Гельбигом14 без указания места, где она была обнаружена. При этом несколько позднее Георг Каро заявил, ссылаясь на самого Гельбига, что рассматриваемая фибула — сделанная из золота и, без сомнения, очень ценная — была украдена из Гробницы Бернардини15. Более того, некоторые исследователи периодически выражают сомнения относительно аутентичности самой фибулы и сделанной на ней надписи, которая — будь она действительно подлинной — являлась бы древнейшим латинским текстом, известным ученым (вероятная датировка — конец VTH в. до н. э.). Хотя после тщательного анализа всех элементов дела профессор А.Э. Гордон из Университета в Беркли16 был склонен считать фибулу подлинной, М. Гвардуччи назвала ее подделкой и даже обвинила в фальсификации самого Гельбига. В пользу подобной точки зрения, используя лингвистические выкладки, высказался и Э.-П. Хэмп17. Впрочем, даже если не брать в расчет «фибулу Мания», в Пренесте обнаружено гораздо больше ценных предметов, относящихся к архаическому периоду, чем в любом другом месте Лация. Впрочем, в Тибуре, например, найдено менее богатое, но не менее примечательное погребение с предметами в ориентализирующем стиле, сделанными из слоновой кости, а в Сатрике (между современными городами Анцио и Чистерна) — огромное количество интереснейших произведений искусства, которые были дарованы храму Матер Матуты в течение ориентализирующего периода. Помимо прочего, в состав этих приношений (stips) входил датируемый примерно 620—600 гг. до н. э. килик-буккеро17а с надписью, сделанной жителем города Цере на этрусском языке:18 mi mulu larisale velxainasi меня даровал Ларис Вельхайна. 14 Helbig 1887 [В 232]: 37-39. 15 См.: Zevi 1976 [В 274]: 50-52; ср.: Като 1904 [В 351]: 24. 16 Gordon 1975 [В 224]. 17 Guarducci 1980 [В 226]: 413-574; 1984 [В 228]: 127-177; Натр 1981 [В 229], 151-154. 1/а Килик — плоский питьевой сосуд на короткой ножке. — В.Г. 18 Cristofani Martelli М. Stud. Etr. 44 (1974): 263 сл. (примеч. 217).
Ш. Поселения, общество и культура в Лации и Риме 97 При этом мы до сих пор точно не знаем, располагали ли подобными богатствами собственно римляне УШ—VII вв. до н. э. В особенности это касается погребений. Насколько нам известно, захоронения на Эскви- лине отнюдь не отличаются подобной пышностью, хотя, конечно, не исключено, что это впечатление обманчиво. Самые богатые гробницы вполне могли быть разграблены еще в древности, или, может быть, они еще ожидают своего исследователя. При этом мы должны принимать во внимание и еще две возможности. Во-первых, не исключено, что в Риме никогда и не было аристократии, владеющей богатством, сравнимым с богатствами пренестенской знати, а во-вторых — здесь несколько раньше, чем в близлежащих городах, могли появиться законы или обычаи, препятствующие накоплению (или утаиванию) богатства в погребениях. В VI—V вв. до н. э. и Рим, и его латинские (но не этрусские) соседи уже разделяли общие идеалы аристократической простоты. Находки, сделанные на территории Рима, разочаровывают, поскольку они очень мало говорят о том, что происходило за пределами зоны Форума и Палатина. Так, нам было бы очень интересно узнать что-нибудь, например, о Квиринале, на котором, согласно известной нам исторической традиции, жили сабины, однако немногочисленные захоронения, обнаруженные на этом холме, не предоставляют никакой точной информации ни о датировке, ни о размерах, ни об этнической принадлежности жителей существовавшего здесь поселения. Возможно, обнаруженный в 1875 г. неподалеку от церкви Санта-Мария-делла-Витториа клад из различных сосудов, бронзовых изделий и других предметов, происходил из расположенного на Квиринале святилища VTH—VH вв. до н. э., однако эта находка тоже не особенно информативна. Еще меньше известно о других римских холмах — например, о Целии или Авентине. Всё это — территория современной застройки, и, естественно, исследователи не могут свободно выбирать, где вести раскопки. При этом весьма симптоматично, что зона «Палатин — Форум» (рис. 24) остается для современных археологов центральной территорией проведения исследований — точно так же, как и для римских историков эпохи Августа. Судя по всему, здесь действительно располагался римский «центр силы», однако выражалось это не в богатых гробницах, а в постоянном развитии городской организации. Имеющиеся у нас археологические данные однозначно указывают на то, что примерно в 635—575 гг. до н. э. территория Форума была вымощена и преобразована из жилого квартала в общественное место со зданиями церемониального характера. На территории Ко- миция примерно с 600 г. до н. э., судя по всему, начинают проводиться народные собрания: обнаруженное здесь здание гипотетически отождествляется с Курией Гостилия — местом, где проводились заседания сената. Немного позднее (575—550 гг. до н. э.) на Форуме был размещен и «Черный камень» (Lapis Niger), установленный на так называемой «могиле Ромула», открытой в 1899 г. Здесь же был найден и фрагмент аттической чернофигурной вазы с изображением Гефеста, на основании чего некоторые исследователи предполагают, что именно это место именова-
98 Глава 3. Древнейшая история Рима лось в древности Вулканалом (с. 670 наст, изд.), хотя подобное предположение еще нужно доказать. Что касается Регии, то Фрэнк Браун, руководивший ее раскопками, изначально полагал, что это здание — несмотря на его название (от лат. «тех» — «царь». — В.Г.) — было построено для «царя священнодействий» (rex sacrorum) — жреца, к которому перешли некоторые из царских сакральных функций после установления Республики. Впрочем, в более поздних публикациях Браун указывает на существование в Регии и более ранних слоев, восходящих по меньшей мере к концу УП в. до н. э.19. Отождествление раскопанного объекта с Регией основано на находке сосуда-буккеро VI в. до н. э. (точная дата изготовления неясна) с надписью «гех» (рис. 25)20. Если это действительно было место, где римские цари отправляли некоторые из своих обязанностей, то оно выглядит весьма скромно. Далее, в рассматриваемый период на Форуме и вокруг него начинают появляться и храмовые постройки: археологами обнаружены остатки украшавших их рельефов. Одним из храмов, стоявших на Форуме, был храм богини Весты. Мы не знаем, когда он был построен, однако некоторые исследователи увязывают его круглую конструкцию с формой древнейших римских хижин (хотя это достаточно сомнительно). На Капитолии также найдены следы религиозной активности (вотивные приношения), относящиеся к концу УП в. до н. э., то есть к периоду, который предшествовал строительству Капитолийского храма (см. рис. 42, с. 309 наст. изд.). 19 Brown 1974—1975 [Е 79]: 15—36; см. выше, с. 61 сл. наст, изд., рис. 13 a—d. 20 Guarducci 1972 [В 225]: 381-384.
Ш. Поселения, общество и культура в Лации и Риме 99 Рис. 25. Фрагмент чаши-буккеро из Регии с надписью «гех» («царь»). Ок. 530—510 гг. до н. э. (?). Наиболее интересным для современных исследователей оказался район церкви Сант-Омобоно на территории древнего Бычьего форума. В ходе раскопок, начавшихся в 1938 г., здесь были обнаружены следы открытого культового комплекса конца VII в. до н. э., а впоследствии — остатки храма с терракотовыми украшениями, датируемыми ок. 575 г. до н. э. (рис. 27). Примерно в 525 г. до н. э. храм был перестроен и расширен на новом подиуме. В конце V в. до н. э. на этом же месте был сооружен новый, более высокий подиум, ставший основанием сразу для двух святилищ, которые, скорее всего, следует отождествить с храмами Фортуны и Матер Матуты (согласно древним авторам, они были возведены при Сервии Туллии). Конечно, культ этих двух богинь может быть несколько древнее21 и, соответственно, он и в самом деле мог быть введен шестым римским царем, однако археологическими свидетельствами это не подтверждается. В убранстве рассматриваемых храмов явно просматривается греческое и этрусское влияние — в частности, сюжеты из греческой мифологии. То же самое можно сказать и о вотивных приношениях (stips votiva), которые в значительной степени представлены разнообразной местной и импортной керамикой (включая аттические сосуды). Здесь же найдена и сделанная из слоновой кости фшурка льва с начертанным по-этрусски личным именем (рис. 28). Изучая общественные здания, подобные вышеописанным, мы получаем представление об организации социальной жизни и о культурных контактах Рима в VI в. до н. э. Что любопытно — мы не совсем уверены насчет того, каким образом город был защищен от вражеских нападений. Наиболее распространенной является точка зрения, согласно которой древнейшим оборонительным сооружением Рима был земляной вал (agger) высотой шесть метров и ров, который, по мнению некоторых исследователей, опоясывал Кви- 21 Точка зрения, согласно которой изначальный храм был посвящен Фортуне, изложена на с. 67 сл. наст. изд.
Рис. 26. «Ваза Дуэноса» (пер. пол. VI в. до н. э.) из хранилища вотивных приношений, обнаруженного на территории Виллы Хюффера на Квирина- ле. Надпись, вероятно, начиналась (в крайнем верхнем углу) со слов «Duenos med feced» («Меня сделал [или: заказал) Дуэнос»), но целиком ее содержание неизвестно. (Публ. по: Gjerstad 1953—1973 [А 56] Ш: 163, рис. 102, 104.)
10 M VICVS IVGARIVS Рис. 2 7a. План республиканских храмов Фортуны и Матер Матуты в районе церкви Сант-Омобоно на Бычьем форуме, с контуром архаического храма. (Публ. по: Ioppolo G. RPAA 44 (1971): 6, рис. 2.) Рис. 27Ь. Реконструкция архаического храма в районе церкви Сант- Омобоно. Втор. пол. VI в. до н. э. (Публ. по: Enea nel Lazio 1981 [E 25]: 117.) * О
102 Глава 3. Древнейшая история Рима Рис. 28. Надпись на изготовленной из слоновой кости фигурке льва, обнаруженной в районе церкви Сант-Омобоно. Пер. пол. VI в. до н. э. (Публ. по: Pallottino М. Stud. Etr. 47 (1979): 320.) ринал, Виминал и Эсквилин. После галльского нашествия 390 г. до н. э. на месте вала, судя по всему, была возведена каменная стена, murus lapideus, построенная из туфа, добытого в каменоломнях Гротта-Оскура (с. 399 наст. изд.). Но с вышеупомянутым валом связано три вопроса: когда он был возведен, какова была его протяженность и каким образом он соотносится со странными остатками еще одной каменной стены (построенной из серого туфа, который современные итальянцы называют «cappellaccio»). В основании вала был обнаружен фрагмент аттического сосуда, который, возможно, датируется примерно 490—470 гг. до н. э. При этом некоторые исследователи — включая Э. Гьёрстада22 — убеждены в том, что одного фрагмента греческой керамики достаточно, чтобы датировать всё сооружение. Если они правы, то agger следует отнести к периоду сразу же после 470 г. до н. э. Но подобный подход вызывает очень большие сомнения. Далее, даже если согласиться с тем, что вал является древнейшим римским укреплением, мы не можем с уверенностью сказать, что он пересекал долины между холмами и окружал Целий, Палатин и Капитолий. Наконец, предположение о том, что остатки стены, построенной из серого туфа, также могут относиться к архаическому времени и представлять собой своего рода дополнения к земляным укреплениям, основывается на весьма сомнительных хронологических выкладках. Впрочем, вне зависимости от того, был ли Рим обнесен стеной, его граждане, очевидно, не имели возможности или желания демонстрировать в своих погребениях такое же богатство, как некоторые из жителей Пренесте и даже Сатрика, Тибура и неизвестного поселения, которое скрывается за современным названием Кастель-ди-Дечима. Попробуем 22 Gjerstad 1951 [Е 104]: 413-422; 1954 [Е 105]: 50-65; 1953-1973 [А 56] Ш: 37 слл.; IV: 352 слл.
Ш. Поселения, общество и культура в Лации и Риме 103 взглянуть на рассматриваемую проблему под другим углом. Откуда у некоторых пренестенцев могло взяться так много богатства, чтобы его можно было выставить или спрятать в гробницах? Возможно, это были люди вроде средневековых «баронов-разбойников», которые терроризировали соседей, контролировали основные пути сообщения и, соответственно, — торговлю, взимая дань со своих жертв. Объяснить, почему эти «бароны-разбойники» предпочитали жить и умирать именно в Пренесте, нелегко, но этот город в любом случае представлял собой естественную крепость, где можно было надежно спрятать награбленное добро. Предположение о том, что основой для рассматриваемой демонстрации богатства было сочетание бандитизма и монополистической торговли, можно подтвердить, только опираясь на письменные источники. Рассмотренные нами вкратце археологические свидетельства с территории Лация дают определенное представление о том, как расположенные здесь отдельные поселения развивались в направлении более значительной социальной дифференциации, появления более основательных жилых построек, постоянных храмов (приходивших на смену открытым святилищам), оборонительных сооружений, систем водоотвода для сельскохозяйственных и бытовых нужд и, наконец, обмена товарами на больших расстояниях. При этом формирование военной и экономической элиты происходило одновременно с приобретением материальных ценностей посредством обмена дарами или путем непосредственных торговых сделок. Иноземные влияния хорошо заметны в стиле предметов, которые происходили, прежде всего из Этрурии и из греческих городов и — реже — из Финикии, а также — возможно, через Финикию — из других стран Ближнего Востока (включая Урарту). Присутствие иноземных торговцев и ремесленников в Лации также теоретически возможно, а в отдельных немногочисленных случаях — даже подтверждается эпиграфическими данными. В Риме в это время, без сомнения, говорили на латинском, греческом и этрусском языках. Впрочем, единственный известный нам официальный текст (Lapis Niger (с. 25 наст, изд., сноска 19)) составлен на латыни. Свидетельств того, что этрусский язык на каком-либо этапе выступал в Риме в качестве «языка государственного управления», пока не обнаружено. Письменность в Городе появляется примерно на рубеже VH—VI вв. до н. э. При этом следует отметить, что существование надписей само по себе является признаком возвышения отдельных людей и групп, которые осознавали собственную значимость и стремились оставить о себе память в святилищах. Некоторые из этих людей явно были иноземцами — достаточно вспомнить Лариса Вельхайну из Цере, сделавшего приношение Матер Матуте в Сатрике, и, возможно, товарищей Публия Валерия, к которым мы еще вернемся позже. Эпиграфические свидетельства, как правило, действительно указывают на довольно значительную мобильность населения: так, надпись в Вейях оставил некий Тит Латин (Tite Latine)23, а в Цере — Калатурий Фапен (Kalaturus Phapenas) [TLE 65); судя по всему, это были люди явно латинского про- Palm 1952 [В 373]: 57. 23
104 Глава 3. Древнейшая история Рима исхождения. Известный по надписи из Тарквиний некий Рутилий Гиппократ (Rutile Hipukrates) [TLE 155) носил наполовину латинское, а наполовину греческое имя (см. далее, с. 115 наст. изд.). В надписи, найденной в одной из гробниц в Пренесте, упоминается представитель рода Ветуриев (gens Veturia), который позднее обнаруживается и в Риме24. Одних только эпиграфических свидетельств уже достаточно для того, чтобы обнаружить революционное развитие ономастической системы у населения центральной Италии в VIII—VI вв. до н. э. В это время в латинских, этрусских, фалискских и оскско-умбрских диалектах на смену сочетанию личного имени и имени отца постепенно приходит сочетание личного имени (которое в латинском языке позднее стали сокращать и обозначать словом «praenomen») и имени, отражающего принадлежность к определенному роду, то есть происхождение от одного предка (римское «nomen gentile»). Конечно, узнать, какое влияние эти изменения оказали на общественную жизнь, мы можем только обратившись к письменным источникам. Таким образом, археологические свидетельства — вне зависимости от того, подкрепляются ли они данными эпиграфики — вновь возвращают нас к литературной традиции. То же самое можно сказать и о еще одном большом вопросе, связанном с археологическими свидетельствами. Оружие и доспехи, обнаруженные в гробницах или изображенные на рельефах, явно указывают на проникновение в Лаций (и Этрурию) в VH в. до н. э. греческой тактики ведения конного и пешего боя (с. 53 наст, изд.), хотя при этом у местного населения сохранялись также обоюдоострые топоры и колесницы — правда, скорее всего, для церемониальных целей, а не для использования в реальном бою (рис. 29). При этом установить формы, пределы и социальные последствия эллинизации военного дела в центральной Италии на основании только археологических данных невозможно. Рис. 29. Реконструкция фриза (кон. VI в. до н. э.?) с Комиция с изображением нескольких пар всадников. Первые два всадника, едущие слева, носят шлемы, а в руках держат круглые щиты, при этом первый размахивает обоюдоострым топором, а второй — мечом. (Публ. по: Gjerstad 1953—1973 [А 56] IV.2: 483, рис. 147.1.) 24 ТогеШ 1967 [В 265]: 38—45; см. далее, с. 345 наст. изд.
IV. Развитие и рост Рима 105 IV. Развитие и рост Рима Литературную традицию и археологические свидетельства можно непосредственно сравнить по трем пунктам. Первый — это датировка основания Рима. Авторы, считавшие основателем Рима Энея или кого-либо из его ближайших потомков, должны были полагать, что Город был заложен вскоре после Троянской войны. Очевидно, именно такова была точка зрения Энния, который называл Илию, мать Ромула, дочерью Энея. В своих «Анналах» (154 Skutsch) он писал: «Со времени основания славного Рима и совершения священных авгурий минуло семь сотен лет — немногим меньше или немногим больше»25. Конечно, основной вопрос заключается в том, с какого момента поэт отсчитывал эти 700 лет. Если — что представляется весьма вероятным — Энний приписывал приведенные слова Камиллу, то возникновение Рима он относил, соответственно, к началу XI в. до н. э. В этом случае еще более удивительным предстает тот факт, что римские историки и антиквары в большинстве своем датировали основание Города VTH в. до н. э.: Фабий Пиктор — 748-м г. до н. э., Полибий, — очевидно, 751-м, Аттик (друг Цицерона) и вслед за ним Варрон — 753-м, а антиквары, составившие Капитолийские фасты, — 752-м. При этом сильнее всего от общей точки зрения отклонился современник Фабия Цинций Алимент, который приурочивал появление Рима к 728 г. до н. э. Что же касается даты, приводимой Тимеем (814 г. до н. э.), то подобная точка зрения, вероятно, была продиктована желанием отнести к одному году основание Рима и Карфагена, но при этом вполне согласовывалась с римской датировкой. Римские историки, очевидно, вели отсчет с момента установления Республики, которое, согласно списку консулов (фастам), приходилось примерно на 509—506 гг. до н. э. Но почему указанные авторы считали, что царская эпоха длилась именно двести пятьдесят лет? Продолжительность царствования семи канонических царей Рима выглядит весьма неправдоподобной (в среднем по тридцать пять лет на каждого) и представляется искусственным измышлением. Нам просто- напросто неизвестно, по какой причине в римской традиции появление Города было принято датировать именно УШ в. до н. э. Гораздо легче объяснить, почему Рим должен был иметь точную дату основания. Хотя многие города, без сомнения, возникали постепенно, на основе одного или нескольких сельских поселений, этрускам, грекам и латинам было известно и ритуальное основание городов. Естественно, римляне, сами заложившие немало поселений, полагали, что и их Город тоже был основан с соблюдением особых ритуалов. Не исключено, что подобная точка зрения была не такой уж и ошибочной. Характер некоторых основных институтов рим¬ 25 «Septingenti sunt paulo plus aut minus anni, augusto augurio postquam incluta condita Roma est» (под «авгуриями» в данном случае понимаются гадания, совершенные при основании города. Более подробно о понятии «авгурии» см., напр.: Сидорович О.В. Авгу- рии и ауспиции: содержание понятий //Античный мир и археология 13 (Саратов, 2009): 151-158.-ДГ.).
106 Глава 3. Древнейшая история Рима ского общества (три трибы, тридцать курий) указывает на наличие некой организующей силы уже на самых ранних этапах развития. Человек, распределивший римлян по трем трибам и тридцати куриям, может быть назван основателем Города. Проблема в том, что мы не знаем, кто именно это был и когда он жил. Во-вторых, литературная традиция помогает определить, по крайней мере, некоторые этапы постепенного расширения римской территории в различных аспектах. Римляне всегда проводили четкое различие между священной границей Города (urbs) и границей владений Рима (ager Romanus). У нас нет причин сомневаться в том, что данное различие восходит ко временам возникновения города. Древнейшая священная граница urbs — так называемый померий (Pomerium), — вероятно, очерчивала территорию поселения на Палатинском холме. Об этом пишет Тацит {Анналы. ХП.24), хотя нам неизвестно, на какие данные он при этом опирается. Палатинский померий, возможно, совпадал с маршрутом луперков25а, которые во время своего февральского празднества обегали подножие рассматриваемого холма, или же был придуман на этой основе каким- нибудь антикваром времен Поздней Республики. Тацит также упоминает о том, что территория Форума и Капитолий были включены в пределы померия Титом Тацием, во времена Ромула, а Ливий (1.44.3) пишет, что при Сервии Туллии в состав города вошли Квиринал, Виминал и, возможно, Эсквилин. Особенно путаной является традиция относительно Целия — говоря о его включении в состав Рима, разные авторы упоминают всех царей, кроме последнего. О дальнейшем расширении померия в дошедших до нас источниках ничего не говорится вплоть до времен Суллы. Постепенно (как я полагаю) померий стал обозначать территорию, в пределах которой глава или главы государства обладали гражданской (но не военной) властью. Центуриатные комиции (comitia centuriata), по существу являвшиеся собранием воинов, должны были созываться за пределами померия — на Марсовом поле. Очень сложно понять природу связи между померием и Сегггимон- тием. Сам по себе Септимонтий представлял собой празднество, одним из элементов которого практически однозначно являлось шествие по нескольким районам Палатина (Гермал, Палатий) и Велии, трем районам Эсквилина (Оппий, Циспий и Фагутал), Целию и, очевидно, по Субуре — долине между Циспием, Оппием и Велией (Фест. 458; 476L). Septem Montes («Семь холмов» плюс долина!), по-видимому, нельзя отождествлять с семью традиционными римскими холмами (Палатин, Квиринал, Виминал, Эсквилин, Целий, Авентин, Капитолий). Септимонтий предполагает существование особой связи между тремя из семи холмов. Эта связь могла сложиться еще до того, как Рим распространился на семь традиционных холмов, но с таким же успехом можно предположить и то, что она возникла позднее, уже в рамках большого города. Еще одна церемония, которая может указывать (а может и не указывать) на не за- 253253 Одно из наиболее архаичных жреческих сообществ Рима. Подробнее см. далее, с. 667, 698 наст. изд. — В.Г.
IV. Развитие и рост Рима 107 свидетельствованную иным образом стадию развития Рима, это загадочное празднество Аргей, топография которого тщательно описана Варро- ном (О латинском языке. V.45). В ходе этого празднества из двадцати семи святилищ, разбросанных по всему Городу, за исключением Авентина и Капитолия, собирали кукол, называвшихся аргеями, а затем весталки251" бросали их в Тибр250. Согласно расчетам исследователей, в конце периода Республики площадь Рима в пределах померия составляла 285 га. За пределами померия располагалась ager Romanus, которая, в свою очередь, требовала ежегодного ритуального очищения. Имеющаяся на этот счет информация позволяет нам определить, какова была древнейшая территория Римского государства. Церемония Амбарвалий («обхода вокруг полей») проводилась между пятой и шестой милей от Форума (Страбон. V.3.2, р. 230С), а празднество Терминалий («пограничных обрядов») — на шестой миле по Лаурентинской дороге (Овидий. Фасты. П.679). Клуилиев ров (Fossae Cluiliae), который у различных авторов описывается как граница Рима со стороны Латинской дороги (Via Latina), располагался в пяти милях (примерно 7,5 км. — В.Г.) от Форума (ср.: Ливий. 1.23.[3]). Согласно приблизительным расчетам, древнейшая известная нам площадь ager Romanus составляла примерно 150 км2. Естественно, эта площадь со временем не только увеличивалась, но и уменьшалась: в частности, нам известно, что так называемые «семь патов» (septem pagi) являлись яблоком раздора между римлянами и этрусками. Но к концу царского периода, когда Рим так или иначе поглотил многие из соседних общин — Альба- Лонгу, Крустумерий, Номент, Коллагию, Корникул, Фикулею, Камерию и т. д., — территория римских владений составила примерно 800 км2. Именно тогда — или несколько позднее — эти земли были распределены по шестнадцати «сельским» трибам (в противоположность четырем «городским»), которые в основном были названы в честь ведущего рода (gens), владевшего землей на соответствующей территории (с. 220 наст. изд.). И наконец, в-третьих, письменные источники позволяют узнать немного больше о тех узах, которые связывали Рим с другими латиноязычными общинами* 26. С незапамятных времен Город входил в состав Латинского союза. Когда последний был уже полностью поставлен под контроль римлян, — скажем, в конце IV в. до н. э., — его центром являлся храм Юпитера Лациария на Альбанской горе. Жрецы, осуществлявшие священнодействия на ежегодном празднестве Союза, именовались «Са- benses Sacerdotes», по названию деревни Каб, располагавшейся неподалеку от Альба-Лонги — города, из которого происходили предки Ромула и который предположительно был разрушен римлянами в правление ^Весталки — жрицы богини Весты, хранительницы священного огня; несли ответственность за отправление различных ритуалов, направленных на поддержание «мира с богами». Подробнее см. далее, с. 703 наст. изд. — В.Г. с Подробнее см., напр.: Сидорович О.В. Sacra Argeorum как жреческий документ. Античный мир и археология 12 (Саратов, 2006): 139—156. — В.Г. 26 Более подробно (но с несколько иной точки зрения) данный вопрос рассмотрен в гл. 6 наст. изд.
