Александр
фгАН ЦИЯ
1Q40-1955
Издательство
иностранной
литературы
ALEXANDER, WERTH
FRANCE
1940-1955
LONDON
1956
АЛЕКСАНДР ВЕРТ
ФРАНЦИЯ
1940-1955
СОКРАЩЕННЫЙ
ПЕРЕВОД С АНГЛИЙСКОГО
А. О. ЗЕЛЕНИНОЙ
И
И. С. ТИХОМИРОВОЙ
ПОД РЕДАКЦИЕЙ
И СО ВСТУПИТЕЛЬНОЙ
СТАТЬЕЙ
Е. В. РУБИНИНА
ИЗДАТЕЛЬСТВО
ИНОСТРАННОЙ ЛИТЕРАТУРЫ
МОСКВА 1959
ВСТУ ПИТ ЕЛЬН АЯ СТАТЬЯ
Новейшая история Франции исключительно своеобразна и драматична.
Особенно насыщен событиями период второй мировой войны и последующие'
годы. Достаточно напомнить, что с 1940 по 1958 год Франция трижды меня-
ла свой государственный строй, переходя от «третьей республики» к «режиму
Виши», затем к «четвертой республике» и, наконец, недавно к «пятой рес-
публике». Весьма сложна и внешнеполитическая история Франции этого
периода.
Между тем, как это ни странно, но до сих пор нет ни одной обзорной
работы на французском языке, которая содержала бы систематическое
изложение и попытку анализа событий этого периода. Появление книги
английского журналиста А. Верта «Франция, 1940—1955» отвечало поэтому
настоятельной потребности широких кругов людей, которых интересует
судьба Франции. Книга А. Верта была немедленно переведена на француз-
ский язык и по сей день представляет и для французского читателя един-
ственный более или менее систематический обзор событий внутренней и внеш-
ней политики Франции. Издание русского перевода этой книги, принимая
во внимание огромный интерес широких кругов советских читателей к про-
блемам международной жизни, как нельзя более своевременно.
Изложение Верта начинается с военного поражения Франции в июне
1940 года. Но само это поражение, эта национальная катастрофа, было пря-
мым и неизбежным результатом политики, которую правящие круги Франции
проводили в период между двумя мировыми войнами. Представляется
поэтому целесообразным дать сжатый обзор событий этого периода.
После первой мировой войны Франция занимает на сцене мировой поли-
тики внешне весьма важное место. Мирная конференция заседает в Париже.
Председательствует на ней французский премьер Жорж Клемансо. Мир-
ные договоры с Германией и ее сателлитами подписываются в Версале и
других окрестностях французской столицы. В лагере «версальских» держав
Франция в то время занимает как будто бы центральное место. Ее диплома-
тия оказывает большое воздействие на всю работу по составлению мирных
договоров. Впрочем, французским представителям на мирной конфе-
ренции приходится столкнуться с твердым сопротивлением со стороны их
английских и американских партнеров, и Версальский договор не дает
удовлетворения максимальным требованиям французских империалистов.
А когда в 1922—1923 годах тогдашний глава французского правительства
Пуанкаре попытался «поправить» Версальский договор, захватив Рурский
бассейн, и осуществить таким образом планы французских монополистов
о соединении лотарингской руды с рурским углем, то это предприятие кон-
чилось унизительным поражением французского империализма и лично
Пуанкаре, партия которого потерпела крушение на очередных парламент-
ских выборах в мае 1924 года.
5
В дальнейшем у руля внешней политики Франции встал Аристид
Бриан—с 1925 до 1932 года почти несменяемый министр иностранных дел.
Политика Бриана — это поиски ощупью «сделки» с германскими монопо-
лиями, сменяющиеся потугами «объединения Европы», разумеется под руко-
водством Франции. Между этими попытками Бриан еще пытается сымпро-
визировать некий франко-американский альянс, но это совершенно не отве-
чает видам США, и все усилия Бриана приводят лишь к появлению на свет
мертворожденного «пакта Бриана —Келлога».
С 1925 года, с конференции в Локарно, фактически французская поли-
тика все больше и больше подчиняется влиянию Англии и США. Возрожде-
ние германского милитаризма, щедро финансируемое нью-йоркскими и лон-
донскими банками, не встречает никакого реального сопротивления *со сто-
роны Франции. Буржуазные политики Франции лишь в отчаянии заламывают
руки и произносят гневные речи, жалуясь на рост германских вооружений
и грубое нарушение Версальского договора. Но это не производит впечатле-
ния на германских милитаристов, ободренных поддержкой лондонского
кабинета, хладнокровно проводящего свою традиционную политику «рав-
новесия сил» и рассматривающего Германию и как инструмент в борьбе
против французской гегемонии на европейском континенте, и как основное
орудие политики, направленной против Советского Союза.
После Локарно с каждым годом все больше выявляется бессилие фран-
цузской дипломатии, опирающейся на шаткую основу французской после-
военной «системы союзов», включающей Польшу Пилсудского, страны Ма-
лой Антанты и Бельгию.
В тридцатых годах на сцене французской политической жизни все
более выдвигается зловещая фигура Пьера Лаваля. Это отнюдь не случайно.
Политическая программа Лаваля *построена на том, что надо любой ценой
достигнуть соглашения с хозяевами Германии. Такая программа отвечает
заветным стремлениям французских монополистов. С их точки зрения глав-
ная опасность — поднимающее голову в стране рабочее* движение, что
нашло отражение в политических выборах 1932 и 1936 годов, принесших
победу левому блоку и Народному фронту. Реакционная французская бур-
жуазия сплачивает свои ряды под поразительным по откровенной цинич-
ности лозунгом: «Лучше Гитлер, чем Народный фронт!» Предательство
нации возводится в принцип, становится краеугольным камнем политики
французских монополий.
Эта новая ориентация руководящих кругов французской буржуазии
обстоятельно охарактеризована в насыщенном интереснейшим фактическим
материалом труде известного буржуазного французского публициста Пер-
тинакса, носящем выразительное заглавие «Могильщики»1. Правда,
в 1932 году Франция заключает с Советским Союзом договор о ненападении,
а в 1935 году — договор о взаимной помощи, которым обе стороны обязы-
ваются оказать друг другу полную военную ‘поддержку, в случае если одна
из них подвергнется нападению в Европе. Договор 1935 года мог бы стать
прочной основой безопасности Франции и вообще европейской безопас-
ности. Это имели в виду более дальновидные из политических деятелей
Франции, в том числеЩоль-Бонкур, и особенно Луи Барту, которые и были
в 1933—1934 годах инициаторами переговоров, завершившихся подписа-
нием этого договора. Но Барту пал жертвой террористического заговора,
и руководящие круги Франции сделали все для того, чтобы выхолостить
договор 1935 года, лишить его действенной силы.
Подписывая с Советским Союзом договор о взаимной помощи, прави-
тели Франции стремились дать некоторое чисто внешнее удовлетворение
1 Pertina х, Les Fossoyeurs. Defaite militaire de la France. Armistice. Centre
Revolution, New York, 1943.
6
общественному мнению страны, которое в тесном сближении с Советским
Союзом видело залог французской безопасности. На самом же деле правя-
щие круги Франции уже тогда вынашивали те идеи и планы, которые полу-
чили впоследствии наименование «мюнхенской политики», поскольку
на Мюнхенской конференции 29—30 сентября 1938 года Чехословакия,
с которой Франция была связана союзным договором, была предана Фран-
цией (и Англией) в руки Гитлера, и последний воспользовался этим преда-
тельством, чтобы в несколько месяцев превратить Чехословакию в свою
провинцию.
Мемуары французских дипломатов, занимавших ответственные посты
в годы между двумя мировыми ч войнами, содержат богатейший материал
конкретных свидетельских показаний, подтверждающих, что «мюнхенский
курс» вырабатывался в дипломатических канцеляриях задолго до 1938 года.
Особенно ценны признания, которые мы находим в воспоминаниях бывшего
посла Франции в Берлине и Риме Франсуа-Понсэ1, и в книге бывшего посла
в Праге и Варшаве Леона Ноэля1 2.
Мюнхенский .«эпизод» 1938 года заслуживает особого внимания иссле-
дователя. «Мюнхенский курс» нашел свое проявление раньше, в марте
1938 года, когда вопреки тому, что было особо обусловлено в Версальском
договоре, гитлеровская Германия осуществила аншлюс, или, говоря обще-
принятым языком, насильственную аннексию целого государства — Австрии,
члена Лиги Наций; ни Франция, ни Англия не оказали сопротивления этому
акту грубого насилия в международных делах. Еще раньше, в 1936 году,
Франция и Англия ограничились платоническими «протестами», когда
Гитлер в нарушение Версальского и Локарнского договоров (за Локарн-
ский договор в свое время его соавторы Бриан и Остин Чемберлен получили
Нобелевскую «премию мира») ввел свои войска в Рейнскую зону. Ярким
выражением «мюнхенского курса» была «политика невмешательства», лице-
мерный эвфемизм, прикрывавший совершенное английскими консервато-
рами вкупе с французским «социалистическим» премьером Леоном Блюмом
предательство по отношению к Испанской республике, которую подвергли
своеобразной экономической блокаде «в наказание» за то, что на нее грубей-
шим образом напали нацистская Германия и фашистская Италия.
Но «истоки Мюнхена» уходят еще дальше, в глубь эпохи. Буржуазная
историография предпочитает обходить молчанием один исторический эпи-
зод, который раскрывает очень многое. Мы имеем в виду сильно нашумев-
ший в свое время «пакт четырех», который Франция и Англия подписали
в 1933 году с нацистской Германией и фашистской Италией. В 1933 году,
то есть вскоре после прихода Гитлера к власти, когда он еще далеко не твердо
сидел в седле, Франция и Англия поспешили заключить договор, полити-
ческий смысл которого заключался в образовании в Европе директории
четырех держав, в признании за гитлеровской Германией прав одной из
ведущих держав, наравне с Англией и Францией, в принципиальном при-
знании возможности «ревизии» мирных договоров и в сведении на нет Лиги
Наций (подобно тому, как ныне НАТО стремится свести на нет Организа-
цию Объединенных Наций). Так, Франция и Англия официально привет-
ствовали установление фашистской диктатуры в Германии, хотя мировое
общественное мнение было объято тревогой, так как в этом факте оно ви-
дело этап восстановления германского милитаризма и приближения второй
мировой войны;
Таков язык фактов. Фактов, которые нельзя ни замолчать, ни затуше-
вать никакими многотомными мемуарами, никакими, хотя бы и наиболее
1 Andre Francois-Ponce t, Souvenirs d’une ainbassade a Berlin, septem-
bre 1931— octobre 1938, Paris, 1946.
2 Leon Noel, line ambassade a Varsovie 1935—1939. L’aaression allemande con-
irela Pologne, Paris, 1946.
7
тщательно подобранными, сборниками документов. «Неумолимой логики
нить» приводит к выводу, что с 1933 по 1939 год подлинная политика
Англии и Франции строится на расчете, что нацистская Германия должна
неизбежно прийти в столкновение с Советским Союзом, что не надо пре-
пятствовать, а, наоборот, надо способствовать всему, что приближает
этот момент.
Передача Германии Судетской областп — это уже нечто далеко выходя-
щее за рамки «ревизии Версаля». Судетская область никогда не входила
тз состав Германии. Захватив Судеты, Германия аннексировала земли, кото-
рые не принадлежали ей до Версаля, которые вообще никогда ей не при-
надлежали. Мюнхенский договор превращал Германию из побежденной
в державу-победительницу, аннексирующую чужие земли.
Эти факты говорят о том, что ведущие круги французской буржуазии
постепенно выработали вполне законченную, целостную политическую кон-
цепции. В этой концепции соображения внешней политики теснейшим обра-
зом увязаны с позициями во внутренней политике. В этой концепции Гер-
мания милитаристическая, авторитарная занимает весьма видное, если
не центральное, место. В то время как для французской общественности,
для широких масс французского народа Германия представляется самой
бесспорной и самой грозной опасностью для Франции, для заправил фран-
цузского монополистического капитала эта Германия все больше и больше
представляется желанным союзником.
Конечно, было бы неправильно считать, что буржуазия была едина
в этих вопросах. Такие политические деятели буржуазии, как Барту, Поль—
Бопкур, Эррио, в той или иной степени продолжали стоять на позициях
защиты национальной независимости, на позициях сотрудничества с миро-
любивыми державами. Но совокупность общеизвестных фактов говорит
о том, что руководящую, решающую роль в конечном счете играли не Барту
и нс Эррио, а люди типа Фландена и Лаваля.
Реакционный курс во внешней политике переплетается с тенденциями
к фашизации государственного аппарата. Два видных деятеля французской
буржуазии, Тардье и Думерг, в свое время возглавлявшие французское
правительство, приложили немало усилий, стремясь «модернизировать»
государственный аппарат Третьей республики в соответствии с тоталитар-
ными образцами. На языке этих деятелей такая «реформа» государства моти-
вировалась необходимостью «усиления исполнительной власти». С этой
целью предполагалось свести на нет роль парламента и дать в руки прези-
дента республики или председателя Совета министров широкие полномочия,
которые помогли бы ему проводить те или иные мероприятия в любой области,
не нуждаясь в одобрении палаты депутатов.
Поощрение сил реакции со стороны монополистического капитала
нашло себе выражение также в росте сети фашистских организаций, таких,
как «Боевые кресты» полковника де ла Рока, как «Патриотическая моло-
дежь», как кагуляры и т. д. Французская полиция, особенно парижскато
во главе с ее префектом Кьяппом, становится гнездом, или, вернее, штабом,
фашистских заговоров.
В годы, непосредственно предшествующие второй мировой войне, рост
фашистских сил проявляется не только, так сказать, в «чистом виде». Фа-
шизм проникает также в традиционные партии буржуазии, особенно вос-
приимчивые к фашистскому влиянию. Часть правых лидеров Французской
социалистической партии (СФИО) образует в 30-х годах группу под наиме-
нованием «неосоциалисты», куда входят, в частности, Дэа, Маркс,
Фроссар.
«Неосоциалисты» играют весьма активную роль в деле дезорганизации
и разложения общественного мнения. Всех, кто призывал укреплять
узы сотрудничества с миролюбивыми державами, с Советским Союзом, всех,
8
кто видел в этом залог укрепления безопасности Франции,«неосоциалисты»
обливали грязью и «изобличали» как «поджигателей войны». Один из них,
Дэа, приобрел широкую известность своей статьей, опубликованной
в 1939 году и озаглавленной «Умереть за Данциг?». Смысл этой статьи,
как и всей пропаганды «неосоциалистов», заключался в том, что Франции
не нужно защищать своих союзников в Восточной и Центральной Европе,
что Франция не должна препятствовать германской экспансии. Таким
образом, они выступали еще до войны как агенты гитлеровской политиче-
ской пропаганды.
Французские фашисты не ограничивались устной и печатной пропаган-
дой. 6 февраля 1934 года они сделали попытку насильственного переворота.
Реакционный путч 6 февраля говорил о том, что французская реакция
стремится и внутри самой Франции осуществить «равнение» на Гер-
манию.
Только твердость и мужество французских коммунистов спасли тогда
республиканский режим. Коммунисты сумели сплотить вокруг себя все
демократические силы в стране. Развернутое ими движение единства
привело к образованию Народного фронта — широкого объединения, охва-
тывавшего, кроме коммунистов, социалистов и радикалов. На выборах
1936 года Народный фронт победил, и это позволило отстоять республи-
канский режим против покушений французских реакционеров.
Если победа Народного фронта оказалась недолговечной, то это объ-
ясняется маневрами правых лидеров социалистической партии как во внут-
ренних делах, так и в международной области. Напомним, что в том же
1936 году Леон Блюм выступил в роли инициатора преступной «политики
невмешательства», то есть поощрения итало-германской вооруженной
интервенции в Испании. Это было фактически крупным и недвусмыслен-
ным актом «мюнхенского курса».
Мюнхенская конференция 1938 года была лишь более открытым проявле-
нием сговора между английской и французской дипломатией и гитлеровцами.
Однако это еще не было, так сказать, высшей точкой политики сговора.
Интересно отметить, что даже отдельные буржуазные деятели давали пра-
вильное объяснение политики, выразившейся в мюнхенской капитуляции.
При этом одни говорили об этом критически, другие — в духе циничного
одобрения.
Известный французский журналист Эмиль Бюре опубликовал в то
время в газете «Ордр» статью, озаглавленную «Страх победы», где он разви-
вал ту мысль, что западные державы имели полную возможность обуздать
Гитлера, отстоять законные интересы Чехословакии. Но если бы они это
сделали, то гитлеровская дипломатия потерпела бы чрезвычайно унизи-
тельное поражение. Это поражение поколебало бы весь гитлеровский режим
и могло бы привести к его крушению. А крушение нацистской диктатуры
сопровождалось бы огромным подъемом рабочего движения в Германии.
В этого-то, по словам Бюре, и боялись английские и французские поли-
тики. Они боялись победы.
С этим анализом Бюре перекликаются заявления, которые бывший
глава французской.военной миссии в Чехословакии генерал Фоше сделал
в то время некоторым политическим деятелям. Он также подчеркивал, что
поражение Гитлера, притом поражение, которое было бы результатом сов-
местного отпора со стороны Франции и Советского Союза, вовсе нежелательно,
так как результатом этого был бы значительный рост влияния Советского
Союза, значительный рост влияния коммунистических партий.
«Мы не хотим выступить против Гитлера, имея союзниками большеви-
ков»1, — сказал Фоше.
1 «История дипломатии», М., 1946, т. 3, стр. 644.
&
Фоше выразил с солдатской откровенностью то, что парламентарии
и дипломаты думали про себя.
Но классовая сущность французской политики в то время была все же
настолько очевидна, что такого рода признание или такие разоблачения,
как у Бюре,' отнюдь не являются редкостью.
Таким образом, деятельность французской дипломатии в годы, пред-
шествовавшие второй мировой войне, сводится к тому, что Франция предает
-своих союзников в Восточной Европе одного за другим. В то же время до-
говор о взаимной помощи с Советским Союзом усилиями французской
дипломатии превращен в лишенную практического значения бумажку.
Даже бывший французский премьер-министр Поль Рейно вынужден
признать, что к тому времени, когда вспыхнула вторая мировая война,
Франция оказалась дипломатически совершенно неподготовленной к войне1.
Не лучше обстояло дело и с военной подготовкой Франции. Военная
политика французской буржуазии нашла свое выражение, как известно,
в сооружении пресловутой линии-Мажино. Эта линия Мажино, которая
строилась в течение нескольких лет и легла тяжелым бременем на плечи
французских налогоплательщиков, принесла огромные барыши француз-
ским монополиям. Но в ходе войны линия Мажино никакого значения
не имела. Гитлеровцы попросту обошли ее с севера, пройдя по тому же пути
через Бельгию, по которому они прошли в 1914 году.
Только в трагические для Франции годы войны некоторые, очен! не-
многие, буржуазные публицисты решались доводить до конца анализ поло-
жения во Франции и сделать вывод, который напрашивался. А именно,
что в новых условиях, созданных после 1917 года, буржуазия, в частно-
сти и в особенности французская, в лице ее руководящих кругов
уже неспособна выполнять эту важнейшую функцию руководства госу-
дарством, а именно обеспечение его безопасности.
* * *
Первые девять месяцев второй мировой войны получили, как известно,
название «странной войны». Трудно сказать, кто первый пустил в ход это
•словечко. Это выражение как бы отражало отношение человека, который,
пожимая плечами, недоумевает: каким это образом Франция очутилась
в войне, чего ради она воюет? Ведь в этом духе как раз и велась пропаганда
всяких Дэа, Дорио и людей, ориентировавшихся на Петэна. Обычно это
выражение объясняют тем, что между Францией и Германией, несмотря
на официально объявленное состояние войны, практически военных дей-
ствий не было. Но это вовсе не так уж «странно», если вспомнить о полити-
ческой линии, которую упорно и последовательно проводит правящие круги
Франции в довоенные годы. Здесь нельзя не вспомнить изречение Клаузе-
вица, справедливость которого отмечал В. И. Ленин: «Война есть продол-
жение политики, только другими средствами». «Странная война» была про-
должением мюнхенской политики.
Французская буржуазия рассчитывает отсидеться за линией Мажино,
в то время как ее союзник, Польша, раздавлен гусеницами немецких тан-
ков. Во Франции рассчитывают на то, что захват Польши гитлеровцами
приведет в конечном счете к войне между Германией и Советским Союзом.
Вместо того чтобы помочь Польше ударом по германским военным
силам с запада, французские политики и французские генералы обсуждают
плдны нападения на Советский Союз. Французский генерал Вейган, командо-
вавший в то время французской армией на Ближнем Востоке (в Сирии
и Ливане), в разговоре с бельгийским журналистом вслух мечтал о том,
1 Ра u 1 Reynaud, Au coeur de la melee (1930—1945), Paris, 1951, pp. 71—101.
10
что он будет Франше д’Эспере второй мировой войны. Как известно, Франше
д’Эспере в 1919 году командовал французскими войсками, которые были
высажены на юге Советской России. Намек Вейгана был достаточно ясен?
Военное крушение Франции в мае—июне 1940 года было, таким образом,
совершенно-естественным логическим следствием политики, которую фран-
цузская буржуазия проводила до войны и во время войны.
16 июня 1940 года премьер-министр Поль Рейно подает в отставку
и рекомендует президенту республики Лебрену в качестве своего
преемника на посту премьер-министра маршала Петэна. Во Франции все
знали, что Петэн является сторонником мира с гитлеровцами любой ценою,
что он не остановится перед капитуляцией. Таким образом, Поль Рейно,
которого называют последним премьером Третьей республики, рекомендуя
Лебрену маршала Петэна, тем самым подчеркивал известную преемствен-
ность между Третьей республикой и тем режимом, который впоследствии
был создан Петэном.
Но преемственность между Петэном, между созданным им впоследст-
вии по фашистскому образцу «Французским государством» и буржуазно-
демократическими учреждениями Третьей республики получила еще более
яркое выражение, когда 10 июля того же 1940 года Петэн решил осуще-
ствить ту «реформу государства», о которой тщетно мечтали раньше Тардье
и Думерг. Предложение о предоставлении Петэну «конституционных пол-
номочий», то есть права единолично выработать новую конституцию, было
одобрено большинством 569 депутатов и сенаторов на совместном заседании
обеих палат (напомним, что с осени 1939 года депутаты-коммунисты нахо-
дились либо в тюрьмах, либо в подполье).
* * *
Первая часть книги А. Верта излагает события четырехлетнего периода,
начинающегося военным поражением Франции в июне 1940 года и завершаю-
щегося народным восстанием в Париже в августе 1944 года. Автор харак-
теризует поведение буржуазных партий, поспешивших, по команде Лаваля,
облечь фактически неограниченными полномочиями маршала Петэна, воз-
главившего режим Виши.
Автор правильно вскрывает связь между «режимом Виши» и теми реак-
ционными силами, которые еще 6 февраля 1934 года совершили первую
попытку захвата власти и создания фашистской диктатуры во Франции, указы-
вая, что «вишизм появился на свет 6 февраля 1934 года». Реакционный гене-
ралитет, такие организации, как «Боевые кресты» полковника дела Рока,
объединившие наиболее деклассированную часть Ассоциации бывших участ-
ников войны, вышедшие из социалистической партии «неосоциалисты», как
Дэа, Марке, Фроссар, ставшие «французскими национал-социалистами»,
и др.,—таковы те элементы, для которых гитлеровская оккупация была дей-
ствительно «божественным сюрпризом», так как она дала им возможность
осуществить давно вынашиваемые планы и взять реванш за поражение,
каким была для них победа Народного фронта в 1936 году.
Руководящие круги французской буржуазии связывают с гитлеровской
оккупацией свои надежды на сохранение своих классовых привилегий.
Рост классового самосознания французского пролетариата внушает им страх
и потребность искать помощи извне.
Весьма показательно поведение главного «идеолога» Виши Шарля
Морраса. Этот воинствующий реакционный французский националист привет-
ствовал военное крушение Франции и вторжение гитлеровских орд, которое
он определил как «божественный сюрприз»! В самом деле, ведь гитлеров-
ская оккупация в глазах реакционного буржуа была идеальной «альтер-
нативой» Народному фронту.
11
Много места уделил Верт роли Лаваля в период Виши. Автор тщетно
пытается в какой-то мере «реабилитировать» Лаваля, имя которого окружено
как во Франции, так и в Англии, да и повсюду всеобщим презрением. Прав-
да, это довольно странная реабилитация. Автор отводит целую главу для
того, чтобы показать, что хотя Лаваль и был негодяем, но были в системе
Виши негодяи еще хуже его. Он проводит параллель между Лавалем и Дар-
ланом и приходит к выводу, что Лаваль был «лучше»: сами-де гитлеровцы
говорили, что когда они просят у Лаваля цыпленка, то получают яйцо,
а когда они просят у Дарлана яйцо, то получают цыпленка. Но ведь это
говорит только о том, что адмирал флота Дарлан в раболепстве и желании
выслужиться перед гитлеровцами шел еще дальше, чем профессиональный
политик Лаваль, которого он рассчитывал таким образом «переиграть». Но
дело не в этих биографических деталях. С точки зрения политической исто-
рии важно то, что еще задолго до войны, начиная с 1931 года, когда он впер-
вые стал премьером, Лаваль выступает как проводник политики француз-
ских монополий, ищущих сделки с германской тяжелой промышленностью,
политики, приведшей к национальной катастрофе 1940 года. Эта антинацио-
нальная политика Лаваля нашла свое выражение, в частности, в том, что он
саботировал исполнение франко-советского договора о взаимной помощи
от 1935 года, который мог бы стать основой коллективной безопасности
в Европе и тем самым обеспечил бы безопасность Франции. Важно то, что
Лаваль был главным организатором государственного переворота, поставив-
шего Петэна во главе «французского государства». А в годы оккупации
Лаваль верой и правдой служил Гитлеру, публично выступая за победу
гитлеровской Германии в войне.
Автору в данном случае, по-видимому, повредило его личное длитель-
ное знакомство с Лавалем, прожженными хитрым политиканом, который очень
заботился о том, чтобы произвести «хорошее впечатление» и особенно доро-
жил отношением к нему журналистов. Хорошо знавший Лаваля Поль—Боп-
кур писал о нем: «Этот хитрый человек обладал талантом сохранять друже-
ские отношения и поддержку даже среди тех, кто больше всего выступал про-
тив проводимой им политики»1.
В высказываниях автора о Лавале сказывается недостаток строго науч-
ного метода, твердых критериев. Автор видит в Лавале «одну из самых любо-
пытных фигур в недавней истории Франции, человека, обладавшего многими
характерными для его нации слабостями и добродетелями». В желании найти
какие-то «смягчающие вину обстоятельства» для Лаваля автор доходит,
таким образом, до того, что возводит совершенно недопустимый поклеп на
всю французскую наций). Здесь же он называет Лаваля «прирожденным
пацифистом», очевидно забыв о том, что в январе 1935 года, будучи с ви-
зитом в Риме, Лаваль заверил Муссолини, что задуманная последним агрес-
сия против Эфиопии не встретит возражений со стороны Франции1 2.
Режим Виши представлял собою, по правильному определению автора,
«отвратительный мир внутренних и международных интриг». Автор показы-
вает, до какой разнузданности дошли французские буржуа разных калибров
в своем сотрудничестве («коллаборационизм») с гитлеровскими оккупантами.
Если магнаты вроде Рено поставляли танки для гитлеровской армии и прини-
мали подряды на сооружение «Атлантического вала», то множество средних
и мелких спекулянтов тоже наживались, обслуживая оккупантов в обстанов-
ке «черного рынка». В общем и целом французские буржуа прекрасно себя
чувствовали в роли компрадоров Гитлера. Буржуазия была в восторге от тогол
что ей удалось превратить войну в выгодный для нее бизнес.
1 J. Р a u 1-В о пс о и г, Entre deux guerres, vol. II, Paris, 1945, p. 76.
2 M. Ba u mo nt, La faillite de la paix, Paris, 1945, p. 674.
12
Политическим и экономическим коллаборационистам, группировавшим-
ся вокруг Петэна, противостоял французский народ. Народ в своей массе
стал на путь патриотического сопротивления гитлеровским захватчикам
и их вишистским лакеям. Основной силой движения Сопротивления был
рабочий класс, руководимый своей коммунистической партией и поддержан-
ный широкими слоями крестьянства.
Если режиму Виши Верт посвящает семь глав, то Сопротивлению он отво-
дит значительно меньше места. Он считает, что «роль Сопротивления была
по политическим причинам чрезвычайно сильно преувеличена в 1944 году
и глупо «развенчана» через несколько лет, когда провишистски настроенное
правое крыло стало изображать французские внутренние силы (ФФИ) так,
словно они были просто армией головорезов». Верт хотел бы, по-видимому,
занять какую-то среднюю позицию. Его характеристика движения Сопро-
тивления. страдает непоследовательностью. Он не может не признать веду-
щую и решающую роль рабочего класса и Французской коммунистической
партии в Сопротивлении.
Верт отмечает, что коммунисты «были наиболее преследуемой и трави-
мой партией в Сопротивлении и той его группой, которая более всех других
участвовала в активных действиях, например в диверсиях на железных
дорогах, формировала отряды фран-тирёров и позднее играла очень актив-
ную роль при создании Французских внутренних сил». Но при этом он
«мимоходом» роняет такое утверждение: «Верно, что с течением времени ком-
мунисты сделали все возможное, чтобы «нажить капитал» на Сопротивлении,
которое в основном (?!) было начато другими».
Если коммунисты «были наиболее преследуемой» со стороны гестапо
и вишистской полиции партией, то это было именно потому, что они пред-
ставляли самую большую опасность для гитлеровских оккупантов и для
Виши. Если, помня об этом, помня о бесстрашной борьбе коммунистов в годы
оккупации, миллионы трудящихся впоследствии на выборах отдавали своп
голоса коммунистам и выдвинули Французскую коммунистическую партию
на первое место среди политических партий Франции, то это лучше всего
доказывает, что коммунистам отнюдь не приходилось «наживать капитал»
на заслугах, получивших всенародное признание.
Верт следует за буржуазной, в частности деголлевской, литературой,
изображающей дело таким образом, что в начале Сопротивления был де Голль,
который был «первым сопротивляющимся». Правда, он приводит (вероятно,
курьеза ради) мнение Леона Блюма, который сказал, что «начало Сопротив-
лению положил не де Голль, а Жорж Мандель, входивший в состав прави-
тельства Рейно», поскольку «Мандель очень резко выступил против призыва
Петэна заключить перемирие».
Впрочем, Верт, который не склонен переоценивать де Голля, сам отме-
чает, что в 1940 году де Голль еще совсем не был известен. Уже по одному
этому он не мог тогда создать никакого «ядра» Сопротивления.
Сопротивление как лозунг и как массовое движение было делом фран-
цузских коммунистов, загнанных в подполье правительством Даладье.
Когда Парижу угрожала непосредственная опасность, Центральный Коми-
тет Французской коммунистической партии обратился к правительству с ря-
дом конкретных предложений:
«1. Превратить войну в народную войну за свободу и независимость.
2.	Освободить депутатов-коммунистов и рядовых членов коммунисти-
ческой партии, а также десятки тысяч рабочих, находящихся в заклю-
чении.
3.	Немедленно арестовать вражеских агентов, которыми кишат пар-
ламент, министерства и даже генеральный штаб, и подвергнуть их суровому
наказанию.
4.	Эти первые мероприятия вызовут всенародный энтузиазм и дадут
13
возможность провести всенародное ополчение, что необходимо немедленно
объявить.
5.	Вооружить народ и превратить Париж в неприступную крепость»1.
После того как правительство Поля Рейно осталось глухим к этим пред-
ложениям, коммунистическая партия в начале июля 1940 года обратилась
к французскому народу с историческим призывом к сопротивлению, подпи-
санным Морисом Торезом и Жаком Дюкло:
«Франция, еще обливаясь кровью, заявляет о своей решимости жить
свободной и независимой. Такой великий народ, как наш, никогда не станет
народом рабов. Францию не удастся превратить в колонию. Франция, с ее
великим прошлым, не станет на колени перед командой лакеев, готовых на
любые услуги. Великие надежды на национальное и социальное освобожде-
ние связаны только с народом. Фронт борьбы за свободу, независимость
и возрождение Франции может быть создан вокруг рабочего класса, пыл-
кого и великодушного, исполненного веры и мужества»1 2.
Рабочие сразу же отозвались на призыв компартии.
Гитлеровские оккупанты обрушили свои удары на коммунистов. В июле
1940 года происходят аресты активистов, распространявших газету «Юма-
ните». В сентябре—октябре 1940 года сотни партийцев были арестованы*
многие из них впоследствии были расстреляны в Шатобриане.
Коммунисты распространяли боевые памфлеты Политцера и Габриеля
Пери. Не ограничиваясь агитацией и пропагандой, они добывали всевозмож-
ными средствами оружие, чтобы использовать его в нужный момент против
врага. В своем докладе Центральному Комитету ФКП Ж. Дюкло подчерк-
нул: «Но наша партия в то время сражалась одна»3.
Вместе с тем с самого начала коммунисты стремятся создать широкую
общенациональную организацию, в которой объединились бы для борьбы
за освобождение Франции все искренние патриоты. Так родилась идея
Национального фронта. 15 мая 1941 года партия выступила со следующей
декларацией:
«Руководствуясь исключительно стремлением к осуществлению объеди-
нения нации ради наиболее священного дела национальной независимости,,
коммунистическая партия, ставя превыше всего интересы родины, настоя-
щим торжественно заявляет, что для создания широкого фронта националь-
ного освобождения она готова оказать поддержку всякому французскому
правительству, всякой организации и всем людям, усилия которых будут
направлены в сторону действительной борьбы против национального угнете-
ния, от которого страдает Франция, и против предателей, состоящих на служ-
бе у захватчиков»4.
Приведенные здесь факты и документы показывают лживость версии,
пущенной в обращение после войны Леоном Блюмом и буржуазной печатью,
будто бы «линия коммунистической партии стала ясна только после нападе-
ния Германии на Советский Союз».
Факты говорят другое, прямо противоположное. Факты говорят о том,
что со дня перемирия в Ретонде (22 июня 1940 года) все буржуазные партии
Франции, в том числе и социалистическая, распались. Одна только Француз-
ская коммунистическая партия сохранила свое руководство, свои кадры
и действенную связь с массами. Коммунистическая партия была первой, под-
нявшей знамя Сопротивления.
Вступление Советского Союза в войну дало мощный толчок движению
Сопротивления во Франции. Отныне французский народ связывает все своп
1 Jacques Duclos, Les communistes dans la bataille pour la liberation de la
France, Paris, 1944, p. 3.
2 Там же.
3 Там же, p. 4.
4 Florimond Bonte, A I’echelle de la Nation, Paris, 1945, p. 31.
14
надежды на освобождение с действиями Советской Армии, с борьбой
советского народа.
Самым главным результатов влияния Великой отечественной войны
советского народа на движение Сопротивления во Франции было расши-
рение фронта вооруженной борьбы против гитлеровских оккупантов п
вишпстских коллаборационистов.
Никак нельзя согласиться и с таким утверждением Анри Мишеля, ко-
торое А. Верт приводит без критики, будто деголлевское бюро разведки,
БСРА, стяжавшее, кстати сказать, очень плохую репутацию во Франции,
«играло значительную роль в организации Сопротивления внутри страны»
и будто бы «главным образом благодаря этой организации стихийному и не-
сколько непоследовательному сопротивлению французского народа была
придана определенная форма и дано оснащение».
В действительности между движением Сопротивления во Франции и де-
голлевским комитетом в Лондоне существовали принципиальные расхожде-
ния по самому важному вопросу: о методах борьбы с врагом. Организации.
Сопротивления создавали партизанские отряды и диверсионные группы,
из которых впоследствии были образованы ФФИ, и они требовали доставки
им воздушным путем оружия, чтобы возможно шире развернуть боевые дей-
ствия в тылу врага. Но де Голль не был сторонником вооружения «тайной
армии» (маки). 28 декабря 1940 года де Голль произнес по лондонскому радио*
речь, которую заключил призывом ко всем французам провести 1 января
такую своеобразную манифестацию: не выходить из дому в течение одного-
часа, с 2-х до 3-х часов дня. Де Голль называл это «великим плебисцитом
молчания»1.
Не удивительно, что в рядах Сопротивления росло раздражение и недо-
верие к методам Лондонского комитета, которому ставили в вину его «аттан-
тизм» (выжидательную тактику).
Расхождения между организациями Сопротивления и Комитетом де-
Толля—в условиях войны их приходилось скрывать—имели глубокую идео-
логическую, классовую основу. В движении Сопротивления национальные'
задачи неразрывно связывались с социальными. Бесчисленные страдания,
которые переносил трудовой народ Франции, привели его к глубокому убе-
ждению, что необходимо не только освободить Францию от гитлеровских окку-
пантов, но и дать стране подлинно демократический строй, отстранив от ру-
ководства страною тех, кто привел ее к катастрофе. Приноравливаясь к этим
широко распространенным настроениям, буржуазная газета «Комба» одно
время выходила под лозунгом «От Сопротивления к революции». Известный
деятель Сопротивления д ’Астье де ла Вижери считал, что «Сопротивление
возбудило большие надежды, которые нашли выражение в реформах
1945—1946 годов. Но потом под влиянием Америки все изменилось».
Еще более четко высказался Жиль Мартине. Заметив, что план Маршалла
не был французским решением проблем, возникших перед Францией после
войны, он добавляет: «Между тем, социализм, лежавший в основе Сопротив-
ления, был бы французским решением вопроса».
Социальные тенденции подавляющего большинства участников Сопро-
тивления получили свое развернутое выражение в программе Национального’
совета Сопротивления, «полное осуществление которой позволило бы Фран-
ции занять достойное место в мире и дать ее народу прогрессивный строй»1 2.
Верт уделяет программе НСС отдельную главу. Он подчеркивает исклю-
чительную важность этого документа, в котором массы видели, накануне
Освобождения, «своего рода идеологический фундамент Четвертой республи-
1 Charles de Gaulle, Discours et messages (1940—1946), Paris, 1946, p. 57.
2 Франсуа Бийу, «Кризис демократии во Франции», в «Проблемах мира и со-
циализма», 1958, № 4, стр. 17.
1^
кп». Он правильно отмечает, что «вся последующая история Четвертой рес-
публики была в значительной степени историей борьбы между теми, кто
хотел проводить в жизнь программу НСС, и теми, кто решил ее игнори-
ровать, даже иногда и поддерживая на словах. В особенности это относится
к экономическому и колониальному разделам программы НСС». Он
подчеркивает двойную игру правых, таких, как Ланьель или Мюттер,
которые присоединились к программе НСС «только для вида», а в даль-
нейшем усиленно саботировали ее.
После освобождения Франции от гитлеровских оккупантов буржуаз-
ные партии не только саботируют осуществление программы НСС, но и пере-
ходят в своеобразное «наступление» против Сопротивления. Еще до оконча-
ния войны одним из первых дел де Голля было разоружение и роспуск
Французских внутренних сил. Против организаций Сопротивления началась
шумная и разнузданная кампания клеветы. Реакция поставила перед собой
задачу сорвать с Сопротивления ореол славы, умалить заслуги партизан
перед родиной, втоптать историю этого движения в грязь.
Все средства печатной и устной пропаганды были пущены в ход для того,
чтобы, как выражается Верт, «развенчать» Сопротивление. Реакционные бор-
зописцы пустили в обращение легенду о произведенных якобы патриотами
казнях без суда предателей и коллаборационистов. Верт указывает в своей
книге, что «история «хладнокровного уничтожения более 100 тысяч коллабо-
рационистов»—одна из удивительных легенд, возникающих время от време-
ни, не имея под собой никакой почвы».*В действительности эти легенды не
«возникают», а их фабрикуют. Это один из излюбленных приемов, к которым
силы реакции прибегают в борьбе с народными движениями.
* * *
Во время освобождения Франции от фашизма коммунистическая пар-
тия выступала за возрождение республики, обновление и расширение демо-
кратии. При благоприятном соотношении сил для рабочего класса и его союз-
ников—трудового крестьянства, интеллигенции и других средних слоев
в городе, трудящиеся и все демократы одержали крупные победы, которые
были закреплены в новой конституции, принятой в октябре 1946 года. Новая
конституция была самой прогрессивной из всех, какие Франция знала со
времен революции 1789 года; Крупные банки и отдельные промышленные
монополии были национализированы. Были восстановлены завоевания Народ-
ного фронта и одержаны новые победы: 40-часовая рабочая неделя, опла-
чиваемые отпуска, пенсии по старости, расширение прав рабочих предста-
вителей на предприятиях и т. д. Коммунисты ставили перед народом задачу
восстановления народного хозяйства страны для наиболее полного
обеспечения ее экономической и политической независимости. Благодаря
самоотверженному труду французских рабочих уже в 1946—1947 годах
были достигнуты значительные успехи в восстановлении промышленности,
особенно в такой важной области, как угольная. Коммунисты указывали, что
народное хозяйство страны надо восстанавливать, не прибегая к иностран-
ным займам, которые неизбежно приведут к подчинению Франции иностран-
ному капиталу. Правые социалистические лидеры придерживались иного
мнения. Миссия Леона Блюма в Вашингтон в 1946 году преследовала цель
добиться американской финансовой «помощи» на любых условиях; подписан-
ные Блюмом в Вашингтоне соглашения были непосредственной подготовкой
к «плану Маршалла».
Верт отмечает самоотверженность французских рабочих, работавших
с огромным напряжением все годы—1944,1945 и 1946. «Через год после Освобо-
ждения шахты, железные дороги и многие другие предприятия были уже при-
ведены в относительно хорошее, годное для эксплуатации состояние». Далее
Верт указывает, что политика ФКП способствовала восстановлению Франции.
16
Это наглядно показывает преемственность .и последовательность поли-
тики ФКП. Как до войны, так и в годы войны и после войны коммунисты
настойчиво ведут борьбу за демократические права французского народа,
отстаивают дело мира и выступают за проведение внешней политики,
отвечающей национальным интересам Франции.
Говоря о деятельности Французской коммунистической партии, Верт
приводит немало фактов, правильно характеризующих роль коммунисти-
ческой партии в восстановлении народного хозяйства страны в послевоен-
ный период, показывает самоотверженную борьбу коммунистов за
мир.
Борьба ФКП за мир является важнейшей частью ее деятельности и
пользуется широкой поддержкой французского народа, и поэтому по мень-
шей мере странно, когда Верт говорит, что коммунисты «решили сыграть
на карте борьбы за мир», а также приводит высказывания реакционной
буржуазной печати о зависимости ФКП от Москвы. Между тем хорошо
известно, да это видно и из книги Верта, что политика Французской комму-
нистической партии наиболее полным образом отвечает национальным инте-
ресам Франции. Взаимоотношения ФКП с другими коммунистическими
партиями, и, в частности, с КПСС, основаны на принципах пролетарского
интернационализма, которые исключают всякую зависимость одних пар-
тий от других.
Сложившееся в послевоенной Франции положение не устраивало круп-
ную буржуазию и связанных с нею правых социалистических лидеров.
Антикоммунизм все более и более становится боевым кличем, объединяю-
щим различные группы буржуазии. Но особенную активность в этом направле-
нии проявляют правые лидеры социалистической партии, и среди них пальма
первенства, бесспорно, принадлежит Леону Блюму.
Верт дает весьма удачный литературный портрет Л. Блюма. По его мне-
нию, возвращение Л. Блюма в Париж (из немецкого лагеря) сыграло «важ-
ную роль в отчуждении между коммунистами и социалистами». Он отме-
чает, что Блюм «был почти патологическим врагом коммунистов» и что
этот антикоммунизм Блюма сильно повлиял на решения, принятые социа-
листами в 1945 году, и «явился решающим фактором в растущем расхождении
и враждебности между обеими «партиями рабочего класса».
В дальнейшем Ги Молле станет достойным продолжателем Блюма на по-
прище антикоммунизма. Недаром во Франции появится термин «социал-
моллетизм».
Верт высказывает мнение, которое подтверждается всем ходом событий,
что поездка Блюма в Вашингтон в марте 1946 года и переговоры, которые
он вел с Трумэном и Бирнсом, имели самое прямое отношение не только к во-
просам внешней, но и внутренней политики Франции. «Вопреки всем про-
тестам Блюма американская печать подчеркивала, что переговоры, которые
он вел в Вашингтоне, имели не только экономический, но и политический
характер. Это явно означало, что подвергся обсуждению вопрос об участии
коммунистов во французском правительстве».
В это же время Жан Монне, известный своими сугубо тесными связями
с американскими монополиями, выступил с заявлением, в котором среди
других условий восстановления производства указал на необходимость
кредитов в размере «нескольких миллиардов долларов».
Таким образом, уже в начале 1946 года производилась одновременно
подготовка к устранению коммунистов из французского правительства и от-
крытому провозглашению политики американского контроля над европей-
скими капиталистическими государствами посредством «экономической по-
мощи», получившей название «плана Маршалла». В 1947 году коммунисты
были устранены из состава правительства не только во Франции, нои в Бель-
гии и Италии. В июне 1947 года государственный секретарь США Маршалл
2 А. Верт
17
выступил в Гарвардском университете с речью, в которой были сформулиро-
ваны основные положения его «плана».
Верт не вполне последователен в описании того, как план Маршалла
был принят общественным мнением Франции. Он начинает с утверждения,
будто вначале «план Маршалла был встречен фактически всей Францией
с чувством облегчения и благодарности» и «коммунистам трудно было убеж-
дать своих слушателей в его отрицательных свойствах». Но уже к началу
1948 года «более серьезный аспект плана Маршалла... стал ясен многим
французам», а именно, что его целью «было создание «санитарного кордона»
в Западной Европе». Левокатолический журнал «Эспри» писал в апреле
1948 года: «Превращение плана Маршалла в Священный союз против ком-
мунизма означает, что приоритет будет отдан военной помощи и что от евро-
пейских стран также потребуется, чтобы они повышали свои военные расхо-
ды, увеличивая тем самым инфляцию».
Ряд других самим же Вертом приводимых отзывов, исходящих от про-
грессивных буржуазных общественных деятелей, резко критиковавших план
Маршалла и вскрывавших его агрессивную сущность, опровергает утвер-
ждение о том, что якобы «вся Франция» встретила план Маршалла «с благо-
дарностью». Эти отзывы относятся к началу 1948 года, а план Маршалла
вступил в действие именно с начала 1948 года. Разоблачая военную, агрес-
сивную сущность плана Маршалла, коммунисты встречали сочувственные от-
клики широких кругов французской общественности.
1947 год был, стало быть, поворотным как во внутренней, так и во внеш-
ней политике Франции.
Устранив коммунистов из правительства, правосоциалистические ли-
деры в стремлении выслужиться перед Вашингтоном становятся на путь
военно-политической расправы с рабочими, требующими повышения зара-
ботной платы. Манифестации бастующих рабочих разгоняются и расстрели-
ваются жандармерией, действующей по приказу министра внутренних дел
социалистического лидера Жюля Мока. Стремясь расколоть Всеобщую кон-
федерацию труда, правосоциалистические лидеры создают отдельную проф-
союзную организацию «Форс увриер». Антикоммунизм становится знаме-
нем лидеров социалистической партии.
Верт приводит в различных местах своей книги ряд фактов и высказы-
ваний, характеризующих состояние политического и идеологического упад-
ка французской социалистической партии. Любопытно, что даже для весьма
умеренных левокатолических деятелей было ясно, что правые социалисты
порвали с социализмом. Вот комментарии, появившиеся в журнале «Эспри»,
в декабрьском номере 1947 года: «Хотелось бы знать, как могут Блюм и
Жуо серьезно утверждать, что план Маршалла не представляет опасности...
для социализма. Ребенок и тот понял бы, что, если вы хотите проводить социа-
листическую политику, нельзя делать ставку на финансовую помощь
страны, управляемой людьми, которые являются самыми ярыми врагами
социализма».
Там же Верт отмечает, что газета «Попюлер», официальный орган, социа-
листической партии, влачила жалкое существование, «издавалась с громад-
ным убытком; и было известно, что она субсидируется из американских источ-
ников».
Во внешней политике правящие круги Франции при самом активном
содействии Л. Блюма и его сподвижников совершают поворот в сторону все
большего подчинения продиктованного из США «атлантического курса»,
превращения Западной Европы в плацдарм «холодной войны», направлен-
ной против Советского Союза и стран народной демократии.
Поездка Блюма в Лондон имела следствием подписание в Дюнкерке
в 1947 году англо-французского союзного договора, который был лишь пере-
ходной ступенью к оформлению в Брюсселе в 1948 году «Западного
18
союза» пяти государств (Англии, Франции, Бельгии, Голландии и
Люксембурга).
А Брюссельский договор в свою очередь был непосредственной подго-
товкой к Атлантическому пакту, переговоры о котором начались буквально
на следующий день после подписания Брюссельского договора.
Верт довольно подробно описывает «процесс поглощения Франции
Атлантическим сообществом» и сопротивление, которое «атлантическая по-
литика» встречала со стороны широких кругов французской общественности.
Хотя против ратификации Атлантического пакта в июле 1949 года голосовали
только коммунисты и алжирские депутаты, однако те, кто голосовал за ра-
тификацию, делали это, пишет Верт, больше по необходимости, чем с энту-
зиазмом и убежденностью. Чтобы убедить членов Национального собрания
одобрить Атлантический пакт, министру иностранных дел Роберу Шуману
пришлось прибегнуть к такому приему. Он торжественно заверил Нацио-
нальное собрание, что «Германия не будет допущена к участию в Атланти-
ческом пакте. Этот вопрос не может даже возникнуть. Мирного договора нет;
Германия не имеет армии и не может иметь ее\ у нее нет оружия,* и она его
не получит».
Приведя эту цитату из официального стенографического отчета заседа-
ния Национального собрания от 25 июля 1949 года, Верт замечает: «Такова
была та большая ложь, произнесенная весьма авторитетно и с большой убеж-
денностью, которая всегда более эффективна, чем мелкая ложь».
И в самом деле Робер Шуман лучше, чем кто-либо другой, знал уже тог-
да, что «атлантический курс» предполагает в качестве обязательного условия
включение Западной Германии в «европейское», а затем и в атлантическое
сообщество, и что это «включение» означает восстановление промышленного
и военного потенциала Западной Германии. Робер Шуман отлично знал, что
все это предрешено. Больше того, он уже в то время келейно работал вместе
с Жаном,Моине над планом, который вскоре стал известен как план Шума-
на,* реализация которого положила начало тесному сотрудничеству француз-
ских и западногерманских монополистов*
Приведенное Вертом заявление Шумана интересно уже тем, что оно
показывает, как сильно было в стране сопротивление «атлантической поли-
тике» и к каким грубым и беззастенчивым обманам приходилось прибегать
министрам, чтобы добиться от парламента формального одобрения.
Но не только трудящиеся Франции вели борьбу против вовлечения Фран-
ции в русло американской агрессивной политики. Верт приводит интересные
данные о «нейтралистском» течении, получившем как раз в период оформле-
ния Атлантического пакта большую популярность в некоторых буржуазных
кругах.
А. Верт цитирует ряд «нейтралистских» выступлений (Э. Жильсон, Клод
Бурде, Буле, Бэв-Мэри). Все эти различные варианты имели одно общее поло-
жение: все были против того, чтобы Франция вступила в союз с США, все были
против Атлантического пакта.
После того как всякими правдами и неправдами правящие классы прове-
ли присоединение Франции к Атлантическому пакту, в порядок дня непо-
средственно ставится перевооружение Германии. По иронии судьбы, пи-
шет Верт, «план Шумана—этот символ франко-германской дружбы—был
использован всего несколько месяцев спустя после его появления на свет
как фундамент для создания наднациональной «Европейской армии», то есть
для ремилитаризации Германии. Это сделал примерно через шесть месяцев
Плевен—опять-таки, по-видимому, главным образом по подстрекательству
«великого европейца» Жана Монне».
Плевен выступил со своим планом создания «Европейской армии»
24 октября 1950 года. План Плевена означал, как он сам сказал, признание
«принципа» «участия Германии в обороне Европы», проще говоря, согласия
2*
на перевооружение Германии. Плевен утверждал, что преимущество его
плана—в устранении национальных армий. Европейская армия, говорил
он, будет «интегрирована» на возможно более низком уровне, на уровне роты
или батальона, так что внутри каждого из государств-участников не будет
ни полков, ни, тем более, дивизий. В этих условиях, утверждал Плевен,
перевооружение Германии не будет представлять опасности.
Аргументация Плевена, в действительности, была нагромождением со-
физмов. Ясно, что, получив возможность организовать батальоны, Западная
Германия могла в любой момент, выйдя из «Европейской армии», свести эти
батальоны в полки, дивизии, армейские корпуса.
К тому же, как только «план Плевена» попал в обработку штабов и кан-
целярий, он очень быстро видоизменился и принял форму проекта «Европей-
ского оборонительного сообщества», в котором под давлением США было
принято, что «Европейская армия» интегрируется на основе дивизий.
Но самое важное в «плане Плевена» было то, что отныне французское
правительство открыто и официально признавало «принцип» перевооружения
Германии.
Лишь в феврале 1952 года Национальное собрание обсуждало «в прин-
ципе» проект договора о «Европейском оборонительном сообществе». После
весьма продолжительных дебатов кабинету Эдгара Фора удалось получить
вотум доверия (большинством 327 голосов против 287). Это дало возможность
французскому правительству подписать 27 мая в Париже договор о Евро-
пейском оборонительном сообществе (ЕОС).
И тем не менее даже «такие адвокаты ЕОС, как Плевен, Рене Мейер,
Шуман и Бидо, ни разу не подвергли ЕОС испытанию в Национальном со-
брании». Кабинеты приходили и уходили, а договор о ЕОС, нератифицирован-
ный, покоился в канцеляриях Кэ д’Орсэ.
Лишь Мендес-Франс, став главою правительства, 30 августа 1954 года
поставил в Национальном собрании вопрос о ратификации ЕОС. При этом
Мендес-Франс не только не ставил вопрос о доверии, но дал понять, что сам
не является сторонником договора. При голосовании он воздержался. Дого-
вор был отвергнут большинством 319 против 264.
Ноу Мендес-Франса было приготовлено запасное решение. Он рассчитал,
что для того, чтобы провести перевооружение Западной Германии во фран-
цузском парламенте, надо это перевооружение облечь в такую форму, кото-
рая удовлетворила бы противников ЕОС из буржуазного лагеря. В част-
ности, и это с точки зрения парламентской тактики имело для Мендес-Франса
решающее значение, оппозиция де Голля «Европейской армии» исходила из
нежелания «растворитыв ней французскую армию, лишить, таким образом,
Францию самого главного, с точки зрения де Голля, инструмента империа-
листической политики. Такое «растворение» французской армии было тем
более неприемлемо для де Голля, что оно ставило Францию в невыгодное
и подчиненное положение по отношению к Англии, которая настаивала .на
участии Франции в ЕОС, Но сама уклонялась от участия в нем, сохраняя
полную свободу распоряжения своими вооруженными силами.
В сентябре—октябре 1954 года на Лондонской конференции было до-
стигнуто соглашение, которое было облечено в форму договора, подписано
в Париже 23 октября и известно с тех пор под названием Парижских согла-
шений о перевооружении Германии. Этими соглашениями Брюссельский
пакт 1948 года расширялся путем допущения в число его участников Запад-
ной Германии и Италии. Этим самым был образован «Западный союз». Были
предусмотрены нормы участия каждого государства «в общей обороне»
в рамках Атлантической организации.
На лондонской конференции было решено на ближайшей сессии Атлан-
тического совета рекомендовать послать ФРГ приглашение вступить
в НАТО. Многие при этом вспомнили «клятву» Шумана Националь-
20
ному собранию в 1юм, что Западная Германия никогда не сможет вступить
в НАТО.
Под давлением Лондона и Вашингтона Мендес-Франс поспешил внести
Парижские соглашения на одобрение Национального собрания. 24 декабря
соглашения были одобрены незначительным большинством. Расчет Мендес-
Франса оправдался. На сей раз за ратификацию голосовали правые, дегол-
левцы, большинство радикалов и социалисты.
Таким образом, благодаря совместным действиям в парламенте дегол-
левцев и социалистов смог вступить в силу договор, предоставлявший Запад-
ной Германии свободу вооружения.
Заметим кстати, что Верт питает некое «влечение, род недуга» к Мендес-
Франсу. Не довольствуясь тем местом, которое он уделил ему в этой книге,
Верт выпустил в 1957 году книгу под заглавием «Странная история Мендес-
Франса и великий конфликт в Северной Африке»1. Однако симпатии к Мен-
дес-Франсу, с которым Верт был лично знаком и часто встречался, не ме-
шают ему критиковать этого деятеля французской буржуазии, антикомму-
низм которого обрекает его на политическое бессилие.
* * *
Послевоенная история Франции отмечена резким ускорением процесса
распада ее колониальной империи.
Сразу же после окончания войны, в 1945 году, национально-освободи-
тельное движение в Сирии и Ливане лишает французский империализм тех
важных экономических и стратегических позиций, которые он захватил
в «странах Леванта» после первой мировой войны в виде «мандата» Лиги
Наций. Сирия и Ливан стали независимыми государствами, и французские
войска окончательно покинули эти страны в 1946 году.
В августе 1945 года победоносное народное восстание во Вьетнаме при-
водит к образованию Временного правительства Вьетнама во главе с Хо Ши
Мином.
2 сентября в Ханое Временное правительство провозгласило независи-
мость Вьетнама и создание Демократической Республики Вьетнам.
Французское правительство вступило в переговоры с Временным пра-
вительством Вьетнама. 6 марта 1946 года между Францией и ДРВ было
заключено соглашение, по которому французское правительство признало
республику Вьетнам как свободное государство, имеющее свое правительство,
свой парламент, свою армию и свои финансы и входящее в состав Индокитай-
ской федерации и Французского союза1 2.
Но даже такое компромиссное решение вопроса, которое вьетнамцы
называли «вьетнамским Брест-Литовском», не удовлетворяло аппетитов
французских колонизаторов, добивавшихся полного восстановления преж-
него колониального господства во Вьетнаме. В ноябре 1946 года француз-
ские власти в Сайгоне спровоцировали конфликт с местным населением Хай-
фона. 23 ноября французская морская артиллерия подвергла Хайфон бом-
бардировке, в результате которой было убито около 6 тысяч человек3.
За провокацией в Хайфоне последовала провокация в Ханое, который был
захвачен французскими войсками в ночь с 19 на 20 декабря. Это грубейшее
нарушение соглашения от 6 марта произошло после прихода к власти в Па-
риже кабинета Леона Блюма и было началом длившейся восемь лет «гряз-
ной войны» во Вьетнаме.
1 A. Werth, The strange history of Mendes-France and the great conflict of
North-Africa, London, 1957.
2 Ж. Шено, Очерк истории вьетнамского народа, Москва, 1957, стр. 266.
3 Там же, стр. 277.
21
Верт подробно освещает стадии этой войны и ее влияние как на внутрен-
нюю жизнь Франции, где она создала благоприятную почву для чудовищ-
ного роста коррупции («дело генералов», «дело с обращением пиастров»),
так и на ее внешнюю политику. Правящие круги Франции прилагали все
усилия к тому, чтобы получить финансовую и военную помощь США для
подавления освободительного движения во Вьетнаме, и готовы были ради
этого на любые «услуги» империалистам США. Морис Торез, выступая в апре-
ле 1950 года на XII съезде Французской коммунистической партии, разобла-
чал зловещую игру французских и американских империалистов, пытав-
шихся превратить Вьетнам в американский трамплин для нападения на на-
родный Китай. Эта зловещая игра продолжалась на всем протяжении «гряз-
ной войны».
Сокрушительное поражение, нанесенное французским колониальным
войскам в Дьен Бьен Фу героическими бойцами Вьетнама, заставило, нако-
нец, правящие круги Франции согласиться на Женевской конференции
1954 года на прекращение войны и на уход из Вьетнама.
События войны в Алжире, начавшиеся с восстания 1 ноября 1954 года,
не могли быть сколько-нибудь полно отражены в настоящей книге Верта, ко-
торая доведена практически до 1955 года. Событиям в Северной Африке,
в том числе и войне в Алжире, посвящена другая, упомянутая выше его
книга, вышедшая в 1957 году.
* * *
А. Верт не профессиональный историк и его книгу не следует рассматри-
вать как исторический труд. Верт журналист, в качестве журналиста он
пробыл во Франции около 25 лет, был лично знаком со многими политиче-
скими деятелями этой страны. Основным «источником» Верта являются его
непосредственные наблюдения, личные контакты и беседы с людьми. Его
книга имеет поэтому отчасти характер мемуаров, мемуаров газетного
корреспондента. Но это и определяет ее ценность, поскольку автор рас-
сказывает, хотя часто с некоторым субъективным оттенком, о том что
он видел или к чему, во всяком случае, был близок.
Многие высказывания и утверждения Верта, проницательного журна-
листа, правильны и весьма интересны. Однако в его книге есть и такие по-
ложения, с которыми согласиться нельзя. О некоторых из них мы уже сказа-
ли выше. Верт подробно и обстоятельно описывает то, что характеризует
упадок правящих классов Франции, и довольно лаконичен, когда речь
идет о боевых и трудовых подвигах простых людей Франции. Несмотря
на эти недостатки, книга Верта будет, думается, полезным подспорьем
для всех, кто интересуется проблемами международной жизни, и в какой-то
мере облегчит уяснение истоков событий во Франции последнего времени.
Е. В, Рубинин
ВВЕДЕНИЕ
«В Америке, — писала недавно газета «Монд», — к Франции -питают
больше дружбы, чем доверия». Дружбы и, конечно, восхищения, а также
своего рода любви, которую так хорошо выразил Элюар в своей мечте воен-
нопленного, полной тоски по родине:
Страна, где играет вино,
Где урожаи щедры,
Где дети озорные,
А старики изысканнее,
Чем плодовые деревья, белые от цветов,
Где с женщинами можно беседовать...
Тихая страна, особенно к югу от Луары, старомодная и очаровательная.
Таково широко распространенное — и не вполне ложное — представ-
ление о Франции или о части Франции, которое хранят в своей душе многие
иностранцы.
Однако при ближайшем рассмотрении—это страна, полная контрастов
и противоречий. С одной стороны, первоклассные автомобильные дороги
и самые быстроходные экспрессы на железнодорожных магистралях, с дру-
гой — отсталое крестьянское хозяйство, далеко не достаточное количество
новых домов, буржуазия, часто нечестная, близорукая, преувеличенно
осторожная в своем индустриальном «мальтузианстве». Хорошая система
социального обеспечения, замечательные ученые и первоклассные инженеры
и специалисты в области техники, но плохо оборудованные лаборатории.
Высокоорганизованное государство с хорошо работающими гражданскими
учреждениями, но с негодным аппаратом по сбору налогов, продажность
и самая сомнительная полиция для страны, которая считается демократи-
ческой. Народ, щедро наделенный хорошими человеческими чувствами,
но способный проявлять величайшее бессердечие в колониях. Народ, устав-
ший от войны и страстно преданный миру и, несмотря на это, терпящий
восемь лет дорогостоящую, жестокую и бессмысленную войну в Индоки-
тае. Народ, сочетающий выражаемое на словах чувство неполноценности
с молчаливым, но твердым сознанием своего превосходства. Поразитель-
ная смесь хорошего и плохого, но «хорошего» не вполне хватает, для того
чтобы превратить Францию во вполне современное сильное государство.
И когда такой человек, как Мендес-Франс, проявляет слишком много рве-
ния в области реформ и в результате слишком многим наступает на ногу,
парламент предпочитает избавиться от него.
Помимо изысканных и причудливых «Корреспонденций из Парижа», .
помещаемых в наших лучших журналах, корреспонденциях, пестрящих
напечатанными курсивом французскими словами и посвященных главным
23
образом темам искусства, туризма, гастрономии, моды и качества вин в бес-
смертной Франции, ни английская, ни американская печать за последние
десять лет не проявляла по отношению к Франции ни сердечности, ни пони-
мания.
Некоторые журналы отнеслись весьма недоброжелательно к Франции,
хотя она — член Атлантического союза—входит в свободный мир и со-
стоит в Большой четверке (правда, в качестве самой маленькой из четы-
рех). Они даже иногда изображали Францию то в образе дамы, под
ложными предлогами без конца выуживающей миллиарды долларов из
своего «дорогого папочки», то, быстро изменив пол, в образе «больного чело-
века Европы».
Даже для многих более трезвых наблюдателей Франция является, помимо
голодающей Италии, той страной свободного мира, где один человек из четы-
рех голосует за коммунистов, где все еще существует хроническая, экономи-
ческая, финансовая и политическая путаница, где парламент легкомыслен
и безответствен и даже «не представляет французского народа» (слова Эттли)
и, как сказал Уинстон Черчилль, состоит из многочисленных «неистовых
и самодовольных групп». В глазах английской и американской общественно-
сти Франция — страна, где «то и дело меняется правительство», где такое
огромное число министров, что к этим «милым маленьким человечкам» вообще
нельзя относиться серьезно. Кто, собственно, такой господин Ланьель,
чтобы претендовать кататься по Бермудским островам в одном автомобиле
с Черчиллем и Эйзенхауэром?
Эта книга — не апология Франций последних пятнадцати лет. Она
лишь пытается дать представление о состоянии умов во Франции — самых
различных умов — ио том, какие глубокие психологические и исторические
причины превратили Францию, по крайней мере до самого недавнего вре-
мени, в столь «неудовлетворительного» участника сообщества свободного
мира.
Мне слишком хорошо известно, что в государственном департаменте,
в английском министерстве иностранных дел, в английских и американских
университетах и в редакциях газет широко распространен взгляд, недавно
высказанный мне одним известным профессором. По его мнению, подлинное
зло заключается для Франции в том, что после войны она «не сумела найти
свое место в мире». Профессор был очень раздражен «французской интелли-
генцией» и сотрудниками газеты «Монд», влияние которых за последние
десять лет он считал «гибельным». Он полагал, что Франция, как относи-
тельно слабая держава, поступила бы правильнее, с самого начала подчи-
нившись требованиям Вашингтона, вместо того чтобы принимать «претен-
циозно независимую» позу и постоянно пытаться вставлять Америке палки
в колеса. В конечном итоге, сказал он, это приведет к тому, что не Франция,
а аденауэровская Германия превратится в первого партнера Америки на евро-
пейском континенте.
«Правильно, совершенно правильно», — поспешно согласился я. Но
вместе с тем осмелился высказать мысль, что, может быть, существуют
какие-то глубокие психологические и исторические причины наличия у Фран-
ции собственной точки зрения на многое и причины ее не совсем хорошего
поведения. Некоторые из этих причин, несомненно, коренятся в далеком
прошлом.
В книге Жан-Поля Сартра «Смерть в душе» («La Mort dans Гате») —
третьем и лучшем томе его «Путей свободы» («Les chemins de la liberte») —
есть незабываемое описание французской воинской части в самый страшный
момент июньского разгрома 1940 года. Эта воинская часть, отрезанная от
остальной рассеянной армии, должна либо сдаться немцам, которые каж-
дую минуту могут войти в деревню, расположенную где-то в центре Франции,
либо, уподобившись Дон-Кихоту, дать последний бой. В конце концов они
24
дают бой. Но, видя вокруг себя хаос и замешательство, один французский
солдат размышляет.
«Странно, — подумал Матье. — Просто чудно. — Он пристально
посмотрел в пустое пространство и сказал себе: «Я француз». И впервые
в жизни ему пришло в голову, что это нелепая мысль. Да, это просто
удивительно... Франция... да мы никогда не видали Франции.
Мы жили в ней—и все тут... Так естественно быть французом.
Это был самый простой, самый ощутимый способ чувствовать общность
с другими. Тут нечего было объяснять. Пусть другие объясняют —
немцы, англичане, бельгийцы, — по какой несчастной случайности
и по чьей вине они не совсем были похожи на обыкновенных людей.
Но теперь Францию повалили на обе лопатки; и так она лежит: огром-
ная, разладившаяся машина. И теперь мы говорим себе: «Это была
она,.,»
Матье, может быть, не следовало так удивляться. Ибо процесс «разлада»
французской машины шел еще за десять лет до молниеносного вторжения
Гитлера. Десять лет Франция жила в условиях мнимой безопасности за
линией Мажино и других мифических средств защиты. И даже тогда, когда
уже вспыхнула война, Даладье хвастал тем, что он «бережет французскую
кровь».
Но наступил день, когда во Францию вторглись немцы. Произошел
крах не только военный, но, как писал в то время Марк Блок, главным
образом крах моральный. Сразу рассеялись все мифы: миф о линии Мажино
и миф о непобедимой французской армии («Лучшая в мире армия», — сказал
Вейган годом или двумя раньше; «Благодарю бога за французскую армию»,—
неоднократно говорил Черчилль). Рассеялся также миф о том, что эта
война не будет стоить множества жизней.
С того момента, когда Франция поняла, что она разбита, как никогда
в прошлом, французы начали лихорадочно искать свое «место в мире».
Как ни неловко было тогда чувствовать себя «французом», первая мысль,
приходившая в голову, была: невозможно, чтобы Франция погибла и со-
вершенно исчезла. Как! Уничтожить Францию! Даже Гитлер не мог думать
об этом. И условия перемирия, слава богу, показали, что он действительно
не имел этого в виду.
В этих условиях с большой силой проявлялся во Франции инстинкт
самосохранения в сочетании с бесконечной усталостью и чувством физиче-
ской неполноценности* Вероятно, правильно мнение, что точно так же, как
к началу второй мировой войны Франция еще не оправилась физически
и, конечно, морально от первой мировой войны, так и теперь она еще не
вполне оправилась от морального удара, нанесенного ей в 1940 году, и была
склонна к крайней осторожности и недоверию ко всем и всему. Если линия
Мажино оказалась ловушкой и обманом, Франция, естественно, проявляла
крайнюю осторожность, прежде чем поверить во что-либо другое: будь то
присоединение к гитлеровской Европе, или к Атлантическому пакту, или
к Европейскому оборонительному сообществу (ЕОС), или к каким-либо
другим союзам.
После разгрома 1940 года поголовно все французы стали искать для
Франции «места в мире». Редко увидишь англичанина, размышляющего
над «судьбами Англии»; француз же часто задумывается о «будущем Фран-
ции» и ее «месте в мире». Отчасти это происходит потому, что в 1940 году
Франция почувствовала себя очень близкой к окончательной гибели.
Двадцатью годами раньше Франция как военная держава сделала
все, на что можно было рассчитывать со стороны какой-либо нации.
Погибло почти полтора миллиона французов; длинные списки
25
имен были выгравированы золотыми буквами, которые до сих пор не поту-
скнели, на памятниках жертвам войны в каждом городе и в каждой деревне.
Мысль об участии в новой большой войне внушала Франции ужас. И, огля-
дываясь после разгрома назад, на 1939 год, многие считали, что вести вторую
мировую войну вообще не следовало. Условия ведения войны были значи-
тельно хуже, чем в 1914 году. Тогда у Франции были сильные союзники,
а в 1939 году ее единственными союзниками были Англия и Польша.
- Польша, которой Франция и Англия ничем не могли или не хотели помочь,
была уничтожена в три недели. У Англии же имелось на континенте совсем
мало войск. А затем последовал Дюнкерк, и покинутая Франция осталась
одна лицом к лицу с поистине наиболее мощной в мире армией. На каждом
шагу тяжелые просчеты, злой умысел...
Что могло случиться теперь с Францией? Некоторые — не все они были
«предателями» — думали, что место Франции вполне может быть внутри
объединенной нацистской Европы: ничего не поделаешь! Другие считали,
что пассивное сопротивление могло бы еще спасти «душу» Франции и было бы
наилучшей политикой; надо было по крайней мере сохранить подобие неза-
висимости: отсюда миф о Петэне и «Французское государство». Совершенно
верно, что с внутриполитической точки зрения образование правительства
Виши представляло собой государственный переворот и захват власти новой
группой людей, которые наживали капитал на поражении Франции и рес-
публики. Но в пользу правительства Виши говорило то, что оно вело «двой-
ную игру», пыталось устоять, «уменьшить ущерб», избежать той «полони-
зации» Франции, угроза которой больше всего приводила в ужас Петэна.
Одним из наиболее ловких психологических маневров были старания
заставить Францию, несмотря на всю глубину ее национального и воен-
ного унижения, «хорошо себя чувствовать», заслонить картину поражения
и несчастья написанным громадными трехцветными буквами словом
ВЕРДЕН и начать оргию развевающихся флагов и самопрославления.
Конечно, почти все это было обманом. Но значительная часть Франции
с восторгом поддавалась такому самообману и хваталась за соломинку на-
циональной гордости и надежды на лучшие времена. Даже если Гитлер
выиграет войну, что казалось тогда весьма вероятным, в каком-то виде
Франция тем или другим способом уцелеет. Многим это даже казалось сча-
стьем в сравнении с кошмарами дней нашествия немцев.
Но скоро стало ясно, что Германия еще не выиграла войны. И французы
стали втихомолку посмеиваться над немцами и поглядывать в сторону Анг-
лии, той Англии, которую почти никто из французов никогда не любил.
«Англичане, англичане, люди Англии... — писал в декабре 1940 года
Бернанос из Рио-де-Жанейро. — Мы, французы, к несчастью, никогда
не старались понять англичан, которых наши предки называли
в XV веке «Гордоны» и вместе с народом встречали насмешливыми кри-
ками: «Хвостатые, хвостатые!» — подозревая, что в их штанах были
скрыты хвосты — атрибут дьявола, полученный ими в наказание за
грехи...»
А теперь:
«Англичане! Вы вписываете сейчас в историю одну из величайших
страниц, англичане, это вы ее вписываете, но рассказ, который вы на-
чали, предназначен, должно быть, для детей: «Был однажды маленький
остров и на нем великий народ — один против всех...»1
А затем началось Сопротивление. Сначала медленно, очень медленно.
Если на первых порах руками сопротивлялись лишь немногие французы,
1 Georges Bernanos, Lettre auxj Anglais, Paris, 1946, p. 18 (Ж о p ж
Бернанос, Письмо англичанам, Париж, 1946, стр. 18).
26
то сердцем противились почти все, ибо теперь не было больше необходи-
мости исходить из предположения, что Гитлер выиграл войну. Теперь можно
было предполагать, что Франция займет в мире лучшее место, чем место
сателлита Германии. Справедливо утверждение, что Сопротивление возник-
ло в небольшом объеме еще тогда, когда победа Гитлера казалась несомнен-
ной, причем нс только в Лондоне вокруг де Голля, но и в самой Франции.
Но в первое время сопротивление оказывала лишь горсточка людей.
Затем вступила в войну Россия, и коммунисты стали принимать все
более активное участие в Сопротивлении, которое стимулировалось также
стремлением избежать отправки в Германию на принудительные работы.
В конце концов Сопротивление превратилось в политическую силу,
которая пыталась заложить политические и философские основы будущей
Четвертой республики. Слово «революция» носилось в воздухе, и его произ-
носил даже де Голль, может быть не зная, что оно означает.
При изучении событий, которые в этой книге объединены под названием
«Деголлевский период и проигранное сражение за «новую Францию»,
ясно обнаруживается необычайная связь между событиями, происходив-
шими внутри Франции, и ее международным положением.
«Единение», или, как его называли позже, трехпартийная система,
основывалось на предположении, что мирное и подлинно дружественное
сосуществование между Востоком и Западом будет продолжаться беско-
нечно. И несколько дольше, чем позволяли предполагать события между-
народного характера, коммунисты были убеждены — или пытались убедить
себя — в том, что они и дальше будут оставаться конструктивной и динамич-
ной партией, входящей в правительство наряду с социалистами и МРП
(Народно-республиканское движение), и, несомненно, со временем приобре-
тут все более широкий контроль над Францией. Однако «холодная война»,
начавшаяся с бомбы, сброшенной над Хиросимой, продолженная и офи-
циально подтвержденная Черчиллем в его фултонской речи в марте 1946 года
(а также война в Индокитае, вспыхнувшая в конце 1946 года), все более
затрудняли во Франции такое «мирное сосуществование» на уровне участия
в правительстве. К 1947 году в связи с международными делами стало
невозможно сохранять видимость «единства», несмотря на все его преиму-
щества для внутреннего положения страны. Этот странный и весьма знаме-
нательный эпизод подробно освещается в третьей части настоящей книги.
Где же было место Франции в мире? У де Голля была одна навязчивая
идея: французское величие. Любой ценой' Франция должна быть включена
в число великих держав; она могла этого достигнуть, полагал он, только
следуя курсу равных взаимоотношений с Востоком и Западом. Такая
политика потерпела полную неудачу еще задолго до провала трехпартий-
ной системы.
Затем, когда «холодная война» стала еще более ожесточенной, Франция
волей-неволей превратилась в составную часть Западного блока, сначала
став участницей Брюссельского договора, затем Атлантического пакта
п, наконец — после отказа'от Европейского оборонительного сообщества,—
членом Западноевропейского союза вместе с перевооруженной Германией.
Но между Брюссельским договором и окончательной ратификацией
перевооружения Германии прошло не менее семи лет, а с тех пор, как Соеди-
ненные Штаты впервые официально потребовали перевооружения Германии,
минуло около пяти лет.
Многочисленные эпизоды, описанные в настоящей книге, относятся
к тому, что квалифицировалось в Англии и Америке как сопротивление,
увиливание, колебание, саботаж и нелояльность со стороны Франции. Та-
ковы лишь немногие из нелестных эпитетов, применявшихся в Англии и Аме-
рике для описания глубокого отвращения Франции к необходимости пред-
принять шаг, который, по ее твердому убеждению, должен в громадной сте-
27
пени способствовать увеличению международной напряженности и даже
может, как это особенно видно было между 1950—1952 годами, приблизить
третью мировую войну.
Теперь, так же как во времена Петэна, снова велась «двойная игра»,
хотя несколько иного характера. Постоянно нуждаясь в долларах, каждое
новое правительство Франции на словах признавало Европейское оборони-
тельное сообщество. (Если кое-кто, подобно Шуману и Видо, верил в него,
то главным образом потому, что оно казалось меньшим злом, чем прямое
перевооружение Германии.) И если после торговли, продолжавшейся много
лет, Франция наконец капитулировала под непреодолимым нажимом Англии
и Америки, то она утешала себя мыслью о том, что главная опасность, соз-
даваемая перевооружением, уже миновала, что теперь этот вопрос не имеет
такого существенного значения, как в 1950—1952 годах, что он «превзойден
событиями». При наличии водородных бомб по обе стороны «занавеса»
какое, мол, значение могут иметь двенадцать или даже двадцать или три-
дцать германских дивизий! Конечно, они могли бы иметь значение. Но теперь
было гораздо менее вероятно, что они будут двинуты, ибо Германия так же-
или даже еще больше боится водородных бомб, как и любая другая страна.
Почему Франция так долго колебалась? Снова с чрезвычайной остротой
возник вопрос о ее «месте в мире». Несомненно, помощь по плану Маршалла,
доллары, получаемые на восстановление и перевооружение, и доллары на
ведение войны в Индокитае превратили Францию в сателлита, но в сател-
лита Неподатливого, временами непокорного и бунтующего. Доллары —
это превосходно. Но во Франции существовало не только глубокое отвра-
щение к перевооружению Германии (ни Америка, ни Англия никогда не
подвергались оккупации и были неспособны разделить это отвращение),
но и глубокое убеждение, что это перевооружение вовсе не нужно, поскольку
русские, которым грозят атомными бомбами, по всей вероятности, не ста-
нут нападать на Европу. С другой стороны, если перевооружение Германии
будет осуществлено, некоторые германские генералы могут пожелать исполь-
зовать .германскую армию в качестве авангарда при проведении ими поли-
тики оттеснения. Столь ответственные лица, как Эйзенхауэр, в 1951 году
уже говорили, что вскоре они «раскроют карты». Конец 1951 года был
для Франции временем, когда она постигла всю глубину мрака, испытав
чувство, которое вызвало «бунт Европы», бывший весьма значительным
событием 1952 года.
Все это породило во Фрайции сильные антиамериканские течения,
охватившие не одних коммунистов, писавших на стенах «Американцы,
убирайтесь домой!» «Нонконформистская» пресса с газетой «Монд» во главе
и особенно весь цвет французской интеллигенции в известном смысле были
настроены «антиамерикански». Однако это слово не должно быть непра-
вильно понято. Они весьма критически относились к американской поли-
тике и боялись таких «помешанных», как Карней, Рэдфорд и Макартур.
В то же время они восхищались Америкой и находились под сильным впе-
чатлением ее огромной экономической мощи. Французские пивовары и фаб-
риканты аперитивов ненавидели «кока-кола» (больше, чем публика), а ин-
теллигенты содрогались при мысли, что во Франции в миллионе экземпля-
ров продается «Ридерс дайджест», однако к Фолкнеру и Хемингуэю эти
интеллигенты относились более серьезно, чем к любому современному анг-
лийскому писателю.
Взаимоотношения с Англией тоже были сложными. Значительная часть
французов полюбила Англию во время войны. Но когда Англия — которая
даже не давала долларов — стала посылать Франции напоминания, требуя
ратификации Францией договора.о Европейском оборонительном сообществе,
которое «подходит для Парижа, но не для Лондона» (как выразился де Голль),
это вызвало гнев.
18
Многие французы — и левые и правые — стали вспоминать всякого
рода неприятные истории, связанные с английской политикой по отноше-
нию к Франции в период между двумя войнами: английскую истерию по
поводу «французского милитаризма» и «гегемонии Франции» в начале два-
дцатых годов; куцые английские «гарантии» на Рейне; губительное влияние,
оказанное на всю английскую и германскую политическую мысль книгой
Кейнса «Экономические последствия мира»; восстановление Англией прав
Германии во времена Гитлера; описание Филиппом Сноуденом добрейшего
господина Анри Шерона — необычайно тучного министра финансов при
Пуанкаре, — воспринятое как грубая насмешка. (Французы всегда оби-
жаются, когда иностранцы дают их представителям прозвища, даже если
те обладают самой смешной внешностью: например, когда Бевин назвал
Бидо «милым маленьким человечком» или Черчилль плохо обошелся с
Ланьелем на Бермудах.) Французы вспомнили также об отказе Англии
принять меры в связи с оккупацией Гитлером Рейнской области в 1936 го-
ду, об англо-германском морском соглашении, подписанном за спиной
Франции, и так далее, вплоть до «дезертирства» в Дюнкерке и потоп-
ления значительной части французского флота в Мерс-эль-Кебйре в июле
1940 года...
Ко всем этим тяжелым воспоминаниям примешивалось тайное чувство
зависти: Англия вышла из второй мировой войны как более несомненная
«великая держава», чем Франция. Затем волей-неволей признавали, что
после войны Англия управляла своими внутренними делами лучше, чем
Франция, и поступила мудро по отношению к Индии и Бирме, тогда как
Франция действовала в Индокитае злобно и глупо. Конечно, в Кении,
на. Кипре и в Малайе заварилась каша, но по крайней мере в тот момент
не такая густая, как в Северной Африке.
Еще одно обстоятельство имело значение: французские социалисты и мно-
гие члены МРП — все, кто искренне верил или пытался верить в «Европу»,—
с надеждой взирали на английское лейбористское правительство. Но лей-
бористское правительство, которым французские социалисты, как бедные
родственники, восхищались издали, было слишком занято планами созда-
ния государства всеобщего благополучия и другими внутренними пробле-
мами, а также Индией и Бирмой и, кроме того, питало сильное отвращение
ко всяким наднациональным; проектам и «возне» с национальным суверени-
тетом, как говорил Эрнест Бевин. Кроме того, Бевин, по-видимому, разделял
антипатию, которую в Англии чувствовали к французам «простые люди».
Французы оказались в 1940 году такими жалкими, тогда как Англия всего
несколькими месяцами позже доказала миру, как она умеет «взяться за дело».
При этом забывали, что положение Франции и Англии менее всего можно
было сравнивать. Все это печально, но верно.
Во Франции, особенно среди.социалистов, существовало также разоча-
рование «островной обособленностью» английских рабочих, не сумевших
организовать борьбу за социализацию Германии. Результатом этого было
ослабление влияния немецких социалистов и был открыт путь с американ-
ского благословения для Германии свободного предпринимательства во главе
с Аденауэром и воротилами тяжелой промышленности.
Эти своеобразные, часто напряженные отношения между Францией
и Англией, с одной стороны, и между Францией и Америкой — с другой,
нельзя упускать из виду, говоря о семилетием «сопротивлении» французов.
Взаимное непонимание продолжается и по сей день.
Можно возразить, что многие французы относились к Атлантическому
пакту, Европейскому оборонительному сообществу и даже к перевооружению
Германии с гораздо более искренним одобрением, чем сказано выше. До не-
которой степени это верно, но извилистый путь, которым шли все правитель-
’Ства, находившиеся во Франции у власти в 1949—1955 годы, пока-
29
зывает, что, каковы бы ни были цх личные симпатии, им всегда приходилось
считаться не только с критически настроенными группами интеллигенции
и с критически настроенной печатью, но и с настроением тревоги и осужде-
ния в парламенте и стране. Тут сыграли свою роль и судебный процесс
в Орадуре и ряд других фактов, которые нефранцузам кажутся не имею-
щими значения. ’
Как показывают все проволочки и «саботаж» тех лет, для французов
• союз с Америкой имел свои преимущества, но и таил в себе, особенно в неко-
торые периоды, серьезные угрозы для безопасности Франции.
По крайней мере в одном случае — в декабре 1950 года, когда Эттли
полетел в Вашингтон, чтобы остановить необузданные действия Макартура
в Корее, — у французов было приятное чувство, что, быть может, позиция
Англии по существу не так уж отличалась от позиции Франции, как каза-
лось по внешнему виду. Ибо если Франция «саботировала» политику «оттес-
нения» в Европе, то разве Англия в течение многих лет но поступала по су-
ществу так же на* Дальнем Востоке? Однако эта молчаливая солидарность
редко получала открытое выражение.
Говорят, что «история нации — это история ее идей, а нация без идей
не имеет истории». Во французской истории — безразлично, оглянуться ли
на двести, на двадцать или даже на десять или пять лет назад, — особенно
пленяет непрекращающийся процесс брожения идей. Моррасизм, либера-
лизм, социализм, коммунизм, бернхэмизм, экзистенциализм и многочислен-
ные школы католического толка все они являются средоточием упорной,
хотя и не всегда верной мысли и под воздействием мировых событий послед-
них пятнадцати лет дали обильный урожай печатных работ и дискуссий.
Почти все лучшие французские писатели — от Мориака и Мальро до Сартра,
Камю, Арагона и Элюара — были в это вовлечены и играли активную
и значительную роль в политической жизни страны. Трудно, например,
себе представить, чтобы полемика по вопросу о Северной Африке могла
достичь таких широких размеров без влияния Мориака и таких журналов,
как «Эспри», «Тан модерн», «Темуаньяж кретьен» или «Франс обсерватёр»,—
журналов, фактически не имеющих за пределами Франции себе подобных
по глубине политического анализа, по мужеству и компетентности трактовки
вопросов.
Но наряду с великим умом существовала также монументальная, не-
постижимая глупость. Так, с 1946 года Франция тратила значительную часть
своих средств на возвращение под свое владычество колонии, находящейся
на расстоянии более восьми тысяч миль. Как это стало возможно? Перво-
начально необходимость этой войны отстаивали лишь де Голль и его после-
дователи, стремившиеся утвердить вновь положение Франции как великой
державы. Если Сирию Франция потеряла «по вине англичан», то Индокитай
она не собиралась терять, чего бы это ни стоило. Она беспечно начала «малую
войну», стремясь возвратить под свою власть колонию; вначале эта война
изображалась всего лишь как крупная «полицейская операция». А затем,
по мере того как проходили годы и все большее число людей считало войну
в Индокитае прибыльной, Франция все глубже увязала в трясине, пока
не оказалась наконец втянутой в большую войну.
Если война не была прекращена ранее, то произошло это главным обра-
зом потому, что в далеком Индокитае не воевали призванные солдаты.
На первых порах война стоила не очень дорого, и лишь немногие тем или
иным путем проявляли достаточный интерес к ней. В то время французы
не понимали, что война в Индокитае все более подрывала экономику Фран-
ции и значительно уменьшала ее вес в Европе. Затем — и это, быть может,
еще важнее — она мешала превращению Северной Африки в «новую Кали-
30
форнию», как сказал Франсуа Миттеран в своей замечательной книге, вы-
шедшей в 1953 году, что легко могло бы быть осуществлено, если бы даже
меньшая часть тех трех тысяч миллиардов франков, которые были израсхо-
дованы на войну в Индокитае, была потрачена на улучшение экономиче-
ского положения Алжира, Туниса и Марокко. Насколько сегодня легче
было бы управлять благоденствующей и довольной Северной Африкой без
умирающего от голода избыточного населения Алжира и без «бидонвиллей»
в городах Алжир и Касабланка.
Такие темы, как Индокитай и Северная Африка, часто затрагиваются
в спорах о «месте Франции в мире», ибо вопрос о том, сохранит ли Франция
в будущем колониальные владения, связан с другим вопросом: удержит ли
Франция свое место в первом ряду держав. Хотя бы номинально.
Ложное чувство величия заставило Францию начать в 1945 году войну
за возвращение Индокитая под свою власть. И только страх, испытываемый
скупцом при мысли, что его ограбят и лишат сокровищ, заставляет твердо-
лобых по сей день упорствовать в применении методов, которые в недалеком
будущем могут привести к потере Северной Африки. Если исключить истреб-
ление значительной части населения (это не чисто теоретическая гипотеза,
ибо таким методом пользовались и раньше, в частности на Мадагаскаре),
трудно себе представить, как Франция сможет удержать под своей властью
Северную Африку, не приняв ряда радикальных экономических реформ
в государственном масштабе и не пойдя на значительные политические
уступки. Во всяком случае, в ближайшие несколько лет проблема Северной
Африки, по всей вероятности, приобретет для Франции первостепенное зна-
чение.
Или, быть может, уже поздно что-нибудь предпринять, особенно после
того, что случилось в Марокко во второй половине 1955 года? Придется ли
Франции подчиниться необходимости и потерять Северную Африку? Этому
вопросу посвящен конец настоящей книги.
Основной темой этой книги является место Франции в мире и все поли-
тические споры и дискуссии, прямо или косвенно связанные с этим вопросом.
Я избегал подробностей экономического характера, но поскольку удельный
вес страны в мире в значительной степени определяется экономическими фак-
торами, а место — в значительной степени ее удельным весом, я рассма-
тривал такие вопросы, как жизненный уровень, заработная йлата, социаль-
ные условия, поскольку они имели отношение к основной теме книги.
Сила коммунистической партии—в известной мере результат существую-
щих во Франции определенных революционных традиций (крайне слабых
в Англии и США), а также следствие того, что буржуазия, как это отмеча-
лось, не решается «включить пролетариат во французское общество». Пьер
Анри Симон писал 30 июня 1955 года в газете «Монд»:
«Даже если не входить во все детали тенденциозной и противоречи-
вой статистики и согласиться, что признаки «пауперизации» в 1955 году
несколько менее очевидны, чем в 1953 году, остается фактом, что за
последние пятнадцать лет экономическое положение работающих по
найму в целом не улучшилось, а оставалось скорее немного ниже,
а не выше уровня 1938 года, несмотря на удлиненный рабочий день.
С другой стороны, в течение того же периода индекс производитель-
ности повысился и капиталисты значительно увеличили, хотя и не обя-
зательно посредством повышения дивидендов, ценность своих акций.
Бесполезно спорить о статистике и доводах за и против включения сумм
31
социального страхования в «заработную плату». Достаточно оглянуться
вокруг, чтобы понять, что экономические мероприятия, проведенные
во Франции после .войны, принесли большие выгоды таким элементам
буржуазии, как промышленники, инженеры, верхушка специалистов,
банкиры и даже часть людей свободных профессий. Все они стали жить
в значительно большей роскоши. С другой стороны, мелкая буржуазия,
состоящая из служащих и правительственных чиновников, а также
рабочий класс едва поддерживали свое существование на прежнем
уровне».
В 1945 году можно было подумать, что капиталистический строй в Европе
рушится, но время показало, что в действительности капитализм приходит
в себя. И не что иное, как парламентаризм, помог капитализму поставить
во главе Франции, Бельгии, Германии, Италии, Голландии и Англии либо-
явно консервативные, либо умеренные реформистские правительства.
Одним из важнейших вопросов в современной Франции является вопрос
о том, сможет ли великодушная политика реформ преодолеть революцион-
ное стремление французского рабочего класса или буржуазия окажется
настолько близорукой, что будет лить воду на мельницу тех коммунисти-
ческих лидеров, которые разоблачают реформизм как опасную ересь, рас-
считанную на то, чтобы усыпить бдительность рабочего класса.
Короче говоря, проблема удовлетворительных' взаимоотношений между
капиталом и трудом во Франции еще не разрешена. В 1954 году во Фран-
ции более половины работающих по найму получали заработную ' плату
ниже 30 тысяч франков в месяц.
Парламентские партии рассматриваются в настоящей книге главным
образом, хотя и не всегда, в связи с международным положением и положе-
нием в колониях. Для иллюстрации их позиции по тем или другим вопросам
внутренней и международной политики я без колебаний приводил довольно
пространные выдержки из наиболее важных парламентских дебатов, кото-
рые, как я часто замечал, дают наилучшее представление о том, что думают
и что говорят французы. Этим приемом я часто пользовался в моих прежних
трех книгах о Франции периода 1930—1940 годов1.
С другой стороны, многие темы почти совершенно не освещены в на-
стоящей книге: например, вопросы, связанные с конституцией и с внутрен-
ним механизмом парламентской системы, уже исчерпывающе изложенные
на английском языке Д. Пикле и Филиппом Уильямсом; или еще более
специальные темы, такие, как вопросы администрации, местного управления,
социального обеспечения или чрезвычайно важные для Франции узкоэко-
номические вопросы, например вопрос о структуре французского сельского
хозяйства и т. п. Я не касался также таких сравнительно менее жгучих
вопросов, как проблема Французской Черной Африки.
Затем при обсуждении различных международных договоров, подпи-
сание которых Францией было завершением борьбы, длившейся последние
десять лет, я не счел нужным (или полезным) приводить их полные тексты.
В случае необходимости их можно найти в любой библиотеке.
Тремя главными источниками, которыми я пользовался, были: прямые
личные контакты и наблюдения, газеты и периодические издания, книги.
1 «France in Ferment», London, 1934; «The Destiny of France», London, 1937; «France
and Munich: Before and After the Surrender», London, 1939 (Александр Верт,
Франция в состоянии брожения, Лондон, 1934; Судьба Франции, Лондон, 1937; Фран-
ция и Мюнхен: до и после капитуляции, Лондон, 1939).
-32
Книги служили особенно полезным источником при освещении событий,
изложенных в первой части, посвященной Виши, оккупации и Сопротивле-
нию. Высказывания о Виши часто противоречивы, опровергают друг друга,
а сведения о таких людях, как Петэн, Дарлан и Лаваль, приходилось тща-
тельно' просеивать, взвешивать и сличать. В частности, в отношении крайне
противоречивых данных о Лавале мне приходилось иногда бросать на чашу
весов свой собственный «инстинкт», поскольку я был довольно близко зна-
ком с этим человеком. Мне всегда было трудно поверить, что он сознательно
и умышленно делал зло.
Помимо бесед с многочисленными руководителями Сопротивления
(особенно с моим другом Клодом Бурде), бесед, которые позволили мне про-
никнуть в суть многих «проблем» Сопротивления и в его «дух», я не зани-
мался «оригинальным исследованием» бесчисленных мелких фактов и собы-
тий, составляющих в совокупности то великое дело, которое носит название
«Сопротивление». Я просто заимствовал некоторые факты, цифры и органи-
зационные детали у тех писателей, которые посвятили долгие годы изуче-
нию этого чрезвычайно сложного эпизода в современной истории Франции,
особенно у Люси Обрак, Блок-Лене иг у г-жи М. Гранэ, а больше всего
у Анри Мишеля, чья книга «История Сопротивления» является самым луч-
шим, наиболее точным и всеобъемлющим описанием Сопротивления. Ко-
нечно, я использовал также многие литературные произведения участников
Сопротивления — статьи-воспоминания и даже беллетристику, написанные
ими во время войны и после нее для освещения ее различных моментов.
Особенно хотелось бы обратить внимание читателя на главу, «Некролог
Сопротивлению», написанную на основании коллективной попытки бывших
участников Сопротивления определить конечные результаты Сопротивления
и его значение для будущего.
При оценке роли руководителей Виши я, конечно, воспользовался
представляющими для меня огромную ценность стенографическими отче-
тами многих процессов, организованных во время «чистки», — в первую
очередь процесса Петэна; один этот процесс является золотым дном при изу-
чении истории, обнимающей широкий период; мною были использованы
также стенографические отчеты других процессов — Лаваля, Бенуа-Ме-
шена (фактически это был посмертный суд над Дарланом); процесса Пюше,
Дарнана, де Бринона, Бразильяка, «предателей на радио», «предателей-
журналистов» и многих других. Среди бесчисленных «мемуаров о Виши»
мне показались самыми интересными, хотя не всегда вполне достоверными,
«Хроника Виши» представителя газеты «Депэш де Тулуз» в Виши Мориса
Мартэна дю Гара и книга Дю Мулена де Лабартэта, заведовавшего личной
канцелярией Петэна. Мне пришлось проделать большую работу по проверке
и сличению данных. Из последних работ, подчеркивающих порочность
Виши, наибольшую ценность представляет книга М. Ванино «От Ретонд до
острова Ие».
Читателя может удивить, что при описании периода непосредственно
и вскоре после Освобождения я гораздо чаще привожу цитаты из газеты
«Комба», чем из какой-либо другой. Я это делаю сознательно. «Комба»
отражала и более последовательно и более блестяще, чем все другие газе-
ты, выражала надежды, тревоги, разочарование и растущее недовольство
некоммунистических элементов в Сопротивлении, тех элементов, которые
надеялись и верили, что на основах, изложенных в программе Националь-
ного совета Сопротивления, будет действительно построена новая Франция.
Впоследствии, особенно начиная с 1949 года, «неподатливость» Франции
получала свое отражение преимущественно в газете «Монд», которая, по
словам чиновника американского посольства, «больше тревожила государ-
3 А. Верт
33
ственный департамент, чем коммунистическая партия», поскольку она и ру-
ководила общественным мнением и в весьма.значительной степени последо-
вательно отражала сильные течения, существовавшие во французском об-
щественном мнении.
Иногда, правда, она пускалась в ненужные крайности. Так, в апогее
«холодной войны» она повела кампанию за «нейтрализм», что едва ли было
реалистично. Но «тактику затягивания», которую опа внушала француз-
скому правительству, приветствовало большинство французов и даже мно-
гие члены правительства, втайне соглашавшиеся с линией газеты «Монд»,
что бы они ни заявляли Вашингтону. Более того, «Монд» часто обеспечи-
вала им желанное алиби в их стремлении следовать и после войны аттап-
тистской, выжидательной политике. Есть любопытные точки соприкосновения,
хотя и в различной взаимосвязи, между лозунгом Морраса «Одна Франция»
и аттантистской позицией и «нейтрализмом» газеты «Монд» и левой интел-
лигенции, которых часто неосновательно обвиняли в том, что они попросту
тайные коммунисты. Во всяком случае, в своей «сдержанности» по отноше-
нию к Англии и Соединенным Штатам опи были настоящими французами.
То же самое можно сказать по этому поводу о де Голле.
Как показали события, и общественное мнение и парламент не хотели
делать решительного шага; если они его в конце концов сделали и крайне
неохотно согласились на перевооружение Германии, то лишь тогда, когда
это, пожалуй, уже не имело большого значения.
В главах, посвященных Индокитаю и Северной Африке (помимо не-
посредственных наблюдений во втором случае), я широко пользовался пар-
ламентскими дебатами и такими ценными источниками, как труд профес-
сора Ш. А. Жюльена «Северная Африка в движении», в отношении Индо-
китая— статьями Поля Мюса и замечательной книгой «История Вьетнама
с 1940 по 1952 год» Филиппа Девильс. При изложении мрачных сторон пер-
вой войны в Индокитае я пользовался, помимо парламентских дебатов,
также отчетами двух парламентских следственных комиссий: одной — по
«делу генералов» и другой — по вопросу «об обращении пиастров».
Хотя подготовительная работа к этой книге была проделана несколько
лет назад, фактически книга была написана за два года, в бытность мою стар-
шим научным сотрудником Исследовательского института Саймона при Ман-
честерском университете. (Разумеется, значительную часть этого времени
я провел во Франции.)
Мне хотелось бы выразить глубокую благодарность профессору Манче-
стерского университета У. Дж. М. Маккензи, который руководил моей
работой, читал большую часть рукописи, сделал много критических заме-
чаний и дал много советов, а также моему другу д-ру Брайану Чапмэну,
тоже из Манчестерского университета, чьи блестящие идеи и поощрительные
замечания очень мне помогали и стимулировали мою работу.
Мне хотелось бы также принести благодарность моим любезным хозяе-
вам в Манчестере — г-ну и г-же Дж. Дженненс, так терпеливо переносив-
шим беспорядок — разбросанные всюду страницы «Журналь оффисьель»
и массу других клочков бумаги — в своем доме Чорлтонкум-Харди, где
часто среди ночи слышался стук пишущей машинки.
Французские друзья, прямо или косвенно помогавшие созданию этой
книги о Франции, слишком многочисленны, чтобы их можно было перечис-
лить по именам. Но я благодарю их всех. Но думаю, чтобы им показалось,
что в этой книге я проявил недружеские чувства к их стране, где провел
около двадцати пяти лет.
А. В.
Январь 1956 года.
u
А С T Ь
П Е Р В А 51
л<гВопрс>тЙИа®Й.''
1940-1944 годы
Глава первая
ФРАНЦУЗСКОЕ ОБЩЕСТВЕННОЕ МНЕНИЕ
В ПЕРИОД ОККУПАЦИИ
В тот день, когда ниспосланный Франции провидением престарелый мар-
шал Петэн объявил, что «надо прекратить бой», германская военная машина
беспощадно двигалась по Франции, гоня перед собой миллионы беженцей,
включая почти все население Парижа. Организация и дух французской армий
были сломлены. Англия фактически уже двумя неделями раньше покинула
поле сражения на европейском материке; легендарный английский воздуш-
ный флот не пришел на помощь Франции в час величайшей опасности; за
несколько дней до этого Черчилль побывал в Туре — приехал и уехал,
а Рузвельт не прислал ничего, кроме добрых пожеланий. После этого Поль
Рейно и его правительство бежали и докатились до следующей, последйёй
гавани. Здесь, в Бордо — в столпотворении машин и взволнованных толп
раздраженных и разгневанных людей, среди борьбы за места в кафе и ресто-
ранах, среди слухов о новых немецких бомбардировках и новых немецких
прорывах, хотя теперь почти нечего было прорывать, — Рейно передал
будущую судьбу Франции в слабые руки престарелого маршала. И при под-
держке кабинета, состоявшего из фаталистов, карьеристов, оппортунистов
и лжепророков, маршал запросил перемирия.
Затем наступил четырехлетний период, наиболее своеобразный и слоЖ>-
ный во всей истории Франции.
Оглядываясь назад, понимаешь лучше, чем в то время, крайнюю слож-
ность положения тех лет. Как вели себя люди? Как они реагировали на
происходящее? Внезапно, в какие-нибудь несколько недель, вся Фрайция
столкнулась с совершенно новыми факторами и положениями. Наиболее
простой и, может быть, ве столь уже непривычной вещью была германская
оккупация, хотя и она, по крайней мере вначале, казалась иной, чем всё
ожидали. Не в Париже, а в явно временной, не подходящей и не имеющей
никакого исторического значения обстановке Виши1 обосновалось не только
новое правительство, но и новый режим, претендовавший на то, что он прёд-
1 Сначала правительство Петэна переехало из Бордо в Клермон-Ферран, но этот
город сочли неподходящим в качестве «столицы» неоккупированной зоны. Поль Бодуэн,
первый министр иностранных дел в правительстве Петэна, объяснял в своем дневнике
выбор Виши следующим образом: «29 июня 1940 года. В Клермоне невообразимый хаос...
Для министерства иностранных дел мне предложили полупустой частный особняк всего
из семи комнат, без электричества и телефона... Разместить правительство в Клермон-
Ферране невозможно — этот город слишком мал и слишком наводнен беженцами...
Я сказал маршалу, почему я считаю переезд в Клермон ошибкой/Он ответил, что понимает
это, но виноват Лаваль, в течение нескольких дней настаивавший на том, чтобы правитель-
ство разместилось в Клермоне, где находились его газета, его типография и где срсре-
доточено множество его интересов. Я сказал маршалу, что считаю приемлемым только...
Лион, где правительство не будет изолировано. Маршал* категорически отказался, ибо
не желал иметь дело с мэром Лиона Эррио. Поскольку отказ маршала показался мне
окончательным, я посоветовал Виши, где благодаря большим отелям мы будем иметь
возможность устроиться с удобствами. Маршал согласился с этим предложением» («The
Private Diaries of Paul Baudouin», London, 1948).
37
ставляет «национальную революцию». Был ли этот режим просто частью
германского политического аппарата в Европе? Был ли он «чисто француз-
ским» явлением? Можно ли было признать его искренне или только будучи
оппортунистом? Было ли правительство Виши законным правительством
Франции? Правильно ли было сотрудничать с немцами, и если да, что можно
было считать дозволенным и где начиналось предательство? Или сотрудни-
чество с немцами вообще но было предательством? Если кто-нибудь принимал
участие в сопротивлении — с маленькой или с большой буквы С, — дей-
ствовал ли он только против немцев или против вишистов тоже? Каково
было отношение Франции к Германии, к Англии и — вопрос, важный для
коммунистов,— к России? Кто такой был де Голль? Могла ли Франция
и французская армия продолжать войну в Северной Африке?
Кроме всех этих вопросов, почти каждого француза мучили какие-
нибудь личные переживания или личная трагедия: мысль о сыновьях или
муже, убитых или взятых в плен. У многих возникал вопрос: возвращаться
в оккупированную зону или нет? И последний, но далеко не маловажный,
вопрос: как жить дальше? Однако эти вопросы нс возникали перед францу-
зами все сразу. Но один за другим все они всплывали, такие неожиданные
и запутанные, переплетались между собой и превращались в новый ряд не-
разрешимых и непредвиденных или почти непредвиденных конфликтов,
дилемм и в новое мировоззрение.
Нет почти ничего более трудного, чем понять, что происходило в умах
французов в период 1940—1944 годов. В эти годы почти в любом высказы-
вании можно было заподозрить недомолвки и стремление создать подлинное
или ложное алиби того или иного характера. Решительные сторонники Виши
вовсе не исключали возможности скорого конца Виши, а деголлевцы могли
думать про себя, что Виши служит полезной международной цели, несмотря
на всю гнусность его внутренней политики. Существовали антивишисты, пи-
-тавшие слабость к Петэну. Даже среди активных участников Сопротивле-
ния имелись люди, действовавшие из чистых побуждений, и люди, действо-
вавшие из низких, эгоистических побуждений. Пользуясь знаменитой ха-
рактеристикой Пеги, можно сказать, что Сопротивление в своих последних
стадиях стремилось превратиться из мистического явления в политическое.
Были спекулянты Виши и спекулянты оккупации и «черного рынка». Были
миллионы «простых» людей, которые просто «ждали», пассивно надеясь на
освобождение, которое, даст бог, наступит очень скоро и безболезненно.
Была молодежь, которая спокойно купалась и принимала солнечные ванны
около моста Сен-Мишель, пока на бульваре Сен-Мишель и вокруг поли-
цейской префектуры шли бои за освобождение Парижа. Об этом рассказы-
вает Дансетт в своей «Истории освобождения Парижа». Можно привести
еще более разительный пример такого рода аттантизма: когда одну фран-
цузскую чету, жившую в районе дорогих квартир близ парка Монсо, спро-
сили, что она делала во время уличных боев в Париже, супруги ответили:
«Мы провели все эти дни, играя в бридж с друзьями, жившими на другой
стороне улицы». Нередки также такого рода замечания: «Конечно, я уча-
ствовал в Сопротивлении...» — «Каким образом?» — «Я же всегда был про-
тив немцев». В сущности, это звучит не так глупо, как кажется. Одной из
важнейших задач активного Сопротивления и в течение долгого времени
безусловно главной ого задачей было именно создание по всей стране на-
строения пассивного сопротивления. Факт наличия антигерманских настрое-
ний в каком-то смысле содействовал усилиям Сопротивления. Был важен
самый факт, что поистине вся Франция была настроена «антигермански»,
по крайней мере в указанном узком смысле.
Помимо этих недомолвок, которых в те годы было во Франции множе-
ство, существовали еще и другие трудности, мешавшие распознать, что ду-
мали французы в эпоху Виши и оккупации. Совершенно неизбежно в 1940,
1941 или даже в 1942 году многие люди видели события не в такой перспек-
тиве, в какой они рассматривали их в 1944 году или позже.
Многим людям, находившимся под впечатлением удара, нанесенного
в июне 1940 года, Гитлер должен был казаться гигантом и сверхчеловеком,
Англия — очень, очень маленькой и уязвимой, а Россия и Америка — на-
ходящимися на другой планете. Некоторые фаталистические размышления
того периода, принадлежащие Андре Жиду, например о несокрушимости
Германии и о безразличии ко всему происходящему со стороны всех фран-
цузских крестьян, пока они продолжали зарабатывать деньги, несомненно,
являются крайним проявлением довольно распространенных во Франции
после разгрома пораженческих настроений. Однако у некоторой части ин-
теллигенции довольно обычной реакцией было желание смотреть на пора-
жение с точки Прения вечности, вспоминать об ассимиляции франков гал-
лами и доказывать, что и на этот раз все кончится прекрасно. «Несомненно,
Жиду хотелось бы свободы», — писал один из ближайших его друзей Роже
Стефан в дневнике, который он вел во время войны (10 декабря 1940 года):
«...но не будет ли сегодня свобода, спрашивает Жид, означать
просто беспорядок? Он бы хотел, чтобы Франция возродилась, но он
не верит в такое возрождение; политически, говорит он, Франции суж-
дено находиться под покровительством либо Германии, либо англо-
саксов. Но разве после победы той или иной стороны вопросы не оста-
нутся все еще не разрешенными? С другой стороны, на Жида продол-
жают производить впечатления грандиозные планы Гитлера. И он спра-
шивает, не превратится ли Гитлер, выиграв по всей линии, в Августа —
в пленника своего величия и грандиозности своей миссии?1.
Не удивительно, что Жид был не слишком тепло принят, когда в 1943 году
внезапно появился в Алжире в качестве запоздалого «деголлевца»! Нахо-
дились также люди, которые, подобно Моррасу, радовались военному раз-
грому как «божественному сюрпризу»1 2, как неизбежной предпосылке к «на-
циональной революции», которая сметет прочь последние остатки Народ-
ного фронта и парламентской демократии. Было множество и таких людей,
которые «принимали» Виши либо из соображений своей выгоды (некоторым
честолюбивым молодым деятелям было очень легко достигнуть министерских
постов без необходимости предварительно карабкаться по высокой парла-
ментской лестнице), либо из-за преимуществ, которые оно обеспечивало
их классу или людям их возраста, либо как ловкий политический экспери-
мент, который сможет «уменьшить ущерб», либо чисто эмоционально, ибо
в дни национальной катастрофы Петэн символизировал собой «отца», кото-
рый был очень нужен. Кроме того, в умах решительно всех правительствен-
ных чиновников Виши представляло собой подлинное правительство, то,
которое было необходимо Франции и могло обеспечить преемственность фран-
цузского государства. Знаменательно, что только один французский судья
•отказался присягнуть на верность Петэну3.
Наконец, события 1940—1944 годов еще трудно распутать вследствие
•созданных после Освобождения мифов об этом периоде, частично возник-
ших в связи с началом Сопротивления и пропагандой Би-Би-Си и частично
порожденных желанием истолковывать действия не в свете существовавших
1 Roger Stephane, Chaque homme est lie au monde, Paris, 1946, p. 94—95.
•(Роже Стефан, Каждый человек — частица мира, Париж, 1946, стр. 94—95).
2 Позднее Моррас разъяснил, что под «божественным сюрпризом» он подразумевал
по военное поражение, а «дар», принесенный Франции Петэном. Петэн принес ей в дар
•самого себя.
3 После Освобождения было много споров о законности этой «принудительной»
присяги на верность. Некоторые из тех, у кого были свои причины относиться легко
к присяге, любили вспоминать о многих должностных лицах, присягавших в верности
нескольким режимам, сменявшим один другого, скажем с 1812 по 1853 год.
39
тогда условий, а в свете того, какими эти действия должны были бы быть,
исходя из патриотических принципов 1944 года. Если Моррас видел Фран-
цию 1940—1941 годов в неправильном свете, то многие из тех, кто через не-
сколько лет оглянулся назад на это время, тоже видели его не таким, каким
оно было в действительности. Людям недальновидным приписывали теперь
дальновидность. Многие вишисты указывали теперь на свои мотивы, которые
ретроспективно представлялись гораздо более чистыми, чем были в дей-
ствительности. При этом максимально использовались более или менее
искусственно создаваемые алиби. По политическим соображениям, почти
полностью связанным с целями, поставленными Объединением француз-
ского народа (РПФ) в 1949 году, де Голлю пришлось дать в 1949 году со-
вершенно иную характеристику Виши, чем та, что он давал ему в 1940 или
1941 году. Ретроспективно поведение французских коммунистов в 1939—
1940 годах, если судить по «Коммунистам» Арагона, представляется более
последовательным, дальновидным и более безупречно патриотичным, чем
оно казалось в то время. Арагон утверждает, что коммунисты проявили
гораздо более ясное понимание сути советско-германского договора, чем
это было в действительности.
Роль Сопротивления была по политическим причинам чрезвычайно
сильно преувеличена в 1944 году и глупо «развенчана» через несколько лет,
когда провишистски настроенное правое крыло стало изображать Фран-
цузские внутренние силы (ФФИ) так, словно они были просто армией голо-
ворезов. «Легенда» об освобождении Парижа одним лишь населением Па-
рижа была сильно поколеблена уже в 1946 году разоблачениями, касав-
шимися генерала фон Хольтица, который просто не хотел допустить реши-
тельного сражения. Другой «легендой» было прочное единство Сопротив-
ления во главе с Национальным советом Сопротивления, который из сообра-
жений международного порядка и ради того, чтобы де Голлю легче было
демонстрировать союзникам, что за ним стояла объединенная Франция,
и, таким образом, легче добиться признания своего правительства, должен
был включить в свой состав Ланьеля и некоторых других лиц, отнюдь не
принимавших активного участия в Сопротивлении и отнюдь не симпатизи-
ровавших социальной и экономической «революции», предусмотренной про-
граммой Национального совета Сопротивления.
Точно так же можно привести множество случаев, когда люди тенден-
циозно и неверно истолковывают свое поведение в прошлом. Двусмыслен-
ное поведение Эррио в Виши в июле 1940 года, кончившееся флиртом с Лава-
лем всего за несколько дней до освобождения Парижа, служит ярким при-
мером «полупризнания Виши» многими из руководителей Третьей респуб-
лики. Впоследствии они сделали все возможное, чтобы изобразить эту по-
зицию в самом благопристойном свете.
Во Франции существовала только одна группа людей, относительно кото-
рых не могло быть двух мнений, да и сами они почти не делали попыток оправ-
даться. Речь идет о ярко выраженных коллаборационистах и предателях —
о французах, работавших в гестапо, или о людях, которые из чисто корыст-
ных побуждений или, в редких случаях, фанатически веря в Гитлера, все
поставили на немецкую лошадь. Немногие из них, как, например, Дрпё
ла Рошель, покончили с собой; другие, под защитой презиравшей их гер-
манской армии, бежали в Германию. Среди них были такие люди, как быв-
ший коммунистический лидер Дорио, который превратился в нациста и с гор-
достью носил эсэсовскую форму; явные карьеристы и спекулянты вроде
бывшего социалиста, редактора парижской газеты «Эвр» Марселя Дэа;
«посол» де Бринон; Эролд-Паки, стоявший во главе контролируемого нем-
цами радио в Париже; руководитель коллаборационистской прессы в Париже
Жан Люшер, а также его дочь Коринна — кинозвезда, для которой Париж
под властью немцев означал непрерывный ряд ужинов с шампанским, прие-
40
мов в германском посольстве и устраиваемых немцами обедов «у Максима».
Эта «парижская группа», большая часть которой, несомненно, пользова-
лась весьма скверной репутацией, служила, во всяком случае, удобным
козлом отпущения для вишистов, ибо многие вишисты, стремясь демонстри-
ровать свою безупречную чистоту, стремились отождествить Пьера Лаваля
с этой группой.
Самой неправдоподобной «легендой» было, конечно, утверждениег
будто бы руководители Сопротивления явились для того, чтобы раз навсегда
заменить как вишистов, так и деятелей Третьей республики, и что из руин
встанет новая Франция, совершенно непохожая на Третью республику.,
'Однако необходимо отметить один факт, который многое объясняет: руины
вовсе не были такими огромными, какими могли бы быть. Людские потери
оказались почти в три раза меньше, чем в войне 1914—1918 годов. Хотя
общее количество разрушений было больше, чем в период войны 1914—
1918 годов (главным образом в результате бомбежек, проведенных союзни-
ками), они охватывали большую территорию и не так поражали вообра-
жение, как названия городов Реймс, Аррас и Верден (ведь массированное
разрушение городов было еще очень новым явлением в 1914 году). Ни Париж,
ни какие-либо другие крупные города (за исключением Канна, Бреста и Гав-
ра) не были уничтожены или хотя бы частично разрушены. Можно было
вернуться к «нормальной жизни», не прибегая к сверхгероическим методам.
Это и в самом деле облегчало возможность через несколько лет вернуться
к «нормальному положению», которое внешне мало отличалось от нормаль-
ного положения времен Третьей республики.
На один из наиболее интересных вопросов особенно трудно дать ответ,
потому что литературные источники страдают недомолвками, изменившейся
перспективой, неверными представлениями, «легендами»,' модернизацией
истории и искажением фактов как левыми, так и правыми. Мы имеем в виду
вопрос о том, каково было в действительности общественное мнение во Фран-
ции во время оккупации и Виши. Конечно, этот вопрос не выяснялся путем
голосования. С другой стороны, «общественное мнение» и «общественное
настроение»—понятия очень широкие. Они охватывают общественные группы,
включающие людей, которые могут по-разному воспринимать факты. Од-
нако иногда имеются ясные показатели не только того, что думала та или
иная часть общества, но и того, в чем состояло мнение большинства обще-
ства, даже в таких условиях, когда при выражении чувств требовалась ве-
личайшая осторожность. Источники информации многочисленны, но цеп-
ных источников сравнительно мало. Многое из написанного после Освобож-
дения не представляет ценности. Литература Сопротивления, выходившая
во время оккупации, склонна была принимать желаемое за существующее
и носила пропагандистский характер. Поэтому более ценны признания,
хотя бы осторожные, сделанные сторонниками немцев и сторонниками Виши,
когда они проговариваются, что не все у них было хорошо.
В этом смысле одним из наиболее ценных источников является «Днев-
ник Франции» Альфреда Фабр-Люса, известного до войны своими решитель-
ными выступлениями в защиту франко-германского сотрудничества, своей
верой в величие Гитлера и своим восторженным одобрением Мюнхена.
В 1940—1941 годах он был скорее ярко выраженным коллаборационистом,
чем вишистом, и открыто обвинял группу противников Лаваля в Виши в том,
что они препятствуют скорейшему и чрезвычайно выгодному объединению
Франции с гитлеровской Европой.
Первый том его «Дневника» (это не столько дневник, сколько периоди-
ческий обзор различных течений общественного мнения Франции в период
1939—1942 годов), вышедший в Париже в январе 1941 года, кончается тор-
41
чествующим описанием положения Франции в июле 1940 года после созда-
ния правительства Виши. Победа Гитлера приводит автора в неистовый
восторг. По его мнению, она в конечном счете принесет Франции пользу.
Многие страницы его книги содержат насмешки и разоблачения, направлен-
ные против тех, кто вовлек Францию в войну с нацистской Германией.
Этого бы не случилось, если бы не описанная1 Дриё ла Рошелем «трагиче-
ская неудача французского фашизма» в 1934—1935 годах. Что это за страна,
злорадствовал Фабр-Люс, с непрерывно падающей рождаемостью, с людьми,
одурманенными спиртными напитками, и армией, солдаты которой калечили
себя и совершали самоубийства во время «странной войны» в Лотарингии?
Разве эта страна может устоять перед гитлеровской Германией? «Эта при-
званная на войну Франция 1939 года была похожа на нацию призраков»1.
«И если в эти месяцы ее руководителем был Даладье, то он, каза-
лось, олицетворял собою чувство покорности и отчаяния, которое испы-
тывала вся страна... На страницах газет он всегда казался главным
плакальщиком на похоронах своей родины».
Антигерманизм, говорил Фабр-Люс, был «самым большим жульни-
чеством нашего времени». Теперь Германия победила, и недалеко то время,
когда Англия откажется от «безнадежной борьбы». Последним ее грубым
промахом был Мерс-эль-Кебир.
«Теперь Франция и Англия поссорились совершенно и окончательно.
В течение одного дня Англия убила больше французских матросов, чем
Германия в течение всей войны. Это разбудило в сердцах французов
старую ненависть и старые обиды — Жанна д’Арк, Фашода...1 2 Менее
чем через три недели после заключения перемирия союз тридцатилет-
ней давности был разорван. Физическое единство европейского конти-
нента оказалось сильнее. Неотвратимо быстро создается Европа»3.
Далее следуют насмешки над «заместителем Рейно — де Голлем, кото-
рый говорит нам через микрофон из Давентри, что он «глава всех свободных
•французов», и призывает своих соотечественников вступать в Интернацио-
.нальную бригаду, состоящую теперь на службе Англии и представляющую
собой обломки всех армий, разбитых в последние годы».
Анализируя настроение во Франции в 1940 году, Фабр-Люс писал:
«Некоторые говорят о Петэне: «Это наш Гинденбург. Но где же наш
Гитлер?» Это верно. Во Франции революция совершилась без революцио-
неров. Всеобщее избирательное право было уничтожено. Тайные об-
щества распущены. Деятели, занимающие ответственные посты, могут
быть подвергнуты наказанию или отстранены. Стачки запрещены. Обра-
зование стало французским. Текст законов начинается с новой вводной
фразы: «Мы, Маршал Франции, глава Французского государства...»
Но чего нам еще не хватает — это новой элиты. В Германии в борьбе
за власть выдвинулась новая элита, тогда как наша система была вне-
запно и радикально изменена голосованием в парламенте 569 депутатов,
ошеломленных поражением страны. Такой сокращенный путь не озна-
чает, что нам не нужно сделать большого усилия... Костяк у нас есть.
Теперь наступило время организовать Францию, вдохнуть в нее новую
1 Alfred Fabre-Luce, Journal de la France, vol. I, Paris, January 1941,
p. 216 (Альфред Фа б р-Л ю с, Дневник Франции, Париж, январь, 1941, т. I,
•стр. 216).
2 Фашода—населенный пункт в Восточном Судане, занятый в июле 1898 года
французским колониальным отрядом, возглавлявшимся Маршаном. В сентябре 1898 года
в Фашоду вступила английская колониальная экспедиция под командованием Китченера,
в результате чего возник острый колониальный конфликт между Англией и Францией.
Под давлением английского правительства, угрожавшего войной, Франция вынуждена
была отступить, отозвав отряд Маршана из Фашоды.— Прим. ред.
3 А. Фабр-Люс, Дневник Франции, т. I, стр. 361.
42
жизнь и дать этой жизни новое содержание. В ходе решения этой вели-
кой задачи выдвинутся будущие вожди.
Говорят о национальной революции.,. В действительности прибли-
жается мировая революция. Мировая революция, важной частью кото-
рой является Франция. Она должна теперь не приказывать, а сотруд-
ничать и вдохновляться [примером Германии. — А. В.] и, главное,
существовать. Здесь, на пороге нового мира, человека охватывает
чувство благоговейного трепета»1.
Ясно, что для Фабр-Люса «национальная революция», как ее понимали
Петэн и Моррас, была бессмыслицей. Нелепостью был лозунг «Одна Фран-
ция». Виши, или, вернее, Франция, имела смысл только как часть обшир-
ного нацистского мира. В июле 1940 года торжество нацистской Европы
представлялось Фабр-Люсу бесспорным.
Но заглянем во второй том, написанный частью в конце 1940 года,
а частью в течение 1941 года и в первые месяцы 1942 года. Как изменился
весь тон! Ни французский народ, ни даже правительство Виши не собира-
лись следовать по величественному, вдохновляющему пути, начертанному
фабр-Люсом в апофеозе, на последних страницах первого тома.
Ход событий, описанный этим коллаборационистом, или «европейцем»,
как он любил себя называть, чрезвычайно ясен. Чем было это время, июль
1940 года, когда он стоял в благоговейном трепете на пороге нового мира
и ему казалось, что Франция будет «сотрудничать, вдохновляться и суще-
ствовать»! Это был — увы! — как он писал уже в. декабре 1940 года,
«сон в летнюю ночь — короткий сон о Франции, ищущей спасения
у Германии. Это был лишь короткий сон в промежутке между двумя
долгими снами, в которых Франция искала и теперь вновь ищет спасе-
ния у Англии»1 2.
Какая жалость! И поскольку Франция оказалась такой жалкой и сла-
•бой, «европейцы» — Фабр-Люс, Дэа и Дорио — почувствовали к ней пре-
зрение. Уже в сентябре или октябре 1940 года Фабр-Люс писал:
«Французским общественным мнением более не руководит ни пра-
вительство, ни какие-либо группы, ни тем более германские оккупа-
ционные власти. Оно послушно анонимным лозунгам и разносит слухи
с одного конца страны до другого... Днем француз кажется таким про-
стодушным, можно подумать, что он никогда ничего не читал, кроме
немецких сообщений. Вечером, за закрытыми дверями, среди надежных
друзей, он включает радио и слушает Би-Би-Си...»
И дальше:
«Поскольку германское вторжение в Англию в октябре все еще
не состоялось, снова стали распространяться старые, дискредитиро-
ванные лозунги 1939 года».
Если после знаменитой встречи Гитлера с Петэном в Монтуаре в 1940 году
немцы не торопились репатриировать французских военнопленных и умень-
шить наполовину оккупационные расходы (вокруг отеля «Матиньон» ходили
слухи о подобном соглашении между Гитлером и Петэном), то, по словам
Фабр-Люса, это происходило потому, что «они находили, что французское
обгцественное мнение становится снова все более и более англофильским».
Фабр-Люс был, конечно, очень огорчен таким «саботажем» Монтуара.
Для него Монтуар служил удобным средством для создания объединенной
Европы. Германия собиралась быть такой доброй по отношению к Франции.
Она собиралась освободить военнопленных, снизить расходы на оккупацию
и окончательно вернуть Франции департаменты Нор и Па-де-Кале. Детали
1 А. Ф а б р-Л ю с, Дневник Франции, т. I, стр. 403—404.
2 Там же. (Второй том книги Фабр-Люса вышел в Париже в 1942 году. Оба тома
были объединены в один и вышли в Женеве в 1945 году почти без всех приведенных
выше мест!)
43
всех этих соглашений должны были быть разработаны 22 декабря. Но к этому
времени «великий поборник франко-германской дружбы Пьер .Лаваль» по-
дал в отставку.
'Что же должна была получить Германия взамен всех этих уступок,
спрашивал Фабр-Люс. Здесь он заявил нечто очень важное, объясняющее-
сравнительно мягкие условия перемирия, предусматривавшие создание-
неоккупированной зоны. А именно: Франция была в Европе единственной круп-
ной державой, которая была разбита и оккупирована нацистской Германией,
Поэтому, если бы Франция, престиж которой среди других разбитых дер-
жав Европы все еще стоял высоко, первая искренне объединилась с гитлеров-
ской Европой, то и другие оккупированные страны — Бельгия и Голландия,
Дания и Норвегия, Польша и Чехословакия, так же как и сателлиты Венг-
рия и Румыния — с гораздо большей готовностью пошли бы на сотрудниче-
ство с Гитлером, «Но если Франция будет сопротивляться, то в Европе могут
быть только рабы». Если Монтуарское соглашение саботировали и Лаваль
был отстранен, — Лаваль, который хотел победы Германии, но, в случае-
если бы она не осуществилась, воображал себя посредником при мирных
переговорах, — то, по мнению Фабр-Люса, это было следствием проанглий-
ских настроений, охвативших страну уже в декабре 1940 года1.
Гитлеру пока не удалось захватить Англию, и в Виши стали посту-
пать сведения об успешном наступлении генерала Уэйвелла в Кире-
наике и о быстром росте военного производства в Америке. Соединенные-
Штаты все более и более обязывались помогать Англии; все это было на
руку противникам Германии. Еще в августе, после фабрлюсовского «сна
в летнюю ночь», французское радио, включившее в свою программу ряд.
антианглийских передач,
«уже получало множество писем, подписанных главным образом
рабочими и крестьянами (хотя под их именами, возможно, скрывались
евреи). В письмах, направлявшихся даже непосредственно маршалу,
говорилось: «Не можете ли вы сказать диктору, передающему в семь
часов известия, этому парню с громовым голосом, чтобы он не говорил
о Черчилле таким возмутительным тоном?» А теперь противники Гер-
мании шли гораздо дальше: «В конце концов к чему ссориться со стра-
ной, которая, судя по всему, может еще выиграть войну?»
После этого Фабр-Люс, глубоко негодуя, рассказывает историю от-
ставки Лаваля, вышедшего из состава правительства Виши 13 декабря 1940 го-
да. Это было крупной неудачей для гитлеровской «европейской» политики,
событием, которое лишит Францию выгод, обеспечиваемых ей дружбой
с Германией. Фабр-Люс сожалел также о холодности, проявленной Петэ-
ном под влиянием «реакционеров» Виши при известии о «благородном и ве-
ликодушном» жесте, которым Гитлер решил отметить крепнущую дружбу
и единство Франции и Германии.
К столетию со дня погребения останков Наполеона во Дворце инвали-
дов фюрер приурочил передачу Франции останков сына Наполеона, гер-
цога Рейхштадтского, умершего и похороненного в Вене в 1832 году. Это
великое событие должно было произойти 15 декабря 1940 года.
Хотя решительно все во Франции считали эту затею нелепой мелодра-
мой в худшем «германском» вкусе1 2, если не просто издевательством (по Па-
рижу ходила острота: «Мы хотим не костей, а мяса»), Фабр-Люс не только
распространялся о «милостивом и благожелательном жесте», но и разъяс-
нял на основании некоторых германских высказываний, в том числе на осно-
вании речи Альфреда Розенберга, «огромное политическое значение» дара
фюрера Франции. С одной стороны, говорил он, существовала антигерман-
1 А. Фабр-Люс, Дневник Франции, т. II, стр. 68.
2 Следует отметить, что Бенуа-Мешен утверждал, что он первый выдвинул эту идею.
44
ская, по существу роялистская теория «Аксьон франсэз», сводившаяся
к лозунгу «Одна Франция», с другой стороны — бонапартизм «европейцев»,
которые считали Гитлера в духовном и историческом отношении наследни-
ком победителя при Аустерлице и его мечты о «Европейской империи».
Но Петэн, подозревая заговор с целью его похищения, вдруг уволил
Лаваля в отставку и отказался приехать в Париж. Жест Гитлера пропал
зря и не был оценен неблагодарными французами.
При таких обстоятельствах погребение римского короля в Париже
в холодный зимний вечер оказалось полным провалом. Не было ни Петэна
(хотя его представлял Дарлан), ни Гитлера. Присутствовало лишь несколько
твердолобых «коллаборационистов».
«Бронзовый гроб, — писал Фабр-Люс, — прибывший утром на Во-
сточный вокзал, проследовал через высокие ворота Дворца инвалидов
между двумя рядами солдат муниципальной гвардии с горящими факе-
лами в руках. Впечатление от этой странной ночной мессы старались
усилить световыми эффектами и курениями. По словам Дриё ла Рошеля,
«целый килограмм ладана горел у нас над головой в сосуде таких огром-
ных размеров, что мы чувствовали себя толпой лилипутов...» Увы!
Все значение церемонии, казалось, изменилось; она была похожа не
на торжество в честь франко-германской дружбы, а на похороны поли-
тики Монтуара»1.
Немцы, конечно, очень плохо приняли отставку Лаваля. Абец был спеш-
но командирован в Виши. Петэну пришлось признать, что он был «плохо
информирован». Лавалю предложили различные посты, но посты незначи-
тельные, от которых он отказался. Фландену, назначенному министром
иностранных дел, немцы оказали холодный прием. Главным стремлением
Фландена явно было заключение мира между Англией и Германией. Но,
по существу, перемена была не так велика, как можно было ожидать после
«дворцового переворота» 13 декабря. Назначение Дарлана «дофином» Пе-
тэна, состоявшееся 10 февраля, было, по мнению Фабр-Люса, «во всяком
случае, шагом вправо... Аттантизм восторжествовал лишь на несколько не-
дель. Петэн понял, что он зашел слишком далеко».
Каково было настроение в стране в 1941 году и в начале 1942 года?
Фабр-Люс опять предается ироническим и печальным признаниям. Он счи-
тал, что в 1941 году, то есть менее чем через год после поражения, Франция
уже занимала в мире «завидное дипломатическое положение», но, несмотря
на это, с сожалением признавал, что «если бы спросили мнение улицы, то
оказалось бы, что коллаборационизм остается непопулярным».
А французы — народ несговорчивый, у них быстро меняется настрое-
ние: «То, что французы думали зимой 1940/41 года о немцах, они думали
зимой 1939/40 года об англичанах». В Париже в начале 1941 года люди каза-
лись Фабр-Люсу особенно неблагодарными, несмотря на все старания нем-
цев доставить им удовольствие. Моцарт в театре Лувр и в Пале-Рояле; «Три-
стан» и «Похищение из сераля» в Опере. В Париж привезли лучшего немец-
кого дирижера Караяна. А из кого состояла аудитория? «Смокинги колла-
борационистов и нескольких оставшихся еще американцев на фоне зеленых
мундиров офицеров вермахта». Физическое и моральное состояние простых
людей было скверным.
«Люди потеряли в весе. У них утомленный и изможденный вид.
Они продолжают тревожиться по поводу английских десантов, которые
никогда не состоятся. Их продолжает тревожить гестапо, которое они
видят повсюду».
«Французский высший класс, — по мнению Фабр-Люса, — сидел между
двух стульев, но в большинстве симпатизировал де Голлю, а «слушание
1 А. Фабр-Люс, Дневник Франции, т. II, стр. 89.
45
Би-Би-Си превратилось в своего рода патологическое явление, с которым все-
чаще сталкивались врачи». Фабр-Люс глумился над студентами университета,
устроившими в день перемирия демонстрацию на Елисейских полях; они
несли шесты (gaule) и «были страшно храбры, хотя и надеялись, что немцы
не смекнут, в чем тут дело». Совершенно невозможные люди. Рабочие, при-
знавал он, умирали с голоду и были одинаково озлоблены и против немцев
и против своих хозяев. Фабр-Люс говорил, что у рабочих было много до-
казательств того, что отправленным на работу в Германию жилось хорошо.
И все же рабочие сказали бы: «Поехать в Германию? Некоторые из отпра-
вившихся туда говорят, что там хорошо. Мы этому но верим. Ни даже если
это правда, все равно они кончат за колючей проволокой».
Затем началась война с Россией. Разумеется, Фабр-Люс тайно злорад-
ствовал, считая, что коммунизм «скоро перестанет существовать террито-
риально...» «Границы нашей цивилизации с каждым днем отодвигаются на
Восток...» «Дорио подал славный пример, вступив в Легион французских
добровольцев» [Французский легион на русском фронте.— Л. В.]. Но,
с другой стороны, Фабр-Люс теперь, впервые упоминает об активном сопро-
тивлении:
«Террористы... Лаваль и Дэа ранены бомбой в Версале... Немец-
кие офицеры ранены на улицах Парижа... Казнят заложников-комму-
нистов и всех, у кого находят огнестрельное оружие... Это какой-то
адский порочный круг... Он создает тяжелое чувство, которого не было
в прошлом году... И теперь коммунисты пытаются создать внутри Фран-
ции тот второй фронт, о котором кричат русские...»
С тех пор — конечно, с точки зрения коллаборационистов и «европей-
цев» — дела шли все хуже и хуже; излишне говорить о том, как они реа-
гировали на дальнейшие события.
Такой подробный анализ «Дневника Франции» Фабр-Люса — наиболее
ценного образчика коллаборационистской литературы — был предпринят
для того, чтобы показать, что даже в те полтора года после перемирия, когда
Францию угнетала мысль о вероятной победе Германии, казавшейся боль-
шинству людей неизбежной, общественное мнение оставалось, по существу,
антигерманским. Едва ли может быть сомнение в том, что если бы такой зор-
кий наблюдатель, как Фабр-Люс (а он именно таков независимо от его поли-
тических взглядов), обнаружил какие-либо значительные общественные
слои, благоприятно относившиеся к искреннему сотрудничеству с Герма-
нией и к «объединению» с гитлеровской «Европейской империей», то он ис-
пользовал бы это максимально. Но он их не обнаружил.
Это очень важное обстоятельство надо иметь в виду при рассмотрении
всех споров о Петэне и Виши, о Дарлане, Лавале, о твердолобых сторонни-
ках Германии и о Сопротивлении.
Глава вторая
ВИШИ И МАРШАЛ
1.	ЧТО ТАКОЕ «ПЕТЭНИЗМ?»
23 июля 1945 года Петэн, представ перед Верховным судом, за-
явил, что этот суд неправомочен его судить.
«Мне вручил власть французский народ, представленный Нацио-
нальным собранием. Верховный суд в нынешнем составе не представ-
ляет французского народа; и только к нему, к народу, обращается сен-
час маршал Франции, глава государства... Я но буду отвечать ни на
какие вопросы; и это единственное заявление, которое я желаю сде-
лать.
Вся моя жизнь прошла на службе Франции. Мне около девяноста-
лет, и я брошен в тюрьму, но и теперь я все еще хочу продолжать слу-
жить Франции и обращаюсь к ней еще раз. Пусть Франция помнит!.
Я привел ее армии к победе в 1918 году.
После этого я заслужил отдых, но я никогда не переставал отдавать-
всего себя Франции. Как бы я ни был утомлен и стар, я всегда отвечал
па ее призыв. В самый трагический день ее истории Франция вновь
обратилась ко мне. Я ничего не просил. Но меня молили прийти —
и я пришел. И в наследство мне досталась катастрофа, в которой я был
неповинен. Виновные спрятались за моей спиной, чтобы оградить себя
от народного гнева. Когда в согласии с военным командованием я про-
сил перемирия, я совершал акт спасения. Перемирие спасло Францию
и способствовало победе союзников тем, что оставило Средиземное море-
свободным и сохранило целостность наших колоний. Мое правительство
было сформировано законным путем и признано всеми державами мира —
от папского престола до СССР. Я воспользовался этой властью, как щи-
том, чтобы охранять французский народ. При этом я без колебаний по-
жертвовал своим престижем. Я остался во главе государства во время
оккупации. В состоянии ли вы понять всю трудность управления стра-
ной при таких условиях? Каждый день под угрозой ножа, приставлен-
ного врагом к моему горлу, мне приходилось бороться против его требо-
ваний. История расскажет вам обо всем, от чего я вас избавил, даже
если сегодня мои противники только и думают, как бы поставить мне
в вину то, что было неизбежно».
Далее Петэн рассказал, как ему приходилось «ублажать противника»
и «произносить такие слова и совершать такие поступки, которые
заставляли меня страдать больше, чем вас... Пусть те, кто сейчас обви-
няет меня, спросят свою совесть и попробуют дать ответ на вопрос, что
стало бы с ними, если б не я... Пока генерал де Голль продолжал борьбу
за рубежом, я подготовлял почву для Освобождения, поддерживая
жизнь Франции, хотя и полную страданий. Какая польза была бы в осво-
бождении развалин и кладбищ!»
Петэн претендовал даже на то, что работа его правительства была сози-
дательной.
47
«Был составлен проект конституции. Правда, я не успел провозгла-
сить ее. И несмотря на огромные трудности, ни одно правительство
не сделало больше моего, чтобы внушить уважение к семейным устоям,
не допускать классовой борьбы, обеспечить необходимые условия труда
в промышленности и в сельском хозяйстве. Освобожденная Франция
может называть вещи другими именами. Но то, что она строит, она в со-
стоянии с пользой строить только на фундаменте, заложенном мною...
Никто не вправе ломать историческую преемственность, существую-
щую в нашей стране... Я являюсь представителем традиций француз-
ской и христианской цивилизации в противовес крайностям всякой
тирании... Осудив меня, вы осудите надежду и веру миллионов людей.
Каков бы ни был ваш приговор, бог и потомство всегда вынесут свой
приговор».
Такова вкратце защита того, что стало известно под названием «петэ-
низма». Краткое заявление, сделанное престарелым маршалом в тот день,
когда он предстал перед судом, было, конечно, тщательно подготовлено
заранее, очевидно с помощью его главного защитника — адвоката Изорни,
который оставался в последующие годы основным поборником дела маршала.
Вопрос заключался не только в личности маршала. Режим Виши был
значительным социальным и историческим явлением французской исто-
рии, и защита Петэна означала также защиту «системы» и людей, которые
тем или иным путем отождествляли себя с Виши.
Одна из главных задач пропаганды в защиту Петэна, несомненно, со-
стояла в превращении Петэна в символ и в отождествлении с ним всего
«хорошего», что было в Виши. А за плохое отвечали другие.
Как показывает вышеприведенное заявление, петэнизм претендовал
на то, что он:
1)	спас Францию от уничтожения;
2)	спас французские колониальные владения и способствовал по-
беде союзников; один из главных доводов состоял в том, что, если бы
не перемирие и пе создание французского правительства в метрополии,
германская армия вторглась бы в Северную Африку через Испанию,
захватила бы Гибралтар и «заперла» бы Средиземное море;
3)	представлял собой звено в преемственности французской исто-
рии;
4)	олицетворял собой законность как внутри Франции, так и в меж-
дународном масштабе;
5)	вел «двойную игру» для блага Франции;
6)	дополнял и поддерживал усилия де Голля, действовавшего за
пределами Франции;
7)	был носителем подлинных французских и христианских тради-
ций;
8)	поставив труд и семью под особую защиту государства, положил
начало лучшей, более добродетельной Франции.
Последняя претензия, звучавшая особенно нагло в 1945 году, имеет
тем не менее много общего с идеями всех антисоциалистических, антикомму-
нистических и антипрофсоюзных кругов во Франции. В своем заявлении
Петэн стремился доказать, что принципы Виши были живыми принципами
и что они имеют будущее, если Франции вообще суждено иметь будущее.
В этом лубочном изображении петэнизма особого внимания заслужи-
вает одна сторона. В истории Виши было много «грязи», но она, мол, была
делом рук людей, которые не были подлинными вишистами. Ясно, что
одна из главцых задач пропаганды в пользу Петэна состояла в создании
мифа и легенды о правительстве Виши и Петэне, которые имели очень мало
общего с действительностью. Всю грязь Виши объясняли двояким образом:
необходимостью играть «двойную игру» и присутствием в Виши дурных
48
людей, не имевших ничего общего с чистой сущностью петэнизма. Такое
объяснение было тем более удобным, что маршал, имевший, без сомнения,
мало опыта в практических делах, часто рад был поручить свою работу
другим и ограничиваться ролью необходимого вдохновителя. Если его име-
нем делалось зло, можно было говорить впоследствии, то это происходило
потому, что именем Петэна пользовались везде, потому что его предавали
и заставляли подписывать то, что в своем возрасте и при отсутствии у него
политического опыта он не совсем понимал.
Поэтому если в Виши и было что-нибудь «дурное», то не из-за Петэна,
а вопреки Петэну.
Обеляя Петэна, петэновцы очень старались создать еще и другую”ле-
генду, возлагая ответственность за все, что было в Виши скверного, на не-
скольких лиц, главным образом на Пьера Лаваля. С самого начала Лаваля
умышленно лишили благодетельной защиты легенды о Петэне.
Любопытно, например, что Изорни и другие петэновцы пальцем не
пошевелили, чтобы помочь Лавалю даже тогда, когда они готовы были бро-
ситься на защиту столь отъявленного фашиста, как Бразильяк, а «Аксьон
франсэз» с 1940 года относилась к Лавалю как к человеку, совершенно чуж-
дому «духу маршала».
