■триумфы!

Франческо
Петрарка
ТРИУМФЫ
Перевод
ВЛАДИМИРА МИКУШЕВИЧА
МОСКВА
ВРЕМЯ
2000

ББК 84(0)4
П29
Оформление серии
Валерий Калнынъш
Подготовка иллюстраций
Марина Орлова,
Леонид Петрушин
В оформлении книги использованы гравюры
по рисункам художника Дзомпини
из книги Le rime del Petrarca.
(Venecia: Presso Antonio Zatta, 1755-1756)
и фрагменты фресок Андреа ди Бонайути
из Испанской Капеллы
базилики Санта Мария Новелла во Флоренции
ISBN 5-94117-007-6
© В. Б. Микушевич, перевод, комментарии, 2000
© М. О. Орлова, Л. И. Петрушин, подбор
иллюстраций, 2000
© Издательский Дом «Время», 2000

ТРИУМФ ЛЮБВИ

I
Когда настало время обновленья
Для вздохов этих нежных так, что мне
Со дня того1 не ведать исцеленья,
Уже пригрело солнце по весне
Тельцу рога2, но девочке Тифона3
Бежать еще в студеной вышине.
Вели меня печали4 неуклонно,
На сердце столько тягот я влачил,
Что, не найдя себе другого лона,
Я в замкнутой долине5 опочил
И, лежа на траве, в слезах от боли,
Увидел свет, в котором различил
Восторг и скорбь, незримые дотоле.
Предстал мне вождь6, как бы один из тех,
Чьим торжеством гордится Капитолий7.
Мой век лишил меня таких утех,
6/7

Как зрелище подобного величья,
В своей гордыне возвеличив грех...
Черты необычайного обличья
Открылись мне, усталый взор маня.
Невиданное счастлив был постичь я.
Четыре белоснежные коня.
Как бы в огне юнец на колеснице,
И не нужна бесстрашному броня.
Он без доспехов и не в багрянице.
Весь голый, многоцветные крыла,
Колчан и лук, а следом вереницей
Невольники, которым нет числа.
Одни давно погибли от ранений,
Других пронзила только что стрела.
И я, признаться, жаждал объяснений,
Предчувствуя мучительный удел:
Остаться тенью в сонме пленных теней.
Я в поисках знакомых лиц глядел
На длинный строй страдальцев этих вечных,
Которыми безжалостный владел.
Напрасный труд! Не узнавал я встречных,
Чей внешний облик смертью искажен,

Вернее, казнью в муках бесконечных.
Не отрицаю, был я поражен,
Когда почти приветно тень8 вскричала:
«И этот, наконец, приворожен!»
Спросил я в изумлении сначала:
«Меня ты знаешь? Кто же ты таков?»
«Твой друг старинный, — тень мне отвечала, —
Неузнаваем по вине оков.
Пускай мрачна дорога, неужели
Своих не узнаешь ты земляков?»
Разумные слова достигли цели,
Открыв мне то, что внешний вид скрывал.
Мы рядом на холме высоком сели,
И молвил он: «Какие подавал
Ты смолоду надежды! Нет, не тщетно
Я здесь тебя увидеть уповал!»
«Ты не ошибся, но по мне заметно,
Что, не пронзен стрелою, лишь задет,
Я дрогнул пред судьбою беспросветной».
Он, выслушав с улыбкой мой ответ,
Промолвил: «Сын мой, пламя запылало
И для тебя, Бог весть, на сколько лет».
8/9

Сперва я в этой речи понял мало,
Но в мозг она вписалась навсегда,
Как будто мрамора не пожелала.
Я, не предвидя для себя вреда,
Полюбопытствовал: «Кто люди эти,
И кто пасет подобные стада?»
«Сам все узнаешь. Нет нужды в ответе, —
Сказал он, — для тебя готов силок.
Очередная жертва на примете.
Не вырвешься, пока не минул срок
Морщинам появиться и сединам.
Готова цепь для непокорных ног.
Ты молод и пытлив. По сим причинам
Ответить на вопрос я принужден.
Твоим он скоро станет господином,
Тот, кто зовется в мире Купидон.
Узнай, пока не наступили сроки:
Бессмертных, как и смертных, губит он.
Он кроткий отрок и старик жестокий.
Уразуметь отныне должен ты,
Где гибельные кроются истоки.
Он порожденье сладостной мечты.

Он вскормлен мыслью беспокой но-праздной.
Он царь и бог вселенской суеты.
А это жертвы и рабы соблазна
Влачат свои оковы, в плен попав.
Работает ловушка безотказно.
Смотри, как Юлий Цезарь величав!
Но Клеопатра Цезаря связала
Среди цветов египетских и трав.
Он победил весь мир, но доказала
Ему любовь: непобедимей тот,
С кем воевать и доблесть не дерзала.
И Цезарь Август9 за отцом идет.
Он вымолил супругу в униженьи,
И, праведный, сподобился тенет.
За ним Нерон10 шагает в раздраженьи.
В жестокости своей неумолим,
К жене попал он все же в услуженье.
Достойный лавров, добрый Марк11 за ним.
Им тоже помыкала Фаустина.
Философа мы в этом сонме зрим.
А следом два трусливых властелина.
Вон Дионисий12, рядом Александр13.
io/ll

Действительно, страшна его кончина.
Смотри, вон тот, чьи слезы зрел Антандр14.
Креусу потеряв, он взял другую,
И сына в битве потерял Эвандр.
Ты помнишь: некто страсть отверг дурную
И предпочел от мачехи бежать
И в этом волю проявил благую
Себе на гибель, ибо возражать
Опасно было Федре15 беспощадной,
Чью ненависть немыслимо сдержать,
Так что казалась Федре смерть отрадной,
И был отмщен безвинный Ипполит,
Отмщен Тезей с погибшей Ариадной16.
Измена самое себя хулит,
Виня других. Упрек необоснован.
Обман виновным блага не сулит.
И этот муж прославленный17 закован.
Сопутствует он сестрам этим двум.
Одной любим, другою очарован.
В оковах Геркулес-тяжелодум18.
Ахилла до сих пор гнетет обида19,
И сей воитель доблестный угрюм.

12/13

И Демофонт идет, и с ним Филлида20.
Идет Ясон, идет Медея с ним21,
Скиталица, чья колыбель — Колхида.
Преступница, жестокая к родным,
Ему грозила в ярости ужасной,
Ревнуя друга к женам остальным.
И сетует лемнеянка22 напрасно,
Обижена дикаркой буйной той.
А вот Елена, что звалась прекрасной23,
А вот, воспламененный красотой,
Пастух24, чья страсть, не ведая закона,
Нарушила всемирный лад и строй.
Париса кличет скорбная Энона25.
Елену призывает Менелай.
В слезах зовет Ореста Гермиона26.
И все еще любим Протесилай27.
Пристыжена Аргеей28 Эрифила29,
Из-за которой пал Амфиарай.
Вздыхают, стонут, сетуют уныло
И следуют покорно за вождем,
Чья воля столько гордых душ пленила.
Конца не видно. Мы напрасно ждем.

В тенистых миртах30 большей частью боги,
С которыми сегодня мы бредем
По той же самой горестной дороге.
Венера, Прозерпина, Марс, Плутон,
Покинувший подземные чертоги31,
Юнона32, белокурый Аполлон33,
Который презирал юнца когда-то,
Которым столь глубоко уязвлен.
Да, времени, пожалуй, маловато,
И всех не перечислишь. Погляди:
Закованный, потупясь виновато,
Юпитер сам шагает впереди».
II
Усталый, но, как прежде, любопытный,
Я пристально смотрел по сторонам,
И скольких повидал я, ненасытный!
Бесчисленные лики здесь и там.
В слезах любовно за руки держались
Две странных тени1, продвигаясь к нам.
14/15

В нарядах чужеземных приближались,
На языке беседуя чужом,
И вздохами слова перемежались.
Был вразумлен я верным толмачом.
Одна из теней к нашим благосклонна,
Душа другая пламенела злом.
«О Масинисса! Ради Сципиона2
И ради той, — промолвил я, — прости,
Что я заговорил бесцеремонно».
«С кем разговор имею честь вести?! —
Воскликнул он. — Постиг ты обе страсти
В моем печальном жизненном пути».
Ответил я: «Молва не в нашей власти.
Мой слабый светоч ярко не горит.
Твой светоч виден миру, как ни засти.
Поверь мне, в сердце у меня царит
Любовь к тебе давно, хотя поныне
Твой внешний облик от меня был скрыт.
Скажи мне — и при вашем властелине
Да будет мир вам — что за тень с тобой?
Столь верных спутниц больше нет в помине».
«Ты, видно, сам знаком с моей судьбой, —

Ответил он, — тоски моей не скрою.
Быть может, говор я, найду покой.
Осмеливался думать я порою,
Что я к нему душою ближе всех.
Повсюду я сопутствовал герою,
Которому во всем сужден успех,
И все же был он большего достоин.
Под этой властью мудрой много вех
Оставил за собою римский воин.
Далекий запад завоеван был.
Урок любви был мною там усвоен.
Едва ли кто-нибудь нежней любил.
Остался в наших двух сердцах, однако,
Неутоленным наш блаженный пыл.
Расторгнуты святые узы брака.
Он вздохам нашим горестным не внял,
Не подал он спасительного знака
И строгих предписаний не менял.
Уехал тот, кто стоит всей вселенной,
И, скорбный, на него я не пенял.
Пусть было больно мне, в юдоли бренной
Он солнцем был для наших слабых глаз.
16/17

Я чтил его, плененный или пленный,
Хотя сразила справедливость нас.
Моя любовь разбита лучшим другом3,
Который дал безжалостный приказ.
Отец мой нареченный по заслугам,
Сын сердца моего, мой милый брат,
Какую боль он причинил супругам!
Я, повинуясь, жизни был не рад.
Ей смерть была любезнее позора.
И час настал. Утрата из утрат!
Просительнице нежной слишком скоро
Я уступил, хотя в душе страдал,
И, не стерпев прощального укора,
Яд ей тогда собственноручно дал.
Наверно, догадается влюбленный,
Как безутешно я потом рыдал.
С тех пор весь век я жил неисцеленный,
Надежды никакой не сохранил,
Но верен я любви непосрамленной.
Однако день себе не изменил,
И в мире время быстро пролетает.
Не всех ты в этом танце4 оценил».

Я полагаю, жалость испытает
При этом каждый. Думаешь о них,
И, словно снег на солнце, сердце тает.
В ушах доселе голос не затих:
«Пусть не внушает этот мне презренья,
Как прежде, ненавижу всех других».
«О Софонисба! Тщетны словопренья, —
Сказал я. — Карфаген в былые дни
Был нами доведен до разоренья!»
«В историю ты лучше загляни, —
Она в ответ. — Италии не сладко
От бедствий африканских искони».
С улыбкой вняв беседе нашей краткой,
Ее и наш благоразумный друг
С ней вновь пошел дорогою негладкой.
Влюбленных столько видел я вокруг,
Что, множеством подобным пораженный,
Хотя мне тоже было недосуг,
Я медлил, в размышленья погруженный,
И каждого спросить хотелось мне:
«Кто ты таков? Каким огнем сожженный?»
Смотрю, шагает некто в стороне5,
18/19

Ликует и как будто бы гордится
Находкою, которая в цене,
И как бы самого себя стыдится,
Пожертвовав любимою женой.
И та не прочь обменом насладиться,
Да только счастье кажется виной.
Втроем былое дружно обсуждают
И сетуют о Сирии родной, —
За веком век втроем препровождают.
И первого просил я подождать,
Хотя дорог таких не преграждают,
И я царю при встрече досаждать
Был вынужден латинскими словами,
Мои желанья смог он разгадать.
И молвил: «Я Селевк. Отважно с вами
Сражался милый сын мой Антиох.
Пренебрегли вы нашими правами.
Любовь застигла юношу врасплох.
А вот его жена, моя вначале,
Та, по которой сын мой бедный сох,
И умер бы, наверное, в печали,
Когда бы я не уступил жену.

И после смерти нас не разлучали.
При этом никого я не кляну.
Один считал достойнее другого,
Любя всем сердцем женщину одну.
Я потерял бы сына дорогого,
Однако средство нежное нашлось
От этого недуга рокового.
Молчал он, угасая с нею врозь,
И, тронутый, узрел я доблесть в этом,
И мне спасти страдальца довелось».
Взволнован и смущен по всем приметам,
Шаг быстрил он, и я успел едва
Почтить царя сирийского приветом.
История сирийца такова,
Что долго мне потом дышалось трудно,
И вспоминались мне его слова.
«Отсчитаны тебе мгновенья скудно, —
Мой друг мои раздумия прервал, —
А между тем ты медлишь безрассудно».
Все страны Купидон завоевал.
Необозримо шествие влюбленных.
Ксеркс6 меньше войско в Грецию призвал.
20/21

Посмертной славою необделенных,
Немногих перечислю в свите сей
Из ближних стран и самых отдаленных.
Я видел: мимо шествует Персей7,
Который в Эфиопии пленился
Невестой смуглолицею своей;
И тот, кто над водою наклонился8,
Налюбоваться сам собой не мог
И сам перед собою провинился,
Бесплодный в красоте своей цветок;
Та, что его любила, голос голый9,
Чье тело — камень с головы до ног.
Оплакивает жребий свой тяжелый
Самоубийца Ифий10; счету нет
Питомцам той же самой скорбной школы,
Всем тем, кому любовь была во вред,
Всем тем, кто сгинул в горе неизбежном
И кто забыт за много сотен лет.
В союзе вечном, сладостном и нежном
Кеик и Альциона11, что сидит
Зимою на гнезде своем прибрежном.
А вот Эсак12, задумчивый на вид;

Гесперии своей не обретая,
Взлетит, нырнет и снова вдаль глядит.
Спасается дочь Ниса13, улетая,
И замедляет Аталанта14 бег,
Едва сверкнет приманка золотая.
С ней Гиппомен, счастливый человек.
Он, превзойдя соперников злосчастных,
Потом победой хвастался весь век.
Среди страдальцев, над собой не властных,
Алкид и Галатея15; Полифем
Рычанием пугает сладострастных.
22/23

Бессмертный в баснословии поэм,
Взволнован Главк16, и, не найдя желанной,
Другую, злую, кличет между тем.
Вот Пикус17, дятел, в спешке постоянной.
Наш бывший царь, герой «Метаморфоз»,
Он щеголяет мантией багряной.
Эгерия18 — источник вечных слез.
Сицилию должна бесславить Сцилла19,
Навеки превращенная в утес.
Десницей обмакнув перо в чернила,
Оружие другой рукой взяла
Та, что себе железом грудь пронзила20.
Пигмалиону прежняя мила21.
Поют Кастальский ключ22 и Аганиппа23.
Вода живая в зелени светла.
И яблоком обманута Кидиппа24.
III
Я в изумленье медлил, словно тот,
Кто, верное утратив направленье,
Разумных наставлений молча ждет.

«Скажи, зачем такое промедленье? —
Друг молвил. — Мне пора с другими в путь,
А ты стоишь в бесплодном размышленье».
«Брат, — я сказал ему, — не обессудь.
Всегда меня томила жажда знаний.
Хочу я знать побольше. В этом суть».
Ответил он: «Я без напоминаний
Желания твои давно постиг
И не жалею для тебя стараний.
Вон там Помпеи1. Величественный лик!
Недаром проклинает Птолемея
Корнелия; был царь в коварстве дик.
Не замечает своего злодея
Агамемнон2, чья лютая жена
Слепца прельщает, злобный план лелея.
Вон Данаида верная одна3,
Пирам и Фисба4 вместе с ним под сенью,
Средь волн Аеандр и Геро5 у окна.
Улисс6 шагает, склонный к рассужденью.
Супругу заставлял он долго ждать,
Цирцеину поддавшись наважденью.
Вон Ганнибал7, рожденный побеждать.
24/25

Не покоренный всею мощью Рима
Распутнице не мог не угождать.
Проходит с мужем стриженая8 мимо.
Понтийская царица день за днем
И в униженье непоколебима.
Очищена железом и огнем,
Вот Порция9. Вот в той ревнивой тени
Избранницу Помпея10 узнаем.
Вон тот, кто тестя уличил в подмене11,
Но так своей Рахилью дорожил,
Что, вопреки всему не зная лени,
Семь лет и семь обманщику служил.
Вот Исаак12 и древний спутник Сарры13,
Тот, кто покинул дом, где прежде жил.
Смертельны Купидоновы удары.
Вон царь Давид14. Преступный царь Давид
В пещере плакал, убоявшись кары.
Был сын его премудрый даровит15,
Но славу Соломона той же мглою
Наш властелин окутать норовит.
Другой16 пронзен подобною стрелою,
И в гневе узнает Авессалом:

Поругана Фамарь любовью злою.
Вон тот, кто шел, бывало, напролом
И угодил в капкан прелестный вражий.
Могучий телом, слаб Самсон17 умом.
Пренебрегли вооруженной стражей
Сон, Купидон и шустрая вдова18,
Кровавой награжденная поклажей.
С плеч Олоферна эта голова.
В ночи Юдифь крадется со служанкой
И славословит милость Божества.
Смотри: Сихем19 пленился чужестранкой.
Обрезанье сперва, потом резня.
Так весь народ загублен был приманкой.
Одна и та же всюду западня.
Идет Ассур20, свое забывший царство.
Одну в непослушании виня,
Найти в другой не может он лекарство.
Не стоит выбивать гвоздя гвоздем,
И в этом Купидоново коварство.
А в этом сердце горечь мы найдем,
Аюбовь и гнев. Не взвидел Ирод21 света
В безумном подозрении своем.
26/27

Раскаяньем сменилась ярость эта.
Зовет он Мариамну, только нет
Ему, неукротимому, ответа.
Деидамию22 пощадил навет.
Щадит он Артемизу23 и Прокриду24.
Три скверные жены за ними вслед,
Пристыжены, хотя прекрасны с виду.
Ты видишь трех прославленных блудниц:
Библиду25, Мирру26 и Семирамиду27.
Заполнив бредом тысячи страниц,
Тристан28 и Ланселот29 сюда попали.
Невежеству, должно быть, нет границ30.
Изольда и Джиневра здесь в опале.
Франческа и Паоло31 что ни шаг
Вздыхают, стонут, сетуют в печали».
Невозмутимый, говорил он так,
А я смотрел на эту вереницу,
Как тот, кому грозит незримый враг.
И как мертвец, покинувший гробницу,
Я побледнел, предчувствуя беду,
Когда узрел поблизости юницу32,
И к моему великому стыду

Без боя сдался, бой принять желая,
Она меня пленила на ходу.
Так жизнь моя закончилась былая,
И на ухо тогда сказал мне друг,
Насмешливостью боль усугубляя:
«Сподобился теперь ты наших мук,
И никакой тебе толмач не нужен.
Ты в курсе Купидоновых наук».
Был мой секрет постыдный обнаружен:
Она не знает этих рабских уз,
Тогда как я пред нею безоружен.
Не ведаю, храбрец я или трус.
Насквозь мне сердце красота пронзила,
И сладкой показалась мне на вкус
Отрава та, что смертью мне грозила.
Приговоренный, не сводил я глаз
Со своего желанного светила.
И для меня привычный свет погас.
И я побрел к такой опасной цели,
Что страшно мне становится сейчас.
В слезах давно не ведая веселий,
Немало злоключений перенес
28/29

Жилец дубрав и сумрачных ущелий.
Дождь помыслов моих, чернил и слез
Разбрызгав по бумаге безучастной,
Я рву листки моих бессвязных грез.
И видишь ты, читатель беспристрастный:
Страшусь я, и надеюсь я в тюрьме,
Где Купидон — тюремщик самовластный,
А у нее победы на уме,
И нет ей дела, хищнице прелестной,
До пленных душ, казнимых в этой тьме.
И мне, к несчастью, хорошо известно:
Трепещет, перед нею лебезя,
Тот, кто других терзает повсеместно33.
И не сгореть мне заживо нельзя,
И в мире мне защиты нет, бесспорно.
У госпожи моей своя стезя.
И даже Купидону непокорна,
Невиданная дикая краса
Знамен его сторонится упорно.
Как солнце зажигает небеса,
Затмив светила пламенем лучистым,
Улыбка эта, взоры, словеса,

И эти кудри блеском золотистым
Зажгли меня, и счастлив я гореть
Таким огнем, безжалостным, но чистым.
На добродетель больно мне смотреть,
И речь моя пред этим океаном
Обречена казаться речкой впредь.
Однажды лик такой векам и странам
Бывает явлен, чтобы языки
Немели в обожанье покаянном.
Не хочет знать она моей тоски.
В сиянии своем она беспечна,
Моленьям неумолчным вопреки.
Жестока, но, как прежде, безупречна,
Достойна почитания звезда,
Сошедшая на землю славой вечной.
Теперь я знаю: скорбная страда
В груди моей не сменится покоем,
И сердце вдаль торопится всегда;
И перемирье только перед боем.
Я знаю стыд и постоянный страх,
Кровь на щеках, сожженных этим зноем;
Я знаю: прячется змея в цветах.
зо/31

Я знаю муки вечного разлада,
В которых, не хворая, грешный чах;
Я знаю, сколь мучителен для взгляда
Ее смертельно милый, страшный след,
И как в нее мне превращаться надо;
Я знаю: плач на много-много лет,
А смех на миг, и сердцу только хуже
С душой в разлуке после стольких бед;
Я знаю в жизни цель одну и ту же,
Когда, бегом за пламенем гонясь,
Вдали горишь, вблизи дрожишь от стужи.
Я знаю: Купидон, разбойный князь,
Жжет сердце, устрашает разум рыком
И прерывает между ними связь.
Я знаю: нет препон таким владыкам,
И в плен сдается нежная душа,
Оставшись беззащитной в страхе диком;
Я знаю: слабодушного страша,
Стреляет Купидон, грядет грабитель,
Недугом супротивников круша;
Я знаю: слеп жестокий оскорбитель,
Когда вооруженною рукой,

32/33

Невинного карает он, губитель;
И в жилах затаен огонь такой,
Что в смерти был бы рад найти забвенье
Злосчастный раб, снедаемый тоской.
Навеки горечь, сладость на мгновенье.
IV
Когда лишила пагубная власть
Меня моей свободы своенравной,
Чтобы навеки мне в неволю впасть,
Я, в прошлом — дикий, как олень дубравный,
Был укрощен под гнетом роковым,
И сам попал я в этот сонм бесправный,
Уразумев, каким путем кривым
Сюда приходят и плоды какие
Подобные труды сулят живым.
Один из тех, кто хартии мирские
Украсил яркой славою своей
И помыслы к себе привлек людские,
С другими вместе шествовал Орфей.

Он в ад спускался ради Эвридики
И звал ее, мертвея, чудодей.
Алкей1 там был, там Пиндар2 был великий,
Анакреон3, чья муза такова,
Что в жизни, кроме нашего владыки,
Не ведала другого божества.
Вергилий4 там, читаемый и чтимый,
И те, кого прославила молва,
Катулл5, Овидий6, многими любимый,
Проперций7, пылкий, трепетный певец.
Шел вслед за ним Тибулл8 неукротимый.
Гречанка молодая9, наконец,
Сопутствуя поэтам превосходным,
Не тронуть не могла людских сердец.
И проходили строем несвободным
Влюбленные, которым нет числа,
Сплоченные наречием народным.
И Беатриче вместе с Данте10 шла,
Сельваджа вместе с достославным Чино11.
Не первым шел Гвиттон12, исполнен зла;
Два Гвидо13, славой гордые старинной...
Шли сицилийцы14 чуть ли не в хвосте,
34/35

Утратив первенство в шеренге длинной...
Как прежде, в человечной чистоте
Сенуччо с Франческином15, следом смело
И величаво шествовали те,
Кто пел по-своему весьма умело16.
Прославленный в своем родном краю,
Их возглавлял Арнальдо Даниелло17.
Двух слабодушных Пьеров18 узнаю.
Без боя сдался в плен другой Арнальдо19.
Иных осилил Купидон в бою.
Там были тот и этот Раимбальдо20,
Воспевший госпожу де Монферат,
И старый Пьер д'Альвернья21, с ним Джиральдо22.
Шел Фолько23 вслед, утрата, говорят,
Для родины, находка для Марселя,
Он был потом отчизне лучшей рад.
На гибель обрекли Жофре Рюделя24
Весло и парус; мертв Гильельмо25 сам
От собственного песенного хмеля.
Бернардо26, Америго27, Уго28 там.
Им всем язык служил мечом в сраженье,
Не уступая рыцарским щитам.

