Автор: Льюис Дж.
Теги: социализм марксизм издательство прогресс критика концепции макса вебера
Год: 1981
Текст
Джон Львис
МАРКСИСТСКАЯ КРИТИКА
СОЦИОЛОГИЧЕСКИХ КОНЦЕПЦИИ МАКСА ВЕБЕРА
John Lewis
Мах Weber
aud Value-free Sociology А Marxist Critique
London
Lawrence and %!зсЬагФ
Для ка~
Джон Льюис
Марксистская
критика
социологических
концепций
Макса Вебера
Под редакцией и с предисловием доктора философских наук,
профессора А. Г. Здравомыслова
Перевод с английского
Москва 1981
Прогресс
Перевод с английского доктора философских наук
Г. Н. Рузавина
Редактор Н. В. Колосова
Дж. Льюис
МАРКСИСТСКАЯ КРИТИКА СОЦИОЛОГИЧЕСКИХ КОН-
ЦЕПЦИЙ МАКСА ВЕБЕРА
ИБ Ю 9455.
Художник Н. В. Пьянею
Художественный редактор В. А. Пузанкое
Технические редакторы Н. и. Касаткина и О. В. Иванова
Корректор М. А. Таги-Заде
Сдано,в набор 25.02.80. Подписано в печать 16.10.81. Ôîðìàò 84Х 108 1/32. Бумага типографская № 1. Гарнитура попая обыкновенная. Печать высокая. Условн. неч. л. 10.5. Уч.-изд. л. 10,31. ° Тираж 5000 экз.
Заказ № 1051 Цена 70 коп. Изд, ¹ 31043.
Ордена Трудового Красного Знамени издательство «Прогрсс~> Государственного комитета СССР но делам издательств. полиграфии и кпижной
торговли. Москва, 119021, Зубовский бульвар. 17
Ленинградская типография № 2 гозовнос прсдприптпе ордена Трудового Красного Знамени Ленинградского объединения «Техническая книгав им. Евгении Соколовой Со1озполиграфпрома при Государственном комитете СССР по делам издательств, полиграфии и книжной торговли.
198052, г. Ленинград, Л-52, Измайловский проспект, 29
10506 †1 006(ОЦ ‒ 81
0303020000
@ Lawrence an<I ЖЬсЬагь, 1975
(ф Предисловие и леревод на русский явык издательство еПрогресс» 1981
ПРЕДИСЛОВИЕ
Имя Джона Льюиса (1889 ‒ 1979) известно советскому читателю по трем его книгам, переведенным аа русский язык'. Это лишь небольшая часть творческого наследия видного английского марксиста, человека широкой эрудиции, страстного и умелого полемиста, верного друга нашей страны, посвятившего свою жизнь разработке идей марксизма и их пропаганде в Великобритании.
Начало научной карьеры Д. Льюиса относится к 30-м годам. Одна из первых ero работ посвящена истории социалистических идей '. Уже в этот период формируется глубокий и постоянный интерес jl,. Льюиса к Советскому Союзу‒ первой стране, на практике приступившей к реализации идей научного социализма. Впоследствии в предисловии к одной из своих работ Джон Льюис, обращаясь к советской молодежи, писал: «Осуществление и завершение грандиозной работы по строительству социализма, а затем и коммунизма — нелегкое дело. Это одна из труднейших задач, за которую когда-либо бралось человечество; это, прежде всего, вата задача, и решение ее — на вяшей ответственности. Ваши отцы совершили чудеса, но даже в Советском Союзе еще имеются недостатки, с которыми надо бороться, есть отсталые участки, которые падо подтягивать, трудности, которые нужно преодолеть. Нельзя допускать благодушия и самоуспокоенности. Мы ожидаем от вас в будущем еще большей преданности своему делу и героизма, чем это было в прошлом, хотя s прошлом они были велики... Не забывайте, что ваша деятельность, направленная на построение нового, лучшего мира, нужна не только Советскому Союзу: вы делаете это для всей Земли» '.
В послевоенные годы Д. Льюис. выступает в печати с открытым разоблачением развернувшейся антисоветской про-
' См, Льюис Д. Социализм н личность. M., «ИЛ», 1963; Л ьвис Д. Человек и эволюция. М., «Прогресс», 1964; Льюи с Д. Наука, вера и скептицизм. M., «Прогресс», 1966.
' Le w is J. (ed.) Cristianity and the Social Revolution. L;, 1935. К этой работе примыкаюг «The Old Testament in the 20th Century» и «А Faith to Live Ьу».
' Л ьюис Д. Социялнзм и личность, с. 9. Издание этой первой книги Льюиса на русском языке было выполнено комсомольцами издательства полностью на общественных началах.
пагандистской кампании '. Одна из главных линий 6oph6H буржуазной идеологии с марксизмом в эти годы развер тыва ется под флагом иррационалистической философии.
обстоятельство побуждает Д. Льюиса опубликовать KHHrу «Марксизм и иррационалисты»'. Вслед за ней выходит серия публичных лекций, докладов, статей Льюиса, объединенных в книге «Марксизм и открытый разум» '. В эти же годы он пишет «Введение в философию» и «Мировые религии в сокращенном изложении». Одной из ведущих идей, объединяющих все эти работы Д. Льюиса, была проблема преодоления религиозного, фетишистского сознания на основе утверждения подлинно научного мировоззрения ‒ философии диалектического материализма.
В 60 ‒ 70-е годы Д. Льюис выпускает две работы, посвященные истории формирования и развития марксизма. Это «Жизнь и учение Карла Маркса» (1965) и «Марксизм Маркса» (1972). В этих книгах Д. Льюис предвосхищает растущий интерес к маркспзму, характерный для западно-европейской литературы конца 70-х годов. В отличие от многих буржуазных интерпретаторов марксизма Д. Льюис рассматривает этовеликое учение в органической связи с историей рабочего движения, с практикой борьбы за реальный социализм. Он постоянно демонстрирует в своих работах знание ленинского философского наследия, особенно часто цитируя «Материализм и эмпириокритицизм», «К вопросу о диалекте» и другие философские работы В И. Ленина.
Рекомендуемая вниманию читателя книга Д. Льюиса «Марксистская критика социологических концепций Макса Вебера» ‒ одна из последних работ английского марксиста. Как и другие его книги, она посвящена наиболее актуальным проблемам, которые находятся в центре современной идеологической борьбы. Социология Макса Вебера предстает со страниц книги Льюиса как мировоззренческая, идеологическая концепция, выражающая интересы буржуазии, концепция, обосновывающая незыблемость капиталистических порядков, как теория, острие которой направлено против марксизма, против идеологии освобождения рабочего класса и всех трудящихся.
' Lewis J. The Philosophy of Betrayal. An Analysis of
the Anti-soviet Propaganda of Arthur Koestler and Others. L.,
i945. ' Ье wis J. Marxism and the Irrationalists. L., 1955. з Ъе w is J. МагхЬш and the Open Mind. L., 1957.
Вебер в трактовке Д. Льюиса ‒ исключительно противоречивый мыслитель. Позиции, которые он занимает по вопросам методологии социального познания и по конкретным проблемам социально-политического характера, подчас взаимоисключают друг друга. Действительно, с одной стороны, для Вебера характерно стремление охватить и переработать наибольшее количество известных науке фактов, то есть явная ориентация на эмпиризм, на солидное обоснование теоретических рассуждений; с другой — разработка идеально-типических конструкций, которые вовсе не должны соответствовать каким-либо реалиям. С одной стороны, Вебер известен как обстоятельный и глубокий историк, исследовавший историю аграрных отношений в древнем обществе, владеющий богатым фактическим материалом в области экономических, политических, культурных процессов; с другой — он останавливается как бы в растерянности перед такими важными вопросами, как причины изменения сложившихся форм человеческого общежития, причины подъема и упадка цивилизации, наличие преемственности в культурной традиции человечества. С одной стороны, он отчетливо осознает неправомерность капитализма, характеризует капиталистические отношения как отношения, порабощающие человека, а капиталистическую систему как библейский «дом рабства»; с другой — выступает, и это Льюис подчеркивает неоднократно, как представитель деловых кругов в академической среде, выразитель интересов германской буржуазии, прямой и косвенный апологет капиталистической системы. С одной стороны, М. Вебер — защитнйк либеральной политики, защитник прав и свобод личности, с другой — поборник интересов saционалистического германского государства, обосновывающий необходимость проведения империалистической политики, доказывающий тщетность и невозможность революционных преобразований, не желающий вникнуть и существотехисторических изменений, начало которым было положено Великой Октябрьской социалистической революцией. Вебер был одним из тех буржуазных идеологов, которые пророчили неотвратимость перерожденйя социалистической революции, поэтому он, без сомнения, может быть отнесен к числу основоположников современного антикоммунизма.
В. И. Ленин на основании знакомства с некоторыми работами Вебера, посвященными первой русской революции 1905 года, предугадал общую политическую направленность его творчества. Позицию Вебера он охарактеризовал предельно
кратко и вместе с тем по-ленински четко, как «профессорскую мудрость трусливой буржуазии» '.
Можно было бы до бесконечности продолжать перечень антимоний в содержании вебер овского мышления. Работа Д. Льюиса в определенной мере и строится на этих противоречиях. К их числу относится и противоречие мен<ду формальной рациональностью и субстанциальной иррациональностью, которая как бы объемлет все остальные конструкции и рассуждения немецкого социолога, обозначая собою крайние границы его мышления. Действительно, понятие рациональности выступает центральной категорией всех веберовских концепций, в том числе и концепций, объясняющих функционирование и развитие современного капитализма. Корректные отношения между кредитом и должником, органическая целесообразность человеческой деятельности, формализм действия права, рассматривающего каждого индивидуума как бы на равном расстоянии от закона, скрупулезная обязательность поведения чиновничества ‒ таково веберовское понимание рациональности. Однако поскольку механизм возникновения рациональности остается невыясненным, посколы<у îíà постулируется как совокупность черт только европейской цивилизации, отличная от иных — нерациональных, точнее говоря, традиционных — цивилизаций, постольку оказывается, что в своих основаниях рациональность уходит к неким неясным, смутпым, иррациональным истокам. В то же время конечный результат этой рациональности — этой упорядоченной деятельности, этой целесообразности, этой строго продуманной, регламентирующей системы отношений — даже с точки зрения Вебера, не поддается никакому учету и контролю. Именно общий результат отдельных рациональных действий, отмечает Д. Льюис, выливается B нечто иррациональное. Иными словами, рациональный мир= это нечто ограниченное, преходящее, зто нечто вроде пустого ящика, ньютоновского пространства, sa пределамй которого существует и действует мир вещей-в-себе, мир иррационального, который сильнее й могущественнее упорядоченного участка рациональности, калькулируемых человеческих отношений.
Здесь мы должны заметить неправомерность сближения веберовского понятия рациональности и Марксова понятая абстрактного труда, которое иногда встречается в литературе. Прежде всего, Вебер нигде не говорил о труде как об общей
' Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 30, с. 325.
основе социально-экономической истории человеческого общества. Эта мысль принадлежит Марксу. Она представляет собой одну из наиболее фундаментальных и глубоких идей, на которой зиждется материалистическое понимание истории. Маркс приходит к необходимости расчленения абстрактного и конкретного труда именно на основании этой идеи, раскрывая тем самым природу стоимости как общественного отношения. Кроме того, абстрактный труд представляет собой объективное свойство всякого труда, рациональность же ‒ определенный тип отношения субъекта к объекту, разумный подход человека к действительности, не выходящий за рамки субъективности.
По сути дела, рациональность у Вебера ‒ это почти мистический феномен, характеризующий западноевропейскую культуру. Именно отсюда тянется ниточка к европоцентризму в понимании исторического процесса. Рациональность возникает на основании комплекса географических, экономических, политических и культурных условий развития западноевропейских стран в так называемое новое время и характеризует в этих странах то, что, согласно Веберу, невозможно найти в древник культурах Китая, Индии и других страп. Эта характеристика деятельности, образа жизни и образа мышления специфически преломляется в самых различных областях европейской общественной жизни. В экономике ее наиболее яркое воплощение — двойная бухгалтерия, которая представляется в качестве чуть ли не основного фактора становления капиталистических отношений; в музыке = европейская нот-. ная система и соответствующий музыкальный строй; в поли-. тике — формальное право и т. д. Иногда Вебер проводит опре-. деленную связь между рациональностью и развитием европейской научной мысли начиная с семнадцатого века. Однако основное содержание этого попятия, по Веберу, заключается в расчетливости, калькулируемости, в разумном учете человеческих интересов и соответствующей этим интересам организации труда в рамках промышленного предприятия. Главная характеристика рациональности, по Веберу, заключается в том, что она в качестве разумного начала противостоит традиционализму. Но антиномия «рациональное — традиционное» вряд ли выдерживает критику, так как традиции могут быть рациональными, а рациональность может стать традиционной.
Внутренней противоречивости концепций М. Вебера соответствует и противоречивость его личности, которая в свою
очередь есть индивидуальное выражение кризисных HBzeHmeò охвативших капиталистический мир на рубеже двух Эта мысль проводится Д. Льюисом на протяжении всей книги1
М
но с особой полнотой она формулируется в заключительнои главе. мировоззрение отчаяния и безнадежности, несмотря +a рационализм, выдвигаемый в качестве лозунга и идеала,‒ вот итог жизни многих деятелей науки и культуры, целых поколений интеллигенции на Западе.
Вопрос о в~утренней противоречивости творчества М.Вебера нашел отражение и в советской научной литературе. «В духовном мире Вебера,‒ пишет Ю, Н. Давыдов,— произошло столкновение, «очная ставка» двух диаметрально противоположных мировоззренческих установок, которая оказалась тем более острой и конфликтной, чем меньше он был способен отдать свои предпочтения каждому из них. Вебер— это рационалист, убежденный в невозможности утвердить принцип разума (истины) в качестве высшего и основополагающего. Это либерал, прекрасно осознавший, что историческое развитие рождает и воспроизводит процессы, угрожающие самим основам либерализма. Это человек гуманистической культуры, трагически переживавший мысль, что ни для одного из своих идеалов он, пожалуй, уже не может найти «научного» обоснования, и в то же время исключающий саму возможность обосновать их каким-либо иным способом. Словом, Макс Вебер как бы персонифицирует своим интеллектуальным обликом факт глубочайшего кризиса самих основ западноевропейского рационализма. И понят он может быть только на фоне этого кризиса...» '.
С такой оценкой как общеметодологической позицией нельзя не согласиться. И все же Вебер как историк и социолог силен не своим драматизмом, не своейблизостьюк Ницше в Шопенгауэру, которая просматривается лишь при изучении основ его мировоззрения, его ценностных ориентаций. Ha современную идейную жизнь буржуазного общества Вебер оказывает воздействие прежде всего благодаря своим рациопалистическим конструкциям, поскольку на основе последовательного иррационализма вообще невозможно вести научную дискуссию, а человеческий разум постоянно апеллирует к логическим аргументам, к рациональному обсуждению проблем.
' Давыдов Ю. Н. Неомарксизм и проблемы социологии
культуры. М., «Наука», 1980, с. 7.
Особое значение для понимания содержания современной буржуазной социологии имеют трактовка Вебером происхождения и сущности капитализма, его концепция «идеальных типов», его политологические теории, частично рассмотренные в книге Д. Льюиса. Поэтому проследим за логикой разработки некоторых сюжетов в творчестве М. Вебера, с тем чтобы полнее выявить его роль в идейной жизни Запада.
Для исследователей любых направлений, занимающихся творчеством Вебера, бесспорно, что одной из центральных категорий его творчества является понятие капитализма. Несомненно, что Вебер делает капитализм основным предметом своего исследования не без воздействия марксистского понимания природы капиталистических отношенпй. «Однако результаты исследований Вебера,‒ отмечает П. П. Гайденко,— оказались в ряде пунктов существенно отличными, а то и прямо противоположными Марксовым. Прежде всего Вебер пришел к выводу, что капитализм не является необходимым продуктом развития истории, как это показал Маркс, а является результатом совпадения ряда различных исторических факторов, которые могли бы и не «встретиться» в истории, и тогда капитализм мог бы и не возникнуть. Такая «констелляция», стечение, совпадение ряда факторов, которая в известном смысле есть великая историческая случайность, обычно всегда, по Веберу, имеет место в истории, не знающей никакой жесткой необходимости развития. Но главным пунктом, в котором Вебер вступил в прямую полемику с Марксом, был вопрос о дальнейших судьбах развития капитализма» '.
Вопрос о трактовке капитализма является, по сути дела, главным для решения и другого вопроса, оживленно обсуждаемого в современной социологической литературе,‒ вопроса об отношении Вебера к марксизму. Одни исследователи, как, например, профессор Калифорнийского университета Чарльз Никсон, председательствовавший на специальном заседании, посвященном М. Веберу, íà XI Конгрессе Международной ассоциации политических наук (Москва, 1980), настаивают на воэможности синтеза марксизма и веберианства. Другие, как, например, Т. Парсонс в своей «Структуре социального действия», пытаются доказать, что М. Веберу удалось будто бы опровергнуть материалистическое понимание истории, а вместе
' Г а й д е н к о П. П. Социологические аспекты анализа науки. ‒ Ученые о науке и ее развитии. М., «Наука», 1971, с. 242.
с тем и марксизм в целом. Если коицспция «опровержения» встречает сейчас все меньше и меньше сторонников, то концепция «синтеза» получает в современной буржуазной социологии все большее распространение.
Уяснение действительного положения дел предполагает обращение к истории вопроса. Исходная позиция для этого достаточно четко определена Д. Льюисом, который пишет, что копфликт смарксизмом составляет подтекст всего того, ,что иаиисал Вебер (см. главу 9). Первая прямая атака на марксизм‒ аошгтка. опровергнуть материалистическое понимание истории, как будто бы иесостоятельное и упрощающее, — относится к 1905 гаду, когда появилось наиболее известное произведение М. Вебера «Протестантская этика и дух капитализма». Источник развития капитализма, согласно Веберу, заключается в возникновении духа капитализма — определенного умонастроения, культурного этоса, выражающегося в бережливости, накопительстве, предпринимательстве и прочих «добродетелях», которые получают общую пранствснную опору в протестантской религии.
Было бы неправомерно отрицать наличие отмеченной Вебером связи между капиталистическим предпринимательством и протестантской религией. Однако эту связь необходимо проанализировать более обстоятельно и всесторонне. Ф. Энгельс, например, рассматривал не только воздействие протестантизма на хозяйственные навыки населения, вовлеченного в орбиту капиталистических отношений, но и выявлял политическое прогрессивное значение учения Кальвина о предопределении. Это учение «было религиозным выражением того факта, что в мире торговли и конкуренции удача или банкротство зависят не от деятельности или искусства отдельных лиц, а от обстоятельств, от них не зависящих. Определяет не воля или действие какого-либо отдельного человека, а милосердие могущественных, но неведомых экономических сил... Устройство церкви Кальвина было насквозь демократичным и республиканским; а где уж и царство божие республиканизировано, могли ли там земные царства оставаться верноподданными королей, епископов и феодалов?» '.
Иными словами, материалистическое понимание истории вовсе не отрицает роли идей в общественном развитии, оно se отрицает и роли протестантского мировоззрения в становлении капитализма. Более того, марксистское понимание этого
«Маркс К. и Энгельс Ф. Соч., т. 22, с. 308.
процесса позволяет более широко рассмотреть взаимодействие всей совокупности материальных и духовных сил в становлении новых общественных отношений. Однако корни этого взаимодействия уходят в изменения экономических отношений в обществе, в развитие производительных сил, обмена, торговли, в возникновение новых производственных отношений, не укладывавшихся в прокрустово ложе феодализма.
Содержание «Протестантской этики и духа капитализма» было прямо направлено против XXIV главы первого тома «Капитала» Маркса, посвященной истории первоначального накопления. Текстуальное сравнение этих двух произведений далеко не в пользу Вебера. У Маркса эта глава ‒ одна ив наиболее богатых и насыщенных, это подлинно глубокий социологический анализ важнейшего исторического процесса, во многом предопределившего судьбы не только европейской, но и мировой истории. Действующие лица рассматриваемой Марксом драмы: во-первых, малоземельное раворяемое английское крестьянство — йоментри, превращающиеся в пауперов, а затем и в рабочий класс; во-вторых, английская знать, становящаяся классом крупных землевладельцев и овцеводов, фабриканты, основывающие мануфактуру, торговцы, завоевывающие новые рынки сбыта для английской шерсти и других изделий. Объединенными усилиями именно они формируют новый, капиталистический порядок, в котором господствует дух наживы, именно они создают новое представление о рациональности, в основе которой лежит подчинение деятельности и жизни человека капиталу, наживе, расчету. Третье действующее лицо этой же драмы — государство, вакон и право. Законы о бедных были главным воспитателем капиталистической дисциплины труда. «Согласно акту Генриха VIII от 1530 г. старые и нетрудоспособные нищие получают разрешение собирать милостыню. Напротив, для бродяг еще работоспособных предусматривались порка и тюремное заключение. Их следовало привязывать к тачке и бичевать, пока кровь не заструится по телу, и затем надлежало 6I ать с них клятвенное обещание возвратиться на родину или туда, где они провели последние три года, и «приняться ва труде (tu put himself to labour). Какая жестокая ирония! Акт, изданный в 27-й год царствования Генриха УШ, воспроизводит эти положения и усиливает их рядом дополнений. При рецидиве бродяжничества порка повторяется и, кроме того, отрезается половина уха; если же бродяга попадается в третий раз, то он подвергается смертной казни как тяжкий пре-
13
ступник и враг общества» '. Протестантский дух и протестантская этика не остаются без внимания Маркса '.
На богатом историческом материале главных европейских стран Маркс показывает, как на самом деле совершается процесс первоначального накопления, включавший в себя колонизацию, протекционизм, работорговлю, открытие золотых и серебряных приисков в Америке, искоренение, порабощение и погрвбеиие заживо в рудниках туземного населения, превращение Африки в заповедное поле охоты на людей, беспощадную и жестокую эксплуатацию детского труда.
В представлении же Вебера весь этот процесс выглядит в виде некой идиллии, главным героем которой выступает добродетельный христианин, преимущественно лютеранского или кальвинистского толка, трудолюбивый скопидом, рачительный собственник, заботящийся прежде всего о спасении своей души посредством труда ‒ мирской молитвы — и превращающийся со временем в благотворителя «здешних мест», в заботливого работодателя, который обеспечивает кров, пищу а работу местному населению, занимается благоустройством городов и сел и меньше всего думает о конкуренции, прибыли и наживе. Концепция происхождения капитализма, выдвинутая Вебером, была встречена с большим сомнением даже в академических кругах, среди так называемых катедер-социалистов. Она игнорировала множество исторических свидетельств и фактов, с которыми нельзя было не считаться, и совершенно очевидно преследовала цель опровергнуть Марксову концепцию возникновения капитализма.
Все это заставило Вебера приняться за более основательное изучение вопроса, результаты которого были реализованы в одном из его последних курсов лекций и опубликованы посмертно. Речь идет об «Истории хозяйства». В содержании этой работы влияние марксизма прослеживается несколько иначе, чем в «Протестантской этике и духе капитализма». Если в «Протестантской этике» полемика с марксизмом перенесена главным образом в подтекст, если в ней выражено прямое негативное отношение к материалистическому пониманию истории, то в «Истории хозяйства» наблюдается стремление пересмотреть материалистическое понимание истории под собственным углом зрения. В данном случае происходит переработка идейного и теоретического материала с неизбеж-
» Маркс К. и Энгельс ф. Соч., т. 23, с. 744 ‒ 145.
з:Си там же, с. 733, 735, 763.
ным в таком случае включением целого ряда важных положений критикуемой концепции в ткань собственных рассуждений. Это и создает основные трудности в оценке теоретического содержания позиции Вебера. Поскольку он сам не делает ссылок по поводу такого рода включений и не оговаривает их особо, то создается впечатление о некоем синкретизме его позиции, за которым все же можно разглядеть прежнее стремление опровергнуть марксизм, хотя и новым способом ‒ задушить его в своих объятиях.
Начнем с того, что возникновение капитализма в «Истории хозяйства» объясняется во многом воздействием материальных факторов, прежде всего развитием производительных сил общества. Вебер детально анализирует развитие горного дела и металлургии, освоение новых методов производства металла, строительство железных дорог, преобразование отраслей текстильного производства, гончарного дела, производства бумаги. Важной вехой возникновения капитализма объявляется появление первой фабрики в 1719 году в Дервенте (Англия). Технические изобретения, преобразующие технологию всех ведущих производств (среди них особое место принадлежит паровой машине), дополняются изменением способов организации труда. «Новая форма производства,‒ пишет М. Вебер,— развивавшаяся в Англии в восемнадцатом веке и основывающаяся на соединении в руках частного предпринимателя всех средств производства, вначале рекрутировала рабочую силу искусственными, принудительными мерами, хотя и не прямого характера. Сюда относится прежде всего закон о бедных... С большой неохотой подчинялись рабочие дисциплине труда. Но власть имущего класса была слишком сильна: она опиралась на мировых судей, решавших дела не на основе определенных законов, но в зависимости от массы отдельных предписаний и по собственному усмотрению; до второй половины девятнадцатого века предприниматели произвольно распоряжались рабочей силой, загоняя ее во вновь возникающие предприятия» '.
Эти рассуждения Вебера гораздо полнее отражают историческую реальность, чем то, о чем говорилось в «Протестантской этике». Но рассматривать это следует именно как «включение» элементов материалистического понимания истории в сложившуюся ткань рассуждений Вебера, а не кап
' фебер М. История хозяйства, с. 194.
оригинальное-«открытие», не как движенпе по параллельному пути. Ведь между появлением «Истории хозяйства» и публикацией «Капитала» прошло более пятидесяти лет. Понадобилось не только время, но и целый ряд серьезнейших потрясений для того, чтобы азбучные истины марксизма оказались «понятыми» буржуазной социологией!
Далее Вебер анализирует возникновение новых потребностей, определивших спрос на изделия новой промышленности и стимулировавших ее развитие. В первую очередь он указывает на войну и стремление к роскоши. Обострение национальных конфликтов, по Веберу, приводит к необходимости увеличивать расходы на содержание армии и на вооружение. Зто‒ важнейшая форма стимулирования промышленного производства в условиях капитализма. В то же время распространение предметов роскоши среди более широких слоев населения, а не только в кругу родовой аристократии, «демократизация» роскоши, как называет этот процесс Вебер, означает решительный поворот к капитализму. С этим нельзя не согласиться, поскольку возникновение новых потребностей действительно выступает в качестве важнейшего стимула развития общественного производства.
В «Исторйи хезяйства» дается гораздо более обстоятельaas вауактеристика капитализма, нежели в «Протестантской этике». Вебер, в какой-то мере продолжая и развивая «метод включения», выделяет шесть основных признаков капитализмаа, которые стоит привести полностью, так как здесь и~ сталкиваемся с наиболее характерным использованием этого приема, все шире применяемого и современными буржуазными социологами.
«Самоч общей предпосылкой новейшего капитализма,‒ пишет Вебер,— является рациональный расчет капитала, как норма для всех крупных промышленных предприятий, работающих на удовлетворение повседневных потребностей. Другими признаками являются:
1. Присвоение автономными частными промышленными предприятиями свободной собственности на вещные средства производства (землю, приборы, машины, орудия и т. и.), Это явление известно только нашему времени...
2, Вольный рынок, то есть свобода рынка от нерациональных стеснений обмена, например от сословных ограниаеаий...
3. Рациональная, то есть строго рассчитанная и поэтому мехакивированная, техника как производства, так и обмена,
4. Рациональное, то есть твердо установленное, ираво.
о. Свободный труд, то есть наличие таких людей, которые не только имеют право свободно- продавать на рынке свою рабочую силу, но и экономически принуждаются к этому. Отсутствие неимущего общественного слоя, вынужденного продавать свою рабочую силу, находится в противоречии с сущностью капитализма и делает его невозможным точно так же, как и наличие несвободного труда. Рациональный капиталистический расчет мыслим лишь на почве свободного труда, то есть в тех случаях, когда наличие рабочих, с формальной стороны добровольно предлагающих свой труд, принуждаемых к тому бичом голода, дает возможность на основе установленной заработной платы заранее исчислять издержки производства.
6. Коммерческая организация хозяйства, под которой разумеется широкое применение ценных бумаг» '.
При рассмотрении веберовского определения капитализма, данного в «Истории хозяйства», следует обратить внимание на его наиболее существенные моменты. Прежде всего мы видим, что и в дефиниции капитализма широко использован метод «включения». Пятый признак капиталистической организации производства ‒ наличие свободной рабочей силы— одна из наиболее существенных характеристик капитализма, сформулированная К. Марксом. Эта характеристика приводится достаточно точно, но вместе с тем она переносится во всей совокупности признаков на предпоследнее место. Это не czyчайно. На первый план у Вебера выдвигается все та же рациональность, расчет, изобретение двойной бухгалтерии или, как иронизирует по этому поводу Д. Льюис, превращение бухгалтерской книги в Священное писание.
Маркс анализирует капиталистические отношения в масштабе хозяйства не только отдельной страны, он анализирует всю систему международного разделения труда и торговли. Именно в силу этого освобождение крестьянина ог земельной собственности и от других источников независимого существования, образование формально свободной рабочей силы и является, по Марксу, одним пз определяющих признаков капитализма, условием ее эксплуатации. Вебер же концентрирует свое внимание на процессах организации труда и полагает ‒ совершенно ошибочно, как это было дока-
~ Вебер М. История хозяйства, с. 177,
вано K И. Лениным в работе «Развитие капитализма в России»,‒ что определяющим признаком капитализма является наличие промышленного предприятия. Это необходимо Веберу для того, чтобы устранить действительно решающий признак капиталистических отношений — создание прибавочной стоимости, превращение капитала в «чувственно-сверхчувственную вещь», обладающую тайной самовозрастания, тайной, открытие которой и составило существо марксистского понимания капитализма. Итак, Вебер, признав одно, забывает о другом. При этом то, что «забывается», и оказывается существом дела! Именно поэтому, несмотря на широкое использование метода «включения», сближения между марксизмом и позициями Вебера произойти не может. Они остаются диаметрально противоположными концепциями не только в идеологическом, но и в теоретическом, содержательном плане.
В «Истории хозяйства» Вебер сохраняет в принципе верность своим исходным позициям, хотя и формулирует их в более обобщенном виде. Здесь нет столь прямолинейной апел-
I
ляции к протестантской этике как к источнику становления капиталистических отношений. Причину капиталистического развития хозяйства в Западной Европе он усматривает в некоторых лишь одному Западу свойственных чертах культурного развития. «Одному лишь Западу, ‒ заявляет Вебер, — известно государство в современном смысле этого слова, с твердыми основами управления, ведомственной администрацией и государственно-гражданским правом; зачатки этого встречаются, правда, в древности и на Востоке, но нигде они не достигали полного развития. Лишь Западу известно выработанное юристами рациональное право, разумно толкуемое и применяемое. Лишь на Западе встречаем мы понятие гражданина (civis romanus, citoyen, bourgeois, Biirger), так как лишь на Западе существует город в специфическом смысле этого слова. Далее, лишь на Западе мы наблюдаем науку в современном смысле этого слова. Теология, философия, размышления о высших проблемах жизни были известны и китайцам, и индийцам; может быть, они отличаются глубиной, недосягаемой для европейцев, но рациональная наука и рациональная техника этим народам неведомы. Наконец, для западной культуры, в отличие от всякой другой, характерно еще наличие людей с рациональной нравственностью: магия и религия встречаются повсюду, sp религиозная основа жизнедеятельности человека, которая в конце концов должна привести к специфическому рационализ-
му, своеобразно обнаруживается опять-таки лишь на одном европейском Западе» '.
Теперь очевидно, что «включения», связанные с признанием решающей роли производительных сил в становлении капитализма, остаются чужеродным элементом; это не более, чем уступка, смысл которой упрочить позиции главной концепции ‒ априорно постулируемой идее превосходства европейского рационализма как основы всей европейской культуры. «В конце концов,— возвращается Вебер к этой теме еще раз,— создателями капитализма были постоянное предприятие, построенное на рациональных основах, рациональная бухгалтерия, рациональная техника, рациональное право. Но даже и не они одни: сюда следует отнести рациональный образ мысли, рационализирование образа жизни, рациональную хозяйственную этику» ~.
Если проследить развитие этой темы в современной буржуазной социологической литературе, то смысл веберовской постановки вопроса становится еще более ясным ‒ речь идет о том, чтобы «снять» противоположность материальных и идеальных факторов общественного развития, объявить несостоятельной саму постановку вопроса о первичности или вторичности материальных интересов или идей. Но дальнейшим шагом и вместе с тем предпосылкой такого понимания истории является точно выявленный Д. Льюисом момент — в противоположность марксизму веберовская социология лишена исторической перспективы. Вебер рассматривает общество как данное, как функционирующее, принципиально отказываясь от задачи выявления связи между рассматриваемыми им культурами. Каждая из культур, по Веберу, — это замкнутый в себе и законченный мир со своей экономикой, религией, традициями и рационализмом, политикой и борьбой конфликтующих между собою групп. Понятие «тип культуры» используется Вебером в противовес понятию «общественно-экономическая формация».
Основная мысль марксистской социологии при рассмотрении мировой истории и сменяющихся цивилизаций состоит в том, чтобы проследить преемственность между ними и в то же время выявить качественное своеобразие каждого этапа развития. Не видя связи между этапами исторического развития, культурами, нельзя понять сущности движущих сил исторического процесса, оценить роль материальных и идеаль-
' Вебер М. История хозяйства, с. 198.
» Там же, с. 221.
нйх факторов. Дело в том, что сами эти движущие силы рассматриваются марксизмом как факторы, обусловливающие переход от одной ступени развития к другой. Рфль материальных условий жизни, материальных факторов общественного развития может быть раскрыта лишь на фоне движения мировой истории и применительно к движущим силам и общей тенденции развития каждой конкретной общественно-экономической формации. Что же касается каждого отдельного события в историческом процессе, то в детерминации его происходит постоянное переплетение материальных, политических, идеологических (в том числе и религиозных) обстоятельств, которые требуют специального анализа в каждом конкретном случае. Только вульгарный материализм, подделывающийся под марксизм, пытается вывести каждое отдельное событие непосредствепно из уровня развития производительных сил общества как главного материального фактора, беэ учета активной роли субъективного фактора, духовной жизни общества и различных явлений надстроечного порядка.
Здесь мы подходим к весьма сложному кругу вопросов, который затрагивается Д. Льюисом в связи с разбором вебе ровской концепции сознания и его роли в историческом процессе. Не поняв существа материальных факторов социального z экономического развития общества, Вебер не смог подойти и к пониманию роли идеологии, роли идей в этом развитии. Для него определяющей движущей силой, пружиной развертывания тех или иных общественных движений являются «материальные и идейные интересы». Важно подчеркнуть, что в отличие от К. Маркса и Ф. Энгельса М. Вебер употребляет понятие материальяыя и идейных интересов как нечто единое, нерасчлененное. Тем самым еще раз подчеркивается ero позиция отрицания первичности материальных интересов и потребностей по отношению к духовной жизни общества, по отношению к идеям, ценностям нравственно~о и идеологического порядка.
Как показала история дальнейших модификаций буржуазного и мелкобуржуазного восприятия марксизма, точка зрения Вебера получила определенное продолжение в так называемой неомарксистской литературе.
Разумеется, духовная жизнь общества, взаимодействие форм общественного сознания, массовое сознание не являются простым отражением бытия. Как показал Ф. Энгельс в своих письмах по вопросам исторического материализма, написанных в 90-е годы прошлого века, каждая из форм обществен-
ного сознания обладает относительной самостоятелънос1ъю, развивается по специфическим для этой формы общественного сознания законам, характеризуется специфическими средствами воздействия на экономические и политические отношения в обществе. Все это было разъяснено Энгельсом для того, чтобы прекратить процесс вульгаризации марксизма, освободить германскую социал-демократию от экономического материализма, от недооценки сознательности и организованности в борьбе рабочего класса против капиталистической эксплуатации. Тем самым Энгельс заложил методологические основы критики концепции автоматического краха капитализма, отрицавшей роль общественного, классового сознания.
Однако после первой мировой войны возникла иная «райность в истолковании той же проблемы. Некоторые теоретики, считавшие себя марксистами, увидели причины поражения революции в Венгрии и Германии в незрелости субъективного фактора, в недостаточно высокой классовой сознательности трудящихся масс и самого рабочего класса. Отсюда возникла идея критики сознания (за счет критики реальных общественных отношений, экономических, политических и правовых порядков). Эта линия действия получила философское обоснование в концепции тождества сознания и бытия, идеи и реальности в единой революционно-критической практике и теоретико-практической активности.
В. И. Ленин в полемике против Богданова еще в 1908 году предвосхитил возможность появления подобных концепций. Как известно, эмпириомонизм Богданова строился также на идее тождества общественного бытия и общественного сознания. Разбирая взгляды Богданова по этому вопросу, В. И. Ленин писал: «Общественное бытие и общественное сознание не тождественны,‒ совершенно точно так же, как не тождественны бытие вообще и сознание вообще. Из того, что люди, вступая в общение, вступают в него, как сознательные существа, никоим образом ~å следует, чтобы общественное сознание было тождественно общественному бытию. Вступая в общение, люди во всех сколько-нибудь сложных общественных формациях — и особенно в капиталистической общественной формации — ~e созна~~г того, какпе общественные отношения при этом складываются, по каким законам они развиваются и т. д.... Обшественное сознание отражает общественное бытие — вот в чем состоит учение Ма риса. Отражение может быть верной приблизительно копией отражаемого, ao p тождестве тут говорить нелепо. Сознание вообще
21
отражает бытие,‒ это общее положение есеео материализма. Не видеть его прямой и неразрывной связи с положением исторического маюериаливма: общественное сознание отражает общественное бытие — невозможно» '.
Продолжая мысль В. И. Ленина, можно сказать: из того факта, что идея существует в действительности, что идея стайовится, по выражению Маркса, материальной силой, когда она овладевает массами, вовсе не следует, что идея ‒ это и есть сама экономическая действительность. Способ существования общественного сознания, идеи и идеологии существенно отличается от способа существования экономических и политических общественных отношений. К сожалению, Д. Льюис не смог до конца разобраться в сложном диалектическом взаимодействии идеи и реальности. Как свидетельствует содержание главы 13, его позиции по этому вопросу близки к позициям Корша — одного ив главных представителей так называемого неомарксизма, взгляды которого получили распространение в 20-е годы. В какой-то мере это обусловливает элементы непоследовательности в критике социологии Вебера, имеющие место у самого Льюиса.
Книга Д. Льюиса по своей форме представляет серию очерков, освещающих различные стороны концепции Макса Вебера с марксистских позиций. Несмотря на обилие литературы о Вебере, вышедшей ва последние годы в Англии, ФРГ и США, несмотря на то, что он превращен в своего рода классика современной буржуазной социологии, влияние которого трудно переоценить, марксистских исследований, претендующих на целостное освещение его творчества, сравнительно немного. Сложность воззрений Вебера, неоднозначность толкования многих проблем, содержащихся в его произведениях, требуют постоянного внимания к его творчеству и выяснения принципиальной несовместимости марксизма-ленинизма, с одной стороны, и веберианства ‒ с другой. Книга Джона Льюиса во многом содействует этой задаче.
А. ЗДРАВОМЫСЛОВ
' Л е н и в В. И. Полн. собр. соч., т. 18, с. 343.
ОТ АВТОРА
Макс Вебер, может быть, и не очень широко читается в сегодняшней Британии, но его идеи по-прежнему оказывают влияние на социологическую мысль. Не случайно поэтому он остается первостепенной фигурой в социологии. Действительно, он первым из немарксистов увидел, что социология, опирающаяся на простое описание фактов общественной жизни и их обобщения, согласно стандартам естествознания, не может считаться логически обоснованной и адекватной в качестве метода общественных наук. Такая социология просто описывает и анализирует существующее общество, не пытаясь раскрыть его фундамсцтальную структуру и экономический базис.
Вебер попытался дать философское объяснение сущности капиталистического общества, объяснение, которое идет значительно дальше плоского эмпиризма, избегающего теории в угоду практическим интересам и голым фактам. Он хотел показать, что капитализм не был исторической случайностью, а был не чем иным, как неизбежным следствием принципа рациональности, все больше и больше распространяющегося и господствующего в жизни западного мира начиная с момента возникновения естественных наук в семпадцатом столетии.
Вебер попытался, во-первых, показать, как на основе рациональной экономики и соответствующей ей системысоциальных отношений возник капитализм.
Во-вторых, он обосновал необходимость бюрократического правления и правительственной власти для поддержания и сохранения этой системы. Он подчеркивал также, что легитимистские принципы такой системы поддерживаются благодаря харизме «правящей элиты.
«' Понятием «харизма» Вебер обозначает особый социально-психологический механизм, благодаря которому исторический деятель или вождь движения (в данном случае верхушка правящего класса) наделяется сверхъестественными чертами и способностями, отдаляется от обычного и повседневного в жизни, становится оракулом, учителем, пророком или мессией, который один способен открыть людям будущее, дать им истину и повести ва собой. Подчинение вождю такого типа основано на вере в его мессианские способности, в его особую связь с высшими силами. В то же время у самой массы верующих существует потребность в личности такого типа. Экономические и политические интересы темной и неразвитой в политическом
В-третьих, Вебер попытался показать, что капиталистическая система должна исключать вмешательство в ее деятельность моральных соображений, связанных с человеческими правами, естественной справедливостью или общим благосостоянием. Таким образом, его социология свободна от человеческих ценностей как в трактовке экономики, так и социального строя в целом.
Социология Вебера и ее философское обоснование оказались более удовлетворительным объяснением капитализма, чем традиционн;ый эмпирический подход. Возрастающее количество социальных аномалий, явления неустойчивости, иррациональности и конфликты ‒ все эти факты делали невозможным объяснить капитализм тем же путем, что и природные процессы. Несоответствие между фактическим движением звезд и описывающей их теорией не идет ни в какое сравнение с расхождением между фактами и теорией при исследовании капитализма. Но это не смущало Вебера. С самого начала он осознал «субстанциональную иррациональность», которая возникает из действия рациональных законов общества, Более того, Вебер никогда не утверждал, что его теория капитализма была выведена из социальных фактов и зависима от них. Он разработал лишь прагматическую модель, «идеальный тип», полезность которой перевешивает ее недостаточное соответствие фактам, для объяснения которых она служит.
Социология Вебера с ее концепцией «идеальных типов» и не претендующих на универсальность законов, строго выведенных из специфических культур, была построена на совершенно иной модели, чем теории естествознания. Она фактически была более приемлемой в качестве метода общественных наук, чем попытки использовать для этого обычные методы естествознания.
Однако при более тщательном рассмотрении социологии Вебера сразу же обнаруживается отсутствие в ней исторического подхода. Неудовлетворительной оказывается прагматическая эпистемология как философская основа теории. Заверения Вебера пойти дальше эмпиризма ничем не подтверждаются. Фактически он и не пытается сделать больше,
отношении массы людей облекаются в форму поклонения и слепой веры своему вождю, с которым связаны надежды на лучшую жизнь. Харизма, по Веберу, сугубо иррациональный механизм, свойственный преимущественно докапиталистическим общественным движениям. ‒ Прим. ред.