Не следует, конечно, впадать в другую крайность, как это случилось
с некоторыми. Нельзя видеть в Лавале квинтэссенцию французской полити-
ческой мудрости и смотреть на него как на тайного защитника демократи-
ческих традиций в эпоху Виши и оккупации. Беспощадность, с какой Ла-
валь вводил вишийский режим (Петэн скромно оставался при этом на зад-
нем плане), достаточно ясно говорила о том, что «республиканизм» Лаваля
далеко не соответствовал лучшим традициям. Но Лаваль был в некотором
смысле изолированной личностью, а не представителем определенного класса
с устойчивыми историческими традициями, как сторонники «национальной
революции». И по крайней мере отчасти верно, что после того, как Лаваль
заложил фундамент «национальной революции», его перехитрили те, кто
больше подходил престарелому маршалу. В книге Мориса Мартэна дю Гара
«Хроника Виши» помещен один поучительный анекдот. В тот день, когда
Лаваль добился от Национального собрания, чтобы оно «голосовало за унич-
тожение» Третьей республики, он сказал Петэну:
«— Итак, господин маршал, довольны ли вы тем, чего я для вас
добился?
— Да, — ответил Петэн, — это превосходно. Но теперь, господин
Лаваль, — прибавил он, немного помолчав, — вам придется научиться
повиноваться.
Лаваль подумал, что это милая шутка, и рассмеялся1.
Мартэн дю Гар замечает: «Повиноваться? Лаваль никогда никому не
повиновался... И у него еще была манера выпускать дым от папиросы мар-
шалу в нос — манера, которой маршал совершенно не выносил».
«Национальная революция» была, безусловно, несколько чужда по духу
Лавалю. Несмотря на то, что он сам заложил ее фундамент, Лаваль находил,
что его собственные чувства, воспитанные Третьей республикой, не годятся
для нового режима. Он не любил реакционный аппарат Виши и- все более
и более приходил к выводу, что «национальная революция» была временным
сооружением, не представляющим постоянной ценности. Именно это, а не
тот факт, что он был «прогермански настроен», объясняет его столкновения
с Петэном и с окружением маршала.
1 Maurice Martin du Gard, Chronique de Vichy, Paris, 1948, p. 58 (M o-
p и с Мартэн дю Гар, Хроника Виши, Париж, 1948, стр. 58). Морис Мартэн дю
Гар (не путать с его однофамильцем романистом Роже Мартэн дю Гаром) был представи-
телем газеты «Депэш де Тулуз» в Виши.
4 д. Верт	49
В петэновской мифологии Лаваль слывет злодеем, или, как сказал Вей-
ган, «злым гением Петэна». Лаваль отнюдь не был злым гением Петэна.
Гораздо большее влияние, чем Лаваль, оказывали на Петэна другие лица:
Дю Мулен де Лабартэт, д-р Менетрель и разные прочие кагуляры и морра-
систы, такие, как министр юстиции Петэна Алибер, заранее разработавший
основные принципы конституции Виши и приложивший много усилий,
чтобы подготовить удар, нанесенный Лавалю 13 декабря. Истина состоит
в том, что Петэн использовал Лаваля. Он был вполне доволен тем, что Ла-
валь вступил в переговоры с немцами и стал в результате этого непопулярен.
Мысль о том, что Лаваль являлся немецким агентом номер один, была впер-
вые выдвинута в Виши в окружении Петэна и «Аксьон франсэз». Эта легенда,
рассчитанная на то, чтобы маршал остался чист, была настолько убеди-
тельна, что и Англия и Америка оказались введенными в заблужде-
ние и совершили в результате этого много серьезных дипломатических
ошибок.
Были и другие лица, по более понятным причинам лишенные благоде-
тельной защиты легенды о Петэне. Это «парижская группа» коллаборациони-
стов — Дэа, Дорио, Люшер, де Бринон; об этой группе речь будет идти ниже.
Но насколько чист был сам Петэн? И кто такие были «чистые петэновцы»?
«Чистыми петэновцами», как мы увидим, были главным образом сто-
ронники антипарламентских правых групп — члены партий правого крыла,
члены «Аксьон франсэз», «Боевых крестов» и других лиг, бывших чрезвы-
чайно активными в 1934—1935 годах. Петэновскими были также Легион
французских добровольцев и высшее духовенство. Совсем в другом плане
пропетэновские настроения широко распространились в 1940—1941 годах
по всей стране, но главным образом в неоккупированной зоне, население
которой имело все основания быть «благодарным». Как мы увидим ниже, одно
время петэнизм превратился почти в религиозный культ.
Но что за человек был Петэн? И как возникла легенда о Петэне?
2.	ОТ «6 ФЕВРАЛЯ» ДО ВИШИ
Чтобы увидеть, как постепенно создавались условия для возникнове-
ния вишизма, надо оглянуться далеко назад. При этом нельзя упускать
из виду тот знаменательный факт, что вишизм появился на свет 6 февраля
1934 года. Петэн как политик был типичным продуктом 1930—1940 годов
во Франции.
Волею судьбы он впервые стал заниматься активной политической дея-
тельностью в семидесятивосьмилетнем возрасте в качестве военного министра
в кабинете Думерга через несколько дней после беспорядков 6 февраля.
Кем он был прежде и что представлял собой в глазах французского обще-
ственного мнения? Он представлял собой только одно — славу француз-
ской армии. В мемуарах Жоффра и Пуанкаре, правда, можно найти не-
мало нелестных слов по адресу Петэна. Из них явствует, что великая
слава Петэна как солдата была преувеличена; высказывалась даже мысль,
что сражение под Верденом было выиграно не столько благодаря Петэну,
сколько вопреки ему, выиграно людьми с более крепкими нервами, напри-
мер генералами Нивеллем и Манженом. По словам Пуанкаре, Петэн был
пессимистом и пораженцем по натуре, и, если бы это зависело от него, оборона
Вердена была бы прекращена. Все же во время войны 1914 —1918 годов
он оказал много больших услуг и заслуженно получил маршальский жезл.
До 1931 года он оставался также членом Высшего совета французской армии
и еще в течение многих лет продолжал свою деятельность в качестве военного
эксперта. Но тут обнаружилось, что Петэн не поспевал за временем и его
взгляды на военное дело в 1934 году оказались устаревшими. Впрочем, они,
несомненно, устарели еще раньше.
50
Оскорбительные для Петэна книги Жоффра и Пуанкаре были запрещены
при режиме Виши. Но, пожалуй, после перемирия 1940 года критики Пе-
тэна расписывали его «прирожденное» пораженчество больше, чем для этого
имелось оснований. Необходимо проводить различие между престижем Пе-
тэна как генерала— участника войны 1914—1918 годов, и его качествами
как специалиста в тридцатых годах. По-видимому, общее мнение (несмотря
на критические замечания Пуанкаре и Жоффра) сводилось к тому, что Пе-
тэн был высококомпетентным военачальником первой мировой войны, хотя,
пожалуй, ему недоставало решительности Фоша.
Полковник де Голль посвятил Петэну две свои ранние книги «На острие
шпаги» и «Франция и ее армия». В посвящении ко второй он писал: «Мар-
шалу Петэну...благодаря которому последние две главы книги повествуют
о нашей победе».
Но как специалист Петэн явно не был в курсе последних достижений
военной техники в годы, непосредственно предшествовавшие второй миро-
вой войне; его поразительная «отсталость» обнаружилась лишь в 1938 году,
когда он написал свое знаменитое предисловие к книге генерала Шавино
«Возможно ли еще вторжение?» В этом предисловии Петэн свел к минимуму
значение авиации и танков в «предстоящей» войне. Но, по правде говоря,
это утверждал не один Петэн: он находился в хорошей компании!
Такое «несоответствие» Петэна его положению одного из главных авто-
ритетов французской армии в течение десяти лет, предшествовавших войне,
было одним из тех фактов, которые с очевидностью обнаружились на Риом-
ском процессе1 в 1942 году и отчасти привели к тому, что процесс был «отло-
жен». Такие люди, как Рейно, Блюм и Даладье, с полным основанием ука-
зывали, что неподготовленность Франции к войне не была результатом
«саботажа» армии парламентом, как заявляли вишисты, а результатом чрез-
мерного доверия, с которым парламент относился к суждениям генералов
вроде Петэна и Вейгана, чья слава в глазах общественного мнения была раз-
дута в явном несоответствии с их подлинными достоинствами. То же самое,
но в другой связи, относится к генералу Гамелену, который даже не дал себе
труда (об этом много говорилось в 1940 году) изучить германское вторжение
в Польшу на том основании, что «здесь этого не может случиться». Фош
умер, Лиоте впал в детство (он умер в 1936 году), Франшэ д’Эспере
был инвалидом, и Петэн и в меньшей степени Вейган в течение нескольких
лет перед войной были последними живыми символами военной славы Фран-
ции. Именно это, как ни парадоксально, дало Петэну возможность осуще-
ствить после июньского военного разгрома 1940 года свой необычный поли-
тический и психологический эксперимент.
Что представлял собой Петэн в политическом отношении? Несомненно,
Великая Немая (армия) в принципе считалась стоящей вне политики.
Но и у Вейгана, и до него у Фоша были неприятности с различными прави-
тельствами из-за того, что они были пламенными католиками и ультра-
консерваторами. Тардье рассказывает любопытную историю, иллюстри-
рующую предубеждение антиклерикалов против армии, существовавшее
до 1914 года. Это история о том, как незадолго до первой мировой войны
Фош был назначен начальником Военной школы.
Клемансо, человек совсем не религиозный, вызвал Фоша к себе и пред-
ложил ему этот пост.
1 Судебный процесс в г. Риоме открылся 19 февраля 1942 г. Целью процесса, начато-
го по указанию Петэна, было обвинение ряда деятелей Третьей республики в развязыва-
нии второй мировой войны якобы вопреки необходимости и интересам Франции. Однако
процесс вылился в обвинительный акт против самого Петэна и коллаборационистов,
в связи с чем был внезапно 11 апреля 1942 г. прекращен Петэном под предлогом необхо-
димости произвести дополнительное расследование. В дальнейшем процесс так и не
был возобновлен.— Прим. ред.
4* '51
— Разве вы не знаете, господин премьер-министр, что я — ревностный
католик?
— Наплевать мне на это, — ответил Клемансо.
— И что мой брат—священник-иезуит?
— Я уже вам сказал, мне на это наплевать. Вы назначены.
Большинство старых руководителей французской армии безусловно
считались «реакционерами»: Лиоте, Фош, Вейган, Франшэ д’Эспере. Я помню,
:как в 1934 году «Аксьон франсэз», «Патриотическая молодежь» и другие полу-
фашистские организации заявляли, что все они пользуются тайной под-
держкой либо Лиоте, либо Вейгана; они даже заявляли, что «недалек тот
день», когда они будут действовать открыто и возглавят восстание против
«потаскухи»1 [так в роялистских кругах называли республику. — Ред,].
На самом деле до этого не дошло. В последующие годы некоторые анти-
парламентские силы стремились получить поддержку не со стороны Франшэ
д’Эспере или Вейгана, крайне подозрительных с республиканской точки
зрения, а со стороны как будто бы не занимавшегося политикой солдата
Петэна. Ибо Петэн пользовался репутацией человека, не только не занимав-
шегося политикой, но и весьма «демократичного», обаятельного, «человечного»
в обращении гораздо более, чем любой из знаменитых генералов. В противо-
положность большинству из них он не был известен как пламенный и рев-
ностный католик. Все знали также, что он женился на разведенной. Если
позднее, в Виши, Петэн стал усиленно посещать церковь, то он поступал так
из политических, а не из личных соображений.
Однако в 1934 году этот, казалось, «нейтрально» державшийся старец
вдруг словно помешался на политике и согласился занять пост военного
министра в «национальном» J правительстве Думерга.
Конечно, следует вспомнить об атмосфере бурных лет, начавшихся
с 1934 года, когда «Боевые кресты», «Аксьон франсэз», «Патриотическая
молодежь» и другие фашистские и полуфашистские «лиги» открыто бросили
вызов республиканскому строю. В очень короткое время во Франции прои-
зошла радикальная перемена. 1932 и 1933 годы были там двумя последними
мирными, «нормальными» годами, хотя в 1933 году уже можно было обнару-
жить признаки собирающейся бури. Некоторую почву для этого давали
события за границей. В январе 1933 года Гитлер пришел к власти, и рано
или поздно это должно было оказать сильное влияние во Франции.
Имело значение еще *и другое. Великие вожди Третьей республики —
Клемансо, Пуанкаре, Бриан — умерли. Их преемники — Шотан, Даладье,
Сарро, Фланден, Буиссон — оказались значительно слабее. Эррио, Кайо,
Тардье—каждый по-своему "являлись довольно крупными деятелями, но по
разным причинам они были фигурами слишком «спорными» и у них было
слишком много личных врагов. Эррио еще не забыл провала, который он
потерпел как глава левого блока в 1926 году. Единственным «государствен-
ным деятелем старшего поколения», который мог бы сыграть спасительную
роль в будущем, был Луи Барту, занимавший в кабинете Думерга пост ми-
нистра иностранных дел попытавшийся «окружить Германию» посредством
союза с Россией. Но в октябре 1934 года Барту был сражен пулей убийцы —
наймита Муссолини/7Однако Барту не пользовался большой известностью
среди широких общественных слоев (если не считать того, что на него по-
стоянно клеветали, будто он ворует ценные книги1 2 * и страдает половым
1 Из показаний Лустано-Лако на процессе Петэна следовало, что престарелый мар-
шал Франшэ д’Эспере поддерживал в 1937 году активную связь с тайной террористиче-
ской организацией кагуляров и считал, что организованный Делонклем заговор с целью
«государственного переворота» был последней надеждой Франции («Le Proces du Marechai
Petain», vol. I, p. 254—«Процесс маршала Петэна», т. I, стр. 254).
2Charles Maurras, Le Bibliophile Barthou, Paris, 1929 (Шарль M op-
pa c, Библиофил Барту, Париж, 1929).
52
психозом. «Гоните Барту!» — требовала «Аксьон франсэз»); и в критический
момент, в феврале 1934 года, единственным «крупным старым деятелем»,
которого могла выдвинуть Франция, оказался бывший президент Думерг —
ничтожество и действительно один из самых косных политиков Третьей
республики.
1934 год ознаменовался скандалом со Стависким, мятежом 6 февраля
и образованием под «давлением улицы» правительства Думерга. Многое
из того, что произошло в 1940 году и при правительстве Виши, можно объяс-
нить 1934 годом.
Идеология «6 февраля» предшествовала идеологии Виши.
Виши было конечной победой «Аксьон франсэз».
Петэновский Легион французских добровольцев был как бы подтверж-
дением идей «Боевых крестов» полковника де ла Рока.
Многие из людей, игравших впоследствии большую роль в правитель-
стве Виши, приобрели известность 6 февраля или выплыли на поверхность
в ходе возникших затем политических и идеологических споров.
Виши было реваншем участников 6 февраля, потерпевших поражение
четырьмя годами раньше, при правительстве Народного фронта.
Многие из наиболее активных участников беспорядков тех лет играли
также самую активную роль в годы правления Виши. Дэа в 1933 году порвал
с социалистической партией; так же поступил Марке, квазифашистский
лозунг которого «Порядок, власть, нация» «привел в ужас» Блюма на съезде
социалистической партии в 1933 году.
В течение последующих лет Дэа все более и более превращался во фран-
цузского «национал-социалиста», пока наконец не стал одним из главных
наймитов Гитлера в Париже. Марке было суждено стать впоследствии первым
петэновским министром внутренних дел. Дорио, порвав с коммунистами,
стал во главе Французской народной партии и вскоре превратился в «чи-
стейшего» французского нациста.
Между 1934 и 1939 годами тираж еженедельника «Гренгуар» увеличился
до семисот тысяч экземпляров. Он отравлял умы миллионов французов
своей пропагандой против парламента, против социалистов, против Англии,
за нацистов, за Муссолини и против евреев.
Вредная деятельность этого еженедельника сделала его в некотором
смысле наиболее влиятельным журналом во Франции. Он также предвещал
Виши. Яд, который изливали «Гренгуар» и «Аксьон франсэз», глубоко въелся
в душу Франции и породил более или менее сознательные пораженческие
настроения в армии. По словам адмирала Мюзелье, во флоте этот яд
до такой степени отравил сознание, что после перемирия во французском
флоте было особенно трудно создать настроение в пользу Англии.
Народный фронт был тяжелым временным поражением для сил, открыто
выступивших 6 февраля. Но эти силы держали порох сухим, выжидая часа
расплаты. Именно во времена Народного фронта был провозглашен, никто
не знает кем, лозунг: «Лучше Гитлер, чем Народный фронт». Этот лозунг
был подхвачен. Когда правительству Народного фронта пришел конец,
Даладье, хотя он одно время участвовал в правительстве этого фронта, суж-
дено было, бедному, доставить первые победы воскресшему духу 6 февраля.
Сначала был Мюнхен. Потом в силу предоставленных Даладье в 1938—
1939 годах чрезвычайных полномочий он начал скрепя сердце создавать
нечто, уже предвещавшее Виши. Главным идеологом режима Даладье 1938—
1939 годов был Жан Жироду, написавший книгу «Чрезвычайные полномо-
чия», в которой уже можно найти кое-что от петэновской идеологии семьи,
труда, родинц, возвращения к земле и повышения рождаемости. А затем,
когда началась война, коммунистическая партия была объявлена вне
закона, начались преследования, заключение в концентрационные лагеря.
В какой мере это было обосновано — вопрос другой, но важно то, что
53
позднее вишисты неизменно подчеркивали: «Не мы это начинали. Начал
Даладье».
В период между 1934 и 1939 годами также всевозможными путями сти-
мулировалось «сотрудничество» с нацистской Германией. Нацистский агент
Абец действовал в Париже с 1933 года. Между Берлином и Парижем уси-
ленно поддерживалась живая связь. Такой человек, как Фернан де Бринон,
претендовавший на то, что он является представителем «традиции Бриана»,
а также на то, что действует по указаниям Даладье (это было еще в 1933 году)
и — как ни странно — от имени еврейского банка «Лазар», начал помещать
в «Матэн» и «Энформасьон» интервью с Гитлером и пронацистские статьи1.
Франко-германский комитет во главе с Фернаном де Бриноном был весьма
активен в тревожные 1934—1939 годы и насчитывал среди своих членов
и сторонников значительное число представителей интеллигенции; впослед-
ствии многие из них охотно сотрудничали с немцами или занимали более
чем двусмысленные провишистские позиции в Соединенных Штатах и в дру-
гих странах. Глава Франко-германского комитета Фернан де Бринон —
persona gratissima у немцев — впоследствии был назначен Петэном послом
в Париже.
Однако он пошел еще дальше, чем ждал от него Петэн. Он попросту
превратился в немецкого шпиона и передавал немцам секретные материалы
Виши.
И вот в этот отвратительный мир внутренних и международных интриг,
личных честолюбивых стремлений и идеологических заговоров вдруг окунулся
семидесятивосьмилетний маршал, -став членом правительства Думерга. Он
не был прежде политическим деятелем. Трудно сказать, как это случилось —
может быть, потому, что в эти тревожные времена каждый должен был занять
определенную позицию, — но теперь Петэн постепенно проникался уверен-
ностью, что должен сыграть важную политическую роль. Как впервые воз-
никла у него такая мысль? Он, конечно, слышал много всяких разговоров
в 1934 году. Вероятно, он знал об обсуждении Думергом и Тардье вопроса
о необходимости пересмотра конституции. По словам Лустоно-Лако, давав-
шего показания на процессе Петэна, Петэн вдруг начал проявлять интерес
к Лавалю, который был его коллегой в правительстве Думерга:
«Др войны отношения между Лавалем и Петэном были гораздо
менее близкими, чем обычно думают. Фактически эти отношения осно-
вывались на одной фразе. Однажды в 1934 году во время приема в
Кэ д’Орсэ Думерг сказал Петэну, указывая на Лаваля, стоявшего
у окна: «Республика насквозь прогнила, но есть еще вот этот». С тех
пор Петэн не раз повторял мне эту фразу в разговорах со мною и во
время прогулок с той настойчивостью, с какой старые люди любят по-
вторять одно и то же. Некоторые фразы превращаются у них в рефлекс...
Я думаю, что эта фраза имела важное значение. Несомненно, Лаваль
задумал использовать когда-нибудь Петэна, увенчать свою политиче-
скую комбинацию, воспользовавшись кепи прославленного маршала. Не-
сомненно также, что Петэн видел в этом человеке, одаренном кошачьей
хитростью и изумительной способностью управлять людьми, того, кто
1 Правда, не только де Бринон печатал интервью с Гитлером. К наиболее знаме-
нитым интервью Гитлера, принадлежащим к «франкофильской» и «пацифистской» серии,
относится интервью, напечатанное Бертраном де Жувенелем в «Пари миди» 7 марта
1936 года, всего за несколько дней до того, как немцы вступили в Рейнскую область.
(См. книгу автора настоящей книги «Судьба Франции», стр. 217—219.) Позже Жувенель
стал светочем и интеллектуальным украшением возглавляемой Дорио Французской
народной партии. В 1941 году он опубликовал в Париже «философский» труд «После
поражения», преисполненный восхищения методами немцев и динамизмом нацистов.
Однако во время оккупации де Жувенель удалился в Швейцарию и появился вновь после
войны в английской печати в качестве эксперта по французским делам.
54
в некоторых случаях мог бы дать ценный совет. Но дальше этого дело
никогда не заходило».
Едва ли можно сомневаться в том, что в бурные 1934—1935 годы были
группы, с надеждой взиравшие на Петэна как на человека, подходящего для
номинального руководства фашистским переворотом. Было ли это ему из-
вестно? Первым ясным признаком заинтересованности некоторых кругов
в Петэне было опубликование в 1935 году брошюры под заголовком «Нам
нужен Петэн». Ее престарелый автор — пацифист в прошлом, некогда оскор-
бивший национальное чувство французов фразой «сунуть знамя в навоз», —
превратился во время первой мировой войны в ультранационалиста и шови-
ниста, а теперь был явно связан с некоторыми фашистскими группами. Его
имя широко известно. Это Гюстав Эрве. Его брошюра предвосхищала многие*
детали «национальной революции» Виши. По крайней мере Поль Рейно был
убежден, что выдвижение Петэна в качестве фюрера Франции не могло про-
изойти без его согласия.
Попутно с распространением брошюры продавались значки с изобра-
жением Петэна, что требовало довольно значительных денежных затрат
с чьей-то стороны; трудно поверить, чтобы лица, финансировавшие это пред-
приятие, пошли на риск того, что маршал от них отречется. И все же исто-
рия превращения Петэна в 1935 году в «кандидата в фашистские диктаторы»
еще не доказывает, что он тогда окончательно связал свою судьбу с участни-
ками путча 6 февраля. К нему продолжали питать глубокое уважение левые,
и в ноябре 1935 года даже Пьер Кот в статье, опубликованной в журнале
«Вю», предлагал в случае крайности назначить премьером Петэна1. При всем
этом остается фактом (как ни странно, забываемым большинством людей),
что во время выборов 1936 года накануне дня голосования Петэн обратился
с призывом, направленным против партий Народного фронта. Но в то время
этому не придали большого значения, и Петэн только в 1939 году снова
оказался в центре внимания широких общественных кругов, на этот раз
при весьма эффектных обстоятельствах.
После гибели Испанской республики в феврале 1939 года Даладье
назначил Петэна послом во франкистскую Испанию.
«Гениально!» —кричали друзья Даладье и все крайние правые; и Да-
ладье стал необычайно популярен даже у еженедельника «Гренгуар», кото-
рый много лет называл его «палачом 6 февраля». Одним из тех немногих,
кто протестовал против этого назначения, был Леон Блюм — на том основа-
нии, что неправильно было посылать к Франко «нашего самого благородного
и самого гуманного полководца^.
Эта идея Даладье была в известном смысле нелепа. Петэн, которому
уже исполнилось восемьдесят три года, никогда в жизни не был послом.
И вдруг ему надо было научиться профессии посла, так же как годом позже —
профессии главы государства, радиодиктора и составителя коммюнике.
Слишком многого требовали от человека такого возраста.
Это назначение и высказываемые со всех сторон мнения по поводу
него, может быть, раздули тщеславие старца и способствовали появлению
у него мысли, что он — человек, ниспосланный провидением. Несомненно,
мотивы Даладье были серьезны. Не считаясь с идеологическими соображе-
ниями, важно было польстить одержавшему победу Франко и добиться
от него невмешательства, если в Европе скоро вспыхнет война, что было
более чем вероятно.
Хотя Петэн никогда не был послом, ему, по всей вероятности, нрави-
лась новая роль, и он вполне сознавал значение своего нового поста для
внутренней и международной политики Франции.
д «Процесс маршала Петэна», стр. 992.
55
Однако его отношения с Франко, по-видимому, не шли дальше того,
что предписывалось протоколом, и в тех редких случаях, когда Франко
виделся с Петэном, он относился к нему с заметной холодностью. Несмотря
на это, Петэн был терпелив, не делал ничего такого, что могло бы вызвать
недовольство нового правительства Испании, й, конечно, поторопился
вернуть Франко испанское золото и выполнить другие обещания, данные
Бераром в момент паники, при заключении сразу после гибели республики
соглашения Берара—Хордана. По словам Газеля, бывшего советника по-
сольства, Петэн даже избегал «надоедать» испанцам, более чем это было не-
обходимо, просьбами относительно французов, все еще находившихся
в плену в Испании.
Некоторое значение придавалось тому факту, что даже после начала
войны Петэн на официальном приеме пожал руку германскому послу,
а также воспрепятствовал опубликованию французским посольством на
испанском языке брошюры против Геббельса.
Был ли уже тогда Петэн пораженцем? И собирался ли он играть в не-
далеком будущем крупную политическую роль во Франции? По словам
того же Газеля, Петэн еще до начала военных действий уже думал о пред-
стоящей ему важной политической роли:
«В течение одного дня он дважды показывал мне списки членов
кабинета, который намеревался сформировать в будущем. В обоих
списках были имена Лаваля и Лемери. Все же у меня не создалось впе-
чатления, что в то время он что-нибудь замышлял против республики.
Однажды он даже сказал: «Политики пытаются использовать меня.
Я их разочарую».
Но на самом деле Петэн не собирался их разочаровывать. По словам
другого советника французского посольства в Испании, Лемарля, между
Петэном и Лавалем, особенно после начала войны, установился тесный
контакт. Во второй половине сентября 1939 года Лаваль сообщил Петэну,
что поможет ему сформировать правительство, «свободное от всех нежела-
тельных вам людей». Возможно, этим объясняется отказ Петэна, когда
приблизительно в это же время Даладье призвал его в Париж и предложил
ему войти в правительство, ибо маршал не желал участвовать ни в одном
правительстве без Лаваля, которого Даладье не хотел включать в состав
кабинета.
Петэн вернулся в Испанию. Но имеется достаточно доказательств того,
что он продолжал поддерживать тесную связь с некоторыми политическими
деятелями Парижа. Его советник Лемарль рассказал во время процесса
Петэна две любопытные истории: одну о том, как французский пресс-атташе
во время пребывания во Франции в конце 1939 года был уличен в поражен-
ческой пропаганде, причем он говорил, что его взгляд на войну как на «бес-
полезную и безнадежную» вполне разделял Петэн. Петэн бранил пресс-
атташе, но не за его пораженческие взгляды, а за то, что он ссылался на него,
Петэна. Лемарль рассказал также, что в феврале 1940 года, посетив Париж,
он был поражен широко распространившимися пораженческими настрое-
ниями, и все пораженцы говорили о Петэне как о человеке, разделявшем
их убеждения.
Какова была позиция Петэна в месяцы, непосредственно предшество-
вавшие германскому вторжению 10 мая? Многое говорит о том, что он гото-
вился сыграть крупную роль. Он часто давал понять, что вскоре ему при-
дется взять на себя политическую роль. Так, 30 марта он сказал де Монзи:
«Во второй половине мая я им понадоблюсь»1. А 5 мая, то есть за пять дней
до немецкого наступления, Петэн сказал Дарлану, которого он посетил
1 A. de Monzie, Ci-Devant, Paris, 1941, p. 207 (А. де Монзи, Человек
прошлого, Париж, 1941, стр. 207).
56
в морском штабе в Ментеноне: «Мы должны стоять плечом к плечу. Могу ли
я на вас рассчитывать?» Позже Дарлан отметил: «Должен сказать, что в тот
момент я не вполне понял все значение предложения, которое он мне делал»1.
Затем во Францию вторглись немцы. История того, как это произошло,
была рассказана тысячу раз; существуют также многочисленные оценки под
самым различным углом зрения сложных переговоров и интриг, предшество-
вавших и сопровождавших падение правительства Рейно в Бордо.
Нцкто из тех, кто, подобно автору, «последовал» за французским пра-
вительством сначала в Тур, а затем в июне 1940 года в Бордо, не станет
ни на секунду отрицать, что Франция и большая часть французской армии
были совершенно сбиты с толку и деморализованы внезапно разразившейся
катастрофой. Миф о линии Мажино, которым многие годы тешили Францию,
был разрушен. Немецкие танковые дивизии стремительно и почти беспре-
пятственно двигались по Франции. Разгром в Дюнкерке усилил чувство
«полного одиночества» Франции. 14 июня пал Париж. Все это создало
у охваченного паникой населения впечатление, что Франция разбита. Про**
должать борьбу в Африке? Многим политическим деятелям и другим мыс-
лящим людям этот выход казался правильным. Но для турского лавочника,
для фермера из Лимузена, для винодела Юга это было слишком нереально
и далеко. То, что случилось, нанесло тяжелый удар гордости Франции.
Но если бы, скажем, 15 июня был проведен референдум по вопросу о том,
должна ли Франция сделать попытку вступить в переговоры о перемирии,
огромное большинство, без сомнения, сказало бы «да».
Население Франции было убеждено, что при существующем соотноше-
нии сил ничто не может уничтожить германскую армию. Она врезалась
во Францию так же легко, как нож врезается в масло. Кто мог на этом
этапе вести Францию к победе? Рейно? Даладье? Эррио? Слезливый пре-
зидент Лебрен? Если уж Петэн и Вейган (к которым Рейно прибег как
к «последнему средству») оказались бессильными, то больше никто ничего
не мог сделать. Долг Франции по отношению к Англии? Он представлялся
вопросом чисто академическим. К тому же во Франции во время июньского
разгрома было распространено чувство горького озлобления против Англии.
Англия «дезертировала» в Дюнкерке, бросив Францию на произвол судьбы,
и даже знаменитые английские военно-воздушные силы не оказали никакой
помощи французам. Несчастья сыпались со всех сторон. Генералы ошиблись
в расчетах относительно возможности предупреждения германского втор-
жения. Кэ д’Орсэ, пытаясь сочетать политику военных союзов с чисто обо-
ронительной стратегией, в конечном счете подорвало коллективную безопас-
ность. Ничего не было сделано для предотвращения медленной, но глубокой
деморализации общественного мнения. В течение ряда лет «Гренгуар»,
«Аксьон франеэз» и пятая колонна подрывали моральное состояние Франции.
Даже такой человек, как Венсан Ориоль, решительно восстававший
против перемирия, чувствовал, что Франция больше не в состоянии сопро-
тивляться.
«В июне армия не имела вождей, нация — руководителей. Разброд
был везде: в правительстве, в парламенте, в главном штабе армии,
в самой армии. Во всей этой путанице были повинны правительство
и гражданские власти... Правда, Поль Рейно пытался создать нацио-
нальное единство. Но при отсутствии организованных и дисциплини-
рованных партий он лишь выхватывал отдельных «деятелей» то тут,
то там—повсюду. Большинство его министров расходилось с ним во
мнениях по важнейшим вопросам внешней политики... До него Даладье
прекратил борьбу с пятой колонной, слишком долго терпели Абеца
1 Беседа Дарлана с Беро, напечатанная еженедельником «Гренгуар» в 1941 году,
цитирована в книге «Процесс маршала Петэна» (стр. 79—80) и во многих других книгах.
57
и политиканов и журналистов, находившихся у него на служб.е. Другой
ошибкой было отсутствие стремления омолодить кадры высшего команд-
ного состава армии и создать более тесную связь армии с нацией...
как это сделали руководители СССР... Даладье также лишил парла-
мент всякой жизнеспособности и, управляя при помощи декретов,
уничтожил у парламента всякое чувство ответственности. Когда траги-
ческий час пробил, нация тщетно искала людей, которые могли бы взять
в свои руки верховную власть. Разбитая корона исчезла в бездне.
И когда законное правительство в Бордо распалось под нажимом Петэна
и его клики, представители нации не сумели пресечь политическую
авантюру, подготовленную предателями. Осталась только группа пора-
женцев и пособников диктатуры, прикрывавшаяся дубовыми листьями
маршальского кепи. Она завершила свой заговор и победила»1.
Ориоль понял, что в глазах Эррио авторитет парламента пал слишком
низко, чтобы он мог помешать планам маршала. Когда Ориоль сказал Эррио,
что тот должен созвать парламент для одобрения или отклонения предло-
жения Петэна заключить перемирие, Эррио посмотрел на него с изумлением:
«— Господи! Чего ради?
— Ну, хорошо, — сказал я, — пусть он соберется на секретную
сессию. Правительство Петэна лишено конституционной основы. Оно
никого и ничего не представляет. Парламент должен решить, следует ли
просить о перемирии...
— Нет, — сказал Эррио, — уже поздно. Просьба о перемирии
уже в руках Гитлера»1 2.
Эррио прибавил, что если условия перемирия окажутся неприем-
лемыми, то война будет, конечно, продолжаться в Северной Африке... Он
показал Ориолю письмо, адресованное Петэну и предостерегающее его от
отказа от военно-морского и военно-воздушного флота и от французских
морских и воздушных баз. Короче говоря, нельзя было делать ничего такого,
что могло привести к враждебным актам по отношению к союзникам Франции.
«Да, — писал Ориоль, — все это было облечено в благородные
слова, достойные Эррио; но какая в них польза, если им противопостав-
лялись воля Петэна и дерзость членов политического «клуба», собрав-
шегося в ратуше Бордо?»
Как рассказывает Ориоль, там были все: Лаваль, Бержери, Бонне, Дэа,
де Монзи, Монтиньи и другие, — «в большинстве члены возглавляемого
Скапини Франко-германского комитета, инспирируемого ливрейным лакеем
Абеца и Геринга — де Бриноном...»
Затем произошел эпизод с «Массилией» — кораблем, на котором пре-
зидента Лебрена, членов правительства, сенаторов и депутатов — всех,
кто хотел, «пригласили» совершить путешествие в Северную Африку; в их
распоряжение предоставлялись автомобили для поездки в Ле-Вердон. Был
момент, когда Петэн просил Шотана выступить в качестве его «уполномо-
ченного» в Северной Африке, с тем что сам он, Петэн, во всяком случае,
останется во Франции.
Поездка на «Массилии» была весьма сомнительным делом, и в конце
концов в Северную Африку отправились очень немногие, среди них Мандель,
Кампэнки и Мендес-Франс. Почему же не поехали остальные? Лаваль решил
не пускать туда президента Лебрена — он нужен во Франции — и запуги-
вал беднягу, пока тот в конце концов не сдался. Но почему на борт «Масси-
лии» не сели многие люди, имевшие полную возможность уехать? Не по-
тому ли, что они подозревали ловушку? Не потому ли, что, по их мнению,
Петэн и Лаваль хотели убрать со своего пути очень многих депутатов (особенно
1 Vincent Auriol, Hier... Demain, vol. I, Paris, 1945, p. 76—77. (Венсан
Ориоль, Вчера... Завтра, т. I, Париж, 1945, стр. 76—77).
2 Там же, стр. 79.
58
противников перемирия)? Или, может быть, это случилось просто потому, что
мало кто действительно верил в возможность создания какого бы то ни было
эффективного французского правительства в Северной Африке независимо
от того, будет ли оно возглавлено маршалом или нет? Знаменательно, что,
например, Ориоль размышлял следующим образом:
«Так или иначе, 19-го вечером отъезд в Алжир был решен. Как
обыкновенный депутат я должен был следовать указанию бюро обеих
палат и главы государства. Но я был мэром; район мог быть оккупирован;
моим долгом было находиться среди моего народа, а не оставить его
лицом к лицу с оккупационной армией. Мои дорогие друзья могли
отстаивать в Алжире наши общие идеи... Я пошел попрощаться с Эррио...
Он только что узнал, что Лион вот-вот будет занят немцами. И его пер-
вые слова были: «Я должен был бы поступить, как вы, и остаться среди
своего народа».
Ориоль указал, что долг Эррио как председателя палаты депутатов—
поехать в Алжир. «Затем мы обнялись». Ориоль не говорит, согласился ли
с ним Эррио или нет. По-видимому, нет.
В ту неделю, когда было заключено перемирие, да и впоследствии,
почти общим явлением во Франции было нежелание пускаться в сомнитель-
ные приключения и стремление ничего не менять.
3.	ГИБЕЛЬ ТРЕТЬЕЙ РЕСПУБЛИКИ
17 июня маршал Петэн сказал по радио: «Надо прекратить бой». На
другой день эти слова были повторены в измененной версии: «Надо поста-
раться прекратить бой». После отставки Рейно президент Лебрен назначил
главой правительства Петэна и явно подчинился его политике. 20 июня
в другой радиопередаче Петэн объявил, что французская делегация, упол-
номоченная заключить перемирие, выехала для встречи с немцами.
«Мы слабее, чем были двадцать два года назад, — сказал он, —•
и у нас меньше друзей. У нас было мало детей, мало оружия и мало
союзников — вот причины нашего поражения... Мы извлечем урок
из проигранных нами сражений. После одержанной нами победы стрем-
ление к наслаждениям было в нас сильнее стремления к жертвам. Мы
требовали много, а давали мало. Мы уклонялись от всего, что требовало
тяжелых усилий, а теперь стоим лицом к лицу с несчастьем.
Я был с вами в дни славы. Как глава правительства я останусь
с вами в мрачные дни. Будьте рядом со мною...»
А 22 июня, сказав Черчиллю в радиопередаче, что он «не может судить
ни об интересах, ни о чести Франции», Петэн в заключение заявил:
«Франция не жалела ни крови, ни труда. Она сознает, что заслу-
жила уважение всего мира. И в поисках спасения она надеется на себя.
Пусть г-н Черчилль помнит об этом... Мы пережили и другие испытания.
Мы знаем, что наша родина останется в целости, пока ее дети любят
ее. Никогда эта любовь не была более пламенной. Французская земля
богата возможностями и славой. Наши крестьяне видели, как град уни-
чтожал их посевы. Они не отчаиваются и надеются на урожай будущего
года. С такой же верой, как и прежде, они пашут то же поле для буду-
щего посева».
Надо признать, что все это было блестящей пропагандой, бальзамом для
ран и оскорбленной гордости Франции. Символический отец был создан.
Радиопередача, оповещавшая о перемирии, производила столь же сильное
впечатление:
«Условия перемирия тяжелы, но по крайней мере спасена честь.
Никто не воспользуется нашими самолетами и нашим флотом. Прави-
59
тельство остается свободным; Францией будут управлять только фран-
цузы. Теперь начинается новый порядок».
И снова на мотив о «земле»:
«Вы страдали. И будете страдать еще больше... Ваша жизнь будет
тяжелой. Я не стану убаюкивать вас лживыми словами. Я ненавижу
ложь — она принесла вам так много зла в прошлом. Но земля, земля
не лжет. Она остается вашим прибежищем. Земля — наша родина.
' Заброшенное поле — это погибшая часть Франции. Не ждите слишком
многого от государства, оно может дать вам лишь то, что получает.
Полагайтесь на себя в настоящем и в будущем, полагайтесь на своих
детей, которых вы должны воспитывать в сознании долга».
И так далее. Из великого испытания возродится новая, лучшая, более-
добродетельная Франция.
В этих первых радиопередачах Петэн уже задал тон будущей «идеоло-
гии Виши». Но прежде чем новый режим как следует укрепится, надо
было проделать кое-какую грязную работу. На следующие десять дней
Петэн отходит на задний план, и вперед, под яркий свет рампы, выступает
Лаваль.
В одной из следующих глав будет показано, как Лаваль добился «капи-
туляции» парламента перед Петэном. Но уже сейчас следует отметить, что-
для этого потребовалось гораздо меньше насилия и запугивания, чем впо-
следствии утверждали некоторые лица.
Знаменитый закон 10 июля 1940 года, явившийся результатом трудов
Лаваля, гласил:
«Национальное собрание уполномочивает правительство респуб-
лики под руководством и за подписью маршала Петэна провозгласить
посредством одного или нескольких актов новую конституцию Фран-
цузского государства. Конституция оградит права трудящихся, семьи
и родины».
Этот чреватый последствиями закон был принят 569 голосами против 80..
Откуда взялось такое подавляющее большинство? Конечно, среди хаоса
Виши большинство депутатов и сенаторов перешло на сторону Петэна пас-
сивно, но некоторые сделали это с подлинным энтузиазмом. Кое-кто, как,
например, Леон Блюм, утверждал впоследствии, что он был «терроризиро-
ван» и только поэтому голосовал за «конец республики»; но, вероятно, го-
раздо более типичной была реакция председателя палаты Эррио и председа-
теля сената Жаннене.
Венсан Ориоль пишет:
«9 июля утром палата депутатов собралась для рассмотрения
проекта резолюции о пересмотре конституционных законов. Заседание
открылось короткой речью Эррио. Он начал с прославления депутатов,
отдавших жизнь за Францию, а затем перешел к прославлению нации.
Похоже было на то, что он произносит надгробную речь на похоронах
республики. Увы! — закончил он словами: «Сплотимся все вокруг мар-
шала!» Почему, почему такая покорность со стороны человека, который
в 1935 году покинул председательское кресло в знак протеста против
внесенного Кайо небольшого законопроекта о чрезвычайных полномо-
чиях в области финансов?»1
Ориоль любезно умолчал о том, что Эррио пошел еще дальше в своем
«вишизме» и в безоговорочном осуждении «вины» республики. Ибо тогда же,
9 июля, он сказал:
«После страшных бедствий ищут тех, кто за них отвечает. Суще-
ствует ответственность различного порядка. Те, кто ее несет, будут
изобличены, придет час, когда им будет вынесен приговор. Франция
1 В. Ориоль, Вчера... Завтра, т. I, стр. 114.
60
захочет, чтобы этот приговор был строгим, определенным и беспри-
страстным».
«Сплотимся вокруг маршала!» — говорило большинство под влиянием
какого-то странного чувства; его сумели подавить лишь немногие. Если
кое-кто и не был уверен в правильности подобных действий, то все же счи-
тал, что безопаснее согласиться. Другие рассчитывали «заработать» на ио-
ном режиме, во что бы он ни вылился. А Лаваль уверял всех, что этот
режим будет не так уж плох. Для депутатов, которые будут себя хорошо
вести, найдутся места.
Одиннадцатого июля Петэн объявил по радио, что он просил немцев
•освободить Версаль и район вокруг Бурбонского дворца в Париже, где
помещались правительственные учреждения. Представлялась возможность
переезда правительства в Версаль. Версаль! Это слово имело весьма точный
смысл. И в тот же день был обнародован первый конституционный акт,
начинавшийся словами: «Мы, Филипп Петэн, маршал Франции». За первым
последовал второй конституционный акт, начинавшийся со слов: «Мы,
’Филипп Петэн, глава Французского государства...»
Согласно первому акту, Петэн назначался главой Французского госу-
дарства, второй давал ему фактически неограниченную королевскую власть.
Третьим конституционным актом Петэн назначил Лаваля своим преем-
ником.
Впоследствии Лаваль говорил, что его обманули, что он вовсе не ожи-
дал всей этой чепухи: «Мы, Филипп Петэн». Однако в то время он не выска-
зывал по этому поводу никакого недовольства. Поступать так было бы не-
разумно. Легенда о Петэне достигла в то время расцвета. Вокруг Петэна
развили большую активность «сторонники авторитарной власти» и монар-
хисты у- приверженцы «национальной революции». Правда, в первое пра-
вительство, сформированное при новом режиме, входило еще много старых
парламентариев. Лаваль был вице-премьером, Марке — министром внутрен-
них дел, Ибарнегаре подвизался в специфическом для этого режима мини-
стерстве по делам о молодежи и семье, Пьетри был министром транспорта,
Лемери — министром колоний. Но имелись и другие: Алибер, опиравшийся
на «Аксьон франсэз» и поддерживавший «национальную революцию», зани-
.мал пост министра юстиции. Известный противник республики Вейган был
министром обороны, профсоюзный лидер Белен — министром труда. «Спе-
циалисты» были представлены в правительстве Ивом Бутийё в качестве
министра финансов; в прошлом он занимал должность финансового инспек-
тора и страстно ненавидел членов парламента1. Бодуэн из Индо-Китайского
-банка продолжал свою кратковременную карьеру министра иностранных
дел, а Дарлан занимал пост министра морского флота. Новый режим возник
как результат военного поражения Франции. И некоторые из приверженцев
:маршала говорили: «Он стоил военного поражения».
4.	БЫЛО ЛИ ЗАКОННО ПРАВИТЕЛЬСТВО ВИШИ?
Прежде чем перейти к парламентским событиям, предшествовавшим
принятию знаменитого конституционного акта 10 июля 1940 года, следует
рассмотреть «режим Виши» с точки зрения его конституционности. Во время
оккупации и в первые годы после Освобождения во Франции велись беско-
нечные споры о «законности» Виши. Многие считали, что маршал «узурпи-
ровал» власть во Французской республике. В интересах врагов Виши было
не признавать вишийского правительства законным правительством
1 Moulin de Labarthet е, Le Temps des Illusions, p. 152 (Дю Мулен
де Лабартэт, Вреащ иллюзий, стр. 152).
61
Франции. Наиболее веским доводом в защиту этого мнения было утверждение^
что люди, установившие режим Виши, действовали под косвенным нажимом
немцев, то есть воспользовались тем фактом, что две трети страны были
оккупированы; поэтому то, что было сделано в исключительных условиях
Виши в июле 1940 года, ни в каком смысле не могло быть обязательным для
Свободной Франции. Выдвигался также довод (особенно Леоном Блюмом),
что за закон 10 июля многие депутаты и сенаторы голосовали в результате-
Щрямых физических угроз. Даже если это было так, беспристрастные юристы,
оглядываясь назад, на 1940 год, сходятся в том, что формально в закона
10 июля не было ничего, что делало бы его недействительным. Огромное
большинство сенаторов и депутатов, голосовавших за этот закон, очевидно,,
поступило так без всякого принуждения.
Вместе с тем большинство юристов придерживается в настоящее время
совершенно другой точки зрения в отношении конституционных актов,
подписанных Петэном в силу закона 10 июля. Они считают эти акты в кон-
ституционном отношении гораздо более сомнительными.
Всего главой государства было подписано двенадцать конституционных
актов:
акт № 1 от 10 июля 1940 года, назначающий Петэна главой государства
и полностью уничтожающий функции президента республики;
акт № 2 от 10 июля 1940 года, устанавливающий полномочия главы
государства;
акт № 3 от 10 июля 1940 года, прерывающий и откладывающий сессии
обеих палат;
акт № 4 от И июля 1940 года, касающийся преемника Петэна; впослед-
ствии этот акт пересматривался пять раз: 24 сентября и 13 декабря 1940 года,
10 февраля 1941 года, 17 ноября 1942 года и 13 ноября 1943 года;
акт № 5 от 30 июля 1940 года, касающийся Верховного суда (не имел
практического значения, ибо ему явно противоречил акт № 7);
акт «Ns 6 от 27 января 1941 года, подкрепляющий акт № 2 в отношении
ответственности министров и высших должностных лиц перед главой госу-
дарства;
акты № 8, 9 и 10 от 14 августа и 4 октября 1941 года, усиливающие
подчиненность главе государства путем введения обязательной присяги
на верность для солдат, судей, чиновников и других лиц;
акты № 11 от 18 апреля 1942 года, № 12 и 12-бис от 17 и 28 ноября
1942 года, устанавливающие систему «диархии», при которой власть делится
между главой государства и главой правительства (то есть Лавалем).
Вопреки обязательству, содержавшемуся в законе 10 июля, эти акты не
были представлены на утверждение нации, но считались их автором, то есть
маршалом, окончательными, неоспоримыми и не подлежащими пересмотру
никем, кроме него.
Крупнейший юрист профессор Марсель Прело писал впоследствии:
«Однако необходимость такого утверждения была тем более настоя-
тельна, что только передача власти нации склонила Национальное
собрание принять правительственный законопроект 10 июля 1940 года.
Верно, что для утверждения нацией не был установлен предельный
срок, но это отнюдь нельзя было понять так, что можно было его затя-
гивать бесконечно. Условия, в которых законопроект был принят,
указывали, что отсрочка допускалась лишь весьма кратковременная,
ибо, в противном случае, Национальному собранию незачем было бы
передавать свои полномочия маршалу. Наоборот, чувствовалось, что
обстоятельства того момента требовали крайне срочной процедуры.
Военные руководители, особенно Вейган, убедили парламент, что
к 15 августа Лондон будет занят и поэтому необходимо выработать
и утвердить новую конституцию до наступления осени, чтобы новый
62
режим во Франции сорганизовался и был готов приступить к мирным
переговорам. Таким образом, депутаты и сенаторы не имели в виду
долгой переходной стадии, наоборот, они ждали скорого принятия со-
вершенно новой системы новых и окончательных установлений»1.
Несомненно, это яркий пример внутренней противоречивости многих
мероприятий Виши. Петэн устанавливал авторитарный режим на все вре-
мена, а между тем, обеспечив лично себе власть, казавшуюся неограниченной,
он медлил с выработкой окончательной конституции отчасти потому, что
немцы не захватили Англии! Другими словами, многое из того, что дела-
лось, имело временный характер даже в разгар «национальной революции»;
Петэн оставлял открытыми множество лазеек, в том числе и лазейку, по-
зволявшую ему вернуться в случае крайней необходимости к парламентской
системе Третьей республики! Что это не пустое предположение, видно из.
того, что в конце 1943 года он пытался созвать распущенный им парламент.
Этот план Петэна вызвал полное ярости письмо Риббентропа, и от него при-
шлось отказаться. Но можно себе представить, какие огромные осложнения
возникли бы в лагере де Голля в Алжире, если бы этот план удался!
Уже в октябре 1940 года, после явного провала германского вторжения
в Англию, Бодуэн объявил, что, вместо того чтобы быть «фундаментом
нового здания, конституция будет его крышей». Сам маршал сказал, что
конституция не будет провозглашена, пока Франция не свободна. Нации
будет представлена на утверждение конституция в целом, а не отдельные
конституционные акты. Конечно, неспособность Германии быстро‘ кончить
войну была не единственной причиной такого нарушения закона 10 июля. Со-
вершенно очевидно, что режим Петэна намеревался узурпировать полномочия
Национального собрания на возможно более длительный срок и, если удастся,
ликвидировать какую бы то ни было процедуру утверждения конституции.
В этом и во многих других действиях правительства Виши отражаются
две его особенности: оппортунизм и несомненная непоследовательность его
внешней политики, а также желание всеми правдами и неправдами уста-
новить прочный авторитарный режим. Преследуя такую цель, Петэн и его
личные советники, в число которых безусловно не входил Лаваль, делали
все возможное, чтобы игнорировать смысл закона 10 июля, — смысл, ясно
указанный в его преамбуле (в изложении мотивов), а также в преамбуле
резолюции по проекту пересмотра конституции; эта резолюция была почти
единогласно принята обеими палатами 9 июля1 2! Обе преамбулы, так же как
и заверения, данные Лавалем «от имени маршала», говорили о том, что обе
палаты, хотя их деятельность и будет «неизбежно ограничена», продолжат
свое существование до тех пор, пока не будут созданы новые палаты. «Пере-
рыва не будет», — сказал Лаваль, и, во всяком случае, комиссии парла-
мента, прибавил он, будут принимать участие в подготовке новой конститу-
ции. Однако 11 июля Петэн фактически уничтожил обе палаты и покончил
с республикой, изгнав президента. Теперь верховная власть принадлежала
главе государства; запрещалось произносить даже самое слово «республика»,
за исключением тех случаев, когда оно сопровождалось оскорбительными
эпитетами. О республике было запрещено упоминать в печати и в публич-
ных выступлениях. На монетах, почтовых марках и правительственных
зданиях слова «Французская республика» были заменены словами «Фран-
цузское государство», а слова «Свобода, равенство и братство»—словами
«Труд, семья, родина». О республике отзывались как о «павшем режиме»
1 М. Р г ё 1 о t, Precis de Droit Constitutionnel, Paris, 1953, p. 257 (M. Прело,
Обзор конституционного права, Париж, 1953, стр. 257).
2 По мнению некоторых знатоков права, закон 10 июля ни при каких обстоятельствах
не мог лишить силы конституционный закон 1884 года, который гласил, что «республи-
канская форма правления не может быть предметом каких бы то ни было предложений
о пересмотре».
63
или «старом режиме». После конституционного акта № 3 палаты не могли
больше собираться, за исключением тех случаев, когда их созывал глава
государства. Такое «замораживание» палат было распространено месяцем
позже на их комиссии. В октябре 1941 года была прекращена выплата жало-
ванья депутатам и сенаторам и маршал приобрел право исключать членов
парламента из состава парламента. Неприкосновенность личности депутатов
стала мертвой буквой: по одному лишь указанию маршала многих из них
’сажали в тюрьму или подвергали домашнему аресту. Выражаясь юриди-
ческим языком, полученные учредительные полномочия Петэна были пре-
вращены в. первичные учредительные полномочия1.
Для теоретиков авторитарного государства, занявшего место демокра-
тической республики, созыв правительством Виши Национального собрания
9 и 10 июля был простой «формальностью», которая должна была упорядочить
и легализовать революцию, уже фактически совершившуюся сразу после
заключения перемирия. По словам сторонника Петэна юриста Роже Боннара,
в Бордо обсуждался вопрос о том, чтобы просто провозгласить перемену
режима путем расклейки афиш; затем было решено, что более целесообразно
прибегнуть к той законной процедуре, которая была проведена в Виши в июле.
Это давало уверенность в том, что по крайней мере на довольно продолжи-
тельное время новому режиму обеспечена поддержка тех групп француз-
ского населения, которые по традиции привязаны к идее законности,
а именно армии, флота, полиции, духовенства, большей части буржуазии,
гражданских чиновников и большинства крестьян.
Если отрицательные задачи «национальной революции» были очевидны
(антилиберализм, антидемократизм, разрушение парламентской системы
и отказ от всех французских конституционных традиций, существующих
с 1789 года), то положительные ее задачи и достижения представлялись
гораздо более туманными. По меньшей мере две или три идейные школы со-
перничали между собой. Существовала «школа Виши», до конца реакцион-
ная, монархическая, корпоративная и клерикальная. (Даже в этой «школе»
возникали бесконечные разногласия, поскольку каждый из ее сторонников
решал вопросы по-своему и имел свои антипатии. Например, на пост министра
просвещения пять или шесть раз в течение двух лет назначались новые лица,
причем у каждого нового министра были свои взгляды.) Некоторые органи-
заторы «национальной революции» придавали большое значение «француз-
скому духу» этой революции и неуклонно шли по стопам «Аксьон франсэз».
(Одним из них был злейший враг Лаваля Алибер.) Одни любили говорить
о старой Франции и о.ее прежних житейских добродетелях; другие брали за
образец итальянский фашизм или франкистскую Испанию с ее клерикализ-
мом1 2. Что же пытался сделать Петэн? По словам Дю Мулен де Лабартэта,
маршал смотрел на Ренана и даже на Лафонтена (!) как на «предков»:
«Многие из его идей были заимствованы у Жозефа-де Местра,
Ле Пле, Тэна, Турвиля, Бурже, Ля Тур дю Пэна, Морраса и Салазара.
И, может быть, даже Барреса... Петэн популяризировал (вульгаризи-
ровал) многие их идеи, а не изобретал новые... В голове аполитичного
старца политическая организация заняла место суверенного народа (су-
веренного по отношению к кому или чему?) и дополнялась иерархией —
семейной, общинной и профессиональной... С помощью Жиллуэна
и Франсуа Перру он обнаружил, что «предприятие» было первоначаль-
ной ячейкой... всякой профессиональной организации...»
Дю Мулен де Лабартэт критикует крайне туманное представление Пе-
тэна’ об «общем благе», а затем продолжает:
1 М. Прело, Обзор конституционного права, стр. 260.
2 По словам Дю Мулен де Лабартэта, сам Петэн, холодно принятый в 1939 году
Франко, восхищался скорее Салазаром, чем режимом Франко.
$4
«Маршал думал, что он мог заменить анархию индивидуализма...
и насилие социализма плавной, правильно построенной, хорошо сма-
занной системой, обладающей ньютоновской точностью. Но она не ра-
ботала из-за отсутствия воды, масла и воздуха. Ибо корпоративность,
являвшаяся любимой идеей Петэна, была анахронизмом в 1940 году
Несмотря на это, идея корпоративности имела своих сторонников.
В первую очередь ими были члены синархии, хотя и не очень заинтере-
сованные в корпоративном государстве как таковом, но решительно
поддерживавшие организационные комитеты, предусмотренные законом
16 августа 1940 года. Они даже убедили маршала, что эти организацион-
ные комитеты и будущие социальные комитеты, предусмотренные Хар-
тией труда,, превратятся в два столпа, на которых будет покоиться кор-
поративность. Я тщетно спорил с ним, пытаясь доказать, что организа-
ционные комитеты являлись выражением самого грубого и неприкры-
того капитализма и могли только помешать его великодушным [отве-
чавшим интересам рабочих. — А. В.] планам...»1
С другой стороны, «парижская группа» ближе придерживалась образца
нацистов, считая, что в Европе, находящейся под господством Германии,.
Франция должна как можно лучше усвоить немецкую практику. Подчерки-
вались больше национал-социализм, «европеизм» и антиклерикализм.
Помимо многочисленных мелких разновидностей этих двух школ (особен-
но первой), существовала еще третья, чисто прагматическая и оппортунисти-
ческая школа (если ее можно так назвать); представителем ее был Лаваль.
Эта школа не пользовалась симпатиями ни одной из двух других, хотя
выступала скорее «за Париж», чем «за Виши», пока наиболее вероятным
исходом войны казалась победа Германии. Эти оппортунисты, раболеп-
ствовавшие перед нацизмом, испытывали нечто вроде тоски по Третьей
республике. Указанная группа не питала сочувствия к «национальной ре-
волюции» и не принимала ее всерьез.
«Парижская группа» позорно бежала в 1944 году в Германию. В Виши
сначала Петэн, а затем Лаваль были готовы отказаться от «национальной
революции» как от «временного эксперимента» и делали бесплодные попытки
(Петэн в ноябре 1943 года, а Лаваль в августе 1944 года) восстановить
Третью республику. Петэн, несомненно, надеялся, что некоторые черты
«национальной революции» сохранятся при «национальном примирении»
между ним и де Голлем. В 1944 году такое примирение. было психологи-
чески невозможно. К счастью для тех, кто не хотел идти на компромисс
с Виши, немцы не допустили созыва парламента ни Петэном, ни Лавалем.
Тем не менее Эррио был убежден, что в 1944 году правительство Соединен-
ных Штатов относилось благоприятно к попытке созвать парламент и
что это внушило Лавалю мысль организовать созыв парламента, с тем
чтобы передать руководство Эррио2.
5.	МОНАРХИЗМ ВИШИ
Миф о «независимой» вишийской Франции мог пользоваться успехом
только в течение двух лет — с июля 1940 года по ноябрь 1942 года.
В это время было построено «авторитарное государство». Как говори-
лось, «был восстановлен суверенитет» государства. Были введены специаль-
ные законы против противников этого суверенитета, особенно против тех,
кого Шарль Моррас называл «тремя федеративными государствами: евреев,
1 Д ю Мулен де Лабартэт, Время иллюзий, стр. 60—62.
е 2Е. Herriot, Episodes, 1940—1944, Paris, 1950, р. 199 (Э. Эррио, Эпизоды,
1940—1944 годы, Париж, 1950, стр. 199).
5 а. Верт	65
метеков и масонов». Был введен ряд ограничений личной свободы, а «инди-
видуализм» осужден как пагубное заблуждение.
«В этом индивидуализме, — писал Петэн1, — к которому народ
Франции относится как к величайшей привилегии, коренятся все не-
взгоды, едва не приведшие нас к гибели... В индивидуализме нет сози-
дательной силы... Индивидуализм получает от -общества все и ничего
не дает ему взамен...»
Отметим, что ни подобные статьи, ни знаменитые выступления Петэна
по радио большей частью не были «его собственными произведениями».
За него писали главным образом Жиллуэн (философ, острослов и литератур-
ный критик, слывший «тайным английским агентом»)1 2, Бержери («отец»
Народного фронта в 1934 году3, а позднее посол Виши в Москве) и Люсьен
Ромье (много лет писавший передовые статьи для газеты «Фигаро», позже
член правительства Виши).
Своеобразной особенностью режима Виши был почти «теократический»
характер власти Петэна; как говорилось в конституционном акте № 2, он
олицетворял собою «всю полноту государственной власти». Таким образом,
кабинет министров превращался в простой совещательный орган. Каждый
член правительства зависел целиком от главы государства, который мог
по своей воле назначать или смещать'министров. Глава государства не нес
ответственности ни перед кем: «Министры ответственны передо мною; меня же
может судить только история»; или, как Петэн выразился по другому по-
воду, он отвечал только «перед своей совестью и перед богом». Или, по сло-
вам Роже Боннара:
«В авторитарном государстве политическая власть исходит от того,
в чьих руках она находится; это означает, что она находится вне тех
и над теми, кем управляют. Власть принадлежит только главе госу-
дарства и только им осуществляется. Объем, значение и законность
этой власти не передаются ему народом, они возникают из личности
самого руководителя... Авторитарное государство возникает как резуль-
тат появления руководителя, заставившего себя признать таковым ввиду
исторических условий, ввиду своих личных качеств, своего престижа
и авторитета и вследствие того, что он в тот момент был необходим»4.
Таким образом, теоретически Петэн мог лишь передоверить часть своей
власти министрам и чиновникам, но конечная ответственность — перед
«историей», перед «его совестью» и «перед богом», а не перед какими-либо
людьми — лежала исключительно на нем. Глава государства обладал всей
полнотой как исполнительной, так и законодательной власти и мог по своему
усмотрению давать распоряжения об арестах и осуждении к пожизненному
заключению, как он и поступил в отношении Рейно, Блюма и Даладье. Един-
ственно, чего не мог сделать Петэн, это объявить войну «без одобрения палат»;
это логически необоснованное исключение было сделано только с целью
подчеркнуть «преступный» характер объявления в 1939 году правительством
Даладье войны Германии без формального одобрения парламента. Этот
факт всегда подчеркивался вишийской пропагандой о «виновниках войны».
Здесь нет необходимости рассматривать всю структуру правительства
Виши или анализировать, в каких отношениях вишийская теория «полноты
власти» главы государства похожа или отличается от французских абсолют-
ных монархий прошлого, от принципа каудильо в Испании или от гитле-
ровского принципа фюрера. Хотя роялистское толкование «божественного
права» Петэна было совершенно бесспорно в глазах вишистов — против-
1 Петэн, в «Ревю юниверсель», январь 1941 года. Цитировано Прело в его книге
«Обзор конституционного права», стр. 262.
2 М о р и с Мартэн дю Гар, Хроника Виши, стр. 87.
3 А. - В е р т, Франция в состоянии брожения, Лондон, 1934, стр. 288—290.
4 Цитировано Прело в его книге «Обзор конституционного права», стр. 111—112.
66
ников республики с их тоской по «легендарной старой Франции», некоторые
особенности режима свидетельствовали о том, что принцип фюрера тоже
не был забыт. Инспирированный нацистами план Дэа, касавшийся органи-
зации во Франции однопартийной системы, был отвергнут правительством
Виши в 1940 году, но Французский легион маршала, вскоре превратился
в потенциальную единую партию, основным принципом которой была идея
власти вождя («Мы здесь, маршал!»).
Под давлением обстоятельств от вишийской монархии пришлось впо-
следствии отказаться, или, вернее, ослабить ее, превратив в «диархию».
Когда в апреле 1942 года Лаваль снова стал во главе правительства, он на-
стоял на предоставлении ему личной власти, «которая дала бы ему возмож-
ность самому действенно руководить внутренней и внешней политикой Фран-
ции». (Он боялся повторения «переворота 13 декабря».) После оккупации
немцами «свободной зоны» Лавалю были даны широкие законодательные
полномочия. Несмотря на это, Петэн продолжал один удерживать в своих
руках конституционную власть, что давало ему возможность отменить кон-
ституционные акты от апреля и ноября 1942 года, установившие «диархию»
Петэна и Лаваля. Петэн не осмелился этого сделать, но тайно лишил Лаваля
прав преемника, согласно шестой редакции конституционного акта № 4
(то есть после пятого пересмотра акта о преемственности). В последней
редакции акт был передан в запечатанном конверте вице-председателю Госу-
дарственного совета и генеральному прокурору Кассационного суда. По-
средством этого секретного акта Петэн предусматривал создание коллегии
из семи человек, которой поручалось созвать Национальное собрание в слу-
чае его (Петэна) смерти или «неспособности». Лаваль не входил в число этих
семи.
В теории вишийское государство было «сильным» режимом, покинув-
шим пагубный путь, по которому (с несколькими перерывами) Франция шла
с 1789 года. Теоретики этого режима превозносили его до небес и создавали
наивные мифы о лучшей и более чистой Франции. В действительности во
Франции никогда не было более слабого режима. В оккупированной зоне
власть правительства Виши была почти номинальной, ибо все его решения
контролировались немцами и должны были получать их одобрение. После
ноября 1942 года в таком же положении оказалась и остальная Франция.
Тем не менее номинально в течение четырех лет и не совсем номинально
в течение более чем двух лет Францией управляло правительство, которое,
несмотря на свою слабость, искусственность и неспособность, все же пред-
ставляло собой в политическом, социальном, идеологическом и даже эмо-
циональном смысле историческую реальность длительного значения. Режим
Виши не был случайностью. Вишизм коренится в далеком прошлом и ока-
зывает влияние на будущее.
«Мы опять в вишийской Франции»,— это замечание, произнесенное
покорным, меланхолическим тоном, часто можно было услышать от пред-
ставителей левой французской интеллигенции в 1952 и 1953 годах. Контр-
революция является постоянной реальностью во Франции, и ее полная, хотя
и временная победа в Виши представляет собой нечто значительно большее,
чем исторический курьез.
6.	ПЕТЭН—«ОТЕЦ НАРОДА»
Между фактической сущностью Виши и его мифологией существовало,
конечно, резкое различие. Все же и мифология не лишена известного значе-
ния. Петэну поклонялись искренне. Именно он внушил уважение к «на-
циональной революции» и внес в нее эмоциональное содержание, С другой
стороны, множество преступлений, злоупотреблений и сомнительных комби-
5* ' 67
наций прикрывалось его личным престижем. Позже мы увидим, что за чело-
век был Петэн на самом деле. Но полезно кратко остановиться на легенде
о Петэне. Эта легенда представляла значительный интерес и не имела себе
подобной на протяжении всей французской истории. Сходство Петэна
с Тьером в 1871 году чисто внешнее, за исключением элементарного «клас-
сового» характера обоих. Не может быть сомнения, что по крайней мере
в 1940 и 1941 годах Петэн был популярен, правда по причинам различного
характера. Население южной зоны было благодарно Петэну главным обра-
зом за то, что он избавил его от немецкой оккупации. Затем благодаря Петэну
Франция е период своего глубочайшего национального унижения сумела начать,
как это ни парадоксально, оргию национального самопрославления. В неко-
тором смысле это явилось любопытным проявлением мощного инстинкта
самосохранения Франции. С другой стороны, Петэн, вероятно, был единствен-
ным человеком, который мог осуществить «национальную революцию»
в июле 1940 года; более того, ему удалось придать ей пристойный вид.
Чувство благодарности к Петэну, главным образом в неоккупированной
зоне, было очень искренним и понятным. Перемирие уменьшило ущерб и, как
казалось тогда, спасло Францию от уничтожения. В течение 1940—1941 го-
дов и большей части 1942 года (после оккупации немцами южной зоны этот
миф быстро рассеялся) не было границ низкопоклонству и обожествлению
Петэна со стороны сонма пропагандистов, к которому присоединились голоса
и нескольких полных энтузиазма поэтов-любителей. Так, журнал «Ревю
модерн» поместил в 1941 году стихотворную антологию под названием
«Вера во Францию», содержавшую такие перлы, как обращенная к Петэну
перефразированная молитва «Отче наш».
Точно так же журнал «Франсист» опубликовал в апреле 1942 года
«клятву на верность» петэновской религии: «Господин маршал, я безогово-
рочно верю во все истины, которым Вы учите, ибо Вы *116 можете ошибиться
и не можете обмануть свой народ». Такие известные писатели, как Рене
Бенжамен (из Гонкуровской академии), наполняли целые книги отврати-
тельным сентиментальным вздором о непогрешимом руководителе. Можно
привести и другие примеры обожествления Петэна, например «Молитву
французской женщины маршалу Петэну» или трогательную историю о кре-
стьянском ребенке, написавшем маршалу письмо и в ответ получившем его
фотографию1.
Вещи такого сорта можно, конечно, назвать «граничащими с безумием».
Но своеобразной особенностью Европы под господством Гитлера было
именно охватившее большинство стран безумие, в Германии же «на грани
безумия» находился почти весь народ.
Во Франции с безумными идеями носились и «левые», представителями
которых были Дэа и Дорио, и «правые» с их вишийской идеологией «Одной
Франции». Существовал еще ряд других вариантов. С одной стороны, «не-
гативная» пропаганда ненависти, которую вел Моррас, и с другой — своего
рода «позитивный», но не реальный «пиетизм» и слезливое самопрославление
с призывом вернуться к «старым добродетелям Франции» и смешением в одну
кучу коров, свиней, деревьев, Жанны д’Арк, бога, маршала и очищенного
от скверны Шарля Пеги.
На обе группы одинаково сильное впечатление производил язык офи-
циальных бумаг: «Мы, Филипп Петэн, глава государства». Одна группа
видела в этом возрождение монархического принципа. Другой нравилась
здесь своего рода отеческая благожелательность, которой не было при
Третьей республике. Но фактически провести грань между «патернали-
стами» и моррасистами очень трудно. Обе группы частично походили одна
‘	1 Оба стихотворения приводятся в приложении к книге д’Аржансона («Петэн и пе-
тэнизм»), Париж, 1953, стр. 177, 179.
68
на другую. Обе состояли из приверженцев маршала, и такие люди, как
Анри Масси и Тьерри-Монье, создавали между ними идеологическую связь.
Масси был одним из тех, кто придумал изобразить Шарля Пеги как непо-
грешимого идеолога петэнизма и приписать ему всякого рода ультра-
консервативные добродетели в духе «Аксьон франсэз», которыми Пеги ни-
когда не обладал. Пеги с его антиклерикализмом, дрейфусизмом, антикапи-
талистическими взглядами и ненавистью к Германии был гораздо более слож-
ной натурой, чем можно было подумать на основании отрывков из его произ-
ведений, которые открыли ему путь в Виши. Несомненно, его «Шпалеры»,
его «Тайна Жанны д’Арк», его поклонение Шартрскому собору как сим-
волу «истинной» Франции — все это было созвучно некоторым настроениям,
существовавшим во Франции, особенно в неоккупированной Франции,
в первые месяцы после перемирия. «Шпалеры» Пеги вызывали у французов
и особенно у француженок «приятное чувство»; эта книга заставляла их чув-
ствовать, что они принадлежат к древней и более высокой цивилизации,
которую не в состоянии уничтожить никакое военное поражение, никакое
гнусное современное оружие.
«Франция Пеги,— писал Анри Масси,— это та Франция, которую
мы должны вновь понять... Франция Пеги — это не идея, не понятие,
не бездыханное тело; это великий, живой и настоящий народ. Франция
Пеги — это наши провинции, наши земли, Луара, Бос, Париж. Фран-
цию Пеги олицетворяют Жанна д’Арк, святая Женевьева, святой Лю-
довик, божия матерь и бог. Франция — это наши деревья, наши поля,
наши колокольни. И Тьерри Монье был прав, когда приветствовал
Пеги как «единственного певца наших пшеничных полей», как единст-
венного человека, по-настоящему знавшего наше французское небо,
нашу французскую землю и наш французский труд...»
Масси рекомендовал Пеги вишийской Франции и как знатока «старых
французских. добродегелей», которым теперь надо было учиться вновь.
В своей книге под многозначительным заглавием «Идеи остаются» Масси
привел следующие слова Пеги о французском народе:
«В наше время, когда говорят «народ», то это просто литературный
штамп худшего сорта. Этот штамп используется на выборах, в парла-
менте, в политике. Народ как таковой более не существует. Каждый
человек теперь буржуа. То немногое, что осталось от старой аристо-
кратии, превратилось в вульгарную буржуазию. Старая буржуазия
тоже превратилась в вульгарную денежную буржуазию. А рабочие —
ими владеет только одна мысль: превратиться в буржуа. Они называют
это стать социалистами. Одни лишь крестьяне остались всем своим су-
ществом крестьянами, остались самими собой... Верьте или нет, но
в юности я знавал рабочих, хотевших трудиться... Труд был для них
радостью и содержанием их жизни. Труд высоко чтили, ему воздавали
самую большую, самую христианскую честь, единственную, позволяв-
шую всегда держать голову высоко»1.
Высказывания подобного рода помогали внушать идеологию труда-
семьи-родины, возвращения к земле и других «буколических» аттракционов
Виши. Следует, конечно, помнить, что в июле 1940 года существовала идея
«пасторальной» Франции в гитлеровской Европе, находящейся под господ-
ством индустриальной Германии (нечто вроде плана Моргентау* 2, выверну-
того наизнанку). Более того, вся эта идея не была так непопулярна, как
можно было предположить, среди людей, все еще с ужасом вспоминавших
r Henri Massis, Les id£es restent, Lyon, 1943, p. 50—55 (Анри Mac с.и,
Идеи остаются, Лион, 1943, стр. 50—55).
2 План Моргентау (Моргентау — министр финансов в правительстве Рузвельта),
выдвинутый в 1944 году, предусматривал расчленение Германии и превращение ее в аг-
рарную страну. — Прим, ред.
69
дни 1936 года, когда промышленный пролетариат Франции показал свою
силу, а организованные непокорными рабочими Парижа «итальянские
забастовки» внушили смертельный страх благонамеренным. Безусловно,
в начале июля 1940 года Лаваль прозрачно намекнул в Виши на возможность
превращения Франции в сельскохозяйственный придаток индустриальной
Германии (или, как более цинично выразился Дэа, «в принадлежащий Гер-
мании огород и Луна-парк»). Это, несомненно, было неприятной стороной
•дела, и Моррас со своим лозунгом «Одна Франция» и Масси со своими «ста-
рыми французскими добродетелями» предпочитали о ней не думать.
Но рядовые французы, пожалуй, относились к «возвращению к земле»
не очень серьезно. Об этом свидетельствует следующий забавный отрывок
из «Дневников Виши» Мориса Мартэна дю Гара:
«Я слышал, как на улице кто-то заметил: «Что ж, надо иной раз
и пошутить. Ведь если будешь слишком много думать...» И вдруг мимо
промчался мальчишка-газетчик с криком: «Покупайте дневной выпуск
«Эко де Пари»! Возвращение к земле. Плуг впереди волов!»1
Разве саркастическое замечание Гавроша во времена Виши: «Телега
впереди лошади» (или, как говорят по-французски, «плуг впереди волов»)—
нс являлось острой критической оценкой философии Виши в смысле практи-
ческих возможностей? И не говорила ли она о том, хотя мальчишка-газетчик
и не сознавал этого, что военный разгром и перемирие как таковые еще
ничего не решили? Ибо Лондон не был еще завоеван Гитлером.
7.	ВИШИ И ИНТЕЛЛИГЕНЦИЯ
«Будьте господом богом для нас, господин маршал...»— писала поэ-
тесса-любительница, автор одного из «бредовых произведений». А разве
слова Эррио: «Сплотимся все вокруг маршала!»— не были обращены к го-
раздо более широким кругам, чем принято считать теперь? Высшее духовен-
ство искренне поддержало Петэна. Государственные служащие подчини-
лись ему более или менее добровольно, отчасти движимые профессиональ-
ным чувством, отчасти из чисто практических соображений. А цвет интелли-
генции? Огромное большинство интеллигенции либо от всей души, либо с не-
которыми внутренними оговорками стало на сторону Петэна. В особенности
люди старше сорока лет. Французская академия, за исключением одного
Мориака (и отчасти Дюамеля), безоговорочно поддерживала маршала. Два
наиболее прославленных французских поэта — Клодель и Валери — стали
петэновцами. Клодель написал особенно льстивую оду в честь Петэна:
«Господин маршал, Франция в Ваших объятиях. Все, что у нее
есть,— это Вы, и понемногу к ней возвращается жизнь. Франция, слу-
шай этого старца, склонившегося над тобою и говорящего с тобой, как
отец...»
Был ли это чистый оппортунизм со стороны Клоделя? По словам Мориса
Мартэна дю Гара, в Виши ходили слухи, что Клодель надеялся стать пре-
емником Петэна на посту посла в Мадриде, а затем рассчитывал сменить
Пьетри, если последний будет отозван. Клодель, бывший послом при Третьей
республике, называл теперь своих прежних учителей «безумцами». Мартэн
дю Гар замечает по этому поводу: «Филиппу Вертело было от чего перевер-
нуться в своем гробу». Мартэн дю Гар подозревал Клоделя в лицемерии.
Клодель, которого Бернанос назвал «чревовещателем», отстаивал взгляды,
диаметрально противоположные взглядам либеральных католиков. Однако
1 Политика возвращения к земле дала кое-какие осязаемые результаты отчасти бла-
годаря требованиям момента, ибо Франция была отрезана от большей части своих коло-
ний. Например, в области Камарг значительно увеличилось производство риса.
70
в 1944 году он поторопился написать де Голлю оду, столь же фальшивую,
как и та, что он раньше писал Петэну.
В 1931 году Валери «принимал» Петэна во Французской академии, и они
остались большими друзьями. Он часто посещал Петэна в Виши. Даже
в 1943 году Валери опубликовал в Париже, как выразился Морис Мартэн
дю Гар, «новые замечательные страницы о Петэне». Жан и Жером Таро
и вся мелкота из Французской академии были сплошь петэновцами, если не
ярко выраженными коллаборационистами, как «два Абеля» — Абель Эр-
ман и Абель Боннар, широко известные под прозвищем «гестаповцы»1. Мно-
гие из тех, кто принадлежал к парижскому высшему свету, во главе с Саша
Гитри, были и петэновцами и при удобном случае коллаборационистами.
Петэн часто принимал Гитри, общество которого он считал для себя лестным
и очень занимательным. Однажды Гитри преподнес Петэну роскошно издан-
ную антологию, посвященную славе Франции и озаглавленную «От Жанны
д’Арк до Петэна»1 2. Правда, нашлись немногие — Жан Кокто, Дюамель,
Жироду, Жид и еще кое-кто,— занявшие более уклончивую позицию; но
даже за границей Петэн пользовался поддержкой некоторых известных писа-
телей, в их числе находился даже англофил Андре Моруа3, а в Париже гер-
манский посол Абец гордился тем, что «на стороне Германии» стоит очень
много французских писателей — среди них Дрие ла Рошель, Фабр-Люс,
Селин, Сюарез, Бразильяк, не говоря уже о более мелких; и Абец не пере-
ставал хвастать «интеллектуальной жизнью», которая при германской ок-
купации продолжала «процветать» в Париже, особенно вокруг журнала
«Нувель ревю франсэз». Еще больше «сотрудничало» с немцами художников
и музыкантов (не считая представителей театра и кино). Часто между вишиз^
мом и прямым коллаборационизмом нельзя было провести ясного различия.
Факты свидетельствуют о том, что признанный цвет интеллигенции
оказывал немцам и Виши крайне слабое сопротивление. Известные имена
среди активных противников немцев можно почти перечесть по пальцам:
Мориак, Бернанос, Мальро, может быть Роже Мартэн дю Гар и, конечно,
коммунисты Элюар и Арагон. Почти вся остальная часть интеллигентской
оппозиции немцам состояла из участников Сопротивления, принадлежав-
ших к более молодому поколению. Из официальной верхушки, какой
являлась Французская академия, Мориак был фактически единственным
настоящим бунтовщиком.
Влияние независимой позиции Мориака было очень сильно до войны,
во время и после войны. Подобно Бернаносу, он пошел против приспособ-
ленчества в духе Морраса, которое проявляли благонамеренные в вопросе об
Абиссинии и в связи с войной в Испании. В 1940 году Мориак не «прими-
рился» с поражением Франции и, следовательно, не мог «признать» ни Виши,
ни Петэна. В той части своей знаменитой «Черной тетради», которая была
написана в ноябре 1941 года, он развенчал миф о Виши в следующих жесто-
ких словах:
«В то время как я пишу, многими, очень многими моими соотечест-
венниками движет одно элементарное чувство: страх. Они этого не
признают. И они изо всех сил пляшут и поют вокруг маршала и взывают
к Жанне д’Арк; но втайне все это сводится к одному-единственному
стремлению — сохранить свои привилегии и избежать расплаты. «Пока
немцы здесь...» — эту коротенькую успокоительную фразу бормотали
еще Тэн и Ренан, глядя на горящий дворец Тюильри...»
1 В оригинале не поддающееся переводу выражение, указывающее как на связь/Эр-
нана и Боннара с гестапо, так и на их гомосексуальные наклонности.— Прим. ред.
2 М. Мартен дю Гар, Хроника Виши, стр. 315.
3 Говорят, что об Андре Моруа, который много лет наживал большие деньги на ан-
гло-французской дружбе, Черчилль в 1941 году сказал: «Мы считали его другом, а он ока-
зался только клиентом».
71
А в 1943 году Мориак писал:
«Когда правительство Петэна подписывается под расовыми зако-
нами и передает в руки гестапо иностранцев, поверивших слову Фран-
ции, когда нацистские палачи находят среди полиции Виши и молодчи-
ков Дорио и Дарнана столько помощников и лакеев, что им почти неза-
чем самим пачкать руки,— кто может дальше отрицать, что поступки
этих негодяев тяжким бременем ложатся на совесть того живого суще-
ства, той живой души, имя которой французский народ?»
А вот что он пишет о Моррасе, главном идеологе Виши с его «интеграль-
ным национализмом»:
«Увы! Все, что можно было сказать в защиту Морраса, рушится
с треском при ужасном финале: сами того не желая, Моррас и его после-
дователи, проснувшись однажды, оказались во враждебном лагере,
на стороне немецких палачей и их французских лакеев...»
«Черная тетрадь» Мориака, которая сбрасывалась с английских само-
летов над Францией, относится к Сопротивлению, к настоящему Сопротив-
лению, подобно тому, как написанные им передовые статьи в «Фигаро» об
Абиссинии, Испании и Мюнхене относились к Сопротивлению прежде, чем
возникло такое название, подобно тому, как страстные выступления Мо-
риака в 1952 и 1953 годах за проведение справедливого курса в Северной Аф-
рике были продолжением Сопротивления в другом плане. Но его выступле-
ния в защиту определенных человеческих, христианских и национальных
французских устоев с лежащим в их основе возмущением против «Макиа-
велли», лишь вызывали ярость всех тех, кто от имени маршала воспевал «ста-
рые добродетели Франции». Мориак, подобно многим участникам Сопротив-
ления отказывался примириться с ложью и ханжеским пиетизмом Виши
и его бормотаньем «пока немцы здесь...» А если немцев побьют, тогда, пожа-
луй, американцы...
Мориак был вообще невысокого мнения о своих соотечественниках:
«Слишком велико число французов, опозорившихся перед врагом:
французская полиция, как верный сторожевой пес, охраняет спекулян-
тов «черного рынка», все эти дельцы и все эти литераторы, разбогатев-
шие благодаря присутствию оккупационной армии,— все они принад-
лежат к неумирающей породе. Еще в 1796 году Малле дю Пан писал:
«Каждый старается тысячей способов, любой ценой не разделить общего
несчастья. Люди думают только о себе, о себе, о себе...»1
В конечном счёте в моррасизме Мориак видел лишь претенциозно пыш-
ное идеологическое одеяние, прикрывавшее уродливую наготу реакционного
буржуа — Калибана.
8.	ПРОЦЕСС ПЕТЭНА
(Выступления в защиту и против Петэна)
На процессе Петэна, устроенном Четвертой республикой, фигурировали
и прямые и двусмысленные доказательства. Петэна обвиняли в поражен-
честве, в том, что он согласился на превращение Франции, по крайней мере
временно, в сателлита Германии, в том, что он лицемерно помогал Германии
в войне против Англии и России. После Монтуара он заявил: «Эта политика
[сотрудничества с Германией.—А. В.]— моя политика»,— и прибавил, что
берет на себя полную ответственность за нее:
«Меня может судить только история. До сих пор я говорил с вами
как отец, а теперь говорю как глава государства».
1 Francois Mauriac, Le Cahier Noir, Paris, 1947, p. 22—69. Книга состоит
из двух очерков, из которых один написан в 1941 году, а другой — в 1943 году.
72
Он санкционировал формирование Легиона французских добровольцев,,
воевавшего на Восточном фронте и носившего немецкую форму.
Внутри страны он возглавил «реакционный заговор», и еще 17 июля
1944 года, когда вести хваленую «двойную игру» было уже бесцельно (вел ли
вообще Петэн когда-нибудь «двойную игру» во внутренних делах?), он писал
Моррасу:
«Ваши уроки принесли всем нам пользу. Вы были совершенно
правы. Поздравляю и благодарю вас за великую услугу, которую вы
оказали родине»1.
Все окружение Петэна в Виши было ультрареакционным с порядочным
добавлением кагуляров; в числе последних находились Алибер, Менетье —
начальник личной охраны Петэна и человек, прозванный «убийцей», не
говоря уже о более крупном и более искусном убийце — Дарнане, которого
Петэн держал при себе до последнего момента. Даже более «разумные» люди
из его окружения, например Дю Мулен де Лабартэт, большей частью были
членами «Аксьон франсэз».
На процессе Петэна выдвигался довод, что, даже если номинально он
и «отвечал перед историей», на него нельзя возлагать ответственность за
зверства, совершенные милицией, часто совместно с гестапо, или что ему
нельзя ставить в вину гонения, которым подвергались иностранные добро-
вольцы. Это был особенно безобразный факт. Речь идет об иностранцах,
вступивших в 1939 году во французскую армию в качестве добровольцев.
После демобилизации всех их посадили в лагери как подозрительных и неже-
лательных людей, «добровольно сражавшихся за Даладье»1 2. Многие из них
погибли на принудительных работах в страшных лагерях Африки, где их
заставляли строить железную дорогу через Сахару. В этой связи о Петэне
можно лишь сказать, что если он сам и не «приказывал» совершать зверства,
то сознательно занимал позицию попустительства по отношению к наиболее
отвратительным сторонам режима Виши, довольно благосклонно относился
к законам против масонов и против евреев и по меньшей мере терпимо —
к казням, производившимся милицией.
В числе обвинений, выдвинутых против Петэна, было обвинение в том,
что он не разрешил французскому морскому флоту соединиться с союзни-
ками или хотя бы укрыться в каком-либо нейтральном порту после занятия
немцами зоны Виши, а также в том, что он вел себя крайне двусмысленно по
отношению к Дарлану, находившемуся в Африке. Разве, подобно Дарлану,
Петэн не пытался вбить клин между американцами и англичанами в интере-
сах Германии или, во всяком случае, во вред Сопротивлению?
Защита Петэна исходила из сделанных Петэном заявлений, приведенных
в начале настоящей главы. Со стороны апологетов Петэна всегда наблюда-
лась тенденция утверждать, что Петэн сделал все возможное, чтобы дать
Германии минимум, а не максимум. Если дано было больше, то «это вина
Лаваля». Чтобы доказать, что Петэн был «лучше» Дарлана, апологеты мар-
шала указывают на отказ Петэна от протоколов Хюнтцигер — Варлимон,
подписанных в мае 1941 года, на его согласие «сотрудничать» только в Си-
рии, а не в Африке, на то, что Петэн противился передаче немцам Бизерты
и Дакара для использования их в качестве баз. Вопреки настойчивым стрем-
лениям Дарлана, Петэн постарался не допустить объединенных франко-гер-
манских военных операций против англичан и деголлевцев в Африке. Что
касается поощрения действий Легиона французских добровольцев в России,
то считается, что легион не имел никакого реального значения. Немцам
нравилось его участие, но большого прока от него не было. Легион фран-
цузских добровольцев представлял собой небольшую воинскую часть.
1 «Процесс Петэна», стр. 898.
2 Морис Ванино, От Ретонд до острова Ие, Париж, 1952, стр. 298—318.
73
«Фактически это был сброд, больше прославившийся в России пьянством и
сквернословием, чем военными подвигами на стороне вермахта. И кто знает,
сможет быть, Петэн или кое-кто из его друзей не считал прославление «кре-
стового похода» против большевиков таким уж плохим делом, имея в виду
будущее, независимо от непосредственного исхода войны.
Во внешней политике Петэн был, как сказал в одном из своих донесений
Рузвельту американский посол Леги, «перепуганным старикашкой». Все
•его поведение ясно показывает, что он смертельно боялся немцев даже после
того, как Германия явно проиграла войну. Почему он не взбунтовался
в ноябре 1942 года? Почему не бежал в Северную Африку? Почему прими-
рился с германской оккупацией той части Франции, которая находилась под
властью Виши? Почему не приказал стоявшему в Тулоне морскому флоту
соединиться с союзниками? Потому, что он боялся репрессий со стороны нем-
цев. Как Петэн сам сказал Морису дю Тару, он боялся «полонизации»
Франции. Ему казалось, что он мог при любых условиях «защитить» Фран-
цию. Как видно из помещенного журналом «Жерб» интервью Петэна с Аль-
фонсом де Шатобрианом, Петэн страшился также войны с Англией, «потому
что англичане могут разрушить Париж, а этого я не хочу».
Даже такой преданный сторонник Петэна, как Жером Каркопино,
бывший одно время министром просвещения в правительстве Виши, должен
был признать тот факт, что решение Петэна оставаться в Виши «главой
государства» после оккупации немцами южной зоны было роковой ошибкой
и превратило в бессмыслицу столь превозносимую «двойную игру». Ибо
после ноября 1942 года Петэн не мог не стать послушным орудием немцев
и был даже вынужден назначить министрами таких людей, как Дэа и Анрио,
что раньше казалось немыслимым. Если, как заявляет Каркопино, между
Петэном и Черчиллем в силу «соглашения Ружьё» действительно суще-
ствовала договоренность, что Франция присоединится к союзникам в слу-
чае нарушения Германией условий перемирия, то Петэн просто игнорировал
ото соглашение1. В конечном счете некоторое значение тут имело также стар-
ческое стремление Петэна удержаться на своем высоком посту хотя бы и при
немцах.
9.	«ЖЕСТКИЕ» И «МЯГКИЕ» ВИШИСТЫ
Вопреки величественной и торжественной фразеологии «национальной
революции», вопреки личному престижу, которым пользовался Петэн,—во
всяком случае, в первые два года своего правления,—непрочность всего
здания, воздвигнутого Виши, не могла ускользнуть от внимания наблюда-
теля. Зона Виши по площади составляла треть территории страны; она почти
не имела промышленности, большие ее пространства были неплодородны
и малонаселены. В таких узких границах не представлялось возможным
создавать планы широкого национального масштаба. Оккупированная зона
лишь номинально управлялась правительством Виши, хотя в ней существо-
вала вишистская администрация. И если в зоне Виши можно было забыть
(или сделать вид, будто забываешь), что настоящим хозяином Франции
был Гитлер, в оккупированной зоне это ясно сознавал каждый. Там маршал
и вся его «национальная революция» очень мало значили. Там понимали,
что, если Германия выиграет войну, совершенно неизвестно, допустит ли
она распространение власти Виши на всю Францию и поддержит ли вообще
правительство Виши, если оно полностью не подчинится Берлину. Если
Германия проиграет войну, то правительство Виши как таковое обречено на
* J е г 6 m е Carcopino, Souvenirs de sept ans, Paris, 1953, p. 601 (Ж ером
К а р_к о п и н о, Воспоминания о семи годах, Париж, 1953, стр. 601).
74
гибель. Быть может, единственной возможностью для Виши продлить свое
существование был компромиссный мир, являвшийся идеальным решением
вопроса, по мнению Фландена и, возможно, Лаваля, хотя последний очень
редко или вообще никогда об этом не говорил. Так или иначе, в оккупирован-
ной зоне Петэна никогда не ставили высоко, и людей, приезжавших в Виши
из этой зоны, неприятно поражало царившее там «мистическое настроение».
Интересно рассказывает о своем посещении Виши в январе 1941 года социалист
Жан Тексье, участник Сопротивления на севере Франции и один из главных
пропагандистов Сопротивления в оккупированной зоне.
«В Париже, — писал он, — невозможно уйти от зрелища нашей из-
раненной и оскорбленной родины; каждую секунду на улице слышен
голос ее мучителей., И везде развеваются их флаги... Но в Виши все
иначе... Когда внимательно слушаешь и близко наблюдаешь, начи-
наешь понимать, что там ведется тонкая игра, полная хитростей и ди-
пломатических уловок... Все кажется там изменчивым и ненадежным.
Какая-то повальная эпидемия осторожности... Приходит и уходит мно-
жество чиновников, офицеров и солдат в форме. Огромные трехцветные
флаги развеваются над входами во все большие отели. Но в случайно
подслушанных разговорах нет жизни, нет сердечности, которой про-
никнуты наши повседневные беседы в Париже. Здесь нет борцов, здесь
только дипломаты... И все они кажутся гораздо более озабоченны-
ми различными придворными слухами, чем настоящим и будущим
Франции. «Черт побери!— говорит себе приезжий из Парижа,— не-
ужели они действительно думают, что судьба Франции окончательно
решена?!»1
Но на Тексье невольно произвело впечатление и даже растрогало внеш-
нее благородство и пафос Петэна, выступающего в качестве символа. Этот
символ, конечно, показался ему не столь величественным, сколь трога-
тельным.
«Эта опереточная столица,— писал Тексье,— еще и Священный
город. Со своим маршалом во плоти и крови, со своим маршалом на
гравюрах, плакатах, фотографиях, открытках, календарях, трубках,
пресс-папье и скоро, наверное, на таблетках от кашля, Виши превра-
тился в нечто вроде трехцветного Лизьё...1 2 Понятно, что человека,
приехавшего из Парижа, поневоле волнует эта выставка красного, бе-
лого и синего. Я не отрицаю, что он даже смотрит с чувством некоторого
волнения сквозь витрину на печальное и тонкое лицо главы француз-
ского государства, так непохожее на грубые морды бандитов «оси».
Однако, глядя на все эти патриотические безделушки, Тексье невольно
задумался, не является ли эта иконография тревожным признаком крайней
умственной лени и моральной трусости:
«Сила маршала создана самой идеей, что он человек, ниспослан-
ный провидением, что самое лучшее — покориться провидению и что
это гораздо лучше, чем думать самому»3.
С другой стороны, в оккупированной Франции, по словам Тексье, су-
ществовало совершенно иное положение. Для большинства людей главное
значение имели каждодневные результаты войны, которая все еще продолжа-
лась. Люди видели только один возможный выход: освобождение Франции
в результате поражения Германии. И в своих сокровенных мыслях они
1 Jean Texcier, Ecrit dans la nuit, Paris, 1945, p. 75 (Ж ап Тексье, Напи-
сано в ночной тиши, Париж, 1945, стр. 75).
2 Лизъё — небольшой город во Франции, превращенный в целях католической
пропаганды в своего рода «святилище» в связи с канонизацией в 1925 году святой Терезы,
жившей в этом городе в XVI столетии. Намек на то, что вишистская пропаганда уподобля-
ла Петэна святому.— Прим. ред.
3 Ж. Т е к с ь е, Написано в ночной тиши, стр. 77
75
каждый день обращались к Англии и Америке, теперь полностью обязав-
шейся поддерживать Англию.
«По сравнению с военным столкновением между Германией и Анг-
лией, какое может иметь значение национальная революция Виши или,
как хотели бы гитлеровские борзописцы в Париже, национал-социа-
листская революция во Франции? Разве все крупные и мелкие мероприя-
тия Виши не являются простым времяпрепровождением партии
пленных?»1
Все свидетельствует о том, что в оккупированной зоне, и особенно в Па-
риже, где конечное поражение Германии было единственным действительно
важным вопросом, легенда о Петэне не производила большого впечатления.
Повседневные лишения не убили духа Гавроша, о чем говорит поступок
двух школьников, которых я лично знал. Участвуя в сборе денег для на-
циональной помощи, они стояли на Аустерлицком мосту и, продавая прохо-
жим открытки с портретом Петэна, кричали: «Национальная помощь! На-
циональная помощь! Покупайте портрет старого дурака...» Подобная шутка
была бы немыслима во Франции Виши!
Вопреки внешней монолитности режима Виши состав его сторонников
был неоднороден. Исторические условия возникновения этого режима были
таковы, что к нему неизбежно должны были примкнуть люди самых различ-
ных политических направлений и настроений. К числу его сторонников при-
надлежали «правые» фанатики-фашисты (Дарнан), роялисты из группы
«Аксьон франсэз», антисемиты (Моррас и Даркье де Пельпуа), «почтенные»
полуфашисты, чье мировоззрение было типичным для бывших участников
войны и «доброго среднего класса», представленные де ла Роком и его «Бое-
выми крестами». (Подобный образ .мыслей был характерен для Французского
легиона на первых порах его существования, до того как часть легиопа
превратилась под влиянием Дарнана в бандитов и вошла в состав милиции.)
Режим Виши поддерживали значительная часть высшего духовенства, обык-
новенные «классические» правые — консерваторы и клерикалы,— боль-
шинство радикал-социалистов и даже часть социалистов.
Любопытную особенность придавало Виши то обстоятельство, что
продолжала существовать такая газета, как старый орган радикал-социали-
стов «Депэш де Тулуз», как и прежде выходившая с подзаголовком «орган
демократии». Ее редактором оставался Морис Сарро, пока в 1943 году его
не убили бандиты Дарнана и Дорио. Настаивая на том, чтобы газета продол-
жала выходить, причем «Депэш де Тулуз», как и прежде, оставалась наибо-
лее влиятельной газетой на юге Франции, Морис Сарро выдвигал довод,
что, несмотря на цензуру и всевозможные ограничения, газета все же сможет
«умерить» режим Виши, стравливая «умеренных» с «твердолобыми». Для
Петэна поддержка «Депэш де Тулуз», бесспорно, представляла огромную
ценность, ибо у этой газеты стремились заимствовать взгляды провинци-
альные политики, а с ними значительная часть крестьянского населения
Юга, у которого еще кое-что осталось от старых республиканских традиций.
Лишь в 1943 году, когда развернулась деятельность макй, большая часть
крестьянского населения, особенно Центрального массива Франции и депар-
тамента Дордонь, начала поддерживать Сопротивление.
Здесь мы опять сталкиваемся с одним из самых больших парадоксов
Виши. Хотя сторонники маршала смотрели на Лаваля как на лакея немцев,
«Депэш де Тулуз» все еще считала, что Лаваль, по существу, более «респуб-
ликански» настроен, чем люди из окружения маршала. Представитель
газеты в Виши Морис Мартэн дю Гар был в превосходных отношениях с Ла-
валем. Последний все еще реагировал на события как деятель Третьей рес-
публики и, как мы увидим в дальнейшем, находил некоторые черты «нацио-
1 Ж. Т е к с ь е, Написано в ночной тиши, стр. 78.
76
нальной революции» особенно отвратительными. Он высказывался против
чрезмерного нарушения традиций и обычаев провинциальной Франции,
против роспуска Генеральных советов, против «чистки» среди мэров, против
внесения в «черные списки» безобидных людей — местных аптекарей, школь-
ных учителей и лавочников,— на том основании; что они антиклерикалы или
франкмасоны. Рассказы о братском отношении Лаваля к местным деятелям
провинциальной Франции звучат правдиво. Его простота в обращении спо-
собствовала сохранению им популярности среди этих людей даже тогда,
когда очень многие считали его ответственным за все уступки, сделанные
Германии.
В Виши существовало множество различных направлений. Петэн под-
вергался влиянию участников «национальной революции»— от головорезов-
кагуляров до «умеренных» роялистов типа Дю Мулен де Лабартэта1; между
молодыми деятелями, не успевшими ничем воспользоваться при Третьей
республике, постоянно шла борьба за министерские посты; немцы непре-
рывно пытались вмешиваться при переменах в составе правительства Пе-
тэна1 2; когда Франция была еще «свободна», люди, подобные Пюше, пытались
навязать ей фашистский принцип «однопартийности» в духе Дэа, который
своей деятельностью заслужил ненависть вишийских консерваторов и
в 1940 году с негодованием оставил Виши. При наличии всех этих элементов,
тянувших в разные стороны, Виши далеко не было тем прочным, авторитар-
ным государством, какое любили рисовать себе, по крайней мере до ноября
1942 года, маршал и наиболее наивные «маршалисты».
Помимо далеко идущих конституционных реформ в стиле «Мы, Филипп
Петэн», остальные реформы были довольно схематичны и во многих слу-
чаях представляли собой плохо согласованные компромиссы, как, например,
пресловутая «Хартия труда», наиболее яркой особенностью которой было
преобладание во всей системе «корпоративных» социальных комитетов
и полное запрещение стачек и локаутов. Эта реформа, в духе мелочной опеки,
имела корпоративный характер и была одним из первых мероприятий, от-
мененных правительством, сформированным в Алжире. Дело в том, что,
несмотря на весь свой «корпоративный» жаргон, Франция Виши по суще-
ству была капиталистической страной с трестами, финансовыми олигар-
хиями и крупными дельцами, которые были теперь хозяевами более, чем
когда-либо прежде.
Организационными комитетами, под полным контролем которых находи-
лось сырье, командовали крупные предприниматели. Леидё, являвшийся
представителем девяти крупных фирм с капиталом свыше миллиарда до-
военных франков, стоял во главе правления этих комитетов. Позднее его
вменил Пюше. В состав Технического комитета фактически входили все
воротилы из старого «Комитэ де форж»: Жюль Обрен, Теодор Лоран, Мароже,
Эмбер де Вандель, барон Эли д’Уассель, барон Петиё и другие. Точно так же
и Угольным комитетом руководило несколько крупных капиталистов. Пе-
тэн однажды заявил, что эти люди «пользуются достаточным авторитетом,
чтобы вести переговоры с немцами», что они и делали со значительной выго-
дой для себя. Многое было предпринято для «концентрации», «конверсии»,
«рационализации» и «европеизации» французской промышленности; чаще
всего это приводило к подчинению французских трестов германским тре-
стам. Несомненно, здесь тоже велась «двойная игра»; Бутийе противился
1 Дю Мулен стоял во главе группы «Аксьон франсэз» Шестнадцатого округа Парижа.
В 1946 году он выпустил чрезвычайно «благоразумную» книгу, написанную в снисходи-
тельном тоне по отношению к Петэну, что не может не вызвать иронии.
2 Так, по словам Каркопино, в 1941 году они хотели, чтобы один из их ставленни-
ков —Абель Боннар—занял пост министра просвещения и даже объявили об этом по радио,
чтобы вынудить Петэна назначить его вместо Каркопино, о назначении которого двумя
днями позже было сообщено немцам как о свершившемся факте.	,
77
слишком большому проникновению германского капитала во французскую*
промышленность. Но даже при этом химические заводы «Рон-Пуленк» были,
например, подчинены концерну «ИГ Фарбениндустри» и образовали группу
под названием «Франколор», 50 процентов акций которой принадлежало,нем-
цам. «Паризер цейтунг» с большим удовлетворением отмечала в ноябре
1942 года, что 70 процентов французского экспорта шло в Германию.
Возможно, что все это было более или менее неизбежно под нажимом
немцев, но несомненно, что столь превозносимый «культ труда» был только-
рекламой. Условия труда и в оккупированной и в неоккупированной зонах
были крайне тяжелыми (несмотря на теоретическое введение принципа «про-
житочного минимума»), между тем как крупные капиталисты продолжало
процветать с благословения маршала. Среди этих крупных капиталистов,
особенно молодого поколения, имелось много таких, которые носились
с планами создания «Европы» под господством нацистов на долгий срок.
Мы остановимся на этом ниже, при описании «синархии».
Тем не менее теперь общепризнано, что Виши удалось воспользоваться
услугами некоторых самых способных специалистов по вопросам экономики^
таких, как Бишелон, Бутийе и многие другие. Принимая во внимание
страшное напряжение, которое создавала для французских финансов еже-
дневная выплата 400 миллионов франков оккупационной армии, надо при-
знать, что в финансовом отношении Франция оказалась после черных лет
оккупации в лучшем положении, чем можно было бы ожидать, правда
в значительной степени за счет работающих по найму. При этом обесценение
франка происходило между 1940 и 1944 годами не такими быстрыми темпами,
как в последующие годы.
Незадолго до оккупации немцами зоны Виши Владимир д’Ормессон
поместил в «Фигаро» следующие строки, полные типичного самовосхва-
ления:
«Подумаем, в каком состоянии была Франция в июне 1940 года,
цогда-все было потеряно, когда все смешалось. Подумаем также, в ка-
ком положении мы еще находимся сегодня, когда наша страна разде-
лена на две или даже на три части... И все же, если в таких условиях
финансовая и экономическая жизнь страны может хотя бы относительно-
и с перебоями продолжать свои функции, это свидетельствует о силе...»
Далее следуют восторженные похвалы по адресу министра финансов
Ива Бутийе и перечисление разных других достижений, к которым отно-
сятся возвращение домой беженцев, сокращение безработицы, дымящиеся
фабричные трубы, ремонт дорог и мостов, обширная «программа обществен-
ных работ», финансовое, социальное и земельное законодательство, органи-
зация нормирования продуктов и т. п. Франция пережила величайший кри-
зис в своей истории, не прибегнув к финансовому мораторию. В заключение-
д’Ормессон говорит:
«Без сомнения, у нас были трудности и многие из проведенных
мероприятий имеют временный характер. Приходилось непрерывно им-
провизировать... И все же, когда Сийеса спросили, что он делал во-
время революции, он ответил: «Я жил». Было бы замечательно, если
бы Франция могла сказать то же самое после этого страшного кризиса...»-
«Я жил, я остался в живых»,— не в этом ли заключался в конечном счете-
один из важнейших принципов петэнизма?
10.	РАЗУМ ДЕВЯНОСТОЛЕТНЕГО СТАРЦА
В центре всех противоречий и всей путаницы находился почти девя-
ностолетний Петэн, невероятно тщеславный, вообразивший себя челове-
ком, ниспосланным провидением. Он знал, что большая часть населения?
78
Франции любила его в 1940 году и что очень многие, особенно крестьянство,
питали к нему нежность даже тогда, когда другие в нем разочаровались. Ход
мыслей Петэна особенно трудно анализировать потому, что на свете мало
людей достигало девяностолетнего возраста. Как работает мысль у девяносто-
летнего старца, если она вообще работает? О Петэне часто рассказывали, что
в течение нескольких часов в день (особенно утром) «у него был совершенно
ясный ум», а все остальное время он находился в сонливом состоянии — не
всегда в одинаковой степени — и большей частью молчал.
В моменты просветления Петэн мог быть приятен и даже занимателен.
Он любил совершать по утрам долгие прогулки, после которых плотно зав-
тракал («У него ужасающий аппетит»,— писал Дю Мулен). Петэн все еще
походил на армейского офицера, находя удовольствие в неприличных анек-
дотах, любил общество очень молодых женщин. По словам Дю Мулена,
однажды маршал признался Лавалю:
«Если бы я только мог несколько раз в неделю предаваться любви,
я был бы совершенно счастливым человеком, но у меня еще бывают хоро-
шие моменты... По-настоящему я любил в жизни две вещи: пехоту и лю-
бовные утехи».
Морис Мартэн дю Гар, которому Дю Мулен рассказывал об этих не-
скромных подробностях, заметил:
«Почему в целях пропаганды надо изображать его в виде чучела,
стоящего на коленях в церкви? Французам больше понравилось бы, если
бы они узнали, что он еще имеет успех у женщин!»
На это Дю Мулен ответил:
«Да, я знаю, но это неловко, ведь существуют еще церковь и супруга
маршала».
А Мартэн дю Гар прибавил:
«Он солдат, и он чист сердцем. Этого не признает только Лаваль.
«Он честолюбив и совершенно невыносим»,— сказал о нем Лаваль».
По другому поводу Лаваль еще заметил, что старик ребячливо тщесла-
вится тем, что занимает такой высокий пост, и стал совершенно нечувстви-
телен к несправедливостям, совершаемым его именем по отношению ко мно-
жеству людей.
Чудаковатый старик, полный тщеславия и честолюбия, жестокий в важ-
ных делах, но человечный в некоторых менее серьезных. Он любил непри-
личные анекдоты, любил Лафонтена и Расина, восхищался обществом Ва-
лери и Саша Гитри, любил детей и красивых женщин. Он часто повторялся
в разговоре и имел свои излюбленные идеи, которые, несмотря на плохую
память, постоянно повторял, например, что Франция должна быть настроена
более серьезно и иметь гораздо больше детей, что Франция выше других
стран в культурном отношении и в будущем должна «заставить себя при-
знать», рождая больше Расинов, Мольеров, Лафонтенов и Валери. Петэн
был по-своему привязан к французской земле, и его вера в некую магиче-
скую силу своей личности, так же как и свойственное глубокому старику
отвращение к позитивным действиям, пожалуй, лучше всего объясняют его
негативное решение не бежать и не противиться оккупации немцами Южной
Франции1.
1 Я не упомянул о его «пророческой» беседе 6 июня 1941 года с Морисом Мартэном
дю Гаром («Хроника Виши», стр. 197). Он предсказывал тогда раскол мира на два блока —
русский и американский. Вполне возможно, что Мартэн дю Гар, питавший к Петэну
склонность, невольно приписал ему такую способность предвидения, которой Петэн на
самом^ деле не обладал. Дата «пророчества» ставит под двойное сомнение ценность этот
вишийского «бозуэллизма». [Джеймс Бозуэлл — ученик и друг известного английского
писателя XVIII века Самюэла Джонсона — в течение ряда лет записывал свои беседы
с Джонсоном, и эти записи были затем изданы. Имя Бозуэлла стало в английском языке
нарицательным для определения такой «секретарской» литературной деятельности при
том или ином знаменитом человеке.—Прим, ред.]
79»
Проповедование «дисциплины» и «увеличения числа детей» относилось
к «чистому петэнизму», который в этой части соответствовал пропаганде
католической церкви. Но за ним скрывалась также менее простая и менее
чистая «идеология» Виши. Надо более подробно остановиться на этих двух
своеобразных сторонах режима Виши — на роли церкви, которая оказывала
полную поддержку Петэну как человеку, но постепенно все больше восставала
против вишизма, и, с другой стороны, на роли группы «Аксьон франсэз»,
пользовавшейся величайшим расположением Петэна, но, может быть, более
всего ответственной за чрезвычайно порочный и «нехристианский» характер,
который приобрел режим Виши. Эта группа поддерживала Виши до самого
конца — с немцами или без немцев, —пока в конце концов она фактически не
^превратилась в союзника Гитлера.
Глава третья
ЦЕРКОВЬ ПРИ ВИШИ
Церковь «признала» правительство Виши законным правительством
Франции, так же как это сделали органы гражданской и судебной власти,
полиция и вооруженные силы.
Некоторое время по крайней мере церковь была очень довольна, но, как
и во всех вопросах, касающихся вишийской Франции, здесь следует осте-
регаться упрощенной оценки. В Виши имелись ярко выраженные сторонники
клерикализма, однако было бы неверно считать, что Франция Виши в одну
ночь превратилась во французский вариант франкистской Испании. Тот
факт, что пост министра просвещения много раз переходил из рук в руки,
свидетельствует о наличии в Виши боровшихся между собой противополож-
ных тенденций. Клерикализм достиг расцвета на первых порах после возник-
новения вишийского режима, особенно при Жаке Шевалье, который пото-
ропился внести поповщину во все государственные школы, отдав их под
власть кюре и потребовав от учителей обучения школьников в религиозном
духе. Что эти мероприятия были неосуществимы и должны были привести
к постоянным столкновениям между кюре и 130 тысячами учителей Франции,
представлялось настолько очевидным, что, когда на пост министра просве-
щения вместо Жака Шевалье был назначен Жером Каркопино (известный
специалист по древней истории, директор Высшей нормальной школы, одно
время, в конце 1940 года,— ректор Парижского университета), последний
в январе 1941 года поспешил отменить всю программу Шевалье и провозгла-
сил «религиозный нейтралитет» государства в вопросах просвещения. За-
являя о «нейтралитете», он, конечно, имел в виду, что светская школа (ко-
торую посещало около двух третей учащихся) не будет находиться в преж-
нем привилегированном положении и так называемая «свободная»1 школа
в случае финансовых затруднений (а в 1941 году она их испытывала) будет
тоже получать субсидии от государства. Однако Каркопино не хотел навя-
зывать преподавание катехизиса в светской школе, против которого обычно
восставали и родители, и учителя, но настаивал на том, чтобы религиозное
обучение производилось вне школы в удобные для занятий часы.
Остается бесспорным факт, что правительство Виши нарушило старую
республиканскую традицию, в силу которой церковная школа была лишена
государственных субсидий, и это создавало прецедент, которому не суждено
было погибнуть вместе с режимом Виши. Знаменитый закон Баранже, при-
нятый в 1951 году, явился в значительной степени результатом законов
1941 года, введенных при Каркопино. По словам Каркопино, Петэн нахо-
дился под сильным влиянием клерикалов:
1 Под этим наименованием маскируются многочисленные во Франции школы всех
ступеней (включая высшие учебные заведения), руководимые католической церковью.—
Прим. ред.
6 А. Верт
81
«Его преследовала мечта о восстановлении во Франции сил хри-
стианства, и, если бы его вовремя не остановили, церковь рухнула бы
под тяжестью его благодеяний»1.
Каркопино указывает, что самые нелепые новшества, введенные Ше-
валье вскоре после возникновения режима Виши, получили одобрение Пе-
тэна. Шевалье не только намеревался придать всему обучению рели-
гиозный характер, но и собирался провести безжалостную чистку среди
Школьных учителей. Такая чистка в значительной степени была приоста-
новлена Каркопино, и многие из уволенных преподавателей были восста-
новлены на своих местах. Эта часть рассказа Каркопино достаточно под-
тверждается фактами, делающими ее убедительной.
Высшее католическое духовенство с самого начала поддерживало • ре-
жим Петэна и полагало, что, даже если и нельзя загадывать далеко вперед,
духовенство может благодаря этому режиму добиться во Франции опреде-
ленных перемен, которые окажутся прочными, что бы ни случилось в даль-
нейшем. Эти расчеты духовенства в значительной степени оправдались.
Каркопино, правда, приводит слова Парижского архиепископа кардинала
Сюара, что тот категорически отказывался смотреть на Виши, как на сред-
ство реванша против светской школы. Однако архиепископ решительно
выступал за распространение на церковную школу помощи государства.
На всех официальных церемониях в Виши церковь играла несравненно
большую роль, чем в течение предыдущих ста лет. Она не только прило-
жила все усилия, чтобы «завладеть» маршалом, но и оказывала сильное
влияние на определенную «промаршальскую» деятельность организации
«Шантье де ля Жёнесс» и других молодежных групп. Легион тоже был
окружен фимиамом похвал духовенства.
Высшее католическое духовенство с полного одобрения Ватикана за-
няло по отношению к Петэну самую благожелательную позицию. Еще в июле
1940 года Лионский архиепископ и примас Галлии кардинал Жерлье почти
приветствовал поражение Франции как некое скрытое благодеяние.
«Если бы мы оказались победителями,— сказал он,— мы, вероятно,
оставались бы в плену наших заблуждений. В результате секуляризации
Франция очутилась в смертельной опасности».
Несомненно, вскоре после перемирия высшее духовенство просило
Петэна пересмотреть законы о светской школе и предоставить субсидии
церковной школе. 15 июля кардиналы Жерлье, Сюар и Бодрийар направили
Петэну «ноту», разъяснявшую «единодушное желание ассамблеи кардиналов
и епископов Франции»:
«Среди этих рекомендаций было, между прочим, предложение ввести
обязательное преподавание катехизиса.во всех школах. «Оно должно
было быть включено во все школьные программы таким образом, чтобы
обеспечивать эффективное осуществление этого мероприятия на прак-
тике». (По-видимому, Жак Шевалье твердо придерживался «ноты»
в своей неудачной «реформе» в январе 1941 года.) Далее кардиналы
выступали за «преподавание морали» как за существенное дополнение
к религиозному образованию и за «уничтожение организаций, создаю-
щих условия, неблагоприятно действующие на нравственность детей».
Нота содержала также просьбу о предоставлении «справедливых» суб-
сидий для «свободного» образования и (более того) права открывать
школы и «учить в них всех французских детей, чье хорошее нравствен-
ное поведение и способности будут признаны». Это не только подразуме-
вало отмену всех прежних законов, направленных против церковных
1 Жером Каркопино, Воспоминание о семи годах, стр. 318. Каркопино
приводит цитату из послевоенного издания «Круа», в которой говорится, что в конце
концов Петэн не был искренним католиком и его личная жизнь не была «безупречна».
82
конгрегаций, но, по-видимому, свидетельствовало о намерении жестоко
конкурировать с «государственными «школами».
Хотя при министрах Ринере и особенно при Шевалье были сделаны по-
пытки удовлетворить все указанные требования, опасность создания беско-
нечных раздоров между кюре и учителями была слишком велика, и это
сразу понял Каркопино. Если судить по замечанию Сюара об отказе от «ре-
ванша», духовенству тоже пришлось признать необходимость действовать
в этом вопросе не так стремительно. Однако можно с уверенностью сказать,
что некоторые влиятельные представители церкви и члены правительства
Виши долгое время смотрели на возвращение к закону Фаллу, принятому
в 1850 году, как на свою конечную цель. (Этот закон передавал государст-
венные школы в ведение и под контроль епископов.) Каркопино заходит
в своих утверждениях очень далеко. Он говорит, что после его ухода с поста
министра просвещения с возвращением к власти Лаваля и назначением ми-
нистром просвещения Абеля Боннара и крайне правое, и «левое» крыло
в Виши объединили свои усилия для значительного увеличения финансовых
привилегий «свободной» школы, с одной стороны, вследствие тупоумного
ультраклерикализма, и с другой —«чтобы скомпрометировать режим Виши
в глазах того режима, который вскоре должен был прийти ему на смену».
Но хотя высшему духовенству и ультраклерикалам Виши не удалось пол-
ностью добиться введения церковного образования (может быть, «времена
были слишком ненадежные»), они все же достигли успеха там, где терпели
неудачу в течение последних тридцати пяти лет существования Третьей рес-
публики: им удалось подорвать принцип «отделения».
Едва ли можно сомневаться в попытке церкви использовать Петэна
в своих интересах. Высшее духовенство взяло на себя тяжелую ответствен-
ность, стараясь заставить миллионы католиков поверить, что Виши и Петэн
олицетворяли собой возрождение во Франции подлинного христианства.
Церковь занимала при Виши привилегированное положение, о чем, в част-
ности, свидетельствует подписанная 20 июня 1941 года конвенция между
входившим в правительство Виши генеральным секретарем по вопросам
о молодежи и секретарем постоянного комитета кардиналов и архиепископов
Франции монсеньером Шолле. Согласно этой конвенции, церкви предостав-
лялась руководящая роль в таких организациях, как «Христианская рабо-
чая молодежь», «Христианская студенческая молодежь», «Смелые сердца»
и другие; в то же время церковь соглашалась насаждать в них культ мар*
шала. Аббат Поль Гроссе, возглавлявший две подобные организации (в их
состав входило 1200 тысяч детей), заявил 20 марта 1942 года в Алжире:
«Наша молодежь служит маршалу, и она создает более прекрасную и более
христианскую Францию».
Здесь мы опять наталкиваемся на одно из кажущихся противоречий
Виши. С одной стороны, организации молодежи находились под угрозой
превра!иться в своего рода «Петэнюгенд» по нацистскому образцу. С другой
стороны, если верить Каркопино, такие люди, как Боротра, бывший чем-
пион по теннису, ставший министром по делам спорта в правительстве Виши,
игенерал Порт дю Тейль, глава организации «Шантье де ля Жёнесс (петэнов-
ской организации скаутов, охватывавшей 80 тысяч' юношей старше восем-
надцати лет), под видом спорта и «скаутов» готовили силы для будущего
военного реванша Франции против Германии. (Отметим, что и Боротра,
и Порт дю Тейль вызвали у немцев подозрения и в 1942 году были высланы
в Германию.) Во всех этих движениях наблюдалось, по-видимому, три тече-
ния: «пиетистское», «фашистское» и «националистское» (антигерманское).
Первые два соответствовали петэновскому духу больше, чем последнее.
По ряду причин Петэн пользовался большой популярностью средп
церковной иерархии. Ассамблея кардиналов и архиепископов заявила
в 1941 году в послании к папе:
6* 83
«В социальной и гражданской областях мы проявляем полнейшую
лояльность к существующему правительству Франции и призываем
верующих поступать таким же образом».
В другом послании, от 24 июля 1941 года, духовенство выразилось еще
более ясно:
«Мы почитаем главу государства и призываем всех французов
объединиться вокруг него. Мы рекомендуем всем верующим стать
на его сторону в деле национального освобождения и без страха сотруд-
ничать с ним».
В вишийской Франции, так же как и во франкистской Испании, церковь
играла руководящую роль во всех церемониях, на которых присутствовал
глава государства. В каждом городе, который он посещал, обычно устраи-
вались пышные церемонии в церкви, в соборе или у церковных стен. Так,
в августе 1941 года в городе Ош архиепископ Беген приветствовал Петэна
следующими словами:
«Католики и их духовенство всем сердцем с Вами. Господин мар-
шал, мы молимся, чтобы бог позволил Вам выполнить до конца Вашу
трудную, но великую и святую задачу».
После войны антиклерикалы собрали внушительную коллекцию
таких «перлов»1.
Конечно, старику очень льстило такое поклонение, граничившее с кано-
низацией.
Следует, разумеется, добавить, что Ватикан занял по отношению к Пе-
тэну совершенно такую же позицию, о чем свидетельствовали многочислен-
ные'высказывания папского нунция в Виши. Как заметил Моррас на суде,
фраза «чудо Петэна» была придумана не им, как предполагали многие,
а «кое-кем гораздо более авторитетным в области чудес, то есть папой».
Такое поклонение Петэну, проповедуемое и осуществляемое фактически
всей церковной иерархией (за исключением Тулузского архиепископа и не-
скольких епископов), ставило, конечно, в очень затруднительное положение
католиков — противников Виши; их было много не только в движении Со-
противления, но и среди части низшего духовенства, по мнению некоторых
лиц — большей его части. Один из католических лидеров Сопротивления
(и будущий лидер МРП) Пьер Анри Тетжен впоследствии говорил о «страшной
сложности дилемм, стоявших перед каждым французом во время оккупации»;
линия, проводившаяся князьями церкви, несомненно, сильно осложняла
дилеммы, возникавшие перед добрыми французскими католиками; она была
направлена на то, чтобы ослабить поддержку, которую они от всей души ока-
зывали Сопротивлению.
Во второй половине 1942 года французская церковная иерархия столк-
нулась с рядом новых проблем (или, скорее, с проблемами, обострившимися
во всей Франции).
Французское общественное мнение, включая и католическое, все более
и более восставало против расширения принудительной трудовой повин-
ности, отбываемой в Германии, и против массовой высылки евреев из Фран-
ции. По вопросу о евреях высшее католическое духовенство высказалось
напрямик. Это была та «уступка» вишийского режима Германии, против ко-
торой оно протестовало самым решительным образом, хотя, пожалуй, проте-
стантская церковь занимала по этому вопросу еще более непримиримую
позицию, чем католические архиепископы.
Руководитель протестантской церкви пастор Бегнер протестовал
в Виши не только против многочисленных мер дискриминации, принятых
1 Особенно писатель - коммунист Роже Гароди в своей книге: Roger Garau-
d у, L’Eglise, Le Communisme et le Chretiens, Paris, 1949, p. 91—131 (Роже Гаро-
ди, Церковь, коммунизм и христиане, Париж, 1949, стр. 91—131).
84
против французских евреев, согласно статуту о евреях, но главным образом
против жестокости высылки из Франции нефранцузских евреев. Разговоры,
которые пришлось вести Бегнеру в Виши, произвели на него самое тяжелое
впечатление.
«В сентябре 1942 года,— писал он,— у меня был продолжительный
разговор с генеральным секретарем управления полиции, и я еще раз
напомнил ему об омерзительных выдачах евреев нацистам, в том; числе
детей, разлученных с родителями. Я снова получил тот же ответ: «Го-*
сударственные соображения...» Во время этого посещения Виши меня
поразил ярый антисемитизм многих министров. Этот антисемитизм
нисколько не был вызван нажимом со стороны немцев... Когда я гово-
рил об этом адмиралу Дарлану, тот ответил, что ради спасения фран-
цузских евреев им пришлось уступить по вопросу о высылке нефранцуз-
ских евреев... Что касается Лаваля, то немцы убедили его, или он делал
вид, будто они его убедили, что евреев отправляют в Польшу на
сельскохозяйственные работы».
И Бегнер передает следующий разговор с Лавалем:
«— Значит, вы сторонник этой охоты за людьми?— спросил я
Лаваля.
— Мы будем разыскивать их всюду, где они прячутся.
— Вы дадите нам спасти детей?
— Дети должны оставаться с родителями.
— Но вы знаете, что их разлучают с родителями.
— Нет, не разлучают.
— А я говорю вам, что разлучают.
— Что вы хотите сделать с детьми?— спросил затем Лаваль.
— Их усыновят французские семьи.
— Нет, я этого не хочу. Никто из^этих детей не должен оставаться
во Франции...
Разговаривать с ним было бесполезно. Я ему говорил об истребле-
нии евреев в Польше, а он мне — о «садовых работах» в Польше...»1
Некоторое время высшее католическое духовенство вело себя сдержанно
и молчаливо. Потом под влиянием возмущения рядовых католиков массовой
отправкой евреев на Восток, неописуемыми условиями, при которых детей
разлучали с родителями, и всеми ужасами переезда и содержания в концен-
трационных лагерях католическое высшее духовенство действительно стало
посылать Петэну письмо за письмом, призывая его положить конец этой
бесчеловечности. Так, кардиналы, архиепископы и епископы оккупированной
зоны направили Петэну «декларацию», текст которой был разослан всем свя-
щенникам. «Декларация» содержала протест против мучений, которым под-
вергали евреев, особенно женщин и детей, например на парижском зимнем
велодроме, куда их всех согнали. Даже кардинал Жерлье, несмотря на всю
свою преданность Петэну, приказал, чтобы во всех церквах его прихода
6 сентября 1942 года было прочитано пастырское послание:
«Выполнение мероприятий, связанных с высылкой евреев, имеющее
место теперь по всей территории страны, сопровождается такими траги-
ческими сценами, что мы считаем своим печальным, но повелительным
долгом выразить протест, диктуемый нам совестью. Мы являемся сви-
детелями жестокого разлучения семей, причем ни возраст, ни болезнь
не принимаются во внимание. Сердце обливается кровью при мысли
о жестоком обращении, которому подвергаются тысячи людей, и еще
более при мысли обо всем том, что им еще уготовано...»
И кардинал Жерлье закончил свое пастырское послание словами, зву-
чавшими как отмежевание от Виши:
1 М о р и с Ванино, От Ретонд до острова Ие.
85
«Новый порядок не может быть построен на насилии и ненависти».
Все эти преследования, в которых французская полиция и французские
власти играли весьма незавидную роль, чрезвычайно огорчали церковь.
Против них восставали даже те князья церкви, которые почти канонизиро-
вали Петэна. Тулузский архиепископ монсеньер Сальеж высказал даже
больше того, что решились сказать другие:*
«С детьми, женщинами и мужчинами обращаются, как со скотом,
члены одной семьи разлучаются и отправляются неизвестно куда,—
таково печальное зрелище, свидетелем которого являются наши совре-
менники. Почему нет больше права убежища в наших церквах? Господи,
помилуй нас! Пресвятая дева, молись за Францию! В нашем приходе,
в лагерях Ноэ и Ресебеду, непрерывно происходили ужасные сцены.
Еврейские мужчины — это мужчины; еврейские женщины — это жен-
щины. Иностранцы-мужчины — это мужчины; иностранки-женщины —
это женщины... Они часть рода человеческого. Они наши братья. Хри-
стианин не должен этого забывать. Франция, наша любимая родина,
Франция, в душе твоих детей жив обычай уважать человеческую лич-
ность. Рыцарская и великодушная Франция. Я не сомневаюсь, что ты
не отвечаешь за эти гнусности...»
Реакция католиков встревожила Виши. Отдел печати Виши, так назы-
ваемая «служба Арбелло», опубликовал 4 сентября 1942 года следующие
директивы для печати:
«В различных частях Франции большое возбуждение вызвали не-
которые события, касающиеся евреев различной государственной
принадлежности, живущих во Франции на правах беженцев. Гнусной
пропаганде, единственная цель которой состоит в том, чтобы скомпро-
метировать дело маршала и его правительства, удалось проникнуть
в католический мир. Этим лицемерным жалобам нужно противопоста-
вить учение святого Фомы и пап... Католики не должны быть об-
мануты вероломной агитацией, поощряемой врагами национальной
революции».
Но Петэн и Лаваль утверждали, будто они «ничего не могут поделать»,
когда Ксавье Валла и позднее Даркье де Пельпуа из Генерального комис-
сариата по вопросам о евреях продолжали свою прежнюю деятельность.
Этот комиссариат издал распоряжение о проведении всеобщей «переписи»
евреев во Франции, преследуя цель как можно скорее освободить от них
страну. Группа «Аксьон Франсэз», хотя она и не была больше отлучена от
церкви (длившееся тринадцать лет церковное проклятие было снято в начале
войны), грозила церкви «большим скандалом».
По вопросу об отправке тысяч французов в Германию (в силу постанов-
ления о принудительном труде) церковь тоже заняла явно антинацистскую
позицию. Согласно заявлению, которое сделали архиепископы Франции
после совещания, состоявшегося 7 и 8 апреля 1943 года, принудительная тру-
довая повинность не являлась «долгом совести» (то есть уклонение от при-
нудительной трудовой повинности в Германии не было грехом), но «если они
[рабочие-католики] хотят быть сильными, они должны придавать этому
тяжелому испытанию значение искупления».
$ Это заявление, в котором важна была лишь его первая часть («уклоне-
ние от принудительной трудовой повинности не было грехом»), совсем не
понравилось немцам. Церковь превращалась в более откровенного против-
ника немцев по мере того, как становилось яснее неизбежное поражение
Гитлера. Но даже при таком положении, даже при том, что церковь заняла
очень твердую позицию по еврейскому вопросу, многие священники —
участники Сопротивления — далеко не были удовлетворены своими церков-
ными пастырями. Так, один священник писал в июле 1943 года в газете
Сопротивления «Дефанс де ла Франс»:
6
«Когда нам приходится говорить о позиции церкви, мы чувствуем
себя несколько униженными тем, что вынуждены ссылаться только на
бельгийских, голландских и немецких епископов... Их заявления вы-
ражают традиционное католическое учение с ясностью, которая нахо-
дится в странном противоречии с молчанием наших прелатов и с теми
робкими возражениями и оговорками, которые они иногда делают1
прикрывая их пространными уверениями в лояльности»1.
Это было, конечно, не совсем верно. Ведь был Тулузский архиепископ,
впоследствии отправленный в немецкий лагерь в Компьене, епископ Клер-
мон-Феррана и другие священники, высланные в Германию, где многие из
них умерли в неволе. Всего в Германию было выслано более тысячи француз-
ских католических священников и двенадцать пасторов. Церковь, кроме того,
много делала для спасения еврейских детей французской и нефранцузской
государственной принадлежности.
Тем не менее благонамеренное соглашательство церкви по всем вопро-
сам, кроме вопросов о принудительном труде и евреях, не подлежало сомне-
нию. Церковь до самого конца хранила верность режиму Виши и лично
маршалу Петэну. Даже в ноябре 1943 года епископ Пюи1 2 монсеньер Мартэн
обратился к верующим с призывом не терять веры в Петэна (признавая тем
самым, что они ее теряли).
«Отношение церкви,— сказал он,’—к национальной революции
и ее руководителю теперь, осенью 1943 года, такое же, каким оно было
в июле 1940 года. Есть колеблющиеся католики и уклоняющиеся свя-
щенники, но они не представляют церковь. Огромное большинство
верующих отшатнется от их дурного совета и дурного примера и пойдет
по тому прямому пути, по которому маршал Петэн несет знамя единства
Франции».
Даже в апреле 1944 года Парижский архиепископ кардинал Сюар при-
ветствовал маршала в столице «с волнением и благодарностью». Этот факт,
и в еще большей степени то, что кардинал служил в Соборе Парижской бого-
матери панихиду по Филиппу Анрио, свирепому приверженцу нацистов,
убитому участниками Сопротивления, послужило причиной отказа де Голля
после Освобождения присутствовать на молебне в этом соборе, если там бу-
дет'Сюар. Это было не вполне справедливо по отношению к Сюару, ибо
вопреки тому, что тогда говорили, он не произносил хвалебных слов по адресу
Анрио3. Но демонстрация де Голля была равносильна упреку, который
Сопротивление делало высшему католическому духовенству за его более чем
терпимое отношение если не к немцам, то к правительству Виши.
Но все миновало, и демонстрация де Голля против Сюара не имела дли-
тельных последствий. В дальнейшем высшее католическое - духовенство
встало на позицию полной лояльности по отношению к новому строю, но не
преминуло использовать к своей выгоде некоторые прецеденты, возникшие
в дни Виши косвенно благодаря гибели Третьей республики.
1 Цитировано по книге Роже Гароди «Церковь, коммунизм и христиане» (стр. 106).
2 Пюи — административный центр департамента Верхняя Луара.— Прим. ред.
3 Парадоксально, что кардинал Сюар, широко известный как «реакционер», был во
время войны инициатором движения «священников — рабочих», которое впоследствии
было осуждено как «прокоммунистическое».
Глава четвертая
МОРРАС, ИЛИ «ЧИСТОЕ» УЧЕНИЕ ВИШИ
К числу наиболее забавных произведений, созданных в Виши,
-относится описание обеда, данного маршалом Шарлю Моррасу. Это описание
содержится в одной из наиболее бредовых книг — в книге под названием
«Великий человек наедине» «поэта-лауреата» Виши Рене Бенжамена.
Автор наблюдал, как Моррас входил в отель «Дю Парк»:
«Он низко поклонился охране, ибо полон почтения ко всякой
власти... На нем был странный плащ, казавшийся сшитым из львиной
шкуры... На голову был надет небольшой котелок, о существовании
которого он едва ли помнил. Ибо Моррас придает мало значения вещам,
которые покупает. Он купил этот котелок потому, что лавровых венков
не продают в магазинах... Затем он вошел в покои маршала..
Увидев Морраса, маршал встал. Моррас бросился вперед, пожал
маршалу руку, низко и почтительно поклонился, просиял улыбкой.
Их взгляды встретились, словно блеснули две вспышки молнии... Свет
уважения. Огонь восхищения. Маршал мысленно говорил себе: «Вот ум,
который сорок лет направлял лучших людей Франции и внушал им
мужество», — а Моррасу хотелось воскликнуть: «Спаситель, о великий
спаситель!»
Затем последовал «разговор»:
«— Чему надо учить,— сказал маршал с особым ударением,—
это чести.— Моррас закрыл глаза в состоянии неизъяснимого бла-
женства.
— Честь,— воскликнул он,— это самое прекрасное на свете.
К ней ничего нельзя прибавить!
— Но ей должно быть дано определение,— заметил маршал.
— Это вопрос обучения,— ответил Моррас.
— Мы можем начать,— сказал маршал, улыбаясь.
— Я согласен при условии, что буду покорно слушаться вас,—
в экстазе ответил Моррас».
Приведя еще несколько замечаний в таком же роде, Бенжамен говорит
в заключение:
«Поистине это напоминало диалоги Платона. Моррас был на седь-
мом небе. В течение тридцати лет он добивался повелителя: теперь он
целый вечер находился в его обществе!»1
Обед, дамы, беседа в «сократовском» духе — все это было, конечно, вы-
думкой, хотя бы потому, что Моррас был глух, как пробка! Но Бенжамен,
один из самых верных приспешников Петэна, мог опубликовать все это
только с полного одобрения маршала. Множество фактов свидетельствует
о величайшем расположении Петэна к Моррасу и к «Аксьон франсэз».
1 R е п ё Benjamin, Le Grand Homme Seul (Рене Бенжамен, Великий
человек один, стр. 41—49).
88
В 1941 году Петэн подарил Моррасу экземпляр своих речей с надписью:
«Шарлю Моррасу — более французу, чем все французы»,— и даже-
в 1944 году снова благодарил Морраса за неоценимое руководство!
Роль Морраса во Франции Виши необходимо рассмотреть как можно-
тщательнее. После сорока лет бешеной политической агитации Моррас стал
смотреть на себя как на выразителя идеологии Петэна в ее наиболее чистом
виде. Он рассматривал власть Петэна как окончательную победу своей*
монархической философии, и именно он создал легенду об «одной Франции»,
сыгравшую очень важную роль в формировании «мировоззрения Виши»;
тем более, что моррасизм существовал задолго до появления режима Виши
и даже пережил его. Ибо моррасизм, как часто доказывал Мориак, был той
маской интеллектуальной респектабельности, которой во Франции прикры-
вались правые с их эгоизмом и злобностью, их антиобщественными, а вре-
менами даже антипатриотичными ицстинктами.
Когда в январе 1945 года Моррас предстал перед судом в Лионе, ему
было семьдесят восемь лет. Большую часть своей жизни он прожил совер-
шенно глухим. В пространном заявлении суду Моррас изложил основные
этапы своей деятельности в качестве писателя и журналиста на протяжении
предшествовавших пятидесяти лет. Он вспомнил о буланжизме, о деле
Дрейфуса, во время которого выступал как один из наиболее отъявленных
антидрейфусаров и антисемитов. Вспомнил об организованных им монар-
хистских и антиреспубликанских кампаниях; об основании в 1908 году
«Аксьон франсэз»— как ежедневной газеты, так и «движения». Но не задер-
живаясь особенно на своем неистовом антиреспубликанизме, Моррас пере-
шел к описанию глубокого недоверия, которое он всегда чувствовал к Гер-
мании. Он верил в «латинскую цивилизацию», борющуюся против герман-
ского варварства; его книга «Киль и Танжер», написанная в 1907 году, по-
вышедшая только в 1910 году, была похожа на громкий призыв к фран-
цузскому народу, предостерегающий о неизбежности войны с Германией.
Он предвидел первую мировую войну, ибо был воспитан в лучших реван-
шистских традициях. И важно было, говорил он, психологически подгото-
вить Францию к решающей битве. Франция, по его словам, была нравственно
испорчена пацифизмом и антимилитаризмом. И только «Аксьон франсэз»,
доказывал он, разожгла в достаточной степени энтузиазм для «будущей
войны», чтобы заставить Францию готовиться к войне со всей серьезностью*
вопреки «пораженчеству» таких людей, как Кайо и Жорес, чтобы она могла
противостоять нападению, когда в 1914 году оно наконец произошло.
Вместе со своим единомышленником роялистом Жаком Бенвилем Моррас
всегда превозносил мудрость завещания Ришелье и достоинства Вестфаль-
ского договора 1648 года, который привел к разделу Германии на части на
долгое время и «выбил ее из строя на сто пятьдесят лет». Он заявил, что за-
кон Барту о трехлетней обязательной военной службе, принятый в 1913 году,
не прошел бы, если бы не психологическая подготовка к войне, которую-
провела во Франции «Аксьон франсэз». Он указывал также на огромное
значение ультранационалистической пропаганды, которую вела «Аксьон
франсэз» во время первой мировой войны, и приводил имена таких людей,
как Пуанкаре, хотя и не сочувствовавших роялистам, но тем не менее от-
дававших должное их патриотическому поведению в 1914—1918 годах и их
бдительности, благодаря которой им удалось заставить повиноваться таких
«предателей», как Кайо и Мальви.
Несмотря на то, что роялисты с энтузиазмом поддержйвали Клемансо*
во время войны, они были горько разочарованы перемирием 1918 года иг
подобно некоторым французским генералам, хотели, чтобы французская
армия пошла прямо на Берлин и продиктовала Германии «карфагенские»
условия мира. «Аксьон франсэз» во главе с Моррасом, Леоном Додэ и Бен-
вилем решительно выступала за раздел Германии и оказывала активную
89
поддержку сепаратистскому движению в Рейнской области, опиравшемуся
на генерала Манжена. Однако роялисты разочаровались в Пуанкаре, кото-
рый в 1923 году еще мог сокрушить Германию и пойти на Берлин, но огра-
ничился полумерой, заняв Рурскую область, и под давлением англичан
•очистил ее как раз в тот момент, когда оккупация должна была принести
плоды.
В глазах Морраса наиболее гибельные последствия имела, конечно,
деятельность Бриана в промежутке между двумя войнами. Бриан все время
позволял немцам себя обманывать. В конце концов порочность внешней
политики Франции оказалась настолько глубокой, что даже такой человек,
как Тардье, бывший ближайшим помощником Клемансо и не питавший ил-
люзий насчет Германии, не мог больше сопротивляться «пораженческому»
течению и отдал распоряжение об окончательной эвакуации Рейнской
области в 1930 году. И тогда, конечно, началось самое интересное. Очень
«скоро после того, как последний французский солдат покинул Рейнскую
область, немецкие избиратели послали в рейхстаг сто шесть депутатов-
нацистов.
В обзоре политики «Аксьон франсэз» за последние десять лет перед вой-
ной Моррас едва коснулся роли, которую играли в 1934—1935 годах «анти-
германски настроенные» «королевские молодчики», старавшиеся совместно
•с явно пронацистскими и профашистскими «лигами» свергнуть республику,
и если это не удастся,—подорвать ее. Он не говорил и о философских взглядах
«Аксьон франсэз» в те годы, о столкновениях роялистов с Ватиканом и с цер-
ковью и об их яром антисемитизме, особенно тогда, когда «власть» принад-
лежала правительству Народного фронта во главе с Леоном Блюмом. Вместо
этого Моррас подчеркнул, что он, Моррас, никогда не терял из виду смер-
тельной опасности, грозившей Франции со стороны Германии, и поэтому
вел непрерывную борьбу за сближение с Италией Муссолини и за признание
режима Франко в Испании. Не говоря ни слова о дикой кампании в печати
против «франкмасона Бенеша», Моррас задним числом утверждал, будто он
был сторонником Мюнхена только потому, что Франция была недостаточно
«сильна и не могла пойти на риск, с которым была сопряжена всякая другая
политика. На самом деле он считал или заявлял об этом в 1945 году, что
победоносная война против Германии и окончательный раздел Германии
должны всегда являться целью Франции, но в 1938—1939 годах Франция
была недостаточно сильна и ей лучше было сохранить и накопить силы до
более благоприятного случая.
Все это необходимо вспомнить для уяснения того пути морального трю-
качества, каким Моррас дошел до одобрения перемирия, заключенного Петэ-
ном в 1940 году, а также того, как он пустился в чудовищную идеологиче-
скую пляску на канате, продолжавшуюся до августа 1944 года, когда
свалился с каната вместе с ненавистными ему немцами... для того чтобы
отправиться в тюрьму как изменник родины.
Какова же была позиция будущего идеолога режима Виши в сентябре
1939 года, в начале второй мировой войны? По мнению Морраса, в 1939 году
война не была необходимостью, французский народ не знал, из-за чего она
возникла. Никто фактически не имел точного представления о Гитлере(!),
ибо он даже не разрешил опубликовать во Франции свою книгу «Майн
кампф».
Фашизм против демократии — оба эти слова, по словам Морраса,
были одинаково лишены значения для рядовых людей.
«В этих условиях мы пришли к следующим четырем заключе-
ниям.
Первое. Нам не следует воевать с Германией.