Томассо29 в италийском окруженье
Увидел я. Внушил мой добрый друг
Болонье и Мессине уваженье.
Не ведал я печальнее разлук.
Всегда меня учил он только благу.
Я без него остался в мире вдруг,
Хоть без него не мог ступить ни шагу.
О жизнь! Роман бессмысленный, дурной,
Бессвязный бред, пятнающий бумагу!
Но вскоре оказались предо мной
Любимые мои Сократ и Лелий30.
Подольше бы дорогою одной
Идти втроем к заветной нашей цели!
Достойные друзья! Доселе вас
Ни стих, ни проза вдосталь не воспели.
Прекрасна добродетель без прикрас.
Привык делить я с вами упованья,
Ранений не скрывал от братских глаз,
Мечтал под игом общего призванья
Достигнуть погребального костра;
В пути земном не чаял расставанья,
Решившись, прежде чем пришла пора,
36 /37

Виски украсить ветвью горделивой31
Во имя той любви32, что мне добра
Не принесет, и той листвы стыдливой,
Которой мне коснуться не дано,
Когда перечат корни мне брезгливо33.
Пусть больно мне, но если суждено
Узреть, как тот пленен в сраженье бурном34,
Кто сам пленил меня давным-давно,
Тут подобает выступить котурнам35,
Поскольку божеством его зовут
Тупицы, пощаженные Сатурном36.
А для меня подъем подобный крут.
Наверно, лишь Гомеру, нет, Орфею
По силам этот непомерный труд.
Итак, я продолжаю, как умею.
Пурпурнокрылым следуя коням,
Сломать в горах мы рисковали шею.
По кручам, по лесам и по камням
Влачить мы продолжали наши цепи.
Наш путь, как прежде, был неведом нам.
Не скифские безжизненные степи, —
Виднелся в море синем островок37,

Сосредоточье всех великолепий.
На острове зеленый холм высок.
Там запахи, там сладостные воды.
Там смельчаку не хочется тревог,
И смертному не хочется свободы.
Венере та земля посвящена
В непросвещенные былые годы
И ныне добродетелью скудна.
Святым отвратны древние посулы,
А грешная душа восхищена.
В оковах тяжких пленники сутулы,
Которых нежный царь сюда ведет,
Сердца связав от Индии до Фулы38.
Мечта и суета: привычный гнет.
Восторг на миг, но постоянно горе.
Зимою розы, жарким летом лед.
Блаженство, исчезающее вскоре,
Потом тоска, раскаянье навек.
И государства в гибельном раздоре.
А здесь ручьев неутомимый бег.
Ключам гремучим птицы вторят хором.
Зеленый, белый, желтый, красный брег;
Потоки, привлеченные простором,
38/39

И в душный летний жар в густой тени
Роскошная трава — услада взорам.
Хотя зимою тут свежее дни,
Жизнь кажется по-прежнему игрою.
Для простаков такие западни.
Когда весенней солнечной порою
Отступит ночь и в сладостную рань
Хлопочет Прокна со своей сестрою39,
Морочит нас Фортуна, только глянь!
В тот день, в тот час, когда, неисцеленный,
Очами платишь горестную дань,
Он восторжествовал, обожествленный,
И всем теперь мучения видны,
Которым подвергается влюбленный.
Вкруг триумфальной арки злые сны,
Обманчивые, призрачные тени,
Коварные пособники вины;
И в похотливых чаяньях ступени;
Здесь прибыль — гибель; убыль — ценный дар;
Вверх значит вниз; удача значит пени;
Покой — усталость; отдых здесь — угар;
Бесчестье — свет; чернее ночи слава;
Союз — измена; преданность — удар;

Здесь разум туп, горячка судит здраво,
Когда в темницу настежь вход открыт,
А выхода ни слева нет, ни справа;
Войдя, не выйдешь ты, хоть плачь навзрыд.
Там пагубы, там пытки, там обманы,
Сомнительная радость, верный стыд,
И наносить себе такие раны
Самоубийца разве что готов.
Нет, не кипят столь яростно вулканы.
В застенке жар страшнее холодов.
Сиди, пока линяет оперенье
В течение безжалостных годов,
И противопоказано паренье,
Хотя живут свободою мечты;
Одна тебе утеха — лицезренье
Столь светлых душ под гнетом темноты.
Когда картина ввек необозрима,
Как снег на солнце перед нею ты,
И к ней стремятся взоры пилигрима.

ТРИУМФ ЦЕЛОМУДРИЯ

Когда богов узрел я под ярмом
И смертных, вместе с ними укрощенных,
Блиставших благородством и умом,
И, глядя на героев совращенных,
В слезах извлек целительный урок
Для чувств моих, неволей возмущенных;
Когда постиг, что это за стрелок,
Чью меткость потешает оборона,
Так что спастись бессмертный Феб не мог1,
И связаны Юнона2 и Дидона3,
Вслед мужу поспешившая вдова,
Отнюдь не жертва страсти беззаконной, —
Был вынужден признать я: такова
Моя судьба; мне, слабому, негоже
Роптать, когда жестокая4 права,
И, победив, наказывает строже,
И тот, кто был моим рыданьям рад,
Мучитель наш крылатый связан тоже.
42/43

Львов лютых раны так не разъярят,
И, сокрушая твердь одним ударом,
Так молния разила бы навряд,
Как, свирепея, вихрем, нет, пожаром
Воинственный взъярился Купидон,
Мою врагиню обрекая карам.
Что Сцилла, что Харибда!5 Заглушён
Тот гром, с которым вздрагивает Этна6,
Когда гигант поверженный взбешен.
И перед этой крепостью запретной
Непобедимый в бой рванулся так,
Что речь мою готов признать я тщетной.
Никто не видывал таких атак.
От страха зрители окаменели.
Взял Купидон стрелу — недобрый знак! —
И, напрягая лук, направил к цели.
До уха натянул он тетиву,
Стрелок, не знавший промаха доселе.
Так, своему подвластен естеству,
Не прыгнет леопард на шею лани,
Добычу заприметив сквозь листву,
Как ранить он спешил на поле брани
Прекрасную, чей взор воспламенил

44/45

Всю кровь мою, когда среди желаний
Робеет жалость: если бы казнил
Он гордую! Со мною поневоле
Тогда бы он ее соединил.
Но нет! Неколебима, как дотоле,
Вновь доказала Праведная мне:
Заблудшие своей достойны доли,
Страдает каждый по своей вине.
Мы все сочтем задачей непростою
Корабль направить вопреки волне,
Отбить удар с такою быстротою.
От беспощадных стрел ограждена
Красавица своею чистотою.
Всем сердцем уповал я: суждена
Непобедимому победа снова,
И будет мне сопутствовать она.
Как тот, кто не дерзнет сказать ни слова,
Хотя мольба в очах и на челе,
Безмолвная, означиться готова,
Желал я попадания стреле,
Молил я: «Господин мой! С нею рядом
Я был бы счастлив даже в кабале».
Не описать мне, как смятенным взглядом
Я лучника взбешенного узрел.

Не страшен этим праведным преградам
Рой золоченых смертоносных стрел,
Которым в чистоте такой холодной
Нельзя не гаснуть: чистый сердцем цел.
Нет, не Камилле, смелой и свободной7,
Не деве, что, себе отрезав грудь8,
Являлась лучницею превосходной.
Равняться с ней, когда не кто-нибудь, —
Воитель, победивший при Фарсале9,
На это не сподобился дерзнуть.
Четами с нею вместе выступали
Святые добродетели в строю.
Подобный строй вообразишь едва ли.
Участвовать готовая в бою,
Шла первой Честь и рядом с ней Стыдливость,
Превознося владычицу свою.
Со Скромностью шагала Прозорливость.
С Пристойностью Блаженство заодно,
Со Славой Стойкость; Разум и Учтивость
Вне строя рядом, как заведено.
Любезность, как и Бдительность, — охрана,
Когда врагу довериться грешно.
Седые мысли, понятые рано,
И Целомудрие, и Красота
46/47

В союзе неразрывном, как ни странно.
Так выступала за четой чета,
Вдохновлены небесной благодатью,
И дрогнул враг, чье царство — суета.
Восстали мертвецы всемирной ратью,
Победных пальм насильника лишив,
Который помыкал, бывало, знатью.
Соседние народы устрашив,
Разбил не столь внезапно Ганнибала
Юнец, который в душах римлян жив10.
В Долине Теревинфов не лежало
С таким позором тело силача11,
Израильтян страшившего сначала,
Сраженного евреем без меча.
Не столь несчастен Кир12, хотя, карая,
Вдова была страшнее палача.
Как тот, кого скрутила хворь лихая,
Врасплох его застигнув, или тот,
Кто трет глаза руками, стыд стирая,
Виновник наших гибельных невзгод,
Со страхом, с гневом, со стыдом во взоре
Наказан был жестоко в свой черед.
И в бурю так не содрогнется море.
Не в силах Инарину сам Тифей13

Так потрясти в своем безумном горе.
Событие достойно эпопей.
Осмелюсь описать хоть неумело
Лишь торжество владычицы моей.
В тот день она была в одежде белой,
При ней Минервин щит14, залог побед.
Тогда благое завершили дело,
В летейских водах, там, где меркнет свет,
Цепь остудив алмазную15, которой
Блистали дамы прежде, нынче — нет,
И к яшмовой колонне, словно вора,
Крылатого злодея привязав.
48/49

Не знаю справедливей приговора.
Боюсь, что я запнусь, не досказав.
Не перечислить музам сладкогласным
Всех жен и дев, чей праведный устав
Примером обаятельно-прекрасным
В ней, чистой, в ней, благословенной, дан.
Торжествовала над врагом опасным
Лукреция16, сорвав с него колчан.
А Пенелопа17 крылья ощипала
Виновнику смертельных наших ран.
Вергиния18 с другими выступала,
Отец которой был неколебим.
При помощи разящего металла
Освободил он дочь и с нею Рим.
Шли дикие германки19 следом дружно,
И в смерти верные мужьям своим;
Юдифь20, чья чистота не безоружна;
Утопленница21, что в морских волнах
Спаслась, когда спасаться было нужно.
Того, кто побеждал, внушая страх,
Связали добродетели мгновенно,
Столь явные в различных племенах.
Весталка22 там была, что дерзновенно

50/51

Несла речную воду в решете,
Оправданная правдой сокровенной
Наперекор публичной клевете.
Эрсилия23 и с нею остальные,
Чьим спискам тесно будет на листе.
Опровергая домыслы дурные,
С другими вместе чужеземка24 шла.
Д и дону до сих пор чернят иные,
Тогда как перед ней в долгу хвала.
Энея поминать грешно при этом:
Ей жизнь была без мужа не мила.
Шла сзади та25, что, вопреки обетам,
Покинула спасительный затвор,
Осилена жестоким этим светом.
В роскошных Байях26, где морской простор,
Там, где прибой звучит весною мерно,
Триумфом этим насладился взор.
Сивиллину обитель близ Аверна27,
Минуя молчаливо по пути,
Не миновало шествие Литерна28.
Там жил один29, в убожестве почти,
Тот, кто открыл нам Африку когда-то,
Чтобы свое прозванье обрести.

Возвышенная весть была крылата.
Такое диво не для смертных глаз:
Пречистая сразила супостата,
И тот, кто сам сражался с ним не раз,
В миру достигший высоты духовной,
Наверное, сказал бы: «В добрый час!»
Торжественно вошли во град верховный
И в храм Сульпиции30 вступили там.
В том храме погасает пыл греховный,
Чтобы зажечься праведным сердцам,
В Храм Целомудрия потом вступили,
В патрицианский, не в плебейский храм31.
Прекрасная в своей победной силе,
Трофеи там сложила госпожа.
Листву святую вспомнишь и в могиле.
Достойные там были сторожа.
Себе нанес тосканец юный раны32,
Не красотою — честью дорожа.
Мой друг привел мне перечень пространный
Всех тех, чья твердость Купидона злит.
Иосиф33, помню, был среди охраны
И девственный красавец Ипполит34.

ТРИУМФ СМЕРТИ

I
Прекрасна в правоте своей победной,
Та, что сегодня дух и скудный прах,
Тогда была вершиной заповедной
Всех добродетелей во всех мирах
И над врагом безжалостно-коварным,
Чьи злые козни всем внушали страх,
Торжествовала сердцем благодарным
И мыслью непорочною своей,
Безгрешной честью, ликом светозарным.
Невиданное зрелище: злодей
Без лука рокового, без колчана,
И мертвецы среди живых людей.
Ей, торжеством заслуженным венчанной,
Сопутствовала избранная рать,
Овеянная славой несказанной.
Немногие Владычице под стать,
Но каждая могла бы тем светлее
54/55

В поэме и в истории блистать.
Над ними знамя: белого белее
Там на зеленом поле горностай1,
Топазы в злате у него на шее.
Как будто шли святые прямо в рай.
Рожденных для подобного удела
И на земле блаженными считай!
На звезды солнце ясное глядело
Сподвижницам оставив их венки,
Фиалки, розы, так что не скудело
Сияние, однако вопреки
Всем почестям и солнечной надежде
Узрел я знамя мрачное тоски.
Страх, даже Флегре2 незнакомый прежде,
Неистовый, напал на нас, когда,
Вся в черном, словно в траурной одежде,
Жена явилась, молвив: «Ты горда,
Красавица, своею красотою
И тем, что ты сегодня молода;
Живешь, как все, страдая слепотою,
Тогда как я безжалостной слыву:
Вольно считать вам полдень темнотою.

Конец я положила торжеству
Эллады, Трои, царственного Рима
Мечом, который страшен естеству;
Казнила варваров неутомимо
И пресекала суетную блажь
Всегда нежданно и неумолимо.
Я посетить решила праздник ваш,
Покуда подает Фортуна сласти,
И дело не дошло до горьких чаш».
«Над этими ты не имеешь власти, _
Единственная тут произнесла. —
И если я твоя, то лишь отчасти.
Другим ты причиняешь больше зла.
Им без меня придется жить в печали,
А мне развязка ранняя мила».
Как тот, кто диво проглядел вначале
И понял, близорукий, со стыдом,
Каких чудес глаза не различали,
Одумалась жестокая с трудом:
«Вонзить успею гибельные зубы,
И все своим свершится чередом».
Совсем не как лихие душегубы,
56 /57

Гораздо мягче молвила: «Поверь,
Тебе не будет горек яд сугубый;
Достойнее преставиться теперь,
Не ведая ни старости, ни хвори,
Не зная злоключений и потерь;
Другие гибнут в ужасе и в горе.
Ты тихо, безболезненно умрешь,
Прославлена в подобном приговоре».
«Господня воля! Этот мир хорош,
Покорный всеблагому властелину.
Бери меня, как ты других берешь!»
Ответила, и длинную равнину
Заполонили толпы мертвецов.
Стих не вместит подобную лавину.
Из всех краев земных, со всех концов
От пиренейских склонов до Китая
Толпа царей, воителей, жрецов,
Всех тех, кто жил, в богатстве утопая,
Явилась в неприкрытой нищете,
Как беднота бездомная нагая.
И где же блеск, любезный суете,
Где багряницы, скипетры, короны,

Где самоцветы? Как несчастны те,
Которые обманываться склонны,
(А кто не склонен?) чая смертных благ!
И вы в трудах своих неугомонны,
Слепцы, хоть преуспеть нельзя никак,
И скроет ваши громкие прозванья
Однажды древний материнский мрак.
Скажите, в суете существованья
Из тысячи усилий хоть одно
Осуществляет ваши упованья?
Зачем корыстью сердце зажжено?
Дань в тягость побежденному народу,
И победитель бедствует равно.
Кровь проливая гордости в угоду,
Грозят завоеватели врагам,
Потом предпочитают хлеб и воду,
Стекло предпочитают жемчугам,
А впрочем, не закончив основного,
Грех отвлекаться, понимаю сам.
Как я сказал, в конце пути земного,
Короткого, но славного пути,
Ужасную для мира остального
58/59

Осталось ей границу перейти.
И в ожиданьи мудрого урока
Достойнейшие жены во плоти
Пришли взглянуть, насколько смерть
жестока.
Подобную кончину только раз
На этом свете созерцает око.
Подруги были с ней в последний час.
Смерть молча золотую прядь срезала3.
Никто цветка прекрасного не спас,
Но даже Смерть ее не истязала,
Лишь власть неколебимую свою
Живым и мертвым снова доказала.
Все в безутешном плакали краю.
И только у нее глаза сухие,
У госпожи, которую пою.
О ней рыдать обречены другие.
Она уже могла собрать плоды,
Которыми деяния благие
Увенчаны в конце земной страды.
Ее считали смертною богиней,
Но, даже не лютуя без нужды,

60/61

Ей Смерть явилась хищною врагиней.
Озноб и жар мучительный в ночи.
Слеп человек со всей своей гордыней!
Людские слезы были горячи.
Красавицу безгрешную жалели.
Ты боль мою попробуй излечи!
В тот самый час шестого дня в апреле4,
Изменчивою связанный судьбой,
Развязан был я, плачущий доселе.
Поверьте, подневольный труд любой
И даже смерть милей такой свободы.
Отраднее пожертвовать собой.
В ней совершенство царственной природы.
Скончаться подобало раньше мне5,
Чему порукой прожитые годы.
Как больно вспоминать о той весне!
Тогдашних мук своих не зарифмую.
Стих скорбь мою вмещает не вполне.
«Не пощадить красавицу такую! —
Сказали грустно женщины вокруг. —
Преодолеет кто судьбу людскую?
Не затмевала ли своих подруг

Она благоразумными речами
И песнями, в которых райский звук?»
Когда, незримый смертными очами,
Покинул дух прекраснейшую грудь,
Он встречен был небесными лучами.
И богомерзкий бес какой-нибудь
Не омрачил последнего мгновенья,
Когда безгрешный завершился путь.
И преисполнены благоговенья,
Когда сомненьям больше места нет,
Перед лицом такого откровенья
Смотрели, как неизреченный свет
По доброй воле гаснет, не погашен,
И радостно душе в расцвете лет
Взлететь, когда подобный взлет не страшен
И пламень угасанием самим
Преображен, очищен и украшен.
Нет, не бледна... Столь белый снег мы зрим
Когда стихает ветер над вершиной.
Она спала, как тот, кто не томим
Во сне своем заботой ни единой,
Меж тем как дух небес уже достиг.
62/63

Вот что зовут безумные кончиной:
Прекрасней в смерти стал прекрасный лик.
II
Когда померкло солнце в мирозданье,
Навеки возвратившись в небеса,
И, как слепец, я был в моем страданье,
Настала ночь, и выпала роса,
Дабы, подняв завесу снов непрочных,
Аврора вышла, бледная краса,
И в блеске драгоценностей восточных
Авророю приблизилась жена
Из венценосиц горних непорочных,
И руку мне дала, вздохнув, она,
Желанную, и вечная услада
В моем печальном сердце рождена:
«Не узнаешь? А как была я рада,
Когда с дороги общей ты свернул!»
Как в юности, для сердца и для взгляда
Она была; я вслед за ней шагнул

64/65

Туда, где рядом с буком лавр тенистый1;
Велела сесть; я спорить не дерзнул.
«Как не узнать мне лик моей пречистой! —
Я говорил и плакал. — Ты мертва
Или жива?» В ответ мне взор лучистый.
«Жива, но только ты пойми сперва:
Ты, мертвый, жизнью ты живешь земною, —
Услышал я премудрые слова. —
Недолго ты поговоришь со мною.
Смиряй себя хотя бы в этот раз.
Расстаться мы должны порой дневною».
И молвил я: «Когда в последний час
То, что зовется жизнью, миновало,
Скажи мне, смерть мучительна для нас?»
«В слепой толпе затерян, как бывало, —
Ответила, — едва ли ты блажен.
В тупых ее сужденьях толку мало.
Выводит смерть из этих мрачных стен
И только тех карает, кто дотоле
Предпочитал свободе смрадный плен.
Утешенный хотя бы малой долей
Блаженства моего, не стал бы ты
Оплакивать меня, живя в неволе».

Глаз не сводя с небесной высоты,
Умолкла в созерцании святыни,
И просияли дивные черты.
Сказал я: «Как мне думалось поныне,
Отрава, хворь, Калигула, Нерон2
Смерть наделяли горечью полыни».
Она в ответ: «Не спорю, предварен
Конец тоскою, муками, тревогой,
И грешника за гробом ждет урон.
А тот, кто полагается на Бога,
Со вздохом отойдет когда-нибудь,
Помучившись при этом лишь немного.
Кончины не страшилась я ничуть.
Вдруг слышу я в предсмертном утомленьи,
Готовая душой в последний путь:
"О как несчастен тот, кто в отдаленьи,
Считая день за сотню тысяч лет,
Стремится к ней! Напрасное стремленье!
Пустынно море, берег, целый свет.
Он думал, говорил, писал, пылая,
О ней одной, которой больше нет".
Смотрю, моя советчица былая3,
Которая сопутствовала нам,
66 /67

Тебя смирить, меня смягчить желая.
Узнать ее смогла я по речам,
Хотя благоразумная печальной
Тогда предстала гаснущим очам.
И в юности моей первоначальной,
Особенно любимая тобой,
(По мненью многих, это не похвально!)
Я жизнь могла бы счесть почти тоской
И распознать в ней горестную малость
В сравнении с кончиною такой,
Когда меня домой влекла усталость,
Изгнанницу, и разве что к тебе
В тот сладкий миг я чувствовала жалость».
«Что, госпожа? И мне в моей судьбе, —
Вскричал я, — мне в печали нестерпимой
Поверить, что могли к моей мольбе
И верности, до гроба нерушимой, —
Свидетель Бог! — величие храня,
С подобной высоты непогрешимой
Вы снизойти, хотя не знал я дня,
Когда бы нежный пламень глаз прекрасных
Не мучил неизвестностью меня?»
Как солнце после долгих дней ненастных,

В ответ мне засиял сладчайший смех,
Поистине утеха для несчастных.
«Ты возомнил, что любишь больше всех, —
Промолвила, вздохнув, — а я любила
И строгостью предотвращала грех,
И, твоего побаиваясь пыла,
Наказывала я тебя, как мать,
Чтобы приличий младость не забыла.
Я думала: "Он обречен страдать;
Пылает он, влюбленный, видит внешность,
А чувств моих не в силах угадать;
Нуждается в лекарстве безутешность,
И все-таки узда нужна коню,
Смиряющая пылкую поспешность.
Нет, лучше строгий вид я сохраню
И воспротивлюсь в беспощадном споре
Жестокому любовному огню".
Когда тебя одолевало горе,
Я жизнь твою спасла и нашу честь,
Явив немного нежности во взоре.
Любовь сказаться жаждет вся, как есть,
И временами робкие приветы
Едва скрывали жалобную весть.
68/69

Вот все мои уловки и секреты.
Отсюда гнев и милость и печаль,
Которые тобою же воспеты.
Ты плакал, и тебя мне было жаль.
Я думала: "Он гибнет без подмоги.
Прийти к нему на помощь не пора ль? "
Пристойностью целя твои тревоги,
Я видела: потребны удила,
Когда тебя пришпорят по дороге.
Так я тебя на поводу вела,
Краснея и бледнея за работой.
Усталая, сегодня весела».
«Ах, госпожа! Не верится мне что-то, —
В слезах дрожал я. — Слишком дивный плод
Взращен чудесной вашею заботой».
«Вот маловерный! Ни моих забот
Не оценил, ни речи откровенной, —
Вся вспыхнула, — а кто за годом год
Был дорог мне один во всей Вселенной,
Так что любезен был мне тот силок,
В котором ты душой томился пленной,
Своим искусством ты меня увлек;
Завоевал ты мне мирскую славу.

От совершенства не был ты далек,
Но мне, признаться, сдержанность по нраву,
И погрешил ты, стало быть, в одном:
Открыл ты сердце людям на забаву,
Тогда как я уже читала в нем.
Безгрешные, мы были бы всецело
В любви согласны, как и в остальном.
Одно и то же пламя в нас горело,
Но только пламень мой был вечно скрыт,
А ты являл свой пламень то и дело,
И всенародно плакал ты навзрыд.
Желание не менее упорно,
Когда молчать велит желанью стыд.
Страданье воле нашей не покорно.
Какими словесами ни греши,
Молчать не легче скорби непритворной.
Не заглянул ты в глубь моей души,
Когда при встрече, вняв речам влюбленным,
"Любовь не смеет"4 пела я в тиши,
С тобой была я сердцем истомленным,
Когда моих не видел ты очей,
И ты себя считаешь обделенным?
70/71

Напрасно! Ты при этом разумей:
Как только представлялся в жизни случай,
Я не жалела для тебя лучей,
Любовью одержимая могучей,
Хотя грозил мне твой влюбленный взор
Своею властью, нестерпимо жгучей.
И, заключая этот разговор
Признаньем, для тебя довольно лестным,
Замечу на прощанье: до сих пор
Была земным блаженством и небесным
Я взыскана; гнетет меня одно:
Мой край родной останется безвестным5.
Зачем родиться не было дано
С тобою мне в гнезде твоем цветущем6,
Хоть родину мою хулить грешно?
Но мог бы ты в огне, тебе присущем,
Не встретиться со мною, так что я
Безвестною осталась бы в грядущем».
«Нет, — молвил я, восторга не тая, —
Мою любовь подвигла третья сфера7,
А небесам подвластны все края».
«Достойному к лицу такая вера, —

Сказала, — ты восторгом обуян,
И вновь тобою позабыта мера.
День вывела уже для смертных стран
Заря, покинув золотое ложе,
По грудь едва ли солнцу океан.
Мгновения теперь еще дороже.
Прощание печальное пришло,
И взвешивать слова придется строже».
«Мне только с вами, госпожа, светло! —
Воскликнул я. — Увидите вы сами:
Без вас мне будет слишком тяжело.
Нельзя ли мне последовать за вами?
Я там воскресну, если здесь умру».
Издалека ответила: «Годами
Скитаться без меня тебе в миру».