108 Глава 3. Древнейшая история Рима Тулла Гостилия (Плиний Старший. Естественная история. ΠΙ.64). Как мы уже упоминали (с. 86 наст, изд.), традиционно в состав Союза входило тридцать populi или общин, представители которых во время общего празднества совместно вкушали мясо жертвенных животных и воздерживались от взаимных распрей (Дионисий Галикарнасский. Римские древности. IV.49; Макробий. Сатурналии. 1.16.16). Помимо храма Юпитера Лациария, особую роль в рассматриваемом объединении играл город Ла- виний. Здесь хранились Пенаты — «sacra principia» («священные родоначальники») римлян [ILS 5004; Варрон. О латинском языке. V.144). Очевидно, это был пережиток более ранних времен, когда Рим еще не играл в Лации главенствующей роли. Но нам неизвестно, преследовал ли Союз с центром на Альбанской горе определенные политические цели. Не знаем мы и того, какова в точности была связь между святилищем на Mons Albanus и прочими латинскими святилищами — такими, как то, что располагалось неподалеку, «у истока вод ферентинских» («ad caput aquae Ferentinae») (Фест. 276L), или как то, что было посвящено Диане и находилось близ Ариции (рис. 30). В начале V в. до н. э. последнее, вероятно, стало важным антиримским центром (такой вывод можно сделать, по крайней мере, на основании надписи, которую цитирует Катон, см.: Начала. Фрг. 58Р (с. 332 сл. наст. изд.)). При этом, однако, мы располагаем вполне определенными свидетельствами того, что в правление двух Тарк- виниев и Сервия Туллия римлянам удалось на время взять под контроль весьма существенную часть Лация. Согласно дошедшему до нас документу, Сервий Туллий учредил сразу же за пределами римского померия на Авентине латинское святилище Дианы (Дионисий Галикарнасский. Римские древности. IV.26.[4]; Варрон. О латинском языке. V.43; ILS 4907), которое предназначалось для того, чтобы привлечь латинов на сторону Рима, и, возможно, представляло собой своеобразную «свободную зону», где они могли торговать, находясь под божественным покровительством. Даже в эпоху Ранней Республики римляне продолжали претендовать на гегемонию в Лации, о чем свидетельствует их первый договор с Карфагеном (если датировка Полибия (Ш.22) верна) (с. 310 сл. наст. изд.). Говоря точнее, римляне делили города Лация на три группы: те, что были непосредственно включены в состав Римского государства (отдельно не упоминаются), «подчиненные» (специально называются Ардея, Анций, Цирцеи, Таррацина и, возможно, Лавиний) и те, что не были подчинены, но которые карфагенянам также было запрещено «тревожить» (названия не приведены). Вместе с тем молодая Римская республика была явно неспособна долго сохранять подобную ситуацию. Прошло не так уж много времени, и Риму пришлось заключить союзное соглашение с латинами уже на иной основе — так называемый «Кассиев договор» (foedus Cassianum) (с. 334 наст. изд.). Приводимый Катоном текст, в котором упоминается союз с центром в святилище Дианы близ Ариция, скорее всего, относится к периоду между подписанием договора с карфагенянами, в котором были отражены упомянутые выше претензии римлян на гегемонию, и заключением foedus Cassianum, условия которого были намного более
IV. Развитие и рост Рима 109 Рис. 30. Денарий П. Акколея Ларискола (43 г. до н. э.) с изображением головы Дианы Арицийской на аверсе и ее тройной культовой статуи на реверсе [RRC 486.1). умеренными. В ходе расширения зоны римского влияния в Лации было заключено, судя по всему, множество различных договоров с отдельными латинскими городами (соответственно, с использованием множества различных юридических формул), но до нас дошла лишь весьма обрывочная информация об этом процессе. В частности, особое положение, которым, в соответствии с сакральным правом, пользовался небольшой городок Габии, могло восходить к царскому периоду: «ager Gabinus» («га- бинская земля») представляла собой нечто среднее между «ager Romanus» и «ager peregrinus» («чужой землей») (Варрон. О латинском языке. V.33). В Законах ХП таблиц содержались указания на некогда существовавшие привилегии, дарованные загадочным общинам форктов и санатов (о которых римляне позднейшего времени почти ничего не помнили; ср.: Фест. 474L). Наконец, в заключение заметим, что на данный момент мы не располагаем археологическими свидетельствами, подтверждающими прочно укоренившуюся в трудах римских авторов традицию, согласно которой латины Ромула очень быстро объединились с сабинами Тита Тация. Кроме того, сами римские авторы — хотя и не очень последовательно — указывали на то, что на Квиринале располагалось сабинское поселение, что Квирин являлся сабинским богом (Варрон. О латинском языке. V.74; но ср.: Ливий. 1.33) и что римляне именовались «квиритами» из-за того, что в составе римского народа имелся сабинский компонент. Представление о сабинском происхождении Квирина имело столь глубокие корни, что в Ш в. до н. э. римские магистраты решили назвать Квиринской (Quirina) новую трибу, в состав которой вошло сабинское население Реате, Ами- терна и Нурсии (с. 506 наст. изд.). Представление о сабинской принадлежности Квиринала, вероятно, в какой-то мере подтверждается отдельными элементами римской религиозной сферы. Так, архаическое жреческое сообщество салиев (с. 135 наст, изд.) делилось на две группы, одна из которых называлась «Salii Palatini», а другая — «Salii Collini» (где «collis» («холм»), судя по всему, употребляется вместо «Quirinalis»). Далее, у древних авторов существуют упоминания некоего «старого Капитолия» («Capitolium Vetus») на Квиринале, противопоставленного настоящему
по Глава 3. Древнейшая история Рима Капитолию (Варрон. О латинском языке. V.158; Марциал. V.22 и VII.73). Можно пойти и дальше. На две группы — Fabiani и Quinctiales — делилось и сообщество луперков. Данное деление, в отличие от деления сообщества салиев, осуществлялось по родовому, а не по территориальному признаку. Но, согласно имеющимся у нас источникам, культ рода Фабиев был тесно связан с Квириналом (Ливий. V.46.2; 52.3), и, соответственно, можно предположить, что на празднестве Луперкалий представители gens Fabia представляли сабинов. Впрочем, доказательства в пользу существования сабинского поселения на Квиринале не очень прочны. Лингвистическими аргументами они не подкрепляются. Сабинский язык относился к оскско-умбрской группе и достаточно сильно отличался от латинского, хотя, несомненно, оказал на него определенное влияние (и в то же время испытал воздействие со стороны латыни). Не исключено, что на присутствие сабинского элемента в составе древнейшего населения Рима указывают такие распространенные слова латинского языка, как «lupus» («волк»), «bos» («бык/корова»), «scrofa» («свинья»), «rufus» («красный, рыжий») (вместо не отразившихся в письменных источниках «lucus», «vos», «scroba» и зафиксированного варианта — «ruber»). Но для объяснения всего этого образ Тита Тация не требуется. На самом деле, если бы «Квирин» и «Квиринал» действительно были сабинскими словами, то они должны были бы звучать как «Пирин» и «Пиринал». Кроме того, весьма сомнительным является и предположение, согласно которому свидетельством сосуществования латинов и сабинов на римских холмах следует считать различие между терминами «montes» и «colles», которые использовались для обозначения этих холмов (Mons Palatinus, но Collis Quirinalis). На данный момент изначальное слияние сабинов и латинов следует считать элементом устоявшейся исторической традиции, не имеющим ни прочного обоснования (если это реальный факт), ни очевидного объяснения (если это легенда). V. Римские цари Далее мы остаемся практически наедине с литературной традицией, поскольку она является единственным источником, из которого можно почерпнуть сведения о римских царях2ба. Данная традиция, главным образом представленная авторами, жившими в эпоху Цезаря и Августа (Диодор, Д ионисий Галикарнасский и Ливий), является на удивление последовательной. Судя по всему, ее основные элементы восходят к Кв. Фабию Пиктору и Л. Цинцию Алименту — первым историкам Рима, жившим на исходе Ш в. до н. э. и писавшим на греческом языке (с. 16 наст. изд.). При этом важнейший вопрос состоит в том, откуда эта ранние анналисты почерпнули информацию о царском периоде римской истории. Как 26а Весьма основательное исследование на эту тему вышло недавно и на русском языке, см.: Коптев А.В. Царская власть в раннем Риме через призму античной историографии (VIII—IVвв. до н. э.) (Saarbrücken, 2013).
V. Римские цари 111 мы знаем, в своей работе римские историки использовали определенные документы, относившиеся к ранним периодам истории Города, или, по крайней мере, знали о них (с. 27 наст. изд.). Среди этих документов мы можем назвать уже упоминавшийся выше «священный устав» («lex sacra») храма Дианы на Авентине (Дионисий Галикарнасский. Римские древности. IV.26.5) и договор между Римом и Карфагеном (Полибий. Ш.22), а также договор с Габиями, записанный на щите (Дионисий Галикарнасский. Римские древности. IV.58.4; Фест. 48L). Но подобные тексты были не настолько многочисленны, чтобы образовать существенную часть рассматриваемой традиции. Более того, некоторые из них могли даже быть повторно обнаружены тогда, когда основные элементы литературной традиции уже устоялись (ярким примером чего является текст первого договора с Карфагеном). Далее, определенные священные объекты, почитавшиеся и в позднейшее время, считались связанными с определенными легендами, что не позволяло им кануть в Лету. Таковыми были «Pila Horatia» («колонна Горациев», или «копья Горациев») и «Tigillum Sororium» («сестрин брус»), связанные со сказанием о Горациях и Куриациях. Впрочем, подобные объекты очень редко представляли собой исток легенды: гораздо чаще они сами опирались на нее, а потому для объяснения использовать их бесполезно. В общем и целом, документальные свидетельства, судя по всему, играли второстепенную роль в формировании исторической традиции о возникновении Рима. Римские анналисты периода Поздней Республики, скорее, считали, что продолжают анналы понтификов. Нам известно, что верховный понтифик регулярно выставлял на всеобщее обозрение список событий, произошедших за год. Ведение подобных записей было прекращено при верховном понтифике П. Муции Сцеволе ок. 130 г. до н. э., а сами они несколько позднее (но не позже, чем при Августе) были отредактированы и сведены в восемьдесят книг (с. 17 сл. наст. изд.). Кроме того, мы знаем, что в отредактированном виде Летопись понтификов в числе прочего содержала и рассказы об основании Города (которые цитируются в произведении анонимного автора «Происхождение римского народа» («Origo gentis Romanae»)26b, а также у «Авторов жизнеописаний Августов» [Тацит. 1.1))2бс. Если мы признаем достоверность данной информации, то нам придется согласиться и с тем, что по меньшей мере четыре из восьмидесяти книг Летописи были посвящены альбанской предыстории Рима. Поскольку весьма трудно поверить в то, что альбанские понтифики, когда их город исчез с лица земли, перенесли свои исторические записи в Рим, нам придется предполо 26Ь Иногда приписывается римскому историку IV в. н. э. Сексту Аврелию Виктору (см., напр.: Аврелий Виктор. О цезарях. Извлечения о жизни и нравах римских императоров. Происхождение римского народа. О знаменитых людях / Пер. с лат. В.С. Соколова. ВДИ 4 (1963); 1-2 (1964). - В.Г. 2бс «Авторы жизнеописаний Августов» [лат. «Scriptores Historiae Augustae») — условное название созданного в IV в. н. э. сборника биографий римских императоров от Адриана До Карина и Нумериана (117—285 гг. н. э.). Русскоязычное издание: Scriptores Historiae Augustae. Властелины Рима\ Биографии римских императоров от Адриана до Диоклетиана /Пер. С.Н. Кондратьева (М., 1992). — В.Г.
112 Глава 3. Древнейшая история Рима жить, что кто-то (возможно, даже тот самый человек, который составил Летопись в восьмидесяти книгах) присовокупил предысторию Города к позднейшим событиям для того, чтобы сделать повествование более интересным. И это лишь наиболее заметный элемент неясности в Летописи (с. 35 сл. наст. изд.). Мы не знаем, когда она была начата, у нас очень мало информации о том, что в ней содержалось, но самое главное — нам неизвестно, насколько она действительно использовалась историками- анналистами периода Поздней Республики, многие из которых — если не все — создали свои труды еще до того, как записи понтификов были сведены в восемьдесят книг. В любом случае, анналистическая форма, которую жрецы использовали для ведения своих записей, основана на списке римских консулов, а разделы, касающиеся царского периода, выглядят как позднейшее добавление. Таким образом, позднереспубликанские историки едва ли позаимствовали свои рассказы о Раннем Риме из Летописи понтификов. Не очень помогает нам и скудная информация о песнях (carmina), которые древние римляне распевали во время пиршеств, восхваляя своих предков. Так, во времена Катона Цензора эти песни уже не исполнялись27. Соответственно, нет ничего удивительного в том, что у древних авторов отсутствует единая точка зрения, скажем, по вопросу о том, кто пел carmina — взрослые или дети. Среди героев рассматриваемых песен Дионисий (Рижские древности. 1.79.10; УШ.б2. [3]) упоминает, в частности, Ромула и Кориолана. Впрочем, даже «исторические баллады» других народов, сохранившиеся гораздо лучше, чем римские, едва ли можно рассматривать как скрупулезное описание определенных событий. Кроме того, весьма примечателен тот факт, что «поэтичным» в исторической традиции о Раннем Риме выглядит очень немногое, а именно — лишь несколько рассказов о Ромуле, о битве между Горациями и Куриациями, а также о надругательстве над Лукрецией (своеобразный аналог похшцения27а сабинянок) в конце царской эпохи. Но даже для этих эпизодов поэтический источник точно неизвестен. Так, например, Ливий (1.24.1) упоминал об определенной «путанице» относительно того, кто представлял римлян в знаменитой битве — Горации или Куриации. Подобные сомнения едва ли могли звучать в героической песне. Таким образом, важность carmina (играющих весьма заметную роль в дискуссиях современных исследователей от Б.-Г. Нибура до Гаэтано де Санктиса) столь же сомнительна, как и значимость Летописи понтификов. Как было сказано выше, уже в конце V в. до н. э., если не раньше, на Рим начали обращать внимание греческие историки. Конечно, римские авторы могли читать их труды — и, скорее всего, действительно читали. Но первым эллинским историком, составившим связный рассказ о Раннем Риме, был сицилиец Тимей, который работал в Афинах в первой по¬ 27 Цицерон. Брут. 75; Тускуланские беседы. IV.3; Варрон. О жизни римского народа. П в соч.: Ноний. Р. 107L. 27а Здесь мы используем словосочетание, принятое в русскоязычной традиции. В оригинале в обоих случаях употребляется слово «rape» — «изнасилование» (иногда — «похищение, умыкание»). — В. Г.
V. Римские цари 113 ловине Ш в. до н. э. Едва ли он мог знать о событиях, происходивших в VTQ—VI вв. до н. э., больше, чем римляне, жившие двумя поколениями позднее. Было бы удивительно, если бы Тимей сумел открыть римлянам что-либо, чего они еще не знали, хотя, несомненно, именно он научил их писать исторические труды на греческом языке. Соответственно, нет ничего удивительного в том, что, согласно Плутарху [Ромул. 3), Фабий Пиктор, повествуя об основании Рима, повторил рассказ греческого автора Диокла с Пепарета. Если Плутарх действительно прав, то это означает лишь то, что Диокл просто записал уже бытовавшие в Риме предания, и его способ изложения Фабий нашел вполне приемлемым. При этом, однако, рассказы о римской истории, приводившиеся в сочинениях греческих авторов, не следует смешивать с периодическими упоминаниями Рима в летописях соседних городов. На определенном этапе римским историкам стало известно, что в некоторых летописях соседних народов (как греков, так и этрусков) содержались ссылки на события римской истории, имевшие к ним определенное отношение. Так, например, отдельные авторы из города Кумы в Кампании рассказывали о вторжении кумского тирана в Лаций в конце VI в. до н. э. (Дионисий Галикарнасский. Римские древности. УП.З слл.; ср.: Афиней. XII.528d). Этрусские анналы или исторические труды упоминаются в сочинениях Плиния [Естественная история. П.140) и Цензорина (О дне рождения. 17.6). Свидетельства этрусских источников использовались императором Клавдием [ILS 212) и его современником Веррием Флакком (Фест. 38L) — возможно, посредством перевода на латынь. В числе прочего, в этих источниках содержалась и определенная информация о римских царях. Впрочем, судя по упоминаниям у Дионисия и Клавдия, знакомиться с подобными источниками римляне начали достаточно поздно и знакомство это было весьма ограниченным. Короче говоря, соседи Рима не особенно обогатили римскую историческую традицию. Наконец, мы должны рассмотреть тот вклад, который внесли в историю Раннего Рима родовые предания. Римские аристократические gentes, несомненно, хранили память о своих выдающихся представителях и, вероятно, вели какие-то записи. Открытие такого эпиграфического памятника, как «Тарквинийские элогии» (с. 362 наст, изд.), доказало, что в эпоху Августа этрусские аристократические семейства также сохраняли определенные воспоминания о своих предках, причем к рассматриваемому времени многие из этих этрусских аристократов уже практически полностью смешались с римской знатью. Но в том, что касается царского периода, нас опять постигает разочарование. За исключением некоторых сведений о Масгарне (см. далее), в представлениях римлян о своих царях нет ничего, что несло бы на себе отпечаток этрусской аристократической традиции. Более неожиданным является тот факт, что представители ведущих римских gentes периода Республики могли сказать о царской эпохе очень мало и практически не претендовали на то, что их предки играли в то время сколь-либо значимую роль. Как показывает существование сообщества «Фабиевых луперков» (Luperci Fabiani), Фабии, воз¬
114 Глава 3. Древнейшая история Рима водившие свой род ко временам Ромула и действительно имевшие на это определенное право, почти ничего не знали о своих предках, живших во времена царей. Валерии считали, что они пришли в Рим из сабинских земель вместе с Титом Тацием, но играть существенную роль в общественной жизни Города они стали уже после учреждения Республики (начиная с консульства П. Валерия Попликолы). Представители еще одного великого рода, Клавдиев, небезосновательно настаивали на том, что их предки прибыли в Рим уже после изгнания царей, примерно в 504 г. до н. э. Таким образом, основные римские gentes либо не принимали участия в событиях царского периода, либо предпочитали не брать на себя ответственности за это участие. Единственным исключением были Мар- ции, которые гордились родством с царем Анком Марцием и помещали его изображение (вместе с изображением его дяди Нумы Помпилия) на монетах, чеканившихся от имени Римского государства в I в. до н. э. Но даже в этом случае ничто не указывает на то, что представители рассматриваемого рода смогли существенно повлиять на формирование общепринятого предания об упомянутых царях. В общем и целом, события и личности царского периода оставались за пределами основного потока римской аристократической традиции. Представитель рода Юлиев якобы сообщил народу о вознесении Ромула на небеса, а представитель рода Валериев считался первым фециалом — жрецом, распоряжавшимся делами войны и мира. Это, конечно, не очень много. Здесь также следует упомянуть о том, что в эпоху Поздней Республики был составлен список знатных семейств, которые претендовали на троянское происхождение и считались перебравшимися в Рим из Альбы в эпоху правления первых трех царей. Подводя же итог вышесказанному, следует признать, что пути оформления римской исторической традиции о царском периоде до сих пор остаются неизвестными. Именно по этой причине мы не можем быть уверены ни в чем из того, что древние авторы рассказывают нам о первых трех преемниках Ромула (Нума Помпилий, Тулл Гостилий, Анк Марций). Весьма сложно оценить и события времен правления последних (?) трех царей (два Тарквиния и — между ними — Сервий Туллий), которые жили ближе к основанию Республики и соответственно имели больше возможностей остаться в памяти потомков. Изгнание римских царей, подобно установлению царской власти у древних евреев, могло быть до неузнаваемости изменено множеством ненадежных деталей, но оно ознаменовало собой начало новой эпохи с точки зрения историографии: более четкая хронология и конституционная преемственность сделали традицию более надежной. В любом случае, в какой-то момент царский период действительно закончился. Впрочем, предания о сабинянине Нуме Помпилии, латинянине Тулле Гостилии и наполовину сабинянине Анке Марции едва ли являются полностью вымышленными. Целостную фигуру представляет собой лишь первый из этих царей. В трудах древних авторов он показан как создатель римских религиозных институтов (включая, как минимум, должности
V. Рижские цари 115 нескольких фламинов, коллегии салиев, весталок, понтификов, а также календарь). Второй из упомянутых правителей отличался воинственностью, но при этом — хотя это маловероятно — согласился решить исход войны между Римом и Альба-Лонгой поединком трех братъев-римлян с тремя братьями-альбанцами (Горации и Куриации). Наконец, третий был человеком мирным, однако это не помешало ему захватить и разрушить целый ряд соседних городов — Политорий, Теллены и Фикану, включить в состав Рима холм Яникул, вывести колонию в Остию и учредить первую в Городе тюрьму (career). Целостность образа Нумы и отсутствие подобной целостности в образах его преемников не следует объяснять, рассматривая их как богов или героев. Конечно, реформа календаря вполне могла быть проведена во времена Нумы, а Альба, возможно, и в самом деле перестала играть роль общелатинского центра (или вообще была разрушена) при Тулле Гостилии. Римская экспансия в район Остии во времена Анка Марция тоже вполне вероятна — даже если учитывать то обстоятельство, что постоянное поселение на этом месте возникло не ранее IV в. до н. э., а Политорий — если его действительно можно отождествить с поселением близ Кастель-ди-Дечима — не мог быть разрушен так рано. Л. Тарквиний по прозванию Древний (Приск), Сервий Туллий и Л. Тарквиний по прозванию Гордый (Суперб) помещены в более узнаваемый — греко-этрусский — исторический контекст. Согласно традиции, Тарквиний Древний был сыном коринфянина Демарата, перебравшегося в Этрурию и женившегося на женщине из города Тарквинии. Рассказ о прибытии сына Демарата в Рим и о тех успехах, которых он там достиг, вполне согласуется с полученной нами из других источников информацией об аристократах, стремившихся попытать счастья в соседних городах. Столь же правдоподобно и переселение греков в Этрурию. Так, например, архаическая надпись из Тарквиний (TLE 155) с упоминанием некоего Рутилия Гиппократа («Rutile Hipukrates» — сочетание латинского и греческого имени в этрусской оболочке) породила целый ряд предположений о человеке греческого происхождения, который мог попасть в Тарквинии, побывав в Риме, тогда как Тарквиний, сын грека, попал в Рим через Тарквинии. В историях о таких искателях приключений весьма органично смотрится и яркий образ жены Тарквиния — Танаквиль, которая в римской исторической традиции показана как женщина, сведущая в тайных знаниях этрусков. Также вполне вероятным является то, что Тарквиний удвоил количество римских всадников, и то, что он был убит в результате заговора, составленного сыновьями Анка Марция, после чего на престол взошел его протеже Сервий Туллий. В некоторых случаях традиция колеблется между двумя Тарквиниями — например, в рассказах об основании на Капитолии храма новой (?) божественной триады («Юпитер — Юнона — Минерва»). Судя по имеющимся у нас данным, древние авторы были правы относительно того, что при обоих Тарквиниях Рим контролировал большинство латинских городов и как минимум — несколько этрусских. По общему признанию, Ливий говорит об этом гораз¬
116 Глава 3. Древнейшая история Рима до меньше, чем Дионисий Галикарнасский, но первый договор с Карфагеном, судя по всему, подтверждает данные, приведенные у Дионисия. Кроме того, упоминание о том, что латаны правили этрусками, содержится и в дополнении к «Теогонии» Гесиода (1.1015). Подобрать какую-либо иную ситуацию, к которой можно было бы отнести это довольно странное замечание, весьма нелегко28. Образ Сервия Туллия — латинского царя-реформатора, вставленного между двумя этрусками, — едва ли мог быть придуман позднейшими авторами. Его имя указывает на то, что в Риме (точно неизвестно, с какого времени) бытовала история о его рабском происхождении и особой удаче (fortuna). Благодаря некоторым из своих реальных достижений этот царь вполне заслуженно рассматривался как второй Ромул. Соответственно, в его образе соединились черты героя италийских мифов и греческого политика-реформатора. Одним из событий, относящихся ко времени его правления и лучше всего отраженных в письменных источниках, является основание святилища Дианы на Авентине, которое стало местом проведения встреч с представителями других латинских общин. В этом священном месте (изначально — у алтаря (ага)) хранился текст соглашения, заключенного Сервием с латинами (Дионисий Галикарнасский. Римские древности. IV.26.[5]). Кроме того, этот «устав алтаря Д ианы на Авентине» (lex arae Dianae in Aventino) стал образцом для составления правил, регулировавших функционирование святилищ позднейшего периода. Как показывают современные исследования, культовая статуя, стоявшая в рассматриваемом храме, была изготовлена в стиле, характерном для VI в. до н. э., что напрямую подтверждается упоминанием Страбона (IV. 1.5, р. 180С), который называет ее воздвигнутой по образцу статуи, располагавшейся в Массалии28а (рис. 31; ср. с. 326 наст. изд.). Рис. 31. Денарий Л. Госшлия Сазерны (48 г. до н. э.) с изображением архаической культовой статуи Артемиды из Массалии (.RRC 448.3). Впрочем, в античной исторической традиции Сервий Туллий показан прежде всего как великий реформатор, наложивший на созданные Рому- лом три трибы и тридцать курий новое деление граждан — на пять классов (разрядов) и сто девяносто три или сто девяносто четыре центурии в со- * 28328 См. далее, с. 310 сл. наст. изд. 283 Греческая колония в устье р. Родан (Рона), основанная ок. 600 г. до н. э., совр. Марсель. — В. Г.
V. Римские цари 117 ответствии с достатком. При этом на новой основе было проведено и распределение военных обязанностей. Согласно древним авторам, вместо достаточно простого Ромулова войска, делившегося на единообразную конницу и единообразную пехоту, Сервий создал войско гоплитско- го типа, в состав которого входило несколько видов пехотинцев и, возможно, два вида всадников — с двумя конями и с одним (Граний Лициниан, р. 2 Flemisch). Подобный порядок однозначно существовал в Риме с IV в. до н. э. К этому времени общее собрание римлян по куриям хотя и не было отменено, но уже считалось менее важным, чем собрание нового типа — в соответствии с классами: младшие и старшие представители каждого разряда созывались для утверждения законов и для рассмотрения апелляций на так называемых центуриатных комициях (comitia centuriata). Поскольку в состав первого класса входило сорок центурий «старших» и столько же центурий «младших» из ста девяносто трех или ста девяносто четырех центурий, составлявших всю организацию, а каждая центурия имела один голос, Сервий Туллий, по общему мнению, передал управление государством в руки наиболее состоятельных граждан. Кроме того, древние авторы рассказывают о том, что Сервий Туллий начал чеканить монету (эта информация была известна уже Тимею) и провел перепись населения, расширил территорию Города и разделил ее на четыре квартала, завершил строительство укреплений — Сервиевых стен — и поделил территорию Римского государства за пределами города на трибы. Не нужно сложных размышлений, чтобы понять: центуриатную организацию времен Средней Республики конечно же нельзя целиком переносить в VI в. до н. э. Монеты же такого типа, который приписывается Сервию, вероятно, использовались в городе Гела на Сицилии примерно во времена его правления29, но, судя по всему, Рим — да и не он один — обходился без монет вплоть до Ш в. до н. э. Точно так же археологические находки, которые мы можем датировать со значительной долей уверенности, в большинстве своем указывают на то, что древнейшие стены, опоясывавшие всю территорию Города, были возведены лишь в IV в. до н. э. Впрочем, как мы увидим далее, в источниках можно обнаружить и указания на то, что в VI в. до н. э. действительно существовала центуриатная организация — правда, в более простой форме. Кроме того, исследователями обнаружены и следы более примитивной системы укреплений. Великий царь-реформатор Сервий Туллий действительно мог быть убит, как пишут древние авторы, своей дочерью Туллией и ее мужем А. Тарквинием Гордым, сыном или внуком Тарквиния Древнего. При этом взлет младшего Тарквиния, явно приукрашенный народной и литературной традицией, очень неплохо укладывается в контекст тираний VI в. до н. э. Переход власти от Сервия Туллия к Тарквинию Гордому очень напоминает переход власти от Солона к Писистрату в Афинах. Возможно, доля правды содержится и в истории о том, как Тарквиний 29 Ampolo 1974 [В 196]: 382—388. О пассаже Тимея см. далее, с. 490 наст. изд.
118 Глава 3. Древнейшая история Рима сумел подчинить себе Габии, заслав в город одного из своих сыновей, который прикинулся врагом собственного отца, был принят местными жителями и даже стал их военачальником. Текст договора между Габия- ми и Римом, который еще могли прочитать древние авторы, датировался ими именно временем царствования Тарквиния (Дионисий Галикарнасский. Римские древности. IV.58.[4]). Что касается наиболее распространенного рассказа об изгнании царей, то из него достаточно сложно понять, как к свержению Тарквиниев отнеслись действовавшие на территории Италии иные силы — кумский тиран Аристодем, Латинский союз, увидевший в сложившейся ситуации возможность освободиться от власти Рима, и, наконец, этрусские города, которым тоже не очень нравилось расширение влияния Рима, пусть и находившегося под властью этрусских царей. Согласно анналистиче- ской традиции, предводителем этрусков, желавших возвращения Тарквиния в Рим, был правитель Клузия Порсенна (с. 315 сл. наст, изд.), которого, правда, разубедило в успехе его начинания мужество Горация Коклеса, Муция Сцеволы и девы Клелии29а. После этого, согласно рассматриваемой традиции, Порсенна повернул свое войско против латинов и в конечном итоге был разбит совместными силами Латинского союза и Аристодема в битве при Ариции. Однако историки I в. до н. э. в каких- то источниках — возможно, этрусских — обнаружили сведения о том, что Порсенна все-таки взял Рим и навязал его жителям весьма унизительные условия (Тацит. История. ΙΠ.72; Плиний Старший. Естественная история. XXXIV. 139). При этом, однако, он не вернул Тарквиниев и, очевидно, повелевал Римом не очень долго. Его поражение в результате вмешательства Аристодема, судя по всему, было записано в летописях Кум, и вероятность того, что Порсенна в конце концов был разгромлен союзом латинов и Аристодема, проливает совершенно иной свет на падение царской власти в Риме. Конечно, не исключено, что Тарквиний был свергнут (как говорит римская традиция) в результате заговора римских аристократов (лидерами которых, как пишут древние авторы, являлись два царских родственника — Л. Юний Брут и А Тарквиний Коллатин), но войско Порсенны должно было посадить в Риме нового этрусского правителя, и в рассматриваемом контексте представляется весьма сомнительным, что римляне успели бы избрать первых консулов до его вторжения. Видимо, римляне упростили процесс установления Республики, чтобы стереть из памяти стыд за то, что от Порсенны их освободили совместные силы других латинских городов и Аристодема из Кум. Первым актом новой республиканской власти, который мы можем считать бесспорным, было посвящение храма Юпитера на Капитолии консулом М. Горацием Пульвиллом. Как показывает цитируемая Пли¬ 29а Гораций Коклес героически защищал от этрусков Свайный мост на Тибре. Муций Сцевола, попав в плен к этрускам после неудачной попытки убить Порсенну, поразил этрусского царя своей стойкостью, положив правую руку на горящий жертвенник. Дева Клелия, благодаря своей мудрости и самоотверженности, сумела освободить часть римских юношей и девушек, находившихся у этрусков в заложниках. — В. Г.