Второе. Если война будет нам все-таки навязана вопреки всем на-
шим советам и по оплошности французского правительства, тогда мы будем
90
воевать, но воевать как следует, пустив в ход все силы, и будем воору-
жаться, вооружаться и вооружаться.
Третье. Если мы выиграем войну, то на этот раз нельзя делать
глупостей. Германия должна быть полностью и окончательно раздав-
лена...
Четвертое. Война должна быть на сто процентов национальной
войной, преследующей национальные цели: незачем носиться с каким бы
то ни было невразумительным антигитлеризмом или с устаревшими де-
мократическими лозунгами. Единственной целью должно быть расчле-
нение Германии»1.
Но «расчленение Германии» казалось довольно отдаленной целью,
и Моррас думал, что Франция не в состоянии сражаться. «Мы, конечно, ум-
рем,— писал он 28 августа 1939 года,— но... наша доблестная смерть должна
служить какой-нибудь цели. Беспомощно умереть — нелепо и глупо».
Однако Даладье ввел «предварительную цензуру» еще до объявления
войны, и антивоенная пропаганда «Аксьон франсэз» была сильно огра-
ничена.
На суде Моррас решительно отрицал, что он и после начала войны про-
должал стоять на позициях пораженчества. Моррас цитировал статью,
написанную им в разгар немецкого нашествия — в июне 1940 года, в кото-
рой он еще возлагал все надежды на военное сопротивление Франции.
Если в самые мрачные дни 1918 года, писал он, еще можно было представить
себе возможность какого-нибудь соглашения или перемирия с кайзером,
то с Гитлером что-либо подобное немыслимо:
«Теперь не может быть ни сделки, ни договора, ничего, ницего. Ничего,
кроме немецкого ига. Теперь перед нами орда зверей, предводительствуемая
человеком, который является наиболее полным выражением этого звериного
начала».
Однако, когда Петэн обратился к немцам с просьбой о перемирии, Моррас
целиком поддержал маршала. В конце концов немцы не так уж плохи,
рассудил Моррас. Если Петэн и Вейган считали перемирие неизбежным,
остальные должны подчиниться:
«Мы были удивлены тем, с какой быстротой слова маршала полу-
чили одобрение страны. .Наши предположения относительно дикой
ярости немцев отчасти опровергались фактами. Перемирие не должно
было лишить нас всего. Вместе со свободной зоной, морским флотом
и колониальными владениями оно оставляло нам юридический и мо-
ральный суверенитет. Заключенное маршалом перемирие оставляло
возможность переговоров с Германией, чего нельзя было сказать ни об
одной из стран, разбитых Гитлером... Оно создавало положение, которое
Франция могла использовать с выгодой для себя. Это было лучше, чем
выдвинутый некогда Гамбеттой лозунг войны до конца. На ошибочность
этого лозунга указывал даже де Голль»1 2.
По поводу принципа войны до конца Моррас заметил, что из-за «дон-
кихотского поведения» Гамбетты Франция потеряла гораздо больше день-
гами и территорией, чем если бы она приняла первоначально предложенные
Бисмарком в сентябре 1870 года условия мира. Она потеряла бы лишь по-
лоску земли в Эльзасе и 2 миллиарда франков, вместо того чтобы потерять
через год весь Эльзас, часть Лотарингии и 5 миллиардов франков. А вот дру-
гой аргумент Морраса:
«Если бы европейские противники Наполеона преждевременно
стали вести войну до конца, у них не осталось бы ни одного орудия
и ни одного солдата для реванша в 1812, 1813, 1814 и 1815 годах».
1 «Le Proces de Charles Maurras», Paris, 1946, p. 84 («Процесс Шарля Морраса»,
Париж, 1946, стр. 84).
2 Там же, стр. 93.
91
Короче говоря, перемирие 1940 года «обеспечивало Франции будущее»
и кое-что оставляло ей «в настоящем».
Все эти доводы Морраса, конечно, достаточно известны и в той или иной
форме выдвигались многими лицами. Но вскоре «философия» Морраса пре-
вратилась в политическую пляску на канате в некоей моральной пустоте,
созданной навязчивой идеей старца о «Франции, одной Франции»,— идеей,
ставшей почти сразу после перемирия официальным лозунгом «Аксьон
франсэз».
На этом этапе взгляды Морраса превратились в странную смесь антигер-
манской схоластики с превращением культа Петэна в нечто превосходящее
даже принцип фюрера и с насаждением какой-то оранжерейной, совершен-
но оторванной от действительности вишийской идеологии. «Национальная
революция» Виши умышленно игнорировала подлинную сущность между-
народного положения; она яростно выступала против де Голля, против
англичан и против русских и проявляла истерическую враждебность к направ-
ленному против немцев Сопротивлению внутри Франции на том основании,,
что оно было направлено также против Виши и Петэна.
Выступая в 1945 году в суде, Моррас пытался отрицать, что он умыш-
ленно обожествлял Петэна. Он указывал, что фраза «Петэн — человек, нис-
посланный провидением» была придумана папским нунцием. «Маршал Пе-
тэн — ваш национальный герой»,— сказал на банкете в Клермон-Фер-
ране зимой 1941/42 года посол Соединенных Штатов адмирал Леги. А разве
Рузвельт тоже не поздравил однажды Петэна с «величественными достиже-
ниями»? В таком случае, что же было плохого в «поклонении маршалу»?
И Моррас всеми силами старался показать, что, несмотря на «ужасную
английскую провокацию» в Мерс-эль-Кебире, где полторы тысячи француз-
ских матросов были убиты англичанами, несмотря на все неприятности
в Сирии и во Французской Центральной Африке, несмотря на потоки оскор-
бительной пропаганды, непрерывно низвергавшиеся из Лондона «свобод-
ными французами», Петэн был верен своему обязательству не воевать
с Англией.
И все же, по мнению Морраса, у Франции были, помимо Германии, два
врага: Англия и «франко-германская партия», представленная Лавалем
в правительстве Виши, а также чрезвычайно активная в Париже, где, как
припомнил Моррас, Дэа и Дорио никогда не прекращали нападок на «Аксьон
франсэз». Лаваль, по словам Морраса, был глупым и невежественным чело-
веком. Он еще в июле 1940 года говорил Моррасу, что бесполезно держать-
ся агрессивно по отношению к Германии, ибо был уверен, что через три
месяца «немцы приобретут огромную популярность в оккупированной
зоне»1.
В течение четырех лет Моррас и его группа вели’во имя «одной Фран-
ции» борьбу — по их мнению, весьма эффективную — против Лаваля
и «франко-германской» клики в Париже и в Виши.
2 сентября 1940 года Моррас писал Тиксье-Виньянкуру, в то время
возглавлявшему радио Виши, обвиняя его в том, что радиопередачи содержат
прогерманскую пропаганду:
«Независимость свободной зоны— это фикция. Увы! Мы это знаем так
же хорошо, как и кретин Дэа; мы,так же хорошо, как и он, знаем, что
боши могут поступить с нею, как им вздумается... Только не будем пуб-
лично говорить бошам, что перемирие представляет собой нечто такое,
что они могут преступить и нарушить каким угодно путем... наоборот,
мы должны настаивать на исполнении самых незначительных условий
перемирия, ни на минуту не позволяя никому предполагать, что мы
относимся к нему несерьезно».
1 «Процесс Шарля Морраса», стр. 100.
92
И, конечно, Моррас претендовал на то, что поднятая им в печати кам-
пания, окончательно убедила Петэна в необходимости избавиться от Ла-
валя во время знаменитого «дворцового переворота» 13 декабря 1940 года.
Но Моррас и его последователи попадали иногда в затруднительное поло-
жение. Они считали, что Франция должна слепо повиноваться маршалу.
Но если так, как могли они согласиться на Монтуар? Вскоре после Монтуара
в «Аксьон франсэз» был напечатан следующий диалог, типичная для Мор-
раса увертка:
«— Вы одобряете сотрудничество с Германией?
— Я не могу его одобрить.
— Так вы против него?
— Нет, я не могу быть и против него.
—- Так вы нейтральны?
— Нет.
— Вы хотите сказать, что вы его одобряете?
— Я не могу его одобрять и не могу осуждать!»
Затем Моррас пояснял, что долг Франции — повиноваться маршалу,
даже если он сотрудничает с Германией! Но впоследствии в своей защити-
тельной речи на процессе Моррас всячески использовал обвинения в том,
что он занимал агтантистскую позицию, — обвинения, которые постоянно
выдвигались против него Лавалем, Дэа и другими ярыми коллаборациони-
стами.
Хотя «Аксьон франсэз» высказывалась в пользу «выжидания» в между-
народных делах, она
«полностью поддерживала маршала и его преданных министров,
всех тех талантливых и опытных людей, которые тщательно разрабо-
тали Хартию труда, положение о Крестьянском союзе и все прочие меро-
приятия, направленные на построение новой Франции и воплощенные
в словах труд, семья, родина».
Это одобрение «новой Франции» распространялось на преследование
не только франкмасонов, евреев и коммунистов, но и всех противников
маршала, даже если они были такими ревностными католиками, как Шам-
петье де Риб, Бидо и Франциск Ге. «Аксьон франсэз» нападала на этих като-
лических лидеров Сопротивления, называя их по именам и донося на них
полиции. Сторонники де Голля отождествлялись с предателями родины,
а формирование Дарнаном милиции — этого вишийского эквивалента эс-
эсовцев — было встречено Моррасом шумным одобрением. Не раз старый
глухой человек, исходя ненавистью (он исходил ненавистью всю свою жизнь),
обращался из своего редакторского кресла в Лионе к властям с призывом
быть беспощадными к Сопротивлению и расстреливать заложников. Несом-
ненно, Моррас продолжал еще быть противником бошей, но он не выступал
против «смены»1, а позже — против отправки французов на принудительные
работы в Германию; и хотя, как уже говорилось выше, Моррас не давал сво-
его благословения французскому антибольшевистскому легиону, он требо-
вал расстрела коммунистических заложников во Франции. Лишь позже, во
время суда, Моррас пытался объяснить, будто его довод, что «лучше бо-
роться с коммунистами внутри Франции», косвенным образом (ибо сущест-
вовала цензура Виши) говорил, что ни один француз не должен вступать
в германскую армию в России. Но это опять-таки увертка.
Какой же психологический процесс привел Морраса к требованию реши-
тельной борьбы с антигерманским движением Сопротивления? Главным
доводом Морраса было то, что, если бы не такие люди, как Лаваль, о Сопро-
тивлении не было бы и речи!
1 То есть против принудительной отправки французских рабочих в Германию вза-
мен военнопленных.— Прим. ред.
93
«С того момента, как Лаваль вернулся к власти [апрель 1942 года.—
А. В.], мы стали свидетелями одного бедствия за другим. Америка
стала нам враждебна. Кроме того, прогерманская политика Лаваля
и парижской клики все более раздражала французское общественное
мнение, и, к несчастью, вместо того чтобы объединиться вокруг нацио-
нального флага в руках отца народа [то есть Петэна,— А. В.], общест-
венное мнение в своем стремлении уничтожить коллаборационизм
Лаваля кинулось в другую крайность, все более и более благоприят-
ствуя раскольническим движениям... мы сделали все, что могли, чтобы
воспрепятствовать распространению этого бедствия; но дело шло все
хуже и хуже, и в конце концов Франция разделилась на два чуждых
друг другу лагеря... Мы упорно боролись против этого несчастья, кото-
рое было прямым следствием ошибок Лаваля. Ибо эти ошибки привели
бы к сдаче Северной Африки и к распространению немецкой оккупации
на всю территорию Франции. Они привели бы также к исчезновению
нашей маленькой армии, сохраненной нами по условиям перемирия,
к уводу нашего морского флота и фактически к уничтожению всей
материальной силы, которую нам удалось сохранить в результате мудро
заключенного Петэном спасительного перемирия».
Отсюда яростная кампания Морраса против Сопротивления, кампания,
сопровождавшаяся косвенными указаниями на некоторых лиц и даже пря-
мыми доносами полиции и имевшая гораздо большие «практические» резуль-
таты, чем академическая позиция Морраса «против бошей». Чего Моррас дей-
ствительно хотел — это увековечения режима Виши, созданного в июле
1940 года, но ни Лаваль, ни Дэа, ни немцы, с одной стороны, ни Сопротивле-
ние и союзники — с другой, не оставляли эту драгоценную «оранжерею»
в покое. И даже после того, как Северная Африка очутилась в руках союзни-
ков и свободная зона была оккупирована немцами, Моррас все еще продол-
жал блеять: «Франция, одна Франция»,— делая вид, будто не желает стать
ни на одну из сторон. Но в действительности, как показало обвинение во
время процесса Морраса, его ненависть к портившим ему удовольствие
участникам Сопротивления была так сильна, что он закрыл глаза на помощь,
которую германские воинские части оказывали милиции Дарнана при
истреблении маки на плато Глиер в Верхней Савойе в феврале 1944 года,
и просто пришел в восторг при вести об уничтожении такого большого числа
«бандитов» и «террористов».
Что представлял собой этот бой на плато Глиер?
Это был самый прославленный открытый бой, данный французскими
партизанами. На трудно доступном плато Глиер, окруженном крутыми
горами, между Аннеси, Бонвилем и Пти-Бернаром в конце 1943 года был
организован отряд в пятьсот или шестьсот человек под командованием лейте-
нанта Мореля из 27-го батальона альпийских стрелков. Первые атаки, пред-
принятые милицией Дарнана против этого маленького оазиса Свободной
Франции, над которым развевался флаг с лотарингским крестом, были от-
ражены; повторные неудачи производили плохое впечатление в Германии,
тем более, что было известно, что макй Глиера снабжаются оружием англий-
скими самолетами, хотя и недостаточно. Вот как прокурор Тома, выступав-
ший на процессе Морраса, описывал военные операции:
«Для ведения операций был назначен префект департамента Верх-
ней Савойи генерал Марион. Он собрал свои войска — милицию и рес-
публиканскую мобильную гвардию. Но, кроме нескольких стычек, во
время которых макй нанесли потери силам Виши, ничего серьезного
не произошло. Тогда на помощь явились немцы и повернули свои тяже-
лые орудия против макй. Я не знаю, сколько туда было послано немцев.
-Но это, во всяком случае, была неравная борьба: может быть, один
против двадцати, против немецкой артиллерии и немецких самолетов...
94
Вспомните, с какой болью узнавали мы из радиопередач о подробностях
этой трагедии. Мы знали, что всякий раз, когда какой-нибудь укреп-
ленный пункт маки попадал в руки врага, людей подвергали пыткам
и убивали. Да, там были немцы, и за ними следовала милиция, может
быть для того, чтобы приканчивать раненых и расстреливать фермеров,
которые готовы были дать приют тем, кто избежал избиения... Более
двухсот пятидесяти маки было убито... Вскоре информационный центр
Виши в Лионе опубликовал фотографии; большинство из нас видело их...
Все иностранные газеты превозносили героизм партизан Глиера, и
больше всего швейцарская печать... А что же получили эти отважные
люди от своих соотечественников? Ушаты грязи и оскорбления из уст
Филиппа Анрио; по адресу этих пленников из Свободной Франции сы-
пались оскорбления в тот момент, когда их казнили немцы».
А Моррас? Он относился к ним как к «бандитам», нарушающим «поря-
-док» во Франции Виши, в оккупированной немцами и трещавшей по всем
швам Франции Виши февраля 1944 года! Для «Аксьон франсэз» было удоб-
нее не заметить роли немцев при уничтожении глиерских маки. «Он не
только глухой, но и с шорами на глазах», — сказал о Моррасе прокурор,
прибавив тем не менее с забавным почтением французов к интеллекту: «Хо-
тя, по-видимому, он очень крупный писатель, настоящий гений».
Нечестность мысли, или, пожалуй, мономания Морраса, ясно обнаружи-
лась в его отношении к истреблению маки на плато Глиер. Он также бурно
приветствовал формирование милиции, этих эсэсовских частей Виши, с не-
вероятной жестокостью расправлявшихся с участниками Сопротивления.
«О счастье! Родилась новая организация...»,— писал Моррас. И советовал
сторонникам «Аксьон франсэз» вступать в милицию. Правда, позже он объ-
явил, что «разочаровался» в главе милиции Дарнане, когда тот заключил
соглашение с эсэсовцами об объединенных действиях против французского
Сопротивления. Моррас мог бы это предвидеть, но позу противника немцев
надо было сохранить любой ценой. Поэтому после заключения милицией
соглашения с эсэсовцами Моррас утверждал, что он советовал своим последо-
вателям не вступать больше в милицию, зараженную бошами.
Его беспощадность к Сопротивлению и к евреям приняла форму прямых
доносов и требований более частого применения смертной казни к участни-
кам Сопротивления. 1 сентября 1943 года, то есть через много времени после
образования Национального комитета в Алжире, Моррас писал:
«Если смертной казни мало, чтобы положить конец действиям
деголлевцев, надо брать заложников из членов их семей и в установлен-
ном порядке казнить их».
Как уже говорилось выше, «Аксьон франсэз» неоднократно предприни-
мала атаки против католических лидеров Сопротивления, сопровождавшиеся
обычными косвенными намеками, а менее известных лиц просто называла
по имени. На суде Моррас доказывал, что если все члены семьи некоего
Форнье из Бурга были высланы и расстреляны как заложники, то это про-
изошло не в результате изобличения этих людей как «деголлевцев» в «Аксьон
франсэз». Но по удивительному совпадению, в данном случае неудачному
для Морраса, они были арестованы сразу же после напечатанных в «Аксьон
франсэз» нападок против них. Подобных случаев было немало.
Можно задать вопрос, серьезно ли относились к «Аксьон франсэз»
в Виши? В какой степени эта газета была официальным органом? На это
трудно ответить. Безусловно, радио Виши подробно приводило высказыва-
ния Морраса, хотя к маниакальному тону некоторых его бредовых речей
и к крайней «схематизации» мировых событий часто трудно было относиться
серьезно. Только некоторые очень молодые и очень старые люди могли при-
нимать слова Морраса за чистую монету. Тем не менее «учение» Морраса при
всей своей абсурдности, политической глухоте и политических шорах имело
95
двоякое значение: некоторое время оно внушало людям иллюзию, будто
Петэн воплощает монархический принцип «Аксьон франсэз», и, главное,
оно помогало создавать в Виши атмосферу ненависти, подводить идеологи-
ческую базу под полицейское государство, раздувать ненависть к Сопротив-
лению, которое в противном случае считалось бы направленным главным
образом против немцев гораздо больше, чем против Виши. Это учение по-
ощряло экстремизм Виши во внутренних делах: антисемитизм, который,
несмотря на все утверждения Морраса о его «интеллектуальном» и «соци-
альном», а не «физиологическом» характере, все более превращался в нечто,
весьма схожее с гитлеровским антисемитизмом в действии.
Короче говоря, несмотря на то, что лишь немногие принимали на веру
все «учение» в целом, бесконечные проповеди ненависти, которые день за
днем и год за годом произносил Моррас, все же оказались таким ядом,
что даже Освобождению не удалось полностью искоренить его во Франции,
отчасти потому, что Моррас был «идеологом», а некоторые люди, вплоть до
прокурора, были убеждены, что он «гений». Моррас пользовался во Франции
большим весом, чем это было бы возможно в любой стране. В Англии он
сошел бы просто за выжившего из ума, скучного старика.
Однако, несмотря на свой провал во времена Виши, моррасизм про-,
должает существовать во Франции как живая, хотя и разрушительная сила.
.Даже «окончательный» позор, которым покрыл себя Моррас, продолжая
выпускать «Аксьон франсэз» после оккупации немцами зоны Виши, на са-
мом деле не оказался окончательным.
Правда, в течение нескольких лет после Освобождения моррасизм ка-
зался безнадежно дискредитированным. Но затем он ожил, хотя и был
слаб, в форме двух новых еженедельников — «Аспэ де ла Франс» и «Рива-
роль». Это свидетельствовало о том, что, даже если Моррас впал в детство
или умер (он скончался в 1952 году), моррасизм и его оргия реакционной
•брани и клеветы все еще могли находить отклик в умах многих французов,
несмотря на идеологическое банкротство «Аксьон франсэз» в период его
«апофеоза» в Виши.
Но дело далеко не ограничивается этими двумя еженедельниками с их
тиражом около 40 тысяч экземпляров каждый. Моррасизм представляет
•собой определенную французскую традицию, определенную французскую
идеологическую позицию, которая, может быть, никогда не умрет и имеет
многочисленные отголоски и ответвления. Он представляет концентриро-
ванную и «незаторможенную» форму идеологии правых, французских пра-
вых, которые, по мнению Мориака, давно уже перестали быть «достойными
уважения», — если вообще когда-нибудь они были его достойны (в чем Мо-
риак иногда сомневается).
И, как это ни парадоксально, отголоски моррасизма можно обнаружить
в самых неожиданных местах. Так, «федералистская» позиция де Голля по
•отношению к Германии в 1944—1946 годах и его политика в вопросе о Руре
и Рейнской области были в значительной степени моррасистскими по духу
(де Голль был, разумеется, воспитан в среде, которой были близки идеи
«Аксьон франсэз»).
Между политикой величия и отчужденности де Голля и лозунгом
Морраса «Одна Франция» существовало поразительное сходство, не гово-
ря уже о многих особенностях внутренней политики Объединения фран-
цузского народа, с которой согласился бы Моррас. Более того, неко-
торые направления мысли Морраса (возникающие из комплекса превосход-
ства вместе с недоверием к внешнему миру в целом) имеют параллельные
направления даже среди левых кругов Франции: разве не поражает парал-
лелизм между лозунгом «Одна Франция», политикой отчужденности и вели-
чия, которую после Освобождения проводил де Голль, и «нейтрализмом»
газеты «Монд» и левых сектантов? Короче говоря, идеология, выраженная
<96
в лозунге «Одна Франция»,— это нечто специфически французское и встре-
чающееся в самых неожиданных местах и сочетаниях1.
1 Как и многие другие, я всегда объяснял огромный успех «Аксьон франсэз» как га-
зеты не шаблонными, скучными и узкими статьями Морраса, а блестящими ежедневными
«памфлетами» Леона Додэ с их фейерверком остроумной сатиры и пародии и раблезиан-
скими словесными выпадами. Если Моррас любил Расина и французский классицизм
XVII века, то Додэ гораздо свободнее чувствовал себя в полнокровном мире французско-
го Ренессанса XVI века с его Монтенем, Ронсаром и особенно Рабле; Леон Додэ был по-
следним крупным «памфлетистом» французского правого крыла, и такие его остроты в духе
Рабле, как «Дон-Жуан уборной» (по адресу Поля Бонкура), больше помогали выставить
в смешном виде руководителей Третьей республики, чем миллионы высокопарных слов,
написанных Моррасом. Сын Альфонса Додэ был также превосходным литературным
критиком. Летом 1940 года он был уже очень болен и в 1942 году умер. В книге
«Леон Додэ в жизни», вышедшей в 1948 году, Поль Дресс доказывает, что, если бы
Додэ остался жив, он, безусловно, не пошел бы за Моррасом до конца.
«Что бы случилось с дружбой Додэ и Морраса, если бы Додэ увидел, что бывшую еще
свободной французскую зону захватывают немцы? Все его прошлое подсказывает ответ.
Больной, он скрепя сердце согласился на то, чтобы «Аксьон франсэз» продолжала выходить
в зоне Виши, но согласиться сотрудничать с врагом — это нечто совершенно другое. Вы-
пускать газету под контролем немцев и стать одним из тех «лакеев пера», которых он так
часто изобличал в прошлом, нет, он взбунтовался бы и решительно потребовал от друзей
добровольного молчания. А в случае необходимости он заставил бы молчать и Морраса».
Это довольно неосновательное предположение, ибо в отношении порочности, непри-
стойного издевательства и политической безответственности Моррас и Леон Додэ мало
отличались друг от друга.
7 а. Верт
Глава пятая
ЗАБЫТЫЙ АДМИРАЛ
Не только в народной памяти, но и в большинстве трудов, посвященных
1940—1944 годам, Виши и оккупация связываются в первую очередь с двумя
именами — Петэна и Лаваля. Часто остается незамеченным тот факт, что
политика Виши в течение почти половины времени «полусвободы» Виши (то
есть до оккупации всей Франции), а именно в течение четырнадцати месяцев
из двадцати девяти, определялась (помимо маршала) не Лавалем, а Дар-
ланом.
Поскольку отставка Лаваля была связана с внешней политикой, она
явилась победой сторонников «выжидания» над «коллаборационистами»,
хотя более решающим обстоятельством при падении Лаваля было отсут-
ствие у него сочувствия к «национальной революции». В то время Лаваль был
убежден, что Германия выиграла войну, и его мысль развивалась в плане
нового европейского порядка, при котором Руритания1 Виши не могла быть
принята всерьез. Нет никаких оснований считать, что в декабре 1940 года
в Виши кто-нибудь серьезно верил в возможность поражения Германии,
так же как в него не верил Лаваль. В большинстве случаев спор между Ла-
валем и «маршалистами» был спором между политикой «объединения» с гит-
леровской Европой и политикой своеобразного французского «автономизма»,
при котором «национальная революция» могла бы развиваться в рамках
этой Европы в соответствии с «французскими традициями». В конечном счете
это был спор между квазифашистским правым крылом и квазинацистским
левым крылом в правительстве Виши. Впрочем, для Лаваля (он все еще
сохранил невольную привязанность к некоторым свободам Третьей респуб-
лики) путь, которым следовало идти, вырисовывался еще не так ясно, как
для Дэа и Дорио.
В декабре 1940 года для «Аксьон франсэз» и прочих «маршалистов» пер-
спектива поражения Германии была не более ясной, чем для Лаваля, но они
все же склонялись к «выжидательной игре», тем более, что французское
общественное мнение (как было уже показано в первой главе настоящей
книги) ликовало по поводу провала планов Гитлера захватить Англию, нахо-
дилось под впечатлением побед Уэйвелла в Ливии и очень многого ожидало
от усиливавшейся враждебности Соединенных Штатов к Германии. Кроме
того, была еще Россия, безучастная и немного таинственная, вопреки то-
гда еще «корректным» внешне отношениям между Москвой и Берлином.
Если вообще было время, когда Франция логически должна была
вести выжидательную игру, то это могло быть не до декабря 1940 года,
а после декабря 1940 года, то есть именно тогда, когда во главе правительства
стоял Дарлан. Другими словами, Лаваль был главой правительства в течение
пяти месяцев после разгрома Франции, то есть в тот период, когда победу
Гитлера можно было с полным основанием считать несомненной. Встреча
в Монту аре (за исключением того, что она состоялась уже после провала
1 Воображаемое королевство в романе Энтони Хоупа «Пленник Зенда».— Прим,
перев.
98
планов Гитлера захватить Англию) была логическим выражением мнения,
что Франция должна возможно лучше использовать победу Гитлера в Ев-
ропе. С другой стороны, когда Лаваль вторично был у власти — с апреля
1942 года до Освобождения,— события уже повернулись против Германии.
Теперь речь уже не шла больше о «сотрудничестве» при установлении «но-
вого порядка» в Европе, а просто об ограничении до минимума под видом
«содействия» циничной эксплуатации Франции в интересах перенапряжен-
ной немецкой военной экономики. Лаваль так и поступал, хотя, может
быть, и не столь энергично, как он впоследствии заявлял.
Но между двумя периодами «власти Лаваля» — первым, когда «реали-
стическую» политику в пользу «объединения в одно целое» с «новым поряд-
ком» в Европе можно было защищать как наименее опасную линию поведе-
ния для Франции, и вторым, когда Германия перестала пожинать лавры
побед и надо было лишь приноравливаться к ней и, если можно, обманы-
вать,— был еще промежуточный период, когда наиболее правильной линией
поведения представлялась политика выжидания.
В течение всего 1941 года и первой половины 1942 года, во время пребы-
вания у власти Дарлана, уже потеряли силу доводы, которые приводились
во второй половине 1940 года в доказательство несомненности победы Гер-
мании. К началу 1941 года стало уже вполне ясно, что великая победа, одер-
жанная Гитлером в июне 1940 года, отнюдь не была окончательной. Между-
народное положение характеризовалось множеством невыясненных вопро-
сов. Англия оказывала более решительное сопротивление, чем прежде,
и ни Америка, ни Россия не проявляли никаких признаков того, что они
приняли гитлеровский порядок в Европе как свершившийся факт, который
нельзя изменить.
Лаваль был пацифистом по натуре и при переговорах с немцами в Мон-
туаре и в других случаях тщательно избегал связывать Францию обяза-
тельством военного сотрудничества с Гитлером. Когда возник вопрос о таком
сотрудничестве в Африке, Петэн и Лаваль (хотя и по различным причинам)
были весьма уклончивы в своих ответах.
Дарлан, наоборот, хотел сотрудничать с немцами в этой чрезвычайной
важной области. Можно с полным основанием сказать, что Дарлан был очень
далек от проведения политики выжидания (тогда, когда она была наиболее
логичной линией поведения Франции), Дарлан (а не Лаваль) довел, или, ско-
рее, пытался довести, франко-германское сотрудничество до максимума.
Если это сотрудничество не зашло дальше того, что известно, то только по
двум причинам: вследствие сопротивления со стороны Петэна и отсутствия
заинтересованности со стороны самих немцев, которые в середине 1941 года
были заняты другим.
Дарлан был сторонником одобрения знаменитых протоколов Хюнтци-
гер — Варлимон; подписанные в мае 1941 года, эти протоколы должны были
стать фундаментом франко-германского военного союза, если бы они, или,
вернее, большинство из них, не были отвергнуты правительством Виши.
Морис Мартэн дю Гар приводит любопытное замечание одного немца: «Когда
мы просим у Лаваля цыпленка, то получаем яйцо; когда же мы просим яйцо
у Дарлана, то получаем цыпленка». Все рассказы о событиях того времени
подтверждают впечатление, что из трех периодов правления Виши (при Ла-
вале — с июля по декабрь 1940 года, при Дарлане — с февраля 1941 года
по апрель 1942 года и при Лавале — с апреля 1942 года по август 1944 года)
именно в промежуточный период власти Дарлана глава французского пра-
вительства больше всего жаждал такого сотрудничества с Германией, кото-
рое менее всего можно было оправдать.
Вопрос о Дарлане представляет интерес по ряду причин.
1.	Как французский моряк, Дарлан был противником Англии и
отражал настроения определенной касты во Франции.
7* 99
2.	Дарлан был чудовищно честолюбив. Именно это его личное ка-
чество более чем что-либо другое объясняет одобрение им планов
военного сотрудничества с Германией; убежденный в неизбежной победе
Германии или в крайнем случае в заключении в результате переговоров
такого мира, при котором Германия сохранит огромную власть в Ев-
ропе, Дарлан, по-видимому, уже воображал себя будущим морским
министром «объединенной Европы».
3.	Отношение Дарлана к Виши было^циничным. Он позволял твердо-
лобым участникам «национальной революции» действовать, как они хо-
тели, и относился довольно безразлично к тому, что они вытворяли.
Когда в апреле 1942 года Лаваль вернулся к власти, он, по его сло-
вам, «ужаснулся» при виде усиления ^полицейского государства и раз-
вития различных форм преследования (франкмасонов, евреев и других)
во время правления Дарлана.
4.	Перейдя в ноябре 1942 года на сторону американцев, Дарлан
руководствовался классовым чувством, а также англофобией и руссо-
фобией. К этому времени развитие военных событий обернулось против
Германии, и он полагал, что лишь с помощью американцев можно не
только добиться сохранения режима Виши, но и расстроить планы
англичан и покровительствуемого ими де Голля, а также Сопротивления,
которое казалось Дарлану чудовищем, порожденным дьявольским
союзом голлизма и коммунизма.
Что за человек был Дарлан, столько лет возглавлявший французский
морской флот? Любопытную характеристику дает ему Дю Мулен де Лабартэт,
заведовавший личной канцеляриейПетэна ине питавший любви к адмиралу:
«Этот южанин был холодным, поглощенным собой человеком,
крайне недоверчивым, с удивительно грубой манерой держаться и гово-
рить, без всякого ореола благородства, столь свойственного маршалу.
Конечно, он был хорошим моряком... но о нем рассказывали, что он
также был политиком. Мне трудно этому поверить. Я редко видел
человека, менее пригодного для политической деятельности, столь не-
привычного к парламентарным методам и обхождению с людьми... не-
смотря на долголетнее соприкосновение с лицами, входившими в состав
правительства... по-видимому, все, что он из этого извлек, сводилось
к приобретению им некоторой вульгарной ловкости и нескольких по-
• лосок и орденов... Он любил власть и не терпел соперничества. Он вне-
запно устранил Лаваля, а затем с треском убрал Вейгана»1.
Из сотни мелких подробностей поведения Дарлана видно, что главным
его мотивом было честолюбие. Сравнение Дарлана с Лавалем оказывается
не в пользу первого, ибо при всем своем честолюбии Лаваль все же более,
чем Дарлан, дорожил интересами Франции, по крайней мере так, как он их
понимал. Лаваль стремился обеспечить Франции спокойное местечко в мире,
каков бы ни был этот мир, и в противоположность Дарлану не хотел, чтобы
Франция оказалась вовлеченной в большую стратегию Гитлера, какие бы
это ни сулило выгоды лично для него. Кто-то сказал о Лавале: «Он никогда
не заглядывает дальше Шательдона»1 2.
Наоборот, Дарлан на определенном этапе воображал себя в роли круп-
ного военного и морского руководителя в гитлеровской Европе.
Но сначала несколько слов об англофобии Дарлана. Она была
у него чем-то врожденным и, по словам его сына Алена Дарлана, усилилась
сначала в результате «непристойного» поведения Англии по отношению
к Франции на различных морских конференциях в промежутке между
двумя войнами, а затем после Дюнкерка, Мерс-эль-Кебира и Дакара. Ален
1 Д ю Мулен де Лабартэт, Время иллюзий, стр. 140.
2 Имение, приобретенное Лавалем.— Прим. ред.
100
Дарлан приводил выдержки из некоторых особенно язвительных писем,
написанных его отцом семье во время Лондонской морской конференции
1930 года.
«Вот мы и собрались в палате лордов. На одной стене — Трафаль-
гарский бой, на другой — сражение при Ватерлоо. Должен признаться—
просто очаровательно! Около тысячи человек толпились вокруг обшир-
ной трибуны, где я имел честь пребывать. Сквозняки, фотографы, громко-
говорители... Затем появился король. Он стал перед троном.
Кто-то протянул ему бумагу. Он нашел ощупью свои очки, потом прочел
бумагу и сел. Мы тоже сели».
А на следующий день Дарлан писал:
«Мистер Рамсей Макдональд объяснил нам, что одна лишь Англия
вправе пользоваться морями»1.
И так далее, все в таком же ядовитом тоне. В качестве главы француз-
ского флота Дарлан участвовал в Дюнкеркской операции, и после этого его
антипатия к Англии еще усилилась. «Когда у уползавших англичан появи-
лась надежда выбраться, у них сразу выросли крылья». И он прибавил, что,
если бы не два французских адмирала — Атриаль и Платон,— эвакуацию
из Дюнкерка ни в коем случае не удалось бы осуществить. Несомненно,
что после Дюнкерка он стал относиться к англичанам даже более неприяз-
ненно, чем большинство французов1 2.
Нет необходимости останавливаться здесь на «истреблении» англичанами
значительной части французского флота в Мерс-эль-Кебире 3 июля 1940 года
и на несколько противоречивых данных о роли Дарлана в этом трагическом
эпизоде.
Дошел ли Дарлан в своей англофобии, как полагал Бодуэн, до такой
крайности, что умышленно допустил «истребление» французского флота,
скрывая от Петэна истинные условия английского ультиматума до тех пор,
пока его срок не истек? С другой стороны, сын Дарлана впоследствии объяс-
нял, что виноват не его отец, а адмирал Жансуль, не сообщивший Виши
точных условий английского ультиматума. Какова бы ни была истина, бе-
шеная англофобия, которую позднее проявлял Дарлан в связи с Мерс-
эль-Кебиром, привела к тому, что он стал у немцев persona grata.
Отношения Дарлана с немцами можно рассматривать с двух сторон.
Во-первых, Дарлан, несомненно, верил в возможность «нового порядка»,
при котором Франция займет достойное положение, может быть даже поло-
жение «блестящего второго», вместо Италии. Во-вторых, для достижения
этой цели Дарлан готов был пойти на очень серьезный риск, даже на вовлек
чение Франции в войну против Англии.
Что касается «нового порядка», то интересно напомнить, что Дарлан
в значительной степени окружал себя в Виши людьми, которые не были
типичными приверженцами «национальной революции», а убежденными
сторонниками экономически сильной Европы под господством нацистов.
Так, в числе ближайших советников Дарлана был Бенуа-Мешен, один из
немногих членов группы Дорио в правительстве Виши, человек, обладавший
несколько романтической, верой во франко-германскую дружбу и в величие
Гитлера. До войны он написал получившую известность книгу «История
германской армии», а также книгу, в которой высказывался в пользу погло-
щения Украины Германией. В правительстве Виши Бенуа-Мешен был госу-
дарственным секретарем, ведавшим вопросами франко-германских взаимо-
отношений. Другим ближайшим сотрудником Дарлана был Поль Марион,
тоже приверженец Дорио, в 1941 году возглавлявший пропагандистский
1 А 1 a i n Darlan, Darlan parle, Paris, 1952 (Аллен Дарлан, Гово-
рит Дарлан, Париж, 1952).
2 См. А. В е р т в книге «Последние дни Парижа» (Лондон, 1940) описание горького
чувства, вызванного во Франции «дезертирством» Англии в Дюнкерке.
101
аппарат Виши. Некоторые лица считают сомнительным самый факт сущест-
вования «синархии»—«тайного общества», к которому якобы принадлежали
Марион и Бенуа-Мешен; следует все же отметить, что два таких противопо-
ложных свидетеля, как Дю Мулен де Лабартэт и Отто Абец, упоминали об
окружавшей Дарлана «группе блестящих молодых экономистов и специали-
стов», чья мысль шла по пути «включения» Франции в гитлеровскую Европу.
По словам Дю Мулен де Лабартэта, такая «синархия» (это слово означает
«одновременное правительство», функционирующее наряду с официальным
правительством) была своего рода тайным обществом с ответвлениями не
только в высших правительственных сферах, среди крупных капиталистов
и финансистов Франции, но и среди представителей крупного капитала дру-
гих стран, включая Германию. «Большая пятерка» синархии, пользовав-
шаяся в Виши влиянием во времена Дарлана, состояла, по словам Дю Мулен
де Лабартэта, из следующих лиц: Леруа-Ладюри, Пюше, Барно, Бишелона
и Леидё, причем все они действовали в тесном контакте с двумя «нацистами
Виши» — Бенуа-Мешеном и Полем Марионом. Они преследовали далеко иду-
щие политические цели и экономические планы и пользовались мощной под-
держкой со стороны крупного капитала. Самый блестящий и беспощадный
из них — Пюше — «захватил» министерство внутренних дел и оттуда «кон-
тролировал и терроризировал» значительное число различных правитель-
ственных ведомств; остальные взяли в- свои руки большинство экономиче-
ских министерств Виши. Все это были люди, окончившие Высшую нор-
мальную или Политехническую школу. Дю Мулен обрисовал связи этих
людей с парижским банком «Вормс», который превратился в 1937 году
в штаб «тайного общества» во главе с Барно — единственным «арийцем»
в дирекции этого еврейского банка. По словам Дю Мулена, Барно начал вы-
пускать в 1937 году журнал под названием «Нуво кайе» и в противовес На-
родному фронту пытался «сплотить всех разумных людей от левых до край-
них правых» для изучения положения во Франции и международной обста-
новки «в духе французского прагматизма». Даже без перечисления всех под-
робностей, приводимых Дю Муленом о странной деятельности этой группы,
совершенно ясно, что в мутных водах 1938—1939 годов ловилось много
рыбы и что будущие члены «синархии» представляли собой нечто в роде свя-
зующего звена между крупным капиталом, с одной стороны, и крайне сом-
нительными пораженческими и пронацистскими организациями вроде ФНП
(Французской народной партии) Дорио, к которой принадлежал Пюше,—
с другой. Такие слова, как «технократия» и «директориализм», уже носились
в воздухе, а вместе с ними возник и твердолобый подход к проблемам мира,
войны и сосуществования с нацистской Германией.
«Эта группа,— писал Дю Мулен,— вступила в феврале 1941 года на
путь к власти. В ответ на мое замечание: «Господи! Да ведь вы тащите
за собой весь банк «Вормс»! — адмирал Дарлан сухо ответил: «Лучше
иметь дело с ними, чем с юными девственниками из ризницы, которыми
вы окружили себя [в канцелярии маршала.—А. В.]. Не ваши генералы
и семинаристы, а только эти твердые, как кремень, молодые парни при-
дут к соглашению с фрицами и устроят так, чтобы мы ели вкусных
жареных цыплят»1.
Германский посол в Париже Отто Абец не называл эту группу «тайным
обществом» или «синархией», но тоже говорил в своей весьма любопыт-
ной книге «История франко-германских политических отношений» «о мо-
лодых специалистах и экономистах в окружении Дарлана» как о «людях
выдающихся способностей». В частности, он рассказывает, как в апреле
1941 года они с одобрения Дарлана направили Гитлеру меморандум, отстаи-
вавший необходимость включения Франции в «новую Европу». «Франция,—
1 Д ю Мулен де Лабартэт, Время иллюзий, стр. 347.
102
говорилось в меморандуме,— великий оплот Европы на Атлантическом
океане; как в военной, так и в экономической области между европейскими
нациями должно существовать «гармоническое разделение труда», и пораже-
ние Франции должно превратиться в победу Европы».
По словам Абеца, в меморандуме Гитлеру было также сказано:
«Историческая встреча в Монту аре показала, что Германия склонна
быть великодушной к Франции. Но эта встреча имела лишь символиче-
ский характер. Теперь мы хотим, чтобы символ превратился в реальность,
и мы не намерены брататься с теми, кто увлек нашу родину в про-
пасть... Мы хотим спасти Францию и просим фюрера оказать нам доверие».
Это были не только слова. Как утверждает Дю Мулен, члены «синархии»
каждую неделю ездили в Париж и совещались в отеле «Мажестик» с немец-
кими оккупационными властями, и особенно с экономическими экспертами.
Правда, эти беседы не давали им удовлетворения, какое они получили бы от
аналогичных разговоров с Круппом, Куно и другими воротилами германской
тяжелой промышленности. Это, может быть, и было причиной их обращения
к Гитлеру. То, что «синархия» писала Гитлеру, не было пустой фразой.
Даже Абец встревожился, «как бы Дарлан и его друзья не зашли слишком
далеко». Он предупредил Берлин о необходимости быть более сговорчивыми,
ибо Петэн «начинал смотреть на Дарлана с подозрением, точно так же как
он смотрел на Лаваля до кризиса 13 декабря».
А сам Дарлан? По-видимому, он был вполне согласен со своими «бле-
стящими молодыми экономистами» и готовился зайти очень далеко, чтобы
заслужить расположение Гитлера. Так, по сведениям Абеца, 11 мая 1941 года
Дарлан посетил Берхтесгаден и, приветствуя Гитлера, отметил, что для
него этот день, когда его принимает фюрер, «поистине великий день»— на-
стоящий символический день, поскольку он совпадает с праздником Жанны
д’Арк — великой героини Франции, противницы англичан1.
Но Дарлану, несмотря на все его попытки, не очень посчастливилось
с немцами. 11 мая Гитлер был слишком встревожен совершившимся
накануне полетом Гесса в Шотландию, а также поглощен планами войны
против Советского Союза. Если вообще Гитлер пожелал принять Дарлана,
то не ради каких-либо крупных конструктивных целей, а для того, чтобы
добиться от него уступок военного и военно-морского характера. Без сомне-
ния, именно во время этой встречи в Берхтесгадене были заложены основы
соглашения относительно Сирии и протоколов о Бизерте и Дакаре. Со своей
стороны, по словам Абеца, Гитлер сказал только, что германское прави-
тельство согласно время от времени «делать французскому правительству
уступки и предоставлять ему льготы в возмещение за его услуги». Но о со-
держании этих «льгот» Гитлер высказался весьма неопределенно. Конечно,
он подчеркнул, что, пока продолжается война с Англией, Германия не в со-
стоянии делать Франции никаких уступок, которые могли бы политически
или экономически ослабить рейх. Он предпочитал сохранить демаркацион-
ную линию между обеими зонами, ибо это ограничивало возможности шпио-
нажа в оккупированной зоне. Он также не был склонен сокращать оккупа-
ционные расходы или освобождать значительное число французских военно*
пленных; по его сведениям, они могли присоединиться к какой-нибудь орга-
низации Сопротивления или к де Голлю.
Хотя Дарлан немногого добился при посещении Берхтесгадена, он про-
должал делать Германии уступки в Сирии, Тунисе и Дакаре. Чтобы получить
представление о размерах этих уступок, достаточно привести выдержки из об-
винительного заключения против Бенуа-Мешена, прочитанного в первый
день процесса 29 мая 1947 года. Фактически это обвинительное заключение
направлено против Дарлана:
1 Абец, История франксвгерманских политических отношений, стр. 201.
103
«Когда в мае 1941 года в Ираке под предводительством Рашида Али
вспыхнуло восстание против Англии, политика коллаборационизма
Дарлана проявилась в полную силу... Ратифицированное 21 мая франко-
германское соглашение предусматривало: 1) передачу Ираку трех чет-
вертей французских военных материалов из Сирии; 2) предоставление
Алеппо в качестве заправочного пункта в распоряжение германского
военно-воздушного флота; 3) использование портов, железных и шос-
сейных дорог в Сирии для транспортировки германских вооружений
в Ирак; 4) обучение иракских солдат на сирийской территории обраще-
нию с французским оружием; 5) передачу германскому высшему
командованию на основах взаимности всех сведений, касающихся анг-
лийских войск на Ближнем Востоке; 6) отправку из Северной Африки
в Сирию некоторого числа французских самолетов-истребителей и др.
Восьмого мая Дарлан просил генерала Денца наилучшим образом
обслуживать немецкие самолеты, направляющиеся в Ирак... В резуль-
тате этих и других мероприятий в Ирак прибыли 100 германских и
20 итальянских самолетов... 8 июня англичане выступили против нем-
цев и французов Виши; это привело к боям между войсками Виши на
одной стороне и англичанами вместе со свободными французами под
командованием генерала Катру—на другой. 15 июля военные действия
были прекращены соглашением, подписанным в Сен-Жан д’Акре...
Пока шли бои, Дарлан делал все, что было в его. силах, для облег-
чения задачи немцам и послал в Турцию Бенуа-Мешена, чтобы он полу-
чил согласие Турции на проход находящихся в Сирии войск. Поступая
так, он заявил, что глубоко убежден в победе Германии».
Это еще не все. Следуя указаниям, полученным 11 мая при встрече
с Гитлером в Берхтесгадене, Дарлан взял на себя ответственность за знаме-
нитые «протоколы» от 28 мая, формулировавшие задачу «гораздо более широ-
кого военного сотрудничества между Францией и Германией»1:
«Эти протоколы предусматривали использование Германией Би-
зерты в качестве базы для германских войск в Ливии. Перевозка герман-
ских подкреплений на французских торговых- судах из Тулона в Би-
зерту должна была совершаться под охраной французского военно-
морского флота; железная дорога Бизерта— Габес отдавалась в распо-
ряжение германской армии в Ливии; Франция должна была также
предоставить немецким войскам 1500 грузовиков из Туниса.
Протокол, касавшийся Французской Западной и Экваториальной
Африки, предусматривал предоставление в распоряжение немцев порта
Дакар и аэродрома в том же районе. Протокол ясно намекал на возмож-
ность объединенных франко-германских действий против англичан
и свободных французов на территории Чад и в других районах».
За это Дарлан надеялся получить такие значительные экономические
и политические уступки, как отмена оплаты Францией расходов вермахта,
связанных с оккупацией, восстановление власти Франции над всей француз-
ской территорией, включая департаменты Нор и Па-де-Кале, введение «осо-
бого статута» для Эльзас-Лотарингии впредь до заключения мирного договора,
постепенное освобождение всех военнопленных и пр. Все это подразумевало
искреннее стремление Франции присоединиться к «новому порядку»1 2.
В переговорах с немцами наиболее веским доводом Дарлана было то,
что «уступки», связанные с Сирией, Бизертой и Дакаром, были сопряжены
с некоторым риском войны с Англией и, возможно, с Америкой, поэтому
Франции за ее услуги должны «заплатить». Однако, как довольно цинична
заметил Бенуа-Мешен, дело было не столько в этом, сколько в том, чтобы
1 «Процесс Бенуа-Мешена», Париж, 1947, стр. 22.
2 Там же, стр. 200—
104
сделать все это приемлемым для французского общественного мнения. Что
касается риска, Бенуа-Мешен выразился так:
«В то время мы фактически не подвергались никакому риску.
В мае 1941 года Соединенные Штаты не принимали участия в войне;
американских армий нигде не было, а Англия находилась в таком опас-
ном положении, что, по выражению Черчилля, «ей едва удавалось дер-
жать голову над водой».Она была поглощена обороной. На Среднем Восто-
ке у нее еще оставались кое-какие силы, но она больше нигде не могла
эффективно вмешаться, и менее всего во Французской Северной Африке»1.
Если из Бизертского и Дакарского протоколов ничего не вышло, то это
случилось потому, что их решительно отвергли некоторые члены правитель-
ства Виши, в первую очередь Вейган, грозивший отставкой1 2.
Все переговоры Дарлана с немцами ясно свидетельствуют об одном
важном факте, а именно, что сотрудничество понималось французами и
немцами совершенно по-разному. В 1940 году, когда Гитлер считал войну
«практически» выигранной, он, быть может, и стремился подтвердить и
укрепить свой «новый порядок» с помощью французов. Сомнительно, чтобы
это могло дать Франции какие-либо прочные преимущества. Но на этом
этапе «сотрудничество» с французами представляло, с точки зрения немцев,
определенные выгоды.
В 1941 году положение изменилось. Война затягивалась, возможно, на
годы. При таких обстоятельствах немцы нисколько не были заинтересованы
во французском сотрудничестве на основе взаимности, которую пропаганди-
ровали Дарлан и его «блестящие молодые экономисты». Германия, готовив-
шаяся к вторжению в Россию, была заинтересована только в том, чтобы
брать у Франции и не давать ничего взамен. В 1942 году это.стало совер-
шенно очевидным, и Лавалю не потребовалось много времени, чтобы это обна-
ружить. Но германская позиция в 1941 году фактически мало отличалась
от позиции 1942 года. Поэтому Дарлан выставил себя в самом смешном свете
не только в глазах французов, но еще в большей степени в глазах немцев.
Готовность Дарлана вступить в военное сотрудничество с Германией вызы-
вала у немцев некоторое удивление, ибо поистине он «давал им цыпленка,
когда они просили у него только яйцо». Абец приводит в этой связи очень
любопытный документ — отчет о состоявшемся 1 июня 1941 года в доме Риб-
бентропа совещании, на котором обсуждались франко-германские протоколы
(по вопросам Сирии, Бизерты и Дакара):
«Риббентроп дал ясно понять,что он не хочет участия Франции в войне
против Англии. Это очень затруднило бы положение в Северной Африке
. и повлекло бы усиление англичанами блокады вишийской Франции на
Средиземном море... Так или иначе,, у Германии сейчас много других
забот. Скоро произойдут события, которые изменят облик всего мира
[речь шла о предстоявшей войне с Россией.—А. В]. Услуги, которые
Франция окажет Германии в Бизерте и Триполи, Риббентроп считает
«вполне естественными» и не требующими какой бы то ни было компен-
сации. Я спросил, можно ли дать французам какие-либо гарантии отно-
сительно их положения в Тунисе и Марокко. Риббентроп сказал: «Нет,
на Тунис претендуют итальянцы, а в Марокко нам, может быть, при-
дется дать что-нибудь Испании».
Но интереснее всего выдержка, отражающая отношение Риббентропа
к Франции и к правительству Виши вообще:
«Риббентроп прибавил, что лично он не питает доверия к францу-
зам, кто бы они ни были. Дарлан, возможно, был искренне убежден,
1 «Процесс Бенуа-Мешена», стр. 193—194.
2 Правда, впоследствии Бенуа-Мешен заявлял, что Вейган не был «так уж катего-
ричен»; однако остается в силе факт, что Бизертский и Дакарский протоколы не были
одобрены правительством Виши.
105
что Германия выиграет войну, но проанглийские настроения французов
и их традиционная неприязнь к Германии слишком сильны, чтобы на
них можно было положиться. Затем, кто может уважать французов, ко-
торые ухаживают за немцами, чтобы принять участие в сражении про-
тив своих прежних союзников? Такое недоверие к Франции полностью
разделял фюрер, считавший Италию истинным другом, которого надо
предпочесть такому сомнительному союзнику, как Франция».
По словам Абеца, 14 июля 1941 года, после начала войны с Россией,
Дарлан сделал еще одну попытку присоединиться к державам «оси» более
«достойным» путем:
«Если предполагалось, что Франция должна защищаться сама
и защищать все свои территории против Англии и насколько возможно
отвоевать территории, отобранные у нее Англией, то морально очень
важно, чтобы предоставление приличествующего Франции места в Ев-
ропе было официально подтверждено. Поэтому Дарлан просил
замены соглашения о перемирии временным мирным договором между
Францией и Германией. По этому договору Франция будет искренне
поддерживать новый порядок в Европе, будет помогать в деле экономи-
ческой организации Европы и присоединится к Пакту трех держав
о создании этого нового порядка в Европе. Но державы оси должны
разрешить французскому правительству постепенно распространить
свою власть на оккупированную зону; к Франции не должны предъяв-
ляться требования территориальных уступок ни в самой Франции, ни
в ее владениях, помимо возвращения бывших германских колоний и воз-
можного обмена территориями в Африке; пленные должны быть осво-
бождены, а вопрос об Эльзас-Лотарингии должен быть урегулирован
таким образом, чтобы он не мог «превратиться в проблему в будущем».
Что касается военных дел, то Франция будет защищаться против
Англии и против любого другого агрессора и будет пытаться вернуть
под свою власть отколовшиеся от нее колониальные территории; фран-
цузский морской флот будет использован для защиты метрополии и ко-
лоний Франции против любого нападения».
Гитлер с пренебрежением отклонил это предложение как слабую по-*
пытку шантажа. Французы старались сыграть на том, что главные силы
Германии были сосредоточены против России. Предложение Дарлана вос-
пользоваться французским флотом и армией , для борьбы с англичанами
в Африке Гитлер находил столь же малоинтересным, как и выдвинутое не-
сколькими месяцами раньше предложение группы молодых министров Виши
позволить Франции «защищать западный оплот Европы на Атлантике».
Через три недели после того, как 14 июля Дарлан сделал свое предло-
жение, Риббентроп поручил Абецу сказать Дарлану при ближайшем свида-
нии, что германское правительство слишком занято в настоящее время дру-
гими делами.
Контакт между Дарланом и немцами возобновился только в конце ок-
тября. За данное Франции разрешение усилить свои войска в колониях
Дарлан, как пишет Абец, передал германскому военно-морскому флоту
имевшиеся у него сведения о передвижении английских конвоев в Атланти-
ческом океане. Дарлан разрешил перевозку германских миноносцев через
вишийскую Францию к Средиземному морю и дал Германии много других
«доказательств доброй воли». Вейган, которому немцы не доверяли, был ото-
зван из Северной Африки и заменен там генералом Жюэном, а 22 декабря
1941 года правительство Виши уведомило германское правительство, что,
если войска Роммеля будут вынуждены отступить в Тунис, французы их
не только не разоружат, а, наоборот, хорошо встретят; и французским вой-
скам в Тунисе будет приказано противодействовать англичанам, если те
попытаются преследовать немцев на территории Туниса.
106
Правда, при свидании с Герингом, состоявшемся 1 декабря 1941 года
в Сен-Флорэнтене, Петэн пытался добиться от немцев важных уступок в са-
мой Франции и, по мнению Геринга и, конечно, Дарлана, требовал «слишком
многого». Однако Дарлан, не обескураженный встречей Петэна с Герингом,
по-прежнему стремился продолжать переговоры на другой основе, и, хотя
ему было сказано, что германское правительство не желает вести перего-
воры ни о каком «предварительном мирном договоре», Гитлер все же согла-
сился принять его в Париже для обсуждения французского предложения
о плане совместной франко-германской обороны Северной и Западной Аф-
рики. Но в последний момент, по причинам сложного психологического ха-
рактера, указанным Абецем в его книге, Гитлер отменил встречу. В связи
с притязаниями Дарлана на то, что он всегда был аттантистом, что реши-
тельно опровергают «чистые» вишисты вроде Дю Мулен де Лабартэта, боль-
шой интерес приобретают следующие горестные замечания Абеца:
«В свете ранее сделанных Дарланом щедрых предложений и других
еще более щедрых, которые он готовился сделать, решение Гитлера не
видеться с ним было ударом, от которого он так и не оправился. Его
попытка достигнуть соглашения с Германией окончательно провали-
лась. Его желанию захватить вновь Сирию, выступив из Туниса [с ар-
мией Роммеля и частями Жюена.—А. В.] через всю Ливию и Суэцкий
канал, не суждено было осуществиться. Он стал посмешищем для всех
аттантистов в Виши и для всей Франции»1.
По-видимому, замену Дарлана Лавалем на посту премьер-министра
ускорил Риомский процесс, хотя Дарлан не нес прямой ответственности ни
за идею организации этого процесса, ни за его провал с точки зрения нем-
цев. Но немцы считали позором, что в стране, претендующей на то, что в ней
совершается «национальная революция», устраивают открытый процесс,
на котором обвиняемым позволяют насмехаться над главой государства
и оскорбительно отзываться о Германии... Французы Виши, писал Абец,
оказались неспособны в связи с этим случаем «пустить в ход оружие
террора, без которого ни одна настоящая революция не может победить».
Дело не в том, был ли Риомский процесс непосредственной причиной
падения Дарлана или нет. Важно то, что Дарлан более года тщетно искал
расположения немцев, неразобравшись в том, какой смысл они вклады-
вали в слово «сотрудничество». И в погоне за миражем, он пытался во-
влечь Францию в крайне опасные военные авантюры.
Напрашивается вопрос, не связано ли принятое в ноябре 1942 года
Дарланом решение перейти к американцам с неблагодарностью и презри-
тельным отношением к нему немцев, тем более, что к этому времени военные
события явно начинали принимать новый оборот. Он поступил так не потому,
что был принципиальным противником немцев. Наоборот, все сходятся на
том, что он был необычайно польщен тем, что его принял Гитлер. По-види-
мому, он тоже воображал себя кем-то вроде человека, ниспосланного судь-
бой. Так, на обратном пути из Берхтесгадена он сидел, поглаживая эфес
своей шпаги, которую ему подарила его тетка, когда он окончил морское
училище. Эфес был украшен фигуркой дельфина. «Пророчество, не так
ли? — заметил он.—И как это старая дева могла предвидеть, что я буду
дофином?»1 2
1 Абец, История франко-германских политических отношений, стр. 242. Эта
Saaa переговоров Дарлана с немцами фактически осталась неосвещенной в книге сына
'арлана. О свидании в Берхтесгадене там имеется всего несколько строк, а о протоколе
о Северной Африке почти не упоминается. Разительный пример «переписанной заново
истории»! С другой стороны, рассказ Абеца в значительной степени подтверждается пока-
заниями на процессе Бенуа-Мешена, который был ближайшим сотрудником Дарлана
при его переговорах с немцами.
2 Dauphin (франц.)—дельфин и дофин.— Прим, перев.
107
Но'немцы оказались неблагодарными. К тому же не проиграют ли.они
войну? В конце 1942 года это становилось правдоподобным. Были и другие
соображения в пользу перехода к американцам. Если Лаваль4 «страховал»
Францию со стороны Германии, разве не «патриотично» «застраховать»
Францию со стороны Америки и притом «застраховать» Виши, чего как раз
де Голль не сделал? Более того, обеспечивая правительству Виши поддержку
американцев (с официального одобрения Петэна или без него), Дарлан удов-
летворял свой классовый инстинкт, направленный против России и против
коммунистов. Судя по все^ усиливающейся борьбе с Сопротивлением и по вы-
сказываниям самого Дарлана о Сопротивлении, как их излагает его .сын,
Дарлан после июня 1941 года был очень встревожен опасностью коммунизма
во Франции. В 1942 году он говорил:
«До того, как во Франции к активному антигерманскому Сопротив-
лению присоединились коммунисты, партия де Голля была лишена
реальной динамической силы и занималась лишь размышлениями о
желательном. Теперь благодаря коммунистам,. которые составляют
наиболее организованную и лучше всех вооруженную партию, насчиты-
вающую среди своих членов настоящих знатоков искусства подполь-
ной пропаганды, диверсии и партизанской войны, антигерманское
движение приобрело динамическую силу, которой оно не имело».
Такая оценка не могла понравиться участникам Сопротивления —- не-
коммунистам, всегда претендовавшим по крайней мере на равное участие
с коммунистами в движении Сопротивления (Клод Бурде: «Нас было чис-
ленно больше в Сопротивлении, чем коммунистов»). Однако в быстрой эво-
люции Дарлана к проамериканизму важным исходным пунктом служил его
антикоммунизм.
Роль Дарлана в Северной Африке описывалась и обсуждалась так
часто, что здесь о ней нет надобности упоминать. Достаточно заметить, что,
как выяснилось, Дарлан плохо рассчитал время. Состояние мирового об-
щественного мнения к концу 1942 года было таково, что убийство Дарлана
казалось вполне логичным и в то время избавило союзников от многих
неприятностей и затруднений. В самом деле, общественное мнение во всех
союзных странах было оскорблено «панибратством с Виши», как ни выгодно
оно могло быть на несколько дней с чисто военной точки зрения.
Однако по существу Дарлан был прав, предполагая, что в Соединенных
Штатах существовали.мощные политические силы, выступавшие не только
против коммунистов, но и против де Голля, поскольку в то время де Голля
можно было рассматривать как союзника Сопротивления внутри страны,
включавшего коммунистов. Именно эти силы через много месяцев после
смерти Дарлана все еще поддерживали почтенного консерватора Жиро про-
тив «авантюриста» де Голля, который привлек на свою сторону «санкюло-
тов» и бойко болтал о «революции», по крайней мере пока он еще находился
в Алжире. Правда, впоследствии де Голль тоже стал «почтенным», хотя,
сгамериканской точки зрения, не вполне. Но, несомненно, в 1942 и 1943 годах
представители Виши были более «почтенны» в глазах Роберта Мэрфи и, по
странному заблуждению,. даже в глазах Рузвельта, который к тому же
лично не выносил де Голля.
Сопротивлению было превосходно известно, что Америка стояла на сто-
роне контрреволюции. Так, в июне 1944 года подпольная газета радикал-
социалистов «Орор» писала в статье под заголовком «Американская карта»:
«Эти господа из Виши нашли теперь дорогу в Дамаск. Они делают
ход американской картой. Это их последняя надежда. В Виши они
шепчут по всему городу, что из страха перед СССР Америка облегчит
создание на Западе барьера против большевиков, который образуют,
Франция и замаскированная под демократию Германия... Эти господа,
кроме того, воображают, что, если такой удивительный трюк удастся,
108
им не придется больше бояться военного суда Свободной Франции и
они даже смогут занять свои места в правительстве!»1
Короче говоря, дело Дарлана легко объясняется как социальное явле-
ние. Ошибка Дарлана состояла в том, что в 1942 году он вообразил, будто
может сделать у союзников ту большую карьеру, которую ему не удалось
сделать у немцев. Другие лица, подобно ему сначала являвшиеся «про-
тивниками союзников», а затем ставшие «сторонниками союзников», обла-
дали достаточным здравым смыслом, чтобы выдать себя хотя бы временно
за людей, равнодушных к политике. Так поступил генерал (позже маршал)
Ж1оен, который после высадки союзных войск в Северной Африке попросту
стал «солдатом», хотя годом раньше он с одобрения немцев был назначен
в Северную Африку взамен «враждебного немцам» Вейгана. Точно так же
тысячи солдат и офицеров, находившихся в Северной Африке, включая
многих сражавшихся с англичанами в Сирии, стали в течение 1943 года
деголлевцами, правда изменив тем самым характер деголлевского движения,
о чем будет рассказано в одной из следующих глав.
Кроме Денца, мало кто из генералов пострадал за действия, совершен-
ные во время войны. Со многими адмиралами обошлись гораздо круче.
Отчасти это произошло потому, что каста, к которой они принадлежали,
была слишком тесно связана не только с «дарлановской» фазой политики
Виши, но и с рядом трагических и грубых ошибок, приведших к полному
уничтожению французского военно-морского флота. Дарлан не мог предот-
вратить этого уничтожения вследствие сложной политической игры, кото-
рой он никогда не прекращал, и особенно из-за созданной им во флоте анти-
английской «атмосферы»1 2.
1 Цитировано газетой «Обсерватер» от 28 августа 1954 года.
2 Адмиралы играли более активную роль в «национальной революции», чем руково-
дители армии, и занимали при правительстве Виши должности префектов и другие высокие
административные и правительственные посты.. Они считались «надежнее» генералов.
Правительство Виши получило прозвища «Общества защиты адмиралов» и «Общества
предотвращения жестокого обращения с адмиралами».
Я не остановился на краткой «интерлюдии Фландена», то есть на роли Фландена
в качестве министра иностранных дел в правительстве Виши в течение нескольких недель
после отставки Лаваля. Министром иностранных дел Фланден был лишь по названию,
поскольку немцы, крайне недовольные отставкой Лаваля, бойкотировали Фландена и даже
отказали ему в пропуске для перехода через демаркационную линию. В течение этого
короткого периода все важные переговоры с немцами вел Дарлан, встретившийся в конце
декабря с Гитлером. Но было бы слишком поспешно делать из этого вывод, что Фланден
оказывал немцам «открытое сопротивление», как это совершенно неожиданно утверждает
Раймон Арон в своей «Истории Виши».
«Заставив Фландена подать в отставку,— писал Арон,— маршал, после того как
он отстранил Лаваля, дал ясно понять, какова была его позиция: он решил не принимать
решения — не идти ни на военное сотрудничество с рейхом, ни на открытое сопротивление».
Помимо того, что и Лаваль не был сторонником военного сотрудничества с Германи-
ей, просто нелепо относить к Фландену слово «сопротивление». Американский посол Леги
писал о нем 25 января 1941 года президенту Рузвельту: «Фланден — примиренец и доволь-
но сильно клонит в сторону немцев». Сторонник Мюнхена, пославший Гитлеру поздрави-
тельную телеграмму после заключения Мюнхенского соглашения, Фланден был известен
как «примиренец», а его репутация «англофила» основывалась всего лишь на его друже-
ских отношениях с рядом руководителей английской печати, стоявших на ультрачембер-
леновских позициях. В конце 1940 года Фланден отличался от Лаваля,— которому с
отвратительным лицемерием он1 помог протолкнуть через парламент предоставление
чрезвычайных полномочий Петэну (см. Венсан Ориоль, Вчера... Завтра, т. I,
стр. 123—139),— только в одном отношении: он все еще надеялся на возможность англо-
германских мирных переговоров, при которых он будет конечно, призван сыграть важ-
ную роль.
Немцы возражали не столько против личности Фландена, который вполне удовлетво-
рял их в прошлом, сколько против того, что во Франции и во всем мире отставка Лаваля
была воспринята как акт открытого неповиновения Виши Германии.
109
Глава шестая
ЛАВАЛЬ. ПЕРЕОЦЕНКА
Когда через несколько лет после Освобождения Франсуа-Понсэ, избран-
ный в члены Французской академии, произнес пространную речь, в которой
воспевал добродетели Петэна и де Голля, а всю вину за позор и бесчестье
минувших лет возложил на Пьера Лаваля, дочь последнего, г-жа де Шам-
брен, разослала во все парижские газеты подробное заявление, включавшее
цитаты из писем его превосходительства г-на Франсуа-Понсэ к ее покойному
отцу, написанных, по ее словам, в разное время; в них Франсуа-Понсэ не
только выражал свою безграничную преданность премьер-министру, но и вос-
хвалял его деятельность как квинтэссенцию политической мудрости. Ни одна
газета не напечатала ни строчки из этого документа, составленного с дочер-
ним благоговением женщиной, убежденной в том, что ее отец пал жертвой су-
дебной ошибки. Что суд над Лавалем был незаконным и скандальным во
всех отношениях, готовы признать даже его враги. Заслужил ли он су-
ровый приговор, произнесенный над ним, весьма спорно. Достаточно лишь
то, что долгие годы после своей смерти Лаваль был окружен заговором мол-
чания,— заговором, за который более всего ответственны самые горячие
сторонники Петэна. Коммунисты и социалисты порвали с Лавалем задолго
до войны, и ему они ничем не обязаны. Но он был министром Виши, а именно*
его коллеги по Виши в течение долгих лет старались обелить себя за его счет.
Лаваль был главным политиком режима Виши, но он был также поли-
тиком Третьей республики. Он был лично антипатичен маршалу и ок-
ружающим его людям, поэтому «национальная революция» не обратилась,
непосредственно к Лавалю. Но Петэн использовал его и в глубине души
считал, что он лучше кого бы то ни было умел обращаться с немцами.
Если его близость с немцами делала его непопулярным, то тем хуже для
него. Говоря откровенно, Петэну не мешало бы вспомнить, что в июне и июле-
именно Лаваль заложил основы вишийского режима, когда, запугивая и
задабривая парламент, он добился того, что Петэну были предоставлены
неограниченные полномочия.
Если и был когда-нибудь человек, в котором не все было черным и не
все белым, то это, несомненно, Лаваль. Легенда о совершенно черном Лавале
была создана и его врагами и его коллегами по вишийскому режиму. И они
так постарались, что он предстал перед всем миром как самый черный злодей.
В своем пространном труде «Крестовый поход в Европу» генерал Эйзен-
хауэр только один раз упоминает о Лавале, попросту называя его «извест-
ной марионеткой Гитлера»1. Таким именно «маршалисты» представили Ла-
валя адмиралу Леги — послу США в Виши. И хотя в апреле 1942 года не
было никаких причин рассматривать замену Дарлана Лавалем на посту
главы французского правительства как несчастье для союзников (Дарлан,
1 D. Eisenhower, Crusade in Europe, London, 1948, p. 145 (Д. Эйзенха-
уэр, Крестовый поход в Европу, Лондон, 1948, стр. 145).
ПО
во всяком случае, был опаснее), правительство США серьезно предо-
стерегало Петэна против восстановления Лаваля. Для большинства
людей за границей Лаваль был просто немецким агентом. Например, сэр
Уинстон Черчилль, по-видимому, по сей день вполне разделяет такую точку
зрения, хотя фактически это неверно. В истории Франции тех лет очень
мало «несомненного», и измена Лаваля тоже не бесспорна. Кроме того, Ла-
валя представляли как человека болезненно честолюбивого и продажного.
Между тем ярые сторонники Лаваля заявляют, что он был «чистый»
человек, истинный патриот Франции, глубоко знающий нужды и
чаяния французского народа, что он один из тех, кто сделал все, что было
в его силах, чтобы спасти Францию от войны; что, когда война разразилась,
он делал все возможное, сначала стараясь добиться перемирия, затем соз-
давая вишийский режим и, наконец, мужественно борясь с непомерными
притязаниями немцев, чтобы не дать Франции пойти ко дну. Он был по про-
исхождению крестьянином, человеком «малой Франции», он не думал о ми-
ровой политике и даже не интересовался колониальной империей Франции.
«Франция — вот единственная моя забота», — якобы говорил он. Лаваль
желал держать Францию вдали от войн и в противоположность Дарлану не
стремился участвовать в военных авантюрах немцев. Даже его прежний
«бриановский» федерализм был весьма поверхностен1.
В апреле 1942 года Лаваль, как говорили, с большой неохотой занял
свой пост, и пошел на это не потому, что был честолюбив, а потому, что считал
себя более других способным поладить с немцами и таким образом ограничить
ущерб для Франции. Не было человека менее воинственного и менее крово-
жадного, чем Лаваль. В душе он совсем не был фашистом, он был республика-
нец и демократ и даже в правительстве Виши продолжал оставаться демокра-
том, дружелюбным, добродушно спокойным в обращении, не боялся пускать
дым в нос маршалу и водил дружбу с крестьянами из Шательдона, которые
его любили.
Есть доля правды и в критике Лаваля и в защите Лаваля. Но, ни
направленная против Лаваля критика, ни защита его взятые в отдельности,
не в состоянии раскрыть его характера.
ЛАВАЛЬ—МОГИЛЬЩИК РЕСПУБЛИКИ
В защиту Лаваля было написано несколько книг, в частности книга
«Говорит Лаваль», представляющая собрание документов с предисловием
его дочери Жозе де Шамбрен; далее две книги его адвокатов: И. Ф. Жаффре
«Последние слова Лаваля» и Жака Барадюка «В камере Пьера Лаваля».
Все эти произведения представляют собой исполненные чувства человече-
ские документы; они являются ценным дополнением к его собственной, по
общему мнению блестящей, защите на процессе Петэна и позднее во время
его собственного процесса, пока ему разрешали говорить.
Но и эти книги, строго говоря, не дают ответа на очень серьезные упреки,
направленные против довоенной политической деятельности Лаваля. Еще
менее способны они удовлетворяющим образом объяснить, почему Лаваль
проявил такую непреклонную решимость оборвать существование Третьей
республики в июле 1940 год1
На суде он доказывал, что Петэн и «маршалисты» перехитрили его. Но
так ли это? Показания трех свидетелей: пронациста Жоржа Сюареза, бли-
жайшего парламентского союзника Лаваля Жана Монтиньи и политического
врага Лаваля Венсана Ориоля,— все, написанные в 1940 году, сходятся
1 Лаваль любил вспоминать свой визит в Берлин в 1931 году, когда он и одряхлев-
ший Бриан покровительственно и довольно бесцельно вели переговоры с Брюнингом
о франко-германской дружбе.
Ш
в одном: Лаваль был полон страстной решимости установить «новый поря-
док» во Франции.
Самое интересное в этих трех книгах следующее: несмотря на то, что
некоторые свои речи Лаваль, подготовляя «свержение» Третьей респуб-
лики, произносил перед депутатами и сенаторами на секретных заседаниях,
где отсутствовали даже стенографистки, отчеты о них в основном идентичны.
Разница между высказываниями за и против Лаваля состоит главным обра-
зом в сопровождающем их комментарии. Так, например, Сюарез говорит:
«Пьер Лаваль организовал похороны существующего режима с блестящим
мастерством1,—тогда как Ориоль чуть не в каждой строчке выражает
возмущение поведением «этого плута и обманщика... Все в нем черно: его
одежда, лицо, душа»1 2.
Излишне упоминать, что Ориоль весьма пристрастно относился к Ла-
валю. Прежде всего его приводило в ярость умение Лаваля ловко вер-
теть парламентом, играя на покорности, страхе, тщеславии и других челове-
ческих слабостях.
Говоря о том, что он называет «клубом в ратуше Бордо», Ориоль
пишет:
«Здесь начиная с 15 июня (накануне дня, когда Петэн по радио
объявил о перемирии) собиралась ежедневно часть парламентариев.
Это были люди, сгруппировавшиеся после Мюнхена вокруг Лаваля:
Бержери, Бонне, Дэа, Монтиньи и де Монзи... Главой этой «бордоской
коммуны» был Лаваль. Устроив свой штаб в ратуше, он принимал чле-
нов парламента, журналистов и дипломатов... Чтобы не лишать себя
полной свободы действий, Лаваль отказался от поста в правительстве
маршала. Его единственной целью было изменить режим и заставить
Францию сотрудничать с фашистской Германией... «Клуб» находился
в постоянном контакте с Петэном и иностранными посольствами и ока-
зывал непрерывное давление на председателей собраний, на колеблю-
щихся депутатов и сенаторов и на президента республики...»
Когда 25 июня перемирие вступило в силу,
«Лаваль торжествовал. Он выиграл первый тур в своей дьяволь-
ской игре. Вот тогда-то он и его закадычный друг Марке вступили в
правительство маршала...»
Вскоре после этого было решено созвать парламент, который собрался
в Виши. Маршал отступил на задний план, и отныне, до голосования закона
10 июля, Лаваль играл первую роль. Лаваль выступил на нескольких собра-
ниях, причем всегда подчеркивал, что он «представитель маршала».
В частной беседе в «Малом казино» он разъяснил значение проекта кон-
ституции:
«Мы должны извлечь урок из нашего поражения: необходимо из-
менить режим, установив порядок и законность...»
Более того, «экономической жизни Франции должно быть дано новое
направление: Франция должна стать сельскохозяйственной страной, состав-
ной частью всей континентальной системы промышленности и торговли».
В связи с этим необходимо подчеркнуть,что подавляющее большинство
деятелей Виши было в то время убеждено, что Германия выиграла войну,
именно в таком контексте следует читать речи Лаваля, все варианты которых
выражают в основном одно и то же. Вот к чему сводились его главные поло-
жения в те дни:
1.	Франция потерпела поражение, и было бы безумием мечтать о
продолжении какого бы то ни было сопротивления в Северной Аф-
рике. Любое дальнейшее сопротивление означало бы полную оккупацию
1 Georges Suarez, Le Marechai Petain, Paris, 1940, p. 107 (Жорж Сюа-
рез, Маршал Петэн, Париж, 1940, стр. 107).
2 Венсан Ориоль, Вчера... Завтра, т. I, стр. 100.
112
Франции. Такой точки зрения придерживались самые выдающиеся вое-
начальники Франции, вот почему Франция пошла на перемирие.
2.	Немцы стоят всего в нескольких милях, но не надо впадать
в отчаяние. Надо мужественно смотреть вперед и создавать необходимые
условия для восстановления Франции. Не стоит больше беспокоиться
о судьбе Англии; Англия вызвала эту войну и втянула в нее Францию,
а потом покинула ее. Франция слишком долго была на поводу у Анг-
лии. Англия проигрывает войну. Очень важно, чтобы Франция первая,
заключила мир и заставила Англию платить, в противном случае Анг-
лия может заключить мир с Германией за счет Франции.
3.	Он (Лаваль) имеет все основания утверждать, что канцлер Гит-
лер предложит Франции почетный мир, если она будет проводить поли-
тику лояльного сотрудничества с Германией и Италией и с полным до-
верием включится в реорганизованную континентальную Европу.
«Я всегда стоял за такую политику».
4.	Однако канцлер Гитлер лишь в том случае поставит Францию
в положение благоприятствуемой державы, если ее правительство
и институты будут сильными и прочными... «Точно так же, как после
1918 года Германия восприняла систему победивших государств, так
и Франция должна сейчас приноровить свои политические институты
к институтам победителей... Парламентская демократия, величайшим
преступлением которой было объявление войны, проиграла эту войну;
она должна исчезнуть и уступить дорогу авторитарному, иерархическому,
национальному и социальному строю»1.
Затем Лаваль дал понять, что если парламент не послушает его и поме-
шает ему обеспечить «преобладание гражданской власти», то альтернативой
может быть военная диктатура. (Был ли это намек на генерала Вейгана,
войска которого расположились в нескольких милях от Виши и который,
как шепотом передавали в Виши, мог просто распустить парламент?)
В заключение Лаваль пытался подсластить пилюлю: если депутаты и се-
наторы будут вести себя хорошо, то для них еще найдутся места и работа.
«Я получил от маршала формальное согласие на то, чтобы сущест-
вующие палаты функционировали до тех пор, пока новое Национальное
собрание, созданное на основе новой конституции, не будет утверждено
прежним. Не подлежит сомнению, что деятельность существующих
палат будет ограничена. Но мы, безусловно, используем многочислен-
ных людей, проявивших себя компетентными в различных областях,
будем совещаться с главными комиссиями и возложим на парламента-
риев важные задачи».
Даже после того, как Лаваль согласился включить в законопроект пред-
ложение о том, что новая конституция подлежит «утверждению народом»
(не уточняя, что под этим подразумевалось), так называемая «группа бывших
военнослужащих» все еще оказывала некоторое сопротивление в сенате:
она внесда контрпредложение о приостановлении действия конституции'
1875 года только до заключения мирного договора, о предоставлении Петэну
неограниченных полномочий, но с условием, что конституционные законы
должны вырабатываться «в сотрудничестве с соответствующими парла-
ментскими комиссиями» и что новые институты «должны быть одобрены
народом, как только обстоятельства позволят провести свободное обсуж-
дение».
Но когда оба автора этого законопроекта — Торин и Дорман—пытались
выступить, их слова были заглушены воем поборников Лаваля. После про-
должавшихся несколько дней маневров Лаваль, которого теперь полностью
поддерживал до сих пор колебавшийся Фланден, получил большой перевес
1 Ссылки на Гитлера делаются Ориолем, а не Сюарезом и Монтиньи.
8 А. Верт	НЗ
при голосовании правительственного законопроекта: 569 голосов заг
80—против и 17 — воздержавшихся.
«Не все эти 569 были мошенниками и спекулянтами,— писал
Ориоль.—- Большинство из них были честные люди, но бесхарактерные,
недальновидные, дрожавшие за свои места и за свое будущее... Некото-
рые надеялись, что Лаваль протащит их в новое Национальное собра-
ние. Другие, еще ослепленные блеском звезд маршала и удрученные
постигшим Францию несчастьем, верили, что престиж маршала
спасет ее...»
На исход голосования, по словам Ориоля, повлияло также и прямое
запугивание: шепотом внушали, что «тот, кто решится голосовать против, не
будет сегодня ночью спать в своей постели».
На улицах Виши было много войск, и, что еще хуже, Дорио и его молод-
чикам была предоставлена полная свобода: они просто грозили насилием
ряду депутатов, особенно Блюму и Дормуа.
Какое, однако, жалкое зрелище, думал Ориоль. Но больше всего его
потрясло то, что из 175 социалистов только 36 при голосовании сказали «нет».
Некоторых, правда, не было в Виши: кое-кто находился еще в Марокко, но
остальные? Даже многие из тех, кто был в Виши, голосовали за Лаваля.
Короче говоря, Лаваль торжествовал победу. По мнению Ориоля, он
умышленно убил республику. В то же время почитатели Лаваля — Мон-
таньи и Сюарез—восхищались «великолепным мастерством», с которым он
устроил «похороны режима».
Однако нельзя слишком строго ставить Лавалю в вину его уверенность
в том, что Германия выиграла войну и что Франция должна «приноравли-
ваться». Выступая свидетелем на процессе Петэна, Лаваль говорил:
«Поверите ли вы, что в 1940 году хоть один человек в здравом рас»
судке мог бы представить себе что-либо иное, кроме победы Германии?..
Интересы Франции в тот момент явно требовали, чтобы мы нашли такую
форму отношений с Германией, которая позволила бы нам избежать
последствий нашего поражения»1.
Этой точки зрения он придерживался до своего выхода из правительства
Виши. Отсюда его энтузиазм по поводу встречи в Монтуаре, явившейся для
него, как он упорно утверждал, приятным сюрпризом со стороны немцев, ибо,
думал он, Франция была им нужна как добровольный партнер в организации
нацистской Европы, как показательный пример, которому должны были
последовать все остальные оккупированные страны. Он подчеркивал также,
что Петэн не высказывал никаких возражений против встречи с Гитлером
в Монтуаре. Позднее, в 1945 году, Лаваля клеймили за то, что он не верил
в конечное поражение Германии, что у него не было «деголлевского» образа
мыслей. На это он отвечал, что де Голль в 1940 году держал благородное, но
безрассудное пари и что при сложившихся в то время обстоятельствах
единственное, что можно было предпринять, это попытаться спасти Фран-
цию от страшных последствий поражения. Такой «неромантический», но «стоя-
щий на почве реальности» образ мйслей, то есть образ мыслей, названный
Лавалем здравым смыслом, был весьма типичен для него, как и для большей
части французского народа.
В декабре 1940 года Лаваля выгнали из правительства Виши, и он не
вернулся в него до апреля 1942 года. Справедливости ради следует отметить,
что позиция Лаваля по отношению к Германии в 1942 году была не та, что
в] 1940 году. Об этом он писал в тюрьме в 1945 году, и слова его звучат
искренне:
«В 1942 году война приняла другой оборот. Теперь против Германии
воевали Россия и Америка. В 1940 году, по крайней мере до того, как
1 «Процесс маршала Петэна», стр,- 539—540.
114
гаулейтер Бюркель начал изгонять французов из Лотарингии [ноябрь
1940 года.—Л. В.], германское правительство вело себя прилично,
как только можно было ожидать от победителя, уважающего своего
противника... В 1942 году все изменилось. После своей беседы с Ге-
рингом [в марте 1942 года.—Л. В.] я убедился, что Германия решила
обращаться с нами грубо, беспощадно, нисколько не считаясь с буду-
щими отношениями между обеими странами...»1
Однако в июле 1940 года Лаваль, как и большинство во Франции, был
уверен в победе Германии. По этой причине он и добился от не слишком
«сопротивлявшегося» состава парламента предоставления правительству
Петэна неограниченных полномочий. Если он действовал грубо, если неко-
торым, подобно Ориолю, он казался олицетворением самой черной под-
лости, то это объясняется двумя причинами. Лаваль исходил из того, что
нельзя терять времени, что Англия скоро будет разбита и Франция должна
торопиться завязать дружбу с Германией; во-вторых, Лаваль считал себя
наиболее способным выполнить задачу «руководства» парламентом, ибо,
по его мнению, он был одним из немногих, кто всегда прав. В сентябре
1939 года Лаваль был против объявления войны Германии. Он знал, что это
может кончиться только катастрофой. Он настаивал на том, что «преступно»
объявлять войну без ясно выраженной санкции парламента, считая, что
голосование по военному бюджету, проведенное 2 сентября 1939 года, было
только «косвенным», но не прямым объявлением войны.
Он ссылался на то, что если Франция не воспрепятствовала реоккупации
немцами Рейнской области в 1936 году, если она допустила захват ими Авст-
рии и Чехословакии в 1938 году, то было безумием ввязываться в войну
из-за Польши в несравненно менее благоприятных стратегических усло-
виях. «В 1939 году нужно было что-то другое»,— говорил он.
ВНЕШНЯЯ ПОЛИТИКА ЛАВАЛЯ ДО ВОЙНЫ
Лаваль основательно погрешил против истины, утверждая впоследствии
в свою защиту, будто он делал все, что было в его силах, чтобы создать вокруг
Германии зону коллективной безопасности и этим предотвратить ее «экспан-
сию». Барту, убитый в октябре 1934 года, много сделал для того, чтобы вос^
кресить франко-русский союз, который должен был стать краеугольным-
камнем широкого окружения Германии, включающего Малую Антанту и, па
возможности, Англию и Италию. Вступив в октябре 1934 года на пост ми-
нистра иностранных дел, Лаваль первым делом заморозил союз с Россией.
В написанной мною очень давно книге я рассказал об одной встрече с Лава-
лем, относящейся приблизительно к тому периоду, и о многозначительном
жесте, как он, ткнув пальцем в центр карты Европы, сказал: «Но, слушайте,
о какой безопасности может идти речь, пока мы не столковались с ними?»—>
подразумевая под ними немцев2. Лаваль рад был уступить Германии Саар
в 1935 году. Никто не слышал, чтобы он протестовал против реоккупаций
Германией Рейнской области. И ес#и, что весьма вероятно, его все больше
тревожила растущая мощь Германии и он пытался возместить свой просчет
в этом отношении, ища расположения Италии Муссолини, то незаметно,,
чтобы он очень серьезно отнесся к союзу с Россией, заключенному
в 1935 году, хотя сам подписал договор. Прежде всего Лаваль делал все* *
от него зависящее, чтобы оттянуть его ратификацию (договор был ратифици-
рован лишь правительством Сарро, после падения Лаваля в январе 1936 года)'.-
Правда, в марте 1939 года — после того, как Германия оккупировала всн>
1 «Laval parle», Paris, 1948, р. 199—200 (сборник «Говорит Лаваль», Париж,
1948, стр. 199—200).
• - Александр Верт, Судьба Франции, Лондон, 1937, стр, 99—I'OOl
8* U5
Чехословакию,— Лаваль произнес в сенатской комиссии по иностранным
делам речь, полную тревоги1» Но и здесь он опять главным образом жало-
вался на то, что его, план союза с Италией Муссолини был сорван. Это было
нечто вроде постоянно манившего его миража. Его утверждение, будто он
всегда старался создать вокруг Германии «цепь», коалицию Париж — Рим—
Белград—Бухарест — Прага — Москва, было лишь уверткой. Однако в од-
ном Лаваль оказался прав: он напомнил сенату тот день, когда он сказал, что
Мюнхен неминуемо поведет к германо-советскому пакту. Его величайшие
ошибки заключались в следующем: во-первых, в его лже-«бриановском» духе
и стремлении к соглашению с нацистской Германией; далее, в сосредоточении
всех усилий на достижении франко-итальянского союза; и как следствие
этого — в фактическом отказе от плана Барту, основанного на прочном и
реальном союзе между Востоком и Западом против Гитлера.
! Пакт Сталин — Лаваль был заключен с множеством скрытых ого-
ворок, особенно со стороны Франции. Один русский заявил тогда: «Этот
пакт будет иметь значение постольку, поскольку этого захочет Франция».
И когда в марте 1939 года Лаваль вдруг напомнил Франции об этом «козыре»,
было уже поздно. Нельзя не удивляться, почему Лаваль не протестовал
против Мюнхена раньше и почему не попытался привлечь внимание общест-
венного мнения Франции к франко-советскому пакту прежде, чем Бонне
в 1938 году лишил его почти всякого значения.
Даже в 1939 году Лаваль гораздо больше настаивал на необходимости
вновь попытаться изолировать Италию от Германии, чем на союзе с СССР.
Трудно найти разумное объяснение, почему люди, подобные Лавалю, все
последние предвоенные годы придавали такое важное значение привлече-
нию Италии в качестве военного союзника, как будто расчитывали на то,
что если дело подойдет к развязке, то нацистская Германия испугается воен-
ной мощи Италии. Ради достижения союза с Италией Лаваль и другие были
готовы парализовать Лигу наций, пренебречь восточными союзами и пойти
на создание напряжения в отношениях с Англией.
Симпатии к фашизму и страстное стремление к созданию панфашист-
ской Европы могут служить объяснением поведению некоторых проиталь-
янских групп (например, группы «Гренгуар», яростно выступавшей против
Англии). Что касается Лаваля, причина заключалась скорее в сентимен-
тальном влечении к этой латинской стране, тем более, что там он одержал
свою величайшую, по его мнению, дипломатическую победу (Римские согла-
шения 1935 года)1 2, когда Муссолини его чествовал, а папа пожаловал ему
графский титул... «Ах, если бы моя бедная мать могла видеть меня в эту
минуту!»— воскликнул новоиспеченный папский граф, спускаясь по сту-
пенькам собора св. Петра (так по крайней мере рассказывали в те дни).
Лаваль разделял отвращение Муссолини к Англии. Впоследствии он
отрицал, что у него были антианглийские тенденции, и в доказательство
своей лояльности по отношению к Англии предъявлял письма английского
посла в Париже, доказывавшие, что он сделал все от него зависящее, чтобы
1 Сборник «Говорит Лаваль», приложение № 6, стр. 255—258.
2 «В Риме,— говорил Лаваль,— Муссолини и я не только пришли к соглашению
о" колониях, мы заключили настоящий военный союз. Секретные военные соглашения,
которые никогда не были разглашены, были подписаны генералом Гамеленом и генералом
Бадольо, так же как секретные соглашения по военно-воздушным силам были подписа-
на итальянским министром авиации генералом Валленом и нашим министром авиации
генералом Дененом» («Процесс маршала Петэна», стр. 502).
{Римские соглашения подписаны Лавалем и Муссолини в Риме 7 января 1935 г.
Соглашения исправляли франко-итальянскую границу в Африке в пользу фашистской
Италии и предусматривали заключение Дунайского пакта. Во время переговоров Муссо-
лини открыл Лавалю свой план захвата Абиссинии. Последний вполне определенно дал
понять Муссолини, что французское правительство не будет препятствовать осуществле-
нию его замысла.— Прим, ред.}
116
выручить Англию во время тяжелого стерлингового кризиса 1931 года. Это,
конечно, было много лет назад. Однако позднее Лаваль перестал доверять
Англии. Вполне естественно, что его привело в ярость англо-германское
морское соглашение 1936 года, но самое главное, он никогда не смог про-
стить Англии ни (как называл их Леон Додэ) сумасшедших старух, голо-
сующих за мир, ни срыва плана Хора — Лаваля1, в подготовке которого,
по его словам, весьма активное участие принимал тогдашний принц Уэль-
ский, имевший с Лавалем ряд продолжительных бесед и позднее заручив-
шийся полной поддержкой короля Георга V. Но английское общественное
мнение было против этого плана. Что касается Лаваля, то все фарисейство
англичан и их лигонационный пуризм, подорвавшие план Хора — Лаваля
и Римские соглашения (и в конце концов приведшие к падению кабинета
Лаваля в январе 1936 года), казались ему гибельным отрывом от действитель-
ности. Что в конце концов Муссолини не мог быть ни другом, ни союзником
Франции, почему-то никогда не приходило в голову Лавалю. До самой
войны и даже позже союз с Италией продолжал оставаться краеугольным
камнем внешней политики Лаваля и его навязчивой идеей.
Немцы знали об этом и всегда, даже в те годы, когда Лаваль, по общему
мнению, был их человеком, относились к нему не без некоторого скрытого
недоверия. Это недоверие должно было выплыть паружу, когда создались
напряженные отношения между Лавалем, с одной стороны, и де Бриноном
и всеми остальными всецело преданными Германии людьми из «парижской
группы» — с другой.
СТОЛКНОВЕНИЕ ЛАВАЛЯ С «ВИШИ»
Но, как уже было сказано, Лаваль летом 1940 года воспринял победу
Германии как непреложный факт, как «сделал бы каждый человек, обла-
дающий здравым смыслом». Когда 13 декабря 1940 года он был неожиданно
смещен Петэном, то это, по его словам, произошло всецело по причинам внут-
реннего порядка, поскольку Петэн, во всяком случае, продолжал политику
«коллаборационизма» с Германией, которую начал еще Лаваль.
Это верно и все-таки не совсем верно. Во французском общественном
мнении произошел перелом после того, как попытка Германии разбить
Англию в 1940 году потерпела неудачу, а Лаваль как бы символизировал
в глазах общественного мнения политику безоговорочного коллаборацио-
низма. Хотя Дарлан в 1941 году пошел гораздо дальше, чем это, пожалуй,
сделал бы'Лаваль, игра Дарлана была не такой открытой, как игра Лаваля,
и он долгое время оставался малоизвестной личностью. Точно так же за
Монтуаром, где, по существу, ничего не было решено, кроме принципа
сотрудничества (под которым Петэн полностью подписался), должны были
последовать — 22 декабря — «технические франко-германские переговоры».
Петэна, возможно, испугала перспектива этих переговоров, а из-за отставки
Лаваля они, во всяком случае, были отсрочены1 2.
1 Сговор Лаваля с английским министром иностранных дел Хором с целью умиро-
творения фашистской Италии во время итало-абиссинской войны, приведший к подписа-
нию 9 декабря 1935 г. соглашения Лаваля — Хора. План Лаваля— Хора предусматривал
передачу Абиссинией Италии всей провинции Огаден, восточной части провинций Тигре
и Харар. В обмен Абиссинии предлагалось получить узкую полосу территории южной
Эритреи с выходом к морю в Ассабе. В дополнение к территориальным соглашениям негус
должен был принять к себе на службу итальянских советников и предоставить Италии
исключительные экономические льготы. Когда содержание этого плана Лаваля — Хора
стало известно международной общественности, он вызвал глубокое возмущение. Хор
был вынужден подать в отставку.— Прим. ред.
2 Какие вопросы должны были обсуждаться 22 декабря? По словам Лаваля («Про-
цесс Петэна», стр. 538—539), явно пытавшегося оправдать политику Монтуара, Абец
информировал его о том, что Германия согласна снизить оккупационные расходы с 400 мил-
117
Как далеко зашел бы Лаваль в этих переговорах о «включении» Фран-
ции в нацистскую Европу, трудно сказать, ибо мы в действительности не
знаем, какое значение Лаваль в тот момент придавал провалу попытки
Германии разбить Англию. Вероятно, не очень большое: ведь встреча в Мой-
лу аре произошла уже после того, как Германия потерпела поражение в битве
с Англией. Однако главной, хотя и не единственной причиной отставки
Лаваля 13 декабря было чувство взаимной неприязни между ним, с одной
стороны, и маршалом и его приверженцами — с другой. Причин для этого
было очень много, и Лаваль впоследствии составил весьма убедительный
документ, который имел целью доказать, что:
а)	маршал пошел гораздо дальше в своих конституционных актах,
чем это было предусмотрено законом 10 июля;
б)	многие характерные особенности республики, да и вся респуб-
лика вообще были упразднены против воли Лаваля и вопреки обеща-
ниям, данным им палате депутатов и сенату до того, как они утвердили за-
кон 10 июля. Самым вопиющим нарушением закона, с точки зрения Ла-
валя, было упразднение Генеральных советов, увольнения мэров и т. д.;
в)	дискриминация евреев и франкмасонов проводилась также
против воли Лаваля, и он не смог ее предотвратить; он ссылался на то,
что его власть как вице-премьера была чрезвычайно ограничена; ему
пришлось вести трудную борьбу, чтобы ограничить вред подобного
з аконо дательства;
г)	деятельность парламента фактически была сведена к нулю, депу-
татам и сенаторам перестали платить жалованье, и все это опять-таки
всецело против воли Лаваля; позднее был учрежден Национальный
совет;
д)	был создан Легион, ставший государством в государстве; он
вмешивался в дела местных органов власти, в назначение префектов
и т. д.
На процессе Петэна, как и на своем собственном, и в записках, состав-
ленных им в тюрьме, Лаваль блестяще раскрыл мотивы своих поступков
во второй период своей деятельности в правительстве Виши (1942—
1944 годы) ’и довольно убедительно доказал, что в течение этих двух лет
он «жертвовал собой» для Франции. Но он не сумел с такой же убедитель-
ностью объяснить, зачем он взял на себя задачу (если оставить в стороне
довод, что «Германия выиграла войну») добиться от парламента неограничен-
ных полномочий для правительства Петэна в июле 1940 года. А когда один
из свидетелей показал, что он слышал, как после подписания Петэном пер-
вого из конституционных актов Лаваль сказал с ликованием: «Вот как
покончили с республикой!» — он просто ответил, что «не помнит, когда он
говорил это», или же, если и сказал, то «это была просто шутка и шутка
довольно дурного вкуса»1. Правда, это могла быть первая реакция, и тут
нельзя не вспомнить, что Лаваль до войны отнюдь не придерживался тех
твердых демократических убеждений, на которые он притязал впоследст-
лионов доП80 миллионов франков в день; что департаменты Нор и Па-де-Кале будут
возвращены Франции; что демаркационная линия между оккупированной и неоккупиро-
ванной территориями Франции будет «смягчена» и будет рассмотрен вопрос о военноплен-
ных, причем Абец предсказывал постепенное освобождение французских военнопленных —
группами по 150 тысяч. О том, чего Германия требовала взамен, Лаваль говорил крайне
сдержанно. Но, по сведениям, исходившим от Абеца и других источников, франко-герман-
ское «сотрудничество» должно было распространиться на Африку. Гитлер носился с мыслью
«перекроить» карту Африки, причем потери Франции должны были быть возмещены за
счет Англии. Хотя Лаваль утверждал, что он был против каких бы то ни было объединен-
ных франко-германских военных действий против Англии и Свободной Франции, весьма
вероятно, что немцы настояли бы на этом 22 декабря и, во всяком случае, уж наметили бы
'те требования, которые они предъявили Дарлану пять месяцев спустя.
1 «Процесс Петэна», стр. 530.
118
вии. В 1935 году он не раз повторял, что «парламент, собственно, может
работать только в нормальное время». Кроме того, он неоднократно выражал
особую симпатию к «Боевым крестам» и, по словам Тардье, давал им деньги1.
Однако можно не сомневаться, что Лаваля вскоре начали все сильнее
и сильнее тревожить монархические настроения, развившиеся в Виши
после того, как он сам расчистил путь новому режиму. Но он отрицал, что
запугиванием заставил парламент принять закон 10 июля:
«Когда мы отправились в Бордо, перемирие уже было предрешено.
Девяносто девять процентов французов превосходно понимало, что мы
не могли продолжать борьбу... Что касается маршала, то фактически
все были за него в те дни, в том числе Эррио и Жаннене. Поэтому, говоря
о том, что я «угрожал» парламенту, чтобы заставить его капитулиро-
вать, вы более несправедливы к парламенту, чем ко мне».
И обращаясь к судьям:
«Итак, вы верите, что я мог сбить с пути 569 депутатов и сенаторов?
Хотел бы я обладать таким даром обольщения, он пригодился бы
мне теперь!
Единственное, что причиняло мне беспокойство,— это то, что мар-
шал применял закон неожиданным для меня образом, противоречив-
шим тем обязательствам, которые я дал Национальному собранию.
Особенно скандальным я считал роспуск Генеральных советов
и отстранение от должности выборных мэров. Хотя нет стенографиче-
ского отчета заседания, я точно помню, что обещал парламенту, что
Генеральные советы не будут распущены. Значение этих советов не
• во всех департаментах одинаково. В Пюи-де-Дом генеральный совет-
ник1 2 равен по влиянию депутату или сенатору. Упразднение Генераль-
ного совета в Пюи-де-Дом было равносильно упразднению республики.
Я изо всех сил протестовал против уничтожения Генеральных сове-
тов. Журналисты из Виши знают, как решительно я протестовал.
Но советниками маршала были молодые министры, которых никто
никогда не выбирал».
Тут член суда заметил, что Лаваль был еще на своем посту, когда про-
шел закон 16 ноября 1940 года, упразднявший Генеральные советы. Этот
закон, напомнил он, разрешал правительству увольнять выборных комму-
нальных и департаментских советников и, кроме того, устанавливал, что
в коммунах с населением свыше 2 тысяч человек мэры больше не будут
избираться.
«Лавалъ. Я протестовал, но ведь я не был министром внутренних
дел... Хуже всего, что Генеральные советы были в то время заменены
департаментскими комиссиями. А самым оскорбительным было то, что
министр внутренних дел назначил в эти комиссии не бывших советни-
ков, а совершенно посторонних людей... Ведущую роль при подборе
советников играл Легион; это был реванш для тех, кого побили на на-
стоящих выборах».
В 1942 году, когда Лаваль вернулся на свой пост, он отменил эти меры,
«стараясь выправить ошибки 1940 года». Он создал департаментские советы,
«имевшие почти такие же функции, как и Генеральные советы». Таким пу-
тем он восстановил в должности возможно большее число прежних гене-
ральных советников, хотя, как мы увидим, не в зоне Виши, где ему при-
шлось натолкнуться на сопротивление Легиона3.
1 Александр Верт, Франция и Мюнхен, Лондон, 1939; Последние дни Па-
рижа, Лондон, 1940.
2 То есть член Генерального совета.— Прим, ред.
3 Следует отметить, что в своем докладе Геббельсу де Бринон резко критиковал Лава-
ля за то, что тот восстановил в должности префектов Третьей республики и других людей,
которые ничего не делали для создания пронацистской атмосферы во Франции.
119
Лаваль также настойчиво требовал роспуска Национального совета
как органа, грозившего лишить старый парламент права даже на номиналь-
ное существование.
«Если я,— говорил Лаваль,— внушал Петэну, что создам вместо
Национального другой совет, то я делал это потому, что только таким
путем можно было уговорить его отделаться от Национального совета.
У меня не было намерения заменять его другим».
Я останавливаюсь так подробно на этой части самозащиты Лаваля
потому, что она очень типична для этого человека, ибо, несмотря на при-
писываемый ему «профашизм», Лаваль был преимущественно политиком
провинциального масштаба, и, говоря о вопросах такого рода, как Генераль-
ные советы, он был поистине в своей стихии. Он резко восставал против
Легиона, который считал глубоко антидемократичным, вернее , «антирес-
публиканским». И именно вопрос о Легионе был основной причиной его раз-
ногласий с Петэном.
«Идея создания Легиона,— говорил он,— принадлежала Вейгану,
и он действовал с полного согласия маршала. Этот Легион занял место
всех прежних ассоциаций бывших военнослужащих и скоро превра-
тился в нечто вроде единой партии. Легион был главным органом про-
паганды Петэна. Он играл огромную роль в зоне Виши. Мое враждеб-
ное отношение к Легиону было хорошо известно. За это на меня напа-
дали и немцы, и маршал, и пронацистская печать. Каждую среду вожди
Легиона жаловались на меня маршалу. Каждую среду в мое отсутствие
маршал принимал председателей отделений Легиона четырех, пяти
или шести департаментов. Это были настоящие политические заседания.
Маршал желал, чтобы Легион стал единой партией, но во Фран-
ции это было невозможно. Единая партия напоминала бы нацистскую
партию. С другой стороны, в Легионе было много порядочных людей.
Но только, пожалуй, его вожди отличались от массы... Маршал, как
вы знаете, желал подавить все партии; он признавал только одну партию—
партию маршала, а это был Легион с его реакционным руководством».
Немцы, утверждал Лаваль, не допустили бы деятельности Легиона на
севере Франции, но на юге он действительно бесчинствовал.
«Ни один член департаментских советов,— говорил Лаваль,— не
мог быть назначен без утверждения Легиона. На этом настаивал Петэн.
Целыми днями мне приходилось убеждать его, отстаивая избранных
прежде советников. Легион же поддерживал претензии своих собст-
венных кандидатов... В департаменте Тарн-и-Гаронна я не сдавал
своих позиций и отказывался принять реакционера, а Легион не желал
признавать предложенного мной кандидата. В результате в департа-
менте Тарн-и-Гаронна департаментский совет совсем не был назна-
чен. На моей стороне были префекты; против меня — Легион и маршал».
Лаваль также возлагал на приверженцев маршала ответственность за
законодательство против евреев и франкмасонов. Хотя в 1932 году в сенате
правительство Лаваля было свергнуто при помощи «почти неприкрытого
масонского заговора»1 и он не мог питать большой симпатии к франмасонам,
он был возмущен тем, что тысячи совершенно невинных людей подверглись
преследованиям.
«Однажды меня посетил Маррон,, восьмидесятидвухлетний сена-
тор, бывший мэром в Сейрате, близ Клермона. Весь интерес его жизни
сосредоточивался на работе в мэрии. И вот его вышвырнули только
за то, что он был масоном. Мне это показалось нелепым и гнусным.
Он был одним из тысяч «вычищенных» за принадлежность к масонам»1 2.
1 «Процесс Петэна», стр. 526.
2 «Процесс Лаваля», стр. 78.
120
Не только Лаваль, но и сторонники Петэна (вроде Дю Мулен деЛабар-
тэта) упоминают о «фобии» маршала к франмасонам, которых он считал
квинтэссенцией проклятой Третьей республики. И Лавалю стоило много
усилий сдерживать фанатичных антимасонов, вроде адмирала Платона1,
которому был поручен «масонский вопрос». Специальная антимасонская поли-
ция, подобная антиеврейской, действовала под контролем гестапо. Список
60 тысяч масонов был составлен для опубликования в «Журнальоффисьель».
Совместными усилиями вишийской и немецкой полиции было арестовано
7 тысяч человек. Тысячи масонов были высланы, а 550 расстреляно1 2.
Лаваль не принимал участия в составлении каких бы то ни было анти-
масонских или антиеврейских законов 1940 года. Лавадь признавал, что для
евреев—нефранцузских подданных французское правительство не могло и не
желало ничего делать; его первой заботой должна была стать защита фран-
цузских евреев, и он считал, что «сравнительно мягкий» закон 1940 года
стремился защитить их от более жесткого германского законодательства.
Но, вернувшись к власти в 1942 году, Лаваль убедился, что антисемитские
мероприятия в Виши приняли широкие размеры. При Дарлане была орга-
низована «антиеврейская полиция», состоявшая главным образом из членов
Французской народной партии (ФНП) Дорио или других пронацистов,
а Даркье де Пельпуа, полусумасшедший антисемит, стоял теперь во главе
управления по еврейским делам. Лаваль расформировал антиеврейскую по-
лицию, а также отменил ряд статей нового законодательства, предложенного
некоторыми министрами Виши и значительно ближе державшегося нацист-
ской практики, чем законы 1940 года. За оказываемое евреям покрови-
тельство («Я спасал их тысячами») Лаваль подвергался бешеным найадкам
Пельпуа в антисемитских газетах «Пилори», «Же сюи парту» и, кроме
того, имел массу неприятностей с германскими властями, особенно, когда
даже после оккупации немцами вишийской Франции, он воспротивился
введению постановления о «желтой звезде» в этой части страны3.
Что касается вопроса о конституции, то Лаваль утверждал, что он был
обманут Петэном и его советниками. Во время своего процесса он оправды-
вался тем, что ввиду чрезвычайных обстоятельств в 1940 году оказалось
необходимым временно приостановить действие конституции 1875 года до
тех пор, пока новая конституция, предложенная маршалом, не будет одоб-
рена страной и утверждена народом. Однако он думал, что до тех пор
будет существовать старый парламент; его члены должны были продолжать
получать свое жалованье; их должны были использовать, насколько воз-
можно, в главных парламентских комиссиях и вне парламента.
Рассказав, что люди, подобные Алиберу, Бутийе и Бодуэну, имели
гораздо более сильное влияние на маршала, чем он сам имел когда бы то ни
было, Лаваль заявил, что конституционные акты находились в вопиющем
противоречии с буквой и духом закона 10 июля.
«Национальное собрание, гласил этот закон, призывает правитель-
ство республики обнародовать за подписью маршала Петэна и его вла-
стью в одном или нескольких конституционных актах новую консти-
туцию Французского государства. Что это значит?— спросил Лаваль.—
Это значит, что маршал и правительство были облечены учредитель-
ными полномочиями с той особенностью, что ни один конституционный
акт не мог быть принят без одобрения и подписи маршала. Однако на
следующий же день, без упоминания необходимой по закону формулы
«Совет министров решил...», первый конституционный акт начинался
фразой: «Мы, Филипп Петэн...» Это было совершенно чуждо тому духу,
каким был проникнут проект, внесенный мною в Национальное
1 «Говорит Лаваль», стр. 106—109.
2 Мор ис Ванино, От Ретонд до острова Ие, стр. 117.
3 «Говорит Лаваль», стр. 101.
121
собрание. От’этого несло монархией. И ни один из последующих консти-
туционных актов не был представлен на рассмотрение Совета министров.
Почему я не протестовал? Вам следует вспомнить, как велик был пре-
стиж Петэна в то время. Он был выше нороля, выше императора. Он
символизировал, он олицетворял Францию. Он делал все, что хотел.
Составление конституционных актов было поручено Алиберу; это было
известно каждому в Виши.
Алиберу помогал Дю Мулен де Лабартэт и другие. И никто из них'
не был похож на республиканца. Со мной никогда не советовались по
поводу конституционных актов... После переворота 13 декабря (который
показал, насколько я был бессилен) Петэн совершал и другие злоупот-
ребления, главным образом создав Национальный совет, который, по
общему впечатлению, должен был окончательно заменить прежний
парламент...»
Отношения между Лавалем и Петэном были неважные. Лаваль считал, что
Петэн не обладает политическим опытом, но что у него было зато пристра-
стие к политической деятельности и особенно «большой вкус к личной власти».
«Однажды я его спросил:
— Господин маршал, представляете ли вы себе размеры своей власти?
— Нет,— ответил он.
Тогда я сказал:
— Она больше, чем власть Людовика XIV, потому что Людовик
должен был представлять свои эдикты на утверждение парламента,
а вы — нет; ибо парламента у нас больше нет.
— Да, это верно,— согласился он.
На следующий день, когда я был у маршала, он спросил:
— Знаете ли вы размеры моей власти?
— Нет,— сказал я.
Тогда он повторил все сказанное ему мною накануне, забыв, что
именно я все это говорил»1.
Лаваль считал, что Петэн временами не только впадал в детство, но
и был нечувствителен и безразличен к творимым его именем многочисленным
несправедливостям и жестокостям, что он был крайне тщеславен и легко-
мыслен, «преисполнен ребячливого удовлетворения своим высоким поло-
жением»1 2 и насквозь неискренен.
Представляется совершенно очевидным, что Лаваль, защищаясь, при-
писывает себе «республиканизм» более твердый, чем это подтверждается
действительными фактами 1940 года. А его аргумент, что Петэн назначил
его «дофином» в одном из первых конституционных актов, желая «успо-
коить республиканское общественное мнение во Франции», звучит совсем
неубедительно. Но что Лаваль не был надежным приверженцем «нацио-
нальной революции», хотя он и заложил ее основы, ясно видно хотя бы из
того, какую острую ненависть он возбуждал у вишийских твердолобых,
особенно у кагуляров и членов группы «Аксьон франсэз», несущих главную
ответственность за свержение Лаваля в декабре 1940 года3.
БОРЬБА ЛАВАЛЯ С НАЦИСТАМИ
История второго периода правления Лаваля — с апреля 1942 года
до Освобождения,— когда он против своей воли был увезен в Германию,
1 «Процесс Лаваля», стр. 72.
2 «Говорит Лаваль», стр. 97.
3 Дарлан тоже сыграл роль в свержении Лаваля. Сомнительно, однако, чтобы ов
одобрял замену Лаваля Фланденом. «Большинство французского народа, по-видимому,
еще больше ненавидит Фландена,— говорил он,— чем Лаваля». Как личность Лаваль
конечно, был привлекательнее Фландена.
122
•является историей уже совсем другого рода; в целом она делает ему гораздо
больше чести, чем его поведение в 1940 году, вытекавшее в основном из его
убеждения, что Германия выиграла войну.
Многое изменилось к худшему за время между первым и вторым пери-
одами пребывания Лаваля у власти. Пюше, министр внутренних дел при
Дарлане, прибегал к самым беспощадным полицейским методам против
«террористов», с одной стороны, против евреев и франкмасонов — с другой.
Заключение тысяч коммунистов или лиц, подозреваемых в коммунизме,
в настоящие лагери смерти в Северной Африке приняло широкие размеры;
Дарран уже в июле 1940 года организовал свою легионерскую «службу по-
рядка», ответвившуюся от недостаточно гибкого и фанатичного Легиона,
п вскоре превратил ее в пресловутую милицию,4 не раз описанную как
«французское гестапо». Она и в самом деле вскоре стала работать в тесном
сотрудничестве с гестапо, эсэсовскими частями и прочими германскими ка-
рательными войсками. Легионерская служба порядка была организована
с полного одобрения Петэна, вопреки протестам наиболее порядочных чле-
нов Легиона. И поскольку Петэн самолично назначил Дарнана, Лавалю,
по-видимому, было особенно трудно противодействовать террористической
деятельности милиции. По заявлению Дарнана в конце его собственного
процесса, Петэн лишь в апреле 1944 года счел своевременным выразить
протест против деятельности милиции1.
Определенно создается впечатление, что Лаваль во второй период сво-
его пребывания у власти терпел Дарнана и его милицию, где только мог
резко возражал против последовательного выдвижения маршалом этого
убийцы и моррасиста, ставшего к тому же persona gratissima в гестапо. Фор-
мально милиция, конечно, находилась под властью главы правительства,
то есть Лаваля, но существует много доказательств, что Дарнан держал себя
•совершенно независимо по отношению к Лавалю, но не по отношению к нем-
цам. Когда в начале 1944 года генерал Оберг, начальник гестапо во Фран-
ции, предложил Дарнану занять такую же должность в качестве генераль-
ного секретаря по поддержанию порядка, Дарнан ответил, что «маршал
относится положительно к такому назначению, но Лаваль не согласен».
В конце концов Лаваль тоже согласился, но вначале он «свирепо» боролся
против подобного назначения1 2. Это служит ясным доказательством непре-
одолимого отвращения Лаваля к «убийце» и методам милиции и гестапо.
То, что Лаваль энергично и неоднократно протестовал против зверств ми-
лиции, особенно'против гнусного убийства Жоржа Манделя и Жана Зея,
конечно, говорит в его пользу.
Положение на международной арене ко времен^ возвращения Лаваля
на свой пост тоже радикально изменилось. Советский Союз и Соединенные
Штаты вступили в войну. Ни Лаваль, ни большинство французского народа
уже не были уверены в победе Германии. Почему Лаваль вернулся? Пред-
полагали, что Лаваля навязали Петэну немцы, хотя эта точка зрения ничем
не была подтверждена (кроме очень резкой антивишийской статьи Марселя
Дэа, который, правда, вел свою собственную игру и, конечно, не принадле-
жал к друзьям Лаваля). С другой стороны, Лаваль впоследствии упорно
и страстно доказывал, что это было не так и что после встречи с Герингом
в марте 1942 года он был поставлен перед самым «мучительным в своей жизни
выбором». Он утверждал (и это звучит искренне), что вся его семья была
глубоко опечалена мыслью об ответственности, ожидавшей его на посту
премьер-министра в такое время.
Во время процесса Петэна (а не во время своего, ибо тогда ему не давали
говорить) Лаваль объяснял, как все это случилось. И хотя большинство
1 «Les Proces de la Collaboration», p. 282 («Процесс коллаборационистов», стр. 282).
2 «Процесс коллаборационистов», стр. 262.
123
самых тяжелых обвинений выдвигалось против него в связи с его политиче-
ской деятельностью в период оккупации, нет оснований думать, что Лаваль
лгал, когда говорил:
1)	об обстоятельствах своего возвращения в правительство в апре-
ле 1942 года;
2)	о своих отчаянных усилиях во время переговоров с немцами,
направленных к тому, чтобы, сократить количество рабочих, отправляе-
мых в Германию;
3)	о своей знаменитой фразе: «Я желаю, чтобы Германия вы-
играла войну», которая, по его словам; была неотъемлемой частью его
тактики, согласованной к тому же с Петэном;
4)	о своих попытках ограничить вишийских твердолобых, про-
водивших политику беспощадных репрессий;
5)	о значений его «дружбы» с Абецем, через которого он старался
по возможности обезвредить безграничную жестокость фанатиков-наци-
стов вроде Заукеля и начальников гестапо1.
Главным доводом Лаваля впоследствии было то, что начиная с апреля
1942 года перед Францией был крайне ограниченный выбор: либо подчи-
ниться власти какого-нибудь «гаулейтера», возможно, с помощью марионе-
точного правительства из рабски угодливых французов вроде Дэа или До-
рио, либо иметь номинально независимого премьер-министра,который, хотя
и слывя ярым сторонником немцев, был бы способен до некоторой степени
давать отпор их требованиям, откладывать, если не полностью саботировать,
выполнение их приказов и вносить, несмотря на огромные трудности, «кру-
пицу человечности» в отношения между победителями и побежденными.
Лавалю приходилось и протестовать, и уговаривать, и нажимать на тайные
пружины, и во многих случаях ему, видимо, удавалось не только в отноше-
нии вишийских твердолобых, но даже в отношении немцев использовать
тактику «личного вмешательства»— оружие, которым он в совершенстве
научился владеть еще в кулуарах прежней палаты депутатов. Таким путем,
как он справедливо указывал, ему удалось спасти многих людей, в том
числе Поля Рейно и Леона Блюма, хотя нельзя сказать с уверенностью,
сделал ли он все, что было в его силах, чтобы ограничить террористическую
деятельность дарнановской милиции,— ведь все же он был главой прави-
тельства. Так или иначе, одним из важнейших козырей Лаваля на протяже-
нии всей его политической деятельности был этот метод «личного подхода»,
тон, исполненный искренности и лояльности («лояльность» и «лояльный»
1 Было много изворотливости, пожалуй, слишком много изворотливости, в ревност-
ных усилиях Лаваля провести грань между «терпимыми» и «невозможными» нацистами.
Так, он говорил Жаффре (и отчет об их беседе звучит правдиво): «Я не знаю, был ли Абец
нацистом в душе. Это один из тех вопросов, которые лучше не задавать немцу, даже если
ты с ним в дружеских отношениях... Я верю, что Абец был предан своим вождям й тем
более своей родине. Но если он и был нацистом по убеждению — а я не вполне в этом
уверен,—то он, безусловно, не был нацистом по темпераменту... Но я встречал и стопро-
центных нацистов, в том числе нескольких законченных негодяев и нескольких настоящих
сумасшедших./. Был, например, один такой малый, звали его Даннекер. Почти юноша, во
всяком случае, совсем молодой парень, он прибыл во Францию, чтобы заниматься еврей-
ским вопросом. Эсэсовец, конечно. Его привели, чтобы познакомить со мной. Побеседо-
вав с ним пять минут, я убедился, что парень совершенно рехнулся. За сорок лет участия
в общественной жизни мне не раз приходилось встречать ненормальных людей, но такого
безумца я еще не видел. Когда он говорил о евреях, на губах у него закипала пена, а гла-
за лезли на лоб. Он с удовольствием зажарил бы всех евреев на сковородке. Я понял, что
напрасно теряю с ним время. Я попросил их прислать мне кого-нибудь другого. Другой
оказался немногим лучше, хотя у него было меньше пены на губах... Абец был совсем дру-
гой. Он не был ни разбойником, ни сумасшедшим, и он лучше понимал Францию, чем кто
бы то ни было из них. Нельзя сказать, что и при нем все шло, как по маслу... Но с ним по
крайней мере можно было вести переговоры... Нельзя судить о немцах огульно, не все
немцы одинаковы...»: J a f f г ё, Les derniers propos de Pierre Laval, p. 128—131 (Ж а ф-
ф p e, Последние слова Пьера Лаваля, стр. 128—131).
124
Фили *его любимыми словечками,- и произносил он их с мягким оверньским
-акцентом), и его сила убеждения1.
Обманывались ли немцы на счет Лаваля? Лаваль весьма убедительно
.доказывал, что сказанная им 22 июня 1942 года по радио фраза: «Я желаю,
чтобы Германия выиграла войну»,— дала ему довольно долгую передышку,
но что ио прошествии некоторого времени немцы снова начали подозревать,
что он не так уж «лоялен», как хотел казаться. И тогда-то они начали «насаж-
дать» в правительстве Виши таких людей, как Анрио, Дэа и Дарнан, пре-
данных нацистам разбойников, которым было поручено не спускать глаз
не только с Петэна, но и с самого Лаваля.
Можно задать себе вопрос, почему немцы не сместили Лаваля и всю
вишийскую компанию с постов и не назначили гаулейтера? Ответ чрезвы-
чайно прост: к 1943 году, когда немцы перестали доверять Лавалю, у них
полно было других забот, а Лаваль, по-видимому, сумел их уговорить, что
если они слишком круто обойдутся с Францией, то Сопротивление и маки
приобретут неизмеримо больший размах. Немцы, уже завязшие в Советском
‘Союзе, не располагали больше ни войсками, ни полицией, чтобы держать
.их во Франции.
Во всяком случае, Лаваль с оттенком гордости сравнивал число фран-
цузов, отправленных в Германию, скажем, с числом бельгийцев. Число фран-
цузов было пропорционально гораздо меньше; более того, в отличие от мно-
гих других оккупированных стран Европы из Франции в Германию совер-
шенно не отправляли женщин.
«Во всех других оккупированных странах Европы (Польше, Бель-
гии, Голландии и др.) число отправленных в Германию мужчин и жен-
щин составляло 5—8 процентов всего населения; во Франции же (не
‘Считая, конечно, военнопленных, которые были репатриированы) оно
составляло всего 1,3 процента населения, или 13 рабочих на одну тысячу
жителей»1 2.
Лаваль ссылался также на то, что, хотя Заукель хотел отправить из
Франции в Германию 2,5 миллиона рабочих, ему, Лавалю, удалось между
1942 и 1944 годами сократить это громадное число до 641 тысячи человек,
причем это общее число в конце концов было частично покрыто репатрииро-
ванными военнопленными (110 тысяч) и другими военнопленными (250 ты-
сяч), которые, правда, еще оставались в Германии, но были причислены
к «вольнонаемным рабочим»3. Эти цифры, по-видимому, никогда серьезно
не оспаривались.
Вернемся, однако, к решению Лаваля вновь вступить в правительство
в апреле 1’942 года. Около полутора лет он был не у дел, вел жизнь частного
лица, временами ввилле «Саид» в Париже, а временами в своем любимом
Шательдоне. Он не принимал никакого активного участия в политике и все
еще чувствовал себя глубоко уязвленным обращением с ним Петэна в декабре
1940 года.
С другой стороны, он поддерживал тесные связи с Абецем и другими
немцами и, очевидно, был в тот период в хороших отношениях с Дэа и про-
чими французскими «нацистами» в Париже. Он даже поехал вместе с Дэа
в начале русско-германской войны в Версаль на смотр первых полков «анти-
большевистского легиона»— Легиона французских добровольцев; и он и Дэа
были ранены каким-то «террористом». Характерно, что Лаваль, хотя и был
тяжело ранен, просил, чтобы покушавшегося не казнили; и просьба его была
уважена. В то же время он критиковал Дарлана и не раз говорил, что
1 Я вспоминаю, например, как его речь после крушения плана Хора — Лаваля
в декабре 1935 года полностью «опрокинула» мнение одного из корреспондентов газеты
•«Таймс», до тех пор страстно критиковавшего указанный план.
2 «Говорит Лаваль», стр. 129—130.
з Там же, стр. 129.
125
адмирал шел на большие уступки немцам, чем пошел бы он, Лаваль, в подоб-
ных обстоятельствах. Ему приписывают, что он дал Дарлану прозвища
адмирал Курбет.1.
Некоторые мнения, высказанные им в тот период Морису Мартэну дю
Тару, достойны упоминания; они весьма типичны для этого человека:
«Англичане — что ж, они англичане и есть; они великолепно соблю-
дают собственные интересы. Это прекрасное качество, и если бы я, Ла-
валь, родился англичанином, я бы по своему характеру был глубоко-
уважаемым членом палаты общин. Там парень, достигший успеха
в своих личных делах, не кажется никому подозрительным, как у нас.
Только здесь людей, потерпевших неудачу в своих делах, считают наи-
более пригодными для государственной деятельности1 2.
Французы — возмутительный народ. Вечно их надо защищать не
только от врагов, но и от самих себя. Они не хотят производить на свет
детей; они не хотят воевать, а когда кто-нибудь хочет спасти их от войны
и потом от последствий поражения, они еще ворчат. С маршалом вся
беда в том, что он никогда не желал ничего делать — он предпочитал
ждать. Но ждать чего? Он мечтал- о том, чтобы все сидели у его ног:
французы, германский генеральный штаб, Черчилль, Рузвельт, может
быть, даже Сталин. Он не хотел пачкаться сам. Хорошо, но если вы бу-
дете всегда бояться испачкаться, вы ничего не добьетесь...»3
Любопытное и пророческое замечание. В апреле 1942 года Лаваль зналг
что ему придется «испачкаться». Доложив Петэну о своем зловещем разго-
воре с Герингом, в ходе которого рейхсмаршал горько сетовал на враждеб-
ность французского народа и предостерегал его, что и Германия будет посту-
пать с Францией соответственно, Лаваль после долгих и утомительных пере-
говоров стал главой правительства Виши. Он считал, что это «его долг
перед Францией».
Немцы вели теперь войну и против России и против Америки, и они со-
вершенно очевидно намеревались мобилизовать максимум экономических
и трудовых ресурсов Европы Это, а не «враждебность» Франции, было>
истинной причиной предостережения Геринга.
Одной из первых вех второго периода правления Лаваля было его вы-
ступление по радио 22 июня. В оригинальном тексте говорится: «Я верю
в победу Германии, и я желаю Германии победы, ибо в противном случае
коммунизм воцарится во всей Европе». После этого у него был спор с Петэном.
Единственное возражение Петэна, по словам Лаваля, заключалось в том,
что он, Лаваль, не может быть судьей в военных вопросах и что поэтому он
не имел права говорить, «верит» он или нет в победу Германии! Впоследствии
Петэн заявил, что он «пришел в ужас», услышав выступление Лаваля па
1 L'Amiral СоигЪеМе(франц.)—«адмирал Курбет.». Это можно перевести как «адми-
рал Раболепный».—Прим. ред.
2 Легенда о том, что Лаваль был нечестен в делах и сказочно богат, не получила
конкретного подтверждения. Он был проницательным дельцом, скупавшим различные
полуобанкротившиеся предприятия и доводившим их до цветущего состояния, как, напри-
мер, «Радио-Лион», газету «Монитер» в Клермон-Ферране и т. д. В 1936 году социалисти-
ческая и коммунистическая пресса собиралась «изобличить» его и не смогла. Морис
Мартэн дю Гар утверждал, что Лаваль «не столько богат, сколько скуп». Лаваль, конеч-
но, использовал свое политическое влияние для успеха своих деловых операций, например
поощряя продажу шательдонской минеральной воды, которая, пока он был премьер-
министром в 1935 году, обычно выставлялась на столах вагонов-ресторанов на всех желез-
ных дорогах Франции.
3 М о р и с Мартэн дю Гар, Хроника Виши, стр. 288—289. Гальтье Буасьер-
приписывал Лавалю в 1943 году следующую фразу: «Я в дерме по самую шею; так не под-
нимайте же волны!»—и ссылался на Антуана де Сент-Экзюпери, который, хотя и был
сам участником Сопротивления, все же считал, что Франция должна быть благодарна-
Лавалю: он был «ассенизатором», делавшим грязную работу, от которой другие,
например Петэн, отказывались.
126
радио: однако Роша, генеральный секретарь министерства иностранных дел,
присутствовавший при разговоре Лаваля с Петэном, подтвердил впослед-
ствии, что Петэн одобрил фразу «я желаю...»
Защищаясь, Лаваль доказывал, что эта фраза была счастливой находкой
для Франции.
«Я знал, что эта фраза должна глубоко уязвить французов, что
она подействует, словно капля серной кислоты, попавшая на кожу.
Но она необычайно облегчила мои переговоры с немцами... Она была
заветным словом, помогавшим найти выход из самых сложных и драма-
тических положений».
И Лаваль рассказал любопытную историю о том, как после высадки союз-
ных войск в Северной Африке в ноябре 1942 года Гитлер вызвал его в
Мюцхен. Посол Гитлера в Виши Круг фон Ниддашередал Лавалю предложе-
ние Гитлера о заключении франко-германского военного союза «на жизнь и
на смерть». Лаваль должен был передать фюреру ответ Франции. Он вместе
с Абецем поехал на автомобиле в Мюнхен, и Абец был «огорчен», услыхав,
что Лаваль и Петэн решили отклонить предложение Гитлера. Лаваль ужасно
нервничал перед встречей с Гитлером. Но, заставив его прождать .около
четырех часов, Гитлер сделал всего несколько брюзгливых замечаний ^за-
явил, что Франция сохранит только те колонии, которые она сама защищала.
И он богом клянется, что прогонит англо-американцев из Африки. Ла-
валь вернулся во Францию, теперь полностью оккупированную немцами,
но он чувствовал, что «все могло быть гораздо хуже», если бы он не сказал
раньше свое «я желаю». Он, во всяком случае, выразил, по-видимому, Гит-
леру свое глубокое сожаление по поводу того, что Франция не может при-
нять его великодушное предложение1.
Но больше всего забот причиняло Лавалю во второй период его пребы-
вания у власти требование отправки французской рабочей силы в Германию,
Его переговоры с Заукелем имели самый упорный характер, и именно в этой
области, как считает Лаваль, он оказал Франции величайшую услугу, при-
бегая к тактике затягивания, пытаясь разъяснить Заукелю «психологиче-
скую невыполнимость» некоторых его требований, подчеркивая тот факт,
что «Тайную армию» и отряды макй во Франции все с полным основанием
называли «армией Заукеля», убеждая Заукеля рассматривать квалифициро-
ванных рабочих как военнопленных, доказывая, насколько эффективнее
было бы позволить французским рабочим работать во Франции «во славу
Германии». Лаваль шел все дальше, дальше и дальше. Однако ему не уда-
валось вполне обмануть Заукеля, и тот наконец совсем потерял к нему дове-
рие. В докладе Гитлеру от 9 августа 1943 года Заукель писал:
«Лаваль согласился перевести один миллион французских рабочих
из гражданской промышленности в немецкую военную промышлен-
ность на французской территории. Однако он попытался удалить немец-
ких директоров с работы на этих предприятиях, чему^ мы решительно
воспротивились... Вместе с тем Лаваль... категорически отказался дать
нам 500 тысяч французских рабочих для отправки в Германию на при-
нудительные работы до конца 1943 года. Спор длился более шести
часов, и Лаваль не смог привести сколько-нибудь убедительных моти-
вов своего отказа... Все его усилия были направлены на то, чтобы
добиться политических преимуществ для Франции... Он все время за-
пугивает нас рассказами о людях, убегающих в горы, и о терроре,
вспыхивающем по всей Франции. У него, по-видимому, нет достаточной
власти, чтобы настоять на выполнении собственных решений. Но это
происходит отчасти по его собственной вине. Он поссорился с такими
1 «Именно потому, что я произнес эту фразу, я смог сказать Гитлеру: «Вы знаете
мои чувства к вам, но есть вещи, на которые Франция не может пойти, и это одна из них.
Я глубоко сожалею об этом» («Процесс Петэна», стр. 561).
127
людьми, как Дорио и Бюкар, и даже хотел бы распустить их организа-
ции. А эти люди как раз наиболее искренние сторонники Германии,
и из их числа вербуются кадры эсэсовцев, Легиона французских добро-
вольцев и организации Тодта... Позиция Лаваля крайне затрудняет
мобилизацию французских рабочих для рейха...»
В том же письме Заукель ссылался на другое письмо, отправленное им
Шлейеру, германскому поверенному в делах, в котором он говорил:
«Я потерял всякое доверие к честности и преданности премьер-
министра Лаваля. Его отказ [отправить в Германию 500 тысяч француз-
ских рабочих.— А. В,] является попросту актом саботажа борьбы,
которую не на жизнь, а на смерть ведет Германия против большевизма.
Его абсолютно необоснованные и невразумительные ответы на мои
ясные и точные вопросы произвели на меня наихудшее впечатление.
Я должен добавить, что французский посол де Бринон был почти столь
же неприятно поражен поведением своего премьера».
Этот отчет, упомянутый и приведенный в фотокопии в книге «Говорит
Лаваль» (стр. 262—267), взят из американских нюрнбергских архивов. Ни
во время процесса Петэна, ни во время процесса Лаваля не был использо-
ван этот решающий документ; надо полагать, что Лаваль и его защитники
не подозревали о его существовании. Это и многое другое, что выяснилось
уже после того, как Лаваль был казнен фактически без суда, показало нам,
что он отнюдь не похож на отталкивающий портрет, нарисованный обвиняв-
шим его прокурором. Весьма многозначительны в документе Заукеля ссылки
на растущую враждебность между Лавалем и отъявленными пронацистами
Дорио, Бюкаром и их последователями, а также комическая ссылка на де
Бринона, посла Петэна в Париже, который был просто-напросто германским
шпионом. Упомянутый де Бринон, например, направил 11 мая 1943 года
Геббельсу письмо, в котором писал (ибо он имел обыкновение докладывать
вождям Германии обо всем, что происходило внутри французского прави-
тельства):
«Петэн хочет устроить что-то вроде консервативной революции, что
вызывает отвращение у Лаваля. Нельзя сказать, чтобы он желал и на-
ционал-социалистской революции. Всю свою жизнь как политический
деятель... он был пацифистом... и так как маршал презирает всех пар-
ламентариев .и должностных лиц старого режима, он считает, что Ла-
валь поддерживает и оказывает покровительство слишком многим
людям этой категории».
К этому же Бринон добавил, что Лаваль, кроме того, постоянно защи-
щает франкмасонов, которых маршал ненавидит, и что «единственный чело-
век, к которому он применил репрессии, был адмирал Платон, великий враг
масонов. А он подверг Платона домашнему аресту».
«Нет, конечно, никаких сомнений в лояльности Лаваля,—писал
де Бринон в том же письме к Геббельсу [фраза, опущенная в книге
«Говорит Лаваль», но приведенная во время процесса де Бринона1.—
А. В.],—и нет сомнений в том, что он желает победы Германии... И как
это трагично, что Лавалю всегда мешает его характер, когда надо при-
бегнуть к решительным действиям. У него с парламентариями слишком
много связей, мешающих ему избавиться от своей беспечности и от
своих политических друзей».
Лаваль не дождался от Петэна благодарности за «ликвидацию» Третьей
республики; впоследствии Лаваль, убедившись, что установление гитле-
ровского режима в Европе не неизбежно, по-видимому, «вернулся к Третьей
республике», оказывая покровительство ее представителям и даже держа
в резерве ее восстановление. Его неудавшаяся попытка перед самым осво-
* «Процесс коллаборационистов», стр. 130.
.428
вождением Парижа при помощи Эррио возродить парламент 1936 года была
типична для его настроений. Ему не удалось реставрировать Третью рес-
публику (по мнению Эррио, эту мысль ему подсказали американцы) не по-
тому, что Эррио отказался участвовать в этом, а потому, что немцы и их
ставленники — всякие Дэа и Дорио — не допустили бы ее восстановления.
Когда Лаваля силой увезли в Германию, он упорно настаивал на том, что
был у немцев в плену, и отказался иметь что-либо общее с опереточным «пра-
вительством» в Зигмарингене, организованным де Бриноном, Дэа, Дарнаном,
Люшером и другими французскими нацистами.
В странной книге, написанной дочерью Люшера Коринной Люшер,
кинозвездой, принадлежавшей к числу самых избранных французских «эми-
грантов» в Германии, есть рассказ о пребывании Лаваля в Баден-Бадене
летом 1944 года:
«Я нашла, что Лаваль чрезвычайно изменился. Он был в то время
озабочен судьбой своей дочери, оставшейся в Париже, от которой он
не имел никаких известий. Он привез с собой много пачек «Балтоса»
и непрерывно нервно курил. Когда я заговорила о политической ситуа-
ции, он только пожал плечами и сказал, что он теперь никто, что он
находится в Германии против своей воли и вынужден был покориться,
когда Абец принуждал его покинуть Париж, грозя прибегнуть к силе.
Как только Лаваль встречал какого-нибудь журналиста, он тотчас же
начинал читать ему письма, написанные им около 15 августа префекту
полиции и префекту департамента Сены, в которых извещал их, что
перестал быть главой правительства и отныне ответственность за под-
держание порядка ложится на них...»
За Баден-Баденом последовала зима в Зигмарингене. А весной 1945 года
французские изгнанники бежали еще дальше от наступающих армий союз-
ников.
«Весть о том,—писала Коринна Люшер,—что беженцы из Зигмарин-
гена должны проехать через деревню Ванген, видимо, распространилась
по всему району, потому что многочисленные толпы французских рабо-
чих, вывезенных сюда из Франции Управлением по вопросам прину-
дительного труда, собрались и окружили нас в довольно грозном наст-
роении. Они чувствовали, что мы были причиной их несчастий. Неужели
дело дойдет до драки между французами?.. И вдруг мы увидели, как
Пьер Лаваль один вышел из машины и направился к группе разгневан-
ных французских рабочих. Он заговорил сними. Я не знаю точно, что он
им сказал, так как сперва его голос тонул в неодобрительных возгласах.
Затем все стихло, и он произнес речь — одну из своих последних речей.
Он объяснил причину проводимой им политики: она была необходима;
он должен был ограничить ущерб. Он говорил о Франции, о деле, кото-
рое необходимо было защищать; он говорил о наших полях. И эти люди,
собравшиеся, чтобы излить на него свой гнев, возможно, даже убить его,
замолчали. Видимо, он убедил их; один из французов выступил вперед
и пожал ему руку. А Лаваль казался счастливым. Потом произошла
странная вещь. Эти люди, предвидя угрожавшую Лавалю опасность,
просили его остаться с ними, обещая охранять и защищать его. Лаваль
поблагодарил их, но вернулся к своему автомобилю, и когда сел в него,
они приветственно замахали ему на прощанье руками...»1
Если петэновцы и радовались гибели Лаваля, то следует, пожалуй,
отметить, что казнь Лаваля в октябре 1945 года произвела вообще на Фран-
цию тяжелое впечатление. Репортеры, присутствовавшие на процессе, гово-
рили, что «Лаваль разнес суд в пух и прах» и что, «если бы ему далипродол-
1 Corinne Lu с h a i re, Ma drole de vie, 1948, p. 217 (Коринна Лю-
шер, Моя нелепая жизнь, 1948, стр. 217). Этот же инцидент упоминается в записях
Лаваля, сделанных в тюрьме.
9 а. Верт	129
жить свою защиту на следующий день, судьям, возможно, не удалось бы
расстрелять его». Рядовые участники Сопротивления считали в то время,
что он был «менее плох, чем другие», и что его расстрел был большой ошибкой.
Тот факт, что Лаваль принял яд и что его вернули к жизни лишь для того,
чтобы потом все-таки полумертвого казнить, еще усугубил эту ошибку. Но
петэновцы ничего не предприняли для защиты Лаваля — «злого гения Мар-
шала», как выразился Вейган во время процесса Петэна, за три месяца до
суда над Лавалем. Можно было пожертвовать Лавалем, лишь бы спасти
маршала. Лаваль не был их человеком.
В последующие годы репутация Лаваля поднялась в глазах обществен-
ного мнения Франции, особенно у левых, среди которых все больше крепла
уверенность в том, что Лаваль питал антипатию к «национальной револю-
ции», так же как и к немцам. («Откровенно говоря, я люблю только Францию».)
Замечательно, что в серьезных критических работах, посвященных Петэну
и Виши («От Ретонд до острова Ие» Мориса Ванино), на Лаваля часто ссы-
лаются как на одного из самых острых и упорных критиков правительства
Виши, его антидемократического и часто Даже бесчеловечного и реакцион-
ного духа, его политической неполноценности и дилетантизма. Хотя в воп-
росах внешней политики Лаваль сам был до крайности наивен, хотя й он
нередко проявлял себя дилетантом, он понимал Францию и переживания
простых людей гораздо лучше, чем многие важные персоны не только в Виши,
но — увы! — даже в Чертвертой республике. «Был бы он жив, он бы повел
более благоразумную политику в Индокитае и мог бы гораздо лучше противо-
стоять мистеру Даллесу, чем «милый маленький человечек Видо»,— сказал
однажды в начале 1954 года один известный государственный деятель стар-
шего поколения...
Лаваль — одна из самых любопытных фигур в недавней истории Фран-
ции, человек, обладавший многими характерными для его нации слабостями
и добродетелями, республиканец, отвернувшийся от республики из оппор-
тунизма, а также потому, что он, прирожденный пацифист, испугался более
энергичных режимов, возникавших вокруг Франции. Он считал, что фран-
цузы, а не немцы были «милыми»; надо было быть таким изменником, как
-де Бринон, чтобы отнести этот эпитет к немцам!
Глава седьмая
ФРАНЦУЗСКИЕ НАЦИСТЫ
Было бы неправильно говорить, что с нацистами сотрудничало гораздо
больше французов, чем обычно думают. Но следует делать различие между
коллаборационистами из личной выгоды, оппортунистами, решившими, что
на время целесообразно стать на «прогерманские» позиции, и теми, кто про-
дался немцам душой и телом или кто так далеко зашел в своем коллаборацио-
низме, будь то из убеждений или по корыстным мотивам, что не мог уже
отступить, когда события приняли иной оборот.
В оккупированной стране так или иначе почти все вынуждены волей-
неволей «сотрудничать» в какой-то степени с оккупирующей державой.
Французский рабочий класс, хотя и против своего желания, способствовал
германским военным усилиям, либо работая на заводах Франции, либо
покорно отправляясь на принудительные работы в Германию; и лишь отно-
сительно небольшое число рабочих — одни по личным причинам, другие
из чувства патриотизма — скрывалось в макй. Французский класс пред-
принимателей более или менее добровольно «сотрудничал» с немцами; кре-
стьяне, может быть, брали с немцев дорого, но все же продавали им про-
дукты. Во время германской оккупации огромные состояния наживали
подрядчики, помогавшие строить «Атлантический вал», владельцы ночных
кабачков, ресторанов, снабжавшихся с «черного рынка», и публичных домов,
обслуживавших германских оккупантов. Сюда же относится огромная ар-
мия посредников, продававших немцам или их агентам любые товары, ко-
торые те приобретали на свои оккупационные франки, ничего им не стоив-
шие, но обогащавшие жуликов и разорявшие Францию. Германская окку-
пация, широко распространившийся цинизм и порожденное им моральное
падение принадлежат к числу главных причин отсутствия во Франции эко-
номического равновесия и неправильного распределения богатств, от кото-
рых Франции суждено было страдать много лет после войны.