ТРИУМФ СЛАВЫ

I
Так, торжествуя над прекрасным ликом,
Который надо мной торжествовал,
Оставив мир в затмении великом,
Безжалостная, чей приход прервал
Своею тьмой сияние благое,
Смерть удалилась, не снискав похвал;
И было мне видение другое:
Явилась мне владычица1 тогда,
Чей вечный враг — забвенье гробовое;
И, как любвеобильная звезда2,
Предшественница солнечного света,
Таким сопровождением горда,
Приблизилась, и где найти поэта,
Чьим словом вместо слов моих простых
Была бы лучезарная воспета?
Хоть в сердце жар познанья не затих,
Был ослеплен я синью небосклона
74/75

Среди высот, сияньем залитых.
Величие, как некая корона,
Венчало всех, и были там вожди,
Закованные властью Купидона.
Со Сципионом Цезарь впереди
Шел одесную госпожи прекрасной.
Кто ближе к ней, попробуй рассуди!
Прельщала одного любовь напрасно3.
Другой любил, но доблестен4, и вот,
Прологу величавому согласно,
Во всеоружьи доблестный народ,
Как будто вновь на древний Капитолий,
Куда Священный путь, как встарь, ведет,
Шел строем, удостоен славной доли.
Отмечены все были как один
Предначертаньем некой высшей воли;
И каждый говорил, как властелин.
Двух первых в том строю сопровождали
Наследник одного, другого сын5:
Подобного ему найдешь едва ли.
А дальше те, которые врагам
Путь собственною грудью преграждали;

Три сына двум сопутствуют отцам6.
Шел впереди один7, другие следом.
Последний равен первым храбрецам.
И тот, чей подвиг был Метавру ведом8,
Пиропом9 пламенел передо мной,
Предрасположен мудростью к победам.
Не пренебрег ночною тишиной
Крылатый воин, Клавдий прозорливый,
Предотвратить успев посев дурной.
А вот старик, воитель терпеливый10,
Умом своим достигший торжества:
Урок, для Ганнибала несчастливый.
Два Фабия других11, Катона два12,
Два Павла13, Брута два14 и два Марцелла15
И Регул16, чья любовь была права;
Фабриций17, чести преданный всецело,
Тот, кто прекрасней в бедности, чем Красе18,
С ним Курий, пренебрегший златом смело19;
Серран20 и Цинциннат21 не в первый раз
Друг с другом рядом; видел я Камилла22,
Чей благородный пыл весь век не гас,
Чьих дел слепая зависть не затмила,
76/77

Так что вернулся изгнанный назад,
Куда его вела благая сила.
Казнивший сына, шествовал Торкват23,
Чья доблесть в этой каре неповинна:
Долг воинский превыше всех утрат.
Я видел Дециев, отца и сына24.
Обоих в битве пасть обрек обет,
И для двоих была судьба едина.
Там Курций был25, целитель наших бед.
Он в бездну ринулся, вооруженный,
На Форуме покинув этот свет;
Левин26, Атилий27, Муммий28
непреклонный,
Тит Фламинин29, перед которым грек
Склонился, благочестием сраженный;
И тот миролюбивый человек30,
Чертивший круг среди предначертаний,
Которых царь сирийский не избег;
Тот, кто Холма не сдал в разгаре брани31
И сброшен был с горы; тот, кто в бою,
Мост отстояв, отпор давал Тоскане32.
И вот среди других я узнаю

78/79

Того, кто был своим ударом тщетным
Разгневан так, что руку жег свою33.
И тот был там34, кто натиском ответным
Гордыню Карфагена покарав,
Грозил его флотилиям несметным.
И тот, кто не давал плебеям прав,
Приметен Аппий35 был суровым видом,
И тот, кому дарован лучший нрав36,
Кто вопреки наветам и обидам
У нас наверняка прослыть бы мог
Эпаминондом, Вакхом и Алкидом37,
Но долгий век не всем, как видно, впрок.
А вот обязанный своим прозваньем
Тому, что был он в жизни быстроног38,
Войне привержен всем существованьем,
Шел воин милосердный39 вслед за ним,
Возвышенным блистая дарованьем.
Там был Волумний40, тот, кого мы чтим.
Осилил он добром не без усилий
Того, кто, злобный, был неукротим.
Шагали следом Косе41, Филон42, Рутилий43.
От них, светлейших, как бы в стороне,

Израненные, трое проходили:
Три пламенника, стойких на войне,
Дентат44, Марк Сергий45, благородный Сцева46,
Один из них бесславный47 по вине
Потомка своего; исполнен гнева
Гроза тевтонцев Марий48; Фульвий Флакк49
Шел, обрубив дурные ветви древа.
Знатнейший Фульвий50 с ним за шагом шаг;
Шел Гракх51, один в своем гнезде зловредном
У нас не вырывавший наших благ;
Счастливым слывший в торжестве
победном52,
Счастливец ли, не знаю, не посмел
Читать я в этом сердце заповедном.
С отцом и сыновьями шел Метелл:
Род, побеждавший в битвах постоянно.
Нумидия — для храбрых не предел.
Потом увидел я Веспасиана53.
Один ему преемник добрый дан.
Увидев Нерву, видел я Траяна54.
Шел перед Антонином Адриан55.
80/81

Кончалась Марком череда благая56,
В которую войти не мог тиран.
И видел я, восторг превозмогая,
Зиждителя, с которым пять царей57.
Последний пал, законы отвергая,
Навеки погребен виной своей.
II
Возвышенного полон изумленья,
Я созерцал великий Марсов род1;
Подобного не сыщешь поколенья!
Со зрелищем таким я сверил свод
Поэм и хартий наших незабвенных,
И мне, признаться, слов недостает.
Возглавил Ганнибал2 иноплеменных,
Вторым шагал воинственный Ахилл3,
Он первый в песнопеньях совершенных;
Два перса4, два троянца5, с ними был
Филипп6, с ним тот7, которому от Пеллы*
До Индии дойти достало сил.

В своих стремленьях люди слишком смелы.
Вот Александр9, которому вдали
Самой судьбой указаны пределы.
И видел я, как три фиванца10 шли,
Как шел Аякс11 и с Диомедом12 рядом
Улисс13, влеком пространствами земли.
Шел Нестор14 многомудрый с ясным
взглядом,
И с Менелаем15 шел Агамемнон16;
Для них обоих жены были ядом,
Так что весь мир потом терпел урон.
Вот Аеонид17, суливший грозный ужин,
Который смертью славной предварен.
И в прихотях своих с успехом дружен,
Красноречивейший Алкивиад18,
Чей взор беспечный был Афинам нужен;
Освободитель греков Мильтиад19,
Чей сын20, свободой жертвуя своею,
За мертвого отца вступиться рад;
И Фемистокл21 сопутствовал Тезею22,
И греческий Фабриций Аристид23,
Приравненный к последнему злодею
82/83

Изгнанием; отважных вечно чтит
Тот, кто сравнить способен их деянья
С пороками других, чья кара — стыд.
Сподобившись посмертного изгнанья,
Шел Фокион24, сопутствуя троим,
Такого ли достоин воздаянья!
Был добрый Пирр25 причислен также к ним,
И Масинисса26, друг наш непритворный,
Без римлян сожалением томим.
Как соглядатай или как дозорный,
Шел Гиерон27, шел грозный Гамилькар28,
Противник наш заклятый и упорный.
Нагим покинул смертоносный жар
Лидийский царь29: щит оказался хламом,
Когда судьбой был нанесен удар.
И царь Сифакс30 порукой в том же самом,
Бренн31 за войной выигрывал войну
И был повержен сам Дельфийским храмом.
Я всех народов не упомяну.
Среди племен, которых был я зритель,
Не пропустил я череду одну.
Шел первым тот32, кто выстроить обитель

84/85

Для Господа среди людей хотел.
Шел вслед за ним рачительный строитель33,
Который принял царственный удел.
Воздвиг святое здание наследник,
Душою не вполне при этом цел.
За ними следом Божий собеседник34,
Один свершивший все, что Бог сказал,
Чем хвастать не посмеет проповедник35.
Шел следом тот, кто солнце привязал36,
Преследуя врагов неумолимо.
Небесным сводом двигать он дерзал.
Простое слово столь неодолимо,
Подвигнутое волею Творца
И верою, вовек неколебимой.
Потом я видел нашего отца37,
Покинувшего свой надел непрочный,
Чтобы найти блаженство без конца.
С ним сын и внук38, над коим в час полночный
Тесть подшутил, невесту подменив.
Поодаль шел Иосиф39 непорочный.
Все остальное как бы заслонив,
Шел тот, в кого мятежный дух внедрился40,

Ущерб людскому роду причинив;
Тот, кто ковчег построить умудрился41,
И тот, кто башню строил42, чтобы грех
В людских заблудших душах воцарился.
Иуда43 шел, который пал за всех,
Отстаивая отчие законы,
Как будто смерть — утеха из утех.
Устал я, в наблюденья погруженный,
Но мысль моя была развлечена:
Предстали мне прославленные жены.
Вот Антиопа, чей удел — война;
Ориция44 и с нею Ипполита45,
Сыновнею судьбой удручена;
И Меналиппа46 с ней в бою добыта
Самим Алкидом; взял сестру Тезей.
Была напрасной храбрая защита.
Одна вдова47 всех воинов храбрей.
За сына мстя, она казнила Кира,
Аишив его при этом славы всей,
И слух о ней достиг пределов мира,
Грядущим возвещая временам
О преступленьях павшего кумира.
86/87

Союзница троянцев48 тоже там
С латинской девой рядом49, чья десница
Столь тяжела Дардановым сынам.
И там великолепная царица50,
Спешившая, не заплетя косы,
Чтоб Вавилон смирить; и чаровница
Царица Клеопатра51, чьей красы
Нечисто пламя; шла с другими вместе,
Постыдной избегая полосы,
Зенобия52 во всеоружьи чести,
Не менее прекрасна, молода
И все-таки прославлена без лести.

Она была душою столь тверда,
Что царственной отвагой устрашала
Тех, кто владел другими без труда.
Страх римлянам самим она внушала,
И, нашему сдаваясь торжеству,
Триумф потом достойно украшала.
А эту беспощадную вдову,
Ту, чьей рукой любовник обезглавлен,
Юдифь53 неужто я не назову?
А где же тот, кто первым был прославлен,
Где Нин?54 Где тот, кто жил в грехах таких55,
Своей натуре скотской предоставлен?
Исток безвинный горестей людских,
Где Бел56? Где Зороастр57, изобретатель
Искусств и заклинаний колдовских?
А где безжалостный завоеватель58,
Тот, кто Евфрат некстати пересек?
Несчастие59 — суровый врачеватель.
Где Митридат60, враждебный нам навек,
В своей войне завязнувший, как в топи,
Пока сменялся летним зноем снег?
Достойных много в малом этом скопе.
88/89

Король Артур61 с великими тремя62:
Власть в Африке, могущество в Европе.
Узрел двенадцать паладинов63 я.
Там Готфрид64 был, достойный вечной славы.
К святому делу помыслы стремя,
Он шел, зиждитель праведной державы,
Хотя сегодня тщетен гневный зов,
И защитить от вражеской потравы
Никто Святую Землю не готов.
Друг друга пожирают христиане,
Господень гроб захвачен сворой псов.
Нам на совете и на поле брани,
Пожалуй, остальные не указ.
Хотя великих повидал я ране,
Последний стоит первого подчас,
И позади узрел я Сарацина65,
Который посрамил в сраженьях нас.
Там Аурия66— сопутник Саладина,
И там Аанкастер67 доблестный, чья власть
И ярость — горя франкского причина.
И я, налюбовавшись прошлым всласть,
Искал знакомых мне в когорте славной,

Тех, кто при мне избрал благую часть.
Там были отошедшие недавно.
Замкнули двое наших этот строй.
Один, прославлен мудростью державной,
Король, известный также добротой68,
По всем приметам Аргус69 прозорливый.
Другой — Колонна70 благородный мой,
Великодушный и благочестивый.
III
Очей не в силах с доблестных свести,
Услышал я: «Не забывай закона!
Здесь не одно оружие в чести».
Взглянув налево, вижу я Платона1.
Шел первым тот, чей многомудрый взор
Почти достиг уже Господня Трона.
С ним Аристотель2, рядом Пифагор3,
Нашедший философии названье,
Которое мы помним до сих пор.
Сократ4 и Ксенофонт5 и в дарованье
90/91

Не ведающий равного старик6.
Весь древний мир — его завоеванье.
Был живописец первый столь велик,
Что сын богини7 удостоен славы,
Как сын Лаэрта8, в песнях прежде книг.
Шел Мантуанец9 рядом величавый,
Который с ним соперничал века;
И тот, кто расцветать заставил травы,
Марк Туллий10 шел, явив издалека
Цветенье речи нашей плодотворной,
Блистательные очи языка.

Шел Демосфен11, стремившийся упорно
Всех превзойти на поприще своем,
Уверенный, что быть вторым позорно.
Молниеносным он сверкал огнем;
И не было раскатистее грома;
Эсхин12 — свидетель, хрипнувший при нем.
И тот, кому она вполне знакома,
Исчислить не решится череду,
Которая путем своим влекома.
Так много ненаглядных на виду,
Что не прийти нельзя душе в смятенье:
И взор и мысль блуждают, как в бреду.
Там был Солон13, посеявший растенье,
Чей в небреженьи выродился плод.
С ним шесть, внушавших Греции почтенье.
Возглавлен был Варроном14 наш народ.
Он третий светоч царственного Рима:
Чем дольше смотришь, тем светлей восход.
Шел Крисп Саллюстий15, с ним неутомимо
Тит Ливии16 шел, испытывая гнев:
Подобная вражда неукротима.
Наукою своею овладев,
92/93

Тот Плиний17, в чьих глазах вся жизнь едина,
Шел, собственную гибель проглядев.
И видел я платоника Плотина18,
Которого природный ум не спас,
Поскольку нет суровей властелина,
Чем грозный рок, с пелен гнетущий нас,
Так что судьбе перечить невозможно.
Антоний19 шел, Гортензий20, Гальба21, Красе22,
Кальв, Поллион23, тот, кто неосторожно
Арпинца языком своим задел,
Взыскуя славы низменной и ложной.
Шел Фукидид24, чей дух не оскудел
В трудах его, которые богаты
Кровавыми следами ратных дел.
Шел Геродот25, чьим гением зачаты
Подобные труды, за ним вослед
Евклид26, круги чертивший и квадраты.
И камень преткновенья нам во вред,
Порфирий27, в чьем колчане силлогизмы.
Он мог бы причинить немало бед,
Направив против истины софизмы.
Нам уроженец Коса28 мог помочь,

Жаль только непонятны афоризмы.
Вслед Аполлону Эскулап29 не прочь
И впредь шагать, но время погрузило
Обоих в неразгаданную ночь.
Оно теперь науку исказило,
Но тот, кого своим зовет Пергам30,
Насытил светом то, что тьмой грозило.
И Анаксарх31 неколебимый там.
Там стойкого я видел Ксенократа32:
Нельзя склонить его к дурным делам.
Задумчив Архимед33, как был когда-то.
В раздумий глубоком Демокрит34,
Себя лишивший зрения и злата.
«Все знаю», — Гиппий35 старый говорит.
Утратив мир в сомнительных значеньях,
По-прежнему Аркесилай36 мудрит.
Скрыт мудрый Гераклит37 в своих
реченьях,
Зато, пожалуй, слишком обнажен
Был циник Диоген38 в своих влеченьях.
Там тот, кто прибылью считал урон39,
Поля забросив, тучные от века,
94/95

Бесценными товарами гружен.
Там Дикеарх40, пример для человека.
Беседуя, кто прав и кто не прав,
Идут Квинтилиан41, Плутарх42, Сенека43.
Там были те44, кто, море взволновав,
Умами свирепели в буйстве диком,
Хвостами ради гибельных забав
Сцеплялись, как драконы; львиным рыком
Пугали слабых духом: что за прок
В подобном нестроении великом?
Шел с ними Карнеад45, который мог
Так речь сплести, что было неизвестно,
Где подлинная правда, где подлог;
Он прожил жизнь свою, пытаясь честно
Непримиримых спорщиков сближать,
Чтобы найти решение совместно;
Напрасный труд! Привыкли возражать
Те, кто в своем учении лукавом
Находят яд, чтоб сердце раздражать.
Так Ферекид46 премудрый в духе здравом
Бессмертие предвидел, но ему,
Прославившись высокомерным нравом,

Перечил Эпикур47, любивший тьму
Превыше света, как вся эта свора,
Подвластная растленному уму,
От Аристиппа вплоть до Метродора48.
Там ткал Хрисипп49 изысканную ткань,
Тончайший дар для пристального взора.
Анаксимандру50 платит мудрый дань.
Там Антисфен51, собрат Анаксимена52;
И там Зенон53, одну разжавший длань,
Другой кулак сжимает неизменно.

ТРИУМФ ВРЕМЕНИ

Как будто Солнце1 только что зашло,
Оно почти сопутствует Авроре,
Подъемля вновь лучистое чело,
И говорит с раздумием во взоре,
Обширный созерцая небосклон:
«Я слишком долго жду себе на горе.
Когда на свете Славе нет препон
И Слава после смерти возрастает,
Зачем тогда небесный наш закон?
Тот, кто забвения не испытает,
Возвышенным сиянием храним,
Неужто ярче нашего блистает?
И мне молить придется, чтобы с ним
Небесную мою равняли долю?
И мне заискивать перед земным?
Я четырех коней искусно холю,
Купаю в океане мировом
И не смогу взнуздать людскую волю?
Неужто в состязаньи роковом
98/99

Я первенство небесное утрачу?
Мне быть вторым в пределе родовом?
Как мне снести такую неудачу!
Усиливает гнев мои крыла;
Завидую и зависти не прячу.
Прославленным сопутствует хвала,
В тысячелетьях Слава все светлее,
Одна моя дорога, как была:
Мне проходить ничуть не веселее
И день и ночь мой вековечный круг.
Нет, не найти призванья тяжелее!»
Без лишних колебаний и потуг
Рванулось, точно сокол на охоте,
Когда завидит он добычу вдруг.
Изнемогает мысль в таком полете,
За ним не в силах следовать язык,
И вы смертельный ужас мой поймете.
Бег Времени сметает всех владык,
И понял я тогда, насколько тщетно
Все то, что в жизни я ценить привык.
С тех пор я недруг суеты всесветной.
Удерживать не стоит мнимый клад,
Который исчезает незаметно.

ìoo/101

Тот, кто не хочет строить наугад,
Предпочитает прочную основу,
Которую найти разумный рад.
Не внемлет Время никакому зову;
Каков его стремительный полет,
Не передать вовек людскому слову.
Я видел розу там, где виден лед,
Сопутствовал как будто холод зною,
Что дивом дивным кто-нибудь сочтет,
Зато согласны мудрые со мною;
И я не видел этого, слепец,
Теперь прозревший дорогой ценою!
Жил суетной надеждою глупец,
Зато теперь передо мной зерцало,
В котором жизнь моя и мой конец.
На этом свете мы живем так мало.
Вчерашний отрок, я сегодня стар,
И мне, пожалуй, мешкать не пристало.
Жизнь — только день, быть может,
полный чар,
Но как он краток, скуден и ненастен!
Не стоит ничего такой товар.
Ты, смертный, горд, но как же ты несчастен!

102/103

Куда надежда пылкая годна!
И в смерти, как и в жизни, ты не властен.
Я видел, как несутся времена.
Бег Солнца в небе до того поспешен,
Что гибель мира явственно видна.
Ты, юноша, в своем безумьи грешен,
Не хочешь думать о последнем дне,
Зато больной предвиденьем утешен.
Конечно, можешь ты не верить мне,
Но знай, тебе не будет исцеленья
В твоем смертельном беспробудном сне.
Проходит век, уходят поколенья.
Мы все, когда кратчайший минет срок,
Искать пойдем другие поселенья.
Ты, смертный, к самому себе жесток!
Не видишь правды в суете бесцельной,
Хотя спастись, пожалуй, ты бы мог.
Одумайся! Не жди стрелы смертельной,
Как большинство предпочитает ждать,
Заблудшее в гордыне беспредельной.
Потом, когда устал я наблюдать
Полет и бег великого светила,
Достаточно успев перестрадать,

Я видел, как бесстрашно проходила
Та череда2, которую навек
История, казалось, оградила.
К тем, кто всеобщей участи избег,
Пылало Солнце завистью особой,
Как будто ненавистен человек,
Взлетевший сам, и, пламенея злобой,
Еще быстрей летит светило дня,
Прославленных пытает высшей пробой,
Своим коням прибавив ячменя;
И Слава прочь пошла стезею торной,
Своих питомцев больше не храня.
И внял я слову мудрости бесспорной:
«Вот рода человеческого цвет!
Таится в нем забвенье бездной черной.
Часы проходят, годы, сотни лет.
Прославленных карает Солнце строго.
Под Солнцем в мире вечной Славы нет.
В долине Тибра было славных много,
Героев помнит Эбро, Ксанф, Пеней3,
И все уходят мрачною дорогой.
Просвет среди ненастных зимних дней —
Вот верное подобье вашей Славы.
104/105

Отравою таится время в ней.
Минуют величайшие державы,
И тем, кто нынче на земле царит,
Не избежать безжалостной расправы.
Нет, Время никого не одарит.
Жестокое, своим слепым размахом
Все ваши дарованья разорит.
Так бренный мир вращается со страхом,
И не изменит он своих кругов,
Пока не станет каждый жалким прахом.
У вашей Славы множество рогов,
Которые ломать необходимо,

И потому продолжиться готов
Бег Времени, как будто невредима
Людская жизнь, однако это вздор,
И ваш удел в грядущем — облак дыма».
Поистине тут не уместен спор.
Вся наша Слава — снег под солнцем жгучим,
Чей грозный бег неумолимо скор
И беспощаден к мудрым и могучим,
И грош цена великим именам,
Чему толпу весь век напрасно учим.
Считает вертопрах, что лучше нам
Скончаться в старости, чем в колыбели.
Себя слепец не понимает сам.
Блажен младенец мертвый, неужели
Убогие счастливей старики?
«Блажен, кто не родился»4, — так доселе
Учил мудрец, но, мудрым вопреки,
Посмертная молва слывет отрадной.
От правды пустомели далеки.
Присвоит Время вашу Славу жадно,
С собою все прозренья унося,
И смерть вторая губит беспощадно.
Так Время побеждает всех и вся.

ТРИУМФ ВЕЧНОСТИ

И, понеся великую потерю
Под небом ненадежным, я спросил:
«Во что ты веришь, сердце?» — «В Бога верю, —
Сказало сердце, — из последних сил
Я верю: сдержит Бог обетованья.
Мне больше мир насмешливый не мил.
Видна мне суета существованья.
Я вижу, как несутся времена
И как мирские тщетны упованья.
Я знаю: тяжела моя вина.
Грешно стареть в подобном заблужденье.
Была бы правда прежде мне видна!
Не поздно превозмочь мне наважденье,
И мне Господь, быть может, ниспошлет
Иное, неземное наслажденье».
Таков совет. Что, если в свой черед
Весь мир под небом сгинет, быстротечный,
И беспредельный кончится полет?
Мой дух прозрел, отвергнув мир
конечный,
108/109

И новый мир был явлен мне тогда,
Невиданный, незыблемый и вечный.
Преобразилась каждая звезда,
И солнце в небе, и земля, и море.
Основа чудотворная тверда.
Остановилось у меня во взоре
То, что всегда текло быстрее рек1,
Изменчивое, смертному на горе.
Три части2 меж собой слились навек,
В одной сосредоточены твердыне,
Так что не нужен стал поспешный бег.
Нет ни вчера, ни завтра, как в пустыне.
Вслед за былым грядущее прошло.
Вот что терзало жизнь мою поныне!
Как ясный луч — прозрачное стекло,
Мысль проницает все, и нет преграды,
Поскольку Время только сеет зло,
Тогда как человеческие взгляды
Верховным благом там привлечены.
Когда бы мне достичь такой отрады!
Телец и Рыбы в небе не нужны.
В миропорядке новом неизменном
Нет ни зимы, ни лета, ни весны.

по/ili

Блаженны души в сонме том блаженном.
Достойных память вечная хранит
Во всем своем сиянье совершенном.
И счастлив тот, кто духом даровит,
Тот, кто в потоке горном ищет броду,
Хоть смертных жизнь бурливая манит.
Слепым предрассуждениям в угоду
В потоке жадном ищут зыбких благ,
И суждено страдать людскому роду.
Слаб человек безумный, глух и наг.
Он сам себе в неведенье жестоком
Неумолимый беспощадный враг.
Бог движет мир своим всезрящим оком,
Стихии все смиряет; как же мне
Его познать хотя бы ненароком?
Рад будет ангел в горней той стране
Пусть миллионной, пусть мельчайшей доле
Познания, что в Божьей глубине.
Ум суетный! Зачем в твоей неволе
Раздумывать? Один уносит час
Все, что годами ты копил дотоле.
Минует все, что угнетало нас.
Все эти «прежде», «вновь», «уже», «намедни»,

112/113

Как тень, отступят вдруг от наших глаз.
Окажется, что, «был» и «будет» — бредни.
Действительно лишь «есть», «сейчас» и «днесь»,
И в целом вечность — наш предел последний.
«Потом» и «после» — сгинет морок весь,
Который застит наши дали всюду
Воспоминаньем и надеждой здесь.
Так что вольно мечтать слепому люду,
И кто-нибудь на игрище земном
Тревожится: «Чем был я? Чем я буду?»
Все совместится наконец в одном:
Нет времени, как нет зимы и лета
В том нашем обиталище ином.
Тот, кто однажды удостоен света.
Там не подвластен прихотям годов.
Там будет слава вечная воспета.
Блажен, кто не жалел земных трудов,
Кто высших целей. Господу угодных,
Уже достиг или достичь готов.
И всех блаженней в сонме превосходных
Она, чью жизнь дерзнула смерть прервать3,
Дождаться не успев границ природных.
Изволила натура даровать

Ей добродетель, так что надлежало
Ее небесным ангелом назвать.
И как бы смерть живых не искажала,
Прекрасный цвет узрю я без помех,
Амур, тобою связанный сначала.
Покажут пальцем на меня при всех:
«Вон тот, чей плач, как будто безутешный,
Отраднее, чем беззаботный смех».
И та, которую воспел я, грешный,
Смутится, вняв хвалам всеобщим там.
Когда? Не знаю. На вопрос поспешный
Ответа нет, когда Спаситель Сам
Великого таинственного срока
Открыть не пожелал ученикам.
Срок близится. В одно мгновенье ока
Поймем, где подлинный, где ложный труд,
И где паучья ткань и где морока.
И выявить готов последний суд
Обманчивые, тщетные потуги
Всех тех, что в ослеплении живут.
И обнажатся тайные недуги.
Все будет явно в мире: мрак и свет,
Бесспорные и мнимые заслуги.
114/115

Раскроется тогда любой секрет,
И восвояси каждый устремится,
Как зверь в леса, когда погоня вслед.
И знатный род и золото затмится.
Ни почестей не нужно, ни земли.
Напрасно человек по ним томится.
Скромнейшие знатнейших превзошли,
Душой преобразив удел свой тесный
От роскоши завистливой вдали.
Земных триумфов пять, шестой —
небесный,
И дай, Господь, узреть мне торжество,

В котором Время, враг мой повсеместный,
Поистине бессильно и мертво.
И смерть мертва, хотя зовет ужасной
Ее теперь живое существо.
И тот, кто Славы удостоен ясной,
Вернется временам наперекор,
Исполнен жизни более прекрасной,
Оставив бледность и погасший взор
Свирепой Смерти, хищнице коварной,
И Времени, казненному, как вор;
И в красоте и в славе лучезарной
Вернутся вслед за нею, вслед за той,
Кого моей хвалою благодарной,
Моим пером усталым и мечтой
Оплакал мир; но цельности бесценной
И небо жаждет всею чистотой.
Там, где река, рожденная Гебенной4,
Любовь меня томила, что ни миг,
Прославившись войною незабвенной.
Как счастлив камень, скрывший дивный лик!5
Но если к ней вернуться плоть готова6,
Какого счастья взор бы мой достиг,
На небесах Ее встречая снова!