V. Римские цари 119 нием [Естественная история. ХХХШ.19; с. 726 наст, изд., сноска 13) надпись, оставленная Гн. Флавием, это событие уже в IV в. до н. э. являлось столпом римской хронологии. Учитывая колебания в несколько лет, вызванные некоторыми неясностями в самом начале списка консулов, мы можем заключить, что первые ежегодно переизбиравшиеся магистраты (позднее, как правило, известные под именем консулов) появились в Риме примерно в 509—507 гг. до н. э. Это ориентировочная дата окончания царского периода. Порсенна (или его ставленник), скорее всего, был лишь последним из ряда римских царей, не зафиксированных анналистиче- ской традицией, которая при этом упоминает в числе правителей Рима Ромула — судя по всему, целиком мифического персонажа. Тит Таций вполне мог быть реально правившим царем, который позднее был отнесен к мифическому времени Ромула и превращен в его соправителя. Но самым интересным из, вероятно, забытых монархов Рима, конечно, является Мастарна, образ которого мы просто обязаны рассмотреть далее. В римской традиции Мастарна впервые упоминается в речи императора Клавдия [ILS 212), в которой отождествляется с Сервием Туллием. В этрусской же традиции образ Мастарны (или Macstma) возникает намного раньше — на изображениях из гробницы Франсуа в Вульчи, которые чаще всего датируются IV или Ш вв. до н. э. (рис. 32). На этих изображениях Мастарна освобождает Целеса Вибенну, Авл Вибенна убивает человека, очевидно, происходящего из Фалерий, а Марк Камилл (или Камитилий; в надписи — «Camitlnas») — Гнея Тарквиния Римского (?) («Rumach»). В других местах Целее и Авл Вибенны упоминаются как «кондотьеры», иногда — связанные с образом Ромула (Варрон. О латинском языке. V.46; Фест. 38L); римский холм Целий также считался названным в честь Целеса Вибенны. Изображение из Вульчи, судя по всему, указывает на определенную связь братьев Вибеннов с Тарквиниями, поскольку один из персонажей на картине — это некто Тарквиний из Рима. Художник постарался запечатлеть некое историческое событие с участием представителей нескольких городов, вероятно, происходившее в Вульчи. Упомянутый выше Гней Тарквиний — это необязательно царь Рима (оба «традиционных» римских Тарквиния носили имя «Луций»): подобно одному из сыновей Тарквиния Гордого, он также мог быть «кондотьером». Историчность образа Авла Вибенны и, соответственно, той группы, к которой он принадлежал, была подтверждена найденной в Вейях и датируемой VI в. до н. э. вазой-буккеро, на которой написано «Avile Vipiiennas»30. Что касается Мастарны (Macstma), то он носил необычное этрусское имя. Судя по всему, это было искаженное этрусками латинское слово «magister», которое они преобразовали в антропоним — точно так же, как римляне поступили с этрусским словом «лукумон» («lauxume»), обозначавшим верховного правителя. Таким образом, Мастарна мог быть еще одним предводителем группы воинов (= magister populi?), который сначала служил в различных городах под началом Целеса Вибенны, а затем перебрался в Рим. Обо всем этом, вероятно, рас- 30 РаДоШпо 1939 [В 245]: 455-457.
Рис. 32. Настенная роспись из гробницы Франсуа в Вульчи. Ок. 300 г. до н. э. (?). Слева направо: Мастарна (Macstma) освобождает Целеса Вибенну (Caile Vipinas), Ларе Ультий (Larth Ulthes) закалывает Лариса Папатия из Вольсиний (Laris Papathnas Velznach), Расций (Rasce) бьет мечом Песня Аркумния из Сованы (Pesna Arcmsnas Sveamach) (?), и Авл Вибенна (Avie Vipinas) убивает воина по имени Venrhi Cal <...> plsachs (?) (надпись повреждена. —В.Г.). На отдельной сцене Марк Камитилий (Marce Camitlnas) собирается убить Гнея Тарквиния из Рима (Cneve Tarchunics Rumach). (Публ. по: Coarelli F. DArch. ser. 3.2 (1983): 54, рис. 7; Там же: 47, рис. 4.)
VI. Социальные, политические и религиозные структуры царского периода 121 сказывалось в этрусских преданиях, которым в своем сочинении следовал Клавдий. Соглашаться или нет с использованными императором источниками и отождествлять ли Мастарну с Сервием Туллием — остается решать нам самим. Любой римский или этрусский историк, находившийся под влиянием традиции, согласно которой в Риме правили семь царей, был вынужден отождествлять Мастарну с одним из них. Но мы вовсе не обязаны следовать этому. Сражавшийся вместе с братьями Вибен- нами искатель приключений настолько отличается от традиционного Сервия Туллия, что разумнее всего было бы разделить два этих образа. Мастарна вполне мог стать правителем Рима во времена Тарквиниев. Следовательно, мы можем предположить, что Авл и Целее Вибенны также некоторое время правили Римом. Нам известны достаточно смутные предания о человеке по имени Олий, в честь которого, возможно, был на- ван Капитолийский холм (caput Oli — «голова Олия»). Согласно «Хронографу 354 года»30а, этот Олий был царем. Авл и Олий — это одно и то же имя, и в рассматриваемом случае древние авторы вполне могли иметь в виду Авла Вибенну, поскольку, например, у Арнобия [Против язычников. VI.7) имя Олия сопровождено эпитетом «Vulcentanus» («из Вульчи»). VI. Социальные, политические и религиозные СТРУКТУРЫ ЦАРСКОГО ПЕРИОДА Стать царем (гех) Рима мог далеко не каждый. Царская власть была сакральной, и, чтобы взойти на престол, следовало заручиться согласием богов (inauguratio). Снискание последнего сопровождалось религиозными церемониями, о которых мы знаем очень мало. Именно важностью подобных сакральных функций объясняется тот факт, что царская власть в Риме в определенном смысле никогда не отменялась. Даже когда на место рекса пришли ежегодно переизбираемые магистраты, римляне сохранили пожизненную должность «царя священнодействий» (rex sacrorum или sacrificulus), который жил в древней царской резиденции (Регии) и совершал определенные религиозные церемонии, но при этом был лишен возможности сделать обычную политическую карьеру (с. 706 сл. насг. изд.). Позднее его место в Регии занял верховный понтифик, но большинство своих функций rex sacrorum всё же сохранил. Царская власть в Риме не была наследственной, а сам реке являлся прежде всего военачальником и лишь затем — жрецом. Насколько мы можем судить, римские цари являлись в большинстве своем предводителями воинских отрядов, причем необязательно римского и даже необязательно латинского происхождения, которые убеждали или вынуждали местную аристократию признать их власть. Вероятно, граница между военачальником, призванным на помощь правящему рексу, и военачальником, при- 30а Имеется в виду иллюстрированный календарь, созданный в 354 г. н. э. знаменитым каллиграфом Филокалом по заказу богатого римского христианина Валентина; помимо прочего, содержит краткую «хронику города Рима». — В.Г.
122 Глава 3. Древнейшая история Рима званным для того, чтобы этого рекса свергнуть и занять его место, была весьма размытой. Так, например, Тарквиний Гордый, согласно традиции, не был введен в должность необходимым образом. Власть прочих правителей — вроде Мастарны (если его не отождествлять с Сервием Туллием), Авла Вибенны и Порсенны — скорее всего, тоже так и не обрела полных религиозных санкций. Такие военачальники могли попытать удачи в нескольких городах. Как мы уже видели, Гней Тарквиний (прямо именуемый римлянином) действовал в Этрурии — возможно, в Вульчи, тогда как Мастарна и братья Вибенны оставили след и в Вуль- чи, и в Риме, а Авл Вибенна появляется также и в Вейях. В настоящее время у нас имеется и эпиграфическое подтверждение подобной ситуации применительно к периоду ок. 500 г. до н. э. Это так называемый «Lapis Satricanus»31 — посвятительная надпись, оставленная в городе Сатрик сподвижниками некоего Публия Валерия (рис. 33). Надпись имеет следующий вид: ...jei steterai Popliosio Valesiosio suodales Mamartei Puc. 33. Надпись «Публия Валерия» из Сатрика. Ок. 500 г. до н. э. (?) Весьма заманчиво было бы увидеть в этом Публии Валерии П. Валерия Попликолу, который, согласно римской исторической традиции, сыграл важную роль в основании Республики, а в деле ее укрепления даже оттеснил на второй план изначальных лидеров — Брута и Колла- тина. Рассматриваемая надпись является неполной, в силу чего слово «sodales» мы можем отнести как к Публию Валерию (в генитиве), так и к богу Мамерсу (в дативе). Если верен первый вариант, то перед нами — посвящение sodales (товарищей) Публия Валерия богу Мамерсу (Марсу). Если же верна вторая интерпретация (согласно которой в начале текста предположительно стояло слово вроде «socii»), то сподвижники (socii) Публия Валерия, которые также были членами (sodales) религиозного сообщества, отправлявшего культ Марса, сделали посвящение какому-то иному богу или богине (возможно, Матер Матуте, на территории святилища которой была найдена надпись). Мы склоняемся к первой интерпретации, однако в обоих случаях общий смысл текста отличается не сильно: сподвижники Публия Валерия, судя по всему, занимали в Сатрике привилегированное положение и, вероятно, выполняли определенные воин¬ 31 Stibbe et al. 1980 [В 263].
VI. Социальные, политические и религиозные структуры царского периода 123 ские функции. Если упомянутый в рассматриваемой надписи Публий Валерий — это действительно Попликола, то мы сталкиваемся с некоторым парадоксом: каким образом военачальник из Сатрика мог принять участие в установлении республиканского правления в Риме? Судя по всему, на ранних этапах своего развития Римская республика не могла, а возможно, и не желала избежать вмешательства со стороны предводителей воинских отрядов. В частности, в римской исторической традиции весьма прочно укоренилась история о том, как подобный предводитель по имени Атт Клавз, заложивший основы могущества рода Клавдиев, вместе со своим окружением прибыл в Рим из сабинских земель как раз вовремя, чтобы укрепить всё еще непрочную Республику (хотя в трудах римских авторов позднейшего периода говорилось, что Клавдии появились в Риме еще при Ромуле, да и разве можно было ожидать чего-то иного от предков императорской династии Юлиев-Клавдиев?). Представители рода Фабиев всё еще действовали как независимые предводители воинских отрядов через несколько десятилетий после установления Республики — во время своей знаменитой частной войны с этрусками (с. 359 сл. насг. изд.). Возможно, их поражение спасло Рим от установления монархического правления представителей этого gens. Еще позже, примерно в 460 г. до н. э., сабинский вождь Аппий Гердоний сумел в результате неожиданного нападения захватить Капитолий (с. 347 наст, изд.). Прибегнув к помощи латинов, римляне изгнали его и тем самым избавили себя от еще одного сабинского царя. Феномен независимых военачальников, который традиция с большим трудом пыталась согласовать с жесткой и схематичной структурой «Рому- лова» государства, следует увязать с одной из наиболее ярких черт общества центральной Италии УШ—VI вв. до н. э., а именно — с возвышением родов (gentes). Как мы уже упоминали, эпиграфические свидетельства позволяют уловить развитие особой ономастической системы, в соответствии с которой человек (чаще всего — мужчина) носил два имени — личное имя (в Риме — praenomen) и имя рода, к которому он принадлежал (в Риме — nomen gentile). Даже если формально nomen gentile вполне могло выполнять функцию обычного отчества (Сервий Туллий = Сервий, сын Тулла), оно обозначало также и принадлежность к группе более широкой, нежели нуклеарная семья. Родовое имя в одинаковой форме носили не только все теоретические потомки общего предка, но и отдельные клиенты, которые вошли в состав рода на подчиненном положении и, очевидно, не состояли в кровном родстве с его представителями. Ярким примером того, что мог сделать род, является прибытие в Рим Клавдиев: клиенты gens Claudia при посредничестве своего предводителя Атта Клав- за получили землю в Городе. Если имеющиеся свидетельства не вводят нас в заблуждение, то члены воинских отрядов (sodales), клиенты и gentes были весьма тесно связаны между собой. Авторитет военачальника мог обеспечить роду богатство и могущество: предводитель воинского отряда мог повысить репутацию своих родственников и наградить своих клиентов землей, трофеями и службой. Не исключено, что gens как социаль¬
124 Глава 3. Древнейшая история Рима ный институт, как предполагает П. Бонфанте32 и еще ряд ученых, утвердился в центральной Италии еще до начала развития городов в архаическую эпоху, но, согласно имеющимся у нас данным, упомянутая выше ономастическая система, характерная для gentes, начала укрепляться одновременно с урбанизацией рассматриваемого региона. Что любопытно, среди римских царей только Ромул не носит родового имени. Кроме того, следует упомянуть, что, как только гентильная система набрала силу, она распространилась (из неизвестного нам центра) по всем социальным прослойкам. Твердых доказательств того, что в Риме родовая организация была характерна только для аристократии, у нас нет. Еще меньше мы знаем о том, с какого времени gentes можно отождествлять с особой разновидностью наследственной аристократии, которая была известна как «патрициат». Согласно Ливию (Х.8.9), один из плебейских деятелей IV в. до н. э. в споре с патрициями заявил: «Род есть только у вас (патрициев)» («vos (patricios) solos gentem habere». — Пер. H.В. Брагинской), однако на основе этого отдельного полемического высказывания нельзя, подобно некоторым современным исследователям, делать вывод о том, что «у плебеев не было родов» («plebeii gentes non habent»). В лучшем случае, анализируемый пассаж раскрывает представления самого Ливия о римском обществе архаического периода. В тех обществах, где власть имущие приобретают еще больше влияния, опираясь на родственные связи и включая в состав своих родовых групп всё новых добровольцев, более слабые группы вполне могут попытаться отреагировать на подобную ситуацию, в свою очередь укрепляя собственную родовую солидарность в форме гентильных связей. Позднее подобная реакция приобрела форму организованного плебейского движения. Соответствующим образом, у нас нет и доказательств того, что роду принадлежала земля или иная собственность, хотя при отсутствии близких родственников gens действительно обладал второстепенным правом наследования. Нам известно (хотя это уже другой вопрос) о существовании родовых кладбищ и культов, а также неких собраний, хотя мы и не знаем, кто созывал на них всех членов рода (gentiles). «Должность» главы рода (princeps gentis) — если только мы не имеем в виду предводителя военного отряда типа Публия Валерия или Атта Клавза — это выдумка современных ученых. Кроме того, мы должны отказаться не только от представлений о родовой собственности, но и от иллюзорных попыток уловить появление у римлян частного имущества. Существование частной собственности на землю и нестабильность высшего класса, судя по всему, были взаимосвязаны. Военачальники и люди, сражавшиеся под их командованием, приобретали или теряли землю, которая принадлежала лично им. Торговцы и представители иных профессий нередко путешествовали из города в город. Так, например, нам известно, что в архаическом Риме работали этрусские (и, возможно, греческие) мастера. Подобная социальная мобильность подтверждается и данными ономастики. Мы уже 32 Bonfante 1925-1933 [G 177] I: 5 caa^VI:37 слл.; 1926 [G 178]: 18слл.; 1958 [G 179]: 67 слл.
VI. Социальные, политические и религиозные структуры царского периода 125 упоминали Демарата из Коринфа, Рутилия Гиппократа из Тарквиний, Тита Латина в этрусских Вейях и Калатурия Фапена (Калатора Фабия?) в Цере (с. 103 наст. изд.). Кроме того, у нас есть свидетельства весьма длительной связи рода Клавдиев с Этрурией и даже с этрусскими элементами на Корсике33. Таким образом, усиление могущества влиятельных gentes должно было приводить к неравенству в сфере землевладения. Судя по всему, это подтверждается названиями шестнадцати древнейших территориальных триб Рима, почти все из которых являются родовыми (Поллиева (Pollia), Фабиева (Fabia), Клавдиева (Claudia) и т. д.). Очевидно, семейства, входившие в состав определенного рода, а также их клиенты владели основной частью земли, расположенной на территории соответствующей трибы. При этом, однако, у нас нет совершенно никаких указаний на то, что территория трибы могла находиться в коллективной собственности рода. Согласно представлениям древних римлян, два югера земли (= 5047 м2) составляли так называемый heredium (наследственное владение) (Варрон. О сельском хозяйстве. 1.10.2; Плиний Старший. Естественная история. XVTH.7): считалось, что Ромул наделил двумя югерами каждого римского гражданина, а в более поздние периоды такова была наименьшая доля земли, которая выделялась каждому поселенцу при основании римской колонии (Ливий. Vm.21.il — применительно к Анксуру (Таррацине)). Если учесть весьма примитивный характер сельского хозяйства в архаической Италии, то следует заметить, что подобного количества земли, вероятно, было достаточно для того, чтобы прокормить одного человека, но для содержания целой семьи этого было мало. Представление о том, что стандартный земельный надел составлял два югера (и, соответственно, представлял собой heredium — участок, который человек мог оставить собственным детям), вероятно, являлось пережитком, сохранившимся с тех времен, когда основным родом занятий италийского населения было разведение скота на общинных землях (ager publicus), или отражало минимальную площадь сельскохозяйственных угодий, которые человек был обязан передать своим детям, чтобы соблюсти нормы морали. Некоторые из древних юристов, озадаченные словом «heredium», предполагали, что оно означало «hortus», то есть огород, а не сельскохозяйственные угодья (Плиний Старший. Естественная история. XIX.50), но это не решает рассматриваемую проблему. У нас нет твердых доказательств того, что в Риме размер земельного участка, который мог находиться в частных руках, когда-либо ограничивался двумя югерами или что подобные участки были неотчуждаемыми. При упоминании двух югеров в качестве основы для распределения земли между колонистами мы не находим никаких свидетельств в пользу того, что им воспрещалось приобретать или иметь более крупные участки — в любом случае, если у колониста была семья, ему так или иначе приходилось использовать больше земли. Без сомнения, в архаическом Риме, как и в любом другом городе Ла- ция, были свои аристократы, хотя, вероятно, их образ жизни был не осо¬ 33 См. статью Ж. Эргона (J. Heurgon) в изд.: Jehasse J. and L. 1973 [В 347]: 551.
126 Глава 3. Древнейшая история Рима бенно роскошным. Эти люди запечатлевали свои имена (личные или родовые) на своих ценных вещах и различных подарках, хотя, по последним данным, самая древняя и самая известная из дарственных надписей (на Пренестинской фибуле — «Маний сделал меня для Нумерия»), возможно, является подделкой, выполненной в XIX в. (с. 96 наст. изд.). На одном из известных нам сосудов мы можем прочесть тосты, которые мужчины произносили в честь женщин (рис. 34), возможно, их жен, которые, подобно женам этрусков, но в отличие от гречанок, принимали участие в пиршествах34. Жизнь представителей рассматриваемой социальной прослойки была весьма приятной и интересной — не в последнюю очередь благодаря иноземным торговцам, ремесленникам и людям искусства, которые приезжали в Рим и другие города и, возможно, селились там. При этом постепенно становилось ясно, что эти переселенцы, особенно греки, приносили с собой новые социальные и религиозные представления. В этом отношении весьма любопытно возникновение в Риме сообществ ремесленников (collegia opificum). Создание древнейших ремесленных коллегий приписывалось Нуме (Плутарх. Нума. 17.1—4; ср.: Плиний Старший. Естественная история. XXXIV.1; XXXV.46), упоминаются они и в Законах XII таблиц. Судя по всему, подобные сообщества представляли собой один из тех элементов, которые проложили дорогу к возникновению единого сословия плебеев. Основной вопрос заключается в том, когда и как существовавшее в Риме неравенство переросло в различие между патрициями и плебеями. Второй вопрос — это связь между плебеями и клиентами. Если бы мы могли ответить на оба эти вопроса, то у нас появилась бы возможность сделать определенные выводы и о реформах Сервия Туллия, а также о пределах «эллинизации» римских институтов при последних царях. В I в. до н. э. весьма распространенным являлось представление о том, что римское общество было разделено на патрициев и плебеев самим Ро- мулом (Цицерон. О государстве. П.23; Дионисий Галикарнасский. Римские древности. П.8). Кроме того, в сочинениях древних авторов (прежде всего у Дионисия Галикарнасского, см.: Римские древности. П.9) можно найти определенные основания для теории, которая была наиболее четко сформулирована Т. Моммзеном35 и согласно которой плебеи изначально являлись клиентами патрициев. Более неопределенными представляются получаемые нами из письменных источников сведения о различиях в рамках самого патрициата — между «старшими» и «младшими» родами (maiores gentes и minores gentes), о которых еще помнили во времена Йоздней Республики, но уже не придавали этому особого значения. Среди «младших родов» в известных нам источниках упоминается только род Папириев, да и это упоминание весьма спорно (Цицерон. Письма к близким. IX.21; ср.: Светоний. Божественный Август. 1.2). Создание minores gentes приписывалось Тарквинию Древнему (Цицерон. О государстве. П.35; Ливий. 1.35.6) или — согласно нетрадиционной точке зрения на ар- 34 Colonna 1980 [В 208]: 51 слл. 35 Mommsen 1859 [G 115]: 322-379.
VI. Социальные, политические и религиозные структуры царского периода 127 \ Рис. 34. Надпись на сосуде-импасто35а из Погребения 115 в Осгерия- дель-Оса. Ок. 630 г. до н. э. (?). В надписи содержится пожелание доброго здоровья некоему Тите («salvetod Tita»). (Публ. по: Со- lonna 1980 [В 208]: 51, рис. 1.) хаический Рим, характерной для творчества Тацита [Анналы. XI.25), — основателям Республики. В настоящее время уже ясно, что базовые структуры римского общества — такие как трибы, курии и войско (включая конницу), — не подразумевают разделения на патрициев и плебеев. То же самое можно сказать и о реформах Сервия Туллия. Представление о том, что римская конница состояла из патрициев, является современным и не находит однозначного подтверждения в источниках, относящихся к царскому или республиканскому периодам. Тот факт, что во времена Поздней Республики в центуриатных комициях (очевидно) существовала одна центурия «главных патрициев» (procum patricium), свидетельствует лишь об остаточной власти патрициата в ту эпоху, когда центурии, входившие в состав центуриатных комиций, уже не были идентичны войсковым центуриям, но о самом войске ничего сказать не может. Римские цари не носят имен родов, которые в позднейшие периоды считались патрицианскими. То же относится и к названиям римских холмов (например, Целия), связанных с родовыми именами. Не были патрицианскими и гентильные имена некоторых консулов первых лет существования Республики — достаточно вспомнить Юния Брута. На протяжении столетий четкое разделение между патрициями и плебеями проводилось лишь в жреческих организациях и в сенате (который изначально представлял собой царский совет). Три старших фламина (фламины Юпитера, Марса и Квирина), салии, понтифики, но, очевидно, не весталки, вплоть до реформ IV в. до н. э. выбирались исключительно из среды патрициев. Что же касается сената, то даже в эпоху Поздней 35аИмпасто — небольшие сосуды, изготовленные из серовато-черной глины с лощеной внешней поверхностью; были характерны для Этрурии, поскольку там в основном и изготавливались. — В. Г.
128 Глава 3. Древнейшая история Рима Республики лишь сенаторы-патриции имели право выбирать интеррекса или, скорее, нескольких следующих один за другим интеррексов, которые изначально осуществляли руководство делами в период между смертью одного царя и избранием нового, и давать согласие (auctoritas patrum) на утверждение законов, принятых на комициях. Формула «auctoritas patrum» подразумевает, что словом «patres» («отцы». — В.Г.) именовались только сенаторы-патриции. Еще одна формула — «qui patres quique conscripti» («те, кто является patres, и те, что внесены в списки»), — использовавшаяся для обозначения всего сената (Ливий. П.1.11 и, даже важнее, Фест. 304L), судя по всему, указывает на то, что сенаторы, не являвшиеся патрициями, именовались «conscripti» («приписанные». — В.Г.). Возможно, подобное положение дел показывает, что формирование привилегированной группы родов (представители которой позднее стали называться патрициями) началось тогда, когда они закрепили за собой исключительное право доступа к некоторым жречествам и особые полномочия в царском совете (сенате). Представить себе, как определенные родовые группы могли монополизировать отдельные жречества, достаточно легко. Гораздо сложнее понять, как они могли добиться доминирующего положения в сенате, если выбор сенаторов всегда оставался прерогативой царя и среди них всегда попадались люди из непривилегированных gentes (которые позднее стали называться conscripti). Но, как мы видели, царская власть в Риме не была наследственной, а цари нередко имели иноземное происхождение. Им требовалась поддержка со стороны местной аристократии, и они, вероятно, были вынуждены признавать влияние наиболее сильных родов, даже если оставляли за собой право выбирать себе советников самостоятельно. Хотя о сенате царского периода мы знаем прискорбно мало, мы всё равно можем понять, что это была весьма могущественная организация. Возможно, определенное влияние на нее оказали греческие образцы. Де-факто члены сената выбирались пожизненно. Количество сенаторов было весьма значительным: в конце царского периода оно, очевидно, составляло триста человек (согласно некоторым древним авторам, изначально сенаторов было сто и лишь затем их количество постепенно выросло до трех сотен). Число триста указывает, вероятно, на некую — неясную нам — связь с тремя трибами и тридцатью куриями. Упомянутое выше право утверждать законы и выбирать интеррекса, то есть главу государства в промежутках между царями, само по себе указывает на весьма высокий авторитет сената или, скорее, его наиболее влиятельных членов. Если данная точка зрения верна, то разделение между патрициями и плебеями в рамках сената возникло уже в царский период и стало одним из основных принципов организации Римского государства на начальных этапах республиканской эпохи. Рассматриваемое разделение повлияло на жреческие организации и основные магистратуры Республики, но на комиции и войско воздействия — по крайней мере прямого — не оказало. Люди, не входившие в состав привилегированных патрицианских gentes, могли быть их клиентами: в подобном случае они, вероятно, полу-
VI. Социальные, политические и религиозные структуры царского периода 129 чали определенные преимущества от своих связей и, возможно, даже включались в состав сената как conscripti. Но априори у нас нет причин отрицать, что некоторые gentes имели клиентов, однако при этом всё же были лишены патрицианских привилегий. Хотя складывание больших клиентских групп обязательно должно было укреплять положение определенных родов в составе патрициата, саму по себе клиентелу не следует рассматривать как нечто характерное исключительно для патрициев. По-настоящему сложную проблему представляет собой положение плебеев в римской армии. Как мы уже отметили, в имеющихся источниках нет никаких признаков того, что в римском войске когда-либо проводились существенные различия между патрициями и плебеями. Реформа Сервия Туллия, согласно традиционному описанию, в качестве основного критерия для зачисления в состав пехотинцев-гоплитов (и, возможно, всадников) утвердила богатство, а не знатность. Если признать, что традиционное описание едва ли соответствует ситуации VI в. до н. э., то мы должны будем ответить на вопрос, отразились ли в этом описании какие- либо следы более ранних этапов бытования «Сервиевой» организации и если да, то имели ли они какое-либо влияние на положение плебса. На данный момент нам известно, что даже в эпоху Поздней Республики пять из традиционных Сервиевых «классов» именовались classis, то есть собственно «войско», а все прочие «классы» обозначались термином «infra classem» («ниже войска», см.: Авл Геллий. Аттические ночи. VI. 13 — цитата из Катона; Фест. 100L). Это позволяет предположить, что более ранний (или, возможно, самый ранний) вариант порядка, установленного Сервием Туллием, представлял собой простое разделение между classis и infra classem. При этом classis, судя по всему, представляло собой легион пехотинцев, а в состав infra classem входили вспомогательные, легковооруженные отряды. В полном соответствии с греческими принципами, хотя и без изощренности реформ Солона, classis, вероятно, набиралось на основании имущественного ценза. Сервий, возможно, намеревался закрепить введение гоплитской тактики в Риме и уменьшить напряженность между расцветавшей наследственной аристократией и состоятельными гражданами, не имевшими аристократического происхождения. Кроме того, он, вероятно, нашел способ предоставления гражданства иноземцам, допуская их на определенный уровень римского войска. Впрочем, имущественные ограничения сами по себе должны были сделать classis практически чисто патрицианским, поскольку лишь немногие плебеи могли быть включены в его состав. Рассматриваемое преобладание патрициев, скорее всего, усиливалось содействием со стороны клиентов, которым едва ли можно было отказать в зачислении в войско, если стоявшие за ними патриции были достаточно влиятельными. Хотя различия между государственным войском (разделенным на classis и infra classem) и частными отрядами знати были достаточно четкими, структура последних, вероятно, оказала на него определенное влияние. Соответственно, мы можем задуматься о том, не сопровождалось ли происходившее в эпоху Ранней Республики возвышение патрициев до положения правящего
130 Глава 3. Древнейшая история Рима класса приобретением ими контроля над classis и стремлением вытеснить всех, кто не являлся патрициями или их клиентами, в состав infra classem. Нам известна традиционная формула («populus plebesque», см.: Ливий. XXV. 12.10; Цицерон. Речь в защиту Луция Лициния Мурены. I), которая, как видно, отделяет понятие «populus» (= «войско»; ср. использование глагола «populor» для обозначения действий войска) от понятия «plebs». Данная формула, вероятно, восходит к тем временам, когда в состав classis могли входить липа немногие плебеи (если таковая возможность вообще имелась). С подобной точки зрения, весьма привлекательной остается гипотеза П. Фраккаро36, согласно которой в царские времена римское войско было разделено на шестьдесят центурий (от лат. «centum» — «сто». — В.Г.), то есть его номинальная численность составляла б тыс. человек. Учреждение двух консульских должностей после изгнания царей, возможно, послужило поводом для разделения classis на два легиона по шестьдесят «центурий», каждая из которых состояла примерно из шестидесяти человек. Центурия не из ста, а из шестидесяти человек постепенно стала отличительной чертой римского легиона. Тот факт, что и в эпоху Поздней Республики римский легион по-прежнему состоял из шестидесяти центурий, служит напоминанием о том, что изначальные три трибы и тридцать курий очень долго играли весьма важную роль в формировании Римского государства — как напрямую, так и посредством удвоения изначальных структур. Шесть тысяч пехотинцев, во времена Ранней Республики объединенные в два легиона, соответствовали шестистам всадникам (equites), количество которых, в свою очередь, указывает на удвоение изначальной численности римской конницы. Всадники дольше сохраняли непосредственную связь с Ромуловыми трибами и, соответственно, продолжали именоваться Ти- циями, Рамнами и Луцерами (официальный порядок при перечислении). Выделение в составе каждой из триб двух центурий — priores («первых») и posteriores («вторых») указывает на увеличение численности каждой трибы со ста до двухсот всадников. Вполне вероятно, что с тремястами «Ромуловыми» всадниками можно отождествить упоминаемых в трудах древних авторов целеров (celeres) (царских телохранителей. — В.Г.). Это название сохранялось в Риме — вплоть до эпохи Ранней Империи — в наименовании должности трибуна целеров (tribunus celerum), который, правда, являлся уже не военачальником, а одним из второстепенных жрецов. Таким образом, Ромуловы трибы достаточно долгое время продолжали оказывать влияние на организацию римской армии. Подразделения триб — курии тоже выступали в качестве одного из основных элементов политической и социальной организации, сохраняя эту роль даже после создания Сервием Туллием центуриатного строя. Нам известен ряд довольно сомнительных указаний на то, что курии владели землей (Дионисий Галикарнасский. Римские древности. П.7. [4]), однако, по сути дела, они представляли собой объединения нескольких gentes, которые собирались в принадлежавших им помещениях (также именовавшихся курия¬ 36 Fraccaro 1931 [G 579]: 91-97; 1934 [G 581]: 57-71.