Вряд ли когда-нибудь станет известно, сколько «коллаборационистских»
денег было превращено во время войны в золото, в твердую валюту, в париж-
ские дома и в сельские замки. После Освобождения была сделана попытка
разобраться во всех этих спекуляциях военного времени. Но в большин-
стве случаев преступникам либо удавалось оправдаться (иногда после не-
скольких недель или месяцев, проведенных в тюрьме), либо дать нужному
человеку взятку (взятки доходили до миллиона франков), либо искусно за-
маскировать свои приобретения с помощью опытных адвокатов и нотари-
усов. Мелкие строительные подрядчики или мелкие дельцы (среди них были
даже евреи, и дело Иоановича было далеко не единственным) строили гер-
манские укрепления или снабжали вермахт ценным сырьем, а затем поку-
пали на чужое имя ценную недвижимость во всех районах Франции. Мелкие
фермеры и мясники Нормандии, несколько лет продававшие сочные биф-
штексы ресторанам, торговавшим по спекулятивным ценам в голодном Па-
риже, оказались к концу войны владельцами замков или роскошных отелей
9* 131
на самых модных курортах... Можно до бесконечности перечислять жульни-
ческие сделки, прямо или косвенно помогавшие немцам. Без преувеличения
можно сказать, что вся новая буржуазия возникла в результате германской
оккупации. Совершенно не существенно, хотели ли эти люди, чтобы Герма-
ния выиграла войну или не хотели, но тем или другим путем, пока это было
возможно, они «сотрудничали» с немцами. Однако после Освобождения
к подобному экономическому коллаборационизму относились не с такой
строгостью, как к коллаборационизму политическому и идеологическому.
Знаменательно, что в большинстве известных процессов, состоявшихся после
Освобождения, фигурировали не те лица, что извлекали из оккупации мате-
риальные выгоды, а те, кто поддерживал немцев политически и идеологи-
чески. Можно доказать, что польза, которую принес немцам какой-нибудь
писака вроде Поля Шака или мелкий фанатик фашист Робер Бразильяк,
была незначительна в сравнении с услугами, оказанными им каким-либо
подрядчиком или спекулянтом продовольствием, и что скорее надо расстре-
ливать спекулянтов, а не шаков и бразильяков, но в глазах народа предста-
вители интеллигенции и политические деятели, сотрудничавшие с немцами,
почему-то были более грешны, чем спекулянты «черного рынка» или даже
полицейские, выполнявшие приказы гестапо. Подписываясь под своими зло-
деяниями, первые, так сказать, грешили более сознательно. Подобная не-
обоснованная дифференциация привела к такой несправедливости, как,
скажем, дискриминация в отношении известного пропагандиста «Гренгуара»
Анри Беро, приговоренного к пожизненному заключению, и владельца
«Гренгуара» миллиардера Ораса де Карбучиа, скрывшегося на некоторое
время в Швейцарию, получившего заочно пять лет (которых он не отбыл)
и просто оправданного в 1955 году. Но ведь один был писатель, а другой,
хотя он фактически возглавлял всю банду,— только «делец». Это свое-
образное проявление чисто французского преклонения перед силой пера,
престижем интеллигенции.
Кто такие были политические коллаборационисты? Какие ими двигали
мотивы? Безоговорочных сторонников Германии и нацистов, не связанных
с вишистами и маршалистами, было немного. О них, быть может, не стоило
бы и говорить, если бы не один интересный вопрос: какие французские тра-
диции они представляли? Какова их политическая основа?
Можно, конечно, сказать, что в девяти случаях из десяти они действо-
вали исключительно или главным образом из корыстных побуждений. Ко-
роче говоря, они попросту были «изменниками». Но вопрос о них, пожалуй,
разрешается во Франции не так просто, как он был разрешен в Англии в от-
ношении кучки изменников-англичан. Франция была разбита; Франция
была оккупирована; подобно Лавалю, многие на первых порах были убеж-
дены, что Германия, несомненно, выиграет войну.
Но даже в тех случаях, когда дело касалось обыкновенных «изменников»,
для их измены всегда существовало хоть какое-то подобие идеологической
базы. Если дух Виши родился 6 февраля 1934 года, то и начало пронацизма
во Франции восходит к духу 1934 года и к некоторым идеям, выкристаллизо-
вавшимся в то время и в последующие годы.
ДЭА
Одним из главных французских нацистов был Марсель Дэа — неосо-
циалист и автор нашумевшей статьи «Умереть за Данциг?», написанной вес-
ной 1939 года. Несмотря на то, что Дэа был уроженец Оверни, он верил
в немецкую разновидность национал-социализма, осуществленную единой
партией и принципиально враждебную «реакционному» духу Виши. Очень
честолюбивый, Дэа при Третьей республике чувствовал себя неудачником
132
и твердо поверил в «гитлеровскую революцию» в Европе. Ему нравилось
мыслить в плане той экономической дисциплины, которая, к несчастью, от-
сутствовала во Франции на протяжении всей ее истории. В качестве главного
редактора газеты «Эвр» он каждый день метал громы против Виши и против
моррасизма, предпочитая, в частности, более «реальный» антисемитизм на-
цистов словесному антисемитизму Морраса. Дэа был упорным политиком,
совершенно неразборчивым в средствах и твердо верившим в конечную
победу фашизма, в котором «левое» направление нравилось ему больше
«правого»3. Он уже видел себя в роли будущего руководителя или одного
из руководителей подлинно нацистского правительства Франции, которое^
на. определенной стадии заменит «временное средство», каким явилось пра-
вительство Виши. Незадолго до конца оккупации Дэа добился того, что под
нажимом немцев его включили в состав правительства Виши, хотя он и йро-
должал оставаться в Париже, который французские нацисты считали «своей>>
столицей. Маршалисты видели в Дэа наиболее опасного соперника. Отноше-
ния между Дэа и Лавалем были вначале хорошими (когда Лаваль твердо
верил, в победу Германии) и гораздо более напряженными во второй период
правления Лаваля, когда последний оказывал немцам сопротивление.
В конце концов Дэа бежал в Германию и стал членом «правительства» в Зиг-
марингене. Выбора у него не было, и, подобно другим, он, может быть, еще
верил в немецкую атомную бомбуг Он принадлежал к числу тех французских
изменников, которые исчезли в 1945 году.
Только в апреле 1955 года, через три месяца после смерти Дэа, стало
известно, что этот крупный нацист и антиклерикал мирно прожил с женой
почти десять лет в Италии, скрываясь- большей частью в монастыре близ
Турина, где ему покровительствовало местное духовенство. Он и его жена
стали верующими и сочетались церковным - браком с благословения Вати-
кана, который (подобно итальянской полиции) превосходно знал об их
местопребывании. Трудно поверить, чтобы о нем ничего не знала француз-
ская полиция. Но, по-видимому, Дэа находился под слишком мощной «за-
щитой», и спокойнее было помалкивать.
ДОРИО
Таким же значительным человеком среди французских нацистов был
Дорио, хотя и в ином смысле. Дэа был интеллигентом, он даже окончил
Нормальную школу, а Дорио был «головорезом». В прошлом коммунист,
глава ФНП (Французской народной партии), он сумел привлечь на службу
французскому «нацистскому движению» довольно значительное число моло-
дых хулиганов (среди них было очень мало «идеалистов») отчасти из преступ-
ного мира Парижа, Марселя, Ниццы и других городов, отчасти из неболь-
шого числа своих последователей-рабочих, которых ему удалось приобрести,
как мэру Сен-Дени. Дорио — гигант с темными вьющимися волосами,—
несомненно, обладал «динамизмом» и индивидуальностью: у него был «хо-
рошо подвешенный язык» и водились деньги. Деньги — немецкие деньги —
он получал давно, еще со времени основания в 1936 году ФНП, в которую
вошли не только подонки рабочего класса, но и наиболее энергичные члены
«Боевых крестов», считавшие, что эта организация стала с 1936 года под.
руководством образованного полковника де ла Рока слишком «благовоспи-
танной», буржуазной и недейственной. К 1938 году ФНП, безусловно,
превратилась в крепость французских правых «бандитов» всех мастей —
прибежищем недовольных из «Боевых крестов» и «Аксьон франсэз» и наи-
1 Для ознакомления с прежней политической философией Дэа, в значительной мере
заимствованной у бельгийского коллаборациониста Анри де Мана, см. А. Верт, фран-
ция в состоянии брожения, Лондон, 1934, стр. 291—294.
133
более неистовых антикоммунистов, антисемитов и антиреспубликанцев, «ре-
волюционеров»— приверженцев «нового порядка», марсельских жуликов
и кучки интеллигентов, искавших новых переживаний или просто новых
поз. В числе последних можно было встретить эксцентричных молодых
дворян типа Станислава де ла Рошфуко и Бертрана де Модюи и «мыслите-
лей», вроде Бертрана де Жувенеля, фашистских «неоромантиков», как Дриё
ла Рошель и Робер Бразильяк. Все они в значительной мере черпали свои
катастрофические настроения у Луи Фернана Селина, произведения кото-
рого становились все более безумными и истерическими с каждой новой
книгой, которую он выпускал в последние несколько лет перед войной.
Самые названия этих книг как бы предвещали появление Бельзена и Освен-
цима: «Школа трупов», «Смерть в кредит», «Безделица для резни». Соперни-
чество, которое наблюдалось в конце тридцатых годов, между «Боевыми
крестами» (позднее Французская социальная партия—ФСП), организацией
бывших участников войны полковника де ла Рока, имевшей лишь неяс-
ную фашистскую тенденцию, с одной стороны, и головорезами Дорио из
субсидируемой Берлином ФНП— с другой, во Франции периода
Виши повторилось в форме соперничества между Легионом Петэна и ФНП
Дорио вместе с примыкавшим к ней «революционным движением». На
первых порах Легион был консервативным и «маршалистским», позднее
Дарнану, полностью обладавшему «динамизмом» своих друзей из ФНП,
удалось привлечь наиболее бандитские элементы Легиона и превратить их
в милицию, родственную по духу организации Дорио. Самыми пронацист-
скими среди министров Петэна были два дориотиста — Марион и Бенуа-
Мешен. С помощью Дарнана, Мариона, Бенуа-Мешена и некоторых «синар-
хов», группировавшихся сначала вокруг Дарлана, а затем вокруг Лаваля,
немцы проводили такие новшества, как создание Легиона французских
добровольцев (антибольшевистского легиона) и французских эсэсовских
частей. Знаменательно, что большинство экстремистских пронацистских ор-
ганизаций — Легион французских добровольцев и Африканский легион,
сражавшийся против англо-американских войск в Северной Африке, а также
милиция— состояло в значительной степени из приверженцев Дорио.
Из всего французского народа одни лишь эти люди добровольно сражались
«за Гитлера» в Африке и на Восточном фронте. Большинство из них при-
надлежало подонкам общества, которые охотнее грабили, чем сражались.
Но это не меняет основного факта.
В своем послании Геббельсу де Бринон писал в июне 1943 года:
«Если бы только национал-социализм был лучше известен во Фран-
ции, он бы приобрел бесчисленных последователей. Многие французы
восхищаются Адольфом Гитлером и тем, что он делает... Большое не-
счастье, что Франция не имеет людей крупного калибра. Лучшей и наибо-
лее сильной партией [среди прогерманских.—А. В. ], несомненно, являет-
ся ФНП Жака Дорио. Внес входит много надежных и отважных людей,
уже успевших отличиться, особенно в Северной Африке. Они поддер-
жали старую и мощную антисемитскую лигу этой страны. Но, к не-
счастью, Жак Дорио не такой вождь, за которым пошли бы все люди
творческого ума. Какая разница между ним и таким человеком, как
Адольф Гитлер!»1
Несомненно, для подавляющего большинства французского народа
Дорио был просто германским агентом, который держался в стороне вместе
с Дэа в ожидании того дня, когда немцы смогут сформировать в Париже
«квислинговское правительство» вместо правительства Виши. Такая воз-
можность отнюдь не была вполне исключена. Но интересно, что когда осво-
бождение стало делом близкого будущего, активность дориотистов усили-
1 «Процесс коллаборационистов», стр. 134.
134
лась де только в Париже, но и в Виши, где Дарнан, бывший в прошлом
членом ФНП, оказался первым вишийским министром, присягнувшим
на верность Гитлеру и носившим немецкую форму в качестве одного из руко-
водителей антибольшевистского легиона. Опять-таки Дарнан вербовал
дориотистов в милицию, которая вскоре превратилась в сообщника гестапо
и эсэсовцев. Во французских эсэсовских частях тоже преобладали привер-
женцы Дорио. Помимо официальных формирований, таких, как милиция,
эсэсовские части и Легион французских добровольцев, существовали еще
неофициальные банды Дорио, в числе других своих жертв убившие пред-
седателя Лиги прав человека восьмидесятилетнего Виктора Баша и его
жену. Предполагается также, что делом их рук было убийство редактора
газеты «Депэш де Тулуз» Мориса Сарро. Дорио и Дэа, вначале благоволив-
шие к Лавалю, стали затем относиться к нему все более враждебно и при
поддержке немцев сорвали его попытку созвать парламент, сделанную им
перед самым освобождением Парижа. Дэа и Дорио находились в числе
французских руководящих деятелей, бежавших в Германию в августе
1944 года. Дорио более открыто, чем любой другой француз, был связан
с гестапо и эсэсовцами. Следует отметить, что ФНП во главе с Дорио
поставляла милиции, полиции, администрации концентрационных лагерей
значительное число тех людей, на которых лежит ответственность
за террор во Франции и в Северной Африке. «Французский фюрер» Дорио,
поссорившись со всеми остальными изменниками, бежавшими в Зигмарин-
ген, был убит при таинственных обстоятельствах в апреле 1945 года, как
официально было сказано, бомбой союзников. В интересах истории об этом
следует пожалеть, ибо на процессе Дорио могла бы обнаружиться внутрен-
няя работа его ума. Быть может, преобладающей чертой Дорио была склон-
ность к насилию и для него было неважно, с чьей стороны оно проявлялось.
До 1934 года он был активной фигурой во Французской Коммунистичес-
кой партии. В 1925 году Дорио был главным союзником Абд-эль Крима
в его борьбе против французских «колониалистов».
Затем Дорио рассорился с коммунистами и почти без всякого перехода
стал во главе самой явной фашистской, наиболее откровенно субсидируемой
нацистами организации во Франции. Что двигало им: личное честолюбие,
обыкновенная продажность или неутолимая жажда насилия? В чем бы ни
заключалось главное качество Дорио (в том смысле, какой придавал этому
слову Стендаль), самой печальной стороной дориотизма является то, что
дориотизм имел значительное число последователей, а также тот факт,, что
нашлось немало французов, готовых, принеся присягу на верность Гит-
леру, сформировать хотя бы даже небольшую воинскую часть и идти воевать
на внушавшем ужас Восточном фронте.
ДАРНАН
Главным звеном между организацией Дорио и правительством Виши
служил Дарнан, стоявший во главе милиции и бывший одним из руководи-
телей Легиона французских добровольцев и французских эсэсовских частей.
Поведение Дарнана кажется еще более странным, чем поведение Дорио,
ибо Дарнан был воспитан в лучших французских национальных традициях
и имел превосходную репутацию как участник войны 1914—1918 годов
и войны 1940 года. Но он тоже был продуктом духа «6 февраля». Сначала
Дарнан принадлежал к группе «Аксьон франсэз», затем вступил в «Боевые
кресты», но, находя эту организацию недостаточно «революционной», пере-
шел в возглавляемую Дорио ФНП и был также связан с кагулярами.
После перемирия он начал с поклонения маршалу и приобрел руково-
дящую роль в Легионе. Но так же, как в прошлом, его не удовлетворяли
135
«Боевые кресты», так и теперь Легион казался ему слишком «мягким»,
и, будучи начальником местной организации Легиона в Ницце, он сформи-
ровал там отборную группу из людей, «в настроении которых мог быть уве-
рен»1. Эту группу отборных людей он затем преобразовал в легионерскую
«службу порядка». G одобрения Петэна эта организация была распростра-
нена на всю зону Виши, а в январе 1943 года приобрела еще большую авто-
номию, получив наименование милиции. В промежутке Дарнан (вместе с Дэа
и Дорио) приложил большие усилия в деле организации Легиона фран-
цузских добровольцев и в сентябре 1942 года вместе с Дорио посетил этот
легион на Восточном фронте. К концу 1943 года Дарнан сформировал фран-
цузскую эсэсовскую часть.
Как глава милиции Дарнан поддерживал теснейшее взаимодействие
с немцами при выслеживании и истреблении макй, и на нем лежит вина
за то, что были совершены бесчисленные зверства. С одобрения Петэна он
арестовал в качестве заложников многих членов семей главных сторонни-
ков де Голля. Дарнан нес также ответственность за страшные условия, в ко-
торых томились заключенные в «лагере рабов» в Северной Африке, хотя до
него в этом не меньше были виновны Вейган и прочие. Вообще заключение
в концентрационные лагеря тысяч иностранцев, добровольно сражавшихся
при Даладье «за Францию», было одним из наиболее позорных и непрости-
тельных мероприятий правительства Виши1 2.
После освобождения Парижа Дарнан и шесть тысяч человек, «наиболее
скомпрометированных из состава милиции», бежали в Германию, где Дарнана
приветствовал Гитлер, а Гиммлер предложил ему выделить из его группы не
менее двух тысяч человек для включения в часть, носившую название
бригады имени Карла Великого и сражавшуюся на стороне Германии на
Восточном фронте. Остальных собирались использовать для диверсий во
Франции. Дарнан являлся членом «французского правительства» в Зиг-
марингене.
ЛИТЕРАТОРЫ-ИЗМЕННИКИ
«Литераторы-изменники»— Беро, Бразильяк, Дриё ла Рошель и много-
численные более мелкие литераторы и журналисты — тоже большей частью
были продуктом духа «6 февраля». После перемирия многие из них, продол-
жали еще более открыто, чем прежде, изливать яд на страницах «Гренгуар»
и «Же сюи парту». Некоторые из них, подобно Бразильяку и Дриё ла Ро-
шелю — первый принадлежал к группе «Аксьон франсэз», второй был при-
верженцем Дорио,— говорили, будто они получают эстетическое удоволь-
ствие от того, что они фашисты.
Ко времени освобождения Парижа Дриё ла Рошель покончил жизнь
самоубийством. В странном документе, опубликованном много позже в новом
«Нувель ревю франсэз» (Дриё ла Рошель был последним редактором ста-
рого «Нувель ревю франсэз», которому покровительствовали нацисты), он
объяснял свою первую неудачную попытку самоубийства кучей путаных
психоаналитических и мистических доводов, прибавив, однако, в конце:
«Может быть, все это одно очковтирательство. Правда, возможно, заключает-
ся просто в том, что я боюсь быть схваченным пблицией».
Что касается Бразильяка, то он уверял суд, что угощал своей полной
яда пропагандой на страницах «Же сюи парту» (требуя, например, рас-
стрела заложников), будучи уверен, что он «служит Франций», а его защит-
ник мэтр Изорни сравнивал смерть Бразильяка со смертью Андре Шенье!
Бразильяк был неплохим второразрядным поэтом, но существует ли
1 «Процесс коллаборационистов», стр. 246.
2 М. Ванино, От Ретонд до острова Ие.
136
оправдание тому, чтобы смерть и страдания, на которые Петэн, Пюше,
Дарнан и гестапо обрекали тысячи людей, были забыты только потому, что
новый «Андре Шенье» написал в тюрьме:
Холодная стена
И жидкая похлебка,
Но я хожу и право же
Я очень горд... и т. д.
Но коллаборационисты приступили к составлению своего мартиролога
почти с момента Освобождения. Очень горд? Чем, собственно, мог гордиться
Бразильяк?
ДЕБРИНОН
Если режим Виши родился 6 февраля 1934 года, то и большинство «из-
менников» появилось в это время. Некоторые из них начали свою карьеру >
как члены «Аксьон франсэз» или «Боевых крестов». Затем большинство,
в том числе и два пресловутых диктора Парижского радио — Фердоннэ
и Эрольд Паки— примкнули к ФНП Дорио. Но некоторые коллабора-
ционисты и изменники претендовали на то, что они действовали в силу зна-
чительно более старой традиции. Двумя святыми, к покровительству кото-
рых взывали некоторые коллаборационисты, были Кайо и Бриан. Кайо,
который так упорно старался достигнуть соглашения с Германией, чтобы
предотвратить войну 1914 года, и Бриан, так страстно веривший в «Европу»,
хотя и в Европу антисоветскую. Несколько комический оттенок истории
французского предательства придают по меньшей мере два человека из числа
главных изменников. Оба они утверждали, что были «хорошими европей-
цами» в духе «великой бриановской традиции» еще задолго до победы на-
цистов в Германии и что, когда Гитлер пришел к власти, они только продол-
жали свою «миролюбивую» политику.
Во время оккупации Фернан де Бринон был «послом» Петэна в Париже,
а Жан Люшер — главой французской коллаборационистской печати в Па-
риже. Оба были прежде всего мошенниками, которых непреодолимо тянуло
к деньгам. Каждый из них по-своему олицетворял ту политическую среду,
к которой принадлежал задолго до войны. Бринон много лет жил на деньги,
которые получал от крупных финансистов, в частности от еврейских банков
Лазар и Ротшильд; банк Лазар был особенно заинтересован в органе
финансовых кругов — газете «Энформасьон», в которой де Бринон занял
руководящее положение, особенно после победы Гитлера в Германии. Раньше,
в двадцатых годах, он работал в газете «Журналь де деба» и в качестве упол-
номоченного магнатов «Комитэ де форж»— семьи де Вандель — поддержи-
вал связь с руководителями германской тяжелой промышленности. Во имя
«мира» он организовал в печати кампанию против Пуанкаре. Затем в тече-
ние долгих лет де Бринон снабжал политической информацией банк Лазар,
который платил ему за услуги до 20 тысяч франков в месяц, то есть по тому
времени примерно 200 фунтов стерлингов. В общем он вытянул немало денег
у еврейских банкиров, которые после 1933 года более чем когда-либо стре-
мились содействовать политике умиротворения по отношению к Германии.
Он даже женился на вдове одного маклера-еврея. К этой даме как к жене
посла ВиГпи в Париже немцы, по крайней мере неофициально, относились
как к «почетной арийке». И как «почетная арийка» она бежала вместе с де
Бриноном в Германию, где в конце концов при ней была обнаружена круг-
лая сумма в 4 миллиона франков банкнотами, не считая огромного коли-
чества драгоценностей.
Еще до войны де Бринон (как и Люшер) был очень полезен нацистам.
Оба имели «связи» во французских политических кругах. Одной из наи-
137
'более полезных для немцев была связь Бринона с Даладье, Ловкими мане-
рами и длинным носом де Бринон смахивал на опереточного шпиона и поль-
зовался весьма сомнительной репутацией. Но Даладье имел слабость к ти-
тулованным особам: де Бринон был граф, а его дядя — настоящий маркиз.
Де Бринон принимал участие в организации различных франко-гер-
манских дружественных встреч и «слетов молодежи» даже до 1933 года
и при этом познакомился с весьма активным молодым человеком, «истинным
другом Франции», Отто Абецем. После прихода к власти Гитлера де Бринон
и Абец считали, что сближение между Францией и Германией стало делом
более важным, чем когда-либо.
К этому времени де Бринон приобрел еще одного друга-немца, по имени
Иоахим фон Риббентроп — коммивояжера известной фирмы шампанского.
Во время процесса Бринона следующая фантастическая история была рас-
сказана самим Бриноном и с небольшими видоизменениями подтверждена
Даладье. В 1933 году Даладье был французским премьером. Он жил вместе
с де Бриноном на вилле на Ривьере, когда вдруг без всякого предупрежде-
ния Риббентроп, «случайно» очутившийся на юге Франции, путешествуя
в автомобиле, вечером «ввалился» в дом. Даладье отказался принять его. Тем
не менее после отъезда Риббентропа (который был тогда неофициальным
эмиссаром нацистской партии) де Бринон предложил Даладье тайно встре-
титься с новым диктатором Германии Гитлером, которого ни один француз-
ский политический деятель еще не видел. Предполагалось, что Даладье
полетит в Германию для беседы с Гитлером (как это сделал несколькими
годами позже Чемберлен). По-видимому, Даладье счел тайное посещение
Германии опасным и неуместным. Однако не может быть сомнения, что его
соблазнила возможность позондировать намерения Гитлера, и он полностью
одобрил второй план де Бринона, который вызвался сам отправиться к Гит-
леру. По словам де Бринона, Даладье даже предложил, чтобы де Бринона
сопровождал начальник его канцелярии. Так или иначе, свидание де Бри-
нона с Гитлером вскоре состоялось; и в октябре 1933 года в «Матэн» было
напечатано знаменитое интервью Гитлера в ультрапацифистском духе с изъ-
явлением дружеских чувств по отношению к Франции. Оно было напеча-
тано с полного одобрения Даладье, и если в первой половине 1933 года фран-
цузское общественное мнение ясно представляло себе намерения Гитлера,
то интервью с де Бриноном, несомненно, было первым событием, сбившим
с толку общественное мнение. Это интервью сыграло на инстинктивном па-
цифизме публики и поощряло ее стремление принимать желательное за
действительность. Одобрив опубликование интервью Гитлера, Даладье
невольно способствовал созданию духа «6 февраля» с его пока еще открыто
не выраженной склонностью к братанию с нацистами.
В последовавшие затем годы де Бринон* принадлежал к группе людей,
максимально использовавших в своих интересах широкое «идейное» движе-
ние, охватившее Францию и в более слабой степени Англию и вылившееся
самым различным образом: в скрытый французский фашизм разных оттен-
ков, в дух Пакта четырех, в движение Мосли, в лозунг умиротворения
и «свободы действий на Востоке», в антикоммунизм, антисемитизм, анти-
социализм, чемберленизм — вплоть до Мюнхена, до лозунга «Мир на наш
вок» и далее в этом роде.
В ноябре 1933 года де Бринон основал совместно со слепым бывшим
участником войны депутатом Скапини Франко-германский комитет, став-
ший модным, особенно между 1935 и 1939 годами, и привлекший к себе очень
многих политических деятелей, интеллигентов и представителей органи-
заций бывших военнослужащих. В знак франко-германской дружбы были
организованы поездки в Германию. Параллельно с Франко-германским ко-
митетом нацисты основали в Берлине Германо-французский комитет, нахо-
дившийся под покровительством Риббентропа и других нацистских главарей.
138
Бринон постоянно ездил в Германию и с 1935 по 1937 год виделся с Гит-
лером пять раз, по его словам, каждый раз с полного согласия французского
правительства в качестве неофициального посредника между французским
правительством и нацистами. В те годы де Бринон и его комитет купались
в деньгах, с ним носились, как со знаменитостью, во всех аристократических
и богатых буржуазных домах. Приемы, которые устраивал комитет, были
одними из самых пышных в Париже. В описании Арагоном коммунистов
в его романе «Коммунисты», написанном в 1950 году, есть много пробелов,
но он, безусловно, рисует очень точную, хотя и сатирическую картину
парижских пронацистских салонов перед началом войны, а также во время
«странной войны» 1939—1940 годов. Ибо даже после того, как летом 1939 года
Франко-германский комитет распался (хотя он официально так и не. был
закрыт), его деятельность продолжалась в этих салонах.
После захвата немцами Чехословакии в марте, 1939 года Кериллис,
Ибарнегаре и Луи Марен публично обвинили де Бринона в палате депутатов
в том, что он германский агент. Незадолго до начала войны его друг Абец
был выслан из Франции, а в сентябре 1939 года Бринон потихоньку исчез
из Парижа и удалился в свой замок в Нижних Пиренеях. В июле 1940 года
Лаваль вызвал его к себе, а затем направил в Париж, сначала как неофи-
циального эмиссара для «установления контакта с оккупационными вла-
стями», а потом в качестве посла. Немцы симпатизировали Бринону, и впо-
следствии Петэн ссылался на то, что немцы «навязали ему Бринона»1.
Бринон, конечно, был очень мало похож на «маршалиста». Как выра-
зился генерал де Лоранси, он был «законченным изменником». Он являлся
вдохновителем всех наиболее откровенно нацистских организаций, вроде
Легиона французских добровольцев, французских эсэсовских частей и т. д.
По словам Дю Мулен де Лабартэта, он «выудил» у Петэна санкцию на фор-
мирование антибольшевистского легиона. («Он дал мне что-то подписать,
а я не знал, что это такое; он сказал, что в этом деле участвует множество
добрых французов, которые ненавидят большевиков»,— беспомощно объяснял
впоследствии маршал.) Бринон предал немцам не только Петэна, но даже
Лаваля. Он был «скандализован» сопротивлением Лаваля Заукелю и, хуже
того, еще в ноябре 1940 года сообщил немцам о секретных контактах между
правительством Виши и Англией в Мадриде, и Лаваль был вынужден при-
знать перед немцами этот факт. Бринон обещал немцам, что и в дальнейшем
они будут «информированы». Позднее, во время второго правления Лаваля,
де Бринон неоднократно сообщал немцам обо всем, что происходило в прави-
тельстве Виши. Он критиковал Лаваля в особенности за его нежелание по-
слать в Германию больше рабочих. В своих секретных донесениях Геббельсу
и другим немцам Бринон указывал на «слабости» Лаваля, ясно давая понять,
что он, Бринон, был бы более надежным французским премьером. Позднее
Бринон,был главой зигмарингеновского «правительства», которым он, по его
словам, руководил с полного согласия Петэна. Против этого заявления
энергично протестовал Петэн (живший в верхнем этаже того же замка Гоген-
цоллернов). Неизвестно, был ли де Бринон так глубоко взволнован Гитле-
ром, как он рассказывал («необыкновенное и чудесное волнение охватывало
меня, когда я представал перед гением»), но он, безусловно, извлек из своего
положения максимальную выгоду. Даже тогда, когда все уже было потеряно,
у жены де Бринона лежала в небольшом чемодане сумода, равная 30 тысячам
фунтов стерлингов. Надо отдать справедливость Бринону, он не был одинок.
У него было множество друзей и сторонников и в дни Франко-германского
комитета, и во время его пребывания на посту посла.
1 Свидетельские показания генерала де Лоранси на процессе коллаборационистов
Бринона, Дарнана и Люшера/стр. 153).
139
ЛЮШЕР
Руководитель французской коллаборационистской печати в Париже
во время оккупации Жан Люшер был типичным продуктом «республики
товарищей». Как и все, кто посещал палату депутатов, я был с ним знаком.
Он был неприятен своей шумной фамильярностью. Помнится, однажды
я сказал корреспонденту «Манчестер гардиан» Роберту Деллу, что он не дол-
.жен поддерживать такую тесную дружбу с Люшером. «Я знаю,— рассмеялся
Делл,— он страшно продажен, но ведь у него столько детей!» У Люшера
было действительно четверо детей. Старшая дочь, Коринна, стала в тридца-
тых годах кинозвездой.
Люшеру всегда требовалось много денег. Помню, как в 1934 году
Луи Барту, бывший тогда министром иностранных дел в правительстве
Думерга, рассказывал мне, что Люшер добился от Поль-Бонкура «совер-
шенно невероятных» субсидий для своего «листка» «Нотр тан» — 100 тысяч
франков ежемесячно; это продолжалось многие годы с тех пор, как Бриан
заинтересовался Люшером. Только он, Барту, теперь, наконец, прекратил
эту бессмыслицу. Бриан, безусловно, помог*до тех пор безвестному журна-
листу Люшеру вступить на широкий путь. Это случилось, когда Люшер
в своей маленькой газете «Нотр тан» начал поддерживать бритновскую поли-
тику сближения с Германией (тогда Германия была еще Веймарской респуб-
ликой), а также бриановский план «Европейского союза». В 1930 году Люшер
также впервые встретился с Абецем, «тогда еще скромным учителем рисова-
ния из Карлсруэ». Абец был «франкофилом», и они подружились. Через
некоторое время Абец женился на секретарше Люшера Сюзанне, ставшей
впоследствии «супругой посла» в оккупированном Париже. В своей защити-
тельной речи Люшер говорил, что он питал к Абецу искреннюю привязан-
ность и был убежден, что его назначение на пост посла в Париже было для
Франции большой удачей; он и Абец могли умерить строгости германской
оккупации и подготовить почву для счастливого франко-германского союза.
Люшер заявил, что он лишь приспособил к новым условиям свои прежние,
бриановские воззрения.
Лавалю, конечно, были известны дружеские отношения Люшера с Абе-
цем, и в июле 1940 года он послал Люшера в Париж для восстановления кон-
такта с Абецем. Люшер указывал также на то, что если при посредстве Бри-
нона и Франко-германского комитета Абец установил до войны достаточные
связи с «правыми», то он был очень обрадован возможностью вступить в кон-
такт с «левыми» при помощи «бриановца» Люшера.
На самом деле все это было сплошным очковтирательством. Все же любо-
пытно, что даже такой завзятый коллаборационист, как Люшер, претендо-
вал на то, что он является представителем определенной почтенной фран-
цузской «традиции», ибо такая традиция в различной форме существовала
во французской политике очень давно. Люшер мог бы претендовать на то, что
исторически он представляет собой звено в длинной цепи, которая тянется
от Кайо и Бриана до Робера Шумана, Европейского совета, плана Шумана
и Европейского оборонительного сообщества! В то же время Люшер был
по-своему представителем более «правой» антианглийской традиции. Но
на практике он в течение четырех «золотых лет» германской оккупации
только и занимался тем, что распространял нацистскую пропаганду, метал
громы против Англии, Америки, де Голля, России, большевизма и макй
и превозносил в победных песнях великодушие Германии и гений Адольфа Гит-
лера. А в конце 1943 года он выступал за создание «настоящего» коллабо-
рационистского правительства, ибо, по его мнению, Лаваль «не годился»1.
Подобно Бринону, Люшер за все это получал большие деньги. Как редактору
1 См. обвинительное заключение против Люшера в «Процессе коллаборационистов»,
Париж, 1948.
140
«Нотр тан», ему ежемесячно выплачивалось жалованье в 100 тысяч франков,
кроме дополнительных выплат. Он жил в роскоши, завтракал в ресторане
«Тур д’аржан» и, по словам его дочери Коринны, даже содержал дорого
стоивших любовниц, чего, как хороший отец семейства, он не делал в про-
шлом.
Но к 1944 году лучшие времена прошли и надо было начинать подготовку
оправданий и алиби. Если после высадки в Нормандии Люшер писал самые
кровожадные статьи против Англии и Америки, то, как он заявил впослед-
ствии, он поступал так для того, чтобы помочь наборщикам и другим служа-
щим парижских газет, которых немцы хотели отправить на принудительные
работы в Германию. «Как на патроне, на мне лежала большая ответствен-
ность по отношению к этим людям»,— говорил он. В виде второго оправда-
ния Люшер ссылался на то, что в то время во Франции никто больше не отно-
сился серьезно к тому, что он писал. В некотором смысле это было верно
не только для того времени, но и для всего периода германской оккупации
Парижа. Подобно Бринону, Люшер был мошенником и спекулянтом, нажив-
шимся на оккупации. Ему дали прозвище «Louche Негг» — «подозрительный
господин».
Он бежал вместе с семьей в Зигмаринген и стал «министром информа-
ции» тамошнего «правительства». В своих очаровательных по наивности
мемуарах его дочь даже в Германии продолжала восхищаться «огромным
оптимизмом» своего папеньки; он сохранил свой оптимизм даже тогда, когда
был выдан в Италии французским властям. Находясь уже в тюрьме,
Люшер — это уродливое и жалкое порождение Третьей республики —
ударился в религию.
«Я был окрещен и принял первое причастие»,— писал он Коринне
из тюрьмы. И она прибавляет: «...побежденный божественным откровением,
он достиг перед смертью великой ясности духа». Во всяком случае, дочери
Люшер казался мучеником; он был для нее отцом, «который никогда не хотел
причинить никому вреда, был искренен и никогда ни о ком не думал плохо»1.
1 Коринна Люшер, Моя нелепая жизнь, стр. 238.
Глава восьмая
СОПРОТИВЛЕНИЕ
Невозможно написать историю французского Сопротивления в узких
рамках одной, даже длинной главы. В истории второй мировой войны мало-
эпизодов, столь сложных и запутанных, так мало исследованных и,
безусловно, так мало поддающихся исследованию, как Сопротивление.
Сопротивление состояло из множества разных явлений: от смутных антигер-
манских настроений и такого «выражения» на лицах, которое приводило
в замешательство встречавшихся на улице немцев, от слушания Би-Би-Си
до активного сопротивления, «итальянских забастовок» на предприятиях
и в учреждениях, железнодорожных диверсий и, наконец, макй и вооружен-
ного восстания.
Многое еще непонятно в истории Сопротивления, и для создания вполне
ясной картины недостаточно наличия тысяч мелких фактов и рассказов о тыся-
чах моментов «деятельности Сопротивления». Картина часто затемняется
«легендами», противоречивыми свидетельствами, которые нередко трудно
проверить. Многие истинные факты, связанные с Сопротивлением, невоз-
можно восстановить, поскольку огромное число наиболее активных участни-
ков Сопротивления было’убито или погибло в немецких концентрационных
лагерях. Соперничество между оставшимися в живых, когда каждая группа
претендует на то, что именно ей принадлежат максимальные заслуги, и при-
знает за соперничающей группой лишь ничтожные заслуги, тоже ставит под
сомнение многие работы о Сопротивлении, особенно написанные после Осво-
бождения. Соперничество между коммунистическими и некоммунистическими
элементами в движении Сопротивления не прекратилось до сего дня; и даже
если люди, подобные Дарлану и Абецу, заявляли, что Сопротивление было
в основном коммунистическим, можно заподозрить, что щедрые похвалы,
расточаемые ими коммунистам (такими они представляются нам), попросту
были направлены на то, чтобы дискредитировать Сопротивление в целом
в глазах Виши и Берлина. И даже если Национальный совет Сопротивления,
сформированный через много времени после начала Сопротивления, мог
иметь довольно правильное представление — в самом общем виде — о том,
что происходило в стране, то совершенно очевидно, что и Лондон, и в еще
меньшей степени Вашингтон не могли составить себе ясной картины француз-
ского Сопротивления. Информация, которую они получали от своих агентов,
была часто отрывочной или крайне субъективной. Даже после высадки
союзных войск в Нормандии фельдмаршал Монтгомери придавал очень мало
значения Сопротивлению, хотя отзыв о нем генерала Эйзенхауэра был более
великодушным. Адмирал Леги, полностью симпатизировавший Виши, написал
толстую книгу, которая содержит только одно краткое и пренебрежительное
упоминание о Сопротивлении.
Что же представляло собой французское Сопротивление в физическом
и моральном смысле?
142
1.	ЯДРО, СОЗДАННОЕ ДЕ ГОЛЛЕМ
Война давно уже кончилась, когда Леон Блюм заявил, чтй начало
Сопротивлению положил не де Голль, а Жорж Мандель, входивший в состав
правительства Рейно. Смещенный со своего поста, Мандель очень резко
выступил против призыва Петэна заключить перемирие. Однако всеми при-
знано, что голос Сопротивления впервые раздался «официально» 18 июня
1940 года, когда де Голль сказал в своем историческом выступлении по рапио^
из Лондона: «Пламя французского сопротивления не должно погаснуть
и не погаснет»1. Но во Франции не было тогда пламени, лишь едва тлело^
несколько угольков, и имелось очень мало горючего материала, который
мог бы вспыхнуть для сопротивления внутри страны. Что касается де Голля,
то очень немногие имели ясное представление о том, кто он такой, и до неко-
торой степени такое положение сохранилось на протяжении всей оккупации.
Для многих активных участников Сопротивления де Голль долгое время оста-
вался невидимым радиоголосом, а затем «генералом в Северной Африке»,
«Символом», обладавшим большим международным значением. Но для Фран-
ции его политический и личный вес был еще неизвестной величиной.
Здесь нет необходимости подробно останавливаться на организации
Свободной Франции в Лондоне, на силах Свободной Франции или обсуждать
трудное и двусмысленное положение де Голля по отношению к английскому
правительству и ко всему внешнему миру. Еще менее уместно заниматься
«здесь сложной и не очень удовлетворительной историей постепенного, сугубо
постепенного установления контактов, оказания помощи и сотрудничества
между английским управлением секретными операциями и другими англий-
скими организациями и чисто французскими организациями в Лондоне,
с одной стороны, и различными группами Сопротивления во Франции —
с другой. Но есть некоторые бесспорные факты.
В течение долгого времени с де Голлем, находившимся в Лондоне, не был
связан ни один французский крупный общественный деятель, и политически
«движение» де Голля было начинанием одного человека.
В некотором смысле для де Голля было лучше, что прежде, чем он стал
широко известен, у него на шее не сидел какой-нибудь тяжеловес вроде
Эррио, ибо присутствие такого человека в Лондоне придало бы смелому начи-
нанию де Голля совершенно иной характер. С другой стороны, при таком
положении де Голлю было гораздо труднее добиться признания английского
правительства, поскольку реально он не «представлял» Францию. Пестрая
толпа окружавших его людей в общем не вызвала сочувствия у любителей
говорить о республике и демократии. Даже несколько бывших кагуляров
якобы нашли путь в «Карлтон-гарденс»1 2, бывший очагом довольно скверных
интриг. В числе людей, группировавшихся вокруг де Голля, кое-кто вел
двойную игру в интересах Виши. Некоторые' группы французских эмигран-
тов в Лондоне, особенно социалисты, образовавшие группу Жана Жореса,
а также группа во главе с Пьером Комером, выпускавшая ежедневную
газету «Франс» и пользовавшаяся финансовой поддержкой английского
министерства иностранных дел, были в очень плохих отношениях с «Карл-
тон-гарденс». Позднее в таких же плохих отношениях с «Карлтон-гарденс»
находилась группа, во главе которой стояли адмирал Мюзелье
и Андре Лабарт.
Но, несмотря на все раздражение, которое вызывали у английского пра-
вительства и лично у Черчилля де Голль и многие из окружавших его людей,
Черчилль и в еще большей степени Иден никогда не забывали одинокой
1 Известные слова: «Франция проиграла сражение, но она не проиграла войны»— .
не были включены в эту радиопередачу, но содержались в печатной прокламации, выпу-
щенной вскоре после выступления де Голля по радио.
2 Отель в Лондоне, где находилась резиденция генерала де Голля.— Прим. ред.
позиции, которую занял де Голль в дни разгрома Франции, и никогда
не теряли из виду потенциального политического значения де Голля как
человека, вокруг которого могут сплотиться многочисленные антигерманские
силы. Без сомнения, лотарингский крест1 был, как говорил Черчилль,
самым тяжелым крестом, который ему приходилось нести, но он внимательно
следил за тем, чтобы.не оставить его у края дороги, хотя временами (особенно
после высадки союзных войск в Северной Африке) отношения между Англией
’ и Свободной Францией находились на грани разрыва. Положение де Голля
было крайне трудным. С одной стороны, он во всех отношениях зависел
от Англии, а с другой — он ей совершенно не доверял. И если де Голль был
резок и «несговорчив», то, как он объяснил в своих мемуарах1 2, вышедших
в 1954 году, это происходило именно потому, что он был слаб и не мог вести
переговоры на основе равенства. Другими словами, чем больше «упрямства»
проявлял де Голль, тем большего внимания и признания он надеялся добиться;
такой расчет был не лишен оснований й вполне оправдывался, во всяком
случае, в отношении английского правительства, но не Рузвельта.
Однако это был вопрос не только тактики. По темпераменту и традициям
де Голль, хотя он и не был настоящим противником англичан, безусловно,
не являлся и их сторонником, и его недоверие к Англии было хроническим.
Он подозревал, что Англия замышляла вытеснить французов (безразлично,
«вишисто.в» или «свободных») из Сирии, и был убежден, что Южно-Африкан-
ский Союз имел виды на Мадагаскар.
В одной из следующих глав будет показано, как из одинокой фигуры,
какой де Голль был в июне 1940 года, он превратился в признанного вождя
свободных французов и (правда, номинально) в главу всего Сопротивления.
Здесь достаточно перечислить несколько основных моментов.
1.	Де Голль занимал особое положение по отношению к Англии (и позд-
нее по к отношению США и другим союзникам), отличавшееся от положения
других эмигрантских правительств (отчасти за исключением бельгийского),
вследствие того факта, что вскоре после перемирия ему удалось установить
свою власть над рядом французских территорий. Правда, ему не удалось
захватить в сентябре 1940 года Дакар, но уже в августе к де Голлю присоеди-
нилась территория Чад, управлявшаяся губернатором-негром Феликсом Эбуэ.
Полковник Леклерк (через четыре года первым вступивший в Париж со своей
танковой дивизией) установил свою власть над Дуалой. Почти в тот же день
деголлевцами был захвачен Браззавиль. Таким образом, большая часть
Французской Экваториальной Африки перешла на сторону де Голля в самом
начале войны. За ними последовали другие территории, находившиеся вне
досягаемости правительства Виши: Камерун, французские колонии на Тихом
океане, в Индии и другие.
Для де Голля это имело огромное значение. Казалось, что он стоял
во главе колониальной империи, а не был попросту эмигрантом. Поэтому
он стремился быть признанным как «лицо, которому принадлежит верховная
власть над Францией», хотя эту претензию английскому правительству,
безусловно, было трудно удовлетворить. Образование в сентябре 1941 года
в Лондоне Французского национального комитета, который был своего рода
французским кабинетом в эмбриональном состоянии, само по себе не делало
притязания де Голля более законными. Де Голль не был признан каким-либо
французским представительным органом, тогда как Петэн все же получил
чрезвычайные полномочия от Национального собрания в Виши в июле
1940 года. Поэтому для де Голля было весьма важно убедить хотя бы англий-
1 Лотарингский крест — средневековый геральдический знак и одновременно сим-
вол христианской веры — крест особой формы. Этот знак де Голль избрал эмблемой дви-
жения Свободной Франции.— Прим. ред.
2 Шарль де Голль, Военные мемуары. Призыв. 1940—1942 годы, переводе
французского, Издательство иностранной литературы, М., 1957.
144
ское правительство (убедить правительство США казалось делом совершенно
безнадежным), что «все Сопротивление» пошло за де Голлем. Но это было
нелегко, и тот факт, что французские солдаты, матросы и летчики сражались
на стороне англичан, сам по себе являлся недостаточным подкреплением
требования полного признания де Голля.
2.	Сопротивление на первых порах было во Франции очень слабым.
Кроме того, значительная его часть в первое время не хотела «признавать»
де Голля своим лидером. Задачи де Голля и задачи Сопротивления еще далеко
не были «координированы» (фактически они и в дальнейшем остались некоор-
динированными). Де Голль прежде всего видел в Сопротивлении фактор
военного и международного значения и считал Лондонский комитет в первую
очередь органом верховной власти, служащим для доказательства «присут-
ствия Франции» на стороне союзников; оно выражалось в военных операциях
и разведывательной работе. С другой стороны, Сопротивление внутри Фран-
ции склонно было считать свою борьбу борьбой революционной и идеологи-
ческой. В течение долгого времени де Голль, бывший сам правым и окружен-
ный правыми, избегал давать какие-либо обязательства относительно «вос-
становления республики» и главной своей задачей ставил «национальное
освобождение».
Однако постепенно была установлена связь с различными участниками
Сопротивления в самой Франции, а именно с социалистами Кристианом Пино
и Пьером Броссолетом, которые посетили Лондон, а через некоторое время
(летом 1942 года) известный социалист Андре Филип вошел в деголлевский
Национальный комитет в качестве комиссара по внутренним делам. Де Голль
объявил, что во Франции будут восстановлены «прежние свободы» и что
Франция «готовится к революции». Приблизительно в это же время к де Голлю
«примкнул», также от имени своей партии, коммунист’Фернан Гренье и были
установлены связи с Эмманюэлем д’Астье де ла Вижери и другими левыми
участниками Сопротивления; это была прелюдия к созданию последующего
Алжирского комитета, в котором были представлены все силы Сопротивле-
ния, включая коммунистов.
3.	Здесь нет необходимости подробно останавливаться на чрезвычайно
сложной работе Лондонского комитета как центра французской и союзной
разведки во Франции, хотя в глазах некоторых членов организации де Голля,
так же как в глазах некоторых английских органов власти, это были наиболее
непосредственные задачи комитета. Полковник Реми написал несколько
книг о разведывательной сети, которую он организовал во Франции, и о роли
деголлевского БСРА — Центрального бюро разведки и действия (Bureau
Central de Renseignements et d’Action). Как известно, такое название стала
носить с сентября 1942 года (после многочисленных видоизменений) главная
деголлевская разведывательная организация. Во главе этого бюро стоял
полковник Пасси (Деваврен), тоже написавший несколько объемистых трудов
о деятельности БСРА. Впоследствии Анри Мишель писал в своей «Истории
Сопротивления»:
«БСРА играло значительную роль в организации Сопротивления
внутри страны. Оно посылало людей, снаряжение и деньги; главным
поставщиком всего этого было БСРА... Различные группы участников»
Сопротивления во Франции зависели от того, признает ли их БСРА.
Оно страдало от недостатка опыта; надо было проделать громадную
работу; и потери были очень велики. Тем не менее главным образом
благодаря этой организации стихийному и несколько непоследователь-
ному сопротивлению французского народа была придана определенная
форма и дано оснащение».
БСРА и другие французские и английские организации (в одних был
принят только французский язык, в других — французский и английский)
конкурировали и соперничали между собой. Де Голль со своей стороны
Ю А. Верт
145
негодовал, что все эти организации, включая его БСРА, должны были подчи-
няться общему контролю английского Управления секретными операциями
и что английским организациям не вменялось в обязанность докладывать
о своей деятельности во Франции Комитету Свободной Франции.
Однако БСРА значительно помогло де Голлю осуществить во время
войны многие из его целей: «объединить» Сопротивление и заручиться его
официальной (хотя, может быть, и нечистосердечной) поддержкой кандида-
туры де Голля против других претендентов на власть во Франции.
Ниже будет показано, как все это происходило и как де Голль одержал
, верх в борьбе с Жиро, несмотря на значительные препятствия, которые
* чинили ему англичане и американцы.
2.	СОПРОТИВЛЕНИЕ НА ЮГЕ ФРАНЦИИ
До ноября 1942 года, пока немцы не оккупировали Францию Виши,
сопротивление в оккупированной зоне и в зоне Виши заметно отличалось
по своему характеру, так же как отличалось настроение населения обеих
зон. Население оккупированной зоны находилось в прямом и повседневном
соприкосновении с врагом, и его сопротивление было главным образом анти-
германским. В неоккупированной зоне не самым большим, но самым непосред-
ственным врагом было правительство Виши.
Борьба на первых порах была нелегкой. Легенда о Петэне пустила силь-
ные корни; часть населения склонна была довольствоваться малым: она
была благодарна Петэну за то, что он не «позволил» немцам оккупировать
всю Францию. Кроме того, жизнь не была здесь такой тяжелой и суровой,
как на севере. Во всяком случае, в течение некоторого времени можно было
оказывать своего рода словесное сопротивление без серьезного риска попла-
титься жизнью.
Каковы же были тогда задачи Сопротивления в неоккупированной зоне.
Сначала они сводились всего лишь к «развенчиванию» маршала и «националь-
ной революции» (некоторые нелестные высказывания о «прирожденном» пора-
женчестве Петэна, содержавшиеся в книгах Жоффра и Пуанкаре —- эти книги
с оскорбительными отзывами были запрещены во Франции Виши,— служили
хорошим оружием для литературы Сопротивления), к поощрению проанглий-
ских настроений и к защите демократических свобод против нападок идео-
логов гитлеровского «нового порядка» и «национальной революции». Важно
было также рассеивать пораженческие настроения и внушать людям уверен-
ность, что режим Виши не будет существовать вечно.
После катастрофы, разразившейся в июне 1940 года, и последовавшего
за ней «сна в летнюю ночь» Фабр-Люса о включении Франции в гитлеровскую
Европу условия для действенного сопротивления были сначала неблаго-
приятны. Где и когда возникло Сопротивление, безусловно, очень трудно
определить. Вероятно, несколько небольших групп Сопротивления начали
одновременно выкристаллизовываться еще летом 1940 года. Вот что говорит
главный авторитет по этому вопросу Анри Мишель —- автор «Истории
Сопротивления» и других работ (снабженных несколькими незначительными
поправками, внесенными Бурде):
«В их числе была небольшая группа офицеров во главе с капитаном
Анри Френе; в то время вся ее деятельность сводилась к выпуску в Лионе
напечатанного на ротаторе «Листка известий». Эта группа, носившая
название «Петит эль»1, стала впоследствии известна как «Движение
национального освобождения». После ее слияния с другой, в основном
левой католической группой, носившей название «Либертэ», новая
1 «Петит эль»—«Petites Ailes» (франц.)— малые крылья.— Прим. ред.
146
организация получила всем известное теперь имя «Комба». К концу
1941 года ею руководил комитет из семи членов в следующем 'Составе:
Френе, Бертэн-Шеванс и Клод Бурде (представлявшие группу «Веритэ»),
де Ментон, П. А. Тетжен, Жорж Бидо и Реми Рур (последний позднее
был заменен Полем Кост-Флоре), представлявшие группу «Либертэ».
Этот список имен представляет интерес. Бурде — один из ведущих
некоммунистических левых журналистов при Четвертой республике, как
и Реми Рур (значительно более правый), сначала сотрудничавший в «Монд»,
а затем в «Фигаро». Ментон, Бидо, Тетжен и Кост-Флоре впоследствии, как
лидеры МРП, стали влиятельными деятелями Четвертой республики.
В начале Сопротивления, в 1940 и 1941 годах, его участники не про-
являли большого желания «признать» де Голля, о котором было известно
очень мало. Излюбленным аргументом «Комба» было утверждение, что Сопро-
тивление все равно возникло бы во Франции независимо от того, существо-
вал бы де Голль или нет. Однако в середине 1941 года деятельность де Голля
произвела на «Комба» достаточное впечатление, чтобы эта организация к нему
примкнула.
Каковы были задачи и приемы группы «Комба»? Френе стремился создать
своего рода «каркас» для более широкого движения Сопротивления в регио-
нальном и, возможно, в национальном масштабе с пропагандистским аппара-
том, печатью и разведывательной сетью. По мнению Френе, такая организа-
ция Сопротивления, как «Комба», не была преимущественно военной или
полувоенной организацией (как воображали солдаты Виши, имея в виду воз-
можное сражение за Освобождение) или преимущественно разведывательной
сетью (как долгое время расценивали Сопротивление де Голль и англичане).
Френе смотрел на Сопротивление как на организованное сочетание разнооб-
разной деятельности с идеологией «общенационального движения». Относив-
шаяся к 1940 году первоначальная концепция Френе в значительной степени
предвосхищала события 1944 года.
«Уже в начале Сопротивления были сформированы небольшие
«ударные отряды», по тридцать человек в каждом; эти отряды представ-
ляли собой «тайную армию» движения, предназначавшуюся для исполь-
зования в будущем. Кроме того, Ж. Репувэн организовал так называе-
мые «вольные группы», из которых в 1942 году выделились «диверсион-
ные железнодорожные части». Одновременно Клод Бурде создал в Лионе
организацию под названием НАП — Объединение подпольных ячеек
в административных учреждениях (Noyautage des Administrations
Publiques), цель которой заключалась в «насаждении» участников
Сопротивления в гражданских ведомствах. В состав различных групп
«Комба», включая группу, изготовлявшую «фалыйивые документы»»
входило к концу 1942 года около ста пятидесяти человек. В первой поло-
вине 1942 года Сопротивление получило от Жана Мулена 250 тысяч фран-
ков из английских фондов. Так скупо снабжались средствами даже такие
крупные организации, как «Комба». В результате длительных усилий
организация стала выпускать газету под названием «Комбй». Впервые
газета вышла в декабре 1941 года, а к 1942 году ее тираж достиг 30 тысяч
экземпляров. «Комба» выходила более или менее регулярно три раза
в месяц»1.	;
Однако в течение долгого времени выпуск этой газеты был наиболее
осязаемым проявлением деятельности такой организации, как «Комба»1 2.
Иную, менее «иерархическую», чем «Комба», структуру имела другая
1 Знаменательно, что из всех организаций Сопротивления во Франции Виши четыре
наиболее значительные носили название газет, существующих по сие время: «Комба»,'
«Либерасьон», «Фран-тирёр» и «Темуаньяж кретьен».
2 Henri Michel, Histoire de la Resistance (Анри Мишель, Историй
Сопротивления).
10*
организация Сопротивления, получившая впоследствии название «Либера-
сьон». Эта организация была более революционной и ставила своей конеч-
ной целью народное восстание и всеобщую забастовку. Лидером этой орга-
низации был Эмманюэль д’Астье де ла Вижери, бывший морской офицер
и крупный писатель. Он видел свою задачу в том, чтобы сплотить в едином
широком движении Сопротивления коммунистов и членов как социалистиче-
ских и коммунистических профсоюзов (ВКТ), так и католических (ФКХТ),
«мобилизовать массы», особенно в промышленных центрах, которых, к несча-
стью, было немного во Франции Виши.
Весной 1942 года «Либерасьон» решила создать организацию военного
типа.
«Борцы, которым была поручена эта задача,— писала одна из наи-
более активных членов организации «Либерасьон Сюд» Люси Обрак,—
искали внутри движения и в каждой региональной или департаментской
группе таких людей, которые были бы пригодны для участия в подобных
группах, уже объединявших к началу октября 1942 года около 20 тысяч
членов. Профсоюзные и университетские круги, представителями кото-
рых являлось большинство членов «Либерасьон», вполне подходили
для такой^формы организации, поддерживавшей тесный контакт с «поли-
тической» секцией движения и, таким образом, бывшей в курсе общего
положения. Среди этих групп можно было легко найти людей, которые
были способны поддержать то или другое стачечное движение или орга-
низовать нападения на поезда, следовавшие в Берлин с грузом новых
французских военных материалов»1.
Университетские элементы организации «Либерасьон Сюд» в значитель-
ной степени пополнялись за счет студентов Страсбургского университета,
который в начале войны был эвакуирован в Клермон-Ферран. После переми-
рия большинство студентов-эльзасцев отказалось вернуться в Страсбург,
который был фактически включен в нацистскую Германию. Кроме того,
в Страсбурге была' введена обязательная военная служба в вермахте.
Интеллигенция, значительная часть которой после массового бегства
из Парижа и с севера очутилась в зоне Виши, играла важную роль в органи-
зации и еще более в идеологическом руководстве Сопротивлением на юге
по крайней мере до того времени, когда Сопротивление из морального про-
теста превратилось в борьбу не на жизнь, а на смерть.
Другая организация Сопротивления на юге носила название «Фран-
тирёр». Большинство ее лидеров тоже принадлежало к парижской интелли-
генции; среди них было много антиклерикалов и левых1 2. В ноябре 1942 года
эта организация считала, что число ее членов составляло 30 тысяч, но, по‘мне-
нию лидеров «Комбй», эта цифра была «раздута».
«Столицей Сопротивления» был Лион. Там особенно активны были
«Комба» и «Фран-тирёр». До сих пор посетителям Лиона Доказывают малень-
кие уединенные кафе и рестораны, где собирались для обсуждения «дел
Сопротивления» такие люди, как Бидо, Тетжен, Фарж и другие. Одним
из погибших героев Сопротивления в Лионе был Жильбер Дрю—руководи-
тель местной организации Народно-демократической партии, предшествен-
ницы МРП, расстрелянный немцами в 1942 году.
Третьей значительной, но несколько своеобразной организацией движе-
ния Сопротивления была группа «Темуаньяж кретьен», во главе которой
1 L и с i eAu Ъ г ас, La Resistance. Naissanceet Organisation, Paris, 1945, p. 100
(Люси О б p а к, Сопротивление. Зарождение и организация, Париж, 1945, стр. 100).
2 В числе ее руководителей находились антиклерикал и радикал Альбер Байе,
обладавший огромной энергией Ив Фарж, известный как крупный организатор, историк
Марк Блок, позже убитый немцами, а также Ж. Б. Леви, Клодиус-Пети и троцкиству-
ющий Жорж Альтман, выпускавший подпольную газету «Фран-тирёр» и после Осво-
бождения ставший редактором газеты того же названия.
148
стоял католический священник Шайе, бывший одним из главных органи-
заторов спасения еврейских детей. Усыновление этих детей французскими
католическими семьями или тайная отправка их в Швейцарию, производив-
шаяся с помощью одного женевского социалиста, были теми задачами, кото-
рые главным образом ставила перед собой эта группа Сопротивления. В связи
с нашумевшим «делом Финали», слушавшимся в 1953 году, в котором обе сто-
роны были и правы и неправы, многие, помня о риске, которому подверга-
лись католики типа отца Шайе, были удивлены некрасивым поступком дядю-
шек и тетушек мальчиков Финали, потребовавших отправки племянников
в Израиль из католической среды, в которой те вполне акклиматизировались.
Менее значительным центром Сопротивления была Тулуза, где имелась
организация, носившая название «Либерэ э федерэ». Эта в основном социали-
стическая организация выступала за федеральную структуру Франции и фран-
цузских колониальных владений. Она поддерживала связь с Лондоном и позже
сформировала отряды макй. Будущий начальник сыскной полиции Берто,
писатель Кассу и социалистические лидеры Жюль Мок и Венсан Ориоль
«были в большей или меньшей мере связаны с этой группой»1. Но в общем
политические деятели-антипетэновцы типа Ориоля, многие из которых жили
в зоне Виши, отчасти или вовсе удалившись от дел, не принимали активного
участия в Сопротивлении. В известной мере это происходило в силу того, что
они были слишком хорошо известны и это увеличивало для них риск подверг-
нуться аресту, и отчасти потому, чго они не пользовались большим доверием
рядовых участников Сопротивления.
3.	СОПРОТИВЛЕНИЕ НА СЕВЕРЕ ФРАНЦИИ
Пока правительство Виши не начало обращать серьезного внимания
на Сопротивление на юге, это сопротивление представляло собой в основном
идеологическую позицию с небольшой примесью конспиративной деятель-
ности и не было сопряженб с большим риском.
На севере положение было иным. Здесь участие в Сопротивлении было
с самого начала опасно, если не считать слабых форм «внешнего» сопротивле-
ния и различных безобидных шуток.
«Поражение и оккупация,—писала—Люси Обрак,— породили
во Франции новое национальное чувство... которое усиливалось среди
всех классов общества присутствием германских солдат на французской
земле... Реквизиции продовольствия и промышленных товаров, постой
германских солдат, вечерние сигналы и патрули германских солдат на
улицах французских городов... вид алчных и ненасытных немцев, лопа-
ющихся от денег, создавали своего рода традиционную историческую
обстановку, вызывавшую соответствующую традиционную реакцию»1 2.
Следует прибавить, что на севере не было путаницы, которую вносили
во Франции Виши легенды о маршале и идеология «Одной Франции». В окку-
пационной зоне все это не производило никакого впечатления. Люси Обрак
писала:
«Слегка напоминая детей в присутствии сурового учителя, французы
с самого начала старались посмеяться над немцами. Пассажиры метро
умышленно направляли немцев на станции, расположенные на огромном
расстоянии от того места, куда те ехали; кондукторы автобусов пропу-
скали остановки, на которых немцы собирались выходить. В магазинах
немцев встречали самой грубой лестью, а потом старались им продать
самые худшие, залежавшиеся товары... Раболепство французской прессы
в Париже было таким вопиющим, что против него немедленно восстало
1 Анри Мишель, История Сопротивления, стр. 21.
2 Л юс и Обрак, Сопротивление. Зарождение и организация, стр. 12.
149
критическое чувство французского народа. Такое же отвращение вызьн
вали у людей продажные и заведомо прогерманские агенты и фигуриро-
вавшие вместо немцев подставные лица. Своего рода инстинктивная
национальная солидарность находила выражение в тех бесчисленных
случаях, когда в помощи нуждались бежавшие военнопленные»1.
Если на юге вишизм создавал среди населения выжидательное настрое-
ние и скованность, то на севере присутствие немцев вызывало более «актив-
ную» реакцию. Но оказывать активное и организованное сопротивление
на севере было несравненно опаснее, чем на юге.
& Крупные группировки, подобно некоторым организациям Сопротивле-
ния юга, объединявшие 20—30—40 тысяч человек, были на севере немыслимы.
Здесь Сопротивление приходилось раскалывать на гораздо более мелкие орга-
низационные единицы, но даже эти мелкие группы подвергались огромной
опасности и десятками уничтожались немцами. Их деятельность требовала
-соблюдения гораздо более строгой конспирации, чем в зоне Виши, и на севере
насчитывалось несколько групп совершенно одинаковой политической
окраски, причем до 1943 года каждая из них не подозревала о существовании
остальных. История первой известной северной группы Сопротивления ясно
показывает огромную разницу между сравнительной безнаказанностью,
с^какой могли действовать некоммунистические организации юга в первые
годы, и угрозой пыток и смерти, с самого начала нависшей над всеми участ-
никами Сопротивления в зоне, оккупированной немцами. Эта группа была
сформирована в Музее человека во дворце Шайо и включала ряд молодых
ученых. В нее входили: Борис Вильд, Левицкий, учителя, адвокаты, доми-
никанские священники и другие представители интеллигенции. Группа
носила название «Национальный комитет общественного спасения» и устано-
вила связи в Бретани и в юго-западном районе, где в декабре 1940 года вышел
первый номер ее печатного органа «Резистанс». В числе сотрудников были
директор Музея человека Поль Риве, Жан Кассу и Жан Полан. Уже через
два месяца члены этой организации были арестованы немцами и семеро из них
казнены. В июле 1941 года произошли новые аресты и были расстреляны еще
двое. Наконец, в январе группа была почти уничтожена: шесть ее членов
были расстреляны, шесть — обезглавлены и многие высланы в Германию.
Группа Сопротивления «Дефанс де ла Франс» была организована студен-
тами университета и получала финансовую поддержку от французских про-
мышленников. Полные опасностей приключения этой группы, когда ее члены
находились на волосок от гибели, ее забавные и опасные трюки вроде кражи
десятков немецких военных автомобилей, печатание подпольной газеты
в подвале Сорбонны живо описаны одним из ее лидеров, Рене Дюнаном, в его
книге «Люди Парижа», вышедшей вскоре после Освобождения. Благодаря
помощи сотен студентов, пишет автор, группе удалось распространить
100 тысяч экземпляров своей газеты.
Другой значительной группой Сопротивления на севере была группа,
во главе которой стоял Жан Леба, социалист, мэр города Рубе. Эта группа
возникла еще в ноябре 1940 года и ежемесячно в более чем рискованных усло-
виях выпускала свой орган «Ом либр»: комната, где он печатался, отделялась
от немецкой комендатуры всего лишь стеклянной дверью. Мэр Рубе снабдил
группу типографской машиной, бумагой и автомобилями для развозки
«Ом либр». Но уже в мае 1941 года Леба был арестован. Однако организация
уцелела, и в мае 1942 года в Намюре состоялось собрание французских социа-
листов севера совместно с голландскими и бельгийскими социалистами. Это
было первое международное социалистическое собрание в оккупированной
Европе1 2.
1 Л юси Обрак, Сопротивление. Зарождение и организация, стр. 15.
2 Ан р и Мишель, История Сопротивления.
,150
На севере Франции существовало еще несколько организаций Сопро-
тивления: «Сэ де ла Резистанс», «Либерасьон Нор», «Армэ де волонтэр» и др.
Почти в каждом городе имелась группа Сопротивления, но существование
большинства из них было крайне непрочным.
Троцкистское или «троцкиствующее» крыло Французской социалисти-
ческой партии образовало группу «Мувман насиональ революсионэр»
(«Национально-революционное движение»); в Латинском квартале Жан Поль
Сартр принимал участие в университетской группе «Сосиализм э либертэ»
(«Социализм и свобода»); было создано еще много других групп.
Среди крупных и мелких групп Сопротивления лишь немногие имели
ясный план действий, помимо «поддержания духа» и выпуска листовок с изве-
стиями, и Лондону и де Голлю было одинаково трудно найти к ним путь.
Наконец после многочисленных попыток установить контакт с различными
группами в результате значительных усилий, предпринятых с целью распре-
деления и координирования задач, в особенности со стороны БСРА во главе
с полковником Пасси, постепенно в оккупированной зоне создались три глав-
ные группы Сопротивления: «Либерасьон Нор», ОСМ (Гражданская и военная
организация) и «Фрон насиональ» (Национальный фронт). Большинство
групп Сопротивления на севере получало хотя бы частично финансовую
помощь из Лондона, и Лондон мог оказывать на них некоторое финансовое
давление; те из них, кто не желал действовать в согласии с Лондоном, риско-
вали лишиться финансовой поддержки и «стихийно» исчезнуть даже без вме-
шательства немцев. Трем указанным организациям удалось стать более или
менее национальными в том смысле, что они постепенно создали свою сеть
на всей оккупированной территории и особенно после ноября 1942 года
распространили свою деятельность на южную часть Франции.
«Либерасьон Нор» пополнялась и поддерживалась главным образом
социалистами, членами Всеобщей конфедерации труда и католических про-
фессиональных союзов. Вначале основная ее деятельность, как и деятель-
ность большинства организаций Сопротивления, состояла в издании неле-
гальной газеты. Первые номера газеты, вышедшие в конце 1940 года, были
просто отпечатаны на машинке Кристианом Пино (позднее он стал одним
из видных социалистических лидеров Четвертой республики) в министерстве
продовольствия в Париже, где он служил; это хороший пример проникнове-
ния участников Сопротивления в административные органы. Большая часть
газеты была написана карикатуристом Жаном Тексье, ставшим в качестве
«подпольного» журналиста наиболее популярным, острым и язвительным
памфлетистом прессы Сопротивления1. Вскоре тираж газеты достиг 50 тысяч
экземпляров в неделю, что было большим подвигом. К моменту освобож-
дения Парижа вышел девятнадцатый номер газеты; следующий номер был
уже напечатан в типографии «Матэн» под заголовком «Либерасьон суар».
В 1941 году группа «Либерасьон Нор» установила связь с англичанами и сво-
бодными французами, и в начале 1942 года Пино поехал в Лондон, после
чего был создан комитет руководства движением, в состав которого вошли
Рибьер, Пино, Тексье и Валлон (от социалистической партии), Тесье (откато-
лических профсоюзов), а также Нэмаер и Сайян (от Всеобщей конфедерации
труда). (Позднее Сайян открыто присоединился к коммунистам и был избран
председателем Всемирной федерации профсоюзов после отставки сэра Уол-
тера Ситрина.) С 1943 года создание организации могло в основном считаться
завершенным; в каждом районе (а позднее в каждом департаменте) она имела
свои отделы, возглавлявшиеся гражданским и военным руководителями.
«Либерасьон Нор» отказалась слиться с Гражданской и военной органи-
зацией (ОСМ), которую она считала «реакционной» и «милитаристской».
ОСМ, состоявшая главным образом из солдат, гражданских чиновников
1 Выдержки из его работ приводились в одной из предыдущих глав.
151
и специалистов, установила связь с Лондоном в 1942 году и получала финан-
совую помощь через «сеть Реми». Для Лондона OGM представляла ценность,
поскольку она действовала в основном в районе Парижа (где, по ее заявлению,
у нее было несколько тысяч членов) и многие ее люди работали в правитель-
ственных учреждениях. После Освобождения из рядов ОСМ выдвинулось
довольно много лиц, занявших видные административные должности. Ее руко-
водителями были Блок-Маскар, Ж. А. Симон (из Государственного совета)
и А. Леперк, впоследствии министр финансов в первом после Освобождения
правительстве.
Более крупной и в целом более значительной организацией был «Фрон
насиональ». Это была единственная организация Сопротивления, имевшая
. политический и военный характер и пользовавшаяся значительным влиянием
в обеих зонах, хотя возникла она на севере. Ее идеология была идеологией
всеобъемлющего народного фронта, и ее лидеры стремились вовлечь в свою
организацию все ранее возникшие группы Сопротивления. Коммунисты
во «Фрон насиональ» были активнее, чем в какой-либо другой организации
Сопротивления; особенно активную деятельность «Фрон насиональ» развил
лишь к концу 1941 года. К лидерам «Фрон насиональ» — Вийону на севере
и Маррану на юге — присоединились и вошли в северный и южный комитет
такие люди, как Жолио-Кюри (в то время социалист), Жюстен Годар (масон
и радикал из Лиги прав человека), Бидо (член Народно-демократической пар-
тии и лидер группы Сопротивления «Комба»), Альтман и Фарж (из группы
«Фран-тирёр»), чДебю-Бридель и даже Луи Марен —- известный «противник
бошей», депутат парламента, правый националист.
Однако ключевые позиции в организации «Фрон насиональ» (ФН) при-
надлежали ортодоксальным коммунистам. Требование ФН, чтобы эта органи-
зация «поглотила» другие, более старые группы Сопротивления, встречало
противодействие некоторых из них; на севере произошли столкновения между
ФН, с одной стороны, и организациями «Либерасьон Нор» и OGM — с дру*
гой; подобные же столкновения имели место между ФН и крупными орга-
низациями Сопротивления на юге, несмотря на то, что некоторые из их лиде-
ров входили в состав комитета «Фрон насиональ». Позднее ФН приобрел
большой престиж, организовав знаменитое восстание на Корсике. Члены
ФН были там вооружены по приказу генерала Жиро — типичный парадокс
французского Сопротивления: полувишийский генерал поощряет почти ком-
мунистическое восстание! Характерной особенностью ФН было создание
«подотделов ФН», в особенности среди неорганизованных слоев населения,
не входивших ни в профсоюзы, ни в партии, в частности «ФН французских
женщин», «ФН крестьян», «ФН владельцев магазинов», «ФН адвока-
тов» и пр. Каждая из этих групп выпускала газету, и «Фрон насиональ»,
более чем какой-либо другой организации Сопротивления, удалось приобре-
сти характер массового движения, в котором принимали участие «простые
люди». В действительности к «Фрон насиональ» не принадлежало так много
людей, как может показаться, но коммунисты, несомненно, еще в 1942—
1943 годах готовились к тому времени, когда ФН станет массовым движе-
нием. Они знали, что, если все пойдет хорошо, многие осмотрительные и осто-
рожные люди примкнут к победоносному Сопротивлению, когда это пере-
станет быть опасным.
Ибо нельзя отрицать истину, что, несмотря на наличие многочисленных
организаций и в оккупированной и неоккупированной зонах, число активных
участников Сопротивления было незначительно даже в 1942—1943 годах,
а еще раньше — совсем ничтожно. Часто в летописях Сопротивления фигу-
рируют одни и те же люди, иногда под разными именами. Этот факт побудил
некоторых наблюдателей довольно зло заметить, что истинные участники
Сопротивления напоминали армию на театральной сцене. Как большинство
острот, это замечание содержит долю правды, но оно не совсем верно.
152
Многие из главных лидеров большинства организаций Сопротивления
принадлежали к определенным политическим группировкам (коммунисты —
в ФН, ортодоксальные социалисты — в «Либерасьон Нор», либеральные ка-
толики — в «Комба», троцкиствующие социалисты — в «Фран-тирёр» и т. п.),
но рядовые участники Сопротивления часто не имели определенных полити-
ческих убеждений и примыкали к организации Сопротивления, когда они
ей сочувствовали, просто потому, что это была организация Сопротивления,
а не потому, что она была католической или коммунистической. В этом заклю-
чается одна из причин, почему политические организации Сопротивления
были не в состоянии превратиться после Освобождения в какие-либо последо-
вательные политические партии (масса их членов объединилась единственно
только для борьбы против немцев). Это объясняет также, почему политиче-
ские организации Сопротивления были вскоре вытеснены политическими
партиями старого типа и почему политические партии (кроме коммунистиче-
ской и до некоторой степени социалистической) долго не подавали признаков
жизни во времена Сопротивления»
Но в Сопротивлении была своя справедливая и благородная сторона:
его участники часто забывали все былые разногласия и объединялись ради
общей цели. В несколько другом плане оно создавало такое же сверхдемокра-
тическое чувство товарищества и равенства, без всяких социальных барьеров,
какое существовало в Лондоне в зиму «битвы за Англию»1. Епископы и воль-
нодумцы, снобы-роялисты и железнодорожники-коммунисты, кюре и учи-
теля — все они были одинаковыми участниками Сопротивления и, казалось,
очутились в одной и той же лодке, объединенные национальным кораблекру-
шением 1940 года.
После 1942 года движение Сопротивления приобрело больше рядовых
сторонников. Но число организованных участников Сопротивления все еще
было относительно незначительным по сравнению с числом участников пас-
сивного сопротивления, которое продолжалось всюду тысячами способов: кре-
стьяне задерживали поставки продуктов, служащие и промышленные рабо-
чие устраивали итальянские'забастовки, учителя делали своим ученикам дву-
смысленные замечания. Никакая статистика не в состоянии измерить объем
этого пассивного повседневного сопротивления, подсказанного не какими-
нибудь директивами сверху, а только ненавистью к немецкой оккупации.
4.	ПОЛИТИЧЕСКИЕ ПАРТИИ ПРИСОЕДИНЯЮТСЯ К СОПРОТИВЛЕНИЮ
Каково было отношение старых политических партий к Сопротивлению?
Можно сказать, что в общем все правое крыло и центр твердо шли за Виши,
и Сопротивление в той степени, в какой его вообще поддерживали какие-либо
партии, получало поддержку главным образом со стороны левых элемен -
тов, хотя и не исключительно от них.
Если правые элементы принимали участие в Сопротивлении, то большей
частью независимо от каких-либо партий, в силу той или иной старой нацио-
налистической традиции. Традиции, побуждавшие отдельных лиц, принадле-
жавших к правому крылу и к центру, присоединяться к Сопротивлению, были
следующие: 1) националистическая традиция «Восточной Франции», осново-
положниками которой были Баррес и Пуанкаре; 2) военная традиция, кото-
рая тоже по существу была направлена «против бошей»; 3) либерально-като-
лическая традиция, в основном демократическая, антифашистская, направ-
ленная против Мюнхена, представленная таким человеком, как Бидо, кото-
1 Имеются в виду налеты германской бомбардировочной авиации на Лондон, начав-
шиеся в ночь с 7 на 8 сентября 1940 г. и продолжавшиеся непрерывно в течение 65 ночей.—
Прим. ред.
153
рого едва ли можно было назвать левым (хотя взгляды группы «Молодая
республика», примыкавшей к народным демократам, и были близки к социа-
лизму). Группы, избегавшие крайностей, такие, как радикалы, были гораздо
менее заметны в Сопротивлении, и вначале из их числа в нем принимало уча-
стие лишь несколько человек, действовавших полностью по собственной
инициативе. Социалисты раскололись, а коммунисты официально не были
связаны с движением Сопротивления до нападения Германии на Советский
Союз.
Во время оккупации и правления Виши единства не было даже среди
всех фашистских и полуфашистских лиг, весьма активных в середине три-
дцатых годов, так же как и среди других фашистских организаций. «Боевые
кресты» (превратившиеся в 1936 году во Французскую социальную партию)
разделились на преобладающее петэновское большинство и антипетэновское
меньшинство. Большинство занимало видное место в петэновском Француз-
ском легионе с его идеологией «ветеранов войны» и фанатической преданностью
маршалу. Антипетэновцы среди членов «Боевых крестов», наоборот, тяготели
к Сопротивлению в силу традиции борьбы «против бошей». Позиция самого
полковника де ла Рока была очень странной. Сначала он целиком поддер-
живал Петэна, а затем был выслан в Германию как американский шпион.
После Освобождения он вернулся во Францию и вскоре умер. Почти все «коро-
левские молодчики» пошли за Моррасом с его фанатической верой в вишизм.
Но были немногие исключения, и некоторые роялисты, как, например, Гиллен
де Бенувиль, играли в Сопротивлении выдающуюся роль. Кагуляры (которые
перед 1938 годом были повинны в различных провокациях и убийствах, напри-
мер в убийстве братьев Роселли, совершенном, вероятно, по указанию Муссо-
лини или его полиции) распались на*три группы: одна во главе с известным
Делонклем работала в пользу немцев, по крайней мере до 1943 года; вторая
была проамериканской и «жиродистской»1; третья считалась деголлевской.
Руководитель разведки де Голля в Лондоне полковник Пасси слыл кагуля-
ром, хотя это и отрицали и он сам иСустель. Никаких доказательств того,
что Пасси был кагуляром, не существует.
До конца открыто прогерманскими остались малочисленная фашистская
организация синерубашечников, франсисты (лидер которых Марсель Бюкар
был потом расстрелян французами), ФНП во главе с Дорио, кое-кто из окру-
жения Дэа, не говоря уже о твердолобых из дарнановской милиции.
Что касается «классических» правых, то все парламентские правые партии
поддерживали Петэна. Они были напуганы законами, принятыми при прави-
тельстве Народного фронта в 1936—1937 годах, и режим Виши казался им
настолько близким к идеалу, насколько можно было себе представить. Он был
авторитарным политически, патерналистским во взаимоотношениях между
трудом и капиталом, и ему оказывало поддержку высшее церковное духовен-
ство. Экономическая власть была сосредоточена в руках организационного
комитета, где фактически хозяйничали представители крупного капитала
и финансовых кругов. Но среди правых попадались также люди со старомод-
ными взглядами «ненавистников бошей», как, например, престарелый Луи
Марен, положивший начало «Республиканской федерации», а затем даже
присоединившийся к «динамической» организации «Фрон насиональ», где
преобладали коммунисты.
Многих радикалов причисляли к главным виновникам политического
неустройства, приведшего к катастрофе 1940 года, и в общем они ни у кого
не пользовались авторитетом. Правые презирали радикалов за то, что среди
их лидеров находился такой фиктивно сильный человек, как Даладье,
а левые — за раболепие Бонне перед ^Риббентропом. Хотя после перемирия
1 То есть шла за генералом Жиро (Giraud), которого поддерживали американцы.—
Прим. ред.
154
Бонне не играл важной политической роли и удалился в Швейцарию, он
все же был вишистом, тогда как Даладье являлся пленником Виши. Многие
радикалы голосовали за Петэна, и даже престарелый руководитель радикаль-
ной партии Эррио занял вначале самую благоприятную позицию по отно-
шению к Петэну, к великому разочарованию непримиримого республикацца
Венсана Ориоля.
Социалисты, по крайней мере как парламентская партия, оказались
не лучше радикалов.
Десятого июля 1940 года тридцать шесть из восьмидесяти депутатов,
отказавшихся голосовать за Петэна, были социалистами, но многие другие
депутаты и сенаторы-социалисты сотрудничали с Петэном, в частности Спи-
нас — бывший министр национальной экономики в правительстве Блюма,
Поль Фор— лидер сторонников Мюнхена в 1938 году, и из социалисти-
ческих профсоюзных деятелей Рене Белен — первый министр труда при
Петэне.
Социалисты входили в различные группы гСопротивления на юге
и на севере (особенно в группу Леба в Рубе), и Пьер Броссолет, умерший
смертью героя, был одним из тех, кто главным образом поддерживал связь
между Францией и де Голлем. Но социалистическая партия как таковая
в первое время ничего не делала, если не считать того, что она организовала
в январе 1941 года Социалистический комитет действия с Рибьером в качестве
-его первого генерального секретаря. Вскоре Рибьера сменил Даниэль Мейер,
•ставший впоследствии крупной фигурой в Сопротивлении. Отношение социа-
листов к де Голлю было сначала очень сдержанным. Только в 1942 году, осо-
бенно после посещения Кристианом Пино Лондона и благоприятного заявле-
ния Блюма о де Голле и вступления Андре Филипа в Комитет свободных
французов, отношения между де Голлем и французскими социалистами «нор-
мализовались».
В 1943 году социалистическая партия была официально реорганизована,
главным образом в результате реорганизации ее вечного соперника коммуни-
стической партии, до того времени гордо претендовавшей на то, что она
является «единственной партией, участвующей в Сопротивлении». Эта реор-
ганизация социалистической партии сопровождалась чисткой, и все социали-
сты, голосовавшие за Петэна, были автоматически исключены из ее рядов.
С самого начала гораздо более активной, чем радикальная и социали-
стическая партии, была католическая Народно-демократическая партия
и особенно группа «Молодая республика». Несмотря на поддержку, которую
оказывало Петэну высшее церковное духовенство, члены этих двух католиче-
ских организаций участвовали в создании нескольких групп Сопротивления,
в особенности на юге, где они пользовались большим влиянием в группе
«Комба». После слияния трех главных южных групп народные демократы,
участвовавшие в Сопротивлении, стали стремиться к созданию широкой либе-
рально-католической партии. Бидо, Тетжен и де Мантон основали партию
«Республиканско-освободительное движение», которая превратилась впо-
следствии в МРП.
Линия коммунистической партии стала ясна только после нападения
Германии на Советский Союз, превратившего войну «империалистическую»
в войну «против фашизма» и «против империализма». В январе 1943 года
Фернан Гренье установил связь между коммунистами и де Голлем. В самой
Франции коммунисты делали все, что было в их силах, для превращения
Сопротивления в «динамичное» и «активное» движение левого направления,
подчеркивая его «национальный» и «революционный» характер настолько,
что и свободные французы за границей и некоторые более умеренные группы
во Франции встревожились энергией коммунистов. Но обойтись без комму-
нистов они не могли. Де Голль знал так же хорошо, как Виши, что
коммунисты скорее, чем какие-либо другие элементы в Сопротивлении, смогут
155
превратить его в массовое движение и, возможно, в ударную силу известного
военного значения. Многие некоммунисты невольно восхищались преданно-
стью делу и мужеством коммунистов — участников Сопротивления. Другие
классы французского общества, писал в 1943 году Франсуа Мориак в своей
знаменитой «Черной тетради», находились в полном разброде; «только рабо-
чий класс в целом остался верен поруганной Франции»1.
Верно, что с течением времени коммунисты сделали все возможное,
чтобы «нажить капитал» на Сопротивлении, которое в основном было начато
другими, но верно также и то, что они были наиболее преследуемой и трави-
мой партией в Сопротивлении и той его группой, которая более всех других
участвовала в активных действиях, например в диверсиях на железных
дорогах1 2, формировала отряды фран-тирёров и позднее играла очень актив-
ную роль при создании Французских внутренних сил. Хотя коммунисты
оставались «верны» де Голлю, они не только^имели тенденцию не считаться
с распоряжениями из Лондона, но и обвиняли свободных французов в мало-
душном «аттантизме».
Серьезное обвинение, которое выдвигалось участниками Сопротивления—
некоммунистами против коммунистов, состоит, конечно, в том, что их попытки,
часто успешные, «завладеть» движением Сопротивления и «внести политику»
во все отрасли его деятельности сильно затрудняли создание единой «партии
Сопротивления».
Коммунисты были исключены из Всеобщей конфедерации труда в сен-
тябре 1939 года, после запрещения коммунистической партии. Таким обра-
зом, в уцелевшую ВКТ, по крайней мере поскольку дело касалось ее'руко-
водства, входили только социалисты и синдикалисты прежней формации
во главе с Жуо. Однако установление режима Виши создало новую ситуацию
даже для такой «ручной» ВКТ, в особенности после перехода на сторону
Виши одного из ее лидеров — Рене Белена.
Лидеры ВКТ образовали в оккупированной зоне Комитет по изучению
экономических вопросов, которому немцы разрешили два раза в месяц выпу-
скать бюллетень. Они часто совещались с Французской конфедерацией
христианских трудящихся.
Благодаря рядовым членам ВКТ, а не ее руководству постепенно была
восстановлена связь ВКТ с коммунистами, которые тем временем создали
свою «подпольную ВКТ», состоявшую из так называемых «унитариев», то есть
из коммунистических элементов. В мае 1943 года между лидерами обеих
групп было заключено соглашение о согласованных действиях, завершив-
шееся созданием Центрального бюро, в которое вошли шесть некоммунис-
тов и три унитария.
После этого католические профсоюзы продолжали идти своим путем,
и вопрос об их слиянии с ВКТ уже более не возникал.
5.	ОЪЕДИНЕНИЕ ДВИЖЕНИЯ СОПРОТИВЛЕНИЯ
Как мы видели, де Голлю было чрезвычайно трудно добиться признания
того, что он является носителем власти, «представляющим» Францию. С дру-
гой стороны, Сопротивление долгое время представляло собой не более, чем
ряд мелких, несвязанных и несогласованных между собой организаций,
скорее обладавших потенциальной возможностью действия, чем реально
1 Впоследствии против этих слов усиленно, но довольно безуспешно протестовал
Чарлз Морган в открытом письме к Мориаку.
2 В Сопротивлении существовало бесконечное соперничество; преобладающую роль,
коммунистов при организации диверсий на железных дорогах отрицает, например, «Ком-
ба»’, приписывающая эти заслуги себе.
156
действовавших против немцев и правительства Виши. Однако в середине
1942 года обнаружились признаки развития Сопротивления в такую силу,
с которой со временем, может быть, пришлось бы считаться. Но сплоченности
все еще не было. Поэтому в первую очередь было необходимо: а) координи-
ровать и объединить различные группы Сопротивления во Франции; б) пока-
зать, что все они «шли за де Голлем».
Но, прежде чем удалось сформировать Национальный совет Сопротив-
ления — НСС, пришлось пройти длинный и трудный путь. С обеих сторон
было недоверие и много невысказанных возражений. Де Голль считал себя
своего рода главнокомандующим Сопротивления внутри Франции, а лидеры
Сопротивления серьезно сомневались, понимает ли де Голль местные условия
во Франции, и не хотели подчиняться его власти, которой, насколько они
знали, давали направление англичане. Участники Сопротивления, разумеется,
подозревали англичан в том, что те вступили в игру ради собственных выгод,
которые не обязательно совпадают с интересами Франции. Почему, например-,
они были так осторожны при снабжении Сопротивления оружием? Тем
не менее неизбежно возник вопрос, не проявят ли англичане бблыпую готов-
ность оказывать Сопротивлению*материальную помощь, если они будут нахо-
диться под впечатлением его единства и растущей численности?
Соперничество, подозрения и недомолвки, возникавшие всюду, сплелись
в такой клубок, который почти невозможно было распутать. Замечательная
заслуга таких людей, как Жан Мулен, и некоторых других состоит в том,
что им в конце концов удалось не только до некоторой степени объединить
движение Сопротивления, но и добиться достаточного «взаимного признания»
между движением Сопротивления и свободными французами за границей,
что было выгодно тем и другим в политическом и международном отношении.
Жан Мулен, бывший префект, арестованный и подвергнутый пыткам
немцами, отставленный от должности правительством Виши, впервые при-
был в Лондон в сентябре 1941 года. Он вернулся во Францию в январе
1942 года и начал трудное дело «объединения» движения Сопротивления.
У него были деньги, которые он мог распределять между организациями,
и это ему очень помогло. Конечно, на первых порах Мулену было трудно
определить относительное значение той или иной организации Сопротивле-
ния. Но в конце концов Мулен был «признан» как представитель де Голля
большинством лидеров Сопротивления и сформировал Генеральную делега-
цию генерала де Голля во Франции, которую де Голль изо всех сил ста-
рался изображать как некий верховный орган, возглавляющий все Сопротив-
ление. В этом заключалась идея, которую важно было проводить из сообра-
жений международного порядка. Фактически все это выглядело далеко
не так величественно. Делегация являлась своего рода центральным бюро,
чьи уполномоченные были прикомандированы к различным группам Сопро-
тивления; оно выступало также в роли посредника для снабжения Сопротив-
ления деньгами и другими «средствами действия». Делегация имела также
значение как канал разведывательной работы между Сопротивлением внутри
страны и де Голлем. После ареста Мулена в июне 1943 года (он ничего
не выдал и был замучен немцами до смерти) обязанности делегата исполнял
Бенжан до назначения в ноябре 1943 года Боллаерта генеральным делегатом.
Его заместителем на севере был Сэррель, $ на юге — Бенжан. После ареста
Боллаерта в феврале 1944 года четвертым по счету генеральным делегатом
де Голля стал Пароди, которому посчастливилось дотянуть до Освобожде-
ния. Бенжан был арестован в 1944 году и погиб, приняв яд. Краткое пере-
числение арестов и смертей ясно показывает, что должность делегата де Голля
во Франции далеко не была синекурой.
Основы объединения движения Сопротивления были заложены Муле-
ном еще в 1942 году. К марту 1943 года ему уже удалось объединить три
наиболее крупные организации’ Сопротивления на юге, образовав Объеди-
157
пенное движение Сопротивления1 (Mouvements Unis de la Resistance —
MUR).
Несмотря на объединение всего движения Сопротивления юга в одну
сплоченную внешне организацию — Объединенное движение Сопротивления,
соперничество между различными группами не прекращалось, и все южные
организации Сопротивления вызывали недовольство северных тем, что слиш-
. ком углублялись в политику. Дело осложнялось еще и тем, что в Объеди-
ненное движение Сопротивления не вошла организация «Фрон насиональ»,.
в которой преобладали, хотя и не господствовали безраздельно, коммунисты.
Наряду с Объединенным движением Сопротивления и четырьмя «коорди-
нированными» организациями Сопротивления на севере был создан Генераль-
ный комитет изучения — орган, казалось бы, имевший «интеллектуальное»
значение, но в действительности обладавший большим политическим влия-
нием; в него входило большинство лидеров будущей МРП. Выпускавшиеся
им «Кайе политик», в которых обсуждались различные проблемы Сопротив-
ления и послеосвободительного периода, вплоть до вопроса о назначении
префектов по указанию комитета, предвещали политические и администра-
тивные устремления МРП. Уже с конца 1942 года де Голль считал необходи-
мым создать Национальный совет Сопротивления (НСС); последний должен
был демонстрировать союзникам, что за де Голлем идет «вся Франция». Это
стало особенно важно с тех пор, как положение де Голля было поставлено
под угрозу генералом Жиро и Соединенными Штатами после высадки союз-
ных войск в Северной Африке в ноябре 1942 года.
Организациями движения Сопротивления руководили люди, чьи имена
мало или ничего не говорили союзникам, поэтому к ним полезно было при-
соединить «символические» имена некоторых довоенных общественных деяте-
лей. По-видимому, Мулену принадлежала идея включить в Национальный
совет Сопротивления даже представителей таких политических партий, кото-
рые не были реорганизованы, вплоть до партий, члены которых большей
частью перешли на сторону режима Виши. Это «оскорбительное» предложе-
ние встретило ожесточенное противодействие таких лидеров Сопротивления,
как Бурде, но в конце концов они согласились на создание НСС при условии,
что он не будет иметь никаких реальных исполнительных или администра-
тивных полномочий. Это было тем более понятно, что в своем стремлении
включить в Национальный совет Сопротивления всех, кроме отъявленных
фашистов, Мулен никого не мог найти в широкой правой партии Демократи-
ческого альянса, кроме маркиза де Мутье (он голосовал против Петэна),
который был сторонником Жиро и противником де Голля. Поэтому Мулену
пришлось предложить место представителя Демократического альянса в HCG
богатому нормандскому промышленнику Жозефу Ланьелю, хотя и голосо-
вавшему за Петэна, но теперь склонному перейти на сторону Сопротивления.
Другая крупная правая партия — «Республиканская федерация» — была
представлена в Национальном совете Сопротивления не ее наиболее видным
антипетэновцем престарелым Луи Мареном (которого было слишком легко
опознать), а значительно более молодым Дебю-Бриделем. Последний являлся
также одним из некоммунистических лидеров «Фрон насиональ». Может быть,
отчасти благодаря своему протестантскому происхождению Дебю-Бридель
обладал почти нефранцузским сознанием гражданского долга. Французским
государственным деятелем, к которому в период между двумя войнами
1 Входившие в него три организации военного типа создали нечто вроде подпольной
армии — «тайную армию»; произошло также объединение других «служб» и «военных отде-
лов» (во главе с Френе), которые имели четыре подотдела: «тайную армию», группы фран-
тирёров, маки и парашютистов. Затем имелся отдел пропаганды (с рядом подотделов) во
главе с Ж. П. Леви и Генеральный секретариат, осуществлявший связь с другими органи-
зациями Сопротивления. В каждом районе Национальный руководящий комитет назна-
чал в качестве руководителей трех своих членов. '
158
он^питал наибольшее почтение, был Андре Тардье с его презрением к легким
нравам Третьей республики. Дебю-Бридель был довольно крупным писате-
лем-романистом и, кроме того, поддерживал связь как журналист с Эми-
лем Бюре из газеты «Ордр», которая была строго республиканской, придер-
живалась традиций Пуанкаре и выступала против немцев и Мюнхена. Для
Дебю-Бриделя было естественно принять участие в Сопротивлении и свя-
заться с наиболее деятельной его организацией — «Фрон насиональ», хотя
в ней и преобладали коммунисты. После Освобождения Дебю-Бридель был
одним из самых непримиримых врагов «черного рынка». Позднее, все еще
в поисках «справедливости, порядка и власти», он вошел в деголлевское
Объединение французского народа и оставался решительным противником
перевооружения Германии.
Первое заседание Национального совета Сопротивления, состоявшееся
27 мая 1943 года в доме на улице Фур в центре Парижа, было весьма риско-
ванным делом. Две профсоюзные организации были представлены Сайяном
(от ВКТ) и Тесье (от ФКХТ). Присутствовало восемь представителей органи-
заций движения Сопротивления1 и шесть представителей «старых» полити-
ческих партий1 2.
На заседании председательствовал Жан Мулен, огласивший послание
де Голля, заявлявшего, что Франция как можно скорее будет.восстановлена
в своих демократических правах. Затем вопреки некоторому противодей-
ствию Вийона (коммуниста) была единогласно принята резолюция,«отменяв-
шая все акты Виши», поручавшая генералу де Голлю «ограждать интересы
нации» и оставлявшая в ведении генерала Жиро военные вопросы; последнее
ясно указывало на дезавуирование Жиро как политического лидера.
Из соображений безопасности до Освобождения состоялось только два
пленарных заседания Национального совета Сопротивления. Было образо-
вано постоянное направляющее бюро из пяти членов. В его состав вошли Бидо
(ставший председателем НСС после ареста 21 июня 1943 года Мулена),
Блок-Маскар (ОСМ), Сайян (ВКТ), Вийон («Фрон насиональ») и Копо или
Бурде (Объединенное движение Сопротивления). Преобладающее влияние
имели коммунисты или сторонники коммунистов. Главной функцией бюро
было поддержание связи между находившимися в разных местах членами
НСС для разработки его знаменитой программы. Она была окончательно
принята 15 марта 1944 года — за несколько месяцев до Освобождения. Череа
свое бюро Национальный совет Сопротивления имел возможность координи-
ровать работу подпольных военных и полувоенных организаций. Бюро обсу-
ждало будущее органов печати и назначило несколько подкомиссий, которые
подготовляли ряд мероприятий и докладов в связи с предстоящим Освобожде-
нием. В этих подкомиссиях особенно активны были коммунисты. Комитеты
Освобождения были созданы также в различных департаментах с таким
расчетом, чтобы их состав в об!цем соответствовал составу НСС. В каждом
отдельном случае принималась во внимание «политическая окраска» дан-
ного департамента. Эти комитеты Освобождения, «представлявшие» Сопро-
тивление, пришли вскоре после Освобождения в столкновение с «централь-
ной властью» де Голля. Об этом будет сказано ниже.
Наиболее важным комитетом Национального совета Сопротивления был
комитет военных действий, на котором лежала задача объединения и коман-
дования «тайными армиями». В 1944 году он состоял из двух коммунистов
(Вийона из «Фрон насиональ» и Крижель-Вальримона из Объединенного
1 Вийон («Фрон насиональ»), Ленорман («Сэ де ла Либерасьон»), Леконт-Буане («Сэ
де ла Резистанс»), Шарль Лоран («Либерасьон Нор»), Ж. А. Симон (ОСМ), Бурде («Ком-
бй»), Клодиус Пети («Фран-тирёр»), Копо («Либерасьон Сюд»).
2 Мерсье (коммунисты), Ле Трокер (социалисты), Рюкар (радиклы), Ж. Бидо (на-
родные демократы), Ланьель (Демократический альянс), Дебю-Бридель («Республикан-
ская федерация»).
158.
движения Сопротивления) и одного некоммуниста (де Вогюэ из «Сэ де ла
Резистанс»).
Попытка заменить с течением времени старые партии новыми группи-
ровками, возникшими из Сопротивления, потерпела полную неудачу. По мне-
нию некоторых современников, Национальный комитет Сопротивления ока-
зался мертворожденным вследствие обструкционистской тактики «Фрон
насиональ», который не хотел быть «утопленным» и забаллотированным
в единой организации Сопротивления, в состав которой входило семь сопер-
ничавших между собой «буржуазных» групп. Наоборот, «Фрон насиональ»
сам надеялся поглотить, насколько это было возможно, остальные организа-
ции Сопротивления. Позднее Центральный комитет Сопротивления, саботи-
руемый Бидо и коммунистами, пошел полностью на уступки НСС, требовав-
шему признания прежних партий. После ареста Жана Мулена было решено,
что генеральным представителем де Голля и председателем Национального
совета Сопротивления не может быть одно и то же лицо; таким образом,
Национальный совет Сопротивления избавился от «опеки» де Голля.
В общем после ареста Мулена Национальный совет Сопротивления стал
вполне независимым от де Голля, хотя за границей изображалось, что он про-
должает целиком поддерживать де Голля.
Но между Сопротивлением, особенно его коммунистической частью, и сво-
бодными французами за границей постоянно возникали трения по любому
поводу.
Самой парадоксальной особенностью Освобождения была та поддержка,
которую отныне де Голль стал оказывать «старым» партиям, а не организациям
Сопротивления. Не произошло ли это главным образом потому, что комму-
нисты приобрели в Сопротивлении слишком большую силу?
6.	МАКЙ
До конца 1942 года в Сопротивлении принимали участие главным обра-
зом люди, движимые своими политическими идеалами,а не непосредственной
материальной необходимостью. Постановление о принудительном труде
затрагивало повседневную жизнь многих тысяч людей и грозило нарушить
привычное течение жизни миллионов. Многие люди, до тех пор «аполитич-
ные» и индифферентные, были поставлены перед дилеммой: либо повино-
ваться немцам, либо обманывать их и в конце концов присоединиться
к «активному» Сопротивлению.
Гитлеровский рейх терял все больше и больше людей на Восточном
фронте, и германские власти во Франции все более настойчиво и грозно требо-
вали отправки французских рабочих в Германию для работы в про-
мышленности-
Две полумеры, испробованные вначале — «добровольная вербовка»
французских рабочих и смена (то есть такая система, при которой, по край-
ней мере теоретически, одного французского военнопленного освобождали
за трех квалифицированных рабочих, отправляемых на работу в Герма-
нию),— кончились провалом.
Когда в конце концов был введен принудительный труд, на заводах
Франции стали действовать «отборочные комиссии»; на улицах, в театрах
и кино устраивались облавы, семьям уклоняющихся от трудовой повинности
грозили репрессиями, продовольственные карточки выдавались только при
наличии удостоверения с места работы. После перемирия ничто не нанесло
Франции большего удара, чем закон 16 февраля 1943 года о введении при-
нудительной трудовой повинности. Ибо после Сталинграда немцы решили
отправить как можно больше своих промышленных рабочих в армию и заме-
нить их «принудительной рабочей силой», в том числе и французской. На заво-
160
дах были составлены списки рабочих, которые должны были отправиться
в определенный день в Германию. Позднее немцы пошли еще дальше и попро-
бовали ввести в общефранцузском масштабе набор определенных возрастных
групп, включая молодых французских крестьян. Это была огромная психо-
логическая ошибка. Ибо в основном именно крестьянское население Франции,
значительная часть которого жила относительно хорошо и наживалась
на «черном рынке», причиняло немцам сравнительно мало хлопот. Но немцы
дошли в то время до отчаяния.
Побуждения, заставлявшие сопротивляться, конечно, не всегда были
чистыми. Многие понимали, что Германия быстрым темпом проигрывала
войну и было бы непатриотично помогать ей производить оружие. Другие
были просто перепуганы. Немецкие и субсидируемые немцами французские
газеты кричали о «террористических бомбардировках» немецких городов
союзниками, а Би-Би-Си торжествовало по поводу ада, устроенного в Гам-
бурге, Франкфурте и Кельне.
Стать мишенью союзных бомбежек было не лучше, чем стать немецким
пушечным мясом. Организации Сопротивления и подпольные профсоюзные
организации усиленно призывали людей сопротивляться отправке. в Герма-
нию, которую называли «высылкой». Но что было делать? Если человек
бросал работу и уходил из дому, он лишался продовольственной карточки.
Лучшим выходом было уехать в деревню и «затеряться» среди француз-
ского крестьянского населения. Во Франции многие жители городов сохра-
нили семейные связи с деревней; двоюродные братья и бабушки могли очень
помочь, оказав гостеприимство дезертирам, уклонявшимся от принудитель-
ного труда. Но было много людей, не имевших таких связей, и им должны
были помочь профсоюзы и организации Сопротивления. В финансовом отно-
шении и те и другие были крайне слабы, а состоятельные классы Франции
помогали очень мало. Финансовая помощь Лондона тоже была недостаточной.
По словам знатока этого вопроса Блок-Лене, деголлевскому БСРА, которое
главным образом распределяло денежную помощь Сопротивлению, удалось
в общей сложности послать во Францию 3 миллиарда франков банкнотами
и около одного миллиарда франков облигациями, а также 1200 тысяч дол-
ларов наличными’ Сумма небольшая, в особенности если принять во вни-
мание, что две трети этой суммы, посланной во франках, падает на период
апрель — сентябрь 1944 года. С другой стороны, доход, полученный Финан-
совой компанией, являвшейся финансовой организацией Сопротивления,
путем продажи облигаций Алжирского казначейства и других значительно
более сложных финансовых сделок, проведенных при содействии готовых
помочь банкиров (они были немногочисленны), достиг всего 600 миллионов
франков1.
«Дезертиров», уклонявшихся от принудительного труда, бежавших
в деревню или становившихся в ряды маки, насчитывалось не так уж много —
менее 100 тысяч человек, между тем как подчинившихся «высылке» было
значительно больше. Это стало вполне ясно, когда они начали возвращаться
на родину в 1945 году либо вовсе не вернулись. Все же было немало тех, кто
уклонялся от принудительного труда, и членов их семей, которым надо было
помочь. Им помогали, насколько могли, профсоюзы, организации Сопротив-
ления и Комитет действия против высылки, сформированный Националь-
ным советом Сопротивления, а также такие организации, как отдел подделки
документов Объединенного движения Сопротивления юга, который за два
года или немного более участвовал в самых фантастических делах, связан-
ных р Сопротивлением. Вся эта работа была гораздо более сложной и опасной,
чем тайный выпуск подпольной газеты.
1 «Revue d’Histoire de la 2-e Guerre Mondiale», Novembre, 1950, p. 6—19 («Истори-
ческий обзор второй мировой войны», ноябрь, 1950, стр. 6—19).
На. Верт	161
В южной зоне Мулен поощрял создание таких организаций, как Фран-
цузское рабочее движение, из которого, однако, ничего не вышло. Большое
значение имели рабочие комитеты Сопротивления, пытавшиеся создавать
на каждом заводе ячейки, боровшиеся против принудительного труда.
Главным организатором сети таких ячеек был Делиам. Объединенное дви-
жение Сопротивления создало также особые отряды маки, независимые
от тайной армии.
Одним из непосредственных результатов введения постановления о при-
нудительном труде на севере, где было значительно труднее согласовывать
действия организаций Сопротивления, явился усилившийся приток моло-
дежи в находившуюся под командованием Шарля Тийона организацию фран-
тирёров — партизан, где преобладали коммунисты.
В то же время Национальному совету Сопротивления удалось создать
на севере организацию, параллельную южной, тоже названную Комитетом
действия против высылки, главная деятельность которого также состояла
в изготовлении фальшивых документов, продовольственных картотек и
других документов в широком масштабе, что позволяло «дезертирам»
благополучно проходить бесконечные проверки, устраиваемые германскими
оккупационными властями. Подделка.документов при наличии целого арсе-
нала печатных заголовков, французских и немецких резиновых штампов и
тому подобного производилась с большой виртуозностью и сопровождалась
комическими уловками: например, неоднократно распространялись нервиро-
вавшие немцев слухи, будто в том или другом районе настоящие рабочие кар-
точки и удостоверения оказались подложными.
Гораздо менее забавной была задача Комитета действия против
высылки снабжать уклонившихсц от принудительного труда продоволь-
ствием и одеждой. Трудности были столь велики, а средства столь скудны,
что временами уклонившиеся были вынуждены прибегать к методам, смахи-
вавшим на грабеж. Крестьян заставляли давать продукты в обмен на довольно
сомнительные боны, подлежавшие оплате после войны; грабили табачные
лавки; совершали нападения на известных коллаборационистов и отбирали
у них все, что находили; совершали даже налеты на мэрии, правда иногда
лри попустительстве мэра или другого должностного лица, и уносили хра-
нившиеся там продовольственные карточки. Эти случаи, во много раз^ пре-
увеличенные пропагандой противников Сопротивления во время войны,
а также после войны — ретроспективно — сторонниками Виши, создали
легенду о многочисленных убийствах и грабежах, совершавшихся во всей
стране «бандами коммунистов». Конечно, в некоторых случаях под видом
«участников Сопротивления» действовали обыкновенные преступники. Это
было неизбежно.
Чтобы ограничить дурные последствия, которые все это имело для насе-
ления, необходимо было срочно увеличить средства, предоставляемые Сопро-
тивлению либо из Лондона, либо через Финансовую компанию. Но деньги
поступали туго. Отряды маки стали производить налеты на банки и почтовые
конторы. Самой большой добычей были 100 миллионов франков, взятые
в отделении Французского банка в Сен-Клоде (департамент Эн). Управляю-
щий банком, симпатизировавший Сопротивлению, не оказал противодей-
ствия. Десятки почтовых контор тоже дали себя «ограбить». Эти «ограбле-
ния» гораздо меньше раздражали местное население, чем «реквизиции» про-
довольствия.
Вооружить отряды маки было еще труднее. Многие участники фран-
цузского Сопротивления обвиняли Англию в том, что та их «подвела»,* опа-
саясь необдуманных нападений на немцев, а также боясь вооружить слишком
много коммунистов. Только тогда, когда день вторжения союзных войск
в Европу, был уже близок, во Францию были посланы союзные миссии
для организации и вооружения отрядов маки в широком масштабе. Но многие
162
мелкие и плохо вооруженные группы макй были к этому времени уж&
уничтожены немцами и полицией Виши.
Вообще более или менее крупные отряды макй, по крайней мере до весны
1944 года, могли быть созданы только там, где имелись леса или горы.
На севере Франции до 1944 года почти не было отрядов макй, за исключением^
Бретани. Первые отряды макй, организованные в Альпах, сформировались-
еще в начале 1942 года.
Один отряд маки состоял в 1942 году из нескольких сот рабочих, захва-
тивших склад оружия и бежавших в горы в районе Морьен. В начале
1943 года новые отряды макй возникли в районе Центрального горного мас-
сива. Они главным образом состояли из лиц, уклонявшихся от высылки
в Германию на принудительные работы. Все эти отряды были еще немного-
численны — несколько сот человек в одном месте, несколько десятков в дру-
гом. Даже в январе 1944 года на состоявшемся в Лионе собрании руководите-
лей отрядов макй всей Франции общая численность всех отрядов опре-
делялась в 30 тысяч человек, причем большая часть их находилась на юге.
Правда, в течение зимы 1943/44 года отряды макй понесли тяжелые потери
от немцев, итальянцев и полиции Виши.
Как уже говдрилось выше, немцы совершили большую психологиче-
скую ошибку, сделав попытку направить на принудительные работы не только
рабочих, но и студентов и молодых крестьян — фактически всех французов,
родившихся в 1922 году.
Противодействие крестьянства и образованных слоев отправке на при-
нудительные работы превосходило даже сопротивление рабочих. Крестьяне
не хотели покидать свою землю, а студенты последних курсов вообще
не желали работать на заводах, и менее всего в Германии. Тот факт, что кре-
стьянские парни искали убежища у макй, очень помог последним. Хотя кре-
стьяне на первых порах относились к макй недоверчиво, присутствие их сыно-
вей среди людей, «находящихся вне закона», способствовало улучшению
отношений между крестьянами и макй. Чувство товарищества, создавшееся
среди людей, принадлежавших к различным слоям общества и вынужденных
в результате постановления о принудительном труде искать убежища у макй,
тоже способствовало тому, что крестьяне стали менее недоверчивы, если
не сказать враждебны, к «иностранцам», присоединившимся к макй: к бежав-
шим от преследования евреям; в Южной Франции — к уроженцам Эльзаса
и Лотарингии, которых немцы считали немцами и собирались призвать
на военную службу в вермахт; к тем немногочисленным среди макй испан-
ским республиканцам, которые, однако, принадлежали к числу наиболее
опытных бойцов. Эти испанцы, бедствовавшие во Франции со времени окон-
чания гражданской войны в Испании и находившиеся при режиме Виши
в постоянном страхе, что их выдадут Франко или заключат в концентра-
ционный лагерь, принадлежали к самым энергичным элементам среди участ-
ников Сопротивления во Франции, наиболее пригодным для ведения парти-
занской войны. Некоторые из них были партизанами и в Испании. В числе
иностранцев были бельгийцы, голландцы, поляки, югославы и даже неболь-
шое число немцев — противников Гитлера, а после 1943 года — бежавшие
русские военнопленные.
, ^Создание отрядов макй поставило перед организациями Сопротивления
ряд новых задач. Большинство этих организаций имело свои «тайные армии»?
существовавшие скорее в теории, чем в действительности, не только из-за
недостатка оружия и снаряжения, но и вследствие отсутствия хороших
инструкторов и возможностей обучения. Теперь постановление о принуди-
тельном труде заставило бежать к макй от 30 тысяч до 50 тысяч молодых
людей, которые, несомненно, представляли собой подходящий материал для
Сопротивления.£Изгнанные из дому и с работы, голодные и озлобленные, эти
-молодые люди могли быть превращены в самую закаленную и энергичную
И* 163
часть французской «тайной армии». Помимо снабжения макй фальшивыми
документами и по возможности одеждой и продовольствием, такая организа-
ция, как Объединенное движение Сопротивления на юге Франции, старалась
посредством своей «службы макй» обучить и превратить в солдат пеструю
толпу партизан.
Аналогичная работа проводилась (более успешно) коммунистической
организацией «Фрошнасиональ» и ее фран-тирёрами — партизанами.
Возник вопрос о том, какова должна быть численность отряда макй.
Одни были сторонниками максимального раздробления этих отрядов, чтобы
в одно подразделение входило не более пятнадцати-двадцати человек; другие
выступали за большую концентрацию сил. Полковник Романс, организовав-
ший многочисленные отряды макй в департаменте Эн, считал идеальным под-
разделение численностью в пятьдесят человек: оно было бы достаточно силь-
ным, чтобы вступить в сражение, но не столь велико, чтобы быть легко обна-
руженным. На практике большинство отрядов макй было гораздо меньше.
Правда, были также знаменитые опорные части Веркора, насчитывавшие
первоначально 400 человек, а затем достигшие тысячи. Был отряд глиерских
маки (его постигла почти такая же трагическая участь, как и макй Вер-
кора), который насчитывал 500—600 человек; в Монтань-Нуаре насчитыва-
лась тысяча партизан, а общая численность трех отрядов макй, засевших
в горах Мон-Муше и обладавших наибольшей концентрацией сил, состав-
ляла 9 тысяч человек. Мобильность и способность быстро сниматься с одного
места и перекочевывать в случае опасности на другое были характерной осо-
бенностью макй.
Организаций Сопротивления пытались привлекать в отряды макй офи-
церов-профессионалов, но эта попытка кончилась неудачей, за исключением
одного или двух случаев, в частности в Глиере, где отрядами макй коман-
довали офицеры’ альпийских егерей. Прежде всего большинство офицеров
питало отвращение к партизанской войне; кроме того, многие из них
вероятно, думали, что присоединяться к армии, лишенной необходимого
вооружения и оснащения, значит заниматься донкихотстврм^Капитан драгун
Кервноэль — один из немногих офицеров-профессионалов, вступивших
в отряды макй,—говорил, что весной 1943 года все его запасы оружия
состояли из шестидесяти мушкетов, двух ржавых автоматов, двух гранат,
сорока пяти револьверов и четырех винтовок «Лебель» — и это на несколько
сот человек, входивших в отряды макй Монтань-Нуара.
Оружие из Англии? К Англии обращались с отчаянными призывами,
но получали мало, по крайней мере пока не стал близок день вторжения
♦союзных войск во Францию. Правда, тридцать самолетов сбросили на! пара-
шютах для макй Глиера 580 ящиков, содержавших 90 тонн оружия и снаря-
жения. Партизаны Монтань-Нуара получили с ноября 1943 года по июнь
1944 года количество оружия, достаточное для вооружения пятисот человек,
а их была тысяча. Многие молодые люди вступали в отряды макй в городской
юдежде, и их платье и обувь вскоре приходили в полную негодность. Глав-
нымТисточником снабжения были нападения на петэновские молодежные
Трудовые отряды, которые во Франции Виши были многочисленны. Иногда
•охрана сочувствовала макй и допускала инсценировку «ограблений»: сби-
вали замки, связывали сторожей, затыкали им рот. Инсценированные
fr(a иногда и настоящие) нападения на мэрии и табачные лавки, конечно, изоб-
ражались немцами и вишистами как деголлевский или коммунистический
«террор», и дряхлый Шарль Моррас громче всех кричал о нем на страницах
«Аксьон франсэз», требуя беспощадных репрессий. Медицинское обслужива-
ние было организовано в отрядах макй с помощью местных врачей и студен-
тов-медиков, скрывавшихся от принудительной трудовой повинности. Cna6j
жение медикаментами обеспечивалось из аптек в зоне Виши благодаря свя-
зям в больницах. Католические священники (а в протестантских районах,
164
как, например, в Ардеше,— пасторы) жили в маки или приходили туда,
когда умирающий или изменник перед казнью нуждались в духовной под-
держке.
В мае 1943 года в Лондоне состоялось назначение общенационального
руководителя маки, которому должны были подчиняться шесть районных
руководителей в южной зоне. Но вся эта организация пришла в столкнове-
ние с Комитетом действия против высылки во главе с Ивом Фаржем, который
считал, что маки созданы комитетом. Конфликт был более или менее улажен
только в начале 1944 года, после того как было достигнуто соглашение
о включении «тайной армии» и отрядов маки в ФФИ — Французские вну-
тренние силы (Forces Francaises de I’lntener), которые позднее, в июне, были
переданы под общее командование генерала Кенига.
После долгих споров, происходивших в Алжире между де Голлем и ком-
мунистами, фран-тирёры — партизаны были также включены в ФФИ..
Но они, так же как и сформированные ими отряды маки, были в основном
коммунистическими и хотели сохранить возможно большую автономию.
По мнению де Голля, это было причиной отсутствия у них дисциплины. Они
считали себя самой «крепкой» из всех организаций Сопротивления, а у Тийона
было кое-что от романтика-революционера (в русском стиле 1919 года),
не склонного подчиняться Алжиру.
Отчасти по этой причине, отчасти потому, что представители де Голля
не доверяли англичанам (которые в июне 1944 года приступили к формиро-
ванию во Франции своих отрядов, так называемых «маки бакмастер»),
а частично потому, что французское Сопротивление не слишком благоже-
лательно относилось даже к весьма полезным «джедбургским миссиям»
с их оружием и их французскими, американскими и английскими офицерами,
посланными для того, чтобы вооружить и организовать Сопротивление
во Франции,— по всем этим причинам (по мнению некоторых) Сопротивле-
ние не оказалось способным проявить максимум сплоченности и дисципли-
нированности во время высадки союзных войск в Нормандии1.
Почти невозможно дать общую характеристику партизанскому движе-
нию в целом. Отряды маки очень отличались по размерам, боеспособности,
оснащению и подготовке/Отличались они и политически. Отряды, сформи-
рованные из фран-тирёров — партизан, были наиболее энергичными и пред-
почитали прибегать к прямым действиям задолго до высадки в Нормандии
на том основании, что «учиться воевать можно только воюя». Русские, про-
славлявшие своих и югославских партизан, часто жаловались на недостаточ-
ность «партизанской войны» в других, странах и порицали Лондон за его
«осторожность». Союзный генеральный штаб и французское командование
«тайной армией», безусловно, были склонны выжидать, чтобы нанести удар
«внезапно», а не навлекать карательные экспедиции и постепенное уничто-
жение немцами одной деревни за другой.
Однако инициатива не всегда принадлежала отрядам маки. Сначала
атаки на них производила полиция Виши (жандармы, республиканская
мобильная гвардия, милиция). Если она терпела неудачу, на помощь при-
ходили немцы. Жандармы, набранные до войны, были довольно добродушны
и не опасны. С ними часто удавалось достигать соглашения, и они давали
маки возможность «бежать». Гораздо опаснее была республиканская мобиль-
ная гвардия и особенно милиция Дарнана — «подлая полиция», состоявшая
из хулиганов, убийц и палачей, набранных частично из преступного мира
Марселя и частично из числа молодых «интеллигентов» — сторонников Мор-
раса. Но даже стычки маки с республиканской мобильной гвардией и мили-
1 М. G г a n е t, Dessin General du Maquis. Revue d’Histoire de la 2-e Guerre Mondi- ’
ale, Novembre, 1950, p. 64 (M. Г p а н э, Общий очерк движения маки. В «Историческом
обзоре второй мировой войны», ноябрь, 1950, стр. 64).
165
цией редко были гибельными для макй, поскольку ни одно из этих формиро-
ваний не имело тяжелого оружия.
Иначе обстояло дело тогда, когда против макй шли в наступление немцы
с танками, тяжелой артиллерией, самолетами, как это было в феврале
и марте 1944 года, когда они двинулись против макй Глиера. Восемь тысяч
немцев в белых маскировочных халатах, с орудиями и самолетами атаковали
отряд макй из 500 человек, засевший в своей снежной крепости, после того как
он в течение двух месяцев успешно выдерживал натиск милиции. Несколько
дней макй оказывали немцам сопротивление, по 26 марта, наконец, решили
рассеяться, потеряв 150 человек, из которых 90 раненых были зверски пере-
биты немцами, а оставшиеся в живых пленные подвергнуты пыткам и отправ-
лены в Германию. Уцелевшие люди ушли по горным тропам, воспользовавшись
помощью местного населения. Интересно, что в своем отчете об этой операции
Абец писал, что местные жители якобы благодарили немцев за то, что те спасли
их от «террористов», и ругали немногих оставшихся в живых пленников.
Хотя макй Глиера получили из Англии довольно значительное количе-
ство легкого оружия, этого было недостаточно, чтобы выдержать бешеную
атаку превосходящих сил немцев, предпринятую в конце марта. Другие
отряды макй получали еще меньше оружия, а снабжение оружием с самоле-
тов на парашютах приобрело более широкие размеры только перед самым
вторжением союзных войск в Европу.
После июня 1944 года деятельность макй стала почти неотделима от дей-
ствий ФФИ, в состав которых фактически вошли отряды макй. Задача ФФИ,
включавших отряды макй, согласно указаниям Главного штаба Французских
внутренних сил, находившегося в контакте с союзным верховным командо-
ванием, состояла в первую очередь в том, чтобы помешать немцам, рассеян-
ным по всей Франции, перегруппироваться и быстро присоединиться "к гер-
манским войскам, участвовавшим в битве в Нормандии. Конечно, не могло
быть речи о том, чтобы плохо вооруженные французские силы могли уничто-
жить целые немецкие дивизии, но французы могли нарушить их коммуни-
кации и вести с ними партизанскую войну. ФФИ делали это с большим
успехом. Предпринятые союзниками бомбардировки и организованные
французским Сопротивлением диверсии на железных дорогах практически
уже парализовали значительную часть железнодорожного транспорта Фран-
ции. Железные дороги в жизненно важном четырехугольнике Лимож —
Клерйон — Брив — Тулуза фактически вышли из строя с апреля 1944 года.
Внезапные нападения на немецкие армейские колонны, двигавшиеся к бере-
гам Нормандии, были весьма многочисленны и представляли для союзников
бесспорную ценность. Известной своей свирепостью дивизии «Рейх», в состав
которой входили эсэсовцы, прославившиеся в Орадуре1, потребовалось
больше трех недель, чтобы добраться до Нормандии из района Тулузы, то есть
в три раза дольше, чем ей понадобилось бы для этого при нормальных усло-
виях, и в конце концов она прибыла в Нормандию потрепанной. Величайшая
мобильность ФФИ, изматывавших дивизию «Рейх», была одной из их силь-
ных сторон.
С другой стороны, идея создания своего рода «французского редута»
в районе Центрального горного массива почти без всякой связи с союзными
армиями оказалась трагической ошибкой. В районе Веркора к моменту
высадки союзных войск в Нормандии были сосредоточены отряды макй чис-
ленностью в несколько тысяч человек. В течение нескольких недель они
сковывали одну немецкую пехотную дивизию и одну танковую, но, плохо
вооруженные, были в конце концов уничтожены немцами с помощью эсэсов-
1 10 июня 1944 года дивизия «Рейх», взбешенная препятствиями, на которые она
наталкивалась на своем пути в Нормандию, уничтожила все население деревни Орадур-
сюр-Глан, близ Лиможа. Свыше шестисот человек, включая женщин и детей, были убиты
или заживо сожжены в деревенской церкви.
166
ских частей, высаженных с планеров. Было истреблено свыше тысячи фран-
цузов, включая всех раненых. Менее гибельные результаты имело сопро-
тивление макй Монтань-Нуара; после большого сражения с оснащенными
тяжелым оружием германскими войсками макй разбились на небольшие груп-
пы, которые продолжали изматывать противника, спешившего уйти теперь
(в июле 1944 года) из Центральной Франции. Любопытный случай произо-
шел с тремя группами макй Мон-Муше, расположившимися в трех районах
Центрального массива — Канталь, Лозер и Верхняя Луара. В эти три группы
должны были влиться мелкие отряды макй, действовавшие в Оверни и оказав-
шиеся слишком уязвимыми для немецких карательных экспедиций. Их имели
в виду использовать также при осуществленпи неудачного плана генерала
Кенига создать «французский редут».
«Этот план был наконец оставлен,— писала Мари Гранэ на осно-
вании сведений, которые ей дал после Освобождения комиссар респуб-
лики в Клермон-Ферране Энгран.— Но «редут» был уже частично орга-
низован на местах. В качестве эксперимента было даже отдано распоря-
жение о частичной мобилизации. Однако против желания местных лиде-
ров Сопротивления эта частичная мобилизация превратилась во все-
общую, Как только крестьяне и горожане «неофициально» узнали о том,
что отдан приказ о «мобилизации», они стихийно хлынули к Мон-Муше;
все дороги были переполнены передвигавшимися на велосипедах и авто-
мобилях людьми. Многие из них были вооружены. Железнодорожные
станции были забиты «призывниками». Странное и волнующее зрелище
в оккупированной стране! Немцы и вишисты, должно быть, знали
об этом массовом движении, и немцы были, по-видимому, особенно встре-
вожены. Однако они не стали действовать немедленно, и «мобилизация»
была мирно проведена в апреле — мае 1944 года... И все же ощущался
такой острый недостаток вооружения, что в отряды можно было записать
только 9 тысяч человек, остальных пришлось отослать домой... После
10 июня немцы перешли в наступление...»1
Эта «стихийная мобилизация» характеризовала истинное настроение
населения, особенно в этой части Франции.
Две группы макй Мон-Муше из трех трагически погибли. Раненые,
врачи и сестры были зверски истреблены. Лучшие дни суждено было увидеть
лишь одной трети партизан Мон-Муше. Разбитые на маленькие, необыкно-
венно подвижные группы, они тревожили германские войска в течение всего
лета 1944 года, окружали и забирали в плен небольшие немецкие гарнизоны.
В июле 1944 года, хорошо снабженные сброшенным наконец с самолетов
оружием, эти группы макй сумели организовать в Морьяке своего рода малень-
кую «свободную республику», лидер которой, уже упомянутый Энгран, при-
знанный теперь вишистами как представитель «нового правительства»,
принял представителя Виши, который явился для обсуждения условий
-сдачи Петэна де Голлю! Из этого, правда, ничего не вышло, поскольку
немцы поторопились отправить Петэна в Германию. Морьякское «свободное
государство» посетил также швейцарский посланник при правительстве
Виши; хотя у него был немецкий пропуск, он для верности просил, чтобы
ему выдали также «морьякский» пропуск для поездки в Швейцарию. Это сви-
детельствовало о том, что к тому времени ФФИ фактически распоряжались
на обширных пространствах Франции.
Возник еще ряд других «свободных республик». Некоторые из них суще-
ствовали очень недолго, как, например, «свободная республика» Нантюа
и Ойоннакс в департаменте Эн. При приближении германских частей, насчи-
тывавших 35 тысяч человек, организаторам «республики» пришлось рассе-
яться, но, перегруппировавшись после высадки союзных войск в Провансе, они
1 «Исторический обзор второй мировой войны», ноябрь, 1950, стр. 69—70.
167
в конце концов освободили в сентябре 1944 года Бур и другие города. В тече-
ние лета 1944 года весь юго-восточный район Франции и Центральный массив
были охвачены пламенем партизанской войны. Однажды маки, засевшие
в лесах массива Морван, едва не захватили Петэна, следовавшего в Германию.
Партизанская война имела бесспорное значение для союзников. Гене-
рал Эйзенхауэр считал Французские внутренние силы равными по значению
пятнадцати дивизиям и говорил, что они на два месяца ускорили победу.
7.	ФРАНЦУЗСКИЕ ВНУТРЕННИЕ СИЛЫ-ФФИ
Отряды маки были наиболее закаленными и, быть может, наиболее
опытными частями Французских внутренних сил, представлявших собой
результат слияния «тайных армий», маки и коммунистических отрядов фран-
тирёров — партизан. В начале 1943 года «тайная армия» (или, возможно,
следует сказать «армии», поскольку «тайная армия» состояла из «военных
групп» различных организаций Сопротивления) была передана Муленом
после довольно долгих уговоров под командование генерала Делестрена; его
помощниками были Морен (из организации «Комба») и Люси Обрак (из орга-
низации «Либерасьон Сюд»). В июне 1943 года начальник нацистской поли-
ции Кальтенбруннер оценивал численность французской «тайной армии»
в 80 тысяч человек. Как мы уже видели, она была в значительной степени
«подпольной армией», почти лишенной возможности проводить регулярное
военное обучение. Несмотря на недостаток опыта, многие руководители
«тайной армии» рвались в бой, и Делестрену стоило немалого труда заста-
вить их держаться «аттантистской» (выжидательной) политики, которую реко-
мендовал Лондон. После ареста Делестрена его пост занял Жюсье-Понкар-
рель, после ареста последнего в начале 1944 года командование перешло
к коммунисту Маллере-Жуэнвилю. К этому времени «тайная армия» и все
прочие военные группы французского Сопротивления уже влились в объеди-
ненную вооруженную организацию — Французские внутренние силы.
Среди участников Сопротивления наиболее отрицательно к аттантист-
ской политике относились, помимо последователей Френе и д’Астье-
де ла Вижери, фран-тирёры, составлявшие военную организацию «Фрон
насиональ». Отряды фран-тирёров, состоявшие сначала из активных комму-
нистов, привлекали к себе все большее количество молодежи. Как и все
группы Сопротивления, фран-тирёры — партизаны страдали от недостатка
оружия. Несмотря на это, они организовали во время оккупации немало
«прямых действий» — крушений поездов, диверсий на железных дорогах,
убийств коллаборационистов и т. п. В тесном контакте с фран-тирёрами —
партизанами действовали железнодорожники (коммунисты и некоммунисты)
и диверсионные группы Объединенного движения Сопротивления.
Действуя в отрядах и вне отрядов маки, фран-тирёры пользовались
методами испанских партизан и всячески изощрялись в изготовлении разного'
рода простого «партизанского» оружия, приспособлений для повреждения
шин и различных элементарных взрывчатых средств. Руководителем фран-
тирёров—партизан был Шарль Тийон — будущий министр в двух первых
правительствах Четвертой республики.
Наконец, существовали еще остатки армии, сохраненной после пере-
мирия и после ее роспуска в результате германской оккупации зоны Виши.
Генералы этой армии не осмелились передать «тайной армии» или отрядам
маки оружие, которое они припрятали во время расформирования воинских
частей, и оно почти целиком было впоследствии обнаружено немцами. Но рас-
пущенная «армия перемирия» все же сформировала армейскую организацию
Сопротивления, состоявшую преимущественно из офицеров и практически
лишенную войск. Офицеры были скорее сторонниками Жиро, чем де Голля:
168.
многие из них пробрались тайком в Северную Африку и примкнули к гене-
ралу Жиро. Сохранившиеся во Франции остатки армейской организации
Сопротивления придерживались аттантистских позиций и не имели никакого
желания выступить открыто до высадки союзных войск во Франции
(«День D»). Лидером этой организации был тогда генерал Ревер — будущий
герой «дела генералов».
Национальный совет Сопротивления, как уже было сказано выше,
создал со своей стороны особый Комитет военных действий, ставший
в 1944 году почти целиком коммунистическим. Несмотря на значительные
разногласия относительно точных границ власти этого комитета, он сыграл
важную роль в ряде случаев, особенно при освобождении Парижа, когда
комитет пытался воспользоваться своим правом «передать приказ о немед-
ленных действиях».
Можно вполне представить себе, что при наличии такого множества раз-
личных «военных» организаций Сопротивления, из которых одни придержи-
вались «аттантизма», другие отстаивали необходимость прямых и безотла-
гательных действий «по способу прославленных советских партизан», а тре-
тьи, подобно армейской организации Сопротивления, были знакомы только
с регулярной войной,— и решительно все жаловались на недостаток ору-
жия,— нелегко было достигнуть какого бы то ни было органического един-
ства всех сил.
Тем не менее после многочисленных ссор и споров в феврале 1944 года
было наконец достигнуто соглашение об объединении всех «армий» Сопро-
тивления в одно целое — во Французские внутренние силы. Лишь после дли-
тельного переходного периода реорганизации и бесконечных переговоров
между французами и союзниками Французские внутренние силы были поста-
влены под командование генерала Кенига и Главного штаба ФФИ. И про-
изошло это только после «Дня D».
У всех лидеров Сопротивления создалось впечатление, что американцы
и англичане относились с большим скептицизмом к потенциальной ценности
организаций Сопротивления во Франции. Правда, ко «Дню D» позади «Атлан-
тического вала» насчитывалось несколько сот действующих радиостанций,
и помощь французов в этой области высоко оценивалась штабом Верховного
командования союзными силами в Европе. Но последний действительно
не рассчитывал на участие Французских внутренних сил в операциях на театре
военных действий, помимо добывания сведений. Самое большее, чего от них
ожидали, это некоторой помощи в тылу у немцев путем повреждения и нару-
шения германских коммуникаций и, где возможно, партизанских действий.
Были заранее разработаны различные диверсионные планы («Зеленый план»,
«Синий план» и т. д.), но до самого «Дня D», по мнению всех французов, очень-
мало делалось для вооружения Французских внутренних сил, которое позво-
лило бы им принять серьезное участие в войне.
«Чтобы как следует вооружить ФФИ, необходимо было сбрасывать
ежедневно не менее 60 тонн боевого снаряжения в течение нескольких
месяцев, предшествовавших «Дню D». Но даже в марта сбрасывалось-
только 20 тонн в день. Ко «Дню D» была вооружена только половина
ФФИ, но у них не было ни танков, ни броневиков, ни артиллерии, ни
зенитных и противотанковых пушек, ни организованных воздушных
сил, ни интендантства»1.
Ко «Дню D» в Нормандии было сосредоточено семнадцать немецких
дивизий. Движение Сопротивления могло сделать там очень немного,
поскольку почти все население было эвакуировано и в районах боев немцев
было больше, чем французов. Это исключало возможность любой другой
формы «сопротивления», кроме разведки. Наоборот, в Бретани ФФИ в течс—
1 А н р и Мишель, История Сопротивления, стр. 108.
169”
ние двух месяцев вели ожесточенные бои с немцами. К концу июля, когда
во Французские внутренние силы, теперь хорошо снабженные оружием,
вступило много молодежи, их численность достигла в Бретани 20 тысяч чело-
век. За один июль здесь было организовано 400 крушений немецких поездов,
перерезано 300 телефонных линий. Партизанская война велась по всей
Бретани. В ФФИ вступало все больше и больше людей: к концу августа
их численность в Бретани достигла 80 тысяч человек. Значительная часть
•провинции была освобождена исключительно силами французов. Американ-
ские войска полностью предоставили французам окончательное очищение
Бретани от немцев. Немцы бежали в Брест, Лориан и Сен-Назер, где оста-
вались блокированными до окончания войны. В течение двух месяцев ФФИ
взяли в плен 20 тысяч немцев.
Партизанская война и диверсии па германских коммуникациях охватили
всю Францию. Фактически из строя были выведены все железные дороги
лшжду германской границей и Нормандией. Передвижение германских
войск часто безнадежно затягивалось. Энергичные действия ФФИ оказали
«большую помощь союзникам и имели огромное моральное значение для самой
Франции. Для французов очень важно было чувствовать, что многочислен-
ные города и целые провинции, например почти вся альпийская часть Фран-
ции с городами Гренобль и Аннеси, были освобождены их собственными
'силами. Точно-так же весь Центральный массив и вся юго-западная Франция
•фактически были освобождены Французскими внутренними силами. Им сдался
германский гарнизон Лиможа. Главным образом благодаря тактике постоян-
ного изматывания, применявшейся Французскими внутренними силами,
только четверть германских войск, которым было приказано уйти из юго-
восточной части Франции, добралась до Дижона. ФФИ захватили на юго-
•востоке 40 тысяч пленных.
К августу 1944 года «Сопротивление» в старом смысле перестало суще-
ствовать. Теперь велась война, и многие тысячи добровольцев, не решав-
шихся раньше примкнуть к Сопротивлению из-за недостатка оружия или
по каким-либо другим менее уважительным причинам, охотно вступали
в войска, превратившиеся теперь в подлинную французскую армию. Несо-
мненно, немало было и робких душ, теперь изо всех сил старавшихся пока-
зать, что они тоже участвовали в Сопротивлении. В августе 1944 года, когда
все немецкие комендатуры и гестапо бежали, это было очень легко, слишком
легко. В 1944 и 1945 годах во Франции почти не было никого, кто бы не «уча-
ствовал в Сопротивлении».,Истинные участники Сопротивления обычно зпали,
когда это правда и когда ложь.
Все же остается бесспорным факт, что после вторжения союзных войск
в Европу немцы вдруг очутились в неприятельской стране, которая открыто
вела с ними войну. Война не ограничивалась действиями отрядов маки
на отдельных участках в Савойе или в районе Центрального массива — она
охватила всю Францию. Сразу же после «Дня D» было пущено под откос
180 немецких поездов и произошло еще 500 случаев задержки железнодорож-
ного движения. В течение нескольких следующих недель произошло еще три
тысячи задержек. Наиболее комическую картину положения в те дни рисует
жалобный рассказ Коринны Люшер о «страшном» железнодорожном путе-
шествии из Парижа в Германию. Бегство этой кинозвезды, не получившей,
как ее заслуженный отец, автомобиля для поездки в Германию, а втиснутой
в железнодорожный вагон, набитый другими коллаборационистами, нача-
лось с трехдневной стоянки на Восточном вокзале в Париже, прежде чем
поезд тронулся и начал трястись по рельсам. И ьо время всего долгого пере-
езда в вагоне, переполненном коллаборационистами, непрерывно передавали
слухи о «террористах», бывших причиной всех задержек в пути.
Вскоре немцам пришлось почти отказаться от железнодорожного транс-
порта и пользоваться лишь шоссейными дорогами. Но и здесь ФФИ причи-
170
няли им бесчисленные помехи. Иногда это делалось при помощи простого трю-
ка: устанавливались неверные надписи на дорожных указательных столбах.
ФФИ значительно повышали мобильность главных сил союзников.
Можно было полагаться на французов, что они очистят все германские
«мешки», образовавшиеся на флангах наступавших американских армий.
В общем следует считать правильной оценку штаба Верховного командова-
ния союзными силами в Европе, сделанную ко «Дню D», что в широком
смысле можно рассчитывать на активное сопротивление около трех миллио-
нов французов. В эту цифру входили 350 тысяч человек, составлявших
отряды макй, фран-тирёров — партизан, «тайную армию», и, быть может,
такое же число людей, поддерживавших с ними тесную связь, а также около
двух миллионов членов профсоюзов, на которых' можно было положиться
в том смысле, что в случае необходимости они объявят всеобщую забастовку.
После вторжения союзных войск в Европу и часто еще до него чудеса совер-
шали французские железнодорожники. Огромную помощь, безусловно, ока-
зывали Сопротивлению и группам макй почтальоны.
И все же было много такого, что помешало Сопротивлению превратиться
в подлинно всенародное ополчение. Во-первых, недостаток оружия. Даже
в мае 1944 года глава организации макй все еще-называл число в 35—40 тысяч
«хорошо вооруженных» людей во Франции, причем из них только у 10 тысяч
запас боеприпасов превышал однодневную боевую потребность.
С другой стороны, многие продолжали подчеркивать тот факт, что
Сопротивление представляло собою движение меньшинства, несмотря на,то,
что в -августе 1944 года оно приобрело многочисленных временных сторон-
ников, когда быть участником Сопротивления стало вдруг модно и выгодно.
Без сомнения, до 1944 года восставать против немцев было трудно
и опасно, и Франция инстинктивно хотела уцелеть и разделяла ужас Петэна
перед «полонизацией». Но если, как считало союзное командование, в 1944 году
рабочий класс был готов в случае необходимости полностью поддержать
Сопротивление, было известно, что большая часть крестьянства и мелкой
буржуазии была, как правило, пассивна и что при немцах ее протест был
молчаливым: таким же, как протест старого художника и его племянницы
в романе Веркора «Молчание моря», — наиболее известном произведении,
написанном в то время о Сопротивлении и подвергшемся критике в советской
печати. А крупная буржуазия была в основном индифферентна, если не про-
сто враждебна Сопротивлению с сопровождавшими его разговорами о ре-
волюции и «новом курсе».
В некотором смысле Сопротивление отвечало традициям 1792 года
и Коммуны; но «версальцы» сидели тихо, выжидали и собирали силы. Они
могли позволить себе ждать, «пока немцы здесь», как сказал Мориак. Было ли
это неправильно? И да, и нет. Ибо после ухода немцев господство над Фран-
цией приобрели другие силы — силы порядка, а не силы революции.
8.	ПОЧЕМУ ФРАНЦИЯ СОПРОТИВЛЯЛАСЬ?
Можно задать вопрос: почему вообще Франция, или часть Франции,
сопротивлялась? Сопротивление противоречило простому чувству самосохра-
нения. Оно противоречило также философии Виши, состоявшей в том, чтобы
«сидеть смирно», «не вмешиваться» и «сохранять историческую перспек-
тиву». При этом подразумевалось, что жизнь французов представляет слиш-
ком большую ценность, чтобы расточать ее, особенно после тяжелых потерь,
которые Франция понесла начиная с 1914 года, вернее с наполеоновских
войн. Только, мол, «приспособившись» к «новой Европе», какой бы она ни
стала после войны, Франция вообще может надеяться уцелеть. Все это
было перемешано с насаждением своеобразного комплекса духовного превос-
171
ходетва, внушаемого произведениями Пеги, в которых сентиментально пре-
возносилась старая Франция с ее прежними реальными ценностями, с Жан-
ной д’Арк и Шартрским собором и довольно ребячливо высказывалась
мысль, что, если произойдет самое худшее, сладость французской жизни
и хорошее настроение, рождаемое французским вином, через несколько поко-
лений превратят немцев в носителей высшей цивилизации. В глубине души
этому верили лишь немногие, разве что в короткий промежуток времени сразу
после перемирия. Но это была удобная ширма для «аттантизма», а также для
обыкновенной трусости. И все же вскоре появились мужчины и женщины t
начавшие оказывать сопротивление. В первое время правления Виши и окку-
пации участие в Сопротивлении было совершенно бескорыстным. Люди
сопротивлялись потому^ что это был для них вопрос простого уважения
к самим себе. Они не хотели признать окончательного поражения Франции..
Вид нацистов, топчущих французскую землю, приводил их в негодование.
Для них морально и физически невыносима была мысль, что от них ждут
«признания» Гитлера и гитлеризма как части «французского образа жизни».