Чем найти прагматическое обоснование существующего п4- рядка вещей.
Из этой критики следует вывод: необходима подлинно научная социология с прочной философской основой, опирающейся на исследование экономических и социальных форм, последовательно возникающих в человеческой истории, и' соответствующих им типов цивилизации, которые образуют историю человечества.
Глава
МАКС ВЕБЕР ‒ ЧЕЛОВЕК И БОРЕЦ
Труды Макса Вебера, несомненно, сыграли значительную роль в разработке социологии. Как мыслитель он следовал традиции Канта, но его глубоко волновали экономические и политические проблемы, поднятые Карлом Марксом. Философская концепция Вебера сформировалась под непосредственным воздействием гейдельбергской группы философов-неокантианцев, и в особенности Риккерта. Вебер принял установлепное неокантианцами различие между естественнонаучными и историко-социальными проблемами. Именно такой точкой зрения он руководствовался при исследовании природы капитализма и разработке концепции науки об обществе, свободной от ценностей (value4ãåe science of society).
М. Вебер умер в 1920 году, когда ему было всего 56 лет, оставив после себя не только крупнейшие теоретические работы, но и огромную массу специальных исследований. Обладая энциклопедическим умом, он был ученым большой эрудиции, что дало ему возможность исследовать многие социальные а культурные процессы исторического прошлого, например досконально изучить античный Рим и экономику рабского труда. Особо ценными представляются его дискуссии о легитимном (опирающимся на законность), бюрократическом и хариаматическом видах правления, От политической теории он обращался к социологии искусства и даже написал работу «Рациональные а социальные основания музыки», в которой имеется интересная глава «О происхождении фортепьяно как современного клавишного инструмента». После его кончины осталось достаточно много незавершенных работ и нереализованных аланов на будущее. Сохранились конспекты лекций, записанные студентами, но сам автор не успел их обработать.
К числу важнейших работ М. Вебера относятся: «Общая экономическая история» ', пожалуй, больше всего читаемая теми, кто хочет получить предварительное знакомство с его взглядами, и «Теория социальной и экономической организации», в которой он сформулировал свои идеи о природе капитализма. В 1905 году появилась «Протестантская этика и дух капитализма», наиболее известная его книга. В этой работе Вебер выдвинул теорию, согласно которой сущность капитализма следует искать не в экономической системе, а в идеологических изменениях, происшедших в результате протестантской реформации.
В основе истолкования Вебером сути капиталистического общества, несомненно, лежал «Капитал» Маркса. Но если Маркс видел прогрессивную роль противоречий в структуре капитализма, которые свидетельствовали о ero преобразованиях, то для Вебера капитализм представлял собой завершенную институционализированную систему, ориентированную на производство прибыли и стяжательское использование рыночных отиошепий. Риккерт убедил его в том, что общество нельзя изучать на манер физических наук, и метод, предложенный Вебером, оказался весьма оригинальным. Этот метод состоял в построении так называемого идеального типа капитализма и должен был рассматриваться не как гипотеза или теория, выведенная из эмпирического исследования существующих данных, а скорее как предположение, что в капиталистическом обществе процессы протекают так, как если бы они соответствовалг этой модели. «Идеальный тип» Вебера может рассматриваться не столько как эмпирическая теория, сколько как полезная фикция в прагматическом смысле слова.
Наряду с научной работой Вебер глубоко интересовался политикой Германии и часто испытывал желание полностью переключиться на политическую деятельность. Сила ero личности, ораторский талант, несомненная искренность способствовали бы такой деятельности. Однако до 1918 года он противился заня-
' Русский перевод: В е б е р М. История хозяйства. Очерк
всеобщей социальной и Экономической истории. Петроград,
1923. ‒ Прим. ред.
27
тию политикой. Но впоследствии Вебер поддержал союз правых социал-демократов и армии, подавивший коммунистическую революцию, и участвовал в выработке Веймарской конституции,
Вся философия Вебера имела открытую политическую направленность и основывалась прежде и более всего на его убеждении в «первоочередности интересов национального государства». Этим была вызвана его откровенная критика политики кайзера и автократической бисмарковской конституции. Вебер выражал стремления тех ведущих кругов национальной буржуазии, которые называли себя либералами и считали, что являются выразителями деловых интересов германского государства. Он отчетливо сознавал, что в Германии, где социал-демократическая партия была силой, с которой нельзя было не считаться, влияние Маркса было более значительно, чем в любой другой стране. И как в политике, так и в теории деятельность Вебера может рассматриваться как долговременная кампания борьбы с марксизмом.
Отсюда монсет создаться впечатление о Вебере как о крайнем реакционере. Однако дело вовсе не в этом. Германский капитализм, намного отставший от британского и французского, был в то время прогрессивной силой *. Как и в Англии пятьдесят лет тому назад, там было много аристократического хлама и религиозного консерватизма, препятствовавшего развитию капитализма.
Вебер был человеком убежденным, обладавшим огромными знаниями и глубоким пониманием социологии и политики капитализма на восходящей стадии его развития. Но у него не было никаких иллюзий относительно принципов организации капиталистических отношений или того, что капитализм означал для человеческих ценностей, Они должны быть безжалостно
~ Вопрос о большей «прогрессивности» германского капитализма в конце XIX ‒ начале ХХ века в сравнении с британским или французским весьма спорен. Все западно-европейские капиталистические страны пере)кивают в этот период переход от эпохи открытой конкуренции к монополистическим формам организации производства. См. по этому вопросу: В. И. Л е и и н. «Империализм, как высшая стадия капитализма». Полн. собр. соч., т. 27. — Прил~. ред.
отброшены в сторону, если хоть как-то начинают мешать функционированию свободной от ценностей экономики. В отличие от сентиментальных защитников капитализма Вебер никогда не претендовал на то, чтобы представлять капитализм «хорошим» во всех отношениях. Капитализм был необходим для благосостояния германского государства, и это была именно та ценность, с которой приходилось считаться. Вебер знал, что человечество должно дорого заплатить за это. Он говорил о «расколдованном мире», или мире, освобожденном от иллюзий благодаря капитализму, и соглашался с Зиммелем и Теннисом, что с гуманной точки зрения капитализм заслух~нвает ненависти. Последствия капиталистического развития приводили его в отчаяние.
Вебер был типичным представителем своего класса. С одной стороны, он и ero жена происходили из семей влиятельных промышленников и были достаточно богаты, чтобы вести независимое существование и иметь возможность путешествовать. С другой стороны, у него были родственники в академической среде, которые помогли ему занять соответствующее положение в наиболее влиятольных ун верситетских кругах, где его всегда радушно принимали. Они же содействовали тому, что Вебер получал длительные отпуска для отдыха и путешествий, и это освобождало его от того, что он называл «пыткой преподавания». Тем не менее он провел почти двадцать лет в Гейдельберге, был такх<е профессором в других университетах и везде собирал вокруг себя преданных коллег и учеников, многие из которых вспоминают его и доныне.
Вебер был одним из основателей Немецкой социологической ассоциации. IIo воскресеньям у него собирались друзья на регулярные заседания. Отсюда и возник впоследствии круг Макса Вебера. Членами его были Трельч, Еллинск, Ясперс и Лукач. После смерти мужа «го хжна, Марианна Вебер, возобновила эту традицию, которая продол>кается и по сей день.
В формировании взглядов Вебера важнейшую роль сыграли три интеллектуальные и духовные силы: Риккерт, Дильтей и Зиммель, направившие его мысль в область наук о культуре, посредством которых мо>кно было познать исторические реальности, ускользав-
шие от физических наук. Его семья придерживалась религиозной традиции в духе строгого германского протестантизма, в благочестии и этических принципах которого Вебер усматривал один из творческих импульсов капитализма. Как ни парадоксально, но столь же сильное влияние он испытал со стороны философии Ницше, из которой он черпал свою веру в элитаризм и власть правящего класса, с одной стороны, а с другой ‒ отвращение к рабской морали и бесполезности гуманитаризма, которые стояли на пути капитализма и германского национализма. Вебер не верил ни во что, кроме целенаправленной мысли и действия, безжалостно выдвигавших и применявших средства, необходимые для экономического и политического самоутверждения капитализма.
Государственные соображения Вебер считал превыше всех других соображений. Страстность, непреклонность убеждений, аскетическое служение чувствуется в каждой фразе его сочинений. Они часто могут быть грубыми и резкими, полными воинствующего национализма и презрения к тому, что Вебер называл плаксивой сентиментальностью. Ядро его философии заключается в том, что он рассматривает социальную жизнь в сущности как «борьбу человека против человека». Его кредо было первым недвусмысленным выражением социального дарвинизма как политической философии. Никто не должен заблуждаться относительно того важнейшего факта, утверждал Вебер, что социальное существование и национальная культура зависят от власти, необходимость в которой никогда не отпадет. «Не мир и счастье мы передаем своим потомкам, а скорее принцип вечной борьбы за существование как важнейший символ веры нашего национального рода» '.
Следует признать, что мрачная убежденность Вебера в жестокости экономических законов капитализма свидетельствует не столько о его бессердечности к человеческим страданиям, сколько о реалистическом понимании неизбежности отчуждения и страданий при
' Weber М. Gesammelte Politische Schriften. (Bce сноски в оригинале книги даны без указании страниц цитируемым нроивведений, ‒ Прим. рад.)
30
капитализме,‒ факт, более приближавший его к марксизму, чем самодовольная вера во всеобщее благоденствие капиталистической экономики*. Точно так же его понимание империализма состояло не в том, что последний представляет собой шовинистические, агрессивные устремления. Он признавал то обстоятельство, что империалистическая политика стала необходимой для выживания капиталистического государства на данной стадии экономического развития. К такому пониманию империализма как экономического явления пришли в этот перпод (накануне первой мировой войны) Гильфердинг в Австрии, Каутский и Роза ЛюкceM6ypr в Германии и Д. А. Гобсоп в Англии. Ленин отметил работу Гобсона в своем важнейшем труде «Империализм, как высшая стадия капитализма» '(1916) **.
Суть дела. состоит в том, что на стадии финансового капитализма, чтобы не допустить разрушения системы, необходим экспорт капитала во все увеличивающихся размерах. Это признавал и Вебер, заявлявший, что ввиду военной мощи Англии н Франции Германия, даже под риском войны, должна стать равной им по силе; во-вторых, Вебер полагал, что Германия должна аннексировать любые территории, стратегически важные для ее безопасности. И наконец, Германия, по его мнению, должна была создать в Центральной и Восточной Европе санитарный кордон
«' «Понимание неизбежности страданий» отнюдь se сближает Вебера с марксизмом, поскольку главное в марксизме‒ выяснение всемирно исторической роли рабочего класса. Зта идея была абсолютно чужда Веберу. — Прим. равд.
«'«' Имеется в виду книга Гобсона «Империализм» которую В. И. Ленин характеризовал как «очень хорошее и обстоятельsoe описание основных экономических и политических особенностей империализма» (Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 27, с. 309). Используя данный Гобсоном фактический материал, Ленин в то же время подвергает критике его реформистские выводы и содержащуюся в его книге скрытую апологетику капитализма, так же как и взгляды других авторов, перечисленйых Дж. Льюисом, весьма су1цественно расходившихся между собой. Заметим также, что понимание зкономического содержания империализма не исчерпывает существа вопроса. Вывоз капитала, по В. И. Ленину, лишь один из пяти признаков империализма ‒ высшей и последней стадии развития капитализма.— Прим. ред.
81
йз самостоятельных славянских национальных государств под германской гегемонией как оплот против России'. Это было весьма перспективное, с точки зрения защитников капитализма, экономическое обоснование империалистической политики.
Макс Вебер был первым, кто показал направленность социально-экономического развития в рамках капитализма, и в этом состояло его достоинство. Он видел неизбежность определенных политических решений и способа действий, которые впервые развернулись накануне первой мировой войны. Вследствие этого он решительно выступил против пацифистских тенденций левого крыла германской социал-демократии во время и после войны, которые, по ero мнению, содействовали ухудшению полохсения Германии в послевоенное время. Он представлял себе политический порядок в Европе и в мире в целом как осуществление политики великих держав, которые контролировали бы мир.
Вебер прямо признавал тот неоспоримый факт, что от успешной империалистической политики всегда и больше всего выигрывает правящий класс. Суть его политики была направлена, таким образом, не только на сохранение Германии как национального государства, она стала руководящей стратегией в руках правящей элиты других капиталистических стран, призванной защищать ее привилегированное положение. Увязывая сложившуюся экономическую ситуацию с опасностью, исходящей от растущего влияния социалдемократической партии, она была нацелена на то, чтобы предотвратить надвигающийся подъем рабочего движения. «Любая успешная политика насилия над другими странами, как правило (no крайней мере, первоначально), поднимает престиж страны внутри, а тем самым силу m влияние тех классов, групп и партий, под руководством которых был достигнут этот успех» .
Таким образом, идеология, экономика и политика были тремя областями, где особенно проявилась личность Вебера, влияние идей которого выходит за
' См.: Weber М. Gesammelte Politische Schriften.
~ We Ъ е г M. Wirtschaft und Gesellschaft, Bd. 2.
32
рамки Германии и распространяется, в частности, на весь англоязычный мир. Значение идей Вебера для своего поколения не ограничивается областью социологии, или свободной от ценностей науки об обществе. Его концепция власти была продиктована страстным, стихийным желанием определить проблемы, с которыми сталкивались господствующие расы и правящие классы в европейской борьбе за господство как внутри страны, так и за ее пределами. Эта борьба охватывала две сферы: внутреннюю политику ‒ борьбу против марксизма — и внешнюю — войну против Англии и Франции.
Как во внутренней, так и во внешней политике, а также в защите капитализма идеи и рекомендации Вебера всегда были направлены к освобождению от чар и иллюзий гуманитаризма, служили апелляцией к сознанию и разуму. Благодаря такому реалистическому подходу он сумел освободиться от тысячелетних традиций, представлявших человеческое общество в виде разумно устроенного мира со свойственными ему абсолютными ценностями. Вместо этого он выдвинул идеологию горького разочарования, в которой он отдавал себе отчет.
2 8ан. 10Si
Глава 2
ДЮРКГЕИМ И КОЛЛЕКТИВНОЕ СОЗНАНИЕ
Устранение барьера, который эмпиризм поставил между пониманием и реальностью, осуществил прежде всего Дюркгейм. Но это было только начало. ~н был первым среди мыслителей, которые пошли дальше оценки непосредственных фактов общественной жизни с целью выдвижения более фундаментальных проблем. За ним последовали Рэдклифф-Браун, Вебер, Талкотт Парсонс и другие, которые вместе с философами-неокантианцами гейдельбергской школы представляют значительное движение в интеллектуальной истории нашего времени.
Развитие этого движения прошло разные фазы, охватывающие период примерно в пятьдесят лет. Первой была фаза господства функционально-структурной теории, придававшая особое значение переходу от моделей, основанных на экономике и физике, к моделям, опирающимся на биологию и антропологию. Такие модели были в сущности организмическими, и основой для их понима ния послужила работа французского социолога и антрополога Эмиля Дюркгейма (i858‒ 1917).
В своей книге «Элементарные формы религиозной жизнию ' Дюркгейм четко выявил значение целостной социокультурной системы для понимания общества. Он пошел дальше простой констатации объединения индивидуумов и групп в обществе или обособленного взаимодействия их между собой. В ходе исследования примитивных культур ему стало ясно, что общество может быть понято только тогда, когда оно рассмат-
' Название книги Э. Дюркгейма «Элементарные формы религиозной жизни» вводит читателя в заблужение. Из него следует, что эта книга посвящена примитивным религиям, тогда как в действительности в ней речь идет о природе общества.
34
ривается как растущее, динамическое целое, которое перестает быть самим собой, если утрачивает свой характер процесса и становится только вещью. Каждая культура напоминает специфический живой организм, образованный из взаимодействующих частей, как подгрупп, так и индивидуумов. И каждая такая система должна рассматриваться в действии, преследуя общую цель благодаря отдельным целесообразным функциям. Таким образом, общественные институты должны рассматриваться как системы значений. И пока мы не поймем значения и целесообразности составляющих общество элементов, мы не постигнем общества в целом. Антропологи, занятые длительными полевыми исследованиями, считают, что, только находясь в тесных отношениях с изучаемыми сообществами людей, можно понять, что опи собой представляют, какова действительная природа пх общества. Антрополог должен сначала исследовать причинные связи и обычное поведение людей, а затем уже выявить преследуемые ими цели и роль, которую они играют я общем комплексе взаимосвязанных общественных институтов. Таким путем постепенно раскрывается и значение этого комплекса.
Социологи придерживаются различных взглядов относительно песовпадающих целей таких обществ. Малиновский рассматривал эти цели исключительно с точки зрения проблемы выживания. Идея равнов сия (получившая сильную поддержку в физиологической теории гомеостазиса Кэннона) приобрела важнейшее значение у Талкотта Парсонса. Современная социология стала рассматривать в качестве определяющего принципа общества именно поддержание устойчивого равновесия.
Мы рассматриваем общество с точки зрения ((сНстемы координат» действия (термин Талкотта Парсонса), но и эта точка зрения, как показали Дюркгейм и Вебер, также является системой убеждений и ценностей. Они могут быть «ыра кены в иных культурах, чем наша собственная, в мифах и символах, которые могут показаться нам фантастическими или даже нелепыми. Дюркгейм видел в них проявление мощных эмоциональных чувств, выражающих дух племенного единства и верности, обязательства и дисциплину,
35
которые были совершенно необходимы для сохранения единства и сплоченности социальных форм, связанных с институтами родства и экономическими отношениями. В любом обществе люди руководствуются определенными понятиями о своих обязанностях, общественных порядках и тех формах, которые они принимают. Они знают, как правители должны обращаться с подчиненными и как в свою очередь подчиненные должны вести себя с правителями, отец ‒ с сыном, члены племени — с вождями. Категории подобного рода социальных отношений не могут быть постигнуты полностью, если не будут поняты ожидания и ценности, лежащие в основе всех тех ролей, которые люди играют в социальной жизни. Задача социолога— раскрыть это.
Если кому-то покажется, что данная проблема далека от современной социологии, он может обратиться к «Структуре социального действия» Талкотта Персонса, который показывает, как устойчивость и нормальное функционирование любого общества достигается путем согласованного принятия взаимосовместимых и сбалансированных ролей и ожиданий. В этом как раз и состоит главная мысль Дюркгейма. Он имел дело с примитивными обществами, которые легче понять, чем наше современное, ибо их экономика проще, да и само общество можно было исследовать во всех его деталях. Но как раз то, что было открыто на основе изучения простого, «наивного» общества, дает нам ключ для понимания общества как такового, и в том числе современного. Мы сразу же обнаруживаем, что примитивные общества неодинаковы: азанды as Южного Судана не похожи на жителей Тробрианских островов в Тихом океане. Способы мышления, или «коллективные представления», как их называл Дюркгейм, представителей разных культур могут существенным и неожиданным образом отличаться от наших собственных.
Человеку одной культуры весьма трудно воспринимать вещи так, как они воспринимаются носителями другой культуры. Дело здесь не сводится лишь к умению разделить точку зрения собрата. Проблема гораздо сложнее. Она состоит в том, чтобы понять, пред-
ставить себе непризнанную и неанализируемую точку зрения, из которой вытекают взгляды собрата. Именно это имеют в виду, когда говорят, что традиционный здравый взгляд на вещи не может рассматриваться как само собой разумеющийся, а сам должен стать объектом аналитического исследования.
Это относится и к современному обществу. Мы напоминаем племя дикарей со странными обычаями и системой тайных внутренних побуждений почти патологического характера.
Люди племени лугбара на северо-западе Уганды считают всех чужеземцев колдунами, опасными и почти нечеловеческими существами, которые даже ходят вверх ногами и убивают людей с помощью магии. Но социолог Зиммель пришел к выводу, что наша специфическая форма социал ьной жизни и рецставляет собой также «перевернутый вверх дном мир денег», который порождает беспорядок среди людей и убивает их с помощью этой магии.
Достижения Дюркгейма значительны: они составляют основу для расширения антропологических ис следований, проводившихся в двадцатом веке и продвинувшихся значительно дальше простого описания странных обычаев примитивных народов. В первое время Дюркгейм пытался оценить уровень развития всех человеческих обществ. Как только ключ к разгадке был найден, он мог быть использован теперь для исследования более сложных случаев, имеющих место во всех цивилизациях, включая и современную.
К тому же выводу, только иным путем, пришел Риккерт в поисках этоса исторического общества. За ним последовал Вебер в своем стремлении понять капиталистическое общество. Он исходил не as индуктивных рассуждений о социальных фактах, а пытался постичь основные мотивы коллективного сознания. Этот же подход лег в основу структурного функционализма Рэдклифф-Брауна и Талкотта Парсонса.
Мы теперь видим, что социологические понятия не извлекаются из чувственного опыта или наших восприятий предметов и лиц, нас окружающих. Принудительное воздействие IIR на наши мысли не может быть объяснено таким путем. Общество, культура, совокупность обычаев н практики социальных традиций‒
вот что определяет концептуальные формы, посредством которых мы познаем общество.
Значение идей Дюркгейма состоит в том, что он отдает приоритет обществу и противовес индивидуалистским и утилитаристским теориям, господствовавшим в социологии от Джона Локка до Бонтама, Милля и тех экономистов, которые сводили сущность общества к действиям индивидуумов, преследовавших в процессе взаимодействия свои личные цели. Эти теории рассматривали общество как своего рода соглашение, а закон как вмешательство полицейского, препятствующего злодеям помешать нормальному процессу достижения людьми своих законных целей.
Дюркгейм перевернул все это. Индивидуум у него выступает как проявление общества, он не может существовать, если не создан им и не функционирует в его рамках с целью сохранения и поддержания общественной жизни. Наши нравственные чувства возникают в нас в ответ на потребности наших собратьев; наша воля есть признание и повиновение тому, чего требует от нас общество. Эта совместная социальная деятельность, без которой мы не в силах ничего достичь и даже просто существовать, представляет собой кооперацию, которая формирует общее сознание. Все убеждения, ценности, моральные нормы и идеи разделяются всеми членами общества. Любое человеческое поведение создается и обусловливается обществом. Нравственный порядок ‒ это не совокупность правил, выведенных из вечных и ринци пои естественного права, не согласованный кодекс, позволяющий каждому из нас мирно и безопасно преследовать свои индивидуальные цели. Этот порядок коренится в обществе, в его нормах, правилах и требованиях. Только общество способно сознавать смысл справедливости.
Не происходит ли вследствис этого полное поглощение индивидуума еколлективиым сознанисм»? Отнюдь нет, ибо не может быть общества бсз составляющих его индивидуумов. Самостоятельность ка>кдого из них проявляется но в слоном подчинении духу людского муравейника, а путем индивидуального понимания, что его собственные цели реализуются только в сотрудничестве с другими во имя общего блага.
д8
В человеческом обществе каждьгй знает, что ов должен делать н почему. Речь идет не о подчинении группе, так как каждый является одиовременно человеком и социальным существом. Человек есть «совокупность социальных отношений». Если социальное чувство ослабевает, то личность постепенно деградирует. Гели человеку недостает поддержки группы и он чувствует себя изолированным и одиноким, то стремится к самоуничтожению (самоубийству) . Поддержка группы находится в обратной зависимости от степени социальной интеграции.
Все наше мышление, все наши понятия вытекают и должны вытекать из совместной социальной жизни. Не существует никаких априорных идей, присущих нашим мыслям, и эти идеи не могут быть извлечены пз чувственного опыта, как полагают эмпиристы. «Принудительная власть некоторыхпонятий наднашими мыслями не может быть объяснена таким образом. Общество, культура, совокупность привычек и практика социальной жизни ‒ вот что внедряет и сохраняет напш понятия и делает невозможным избежать нх» '.
Такое объяснение хотя и нельзя признать вполне удовлетворительным, но оп<~ идет дальше простой констатации по~нрхностп явлений и поэтому представляет важный шаг вперед. Однако остановиться на этом означало бы лишь наполовину решить проблему, ибо в таком случае мы все еще оставались бы с эмпирически наблюдаемым социальным целым, которое Дюркгейм рассматривает как нечто само собой разумеющееся.
Во-первых, как возникает это общество и, вовторых, почему его единство постоянно нарушается из-38 конфликтов между индивидуумами и государством как представителем общества? Дюркгейм избегает таких вопросов, успокаивая себя тем, что все обязательства, налагаемые па индивидуумов, необходимы для благосостояния общества, общего блага и, следа вательно, там не может быть никакой основы для конфликтов. Еслп индивидуумы протестуют, то следует ли пз этого, что их основные интересы попраны?
' G е 11 и е г Е. Crisis in the Humanities.
39
Дюркгейм не дает никакого ответа на этот важный вопрос, потому что он никогда не задавался им, а именно: может ли существовать концепция государства, представляющего собой идеально разумное общество, в котором каждый члеп находит свободу и простор для осуществления своих целей3 Таково ли это общество на самом деле ‒ вопрос открытый. Продолжать утверждать, что такое общество тем не менее станет реальностью, если бы мы могли поднять уровень нашего сознания настолько высоко, чтобы понять его, означало бы просто затемнение реальной ситуации.
Отказ от дальнейшего анализа существующего общества со всеми его неосуществленными идеалами и глубокими конфликтами снова оставляет нас с уже сформировавшимся обществом, каким мы его наблюдаем, но не исследуем и не анализируем. Оно просто рассматривается как фактически данная совокупность реальных социальных отношений, существующих в данной социальной группе, которые можно непосредственно наблюдать как систему регулятивных отношений, систему функционирующую, а не просто структуру. Это функционирование обеспечивает преемственность и сохраняет специфический стандарт нормативных условий.
То, что Дюркгейм действительно добавил к уже имевшимся описаниям свободной от ценностей наивной дескриптивной социологии, это признание важного факта, что ценности включены в само общество. Общество обладает коллективной совестью, оно формирует в каждом индивидууме чувство долга, налагает моральные обязательства, оно создает регулирующую и фактически принудительную совокупность законов для сохранения действующей системы, для ее управления и сохранения в равновесии.
Концепция сохранения существующих ценностей с помощью регулятивных законов чрезвычайно важна. Она должна применяться тогда, когда речь идет об ожиданиях и требованиях, так же как о поведении индивидуумов в отношениях друг с другом и при распределении ролей.
Все это хорошо. Однако наши понятия все еще являются просто эмпирическими, относящимися к на-
блюдаемым процессам социальной я<папи, такой, как она есть. Но почему она должна быть такой3 На этой стадии отсутствует анализ существующих явлений, благодаря которому мы постигаем их внутренний механизм или задаемся вопросом, как возникло данное общество. Мы здесь не раскрываем внешние формы, чтобы обнаружить внутренне присущую им структуру реальности, но ограничиваемся лишь наблюдаемым социальным строем. Следовательно, упорное подчеркивание нормативной структуры социальных систем, благодаря которым определяются упорядоченные и работоспособные системы социальных отношений, становится возможным посредством выявления их социальной функции.
Глава 3
ИССЛЕДОВАНИЕ КУЛЬТУР
Дюркгейм дает нам только внешнее представление о функциональном обществе ‒ его проявления в разнообразных областях деятельности. Фактически он имел дело с определением частей через целое. Позже Талкотт Парсонс разработал внутреннюю структуру общества и согласованное управление им. Но вс» э~о лежало на поверхности. Таким путем мы никогда не рискуем вторгнуться в опасную область реальности.
Дюркгейм показал, что современное общество фактически похоже на примитивное общество с его массовой солидарностью, племенным духом, характерным для всех ero членов. Парсонс разработал механизм современного общества. Он осуществил в основном его анализ и выявил методы его унификации, интеграции и прежде всего интернализации. На первый взгляд кажется, таким образом, что эти ученые отошли от уровня простого описания и классификации элементов современного общества и приблизились к пониманию их организации и синтеза, подчинения выбранной цели или племенному духу.
Однако все это остается в рамках структурного анализа общества, к которому мы принадлежим и которое наблюдаем. Такое исследование ограничивается рассмотрением того, как общество поддерживает свое единство и достигает своих целей. Подобный анализ внушает мысль о фактической неизбежности данного общественного строя, а само общество в таком случае превращается в механизм, противостоящий людям.
Исчерпывающее понимание общественных явлений настоятельно требует раскрытия пх содержания, сущности. Что же именно представляет собой племенной pyxl Какова та цель, которая управляет всеми схема-
ми наших ожиданий и ролями, которые мы играем в обществе3 Вразумительного ответа на эти вопросы мы не получаем. Мы должны предположить, что такие цели и дух присущи современному обществу. Будут ли одинаковыми структуры и управление в других общественных системах3 Важнее, однако, понять, в чем состоит реальная сущаость всех изменяющихся обществ и каково их историческое происхо>кдение3
Наряду с этими теориями о природе и структуре общества существовал совершенно иной подход, сторонники которого не касались структуры, но уделяли много внимания конкретной сущности социальной жизни ‒ ее этосу, ее действительно духовному началу. Такой подход сформировался в последнем десятилетии девятнадцатого века в Германии, в Гейдельберге, где группа ученых разрабатывала науку о культуре, противопоставляя ее науке о природе '.
Еще Кант утверждал, что мы упорядочиваем объекты чувственного восприятия посредством созданного концептуал ьного аппарата научного мышления. Это, однако, не дает нам реальность в себе, а только реальность выделенную, организованную и измененную благодаря деятельности познающего ума. Но согласно Канту, реальность в себе может быть постигнута в ее целостности, так как она есть, и в ео собственной природе только как мир ценностей, как область целей. Это достигается с помощью не научного, а практического разума, который познает свои объекты благодаря непосредственной интуиции. Это было установлено еще в 1788 году. Сто лет спустя эта идея возникла в совершенно новой форме, чтобы обосновать независимость социологии как науки об обществе от естествознания, как системы логически детерминированных законов природы, которые, согласно Канту, касаются только чувственно воспринимаемых, то есть физических, предметов и познаются как «феномены» в соответствии с логическими и математическими категориями физических наук.
Интеллектуальная жизнь Германии накануне первой мировой войны развивалась в новом направлении,
' См.: 8 i c k e r t Н. Kulturwissenschaft und Naturwissenechaft.
отличном от того, которое Кант использовал для установления различия между научным и «практическим» разумом, постигающим этическую реальность с помощью интуиции. Гейдельбергская школа неокантианцев стремилась, в частности, обосновать историческое знание с помощью методов рассуждения, отличных от обобщающих методов естествознания. Как Дильтей, так и Зиммель выступили против позитивизма, и в особенности против всех теорий, которые отрицают возможность познания реальности. Генрих Риккерт стал наиболее влиятельным среди тех философов, для которых историческое познание было уникальным, специфичным и индивидуальным в противоположность общим, абстрактным законам естествознания. Риккерт доказывал, что содержание человеческой истории и культуры не может быть понято с помощью обобщающих методов естествознания. Необходим другой род познания, родственный кантовскому «практическому» разуму, чтобы постичь путем интуиции дух человеческой культуры, неподвластный логическим категориям. Риккерт называет его Verstehen '», «пониманием». Благодаря ему мы можем познать уникальные формы человеческой культуры так, как они возникают в истории. В отличие от материала естествознания, который один и тот же всюду и поэтому может быть понят через универсальные законы, относящиеся к любым областям пространства и времени, человеческая культура выступает в бесконечном многообразии различных типов, каждый из которых требует специфического понимания своей уникальности. Именно таким путем постигается стиль жизни, специфическая форма человеческого бытия, способы его мышления, этические нормы и эстетические достижения.
Задача Дильтея состояла в исследовании именно в таком аспекте широкой области исторических культур, с тем чтобы представить каждую из них как совершенно независимый и уникальный тип бытия со своими ценностями, институтами, моралью и образом жизни. Их число будет больше двадцати двух цивилизаций, которые Тойнби обнаруживает и описывает в
~ От немецкого глагола Verstehen ‒ понимать, знать, разумо1ь. — Прил~. перее.
истории. Эти типы культур с их специфическими ценностями, внутренней духовной жизнью, выражением которой они служат, и могут рассматриваться как жизненные философии, или мировоззрения, в конкретных исторических формах их проявления. Эти взгляды не являются, как у Гегеля, раскрытием идеи, а просто исторической специфики различиых типов общества и цивилизации, которые возникают в особых условиях места и времени. Так, например, цивилизация Китая уникальна, как уникальны цивилизации греко-римского мира и, конечно, цивилизации более поздних форм европейской истории, включая нашу собственную.
Каждый тип должен быть понят в его уникальности путем интуитивного познания его специфического характера. Способность, с помощью которой мы достигаем этого, отличается от способности постижения научной истины. Риккерт, Дильтей и их школа, таким образом, обосновывают способ исторического бытия, метод изучения человеческой культуры или гуманитарных наук с пх особым типом познания и собственными методами.
Такой подход лег в основу «идеальных типов» Вебера, которые представляли собой не гипотезы для объяснения существующих фактов капиталистического общества, а были интуитивным восприятием «духа капитализма». Существующая система постигалась как миросозерцание, как взгляд на мир, как нечто уникальное. Она не мыслилась в терминах обобщения фактов об обществе как таковом. Таким образом, очевидно, что социология Вебера не претендует на успешное объяснение индийской кастовой системы, китайского элитарпзма, основанной на рабском труде древнегреческой демократии илп феодальной системы средневековья. И Парсонс, конечно, имел в виду не что иное, как индустриальное общество в Соединенных Штатах Америки. Может показаться, что тогда для каждого типа общества необходима своя отдельная формальная организация. Что будет следовать из этого? Ряд обособленных общественных порядков, любая структурно-функциональная система, противостоящая своим членам как готовый и неизменяющийся объект.
46
Можно пойти дальше. Историческое исследование свидетельствует об уникальности различных известных нам цивилизаций, а Тойнби и Шпенглер могли уяснить, что не следует стремиться к познанию других обществ с помощью специфических понятий нашего общества. Можем ли мы действительно вообразить себя на месте жителей Древнего Рима, который за изящными архитектурными фасадами и совершенной организацией своего государства и правовых институтов скрывал людей, веривших в сверхъестественные силы, демонов и другие таинственные силы, от которых, как считал атеист Лукреций, было бы неплохо избавить мир3 Подумайте о пропасти, отделяющей средневековые представления 0 сверхъестественных c[iлах и церковные притязания, с одной стороны, от строгого рационализма Вольтера и Дидро в восемнадцатом столетии ‒ с другой.
Возникает решающий вопрос, который никогда не выдвигался ни Риккертом, ни Дильтеем, ни поз>ке Вебером. Конечно, кажется довольно странным, когда социальная история человечества выглядит как множество последовательно существующих несоизмеримых «жизненных форм», каждая из которых мохкет быть постигнута с помощью интуиции, а ее уникальность схвачена лишь благодаря непосредственному пониманию. Разве такой плюрализм есть последнее словом
Сразу же оказывается, что, если представленные Дильтеем формы культуры будут реализованы в действительности, тогда (еслисделанныйТойнби перечень цивилизаций точен) мы будем иметь дело более чем с двадцатью двумя формами, для каждой из которых будет требоваться свой собственный тип структуры и организации. Трудно увидеть во всем этои возможность существования единой науки об обществе. На. против, это уводит нас в произвольный мир полной относительности, для которого не существует и вряд ли когда-нибудь будет существовать какая-либо научно построенная теория.
Однако Вебер блестяще использовал подход Риккерта ‒ Дильтея. Он применил его к анализу одной- единственной системы, а именно к индустриальному капитализму; точно так же Парсонс использовал для ego исследоваппя свои организационные формы. Но
Вебер искал уникальный конституирующий дух и историческую специфику капитализма. Он нашел этот дух в его исходной экономической мотивации и цели. Это стало организующим принципом, на основе которого была создана структура и функция. Парсонс, несомненно, мог предложить для той же цели свою абстрактную схему, но модель Вебера возникла из самого духа капитализма.
Обращение Риккерта ‒ Дильтея к особым типам обществ, возникавших в истории, могло бы дать нам действительно нечто большее, чем некую ограниченную социологию капитализма. Но недостаток их подхода состоял в произвольности появления разных типов общества. Откуда они возникли и почему3 Как возникли3 Никаких предположений об их возникновении, изменении или развитии не выдвигается. Их бытие таково, что они противостоят нам как вещи, как они есть, готовые, законченные и принимаемые без сомнений. Именно такова точка зрения любого сторонника эмпиризма. Мы возвращаемся к тому, с чего начали,— к своевольной власти данного. Но это не ответ, не реальная теория, не наука об обществе. Ничего, кроме необходимости рассмотрения еще не исследованной проблемы, такой подход не содержит.
Начиная с Дюркгейма, каждая последующая теория лишь расширяла наши понятия о стабильном общественном строе. Для наивного эмпириста такой строй представлял собой не больше чем перечень социальных феноменов. Впоследствии он ассоциировался с обществом, выражающим его господствующий дух. Затем оно уподоблялось саморегулирующейся системе, находящейся в равновесии, в котором индивидуумы управлялись аналогично шестеренкам в часовом механизме. Наконец, утверждалось, что каждое общество представляет собой уникальный тип культуры.
Рассматривая современное общество, мы выявляем строй, который являетс» для пас данньин,. со всем тем, что в нем есть или может быть, характеризующимся не только структурным и функциональным, но и духовным детерминизмом. Он предстает перед нами как завершенный и абсолютный строй. Такой строй создан для того, чтобы контролировать ожидания каждого из нас, устававливать границы наших стремлений,
щнтернализирующих культуру и дух людского муравейника, с тем чтобы неукоснительно придержи ваться образцов деятельности и предписанных целей.
При этом никогда не задаются двумя вопросами, которые считаются не имеющими смысла: как этот строй возник~ И должен ли он оставаться всегда таким же, какой он есть3 Нам говорят, что это ‒ метафизические вопросы. Но разве Кант не указывал, что сам принцип и способ нашего познания дают нам не более как раскрытие внутренней логики данной системы и ее детерминизм? Этим исчерпываются возможности познания; это — границы рационального, осмысленного, познаваемого.
Дильтей напоминает нам, что нет такой социологии конкретного общества, которая раскрывала бы смысл человеческой судьбы, развития общества, как такового, смысл человеческих стремлений. Может быть какое угодно множество совершенно различных социальных систем, с разными устремлениями, целями, правилами. Мы принимаем все, что есть. Именно так люди думали о себе в прошедшие века. Но с возникновением науки, изучением истории после эпохи Просвещения судьба человечества стала рассматриваться как единая история развития и прогресса вместе с препятствиями, периодами застоя и регресса, которые, разумеется, вполне возможны. У тех, кто согласен с Дильтеем, не может быть никакой философии человека. Полный релятивизм истории и жизни отрицает прсобладание какой-либо одной линии развития над другими и тем самым значение и направление развития как нашего собственного общества, так и других обществ. «Люди плывут в безбрежном и бездонном море: в нем нет ни гавани для укрытия, as дна, чтобы бросить якорь, ни начала пути, ни пункта назначения» '. Рассматривая тип общества, который предлагают нам социологи, как неизменную схему нашей жизни, мы лишь удивляемся, действительно ли не существует альтернативы, никаких иных возможностей будущего.
В описании Дюркгеймом хорошо интегрированного общества нет и намека на что-либо неприятное. Одна' Оа kesho t М. Inguaral Lecture at the London School yf Economics.
ко у Талкотта Парсонса это ясно чувствуется. Здесь мы впервые услышали об «отклонении», затем об «интернализированном» повиновении и подчинении, что в конечном счете оказывается оружием закона. Ибо «отклонение» означает «сопротивление», а «интернализация» ‒ «промывание мозгов» и внушение соответствующих мыслей.
Дильтей невольно открывает перед нами иные перспективы. В его собственном обществе покорность можно «иитерналлзировать», сопротивление ‒ объявить «патологией», а «отклонение» станет подходящим термином для устранения тревоги или даже чувства вины. Все может быть к лучшему в этом лучшем из миров. Но существуют другие цивилизации, другие общества, которые мы можем наблюдать более беспристрастно. Вебер, непосредственный преемник Дильтея, предлагает нам взглянуть на Индию и Китай: жесткие кастовые системы, где миллионы имеют статус рабов или даже вовсе лишены статуса и являются людьми вне касты. Укоренившийся авторитарный элитарпзм мандаринов Древнего Китая.
Так возникает необходимость в новом социологическом термине, а именно термине нгосподство», введенном Вебером. Этот термин завуалированно используется Талкоттом Парсонсом прл характеристике механизма управления и Дюркгеймом ‒ его коллективного сознания. Он подходит также к обществу, изучаемому современной социологией, к нашему социальному миру, к данной культуре, в которой мы живем и действуем, к нашему бытию. Это впервые стало непосредственно ощущаться до того, как Вебер заговорил о «духе капитализма».
В конце прошлого столетия многим казалось, что общество как таковое не может быть исследовано. Его происхождение, развитие в будущем не были изучены, да и само развитие не рассматривалось как возможное. Наоборот, философы и социологи считали необходимым брать его как оно есть, как мир, как он является нам, если использовать старую кантианскую терминологию. Но именно по этой причине его действительная природа хотя признавалась, но вызывала серьезные опасения в умах некоторых мыслителей, тесно связанных с традицией Дильтея и Риккерта.
Работа Фердинанда Тенниса «Община и общество» '(Gemeinschaft und Gesellschaft), хотя и увидела свет в 1887 году, была вновь «открыта» и снова опубликована в 1912 году. Широкую известность она получила в период распространившейся моды на скептицизм, который наступил после первой мировой войны. Книга имела успех и поэтому заслуживала того, чтобы ее идеи были углублены и развиты в трудах Вебера. Теннис заметил, что современная ему капиталистическая культура имела действительно нечто уникальное, но эта уникальность была неприятной.
Модель, возникшая как выражение духа времени, на место характерных для общины (Gemeinschaft) духа коллективизма и доверительности выдвинула индивидуализм, безразличие, грубый расчет и эгоизм, присущие обществу (Gesellschaft). С общиной (Geше1пясЬай) Теннис связывал дух товарищества, содружества, царивший в прежние времена, до возникновения духа индивидуализма, характерного для новой Германии. Общество (Gesellschaft) выступает в наиболее чистой форме в условиях капиталистической экономики и в коммерческом праве. Вначале казалось, что это есть не что иное, как прогресс. На самом же деле оно означало утрату чувства общности. Здесь «каждый существует сам по себе и изолированно от других, в условиях вражды по отнешению друг к другу» '. Если общество должно быть таким, то стоит ли жить в подобном безличноством мирели
Георг Зиммель, умерший в 1918 году, был тесно связан с гейдельбергской группой, с Риккертом и Вебером. Как и Теннис, он остро чувствовал пагубное для личности влияние капиталистического мира. Ко он принимал это как жизненный факт. Теперь и эмпиризм стал признавать и принимать наличие в обыденной жизни разрушающего элемента. «Глубочайшие проблемы современной жизни проистекают из стремления индивидуума сохранить автономность и индивидуальность своего существования перед лицом превосходящих ero сил ‒ исторического наследия, внешней культуры и техники жизни. Борьба с природой, которую вынужден был вестп первобытный человек для
~ Ton n ies F. Fundamental Concepts.