VI. Социальные, политические и религиозные структуры царского периода 131 ми) для коллективных обедов и религиозных церемоний. Изначально помещения всех курий располагались в одном здании, однако затем (когда точно, мы не знаем) двадцать три курии перебрались в другие места, а семь (нам известны названия четырех из них: Фориенская (Fori- ensis), Раптская (Rapta), Велиенская (Veliensis), Велитская (Velita)) остались там же, где были, и впоследствии стали именоваться «старыми куриями» («curiae veteres», см.: Фесг. 174L). У каждой курии был свой глава (курион) и жрец (фламин). Во главе всех курий стоял верховный курион (curio maximus). В раннереспубликанский период эту должность могли занимать только патриции. Каждая курия выступала в качестве голосующей единицы в древнейшем народном собрании Рима — так называемых куриатных комициях (comitia curiata). Подобный принцип голосования — не индивидуально, а по группам — перешел от куриатных и к более поздним комициям — центуриатным и трибутным. Он достаточно редко встречается в истории политических собраний, и последствием его использования было ослабление личной инициативы и ответственности в римских комициях (с соответствующим усилением главенствующей роли аристократии в рамках голосующих единиц). Какие вопросы выносились на голосование в куриях в царский период, установить достаточно сложно. Не исключено, что «куриатный закон об империи» («lex curiata de imperio»), который в эпоху Поздней Республики регулировал формальное утверждение римских магистратов, избранных в центури- атных комициях, изначально представлял собой акт, даровавший власть новоизбранному царю, а впоследствии — консулам. Поскольку царская власть не была наследственной, а сами цари нередко происходили не из Рима, признание народным собранием, скорее всего, было необходимо для придания их власти законного статуса. Кроме того, вполне возможно, что уже в царский период зародилась практика, согласно которой дважды в год куриатные комиции собирались специально для того, чтобы главы римских семейств (patres familias) могли публично огласить свои завещания. В куриатных комициях должны были приниматься решения о переходе из одного рода в другой и об усыновлении другой семьей, входившей в состав того же самого рода. Более сомнительным является предположение о том, что на рассматриваемых собраниях обсуждались вопросы, связанные с принятием законов и заключением договоров с другими государствами. Столь же спорной представляется нам и точка зрения, согласно которой комиции имели право выступать в качестве апелляционного суда (provocatio) в отношении уголовных дел, рассматривавшихся царем или иными магистратами. После того как Сервием Туллием были созданы центуриатные комиции (вне зависимости от того, каким образом это было сделано), эти собрания воинов (отобранных по имущественному признаку), проходившие за пределами померия с использованием воинской символики, начали активно соперничать с собраниями, проводившимися по куриям. Впрочем, определить условия этого соперничества, которое имело первостепенную важность для будущего развития Рима, мы не можем. Курии изначально представляли со¬
132 Глава 3. Древнейшая история Рима бой организацию, очень подходившую для социальной структуры с умеренной дифференциацией и преобладанием личных контактов, и оставались таковыми даже во времена своего упадка. Они напоминают нам греческие фратрии и, без сомнения, представляют собой одну из тех черт архаического Рима, которые объясняют, почему римляне сумели по достоинству оценить политические идеи греков и добиться того, чтобы их государство развивалось параллельно с Грецией. Нам до сих пор не известно, знал ли Сервий Туллий что-нибудь о Со- лоне, который, вероятно, был его современником. Сервий является единственным римским царем, которому мы можем хотя бы приписать определенную политическую программу. Ему пришлось лицом к лицу столкнуться с постепенным ростом влияния (и увеличением количества клиентов) ограниченного числа родов, будущих патрициев, нацеленных на закрепление за собой наследственных привилегий. Насколько мы понимаем, проведя свою реформу, Сервий признал социальную и экономическую дифференциацию, но не наследственные привилегии. Решить же поставленную задачу ему удалось лишь отчасти: два или три поколения спустя аристократы смогли избавиться от царей и сосредоточить власть в своих руках. Центуриатные комиции в изначальном виде не препятствовали возвышению патрициата и даже могли способствовать этому процессу, раз уж патриции были основными обладателями богатства. С другой стороны, в своей более развитой форме центуриатный строй оказался весьма полезным в деле обеспечения оснований для компромисса между патрициями и наиболее состоятельными плебеями. Понять, каким образом пытались справиться с ситуацией внутри Рима другие цари, гораздо сложнее. Они сами являлись продуктом этого нестабильного общества и больше походили на греческих тиранов, чем на традиционных басилевсов3ба. Они сильно зависели от своих личных воинских отрядов, то есть от собственных клиентов, но в то же время нуждались в признании со стороны местного сената и курий. В промежутках между царями из среды сенаторов выбирался интеррекс, причем правила, регулировавшие его избрание, оставались в силе (хотя, возможно, и в несколько измененном виде) на протяжении всего периода Республики и использовались в тех случаях, когда погибали или умирали оба консула, находившиеся в должности (с. 226 наст. изд.). С другой стороны, в определенных случаях царь должен был присутствовать и в куриатных коми- циях; обойтись без этого он не мог. Учитывая всё это, мы должны допустить, что наиболее важной функцией римских царей было военное командование. А потому нам представляется маловероятным, что диктатор, или magister populi («командующий войском»), который в республиканскую эпоху в чрезвычайных ситуациях выступал в качестве верховного главнокомандующего, изначально был царским помощником. Победа на войне, отправление правосудия и руководство общественными работами в мирное время — вот чего, очевидно, римляне ожидали от своих царей. 36аБасилевс — глава племени или союза племен в Греции гомеровского периода; изначально избирался, но затем его власть стала наследственной. — В. Г.
VT. Социальные, политические и религиозные структуры царского периода 133 Но, как мы уже видели, царь выполнял также жреческие функции. Судя по образу царя-жреца богини Дианы Арицийской, который приобрел известность благодаря Дж.-Дж. Фрэзеру361" (Страбон. V.3.12, р. 239С; Светоний. Гай Калигула. 35; и т. д.), в Лации архаической эпохи встречались весьма странные сочетания жреческих и царских функций, однако в Риме это сочетание было достаточно простым. Даже во времена Республики правопреемник царя, rex sacrificulus, всё еще занимал самое высокое положение в иерархии государственных жрецов (ordo sacerdotum), особенно во время торжественных пиршеств (Авл Геллий. Аттические ночи. X. 15.21; Сервий. Коллментарии к «Энеиде» Вергилия. П.2). Римский царь организовывал игры (ludi) в честь богов. Кроме того, он от имени всей общины совершал очистительные обряды — такие, как загадочный церемониальный бег от Комиция (так называемый Реги- фугий) 24 февраля (возможно, в то время — последний день года). Эквивалентом этого обряда был столь же загадочный бег народа от Комиция 15 июля (Поплифугия). По годам правления или, по крайней мере, по именам царей римляне датировали события. Жреческие функции выполняла и жена царя. Официальной резиденцией рекса было священное место — Регия. Кроме того, он был тесно связан с весталками — жри- цами-девами, главной обязанностью которых было поддержание священного огня. Римляне рассказывали немало историй о царях, родившихся от божественного пламени, — например, о Ромуле (как альтернатива истории о том, что его отцом был Марс) и о Сервии Туллии. Связь царей с огнем обнаруживается и во многих других странах — например, в Иране. В Риме подобные представления, судя по всему, играли второстепенную роль — как и истории вроде той, согласно которой Нума Помпилий был учеником или даже возлюбленным нимфы Эгерии (помимо этого, несмотря на хронологические нестыковки, он считался еще и учеником Пифагора). Там, где вмешательство царей в религиозную жизнь Рима заметно более четко — во времена правления Тарквиниев, — мы обнаруживаем примесь греческих элементов. В частности, по меньшей мере одна греческая черта заметна в описании обряда освящения храма Юпитера, Юноны и Минервы — это возвышение последней в качестве покровительницы Рима, подобно Афине в Афинах. Кроме того, согласно устоявшейся традиции (Дионисий Галикарнасский. Рижские древности. IV.62), Таркви- нии позаимствовали из Кум написанные на греческом языке Сивиллины книги, чтобы в трудные времена обращаться к ним за советом от лица государства (подробнее о Сивиллиных книгах см. с. 714 наст. изд. — В.Г.) Мы должны априори допустить, что римские цари принимали законы и постановления, хотя механизм подобной ранней законодательной деятельности (вне зависимости от того, в сотрудничестве с кем — сенатом, комициями и понтификами — она осуществлялась) нам не известен. 36Ь Фр эзер Джеймс Джордж (1854—1941) — классик британской социальной антропологии. Его фундаментальное 12-томное исследование первобытных религиозных веровании «Золотая ветвь» начинается именно с рассмотрения обычая, связанного с наследовани- ем должности жреца Дианы; подробнее об этом обычае см. далее, с. 333 наст. изд. — В. Г.
134 Глава 3. Древнейшая история Рима Достаточно легко согласиться и с тем, что некоторые царские указы (leges regiae) вполне могли сохраняться в памяти римлян и даже соблюдаться ими на протяжении нескольких столетий. Нам действительно известно о существовании сводов leges regiae (ср.: Ливий. VI. 1.10) и о том, что некоторые из этих законов приписывались конкретным царям (чаще всего Ромулу, Нуме и Сервию Туллию). Согласно Дионисию Галикарнасскому [Римские древности. Ш.36.4), верховный понтифик Гай Папирий, живший уже после изгнания царей, собрал законы Нумы, переданные им Анку Марцию. Но, как следует из другой версии той же истории, приводимой Секстом Помпонием, юристом эпохи Антонинов (96—192 гг. до н. э. — В.Г.), Секст (или Публий) Папирий, живший при Тарквинии Гордом, составил свод законов, изданных всеми царями [Дигесты. 1.2.2.36). Так или иначе, свод «царских указов» был известен римлянам под названием «Право Папирия» (Ius Papirianum) и комментировался многими антикварами типа Грания Флакка, который, очевидно, жил во времена Цезаря [Дигесты. L.16.144; ср.: Цензорин. О дне рождения. 3.2). При этом весьма странным остается тот факт, что Цицерон, питавший к gens Papiria особый интерес [Письма к близким. IX.21), никоим образом не упоминает «Ius Papirianum», хотя он однозначно был знаком с отдельными «царскими указами». В общем и целом, мы можем сказать, что — в тех случаях, когда у нас имеется полный текст, — leges regiae, приписываемые Нуме, представляются более архаичными, нежели те, что считаются принятыми другими царями37. Говоря конкретнее, законы Нумы и законы, которые, согласно Дионисию, были созданы Ромулом [Римские древности. П.7—29), явно отличаются по стилю и содержанию, на основании чего можно заключить, что последние восходят к некоему политическому памфлету I в. до н. э. Впрочем, даже в отношении законов Нумы не существует никакой гарантии того, что они действительно были приняты в эпоху правления царей. Рассматриваемые законы вполне могут являться продуктом деятельности позднейших понтификов, которые просто приписали их авторитету второго царя. Соответственно, мы не должны воспринимать рассматриваемые законы как источники по истории царского периода, хотя при этом вполне можем упустить некоторые интересные факты. Архаическая римская религия38 хорошо известна своим скрупулезным вниманием к различным формулам, тесным переплетением юридических и сакральных актов и, наконец, представлением о том, что вмешательство богов в жизнь людей, по сути дела, не является постоянным. Не увлекаясь социальными интерпретациями религии, которые из-за недостаточности наших знаний об архаическом римском обществе, скорее всего, будут весьма непрочными, мы в любом случае можем заметить определенную связь между упомянутыми выше чертами и затруднительным положением людей, которые были привычны к быстрой и резкой смене правителей и при этом испытывали неуверенность в происхождении соб¬ 37 Gabba 1960 [В 60]: 202. 38 См. далее, гл. 12 наст. изд.
VI. Социальные, политические и религиозные структуры царского периода 135 ственных институтов, частично заимствованных из Этрурии и Греции. Одной из характеристик римского благочестия было разделение божественного и человеческого, но в то же время — стремление принять одинаковые меры предосторожности в обеих сферах. Результатом этого стало использование очень четких формальных формулировок во всем, что могло оказать воздействие на божественное (fas) или человеческое право (ius). Древнейший пласт римского календаря восходит (с чем со времен Моммзена соглашается большинство ученых) к периоду, когда капитолийская триада «Юпитер — Юнона — Минерва» еще не стала центром римского официального культа, то есть, по всей вероятности (хотя некоторые исследователи пытались предложить и другие варианты), к эпохе, предшествовавшей установлению Республики. Такие названия месяцев, как апрель (Aprilis) и иды (Idus), являются, судя по всему, этрусскими. Треть всех дней в рассматриваемом календаре составляли так называемые dies nefasti, то есть дни, посвященные богам (практически все нечетные дни месяца), а остальные две трети — dies fasti, то есть дни, когда можно было заниматься обычными политическими делами. Церемонии, напрямую связанные с началом, ведением и завершением военных кампаний, всегда проводились в дни, посвященные богам. Кроме того, связь между военно-дипломатической деятельностью государства и сакральной сферой поддерживалась специальными жреческими сообществами, такими как салии, совершавшие умилостивительные военные ритуалы, фециалы, отвечавшие за ритуальную точность объявления войны и заключения мира, и арвальские братья (fratres arvales), занимавшиеся, судя по всему, очищением границ ager Romanus. Одной из наиболее любопытных функций института фециалов была детальная разработка учения о справедливой войне, в соответствии с которым война являлась оправданной, когда противник отказывался предоставить компенсацию за былые прегрешения (с. 455 наст. изд.). В соответствии с обычной практикой, без сомнения восходящей к царскому периоду, глава Римского государства, прежде чем предпринять что-либо важное, прибегал к совету специалистов — авгуров (augures), которые истолковывали знаки, отражавшие одобрение или неодобрение богов. За определенные преступления, совершенные в пределах Города, человек мог быть объявлен «посвященным богам» (sacer), то есть лишенным всех гражданских прав и открытым для божественного наказания. Посредством совершения обряда девоции (devotio) полководец мог магически связать себя с врагами таким образом, чтобы погибнуть вместе с ними. Обряд эвокации (evocatio) был направлен на то, чтобы пригласить (или вынудить) вражеских богов перебраться в Рим, где им обещали особый культ и защиту от прежних почитателей. Когда государству угрожала опасность, римляне могли посвятить всё, рожденное в течение одной весны (ver sacrum), Марсу. Царь, одержавший победу, соответствовавшую определенным критериям, праздновал «триумф» (от греческого слова «θρίαμβος», которое, очевидно, пришло в Рим через этрусский язык). Не исключено, что на время церемонии царь наделялся божественным статусом, однако точной информации об этом у нас нет.
136 Глава 3. Древнейшая история Рима Мы можем легко привести еще целый ряд примеров активной сакрализации общественной жизни древних римлян. Конечно, ко всему вышесказанному можно добавить все обряды, молитвы, меры предосторожности и явно магические практики, к которым в повседневной жизни постоянно прибегал глава домохозяйства для защиты своей семьи и имущества. Кроме того, рассматриваемый формализм был некоторым образом связан со склонностью римлян к обожествлению абстрактных понятий (таких как fides («вера»)) или необычных событий (вроде голоса, предупредившего римлян о вторжении галлов в 390 г. до н. э. и послужившего основанием для учреждения культа Айя Локуция). Боги обитали практически повсюду: в воротах (Янус), на определенных холмах (Кви- рин — на Квиринале, Дива Палатия — на Палатине). Река Тибр тоже была обожествлена, а Дива Румина, вероятно, представляла собой богиню всего Рима и была связана с Ficus Ruminalis — фиговым деревом, произраставшим близ Луперкала — места, где, согласно легенде, волчица выкормила Ромула и Рема (богиня по имени Рома была придумана позднее, причем, по сути дела, не римлянами). Постоянное приумножение богов и ритуалов хорошо сочеталось с прерывистостью религиозной жизни и с технической специализацией обрядов. Культы определенных богов поручались определенным жрецам. На основании ряда источников (из которых наиболее важными являются: Цицерон. О законах. П.20 и: Варрон. О латинском языке. V.84; УП.45) мы можем составить список из пятнадцати жрецов (фламинов), которые отправляли культ соответствующего количества божеств. Некоторые из этих божеств (Фалацер, Помона и Флора) не отражены в римском календаре, а сами фламины, судя по всему, едва ли когда-нибудь действовали совместно. Первые три фламина (Dialis, Martialis, Quirinalis) пользовались, судя по всему, особым авторитетом, но триада «Юпитер — Марс — Квирин» была явно несопоставима с триадой «Юпитер — Юнона — Минерва», которой Тарквинии посвятили храм на Капитолийском холме. Юпитеру, Марсу и Квирину, возможно, был посвящен ритуал принесения «тучных доспехов» («spolia opima», см. с. 207 наст, изд.), который, вероятно, был древнее триумфа и знаменовал победу в поединке догоплитского типа (Фест. 202L; Сервий. Коллмента- рии к «Энеиде» Вергилия. VL859). Фламин Юпитера (flamen Dialis) вплоть до конца периода Республики и даже в эпоху Империи был окружен древними и уже непонятными римлянам того времени запретами-табу. Так, ему и его жене почти не разрешалось покидать свой дом и уж тем более — город. Обычные люди, очевидно, чтили чистоту фламина Юпитера точно так же, как целомудрие весталок (которых жестоко наказывали за его нарушение). Но в то же время никто не пытался равняться на жреческое поведение и даже не задумывался об этом. Что важно — при всем множестве богов, семейные божества (маны, лары, пенаты, лемуры3^) оставались практически совершенно обезличенными, а боги опре- 38а Маны — обожествленные души предков; лары — см. выше, сноска 7; пенаты — божества домашнего очага; лемуры — злобные призраки мертвых, требовавшие умилостивления. — В. Г.
VI. Социальные, политические и религиозные структуры царского периода 137 деленных родов вообще практически не оставили следа в известных нам источниках. Конечно, у каждого римского рода мог быть свой излюбленный наследственный культ (например, культ Геркулеса у Пинариев или культ Минервы у Навциев), но нам неизвестны боги, которые бы почитались исключительно определенным родом, скажем, Клавдиями. Кое-кто полагает, что богом рода (gens) как такового был Гений, однако четких доказательств этого у нас нет. Скорее, это был покровитель каждого отдельного мужчины. Поскольку у римских семейств и родов были свои определенные культовые места, а у федерации латинских городов — собственные святилища, мы не должны удивляться и тому, что, когда в эпоху Ранней Республики плебеи начали организовывать сопротивление патрициям, они тоже наладили связь с определенными культами и храмами — прежде всего Цереры, Либера и Либеры. Впрочем, несмотря на всё вышесказанное, на политическую жизнь Рима жрецы и храмовые служители не оказывали практически никакого руководящего воздействия. Во времена Республики наиболее влиятельной жреческой группой в конечном итоге оказалась коллегия понтификов, которая своими корнями, без сомнения, уходила в царский период. Понтифики набирались из числа представителей высшего класса (в эпоху Ранней Республики — из патрициев), имели право занимать ординарные (выборные. — В.Г.) магистратуры и, в общем и целом, скорее привносили мирской опыт в сакральные дела, нежели наоборот. Первоначально в состав рассматриваемой коллегии входило пять пожизненных членов, один из которых являлся верховным понтификом (pontifex maximus). Пополнялась коллегия путем кооптации. Возможно, изначально понтифики действительно были «строителями мостов», как позволяет предположить их название (от лат. pons — «мост». — В.Г.), однако в известную нам эпоху они выполняли уже совсем иные функции, превратившись в знатоков закона — как сакрального, так и светского. Таким образом, жреческий аппарат Рима порождал не духовных и политических лидеров, а специалистов в области права. Итак, мы возвращаемся к тому, с чего начали. В конце царского периода в Риме была создана структура управления, в основных моментах повторявшая греческую — невзирая на быстрые изменения в среде правящего класса и постоянное вмешательство воинских отрядов, искавших счастья по всей центральной Италии. Конечно, основная анналистиче- ская традиция, приуменьшая значение этих отрядов, невольно преувеличивает роль греческих элементов в государственном строе Рима, однако эти элементы вполне реальны и намного более важны, чем, скажем, внешние атрибуты власти (такие как фасции), заимствованные римлянами у этрусков (Силий Италик. Пушка. VTII.483 слл.). Эллинизация проявилась в дуализме «сенат — комиции», в гоплитской организации, во введении ценза и территориальных триб, а также в постепенной секуляризации жреческих должностей. В конце концов, греческое влияние было заметно в образе жизни патрициев и явилось вдохновением для демократической оппозиции плебеев. Оно подготовило почву для будущего заимствова¬
138 Глава 3. Древнейшая история Рима ния греческих божеств и греческой теологической мысли. Параллельно с политической и культурной эллинизацией, которая частично являлась следствием непосредственных контактов с греками, а частично осуществлялась при посредничестве этрусков, шел процесс осознанного обособления римлян как от первых, так и от вторых. Хотя некоторые греческие авторы были готовы рассматривать Рим как эллинский город, сами римляне предпочли считать себя происходящими из Трои. Их социальная, политическая и религиозная жизнь достаточно быстро стала отличаться от жизни этрусских городов, да и с известными нам греческими городами Рим спутать тоже невозможно. Например, ни в Этрурии, ни в Греции (включая Великую Грецию), судя по всему, не существовало точного аналога римского плебса. И наоборот, у нас практически нет свидетельств того, что в Риме аристократия отождествлялась с конницей, чему мы находим немало ярких примеров в Греции. Роль литературы на столь ранних этапах римской истории не совсем ясна. Отдельные исследователи высказывали предположение о том, что самый знаменитый латинский стихотворный размер — так называемый сатурнийский стих — тоже был заимствован римлянами у греков, однако мы не можем быть всецело уверены в этом. Впрочем, некоторое греческое влияние очень хорошо заметно в формулах архаических гимнов — например, в дошедших до нас песнях салиев. Кроме того, к середине V в. до н. э. римляне, несомненно, уже были знакомы с трудами греческих законодателей, хотя это совсем необязательно предполагает заимствование конкретных законов. Явным грецизмом является, в частности, употребляемое в Законах ХП таблиц слово «poena» («пеня, штраф»). Конечно, основанием для подобного влияния в сфере культуры вполне могли послужить одни только контакты римлян с италийскими греками, однако, согласно традиции, уже во времена Тарквиниев Рим наладил дружбу с Массалией (совр. Марсель) (Юстин. XLIII.3; Страбон. IV. 1.5, р. 180С): так или иначе, к 390 г. до н. э. эта дружба уже была старинной и крепкой и римляне посылали дары в Дельфы через официальную «сокровищницу» массалиотов в этом городе. Через Массалию и этрусков римляне познакомились и с карфагенянами, у которых также заметили институты и юридические модели, заимствованные у греков. Так, первый договор между Римом и Карфагеном — древность которого была лишний раз подтверждена находкой на территории Цере двуязычных (этрусско- финикийских) «скрижалей из Пирг» (с. 314 наст, изд.) — представляет собой еще один яркий пример использования греческих формул. Невозможность же точного сопоставления эллинских и римских институтов объясняется спонтанным, самопроизвольным характером рассматриваемой ориентации. Если Сервий Туллий действительно провел в Риме ряд реформ, подобных тем, что Солон и Клисфен осуществили в Афинах, это привело к установлению не демократической, а аристократической республики.
Глава 4 Э. Драммонд РИМ В V в. до н. э. СОЦИАЛЬНАЯ И ЭКОНОМИЧЕСКАЯ СТРУКТУРА I. Законы XII таблиц Имеющиеся у нас письменные источники по истории социальных и экономических структур Раннего Рима весьма скудны и недостаточны. Древние авторы, которых интересовали прежде всего войны и политические процессы, как правило, обращали внимание на социальные и экономические проблемы только тогда, когда они непосредственно касались центральной темы повествования, но даже в подобных случаях нехватка подробной информации нередко приводила к спекуляциям или к перенесению на ранние периоды римской истории реалий более позднего времени. Археологические источники проливают определенный свет на материальную культуру соответствующей эпохи, однако подобные свидетельства имеют очень ограниченный характер. Нам известно очень мало погребений, которые однозначно датируются V в. до н. э., — очевидно, потому, что в это время было принято хоронить покойников без погребального инвентаря1. Кроме того, материалы V в. отсутствуют и на нескольких важных памятниках сакрального характера — например, в хранилище вотивных приношений у «Черного камня» и в святилище у церкви Сант-Омобоно. Лингвистические, религиозные и прочие институциональные пережитки, сохранившиеся от ранних периодов, помогают получить важные сведения об определенных аспектах как экономической, так и социальной жизни, но при этом данные сведения очень редко можно с уверенностью поместить в четко определенный контекст в плане хронологии или общего развития. Информация о других обществах, предположительно находившихся на сходной стадии общественного развития, помогает построить достаточно надежные модели для реконструкции или интерпретации собственно римских источников, а в случае с экономикой ранних периодов, по крайней мере, начальную базу Для реконструкций составляют известные нам географические характеристики рассматриваемого региона, а также общие для многих древних 1 Colonna 1977 [В 312]: 131 слл.; см. выше, с. 55 наст. изд.