Так же невыносима была для них мысль, что, в то время как Лондон «дер-
жался», а Красная Армия сражалась за Москву и воевала под Сталинградомг
Франция «ничего не делала». *
Наиболее благородными участниками Сопротивления во Франции были
те, кто начал борьбу тогда, когда исход войны еще не был известен. Позднее,
после высадки союзных войск в Северной Африке, после Сталинграда и осо-
бенно после «Дня D», на сторону Сопротивления переметнулось слишком
много людей в надежде на то, что победитель хорошо их вознаградит. Вре-
менами политические деятели, устремившиеся в Алжир, чтобы примкнуть,
к де Голлю, представляли собой такое же непривлекательное зрелище, как
и их коллеги, угождавшие Лавалю и Петэну в Виши.
Каким образом люди оказывались активными участниками Сопротивле-
ния? Начиналось обычно с малых и повседневных дел. Прятали чьи-нибудь
компрометирующие документы или укрывали кого-нибудь от ареста. Соли-
дарность вела к действию: к тайному хранению оружия, к выполнению
«заданий». Со временем Сопротивление превращалось для многих в занятие,
на которое они тратили все свое время. Несомненно, среди людей, работав-
ших в административных органах Виши и даже в правительственных учре-
ждениях в Париже, имелись участники Сопротивления. Они вели опасную
жизнь. Но не такую опасную, какой была жизнь тех участников Сопротивле-
ния, которые целиком отдались своему делу, кому пришлось оставить работу,
покинуть семью, жить, скрываясь по фальшивым документам, часто без
денег. Участник Сопротивления должен был находиться всегда настороже,
должен был следить за каждым своим шагом и за каждым своим словом;
он должен был научиться оставаться спокойным, когда немцы проверяли его
подложные документы. Если он останавливался в гостинице, ему лучше было
уйти на заре, прежде чем полиция начнет свой ежедневный обход. Он дол-
жен был научиться никому не доверять. Мысль, что в результате малейшего
промаха его могут не просто убить, а подвергнуть пыткам (а кто мог быть-
абсолютно уверен, что он не заговорит под пыткой?), преследовала его
больше всех других опасений1.
Несомненно, в течение первых лет после перемирия в зоне Виши было
не так уж опасно принадлежать к «интеллектуальному» Сопротивлению,
но на севере активное сопротивление любого характера с самого начала
было крайне опасно. Позднее, когда к многочисленной вишийской полиции
Пюше добавил особую «полицию по еврейским делам» и «полицейскую службу
1 Ан р и Мишель, История Сопротивления, стр. 120.1
Так, Пьер Броссолет, предполагая, что его будут пытать, покончил жизнь самоубий-
ством, выбросившись из окна министерства внутренних дел. Он знал слишком много тайн.
Другой лидер Сопротивления, Бенжан, будучи арестован, принял яд.
172
по борьбе с коммунистами», распространившую свою деятельность на всю
Францию, не говоря уже о милиции Дарнана — этой французской разно-
видности эсэсовцев,— участвовать в Сопротивлении стало одинаково опасно
и на юге й на севере. Анри Мишель упоминает, например, об особой бригаде
парижской полицейской префектуры, а именно о прославившейся бригаде
во главе с полицейским комиссаром Давидом, которая в течение трех лет
арестовала 2611 человек, из коих 495 были переданы в руки немцев и 125 —
расстреляны. Все знали о таких страшных местах, как здание «французского
гестапо» на улице Лористон, где хозяйничал знаменитый французский поли-
цейский Бони, продавшийся немцам просто за деньги, или другой еще более
известный французский полицейский Лаффон, носивший эсэсовскую форму.
Рассказы об устраиваемых ими садистских оргиях в камерах пыток «фран-
цузского гестапо» заставляли содрогаться даже тех, кто не имел никакого
отношения к Сопротивлению1.
Закон 14 августа 1941 года, принятый правительством Виши; предусма-
тривал создание при каждом апелляционном суде особого трибунала для
вынесения «ускоренных приговоров» по всем делам о «коммунистической или
анархистской деятельности»; В Лионе и Париже были созданы государствен-
ные трибуналы, в состав которых входили судьи, не обязательно.из магистра-
туры, а просто назначавшиеся в каждом случае правительством Виши.
В 1944 году Дарнан создал специальные военные суды, которые должны были
рассматривать дела об участии в Сопротивлении1 2. Весь этот огромный поли-
цейский и судебный аппарат должен был бороться против Сопротивления;
помимо того, что этим занималась немецкая полиция. Последняя включала
контрразведку, тайную полевую полицию, полевую жандармерию и четыре
службы, известные всем под названием гестапо, — СД (службу безопасности),
шипо (полицию безопасности), крипо (уголовную полицию) и собственно
гестапо. Кроме того, следует еще прибавить особые французские полицей-
ские силы по борьбе против евреев, масонов и коммунистов.
Хотя известно; что многие французские полицейские помогали усколь-
зать от ареста некоторым из тех, кому он грозил, одним из наиболее мрачных
явлений в годы Виши и оккупации является сознательная помощь, которую
.многие тысячи французов оказывали немцам при выслеживании своих сооте-
чественников. Без помощи этих французских полицейских и французов в штат-
ском, которым было легче, чем любому немцу, вкрасться в доверие участников
Сопротивления, Сопротивление не понесло бы таких больших потерь3; Фран-
цузская, а не немецкая полиция «опросила» на авеню Анри Мартэн в Пари-
же более двух тысяч человек; Эта же французская полиция претендовала на
то, что благодаря ее стараниям было обнаружено пятьдесят четыре радиопе-
редатчика и захвачено двадцать тонн сброшенного на парашютах оружия.
' Без сомнения, «забастовка полицейских» была очень важным эпизодом
при освобождении Парижа, и многие из служивших в полиции, особенно
в относительно «безобидной» муниципальной полиции, вполне сочувствовали
Сопротивлению. Но спрашивается, сколько полицейских из префектуры
забастовало только для того, чтобы создать алиби для себя и для своих това-
рищей по профессии? Несмотря на то, что этот отдельный эпизод, так же как
1 R. D u n a n, Geux de Paris, Paris, 1945, p. 30—31 (Рене Дюнан, Люди
Парижа, Париж, 1945, стр. 30—31).
2 К немалому смущению судей, защитник Петэна заявил, что различные чрезвычай
ные суды были якобы созданы по просьбе судей Виши, которые не хотели «компромети-
ровать» себя осуждением «террористов», предпочитая предоставлять это грязное дело
полиции.
3 Знаменитый агент де Голля подполковник Реми объяснил с мрачной иронией зна-
чение слова «гестапо» в «словаре», приложенном к его книге «Воспоминания секретного
агента Свободной Франции»: «Гестапо — немецкий полицейский орган... чья слава и уме-
ние были сильно преувеличены. Без помощи полиции и коллаборационистов гестапо при-
инило бы незначительный вред».
173
и многие подлинные услуги, оказанные полицейскими находившимся на подо-
зрении людям, особенно при обысках в квартирах, создавали впечатление,
что в полиции было немало «хороших ребят», конечный результат деятель-
ности полиции во время оккупации и правления Виши все же рисует поли-
цейского, которого во Франции никогда особенно не любили, в самом гнусном
виде. И не только это. После войны методы «допросов третьей степени»,
которым во Франции научились у гестапо в годы «сотрудничества», имели
тенденцию прочно укорениться в повседневной практике французской поли-
ции не только в Северной Африке, но даже в самой Франции. Такой известный
юрист, как мэтр Морис Гарсон, разоблачил в весьма определенных выраже-
ниях в ряде статей, напечатанных в «Монд», фактическую легализацию пыток
после войны.
С 1942 года в особенности участникам Сопротивления приходилось жить
под постоянным страхом пыток и смерти. Люди, находившиеся в рядах маки
и ФФИ, знали, что если они попадут в плен, то будут расстреляны как
«террористы».
«Трудно понять Сопротивление, не поняв той мрачной атмосферы,
в которой оно зародилось и росло... Сопротивление кишело агентами
врага. Каждый арест не только создавал пустоту, но и увеличивал
взаимное недоверие и умножал опасности. Каждое освобождение из гес-
тапо, каждый побег казались подозрительными»1.
Тридцать тысяч участников Сопротивления были расстреляны,
а из 112 тысяч мужчин и женщин, высланных в Германию, живыми вернулось
всего 35 тысяч, причем многие из них оказались физическими и мораль-
ными инвалидами.
Следует еще раз подчеркнуть, что в подлинном Сопротивлении участво-
вало лишь меньшинство французского народа. Прежде всего материальные
средства для расширения Сопротивления были недостаточны вплоть до
«Дня D». Сопротивление часто страдало от отсутствия единства, от сопер-
ничества и от неизбежного проникновения в него мошенников и спекулянтов.
Его военная роль в широкой панораме второй мировой войны была незначи-
тельной и скромной. Впоследствии стало модно, особенно среди людей с нечи-
стой совестью, нападать на Сопротивление, а многие из наиболее активных
участников Сопротивления с горечью говорили о его конечных результатах,
не оправдавших их надежд. Сопротивлению не удалось создать «новую» Фран-
цию, даже несмотря на то, что оно в какой-то мере обеспечило Францию
новым человеческим материалом для нового правительственного и админи-
стративного аппарата. Но времена меняются, и многие из этих людей стали
с тех пор такими соглашателями, словно принадлежали к числу государствен-
ных деятелей старшего поколения, полученных в наследство от Третьей
республики. Мориак сказал о Бидо: «Между Бидо 1939 года и нашим ны-
нешним министром иностранных дел лежит межпланетное расстояние!»
И все же Сопротивление не было бесполезным. Благодаря ему Франция
могла смотреть прямо в лицо другим нациям. Коммунисты, вдохновлявшиеся
Красной Армией и шедшие на очень серьезный риск в Сопротивлении, счи-
тают, что эта заслуга принадлежит главным образом им. Самый факт, что
отряды макй и ФФИ были отчасти коммунистическими, заставил противников
коммунистов почти отождествлять Сопротивление с коммунизмом и приписы-
вать некоторые казни без суда и другие акты насилия «коммунистическому
разбою», тогда как в действительности большинство этих актов насилия было
вполне понятно в стране, которая наконец стряхнула четырехлетний немец-
кий и полицейский гнет.
Ибо в 1943—1944 годах в стране царили ожесточение и гнев. Почти
в каждой семье было горе. В 1940 году Франция проиграла войну. 115 тысяч;
1 Анри Мишель, История Сопротивления, стр. 125—126.
174
человек было убито или пропало без вести; в Германии томилось. 1800 тысяч
пленных; после введения принудительного труда туда было выслано еще
600 тысяч человек. Более 100 тысяч участников и участниц Сопротивления
умирало медленной смертью в немецких концентрационных лагерях. Страна
страдала от недостатка продовольствия. Союзники бомбили города. При
помощи враждебной пропаганды и запугивания прилагались все усилия, чтобы
сломить дух народа. Принимая во внимание незначительную поддержку из-за
границы и отказ в помощи (за редкими исключениями) со стороны обеспечен-
ных классов Франции, трудно себе представить, чтобы Сопротивле-
ние могло совершить более, чем совершило.
9.	НЕКРОЛОГ СОПРОТИВЛЕНИЮ
Интересно посмотреть, как сами участники Сопротивления смотрели
па него спустя несколько лет.
В связи с восьмой годовщиной освобождения Парижа, исполнившейся
в августе 1952 года, у газеты «Обсерватер» явилась плодотворная идея попро-
сить многих прежних участников Сопротивления, принадлежащих к различ-
ным политическим группировкам, сформулировать свое отношение к Сопро-
тивлению. Основным тоном всех ответов были горечь и разочарование и в то
же время чувство, что все-таки дело было стоящее хотя бы потому, что Со-
противление являлось своего рода моральным императивом для некоторых!
Роже Стефан, связанный в прошлом с группой «Комба», отрицал
какое бы то ни было положительное значение Сопротивления, но считал, что
оно имело огромное «негативное» значение. Сопротивление не было созида-
тельным, хотя одно время его считали таким католики или коммунисты,
но оно представляло ценность как отказ, как протест, и даже с точки зрения
католиков и коммунистов Сопротивление было главным образом направлено
против чего-либо, а не за что-нибудь.
«Я не думаю, чтобы кто-нибудь серьезно верил, что после ухода
немцев возникнет социалистическая республика (в те дни еще никто
не слышал о «народной демократии»). Коммунисты сражались, не ставя
перед собой никаких положительных задач. Они сражались против реак-
ции и против фашизма. А рабочие, которым не нравится иностранная
оккупация, попросту сражались против бошей. То же в^конце концов
относится к католикам. Им были противны фарисейство- старого Петэна
и тоталитаризм Гитлера».
Важнее всего были, продолжал Стефан, не действия этих людей, а заня-
тая ими позиция, то, что он назвал отношением,— и это в основном каса-
лось отдельных, неорганизованных участников Сопротивления — почти
в такой же степени коммунистов, как и католиков. Правда, коммунисты
убили некоторое число немцев — несколько сотен, может быть несколько
тысяч, но недостаточно, чтобы это могло повлиять на исход войны. Проис-
ходила «битва на рельсах», но и она не оказала решающего влияния.
«В конечном счете,— пишет в заключение Стефан,— Сопротивление
было не столько действием, сколько отказом. Благодаря этому отказу
мы могли, не краснея, смотреть прямо в глаза русским, американским
и английским солдатам... И, перефразируя известные слова Черчилля
об английских военно-воздушных силах во время «битвы за Англию»,
можно сказать: Никогда в прошлом не бывало, чтобы так много людей
рисковали столь многим ради столь малой цели... Это может показаться
смешным, но эта смешная мелочь — этот отказ подчиниться — спасла
наше человеческое достоинство».
Если для Стефана Сопротивление было чистым отрицанием, то Бурде
из группы «Комба» смотрел на него несколько иначе. И он и многие другие
175
участники Сопротивления лелеяли надежды и иллюзии, что наградой за все
принесенные жертвы будет лучшая Франция. Они верили в программу
Национального совета Сопротивления. И все же, вернувшись летом 1945 года
из Бухенвальда, Бурде почувствовал, что все уже пошло не так — отчасти
по вине де Голля, отчасти по вине коммунистов, которые помешали Сопро-
тивлению стать единой силой.
По словам Бурде, существовала только одна возможность создать но-
вую Францию: построить новую Францию должно было Сопротивление в це-
лом, включая коммунистов (но не с коммунистами в качестве руководите-
лей) и во главе с де Голлем.
«Надо было создать великую политическую силу, в состав которой
должны были войти коммунисты, все революционеры, социалистические
и близкие к социалистическим элементы Сопротивления, независимо
от их философских взглядов,— все рядовые участники Сопротивления
и большинство его лидеров».
«Конечно,— продолжал Бурде,— на пути к этому были препятствия.
Такие люди, как Бидо, хотели восстановить христианскую демократию
на клерикальной основе, некоторые социалисты были фанатиками, и их мысль
шла по пути простого преобразования прежней Французской социалистиче-
ской партии (СФИО). Коммунисты тоже смогли оказаться враждебны этому,
точно так же как тот коммунист, которому в 1943 году Бурде предложил
основать широкую партию Сопротивления в указанном духе, а тот ответил
ему, что существует только «одна историческая реальность — коммунисти-
ческая партия...»
Но даже эти трудности, писал Бурде, можно было преодолеть. Ибо суще-
ствовал де Голль, а престиж де Голля был так велик, что в 1944 году он мог
получить необходимую поддержку, «если бы остался верен своей миссии».
Но де Голль повернулся спиной к Сопротивлению. Де Голль то и дело оскорб-
лял и обдавал холодом лидеров Сопротивления во время своего триумфаль-
ного шествия по Франции осенью 1944 года. И в день освобождения Парижа
он произнес слово «обновление», избегая слова «революция».
«Старое, буржуазное общество быстро заняло свое прежнее место,
а стихийные, несколько анархические, но все же весьма жизненные
реформы Сопротивления были отброшены в сторону. В дальнейшем это
стало ясно в результате злосчастной замены Мендес-Франса Плевеном...
В последовавшие затем месяцы я пытался по-прежнему верить в де Голля.
Но в конце концов я понял, что уже в Алжире де Голль попал в руки
военных и административных кругов буржуазии, а в Париже он вернулся
в свою прежнюю отсталую среду; и здесь, в Париже, сто тысяч «имущих»
рассчитывали на то, что де Голль спасет их от «революции», от нашей
революции, от революции Сопротивления»:
Повернувшись спиной к Сопротивлению и проявив презрительное отно-
шение к его солдатам, произносившим пышные слова, но одетым в лохмотья —
как похожи были некоторые из них на солдат 1793 года! — де Голль
окончательно отказался от идеала Сопротивления, оставив его комму1
нистам. «И наша мечта, которая так легко могла сбыться, была разбита».
Социалистический лидер Альбер Газье в общем был менее суров
к де Голлю. Если мечты Сопротивления почти не сбылись —- хотя, безусловно,
некоторые из них частично осуществились благодаря социальному и экономи-
ческому законодательству 1945—1946 годов,— то это произошло вследствие
недостаточной заинтересованности в них французского народа.
«Людей, питавших в августе 1944 года большие иллюзии, было
не так много, как хотелось бы думать. Большинство социалистов, напри-
мер, не представляло себе, что исчезновение капиталистической системы
и создание социалистической демократии возможно в близком будущем...
Мало кто из социалистов говорил о «революции», даже о «легальной рево-
176
люции», как это делал Бидо... Прежде всего еще не кончилась война.
И у людей было слишком много забот: высланные и военнопленные еще
не вернулись; мысли людей были заняты такими вопросами, как питание,
транспорт, производство, чистка, преобразование политических инсти-
тутов, прожиточный минимум, инфляция и т. п...»
По словам Газье, с коммунистами стало очень трудно достигнуть согла-
шения вследствие международного положения. Что же касается «революции»,
о которой мечтало так много участников Сопротивления в 1944 году, то она
противоречила желанию большинства народа «вернуться к довоенному поло-
жению» с системой, политическими партиями и газетами более или менее
прежнего типа.
Такое же мнение высказал и Франсиск Гэ, представитель МРП:
«Назад, к Третьей республике» — таково было основное стремление
прежних партий. Надо было быть довольно образованным человеком,
чтобы понимать разницу между конституцией 1946 года и конституцией
1875 года... Конечно, было введено кое-что новое, опиравшееся на идеи,
унаследованные от Сопротивления: очень удачно была осуществлена
в некоторых областях национализация, Четвертая республика могла
гордиться новой системой социального страхования и помощи семьям.
Но, вообще говоря, люди, ответственные за финансовую и экономиче-
скую политику Франции, не проявили ни большого мужества, ни боль-
шой изобретательности. Хотя вначале МРП правильно отражала дух
Сопротивления, она не приложила усилий для осуществления реформ,
о которых так много говорилось. И МРП и деголлизм пришли в упадок
потому, что оба они не сумели «обновить» Францию, а более «опытные»
старые партии нажили капитал на этой двойной неудаче».
Беда для МРП, по мнению Франсиска Гэ, который сам был лидером
МРП, состояла в том, что, вместо того чтобы воодушевляться, как вначале,
идеалами христианских социалистов типа Марка Санье, МРП стремилась
усвоить патерналистические традиции Ля Тур дю Пэна, Альбера де Мэна,
Анри Базира и Жака Пиу.
Блок-Мак cap из Гражданской военной организации приписывал неудачу
Сопротивления тому факту, что «коммунисты точно знали, чего они хотят»,
а остальные не знали. Тем не менее Франция находилась в 1944 году в рево-
люционном настроении и участники Сопротивления — некоммунисты могли
еще согласиться на некую минимальную программу «гуманных реформ»,
на своего рода Новый курс. Но из этого почти ничего не вышло. «Из револю-
ции должна была возникнуть новая демократия, но страх перед революцией
вызвал к жизни старую, привычную демократию без проведения каких-либо
глубоких преобразований».
«Роль, которую играло Сопротивление внутри страны и за границей
в борьбе против оккупации и в боях за освобождение, а также в послед-
них фазах войны против нацистской Германии, знаменует собой слав-
ный период нашей истории в промежутке между двумя периодами гос-
подства посредственности».
Эмманюэль д’Астье де ла Вижери тоже считал, что Сопротивление
возбудило большие надежды, которые нашли выражение в реформах
1945—1946 годов. Но потом под влиянием Америки все изменилось. Однако
во Франции сохранялся темперамент Сопротивления. В Сопротивлении
участвовали люди с различными политическими взглядами, но с одинаковым
темпераментом. И д’Астье предвидел условия, при которых люди с темпера-
ментом «Сопротивления» снова объединятся для осуществления какой-либо
крупной национальной задачи, например для предотвращения войны.
Действительно, нечто похожее пришлось наблюдать в годы, наступив-
шие после пророчества д’Астье: противодействие перевооружению Германии
и Европейскому оборонительному сообществу, безусловно, объединило
12 А. Верт
177
в стране такие же разношерстные силы, как раньше Сопротивление: старых
националистов, деголлевцев, коммунистов, нейтралистов и главным образом
всех, кто активно участвовал в Сопротивлении.
Тему широко распространившейся «тоски по довоенному времени», кото-
рая стремилась парализовать Сопротивление, можно обнаружить также
в попытке Жиля Мартине ответить на вопрос, действительно ли Сопротив-
ление «верило в революцию».
«Франция,— писал он,— хотела перемены. Но надо признаться, что
для многих наших соотечественников эта перемена скорее была похожа
на возвращение к довоенной жизни. Тосковали по довоенным условиям,
казавшимся издалека даже лучше, чем они были в действительности.
Сильнее всего было желание мира и благополучия... Что же касается
коммунистической партии, то достаточно прочитать статьи, которые она
печатала во время оккупации, чтобы увидеть, что она не готовила насиль-
ственного переворота, а проектировала сотрудничество в течение продол-
жительного времени в коалиционном правительстве...»
Тем не менее, продолжал Мартине, поскольку и правые и левые партии
Третьей республики оказались одинаково дискредитированными, только
социалисты были способны сделать нужные для реконструкции усилия,
необходимые, чтобы поставить Францию на ноги (наиболее энергичные люди
Франции находились в 1945—1946 годах на левом крыле). Это были в первую
очередь участники Сопротивления — социалисты и коммунисты. Неверно,
что де Голль мог установить свою диктатуру. Если в январе 1946 года де Голль
внезапно ушел в отставку, то он сделал это только потому, что понимал, что
инициативу продолжали удерживать левые. Позднее все изменил план Мар-
шалла, ибо он вырвал инициативу из рук левых. Это не было французское
решение проблем, возникших перед Францией после войны. Между тем социа-
лизм, лежавший в основе Сопротивления, был бы французским решением
вопроса. Правда, по внешнему виду Сопротивление не было ни правым,
ни левым.
«Но говорить так,— писал Мартине,— значит забывать политиче-
скую природу врага и игнорировать социальные и экономические стороны
борьбы. Не могло быть «революции при помощи Сопротивления»,
но если бы Сопротивление не отреклось от самого себя, оно могло бы при-
вести только к одному — к социализму».
Вывод, который делает Мартине, очень напоминает приведенные выше
выводы других авторов: борьба, которая велась во Франции в 1952 году
за более «независимую» политику, имела некоторые черты поразительного
сходства с борьбой за свободу, которую вело Сопротивление. Это был снова
не столько вопрос принадлежности к левому или к правому крылу, сколько
вопрос «темперамента».
Можно возразить, что это искусственно притянутая параллель. Однако
нельзя сомневаться, что, помимо формального различия между левыми
и правыми, во Франции существует гораздо более глубокое психологическое
различие между участниками и сторонниками Сопротивления, с одной сто-
роны, и всякого рода пораженцами (конечно, в самом широком понимании
этого слова) — с другой.
U
А С Т Ь
ВТО РАЯ
ДеГОЛЛЕВСКИЙ ПЕРИОД
й ПРОИГРАННОЕ
СРАЖЕНИЕ
з а «новую Францию”
1944-1945 годы
12’
Глава первая
ДЕ ГОЛЛЬ — БЛАГОРОДНЫЙ АНАХРОНИЗМ
Де Голль — единственная в своем роде цельная личность в истории
Франции недавних лет. Сталин отозвался в Ялте о де Голле, может быть,
правильнее, чем сам предполагал: «Де Голль? Он не сложен». В крайне
сложном современном мире государственные деятели обычно отражают всю
сложность своей эпохи. Напротив, де Голль с его прямолинейным умом
и навязчивой идеей величия Франции похож на исторический анахронизм,
на человека, который не типичен для Франции середины XX века.
В четвертом томе своего труда «Вторая мировая война» сэр Уинстон Чер-
чилль дал де Голлю замечательную характеристику. И если эта характери-
стика не отличается той проницательностью, которой она могла бы обладать,
то не происходит ли это потому, что Черчилль, инстинктивно обнаружив
у де Голля некоторые черты величия, очень схожие с его собственными,
не сумел понять, что его величие, как и величие де Голля, является анахро-
низмом? Но между ними была определенная разница: в то время как «ана-
хронизм» Черчилля по ряду причин, специфических для Англии, привел
к почти сверхъестественным успехам, «анахронизм» де Голля этого не достиг.
И Черчилль, и де Голль верили в «национальное величие», но если
в Англии это чувство гордости усиливали тяжелые испытания 1940 года,
то величайшее несчастье, постигшее Францию в том же году, могло лишь
подорвать ее уверенность в себе. Все время войны Черчиллю и де Голлю
приходилось иметь дело с совершенно различным человеческим материалом.
Через пять лет победоносный остров все еще мог воображать себя великой
мировой державой. А разбитой Франции (ибо даже во время победы союз-
ников 1945 года Францию преследовали воспоминания о 1940 годе) трудно
было поверить в свое величие. Быть может, «логическому» французскому уму
было доступно лучшее понимание истинного распределения сил в мире, чем
сентиментальному английскому уму, быть может, имел также значение
тот факт, что Англия была «хорошо управляемой» страной, а Франция —
«дурно управляемой» страной. Если вопреки всему Франция все еще про-
должала верить в свое «превосходство», то оно отличалось от «величия»
в понимании де Голля.
Вот что писал Черчилль:
«Эти страницы содержат суровую критику, основанную на’событиях
того момента, по адресу генерала де Голля, и, несомненно, у меня были
с ним непрерывные разногласия и много резких столкновений. Однако
в наших взаимоотношениях был один доминирующий элемент. Я не мог
смотреть на него ни как на представителя существующей и поверженной
Франции, ни как на представителя той Франции, которая имела право
свободно решать вопрос о своем будущем. Я знал, что он не был другом
Англии, но я всегда признавал в нем дух и идею, которые навсегда утвер-
дят слово «Франция» на страницах истории. Я понимал и восхищался,
одновременно негодуя, его высокомерным поведением. Эмигрант, изгнан-
181
ный с родины, приговоренный к смерти, он находился в полной зависи-
мости от доброжелательности сначала английского правительства,
а затем и правительства Соединенных Штатов. Немцы захватили его
родину. У него нигде не было настоящей точки опоры. Тем не менее
он противостоял всему. Всегда, даже тогда, когда он поступал наихудшим
образом, он, казалось, выражал индивидуальность Франции — великой
нации со всей ее гордостью, властностью и честолюбием. О нем говорили
в насмешку, что он считал себя живым представителем Жанны д’Арк...
Это не казалось мне таким нелепым, как выглядело. Клемансо, с кото-
рым он будто бы тоже сравнивал себя, был гораздо более мудрым и более
опытным государственным деятелем. Но оба они производили одинаковое
впечатление непобедимых французов»1.
Это великолепное место имеет там, где говорится о Франции, один
характерный для Черчилля недостаток — Черчилль слишком легко поль-
зуется такими высокопарными и абстрактными словами, как «гордость,
властность и честолюбие». Где была гордая, властная и честолюбивая Фран-
ция? Эти слова отлично характеризуют де Голля, но характеризуют ли они
Францию, всю Францию или даже большую ее часть?
Через девять лет после своего триумфального въезда в Париж де Голлю,
оглядываясь назад, пришлось признать:
«Подумать только, как много неудач постигло меня на обществен-
ном поприще! Сначала я пытался убедить гражданские и военные власти
в необходимости обеспечить Франции такие вооруженные силы, которые
избавили бы нашу страну от захвата. Это мне не удалось. После ката-
строфы 1940 года я убеждал правительство, членом которого был, отпра-
виться в Северную Африку и ускользнуть от врага. Тщетно... Я потерпел
неудачу в Дакаре. После победы я стремился сохранить единство, кото-
рое создал вокруг себя. Но это единство нарушилось. Позднее, при
тяжелых условиях, я делал новые попытки и опять терпел неудачи...
Если бы эти неудачи были только моими личными неудачами, они
не имели бы никакого значения, но это были также неудачи Франции.
Правда, время от времени бывали и успехи... И все же в самые мрачные
минуты войны я иногда с изумлением спрашивал себя: может быть,
мое призвание — отразить в истории нашей страны ее последний взлет
к гордым вершинам? Может быть, моя судьба — вписать последние стра-
ницы в книгу нашего величия?»1 2
А еще через полгода, после другой пресс-конференции, устроенной
де Голлем для выражения протеста против Европейского оборонительного
•сообщества, присутствовавший на ней Мориак высказал то, что вместе с ним
должны были думать очень многие: «Это последний француз, который за-
ставил своих соотечественников почувствовать, что они еще великий
народ».
«Его слова,— писал Мориак,— подобны свежему ветру, веющему
с далеких и высоких вершин, из того нашего прошлого, когда Франция
была великой нацией... Да, он убедил нас в этом в самый мрачный
и самый позорный момент нашей истории, и есть еще миллионы фран-
цузов, которые этого не забыли... Никто не спросил его: «Согласны ли вы
с правительством [Ланьеля.— А. В.]Ъ> Ибо самым своим присутствием
генерал де Голль делает диктатуру лилипута невидимой для невоору-
женного глаза...»3
1 W. Churchill, The Second World War, vol. IV, p. 611 (У. Черчилль,
Вторая мировая война, т. IV, стр. 611).
2 «Монд», 14 ноября 1953 года.
3 «Le bloc-notes de Francois Mauriac», «L’Express», April 17, 1954 (Заметки Фран-
суа Мориака, «Экспресс», 17 апреля 1954).
182
Мориак напомнил, кроме того, что тогда же де Голль произнес следу-
щую странную фразу — произнес естественно, почти без высокомерия,
с оттенком печальной гордости: «Я был Францией». И никто не протестовал,
ибо в каком-то смысле это была правда. Но лишь в очень ограниченном смысле.
В годы оккупации и Виши, а также короткое время после Освобождения
де Голль символизировал собой боевой дух страны, большей частью паци-
фистской и утомленной войною. Кроме того, он олицетворял собой тради-
ционную воинскую честь в стране, глубоко сознававшей свою техническую,
военную и экономическую, короче говоря — свою физическую неполно-
ценность. Де Голль нес также знамя национальной независимости и нацио-
нального единства в стране, понимавшей, что она была освобождена глав-
ным образом иностранными армиями, в стране, раздираемой глубокими разно-
гласиями и склонной поставить себя в растущую не только военную, но и эко-
номическую зависимость от более сильных и богатых наций.
Де Голль имел большое число последователей в двух случаях: когда
падо было прогнать немецких захватчиков и когда стоял вопрос о недопуще-
нии вторжения (хотя и гипотетического) русских. Когда опасность миновала,
он был многими забыт. У него было недостаточно сторонников, когда он сде-
лал попытку проводить политику подлинной независимости и величия Фран-
ции и объявил, что Франция никогда не будет пешкой в политике силы Рос-
сии и Америки.
Что касается вопросов внутреннего положения, то верность де Голля
своему классу, хотя и бессознательная, была слишком сильна, и он не сумел
найти общий язык с трудящимися. К тому же он был горд, холоден и суров.
II если иногда он был способен разить презрением и гневным сарказмом,
то он не обладал неистощимым остроумием Клемансо или слезливой теплотой
Эррио. Он искал не столько популярности, сколько поклонения ему как
герою. Его неспособность завоевать простую человеческую популярность
в первые месяцы после Освобождения сильно содействовала отчуждению
между ним и Сопротивлением.
Де Голля знало множество людей; о нем были написаны бесчисленные
статьи и масса книг, и все же ни те, кто его знал, ни в еще большей степени
те, кто о нем писал, никогда не видели в нем «живого человека». Некоторые
из его врагов в дни пребывания в Лондоне, особенно Андре Лабарт и адми-
рал Мюзелье, говорили о его нелояльности, о его низком коварстве, о его
способности к интриге. Но если иногда он бывал нелояльным, то лишь
во имя какой-либо крупной, с его точки зрения, политической цели,
а не из каких-либо низменных или даже просто личных побуждений. Если
де Голль и был глубоко убежден, что на него возложена особая миссия,
он, по-видимому, получал очень мало удовольствия лично для себя от своих
успехов, будучи совершенно лишен плебейского тщеславия какого-нибудь
Муссолини, Гитлера или даже Наполеона1.
Можно было предполагать, что, поскольку у де Голля были друзья
на политическом и военном поприще, они расскажут нам что-нибудь о де Голле-
человеке и раскроют какие-либо теплые, человеческие черты в его характере.
Но даже в двух толстых томах, написанных его ближайшим помощником
Жаком Сустелем, ничего' нельзя найти, что бы серьезно противоречило слегка
карикатурному образу де Голля, нарисованному Эмманюэлем д’Астье,
который короткое время находился при де Голле в Алжире в качестве члена
Комитета освобождения. -
1 Следует все же вспомнить, что за несколько лет до 1940 года де Голль страдал от
уязвленного честолюбия и от сознания несправедливости: руководители французской
армии не считали его серьезным человеком и не спешили с его производством. Говорят
также, что в первые дни пребывания в Лондоне он заметил: «Ничто не может быть более
великим, чем великое предприятие». В этих словах есть оттенок личного честолюбия, поми-
мо «чистого патриотизма»
Будучи одним из руководителей Сопротивления, д’Астье впервые встре-
тился с де Голлем во время своей поездки в Лондон.
«В девять часов вечера я прибыл в отель «Коннот»,— писал
д’Астье. — Я ждал. Затем в комнату вошел Символ. Он оказался даже
еще выше ростом, чем я думал. У него медленные жесты, такие же груз-
ные, как его нос. Маленькая голова с восковым лицом на нескладно
скроенном теле. Наиболее обычный его жест — поднимать руки, плотно
прижав локти к телу. Его белые, немного женственные руки с тонкими
запястьями, обращенные ладонями кверху, как будто все время подни-
мают множество отвлеченных понятий.
Он не задавал вопросов. Мы обедали. Он не любит людей. Он любит
только историю, особенно историю Франции, одну главу которой он
«делал» сам: он ее писал в уме, как экзальтированный Мишле».
Был ли де Голль действительно заинтересован в Сопротивлении? Могли
он его понять? Эти вопросы невольно задавал себе д’Астье, только что прибыв-
ший из оккупированной немцами Франции.
«Я почувствовал, что говорю о вещах, слишком определенных
и в то же время слишком туманных. Это была какая-то смесь конкретных
подробностей повседневного существования и мыслей об Утопии. Рас-
сказывая, я чувствовал, что де Голль отбирает только те частицы, кото-
рые годились для его Истории... Не то, чтобы он не верил. Он подо-
зрителен потому, что презирает слишком много людей и слишком много
вещей в мире. Но он не мог не верить хотя бы потому, что я был тем
муравьем, который притащил из Франции соломинку для его истори-
ческого здания...1
Удалось ли д’Астье узнать де Голля лучше при тесном соприкосновении
с ним в Алжире? Вероятно, нет. По-видимому, его первое впечатление под-
твердилось:
«Теперь я увидел, как он... пускает в ход свое тройное оружие:
авторитет, тайну и коварство. Его уловки были не слишком тонкими,
но тайны, хранимые человеком с естественным и ледяным авторитетом,
могут завести очень далеко. Я часто удивляюсь, откуда брался такой
авторитет,— возникал ли он благодаря необычайно высокому росту или
всегда одинаковой наружности, подобно портрету, нечувствительной
к теплым тонам жизни? Или, может быть, его рождал вдохновенный голос
с его низкими звучаниями, издаваемый безжизненным телом, лишенным
всякого живого тепла, словно голос восковой куклы? Или, может быть,
этот авторитет рождало расстояние, которое он всегда соблюдает между
собой и другими людьми? Или его совершенный язык, хотя скрываю-
щаяся за ним мысль далеко не совершенна, язык, напоминающий зна-
менитые проповеди XVIII века?.. Он остается для меня тайной, этот
человек, движимый только одной силой — исторической идеей величия
Франции; для него это величие Франции — путь, заменяющий все другие
пути: божеские, человеческие, пути прогресса и любой идеологии... Как
часто сожалел я о том, что не знал его до или скорее во время тех июньских
и июльских дней 1940 года, когда он захотел сотворить Францию
по своему подобию! Он был похож на героя Плутарха, ищущего свое
место в истории, но еще не нашедшего его»1 2.
Это жестокий отзыв. Но, как уже было сказано выше, даже наиболее
благожелательно относившиеся к де Голлю писатели (включая его самого)
почти ничего не добавляют, что могло бы его «очеловечить». Что мы узнали
от них? Что до войны де Голль был крупным военным специалистом, что
1 Emmanuel d’Asti e’r, Sept fois sept jours, Paris, 1947, p. 77—78 (Э м м a-
ню эль д’Астье де ла Вижери, Семь раз по семь дней, Париж, 1947, стр. 77—78).
2 Там же, стр. 146—147.
184
он отличился в кампании 1940 года, но ничего особенного сделать не мог,
ибо всеми его советами относительно реорганизации французской армии
пренебрегали; что он первый восстал против перемирия; что он вел отчаянно
трудную дипломатическую борьбу, стремясь добиться для себя хотя бы частич-
ного признания в качестве символа Свободной Франции, и что это кончилось
великим парижским апофеозом в августе 1944 года.
Но даже для ближайших своих сторонников де Голль был чем-то очень
похож на «Символ», о котором говорит д’Астье. Он всегда «генерал» — высо-
кий ростом, недосягаемый и далекий, и его вид вызывает в памяти тот исто-
рический случай, о котором он сам рассказывает в своей книге «На острие
шпаги». Кто-то сказал Бонапарту, остановившемуся перед древним и благо-
родным памятником: «Как это печально». На что Бонапарт ответил: «Да,
печально, как величие».
Мое собственное ограниченное знакомство с де Голлем наводит меня
на мысль, что д’Астье несколько преувеличил его «нелепые» черты, ибо
де Голль производит достаточно сильное впечатление, и можно обойтись
даже малой дозой нелепости. Но отсутствие у него человеческого тепла,
безусловно, кажется странным в человеке таких сильных политических
страстей. Нельзя сказать, что де Голль «холоден» в обычном смысле слова,
наоборот, его «нечеловечность» скорее кажется мне теплой нечеловечностью
князя церкви. Первый том мемуаров де Голля, вышедший в 1954 году, под-»
тверждает это впечатление и поразительно совпадает с его собственными
высказываниями, опубликованными двадцатью годами раньше.
Но был ли де Голль в самом деле таким таинственным, каким изобразил
его д’Астье? За восемь лет до войны и за два года до опубликования своей
знаменитой работы «За профессиональную армию» де Голль написал блестя-
щий маленький очерк. Если прочесть его теперь, то он не только звучит
поистине пророчески, но и в значительной степени объясняет характер
де Голля и работу его ума. Очерк «На острие шпаги» ясно обнаруживает
огромную эрудицию де Голля, его редкий классический литературный стиль
и высокий ум. Но этот очерк также отражает твердое сознание собственного
превосходства де Голля и его незыблемую веру в себя как в человека, нис-
посланного судьбой. И в нем весьма ясно объяснено за восемь лет до того,
как это случилось, почему де Голль «взбунтовался» в 1940 году. Сильный
характер, авторитет и вера являются, по мнению де Голля, тремя главными
элементами, создающими великого полководца и вождя. Во всех трех гла-
вах мы находим места, подобно рентгеновским лучам, раскрывающие перед
нами работу «таинственного» ума де Голля.
«Страсть к самостоятельному действию сопровождается некоторой
грубостью. Человек с сильным характером воплощает в себе резкость,
присущую производимому им усилию... Его подчиненные это чувствуют
и часто от этого страдают. Такой командир сдержан в общении с людьми,
ибо власть немыслима без престижа, а престиж требует соблюдения
расстояния.
По отношению к высшим начальникам он попадает в затрудни-
тельное положение. Уверенный в своем суждении и сознавая свою
силу, он не делает никаких уступок желанию нравиться. Он... неспо-
собен к пассивному повиновению...»1
А вот пророчество, сбывшееся в 1940 году:
«Но когда опасность становится угрожающей... нечто похожее
на волну прилива выносит сильную личность вперед... И разве случа-
лось, чтобы какая-либо великая задача, стоявшая перед человечеством,
была осуществлена без сильного человека, одержимого непреодолимой
1 De Gaulle, Le fil de 1’ёрёе, Paris, 1946, p. 46—47 (Де Голль, На острие
шпаги, Париж, 1946, стр. 46—47).
185
потребностью действовать? Ничего бы не было достигнуто, если бы вос-
торжествовали советы соблюдать низменную осторожность или трусли-
вую скромность. Более того, люди, совершающие великие дела, должны
часто пренебрегать условностями ложной дисциплины. Так, в 1914 году
Лиоте удержал Марокко вопреки приказам свыше, а после Ютланд-
ского боя лорд Фишер с горечью заметил по поводу донесений Желлико:
«У него все качества Нельсона, за исключением одного: он не научился
нарушать приказы»1.
Де Голль «взбунтовался» 18 июня не по случайному вдохновению или
внезапно осенившей его мысли: он много лет готовился именно к поступку
подобного рода. Его полное пренебрежение к установленному порядку при
определенных условиях было продумано заранее. В своем очерке «На острие
шпаги» в главе об авторитете он также объяснил причины, заставляющие
великого полководца быть сдержанным. «Великое никогда не совершалось
в болтовне»,— писал он.
«Гош, ставший в двадцать четыре года главнокомандующим и жив-
ший в атмосфере риторики, тем не менее скоро научился молчать. Его
пылкость и блестящее ораторское искусство быстро сменились холодным
достоинством и немногословной речью... А кто был молчаливее Бона-
парта?.. А генералы Великойармии следовали примеру своего учителя...»1 2
Александр, Ганнибал, Цезарь, Ришелье, Конде, Гош, Массена, Напо-
леон — как де Голль любил произносить все эти имена! И для де Голля, при-
надлежавшего к крайне узкой консервативной военной касте, величие
Франции и французской армии было своего рода всепоглощающей идеей.
Никто не был лучше него подготовлен к тому, чтобы взять на себя во время
войны роль вождя свободных французов.
Поэтому 18 июня не было, как иногда говорилось, случайной удачей
Би-Би-Си. Психологически со стороны де Голля оно было шагом заранее
обдуманным. «На острие шпаги» разъясняет образ де Голля 1940 года. Как
мы увидим из дальнейшего, этот очерк проливает свет и на его высокомерие,
и на его сдержанность, и даже на его решение отказаться от власти в январе
1946 года. Ибо в 1946 году ему пришлось иметь дело не с солдатами и не с потен-
циальными солдатами, а с французскими гражданами. И он оказался вне
своей стихии.
1 Де Г о л л ь, На острие шпаги, стр. 50—51.
2 Там же, стр. 74—75.
Г лава вторая
БЫЛ ЛИ ДЕ ГОЛЛЬ В ГЛУБИНЕ ДУШИ
КРУПНЫМ БУРЖУА?
В 1944 году, к тому времени, когда правительство де Голля готовилось
взять на себя управление Францией, Петэн был отправлен в Германию.
Каковы бы ни были причины, побудившие немцев предпринять этот шаг,
•они таким образом создали во Франции политический вакуум, весьма удоб-
ный для де Голля1. В этих условиях его требования «признания» звучали
настойчивее, чем когда-либо.
Благодаря де Голлю в продолжение четырех лет была обеспечена заме-
чательная преемственность власти свободных французов (правда, чуть
не нарушившаяся в связи с образованием в ноябре 1942 года «соперничаю-
щей» власти в Северной Африке).
Власть свободных французов, ядром которой была небольшая группа
людей вокруг главы свободных французов, признанного таковым англий-
ским правительством 22 июня 1940 года, расширялась все более и более.
21 октября 1940 года, после захвата свободными французами некоторых
важных африканских территорий, был создан Совет обороны империи.
Менее чем через год, 24 сентября 1941 года, в Лондоне был основан Фран-
цузский национальный комитет, уже необычайно напоминавший настоящее
правительство, с министрами, которых временно называли «комиссарами»,
и с непрерывно расширявшимися связями с Францией. Хотя эта деголлев-
ская организация очутилась в очень тяжелом положении, продолжавшемся
несколько месяцев после высадки союзных войск в Северной Африке, когда
сначала Дарлан,, а потом Жиро были склонны не признавать власть Лондон-
ского комитета, де Голлю удалось в конце концов, «разделив» на короткое
время верховную власть с Жиро, полностью подчинить своему влиянию
Французский комитет национального освобождения (ФКНО). Это прави-
тельство де-факто было сформировано в Алжире 3 июня 1943 года, и де Голлю
понадобилось еще несколько месяцев, чтобы совсем отстранить Жиро от руко-
водства. Фактически де Голль один возглавлял правительство, когда в Алжире
в сентябре 1943 года была образована Консультативная ассамблея. За три
дня до вторжения союзных войск в Европу, состоявшегося 6 июня 1944 года,
Французский комитет национального освобождения провозгласил себя Вре-
менным правительством Французской Республики.
Постепенное отстранение Жиро, пользовавшегося до самого конца покро-
вительством Эйзенхауэра, требовало от де Голля немалого умения ловко
маневрировать не только против английского и американского правительств,
но и против вишистов, владевших большинством ключевых позиций в Север-
ной Африке, й (по крайней мере как утверждает Сустель) даже против неко-
торых обманывавших его социалистов и коммунистов, по-своему интриго-
вавших совместно с Жиро против де Голля.
1 М Прело, Обзор конституционного права, стр. 281.
187
Откуда, в конечном счете, получал поддержку де Голль? Поскольку
Консультативная ассамблея в Алжире представляла главным образом метро-
полию Франции, а де Голль опирался еще и на Национальный совет Сопро-
тивления, он получал поддержку «общественного мнения» Франции. Затем,
по мере того как правительство Виши все более и более себя дискредитиро-
вало, де Голля стали поддерживать французские войска, находившиеся
в Африке: безоговорочно — свободные французы (под командованием
*де Лармина, Кенига и Леклерка) и с некоторыми внутренними оговорками —
бывшие вишисты. Среди последних было так сильно массовое движение
в пользу присоединения к свободным французам, что прославленная танко-
вая дивизия Леклерка, первой вошедшая в Париж в августе 1944 года,
состояла к тому моменту, когда она была сформирована, из 12 тысяч «сво-
бодных французов» и 15 тысяч «прочих», среди которых находилось значи-
тельное число офицеров, бывших ранее пламенными сторонниками маршала,
причем некоторые из них даже воевали против англичан в Сирии1. Как
отмечает Сустель, привлекательность, которую на этой стадии развития
событий представлял для рядовых вишистов «деголлизм», объяснялась тем
фактом, что «деголлизм» давал четкое решение вопроса, тогда как сохране-
ние верности маршалу требовало от человека способности к рассуждениям
весьма сложного порядка1 2. Это, может быть, и хорошее объяснение, но есть
и другое, лучшее: не начали ли вишисты массами присоединяться к де Голлю
летом 1943 года потому, что а) он явно должен был стать победившей сторо-
ной и б) в социальном отношении он был «своим человеком»? И не чувство-
вали ли они, может быть подсознательно, что социалистические и коммуни-
стические «комиссары», окружавшие де Голля, были временным явлением
и что в глубине души де Голль не был революционером и, хотя с 1940 года
он слыл «бунтовщиком», по существу мог быть только человеком порядка
и закона?
Здесь мы снова сталкиваемся с характерным для Франции положением,
которое невозможно объяснить в нескольких простых словах. С одной сто-
роны, осенью 1943 года де Голль стал бесспорным главой Национального
комитета и «явным» вождем новой Франции, которого все более и более
признавали таковым и иностранные державы («Теперь мы, наконец, знаем,
что вы именно тот человек, который нужен»,— сказал Эйзенхауэр) и большая
часть общественного мнения во Франции (где даже наиболее непримиримые
деятели Сопротивления считали его по меньшей мере «полезным символом»).
С другой стороны, за этим фасадом внешнего единства продолжалась борьба
за власть.
Правда, некоторое время и сам де Голль пытался сохранить видимость
национального единства и борьбы с вишизмом. В речи, произнесенной
им 3 ноября 1943 года в Алжире по случаю открытия Консультативной
ассамблеи, он выступил как глава поистине новой Франции. Он безогово-
рочно осудил правительство Виши как «незаконное»; это был весьма важный
вопрос для де Голля, ибо правительство Виши еще существовало. Он сказал:
«Немецкое нашествие и оккупация уничтожили государственную
систему, которую установила у себя Франция. Нашлись люди, которые
воспользовались бедствием, постигшим народ, ошеломленный воен-
ным поражением, и установили на французской земле в согласии с вра-
гом отвратительный режим личной власти, режим, основанный на лжи
и пытках. При поддержке захватчиков, сотрудничеством с которыми
они хвастали... эти люди в самом буквальном значении этого слова
поработили независимый народ. Спасение нашей родины стало для нас
1 General de Larminat, Revue de la France Libre, No. 20, April, 1949,
p. 15 (Генерал де Лармина, Ревю де ла Франс либр № 20, апрель, 1949, стр. 15).
2 Jacques Soustelle, D’Alger a Paris, Paris, 1950, p. 231 (Ж а к Су-
стель, От Алжира до Парижа, Париж, 1950, стр. 231).
188
высшим законом. Нам пришлось создать временную власть для руковод-
ства военными усилиями Франции и для поддержания ее прав»1.
Затем следовала торжественная, совершенно в духе Черчилля хвала
Сопротивлению, бывшему «основной реакцией всей массы француз-
ского народа»:
«Оно, конечно, не похоже на армию, ведущую регулярную войну.
Но оно решительно и ‘действенно проявляется везде. Его объединяет
организация, созданная в самой Франции,— Национальный совет
Сопротивления... Оно на фабриках и на полях, в конторах, в школах,
на улицах и внутри домов, в нервах и мыслях людей. Оно в действиях
тех героических групп, которые не упускают случая вредить врагу
и карать изменников... Никогда наши знамена не покидали поля боя,
и сегодня здесь, в Африке, 50 тысяч солдат с нетерпением ждут воз-
можности встретиться лицом к лицу с врагом за морем... Сопротивле-
ние — таково ныне стихийное выражение воли нации»1 2.
Военное величие... Де Голль вспомнил Бир-Хашейм, Феццан и подвиги
французских летчиков в Англии, в Ливии и в России, где эскадрилья «Нор-
мандия» отчасти разделила с Красной Армией ее славу и жертвы.
Другой навязчивой идеей де Голля было место Франции в мире и ее дипло-
матическое значение:
«Франция теперь должна опять играть большую международную
роль. Франция считает, что ни один европейский вопрос и ни один важ-
ный мировой вопрос не может быть разрешен без ее участия; основания
для этого вписаны в карту мира, в историю и в совесть человечества».
Затем де Голль говорил о всеобщих выборах во Франции как о един-
ственно возможном средстве выражения воли независимого народа; пока же
совершается большая предварительная работа:
«Это первое заседание Временной Консультативной ассамблеи
является вехой, значение которой было отмечено мировым обществен-
ным мнением. Оно знаменует собой первый шаг по пути к возрождению
французских представительных органов».
Республика, демократия — де Голль оперировал обоими этими словами,
которыми он не решался пользоваться раньше, в лондонские дни. Но то
«национальное единство», о котором он так любил говорить в Алжире, было
несколько искусственным.
Ибо если, несмотря на порядочную долю непривлекательных интриг,
которые велись в «Карлтон-гарденс», можно говорить о «чистоте» деголлизма
на ранних его стадиях, деголлевская «мистика» немало пострадала при
соприкосновении с Северной Африкой. И, даже если на Французский комитет
национального освобождения и на его Консультативную ассамблею можно
было смотреть как на часть самой Франции (хотя и тут и там было немало
авантюристов, карьеристов и проходимцев, готовых использовать в своих
выгодах неизбежную победу де Голля), вся атмосфера в Алжире и вообще
в Северной Африке была гораздо более сомнительной. Северная Африка
никогда не была «типичной» Францией: ни ее французское население, ни ее
чиновники и солдаты. По словам Сустеля, даже во второй половине 1943 года
в правительственных канцеляриях Рабата и Алжира все еще висели портреты
маршала и лишь изредка встречались портреты «усатого» Жиро. И замена
этих портретов портретами де Голля произошла уж очень внезапно.
Ибо, говоря о «преемственности» организаций свободных французов
между 1940 годом и Освобождением, следует помнить, что Французский
комитет национального освобождения отнюдь не был простым «продолже-
1 Charles de Gaulle, Discours aux Fran^ais, vol. II, Paris, 1944, p. 251
(Шарль де Голль, Обращения к французам, т. II, Париж, 1944, стр. 251).
2 Там же, стр. 255.
189
нием» лондонского Национального комитета, а являлся своеобразным про-
дуктом слияния этого комитета с военным и гражданским командованием
Жиро. Французский комитет национального освобождения был признан
Англией и США на конференции в Анфе высшим французским органом власти
в Северной Африке. В известном смысле эта власть вела свое происхождение
от Виши. Можно даже утверждать, что одним из предков Французского
комитета национального освобождения был Петэн!
Вот что можно привести в виде доказательства:
«Французский комитет национального освобождения де Голля полу-
чил свои полномочия от «двуглавого» ФКНО Жиро — де Голля, который
получил частично свою власть от Имперского совета Жиро, получившего
власть от Дарлана. Дарлан в свою очередь получил власть от фран-
цузского резидента в Марокко Ногеса, передавшего 13 ноября 1942 года
свои полномочия Дарлану после того, как двумя днями раньше Дарлан,
был назначен Петэном (телеграммой 59649) единственным представи-
телем маршала — «главы государства» в Северной Африке»1.
Законность этой «родословной» можно оспаривать, но нет никакого
сомнения в том, что свободные французы, попав в Алжир, оказались связан-
ными со многими людьми, имевшими очень мало общего с «чистым» дегол-
лизмом 1940 года. Отстранение Жиро к концу 1943 года, хотя и воспринятое
как великий триумф де Голля, отнюдь не означало уничтожения жиро-
дизма, наоборот, де Голлю волей-неволей пришлось получить в наследство
все жиродистские элементы, ставшие своеобразным троянским конем, рас-
пространявшим заразу среди свободных французов.
Что означал в первую очередь жиродизм? Бежав из Германии, генерал
Жиро — солдат, пользовавшийся большим уважением среди всех консерва-
тивных элементов французской армии и среди больйтей части офицеров,
участвовавших в Сопротивлении,— вообразил, что петэновская «армия пере-
мирия» пойдет за ним, если немцы захватят Францию Виши. «Деголлевское»
Сопротивление он не считал серьезным. Американская секретная служба
поощряла его и явно предпочитала де Голлю. Но когда дошло-до дела,
«армия перемирия» по существу ничего не предприняла для противодей-
ствия захвату вишийской Франции немцами и дала себя разоружить. Жиро,
разочаровавшийся в «армии перемирия», которую он называл при встречах
с участниками Сопротивления в 1942 году своим «самым большим козырем
в игре», в конце концов по настоянию союзных представителей уехал в Гиб-
ралтар. Оттуда он отправился в Северную Африку (причем в Алжире его
опередил Дарлан). Когда Жиро находился уже в Северной Африке, Черчилль
и Рузвельт признали его «участником Сопротивления», но фактически он стал
центром, вокруг которого сгруппировались все вишисты, теперь только
и думавшие о том, как бы перейти на сторону союзников. Жиро пользовался
поддержкой финансовых кругов, крупных капиталистов, североафриканских
колонистов и всей армейской и административной верхушки, короче
говоря— всех «сил порядка».
Де Голль мог претендовать на то, что за ним идет французское «обще-
ственное мнение», представленное Национальным советом Сопротивления;
он был также более ловким политиком, более замечательной личностью
и имел значительно лучший пропагандистский аппарат, чем Жиро. Но хотя
победа де Голля над Жиро была понятна психологически и исторически,
«силы порядка» продолжали делать свое дело даже и после того, как они
будто бы покинули Жиро ради де Голля.
После устранения Жиро произошло два, несомпенно весьма значитель-
ных, события:
1. Представители «старого общества» и старых «генеральных шта-
1 «Комба», 26 мая 1949 года.
190
бов» (военного, административного, политического и экономического)
примкнули к де Голлю, бывшему единственным подлинным символом
будущего Франции. Эти люди не были ярко выраженными вишистами.
Они проявили достаточную осторожность, чтобы не скомпрометировать
себя слишком открыто связью с Петэном. Среди них имелись люди, обла-
давшие значительным практическим опытом, и они неизбежно должны
были стремиться вытеснить дилетантов-самоучек из среды свободных
французов.
2. Эти люди начали «обращать в свою веру» многих свободных фран-
цузов, окружавших де Голля. Любопытно, что для буржуазии было
не вполне «естественно» участвовать в Сопротивлении. Для очень многих
из ее представителей это было равносильно разрыву со своей родной
средой. Однако соприкосновение с «простыми людьми» в Сопротивлении
создавало у многих из них новое мировоззрение, и некоторое время каза-
лось, что эти люди образуют опору новой Франции. В действительно-
сти же «сплав» Жиро с де Голлем в значительной степени уничтожил
эту тенденцию: еще задолго до Освобождения многие из этих «изгнан-
ников» снова оказались в своей «естественной» среде. Этот процесс уско-
рился благодаря тенденции Сопротивления в самой Франции подпасть
под влияние коммунистов.
Несомненно, в Алжире между «лондонскими свободными фран-
цузами» и французами, отличившимися, скажем, в Сирии, где они вое-
вали против англичан, существовала большая антипатия, тем не менее
наличие стадного социального инстинкта, толкавшего буржуазию всех
оттенков к объединению против революционных сил, активность кото-
рых возрастала во Франции, было очевидно.
Неизбежно возникает вопрос, не понял ли к концу 1943 года сам де Голль,
теперь совсем уже не считавший себя «взбунтовавшимся офицером», что
он наконец попал в родной «дом»? Ибо теперь он стоял во главе общества,
приверженного к традициям, и опять находился в атмосфере, не лишенной
сходства с тем миром, в котором он прожил всю свою жизнь, принадлежа
к ультраконсервативной семье.
Серьезный конфликт между представителями де Голля и многочислен-
ными элементами Сопротивления внутри Франции в дни Освобождения пока-
зал, что в это время де Голль решительно стоял на стороне закона и порядка.
В противоположность Видо, он не хотел больше произносить слово «рево-
люция», предпочитая ему неясное слово «обновление», подразумевавшее
лишь незначительные улучшения прежних закона и порядка. В Алжире
де Голль еще говорил: «Эта война означает революцию, величайшую револю-
цию в нашей истории». В Париже в августе 1944 года он больше не произно-
сил этого слова.
При всем том Париж славил его как героя, как величайшего националь-
ного деятеля Франции после Клемансо и как неоспоримого вождя, символи-
зирующего «единодушие» французского народа.
Это больше кажущееся, чем реальное противоречие. В день парижского
апофеоза де Голля каждый попросту предпочел забыть о враждебных спорах,
происходивших всего несколько дней назад между представителями де Голля
и представителями внутрифранцузского Сопротивления, и не хотел слишком
присматриваться к трудностям и столкновениям, неизбежно предстоявшим
впереди.
Такова была естественная и инстинктивная реакция, порожденная
чувством личной и патриотической радости, что немцев наконец прогнали.
И помимо всего прочего, де Голль олицетворял собой в тот момент борьбу
против Германии. Но примирению неизбежно суждено было длиться недолго.
191
Глава третья
ПАРИЖСКОЕ ВОССТАНИЕ
Что происходило в Париже накануне Освобождения?
«Военный представитель де Голля генерал Шабан-Дельмас пытался
восстановить порядок. Он говорил тридцать пять минут, стараясь
доказать желательность перемирия. У Французских внутренних сил
слишком мало оружия. «Джентльменское соглашение» с фон Хольтицем
оправдывает себя как полезная мера...
Его поддержали Рибьер, Даниэль Мейер и Мюттер...
Но Комитет военных действий собирался в этот день дважды,
и ярость, которую в нем вызывало перемирие, становилась все сильнее.
Крижель-Вальримон заявил, что Лондон умышленно саботирует народ-
ное восстание, не желая, чтобы народ занял должное место в правитель-
стве. Вайян сказал, что чудовищно пытаться лишить народ Парижа воз-
можности дать бой, к которому он готовился последние четыре года.
А Вийон крикнул Шабан-Дельмасу: «Никогда в жизни я не видал
такого трусливого французского генерала!»
Заседание было прервано. Когда оно возобновилось, Вийон изви-
нился перед Шабан-Дельмасом. Однако он доказывал, что перемирие —
это вопрос, касающийся не только шестисот человек из полицейской
префектуры: есть еще ФФИ, патриотическое ополчение, вообще народ,—
и все это дает огромные возможности.
Пароди, выступавший в качестве представителя де Голля, высказал
мысль, что преждевременное восстание может потерпеть поражение,
но он также полагал, что, если восстание начнется слишком поздно, оно
не достигнет своей цели. Он был явно озабочен опасностью того, что
новая военная администрация союзников на оккупированных террито-
риях (АМГОТ) возьмет все под свой контроль. Совершенно необходимо,
считал Пароди, чтобы до прихода союзников Сопротивление прочно
установило свою власть в Париже».
Этой небольшой выдержки из замечательной «Истории освобождения
Парижа» Дайсетта достаточно, чтобы получить представление о странной
атмосфере, создавшейся во время освобождения Парижа,— об атмосфере
соперничества между двумя главными силами Сопротивления. Говоря в общих
чертах, на одной стороне находились коммунисты — революционеры и яко-
бинцы по темпераменту, готовые пойти на самый отчаянный риск и отра-
жавшие дух 1848 года и коммунаров, владевший рабочими Парижа. С другой
стороны имелись более осторожные люди — представители Сопротивления
вне Франции и «умеренные» из движения Сопротивления внутри страны
(«аттантисты», как их пренебрежительно называли коммунисты), рассматри-
вавшие положение в плане «военных возможностей» и старавшиеся избежать
донкихотских жестов, которые могли привести к гибели множества людей
и к разрушению Парижа, если восстание не будет достаточно координиро-
вано с наступлением союзных войск. Многие из этих людей были уже
192
«настроены управлять». Кажется парадоксальным, что в Париже коммуни-
сты проводили ту же политику, которая во время восстания в Варшаве
(«не согласованного с командованием Красной Армии») сурово осуждалась
русскими. Однако обстановка тут и там была различна, хотя бы потому, что
от Парижа немцы теперь, несомненно, отходили, и, если бы в Париже нача-
лось побоище, это, во всяком случае, ускорило бы наступление союзников
на столицу. Варшава же была отделена от русских Вислой, и только незна-
чительный, оторванный русский авангард находился где-то неподалеку
от Варшавы. И как раз в этот критический момент шесть танковых дивизий
Геринга были брошены в бой, чтобы воспрепятствовать наступлению русских.
Опасность того, что нечто подобное может случиться с Парижем, была нич-
тожна, и в общем Комитет военных действий угадал правильно.
На другом заседании Национального совета Сопротивления Вийон
(представитель Комитета военных действий), по словам Дайсетта, говорил:
«Вы боитесь народа, вы прекращаете бой, чтобы украсть у народа
победу; вы заключили с немцами такое же перемирие, какое заключил
Петэн. Дух Мюнхена, дух Виши подменяет истинный дух Сопротивле-
ния,— вы всадили восстанию нож в спину».
Однако, учитывая наступление союзных армий, представитель дё Голля
согласился на восстание по всем правилам, которое должно было длиться
два или три дня. Честь была спасена. Париж был освобожден парижанами;
для вмешательства АМГОТ не было никаких оснований, и ущерб оказался
сравнительно невелик, правда лишь потому, что генерал фон Шольтиц
нарушил приказ Гитлера разрушить Париж.
Из массы документов и рассказов об освобождении Парижа совершенно
ясен по крайней мере один факт: парижские рабочие сражались с немцами,
вооруженные старыми винтовками, пистолетами, даже кухонными ножами;
в рабочих кварталах баррикады возникали на каждой улице. На большой
карте Парижа, приложенной к книге Дансетта, отмечены сотни баррикад
в 18-м, 19-м, 20-м, 12-м, 13-м, 14-м и 15-м округах Парижа, очень малое
их количество — в округах 5-м, 6-м, 7-м и в южной части 16-го (Отейль)
и полное отсутствие баррикад в кварталах Пасси, Этуаль, Елисейские поля
и Монсо. Конечно, эти баррикады, построенные из опрокинутых автомобилей,
предметов домашней обстановки и вывороченных из мостовой камней, были
нелепы: ни одна из них не выдержала бы 88-миллиметрового снаряда.
Но «хорошо было чувствовать», что находишься на баррикадах; мужчины,
женщины и дети тащили шкафы и матрацы из своих бедных жилищ. А энер-
гичный командир районной группы ФФИ полковник Роль, в прошлом рабо-
чий, уволенный за коммунистическую пропаганду с заводов Рено, Ситроен
и Бреге, издал 22 августа приказ:
На каждого по б о ш у!
Покрыть Париж баррикадами!
Много было снайперских выстрелов. В различных местах происходили
сотни стычек. Каждый день, пока длилось восстание, по сорок-пятьдесят
трупов доставлялись к Нотр Дам де Виктуар; они начинали издавать злово-
ние на жаре. Продовольствия было до невозможности мало, но ФФИ захва-
тили у немцев 2500 тонн мороженого мяса, благодаря чему войскам удалось
раздать полуфунтовые пайки.
Баррикады в рабочих кварталах, но ни одной—в районе Елисейских
полей... Буржуазия боялась, как бы ФФИ (Фи-фи, как она их стала злобно
называть) не захватили брошенных немцами мэрий. Все спекулянты, благо-
денствовавшие при оккупации, страшились «народного правительства»;
де Голль казался им гораздо меньшим злом. И они молили де Голля прийти
для спасения закона и порядка, так торопливо брошенных немцами.
И вот 25 августа дивизия Леклерка вошла с юга в Париж. Де Голлю
не без значительных усилий удалось убедить союзное командование уско-
13 а. Верт
193
рить освобождение Парижа и дать совершить это французской воинской части.
Восстание не сопровождалось такими ужасами, как в Варшаве, но около
3 тысяч французов было убито и около 7 тысяч ранено. Принимая во внима-
ние все обстоятельства, это надо считать недорогой ценой даже такого восста-
ния, которое некоторые называли «символическим восстанием». В известном
смысле это было верно. Немцы не противодействовали восстанию с такой
силой, на которую они были способны. Было заключено частичное трехднев-
ное «перемирие». И любопытные закулисные переговоры продолжались
между шведским генеральным консулом Нордлингом и военным комендантом
Парижа генералом фон Хольтицем с одной стороны и тем же Нордлингом
и представителем де Голля Пароди — с другой! Все это портило традицион-
ную романтическую картину большого парижского восстания с баррика-
дами в стиле 1830 или 1848 года. Но разве это была вина рабочих?
Интересная передовая статья была написана на эту тему годом позже,
вероятно Альбером Камю, в газете «Комба»:
«Уже целый год некоторые добрые души твердят нам, что никакого
восстания в Париже вообще не было, участники Сопротивления всего
лишь дали несколько выстрелов в воздух в самый последний момент.
В самом деле, эти добрые души не находились на баррикадах... Ибо
в Отейле и Пасси не было баррикад.
Иные рисуют нам величественную картину народа, восставшего как
один человек, поднявшего оружие и освободившего Париж собствен-
ными силами в великом романтическом порыве. Правда проще, но
не менее величественна. Четыре или пять тысяч человек с несколь-
кими сотнями ружей выступили в соответствии с хорошо разработан-
ным планом, чтобы задержать отступающие остатки германской
7-й армии. Менее чем через неделю 50 тысяч парижан вышли на барри-
кады в революционных кварталах и пустили в ход оружие, захваченное
у врага. Благодаря им Париж задержал германское отступление...
и избавил союзников еще от нескольких битв...
Такова правда. Но к ней надо еще прибавить краски парижского
лета, грозу, разразившуюся в среду ночью, и молодежь, стоящую на бар-
рикадах и наконец-то смеющуюся — впервые за четыре года»1.
Прибытие де Голля в Париж 25 августа 1944 года, когда он был принят
в Парижской ратуше членами Национального совета Сопротивления, пред-
ставлявшими движение Сопротивления внутри Франции, было, конечно,
одной из великих минут в современной истории Франции. Как сказал сам
де Голль: «Это такая минута, величие которой переживет нас». Председатель
Национального совета Сопротивления Бидо и председатель Парижского
комитета Освобождения коммунист Жорж Марран одинаково тепло привет-
ствовали де Голля. На следующий день среди всеобщего ликования де Голль
проехал весь путь от площади Этуаль до Парижской ратуши и оттуда к Нотр
Дам, где, несмотря на усиленную стрельбу немцев или пятой колонны
и на убитых и раненых (несколько выстрелов раздалось даже внутри собора),
он спокойно выстоял всю службу, горячо присоединившись к молитве. Его
невозмутимое мужество произвело большое впечатление.
Огромный энтузиазм, охвативший Париж в тот день, был похож на все-
общий глубокий вздох облегчения, вырвавшийся у людей при мысли о том,
что немецкая оккупация кончилась; и в тот день де Голля любили потому,
что он символизировал Освобождение и олицетворял воинскую доблесть
Франции. Пресса Сопротивления, захватившего в свои руки во время восста-
ния почти все газеты, помещала сообщения крупным шрифтом на всю
полосу:
1 «Комба», 20 августа 1945 года.
194
В столице уничтожены последние в р а г п!
Французские внутренние силы и войска
сражались целый день, чтобы ликвидиро-
вать немецкие опорные пункты!
Народ взялся за оружие от одного конца еще оккупированной Фран-
ции до другого, чтобы истребить захватчиков.
В 15 часов на улицах Парижа от Триумфальной арки до Нотр Дам
народ будет единодушно приветствовать генерала де Голля.
«Война продолжается... Франция должна находиться в первом
ряду великих наций!» — заявил де Голль в Парижской ратуше, где его
принял Жорж Марран...
Солдаты Леклерка, американские друзья! Париж, освободившийся
собственными силами с оружием в руках, принимает вас и приветствует!
Другие газеты проявляли не меньший энтузиазм3.
1 Крупнейшими ежедневными газетами, начавшими выходить (все на двух страницах),
во время парижского восстания, большей частью под каким-нибудь лозунгом Сопротив-
ления, были: «Паризьен-либере» (орган Гражданской и военной организации Сопротив-
ления — ОСМ), «Франс либр» (редактор Андре Мюттер — один из правых членов Нацио-
нального совета Сопротивления), «Орор» (орган радикалов), «Об» (орган христианских
демократов, печатавший статьи Мориса Шумана, Видо, Летурно и др.), «Комба» (орган
организации «Комба», редактор Альбер Камю, в газете сотрудничали Ж. П. Сартр, Ж. Бер-
нанос и другие известные лица), «Попюл ер» (официальный орган социалистической пар-
тии), «Дефанс де ла Франс» (бывшая раньше подпольной газетой, вскоре сменившая
свое название на название более коммерческой газеты «Франс суар», фактически возродив-
шая прежнюю «Пари суар»); затем три газеты, близкие к коммунистам, все «сопротивлев-
ческого» происхождения: «Фран-тирёр» (выпускавшаяся руководителями группы Сопро-
тивления того же названия, в частности Альбером Байе (радикал) и Жоржем Альтманом
(социалист), затем «Либерасьон» и «Фрон насиональ» и наконец официальный орган комму-
нистической партии «Юманите» и вечерняя коммунистическая газета «Се суар». Единствен-
ной газетой, не связанной с какой-либо партией или группой Сопротивления (и, безуслов-
но, вишийской по всем своим традициям), была «Фигаро», но и она стала снова выходить
во время восстания в Париже, и большинство ее сотрудников (на той стадии) более или
менее «поддерживали» Сопротивление. Наиболее значительными еженедельниками, по-
явившимися сразу после освобождения Парижа, были «Карфур» с большой статьей
Мориака на первой странице и «Канар аншенэ» (в то время тоже близкий к коммунистам,
хотя и не надолго). «Монд» начала выходить только в декабре 1944 года.
13*
Глава четвертая
ФРАНЦИЯ К МОМЕНТУ ОСВОБОЖДЕНИЯ.
ПРОГРАММА НАЦИОНАЛЬНОГО СОВЕТА
СОПРОТИВЛЕНИЯ
Каковы были основные проблемы, с которыми столкнулось Временное
правительство де Голля к моменту Освобождения? Во-первых, надо было
проводить в жизнь ряд постановлений, принятых Французским комитетом
национального освобождения (после их одобрения Консультативной ассам-
блеей в Алжире) относительно будущей системы управления Францией.
Постановление от 21 апреля 1944 года предусматривало проведение
выборов в Учредительное собрание не позже чем через год после оконча-
тельного освобождения французской территории, а предварительно должны
были «постепенно восстанавливаться» «республиканские органы управле-
ния». Далее предусматривалось восстановление в коммунах муниципаль-
ных советов, существовавших до 3 сентября 1939 года, причем из них
предварительно исключались все, кто «оказывал прямую помощь врагу
или захватчику» (то есть правительству Виши). Если после такой «чистки»
не было кворума, свободные места должны были временно предоставляться
по указанию префекта после совещания с районным комитетом освобож-
дения. «Сплошь неприемлемый» муниципальный совет должен был заме-
няться «специальным представительством», назначаемым аналогичным путем
префектом. В департаментах предусматривалась такая же процедура в отно-
шении генеральных советов с тем различием, что «чистку» должны были
проводить не префекты, а министр внутренних дел. При назначении новых
советов следовало отдавать предпочтение тем советникам, которые «оста-
лись верны своему долгу», и участникам и участницам Сопротивления,
но все же необходимо было считаться с политическим большинством рас-
пущенного совета и с «тенденциями, обнаружившимися в департаменте
после Освобождения».
Очень важным мероприятием было создание департаментских комитетов
освобождения, состоявших из представителей организаций Сопротивления
и политических партий, прямо связанных с НСС. Согласно постановлению,
эти комитеты должны были «помогать префектам, но прекращали свои функ-
ции после восстановления генеральных советов». Как видно будет из.даль-
нейшего, в связи с этими мероприятиями одно время возникли серьезные
разногласия между правительством де Голля и местными комитетами Сопро-
тивления, которые часто присваивали себе функции, находившиеся в противо-
речии с постановлением от 21 апреля, создавая, таким образом, некоторое
противоречие между центральными и местными властями.
Постановление далее предусматривало, что Временное правительство
и Консультативная ассамблея должны возможно скорее переехать из Ал-
жира во Францию, причем Консультативная ассамблея должна быть рас-
ширена. Что касается последующих выборов временного представительного
собрания, постановление указывало, что значительное число лиц не будет
пользоваться правом быть избранными, а именно: бывшие члены прави-
тельства Виши; депутаты и сенаторы, голосовавшие за Петэна 10 июля
196
1940 года; лица, помогавшие немцам или вредившие Франции или се
союзникам либо принявшие от правительства Виши часть власти или
должность национального советника, денарааментского советника или,
если дело касается Парижа, муниципального советника.
Другое постановление, от 9 августа 1944 года, аннулировало все законо-
дательные акты правительства Виши.
Многие века Франция была странбй с сильно централизованной властью,
и, несомненно, рано или поздно население должно было признать централь-
ное правительство в Париже органом высшей власти. Но тот факт, что страна
оставалась четыре года разделенной надвое, что значительные территории
страны были освобождены Французскими внутренними силами и другими
организациями Сопротивления, почти или совсем не связанными с Алжиром,
должен был неминуемо вызвать временные затруднения. Прежде всего
не алжирское правительство, а Национальный совет Сопротивления первым
предложил свой «план немедленных действий», принятый 15 марта 1944 года,
предусматривавший создание комитетов освобождения в городах, в деревнях
и на предприятиях под общим руководством департаментских комитетов
освобождения, в свою очередь подчинявшихся НСС.
Местные комитеты освобождения, особенно во многих районах Цен-
тральной и Южной Франции, руководствовались лишь общими инструкциями,
содержавшимися в программе Национального совета Сопротивления. Так,
вместо того чтобы восстанавливать власть довоенных муниципальных советов
в соответствии с алжирским постановлением, они часто брали обязанности
муниципальных советов на себя. Во многих местах, особенно там, где разви-
вали большую активность коммунисты, была, кроме того, сформирована
«гражданская и республиканская гвардия», которая часто соглашалась под-
чиняться центральному правительству только через комитеты освобождения.
В течение некоторого времени правительство де Голля наталкивалось на боль-
шие трудности при попытке неуклонно проводить в жизнь постановление
от 21 апреля.
В стремлении преодолеть эти трудности правительство, помимо пре-
фектов, назначило еще специальных республиканских комиссаров; многие
из них сочувствовали коммунистам (Обрак в Марселе, Фарж в Лионе, Энгран
в Клермон-Ферране).
«В Лиможе, Тулузе, Монпелье и некоторых других городах понадо-
билось некоторое время для восстановления равновесия между мест-
ными властями, возникшими из Сопротивления, и Временным прави-
тельством, сформировавшимся в Париже»1.
Хотя республиканским комиссарам были даны широкие полномочия
(право отстранения должностных лиц, право реквизиции и т.п.), по-видимому,
они получили указание воздействовать на комитеты освобождения убежде-
нием, а не. силой. Несомненно, среди членов этих комитетов освобождения
имелись люди, не доверявшие де Голлю; прежде чем отказаться от власти,
они хотели посмотреть, насколько правительство де Голля намерено при-
держиваться программы Национального совета Сопротивления.
Такое полное изложение программы Национального совета Сопро-
тивления не вызывает необходимости извиняться перси читателем, ибо
эта программа не только отражает все чаяния огромного большинства
участников Сопротивления (конечно, не всех номинальных членов НСС,
не таких, например, как Ланьель или Мюттер), но и является также своего
рода идеологическим фундаментом Четвертой республики. Вся последующая
история Четвертой республики была в значительной степени историей борьбы
между теми, кто хотел проводить в жизнь программу НСС, и теми, кто решил
ее игнорировать, даже иногда п поддерживая на словах.
1 «Анне политик», 1944—1945 годы, стр. 14.
197
В особенности это относится к экономическому и колониальному раз-
делам программы НСС.
Следует, однако, отметить, что по крайней мере в первые два или три года
после Освобождения в соответствии с программой НСС были проведены кое-
какие социальные и структурные реформы, и люди, составлявшие оба проекта
конституции, всегда должны были иметь в виду программу НСС. Правда,
многие из этих реформ, как, например, национализация банков, на прак-
тике оказались номинальными. Но это совсем другой вопрос.
Программа НСС начиналась с заявления, что все люди, объединившиеся
в НСС, намерены сохранить единство после Освобождения, для того чтобы:
1.	Установить во главе с генералом де Голлем такое республиканское
правительство, которое будет защищать политическую и экономическую
независимость нации и восстановит силу, величие и престиж Франции.
2.	Следить за тем, чтобы изменники были наказаны, а люди, помо-
гавшие врагу или активно связанные с правительством Виши, отстра-
нены от административной и служебной деятельности.
3.	Требовать конфискации имущества изменников и спекулянтов
и значительного прогрессивного обложения налогом доходов, получен-
ных во время войны и оккупации.
4.	Следить за тем, чтобы было восстановлено всеобщее избира-
тельное право, соблюдалась полная свобода мысли, совести и слова,
полная свобода печати и ее независимость от государства, капита-
листов и иностранных правительств; свобода союзов, собраний и демон-
страций; неприкосновенность жилища и тайна переписки; уважение к
человеческой личности; полное равенство всех граждан перед законом.
5.	Провести следующие необходимые реформы:
а) В экономической области
установить подлинную экономическую и социальную демократию,
требующую «устранения от управления народным хозяйством Франции
всех крупных экономических и финансовых феодальных сил»;
подчинить частные интересы интересам общественным;
увеличить производство в соответствии с планом, который должен
быть принят правительством после совещания со всеми теми, кто связав
с производством;
национализировать «все крупные монополизированные средства
производства, являющиеся продуктом общего труда, источники энергии,
минеральные богатства, страховые компании и крупные банки»;
развить производственные и потребительские кооперативы;
предоставить достаточно квалифицированным рабочим право зани-
мать административные и директорские посты на предприятиях; участие
рабочих в экономическом руководстве предприятиями.
б)	В социальной области
s осуществить право на труд и на отдых, которое должно, в частности,
обеспечиваться путем восстановления и усовершенствования системы
заключения коллективных договоров;
соответственно повысить заработную плату и гарантировать такой
уровень заработной платы, который обеспечит каждому рабочему и его
семье «уверенность, достоинство и возможность вполне человеческого
существования»;
обеспечить покупательную способность в национальном масштабе
путем политики упрочения денежной системы;
восстановить независимые профсоюзы;
провести исчерпывающий план социального обеспечения;
добиться обеспечения работающих по найму путем законодатель-
ства, регулирующего наем и увольнение; восстановить цеховых предста-
вителей;
198
установить достаточные пенсии по старости.
(Различные мероприятия, направленные на установление выгодных
цен на продукцию сельского хозяйства, на улучшение положения сель-
скохозяйственных рабочих и т. п.)
в)	В колониальной области
распространить политические и экономические права на местное
население в колониях.
г)	В области народного образования
предоставить всем французским детям полную возможность полу-
чить образование в соответствии с их способностями, совершенно не счи-
таясь с социальным и финансовым положением их родителей. Создать
таким путем людей «лучших по заслугам, вместо лучших по рождению».
Это была явно левая программа, близкая к социалистическому мировоз-
зрению, она была программой-минимум для коммунистов и программой-
максимум для более осторожных людей в Национальном совете Сопротивле-
ния. Некоторые, как Ланьель и Мюттер, присоединились к ней только для
вида. Они обнаруживали это с полной ясностью, как только в парламенте
ставились на обсуждение экономические законопроекты, составленные в духе
программы НСС. .
Программа НСС не была революционной; скорее она представляла собой
нечто вроде Нового курса, или «революции сверху», как ее назвал пред-
седатель НСС Бидо в великий день парижского апофеоза де Голля. Но даже
такая «революция» усиленно саботировалась либо сознательно, либо в силу
обстоятельств. Намечая в 1944 году свою оптимистическую программу,
НСС не принял в расчет приближавшуюся «холодную войну», так же как
и войну в Индокитае; а та и другая вскоре разрушили всякую надежду
на левое большинство (чем, по существу, было Сопротивление), проводящее
в жизнь левую программу. Французские коммунисты были не единствен-
ными и даже не главными виновниками этой трагической неудачи.
Разумеется, 1944 год едва ли был подходящим временем для далеко
идущих структурных реформ, требующих больших финансовых издержек.
Война развивалась успешно: союзные войска стремительно шли вперед через
Францию и Бельгию, а русские находились в Польше и Румынии, но конец
войны еще не был ясно виден. Де Голля главным образом заботили, во-пер-
вых, та роль, которую Франция могла бы еще сыграть в этой конечной фазе
войны, и, во-вторых, дипломатическое положение Франции и, конечно,
международный статус его правительства, которое в момент освобождения
Парижа еще не получило признания де-юре со стороны Большой тройки.
Как добиться увеличения и оснащения французской армии, чтобы она при-
обрела значение? И какова должна быть дипломатическая «ориентация»
Франции? Поездка де Голля и Бидо в Москву в декабре 1944 года была собы-
тием, типичным для дипломатической игры в «независимость», которую
де Голль пытался вести в то время.
Что касается внутреннего положения Франции, то необходимо было
в первую очередь: а) провести «чистку» и покарать изменников; .б) не столько
начать последовательную экономическую реконструкцию, сколько принять
ряд чрезвычайных мер для возможно более полной «нормализации» повсе-
дневной жизни, ибо жизнь была далеко не нормальной. Более двух миллио-
нов человек все еще находились в Германии. Страна сильно пострадала
от длившейся четыре года немецкой оккупации и от военных действий, кото-
рые йсе еще продолжались; от разрушительных бомбежек, производившихся
союзниками часто без всякой надобности1; от разрушения железных дорог
и мостов; от нехватки подвижного состава и всевозможного сырья.
1 Жители французских городов, подвергшихся бомбардировке (например, Арля),
рассказывали, что английские бомбардировщики вели прицельное бомбометание,' но аме-
риканские часто «сметали все, за исключением своей стратегической цели».
199
Ко времени Освобождения экономическая деятельность во Франция
почти полностью прекратилась. Железнодорожный транспорт был фактиче-
ски парализован на всей территории страны, и продовольственное положе-
ние в крупных городах, и особенно в Париже, было чрезвычайно тяжелым.
Все мосты на Сене между Парижем и морским побережьем были взорваны,
как все мосты на Луаре между Невером и морем и на Роне от Лиона до моря.
Было разрушено более тысячи мостов — железнодорожных и на шоссейных
дорогах. Фактически все порты, за исключением Шербура, которым поль-
зовались союзники, либо были выведены из строя, либо находились еще
в руках немцев. Из 17 тысяч паровозов, имевшихся до войны, осталось менее
3 тысяч, а число железнодорожных платформ и вагонов сократилось при-
близительно до 40 процентов прежнего количества, и многие из них оказались
в очень плохом состоянии. К концу войны около полумиллиона домов было
разрушено и полтора миллиона повреждено. Производство электроэнергии
в сентябре 1944 года сократилось наполовину, а добыча угля — до одной
пятой уровня 1938 года, хотя угольные шахты пострадали меньше, чем можно
было предположить.
Несомненно, разрушения, произведенные во Франции, были ничтожны
по сравнению с разрушениями, от которых пострадала, например, Польша
или западные районы России. Поголовье скота лишь незначительно умень-
шилось во Франции, и, хотя из-за недостатка рабочих рук, удобрений
и сельскохозяйственных машин земля давала меньший урожай, чем до войны,
Франция ухитрилась получить после совершенно «ненормального» лета
1944 года 6,4 миллиона тонн пшеницы, то есть около 80 процентов среднего
довоенного урожая.
Из-за отсутствия транспорта в каждой нормандской деревне все выше
громоздились пирамиды сыров. Некоторые районы страны ломились
от избытка продовольствия, тогда как Париж сидел на голодном пайке,
и в течение нескольких недель даже «черный рынок» не мог справиться
с транспортными затруднениями. Норма на взрослого была снижена
до 1050 калорий, и, хотя овощи и другие ненормированные продукты про-
давались на «открытых» рынках, заработная плата едва только удвоилась
против довоенной, тогда как в результате инфляции франк упал до одной
пятой своей довоенной стоимости.
Как всегда, хуже всего приходилось рабочему классу. Поэтому ненависть
рабочих к немцам и к спекулянтам была сильнее ненависти к ним среди других
категорий населения, например крестьянства, которое меньше пострадало
экономически; многие крестьяне даже разбогатели.
Де Голль и буржуазия проявили некоторое коварство в духе Макиавелли,
разделив власть в правительстве с коммунистами. Помимо «сентименталь-
ных» соображений, касавшихся выдающейся роли коммунистов в Сопротив-
лении — из-за чего невозможно было совсем от них избавиться,— имелись
и гораздо более практические соображения: участие коммунистов в прави-
тельстве, особенно на экономических постах, заставит раздраженных рабо-
чих проявлять терпение и усердие и удержит их от волнений.
В общем, пока коммунисты оставались в правительстве, это так и было;
несмотря на лишения, французские рабочие, работавшие с огромным напря-
жением все годы — 1944, 1945 и 1946,— в громадной степени способствовали
восстановлению важнейших предприятий и «нормализации» жизни. Через
год после Освобождения шахты, железные дороги и многие другие пред-
приятия были уже приведены в относительно хорошее, годное для эксплуа-
тации состояние. Этому сильно содействовали лозунги, подобные тем, кото-
рые провозгласил Торез в речи, произнесенной им на Зимнем велодроме
27 ноября 1944 года, по возвращении из Советского Союза: продолжать
войну, создать крупную французскую армию, работать изо всех сил, быстро
восстановить промышленность и т. п. Торез также очень помог де Голлю
200
иным путем, а именно одобрив 21 января 1945 года роспуск отрядов патрио-
тического ополчения, приданных комитетам освобождения, и осудив стачки
и «неразумные» требования рабочих о повышении заработной платы. Мини-
стры-коммунисты, как сказал значительно позже Мендес-Франс, может быть,
и были «нелояльны» по отношению к де Голлю, но в итоге де Голль, несо-
мненно, очень выиграл от их участия в правительстве.
Сотрудничеству коммунистов положили конец два события: начало
«холодной войны» и война в Индокитае; и та и другая сделали невозможным
сохранение трехпартийной системы. Ибо трехпартийная система, как и про-
грамма НСС, была основана на том предположении, что силы Сопротивления,
значительную часть которых составляли коммунисты, могут оставаться
едиными. Трехпартийная система стала неудобна с того момента, когда начала
расширяться пропасть между Востоком и Западом. Кончился Новый курс,
кончилась «революция сверху» и все розовые мечты Сопротивления о «луч-
шей» Франции.
Глава пятая
НАЧАЛО КРУШЕНИЯ НАДЕЖД СОПРОТИВЛЕНИЯ
Правительство «национального единства» во главе с генералом де Гол-
лем было сформировано через две недели после освобождения Парижа; оно
состояло главным образом из бывших членов алжирского временного прави-
тельства, из представителей внутрифранцузского Сопротивления и из четы-
рех представителей «старых» политических партий1. Первый список членов
правительства был опубликован 5 сентября, но его «окончательный вариант»
был принят только через четыре дня. Бидо, передавший свой пост председа-
теля НСС Сайяну из Всеобщей конфедерации труда, стал министром ино-
странных дел, получив наконец пост, которого давно домогался. Де Мен-
тон занял трудный пост министра юстиции. Мендес-Франс получил пост
министра национальной экономики и вскоре вступил в столкновение с «орто-
доксальным» министром финансов Леперком, а после его смерти, последо-
вавшей в октябре в результате автомобильной катастрофы, с преемником
Леперка Плевеном. В апреле 1945 года Мендес-Франс подал в отставку. Мини-
стерство внутренних дел получил социалист Тиксье, а министерство продо-
вольствия — Жакоби, которого вскоре сменил Рамадье; его деятельность
в министерстве продовольствия явилась одним из худших провалов того
времени. В первое правительство, сформированное после Освобождения,
вошли всего два коммуниста: Бийу, назначенный министром здравоохране-
ния, и Тийоп, получивший пост министра авиации. Коммунисты считали, что
они были поставлены в худшие условия, но для начала приняли предло-
женные им два министерских поста1 2.
Безусловно, некоторые из названных министров были активными участ-
никами Сопротивления, в частности Бидо, Тетжен и де Ментон, не говоря
уже о Тийоне; но и они не менее остальных членов правительства очень
скоро стали считать себя «государственными деятелями», и скрытый кон-
фликт между правительством и организациями Сопротивления вскоре прев-
ратился в явный. Де Голль не чувствовал никакой симпатии к внутрифран-
цузскому Сопротивлению.
1 Радикалов, христианских демократов (их партия позднее получила название МРП),
социалистов и коммунистов.
2 Остальные министерские посты были распределены следующим образом: Диетельм
(лондонская группа)— военный министр; Лакост (социалист)— министр промышленности;
Танги-Прижан (социалист) — министр земледелия; Плевен (лондонская группа)—
министр колоний; Пароди (крупный чиновник)— министр труда и социального обеспече-
ния; Рене Мейер (радикал)— министр транспорта и общественных работ; генерал Катру—
министр по делам Северной Африки; П. А. Тетжен (христианский демократ)— министр
информации.
202
Один из наиболее активных членов Сопротивления — Люси Обрак, жена
Раймона Обрака (республиканского комиссара в Марселе),— говорила мне
через несколько лет:
«Как вы знаете, НСС был создан к концу Сопротивления только для
того, чтобы внушить миру представление, что «за де Голлем идет вся
Франция». С другой стороны, в Алжире де Голлю пришлось собрать
разное старье, чтобы создать иллюзию преемственности,— идею, будто
юн продолжал Третью республику... Долгое время Сопротивление очень
мало знало о нем. В Нормандии перед его приездом часто спрашивали:
«Каков он собой: высокий или низенький, тонкий или толстый?» Во время
«триумфальной поездки» де Голля по Франции после Освобождения
юн вел себя крайне неприязненно. В Марселе ему была устроена востор-
женная встреча. Вы ведь знаете наших марсельцев... Был грандиозный
парад макй; на всех истрепанные штатские костюмы, настоящие сан-
кюлоты — большинство в рубашках с открытым воротом: день был очень
жаркий,— с цветами на винтовках. И они тащили немецкий танк,
на котором стояло несколько молодых женщин в довольно легкомыслен-
ных, не вполне скромных летних платьях, крича и размахивая флагами,—
поистине хороший образец бурного средиземноморского веселья! И знаете,
де Голль отнесся к этому с большим неудовольствием. Он сидел мрачный
и бормотал: «Что за маскарад, что за маскарад!» Его антиплебейские
инстинкты проявились в тот день в полной мере. А в Лионе он хотел
сидеть на банкете между префектом и республиканским комиссаром.
Мы же усадили его между двумя руководителями местной организации
Сопротивления. Он был очень недоволен этим, сидел с грозным видом
и за весь ужин не сказал им ни единого слова».
Поездка де Голля, конечно, была в известном смысле триумфальной,
но де Голль ясно давал понять, что отныне хозяином было правительство,
что организации Сопротивления себя изжили и комитеты освобождения
и их «патриотическая гвардия» были пережитком прошлого и должны
исчезнуть.
После освобождения Парижа прошло совсем немного времени, а газета
«Комба», наиболее типичная из некоммунистических газет Сопротивления,
писала: «У Сопротивления теперь только и остались его организации и его
печать». Но что касается «организации», то теперь фактически имели значе-
ние только две «объединенные» организации: некоммунистическое и частично
аптикоммунистическое «Движение национального освобождения» (МЛН)
и преимущественно коммунистический «Фрон насиональ». Оба этих объеди-
нения вскоре были поглощены политическими партиями. Насколько такая
организация, как Движение национального освобождения, стала неотли-
чима от партии, показывает кампания по привлечению новых членов, кото-
рую она вела; в парижском метро были расклеены плакаты с надписями:
«Вступайте в Движение национального освобождения!» Шуткой, характер-
ной для того времени, была карикатура, изображавшая мужчину средних
лет мирного вида, который, придя домой — дело происходит через много
месяцев после Освобождения,— говорит жене и детям: «Я только что всту-
пил в Сопротивление».
Что касается печати, то ее характер тоже менялся, хотя и не так быстро,
п «Комба» с ее лозунгом «От Сопротивления к революции» (правда, печатав-
шимся шрифтом все более и более мелким и наконец почти невидимым)
пыталась поддерживать традиции Сопротивления до 1949 года. Некото-
рые * газеты превратились в открыто коммунистические («Либерасьон»),
многие совсем закрылись, тогда как значительная часть печати Сопро-
тивления просто приобрела «коммерческий характер», особенно «Дефанс
де”ла Франс», получившая название «Франс суар», и также «Орор» и
«Паризьен лпбсре».
203
Но тот факт, что не только коммунистическая, но и некоммунистическая
часть Сопротивления ставили себе вначале очень высокие цели и весьма
серьезно относились к программе НСС, виден из все более горьких жалоб
такой газеты, как «Комба», уже вскоре после Освобождения начавшей сето-
вать на «странное поведение» де Голля и его министров..
В разгар парижского восстания «Комба» писала в своем первом легально
вышедшем номере:
«Борьба против нацистской Германии продолжается; это самая тяже-
лая, но не единственная борьба. Недостаточно добиться вновь того
подобия свободы, которым была вынуждена довольствоваться Франция
1939 года. В противоположность прежней Франции новая Франция
не должна находиться под властью финансового капитала...»
И 1 октября опять:
«Нам нужны либеральная политика и коллективистская экономика.
Без такой экономики, которая лишит финансовый капитал его привиле-
гий и передаст эти привилегии трудящимся, политическая свобода может
быть только обманом».
И 7 октября:
«Мы все еще верим в правильность резолюции, принятой съездом
«Комба» в Алжире в марте прошлого года, что «антикоммунизм — это
начало диктатуры». Мы не согласны с коммунистами по многим пунктам,
но мы решительно отвергаем политику антикоммунизма со всеми
ее скрытыми целями... мы сходимся с коммунистами в отношении их
коллективизма, их социальной программы, их идеала экономической
справедливости и их отвращения к обществу, где господствуют
деньги».
Уже к концу октября «Комба» стала относиться к де Голлю явно кри-
тически; сначала в связи с роспуском патриотической гвардии, который
был осуществлен «без ведома Национального совета Сопротивления», оскор-
бительным образом для людей, оказавших огромные услуги и продолжавших
проявлять в стране спасительную бдительность, даже если впоследствии
к ним и присоединились кое-какие «сомнительные элементы». Во-вторых,
«Комба» протестовала против займа Освобождения, ибо, размещенный
до какой бы то ни было денежной реформы, он был похож па позорную капи-
туляцию перед «финансовым капиталом», у которого теперь искали «доверия».
Это, безусловно, был чрезвычайно серьезный вопрос. Именно в связи с разно-
гласиями по этому вопросу подал в отставку Мендес-Франс.
Какую роль, по мнению «Комба» (во главе которой стояли теперь
Альбер Камю и Альбер Оливье), должно было играть Сопротивление по отно-
шению к де Голлю?
«Будущее нашей политической жизни не может быть предоставлено
только партиям... Надо создать новую элиту, чей авторитет будет опи-
раться только на знания и высокие моральные достоинства, элиту мысли
и труда. Сопротивление в состоянии дать этих лучших людей, которые
могут образовать революционные клубы... Вспомните о власти, кото-
рую имели над Собраниями клубы якобинцев и даже фельянов... Это
вовсе не подражание Французской революции. Но такие клубы, не зави-
симые от партий и правительств и непосредственно знакомые с мест-
ными условиями, могли бы давать правительству и Собраниям полезные
сведения. В отличие от партий, подлинная элита добивается авторитета,
а не власти»1.
Фактически «Комба» имела в виду следующее: бесполезно изображать,
будто большинство французов активно сопротивлялось. Подлинное Сопро-
«Комба», 8 ноября 1944 года.
204
тивление состояло из активного меньшинства, которое могло оказывать
влияние, превышавшее по размерам его численность. В некотором смысле
идея создания «клубов» Сопротивления не была мертворожденной, хотя фак-
тически ни один «клуб» так и не был создан. Но, как будет видно из даль-
нейшего, интеллигентские группы, первоначально все без исключения в той
или иной степени связанные с Сопротивлением и имевшие значительное,
временами даже решающее влияние па общественное мнение и косвенно
на парламент, в сильной мере способствовали интеллектуальной восприимчи-
вости и интеллектуальному оживлению Франции при Четвертой республике.
В особенности это относится к группам интеллигенции, выпускавшим такие
газеты, как «Монд», «Эспри», «Комба», «Темуаньяж кретьен», «Тан модерн»
и позднее «Франс обсерватер» и до некоторой степени «Экспресс». Хотя им
и не удалось революционизировать экономику страны в соответствии с про-
граммой Национального совета Сопротивления, они с успехом боролись
против реакционных и авторитарных тенденций некоторых французских
правительств и оказывали значительное влияние, противодействуя Европей-
скому оборонительному сообществу, долгие годы требуя мира в Индокитае,
разоблачая злодеяния правительства в Северной Африке и часто подвергая
уничтожающей критике некоторые существующие во Франции институты,
в частности полицию. В конечном счете все, что осталось от Сопротивления,
помимо его чисто коммунистического крыла, сводилось к влиянию этих
групп. Но, как мы увидим, оно имело огромное значение.
В 1944—1945 годах де Голль стал все более и более смотреть на Сопро-
тивление как на помеху, во всяком случае на те элементы в Сопротивлении,
которые не хотели «подчиниться». Типичным примером отношения к ним
служит отказ правительства дать делегации НСС разрешение посетить Север-
ную Африку в январе 1945 года: она ведь могла слишком многое увидеть
и говорить то, чего не следует, местным жителям, чье счастливое будущее
тоже предусматривалось в программе НСС!
Нельзя сказать, что де Голль был во всех отношениях против «новой
Франции». Далеко нет. Вскоре после освобождения Парижа было принято
постановление о национализации ряда важнейших предприятий: угольных
шахт в департаментах Нор и Па-де-Кале, заводов Рено, заводов «Гном»
и «Рон», гражданского воздушного флота, торгового флота. Причем различ-
ные методы национализации применялись почти в каждом отдельном случае.
Конечно, «идеологи» Сопротивления не собирались удовлетворпться одним
словом «национализация». Что должно произойти, спрашивали они, после
того, как предприятие будет национализировано? Не придерживался ли
де Голль того взгляда, интересовалась «Комба», что «достаточно набрать
группу государственных администраторов и контролеров», чтобы управлять
этими национализированными предприятиями, и не идет ли речь о создании
бюрократии, которая будет там хозяйничать?
«Напротив, мы думаем, что руководство и управление этими пред-
приятиями должно быть передано профсоюзам, которые обеспечат
их техническим и административным персоналом»1.
И уже звучала нота, ставшая столь хорошо знакомой через несколько
лет: речь шла об опасности «технократии» и «директориализма».
«Промышленностью управляют в основном те же люди, что управ-
ляли ею в дни Виши, возглавляя организационные комитеты распре-
деления.
Чиновная верхушка во Франции имеет две преобладающие тен-
денции: высшие чиновники либо ультраконсервативны, либо примыкают
к направлению, которое можно назвать «реформистским фашизмом».
1 «Комба», 3 марта 1945 года.
205
В особенности на высоких финансовых постах не должны оставаться
прежние чиновники, если во Франции хотят создать что-нибудь новое.
Ибо не министры руководят чиновниками, а наоборот... Существует
реальная опасность того, что прежняя «Республика товарищей»... будет
заменена «Республикой специалистов»1.
Поистине пророческие слова! Это поймет всякий, кто в последующие
годы посещал заводы Рено с их генеральным директором, назначенным госу-
дарством; этот директор был точной копией жесткого хозяина, каким был
Луи Рено, умерший от разрыва сердца в 1944 году при одной мысли о том,
что его предприятие будет национализировано в наказание за его непатрио-
тическое поведение в дни германской оккупации.
1 «Комба», 14 февраля 1945 года.
Глава шестая
ДЕ ГОЛЛЬ: ДИЛЕММА ВОСТОКА И ЗАПАДА
И ФРАНЦУЗСКАЯ АРМИЯ
В промежутке между Освобождением и Днем победы в Европе у де Голля
было множество забот. Ему не нравилось отношение великих держав к Фран-
ции. Даже после освобождения Парижа прошло несколько недель, пока
Большая тройка признала де-юре его правительство; особенно неохотно
это сделали Соединенные Штаты. Печать Англии и Америки неблагоприятно
отзывалась о Франции, например газета «Дейли экспресс» писала, что было бы
лучше, если бы союзные войска оккупировали Францию, и рисовала мрачные
картины положения во Франции, значительная часть которой состояла
будто бы из кучки мецких «советских республик», а находившееся в Париже
правительство совершенно не пользовалось авторитетом. Подобные нападки
продолжались несколько месяцев.
И де Голль и Бидо беспрестанно повторяли, что они не сторонники
западного блока: было бы неправильно «отделять Восточную Европу от осталь-
ной Европы». Де Голль настаивал также на установлении «особого» поло-
жения для левого берега Рейна и для Рурской области и, таким образом,
подходил к германской проблеме «в духе Пуанкаре», если не «в духе Мор-
раса». Поскольку Англия и Америка ему почти не помогали, он стал искать
поддержки у России. Однако его поездка в Москву была в этом отношении
неудачна, хотя «представители французских военных кругов» и говорили
в то время, что Сталин и де Голль будто бы следующим образом догово-
рились о границах Германии: граница с Францией должна проходить
по Рейну, а с Польшей — по Одеру1. Но это было неверно. Все же согла-
шение между Францией и СССР о том, что они примут все меры для нейтра-
лизации Германии путем «противодействия всякой инициативе, способной
позволить Германии сделать новую попытку агрессии», так же как и согла-
шение о взаимной помощи в случае германской агрессии против одной из сто-
рон, были важным дипломатическим успехом для де Голля. Другое дело,
что де Голль был не вполне удовлетворен приемом, оказанным в Москве
ему лично1 2, но больше всего он был зол не так на Сталина, сколько на Чер-
1 «Фран-тирёр», 19 декабря 1944 года.
2 Пребывание де Голля в Москве, свидетелем которого я был, имело свою комическую
сторону. Во-первых, де Голль совершил большую неловкость в связи со Сталинградом,
когда он сказал, что это был «символ единства союзников». Русские, конечно, считали
Сталинград только своей победой, ибо в то время, кроме русских, никто почти ничего не
предпринимал против германской армии (Северная Африка считалась русскими «просто
пустяком»). Даже вооружение под Сталинградом было почти исключительно русским, так
как поставки по ленд-лизу стали поступать в заметном количестве лишь позже. В Москве
де Голля поразило, что рядовые русские люди не проявили к нему никакого интереса
и едва знали, кто он такой; в московском метро ему отдавили его большие ноги и толкали
так же, как и всякого другого в давке при входе и выходе. Намерение де Голля и Бидо
присутствовать на богослужении в маленькой московской католической церкви было вос-
принято с легкой иронией многими, включая и французского посла, который заметил:
«Боже мой, это же не правительство, а ризница!»
207
чилля и Рузвельта за то, что его не пригласили на Ялтинскую конференцию.
О Сталине рассказывали, будто бы он сказал на Ялтинской конференции,
что Франция «не имеет никакого значения».
Есть основания подозревать, что эти слова были ему приписаны теми,
кто хотел толкнуть Францию «на другой путь». Но, как мы увидим, другая
сторона отнюдь не пошла навстречу требованиям де Голля, особенно по вопро-
су о Рейнской области и Руре.
Пока война против Германии продолжалась, французская армия оста-
валась одной из наибольших, если не самой большой заботой де Голля.
Во время освобождения Парижа во Франции существовало две армии:
во-первых, регулярная армия, организованная за морем, включавшая
знаменитую танковую дивизию под командованием генерала Леклерка,
и, во-вторых, армия, созданная в самой Франции — Французские внутрен-
ние силы (ФФИ), действовавшие в продолжение нескольких месяцев, осо-
бенно после «Дня D». Первая была профессиональной армией, вторая—
революционной армией. Перед де Голлем стояла задача превратить обе
в великую национальную армию. Ему необходимо было преодолеть большие
психологические и  технические трудности. Профессиональных солдат
с их внешней дисциплиной и традициями смущал вид этих солдат без формы,
прошедших суровую школу «нелегального существования» и привыкших
к индивидуальной инициативе.
«Конечно,— писала «Комба» 24 сентября,— с обеих сторон есть
недоверие. Но как школа мужества и стойкости баррикады нисколько
не хуже траншей. И эта народная армия вольет свежую кровь во фран-
цузскую армию с ее несколько устаревшими традициями».
Но проблема кадров была крайне сложной.
Сумеют ли офицеры ФФИ командовать своими солдатами? Офицеры
регулярной армии отрицали, что, например, полковник ФФИ, не обладаю-
щий опытом применения современного тяжелого оружия, может оставаться
полковником. 23 сентября правительство де Голля издало декрет о «слиянии»
рядового состава ФФИ с рядовым составом французской регулярной армии.
Но вопрос об офицерах оставался открытым. Однако вскоре было решено, что
после нескольких недель дополнительной подготовки (в случае надобности)
офицеры Французских внутренних сил могут быть включены в состав армии
без изменения воинского звания.
Впоследствии между «выскочками-плебеями» и прибывшими из Алжи-
ра «кадровыми» офицерами, из которых многие верно служили Петэну,
начались большие трения. Слияние регулярной армии с ФФИ, совершив-
шееся в 1944j году, вызвало нечто вроде классовой борьбы среди француз-
ских офицеров. В конце концов, разумеется, победила «старая школа».
Уже вскоре после капитуляции Германии можно было услышать рассказы
о французских оккупационных властях, создавших в Баден-Бадене «свое
собственное маленькое Виши».
Многие офицеры ФФИ были, конечно, коммунистами, в том числе и гене-
рал Маллере-Жуэнвиль (после войны антикоммунистическая пресса всегда
называла его «генералом» в кавычках). Их исключение из армии должно было
происходить постепенно, но неуклонно.
• В 1951 году Жюль Мок клялся на завтраке, устроенном Ассоциацией
англо-американской прессы, что «во французской армии осталось только два
подполковника-коммуниста, а среди офицеров старше чином — ни одного»
и что даже эти будут очень скоро исключены из армии. К несчастью, при
введении во Франции обязательной военной службы, говорил он, нельзя
избежать наличия «некоторого числа коммунистов» среди призванных.
Даже в 1944—1945 годах проводилась исподтишка пропаганда, направ-
ленная на то, чтобы уподобить полковников и генералов ФФИ папским
графам.
208
Но пока война продолжалась, главной заботой де Голля было не это.
С его точки зрения, гораздо более серьезным был тот факт, что, несмотря
на имевшиеся в наличии людские ресурсы, отсутствовали материальные
средства для создания до окончания войны большой французской армии.
26. октября 1944 года • де Голль горько жаловался на пресс-конференции
на нежелание союзников снабжать французскую армию оружием. «После
Освобождения не удалось как следует организовать ни одной крупной
воинской части»,— говорил он. Де Голль не соглашался с тем, что «един-
ственной причиной этого» было «отсутствие портовых сооружений». «Это
из ряду вон выходящее дело,— горько сказал он,— но ведь это из ряду вон
выходящая война». Вообще, заявил де Голль, необходимость вооружить
и экипировать французскую армию наталкивалась на «неимоверные труд-
ности», но союзники не торопились с помощью.
Для французов наступило нечто похожее на вторую «странную войну».
Во время декабрьского наступления Рундштедта в операциях не принимали
участия французские войска, кроме армии Делаттра, дивизии Леклерка
и бригады «Эльзас-Лотарингия». В последние входили части ФФИ числен-
ностью около 20 тысяч человек. Еще 70 тысяч из состава ФФИ были исполь-
зованы для осады Сен-Назера и других портов, все еще находившихся
в руках немцев, но они были слишком плохо оснащены, чтобы им удалось
многого добиться. Остальные бездействовали.
«Французам не позволяют воевать,— писала «Комба» 23 декабря
в разгар наступления Рундштедта.— Тысячи добровольцев приходят
на призывные пункты, а их отправляют домой. Совсем рядом ведется
ожесточенная .война, но французам не позволяют принять в ней участие.
Французы не привыкли, чтобы к ним относились как к посторонним,
как к болельщикам, ободряющим футбольные команды...»
Все это носило оттенок трагической иронии. В 1939 году французская
армия, хотя и вооруженная (правда, не очень хорошо), не слишком рвалась
в бой с немцами.
«Теперь, в 1944 году, безоружный народ напрягается изо всех сил,
стремясь принять большее участие в освобождении Франции, и вместо
этого должен смотреть, как умирают английские, американские и про-
чие иноземные солдаты...»1
Накануне Дня победы в Европе дела обстояли далеко нехорошо, для
Франции, которая хотела занять достойное местом среди победоносных
наций. 1 марта де Голль заявил, что всего имеется 1200 тысяч французских
солдат, но их оснащение и вооружение совершенно недостаточны. Первые
французские танки смогут быть выпущены не раньше сентября. Так же
как во времена Сопротивления, снова возникло подозрение, что союзники
не хотят вооружать большее число французов, чем это им необходимо,
ибо среди французов имелось слишком много «революционного материала»
при отсутствии гарантии, что французы окажутся хорошими, дисциплини-
рованными солдатами, хотя де Голль и говорил 25 октября, вероятно,
вполне искренне:
«ФФИ состоят почти целиком из лучшей молодежи, и Франция
может превратить их во внушительную армию; это дело всего лишь
нескольких месяцев. Вы увидите, какой превосходный сплав дадут
старая армия и ФФИ».
Но его надеждам на то, что произойдет «через несколько месяцев»,
не суждено было осуществиться.
Может быть, тут сыграли некоторую роль события в Греции, Бельгии
и Италии. Командование союзной армией стало относиться все более недо-
1 «Комбй», 23 декабря 1944 года.
14 а. Верт
209
верчиво к «Сопротивлению» и ко всему, что было с ним связано. Расстрел
рабочей демонстрации в Брюсселе, отставка трех министров из бельгийского
правительства, угрозы генерала Эрскина «расправиться» с бельгийскими
«смутьянами», открытая война между англичанами и Сопротивлением в Гре-
ции, «дарланизация» Бельгии, Греции и Италии — все это воспринималось
де Голлем и представителями французского Сопротивления как многочис-
ленные тревожные сигналы. Хотя союзники будто бы ставили Францию
в худшие условия из-за революционного настроения «зараженных коммуни-
стами Французских внутренних сил», де Голль, хотевший создать большую
армию и думавший, что он сможет удерживать коммунистов в повиновении,
раз они будут в армии, был всем этим очень недоволен.
Глава седьмая
ОБОРОТНАЯ СТОРОНА ПАРИЖСКОЙ ЖИЗНИ
В 1944—1945 ГОДАХ
Конечно, было бы ошйбочно делать вывод, что в 1944 году вся Франция
находилась в состоянии героического восторга. В ночь, наступившую после
величественного парижского апофеоза де Голля, германская авиация совер-
шила налет «отмщения» — самый худший, который пришлось испытать
столице за всю войну; потери достигли нескольких тысяч человек. Жизнь
в столице была ненормальной. Транспорта не было. Движение поездов метро
возобновилось только 11 сентября. Продовольственное положение давно уже
было крайне тяжелым и, несомненно, не изменилось к лучшему в первую
зиму после Освобождения; оно было даже хуже, чем в период оккупации.
Детская смертность увеличилась в Париже в ту зиму по сравнению с 1943 годом
на 40 процентов. Семьи военнопленных и высланных в Германию жили
в ужасающей нищете. Конечно, во время «недели отсутствующего» спеку-
лянты выражали свое чувство милосердия тем, что щедро платили за развле-
чения и ужины по спекулятивным ценам; но рассказывали о семидесяти-
двухлетней старухе — таких были тысячи,— дочь которой была выслана
в Германию как участница Сопротивления, а мать получала на жизнь
300 франков в месяц.
В газетах Сопротивления печатались гневные передовицы, в которых
приводились критические замечания английской печати, сравнивавшей
хорошую систему нормирования в Англии с совершенно негодной системой
во Франции. Во Франции увеличению нормы мешал «черный рынок».
«Наше продовольственное положение подрывается не мальчишкой,
привозящим на велосипеде из деревни несколько штук яиц, и даже
не ресторанами, берущими сто пятьдесят франков за обед; оно подры-
вается полным «исчезновением» продовольствия, скупаемого на «чер-
ном рынке» и ресторанами, где обед стоит тысячи франков... Оно подры-
вается теми, кто продает лекарства по баснословным ценам, кто запа-
сает тоннами масло для ресторанов люкс, кто отнимает уголь, необходи-
мый для военных нужд. Это они изменники и саботажники. Всех их можно
ликвидировать в течение двух недель»1.
Наверно, спекулянты хохотали до упаду: «В течение двух недель!»
Прошло около трех лет, прежде чем «черный рынок» исчез,— тогда, когда
он уже никому не был нужен.
Вёсной 1945 года продовольственное положение* было чрезвычайно пло-
хим, в значительной степени вследствие нелепых «крутых» мероприятий ми-
нистра продовольствия Рамадье. Множество полицейских было разослано по
всем окрестностям Парижа. Они обыскивали каждого, кто нес в руках самый
маленький сверток! Это была охота на людей, пытавшихся спастись и спасти
свои семьи от голодной смерти. Через несколько дней цена на яйца подско-
чила с пяти франков до семнадцати. Рамадье взялся за преследование «черного
1 «Комба», 14 февраля 1945 года.
14*	211
рынка» не с того конца. Ибо человек, приехавший в Нормандию на вело-
сипеде, не мог там купить ни крошки продовольствия: все оно было «забро-
нировано» для больших акул «черного рынка». 19 марта, когда не отовари-
вались даже жалкие продовольственные карточки, у стен Парижской ратуши
состоялась демонстрация «против голода», в которой участвовало пять тысяч
домохозяек. В ряде городов произошли волнения, вызванные голодом и недо-
статком угля; в Денене, близ Лилля, 18 января 1200 человек ворвались
в угольную шахту и унесли оттуда 150 тонн угля; 350 домохозяек пытались
проникнуть на сахарный завод1. Потрясающие сообщения поступали
из Гавра, Бреста и Кана. В Кане 20 тысяч человек требовали хоть какого-
нибудь крова на зиму. Повсеместно в больницах не хватало самого необ-
ходимого. Министерство здравоохранения заявляло, что у 75 процентов
городского населения ^имеются признаки более или менее тяжелого исто-
щения. Это была тяжелая зима: с очередями, без угля и фактически без
железнодорожного сообщения. Долгое время газеты выходили на половине
листа. Всюду слышались жалобы: «Хуже, чем при немцах». В январе
де Голль пытался объяснить эти трудности тем, что Франция «сильно
запоздала» с программой импорта.
В ноябре в Люксембургском дворце в обстановке, лишенной всякого
энтузиазма, собралась расширенная Консультативная ассамблея. Экономи-
ческое положение было плачевным, и со всех концов страны слышались
выражения недовольства и тревоги. Энтузиазм дней Освобождения рас-
сеялся. В день открытия заседаний Ассамблеи Мориак привел чьи-то слова,
сказанные во времена Французской революции:
«Все хотят республику, но никто не хочет ни нищеты, ни добродетели».
«Добродетель» в высоком моральном смысле отсутствовала среди значи-
тельной части населения, деморализованного оккупацией. Моральные устои
были подорваны. Победа Сопротивления оказалась во многих отношениях
пирровой победой. Правительство полностью превратилось в «правитель-
ственную верхушку». Де Голль был поглощен внешней и военной политикой,
остальные министры старались преодолеть тяжелые повседневные проблемы.
Организации Сопротивления наводнялись тысячами лжеучастников Сопро-
тивления настолькоДчто «Эспри» написала в декабре в своем первом после
Освобождения номере:
«Лучшие люди Сопротивления были высланы или расстреляны, оста-
лись же большей частью осторожные и те, кто присоединился к нему
в последнюю "минуту. То, что существует сейчас,— это лишь тень того
Сопротивления, которое было на самом деле».
Даже при столь тяжелых .условиях восстановительные работы произво-
дились повсюду, где это было возможно, и недоедавшие рабочие проявляли
величайшее терпение и выдержку. Во многих городах, особенно в Лионе,
Лиможе, Клермон-Ферране и Марселе, республиканские комиссары про-
являли огромную инициативу при организации снабжения населения про-
довольствием и восстановлении предприятий общественного пользования.
Они действовали совместно с профсоюзами и комитетами освобождения.
Республиканские комиссары, облеченные почти неограниченными полномо-
чиями, иногда даже превышали их, как*поступил, в частности, республикан-
ский комиссар в Марселе Обрак, который не только наложил запретна банков-
ские счета, но и приступил к проведению целой программы национализации
в «районном» масштабе, чем шокировал парижское правительство. Вскоре
он был отозван. Но революционный дух Сопротивления, еще живой в некото-
рых отдаленных районах Франции, был слаб в Париже, который быстро пре-
вращался в арену борьбы страстей еще более мелких, чем это было при
'Третьей республике.
1 «Фигаро», 19 января 1945 года.
212
Состоятельный средний класс продолжал жить в достатке, и такая книга,
как «Мой дневник после Освобождения» Гальтье-Буассьера, хотя и сообщает
из вторых рук о голодных бунтах и других подобных событиях, уделяет
гораздо больше внимания «сегодняшнему завтраку с таким-то» и «вчераш-
ней пирушке с таким-то и таким-то». Все остальное в этой книге представ-
ляет довбДьно гадкую болтовню, усиленно сопровождаемую насмешками
над «упадком» Сопротивления и анекдотами на тему о широко распростра-
ненном оппортунизме, продажности и политических приспособленцах.
Значительная «часть книги посвящена чистке, арестам и судам над колла-
борационистами. Все это давало Парижу бесконечный материал для разго-
воров и для дешевой иронии, главным образом по адресу судей. Дело в том,
что все судьи, за исключением одного, в свое время присягнули на верность
Петэну.
Глава восьмая
ПЕРВЫЕ СУДЕБНЫЕ ПРОЦЕССЫ
Процессы изменников и коллаборационистов были в некотором смысле
цирком, который устраивали для голодающего населения в тяжелую зиму.
Наказание изменников и коллаборационистов, конечно, намечалось
в широких масштабах программой Национального совета Сопротивления,
и сразу после Освобождения по Парижу прошла волна арестов. Несколько
человек были избиты на улице; многим женщинам, относительно которых
знали, что они путались с немцами, обрили головы; одна женщина, выдав-
шая своего мужа гестапо, была выставлена на посрамление с повешенным
на шею плакатом, рассказывавшим о её преступлении. Аресты известных
людей с увлечением описывались в газетах, например арест Саша Гитри,
беззаботно жившего при немцах. Известный острослов Гитри все же не оце-
нил неожиданного словечка ребят из ФФИ, пришедших его арестовать:
«Чьей властью вы меня арестуете?» — «Властью Парижского комитета осво-
бождения»1. Гитри был отправлен на быстро наполнявшийся Зимний вело-
дром. 1 сентября там находилось уже 1900 мужчин и 600 женщин, среди них
упомянутый Гитри и различные помощники Петэна — генерал Эрбийон,
бывший префект Буффэ и «два Абеля» (Эрман и Боннар) — оба из Фран-
цузской академии, а также немецкая киноактриса, бывшая любовница гене-
рала Штюльпнагеля (впоследствии она была освобождена, поскольку име-
лись данные, что она работала во французской разведке), русская княгиня,
являвшаяся агентом гестапо, и многие другие. Были арестованы также
пианист Альфред Корто за то, что он работал на немецком радио в Париже,
и одна очень известная актриса, поддерживавшая слишком дружеские отно-
шения с немцами. «Сердце у меня французское, какое имеет значение все
остальное?» — воскликнула она (по наиболее удобопечатаемой версии).
Печать уделяла мало внимания арестам «экономических» коллабора-
ционистов, хотя люди этой категории были наиболее многочисленны. Всех
интересовали аресты политических деятелей Виши, коллаборационистов
из среды писателей и журналистов, а также задержание наиболее известных
преступников из состава французской полиции и особенно милиции, убивших
Жоржа Манделя, и «французского гестапо» с улицы Л о ристон во главе с хит-
рым Бони и страшным Лаффоном. Шестьсот арестов было произведено
в течение нескольких августовских дней в Виши. В ноябре число арестован-
ных в самом Париже и в его окрестностях определялось в 10 тысяч человек.
Десятки министров Виши были посажены под замок во Фрэн, а более мелкая
братия послана в бывшие концентрационные лагеря для евреев в Драней,
а затем отправлена в Пуасси и другие тюрьмы. В ту зиму в Париже состоялся
ряд нашумевших процессов1 2: процесс начальников французского гестапо
1 «Карфур», 28 августа 1944 года.
2 Следует пояснить, что по постановлению от 28 ноября был создан специальный
судебный аппарат для рассмотрения дел об измене и коллаборационизме. Большинство
этих дел было подсудно судам присяжных, сформированным при каждом окружном
214
Бони и Лаффона, которых приговорили к смертной казни; процессы трех
пронацистских писателей — Сюареза, Бразильяка и Поля Шака, которые
тоже были осуждены и расстреляны. Известного англофоба Анри Беро,
писавшего передовые статьи в еженедельнике «Гренгуар», приговорили
к смертной казни, но приговор был отменен де Голлем. Владелец «Матэн»
Бюно-Варилла, устраивавший в честь немцев обеды с цветами, уложенными
в форме огромной свастики в центре стола, и его главный сотрудник Стефан
Лозанн — автор самых реакционных статей, были осуждены на большие
сроки. Другие, как, например, Альбертини, бывший помощником Дэа,
отделались пятью годами.
Все эти процессы подвергались критике с двух различных сторон. Ком-
мунисты и другие участники Сопротивления жаловались на то, что все
делается слишком медленно и бессистемно; что было наказано много мелкоты,
«стрелочников», тогда как «главари пятой колонны» остаются на свободе.
Альбер Байе писал во «Фран-тирёр» 15 октября:
«Негодяи, четыре года предававшие Францию, должны быть нака-
заны. Это не только вопрос правосудия, но и вопрос национального
достоинства. Это не значит, что мы должны карать тех, кого обманул
«победитель под Верденом», но у кого совесть чиста. Многие считали,
что маршал действовал в тайном соглашении с де Голлем. Многие из этих
людей присоединились к Сопротивлению после Монтуара или после
Тулона. Но существовала настоящая пятая колонна, состоявшая из поли-
цейских шпиков, журналистов, министров, адмиралов и т. п. И слишком
много главарей пятой колонны все еще разгуливает на свободе —
во Французской академии, в модных салонах; они все еще сидят в прав-
лениях акционерных обществ, занимают высокие административные
посты. Еще немного — и они начнут лягать Сопротивление во имя
порядка, законности, высших интересов родины, национального един-
ства и т. п.»
Другая редакционная статья во «Фран-тирёр» была посвящена колла-
борационистам в экономической области:
«Они нажили миллиарды. Они приобрели себе замки, акции, .бри-
льянты, меха и золото. Они пировали за занавесками ночных ресторанов
в голодном и темном Париже. Они тратили на один обед столько, сколько
рабочий зарабатывает за три месяца. Они водили компанию с хозяе-
вами «нового порядка», с мошенниками, с коллаборационистами-
Апелляционном суде, а также дополнительным судам, созданным в большинстве департа-
ментов. Эти суды присяжных имели следующий состав: председатель суда, четверо присяж-
ных, представитель правительства и следователь. Были созданы также гражданские суды
для рассмотрения тысяч дел о потере гражданского достоинства — преступление, преду-
смотренное постановлением от 26 августа 1944 года.
Специально созданные департаментские комиссии расследовали случаи получения
«незаконных прибылей». Эти комиссии, включавшие представителей казначейства и депар-
таментских комитетов освобождения, были вправе налагать штрафы и выносить решения
о конфискации незаконных прибылей, полученных от торговли на «черном рынке», от тор-
говли с врагом и т. п. Весь этот судебный аппарат вскоре увяз в огромном количестве дел,
которые ему нужно было рассмотреть; его работу также затруднял недостаток подготовлен-
ного персонала судебных органов. В судебных органах тоже была произведена «чистка»,
хотя и не очень суровая; к январю 1945 года было уволено лишь немногим более десятой
части из 1200 членов магистратуры. Недоверие и ироническое отношение общественного
мнения к магистратуре можно иллюстрировать примером того, как оно восприняло назначе-
ние крайне самодовольного генерального прокурора Морне (он выступал позже обвини-
телем на процессах Лаваля и Петэна в Верховном суде, специально созданном во испол-
нение правительственного постановления от 27 декабря 1944 года для рассмотрения дел
министров Виши). Как и все его коллеги, Морне не только присягнул на верность Петэцу.
но едва не был назначен (назначение не состоялось не по его вине) обвинителем на знаМь
нитом Риомском процессе против Блюма, Даладье, генерала Гамелена и других.
Помимо этих «настоящих» судов, местные комитеты Освобождения создавали еще
чрезвычайные трибуналы, но о них речь будет впереди.	<
215
журналистами и с гестаповскими проститутками. Они продавались пять
раз, десять раз. На свои пятьсот миллионов в день боши покупали все...
и почти все деньги оставались во Франции, jb руках этих дрянных
французов»1.
Другие, особенно Мориак, критиковали процессы с совершенно других
позиций. В судах царил произвол; это была лотерея, в которой люди выта-
скивали счастливый или несчастливый номер, и вообще все это не нрави-
лось Мориаку с моральной и религиозной стороны.
Среднюю линию, типичную для некоммунистических элементов Сопро-
тивления, занимала газета «Комба», сетовавшая не только на плохое прове-
дение «чистки», но и на ее весьма сомнительную юридическую основу,
по крайней мере в ряде случаев. Коллаборационистов, доказывала «Комба»,
надо судить на основании новых законов, имеющих обратную силу и точно
устанавливающих срок давности подобных преступлений; вместо этого суды
рассматривают указанные преступления на основании довоенных законов,
«не подходящих» во многих случаях. В то же время газета говорила: «Мы
живем в таком мире, где бесчестный поступок не обязательно означает
нарушение буквы закона». В результате этого облегчалась защита чисто
юридического характера, и, с другой стороны, приговоры, хотя и «морально
обоснованные», иногда были лишены необходимой юридической основы. Рас-
полагая надлежащим законным оружием, суды могли бы действовать быстро
и энергично и избежали бы многочисленных отклонений от сути дела;
но «теперь уж поздно. Они еще приговорят к смерти ряд журналистов, кото-
рые едва ли ее заслуживают, тогда как более крупные преступники ускольз-
нут от наказания... Однако страна, не сумевшая произвести у себя чистку,
может потерпеть неудачу и в свбем обновлении...»1 2
Правда, существовал еще принцип признания «потери гражданского
достоинства», который можно было с некоторым успехом применять во мно-
гих случаях, лишая того или другого человека гражданских прав’пожизненно
или на какой-нибудь срок, если он поступил «бесчестно», хотя и не нарушил
формально закона.
В одной из дальнейших глав будет показано, как широко проводилась
во Франции «чистка» (большинство наиболее крупных процессов состоялось,
конечно, только после Дня победы). Там же будет рассмотрен вопрос
о «терроре в национальном масштабе» и о «тысячах расправ без суда», кото-
рые, по утверждению провишийской пропаганды, совершали макй, ФФИ
и местные комитеты освобождения в 1944 году и в начале 1945 года. Здесь
достаточно отметить, что россказни о них нелепо и систематически преуве-
личивались.
1 «Фран-тирёр», 20 октября 1944 года.
2 «Комбб», 4 января 1945 года.
Глава де вятая
РАСКОЛ СОПРОТИВЛЕНИЯ
Зимой 1944/45 года большинство людей жило во Франции в тяжелых
условиях. Транспортные трудности были очень велики. Война все еще про-
должалась. Существовало широко распространенное мнение, что до возвра-
щения во Францию военнопленных и угнанных нельзя принимать никаких
важных политических решений. Этот принцип «ожидания» их возвращения
проводился не только в связи с всеобщими выборами, но даже до некоторой
степени в связи с политической деятельностью вообще.
Тем не менее два больших съезда организаций Сопротивления, состояв-
шиеся зимой 1944/45 года, имели важное политическое значение и уже пред-
вещали развал «Сопротивления» как крупной политической силы в стране.
Первому Национальному съезду организации Движения национального
освобождения (МЛН), состоявшемуся в Париже между 23 и 28 января
1945 года, предшествовал областной съезд этой организации в Лионе. Послед-
ний принял резолюцию о желательности органического слияния МЛН
с организацией «Фрон насиональ», в которой преобладали коммунисты,
и о желательности образования Фронта национального освобождения, в кото-
рый должны были войти представители всех «прогрессивных» политических
партий (коммунисты, социалисты, радикалы и МРП) и всех профсоюзов, для
достижения соглашения о программе-минимум.
Несколькими днями позже Парижский областной съезд МЛН занял
гораздо более антикоммунистическую позицию и отверг рекомендации
Лионского съезда. После этого состоялся Национальный съезд МЛН. Вскоре
стало ясно, что МЛН (насчитывавшее теперь 500 тысяч членов, из числа
которых сотни тысяч, несомненно, «примкнули к Сопротивлению» после
Освобождения) раскололось на две резко противоположные группы: на боль-
шинство «противников слияния» и меньшинство «сторонников слияния».
Первые тяготели к социалистической партии, вторые — к коммунистической.
Наиболее выдающимися среди «противников слияния» были Клодиус-Пети,
Андре Мальро и Андре Филип. Каждый из них был'по-своему известен как
антикоммунист. Среди сторонников слияния были Крижель-Вальримон
(коммунист) и «попутчики» Альбер Байе, Делиам и д’Астье де ла Вижери.
Предложение о «слиянии» с «Фрон насиональ» было отвергнуто 250 голо-
сами против 119. Затем был создан руководящий комитет, включавший
представителей большинства и меньшинства. Однако это совсем не озна-
чало, что раскола не было. Раскол, хотя и неофициальный, был очень
существенным. Большинство отвергло идею единой организации Сопроти-
вления из страха, что в такой организации коммунисты приобретут господ-'
ствующее влияние.
Нельзя сказать, что «Фрон насиональ» был полностью коммунистиче-
ской организацией. В его президиум входили Жак Дебю-Бридель, бывший
(номинально) одним из представителей правых в Национальном совете
Сопротивления, два католических священника и один пастор, Макс Андре
217
из МРП; в числе видных членов «Фрон насиональ»— некоммунистов нахо-
дился Франсуа Мориак, конечно, избранный в руководящий комитет «Фрон
насиональ» 3 февраля, в день окончания съезда этой организации (правда,
против его избрания были заявлены протесты, несомненно вызванные отно-
шением Мориака к «чистке»). Съезд принял благородные и патриотические
резолюции: продолжать войну, создать крупную народную армию, «объеди-
нить Сопротивление» если не в национальном масштабе (МЛН сделало это
невозможным), то по крайней мере в местном, и т. п. Съезд «Фрон насиональ»
посетили делегации МЛН (представители его меньшинства были приняты
тепло, а представители большинства — холодно); от имени коммунистиче-
ской партии съезд приветствовал Жак Дюкло, подчеркнувший необходи-
мость единства «всех французов и француженок доброй воли, кто бы они
ни были, если только они хотят трудиться ради возрождения и величия
Франции».
Глава десятая
ПЕРВАЯ ОТСТАВКА МЕНДЕС-ФРАНСА
Самым слабым местом Франции после Освобождения было отсутствие
у нее конструктивной финансовой и экономической политики. Несчастье
ее заключалось в том, что робкая, неумелая, недальновидная финансовая
политика, проводйвшаяся в первые месяцы после Освобождения Леперком,
а затем Плевеном, оставалась с небольшими видоизменениями финансовой
политикой Франции в последующие годы.
В Алжире Мендес-Франс, бывший тогда комиссаром финансов, наметил
твердый план финансовой и денежной реформы, но когда правительство
переехало в Париж, Мендес-Франс был назначен министром национальной
экономики, а вместо него министром финансов оказался сначала Леперк,
а затем Плевен. Столкновение между Мендес-Франсом и Плевеном было
столкновением двух мировоззрений, двух «образов жизни», и в течение всей
тяжелой зимы 1944/45 года Мендес-Франс наблюдал с растущей тревогой,
как Плевен беспечно, легкомысленно и плохо управлял финансами страны —
как раз в то время, когда существовала огромная опасность неудержимой
инфляции. Мендес-Франс и Плевен были участниками «Сопротивления»,
но Мендес-Франс — летчик-истребитель авиации свободных французов,
базировавшейся в Англии, «участвовал» в нем гораздо более реально, чем
Плевен, случайно очутившийся в июне 1940 года в Лондоне, куда он приехал
по делам; он примкнул к де Голлю и стал одним из наиболее активных поли-
тиков, суетившихся в «Карлтон-гарденс».
Мендес-Франс не был сентиментальным участником Сопротивления,
смотрящим на программу Национального совета Сопротивления, как на
десять заповедей, которые нельзя нарушать. Он не питал никакой любви
к коммунистам и менее всего походил на «революционера», но он был чрез-
вычайно знающим экономистом, отчасти в духе Кейнса, и его мнение ценили
в радикальной партии в 1932 году (он был самым молодым депутатом палаты),
хотя лидеры партии считали его «блестящим, но немного диким», однако этот
недостаток, думали они, исчезнет с возрастом. Я помню Мендес-Франса,
когда он еще совсем молодым депутатом участвовал в съездах радикалов
в 1932 и 1933 годах. Тогда его считали одним из «младотурков», которые часто
безжалостно наступали на ногу Эррио, но позднее странным образом рассея-
лись в разные стороны: Пьер Кот стал почти коммунистом, Бержери —
циничным вишистом, Жак Кайзер примкнул в 1945 году к прогрессистам
и вскоре совсем оставил политическую деятельность, а Мендес-Франс превра-
тился в Кассандру Четвертой республики, а затем более или менее успешно
ликвидировал ошибки, накопившиеся между 1944 и 1954 годами. Как сказал
о нем один критик, Мендес-Франс —«самый серьезный и самый одинокий
государственный деятель Четвертой республики».
«Серьезный» и «одинокий»— эти эпитеты вполне подходили к Мендес-
Франсу даже в 1944 году. Именно отсутствие серьезности у таких людей,
как Плевен, повергало его почти в отчаяние в течение всей зимы 1944/45 года
и наконец довело его до того, что он вышел из состава правительства
де Голля. Он не был ни фанатиком Сопротивления, ни противником капита-
219
лизма, но он одобрял программу НСС, поскольку она подчеркивала необхо-
димость установления твердой заработной платы и как предварительного
условия к этому — твердой валюты. Мендес-Франс также верил в суровость
и в более справедливое распределение национального дохода.
Прибыв в 1944 году во Францию, он понял, что самое важное — привести
в порядок французские финансы. Если это не будет сделано, Франция ока-
жется зданием, построенным на песке. По его мнению, без коренной денежной
реформы почти или даже совершенно ничего нельзя было предпринять
против «черного рынка» и «незаконных прибылей», накопленных в годы
войны. Прошло несколько недель—и Бельгия провела денежную реформу,
приблизительно совпадавшую с планом Мендес-Франса; реформа сопровож-
далась обменом банкнот, замораживанием счетов и поучительной, хотя
и несовершенной инвентаризацией прибылей, полученных в военное время.
Одна из основных идей Мендес-Франса состояла в том, что «черный рынок»
будет неизбежно парализован, а может быть, и совершенно уничтожен, если
горы денег, которыми владеют спекулянты, будут заморожены или обменены
на новые банкноты постепенно и при различного рода проверке и контроле,
как в Бельгии. Такая денежная реформа, считал Мендес-Франс, должна
сопровождаться соответствующими мероприятиями для сбалансирования
бюджета и для привлечения товаров на официальный, а не на «черный рынок».
Но денежная реформа была краеугольным камнем всего проекта.
Однако с первых же шагов Мендес-Франс натолкнулся на сопротивление,
и не в последнюю очередь на сопротивление постоянных чиновников мини-
стерства финансов и руководителей Французского банка, которые считали,
что Франция «не была настроена» соглашаться на суровую жизнь. Мендес-
Франс тщетно доказывал, что лучшие люди Сопротивления были готовы, как
выразилась «Комба», «быть бедными, чтобы Франция могла стать богатой».
Это отвергали как ребяческий, «сопротивленческий» идеализм, с которым,
безусловно, не согласится французское крестьянство. Даже бельгийский
министр финансов Гютт, проводивший денежную реформу в Бельгии, заметил:
«Для Франции, как и для всех освобожденных стран, денежная
реформа — задача первостепенной важности. Если она не будет разре-
шена, деньги станут обесцениваться, а цены непрерывно расти. В настоя-
щий момент стоимость французского франка равна на брюссельской
черной бирже всего лишь трети его номинальной стоимости. Займы
и заявления об имеющихся валютных активах могут делаться парал-
лельно. Но во Франции наступление против горы в 600 миллиардов
находящихся на руках бумажных денег задевает 18 миллионов крестьян,
что, конечно, представляет собой крупную политическую проблему»1.
Вопрос был не только в крестьянстве. Буржуазия тоже хотела «вернуться
к нормальному положению», но она была слишком близорука, чтобы видеть
необходимость денежной реформы,— дела, которое всегда причиняет «много
хлопот». Как говорилось выше, при Леперке и Плевене правительство выпу-
стило заем Освобождения, который был жестом для умиротворения держателей
банкнот и призывом к людям с деньгами оказать «доверие» правительству.
Правда, несмотря на этот призыв, заем, давший только 73 миллиарда настоя-
щих банкнот из находившейся в обращении общей суммы в 600 миллиардов
(остаток общей суммы подписки, равнявшийся 155 миллиардам, находился
в облигациях), был лишь в очень слабой степени поддержан крупными спеку-
лянтами, не заинтересованными в трех процентах и, кроме того, еще оконча-
тельно не уверившимися, что им оставят их нажитые нечестным путем доходы.
Де Голль совершенно не разбирался в экономических вопросах и, высту-
пая в качестве «арбитра» в споре между Мендесом и Плевеном в январе
1945 года, сначала не мог вынести определенного суждения. По одному
1 «Комба», 26 декабря 1944 года.
220
вопросу он якобы довольно слабо возразил Мендесу: «Да, но разве все спе-
циалисты не против вас?»,— на что Мендес-Франс ответил: «Я знал некоего
полковника де Голля, против него были все специалисты до войны»1.
Весной дела пошли еще хуже, и в апреле, все еще не получив удовлетво-
рительного ответа от правительства, боявшегося «крестьянских бунтов»,
и встречая еще большее, чем прежде, сопротивление со стороны Французского
банка и «специалистов» при вялой поддержке политических деятелей (пом-
нивших о предстоявших муниципальных выборах), Мендес-Франс подал
в отставку. Он снова стал министром лишь десять лет спустя.
Несколькими днями раньше Плевен объявил свой «план», предусматри-
вавший замену всех банкнот, франк за франк, «без замораживания или
задержек», обложение капитала (по разрядам) и новый выпуск облигаций
для мелких держателей. Последние два пункта имели мало значения, но пер-
вый пункт означал, что план Мендес-Франса был полностью отвергнут.
Капитал нельзя «отчуждать», «сотрудничество» капитала должно быть «добро-
вольным». Но будет ли «капитал» действительно «сотрудничать»?
«Он не будет,— писала «Комба» на следующий день.— Современная
обстановка такова, что мы вынуждены жить в условиях контролируемого
хозяйства, и весь этот финансовый либерализм совершенно неуместен...
Блестящая победа, одержанная «черным рынком», является результатом
предоставления денежным тузам свободы делать то, что им угодно...
В настоящее время наша экономическая система прогнила сверху
донизу и заработная плата никак не может угнаться за ценами...»1 2
Неделей позже Мендес-Франс подал в отставку и на устроенной им пресс-
конференции коснулся уже знакомой темы:
«Необходимо было безотлагательно создать базу. Это не было сде-
лано; инфляция в полном разгаре, и «черный рынок» торжествует победу
над официальным рынком по всей линии... Не может быть порядка,
если нет нормальной валюты... Рабочий класс голодает, а средний класс,
имеющий твердый доход, разоряется».
И Мендес-Франс с горечью говорил об абсолютной необходимости про-
вести во Франции учет состояний. Немцы отобрали у Франции 600 миллиар-
дов; все эти деньги были израсходованы во Франции; и, несмотря на это, вся
сумма, которую Плевен надеялся возместить по бюджету 1945 года посредством
обложения «незаконных прибылей», равнялась 12 миллиардам! Плевеновское
«обложение капитала», растянутое на четыре года, было ребячеством. При
обмене банкнот по номинальной стоимости можно вполне успеть скрыть
незаконно добытые богатства. Если он, Мендес-Франс, потерпел неудачу,
то это произошло потому, что против него были «силы, обладающие экономи-
ческой властью», и Французский банк.
И он не получил большой поддержки со стороны политических партий
отчасти потому, что они думали о муниципальных выборах, и отчасти потому,
что все это дело было выше их понимания, хотя три года спустя французские
коммунисты приветствовали советскую денежную реформу, во многом
схожую с планом Мендес-Франса.
Отставка Мендес-Франса за несколько недель до окончания войны яви-
лась грустной прелюдией к миру, начало которого было отпраздновано
в несколько угрюмой атмосфере. Франция не приняла необходимых мер для
приведения в порядок своих финансов. Роль французской армии в достиже-
нии величайшей победы над Германией была ничтожна, и теперь военно-
пленные и угнанные возвращались (частично) на родину и не приходили в вос-
хищение от новой Франции с ее «черным рынком» и гораздо худшим, чем
до войны, уродливым контрастом между богатством и нищетой.
1 Ronald Matthews, The Death' of the Fourth Republic, London, 1954, p. 189
(Роналд Мэтьюс, Конец Четвертой республики, Лондон, 1954, стр. 189).
2 «Комба», 30 марта 1945 года.
Глава одиннадцатая
ВОЗВРАЩЕНИЕ ВОЕННОПЛЕННЫХ
После Дня победы в существующем положении не произошло никаких
внезапных перемен, кроме возвращения на родину военнопленных и угнан-
ных. В эти недели весь ужас немецких концентрационных лагерей был в пол-
ной мере раскрыт французам, хотя на этот счет у них и раньше не было
иллюзий. Просто подтвердились их худшие опасения. У всех на устах были
имена — Бельзен, Дахау, Бухенвальд, Равенсбрюк, Освенцим и остальные
лагери смерти. Там погибли тысячи французов; другие вернулись оттуда
на американских военных самолетах, искалеченные физически и душевно.