поддержапня существования, приобретает в этой современной форме новейшее воплощение» '.
Ни Теннис, ни Зиммель не критиковали капитализм как социалисты. Для нпх он представлял собой эмпирический мир, и мпр весьма мрачный. Зиммель даже находил положительным то обстоятельство, что мы вынуждены терпеть разрушительный гнет общества, ибо это побуждает нас вновь к утверждению личности. Но ни тот ни другой не видели какой-либо альтернативы существующему. Это было общество всегда непримиримо враждебное человеку.
Ныне мы далеко ушли от Дюркгейма и Дильтея. Ни один из ппх не думал о возможности того, что мы теперь называем базовой структурой целостных обществ ‒ их экономики. Трудно даже предположить, что они вообще имели представление о базовой структуре общества. Они никогда не ставили вопроса о подлинной сути потребностей группы, о всеохватывающем и всевластном этосе своих уникальных обществ. В отличие от нпх Вебер поставил такой вопрос. Однако, отвечая на нс го, он не обращался к исторически сложившемуся экономическому базису в современном обществе. Он говорил о «духе», конституирующем структуру общества и определяющем функционирование каждого его элемента. Этос нашей культуры был, по его словам, «духом капитализма». «Дух капитализма», говорил Вебер, связан и основывается на данной экономической субструктуре, определяющей его целостность, то есть все его институты и;оциальные формы.
Вебер стремился, таким образом, заполнить зияющую брешь в эмпирической социологии девятнадцатого столетия. Он рассматривал базис общества как уникалькый, точно указывая, чтб является данным, установленным, что мы считаем само собой разумеющимся и воспринимаем как собственную судьбу, как саму природу вещей. Однако Вебер, так же как Дюркгейм, Дильтей или Талкотт Парсонс, не мог выйти за рамки данного, но он и в существующей действительности не находил оснований для благодушия. Для действительности были характерныдепрессия и неблагоприятная экономическая ситуация.
' S i rn m е1 G. Die Groszstadte und das Geisterleben.
Глава 4
ОБОЖЕСТВЛЕНИЕ ((ВЕЩЕИФ КАК ОНИ ЕСТЬ»
В конце девятнадцатого века развитые страны Западной Европы и Америка испытывали удовлетворение. Революции 1848 года стали делом прошлого. Настоящее казалось веком прогресса и устойчивого конституционного правления.
Тем не менее индустриализация сконцентрировала на одном конце социальной шкалы столько нищеты, сколько богатства ‒ на другом. И в то же время осуществлялась . непредвиденная экономистами экспансия по расширению колониальных империй в Африке и на Востоке.
Вебер выступает как типичный представитель властного и самоуверенного мира бизнеса в академической среде философов и экономистов. Академическое всегда считалось наиболее достоверным и беспристрастным. Поэтому позиция Вебера выглядела весьма необычно в университетских кругах. Он страстно убеждал и настойчиво призывал защищать характер современного капитализма, опровергать его критиков и прежде всего способствовать обновлению духа современной Германии. В качестве убежденного защитника существующей экономической и политической системы он выступает против попыток помешать ее функционированию на основе этических соображений. Эти соображения он рассматривает как утопические и субъективные.
В то время существовало немало причин для такого рода попыток. Они диктовались требованиями развивающейся экономики, возникшими в связи с быстрым ростом промышленности Германии, которая нуждалась в доступе к новым рынкам и источникам сырья, экспансии и вывозе капитала за пределы германского рейха. Германия начала экспансию много
позже, чем Англия и Франция. Огромные пространства в Азии и Африке в девятнадцатом веке стали политической и экономической сферой влияния двух великих держав. Быстро развивавшаяся и полная амбиций промышленность Германии требовала передела колониального мира и своего «места под солнцем».
Вместе с промышленным развитием в Германии возникли мощные профсоюзы и хорошо организованное и руководимое политическое движение рабочего класса, вдохновлявшееся учением Карла Маркса. Маркс был не только выдающимся экономистом и признанным философом, завоевавшим уважение, если не признание, во многих академических кругах Германии. За границей его взгляды поддерживали известные итальянские ученые Лабриола и Кроче. В Германии во главе социал-демократической партии выступали Карл Каутский и Франц Меринг, способные и и высокообразованные теоретики. На экономические теории Вернера Зомбарта и Гильфердинга значительное влияние оказал «Капитал» Маркса.
Вебер рано осознал, что марксизм был серьезной угрозой германскому капитализму. Его нельзя было ни подавить репрессиями Бисмарка, as подорвать насмешками. Необходимо было опровергнуть теоретический базис марксизма, с одной стороны, и подкрепить капитализм систематической научной теорией ‒ с другой.
Философия Вебера резко отличалась от взглядов тех традиционных мыслителей, идеи которых были исключительно индивидуальным выражением конкретного, тонущего в комплексе абстракций,‒ философов, чья философия едва ли касалась жизни вообще. Вебер сформулировал концепцию мира, которой придерживалось множество людей и выражавшую общую тенденцию и нормы коллективной деятельности. Его философия была частью живой истории. Она выражала не только жизнь, энергию и идеалы его мира, но пытаяась объяснить его, сделать осознанным. Она была так же строга, как эмпирическая социология, и так >ке спекулятивна, как академическая философия. Эта философия пыталась обосновать науку о социальных фактах и использовать для этого подходящую методологию, приспособленную скорее для анализа историко- политического материала, чем для естествознания,—
методологию, которая бы схематически описывала и классифицировала исторические и социальные факты и экспериментально выводила системы социальных законов общества. Будучи рискованной затеей эмпиризма, методология, основанная на непосредственных данных, не требовала дальнейшего объяснения их смысла
даже не считала такое объяснение возможным Данные нуждаются только в описании и анализе. Теория имеет дело лишь со всем тем, что существует, и не пытается проникнуть в сущность явлений и обнаружить за ними какой-то окончательный смысл‒ такого рода попытки отвергаются как метафизические.
Социология Вебера пыталась постичь капиталистическое общество как целое и рассматривала ero законы и институты как отражение стяжательского духа капитализма. Вебер рассматривает это общество, каким оно дано, и стремится систематизировать ero институты, экономическую структуру и модели социального поведения как непосредственно наблюдаемую реальность. На первый взгляд кажется, что не может быть ничего более объективного, чем наука, основанная на данных наблюдения.
Однако как в естествознании, так и в социологии непосредственные восприятия обманчивы, они заставляют думать, что наблюдаемый нами предмет сам по себе таков, каким он нам является. Дело обстоит совершенно иначе, и этот ошибочный взгляд давно уже был отвергнут физическими науками. Было бы интересно выяснить, почему он до сих пор не подвергается сомнению в социологии.
Наивный реализм, признающий непосредственные восприятия опыта как несомненные истины, оспаривался всеми философами, начиная с Джона Локка. Его опровергали Маркс и Ленин. Колингвуд характеризует такой подход как «самый низкий тип низшей степени мышления, мышления почти нулевого уровня ‒ примитивного, рутинного мышления, такого небрежного и случайного, которое едва ли можно назвать мышлением вообще» '. Рассматривать то, что непосредственно дано нам, будь то в естествознании ил~ социологии, вне истории, некритически, с непоколебамым убеждением, что вещи должны быть такими,
' 6 о11i n g w 0 0 d R, G. Аn Essay on Metaphysics.
какими они кажутся,‒ такая философия может быть отождествлена с тупостью и догматизмом.
В социологии мы учитываем не только ограниченность наблюдений, которые более субъективны, чем в естествознании, но и осознаем невозможность использования естественнонаучных методов, основанных на повторном эксперименте. Мы не можем полагать, что в социологии в противоположность естествознанию противостоящий нам мир явлений доступен исследованию. Мы не задаемся вопросом, как и почему так устроена природа, не рассматриваем возможности внезапного исчезновения закона гравитации или изменения основополагающего для химии закона валентности. Социальный строй возникает как продукт человеческой деятельности. Поэтому по отношению к нему существенным является вопрос, как ои возник и продолжает ли он развиваться тем же самым путем. Такой подход совершенно отличен от подхода, свойственного, например, астрономии или физике, имеющим дело с миром самодостаточным, независимым от человека, миром вне его сознания.
Первое требование к анализу природы социального строя состоит в том, чтобы рассматривать его проблематически. Отсюда следует необходимость взвешивания мнений о фактах этого строя, с тем чтобы сконцентрировать вннмание на его историческом происхождении, условиях, при которых он был установлен, воплощенных в нем стремлениях и целях.
Такой подход противоположен как бездумному эмпиризму, не верящему вообще в теорию и допускающему ошибку неоправданной материализации сложившегося социального порядка, так и позднее появившейся системе Вебера, рассматривающей общество как структуру тесно упорядоченных связей, ясно очерченных в социологии, которая пытается разглядеть в реальности коллективного сознания природу общества как целого. Разумеется, позиция Вебера имеет значительные преимущества перед любыми простыми описаниями общества, как мы его видим. Но все же он подменяет реальность понятийной схемой вопреки тому, что она представляет собой абстрактную конструкцию, неизбежно опирающуюся на определенные аредположенин социологов.
Как только мы начинаем подгонять реальность и заранее принятой схеме, нам грозит опасность ошибиться и подменить конкретность, ибо социальнаясистема теперь трактуется так, как будто она действительно есть заранее строго организованная система. Мы превращаем ее внутреннюю логику в законы высшего структурного порядка, все процедуры исследования которого дедуктивны, то есть все в обществе вытекает из ero структуры. Но общество представляет собой процесс, а не систему структур, соответствующих абстрактным понятиям. Оно находится в íåïðåрывном изменении и фактически может переходить и переходит от одной модели или системы в другую, полностью отличную от первой.
Подлинная социология основывается не на существующих структурах и механизмах их проявления (да)ке если социология не в состоянии познать иной формы общества, кроме той, которая теперь существует), а на исследовании процесса создания особого мира людьми, осваивающими природу, людьми как сознательными и творческими деятелями, создающими экономические системы и цивилизации, в которых они живут. Такая социология рассматривает людей как членов человеческого братства.
Мы познаем, планируем, кооперируем, организуем. Но мы никогда до конца не подчиняемся нашей собственной организации. Мы ее создали, и мы можем ее разрушить и реконструировать. Такая социология будет рассматривать деятельность моего «я» и других в нашем общем мире.
Часто трудно представить, что возможен реальный мир, отличный от нашего собственного, что такой мир существовал когда-либо в прошлом или может возникнуть в будущем. Когда разыгрываются роли во время спектакля и он транслируется в другие части света, то, кроме некоторой претенциозной позы для телевидения, актеры действуют совершенно попятным ми
нам образом. Даже наши злодеи оказываются злоде-
Д
и потому, что ни в грош не ставят наши традиционные моральные нормы. Если же, наоборот мы инс
ру романы прошлого ‒ елизаветинской Англии или древнего Багдада, то стремимся видеть в этих люя, переодетых в маскарадное платье и изъясдях себя п
няющихся языком героев Шекспира либо «Тысячи и одной ночи». Наши утопии представляют собой воопроизведение буржуазного общества, лишенного неприглядных черт,‒ все равно, читаем ли мы «Современную утопию» Герберта Уэллса, «Новости из ниоткуда» Уильяма Морриса плп «Поиски прошлого» Эдварда Беллами.
Настоящие ученые хорошо это понимают. Что можем мы ‒ естествоиспытатели, историки, философы двадцатого века — постичь в мире идей, ценностей и концепций тринадцатого века? Мы пытаемся выразить все это в современных понятиях, однако при этом постигаем лишь незначительную часть знаний, представленных «их философией», «их наукой» и «их религией». Картина мира, элементами которой они являются, не может быть понята нашим разумом.
Наше общество, наш мир, наша идеология не являются единственными, они не всегда характеризовалп образ жизни нашего народа. Идеология Англии 1675 года совершенно отлична от идеологии 1975 года и будет, разумеется, чужда нашим потомкам двадцать первого века, так же как идеология семнадцатого века чужда нам. Смогут ли они понять наш хаотический мир с присущими ему экономическими кризисами и искаженными и извращенными до предела литературой и театральным искусством, отразившими дух беспокойства, неуверенности. Одна из богатейших стран в мире оказывается не в состоянии дать людям жилье, сохранить стабильную валюту, обеспечить хотя бы скромную зарплату воспитателям и учителям. Все это кажется нам естественным и понятным, но через сотню лет будет рассматриваться как форма психического расстройства.
Это свидетельствует о том, что взгляды на мир со временем меняются, а идеалы не абсолютны в своей метафизической реальности и безусловности, как из века в век считали люди. Прошло чуть больше столетия, и Галилей, Декарт и Ньютон разрушили средневековую картину мира, господствовавшую над мыслью Европы начиная с тринадцатого века. Дарвиновская теория эволюции революционизировала биологию. Аналогичные сдвиги произошли в социальном мышлении. Основанная на труде крестьян и ремесленников
57
экономика средневековья с ее гильдияьт городских торговцев уступила место индустриальному обществу, управляемому банкирами. К какому выводу приходим теперь мы ‒ читатели ежедневных газет, телезрители и беспокойные студенты-первокурсники, освободившиеся от шор среднего образования, — к выводу, что наш образ мышленпя, наши представления о мире, обычный здравый смысл человека с улицы, встреченного в пивной, клубе, общественном учреждении, в действительности навязан нам. Удивительно, почему наш духовный облик должен формироваться под воздействием такого традиционного внешнего влияния. Отсюда возникает внезапная решимость критически отнестись к обществу, выяснить, как возникли его идеи, обычаи, моральные нормы, экономические порядки и классы, кто несет за них ответственность.
Концепции, которые были охарактеризованы как бездумный эмпиризм, коллективное сознание Дюркгейма, а также социология Дильтея и Вебера, рассматривали данную структуру общества в значительной степени как нечто само собой разумеющееся. Исследователи мировоззрения по крайней мере рассматривали общество как организованное целое с присущей ему уникальной культурой ‒ собственным духом, ответственное за все его институты, экономику и ценности. Однако для этих теоретиков был характерен неисторический подход — они не пытались объяснить место данного общества в ряду других социальных систем и менее всего предполагали замену ero другим общественным строем.
То, что раньше принималось как нечто само собой разумеющееся, научная социология рассматривает проблематично. Именно отсюда начинается подлинная наука об обществе, социология, стремящаяся выйти за рамки готовых схем мышления, навязываемых нам. Она хотя и не следует «здравому смыслу», но является подлинно разумной. Такая социальная наука не ограничивается описанием тенденций, сил и идей нашего времени и выявлением его экономических и социальных потребностей. Она начинает с вопроса, почему вещи являются именно такими, а. аатем вскрывает ис~рические корни нашего общества и тенденции, выводящие за ецио пределы. Подобный подход вы-
68
зывает беспокойство у некоторых социальных теоретиков, ибо, по их мнению, может привести к асползанию» в марксизм.
Вебер появился в тот самый момент, когда возникли споры о старом строе. Социальные философы и социологи разделились на два лагеря. Одни из них принимали вещи такими, как они есть, без каких-либо сомнений, признавая самообосновывающую социологию для экономики, лишенной ценностей. Они принимали данный современный буржуазный мир rо всей его суровой необходимостью. Другие оспаривали эти предположения, отрицая окончательный характер понятий и QpRBoBbIx систем, выдвигаемых их противниками.
Маркс умер, когда Вебер был девятнадцатилетним студентом университета. Мировоззрение Вебера формировалось в период, когда «Капитал» приобреталвсевозрастающее значение. Эта книга широко читалась и обсуждалась в академическом мире Германии и уже стала руководством для действия мощной и растущей партии рабочего класса. В зрелые годы Вебер понял, что его миссия заключается в борьбе против целостной идеологии марксизма, в защите от марксизма буржуазного общества и его институтов. Эти цели он преследовал не только в своей теоретической деятельности, но и отстаивая консолидацию государства, обращаясь с политическими речами, призванными закалить стальные нервы Германии, воодушевить ее на развитие экономики и расширение ее политической мощи вовне. Он упрекал критиков и колеблющихся за их сентиментальный утопизм, а моралистов ‒ за ах субъективные иллюзии. Против своих оппонентов он выдвинул философию, которая сводила на нет их аргументацию и обеспечивала германской буржуазии мощную защиту ее социальной системы, ее экономики, бюрократического аппарата, государственной власти, ее морали и культурны~ принципов. Это было сделано в работе, отличающейся четкой аргументацией и значительной логической силой, — в труде «Методология социальных наук».
Глава 5
МЕТОДОЛОГИЯ ВЕБЕРА
Эмпирическое мышление, рассматривающее как само собой разумеющееся то, что есть, что противостоит нам как простой факт, не интересуется, почему вещи являются такими, какие они есть. Факты жизни, говорят эмпирики, случайны ‒ а это означает, что онп могли бы быть и иными, хотя и являются тем, чем они есть. Этот цветок синий, но цветы бывают самой различной окраски, и несущественно, имеет ли он красную, синюю или желтую окраску. Встречаются цветы даже с зеленой окраской. Нет никаких причин, объясняющих, почему цветок должен быть синим. Другие вещи, наоборот, должны быть такими, какие они есть. Есть основание, почему они должны быть такими. Эти вещи, говорим мы, не случайны, а необходимы. Если это металл, то он должен проводить электричество. Если это вода, она должна разлагаться на водород и кислород. Мы знаем это до того, как это произойдет. Случайные факты не подчиняются законам необходимости. Мы можем узнать, что они собой представляют, только после того, как опыт покажет, что случится в действительности.
Дильтей и Риккерт рассматривали уникальность каждого общества просто как данный, непреложный и неизбежный факт. Социальная действительность, человеческая реальность совершенно отлична в этом отношении от всего того, что изучается в естествознании. Â природе любая вещь объяснима в терминах закона: она должна быть, ибо детерминируется причинно. В истории же не встречается никаких неизменных повторений, воспроизводящихся вновь и вновь. Здесь все происходит только однажды, а если что-то и повторяется, то уже в измененном виде. Отсюда делается вывод, что конкретное общество, будет ли оно китайским,
илп индийским, или обществом Су или Азанде, феодальным или современным капиталистическим, не должно быть тем, что оно есть; оно не подчиняетсязаконам необходимости, оно подобно цветку с его особой окраской. О всяком обществе можно утверждать нечто лишь на основании тщательного анализа того, что оно собой предс~авляет, со всеми его примечательными отличиями от других обществ или цивилизаций.
Дюркгейм не идет дальше постулирования различных форм коллективного сознания, которыми объясняет поведение, характеристики и верования членов общества. Функционалист Парсонс утверждает, что уникальное целое представляет собой комплекс структур взаимодействующих единиц, сохраняющих определенное равновесие. Но как для того, так и для другого такой анализ был просто общим описанием данного случайного факта. Все могло бы быть и иначе. Современная капиталистическая система или средневековый феодализм случайно оказались такими. Мы считаем их само собой разумеющимися и не спрашиваем, почему так произошло, ибо относительно случайных фактов подобных вопросов не задают. Функционалист объясняет лишь то, что обществу необходима организация, что существующие правила действуют, что система работает так или иначе, сохраняя и поддерживая поведение, институты и характеристики того или иного уникального общества.
Но он не идет дальше. Поэтому общество в форме конкретной сложной организации все же остается только случайным фактом.
По-видимому, Вебер в этом пункте пошел гораздо дальше, но ему не удалось достичь конца этого пути. Как ученик и друг Риккерта, он усвоил, что любое общество, включая современное, представляет собой нечто уникальное, специфическая природа его может быть понята с помощью интуиции. Мы должны именно понять, воспринять, какого рода обществом оно является. Вебер был первым из «философов культуры», который задался вопросом: что именно представляет собой капиталистическое общество не только по своей организации, но и по цели и мотивации, ради которых данная организация существует. Он, таким образом, задавался вопросом, почему оно имеет капиталистическую
структуру, за что капитализм борется, что служит основной пружиной, приводящей в движение весь механиэм системы экономических законов, обычаев, общественных институтов, права и политической организации.
Можно было бы предполо>кить, что непосредственное описание экономической системы в понятиях научной системы экономических законов позволит выявить содержание, необходимо присущее организационной структуре общества. Однако гейдельбергские философы не считали возможным объяснить то, что было связано с человеческим аспектом существования, с его необъятным разнообразием целей, мотивов, чувств и ценностей, в тех же понятиях, которые используются в физических науках. Вебер был согласен с пими. Он был убежден, что эмпирические наблюдения и их обобщения не могут адекватно объяснить природу кого строя, как современный капитализм.
Поэтому он создал совершенно иной метод для раскрытия сущности общества, построенного людьми. То, что Вебер стремился объяснить, был мир мотиваций и ценностей, который в естествознании отсутствует. Ключ к решению проблемы он нашел в методе, примененном Кантом к законам природы. Вебер попытался применить этот метод к обществу.
Кант не верил, что закон, объясняющий явления, может быть выведен из наблюдаемых физических данных посредством индукции или любого другого рационального процесса. Мы объясняем с помощью «законов», применяя ранее существующие концептуальные формы к эмпирическим данным. Кант знал, что, поступая так, он не постигал реальности в себе, а только синтезировал свидетельства, раскрывающие реальность д
ля нас. Затем совершенно окольным путем он приходит к миру ценностей через интуитивный акт, который постигает реальность в себе как нравственный закон. бе
В данный момент нас интересует не это а то как В-
т
еер использовал метод Канта за пределами физических наук, в истории и обществе.
Вебе
Л
бер построил схему интерпретации как модел д я объяснения фактов и использовал ее для их осмысь девая. Эта модель относилась не только к экономике,
но использовалась и для объяснения целей и мотиваций общества, которым она слу>кит. В естествознании мы не ищем мотивов: у физических явлений они отсутствуют. Но в обществе мотивация действительно играет важную роль. Она позволяет постичь действительную сущность человеческих объединений и понять смысл того, что делают их члены. Веберовская модель рассматривает экономику и всю связанную с ней систему социального поведения путем раскрытия глубоких мотиваций общества.
Для механической системы, изучаемой в естествознании, имеют значение предшествующие физические условия, а также результаты, поддающиеся исчислению. Детерминация здесь обусловлена предыдущим, тем, что произошло до события. Здесь прошлое порождает настоящее. Но в человеческом обществе событие,. хотя и зависит от физической причинности, само определяется тем, что еще не существует как материальный факт, а выступает только как идея, или намерение, или сознательная цель разума. Оно определяется предвидением, ожиданием того, что еще не случилось и что еще не существует в качестве факта.
На этой методологической основе Вебер конструирует свою модель типа общества в целом ‒ ero экономической организации, управляющей бюрократии, ero системы государства и права. При этом он никогда не возвращается к методологии механического материализма, а разрабатывает свою конструкцию понимания индивидуальной мотивации и познавательных способностей человеческого разума, используя множество дополнительпых подтипов, если это нужно. Таким путем он создает подлинно «человеческую» науку об обществе — социологию, а не систему социальной физики, претендующую на эту роль.
То, от чего наука должна была избавиться, чтобы стать действительной наукой, было понятие конечной цели в природе. Это понятие отвергается как анимизм, финализм. Вебер, однако, обращается к конечным причинам, но не в духе анимизма или мистицизма, э имея в виду челове-".еские цели и стремления. Именно вто‒ и ничто более — составляет для него основу человеческого поведения.
63
~аким образом, с точки зрения Вебера, не существует какой-либо одной повторяющейся формы социальных явлений, как это имеет место в физике или химии. В социологии невозможна научная система, основывающаяся на индукции, на бесконечном повторениитехже самых причин и следствий. Человеческая жизнь бесконечно разпообразна и изменчива. В ней всегда происходят новые события. Люди не машины, производящие повторяющиеся действия в соответствии с предустановленной схемой. Они руководствуются изменяющимися мотивами и намерениями. Во всех явлениях общественной жизни раскрывается взаимодействие людей, преследующих свои цели, придерживающихся различных ценностей и, таким образом, ведущих себя поразному. Следовательно, знание общества, означающее знание человеческого поведения, должно зависеть не от поведения, укладывающегося в готовую схему, как это имеет место в физике или химии, а от того, насколько мы угадываем или знаем мотивацию. Только зная эту мотивацию, можно понять, что происходит в обществе.
Именно таким путем Вебер пытался понять общество. Среди всего многообразия мотивов, побуждающих людей к действию, и целей, к которым они стремятся, мог ли он раскрыть способ существования, который охватывал бы всю область человеческой жизни в современном обществе и в данный исторический момент? Ибо Вебер был вполне согласен с Дильтеем в б
том, что в истории существовало и может развиться в удущем множество совершенно различных типов обществ. Вот почему идея Дюркгейма о «коллективном сознании», «коллективных формах» была совершенно лишена содержания, являлась чистой абстракцией и ничем реальным не могла помочь нам. То же самое справедливо и относительно любой общей схемы структурной организации. Фактически никакая общая фомальная система невозможна, ибо все зависит от конкретной мотивации конкретного общества, а она различна в разные времена и в разных местах. Вебе поэтому пытается найти исходные цели и мотивы в обществе подобно тому, как он это сделал на приме е
р и ападной Европы конца девятнадцатого
римере века. Что же это т
е это такое, что побуждает людей к дей-
Же Ъе г М. Qbjectivity in Social Science,
3 Зан, 10И
65
ствию? К чему они стремятся в наше время? Рассматривая людей и их жизпедеятельность, Вебер считал, что мы должны понять, какие намерения они имеют, к каким целям стремятся, в чем состоят их ценности. Мы должны выбрать те типы действия для анализа, которые объясняются этими мотивами и намерениями и которые раскрывают пх смысл.
Эта отобранипя мотивация, разработанная с помощью особых рациональных средств, дает нам определенный тип человеческого поведения. Основываясь на нем, мы создаем то, что сегодня в науке пазывают моделью и что Вебером обозначепо как «идеальный тпп». Эта модсль становится схемой для данного общества в целом, а так>ке всей ero деятельности. Именно она дает нам ключ к пониманию современного общества. То, что возникает из запутанного переплетения стандартов поведения и бесконечно разнообразных социальных явлений, и составляет структуру нашей культуры. «Такая культура есть ограниченный сегмент бесконечного мирового процесса, не обладающего собственным смыслом,‒ сегмент, который человеческие Существа наделяют смыслом и значением» '.
Важно подчеркнуть, что этот способ рассу>кдения представляет собой некое предполох<епие относительно структуры реальной >кпзпи. Это предположенпе прпнадлежит Веберу, который не претендовал на что-либо большее,чем субъективный выбор стандартакультуры. Такой стандарт оправдывается толы<о тем, что он оказывается полезным, когда мы используем его для лучшего понимания фактов, придания реального смысла вещам.
Эта схема является гипотетической. Она представляет собой не обобщение, установленное на основепроверки всех фактов. Не выдвигается она и как теория социальной жизни в целом. Она служит просто в качестве схемы, придающей смысл нашему опыту, нашей собственной жизни и жизни других людей в обществе. Это как бы теория. Ес.ли эта модель верна, то, вероятно, люди будут вести себя определенным образом. Они и ведут себя так, как если бы эта модель была правиль-
ной. Нет никаких иных причип рассматривать эту модель лишь как отчасти верную или вероятную.
Вебер никогда не пытался скрыть тот факт, что «идеальный тип» возникает благодаря его собственному ценностному подходу, который предопределяет выбор объекта исследования и общее направление последующего процесса конструирования. Концепция Вебера отрицает наивный взгляд, будто теория выводится из объектпвной оценки фактов. Слсдуя вполне корректно кантовской традиции, он утвер>кдаст, что мы мо>ком видеть наш мир только через сеть наших нредполо>кений, нашего классового положения, наших интересов, интересов общества, к которому принадлежим. 11одобно Дюркгейму, он считал, что наш познающий разум с присущими ему концептуальными формами и определенными предпочтениями обусловлен самим обществом, является его выражением и проявлением.
В чем же тогда состоит суть, система понятий и весь образ жизни, представляющие собой основу и определяющие подход социологии Вебера? Иак мы впдели, эта суть представляет собою мировоззрение, предрассудки и ценности типичного представителя высшего класса немецких деловых кругов. Вебер отдает себе в этом отчет. Более того, он объясняет, что выбор модели, сделанный им, целиком определяется ero личным подходом, его ценностями, ero исходной позицией. Вот что он говорит по этому поводу: было бы глупо и нечестно претендовать на то, что точка зрения, положенная нами в основу построения науки об обществе, может быть объективной и нейтральной. Поэтому мы решили признать это совершенно открыто как перед собою, так и перед другими. Мы открыто признаем свои субъективные пристрастия. Но в то же время оказывается, что такая точка зрения будет наиболее полезной, если ее принять на самом деле. Исходная модель, выбор исходных мотиваций общества являются, по условию, «ценностно-ориентированными». Однако если модель получена, тогда мы дол>квы быть неукоспительно объективными в том, чтобы показать, как она работает и что собой представляет ее естественная логика. Здссь мы не должны допускать никакого постороннего вмешательства, основанного на субъективных моральных стандартах, какое бы значение они ни име-
ли. Логика выбранной нами системы мотиваций иесть то, 'IT~ свободно оТ ценностей.
«Идеальный тип», по Веберу,‒ это определенная модель общества. Вебер отчетливо сознавал, что другие будут выбирать иные факты, руководствуясь иными мотивациями, и выдвигать совершенно непохожие картины общсства. Под «идеальным» он не имеет в виду то, что этот тип, с его точки зрения, является желательным, превосходным или наилучшим в своем роде. Идеальное только приблизительно типично для некоторого вида жизни и действия. Фактически оно никогда полностью пс о<ущсствлястся в действительности, так жс как, например, идеальная прямая линия или окружность.
Выбирая опрсдслснный тип, или модель, мы в состоянии рациональными средствами разработать ее характеристики. Главным здесь является целенаправленность, цснностная мотивация. Совершенно ошибочно полагать, будто Вебер исключал ценности из своей системы. 1Ьиротнв, сгo система прсдставляст собой не что ииос, «зк II< II»~><.TIIo-«онтролирусмую форму )кизни. Всбер пыта I<a доказать, что «огда мы имеем модель, то не мо;ксм судить о се дсйствии с помощью иной, отличной системы цснпостсй, которая могла бы быть внутрсннсй мотивационной цслью g принципом совсрии нно другой модели. Мы будем, таким образом, разрабатывать для нашей модели рациональные средства по отношению к раисе выбранной цели и в соответствии со всеми прсдсказусмыми следствиями. В этом и будет состоять IIaIII единственный критерий, единственное правило. которым мы руководствуемся, а именно: приводят ли эти средства к достижению цели?
Важно понять. что примепяемый при этом метод ие является способом обобщения, на основе которого в естествознании делают индуктивные выводы из фактов. Вебер отрицает значспие индуктивного метода для социальных наук. Его метод <остоит в ~рагматическом решении, избираемом на основе пашей уверенности в том, что этот метод будет работать и мы используем его до Tc'х пор, пока он кажется нам работающим.
Тот факт, что эта модель рассматривает экономическую форму, не означает, что «идеальный тип» Вебера
является экономической моделью капитализма. Э го модель современного западного общества, всего общества в целом, с
с ц лом, самой его сущности. Фактически она представляет собой капиталистическое общество, и в этом ‒ суть вопроса. Это означает, что Вебер в отличие от других не
р гих не имеет намерения скрывать капиталистическую природу современного общества II приписывать ему иную модель. Это общество возникло как часть, как следствие, как результат капитализма. Капитализм немыслим без общества, которое он создает, и всех его институтов, законов и норм. И современное общество по тем же самым причинам нельзя представить вне духа, движущих сил, органов, форм правления, бюрократии капитализма.
Мы использовали термин «модель» как подходящии синоним «идеального типа». Существует четыре употребительных термина, которые не во всем совпадают: тип, модель, парадигма и гипотеза. Но «гипотеза» как форма познания некоторых аспектов природы и общества включает определенные предположения и отдаляется от того, что объясняет. «Тип» охватывает весь объект, который должен быть описан, и слово «типпческий» правильно указывает на то, что при этом пытаются сделать. «Модель» обозначает конструкцию, реальную или воображаемую, в которой нечто слонсное делается понятным или, как это обычно бывает в научном исследовании, используется для объяснения весьма сложной реальности благодаря объединению в рабочей схеме существенных черт системы, подленсащей исследованию.
Вебер использует свой «идеальпый тип» не только в целях построения модели общества или капитализма. Это некий метод, который может быть использовап для моделирования самого разного рода явлений. Мы могли бы разработать модель бюрократических систем, упорядоченных по степени обладания властью сверху вниз, по своим специфическим функциям, принципу ответственности перед официальными вышестоящими властями, в соответствии с процедурными правилами и т. д. Этот метод монсет быть использован и для описания типов религий: протестантизма, буддизма и т. д., а также форм правления, системы юридических законов, типов ценностей (абсолютные ценности, традици-
опиые ценности, эмоциональные ценпости, ценности, связанные с рациональным выбором средств).
Вебер постоянно напоминает нам, что тип никогда не реализуется полностью, но он необходим для понимания конкретных фактов, никогда в действительности ие соответствующих ему целиком. Прекрасным примером такого рода служит «тип хордовых», играющий существенную роль в понимании морфологии животных, начиная от рыб и кончая высшими позвоночными, хотя в действительности ие существует никакого «типично хордового» животного.
Модели имеют важпое значепие как в естествознании, так и в социальном мышлении. Существовала птолемеевская модель мира, в центре которой располагалась Земля, а вокруг псе по копцентрическим сферам вращались Солнце, Луна, планеты и звезды. За ней последовала хорошо известная модель Коперника. Существует множество моделей сердечной деятельности, горения, теплопроводности, света (будь то волновая, корпускулярная или иитегративпая по своему характеру). Имелся целый ряд моделей атома (ранние модели вскоре были отвергнуты как неадекватные) . Модель электричества приняла форму уравнепий Клерка Максвелла, выражающих фундаментальные электромагнитные явления в терминах электрических и магнитных свойств любой данной среды. В качестве последнего примера может служить модель молекулы ДНК в виде двойной спирали, предложенная Криком и Уотсоном, представляющая собой одну из наиболее блестящих и сложных концепций, созданных научной мыслью. И это тоже модель *.
Есть другой вид модели, который Томас Кун называет парадигмой '. Типичная парадигма в грамматике представляет собой наиболее общие формы спрях ения глагола во всех наклонениях, временах и лицах. Эта
~ Как видно из вышеприведенных примеров, автор связывает понятие модели с разнообразными концептуальными системами, в том числе и с теориями, выраженными математическим языком, которые сейчас принято называть математическимп моделями. ‒ Прим. перее.
' См.: IC у н Т. Структура научных революций. М., «Прогресс», 1975.
схема может служить в качестве модели, из которой исключаются неправильные глаголы и которая поэтому является основой для всех глагольных форм в языке. Значение парадигмы для науки состоит в том, что она указывает на целостную форму всякого мышления в весьма широкой области исследования. Таким образом, она представляет собой нечто большее, чем тип и модель. Дарвиновское открытие эволюции дало новую парадигму, в рамках которой развивается ныне биологпческая мысль. Коперниковская паради гма сменила атолемеевскую, а парадигма Эйнштейна ‒ парадигму Ньютона. Каждый переворот в науке является по своей природе революцией, радикальным переосмыслением всего духовного мира, воззрений, понятий, языка. Кун считает это делом первостепеннойважности,так как если мы принимаем парадигму, То îíà cTGHoBIITGH для нас самой реальностью, нашей кантовской концептуальной формой, в рамках которой осущсствляется все наше мышление и которая не позволяет нам мыслить в иных терминах. Вебер рассматривает свой «пдеальный тип» как парадигму формы >кизпи, как универсум рассуждений и языка современного бур>куазного общества. Это означает, что мы ые можем (хотя и думаем, что можем) легко представить себя в докапиталистическом или в послекапиталистическом мире.
Современные лингвистические теории вводят дополнительное понятие к понятиям модели и парадигмы, а именно понятие «языковых игр». В нем реализуется идея, что язык не сводится к простому отображению объектов с помощью слов для каждой вещи
э
служащих их названием. Язык имеет, конечно, дескриптивную функцию, но его сфера применения и значение выходят за эти границы. Изначально язык был связан с областью действия и с формами жизни. С еств уют различные области деятельности, которые мы
и. ущеназываем «играми», например крикет, шахматы и гольф. Для каждой из них имеется множество правил иобъектов (шахматные фигуры, столбики и калитки в крикете, площадка для гольфа), которые вместе с правилами образуют специфическую основу, или логику формы деятельности, которую мы называем «игрой»
70
Мы можем распространить это понятие игры на другие виды организованной деятельности, каждую с ее особыми специфическими ценностями и целями, концепциями и языком. Так, можно назвать п технический жаргон конструкторского бюро или научной лаборатории, особые правила жизни, даже этикет, привычки и ценности армейских офицеров или совсем особый язык музыки с ее собственными объектами, ценностями и правилами (гармония, высота звука, тональность) . Все это может быть названо «играми», каждая из них имеет «язык», которым люди пользуются в ходе игры.
Интересно заметить, что понятие «игры» было расширено еще дальше. Все вышеприведенные примеры являются способами деятельности или специфическими формами жизни. Но что можно сказать о веберовской понятии «идеального типа» цивилизации, о порядках всего западноевропейского капиталистического общества, имея в виду не только его экономическую систему3 Формы жизни и языка, в которых воплощаются и реализуются понятия, идеи и образ жизни, могут быть способами действия, или «игрой», присущей целому народу определенной эпохи и культуры, «игрой», проявляющейся во всех положениях и схемах поведения. Таким образом, мы рассматриваем «игру» современного капитализма более широко, чем «игру» современной экономической системы, со всеми присущими ей политическими оттенками. Конечно, капитализм включает в себя «общественное сознание» определенного периода мировой истории (К. Маркс и марксисты это всегда признавали) . Дильтей и Риккерт, а после них Вебер и Парсонс рассматривали сознание как часть любой «игры» в обществе.
Вебер был первым, кто построил осмысленную модель, концептуальную систему, парадигму, создал действующие правила «игры» капиталистического общественного строя. Его «идеальный типе дает нам язык, правила, ценности действующей системы, схему ее институтов и ее психологии. Этот тип охватывает, как мы уже видели, значительно больше, чем ее экономику. Он содержит схемы поведения и мотиваций, оргавизационныв формы и систему политического управ-
7i
ления, способствующие усилению власти господствующего класса, которую Вебер признает и рассматривает как необходимую часть социального строя. Фактически мы имеем здесь, в этой форме жизни, мировой порядок, который в завершенном виде олицетворяет «дух капитализма». Мы порождены этим строем, и для нас он является реальностью. Наше сознание целиком во власти его «языковых игр», способов мышления и поведения. Они составляют целую область нашего сознания.
Эта модель служит для Вебера не произвольной конструкцией наподобие развлекательных игр в гостиной или нового вида спорта. Она представляет собой логику и грамматику одной из исторических фаз общественного развития. На основе этой модели Вебер делает вывод о нашем коммерческом отношении ко всему, приходит к заключению, что «все наши мотива,- ции являются денежными». Фактически это настоящая «языковая игра», а именно «игра денежная,», в ходе которой разоряют своих соседей, покупают дешевле и продают дороже, играют на фондовой бпр>ке, манипулируют финансами, прибыльно помещают капитал. Эта игра действует не только как механизм делового мира и индустриальной системы, она пронизывает сознание современного потребительского общества и всех существующих в нем классов. Так, способ жизни, идеология господствующего класса общества, указывает К. Маркс, становится сознанием общества в целом. «Мысли господствующего класса являются в каждую эпоху господствующими мыслями. Это значит, что тот класс, который представляет собой господствующую материальную силу общества, есть в то же время и его господствующая духовная сила. Класс, имеющий в своем распоряжении средства материального производства, располагает вместе с тем и средствами духовного производства, и в силу этого мысли тех, у кого нет средств для духовного производства, оказываются в общем подчиненными господствующему классу. Господствующие мысли суть не что иное, как идеальное выражение господствующих материальных отношений, как выраженные в виде мыслей господствующие материальные отношения; следовательно, это ‒ выражение тех отношений, которые и делают
один этот класс господствующим, это, следовательно, мысли его господства... Поскольку они господствуют именно как класс и определяют данную историческую эпоху во всем ее объеме, они, само собой разумеется, делают это во всех ее областях, значит господствуют также и как мыслящие, как производители мыслей, они регулируют производство и распределение мыслей своего времени; а это значит, что их мысли суть господствующие мысли эпохи» '.
Способ жизни и иден господствующего класса становятся способом жизни и идеями всего общества. Так возникает «форма жизни» илп «язык», господствующие не только в экопомике, но и во всех сферах человеческих отношений, и особенно в искусстве, средствах массовой коммуникации, в кино и, разумеется, в рекламе.
Каждая игра имеет определенную цель (например, положить шар в лузу, сделать мат королю). Денежная игра имеет также одну-единственную цель: сделать как монспо больше денег. Вебер только воспользовался понятисм игры, чтобы показать недопустимость посторонпего «мешатсзьств» прп анализе «идеального типа».
Игра имеет свои собственные ценности и строится и организуется так, чтобы гарантировать их. Она, таким образом, вводит стандарты, или правила, отличающиеся от таких моральных принципов и идей, на, которые так часто ссылаются критики капитализма. Вебер заявляет, что такие принципы, часто рассматри ваемые как нравственные абсолюты, в действительно-. сти есть не что иное, как наши субъективные и классовые предпочтепия. Сама капиталистическая система, отмечает о», построена именно на таких предпочтениях, привилегиях класса буржуазии. Неразумно жаловаться на несправедливость и жестокость капитализ-. ма, так же как критиковать игру на футбольном поле, ссылаясь на неумелые действия игроков: сетовать, например, что центральньш нападающий отобрал мяч у противника, пересек поле и направил мяч в сетку ворот, к большому огорчению противника. Нельзя критиковать экономическую систему за то, что она преследует определенпые цели, а именно цели бизнеса,
' М а рис К. и Энгельс Ф. Соч., т. 3, с. 45 ‒ 46.
М
пользуясь при этом правилами совершенно инои игры.
Именно это Вебер и понимает под социологией, свободной от ценностей, а экономисты ‒ под экономикой, лишенной ценностных аспектов. Они полагают, что в денежной игре в капиталистическом обществе можно рассчитывать только на выбранные цели, лежащие в основе существующей системы.
Следует, однако, отметить, что точка зрения, в соответствии с которой социальный строй представляет собой самодостаточную форму деятельности, исключающую вмешательство со стороны других сфер, является совершенно необоснованной. Правда, аргументация социолога здесь более убедительная, чем в любой дуалистической концепции общества. Но он не замечает при этом, что его точка зрения может быть подвергнута критике изнутри общества, людьми, которым не нравится эта игра и кто-то может придумать лучшую игру.