140 Глава4. Рим в Ve. дон. э. Социальная и экономическая структура обществ факторы, сдерживавшие экономическое развитие. Впрочем, всего этого достаточно лишь для предварительных гипотез, и даже в подобном случае нам нередко приходится частично полагаться на данные, относящиеся к более поздним эпохам римской истории — с неизбежным риском того, что отличительные черты субархаического общества могут при этом размываться или вообще скрываться от нашего взора. И тем не менее, у нас все-таки есть один документ, который, по общему мнению, действительно относится к V в. до н. э., дошедший до нашего времени в достаточно многочисленных фрагментах и претендующий на то, чтобы служить важным аутентичным источником по истории социальных и экономических структур рассматриваемого периода. Это так называемые Двенадцать таблиц — свод законов, составление которого ученые относят примерно к 450 г. до н. эЯ Хотя законы в принципе отличаются ограниченной сферой действия, отражают определенные пристрастия и не всегда точно воспроизводят текущие модели социального или экономического поведения, сохранившиеся положения Двенадцати таблиц остаются наиболее значительным источником, который в потенциале может раскрыть нам характер римского общества эпохи Ранней Республики. Составление Законов XII таблиц приписывается двум комиссиям, по десять человек каждая (decemviri legibus scribundis), которые в 451 и 450 гг. до н. э. представляли собой высшую магистратуру Рима — вместо консулов — и члены которых, соответственно, были внесены в списки магистратов-эпонимов (фасты). Но достоверны ли эти данные? Так, первая из рассматриваемых коллегий демонстрирует два достаточно подозрительных момента: хотя, согласно упоминаниям древних авторов (Дионисий Галикарнасский. Римские древности. Х.56.2), в ее состав входили бывшие консулы2 3, мы не находим ни одной пары децемвиров, которые были бы консулами одновременно, и ни одного децемвира, который бы занимал консульскую должность более одного раза, хотя для рассматриваемого периода переизбрание консулов еще на один год было весьма распространенным (с. 253 наст, изд., сноска 84). Впрочем, отсутствие в составе комиссии консулов-коллег может быть простым совпадением, результатом преднамеренной политики или следствием сознательного игнорирования наиболее выдающихся бывших высших магистратов. Это, в свою очередь, тоже могло иметь определенные причины политического характера. Так, в 455—452 гг. дон. а доступ к консульской должно¬ 2 Текст оригинала: Bruns No 15; FIRA 1.21 слл. Пер. на англ, яз.: А.С. Johnson, P.R. Со- leman-Norton and F.C. Bourne. Ancient Roman Statutes (Austin (Texas), 1961): No 8. (Перевод на русский язык см., напр., в изд.: Хрестоматия по истории древнего Рима / Под ред. С.Л. Ут- ченко (М., 1962). — В.Г.). 3 За исключением Генуция («Минуция» — у Диодора (ХП.23.1)) и, согласно Ливию и Дионисию, Ann. Клавдия (который в Капитолийских фастах, очевидно, идентифицируется с консулом 471 г. до н. э.). О проблемах, касающихся консульского статуса децемвиров, cp.: Fraccaro 1947 [D 10]: 247, примеч. 1; Ogilvie 1965 [В 129]: 456 сл. (Основательное исследование децемвирата на русском языке: Дементьева В.В. Децемвират в римской государственно-правовой системе середины V в. до н. э. (М., 2003). — В.Г.)
I. Законы XII таблиц 141 сти достаточно неожиданно получили представители целого ряда новых фамилий (см. табл. 3; с. 254 наст, изд.), которые, согласно литературной традиции, принадлежали к правящему классу Рима — патрициату (с. 220 наст, изд.), однако до рассматриваемого момента не занимали высшей магистратуры. В состав первого децемвирата вошли трое из этих новичков, а также еще один «новый человек» (Генуций). Остальные децемвиры происходили из более влиятельных патрицианских семейств, но не из первой их полудюжины. Следовательно, состав рассматриваемой коллегии может отражать временный успех патрицианских фамилий, которые обычно не пользовались большим политическим влиянием и — возможно, вследствие этого — имели больше оснований для кодификации законов, хотя при этом в не меньшей степени стремились и к укреплению внутренних связей в рамках самого патрициата (с. 286 наст. изд.). Со вторым децемвиратом ситуация более сложная. Половина его членов носила имена, которые, как правило, принадлежали людям плебейского (т. е. непатрицианского) статуса. Едва ли эти децемвиры являлись представителями некогда могущественных патрицианских фамилий, которые к рассматриваемому моменту утратили влияние, поскольку, за одним исключением (Антоний, см. с. 237 сл. наст, изд.), их родовые имена не появляются в ранних фастах. В состав столь важной комиссии подобного рода вряд ли могло входить так много патрициев, которые никогда не занимали консульских должностей. Очевидно, это указывает на то, что вторая коллегия была разделена поровну между патрициями и плебеями4. При этом подобный состав весьма сложно согласовать с патрицианским господством в Риме рассматриваемого периода или с теми политическими положениями Законов XII таблиц, которые были направлены на укрепление патрицианской монополии на власть, — достаточно вспомнить печально известный запрет браков между патрициями и плебеями (который — что любопытно — нередко приписывается именно второму децемвирату). Как предполагается, недовольство плебеев работой первой комиссии привело к тому, что ей на смену пришла коллегия со смешанным составом, а патриции отреагировали на это тем, что обеспечили избрание в нее тех плебейских деятелей, которые не были склонны к тому, чтобы занимать независимую позицию. Впрочем, столь гипотетический сценарий едва ли представляет собой приемлемое доказательство аутентичности. Хотя мы, вероятно, должны признать историчность, по крайней мере, первого децемвирата, ни он, ни вторая коллегия не дают нам никаких прочных оснований для подтверждения традиционной датировки рассматриваемого кодекса. Конечно, даже если оба децемвирата являются выдумкой, сам факт составления Законов ХП таблиц в эпоху Ранней Республики — наряду с самими Законами — вполне мог сохраниться в усг- 4 Дионисий Галикарнасский [Рижские древности. Х.58.4) (в оригинале: Х.59.4. — В.Г.) полагает, что три децемвира были плебеями, Ливий же (IV.3.17) пишет, что все они были патрициями. Упоминаемый Диодором (ХП.24.1) Сп. Ветурий, вероятно, был по ошибке перенесен из первого децемвирата (ср.: Perl 1957 [D 25]: 47, 57, 83 сл.).
142 Глава4. Рим в Vв. доги э. Социальная и экономическая структура ной традиции, однако это вовсе не снимает наиболее важного для нас вопроса о том, можно ли с достаточными основаниями датировать их — в том виде, в каком они дошли до нас, — именно V веком до н. э. Сохранение подобного документа не представляет особой сложности. В частности, Ливий (VI. 1.10; cp.: IX.34.6 сл.) упоминает о том, что Законы ХП таблиц в какой-то форме пережили разорение Рима галлами (390 г. до н. э.) (ср. с. 371 наст, изд.), и, поскольку они предназначались для установления правовых норм и вплоть до П в. до н. э. оставались главным основанием для частного права, таблицы, скорее всего, продолжали выставлять на Форуме (предположительно напротив Ростры, где единодушно помещают их древние авторы). Предположение о том, что Таблицы еще можно было увидеть на Форуме в I в. до н. э. (когда они уже не играли столь важной роли), уже более сомнительно5, однако в любом случае авторы дошедших до нашего времени трудов знали содержание рассматриваемых законов не непосредственно по текстам, выставленным на всеобщее обозрение, а по устной и литературной традиции, причем значение последней со временем всё усиливалось. Написание и фонетика, характерные для сохранившихся цитат, выдают длительный и непрерывный процесс модернизации, причем некоторые положения базируются на прочно установившихся вариантах, а другие — переданы явно неточно. Судя по всему, римские дети могли учить Законы наизусть вплоть до начала I в. до н. э.6. Кроме того, Таблицы составили основу для самой ранней попытки упорядочения римского частного права («Tripertita» Секста Элия Пета (ок. 198 г. до н. э.)), а также активно комментировались авторами позднейших периодов — юристом императорской эпохи Гаем и прочими. Законы ХП таблиц известны нам только по отдельным ссылкам и цитатам в сочинениях древних юристов, антикваров и прочих авторов, которые неизбежно могли забывать отдельные положения, неверно толковать их в свете позднейшего права и даже ошибочно включать в состав свода статьи, которые считаются восходящими к более ранним периодам. По этой причине многие исследователи с сомнением относятся, например, к содержащемуся у Тацита упоминанию о том, что в Законах XII таблиц была впервые установлена максимальная норма ссудного процента [Анналы. VI. 16; ср.: Катон. О сельском хозяйстве. Предисловие), поскольку это упоминание дублирует закон, который, согласно Ливию (Vn.16.1), был принят в 357 г. до н. э. Тем не менее, положения, цитируемые сразу несколькими авторами, демонстрируют весьма незначительные различия, которых явно недостаточно для того, чтобы делать выводы о существовании радикально отличавшихся версий всего кодекса, а согласованность стиля во многих местах (например, в формулировках, относящихся к условным положениям) указывает на относительно одно¬ 0 На это может указывать упоминание Дионисия [Римские древности. П.27.3), однако точных доказательств у нас нет. 6 Цицерон. О законах. П.59; ср.: Плавт. Привидение. 118 слл.; Плутарх. Марк Катон. 20.6.
I. Законы XII таблиц 143 родную традицию. Кроме того, ряд весьма архаичных лингвистических элементов позволяет предположить, что тот образец, который должен был лежать в ее основе, относился к сравнительно раннему периоду. Таким образом, весьма громоздкие формулировки в сложных законах7 или часто встречающиеся предложения, в которых достаточно сложно выделить подлежащее или уловить его изменения (напр., Таблица 1.2), отражают очень раннюю стадию развития законотворчества. Кроме того, в известных нам цитатах содержится много архаичных слов и вариантов их употребления, которые были непонятны уже самому раннему комментатору рассматриваемых законов (Цицерон. О законах. П.59). Еще некоторые признаки позволяют отнести отдельные предписания ко времени до Ш в. до н. э. Так, например, положения о нанесении личного вреда (Таблица VHL 2—4) явно были приняты задолго до закона Аквилия (обычно датируется примерно 286 г. до н. э.), в котором были установлены новые, более изощренные наказания за причинение вреда людям и их собственности, четко определялось, что этот вред должен был быть причинен «неправомерно», телесные повреждения, нанесенные рабам, выделялись в отдельную категорию и, вероятно, использовался намного более совершенный юридический стиль. Также к очень ранней стадии развития законодательства должно относиться и содержащееся в Таблицах довольно примитивное определение случайного убийства8. Наказание в форме талиона8а за учинение тяжкого вреда, продажа в рабство или казнь должников, архаичный обыск дома «с чашкой весов и перевязью» (quaestio cum lance et licio) — ко времени Средней Республики всё это, скорее всего, уже устарело, тогда как процедуры усыновления, освобождения от родительской власти и составления завещаний «с помощью меди и весов» (с. 181 сл. наст, изд.) были к тому моменту уже разработаны на основании творческого приложения законов, принятых децемвирами. Кроме того, некоторые статьи с высокой степенью вероятности относятся к контексту именно V в. до н. э.: продажа должников «за Тибр» (см. с. 257 наст, изд.) (предположительно — до захвата Вей в 396 г. до н. э.), запрет браков между патрициями и плебеями, особые договоренности с двумя позднее забытыми народами — форктами и санатами (с. 109 наст, изд.) и ограничения, наложенные на похороны аристократов (с. 286 наст. изд.). Некоторые исследователи9 предполагают, что Законы XII таблиц представляют собой компиляцию, появившуюся в период Средней Республики. Основанием для подобной точки зрения служат главным образом несколько положений, которые в контексте V века рас¬ Напр., Х.8: «at cui auro dentes iuncti escunt, ast im cum illo sepeliet uretve, se fraude esto» («А также золота [вместе] с покойником пусть не кладут. Но если у умершего зубы были скреплены золотом, то не возбраняется похоронить или сжечь его с этим золотом»; здесь и далее — пер. И. И. Яковкина). 8 VIIL24: «si telum manu fugit magis quam iecit» («если брошенное рукою копье полетит дальше, чем целил...»). 8а По принципу «око за око, зуб за зуб». — В.Г. 9 Lambert 1902 [G 249]: 149 слл.; 1903 [G 250]: раздел VI; 1903 [G 251]: 501 слл.
144 Глава4. Рим в Ve. дон. э. Социальная и экономическая структура сматриваются как анахронические10. Впрочем, таких анахронизмов достаточно мало и они, скорее, отражают стремление отдельных авторов повысить авторитет некоторых законодательных мер, приписав их к более древнему периоду. Кроме того, с этой точки зрения достаточно сложно понять, почему в опубликованном документе такого рода содержится столь много устаревших правил. В общем и целом, стиль и уровень развития законодательства, зафиксированный в подавляющем большинстве положений рассматриваемого свода, дают основания считать его датировку раннереспубликанским временем вполне правдоподобной. Современные реконструкции внутреннего построения Законов ХП таблиц основаны главным образом на нескольких упоминаниях у древних авторов, которые увязывали определенные предписания с конкретными таблицами, а также на тех весьма незначительных сведениях о распределении правового материала, которые содержатся в шести книгах комментариев Гая. Эти данные подтверждают, что рассматриваемый свод законов не представлял собой систематического изложения правовых норм (в современном смысле данного юридического термина), но при этом являются недостаточными для того, чтобы определить расположение даже самых важных разделов. Сохранившиеся фрагменты также не дают нам возможности составить полное представление о содержании таблиц. Это очень хорошо демонстрируется ссылками на формулировки, которые, очевидно, встречались в положениях, не дошедших до нашего времени. Поскольку большинство разделов и многие конкретные положения упоминаются и описываются как в юридических, так и в неюридических источниках, сохранившиеся цитаты, вероятно, отражают основные сферы права, освещавшиеся в Законах, однако при этом некоторые важные положения — особенно те, что утратили актуальность в позднейшие периоды — вполне могли не дойти до нас. Поскольку даже признание децемвирами устного договора (stipulatio) базируется всего на одном пассаже, который содержится в одном из сохранившихся на папирусе фрагментов сочинения Гая, настаивать на аргументах, основанных на отсутствии информации, мы, конечно, не можем. Законы ХП таблиц вовсе не ограничивались тем, что мы назвали бы сейчас частным правом (ср.: Ливий. Ш.34.6), и некоторые из вводившихся ими норм (например, запрет ночных сборищ (VTH.26)) явно носили политический или околополитический характер. Впрочем (если только наши представления о содержании сохранившихся фрагментов не являются обманчивыми), публичное право было сведено в Законах всего к нескольким моментам — вероятно, наиболее важным на момент составления кодекса. Насколько нам известно, ядро последнего всё же составляло частное право, а стремление к приданию огласки соответствующим нормам, послужившее причиной опубликования рассматриваемых законов (с. 285 сл. наст, изд.), сделало необходимым и их всестороннее изложение. С указанной задачей Таблицы справились вполне успешно, чтобы 10 Наир.: Таблица ХП.5 (с. 249 наст. изд.).
I. Законы XII таблиц 145 позднее рассматриваться как фундамент римского гражданского права, но даже при этом, несмотря на фрагментарный характер имеющихся у нас свидетельств, вполне возможно, что целый ряд тем был оставлен децемвирами без внимания. Наиболее серьезные пробелы были связаны с формулами ведения судебных процессов (legis actiones), которые впервые были официально обнародованы в конце IV в. до н. э. (с. 469 сл. насг. изд.). Кроме того, некоторые моменты, вероятно, рассматривались как нечто само собой разумеющееся (например, права и обязанности опекунов), а другие считались относящимися к сфере общественных обязательств (с. 190 наст. изд.). Прочие недостатки — например, пресловутое отсутствие четких определений правонарушений — явно указывают на недостаточный уровень развития права, и даже в тех случаях, когда определенные разделы всё же были включены в состав рассматриваемого кодекса, основное внимание в тексте последнего уделялось, вероятно, тем аспектам, для которых было желательно разъяснение, исправление или огласка. Так, относительно редкое наследование по завещанию рассматривалось перед наследованием без завещания (Ульпиан. Дигесты. ХХХУШ.б.1. Предисл.), причем при описании последнего права прямых наследников были оставлены без внимания, поскольку считались общеизвестными, тогда как основной упор был сделан на соответствующие права прочих родственников в тех случаях, когда прямой (или «автоматический») наследник отсутствовал (с. 183 насг. изд.). Аналогичным образом при описании нарушений закона основной акцент в Таблицах делался на средствах юридической защиты, доступных пострадавшей стороне, а то, что само деяние давало потерпевшему право на возмещение вреда, с точки зрения составителей анализируемого свода, не требовало открытой формулировки, поскольку считалось само собой разумеющимся. Подводя итог, отметим, что случайный характер тех источников, в которых сохранились фрагменты Двенадцати таблиц, а также вероятность того, что они в любом случае представляли собой далеко не полную формулировку законов, позволяют предположить, что наши знания как о самих Таблицах, так и вообще о праве V в. до н. э. в целом являются неполными и неточными. Кроме того, даже некоторые из дошедших до нашего времени положений могли быть включены в состав Законов ХП таблиц ошибочно, будучи по-новому истолкованными или измененными в свете права позднейших периодов. Впрочем, несмотря на это, античная традиция, согласно которой Двенадцать таблиц представляли собой свод законов, составленный в V в. до н. э., всё же заслуживает нашего доверия. Подобное предположение подкрепляется как формой, так и содержанием целого ряда сохранившихся цитат, а также тем, что авторы рассматриваемого свода могли даже упоминаться в фастах. Таким образом, принимая во внимание лакуны в дошедшем до нас тексте Законов, а также то ограниченное представление о римском обществе рассматриваемого периода, которое складывается у нас на основании этого текста, мы всё же должны признать, что содержащиеся в анализируемом кодексе сведения о реалиях V в. до н. э. являются вполне обоснованными и весьма существенными.
146 Глава4. Рим в Ve. дон. э. Социальная и экономическая структура II. Экономика (а) Сельское хозяйство В тех немногочисленных случаях, когда древние авторы позднейших периодов обращались к вопросам экономической истории, они рассматривали Рим раннереспубликанской эпохи как преимущественно сельскохозяйственную общину. Хотя упомянутые авторы хорошо знали, что место расположения Города дает ему немало преимуществ в плане коммерции (см., в частности.: Цицерон. О государстве. П.7 слл.), и периодически вскользь упоминали, например, о ввозе хлеба, они практически ничего не говорят о ремесле или торговле. Впрочем, подчеркивая центральную роль сельского хозяйства, они просто повторяли очевидную истину. В ар хаическом Риме — а равно и в большинстве других древних городов- государств — такие факторы, как относительно низкие объемы производства сельскохозяйственной продукции, преобладание натурального или почти натурального хозяйства, трудности с транспортом, недостаток стимулов для производства прибавочного продукта и т. д., весьма существенно ограничивали развитие рынка и несельскохозяйственного производства. По этой причине владение землей явно рассматривалось как основное условие для принятия на военную службу11, а римские воинские колонии однозначно представляли собой общины земледельцев (coloni). Сельскохозяйственные метафоры пронизывали латинский язык, сельскохозяйственные вопросы занимали центральное место в древнейшем римском праве, а сельскохозяйственные обряды играли главную роль в религиозной жизни ранних римлян. Одной из функций архаической продажи «с помощью меди и весов» (mancipium), при которой за определенный товар следовало платить бронзой, взвешивавшейся в присутствии пяти свидетелей и «держателя весов» (libripens), судя по всему, была защита земледельцев, приобретавших вещи, жизненно важные для обеспечения средств к существованию. Данная процедура давала покупателю возможность обратиться к продавцу за подтверждением его права собственности, если до окончания периода, необходимого для установления этого права на основании непрерывного владения, оно оспаривалось третьей стороной; если последняя добивалась успеха, то покупатель мог взыскать с продавца сумму, вдвое превышавшую цену покупки. Впрочем, подобным образом можно было приобрести только определенный товар, и в большинстве случаев это было нечто имевшее особую важность для сельскохозяйственного производства (res mancipi). В рассматриваемый период к mancipi, вероятно, относились земельные участки, передававшиеся в полную собственность гражданина, рабочий скот, люди, находившиеся под властью главы семейства (включая рабов), и так называемые сельские предиальные сервитуты (в частности, право на 11 Термин «assiduus» («имеющий свое хозяйство»), судя по всему, использовался как антоним к слову «proletarius» и обозначал людей, пригодных к регулярной воинской службе (ср.: Законы ХП таблиц. 1.4, а также далее, с. 205 насг. изд., сноска 127).
П. Экономика 147 проход, на проезд на телеге, перегон скота или проведение воды через чужую землю). Как показывает нам тщательно разработанный цикл общественных религиозных празднеств, связанных с посевом, ростом, здоровьем, сбором и хранением сельскохозяйственных культур, главную роль в сельском хозяйстве Рима долгое время играло возделывание зерновых (в сочетании с виноградарством). К последним, вероятно, относился ячмень12, но прежде всего — так называемый far, скорее всего — эммер (triticum dicoccum), полба-двузернянка, непригодная для выпечки хлеба, которая при этом была особенно хорошо приспособлена к римским климатическим условиям (с. 166 наст, изд.) и, вероятно, в основном употреблялась в пищу в виде каттти (puls) (ср.: Плиний Старший. Естественная история. XVTIL83 сл.). Так, согласно Законам ХП таблиц, должник, закованный в цепи, должен был получать по одному фунту (немногим более 300 г. — В.Г.) far в день; за кражу, «завораживание» или поджог посевов предполагалась смертная казнь; если ущерб собственности наносился домашними животными или прокладкой водопроводов, то виновный должен был возместить убытки; особые процедуры предписывалось совершать для возврата бревен и жердей, которые применялись для посадки виноградника (так защищались люди, пользовавшиеся этими бревнами и жердями в соответствующий момент); определенным образом регулировалась аренда рабочего скота в различных обстоятельствах. Наконец, весьма пространная статья Законов была посвящена точному определению и охране границ земельных владений. Впрочем, возделывание зерновых и виноградарство не могли занимать исключительного положения в сельскохозяйственной системе Рима. Сезонный характер труда при выращивании зерновых, а также необходимость в защите от неурожая — этих весьма существенных факторов, вероятно, уже было достаточно для поощрения смены культур. Возможно, римлянами рассматриваемого периода использовался и севооборот, хотя некой единообразной или полностью рациональной схемы при этом, скорее всего, не существовало, о чем, в частности, свидетельствует тот факт, что даже в XIX в. в Италии наблюдалось очень широкое разнообразие практик севооборота, не имевших никакой научной основы13. Многие земельные участки, вероятно, были недостаточно велики для того, чтобы оставлять определенную часть под паром каждый год, хотя это могло быть весьма желательно14, а определенные указания, содержащиеся в трудах Варрона [О сельском хозяйстве. 1.44.2) и Плиния [Естественная история. XVTII.187; ср. также: Колумелла. О сельском хозяйстве. П.10.7), позволяют предположить, что в более поздние времена крестья¬ 12 Отчасти использовался как корм для скота; ср.: в позднейшие времена всадникам выдавались специальные «ячменные деньги» (aes bordearium) на прокорм лошадей. |3 Porisini 1971 [G 123]: 6-16, 42-59. 14 Напр.: Колумелла. О сельском хозяйстве. П.9.4. В сравнении с ежегодным паром важность подобной схемы, возможно, отражает тот факт, что для получения права собственности на землю требовалось владеть (usucapio) ею на протяжении не одного года, в двух лет (Законы ХП таблиц. VL3) (см.: Watson 1975 [G 317]: 153).
148 Глава4. Рим в Ve. дон. э. Социальная и экономическая структура не достаточно широко чередовали зерновые с другими культурами: бобами, люпинами и, возможно, корнеплодами типа репы. Подобные культуры, вероятно, имели достаточно широкое распространение с древнейших времен. Впрочем, учитывая вероятную нехватку навоза или иных удобрений для основной части возделываемых земель, рассматриваемое чередование должно было только снижать урожайность. Насколько специализация или расширение ассортимента культур поощрялись производством сельскохозяйственной продукции для рынка, оценить сложно. Потребность в приобретении определенных товаров первой необходимости, вероятно, неизбежно влекла за собой и потребность в производстве прибавочного продукта — на собственном участке крестьянина или на полях, принадлежавших крупным землевладельцам. Кроме того, римские крестьяне, возможно, выращивали определенное количество культур на продажу или для обмена (прежде всего это были культуры, не требовавшие значительных трудозатрат). Впрочем, имеющиеся у нас свидетельства весьма скудны — даже относительно оливок (наиболее вероятный вариант), которые на рубеже VH—VI вв. до н. э. были заимствованы жителями центральной Италии у греков и быстро получили распространение по всей Этрурии15. Хотя оливковые косточки и сосуды для оливкового масла периодически обнаруживаются археологами (такие находки сделаны, в частности, в районе церкви Сант-Омобоно)16, самим оливкам не отводилось никакого особого места в государственных обрядах (с. 696 наст, изд.), а согласно Законам ХП таблиц, за вырубку оливковых деревьев полагалась лишь относительно скромная денежная компенсация. Хотя специализированное сельскохозяйственное производство у римлян рассматриваемого периода, скорее всего, действительно существовало (прежде всего в наиболее крепких хозяйствах), в большинстве случаев опасность неурожая и, соответственно, возникновения ненадежной ситуации на рынке, без сомнения, порождала у римских крестьян стремление удовлетворять все возможные потребности из своих собственных запасов. В подобном контексте особое внимание уделялось огородам — на что указывает вполне правдоподобное упоминание у Плиния Старшего17, возможно, основанное на позднейшей практике. В отличие от более обширных посевных площадей, подобные специализированные участки можно было поливать и удобрять более активно и, соответственно, собирать с них более богатый урожай самых разных фруктов и овощей в дополнение к основному рациону из круп, который страдал недостатком полезных веществ — в частности витаминов А и С. Впрочем, учитывая небольшие размеры многих земельных участков в ранние периоды римской истории, очень многие граждане, скорее всего, получали со своей земли урожай, достаточный лишь для того, чтобы 15 Vallet 1962 [G 154]: 1554 слл. 16 См. статью П. Вирджили (Р. Virgili) в изд.: Colini el al. 1978 [E 96]: 428. 17 Естественная история. XIX.49 слл. (автор подобным образом интерпретирует термин «heredium» из Законов ХП таблиц (Таблица ΥΠ.3): см. с. 125 наст, изд.)
П. Экономика 149 едва прокормить свою семью. Как полагает большинство исследователей, упоминание Варрона (О сельском хозяйстве. 1.10.2) о том, что всем гражданам изначально было выделено по два югера земли (= 0,5 га), следует отвергнуть как миф, основанный на более поздней практике проведения землемерных работ при распределении земель в римских колониях18 и (возможно) на весьма сомнительной параллели с архаической Спартой. Более распространенной и правдоподобной является цифра в семь югеров (или — реже — четыре югера), которая встречается, например, в описаниях распределения земельных участков для римской бедноты на вейянской территории19 или в рассказах об обнищании ряда выдающихся политических деятелей20. Хотя подобные описания и рассказы нередко вызывают определенные сомнения, приведенная выше цифра вполне может отражать размер участка, который в позднейшие периоды считался минимально необходимым для обеспечения средств к существованию21. Сложность заключается в том, как оценить продуктивную способность участка подобного размера. В частности, для рассматриваемого периода у нас нет никаких данных по средней урожайности, в результате чего современные оценки базируются в основном на проведении аналогий с позднейшими периодами, которые, в свою очередь, весьма неоднозначно освещаются в различных источниках, и, соответственно, применимость подобных аналогий остается открытой для критики22. Колебания годового урожая, различия в уровне плодородия почвы даже в рамках рассмат¬ 18 Gabba 1978 [G 74]: 250 слл.; см. статью этого же автора в: Gabba and Pasquinucci 1980 [G 76]: 55—63. Выделение участков подобного размера на ранних этапах римской истории, возможно, зафиксировано в труде Ливия (IV.47.7; УШ. 11.14; 21.11; cp.: V.24.4; VI. 16.6). Другие вероятные объяснения рассматриваемой цифры см. выше, с. 125 наст, изд. 19 Ливий. V.30.8; Диодор Сицилийский. XIV. 102. Ср. земельные участки в колониях граждан начала II в. до н. э. (Brunt 1971 [А 21]: 193). 20 Heiüand 1921 [G 88]: 131 слл. 21 См. также: Варрон. О сельском хозяйстве. 1.2.9; Колумелла. О сельском хозяйстве. 1.5.10; Плиний Старший. Естественная история. ХУШ.18. 22 Дискуссию по соответствующим проблемам см. в изд.: Ampolo 1980 [С 2]: 20—24; De Martino 1979 [G 50]: 241-255; 1984 [G 53]: 241-263 (впрочем, ни одна из предложенных точек зрения не является полностью удовлетворительной). Кроме того, существуют и определенные сложности при оценке урожайности на основании веса зерен эммера — ср.: Jasny 1944 [G 91]: 154 СЛЛ. По оценке Амполо, чистый урожай эммера (за вычетом семян для будущего посева) в молотом виде составлял примерно 85—90 кг с югера, а Де Мартино говорит о 125—145 кг с югера, что, очевидно, представляет собой общий урожай пшеницы, годной к употреблению (соответственно, чистый урожай должен был составлять 100—125 кг). При этом, однако, ни один из этих авторов не учел в расчетах потери при хранении (вероятно, как минимум 5% даже для очищенного зерна). Согласно имеющимся подсчетам, одному человеку для пропитания требуется примерно 210 кг немолотого зерна (примерно 190 кг молотого) (средний показатель для взрослых и детей), если при этом он практически не употребляет другой пищи (см.: Clark С. and Haswell М. The Economics of Subsistence Agriculture (ed. 4. London, 1970): 57 слл.). Если же учесть некоторое разнообразие рациона и необходимость в приобретении одежды, то по стоимости всё это будет равняться как минимум 250 кг немолотой пшеницы (Там же: 83).