Многие мужчины и женщины, как участвовавшие в Сопротивлении, так
и не связанные с ним, возвратились на родину в состоянии страшного исто-
щения — их вес не доходил до половины нормального. Конечно, многие из
военнопленных, принадлежавшие к «крепкой крестьянской породе», проведя
пять лет в Германии, просто вернулись к своим прежним занятиям, отправи-
лись домой и начали работать и только кляли свою судьбу за потерянные
пять лет1.
Но на многих плен «подействовал» сильнее. Кто-то, правда, говорил
о солидарности в лагерях военнопленных и даже в концентрационных лаге-
рях, но было ли это вполне верно?
«Разве мы забыли, что и в лагерях был тоже «черный рынок», более
позорный, чем «черный рынок», который мы осуждаем здесь во Франции?
Разве мы забыли все подлости, сознательно, полусознательно и подсозна-
тельно совершавшиеся в стремлении к «досрочному освобождению»?
Или огромную разницу в питании, когда одни пожирали продовольствен-
ные посылки, а другим приходилось сидеть на немецком голодном
пайке?.. И когда нам стало ясно, что мы — жертвы, бесславные жертвы
трагедии, сущность которой ускользала от нашего понимания, мы опу-
скались физически и морально, и никакая доза самодовольной болтовни
«Пари суар» не может этого поправить»1 2.
Три номера журнала «Живые» (после выпуска которых журнал прекра-
тил свое существование) дают представление о трагическом состоянии умов
некоторой части тех двух миллионов французов, которые вернулись из Герма-
нии более или менее невредимыми. Быть может, это просто размышления
кучки интеллигентов с расстроенными нервами? Едва ли. Ибо некоторые
из них подходили к трагедии военнопленных более широко:
1 В лучшем моральном состоянии были работавшие в сельском хозяйстве. Я помню
нескольких французских военнопленных, вскоре после Освобождения рассказывавших,
что к концу войны, после мобилизации в Германии всех мужчин, они (французы) «факти-
чески хозяйничали во всей Восточной Пруссии», не терпя недостатка ни в пище, ни в не-
мецких женщинах.
2 Rene Menard, Les Vivants. Cahiers publies par des prisonniers et deportes,
III, Paris, 1946, p. 21—23 (Рене Менар, Живые. Тетради, опубликованные военно-
пленными и угнанными в Германию, III, Париж, 1946, стр. 21—23).
222
«Существует еще миф — может быть, наносящий наибольший удар
нашей вновь обретенной свободе — о верной и страдающей от любви
Изольде... Но мне известно, что в одном Париже на рассмотрении судов
находится 30 тысяч дел о разводах, в которых фигурируют бывшие воен-
нопленные, что 60 процентов женатых мужчин по возвращении обнару-
живают, что узы между ними и их женами тем или другим путем порва-
лись; что большинство невест, вернувшись домой, не сдержат своего обе-
щания; кроме того, мы знаем, что в лагерях военнопленных создалась
новая порода холостяков... Тут.нечему смеяться... За всем этим скры-
ваются бесчисленные личные конфликты и трагедии...»1
И Франция, куда они теперь вернулись, совсем не была похожа на ту,
о какой они мечтали в лагерях.
Другой бывший военнопленный писал:
«Военнопленный, вернувшись, нашел аморфную страну, привыкшую
к своим лишениям и неспособную сказать «нет»... До войны прохожие
на улицах, казалось, шли куда-то. Теперь они похожи на людей, вышед-
ших на прогулку, а не идущих с определенной целью... Наиболее показа-
телен денежный вопрос. Везде есть «черный рынок». И хуже всего то, что
это издевательство над трудящимися. Работают только дураки. Осталь-
ные орудуют на «черном рынке» и едят... Они жалеют тех, кто не ест,
но не поступаются ничем. Жалость только придает особый оттенок их
эгоизму... Все считается само собой разумеющимся, даже жертвы. Каж-
дый имеет право быть счастливым. Если это не я, то счастлив будет кто-
нибудь другой... »1 2
Где же был выход? В Сопротивлении? Этот военнопленный усиленно
хвалил Сопротивление, восхищался им и всем, что оно совершило, но он
думал, что Сопротивление может кончиться «только кровью».
«Вместо того чтобы впадать в фатальный героизм, мы прежде всего
должны существовать и определить масштабы этого существования.
Говоря это, я не выступаю против духа Сопротивления. Наоборот, это
его наиболее глубокий урок... Но мы не можем больше распинать живое
существо на мертвом кресте принципов...»3
Во всяком случае, автор умышленно неверно истолковывал действие
в оправдание своего бездействия и быстро превращался в «экзистенциалиста»
худшего толка. Характерным явлением, хотя отнюдь не наиболее явно про-
явившимся во Франции в первые месяцы после окончания войны, был этот
вошедший в моду экзистенциализм или скорее своего рода псевдоэкзистен-
циализм, за который едва ли можно было считать ответственным Жана Поля
Сартра и его группу. Однако в 1945 году это не мешало всем дезориентирован-
ным и разочарованным, всем циникам и спекулянтам «черного рынка» блеять
о Сартре, об экзистенциализме и о Сен-Жермен де Пре. Не лежала ли частично
вина за это на бывших военнопленных? Хуже всего, пожалуй, было то, что
во всем этом было что-то мрачное, совершенно лишенное веселой безответ-
ственности «начала двадцатых годов». Не удивительно, что коммунистам
и другим твердым людям экзистенциализм казался серьезной опасностью
для морального состояния народа.
Замешательство, владевшее умами бывших военнопленных и угнанных,
все их разочарование и даже невозможность для них получить по возвраще-
нии во Францию надлежащее обеспечение, пищу и одежду — все это превра-
тилось в своеобразную политическую проблему. И поскольку два миллиона
военнопленных представляли собой значительную часть избирателей, они
стали объектом резких политических разногласий. Коммунисты начали
1 Р ен е Менар, Живые, III, Париж, 1946, стр. 24.
2 Анри Мальдине, Живые, 1, Париж, 1945, стр. 15—16.
3 Там же, стр. 17—19.
223
особенно яростно нападать на Френе, бывшего министром по делам военно-
пленных. Антикоммунисты парировали эти атаки, пытаясь нажить полити-
ческий капитал на задержках и беспорядке при репатриации французских
пленных, освобожденных Красной Армией и направленных на родину морем
через Одессу. Эта пропаганда не имела успеха, поскольку военнопленных
освободили все-таки русские. Но имелись еще эльзасцы, служившие в гер-
манской армии, для которых надежда на репатриацию из России была гораздо
слабее; это с некоторым успехом использовали в Эльзасе.
Однако влияние военнопленных на политическую жизнь страны было нич-
тожным; они не могли прибавить ничего существенного к тому, что было уже
совершено участниками Сопротивления. Несколько более сильным оказа-
лось влияние некоторых из угнанных, с запозданием присоединившихся
к политическим деятелям Четвертой республики.
Глава двенадцатая
НЕУСТОЙЧИВОЕ РАВНОВЕСИЕ ФРАНЦИИ
МЕЖДУ ВОСТОКОМ И ЗАПАДОМ
Война едва успела кончиться, как уже поднялась «безответственная
болтовня о будущей войне между Россией и англосаксами»1.
Пока не было еще ничего определенного, такого определенного, какими
стали разговоры, распространившиеся через три месяца, одновременно
с радиоактивными излучениями бомбы, сброшенной над Хиросимой, но уже
ощущалось нездоровое предвкушение «холодной войны». Слово «Сталинград»
было величайшим стимулом для всей Франции и особенно для всего Сопро-
тивления; но теперь говорившие о Сталинграде уже становились слегка
подозрительными в глазах благонамеренных.
Де Голль оказался сразу после войны в трудном положении. Он стоял
во главе трехпартийного правительства; только недавно он, может быть,
вынужденно, отзывался о коммунистах с большой теплотой. В октябре он
говорил в Руане о «национальном единении, когда все идут к одной общей
цели, состоящей в спасении и величии нашей родины, которая принадлежит
всем нам в одинаковой степени». Затем, при первом обсуждении вопросов
внешней политики, Бидо заявил Консультативной ассамблее, что Франция
хочет находиться в союзе и с Востоком и с Западом, а также с Соединенными
Штатами, но не может быть речи о том, чтобы она «ограничилась только
Западом». Де Голль, повторив в энный раз, что элементарная безопас-
ность требует присутствия Франции на Рейне, сказал: «Единство Европы
должно быть построено на следующих трех столпах — на Лондоне, Париже
и Москве».
Но в заключительных фазах войны французская буржуазия была напу-
гана триумфальным продвижением Красной Армии в Центральную Европу.
Русские находились в Берлине, в Лейпциге, в Веймаре, в Иене — почти
па расстоянии пешего перехода от французской границы.
С другой стороны, возникли сомнения по поводу Польши и Венгрии,
особенно среди католиков, и Черчилля порицали за то, что он «предал» эти
страны в Ялте, куда Франция не была приглашена. Нельзя сказать, что бур-
жуазия была открыто настроена против русских или даже против коммуни-
стов. Все хорошо знали, что многие представители французских деловых
кругов «перестраховывались» на «противной стороне» применительно к обстоя-
тельствам: они братались с коммунистами и даже вступали в коммунистиче-
скую партию (конечно, тайно); то же самое относилось к некоторым крупным
должностным лицам и даже к армейским генералам. Так, генерал Делаттр,
несомненно, заигрывал с коммунистами в первые месяцы после войны, уже
воображая себя главой французской народной армии, если она вообще будет
создана. Речь, которую он произнес на банкете, данном маршалом Жуковым
в Венденшлоссе под Берлином в честь Эйзенхауэра, Монтгомери и в свою,
была тем более знаменательна, что он один присутствовал на банкете, ибо
1 «Комба», 20 мая 1945 года
15 л. Верт
225
«Айк» и «Монти» уехали в припадке раздражения. Вышинский провозгласил
тогда тост за Францию —«за нашего единственного настоящего друга»,
и Делаттр ответил в таком же духе. Быть может, он и де Голль все еще надея-
лись, что Россия сможет помочь Франции «прочно закрепиться от одного
конца до другого по нашей естественной границе — Рейну».
Как раз в это время отношения с западными союзниками, и особенно
с Англией, были далеко не сердечными. Неприятности, возникшие в Сирии
между Францией и Англией, получили в июне 1945 года развитие, крайне
унизительное для Франции, и никто не чувствовал этого унижения глубже,
чем де Голль.
Но уже действовали силы, толкавшие Францию по другому направлению.
На обратном пути из Сан-Франциско, где Франция получила наконец
постоянное место в Совете Безопасности (в те дни она даже в этом не была
уверена!), Бидо остановился в Вашингтоне для встречи с Трумэном. Бидо
опять пытался объяснить позицию Франции. Франция могла действовать
в качестве арбитра между Востоком и Западом и находиться в союзе с обеими,
а не только с одной стороной. Однако, добавил он, франко-американская
дружба «основана на чувстве», и это чувство «не неуместно в международной
политике». Он хотел, таким образом, сказать, что, какова бы ни была офи-
циальная политика Франции в данный момент, сердцем Франция была
с Америкой. Но американцев это далеко не удовлетворило, и французская
печать цитировала высказывания газеты «Вашингтон пост», что «Франции
уже Давно пора присоединиться к взгляду Америки на Россию».
Первое послевоенное лето протекало во Франции в странной и напряжен-
ной обстановке. Люди были потрясены видом военнопленных и особенно
угнанных, их рассказами о пережитых ужасах, их усталостью и разочаро-
ванностью. Де Голль говорил в марте о коренных реформах, которые будут
проведены по окончании войны, но все его внимание было давно уже погло-
щено другими делами — внешней политикой, армией и Сирией. «Если бы
только он обращал меньше внимания на жителей Валь д’Аоста и немного
больше на жителей Франции»,—с горечью заметила «Комба» 22 мая, коммен-
тируя непрерывный рост дороговизны при заработной плате, застывшей на од-
ном уровне. Но де Голль был неспособен на это. Сирия целый месяц поглощала
все его время. Нельзя описать словами, как он был оскорблен «ультиматумом
Черчилля» от 31 мая, требовавшим увода французских войск в казармы.
Ультиматум прозвучал как вызов, брошенный всей его политике величия,
и де Голль видел, что англичане ударили по самому ее слабому месту — по
Сирии, откуда основная масса французских войск была уведена, чтобы сра-
жаться за общее дело союзников в Северной Африке и в Италии. «Странно,—
сказал де Голль на пресс-конференции* 2 июня,— что пять тысяч наших
солдат, оставленных в Сирии, считались совершенно достаточной силой,
чтобы поддерживать там порядок до самого Дня победы, а после 8 мая англи-
чане вдруг сочли необходимым взять на себя руководящую роль. Не пахнет ли
вся эта история нефтью?» И он намекнул на то, что огромное число людей,
кроме генерала Спирса (который был отозван по просьбе Франции), подстре-
кало к волнениям'против французских войск по всей Сирии и Ливану, и ска-
зал, что 8 мая из Палестины в Сирию под командованием англичан вошли
войска со свастикой на знаменах... Сирию и Ливан убеждали, указал
де Голль, не вступать с Францией в переговоры о заключении договоров о не-
зависимости... В конце концов французам пришлось отказаться от всякого
контроля над 25 тысячами сирийских и ливанских войск, находившихся
под их командованием, и отвести 5 тысяч своих солдат в прибрежную полосу
для скорейшей отправки на родину.
Де Голлю было очень трудно с этим примириться. Но в то же лето ему
пришлось пережить новые оскорбления: Франция была допущена в Германию
как оккупирующая держава, но ее исключили из числа участников Потсдам-
226
ской конференции. В то же время и в Лондоне и в Вашингтоне отклики печати
были неблагоприятны для Франции и для де Голля. Как сообщала «Франс
суар», Самнер Уэллес сказал, что правительство де Голля было диктаторским
и французы «еще не знают, с каким почти болезненным недоверием де Голль
относится к Вашингтону». Он думает, что Эррио понимает Соединенные Штаты
гораздо лучше.
Де Голля огорчало отношение как Англии, так и Америки. Вскоре после
победы в Европе он понял, что Франция не могла рассчитывать на какое бы
то ни было привилегированное положение в Германии. Но Франции еще при-
дется играть великую роль в мире, сказал он в Бресте 22 июля. Эта роль
состояла в том, чтобы служить «звеном между двумя мирами». Важно, чтобы
Франция играла именно эту роль, а не была «ни пешкой в чужой игре, ни?
полем сражения». По-видимому, уже тогда де Голль чувствовал, что напряже-
ние между Россией и США быстро нарастало.
Тем более досадно было, по мнению французов, что в Потсдаме отсут-
ствовало «звено между двумя мирами».
«Франции нет в Потсдаме,— писала «Комба» 24 июля,— но огром-
ное количество ее подвижного состава все еще находится в Германии.
Мы должны сказать, что наши союзники подвергают нашу дружбу
весьма тяжелому испытанию... Мы все еще надеемся получить репарации.
И мы надеемся также, что миром не будет вечно управлять почтенная
потсдамская тройка».
И, что крайне характерно для некоммунистических левых группировок,
«Комба» разделяла горькое настроение де Голля, но в то же время упрекала
его за то, что он думает только о международных делах:
«Так или иначе, Францию обвиняют в высокомерии. Может быть,
действительно неправильно всегда говорить о Франции и о ее историче-
ских воспоминаниях и не говорить о французском народе и ужасающей
детской смертности».
В общем Франция была недовольна Потсдамом, но чувствовала, что
могло быть хуже. Ведь принятые решения до некоторой степени удовлетво-
ряли ее гордость, особенно решение о включении Франции в Совет министров
иностранных дел. По-видимому, германский империализм и милитаризм
были сокрушены надолго, и — к лучшему или к худшему — победа, одер-
жанная Россией, получила «признание».
«Но лицом к лицу с Россией стоит великая американская империя.
Началась эра империй. Является ли она ступенью к установлению вели-
кого человеческого общества или предвещает гибель нашей цивилиза-
ции?»1
Это было похоже на предчувствие грядущего несчастья. Через две недели
над Хиросимой была сброшена первая атомная бомба. Международное
значение этого события не ускользнуло от внимания Франции. Антирусские
газеты вроде «Фигаро» его превозносили, коммунистическая печать осуждала;
позиция левой интеллигенции имела больше различных оттенков, но в общем
левая интеллигенция сожалела о том, что в мире прибавилось цинизма,
страха и неуверенности.
«В нашем”’истерзанном мире и без того было трудно дышать. Но вот
новый источник тревог, имеющий все шансы быть последним и оконча-
тельным... И когда агентство Рейтер объявляет, что это изобретение
может превратить в ничто все соглашения, заключенные с Россией, можно
только содрогнуться. Если в результате бомбы, сброшенной над Хироси-
мой, Япония капитулирует, это хорошо, но мы опасаемся, что речь идет
о гораздо большем...»1 2
1 «Комба», 5 августа 1945 года.
2 «Комба», 8 августа 1945 года.
15* 227
Неделей позже «Комба» уже сообщала, что Трумэн объявил о намерении
США попытаться получить договорным путем необходимые им военные базы
по всему миру: «Поскольку некоторые из этих баз могут оказаться на фран-
цузской территории, мы можем лишь выразить наше глубочайшее огорчение»1.
А еще через шесть недель та же газета отметила, что если до атомной
бомбы президент Трумэн казался озабоченным тем, чтобы достигнуть согла-
шения с Россией, то теперь на это больше не похоже. Мир разделился ныне
на две части.
Сознательно или бессознательно, де Голль все же оказался под влиянием
события в Хиросиме. Интервью, которое он дал газете «Таймс», было посвящено
главным образом вопросу о необходимости поставить Рур и Рейнскую область
на службу плану реконструкции Западной Европы и в то же время предупре-
дить возможность нового вооружения Германии; но де Голль, видимо, уже
признавал возмржность какого-либо западноевропейского блока, направлен-
ного, как с возмущением заявила «Дейли уоркер», и против Советского Союза
и против Соединенных Штатов! И другие наблюдатели соглашались с тем,
что на уме у де Голля была именно возможность создания международной
«третьей силы» при участии Англии. Не надеялся ли он в глубине души
превратить «звено» в «буфер», чтобы уменьшить трения внутри Большой
двойки? 22 ноября, на первом заседании первого Учредительного собрания,
де Голль сказал:
«Наша страна, при том положении, которое она занимает в Европе,
Африке и Азии, и обращенная в силу многовековой традиции й на Запад
и на Восток, может и хочет быть звеном между двумя мирами, но ни
€ коем случае не пешкой».
Многие обозреватели, слышавшие в тот вечер речь де Голля в Учреди-
тельном собрании, отметили один любопытный факт: когда де Голль говорил
о Советском Союзе, ему бурно аплодировали, когда упоминал об Англии, его
слова встречали одобрительными восклицаниями, когда же он касался Соеди-
ненных Штатов, его слушали почти в полном молчании. Вероятно, это
была последняя демонстрация подобного рода перед началом «холодной
войны», развязанной’в полном объеме в 1946 году. В декабре 1945 года вос-
поминания о Сталинграде и о разгроме Германии были еще слишком свежи,
как и молчаливое негодование против США за то, что они сбросили эту атом-
ную бомбу, вызывавшую в воображении так много страшных видений. Анти-
советские настроения в общем развивались во Франции медленнее, чем
в Англии или Соединенных Штатах.
Кроме того, было хорошо известно, что кратковременное посещение
де Голлем США в августе не привело к успеху, несмотря на внимание к нему
американской печати и на обычный шумный прием, оказанный де Голлю
в Нью-Йорке. В беседе с Трумэном де Голль подчеркнул необходимость для
Франции осуществлять контроль над левым берегом Рейна и необходимость
интернационализации Рура, поскольку рурский уголь — фактор жизненно
важного значения для реконструкции Европы. Что касается американских
баз, то с точки зрения Соединенных Штатов слова де Голля граничили
с наглостью. Де Голль напомнил Трумэну, что американцы фактически
пользовались в качестве морской базы портом Нумеа в Новой Каледонии,
но, конечно, временно, прибавил он, ибо этот порт находится под суверени-
тетом Франции. Разумеется, сказал он, будут заключены всякого рода точные
соглашения для организации коллективной безопасности, но он не проявил
-никакой заинтересованности в передаче в аренду каких-либо баз именно
Соединенным Штатам! При таких обстоятельствах Трумэн не торопился
предлагать Франции финансовую помощь. Он не нашел у де Голля
большого отклика на свое замечание, что Франция поступила бы правильно,
1 «Комба», 14 августа 1945 года.
228
избавившись от участия коммунистов в правительстве. Вежливое, но холод-'
ное напоминание, что это в конце концов внутреннее дело Франции, было
принято Трумэном с неудовольствием. Де Голль не понимал его или не хотел
понять. По словам вашингтонского корреспондента агентства Ассошиэйтед
Пресс, США дали ясно понять, что они не склонны относиться к Франпии
как к державе первого разряда. Де Голль явно разочаровал Трумэна1. Любо-
пытный эпизод произошел с французскими журналистами. Когда они были
представлены Трумэну, тот резко сказал: «Я надеюсь, что вы будете более
лояльны к Соединенным Штатам в будущем. Мне больше нечего прибавить»1 2.
На Лондонской конференции министров иностранных дел, состоявшейся
в сентябре, французам удалось добиться лишь решения подвергнуть их мне-
ние по вопросу о Руре и Рейнской области «дальнейшему изучению посред-
ством обычных дипломатических каналов».
1 «Анне политик», 1944—1945 годы, стр. 285.
2 «Комба», 24 августа 1945 года.
Глава тринадцатая
ВПЕЧАТЛЕНИЕ, ПРОИЗВЕДЕННОЕ ПРОЦЕССАМИ
ПЕТЭНА И ЛАВАЛЯ
Окончание войны с Германией ознаменовалось не только возвращением
на родину свыше двух миллионов военнопленных, рабочих^ отправленных
в Германию Управлением принудительного труда, и высланных в свое время
лиц, но и арестом в Германии, Австрии и Италии важнейших деятелей Виши
и коллаборационистов, среди которых оказались Бринон, Дарнан, Люшер
и другие. Петэн добровольно вернулся через Швейцарию, а что касается
Лаваля, бежавшего в Испанию, то испанские власти «решительно настаивали»
на том, чтобы он вернулся во Францию. Два самых громких послевоенных
процесса происходили в течение того лета и осени: процесс Петэна — в июле,
Лаваля — в октябре. Интерес общественности к обоим процессам был огро-
мен, в печати они почти совершенно затмили все остальные новости, даже
Потсдам и последние эпизоды войны с Японией. Хотя почти каждый ста-
рался выразить свое ироническое отношение к судьям, особенно к обществен-
ному обвинителю Морне, судившим сейчас человека, которому они сами
давали присягу (сложный вопрос, по поводу которого многое можно было бы
сказать и за и против)1, процесс Петэна в Верховном суде был все же довольно
законным. По числу участвовавших в нем знаменитостей процесс не имел
себе равных^.
Не говоря уже о плеяде адмиралов и генералов (они усердно отстаивали
интересы своей касты), все выдающиеся деятели Третьей республики, при-*
сутствовавшие на суде — президент Лебрен, Жаннене, Эррио, Даладье,
Рейно, Блюм и другие,— в своих показаниях фактически старались обелить
и Третью республику и самих себя; то же делало и большинство вишийских
министров — Пейрутон, Дарнан, Бутийё и, что особенно интересно,
Лаваль. Среди присяжных в отличие от процесса Лаваля (к счастью или
к несчастью) было очень небольшое число коммунистов (из парламентариев — 1 2
1 Организации Сопротивления одно время советовали судьям давать присягу, так
как в противном случае существовала опасность, что само Сопротивление окажется во
власти враждебно настроенных судей.
2 Верховный суд был специально учрежден, согласно постановлению от 18 ноября
1944 года, чтобы судить лиц, непосредственно участвовавших в деятельности правитель-
ства Виши (главу государства, главу правительства, министров, генеральных комиссаров
и генеральных секретарей, резидентов, генерал-губернаторов и высших чиновников). Суд
состоял из трех судей и двадцати четырех присяжных, назначаемых по жребию из двух
списков, по пятидесяти имен в каждом. Один из этих списков должен был составляться
парламентской группой Сопротивления Консультативной ассамблеи, причем список,
одобренный Ассамблеей 27 февраля, содержал имена лишь тех членов парламента, кото-
рые в июле 1940 года голосовали против предоставления Петэну неограниченных полно-
мочий (составленный до того список, в который были включены девять человек, голосо-
вавших за Петэна, был аннулирован 13 февраля). Другой список, выдвинутый юридиче-
ской комиссией Консультативной ассамблеи, состоял из участников Сопротивления —£не-
членов парламента. Первым перед Верховным судом пришлось предстать адмиралу
Зстева — французскому резиденту -в Тунисе, который был приговорен к пожизненному
заключению («Анне политик», 1944—1945 годы, стр. 146—147).
230
'только один); почти все остальные были социалистами или радикалами.
Несмотря на это, Петэн был приговорен к смертной казни. Этот приговор
<был заменен пожизненным заключением, что и следовало ожидать, принимая
-во внимание его преклонный возраст. Смертный приговор Петэну рассматри-
вался как необходимый «символический жест», чтобы подчеркнуть полное
осуждение режима, который он олицетворял. Было безразлично, оказалась ли
в итоге его чрезвычайно сомнительная «двойная игра» полезной для Франции,
как считали многие. Газета «Комба», комментируя процесс, подчеркивала:
«Вы не обезоружите почитателей Петэна, противопоставляя ему представи-
^телей Третьей республики, которые в конце концов тоже капитулировали».
И действительно, чуть ли не один-единственный участник Сопротивления
давал показания на процессе.
Выдающийся писатель-католик Жорж Бернанос сделал из процесса
интересный вывод. Он отметил «наглость, с которой военная каста, предста-
вленная личностями, подобными Вейгану, решила пережить катастрофу,
сохраняя свое прежнее высокомерие и напыщенность». Бернанос писал:
«Самым отталкивающим зрелищем на процессе Петэна был парад
генералов, пришедших защищать Петэна перед судьями, которые сами
клялись в верности «его особе»... Я допускаю, что Вейган — джентльмен,
а Лаваль — трубочист, трубочист, которыйупал с трубы; он уже не может
причинить вреда никому, кроме себя. Однако Вейган и другие сбежав-
шие в 1940 году генералы, пожалуй, безнадежно разочаровали тех,
кто верил, что Франция еще может занять достойное место в мире.
Именно этот ужасающий своей посредственностью человек (а не Лаваль)
предстал на суде как подлинный символ нашего общества.
Пусть Вейган считает Лаваля трубочистом. Но верно все-таки и то,
что сбежавшие в 1940 году генералы, в том числе и Вейган, ничем не отли-
чаются от прочих генералов, в то время как Лаваль сильно отличается
от прочих трубочистов. При любом режиме, в любом веке Лаваль всегда
оставался бы авантюристом, играющим на свой страх и риск. Это придает
всему его поведению, его голосу и манере выражаться, его кричащей
вульгарности что-то характерное, словом, какой-то «стиль», напоминаю-
щий чем-то людей старого режима... Лаваль будет чем-то в истории
Франции, подобно тем, другим, из прошлых веков, напоминающим его:
большинство из них, подобно Лавалю, кончили плохо, тогда как Вейган
принадлежит только нашей эпохе, нашему времени и ничего больше
собой не представляет.
Лаваль в Виши был не в своей стихии, между тем как Вейган пре-
восходно подходил к окружающей обстановке... Сбежавшие генералы
капитулировали, прекрасно понимая, что их карьере не грозит никакая
опасность. Они чувствовали себя в Виши, как дома, и теперь, огляды-
ваясь на этих марионеток, народ спрашивает себя, не было ли несчастье,
постигшее Францию, просто пробелом в ее истории, каким-то пропуском?
Откуда такая наглость у этих генералов? И они еще пытаются уговорить
' Францию восстановить престиж их касты, пожертвовав для них прин-
ципами? Неужели сплоченность этих посредственностей перевесит
на весах Франции истинное национальное единение?»1
Можно не соглашаться с характеристикой Лаваля, которую дает Берна-
нос, ибо Лаваль, строго говоря, не был «одиноким авантюристом». Он во’мно-
гих отношениях был человеком, представлявшим «Республику товарищей».
Но тревога Бернаноса, вызванная той наглостью, с какой генералы — и не
только генералы, но и высшая правящая верхушка, и духовенство, и круп-
ные дельцы, и даже политики Третьей республики —пытались доказать
преемственность своей касты у колыбели Четвертой республики, весьма
1 «Комба», 12 и 21 августа 1945 года.
231
типично выражала подозрительность, столь распространенную среди сторон-
ников Сопротивления в 1945 году. Если вишисты сделали Лаваля своим
козлом отпущения, то и Петэна принесли в жертву на алтарь преемственности
те же люди, которые облекли его властью, а теперь рассматривали четырех-
летнее существование Виши как нечто вроде воздушной ямы, куда они неожи-
данно провалились, не потерпев при этом аварии. И не было ли у этих людей
такого чувства, что к «чистке» не следует относиться слишком серьезно?
Революционный дух и жажда мщения 1945 года быстро улетучатся, думали
они; это слишком хорошо знали те, кто пытался отсрочить суд над собой
на год, на два, и они оказались правы. Лаваль был самым несчастливым
в этом отношении. И суд и присяжные были озлоблены, и почти все во Фран-
ции чувствовали, что, как ни в одном другом процессе, осужденному было
отказано в надлежащем разборе дела.
Судьи его оскорбляли, не давали ему говорить, а затем убили при самых
возмутительных обстоятельствах, после того как он совершил попытку само-
убийства. Отклики на казнь Лаваля выражали целую гамму чувств — от
легкого замешательства до гнева и отвращения. Даже те, кто считал, что
Лаваль получил по заслугам, думали, что суд над ним и его казнь серьезно
дискредитировали все дело чистки. И в этом частном случае поспешность,
с какой «ликвидировали» Лаваля, наводила на мысль, не испугались ли многие
его парламентские «товарищи», что он мог бы кое-что порассказать. Отказ
де Голля в пересмотре дела, а также непреклонность министра юстиции
Тетжена вызывали сильнейшие подозрения, что даже де Голль не был выше
политических комбинаций... Слишком многие — как вишисты, так и депу-
таты и сенаторы Третьей республики, начавшие постепенно приходить
в себя,— были заинтересованы в молчании и смерти Лаваля.
В одной из дальнейших глав я проанализирую, чего достигла Франция
этой «чисткой». После процесса Лаваля чистка продолжалась еще несколько
лет, но интерес к ней все более и более ослабевал1.
1 Уже в 1945 году все сильнее ощущалось, что «чистка» проводится неправильно.
Еще до процесса Лаваля, который был особенно отвратителен, «Комба» писала 30 авгу-
ста 1945 года:
«Чистка» провалилась, и от нее дурно пахнет. Все это дело приобрело гнусный
характер. К такому мероприятию следовало бы отнестись серьезно, без воплей о мести...
Правосудию приходится проделать трудный путь среди криков ненависти и заступничест-
ва нечистой совести. Кроме того, все делается непоследовательно. Альбертини, вербовав-
ший французов в германскую армию, отделался пятью годами; Жереп, литературный кри-
тик из «Эвр», получил восемь лет. Жерен был пацифистом, но нельзя отправлять в тюрьму
человека за то, что он написал несколько литературных статей, даже если газета, для кото-
рой он писал, была нацистской, а не пацифистской. Он ведь никого не выдал и никому не-
причинил вреда. Это классовый суд, который лишь бесцельно унижает человека, не при-
нося никакой пользы».
Глава четырнадцатая
СТРЕМЛЕНИЕ КОММУНИСТОВ СТАТЬ ПОСТОЯННОЙ
ПРАВИТЕЛЬСТВЕННОЙ ПАРТИЕЙ
Под внешним покровом «национального единства» в течение весны и лета
1945 года шла все более обострявшаяся борьба между элементами, надеяв-
шимися построить «новую Францию», и теми, кто жаждал «возвращения
к нормальному положению». Но много ли еще было людей, воодушевленных
идеологией Сопротивления? Вообще говоря, все были полны смутного ожида-
ния, что в какой-то степени будет проведена программа Национального совета
Сопротивления, а сам де Голль в глазах народа, казалось, олицетворял
нелегкий компромисс между неясным стремлением к «чему-то новому» и кон-
сервативным страхом перед опасными экспериментами. Война еще продол-
жалась, а все осторожные люди (например, в «Монд» и «Фигаро») уже утвер-
ждали, что время для «коренных реформ» еще не наступило; прежде всего
следовало дождаться окончания войны, а затем ждать всеобщих выборов.
В этот переходный период между Днем победы в Европе и выборами и рефе-
рендумом 21 октября 1945 года все более ощутимой становилась тенденция
отказаться от честолюбивых проектов и дать себе отдых после стольких лет
нервного и физического напряжения.
«Этот переходный период в политике, затянувшийся до бесконеч-
ности, поистине утомителен,— писала «Комба» 12 июля 1945 года.--
По существу, Франция, очевидно, не знает, где она находится и чего
хочет. В мае в Алжире совершались массовые убийства, но никто не обра-
тил на них внимания. В Консультативной ассамблее никто не дает себе
труда даже слушать ораторов... Страшная путаница в оценках и идеях...
Повсюду чувствуется недостаток серьезности и недостаток энтузиазма...»
И на следующий день:
«Мы живем в какой-то атмосфере отрицания, без веры, влача жизнь
изо дня в день... Надежды Сопротивления растоптаны. Ибо ничего,,
в сущности, не изменилось. Те силы, которые боролись друг против друга
до войны, продолжают делать это и сейчас, хотя и не так явно, потому
что борьба скрыта за фасадом национального единства».
Недостаток серьезности распространился не только на частную, но и на
общественную жизнь. Французские генералы в Германии, жаловались
газеты, создавали вокруг своих штаб-квартир декорацию в духе Руритании,
выставляя напоказ свое богатство и благополучие перед немцами и союзни-
ками (словно можно было их обмануть), в то время как Франция жила на
скудном пайке. Министр финансов Плевен проповедовал французскому
народу бережливость, создавая Национальную организацию сбережений
и говоря о том, что «каждый француз должен стать акционером своей страны»;
между тем никто уже не питал особого доверия к франку, а мелкие рантьег
пенсионеры и большая часть рабочего класса либо жили впроголодь, либо’
тратили на «черном рынке» последние сбережения. Попытки Плевена дока-
зать, будто он старается сделать то, что Англия уже сделала с помощью*
своей национальной кампании сбережений, были просто глупы.
2за
Те, кто, подобно Эррио, больше всего стремился вернуться к «нормаль-
ному положению», то есть к конституции 1875 года, утверждали, что Франция
нуждается не в конституционных, а в моральных реформах. Такие разговоры
приводили в ярость участников Сопротивления, указывавших на случай
грабежа, «весьма типичный для наших дней», случай, когда группа школь-
ников ограбила отца одного из своих товарищей, но жертва ограбления оказа-
лась отъявленным спекулянтом! И какое право имел говорить подобные
вещи Эррио с его бесконечными банкетами и республиканской болтовней,
Эррио, кончивший тем, что сам стал раболепствовать перед Петэном?
Постыдитесь, господа!1
Но кем же в то время были участники Сопротивления? Они все еще
руководили большей частью печати, но ее некоммунистическая часть, за
исключением «Комба», и газеты вроде органа МРП «Об» или же «Паризьен
.либере» (орган ОСМ) сильно отошли от идеологии Сопротивления и все
более становились «правительственными», а «Франс суар» (бывшая «Дефанс
.де ла Франс»), руководимая опытными дельцами и «специалистами» печати
вроде Пьера Лазарева, больше всего интересовалась тиражом. «Фигаро»,
тазета «Виши», не ставшая по своему характеру «сопротивленческой» даже
в августе 1944 года, получила тем временем самое широкое распространение
среди французской буржуазии, питавшей недоверие к Сопротивлению
in самую острую неприязнь к коммунистам.
Несчастье Сопротивления в то время заключалось в том, что в глазах
общественности оно все более отождествлялось с коммунистами (социалисты
играли тут вторую скрипку, причем все больше не в тон). Сразу после Осво-
бождения казалось, что социалисты пытаются идти по тому же пути, по кото-
рому шли коммунисты. На собрании федерации департамента Сены 10 сен-
тября 1944 года Даниэль Мейер — генеральный секретарь партии — заявил,
что из 169 депутатов и сенаторов только 54 оставлены в партии. Все остальные
вели себя недостойно при Виши. Социалистическая партия, сказал он, будет
«энергично проводить программу Национального совета Сопротивления»,
она будет избегать подводных камней антикоммунизма и предлагает соз-
дать согласительный комитет социалистической и коммунистической
партий.
В декабре 1944 года делегации социалистов и коммунистов встретились
в штаб-квартире коммунистов на улице Пелетье и постановили «создать между
обеими партиями атмосферу взаимопонимания, сердечности и дружеского
сотрудничества» и сформировать «постоянный согласительный комитет».
Последний собрался через несколько дней в редакции социалистической
газеты «Пошолер». Коммунисты тогда уже носились с двумя идеями, которые
казались одинаково подозрительными многим социалистам: 1) о составлении
объединенного списка Сопротивления на предстоящих муниципальных
и кантональных выборах; социалисты опасались, что это может быть на руку
только коммунистам, поскольку в большинстве комитетов освобождения,
которые должны были преимущественно заниматься выборами, преобладали
коммунисты; 2) о создании объединенной рабочей партии путем органического
слияния социалистической и коммунистической партий.
Большинству социалистов подобные мероприятия были не по душе,
и пропасть между ними и коммунистами стала явной, когда в январе произо-
шел раскол в Движении национального освобождения (МЛН), ставший
окончательным в мае, когда меньшинство МЛН объединилось с «Фрон насио-
наль» и образовалась новая организация, получившая название Объединен-
ного движения французского сопротивления (Mouvement Unifie de Resistance
Frangaise) — МЮРФ. Эта организация, по существу, стала придатком ком-
мунистической партии, хотя она еще включала некоторое число некоммуни-
1 «Комба», от 5 июня и 23 и 24 августа 1945 года.
234
стов: Дебю-Бриделя, Жюстена Годара, Макса Рюкара, Пьера Кота и даже
Эррио. С другой стороны, большинство МЛН основало, с благословения
социалистов, вместе с несколькими небольшими группами Сопротивления,
остававшимися вне «большой двойки», новую организацию, названную ими
Демократическими социалистическим союзом Сопротивления (Union Democra-
tique et Socialiste de la Resistance) — ЮДСР; вначале он был тесно связан
с социалистической партией, а затем превратился в обыкновенную, незначи-
тельную политическую партию в парламенте со смешанным составом, вклю-
чавшим людей с такими различными взглядами, как Плевен и Франсуа Мит-
теран. Но по сути своей это была «правительственная» партия.
Генеральные штаты французского возрождения — съезд, созванный
несколькими месяцами раньше Национальным советом Сопротивления и коми-
тетами освобождения (это было тогда, когда организации Сопротивления
'еще не раскололись так резко по многим основным вопросам),— потерпели
провал. И в самом названии «Генеральные штаты» и в том, что они решили
собраться в Париже в день взятия Бастилии, было что-то слегка фальшивое.
Какова была цель этого собрания? Сайян (сменивший Бидо на посту предсе-
дателя НСС) заявил, что они хотели создать «лучшую моральную атмосферу»
во Франции, возбудить энтузиазм, вырвать страну из «апатии и равнодушия»,
что было само по себе довольно любопытным признанием. Генеральные штаты
старались копировать приемы своих знаменитых предшественников 1789 года.
Тысячи наказов; выражавших «пожелания и жалобы» коммун (подаваемые
во многих случаях местными комитетами освобождения и просеянные и про-
фильтрованные департаментскими комитетами освобождения, прежде чем они
попадали в Париж), сортировались и изучались несколькими комиссиями
парижских Генеральных штатов. На основании этого изучения принимались
резолюции с целью «возрождения Франции». В целом эти резолюции отра-
жали линию коммунистов, особенно учитывая предстоявший референдум.
Комитеты освобождения призывались поддерживать голосование за полно-
властное Собрание. Другая резолюция фактически пыталась изменить
характер Национального совета Сопротивления. После образования ЮДСР
социалисты, МРП и «умеренные» составили явное антикоммунистическое
большинство в НСС. Поэтому Генеральные штаты провели резолюцию, гла-
сившую, что, пока Национальный совет Сопротивления остается неизменным,
необходимо создать другой орган, который, в дополнение к существующим
семнадцати членам НСС, должен включить еще восемнадцать членов, пред-
ставляющих комитеты национального освобождения; таким путем сторонники
коммунистов могли получить большинство. Новый орган предполагалось
назвать Центральным советом возрождения Франции, но он оказался мертво-
рожденным, ибо все члены НСС — некоммунисты так или иначе бойкоти-
ровали его.
Важную роль в отчуждении между коммунистами и социалистами
сыграли два обстоятельства: первые признаки быстрого поглощения социа-
листов коммунистами в таких странах, как Польща, и возвращение в Париж
Леона Блюма.
Блюм пользовался большим влиянием в социалистической партии и был
почти патологическим врагом коммунистов. Этот антикоммунизм Блюма
сильно повлиял на решения, принятые социалистами в 1945 году, и явился
решающим фактором в растущем расхождении и враждебности м*ежду обеими
«партиями рабочего класса», так же как в тенденции социалистов в пользу
концепции «третьей силы» и в чисто западной (и проамериканской) ориентации
в вопросах внешней политики. Все это сохранило на ближайшие годы для
коммунистов поддержку широких масс трудящихся во Франции. Коммунисты
могли по крайней мере утешаться этим, хотя их «завоевание» Сопротивления,
их решимость настаивать на строгом проведении программы Национального
совета Сопротивления, их попытки создать единый фронт с социалистами
235
и даже объединиться с ними в большую единую рабочую партию ни к чему н&
привели и в результате способствовали тому, что и они и основная масса
индустриальных рабочих оказались в политической жизни Франции в
изоляции.
Ненависть между Блюмом и коммунистами была обоюдной. Этот утон-
ченный и изысканный еврейский интеллигент был во всех отношениях чужд
французскому рабочему классу, а по мнению коммунистов, он, помимо всего
прочего, погубил Народный фронт, предал Испанскую республику и прими-
рился с Мюнхеном; и если он когда-нибудь, весьма неохотно, соглашался
на сближение с коммунистами, как это было в 1936 году, то делал это под
давлением масс и из чисто тактических соображений. Все тенденции к сбли-
жению с коммунистами, появившиеся во Французской социалистической
партии сразу после Освобождения, были радикально выкорчеваны Блю-
мом в 1945 году.
Основным доводом, который он развил в пространной речи на съезде
социалистов 12 августа 1945 года, было то, что не может быть социализма без
политической демократии, и наоборот. Блюм настаивал на том, что француз-
ские социалисты должны «целиком принять» и марксистское учение и демокра-
тию, «как это сделал Жорес». «Без социализма демократия несовершенна,—
говорил он,— а без демократии социализм беспомощен». Это и многое другое,
сказанное Блюмом в тот день, было заимствовано им из его небольшой
книги: «В масштабе человека», написанной им в плену во время войны и ока-
завшей большое влияние на послевоенную идеологию Французской социа-
листической партии1.
Решения съезда были направлены не только против организационного
единства с коммунистами, но, по существу, и против объединенных действий,
особенно во время всеобщих выборов. Напрасно целый ряд делегатов из про-
винции доказывал, что «социалистическая партия не имеет права разочаро-
вывать подавляющее большинство рабочего класса», и профессор Поль Риве
говорил о «благотворном примере Италии». Но все это ни к чему не привело.
Андре Филип, например, предостерегал социалистов от опасности «быть
оттесненными на задний план>) в единой партии, а Даниэль Мейер уверял,
что не может быть никакого единства до тех пор, пока коммунисты будут
«безоговорочно преданы СССР». Итак, съезд вместо этого голосовал за пред-
ложение в пользу единства действий с ЮС ДР, против чего коммунисты воз-
ражали на том основании, что этот союз «расколол Сопротивление» и пред-
ставлял собой «реакционную силу». Что касается «объединенных действий»
с коммунистами, то съезд голосовал за предложение Жюля Мока, в кото-
ром было столько «условий», что оно было равносильно самому резкому
отпору.
Предложение это гласило, что социалистическая партия целиком стоит
за «сотрудничество», но что для достижения этой цели необходимой пред-
посылкой являются «лояльность и взаимное доверие», иначе говоря, что обе
стороны должны «честно изложить свое учение» и избегать оппортунисти-
ческих маневров, которые'«унизительны для человека»; что основы полной
демократии должны соблюдаться внутри партии и защищаться как в нацио-
нальном, так и в международном масштабе; что обе партии полностью посвятят
себя служению трудовому народу, «чья свобода является предпосылкой для
свободы всей нации», а это означает, что нельзя быть связанными ни с каким
иностранным государством, ни находиться под его влиянием. Поскольку
коммунистическая партия не отвечала ни одному из этих условий (гласило
1 Впоследствии в статье, опубликованной в «Попюлер» незадолго до выборов 1945 го-
да, Блюм предсказывал возможность создания демократического фронта, распространяв-
шегося далеко вправо, разумеется без участия коммунистов. «Комба» в номере от 5 октя-
бря 1945 года охарактеризовала эту статью как «вызывающую тревогу».
236
предложение Мока), социалисты не согласны принять предложенную комму-
нистами хартию единства как основу для дискуссии; согласительный комитет
должен разработать единство действий на выборах, но пусть каждая партия
четко защищает свою собственную программу; после выборов можно будет
возобновить переговоры о единстве действий, и согласительный комитет
должен существовать только в национальном масштабе.
Это была пощечина коммунистам; последний пункт говорил достаточно
ясно, что социалистические лидеры были противниками всякого обсуждения
вопроса о единстве между социалистами и коммунистами на каком бы то ни
•было уровне, кроме самого высокого.
Страдали ли социалисты от чувства некоторой своей неполноценности
по сравнению с коммунистами? В 1945 году последние были полны пылкости
и оптимизма, они говорили о своих подвигах во время Сопротивления —
область, где социалистам трудно было с ними соперничать. Самый факт, что
социалистам пришлось исключить или временно отстранить от должности при-
мерно две трети своих депутатов и сенаторов, был жестоким ударом по их
«самолюбию.
Что касается теории, то коммунисты в 1945 году проводили линию, резко
противоречившую линии социалистов. В противоположность социалистам,
которые в силу странного атавизма продолжали твердить о своем «марксизме»
и «интернационализме» (хотя никто не смог бы объяснить в точности, что они
имеют в виду, говоря о «марксизме», а их «интернационализм» обычно означал
лишь то, что они дружески относились к английской лейбористской партии),
коммунисты в 1945 году, казалось, тщательно готовились к роли главной
партии во французском правительстве в ближайшем будущем. Разумеется,
изучением марксизма-ленинизма нельзя было пренебрегать.
«Это несравненное оружие,— говорил Торез в июне 1945 года,—
позволяло нам ясно разбираться в самых сложных положениях, предви-
деть возможный ход событий, провозглашать самые правильные и под-
ходящие лозунги... и, поступая так, мы всегда принимали в расчет
будущие интересы французского рабочего класса и французского
народа...»1
Но, хотя Торез и говорил эти слова на X съезде коммунистической партии
в июне 1945 года, его занимало не только это. Напомнив историю военных
лет (и, между прочим, оправдав германо-советский договор, который, по его
словам, был вызван англо-французским «саботажем»), Торез заявил: «Вели-
чие Франции должно быть восстановлено!»
Тем не менее отчет Тореза представляет большой интерес, потому что,
хотя он и не выступал как «представитель правительства», он по крайней мере
говорил как представитель партии, уверенный в том, что она будет участво-
вать в правительстве долгое время и употребит все свое влияние, чтобы сделать
деятельность французского правительства как можно более эффективной,
энергичной и «левой», и не только в какой-нибудь одной области, но и во всех
областях. Он предсказывал нечто вроде критического сотрудничества
с ле Голлем (или с кем-нибудь другим, кто возглавит правительство), но с тем,
что эта критика всегда будет конструктивной. Он, например, предостерегал
правительство, чтобы оно не удовлетворялось окончательно недавним согла-
шением четырех держав по поводу Германии. Денацификация— дело хоро-
шее, но правительству следовало бы поинтересоваться всякого рода стран-
ными вещами, происходящими за кулисами, например попытками крупных
английских и американских химических трестов спасти «ИГ Фарбениндустри»
от демонтажа и декартелизации.
1 М. Thorez, Une politique de grandeur fran^aise, Paris, 1945, p. 352 (Морис
'Tope з, Политика величия Франции, Париж, 1945, стр. 352).
237
Кроме того, Торез высказывался за использование германских воен-
нопленных для восстановления селений, разрушенных германской армией,
или для работы в угольных шахтах, невзирая на протесты некоторых «гуман-
ных особ» из-за границы и даже внутри Франции. Он затронул вопрос о необ-
ходимости американской помощи и подчеркивал, что Франции прежде всего
необходимо приобретение оборудования, поскольку французская промышлен-
ность значительно отстает от промышленности Англии и США. Он ратовал
также за развитие торговли между Востоком и Западом, за модернизацию
сельского хозяйства, прежде всего в Алжире и в других французских владе-
ниях. «Мы должны производить!»— воскликнул он. За этим последовали
не только хвалы французскому рабочему классу, который уже испра-
вил ужасные повреждения, причиненные железным дорогам и подвиж-
ному составу, но и многие конкретные предложения о повышении производ-
ственной мощности Франции. Торез настаивал на необходимости ввезти
из-за границы станки; правительство не должно прислушиваться к про-
тестам предпринимателей против таких мероприятий под предлогом, что
это подорвет отечественную станкостроительную промышленность; машины
нужны немедленно, а французская промышленность не в состоянии быстро-
наладить их производство. Или еще:
«Руководители предприятий по производству цемента хотели, чтобы
профсоюзы протестовали против ежемесячного ввоза из Англии 40 тысяч
тонн цемента. Наши товарищи отказались это сделать, так как поняли,
что, принимая во внимание огромную потребность в цементе для восста-
новительных работ, ввоз этих 40 тысяч тонн цемента из Англии ни в коем
случае не может подорвать французскую цементную промышленность...»
Торез подверг тщательному анализу положение в угольной промышлен-
ности, подчеркивая не только героические усилия, которые делают горняки,
чтобы поднять производство, но и объясняя технические причины понижения
добычи угля; он сослался, кроме того, на «физиологические причины: физио-
логическую неполноценность здоровья горняков после четырех лет чудовищ-
ной эксплуатации при вишийском правительстве и при немцах». Прогулы
объясняются не ленью, а физическим истощением и недостаточным питанием.
Горнякам приходится иногда прогуливать просто для того, чтобы отдох-
нуть или чтобы съездить в деревню за продуктами. После этого он привел
многочисленные примеры саботажа со стороны «двухсот семейств», вишистов-
и их агентов в правительственных учреждениях и в других местах.
Торез пытался создать впечатление, что коммунистическая партия —
вполне подготовленная правительственная партия, обладающая широким
кругозором в международных вопросах и в международной торговле, что она
детально разбирается в организации всех отраслей промышленности и сель-
ского хозяйства, словом, что при минимуме доброй воли со стороны других
партий коммунисты могли бы оказать правительству огромную помощь-
в создании поистине современной и деятельной Франции. Ставя перед собой
эту цель, они намеревались просить рабочих работать изо всех сил и дойти
на некоторые жертвы. Но, к несчастью — тут Торез сослался на орган
католических профсоюзов «Тан презан»,— программа Национального совета
Сопротивления не проводилась, и у рабочего класса все еще сохраняется впе-
чатление, что ни он, ни страна в целом ничего от такой работы не выиграют
и что деньги опять потекут в те же карманы, что и прежде.
Любопытно отметить, что по целому ряду вопросов, касающихся про-
мышленности, особенно о необходимости модернизации и переоборудования
французской промышленности, Торез говорил почти то же, что и Мендес-
Франс. Каковы бы ни были конечные цели коммунистов, в 1945 году они были
явно готовы помочь восстановлению Франции; высказывалась даже мысль,
что, если бы не усиление «холодной войны» и не война в Индокитае, сделав-
шие их положение в правительстве крайне уязвимым, они бы не только*
238
продолжали оказывать огромную помощь в создании более деятельной и лучше
управляемой Франции с довольным рабочим классом, но могли бы даже
развиться в подлинно национальную коммунистическую партию, независи-
мую, пусть даже и не совсем, от Москвы, в настоящее ядро «классической
левой», связанной с Москвой, как выразился Раймон Арон, «лишь узами
любви»1. Однако «холодная война» неизбежно должна была вдохновить
наиболее злобных врагов коммунизма во Франции не столько из побуждений,
международного характера, сколько из классового чувства.
1 «Комба», 16 апреля 1946 года.
Глава пятнадцатая
ВЫБОРЫ В ОКТЯБРЕ 1945 ГОДА
Торез произнес свою речь в июне; съезд социалистической партии, где,
как мы видели, предложения коммунистов были отвергнуты, происходил в ав-
густе, а после этого в октябре состоялись референдум и всеобщие выборы.
Консультативная ассамблея прекратила свое существование 3 августа. Эта
Ассамблея, состоявшая в большинстве из людей, имевших личные заслуги—
многие из них были героями Сопротивления,— не дала большого числа
выдающихся парламентских деятелей, но сделала некоторые здравые пред-
ложения, на которые де Голль, однако, не обратил внимания. В ре-
зультате часть членов Ассамблеи к концу стала раздражительной и придир-
чивой. В своем некрологе Консультативной ассамблее «Комба» писала:
«Через несколько лет люди смогут более беспристрастно отнестись
к Консультативной ассамблее и к тем услугам, которые она пыталась
оказать... Это было не очень революционное Собрание, но оно не совер-
шило никаких непоправимых ошибок и желало добра своей стране.
Его власть была платонической, но его идеализм бесспорен...»1
Здесь необходимо остановиться на бесконечных пререканиях и перегово-
рах между де Голлем и партиями и между самими партиями по поводу изби-
рательного закона, референдума и различных межпартийных выборных согла-
шений. Это длинная история, и она еще недостаточно освещена. Главный спор
произошел из-за референдума: де Голль при поддержке преданной ему МРП
требовал, чтобы было избрано Учредительное собрание с ограниченными пра-
вами и ограниченным (семимесячным) сроком существования, тогда как ком-
мунисты являлись самыми горячими сторонниками «полновластного» Собра-
ния. Лишь незначительное меньшинство (состоявшее главным образом из ра-
дикалов) желало просто возвращения к конституции 1875 года, включая сенат1 2.
Незадолго до выборов многие, в том числе де Голль, пытались создать
в стране какое-то чувство искусственного возбуждения. Пино, социалистиче-
скому министру продовольствия, пришла в голову экстравагантная мысль
отменить карточную систему на хлеб. Три месяца спустя, 1 января 1946 года,
ее пришлось восстановить, притом с уменьшенным пайком. Благодаря прави-
тельственным дотациям цены на хлеб поддерживались на одном уровне,
и, когда были отменены карточки, крестьяне ринулись в город, где покупали
хлеб десятками буханок на корм домашнему скоту. Когда вновь ввели кар-
точную систему, выборы уже были позади. Это был образец самой гнусной
предвыборной демагогии.
Де Голль выступил по радио 17 октября, за четыре дня до выборов,
и, несмотря на многие неприятности, происшедшие в течение предыдущих
1 «Комба», 3 августа 1945 года.
2 Кроме того, некоторые были против сложной и «однобокой» избирательной систе-
мы, установленной де Голлем: сторонники полного пропорциональною представительства
были недовольны (возможно, без разумных оснований). Еще более были раздражены сто-
ронники выборов, при которых от каждого округа избирался один депутат.
.240
недель, осыпал комплиментами своих министров, правительственных служа-
щих, весь французский народ за все их терпение и добрую волю, проявлен-
ные в трудный переходный период.
Экономическая жизнь восстанавливалась, продовольственное положение
улучшалось, приходили суда, стала развиваться международная торговля.
Он заявил также, что доволен международным положением Франции: «Наши
дела идут хорошо!»
«Здание поднимается камень за камнем. Строящие его рабочие еще
не могут видеть, как оно прекрасно. Но’, когда оно будет закончено, они
будут им восхищаться и не пожалеют, что вложили в него столько труда».
Де Голль надеялся «от всей души», что ответом на референдум будет
двойное «да» (новая конституция и «ограниченное» собрание).
«Довольно пышная церемония,— писала «Комба».— Мы бы пред-
почли более точный баланс за истекший год, а также перечень задач в по-
рядке их срочности... Мы нуждаемся не столько в «доверии», сколько в на-
дежде,—надежде, вытекающей из конструктивных планов, из революцион-
ной воли... Вопреки внешней видимости де Голль просто защищается».
Что касается «здания», то оно, по мнению газеты, будет неплохим, если
архитекторы и строители будут иметь хоть приблизительное представление
о том, что именно они строят1.
Короче говоря, до выборов и референдума 21 октября много было разго-
воров об «инертности» и «политической индифферентности» французского
народа. Во время кантональных выборов 30 сентября около 40 процентов
избирателей воздержалось от голосования. Со всеобщими выборами дело
обстояло иначе. Некоторое временное возбуждение было создано, в частности,
вокруг референдума, поскольку многие рассматривали его чем-то вроде
плебисцита «за» или «против» де Голля. Всего в выборах и референдуме
не участвовало только около 20 процентов избирателей, причем большин-
ство воздержавшихся приходилось на бывшую зону Виши, где французы
продолжали чувствовать себя несколько далекими от политической жизни Па-
рижа. Женщины были впервые допущены к голосованию на всеобщих выбо-
рах, и они, казалось, были горды своей новой привилегией; они ’шли на
избирательные пункты и голосовали большей частью так, как их мужья.
С точки зрения коммунистов, то, что «полновластное» Собрание было
отвергнуто подавляющим большинством, явилось большой неожиданностью
и горьким разочарованием. Что касается самих выборов, то их результаты
были не слишком неожиданными; только социалисты надеялись на больший
успех. Из-за раздробленности на мелкие партии и блокирование труд-
но точно сказать, сколько голосов получила на выборах во Франции каждая
партия в отдельности; все же следующие цифры представляются^приблизи-
тельно правильными1 2.
Наименование партий
Коммунисты и МЮРФ...........
Социалисты и ЮДСР...........
МРП.........................
Правые («умеренные»)........
Радикалы....................
Число полученных
голосов
млн.	%
Свыше 5	26
4,6	24
Свыше 4,5	23,6
2,9	15
1,1	5,8
1 «Комба», 18 октября 1945 года.
2 По данным статистики министерства внутренних дел, возможно, с легким уклоном
в пользу социалистов.
16 А. Верт
241
Принятая избирательная система была благоприятной для крупных пар-
тий, и в результате большая тройка получила приблизительно 80 процентов
мест, которые распределялись между ними следующим образом:
Коммунисты и МЮРФ 158
Социалисты и ЮДСР 142
МРП.............. 152
«Умеренные» ....	67
Радикалы.......... 25
Наиболее удивительным; пожалуй, было большое количество голосов,
отданных МРП. Избирательная клиентура этой партии, составившая около
5 миллионов человек, явно не состояла из горячих сторонников программы
Национального совета Сопротивления или из искренних прогрессивных
христианских демократов в духе Марка Санье — тех людей, которые до
войны голосовали за прогрессивную маленькую католическую партию народ-
ных демократов. Подавляющее большинство «классических» правых пере-
метнулось к МРП не потому, что это была левая партия, а в расчете на то, что
«прогрессивные» христиане будут в ней оттерты на второй план консервато-
рами, клерикалами и бывшими вишистскими элементами. Последующая
история МРП показывает, что такой расчет был вполне правильным. От МРП,
бывшей правительственной партии, по преимуществу, ожидали, что она станет
консервативным крылом в коалиции Сопротивления. Насколько консерватив-
ной была большая часть МРП в 1945 году, стало особенно ясно через два года,
когда началось массовое дезертирство из МРП с целью поддержать Объеди-
нение французского народа (РПФ) де Голля. В 1945 году МРП одержала
наибольшую победу там, где прежде были твердыни консерваторов и клери-
калов, а именно в Бретани, Нормандии и Эльзасе; в Париже МРП получила
большое число голосов консерваторов (в целом 28 процентов), в то время как
«классические» правые получили всего 13 процентов. Часть избирателей,
голосовавших прежде за радикалов, тоже (как это ни парадоксально) отдала
свои голоса клерикальной МРП.
Вопреки самонадеянным пророчествам Блюма социалисты добились
меньшего, чем ожидали. Отчасти это произошло из-за резкой враждебности,
которую социалистические лидеры проявляли по отношению к коммунистам;
коммунисты были еще весьма популярны среди «левых» в целом.
Большая часть полученных социалистами голосов принадлежала людям,
в прошлом голосовавшим за радикалов.
Коммунистическая партия, насчитывавшая 900 тысяч членов, в то время
как социалистов было всего 340 тысяч, добилась наибольшего успеха как
самая «динамичная» партия, которой, несомненно, очень помогли
ее заслуги в Сопротивлении. Она привлекла многочисленных недо-
вольных в городах (в районе Парижа они составляли 35 процентов
избирателей). За нее также отдало голоса удивительно большое число изби-
рателей-крестьян (включая даже мелких землевладельцев), особенно в бывшей
зоне Виши. Противники коммунистов приписывали эти успехи в сельской
местности тому, что у коммунистов была широко разветвленная в провинции
печать. По мнению других, некоторое влияние на выборы оказывали местные
комитеты освобождения, главным образом в пользу коммунистов. Комму-
нисты добились особенно больших успехов в районах, где действовали ма-
ки,— факт, находящийся в любопытном противоречии с утверждением, что
«крестьяне ненавидели маки».
Глава шестнадцатая
УХОД ДЕ ГОЛЛЯ
Целый месяц прошел со дня всеобщих выборов до образования нового*
правительства де Голля. За этот месяц произошло много событий: делега-
ция левых, представлявшая возродившийся довоенный комитет из комму-
нистов, социалистов, радикалов, ВКТ й Лиги прав человека, составила
(радикалы, правда, участвовали в ней только в качестве «наблюдателей»)
подробную правительственную программу, в значительной степени основан-
ную на программе НСС; другую программу, мало отличавшуюся от программы
делегации левых (за исключением сильного подчеркивания вопроса об «осо-
бом статуте» для Рура и Рейнской области, а также «особых прав семьи»),
представила МРП. В общем все три главные партии одобрили «основные прин-
ципы» программы Национального совета Сопротивления, и, по крайней мере
в теории, существовала прочная основа для трехпартийной правительствен-
ной коалиции под руководством де Голля.
Несмотря на это, коммунисты вдруг открыли кампанию в печати за коа-
лицию коммунистов — социалистов — радикалов (в память прошлых дней,,
по-видимому), из которой МРП должна быть исключена; с другой стороны,
социалисты и МРП добивались трехпартийного правительства (социалисты —
коммунисты — МРП). Тогда коммунисты заявили, что они согласны, если им
будет предоставлено в правительстве «достойное» место,— требование,
смысл которого они разъяснили несколько дней спустя, после того как
де Голль уже был единогласно избран Учредительным собранием главой
правительства. Его избрание сопровождалось резолюцией, объявившей, что
генерал де Голль «имеет заслуги перед родиной». Эта формула поставила его
в один ряд с великими людьми первой мировой войны: Пуанкаре, Клемансо,
Фошем и другими. Когда Феликс Гуэн, председатель Собрания, в тот день
привез де Голлю в его виллу в Нейи послание Собрания, он был, по свиде-
тельству всех, «глубоко взволнован». Но уже через несколько дней возникли
новые неприятности: это случилось, когда де Голль отказался выполнить
требование коммунистов, чтобы они не были поставлены в худшие условия
и получили одно из трех ключевых министерств: иностранных дел, внутрен-
них дел или военного.
Свой отказ де Голль мотивировал тем, что, предоставив один из ключевых
постов коммунистам, он тем самым нарушил бы тщательно поддерживаемое-
равновесие между Америкой и Россией в пользу последней. Он не высказал
этого так прямо, но это было именно то, что оп хотел выразить, указав, что
коммунистическая партия «не вполне французская партия» и потому ей
нельзя полностью доверять. Коммунистов это привело в ярость, но, убедив-
шись, что они не найдут поддержки у других партий, они проглотили обиду
и согласились войти в правительство де Голля, чтобы не остаться ни с чем.
Впрочем, то, что теперь предложил им де Голль, тоже чего-нибудь да стоило.
Речь шла о пяти постах в кабинете: национальной экономики (Бийу), воору-
жений (Тийон), промышленности (Марсель Поль) и труда (Круаза), а Торез,
должен был стать одним из четырех заместителей премьера. Это означало»,.
16* 243;
что все министерства, ведавшие народным хозяйством (за исключением мини-
стерств транспорта, общественных работ и сельского хозяйства), были сосре-
доточены в руках коммунистов.
Вручив почти все хозяйственные министерства коммунистам, де Голль
сделал это отнюдь не из любви к ним: он мог бы иметь большинство и без
них. Но в то время коммунисты были еще полезны: они помогали возрождать
производство и избегать волнений среди рабочих.
Из парижской записной книжки автора, ноябрь 1945 года.
«...никто особенно не интересуется политикой, кроме раздоров
между де Голлем и коммунистами. Всех гораздо более волнует продо-
вольственный вопрос... «Черный рынок» работает вовсю: сахар, вино,
кофе, сигареты... Жизнь в Париже все еще не совсем налажена. Очень
трудно достать такси. Как правило, они обслуживают только бере-
менных женщин. Множество глупых анекдотов па эту тему... Многие
станции метро еще закрыты... Здесь, по-видимому, не подметают даже
в парках. Прогуливался сегодня в парке Тюильри по шелестящему
ковру восьмидюймовой толщины из багровых листьев... Разговаривал
с Видо на Кэ д’Орсэ: Рейнская область, Рур, рурский уголь — вот его
главные заботы... Взбешен против Молотова за то, что тот не поддержал
Францию... На мой вопрос, как коммунисты сработались с правитель-
ством, он скорчил гримасу и произнес: «Гм... ну что ж, ничего... так
•себе...» Гнусный обед по спекулятивным ценам в «рабочем бистро»
в Батиньоле — триста франков на двоих: тридцать шиллингов по тепе-
решнему нелепому курсу; говорят, что будет девальвация — 480 франков
за фунт стерлингов,— но даже это будет слишком мало... Улицы ночью
плохо освещены. Множество грабежей и краж... Некоторые из них
совершены американскими солдатами. «Франс суар» вышла с крупным
заголовком «Чикаго на Сене» и рассказывает о преступлениях, совершен-
ных американскими солдатами.
Антиамериканские настроения проявляются почти везде; сильны анти-
русские настроения среди хорошего общества, но все еще сохранились
следы прежнего преклонения перед Красной Армией, Сталинградом
и т. д. В популярных газетах много сообщений, направленных против
русских... Половина людей, которых я встречаю, утверждает, что «уча-
ствовали в Сопротивлении». Но добавляют: «Как несправедливо, что рас-
стреляли Лаваля. Он старался изо всех сил. Нас не было бы здесь,
если бы не он...» Экономические коллаборационисты (я познакомился
с одним, нажившим состояние на строительстве участка «Атлантического
вала») свободно разгуливают повсюду и живут в роскоши. Они востор-
женно рассуждают о Сартре и об «экзистенциализме»; это очень модно
сейчас. Зашел к Жану Ришару Блоку в «Се суар». Он весьма пессими-
стически настроен: «Все идет к черту! Все старые (и новые) реакционеры
снова выплыли наверх...» Парень из «Дейли икс» с вытаращенными гла-
зами орет: «Мы должны, должны, должны выбросить коммунистов из пра-
вительства... пятая колонна...» и так далее. Такие же настроения среди
остальных англо-американских журналистов, которые питаются отвра-
тительными ленчами из американских консервов (чаще всего консерви-
рованным рубленым мясом) в столовой для журналистов... Совсем другое
отношение у Дафф Купера: он находит, что де Голль поступает весьма
благоразумно, держа коммунистов в правительстве. Считает Тореза
.замечательным парнем, «обладающим большим обаянием» (он пригласил
•его в посольство на завтрак), и находит, что некоторые^из «них» «весьма
способные и серьезные парни», особенно Круаза.
Провел неделю в Нормандии. Крестьяне, составившие себе во время
шойны состояние и старающиеся поменьше говорить об этом, все заяв-
.ляют, ^что «участвовали в Сопротивлении». Черта с два они там были!
•244
Они продолжают богатеть, продавая мясо на «черном рынке» в Париже.
За исключением привилегированного меньшинства, народ в Париже
голодает и имеет жалкий вид, но в Нормандии, в деревне, мне подавали
бифштекс размером больше тарелки... Крестьяне за де Голля и против
коммунистов. Большинство из них, кажется, голосовали за МРП,
которую они считают «партией де Голля». Но больше всего их интере-
сует отношение партий к «самогонщикам» (домашним способом изгото-
вляющим не облагаемый налогом кальвадос)... Поезда ходят, но мед-
ленно и редко. Поездка в Алансон, с пересадкой в Мансе, продолжалась
около десяти часов... Хранитель «музея» при одном из нормандских зам-
ков — маленький, запыленный старичок, словно сошедший со страниц
Куртелина,— заставил меня выслушать длиннейшую лекцию о мораль-
ном кризисе, охватившем, по его словам, поголовно всех французов. Даже
маленькие дети — мошенники...»
Несмотря на распри между де Голлем и коммунистами, первые недели'
первого Учредительного собрания были не бесплодны. Поскольку все три
главные партии «в принципе» согласились принять программу Националь-
ного совета Сопротивления, по крайней мере в качестве «основы» будущего
законодательства, заявление де Голля о том, что «национализация кредитов»
и национализация производства электроэнергии являются первоочеред-
ными задачами правительства, встретило лишь слабое сопротивление,
и то только со стороны правых. Главным оратором, выступившим от лица
противников национализации, был Ланьель (хотя и он находился в числе тех,
кто подписал программу НСС).
Страхование также должно было подвергнуться частичной национали-
зации, размер которой еще следовало определить. Помимо Французского
банка, подлежавшего «полной» национализации, в отношении банков дело
должно было ограничиться национализацией четырех крупных депозитных
банков, а именно Лионского кредита, «Сосьете женераль», Национального
учетного банка и Национального торгово-промышленного банка. Два дру-
гих банка — Парижско-голландский и «Унион паризьен» — в конце кон-
цов так и остались ненационализированными. Вопрос о банках был постав-
лен генеральным докладчиком законопроекта о национализации Пино,
обвинявшим банки в чрезмерно осторожной кредитной политике, доходившей
нередко до открытого саботажа, и в умышленных попытках оказать давление
па государство.
В итоге четыре крупнейших банка были национализированы, и акционеры
получили возмещение (хотя и не столь щедрое, как предполагалось прави-
тельством вначале). В итоге национализация банков не дала тех результатов,
каких ожидали от нее «идеалисты» из НСС, ибо банки продолжали работать
в тесном сотрудничестве с крупным капиталом.
Затем были предприняты первые шаги по национализации предприятий,
производящих газ и электроэнергию, но национализация была осуществлена
лишь следующей весной. В апреле были национализированы тридцать две
крупнейшие страховые компании Франции. При обсуждении законопроекта
перед его принятием Собранию было доставлено развлечение: выяснилось,
что акулы «черного рынка» регулярно страховали свои товары от кон-
фискации.
Среди политических обозревателей Парижа в то время широко распро-
странилось мнение, что все эти мероприятия по национализации банков
и страховых компаний проводились вяло, без полной веры в славное социали-
стическое будущее*, которое эти мероприятия должны были подготовить.
«Комба» писала 1 декабря 1945 года:
«Дюкло вчера сказал: «Эта национализация не является ни социа-
лизмом, ни даже «революцией сверху». Конечно, нет, с этим мы вполне
согласны. Но тогда у кого же во^Франции еще сохранились подлинные
245
революционные стремления? Даже коммунистическая партия уже более
не революционна... «Реврлюция сверху»— это одна из тех двусмыслен-
ных фраз, которые за последний год стали довольно избитыми, а теперь
ее повторяют даже коммунисты. Фраза эта явно подразумевает медленное
изменение; тогда почему бы не назвать его «реформистской эволюцией»?
•Газета добавляла, что если коммунисты довольствуются этим и даже
меньшим, то не потому ли они остаются в правительстве, что надеются посте-
пенно завоевать влияние? 7 декабря в газете было напечатано:
«Все в Учредительном собрании расплывчато, несмотря на то, что
его открыто признанной задачей является построение нового общества».
А несколько дней спустя «Комба» жаловалась на то, что «единственные
новые институты, созданные до сих пор Четвертой республикой,— это коми-
теты на предприятиях», то есть рабочие комитеты в промышленности. Однако
они имели мало значения: комитеты могли вмешиваться в работу столовых
и в другие области «быта» рабочих, но они не имели ничего общего с «рабочим
контролем»; они не участвовали в установлении уровня заработной платы;
и, даже если им разрешалось вносить свои предложения относительно про-
цессов производства, никому не вменялось в обязанность считаться с ними.
Так или иначе, но «революционеры» Сопротивления были недовольны.
Как бы то ни было, но кое что все же было сделано, хотя и не совсем
в революционном духе. Так, 21 декабря был заложен фундамент знамени-
того плана Монне — создан правительственный орган для выработки плана
«обновления и оснащения страны». Однако финансовая сторона
-этого плана пока не имела под собой реальной почвы. Внезапное прекращение
ленд-лиза 2 сентября поставило Францию, как и другие европейские страны,
в чрезвычайно трудное положение. 14 декабря Франция сделала в Экспортно-
импортном банке заем в 550 миллионов долларов сроком на тридцать лет,
который Плевен назвал «придатком и эпилогом ленд-лиза». Цель займа,
говорил он, заключалась просто-напросто в том, чтобы «дать Франции воз-
можность не прерывать своего восстановления до получения иностранной
помощи, в которой мы нуждаемся, если хотим модернизировать и переобору-
довать свою страну».
Тем временем в международном плане Франция продолжала настаивать
на решительном разрешении проблем Рурской и Рейнской областей. В ноябре
Кув-де-Мюрвиль отправился в Соединенные Штаты, чтобы разъяснить аме-
риканцам французскую точку зрения. На пресс-конференции, которую он там
устроил, Кув-де-Мюрвиль высказывался за создание суверенного государ-
ства в Рейнской области и за занятие союзниками всех ее стратегических
позиций, а также за интернационализацию Рура. Бирнс, в свою очередь
устроив пресс-конференцию, сказал только, что французские пожелания
будут «рассмотрены». В конце месяца Альфан — другое высокое официальное
лицо Кэ д’Орсэ — уехал в Москву с подобной же миссией; там, помимо тор-
говых переговоров, он беседовал с Молотовым и вручил ему французский
меморандум по вопросу о Руре и Рейнской области. В этом меморандуме
Франция обещала свою поддержку против любых попыток Германии вернуть
себе восточные территории, если русские ей помогут в вопросе о Рейне и Руре.
Симптомом упадка «духа Сопротивления» был тот факт, что в декабре
1945 года «классическая правая» вдруг впервые подняла свой голос. Ланьель.
М(оттер, Рамарони и Дюпон (первые два были очень кстати членами НСС)
решили, что настало время основать новую, крепкую политическую партию—
Республиканскую партию свободы (Parti Republicain de la Liberte) — ПРЛ,
чьей целью должна стать борьба против «дирижизма»1, который, как они
утверждали, враждебен свободе и свободному предпринимательству. Ланьель
1 Активное регулирующее вмешательство правительства в экономическую жизнь
в капиталистической стране.— Прим. ред.
246
произнес пространную речь, в которой сказал, что, насколько они «душой
и телом» с де Голлем, настолько же они полностью враждебны нынешнему
трехпартийному правительству, которое он изображал как «Народный фронт
номер два», столь же пагубный для интересов страны, каким был и Народный
фронт номер один.
Вторым признаком новых веяний было новое отношение официальных
кругов к бывшим вишистам. Строгие предписания, касавшиеся всех депутатов
и сенаторов, голосовавших за Петэна в июле 1940 года, были смягчены, и орга-
низованный в парламенте суд чести вернул некоторым из них пассивное
избирательное право.
В связи с обсуждением бюджета Учредительным собранием и особенно
в связи с речью о печати, произнесенной министром информации Мальро,
«Комба» подчеркивала, как далеко ушла Франция за год с небольшим
от «непримиримого духа Сопротивления» и от «поющих завтрашних дней»
августа 1944 года:
«Обсуждался бюджет министерства информации. Некоторые пред-
ставители оппозиции начали говорить о «тайных влияниях на печать». .
Тогда Мальро сказал: «Под тайным влиянием вы, по-видимому, подра-
зумеваете Сопротивление? Тогда разрешите сказать вам, что печать
Сопротивления — это боевая печать». Со скамей крайней правой раздался
голос: «А как обстоит дело со свободой?» На это Мальро ответил: «Свобода
принадлежит тем, кто ее завоевал».
Год назад такие слова вызвали бы бурю аплодисментов. Сегодня
они вызвали лишь замешательство — почти всеобщее. Потому что если
сегодня еще охотно превозносят героев и мучеников Сопротивления,
то уже стало неуместным анахронизмом взывать вновь к его револю-
ционному духу... Что касается Сопротивления, прозябающего в тени
партий, то оно потеряло право на самостоятельное существование»1.
Эти дебаты по бюджету были подлинной прелюдией к неожиданной
и эффектной отставке де Голля. В процессе обсуждения военного бюджета
были сделаны многочисленные указания на факты нелепой расточительности:
на красное сукно, заказанное в Эльбёфе для форменной одежды; многие
депутаты доказывали, что при нынешнем экономическом положении Франции,
когда у нее нет средств для создания большой и хорошо оснащенной армии,
было бы лучше сократить военные расходы, вместо того чтобы тратить деньги
на устаревшее оснащение. В ночь под Новый год какой-то мало известный
депутат-социалист предложил поправку к законопроекту, предлагавшую
сократить расходы на армию на 20 процентов, и эту поправку поддержали
остальные социалисты, а также коммунисты. Так как де Голль отсутствовал,
обсуждение было перенесено на следующий день; разногласия были наконец
улажены принятием дополнительной поправки, согласно которой это сокра-
щение на 20 процентов не войдет в силу, если до 15 февраля правительство
представит новые предложения по преобразованию армии. В ходе этого
обсуждения де Голль обнаружил свое полное расхождение с Учредительным
собранием в отношении прав и власти Учредительного собрания. В сущности,
он отвергал всякую мысль об «управлении путем компромиссов»; его возму-
щала самая мысль о том, что Собрание может не согласиться с правительством
по какому-либо вопросу.
«Собрание,— сказал он,— показало всем своим поведением, что оно
предпочитает такой строй, при котором управляло бы оно. Эта система
никак не совпадает со взглядами правительства по данному вопросу...
Желает ли Собрание, чтобы существовал подлинно парламентский строй
•или же чтобы Собрание было всемогущим, предоставляющим прави-
тельству лишь ограниченные права,— право выполнять пожелания
1 «Комба», 1 января 1946 года.
247
Собрания? Я не отрицаю, что Собрание имеет законодательную власть,
но это совсем другое дело...»
Неужели де Голль не желал терпеть не только поправок, но даже кри-
тики? Похоже было на го, как выразился один комментатор, что для него
поправка была «преступным оскорблением исполнительной власти».
«Означает ли все это,— писала на следующий день «Комба»,—
что малейшее несогласие должно вызвать отставку правительства?
Можно легко представить себе, что стало бы с драгоценной «законода-
тельной властью Собрания» при таких порядках! Чего де Голль действи-
тельно хочет—это чтобы Собрание было совещательным, с единственным
правом назначать и свергать правительство. Что касается остального,
с Собранием либо будут считаться, либо нет... Это нечто совсем непо-
хожее на парламентский образ правления, как мы его понимаем, и даже на
классическое разделение на законодательную и исполнительную власть.
Однако существующее положение весьма двусмысленно. Теперь,
когда де Голль показал, как он толкует утвердительный ответ на референ-
дум, давайте решим, желает ли Франция иметь диктатуру или нет. Если
де Голль имеет в виду ее, то пусть так и скажет. И пусть прекратятся эти
угрожающие намеки, которые делает де Голль в течение последних
недель»1.
Конечно, можно возразить, что де Голль, как и всякий премьер-министр,
имел право в случае любых разногласий поставить вопрос о доверии. Но Со-
брание возмущалось тем, что он считал всякое обсуждение излишним, а любую
поправку — неоправданным вмешательством в дела правительства. И с тех
пор, как все почувствовали, что трехпартийная коалиция держится исклю-
чительно благодаря личному престижу де Голля, разве он не шантажировал
Собрание, требуя от него раболепного повиновения, так как, мол, если
де Голль уйдет, то рухнет и коалиция?
Де Голль со своей стороны негодовал на «вмешательство в компетенцию
исполнительной власти» (которую он возглавлял единолично, сделав всех
остальных членов правительства «совершенно беспомощными», как впоследст-
вии жаловались коммунисты). Этим возмущением де Голля исчерпывающе объ-
ясняется не только его внезапнаяотставка 20 января, но иорганизованнаяим за-
тем кампания, которая вскорепривела к созданию Объединения французского
народа (РПФ). Это, конечно, была не единственная причина отставки де Голля.
По возвращении 14 января в Париж после короткого отдыха на Ривьере
он был раздражен многими другими обстоятельствами. На заседании Собра-
ния 16 января Эррио критиковал де Голля за то, что тот не отменил награ-
ждений солдат и офицеров, сражавшихся против американских вооруженных
сил во время высадки союзных войск в Северной Африке. Де Голль резко
возражал, что эти люди, введенные тогда в заблуждение, все же воевали за
Францию. Другим источником раздражения де Голля явилось внезапное
сближение между социалистами и коммунистами. Коммунисты еще не забыли
оскорбления, нанесенного им де Голлем в ноябре. Что касается рядовых
членов социалистической партии, которые уже однажды подняли, как
известно, скандал по поводу ассигнований на армию, то они начали все более
открыто выражать недовольство, существовавшее в стране, и стали даже
критиковать некоторые положения Блюма и Даниэля Мейера с их «раболе-
пием» по отношению к де Голлю и его политике величия; такая политика была
непопулярна в стране, страдавшей от голода и холода, где только что восста-
новили карточную систему на хлеб.
Но не скрывалось ли еще нечто — сугубо личное, почти безрассудное —
в отставке де Голля? В написанной им еще в 1932 году книге «На острие
шпаги» есть странное пророческое место:
1 «Комба», 3 января 1946 года.
248
«Сдержанность, характер, величие — эти черты, необходимые для
престижа, требуют усилия, непосильного для большинства людей.
Трудно переносить постоянное напряжение... В этом можно найти истин-
ные мотивы ухода с постов, которые трудно объяснить: внезапно человек,
достигший успеха, популярный, сбрасывает с себя бремя власти. Отделяя
себя от других людей, руководитель отказывается от радостей отдыха,
дружбы, близких отношений с другими людьми. Он сам себя осуждает
на одиночество, на чувство, которое, по словам Фаге, является «трагедией
незаурядных людей»... То, что обычно называется счастьем, несовместимо
с властью. Необходимо сделать выбор, и выбор этот весьма труден»1
Его заявление об отставке, посланное 20 января председателю Собрания
Гуэну, было маловразумительно: он объявил, что хотел уйти сразу после
выборов, но тогда его побудило остаться во главе правительства единодушное
голосование Учредительного собрания. Однако теперь переходный период
остался позади; во Франции прекратилось состояние тревоги; остается еще
разрешить немало задач и преодолеть немало трудностей, но в основном
Франция находится на пути к выздоровлению. Экономическая жизнь разви-
вается благоприятно, Франция вернула себе все свои территории, за исклю-
чением Индо-Китая, но она утвердилась даже и там1 2.
Де Голль собирался выступить по радио; в этой речи, как ожидали,
он должен был осудить партийную систему и объяснить свои разногласия
с Учредительным собранием... но Венсан Ориоль отговорил его от этого шага.
Итак, де Голль ушел, и, как выразилась «Комба», «никакого катаклизма
не произошло, и пустая тарелка не треснула».
Французская общественность была не столько потрясена, сколько
озадачена. Институт общественного мнения Франции (французский «Гэл-
лап») вскоре опубликовал результаты проведенного опроса. По поводу
ухода де Голля высказывались самые разнообразные предположения (в^%)
Разногласия с политическими партиями, Собранием или министрами............. 28
Лишен был возможности проводить свою политическую линию.................... 15
Не мог справиться с экономическими	трудностями.............................. 9
Почувствовал, что падает его авторитет ..................................... 8
Устал от политической борьбы................................................ 8
Разногласия по определенным вопросам (продовольственная политика и т п ) . .	2
Влияние иностранных держав................................................. 17
Политические расчеты ....................................................... 1
Не знаем................................................................... 25
В анкете были и другие вопросы:
Если бы де Голль стал во главе новой партии, голосовали ли бы вы за него?
«Да» — 31 процент; «нет»— 46 процентов; «не знаю»— 23 процента.
Думаете ли вы, что он снова станет главой правительства?
«Да»— 21 процент, «нет»— 43 процента, «не знаю»— 31 процент.
Довольны ли вы, что он ушел?
«Да»— 32 процента; «нет» —- 40 процентов; «безразлично» или «не знаю»—
28 процентов.
Эта анкета, какова бы она ни была, еще раз подтвердила впечатление,
что де Голль уже не являлся больше в глазах французской общественности
в целом той национальной фигурой, без которой нельзя обойтись, как это
было в период Освобождения. Отношение к нему в 1946 году уже не было
единодушным. «Пустые тарелки» сыграли здесь немалую роль.
Тем не менее полтора года спустя, в сильно изменившейся международ-
ной обстановке, де Голль с помпой вернулся на политическую арену.
1 Шарль де Голль, На острие шпаги, стр. 82—83.
2 Имеется в виду оккупация Сайгона и отдельных частей Кох а хины генералом
Леклерком в декабре 1945 года.
Глава семнадцатая
РЕЗУЛЬТАТЫ «ЧИСТКИ» ВО ФРАНЦИИ
«Чистка» происходила во Франции главным образом в месяцы Освобож-
дения и в течение последовавшего за ним «деголлевского» периода; поэтому
перед тем как перейти к истории последеголлевских лет нам кажется нелиш-
ним рассмотреть здесь немаловажный вопрос о том, что дала Франции эта
«чистка».
В конце 1954 года я получил из Нью-Йорка проспект одного издательства,
в котором было напечатано:
«Франция. Трагические годы (1939—1947). Рассказ очевидца о войне,
оккупации и Освобождении. Сисли Хэддлстон.
...первая правдивая история Освобождения и хладнокровного уни-
чтожения более 100 тысяч «коллаборационистов», преданных подлинными
коллаборационистами, ныне превратившимися в коммунистов... Писа-
тель выдающегося таланта Сисли Хэддлстон, которого читаешь с наслаж-
дением, умер во Франции в 1952 году, сразу после окончания своего
монументального труда, который должен стать классическим произведе-
нием о распаде некогда великой нации».
Сисли Хэддлстон, ставший на склоне лет напыщенной и нелепой фигурой,
•был единственным англичанином, который в соответствии с избранной им
за несколько лет до того.политической линией не только от всей души привет-
ствовал правительство Виши и «национальную революцию», но даже сделал
такой демонстративный политический жест: ходатайствовал о предоставлении
ему гражданства «Виши» и получил его. В 1944 году он был арестован, содер-
жался короткое время под стражей, и это дало ему повод написать на фран-
цузском языке книгу под названием «Террор 1944 года».
История «хладнокровного уничтожения более 100 тысяч «коллаборацио-
нистов» — одна из удивительных легенд, возникающих время от времени,
не имея под собой никакой почвы. Никто не мог привести ни малейшего дока-
зательства того, что 100 тысяч человек иди хотя бы число, близкое к 100 тыся-
чам, были расстреляны «хладнокровно» или как-нибудь иначе.
В связи с многочисленными законопроектами и предложениями об амни-
стии Национальное собрание не менее двенадцати раз обсуждало «чистку»
1944 года и последующих лет (включая дела тех, кто был расстрелян без
суда). Наиболее серьезные дебаты, длившиеся четыре заседания, происхо-
дили в 1952 году при правительстве Пине, наиболее консервативном и близ-
ком к вишийскому после «войны. И даже тогда не просочилось ни одного сооб-
щения об этих легендарных J100 тысячах. Совершенно верно, что Освобожде-
ние — и это вполне понятно — сопровождалось большим количеством суровых
и даже просто несправедливых приговоров; верно также и то, что суды с их
громоздкой структурой и тяжеловесными юридическими формулировками
повинны в принятии в 1944—1945 годах многих необоснованных и произ-
вольных решений. И все-таки во Франции после четырех лет вражеской
оккупации и двух лет «органического» сотрудничества между французской
250
и немецкой полицией быдо гораздо меньше репрессий, чем предпринималось
приблизительно в то же время в некоторых других странах, которые также
были оккупированы Германией, а именно в Бельгии, Голландии и Норвегии1.
Нечего и говорить, какой ужасный вой подняли вишисты и коллабора-
ционисты — все те, кто в предшествующие годы прощал и даже восхвалял
«дисциплину» Виши, кто не выражал ни малейшего протеста против отправки
в Освенцим, Бухенвальд и в другие лагеря смерти сотен тысяч французов,
кто проявлял полнейшее равнодушие к ужасающим условиям существования
в лагерях и тюрьмах, управлявшихся только вишистами, особенно в Северной
Африке. Люди, никогда не протестовавшие против всего этого, сфабриковали
в 1945—1946 годах груды книг — одни из них были опубликованы во Фран-
ции, другие в Бельгии и в Швейцарии, — вроде книги аббата Дегранжа «Скры-
тые преступления сопротивленчества» и Фабр-Люса «Европейский дневник,
1946—1947 годы», с помещенной в нем главой об «аде в Пуасси»— тюрьме
в окрестностях Парижа, где коллаборационисты переживали не столько
физические, сколько моральные страдания.
В парламентских дебатах по вопросу об амнистии, особенно в 1952 году,
весьма подробно обсуждался вопрос о фактических размерах «репрессий».
Ни Изорни, главный защитник Петэна, ни другие вишисты, как Роже де Сэвр
или Поль Эстеб, которые имели полную возможность доказать, что 100 тысяч
человек были «хладнокровно уничтожены», даже не сделали ни малейшей
попытки в этом направлении. Брюн, министр внутренних дел в кабинете
Пине,— не более «сопротивленец», чем его шеф,— заявил: «Из опроса, сделан-
ного в 1948 году среди префектов, вытекает, что общее число всех казненных
коллаборационистов во Франции достигает 10 тысяч, из них 5234 человека
были уничтожены до Освобождения, а 3114 — после него без суда, и лишь
1325 смертных приговоров были вынесены после Освобождения специальными
трибуналами».
Такое же число — 10 тысяч — называл и Видо1 2.
Из заявления Брюна не совсем ясно, что он подразумевает под «казнями
без суда». Речь Даниэля Мейера, бывшего представителем социалистов
в Национальном совете Сопротивления, произнесенная им в Национальном
собрании 21 октября 1952 года, по крайней мере частично объясняет обстоя-
тельства, сопровождавшие эти казни.
Прежде всего около тысячи смертных приговоров было вынесено «чрез-
вычайными военными судамй» ФФИ между 31 августа и 15 октября 1944 года.
Во-вторых, «настоящие расправы без суда», число которых достигло 3 тысяч,
состоялись между 6 июня и 31 августа, то есть «во время народного восста-
ния, когда долгом каждого француза было бороться против общего врага
и его сообщников». Другими словами, то, что называли «казнями», часто было
просто результатом отдельных эпизодов «гражданской войны». После 31 ав-
густа Комитет действия Сопротивления организовал во многих частях Фран-
ции чрезвычайные трибуналы. Эти трибуналы, частично составленные из
членов комитетов освобождения, вынесли еще несколько тысяч смертных при-
говоров. По свидетельству Мейера, эти суды в большинстве случаев рас-
сматривали дела при соблюдении более строгой законности и порядка, чем об
этом заявлял Брюн, и явились шагом вперед по сравнению с, военными су-
дами, существовавшими до 31 августа.
Как пример «расправы без суда» небесполезно привести два слу-
чая, ставшие мне известными благодаря личному знакомству с людьми,
имевшими к ним прямое отношение. В конце июня 1944 года в Ле-Бюге
в департаменте Дордонь местная группа Сопротивления окружила штаб
1 Число судебных преследований во Франции было пропорционально гораздо мень-,
ше, но число смертных приговоров — больше.
2 Debats, Assemblee Nationale, Octobre 28, 1952. («Дебаты в Национальном собрании»
28 октября 1952 года).
251 -
милиции, взяла в плен трех человек и расстреляла их на рыночной площади.
На автомобильном заводе в районе Парижа сразу после освобождения сто-
лицы русский белоэмигрант-инженер был застрелен бойцами ФФИ во дворе
предприятия: он работал в тесном контакте с немцами, и, хотя всегда разго-
варивал с ними по-немецки, один из рабочих, понимавший этот язык, смог
рассказать, что инженер помогал немцам обнаруживать многочисленные
случаи итальянских забастовок и саботажа, имевшие место на заводе, и<
’постоянно давал немцам советы, как оказывать на рабочих давление, чтобы
повысить производительность.
Случаем «казни без суда», совершенной перед самым Освобождением,
который получил наиболее широкую огласку, было убийство известного про-
пагандиста нацистского радио Филиппа Анрио (его только что под давлением-
немцев назначили на министерский пост в правительстве Виши). Анрио
застрелили ночью в его спальне несколько участников Сопротивле-
ния, переодетых в форму милиции и проникших в его дом. Они умча-
лись в своем автомобиле после «исполнения приговора». Этот дерз-
кий подвиг вызвал в Париже большой энтузиазм и посеял панику среди
прочих коллаборационистов. Другим хорошо известным случаем было уничто-
жение префекта Верхней Савойи, организовавшего истребление знаменитых
глиерских макй: его во время Освобождения (что вполне понятно) просто
«устранили» участники Сопротивления.
Нельзя отрицать, что были безобразные случаи личной мести, особенно
в сельских местностях, и даже случаи обыкновенных грабежей под флагом
«расправы с коллаборационистами». С другой стороны, во время восстания
убивали иногда и невинных людей просто потому, что участники Сопротивле-
ния не могли рисковать быть разоблаченными людьми, в которых они не были
уверены: таков один из суровых законов гражданской войны. Но нет никаких
доказательств того, что «расправы без суда» и смертные приговоры, выне-
сенные различными военными судами и чрезвычайными трибуналами, пре-
вышали в общей сложности 10 тысяч. Откуда же появились рассказы о
60 тысячах 100 и даже 120 тысячах «казней без суда»? Не говоря уже о совер-
шенно сумасбродных выпадах такой газеты, как «Аспе де ла Франс» (выходив-
шей вместо «Аксьон франсэз»), которые отметил Бидо, утверждавшей, что
«500 тысяч трупов лежат на совести» де Мантона, министра юстиции во время
Освобождения1.
В последующие годы французские консерваторы и бывшие вишисты
развернули кампанию против Сопротивления и особенно против коммунистов,
заявляя, что ФФИ и партизаны-коммунисты были армией разбойников
и головорезов. Так, некто Полан, перейдя из Сопротивления в лагерь его
противников, опубликовал в 1952 году брошюру1 2, в которой уверял, что
60 тысяч человек были расстреляны без суда. Он доказывал, что делает такое
заявление на основании «единственного серьезного документа», имеющегося
но данному вопросу, а именно на основании доклада, сделанного «истори-
ческим отделом штаба Эйзенхауэра». Доклад «установил», что только в среди-
земноморском секторе Франции в 1944 году было совершено в общем
50 тысяч казней без суда; впоследствии, в апреле 1946 года, этот доклад был
приведен в «Америкэн меркури». Полан заявил также, что министр внутрен-
них дел Тиксье якобы сообщал, будто в 1945 году было «расстреляно без
суда» 105 тысяч человек. Роже Стефан, бывший в то время сотрудником
Тиксье, опроверг это утверждение как чистейшую ложь. Следующий важный
факт показывает, как число «казней без суда» было преувеличено в целях
пропаганды.
1 «Дебаты в Национальном собрании» 28 октября 1952 года.
2 Jean Paulhan, Lettres aux Directeurs de la Resistance, Paris, 1952 (?K a ib
Полан, Письма руководителям Сопротивления, Париж, 1952).
252
В 1951 году министерство юстиции объявило в печати и по радио, что
правительство намерено морально и материально вознаградить семьи лиц,
«расстрелянных без суда», и предложило заинтересованным лицам снестись
с министерством. Реакция на это заявление была весьма слабой: откликну-
лось всего несколько сот семей1.
Помимо «расправ без суда» и смертных приговоров, вынесенных чрезвы-
чайными трибуналами, общее число которых, по словам Бидо, доходило
до 10 тысяч человек, регулярные суды после Освобождения осудили на
< мерть еще около 2800 человек, из которых, однако, фактически было казнено
всего 767. Кроме того, 9910 смертных приговоров было вынесено заочно1 2.
Всего к разным срокам заключения было приговорено 39 тысяч человек,
по к октябрю 1952 года, по словам Мартино-Депла, бывшего министром юсти-
ции в кабинете Пине, в тюрьмах оставалось всего 1570 человек, в том числе
275 женщин. Около 40 тысяч человек было также приговорено граждански-
ми или другими судами к лишению гражданских прав на разные сроки.
К 1952 году эти приговоры сохраняли силу только в отношении 10 тысяч
человек.
Бидо считал3, подобно Даниэлю Мейеру до него, что тем, кто говорил
о послевоенных «репрессиях», следовало бы раньше сделать некоторые срав-
нения. Если, заявил он, во Франции (с населением в 40 миллионов) было
вынесено 39 тысяч приговоров к тюремному заключению, то в Бельгии (с насе-
лением в 8 миллионов) их насчитывалось 50 тысяч, в Голландии (с населением
в 9 миллионов) — 50 тысяч, а в Норвегии (с населением в 3 миллиона)—
48 500.
«Из трех тысяч судей,— сказал он,— одна тысяча проделала эту небла-
годарную, но необходимую работу. По сравнению с другими оккупирован-
ными странами (Бельгией, Голландией, Норвегией) во Франции наказания
были крайне умеренными».
Например, судебная палата департамента Сены, заявил Бидо, вынесла
204 смертных приговора, из них только 75 были приведены в исполнение,
109 были смягчены; 77 человек из приговоренных к смерти в 1952 году еще
находились в тюрьме, а 32 — уже на свободе. Среди последних, как он ука-
зал, были в высшей степени нежелательные личности, вроде некоего Мар-
шаля, который являлся правой рукой Дорио, и нескольких членов из
банды Бони — Лаффона из французского гестапо (последних полиция,
несомненно, использовала в своих целях).
Как и Даниэль Мейер, Бидо находил, что отнюдь нельзя считать страда-
ния коллаборационистов чрезмерными, если сравнить их с теми мучениями,
которые причинила Франции Германия совместно с Виши. Он напомнил,
что из 108 тысяч французов, высланных по «расовым» соображениям, на
родину’вернулось только 3500 человек, а из 112 тысяч высланных участников
‘Сопротивления и прочих политических ссыльных — всего 35 тысяч. И это
не считая многих тысяч, расстрелянных и убитых во Франции: борцов Сопро-
тивления, заложников и всего населения таких мест, как Орадур.
Несомненно, для французских судов рассматривать дела «коллаборациони-
стов» было неблагодарной задачей. Как уже упоминалось в одной из предыду-
щих глав, помимо лишения гражданских прав, введенного особым указом,
никаких новых законов, специально каравших «сотрудничество», не сущест-
вовало. Такие новые законы могли бы иметь только обратную силу. Ввиду
отсутствия таких законов суды старались, как умели, применять довоенное
законодательство (а именно статью 75 Уголовного кодекса) об измене и «раз-
1 Полемика Полана—Стефана в «Обсерватер» от 7 февраля и 20 марта 1952 года.
2 Цифры, приведенные Изорни в отчетах о дебатах в Национальном собрании,
.21 октября 1952 года.
3 «Дебаты в Национальном собрании» 28 октября 1952 года*
253
ведке в пользу врага», даже если такие преступления, по существу, не совер-
шались. В подобных случаях приходилось применять не букву, а дух закона.
Например, такой писатель, как Беро, не имел прямой связи с немцами.
Но его злобные статьи, направленные против Англии и де Голля, были измен-
ническими по духу, хотя в узкоюридическом смысле он измены не совершал.
Все это часто делало задачу судов чрезвычайно щекотливой, оставляло
простор для произвольных решений и приговоров и немало способствовало
'тому, что через некоторое время вся работа по «чистке» стала внушать обще-
ственности отвращение»
Отчасти вследствие отсутствия нормальной юридической основы в судах,
производивших чистку, отчасти вследствие случайного состава присяжных —
особенно это относилось к Верховному суду — не было точного соотношения
между преступлением и наказанием: некоторые тяжелые преступления кара-
лись легко, и, наоборот, случалось, что по совершенно безобидным делам
выносились, как уже указывалось выше, суровые приговоры. Строгие меры
охотнее применялись к политическим коллаборационистам, чем к экономи-
ческим, отчасти потому, что в первом случае сотрудничество было гораздо
легче доказать — оно выражалось в форме речей, статей и т. д.,— а также
потому, что экономические коллаборационисты меньше интересовали обще-
ственность и, если это им было нужно, скорее могли прибегнуть к взяткам
и подкупу, чем «политические коллаборационисты». Начальника тюрьмы
Фрэн гораздо больше беспокоили экономические коллаборационисты, чем
политические. Плохо оплачиваемый персонал тюрьмы, говорил он, с трудом
противостоит искушению, когда ему предлагают щедрые «чаевые». Одно время
даже встал вопрос о замене тюремных сторожей ссыльными, вернувшимися,
недавно из Германии: они, конечно, были слишком ожесточены и злы, чтобы
их можно было соблазнить деньгами. Затем пришли к заключению, что таких
людей, настрадавшихся по тюрьмам, вряд ли может интересовать работа
в тюрьме. Тем не менее была большая доля правды в остроте, что вы можете
расхаживать на свободе, если вы строили «Атлантический вал», но попадете за
решетку, если хоть раз сказали, что «Атлантический вал»—прекрасная вещь.
Что касается конфискации «незаконных прибылей», то Плевен, за исклю-
чением нескольких случаев, получивших широкую огласку, давал спекулян-
там военного времени великолепную возможность увернуться от конфискации,
тем более, что об обмене франка по номинальной стоимости было объявлена
заранее. Это оставляло спекулянтам достаточно времени, чтобы «устроить
свои дела» и уклониться от правильной оценки их состояний.
Кроме мер уголовного преследования, принимавшихся против «коллабо-
рационистов», «чистка» происходила также и в административном аппарате,
но она была не слишком строгой. Из судей было отстранено от должности
всего 10 процентов, да и то многие из них позднее были восстановлены.
Даже в высших слоях гражданских служащих обычно бывало крайне трудна
провести черту, разделяющую убежденных маршалистов от массы вишистов
«ради личной выгоды». Даже Изорни, главный поборник Виши в Националь-
ном собрании, сказал, что «весьма трудго установить», какой реальный резуль-
тат дала «чистка» административного аппарата среди специалистов и в проф-
союзах; если бы она достигла многого, он не говорил бы о ней так неопреде-
ленно. Он выражал сожаление по поводу того, как грубо обращались с пре-
фектами и мэрами, с людьми, чьи обязанности неизбежно призывали их
к контакту с немцами и чья задача была «бесконечно трудной». Де Голль,
проявивший такую крайнюю нетерпимость по отношению к большинству
руководящих деятелей Виши (например, к Лавалю, о пересмотре дела кото-
рого он и слышать не хотел), в целом уже склонялся, во всяком случае,
к тому, чтобы «сменить гнев на милость». Это видно было на примере дивизии
Леклерка, которая к тому времени, когда она дошла до Парижа, более чем
наполовину состояла из людей, служивших маршалу.
254
Часто суды действовали непоследовательно. Так, адмирал Эстева был
приговорен к пожизненному заключению за то, что в ноябре 1942 года допу-
стил высадку немецкого десанта в Тунисе, хотя он, по-видимому, лишь выпол-
нял распоряжение генерала Жюэна, своего начальника в Северной Африке.
Между тем во время процесса Эстева генерал Жюэн был уже начальником
французского генерального штаба и одной из самых влиятельных личностей
Четвертой республики1.
Одно из противоречий правительства де Голля заключалось в том, что
внешне революционное, оно втайне было консервативным. С одной
стороны, «чистка», национализация и проекты новой конституции,
с другой — Франция, сохранившая в основном тот же социальный
строй, тот же административный аппарат и большей частью те же кадры.
Новые работники, которых набирали, постепенно приобретали навыки старых.
В общем Франция стремилась вернуться к формам правления Третьей
республики, причем Виши оказывалось торжественным, отчасти трагическим,
отчасти нелепым, вставным эпизодом, хотя и не прошедшим бесследно. Виший-
ский образ мыслей был еще жив и оставил свои следы хотя бы на врожденном
почтении де Голля к тройственной формуле: труд — семья — родина. Точно
так же в исполненной бессильной гордости внешней политике де Голля
в 1944—1945 годах был слышен отзвук «Одной Франции» Морраса. По своему
характеру де Голль был ближе к авторитарному Виши, чем к нарождающейся
Четвертой республике, которой он вскоре объявил войну.
1 Alfred F а b г e-L u с е, Au nom des silencieux, Bruges, 1945, р. 162 (А л ь-
ф р е д Ф а б р-Л ю с, От имени безмолвных, Брюгге, 1945, стр. 162). Pierre Pa-
rent, Le Probleme Marocain en 1949, Toulouse, 1949, p. 100—101 (Пьер Паран,
Марокканская проблема в 1949 году, Тулуза, 1949, стр. 100—101).
А С Т Ь
ТРЕТЬЯ
Тяжелый путь
на’’Запад”
1946-1948 годы
Глава первая
1946 ГОД-ТРУДНЫЙ ПЕРЕХОДНЫЙ ПЕРИОД
1946 год и начало 1947 года были переходным периодом — периодом
быстрого, можно сказать неуклонного, перехода от деголлевской позиции
«между Востоком и Западом» и «жесткости в отношении Германии» к полному
отказу от этой политики в отношении Германии, к радостной готовности при-
нять помощь по плану Маршалла и скрепя сердце согласиться на связанные
с нею политические последствия.
По мнению Англии и Америки, политика французского правительства
в 1946 году все еще во многих отношениях не соответствовала их видам.
На мирной конференции со странами-сателлитами, состоявшейся в июле —
октябре 1946 года, Бидо снова пытался играть роль «беспристрастного
арбитра» между Востоком и Западом. Разрыв Францией в начале 1946 года
дипломатических и торговых отношений с франкистской Испанией создал
у многих иллюзию, что у Франции есть «принципы», в то время как у других
западных держав их нет. На самом деле разрыв объяснялся «нереалистиче-
скими» пережитками антифашистской идеологии Сопротивления, которая
все еще была дорога сердцу социалистов и коммунистов, участвовавших
в правительстве. Французские левые партии, некоторые члены МРП и даже
сам де Голль (во всяком случае, так он говорил) считали морально оскорби-
тельным, что в то время, как Гитлер и Муссолини уничтожены, Фран-
ко продолжает процветать. Совершенно неясно, что можно было сделать
в этом направлении при полном отсутствии поддержки со стороны Англии
и Америки.
Но разрыв дипломатических и торговых отношений с Испанией соответ-
ствовал французской внутренней политике того времени: он был как бы про-
явлением «антифашизма» на международной арене. Печать левого толка в
многочисленных статьях высказывала мнение, что для свержения правитель-
ства Франко нужен «лишь небольшой толчок» извне. Однако вряд ли кто-
нибудь серьезно в это верил ввиду отказа Англии и Соединенных Штатов пред-
принять какие-либо серьезные меры против Франко. Интересно отметить, что,,
в то время как Франция, а за ней Польша и Чехословакия признали испан-
ское республиканское правительство, Советский Союз от признания воздер-
жался1.
По германскому вопросу Франция в этот период терпела одно разочаро-
вание за другим. Политику де Голля и Бидо отвергал не только Запад, НО'
1 Часть французских газет, в том числе «Комба», возлагала вину за массовые расстре-
лы испанских республиканцев, произведенные в Испании в 1946 году, на некоторых фран-
цузских министров, выступивших с «безответственными» заявлениями об Испании. С дру-
гой стороны, орган МРП газета «Об» утверждала, что более дипломатичное отношение Бидо
в предыдущие месяцы к Испании оказалось гораздо полезнее. Газета указывала, что
примерно в пятидесяти случаях Бидо осторожно и успешно ходатайствовал перед прави-
тельством Франко за испанских республиканцев, которым грозила смертная казнь.
17*	259
и Восток. Америка и Россия вели теперь в Германии ожесточенную политику
силы, желания Франции совершенно не принимались во внимание. В октябре
1946 года Видо, выступая на завтраке в Американском клубе в Париже,
заявил: «В вопросах, касающихся Германии, голос Франции стал гласом
вопиющего в пустыне!»
Незадолго до этого Бирнс, выступая в Штутгарте, проявил полное пре-
небрежение к притязаниям Франции в отношении Германии. Молотов также
' не проявлял никакого желания сотрудничать с Францией.
Хотя в 1946 году «холодная война», фактически начавшаяся с Хиросимы,
еще не достигла апогея, международная обстановка уже была далеко не здо-
ровой. В марте Черчилль выступил со своей знаменитой речью в Фултоне.
Это выступление было равносильно первому официальному объявлению
«холодной войны». Правда, Черчилль не возглавлял правительство в то время,
но его речь была произнесена в присутствии и с благословения президента
Трумэна. И лейбористское правительство не заявило о своем несогласии с
ним. Кроме того, во время несколько сомнительного референдума, проведен-
ного в сентябре в Греции, за монархию, пользовавшуюся покровительством
Англии и США, было подано 72 процента голосов. Почти все говорило о наме-
рении действовать без стеснения. Правда, в некоторых ограниченных областях
все еще пытались сохранить подобие «единства союзников», в частности
на Нюрнбергском процессе. Но этот процесс также можно причислить к пе-
режиткам благих антинацистских резолюций, принятых до окончания
войны.
Во время Мирной конференции двадцати одной державы в июле —
октябре 1946 года в Париже между Востоком и Западом тоже не возникало
неразрешимых конфликтов. Участники конференции порой сталкивались
с трудными вопросами, но к концу года мирные договоры со странами-сател-
литами были согласованы и в феврале следующего года должным образом
подписаны. Все же на заключительном заседании конференции Видо, играв-
ший роль тактичного хозяина и- гордившийся своим умением в моменты
серьезных трудностей найти удачный компромисс между Востоком и Западом,
с некоторой грустью заметил, что работу конференции сильно затрудняло
то, что не только нет мирного договора с Германией, но что четыре союзные
державы еще не выработали основной линии согласованной политики по
отношению к Германии.
В 1946 году, помимо фактического отказа от политики де Голля по гер-
манскому вопросу, важнейшим событием во внешней политике Франции,
безусловно, была поездка Леона Блюма в Вашингтон. Хотя Блюм опровергал
(«слишком усиленно») предположения, что его переговоры в Вашингтоне
имели политический характер, на самом деле они явились важным шагом
по пути к включению Франции в американскую «сферу влияния», к ликви-
дации трехпартийной системы и удалению коммунистов из французского
правительства. Одновременно аналогичные события происходили в Бельгии
и Италии. Через год Жуо совершил поездку в Соединенные Штаты, за которой
вскоре последовал раскол во Всеобщей конфедерации труда (ВКТ). Явился ли
он прямым следствием поездки Жуо? Нет. Но, как будет видно ниже, между
этими двумя событиями имелась ощутимая связь.
Какие еще семена добра и зла были посеяны в 1946 году? Значительная
часть этого года была посвящена попыткам установить модус вивенди с Хо
Ши Мином в Индокитае. Но год еще не кончился, когда восторжествовали
те французские круги, которые стремились сорвать соглашение (как будет
показано ниже), и в Индокитае вспыхнула война. Эта война началась при
правительстве Леона Блюма, которое просуществовало недолго и не сумело
ее ликвидировать. Блюм был премьер-министром, когда началась граждан-
ская война в Испании, и снова оказался премьером, когда вспыхнула
война в Индокитае. И в том и в другом случае он беспомощно ломал ру-
260
ки и ничего не делал, чтобы прекратить кровопролитие. А в декабре 1946 го-
да войну в Индокитае прекратить было легче, чем в 1936 году прекратить
войну в Испании.
Интересовался ли французский народ тем, что происходило во Франции
и за рубежом? На этот счет имеются несколько противоречивые данные.
С одной стороны, во Франции в переходный период, начиная с отставки
де Голля и до происшедшей через год с небольшим ликвидации трехпартийной
системы, шли широкие политические дискуссии. Политическая печать, то есть
партийные газеты, в отличие от газет чисто информационных, все еще имела
во Франции весьма широкое распространение. Надо заметить, что увеличение
тиража частично объяснялось тем, что недостаток бумаги стал теперь менее
острым, чем в 1945 году. Поэтому вполне вероятно, что интерес к политике
в 1945 году был по меньшей мере столь же велик, как и в 1946 году, а воз-
можно даже больше. Но если сравнить тираж политических газет в 1946 году
с их тиражом в последующие годы, то станет ясно, что политика возбуждала
тогда больший интерес, чем впоследствии, особенно в 1948—1949 годах, когда
«положение утряслось». Кроме того, 1946 год был периодом очень активной
издательской деятельности. В этом году вышло в свет необычайно много
книг политического содержания: воспоминания, «посмертные исследо-
вания» о войне и Сопротивлении, размышления о настоящем и будущем
Франции ит. п.
Во Франции никогда не ослабевал интерес к международной политике,
к таким проявлениям «холодной войны», как фултонская речь, атомная
бомба, сброшенная на атолл Бикини, и к другим событиям, свидетельство-
вавшим об усилении или ослаблении международной напряженности, как,
например, знаменитые слова Сталина, сказанные автору (в сентябре
1946 года) настоящей книги: «Войны не будет». Большой интерес вы-
звал также вопрос о том, как будет отражаться «холодная война» па
внутреннем положении Франции (в особенности на положении комму-
нистов в правительстве, которое становилось все более затруднитель-
ным). Гораздо менее вероятно, чтобы общественное мнение Франции искрен-
не интересовалось главным политическим событием 1946 года — новой
конституцией. Альфред Фабр-Люс в своей злопыхательской книге об этом
периоде1 писал, что в 1946 году правительство, вместо того чтобы стараться
лечить болезни Франции, «часто лишь совало градусник во все ее отверстия,
пытаясь проверить ее самочувствие». В мае — референдум; в июне — выборы
во второе Учредительное собрание; в октябре — новый референдум; в ноябре—
всеобщие выборы в Национальное собрание; позднее, в ноябре — выборы
(первой ступени) в Совет республики, а через месяц — опять выборы (второй
ступени).
Во всяком случае, самый процесс создания новой конституции, несо-
мненно, вызывал весьма слабый интерес, чтобы не сказать более. Опрос обще-
ственного мнения, проведенный на первых этапах обсуждения конституции,
показал, что половина опрошенных совершенно не интересовалась конститу-
цией, 30 процентов проявляло лишь случайный интерес и только 12 процен-
тов более или менее систематически следили за прениями1 2. Это впечатление
подтверждается изучением печати за 1946 год, уделявшей конституции
крайне мало места. «Рядовой гражданин» (представление о котором довольно
туманно) чаще всего был рад тому, что Франция снова стала республикой.
Но вопросы о более или менее широких полномочиях президента республики
или о сужении полномочий сената, о том, будет ли вообще существовать
сенат, не волновали его. Единственное, что после июня 1946 года могло воз-
будить некоторый интерес общественности к вопросам конституции,— это
1 А. *Ф а б р-Л ю с, Европейский дневник, 1946—1947 годы.
2 «Комба», 11 апреля 1946 года.
261
неуклюжий выпад де Голля, а именно—провозглашенная им «конституция
Байё». Но и тогда преобладающая реакция была такой: «Пусть лучше
наша конституция остается, как она есть, и хватит об этом думать».
Первый проект конституции был отвергнут отчасти потому, что его при-
нятие влёкло за собой угрозу «прихода Тореза к власти». Утверждение
незначительным большинством голосов второго проекта конституции (мало
чем отличавшегося от первого) объяснялось главным образом тем, что
это дело всем надоело, никто не хотел затягивать спор. Нехватка продо-
вольствия, дороговизна, скандальные дела «черного рынка», неспособность
беспрерывно сменявшихся правительств справиться со всем этим привле-
кали в 1946 году гораздо больше внимания, чем конституция.
Глава вторая
ВОЗВРАТ К «НОРМАЛЬНОМУ» ПРАВИТЕЛЬСТВУ
Относительное равнодушие, с которым страна отнеслась к отставке
де Голля, было само но себе симптомом стремления «вернуться к нормаль-
ному положению». Ибо в промежутке от Освобождения до 20 января 1946 года
правительство да Голля, строго говоря, не было «нормальным» правитель-
ством. Де Голль не только возглавлял правительство, но фактически был
также и главой государства, хотя его полномочия не были четко определены
ни в той, ни в другой роли. Андре Зигфрид писал:
«До 20 января личность генерала оказывала господствующее влия-
ние на французскую политику. Его огромный престиж... и благодар-
ность к нему страны... представляли собой фактор, нарушавший при-
вычный ход борьбы партий и самый характер функций правительства.
Люди, искушенные в политической игре, терялись. Генерал представлял
нацию в самом высоком смысле слова... Но его личность расстраивала
привычную работу машины, стремившейся быть республиканской
не только по духу, но и по букве. В правительстве де Голля в силу при-
сущей ему своеобразной логики основная роль принадлежала личности»1.
После ухода де Голля «личное начало» в правительстве потеряло всякое
значение. Создалось впечатление, что согласие всех партий поставить во главе
первого правительства, сформированного после ухода де Голля, такого бес-
цветного политика, как Гу эн, было результатом почти инстинктивной реак-
ции против «персонализма». Как писал Зигфрид, это «знаменовало возврат
к чему-то близкому, к нормальной парламентской системе, напоминающей
что-то очень знакомое в прошлом».
Приход к власти во Франции «нормального» правительства вместо прави*
тельства де Голля уже сам по себе способствовал ослаблению интереса к собы-
тиям вБурбонском дворце. Конституция, как указывалось выше, не вызывала
в стране большого волнения, и мало кто мог заставить себя особенно интере-
соваться методическими и скучными финансовыми отчетами нового министра
финансов Андре Филипа. Хотя Филип был «дирижистом» и в 1945 году
поддерживал предложения Мендес-Франса по финансовым вопросам, пре-
красная возможность осуществления серьезной финансовой и денежной
реформы была безвозвратно упущена, и Филип (как поступил бы всякий
на его месте) тщетно боролся с растущей волной инфляции.
Пока в стране ощущался недостаток в товарах и в обращении находилось
слишком много бумажных денег, все, что мог*сделать Филип и сменявшиеся
один за другим министры продовольствия — добросовестный и практичный
Лоншамбон, а затем сердитый Ив Фарж,— это вести безнадежную борьбу
•с «черным рынком». Спекулировали всем: водительскими правами для авто-
мобилистов, продававшимися из-под полы в полицейской префектуре, саха-
ром, в результате чего по меньшей мере треть сахара, вырабатывавшегося
1 «Анне политик», 1946 год, стр. IV.
263
во Франции, утекала[на «черный рынок» и его приходилось заменять импорт-
ным, чтобы обеспечить выдачу по карточкам. Шла спекуляция мясом, бен-
зином, газетной бумагой и различным сырьем. Непопулярные газеты указы-
вали дутые цифры тиража и сбывали на «черном рынке» большую часть
полагавшейся им бумаги. Сегодня газеты сообщали о «сенсационных арестах»
торговцев мясного рынка Ла Биллет, завтра — об аресте и обвинении в спе-
куляции сырьем директора универсального магазина или системы однотипных
магазинов. Раза два поднимался даже вопрос о расстреле спекулянтов «чер-
ной биржи» в порядке чрезвычайной юстиции. Несчастному потребителю,
не прятавшему под кроватью кучи бумажных денег, сегодня говорили, что
он должен доверять «драконовским мерам» своего правительства, а на сле-
дующий день — что он должен «сам о себе заботиться», «покупая непосред-
ственно у крестьян» или стараясь достать что-нибудь у друзей, живущих
в деревне. Если у него нет таких друзей, тем хуже для него. Дирижисты
и антидирижисты вели бесплодные споры по вопросу о нормировании продо-
вольствия. Дирижисты уверяли, что отказываться от нормирования ни в коем
случае нельзя, поскольку менее обеспеченные слои населения могут рассчи-
тывать получить хоть что-нибудь по продовольственным карточкам, а если
карточки будут отменены, они вообще не смогут ничего купить. Антидири-
жисты, наоборот, утверждали, что нормы настолько ничтожны, чго не могут
обеспечить существования, а увеличить их невозможно из-за «черного рынка»;
отмена нормирования уничтожит «черный рынок», «приведет в соответствие»
спрос и предложение и быстро вызовет снижение цен. (При существовавшем
недостатке продуктов рассчитывать на это было трудно.) Вопрос о предостав-
лении субсидий для удешевления цен на продукты питания оставался откры-
тым: если «Свобода» будет восстановлена, а субсидии для удешевления цен
на хлеб сохранены, не приведет ли это к повторению печального экспери-
мента Пинэ, когда в период временной отмены хлебных карточек потребление
хлеба во Франции возросло почти вдвое, так как крестьяне начали кормить
хлебом коров, лошадей и свиней?1
В связи с этим остро встал вопрос об импорте продовольствия из-за
границы и о недостатке иностранной валюты. Началась политическая конку-
ренция между «американской пшеницей» и «советской пшеницей». Все это
вызывало у народа гораздо больший интерес, чем конституция. Становится
понятным, почему Франция в 1947 году была психологически вполне подго-
товлена с благодарностью принять помощь по плану Маршалла. Конечно,
если бы Франция приложила больше усилий, она смогла бы в конечном счете
обеспечить необходимое стране продовольствие, не прибегая к импорту, будь
то по плану Маршалла или на других условиях. Но получать помощь по плану
Маршалла было самым легким выходом. Однако это уже другой вопрос.
Из сказанного выше, конечно, было бы ошибочно делать вывод, что после
Освобождения Франция ничего или почти ничего не предпринимала для
улучшения условий внутри страны. Наоборот, делалось очень много. С момента
Освобождения и до конца 1946 года Франция добилась поразительных успе-
хов в восстановлении промышленности1 2, применив в некоторых случаях
не совсем ортодоксальные методы, например труд немецких военнопленных
на угольных шахтах и в сельском хозяйстве. Правда, в сентябре 1946 года
общий индекс промышленной продукции составлял всего 87 процентов
1 В оправдание своего гибельного решения Пинэ пытался доказывать в Учредитель-
ном собрании, что были нарушены сроки поставок американской пшеницы, что армия за-
хватила муку, предназначавшуюся для гражданского населения, и, что особенно важно,
в сущности, все требуют отмены хлебных карточек: пекаря, потребители, представители
всех партий.
2 Все указанные далее цифры взяты из «Общей статистики», отчетов Французского
банка и «Инвентаризации финансов», а также из «Анне политик» за 1944—1946 годы, где
они цитировались.
264
по отношению к 1938 году, но добыча угля, которая в сентябре 1944 года
снизилась по сравнению со среднемесячной добычей 1938 года с 3,9 миллиона
до 1,1 миллиона тонн, возросла в декабре 1945 года до 2,5 миллиона, а к концу
1946 года достигла 4,5 миллиона тонн. В конце 1946 года производство элект-
роэнергии на 20 процентов превышало довоенный уровень, а выплавка чугуна
и стали все еще сильно отставала. Несмотря на огромные усилия француз-
ской угольной промышленности, стране не хватало угля. Непрерывно сме-
нявшиеся правительства в 1946 году жаловались: «Чем больше угля мы добы-
ваем, тем меньше угля мы получаем из Германии». Газета «Комба» выразила
то же самое более резко: «Франция может издохнуть, была бы жива Герма-
ния». В 1946 году вопрос об угле вызывал бесконечные трения между Фран-
цией, Англией и всеми странами, отвечавшими за распределение рурского
угля. Это давало повод для подозрений, что Францию пытаются задушить
экономически, путем непрерывного сокращения поставок угля; это объясняли
зловещими политическими целями,— и не одни только коммунисты.
В 1946 году инфляция продолжалась. За год бумажно-денежное обраще-
ние возросло с 570 миллиардов до 722 миллиардов франков против 142 мил-
лиардов в августе 1939 года и 622 миллиардов в момент Освобождения. Что
еще хуже, индекс контролируемых розничных цен возрос в Париже с 481
в январе 1946 года (1938 год принимается за 100) до 865 в декабре 1946 года,
то есть увеличился за год почти вдвое. На «черном рынке» цены были еще
выше, а заработная плата сильно отставала.
Короче говоря, возникли огромные трудности, и несправедливое рас-
пределение богатств, достаточно значительное в момент Освобождения, через
два года не только не уменьшилось, но приняло еще более серьезные размеры.
Сопротивление питало другие надежды. Правда, были проведены некоторые
существенные реформы, например была создана широкая система социаль-
ного обеспечения; 1946 год ознаменовался важной реформой «в области нрав-
ственности» — ликвидацией узаконенных публичных домов. Конечно, эта
реформа не положила конец проституции; как сама реформа, так и ее инициа-
тор несколько эксцентричный член городского совета Парижа г-жа Марта
Ришар стали темой непристойных шуток. Все же кое-что было достигнуто.
Система социального обеспечения постепенно улучшалась: были установлены
щедрые пособия по семейному положению и несколько повышены по сравнению
с довоенными пенсии по старости. Подверглись национализации неко-
торые основные отрасли промышленности, в том числе угольная, а также
производство и распределение электроэнергии и газа. Были национализиро-
ваны заводы Рено и отдельные концерны, проведена официальная национали-
зация некоторых из главных банков и страховых компаний (в действитель-
ности носившая несколько фиктивный характер). Но до революции было еще
очень далеко, даже до «революции сверху». Экономические трудности,
испытываемые как государством, так и частными предприятиями, и всеобщее
стремление «вернуться к нормальному положению» несколько охладили
энтузиазм августовских дней 1944 года. Коммунисты в составе правительства,
изо всех сил старавшиеся «протолкнуть» реформы, и коммунисты в промыш-
ленности, с большой самоотверженностью воздерживавшиеся от предъявле-
ния непомерных требований о повышении заработной платы, начинали все
более задумываться над вопросом, какую же Францию они помогают созда-
вать: рабочий класс живет впроголодь, а «холодная война» увеличивает напря-
женность между коммунистической партией, глядящей на Восток, и большей
частью остальных французских партий, ориентирующихся на Запад или
занимающих выжидательную позицию.
Глава третья
ТРЕХПАРТИЙНАЯ СИСТЕМА
Правительство де Голля по существу было правительством трех партий,
но в него входило также несколько представителей партий более правых, чем
МРП. Официально оно именовалось правительством «национального един-
ства». Трехпартийная система возникла официально лишь после отставки
де Голля.
Первым побуждением коммунистов после отставки де Голля было стрем-
ление занять руководящее положение в правительстве и образовать коалицию
коммунистов и социалистов. Социалисты решительно отклонили это предло-
жение. Понимая, что экономические затруднения увеличиваются, они твердо
решили заставить МРП разделить ответственность за работу правительства
и не позволить ей извлечь выгоду из критики, которая, безусловно, будет
раздаваться по адресу правительства. Кроме того, социалисты вовсе не
хотели оставаться наедине с коммунистами, тем более в качестве младших
партнеров. После длительных переговоров три партии сформулировали
«трехпартийную хартию», в основу которой были положены предложения,
входившие в две программы (имевшие между собой много общего), обнародо-
ванные в октябре и ноябре делегацией левых и МРП.
Продовольственная проблема, которая была одной из самых сложных,
стояла в хартии на первом месте, как требующая немедленного разрешения.
К числу пунктов, включенных в хартию, относились национализация, адми-
нистративная реформа, «развитие производства» и разрыв дипломатических
отношений с франкистской Испанией в соответствии с желанием, высказан-
ным незадолго до этого Учредительным собранием. МРП пришлось пойти
на уступки в щекотливом вопросе о школах, согласившись на включение
фразы «сохранение школьного устава 1939 года». Правда, это отнюдь не
обязывало МРП никогда не менять своего отношения к школьному вопросу.
Правительственная хартия не лишала трех партнеров права выдвигать
противоречащие ей предложения, например во время обсуждения проекта
конституции.
Трехпартийная хартия была не более чем рассчитанным на краткий
срок определением взаимоотношений между тремя партиями, у которых
существовали глубокие разногласия по многим вопросам. Но они все же сумели
согласовать рабочую программу-минимум или хотя бы надеялись, что это
им удастся. Три партии также согласились «избегать споров в устной и пись-
менной форме, оскорбительной полемики» и «стараться содействовать рас-
пространению духа лояльности в правительстве, в Национальном собрании,
в печати и во всей стране, отстаивая решения, принятые совместно членами
правительства». Это звучало неплохо, хотя трудно представить себе, чтобы
кто-либо мог принять такие взаимные обещания за чистую монету. Все же
хартия была до некоторой степени рассчитана на то, чтобы заставить три
партии соблюдать определенную дисциплину в отсутствие генерала де Голля.
Но в связи с приближением новых выборов и расколом мира на два враждеб-
266
ных лагеря надо было быть сверхоптимистом, чтобы надеяться на возмож-
ность длительной слаженной работы трех партий.
До того как правительство Гуэна было окончательно сформировано,
произошел один довольно забавный эпизод. Все три партии обратились
к радикалам с приглашением присоединиться к ним, особенно настойчиво
предлагали портфель министра финансов Мендес-Франсу. Но радикалы отка-
зались участвовать в правительстве, и в связи с этим Мендес-Франс отклонил
предложение взяться за ликвидацию беспорядка, оставшегося в наследство
от его противника Плевена, который упорно игнорировал все его предосте-
режения.
Андре Филип — социалист, занявший в правительстве Гуэна пост
министра финансов,— был в общем согласен с Мендес-Франсом, но оказался
не в силах остановить инфляцию. Состав правительства Гуэна по существу
мало чем отличался от правительства де Голля, если не считать назначения
министром национальной экономики и финансов Андре Филипа вместо
Плевена. Бидо сохранил портфель министра иностранных дел. Комму-
нистам предоставили четыре министерских портфеля и два — замести-
телей министров в экономических министерствах.
Коммунисты снова не получили ни одного из портфелей трех «ключевых
министерств». Правда, Торез опять был назначен одним из двух заместителей
премьер-министра. В круг его задач на ближайшие недели входило составлен
ние проекта несколько спорного положения о государственных служащих.
Впоследствии газеты жестоко критиковали это положение, называя его
тоталитарным. «Комба», в частности, утверждала, что предусмотренный
в плане Тореза правительственный орган, ведающий работой государствен-
ных служащих, может лишить администрацию «необходимой преемственности
и устойчивости», ибо «заставит ее подчиняться прихотям и переменам в на-
строении партии, стоящей у власти». Все же план Тореза был принят с неко-
торыми поправками.
Гу эн — типичный провинциальный политик — был веселым, общитель-
ным южанином, много лет занимавшимся активной политической деятель-
ностью в своем родном городе. Гуэн примкнул к де Голлю в Лондоне, а затем
поехал в Алжир, где его избрали председателем Консультативной ассамблеи.
Этот пост сохранился за Гуэном и в Париже. «Человек скорее доброй, но не
сильной воли»,— писала «Комба» о первом преемнике де Голля. Ее первые
отзывы о новом премьер-министре были далеко не лестны:
«Гуэн с виноватым видом просит французский народ о доверии. Он,
очевидно, предвидит свою будущую непопулярность и сомневается в своих
способностях. Не слишком отрадно слышать, как премьер-министр извиняется
за то, что является лишь временной затычкой... Франции наскучила поли-
тика, и это чувство, по-видимому, распространилось также и на ее министров,
от которых можно было бы ожидать чего-то большего, чем самобичевание. Мы
предпочли бы видеть несколько больше уверенности и немного меньше сми-
рения...»1
Гуэн вскоре ясно показал, что он возлагает все надежды на уплату Гер-
манией репараций и на американскую помощь. Получение бесплатно угля
и другого сырья из Германии, сказал он, «совершенно необходимо», как
и «быстрое и удовлетворительное решение проблемы Саара и Рура». Кроме
того, необходимы американские кредиты, которые помогут Франции модер-
низировать свое жалкое, устаревшее промышленное оборудование. «Мой
уважаемый друг Леон Блюм, которого правительство возвело в ранг чрез-
вычайного и полномочного посла,— заявил Гуэн 14 февраля в заключитель-
ной части своей речи в Учредительном собрании,— объяснит все это Америке».
1 «Комба», 2 февраля 1946 года.
Глава четвертая
ПРОВАЛ ФРАНЦУЗСКОЙ ПОЛИТИКИ
В ГЕРМАНСКОМ ВОПРОСЕ
Тем временем Бидо боролся в одиночку по вопросу о Германии. В январе
в своей речи в Учредительном собрании Бидо, следуя деголлевской линии,
заявил, что Германию «надо лишить ее военного потенциала и базы, которая
может быть использована для вторжения». «Шахты Саара,— продолжал
он,— должны принадлежать Франции,и Саарская область должна стать
неотъемлемой частью французской экономической системы».
По вопросу о Руре Бидо сказал:
«Рур должен стать независимой от Германии территорией, находя-
щейся под международным контролем. В этом контроле должны участ-
вовать все заинтересованные страны. Местные органы власти, избранные
населением, должны в свое время получить право участвовать в управле-
нии Руром. Международные войска, размещенные в Руре, должны охра-
нять неприкосновенность его территории».
Этот план предусматривал участие Советского Союза в контроле над
Руром. Бидо, далее, требовал отделения от Германии Рейнской области.
Впоследствии между Бидо и Бирнсом возникли большие разногласия в связи
с вопросом о создании германских центральных органов власти, что французы
считали «чрезвычайно опасным» и против чего решительно возражали на
заседании Союзного контрольного совета в Берлине. 20 марта в интервью
представителю агентства Юнайтед Пресс Бидо вновь изложил «французскую
точку зрения»:
«Мы считаем, что Рур необходимо интернационализировать. Рейн-
ская область должна остаться под контролем союзников. Это подразу-
мевает полное политическое отделение Рура и Рейнской области от осталь-
ной части Германии, что, конечно, не означает экономического отделения.
Мы, разумеется, не возражаем против обмена товарами между Руром
и Рейнской областью, с одной стороны, и остальной частью Германии —
с другой».
Англия и США совершенно не сочувствовали такой «политике в духе
Пуанкаре». У некоторых французов возникли подозрения, что эти разногла-
сия имеют какую-то связь с чрезвычайной «скупостью», которую проявляют
в отношении Франции люди, ведающие распределением рурского угля.
24 марта генерал Кёниг заявил Контрольной комиссии в Берлине протест,
указав, что из 4 миллионов тонн угля в месяц, добываемых в Германии,
Франция в марте получила всего 250 тысяч тонн, и создается впечатление,
что всемерно стараются «благоприятствовать возрождению германской про-
мышленности за счет французской». По словам одного французского коммен-
татора, англичане и американцы, «прикрываясь Потсдамскими соглашениями,
говорили, что Германии необходимо оставлять уголь в количестве, позволяю-
щем возобновить работу некоторых отраслей промышленности».
Частично под влиянием английской лейбористской партии Гуэн занял
в своем выступлении 24 марта в Страсбурге менее жесткую позицию. Он
268
говорил о «минимальных требованиях, в отношении которых во Франции
существует полное согласие», а также о «создании международного консор-
циума, который будет контролировать добычу угля и выплавку стали в Руре»,
что, как он выразительно добавил, «необязательно означает политическое
отделение Рура от остальной Германии». Гуэн ратовал за длительную окку-
пацию союзниками Германии, что «даст время изучить положение до приня-
тия окончательного статута для Рейнской области». Фактически дезавуировав
таким образом своего министра иностранных дел, Гуэн затем потребовал
(скорее в жалобном, чем в гневном тоне) «увеличения поставок угля для
Франции». Гуэн явно разыгрывал английскую карту; через несколько дней
на съезде социалистической партии он предложил заключить англо-фран-
цузский пакт на основах, на которых был заключен франко-советский пакт.
Это, заявил он (явно с целью удовлетворить французских коммунистов)
«создаст нечто вроде трехпартийной системы в международном масштабе»,—
красивая фраза, которая, однако, либо ничего не означала, либо почти ничего.
Гуэн вторично дезавуировал Бидо, на сей раз даже более открыто, заявив,
что «аннексия — безразлично, открытая или замаскированная — не решение
проблемы».
Английские официальные круги благоприятно откликнулись на предло-
жение Гуэна о заключении англо-французского пакта и еще более
благоприятно на его явный отказ от линии Бидо, к которому Эрнест Бевин
начал в то время питать сильную неприязнь. «Этот милый маленький челове-
чек»,— называл он его с нескрываемой насмешкой.
Но Бидо не хотел признать себя побежденным. В коммюнике, опублико-
ванном 5 апреля после заседания кабинета министров, он вновь подтвердил
«последовательность французской политики в вопросе о Руре, Рейнской
области и Сааре». Через два дня, выступая в Лилле, Бидо повторил свое мне-
ние, в особенности по вопросу о Руре и Сааре. В тот же день Дюкло, поддер-
живавший Бидо против Гуэна, изложил точку зрения коммунистов и заявил,
что он не возражает против англо-французского пакта, но восстает против
заключения его «ценой безопасности Франции, необходимым условием кото-
рой является интернационализация Рура».
Все эти разговоры об отделении Рура и Рейнской области сейчас кажутся
лишь историческим курьезом, но о них необходимо напомнить, если мы хотим
понять любопытную эволюцию, происшедшую за десять лет во французской
политике по отношению к Германии. Планы Бидо были разрушены событиями,
которые произошли вскоре после его выступления в Лилле, появлением
первых ясных признаков намерения расчленить Германию на две части по
линии, отделяющей советскую зону от остальной части страны. Эмбарго,
фактически наложенное на экспорт продовольствия из Восточной Германии
в Западную, и эмбарго, наложенное генералом Клеем на экспорт промышлен-
но# продукции (и даже поставок в счет репараций) из Западной Германии
на Восток, еще более подчеркнуло расчленение страны. По сей день спорят
о том, «кто был зачинщиком». Как это ни странно, английские и американские
официальные круги, по-видимому, приветствовали такое развитие событий.
Еще 18 мая 1946 года газета «Таймс» писала о «перегруппировке» трех запад-
ных зон независимо от советской зоны как об интересной возможности. Бидо
считал это весьма тревожным фактом. Он все еще не хотел раскола Европы
и всего мира на два враждебных лагеря и 28 мая заявил, что «расчленение
Германии, предлагаемое английской и американской печатью», не в состоя-
нии разрешить проблему.
Это было бы признаком окончательного провала всех совместных попыток
союзников урегулировать германскую проблему. Бидо как министру ино-
странных дел трехпартийного правительства было особенно трудно одобрить
такой разрыв между Востоком и Западом. Но дело в том, что «холодная
война» развивалась гораздо более быстрыми темпами, чем внутренние события
269
во Франции, где трехпартийная система продолжала оставаться в некотором
смысле символом совместной победы Запада и Востока.
Бидо некоторое время искренне пытался затормозить развитие «холодной
войны». Но он вел безнадежную борьбу. К тому же русские его не поощряли.
На июльской сессии Совета министров иностранных дел четырех держав
Молотов не одобрил плана Бирнса о демилитаризации Германии на двадцать
пять лет (в исправленном проекте — на сорок лет). Объяснялось ли это вклю-
чением в план «неприемлемого» пункта о контроле или тем, что Бирнс отка-
зался взять на себя обязательство признать польско-германскую границу
окончательной? По сей день неясно, почему именно Молотов был против этого,
казалось бы, превосходного плана. Он, кроме того, объявил себя «центра-
листом» и «антифедералистом» и выступил против политического отделения
Рура от Германии, которое было так дорого сердцу Бидо. Молотов также
не поддержал претензии Франции в отношении Саара. Короче говоря, мнения
Франции и России расходились почти по всем вопросам (за исключением,
пожалуй, вопросов о репарациях и о границах Польши). Это еще больше
затрудняло Бидо маневрирование между русскими и англичанами вместе
с американцами. У Франции вскоре не осталось иного выбора, как поддер-
жать с более или менее любезным видом предложения о «разрешении герман-
ской проблемы», разработанные в Лондоне и Вашингтоне. Это было тем
более необходимо, что существование Франции, даже довольно скромное,
зависело от Запада. Франции приходилось также думать о своем положении
оккупирующей державы в Германии, и ей, конечно, было трудно долгое время
действовать независимо от Англии и Америки.
Но Франция окончательно «капитулировала» перед Западом лишь через
некоторое время. В июле русские, возможно учитывая внутреннее положение
Франции, попытались подбодрить французов, заявив, что в случае установле-
ния предложенного ими контроля четырех держав над Руром (без политиче-
ского отделения) Франция сможет оказывать там гораздо больше влияния,
чем если Рур будет отделен и окажется под английским и американским гос-
подством. Далее, указывали русские, контроль четырех держав является
лучшей гарантией против возрождения, германского милитаризма или пре-
вращения Рура вновь в германский арсенал. В тот момент подобный контроль
был уже неосуществим, ибо раздел Германии на Восточную и Западную ста-
новился с каждым днем все более очевидным.
В конце июля английское правительство поддержало американское
предложение об экономическом объединении английской и - американской
зон. Через несколько дней генерал Клей на заседании Союзного контроль-
ного совета в Берлине клятвенно заверял, что это мероприятие вызвано
исключительно соображениями экономического порядка и в нем нет «абсо-
лютно ничего политического». Но эти заверения никого не могли обмануть.
Франция все же некоторое время воздерживалась от присоединения к «гой
или иной стороне и на этой стадии развития событий не соглашалась на
присоединение французской зоны к «Бизонии».
Выступление Бирнса 5 октября в Штутгарте разбило последние надежды
французов добиться особого статута для Рура и Рейнской области. На этот
раз дядюшка Сэм с громким чмоканьем расцеловал Германию в обе щеки.
Бирнс хотел, чтобы Германия была экономически объединена и стала феде-
ральным государством с демократическим и национальным центральным
правительством. Союзная оккупация и общий контроль, конечно, будут сохра-
нены, но этого общего контроля вполне достаточно, и нет необходимости уста-
навливать какой-то особый контроль над Руром и Рейнской областью, ибо
это лишь «подчинит их господству иностранных держав». Короче говоря,
Соединенные Штаты даже не высказались за «экономическую интернациона-
лизацию» Рура. Франции, по мнению Бирнса, можно предоставить экономи-
ческий контроль над Сааром, но если она его получит, ей придется пересмот-
270
реть свои требования в отношении репараций. Соединенные Штаты, с другой
стороны, не могут считать восточную границу Германии окончательной.
В заключение Бирнс заявил, что американский народ хочет передать управле-
ние Германией в руки немцев.
Выступление Бирнса явилось той последней соломинкой, которая сло-
мила хребет политики де Голля — Бидо, которую они проводили в последние
два года. Поскольку Бирнс выступил в американской зоне в присутствии
многих «видных» немецких деятелей, это выступление было как.бы официаль-
ным торжественным началом прогерманской политики Америки. Эта поли-
тика вскоре начала выражаться в самых различных формах. Еше до кон-
ца года американский посол Кэфери направил французскому правитель-
ству ноту, в которой в несколько повелительном тоне потребовал репатриа-
ции в течение десяти месяцев 600 тысяч немецких военнопленных, «которых
американская армия одолжила Франции». Французы смотрели на труд этих
военнопленных как на «репарации», и на этом основании Франция снизила
свои репарационные требования. Быстрая замена этой рабочей силы, особенно
на шахтах, создавала серьезную экономическую проблему.	J
Бевин со своей стороны был «почти полностью» согласен с выступлением
Бирнса в Штутгарте. Когда Бирнс через месяц приехал в Парижу он ничем
не подбодрил французов и только сказал, что в Руре «общий контроль»
будет строже, чем в других районах. Он снова говорил о своем плане демили-
таризации Германии на сорок лет.