В конце концов, а почему бы и нет? Вся история была не чем иным, как рядом следующих друг за другом систем, созданных людьми, формами их жизни. Капиталистическая игра есть только последняя из них, и нельзя утверждать, что окончательная. Она не есть факт природы, а преходящее человеческое творение. Мы создали свою собственную систему, как создавали многие системы и игры раньше. И даже теперь, в процессе создания следующей системы, ее проект уже включен в повестку дня истории. Теперь перейдем к выяснению природы веберовского «идеального типа», характеризующего современное общество. Он представляет собой модель капиталистического общества во всем его объеме, со всеми его ценностями, целями и методами. Вебер рассматривал эту модель как результат действия людей, имеющих общие мотивации и находящих соотвегствующие средства для достижения избранных целей. Эти цели достигаются путем производства товаров, дающих прибыль. С точки зрения Вебера, подобная ориентация полезна всем разумным людям. (Что касается собственного опыта, то, по ero же признанию, он разделяет позиции своего класса.) Эта ориентация делает осмысленным все то, что происходит в обществе, основанном на указанной модели.
Далее необходимо было бы проанализировать мвто-
74
ды, которыми достигаются вышеуказанные цели. Вебер разъясняет это в своей теории адекватной причццности. Вебер признает, что каузальные (причинные) законы, как, например, в физике, основываются на неоднократном повторении в условиях эксперимента одинаковой последовательности событий. Однако в социальных науках подобное положение невозможно, ибо те we самые условия B точности никогда не встречаются. Социальным наукам необходим, таким образом, свой собственный метод, который Вебер называет методом «адекватпой причинности». Оп служит для выявления системы объектив возможностей, выражающих регулярные взаимосвязи в обществе.
Вебера интересуст, каким образом появляются те причины, которые служат для дости>кения преследуемых нами целей. Он делает это с помощью весьма оригинальной системы гипотетического апализа. Этот метод основывается на локализации фактора, устранение которого решающим образом сказывается на разлпчпп дапной последовательности событий. Наличие такого фактора принимается как адекватное объяснение событий. Причина является адекватной, еслп без нее выбранная цель не может быть достигнута плп событие, которое мы хотели бы подвергнуть анализу, не произойдет. Конечпо, существует множество сопутствующпх причин, связанных с возникновением любого следствия. Исследователю we важно знать, какая из нпх окажется напболее существенной. «Единственный способ, с помощью которого мы могли бы прнйтп к оценке значения причинного фактора,‒ это выявление того, что случится, если рассматриваемый фактор будет отсутствовать или изменится» '.
Обратимся к некоторым примерам. Началась ли бы первая мировая война, если бы австрийский эрцгерцог не был убит в Сараево? Если считать, что это событие было случайным, то убийство эрцгерцога не может рассматриваться как адекватная причина войны. Если малярийный комар не укусит человека, может ли тот заболеть малярией? Действительно, если этот фактор будет устранен, то человек малярией не заболеет. Следовательно, укус этого комара есть адекватное объяс-
' Parsons Т. The Structure of Social Action.
75
нение возникновения болезнн. Это, ко~очно, пе единственная причина, а существенный фактор, так как комплекс факторов, или возмоясньо причин, не будет сам по себе достаточным, чтобы вызвать болезп:ь. Здесь нет необходимости подробно оппсывать, что произойдет, когда выделенный фактор не будет действовать. Достаточно знать, что вещи в таком случае будут иными.
Важно понять, что такое объяснение не может быть использовано, например, при учете всех сопутствующих факторов в процессе расчета всех напряже- HIIH и нагрузок в структуре моста или в нахождеппп причин поломки мотора машины. Мы можем только представить себе в воображении результаты того, что ищем. Такой метод только и может быть применен при объяснении уникальных исторических событий, свяванных с человеческим поведением. Результат, который при этом получается,не является и не можетбыть достоверным, потому что причипы человеческого поведения зависят от мотивации. Поэтому еслп случаи совпадают во всем, кроме мотивации, то и результаты будут разными.
Открытие научных законов в физике и химпи происходит иначе. Эти законы оперируют идеей следствия как математической функцией причины, дающей определенный результат. В истории we и человеческом поведении акцент делается на унпкальность событий, потому что множество неповторяющпхся, сосуществующих факторов, включая мотивации участников событий, создает комплекс факторов, который никогда пе встречается вновь. Никакое историческое событие не может быть повторено, как это бывает в естественнонаучном эксперименте. Существенпые элементы, пишет Т. Парсонс, не являются здесь общими для всего человечества и одинаковыми во всех случаях, во все времена и во всех местах, ибо системы ценностей являются различными. Существует множество разных возможных систем, так что ТоТ же самыЛ конкретный материал будет давать не один исторический результат, а столько, сколько имеется в данных условиях точек зрения и ценностных установок. В социальпых науках не может быть никакой универсально признан-
76
ной общей теоретической системы. Относительность системы ценпостей привносит элсмент относительности в социальные науки, в резкой форме ставя вопрос об их притязаниях на объективность '.
В таких условиях мы должны довольствоваться только «адекватными причинами». В истории и социальных науках лучшее, что мы можем сделать, это определить с некоторым правдоподобием причины, адекватно объясняющие событие и следствия человеческих действий.
Это даст пам возможность получить систему общих попятий или законов, функционирующих известное время в общсствс, ибо мы знаем, что такис «законы» никогда не ооладают той жс самой стспенью достоверности и универсальности, как законы, устанавливаемые на основе экспсриментальной проверки в лабораториях. Социальные законы относятся только к общественным системам с той же самой мотивацией, с тем же самым «смыслом» илп общепринятыми целями. Их правильность строго ограничена ценностями, достижепис которых гарантируется построенной для этого причинной системой.
Важная роль «идеального типа» состоит в том, что он объясняст спсцифнчсс кис комплексы социальных ситуаций, то есть формулирует особенности существующсго, функционирующего, развивающегося общества в терминах «схемы его действия», общего смысла, его намерений и действий. Смысл этого заключаетсяне в перечислснии предшествующих действий или событий, ибо сами по себе они могут быть использованы для разных целсй. В таких случаях, как мы знаем, эти цели достигаются нс посредством исследования предшествующих событий, а путем установления мотиваций и выбранных целей.
Никакое общество, никакое событие в истории, никакая схема социального поведения не может быть объяснена или осмыслена, если не будет выражена с помощью гипотезы, пли модели, или «идеального типа», которые объясняют мотивацию, лежащую за причинными процессами. Именно это п придает значение социальным явлениям.
' См.: Га rso as Т. ТЬс Strncture of Social Action.
77
В какой бы то ни было последовательности физических событий смысла нет. В природе не существует цели, как это когда-то представляли себе люди средневековья. Солнце всходит не из-за благожелательной цели согреть людей. Сама специфика естествознания требует устранения целевых причин, жизненных сил, намерений. Всякое подобное мышление означало бы финализм, телеологический подход, от которого естествознание должно быть свободно, чтобы иметь право на существование. Но в человеческом обществе без установления намерений и целей (за исключением безумных действий душевнобольных или психопатнческого поведения неуравновешенных) ничего понять невозможно. Именно цель и намерения нридают значение человеческим действиям и социальным явлениям. Iloэтому они служат объектом изучения социологии и всех общественных наук в целом.
Мотивация означает установление выбранных целей, поскольку онп обладают ценностью. Таким образом, в обществе всякая причинная связь, каждый закон олицетворяет ценность и не имеет никакого смысла без них. Все они выдвигаются именно как средства достижения определенных ценностей. Такие законы, или правила, или обобщения не рассматриваются как правильные, имеющие основания сами по себе, атоль- RO в той мере, в какой они гарантируют достижение этих ценностей. Так, например, экономические законы капитализма не являются законами, обособленными от самого человека, подобно законам физики. Опи не являются абсолютными и окончательными. Правильность экономических законов целиком зависит от конкретной мотивации общества, в котором они реализуются, и от его целей. Они поэтому нс являются правильными для какого-то другого общества. Именно так Вебер трактует экономические законы.
Мы можем теперь понять, почему Риккерт и Дильтей отрицали метод физических наук для понимания общества, культуры, любой цивилизации. Простое описание причин и следствий не говорит нам ни о чем. Мы хотим знать, почему эти причинные связи были выделены. Так, если мы смотрим футбол, или --паблюдасм деятсльность фондовой бирнси, или слуша- 9М концерт поп-музыки, то простые действия как тако-
78
вые могут показаться совершенно бессмысленными. Мы хотим знать, п~чс~~у люди осуществляют такие действия. Что все это значит? Каковы их намерения? Но это в равно" мере относится не только к игре или к какой-либо частной деятельности, но к целой группе общества, или обществу в целом, или цивилизации. Дюркгейм и другие показали, что понимание первобытного общества должно начаться с уяснения всего его духа, его намс рупий, мотиваций, стиля жизни. Это понимание, которое Днльтей, а после него Вебер называют Уегя(еЬеп, достигается путем мысленного перенесения себя в прошед~пий период истории, или в некоторое сообщество, или в игру. Необходимо поставить себя на место других людей и попытаться понять их цели н ценности. Именно так создается «идеальный тип» для любого общества или деятельности, рассматриваемых нами. И мы делаем это путем анализа мотиваций, целей и ценностей.
Такое «понимание», однако, совершенно бессодерясательно без познания причинных связей. Мы должны понимать к;~;кдос г'I(';~ñòâè<. каждое правило игры и смысл действия объектов игры. Так, если вы хотите понять, что гобой представляют шахматы, вам надлежит знать больше, чем конечную цель игры‒ объявление мата королю. Вы должны изучить строго определенные ходы различных фигур, правила игры, воплощенные, например, в гамбитах. Если вы хотите понять, что такое футбол, то недостаточно знать такую простую вещь, как пер~дача мяча от одного игрока к другому. Нужно понимать смысл таких вещей, как «полонсепие впе пгрь1», обн',анности защитников, нападающих, вратаря, c'.'~îæèû~ правила игры. И все это вы обязаны видеть в действии — игру как соответствующую деятсл ьпост ь.
То же и в обществе. Здесь также, поняв его общие принципы (в тра1стовне Вебера), а именно получение прибыли как единственного мотива производства, наличие частной собственности, системы заработной платы, капиталовложений, мы можем представить себе, каким образом опи принимают форму специфических экопомичегких процедур, законов, экопоми и ских институтов капиталистического общества.
Вот почему Ьебер переходит от определения смысла законов к их действию. Никакой смысл не может быть понят без знания причинных методов его постихсения. И любой причинный закон окажется бессмысленным, если не применить к нему термины, выражающие зыачение всей игры. Законы, или общие схемы действия, показывают, как происходит игра, как работает система и что она собой представляет в действительности. Мы постигаем мотивации и строим причинные последовательности одновременно.
Необходимые причинные законы, устанавливаемые для достижения определенных целей, образуют то, что Вебер называет «объективными возможностями» данной системы. Иными словами, правила определяют суть игры. Ничего, помимо заданных этими правилами действий, не попадает в сферу установленных целей и намерений. Вы не можете перенести правила крикета в футбол, для того чтобы обеспечить быстрый выигрыш. Таким же образом при капитализме вы ограничены теми законами, которые гарантируют достижение целей тех людей, которые создали систему для достижения своих ценностей. Это характеризует максимцм потенциальной сознательности тех, кто установил правила игры или экономической системы. Законы и правила охватывают все объективные возможности. Все, что находится за их пределами, выходит за рамки сознания и понимания.
Такое понимание представляет собой развивающийся процесс, а не статическое явление. Оно касается социальной активности и практики. Вслед за признанием намерений это понимание признает и интересы в качестве проектируемых действий. Поведение людей преследует их интересы. На этой основе формулируются типы схем действия, благодаря которым социологическим понятиям придается систематический характер.
Понятие действия является исходным, отправным для социологического анализа, а цель всегда предшествует любому действию. Вебер подчеркивал центральную роль намерений для всякого социологического исследования. Как уже говорилось выше, такие намереИия отсутствуют в естественнонаучном исследовании. характерная особенность человеческих действий состо-
ит в том, что они должны быть осуществлены «на основе целей». Здесь должно иметь место целевое основание, на котором возвышается структура действия и которому оно должно соответствовать. «Ориентация действия естественно включает широкое разнообразие мотивов. Но то, что по меньшей мере большинство, вовлеченное в данную ситуацию, мотивировано именно так, а не иначе, определяет модель, которую необходимо создать, и увеличивает вероятность того, что действие будет ей (модели) соответствовать, причем часто в весьма значительной степени»'.
Именно факт существования этих закономерных черт (regularities) действия делает возможной интерпретирующую социологию.
' W е Ьег М. The Theory of Social and Economic Organisation.
Глава 6
КАПИТАЛИЗМ: ЕГО ПРОИСХОЖДЕНИЕ
И ПРИРОДА
Вебер рассматривал капитализм не только как экономическую систему и даже не только как результат технического развития, связанного с изобретением машпн, работающих с помощью механической силы. Для него капитализм являлся, в сущности, формой цивилизации, которая должна быть понята как специфическая форма организации, как культура, экономика и система ценностей с их особыми мотивациями.
Возникновению капитализма способствовало множество факторов, каждый из которых играл существенную роль в формировании этоса, характеризующего жизнь современпого западного общества. Одним из этих факторов было развитие духа рациональности, который стал господствовать в науке, праве, экономике и даже в религии с конца восемнадцатого века. Другим было одновременное возникновение как «свободного» работника, так и промышленника с накопленным капиталом. Работник был «свободен» в том смысле, что не имел ни земли, ни других средств существования. Накопление капитала происходило за счет торговой деятельности в докапиталистическом обществе. Наконец, существовала протестантская религия, которая более определенно, чем другие факторы, воплощала самую суть новой цивилпзации ‒ «дух капитализма».
Вебер рассматривал капитализм как результат суюцествования некоторого чпсла состоятельных людей с деньгами, которые они были готовы обратить в дело. Эти люди обладали общим духом, порождавшим своего рода комплекс рациональных способов производства‒ прибыли. Основополагающий признак капитализма— использование методов бухгалтерского учета в промышленности, счет наличпых средств и признаниеабсолютной важности контроля прибылей и убытков. Be-
82
бер утверждал, что все это приобретает особенно важное значение в промышленности и бизнесе, более того, в этом и состоит существо нового духа рациональности. Капитализм возникает как завершение «экономии» в обычном смысле этого слова, то есть стремится накапливать, в том числе и за счет определенных лишении; как результат возникновения дисциплины ‒ этого аскетического аспекта деловой активности. Все это мы теперь наблюдаем как нечто навязанное человеческому поведению, причем наиболее эффективным средством в данном случае выступает протестантская этика.
Протестпнтизм характеризуется радикальными измене иями в религиозном мышлении и чувствовании. Католицизм придавал особое значение спасепию с помощью святой молитвы, известной только верующим членам сообщества благодаря церкви. Спасение должно было прийти людям с небес, в нем искали трансцендентную потустороннюю цель. Протестантизм, напротив, стремился к правильной, соответствующей христианской заповедп жизни в этом мире, к посвящению нашей жизни и наших талантов нашему призванию. Для большинства представителей среднего класса, принадлежащих к протестантской церкви, таким призванием были их повседневные дела в торговле и бизнесе. Жизнь, наполненная постоянпым усердным трудом, стала для них религиозным эквивалентом монашеского аскетизма ‒ отказ от роскоши и траты сил в погоне за удовольствиями, то есть жпзнь, посвященная богу.
Чтобы быть верными богу,
Мы не уйдем от людей в монастырь.
Будем нести повседневную ношу
И выполнять ежедневный труд.
Это и есть наша жертва богу,
Наш путь служения ему.
Так звучит псалом, ставший весьма популярным гимном всех протестантских церквей Англии.
В протестантизме состоял только один из источников рационального стиля жизни, создавшего дух капитализма. Он не был единственной или даже достаточной причиной его возникновения, но, говоря словами Вебера, это был тот элемент, который, «окажись он теоретически исключенным, привел бы к совершен-
83
по иным результатам». P. Арон разъяспяет это поло-
жение следующим образом: «Вебер выбирал характе-
ристики, которые казались ему специфическими для
западного капитализма. Протестантизм является не
конкретной причиной, а одной из причин некоторых
аспектов капитализма» '.
Этот существенный элемент представляет собой под-
чиненпе жизни профессиональному призванию. Эконо-
мическая же деятельность выступает как нечто святое
и поэтому приобретает духовное значение.
Служить своему времснп, следовать своему
призванию,
О, я мог бы отдать все моп силы,
Чтобы выполнить волю моего господа.
Рационализация служит фундаментальпым принципом в схеме Вебера и составляет существенную часть его ценностной ориентации. Разум почти, еслп не полностью, есть ценность сама по себе. Можно было бы сказать, что когда люди начали беспрепятственно использовать разум независимо от религиозных авторитетов, мистических духовных сил и предустановленных целей, то возникла не только наука, но и сформировался современный мир ‒ мир капитализма. Как отмечал Т. Парсонс: «Наиболее фундаментальный принцип, который возникает как результат всей научной работы Вебера, состоит в формулировке закона увеличивающейся рациональности — фупда ментального обобщения, основанного на анализе систем действия» 2.
Судьба нашей эпохи, считал Вебер, характеризуется рационализацпей и интеллектуализацией. Это означает, что не существует никаких таинственных сил, участвующих в игре, которые нельзя было бы предвидеть, но человек может господствовать над всем благодаря разуму и учету. «Капитализм существует всюду, где потребности людей, каковыми бы они ни были, удовлетворяются с помощью про мыптленного производства, которое осуществляется в рамках предприятия. Точнее говоря, рациональное капиталистическор дело пачпнается с систематического учета капита-
~ Л г о n R. German Sociology.
' Parsons Т. ТЬе Struct»re of Social Action.
ла, то есть способность к накоплению дохода определяется исчислением, основанным на методах современной бухгалтерии и балансового расчета» '.
Религиозный пиетет Вебера по отношению к «главной бухгалтерской книге» делает ее священной книгой в религии наживания денег. Когда впервые читаешь такой пассаж, то внезапный переход от возвышенного к банальному приводит к легкому шоку ‒ «бухгалтерия и балансовый расчет»!
В другом месте Вебер снова подчеркивает, что капиталистическая система основывается на «о>кидании выгоды путем использования благоприятных шансов для получения прибыли и, таким образом, предполагает чисто денежное обращение с трудом».
Вслед за этим возникает понятие класса. Капитализм предполагает четкое различие между имущим классом собственников и лишенным собственности рабочим классом. Имущий класс охраняет «возможность эксплуатации услуг на рынке, контроль над средствамп производства, капиталами, движимым имуществом. Он использует монопольные преимущества»: а) в возмо>кностях капиталовложений и б) в продаже товаров и в покупке дорогостоящих предметов для монополпстов ‒ ппымп словами, монополия собственности и контроля всей пропзводственной деятельности системы» 2. В то же время капиталистическая система требует отделения рабочих от средств производства, чтобы гарантировать им труд на условиях, выгодных предпринимателю и дающих ему возможность управлять предприятиями '. Угроза голодом позволяет сохранить зарплату на минпмальном уровне. Рабочие должны трудиться, чтобы заработать этот минимум. Если они не примут этих условий, то «как они сами, так и их дети и жены подвергаются риску остаться без пищи» 4. Преимущества предпринимателя проистекают от того, что трудящиеся являются «свободными», то есть лишенными собственного клочка земли или возможности работать в собственной мастерской, собственными инструментами.
' Weber М. General Economic History.
~ Weber М. Theory of Social and Economic Organisation.
' См.: We be г М. Гeneral Economic History.
' We be r М. Wirtschaft und Gesellschaft.
Наконец, отделение рабочего от средств собственного существования является гараптией необходимой дисциплины на фабрике, основапной на разумности индивидуального контроля со стороны административных инстанций и благоразумного сдерживания рабочих.
Вебер рассматривает капитализм прежде всего как форму господства, как «объективный v неизбежный технологический законе. Век рационализации ‒ это и есть контекст веберовского анализа. О~ указывает, что экономическая рациональность требует рационального господства — господства почти любой цепой. Капитализм, таким образом, становится, по Веберу, математизпрованным, технологпческпм господством. «Зависимость экономической судьбы масс от непрерывпого, правильного функционирования все более бюрократически организованной капиталистической маспи , постоянное усиление гнета делают саму мысль об освобо>кдении от него все более утопичной» '.
Вебер отрицает чье бы то ни было право вмешиваться в этот процесс с заявлениями о гуманности. И он поступает так не из-за своего дурного характера или бессердечия, а потому что он прежде всего рассматривает все ценности в качестве субъективных выборов индивидуумов. Не существует никакого философского обоснованпя для абсолютных, универсальных законов морали как таковых или для естественпых пра в человека. Это вовсе пе значит, что не существует никаких ценностей. Они, конечно, имеются, ибо вся общественная жизнь есть оргапизация человеческой деятельности для достижения этих ценностй. Именно это и представляет собой капитализм. Но, однажды избрав некоторую систему ценностей, то есть цели, которые должны быть достигнуты, ничего нельзя изменить. Эти ценности предопределяют методы их достижения. Ценностное оправдание этих методов состоит в том, что они являются средствами, необходимыми для того, чтобы сохранить систему ценностей. По какому праву посторонние моральные принципы могут вмешиваться в этот процесс? В чьих интересах? В интересах рабочих3 Но они, по Веберу, являются членами общества, чьи интересы также обеспечиваются эффективностью
' Weber М. ЖцгЬсйай und Gesel]schaft.
86
действия экономики. Никакое висшиое утопическое, идеалистическое морализирование, основапное па апелляции к некоему отвлеченному моральному идеалу, не имеет ни малейшего основания, подобно тому как Но имеет значения протест чувствительной матери, когда ее ребенку причиняют боль при пломбировании зуба. То, что рационально необходимо для достижения выбранного идеала, является единственным моральным критерием и апелляционной инстанцией. Это как раз и есть то, что подразумевают под экопомикой, «свободной от ценностей». Оио означает свободу от вмешательства постороннего, незаконного морализирования в ценностно-контролируемом и ценностно-ориентированном экономическом процессе. Как заявляет Вебер, «полное понимание фактов невозмо>кно, если исследователь позволяет привносить в них свои собственные ценностные суждения» '.
Наука питает отвращение к ценностным суждениям. Если мы хотим быть разумными и использовать только подходящие средства для достижения наших цепностиых цслсй, то обязапы отказаться от всякой философии и любых этических критериев, которые мешают дости>кению установленных целей рациональнымц средствами. Они никогда не должны влиять на принятие нами решений. Конечно, мы призпаем ценности, выбранные нами самими, но они встроены в модель и не действуют вне рамок экономического процесса. Вебер, таким образом, признает этику ответственности, как он называет ее, этику, анализирующую подходящие средства для достижения своих собственных цеппостей скорее посредством рациональной оценки, чем этических норм, отвлеченных моральных принципов.
Одно из наиболсе ва>кных теоретических исследований Вебера было посвящено природе бюрократии как неизбежному результату рациопальпой организации экономики. Бюрократия возникает как дополнение рационализации и основываетс» на следующих принципах:
1) создание специальных сфер компстенции путем распределения постов и дол>кностсй и определепие
' W в Ьвr М. ИызвпзсЬай uud Beruf.
8>
объема власти, какой обладает каждое должностное лицо при решении вопросов;
2) каждое должностное лицо, находясь на своем посту, наделено правами и обеспечено работой, пока оно выполняет свой служебный долг;
3) система является иерархической, в которой каждый вышестоящий имеет власть над нижестоящим и подчинен вышестоящему;
4) вышестоящий имеет право регулировать деятельность своих подчиненных.
Вебера нельзя заподозрить в поощрении грубого íaсилия присущего действию экономических законов и
7
деятельности бюрократии. Они ‒ неизбежное следствие рациональности. Мы неизбежно включены в организационную систему, диктуемую капитализмом, и находимся под ее контролем. «Бюрократическая организация совместно с бездушной машиной создает затворы будущей тюрьмы, в которую люди неизбежно будут ввергнуты, подобно феллахам Древнего Египта» .
1
Исполнение технологических требований становится подчинением контролю как таковому, техническая рацпональность приводит сначала к бюрократическому контролю, а затем контролю политическому, и любой такой контроль не является дополнением или чем-то внешним для системы, а свойствен его внутреннему устройству как социальному проекту. «Здесь проектируется, что именно общество и его господствующие интересы решают делать с людьми и вещами. Подобная «цель» господства оказывается материальной по отношению к форме самого технического разума» ~.
Вебер написал интересный очерк «Формы императивной координации». Поскольку вся его система во всевозрастающей степени направлена на превращение рациональной экономики в бюрократию, а бюрократии ‒ в господство и поскольку это требует строгой экономической дисциплины «свободного» работника, то становится необходимой поддержка этой системы со стороны гражданских властей. В связи с этим возникает вопрос о согласии управляемых с принятым порядком. Нельзя ожидать, что эта строгая система требо' б'e b e r М. Gesammelte Politische Schriften.
' M ar c u s e Н. Industrialisation and Capitalism in Маx 7ЧеЬег.
ваний будет сама собой претворяться в жизнь на основе добровольного согласия всего общества. Каким образом тогда мы можем обеспечить это согласием Каким образом законность правления может стать вполне признанной3
Вебер выделяет три «идеальных типа» действующей законности. Как «идеальные типы» они, однако, не соответствуют полностью каким-srm60 реальным формам правления или административного управления. В большинстве конкретных случаев законность правления включает в себя элементы всех трех типов. Речь идет о следующих трех типах: а) авторитет традиции, который основывается на священном характере институтов и их представительства, которые в свою очередь опираются на опыт предшествующих поколений; б) авторитет совокупности установленных правовых и рациональных норм, обеспечивающих эффективность функционирования экономики,‒ «железная власть чисто инструментальных юридических правил»; с) внерациональное, эмоциональное признание, оказываемое вождям, которые обладают исключительным влиянием; это харизма, не имеющая каких-либо дальнейших обоснований, примеры которой мы находим в великих религиях илп в поклонении крупным полководцам, независимо от того, плохи они ли хороши.
Таковы существующие типы узаконенного господства. Вебер полагает, что никакое общество не может быть стабильным, если повиновение в этом обществе но основывается по крайней мере на одном из этих трех типов, хотя оно может опираться и на комбинацию всех трех типов. По сути дела, господство является ненасильственным. Оно покоится на нормативном консенсусе (в согласии с установившимися порядками}. В дополпение к этому мы, разумеется, можем наблюдать, что правящие классы обеспечивают свою власть и утверждают законность своего господства с помощью особых методов преследования. По словам Райта Миллса, среди этих методов нет более эффективного, чем «способность управлять и манипулировать согласием людей» '.
' Mills W. Sociological 1шафвайов.
89
Вебер вообще не верил в демонратичсское правление и рассматривал «волю людей» как чистую фикцию, психологически внушенную пропагандой или харизматическим руководством. Правление должно быть элитарным. Народ не способен решать проблемы. Если развитие техники и административного управления движется в направлении политической лемократии, то сама эта демократии должна быть у~гравляемой,. В этом случае открывается простор для полного использования харизматического народного вождя. Такос положение вещей Вебер называет «демократией плебисцита». Парламентская машина требует, чтобы народный вождь поддерживал свой харизматический авторитет любой ценой, даже ценой отстранения. Политические партии, парламентская машина и демагогия играют важную роль в установлении действенного контроля сначала над массовым движением, а затем и над парламентом. Именно партийные боссы формулируют политические задачи, добиваясь поддержки масс. Следовательно, народ может лишь выбирать между тем или иным харизматическим лидером, ибо только такой лидер может сплотить массы с помощью своего магнетизирующего и эмоционального воздействия и установить эффективное господство. Законность такой формы правления, хотя формально н вытекает из воли управляемых, на самом деле проистекает из способности управлять со стороны представительной политической машины, через которую действует реальная экономическая диктатура. Партия как организационная сила в конце концов добивается поддержки своей политики, победив на выборах благодаря своей «способности управлять и манипулировать сознанием людей». Этот процесс Вебер называет «Р6Ьгегдешойгайе» («демократией вождей»).
Все вышесказанное не комментаторский лоск или предвзятая интерпретация Вебера. Здесь не истолковываются, а скорее детально описываются, насколько это возможно, теории Вебера, изложенные в работе «К понятию плебисцитарной демократии вождя» («Zurn Begriff der plebiszitaren F~iihrerdemokratie») и в других политических трактатах. Вряд ли сам Вебер испытывал удовлетворение от столь мрачной оценки капиталистического общества и его политической и бюрократи-
90
ческой диктатуры. Ои рассматривал данное явление как неизбежное следствие развития канитал изма, свободного от ценностей. Вебер описывал и анализировал его строго объективно и в соответствии со своей доктриной этической нейтральности. Тот факт, что подобные выводы Вебера будут квалифицированы как противоречащие морали, не был для него неожиданным, но, ио его мнению, совершенно не относился к делу.
Ясно, что Вебер повторяет многие из суждений Маркса по поводу капитализма. Он придерживается более беспристрастпого и реалистического взгляда на капиталистическое общество, чем большинство экономистов и социологов. Теорию Вебера называют буржуазным дериватом (производной) марксизма, но в двух существенных моментах она расходится с ним. Во-первых, Вебер не рассматривал капитализм как исторически иозднейшую стадию преобразования человеком мира, общества и самого себя в результате деятельности ио удовлетворению своих потребностей и созданию новых иотребностей. Во-вторых, и по тем же самым причинам, Вебер е смог понять, что капитализм создал условия для своего собственного преодоления ‒ экономические достижения капитализма позволяют преодолеть скудность и нищету, представляющие собой исходный пункт капиталистической экономики. А это в свою очередь делает необходимым и возможным отход от капиталистической модели, от этого «идеального типа». Утратив историческую перспективу, Вебер оказался замкнутым в рамках данного «идеального типа». Он рассматривает это общество как нечто постоянное со всей присущей ему жестокостью; и в то же время он испытывает растущее разочарование в этот период трудностей и крушения надежд.
Тем не менее Вебер преодолевает рамки упрощенного эмпиризма, принципы которого позволяют лишь непосредственно наблюдать механизм функционирования капитализма. Там, где Дюркгейм и структуралисты могли воспринимать систему только как существующий и действующий механизм, подобно тому как мы наблюдаем приливы, движение Солнца, Луны и звезд, Вебер восирипима,т эту систему как проявление «духа капитализма», иными словами, как рациональное выражение любой экономики, основанной на частной соб-
91
ственности и системе прибыли как естественном источнике вложения капитала. Вебер выявил движущую силу принцип возникновения капитализма; он показал,
.Т е
как его функционирование порождает некий механизм эксплуатации и некую спстему господства, направ ленную на ее поддержание. Он раскрыл, как вся система порождает отчухсдение и разрушение человеческой лпчности. Наряду с исторической перспективой Вебер совершенно упустил неизбежность внутреннего кризиса и нарушения равновесия капитализма, хотя это 6r,< ло очевидно не только для К. Маркса и Ф. Энгельса, но и для Розы Люксембург в ее работе «Капиталистическое накопление», а также для Гобсопа и Гпльфердинга. Вебер не заметил ватной особенности капиталистической системы ‒ ее неспособности бесконечно продолжать свой курс накопления, эксплуатации и экспансии, диктуемой необходимостью полученпя прибыли.
Поскольку мы рассмотрели «идеальный тпп» Вебера и процесс его формирования достаточно кратко, то мы должны еще раз обратить внимание на тот факт, что «идеальный тип» не был и не претендовал на теорию, выведенную на основе экономических данных современного общества и ими верифицированную. Это была созданная воображением модель, наложенная на факты с целью их осмысления. Как отмечает сам Вебер, в отличие от гипотезы, которая, будучи выводом из фактов *, допускает непрерывную модификацию, чтобы привести ее в соответствие с фактами, «идеальныи тип» по самой своей природе не способен к такой модификации. Если некоторые факты оказываются не согласующимися с моделью ‒ а он признает, что так оно и есть на самом деле,— то с этим, как утверждает Вебер, ничего поделать нельзя. Значительный объем несообразностей и логических противоречий совершенно неизбежен, если вы работаете с моделью подобного рода.
* Это утверждение Вебера справедливо лишь относительн~ простейших эмпирических гипотез, все we остальные научные гипотезы создаются совершенно иначе. Во всяком случае, при их формировании существенную роль играет также воображение, интуиция, исследовательский опыт ученого и т. п.‒ Прим, перев.
Эта необходимость модели состоит в том, что она слу>кит логическим выражением, и единственным логическим выражением, исходных предпосылок экономики, как онп воспринимаются членами капиталистического общества. Вебер строит свою модель, как он сам говорит, на основе ценностей и целей, разрабатываемых с точки зрения его собственной жизненной позиции, как человека, действующего в мире реальности. Эта позиция была, и в его случае не могла быть ничем иным, а именно позицией представителя крупной немецкой буржуазии. Она и сегодня остается позицией буржуазии любой страны и тех представителей общества, идеи которых проистекают из идей господствующего класса. «Поскольку они господствуют именно как класс и определяют данную историческую эпоху во всем ее объеме, они, само собой разумеется, делают это во всех ее областях, значит господствуют также и как мыслящие, как производители мыслей, они регулируют производство и распределение мыслей своего времени; а это значит, что их мысли суть господствующие мысли эпохи»'.
Теория капитализма не выводится из наблюдения естественного хода вещей, а из ценностей и целей класса, который полагает, что экономика призвана служить прежде всего его собственным интересам и только во вторую очередь и опосредованно ‒ интересам трудящихся и всего общества в целом.
Капитализм и является таким обществом. Логические выводы, вытекающие из природы этого общества вс всей их остроте, безжалостности и отчу>кдении, никто не выразил лучше, чем Вебер, за исключением Маркса.
Теперь мы перейдем к охватившему Вебера отчаянию, которое особенно заметно в его последних трудах, попытаемся раскрыть глубокий смысл «расколдованного мира», илп мира, освобожденного от иллюзий. Этот мпр, наблюдаемый эмпирически, стал для него отвратительной тюремной камерой и был назван им «домом рабства».
' Маркс К. и Эпгельс Ф. Соч., т. 3, с. 46.
Глава 7
(<ДОМ РАБСТВА»
Качество, характерное для всей западной цивилизации и современного индустриализма в его капиталистической форме, выражается Вебером термином «рационализация», который он употребляет для того, чтобы описать условия человеческого существования, созданные капитализмом. «Реальность нашего времени,‒ пишет он,— характеризуется рационализацией и интеллектуализацией, и прежде всего „расколдовыванием" мира, освобождением его от иллюзий... Не существует никаких мистических, невычислимых сил, включающихся в игру, а скорее мы господствуем над вещами благодаря вычислению. Это и означает, что мир „расколдован"» '.
Во всевозрастающей степени мир становится артефактом, во многом управляемым как машина. Это связано, во-первых, с доминирующим влиянием техники и, во-вторых, с деятельностью бюрократии. Действительность, утверждает Вебер, становится вследствие этого унылой, плоской, утилитарной, она опустошает душу человека. Человек должен вынести все это со всем мужеством, на которое он способен, так как в этом состоит наша судьба, непзбежность, с которой сталкиваются дети века разума.
Философский вывод Вебера состоит в том, что на самом деле мы никогда не обнаруживаем, чтобы мир был рациональным. Благодаря нашим собственным формам мышления, посредством которых мы интерпретируем мир с помощью «идеальных типов», мы налагаем рациональные схемы на действительность. Носама действительность, как вещь в себе, нами не пости-
' еЗсiввсе as а Уосайов». In from Max Weber.
гается, и мы ее даже не касаемся. Она остается хаосом дезорганизованной и фрагментарной реальности, в которой разум не может разобраться. На самом деле по мере возрастания рациональности иррациональное становится более интенсивным.
В этом ‒ ключ к пониманию идей Вебера, мысль о взаимодействии рационального и иррационального, проходящая красной нитью сквозь всю его философию. Человек успешно рационализирует отношения, представленные его «типом» организованных систем. Он контролирует эти отношения и может устанавливать сферу их действия. Однако за пределами их узкой и искусственной сферы жизнь и мир остаются фундаментально иррациональными.
Мы наблюдаем это и в плюрализме ценностей, и в возможности иных социальных моделей и систем. Поскольку все ценности субъективны, то эмпирически наблюдаемая жизнь представляет собой хаос. Нет никаких оснований для того, чтобы наше собственное интуитивное понимание добра согласовывалось с ценностями, которые провозглашает капиталистическая экономика и которые являются господствующими в жизни современного общества. Привести в гармонию экономику, поэзию, мораль и искусство невозможно. Не существует также никакой гармонии и между властью, необходимостью, интересом и знанием. Выбирая одно, вы отвергаете другие.
Сферы цепностей не только независимы друг от друга, но находятся между собой в непримиримом конфликте. Если даже мы оставим в стороне борьбу идеалов и обратимся к социальной этике, то придем к оппозиции, которая пронизывает всю философию действия Вебера,‒ оппозиции этики убеждения и этики ответственности. Если мы руководствуемся только голосом нашей совести и пренебрегаем обстоятельствами, то это убеждает нас в негуманности нашей социальной практики. Но если мы примем в расчет и цель, суть которой состоит в том, что она определяет все наши действия, и необходимые средства ее достижения, то такая нравственная позиция преодолевает интуитивную оппозицию совести. Если, например, социолог претендует на то, чтобы объективно подойти к построению схемы действия общества, то оп должен под-
чиниться непреклойным требованиям выбранной cmтуации а полностью подавить в себе все нравственные чувства. Это и есть именно то, что Вебер подразумевает под «этической нейтральностью».
Существует, однако, интересный пример появления иррациональности внутри общества, созданного по «идеальному типу», иррациональности, существующей не наряду с рациональностью, а в противовес ей, но как ее результат. Действие формальной рациональности системы приводит к возникновению того, что Вебер называет субстанциональной иррациональностью. В силу этого, заявляет он, «в экономических системах существует неизбежный элемент иррациональности». Например, «производство благ на предприятиях, приносящих прибыль, регулируется не нуждами как таковыми, а эффективным спросом» ', поэтому продаваемые блага могут появляться на рынке, но вовсе не в тех масштабах, чтобы удовлетворить человеческие потребности. Это происходит либо потому, что такие товары не являются наиболее выгодными для производства и продажи, либо в силу того, что те, кто в них нуждается, не обладают достаточной покупательной способностью. Так, в современной Англии строятся дома стоимостью от 20 до 30 тысяч фунтов стерлингов, но нет домов по более низкой цене, которая была бы доступна покупателю из рабочего класса как для приобретения в собственность, так и для аренды на разумных условиях. Это именно и есть то, что Вебер описывает как субстанциональную иррациональность.
Эту особенность Вебер уже отмечал как общую характерную черту капиталистической экономики. Но иррациональность может приобрести более разрушительную форму. Устойчивое развитие рационального процесса в строгом соответствии с экономическими законами даже во времена Вебера и тем более после него приводило к гибельным результатам. Периодически повторявшиеся экономические кризисы, достигшие высmek точки в период «великой депрессии» (1929- 1933 гг.), снизили уровень мировой торговли на две трети. Закрылись шахты, остановились доменные печи
' Weber М. The Theory of Social авй Economic Organisations,
96
' CM.: Weber М. Theory of Social and Economic Organisations.
~ См.: We be r М. General Economic Theory.
97
Зак. 1051
и сталелитейные заводы, сократилась добыча угля. Объем производства уменьшился наполовину. Производство продукции на душу населения в Англии снизилось до 34 фунтов стерлингов. Были предприняты чрезвычайные меры по ликвидации непроданных излишков товаров, чтобы восстановить цены на таком уровне, который м4г бы обеспечить возобновление работы предприятий. Огромная масса пшеницы, кофе и других товаров была уничтожена в голодающем мире. Президент Соединенных Штатов Америки Рузвельт санкционировал в 1933 году уничтожение урожая хлопка с 10 миллионов акров.
Создавшееся положение считалось непоправимым и непредотвратимым. Его причинами были рациональные законы экономики, а следствием ‒ субстанциональная иррациональность '. Очень немногие признавали неразумность, абсолютную иррациональность происходящего или же вопрошали, подобно одному критику: а будет ли голодать червь только потому, что яблоко оказалось слишком большими
Выяснение основной причины и происхождения TB- кой иррациональности ‒ важная теоретическая проблема, требующая исследования. Победа разума была исторической задачей буржуазии, и она претворилась в жизнь. За техникой, свободной от ценностей, и ее экономической организацией скрыта признаваемая Вебером исходная ценностная ориентация, то есть интересы людей, которые создают систему, предназначенную для осуществления некой заданной цели. В качестве такой цели для Вебера выступает промышленное предприятие, деятельность которого направлена на достижение частной выгоды и на удовлетворение потребностей с помощью покупательной способности заработной платы, размер которой прямо зависит от прибыльности этого предприятия 2.
Отсюда вытекает множество необходимых следствий, которые Вебер тщательно анализирует и которые мы ухсе рассмотрели, излагая его позицию. Экономическая система действует рационально только
в условиях, которые необходимы с точки зрения опыта и разума и которые в силу этого образуют неизбежные рамки нашего существования при капитализме.
Пункт за пунктом Вебер детально анализирует наиболее существенные условия капитализма, которые состоят в регулировании, дисциплине, свободе рабочего становиться наемным работником (освобожденпого от земли и от собственных средств производства); в необходимости накопления капитала, строгой системе учета их на основе баланса доходов и убытков; угрозе голода, вынуждающей людей соглашаться с заработной платой, зависящей от прибыли. Все это и составляет описание того, как функционирует эта система.
Внутренняя логика веберовского капитализма не есть, однако, логика автономной системы. Она эффективна не ради самой себя. Ее эффективность вытекает из того, что определяет достижение ее цели извне. Система является нейтральной, или свободной от ценностей, только в том смысле, что не допускает вмешательства в рациональные средства, используемые для достижения избранной цели.
Даже ее рациональность, рациональность капиталистической техники и производства строго ограничены. Капиталистическое производство не может позволить себе многих вещей. Оно не может строить дешевые дома, не позволяет разумно удовлетворять человеческие потребности или повысить заработную плату до уровня, необходимого, чтобы реализовать выпуск необходимой продукции. Вместо этого происходит нечто совсем другое. Ценностное обоснование цели, которое осуществляется, по Веберу, совершенно произвольно, приводит к тому, что рациональность становится иррациональной. Именно внешняя ориентация, руководствующаяся капиталистическими интересами, капиталистическим выбором целей и мотивов, порождает субстантивную иррациональность буржуазного общества, которая проявляется во всех сторонах его жизни.
Важным является то обстоятельство, что рациональность, которая разумна только как метод достижения цели, начинает теперь восприниматься как собственно обоспование, как если бы она не имела никакой внешней детерминации. Таким образом, сред-
98
' Weber М. Gesammelte Politisclie Schriften.
' М а г с u s е Н. Industrialisation and Capitalism in Max Weber.
F1
99
ства для достижения цели становятся самой целью и иррациональность становится разумной!
Экономика, свободная от ценностей, собственным функционированием ведет к критике этого функционирования и ее собственных скрытых ценностных ориентаций. Она открыто занимается собственной критикой, критикой своих оценок и рациональных действий, отражающихся на человеке. При окончательном балансе антигуманизм становится составной частью рациональности.