КОММЕНТАРИИ

«Триумфы» — единственная поэма Петрарки,
написанная на volgare, или итальянском языке.
Поэт приступает к работе над ней, по всей
вероятности, в 1352 году, вернувшись в поэтическое
уединение Воклюза, где все напоминает ему Лауру, которой
уже четыре года как нет в живых. Петрарка
работает над «Триумфами» более двадцати лет вплоть до
своей смерти в 1374 году. В этом смысле «Триумфы»
можно рассматривать как последнее творение
Петрарки. Поэма производит впечатление совершенной
законченности, хотя поэт, возможно, считал иначе,
так как не публиковал «Триумфы» при жизни
и продолжал работать над ними буквально в
последние дни перед смертью. Столь высокая
требовательность к «Триумфам», по-видимому, вызвана тем, что
поэма проникнута духом соревнования с Данте
и «Триумфы» в целом должны были бы составить
триумф Петрарки над его великим
соотечественником и старшим современником. О соревновании
с Данте свидетельствует и форма, выбранная
Петраркой: terza rima, или терцина, как в
«Божественной Комедии». Вместе с тем «Триумфы» отличаются
явным своеобразием и отнюдь не являются
подражанием «Божественной Комедии». В композиции
«Триумфов» Ад, Чистилище и Рай не
противопоставлены и даже не упомянуты. «Триумфы» разыгрыва-
118/119

ются на земле, хотя и завершаются на небе. «Земных
триумфов пять, шестой — небесный», — как говорит
сам поэт. В каждом «Триумфе», кроме последнего,
совместно выступают герои, одним из которых
подобало бы, с точки зрения христианина, быть в раю,
а другим — в аду, не только язычники и христиане,
но даже языческие боги. При этом вопрос о
загробном воздаянии даже не возникает. В поэме
Петрарки отсутствуют христианские мученики и отцы
Церкви, играющие столь существенную роль в
«Божественной Комедии». Главной героиней поэмы
остается Лаура, царящая в первых трех «Триумфах».
Гений Петрарки достигает непревзойденной высоты
в «Триумфе Смерти», где Лаура с божественной
тонкостью и задушевностью позволяет себе наконец
объясниться в любви к своему поэту. Именно в
связи с Лаурой и по отношению к ней звучит в поэме
неподдельно христианская нота, предвещающая
воскресение Лауры во плоти.
Мой перевод «Триумфов» был завершен в 1974
году, и только теперь, через четверть века наступает
время для его публикации. Выражаю благодарность
Евгению Солоновичу, предоставившему для издания
ценные материалы. С особой благодарностью
вспоминаю драгоценные сведения, касающиеся, прежде
всего, античного мира и сообщенные мне покойным
С. А. Ошеровым.
Владимир Микушевич
13 августа 1999 года

Триумф Любви
I
1 Со дня того... — б апреля 1327 г., когда Петрарка
влюбился в Лауру с первого взгляда.
2 ...пригрело солнце по весне Тельцу рога... — 6 апреля
солнце приближается к созвездию Тельца, но еще не
входит в его констелляцию, лишь пригревает Тельцу
рога.
3 ...девочке Тифона — имеется в виду Аврора, утренняя
заря, юная супруга старого Тифона. Тифон — сын Ла-
одемонта, царя Трои. Богиня Аврора ( Эос, греч. )
выпросила для него у Юпитера бессмертие, но забыла
выпросить вечную молодость. Она бежит в студеной
вышине весеннего рассвета.
4 ...печали... — вызваны суровостью Лауры.
5 ...в замкнутой долине... — Valles Clausa, Воклюз,
долина примерно в пятнадцати тысячах шагов от
Авиньона. В поэтическом уединении Воклюза Петрарка жил
с 1337 по 1353 г.
6 ...вождь... — Купидон, Амор или Амур, бог любви.
7 Капитолии — один из семи холмов, на которых
построен Рим. На одной из двух вершин
Капитолийского холма был храм трех богов — Юпитера, Юноны
и Минервы; к этому храму поднимались римские
полководцы во главе триумфальных шествий. Подобный
триумф и представлен в поэме Петрарки.
120/121

8 ...тень... — упоминается также в «Триумфе
Целомудрия» и в «Триумфе Славы». Возможно, это Сенуччо
дель Бене или Джованни Боккаччо. С меньшим
основанием предполагается, что это поэт Чино да Пис-
тойя или Данте Алигьери.
9 Цезарь Август Октавиан — внучатый племянник
и приемный сын Юлия Цезаря, римский император
(63 до н. э. — 14 н. э.). Выпросил себе в жены
Ливию Друзиллу, вернее, принудил ее к разводу с
сенатором Тиберием Клавдием Нероном.
10 Нерон Клавдий Друз Германик Цезарь (37—68) —
римский император с 54 г. н. э., силой отнял свою
вторую жену Поппею Сабину у ее второго мужа Оттона.
11 ...добрый Марк... - Марк Аврелий (121-180),
римский император со 161 г. и философ. Имел слабость
поддаваться не всегда благотворному влиянию своей
супруги Фаустины.
12 Дионисий I Старший (ок. 430 — 367 до н. э.) — тиран
Сиракуз. Известен подозрительностью и жестокостью.
13 Александр — тиран Фессалии, IV в. до н. э. Убит
своей женой Фебой.
14 ...чьи слезы зрел Антандр — Антандр — город-порт
вблизи Трои. Из Антандра в Италию отплыл Эней, сын
Анхиса и Афродиты. Спасаясь бегством из горящей
Трои, Эней потерял свою супругу Креусу. В Италии
женился на Аавинии, дочери короля Аатина, невесте
Турна, короля рутулов. Турн убил в битве Палланта,
сына Эвандра, который был другом и союзником Энея.

15 Федра — дочь критского царя Миноса, жена
афинского царя Тезея. Влюбилась в своего пасынка
Ипполита, сына Тезея, а когда целомудренный Ипполит
отверг ее любовь, покончила жизнь самоубийством, из
мести клеветнически обвинив Ипполита в
преступных домогательствах. Проклятый отцом, Ипполит
был убит собственными конями, которых напугало
морское чудовище, посланное Посейдоном.
16 Ариадна — сестра Федры, возлюбленная Тезея,
покинутая им на острове Накос.
17 ...муж прославленный... — сам Тезей. Он любим
Ариадной и очарован Федрой.
18 Геркулес-тяжелодум — Геркулес (Геракл) страдал от
любви к Деянире и к Иоле.
19 Ахилла до сих пор гнетет обида... — Ахилл вынужден
был отдать свою возлюбленную Брисеиду
предводителю ахейцев Агамемнону, когда ахейцы осаждали
Трою. Обиде (гневу) Ахилла посвящена «Илиада»
Гомера.
20 Демофонт идет и с ним Филлида — Филлида, дочь
фракийского царя Аикурга, повесилась, когда,
нарушив свое обещание, к ней не вернулся Демофонт, сын
Тезея. После смерти она превратилась в миндальное
дерево.
21 Идет Ясон, идет Медея с ним — Ясон, герой
древнегреческого мифа, на своем корабле «Арго» достиг
берегов Колхиды, где в него влюбилась царевна Медея.
Она помогла Ясону добыть золотое руно, предав при
122/123

этом своего отца и брата. Медея бежала с Ясоном,
а когда тот полюбил другую, убила свою соперницу
и своих детей, рожденных от Ясона.
22 ...лемнеянка... — Исифила, царица Лемноса,
обольщенная Ясоном и покинутая ради Медеи: обижена
дикаркой буйной той.
23 А вот Елена, что звалась прекрасной — Елена, дочь
Зевса и Леды, супруга спартанского царя Менелая.
24 Пастух... — Парис, сын троянского царя Приама,
похитивший Елену, из-за чего началась война,
приведшая к разрушению Трои.
25 Энона — была влюблена в Париса.
26 Гермиона — дочь Менелая и Елены. Была обручена
с Орестом, сыном Агамемнона, но выдана за Неопто-
лема (Пирра), сына Ахилла, который был убит
Орестом по наущению Гермионы.
27 Протесилай — по преданию, царь Эпира, первым
вступивший на Троянскую землю и первым
погибший в Троянской войне. Протесилая так любила его
супруга Лаодамия, что боги позволили Протесилаю
прийти к ней на три часа из царства мертвых, куда
Лаодамия последовала за ним (см. драму Иннокентия
Анненского «Лаодамия» ).
28 Пристыжена Аргеей... — Аргея была казнена по
приказу фиванского тирана Креонта за то, что
похоронила тело своего мужа, фиванца Полиника,
воевавшего против своего города.

29 Эрифила — выдала убежище, где во время войны семи
царей против Фив скрывался ее муж Амфиарай,
знавший, что ему суждено пасть на этой войне.
30 В тенистых миртах... — Согласно Энеиде Вергилия
(Песнь VI, 442 и ниже), в миртовом лесу скрываются
души умерших от любви.
31 Покинувший подземные чертоги — Плутон, бог
загробного мира, покинул подземные чертоги, чтобы
похитить дочь Цереры Прозерпину.
32 Юнона — страдала, ревнуя своего супруга Юпитера.
33 Аполлон — презирал Купидона за его детский
возраст, пока стрела Купидона не ранила его, заставив
полюбить Дафну.
II
1 Две странных тени... — Масинисса и Софонисба. Ма-
синисса (III—II вв. до н. э.) — князь, потом царь Ну-
мидии, вернейший союзник римлян, сподвижник
Сципиона Африканского во время 2-й Пунической
войны. Софонисба — дочь карфагенского полководца
Газдрубала, супруга нумидийского царя Сифакса,
который оказывал ожесточенное сопротивление Маси-
ниссе и римлянам, пока не был побежден и взят в плен
Сципионом Африканским. Софонисба соединилась
с Масиниссой, но приняла смертельный яд, когда
узнала, что все равно должна будет украсить триумф
124/125

римского полководца. Эти события воспеты
Петраркой в латинской поэме «Африка».
2 ...Ради Сципиона — Сципион Африканский (235—183
до н. э.), римский государственный деятель и
полководец, в 204 г. руководил высадкой римских войск
в Африке, в 202 г. в битве при Заме решил в пользу
Рима исход 2-й Пунической войны.
3 ...лучшим другом — то есть Сципионом.
4 ...в этом танце... — в триумфе любви.
5 ...шагает некто в стороне — Селевк I, царь Сирии
(IV—III вв. до н. э.) уступил сыну от первого брака
Антиоху свою жену Стратонику, когда узнал, что Ан-
тиох смертельно болен от любви к своей мачехе.
6 Ксеркс — персидский царь с 486 по 465 г. до н. э. Речь
идет о войне между греками и персами (480—479 гг.
дон. э.).
7 Персей — сын Зевса и Данаи. Освободил от морского
чудовища дочь эфиопского царя Андромеду и
женился на ней.
8 И тот, кто над водою наклонился — Нарцисс,
влюбившийся в свое собственное отражение и
превратившийся в цветок.
9 ...голос голый — влюбленная в Нарцисса нимфа Эхо.
Когда Нарцисс не ответил ей взаимностью, тело ее
окаменело, и она превратилась в голос.
10 Ифий — правитель Кипра. Повесился, когда его
любовь отвергла Анаксарета.

11 Кеик и Альциона — Кеик — царь Трахины. Когда он
утонул, его супруга Альциона бросилась в море. Кеик
и Альциона превратились в зимородков.
12 ...Эсак... Гесперии своей не обретая... — Эсак, сын царя
Приама, влюбился в Гесперию, которая, спасаясь от
него бегством, была укушена змеей и умерла. Тогда
Эсак бросился со скалы в море и превратился в
водяную птицу (в нырка).
13 ...дочь Ниса... — Сцилла, дочь мегарского царя Ниса,
предала отца и родной город критскому царю Мино-
су, превратилась в птицу Кирис (разновидность
жаворонка), а отец ее — в ястреба, преследующего эту
птицу.
14 Аталанта — аркадская красавица. Дала слово выйти
замуж за того, кто обгонит ее в беге. Победу над ней
одержал Гиппомен. Он бросил на землю три золотых
яблока, и Аталанта замедляла бег, поднимая их.
15 Алкид и Талатея — Алкид, сицилийский пастух,
возлюбленный нимфы Галатеи, был из ревности убит
циклопом Полифемом. После смерти обратился в реку.
16 Главк — рыбак из Беотии, любил Сциллу,
превращенную из ревности волшебницей Цирцеей в морское
чудовище. Сцилла утопилась в Мессинском проливе
и превратилась в губительную скалу, носящую ее
имя, а Главк выпил колдовское зелье и превратился
в морское божество. Поэтому он взволнован и кличет
другую, злую, то есть Цирцею.
126/127

17 Пикус (Пик) — сын Сатурна, мифический царь Ла-
ция, дед царя Аатина, на дочери которого Лавинии
женился Эней. Пикус отверг любовь Цирцеи и был
превращен ею в дятла.
18 Эгерия — нимфа, возлюбленная или жена римского
царя Нумы Помпилия, его мудрая советчица. Она
оплакивала его смерть и была превращена Дианой
в источник близ Ариции.
19 Сцилла — см. примеч. 16.
20 Та, что себе железом грудь пронзила — Канака, дочь
Эола. Охваченная кровосмесительной любовью
к своему брату Макарею, она закололась, когда
писала ему письмо.
21 Пигмалиону прежняя мила — Скульптор Пигмалион
влюбился в статую девушки, которую сам изваял.
Статуя ожила по воле Венеры и стала женой Пигмалиона.
22 Кастальский ключ — родник на горе Парнас,
посвященный Аполлону и музам.
23 Аганиппа, или Иппокрена — источник на горе
Геликон, где поэты черпают вдохновение.
24 Kudunna — вынуждена была выйти замуж за Акон-
тия, влюбившегося в нее на празднике Артемиды.
Аконтий нацарапал на яблоке клятву, бросил яблоко
к ногам Кидиппы, та подобрала яблоко, прочла вслух
клятву стать женой Аконтия и выполнила ее, полагая,
что такова воля Артемиды.

Ili
1 Помпеи Великий ( 106—48 до н. э.) — римский
полководец и государственный деятель. В 52 г. женился на
Корнелии. Был предательски убит в Египте по
приказу царя Птолемея XIII.
2 Агамемнон — мифический царь Микен. Был убит по
наущению своей жены Клитемнестры ее любовником
Эгисфом. Агамемнон — слепец, так как не увидел ее
коварства.
3 ...Данаида верная одна — Гиперместра, единственная
среди пятидесяти сестер Данаид, не убившая своего
мужа в брачную ночь. Сыны Египта одержали победу
над их отцом Данаем, чтобы принудить его дочерей
к замужеству.
4 Пирам и Фисба — влюбленные из Вавилона. Фисба
пришла ночью на свидание с Пирамом, но бежала,
напуганная львицей. Пирам увидел покрывало,
потерянное Фисбой при бегстве, решил, что его
возлюбленная погибла, и бросился на меч. Вернувшись,
Фисба нашла умирающего Пирама и тоже закололась.
5 Леандр и Геро — Леандр из Абидоса каждую ночь
переплывал Геллеспонт, чтобы свидеться со своей
возлюбленной Геро, юной жрицей Афродиты в Сеете. Он
утонул, когда буря задула лампу, которую Геро
зажгла, чтобы указать Аеандру путь. Геро бросилась
с башни, узнав, что Аеандр погиб.
6 Улисс — хитроумный Одиссей, которого ждала
супруга Пенелопа, когда волшебница Цирцея
удерживала его в течение года на острове Эя.
128/129

7 Ганнибал (247/246—183 до н. э.) — карфагенский
полководец. Согласно Плинию Старшему, был
очарован блудницей в Апулии.
8 ...проходит стриженая... — Исикратея, супруга пон-
тийского царя Митридата, последовавшая за ним
в изгнание. По преданию, стригла волосы по-мужски.
9 Порция — супруга Юния Брута. Ранила себя
бритвой, чтобы доказать свою стойкость. Покончила с
собой, проглотив раскаленные угли, когда узнала о
самоубийстве мужа.
10 Избранницу Помпея... — Юлия, дочь Юлия Цезаря,
первая жена Помпея. Умерла в 54 г. до н. э. Ревновала
Помпея к его второй жене Корнелии.
11 ...кто тестя уличил в подмене — Иаков уличил в
подмене Лавана, обнаружив, что провел свою первую
брачную ночь с Лией, старшей дочерью Лавана, а не
с младшей его дочерью Рахилью, ради которой он
служил Лавану семь лет. Иакову пришлось служить еще
семь лет, пока Лаван не выдал за него Рахиль.
12 Исаак — сын Авраама, супруг Ревекки, отец Иакова.
13 ...древний спутник Сарры — Авраам, отец Исаака.
Переселился по воле Бога в землю Ханаанскую.
14 Давид — царь Израиля и Иудеи. Влюбился в
красавицу Бетшебу и отправил на смерть ее мужа Урию.
15 Был сын его премудрый даровит — Сын царя Давида
Соломон отступился от истинной веры, прельщенный
любовью жен-язычниц.

16 Другой... — Амнон, сын царя Давида. Влюбился
в свою сестру Фамарь, изнасиловал ее и был убит
своим братом Авессаломом.
17 Самсон — могучий израильский воин, обольщенный
филистимлянкой Далилой.
18 ...шустрая вдова — Юдифь, обольстившая
ассирийского полководца Олоферна, чтобы отрубить ему голову.
19 Сихем — сын Гемора. Согласно Книге Бытия,
влюбился в дочь Иакова Дину и обесчестил ее. Сыновья
Иакова согласились на брак Сихема с Диной при условии,
что Сихем и все жители города, подвластного ему,
сделают обрезание, после чего сыновья Иакова напали на
город и перебили всех его жителей мужского пола.
20 Ассур (Артаксеркс) — царь персидский. Отверг за
непослушание свою супругу Астинь и приблизил к себе
красавицу еврейку Эсфирь.
21 Ирод Великий — приказал убить свою супругу Мари-
амну, заподозрив ее в неверности. Иосиф Флавий
повествует: «... когда гнев улегся, в нем вновь
воспламенилась любовь. Так сильно пылала в нем страсть, что
он даже не хотел верить ее смерти, а, мучимый
любовью, взывал к ней как к живой, пока, наконец,
приученный временем, он так же горестно оплакивал
мертвую, как горячо любил живую». («Иудейская
война», том I; 22; 5).
22 Деидамия — возлюбленная Ахилла, сочетавшегося
с ней браком на острове Скирос. Родила ему сына
Неоптолема (Пирра).
130/131

23 Артемиза (Артемизия) — сестра и жена Мавсола,
царя Карий. Воздвигла в его честь роскошную
гробницу, названную мавзолеем.
24 Прокрида — жена Кефала. Страстно влюбленный
в нее Кефал нечаянно убил ее на охоте.
25 Библида — влюбилась в своего брата Кавна, который
бежал от ее любви, а Библида превратилась в
источник.
26 Мирра — дочь царя Кинира. Влюбилась в своего отца
и обманом разделила с ним ложе. Когда обман
открылся и разгневанный отец хотел убить ее, превра
тилась в дерево, названное ее именем.
27 Семирамида (Шаммурамат) — царица Ассирии,
создательница знаменитых висячих садов. Отличалась
безудержным сладострастием.
28 Тристан — герой средневекового романа. Аюбил
Изольду, молодую жену своего дяди короля Марка.
29 Ланселот Озерный — герой другого рыцарского
романа, любил Джиневру, жену короля Артура.
30 Невежеству, должно быть, нет границ — Для
книжника и эрудита Петрарки, приверженного античной
традиции, романы о Тристане и Аанселоте были
образцом низкопробного чтива. Поэтому Изольда
и Джиневра здесь в опале.
31 Франческа и Паоло — влюбленные, воспетые Данте
(«Ад», V, 74).

32 ...узрел поблизости юницу — Лауру.
33 Тот, кто других терзает повсеместно — сам
Купидон, которому Лаура не подвластна.
IV
1 Алкей (ок. 600 до н. э.) — древнегреческий лирик из
Митилены на острове Лесбос. По преданию, был
влюблен в Сафо.
2 Пиндар (518/5227—446 до н. э.) — древнегреческий
лирик, сочинявший хоровые песнопения (дифирамбы).
3 Анакреон (Анакреонт) — древнегреческий лирик из
Теоса, жил в середине VI в. до н. э., певец
чувственных наслаждений, вина и пиров.
4 Вергилий — Публий Вергилий Марон ( 70— 10 до н. э. ),
великий римский поэт. Воспел трагическую любовь
Дидоны к Энею.
5 Катулл Тай Валерий (87/84 — ок. 54 до н. э.) —
римский лирик, воспевал под именем Лесбия свою
возлюбленную Клодию. Прославился латинскими
подражаниями Сафо.
6 Овидий Назон Публий (43 до н. э. — 18 н. э.) —
римский поэт, написавший любовные элегии («Amores»)
и «Науку любви» («Ars amandi»). Был сослан
Августом в город Томы (Констанца); возможно, причиной
ссылки была любовная поэзия Овидия.
132/133

7 Проперций Секст (ок. 46 — ок. 15 до н. э.) — римский
лирик, автор любовных элегий. Воспевал
недоступную, причудливую красавицу Кинфию.
8 Тибулл Альбий (50—19/17 до н. э.) — римский поэт.
Воспевал свою любовь к Делии.
9 Гречанка молодая... — Сафо (Сапфо),
древнегреческая поэтесса, родилась ок. 650 г. до н. э. на острове
Лесбос. Слагала лирические стихи на эолийском
диалекте. По преданию, бросилась в море со скалы,
страдая от неразделенной любви к юному красавцу Фаону.
10 Данте Алигьери (1265—1321) — великий
итальянский поэт. Воспел свою любовь к Беатриче.
11 Чино да Пистойя (1270—1336) — итальянский поэт
и профессор юриспруденции, друг Данте. Воспевал
свою любовь к Сельвадже деи Верджолези.
12 Гвиттон д'Ареццо — итальянский поэт, живший
и писавший во второй половине XIII века. Автор
любовных, политических и нравоучительных стихов.
13 Два Гвидо — Гвидо Гвиницелли (между 1230 и 1240 —
1276), правовед из Болоньи, итальянский поэт,
основоположник сладостного нового стиля. Гвидо
Кавальканти (1259—1300), итальянский поэт, друг Данте,
блестящий представитель сладостного нового стиля.
14 ...сицилийцы... — поэты сицилийской школы (XIII в.).
Их поэзия представлялась Петрарке устарелой.
15 Сенуччо с Франческином — Сенуччо дель Бене
и Франческино дельи Альбицци, друзья Петрарки.

16 Кто пел по-своему весьма умело — провансальские
трубадуры.
17 Арналъдо Даниелло — Арнаут Даниэль (ок.
1180—1195), провансальский трубадур, мастер
изысканного стиля, оказавший влияние на лирику Данте
и Петрарки.
18 Двух слабодушных Пьеров... — Один из них — Пейре
Видаль (ок. 1183—1204), провансальский трубадур,
бежал, по преданию, от гнева госпожи Алазаис,
которую он осмелился поцеловать, застав ее спящей.
Пейре Видалю принадлежит следующая баллада.
* * *
Мне нравится любезная весна,
И нравится мне солнечный цветник,
И нравится мне птичье «чик-чирик»,
Мне нравится, что роща зелена;
Мне нравится, когда ученье — свет;
Мне нравится сердечный пыл бесед,
Которых так немного было мне
Даровано в любезной мне стране.
Аюбовь моя на радость мне дана.
Аюбовь меня сжигает что ни миг.
В любви моей блаженство я постиг.
В любви моей печаль моя слышна.
В любви моей мой помысел и бред.
В любовь мою влюблен я столько лет,
Что лишь в любви окрепла, как в огне,
134/135

Моя любовь к турнирам и к весне.
Мне хорошо. На свете вы одна
Так хороши, и только этот лик
Хорош всегда, и я служить привык
Так хорошо, что смерть не так страшна.
Мне хорошо. Уделов лучше нет.
Как хорошо всегда хранить обет!
Мне хорошо. Я предан вам вполне.
Хорош мой сон. Явь хороша вдвойне.
Мне, Господи, любовь моя нужна.
Пусть, Господи, погибнет клеветник!
О Господи! В молитве я поник.
Побей, Господь, проныру-шептуна!
Дай, Господи, не знать нам в жизни бед!
Пусть, Господи, минует нас навет!
Дай, Господи, мне счастья на войне!
Не дай, Господь, возликовать вине!
Владычица, любовь моя верна,
Владычица, пускай мой голос дик,
Владычица, скажу вам напрямик:
Владычица, без вас вся жизнь темна.
Владычица, без вас мне жизнь во вред.
Владычица, хоть взгляд один в ответ!
Владычица, мой вечный свет в окне!
Я пленник ваш с монархом наравне.
Без радости была бы жизнь бедна.
И в радости удел мой так велик!
Лишь радость — мой надежный проводник.