Таким образом, Соединенные Штаты выступали за объединенную Герма-
нию с центральным правительством; русские предлагали примерно то же
самое; как Америка, так и Россия были готовы разрешить Германии увели-
чить выплавку стали; обе страны говорили о демилитаризации; между ними
внешне не было крупных разногласий, если не считать вопроса о репарациях
и о польской границе; обе страны были в равной степени против террито-
риальных требований Франции. И в то же время у Америки и России суще-
ствовали коренные разногласия по германскому вопросу в целом. Эти разно-
гласия особенно ясно проявились в фактическом расчленении Германии.
На фоне всего этого вряд ли можно удивляться смятению, вызванному во
Франции таким быстрым ухудшением положения в германском вопросе.
Сторонники политики де Голля — Бидо считали, что все союзники поступили
с ними скверно. В конечном счете дело шло о том, чтобы следовать линии
наименьшего сопротивления, или скорее непротивления английским и аме-
риканским замыслам, которые обрисовал Бирнс в своей штутгартской
речи.
Французские социалисты медленно, но верно склонялись к мнению,
что единственными подлинными союзниками социал-демократии во Франции
(если не Германии) являются английское лейбористское правительство и пра-
вительство Трумэна. Блюм еще в июле писал в газете «Попюлер», что Франция
должна сосредоточить все усилия своей внешней политики на требовании
«интернационализации» предприятий Рура и обеспечения предпочтения при
распределении рурского угля, вместо того чтобы напрасно тратить время
на предъявление требования об отделении Рура и Рейнской области от Гер-
мании, на что никто из союзников Франции не соглашался. Ослепленный
иллюзией, что правительство Трумэна по убеждениям «левое» (эта иллюзия
была также широко распространена в Англии), Блюм долгое время закрывал
глаза на то, что американское правительство относится далеко не одобрительно
к какой бы то ни было «национализации» Рура — безразлично, «интернацио-
нальной» или нет,— и что Вашингтон заставил лейбористское правительство
подчиниться своей воле в этом вопросе. Но французские социалисты ничего
не добились ни по вопросу о национализации Рура, ни по вопросу о распре-
делении угля. Из месяца в месяц шел торг об угле. Выступая 22 октября
в палате общин, Бевин подчеркнул значение германской промышленности
271
для экономики Европы. В ноябре англичане заявили французскому прави-
тельству, что экспорт угля из Германии придется сократить, а вместе с этим
сократится и количество угля, обещанное Франции. Это сообщение, полученное
в начале суровой зимы, вызвало во Франции очень неблагоприятные отклики
и ожесточенную критику по адресу Англии, несмотря на ужасающие труд-
ности, которые испытывала эта страна зимой 1946/47 года; эти трудности
отчасти возникали в результате стараний Англии наладить жизнь в англий-
ской зоне Германии, ложившихся на нее тяжелым бременем.
Именно эти трудности ускорили окончательное экономическое слияние
английской и американской зон на основе соглашения, подписанного Бирнсом
и Бевином 2 декабря. Соглашение было заключено сроком на три года. Оно
предусматривало финансирование Англией и Америкой Германии в размере
500 миллионов долларов в год каждой из сторон. Предполагалось, что в даль-
нейшем Бизония сможет прокормить себя сама. Это ясно говорило о том, что
Франции нечего рассчитывать на щедрые поставки угля из Германии, а также
о том, что Англия и Америка не надеются достигнуть соглашения по герман-
скому вопросу с Советским Союзом, во всяком случае в ближайшие три года.
Соглашение означало также, что Германия оказалась теперь расчлененной
на три зоны: на большую советскую зону, большую Бизонию и небольшую
французскую зону, которая, хотя кое-как сводила концы с концами, стано-
вилась все в большей степени политической аномалией.
Франция все же продолжала некоторое время сопротивляться, не желая
согласиться с «совершившимся фактом»— с возникновением «двух Германий».
Лондон и Вашингтон относились неодобрительно к упорству Франции. Все же
прошел почти год, прежде чем Франция присоединилась к Бизонии. В виде
компенсации за фактическое вытеснение Франции из Рура она добилась эко-
номического присоединения к ней Саара. Но этот «счастливый конец» принад-
лежит уже к другой эпохе в истории Франции. Осенью 1947 года «холодная
война» была в полном разгаре; помощь по плану Маршалла поступала; ком-
мунисты больше не входили в состав французского правительства; расчлене-
ние Германии казалось окончательным.
Глава пятая
БЛЮМ, МАРКСИЗМ И ВАШИНГТОН
Так развивались события. Но в 1946 году Франция все еще цеплялась
за иллюзию, что она может играть роль «посредника» между Западом и Восто-
ком. Этой иллюзии способствовало существование трехпартийного прави-
тельства. В то же время крен в сторону Запада становился все более очевидным.
Помимо быстрого ухудшения положения в Германии, наиболее значительным
событием во внешней политике Франции была поездка Блюма в Вашингтон.
Она имела важное значение не только внешнеполитическое, но и внутриполи-
тическое. После войны эти две стороны истории Франции были почти и даже
совсем неотделимы.
Во Франции 1946 года было много странного. Одним из особенно неле-
пых событий того времени была посылка в Вашингтон трехпартийным прави-
тельством Гуэна Блюма, являвшегося заклятым врагом одной трети членов
того правительства, которое он представлял в качестве чрезвычайного посла.
Не было человека, который бы больше Леона Блюма ненавидел коммунистов.
Он ненавидел их со времени съезда социалистической партии в Туре в 1920 го-
ду, когда коммунистическое большинство откололось от социалистической
партии. Блюм считал, что русская революция нанесла ужасное поражение
делу социализма, как он его понимал. Лучше всего социальную революцию,
по мнению Блюма, можно подготовить при помощи политики постепенных
социальных улучшений, которые подготовят условия для легкого перехода
к новому порядку. В своей получившей широкую известность брошюре
«Большевизм и социализм» (8-е издание этой брошюры вышло в свет без всяких
изменений в 1936 году, в самый разгар Народного фронта) Блюм писал, что
большевики путают цель со средствами, считая захват власти самоцелью:
«Захват власти в революционных целях, который является условием
и прологом к социальной революции, не имеет ничего общего... с осуще-
ствлением власти в рамках социалистического строя...»
Блюм утверждал, что большевизм в России, ошибочно принимая средство
за цель, не сумел, хотя и пользовался властью, осуществить в России социа-
листическую революцию. Утверждение смелое, а без него большая часть аргу-
ментации Блюма рушится. Его особенно возмущало то, что во Франции
социалисты много лет страдали от своеобразного чувства своей неполноцен-
ности в сравнении с коммунистами:
«Коммунистическая пропаганда постоянно обвиняет нас в том, что
мы предали дело революции й стали расплывчатыми демократами и бур-
жуазными псевдореформистами. С другой стороны, притягательная сила,
которой коммунизм обладал для народа вначале и которую до некоторой
степени сохранил даже сейчас, и его заразительное действие на ум и чув-
ство объясняются высокомерной претензией коммунизма на монополию
революционной воли. Особенно во Франции слово «коммунизм» обладает
для народа какой-то чарующей привлекательностью... Я имею в виду
широкие народные массы, которые вот уже сто лет благоговейно покло-
18 а. Верт	273
няются революции как кумиру... Коммунисты попытались завладеть
этим энтузиазмом себе на пользу и обратить его против нас...»
Блтом утверждал далее, что коммунисты не хотят улучшения условий
жизни рабочего класса, ибо голодный и недовольный пролетариат отвечает
их целям, а также что они презирают народ и лишь стремятся завербовать
из его среды «армию профессиональных мятежников»1. Для Блюма харак-
терны следующие его слова:
«Эти разногласия между нами и большевизмом не только чрезвы-
чайно затруднили достижение соглашения о совместных действиях,
но и создали между двумя партиями нечто вроде эмоциональной и мораль-
ной несовместимости»1 2.
В своей небольшой книге «В масштабе человека» Блюм почти не откло-
нился от этой линии. Эту книгу, нечто вроде политического завещания, он
написал в 1941 году в тюрьме, куда его упрятало правительство Виши
(позднее в книгу, вероятно, были внесены некоторые изменения). После войны
она пользовалась большой популярностью среди рядовых членов социалисти-
ческой партии. Блюм высказал несколько комплиментов по адресу русских
и признал свою серьезную ошибку: война показала, что «большевизм не при-
вел русский народ к деградации»3. Тем не менее он рассматривал события
очень упрощенно: Сталин стал «союзником Гитлера» и «предал дело мира».
Коммунисты, добавлял Блюм, несомненно, находились «в первых рядах фран-
цузского Сопротивления», но после победы французские коммунисты «все же
не смогут слиться с французским национальным сообществом», пока не изме-
нят все свое мировоззрение:
«Необходимо коренным образом изменить характер связи комму-
нистов с Советской Россией и полностью изменить отношения между Со-
ветской Россией и европейским сообществом. Французский коммунизм*
должен порвать с Советской Россией или Россия должна связать себя с Ев-
ропой. Было бы еще лучше, если бы произошло и то и другое»4.
В остальной части книги Блюм главным образом стремится показать,
почему Франция в 1946 году, «несмотря на бедственное положение, не обрати-
лась к социал-демократии», хотя последняя была «единственной жизненной
силой». Он излагает знакомый довод в пользу «синтеза Маркса и Жореса»:
социализм невозможен без демократии, и наоборот.
Здесь нас интересует главным образом отношение Блюма к коммунистам
в 1946 году, а следовательно, и к трехпартийному правительству, направив-
шему его в США в роли просителя. Ибо, с точки зрения Блюма, два условия,
изложенные им в книге «В масштабе человека», несомненно, не были осу-
ществлены к моменту его поездки в Вашингтон. JB°nPeKE[ всем протестам
Блюма американская печать подчеркивала, что переговоры, которые он вел
в Вашингтоне, имели не только экономический, но и политический характер.
Это явно означало, что подвергся обсуждению вопрос об участии коммунистов
во французском правительстве.
К моменту отъезда Блюма в Вашингтон (поездка по различным причинам
долго обкладывалась) во Франции сложилось тяжелое и запутанное поло-
жение. 16 марта Жан Монне, руководивший планированием, заявил, что
Франция сможет увеличить продукцию к 1950 году на 25 процентов против
уровня 1929 года при условии немедленного увеличения поставок угля ив
Германии и из других стран (они составляли в то время всего 500 тысяч тонн
в месяц из США и 300 тысяч тонн из Германии, что обеспечивало менее 50про-
центов потребности); при условии иммиграции из-за границы в ближайшие
1 Леон Блюм, Большевизм и социализм, стр. 15.
2 Там же, стр. 23.
3 Л еон Блюм, В масштабе человека, стр. 108.
4 Там же, стр. 109.
274
несколько лет около полутора миллионов рабочих и предоставления с 1946
по 1950 год иностранных кредитов в размере «нескольких миллиардов дол-
ларов»1.
Экономическая неразбериха была больше, чем когда бы то ни было.
«Комба» в номере от 26 марта с возмущением писала в редакционной статье,
что правительство не собирается сократить военный бюджет, который вызвал
такой шум и был нисколько не меньше, чем при де Голле. Военные расходы,
пожалуй, даже возросли. Министр финансов и национальной экономики
Филип совершенно запутался. Он сейчас требует субсидий, тогда как раньше
заявлял, что они гибельны для финансов. И он повышает цены после того, как
выдвигал все мыслимые доводы в пользу их замораживания. Что касается
Гуэна, то, предпослав выступлению в Страсбурге предисловие в стиле Гюго
(«французская одухотворенность, тысячелетняя цивилизация Франции, воз-
вышенный взлет «Марсельезы» и т. п.), он затем лишь жалобно сетовал на
несправедливое распределение немецкого угля. Вначале предполагалось, что
Филип поедет в Вашингтон раньше Блюма, чтобы подготовить там почву.
Но вскоре стало известно, что американцы предпочитают вести переговоры
непосредственно с Блюмом и Монне, который должен был разъяснить им свой
план. Тем временем французское информационное агентство высказывало
предположение, что Блюм пойдет на уступки по германскому вопросу и по
вопросу о внутренней политике Франции1 2.
Газета «Нью-Йорк тайме» писала, что переговоры с Блюмом будут
касаться не только экономических, но и политических вопросов, тогда как
Бидо утверждал, что «они совершенно не будут касаться политики». Высказы-
вались предположения, что Блюм получил инструкции ни в коем случае
не соглашаться на уступки по германскому вопросу. Коммунисты со своей
стороны в день отъезда Блюма в Вашингтон устроили бурное торжество
по поводу уже находившихся на пути во Францию грузов советской пше-
ницы.
Что же произошло в Вашингтоне? В 1954 году Жан Давидсон, который
в то время был вашингтонским корреспондентом агентства Франс Пресс,
опубликовал книгу, полную «нескромностей». Он писал, что американские
газеты, касаясь длительной секретной беседы Блюма с министром финансов
Фредом Уинсоном, открыто писали, что Уинсон «официально потребовал
от Блюма, чтобы социалисты примкнули к антикоммунистической коалиции
и таким путем вытеснили коммунистов, занимающих сейчас важные посты
во французском кабинете». Агентство Франс Пресс связалось по телефону
с французским отделом государственного департамента, который, естественно,
опроверг это сообщение, заявив, что Соединенные Штаты «стараются не вме-
шиваться во внутренние дела Франции». Несмотря на это, Жан Давидсон
отнесся к опровержению государственного департамента с некоторым недо-
верием и назвал поездку Блюма в Вашингтон «поворотным пунктом в после-
военной политике Франции».
Поездка Блюма в Вашингтон имела свою комическую сторону. Давидсон
следующим образом описывает в «озорном» стиле одну из своих бесед с Блю-
мом во французском посольстве:
«Глядя на этот призрак европейского социализма... я не мог удер-
жаться от вопроса:
— Вы все еще убежденный марксист, господин председатель?
Леон Блюм не мог скрыть своего удивления. Он внезапно откинулся
назад, затем согнулся, как от удара ногой в живот, и, схватив меня
за руку, сказал:
1 «Анне политик», 1946 год, стр. 59.
2 «Комба», 22 марта 1946 года.
18*	275
— Послушайте, мой друг, это строго конфиденциально: нашим аме-
риканским друзьям это может очень не понравиться, ибо они все еще
путают социализм, марксизм и коммунизм, которого боятся...
Взволнованным, убедительным тоном он продолжал:
— Но, конечно, мой друг, конечно, я остаюсь убежденным марк-
систом. Кроме того, параграф второй последней декларации принципов
Французской социалистической партии гласит...
И он на память отбарабанил параграф, о котором шла речь...»
После этого Давидсон спросил, как может Блюм примирить марксистскую
позицию с переговорами с США, которые в принципе враждебны марксизму.
«Блюм уже не удивился моему вопросу и произнес длинный монолог:
— Но, дорогой друг, вы, конечно, знаете, что есть два толкования
марксизма. Русский коммунизм пытается захватить и монополизировать
марксизм для того, чтобы установить тираническую диктатуру. Я убеж-
ден, что благодаря нашему соглашению с Соединенными Штатами мы
сумеем избежать вторжения русских, которое оказалось бы подлинной
катастрофой для Западной Европы, а затем будем медленно, но верно
готовиться к революции для осуществления подлинного марксизма.
Мы можем использовать в этих целях американцев. Многие американские
дипломаты, с которыми мне пришлось говорить, уверены в том, что
социализм может стать лучшим оплотом Европы против коммунизма.
Но это очень щекотливый вопрос, и он требует осторожного подхода.
— Вы, конечно, понимаете, господин председатель,— сказал я, —
что американцы, которые говорят о социализме как об оплоте Европы
против коммунизма, в действительности надеются, что подобные вам
социалисты создадут оплот против марксизма как такового, не так ли?»1
Тут Блюм принял усталую позу, закашлялся и вежливо попросил Давид-
сона зайти как-нибудь в другой раз. В этот момент в комнату вошла госпожа
Блюм и сердито посмотрела на Давидсона.
Хотя это сатирическое описание поездки Блюма в Вашингтон, возможно,
несколько «ретушировано», оно, несомненно, правильно передает «оттенки».
Американская печать давала понять, что правительство Соединенных Ш1а-
тов ясно изложило Блюму свои пожелания в отношении внутреннего положе-
ния Франции. Далее, пока существовала трехпартийная система, финансовая
помощь, предоставляемая Франции на основе соглашения Блюм — Бирнс,
была гораздо меньше, чем хотелось французам, предававшимся под влиянием
печати иллюзиям о «миллиардах долларов». В декабре 1945 года Экспортно-
импортный банк предоставил Франции заем в 550 миллионов долларов. Сейчас
банк предоставлял ей новый заем в 650 миллионов долларов, но на менее
благоприятных условиях, чем первый. Кроме того, во Франции отмечали, что
США проявили «несравненно большую щедрость» в отношении Англии: факт,
который Бидо с грустью отметил 31 июля во время прений о ратификации
вашингтонских соглашений. Он указал также, что вашингтонские соглаше-
ния означают, что Франция предпочла международную торговлю и оконча-
тельно отвергла «автаркию». Хотя соглашение Блюм — Бирнс о ввоз?
во Францию американских кинофильмов, которое, как многие считали, «убьет
французскую кинопромышленность», вызвало резкую критику, вашингтон-
ские соглашения, включая соглашение об урегулировании долгов по ленд-
лизу и военных долгов, были ратифицированы единогласно.
Блюм по возвращении из Вашингтона устроил 1 июня пресс-конферен-
цию. С особенным ударением, которое многие нашли чрезмерным, Блюм
сказал, что «надо избежать всяких недоразумений. Американская сторона
1 J е a n Davidson, Correspondant a Washington. Ge que je n’ai jamais cable.
Paris, 1954, p. 15—16 (Жан Давидсон Корреспондент в Вашингтоне. То, о чем
я никогда не сообщал, Париж, 1954, стр. 15—16).
276
не ставила никаких условий военного, политического или дипломатического
характера, абсолютно никаких: ни открыто, ни намеками, ни прямо, ни кос-
венно». Как указывалось выше, многие считали, что «Блюм протестовал уж
слишком настойчиво».
«В чем мы достигли соглашения,— заявил Блюм,— это в том, что
переговоры должны быть основаны на принятии принципа о желатель-
ности развития международной торговли... СССР может к нему присоеди-
ниться. США также полностью поддерживают этот принцип».
Затем Блюм рассыпался в похвалах «поразительному бескорыстию»,
проявленному Соединенными Штатами, на которые, сказал он, план Монне
произвел благоприятное впечатление.
Несомненно, заявил Блюм, имелись основания надеяться, что в соответ-
ствии с позицией покойного президента Рузвельта США могут полностью
списать военные долги. «Но время идет, и положение может измениться.
Как-никак военные долги Франции в сумме 1,8 миллиарда были аннули-
рованы...»
Строго говоря, никаких условий «открыто или намеками, прямо или
косвенно» поставлено не было, но несомненным остается тот факт, что ни
размеры, ни условия помощи Америки «не были особенно щедрыми»; всем
во Франции было ясно, что под этим подразумевалось.
Не прошло и нескольких месяцев, как Франция снова оказалась в тяже-
лом финансовом положении.
Глава шестая
ПРЕДВЫБОРНАЯ БОРЬБА. ИВ ФАРЖ. КАНН И НИЦЦА.
НОВОЕ ПОЯВЛЕНИЕ ДЕ ГОЛЛЯ И БЛЮМА
НА ПОЛИТИЧЕСКОЙ АРЕНЕ
Подробное изучение конституции или аргументации и споров между пар-
тиями, связанных с составлением проекта конституции первым Учредитель-
ным собранием и разработкой нового проекта вторым Учредительным собрани-
ем после отклонения первого проекта в результате референдума 5 мая, выходит
за рамки настоящей книги. Широкая публика во Франции мало интересова-
лась этими вопросами. Вскоре после того, как первый проект конституции
был отвергнут в результате референдума, газета «Комба» писала:
«В связи с жалобами, что люди даже не читали конституции, мы
должны сказать, что ни Собрание, ни партии не прилагали особых уси-
лий, чтобы вызвать у народа интерес к проекту конституции. Он не содер-
жит ни одной новой идеи и не предусматривает ни одного нового
института»1.
Андре Зигфрид, который придерживался гораздо более правых взглядов,
чем «Комба», также считал, что в конституции 1946 года (и в первом и во вто-
ром вариантах) нет ничего, что могло бы восхищать:
«Конституция 1946 года имеет много общего с конституцией 1875
года... можно даже сказать, что Четвертая республика просто продолже-
ние Третьей».
Подлинное различие между Третьей и Четвертой республиками, по мне-
нию Зигфрида, надо искать не в конституциях каждой из них, а в той роли,
какую’ партии играли в той или в другой.
«Особенно важно то, что партии занимались выбором премьер-
министра и президента и составлением конституции. В этом и заклю-
чается огромное новшество нашего послевоенного периода... Ибо если
до войны партии были большей частью слабыми и «расплывчатыми»
и оказывали ничтожное влияние на своих членов, то после войны они
стали в высшей степени твердыми и дисциплинированными и приобрели
полномочия, которые осуществляли и после окончания выборов, не неся
прямой ответственности перед избирателями»1 2.
Эта перемена — в основном результат новой избирательной системы,
совершенно отличной от довоенной системы голосования по округам, которая
заставляла депутата прежде всего и главным образом надеяться на своих
избирателей или, во всяком случае, на местные комитеты, а не на партийную
верхушку (как это имеет место после войны).
Хотя первое Учредительное собрание после бесконечных переговоров
между партиями утвердило проект конституции значительным большинством
голосов, трудно было предугадать, как будут реагировать избиратели
во время майского референдума. Самыми верными сторонниками конститу-
ции были коммунисты. Социалисты тоже выступали за утвердительный ответ
1 «Комба», 17 мая 1946 года.
2 А н д р е Зигфрид, в «Анне политик», 1946 год, стр. IV—V.
278
aia референдуме, но отказались вести совместно с коммунистами кампанию
по подготовке к референдуму. Сторонники отклонения проекта конституции
указывали в числе своих главных доводов на то, что проект предусматривает
предоставление Национальному собранию чрезмерно широких полномочий;
утверждение конституции будет означать одобрение политики коммунистов
и вполне может привести к осуществлению требования об образовании пра-
вительства Тореза. Подчеркивалось, особенно в выступлениях перед кре-
стьянами, что конституция не охраняет специально права собствен-
ности.
Короче говоря, конституция была отвергнута сравнительно незначи-
тельным большинством голосов: 10,6 миллиона против 9,5 миллиона при
.почти 5 миллионах воздержавшихся.
Менее чем через месяц состоялись выборы во второе Учредительное
собрание. Самым выдающимся происшествием в предвыборной кампании
были яростные нападки министра внутренних дел социалиста Ле Трокера
на Тореза. Коммунисты выступили с бурными протестами, а МРП и
партии правого крыла нажили большой политический капитал на этой
некрасивой ссоре между этими двумя рабочими партиями. Тот факт,
•что коммунисты не только не потеряли голосов, а даже получили новые,
тогда как социалисты понесли большие потери, говорил о том, что
часть избирателей, все еще стремившаяся к сохранению трехпартийной
системы, была недовольна вопиющим нарушением социалистами хар-
тии трех партий. Но, с другой стороны, некоторые социалисты отдали
голоса МРП, которая добилась на этих выборах большого успеха и стала
•самой крупной партией Франции. МРП получила 5,6 миллиона голосов
по сравнению с 4,6 миллиона в октябре.
Коммунисты получили 5,2 миллиона по сравнению с 5 миллионами
в октябре.
Число голосов, полученных социалистами, уменьшилось с 4,6 до 4,2 мил-
лиона.
Число голосов, полученных радикалами и правыми, почти не изменилось.
После ожесточенных торгов новое правительство наконец сформировал
Бидо. Правительство было опять трехпартийными мало отличалось от прави-
тельства Гуэна, если не считать, что коммунисты, которым снова отказались
предоставить «одно из ключевых министерств», получили шесть министерских
портфелей и три поста заместителей министров; более того, портфель министра
продовольствия получил близкий к коммунистам Ив Фарж. Хотя Иву Фаржу
не удалось добиться настоящей победы в организованной им ожесточенной
кампании против «черного рынка», он все же вызвал немалую панику среди
«акул» (особенно когда грозил подать в отставку, если ему откажут в таком
•оружии, как смертная казнь). Фарж не побоялся разоблачить многочисленные
гигантские спекуляции, в том числе и спекуляцию вином, в которой были
прямо замешаны некоторые сотрудники Гуэна. Он не выдвинул прямых обви-
нений лично против Гуэна, но сказал достаточно, чтобы поколебать его поло-
жение и полностью погубить имевшуюся у Гуэна твердую надежду быть
избранным на пост президента республики. Через несколько месяцев Фарж,
уже уйдя в отставку, написал книгу о скандале с вином. Эта книга, называв-
шаяся «Хлеб коррупции», послужила поводом к довольно неубедительному
•судебному процессу против автора по обвинению его в клевете, которое не
причинило ему никакого ущерба. Гуэн так и не смог полностью восстановить
свою репутацию после разоблачения спекуляции вином.
Фарж по характеру был крестоносцем. Он искренне возмущался «черным
рынком», который характеризовал как «преступление, состоявшее в краже
не 500 тысяч франков у одного богача», а по 100 франков у пяти тысяч бед-
_няков. Книга Фаржа представляет беспощадный обвинительный акт против
.всей французской системы распределения, в особенности продуктов питания.
279
Чудовищная система, писал Фарж, которую со времен замечательной книги
Золя «Чрево Парижа» никто не потрудился изобличить.
Фарж добился назначения Учредительным собранием комиссии по рас-
следованию и, безусловно, раскрыл немало злоупотреблений. Но он занимал
пост министра продовольствия всего пять месяцев. Сохранить портфель
министра ему не предложили: он слишком часто наступал людям на любимую
мозоль. Трудно сказать, добился бы Фарж успеха, если бы ему позволили
продолжать свой крестовый поход, или нет. Возможно, что и нет. Но экспе-
римент Ива Фаржа был отрадным явлением, пока он продолжался.
Пожалуй, в связи с затронутыми вопросами полезно внимательно про-
анализировать не столько финансовое, сколько социальное значение «чер-
ного рынка» и его влияние в более широком плане, ибо можно с уверенностью
сказать, что «черный рынок» привел к значительному перераспределению
национального богатства Франции и создал новую буржуазию, разорив часть
старой. В январе 1947 года «Комба» опубликовала результаты подробного
изучения этого вопроса Полем Боденом, выявившим некоторые поразительные
факты. Боден начал свою статью с несколько огульного утверждения: «Во
Франции деньги сейчас есть только у спекулянтов».
«Последние два года мы тешили себя надеждой на улучшение усло-
вий жизни. Хотелось думать, что экономическая справедливость востор-
жествует, что незаконные прибыли, нажитые во время войны, будут
конфискованы и «черный рынок» ликвидирован. На самом деле произошло
обратное.
В то время как для многих из нас повышение стоимости проезда
в метро представляет собой маленькую трагедию, другие, глазом не морг-
нув, платят тысячу франков за бокал вина и за несколько часов могут
истратить в ночном кабачке сумму, равную трех- или четырехмесячному
заработку рабочего. Подобные вещи случались и раньше, но никогда
они не имели такого вызывающего характера.
Жизнь трудящегося тяжела, как никогда.
Крупные тузы «черного рынка» величают себя «торговцами вином»,
«торговцами текстильными изделиями» или владельцами «зрелищных
предприятий», владельцами «скаковых конюшен» и т. п. Мелкая шпана
называет себя представителями, уполномоченными, владельцами кино-
театров, журналистами и т. п. Эти люди являются завсегдатаями ночных
кабачков.
В отличие от довоенного времени среди посетителей ночных кабачков
иностранцы составляют всего одну шестую часть, остальные — это
спекулянты».
Боден писал далее, что уважающие себя владельцы гостиниц на Ривьере
относятся с презрением к этим «властителям «черного рынка», к этим спеку-
лянтам и «торговцам свининой».
Некоторые из них были исполнены решимости сохранить свое бо-
гатство, и, как это уже не раз случалось в истории Франции, внутреннее
потрясение порождало новую буржуазию. Эта новая буржуазия, подобно
своим предшественницам, быстро приспосабливалась и вскоре — возможно
даже менее, чем за одно поколение — могла стать респектабельной.
Уже в первые послевоенные годы стал наблюдаться наплыв сыновей
новой буржуазии, например нормандских спекулянтов мясом, в такие
высшие учебные заведения, как Институт политических наук и др.
Кто же разбогател и кто разорился?
Боден привел очень интересные цифры. Так,* старая буржуазия продала
новой буржуазии около 30 процентов своих поместий и жилых домов. Таким
путем из одних рук в другие перешло несколько сот миллиардов франков.
Это было невыгодное вложение капитала при существующей низкой квартир-
ной плате, но зато короткий путь к респектабельности. С другой стороны,
280
старая коммерческая и промышленная буржуазия, пытавшаяся поддерживать
прежний жизненный уровень, столкнулась с большими трудностями. Она
отказалась от капиталовложений, дающих твердый доход, и занялась спеку-
ляцией, которая многих привела к разорению.
Между тем банковская и промышленная аристократия преуспевала;
ей принадлежали прямо или косвенно половина жилых домов во французских
городах и половина твердых финансовых авуаров Франции, включая золото
и иностранную валюту. Благодаря выплате компенсаций акционеры компа-
ний по добыче угля, производству газа и электроэнергии оказались в гораздо
лучшем положении, чем предполагали. Экономическая «чистка» принесла
государственной казне несколько миллиардов, но «экономический коллабо-
рационизм» был задет лишь поверхностно.
Следующее место после банковской и промышленной аристократии,
по мнению Бодена, занимало крестьянство. Значительная часть находив-
шихся в обращении 600 миллиардов бумажных франков была сосредоточена
в руках крестьянства. На третьем месте в боденовском «перечне француз-
ских состояний» стояли средние и мелкие торговцы и промышленники. Мало-
кто из них тратил деньги в ночных ресторанах:
«В наше.время серьезные деловые люди покупают, чтобы перепро-
давать; они накапливают запасы товаров, приобретают недвижимое
имущество, золото или дорогие картины. Большая часть подобных сделок
остается неизвестной налоговым органам».
После Освобождения, продолжал Боден, открылось 300 тысяч новых
предприятий, в основном продовольственных магазинов. Подавляющее боль-
шинство «сомнительных состояний», приобретенных во время войны, и осо-
бенно .в период с 1944 по 1947 год, было нажито в результате сделок на про-
довольственные товары, текстильные изделия, электрооборудование, газет-
ную бумагу и другие товары. Наибольшую выгоду давали предприятия,
которые наряду с официальной деятельностью могли «параллельно» вести
дела на «черной бирже».
Кто же были эти новые дельцы, торговцы и мелкие промышленники?*
«Среди них было много квалифицированных и неквалифицирован-
ных рабочих и специалистов, которые во время оккупации бросили
работу и занялись нелегальной торговлей. Таким образом, они перестали
заниматься полезным трудом. Многие из них снабжали предприятия,
работавшие непосредственно на немцев. Наибольшие прибыли давали
три отрасли: строительная промышленность, торговля спиртными напит-
ками и производство военного снаряжения. Недавно состоялся процесс,
в ходе которого выяснилось, что некий Сигойе нажил 300 миллионов
на продаже коньяка немцам. Тысячи людей создавали во время войны
«небольшие прибыльные предприятия». К числу таких людей принадлежал
бывший рабочий, который изобрел антифриз, широко применявшийся
немецким военным автотранспортом во время кампании в России. Теперь*
он уважаемый промышленник и ворочает миллионами.
После Освобождения деятельность «черного рынка» не только не осла-
бела, а, наоборот, усилилась.
По словам знающих людей, каждый, кто теперь имеет то или другое-
отношение к продовольствию или к продовольственным карточкам либо-
к контролю над ними на любой стадии производства или распределения,,
несомненно, получает «незаконные доходы».
Описывая различные аферы на «черном рынке» и «черной бирже», Боден
в заключение заявил, что в 1946—1947 годах из 19миллионов трудоспособного'
населения 4 миллиона жили главным образом спекуляцией. Это оказывало
неблагоприятное влияние не только в экономической, но и в моральной об-
ласти: порождало презрение к честному труду и вызывало у людей, кото-
рым трудно жилось, ненависть к тем, кто наслаждался легкой жизнью.
281)
Боден в заключение привел нижеследующий знаменательный разговор
между полицейским и пойманным им спекулянтом:
«— Ты же оптик, у тебя же такое почтенное ремесло, почему ты им
же занимаешься?
— Хорошо вам шутить, господин комиссар! — воскликнул оптик.—
В наши дни честным трудом не проживешь. Мы живем в джунглях».
Пятимесячное существование второго Учредительного собрания и прави-
.тельства Бидо совпало с состоявшейся в Париже Мирной конференцией со
странами — сателлитами Германии, которая отнимала у Бидо очень много
времени. Несмотря на разрушительное влияние «черного рынка», продоволь-
ственное положение несколько улучшилось, что отчасти создавало впечатле-
ние «возвращения к нормальному положению». Уже сам выбор Парижа
местом созыва Мирной конференции, несомненно, создавал у людей прият-
ную иллюзию, что Париж снова стал великим мировым центром. Бидо явно
нравилась роль «хозяина» на конференции. На заключительном приеме
в Версальском дворце, как сообщали газеты, он «обменялся рукопожатиями
с двумя тысячами гостей». В июле было проведено общее повышение заработ-
ной платы, что вызвало временное облегчение, и одно время казалось, что
положение улучшается.	•
В августе газета «Комба» напечатала занимательный очерк о жизни
на французских приморских курортах летом 1946 года. Биарриц был «пере-
полнен людьми», но это были главным образом крестьяне из окрестных райо-
нов, роскошные отели пустовали. В Ницце наблюдалась та же картина, и на
Променад дез’Англе вы почти не встречали хорошо одетых людей. Город
был набит людьми «со скромными средствами»: студентами, школьниками
и рабочими и служащими, получающими оплачиваемый отпуск. Но «в отеле
«Негреско» из четырехсот номеров занято всего 40; штат в сто двадцать пять
человек обслуживает семьдесят гостей; отель ежедневно терпит убыток
в 50 тысяч франков; надежный доход дает лишь отдыхающий здесь магараджа».
Правительство не хочет давать много виз туристам: «у них может сложиться
неправильное представление».
В небольших бретонских портах и приморских курортах все комнаты
были заняты.
Зато в Канне наблюдалось «подлинное возвращение к довоенным време-
нам». Здесь и миллиардеры, и люди, получившие оплаченный отпуск. Только
что вошли в моду «костюмы Бикини». Улицу д’Антиб назвали улицей Бикини.
Бурбоны, Ротшильды, герцог и герцогиня Виндзорские, а за углом — сту-
денты, платящие за комнату с питанием двести франков в день.
«Вечный праздник, бесконечные торжества и конкурсы красоты.
Прожив здесь неделю, начинаешь верить в возвращение к легкой жизни,
к полному изобилию. Нигде возвращение к довоенному настроению не
кажется столь явным, как в Канне».
Но это приятное времяпрепровождение не было всеобщим и продолжа-
лось недолго. Приближалась новая суровая зима. Новое появление де Голля
на арене общественной жизни еще более осложнило вопрос о конституции
и политическом будущем Франции. В мае де Голль презрительно отверг пред-
ложение Гуэна принять участие в церемониях в связи с празднованием Дня
победы, ясно заявив, что он не желает иметь ничего общего с политиками.
Де Голль молчал во время майского референдума и июньских выборов,
но 18 июня выдвинул свою пресловутую «конституцию Байё», предусматри-
вавшую строгое «разделение власти», двухпалатный парламент и, по существу,
режим президенциальной республики1. Де Голль предостерегал Учредитель-
1 То есть республики, президент которой является одновременно главой государ-
-ства и главой исполнительной власти. Министры ответственны перед ним, а.не перед пар-
ламентом.— Прим. ред.
282
ное собрание против составления второго проекта конституции по образцу
дгервого. Приблизительно в то время, когда Учредительное собрание утвер-
дило второй проект конституции,— после обычных весьма сложных перего-
воров между тремя главными партиями,— де Голль, выступая в Эпинале,
отверг эту конституцию на том основании, что она «подчиняет государство
всемогуществу партий» и предоставляет президенту республики совершенно
недостаточные полномочия. Де Голль далее заявил, что Франция и Француз-
ский Союз, зажатые между Америкой и славянами и живущие в «суровом
и опасном мире», не могут защитить свои права, свою независимость и без-
опасность, не имея сильного государства. Положение еще больше осложни-
лось в связи с возникновением Союза деголлевцев, который существовал
раньше лишь в зачаточной форме, а теперь грозил стать новой политической
партией (хотя этот союз, разумеется, презрительно отвергал наименование
«партии»). Союз деголлевцев мог стать опасным конкурентом, особенно для
МРП.
МРП выступала за принятие нового проекта конституции, а Союз дегол-
левцев — за отказ от него. Таким образом, и руководители МРП, всегда
заявлявшие о своей «преданности де Голлю», и рядовые члены МРП оказа-
лись в затруднительном положении. Колеблясь между противоречивыми ука-
заниями, исходящими от МРП и де Голля, избиратели, входившие в МРП,
не знали, что делать во время референдума 13 октября, и многие из них
вообще воздержались от голосования. Второй проект конституции был
в конце концов одобрен незначительным большинством голосов. За утвержде-
ние конституции было подано 9,2 миллиона голосов, против — 8,1 миллиона.
>8,5 миллиона избирателей воздержались от голосования: часть в связи с пси-
хологическим кризисом, созданным де Голлем, а многие, вероятно, просто
из-за отсутствия интереса.
Зато, предвыборная кампания прошла более оживленно. В Бордо депу-
тат от радикалов Шабан-Дельмас утверждал, что де Голль сказал ему, будто
лидеры МРП добропорядочные, но «опасно неспособные люди». Бидо был
обижен. Бывший начальник секретной службы де Голля в Лондоне полков-
ник Пасси со своей стороны начал ожесточенные нападки на Мориса Шумана.
(Полковник Пасси был в начале года арестован, и его несколько ‘месяцев
.держали в тюрьме без права переписки и свиданий. Обстоятельства и причины
его ареста остались тайной для широкой публики.) Он подверг сомнению
поведение Шумана во время войны. Тогда Шуман якобы обратился к де Голлю
с просьбой дать письменное свидетельство. В ответ он получил дружеское,
но несколько уклончивое письмо. В результате этого нападения де Голля
и его соратников на МРП эта партия немедленно заняла ярую антикоммуни-
стическую и антитрехпартийную позицию. Шуман выдвинул лозунг: «Бидо
без Тореза».
Между тремя правительственными партиями началось нечто вроде трех-
стороннего соревнования, кто выльет больше грязи друг на друга.
Выборы 10 ноября ознаменовались победой коммунистов. Они получили
около 5,5 миллиона голосов, то есть за несколько месяцев приобрели 300 тысяч
голосов. МРП получила немногим более 5 миллионов голосов, потеряв
600 тысяч. Число’голосов, поданных за социалистов,уменьшилось на 800 тысяч:
они собрали всего 3,4 миллиона голосов. Радикалы, поддерживавшие Союз
деголлевцев, приобрели некоторое число новых голосов, так же как и правые.
Некоторые обозреватели объясняли ухудшение положения социалистов
распространением в рядах социалистической партии прокоммунистических
настроений. Но скорее ультрареформизм Блюма заставил многих социалистов
перейти на сторону коммунистов, тогда как другие, возмущенные «скандалом
-с вином», предпочли не участвовать в выборах. Коммунисты снова стали пер-
вой партией Франции, но дни трехпартийной системы были, по-видимому,
сочтены. Решительная победа коммунистов на выборах испугала остальные
283
французские партии и вызвала в Лондоне и Вашингтоне тревогу и уныние.
Несмотря на это, Политбюро объявило на заседании 14 ноября, что коммуни-
стическая партия готова взять на себя руководство новым правительством.
Торез начал готовиться к роли премьер-министра. Одним из его первых шагов
было интервью, которое он дал корреспондентам газеты «Таймс» и агентства
Интернэшнл Ньюс Сервис, стараясь успокоить общественное мнение Англии
и США. Торез заявил корреспонденту «Таймс», что диктатуры пролетариата
не будет, но широкая французская рабочая партия создаст во Франции «новую
народную демократию» (этот термин в то время имел несколько иное значение,
чем через два года). Торез одновременно сообщил корреспонденту Интер-
нэшнл Ньюс Сервис, что Французская коммунистическая партия вовсе
не находится на поводу у России и придерживается великих традиций партий
французского рабочего класса, существовавших с середины XIX века. Ком-
мунистическая программа проводиться не будет, ибо «основной предпосылкой
для возрождения Франции является наличие в стране единства».
Речь шла о том, чтобы создать коалицию коммунистов, социалистов
и радикалов под руководством коммунистов. Но есть основания сомневаться
в серьезности этих предложений Тореза, ибо у него не могло быть никакой
надежды на поддержку и было слишком ясно, какую реакцию вызвало бы
за рубежом образование правительства Тореза. За предоставление власти
Торезу голосовали лишь коммунисты и (с опаской) большинство социалистов,
и ему не хватило сорока голосов. После бесплодной попытки Бидо и различ-
ных комбинаций и переговоров Блюму не удалось создать коалицию, и нако-
нец было сформировано чисто социалистическое «переходное» правительство.
Оно просуществовало всего пять недель — до избрания в январе 1947 года
президента республики. Казалось нелепым и парадоксальным, что первое
правительство Четвертой республики, созданное на основе новой конститу-
ции, было сформировано партией, потерпевшей наибольшее поражение
на выборах. Однако английская и американская печать начала превозносить
это правительство, еще до того как оно что-либо сделало, уже за одно то, что
впервые после Освобождения на правительственных скамьях в Париже не
было коммунистов. Но — увы! — в эти пять недель произошел взрыв,
который более года готовился в Индокитае.
Глава седьмая
ПОДОПЛЕКА ВОЙНЫ В ИНДОКИТАЕ
Во время оккупации и в первые два года после Освобождения Франция
была настолько занята своими внутренними делами и вопросом о том, какое
место она займет в Европе, что общественное мнение уделяло французским
заморским владениям даже меньше внимания, чем обычно. Де Голль, несо-
мненно, много думал об империи, и в особенности об Африке. До Франции
временами докатывались отголоски отдельных вспышек разного рода «тузем-
ного» национализма, который сильно активизировался, особенно после
1942—1943 годов. В мае 1945 года в Алжире начались мятежи и массовые
убийства. Это вызывало тревогу у людей, которые знали об этих событиях,
а фактическое изгнание в том же году французов из Сирии нанесло удар
по самолюбию французов и по деголлевской «политике величия». Но страна
в общем склонялась к мнению, что де Голль сделал все от него зависящее как
в военной, так и в дипломатической области, чтобы «сохранить империю
в целости». В начале 1946 года де Голль с удовлетворением отметил, что добился
своей цели, несмотря на огромную опасность распада, грозившую империи
начиная с 1940 года. Он добавил, что единственным исключением является
Индокитай, но теперь генералу Леклерку удалось утвердиться также и там.
Вопрос о положении заморских территорий вызывал большие споры среди
лиц, составлявших проект конституции. Глава 8, одна из самых длинных,
посвящена Французскому Союзу. Преамбула к конституции, избегая слова
«независимость», говорила о «свободе» народов заморских территорий и отвер-
гала «всякую систему колонизации, основанную на произволе». Франция,
гласила далее преамбула, намерена привести эти народы «к свободному само-
управлению и демократическому руководству своими собственными делами».
Но в общем Франция не слишком интересовалась колониальной проблемой.
Весьма знаменательно, что в 1944—1946 годах печать почти не уделяла вни-
мания колониям. .
Надо отдать справедливость Виши, что оно сделало все от него завися-
щее, чтобы сохранить за Францией подвластные ей территории. Ногес в
Рабате, Буассон в Дакаре, адмирал Деку в Сайгоне и другие вишийские
генерал-губернаторы успешно использовали «легенду о Петэне», причем
не только среди французских поселенцев, которые почти целиком состояли
из несомненных петэновцев, но даже среди туземных жителей, на которых
портрет маршала Петэна производил гораздо более сильное впечатление,
чем сугубо штатский портрет Лебрена. В Индокитае, который был почти
полностью отрезан от Франции, адмирал Деку, вскоре после перемирия сме-
нивший генерала Катру на посту генерал-губернатора, окружил себя, как
это ни парадоксально, гораздо большей помпой, чем все его предшественники.
Он начал проводить умелую политику реформ, рассчитанную на то, чтобы
польстить индокитайцам и одновременно ограничить влияние частичной
японской оккупации и японской пропаганды о «Великой Восточной Азии»
и о «сфере совместного процветания».
285
Переход заморских владений на разных этапах войны от «вишизма»
к «деголлизму» был осуществлен более или менее безболезненно. Послед
войны во Франции считали, что, хотя она была близка к потере влияния
в Сирии, империя, за исключением Индокитая, осталась под ее властью.
В 1944 году Индокитай оставался проблемой будущего. Война с Япо-
нией еще не кончилась, и будущая судьба Индокитая зависела от многих не-
поддающихся учету международных факторов. Мало кто во Франции этим
интересовался, не считая самого де Голля, который понимал, что «для вос-
становления былого величия» Франции необходимо, чтобы она могла сослаться
также и на участие в войне против Японии. Лишь таким путем Франция
могла сохранить за собой Индокитай. Де Голль, по-видимому, никогда
не допускал мысли о возможности списания Индокитая со счета. Именно
«политика величия» явилась основной причиной губительной войныг
которая восемь лет наносила Франции тяжелый финансовый и военный
ущерб.
До войны Индокитай страдал от жесточайшей колониальной эксплуа-
тации. В течение многих лет беспощадно подавлялись малейшие попытки
сопротивления, которое главным образом оказывала молодежь из рядов
интеллигенции, находившаяся под влиянием Гоминдана. Среди нее было-
много юношей, получивших образование во Франции. Голодные бунтыг
например бунт в 1930 году, «ликвидировались» с крайней жестокостью, равно
как и их организаторы — члены «антибелой» партии Вьетнам Куок Зан Данг
и индо-китайские коммунисты, которые впервые начали участвовать в поли-
тической жизни страны около 1930 года. Во главе коммунистов стоял школь-
ный учитель Нгуен Ай Куок (в будущем — Хо Ши Мин), который жил не-
сколько лет в Китае, Франции и России и присутствовал на знаменитом
съезде социалистической партии в Туре в 1920 году, когда коммунисты
порвали с социалистами. В 1930 году Коммунистическая партия Индокитаяг
как и все остальные организации, участвовавшие в Сопротивлении, была
разогнана, ее руководящие деятели расстреляны или вынуждены были бежать-
за границу. Примерно в это же время в Париже в палате депутатов такие
деятели, как Мутэ и Даладье, требовали перехода к более «либеральной поли-
тике» в Индокитае, но на них никто не обращал внимания.
До Франции доносились слухи об ужасающих условиях, на которых
в Тонкине вербовали рабочих для работы на каучуковых плантациях в Кохин-
хине. Там стало известно об убийстве некоего Базена — офицера, занимав-
шегося вербовкой. Убийство совершил юный студент-аннамит, член тайной
националистической партии Вьетнам Куок Зан Данг. Ходили слухи о звер-
ских жестокостях при подавлении мятежей в 1930 году. Специальная корре-
спондентка «Пти паризьен» Андре Виоллис, сопровождавшая министра коло-
ний Рейно во время его официальной поездки, написала замечательную книгу
«Спасите Индокитай». Она сравнивала в ней показной Индокитай с мрачной
действительностью — голодом в Центральном Аннаме, тюрьмами, перепол-
ненными революционерами, непрерывными казнями и полицейским террором.
В 1933 году молодой император Аннама Бао Дай вернулся из Франции, где
заканчивал свое образование. Вначале он внушил народу некоторые надежды.
Но генерал-губернатор Паскье окружил императора «надежными» людьми,
и девятнадцатилетний монарх вскоре окончательно потерял авторитет
и популярность. Во времена существования во Франции Народного фронта
индокитайцы лелеяли кое-какие иллюзии, но вскоре положение в Индо-
китае вновь стало «нормальным», и 1939 год ознаменовался новой волной
арестов. В числе людей, брошенных в тюрьму, были жена и маленький ребенок
молодого революционера Зиапа, ставшего впоследствии главнокомандующим
вооруженными силами Вьетмина. Семья Зиапа погибла в тюрьме в 1943 году,,
и он почти никогда не упускал случая напомнить об этом при встречах,
с французами.
286
В начале второй мировой войны Индокитай не вызывал у Франции осо-
бого беспокойства. В Индокитае царил «полный мир». Возмутители спокой-
ствия находились в тюрьме. В 1937 году было закончено строительство желез-
нодорожной магистрали Ханой — Сайгон. Экономическое развитие страны
шло по классическому капиталистически-колониальному пути. Цены на кау-
чук росли, и работа кули оплачивалась лучше, чем раньше. Правительство
Бао Дая находилось под полным контролем французской администрации.
Неприятности начались после того, как Франция потерпела поражение
в Европе. Бояться Германии не было оснований, но Япония активно действо-
вала в пограничной зоне Китая. 19 июня 1940 года Япония предъявила пер-
вый ультиматум, требуя, чтобы французы закрыли границу Индокитая для
американского экспорта, направлявшегося к войскам Чан Кай-ши в Китае.
За этим последовали новые требования: предоставления права транзита,
военно-воздушных баз и т. п. Военно-воздушные базы нужны были японцам
для бомбардировки Бирманской дороги1. Адмирал Деку пошел, как он заявил,
на «неизбежные минимальные уступки» в обмен на признание японцами суве-
ренитета Франции в Индокитае. 29 июля 1941 года было заключено согла-
шение между Като и Дарланом, по которому Индокитай был «включен
в совместную оборону» и японцы получили право пользоваться Сайгоном как
передовой базой для операций в Юго-Восточной Азии. Деку радовался тому,
что сумел установить с японцами приемлемый модус вивенди. Во время опе-
раций против Малайи японцы использовали Сайгон как важную военно-
морскую и военно-воздушную базу. Но они вели себя «скромно» и разрешили
французам оставить в Индокитае 40 тысяч солдат для охраны порядка.
В связи с объявленной Англией блокадой внешняя торговля Индокитая
почти целиком велась через Японию.
Но Деку знал силу японского расизма и попытался противопоставить
вере в паназиатскую сферу совместного процветания «веру в Индокитай».
Он пошел в своих «реформах» так далеко, что вызвал нервозность у наиболее
консервативной части французских поселенцев. Деку выдвинул идею «индо-
китайского федерализма», скрепленного Францией, и ввел такие «револю-
ционные новшества», как запрещение обращаться к вьетнамцам на «ты»
и бить их. Деку даже начал кампанию по ликвидации неграмотности. Хотя
режим Деку был полностью автократическим (он мог претендовать на то, что
создал один из самых жутких концентрационных лагерей в мире), он все же
был в некоторых отношениях, как ни парадоксально это звучит, более «либе-
ральным», чем все, с кем приходилось сталкиваться индокитайцам во времена
Третьей республики.
Так, в период с 1940 по 1944 год число местных жителей, занимавших
средние и высшие административные посты, увеличилось вдвое. Кроме того,
администрация, которая горячо поддерживала правительство Виши, стре-
милась оттеснить на задний план французских поселенцев и крупный капитал,
к которым Деку не питал никакого почтения. Одним из парадоксальных
результатов «просвещенного абсолютизма» Деку было то, что он обеспечил
будущее революционное правительство Вьетнама довольно значительным
числом обученных и опытных чиновников из местного населения.
В Индокитае деголлизм долгое время не подавал признаков жизни. Его
малейшие проявления энергично подавлялись. Но, когда стало ясно, что Япо-
ния будет разбита, появились знакомые по Франции настроения: «сознание
своей вины», состоявшей в том, что Франция не сражалась против японцев,
и мнение, что Франция не сможет сохранить за собой Индокитай, «если
не будет за него сражаться». Эти признаки появления у французов новых
настроений встревожили японцев, и 9 марта 1945 года они предъявили Деку
1 Точнее Китайско-Бирманская автодорога — дорога гЛашио—г Куньмин. В пе-
риод 2-й мировой войны использовалась Англией и США для поставок военного снаряже-
ния Китаю.— Прим. ред.
287'
ультиматум, который тот отверг. Тогда японцы спешно разоружили все
французские войска и убили часть солдат. Бао Дай поздравил японцев
с победой, торжественно объявил об отмене французского протектората,
провозгласил Аннам частью «Великой Восточной Азии» и выразил надежду,
что страна «окажется достойной своей независимости». Народ Вьетнама,
которому в предыдущие месяцы пришлось пережить голод, один из самых
страшных в его истории, не мог отнестись серьезно к этой перемене режима.
Японцы проигрывали войну, и «независимый» Вьетнам под протекторатом
Японии представлял собой нечто весьма временное.
Коммунистическая партия Индокитая, которая уже в 1941 году начала
призывать народ Индокитая бороться одновременно против «французского
империализма и японского фашизма», активизировала свою деятельность,
и после Хиросимы вьетминские партизаны, которых в стране было очень
много, стали именовать себя Вьетминской армией национального освобожде-
ния. Состоялось заседание Комитета национального освобождения с участием
Хо Ши Мина. 10 августа Хо Ши Мин выступил с призывом к всенародному
восстанию. Японцы, предпочитавшие передать бразды правления скорее
«желтым», чем «белым», не мешали партии Вьетмин, которая 20 августа
1945 года захватила власть в Ханое. Одновременно съезд студентов в Ханое
принял резолюцию, требовавшую создания республики и отречения Бао Дая.
Бао Дай, всего за несколько дней до этого направивший де Голлю послание
с требованием признания Францией независимости Вьетнама «без француз-
ского суверенитета или управления в той или иной форме», без особых коле-
баний отрекся от престола и рекомендовал сохранять верность республике.
В Сайгоне японцы также передали власть вьетнамцам, но не вьетнамским
коммунистам, а своим друзьям.
В течение многих месяцев Франция была очень плохо осведомлена о собы-
тиях в Индокитае, и можно с уверенностью сказать, что очень немногие
понимали всю глубину и весь размах начавшегося там революционного
и национального движения. 24 марта 1945 года де Голль сделал заявление,
в котором указывал, что в Индокитае устанавливается федеральное прави-
тельство под председательством генерал-губернатора, представляющего
Францию. В состав правительства войдут как французы, так и представители
местного населения. Кроме того, будет организовано «смешанное» Собрание.
Это было примерно то, что предлагал пятнадцать лет назад Даладье, и меньше
того, что имел Индокитай при правительстве Виши!
Но де Голля тогда интересовали не столько внутренние проблемы Индо-
китая, сколько престиж Франции. Он считал, что Франции необходимо при-
нять участие в войне против Японии. Все остальное пока имело второстепен-
ное значение. Неожиданная капитуляция Японии создала новое положение.
Де Голль назначил верховным комиссаром Индокитая одного из своих самых
верных соратников — адмирала Тьери д’Аржанлье. Д’Аржанлье служил
офицером в военно-морском флоте, затем ушел в монастырь кармелитов,
а в начале войны снова вступил в военно-морской флот. Небольшая группа
французских войск, выделенная для войны с японцами, была готова к отплы-
тию в Сайгон. 22 августа генерал Леклерк (вскоре от имени Франции подпи-
савший на борту линкора «Миссури» акт о капитуляции Японии) получил
по пути в Сайгон извещение от лорда Маунтбэттена о принятом в Потсдаме
решении разделить Индокитай на две зоны — к северу и югу от 16-й парал-
лели. В северной части разоружение японцев было поручено китайцам, а в
южной — англичанам. Маунтбэттен, как говорят, сказал: «Если бы был жив
Рузвельт, у вас не было бы никаких надежд на возвращение Индокитая,
но сейчас это, возможно, удастся устроить»1. Макартур, с которым Леклерк
1 Р. Devillers, Histoire du Viet-Nam de 1940 a 1952, Paris, 1952, p. 149—150
(Ф. Д e в и л ь е, История Вьетнама с 1940 по 1952 год, Париж, 1952, стр. 149—150).
288
встретился через несколько дней в Японии, советовал французам высадить
«как можно больше войск».
В сентябре и октябре царила полная неразбериха. Деголлевские парашю-
тисты, высадившиеся во Вьетнаме, были почти полностью истреблены вьет-
минцами. Представитель де Голля Сентени все же сумел добраться до
Ханоя и установить связь с вьетнамскими властями. Другой французский
представитель, Седиль, обосновался в Сайгоне. Когда он сообщил вьетнамцам
о заявлении де Голля от 24 марта, те лишь улыбнулись. Затем на протяжении
нескольких недель был полный беспорядок: антифранцузские мятежи и мас-
совые убийства, высадка английских войск, перевооружение, по требованию
Седиля, французских войск, бегство из Сайгона вьетнамского Комитета нацио-
нального освобождения. Леклерк высадился с небольшой группой войск
в Сайгоне; вскоре туда прибыл новый верховный комиссар д’Аржанлье.
После этого англичане ушли из Сайгона. Д’Аржанлье быстро окружил себя
«консервативными» советниками, которые в свою очередь привлекли к нему
многих «профранцузски» настроенных вьетнамцев, как, например, полковника
Хоанг Ван Дука й руководителя Демократической партии Кохинхины Нгуен
Ван Тина. У этих людей вскоре созрела идея об основании «автономной
Кохинхины». В феврале 1946 года уже был создан Консультативный совет
Кохинхины — орган, состоявший из французских марионеток.
Следует помнить, что партия Вьетмин, пользовавшаяся большим влия-
нием в северной и центральной частях Вьетнама, в Кохинхине была в тот
момент еще слаба и плохо организована. 5 февраля 1946 года Леклерк заявил,
что «умиротворение Кохинхины и Южного Аннама’закопчено». События пока-
зали, что это заявление было несколько преждевременным.
Тем временем в Северном и Центральном Вьетнаме революция была
в полном разгаре. В августе 1945 года казалось, что мечты вьетнамских рево-
люционеров осуществилисьДВойна кончилась. Япония потерпела поражение.
Страна была объединена, и полагали, что скоро ее независимость будет при-
знана всеми союзными державами. Революционеры, окружавшие Хо Ши Мина,
принадлежали к трем группам: к «старой гвардии», в основном состоявшей
из людей, обучавшихся в Китае и России и знакомых с подпольной работой;
к представителям интеллигенции, которые жили во Вьетнаме, но получили
образование во Франции и в отличие от первой группы не питали особой нена-
висти к французам, наконец к студентам, преподавателям и инженерам,
большей частью обучавшимся во Франции,— некоторые из них получили
образование во времена правления Деку.
В августе 1945 года Хо Ши Мин распустил некоторые соперничавшие
между собой организации, главным образом прояпонские партии. Все коло-
ниальные институты, как, например, власть мандаринов и знати, были лик-
видирдваны. Повсюду были созданы народные комитеты. Были объявлены
выборы в Национальное собрание и провозглашено равенство мужчин и жен-
щин. Были проведены новые реформы: восьмичасовой рабочий день, мини-
мальная заработная плата, налоги на предпринимателей, закон о ликвидации
неграмотности. Число неграмотных среди населения достигало 80 процентов.
Было организовано народное образование, открыты вечерние школы. Всех —
стариков и молодежь — обязали в течение года научиться читать и писать.
В сельских местностях революция, охватившая всю страну, имела более
бурный характер, чем в городах. Во многих районах убивали мандаринов
и знать. Имущество «фашистов» подвергалось конфискации. Обстановка
несколько напоминала обстановку в России в 1917—1918 годах.
Вьетнамские коммунисты и сам Хо Ши Мин скоро поняли, что с собы-
тиями трудно справиться и что главной целью должна быть независимость,
а с социалистической революцией можно подождать. Рабочие составляли
всего 3 процента трудоспособного населения. Прежде всего надо было до-
биться союза рабочих, крестьян и национальной буржуазии. 21 ноября
19 А. Верт
289
1945 года правительство издало циркуляр, объявлявший о том, что капита-
лизм не уничтожается. Французы утвердились в Южном Вьетнаме; мало того,
китайцы, вторгшиеся в Северный Вьетнам под предлогом разоружения япон-
цев, вскоре стали чувствовать себя там, как дома. Они уничтожили в несколь-
ких провинциях народные комитеты и превратили Ханой в огромный китай-
ский «черный рынок». У китайцев, а раньше у японцев, были во Вьетнаме
свои марионетки, создававшие огромные трудности Хо Ши Мину. Счастливые
иллюзии, возникшие в августе 1945 года, оказались полностью разбитыми.
Никто, по-видимому, не спешил признавать независимый Вьетнам. Россия
держалась в стороне. Китай думал о великом Китае. Соединенные Штаты
держались уклончиво и подозрительно относились к «левым тенденциям»,
проявляемым правительством в Ханое. А Франция прочно утвердилась
в Кохинхине. Судя по имеющимся данным, правительство Хо Ши Мина,
зажатое между Китаем и Францией, было склонно считать Францию меньшим
злом и надеялось получить от Четвертой республики хоть какую-нибудь
независимость, поскольку надежды на быстрое «признание» великими дер-
жавами окончательно исчезли.
В январе 1946 года Хо Ши Мин заявил одному французскому журналисту:
«Мы не питаем ненависти к Франции. Мы хотим восстановить с нею связь, тем
более, что другие [он подразумевал Китай.—А. В.] вмешиваются в наши дела.
Мы можем пойти на соглашение. Но, если придется, мы готовы сражаться»1.
Это заявление было сделано в день выборов, во время которых Хо Ши
Мин и Национальный фронт партии Вьетмин получили подавляющее боль-
шинство голосов,— большинство, которое они, по мнению всех наблюдателей
(как дружественно, так и враждебно настроенных), получили бы даже в том
случае, если бы выборы были проведены более «демократически», чем это было
на самом деле.
Леклерк принадлежал к людям, полностью сознававшим, что Хо Ши Мин
сплотил вокруг себя большую часть страны. Он возражал против предложе-
ний, направленных к тому, чтобы французы попытались вновь овладеть
Тонкином силой оружия. Леклерк придавал некоторое значение еще одному
моменту: сторонники Хо Ши Мина в своем большинстве состояли из предста-
вителей интеллигенции, получивших образование во Франции, а в оппозиции
к Хо Ши Мину находились люди, настроенные прояпонски, прокитайски
и проамерикански. Это мнение разделял Сентсни, который также считал, что
Хо Ши Мин, «по существу, не настроен антифрапцузски». Однако доводы
Леклерка в пользу переговоров с правительством в Ханое вызвали недоволь-
ство адмирала д’Аржанлье, который даже пожаловался де Голлю на «капи-
тулянтские» настроения Леклерка.
20 января 1946 года де Голль неожиданно подал в отставку. Как это
отразилось на политике Франции в Индокитае?	«
Наступил момент, когда ареной борьбы за Индокитай стал Париж.
Д’Аржанлье возлагал надежды не столько на правительство Гуэна, сколько
на междуведомственный комитет по вопросам об Индокитае, большинство
которого все еще было деголлевским; в числе наиболее влиятельных членов
комитета были Бидо и Мишле. В следующие имевшие критическое значение
месяцы важную роль играл Бидо, который добился победы «жесткой поли-
тики».
Леклерк опасался, что, если французы попытаются просто захватить
Тонкин, против них могут сплотиться вьетнамцы и «антиевропейскинастроен-
ные китайцы». Он опасался также, что, если Хо Ши Мин и его сторонники
окажутся в тяжелом положении, они могут, последовав примеру французских
макй, уйти в горы и вести оттуда бесконечную партизанскую войну. Фран-
цузское правительство, обсудив различные варианты, которые все казались
1 Ф. Девиль е, История Вьетнама с 1940 по 1952 год, стр. 204.
290
малопривлекательными, решило начать переговоры с китайцами об отводе
китайских войск из Северного Вьетнама. Наконец 28 января в Чунцине было
достигнуто соглашение, по которому китайское правительство должно было
признать суверенитет Франции над Индокитаем в обмен на отказ Франции
от своих концессий в Шанхае и предоставление Китаю ряда других террито-
риальных и экономических привилегий. В марте французские войска должны
были сменить китайские.
Но при отсутствии соглашения с ханойским правительством это было
сопряжено с большим риском. Новую политику Хо Ши Мина по отношению
к Франции кратко определяли словами: «Независимость и союз». Во время
переговоров с Сентени, который относился к нему с сочувствием, Хо Ши Мин
настаивал на включении во франко-вьетнамское соглашение слова «незави-
симость» и на объединении всей страны: Тонкина, Аннама и Кохинхины.
Наконец 6 марта 1946 года, после многих неприятностей и многочисленных
новых осложнений (вызванных в основном нежеланием некоторых китай-
ских генералов оставить территорию), Хо Ши Мин и Сентени подписали
предварительное франко-вьетнамское соглашение.
Это соглашение признавало Вьетнам свободным государством, имею-
щим свой парламент, свою армию и свои финансы. Впоследствии должна
была состояться конференция для точного определения статута Вьетнама
как члена Индокитайской федерации и Французского Союза и для урегули-
рования вопроса о дипломатическом представительстве. Вопрос о Тонкине,
Аннаме и Кохинхине будет решен путем референдума, проведенного в Кохин-
хине,
3 апреля была подписана военная конвенция, дававшая Франции право
держать в Аннаме и Тонкине вооруженные силы, не превышающие 15 тысяч
человек; их эвакуация должна была совершиться в срок, не превышающий
пяти лет, по 3 тысячи человек в год. До проведения референдума вопрос
о пребывании французских войск в Кохинхине оставался открытым.
В период между заключением этих двух соглашений французские войска
высадились в Хайфоне и вошли в Ханой. В Хайфоне батарея китайской артил-
лерии нанесла серьезные повреждения одному из кораблей, и население
восторженно приветствовало «победу китайцев и вьетнамцев» над францу-
зами. Впоследствии пришлось объяснить, что местные китайцы «ошиблись».
Несмотря на то, что Хо Ши Мин и Леклерк пытались внешне создать
впечатление дружелюбия, соглашение от 6 марта и в особенности прибытие
французских войск в Тонкин произвели на вьетнамцев тяжелое впечатление.
Зиапу пришлось выступить с разъяснением, что это был как бы «вьетнамский
Врест-Литовск», что Вьетнам в конечном счете получит независимость и что
единственные подлинные враги независимости Вьетнама—«французские реак-
ционеры». Демократическая Франция, наоборот,— друг Вьетнама. Хо Ши
Мин, окрыленный приятной иллюзией, что французские социалисты и ком-
мунисты предоставят Вьетнаму независимость, отправился на конференцию
в Фонтенбло.
Левые круги Франции приветствовали соглашение, достигнутое между
Сентени и Хо Ши Мином. Оно произвело также превосходное впечатление
в Англии и Соединенных Штатах: французы, далеко не пользовавшиеся доброй
славой в колониях, вдруг первые заключили соглашение с национальным
правительством крупной азиатской страны.
Но это никак не устраивало д’Аржанлье и «сайгонскую клику». Их козы-
рем стал сепаратизм Кохинхины. Эмиссары Сайгона уговорили беспрестанно»
колеблющегося министра по делам заморских территорий социалиста Мариуса^
Мутэ признать, что соглашение, заключенное между Сентени и Хо Ши Мином,
имеет лишь «местный характер», и заявить, что на него произвели большое-
впечатление доводы в пользу отделения Кохинхины. 26 мая полковник»
Хоанг сообщил по возвращении из Парижа, что Мутэ и Гуэн «сочувственное
19* 291
отнеслись к устремлениям Кохинхины, хотя они несколько более расположены
к правительству в Ханое. Но самого полковника Хоанга и его коллег тепло
приветствовали ПРЛ, радикалы и МРП. «В МРП,— заявил Хоанг,— у нас
есть подлинный друг в лице г-жи Бидо, жены министра иностранных дел,
и сестры начальника 2-го отдела французского экспедиционного корпуса
в Индокитае майора Бореля». Хоанг считал вполне удовлетворительной даже
позицию Тореза, поскольку тот заявил, что он вовсе не является сторонником
того, чтобы спустить французский флаг, развевающийся над Индокитаем.
Особенно нерешительными оказались «некоторые социалисты»1.
Еще в марте так называемый Консультативный совет Кохинхины на-
значил д-ра Нгуен Ван Тиня «главой Временного правительства республики
Кохинхины». Примерно в то же время командующий войсками вьетнамских
повстанцев в Кохинхине Нгуен Бин начал террористическую кампанию,-
ставившую целью уничтожение «коллаборационистов». Это напугало сто-
ронников отделения. Возрастающее влияние партии Вьетмин заставило
д’Аржанлье поспешно заявить, что «до проведения референдума, обусловлен-
ного соглашением от 6 марта», французское правительство признает Кохин-
хину свободным государством, со своим парламентом, своей армией и своими
финансами. 1 июня Нгуен Ван Тинь сформировал правительство.
Мутэ, который уже слишком много сказал, не смог дезавуировать
д’Аржанлье. Хо Ши Мин, участвовавший в «предварительном» совещании
в Далате в апреле — мае (оно не сделало определенных выводов ни по одном)
важному вопросу), выехал в Париж. По дороге он узнал о перевороте в Кохин-
хине. Хо Ши Мин прибыл в Париж 12 июня — через десять дней после выбо-
ров 2 июня, которые, как уже указывалось, принесли большую победу МРП
и поражение социалистам. До образования нового правительства Хо Ши Мину
предложили подождать и подумать в отеле «Карлтон» в Биаррице, вдали
от шумной политической жизни Франции.
Через две недели он вернулся в Париж, встревоженный деятельностью
«сайгонской клики», которая явно намеревалась сорвать соглашение
от 6 марта, заключенное с благословения Леклерка. Выборы во Франции
ознаменовались сдвигом вправо, и французская делегация, с которой вьет-
намцы должны были вести переговоры, состояла в основном из должностных
лиц, не слишком сочувствовавших национальным устремлениям Вьетнама.
Делегацию возглавлял консервативно настроенный член МРП Макс Андре.
Хо Ши Мин, по-видимому, переоценивал влияние левого крыла во Франции
и рассчитывал на сильную поддержку социалистов и коммунистов. На него
также произвел большое впечатление энтузиазм, который его присутствие,
казалось, вызвало среди некоторой части населения и у всей левой интелли-
генции. По мнению такого авторитета, как Филипп Девилье, самая большая
ошибка Хо Ши Мина заключалась в том, что он связал себя с французскими
социалистами и коммунистами, вместо того чтобы искать поддержки среди
таких более разумных представителей правого крыла, как Сентени и Лек-
лерк. Его «левая ориентация» раздражала МРП, радикалов и консервато-
ров, а его требования «независимости» были непопулярны среди очень широ-
ких кругов, которые все еще испытывали жгучую боль при воспоминании об
унижении, пережитом Францией в Сирии, и отождествляли «независимость»
с «отделением» от Франции. «Заигрывание» с левыми партиями, которые в пред-
ставлении Хо Ши Мина должны были оказывать большое влияние в прави-
тельстве Бидо в пользу правительства Хо Ши Мина, было грубой ошибкой.
•Социалисты (как стало совершенно ясно из поведения Мутэ) проявляли во
вьетнамском вопросе нерешительность, а коммунисты, стремившиеся сохра-
нить трехпартийную систему и считавшие, что с их стороны было бы не-
разумным слишком громко провозглашать себя поборниками независи-
1 Ф. Девилье, История Вьетнама с 1940 по 1952 год, стр. 268.
Х92
мого Вьетнама, высказывали свое мнение менее энергично, чем можно
было ожидать. У Франции в тот момент, конечно, было слишком много
других забот, связанных с ее экономическим положением, с Германией и т. и.,
чтобы она могла уделять главное внимание Индокитаю. К тому же широкая
публика проявляла глубокое невежество в вопросах, касавшихся Азии.
Конференция в Фонтенбло началась неудачно: с яростного нападения
официального руководителя вьетнамской делегации Фам Ван Донга на поли-
тику «свершившегося факта» в Кохинхине, инициатором которого был
д’Аржанлье. Повестка включала пять вопросов: присоединение Вьетнама
к Французскому Союзу и его дипломатические отношения; создание Индо-
китайской федерации; объединение Тонкина, Аннама и Кохинхины и ре-
ферендум в Кохинхине; экономические ' проблемы; составление проекта
договора.
Соглашения удалось достигнуть лишь по четвертому^пункту — об эко-
номических проблемах. Главным препятствием оказался вопрос о референдуме
в Кохинхине. Хо Ши Мин твердо стоял на своем. Французское правительство
придерживалось уклончивой тактики. Французские поселенцы Кохинхины
бомбардировали правительство телеграммами, умоляя его не идти на уступки
Хо Ши Мину, который, по их словам, представлял «лишь незначительное
меньшинство, состоявшее из агитаторов и смутьянов». Точно такие же доводы
впоследствии выдвигали колонизаторы Северной Африки, когда говорили
о партиях «Нео дестур» или «Истикляль».
Во время работы конференции в Фонтенбло Сайгон продолжал свой сабо-
таж. Леклерк покинул Индокитай, и это еще более облегчило подрывную
деятельность Сайгона. Д’Аржанлье созвал в Далате конференцию представи-
телей Кохинхины, Лаоса и Камбоджи, которая должна была заложить основы
Индо-Китайской федерации.
Это вызвало резкий протест Фам Ван Донга, после чего, к удовольствию
д’Аржанлье, франко-вьетнамская конференция была прервана. Тем време-
нем вьетнамцы -и требования Хо Ши Мина о независимости начали сильно
раздражать де Голля, Эррио и других французских деятелей. В конце концов
Хо Ши Мин понял, что при создавшемся положении можно рассчитывать
лишь на ограниченное соглашение; был составлен проект так называемого
модус вивенди, охватывавший ряд экономических и финансовых вопросов.
Фам Ван Донг неожиданно отказался подписать соглашение и потребовал
включения в него всех пяти пунктов повестки дня конференции. Он особенно
настаивал на твердом обязательстве в отношении референдума в Кохинхине,
Без этого Фам Ван Донг не желал ничего подписывать. Он, по-видимому ь
думал, что, если переговоры будут возобновлены в январе, армия Зиапа
может за это время накопить силы, а во Франции, возможно, придет к власти
более левое правительство. Все же после нескольких дней серьезного раз-
думья Хо Ши Мин 14 сентября решил подписать модус вивенди, касавшийся
ряда экономических и финансовых вопросов, а также вопросов культуры
и предусматривавший создание нескольких смешанных комиссий для рас-
смотрения этих вопросов, заключение перемирия к 31 октября между франт
цузскими войсками и вьетнамскими партизанами в Кохинхине и возобновле-
ние переговоров не позднее января 1947 года.
Напряженность в Индокитае тем временем возрастала. В Хайфоне
происходили столкновения в связи с вопросом о таможенном контролен
французы претендовали на право таможенного контроля, а вьетнамцы утвер-
ждали, что это противоречит соглашению от 6 марта. Вернувшись в Ханой,
Хо Ши Мин сформировал новое правительство, которое после устранения
прокитайски настроенных членов Вьетнама Куок Зан Данга стало еще более
левым, чем предыдущее. Бао Дай остался «главным советником» правитель-
ства. Национальное собрание Вьетнама узаконило фактическую диктатуру
правительства большинством в двести сорок голосов против двух. 31 октября
293
военные действия в Кохинхине были прекращены. Этот факт вызвал в Сайгоне
большую тревогу. Д’Аржанлье сознавал, что Хо Ши Мин может себе позво-
лить не сражаться в Кохинхине, где число его сторонников в огромной сте-
пени возросло. Французские поселенцы становились все более агрессивными,
стали обращаться даже с Нгуен Ван Тинем и Хоангом как с тайными сто-
ронниками партии Вьетмин и требовали, чтобы власть Ханоя ни в коем
случае не распространялась на Кохинхину. Их пугал референдум, и они
считали, что его во что бы то ни стало надо предотвратить.
Хотя переговоры Хо Ши Мина с французами после 6 марта ни к чему
не привели, события в Индокитае развивались в благоприятном для Вьет-
мина направлении. Партизаны Нгуен Бина в Кохинхине распоряжались
во всех сельских районах и не давали себя разоружить. Автономия Кохин-
хины себя не оправдала. Авторитет партии Вьетмин увеличивался на Севере
с каждым днем. Умеренность Хо Ши Мина привлекала к нему многочислен-
ные буржуазные элементы и весь цвет интеллигенции.
«Все рушилось, и Сайгон был не в силах этому помешать. Только
военная авантюра могла бы остановить процесс распада. Но под влия-
нием Хо Ши Мина правительство в Ханое, по-видимому, избегало всякой
политики насилия»1.
Сайгонская клика была сильно встревожена результатом референдума,
утвердившего второй проект конституции во Франции. Это было отречением
от де Голля, и, по мнению д’Аржанлье, отстаивать политику соблюдения
«национальных интересов» теперь могла лишь МРП. Выборы 10 ноября,
принесшие большой успех коммунистам, не послужили утешением для Сай-
гона. Что, если в Январе во Франции окажется у власти правительство левого
крыла, которое пойдет на значительные уступки правительству в Ханое?
Нельзя было терять ни минуты. Д’Аржанлье срочно выехал во Францию,
оставив своим заместителем генерала Валлюи. События последующих несколь-
ких дней позволяют догадаться о характере инструкций, оставленных
д’Аржанлье.
Наибольшие неприятности’ произошли в Хайфоне, где па протяжении
многих месяцев ежедневно возникали конфликты между французскими
и вьетнамскими войсками, полицией и таможенными властями. По соображе-
ниям, часть которых была основательной, а другая — лишена оснований,
французы, якобы для того, чтобы ликвидировать китайскую контрабанду,
которая приняла размеры, создававшие угрозу для вьетнамской валюты,
создали в Хайфоне таможню. Но это противоречило соглашению от 6 марта
и модус вивенди, подписанному Мутэ и Хо Ши Мином. И ноября Хо Ши Мин
направил Бидо резкий протест против «односторонних действий» французов,
организовавших в Хайфоне собственную таможню. Он подчеркнул срочность
этого вопроса и предложил урегулировать конфликт дружественным путем.
Французские власти в Сайгоне умышленно «задержали» отправку телеграммы
Хо Ши Мина, что крайне знаменательно. Телеграмма быланолучена в Париже
только 26 ноября, то есть уже после катастрофы в Хайфоне. Это представляет
собой первый, но не единственный пример преднамеренного нарушения Сай-
гоном непосредственной связи, которую Хо Ши Мин пытался установить
с Парижем.
Здесь нет возможности подробно изложить историю трагедии в Хайфоне.
Расскажем вкратце, что там случилось. В результате ряда мелких инциден-
тов, возникших 20 ноября в Хайфоне — в порту и в городе, — между фран-
цузскими и вьетнамскими войсками произошло вооруженное столкновение.
Чрезмерно агрессивные настроения командующего французскими войсками
полковника Дэба не содействовали облегчению положения. Французские
власти в Ханое прилагали, впрочем, все усилия, чтобы прекратить сражение.
1 Ф. Девиль е, История Вьетнама с 1940 по 1952 год, стр. 328—329.
'294
13 Хайфон была немедленно направлена смешанная франко-вьетнамская
комиссия, которая прибыла туда утром 21 ноября. Было достигнуто соглаше-
ние о прекращении огня, но полковник Дэб игнорировал его. Несмотря на это,
французы и вьетнамцы в Ханое продолжали усилия, направленные к предот-
вращению расширения беспорядков. Представитель Франции Лашарьер
и Хо Ши Мин договорились о немедленном созыве смешанной комиссии для
рассмотрения конфликта по вопросу о таможне. Девилье пишет:
«Итак, 21 ноября казалось, что и в Ханое и в Хайфоне разногласия
будут скоро урегулированы. К несчастью, все испортило вмешательство
Сайгона. В ответ на предложение созвать заседание смешанной комиссии
генерал Валлюи, несомненно по совету Пиньона, ответил... что сначала
должны быть выполнены два условия: из Хайфона должны быть эвакуи-
рованы все вьетнамские военные и полувоенные части; французским вой-
скам должна быть предоставлена полная свобода передвижения по
городу.
Поскольку инцидент в Хайфоне был фактически уже урегулирован,
вьетнамское правительство явно не могло согласиться на это условие...
Генерал Морльер (в Ханое) указал Валлюи на безрассудство такого
ультиматума: вьетнамцы, безусловно, откажутся уйти из своего родного
города. Таким образом, если ультиматум будет предъявлен, французам
придется брать этот туземный город силой, что невозможно без приме-
нения тяжелой артиллерии. Это неизбежно приведет к усилению кон-
фликта в Тонкине... Однако Морльер не знал, что генерал Валлюи еще
накануне непосредственно указал Дэбу, какие гарантии следует требо-
вать. Генерал Валлюи добавил даже, что считает необходимым восполь-
зоваться инцидентом для улучшения нашего положения в Хайфоне»1.
Несмотря на все усилия двух французских эмиссаров из Ханоя, напра-
вленные к тому, чтобы охладить пыл полковника Дэба, последнего уже ничто
не могло остановить. Сообщение Валлюи показало ему, куда дует ветер.
22 ноября во второй половине дня от Валлюи поступило новое указание:
преподать вьетнамцам «суровый урок». Придумывая один предлог за другим,
Дэб стал предъявлять местным властям все более нелепые требования.
К десяти часам утра на следующий день по истечении срока «ультиматума»
французские войска вторглись в китайский район города, где встретили оже-
сточенное сопротивление вьетнамцев. Тогда Дэб приказал крейсеру «Сюф-
рен» открыть огонь по вьетнамскому кварталу. По словам адмирала Батте, от
артиллерийского обстрела и пожаров погибло 6 [тысяч мужчин, женщин
и детей1 2.
Совершенное по отношению к вьетнамцам преступление не заставило
вьетнамские войска капитулировать или покинуть город. Наоборот, бои
разгорелись по всему городу. Все же через два дня Зиап обратился к генералу
Морльеру с предложением встретиться. Тот связался с Валлюи. Теперь
Валлюи был настроен еще воинственнее. Он дал указание Морльеру вручить
Зиапу ультиматум еще более жесткий, чем ультиматум 22 ноября. Французы
требовали эвакуации вьетнамских войск не только из Хайфона, но и с обшир-
ной территории, окружающей город, и передачи города и этой территории
французским военным властям. В ультиматуме содержался и ряд других
требований.
«Этот новый ультиматум Валлюи явно был еще более неприемлем,
чем первый. У Хо Ши Мина и Зиапа уже не оставалось ни малейшего
сомнения в том, что Сайгон стремится к разрыву, если не к войне,
и пытается возложить вину на вьетнамцев»3.
Тем временем в Париже д’Аржанлье нагонял смертельный страх на
1 Ф. Девилье, История Вьетнама с 1940 по 1952 год, стр. 335.
2 Поль Мюс в газете «Темуаньяж кретьен» от 10 февраля 1950 года.
3 Ф. Д е в и л ь е, История Вьетнама с 1940 по 1952 год, стр. 339.
295
«общественное мнение». Газеты «Фигаро», «Монд», «Эпок» и орган МРП «Об»
в самом паническом тоне писали, что Франция «потеряет Индо-Китай», если
не проявит твердости. Агентство Франс Пресс намеренно задерживало сооб-
щения о массовых убийствах в Хайфоне1, организованных разгневанным
полковником Дэбом. Общественное мнение Франции впервые узнало о неко-
торых обстоятельствах инцидента в Хайфоне, который был подлинным
началом войны в Индокитае, лишь через несколько месяцев, когда уже
непоправимое зло свершилось.
Между действительным началом войны и ее официальным началом, кото-
рым была бойня, устроенная в Ханое 19 декабря, прошло свыше трех недель.
Но даже после инцидента в Хайфоне все еще можно было предотвратить
войну. Многое зависело от событий во Франции.
Во время этого рокового промежутка произошел характерный эпизод —
еще одна телеграмма была намеренно «задержана доставкой», конечно Сай-
гоном; это была телеграмма за подписью Хо Ши Мина, адресованная новому
премьер-министру Франции Леону Блюму. Она была послана 15 декабря,
то есть за четыре дня до бойни в Ханое. В Париж телеграмма пришла лишь
26 декабря. Возможно, своевременное получение предложения Хо Ши Мина
об общем урегулировании конфликта в Хайфоне и не имело бы решающего
значения, но указанный случай говорит о том, что в эти критические три
недели Сайгон принимал все зависящие от него меры, чтобы помешать ослаб-
лению напряженности. Ибо, несмотря на все, еще существовала надежда,
что, поскольку у власти стоит социалистическое правительство, трагедию
удастся предотвратить. 10 декабря, за несколько дней до своего вступления
на пост премьер министра, Блюм писал в газете «Пошолер»:
«Сохранить престиж нашей цивилизации, наше политическое влия-
ние и наши законные интересы в Индокитае можно лишь одним путем,
а именно добившись искреннего соглашения с Вьетнамом на основе
независимости, доверия и дружбы...»
Эти доброжелательные чувства напугали МРП, адмирала д’Аржанлье
и всех остальных, и в ходе дискуссий, связанных с образованием правитель-
ства Блюма, Бидо и Плевен особенно активно требовали проведения «твердой
политики» в Индокитае.
Несмотря на прекрасные чувства, высказанные в «Попюлер», Блюм,
стараясь не раздражать МРП, совершил роковую ошибку: первым его реше-
нием после сформирования 18 декабря правительства было решение не только
послать в Индокитай министра по делам заморских территорий Мариуса
Мутэ, который уже совершил много промахов в отношении Индокитая,
но — что гораздо хуже — одновременно отправить обратно в Сайгон
д’Аржанлье. В Ханое, где после бойни в Хайфоне отношения между фран-
цузами и вьетнамцами были обострены до предела, известие о возвращении
д’Аржанлье подействовало на вьетнамцев-, как красная тряпка на быка. Это
известие, прибывшее после многочисленных кровопролитных столкновений
в Ханое между французскими войсками и ту вс (отряды самообороны, орга-
низованные в предыдущие месяцы Зиапом), несомненно, приблизило начало
войны.
Сведения о том, что именно произошло в трагическую ночь с 19 на 20 де-
кабря, остаются противоречивыми. В предшествовавшие ей дни Морльер
и Сентени всеми силами старались поддерживать связь с вьетнамским прави-
тельством и предотвратить окончательное ухудшение положения. Нервы
у всех были напряжены до предела. Хо Ши Мин в эту роковую ночь был
серьезно болен. Он все еще надеялся, что с приходом к власти Блюма положе-
ние изменится к лучшему, и менее всего мог желать разрыва отношений
и ускорения кризиса.
1 «Тан модерн», август—сентябрь 1953 года, стр. 409.
296
Это не значит, что во Вьетнаме не было людей, «готовых к драке» и, может
быть, твердо убежденных в том, что, если не произойдет развязки, сайгон-
ская клика организует новые «Хайфоны». В свете этого возвращение
д’Аржанлье представлялось особенно зловещим. Так или иначе, возникает
вопрос: готовились ли к столкновению в ночь с 19 по 20 декабря французские
войска в Ханое, или вьетнамские войска (включая ту ве), или и те и другие?
Имеющиеся данные настолько запутанны и противоречивы, что определенный
ответ дать невозможно. Но многие факты достаточно ясны. Различные тай-
ные агенты, действовавшие по таинственным приказам, распространяли
слухи, что «вьетнамцы» (или «французы») «сегодня ночью нападут». Совер-
шенно несомненно также, что обе стороны были настороже и что Зиап держал
свои войска и ту ве в боевой готовности, чтобы, «если потребуется», нанести
удар. Имеются еще сведения, что, когда Зиап понял, что французские войска
находились в этот вечер в боевой готовности, он приказал своим войскам
не трогаться с места. Но некоторые соединения ту ве (см. Девилье, стр. 355),
очевидно, не получили этого приказа или же начали действовать вопреки ему.
Как писал Поль Мюс (в «Темуаньяж кретьен» от 6 января 1950 года), насту-
пление, начавшееся в восемь часов утра в центре Ханоя, ставило целью
не «истребление европейцев», а 1) проникновение в дома европейцев и захват
имеющегося там оружия; 2) захват французских руководящих деятелей
живыми; 3) захват возможно большего числа европейцев в качестве залож-
ников.
О том, что план вьетнамцев не ставил целью «истребление европейцев»,
говорит тот факт, что в результате длившегося целую ночь ожесточенного'
боя погибло всего сорок европейцев. В то же время двести человек были взяты
в качестве заложников.
Французские войска с помощью броневиков и легких танков быстро
очистили от вьетнамцев центр Ханоя. В четыре часа на следующий день над
резиденцией вьетнамского правительства взвился трехцветный флаг. Хо Ши
Мин, который все еще был болен, успел бежать всего за час до этого. Отряды
ту ве продолжали борьбу во многих районах города. В ту же ночь Зиап,
войска которого окружали Ханой, выступил с призывом начать всеобщую-
войну на всех фронтах.
На следующий день с таким же призывом выступил сам Хо Ши Мин:
«Клика французских колонизаторов намеревается вновь поработить
нашу родину... Сражайтесь оружием, сражайтесь кирками, лопатами,
палками! Спасайте независимость и целостность родины! Победа будет
за нами! Да здравствует независимый, неделимый Вьетнам! Да здрав-
ствует демократия!»
Через два дня партизанская война вспыхнула по всей стране.
«Это привело к тому, чего больше всего боялись генерал Морльер
и остальные: к расширеникГконфликта, к оставлению вьетнамским пра-
вительством своей столицы и к возобновлению в огромных масштабах
партизанской войны, которая, как заявил Леклерк—а он знал, о чем
говорит,— истощит французскую армию и надолго лишит ее возмож-
ности восстановить свои силы в Европе»1.
На ком бы ни лежала прямая ответственность за восстание, вспыхнувшее
в Ханое 19 декабря (Хо Ши Мин в нем, конечно, неповинен), не может быть
никакого сомнения в том, что сайгонская клика сделала все, что могла, чтобы
создать политическую и психологическую обстановку, делавшую такой взрыв
неизбежным. Та же группа лиц впоследствии в течение многих лет всеми
силами старалась помешать прекращению войны.
Возникает любопытный вопрос: была ли война, если рассматривать ее
с марксистских позиций, неизбежна, поскольку Сайгон был носителем неко-
1 Ф. Девилье, История Вьетнама с 1940 по 1952 год, стр. 357.
297
торых вполне определенных «классовых интересов»? Невольно задумываешься
над тем, как сложились бы события, если бы пост верховного комиссара в тот
момент занимал не д’Аржанлье, а Леклерк? По социальному происхождению,
воспитанию и политическим убеждениям Леклерк почти ничем не отличался
от д’Аржанлье. Граф Отклок — таково было настоящее имя Леклерка —
вырос в такой же католической, консервативной, аристократической семье,
как Тьерри д’Аржанлье. Так же как этот адмирал, он с самого начала примк-
нул к деголлевцам. Но в Индокитае один дал себя увлечь традиционному
классовому чувству, а другой был готов сделать уступку меняющейся дейст-
вительности, ибо для того, чтобы спасти какую-либо часть Индокитая для
Франции, надо было считаться с поднимающейся волной национализма
в Азии. Смог ли бы нажим представителей традиционного колониализма
взять верх над Леклерком и устранить его1? В конечном счете, вероятно, это
было бы так. Но несомненно, что если бы зимой 1946 года верховным комисса-
ром в Сайгоне был Леклерк, то не было бы инцидента в Ханое, а следовательно,
и трагедии в Ханое, и ход истории, возможно, был бы иным.
Но зло было совершено, и трагическая ночь с 19 на 20 декабря послу-
жила началом затяжной войны, об опасности которой Леклерк тщетно преду-
преждал своих соотечественников.
1 Не мешает вспомнить, что, когда Леклерк погиб в 1947 году во время воздушной
катастрофы, ходили упорные слухи, что авария была «организована» определенными груп-
пами колониалистов в Индокитае.
Глава восьмая
ОШИБКИ БЛЮМА ПРИВОДЯТ К ВОЙНЕ
В ИНДОКИТАЕ
Войну в Индокитае, которая вскоре превратилась в своеобразное
«дело Дрейфуса1 Четвертой республики», можно было еще подавить в за-
родыше. Через три дня после начала восстания в Ханое Леон Блюм высту-
пил с заявлением, что будут предприняты решительно все меры, чтобы
положить конец боям. 23 декабря, выступая в Национальном собрании,
Блюм повторил все имевшиеся у него в запасе благонамеренные пошлости
и в то же время восхвалял французские власти во Вьетнаме за то, что‘они
якобы сделали все, что было в их силах, чтобы избежать катастрофы!
«Когда мы вам подробно расскажем обо всем, что произошло, вы
поймете, что были использованы все средства для восстановления
согласия с вьетнамским правительством. Это был наш долг, наш общий
долг: терпеливо испробовать все возможности для сохранения жизни
французов в Индокитае... а также для предотвращения, пролития
крови, хотя и не нашей, но принадлежащей народу, политическую
свободу которого мы признали десять месяцев назад, — народу кото-
рый вскоре займет надлежащее место в союзе наций, сплотившихся
вокруг Франции... Суровая необходимость данного момента не изменит
этих основных принципов нашей политики. Мы не будем пренебрегать
ни малейшей возможностью урегулирования... Владение колониями
имеет в конечном счете оправдание лишь в том случае, если народ ко-
лонии становится вполне способным жить своей жизнью и управлять
своими делами. Наградой для нас будет благодарность этих народов,
которые...»
И так далее, и тому подобное. Дело было в том, что Блюм не знал, что
творится в Индокитае. Правительство получало сведения лишь от сай-
гонской клики, а печать питалась сфабрикованными в Сайгоне сообщениями
агентства Франс Пресс. Те редкие сведения, которые просачивались (напри-
мер, телеграммы корреспондента агентства Ассошиэйтед Пресс), неизбежно
«задерживались доставкой» часто на неделю и даже больше2. Вскоре, чтобы
предотвратить и такое «просачивание», в Индокитае была введена строгая
цензура.
Несчастье заключалось в том, что до июля 1946 года между мирной
и конструктивной политикой Леклерка и Сентени и реакционной полити-
кой сайгонской клики существовало некоторое равновесие, но впоследствии
эта клика, как мы видели выше, начала преподносить Парижу один свер-
шившийся факт за другим. Общественное мнение Франции, слишком заня-
тое другими делами, вначале вообще не интересовалось Индокитаем
1 Судебное дело по заведомо ложному обвинению в шпионаже офицера французской
армии еврея А. Дрейфуса, сфабрикованное реакционной французской военщиной. Дело
Дрейфуса переросло в острую борьбу прогрессивных сил Франции против сил реакции.-
Прим. ред.
а Ф. Девилье История Вьетнама с 1940 по 1952 год., стр. 358.
299
(например, печать ни слова не писала об обстреле Хайфона в ноябре; возмож-
но, что она действительно об этом на знала). Поэтому, когда в декабре про-
изошел взрыв, сообщения печати создавали: впечатление, что французам
нанесли предательский удар ножом в спину. •
«Тонкин необходимо очистить от бандитов, проливающих нашу кровь»,—
писала газета «Депэш де Тулуз». Остальные газеты придерживались при-
близительно такой же линии. Коммунистическая газета «Юманите» была
почти единственной, осторожно использовавшей телеграмму Ассошиэй-
тед Пресс от 25 декабря и изложившей благожелательное заявление
Блюма.
Мутэ вылетел в Индокитай, где оказался полностью на поводу у сай-
гонской клики. Он пробыл в Ханое всего тридцать часов* и спешно вернулся
во Францию. Генерал Морльер, который мог бы изложить ему подлинные
факты, по странному совпадению, был вызван в этот день в Сайгон. Личное
письмо Хо Ши Мина, в котором тот предлагал встретиться с французским
министром и начать с ним переговоры об урегулировании отношений на
основе соглашения от 6 марта 1946 года, не было передано Мутэ. Вместо
этого Мутэ выступил с заявлением, полностью одобрявшим отделение Кохин-
хины. 29 декабря 1946 года газета «Монд» опубликовала «беседу» между
д’Аржанлье и Мутэ, ясно говорившую о том, что сайгонская клика завое-
вала на свою сторону французского министра по делам заморских террито-
рий. Мутэ через несколько дней отверг предложения о заключении мира,
переданные радиостанцией Вьетмина, назвав их «несерьезными». В Ханое,
сказал Мутэ, он полностью убедился в том, что удар вьетнамцев против
французов был подготовлен заранее. «По возвращении в Париж, — заявил
далее Мутэ, —я одобрю все, что сделали французские власти в Индокитае,
которые в соответствии с инструкциями правительства до последнего мо-
мента старались не вмешиваться».
Внимание Мутэ было направлено на якобы «заранее обдуманную»
«месть ту ве за Хайфон» и отвлечено от действительно важных вопросов:
мирных предложений, переданных радиостанцией Вьетмина и выдвинутых
самим Хо Ши Мином, личное письмо которого, адресованное Мутэ (во время
пребывания последнего в Ханое), также было таинственным образом «задер-
жано». Впоследствии стало известно, что к письму Хо Ши Мина (когда оно
.наконец было передано адресату) был приложен пространный меморандум,
содержавший четыре ясно сформулированных пункта; если бы этот мемо-
рандум был положен в основу переговоров, это могло бы привести к немед-
ленному прекращению военных действий.
Но Мутэ так или иначе уже принял решение. В своих заявлениях в Сай-
гоне и по возвращении в Париж он занял настолько твердую официальную
позицию, направленную против Вьетмина, что Леклерку, который также
приехал ненадолго в Индокитай, было неудобно выступить с каким-либо
категорическим заявлением. Но три факта красноречиво говорят о его
разногласиях с сайгонской кликой, а также с Мутэ: д’Аржанлье энергично
возражал против поездки Леклерка в тот момент в Индокитай; Леклерк
в заявлении, сделанном в Сайгоне, ясно показал, что придерживается иной
линии, чем д’Аржанлье, заявив, что, по его мнению, бессмысленно вечно
болтать об «антикоммунизме» и что Франции было бы полезнее постараться
удовлетворить национальные чаяния вьетнамцев (эти чаяния яснее всего
олицетворяла партия Вьетмин). Наконец, когда Блюм предложил Лек-
лерку пост верховного комиссара вместо д’Аржанлье, Леклерк поставил
определенные условия, отвергнутые по настоянию МРП, которая__(вместе
с Мутэ) решительно поддерживала сайгонскую клику, ибо к тому времени
Сайгон уже готовил «решение при помощи Бао Дая». Разработкой этого
плана был всецело занят Боллаэрт, сменивший д’Аржанлье на посту вер-
ховного комиссара. В последующие месяцы Мутэ неоднократно подвергался
300
на съездах социалистической партии нападкам за проявленные им глупость
и раболепие перед кликой колониалистов. Но ущерб уже был нанесен.
Одиннадцатого января, после того как Мутэ оставил без ответа пред-
ложения Хо Ши Мина о заключении перемирия, вьетнамское правитель-
ство официально объявило, что «война за независимость» стала неизбежной.
Все же в последующие месяцы Хо Ши Мин и радиостанция Вьетмина про-
должали повторять, что есть еще время предотвратить кровопролитие. Но
ко всем этим предложениям французы оставались глухи. Пиньоны и д’Ар-
жанлье уже приняли решение, что самый подходящий для них человек —
Бао Дай. 14 марта 1947 года военный министр Кост-Флоре выступил со
своим бессмертным заявлением, что «в Индокитае нет более военной
проблемы». Кост-Флоре, считавшийся одним из светил МРП, принадле-
жал к числу тех французских политических деятелей, в основном
членов МРП, которые несут главную ответственность за дезинформацию
Франции о положении дел в Индокитае и за затягивание войны до разы-
гравшейся через семь лет катастрофы в Дьен Бьен Фу.
Беда Леона Блюма и его правительства. в декабре 1946 и в январе
1947 года заключалась в том, что они не прекратили войны тогда, когда
это еще легко было осуществить. Но по вине Мутэ даже не была сделана
попытка установить контакт с Хо Ши Мином, и 1947 год положил начало
эре острых конфликтов Франции с национальным и антиколониальным дви-
жением, развернувшимся в ряде стран французской колониальной импе-
рии. Помимо войны в Индо-Китае, 1947 год ознаменовался восстаниями
и бойней на Мадагаскаре, в результате которых депутаты и сенаторы Мада-
гаскара были исключены из французского парламента и в Тананариве над
ними состоялся совершенно нелепый суд. Вскоре после этого в Танжере
произнес свою знаменитую речь султан Марокко. Ответом было назначение
генерала Жюэна генеральным резидентом в Рабате. Султану ясно дали
понять таким образом, цто по меньшей мере бестактно мыслить в 1947 году,
исходя из возвышенных принципов Атлантической хартии.
По мнению многих французов, призрак коммунизма бродил теперь
вдоль и поперек по всей французской империи. Это стало частью психоза
«холодной войны».
О правительстве Блюма остается сказать не многое. Оно находилось
у власти всего один месяц — до избрания 16 января 1947 года Венсана
Ориоля президентом республики. Блюм совершил поездку в Лондон, где
ему воздавались почти королевские почести. Особенно сердечно его
приняли Эттли и Бевин. Блюм нравился им гораздо больше, чем Бидо.
Он содействовал дальнейшему сближению с Англией, заложив основы
будущего англо-французского союза. Комментируя быстрый успех миссии
Блюма, газета «Таймс» высказала мысль, что Франции и Англии важно
согласовать свою политику не только в Европе, но также и в отношении
арабского мира и Юго-Восточной Азии, где Бирма и Индокитай ставят
аналогичные проблемы. Но «Таймс» в то время не предвидела, что эти две
«проблемы» будут разрешаться различными путями.
Знаменательно, что во Франции наибольшее впечатление правительство
Блюма произвело «указом» о снижении цен на 5 процентов, за которым
вскоре последовало дальнейшее снижение цен еще на 5 процентов. Это меро-
приятие вызвало восторженные отклики: у власти, говорили, наконец стоит
последовательное правительство, избавившееся от проклятия трехпартий-
пой системы и взявшее быка (то есть цены) за рога. Излишне говорить, что
эти мероприятия не дали устойчивых результатов. Они лишь ненадолго
задержали дальнейший рост стоимости жизни. Но в апреле уже говорили
о провале эксперимента Блюма.
Глава девятая
«РАМАДЬЕ ИЗГОНЯЕТ КРАСНЫХ»
С первых же дней существования правительства Блюм неоднократно
заявлял, что его правительство лишь «затычка» (но что за затычка!) и что
16 января, после выборов президента, он подаст в отставку. Выборы пер-
вого президента Четвертой республики состоялись в ясный солнечный день
в Версале в обычной праздничной обстановке. Коммунисты не выдвигали
кандидата, и Ориоль был избран в первом туре голосования, получив по-
давляющее большинство голосов. За него было подано 452 голоса, главным
образом социалистов и коммунистов. Кандидат МРП Шампетье де Риб полу-
чил всего 242 голоса, а остальные два кандидата — и того меньше. В после-
дующие годы коммунисты не раз напоминали Ориолю, если он причинял
им неприятности, что он обязан своим избранием только им.
Ориоль — один из старейших деятелей Третьей республики, выступав-
ший за «стабильность», — за время семилетнего пребывания у власти ока-
зывал большое влияние на ход событий. Он полностью поддерживал «тра-
диционную республику». Ориоль изъял из продажи свой двухтомный труд
«Вчера;.. Завтра», вышедший в свет вскоре после Освобождения. Став пре-
зидентом, он решил, что эта книга слишком смело трактует некоторые во-
просы, относящиеся к экономике и конституции, и слишком резко критикует
некоторых людей и некоторые институты. Ориоль стал во многих отноше-
ниях своеобразно консервативным. В частности, его позиция по колониаль-
ному вопросу иногда ставила в тупик социалистов — соратников Ориоля.
Например, он полностью поддерживал проект «разрешения» индо-китайской
проблемы при помощи Бао Дая. Ориоль очень вяло откликался (или вообще
не откликался) на прогрессивные предложения, поступавшие из Туниса
и Марокко. Он упорно отказывался помиловать таких мадагаскарских «мя-
тежников», как Разета, хотя этот тяжело больной человек был приговорен
к пожизненному заключению на основании более чем сомнительных дан-
ных.
Рамадье, подобно Гуэну, был типичным рядовым политиком, но его
трезвое «республиканское чутье» сыграло большую роль во время прави-
тельственного кризиса, возникшего после муниципальных выборов в октябре
1947 года. Среди широкой публики он снискал известность главным образом
своей поразительной неспособностью наладить работу министерства про-
довольствия вскоре после Освобождения. Рамадье со своей седой бородкой
и избитыми речами не производил внушительного впечатления.
Тем не менее ему выпала судьба сформировать разнородное правитель-
ство — последнее французское правительство с участием коммунистов, —
которое явилось весьма важной вехой в истории Четвертой респуб-
лики.
Когда оглядываешься назад, кажется странным, что коммунисты
настаивали на участии в правительстве, ибо они вскоре поняли, что не
могут согласиться с политикой правительства в вопросе об Индокитае
302
или серьезно поддерживать продолжение политики замораживания заработ-
ной платы, проводившейся Блюмом. Но в январе 1947 года коммунисты,
видимо, еще, не сознавали всего значения Индокитая, и, кроме того, им,
как видно, вскружила голову временная популярность политики «снижения
цен на 5 процентов». Но, главное, в то время еще не произошел окончатель-
ный разрыв между Востоком и Западом, и они, вероятно, надеялись, что,
находясь в правительстве, еще смогут оказать влияние и предотвратить
грозящий раскол между Востоком и Западом.
Торез снова стал одним из заместителей премьера, и коммунисты полу-
чили портфели министра здравоохранения, министра труда и министра
реконструкции, а также пост министра обороны, которого они давно доби-
вались. Но все же их положение в правительстве было очень шатким. Во-
первых, положение Бийу как министра обороны потеряло значение в связи
с созданием трех полноправных министерских постов — военного министра,
министра авиации и министра военно-морского флота — и с предоставле-
нием их членам других партий. Многие газеты непрерывно твердили о
«международной аномалии» — участии коммунистов во французском прави-
тельстве. Затем вскоре возникли некоторые разногласия между министрами-
коммунистами и депутатами-коммунистами, которые по ряду вопросов
теперь воздерживались от поддержки мероприятий правительства.
Один из самых решительных противников трехпартийной системы —
Раймон Арон — писал в газете «Комба»1 после сформирования правитель-
ства Рамадье, что, хотя Франция пока еще открыто не выбрала между «Вос-
током и Западом», откладывать этот выбор больше уже нельзя:
«Выбор этой политики «среднего пути» объясняется составом пра-
вительства. Три партии обращают свои взоры к Лондону, Москве
и Риму... Существует опасность вторжения русских и последующего
освобождения американцами, и правительство старается избежать
всего, что может усилить эту опасность... Но было бы неправильно
говорить, что мы зависим в равной степени от обоих гигантов. В отно-
шении реконструкции мы главным образом зависим от Соединенных
Штатов. Без американских кредитов невозможен даже нынешний
посредственный уровень жизни французского народа. Без них мы не
сможем осуществить план Монне. СССР, даже если бы захотел, не смог
бы заменить США. Наша империя также зависит от благожелатель-
ности Америки. 75 процентов общественного мнения Франции высту-
пает за западную ориентацию нашей дипломатии... Нельзя отрицать
того факта, что наша страна находится в зоне, где преобладает англо-
американское влияние».
Арон далее указывал, что в тех случаях, когда не затронуты француз-
ские интересы, Франция может позволить себе занимать «нейтральную»
позицию или выдвигать компромисс. Но когда дело касается Германии,
вопрос о которой глубоко затрагивает интересы Франции, страна находится
в невозможном положении: при нынешней ситуации французского прави-
тельства она вынуждена либо со всеми соглашаться, либо всем возражать.
1 Арон недолго сотрудничал в газете «Комба». Вскоре он перешел в редакцию более
богатой газеты—«Фигаро», где лучше себя чувствует. Во время самых тяжелых лет «хо-
лодной войны»— в 1947—1950 годы — Раймон Арон оказывал большое влияние на фран-
цузские дела как «западный» пропагандист, хотя и питавший большие симпатии к де Гол-
лю. Почитатели Арона называли его (несколько преувеличивая его значение) «француз-
ским Уолтером Липпманом». Все же редакционные статьи Арона в «Фигаро», а также его
книга «Великий раскол», вышедшая в свет в 1948 году, оказывали некоторое влияние
и широко цитировались английской и американской печатью. В своем предисловии
к книге Джеймса Бернхэма «Сдерживание или освобождение» (вышла на французском
языке в 1953 году) Арон соглашается с общими доводами автора, но в то же время^пе
допускает мысли о превентивной войне против России.
303
Таким образом, Франции ничего не остается, как стать на чью-либо сторону.
Она должна поддерживать англо-американскую политику, ибо, «если Гер-
мания не будет воссоздана вместе с нами, она будет воссоздана против нас»1.
Такая классическая формулировка в последующие годы по ряду других
поводов приводилась с небольшими вариациями.
Но это было лишь начало. В марте под влиянием более широких между-
народных конфликтов процесс распада правительства почти закончился.
4 марта Бевин и Бидо подписали в Дюнкерке договор об англо-французском
союзе, несмотря на протесты коммунистов, заявлявших, что сначала надо
разрешить германскую проблему. Через несколько дней в Национальном
собрании разыгралась буря в связи с индо-китайским вопросом. Затем было
два еще более бурных заседания, на которых коммунисты и другие «сто-
ронники правительства» вступили в драку. Приблизительно в это же время
несколько сот молодых людей (большей частью деголлевцы) устроили на
Елисейских полях демонстрацию в знак протеста против «марксистского
террора». 11 марта в Бельгии подали в отставку четыре министра-комму-
ниста. Это был знак, показывавший, куда дует ветер, особенно если учесть,
что эти события развернулись накануне провозглашения в Конгрессе США
знаменитой доктрины Трумэна1 2. Президент не только потребовал предоста-
вления 400 миллионов долларов для Греции и Турции, но также изложил
принципы оказания Америкой поддержки «свободным народам мира».
Выступление Трумэна, приуроченное к открытию Московского сове-
щания Маршалла, Молотова, Бевина и Бидо, предопределило исход этой
сессии Совета министров иностранных дел, посвященной германскому
и австрийскому вопросам. Франция усматривала в заявлении Трумэна
обещание американской помощи всем странам, которым «угрожает комму-
низм». В том же году, но несколько позднее, Мендес-Франс начертал сле-
дующую характерную картину положения во Франции:
«Коммунисты оказывают нам большую услугу. Поскольку у наг
существует «коммунистическая опасность», американцы прилагают
огромные усилия, чтобы нам помочь. Мы должны холить и лелеять это
обязательное коммунистическое пугало»3.
18 марта Раймон Арон сделал следующий неоспоримый вывод из заявле-
ния Трумэна относительно Греции и Турции:
«Правительство, состоящее из представителей враждующих партий,
возглавляет Рамадье — человек, не пользующийся авторитетом. Мы
зависим от американской помощи... Весь вопрос в том, сколько мы
можем получить от Вашингтона?.. Международное положение резко
изменилось. Заявление Трумэна — фактор в политической игре во всех
странах мира. Мы всегда знали, что американцы расценивают успехи
любой коммунистической партии в любой стране мира как угрозу своим
интересам и преимущество для Советского Союза. Но редко кто решался
говорить об этом открыто. Сейчас все стало ясно. Однако до сих пор
правительство и даже весь французский строй опирались па эту маски-
1 «Комба», 25 января и 7 февраля 1947 года.
2 Программа внешней политики американского правительства, изложенная прези-
дентом Трумэном в послании Конгрессу США 12 марта 1947 г. Доктрина Трумэна, помимо
ассигнования 400 млн. долл, для «помощи» Греции и Турции, намечала программу поддерж-
ки реакционных сил для укрепления капиталистического строя в буржуазных странах,
реставрации капитализма там, где он потерпел поражение. Она преследовала также цель—
обеспечить условия для расширения экспансии американского империализма. В 1949 г.
Конгресс США утвердил программу, основанную на принципах доктрины Трумэна.—
Прим. ред.
3 J. G а 1 t i е r-В о i s s i ё г е, Mon journal dans la grande pagaie, Paris, 1950, p. 187
(Ж ак Гальть е-Б у а с с ь e p, Мой дневник среди великой сумятицы, Париж, 1950,
стр. 187).
304
ровку неразрешимых конфликтов и на компромиссы, опасность кото-
рых была известна и которые все же считались неизбежными»1.
Через несколько дней Арон жаловался, что коммунисты не прояв-
ляют никаких признаков намерения уйти из правительства, хотя бельгий-
ские и итальянские коммунисты уже решились на это. Если коммунисты
не хотят перейти в оппозицию, а остальные партии не хотят согласиться
с перспективой управления страной без коммунистов и без поддержки проф-
союзов, которая в сильной степени зависит от участия коммунистов в пра-
вительстве,
«то это означает, что у данного строя нет ничего общего с'парламент-
ской системой и его единственная цель — скрывать конфликты и задер-
живать разрешение проблем... На умеренность коммунистов рассчиты-
вать нечего. Переход итальянских и бельгийских коммунистов в оппо-
зицию говорит о том, что их силы растут. Требуется хирургическое
вмешательство»1 2.
События начали быстро развиваться, и «хирургическое вмешательство»,
которого так жаждали, приближалось. Коммунисты долгое время не реша-
лись выйти из правительства. Они, возможно, ждали результатов Москов-
ской сессии Совета .министров иностранных дел четырех держав. Но поло-
жение с каждым днем осложнялось. На Московской сессии пропасть между
Францией и Россией увеличилась еще больше, особенно после отказа Моло-
това поддержать претензии Франции в отношении Саара. Экономическое
положение во Франции снова начало ухудшаться. В связи с очень суровой
зимой перспективы улучшения продовольственного положения были хуже,
чем когда-либо, и норму выдачи хлеба пришлось сократить до двухсот пяти-
десяти граммов в день. Долларовые кредиты были единственной надеждой
свести концы с концами до весны 1948 года, когда продовольственное поло-
жение могло исправиться. Разногласия по вопросу об Индокитае внутри
правительства обострились.
Кроме того, возникли большие трудности двоякого характера. В конце
марта на Мадагаскаре начались серьезные волнения, во время которых
погибло около двухсот французов. Расположенные там французские войска,
под влиянием озлобления и паники, охвативших французских поселен-
цев, ответили с предельной яростью, истребляя местное население во
многих районах страны и уничтожая целые деревни. В общей сложности,
как считают, было убито около 80 тысяч взрослых и детей3. Немедленно
был поднят вопрос о том, кто несет ответственность (конечно, за гибель
французов). Многих мадагаскарских депутатов обвиняли в том, что они
«имели отношение к организации» мятежа. Вскоре был поднят вопрос
о лишении их парламентской неприкосновенности и предании суду
по обвинению в заговоре и т. п... Коммунисты уже полностью расходились
с МРП в вопросе о политике Франции в Индокитае, и мадагаскарские со-
бытия создали новое серьезное препятствие для их дальнейшего участия
в правительстве.
Далее, на политической арене внезапно вновь появился де Голль. Он
председательствовал в Брюневале, в Нормандии, на торжественном заседа-
нии, посвященном годовщине известной десантной операции войск Англии,
Канады и Свободной Франции, произведенной в 1942 году. Выступая в при-
сутствии английского и канадского послов и 50 тысяч французов, де Голль
закончил свою речь несколько загадочной фразой:
1 «Комба», 18 марта 1947 года.
2 «Комба», 23 марта 1947 года.
3 Официальные цифры не были опубликованы, но правительство не опровергало циф-
ры 80 тысяч человек, когда ее несколько раз называли в парламенте. Католический еже-
месячный журнал «Эспри» неоднократно писал об «убийстве в марте 1947 года 80 тысяч
мальгашей».
20 a. Bepi
305
«Настанет день, когда огромное большинство французов объеди-
нится вокруг Франции, бросит свою бесплодную игру и перестроит
плохо сколоченный порядок, при котором нация теряет свой путь,
а государство себя дискредитирует».
«Власть де Голлю!» — кричала толпа в Брюневале. Через две недели
де Голль выступил в Страсбурге — на сей раз в присутствии нескольких
сот тысяч человек — и объявил об образовании Объединения французского
народа (РПФ). Все это было ново и вызвало некоторую тревогу. Уже после
выступления де Голля в Брюневале Дюкло заметил (обнаружив, таким
образом, что, во всяком случае, некоторые коммунисты были против ухода
из правительства), что, «когда республика находится в опасности, лучше
участвовать в работе правительства, чем оказаться вне его». МРП и социа-
листы тоже были встревожены, конечно, не угрозами де Голля по адресу
коммунистов, а тем, что он представлял угрозу республике, МРП и социа-
листам.
Главный теоретик МРП Этьен Борн писал 13 апреля в «Об»:
«В последние две-три недели политические лидеры, по-видимому,
начали страдать галлюцинациями... Они внезапно увидели в своей
среде тень Цезаря...»
Для МРП дело обстояло очень серьезно, ибо их избиратели скорее
всех могли примкнуть к де Голлю. Что касается Блюма, то его преследовала
мысль, что де Голль потребует плебисцита. Правда, всеобщие выборы должны
были состояться лишь в 1951 году, но что же будет, если де Голль начнет
сейчас утверждать, что он действительно представляет страну в отличие
от законного представительства?
Тем временем Московская сессия Совета министров иностранных дел
приближалась к бесплодному концу. Но коммунисты все еще не решались
выйти из правительства. Правда, 17 апреля на заседании правительства
произошла ожесточенная стычка. Торез вышел из себя, назвав Мутэ «ко-
лониалистом», осудил как произвол арест пяти мадагаскарских депутатов
и сенаторов, совершенный в нарушение парламентской неприкосновен-
ности. Тетжен (МРП) заявил, что потребует отмены парламентом неприкос-
новенности этих депутатов, поскольку они были арестованы «на месте не-
прерывно совершаемого преступления» — фантастическое «толкование» соот-
ветствующей статьи конституции. Министры-коммунисты сказали, что
в таком случае они выйдут из правительства, ибо не хотят больше иметь
ничего общего с колониальной политикой правительства в Индокитае, на
Мадагаскаре и в Северной Африке. Они ушли разгневанные, отказавшись
присутствовать на завтраке, устроенном премьер-министром в честь семи-
десятилетия Блюма. На следующий день они все же*решили остаться в пра-
вительстве, но разъяснили, что депутаты-коммунисты в будущем считают
себя в праве голосовать против мероприятий правительства. Коммуни-
стическая партия опубликовала заявление, осуждающее арест мадагаскар-
ских депутатов как нарушение конституции (что, строго говоря, соответ-
ствовало истине).
Сотрудничество с каждым днем становилось все более неустойчивым.
1 мая Московская сессия Совета министров иностранных дел четырех дер-
жав прервала работу в полном беспорядке.
«Раскол мира на два блока, — писал Марсель Жимон, — стано-
вится все более явным... Страны, потерявшие свободу, не скоро обретут
ее вновь, а страны, нуждающиеся в хлебе и кредитах, перестали быть
полными хозяевами своей судьбы»1.
Наконец произошло событие, сломившее трещавший хребет трехпартий-
ной системы. 30 апреля 20 тысяч рабочих^заводов Рено объявили забастовку
1 М ар сель Жимон в «Комба» от 26 апреля 1947 года.
306
в знак протеста против роста дороговизны. Политика Блюма, предусматри-
вавшая замораживание цен и заработной платы, явно потерпела провал.-
Что было делать министрам-коммунистам в создавшейся обстановке?”
Они уже были сильно раздражены политикой в Индокитае, на Мада--
гаскаре и провалом Московской сессии Совета министров иностранных
дел. В таких условиях дальнейшая поддержка политики замораживания
цен и заработной платы, которую проводил Рамадье, и отказ от поддержки
умеренных требований рабочих заводов Рено были немыслимы. Многие*
руководящие коммунистические деятели сознавали, что сохранить трех-
партийную систему больше невозможно. Возникла опасность, что комму-
нисты могут стать непопулярны среди рабочего класса.
Орган социалистов «Попюлер» и орган МРП «Об» начали распростра-
нять среди рабочих хитрую антикоммунистическую демагогию, поддержав
забастовку на заводах Рено, в то время как коммунистическая ВКТ все еще
выступала против забастовки.
Поэтому министры-коммунисты— а не только коммунистическая пе-
чать — выступили за забастовки, таким образом официально отмежевав-
шись от политики «замораживания заработной платы», и заявили, что,
поскольку дело касается их, они считают «эксперимент Блюма» законченным.
Это послужило Рамадье «формальным» оправданием, которого он
добивался, чтобы официально «изгнать» коммунистов из своего прави-
тельства.
«Рамадье изгоняет красных!» — кричали газетные заголовки в Америке.
Рамадье как раз на это и надеялся.
Однако великий поворотный пункт в истории Четвертой республики
совершился не так просто, как преднамеренно старались изобразить; обстоя-
тельства, при которых «изгнали красных», полезно изучить более внима-
тельно. Ибо этот вопрос имел не только политическую, но и экономическую
сторону (о чем свидетельствовала забастовка на заводах Рено).
Вот что писал в то время такой крупный авторитет, как Франсуа Го-
гель
«В течении восемнадцати-двадцати месяцев после Освобождения
продукция французской промышленности поразительно быстро увели-
чивалась, а затем достигла предела, который в создавшихся условиях,
по-видимому, не в силах была превзойти. Это вызывалось недостатком
рабочей силы и особенно нехваткой угля. Поскольку объем промышлен-
ной продукции был недостаточен, заработная плата оставалась неудо-
влетворительной. Если бы, например, заводы Рено могли выпускать
в три раза больше автомобилей, то они были бы в состоянии повысить
заработную плату. Но это было невозможно из-за недостатка угля
и сырья...»1
Короче говоря, создавшееся во французской промышленности положе-
ние вызывалось главным образом нехваткой угля. Далее, как указывал
Гогель, в мае 1947 года вопрос о заработной плате, возможно, не возник бы,
если бы не недостаток многих продуктов и товаров, особенно хлеба и* мяса,
в результате чего «блюмовское» снижение цен стало в значительной степени
номинальным, поскольку рабочий класс (как и все остальное население)
был вынужден покупать ряд товаров первой необходимости на «черном
рынке». Конечно, это снижало реальную заработную плату.
Как указывалось выше, газеты социалистов и МРП из демагогических
соображений поддерживали забастовку на заводах Рено, тогда как ВКТ
(в которой преобладали коммунисты) выступала против нее. Поскольку
социалисты и МРП пустились на заводах Рено на кратковременный ан-
тикоммунистический маневр, коммунисты воспользовались этим, чтобы высту-
1 «Эспри», май 1947 года, стр. 848.
20* 307
пить в защиту рабочих и доказать свою искренность, рассорившись с пра-
вительством именно по этому вопросу и открыто заявив о провале экспе-
римента Блюма. Это была по меньшей мере последовательная линия при
данном положении и с точки зрения выборов наилучшим образом подготов-
ляла почву для выхода из правительства.
Однако совершенно ясно, что решающую роль в вопросе об «изгнании»
коммунистов из состава правительства играло международное положение:
Гогель писал:	i
«Толчком послужило послание Трумэна Конгрессу... Судя по
сообщениям из Америки, страна сейчас охвачена волной антикоммунизма.
США, по-видимому, твердо решили уничтожить влияние комму-
нистов не только в Центральной Европе и на Балканах, но также и в
Западной Европе... В Москве Молотов отказался предоставить нам
Саар не по каким-либо причинам, относящимся непосредственно к
Франции, а просто потому, что не хотел даже частично согласиться
с США... В результате этого Франция заключила с Англией и США
-сепаратное соглашение, которое обеспечивает нам несколько большее
количество немецкого угля... После этого Франция заняла совершенно
иную позицию, чем Россия. С точки зрения коммунистов, это предста-
вляло собой тревожное «отклонение» от программы правительства
Рамадье, принятой 21 января».’
Гогелю было ясно, что Франция нуждается главным образом в креди-
тах для обновления оборудования, а также в контролируемом англичанами
и американцами угле и в американской пшенице (до весны 1948 года). Он
также усматривал явную связь между посланием Трумэна и начатой де
Голлем новой кампанией, ставившей своей первой целью устранение ком-
мунистов из правительства.
Ввиду огромных экономических потребностей Франции, писал Гогель,
совершенно очевидно, что коммунисты так или иначе не смогли бы долго
удержаться у власти:
«Возможно, что коммунисты, -ясно сознавая этот факт, сами вы-
звали кризис, который привел к их исключению из правительства. Теперь
основной вопрос заключается в том, останутся ли они просто оппози-
ционной партией в рамках конституции Четвертой республики... или
же их уход выльется в более ожесточенную форму...»
В заключение Гогель поставил вопрос, который в то время тревожил
многих мыслящих французов. Поскольку, говорил Гогель, единство дей-
ствий союзников военного времени нарушилось почти одновременно с един-
ством действий трех главных французских партий, к каким результатам
ато приведет в международном масштабе? Образуют ли Англия и Франция
ядро третьей международной силы между американским капитализмом
и русским коммунизмом — силы, которая попытается ослабить антагонизм
между двумя гигантами? Или Франция и Англия просто будут «включе-
ны» в американский «западный блок», всецело направленный против Рос-
сии?
Во всяком случае, Гогель считал крах трехпартийной системы очень
серьезным делом. Он надеялся, что коммунисты останутся лояльной оппо-
зиционной партией и воздержатся от каких-либо опрометчивых действий.
Но остальная часть страны несла равную ответственность. Во Франции,
где 5,5 миллиона человек отдали свои голоса коммунистам, тот вид про-
фессионального антикоммунизма, который безнаказанно практикуется в дру-
гих странах, привел бы лишь к кровопролитию1.
Нам теперь известен ответ на вопрос Гогеля. Здесь можно отметить
известный «параллелизм». Несмотря ни на что, между США и СССР до на-
1 «Эспри», 1947 год, стр. 850—852.
:308
стоящей войны дело не дошло и во Франции также не произошло ожесто-
ченного столкновения между коммунистами и остальной частью страны.
Но в самый разгар «холодной войны», особенно в конце 1947 года, едва
не произошел взрыв. Французская коммунистическая партия, как и Совет-
ский Союз, несколько лет занимала «обособленное положение», и коммунисты
были очень замкнуты и «необщительны», во всяком случае в области поли-
тики (в личной жизни это меньше чувствовалось). Однако попытки, пред-
принятые в 1952 году «французскими маккарти», искусственно ликвидиро-
вать Французскую коммунистическую партию были встречены в стране
крайне неблагоприятно, ибо считалось «естественным», во всяком
случае для рабочего класса, голосовать за коммунистов. В конечном счете
широко распространенное во Франции чувство вины перед рабочим клас-
сом помешало попытке уничтожить коммунистическую партию. Здесь сыгра-
ло свою роль также опасение, что это может вызвать большие волнения.
Возможно, существовал также некоторый «параллелизм» между нежеланием
ликвидировать коммунистическую партию и несогласием на превентивную-
войну против России.
Глава десятая
ПЛАН МАРШАЛЛА
Вернемся к 1947 году. Нет уверенности в том, что устранение комму-
нистов из правительства Рамадье было встречено во Франции с таким же
единодушным одобрением, как за границей. Прежде всего оно поставило
социалистов в неловкое положение. Раймон Арон спрашивал, не произойдет
ли взрыв народного недовольства, «до сих пор сдерживавшегося ВКТ»,
и не создаст ли «окончательное расхождение» социалистической партии
с коммунистами «еще более широкую пропасть-между этой партией и рабо-
чим классом»1. Это, добавлял Арон, несомненно, был «противоестествен-
ный» союз. Но Арона все же смущал вопрос, как будет реагировать народ
на коалицию социалистов с буржуазными партиями. Этот вопрос смущал
не только Арона, но и самих социалистов.
Шестого мая 1947 года на заседании Национального совета француз-
ской социалистической партии значительное меньшинство, возглавляемое
Ги Молле, высказалось за немедленную отставку правительства Рамадье.
Коммунисты, заявил Молле, вышли из правительства в связи с «нажимом
слева», и он считал, что социалисты поступили бы неправильно, игнорируя
этот нажим. Но *Блюм и Рамадье настаивали на том, чтобы правительство
продолжало свою деятельность «под руководством социалистов». Они
утверждали, что это необходимо для борьбы с угрозой со стороны де Голля.
Предложенная ими резолюция была принята 2529 голосами против 2125.
Это, конечно, полностью соответствовало блюмовской политике «единения
с Америкой», и Блюм знал о многих признаках, суливших в ближайшем
будущем увеличение помощи Соединенных Штатов.
Уже через несколько дней Раймон Арон писал:
«Более или менее достоверные сведения о намечаемом Америкой
огромном плане «мирного ленд-лиза» вызвали во Франции нечто вроде
идеологической борьбы. Означают ли доллары дядюшки Сэма потерю
нами независимости?.. Люди спрашивают, нет ли у США каких-либо
скрытых мотивов...»1 2
Тем временем произошло много значительных событий. Хотя Бидо
продолжал утверждать, что не считает раскол между Востоком и Западом
окончательным, опровергая мнение, что на Московской сессии «французы
совершили полный поворот», путь, по которому шел мир, стал совершенно
ясен. 14 мая Черчилль выступил со своей речью «Пробудись, Европа!»
и ратовал за создание «Соединенных Штатов Европы». Европа, по словам
Черчилля, означает «свободу, справедливость, честь, долг, милосердие».
Он говорил о Франции и Англии как о «главных членах-основателях» Евро-
пы, предлагал «снова включить» в западный мир «Германию с ее промыш-
ленным гением» и добиться примирения Франции с Германией.
1 «Комба», 16 мая 1947 года.
2 «Комба», 15 мая 1947 года.
310
Французы отнеслись к этому выступлению со смешанным чувством.
Многим казалось, что от него слишком сильно пахнет окончательным рас-
колом Европы и всего мира на два враждебных лагеря.
Бидо заметил, что «Европа» представляет собой «очень старую идею».
Черчилль, по его мнению, не изобрел ничего нового. Главный вопрос заклю-
чается в том, как осуществить этот проект «на практике». И он все еще не
хотел согласиться с предложением Черчилля о присоединении Франции
к Бизонии: «Не следует считать неизбежной печальную перспективу нару-
шения мира». Что касается Германии, то, как заметил в то время Альбер
Камю, ненависть Франции сменилась «странным чувством недоверия и смут-
ного недовольства, смешанного с утомлением и безразличием». Германия,
которая раньше создавала угрозу сама по себе, писал он, сейчас является
прежде всего пешкой в игре между Россией и Америкой. «Величайшая
проблема нашего века — это вражда между этими двумя державами»1.
Наконец, 5 июня Маршалл выступил в Гарварде; Франция, естественно,
приветствовала его выступление, как и должна была поступить страна,
находящаяся в тисках экономических трудностей и растущего беспокойства
среди рабочих. Тем не менее интеллигенция испытывала недоумение отно-
сительно того, что скрывается за этими предложениями. Слова Маршалла
звучали великодушно, но... Следует отметить, что, несмотря на новый заем
в 250 миллионов долларов, полученный Францией от Международного
банка реконструкции и развития (в оплату, как сказал потом Жданов, за
удаление коммунистов из состава правительства), страна уже несколько
недель испытывала большие экономические трудности. Продовольственное
положение было тяжелым, нормы выдачи хлеба пришлось сократить, «чер-
ный рынок» развил невиданную активность. «Комба» иронически заметила,
что «черному рынку» «наносят удар в самое сердце» — полиция «арестовы-
вает опасных спекулянтов, торгующих в метро цветами, булочками и шнур-
ками для ботинок». Президент Ориоль обратился к крестьянам со страст-
ным призывом: «Поставляйте, поставляйте свою пшеницу, всю свою пше-
ницу... У нас нет долларов, у нас нет угля...» и т. п. 23 мая Рамадье ска-
зал, что Франции придется есть кукурузный хлеб: озимая пшеница погибла
из-за морозов,—и хлебный кризис удастся преодолеть не раньше июля
1948 года. Во многих городах начались голодные бунты. В Лионе толпа
рабочих ворвалась в префектуру с криками: «Хлеба! Хлеба!» Торговцы
и мелкие фабриканты начали наступление против «дирижизма», и-многие
магазины несколько дней были закрыты. 20 мая объявили забастовку
80 тысяч докеров. Через несколько дней началась забастовка рабочих пред-
приятий, производящих электроэнергию и газ. 8 июня по всей Франции
снова началась забастовка железнодорожников, вспыхнувшая в конце
мая. Забастовка продолжалась семь дней. Американская печать, стараясь
преуменьшить экономические трудности Франции, кричала о «руке Москвы»:
-эта идея была подсказана Рамадье, который ссылался на «невидимого руко-
водителя» забастовками.
Правительство было вынуждено пойти на некоторые мелкие уступки
забастовщикам, представлявшие собой лишь временную меру. Во всяком
случае, было ясно, как никогда, что блюмовская политика снижения цен
полностью провалилась. Правительство Рамадье, пойдя на некоторые
уступки бастующим рабочим (главным образом в надежде на скорую по-
мощь США), одновременно пошло на некоторые уступки противникам «ди-
рижизма». Так, нормирование текстильных изделий, удобрений и табака от-
менялось с 1 июля, а нормирование бензина было отменено через три месяца.
Проект, который в середине июня уже называли «планом Маршалла»,
в общем приветствовали по соображениям практической выгоды. Но^в то ,
1 «Комба», 7 мая 1947 года.
311
же время этот план с самого начала приводил многих в сильное замешатель-
ство. Что за ним скрывается? Руководствуясь «Правдой», заявившей, что
план Маршалла является «лишь новым вариантом плана Трумэна», комму-
нисты вначале проявляли к нему открытую враждебность. Торез назвал
план Маршалла «западной ловушкой», а Пьер Куртад писал в «Юманптс»,
что доктрина Трумэна и план Маршалла, по существу, одно и то же:
«Означает ли он ту дружескую помощь, которая, как заявил Мар-
шалл, не связана ни с какой идеологией? Кому мы должны верить —
Трумэну или Маршаллу? Оба они, безусловно, действуют заодно. Согла-
ситься на план Маршалла без всяких гарантий — это значит согласиться
на «мировое руководство», о котором говорит Трумэн. Кэ д’Орсэ не
требует даже самых элементарных гарантий»1.
Круги левой интеллигенции, не принадлежавшей к коммунистической
партии, считали, что план Маршалла, может быть, и превосходен, если он
действительно имеет в виду организацию Европы, а не только половины
Европы и если он поведет к созданию чего-то большего, чем просто «коо-
ператив попрошаек», как выразился Бурде. Но намеревалась ли Америка
включить в план Маршалла Россию и Восточную Европу? Маршалл гово-
рил, что да, но разве это не противоречит доктрине Трумэна1 2?
Несколько дней никто как следует не понимал, какие цели преследовал
план Маршалла. Наконец Бидо заявил, что ни Англия, ни Франция не хотят
«сужения Европы», и сообщил, что он и Бевин пригласили Молотова
приехать в Париж на совещание трех держав. Согласие Молотова вначале
вызвало большие надежды.
Но Молотов не мог или не хотел рассматривать помощь по плану Мар-
шалла отдельно от доктрины Трумэна. Подозревая, что, поскольку дело
касается Востока, она ставит себе целью распространение американского
влияния на Польшу, Чехословакию и др. (этим объяснялись его постоянные
возражения на пяти заседаниях с Бевином и Бидо, что этот план несо-
вместим с советским пониманием «национального суверенитета»), Молотов
категорически заявил: «Нет». 2 июля он вместе со своей армией экспертов
и советников (их число говорило о том, что Москва вначале была готова
серьезно рассмотреть этот вопрос) вылетел обратно в Москву. Молотов
перед отъездом заявил, что переговоры можно продолжить в ООН.
Французы левых убеждений, не принадлежавшие к коммунистической
партии, вначале сурово осуждали Молотова, говоря, что он подорвал евро-
пейское сотрудничество и международную солидарность, что у русских нет
воображения, что они ограниченны и предпочитают замкнуться в своей
сфере. Их предложение обсудить вопрос в ООН объясняется лишь тем, что
они могут воспользоваться правом вето3. Но в более правых кругах эффект-
ный уход Молотова вызвал скорее чувство облегчения, чем разочарова-
ние. Такие газеты, как «Орор» и «Фигаро», писали, что это «значительно
упрощает дело». В общем все антикоммунистические элементы Франции
вздохнули с облегчением: «Так проще».
Но у многих к чувству облегчения примешивалась некоторая тревога.
Такой отказ от всякой мысли о компромиссе, от всякой мысли о сохране-
нии некоего «среднего положения» в мире и необходимость «выбора» пред
ставлялись «не французским» решением вопроса. Такое нежелание Фран-
ции дать обязательство, что она будет проводить решительную проамери-
канскую политику, ее нежелание связать себя с американской атомной
бомбой — чрезвычайно характерное для французов настроение, которое
в последующие годы называли (несколько неточно) «нейтрализмом», —
1 «Юманите», 18 июня 1947 года.
2 «Комба», 17 июня 1947 года.
3 «Комба», 4 июля 1947 года.
312
начало давать себя чувствовать вскоре после знаменитого ухода Молотова
2 июля. Клод Бурде, особенно точно анализировавший эти настроения,
писал 6 июля в «Комба»:
«Нам говорят, что мы «должны сделать выбор», выбор между
СССР и США, между Востоком и Западом, между правыми и левыми,
между де Голлем и коммунистами. Неужели мы должны отказаться от
своего страстного желания представлять цивилизацию, оставаясь на
узкой грани между двумя мирами?.. Хорошо, говорят они, а что вы
будете делать, если возникнет война?»
Но, заявлял Бурде, поскольку война «все еще маловероятна...
пожалуй, будет гораздо лучше пока не делать «выбора». У нас нет
оснований спешить с разжиганием ожесточенных чувств и бросать на
ту или иную чашу весов все свои надежды и опасения... Может быть,
этот непрочный, этот утопический барьер, который образуют несколько
миллионов европейцев, не желающих присоединиться ни к «Востоку»’,
ни к «Западу», может еще создать непреодолимую преграду бедствиям,
грозящим нашей эпохе...»
Как мы увидим ниже, такое настроение, иногда называвшееся «ней-
трализмом», хотя оно так и не превратилось во Франции в организованную
политическую силу, тем не менее представляло собой нечто такое, что на-
ходило отклик в сердце почти каждого француза: «нейтрализм» служил
символом любопытного инстинкта самосохранения у французов в апогее
«холодной войны», когда над миром нависла угроза войны между Россией
и Америкой. Как это ни парадоксально, «нейтрализм» был по-своему так
же характерен для настроения французов, как до этого тезис Морраса
«Одна Франция» и внешняя политика де Голля, исходившая из принципа
«между Востоком и Западом» и проводившаяся в течение двух лет после
Освобождения.
Между этими двумя курсами и нейтрализмом существует явная психо-
логическая (хотя и не политическая) связь. Подобно двум другим курсам,
«нейтрализм» был одновременно выражением присущего Франции чувства
физической неполноценности и ее навязчивой идеи об интеллектуальном
превосходстве.
Однако время для «нейтрализма» еще не созрело. Он начал все громче
и яснее подавать свой голос в 1948—1949 годах. А 1947 год был годом
острых страхов и ожесточенной ненависти. «Нейтралистские» настроения
были подавлены настойчивым и страстным желанием получить американ-
скую экономическую помощь, внезапной вспышкой антикоммунистического
безумия, стремлением крупной и мелкой буржуазии к реваншу после
стольких лет трехпартийной системы и ничего не давшего «дирижизма»
и успешной, хотя и кратковременной попыткой де Голля направить этот
приступ антикоммунизма и эту очередную вспышку антипарламентских
настроений у французов в русло Объединения французского народа.
Никогда в истории Франции муниципальные выборы не имели такого
национального и международного значения, как муниципальные выборы,
октября 1947 года, когда почти 40 процентов французов внезапно стали,
как это неточно называли, «фашистами». Это было самое странное
и непонятное из всех политических явлений в стране, которая пользо-
валась репутацией политически зрелой...
Глава одиннадцатая
ТРЕХСТОРОННЯЯ БОРЬБА:
ДЕ ГОЛЛЬ, КОМИНФОРМ И «ТРЕТЬЯ СИЛА»
Первые месяцы, после того как Молотов 2 июля покинул конференцию
грех держав, были самыми трудными и сложными в послевоенной истории
Франции. Америка обещала помощь, но помощь поступала медленно, а эко-
номические трудности и недовольство росли. Норма выдачи хлеба, сокра-
щенная 1 мая с 300 до 250 граммов, была снова уменьшена до смехотворного
хлебного пайка в 200 граммов. «Эспри» поместила анонимное письмо, ко-
торое, по ее мнению, характеризовало «пораженческие» настроения, воз-
никшие к середине 1947 года. Автор письма сообщал, что он «с тоской»
вспоминает дни германской оккупации, а в заключение приводил слова,
которые видел на стене дома: «Дайте нам масла... или верните нам бошей».
Нет никаких сомнений в том, что большинство французов не хотело возвра-
щения бошей, но они хотели, чтобы дядюшка Сэм поторопился1.
«Каковы настроения во Франции? — писала «Комба» 15 июля.—
. Страна, по-видимому, расколота надвое. Некоторые говорят, что Мар-
шалл «спас Европу». В Европу сейчас потекут доллары и станки, пше-
ница и американские сигареты. Они не думают о том, какую цену нам
придется заплатить за эту помощь. И если вы выскажете предположе-
ние, что США могут поставить политические и экономические условия,
вас немедленно причислят к сочувствующим коммунизму».
Наступление против «дирижизма», организованное розничными тор-
говцами и Всеобщей конфедерацией средних и мелких предпринимателей,
возглавляемой Женжамбром, потери коммунистов во время выборов
в органы социального обеспечения, новый закон о введении пропорцио-
нального представительства в фабричных комитетах, возникновение новых,
растущих как грибы, профсоюзных организаций, как, например, Националь-
ной конфедерации труда или раскольническая Федерация почтовиков,
план Маршалла, к которому присоединилась Франция и в котором не уча-
ствовала Россия, быстрый переход во всей Франции, особенно в Париже
и в средних городских центрах, на сторону де Голля — все это говорило
о реакции против наблюдавшейся после Освобождения тенденции предо-
ставления предпочтительного положения рабочему классу (по крайней
мерена бумаге), а также против тенденции к «экономической демократии».
Такая реакция, внешне направленная против коммунистов, на самом деле
была направлена также против всего рабочего класса в целом.
Бурде 19 июля писал:
«События обернулись против рабочего класса, и мы являемся сви-
детелями постепенного возрождения буржуазии во всей ее силе».
Французские социалисты, хорошо знавшие об этой тенденции, были
тверже,^чем когда-либо, намерены: а) не разделять непопулярности комму-
нистов; б) стараться таким путем привлечь на свою сторону как можно
1 «Эспри», май 1947 года, стр. 841—842.
314
больше рабочих из числа тех, кто поддерживал коммунистов. Но они этого
не добились.
Лейтмотивом съезда социалистической партии, состоявшегося в августе
в Лионе, был антикоммунизм, и если между Ги Молле и Даниэлем Мейером
возникли некоторые разногласия по вопросу об условиях, на которых социа-
листы могут участвовать в правительстве, то антикоммунистические настрое-
ния были всеобщими. «Единство действий», о котором говорили всего год
назад, уже потеряло всякое значение. Присутствия «братских делегаций»,
состоявших из венгерских, румынских и польских социалистов-эмигрантов,
уже самого по себе было достаточно, чтобы разжечь чувства против того,
что в то время начали именовать «сталинизмом». Коммунистов все чаще
называли «сталинцами». Книга Кравченко «Я избрал свободу» стала одной
из самых распространенных книг во Франции. Во Франции эти антисовет-
ские настроения отражались на отношении к коммунистам, или наоборот.
Часто бывало трудно определить, какая сторона начала первой. Большин-
ство людей глотали книгу Кравченко, не подвергая ее критике и едва ли
сознавая, что сочинения Кравченко представляли собой пропагандистское
оружие государственного департамента, которое он пускал в ход во
Франции и в других странах1. Эти неистовые антисоветские и антикомму-
нистические настроения во Франции, конечно, нельзя было принимать
за чистую монету. Многие французы говорили вместе с Мендес-Франсом:
«Благодарение богу за коммунистов: чем больше мы будем кричать о «ком-
мунистической угрозе», тем больше долларов мы получим».
Такие социалисты, как Жан Тексье, больше не боялись «порабощения
капиталом» и были готовы отказаться от патриотизма и от нищеты ради
«солидарности стран Атлантики»1 2.