150 Глава4. Рим в Ve. дон. э. Социальная и экономическая структура риваемого района центральной Италии и множество неясностей, связанных с сочетаниями выращиваемых культур, их чередованием, а также с распространением и урожайностью огородов, еще больше усложняют проблему реалистичной оценки урожайности и предостерегают нас от широких обобщений. При этом, однако, нам представляется вполне вероятным, что участков рассматриваемого размера было недостаточно, чтобы обеспечивать семью средствами к существованию, в силу чего многим крестьянам приходилось привлекать наемных работников (труд которых, предположительно, оплачивался натурой) или — что более вероятно — прибегать к использованию общественных земель в качестве дополнительных полей или пастбищ. Хотя описание общественной земли (ager publicus) в трудах древних авторов по большей части представляет собой просто отражение позднейших споров, нам известны определенные следы традиции, согласно которой каждый римлянин имел право использовать столько земли, сколько мог обработать сам23. Возможно, в ранние периоды римской истории действительно разрешалось использовать для обработки ограниченные площади ager publicus. Поскольку последняя также служила источником дерева, топлива, диких плодов, грибов, съедобных растений, дичи, а также местом выпаса свиней и рогатого скота, то, скорее всего, в Раннем Риме существовала определенная договоренность относительно права отдельных граждан на ее эксплуатацию. При этом доступность подобного дополнительного источника пропитания, по всей видимости, нередко была жизненно важной. Небольшой размер земельных участков, известный нам по данным, восходящим к IV в. до н. э., вероятно, указывает на существование аналогичных дополнительных возможностей и вполне может отражать модель крестьянского хозяйства, которая на тот момент уже была достаточно хорошо известна в округе самого Рима24. Хозяева мелких участков, вероятно, обычно держали свиней. Так, например, Законами ХП таблиц (VII. 10; ср. также: VQ.9; VIII. 11) специально устанавливалось право собирать падающие с соседнего участка желуди (glans) (которыми, правда, также могли кормить и рабочий скот). Кроме того, свиней часто приносили в жертву при отправлении фамильных культов, включая похоронные обряды. Овцы представляли собой ценный источник молока, сыра, шерсти и — в намного меньшей степени — мяса, но и их, и почти столь же универсальных (хотя и более прожорливых) коз, вероятно, было весьма трудно содержать во время летней засухи — по причине недостатка воды и хороших пастбищ. Со свиньями проблем было гораздо меньше, поскольку в лесах, которых в рассматри¬ 23 Tibiletti 1948 [G 147]: особенно 219 слл., с цитатами из сочинения: Сикул Флакк. О статусе полей, р. 136.10—13 Lachmann; ср.: р. 138.8—10 Lachmann; Колумелла. О сельском хозяйстве. 1.3.11. На деле сюда уже могло относиться и право использования для обработки подобной земли труда зависимого населения, однако широкое распространение (в сельском хозяйстве) эта практика, вероятно, приобрела позднее, с быстрым ростом подобных трудовых ресурсов. Ср. далее с. 392 наст. изд. 24 Более подробно данный вопрос рассматривается на с. 390 сл. насг. изд.
П. Экономика 151 ваемый период в центральной Италии было еще очень много, они, судя по всему, могли найти себе пропитание в любое время года, а копченое и соленое свиное мясо, вероятно, занимало на столе сельских жителей столь же существенное место, как и продукты огородничества (ср.: Цицерон. О старости. 56). Впрочем, даже с учетом всего вышесказанного, животноводство, по всей видимости, играло в жизни римских крестьян не самую значительную роль, поскольку представители этого социального слоя имели меньше всего материальных возможностей для покупки скота. Конечно, в хозяйстве зажиточных землевладельцев овцы и крупный рогатый скот могли занимать более важное место, однако применительно к V в до н. э. надежных непосредственных свидетельств этого у нас почти нет. Даже если латинское слово «pecunia» («богатство, деньги») действительно происходит от слова «pecus» («стадо»), косвенно указывая на то, что в представлении римлян на ранних этапах их истории пастбищные животные представляли собой своего рода архетип владения богатством25, то к V в. до н. э. рассматриваемый термин уже мог обозначать любые материальные ценности (прежде всего движимое имущество) вне зависимости от их формы26 и вовсе не подразумевал владения большим поголовьем скота. Конечно, согласно исторической традиции, которая поддерживается явно архаическими формулами27 или базируется на них, вплоть до середины V в. до н. э. штрафы, налагавшиеся магистратами, взимались овцами или крупным рогатым скотом, но два нововведения, которые, по общему мнению, относятся к рассматриваемому периоду, описываются в трудах древних авторов весьма непоследовательно: так, введение максимального размера штрафа приписывается либо Авлу Атернию и Спурию Тарпею («Lex Atemia Tarpeia», 454 г. до н. э.), либо Титу Мене- нию и Публию Сестию («Lex Menenia Sestia», 452 г. до н. э.), а фиксация «денежных» эквивалентов (т. е. точно определенного веса бронзы) — Авлу Атернию («Lex Atemia», вероятно, 454 г. до н. э.), Спурию Тарпею («Lex Tarpeia», очевидно, после 452 г. до н. э.) или Луцию Папирию и Луцию Юлию («Lex Iulia Papiria», 430 г. до н. э.)28. Подобная путаница вовсе не внушает уверенности в достоверности всех этих законодательных актов, а датировка рассматриваемых новшеств V в. до н. э. вполне может быть основана лишь на том факте, что в Законах ХП таблиц взыскания всегда выражаются в «денежном» виде. Впрочем, даже если практика взимания штрафов скотом сохранялась и в эпоху Ранней Республики, 25 Напр.: Цицерон. О государстве. П.16; cp.: Gnoli 1978 [G 79]: 204—218. 26 Такое значение фиксируется уже в Кассиевом договоре (493 г. до н. э.), если, конечно, цитата, приведенная Фестом (166L), происходит именно оттуда (с. 335 наст. изд.). Ср. также (спорное) использование данного слова в Законах ХП таблиц (V.3; V.7; Х.7) с тем, как оно трактуется в изд.: Diosdi 1964 [G 202]: 87—105; 1970 [G 203]: 23 слл. 27 Варрон в соч.: Авл Геллий. Аттические ночи. XI. 1.4; Ноний. р. 319 сл.; ср.: Варрон. О сельском хозяйстве. П.1.9. 28 Ср.: Цицерон. О государстве. П.60; Дионисий Галикарнасский. Римские древности. Х.50.1 сл.; Фест. 268/270L; Авл Геллий. Аттические ночи. XI. 1.2.
152 Глава4. Рим в Ve. дон. э. Социальная и экономическая структура она возникла предположительно во времена царей, когда пастушеское скотоводство, вероятно, играло более существенную роль, а конфискованные животные включались в состав царских или жреческих стад29. Соответственно, даже на том этапе они представляли собой скорее форму владения богатством, нежели единицу обмена, а установленные эквиваленты в бронзе могли быть введены в практику задолго до того, как их фиксированные размеры были закреплены законом. Таким образом, надежных доказательств экономической значимости скота в раннереспубликанский период у нас нет. Конечно, в определенных масштабах на римской территории должно было существовать пастушеское скотоводство. Некоторые из его продуктов были просто незаменимы, а в ряде районов, прежде всего тех, что располагались ближе к побережью, заниматься чем-то еще было вообще практически невозможно. Более низкие (хотя и постоянные) трудозатраты, вероятно, делали рассматриваемый вид деятельности более привлекательным, а также, возможно, более престижным, чем земледелие, при условии наличия достаточного количества земли и рабочих рук, а богатство в виде скота было легко хранить и передавать, особенно там, где имелась возможность для круглогодичного выпаса животных на прибрежных лугах многолетнего пользования (ср.: Дионисий Галикарнасский. Римские древности. П.2.1). Впрочем, во всех прочих районах, вероятно, существовала необходимость в сезонном перегоне скота на новые пастбища. Это было связано с целым рядом проблем — таких как доступ к горным пастбищам, наблюдение за скотом и обеспечение его безопасности, — которые вполне могли еще сильнее обостриться в неспокойной обстановке V в. до н. э. Кроме того, мы никак не можем проверить, какое количество животных, зимовавших на римской территории, действительно принадлежало римским гражданам, а не чужакам, селившимся в горах. Таким образом, пастушеское скотоводство совсем необязательно представляло собой универсальный (и в еще меньшей степени — единственный) род деятельности даже для тех римлян, чье богатство обеспечивало им вполне безбедное существование30. Что же касается предложений Лициния Столона и Секстия Латерана, выдвинутых в 376— 367 гг. до н. э. и предположительно направленных на регулирование крупномасштабного использования общественных земель под пастбища (с. 394 сл. наст, изд.), то они вполне могли отражать тенденцию, развитию которой способствовал захват территории Вей (в 396 г. до н. э. — В.Г.). 29 В древнейших процедурах гражданского права при разрешении споров от обеих сторон, вероятно, требовался залог в виде скота (ср.: Цицерон. О государстве. П.60), который изымался у проигравшей стороны в пользу понтификов (Варрон. О латинском языке. V.180) — возможно, для принесения искупительных жертв (напрямую или как средство для покрытия издержек) или (как более поздний денежный залог) для отправления обычных обрядов государственной религии (Фест. 468L). 30 См., напр.: Menager 1972 [Н 56]: 367 слл. Судя по всему, пастушеское скотоводство оказало весьма незначительное влияние на древнейшее право или обрядность, хотя не исключено, что это обусловлено весьма специфическими факторами, в том числе несовершенством наших знаний в данной сфере.
П. Экономика 153 (Ь) Развитие рынка и торговля Явно недостаточное количество других ранних поселений в непосредственной близости от Рима позволяет предположить, что довольно долгое время Город выступал в качестве рыночного центра для собственной территории, на что, в частности, указывает та весьма значительная роль, какую в древнейшем Риме играл рынок, открывавшийся каждый девятый день. И по мере постепенного поглощения небольших независимых поселений на заре римской экспансии в конце царского периода эта роль становилась всё более существенной. Хотя эти поселения могли сохранять определенные оборонительные и религиозные функции, политическая и законодательная деятельность, а также основные религиозные празднества, отмечавшиеся всем народом, были сосредоточены в Риме, где в упомянутый период наблюдался довольно значительный рост населения (с. 172 наст. изд.). Римские институты, воплотившиеся в проведении сакральных и политических различий между внутригородским и загородным пространством (с. 677 наст, изд.), говорят о том, что в рассматриваемую эпоху Город играл такую же важную центральную роль, как, например, Вейи (на что указывают как остатки самого этого города, так и ведущие к нему дороги)31. Судя по всему, это должно было обеспечить дальнейшее расширение круга потенциальных клиентов римского рынка, невзирая на достаточно большие расстояния (в большинстве направлений к югу от Тибра — вероятно, до 15 км и более) и деятельность странствующих торговцев и ремесленников. Что же касается самих поселений, поглощенных Римом, то их и без того незначительная роль в качестве рыночных центров постепенно сводилась на нет, внося свой вклад в их плавное угасание. Еще одним фактором, стимулировавшим развитие рынка, было стратегически выгодное расположение Рима у важного брода через Тибр и на дороге, ведущей в долину этой реки. Кроме того, к подобным факторам предположительно относились крупные залежи соли в устье Тибра, а также растущая потребность в металлах и, возможно, предметах роскоши. Без сомнения, в определенной степени производство прибавочного продукта стимулировалось требованием, согласно которому все военнообязанные граждане должны были иметь собственное оружие и доспехи. Подобную же роль, скорее всего, играло и развернувшееся между римскими аристократами соперничество в показной роскоши и щедрости, а также нерегулярно возникавшие и подчас непредсказуемые потребности, основанные на обязательствах общественного и семейного характера. Кроме того, развитию рыночных отношений в целом, вероятно, способствовало расширение использования металла в качестве единицы обмена, изначально — в форме бронзовых слитков неправильной формы (aes nide). Хотя оперирование громоздкими слитками привозного металла должно было весьма существенно ограничивать объем сделок подобно¬ 31 Kahane, Threipland and Ward-Perkins 1968 [В 350]: 71.
154 Глава4. Рим в Ve. дон. э. Социальная и экономическая структура го рода, известная нам по письменным источникам процедура купли- продажи «с помощью меди и весов», несомненно, изначально представляла собой оплату определенного товара бронзой оговоренного веса, а поскольку в Законах ХП таблиц все штрафы исчисляются исключительно в бронзовых фунтах (что, вероятно, прежде всего отражает стремление к четкости и беспристрастности), в рассматриваемый период этот металл, очевидно, уже был общепризнанным средством обмена. Впрочем, некоторые важные стимулы рыночного развития в Риме отсутствовали. Так, например, Город не располагал какими-либо значительными и особенными природными ресурсами, которые могли бы образовать основу для широкого производства и внешней торговли. В VI в. до н. э., когда Рим вел более успешные войны, его жителям, вероятно, были доступны определенные избыточные средства в форме военной добычи, однако мы точно не знаем, способствовало ли это складыванию крупномасштабного внутреннего производства предметов роскоши (даже местная расписная керамика этого времени отличается относительно скромным качеством), а сложное внешнее положение Рима и латинов на протяжении большей части V в. до н. э., скорее всего, привело к резкому уменьшению доступа к рассматриваемому источнику дохода. Не исключено, что римляне анализируемого периода занимались выращиванием товарных культур, однако крестьянское хозяйство всё же тяготело к максимально возможной самодостаточности, а налоги или иные финансовые обязанности играли весьма незначительную роль в стимулировании производства прибавочного продукта: введение постоянного военного жалованья (stipendium) и, как следствие, — налога на имущество (tiibutum) стало необходимым лишь в эпоху Самнитских войн IV в. до н. э., когда римская армия впервые начала на протяжении длительного времени действовать вдали от Города. Таким образом, рассматриваемые финансовые меры едва ли восходят к царскому периоду, как полагают некоторые исследователи, а рассказы о предполагаемом повторном введении военного жалованья и соответствующего налога в 406 г. до н. э.32 если и имеют какую-либо реальную основу, то вполне могут относиться к временным мерам, связанным с осадой Вей33. Что касается крупного земледелия или пастушеского скотоводства, то они, вероятно, в большей степени были направлены на получение богатства и положения в обществе, чем на производство прибавочного продукта для рынка, и даже в тех случаях, когда последнее всё же имело место, получаемый доход, скорее всего, весьма существенно сокращался по причине относительной дороговизны и ограниченности резерва постоянной рабочей силы. В частности, рабство еще не получило широкого развития, поскольку его источники тоже еще были весьма ограниченными. Без сомнения, историки правы, предполагая, что чаще всего рабами становились люди, захваченные в плен во время войн, однако на протяже¬ 32 Ливий. IV.59.il; 60.5 слл.; Диодор Сицилийский. XIV. 16.5 (только stipendium). 33 Ср. с иной точкой зрения: Gabba 1977 [G 587]: 13—33; см. далее, с. 364 наст. изд.
П. Экономика 155 нии большей части V в. до н. э. подобных пленников было очень мало. Там, где была возможность, римляне могли практиковать и «разведение» рабов, однако, учитывая связанные с этим расходы, едва ли подобное явление было крупномасштабным. Кроме того, вероятно, в Риме рассматриваемого периода существовала и работорговля (развитию которой, вероятно, способствовало этрусское пиратство), но она тоже едва ли была широко распространенной — не в последнюю очередь по причине практически одинаковой потребности в подобной рабочей силе в рамках каждого поселения. Включение рабов в число товаров, покупаемых «с помощью меди и весов», указывает на их ценность, а также, возможно, на ограниченный объем подобных покупок. Кроме того, весьма показательным является тот факт, что положения, регулирующие продажу в рабство плененных жителей союзных городов отсутствуют в первом договоре римлян с Карфагеном34, тогда как во втором соглашении подобные положения уже имеются, хотя это может отражать лишь повышение осторожности договаривающихся сторон — не в последнюю очередь по политическим причинам. Вследствие недостатка рабов, римлянами, очевидно, в определенной мере использовались иные формы зависимого труда. Так, например, за совершение определенных преступлений лица, находившиеся под властью отца, могли быть переданы в подчинение пострадавшим, которые — предположительно — могли использовать их в качестве рабочей силы. Здесь же следует упомянуть и вызывающее множество споров правило (Таблица IV.2b), согласно которому сын, проданный своим отцом три раза, освобождался от его власти, что, скорее всего, представляло собой наложение фактического ограничения на право отцов продавать собственных детей — возможно, в качестве долгового залога или, по сути дела, в качестве своего рода наемных работников. Оба эти варианта, вероятно, подразумевают потребность в рабочих руках, а квазизависимость работников от хозяев в подобных случаях, возможно, могла превратиться в постоянную. Наконец—что самое главное — мы должны упомянуть о долговой кабале (с 264 наст, изд.), основным следствием и, вероятно, главным преимуществом которой для «кредитора» было то, что «должник» становился его подневольным работником. Важно, что подобное долговое рабство было официально отменено в IV в. до н. э., то есть именно тогда, когда военные успехи Рима привели к возрастанию резерва рабов из числа пленных (с. 400 наст. изд.). Впрочем, долговая кабала представляла собой достаточно непредсказуемую и негибкую форму трудовых отношений и могла даже предполагать обеспечение семьи должника, а также его самого, что еще больше ограничивало ее доходность. То, что кабала была — по причине или как следствие ее отмены в IV в. до н. э. — очень легко и быстро вытеснена рабством, скорее всего, указывает на то, что ее вклад в производство прибавочного продукта был относительно ограниченным. Насколько нам известно, государство тоже не проявляло устойчивого интереса к продвижению или защите торговли — вероятно, за исключе¬ Полибий. Ш.22.1 слл.; ср. с. 603 сл. наст. изд. 34
156 Глава4. Рим в Ve. дон. э. Социальная и экономическая структура нием немногих важнейших товаров. Военная активность Рима была явно направлена на обеспечение безопасности, захват добычи, земли и расширение собственного влияния (к чему особенно стремились аристократические лидеры Города), а вовсе не на защиту торговли или коммерческую экспансию35. В частности, в рассматриваемый период римляне так и не создали крупных военно-морских сил, сопоставимых с флотом своих этрусских соседей. Далее, в первом договоре с Карфагеном четко оговаривались условия, на которых римляне могли торговать в карфагенских сферах влияния, в то время как деятельность карфагенских торговцев в Риме никак не регулировалась и не защищалась (в отличие от второго соглашения), и, если — что вполне вероятно — Рим еще и не взимал никаких портовых или рыночных сборов36, это явно указывает на неразвитость римской казны и отсутствие какого-либо желания стимулировать торговлю. Из имеющихся у нас письменных источников известно, что Римское государство периодически вмешивалось в импорт зерна при нехватке соответствующих запасов, а также в процесс производства и продажи соли37, но даже если это действительно было так, подобные шаги демонстрируют лишь озабоченность наличием предметов первой необходимости (и — со временем — пополнением казны), а не общую заинтересованность в развитии рынка. Примерно то же самое, вероятно, можно сказать и о культе Меркурия, храм которого, согласно упоминаниям древних авторов, был посвящен в 495 г. до н. э.: введение этого культа также могло отражать беспокойство по поводу нехватки зерна38. Для сравнения: в сохранившихся фрагментах Законов XII таблиц уделяется лишь незначительное внимание рыночным сделкам (к примеру, до нас не дошло ни одного специального положения, посвященного залогам или поручительству, очень мало говорится и об аренде или найме). Возможно, подобные положения остались просто неизвестны нам, однако едва ли это единственная причина, учитывая, например, недостаточную проработанность законов о кредите и на более поздних этапах римской истории39. Строгие наказания за неуплату долгов едва ли поощряли заемные операции, и, если, согласно Законам ХП таблиц, максимальная ставка ссудного процента действительно составляла 8У3% (с. 142 наст, изд.), это, скорее всего, была месячная норма, установленная для краткосрочных займов, направленных на решение безотлагательных задач, встававших прежде всего перед крестьянами40. Также законами признавались и более гибкие устные договоры (stipulatio), однако их нельзя было заключать че¬ 35 Иная точка зрения изложена на с. 359 наст. изд. 36 Даже предполагаемая отмена портовых сборов в 508 г. до н. э., скорее всего, является вымыслом (Ogilvie 1965 [В 129]: 258). 3/ Ср.: Clerici 1943 [G 32]: 461—466 (скептическая точка зрения). 38 Wissowa 1912 [G 519]: 304. 39 Впрочем, Законы ХП таблиц, возможно, обеспечивали некую зачаточную защиту неформальных продаж товара в кредит: ср.: Юстиниан. Институции. П.1.41 (= Таблица Vn.ll); Watson 1975 [G 317]: 145-147. 40 Zehnacker 1980 [G 168]: 353-362.
П. Экономика 157 рез посредника. Закон о купле-продаже формально защищал от дефектов правового титула только юридически оформленные сделки купли- продажи (mancipium) (с. 146 наст, изд.), а для обеспечения сопоставимой защиты для иных сделок покупатели должны были заключать самостоятельные устные договоры, что явно указывает на несовершенство правового регулирования в данной сфере. Разумеется, это не очень надежный показатель того, что Рим действительно являлся важным центром торговли, но он однозначно позволяет предположить, что римские правовые институты явно не были созданы для выполнения подобной роли. Оценку реальных масштабов и характера рыночных отношений серьезно затрудняет нехватка имеющихся у нас свидетельств, в особенности — скудность надежных археологических данных. Так, единственным значительным материальным свидетельством существования в Риме рассматриваемого периода внешней торговли является аттическая керамика (преимущественно чаши), импорт которой продолжался до середины V в. до н. э. Впрочем, даже эту торговлю нельзя представить в абсолютных количественных показателях, и хотя упомянутые сосуды действительно отражают определенную покупательную способность отдельных римских граждан, они едва ли имели большое экономическое значение — даже как предметы роскоши. Кроме того, нам не известно каких- либо четких признаков того, что рассматриваемые аттические сосуды сопровождались иными значительными предметами импорта из самой Греции или из греческих колоний в южной Италии и на Сицилии. Некоторые вещи — например, греческая погребальная урна из паросского мрамора, обнаруженная при раскопках некрополя на Эсквилине (рис. 35)41, — были практически однозначно привезены в Рим в рассматриваемый период, а не на заре позднейшей экспансии, но они указывают лишь на то, что подобные предметы приобретались отдельными римлянами для потакания своим вкусам. Конкретные следы торговли с Этрурией и Лацием, которая должна была играть намного более значительную роль, нам тоже практически не встречаются. Письменные источники добавляют к этим скупым свидетельствам упоминания о храме Меркурия, который якобы был посвящен в 495 г. до н. э., что сопровождалось учреждением «коллегии торговцев», а также рассказы об импорте зерна в неурожайные годы (с. 164 сл. наст, изд.) и положения двух договоров. Так, первый договор с Карфагеном (с. 604 сл. наст, изд.) регулировал торговую деятельность римлян и их союзников в Северной Африке, а также на Сардинии и Сицилии, однако масштабы этой деятельности оценить невозможно. Соответствующими археологическими материалами мы не располагаем, и, хотя римляне могли торговать исключительно скоропортящимися товарами, не исключено, 41 Можно было бы говорить о гораздо больших объемах подобного импорта, если признать, что именно в указанный период в Рим был привезен ряд найденных на его территории греческих мраморных статуй начала Vв. дон a (Paribeni 1969 [G 121]: 83—89), однако они, конечно, могли появиться в Городе гораздо позже.
158 Глава4. Рим в Ve. дон. э. Социальная и экономическая структура Рис. 35. Мраморная погребальная урна, найденная на Эсквилине (внутри саркофага из серого вулканического туфа). Возможно, изготовлена на Паросе. Кон. VI — нач. V в. до н. э. (Публ. по: Colonna 1977 [В 312]: 143, рис. 5.) что означенный договор просто содержал в себе условия, которые карфагеняне оговаривали и в своих соглашениях с прибрежными этрусскими городами42. Что же касается Кассиева договора, заключенного между Римом и латинами в 493 г. до н. э. (с. 334 наст, изд.), то, согласно Дионисию [Римские древности. VI.95.2), в нем было прописано требование осуществлять судопроизводство по частным договорам между римлянами и латинами в течение десяти дней и в том месте, где соответствующий договор был заключен43. Взаимные права в сфере торговли, которые, несомненно, существовали в позднейшие периоды (и включали право лати- нов приобретать собственность на законных основаниях (mancipium)), вполне могут отражать придание формального характера существовавшей ранее свободе обмена и приобретения (с. 329 наст, изд.), однако всё это опять же лишь весьма косвенно отражает характер, масштаб и экономический эффект соответствующих операций. С не менее острыми проблемами мы сталкиваемся, когда начинаем говорить о ремесленном производстве в Риме. Здесь мы имеем дело со столь же скудным археологическим материалом, относящимся к рассматриваемому периоду, — в частности, из-за недостатка хорошо датируемых могильников исследователи до сих пор так и не выработали четкой хронологии для большинства местных керамических изделий (еще сильнее 42 Сам договор мог быть оформлен по карфагенскому образцу; cp.: Täubler 1913 [J 235]: 254-264. 43 В Законах ХП таблиц (П.2) также предусматривалось рассмотрение дел с участием иноземцев, хотя последними необязательно были исключительно латины.
П. Экономика 159 этот вопрос запутывает возможное сохранение в позднейшие периоды более ранних форм). Всё, что мы можем сказать, это то, что с VI в. до н. э. общее качество рассматриваемой керамики продолжало снижаться, что сравнение с вейянским материалом указывает на ее преимущественно местное происхождение и что сами римляне, по всей видимости, не производили и не ввозили из Этрурии каких-либо поистине высококачественных вещей. Что касается изделий из металла, то четких свидетельств местного производства зеркал, украшений или крупных бронзовых скульптур у нас нет. Согласно упоминанию Плиния [Естественная история. XXXIV.34), культовые статуи из бронзы были весьма редки, а нормой, очевидно, по- прежнему являлись терракотовые и деревянные изображения. Ряд вшивных статуэток и почетных статуй отдельные исследователи датируют V в. до н. э.44, но, хотя древность многих из этих изделий несомненна, их датировка и увязка с упоминаниями в письменных источниках, судя по всему, основаны исключительно на догадках: например, в некоторых работах предполагается, что римляне начали ставить прижизненные почетные статуи почти на целое столетие раньше греков. Две обнаруженные на территории Рима крупные бронзовые скульптуры (голова юноши с Яникула и Капитолийская волчица), которые, возможно, были изготовлены в V в. до н. э., ясно демонстрируют еще ряд трудностей, связанных с имеющимися у нас свидетельствами: оба эти произведения, возможно, происходили из этрусских мастерских, а в Риме могли появиться гораздо позднее — например, в результате разграбления захваченных этрусских городов. Так, первое надежное упоминание о том, что статуя Капитолийской волчицы стояла в Риме (даже если она действительно была сделана в V в. до н. э.), относится к X в. н. э. Вне зависимости от того, является ли это следствием недостатка археологических данных, у нас почти нет четких свидетельств того, что в Риме рассматриваемого периода существовала глубокая специализация ремесленного производства. Конечно, материальные остатки показывают, что керамика, черепица и металлические изделия издавна представляли собой специализированную продукцию, а крупномасштабное строительство общественных зданий в Риме — начиная с VI в. до н. э. — в сочетании с внедрением более развитой архитектуры жилых домов явно порождало потребность во всевозможных строительных навыках, даже если некоторые ведущие архитекторы и мастера, возможно, были иноземцами. Кроме того, в Законах ХП таблиц прямо упоминаются флейтисты и косвенно — золотых дел мастера, а плотники и кузнецы, наряду с трубачами и горнистами, очевидно, имели собственные сообщества в рамках развитой центуриатной организации. Но при этом нам не известно, действительно ли в рассматриваемый период уже существовали упоминаемые в источниках древние коллегии45 флейтистов, золотых дел мастеров, плот¬ 44 Richardson 1953 [G 129]: 77-78. 40 Плутарх. Нума. 17.1 сл.; ср.: Плиний Старший. Естественная история. XXXIV. 1; XXXV. 159; Флор. 1.6.3.