Лишь радостью согреты времена.
О радость! Нет счастливее примет,
Чем радостный любезный ваш привет.
Я с радостью моей наедине.
При солнце рад я, счастлив при луне.
(Перевод Владимира Микушевича)
Другой — Пейре Роджьер (третья четверть XII в.),
удалился ко двору другого сеньора, когда впал в
немилость у своей дамы.
19 ...другой Арналъдо — Арнаут де Марейль (ок. 1195),
провансальский трубадур. Воспевал свою даму,
приписывая свои кансоны другому трубадуру.
20 ...тот и этот Раимбальдо — Раймбаут Оранский (ок.
1147—1173), могущественный сеньор, трубадур,
слагавший песни и кансоны в изысканной или в
«темной» манере. Раймбаут де Вакейрас (ок. 1185—1205),
прославленный трубадур, воспевавший маркизу
Монферратскую Беатрис. «И все считали, что он
от любви к ней без ума», — говорится в его
жизнеописании.
21 ...старый Пьер д'Алъвернъя — Пейре Овернский (ок.
1149—1168), трубадур, одним из первых начавший
разрабатывать «изысканную манеру выражения».
22 Джиралъдо — Гираут де Борнель (ок. 1162—1169),
ученый-трубадур, мастер «темного» стиля.
23 Фолько — Фолькет Марсельский (ок. 1178—1195 —
1231), сын генуэзского купца, обосновавшегося
136/137

в Марселе, где прославился как трубадур. Он был
потом отчизне лучшей рад, посвятив себя служению
Церкви. С 1205 г. епископ Тулузский.
На гибель обрекли Жофре Рюделя — Джауфре Рю-
дель, сеньор Блайи (ок. 1125—1148), трубадур
знатного происхождения. В его жизнеописании
говорится: «Заочно полюбил он графиню Триполитанскую,
по одним лишь добрым слухам о ее куртуазности,
шедших от пилигримов, возвращавшихся домой из
Антиохии. И сложил он о ней множество песен, и
напевы их были очень хорошие, но слова простые. И так
хотел он узреть ее, что отправился в крестовый поход
и пустился плыть по морю. На корабле одолела его
тяжкая болезнь, так что бывшие с ним считали его
уже умершим и, доставивши в Триполи, как мертвого,
положили в странноприимном доме. Графине же дали
знать об этом, и она пришла к нему, к самому его
ложу, и заключила в свои объятия. Сразу узнал он, что
то сама графиня, и вернулись к нему слух и чувства.
И воздал он славу Господу за то, что сохранилась ему
жизнь, пока он ее не узрел. И так он и умер у нее на
руках» (цитаты из жизнеописаний трубадуров
даются в переводах М. Б. Мейлаха и Н. Я. Рыковой).
Гилъелъмо — Гильем де Кабестань (точные даты
рождения и смерти неизвестны), каталонский трубадур.
Влюбился, по преданию, в супругу своего сеньора
Раймона де Кастель Руссильона и пользовался
взаимностью. В жизнеописании Гильема эта дама названа
Маргаритой, хотя настоящее ее имя Серемонда или
Сауримонда (по другим источникам, Аделаида де

Безьер): «И мысли, какие Амор посылает слугам
своим, проникли в самую глубину его сердца, и с того
времени сделался он слугою Амора и стал слагать
строфы, приятные и веселые, и дансы, и кансоны на
приятный напев, что всем нравились, а больше всего
той, для кого он пел». Узнав об этой любви, сеньор
Раймон убил Гильема, вырезал сердце из его тела,
приказал изжарить, заставил свою жену съесть это
жаркое и сказал ей, что она съела сердце своего
возлюбленного, после чего дама бросилась с балкона
и разбилась насмерть.
26 Бернардо — Бернарт Вентадорнский (ок. 1147—1170),
прославленный провансальский трубадур. Говорил,
что только истинная любовь рождает настоящую
песню и он поет лучше других, так как сильнее любит.
27 Лмериго — Аймерик де Пергильян (ок. 1190—1221),
сын горожанина из Тулузы. «И вот, полюбил он
некую горожанку, соседку свою, и эта любовь научила
его трубадурскому художеству». Данте причислял
кансоны Аймерика к «блистательным».
28 Уго — Юк де Сент Сирк (ок. 1217—1253), трубадур.
«Слагал он песни отличные на отличные напевы».
29 Томассо Калойро де Мессина (ум. в 1340 г.) — друг
Петрарки. Петрарка учился с ним в Болонье между
1322 и 1326 гг. Томассо похоронен в Мессине.
30 Сократ и Лелий — так Петрарка называл своих
близких друзей Аюдевика ван Кемпена, фламандского
музыканта, и Аелло ди Пьетро Стефана деи Тозетти,
138/139

римского литератора. Сократу Петрарка посвятил
свои «Письма о делах повседневных».
31 Виски украсить ветвью горделивой — то есть лавром,
которым Петрарка был увенчан на Капитолийском
холме в Риме.
32 Во имя той любви... — во имя любви к Лауре. Имя
Лаура означает лавр (Lauro).
33 Когда перечат корни мне брезгливо — Корни —
добродетели Лауры, не позволяющие ей уступить
желаниям поэта.
34 ...как тот пленен в сраженье бурном — Лаура
побеждает Купидона, как это представлено в «Триумфе
Целомудрия».
35 Тут подобает выступить котурнам — Победа
Лауры над Купидоном достойна высокой поэзии
(трагедии в средневековом смысле слова ).
36 Тупицы, пощаженные Сатурном — те, кто считает
Купидона божеством. Сатурн (Кронос) — символ
неумолимого времени.
37 ...островок — остров Кипр, любимый Венерой,
матерью Купидона.
38 ...от Индии до Фулы — Фула (Туле) — по
представлениям древних, самая северная земля в Атлантическом
океане, возможно, Скандинавия.
39 ...Прокна со своей сестрою — Прокна — ласточка,
Филомела — соловей ( иногда наоборот ).

Триумф Целомудрия
1 ...спастись бессмертный Феб не мог — Феб —
Аполлон, многократно страдавший от любви. Для
Петрарки существенно, что Аполлон влюблен в Дафну, дочь
речного бога Пенея. Спасаясь от Аполлона бегством,
Дафна превратилась в лавр, чье наименование
совпадает с именем Аауры.
2 Юнона — римская богиня, супруга верховного бога
Юпитера (в греческой мифологии — Гера, супруга
Зевса).
3 Дидона — вдова карфагенского царя Сихея. В
«Энеиде» Вергилия воспета именно беззаконная страсть
Дидоны к Энею, толкнувшая ее на самоубийство.
В «Триумфе Целомудрия» Петрарка отваживается
полемизировать с Вергилием, основываясь, впрочем,
на той же «Энеиде», согласно которой в царстве
мертвых Дидона отворачивается от Энея и соединяется
со своим супругом Сихеем (Книга VI, 470—475).
Отсюда, возможно, и погребальный костер, на который
Дидона взошла, преследуемая домогательствами царя
Ярба и тоской по мужу.
4 ...жестокая... — Ааура. Далее представлена битва
Аауры с Купидоном.
5 Что Сцилла, что Харибда! — Сцилла (Скилла) —
скала на калабрийском берегу; Харибда — водоворот
в Мессинском проливе у берегов Сицилии. Согласно
мифам, Сцилла и Харибда — женщины, обращенные
в чудовищ гневом богов, символ двойной опасности.
140/141

6 Этна — Согласно мифу, гигант Энцелад восстал
против Зевса, который низверг его под вулкан Этну.
Огненное дыхание гиганта вырывается пламенем из
кратера, а землетрясения бывают, когда Энцелад
пытается сбросить с себя гнет вулкана.
7 ...не Камилле, смелой и свободной — Камилла — дева-
воительница из племени вольсков («Энеида». Книга
VII, 803).
8 Не деве, что, себе отрезав грудь — По преданию,
амазонки отрезали себе правую грудь, чтобы лучше
натягивать лук.
9 Воитель, победивший при Фарсале — Юлий Цезарь,
одержавший в битве при Фарсале (город в
Фессалии) победу над Помпеем.
10 Юнец, который в душах римлян жив — Сципион,
разбивший карфагенского полководца Ганнибала в
битве при Заме (202 г. до н. э.).
11 ...тело силача... — Силач — могучий
филистимлянин Голиаф, убитый Давидом из пращи (без меча)
(1-я Книга Царств, 17, 49).
12 Кир — царь персидский, которому царица скифов То-
мирис отомстила за убийство своего сына. Заманив
царя в засаду, Томирис велела отрубить ему голову
и погрузить ее в бурдюк с человеческой кровью,
чтобы царь наконец утолил свою жажду.
13 Тифей — восстал против Зевса, был повержен и
придавлен островом Инарима (Иския — остров
вулканического происхождения у северного входа в Неаполитанский

залив). Извержения вулкана и землетрясения на
острове миф объяснял попытками Тифея освободиться.
14 Минервин щит — щит Афины Паллады (Минервы),
вернее, ее эгида, на которой изображена голова
Медузы Горгоны, обращавшей в камень всё, на что она
взглянет.
15 Цепь остудив алмазную... — Алмазная цепь — символ
целомудрия и стойкости.
16 Лукреция — добродетельная супруга Тарквиния Кол-
латина, обесчещенная старшим сыном последнего
римского царя Тарквиния Гордого. Самоубийство Ау-
креции возмутило римский народ, что привело к
установлению в Риме республиканской формы правления.
17 Пенелопа — верная жена Одиссея.
18 Вергиния — Вергинию заколол ее отец Вергиний,
чтобы спасти дочь от домогательств децимвира Анния
Клавдия, после чего тиранический режим децимви-
ров был свергнут римским народом.
19 ...дикие германки... — жены тевтонцев, убитых
римлянами, предпочитали самоубийство нарушению
супружеского обета.
20 Юдифь — см. примеч. 18 к «Триумфу любви», III.
21 Утопленница... — Иппона, молодая гречанка,
захваченная пиратами и бросившаяся в море.
22 Весталка... — весталка Туция, несправедливо
обвиненная в разврате, доказала свою невинность, с
помощью богов донеся в решете воду из Тибра до храма.
142/143

23 Эрсидия — предводительница сабинянок,
похищенных римлянами. Стала супругой Ромула.
24 ...чужеземка... — см. примеч. 3.
25 Шла сзади та... — Пиккарда Донати постриглась
в монахини, но была похищена из монастыря своим
братом и насильно выдана замуж. Данте упоминает
ее в «Божественной Комедии» (Рай, III, 103—108).
26 В роскошных Байях — Байи — город в Кампании к
западу от Неаполя, с теплыми сернистыми
источниками. Любимое дачное место римлян.
27 Сивиллину обитель близ Аверна — Кумекая Сивилла
жила в пещере близ Авернского озера.
28 Не миновало шествие Аитерна — Литерн —
прибрежный город в Кампании, куда после побед,
одержанных в Карфагене, удалился Сципион Африканский,
подвергшийся несправедливым обвинениям.
Петрарка всегда приписывал Сципиону строгость нравов.
29 Там жил один... — Сципион Африканский.
30 ...храм Сулъпиции... — Сульпиции — старинный
римский патрицианский род. Сульпиция, дочь Сервия
Сульпиция, супруга Фульвия Флакка, посвятила
храм Венере Верикордии (Чистосердечной),
предохраняющей от распущенности.
31 В патрицианский, не в плебейский храм — В Риме
было два храма Целомудрия: храм для плебеев и храм
для патрициев, куда и направляется патрицианка
Лаура.

32 Себе нанес тосканец юный раны — Молодой этруск
Спуринна собственной рукой изуродовал себе лицо,
чтобы не вызывать подозрений у мужей и родичей
женщин.
33 Иосиф — сын Иакова. Будучи в Египте, отверг
любовные домогательства жены Потифара.
34 Ипполит — см. примеч. 15 к «Триумфу любви», I.
Триумф Смерти
I
1 Там на зеленом поле горностай — Согласно
комментариям Леопарди, зеленое поле означает юность, белый
горностай — символ чистоты, топазы в злате
обладают свойством прекращать кипение воды.
2 ...даже Флегре... — Флегра (пожарище, греч.) —
местность, где, согласно греческому мифу, происходила
битва между гигантами и богами (по одной версии —
долина в Фессалии, по другой — на полуострове Хал-
кидика в Македонии).
3 Смерть молча золотую прядь срезала — Стих
основывается на «Энеиде» Вергилия. Дидона, заколов
себя мечом, ждет смерти, но умирает лишь тогда, когда
богиня Ирида спускается к ней по радуге и срезает
прядь ее волос в жертву Диту, богу подземного мира.
4 В тот самый час шестого дня в апреле — то есть
в б часов утра б апреля ( в тот же час и в тот же день,
когда Петрарка впервые увидел Лауру).
144/145

5 Скончаться подобало раньше мне — поскольку
Петрарка раньше родился.
II
1 ...где рядом с буком лавр тенистый — Лавр — символ
Лауры, бук — символ сельского уединения, которому
привержен Петрарка.
2 Калигула, Нерон — римские императоры, известные
своей жестокостью.
3 ...моя советчица былая — некая подруга Лауры,
пытавшаяся смягчить ее непреклонность и умерить
страсть Петрарки.
4 "Любовь не смеет"... — вероятно, цитата из
какой-нибудь канцоны, может быть, из канцоны самого
Петрарки, не дошедшей до нас.
5 Мой край родной останется безвестным — Авиньон —
родина Лауры.
6 ...в гнезде твоем цветущем — во Флоренции.
7 ...третья сфера — небо Венеры.
Триумф Славы
I
1 Явилась мне владычица... — слава, представленная
Петраркой как богиня.
2 ...любвеобильная звезда — Венера.

3 Прельщала одного любовь напрасно — Сципион
Африканский, движимый, в представлении Петрарки,
одной добродетелью.
4 Другой любил, но доблестен... — Юлий Цезарь.
5 Наследник одного, другого сын — Сципиона
Африканского сопровождает племянник Сципион Эмилиан
(наследник), а Юлия Цезаря — его приемный сын
Октавиан Август.
6 Три сына двум сопутствуют отцам — Два отца:
Публий и Гней Сципионы; три сына: Сципион
Африканский и Ауций Сципион Азийский, сыновья
Публия, а также сын Гнея Сципион Назика, известный
своими консервативными воззрениями.
7 Шел впереди один... — Сципион Африканский.
8 И тот, чей подвиг был Метавру ведом — Клавдий
Нерон, римский полководец, в 207 г. до н. э.
стремительным маршем из Апулии к Метавру (река в Умб-
рии) ввел в заблуждение Ганнибала и уничтожил
армию его брата Гасдрубала, в этой битве пал и сам
Гасдрубал.
9 Пиропом пламенел... — Пироп — драгоценный камень
густого красного цвета.
10 А вот старик, воитель терпеливый — Фабий Максим
Веррукос, римский консул в 233 г. до н. э.,
впоследствии диктатор, вел против Ганнибала сдерживающую
войну; отсюда прозвище Фабия — Кунктатор
(Медлитель). Поэт Энний сказал о нем: «Единственный
146/147

муж, который своей медлительностью восстановил
государство».
11 Два Фабия других... — Фабий Максим Руллиан,
римский полководец, консул, победитель самнитов;
Фабий Максим, победитель союзных сил аллоброгов,
арвернов и рутенов в 121 г. до н. э.
12 Катона два... — Катон Старший Цензорий (234—149
до н. э.) римский политический деятель,
придерживался консервативных воззрений. Приобрел
прозвище Цензорий, так как в 184 г. занимал пост цензора.
Стремился возродить старинную чистоту и
строгость римских нравов. Катон Утический (95—46 до
н. э.) — правнук Катона Старшего, придерживался
стоической философии, отстаивал республиканские
добродетели, противостоял Цезарю; потерпев
поражение при Топе, бросился на собственный меч.
В «Божественной Комедии» Данте выступает как
страж Чистилища.
13 Два Павла... — Эмилий Павел, консул, убитый при
Каннах (216 г. до н. э.) и его сын Эмилий Павел Ма-
кедоник, одержавший победу над Персеем
Македонским при Пидне в 168 г. до н. э.
14 Врута два... — Луций Юний Брут, легендарный
основатель Римской республики, изгнавший царя Таркви-
ния Гордого. Марк Юний Брут (85—42 до н. э.)
сначала сторонник, потом противник Цезаря,
организатор и участник его убийства. Потерпев поражение от
войск Октавиана и Антония, покончил жизнь
самоубийством.

15 ...два Марцелла — Клавдий Марцелл, победитель ин-
субров, в 222—208 гг. до н. э. пять раз избирался
консулом Рима, командовал армией, захватившей
Сиракузы (213—212 гг. до н. э.), в 207 г. погиб в битве
с Ганнибалом; с Клавдием Марцеллом его сын.
16 Регул — Марк Аттилий Регул, римский консул в 267
и 256 гг. до н. э. Был захвачен в плен карфагенянами,
направлен Карфагеном в Рим для мирных
переговоров, но в своей речи перед римским сенатом выступил
против предложений Карфагена; верный своему
слову, вернулся в Карфаген, где был подвергнут
мучительной казни.
17 Фабриций Лусцин — римский полководец, консул
(в 282 г. до н. э.), воевал против царя эрирского
Пирра, отверг его дары.
18 ...чем Красе — Марк Лициний (115—53 до н. э.),
прозванный Богатым. Пользуясь покровительством
диктатора Суллы, составил себе огромное состояние.
19 ...Курий, пренебрегший златом смело — Курий Ден-
тат, консул в 290, 275 и 274 гг. до н. э., отверг золото,
которое предлагали ему самниты.
20 Серран (сеятель) — Так был прозван Аттилий Регул,
потому что посланцы, принесшие ему весть, что он
избран консулом, застали его приступающим к севу.
21 Цинциннат Квинкций — римский полководец,
консул в 460 г. до н. э. Был призван сенатом в 458 г.
принять на себя обязанности диктатора. Разбив эквов,
угрожавших римскому войску, вернулся к сельской
жизни.
148/149

22 ...видел я Камилла — Фурий Камилл, римский
полководец, завоевал город Вейи в Этрурии (396 г. до н. э.),
победил вольсков, этрусков, эквов. Изгнанный
своими согражданами, вернулся, чтобы нанести
поражение галлам, угрожавшим Риму.
23 Торкват Тит Манлий — Прозван Торкватом за то,
что, убив галла в единоборстве, снял с него золотое
ожерелье (torquis). Был консулом во время одной из
Латинских войн. За неповиновение приговорил
к смертной казни собственного сына. Вошел в
историю как символ римской доблести.
24 Я видел Дециев, отца и сына — Деций Мус в 340 г.
пожертвовал жизнью в битве с латинами. Подвиг отца
повторил в 295 г. его сын, носивший то же имя.
25 Там Курций был... — Марк Курций, по преданию,
бросился в полном вооружении в бездну, которая
разверзлась на Форуме, после чего бездна закрылась.
26 Левин — Марк Валерий Левин во время 2-й
Пунической войны одержал победу в морском бою над
македонянами, союзниками Карфагена.
27 Лтилий (Калатин) — воевал против карфагенян
в Сицилии во время 1-й Пунической войны.
28 Муммий — взял Коринф в 146 г. до н. э.
29 Тит Фламинин — Тит Квинкий (ок. 227 — 174 до
н. э.) — римский полководец. В 197 г. одержал победу
в битве при Кинокефалах (Фессалия) над
Филиппом V Македонским.

30 И тот миролюбивый человек — Попилий Ленат
начертил на земле круг и предложил сирийскому царю
Антиоху V найти из него выход. Таким образом
Попилий удержал Антиоха V от вторжения в Египет.
31 Тот, кто Холма не сдал в разгаре брани — Манлий
Капитолии защитил Капитолий от галлов и был
сброшен с Тарпейской скалы по обвинению в
подстрекательстве плебса.
32 ...отпор давал Тоскане — Гораций Коклес защитил
Свайный мост от войска этрусков под
предводительством царя Порсенны.
33 ..фуку жег свою — Муций Сцевола пытался убить
царя этрусков Порсенну, а когда покушение не удалось,
положил свою руку в огонь.
34 И тот был там... — Дуиллий, римский консул в 260 г.
до н. э. Нанес поражение карфагенскому флоту.
35 Лппий Клавдий Слепой — римский консул в 307
и 296 гг. до н. э., между 292 и 285 гг. — диктатор. Его
семья противодействовала притязаниям плебеев на
равные права с патрициями, однако сам Аппий
Клавдий, вопреки утверждению Петрарки, до известной
степени признал справедливость их требований.
36 И тот, кому дарован лучший нрав — Помпеи,
любимый герой Петрарки.
37 Эпаминондом, Вакхом и Ллкидом — Все трое —
уроженцы беотийского города Фивы. Эпаминонд —
военачальник и государственный деятель, демократ и
патриот, основал Беотийское федеративное государст-
150/151

во (379 г. до н. э.), в 371 г. до н. э. разгромил армию
Спарты, притязавшей на гегемонию в Беотии. Вакх
(Бахус) — бог вина, сын Зевса и фиванской царевны
Семелы, овладел многими странами. Алкид (внук
царя Алкея) — Геракл (Геркулес, дат.). Прославился
своими подвигами.
38 ...был он в жизни быстроног — Папирий Курсор, герой
Самнитской войны (325 г. до н. э.). Славился
быстротой бега.
39 ...воин милосердный — Марк Валерий Корвин (ок.
64—9 н. э.), оратор, политик, полководец, дружил
с поэтами Овидием и Тибуллом.
40 Волумний — государственный деятель из плебеев.
Благородством своих начинаний взял верх над
высокомерным патрицием Аппием Клавдием.
41 Косе — Корнелий Косе, римский полководец. Одержал
победу над вольсками (IV в. до н. э.).
42 Филон — претор, плебей, видный военачальник.
43 Рутилий Руф — оратор, историк, консул в 105 г. до н. э.
44 Дентат Ауций Сициний — был многократно ранен
(сорок пять ран), славился воинской доблестью.
45 Марк Сергий — воин, также многократно раненный
в битвах.
46 ...благородный Сцева — Сцева Марк Цезий, центурион
Цезаря, славившийся своей отвагой.
47 Один из них бесславный... — Славе Марка Сергия, по
мнению Петрарки, нанес ущерб его потомок Ауций

Сергий Катилина (108—62 до н. э.), организовавший
заговор против римской олигархии.
48 Гроза тевтонцев Марий — Марий Гай (156—86 до н. э. ),
римский государственный деятель и полководец.
Нанес решительное поражение тевтонам при Аквах Сек-
стиевых.
49 Фулъвий Флакк — римский полководец, участник 2-й
Пунической войны. Взял город Капую, добровольно
капитулировавшую перед карфагенянами,
приговорил к смерти капуанских сенаторов, обвинив их
в предательстве, и не читал писем из Рима, пока
сенаторы не были казнены, так как подозревал, что
римские власти могут их помиловать.
50 Фулъвий — Квинт Фульвий Нобилиор, римский
претор в 193—191 гг. до н. э. Воевал против Македонии.
51 Гракх — Тиберий Семпроний Гракх, отец двух
знаменитых трибунов Тиберия и Гая, которых Петрарка
осуждает в духе римских консерваторов.
52 Счастливым слывший в торжестве победном —
Цецилий Метелл Нумидийский, воевавший против
Югурты (царя Нумидии, внука Масиниссы). С ним
его предполагаемый отец Метелл Македонский,
подчинивший Македонию Риму, и сыновья Метелла Ну-
мидийского Метелл Пий, воевавший в Испании
против Сертория, и Квинт Метелл Критский,
одержавший победу над критянами.
53 Потом увидел я Веспасиана — Император Веспасиан
(9—79 н. э.). Его сын император Тит (39—81), а не
152/153

брат Тита император Домициан (51—96), —
единственный преемник добрый Веспасиана.
54 Увидев Нерву, видел я Траяна — Марк Кокцей Нерва
(30—98), Марк Ульций Траян (53—117) — римские
императоры.
55 Шел перед Ангпонином Адриан — Антонин Пий
(86—161), Адриан (76—138) — римские императоры.
56 Кончалась Марком череда благая — Благая череда
достойных римских императоров заканчивалась
Марком Аврелием (121 — 180), «философом на троне».
57 Зиждителя, с которым пять царей — Зиждитель —
основатель Рима Ромул. С ним пять царей: Нума
Помпилий, Тулл Гостилий, Анк Марций, Тарквиний
Приск, Сервий Туллий. Последний римский царь
Тарквиний Гордый был изгнан за свои преступления.
II
1 ...великий Марсов род — римляне. По преданию,
Ромул и Рем, братья-близнецы, предки римлян, были
сыновьями весталки Реи Сильвии и бога войны Марса.
2 Ганнибал — величайший полководец Карфагена, враг
Рима (см. примеч. 7 к «Триумфу любви», III).
3 Ахилл — эллинский герой, воспетый Гомером в
«Илиаде» (см. примеч. 19 к «Триумфу любви», I).
4 Два перса... — цари Кир и Дарий.
5 ...два троянца... — Гектор и Эней.
6 Филипп II — царь Македонии.

7 ...с ним тот... — сын Филиппа II Александр
Македонский.
8 ...которому от Пеллы — Пелла — столица
Македонии.
9 Александр (Молосс) — царь Эпира, дядя Александра
Македонского. Вел войны в Италии, где был убит.
10 ...три фиванца... — Вакх, Геркулес, Эпаминонд (см.
примеч. 37 к «Триумфу Славы», I).
11 Аякс — сын Теламона, царь Саламина, один из
вождей греков в Троянской войне.
12 ...и с Диомедом... — Диомед — царь Аргоса, участник
Троянской войны.
13 Улисс — латинский вариант имени Одиссей.
14 Нестор — старый царь Пилоса, славившийся
красноречием и мудростью. Вместе с другими греческими
вождями участвовал в осаде Трои.
15 И с Менелаем... — Менелай — царь Спарты, супруг
Елены, похищенной Парисом, из-за чего началась
Троянская война.
16 Агамемнон — царь Микен, брат Менелая.
Предводитель ахейского войска во время осады Трои. По
возвращении был убит своей женой Клитемнестрой (или
ее любовником Эгисфом).
17 Аеонид — царь Спарты. В 480 г. до н. э. командовал
союзными войсками греков и в ущелье Фермопилы
вступил в смертельный бой с персидским войском
царя Ксеркса. По преданию, напутствовал греков
154/155

словами: «Обедайте, друзья, ибо ужинать вам
сегодня придется среди мертвых».
18 Ллкивиад — афинский полководец и государственный
деятель, ученик Сократа (ок. 450 — ок. 404).
Обвинялся в кощунстве и в государственной измене,
однако никогда не терял влияния на своих
соотечественников.
19 Освободитель греков Милътиад — Мильтиад (ок.
550—489 до н. э.) — афинский государственный
деятель и полководец. Нанес поражение войску царя Да-
рия при Марафоне, предотвратив персидское
вторжение в Грецию. Несмотря на свои очевидные
заслуги, был приговорен афинским судом к уплате
денежного штрафа. Умер от ран.
20 Чей сын... — Чтобы получить тело Мильтиада,
умершего в заключении, его сын Кимон, афинский
военачальник, согласился занять место своего отца
в тюрьме.
21 Фемистокл (524—459 до н. э.) — афинский
военачальник и государственный деятель
демократического направления. Одержал победу над персами в
морской битве при Саламине. Как и Мильтиад, испытал
неблагодарность сограждан, был изгнан из Афин
и обвинен в государственной измене.
22 ...сопутствовал Тезею — Тезей — герой
древнегреческого мифа, царь Афин. Победил в лабиринте
чудовище Минотавра и вышел из лабиринта с помощью
клубка нитей, подаренного ему Ариадной, дочерью
царя Миноса.

23 Фабриций Аристид — афинский военачальник и
политический деятель, противник Фемистокла. Был изгнан
из Афин на десять лет. Петрарка сравнивает его с Фаб-
рицием Лусцином (см. примеч. 17 к «Триумфу Славы»).
24 Фокион — афинский политический деятель и
военачальник (IV в. до н. э.). Был подвергнут пыткам
своими согражданами, а тело его было вынесено за
пределы города.
25 Пирр (319—272 до н. э.) — царь Эпира. Пытался
уподобиться Александру Македонскому, создавая
мощную эллинистическую державу.
26 Масинисса — царь Нумидии (см. примеч. 1 к
«Триумфу Любви», II). Масинисса сожалением томим,
потому что в Триумфе Славы вынужден идти отдельно
от своих союзников римлян.
27 Гиерон II — властитель Сиракуз, союзник римлян
в 1-й Пунической войне.
28 Гамилъкар Барка — карфагенский полководец, отец
Ганнибала. Командовал войсками Карфагена во
время 1-й Пунической войны (264—241 гг. до н. э.).
29 Лидийский царь — Крез, последний царь Лидии
(560—547 гг. до н. э.), Перед началом войны с Киром
Дельфийский оракул предсказал ему: «Перейдя реку
Галис, ты разрушишь великое царство». Крез перешел
реку и разрушил собственное царство, покинув этот
мир нагим, то есть лишившись всех богатств,
которыми он обладал прежде. Кир приговорил пленного
Креза к сожжению на костре.
156/157

30 Сифакс — царь Нумидийский, враг Масиниссы и римлян.
31 Бренн — предводитель кельтов, завоевавших и
разрушивших Рим (387 г. до н. э.). Пал в битве при Дель-
фах, где находился знаменитый храм Аполлона.
32 Шел первым тот... — царь Давид, которому не дано
было построить Иерусалимский храм.
33 ...рачительный строитель — Соломон, сын и
наследник царя Давида, построивший Иерусалимский храм,
что не помешало ему отклониться от истинной веры.
34 Божий собеседник — Моисей. «И говорил Господь
с Моисеем лицом к лицу, как бы говорил кто с другом
своим...» (Исх., 33; 11).
35 ...хвастать не посмеет проповедник — Проповедник
(Екклесиаст) — Соломон, при всей своей мудрости
отступавший от Божьих заповедей.
36 ...тот, кто солнце привязал — Иисус Навин
остановил молитвой солнце, чтобы продолжить бой с аморе-
ями: «И остановилось солнце, и луна стояла, доколе
народ мстил врагам своим» (Иисус Навин, 10; 11).
37 Потом я видел нашего отца — Авраама, отца всех
верующих (см. примеч. 13 к «Триумфу Аюбви», III).
38 ...сын и внук... — Исаак и Иаков, которому вопреки
договору его тесть Ааван отдал сначала в жены свою
старшую дочь Аию, а не младшую дочь Рахиль,
любимую Иаковом.
39 Иосиф непорочный — сын Иакова. Был продан
братьями в Египет, где снискал доверие фараона
и спас народ от голода.