Мы уже видели, каким образом бюрократия вместе с ее политическим обоснованием и принуждением в форме демократии плебесцита пробивает себе дорогу с помощью «способности управлять и манипулировать согласием людей». Мы видели также, как все средства господства приводятся в действие и возводят, по словам Вебера, «тюремный дом рабства, в который ввергнуты лишенные способности к сопротивлению люди» '.
Именно здесь веберовский анализ сменяется самокритикой. «Была ли ирония в веберовской концепции разума, ирония понимающая и разочаровывающая? Может быть, он говорил ‒ вот это и есть то, что вы называете разумом?» 2
Свой век разума Макс Вебер не принимал с той невозмутимостью и жизнерадостным самодовольством, которые были присущи столь многим последующим английским и американским социологам и экономистам. Он сардонически принимал неизбежное. Если вы макиавеллист, то не ломайте рук, ибо нельзя приготовить омлет, неразбив яиц. Если вы ницшеанец, то не смотрите с состраданием на безжалостность господствующей расы по отношению к людям «низшего сорта, находящимся вне закона». Это не очень приятные вещи, но они могут служить уроком для тех сентиментально настроенных людей, которые не осознают неуместности своего морализирования.
С точки зрения Вебера, рационализация означает научный взгляд на человека в обществе, а это совпа-
дает с признанием борьбы за существование в ходе эволюции. Именно эта компонента учения Дарвина очевидно переплетается с ницшеанскими мотивами веберовской аргументации. «В экономической борьбе за существование HGT мира. Только те, кто признает мир ради истины могут верить, что будущее несет с собой
1
1
мир и счастливую жизнь для наших потомков»
Это положение не негодующий комментарий к тому, что в размышлениях и сочинениях Вебера выглядело бы оптимистически или, по крайней мере, как приемлемая картина человеческой жизни, совершенно нейтральная к его суждениям. Напротив, Вебер ясен и точен в своих резких, разочаровывающих суждениях о результатах того, что он называет ценностно-ориентированным механизмом, объективными и необходимыми средствами для достижения его целей. Все, что он видит, чего касается, он принимает как неизбежное, не делая никаких попыток скрыть его природу.
Существенным фактом социальной жизни для Вебера была война всех против всех, провозглашенная Гоббсом, война, которая достигает своей наивысшей точки в экономических условиях капитализма. Вебер утверждает, что никто не должен сомневаться в неизбежности такой борьбы или убаюкивать себя иллюзиями о создании социального строя, при котором будто бы подобные конфликты будут встречаться все реже и реже. Эта война не может быть ограничена рамками нации, она с необходимостью должна стать войной между нациями. Беспристрастный взгляд на действительность никогда не должен рассчитывать на то, «что в обществе может существовать какой-либо иной путь, кроме жестокой борьбы человека с человеком... Не мир и счастье мы передадим потомкам, а скорее принцип вечной борьбы за выживание более высокой породы нашего национального рода. ° . Нет мира в экономической борьбе за существование... Те, кто живет в относительном комфорте, обязаны такой жизнью безжалостной борьбе за существование, в которой из года в год гибнут физически и духовно не миллионы, а сотни миллионов, или тем, кто ведет существование, не имеющее сколько-нибудь признанного смысла, и выну-
' W e b e r М. Gesammelte Politische Schriften,
жден усвоить неизбежность такого положения делэ'.
Ранее мы обращались к почтенной фигуре Тенниса, который достаточно ясно сознавал, что современный капитализм с характерной для него разобщенностью людей вступил в период неуклонного распада социальности. Мы говорили также о Г. Зиммеле, друге и коллеге Вебера, увидевшем в современном обществе крушение личной автономии и потерю достоинства перед лицом господствующих социальных сил. Эти люди были учеными широкой эрудиции, и их репутация была достаточно высокой. Но им не были присущи радикальные взгляды, и они ае задумывались над решением проблем, а только констатировали их. Теоретически они не обосновывали, почему положение дел было именно таким. Их заявления не претендовали на философский вывод, как это было у Вебера, но их пессимизм, вероятно, благодаря этому факту стал более убедительным. В этом и заключалась для них хотя и необъяснимая, но бесспорная суть капитализма. Эти ученые развивали точку зрения, что в капиталистическом мире человек страдает от отчуждения, под которым подразумевали ощущение неминуемого бедствия, чувство духовной опустошенности или же ощущение заброшенности, забытости, вовлечение в бесцельное течение жизни, без направляющей силы в ее бурном потоке.
К. Маркс указывал, что такое отчуждение возникает потому, что экономические и торговые отношения при капитализме преобразуются из личностных отношений в безличные операции рынка. Продавая свою рабочую силу, человек сам становится орудием, или инструментом, для достижения целей другого человека, товаром, вещью. Человеческая индивидуальность превращается в предмет коммерции, человек отчуждается от самого себя, так же как и других людей. Таким образом, общественные формы капитализма становятся антагонистическими подлинному обществу и собственным достижениям индивидуума. Вебер достаточно близко подошел к пониманию этого, оценивая данное явление как возмездие sa капиталистическую рациональность. Он писал: «Именно окончательные и
' 5'e bег М. Gesammelte Politische $сЬгЖев.
101
наиболее важные ценности устраняются из общественной жизни и либо переходит в сферу трансцендентного и мистического, либо превращаются в братство непосредственных личных отношений» '.
Не впадая в сентиментальность, Вебер, Зиммель и Тбннис рассматривали безжалостное преобразование европейской цивилизации в цивилизацию, основанную на все более и более безличных отношениях. Говоря словами самого Вебера: «Ужасно подумать, что однажды мир окажется населенным не кем иным, как этими маленькими жуликами, ничтожными людьми, цепляющимися за свою маленькую работу и рвущимися к большой... Этого достаточно, чтобы прийти в отчаяние. Это похоже на то,как если бы мы вполне сознательно стали теми, кто нуждается в порядке, и ни в чем ином, кроме порядка, теми, кто нервничает и трусит, когда этот порядок становится беспомощным, теми, кто оказывается вырванным из тотальной включенности в этот. порядок» '.
Какой же вывод делает Вебер относительно подобной судьбы3 «Тому, кто не может выдержать, как подобает человеку, судьбу времени, следует сказать: пусть он молча вернется в лоно церкви. В конце концов, это не слишком трудно... Последовательность, однако, обязывает нас заявить, что тот, кто сегодня ждет новых пророков и избавителей, ничего не найдет впереди. Мы встретим требования времени в нашем признании. Пусть каждый находит и повинуется своему демону, который держит в своих руках нити ero жизни. Не летний луг, полный цветов, простирается перед нами, а скорее суровая, темная, ледяная полярная ночь» 3.
Можно было бы предположить, что, к счастью, ныне все изменилось по сравнению с прежним. В соответствии с уверениями Д. Белла общество пришло .к концу идеологий, то есть к концу социалистической критики общества, и правительственный контроль преодолеет остальные неподатливые сферы капитализма. Но сегодняшняя действительность плохо согласует.-
' Weber М. Politics as Vocation.
' Meyer J. P. (ed.). Мах Weber and German Ро1И1св.
' Weber M. essays.
102
ся с нарисованной картиной, когда серьезные экономические кризисы все чаще принимают угрожающие pasмеры.
Что касается исчезновения нищеты и других трудностей в «государстве благоденствия», то благодушное настроение все чаще улетучивается даже после чтения работ на эту тему. Книги и специальные журналы, публикующие статьи по бесчисленным вопросам устойчивости современной буржуазной экономики, признают безнадежность их решения ввиду неразрешимости общих проблем экономики. Факты несомненно свидетельствуют об увеличении нищеты беднейшей части населения и об ухудшении жилищных условий по сравнению с любым другим периодом современной истории.
Если Макс Вебер был бы жив, то его суждения так же мало отличались бы благодушием и оптимизмом, как и в двадцатых годах нашего столетия. Теперь, как и тогда, сталкиваясь с подобным благодушием, он потребовал бы отказаться от всех легковесных речей, которые создают благоприятные условия для человеческой жестокости.
Глава 8
ТАЛКОТТ ПАРСОНС И ТЕОРИЯ СИСТЕМ
Хотя хронологически теория Талкотта Парсонса появилась вслед за веберовской, в трактовке социологических концепций Парсонс непосредственно примыкает к Дюркгейму. Для того чтобы полнее объяснить соответствие индивидуальных действий требованиям системы, Парсонс, по существу, расширил и систематизировал теорию структуры органического общества Дюркгейма. Дюркгейм ограничивался лишь оптимистическим предложением о неизбежности такого соответствия, хотя фактически оно весьма проблематично. Благодаря этому Парсонс стал представителем классического структурного функционализма. «Функционализм предлагает модель общества, концептуализированную в виде системы социальных отношений и институтов с помощью общей схемы норм и ценностей, объединенных в упорядоченный и самосохраняющийся объект. Эта модель обеспечивает как взаимодействие отдельных элементов общества, так и последующее объединение их в рамках целого» '.
В сущности, это представляет собой аналогию биологической системы, отдельные элементы которой осуществляют функции, требуемые другими элементами и прежде всего целым для постоянного ее существования. Если нарушится функционирование отдельного элемента, то все остальные элементы и сам организм погибают ‒ сердце и почки человеческого организма служат тому примером. В точном соответствии со своей собственной моделью общества Парсонс выдвинул концепцию, которую игнорировал Дюркгейм: о возможной напряженности между действующими элементами (индивидуумами) и требованиями системы. Действительно, Парсонс рассматривает вопрос о порядке
' W a l s h D. New Direction in Sociological Theory.
и его поддержании как решающую проблему в функциональной теории.
Каким образом достигается и сохраняется этот порядок? Во-первых, через отношение к среде: это‒ вопрос экономики и он является простой проблемой адаптации. Во-вторых, мы сталкиваемся с проблемой активности индивидуумов и законности управления и дисциплины. В-третьих, существует проблема отклонения несоциализированных индивидуумов, которые ведут себя иначе, чем остальные.
Оставляя в стороне экономические проблемы, не являющиеся сейчас темой нашего исследования, перейдем к вопросу регулирования деятельности людей в обществе, приобретающем ныне все большее значение. Это требует, во-первых, определения цели всей системы, достигаемой функционированием ее элементов. Затем мы рассмотрим интеграцию, способствующую сотрудничеству между индивидуумами для достижения общей цели. Это обеспечивается с помощью механизма порядка и контроля, который должен быть согласован с управляемыми.
Вслед за этим мы займемся проблемой, касающейся единой линии действия, которой должен придерживаться каждый член общества. Это не происходит автоматически, это прежде всего вопрос мотивации. Согласно Дюркгейму, индивидуум руководствуется коллективным сознанием, которое создает и формирует его личные нравственные качества. Но Дюркгейм не пытался разрешить проблему, как именно это происходит. Поэтому вопрос, на который должен был ответить Парсонс, заключался в том, как «создать технически эффективные методы, с помощью которых могли бы быть достигнуты цели, выдвинутые кооперацией людей, и как сохранить действенную кооперацию между ними» '.
Талкотт Парсонс пытался показать, что социальная система возникает в структурной и функциональной форме, необходимой для этой цели, и создается благодаря взаимодействию процессов, происходящих в обществе. Каждый индивидуум должен, конечно, играть свою собственную роль в этой сложной организации,
' W а 1 s h D. Хе». Direction in Sociological Theory.
и поэтому суть дела состоит в том, как достигается это взаимодействие между одним и другим лицом. Цели одного лица не должны сталкиваться с целями другого. Каждый человек с самого начала обязан принимать во внимание цели другого. Каждый должен научиться принимать и ожидать как раз то, что для него возможно, и как раз в тех границах, к которым он должен приспособиться. Таким образом, возникает норма ожиданий и границ для каждого, соответствующих ожиданиям других.
Отсюда вытекают предпосылки социально стандартизованных ролей и значений, признаваемых и разделяемых каждым. Это приводит к возможности возникновения проблем, которые должны быть преодолены для нормального функционирования общества. С этой точки зрения благо каждого обеспечивается приспособлением, общим конформизмом. Если очевидностьэтого не признается, то неизбежно возникновение конфликтов. Но разве это не та же самая проблема, от решения которой уклонился Дюркгейма Просто она появилась на более поздней стадии исследования и выражена в более точных терминах, но по-прежнему остается нерешенной.
Талкотт Парсонс рассматривает возникшую сеть социальных отношений, организованных и сбалансированных для достижения общей цели, которая точно стандартизирует все различные роли. Каждое отдельное лицо имеет как свою собственную роль, так и собственную цель, является лицом, с действиями которого долхсны быть гармонично согласованы действия всех других. Действительно, мы становимся по своей природе социальными индивидуумами, если мы воспитаны в этом духе, движимы этими мотивами, если условия, в которых мы живем, этому соответствуют. Об этом хорошо сказал Парсонс: «Этот взгляд резко противостоит нашему понятию об обществе как состоящем из отдельных, конкретных человеческих индивидуумов» '.
Как же это чудо работает3 Парсонс объясняет, что каждая индивидуальная роль должна удовлетворять
' P à r s o и з Т. Societies: Evolutioaary aad Comparative
Perspectives.
установленным стандартизованным нормам и ценностям и будет включена в систему посредством воспитания и внешнего контроля. Первый процесс он называет интернализацией ролей, когда каждый ожидает именно то, что он должен ожидать, и знает пределы своих возможностей. Второй процесс представляет собой контроль отклонения с помощью социально разработанных механизмов внешиего контроля.
Читатель тем временем, вероятно, понял, что это рассуждение образует порочный круг, ибо утверждение, которое должно быть доказано, предполагалось до того, как начался процесс доказательства. К тому времени, когда мы осуществим интернализацию ролей, мы должны почувствовать убежденность в чем-то, подлинный характер чего, к несчастью, не может быть раскрыт.
Вначале нам говорят, что реальная проблема есть проблема порядка, и именно об этом мы собираемся кое-что услышать. Затем, однако, нам говорят, что природа самой системы такова, что внутренняя зависимость отношений ее компонентов создает единство и порядок в системе. Но если сама система определяется с точки зрения ее собственного порядка, то как же может быть, что проблема, выдвинутая для решения, есть проблема порядка?
Парсонс продолжает доказывать, что детерминация действия проистекает не извне, а изнутри сконструированной системы, ибо сама система возникает благодаря деятельности ее компонентов. Нормы, роли и границы, появляющиеся вследствие их признания и принятия соответствующими лицами, и образуют, следовательно, систему. Структура и ее правила являются, таким образом, функцией самих действующих индивидуумов, интернализированных ожиданий и ролей, сбалансированных каждым лицом, приученным считаться с ролью любого другого лица. Вся совокупность ожиданий, взаимосвязанная таким образом, объединяется для создания схемы стандартизованного поведения. Это весьма похоже на поведение крыс, после того как их выпустили из экспериментального ящика: все их реакции обусловлены полной взаимностью, нацеленной на достижение намерений экспериментатора.
Проблема отклонения, которую наконец-то выдвигает Парсонс, подтверждает это с полной откровенностью. Трудно дахсе понять, как возникает отклонение. Парсонс полагает, что внутренние ценности группы могут прийти в конфликт с внешними ее ценпосэями. Но как это отклонение возникает внутри группы, остается непонятным; ведь общество настолько ийтегрировано благодаря централизации ценностей, что все ero ожидания оказываются стандартизованными.
Чем больше размышляешь о проблеме, тем больше приходишь к выводу, что концепция стандартизованных ожиданий принимает в качестве предпосылок именно то, что она должна была бы объяснить.
Ошибка, которая часто допускается в философских и социологических рассуждениях, состоит в том, что понятия, характерные для системы мысли или объясняющей теории, рассматриваются, как если бы они были фактом или чем-то конкретным. Мы полагаем, что достигли окончательного результата и прикоснулись к реальности, тогда как на самом деле только строим другую систему объясняющих понятий или полезных моделей. Так, например, если мы говорим о теплоте как жидкости и представляем ее текущей, подобно воде, с высокого уровня к более низкому, то не следует ошибочно полагать, что теплота в действительности есть жидкость. Такая модель является полезной до тех пор, пока мы не делаем этой ошибки. Поступать иначе означало бы овеществлять понятие. Ошибка подобного рода была названа «ошибкой ложной конкретности».
Каждый шаг эмпирического объяснения реальности рассматривает объект с частной точки зрения и на языке соответств ующих понятий, которые должны быть реальными. Однако такое объяснение оказывается не окончательным. Дело обстоит совершенно иначе. Понятия, используемые в определенный период времени, затем становятся проблематичными и должны быть заменены новой системой понятий на новом уровне.
Дюркгеймовская теория общества не была окончательным методом ero объяснения. Она потребовала разработанной конструкции Талкотта Парсонса, кото-
i08
рый создал свою сложную систему ролей, ожиданий и функциональных элементов, обоз иаченных схемой «цель ‒ интеграция — дости>кение — поддержание» и т. д. Очевидно, что система Талкотта Парсонса является наиболее сложной системой абстракций внутри абстракций, продолжающихся неопределенно долго, без какой-либо попытки соприкосновения с реальностью. Но Парсонс стремился убедить нас, что эти абстракции являются именно той окончательной реальностью, которую мы ищем. Но это вовсе не так. Это наиболее яркое воплощение «ложной конкретности». Мы здесь ни на дюйм не приблизились к реальности. Парсонс лишь переформулнровал многократно отодвигавшуюся проблему, с тем чтобы внушить исследователю мысль, что именно здесь, если только он сможет в это поверить, содержится окончательная истина.
Наиболее очевидной формой ложной конкретности является неправильная трактовка социальной системы как биологического организма, тогда как это неверно во всех отношениях. Общество постоянно реорганизует себя. Биологический >ке организм поразительпо устойчив по своей форме, определяемой генетической структурой, передаваемой потомству через миллионы поколений с минимумом вариаций. Если организм начинает неправильно функционировать, он погибает. В обществе в подобном случае происходит реконструкция строя.
Для общества характерно непрерывное изменение структуры. В отличие от схемы Талкотта Парсонса общество изменяется и на протя>кении всей своей истории проявляется во множестве разнообразных вариантов, регулируя свое развитие многими разнообразными путями.
Однако Парсонс не признает этих изменений. Он утверждает, что «общая теория изменения социальных систем невозможна при современном уровпе наших знаний». Он реализует лишь одну возможную модель, отрицая ее модификации и исключая возможность рассмотрения созданного им типа в виде одной лишь системы, которой ныне присущи немногие признаки устойчивости и постоянства.
Мы можем прийти к выводу, что при этом способе рассмотрения мы никогда не достигнем сути дела. Мы
начали с того, чтобы принять в качестве само собой разумеющегося позицию здравого смысла: социальный мир есть объективная реальность. Когда такой взгляд стал проблематичным, мы не стали подвергать его анализу. Мы лишь перевели его на язык функциональной теории, уподобляя общество муравейнику или первобытному племени, которое не развивается за пределы установившегося сознания племенного единства. Это, однако, оказалось столь же мало- убедительным, как и наивные описания, предлагаемые здравым смыслом. Тогда мы сконструировали сложную модель возможных взаимодействий, описывающую тот же статичный повседневный мир и показывающую, как он поддерживает свое равновесие. В соответствии со сконструированной моделью мир не может, да и не будет изменяться. Но и в этом случае мы не ушли за пределы здравого смысла. Мы лишь преобразовали его в совокупность формально дедуцированных и весьма абстрактных положений по поводу объективированной социальной системы, банальность которых замаскирована организационными сложностями. Эта модель рассматривает как нечто само собой разумеющееся то, что она стремится объяснить: не только социальный строй, но и то, как в процессе исторического развития возникло общество, как оно изменялось от одного периода к другому, как в настоящее время оно продолжает изменяться.
Возможно, нас будут обвинять в привержепности к метафизической теории эволюционного развития, но это не так. Мы ищем конкретные начала и процессы, о которых археология благодаря изучению первобытного общества каменного века и более позднего периода накопила достаточно много знаний. Мы стремимся создать теории, основанные на безупречных свидетельствах. Мы ищем стадии в предыстории человечества, постепенно приведшие к древним цивилизациям Нового Востока, Египта и Индии. После этого мы займемся исследованием изменений, нашедших отражение в уже написанной истории. Все это не эволюционная метафизика, а история и предыстория человечества, основанная на точных свидетельствах.
Структурному функционализму не хватает именно историзма или даже вообще какого-либо интереса
к истории. Эта теория остается в рамках непосредственно настоящего. Структуралисты делают преходящий момент моделью общества как такового. Создавая формальную модель преходящей фазы истории в качестве образца для общества во всех его изменяющихся формах, они выступают против какого-либо отклонения от существующей действительности, исключая возможность социальных изменений как «выходящих за рамки общественной наукив.
К счастью, социология еще до распространения этих теорий, завершившихся статичным формализмом, открыла новую перспективу ‒ философию истории, продемонстрировавшую творческую силу человеческого духа. Философия истории заявила, что социальные системы не соответствуют ни одному фиксированному типу. Перед этой наукой стояли свои трудности, тем не менее она полностью порвала как с социологией утилитарного индивидуализма, отстаиваемой экономистами, так и с теорией формалистов, обосновывающих окаменения существующих форм общества.
Так случилось, что из группы новых мыслителей в университете Гейдельберга, в которую входили Виндельбанд, Риккерт, Ласк и Зиммель, выделились два незаурядных человека, взявшихся заново создать социологию. Одним из них был Макс Вебер, другим‒ Георг Лукач.
Глава 9
КОНФЛИКТ И КЛАСС
Отличительная черта социологии Вебера, выделяющая его из ряда других мыслителей, состоит в неоспоримом признании того факта, что «закон господства» является объективным технологическим законом и что общество в силу этого оказывается для неимущего рабочего класса, по собственным словам Вебера, «домом рабства». Стоит заметить, однако, что такое положение дел, по Веберу, достигается лишь с помощью «демократии плебисцита», основанной на «управлении и манипулировании согласием людей».
Вебер в отличие от своих учеников и последователей в современной социологии не игнорирует классовый антагонизм и не сводит его к «зависти, проистекающей из статуса». Он подчеркивает, что рационализация означает деление общества на правящий класс собственников, руководствующийся исключительно своей выгодой, и лишенный собственности рабочий класс, вынужденный смириться со своим жребием под угрозой голода '. Однако в социальном мире Вебера нет места для какого-либо сопротивления или даже протеста.
Вебер жил в высокоразвитой промышленной стране, с одной из самых крупных в мире и наиболее организованной марксистской политической партией. Он очень хорошо знал такие работы, как «Манифест Коммунистической партии» и «Капитал» Маркса. Конфликт с марксизмом составляет подтекст всего того, что он написал, но он никогда не обсуждал вопроса о возможности революционного выступления масс. Была ли революция столь опасной, что он чувствовал себя неспособным думать о ней, или же он отдавал
' См.: Weber М. Wissenschaft und Gesellschaft.
112
себе отчет в ее неизбежности, íî не хотел высказываться по этому поводу?
Социологи часто совершенно не замечают классовых конфликтов или когда видят их, то доказывают, как Л. Козер в «Функциях социального конфликта» (1956), что они «не противоречат основным предположениям» ортодоксальной социологии. В этой связи они полагают, что возможность высказывания недовольства полезна и служит гарантией против взрыва, что конфликт вырывает жало у недовольства и с помощью «институциализации» направляет беспокойство в нужное русло, допуская, так сказать, безобидные формы протеста,‒ именно такова надежда всех тех, кто хочет «мира в промышленности».
Дарендорф в своей работе «Класс и классовый конфликт в индустриальном обществе» (1959) по крайней мере сознает, что основой конфликта служит противоречие между теми, кто обладает властью, и теми, кто лишен ее. Однако он понимает это как конфликт, наблюдающийся в любом типе с6ъедпнений, начиная от теннисного клуба и кончая профсоюзами, и поэтому представляющий собой не болеечем выступлениерядовых членов организации против любой клики, засевшей в комитете. Разве не присоединяется он таким образом к тем, кто, по сути дела, устраняет классовый конфликт? 1
Для Парсонса отклонение представляет собой случай психологически болезненного приспособления, который должен быть преодолен с помощью либо интернализации (посредством его улучшения)', либо принуждения. Теперь это весьма обычный подход социологов к проблеме конфликта. Полагают, например, что протест и неприятие подчинения, господство и эксплуатацию следует рассматривать как результат «отцовского комплекса», обращаясь, таким образом, к представлениям Фрейда о том, что сыповья всегда стремятся побороть отца, чтобы овладеть матерью. Если же это не связывается с комплексом такого рода, то тогда конфликт рассматривается просто как случай сопротивления обязательным правилам и нормам
' См.: Dahrendorf R. Class and Conflict in Industrial
Society.
113
.социальной жизни. Конфликт должен быть умственной или нравственной аномалией, поскольку мы не можем позволить себе поверить, что, по-видимому, существует оправдание для возмущения. Кениг, профессор социологии в университетах Цюриха и Кельна, определяет социологию как «процесс социального самоприручения человечествами '. Для него главная проблема социологии состоит в приспособлении индивидуумов к обществу. В. Митце в Германии 2 объясняет, что не может быть каких-либо оснований для протеста, поскольку бедственное положение пролетариата является не результатом экономической ситуации, а психологической проблемой, связанной с юношеским сопротивлением отцовской власти. Это не протест против действительных горестей или реальной нищеты. Здоровая психологическая позиция способна устранить конфликт тотчас же, поскольку никаких разумных оснований для него не существует.
Конечно, для структурных функционалистов типа Рэдклифф-Брауна и Парсонса все, что нарушает автоматическую регуляцию взаимодействующих элементов социального механизма, является роковым и не может быть допущено. По их определению, социальный организм должен сопротивляться таким изменениям. Подобно гомеостазису в живом теле, каждая саморегулирующаяся функция, контролирующая сердце, печень, легкие, кровь, существенна для жизни. Если любая из них перестает функционировать, то организм погибает. Таким образом, все социологи, понимающие существующую систему как данную, как нечто само .собой разумеющееся (так же, как мы рассматриваем законы механики, физики и физиологии), постулируют равновесие или быстрое его восстановление, когда оно нарушается, как необходимое условие дальнейшего существования общества.
Любое противоречие капиталистического общества, указывающее на необходимость радикального преобразования общества на основе других принципов, исключается. Единственное, что признается терпимым,‒
' Konig R. Soziologie Heute.
' См.: M i t z e W. Review of the Association of Social Research Institutes.
это конфликты, служащие предохранительными клапанами, которые можно так же быстро открыть или закрыть, подобно тому, как в живом организме устраняются несоответствия путем автономных механизмов регуляции.
Справедливости ради следует сказать, что лишь один из современных социологов-немарксистов, Джон Рекс ', считает, что понятие конфликта не относится к отдельным случаям мелких недовольств, которые могут быть устранены на основе здравого смысла и' мелких подачек. По его мнению, основной конфликт касается обладания средствами к жизни. Однако такой взгляд отвергается подавляющим большинством социологов. Конфликт, о котором говорит Рекс, это противоречие между собственниками и неимущими, что приводит к конфликту по поводу политической власти. Рекс, по-видимому, полагает, что это не имеет прямого отношения к экономическому господству. Однако Вебер ясно показывает, что даже под маской демократии политическая власть остается неизменно в руках экономически привилегированного класса, то есть класса, владеющего и контролирующего средства производства. Вебер разъясняет это достаточно подробно, и его аргументы не оспариваются даже современными его последователями.
Рекс, однако, признает возможность конфликта между группами с противоположными интересами, в особенности экономическими интересами, когда одна из конфликтующих групп господствует в обществе. В этой ситуации правящий класс утверждает, что его система собственности и власть, поддерживающая ее, являются законными институтами общества, в то время как противоположная группа отрицает это и мобилизует силы, чтобы сопротивляться политической власти правящего класса, мифам и идеологии, которые защищают ее. Эта группа будет стремиться к выдвижению своих собственных норм законности. Наиболее крайне настроенная часть угнетенной группыфактически выступает за восстание, за свержение социальной системы правящего класса.
' См.: Re x J. Key Problems of Sociological Theory.
И5
Мы обратились к вопросу о «законности» и рассуждениям Вебера, представляющим собой порочный круг, чтобы показать, что признание «императивной координации» есть необходимое следствие рационального социального строя. Порядок сам себя узаконив ает! Таким образом, все, что мы можем обсудить с пользой для дела, это анализ различных форм, которые принимают такое неизбежное, бесспорное, необходимое подчинение. Вызов законности для Вебера невозможен. По его предположению, мыслима только одна рациональная экономика, которая является технократической системой, действующей через свой механизм привилегий собственности и классового господства. Поэтому там не может существовать никакой дпхотомии интересов. Рекс, напротив, заявляет, что если общество основывается на дихотомии основных интересов, то вызов законности неизбежен. Но даже в этом случае Рекс не сумел увидеть в революции ничего, кроме возмущения, протеста, неудовлетворенности, с одной стороны, и веры, основанной только на надежде, что эксплуатируемый класс может предложить эгалитарную альтернативу в форме утопического социализма,‒ с другой.
Рекс завершает свою работу рассуждениями о возможных и случайных обстоятельствах, о проблемах качества лидерства, компромисса между классами, взаимных уступок. Совершенно неожиданно он заявляет о том, что угнетенный класс может и не получить никакого выигрыша, соизмеримого с его новой властью, «если он не разрушит полностью основы старой конфликтной ситуации». Но такая возможность более подробно не обсуждается.
Мы переходим теперь к обсуждению вопроса о социальных изменениях. Все разновидности функционализма логически упираются в неспособность выдвижения какой-либо теории социальных изменений. «Это происходит потому, что все усилия функционалистов,‒ объясняет Рекс,— направлены на то, чтобы показать, почему вещи являются именно такими, какие они есть. Они являются такими потому, что это диктуется нуждами социальной структуры». Конечно, здесь допускается только одна-единственная форма рационального общества, а именно функциональное об-
116
щество, в котором каждая часть и ее функционирование, каждый элемент и лицо, играющие необходимую роль в таком функционировании, зависят друг от друга, так что их частные цели, ожидания и деятельность должны быть связаны с целями, ожиданиями и деятельностью других.
Это может быть достигиуто различными путями: 1) посредством детерминации, как у Дюркгсг ча, где индивидуальное является не более чем выражением целого;
2) с помощью интернализации, то есть посредством воспитания и принятия мер к выполнению индивидуумом своего долга и ограничению ero амбиций, с тем чтобы он был доволен «тем состоянием жизни, которым богу было угодно наделить его»;
3) посредством «рациональных процессов технократического общества», действующего через бюрократию и господство на основе согласия, обеспечиваемого благодаря манипуляции чувствами угнетенной группы;
4) с помощью тоталитарной диктатуры в интересах имущего и господствующего класса, которая прерывает демократический процесс и заявляет, что он никогда не возобновится. Этот процесс представляет собой открытое принуждение и не обсуждается Ве6ером.
Следует заметить, что принципиальных различпй между всеми этими способами достижения подчинения не существует. Были предприняты усилия, чтобы заменить веберовское ясное положение об исходном экономическом разделении собственности и труда рассуждениями о классах, ибо Вебер затемняет этот основной факт рассмотрением только их статуса.
В социологической литературе получили права гражданства оценки классового положения как «верхних» и «НННсННх» слоев; по принципу «общения с джонсами», весьма приближенного толкования рабочего класса в качестве «среднего» класса. Эта тенденция получила наиболее яркое воплощение в исследовании Ллойда Уорнера о шести классах среднего города: верхнего-верхнего, нижнего-верхнего, верхнего-среднего, нижнего-среднего, верхнего-нижнего и нижнего-нижнего. К этому времени мы благополучно забыли веберовский анализ капиталистического общества,
117
что было в определенном смысле весьма желаемым результатом.
Из анализа Вебера становится ясным, что классовое сознание и классовый конфликт не создаются подрывной пропагандой. Они, так сказать, встроены в структуру общества и выражаются в различии человеческих судеб в рамках этой структуры. Все эти вопросы Вебер вновь обсуждает в связи с темой «жизненные шансы». В рациональном обществе Вебера «те, кто оказывается в неблагоприятном положении, становятся скромными в силу необходимости быть в согласии с разумом». Класс представляет собою, по Веберу, своего рода отражение в обществе «количественной рациональности рынка». Благодаря этому становится явным, кто чего стоит и кто что делает в капиталистическом обществе; причем то, что люди получают, и то, что они делают, зависит от их «жизненных шансов». Эти «шансы» являются вероятностными оценками продолх(ительности и качества жизни. Социальный класс является функцией общей оценки «жизненных шансов». У одних эти шансы достаточно высоки, они подкрепляются высоким престижем в рациональной системе капитализма, у других они низкие, оскорбляющие человеческое достоинство '.
Если кто-то склонен считать, что в так называемом государстве благоденствия современного капиталистического общества каждый может надеяться на справедливые «жизненные шансы», то выдерх~ка из статьи сотрудника газеты «Таймс» изменит ход его мыслей. «Факт, с которым мы вынуждены столкнуться, состоит в том, что в Англии все еще имеет место обширный, необеспеченный, лишенный привилегий рынок рабочей силы, где заработная плата и недельный бюджет составляют немногим больше, чем необходимо для полуголодного существования. Эти мужчины и женщины знают, что помощь из специальных фондов, которую некоторые из них получают, не может продолжаться бесконечно. Сравнительно немногие из них имеют гарантированный и регулярный заработок... Они знают, что возможности получения образования чрезвычайно
' Ск.: M acRae D, Weber (Fontana Modern Maeters).
ИЭ
ограниченны. Общество кажется им миром неравенства, эгоизма и безответственности» '.
В этом контексте социальные изменения будут казаться не только желательными, но и необходимыми, если сохранено согласие между обществом и его членами, требуемое Дюркгеймом, Вебером и Парсонсом. Но радикальные изменения представляют собой как раз то, что совершенно исключается моделью общества, построенной по аналогии с организмом или системой, находящейся в равновесии.
' «The Times», 3anuary 27, 1961.
Глава 10
ИСТОРИЧЕСКАЯ ПЕРСПЕКТИВА
Задача историка, говорил Ранке * в i 830 году, состоит в том, чтобы показать, «как это было в действительности» (wie es eigentlich gewesen ist) . Три поколения историков сделали это высказывание своим лозунгом. Оно полностью соответствует традиции эмпиризма, которая господствовала в английской философии, начиная от Джона Локка и кончая Бертраном Расселом, и признавала, что только непосредственное исследование фактов дает нам достоверное знание.
Однако эта теория постепенно подрывалась достижениями физических наук, психологии и философии. Наивный реализм основывается на мышлении настолько примитивного и случайного типа, что его едва ли можно назвать мышлением вообще. Без особого опасения каждый может заявить, что его собственный непосредственный опыт свидетельствует, что данная «реалистическая» теория очевидна.
Однако природа ‒ это процесс развития, а не совокупность отдельных событий. В физике вы не можете отделить материю от ее движения. Материя состоит не из инертных частиц, а «чего-то» движущегося, возможно, из плеяды электронов в движущейся системе. Специфические свойства водородного атома зависят не столько от расположения электронов, сколько от их периодических движений. В данное мгновение атом не обладает никакими качествами вообще. Он обладает имп только в промежутке времени, достаточно длительном для периода обращения, чтобы атом мог проявить себя, так же как танец тре-
~ Леопольд фон Ранке (1795 ‒ 1886) — немецкий историк, уделявший настолько вансное значение разнообразным фактам истории, что в результате зтого история, по словам Маркса превращалась у него в сборник анекдотов. — Прим. перев.
120
бует завершения серии движений, чтобы стать конкретным танцем, и, подобно атому, он находит свою индивидуальность и уникальность только в завершенном движении. Жизнь представляет собой также процесс. Живой организм находится в непрерывном процессе развития. Его бытие ‒ это его прошлое, настоящее и будущее, рассматриваемые не в изоляции друг от друга, а как нечто целое. Оплодотворенное яйцо характеризуется не только тем, что можно сказать о нем в данный момент гистологического и микроскопического анализа. Мы не узнаем, что оно есть на самом деле, пока из ного не вылупится цыпленок и оно не завершит своего цикла развития. Все это объекты, которые познаются только исторически, не просто как объекты существующие, но как становящиеся. Так происходит с каждой преходящей фазой истории общества, которая воплощает не только свое прошлое; она не может быть полностью познана, если ничего не известно î ее будущем. Здесь, однако, мы имеем дело не с развитием вещей, которые изменяются благодаря собственной внутренней динамике, а с взаимодействием людей и их социального окружения, с историческими условиями, в которых они находятся. Развитие человечества — это творение разума и деятельности людей. Исторический процесс, таким образом, не является предопределенной последовательностью событий, подобных движению астрономических тел и развитию яйца, поскольку он зависит от понимания людьми условий своего существования, от их выбора и принимаемых решений. История есть человеческое творение, управление событиями, и прежде всего изменение направления этих событий, способность людей изменить курс истории.
Нежелание многих историков признать эту точку зрения, возможно, связано со страхом за будущее, которое может радикально изменить существующее положение дел. Для человека, настолько вжившегося в существующий порядок, что он в своих мыслях, ценностях, ожиданиях и привычках становится его частью, любое изменение концептуальной схемы влечет эа собой хаос и бедствия. Вот почему историки в эпоху современных изменений так цепляются за существующее положение вещей. Такой подход представляет
121
собой исторический эмпиризм. Однако «сущность жизни следует искать в крушении установленного порядка» '. Движение мысли не может совершаться в статических формах. Именно поэтому робкие защитники существующего строя рассматривают грядущую эпоху только с помощью своего собственного строя и соответствующих ему форм мышления, считая происходящие изменения простым беспорядком. «Медленные изменения признаются. Но когда наступают коренные изменения, люди часто впадают в истерику. Одним это кажется лучезарным раем, другим ‒ зияющим адом» ~.
Нет ничего удивительного в том, что когда историк признает только непосредственное восприятие существующих фактов, то его описание реальности оказывается глубоко песспмистическим. «Наше столетие свидетельствует о блестящих завоеваниях отдаленнейших границ исторического познания, однако все меньшее число исторпков верит, что их наука имеет какую-либо социальную цель или функцию по объединению и согласованию человеческих стремлений и мыслей. Историческое познание, по-видимому, принадле>кит к той опасной и угасающей части западноевропейской культуры, которая привела к игнорированию одного аспекта истории, придающего ей смысл, а также дающего надежду людям, то есть материального прогресса человечества, который продолжается от одной цивилизации к другой, от одного общества к другому и от одного места к другому, делая только паузы, но никогда не прерываясь... Под прогрессом мы понимаем усиление контроля человека над окружающей его средой, которое исторически верифицируемо. Этот прогресс делает жизнь людей все более продол>кительной, более здоровой, обеспеченной и радостной.. ° Игнорирование последствий прогресса приводит к дезинтеграции и нигилизму. Поступая так, историки отказываются от своей социальной функции» з.
Если история, начиная от каменного века и кончая веком ядерных реакторов и сельскохозяйственной хи-
' W h i t e h e a d А. N. Modes of Thought.
~ Ibid.
«Plum Ь 1. Н. The Historican's Dilemma.
122
мии, рассматривается как овладение человеком природой посредством открытий науки и развития техники, то она должна пониматься также и как создание систем кооперированного труда и организации, необходимых для эффективного действия каждой стадии технического развития. Такие формы кооперации и системы общественных отношений не только удовлетворяют материальные потребности человека, но на их основе развивается его культурная жизнь и раскрывается весь мир его ценностей, эстетических, интеллектуальных и социальных. Однако на каждой стадии развития, чем лучше организовано общество, тем более эффективными оказываются методы его контроля как в области производства, так и здравоохранения и социального обеспечения. В каждый период великих революционных изменений расширенные и эффективные методы, и в особенности открытие новых источников энергии, делают устарелыми те типы организации, которые были приемлемыми на ранней стадии изобретений и индустриальных методов. Поэтому формы организации должны изменяться.
В девятнадцатом веке был выявлен совершенно новый тип социальной организации, который должен быть создан для обеспечения функционирования машинной индустрии. Речь шла не только об экономике, но и о всей человеческой культуре, которая должна была бы быть революционизирована, о мире бизнеса, заменившем мелкопоместное дворянство и старомодный купеческий город. Именно это интересовало Вебера. Этот процесс был предметом исследования Маркса. В индустриальный век богатство человеческой жизни, ее гуманизм, культура, философия, искусство приобрели новые формы.
Капитализм, по мненшо Вебера, создал новый тин человека, с новыми ценностями, привычками, новым характером личности, не имеющего никаких идеалов, кроме тех, которые обеспечивают успех в бизнесе. «Приобретая новые производительные силы,‒ писал Маркс,— люди изменяют свой способ производства, а с изменением способа производства, способа обеспечеппя своей жизни,— они изменяют все свои общественные отношения. Ручная мельница дает вам обще-
123
ство с сюзереном во главе, паровая мельница ‒ общество с промышленным капиталистом» '.
Культура, согласно этой точке зрения, ни в коей мере не является эпифеноменом экономики. Более слабую концепцию, чем этот грубый редукционизм, найти трудно. Поскольку человек не может жить без культуры, постольку ее нельзя сводить к бараньим котлетам. Но вместе с тем в силу того, что «капиталистический дух» в значительной степени связан с получением исчисляемой прибыли, вся капиталистическая культура в большей мере, чем любые предшествующие формы общественной жизни, пронизана духом коммерции и противоречием между жизнью привилегированных господ и эксплуатируемых трудящихся, Феодальный сеньор радовался песням трубадуров и кафедральному собору Шартра. Для бизнесмена, с полной серьезностью утверждает Вебер, священным писанием служит бухгалтерская книга, а храмом ‒ акционерный банк.
Для марксизма существенным является четкое осознание происходящих изменений, преходящего характера каждого технического метода и в свою очередь каждого способа организации труда. Маркс в отличие от Вебера рассматривал капитализм не как одну неизменную форму общества, лишенного будущего, а как общество, проходящее в своем развитии три этапа:
а) первый этап развития капитализма начинается с его подъема как прогрессивной формы экономики, руководимой и вдохновляемой тем «духом капитализма», который Вебер приписывал протестантизму, но который на самом деле опирался на более широкие источники ‒ на теории Адама Смита, Токвилля, Вентама, на индивидуализм Лейбница и рационализм Дидро;
б) затем следует этап утверждения процветающего, устойчивого и расширяющегося капитализма. Это был период, хорошо знакомый Веберу;
в) за ним начинается период упадка капитализма, вызванный его неспособностью полностью использо-
' М а ркс К. и дн гель с Ф. Соч., т. 4, с. 133.
134
вать в интересах всего человечества те потенциальные производительные силы, которые он создал. Этот этап является периодом усиления внутренних конфликтов, аномалий, кризисов и обострения международного соперничества. Если такая ситуация не приводит к возникновению новых экономических форм, тогда капитализм вступает в период саморазрушения и парализует общественное развитие.
Каждый из этих этапов порождает свою собственную философию и идеологию как выражение своего внутреннего духа. Сначала возникает идеология веры
прогресс, затем ‒ в устойчивость системы и, наконец, возникает идеология, соответствующая упадку капитализма, столь хорошо знакомая нам идеология беспокойства и тревоги, которая нашла отражение в современной литературе и поэзии, пьесах и кинофильмах.