160 Глава4. Рим в Ve. дон. э. Социальная и экономическая структура ников, красильщиков, сапожников, дубильщиков, кузнецов и гончаров46. Вероятно, к V в. до н. э. всё это были специализированные профессии, однако, не считая флейтистов (которые помимо прочего выполняли определенные функции культового характера) и золотых дел мастеров, они представляли собой исключительно ремесла, необходимые для обслуживания лишь самых насущных потребностей преимущественно крестьянской общины. Впрочем, это вовсе не означает, что совокупный объем экономических операций, осуществлявшихся даже на рассматриваемом уровне, был незначительным, однако реальные масштабы этих операций, а также приобретения «предметов роскоши» оценить, увы, невозможно. Принимая во внимание ограничения, наложенные децемвирами на погребальный инвентарь, а также процветавшую в конце VI в. до н. э. торговлю аттической расписной керамикой, а в начале V в. до н. э. — чернолаковой и чернофигурной посудой, мы не должны сбрасывать со счетов и возможность того, что для наиболее состоятельных граждан Рима был характерен весьма высокий уровень потребления (и конкуренции), однако имеющихся в нашем распоряжении непосредственных свидетельств, связанных с торговлей и местным ремесленным производством, явно недостаточно для доказательства подобной гипотезы. Согласно данным, которыми мы располагаем, помимо аттической керамики и незначительного количества иных высококачественных изделий, римляне импортировали лишь металл и, возможно, зерно (при определенных обстоятельствах). Каковы были статьи римского экспорта, за исключением соли, мы можем только догадываться, но, вероятнее всего, к таковым прежде всего относились продукты животноводства (в особенности кожи и изделия из них) и лес. Собственно для Рима нам в лучшем случае известны свидетельства лишь достаточно скромного производства предметов роскоши для местного потребления, и мы вообще не находим каких-либо признаков того, что Город являлся крупным центром искусств. С другой стороны, в VI — начале V в. до н. э. здесь действительно был воздвигнут целый ряд богато украшенных общественных храмов и трудилось определенное количество иноземных специалистов: по меньшей мере две из дошедших до нашего времени терракоты были изготовлены греками, но, вероятно, на территории Рима47, а в трудах древних авторов упоминаются имена двух греческих мастеров — Дамофила и Горгаса (явно не ионийского происхождения), участвовавших в строительстве храма Цереры48, и высказываются предположения о том, что статуи Капитолийского храма были изваяны этрусками (хотя источник подобных предположений неизвестен). Вместе с тем мы не можем определить, насколько этот явный контраст (который также наблюдается в Вейях) между скром- 46 Принадлежность к древнейшим коллегиям приобрела политическое значение в I в. до н. э., когда на них были наложены определенные ограничения, в силу чего данный список мог быть выдуман именно в этот период. 47 Andren 1940 [В 279], Рим: Forum П.11; Gjerstad 1953—1973 [А 56] IV, 2: 456 сл. 48 Le Bonniec 1958 [G 360]: 256-262.
П. Экономика 161 ными масштабами производства высокохудожественных изделий для частных покупателей и относительным размахом и пышностью общественной застройки — по крайней мере, в начале V в. до н. э. — вызван лишь специфическим характером археологических данных, хотя в 390 г. до н. э. грабившие город галлы явно нашли чем в нем поживиться. (с) Экономические изменения Современные исследователи нередко говорят о том, что в V в. до н. э., особенно в последние его десятилетия, центральную Италию охватил общий экономический спад49. Для доказательства подобной точки зрения обычно приводится целый ряд факторов: резкое сокращение объемов строительства храмов, импорта аттической керамики, производства высококачественных изделий местными мастерами, а также уменьшение количества и великолепия погребального инвентаря. Впрочем, даже в центральной и южной Этрурии, где подобные изменения наиболее заметны, их масштабы и скорость в разных местах были весьма различными. Так, например, в Фалериях и дальше к северу, в Вольсиниях (совр. Орвието) и Клузии, с началом V в. до н. э., судя по имеющимся данным, наступила новая эпоха процветания. К примеру, упадок храмового строительства в этих городах фиксируется в гораздо меньшей степени. Что же касается импорта аттической расписной керамики, то примерно с рубежа VI—V вв. до н. э. он, судя по всему, начинает сокращаться в прибрежных городах, но при этом расширяется в поселениях, расположенных дальше от моря, хотя с середины V в. до н. э. явный упадок импорта наблюдается во всех районах центральной Италии. Даже происходившее одновременно снижение качества и уменьшение количества произведений мастеров из южной Этрурии не было равномерным50. Прежде всего этот процесс затронул керамику, продолжая тенденцию, которая в отношении чернофигурных сосудов и керамики- буккеро наметилась уже в конце VI в. до н. э. С конца V в. до н. э. прерывистым и мелкомасштабным становится и производство краснофигурной керамики, хотя этруски всё равно были первыми, кто начал имитировать эту сложную технику. Впрочем, остальные формы этрусского искусства оказались более устойчивыми. Зеркала и изделия из бронзы, судя по всему, изготавливались в южной Этрурии и в Пренесте на протяжении всего столетия, хотя и для весьма ограниченного круга клиентов. Что же касается скульптурных изображений, то в прибрежных городах их известно мало, однако в Вейях и Фалериях обнаружено несколько весьма примечательных образчиков, относящихся к середине — второй половине V в. до н. э. Таким образом, ситуация в Этрурии, вероятно, была весьма сложной и менялась в зависимости от места или под воздействием определенных факторов. Кроме того, одно из наиболее равномерно распространенных "9 Напр.: ТогеШ 1974 [J 120]: 828-829, 830-831; Ogilvie 1976 [А 96]: 104-107. °° Наир.: Sprenger 1972 [J 115]: особенно 83—94.
162 Глава4. Рим в Ve. дон. э. Социальная и эконолшческая структура изменений — общий упадок импорта аттической керамики с середины V в. до н. э. — вполне могло быть вызвано особыми причинами. Не исключено, что греки получили доступ к новым рынкам, ярким примером чего является адриатический порт Спина, где именно в рассматриваемый период наблюдается увеличение соответствующего импорта. Возможно, примерно в 480 г. до н. э. изменился или, по крайней мере, стал более разнообразным состав перевозчиков, вовлеченных в торговлю керамическими изделиями, а их сосредоточенность на центральной Италии достаточно существенно снизилась51. В то же время, по всей видимости, в северной Италии и за Альпами появились новые рынки сбыта для этрусских металлов и металлических изделий (вероятно, основного товара, который обменивался на предметы аттического импорта). В любом случае, это была специализированная торговля предметами роскоши и, соответственно, ее упадок совсем необязательно указывает на общее сокращение внешних коммерческих связей, которые в значительной степени были, вероятно, ограничены территорией центральной Италии. Если мы обратимся непосредственно к Риму, то, скорее всего, заметим ряд местных особенностей — прежде всего в импорте аттической керамики (в частности, расписной), который, согласно имеющимся данным, в период с 525 по 510 г. до н. э. пережил необычайный всплеск, после чего столь же резко пошел на спад52. Впрочем, подобная статистика является весьма уязвимой и относиться к ней следует с большой осторожностью — особенно когда речь идет о предположениях, согласно которым упадок аттического импорта в Риме начался раньше, чем в прибрежных этрусских городах, и был более масштабным53. Объяснение рассматриваемых статистических данных также вызывает немало сомнений54, однако — что касается экономических последствий — наблюдавшийся в начале V в. до н. э. дефицит был существенно сглажен импортом аттической чернолаковой и чернофигурной посуды, что указывает самое большее лишь на относительное снижение покупательной способности. Дальнейшее сокращение аттического импорта во второй половине V в. до н. э. заметно в Риме не больше, чем в любом другом районе центральной Италии, и, соответственно, может представлять собой в значительной степени локализованный вариант этого более широкого явления, без каких-либо особых последствий собственно для экономики Го¬ 51 Ср.: Johnston 1979 [В 348]: 51-52. 52 Меуег 1980 [G 112]: 47 слл. 53 В отличие от этрусского, римский материал обнаружен не в погребениях, а прежде всего в хранилищах вотивных приношений, существовавших в различное время. Так, Майер (Meyer. Op. eit) в своих статистических выкладках учитывает подобное хранилище в районе церкви Сант-Омобоно (20% от общего количества), которое, судя по всему, прекратило существование ок. 500 г. до н. э., а также хранилище в храме Весты (10%), исчезнувшее ок. 475 г. до н. э. Впрочем, полагаться на статистику, основанную на превратностях археологических открытий и в потенциале подверженную влиянию местных вариаций в культурных практиках, всегда опасно. 54 Гипотеза о внезапном обеднении Рима в последнем десятилетии VI в. до н. э. и о связанной с этим потерей им гегемонии в Лации (Меуег. Ор. ей:. 63 слл.) не согласуется с данными по храмовому строительству в первые два десятилетия V в. до н. э. (см. далее).
П. Экономика 163 рода. По мнению большинства исследователей, внутреннее производство при этом, судя по всему, оказалось недостаточным, чтобы заполнить образовавшийся пробел, и качество местной керамики снизилось еще больше, однако всё это явилось просто продолжением той тенденции, которая уже наметилась в конце VI в. до н. э., — в Риме, по всей видимости, не было устойчивой традиции изготовления изделий высокого качества, опираясь на которую можно было бы построить собственное производство. Кроме того, наши общие знания о римском ремесле в рассматриваемый период весьма незначительны, и делать какие-либо далекоидущие выводы о нем или о соответствующем уровне благосостояния достаточно неразумно (с. 158 сл. наст. изд.). Находка большого количества вотивных статуэток в Лавинии55 показывает, что в других районах Лация по-прежнему осуществлялось крупномасштабное производство скульптурных изображений, хотя и только в культовом контексте. Единственным надежным индикатором снижения уровня благосостояния в Риме является упадок храмового строительства, который также фиксируется во многих других латинских и южноэтрусских городах. Впрочем, здесь многое зависит от источника средств, которые шли на строительство храмов. Если определенная доля этих средств представляла собой частные вклады аристократов, стремившихся таким образом подтвердить свою монополию на политическую власть и превзойти друг друга в пожертвованиях на общественные нужды, то рассматриваемый упадок, вероятно, и в самом деле указывал на общее уменьшение богатства представителей высших слоев общества, что могло быть результатом экономического упадка более широкого плана. Впрочем, позднейшие аналогии позволяют предположить, что основные средства на возведение храмов шли из военной добычи56. Если это действительно было так, то фактическое прекращение храмового строительства в начале V в. до н. э. просто отражает более сложное внешнеполитическое положение Рима в последующие десятилетия. Кроме того, поскольку снижение уровня благосостояния заметно и в некоторых прибрежных городах южной Этрурии, мы можем упомянуть ряд конкретных изменений, которые ускорили определенное обеднение тамошнего населения, но при этом практически не оказали сколько-нибудь значительного воздействия на Рим: это растущая изоляция Кампании, новые импульсы для развития металлообработки в северной Этрурии, ограничение пиратской деятельности этрусков, поражение, нанесенное им Кумами и Сиракузами в * 5Enea nel Lazio 1981 [Е 25]: 221—270. 5 См. с. 348 наст. изд. При этом, вероятно, использовались также и общественные работы. Конечно, легенды, связывающие это явление с царским периодом (приводятся уже у Кассия Гемины. — Фрг. 15Р), довольно ненадежны, однако существование подобной повинности представляется вполне правдоподобным (позднее она появляется в законах колонии в Урсоне, основанной Цезарем (Устав колонии Юлии Генетты (FIRA I: N° 21) 98)). Кроме того, здесь следует упомянуть обязанность землевладельцев огораживать дороги, пролегающие между их участками (Wiseman 1970 [J 244]: 140 сл., 147 — такой вывод сделан автором на основании вполне убедительной интерпретации Таблицы VII.7 из Законов ХП таблиц).
164 Глава4. Рим в Ve. дон. э. Социальная и экономическая структура 474 г. до н. э., расширение сиракузского вмешательства (включая непосредственный грабительский набег в 454 г. до н. э.) и, возможно, растущее давление со стороны Карфагена. Из всех этих факторов лишь упадок торговли с Кампанией, а также сокращение объемов рынка в самих южноэтрусских городах могли оказать прямое влияние на Рим, но даже это влияние оценить, по сути дела, невозможно57. Если же говорить непосредственно о городе на Тибре, то недостаток военных успехов вплоть до конца столетия, судя по всему, был как минимум столь же важным фактором, вызывавшим снижение общественного и частного спроса, как и упадок внешней торговли, но его общее экономическое воздействие опять же не поддается измерению. Конечно, недостаточное количество военных трофеев для относительно состоятельных граждан вполне могло означать сокращение возможностей для приобретения (в числе прочего) предметов роскоши, а для представителей мелкого крестьянства, которые тоже могли служить в армии в пору военных кампаний, — исчезновение одного из потенциальных (хотя и ограниченных) источников для борьбы с обнищанием. Впрочем, для последних — как для людей, которые обычно бывали отстранены от участия в войнах, — основополагающие проблемы, возможно, заключались в другом: в частости, в периодически возникавших трудностях для ведения сельского хозяйства на территории Римской Кампании5^, которые, вероятно, отягощались нехваткой земли. Римские историки упоминают случавшийся в Городе несколько раз на протяжении V в. до н. э. голод, последствия которого удавалось смягчить путем импорта продовольствия из Этрурии, с Помптинской равнины и время от времени — из Кампании, Кум и с Сицилии; так, например, в 30-с годы П в. до н. э. в Риме были выпущены монеты в память о том, как А. Минуций якобы избавил город от нехватки хлеба в 440/439 гг. до н. э. (рис. 36)58. Впрочем, надежность подобных свидетельств представляет собой еще одну проблему. Высокие цены на зерно — вместе с затмениями и прочими необычными явлениями — записывались на белых досках понтификов (Катон. Начала. Фрг. 77Р; ср. также: Дионисий Галикарнасский. Рижские древности. УП. 1.6), однако сохранность и использование понти- фикальных записей, относящихся к V в. до н. э., это тоже большой вопрос (с. 35 наст. изд.). Затмения упоминаются в дошедших до нас исторических трудах достаточно редко, а отсутствие сообщений о нехватке хлеба в рассказе Ливия о IV в. до н. э., начиная с 383 г. до н. э., ставит под сомнение и те упоминания, которые относятся к предыдущему столетию. И даже если принять во внимание повышение уровня благосостояния и налаживание регулярного импорта зерна в результате расширения римской экспансии, всё равно достаточно сложно поверить в то, что в рассматриваемый период случались подобные кризисы, особенно учитывая рост 57 Все перебои в торговле солью в результате войн (имевшие очень большое значение для жителей внутренних районов страны), скорее всего, были лишь временными. 57а Современное название окрестностей Рима. Не следует путать с Кампанией — областью в южной Италии. — В. Г. 58 Ogilvie 1965 [В 129]: 256; RRC: № 242-243.
П. Экономика 165 Рис. 36. Денарий Г. Минуция Авгурина (135 г. до н. э.) с изображением стоящей на колонне статуи, якобы возведенной в честь А. Минуция за избавление города от нехватки хлеба в 440—439 гг. до н. э. Человек слева может быть П. Минуцием Автурином (консул 492 г. до н. э.) или М. Минуцием Авгурином (консул 491 г. до н. э.), а человек справа — М. Минуцием Фе- зом, который стал одним из первых плебейских авгуров в 300 г. до н. э. (ARC 242.1). самого города и очевидное появление подобных трудностей в начале Ш в. до н. э.59. В тех случаях, когда сообщения об импорте зерна в V в. до н. э. можно проверить, они оказываются весьма сомнительными, наиболее явным доказательством чего является содержащаяся в них анахроническая информация о эллинских тиранах, которые будто бы помогали Риму в 492/491 и 411 гг. до н. э.60, а также отсутствие убедительных доказательств того, что рассматриваемые операции были отражены в греческих источниках. Кроме того, в середине П в. до н. э. вопрос о консульских инициативах, направленных на борьбу с нехваткой продовольствия, был весьма злободневным61 и вполне мог повлиять на анналисти- ческую традицию, связанную с анализируемой темой. При этом, однако, мы не можем исключать возможности того, что какая-то память о голоде, случавшемся на ранних этапах римской истории, и о попытках смягчить его последствия действительно сохранилась если и не в документальной, то хотя бы в устной форме. Когда многим гражданам Рима грозила голодная смерть, государство вполне могло предпринимать определенные действия, при условии наличия достаточных общественных или частных ресурсов62. Конечно, тот факт, что рассматриваемые кризисы действительно случались, сомнений не вызывает: в древности не могли избежать плохих урожаев и последующих дефицитов продовольствия даже самые плодородные регионы средиземно¬ 59 Иная точка зрения изложена на с. 482 наст. изд. 60 Дионисий Галикарнасский. Римские древности. VII. 1.1 слл. (= Гн. Геллий. Фрг. 20Р; Аициний Макр. Фрг. 12Р); ср.: Ливий. П.34.2 слл. (492 г. до н. э.); IV.52.5 слл. (411 г. до н. э.). 61 Ср.: Валерий Максим. Ш.7.3 (138 г. до н. э.). 62 Если общественные культы Меркурия и Цереры, а также Либера и Либеры были учреждены в раннереспубликанский период, они могут свидетельствовать об озабоченности государства степенью полноты зерновых запасов.
166 Глава4. Рим в Ve. дон. э. Социальная и экономическая структура морского мира. Подобное утверждение совершенно справедливо и для римской территории — даже несмотря на то, что оно является слишком обобщенным и, соответственно, обманчивым, ведь различное качество почв (прежде всего в плане их реакции на меняющиеся климатические условия) даже сейчас является весьма существенным фактором развития земледелия, не говоря уж об эпохе Античности. Как и в позднейшие периоды, бесплодные песчаные дюны на побережье и плохо дренируемые дюны четвертичного периода, расположенные чуть вглубь страны, переходили в болота, леса и пастбища. Земледелие же развивалось только на плодородных аллювиальных почвах речных долин и на первичных вулканических почвах обширных горных хребтов, которые покрывают большую часть Кампаньи. Осушение земель на рассматриваемой территории в зимний период, вероятно, нередко представляло собой весьма существенную проблему: имеющиеся у нас свидетельства из района Вей позволяют предположить, что в древности анализируемые районы отличались тяжелыми глинистыми почвами, которые зимой активно вбирали влагу, а во время весенних или летних засух покрывались плотной коркой63. Как скоро эти почвы начали страдать от недостатка мощного плодородного слоя (основная проблема современной эпохи, вызванная прогрессирующей эрозией), мы сказать не можем. К концу периода Республики «Пупинская область» («ager Pupinius»), расположенная к северо- востоку от Рима, вошла в поговорку благодаря своим маломощным и сухим почвам (Цицерон. Речь о земельном законе... П.96; Варрон. О сельском хозяйстве. 1.9.5; и т. д.), а, согласно Ливию (VÜ.38.7, ср.: Дионисий Галикарнасский. Римские древности. XV.3.5), смутьяны, подбивавшие в 343 г. до н. э. римское войско к мятежу, называли «гиблыми и бесплодными» вообще все земли вокруг Рима. Впрочем, это было чисто риторическое преувеличение даже для времен самого Ливия: к примеру, Страбон (V.3.7, р. 234С), живший в эпоху Августа, отмечал плодородие окружавших Город земель64 и писал (V.3.12, р. 239С) о том, что они были весьма густо заселены, причем последнее упоминание хорошо подтверждается дошедшими до нашего времени свидетельствами. Впрочем, в более ранние периоды плохой дренаж рассматриваемых почв делал их обработку весьма сложной, особенно учитывая вероятное преобладание деревянных орудий труда, результатом чего была весьма низкая урожайность. Судя по всему, римляне предпочитали выращивать полбу- двузернянку (эммер) именно потому, что данная культура весьма устойчива и к влажности, и к засухе. Еще одним важным фактором, сказывавшимся на урожайности зерновых, являлась характерная для Рима и его окрестностей переменчивость климата. Недостаточное количество осенних дождей или чересчур холодная зима могут затруднять прорастание семян, слишком же влажное лето — замедлять развитие корней, особенно если почва хорошо удер¬ 63 Judson and Kahane 1963 [G 93]: 77, 91. 64 Ср. также: Дионисий Галикарнасский. Римские древности. П.25.2; УШ.8.2.
П. Экономика 167 живает влагу или плохо просыхает. При этом, однако, наиболее серьезной проблемой является низкий уровень дождевых осадков весной — как раз в период максимального поглощения влаги пшеницей (апрель- май). Доступная нам разрозненная информация о климатических условиях центральной Италии в древности показывает, что они в основном совпадали с современными, но при этом наличие более крупных лесных массивов, разбросанных по всему региону, и несколько иные сроки разливов Тибра65 позволяют предположить, что в рассматриваемый период осадки были более обильными и равномерными и что крайние значения зимних и летних температур, возможно, были не такими существенными, хотя другие свидетельства — фрагментарные и весьма ненадежные — указывают на то, что в период Ранней Республики зимы подчас были намного суровее, чем сейчас66. Впрочем, вне зависимости от незначительных различий в источниках, более поздние авторы, судя по всему, считали причиной необычайно суровых или сухих зим или слишком сильных летних засух те же колебания температуры и объема осадков, которые характерны и для современного климата, да и воздействие неблагоприятных климатических условий на зерновые культуры было достаточно сходным, чтобы распространить его и на V в. дон. э. (напр.: Ливий. IV. 12.7). Осадки, выпадавшие более равномерно, могли немного сокращать летние потери, но периодически случавшиеся недороды представляли собой достаточно распространенную проблему, поскольку для борьбы с ними уже на ранних этапах римской истории были учреждены специальные религиозные обряды. Учитывая вышесказанное, можно отметить, что ячмень мог быть весьма привлекательной альтернативой эммеру именно по причине более раннего созревания (что сокращало также вероятность образования плесени). Изменчивость климата в сочетании с особенностями почв, низким качеством семян, несовершенными практиками севооборота, нехваткой удобрений, периодическим затоплением низинных районов, а также частыми нападениями саранчи, образованием плесени и возникновением различных заболеваний, по всей видимости, приводила к значительному колебанию урожайности (как и в Италии начала XIX в.)67. Еще целый ряд проблем был связан с опасностью внезапного дождя во время молотьбы и с необходимостью защиты от паразитов и сырости при хранении. Учитывая явную нехватку стимулов для производства значительного приба¬ 65 Le Gall 1953 [С 8]: 27—31. Ср. также, вероятно, с более значительной площадью стоячих водоемов (Quilici and Quilici Gigli 1975 [С 13]: 8—23). 66 Дионисий Галикарнасский. Римские древности. ХП.8; ср.: Ливий. V.13.4 (400 г. до н. э.); Зонара. УШ.б; Августин. О Граде Божьем. Ш.17 (270 г. до н. э.). Ср.: Сазерна в соч.: Колу- мелла. О сельском хозяйстве. 1.1.5 (упоминание о более холодном климате в некий неопределенный момент до I в. до н. э. — на довольно сомнительном основании, связанном с распространением виноградарства и выращивания оливок); Heuberger 1968 [С 7]: 270 слл. (данные по территории Альп). Об изменениях климата в древности в целом ср.: Vita-Finzi 1969 [С 19]. 67 Porisini 1971 [G 123]: 1-6.
168 Глава4. Рим в Vв. дон. э. Социальная и экономическая структура вочного продукта (по причине отсутствия сложившихся внешних рынков сбыта), периодическая нехватка продовольствия в раннереспубликанском Риме была вполне вероятной. В этом контексте можно упомянуть посвящение храма Цереры, Либера и Либеры (традиционно датируемое 493 г. до н. э.), а также общую нацеленность общественных обрядов на успешное ведение сельского хозяйства. В V в. до н. э. рассматриваемые трудности усугубились внешним положением Рима. Отдаленным районам постоянно угрожали вражеские набеги, а некоторые территории, вероятно, были даже временно захвачены вейянами (ср. с. 359 наст. изд.). При этом ухудшение отношений с горными народами могло затруднить доступ к летним пастбищам (и — как следствие — привести к усилению соперничества за доступ к общественной земле), тогда как одной из основных причин возникшей напряженности, вероятно, подчас служило именно давление на ресурсы низинных районов, которое привело к попыткам закрыть горцам доступ к зимним пастбищам на прибрежной равнине. В свою очередь, продвижение эквов и вольсков (с. 342 сл. наст, изд.) могло вызвать определенный приток латинов-беженцев. Наконец, соглашение, заключенное Римом с латинами в начале V в. до н. э. (с. 334 наст, изд.), исключало дальнейшую территориальную экспансию за счет последних. В результате римляне оказались практически лишены возможностей для основания новых поселений — вплоть до захвата Фиден и Вей68. Впрочем, действительную степень перенаселенности Рима в V в. до н. э. оценить весьма сложно. Отраженные в письменных источниках данные по проводившимся в Городе переписям-цензам (табл. 1) говорят о резком произошедшем в начале столетия снижении количества мужчин, годных к военной службе (или о сокращении общей численности населения), но свидетельства эти достаточно сомнительны. Если рассматривать приводимые в упомянутых источниках цифры как количество взрослых мужчин, то рост анализируемых показателей в IV—Ш вв. до н. э. будет явно недостаточным, а если как общую численность населения (ср.: Плиний Старший. Естественная история. ХХХШ.16), то они будут указывать на его невероятно высокую плотность (не менее ста двадцати человек на квадратный километр в 493 г. до н. э.). С этой же точки зрения, мы никак не можем объяснить сокращение населения со 150,7 тыс. (498 г. до н. э.) до 110 тыс. человек (493 г. до н. э.), да и переход к подсчету только взрослых мужчин объяснить весьма трудно: процедуры проведения ценза с самого начала были нацелены преимущественно на людей, годных к тому или иному виду военной службы69. 68 Все колонии, появившиеся в V в. до н. э., по-видимому, были основаны латинами (Salmon 1953 [I 62]: 93—104). Не исключено, что определенную долю их населения составляли и римские граждане (с. 338 наст, изд.), однако эта доля совсем необязательно была преобладающей. Впрочем, как бы то ни было, для периода между 492 и 418 гг. до н. э. известны лишь две подобные колонии. 69 Beloch 1926 [А 12]: 216; ср.: Frank 1930 [G 70]: 313—324 (аргументы в пользу аутентичности данных по цензам).
П. Экономика 169 Таблица 1 Данные по римским цензам до 234/233 г. до н. э. Сервий Туллий 80 тыс. Фабий Пиктор. Фрг. ЮР (Ливий. 1.44.2) (83 тыс.: Евтропий. 1.7; 84,7 тыс.: Дионисий Галикарнасский. Римские древности. IV.22.2) 508 г. до н. э. Ок. 130 тыс. Дионисий Галикарнасский. Римские древности. V. 20 503 г. до н. э. 120 тыс. Иероним, первый год 69-й Олимпиады 498 г. до н. э. 150,7 тыс. Д ионисий Галикарнасский. Римские древности. V.75.3 493 г. до н. э. Свыше 110 тыс. Д ионисий Галикарнасский. Римские древности. VI.96.4 474 г. до н. э. Немного больше 103 тыс. (или 133 тыс.) Д ионисий Галикарнасский. Римские древности. IX.36.3 465 г. до н. э. 104 714 Ливий. Ш.3.9 459 г. до н. э. 117 319 Ливий. Ш.24.10 и т.д. 393/392 г. до н. э. 152 573 Плиний Старший. Естественная история. ХХХШ.16 340/339 г. до н. э. 165 тыс. Евсевий, первый год 110-й Олимпиады (160 тыс.: Иероним, первый год 110-й Олимпиады и Проспер Аквитанский. 1.539 Rone) Ок. 323 г. до н. э. 150 тыс. Орозий. V.22.2; Евтропий. V.9 (250 тыс.: Ливий. IX. 19.1 (в оригинале: IX. 19.2. — В.Г.)\ 130 тыс.: Плутарх. 0 счастливой судьбе римлян. 13) 294/293 г. до н. э. 262 321 Ливий. Х.47.2 (и др.) 290/289- 288/287 г. до н. э. 272 тыс. Ливий. Периохи. XI 280/279 г. до н. э. 287 222 Ливий. Периохи. ХШ 276/275 г. до н. э. 271 224 Ливий. Периохи. XIV 265/264 г. до н. э. 292 234 Евтропий. П.18 (382,234 тыс.: Ливий. Периохи. XVI) 252/251 г. до н. э. 297 797 Ливий. Периохи. XVTH 247/246 г. до н. э. 241 212 Ливий. Периохи. XIX 241/240 г. до н. э. 260 тыс. Иероним, первый год 134-й Олимпиады (250 тыс.: Евсевий, третий год 134-й Олимпиады) 234/233 г. до н. э. 270 212 Ливий. Периохи. XX. Публ. по: Beloch 1886 [G10]: 339 слл.; Brunt 1974 [А21]: 13.