40 Шел тот, в кого мятежный дух внедрился — Адам,
ослушавшийся Бога и совершивший грехопадение.
41 Тот, кто ковчег построить умудрился — Ной.
42 И тот, кто башню строил... — Нимрод, начавший
строить Вавилонскую башню, что привело к
смешению языков (Быт., 10, 9; 11, 6).
43 Иуда Маккавей — возглавил восстание евреев против
сирийского царя Антиоха Епифана в защиту
иудейской веры и традиций. Пал в битве в 160 г. до н. э.
44 Вот Лнтиопа... Ориция... — сестры-амазонки,
побежденные Гераклом.
45 Ипполита — царица амазонок, жена афинского царя
Тезея, мать Ипполита (см. примеч. 15 к «Триумфу
Аюбви», I).
46 Меналиппа — амазонка, сестра Ипполиты,
захваченная в плен Гераклом.
47 Одна вдова... — Томирис, царица Скифии (см. примеч.
12 к «Триумфу Целомудрия»).
48 Союзница троянцев — Пентесилея, царица амазонок,
воевавших на стороне Трои. Была убита в поединке
Ахиллом, влюбившимся в умирающую.
49 С латинской девой рядом... — рядом с Камиллой,
воевавшей в Италии против троянцев (сынов Дардана).
50 ...великолепная царица — Семирамида, царица
Вавилонии (кон. IX в. до н. э.).
51 Клеопатра (69—30 до н. э.) — царица Египта,
любовница Юлия Цезаря и Марка Антония. Покончила
158/159

жизнь самоубийством, положив себе на грудь
ядовитую змею, чтобы не участвовать в триумфе Октавиана.
52 Зенобия — царица Пальмиры, объявившая в 267 г.
свое царство независимым от Рима. Император
Аврелиан нанес ее войскам поражение. Попала в плен
к римлянам в 272 г. В 274 г. вынуждена была
участвовать в триумфальной процессии.
53 Юдифь — см. примеч. 18 к «Триумфу Любви», III).
54 Нин — царь Ассирии, супруг Семирамиды. Согласно
Орозию, язычники начинали с Нина историю
человечества.
55 ...тот, кто жил в грехах таких — Сарданапал,
знаменитый своими пороками, а не Навуходоносор, как
ошибочно считают.
56 Бел — легендарный отец Нина, обожествленный
после смерти и положивший таким образом начало
языческим заблуждениям не по своей воле.
57 Зороастр — греческая форма персидского имени За-
ратустра (Заратуштра). Заратустра (1-я треть 1 тыс.
до н. э.) — древнеперсидский пророк и вероучитель.
Греки считали его основоположником религии магов
и магического искусства.
58 ...безжалостный завоеватель — Ород, царь парфян,
усугубил кризис Римской республики, когда в битве
при Каррах у излучины Евфрата (53 г. до н. э.) взял
в плен и казнил Красса, одного из римских
триумвиров, обострив конфликт между двумя другими
триумвирами Цезарем и Помпеем.

Несчастие... — для Рима.
Митридат VI, Евпатор — властитель Понта, вел
с Римом три войны (89—84, 83—82, 74—64 гг. до н. э.),
в третьей войне потерпел окончательное поражение.
Король Артур — легендарный король кельтов, герой
многих преданий и рыцарских романов.
...с великими тремя — Три императора: Септимий
Север (146—211), происходил из Африки, Теодозий I
(IV в. н. э.) и Карл Великий (742—814), император
из династии Каролингов.
...двенадцать паладинов... — двенадцать рыцарей
Карла Великого. Возможна аналогия с двенадцатью
рыцарями Круглого Стола при короле Артуре.
Готфрид — герцог Готфрид Бульонский, завоеватель
Иерусалима (1099 г.).
И позади узрел я Сарацина — Сарацин — С ала дин
(Салах-ад-дин, 1138—1193), султан Египта, в 1187 г.
отвоевал у христиан Иерусалим. Христиане считали
Саладина мудрым и праведным властителем. Данте
помещает его в Аимбе вместе с другими праведными
нехристианами, лишенными райского блаженства, но
свободными от адских мук (Ад, IV, 129).
Лурия — Руджеро ди Аауриа, сицилийский
военачальник. Отличился во время так называемой
Сицилийской вечерни (восстание против французского
владычества, начавшееся 31 марта 1282 г. Сигналом
к восстанию был колокольный звон, зовущий к
вечерне).
160/161

67 Ланкастер — герцог Ланкастер (1300—1361),
английский военный деятель. Отличился в первый
период Столетней войны Англии с Францией.
68 Король, известный также добротой — король
Неаполитанский, Роберт Анжуйский, друг Петрарки,
экзаменовавший поэта перед тем, как увенчать его
лаврами. Умер в 1343 г.
69 Аргус — стоглазый страж в греческом мифе.
Петрарка называл Роберта Анжуйского Аргусом, чтобы
прославить его проницательность и дальновидность.
70 Другой — Колонна... — Колонна — аристократический
род, из которого происходили покровители и друзья
Петрарки. В данном случае, по всей вероятности,
епископ Джакомо Колонна, ближайший друг
Петрарки, умерший в 1341 г.
III
1 ...вижу я Платона — Платон (427—347 до н. э.) —
величайший древнегреческий мыслитель, считавшийся
предшественником христианства.
2 Аристотель (384—322 до н. э.) — великий греческий
философ, ученик Платона. Оказал сильное влияние
на средневековую схоластику и на философию
Возрождения.
3 Пифагор (ок. 540—500 до н. э.) — греческий
философ, математик и мистик. Согласно Гераклиту Пон-
тийскому, Пифагор впервые назвал философию (лю-

бомудрие) этим именем, а себя философом.
Философия для Пифагора — любовь к мудрости, а не сама
мудрость.
4 Сократ — греческий философ (470—399 до н. э.).
Жил и учил в Афинах. Непревзойденный мастер
философского диалога, представленный в диалогах
Платона.
5 Ксенофонт (ок. 430—425 — после 355 до н. э.) —
историк и писатель, ученик Сократа.
6 Не ведающий равного старик — Гомер, легендарный
автор «Илиады» и «Одиссеи». Он живописец, так как
живописал древний мир в своих песнях.
7 ...сын богини... — Ахилл, герой «Илиады».
8 ...сын Лаэрта... — Одиссей, герой «Одиссеи».
9 ...Мантуанец... — Вергилий (70—19 до н. э.), римский
поэт, автор «Энеиды», считался соперником Гомера.
10 Марк Туллий Цицерон (106—43 до н. э.) — римский
оратор и писатель. Способствовал процветанию
латинского языка.
11 Демосфен (384—322 до н. э.) — афинский оратор
и политик. Страдая врожденным дефектом речи,
устранил его особыми упражнениями и достиг высот
ораторского искусства.
12 Эсхин (389—314 до н. э.) — афинский оратор,
соперник и политический противник Демосфена. Речь Эс-
хина казалась хриплой в сравнении с громоподобным
красноречием Демосфена.
162/163

13 Солон (ок. 640—560 до н. э.) — афинский
политический деятель и поэт, видный законодатель. Солон
заставил своих сограждан поклясться, что в течение
десяти лет они не будут менять его законов, но
внутренняя борьба в афинском обществе вскоре вновь
обострилась. Солон был причислен в Греции к семи
мудрецам.
14 Возглавлен был Варроном... — Варрон Марк Теренций
(116—27 до н. э.), римский ученый-энциклопедист.
Автор «Человеческих и божественных древностей».
Он третий светоч царственного Рима после Вергилия
и Цицерона.
15 Крисп Саллюстий (86—35 до н. э.) — римский
политический деятель, впоследствии историк. Автор книг
«Заговор Катилины», «Югуртинская война», а
также «Истории», охватывающей период с 78 до 67 г. до
н. э. Прослеживает распад Римского государства,
начиная с изгнания царей. Мастер сжатого,
лаконичного стиля.
16 Тит Ливии (59 до н. э. — 17 н. э.) — римский
историк, приближенный к Августу. Апологет римской
истории, в ряде отношений антипод Саллюстия.
17 Плиний Старший (23/24—79) — величайший
римский писатель-энциклопедист. Автор «Естественной
истории» в 37 книгах. Погиб, участвуя в
спасательных работах во время извержения Везувия.
18 И видел я платоника Плотина — Плотин
(204—270), греческий философ, основоположник

и виднейший представитель неоплатонизма. Мечтал
основать город Платонополис, живущий по законам
Платона. Пытался в уединении избежать судьбы,
предсказанной ему с рождения. Умер от
изнурительной болезни.
19 Антоний Марк (143—87) — знаменитый оратор,
приверженец консерваторов-оптиматов, противник
Мария, который приказал убить Марка Антония.
20 Гортензий Гортал Квинт (114—50 до н. э.) — оратор
и юрист, сторонник оптиматов. Сначала выступал
против Цицерона, потом совместно с ним. Цицерон
усматривал в его ораторском стиле азианизм
(пристрастие к выспренности и пышности), а также полагал,
что Гортензий предпочитает философии риторику.
21 Галъба Сервий Сульпиций (5 до н. э. — 69 н. э.) —
римский император (68—69 гг.). Убит на Форуме в Риме.
22 Крас Луций Лициний (140—91 до н. э.) — римский
оратор, учитель Цицерона.
23 Калъв, Полдион — Ораторы Кальв и Поллион
соперничали в красноречии с Цицероном (арпинца языком
своим задел, то есть, уроженца Арпина).
24 Фукидид (410—396 до н. э.) — великий греческий
историк. Написал «Историю Пелопонесской войны».
25 Геродот (484—425 до н. э.) — великий греческий
историк. Цицерон называл его отцом истории.
26 Евклид (365—300 до н. э.) — греческий математик,
автор «Элементов».
164/165

27 Порфирий (233—300) — греческий философ,
последователь Плотина и его биограф. Написал
пятнадцать книг против христиан, используя в борьбе с
ними изощренную диалектику.
28 ...уроженец Коса... — Гиппократ (ок. 460 — ок. 370 до
н. э.), знаменитый греческий врач из семьи
потомственных врачей, возводивших свою родословную
к богу-целителю Асклепию. При столь
мифологизированной родословной Гиппократ — основоположник
научной медицины. Петрарка хочет сказать, что
научное наследие Гиппократа было бы еще полезнее для
человечества, если бы медики лучше понимали его
афоризмы.
29 Вслед Аполлону Эскулап... — Аполлон и в особенности
его сын Эскулап (Асклепий, греч.) были
богами-целителями, ...в неразгаданную ночь — в глубь
мифологического времени, едва различимые во тьме времен.
30 ...тот, кого своим зовет Пергам — Гален (129—199),
уроженец Пергама в Малой Азии, выдающийся
греческий врач. По мнению Петрарки, способствовал
уяснению и очищению медицинской науки,
завещанной Гиппократом.
31 Анаксарх (IV в. до н. э.) — философ из Абдеры.
Мужественно перенес пытки, которым подверг его
кипрский тиран Креант.
32 ...я видел Ксенократа — Ксенократ (ок. 395—312 до
н. э.), греческий философ. С 339 г. возглавлял
Афинскую академию, основанную Платоном. Отстаивал
строгое разделение философии на логику, физику

(учение о природе) и этику. Славился строгостью
нравов.
33 Архимед (ок. 287 — 212 до н. э.) — знаменитый
античный математик и физик. Жил в Сиракузах.
Оставался погруженным в размышления, когда враги
разрушали его родной город.
34 Демокрит (460—371 до н. э.) — греческий философ.
Разрабатывал учение об атомах. По преданию, раздал
свои богатства согражданам и отраженным светом
солнца выжег себе глаза, вводящие, по его мнению,
в заблуждение разум.
35 Гиппий (ок. 400 до н. э.) — знаменитый греческий
софист, прозванный Многознающим.
36 Лркесилай (315—240 до н. э.) — греческий философ,
полагавший, что познание как с помощью чувств, так
и с помощью разума недостоверно, сомнительно,
и в своей повседневной деятельности человек
вынужден руководствоваться одной вероятностью.
37 Гераклит (ок. 554 — 483 до н. э.) — великий греческий
философ родом из Эфеса. Облекал свои мысли столь
загадочными изречениями, что был прозван Темным.
38 Диоген (ок. 412 — 323 до н. э.) — коринфский
философ-киник. Презирал все условности, связанные
с культурой. Призывал свободно следовать всем
естественным влечениям. Первым заговорил о
переоценке ценностей.
39 ...тот, кто прибылью считал урон — Анаксагор из
Клазамен (Малая Азия) (ок. 500 — 428 до н. э.), гре-
166/167

ческий философ. Вернувшись из Греции в родные
Клазамены, не опечалился при виде своих
невозделанных запущенных полей, так как полагал, что
приобрел нечто более ценное — знания.
40 Дикеарх (III в. до н. э.) — уроженец Мессены
(Сицилия), философ, ученик Аристотеля и Теофраста.
Главным предметом его интересов была история
греческой культуры. По некоторым сведениям, определил
окружность Земли и составил карту мира.
41 Квинтилиан Марк Фабий (35—100) — выдающийся
римский учитель риторики. Написал «Наставление
оратору» в двенадцати книгах.
42 Плутарх (ок. 46—119) — знаменитый греческий
писатель, историк и моралист. Автор «Сравнительных
жизнеописаний», книги, любимой Монтенем, Руссо
и немецкими классиками.
43 Сенека Ауций Анней Младший (4 до н. э. — 65 н. э.) —
римский писатель и философ, представитель
стоической школы. Навлек на себя гнев Нерона и по его
приказу вынужден был покончить жизнь
самоубийством.
44 Там были те... — Так представлены Петраркой
философы-диалектики, искавшие истину в спорах
и столкновении мнений.
45 Карнеад — Карнеад из Кирены (214—129 до н. э.),
греческий философ, представитель академического
скептицизма. Начал разрабатывать теорию
вероятностей, исследовал вопрос о возможности знания.

46 Ферекид — уроженец Сироса. Жил, вероятно, в 6 в.
до н. э. Признавал божественное воздействие на
судьбы мира.
47 Эпикур — древнегреческий философ. Родился
в 342—341 г. до н. э. на острове Самос, умер в 271—270 г.
в Афинах. Последователь атомистов Левкиппа и
Демокрита. Признавал существование богов, но, в
отличие от Ферекида, не допускал их вмешательства
в судьбы мира и человека. Отрицал бессмертие души,
признавал целью человеческой жизни удовольствие,
что создало ему впоследствии репутацию растлителя.
Призывал к неучастию в общественной жизни. Девиз
Эпикура: «Живи скрытно!»
48 От Лристиппа вплоть до Метродора — Аристипп
Старший из Кирены (ок. 435—355 до н. э.),
греческий философ, ученик Сократа, основатель Кирен-
ской школы, к которой принадлежал и Метродор. Ки-
ренаики были индивидуалистами, усматривавшими
в наслаждении высшее благо жизни. Предвосхитили
тем самым учение Эпикура.
49 Хрисипп (ок. 280 — ок. 204 до н. э.) — греческий
философ, стоик. Важнейшей философской
дисциплиной считал этику. Разработал основные положения
стоицизма, подкрепив их своей изощренной
аргументацией.
50 Анаксимандру платит мудрый дань — Анаксимандр (ок.
611—546 до н. э.) — греческий философ из Милета.
Первым начал писать прозой. Говорил о первоначале
всех вещей, куда вещи обречены в конце концов
вернуться.
168/169

51 Лнтисфен (ок. 444—366) — греческий философ,
последователь Сократа. Основал школу киников, оказав
определенное влияние на стоиков. Подвергал
критике учение Платона об идеях.
52 ...собрат Анаксимена — Анаксимен (ок. 585—525 до
н. э.), греческий философ, представитель ионийской
философии. Первичной субстанцией считал воздух.
53 Зенон (IV—III вв. до н. э.) — греческий философ,
основоположник стоической школы (разжатая длань
означает риторику с ее текучестью и пространностью,
а сжатый кулак — диалектику, которой должны быть
свойственны сжатость и напряженность мысли).
Триумф Времени
1 Как будто Солнце... — В этом триумфе Солнце
выступает как символ и движущая сила беспощадного
стремительного Времени.
2 Та череда... — череда тех, чьи имена остались в истории.
3 В долине Тибра героев помнит Эбро, Ксанф,
Пеней — На реке Тибр воздвигнут Рим. Эбро — река
в Испании. Ксанф, или Скамандр — река,
протекающая через долину Троады, где находился древний
Илион (Троя). Пеней — река в Фессалии (Греция).
В поэме Петрарки эти реки обозначают не только
страны, но и эпохи.
4 «Блажен, кто не родился» — Подобное высказывание
встречается у Екклесиаста, Цицерона, Плиния
Старшего и у самого Петрарки.

Триумф Вечности
1 То, что всегда текло быстрее рек — время.
2 Три части... — прошлое, настоящее, будущее.
3 Она, чью жизнь дерзнула смерть прервать — Лаура.
4 ...река, рожденная Гебенной — Гебенна — Севеннский
хребет в Южной Галлии на правом берегу нижнего
течения Родана (Роны).
5 ...камень, скрывший дивный лик — гробница Лауры.
6 Но если к ней вернуться плоть готова —
Подразумевается воскресение мертвых во плоти.

КАНЦОНЫ

XXIX
В зеленом ли, в багряном или в красном
Не встретится другая,
Такая белокурая, как эта;
Удела моего меня лишила,
Связала волю, отняла свободу,
Так что меня погубит облегченье:
Не жить мне в меньшей славе.
Когда в своем блуждании напрасном
Душа моя больная,
От этих горьких мук не взвидев света,
Глядела на нее, то не грешила;
Прекрасный лик предотвращал невзгоду,
Смягчая нестерпимое мученье
И вопреки отраве.
В моем недуге тяжком и опасном,
Печаль превозмогая,
172/173

Забрезжила мне добрая примета;
Задела сердце та, что мне внушила:
Сначала только не дают мне ходу,
А сердцу не заказано леченье;
Смиренно мстить я вправе.
Но день и час, когда при свете ясном,
В зрачках ее сверкая,
Меня гнала, изгнанником воспета,
Летела в сердце мне благая сила,
Во мне навек; всему людскому роду
Она зерцало; разве что влеченье
Замрет в бездушном сплаве.

Зеница в сокрушении всечасном
Льет слезы, омывая
Стрелу в груди; не ведая запрета,
Прозрела, чтобы слез не осушила
Жизнь год за годом, осушая воду.
Очам моим кропить мое раненье,
Раскаиваясь въяве.
Я словно та, что, как во сне ужасном,
Себя мечом пронзая,
Поникла в знак прощального привета.
Владела мною и не разрешила
Предаться мне подобному разброду
Мадонна, указуя направленье
К небесной переправе.
Звезда земная в блеске неугасном!
Взошла звезда благая
Над лоном неким, чтобы наши лета
Призрела зелень лавра, защитила
От молний нас, вверяясь небосводу,
Смиряя даже ветер, чье гоненье
Грозит порой дубраве.
174/175

В таком же восхищении безгласном
Замрет хвала любая,
Устала бы писать рука поэта;
Хотела память прежние светила
С ней сопоставить истине в угоду,
Но только эти очи — заключенье
В незыблемом уставе.
Украсил, донна, Вами заточенье
Амур в своей державе.

XXXVII
Жизнь тяжкая моя висит на нитке,
И нет страшнее брега
Для моего ковчега:
Подмоги жду напрасно, истомленный,
С тех пор, как после грешного побега,
Подвержен этой пытке,
Претерпевал в избытке
Страдания, блаженством обделенный,
176/177

Чей образ отдаленный
Всечасно заклиная,
Я говорю: «Больная,
Крепись, душа! Быть может, шаг за шагом,
Врачуя прежним благом,
Приблизится к тебе пора иная».
Живу я в этой сладостной надежде,
Боясь, однако, что состарюсь прежде.
В дороге быстро мчится день тревожный.
Недалеко до срока;
Когда судьба жестока,
Попробуй вспомни: впереди могила!
Едва взойдет светило дня с востока,
Растратив пыл дорожный,
На противоположный
Небесный склон спешит — и нет светила.
Жизнь краткая постыла,
Людское бренно тело,
И сокрушен всецело,
Томлюсь в моем отчаянье великом,
В разлуке с милым ликом,

Так что мое желанье не взлетело,
Подвигнуто мечтой моей обычной.
Как жить мне в этой горести привычной?
Мне тягостно везде, где я скитаюсь,
Не встреченный очами,
Которые ключами
Бог сделал к помышлениям отрадным;
Днем грустно мне, тоскливо мне ночами,
Когда заснуть пытаюсь;
В дороге замечтаюсь,
178/179

И верный двум светилам ненаглядным,
Препятствием досадным
Готов назвать просторы:
Моря, дубравы, горы
Мешают нынче видеть мне сиянье,
Чье властное влиянье
Мой мрак целило, просветляя взоры;
И в настоящем я изведал злое,
Чтоб научился я ценить былое.

Что, если разгорается быстрее
Желанье в помышленье,
И в этом сожаленье,
Когда мне в лучшем отказали дали,
Амур, неукротимый в отдаленье,
Меня влечет хитрее
Туда, где боль острее?
Окаменеть боюсь в немой печали,
И сквозь кристалл едва ли
Столь явно краски зримы,
Как в сердце различимы
Причуды побуждений сокровенных,
180/181

И вечных и мгновенных,
Которые вовек неизлечимы,
Когда моя жестокая услада
Из глаз моих всегда излиться рада.
Жить суждено порой в блаженстве странном
Душе людской усталой
Любовью небывалой,
Когда за вздохом вздох приходит снова,
И служит плач наградой запоздалой
В томленье беспрестанном,
В мучении желанном

Истечь слезами вновь душа готова,
Красноречивей зова
Взор памятный далекий;
Он все затмил, глубокий,
Как будто впереди предел докучный.
Стремлюсь я, злополучный,
Туда, где ждет меня недуг жестокий,
Где поплачусь я сердцем несвободным
За свет, который стал мне путеводным.
Тот блеск волос, который лучше света,
Взор ясный, безмятежный,
Возвышенный и нежный,
Чей пламень торжествует в горней сфере,
Предупредив конец мой неизбежный,
Дух мудрого совета,
Которым жизнь согрета,
В единственном, наверное, примере,
Не для меня; в потере
Подобной безутешен,
Я знаю сам, что грешен
Без этих благосклонных наставлений;
182/183

Исход благих стремлений
В пути без них настолько безуспешен,
И впереди такая неудача,
Что нет мне утешенья, кроме плача.
И чтобы горше плакать мне дорогой,
Сокровища другие,
Приметы дорогие
Надменности смиренно непритворной,
Грудь юная, чьи тайны всеблагие

Не тронуты тревогой,
Твердыня мысли строгой,
Сегодня скрыты дикой цепью горной;
Душой моей упорной
Надеюсь до кончины
Достигнуть я вершины,
Но зиждется на зыбком основанье
Жизнь в этом упованье,
В котором все мои мечты едины:
Узреть бы мне, хоть недостоин зритель,
Пречистую небесную обитель!
184/185

О песнь моя! С Мадонной
Свиданье драгоценно.
Протянет несомненно,
Она тебе пленительную руку,
Преодолев разлуку;
Не тронь руки, прильни к ногам смиренно
И возвести мой путь бесповоротный:
Хоть во плоти вернусь я, хоть бесплотный.

LXXI
Боюсь, что жизни целой
Мне для такого начинанья мало;
В мой слабый дар поверить я не смею,
Но только бы внимало
Сочувствие мольбе моей несмелой,
Мой вопль немой с моею скорбью всею
Расслышав, хоть Амуру-лиходею
Гнездовье предоставив и подмогу,
Вы, очи дивные, меня целите
И славить вас велите
Вы моему беспомощному слогу;
Любовью окрыленный,
К высотам приобщаюсь понемногу;
От мыслей низких вами удаленный,
Мой помысел открою затаенный.
Хвалою недостойной
Разгневать вас грешно, не отрицаю,
Но я во власти вечного влеченья
С тех пор, как созерцаю
186/187

То, что превыше мысли беспокойной,
И моего, и всякого реченья.
Начало сладостного злоключенья!
Одними вами, светлыми, замечен,
На солнце вашем таю комом снежным,
Но вашим гневом нежным
Спасен я, так как я небезупречен;
От гибельного жара
При вас целебным страхом не излечен,
Пропал бы я — мне смерть желанней дара!
Расстаться с вами — подлинная кара.