Когда возникают аномалии в научной теории, ученый не пишет пессимистические стихи и не принимает наркотики: он перестраивает свою теорию. Такая перестройка может быть не модификацией, а полным изменением модели, расширением рамок аргументации, которой ограничивалось мышление на предыдущем уровне. Ученый в области социальных наук в значительной мере находится в том же положении. Он хорошо знает, что границы средневекового мышления были превзойдены, когда наступила эпоха Возрождения. В свою очередь идеологический мир эпохи Возрождения был превзойден с возникновением меркантильного мира торговли, а затем с появлением коммерческого мира инвестиционного капитализма. Однако между изменениями в сфере идеологии и революциями в научной теории существует важное различие. Для естествознания окружающий мир выступает как ТоТ же самый мир, но рассматриваемый в новой перспективе, совершенно пным образом, современными методами физики, новых теорий материи, генетики, эволюции, молекулярной биологии, посленьютоновских теорий Эйнштейна. Но для ученого в области социальных наук его новый мпр является иным. Его собственные теории, теории капитализма и индивидуализма, сами становятся средством изменения мира. Вот по-
125
чему его понятия, точка зрения, аргументация устаревают.
В 1968 году во время студенческих волнений кто-то написал мелом на стенах одного из колледжей Кембриджского университета: «Не исправляйте ваши мысли ‒ ошибка в реальном мире». Конечно, дело пе в ошибке, ибо капитализм как созидательная сила способствовал развитию реальности до тех пор, пока она не вышла за рамки своей модели, теории, за пределы «идеального типа» Вебера. Это происходит в тот момент, когда изменения в экономике капитализма достигают своих пределов в развитии производительных сил, и в результате этого появляются серьезные противоречия и аномалии. Как отмечал Маркс, «сами производительные силы с возрастающей мощью стремятся к уничтожению этого противоречия, к освобождению себя от всего того, что свойственно им в качество капитала, к фактическому признани~о их характера как общественных производительных силе '.
В начале девятнадцатого века мы искали в современном капитализме те черты, которые приближалп его к «идеальному типу». Во времена Маркса и Вебера мы находим в обществе существующую историческую модель капитализма. Во второй половине двадцатого века структура и функции общества выходят за рамки этой модели. Эта модель не может существовать как псторическая реальность. Поскольку всякая историческая реальность представляет собой всегда процесс становления, то модель либо служит критерием для развивающейся реальности, либо (если адекватность между реальностью и моделью достигает максимума) внутренние обстоятельства порождают такую реальность, которая превосходит модель и отдаляется от нее все дальше и дальше'.
На этой стадии «идеальный тип» Вебера уже не может больше служить адекватным объяснением способа производства. Историческая реальность переходит границы капиталистической модели и требует нового концептуального выражения. Это и есть то, что Томас
' М а р к с К. и Э н г е л ь с Ф. Соч., т. 19, с. 220.
~ См.: A via eri S. The Social aad Political Thought of Karl Marx.
Кун, описывая револ~оции в науке, называет сдвигом парадигмы. Он говорит не о модификации теории, а о полной перестройке модели, се понятий, законов, предпосылок, которые выходят за прежние ее границы.
В этом пункте новый мир вводится в качестве л~ысли, и поэтому возникает новый мир мыслей. Когда общество ох «а чино серьезным стихийным кризисом, оно пуждается «таких понятиях, с помощью которых этот кризис можно исследовать и познать, В этом случае индивидуумы и целые общественные классы выбиваются пз привычной колеи, они вынуждены сталкиваться с ситуациями, не имеющими прецедентов, размышлять о невозможных ранее вещах. В подобных обстоятельствах устойчивые образцы поведения не могут соответствовать и не соответствуют ожиданиям обычного времени. Безнадежность сменяется надеждой, пассивные пробуждаются к действию, сдерживаемое отчаяние прорывается и сопровождается огромной энергией. Освященные временем предрассудки и табу забываются. На какое-то время нормальный процесс социальной жизни разрушается, власть теряет свой законный характер и даже ближайшее будущее становится непредсказуемым. Все это свидетельствует о революционной ситуации.
Именно здесь позиция Вебера оказывается полностью несостоятельной. Когда, следя за ero «идеальным типом», мы попадаем не в «землю обетованную», а в «дом рабства», то для нас это вовсе не новость, ибо мысль Вебера ограничивается его собственной концептуальной формой. Следует постоянно помнить, что Вебер был кантианцем. Он утверждал, что мы не можем познать реальность, мы познаем только форму или модель, которую сами создаем и благодаря которой постигаем реальность. Но мы имеем дело с капитализмом и как с теоретической моделью, и как с исторической реальностью в процессе ее изменения. Таким образом, мы вполне способны понять и принять активное участие в действительном развитии общества за пределы его нынешней стадии, если не ограничиваем себя рамками такой модели. Для Вебера капиталистическая модель была лишь категорией для объяснения
127
неизвестного. Но мы не рассматриваем общество в кантианской манере, как если бы анализировали его извне. Мы сознаем наше положение, находясь внутри общества и составляя часть общества. Это было всегда так, поскольку мы являемся людьми, творцами нашего общества. В прошлом мы изменили общество и создали капитализм, но мы мох<ем преобразовать его снова. Как указывает Маркс, люди не являются простым продуктом обстоятельств, они создают эти обстоятельства, которые теперь воздействуют на них, и они снова могут изменить их так, как это сделали в первый раз '".
Мы являемся творцами нашей собственной истории, и поэтому в каждый момент человечество движется вперед через преодоление существующих общественных форм.
Философская ошибка, в которую впал Вебер, как и многие другие социологи и философы, состоит в том, что они отрывают концептуальную систему от реальности и тем самым придают ей независимое, самостоятельное существование. Как идея, она не может измениться. Только люди изменяют свои идеи для того, чтобы изменить мир. Мышление никогда не является просто отражением реальности. Чтобы быть действенным, оно должно стать критикой реальности, найти способ изменения существующего положения дел для лучшего понпманпя действительности. Точно так же медицина приходит к новой, более совершенной идее о происхождении болезней с помощью теории вирусов. Первоначальная теория происхождения болезни не развивается в теорию вирусов. Совсем наоборот, старая идея должна быть совершенно отброшена.
Поэтому мы должны с крайней осторожностью принимать как само собой разумеющуюся концептуальную модель реальности. Если мы забываем об этом,
~ «Материалистическое учение о том, что люди суть продукты обстоятельств и воспитания, что, следовательно, изменившиеся люди суть продукты иных обстоятельств и измененного воспитания, ‒ это учение забывает, что обстоятельства изменяются именно людьми и что воспитатель сам должен быть воспитан... Совпадение изменения обстоятельств и человеческой деятельности может рассматриваться и быть рационально понято только как революционная практика» (М а ркс К. и Э a r е л ъ с Ф. Соч., т. 3, с. 2) .
128
то не учитываем историческую перспективу, уподобляемся Дюркгейму, Парсоису, м|иирис~ам и функционалистам. Их мышление вслед за веберовским не предвидит возможности и необходимости концептуальных изменений. Однако «системы мышления, которые по своему характеру не в состоянии учитывать изменения, являются бесполезными, а во времена кризисов ‒ опасными» '.
Поскольку Вебер никогда не соприкасается с саморазвивающимся миром ‒ миром, в котором человек является творцом как истории, так и своей собственной судьбы,— его модель статус-кво, если она овладевает нашим мьпплением, становится средством апологетики капитализма, его идейным оплотом. Для Вебера это не просто идея по поводу капитализма. Это капиталистическое осознание мира и человечества. Для него оно не подлежит изменению, так как это — сама реальность (для нас).
К вопросу о сознании, представляющем собой мысль, заключенную в капиталистическую, кажущуюся постоянной, «форму жизни», мы вернемся в последующих главах. Здесь же следует остановиться на «формализме» социологической догмы.
Философия должна избегать как непреклонности простого факта, так и тирании чисто концептуальной модели, которая его отражает. И то и другое есть не что иное, как овеществленное мышление. Если мысль считается не более чем отражением или копией реальности, то, очевидно, при таком подходе мы не можем изменить реальности. Теории зеркального, простого отражения вынуждают либо признавать обожествление «вещей, как они есть», либо апеллировать к анимистическим теориям общества, изменяющегося автоматически, как это утверждал Бергсон своей теорией «жизненной силые. Гегель считал, что история изменяется потому, что имманентная идея должна была раскрыть себя внутри нее. Вульгарный марксизм ‒ но никогда сам Маркс, преодолевший гегелевский мистицизм,— рассматривает историю как раскрытие ее собственных внутренних законов, независимых от человека. Это — чистый предрассудок. Мысль, чтобы
' Ое11дег Е. Thongt and Change.
стать действенной и способствовать развитию мира, должна не просто отражать реальность, она должна понять ее. Она не должна свысока смотреть на людей и вещи, их историю, но стать сознанием и движущей силой действия, посредством которого человек преобразует как вещи, так и самого себя и осуществляет свою собственную историю.
Реальность никогда не сводится к концептуальной системе, отделенной от ее объектов, существующих самостоятельно и независимо от этой системы. Именно такова структуралистская концепция. Человек с его возможностями в этом случае ограничивается системой, которая породила его и в которой он живет и действует. Теперь такая система поднимается на уровень «идеального типа», или социологии мира, как он есть, а будущее выступает в качестве экстраполяции настоящего. Чтобы выйти за пределы реальности, связанной с нашими восприятиями с помощью структурной модели, мы должны рассматривать настоящее в его исторической перспективе. Для этого необходимо видеть его становящимся, а не только существующим, считая его переходной фазой в создании человеком своего собственного мира, а знание сущности связывать с пониманием необходимости социальных изменений и практическим осуществлением их.
Такая идея не делает человека рабом того, что есть и что будет. Действуя в рамках условий, с которыми сталкивается человек, он создает свое собственное будущее, а не просто осуществляет судьбу, предназначенную ему.
Все это дает возможность избежать структурного догматизма, посредством которого обосновываются положения о неизменных, завершенных и исчерпывающих понятиях и принципах.
Все это так очевидно, что дальнейшая аргументация стала бы излишней, если бы не тот факт, что идеологические формы являются достаточно мощными, чтобы парализовать силу социального движения. Поэтому вернемся к тому, как Вебер рассматривал человеческую судьбу при капитализме, его гнет над человеком. О том же самом писали Томас Манн и Кафка, Бекетт и Элиот и другие писатели, чье искусство отражает современную эпоху с ее противоречиями. Если
130
эта модель представляет то, что известно или может стать известным, тогда существует немало оспований для пессимизма. Можно согласиться также с Камю в том, что, поскольку жизнь теряет смысл, причин избежать самоубийства нет. Должны ли мы иринять такую модель мира? Является ли она окончательной3 Эмпиристы настаивают на этом, и только утопизм или иррациональный мистицизм предлагают какой-то выход, но этот выход оказывается иллюзорным.
Являются ли, однако, отвергаемые принципы и законы частью неизменной структуры мира или же они имеют социальное происхождение? Если мы примем первую точку зрения, то попадем в ловушку застывших форм и будем беспомощны перед слепой судьбой в виде войн, безработицы, упадка деловой активности, разочарований и неврозов и надвигающихся с неотвратимостью разбушевавшейся стихии, неконтролируемых экономических потрясений. И вся эта анархия и бессилие отразятся на нашей культуре. Но если история в той мере, в какой мы призваны ее делать, предполагает шаг вперед, то она действительно показывает объективную возможность и необходимость изменений. Если мы не будем находиться под гипнозом существующих структур и их законов, то найдем дорогу вперед. Эту возможность кы должны теперь исследовать.
ГЛава 11
ЭВОЛЮЦИЯ И ЧЕЛОВЕЧЕСКИИ ПРОГРЕСС
ПОНЯТИЕ ПРОГРЕССА
Идея прогресса находит отражение в теоретической мысли Запада начиная с восемнадцатого века. До этого считалось, что в прошлом был золотой век и время должно повернуть вспять, чтобы золотой век возвратился. Платон рассматривал всю историю как повествование о социальном вырождении ‒ от правления мудрецов к демократии, а затем еще ниже, к диктатуре, осуществляемой недостойными людьми. В отличие от этого наш современный эволюционный подход — выступает ли он в своей органической форме или как у Герберта Спенсера — по отношению к обществу дает научное подтверждение вере в прогресс. «Возникновение идеального человека,— писал Г. Спенсер,— в конечном счете так же логически обоснованно, как и любой иной вывод, заслуживающий нашего дозерия» '.
Мы никогда не отрицали полностью веру в прогресс, но в последние десятилетия возникли многочисленные сомнения по этому поводу, особенно среди историков и социологов. Бесспорно, в девятнадцатом веке было слишком легко представлять мир в виде неизбежной последовательности событий, приводящих к заранее намеченной цели. Как писал Теннисон, «к одному божественному- событию движется все сотворенное». Многие рассматривают исторический процесс как движущийся и управляемый «жизненной силой», телеологическим принципом, который, по сути дела, оказывался рациональной верой в метафизику.
Именно этот взгляд отвергал Вебер, приписывая его материалистическую версию Марксу, хотя ни в одной строке сочиисний Маркса нет ничего подобного.
' Зрeпсеr Н. Principles Of Sociology.
Вебер рассматривал все тсорпи такого рода как еэмаиатипп re», в соответствии с которыми последовательность событпй рассматривается как возникающая во времени из некоторого фундаментального принципа или источника, так что все, что появляется в истории, уже содержится в самом егоначале. Поэтому поздние стадии происходящего уже присутствуют в более ранних стадиях, которые, TBYHN образом, полностью предопределяют последующее развитие.
Можно, однако, не принимая такой метафизической теории, придерживаться эволюционного взгляда как относительно мира живой природы, так и истории. Биология построила удовлетворительную теорию эволюции, которая начинается от возникновения жизни в ее простейших формах и проходит длительный ряд от растительных и животных форм к высокоразвитым цветковым растениям и теплокровным живородящим, млекопитающим с большим по величине мозгом и, наконец, завершается возникновением человека. Современная эволюционная биология, бесспорно, описывает прогрессивное развитие, и в то же самое время ее теории имеют эмпирический характер и не постулируют никакой «жизпснной силы», телеологического принципа или тенденции к зарапее намеченной цели. Социальная эволюция также эмпирически установила прогрессивное развитие общества в результате усиления господства человека над природой, теорию, которая может быть подкреплена археологическими и антропологическими дап ными относительно доисторических стадий развития общества и историческими свидетельствами, касающимися более позднего периода.
Такая теория не является «эманативной» теорией, которую совершенно справедливо отвергает Вебер. Маркс также не прин рживался подобной концепции социального развития. Теории сторонников «историцизмав, которые находят все будущие стадии развития содержащимися в самом начале, чтобы раскрыться в ходе истории, не имеют отношения к марксистской точке зрения. Это скорее гегельянские концепции, рассматривающие цель как уже существующую в действительности, но еще ие видимую, «уже осуществившую в истине, так что она не нуждается в том, чтобы ждать нас. Ев действительное появление есть
только устранение видимости, как если бы оно до сих пор не осуществилось» '.
Прогресс рассматривается не метафизически, а эмпирически, на основе свидетельств человеческого совершенствования, овладения человеком силами природы и его способностей использовать их в своих целях. В своей предыстории человек переходит от собирания продуктов для питания и охоты к стадии земледелия и скотоводства. Он открывает новые источники энергии, начиная от ветра и воды и кончая углем, нефтью и ядерными реакциями. Он изобретает разнообразные механизмы, от колеса и плуга до современных машин. В наше время с помощью применения науки в области сельского хозяйства он достиг возможности преодоления недостатка пищи в мировом масштабе. В области здравоохранения, предупреждения и лечения болезней человек сделал открытия, которые значительно увеличили продолжительность его жизни. Конечно, были случаи регресса, стагнации и саморазрушения цивилизаций, да и наша цивилизация сейчас переживает кризис. Было бы, однако, софистикой игнорировать на этом основании реальный прогресс и рассматривать все с точки зрения проявления зла нашего времени.
Прогресс не есть автоматический и неизбежный процесс. Он достигается только благодаря разуму, индустрии, усилению кооперации в производстве, благодаря мужеству преодолевать устаревшие методы, как научные, технические, так и организационные.
И все же идея прогресса оказывается под вопросом на том основании, что у нас нет достоверного критерия прогресса, ибо все наши утверждения о том, что лучше быть сытыми, чем голодать, лучше не испытывать боли, чем ощущать ее, вместе со всеми иными свидетельствами в пользу идеи прогресса на самом деле не имеют объективных оснований и опираются лишь на спорныв ценностные суждения. Можно было бы выдвинуть и такой аргумент: все последующее мы просто объявляем лучшим в сравнении с предшествующим.
> Hegel G. W. F. Encyclopaedia, I, 3. 161.
В этом и состоит единственное основание для того, чтобы рассматривать как биологическое, так и социальное развитие как прогрессивное. Мы смешиваем здесь то, что есть, с тем, что должно быть, то есть допускаем натуралистическую ошибку.
Иногда высказывается точка зрения, что без какого-либо внешнего критерия, независимого от субъективной оценки того, что является «хорошим», а что «плохим», никакого прогресса не существует. Вебер ясно осознает эту проблему и преодолевает ее, обосновывая свои ценности собственным субъективным выбором. Он не верил в возможность выдвижения этических суждений, правил ьност ь которых могла бы быть установлена логически. В этике, таким образом, он выступает как плюралист, допуская возможность существования каких угодно этических принципов и основанных на них различных общественных систем. Следовательно, действие избранной им экономической системы не может быть обосновано с помощью общих принципов человеческого благосостояния. Таких принципов не существует вообще.
Однако когда это касается органической эволюции, то ни один биолог не может утверждать, что высшим будет то, что выживает. Ему хорошо известно, что эволюция допускает одинаковое выживание Lingui a brachiopod, которая, сформировавшись 300 миллионов лет тому назад, не изменяется, и человека ‒ самую позднюю форму прогрессивного развития. Биолог знает также, что эволюция порождает много регрессивных типов, подобных паразитам, а также высокоспециаливированных видов, приспособленных к определенной окружающей среде. Если это окружение изменится, они окажутся подвергнутыми риску вымирания. Тем не менее биологи, не впадая в «натуралистическую ошибку», не выдвигая произвольных субъективных утверждений, не апеллируя к абсолютным трансцендентным критериям, единодушно поддерживают мнение о реальности биологического прогресса, в пользу которого приводятся соответствующие доводы. Если мы применим этот же способ рассуждения и к обществу, то получим критерий, па основании которого мы сможем оценить прптязания веберовской экономики, «свободной от ценностей», не унижаясь перед
135
неизбежностью исторического и роцессп, rre и ри бога я и трансцендсптпому абсолюту и но впада» «субъективизм.
Мы фактически оцениваем наши результаты как положительные или отрицательные с помощью критериев, которые вырабатываем самн на основе опыта и которые удовлетворяли нас достаточно долго. Но никакие критерии но являются окончательными или абсолютпыми. Все они нод«ержепы пересмотру, хотя многие из них выдер>кивают проверку столетиями. Что касается наших решений относительно того, что считать лучшим, относитольно наших предпочтений и выборов, то у нас есть свои доводы. У нас есть доводы и для того, чтобы критиковать зти решения. Но мы не намерены сиорить по поводу того, что якобы нет основания предпочитать жизнь, здоровье и нормальное питание смерти, болезням и голоду. Мы убеждены, что «хсизнь HonoBMoH(HB без законных требований, направленных на ее постоянное улучшение, требований, которые основаны на убеждении в том, что реализация их вполне возможна. Такая убежденность составляет прерогативу человека. Невозмо>кность удовлетворить растущие притязания человека‒ признак социальной патологии. Мы верим в специфический вид прогресса, в возможность достижения полного и всеобщого индустриального общества, не опороченного трущобами» '. 11о мы не считаем, что вся мировая история есть ш;прерывная и неизбежная история коллективного и «сеобщого улучшения.
Такая позиция поз«оляет избе>кать дилеммы: с одной стороны, метафизической веры в прогресс как в неизбежность, а с другой ‒ некоторого рода модного скептицизма. В отличие от Вебера мы не опираемся ва чисто индивидуальные предубеждения и субъективные оценки, которые основываются в конечном счете на классовых оценках, ноявных предпочтениях типичаоге представителя буржуазного общества.
Марксизм далек от метафизического взгляда на социальное раввитие, он видит смысл в историческом процессе движения, не всегда достигающего цели, возвращающегося, отклоняющегося от своего направ-
' G e l l и е r Е. Words and Things.
iSO
ления, но все же в той или ипой области идущего впе-‒ ред к усилению и расширению контроля человека над природой и обеспечивающего совершенствование человека. Маркс высмеял идею общей историко-философской концепции, главное достоинство которой состоит в ее надысторичности.
Энгельс насмехался над теми, кто хотел объяснить историю вне конкретного исторического исследования. Маркс отмечал, что в своих трудах он не пытался охватить acro историю, а стремился дать исторический эскиз генезиса капитализма в Западной Европе. В «Критике политической экономии» он упоминает азиатский, античный и феодальный титы общества. Но только в самых общих чертах н предварительно Маркс указывает на социальные формы, соответствующие различным уровням техники, не утверждая, что одна переходит в другую ~. Фактически существовали три или четыре альтернативных пути развития от самых ранних ступеней до первых реальных форм цивилизации. Маркс рассматривает их как независимые исторические формации, которые должны быть поняты с точки зрения их собственных категорий. То, что они выступают как ряд последовательных уровней развития техники, не означает, что все общество движется вперед одновременно через три качественно различные стадии мира. Никакого однолинейного развития не существует.
Маркс в отличие от Вебера отвергает цель человека и цель истории. Вебер не идет далее своего «идеального типа», в основе которого лежит стремление к получению прибыли классом собственников, и типа общества, базирующегося на господстве, что рационально следует из соответствующей мотивации. Маркс рассматривает настоящее как неизбежную, хотя болезненную и унизительную, стадию, которая создает необходимые предпосылки для послодующего развития человека во всей полноте его взаимоотношений с другими людьми. «На самом we деле, если отбросить ограпичонную буржуазную форму, чем же иным является богатство, как не универсальностью
~ В данпом случае Д. Jlllorlc íî BIIOJIIIO точон в иптерпрвтацци взглядов Маркса. ‒ Прим. ред.
337
потребностей, способностей, средств потреблепия, производительных сил и т. д. индивидов, создавыой универсальным обменом? Чем иным является богатство, как не полным развитием господства человека над силами природы, т. е. как над силами так называемой «природы», так и над силами его собственной природы3» '
ЛОГИКА ИСТОРИИ
У Вебера нет логики истории, у него есть только логика его искусственной модели экономики с ее причинами и следствиями. Основываясь на методе установления адекватной причинности, последователи Вебера получили подтверждение эмпирического экономического закона. Логика Вебера показывает необходимость господства, бюрократии и правления. Что касается ее происхождения, то логика Вебера начинается сутверждения принципа рационализма и постепенного его распространения в Западной Европе. Модель общества, созданная Вебером, ставила своей целью объяснить то, каким образом рационализация создавала экономическую и социальную систему капитализма.
В любом случае это было лучше, чем простое описание современного капиталистического общества и чем попытки вывести законы капитализма таким способом, каким выводят законы физического мира. Однако результаты, полученные Вебером, не очень отличаются от эмпирических, поскольку экономические законы, а также вся структура капиталистического господства оказываются подобными. Эм пи рический взгляд осуществляется с помощью незаконной индукции. Веберовская система, выведенная из модели, налагается на эмпирические факты. В обоих случаях человек рассматривается как управляемый законами, находящимися вне общества, неподвластными его контролю, мешающими свободе и угрожающими будущему человечества.
~ @apse К. и Энгельс Ф. Соч,, т. 46, ч. 1, с. 47В.
тенврь контролирующим самого человека, является совершенно ложпой, иллюзорной. Эта всра нрсдставляет собой то, что Маркс называет «иллюзиями эпохи», а сам капитализм является преходящей стадией в социальном развитии, миром, где все перевернуто, подобно изображению в фотокамере; миром, в котором человек становится товаром, то есть покупается и продается подобно другим товарам, и в котором человеческие отношения становятся отношениями между вещами, а не людьми; миром, где процесс производства товаров для человеческих нужд превращается в разрушительный и неконтролируемый процесс.
Своим блестящим сравнением хозяйства, созданного Робинзоном Крузо на необитаемом острове, где все ясно и просто, с капиталистической системой, где все скрыто и замаскировано, Маркс показывает, что это перевернутое и искаженное отражение реального мира «может вообще исчезнуть лишь тогда, когда отношения практической повседневной жизни людей будут выражаться в прозрачных и разумных связях их между собой и с природой. Строй общественного жизненного процесса, т. е. материального процесса производства, сбросит с себя мистическое туманное покрыsazo лишь тогда, когда он станет продуктом свободного общественного союза людей и будет находиться под их сознательным планомерным контролем» '.
Такая ситуация возникнет, как неоднократно подчеркивал Маркс, не автоматически, благодаря развитию самой системы, а только тогда, когда будет учитываться и пониматься логика истории; только тогда, когда люди сами сорвут покрывало с этой тайны и будут смотреть на вещи так, как они есть на самом деле, предпринимая необходимые шаги к их изменению.
ЧЕЛОВЕК, МОРАЛЬ И ОБЩЕСТВО
Мы теперь в состоянии понять, что человек действительно может судить о собственной социальной системе, ибо она не противостоит ему как явление при-
~ М а р к с К. и Э ы г е л ь с Ф. Соч., т. 23, с. 90.
роды, непосредственно воспринимаемое им, а представляет собой его собственное творение, как в прошлом, так и в настоящем. Только тогда, когда общество и его экономические законы рассматриваются как нечто наблюдаемое извне или воспроизводятся как модель, за которую мы не ответственны, возникает длящееся столетиями противопоставление экономики и человеческих ценностей, неизбежных фактов и наших рациональных идей, того, что есть и что должно быть.
Мы теперь видим, что существует только один мир и человек как часть этого мира, который познает его, чтобы управлять природой для удовлетворения своих потребностей. Он является хозяином своей собственной судьбы, а не беспомощным зрителем чуждой ему реальности. Мы заняты в этом реальном мире поисками того, как природа проявляет себя, и используем ее силы для наших целей. Начиная от каменного века, через всю историю и до наших дней, мы сами выбираем, что служит добром для нас, и отвергаем какой- либо внешний источник, утверждающий некое добро в себе. Добро должно быть добром для кого-то где-то, иначе оно будет «добром для никого». Мы имеем собственные предпочтения и осуществляем свой выбор, а также подвергаем их критике и проверке или же отвергаем их. Наивысшая прерогатива человека состоит в том, что он сам является судьей правильности своих критериев и норм социального поведения, которые он сам устанавливает.
В самой природе, которую мы не контролируем, не существует никаких моральных обязательств. Когда мы используем средства природы для достижения наших целей, мы принимаем законы их функционирования, будучи ответственны только за цели и последствия процессов. Иными словами, когда мы принимаем решение об использовании этих средств, мы учитываем последствия и цель их применения. Мы больше не верим в какую-либо целенаправленность сил природы, что же касается использования спл природы, то оно проистекает в соответствии с нашими целями. Силы природы, строго говоря, являются средствами, которые мы применяем для осуществления наших собственных иелей.
Когда Вебер говорит об экономике, свободной от ценностей, он имеет в виду правила для частной модели, которую он построил, как если бы эти правила были законами природы. Следует еще раз напомнить, что поскольку модель служит в качестве рациональной системы для достижения целей, то действующая система на самом деле не является свободной от ценностей, ибо она служит целям модели. Вебер, по-видимому, считал, что если модель выбрана, то никакой альтернативы не существует и мы должны принять эту модель и правила ее функционирования независимо от того, что она не учитывает человеческие ценности. Такая позиция Вебера связана с тем, что он не имел никакой философии истории, не понимал существа человеческого прогресса как творения человека, как последовательной смены стадий технического развития и возникающих на их основе и соответствующих им социальных систем.
Если бы Вебер рассматривал ситуацию с иной точки зрения, он смог бы увидеть абсурдность подхода, когда средства, оказавшиеся саморазрушительными, принимаются без всяких оговорок. Тот факт, что такой подход оказался приемлемым для Вебера и многих современных экономистов и социологов, может быть объяснен только тем, что рассматриваемая экономическая система есть система, в которой цели одного класса обеспечиваются при помощи господства над другим классом и его эксплуатации; эти цели служат интересам одного класса, в то время как цену за эксплуатацию и угнетение платит друго" класс. Те, кто получает выгоду, доказывают, что экономика не должна вмешиваться в вопросы человеческого благосостояния, ибо она служит рациональным средством, с помощью которого достигаются ее собственные цели.
Мы видим, что путь преодоления этого разделения между средствами, свободными от ценностей, и ценностными целями состоит в ликвидации отделения класса собственников от рабочего класса и, следовательно, в ликвидации противоположности их интересов. Если рабочие станут собственниками, то они и будут формулировать цели производства и контролировать средства их достижения с позиций своих ценностей. Но там, где механизм состоит не из людей, а
из «производственных единиц», вся система становится овеществленной и безличной и как таковая подвержена разрушению.
Однако, как показал Вебер, нельзя утверждать, что те, кто включен и становится объектом действия его «идеального типа», капиталистической модели, будут осознавать все объективные воэможности, кроме тех, которые предполагаются и ограничиваются значениями самой системы. Для них невозможно все то, что не ограничивается отобранной целью и благодаря каузал ьным процессам логически обосновывается как способ достижения такой цели.
В границах модели сознание ограничивается этими возможностями и все другие альтернативы должны казаться неприемлемыми. Пока такое сознание продолжает существовать, мы будем чувствовать, что обязаны следовать системе, каковы бы ни были ее следствия, потому что для нашего мышления вне рамок принятых «правил игры» нет ничего, кроме анархип и хаоса.
Глава 12
МАКС ВЕБЕР И КАРЛ МАРКС
0 интеллектуальном окружении Макса Вебера доминировали взгляды Маркса, и социология тех дней все более была вынуждена отвечать на вызов марксистов. Немецкие ученые приняли Маркса серьезно, в то время как в Англии его игнорировали. Вернер 3омбарт, Бем-Баверк, Туган-Барановский и Гильфердинг хорошо осознавали силу и эрудицию, которые воплощены в «Капитале» Маркса. Несомненно, одной ив причин такого отношения было влияние немецкой социал-демократической партии, основанной и воспитанной Марксом и Энгельсом, а также ощущение того, что в стране, которая в конце девятнадцатого века все еще не имела конституционного правления, должна была произойти какая-то революция.
Тем не менее, даже будучи знакомым с основными идеями «Капитала» и «Манифеста Коммунистической партгn», Вебер мало продвинулся вперед. Он ничего не знал об основных философских работах Маркса, забытых и неизвестных, поскольку они были обнаружены и начали публиковаться лишь начиная с 1932 года. Вебер изучал марксизм главным образом но работам Каутского, теоретика и лидера германских социал-демократов, а позднее по книге «Современный капитализм» (основательному изложению «Капитала») В. Зомбарта.
В некоторых отношениях веберовское понимание капитализма совпадает с Марксовым, хотя Веберу явно не хватает исторической перспективы. Вебер принимал капитализм таким, каков он есть, как будто в этом состояли все задачи познания. Однако их взгляды совпадали по таким вопросам, как роль прибыли в качестве источника накопления с цэлью новых капиталовложений; роль минимальной ваработной платы
как источника получения максимальной прибыли; роль монопольного владения средствами производства одним классом, политически господствующим в обществе. Вебер вполне понимал и защищал «мотив голода», позволяющий держать заработную плату на самом низком уровне. Он был сторонником жесткого по отношению к рабочим курса, который вел к нищете и сокращал продолжительность их жизни.
Вебер не смог увидеть в капитализме необходимую, хотя и переходную стадию в развитии общества, потому что его эмпирической точке зрения был совершенно чужд общий взгляд на историческое развитие как на переход человечества от одной стадии развития к другой, пока общество не достигнет социализма. Он воспринимал капитализм только таким, каким он был при его жизни. Веберу недоставало более широкого взгляда на историю, который рассматривает человека как подчиняющего себе на протяжении столетий окружающий мир и создающего благодаря последующему развитию возможность для лучшей жизни человечества. Вебер не был в состоянии понять эту эмпирически установленную и отнюдь не метафизическую или телеопогическую концепцию. Поэтому он мог рассматривать подход Маркса только в понятиях имманентной эволюционной силы, которая двигает общество вперед независимо от «сознания, воли и цели человека».
Это, однако, не имеет ничего общего с точкой врения самого Маркса. Напротив, Маркс выступал против тех людей, которым, по его словам, «непременно нужно превратить мой исторический очерк возникновения капитализма в Западной Европе в историко- философскую теорию о всеобщем пути, по которому роковым образом обречены идти все народы... никогда нелъвя достичь этого понимания, пользуясь универсальной отмычкой в виде какой-нибудь общей историко-философской теории, наивысшая добродетель которой состоит в ее надысторичности» '.
Метафизический эволюционивм совершенно чужд марксивму. Маркс настаивал на том, что рабочие должны понимать суть складывающейся конкретной ситуации и нести ответственность ва ее развитие как
' g а р к о К, а д н г ел ь с Ф. Соч., т. 19, с. 120 ‒ i3$,
необходимое условие движения вперед. То, что такое движение может происходить автоматически, Маркс считал абсурдом. Бессознательное и автоматическое развитие означало бы возврат к варварству, которое может быть предотвращено только благодаря вмешательству «сознания, воли и целей человека». Маркс никогда не считал, что капитализм «разрушится» сам собой. Люди свергают его и заменяют другим обществом. Но эта цель отнюдь не является неизбежной, ибо люди ведут «непрерывную, то скрытую, то явную борьбу, всегда кончавшуюся революционным переустройством всего общественного здания или общей гибелью борющихся классов» '.
В «Капитале» Маркс показывает капитализм как совершенно новую и уникальную систему производства, как коренное изменение прежних систем эксплуатации и, в сущности, новый способ организации людей в процессе производства ‒ новую систему заработной платы, новый правящий класс, являющийся монопольным собственником средств производства. Но Маркс стремился показать, что капитализм не только сравнительно новый строй, но и строй преходящий, создающий воэможность и необходимость для развития принципиально новой экономики и более разумного и гуманного способа организации людей в процессе производства. Социальные изменения совершаются не автоматически, а только тогда, когда люди поймут, что успешное развитие производительных сил капитализма опережает свои собствепные формы и приводит к разрушению равновесия, которое может быть преодолено продвижением к социалистической системе, разрывающей оковы производства, павязанные старыми экономическими законами, созданными капитализмом.
Вебер оказался не в состоянии постичь копцепцию развития общества через его последовательные фазы из-за ошибочной философской позиции. В свою очередь Марксово понимание развития также основывается на философии. Гегель рассматривал историю как прогрессирующую ко все большей рациональности через последовательные стадии развития, каждая со
' gаркс К. и Энгельс Ф. Соч., т. 4, о. 424.
14В
своей особой цивилизацией. Но развитие истории выступало у него как логическое раскрытие идеи. Маркс понимает тот we самый процесс как результат творческих усилий человека. Вебер, как кантианец, не имел такой исторической перспективы или концепции развития. Он рассматривал реальность как фиксированную с помощью понятий человеческого разума, познаваемуто через формы собственной внутренней духовной структуры. При таком кантианском подходе реальность не могла познаваться иначе, чем в понятиях веберовского «идеального типа», так что этот тип стал постоянной моделью социальной реальности.
Вебер ттзложттл критическое отношение к марксизму в своем ттзвестттом О ц~»1ттенитт к офицерам императорской австрийской армии в 1918 году. В то время как Маркс, заявляет он, предсказывал усиление обнищания рабочих, которое неизбежно приведет к революции, фактически благосостояние рабочих неуклонно растет. Однако Маркс не делал никаких таких безоговорочных предсказаний. Даже Лихтхейм, один из критиков марксизма, пошел еще дальше, заявляя, что «обнищантте не играет никакой роли в марксистской теории» '. Маркс, пишет Лихтхейм, никогда непредполагал, что заработная плата упадет до уровня, общего для всего рабочего класса, не говоря уже об уровне ниже прожиточного минимума. Напротив, он постоянно заявлял, что благодаря профсоюзам и политическому давлению рабочие могут преодолеть тенденцию к понижению заработной платы.
Еонечно. при капитализме долнсна быть такая тенденция, потому что более высокая заработная плата уменынает размеры прибыли, а также объем капиталовложен и й, необходтт мьтй капитализму для развития и расширения и, следовательно, для обеспечения устойчивой занятости рабочего класса. Но тенденция заработной платы к поттттжеттттто может быть повернута в другую сторону. Маркс в своих экономических сочинениях допускал возможность противоположной тенденции ‒ уменьшения снижения заработной платы.
Вебер вполне сознавал необходимость сохранения заработной платы на низком уровне не из-за негуман-
' ЬiсЬtЬеiш С. Marxism.
147
ности или эгоистической жадности капиталистов. Маркс, коночио, ие прииисы«ал сиижоиио заработной платы таким прнчииам. Вебер «ыд«игаот в пользу этого очень веские зкономические доводы. «Когда ограничение потребления сочетается с ослаблением предпринимательской деятальности, неизбежный результат очевиден: накопление капитала через при иуждепие, чтобы ограничить народное потроблепис. Ограиичеиия, налагаемые на потребление, ставят своей целью увеличение объема капиталовложений, а это в свою очередь благодаря уменьшению безработицы приводит к увеличению потребления» '.
В Обращении к офицерам Вебер выдвинул еще два аргумента против марксизма. Первый состоял в том, что социализм усилит бюрократию. Однако сам Вебер доказывает, что и при капитализме бюрократическое управление увеличивается как по размерам, так и по жестокости. Мы допускаем, что современная промышленность, как капиталистическая, так и социалистическая, будет управляться бюрократией. Однако в отличие от Вебера стремление социалистов состоит в том, чтобы поставить ее под демократический контроль путем принятия свободно избранной цели для иидустриальной системы. «Эта возможность зависит от демократического населения, способного и желающего определить свои потребности и сделать их руководящим принципом экономики и общества» 2.
Во втором аргументе Вебер выражает недовольство тем, что Маркс якобы стремится все свести к материальной мотивации, а человек у него берется в расчет, только когда учитываются его личные эгоистические интересы и экономическая выгода. Это уже действительно слишком! Сам Вебер является наиболее откровенным защитником идеи Homo economicus (человек экономический), и его «идеальный тип» основывается именно на такой мотивации. Что касается Маркса, то подобное истолкование его учения не может быть подтверждено ни одной строкой, ни одним словом ero трудов, а также собственной его жизнью. Маркс выступал против Бентама и Штирнера именно потому, что они рассматривали человека как эгоисти-
~% ~ 1f I.RT.Е1В ling
~ Наnning Con W, The Accidental Century.
ческого и эгоцентрического мелкобуржуазного лавочпика, как «идеального бур>куааного типа», осе существование которого определяется исчислением барыша, измеряемого приходом и расходом в его бухгалтерской книге. Маркс критиковал Бентама как скучного, педантичного, болтливого оракула банального буржуазного разума девятнадцатого века. Бентам, указывал Маркс, полагает, что мелкобуржуазный лавочник будет нормальным человеком в капиталистическом обществе.
Однако Маркс отчетливо сознает, что до тех пор, пока люди лишены необходимых средств существования, они не имеют возможности понять, чем является их жизнь за пределами забот о пище и крове. Следовательно, и это особенно верно в наш век потенциального изобилия, «если человек черпает все свои знания, ощущения и пр. из чувственного мира и опыта, получаемого от этого мира, то надо, стало быть, так устроить окружающий мир, чтобы человек в нем познавал и усваивал истинно человеческое... Если характер человека создается обстоятельствами, то надо, стало быть, сделать обстоятельства человечными» '.
Является ли это подлинным «материализмом»? На самом деле прежних социалистов тревожило то, что, если эта цель будет осуществляться самими рабочими, вместо того чтобы оставить ее попечению благотворительности для бедняков, тогда появится ужасная перспектива подлинной социальной демократии. Это обстоятельство было ясно подчеркнуто в статье В. И. Ленина о Фридрихе Энгельсе 1895 года. «Эти люди не допускали и мысли,‒ отмечал Ленип,— чтобы рабочие выступали как самостоятельная общественная сила». Они «видели в пролетариате только язву, с ужасом смотрели они, как с ростом промышленности растет и эта язва. Поэтому все они думали о том, как бы остановить развитие промышленности и пролетариата, остановить «колесо истории». В противоположность общему страху перед развитием пролетариата, Маркс и Энгельс все свои надежды возлагали на беспрерывный рост пролетариата... В немногих словах заслуги Маркса и Энгельса перед рабочим классом
' Маркс К, и двгельс Ф. Соч., т, g, c, 145 ‒ 146.
можно выразить так: они научили рабочий класс самопознанию и самосознанию и на место мечтаний поставили пауку» '.
Это не значит, что существенные политические изменения всегда являются результатом столкновения классовых интересов. Маркс отмечал, что борьба, в результате которой производственные отношения приходят в соответствие с новыми производительными силами (разумный и не допускающий мотив), может выступать в идеологических формах, как это было, например, в конце пятнадцатого века, когда велась борьба за освобождение промышленно развитых народов от папского финансового вымогательства и за создание сильных национальных государств. Люди, которые в то время характеризовали эту борьбу как религиозную, не были лицемерами.
Суть дела состоит в том, что идеологические мотивы подобного рода соответствовал п действительным потребностям общества. Идея, что действие будет нравственным только в том случае, когда оно не приносит добра никому, является ошибочной, абсурдной. Марксизм соглашается со здравой этикой, отвергая частные цели, противоречащие общим интересам, и поддерживая политику, которая обеспечивает одновременно как интересы рабочих, так и интересы будущего благосостояния страны в целом.
Здесь возникает вопрос, который все еще дискутируется. Некоторые авторы утверждают, что Маркс будто бы не признавал роли идей в истории, что, по Марксу, якобы эффективны только материальные и технические силы, а история движется благодаря бессознательному действию своих собственных законов. Именно так истолковывал марксизм Вебер, хотя такой точки зрения придерживался вульгарный марксизм. Но Маркс никогда не разделял подобную позицию. Поистине нет предела для ошибочного понимания и искажения идей Маркса, и данный пример прекрасно это иллюстрирует. Вебер предполагал опровергнуть Маркса, приписывая возникновение капитализма епротестантской этике»,‒ очевидный пример идеи как первоначальной причины исторического из-
' Л е н и н В. И. Полн. собр. соч., т. 2, с. 6.
150
менения. Но этот аргумент хорошо работает в обоих направлениях, ибо настоятельная необходимость в экономических изменениях требует новых идей. Конечно, именно человеческий разум решает проблемы, с которыми сталкиваются люди. Для их решения не существует никаких бессознательных сил истории. Маркс всегда настаивал на том, что социальные изменения зависят от нашего разумного определения тех трудностей, которые необходимо преодолеть. Но сами трудности не могут способствовать их решению. Это может сделать только разум.