170 Глава4. Рим в Ve. дон. э. Социальная и эконоллическая структура Что важно — даже если данные по цензам являются выдуманными, они явно указывают на то, что те, кто их выдумал, были уверены в сокращении численности римского населения в начале V в. до н. э. Впрочем, основания для подобного взгляда всё равно остаются туманными. В дошедших до нас нарративных источниках почти не содержится никаких указаний на бытование среди древних авторов точки зрения, согласно которой Рим в начале V в. до н. э. надолго потерял весьма значительные территории70, и, хотя в период с 503 по 492 г. до н. э. было основано предположительно пять новых (латинских) колоний, переселение куда-либо (Дионисий Галикарнасский. Римские древности. УП.18.3) едва ли представляло собой эффективный способ борьбы с теми затруднительными обстоятельствами, в которых оказался Рим в рассматриваемую эпоху. В трудах анналистов зафиксирован ряд моровых поветрий, однако их причины, как обычно, не совсем ясны — некоторые из этих эпидемий, вероятно, представляли собой удобное объяснение для отсутствия особых событий в некоторые годы (ср.: Ливий. IV.20.9), а связанные с ними подробности однозначно представляли собой позднейшую реконструкцию. Чума и в самом деле периодически поражала население Рима (что нередко было связано с недоеданием), а направленные на борьбу с ней религиозные обряды — такие, как ежегодное вбивание гвоздя в стену Капитолийского храма71, основание святилища Аполлона (431 г. до н. э.) и проведение лектисгерния71 а (399 г. до н. э.) — свидетельствуют о ее реальной опасности (если, конечно, доверять соответствующей традиции). При этом, однако, мы ничего не знаем о том, считались ли рассматриваемые эпидемии чем-то аномальным с точки зрения древних, или о том, оказывали ли они какое-либо существенное воздействие на демографию. Всё, что можно сказать, — это то, что мы не располагаем никакими убедительными доказательствами того, что моровые поветрия могли серьезно влиять на военный потенциал или политику Рима. К примеру, если в центральной Италии уже существовала малярия, она совсем не помешала заселению латинами или вольсками южной части прибрежной равнины Лация, а также подушному распределению местных земель между римскими гражданами в IV в. до н. э. (хотя в позднейшие периоды на рассматриваемой территории очень часто фиксировались вспышки упомянутой выше болезни); более того, в трудах древних историков мы не находим вообще никаких указаний на то, что в рассматриваемый период малярия приводила к высокой смертности населения центральной Италии. Некоторую помощь в определении демографических тенденций нам могут оказать результаты археологических исследований, однако обнаруженные археологами свидетельства весьма немногочисленны, а их значимость не совсем ясна. Единственной попыткой обследовать достаточно значительную часть интересующей нас территории были работы, проведенные в районе между Римом и Габиями (для удобства данный район 70 Thomsen 1980 [F 62]: 118-121. 71 Magdelain 1969 [G 654]: 257—286; cp. с. 230 наст. изд. 71а Обряд, во время которого происходило «угощение» изображений богов. — В.Г.
П. Экономика 171 именуется Коллатией)72. В ходе этих работ было установлено, что в VI в. до н. э. на рассматриваемой территории существовал целый ряд достаточно значительных поселений, в основном — расположенных вдоль реки Аниен (совр. Аньене), а также происходила постепенная концентрация населения в области, прилегающей к Габиям. Крупные поселения на берегах Аниена сохранились и к началу эпохи Средней Республики, однако, в общем и целом, население в то время уже распределялось намного более равномерно (возможно, более крупными коллективами) и чаще всего тяготело к главным дорогам. Менее систематические свидетельства, происходящие из различных частей Лация, указывают на то, что рассматриваемая трансформация происходила повсеместно — по мере того как архаическая концентрация населения постепенно уступала место более рассеянной модели. Очевидное ослабевание ряда важных архаических центров и появление в IV в. до н. э. придорожных святилищ отражают тот же самый процесс. Судя по всему, в его основе лежало сразу несколько факторов: политический и экономический упадок более старых центров, возрастание роли крупных дорог, миграция населения, предоставление льгот владельцам участков близ Рима и, главное, складывание всё более безопасных условий. Впрочем, большинство этих факторов относится лишь к IV в. до н. э., а ситуация, наблюдавшаяся в V в. до н. э., остается неясной. Относящиеся к этому периоду свидетельства, полученные в ходе упомянутого выше обследования, в основном представлены фрагментами черепицы и ке- рамики-импасто, которые было достаточно трудно обнаружить и точно классифицировать; их датировка и связь с архаической посудой устанавливаются тоже весьма нечетко. Кроме того, количество рассматриваемого материала нередко является недостаточным, чтобы дать реалистичную оценку размеров изучаемого памятника или продолжительности проживания людей на его территории. Материал, который на данный момент исследователи относят к V в. до н. э., вероятно, указывает на уменьшение численности сельского населения в изучаемой области, возможно — по причине переселения жителей в более крупные центры73, однако, пока учеными не предложена более надежная классификация керамики и не проведены другие исследования, делать какие-либо общие выводы преждевременно. На территории могильников, прилегающих к поглощенным Римом поселениям раннего железного века и архаической эпохи, практически не обнаружено материала, однозначно относящегося именно к V в. до н. э., причиной чего являются особенности погребальной практики местного населения. Исследование же собственно поселенческих памятников остается по-прежнему весьма ограниченным и, опять же, существенно затрудненным в силу множества неопределенностей в датировке и классификации керамики. Что же касается материала, который всё же уда¬ 72 Quilici 1974 [В 388]. 73 Ср. вероятные одновременные изменения демографического характера на территории, принадлежавшей фалискам: Potter 1979 [В 385]: 89.
172 Глава4. Рим в Ve. дон. э. Социальная и экономическая структура лось получить в результате археологических разведок и раскопок, то на некоторых памятниках (например, Антемны и Марчильяна Веккья) не заметно никаких признаков упадка74, в то время как на других (например, Монте-Куньо (Фикана?) и Кастель-ди-Дечима) пока фиксируется лишь незначительное количество следов присутствия человека в раннереспубликанский период. Впрочем, даже если последние центры действительно уже пребывали в состоянии упадка, на прилегающей к ним территории могла наблюдаться совсем иная картина, которую еще предстоит изучить. Так, например, в V в. до н. э. численность населения в сельской округе Вей, по всей видимости, практически не уменьшилась (рис. 37)75 и — несмотря на первое впечатление, которое производят некоторые археологические свидетельства, — то же самое, вероятно, мы можем сказать и о Риме. Впрочем, данные, полученные в ходе упомянутого выше обследования, судя по всему, указывают на быстрый рост поселений в УП—VI вв. до н. э., что, скорее всего, вызывало постепенно ожесточавшуюся борьбу за землю, прежде всего в окрестностях крупных центров. По аналогии с Вейями (ср. рис. 37 а—Ь) мы можем предположить, что к V в. до н. э. поблизости от Рима осталось очень мало свободной земли, и если предложенный народными трибунами закон 456 г. до н. э., разрешавший селиться на Авентине, является подлинным и верно датированным76, то он, вероятно, отражает именно рассматриваемое повышение демографического давления как в самом городе, так и вокруг него. Подробные положения относительно разграничения частных земель и права собственности на них, содержащиеся в Законах ХП таблиц, сакральный характер межевых камней и смертная казнь, якобы полагавшаяся за их перемещение, — всё это также указывает на весьма высокую плотность населения в некоторых областях. При этом в более отдаленных районах плотность населения, скорее всего, была намного более низкой, что подтверждают и свидетельства, полученные исследователями. Так, например, согласно упоминаниям древних авторов, в конце VI в. до н. э. некоторые территории вдоль Аниена были еще свободны и в 504 г. до н. э. перешли во владение рода Клавдиев (хотя это может быть просто этиологическим вымыслом, призванным объяснить расположение земель, относившихся к Клавдиевой трибе), а в низинных областях Лация, судя по всему, еще и в IV в. до н. э. сохранялись весьма обширные лесные массивы, не тронутые человеком (Феофрасг. История растений. V.8.3). Впрочем, основная часть земли, по всей видимости, в рассматриваемый период уже находилась в общественной или частной собственности и подвергалась различ- /4 Варрон (О латинском языке. VI. 18) считал, что некоторые присоединенные общины сохраняли достаточное чувство самоидентичности, чтобы поднять восстание после разорения Рима галлами. 75 Potter 1979 [В 385]: 89. 70 Дионисий (Римские древности. Х.32.4) утверждает, что «медная доска» с этим законом была выставлена в авентинском храме Дианы, однако его собственный рассказ о содержании данного документа (Там же. 2), судя по всему, представляет собой перенесение в прошлое позднейших столкновений по поводу раздела общественной земли.
П. Экономика 173 Рис. 37 a—d. Обследование южной Этрурии: данные о плотности и распределении населения. Публ. по: Potter 1979 [В 385]: рис. 12, 21, 25 и 27: а) ок. 1500—700 гг. до н. э. ным видам экстенсивного использования (в первую очередь, это был выпас скота), прежде всего — наиболее влиятельными семействами. Последние, несомненно, получили немало выгод от расширения римской территории в VI в. до н. э. — на что, возможно, указывает тот факт, что вновь создаваемым сельским трибам нередко давались родовые имена (с. 220 наст, изд.) — и вполне могли стремиться к расширению своих владений везде, где это было возможно на имеющихся землях, дабы компенсировать сокращение доступных пастушеских угодий и недостаток новых территориальных приобретений. Резкое сокращение объемов военной
174 Глава4. Рим в Ve. дон. э. Социальная и экономическая структура Рис. 37Ь. УП—VI вв. до н. э. добычи в течение большей части V в. до н. э., вероятно, также побуждало аристократов (которые и при республиканском строе не отказывались от стремления перещеголять друг друга показной роскошью и щедростью) более целеустремленно сосредотачиваться на использовании земель и труда обнищавших сограждан для получения дохода, необходимого для поддержания своего высокого положения.
П. Экономика 175 Рис. 37с. V—IV вв. до н. э. Таким образом, хотя общий рост населения в V в. до н. э. никак не демонстрируется (и даже может считаться маловероятным), вокруг наиболее крупных политических, оборонительных и рыночных центров вполне могло наблюдаться определенное перенаселение, а количество свободных земель неуклонно сокращалось повсюду: именно на этом основании Рим начал войну с Вейями и затем распределил захваченные терри-
176 Глава4. Рим в Ve. дон. э. Социальная и экономическая структура Рис. 37d. Ш—I вв. до н. э. тории между своими гражданами, что явно указывает на имевшуюся потребность в земле. В пользу рассматриваемого предположения однозначно говорит и то, что на протяжении всего периода Ранней Республики весьма частым явлением было обнищание крестьян. Неустойчивость расходов на содержание семьи, небольшой размер многих участков, множество серьезных опасностей и недостатков, внутренне присущих мелким крестьянским хозяйствам, в сочетании с системой наследования без завещания, сообразно которой все дети, находящиеся под властью отца, наследовали равные доли имущества, — всё это обусловило повальное распространение в римском обществе долгов и лишений и, соответственно, — стремление многих бедных граждан отдаться в долговую кабалу или продать собственных детей, чтобы не умереть с голода.
Ш. Социальные структуры 177 III. Социальные структуры (а) Введение Социальные структуры, существовавшие в V в. до н. э., должны были в значительной степени отражать изменения, произошедшие еще в царскую эпоху и даже раньше. К сожалению, нам очень редко удается хоть с какой-то определенностью распознать истоки этих структур, факторы, обусловившие их возникновение, или изменения, которым они подвергались в последующие периоды. Ярким примером этого является наше практически полное неведение по такому важному вопросу, как развитие частной собственности на землю (с. 125 наст. изд.). Здесь же можно упомянуть и ожесточенные споры, которые ведутся по поводу происхождения и функций римского gens, или «рода» (там же). Являлся ли он, например, первичной социальной единицей, связанной с системой родовой собственности на землю?77 Или же gentes появились в царский период, прежде всего в среде аристократии, отражая возникновение элиты, которая создала подобные родовые группы для укрепления своей солидарности?78 Любой ответ на такого рода вопросы неизбежно будет гипотетическим, поскольку рассматриваемые структуры мы начинаем замечать в действии, хотя бы мельком, лишь с V в. до н. э. — в частности, благодаря Законам ХП таблиц, а также содержащимся в письменных источниках упоминаниям о функционировании раннереспубликанских политических институтов. Впрочем, несмотря на вышесказанное, мы всё же можем выделить отдельные факторы, которые были тесно связаны с фиксируемыми для анализируемого периода моделями социальной организации, могли оказать значительное воздействие на их возникновение и развитие, а также явно сказались на их сохранении или изменении в новых условиях. В экономике Раннего Рима основную роль играло оседлое земледелие, основанное на преобладании сравнительно небольших частных хозяйств, которые обеспечивали основными ресурсами подавляющее большинство римских граждан. Характерное для рассматриваемой эпохи первостепенное значение семейных ячеек явно отражает эту модель экономической деятельности, и, более того — вся структура классификации родовых групп и регулирования прерогатив рода демонстрирует нацеленность прежде всего на передачу собственности. Как мы еще увидим, права наследования очень тесно увязывались с членством в родовой группе (в частности, с подчинением главе домохозяйства), возможности лица завещать свое имущество по собственному усмотрению ограничивались если не законом, то хотя бы обычаем, а правила, регулировавшие опекунство и брак, прямо обуславливались проблемами передачи имущества Очевидная нехватка возможностей для личного обогащения и пе- п Ср., напр.: Mommsen 1887—1888 [А 91] III: 3—53; Guarino 1975 [Н 40]: 56 слл.; 272 слл. 78 Наир.: Botsford 1907 [G 20]: 663-692.
178 Глава4. Рим в Ve. дон. э. Социальная и экономическая структура реселения на протяжении большей части V в. до н. э. могла лишь усилить эту связь, а также закрепить преимущественно статичный характер распределения богатства — надеяться на значительное увеличение своего состояния могли лишь немногие. Еще одним следствием относительно ограниченного экономического развития раннереспубликанского Рима было то, что его граждане даже при желании не имели возможности создать сложный государственный аппарат, который при необходимости мог бы защищать отдельных лиц от дурного обращения и несправедливостей. Вся структура права, известная нам по Законам XII таблиц, указывает на то, что уже в царскую эпоху в римском обществе была глубоко укоренена система, согласно которой граждане должны были сами защищать свои права и мстить за несправедливости — даже, возможно, в тех случаях, когда речь шла о преступлениях, каравшихся смертью79. В V в. до н. э. ресурсов, которые могли бы способствовать расширению общественной инициативы в рассматриваемой сфере, было по-прежнему очень мало. Действительно, хотя время от времени отдельные цари могли счесть политически целесообразной попытку обуздать вопиющее угнетение80, с установлением аристократического правления власть имущие стали проявлять всё меньше склонности к осуществлению активного государственного вмешательства в интересах широких масс — по крайней мере, на постоянной основе. Кроме того, население Рима в рассматриваемый период — какова бы ни была его точная численность (с. 201 сл. наст, изд.) — несомненно, было достаточно небольшим. Оно явно еще не достигло тех размеров, когда масштабы и обезличенность преступности начинают угрожать общественной безопасности и в большинстве случаев делают частное преследование правонарушителей в принципе невозможным. Таким образом, римские граждане не только сами обеспечивали себя средствами к существованию, но и должны были самостоятельно защищать свои права. В сочетании с отсутствием финансовых институтов корпоративного характера или каких-либо общественных или частных организаций, занимающихся оказанием социальной или экономической помощи (опять же — частично по причине ограниченности экономического развития), это означало, что основной особенностью социальных отношений в Риме было поведение граждан, основанное на принципах сотрудничества и взаимной поддержки. Отражением именно этой особенности стало медленное развитие законов, регулировавших многие значительные сферы экономической и социальной жизни. Кроме того, издавна существовавшее в Городе весьма значительное неравенство по уровню богатства и социальному статусу означало, что наряду с горизонтальными отношениями между гражданами, занимавшими примерно 79 Kunkel 1962 [G 245]: 97-130. 80 Аналогичным образом, если ограничения роскоши погребального обряда, включенные в Законы ХП таблиц, действительно восходят к царским временам (cp.: Colonna 1977 [В 312]: 160—161), они вполне могут отражать попытки одного или нескольких царей обуздать излишества аристократии и связанную с ними социальную напряженность.
Ш. Социальные структуры 179 одинаковое положение, в римском обществе было заметно и мощное стремление к развитию вертикальных связей, при которых люди с более низким статусом искали защиты и помощи у своих более влиятельных и могущественных сограждан. Подобные патронатные отношения играли в Риме очень большую роль. Они не только предоставляли гражданам возможность противостоять дурному обращению и, соответственно, смягчали социальную напряженность, но и, в свою очередь, укрепляли власть аристократов, превращая их покровительство в центральный элемент общественной организации и системы социальной поддержки, повышая их авторитет и ставя в личную зависимость от них людей с более низким статусом, которые в противном случае могли бы попытаться исправить свое бедственное положение путем самостоятельных коллективных действий. При этом, однако, Рим также представлял собой гражданскую общину [лат. civitas. — В.Г), члены которой теоретически обладали определенными общими правами, состояли в определенных общих организациях (например, куриях) и по мере возможности несли военную службу. Подобное чувство общинной идентичности, вероятно, усиливалось развитием самого города как крупного населенного пункта и средоточия юридической, политической и религиозной жизни81. Относительно открытое расположение Рима и его территории делало очень важными совместные действия, направленные на защиту от внешних нападений, а внедрение в VI в. до н. э. военной структуры, ядром которой была тяжеловооруженная пехота, и последовавшие за этим институциональные изменения (с. 129 наст, изд.), думается, лишь еще больше усилили чувство коллективной ответственности за интересы всей общины со стороны существенной части населения. В то же время с введением более систематической оценки воинской обязанности богатство официально стало основным фактором, определяющим статус и привилегии гражданина, хотя, учитывая наследственные модели социальной дифференциации и общественной организации, это, судя по всему, не могло вызвать значительных изменений в определении статуса граждан в римском обществе в целом. Далее мы должны более подробно рассмотреть социальные структуры периода Ранней Республики, которые находились под влиянием вышеуказанных факторов или были так или иначе связаны с ними. Прежде всего мы обсудим структуры, действовавшие на индивидуальном уровне, после чего проанализируем более широкие социальные категории и статусные группы. Мы начнем с рассмотрения связей, существовавших 81 Согласно Дионисию (см. прежде всего: Римские древности. IV. 15), сельские территориальные единицы (паги) тоже выполняли функции, связанные с самообороной, религиозными празднествами и местным самоуправлением. Конечно, подобные упоминания являются в основном совершенно анахроническими и неправдоподобными или основываются на ложных предположениях (Brunt 1969 [G 540]: 265; Frederiksen 1976 [G 583]: 344—345), однако явно древнее празднество Паганалий указывает на то, что паги обладали определенной религиозной идентичностью и, соответственно, могли выполнять и другие важные функции на местном уровне (например, организовывать оборону в чрезвычайных ситуациях).
180 Глава4. Рим в Ve. доги э. Социальная и экономическая структура между людьми примерно одинакового статуса (родство, дружба и прочие связи, основанные на определенных обязательствах), а затем перейдем к патронатным отношениям, для которых основное значение имели различия в статусе между их участниками. Развитие подобных вертикальных связей в свою очередь внесло свой вклад в усложнение моделей социальной дифференциации в рамках гражданской общины в целом, что нельзя свести к одной общей формуле; официально оформленным, но при этом все более спорным привилегированным положением в Раннем Риме обладали лишь представители патрициата. (Ь) Семья, агнаты и род Для раннеримского общества были характерны три основные разновид- ности кровнородственных групп: (1) семья (familia), в состав которой входил ее глава (paterfamilias) и те, кто находился под его властью — прежде всего потомки по мужской линии и жена (если при вступлении в брак она переходила под его власть (in manum)81a), (2) агнатские группы, вероятно состоявшие из родственников по мужской линии до шестого колена (т. е. до троюродных братьев), и (3) род (gens)82, включавший несколько семей, носивших одно имя и, предположительно, находившихся в родственных отношениях по мужской линии. Согласно Законам ХП таблиц, к V в. до н. э. патриархальная семья представляла собой основную социальную единицу. Римское гражданское право регулировало прежде всего отношения между главами подобных семей, а также (насколько известно из источников, относящихся к позднейшим периодам) частные культы, центром которых также служили отдельные домохозяйства (с. 700 сл. наст. изд.). На этом основании можно предположить, что семья представляла собой непосредственное средоточие жизни и деятельности гражданской общины. Как мы уже отмечали, подобное центральное положение рассматриваемой ячейки общества было тесно связано с преобладанием в экономике мелких, преимущественно самодостаточных крестьянских хозяйств. Вероятно, в рассматриваемый период латинское слово «familia» уже использовалось — 81а В Риме существовал также так называемый брак «sine manu» [лат. «без руки»), при котором жена оставалась во власти отца или опекуна; см. с. 187 сл. наст. изд. — В.Г. Следуя общепринятой практике, словом «род» (в оригинале используется англ. «clan». — В.Г.) мы в данном случае переводим лат. «gens». При этом, однако, не исключено, что такой перевод не может полностью передать численность, внутреннюю связь и коллективную деятельность римского gens, и более предпочтительным является, скажем, такой термин, как «линидж» (родовая группа, члены которой ведут происхождение от одного реального предка, тогда как для клана этот предок обычно является легендарным. — В.Г.) (хотя применительно к периоду Поздней Республики, когда кровное родство на деле было совсем не обязательным требованием для вхождения в состав gens, даже термин «линидж» может ввести в заблуждение; см.: Brunt 1982 [Н 102]: 3). (Подробнее о проблемах, связанных с римским родом и семьей, см., напр.: Маяк И.Л. Рим первых царей (М., 1983): 130-182. - В.Г.)
Ш. Социальные структуры 181 по крайней мере отчасти — для обозначения всех лиц (и имущества), находившихся под контролем главы домохозяйства (ср.: Законы XII таблиц. V.8), что однозначно подчеркивает собственнический аспект анализируемой социальной единицы. Тот же самый фактор, в сочетании с иерархическим характером римской социальной и политической жизни, отражался и во внутренней структуре семьи. Как субъект права, фамилия, согласно определению, была основана в первую очередь не на кровном родстве, а на пожизненной власти главы семейства как над подчиненными ему лицами, так и над принадлежащим ему имуществом, а патримониальные права детей и жен определялись в зависимости от их принадлежности к семье. Так, в соответствии с правилами наследования без завещания, дети и жены, подчиненные домовладыке, получали равные доли его имущества как «автоматические наследники» («sui heredes»), тогда как лица, не подчинявшиеся ему (например, незаконные дети), полностью отстранялись от дележа наследства. Если у главы семейства не было «автоматических наследников», его имущество переходило к ближайшему агнату или — при отсутствии последнего — ко всем членам его рода. Таким образом, в римском праве была установлена тесная связь между полной и бессрочной властью домовладыки и наследственными правами подчиненных ему свободных людей, причем оба эти момента, в свою очередь, отражали их экономическую зависимость от семейного имущества. Характерная для V в. до н. э. нехватка новых земель, в сочетании с системой равного распределения наследства между «автоматическими наследниками», судя по всему, лишь усилила данную зависимость. Процедуры освобождения сыновей от власти их отца (которая в противном случае должна была сохраняться до смерти последнего), вероятно, были разработаны несколько позднее — предположительно в IV—Ш вв. до н. э., когда римские граждане начали периодически получать во владение новые земли, расположенные на определенном расстоянии от Города. Упомянутые процедуры предоставляли сыновьям юридическую самостоятельность (включая право собственности на землю), но одновременно лишали их прав на наследование без завещания. Как известно, власть главы римского семейства была очень велика и включала даже право распоряжаться жизнью и смертью своих домочадцев. Предположительно, это отражало тот особый акцент, который римляне делали на необходимости жесткой дисциплины в рамках основных компонентов общины — не в последнюю очередь, для ре1улирования отношений между фамилиями, поскольку главы домохозяйств несли друг перед другом ответственность за действия всех своих домочадцев. Кроме того, в позднейшие периоды права домовладыки могли использоваться, по крайней мере, для восстановления чести семьи, если отдельный ее плен совершал какое-либо ужасное преступление. Впрочем, при нормальном развитии событий отцовская власть (patria potestas) подвергалась ряду достаточно важных ограничений. Так, в частности, она не затрагивала публичные права и обязанности граждан, а также, учитывая весьма
182 Глава4. Рим в Ve. дон. э. Социальная и экономическая структура низкую среднюю продолжительность жизни, вероятно, прекращала распространяться на многих еще в детские годы или несколько позже. Кроме того, бытовавшие среди римлян общинные представления, как правило, обеспечивали применение отцовской власти в разумных пределах. К примеру, право убивать собственных отпрысков прямо использовалось лишь в исключительных обстоятельствах и, вероятно — как позволяют предположить свидетельства, относящиеся к позднейшим периодам, — после обсуждения на семейном совете. Хотя, по мнению многих исследователей, Законы ХП таблиц подтверждали рассматриваемое право, они в то же время вполне могли запрещать его осуществление при отсутствии обоснованной причины83. Кроме того, социальные установки и отражавшие их законы регулировали и осуществление имущественных прав. Хотя paterfamilias имел полное право распоряжаться своим имуществом в течение всей жизни, он не мог полностью растратить нажитое состояние — например, впав в безумие или расточительство. В подобном случае его ближайший агнат становился его опекуном, действующим исключительно в собственных интересах (в качестве потенциального наследника) или в интересах «автоматических наследников» (при отсутствии ближайшего агната подобные функции выполняли члены рода, к которому относился домовладыка). Далее, право главы семейства принимать решения относительно передачи своего имущества по наследству, вероятно, было строго ограничено, хотя имеющиеся у нас свидетельства передачи собственности по завещанию в рассматриваемый период являются явно недостаточными и весьма спорными. Так, одно из положений Законов ХП таблиц (Таблица V.3: «Как кто распорядится на случай своей смерти относительно своего домашнего имущества или относительно опеки [над подвластными ему лицами], так пусть то и будет ненарушимым») в позднейшие периоды интерпретировалось как санкционирующее завещания «с помощью меди и весов», согласно которым по наследству передавалось всё имущество без разделения, назывался конкретный наследник и могли назначаться опекуны, но на самом деле рассматриваемый закон изначально касался лишь передачи по наследству отдельных вещей и, возможно, назначения опекунов84. Завещания, оглашавшиеся в куриатных комициях или на поле боя, были, вероятно, общеприняты, однако о масштабах их распространения мы можем только догадываться. При этом первые, возможно, были доступны лишь меньшинству, а вторые — согласно достаточно обоснованному предположению ряда исследователей — изначально представляли 83 Таблица IV.2a; ср.: Гай. Институции, Августод. Фрг. 85—86; Kunkel 1966 [G 246]: 242 слл. 84 Watson 1975 [G 317]: 56—60. Другие интерпретации см., напр., в изд.: Gaudemet 1983 [G 217]: 109 слл. (завещания, оглашавшиеся на комициях и составлявшиеся «с помощью меди и весов»); Magdelain 1983 [G 272]: 159 слл. (завещания, оглашавшиеся на комициях). Позднейшие авторы считали, что по Законам ХП таблиц разрешалось по завещанию отпускать рабов на волю (ср.: Таблица УП.12), хотя форма подобного завещания не уточнялась.
Ш. Социальные структуры 183 собой их военный эквивалент85 и, соответственно, отличались столь же ограниченной сферой применения. Таким образом, на основании имеющихся у нас данных, в общем и целом, нельзя прийти к выводу о том, что передача всего имущества по завещанию была широко распространена, и в то же время у нас есть немало оснований полагать, что для римлян рассматриваемого периода наследование без завещания было обычным явлением или даже нормой. Так, например, правила, регулировавшие поведение расточителей (по крайней мере, в более поздние периоды), относились только к имуществу, которое такие люди получали в наследство без завещания, и были, по всей видимости, введены в целях защиты тех лиц, которые должны были подобным образом унаследовать его состояние. Точно так же опека над несовершеннолетними и женщинами (которые не могли составлять завещание), не оформленная завещанием, осуществлялась их потенциальными наследниками в собственных интересах последних. Кроме того, «автоматические наследники» при наследовании без завещания очевидным образом оказывались в привилегированном положении — для вступления в наследство им не требовалось соблюдения каких-либо формальных процедур. Заметим в свете этого обстоятельства, что в Таблице V.4 («если кто-нибудь, у кого нет подвластных ему лиц, умрет, не оставив распоряжений о наследнике, то пусть его хозяйство возьмет себе [его] ближайший агнат»)86 сформулированы правила наследования без завещания при отсутствии «автоматических наследников». Таким образом, сформулированное в Таблице V.3 положение о наследуемом имуществе явно не могло быть направлено на подрыв позиций наследников. Предположительно подобное имущество было не настолько значительным, чтобы подвергать серьезной опасности соответствующее право наследования. При этом мы не можем сказать, были ли это, главным образо