Сам был бы я не в силах
Вблизи огня, в таком великом зное
Спастись от разрушительной кончины;
Мой страх, не что иное,
Кровь студит мне в полусожженных жилах,
Когда пылает грудь не без причины.
Леса, поля, ручьи, холмы, долины,
Вы слышали, как сам с собой в раздоре
Смерть призывал я, скорбный, не однажды.
От нестерпимой жажды
Вблизи мне горе, вдалеке мне горе;
Когда бы не страшнее
Был смертный грех, покончил бы я вскоре
С моею жизнью: жить всего больнее,
А кто виновен в этом, Ей виднее.
Печаль, зачем с дороги
Сбивать меня, когда я в путь пускаюсь,
Который мне насильно уготован?
Зеницы, зарекаюсь
Пенять на вас, не знающих тревоги,
И на того, кем я навек закован.
188/189

Смотрите, как Амуром разрисован
Мой бедный лик, измученный напастью,
А что в моей груди, судите сами;
И днями и ночами
Амур меня карает вашей властью,
Блаженные светила,
Самим себе незримые, к несчастью,
Хоть я у вас, небесных, не в почете,
Во мне себя вы вновь распознаете.
Когда бы вам, зеницы,
Сиянье красоты неимоверной
Постичь, как мне, чьи взоры к ней
пристрастны,
Отрады равномерной
Не знать бы сердцу; вот зачем границы
Для скрытых чувств, которым вы
подвластны.
Все те, кто вас не ведает, несчастны.
Небесные! Как вам я благодарен!
Весь век я в созерцанье ненасытен,
Зачем же слишком скрытен

Ваш горний свет, который лучезарен?
Томлюсь я неизменно,
Амуром в сердце самое ударен.
Зачем же вам лишать меня мгновенно
Того, что для страдальца драгоценно?
Божественная жалость
Смягчает боль в душе моей на время.
Столь редкостная дивная услада:
С души спадает бремя,
Проходит нестерпимая усталость,
И вместо мыслей тягостных — отрада,
Вся жизнь тогда — сладчайшая награда.
Когда бы счастью моему продлиться,
Какая жизнь была бы так отрадна?
Но зависть беспощадна,
И почестью нельзя мне похвалиться;
Так я смеюсь порою,
Чтобы потом слезам сильнее литься;
И, вспыхнув, дух мой гаснет вновь, не скрою,
И снова занят я самим собою.
190/191

Мой помысел незримый,
Мне заменивший радости другие,
В сиянье вашем виден, беспредельный.
Творения такие
Явить надеюсь, что, неутомимый,
Бессмертен буду, хоть сосуд скудельный.
Печалям вы внушили страх смертельный,
Вдали от вас мне вновь грозят печали,
Однако память бодрствует у входа,
Так что моя невзгода

Мой внутренний покой смутит едва ли;
И если я, бесплодный,
Плодоношу, мне семя даровали
Вы, всеблагие; труд ваш превосходный —
Вот всех моих заслуг исток природный.
Нет мне покоя, песнь, я весь пылаю,
Сам у себя похищенный до срока;
Поверь мне, ты не будешь одинока.
LXXII
Я созерцаю, донна,
У вас в глазах исток сладчайший света,
Который в небо душу направляет.
Отрадная примета:
Где жизнь моя Амуру сдаться склонна,
Там сердце ваше мне себя являет,
На путь благой скитальца наставляет,
Так что, влеком небесною твердыней,
Гнушаясь чернью, горнего взыскую,
192/193

Речь обвинив людскую
В позорной скудости перед святыней,
Чьи дивные веленья
Зимой, когда кругом рассыпан иней,
Сияют мне, как в пору обновленья,
Явив начало моего томленья.
Я думаю: «Бесспорно,
Предвечный двигатель светил небесных
Явил столь совершенные красоты
В пределах наших тесных,

Что мне в земной темнице быть зазорно,
Где замкнут путь, ведущий на высоты».
Но превозмог я гнет моей заботы;
Природе благодарен, что родился,
Я верен сердцем сладостной надежде;
Не зная блага прежде,
В скорбях лежал я, сам себя стыдился,
Спасен ее лучами,
Спасением отрадным насладился,
И сердце отмыкается ключами:
Премудрыми, пресветлыми очами.
Все, что, непостоянный
Амур с Фортуной дарит беззаботно
Своим любимцам там, где мир теснится,
Я сам отдам охотно
За этот взгляд, где мой покой желанный
Надежно, словно древо, коренится,
И рада жизнь моя воспламениться
От этих искр божественно блаженных,
Грозящих мне уничтоженьем нежно;
Как меркнет неизбежно
194/195

Неверный свет при виде совершенных,
Так в сердце просветленном
Среди таких услад неизреченных
Нет места мыслям в блеске неуклонном:
Одна любовь осталась во влюбленном.
Все вместе, миром целым
Дарованные всем сердцам счастливым,
Услады уничтожиться успели
В сравненье с прозорливым
Сиянием в пределах между белым

И черным, где шалит, взыскуя цели,
Мой враг Амур; однако с колыбели
Мне, страждущему, небо даровало
Фортуне вопреки бальзам целебный,
Смягчив недуг враждебный,
С тех пор ее рука и покрывало
В содружестве жестоком
Беде моей способствуют немало,
Отрадный свет мне застят ненароком,
И слезы лью в отчаянье глубоком.
Природным дарованьем
Удел благословенный не заслужен:
Я взгляда недостоин дорогого;
Высокий подвиг нужен,
Отмеченный высоким упованьем
В огне, который мне милей другого,
Дурного сторонясь, держась благого,
Презрев мирскую сладкую отраву,
Преображенный силой созерцанья,
Далек от порицанья,
Приобрести надеюсь в мире славу
196/197

Вне всякого укора;
И, наконец, я исцелюсь по праву,
Желанного дождавшись приговора,
От этого целительного взора.
О песнь моя! Писать мне дальше нужно.
Одна твоя сестра уже в дороге,
Другая снаряжается в чертоге.
LXXIII
Когда судьбою строгой
Вновь принужден я, страждущий
вздыхатель,
Гореть и говорить одновременно,
Как мой доброжелатель,
Амур, веди меня моей дорогой,
С желаньем стих сверяя неизменно,
Иначе сердце вдруг замрет блаженно,
И я страшусь в моем изнеможенье:
Что, если сокровенное заметно?

Старается, но тщетно
Мой робкий дар сказаться в напряженье.
Так я пылаю снова,
И в беспощадном этом всесожженье
От моего же собственного слова,
Как лед, растаять плоть моя готова.
Я полагал сначала
Передохнуть от жгучего желанья,
Заговорив размеренно и ясно;
От этого пыланья
198/199

В надежде пылкой речь моя звучала,
И понял я, что говорю напрасно,
Однако сердце смолкнуть не согласно.
И как бы одержим любовным бредом,
Я продолжаю подвиг многотрудный,
Не в силах, безрассудный,
Замолкнуть, будто мне предел неведом.
Амур! Мои потуги
Вознаграждая за мольбою следом,
Дай жалости целить мои недуги,
Моей врагине дав ее в подруги.

Я говорю: «В том веке,
Когда прельщала души добродетель,
В горах и в море человек скитался,
Старатель и радетель,
Нуждавшийся в божественной опеке,
Найти цветок единственный пытался,
Который веку нашему достался,
Любимый светоч Бога и Природы,
Всех в мире добродетелей обитель,
Где я блаженный житель,
И незачем пересекать мне воды,
Искать иного края».
Прибежище недуга и невзгоды,
Передо мною ключ, преддверье рая,
Где можно мне воскреснуть, умирая.
От бурь ночных измучен,
Моряк, подъемля взоры к небосводу,
Два светоча находит, полюс вечный.
Я тоже в непогоду
Зеницы находить вдали приучен,
Издалека щедрее свет беспечный;
200 /201

Ко мне вблизи суровей, безупречный,
И, придавая мне в пути отвагу,
Амур сулит мне разные утехи,
И я свои успехи
Великому приписываю благу,
Чей светоч непреложен;
Без этих глаз не сделаю ни шагу,
Без них высокий подвиг невозможен,
Поистине без них я сам ничтожен.

Восторг неописуем,
Услады в сердце невообразимы,
От взоров нежных меркнет все мирское,
И с ними несравнимы
Все радости, которых мы взыскуем;
Затмило всех сияние такое
В неколебимом неземном покое,
Когда, предел превозмогая тесный,
Зеницы небом движут безмятежно.
Смотреть бы мне прилежно,
Как правит ими кормчий мой чудесный;
Смотреть бы мне вплотную,
202 /203

Остановив хоть на день свод небесный,
Себя забыть, природу остальную,
И не мигать, покуда существую.
Довольно мне терзаться,
Когда непостижимое желанно;
Надежда не поможет мне советом.
Когда бы хоть нежданно
Он языку позволил развязаться,
Амур, который, ослепляя светом,
Язык связал мне накрепко при этом.
Нашел бы я тогда слова такие,
Что слушатель заплакал бы, наверно.
Нельзя страдать безмерно:
Иссякнут силы скудные людские.
Срок настает предельный,
Кровь скрылась в тайники свои глухие.
Бледнею! Что теперь мне труд бесцельный!
Амуром нанесен удар смертельный.
О песнь моя! С моей сладчайшей мыслью
Ты сколько ни беседуй, все мне мало.
Не я устал, писать перо устало.

СУ
Мне надоело петь, как пел сначала...
В ответ она молчала. Лучше сгину!
Но торопить кончину не годится,
Нельзя мне преуспеть: гнетет опала.
Зима настала, снег покрыл вершину,
И сам я не премину пробудиться.
Не прочь я насладиться красотою,
Которая, не скрою, мне по нраву,
Когда снискала славу чистотою,
Безгневною, святою;
204 /205

И без меча блюдет Амур державу;
Забрел в дубраву, выйди осторожно,
Ночуй в траве за неименьем крова;
Без кубка золотого
Из чистого стекла напиться можно.
Я бестревожно вверился Петру,
Как видно, не к добру: мне жизнь — препона.
Удел мой вне закона хуже гнета;
Освобожденье ложно: я умру.
Не по нутру мне лавры Фаэтона.
Дрозд миновал с разгона в миг тенёта,

И в этом цель полета: не игрушка —
Среди ветвей ловушка; риф подводный,
Губитель наш природный — не подушка.
Затмила бы простушка
Красавиц гордых: тошен блеск бесплодный.
Тот, сумасбродный, в плен бежит, гонимый;
Тот убегает, зов заслышав нежный;
Тот, как на солнце снежный;
Тот жаждет смерти, пламенем палимый.
«Люби, любимый!» — сказано недаром.
Соль в изреченье старом: так внакладе
Даю в досаде я урок наглядный.
Таков томимый сладостным угаром.
Мечтал я с жаром о запретном саде.
Под стать награде мой урон изрядный.
Покой отрадный лучше на чужбине.
Моей судьбине прочих обрекаю,
Не потакаю гибельной гордыне,
Я сам плясал поныне,
Днесь предаюсь я пресвятому раю
И примыкаю к Пастырю благому,
Который нас пасет под вечной сенью
206 /207

И к вечному спасенью
Лозою гонит вопреки дурному.
Пусть невдомек другому строки эти,
Не стоит сети расставлять впустую;
Кто мудрствует вслепую, тот свихнется.
Не учатся худому даже дети.
В укромной клети выбери другую.
Брось дорогую! Счастье улыбнется.
Не отвернется красота простая,
Ключ подбирая, ключ благословенный,

Мне в час блаженный сердце отпирая;
И цепь спадет былая:
Свободу обретет вздыхатель пленный.
Недуг бесценный разделить счастливо
Повелевает нам сама Натура.
Благодарю Амура,
Который награждает справедливо.
И прозорливо мудрое молчанье,
Речей звучанье, лучшее леченье,
И в темном заточенье свет небесный,
Когда стыдливо на лугах мерцанье,
Зверь лютый, порицанье в заключенье,
Страх, отреченье, дивный строй словесный,
Исток двойной, чудесный, жажда цели,
Преобразить сумели повседневность;
Любовь и ревность сердцем завладели,
Как будто с колыбели
Сияла мне святая задушевность,
Вознаградив плачевность начинаний.
Свет сокровенный, в радостях, и в горе,
И в пагубном раздоре
Сопутствуй мне среди земных скитаний!
208 /209

Средь покаяний плачу я со смехом,
Своим успехом будущим утешен;
Хоть небезгрешен, праведнее стану;
Путь ожиданий мне предсказан эхом.
Листва всем вехам веха: труд успешен.
Мой тяжкий жребий взвешен, славлю рану,
Наперекор обману сам прославлен;
Я зрителям представлен в гордой роли,
Нет лучше доли; промах мой исправлен.
От промахов избавлен,
Я говорю: «Другой не нужно воли».
Привержен боли, брезгую покоем.
Писать я буду сердцем, искушенный.
Сраженный, воскрешенный
Великой стужей и великим зноем.
CCLXX
Амур, когда твоим ярмом старинным
Иная красота сегодня снова
Смирить меня готова,
Попробуй победи меня сначала!

Любовь мою теперь надежней крова
Земля хранит, и, мир найдя пустынным,
Считаю слишком длинным
Убогий путь без всякого причала;
Когда тебя недаром величала
Всесильным в бездне, как в державе горней,
Молва, распространяя столько басен
(Чувствительный согласен:
Здесь мы тебе покорного покорней), —
Смерть покарай, как следует владыке,
И снова торжествуй в прекрасном лике.
Верни попробуй свет мой путеводный
И нежный пламень, властью наделенный,
В котором, истомленный,
Я все горю, хоть пламенник потушен:
Не так влечет оленя отдаленный
Лесной ручей, как влек меня природный
Обычай превосходный,
Столь сладостный, что, весь ему послушен,
Я вне себя теперь, когда нарушен
Он горечью, которой нет предела,
Так что в моем томлении смертельном
Я на пути бесцельном,
210/211

А прежде мной благая цель владела;
И не найдешь ты на меня управы,
Монарх, бессильный без своей державы.
Дай снова мне услышать голос чистый,
Во мне и вне меня, как прежде, властный
Напевом гнев несчастный
Смирять, вменяя горе ликованьем,
Как будто прояснялся дух ненастный,
Превозмогая сумрак этот мглистый,
Когда в зенит лучистый

Мой стих стремился, скудный дарованьем.
Уравновесь желанье упованьем!
Пускай душа во мраке жить способна,
И зрение, и слух осиротели,
И жизнь моя без цели
Сегодня смерти медленной подобна.
Не покорюсь твоей великой силе,
Когда любовь моя лежит в могиле.
Дай снова солнцу ласкового взора
Лед растопить, и сердце из-под спуда
212/213

Впусти туда, откуда
Плененному вовеки нет возврата;
Лук натяни (нет, это не причуда:
Звон тетивы отрадней приговора),
И не начну я спора,
Узнав любовь, чьи стрелы жарче злата,
Настолько речь приманками богата;
Я не прельщусь другими чудесами,
Не побоюсь я сладостного гнета;
Прикрой свои тенёта
Ты светлыми густыми волосами,
Которым ветер кинется навстречу;
Вяжи меня потом, я не перечу.
Не оскорблю тенёт своим уходом,
Хоть золото рассыпано небрежно
И гневается нежно
Дух пламенный в жестоком обаянье;
Как лавр и мирт, но, нет, не безмятежно
Желанью зеленеть, хоть год за годом
Под ясным небосводом
То голый лес, то в новом одеянье;

Но если, грозная в своем деянье,
Смерть развязать меня к моей печали
Отважилась, не зная сожаленья,
До светопреставленья,
Амур, ты свяжешь вновь меня едва ли.
Прошла пора, ты потерпел потерю,
И я в твое могущество не верю.
Ты стрелы зажигал огнем незримым
В очах ее, как будто не помеха
Для твоего успеха
Рассудок мой, сожженный небом знойным;
Оружием речей, молчанья, смеха
Любезным нравом непоколебимым,
Таким непогрешимым,
Что недостойный делался достойным,
Обличием небесным, станом стройным,
Преображавшим царственные позы, —
Ты в прошлом красотою достохвальной
Грозил душе печальной,
Зато теперь смешны твои угрозы.
Оружие грозит любой твердыне.
Не страшен мне ты, безоружный ныне.
214/215

Другими душами располагая,
Других ты можешь, властный безгранично,
Привязывать различно,
Но волею небес не подтвердилась
Былая власть; не связанный вторично,
В слезах взываю: «Гостья дорогая!
Посланница благая!
Ты без меня зачем освободилась?
Неужто слишком быстро убедилась
Вселенная, насколько драгоценно
Сокровище, сжигающее душу?»
Ты видишь, я не трушу,

Амур, ты промахнешься непременно:
Нет глаз прекрасных, миновали сроки,
И бесполезны все твои наскоки.
Амур, я смертью навсегда развязан:
Ушла Мадонна Господу в угоду,
Оставив мне печальную свободу.
CCCLX
Пленительного злого властелина
На суд призвав к монархине верховной,
Чей горний трон в духовной
Природе нашей вне страстей и гнева,
Я, скорбный, перед нею, безгреховной,
Как золото в огне, чему причина —
Грозящая кончина,
Истец, перед которым королева,
Я начал: «Госпожа! Увидев слева
Желанную заклятую обитель,
Где правит мой мучитель,
Я, с юных лет в ловушку завлеченный,
216/217

Терзаюсь, удрученный.
На этом свете мука беспрерывна,
И жизнь сама сегодня мне противна.
Сподобившись навек огня такого,
Я пренебрег прямым путем призванья,
Отвергнув упованья
Обманщику жестокому в угоду.
Чье красноречье в блеске дарованья
Нашло бы обвинительное слово,
Разоблачая злого,
Который покорил мою свободу?

Желчь и алой предпочитал я меду,
Прельщен усладой мнимой, чтобы вскоре
Изведать в жизни горе,
Другим влюбленным пленникам подобен.
Был, кажется, способен
И я взлететь, но бой междоусобный
Во мне самом разжег воитель злобный.
Его почтив, не так любил я Бога,
Самим собой пренебрегал упорно,
И посвящал покорно
Я женщине любое помышленье,
Ему во всем вверяясь непритворно.
И мучила меня всегда тревога;
Без всякого залога
Надеясь под ярмом на избавленье,
Лишь заострял в грехах я вожделенье.
При всех талантах сердце безоружно.
Меняюсь лишь наружно,
Хотя желаний не меняют годы.
Лишил меня свободы
Мой недруг, так что горе в жизни краткой
Теперь я счесть могу привычкой сладкой.
218/219

В терновнике блуждал я и в пустыне,
Там, где попасть недолго зверю в зубы,
И там, где люди грубы,
Где множество превратностей дорожных,
Где зимний холод летом — вред сугубый! —
Где западни в лесах, в болотной тине,
В горах и на равнине;
Он гнал меня, как всех неосторожных,
И не жалел напастей всевозможных,
И не давал ни одного мгновенья
Вкусить отдохновенья;
И если жив я до сих пор, гонимый,
То, Господом хранимый,
Его благодарю, нет, не тирана,
Которого моя питает рана.
Страдальцу нет покоя, как известно,
И потерял я сон, вкусив отравы.
Не помогли мне травы.
Заклятье — не помеха властелину,
Когда царит над сердцем он, лукавый.

Мне колокол ночной в тиши окрестной
Был слышен повсеместно,
И напрямик сказать я не премину:
Как будто червь — гнилую древесину,
Мне сердце точит вражеская злоба,
Гнездясь во мне до гроба;
Отсюда слезы, жалобы, стенанья,
Мученья, заклинанья.
Мне тяжело, и тягостно другому.
Вверяюсь твоему суду благому».
Противник мой в ответ упрек обидный
Готовил мне: «Пред госпожой святою
Подробностей не скрою,
Как скрыл их тот, кто преуспел в науке
Обогащаться болтовней пустою,
На кривде наживаясь — торг завидный!
И смеет он, бесстыдный,
Винить меня сегодня в некой муке,
Он, обреченный в прошлом вечной скуке!
Избавлен мной от низких побуждений
Он ради наслаждений,
В которых видит он теперь напасти.
220/221

Моей покорен власти,
Вознесся вопреки земным заботам
Он, чуждый от рождения высотам.
Атрида и Ахилла, Ганнибала,
Который вашим землям был опасен,
Того, кто духом ясен,
Кто был достойней всех, судьбе угодных,
В пути земном со звездами согласен
Аюбить рабынь я заставлял, бывало,
Как будто в мире мало

Жен совершенных, чистых, благородных,
Однако превосходней превосходных,
Лукреции самой не исключая,
Красавица такая,
Чьи песни, чьи бесхитростные речи
Смутят порок при встрече;
И полюбил ее неблагодарный,
И в этом только мой обман коварный.
Такая желчь, гонения и казни
Услады всякой сладостней, наверно.
Дождался жатвы скверной
Тот, кто над ним трудился неустанно,
Взяв под крыло, вознес его безмерно,
Сподобил незаслуженной приязни;
Парит он без боязни,
Среди светил сияет невозбранно.
Желанно знатному, везде сохранно
Его живое слово вне раздоров.
Он в распрях крючкотворов
Охрипнуть мог давно среди судейских
На сходбищах плебейских.
222/223

Я пестовал его для сонма славных
И та, которой нет на свете равных.
Его, того, кто без моей опеки
Доступен был соблазнам нечестивым,
Я воспитал брезгливым,
И сделались ему пороки гадки.
Он оставался в помыслах стыдливым,
Запечатлев ее в душе навеки;
И в этом человеке
Усматривают редкие задатки,
Хоть все они лишь в этом отпечатке,
Который в сердце был оставлен ею,
В чем заверять я смею!
В сравненье с ним не столь обманчив морок.
Почти без оговорок
Любезен людям и угоден Богу,
Дерзает он хулить мою подмогу!
Мой высший дар, ценнейший, несомненно:
Подняться наделенному крылами
Над бренными телами

По лестнице подобий безвозвратно
К Создателю, почтив его хвалами;
Своей надежде следуя смиренно,
Он может постепенно
Достичь Первопричины благодатной,
О чем в стихах вещал неоднократно.
Теперь ему забыть, конечно, впору
Мной данную опору
Для жизни хрупкой». Так мне стало больно,
Что крикнул я невольно:
«Ты дал, но взял ее!» — «Упрек излишний! —
Ответил он. — Так пожелал Всевышний!»
Перед высоким справедливым троном
Друг друга наконец мы обличили
И просьбу заключили:
«Ждем, госпожа, теперь мы приговора!»
Улыбчивого взора
Обоих удостоила: «Идите,
И приговора терпеливей ждите!»
224/225

Поэзия Петрарки
как самораскрытие
Владимир Микушевич
Канцоны LXXI—LXXIII посвящены Петраркой
глазам возлюбленной. Ее прекрасные глаза названы
в первой же строфе канцоны LXXI, однако в
дальнейшем мы не находим в канцонах прямого
описания ее глаз, красота которых раскрывается в их
власти, в их воздействии на поэта, что дает основание
истолковывать канцоны аллегорически. Но даже
если мы признаем, что аллегория не чужда
поэтическому стилю Петрарки, мы тем более должны
воздерживаться от поспешных интерпретаций.
Аллегория в средневековом понимании весьма отличается
от аллегории в понимании современном. И Рабан
Мавр и Данте Алигьери усматривают в аллегории
иерархическую многосмысленность конкретного
образа, тогда как в новейшем словоупотреблении
аллегория — скорее нечто однозначное. Средневековье
связывает аллегорию с верой, с традицией, так что
при всей своей причудливости средневековая
аллегория не допускает произвольных домыслов, между
тем именно произвольным домыслом было бы
истолкование этих канцон как зашифрованной фазы
в действительном романе Петрарки и Лауры, и ничуть
не менее произвольно «идеальное» истолкование,
когда канцоны искусственно сводятся к взаимоотно-

шению души и разума или поэта и
персонифицированной Славы. Против последнего истолкования
с горечью возражает сам Петрарка в письме к
епископу Колонне, даже в шутку отказываясь признать,
что Лаура — не женщина, а только олицетворение
лавров, по которым тоскует поэт. Подобное
истолкование больно задевает Петрарку, хотя
соотнесенность Лауры и лавра в его поэзии очевидна. С другой
стороны, канцоны непростительно обеднило бы
натуралистическое истолкование, когда пламень и
горение понимались бы как неподдельный пыл
влюбленного вблизи любимой. Конечно, нельзя оценить
сонеты и канцоны Петрарки, довольствуясь
буквальным смыслом, но подлинный, неисчерпаемый
смысл поэтических произведений заложен в них
самих, а не привносится извне. Необычные,
парадоксальные поэтические обороты искушают
искушенного читателя, готового принять их за вызывающе
дерзкие, алогичные метафоры, но этот путь еще
менее перспективен, чем путь поверхностных
аллегорических или натуралистических интерпретаций.
Средневековая эстетика пренебрегает алогичным,
и в этом Петрарка вполне согласен с ней. Высшим
началом в человеке признается душа разумная, а не
душа прозябающая или чувствующая. Гармоничный
смысл, превышающий простую сумму своих
элементов, обусловлен продуманным соотношением
пропорций. В искусстве царит вдохновенное умозрение,
которое совпадает с прозрением, бесконечно
удаляясь от позднейшей беспомощной умозрительности.
То, что мы сочли бы метафорой, для самого
Петрарки было еще реальностью, правда, эта реальность не
226/227

только не исключает возвышенной игры, а напротив,
подчас лишь в такой игре проявляется. В этой связи
позволительно утверждать, что Петрарка вообще
не злоупотребляет поэтическими фигурами. Если
в канцоне LXXII Петрарка сравнивает свой «покой
желанный» с древом, коренящимся в ее взгляде,
такое изысканно-мощное сравнение остается ярким
исключением в его поэзии, но когда поэт сравнивает
свое человеческое естество со снегом и льдом,
тающим на солнце, он повторяет это сравнение столь
многократно и с такой настоятельностью, что оно бы
стерлось и примелькалось бы, будучи просто
сравнением; перед нами лирическая притча, подобие, а
подобия в эту эпоху не мыслились как внешние:
подобия считались причастными к своему прообразу
потому, что их пронизывает некая единая сущность.
Человеческое естество, как лед и снег, тающие на
солнце, — лирическая притча органически
вовлекается в тему сияния. Сюда же относятся все слова-
синонимы: огонь, жар, зной. В жаре и в зное
скрывается свет, но свет не упраздняет жара, свет
усиливает его на некоей новой ступени. Свет — путеводное
светило, и свет испепеляет; при этом свет —
источник блаженства, Божественный свет. В слове, сверх
прямого смысла, таится иной смысл, и тем же словом
представлено само соответствие смыслов, как бы
третий смысл, превышающий прежние. Такое
превышение смыслов и называли тогда аллегорией; хотя
аллегория здесь как бы растворяется в символе. И на
своих горних высотах, явленные предвечным
двигателем светил небесных, путеводные светила —
символы ее очей, вернее, ее очи — символ небесного све-