Действител ьная суть дела состоит в том, чтобы выявить ошибочность отделения идеи от реальности, что свойственно старому картезианскому духу, и упорно продолжает существовать, начиная от Декарта благодаря философии позитивизма вплоть до наших дней. Гегель и Маркс, а позднее такие мыслители, как Уайтхед*, указывали, что имеется только один мир. И в этом мире существуют физические предметы и события, действующие по своим собственным законам, а также мыслящие существа, которые открывают и используют эти законы благодаря своему собственному разуму и в своих собственных целях. Мы познаем, чтобы действовать, и благодаря действию изменяем реальность и таким образом продвигаем познание вперед. Мы принимаем новые решения в соответствии с ситуацией, которую только что создали. Если мы хотим найти слово для обозначения такого взаимодействия познания и реальности, мы можем назвать его «диалектическим», и в этом нет ничего «метафизического».
Мышление, действие и оценка являются, таким образом, неотделимыми. Глупо представлять, что социальное действие осуществляется подобно тому, как закипает чайник, то есть как простая последовательность причин и следствий, в которых «мысль», «идея» возникают как простые эпифеномены, подобно шуму вакипающего чайника. Равным образом неумно полагать, что идеи падают с неба, или возникают без
~ Для Гегеля, как объективного идеалиста, этот единствениый мир выступает как инобытие идеи. Ввгляды же Л. Н. Уайтхеда по етому вопросу не вполне последовательны.‒ Прим. перев.
причин, или выводятся из некоторых предвзятых теоретических систем, а затем вторга~отся в материальный мир. Чем по своей сути является наше мышление, как не точным и систематическим дополнением нашей социальной активности1 Именно это имел в виду Маркс, когда говорил, что «общественное бытие определяет общественное сознание». Он не считал, что физическое бытие создает сознание, «как печень выделяет желчь», или что сознание является пассивным отражением бытия.
Маркс и Энгельс всю свою жизнь боролись и выступали против такого упрощенного, грубого материализма. Так же поступал и В. И. Ленин. Вся деятельность Маркса была посвящена изменению сознания людей, их идей, чтобы помочь им понять действительное положение, с которым они столкнулись.
Вопреки рассуждениям о том, что люди подчиняются автоматическому ходу истории, а их пдеи должны с необходимостью следовать за материальными изменениями, Маркс считал, что никакой социальный прогресс был бы невозможен, если бы сиачала не иаменялись идеи людей. Интеллектуальная победа, укавывал Маркс, должна быть выиграна до того, как мы завоюем баррикады капитализма.
Цель марксизма состоит не в том, чтобы убеждать людей в истинности сложной системы экономических и политических теорий, а чтобы освободить их от ослепляющего и отупляющего воздействия буржуазной идеологии, которая держит их в экономическом рабстве,‒ идеологии веберовского «идеального типа» и его рационализации. Огромным препятствием к прогрессу является тяжелый груз систем, от которых, доказывал Энгельс, избавил нас Маркс,— от систем экономистов и эмпириков, теории которых строятся на признании вещей, как они есть, рассматриваемых внв процессов изменения и развития, от систем формалистов, создающих различные экономические, политические и философские системы и пытающихся с их помощью ограничивать и управлять реальностью. вебер достаточно четко признавал противоречие межgy формальной рациональностью и субстанциальной дфйствительной иррациональностью, которая возникает
в итоге '. 'Га же абсурдность свойственна экономике, которая заявляет, что мы должпы голодать, потому что создали слишком много, или что, поскольку хороший урожай может разорить фермера, его земля должна быть исключена из производства, а излишек урожая уничтожен.
Если существующие законы, способы жизни, экономические правила, политические требования, моральные обязательства или научные теории оказываются неадекватными удовлетворению наших потребностей или эффективному контролю и использованию наших ресурсов, мы должны подвергнуть их сомнению. В науке мы осуществляем «изменение парадигмы», в экономике создаем новые «модели», в этике формируем новые правила социальной жизни, в политике создаем другие формы правления. Признавать безоговорочно экономику, которая приводит нас к «дому рабства» и лишает нас возможности вести более широкую и содержательную жизнь на основе имеющихся в наших руках ресурсов,‒ не рационально.
Общество образуется, чтобы создать свои собственные правила и нормы, и, пока эти нормы служат csoей цели, они принимаются. Но не дальше этого момента. Когда эти нормы оказываются неприемлемыми и данное общество более не обеспечивает тех целей, ради которых оно существует, тогда общество создает иные правила и нормы. Такое изменение направления истории и есть то, что мы подразумеваем под прогрессом.
Сущность маркслзма состоит в том, что он бросает вызов окостеневшей системе понятий переходной и ныне устаревшей исторической фазы в развитии человечес гва, а также метафизическим теориям, которые увековечивают застывшие понятия экономической и социальной науки. Маркс называет эту тиранию понятий существующего общества идеологией ~. Под
Weber М. ТЬе Theory of Social and Economic Organisation.
«' В произведениях классиков марксизма-ленинизма встречается п более широкий взгляд на идеологию как систему идей, не только тормозящих развитие общества, но и способствующих его прогрессу. Следует поэтому ясно различать старые и новые идеи и соответственно реакционную и прогрессивную идеологии. ‒ Прим. асрсс.
этим он подразумевает не иллюзию, а абсолютизацию пекогда полезных понятий ушедшей в прошлое исторической фазы, задерживающую прогресс, отрицающую освобождение миллионов, грозящую всему обществу упадком. В этом состоит идеология тех, чьи интересы связаны с ограниченными формами существующей системы.
Именно это препятствие мешает нормальному переходу к новым методам организации и последующему расширению свободы, и так будет до тех пор, пока расхождение станет настолько значительным, что общество должно претерпеть насильственное изменение или погибнуть.
Однако неподвижность, которая обязана понятиям такого типа социальной и экономической структуры, не есть простая теоретическая ошибка. Очевидно, что она имеет дело в значительной мере со сферой и границами социального и политического сознания. Это именно тот вопрос, который будет рассмотрен в следующей главе.
Глава i3
СОЗНАНИЕ И СОЦИАЛЬНЫЕ ИЗМЕНЕНИЯ
Вебер был одним из первых, кто заявил, что знание социальной структуры общества, как и простое воспроизводство фактов, не дает еще понимания этого общества. Согласно его точке зрения, каждое событие, каждое описание структуры ведет к выявленшо значения, смысла, содержащегося в этих событиях или структурах. Даже в физических науках факты, которые предполагаются непосредственно данными, не могут быть абстрагированы от их контекста и истории. Факты, которые даны, воплощают в себе больше, чем кажется на первый взгляд. Это становится особенно очевидным, когда речь идет об обществе. Факты современного социального опыта представляют собой нынешнюю стадию процесса, проходящего через ряд последовательных, радикально отличающихся друг от друга социальных форм, причем каждая форма имеет свою собственную систему значения, которая придает соответствующим отдельным фактам определенный смысл. Сами же по себе факты не имеют никакого значения.
Каждая стадия в общественном развитии, каждая схема общества имеет, таким образом, свое собственное сознание, «свою собственную эпоху, представленную н мышлении». Мы не можем предполагать, что люди, жившие в феодальном обществе в крупном поместье, имели те же самые понятия и ценности, мыслили и чувствовали так же, как жители Нью-Иорка в 1974 ropy или Токио в f874 году.
Неокантианская школа Дильтея, Риккерта, Вебера и ввела понятие «конституирующей перспективы», мировоззрения (Weltanschanung) исторического периода или общества, которое мы намереиьr изучить. Именно сквозь эту призму, а не иначе мы воспринимаем,
165
познаем и понимаем любое общество. Интуитивное определепие этоса общества называетс» его пониманием, обозпачающим ого постижение.
Вебер пошел дальше и показал, что каждая перспектива представляет собой выражение точки зрения некоторой особой социальной группы общества, ответственной за организацию и идеологию данного общества. Такой социальной группой были церковь в десятом и в тринадцатом веках, правители городов-государств в Италии в эпоху Возрождения. Существенная черта социологии Вебера состоит в подчеркивании ценностной ориентации и соответствующей концептуальной схемы мышления правящего класса в общество. Именно здесь мы находим значение фактов п понимание (Verstehen) системы.
Общество, таким образом, рассматривается как целостность, в которой части находятся во взаимодействии, целостность, данная не как часть общества как такового, а как часть особой системы общества, созданной особой группой или классом в конкретный период истории, с его собственной, уникальной точки зрения. Следовательно, каждый период, или фаза, или историческая эпоха имеет свой собственный «универсум рассуждения», сферу понимания или концептуальный взгляд, который строго ограничивается своим собственным миром. Это составляет характерную особенность его сознания, sa пределы которого члены общества не могут выйти. Действительно, они не в состоянии реально представить любой другой образ жизни. Такое сознание (а для Вебера и его мира оно, конечно, есть «дух капитализма») ограничивается тем, что он называет объективными возможностями, которые определяют логику его мышления, его стремления, цели и поведение.
С точки зрения Вебера, такое положение дел характерно для каждого отдельного общества, взятого со всей совокупностью его понятий, правил, объективных возможностей в рамках собственной системы, подобно, например, феодальному обществу, церкви, или системе первобытного родства, или обществу Древней Греции, Египта, индийской кастовой системе и т. д. В рамках своих собствспных идеологических границ йюди выявляют необходимые значения, обеспечиваю-
156
щие осуществлспис конкретных целей своего общества; для феодала ‒ это рыцарская честь, для совремеппого бизнесмена — платежеспособность.
Сущность подхода Вебера заключается в ego концепции «идеального типа». «Идеальный тип» есть нечто большее, чем экономическая гипотеза или модель капиталистической структуры. Он представляет собой форму сознания ‒ и не только в чисто субъективном смысле, но и подразумевающую, что обьективный мир современного капигалистического общества— единственный мир, который мы знаем и можем знать,— создан и ограничен объективными возможностями, которые могут быть постигнуты рациональным сознанием в рамках закономерной системы в том самом смысле, как техника и окружающий нас объективный материальный мир определяется строгими естественнонаучными законами. Так, например, хорошо известно, что вечное движение невозможно, вода не может течь в гору, предметы падают, согласно закону гравитации, высокое напряжение расплавляет не соответствующие этому напряжению проводники, но не проходит через изоляторы и так далее.
В реальном мире многие вещи просто не могут произойти, законы природы обойти нельзя. То же самое верно для экономического мира, в котором мы живем, и для наших закономерных ожиданий и социальных проектов. Наше сознание не в состоянии рассматривать то, что лежит за пределами как физических, так и социальных возможностей. В социальном смысле это определяет гранпцы основной классовой структуры современного общества, которая так же неотделима от экономики, как устойчивость столов и стульев ‒ от закона гравитации. Вся социальная и гуманитарная структура общества — так же как его возможности, оценки, то, как рассматриваются люди и их действия,— определяется структурой и мотивациями общества. В современном капиталистическом обществе они определяются прибыльностью предприятий, двойной бухгалтерией, денежным рынком, денежными связями. Точно таким же образом определяется и является непзбехсной реальность материального мира — его законы твердых тел, их цвет, твердость, вео, хрупкость, плотность. Иными словами, капи-
i57
тализм ‒ это не экономический процесс, происходящий в нейтральном мире. Капиталистический мир определяется полностью во всех своих частях, во всех отношениях, во всех ценностях, во всех своих мотпвациях, во всем классовом и групповом расслоении, во всех мыслях и чувствах, своих возможностях и невозможностях духом капитализма, так же как материальные аспекты природы определяются объективной структурой и функциями законов природы.
Тем самым устанавливаются границы потенциального сознания в области экономики и политики для современного капиталистического общества. Оно очерчивает границы объективно возможного для нас.
Сталкиваясь с трудными проблемами, которые угрожают современному обществу бедствиями, ни буржуазные экономисты, к какой бы школе они ни принадлежали, ни политические лпдеры, какова бы ни была их партийная принадлежность, на в состоянпи найти какое-либо решение этих проблем в рамках капиталистического общества. А о выходе за эти рамки не может быть и речи.
Мы постоянно наблюдаем случаи отказа от старых концепций, которые имеют место в человеческом мышлении. Так происходит с концепциями, относящпмпся к природе: гравитацией, горением, циркуляцией крови, природой инфекционных болезней. Подобным же образом обстоит дело с концепциями общества: «божественным правом королей», институтом рабства, усТановлением того, какие классы имеют право участия в выборах, отсутствием прав женщин и т. д. Преодоление устаревших концепций есть одновременно и теоретическая, и практическая проблема ‒ шарообразность Земли была доказана теоретически, но также и кругосветным путешествием Магеллана. Политические трактаты, включая изящные трактаты Джона Мильтона, отрицали идею о «божественном праве королей», а король Карл поплатился за эту идею головой. В наше время необходимость теоретической критики абсолютизма финансовой ортодоксии должна быть дополнена фактическим осуществлением того, что объявляется невозможным.
В истории человеческого познания происходит непрерывное пр9одоление прежних форм мышления.
i58
Когда такие формы становятся неспособными служить экономике, они становятся идеологией * и не могут больше претендовать на роль законов природы или абсолютов любого рода. Новая позиция, которая преодолевает капитализм, не является, однако, идеологией, ибо, заявляя о своей рациональности и возможности использования технических средств и наличных ресурсов для удовлетворения потребностей человека, она представляет собой несомненную истину. Противоположные взгляды современных экономистов и социологов, исходящие из того, что рациональные законы общества неизбежно приводят к «субстанциональной иррацио~тл ьности» (термпн Вебера), к действительному разорению и нищете, являются идеологией и должцы быть раскрыты в качестве таковой.
Именно это Вебер подразумевает под «объективными возможностями», потенциальным сознанием, логикой структуры и действия современного мира, строго ограниченного тем, что постижимо для нас. Такие ограничения проявляются во множестве угрожающих симптомов и путанице необходимостей и невозможностей. Горы непроданного масла, поля хлопчатника, уничтоженные с целью поддержания высоких цен; голод на одном полюсе и пресыщение на другом; пшеница сжигается, а люди голодают. Годы с высоким уровнем безработицы, когда закрываются рудники и заводы, становятся на якорь торговые суда, сменяются периодами инфляции, грозящей многими бедствиями. Все это приводит к появлению чувства безысходности, так что все окружающее кажется неотъемлемой частью шансов самой жизни, подобно стихийному бедствию, голоду, внезапной смерти. И все это принимается с состраданием и безнадежностью. Подобно тому как индусские вдовы когда-то соглашались без всякого сопротивления сжечь себя на погребальном костре мужа, так и мы сегодня склонны
~ Такое понимание идеологии представляется весьма узким и односторонним, ибо оно связывается только с устаревпиими идеями, которые тормозят развитие, и не учитывает роли новых идей. Как видно нз дальнейшего контекста изложения автора, именно прогрессивная идеология помогает бороться с устаревпшми взглядами и тем самым способствует утверждению aosoro общества. ‒ Прим. иерее.
159
отнестись к несчастьям, которые теоретики объявляют необходимыми следствиями формально рационыл ьной системы. Мы принимаем эти следствия как таблицу умножения. Экономическая жизнь составляет одну сторону мира необходимости; физика, метеорология, грозы и землетрясения ‒ другую сторону. Обе они вместе устанавливают границы того, что может и что не может быть сделано, область и структуру наших ожиданий, а так>ко того, чего нельзя избежать. Все есть так, как оно есть, реальность есть то, что происходит, и мы должны принимать вещи такими, какими мы их находим.
Удивительно, что люди принима~от как вполне естественное, как неизбежную судьбу то, к чему привыкли их мысли и их сознание. «Я вешал людей в течение многих лет, и до сих пор по этому поводу не было никакого шума»,‒ заявил родезийский палач Лофти Мильтон в связи с протестами против наказания черных мятежников.
В «Капитале» Маркс как раз и хотел показать, каким образом механизация человеческих отношений, превращение человеческих способностей и самого человека в товар приводят к иррациональным событиям, к вовникновению сил, разрушающих личность.
Сущности, законы и понятия этого мира становятся конкретными вещами. Человеческие отношения, позволяющие людям жить, становятся экономическими факторами ‒ вещами. Мы осаждены безличными, неконтролируемыми, созданными человеком силами— второй природой, которая подобна природе как таковой, существующей извечно вне человека и независимо от человека.
Недавние дискуссии о методах научного открытия были связаны со значением революций в фундаментальных теориях, таких, например, как переход от астрономии Птолемея, по которой Земля считалась центром Вселенной, к системе Коперника, которая рассматривает Землю наряду с другими планетами вращающейся вокруг Солнца, или к более современному эволюционному учению Дарвина и его следствиям. Эти научные революции првдставляют собой преобразование человеческого сознания, ввглядов на
мир ранней эпохи по сравнению с современным мышлением.
Томас Кун ' показал, что определяющей основой для таких радикальных изменений является усиление несоответствия между теорией и фактами, появление аномалий, противоречий и иррациональностей, которые не могут быть объяспены существующими теориями. Для ученых появление таких противоречий не служит указанием на то, что сама реальность является иррациональной для разума, но что наши рациональные теории являются неадекватными, чтобы иметь дело с действител ьной рационал ьностью мира. Когда такие ситуации возникают, становится необходимым изменить модель, теорию. Именно это было осуществлено Галилеем с помощью новых законов движения и ускорения, а позднее Ньютоном в его теории классической механики. То же самое относится к учению Дарвина о происхождении видов, к микробной теории болезней, выдвинутой Пастером. Кун называет такие фундаментальные революции в нашем мышлении «пзменениями в парадигме», переменой парадигмы, поскольку парадигма является моделью, или системой мышления, определяющей все наши понятия *, так же как все формы глагола в грамматике спрягаются по стандартному образцу, или парадигме, для которой онп служат примерами или модификациями.
Кун считает, что наука определенного периода, оперирующая общепринятой базисной парадигмой, работает с целой системой понятий вместе с их собственной логикой «'«'. Такая наука образует свой особый мир, а не только теорию об зтом мире. Конечно, это в точности совпадает с тем, как Вебер рассматривает свой «идеальный тип». Это не теория, которую мы можем сравнить с миром, ибо мы можем познать мир только тогда. когда смотрим на него через сетку модели. Точно так же средневековый человек
' См.: К у н Т. Структура научных революций.
«' Такой подход к парадигме не совсем совпадает с точкой зрения самого Куна, для которого она выступает в разных функциях. См. подробнее: Ку н Т. Структура научных революций, с. 228 ‒ 240. — Прим. иерев.
«'~ Термин «логика» употребляется здесь в довольно шнро ком и неопределенном смысле. ‒ Прим. пиорее,
>/»о Зак, l05l
рассматривал Землю c ee вращающимися сферами не как теорию, а как реальность в себе. Кун указывает, что с изменением парадигмы в науке один мир исчезает и его место занимает другой мир,
Существует, однако, принципиальное различие между парадигмами в естествознании и моделями общества:
а) в естествознании мы располагаем техникой для проверки теорий, и это дает нам возможность выйти за рамки простого правдоподобия теории, придающей смысл миру для нас или же дающей нам хорошо работающую гипотезу;
б) в естественных науках мир, который мы изучаем, заметно не изменяется. Физические и химические законы, которые мы используем, действовали на протяжении целых 4000 миллионов лет существования Земли, и поэтому мы можем доверять им;
в) человек, наблюдающий и теоретизирующий, также занят изменениями, происходящими в мире, даже когда исследует ero с помощью техники и преобразует в результате индустриальной и сельскохозяйственной деятельности. Он постоянно изменяет формы своей социальной организации, свои общественные институты и идеи, чтобы приспособить их к требованиям материальных изменений.
Мы, таким образом, имеем две параллельные, но весьма отличные формы изменения идей: изменения парадигмы в естествознании и радикальные преобразования общества и его концептуальных форм, включающие революционные изменения в общественных отношениях, такие, как переход от рабства к феодализму, в экономике, политических институтах, во всем духовном мире. Эти преобразования образуют то, что мы рассматриваем как реальность в схемах человеческого поведения, моральных норм и социальных схем жизни. Они могут отличаться друг от друга, как, например, индийская кастовая система отличается от феодализма, а последний в свою очередь отличается от современного капитализма.
В естественных науках перед нами открыт новый мир, мир эволюции, генетики, микроорганизмов и болезней, квантовой теории и теории относительности. Что же касается общества, то многие ‒ и в особепно-
163
сти идеологи ‒ считают, что общество есть нечто данное рав и навсегда, что оно остается неизменным на протяжении столетий, несмотря на изменения в одежде, научных взглядах и обычаях. Они не хотят понять тот факт, что переход от капитализма к социализму (процесс, следует заметить, никогда не предполагавшийся внезапным: он может продолжаться в течение столетия, а то и более) влечет за собою радикальные преобразования человеческой природы, социальной структуры, напгих этических критериев, наших ценностей, обычаев и концепций жизни, точно так же, как произошли изменения в понимании природы, когда на место магии пришла современная наука.
Поскольку это так, постольку социолог также не должен рассматривать теорию, отражающую социальные явления в том виде, как мы их воспринимаем ныне, так, как будто бы может быть только один социальный мир, который мы внаем, и как будто его законы и структурные соотношения остаются в основе своей неизменными. Иными словами, социолог не должен рассматривать науку об обществе как таковую, взятую вне изменений и возможных углублений нашего знания. Социальные факты неверно было бы уподоблять прозрачному стеклу, сквозь которое просматривается всегда та же самая структура социального мира.
Эта социологическая одержимость идеей непосредственной реальности, как будто эта реальность может быть чем-либо иным помимо того, что мы видим перед собой в настоящий момент, хотя и имеет некоторое сходство с научным консерватизмом, но проводится с гораздо большей настойчивостью и ведет к более неблагоприятным последствиям. Она возникает ив того факта, что каждая социальная система, существовавшая в истории, базировалась на созидательной деятельности и в конечном итоге на господстве отдельной группы или класса, чьи интересы были тесно связаны с тем, чтобы отстоять свое существование. Часто случалось, что, когда одна форма устаревала, íà ее месте возникала другая, как, например, индустриаливация пришла на смену ранним формам феодального и меркаптильного общества. В таких случаях класс, который чувствует угрозу своему господству, ващищает собственные формы общества, потому что внает,
что его институты служат основой социальной реаль ности.
Идеалы и идеи, принципы и нормы морали, ин» ституты и экономика, политические теории, которые возникают в таком обществе и придают ему устойчивость и значепие, становятся теперь его наиболее мощной защитой, Очевидно, что такая идеология ‒ мысли и чувства, свято хранимый дух всей цивилизации,— имеет значительно большую силу и стабильность, чем любая научная теория. Так, при возникновении нового социального строя парадигма меняется значительно медленнее и усиливается борьба идеологий. Новый строй не может утвердить себя внутри существующего общества только как новый способ деятельности. Оп ниспровергает всю структуру старого общества и ну>кдается в преодолении всех его идей и институтов, чтобы создать свои собственные идеи и институты, принципиально отличающиеся от старых. Этим объясняется острая борьба в тот период, когда происходит изменение парадигмы в истории общества.
Теоретикам идущего к закату общества трудно осознать, что их собственный мир возник s результате замены прежних идей и учреждений и что существовавшая система законов, политических теорий, структуры общества, экономики, этики и философии «претерпела значительные превращения в нечто более богатое и ранее неизвестное». Им кажется, что попытка осуществления таких изменений будет противоестественной. Они не хотят понять того, что никакая историческая форма сознания не существует дольше, чем это необходимо для прохождения той исторической фазы, которой эта форма соответствует. Абстракции и концепции какой-либо существующей формы сознания не могут задержать развитие реальности. Никакая культура, никакая цивилизация, никакая экономическая система с ее политическими и гражданскими ипститутами не может претендовать на такое постоянство, Подобное предположенио означало бы гипостазирование преходящего, онтологизацшо перехода, то есть метафизический подход к природе бытия. Вебер не допускал подобной ошибки, хотя это и не всегда признавалось. Отвергая какой бы то пи было наивный реализм, он считал, что все формы об-
164
щества возникают благодаря нашей собственной творческой деятельности и вытекают из базисной модели, которая сама является конструкцией мысли, выводящей свою структуру и принципы из выдвигаемой нами концепции. Следовательно, все системы законов, принципов, схем поведения и институтов являются исторически обусловленными. Согласно Веберу, они не претендуют на то, чтобы представлять реальность, и поэтому являются не более чем реальностью для кас.
Историю можно сравнить с движущейся картиной. Однако, когда мы видим в этой картине отдельный эпизод и утверждаем, что он представляет собой истину для всех времен, а присущее ему сознание‒ систему человеческого сознания как таковую, то такой подход напоминает выхватывание отдельного кад ра из фильма, мгновенного, моментального снимка as нераздельной движущейся реальности. Мы как бы пытаемся поймать в сеть движущуюся историю, вмес то того чтобы постичь историческую последовательность событий как реальность и оценить определенный момент только в ero отношении к этой последовательности. Такой момент может ~~ыть объяснен своим прошлым и прежде всего тем, чем он становится, Q H0 путем абстрагирования от того, чем он является теперь, в чем состоит его моментальность.
Социолог, наблюдающий эмпирические факты, считает, что он стоит на твердой почве и это будто бы позволит ем у наблюдать происходящее движение, вместо того чтобы быть там, где он есть, а именНо внутри движущегося процесса. Затем он реконструирует движущийся процесс с помощью абстрактных понятий, функция которых состоит в том, чтобы сдедать его неподвижным. И во все времена, выступая s роли чистого наблюдателя, стоящего вне реальности, он фактически становится одним из участников ее непрерывного изменения.
Такого рода взгляды встречались и прежде в истории. Они получили, например, распространение в годы упадка Римской империи, когда возникло большое число философских направлений, проповедующих уход от жизни н разочарование в ней,‒ стоицизм, эпикурейство и монашество. Такого рода идви
вновь возникают после разрушения духовного мира интеллектуального синтеза средневековья, а затем ко~ да идеологи Просвещения выступали против сверхъестественных санкций и иррациональных институтов политического абсолютизма.
Мы переживаем такой же переходный период. Этот период многих вводит в замешательство, для некоторых он знаменует новые начинания. Он характеризуется усилиями защитить последнюю траншею того, что защитить невозможно. Но это есть также время, когда срываются завесы, затемняющие и искажающие реальность, время, когда рассеиваются иллюзии эпохи. Это выражается прежде всего в выходе сознания за рамки потенциальной буржуазной мысли. Такой процесс освобождения от иллюзий и идеологического разьединения был хорошо охарактеризован Г. В. Плехановым. «Всякое общественное учреждение есть прежде всего «форма развития» производительных сил. Это, так сказать, лучшая пора его жизни. Оно укрепляется и развивается и достигает своего расцвета. Инстинктивно люди привязываются к нему, объявляют его «божественным» или «естественным». Но постепенно приближается старость, начинается упадок. Начинают замечать, что не все в этом учреждении так прекрасно, как думали раньше; с ним вступают в борьбу, его объявляют «порождением дьявола» или «противным природе» и в конце концов ero упраздняют. Это происходит оттого, что производительные силы общества уже не те, что раньше, оттого, что они сделали новый шаг вперед, благодаря которому произошли изменения во взаимоотношениях людей в общественном процессе производства» '.
Изменение парадигмы связано с преодолением веры в то, что капиталистические фермы жизни вместе с внушительным зданием экономической теории, составляющим их основу, являются неизменными по своей природе. Они не могут, однако, быть ликвидированы сами собой, а только лишь с помощью решительной критики буржуазного сознания, которая составляет их идеологию. Обе задачи должны быть связаны е
' Плеханов Г. В. Избранные философские произведения, т. II. М., 1956, с. 162.
i66
борьбой за удовлетворение потребностей, которые отрицались существующей экономикой как несовместимые с действием ее законов, а следовательно, как невозможные. Жизненные требования о предоставлении жилища, работы, улучшении школьного образования и многое другое, что могло быть удовлетворено в рамках данного общества, отвергаются как ненужные. Это становится нетерпимым. Но борьба за эти требования должна сопровождаться критикой идеологических позиций, которые выступают против таких требований, пбо победа не будет возможной до тех пор, пока подобная идеология остается господствующей. «Совпадение сознания и реальпости есть сущность диалектики. Идеи не являются просто зеркальным отражением материальных фактов. Экономика и существующая система представляют собой элементы мира, который переживает распад вместе со своими идеологическими, правовыми, философскими, культурными формами и экономической теорией. Теоретическая критика и практические изменения неотделимы друг от друга. Все должно быть подвергнуто критике и изменено; подвергнуто критике в теории и ниспровергнуто действием вместе с правовой и политической структурой общества. Новое осознание ‒ руководящий принцип единой теоретико-практической и критическиреволюцпонной активности» '.
Было бы ошибкой рассматривать сознание как простую надстройку, которая исчезнет, как только изменится индустриальная и политическая власть. Как в экономике теория неотделима от действия системы бизнеса, а инфляция является как фактом, так и теорией, так и во всех иных сферах форма и содержание неотделимы друг от друга. Для изменения общества необходимо столь же мужественное наступление на сознание, идеи, предпосылки, ценности и иллюзии существующей системы, как и на ее материальный базис. Нельзя победить политическую власть капитализма со свойственными ему ценностями, иллюзиями и убеждениями относительно человеческой природы без победы над идеологией, сознанием того класса, власть которого должна быть преодолена.
' Kor s ch К. Магывш and Philosophy.
По мере того как кризис углубляется, а критика становится более резкой, следует оясидать энергичных попыток усиления буржуазного влияния на умы людей. Теории становятся более жесткими и догматичными. Сгущается завеса обскура нтизма. Буржуазия перестает понимать реальную ситуацию. Существование этого класса оказывается связанным с тем, что он не может ясно осознать действительный ход вещей. «Буржуазное сознание, мысль является, если судить абстрактно и формально, своей собственной противоположностью, то есть отсутствием сознания и мысли, несознанием... Неправильность, содержащаяся в положении вещей, не представляет собой какой-либо случайности. В ней адекватным образом выражается духовный план объективной структуры. Границы, превращающие сознание буржуазии в ложное сознание, объективны; такова ситуация самого класса. Это объективное следствие экономической структуры общества» '.
Первая предпосылка выхода за пределы отхсившего строя состоит, таким образом, в осознании того факта, что идеология, объясняющая и оправдывающая этот строй, закостенение прошлых исторических форм, не является частью неизменной структуры мира. Здесь нет никакого сходства с концептуальными системами естествознания. Эта форма сознания в той же мере нереалистична, как и формы сознания тех времен, когда господствовало суеверие: божественное право королей, вера в духов и сверхъестественные силы, которыми населял природу первобытный человек.
Буржуазное сознание никогда не задавалось вопросом о своих собственных предпосылках; для него не свойственно стремление изменить порядок вещей. Оно ищет решений, которые пытаются воздействовать на cHMIITQMbI, хотя они могут оказаться эффективными в одном месте, но создадут дальнейшие и часто худшие трудности ‒ в другом. В этом состоит характерная особенность оппортунизма реформистского толка. С другой стороны, могут предприниматься усилия, направленные на решение проблемы посредством ао-
~ Lukacs G, History and Class Consciousness.
168
иска помощи извне, нутом моральной апелляции н 6олее сочувственному, нравственно перевооруженному духовному возрождению. Или вновь будут выдвигаться утопические предложения, противопоставляющие более удовлетворительные формы общества, так называемые «льтернатниные общества, существующим, и в некоторых сл у l «sl x дл н этого выдвигаются небольшие сообщества, которые якобы идут в этом направлении. Более практический подход связан с тем, что необходимы большая решимость, энергичное политическое давление, болес нп1рокие демонстрации, чтобы преодолеть бессердечие, самоудовлетворенность, бюрократическое упрямство, стоящие на пути мер, которые сразу же могут быть введены в действие и тем самым разрешат проблему.
Все попытки преобразований, недостаточно последовательные в своей критике и мерах, не выходящих за пределы, установленные существующей системой, могут заканчиваться только разочарованием. Столь же незначительный эффект имеет и возрастание воинственности кан таковой, и про'нде всего крики о «революции сейчас, немедленно».
Буржуазные формы сознания на являются иллюзиями, а представляют собой, по словам Маркса, достаточно объективные и весьма практические социальные реальности. Вследствие этого они должны быть как подвергнуты критике в теории, так и преодолены на практике одновременно с экономическими, правовыми и политическими структурами общества. Это предполагает борьбу за новое сознание, которое представляет собой понимание нового общества, которое сейчас создается. В этом состоит ведущий принцип и сила «единого теоретико-практического и критически- революционного действия» '.
Map He меняется автоматически, идеи и идеологии не просто следуют за материальными изменениями как отражение уже достигнутой реальности. Никаких изменений не произойдет, пока люди не поймут их необходимость и сознательно не направят их на переустройство общества. К истине приходят не post factura, как отражению того, что уже есть. Она представляет
~ Кorгs ch К. Marxism and Philosophy.
169
собой эффективное переосмысление фактов. Истина кладет начало изменениям существующей реальности, а не копирует ее.
В процессе социального развития не может быть такого положения, когда весь класс целиком приходит к истинному пониманию своей ситуации и освобождается ст парализующих иллюзий буржуазного общества. Сначала это может сделать только творческое меньшинство. Но если более высокий уровень сознания этого меньшинства представляет собой потенциальное сознание большинства, тогда борьба, в которой передовые группы берут руководство на себя, переносится одновременно в практическую и теоретическую области и будет содействовать подъему сознания всего класса, этап за этапом, пока большинство не поднимется до уровня меньшинства.
Такой шаг вперед может быть сделан только тогда, когда есть все необходимые условия для этого. Люди никогда не стремятся разрушить укоренившиеся обычаи, не отказываются от своего привычного образа жизни, не отступают от устоявшегося порядка вещей, как он есть, если не встречаются с ситуацией, грозящей им полным бедствием, которую они должны преодолеть, что вынуждает их сделать беспрецедентное усилие. Как только положено начало движению, появляется импульс, способствующий ero дальнейшему развитию. От достигнутой цели к новой борьбе, от решения одной проблемы к выдвижению другой, от стагнации и разочарования к новым этапам и дальнейшему развитию движения.
Подобная ситуация возникает тогда, когда надвигается угроза нищеты, в то время как экономический потенциал общества постоянно растет. Сталкиваясь с этим кризисом, мы серьезно ограничены «объективными возможностями» системы, представленной ее экономическими законами. Это определяет наше сознание в данный момент и его возможности. Вебер хорошо понимал, что эта сфера возможностей относится не к экономической реальности как таковой, как это было бы в естественных науках, а к экономическим законам его «идеального типа», который является мысленной конструкцией с одной-единственной точки зрения, а именно с точки зрения буржуазии. На основе развитой
470
экономики и с точки зрения общества и ero потребво стей может быть построена совершенно другая модель. Такая модель имела бы более широкую сферу объективных возможностей, которые позволили бы нам перейти границы существующей капиталистической cuGTeMbl. В таких условиях мы вынуждены рассматривать всю систему сознания, ограничивающую наши усилия, как «ложное сознание». Когда капиталистическая система являлась прогрессивной формой мысли и действия, игравшей положительную роль в развитии производства к новым высотам, она, разумеется, такой не была. Только исчерпав свои возможности, она оказалась неспособной полностью использовать производительные силы, которые сама же создала, и поэтому не только устарела, но и превратилась в опасность для общества, а его идеология стала «ложным сознанием».
Иногда выдвигаются аргументы, что любая форма сознания является идеологией и «ложным сознанием», что альтернативная концептуальная модель является моделью другого класса, рассматривающей вещи с иной, отличной точки зрения и со своим собственным, частным подходом к ценностям. В прошлом коренные социальные изменения действительно были связаны с появлением другого класса и новая идеология выражала только интересы этого класса. Но и в этом случае это было подлинное движение вперед, что во многих отношениях расширяло сферу свободы и способствовало развитию производства средств жизни для всех. Ограниченные цели всегда провозглашались во имя таких общечеловеческих идеалов, как свобода, равенство и братство. Но это свидетельствует и о том, что весь процесс в целом вдохновлялся стремлением к улучшению жизни всего человечества. Поэтому вполне возможно, что придет время, когда будет сделан первый шаг к действительному освобождению всего человечества.
Это произойдет тогда, когда рациональное размещение и использование ресурсов будет провозглашено как непосредственная цель экономики и когда этот принцип заменит защиту частных интересов, откровенно отстаиваемую капитализмом (общес благосостояние остается побочным продуктом). Ныне единственный
171
нуть обеспечения рационального контроля ресурсов заключается не в том, чтобы установить новую форму классового господства, а в том, чтобы положить конец существованию экономических классов с помощью установления общественной собственности и всеобщего использования ресурсов.
Ни на одной из предшествующих стадий истории не рассматривалась возможность подлинной оценки прошлого и настоящего, построения на этой основе будущего общества. Только в результате успешного развития капитализма человечество впервые пришло к пониманию следствий технического и орган~тзационного прогресса, которые делают историю явно постижимой. Предшествующие эпохи были существенно ограниченны в своей перспективе. Так, Вебер искренне призпает ограниченность перспективы собственной эпохи. Это не следует рассматривать как недостаток. Подобные классовые системы служили своей исторической цели и способствовали движению общества к более высокой стадии развития. Ни одно общество ранее не рассматривало свою деятельность в связи с возрастающим господством над природными ресурсами и рационализацией экономического процесса не для частного, а общего благосостояния. Только теперь мы достигли такого положения, когда становится ясным все развитие общества. Именно капитализм благодаря своей универсальности, преодолению многих препятствий, социальных, политических, идеологических и институциональных, обобществил производство и сделал общество в целом реальностью для человека. Но класс, который достиг этого, настолько связал свои собственные, частные интересы с современной общественной структурой, что оказался не в состоянии осуществить собственное развитие. Это не дает ему возможности увидеть истинное положение дел и понять современную действительность. Понять конкретную истину настоящего могут только те, кто хочет достичь будущего.
Действительное сознание рабочего класса. существенно не отличается от сознания тех буржуазных идеологов, которые, по словам Маркса, управляют производством и распределением идей своей эпохи. Они к~итролируют все средства массовой информации‒
172
издательства, радио и образование. «Идеальные типы», буржуазпые ценности являются общепринятыми, и им подражают. И все же постепенно сознание рабочих все решительнее начинает отходить от общего буржуазного сознания. Во-первых, происходит процесс экономических и социальных изменений, указывающий на возможность выхода за рамки существующего сознания и привычных представлений. Возникают изменения в самом капитализме: усиливается участие правительства в финансировании и контроле, улучшаются перспективы рабочих на будущее с точки зрения дохода и обеспеченности, отдыха за границей, развлечений и занятий спортом, возможности приобретения вещей, мебели и одежды. Все это значительно превосходит то, что было несколько десятилетий назад. Во-вторых, появляются свидетельства нового образа мышления, критического отношения и утраты иллюзий, в особенности по отношению к политикам и правящей бюрократии. Никто не принимает близко к сердцу их слова о том, что возможно, законно и справедливо или что должно быть принято как неизбежное. Все происходящее показывает, что новое содержится не только в будущем, как нечто ныне еще не существующее и исключаемое из-за господства буржуазной власти; оно уже растет внутри приходящего в упадок и разрушающегося старого общества. В действительности, отмечал В. И. Ленин, «социализм теперь смотрит Hà нас через все окна современного капитализма, социализм вырисовывается непосредственно, прак7'ически, из каждой крупной меры, составляющей шаг вперед на базе этого новейшего капитализма» '.
В то время как буржуазия все больше запутывается в тенетах существующего, которое она рассматривает как единственно возможное, рабочий класс должен в конечном счете ниспровергнуть существующий строй или погибнуть вместе с ним в схватке, которая может окончиться общей гибелью соперничающих сил, в чем Маркс усматривал единственную альтернативу соци®- лизму.
' Л в и и и В. И. Полн. собр. соч., т. 34, с. 193.
Глава 14
ИСТОРИЧЕСКОЕ ТВОРЧЕСТВО
Сила позиции Макса Вебера, редко признававшаяся теми, кто использует лишь отдельные элементы его методологии (а он внес значительный вклад как в конкретные исследования, так и в социологическую теорию), состояла в том, что он постиг и проанализировал основные ценности, так we как и экономические концепции капиталистической эпохи. Ничего подобного никогда не делали эмпирики. Они были наиболее сильны в своем отрицании спекулятивных теорий, стремлении к точности и реальному отображению мира. Однако им не хватало более широкого понимания капитализма как особого миросозерцания, как специфического взгляда на мир, фазу цивилизации в целом‒ его промышленность, социальную структуру, философию, ero институты, этику, культуру. Вебер был кантианцем как в общем взгляде на мир, так и в использовании своей «модели» для понимания теоретической структуры капиталистического общества. Кант пришел к пониманию социальной действительности не через систему собственных категорий, которая имеет дело с миром естественнонаучной реальности, а благодаря познанию нравственной действительности с помощью интуиции. Вебер достиг этого посредством постижения «духа капитализма», ценностно-ориентированной социальной реальности. Капитализм, таким образом, возникает исторически как новая форма общества со своими собственными ценностными категориями и соответствующей им структурной организацией.
Наивному эмпиризму социологов, которые все еще не выявили своих собственных теоретических предпосылок и не призналл того факта, что их мышление осуществляется в категориях капиталистической эпохи, ее хватает именно осознания исторической относитель-
174
ности своего мышления. Превосходство Вебера над ними состоит в том, что он полностью признает, что капиталистическая система ‒ ее цивилизация, политика, этика и культура (мы вновь настаиваем на этом)— представляет собой не реальнпсть в себе, а реальность для нас, наш субъектпвный и частично даже произвольный взгляд на мир. Мы выбираем паши исходные ценностные установки, пишет Вебер, и вся структура нашего мышления, ощущения и поведение следуют и зависят от такого выбора. Вебер основывает все на мысленной схеме или «идеальном типе», который является сознанием нашего времени и который определяет потребности и возможности нашего действительного мира.
Однако Вебер не сознает, что построенная им модель соответствует только данной исторической ситуации и что неизбежно наступит время (как это и произошло сейчас) выйти за пределы этой модели и тем самым избежать ее рабства.
Такого изменения нельзя достичь пп с помощью призывов к улучшению организации нашей экономическодд жизни ттлтт «тзсттт'тттотт соцпалтпотт ттнжепертти», с одной стороны, пп посредством «разрушения нашей системы» илп предоставтсттття ей возможности разрушаться самостоятельно, с тем чтобы можно было потом приступить к строительству социалистического общества,‒ с другой.
Предстоящий путь можно увидеть в тех новых чертах, реальных возможностях и тенденциях, которые распознаются в самом капитализме, достигшем высокого уровня развития. С точки зрения исторической перспективы капиталистическая эпоха как объективное явление, возникающее в результате искусства, разума и творческой самобытности человека, охватывает период приблизительно в 200 лет. Сначала она создает индустриальный механизм, основанный на машинном производстве, и в то же самое время реорганизует отношения капитала п труда на основе системы заработной платы. Затем приводятся в соответствие с капиталистическими производственными отношениями право и система управления, и, наконец, коренным 'образом изменяется нравственное и культурное сознание общества.