та, которому в канцоне LXXII противостоит земная
замкнутая темница, отмыкаемая пресветлыми
очами. Путеводные светила — истинные ключи.
Замкнутая темница выдает платоновское происхождение
всех этих светоносных символов. Философию
Платона в переосмыслении неоплатоников Петрарка
воспринял через труды Блаженного Августина и
Боэция. Лишь столетие спустя после смерти Петрарки
итальянский гуманист Марсилио Фичино издаст
в латинском переводе труды Плотина, однако можно
утверждать, что традиция этого великого
неоплатоника никогда не прерывалась в средневековой
культуре и его влияние давало себя знать, предопределив
другие общественные авторитеты. Так или иначе,
философская проблематика света у Петрарки вряд
ли поддается объяснению без Плотина. Плотин
учил, что свет красоты воздействует на
созерцающего, так что созерцающий сам становится
прекрасным, сам становится светом. В канцонах Петрарки
свет любимых глаз притягивает поэта самим своим
бытием в красоте, велит поэту гореть и говорить
одновременно, и воля поэта исчезает в послушанье,
тождественном веселью. Поэт был бы испепелен,
растаял бы, как снег и лед на солнце, сам стал бы
чистым сиянием, если бы не грешная человеческая
природа. Очищение в пламени мучительно. В то же
время свет, преображая поэта, нуждается в его
ограниченном бытии, так как только в нем, в поэте,
в его любви, как в зеркале, созерцают прекрасные
глаза свою собственную красоту и свое могущество.
Отсюда постыдный и спасительный страх поэта
перед просветленным уничтожением. В этом страхе
228/229

сказывается греховная слабость бренного
несовершенства, но, кроме того, поэт страшится,
затерявшись в сиянии, потерять ее самое в сверхличном
свете. Он боится не только за себя, он боится за нее.
В этом страхе упрекает поэта Августин («Моя
тайна», книга третья). Поэту слишком дорога земная
телесная красота Лауры, пусть недоступная ему.
В «Триумфе Вечности» Петрарка, преодолевая
искушения неоплатонической духовности,
возвращается к традиционному христианству, уповая
увидеть воскресшую Лауру во плоти. Страх перед
утратой заставляет удерживать свое тленное существо,
но преображающее воздействие света вынуждает
совершенствоваться. Совершенствование в том,
чтобы уподобляться ей. Уподобляться ей значит снова
гореть и терзаться. Так снова и снова замыкается
круг лирической мистерии. Для самого поэта крайне
затруднительно закончить канцону. После первой
канцоны по кругу проходит вторая, после второй
третья, пока не устанет, пока не обветшает перо
в своей физической недостаточности. В сущности,
весь Канцоньере не что иное, как непрерывное
очерчивание и одновременно прохождение этого
чарующего круга.
Философия Плотина дает возможность
истолковать парадоксальный ход в поэзии Петрарки:
любящий превращается в любимое, в нее. Согласно
Плотину, познать предмет значит обрести его, узнать
его в себе самом, когда сам как бы становишься этим
предметом. Такой путь познания Петрарка склонен
был отождествлять с метаморфозами Овидия. Это
одна из любимых иллюзий Петрарки, который пре-

увеличивал свое родство с классической
античностью, даже в своих латинских стихах оставаясь
поэтом итальянским. Различие между античными
метаморфозами и трансформациями образа в творчестве
Петрарки не вызывает сомнений. Античная
метаморфоза в принципе ограничена своей пластической
телесностью, хотя Овидий и пытался связать
метаморфозы с переселением душ. Метаморфозы — это
спасительное или карающее изменение тела,
убежище для Дафны или Сиринги, узилище для Аглавры.
Античная метаморфоза по сути своей усугубляет
безысходную замкнутость пластического тела. Между
тем подобной, хотя и не совсем тождественной
замкнутостью личность поэта страдает в канцоне XXIII
до всяких трансформаций. Амур пробивает почти
адамантовую броню первоначальной замкнутости,
и только тогда начинаются трансформации. Поэт
сначала превращается в лавр (то есть в нее), потом
в сладкогласного лебедя, в камень, в источник, в
голос, подобно нимфе Эхо, в затравленного оленя.
Среди этих трансформаций особенно мучительно
превращение в камень, символ гибельной
замкнутости. В «Покаянных псалмах» Петрарка взывает:
«Гибну во мне самом... Взломай камень, Господи,
и проистекут источники из твердыни адамантовой!»
(Псалом П; 5, 10). В канцоне XXIII камень
изливается слезами. Очи отмыкают замкнутую темницу,
из камня проистекает источник; лирическая
взаимность источника и очей передается в переводе
русским словом «ключ»: «ключ в преддверии рая»
(LXXIII, строка 44). Так в поэзии Петрарки
совершается самораскрытие. Поэт открыт «всем впечат-
230/231

лениям бытия», и весь мир открыт поэту.
Телесность, запечатленная в метаморфозах,
преображается душевностью в трансформациях. Душа не
переселяется из предмета в предмет; каждое душевное
состояние обретает себя в соответствующем
предмете, распознает предмет и совпадает с ним, не
порывая с другими обликами. Поэт не перестает быть
оленем, эхом, лебедем, источником, даже камнем,
прежде всего, лавром, все эти предметы
раскрываются как подобия, отражаются друг во друге, друг
друга проницают, но не сливаются во всеединстве
мистического пантеизма, сохраняют свой
неповторимый знаменательный облик. Сплошной
непроницаемой предметности поэт предпочитает отдельные
предметы и, напротив, отдельным открытиям
предпочитает всеобщую открытость, в которой
отдельные открытия некогда фиксировать. Поэтому
лирическая открытость Петрарки мало похожа на
позднейшую откровенность Байрона или Верлена.
У этих поэтов откровенность проявляется как бы
припадками, судорожными прорывами в
безнадежной замкнутости. По сравнению с такими
прорывами необозримая гармоническая прозрачность
Петрарки кажется отрешенностью. Такую прозрачность
нельзя исследовать со стороны. Самораскрытие
познается лишь ценой самораскрытия. Еще один
парадокс Петрарки: совершенной лирической
откровенностью преодолевается трагическое. Страдания
в поэзии Петрарки вызывают необычное
сострадание: мы готовы разделить их, потому что страдания
сладостны. Петрарка упивается своей скорбью: это
блаженная мука самораскрытия. Отсюда улыбка

и смех Петрарки, высокий смех, имеющий мало
общего с площадной «смеховой культурой». Улыбается
мудрость в канцоне CCCLX. В «Триумфе Любви»
улыбается друг, предвещающий поэту неизбежную
любовь. В «Триумфе Смерти» торжествует
сладчайший смех Лауры. Плач по^та слаще всякого
блаженного смеха («Триумф Вечности», строки 95, 96).
Это не романтическая ирония, обусловленная
несоизмеримостью идеала с действительной жизнью.
Это упоение неисчерпаемыми жизненными
возможностями, таящимися в трансформациях. Смех
напоминает, что скорбь — этчо еще не вся жизнь, жизнь
гораздо богаче скорби. Правда, в канцоне CV
ирония намечается и слышится горький смех,
предвосхищающий Франсуа Вийона. В первых строфах как
бы берет верх здравый смысл на грани цинизма
со всеми своими намеками, ходячими изречениями,
инсинуациями. Высмеивается тот, кто вверяет свое
имущество Петру, то есть Римской курии, склонной
присваивать вверенное добро. Бросается в глаза
запальчивая бессвязность отдельных строк. Здравый
смысл предпочитает замкнутость мучительному
самораскрытию, но самораскрытие слаще здравого
смысла, и хвала самораскрытию в последних
строфах делает смешным горький смех здравого смысла.
В первых строфах канцоны замкнутость заранее
преодолевается рифмой, выводящей строку и
строфу за их собственные пределы. В канцоне CV
функция рифмы особенно отчетливо видна. Для
Петрарки рифма — принцип, а не прием. В рифме слова
друг друга проницают, как образы проницают друг
друга в подобиях. Рифма — самораскрытие слова.
232/233

Рифма распространяется и на те слова, которые
между собой не рифмуются. Рифмуются значения
этих слов, порождая синонимы-символы.
Замкнутый круг лирической мистерии обнаруживает свою
актуальную новизну в новизне рифмы. Круг
повторяется, но в границах одной канцоны рифма, как
правило, не повторяется. Канцона исчерпана, когда
исчерпана рифма.
В канцонах LXXI—LXXIII приобщение к свету
возвращает поэта к исходному несовершенству.
В канцоне XXIII трансформации начинаются и
заканчиваются лавром. Между тем по замыслу поэта
подобия должны были образовать лестницу,
ведущую к «Первопричине благодатной» (CCCLX,
строка 143). Вместо лестницы подобий образовался
замкнутый круг трансформаций. В этом Петрарка
видел свою вину. Августин упрекает поэта в том, что
он Творца любил из любви к творению, а не
творение из любви к Творцу («Моя тайна», книга
третья). Иными словами, поэт слишком упивался
земной красотой, для того чтобы ценить красоту
небесную. Круг его поэзии замыкался в этом упоении.
Петрарка предпринимает еще одну попытку
преодолеть этот заколдованный круг в поэме «Триумфы»,
над которой работает и перед смертью.
«Триумфы» написаны терцинами, как
«Божественная Комедия» Данте, и хотя поэма Петрарки —
произведение другого плана и меньшего калибра,
«Триумфы» определяются по отношению к
«Божественной Комедии», в сопоставлении с нею. В своей
динамической непрерывности терцины лучше
всякой другой поэтической формы передают круговра-

щательное движение на разных уровнях. Терцины
Данте обусловлены кругообразным нисхождением,
восхождением и вознесением. В терцинах даны
адские круги, круги Чистилища и райские сферы. Ад
в «Божественной Комедии» — углубляющаяся,
цепенеющая замкнутость. Последний круг ада — вечный
лед Коцита. Величайшая мука — величайшая
замкнутость: невозможность плакать (Ад, 33, 94).
Райское блаженство — это полная открытость,
способность созерцать весь миропорядок в его
беспредельной прозрачности. В конце «Божественной
Комедии» разомкнуто мироздание. В «Триумфах»
мироздание замещено человеческой личностью, через
которую и в которой исследуются замкнутость и ра-
зомкнутость. В таком исключительном внимании
к человеческой личности сказывается гуманизм
Петрарки, исторически перспективный и
ограниченный. Триумфы разыгрываются в замкнутой долине,
которая в своей символике явно выходит за пределы
конкретного Воклюза. Триумфы охватывают Кипр,
Байи в окрестностях Неаполя, не покидая при этом
замкнутой долины. Замкнутая долина для
Петрарки — целый мир, мир духовной жизни, мир культуры
и великих исторических деяний. Однако долина
остается замкнутой; миру противостоит мирское,
хотя мирское понимается уже не столько в
церковном смысле, сколько в смысле
высокомерно-философском. Истинные события совершаются в мире,
в миру суета сует, столпотворение черни. Уже в
своих истоках европейский гуманизм страдал
замкнутостью, и Петрарка, почувствовав это, доказал, что
сам он подлинный гуманист.
234/235

«Триумфы» начинаются, когда «настало время
обновленья для вздохов этих нежных...» Будущая
встреча с Лаурой определяет прошлое. Дата б
апреля 1327 г. перестала быть календарной, так как без
нее поэт не мыслит своей жизни: предчувствие
сливается с воспоминанием. Купидон открывает
личность Петрарки, но замыкает ее в плену страсти.
«Любовь — алмазная цепь», — говорит Августин
в «Моей тайне». «Я пренебрег прямым путем
призванья», — кается Петрарка в канцоне CCCLX,
обвиняя в этом Купидона. Пленников Купидона
освобождает Целомудрие, воспетое как подвиг. Но
целомудрие не спасет от смерти. «Триумф Смерти»
занимает в поэме центральное место. Смерть
Лауры — кульминация «Триумфов». До сих пор любовь
к Лауре раскрывала зачарованную личность самого
поэта и весь мир как лестницу подобий. Одна Лаура
оставалась непроницаемой в этой всемирной
зеркальности. В «Триумфе Смерти» Лаура навеки
раскрывается в своей торжествующей женственности.
Лестница подобий необозрима, поэтому отдельные
ее ступени ускользают от рассеянного взора.
Всемирная открытость не исключает целомудренно
сокровенного и тайного. При жизни Лауры ее любовь
к Петрарке была тайной для него. Такой же тайной
остается для нас вся жизнь Лауры. Лаура упоминает
свою прежнюю наперсницу, свою робость перед
влюбленным поэтом, романсы, которые она ему
пела, и нет нужды в других житейских подробностях
и обстоятельствах, открытость убедительнее
откровенности, вся Лаура в интонациях и переливах
проникновенного стиха, так что невозможно не пове-

рить в нее. Требовать большего значит, пренебрегая
поэзией, искать прозы там, где проза
противоестественна. И в «Божественной Комедии» Беатриче не
утратила для Данте своего женского обаяния, так
что Данте готов ради нее пройти сквозь огонь
Чистилища, но Беатриче — олицетворение Теологии,
она открывает небесные тайны, а Лаура после
смерти открывает Петрарке лишь тайну их земного
прошлого. С этой точки зрения, Лаура — скорее
прекрасная дама, блюстительница веселой науки в духе
провансальских трубадуров. Мы лишний раз
убеждаемся, как трудно противопоставить поэзию
Петрарки средневековым традициям, хотя его поэзия
в целом, бесспорно, приобретает иное звучание.
Обуздывая чувственные вожделения своего
возлюбленного, Лаура отнюдь не проповедовала
пустыннического аскетизма. Лаура воспитывала в Петрарке
великого поэта и гуманиста. Так веселая наука за
четыреста лет до Фридриха Шиллера обернулась
эстетическим воспитанием человеческой личности.
Уступив желаниям поэта, Лаура унизила бы его же
самого, так как не было бы тогда ни сонетов, ни
канцон, и не было бы этого неотразимого объяснения
после смерти. Петрарка, пожалуй, первым в
европейской поэзии отважился поставить вопрос,
почему несовместимы духовная высота и земное счастье,
вопрос, над которым в XIX в. продолжал биться
европейский психологический роман. При всей своей
духовной высоте Лаура ценит мирскую славу. Она
оставляет своего поэта «в миру», чтобы он
продолжал прославлять ее своим творчеством. В «Триумфе
Славы» подразумевается триумф Петрарки, увен-
236/237

чанного Лаврами. В этом триумфе примечательна
еще одна особенность, свойственная, впрочем,
и другим триумфам. У Данте праведники и
грешники, христиане и язычники непоправимо разлучены.
Чудом встречаются великий язычник Вергилий
и Стаций, слывший в Средние века тайным
христианином, так что эта встреча у самого Данте
вызывает улыбку (Чистилище, 21, 109). В «Триумфах»
Слава объединяет всех прославленных. С другой
стороны, для Данте достижения культуры вечны.
Они даже в аду избавляют от мук Аверроэса,
иноверца, чьими идеями вдохновлялись еретики. В
таком благоговении перед культурой сказывался
средневековый культ незыблемого авторитета. В
«Триумфе Времени» Петрарка по-другому ставит проблему
культурных ценностей. На первый взгляд, Петрарка
традиционнее Данте. В «Триумфе Времени» как
будто преобладает мотив бренной жизни, тщетных
мирских благ, библейский мотив преходящего.
Такое впечатление мало меняется оттого, что в
личном плане «Триумф Времени», вероятно, задуман
как своеобразная самокритика честолюбивого
Петрарки: мирская слава бессильна перед временем. Но
традиционные средневековые мотивы незаметно
обогащаются в поэме новыми оттенками. Время
в «Триумфах» — грозная космическая сила,
действующая в природе и в истории. Конечно, вряд ли
можно приписать Петрарке научную идею
исторического развития, однако средневековая устойчивость
уже поколеблена в его глазах. Любовь
преодолевается целомудрием, целомудрие уничтожается смертью,
смерть опровергнута славой, над славой торжеству-

ет время. В этом стихийном отрицании отрицания
угадывается своеобразная диалектика.
«Триумфами» Петрарки предвосхищены стихи Гете: «Все
преходящее — только подобие». В «Триумфе Вечности»
достигается наконец полная прозрачность: «Как
ясный луч — прозрачное стекло, мысль проницает
все...» Для Петрарки вечность — это вечное
созерцание Красоты во плоти. И мы убеждаемся, что Время
в «Триумфах» вовсе не разрушает всю человеческую
культуру. Время — враг отжившего, враг мертвых
обособленных подобий. Время опровергает
близоруких педантов, готовых замкнуться в культурности
самодовольного буквоедства. Для Петрарки не все
в культуре священно, лучшее, истинно бессмертное
представлено прекрасной человечностью Лауры.
В последних строках поэмы Петрарка снова
возвращается к своей любви, к самым истокам, но
замкнутая долина уже окончательно совпала с
бесконечностью, замкнутый круг преображен синтезом любви,
красоты и творчества.

ПЕТРАРКА
ЧЕРЕЗ ШЕСТЬ ВЕКОВ
Владимир Микушевич

Неуловимый почерк
В начале XVI века выдающийся венецианский
издатель гуманист Альд Мануций, друг Эразма
Роттердамского, выпустил в свет сочинения Вергилия,
набранные необычным шрифтом. Этот шрифт мы
теперь называем курсивом. В нем воспроизведен
почерк Франческо Петрарки. Когда я перевожу
Петрарку, меня не покидает чувство трепетной руки,
вычерчивающей сквозь века стремительную линию
жизни.
Этот почерк у меня перед глазами, когда я
перечитываю письмо Петрарки, адресованное Джован-
ни Боккаччо. Петрарка вспоминает, как он в детстве
видел Данте Алигьери. Отец Петрарки был близким
другом Данте. Обоих будто бы даже изгнали из
Флоренции в один день.
Чтобы не прослыть подражателем Данте,
Петрарка упорно писал по-латыни, как бы пренебрегая
итальянской простонародностью, но в последние
дни перед смертью все-таки чеканил терцины
«Триумфов», наиболее дантовского из всех своих
произведений.
Курсив Петрарки видится мне в змеящихся
извивах ветвей и созвездий, испепеляющих друг друга
240/241

на картине Ван-Гога «Дорога в Провансе». По
таким дорогам ходил Петрарка, преисполненный
своей «тайны». «Моя тайна», — так назвал он свой
диалог с Блаженным Августином или, вернее, со своей
совестью. Подобные тайны тщетно разгадывает
наука. Обстоятельное исследование затрагивает их, но
не раскрывает. Только стиху дано, минуя домыслы,
коснуться сокровенного в истории и в человеческой
жизни.

Продолжатель
Почти бесспорная примета,
Несвойственная чудесам.
Призваньем объясняют это,
Когда в присутствии поэта
Становишься поэтом сам.
Он твоего моложе деда
И старше твоего отца.
Сама судьба в чертах лица,
Не пораженье, не победа.
242 /243

Иные скажут: ореол,
Неугасимый, только мглистый.
Однако цвет лица землистый
Уже отпугивает пчел.
Клеймит один, другой шельмует.
Не проклинает он, рифмует,
Не демагог и не педант.
Его назвать могли бы рванью.
Но каждый знает: это Дант.
Поэт — изгнанник по призванью.
Не вторить и не возражать,
Нет, предпочел бы ты бежать,
Иначе жить, иначе зваться,
Латынью замаскироваться.
Однако с детства, что ни шаг,
Вдогонку пальцем тычет враг
И бестолковый обожатель.
Кричат невежды: «Подражатель!»
Чужим внимая голосам,
Себе не сознаешься сам,
Что это значит: «Продолжатель».
22.01.1973

Сокровенное
«Что, тяжело тебе?» — «Да, тяжело».
«И выхода не видно?» — «Нет, не видно».
«Твоя звезда — жестокая звезда?» —
«Жестокая!» — «Ты звёзды обвиняешь
В страданиях своих?» — «Не только звёзды».
«Под сенью лавра ты боишься молний?» —
«Нет, не боюсь». — «Чего же ты боишься?» —
«Боюсь проговориться». — «Осужденья
Боишься ты, неоткровенный лирик,
И не боишься Страшного суда?» —
«Признание страшнее приговора». —
«Предпочитаешь ты погибнуть молча?» —
«Лишь тот, кто признаваться обречен,
Поймет, что это значит — признаваться
Не только в каждом слове, в каждом вздохе». —
«А в просторечье это значит "лавры"». —
«Вернее, ад, чистилище и рай». —
«Сказал бы лучше попросту: "Лаура"». —
«Нет, лучше я скажу: луна и солнце». —
«Потомкам исповедуешься ты?» —
244 /245

«Потомков предкам я не выдаю,
Предвосхищая исповедь потомков». —
«И перед смертью ты не скажешь: "грешен "?» —
«И все мои грехи замолит эхо».
20.02.1973

Сонет
В Европе соловьиные каноны.
Век междометий: возгласы и вздохи.
Не говорят, щебечут скоморохи.
И для души строжайшие законы.
И в лирике невидимые троны
Колеблются, когда в переполохе
На площадях внимательной эпохи
Сонетами сменяются канцоны.
В пустыне, в пустоте, в толпе народа,
В изгнании, как в собственной отчизне,
И без обиняков и без отсрочек
Такая нестерпимая свобода,
Что для твоей многоголосой жизни
Достаточно четырнадцати строчек.
28.02.1973
246/247

Дорога в Провансе
Холод, блеск, мистраль.
И. Бунин
Тяжелей твоей слезы
Не твоя звезда.
Цвета завтрашней грозы
Вечером вода.
Только тополь над рекой —
Звездная спираль.
Безвоздушный твой покой.
Лучше бы мистраль!
Лучше бы в последний путь,
Если не во мрак.
Человеческая суть —
Этот первый шаг,
Чтобы ночью со стыдом
Кланяться звезде,
Потому что отчий дом
Неизвестно где.

Там, где, краски замолив,
Повстречаться мог
В тусклом зареве олив
С Буниным Ван-Гог,
Безысходный вертоград,
Гробовой ночлег
Там, где столько лет назад
Плакал человек.
Март 1973
248 /249

Лаура
Жестоколистый лавр, звезда и птица,
Из рая в рай бессмертная стрела,
Когда твоя последняя страница
Мучительней пронзенного крыла.
При жизни смертоносная граница,
И не соприкасаются тела,
И только зарифмована хвала,
И этот свет — воочию гробница.
Быть может, просто прихоть ремесла.
Кто говорит, одна тебе мила,
Кто говорит, поклонниц вереница...
Не проводила даже до угла
И на прощанье светская черница,
А между тем в разлуке умерла.
30.03.1973

Курсив
Олений след, неизгладимо четкий,
Когда стрела вибрирует в крови,
И после смерти будет мучить жажда,
И замкнутой долине тоже больно,
И не парализует — окрыляет
Боль, поставщица перьев, лучших в мире,
Чтобы типограф некий дальновидный,
Скопировав неуловимый почерк,
Адресовал потомкам шрифт летучий,
В котором страх перед заразой черной
И перед белой магией забвенья;
И всю-то жизнь боишься не успеть
Хоть начерно в последнюю минуту
Неизгладимые инициалы...
11.04.1973
250/251

Словарь бессмертия
Уста работают, улыбка движет стих,
умно и весело алеют губы...
О Мандельштам
Словарь бессмертия. Фонетика святыни.
И для неграмотных соборы вместо книг.
А если бы писал, писал бы по-латыни:
Я памятник себе воздвиг.
Латынь латыни рознь. И в говорливых школах,
И на разбойничьих обочинах дорог
История в своих неправильных глаголах
Для невнимательных урок.
Металлы плавила, созвездия ковала,
Привыкнув золото менять на серебро.
По-итальянски вдруг латынь заворковала,
Немому подарив перо.
Студента, стряпчего, пророка, балагура
Произношению такому обрекла,

Как будто вместо губ, едва шепнешь «Лаура»,
Неискушенные крыла.
И напрягаются в застенчивом движеньи
Близ допотопного истока языков.
Весь в этом трепете, весь в этом напряженьи
Петрарка через шесть веков.
Читать и говорить, просить на пропитанье,
Поспешно выдохнуть последний в жизни стих
И памятник себе провидеть в очертанье
Непогрешимых губ людских.
6.05.1973
252/253

Содержание
Триумф Любви 5
Триумф Целомудрия 41
Триумф Смерти 53
Триумф Славы 73
Триумф Времени 97
Триумф Вечности 107
Комментарии. В. Микушевич 117
Канцоны 171
XXIX «В зеленом ли, в багряном или в красном...» ... 172
XXXVII «Жизнь тяжкая моя висит на нитке...» 176
LXXI «Боюсь, что жизни целой...» 186
LXXII «Я созерцаю, донна...» 192
LXXIII «Когда судьбою строгой...» 197
CV «Мне надоело петь, как пел сначала...» 204
CCLXX «Амур, когда твоим ярмом старинным...» 209
CCCLX «Пленительного злого властелина...» 216
Поэзия Петрарки как самораскрытие.
В. Микушевич 225
Петрарка через шесть веков. В. Микушевич 239
Неуловимый почерк 240
Продолжатель 242
Сокровенное 244
Сонет 246
Дорога в Провансе 247
Лаура 249
Курсив 250
Словарь бессмертия 251

Петрарка Франческо
П29 Триумфы /Пер. с итал. В. Б. Микушевича. —
М.: Время, 2000. - 253 с: ил. - (Триумфы).
ISBN 5-94117-007-6
Вслед за гением Данте Алигьери в XIV в. над
Италией взошла звезда Франческо Петрарки. Вот уже
более 600 лет его сонеты не превзойдены, они
многократно изданы в переводе на русский язык. Однако
единственная поэма Петрарки, написанная на итальянском
языке — «Триумфы» — до сих пор оставалась
неизвестной нашему читателю. Терцины, принадлежащие его
перу — одна из вершин мировой культуры, сам
Петрарка считал, что поэма настолько же превосходит его
собственные сонеты, как «Божественная комедия»
превосходит лирику Данте. У нас теперь есть возможность
сравнить: впервые поэма Петрарки издается в русском
переводе Владимира Микушевича, с его же
комментариями и приложениями.
ББК 84(0)4

Литературно-художественное
издание
Серия «Триумфы»
Франческо Петрарка
ТРИУМФЫ
Перевод
В. Б. Микушевича
Редактор
Наталья Рагозина
Художественный редактор
Валерий Калнынъш
Технический редактор
Вера Позднякова
Верстка
Марина Гришина
Выпускающая
Татьяна Ворковая

Изд. лиц. № 0985 от 17.02.2000
Подписано в печать 27.09.2000.
Формат 70x90/32. Бумага офсетная.
Гарнитура New Journal. Печать офсетная.
Усл. печ. л. 9.36. Тираж 3000 экз.
Заказ № 4963.
Издательский Дом «Время».
113326. Москва, ул. Пятницкая. 25.
Телефон: (095) 231-18-77.
Материалы на переплет предоставлены
ФГУП «Полиграфические ресурсы».
101429. Москва, ул. Петровка. 26.
Отпечатано в ОАО «Иван Федоров»
191119. Санкт-Петербург, ул. Звенигородская. 11.
ISBN 5-9411 7-007-6