175
Это превращает rcarr rrrurrcrcyro модель общества, построенную Вебером, rcan в ее рациональном, так и ценностном аспектах, в историческое явлеппс. Мы постигаем ее основание не с помощью абстрактных категорий естественнопаучпой мыслп, а в попятпях построения человеком своего мира и последоват< льпого овладения силами природы благодаря достп'ксппям науки, техники и промышленности. Каждый период предусматривает создание нового мира техники, промышленного и сельскохозяйствепного производства и в то же самое время общества с новыми ценностями, институтами и культурой. Вебер понимает это как расширение принципа рационализации, так ясно проявляющегося в математической точности современного естествознания и техники, а также строгом учете современного бизнеса. Но основные различия коренятся в капиталистических формах социальных отношений‒ в системе заработной платы, инвестиционной системе, денежной игре — и в капиталистической культуре, как она представлена, например, в рекламе бизнеса е>кедневных газет и в цветных приложениях воскресных газет.
Ни один исторический период не длится вечно. Новая стадия развития возникает лишь тогда, когда аредыдущая не только выдвигает проблемы, связанные с ее преобразованием, но в то же время создает возможности выхода за пределы присущих ей противоречий и, кроме того, появляется возможность преодоления этих противоречий. Маркс отмечал, что проблема радикального изменения не появляется на повестке дня истории до тех пор, пока не будут существовать материальные условия для ее решения или же эти условия по крайней мере будут находиться в процессе формирования. Именно до rex пор наш взгляд на мир ограничивается понятиями существующего строя.
Сознание остается идеологически ограниченным, пока оно бессильно. Когда условия меняются и возни.- кает острый социальный кризис и в то же время появляется перспектива дальнейшего развития, сознание больше не остается в подчинении у идеологии. Только тогда можно рассматривать вопрос об изменении парадигмы.
Концепция идеологии есть концепция, ограничиваю-
йУЭ
щая созпапие рампами того, 'ITO существует, и, cJIO- довательпо, опирающаяся на категории, исключающие возможность рассмотрения преобразования базиспой структуры общества. Ограничиваться рассмотрением ранней стадии развития ‒ это значит не сознавать, что движение, которое возникает, фактически порождает другое движение, коренным образом отличающееся от прежнего и выходящее за его рамки.
В этой концепции нет никакой эволюционной силы, неумолимо раскрывающей историческую последовательность событий. Тот факт, что свечи появились раньше газового света, а газовый свет ‒ до электрического освещения, не представляет собой какой-либо сомнительной метафизики, а показывает эмпирическое направление прогресса. Не существует однозначной детерминистической последовательности в развитии технологии и социальных форм. Технология не является базисом социального развития, формой технологического детерминизма, поскольку именно идеи, культура, философия и даже религия (как показывает Вебер) оказывают воздействие на развитие технологии. Мы должпы отказаться от ошибочного противопоставления идей II социальных институтов, как если бы они находились на разных уровнях рассмотрения. Существует только одна реальность, и эта реальность есть человек, действующий в своем материальном окружении. Когда он думает, он думает о действии. Когда он действует, это заставляет его думать о новой ситуации, которую он создает.
Это открытие принадлежит Джованни Вико, некоторые положения которого Маркс использовал в своих исследованиях; человек знает только то, что он создал или видоизменил. Он знает мир, который сам создал. Отсюда становится понятным, почему сознание связано с происходящим историческим процессом. Оно является компонентой последовательно возникающих социальных форм в истории и в то же самое время творчески действенным фактором. Реальность, как мы ее знаем, как она возникает в нашей цивилизации, создается человеком, контролируется и направляется им к определенпой цели. Она прежде всего есть творение разумного мышления.
177
Это проявляется больше всего и папболее необходимо тогда, когда человек зменяет курс истории ‒ не потому, что такие изменения предопределены или происходят автоматически, а потому, что они осуществляются на основе разумпого постн>кения критической ситуации, нового сознания. Раньше не существовало адекватного понимания роли людей, народных масс в истории, в процессе воздействия, изменения и преобразования окружающего их мпра. Ни материализм, ни взгляд, признававший воздействие на человека социальной и окружающей среды, нц навязчивая идея о непосредственно наблюдаемых фактах, абстрагированных от течения времени, не могли объяснить способность человека к измененгпо направления истории, действенность человеческого мышления и его творческие результаты. Эмпиризм не идет дальше отображения и восприятия того, что уже произошло и что является знанием о внешней, поверхностной стороне вещей. Эмпиризм, как бы детально он ни был разработан, по своей сути бессилен воздействовать на ход вещей, на осуществление коренных социальных изменений.
Изменение направления деятельности требует возникновения более высокого потенциального сознания, которое не может быть у тех, кто находится в сетях буржуазной идеологии. Такое сознание возникает тогда, когда общество подходит к препятствию, которое оно не может преодолеть до тех пор, пока следует существующим способам сознания. Общество преодолеет его, когда поймет, что развитие ero собствепной системы требует выхода за пределы существующего сознания, а в настоящее время ‒ буржуазного сознания.
Идеальная конструкция экономических, политических и социологических теорий выглядит весьма внушительно, сложно, является тщательно разработанной и впечатляющей. Она представляет собой достижение рационального мышления, объединенное целое, в котором экономический базис поддерживает сложную социальную структуру, достаточно подробно описанную Талкоттом Парсонсом и позже развитую в современной политической и социальной теорпи.
Однако социальная действительность не может существовать согласно принципам социальной теории.
Щ
Я капиталистическом мире везде и всюду обнаруживаются иррациональность, разлад, анархия и экономический беспорядок, отчуждение, нищета и недовольство. Как замечает Кьеркегор, «мы построили великолепный дворец, но лачуги реального мира существуют вопреки спекулятивным концепциям, созданным теоретиками». Конечно, в нашей цивилизации имеются оазисы изящной жизни и утонченной ~;ультуры. свои приятные сообщества и множество достойных людей, по ее структура непрочна и напоминает гибнущий «Титаник» с продырявленным корпусом, где пассажпры первого и второго классов пока еще пребывают в салонах, а пассажиры третьего класса уже тонут на верхнсй палубе.
Это противоречие ведет к возникновению критического сознания, противостоящего самодовольству структурного функпионализма. Такое критическое сознание появляется в тот период, когда мощная в прошлом система достигает своего зенита и идет к закату. Периоды кризисов и раньше бывали в истории Западной Европы. Человек не полностью зависпт от обстоятельств. Он может действовать против нпх, чтобы создать новые обстоятельства, выводящие за пределы крушения и упадка своего времени. Мысль, если это действительная мысль, co:ëàåò новые формы бытия, превосходящие существующие формы и соответствующее им сознание.
В ходе критики и переосмысления понятий, с помощью которых мы познаем мир, мы постигаем процесс, благодаря которому общество становится более разумным, а более верное сознание преодолевает ложное сознание менее разумных форм общества.
Когда мы знаем, как управлять природой для удовлетворения наших потребностей с помощью экономических и технических средств, подверженных нашему контролю, история перестает определяться законами, возникающими в результате простого взаимодействия бесчисленных личных стремлений и эгоистических целей отдельных людей, как это имеет место в капиталистической модели, а начинает контролироваться нами самими.
Н» ранних стадиях развития человек не знал, что ему предстоит продолжить существующую форму мирового развития, и он не воспрпппм; л весь процесс в
179
целом, как мы понимаем это теперь. В наши дни рациональность истории осознается отчетливо. Она рассматривается в рамках исторического процесса не как эволюционная сила, а как процесс, требующий нашей критики и изменения направления хода вещей.
Человек и его мир, субъект и объект, понимаются как связанные, а не дихотомически разделенные (со всеми вытекающими отсюда непреодолимыми трудностями). Постепенное господство человека над природой и рационализация общества составляют часть критической и практической деятельности по объединению мира, внутреннего завершения в рамках такого единства рациональной цели общества.
Будущее мира в таком случае зависит от истиниого сознания, под которым мы подразумеваем процесс его развития и нашего участия в нем, поскольку впервые в истории именно наше поколение в состоянии это сделать. Логика истории становится, таким образом, ирактическим, а не метафизическим вопросом‒ является ли мир действительно рациональным вопреки кажущейся его иррациональности? Раньше люди не знали последствий своих действий для будущего и поэтому были идеологически ограниченны. Мы преодолеваем такую идеологическую ограниченность, потому что знаем последствия своих действий, потому что рассматриваем их как план и цель и, следовательно, сознательно делаем свою собственную историю.
Мы, таким образом, не просто наблюдаем действие системы, в которой существуем. Наша социология и философия истории ‒ это не доктрина, не философия в прежнем смысле слова, а активные участницы в происходящем процессе преобразования мира.
Каждая историческая фаза в прошлом была формой угнетения, начиная от рабства и кончая тем, что достаточно ясно определено Вебером и Парсонсом. В прошлом бывали протесты и восстания, большей частью неэффективные, но временами приводившие к иным, хотя и прогрессивным формам, но тем не менее формам угнетения. Теперь мы можем рассматривать полное освобождение трудящихся как реальную возможность, потому что по сравнению с предыдущим историческим периодом развитие современной промышаевности позволяет не лишать благополучпой жизни
большинство только для того, чтобы обеспечить ее меньшинству господствующих классов.
Теперь очевидной целью является наиболее полное развитие экономических возможностей и человеческой индивидуальности. Если мы останемся в рамках современного буржуазного сознания и существующих форм общества, если подчинимся социологии вещей, как они есть, то у нас не остается никакой иной альтернативы, кроме приспособления к тирании буржуазных концепций и интересов, которые они представляют. Если мы выйдем за пределы этик форм, То мы выйдем и за рамки социально определенных возможностей к новым типам личности и индивидуальности, за границы установленного типа, требуемого существующими границами.
Недостаточно критиковать непосредственный гнет, выступать против существующих ограничений и установок, признавая в то же время угнетение критикуемого общества. Это ‒ ошибка любого реформизма, лейбористского ли толка либо причисляющего себя к марксизму. Оказывать сопротивление существующей социальной структуре — это значит выступать против тех, кто эту структуру представляет, кто делает возможным служение их интересам. Необходимо выступить против них и преодолеть их господство.
Осведомленный человек является узником внешних сил. Но он теперь знает, что эти силы являются его силами, потому что, создав общество, которое превратилось в ero врага, сам человек в ходе длительной истории цивилизации может вновь переделать мир.
Отсюда становится ясным, что существуют две социологии. Первая из них заявляет, что ее цель состоит в том, чтобы рассматривать вещи такими, какими они являются, и подчиненными своим собственным законам. В этом случае, как указывают критики структурного функционализма, социология не видит возможностей каких-либо изменений, ибо они исключаются благодаря самому определению структуры, построенной для того, чтобы сохранять свой собственный порядок, равновесие и целостность посредством подчинения каждой части требования целого,‒ такова схема общества Талкотта Парсонса и большинства социо.'~~~гических систем, начинля с его «Структуры социаль-
ного действия». Это приводит к полнейшему релятивизму при анализе множества различных обществ, G которыми мы встречаемся в истории, каждое из которых выступает как замкнутое целое. При таком подходе не существует никакой рациональной теории истории и никакого смысла в истории.
Если, однако, мы рассматриваем рациональные способности человека, действующего на протяжепии сменяющих друг друга фаз истории, связанных с контролем природных и экономических сил, то мы сможем увидеть последовательный ряд общественных систем, отражающих определенные уровни производства и, таким образом, имеющих определенный смысл. На этой основе можно развить рациональную социологию и философию истории не как спекулятивную теорию, не как внешнее объяснение, но прежде всего как растущее осознание в рамках самой истории того, что она собою представляет.
Это не означает отказа от теории. Но теория становится оперативным планом «действия в прогрессивном процессе продолжающихся изменений». Мы познаем мир теоретически, чтобы изменить его. Это означает:
знание того, что мы находимся в периоде исторического кризиса;
знание того, что капитализм представляет собой одну из преходящих фаз в истории;
знание того, что социальная, экономическаяикультурная история представляет собою возрастающий контроль человека, переходящего к полному и сознательному контролю над экономикой, и что альтернативой этому является крах.
Чтобы достичь такого понимания, необходимо выйти за рамки идеологий не к абсолютной истине ~, являющейся абсурдной фразой, а к пониманию значения не только современного мира как такового, но мира в последовательных стадиях его развития. Это предполагает также рассмотрение мира так, как он никогда не рассматривался раньше, как мира, в котором человек играет конструктивную роль визменениихода событий.
~ Под абсолютной истиной автор имеет в виду истину, годную для всех времен, условий и обстоятельств исторического процесса. ‒ Прим. вервв.
Логика истории состоит в способности человека создавать свой собственный мир. В ходе истории человек овладевает природой, подчиняет ее своему контролю, видоизменяет ее и выражает себя, свой разум, свои ценности в видимом мире машин, зданий, кафедральных соборов, картин, парков, музеев, теорий, поэм и философских систем, чтобы противопоставить себя в качестве очеловеченного внешнего мира. Он превосходит себя как естественный человек, преодолевает в себе природу. Формируя свои собственные требования, человек видоизменяет себя в процессе собственной деятельности, создает новые потребности, цели и честолюбивые замыслы. Человек прогрессирует благодаря действенному решению проблем, выдвинутых в процессе своей предшествующей деятельности. Это есть как раз то, что Маркс подразумевает под диалектикой, не больше и не меньше.
Логика отражает действительный процесс. Она связана с деятельностью сознания как понимания. Вопервых, понимания отрицания, преодоления препятствий, разрушения. Во-вторых, осознания необходимости критики экономической структуры, надстройки классовой монополии и управления в ее интересах, угрожающих бедствиями всему обществу. В-третьих, понимания необходимости выхода за пределы существующих идей, теорий, неожиданностей и возможностей, потому что все условия и конкретная действительность подготовили это и требуют этого.
Такая деятельность выводит нас за рамки системы законов буржуазного мира, за пределы установленных правпл, за пределы его языка и концептуальных форм и прежде всего за пределы «иллюзий эпохи», которые все эти «формы мысли» представляют собой, за скрытую завесу, темноту, абсурдность и иррациональность буржуазного общества. Это в сущности позитивное движение в направлении к свободе.
Но имеет ли человек возможность преобразовать буржуазный мир, обусловленный и созданный благодаря идеологическому гнету и ставящий воспитание и культуру целиком на службу своим собственным интересам и господству? Маркс указывает, что не существует неизменной чс ловеческой природы, постоянной для всех времен. «Ириобретая новые производительные
183
силы, люди азмепяют свой способ производства, а с изменением способа производства, способа обеспечения своей жизни,‒ они изменяют все свои общественные отношения. Ручная мельница дает вам общество с сюзереном во главе, паровая мельница — общество с промышленным капиталистом.
Те же самые люди, которые устанавливают общественные отношения соответственно развитию их материального производства, создают также принципы, идеи и категории соответственно своим общественным отношениям.
Таким образом, эти идеи, эти категории столь же мало вечны, как и выражаемые ими отношения. Они представляют собой исторические и преходящи.е продукты» '.
Социология, которая благодаря своей собственной эпистемологии * не имеет возможности быть ничем иным, как отражением существующей структуры общества, может лишь все в большей мере и настойчиво требовать конформизма и подчинения инакомыслящих элементов. Действительно серьезная проблема для современной социологии заключается в проблеме отклонения. Т. Парсонс надеялся решить ее с помощью идеологического давления структурных процедур, которую он называет «интернализацией». Кениг склонен был характеризовать ее как «самоприручение человечества». По его мнению, это обеспечит «оптимальное развитие возможностей личности и реализацию ее индивидуальности».
Именно это недостижимо под гнетом общества, охваченного болезнью стяжательства, поскольку внутренний конфликт в самой структуре существующей цивилизации отрицает это, на чем особенно настаивали Вебер, Теннис и Зиммель.
Конечно, чтобы предотвратить нежелательное поведение, необходимо усилить процессы интернализации и, как считает Т. Парсонс, следует прибегнуть к принуждению там, где не действует интернализация. Тем временем давление рациональной теории, науки, свободной от ценностей, усиливается. Именно потому, что
' Маркс К. и Энгельс Ф. Соч., т. 4, с. 133.
~ Так в западной литературо принято навывать теорию по- фИ'апия. ‒ Пр иль. иерее.
человек никогда татс блпзтсо пе подходнл тс осуществлеппю своих падожд, ои никогда так сильно не ограничивался в их реализации.
Это возлагает всю ответственность на человека, с тем чтобы он мог избежать дилеммы, в которую впутал себя. На протяжении истории он поступал так сотни раз. Но далеко не все люди, а только некоторые готовы в любом. случае идти вперед. В то время как какая-то часть людеп становится пнертной или уступает под гнетом военных плп экономпческпх бедствий, другие имеют смелость и разум пдтп вперед. Часть людей пытается найти спасение. «уходя в себя», надеясь на осуществление своих чаяний в другой жизни или в неопределенном будущем. Однако пока человек ожидает спасения, он подчиняется диктатуре господствующей социальной власти, становясь жертвой разрушающегося общества. Для осуществления своей судьбы человек нуждается в новом сознанпп, стойком, разумном и скептическом, чтобы освободиться от фетишей, от безжалостного гнета экономпческпх законов, от правового насилия со стороны социального порядка. Чтобы потсончпть с таким положением вещей и прпвестп обществепньте отноптеппя в соответствие с уже созданнымп силами, пробпватощпмп гс бе дорогу к реализации, человек дол>тсен преодолеть социальную структуру, в которой один класс подчиняется другому, и устранить экономическую организацию, в которой рабочий является только средством производства. Чтобы осуществить это, люди ‒ социальные группы и слои, индивидуумы и объединения,— понимающие неизбежность движения вперед, должны осознать необходимость как политических, так и идеологических преобразований, в осуществление которых они волей- неволей включены. История не будет ждать неторопливого теоретического воспитания человека. Человек воспитывается первым осмысленным шагом в новом направлении вопреки всему, что ему предписывается в качестве необходимого. Эта деятельность имеетбольшое воспитательное значение. Мартсс указывал, что человек не будет полностью перевоспитан до борьбы, а воспитывается шаг за шагом, избавляясь от иллюзий, открывая я себе ттовьтс пдеп, возможности и силы в ходе борьбы, и никак пп,з т .
Делом жизни и смерти для рабочего класса являетоа то, что он начинает сознавать свое реальное положение и практическую необходимость осуществления перехода социально-исторического процесса на следующую стадию развития. Для буржуазии рациональный контроль над производством в интересах всеобщего блага невозможен, ибо он целиком выходит за рамки ее потенциального сознания и поэтому является совершенно утопичным и абсурдным. Будущее зависцт от людей, которые способны вникнуть в общепринятое и очевидное и выявить его ложность. В то же время они смогут сформулировать положение, кажущееся неочевидным, но тем не менее являющееся истинным. Такое подлинное мышление прорывает узкий горизонт буржуазного сознания, чтобы постичь исторический процесс, и, учитывая уроки прошлого и настоящего, переходит к творческому созиданию будущего.
Это становится возможным потому, что те, кто не полностью вовлечен в капиталистическое производство ради достижения целей имущего класса, находят дальнейшее свое существование угрожающим. Их политическое сознание развивается и может выйти за рамки веберовских «объективиых возможностей», которые признаются и ограниченным буржуазным сознанием, и теми, чье положение в обществе таково, чтобы добиваться господства при всех обстоятельствах. Вопрос заключается в том, существует ли s обществе какая- либо группа или класс, чье сознание может выйти за рамки ограниченного буржуазного мышления. Это станет возможно лишь тогда, когда такая группа или класс придет к выводу, что их интересы будут осуществлены, а безопасность и благосостояние обеспечены посредством выхода за границы экономических возможностей капитализма,
Глава 15
СОЦИОЛОГИЯ И ПОЛИТИКА
РАЗОЧАРОВАНИЯ В КУЛЬТУРЕ
Глубокий пессимизм Вебера и его коллег Тенниса и Зиммеля ощущается во всем. Когда они размышляли об «идеальном типе», его структуре, функциональном аппарате, экономических законах и бюрократическом господстве, приближающаяся к зениту власть капитала не вызывала у них ни удовлетворения, ни надежд на будущее.
Годы перед первой мировой войной вселяли большие надежды. Это было время самонадеянной философии людей типа английского гегельянца Бернарда Бозанкета, доказывавшего, что рациональный «абсолют» является более «реальным», чем мир, каким он нам кажется. С их точки зрения, вечный порядок истины и справедливости в том виде, как он существует сейчас, является нравственным и юридическим обоснованием нашему организованному обществу и необходимости его классовой дифференциации. Окончательная истинность того, что кажется злом, состоит в том, что оно есть средство утверждения добра.
Вебер резко отрицательно относился к подобным высказываниям. «Окончательные и наиболее возвышенные ценности,‒ указывал он,— уходят из социальной жизни в трансцендентную сферу мистической жизни» '. Ero представление о будущем было совершенно иным и имело довольно неожиданное сходство с идеями, содержащимися в опубликованной в 1918году книге Шпенглера «Закат Запада», в которой война объявлялась «вечной формой наивысшего человеческого существования», отрицался исторический прогресс, а девятнадцатый век характеризовался как начало заката современного западного мира. Вебер не мог
' We Ь e r М. Politics as à Vacation.
i87
предложить иного выхода, крома систематического поощрения элиты, на которой лежит ответственность за управление. Из ее рядов выйдут партийные лидеры харизматического типа, которые станут управлять, применяя диктаторские методы. Он не знал, что такой индивидуум уже действовал как ефреитор австрийской армии ‒ ero имя было Адольф Гитлер. Он в совершенстве воплощал в себе веберовский принцип «демократии вождя», демократии плебисцита ит. п.
Парето, итальянский социолог, поддерживавший Муссолини, считал, что мир управляется иррациональными силами инстинктов и страстей, которые используют логику, научные законы и экономику для своих собственных иррациональных целей. Это совершенно исключает всякие рассуждения этического характера, касающиеся человеческого благосостояния, которые могут встретиться на их пути.
Парето рассматривал основной политический конфликт между двумя силами, каждая из которых представляет собой проявление инстинктивной власти: существуют лисы, выигрывающие с помощью хитрости, и львы, окончательно побеждающие благодаря силе. Вся современная элитарная традиция, достигающая высшей точки развития в авторитарной диктатуре, берет свое начало в учении Вебера и ero последователя Парето.
Жестокое поражение Германии в первой мировой войне и угроза широкого распространения марксизма заставили Вебера в те годы включиться в политическую борьбу. В 1918 году он был приглашен в Вену для выступления с речью о социализме перед офицерским корпусом '. В Мюнхене его политические речи вмзывали сенсацию. Казалось, он был создан для такой ведущей политической роли, которой соответствовали его внушительная личность и большой ораторский дар. Он вступил в область политических споров и маневров в конце войны, чтобы задержать прилив революции, насколько это возможно. Но в глубине души он был глубоко разочарован, ибо его мучила проблематичность рационального характера западного мира.
' См.: Weber М. Gesammelte Aufsiitze zur Soziologia
Куда подевалась его передовая гуманность? Интеллектуальная борьба Вебера становится напряженной. Сбитый с толку и разочарованный, в конце концов он отказывается от участия в политике, после того как он оказывал помощь социал-демократам и армии в разгроме революции. Усталость, объявшая мир, одолела его, и он возвратился к своим исследованиям. Когда в июне 1920 года он заболел, то не пытался бороться с болезнью и 14 июня умер '.
В послевоенные годы интеллигенция ощущала вместо оптимизма глубокое разочарование. Резко чувствовалась болезнь, коренящаяся в душе общества. Этот духовный упадок нашел отражение в стихах Эзры Паунда:
«Там умерли миллионы
И лучшие среди них
За старую суку пропащую,
3а испоганенную цивилизацию,
3а две громоздкие статуи,
За несколько тысяч пустых книг».
Глубокое ощущение непоправимости чувствуется в
«Бесплодной земле» Т. С. Элиота:
«...ß не мог
говорить, и в глазах потемнело, я был
ни жив ни мертв, и не знал ничего,
глядя в сердце света, в молчанье» 2.
Во всей интеллектуальной жизни Германии доминировало настроение упадка, особенно в широко читаемых книгах Эрнста Юнгера, Людвига Клагеса, Пауля Лагарде, Меллера ван дер Брука, Отмана Шпана и многих других. Фриц Штерн в своем исследовании о возникновении германской идеологии показал, как глубокий пессимизм Вебера и иррационализм Парето и Шпенглера стали преобладать в социологическом соз-
~ См.: Weber Marianne. Mar Weber; Mayer 1.
Мах Weber and German Politics; EI u ges H. Stuart. Consciousness and Society.
Элиот Т, С. Бесплодная вемля. М., еПрогрссс», 1971. с. 48,
i89
нании Германии и получили распространение за ее пределами во всем западном мире.
Однако в Англии самодовольный оптимизм все еще преобладал в социальных науках. Социология сделала значительный шаг вперед в разработке эмпирических методов. Таким образом, она оставалась чисто описательной, а не объясняющей наукой. Ее специфические задачи сводились к классификации и изучению тех внутренних изменений в структуре общества, которые были известны как преобразования, характеризующиеся определенными чертами, отношениями и единообразием. Социология, таким образом, была сведена в основном к статистическим и описательным методам, став тем самым тормозом понимания исторического процесса. Описательный метод характеризовался как метод, производящий «много шума из ничего», и, вероятно, служил наилучшим способом замаскировать реальные проблемы, с которыми сталкивается общество сегодня. Такая деятельность безо всякого исключения не имеет отношения к социальной и исторической основе общества.
Буржуазная мысль эпохи упадка несовместима с теориями, которые касаются социальных изменений. Действительно, принцип структурного функционализма утверждает, что общество сохраняет свой строй и для каждой действующей единицы ее интернализированное ожидание приводит к такой цели. Т. Парсонс настойчиво утверждает, что единственный тип эмпирических обобщений, который может быть обоснован, является «корреляционным» и «вероятностным». «Общая теория процессов изменения невозможна при современном состоянии знания» '.
Можно сказать, что ведущие идеологи современвой социологии разделяют общую негуманистическую s нефилософскую позицию. Все они, по-видимому, явно или неявно склоняются к современному технократическому обществу. С. М. Липсет в своей работе «Положение социологии в 1950-е годы» отмечал, что социология «освободилась от философии и стала менее ориентированной на проблемы, менее касающейся жизни, менее обязывающей, менее исторической и
' В о s k o f f (ed.). Modern Sociological Theories.
гуманистической, но более стерильной и консервативной политически» '.
В методе, применяемом социологией, преобладает абстракция и чрезмерное увлечение методологией. В то же время функционализм тяготеет к status duo и к совокупности исследований, главная задача которых состоит в отклонении возможных источников критики общества.
Преобладающий интерес социологии к проблемам социальной устойчивости приводит в основном к разработке способов, с помощью которых сохраняется общество и поддерживается его функциональное равновесие. Трехчленная типология отклонения поведения, способствующего нарушению равновесия и изменениям, классифицирует нарушителей спокойствия на основании мотивов: а) отступления, б) бунта, в) инновации. Дабин находит даже большее количество типов отклонения; фактически он описывает двенадцать типов психологической анормальности, которые создают возможности для социальных изменений.
Мы уже ссылались на определение социологии профессором Кенпгом как «процесса социального самоприрученпя человечества». Профессор Б. Ф. Скиннер готов предложить здесь свою помощь. Отмечая, что дискуссия, убеждение и аргументация являются пустой тратой времени и неэффективны, он предлагает использовать метод «совпадения обстоятельств», который оказался эффективным для поддержания в надлежащем состояннп крыс и голубей. Имея дело с отклонениями, пишет он, «мы нуждаемся в создании таких обстоятельств, чтобы выступления молодежи могли привести к поведению, выгодному обществу, обстоятельств, не имеющих тревожного побочного продукта» 2.
Рассмотрим следствия отклонений. Если не существует иной реальности, чем завершенное функциональное целое, и мы интересуемся его гомеостазисом, его равновесием, то любое отклонение от этой цели, любые ожидания и требования, выходящие за рамки возможных целей для системы в целом, должны рассматриваться как анормальные, патологические. Но запреще-
' Lipset. The Setting of Sociology in the 1950's.
~ Slcinner В. F. Be).ond Freedom and Dignity.
191
пие конфликта там, где устаповлепы цель и правила, необходпмыо для сохранения равновесия, может оказаться гибельным для общества, которое не в состоянии привести в соответствие с общими интересами обоснованные личные интересы. В этом случае бунт может быть менее показательным для характеристики недостаточного индивидуального приспособления, чем действительная несовместимость личного благосостояния с требованиями системы, особенно если иметь в виду анализ Вебера.
Обратимся к примеру, приведенному профессором Хайеком в его книге «Индивидуализм, истинный и ложный». Эффективное функционирование экономики для получения необходимой прибыли, без которой она перестает действовать, пишет он, требует выполнения рабочими их обязанностей, строгого ограничения их ожиданий и требований. Рабочие не должны мешать объективному действию рационального механизма. К сожалению, отклоняющиеся индивидуумы не признают такой необходимости «подчинения безымянным и кажущимся иррациональными силам общества, требующего от них приспособления к изменениям, которые могут глубоко повлиять на их судьбу и благополучие и причины которых могут быть совершенно непостижимыми для них. Это стремление к пониманию порождает иллюзорное требование, которое не может удовлетворить никакая система, и увеличивает нежелание подчиняться правилам, полезность которых рационально не доказана» '. Это именно и есть «субстанциональная иррациональность» Вебера: действие системы, лишенной ценностей, навязывает нужду и лишения, но система должна быть признана, и против нее нельзя возмущаться по соображениям справедливости и гуманности, которые считаются несуществеввыми для системы. Так разумное становится неразумным, и это неразумное навязывается нам под видом разумного.
Конечно, каждое общество требует выполнения обязанностей. Но Ж.-Ж. Руссо был прав, когда настаивал на том, что обязанности должны быть такими,
' Haye k F. Individualism, True or False,
193
которые могут быть свободно прппяты, потому что она обеспечивают и защищают благосостояние каждой личности в обществе. Но часто бывает, что провозглашаемое всеобщим благом служит частным интересам, которым управляемые должны подчиниться. Как говорится, «что является благом для «Дженерал моторс», должно быть благом для Америки», и что представляет собой благо для капитализма, должно быть благом для каждого рабочего.
Однако отклоняющиеся могут больше не признавать необходимости испытывать дальнейшие, более тягостные лишения, поскольку, с их точки зрения, система достигла такой степени развития, когда социальная реорганизация обеспечивает лучшую, а ' не худшую «судьбу и удобства». Поэтому удовлетворить совершенно разумные и понятные требования становится и возможным, и необходимым. Конечно, существуют и такие индивидуумы, которые не признают разумных ограничений и обязанностей в любом обществе. Но социологи и общественность должны проводить различие между теми, кто опускается ниже уровня социальной ответственности, и теми, кто чувствует ответственность больше, чем социологи, больше, чем остальные члены общества, и пытается привести общество в соответствие с требованиями самой экономики. Если социолог настаивает на сохранении существующей системы, в то время как все прогрессивные силы общества стремятся к его реорганизации, то это означает, что он не требует устойчивости и равновесия, а верит, что они могут быть достигнуты усилением принуждения без нарушения равновесия в момент распада системы. Только реорганизация обеспечивает равновесие в настоящее время, и эта реорганизация может быть достигнута лишь на новом уровне общественного развития.
Однако в каждом разделе социологии мы обнаруживаем отсутствие исторической перспекгивы, отказ от рассмотрения существующих фактов как части изменяющейся реальности, которые могут быть поняты только с точки зрения их прошлого и будущего. Если общество должно приниматься таким, как оно есть, то всякая радикальная критика и требования о коренном его цзменении встречают сопротивление. Но если обще-
ство рассматривается в процессе развития, в ходе которого человек стремится к улучшению своей жизни посредством более развитой техники и периодической реорганизации структуры, пытается достичь более высокого уровня рациональности путем справедливого распределения промышленной продукции, тогда необходимость изменений, требования реорганизации не будут считаться патологическими, а явятся здоровым сознанием общества, в ходе изменений овладевающим умами людей.
Но все это теряет смысл, если исключается историческая перспектива. Никакое социальное явление не может быть понято иначе, как с точки зрения его места в развивающемся обществе, то есть его значение должно полностью отличаться от значения, игнорирующего его контекст в процессе становления.
Характерная черта всех форм эмпиризма состоит в том, что им недостает стремления к теоретическому пониманию явлений. Человек, придерживающийся «твердых фактов», презирает все теории как ненужные и неважные, за исключением, разумеется, наивной теории, что простые наблюдения дают правильную оценку действительности. Функционалист идет дальше, интегрируя факты в органическое целое. Но здесь ою останавливается и отказывается анализировать, как возникло социальное целое и по каким основаниям он рассматривает любую существующую систему, в любой момент времени, как само собой разумеющуюся, хотя эта система может быть вопиющим примером организованной системы привилегий и эксплуатации или весьма неустойчивой системой, находящейся в процессе распада и изменения. Так в конечном счете подходит к определению происхождения системы современная западная рациональная мысль. Но такой подход напоминает ответ индийского философа на вопрос о происхождении мира. Философ ответил, что мир держится на спине слона. Когда спрашивающий, не удовлетворенный этим, задал вопрос: «А на чем держится слон3» ‒ философ заявил: «О, он стоит на спине черепахи». После этого ответа человек ушел удовлетворенным. Вебер также никогда дальше черепахи -se шел. Его объяснение капитализма не простирается
далее «западного рационализма» и рационального духа «протестантизма». Но достаточно ли этого?
Таков типичный способ мышления, удовлетворяющийся высокими абстракциями, которые на деле ничего не объясняют. Сказать, что капитализм является «рациональным», значит свести дело, как в предыдущем примере, к черепахе. Однако реальным объяснением будет установление места капитализма в ряду социально-экономических систем, возникших благодаря усилению господства человека над природой для удовлетворения своих потребностей и их дальнейшего расширения. Именно в этом заключается основа теории, соотносящей схему социальной организации к уровню достигнутой техники. Так мы приходим к экономическим изменениям, которые порождают капитализм как соответствующую форму организации на определенном уровне индустриального развития. Это единственное направление, позволяющее построить действительную теорию происхождения капитализма и в то же время понять природу и структуру равновесия.
Для Вебера разум сосредоточивается только на отдельной системе ‒ капитализме, как если бы вся история не была развитием способностей разума по контролю над природой и организацией форм общества, соответствующих последовательным стадиям экономического и технического прогресса.
Теория становится безнадежно отсталой, когда она занимается лишь простым описанием того, что существует, классификацией и незначительными обобщениями. Ботаника в былые времена ограничивалась в основном наблюдением, описанием и классификацией растений. Это было весьма ценно. Однако научная бо- TBHIIKR возникла лишь после того, как были помяты цветковые растения с точки зрения их клеточной структуры, пх метаболизма и фотосинтеза, тропизма и прежде всего српвнительной анатомии ‒ установления их места в процессе прогрессивного развития, начавшегося от папоротников и мхов, предшествовавших папоротникам. Всякое биологическое понимание основывается на сравнительном изучении, которое в то же самое время является эволюционным исследованием. Именно эта последовательность объясняет видоизмене-
195
ния основной структуры скелета хордовых, кровообращение, нервную и выделительные системы, как они развивались и видоизменялись из первоначальных базисных структур. Именно это и есть теория. Она представляет собой значительно больше, чем описание, или классификацию, или обобщение, основанное sa том, что мы наблюдаем в настоящее время. Вез теории не существует науки, а социология испытывает острый недостаток в объясняющей научной теории. Это доходит до такой степени, что часто теория и эмпирическое исследование рассматриваются как обособленные и независимые друг от друга виды деятельности. Более удовлетворительное объяснение общества достигается с помощью структурного функционализма. Но он не может объяснить нам, как возникает общество, и не допускает его изменений. Далеко ли ушли бы мы в биологии, пользуясь таким методом?
Если во всех вопросах, относящихся к органическим системам, необходима эволюционная точка зрения, и если в человеческой жизни так важна роль разума, создавшего технику, и если в организации общества эта техника является основой развития и функционирования социальной структуры, то отсюда следует, что социология как наука об обществе должна учитывать исторический фактор. Мы не поймем капиталистическое общество, как бы тщательно ни отображали его структуру, пока не поставим его в ряд классовых социальных форм и соответствующей их развитию на протяжении более чем пяти тысяч лет техники. Такой подход связан с эволюцией предопределенных серий не более, чем тот факт, что гидра или кишечнополостные предшествуют кольчатым червям (анелидам), последние ‒ хордовым, а хордовые — позвоночным. Это ве означает, что каждый тип неизбежно развивается в следующий тип последовательности. Однако только такая последовательность служит объяснением процесса развития животных.
Теория, которой мы располагаем, не является одно- линейной теорией эволюционной телеологии, согласно которой общество движется к предопределенной цели. Она ве имеет ничего общего с теорией Дильтея, Шпенглера или Тойнби о бесконечных циклах произвольанх форм или попросту воплощении уникального и as-
дивидуального духа капитализма, которая не очейь отличается от взглядов Парсонса и Вебера. Эта теория является эмпирической, научной, но отнюдь' не метафизической теорией о развивающейся человеческой технике и соответствующих ей формах социальной организации. Такая теория стремится показать, как развитие техники требует установления соответствующих форм человеческих отношений в экономике. Она рассматривает все это как созданное разумом и деятельностью человека. Благодаря этому можно объяснить функциональное целое в системах Д~оркгейма и Парсонса, будь то в греческих городах-государствах, Древнем Риме, феодальной Европе или в условиях современного капиталистического общества. Теория объясняет, как они возникли и пришли в упадок, выявляет иррациональности рациональной экономики на поздней стадии их существования, их внутренние черты и особенности, а также классовую борьбу переходного периода.
Именно на такой основе мы можем иметь эффективную теорию о созданном самим человеком мире, как мы имеем теорию о мире естествознания, независимом от человека. Вебер создал метод, при помощи которого, по его мнению, будут формулироваться такого же рода законы для социальных наук. Но его модель вместо разработки теории о последовательных формах общества и творческой деятельности человека по их созданию имеет дело только с существующим обществом. Вебер совершенно недооценил развитие общества и коренные изменения, связанные с растущим контролем человека над природой и усилением его способности удовлетворять свои потребности и расширять их за рамки простой необходимости.
Если социолог отказывается рассматривать такую теорию, то причину этого психолог видит в том, что он отказывается знать нечто противоречащее чьим-то интересам. Может быть, это происходит из-за явной тупости или врожденного консерватизма? В любом случае препятствия, чинимые капитализмом, и ero бедствия приводят к плачевным результатам, вызывающим крушение надежд, жизненный крах и нежелание добиваться каких-либо улучшений. Денежная игра‒ это самая опасная игра, в которую когда-либо играл
человек в обществе, более механистическая, более разрушающая человеческие отношения, более безличная и безжалостная в игнорировании человеческих ценностей, чем какая-либо другая система эксплуатации.
Когда она достигает мертвой точки, когда предпринимаются отчаянные меры для сохранения существующего уменьшения экономических ресурсов, тогда опасности подвергается существование всей цивилизации.
Если войну удается предотвратить, то крайняя необходимость в расширении рынка, отказ идти вперед порождают мир иррациональностей и аномалий, жестокости и бессердечия, беззаботной роскоши и безжалостной борьбы между конкурирующими группами и индивидуумами. Это приводит к тому, что человек, лишенный философии, теории, не имеющийисторической перспективы и не понимающий необходимости развития, может рассматриваться как «человеческая категория» и поэтому, руководствуясь своим непосредственным опытом, пытается найти утешение или впадает s философию отчаяния.
Каждая фаза кризиса порождает свою собственную форму негативной культуры, начиная от Шопенгауэра, Кицше, Томаса Манна и кончая Сартром, Кафкой и Бекеттом,‒ форму отрицания и бессилия. «Замена взаимосвязанного социального мира старых реалистов разобщенным миром фактов, исчезновение какого-либо осмысленного отношения человека к его окружению, кризйс характера, разлад между целью и волей, изоляция и отчуждение человека... Разорванная реальность в модернистских произведениях служит отражением разрушенной реальности» '.
Писатели и драматурги, на которых мы ссылаемся, отображают окружающую реальность слишком непосредственно. Они остаются в рамках буржуазного восприятия мира и, таким образом, не могут охватить мир в целом, не имеют возможности выхода за пределы современного положения. «Вопрос не в том, существует ли это на самом деле. Вопрос в том, отражает-
' Pascal R. George Lukacs: the Concept of Totality.—
P а г k i n s o n (ed). George Lukacs, The Мап, his Work and his
ИваЬ.
1Э8
ся ли здесь реальность в целом. Дело не в том, что все это не следует описывать. Дело в том, что мы не должны ограничиваться только этим» '.
Наш ужас, наше отчаяние являются мерой того, как глубоко мы сознаем потребность в цельной личности, осмысленном существовании. Задачей подлинной науки должно быть не втискивание человека в прокрустово ложе фрагментарного и разобщенного общества in extremis, а указание пути к осуществлению его целей не как своеобразного подарка илп счастливого завершения исторического процесса, но как возможности, а сегодня и настоятельной необходимости IIoHHMBHHH своего собственного положения ‒ как оно возникло, что оно ныне собой представляет и какие меры может предпринять человек, если его сознание от существующих в мире застоя и неразберихи поднимется до постижения человеческой истории и ее задач.
' Luka cs G. The 51eaning of Contemporary Realism.
СОДЕРЖАШ1 Е
ПРЕДИСЛОВИЕ................. б ОТ АВТОРА . . . . . . . . . . . . . . . . .. . 23 Г л а в а 1. МАКС ВЕБЕР ‒ ЧЕЛОВЕК И БОРЕЦ... 26 Глава 2. ДЮРКГЕЙМ И КОЛЛЕКТИВНОЕ СОЗНАНИЕ 34 Гл а в а 3. ИССЛЕДОВАНИЕ КУЛЬТУР....... 42 Г л а в а 4. ОБОЖЕСТВЛЕНИЕ «ВЕЩЕЙ, КАК ОНИ ECTb>) 52 Глава 5. МЕТОДОЛОГИЯ ВЕБЕРА......... 60 Г л а в а 6. КАПИТАЛИЗМ: ЕГО ПРОИСХОЖДЕШ1Е И
ПРИРОДА............... 82 Гл а в а 7. «ДОМ РАБСТВА» .........., 94 Глава 8. ТАЛКОТТ ПАРСОНС И ТЕОРИЯ СИСТЕМ .. 104
. 112
Глав а 9. КОНФЛИКТ И HJIAC(;
Гл а в а 10. ИСТОР11ЧЕСКАЯ ПЕРСПЕКТИВА..... 123 Гл а в а 11. ЭВОЛЮЦИЯ И ЧЕЛОВЕЧЕСКИЙ ПРОГРЕСС 132
Г л а в а 12. MAhC ВЕЬЕР И КАРЛ МАРКС
144
13. СОЗНАНИЕ И СОЦИАЛЬНЫЕ ИЗМЕНЕНИЯ 155 14. ИСТОРИЧЕСКОЕ ТВОРЧЕСТВО . . . . . . 174
Глава Глава
Глава 15. СОЦИОЛОГИЯ И ПОЛИТИКА РАЗОЧАРОВАНИЯ В КУЛЬТУРЕ......... ° . 187