Таким образом, Тексье более оптимистически смотрел на положение, чем
его коллега автор редакционных статей Клод Бурде, сокрушавшийся о том,
что многие французы «совсем обезумели» в своем «неистовом американизме»,
но соглашавшийся с мнением, что Франции, если она хочет получить не-
обходимую ей помощь3, к сожалению, придется «плясать под дудку ан-
тисоветской демагогии в США». Но американская помощь задерживалась.
Шли разговоры о «временной помощи». Однако казалось сомнительным,
чтобы Конгресс ранее января 1948 года утвердил предложение о предоста-
влении 'значительной помощи. Рамадье и остальные министры его кабинета
были готовы расшибиться в лепешку, чтобы доказать эмиссарам американ-
ского плана Маршалла острую нужду Франции в помощи. Один отличав-
шийся юмором итальянский дипломат как-то рассказывал мне с оттенком
веселого цинизма, что его правительство дало ему указание встретиться
с Клейтоном:
«Я отправился в его контору. Приемная. была полна народу, как
приемная зубного врача. У сидевшего в углу пожилого человека был
такой вид, словно он страдает зубной болью. Он ждал уже пятьдесят
минут. Боже мой, да это ведь Рамадье, французский премьер-министр».
Положение действительно было тяжелое. 30 сентября министр земле-
делия Танги-Прижан признал, что норма выдачи хлеба позорно мала; уро-
жай пшеницы этого года равнялся 33 миллионам центнеров и составлял
менее половины нормального урожая; Франции «немедленно требуются»
26 миллионов центнеров, и правительство надеется получить 6 миллионов
из США; начаты переговоры с Аргентиной и СССР, но «последний пока не
дал ответа». Были приняты меры для увеличения посевной площади под
1 Помню, как один западный дипломат рассказал мне в 1948 году, что он недавно
участвовал в «превосходном деле». «Мы организовали издание 2 миллионов экземпляров
книги Кравченко на арабском языке для распространения во всем арабском мире».
2 «Комба», 13 сентября 1947 года.
3 «Комба», 1 октября 1947 года.
315
пшеницей, и, если все пойдет хорошо, положение к октябрю 1948 года улуч-
шится, а пока... (Это не мешало правительству думать главным образом
о муниципальных выборах. Так, например, за несколько недель до выборов
«сбор» пшеницы и налогов в сельских районах был сильно замедлен в рас-
чете на поставки американской пшеницы!)
Сложилась нездоровая как внутренняя, так и международная обста-
новка. По обе стороны «занавеса» люди, по-видимому, нервничали. Все-
ведущая Табуи писала 18 сентября во «Франс либр»:
«Мы хотим любой ценой предотвратить третью мировую войну,
которая может вспыхнуть в любую минуту. Я все же не думаю, что *
2 миллиона русских могут вторгнуться в Западную Европу. Один из
ближайших помощников Маршалла сказал мне, что он предупредил
русских: «Из имеющихся у нас 160 атомных бомб мы сбросим 16 на
вашу страну, если...»
А Гальтье-Буассьер 30 августа 1947 года писал, что «один из крупней-
ших французских ученых сказал ему, будто у американцев сейчас имеется
около шестидесяти атомных бомб и что есть только один способ «отсрочить
конец мира на сто лет» — американцы должны «немедленно уничтожить
Россию». Гальтье-Буассьер, как видно, сожалел, что все еще существуют
«демократические предрассудки», затрудняющие осуществление этой меры1.
Некоторые твердолобые английские консерваторы (например, сэр Эндрыо
Данкен) говорили приблизительно в то же время то же самое (во всяком
случае, в разговорах наедине). Задачей таких книг, как книга Кравченко
(и многих других), было внушение этой идеи миллионам людей. Всевозмож-
ными способами старались создать «психоз атомной бомбы», и вряд ли сле-
дует удивляться, что этот психоз на Западе вызвал аналогичное явление
на Востоке.
Первое заседание Коминформа в сентябре 1947 года «где-то в Польше»
показало, что, по мнению Кремля, третья мировая война если не неизбежна,
то, во всяком случае, вероятна и западные коммунистические партии должны
предпринять все от них зависящее, чтобы предотвратить eefc
В декларации Коминформа говорилось, что в мире образовалось два
лагеря: лагерь «империалистический и антидемократический», имеющий
основной целью установление мирового господства американского импе-
риализма и «разгром демократии», и лагерь «антиимпериалистический
и демократический», имеющий своей основной целью «подрыв империализма,
укрепление демократии и ликвидацию остатков фашизма». «План Трумэ-
на — Маршалла» — одно из средств общего плана порабощения мира,
применяемых империалистами. Правые социалисты типа Блюма, Эттли
и Бевина служат «демократической маской» для американского империа-
лизма. Коммунистические партии капиталистических стран, гласила далее
декларация, «должны взять в свои руки знамя защиты национальной не-
зависимости и суверенитета своих стран». Они не должны «недооценивать
свои силы», не должны позволить «запугать себя и шантажировать». «Между
желанием империалистов начать новую войну и возможностью развязать
такую войну — дистанция огромного размера», ибо «народы мира не хотят
войны».
Главный советский представитель на совещании Коминформа Жданов
подробно остановился на создании американских военно-воздушных баз
во многих странах (Франция не была упомянута среди перечисленных им
государств), на плане Маршалла, который является лишь «завуалирован-
ным» вариантом плана Трумэна (встретившим, как заявил Жданов, столь
«неблагоприятный» прием в Европе, что возникла необходимость появления
плана Маршалла). Жданов далее] указал, что американская «помощь» почти
1 Жан Гальть е-Б у а с с ь о р, Мой дневник среди великой сумятицы, стр. 13S.
316
автоматически влечет за собой изменение внутренней и внешней политики
той страны, которая этой помощью «пользуется» (имелись в виду Франция
и Италия), и говорил об американских планах «восстановления герман-
ского милитаризма».
Жданов заявил, что он не против американских кредитов, если они не
являются средством порабощения государства-должника государством-кре-
дитором.
Теперь во Франции шла трехсторонняя борьба: между правительством
(которому суждено было вскоре превратиться в «третью силу»), коммуни-
стами и де Голлем. Де Голль в качестве руководителя Объединения фран-
цузского народа (РПФ) объявил коммунистов, главными врагами. Это было
вполне созвучно внутренней и особенно международной обстановке во вто-
рой половине 1947 года, поэтому де Голль ожидал, что упор на антикомму-
низм принесет его организации богатые плоды.
Быстрый взлет и почти такой же быстрый упадок РПФ представляет
один из самых странных эпизодов в послевоенной истории Франции. Впо-
следствии Франсуа Мориак, рассматривая карьеру де Голля, пришел
к выводу, что «РПФ было величайшей ошибкой де Голля». Мориак восхи-
щался де Голлем как человеком и как выдающимся национальным деяте-
лем. Поэтому ему неприятно было видеть, что де Голль — одинокая благо-
родная фигура — внезапно начал выступать в роли дешевого демагога,
старающегося максимально использовать свой личный престиж (скорее
престиж, а не популярность, ибо подлинной популярности ему добиться
так и не удалось), недовольство, существовавшее в стране на почве эко-
номических трудностей, погоню за долларами, временные антипарламент-
ские настроения (болезнь, периодически вспыхивающая во Франции),
антикоммунизм, бывший в большой моде в 1947 году, и стремление к «воз-
вращению» некоторых элементов французской буржуазии, после Освобожде-
ния более или менее отстраненных от государственных дел. Одна из ирониче-
ских шуток, сыгранных французской историей, заключалась в том, что
деятели Виши свои расчеты на реабилитацию связывали с де Голлем.
Глава двенадцатая
НА ПОЛНЫХ ПАРАХ К РУБИКОНУ, НО НЕ ДАЛЬШЕ
Андре Мальро, который был главным интеллектуальным украшением
РПФ (правда, совершенно бесполезным с Сточки зрения выборов), в 1949 году,
когда деголлевское движение уже пошло на убыль, приписывали слова:
«Де Голль привел нас быстрым маршем к Рубикону, а затем предложил
достать удочки»1. Разочарование такого «революционного романтика», как
Мальро, вполне понятно, если вспомнить внезапный подъем РПФ, совер-
шившийся в течение нескольких месяцев 1947 года. История Франции не
знает ничего подобного со времени Буланже1 2. Но дело в том, что многие
из шедших быстрым маршем к Рубикону, подумав, решили его не переходить.
Нерешительность охватила скорее последователей де Голля, чем его самого.
Во Франции никогда не было такой разношерстной группы, как РПФ в
1947 году. Хотя РПФ по некоторым провозглашенным им целям и особенно
методам пропаганды было «фашистским», большая часть его сторонников
не обладала темпераментом фашистов. Среди последователей де Голля
лишь очень немногие имели что-либо общее с такими довоенными «лигами»,
как «королевские молодчики» или «Патриотическая молодежь». Если де
Голль в 1947 году пользовался поддержкой некоторых элементов, при-
надлежавших ранее к «Боевым крестам» или к петэновскому легиону, то
это не было наиболее характерной особенностью РПФ. Прежде всего де
Голль в то время еще не примирился с Виши, даже неофициально;
правда, ждать этого осталось уже не долго.
Наиболее характерной чертой РПФ в 1947 году была массовость дви-
жения. Однако в отличие от массовой поддержки Гитлера в 1933 году сто-
ронники РПФ были настроены вяло и втайне во многом сомневались. Причи-
ны, по которым около 40 процентов французов отдали свои голоса де Голлю,
имели почти целиком негативный характер. Одни голосовали за де Голля по-
тому, что были недовольны экономическими условиями, другие из вражды к
коммунистам, третьи же настолько были убеждены в непосредственной близо-
сти войны, что предпочитали расхлебывать кашу под руководством де Голля,
а не какого-то Рамадье. Они совершенно не надеялись, что де Голль спасет
их от войны. Как ни странно, де Голль никогда не говорил, что может спасти
страну от войны. Их мысль скорее заключалась в том, что в случае войны
(а де Голль считал ее весьма вероятной) Франции будет выгоднее, если
у власти будет стоять де Голль. Короче говоря, внезапный подъем РПФ
1 Жан Гальтье-Буассьер, Мой дневник среди великой сумятицы, стр. 258.
2 Буланже, Жорж (1837—1891)— французский генерал, реакционный политиче-
ский деятель; в 1886—1887 гг.— военный министр. Под покровительством партии ради-
калов, рекламировавших Буланже как демократа, и опираясь на тайные связи с реакцион-
но-монархистскими кликами, Буланже возглавил движение, создавшее угрозу республике.
После разоблачения связей Буланже с монархистами возглавлявшееся им движение быст-
ро сошло на нет.— Прим. ред.
318
был, по крайней мере частично, проявлением получившего широкое рас-
пространение военного психоза и навязчивой идеи о наличии во Франции
пятой колонны. Это сочеталось с недовольством экономическим положе-
нием, ответственность за которое возлагали в известной степени на «парла-
ментское правительство», а следовательно, и на коммунистов.
Когда экономическое положение стало улучшаться, опасность войны
уменьшилась и коммунисты были изгнаны в своеобразное политическое
гетто, упадок РПФ стал неминуемым. Люди стали рассуждать более хладно-
кровно и, как ни старались, не могли обнаружить, какие преимущества
им сулит деголлевский строй, ибо трудно было себе представить менее кон-
структивную и более расплывчатую программу, чем программа РПФ. Ясно
было лишь одно: эта программа требовала отказа от многих старых свобод,
традиций и привычек, в пользу которых в конце концов можно было бы
многое сказать. Далее, сам процесс создания нового строя мог вызвать
бесконечные осложнения.
Наиболее непонятными при создании РПФ были мотивы, побудившие
де Голля взяться за столь рискованное предприятие. Он не был прирожден-
ным демагогом. В то же время в 1947 году создалось впечатление, что он
решил вести себя, как демагог, и пойти на все демагогические трюки и улов-
ки. Это тяжело было видеть людям, на которых в прошлом производило
большое впечатление суровое достоинство де Голля. Почему он это сделал?
Было ли это вызвано убеждением, что Франции грозит смертельная опас-
ность и что он как избранник судьбы должен пойти на эти трюки, как бы
они ни были ему противны? Или же его тщеславию в какой-то момент стала
льстить мысль, что человек, не наделенный от природы «политической при-
влекательностью», все же сумел увлечь за собой французский народ, даже
если на самом деле он так мало его знал? И, наконец, может быть, де Голль
считал, что, поскольку Франции для поддержания своего существования
важнее всего союз с США и американская помощь (как в тот момент каза-
лось ему, наряду со многими другими), он лучше всех сумеет представлять
Францию и ее интересы? Если это так (а многое говорит за то, что он дей-
ствительно так думал), де Голль сильно переоценивал свои возможности.
В 1947 году генерал, несомненно, считал, что, несмотря на неприятные
столкновения с американцами во время войны, трумэновская Америка
с радостью его «примет». Это впечатление создали у де Голля некоторые
американские газеты, и во время кампании, развернутой им в 1947 году,
он не жалел усилий, чтобы угождать Соединенным Штатам и распростра-
нять потоки антисоветской и антикоммунистической пропаганды.
Если в Брюневале и’ Страсбурге де Голль еще старался действовать
осторожно, то в выступлениях 29 июня в Лилле и;27 июля в Ренне он уже
начал «без стеснения» нападать на партии и на* коммунистов и открыто
заигрывал с Соединенными Штатами. Все организованные им митинги, на
которых присутствовали тысячи людей, все эти флаги, факелы и тщательно
продуманный церемониал начали все больше и больше напоминать малень-
кий «Нюрнберг» (де Голль пользовался лотарингским крестом,- как наци-
сты — свастикой). Организаторы митингов РПФ явно позаимствовали
некоторые несложные трюки у покойного д-ра Геббельса.
В Лилле де Голль проповедовал «согласие», которое, сказал он, без-
условно исключит «игру партий». РПФ представляет собой «основу», вокруг
которой должны сплотиться все французы и француженки, стремящиеся
служить родине, то есть все, кроме «сепаратистов». Трудно представпть
себе более тоталитарную концепцию. Де Голль восхвалял свободу и демо-
кратию в Соединенных Штатах, заявляя, что их вмешательство в дела
Европы было «вызвано» агрессивными планами Советского Союза.
В Ренне де Голль всеми силами старался объяснить, почему он согла-
сился на участие коммунистов в своем правительстве и предоставил им
319
возможность вести себя, как добропорядочные французские граждане. Он
признал, что коммунисты играли значительную роль в Сопротивлении и что
действия русской армии имели решающее значение при разгроме нацистской
Германии, но с тех пор положение изменилось:
«Все заставляет меня думать, что люди, которым был открыт широ-
кий путь к служению родине, сейчас избрали другой путь».
Коммунисты, объяснял де Голль, теперь стали пятой колонной, замы-
шляющей порабощение Франции при помощи тоталитарных методов и пре-
вращение ее в сателлита Советского Союза. Он пытался вызвать ужас у своих
слушателей сообщением, что «гигантский блок, объединяющий 400 миллио-
нов человек», находится менее чем в трехстах милях от французских границ,
на расстоянии, которое велосипедисты, участвующие в гонках вокруг Фран-
ции, покрывают за два дня! Это создает огромную опасность. Тем временем
«сепаратисты», как назвал их де Голль, делают все, что в их силах, чтобы
подорвать французскую дипломатию и экономику, а также единство и лояль-
ность французского Союза. (В отношении Индокитая и Северной Африки,
не говоря уже о Мадагаскаре, де Голль продолжал придерживаться самых
реакционных взглядов: если в этих районах возникали неприятности, вину
легче всего было возложить на коммунистов.)
Из всех выступлений де Голля в 1947 году наибольшее впечатление
произвела его речь в Ренне. Все остальные партии — от правых до социа-
листов — приветствовали «крестовый поход» против коммунистов. Многие
инстинктивно чувствовали, что де Голль нашел правильный тон: в обста-
новке, сложившейся в 1947 году, антикоммунистические настроения были
популярны. Однако существовало одно «но»: парламентские партии счи-
тали для себя опасным предоставление де Голлю монополии на крайний
антикоммунизм. Поэтому они должны постараться стать на такие же ан-
тикоммунистические позиции, как и он.
Возник интересный вопрос: как будут реагировать социалисты на «кре-
стовый поход» против коммунистов? Вскоре стало ясно, что если у социа-
листов существовали какие-либо разногласия с де Голлем, то не по данному
вопросу. Выступление в Ренне навело некоторых бывших руководителей
Сопротивления на грустные размышления.
«Год назад, — писал Бурде, — такое выступление могло бы укре-
пить узы между социалистами и коммунистами. Сейчас... оно ничего
не может изменить. Речь в Ренне была произнесена в тот момент, когда
энтузиазм Сопротивления уже иссяк и наиболее активные политические
элементы страны либо разочарованы, либо присоединились к старым
партиям. Поэтому РПФ никоим образом не может стать той револю-
ционной партией Сопротивления, на которую мы надеялись в прошлом»1.
Бурде добавил, что РПФ далеко не представляет дух Сопротивления,
скорее оно представляет как раз обратное, а именно консерватизм. Наи-
худшая ошибка де Голля заключалась в том, что он все время мыслил в плане
«единодушия». В стране, возможно, существуют «единодушные» антикомму-
нистические настроения (если не считать 5,5 миллиона избирателей, голо-
совавших за коммунистов), хотя даже и в этом нет уверенности. Но ни по
каким другим вопросам, безусловно, нет «единодушия».
В этом вопросе де Голль особенно сильно заблуждался относительно
Франции:
«Эта идея единодушия представляла собой интеллектуальную или
военную концепцию; де Голль считает все разделения искусственными.
К несчастью для него, существование партий укоренилось гораздо
глубже, чем, по-видимому, он думал. Страна в конце концов разде-
ляется на имущих и неимущих; партии в общем отражают положение
1 «Комба», 30 июля 1947 года.
320
различных групп населения. Кроме того, среди людей, принадлежащих
к одной социальной группе, существуют самые резкие расхождения
в области морали и темперамента; в конечном счете мы убедимся, что
«партию» де Голля будут поддерживать лишь люди определенного типа»1.
Логически положение должно было сложиться именно так, но на деле
в октябре 1947 года около 40 процентов французского народа «сплотились»
вокруг РПФ, что создало у де Голля иллюзию, будто он прав. Однако его
предположения оправдались лишь ненадолго, и то только благодаря суще-
ствовавшему в то время ненормальному внутреннему и международному
положению. В конце концов он оказался неправ, ибо «единодушие» даже
при несколько менее ненормальных условиях не было естественным для
Франции — даже для 40 процентов ее населения.
Остается, однако, бесспорным факт, что в течение по меньшей мере
трех месяцев казалось, будто Франция может в очень короткий срок стать
«фашистской». Когда 25 августа РПФ объявила о своем намерении повсюду
выставить своих кандидатов на предстоящих муниципальных выборах, это
вызвало сильное волнение и смущение среди политических партий. Комму-
нисты предложили социалистам действовать совместно. Предложение было
отвергнуто, если не считать нескольких избирательных округов. Часть ради-
калов и другие группы центра поспешили присоединиться к де Голлю.
Наибольшую тревогу это заявление вызвало в МРП, которая предвидела
потерю огромного числа голосов избирателей. МРП выступила против
«раскольнической тактики» де Голля, опровергая утверждения, будто Объ-
единение французского народа не является «партией», и называя ее плодом
сплошной демагогии. РПФ — безусловно партия, единая партия, полностью
принявшая тоталитарную концепцию. По мере приближения выборов социа-
листов также стала тревожить перспектива перехода их избирателей на
сторону де Голля. Ги Молле назвал РПФ посмешищем, заявив, что там
нашли убежище как участники Сопротивления, так и бывшие коллабора-
ционисты. Но все же он опасался, что в связи с растущим недовольством
экономическим положением многие социалисты могут перейди на сторону
РПФ.
Тем временем де Голль выступал по всей Франции перед все увеличи-
вающимися толпами народа, «предлагая квазиметафизические средства для
излечения всех наших болезней»1 2. Многие вишисты, чувствуя, что благодаря
де Голлю события принимают новый оборот, начали печатать в газетах
наглые статьи и издавать книги, в которых утверждали, что они были хоро-
шими деголлевцами еще до появления де Голля!
Приближался мЬмент резкого перераспределения голосов между пар-
тиями, чего, по-видимому, нельзя было предотвратить. В свете французских
традиций картина казалась просто поразительной. 3 октября Бурде писал
в редакционной статье под заголовком «Эпоха глупцов»:
«Франция теряет свою последнюю опору — здравый смысл и спо-
койную иронию< через призму которых французский избиратель всегда
рассматривал наиболее яростные высказывания различных кандидатов.
Сейчас все плакаты напоминают рекламы патентованных лекарств,
обещающих излечить все болезни. Коммунизм, антикоммунизм и, самое
главное, — великий человек...»
Через несколько дней после громовой речи де Голля в Венсенне Бурде
писал:
«Де Голль сейчас перестал изображать себя «высшим существом»
и всемерно старается играть на чувствах толпы. Эта толпа, состоящая
из ремесленников и мелких торговцев, откликается с большим пылом
1 «Комба», 26 августа 1947 года.
2 «Комба», 9 сентября 1947 года.
21 а. Верт
32Г
на его громовые речи против «сепаратистов»,... Она приходит в восторг,
когда де Голль говорит о «свободном предпринимательстве» и издевается
над партиями... В то же время РПФ является партией, и по выступле-
нию в Венсенне, пожалуй, можно судить, какой именно партией. Де
Голль стремится завоевать на свою сторону средний класс и часть кре-
стьянства... В Венсенне он также ясно заявил, что предпочитает аме-
риканский блок».
Антикоммунизм де Голля особенно хорошо воспринимался мелкой бур-
жуазией. Многие задумывались над вопросом о том, что де Голль собирается
предпринять дальше: последует ли он примеру американцев и начнет вычи-
щать из государственного аппарата красных? Будут ли запрещены заба-
стовки и распущены профсоюзы? Заткнут ли рот газетам, выступающим за
свободу профсоюзов? Похоже было на то, что именно это и произойдет. По
мере развертывания предвыборной кампании де Голль начал взывать скорее
к чувству, чем к здравому смыслу, поощряя страх и ненависть. К середине
октября, за несколько дней до выборов, даже самые суровые критики де
Голля считали его предстоящую диктатуру несомненной. Они говорили
о «роковой исторической необходимости», о том, что «все говорит в пользу
де Голля». За два дня до муниципальных выборов даже Эрбар, впадая в эмо-
циональный и мистический тон, писал в «Комба»: «На него снизошла бла-
годать истории!» Это было уж слишком! Но выборы действительно имели
эмоциональный характер и, пожалуй, близкое сходство с выборами в Гер-
мании в 1933 году. Избиратели голосовали за человека, против коммунизма
и косвенно за союз с США и лишь во вторую очередь — за перемену строя
(которым они, возможно, совсем не интересовались).
При такой обстановке результаты выборов оказались весьма парадо-
ксальными: коммунисты, против которых во время предвыборной кампании
были направлены все громы и молнии со стороны де Голля и многих других
кандидатов, удержали свои места, тогда как МРП, радикалы и правые
были почти полностью сметены: РПФ просто заняла их места, обслуживая
в основном те«же социальные группы. Из числа правительственных партий
одни лишь социалисты понесли сравнительно незначительные потери. РПФ
захватила контроль над муниципальными советами почти во всех крупных
городах Франции. В Париже РПФ получила в городском совете 52 места
из 90 и председателем был намечен брат генерала Пьер де Голль. В самом
Париже РПФ получила (правда, при поддержке радикалов и правых) около
56 процентов общего числа голосов, коммунисты — 29 процентов, социа-
листы — 9 и МРП — 6 процентов.
Получить точные статистические данные по муниципальным выборам
во Франции гораздо труднее, чем по всеобщим выборам, но почти все под-
счеты сходятся на том, что деголлевцы собрали 38—39 процентов голосов,
коммунисты — 30—31 процент, социалисты — 18—19 процентов, МРП —
всего 9 процентов, а радикалы и того меньше, так как большинство изби-
рателей, которые их обычно поддерживали, перешло на сторону де Голля.
Необычайно большое число голосов, поданных в Париже за деголлевцев,
частично объясняется начатой перед самыми выборами забастовкой работ-
ников автобусов и метро, которая вызвала большое раздражение населения.
Говорили, что в результате этой забастовки даже некоторые избиратели,
обычно поддерживавшие партии левого крыла (даже социалистов и комму-
нистов), особенно женщины, на сей раз голосовали «за закон и порядок».
Но в общем де Голлю, несмотря на все его усилия, не удалось добиться
большой поддержки среди рабочих. Весьма знаменательно также, что в- сель-
ских районах, где де Голль не организовал «маленьких Нюрнбергов», где
условия жизни были лучше и где раздоры между Россией и Америкой
казались более далекими, РПФ получила меньше голосов, чем в го-
родах.
322
В общем почти все правые, большинство избирателей, голосовавших за
радикалов, и основная масса членов МРП перешли на сторону де Голля.
После^ муниципальных выборов, состоявшихся 19 октября (за которыми
через неделю последовало вторичное голосование, мало изменившее поло-
жение), начались разговоры, что МРП сейчас «очистилась» от всех «реак-
ционных элементов» и вернулась к чистоте «раннего христианства» христиан-
ских демократов, «Сийон» Марка Санье и довоенной «Об». Люди, утверждав-
шие это, занимались самообманом и закрывали глаза на политический
«профессионализм» бидо, тетженов, кост-флоре, Шуманов и летурно. Были
еще люди, воображавшие, что, поскольку социалисты не могут объеди-
ниться с коммунистами, сейчас можно создать подлинно демократическую
«третью силу», нечто вроде «социалистического объединения», где сплотятся
хорошие, истинные республиканцы-социалисты и «социалистически на-
строенные» члены МРП и радикалы, которые все еще придерживались «тра-
диций якобинцев». Все это было просто стремлением принимать желаемое
за действительное. «Третья сила» должна была возникнуть, но не такая,
на какую надеялись добропорядочные левые интеллигенты.
Несчастье де Голля, конечно, заключалось в том, что в октябре 1947 года
состоялись муниципальные, а не всеобщие выборы. Результат этих выбо-
ров, несомненно, вызвал сенсацию. Газеты писали о «чуде, которое сотво-
рил де Голль». «Нью-Йорк тайме» назвала эти результаты «победой плана
Маршалла над пятой колонной» (газета, естественно, не имела в виду МРП).
А выходящая в Нью-Йорке «Дейли мирор» восторженно приветствовала
результаты выборов как «самую радостную по окончании войны весть»1.
Однако конституцйонный образ правления не изменился. Де Голль
не имел права претендовать на власть. Национальное собрание было избрано
в 1946 году сроком на пять лет, если оно не будет распущено досрочно, что
представлялось маловероятным. Создалось щекотливое положение. Нацио-
нальное собрание не представляло больше страну, если не считать социа-
листов и коммунистов, которые в 1947 году пользовались во Франции при-
мерно такой же поддержкой, как в 1946 году. После объявления результатов
выборов Мальро, очевидно под влиянием минуты, заявил, что генерал по-
требует проведения во Франции всеобщего плебисцита или референдума.
Правда, впоследствии это заявление было опровергнуто. Без проведения
новых выборов деголлевцы не могли добиться управления страной, разве-
только если бы к деголлевской группе внутри Национального собрания
присоединилось (на основе «двоеженства») достаточное число радикалов
и членов правого крыла и если б она привлекла на свою сторону такую
поддержку МРП, которая была бы способна обеспечить «деголлевское»
большинство. Но МРП в основном все еще была настроена враждебно.
Шансы де Голля были окончательно подорваны в результате отсутствия
у него политического чутья. В Национальном собрании было много людей,
готовых пойти с ним на сделку. Но результаты выборов настолько вскру-
жили де Голлю голову, что он стал вести себя с нетерпимым высокомерием,
возмущавшим буквально всех членов Национального собрания, даже тех,
кто готов был пойти на компромисс. В декларации, опубликованной 27 октяб-
ря, де Голль заявил, что во Франции «возникла огромная сила», что «режим
раскола и неразберихи» окончательно осужден на гибель и что правитель-
ство представляет теперь лишь «слабое меньшинство». Поэтому необходимо
провести всеобщие выборы и внести коренные изменения в конституцию.
Создалось очень серьезное международное положение, й Франция не может
больше ждать.
1 Английская печать была более сдержанна. Восторг выражала одна лишь «Дейли
мейл». Но все же «Таймс» и «Манчестер гардиан» выражали большее удовольствие, чем
можно было ожидать. Главный корреспондент агентства Рейтер в Париже Гарольд Кинг
был страстным почитателем генерала до Голля.
21* 323»
«Всем известно, что государство в том виде, в каком оно сейчас
существует, и при нынешней форме правления находится под угрозой
полного разорения и скатывания к анархии, что всегда является пре-
людией к вторжению».
Человек, который, боясь исхода выборов, попытается увернуться от
этого вопроса при помощи всяких лжетолкований конституции, заявил
де Голль, поставит себя в смешное положение. Во всяком случае, конституция,
несмотря на всю свою нелепость, позволяет Национальному собранию при-
нять большинством в две трети голосов решение о проведении новых выбо-
ров. Заключительная часть декларации содержала туманную угрозу, что
независимо от решения Национального собрания РПФ будет и дальше рас-
ширяться и сплачивать свои ряды для спасения Франции.
Такая агрессивность становилась невыносимой. Некоторые призаду-
мались также над вопросом о том, не ведет ли де Голль двойную игру?
А что, если он хотел, чтобы его ультиматум был отвергнут, с тем чтобы он
выиграл время для накопления еще больших сил и мог бы добиваться власти
лишь тогда, когда начнут поступать американские доллары? Но ульти-
матум был слишком характерен для де Голля.'Чувствовалось, что ему давно
не терпелось выступить с таким заявлением.
Затем произошло любопытное событие, «глубоко французское», как
писали в то время многие обозреватели. Вечером 28 октября в Националь-
ном собрании внезапно возродилась прежняя «мистика» Третьей респуб-
лики, когда Рамадье и Эррио заявили, что они будут защищать Националь-
ное собрание против всех угроз и вызовов. «Наша конституция... республи-
канские законы»... и т. п. и т. п. Смешно? И да, и нет. Такие люди, как
Эррио, знавшие провинциальную Францию гораздо лучше, чем де Голль,
предвидели губительное впечатление, которое произведет там его «ульти-
матум». Бурде писал на следующий день:
«Де Голль потряс рядовых граждан нашей страны — всех тех,
для кого плохая республика все же лучше хорошей тирании. Во времена
Сопротивления мы иногда скрывались в Лионе или в Маконе, в домах
людей, у которых в столовой до сих пор висят портреты Жюля Ферри
и Вальдек-Руссо и которые смотрят на борьбу против Гитлера и Петэна
как на продолжение старой республиканской борьбы... Для нас, людей,
воспитанных на трудах Маркса, Морраса*и Маритэна, это явилось до
некоторой степени откровением. И все же вчера вечером Рамадье, этот не-
уклюжий старик, почему-то заставил меня вспомнить обо всем этом...
Его лишенные оригинальности слова звучали отголоском слов, слышан-
ных много десятилетий назад, и напомнили более молодым о великих
потрясениях, которые пришлось пережить республике в прошлом. Де
Голля, несомненно, возмутила мысль, что его считают главным врагом
республики, которую он помог воскресить. Почему следовало бы знать,
что в такой старой стране, как наша, нельзя изобрести строй чисто
интеллектуальным путем»1.
Неудачно выбранное время и неумелый психологический подход со
стороны де Голля, а также импульсивный и эмоциональный характер выбо-
ров 19 октября привели к странному результату: влияние РПФ пошло
на убыль почти с того момента, как она добилась величайшей победы'. Мно-
гие сторонники РПФ совсем не были в восторге от «маленьких Нюрнбергов»;
многие были недовольны высокомерием «послания» де Голля парламенту,
и, поскольку у РПФ вообще была программа, она вызывала тревогу во мно-
гих отношениях. Намек, что коммунистическая партия (все еще предста-
влявшая 30 процентов избирателей) будет распущена, и перспектива введе-
ния чрезвычайного закона говорили о том, что «намордник» будет, воз-
1 «Комба», 29 октября 1947 года.
324
можно, надет не только на коммунистов. Эта мысль стала вскоре тревожить
многих радикалов, поддержавших де Голля 19 октября. Кроме того, содер-
жавшееся в программе фактическое упразднение профсоюзов и замена их
системой «ассоциации капитала и труда» зловеще напоминали вишистскую
хартию труда с ее «единым, аполитичным, принудительным» синдикализ-
мом и формулой в духе мелочной опеки — «профсоюз — предприятие»1.
Далее, в программе де Голля, как выяснилось из его выступлений,
имелись внушавшие беспокойство упущения. Боясь вызвать недовольство
крестьян и среднего класса, он не упомянул о спекулянтах продовольствием
(значительная группа среднего класса, поддерживавшая де Голля), а также
о таком важном вопросе, как цены на продукты питания и стоимость жизни.
Затедо, опасаясь вызвать недовольство крупного капитала, де Голль мало
коснулся «феодальных отношений». Из его слов можно было сделать вывод,
что «феодальными» будут считаться лишь те имущие классы и влиятельные
группы, которые станут выступать против де Голля. Поскольку де Голль
вообще почти не пользовался поддержкой левых (капитан Сустель и не-
которые другие утверждали, будто они придерживаются «социалистических
убеждений»), казалось ясным, что его продолжают поддерживать элементы,
менее всего заинтересованные в социальных реформах. Было ясно и то, что
в 1944—1945 годах де Голль упустил возможность введения великого со-
циального нового курса, и самое большее, чего можно ожидать от него
теперь, — это политики мелочной опеки, которую он будет проводить в про-
мышленности. Разговоры де Голля о сокращении расходов вызвали кри-
тику со стороны многих людей, указывавших, что инфляция, от которой
страдала Франция, была в значительной степени вызвана самим де Гол-
лем. Он вызвал беду, отказавшись поддержать план денежной реформы
Мендес-Франса, и своей политикой величия обусловил дальнейшее ухудше-
ние финансового положения.
Уже к концу года, всего через два месяца после великой победы
де Голля и провала в ноябре — декабре крупных забастовок, стало очевидно,
что значительная часть избирателей, голосовавших за де Голля, поддержи-
вала его лишь временно. «Либеральная» буржуазия, оказавшая де Голлю
политическую и финансовую поддержку, не собирается, писала «Комба»,
отдавать в его руки всю власть, «если она не будет твердо убеждена в дей-
ствительной серьезности коммунистической угрозы. Она не вызовет пожар-
ную команду де Голля без абсолютной уверенности в том, что дом действи-
тельно охвачен огнем». Это был на редкость правильный прогноз, и в после-
дующие годы его правильность полностью подтвердилась. В декабре прави-
тельство Шумана потушило небольшой пожар забастовок, ослабив таким
образом коммунистов. Раскол в ВКТ, возникший с помощью и с благосло-
вения социалистов, также способствовал ослаблению коммунистической
партии.
В обстановке укрепления в 1949—1952 годах добропорядочной буржуаз-
ной*демократии влияние де Голля начало ослабевать. Успех РПФ на выбо-
рах 1951 года далеко не оправдал ожиданий генерала, и вскоре в РПФ на-
чался раскол. Многие депутаты — члены РПФ бросились спасать самое кон-
сервативное правительство Четвертой республики — правительство Пине.
Но еще задолго до этого крупный капитал покинул де Голля ради
«третьей силы». Закату карьеры де Голля способствовало и созданное им
самим впечатление, что он считает третью мировую войну неминуемой.
Это очень хорошо выразил Франсуа Мориак в интервью, которое он
дал «Комба» 23 ноября 1947 года:
«Мы живем в обстановке «холодной войны» между США и СССР.
Она влияет и на нашу внешнюю и на нашу внутреннюю политику.
1 Франсуа Гогель в «Эспри», декабрь 1947 года, стр. 886.
325
Но если война неминуема, то это означает, что мы живем в апокалипти-
ческую эпоху, и в таком случае все наши усилия не имеют никакого
значения... и всякая политическая диалектика становится ненужной
на такой ступени. Я поддерживал де Голля, пока считал, что он может
предотвратить присоединение Франции к той или другой стороне в «хо-
лодной войне». Сейчас я в замешательстве, ибо де Голль, по-видимому,
считает войну неизбежной. А Францию и мир могут спасти лишь такие
люди, которые не считают войну неизбежной».
Мориак боялся также, что де Голль «даст армии волю над народом»
как бы в ознаменование столетней годовщины 1848 года. Это не значит, что он
питал большие иллюзии в отношении «третьей силы», состоящей из мелких,
посредственных людей; они сегодня
«...не сумеют разговаривать с французским рабочим классом, кото-
рый, несмотря на большую политическую зрелость, все еще находится,
по-видимому, под обаянием Сталина...»
Через несколько дней армия действительно получила «волю над наро-
дом», правда в небольшом масштабе, причем дал волю армии не де Голль,
а министр внутренних дел социалист Жюль Мок.
Глава тринадцатая
РАСКОЛ В РЯДАХ РАБОЧЕГО КЛАССА ФРАНЦИИ
Серьезные события, происшедшие в ноябре — декабре 1947 года, имели
огромное влияние на весь будущий политический курс Четвертой респуб-
лики. Но как французскими, так и иностранными обозревателями этот кри-
зис освещался более непоследовательно и неясно, чем любые другие собы-
тия современной истории Франции.
Почти вся печать находилась в состоянии нервного возбуждения. Даже
наиболее разумные французские газеты того времени, как «Монд» и «Комба»,
старавшиеся дать осмысленный анализ событий, часто из-за деревьев не
видели леса. Один обозреватель писал в январе 1948 года в журнале «Эспри»,
что трагедия Франции в эти критические месяцы, помимо всего остального,
заключалась в отсутствии ответственной печати. Газеты ограничивались
воплями о грязных забастовщиках, получающих деньги от Москвы, или
(если газета была коммунистическая) о грязных штрейкбрехерах, получаю-
щих деньги от Уолл-стрита. Лишь «Фран-тирёр» и «Комба», писала «Эспри»,
взяли на себя труд указать на несколько простых фактов: на то, что после
Освобождения ни одно правительство не сумело добиться более равномер-
ного распределения национального дохода, ина то, что во второй половине
1947 года заработная плата увеличилась на 19 процентов, а цены повысились
на 51 процент.
Нельзя отрицать, что не только на печать, но и на весь народ влияли
провозглашенные в то время лозунги, страх перед де Голлем или восхи-
щение им, коммунизм или антикоммунизм, коммунистические восстания
в Марселе, одобрение или отвращение, вызванное военными действиями,
которые предпринял против забастовщиков Мок («Кавеньяк» или «кровавый
Носке»), бушевавшее день и ночь Национальное собрание, диверсионные
акты на железных дорогах и крушение 6 декабря экспресса Париж — Лилль,
устроенное диверсантами (коммунистами или провокаторами!) и вызвав-
шее гибель двадцати человек.
Правительство Рамадье, будучи не в силах справиться с положением,
подало 20 ноября в отставку. Блюм сделал безуспешную попытку «спасти
страну» (он был провален незначительным большинством голосов). Через
несколько дней после этого Робер Шуман сформировал новое правительство.
Это правительство мобилизовало 80 тысяч солдат и, несмотря на длившееся
несколько дней ожесточенное противодействие коммунистов, добилось
утверждения Национальным собранием законопроекта, направленного про-
тив забастовок.
Но все эти события были не более чем внешним проявлением глубокого
кризиса, нарушившего единство французского рабочего класса и распро-
странившего на него конфликт между Америкой и Россией. Это привело
к ослаблению французского рабочего класса. Коммунисты оказались в поли-
тической изоляции, и Четвертая республика, наконец, приобрела все
характерные черты буржуазной республики и, по крайней мере внешне,
полностью «включилась» в американскую сферу влияния.
327
Полезно внимательно рассмотреть ход событий, которые привели к та-
кой существенной перемене. Разногласия между коммунистами и антикомму-
нистами в числе прочих касались характера забастовок, происходивших
во Франции в ноябре — декабре 1947 года. Коммунисты утверждали, что
эти забастовки носили экономический характер, антикоммунисты говорили,
что они были политические и ими руководил Коминформ, или «рука Москвы».
Однако на самом деле эти забастовки имели как экономический, так и поли-
’ тический характер. Сейчас мы увидим почему.
В октябре 1947 года стоимость жизни резко возросла и заработная
плата в большинстве случаев была намного ниже приемлемого «прожиточ-
ного минимума». С ноября по январь индекс розничных цен, по официаль-
ным данным, возрос с 856 пунктов до 1336, хотя фактически, если принять
во внимание «черный рынок», жизнь вздорожала еще больше. Заработная
плата, как уже указывалось, сильно отставала. После Освобождения такое
положение возникало не раз, но теперь дело обстояло хуже, чем обычно.
Ни одно французское правительство не пыталось применить средств, ока-
завшихся эффективными в других странах: «замораживания авуаров»,
проведенного в Бельгии; тяжелого и жесткого подоходного налога, введен-
ного в Англии; фактического аннулирования обесцененных бумажных
дерег, проведенного в России. Инфляция создала во Франции порочный
круг, вызвавший у значительной части рабочего класса убеждение в бес-
полезности обычных методов стачечной борьбы. Забастовки могли дать
результаты лишь в том случае, если на государство будет оказан сильный
нажим. Иными словами, мало было требовать повышения заработной платы
(инфляция быстро поглощала прибавку), необходимо было заставить пра-
вительство изменить свою экономическую и финансовую политику. При
таком положении вещей единственным действенным средством была все-
общая забастовка.
Рамадье за шесть месяцев пребывания у власти старался предотвратить
расширение забастовочного движения, соглашаясь на уступки наиболее
«агрессивным» профсоюзам. Но это была недальновидная политика, рас-
считанная на то, чтобы кое-как перебиваться, в конечном счете она вела
лишь к удорожанию жизни и экономическому хаосу.
Пока в правительстве участвовали и социалисты и коммунисты, они
все же могли, несмотря на глубокие разногласия, проводить более или менее
единую линию в вопросах, затрагивающих интересы рабочего класса, доби-
. ваясь от государства «большей социальной справедливости» и проведения
прогрессивных реформ на пользу рабочего класса. После ухода коммунистов
из правительства «революционность» коммунистов и «реформистская при-
рода» социалистов стали еще более очевидными. По мнению коммуни-
стов, ушедших в оппозицию, всеобщая забастовка была оружием,
о котором следовало серьезно подумать. Социалисты, увлеченные теперь
мыслью о «третьей силе» (поощряемые Блюмом, который предостерегал
их не играть на руку наиболее непосредственному врагу — де Голлю),
решительно выступили против всеобщей забастовки. Несколько позднее
Поль Фрэс писал:
«Эти две тенденции ясно проявились на заседании ВКТ 12 и 13 нояб-
ря. Большинство [коммунистическое. — А. В.]... предложило план,
ставивший целью вынудить правительство обсудить «прожиточный ми-
нимум» и другие финансовые и экономические проблемы, короче гово-
ря, самую основу политики правительства по вопросу о заработной
плате. Но, поскольку они не строили себе больших иллюзий относи-
тельно готовности правительства согласиться на это, они... также высту-
пали за широкую агитацию по всей стране, которая могла бы напугать
правительство... В противовес этому... представитель меньшинства
[социалист. — А. В.] Капоччи заявил, что считает всеобщую заба-
328
стовку «слишком сильным» средством, ибо сама по себе она за сорок
восемь часов или за неделю не может создать условий, необходимых
для урегулирования вопроса о заработной плате и производстве...
«Если вы в самом деле хотите достигнуть [ при помощи всеобщей заба-
стовки.—А. В,] чего-то иного, так и скажите. Это значит широко открыть
двери диктатуре того или другого типа»1.
Такова была прелюдия к расколу в ВКТ между большинством, пред-
ставлявшим в основном промышленный пролетариат, и меньшинством,
представлявшим главным образом служащих и мелких правительственных
чиновников. У этих двух групп существовало также совершенно различное
отношение к «холодной войне».
Через два дня, 14 ноября, правительство Рамадье, очевидно, не зная,
что предпринять, решило начать «защиту франка», отменив субсидии, выда-
вавшиеся правительством для удержания цен на уголь на одном уровне
(в результате этой меры цены на уголь поднялись за сутки на 40 процентов),
и повысив цены на газ, электроэнергию, а также на все виды транспор-
та. Это вызвало волну забастовок в Париже, в угледобывающих и других
районах страны. В Марселе забастовки приняли форму настоящего вос-
стания.
Новое правительство во главе с Шуманом решило одним ударом убить
двух зайцев: проявить большую твердость по отношению к коммунистам
и таким образом произвести хорошее впечатление на Соединенные Штаты
и одновременно отнять у де Голля его главный козырь—антикоммунизм.
Понимая, что правительство Шумана — Мока собирается перейти в наступ-
ление, различные федерации, входившие в ВКТ, пытались' искусственно
стимулировать забастовки, рассылая без разбора по всей стране предписа-
ния об организации стачек. Социалистическое меньшинство, встревоженное
перспективой «победы коммунистов», напротив, пыталось сдержать заба-
стовки. Лидер меньшинства Жуо зашел очень далеко, выразив надежду,
что, «если рабочий класс проявит умеренность, правительство не останется
в долгу»1 2.
Правительство, и в особенности Мок, теперь ясно показало, что оно
борется не против забастовщиков, а против «коммунистов». Правительство
надеялось извлечь выгоду из раскола рабочего класса, а также из нищеты
забастовщиков и того, что они не смогут долго продержаться. В угольных
районах произошли ожесточенные стычки между забастовщиками и отря-
дами республиканской гвардии, посланными туда, чтобы «обеспечить сво-
боду труда». Далее, правительство Шумана выдвинуло законопроект, за-
прещающий забастовки, масштабы которого были настолько широки, что
Национальное собрание отказалось его утвердить, если в него не будут
внесены значительные поправки. Во время прений, самых бурных за послед-
ние годы, коммунисты не только назвали Шумана «Баденге» (прозвище
Наполеона III), но, кроме того, напомнили, что во время первой мировой
войны он служил офицером в германской армии, и называли его «бошем»
и «Пикельхаубе»3. Законопроект, направленный против забастовок, имел
такой характер, что забастовщики — коммунисты и некоммунисты — были
готовы забыть свои разногласия. В Валенсе, Марселе и других городах
начались беспорядки. В некоторых городах забастовщики-коммунисты
врывались в здания государственных учреждений, особенно в Марселе, где
переход муниципального совета в результате муниципальных выборов
в руки деголлевцев вызвал сильное недовольство.
Но 9 декабря забастовка была сломлена. Число бастующих снизилось
1 «Эспри», январь 1948 года, стр. 4.
2 «Пёпль», 9 декабря 1947 года. Цитировалось в «Эспри», январь 1948 года, стр. 6.
3 Пикельхаубе — так в первую мировую войну во Франции называли немецких сол-
дат, носивших остроконечную каску.— Прим. ред.
329
с трех миллионов до одного. Национальный забастовочный комитет, пред-
ставлявший, большинство ВКТ, опубликовал пространное заявление, в кото-
ром признал свое поражение. Комитет указал, что у правительства удалось
вырвать некоторые мелкие уступки, но оно не взяло на себя обязательств
провести какие-либо мероприятия, гарантирующие стабилизацию реальной
заработной платы. Комитет с горечью указывал на неслыханную в прошлом
мобилизацию войск и полиции против забастовщиков и заявлял, что число
убитых и раненых рабочих «исчисляется тысячами». Комитет с горечью
говорил также о штрейкбрехерах и подчеркивал необходимость борьбы
за профсоюзное единство.
Единство, несомненно, было нарушено.
Раскол в ВКТ стал неизбежен.
Вскоре была создана федерация ВКТ — «Форс увриер». Французское
профсоюзное движение, в рамках которого после Освобождения совсем
неплохо сотрудничали ВКТ и католическая ФКХТ, оказалось теперь
расколотым на три группы, причем каждая соответствовала определен-
ной политической группировке в Национальном собрании. ВКТ стала
теперь почти чисто коммунистической; ВКТ — «Форс увриер», — не-
смотря на свои утверждения, что она является «чисто профсоюзной»
организацией, на самом деле была придатком социалистической партии;
ФКХТ была связана с МРП, правда она была много «левее» основной части
парламентской группы МРП. 4 декабря, когда забастовка приближалась
к концу, Фостер Даллес (бывший одним из американских представителей
во время неудачных переговоров четырех держав в Лондоне) прибыл
в Париж и беседовал с членами правительства и с де Голлем. Он заявил на
пресс-конференции: «То, что сейчас происходит во Франции, гораздо важнее
того, что происходит в Лондоне» (сессии Совета министров иностранных дел
четырех держав, обсуждавшей германский вопрос). Он, по-видимому, был
доволен тем оборотом, какой приняли события. Американские газеты сооб*
щали, что во время совещания Даллеса с де Голлем обсуждался вопрос
о «возрождении Германии», которое, по словам газет, и тот и другой «счи-
тают необходимым»; они согласились также с необходимостью заключения
англо-американо-французского военного союза, намекая тем самым на ве-
роятность войны1.
По любопытному «совпадению» на той же неделе были прерваны торго-
вые отношения между Францией и Советским Союзом. Инициатива исходила
от русских и была ответом на «враждебное отношение» французского пра-
вительства, которое 27 ноября предложило русским отозвать свою военную
миссию по репатриации и заменить ее гражданскими лицами, так как рус-
ские военные занимались «подрывной деятельностью». На той же неделе
толпа полицейских с танками «Шерман» в авангарде ворвалась в советский
репатриационный лагерь в Борегаре под тем предлогом, что в Россию якобы
нелегально переправляются лица французской национальности и в лагере
имеется «склад оружия». Эта военная демонстрация была нелепа, и приве-
денные причины оказались совершенно необоснованными. Но она произвела
«нужное впечатление». Еще до налета на Борегар Москва решила отозвать
советскую миссию по репатриации во Франции и потребовала отзыва фран-
цузской миссии по репатриации в СССР. Начальник французской миссии
подполковник Маркье в Москве на пресс-конференции дезавуировал фран-
цузское правительство, сказав, что в угоду американцам оно намеренно
срывает полезную работу миссии по репатриации. Московский корреспон-
дент агентства Франс Пресс Жан Шампенуа, согласившийся с мнением
Маркье, был немедленно уволен. Вскоре по возвращении во Францию
Маркье был арестован и брошен в тюрьму. «Холодная война» была в полном
1 «Комба», 10 декабря 1947 года.
330
разгаре. 16 декабря вашингтонский корреспондент агентства Рейтер заявил,
к величайшему удовольствию многих французских правых газет, что, по
сведениям из хорошо осведомленных американских кругов, Франция соби-
рается порвать дипломатические отношения с СССР.
До этого дело не дошло. Но, по мнению Вашингтона и Даллеса, фран-
цузы вели себя именно так, как рассчитывала Америка: жестко по отноше-
нию к коммунистам и грубо по отношению к русским. Особенное удоволь-
ствие, по-видимому, доставил Соединенным Штатам раскол французской
профсоюзной федерации. Хотя уже в то время существовало сильное подо-
зрение, что тут не обошлось без американских денег, открыто это признали
лишь несколько лет спустя. Зимой 1953 года новый лидер Американской фе-
дерации труда Джордж Мини заявил, выступая в Пресс-клубе в Вашингтоне:
«Нам предстоит также играть большую роль за границей — столь
же, а возможно, и более важную, чем играет государственный департа-
мент. Я с гордостью могу сказать вам (сейчас об этом уже можно гово-
рить), что деньги американских рабочих — рабочих из Детройта и дру-
гих городов — помогли нам осуществить столь важный для всех нас
раскол во французской ВКТ, возникший в результате создания «Форс
увриер»1.
В годы «холодной войны>^ государственный департамент, непосредствен-
но или действуя через АФТ, субсидировал немало других «левых» органи-
заций во Франции. Орган социалистов «Пошолер» открыто признал, что
он получал средства от американских профсоюзов и «от других друзей за
границей».
В конце 1947 года сцена была подготовлена для организации того, что
стало впоследствии известно под названием «маршаллизованной Франции».
Благодаря помощи по плану Маршалла Четвертая республика «возвраща-
лась к нормальной жизни» и во многих отношениях мало отличалась от
Третьей республики. Она сейчас ела и пила больше, чем в бурные годы трех-
партийной системы, пренебрегая своим рабочим классом и своими глав-
ными ценностями, но чувствуя себя сравнительно удовлетворенной, хотя
и не слишком гордой.
1 Ж а н Давидсон, Корреспондент в Вашингтоне, стр. 56.
А С Т Ь ЧЕТВЕРТАЯ
Франция
в ПЕРИОД
”ХОЛОДНОЙ ВОЙНЫ”
1948*1950 годы
Гла ва перва я
РАЗРЫВ МЕЖДУ ОФИЦИАЛЬНОЙ ПОЛИТИКОЙ
И ОБЩЕСТВЕННЫМ МНЕНИЕМ
В период Освобождения Франция вступила на неровную и неведомую
ей дорогу, сулившую много неожиданностей. В начале 1948 года, огляды-
ваясь на пройденный путь, она могла отметить некоторые основные этапы:
поражение «революции» и торжество статус-кво; внезапный уход де Голля;
появление и падение трехпартийной коалиции; провал политики де Голля
в германском вопросе, так же как и его политики «посредничества» и «вели-
чия»; начало войны в Индокитае; провозглашение на Западе доктрины Тру-
мэна и плана Маршалла и создание на Востоке Комипформа; вторичное
появление на политической арене де Голля, уже как лидера тоталитарного
движения; рождение «третьей силы» и большие забастовки в конце 1947 года,
за которыми последовал раскол в профсоюзном движении.
Дорога, спустившись с гор, вышла теперь на обширную равнину, стала
более ровной, количество вех на ней сократилось. На этой широкой равнино
Францию в течение нескольких лет продували и трясли шквалы «холодной
войны». Роль Франции в международных делах стала теперь почти совсем
пассивной; во внутренней политике она вступила в период, известный как
период иммобилизма, в продолжение которого чередовавшиеся правитель-
ства предпочитали вместо решения тех или иных проблем всячески оттяги-
вать их рассмотрение. Этому значительно способствовала американская
помощь. Сравнительно спокойный год, когда премьер-министром Франции
был сонливый Кей, был бы немыслим без помощи по плану Маршалла.
Если в период между двумя мировыми войнами политика французского
правительства имела известное международное значение, то теперь дело
обстояло далеко не так, хотя бы уже потому, что основные решения в области
политики, за исключением колониальных вопросов, принимались не Пари-
жем, а Вашингтоном. К тому же, если в течение первых послевоенных лет
мир еще мог гадать, какая политическая и социальная система установится
во Франции, в начале 1948 года на этот вопрос уже был дан, по крайней
мере предварительный, ответ. Четвертая республика, по-прежнему подвер-
гающаяся резкой критике слева, со стороны коммунистов, и осыпаемая
открытыми угрозами справа, со стороны де Голля, превратилась теперь
в буржуазную демократию, где влияние социалистических идей 1944—
1947 годов уже почти исчезло; Франция, по существу, стала сателлитом
Соединенных Штатов, и ее политика во многом, а иногда и полностью, зави-
села от Вашингтона.
В течение этого «вялого» периода иммобилизма, продлившегося, можно
сказать, до середины 1954 года, во Франции сменялись весьма заурядные
политические деятели. За исключением де Голля, престиж которого со вре-
мени его блестящего триумфа в октябре 1947 года медленно, но неуклонно
падал, и нескольких коммунистических лидеров в противоположном
де Голлю лагере, в частности Тореза и Дюкло, на политической арене Франции
почти не было заметных фигур. Карикатуристы были в отчаянии. До войны
335
у них был выбор по меньшей мере из дюжины деятелей. Но кого сейчас
можно было назвать популярными личностями? Не так уж забавно рисовать
маленького Бидо с пунцовым носом или Шумана, напоминавшего собой
Доналда Дака1. В конце концов пунцовый нос могли счесть за клевету,
а Шуман не был виноват в своем сходстве с Доналдом Даком. Будучи мини-
стром иностранных дел довольно продолжительное время, Бидо был, не-
сомненно, «известен» как во Франции, так и за границей, но ни тут, ни там
его умственные способности не ценились слишком высоко. Мысль об этом
была для него мучительна. Со всей своей болезненной раздражительностью,
«угрызениями совести», тщетными честолюбивыми замыслами, «раздвоенной
личностью» и «припадками» Бидо представляет собой одну из самых стран-
ных и, пожалуй, наиболее трагичных фигур Четвертой республики. Это
человек, чьи добрые намерения почему-то никогда не приводили к добру.
Шуман некоторое время изображался, в особенности в американской
прессе, как выдающийся государственный деятель и как «европеец № 1».
Но он был мало популярен во Франции (прежде всего его люксембургский
акцент удручающе напоминал немецкий), и мало кто из ответственных деяте-
лей произносил столько громких фраз, как он (например, что ремилитари-
зация Германии «совершенно невозможна», или о предстоящей «независи-
мости» Туниса), впоследствии без дальних околичностей отказываясь от них.
Леон Блюм, ставший любимцем Вашингтона и антикоммунистически
настроенной буржуазии, в 1950 году закончил свой жизненный путь, при-
несший ему личный успех и политический крах, в атмосфере явного разо-
чарования.
Сохранился еще ряд деятелей эпохи Третьей республики, которые вре-
менами могли оказывать некоторое влияние: Эррио, когда он олицетворял
собой «ведикие традиции» республики, или Поль Рейно (несмотря на не-
приятные ассоциации, неизбежно возникавшие при его имени), когда он
выступал с глубоким анализом экономических затруднений Франции или
стратегических последствий «атомного века». Было еще несколько человек,
например Жюль Мок, почти жалкая, отталкивающая фигура, чьи админи-
стративные способности и злобная настойчивость в преследовании как де-
голлевцев, так и коммунистов не могли, однако, не производить известного
впечатления.
Остальные не представляли особого интереса. «Старик» Кей был не
шумлив, туп и надежно старомоден. Плевен, несмотря на все старания при-
влечь симпатии Вашингтона и на свою склонность к интригам как против
Англии, так и против своих коллег министров, был на редкость бесцветен.
Это был слегка «американизированный» делец, благодаря счастливой слу-
чайности оказавшийся в июне 1940 года в Лондоне и сумевший вовремя
«присоединиться» к де Голлю. Имелся еще Рене Мейер — главный пропо-
ведник теории экономического либерализма, «колониалист», названный
кем-то «могильщиком экономической демократии». Он представлял собой
своеобразную помесь «еврейского банкира», близкого семейству Ротшиль-
дов, и выхоленного, напыщенного чиновника Государственного совета.
Некоторые из более молодых политических деятелей (например, Бакон
и Бюрон из левого крыла МРП или Эдгар Фор и Франсуа Миттеран) пода-
вали надежды, но их карьера еще только начиналась. Затем было несколько
человек, подобных Тетжену, Лекуру и де Мантону из МРП или социалистам
Кристиану Пино и Даниэлю Мейеру, которые приобрели известность своим
участием в Сопротивлении. Но Сопротивление теперь уже отошло в прош-
лое, и участие в нем начинало граничить с преступлением. Особое место
занимал Мендес-Франс, снова выдвинувшийся примерно в 1950 году как
1 Доналд Дак —утка, персонаж из мультипликационных фильмов американского
кинорежиссера Диснея.— Прим. ред.
336
самый строгий критик всей правительственной политики'Франции. Его ред-
кие выступления стали рассматриваться как политические события.
И все же, несмотря на заурядность своих политических деятелей, Фран-
ция все еще имела значительный вес в международных делах не столько
благодаря своим правительствам, сколько вопреки им. С исторической
точки зрения это одна из самых характерных черт Четвертой республики.
Ибо практическое значение имели не речи, произносимые* Кеем или Шума-
ном, а постоянное давление, оказываемое на правительство общественным
мнением. Это мнение отчасти выражалось, а отчасти создавалось француз-
ской интеллигенцией и в меньшей степени чиновниками, которые прислу-
шивались к голосу народа.
Плевен мог низкопоклонничать перед президентом Трумэном до боли
в спине; это раболепство принесло доллары, которые могли' выручить на
короткий срок, но не изменило коренным образом общественного мнения
Франции, настроенного против войны, против превращения Франции в са-
теллита. И в конечном счете самое главное, чего удалось добиться Франции
за годы «холодной войны», это: а) оказать некоторое пассивное сопротивление
проведению какой-либо опасной внешней политики, которая могла бы при-
вести к войне; б) убедить русских, что Европа не готовится всерьез к «кре-
стовому походу» и что поэтому для них нет необходимости прибегать к пре-
дупредительным действиям; в) внушить «энергичным» генералам и сена-
торам в Соединенных Штатах достаточно недоверия к Франции и к Европе
вообще, чтобы заставить их дважды подумать, прежде чем решиться начать
третью мировую войну. Ибо если в 1948 году Россия все еще, казалось,
представляла собой наибольшую военную угрозу, то к 1949 году опасность,
исходящая от «энергичных» американских генералов, выглядела не меньшей,
а может, и большей. Макартур вскоре оправдал эти опасения своими дей-
ствиями в Корее. С другой стороны, именно относительное равнодушие
французов к войне в Индокитае позволило министрам МРП проводить свою
гибельную политику. («Я вынужден с сожалением сказать, что французский
народ совершенно не интересуется войной — он просто игнорирует ее», —
заметил однажды Ги Молле.)
Если судить по сообщениям прессы, то, несомненно, были люди, кото-
рые или искренне или из чисто финансовых соображений стояли целиком
за американцев. И все же, хотя они искренне ненавидели коммунизм, можно
утверждать, что даже самые ярые антикоммунисты во Франции не хотели
столкновения с Россией, так как прежде всего не были уверены в том, что
можно добиться поражения России, не превратив Францию в арену атомных
битв двух великих держав —России и США.
Рядовые буржуа во Франции вплоть до более левых кругов в самой
социалистической партии были настроены антикоммунистически и ориенти-
ровались на Запад, но были в то же время «против войны». Коммунисты
в свою очередь выступали против войны, но ориентировались на Россию;
при этом их влияние на рабочий класс и отчасти на значительно более широ-
кие круги общественного мнения объяснялось прежде всего их умением
использовать антивоенные настроения в стране. Но, пожалуй, самым зна-
чительным явлением во Франции в этот период (1948—1950 годы), когда,
по выражению Тореза на съезде партии в Женвилье"(за два месяца до начала
войны в Корее), мир «висел на волоске», было возникновение течения, широ-
ко известного как «нейтрализм».
«Нейтрализм» как стратегическая и политическая доктрина имел своих
пропагандистов, в частности Клода Бурде, выступавшего сначала I газете
«Комба», а затем в «Обсерватер». Но практическое значение имели не эти
теории и доктрины о превращении Западной Европы в большую Швецию,
сохраняющую «вооруженный нейтралитет» под эгидой США, а то, что эти
«нейтралистские» теории отражали настроения, характерные для огромного
22 А. Верт
337
числа людей во Франции: их равнодушие к происходящему вокруг, жела-
ние, чтобы их оставили в покое, их стремление воспользоваться американ-
ской помощью и в то же время их глубокое отвращение к оборотной сто-
роне этой помощи — Атлантическому пакту, приведшему к организации
ненавистных им баз американских бомбардировщиков не только в Марокко,
но и в самом сердце Франции. Ни одному французу не могло быть по душе,
что американцы расположились в Бордо, Ла-Рошели и даже в Шатору.
Некоторое время, особенно в 1948—1949 годах, пресса постаралась
пробудить у своих читателей интерес к «Европе»: к Западному союзу,
«Соединенным Штатам Европы»1, Европейской ассамблее, Европейскому
совету1 2 и вообще к «федерализму». Еще со времен Наполеона Франция
питает традиционную слабость к идее «Европы». Все же было легкомыслен-
но и самонадеянно со стороны Бидо и Спаака ожидать, что Францию охва-
тит энтузиазм, как только они объявят: «Сегодня родилась Европа». Но о ка-
кой Европе шла речь? Означало ли это согласие на окончательный раздел
Европы на две части? Или начало сотрудничества с Германией, за которое
так усиленно ратовал Черчилль, хотя Англия сама не хотела связываться
с такой «Европой»? Или это была бы «Малая Европа», нечто вроде идеоло-
гического Фриталюкса плюс Аденауэр под надзором Ватикана? Воспоми-
нание о Бриане сделало концепцию «Европы» для многих утопической, а вос-
поминание о Гитлере — весьма подозрительной. В глазах коммунистов
Европа Бриана была немногим лучше, чем Европа Гитлера, так как Локарно,
по их мнению, уже несло в себе зародыш Мюнхена и идею «свободы рук на
Востоке». Если покойный профессор Джад любил называть себя «единствен-
ным искренним английским федералистом», то во Франции их было нена-
много больше, хотя в пору наивысшего федералистского бума в 1948 году
в стране имелось по крайней мере восемнадцать федералистских обществ!
В конце 1948 года Эмманюэль Мунье писал в журнале «Эспри», что европей-
ский федерализм является сам по себе прекрасной идеей, но, к сожалению,
слишком много всяких подозрительных личностей используют его как оче-
редную аферу «холодной войны», и поэтому к нему следует подходить с осто-
рожностью.
План Шумана3, выдвинутый в апреле 1950 года, был значительно кон-
кретнее всей этой федералистской шумихи, но все же он не вызвал к себе
того интереса, какого, возможно, заслуживал, так как технически был слиш-
ком сложен для непрофессионала и выглядел подозрительным в глазах
многих из-за окружавшей его атмосферы «большого бизнеса», а также вслед-
ствие отрицательного отношения к нему Англии. Однако план Шумана
1 «Соединенные Штаты Европы»— проект объединения европейских государств,
выдвинутый в период 1-й мировой войны центристскими лидерами некоторых партий
II Интернационала. Реакционность такого проекта в условиях капитализма была разо-
блачена В. И. Лениным. После 2-й мировой войны в США и в Европе вновь появились
разные проекты создания «Соединенных Штатов Европы». В 1955 г. в Париже был
образован Комитет действий за создание Соединенных Штатов Европы.-— Прим. ред.
2 Европейский совет — международная организация, созданная в 1949 г. якобы для
изучения «экономических и культурных проблем», наделе призванная объединить правя-
щие круги капиталистических стран Европы для борьбы против социалистического дви-
жения. В соответствии с уставом Европейского совета, подписанным 5 мая 1949 г. в Лон-
доне министрами иностранных дел Англии, Франции, Бельгии, Голландии, Люксембурга,
Италии, Ирландской республики, Швеции, Данини Норвегии, было образовано два орга-
на — Комитет министров (по одному представителю от каждой страны) и Консультатив-
ная ассамблея, где Англия, Франция и Италия имеют по 18 делегатов, а остальные участ-
ники Европейского совета—по 3—6 делегатов. Место пребывания Европейского совета —
г. Страсбург. В 1950 г. в Европейский совет была принята ФРГ.— Прим. ред.
3 План Шумана — западноевропейский угольно-металлургический картель —
Европейское объединение угля и стали,— в который входят Франция, Западная Герма-
ния, Италия, Бельгия, Голландия и Люксембург. Договор об образовании этого картеля
был подписан в Париже 18 апреля 1951 г. и в 1952 г. ратифицирован парламентами соот-
ветствующих стран.— Прим. ред.
338
относится уже к другому периоду истории Франции и лишь отдаленно свя-
зан с любительским и идеалистическим федерализмом 1948—1949 годов.
Резко критическое отношение большей части французской интеллиген-
ции не только к этому «федерализму», но и к Атлантическому пакту и «сво-
бодному миру» в целом, с его судебными процессами «охотой на ведьм» (ко-
торая понемногу стала распространяться и в Западной Европе) и рождаю-
щимся маккартизмом, отражалось в общественном мнении Франции и одно-
временно воздействовало на него. Многие газеты и журналы стремились
быть «нейтралистскими», то есть антивоенными, критически относились
к Атлантическому пакту и предупреждали об опасностях экономической,
политической и культурной сателлизации Франции. (Среди них были «Ком-
ба», «Юн смэн дан ле монд», которую издавал в то время Бэв-Мери, «Эспри»,
«Тан модерн» и с начала 1950 года — «Обсерватер».) Их влияние во много
раз превосходило их ограниченный тираж. Такой же популярностью поль-
зовался еженедельник Жака Гаскюеля «Перспектив» — обстоятельный и до-
рогой политико-экономический бюллетень, выписываемый всеми редакциями
газет и крупными деловыми фирмами, а также всеми видными политическими
деятелями. Но самым большим влиянием в этом отношении пользовалась
газета «Монд», на'страницах которой печатались «нейтралистские» статьи
Бэв-Мери, Жака Мадоля, Этьена Жильсона, Мориса Дюверже, Ж. Ж. Сер-
ван-Шрейбера, Жака Кэйзера и других хорошо известных писателей
и в штате которой работали блестящие редакторы и иностранные коррес-
понденты. Газета «Монд» с ее 150-тысячным тиражом оказывала влияние
не только на своих читателей (круг которых охватывает всех политически
образованных людей Франции и фактически всех высших правительствен-
ных чиновников и политических деятелей страны), но в той или иной сте-
пени и на остальные французские газеты независимо от их направления.
Ироническая формула Бурде, характеризующая настроение огромного
числа французов («я не нейтралист, но...»), оказалась очень меткой.
Ибо если никто и не был нейтралистом, то фактически все были против
третьей мировой войны и сателлизации Франции, и в стране были широко
распространены сомнения относительно возможных последствий Атланти-
ческого пакта. И когда стало известно сначала, что у русских есть атомная
бомба, а затем, что в Корее началась война, эти настроения стали сильнее,
чем когда-либо раньше.
Среди всех явлений французской жизни, тревоживших государственный
департамент в эти годы, газета «Монд» занимала, пожалуй, первое место:
она «нейтрализовала» большую часть американской пропаганды и «отра-
вляла умы французов», как сказал мне однажды в приливе откровенности
один из сотрудников американского посольства. И он добавил: «Она бес-
покоит нас значительно больше, чем коммунисты».
Когда в начале 1951 года генерал Эйзенхауэр прибыл в Париж в каче-
стве первого главнокомандующего войсками НАТО и три тысячи комму-
нистов организовали против него демонстрацию, он заметил: «Не так уж
важно, что три тысячи коммунистов демонстрировали против меня, гораздо
хуже, что не нашлось не то чтобы трех тысяч, а даже трехсот французов,
которые демонстрировали бы за меня».
Но в конце концов было ли это отношение к американской помощи,
к Атлантическому пакту, к угрозе третьей мировой войны таким специфи-
чески французским? Разве это отношение не было характерно для всей
остальной Европы и не в меньшей мере — хотя и в более спокойной форме —
для Англии? Разве не давление английского общественного мнения заста-
вило Эттли однажды вечером вылететь в Вашингтон, чтобы попытаться при-
остановить безумства Макартура в Корее?
Но если в Англии большую часть данного периода существовало своего
рода молчаливое взаимопонимание в отношении всех этих вопросов, то во
22* 339
Франции такого «молчаливого взаимопонимания» было недостаточно. Ввиду
существования во Франции крупной коммунистической партии Америка
ожидала от официальных французских кругов более усердного осущест-
вления антикоммунистической и проамериканской политики, чем это требо-
валось от Англии. И французским левым элементам все время приходилось
быть настороже, хотя бы потому, что для менее интеллигентной и более
эгоистически настроенной части французской буржуазии антикоммунизм,
проамериканизм и социально-политическая реакция сливались в нечто
единое, и поэтому следовало опасаться, что она сможет проглядеть серьез-
ную угрозу войны, связанную со всякой «крайне правой кампанией» во
внутренней или внешней политике. Это порождало у интеллигенции созна-
ние необходимости действовать в качестве тормоза против таких тенденций,
даже рискуя выступать иногда заодно с коммунистами.
Именно это имел в виду Бэв-Мери в 1951 году, выражая опасение, что
скоро нельзя будет сказать «Идет дождь» из боязни, что какой-нибудь ком-
мунист только что сказал то же самое.
И все же, говоря о «разрыве» между официальной французской поли-
тикой и общественным мнением, мы не собираемся повторять старое утвер-
ждение Морраса о различии между страной официальной и реальной1. Пожа-
луй, более правильно будет сказать, что французские правительства этого
периода вели по отношению к Америке «двойную игру» (вариант политики
Петэна!) и старались лавировать между требованиями Америки и страхами
и подозрениями широких слоев французского народа. Дело дошло до того,
что в 1949 году деголлевская РПФ расклеила по Парижу прокламации, в ко-
торых обвиняла даже Плевена в «нейтрализме»! Может быть, смешно, но не
так уж абсурдно предположить, что при прочих равных условиях Кей и Пле-
вен вели бы себя так же с Трумэном, как Петэн и Лаваль вели себя по отно-
шению к Гитлеру! Они былй тоже своего рода коллаборационистами со
всеми их интригами, «двойной игрой» и тайными расчетами.
Что касается Национального собрания, то оно в основном верно отра-
жало общественное мнение, лишь с некоторыми оговорками: вопросы внут-
ренней политики имели для него большее значение, чем внешняя политика.
Правительство требовало от Собрания предоставления ему безоговорочной
свободы действий в «дипломатических переговорах». Собранию всегда при-
ходилось учитывать нехватку средств и необходимость американской по-
мощи. Наконец, расхождение во взглядах между коммунистами и некомму-
нистами проявлялось в парламенте резче, чем в самой стране.
1 Буквально: между «законной» страной и «подлинной» страной. Это противопостав-
ление, подхваченное фашистами и других стран, имеет в виду несоответствие между пар-
ламентом, избранным на основе законов, и подлинным «общественным мнением», которое,
по утверждению фашистских «идеологов», якобы солидарно с ними.— Прим. ред.
Глава вторая
СОМНЕНИЯ ОТНОСИТЕЛЬНО помощи
ПО ПЛАНУ МАРШАЛЛА
В одной из предыдущих глав мы уже рассказывали, как вначале план
Маршалла был встречен фактически всей Францией с чувством облегчения
и благодарности и как трудно было коммунистам убеждать своих слушате-
лей в том, что это плохое дело. За речью Маршалла, произнесенной
в Гарварде 5 июня 1947 года, последовал, как мы видели, ряд событий:
приглашение, посланное Молотову Бевином и Бидо, затем эффектный уход
Молотова 2 июля с совещания министров иностранных дел трех держав
и вскоре конференция шестнадцати стран, на которой был создан Комитет
европейского экономического сотрудничества (предшественник Организа-
ции европейского экономического сотрудничества). А в сентябре 1947 года
этот комитет представил государственному департаменту свои рекоменда-
ции. В декабре американский Конгресс, находившийся под благоприятным
впечатлением от «решительного» подавления Жюлем Моком организованных
коммунистами забастовок, предоставил Франции (а также Италии и Австрии)
временную помощь в размере 552 миллионов долларов. Наконец, после не-
большой дополнительной временной помощи трем странам Конгресс одобрил
2 апреля 1948 года Программу европейского восстановления на следующие
12 месяцев в размере 5,3 миллиарда долларов. Это было почти на 2 миллиар-
да меньше, чем просили европейские эксперты. К тому времени, когда
помощь по плану Маршалла, или, вернее, Программа европейского восста-
новления, как ее теперь называли, стала осуществляться на практике,
в международном положении произошло много существенных перемен,
и самая природа этой помощи уже не выглядела так заманчиво, как во вре-
мена гарвардского выступления Маршалла.
Несомненно, с точки зрения текущего момента эта помощь была не-
обычайно кстати. Отчасти она была вызвана явными признаками настоящей
экономической катастрофы, надвигавшейся на Европу в начале 1947 года.
Урожай погиб, промышленность находилась в застое, внешняя торговля
сокращалась, а закупки в долларовой зоне грозили снизиться до нуля.
В 1947 году Европа получила от США в той или иной форме 5,7 миллиарда
долларов, а теперь должны были поступить еще 5,3 миллиарда долларов.
С внешней стороны это была огромная помощь, но... Существовало мно-
го «но».
Прежде всего теперь, когда Программа европейского восстановления
была утверждена, многие стали удивляться, почему Франция не смогла
навести порядок в собственном доме без этой помощи. Начиная с 1946 года
Франция в особенности страдала от странного противоречия: с одной сто-
роны, постоянно говорилось, что Франция, как и Англия, должна «экспор-
тировать или умереть», а с другой — не менее выразительно утверждалось,
что для стабилизации цен Франции абсолютно необходимо импортировать
в большом количестве продукты питания. Эта аномалия, как мы увидим,
имела любопытную, специфически французскую социальную основу.
341
После Освобождения, при полном одобрении коммунистов, входивших
в правительство, восстановление промышленности стали рассматривать как
панацею от всех зол. Но на деле это оказалось не так. Хотя в 1947 году про-
мышленность фактически достигла уровня 1938 года, этот довольно жалкий
уровень (намного ниже уровня производства 1929 года) оказался недоста-
точным, а дальнейшему расширению производства мешала нехватка угля
и сырья. Но самое огромное затруднение представлял f собой хронический
продовольственный кризис, который в 1947 году грозил принять катастро-
фические размеры. Нельзя сказать, чтобы во Франции не было продоволь-
ствия, но французские крестьяне отказывались его поставлять.
Нехватка продуктов питания в городах и наличие «черного рынка»
привели с 1946 года к неуклонному повышению цен на продовольственные
товары. Отсюда постоянные требования о повышении заработной платы.
Конечно, продовольственный кризис отчасти объяснялся некоторыми спе-
цифически послевоенными причинами: недостатком рабочих рук в сельском
хозяйстве, нехваткой сельскохозяйственных машин и удобрений. Кроме того,
у крестьян появились «новые привычки»; их питание стало более обильным
и разнообразным; они устраивали себе выходные дни и отпуска, что редко
делали раньше. Крестьяне сильно сомневались в прочности курса франка
и неохотно продавали свои товары на сомнительные бумажки, если не могли
сразу же вложить вырученные деньги в какую-нибудь покупку, в против-
ном случае к цене продукта добавлялась своего рода «страховая премия»
на случай дальнейшего обесценения франка. Практика припрятывания
запасов продовольствия лучше всего иллюстрируется тем фактом, что по-
головье скота в 1947 году превышало довоенные размеры, а цены на мясо
продолжали непрерывно расти. Хотя правительства одно за другим пыта-
лись «регулировать» цены на некоторые сельскохозяйственные продукты,
им так и не удалось выработать общего плана, приемлемого для крестьян-
ства.
Эта неудача попыток «дирижизма» в сельском хозяйстве рассматривалась
многими экономистами как главная причина экономических затруднений
Франции в первые годы после Освобождения, в особенности с 1946 года.
Начиная с 1946 года дела действительно шли все хуже и цены росли
даже быстрее, чем количество денег в обращении.
В момент Освобождения Франция с финансовой точки зрения не была
в безвыходном положении. Если бы тогда последовали совету Мендес-Франса,
можно было бы избежать бесчисленных затруднений. Вместо этого стали
проводить политику компромисса и полумер, которая сделала неизбежными
последующие девальвации франка. При постоянном росте цен и «необходи-
мых» расходах на социальные нужды (вдобавок ко всем прочим «неизбеж-
ным» расходам) ни один бюджет не мог выдержать такого напряжения.
В апреле 1948 года П. Л. Симон писал в журнале «Эспри»:
«У нас нет ясной экономической политики. Мы применяем своего
рода стыдливый дирижизм. Нашим правительствам не удалось создать
«мифа нации», и даже скромные цели плана Монне не были превращены
в «общенациональную кампанию»... правительства колебались между
дирижизмом на словах, к которому все более или менее научились при-
спосабливаться, и авторитарным дирижизмом, который мог бы стать
рискованной игрой в недисциплинированной стране, населенной людь-
ми, уклоняющимися от уплаты налогов и нарушающими установлен-
ные правила».
Любопытно, что «дирижизм» фактически был непопулярен среди всех
слоев населения Франции, но по разным причинам. Потребитель был против
него потому, что он был безнадежно неэффективен. С другой стороны, он
не нравился банкирам, торговцам и крестьянам потому, что, несмотря ни
на что, в нем все же были заложены возможности будущего эффективного
342
«дирижизма» со всеми его «социалистическими последствиями». Если «дири-
жизм» не был эффективным в 1945—1947 годах, то не, из-за свойственных ему
недостатков, а скорее из-за отсутствия подходящего персонала и необходи-
мого административного аппарата; регулирование было введено без доста-
точного знания конкретных условий, администрация не имела опыта в этой
работе и слишком часто поступала «по вдохновению»1. Далее, во Франции
в эти годы действовал, по выражению Симона, показной социализм» Ввиду
отсутствия современной налоговой системы не было перераспределения
национального дохода, вместо этого правительства успокаивали свою совесть
серией подачек: расширением системы социального обеспечения; увели-
чением пособий многосемейным и престарелым и созданием новой категории
граждан, называемых «экономически слабыми», которые вместе с другими
подобными категориями пользовались различными льготами в отношении
налога, скидкой с квартирной платы, удешевленным проездом по железной
дороге и т. п.
Все это были полумеры, существенно не затрагивавшие колоссальных
прибылей, извлекаемых из сельского хозяйства, торговли и «черного рынка».
Нисколько не пострадавший от этого «фиктивного социализма» мелкий тор-
говец увидел, что депутаты-социалисты всячески обхаживают его в надежде
получить его голос на выборах. Так же обстояло дело и со спекулирующими
крестьянами. Таким образом, любой революционный эксперимент с эконо-
мической структурой Франции становился, по существу, невозможным.
(Вряд ли даже Пьер Кот решился бы когда-нибудь сказать своим избира-
телям-крестьянам то, что он сказал мне однажды в Москве в момент край-
него энтузиазма: «Франция все время будет отсталой страной, пока мы не
организуем наших крестьян в колхозы!»)
Во всяком случае, к началу 1948 года, когда стала осуществляться
помощь по плану"Маршалла, сделалось очевидным, что она приветствуется
как победа «либералов» и окончательное поражение сторонников «дири-
жизма»; многие1 ожидали, что в результате этой помощи жизнь станет
значительно легче. Только более рассудительные французы понимали, что
в конечном итоге эта помощь не даст больших результатов, поскольку
сохраняется порочная структура экономики Франции.
Был еще один, уже более серьезный аспект плана Маршалла, который
к началу 1948 года стал ясен многим французам. Прежде всего хотя Мар-
шалл представлял свой план в виде общего плана, охватывающего советский
блок так же, как и Западную1 Европу, очень сомнительно, чтобы амери-
канский Конгресс одобрил Программу европейского восстановления (ПЕВ),
если бы Молотов согласился принять план Маршалла. Некоторые американ-
ские сенаторы говорили об этом еще раньше, чем Молотов покинул париж-
ское совещание. Позже газета «Нью-Йорк тайме» описывала «Программу
европейского восстановления» как «практическое применение доктрины
Трумэна», а это, в сущности, означало, что целью программы было создание
«санитарного кордона» в Западной Европе. Эту точку зрения полностью
подтвердил Бернард Барух в январе 1948 года. Если Форрестол, со своей
стороны, считал, что план Маршалла представляет собой прекрасную замену
растущим военным расходам США, то это предположение вскоре оказалось
ошибочным, так как стало ясно, что «Программа европейского восстано-
вления» является частью значительно более обширного американского
плана в Европе. Французским интеллигентам не потребовалось много вре-
мени, чтобы уяснить себе это. Уже в апреле 1948 года журнал «Эспри» писал:
«Превращение плана Маршалла в Священный союз против комму-
низма означает, что приоритет будет отдан военной помощи и что от
европейских стран также потребуется, чтобы они повышали свои воен-
1 «Эспри», № 4, 1948 год, стр. 534—535.
343
ные расходы, увеличивая тем самым инфляцию. Во-вторых, это означает
усиление «холодной войны»... То, что адвокаты плана Маршалла не-
сколько месяцев назад называли американским способом спасения
мира за возможно низкую плату, теперь оказывается одной из величай-
ших военных опасностей с момента Освобождения».
Далее приводилась цитата из американской газеты «Уолл-стрит джор-
нел», сетовавшей на огромные военные расходы, которые придется теперь
нести Соединенным Штатам, «чтобы защитить себя от опасностей, вызы-
ваемых их деятельностью за границей»1.
Не было ли все это преувеличением? Французских экономистов, правда,
интересовал главным образом вопрос, сможет ли Программа европейского
восстановления оказать реальную помощь, чтобы вытянуть наконец план
Монне из того болота, в которое его столцнул опасавшийся дальнейшей
инфляции Рамадье, резко снизив в октябре 1947 года все расходы на капи-
тальные вложения. По мнению французских экономистов, существовало
две опасности: одна заключалась в том, что ПЕВ вскоре может выродиться
в основном в программу военной помощи (что вскоре и случилось), а вто-
рая — что французское правительство может теперь пойти по линии наи-
меньшего сопротивления и тратить большую часть денег, получаемых по
плану Маршалла, не на капитальное оборудование, а на потребительские
товары.
Некоторые шли еще дальше в своих мрачных предсказаниях. Франсуа
Гогель1 2 опасался, что ПЕВ пробудит во Франции старый коллаборационист-
ский дух, что означало бы «пожертвовать политической независимостью
страны ради защиты интересов привилегированного класса от революцион-
ной опасности». И он призывал к организации «политического сопроти-
вления» всяким попыткам «вассализации Франции», считая недостаточным
чисто техническое сопротивление французских чиновников, ведущих пере-
говоры с государственным департаментом.
Поль Фрэсс в том же номере «Эспри» показал, что он не питает никаких
иллюзий относительно того, что будет означать на практике ПЕВ:
«Она олицетворяет собой политику, уже получившую широкий
размах... Вслед за неудачей лондонского совещания последовало объ-
единение Западной Германии и экономическое возрождение Германии
под эгидой США... За пражской революцией последовал Брюссельский
пакт и обещание гарантий со стороны Америки... Если Италия про-
голосует за коммунистов, она не получит дальнейшей помощи... Наша
внешняя политика теперь слепо копирует политику государственного
департамента по любому вопросу — германскому, палестинскому или
испанскому... Англичане, не одержимые, как мы, страхом перед ком-
мунизмом, имеют достаточно здравого смысла, чтобы позаботиться
о своих экономических интересах, и в Лондоне план Маршалла под-
вергается очень тщательному рассмотрению. Отношение официальных
французских кругов, наоборот, выражается формулой: «Бери, что
дают, и не думай о последствиях».
Фрэсс заявлял далее, что условия в Европе в 1948 году особенно благо-
приятны для идей федерализма. Но, к сожалению, имеется дьа вида феде-
рализма: один вариант — это европейская федерация, организованная на
социалистических началах, причем такая федерация не получит, конечно,
поддержки государственного департамента; за этот вариант выступают
французские социалисты и английская лейбористская партия. Другой ва-
риант (который, к несчастью, имеет значительно большие шансы на успех) —
это план Черчилля — Трумэна, олицетворяемый Брюссельским пактом
1 «Эспри», № 4, 1948 год, стр. 552.
2 Там же, стр. 621.
344
и направленный на то, чтобы превратить Западную Европу в американ-
ский военный плацдарм1.
Эти критические замечания и мрачные предсказания в широко извест-
ном прогрессивном католическом журнале, пользовавшемся большим влия-
нием в кругах французской интеллигенции, типичны для той точки зрения,
которая в последующие годы все чаще и настойчивее высказывалась фран-
цузскими интеллигентами левого направления. Специальный номер «Эспри»,
посвященный плану Маршалла (вышедший весной 1948 года, когда была
создана атмосфера безудержного восхваления американской помощи),
послужил одним из отправных пунктов более широкой кампании, которая
вылилась в требование отказа от ПЕВ и ряд других, еще более решительных
требований. Это была тяжелая битва против усиленной пропаганды, кото-
рая субсидировалась главным образом американцами.
По странному совпадению в этом же месяце вышла в свет книга, автор
которой, весьма влиятельный в £воих кругах, высказывал диаметрально
противоположные взгляды. Это была книга Раймона Арона «Великий рас-
кол»,, получившая широкую известность. Доводы Арона были весьма не-
сложны. Он отрицал существование американского империализма и утвер-
ждал, что следует «сдерживать» советский империализм; французские ком-
мунисты, по его мнению, были пятой колонной, с которой не могло быть
никаких компромиссов.
Эти высказывания Арона, готового в своем неодеголлевском пылу поста-
вить французских коммунистов вне закона, оказались в резком противоречии
со взглядами левых интеллигентов из редакции «Эспри»; они отказывались
считать «великий раскол» окончательным как во внутренней, так и во внеш-
ней политике и не могли согласиться с мнением, что Америка и Западная
Европа были творением бога, а советский мир — творением дьявола. Прежде
всего существовала проблема Индокитая и Мадагаскара, и, кроме того,
французский рабочий класс умирал с голоду. И, по мнению интеллигентов
из редакции «Эспри», безапелляционные высказывания Арона свидетель-
ствовали лишь о том, что он дезориентирован. Со своей стороны, Арон
считал их кучкой «дураков и невежд» (стр. 78). Эта ссора между двумя
главными некоммунистическими направлениями продолжалась много лет.
Позже, в 1955 году, Арон опубликовал большую книгу «Опиум интел-
лигентов», в которой пытался объяснить «прискорбное поведение интелли-
гентов их патологическим пристрастием к марксизму». (Это было несколько
упрощенное объяснение множества вещей.)
1 «Эспри», № 4, 1948 год, стр. 625—626.
Глава третья
«ПОРАЖЕНИЕ РАБОЧЕГО КЛАССА»
В связи с подавлением организованные коммунистами забастовок в конце
1947 года, расколом в ВКТ, сплочением «третьей силы» под руководством
Шумана и ожиданием финансовой.помощи из Вашингтона могло казаться,
что положение во Франции к началу 1948 года становилось «нормальным».
Рене Мейер, министр финансов в правительстве Шумана, выступил защит-
ником «либерализма». Но в своем «либерализме» он был настолько нераз-
борчив, что старался завоевать «доверие» даже спекулянтов и аристократии
«черного рынка». Среди многих финансовых мер, направленных на «восста-
новление доверия», была гарантия, данная лицам, спекулировавшим золо-
том и иностранной валютой, в том, что они будут «амнистированы» и, обме-
няв на франки припрятанное у них золото и валюту, отделаются лишь мел-
ким штрафом. Кроме того, под предлогом помощи экспортерам, которые
могли испытывать затруднения из-за завышенного курса франка, была раз-
решена свободная торговля долларами; профессор Хоутри назвал это «уза-
конением «черного рынка». В числе других мер были ликвидация субсидий
национализированным отраслям промышленности (вскоре их снова восста-
новили), увольнение 150 тысяч государственных служащих (эту цифру
вскоре тоже пришлось «пересмотреть») и дальнейшая девальвация франка.
Тем временем Мендес-Франс был послан в Америку просить еще немного
временной помощи. Чтобы задобрить социалистов—членов правительства
Шумана, которые были шокированы некоторыми предложениями Мейера,
последний согласился на обмен на определенных условиях всех банкнот
стоимостью в 5 тысяч франков, поскольку они считались излюбленными
банкнотами спекулянтов и дельцов «черного рынка» и составляли одну
треть всего денежного обращения. Это мероприятие потерпело полный про-
вал. Во-первых, категория банкнот для обмена была избрана совершенно
произвольно. «Почему бы в таком случае, — спрашивала газета «Комба», —
не выбрать держателей банкнот с четными или нечетными номерами или не
ограничить контроль над денежным обращением людьми с лысой головой?»
Во всяком случае, «акулы», которым следовало больше всего опасаться
налога и конфискации, просто продали свои пятитысячные банкноты на
«.черном рынке» по «официальной цене» этого рынка — 3 тысячи франков,
в то время как тысячи людей должны были часами стоять в очереди, чтобы
обменять 2—3 имевшиеся у них пятитысячные банкноты.
Все это было лишь показной стороной, и в течение всего года, несмотря
на помощь по плану Маршалла, цены росли из месяца в месяц с невероятной
быстротой, удвоившись за период между июлем 1947 года (индекс=965),
и октябрем 1948 года (индекс=1887); при этом заработная плата, как обычно,
значительно отставала от роста цен.
Естественно, что в данных условиях акулы «черного рынка» не постра-
дали от мероприятий Мейера, о чем ему следовало бы заранее знать. Леон
Блюм сказал в январе:
346
«Возможно, что иностранная валюта и золото выйдут из своих
потайных мест после восстановления общего благосостояния, но совер-
шенно невероятно, чтобы они вышли на свет раньше».
В августе 1948 года газета «Комба» утверждала, что, хотя «все выглядит
значительно лучше», промышленное производство растет из месяца в ме-
сяц, урожай лучше, чем за многие годы, и норма выдачи хлеба дошла до
350 граммов, — все же реальная заработная плата сейчас ниже, чем когда-
либо с момента Освобождения. Реальная заработная плата квалифицирован-
ного рабочего в Парижском районе составляет только половину его довоен-
ной заработной платы; то же самое можно сказать о служащих и государ-
ственных чиновниках (за исключением тех, кто имеет большую семью и полу-
чает пособие по многосемейности, которое заметно увеличивает заработок).
Дело заключалось в том, что французская буржуазия одержала значи-
тельную победу над рабочим классом, и запугивание коммунистической опас-
ностью сыграло в этом немалую роль. Жак Армель, блестящий молодой
экономист, писал по этому поводу:
«Весь этот шум по поводу смены правительств ничего не стоит;
кто будет премьер-министром — Шуман или Андре Мари — и кто
министром финансов — Рене Мейер или Поль Рейно, — имеет лишь
второстепенное значение. То, что выглядит внешне как политический
кризис, представляет собой на деле глубокий социальный кризис...
Французская буржуазия сумела очень искусно расколоть рабочий
класс Франции и влиться в систему международного капитализма.
За три года она достигла удивительных’результатов. Делая одну уступ-
ку за другой, французский рабочий класс теперь оказался прижатым
к стене. Благодаря этому поднялось производство и возросли цены
на промышленные и сельскохозяйственные товары... Всегда веривший
в обещания правительства (которые никогда не выполнялись), рабочий
класс оказался теперь беспомощным и задыхается в тисках заморо-
женной заработной платы, после того как имел’возможность наблюдать
самое несправедливое перераспределение национального дохода. Во
имя свободы, из которой он не извлекает никакой выгоды, рабочий
класс выиграл битву за производство, но проиграл битву за заработ-
ную плату и сам это сознает... С глубоким скептицизмом и недоверием
следит он за парламентской комедией (где радикалы и социалисты де-
лают вид, что «защищают» рабочего). Все эти «протесты» и «оговорки»
служат лишь бледным отражением реальных невзгод повседневной
жизни рабочего класса»1.
Таковы в действительности были взаимоотношения, установившиеся
между рабочим классом и теми правительствами «третьей силы», которые
привели Францию к «нормализации» положения. Армель замечает в заклю-
чение, что, «возможно, буржуазия может править без рабочего класса, но
она не может править вопреки ему». Однако, как показала история этих
лет, буржуазия сумела найти еще одно половинчатое решение, состоявшее
в том, чтобы держать рабочий класс на один-два дюйма выше черты, за кото-
рой начинаются отчайние и восстание.
Впрочем, по временам рабочим предоставляли опускаться даже ниже
этого уровня, и тогда происходили такие события, как забастовка фран-
цузских шахтеров, начавшаяся 4 октября 1948 года’и "закончившаяся 29 нояб-
ря полным поражением. Во время этой забастовки Мок (как и год назад)
позволил «отрядам республиканской безопасности» бесчинствовать в шахтер-
ских поселках и вывез из Германии жандармов, еще с "большей жестокостью
расправлявшихся с бастующими. Забастовка была вызвана низким уровнем
заработной платы и декретами Лакоста (министр труда, социалист), которые
1 «Комба», 4 сентября 1948 года.
347
рассматривались как нарушение прав шахтеров. Тем не менее правитель-
ство объявило забастовку «политической», а Мок утверждал даже, что она
была начата по прямому указанию Коминформа, не сумев, однако, пред-
ставить в обоснование своих обвинений никаких солидных доказательств.
Поведение Жюля Мока вывело из себя даже такого убежденного антикомму-
ниста, как знаменитый адвокат де Моро-Жиаффери. «Если у вас есть дока-
зательства, — заявил он, — представьте их, если нет — молчите!» У Мока
доказательств не оказалось, и среди адского шума он смог сказать только,
что это была «гипотеза». Все это вызвало у журнала «Эспри» такие коммен-
тарии:
«Почему правительство проявило такое нежелание вести переговоры
с ВКТ и такое исключительное рвение «очистить» шахты? Интересно,
приходило ли в голову тем, кто говорит о вмешательстве Коминформа,
сопоставить бурное проявление энергии со стороны правительства с не-
давними заявлениями Гоффмана и Гарримана? Разве не видно также
некоторой связи между этой необычайной энергией и предстоящими
выборами в Совет республики, если учесть, что в интересах некоторых
партий, в частности социалистов и радикалов, показать, насколько
«твердо» они ведут себя с коммунистами, чтобы перехватить несколько
голосов, которые иначе достанутся деголлевцам?»1
Но этим дело не кончилось. К моменту окончания стачки 2 тысячи шах-
теров находились в тюрьме, а 6 тысяч были уволены. В течение двух меся-
цев в шахтерских районах свирепствовал политический террор.
Ж. М. Доменак писал в журнале «Эспри»:
«Лидеры рабочих или те, кого считали их лидерами, подвергались
систематическим преследованиям полиции; в числе их были профсоюзные
делегаты, городские советники, бывшие участники Сопротивления.
Эта обширная система репрессий и шантажа была прямо направлена
против профсоюза шахтеров. Несколько «районных руководителей»
были уволены в самый день окончания стачки. «Если вы понадобитесь,
за вами пришлют», — заявили им. В некоторых шахтах была сделана
попытка заменить делегата ВКТ представителем «Форс увриер». Под
двойной тяжестью нищеты и страха стачка была подавлена.
Мне кажется, что многие слишком часто начинают ссылаться на
заговоры в международных масштабах, так можно легко забыть, что
люди, находящиеся рядом с вами, — обыкновенные человеческие суще-
ства. Но больше всего меня тревожит то, что министры-социалисты
могли вести таким образом борьбу против рабочих, забыв, что они
имеют дело с человеческими существами. Зато теперь стало окончатель-
но ясно, что наследством Жана Жореса завладели бессердечные техно-
краты»1 2.
Это было сказано в адрес инженера, воспитанника Политехнической
школы — Жюля Мока, министра внутренних дел в правительстве Кея.
1 «Эспри», № 12, 1948 год, стр. 857.
2 «Эспри», январь 1949 года, стр. 123—124.
Глава четвертая
PAX AMERICANA, PAX SOVIETICA
ИЛИ НИ TO И НИ ДРУГОЕ?
В 1948 году «холодная война» была в полном разгаре. Это не удиви-
тельно. На Западе Бевин и Бидо начали год проектом «Западного союза»;
все чаще шли разговоры об Атлантическом пакте и перевооружении Герма-
нии; Черчилль пропагандировал политику «отбрасывания» еще до того,
как о ней заговорили американцы, и заявлял, что не может быть прочного
мира, пока «границы Азии проходят по Эльбе». Вскоре аналогичные выска-
зывания стали доходить из Вашингтона; одно агентство сообщило, что
Америка желает свободы действий в Восточной Европе, на Балканах, в
Северной Корее и Маньчжурии; она хочет, чтобы русские эвакуировались
из Восточной Германии й чтобы французская и итальянская коммунисти-
ческие партии были распущены. «Это сообщение было только частично
опровергнуто государственным департаментом»1.
Угроза войны достигла наивысшей точки, и пресса подогревала ее
с большим смаком, в особенности вечерние газеты, которые вели войну
нервов на пределе своих возможностей. Можно было увидеть такие
заголовки:
«Дилемма Сталина: быстро наступать или остановиться?» («Франс-
суар», 19 марта).
«Эйзенхауэр хочет вооружить 1 300000 человек» («Се^суар», 17 фев-
раля).
«США готовы вооружить 40 французских дивизий» («Франс-суар»,
28 марта. Внизу очень мелким шрифтом: «по словам Дрю Пирсона»).
«Террор в Америке» («Се суар», 28 марта. Внизу мелким шрифтом:
«говорит Генри Уоллес»).
«Германская армия в 500 тысяч человек» («Се суар», 21 марта).
В атмосфере нервного возбуждения и неуверенности был подписан
Брюссельский договор1 2. Скептики пожимали плечами, представляя себе,
как «солдатики» генерала Ревера, королевы Вильгельмины, регента Шарля
и великой герцогини Люксембургской смогут задержать Красную Армию
больше чем на несколько часов, «в то время как Англия займется своими
делами в любой другой части света, кроме Европы». Газета «Комба» поме-
стила карикатуру, на которой Бидо говорит Бевину: «Ничего, у нас пока
еще есть Марсель Сердан» (боксер).
Де Голль был в более воинственном настроении. И он намекал, что готов
принять власть и что, если он сделает это, русские никогда не осмелятся
вторгнуться во Францию. А Мальро в состоянии отчаянной экзальтации
восклицал: «Европеец должен светить себе факелом, который он несет,
даже если пламя жжет ему руки!»
1 «Комба», 14 февраля 1948 года.
2 Брюссельский договор о создании «Западного союза»— военнополитической группи-
ровки Англии, Франции, Бельгии, Голландии, Люксембурга — был подписан 17 марта
948 г.— Прим. ред.
349
Почему поднялся весь этот шум о «неминуемом» советском вторжении?
На самом деле мало кто серьезно верил в него; никто не собирался уезжать
из Парижа, хотя, правда, многие капиталисты, как и раньше, предпочитали
инвестировать свои капиталы в Марокко, а не. во Франции; это казалось
безопаснее во всех отношениях и обещало большие прибыли.
Тем не менее споры о Западном союзе, перевооружении Германии, о це-
лесообразности или нецелесообразности переговоров со Сталиным станови-
лись с каждым днем горячее. Мориак считал, что союз Западной Европы
с США является единственной надеждой на спасение; такой союз не грозит
никакой опасностью, утверждал Мориак, и чем он будет прочнее, тем
больше шансов, что Советский Союз откажется от намерения начать войну.
Бурде выразил свое согласие с Мориаком, что большинство французов,
поставленных перед выбором, предпочли бы Pax Americana вместо Рах
Sovietica.
Следует сказать, что, несмотря на широко распространенную тревогу
по поводу последствий союза с американцами и американского решения гер-
манской проблемы (в результате которого нацистские магнаты снова полу-
чали прежнюю власть над Руром и ремилитаризация Германии была уже
не за горами), в 1948 — 1949 годах «неортодоксальные» левые группировки
во Франции были настроены крайне антикоммунистически. Для этого было
много причин. Политические стачки конца 1947 года были весьма непопуляр-
ны в стране (отношение к забастовке шахтеров год спустя было совсем дру-
гим), и имелась тенденция, даже среди левой интеллигенции, смотреть на
«третью силу» Шумана по крайней мере как на временный барьер, препят-
ствующий гражданской войне между деголлевцами (тогда в своем зените)
и коммунистами.
Глава пя тая
ТРАГИКОМЕДИЯ ФРАНЦУЗСКОГО СОЦИАЛИЗМА
Правительство Шумана, находившееся у власти с ноября 1947 года,
вышло в отставку в июле 1948 года в результате ссоры между ним и социа-
листами но сравнительно мелкому вопросу, касающемуся военного бюд-
жета. Отношения внутри правительства «третьей силы» в течение некото-
рого времени ухудшались. Правительство уже едва не раскололось в связи
со спором по поводу знаменитого декрета Пуансо-Шапюи, предоставляю-
щего государственные субсидии «ассоциациям семей», которые должны
распределять их между семьями, нуждающимися в помощи для обучения
детей.* Для социалистов этот декрет, подписанный министром здравоохра-
нения от МРП г-жей Пуансо-Шапюи, был равносилен замаскированной
субсидии религиозным школам. Не вдаваясь в детали бесконечных дискус-
сий и переговоров, вызванных этим декретом, достаточно сказать, что про-
исходивший в июле съезд социалистической партии принял резолюцию,
решительно требующую его отмены; съезд с сказался от этого требования
только в результате отчаянного призыва Леона Блюма, который утвер-
ждал, что союз социалистов с МРП «спас республику» и было бы безумием
разрушать это плодотворное объединение по такому незначительному по-
воду. Рядовые социалисты уступили не без ропота, многие из них утвер-
ждали, что декрет был «вишийским» по духу и представлял собой начало
«наступления клерикалов». Среди других резолюций, принятых на съезде
социалистов и полностью игнорировавшихся их партнерами из МРП, была
резолюция, предлагавшая начать переговоры с Хо Ши ЭДином, в то время,
когда Боллаерт — французский верховный комиссар в Индокитае — уже
подписал с Бао Даем в заливе Алонг соглашение от 5 июня, которое закла-
дывало основы будущего марионеточного государства Вьетнам. Рядовые
социалисты сознавали, что их министры являются в правительстве плен-
никами МРП и радикалов; они знали, что их министры были бессильны
навязать правительству, в которое они входили, какие-либо положения
социалистической доктрины .в области экономической, социальной или
колониальной политики; в лучшем случае, они могли только сдерживать
правительство, чтобы оно не уклонялось «слишком вправо».
Не говоря уже об их привязанности к министерским постам, социалисты
рассматривали «третью силу» как меньшее зло; если бы коалиция распалась,
это могло бы привести к роспуску парламента, и новые выборы могли бы
дать победу деголлевцам. Но и при большинстве, принадлежащем блоку
«третьей силы», состоящему из всех депутатов МРП (включая ее наиболее
реакционные элементы), большинства радикалов и некоторых правых «уме-
ренных», было бесполезно требовать крупных социальных или колониаль-
ных реформ (Бидо в отношении Северной Африки следовал традиционной
линии Кэ д’Орсэ, крепко держась за устаревшие договоры о протекторате
над Марокко и Тунисом), и социалисты должны были довольствоваться, по вы-
ражению газеты «Комба», «туманными рассуждениями о «защите республики».
351
Однако по основным вопросам внешней политики внутри социалисти-
ческой партии не было крупных разногласий. После исключения из партии
в начале года небольшой группы «Bataille Socialiste» («Боевые социалисты»),
считавшихся «попутчиками», социалисты стали единодушны в своих ан-
тикоммунистических взглядах. Они не одобряли также попыток найти какое-
либо промежуточное решение, подобное сартровскому Революционно-демо-
кратическому объединению; Жан Ру, присоединившийся к этому «движе-
нию», был исключен из руководящего комитета социалистической партии,
и члены партии были предупреждены, что участие в объединении Сартра
несовместимо с пребыванием в партии. В целом социалисты были настроены
«проевропейски» и «проамерикански». Если они присутствовали на гаагском
совещании по вопросу о «Соединенных Штатах Европы» индивидуально,
а не в качестве официальных представителей партии, то лишь с целью избе-
жать слишком резких расхождений с лейбористской партией, относившейся
подозрительно к этому «черчиллевскому» съезду.
Нельзя сказать, чтобы отношения социалистов с лейбористским пра-
вительством были особенно сердечными: лейбористская партия, имевшая
значительное большинство в парламенте, была склонна обращаться с фран-
цузскими социалистами, как с бедными родственниками; многим француз-
ским социалистам в свою очередь не нравилось явное нежелание Бевина
вести Англию по пути такого «федерализма», который потребовал бы каких-
либо осязаемых уступок в области национального суверенитета. Кроме
того, широкие круги французских социалистов чувствовали, что как Англии,
так и Франции (это в особенности относилось к Англии, которая с 1945 года
имела сильное лейбористское правительство и не была, как Франция, иска-
лечена «политикой величия» де Голля) не удалось «радикализировать»
Европу и что они упустили все возможности укрепить в Германии социа-
лизм и демократию. Прошли те дни, когда Америка еще не так сильно инте-
ресовалась Германией, как сейчас, и когда Бевин все еще мог рассуждать
о «социализации» рурской промышленности. Теперь Америка и только
Америка играла в Германии ведущую роль, и любое упоминание о Германии
наполняло всякого благонамеренного французского социалиста чувством
разочарования и сознанием упущенных возможностей. Социалисты испы-
тывали также известную горечь по поводу «замкнутости», проявленной лей-
бористской партией еще со времени войны, и подозрительного отсутствия
у нее интереса к «организации» социалистической Европы. Теперь уже было
слишком поздно думать об этом, и становилось все более ясным, что Запад-
ная Германия, сложившись окончательно в государство, будет отнюдь не
социалистической. Повсюду в Западной Европе политический центр тяжести
перемещался вправо. Это было одним из прямых последствий «холодной
войны» и помощи по плану Маршалла.
Все это оказало свое влияние и на французскую прессу. Съезд социа-
листической партии принял резолюцию о защите «свободной прессы», кото-
рая возникла в период Освобождения; один из делегатов съезда отметил,
что радикалы в особенности «стараются возродить старую капиталистиче-
скую прессу с ее отвратительными нравами». Но и здесь ситуация была слож-
нее, чем ее изображали благонамеренные ораторы на съезде социалистов.
Дело в том, что часть прессы Сопротивления исчезла вовсе, а другая часть
ее переживала острый кризис в результате сильнейшей вражды, возникшей
между социалистами и коммунистами. Так, в 1948 году произошел раскол
в редакции газеты «Фран-тирёр»; коммунисты и их единомышленники вышли
из состава редакции, и газета стала приобретать явно «атлантическое» на-
правление. Посольство США было исключительно обрадовано появлением
во Франции газеты «атлантического» направления, принадлежащей к крайне
левому лагерю.
Была также неприятная история с газетой «Попюлер» — официальным
352
органом социалистической партии. Газета издавалась с огромным убытком,
и было известно, что она субсидируется из американских источников, точнее
Американской федерацией труда (впоследствии это было признано открыто).
Когда в ходе яростных дебатов во время забастовки шахтеров в 1948 году
Жюль Мок обвинил коммунистов в том, что они получают средства из
Москвы, Дюкло предложил создать парламентскую следственную комиссию
для проверки финансовых средств не только коммунистической партии, но
и социалистической газеты «Попюлер». Создалось неудобное положение:
Кею пришлось выступить против предложения Дюкло, и социалисты под
насмешливые и торжествующие крики со скамей коммунистических депу-
татов проголосовали против предложения.
В целом социалисты относились благоприятно к помощи по плану Мар-
шалла, и их не смущали такие комментарии, какие появились, например,
в одном из номеров «Эспри» (декабрь 1947 года, стр. 278):
«Хотелось бы знать, как могут Блюм и Жуо серьезно утверждать,
что план Маршалла не представляет опасности... для социализма.
Ребенок и тот понял бы, что, если вы хотите проводить социалистиче-
скую политику, нельзя делать ставку на финансовую помощь страны,
управляемой людьми, которые являются самыми ярыми врагами со-
циализма. Но французские социалисты не желают этого понимать, и...
положение не изменится, даже если мы приведем цитату из социалисти-
ческого журнала «Нью стейтсмен» от 8 ноября: «С тех пор как Леон
Блюм написал свою книгу «В масштабе человека», стало ясно, что пар-
тия Жореса окончательно отвернулась от методов и целей социализма».
Конечно, положение не изменилось. Когда в мае в Бордо прибыл «пер-
вый корабль с поставками по плану Маршалла», там была организована
грандиозная церемония.
«Это был праздник франко-американской дружбы. На площади
Кэнконс выступили с речами американский посол Джефферсон Кэффе-
ри, Пино [в то время министр транспорта, социалист], Кудэ де Форесто
[министр продовольствия] и Монне. После торжественной церемонии
в Шато-Марго состоялся обед. Пино сказал, что если бы не эта времен-
ная помощь, то норма выдачи хлеба во Франции вследствие плохого
урожая была бы снижена до 100—150 граммов. Поблагодарив Кэффери,
Пино добавил: «Франция обязана своим возрождением Соединенным
Штатам. Этот корабль является символом общего процветания свобод-
ного Запада. Мы на пороге удивительных событий». Затем Пино доба-
вил: «От нас ничего не просили взамен...» А Шуман сказал в тот же
день: «США снабдили нас 13 миллионами центнеров пшеницы, из кото-
рых 10 миллионов было поставлено нам бесплатно»1.
Конечно, социалист Пино лез из кожи вон. Но что еще мог он сказать?
Уж если нет шансов на установление социализма (разве что вместе с комму-
нистами), то в конце концов почему не иметь повышенных норм выдачи
хлеба? По крайней мере благодаря этому «третья сила» приобретала больше
возможности балансировать между коммунистическим и деголлевским дви-
жениями, надеясь, что оба они рано или поздно лишатся своего влияния.
1 «Комба», 11 мая 1948 года.
23 а. Верт
Глава шестая
ВЫЗЫВАЮЩЕЕ ПОВЕДЕНИЕ ДЕ ГОЛЛЯ
В отношении деголлевского движения эта надежда была, безусловно,
оправдана. Период между большой победой деголлевцев на муниципаль-
ных выборах в октябре 1947 года и концом 1948 года, в сущности, был .един-
ственным моментом, когда РПФ представляла реальную угрозу для рес-
публики.
Ряд факторов способствовал быстрому упадку партии де Голля. Во-
первых, Соединенные Штаты, несмотря на некоторые колебания в различ-
ные моменты, решили поддержать «третью силу», а не де Голля, который
отличался надменностью, был ненадежен и непостоянен в своих настрое-
ниях и вполне мог вызвать во Франции гражданскую войну. Его пове-
дение в течение 1948 года становилось с каждым днем все более диким и на-
чинало вызывать беспокойство французского общественного мнения. Неко-
торые из лидеров РПФ,. вроде Мальро, предавались размышлениям о косми-
ческих катастрофах, а другие, как, например, генерал де Бэнувилль, почти
открыто призывали к превентивной войне против Советского Союза, к кото-
рой более ответственные люди в Соединенных Штатах еще не были готовы.
Такое рвение поборников «свободного мира» становилось чрезмерным.
Кроме того, де Голль хотел при этом выдвигать на первый план свои
идеи о величии Франции, которые не соответствовали американским планам.
Так, например, он заявлял:
«Запад должен объединиться для экономического и военного сотруд-
ничества.Физическим и моральным центром этой группировки должна
быть Франция. Германия может сотрудничать с нами, но не как
рейх, а как группа суверенных федеральных государств... Было бы
преступным, если бы наша политика и стратегия состояли в том, чтобы
сознательно подвергнуть Францию сначала вторжению, а потом осво-
бождению при помощи атомной бомбы» («Комба», 18 апреля).
У де Голля были явно свои собственные понятия о стратегии, и он стал
бы таким же неудобным партнером для США, каким он был всегда.
Де Голль с огромной энергией выступал против лондонских решений,
принятых в июне 1948 года, которые привели в дальнейшем к передаче
Рура Германии, к срочному созданию западногерманского государства,
к поглощению французской зоны оккупации Бизонией и к блокаде Берлина
(вызванной денежной реформой, проведенной в Западной Германии). Де
Голль считал эти решения исключительно опасными для Франции. Он резко
критиковал всю политику США в отношении Германии.
Если де Голль начинал все больше раздражать Соединенные Штаты,
то и во Франции его политика тоже стала вызывать беспокойство у многих
людей, которые всего только несколько месяцев назад сочувствовали ему.
Во-первых, каждый митинг, организованный де Голлем, теперь все чаще
принимал характер военизированного слета: тысячи машин привозили его
сторонников из разных концов страны, и генерала окружали десятки воору-
354
женных людей. Во время одного деголлевского митинга в Гренобле в сен-
тябре 1948 года произошли серьезные беспорядки: один коммунист был
убит, и многие антидеголлевцы получили пулевые ранения, тогда как дегол-
левцев просто поколотили. Жюль Мок, показавший, насколько тверд он
может быть с коммунистами, объявил, что он также не потерпит никаких
глупостей со стороны де Голля. Он отметил, что стрельба производилась
только деголлевцами и что на всех деголлевских сборищах теперь появляется
множество «виллисов», наполненных марсельскими бандитами, которые
в прошлом окружали Дорио. Мок указал, что все эти деголлевские
слеты стоят правительству огромных денег и беспокойства: множество поли-
цейских машин и взвод жандармов должны ездить за ним по пятам. Все
эти меры безопасности в целом уже стоят правительству 10 миллионов фран-
ков и 57 тысяч литров бензина. На это Рамадье, министр обороны, ответил,
что он снимает с де Голля его обычную почетную охрану, и «пусть министр
внутренних дел заботится о де Голле, как о любом другом гражданине».
Все эти разговоры о деньгах налогоплательщиков и бензине прави-
тельства «третьей силы» не могли не выставить де Голля в довольно смеш-
ном свете. Де Голль пришел в ярость; на пресс-конференции несколько дней
спустя он называл Мока не иначе, как «эта личность», и выступил с довольно
забавным арифметическим подсчетом, заявляя, что поскольку он получил
миллион писем от своих сторонников с 10-франковой маркой на каждом,
то правительство тем самым «возместило» свои расходы.
Он заявил, что РПФ насчитывает полтора миллиона членов. Правда,
де Голль был все еще популярен; на его митинги собирались огромные толпы
народа, а на выборах в Совет республики 7 ноября РПФ добилась хороших
результатов. Совет состоял теперь из 320 членов, из которых 130 или со-
стояли в РПФ, или «примыкали» к нему. Характерно, что все «классические
правые» группировки теперь объединились с РПФ. Короче говоря, главную
поддержку де Голлю оказывали теперь правые, все бывшие вишистские
элементы. Его открытые митинги стали теперь напоминать митинги преж-
него петэновского «легиона» с некоторыми элементами бандитизма, прису-
щего довоенной «лиге» и банде Дорио. В своих призывах к рабочему классу
примкнуть к его движению (в частности, на митинге в декабре 1948 года на
Зимнем велодроме в Париже) де Голль использовал доводы, сильно отда-
вавшие прежним вишийским корпоративизмом и патернализмом. Его ауди-
тория, однако, состояла в основном из буржуа, рабочих было очень немного.
Если де Голль не встретил отклика у рабочего класса, то ему также
не удалось получить поддержки и со стороны «третьей силы». Президент
Ориоль просто не терпел его, а МРП и социалисты решили не дать де Голлю
«пройти». Правда, Плевен пытался достигнуть сближения между «третьей
силой» и де Голлем, но не встретил одобрения со стороны МРП, хотя неко-
торые ее члены иногда усиленно поглядывали в сторону РПФ.
Но в августе 1948 года произошел «эпизод с Рейно», заслуживающий
упоминания. После падения 19 июля правительства Шумана (в результате
сравнительно мелких разногласий с социалистами) было сформировано новое
правительство во главе с никому не известным радикалом по фамилии Мари,
который, однако, пригласил на пост министра финансов весьма хорошо
известного Поля Рейно. Это правительство вскоре ушло в отставку, так как
социалисты считали, что финансовые реформы Рейно были слишком явно
направлены на оказание помощи крестьянству и среднему классу и никоим
образом не защищали рабочий класс от влияния инфляции. Но дело было
не только в этом. Включение Рейно в коалицию «третьей силы» означало,
по существу, превращение правительства «третьей силы» в правительство,
руководимое «классическими правыми», а их в этот период трудно было
отличить от деголлевцев. Разве это не означало провести де Голля к власти
с черного хода?
23* 355
Отставка Рейно вызвала у де Голля припадок бешенства. Произнося
мрачные угрозы, он теперь заявил, «что готов принять на себя ответствен-
ность», и, как это ни странно, в английской прессе немедленно раздался хор
обвинений против «безнадежной системы» во Франции (многие парижские
корреспонденты английских газет были яростными сторонниками де Голля).
Не только «Дейли мейл», но даже «Ньюс кроникл» стала высказываться
за приход к власти во Франции «сильного человека». Эта горячность вы-
звала известное удивление в Париже, где отметили, что, например, швей-
царская пресса вела себя значительно сдержаннее.
После неудачной попытки Шумана сформировать новое правительство
за это взялся Кей, и социалисты могли поздравить себя по крайней мере
с тем, что им удалось предотвратить вырождение правительства «третьей
силы» в обыкновенное правое правительство или что-то худшее. В этом отно-
шении социалисты все еще могли оказать республике услугу, и немаловаж-
ную. И вскоре после прихода к власти правительства Кея де Голль в ре-
зультате кровавого столкновения в Гренобле был лишен своей «почетной
охраны». Это было значительным событием в самоутверждении «третьей
силы» и упадке влияния де Голля.
Глава седьмая
НА ПУТИ К РЕАБИЛИТАЦИИ ВИШИ
К октябрю 1947 года фактически все вишийские элементы во Франции
стали стекаться в деголлевскую РПФ. Это поставило де Голля перед неко-
торой дилеммой. Обелить Петэна означало привлечь к РПФ еще больше
людей из правого лагеря, но вместе с тем имелась опасность, что некоторые
«левые» элементы, чью поддержку РПФ надеялась приобрести, могут разо-
чароваться. Поэтому в 1948 году, пока де Голль все еще рассчитывал на
«поддержку рабочего класса», он старался придерживаться среднего курса,
который никого не мог удовлетворить. Выступая 20 июня на большом ми-
тинге в Вердене, он связал пылкую похвалу Петэну — «этому великому
военачальнику, оказавшему стране незабываемую услугу, выиграв битву
под Верденом», — с утверждением, что Петэн едва ли мог отвечать за то,
что он делал позже, так как к тому времени совершенно выжил из ума, или,
выражаясь возвышенным языком де Голля, «вследствие своего преклонного
возраста был увлечен потоком капитуляций». Речь де Голля разочаровала
как вишистов, так и антивишистов. Только почти год спустя, когда исчезла
всякая надежда на поддержку со стороны левых, де Голль сосредоточил свои
усилия целиком на обслуживании своей правой клиентуры, выступая за
всеобщую амнистию для коллаборационистов и для самого Петэна. Еще
более характерной в этом отношении была статья полковника Реми, в одном
из деголлевских изданий (правда, у нее был тот недостаток, что она не исхо*
дила непосредственно от де Голля). Реми изложил в ней свой разговор
с де Голлем, который сказал ему, что во время войны у Франции было две
тетивы на ее луке: одна — это Петэн, другая — он сам (де Голль); они допол-
няли друг друга и были одинаково необходимы, для того чтобы Франция
могла выжить. Насколько известно, де Голль не опроверг этого сообщения,
так же как и слов, которые он якобы произнес по другому поводу: «Петэн —
это щит, а де Голль — меч». Все же он колебался стать слишком открыто
на сторону вишистов.
Однако к 1949 году его высказывания не имели больше значения: тра-
диционная правая группировка уже не нуждалась в де Голле так, как
в 1947—1948 годах. «Коммунистическая опасность» была предотвращена;
уже не было прежней нужды в «деголлевском зонтике», классические пра-
вые заняли снова свое прежнее место «в системе республики» и были уже
на пути к власти. Они считали, что «третья сила» не сможет бесконечно
противодействовать этому нажиму справа и будет вынуждена сотрудничать
с ними. Знаменательным симптомом того, что правые покидали де Голля,
явилось опубликование в газете «Фигаро» в 1949 году резко антидеголлев-
ских «Мемуаров» генерала Жиро.
Поскольку Рене Мейер вернул респектабельность «черному рынку»,
вишисты тоже захотели стать респектабельными. Все это было связано
между собой: реабилитация «черного рынка», «либерализма», Германии
и в дальнейшем нацистов. Американские власти в Германии уже амнисти-
357
ровали Ильзу Кох — «ведьму Бухенвальда», которая, как говорили, обрекла
на смерть 50 тысяч человек и делала абажуры из человеческой кожи. Если
было «честно и справедливо» выпустить на свободу Ильзу Кох, то как можно
было дискриминировать какого-нибудь Фландена? Он никогда не совершал
столь предосудительных действий, как выделка абажуров из человеческой
кожи. Таким образом, скомпрометированные вишийские деятели, подоб-
ные Фландену, стали авторитетно выступать на банкетах, где присутство-
вали сотни бывших вишистов, которые теперь лезли из кожи вон, чтобы
доказать, как правы они были всегда в отношении коммунизма и как не-
справедливо налагать на них клеймо «изменников нации». Словом, они
требовали полной реабилитации. Радикальная газета «Орор» предоставила
несколько колонок в распоряжение Фландена, и он выступил в них с рядом
«советов государственного деятеля».
Саша Гитри, бывший под подозрением вследствие своего отнюдь не
героического поведения во время войны, в начале 1948 года выступил с пьесой
под названием «Хромой дьявол», где главным героем был Талейран. Это
была весьма прозрачная защита вишизма. Восторженная буржуазная пуб-
лика, как выразился еженедельник «Канар аншенэ», «подвела итог многим
столетиям национального бесчестья». Кроме того, стали появляться десятки
книг, написанных бывшими министрами Виши и другими защитниками
вишизма. В них превозносились достоинства Вищи и услуги, оказанные
вишистами (или по крайней мере той группой их, к которой принадлежал
автор) своей стране. Духовный * наследник Шарля Морраса фанатик Пьер
Бутан, который вскоре начал издавать еженедельную газету «Аспе де ла
Франс» — подлинную преемницу «Аксьон франсэз», читал лекции в Латин-
ском квартале во славу «национальной революции». С лекциями выступал
и сын Леона Додэ. Возникли «движения», ставившие себе целью освобожде-
ние «жертв», в первую очередь Петэна и Шарля Морраса. Даже наследники
крайне правых парижских коллаборационистов, как, например, Морис Бар-
деш — зять казненного Робера Бразиллака, выступили с защитой колла-
борационизма. Его «Письма к Франсуа Мориаку» — образчик произведений
такого рода.
Эта кампания реабилитации и самооправданий коллаборационистов
и вишистов велась одновременно с «контрчисткой» участников Сопротивле-
ния и преследованиями коммунистов, в особенности занимавших ответствен-
ные посты. Широкая кампания в прессе была начата- против Фредерика
Жолио-Кюри — главы Комитета по атомной энергии, откуда он был вскоре
уволен. На промышленных предприятиях все чаще стали преследовать
деятелей ВКТ и даже рядовых коммунистов. Коммунистов увольняли с ответ-
ственных постов на гражданской службе и в армии. Коммунисты говорили
по этому поводу: «Если вы будете действовать в том же духе, то скоро начнете
обращаться с коммунистами так, как Гитлер обращался с евреями». Бывшие
вишистские полицейские и судьи начали теперь с благословения правитель-
ства широкую кампанию «контрчистки» в связи с мнимыми преступлениями,
совершенными коммунистами в период Сопротивления. Газета «Комба»,
хотя и антикоммунистического направления, горячо протестовала против
этой «контрчистки»:
«Не проходит дня, чтобы газеты не сообщили о приговорах, выне-
сенных членам ФТП (фран-тирёры — партизаны) и ФФИ (Француз-
ские внутренние силы) за меры, принятые ими против изменников
в период Сопротивления или во время всеобщего восстания в 1944 году.
Наказывают не только за злоупотребления и преступления, но во
многих случаях даже за вынужденные военные меры. Ведь война
быда одновременно гражданской войной и войной против Германии.
Это была ужасная война, в которой не каждый удар мог быть правильно
рассчитан... Самое чудовищное заключается в том, что многие из этой
358
молодежи, принадлежавшей к ФТП и ФФИ, теперь привлекаются
к суду на основании анкет, которые после освобождения Франции они
сами откровенно заполняли, сообщая, что было ими сделано за время
войны. Со всех сторон мы слышим о привлечении к суду бывших макй,
об арестах и приговорах... [далее приводится длинный перечень при-
меров]. Партизанская война отличается от всякой другой... Она тре-
бует страшного нервного напряжения; партизанский боец не может
прибегнуть ни к каким «законам войны» независимо от того, соблюдают-
ся ли они или нет его противником. Партизан может рассчитывать
только на себя; вот почему регулярные армии так ненавидят этих сан-
кюлотов и их героические импровизации...
Не военная дисциплина придала Сопротивлению его величие и раз-
мах. Сила Сопротивления проистекала из мужества и инициативы отдель-
ных бойцов. Постепенно ненавистные «фи-фи» были изгнаны из армии,
а теперь их привлекают к гражданскому суду. Ядовитый шепот о «тер-
рористах», раздававшийся в 1945 году, теперь приобрел официальный
характер... Так, например, два героя макй из Рокероля (департамент
Уаза) были на днях избиты и подвергнуты пыткам в полиции за то, что
17 июня 1944 года они застрелили польку Елену Людвирак, известную
как агент гестапо» («Комба», 19 и 29 февраля 1948 года).
Хотя все это и совпадало с общей антикоммунистической направленностью
внутренней политики правительства «третьей силы», но все же следует
•отметить, что по крайней мере до 1952 года право коммунистической партии
на легальное существование ни разу не подвергалось сомнению в правитель-
ственных кругах (хотя ей и чинили всяческие препятствия).
Что касается вишистов и их требований о реабилитации, то правитель-
ства «третьей силы», хотя и издавали амнистию за амнистией находившимся
в тюрьме коллаборационистам, всехже не спешили снова допускать виший-
ских политических деятелей к руководящим постам в политике. Лидеры МРП,
в частности, смотрели на участие в «Сопротивлении» как на своего рода дво-
рянский титул и не желали делиться его преимуществами с людьми, не но-
сившими этого «титула», хотя политические взгляды вишистов теперь мало
чем отличались от их собственных1. Эта дискриминация со стороны бывших
участников Сопротивления в отношении бывших вишистов была удобным
предлогом, который деятели «третьей силы» намеревались использовать воз-
можно дольше; хотя эта дискриминация не имела теперь в большинстве
•случаев глубокого социального смысла, она была непосредственно связана
с вопросом о правительственных постах, влиянии и хорошо оплачиваемых
должностях. Даже Пинэ — первый из «национальных советников» Петэна,
ставший премьер-министром Четвертой республики, — не смог в 1952 году,
.несмотря на все свои старания, добиться избрания Фландена в Совет рес-
публики. Как в парламенте, так и вне его еще существовало некоторое
предубеждение против допуска на политическую арену видных вишистов;
это предубеждение, однако, уже почти свелось на нет в армии, полиции и дру-
гих учреждениях.
1 Наиболее заметное исключение среди лидеров МРП представлял Робер Шуман,
который в начале деятельности Виши был (по крайней мере фактически) министром Петэ-
на. Он ведал трудной проблемой размещения беженцев из Эльзас-Лотарингии. Позже
юн утверждал, что, принимая этот пост, руководствовался «гуманными», а не политически-
ми соображениями, что отчасти было верно.
Глава восьмая
ПОГЛОЩЕНИЕ ФРАНЦИИ АТЛАНТИЧЕСКИМ СООБЩЕСТВОМ
И «НЕЙТРАЛИСТСКАЯ» ЕРЕСЬ
Хотя внешне большая часть 1948 года и весь 1949 год не были отмечены
во Франции значительными событиями (если не считать ожесточенной заба-
стовки шахтеров в конце 1948 года и частичной стачки докеров и железно-
дорожников), этот период — как мы видим теперь, в 1955 году, — явился
решающим в организации Западной Европы. Буржуазия одержала большую
победу над рабочим классом, и повседневная жизнь, казалось, входила
в обычную колею, приобретая характер, внешне напоминающий более спо-
койные времена довоенного периода. «Дирижизм» в основном ушел из повсе-
дневной жизни с отменой в 1949 году последних остатков карточной системы,
а помощь по плану Маршалла уничтожила «черный рынок» в области това-
ров широкого потребления, хотя франк был все еще в неустойчивом поло-
жении и полулегальный «параллельный» рынок для золота и иностранной
валюты продолжал процветать. Неэффективная «социалистическая» система
рационирования сменилась «либеральной» системой рационирования «с по-
мощью кошелька».
В международной политике весь этот период был отмечен тремя раз-
личными, но тесно связанными между собой явлениями: 1) трезвая и «реа-
листичная организация Соединенными Штатами Западной Германии» (при
осуществлении этой задачи Франции разрешался только чисто формальный
минимум вмешательства и «советов»); 2) создание значительно менее реа-
листичного и, по существу, весьма бледного мифа о «Европе». Миф этот
создавался французским правительством, и в первую очередь Робером
Шуманом, в расчете на то, чтобы придать Атлантическому пакту более при-
влекательный вид, представив его только необходимой предосторожностью
против внешнего вмешательства в благородную работу по строительству
Европы, и, наконец, 3) сильное брожение умов в самой Франции. Послед-
нее, грубо говоря, приняло форму трехстороннего столкновения' между
идеями а) коммунистов, б) последовательных антикоммунистов и проамери-
канцев и в) «интеллигентов», которые в различной степени относились резко
критически к коммунистам (более критически, чем несколько лет спустя)
и одновременно критиковали Атлантический пакт и суеверное преклонение
перед фетишем «Европы», для которого, по мнению многих из них, еще не
было серьезных оснований.
Поскольку в этой книге речь идет преимущественно о Франции, а с Фран-
цией по германскому вопросу почти не советовались, то мы не считаем нуж-
ным подробно останавливаться на том, как создавали Западную Германию
в 1948—1949 годах (хотя с международной точки зрения это было одним из
наиболее важных событий в послевоенной истории Западной Европы).
Напомним лишь некоторые основные факты, чтобы лучше объяснить реак-
цию, которую они вызвали во Франции.
Во время дебатов по внешней политике, происходивших в Националь-
ном собрании в феврале 1948 года, Бидо все еще утверждал, что политика
360
Франции в германском вопросе сводится к двум пунктам: федерализм»
и эксплуатация Рура в интересах всей Европы. По словам газеты «Комба»,.
он в течение часа «читал похоронным тоном свою речь», утомив донельзя
своих слушателей и самого себя. Он высказался также и по поводу «Европы».
Италия «снова стала другом» и положительно отнеслась к предложению
Франции о создании таможенного союза и о присоединении к новой коали-
ции, получившей нелепое наименование «Фриталюкс». Однако из Фрита-
люкса — союза Франции, Италии и Бенилюкса — ничего не получилось.
Более интересным для французов было известие о том, что Саар «окон-
чательно включен» в сферу французской экономики и что при этом поставки
угля из Рура во Францию не будут сокращены. Но эти уступки в пользу
Франции ни в коей мере не изменили основного направления политики
США в Германии. Уже в апреле Соединенные Штаты дали понять, что они
хотят создания западногерманского правительства. В мае на Лондонской
конференции шести держав (США. Англии, Франции и Бенилюкса) не было
принято окончательного решения о создании западногерманского правитель-
ства, но на Францию сильно нажимали, чтобы убедить ее присоединить
свою зону оккупации к Бизонии. Впрочем, мало кто сомневался в том,
что западногерманское правительство будет вскоре создано. Была достиг-
нута договоренность относительно денежной реформы, несмотря на серьез-
ные опасения, высказывавшиеся французскими делегатами. Такие газеты,
как «Монд» и «Комба», были настроены особенно критически и заявляли,
что уже не Маршалл, а генерал Клей играет главную роль в Германии,
что Бевин «не оказал Франции никакой поддержки» и что, короче говоря,
Францию заставили • «капитулировать». Русских совершенно отстранили
от Рура, и не было даже речи о какой-либо «интернационализации» его.
Кроме того, во Франции считали, что, настаивая на денежной реформе-
в Западной Германии, американцы поступали опрометчиво: реформа явно-
означала окончательное разделение Германии на две части. Как же посту-
пят американцы, если русские «прибегнут к силе?» Некоторые француз-
ские комментаторы заговорили о «расплате за грехи», за то, что Франция
после войны стала проводить политику «величия», вместо того чтобы помо-
гать восстанавливать в Германии социал-демократию.
Выступая 16 июня в Национальном собрании, Бидо слабо протестовал
против обвинения в «капитуляции» Франции.
«Бевин и Маршалл, — сказал он, — выступали против всякого-
«специального режима» для Рура, пока оккупация остается в силе;
должна ли была Франция действовать в одиночку? Германию [доба-
вил он с грустью] обхаживают теперь с двух сторон, и она меньше, чем
когда-либо, склонна обращать внимание на требования Франции.
И все же было необходимо, чтобы Франция продолжала «присутство-
вать» в Руре, хотя управление им и сосредоточивается все больше
в руках «немецких специалистов».
Все это звучало не очень убедительно. В развернувшихся затем пре-
ниях выступил Поль Рейно, который защищал политику «реализма» и на-
стаивал на признании лондонских решений. Он считал, что теперь, в атом-
ный век, настало время отказаться от устаревших представлений о безопас-
ности. Во всяком случае, добавил он, Франции пора перестать видеть опас-
ность «там, где ее нет»; опасность исходит не от Германии. «Мы не должны
также оставить Германию в состоянии хаоса; если мы это сделаем, она просто
попадет под влияние Востока». Другие ораторы правого лагеря (так же,
как и некоторые сторонники правительства) использовали один из тех клас-
сических аргументов, которые время от времени выдвигались в различных
контекстах на протяжении всей послевоенной истории Франции: «Если мы
не согласимся с англо-американским планом, мы будем изолированы». Пьер
Кот, Бийу и другие, разумеется, протестовали против этого «возрожде-
36£
ния германского милитаризма и промышленной мощи Германии» и подчер-
кивали, что, несмотря на заявление Бидо о том, что Германия должна про-
должать выплачивать Франции репарации, в лондонских решениях не
содержится никаких гарантий такой выплаты. Выступивший от имени социа-
листов П. О. Лапи рассуждал довольно неуместно и отвлеченно о «Герма-
нии й Руре в системе Европы». Резолюция, принятая в конце концов 300 го-
лосами против 286, была поистине драматическим документом.
В ней снова подтверждалась необходимость интернационализации шахт
и основных промышленных предприятий Рура; снова повторялось, что не-
обходимо эффективное участие Франции в контроле над промышленным
потенциалом Германии, включая экспроприированные предприятия бывших
немецких магнатов тяжелой индустрии; вновь подтверждалось право Фран-
ции на безопасность и репарации; резолюция настаивала на «длительной
оккупации» всех ключевых районов; она отвергала всякую возможность
восстановления централизованного и авторитарного рейха и рекомендовала
четырехстороннее соглашение по германскому вопросу, а также продолжение
попыток «организовать Европу в политической и экономической областях».
Жюль Мок, несмотря на весь свой антикоммунизм, высказал беспо-
койство по поводу возможных последствий денежной реформы, считая ее
вопиющим нарушением прежних соглашений с Россией. На заседании каби-
нета министров примерно в это же время он продолжал высказываться
в пользу попытки достигнуть дружеской договоренности с русскими по этому
вопросу, вместо того чтобы ставить их перед совершившимся фактом.
Но все было напрасно. Генерал Клей вступил уже на «тропу войны»
и не желал слышать о каких-либо промедлениях. 20 июня, с согласия трех
правительств, была пущена в обращение немецкая марка (по соображениям
валютного обращения французская зона была включена в состав Западной
Германии). Неделю спустя Москва заявила, что, поскольку западные дер-
жавы односторонне нарушили режим администрации четырех держав, рус-
ские являются теперь единственными законными представителями власти
в Берлине, и начала блокаду Берлина. Даже у крайне правых кругов во
Франции было неприятное сознание, что с юридической точки зрения рус-
ские правы.
Французская пресса была обеспокоена; она заявляла, что у Клея
чешутся руки открыть военные действия и прорвать блокаду танками или
•бронепоездом.
«Он заявляет, что его трудно запугать, — писал Марсель Жи-
мои, — и американцы также беспрестанно говорят об атомной бомбе.
Но нам, участникам Брюссельского договора, не следует ввязываться
в подобного рода авантюры. Все эти угрозы применения насилия на
развалинах Европы ясно говорят о том, что наш древний континент
должен найти другое решение, а не слепо подчиняться одной из двух
великих держав»1.
К счастью, возмущение политикой Клея в Европе возымело свое дей-
ствие: вскоре стало известно, что Трумэн не согласился с предложением
Клея прорвать блокаду силой. За этим последовала организация «воздуш-
ного моста», который имел успех не только с технической стороны, он
показал также, что русские не пойдут на крайние меры. Все это, одна-
ко (как и следовало ожидать), укрепило мненце, что русские «ис-
пугались». И, несомненно, только «твердость» американцев, поддерживаемых
Бевином, помешала достигнуть компромисса по берлинскому вопросу во
время московских переговоров в сентябре — октябре 1948 года между
представителями западных держав и Сталиным. Сталин сказал 28 октября,
ято берлинский кризис мог быть ликвидирован «дважды». С этим утвер-
1 «Комба», 20 июля 1948 года.
362
ждением согласился и Фрэнк Робертс — английский поверенный в делах,
который вел переговоры от имени Англии. В свое время в Уайтхолле было
много разговоров о том, что Бевин дезавуировал Фрэнка Робертса как раз
тогда, когда намечалась возможность соглашения. > Но престижное значе-
ние берлинского «воздушного моста», правда дорогого и рискованного (не-
смотря на очевидное молчаливое согласие русских), было слишком велико,
чтобы отказаться от него на основе «компромисса». И только в мае 1949 года
блокада и «воздушный мост» перестали действовать.
Надо сказать, что Клей регДил как можно дольше оттягивать всякое
соглашение с русскими, хотя бы для того, чтобы выиграть время для орга-
низации Западной Германии. Берлинская блокада создавала для этого
благоприятную атмосферу; любые переговоры с русскими, как понимал
Клей, приостановили бы «всю важную работу, проводимую во Франк-
фурте»1. Объединение трех западньгх зон Германии быстро продвигалось
вперед; после включения французской зоны в район действия немецкой
марки в октябре была объединена и внешняя торговля всех трех зон.
Две недели спустя случилось то, чего уже давно опасались французы:
английское и американское правительства решили просто «вернуть Рур
Германии» и заявили, что будущее германское правительство само решит,
кому должны принадлежать шахты и предприятия тяжелой промышлен-
ности. Все это было изложено в знаменитом законе № 75, который положил
конец всем французским иллюзиям относительно «интернационализации»
Рура тем или иным путем. Шуман заявил «решительный» протест послам
Англии и США, а президент Ориоль выступил в Компьене 11 ноября (как
раз в день перемирия) с негодующей речью, сказав, что «непростительно»
позволять, чтобы «арсенал Рура был восстановлен и возвращен в руки
сообщников Гитлера».
«Только такой статус, при котором промышленность Рура будет по-
ставлена под международный контроль, — заявил он, — сможет обеспе-
чить безопасность Европы и защитить немцев от их собственных порывов».
В тот же день Эррио выступил с аналогичной речью в Лионе.
Спустя несколько недель Шуман, перед тем как отправиться в Вашинг-
тон, пытался растворить весь вопрос в «европейском» сиропе:
«Никакое окончательное решение не может быть принято без
нашего согласия... Германские доверенные лица, во всяком случае,
в течение долгого времени будут находиться под контролем союзников...
Так или иначе, вопрос безопасности не может решаться только одной
страной; или Европа будет существовать в результате совместных уси-
лий, или вообще не будет Европы. Будущая Германия должна принять
участие в создании Европы, сначала в экономическом, а потом в поли-
тическом плане. Таков взгляд Франции на европейскую проблему и ее
решение. Пока мы можем видеть еще только общие контуры этого реше-
ния, но оно будет найдено, несмотря на все наши теперешние сомнения».
Шуман уверял Национальное собрание, что ему можно доверить защиту
интересов Франции в Вашингтоне, и получил его благословение. Да
и был ли, в сущности, другой выход?
В Вашингтоне, как и следовало ожидать, Шуман не достиг ничего в рур-
ском вопросе; вряд ли он даже очень сильно старался следовать линии
Ориоля — Эррио. Шуман уже смотрел на все с точки зрения «Малой Европы»,
а с другой стороны, полным ходом шла подготовка к Атлантическому пакту.
Этот пакт представлял собой, несомненно, нечто более существенное, чем
Брюссельский договор, который был подписан в минуту паники, без амери-
канской гарантии, и вряд ли мог помешать русским в несколько дней
достигнуть портов Ла-Манша.
1 «Комба», 12 июля 1948 года.
363
Если считать, что русские решили вторгнуться в Западную Европу,,
то, конечно, Атлантический пакт был полезен. Но не следовало ли опасать-
ся другого: что Европа отныне вынуждена будет давать приоритет военному,,
а не экономическому восстановлению? Атлантический пакт окончательно'
закреплял разделение Европы на две части и поэтому вызвал большую
оппозицию, в особенности во Франции, Италии и Скандинавии.
В марте 1949 года волнение «нейтралистов» достигло своей высшей
точки, причем газета «Монд» шла в авангарде этой «нейтралистской» кам-
пании. Имелось два вида возражений против Атлантического пакта: 1) что
он неэффективен с военной точки зрения, 2) что он опасен. Кампанию открыл
профессор Этьенн Жильсон в «Монд» 2 марта 1949 года. Цитируя передовую-
газеты «Нью-Йорк тайме», где говорилось, что Америка предпочитает тра-
тить доллары для обеспечения своей безопасности, чем вступать непосред-
ственно в войну, Жильсон утверждал, что, по всей видимости, странам
Западной Европы опять придется принять на себя главные удары в миро-
вой войне. В качестве лучшего выхода он предлагал вооруженный нейтра-
литет. Он утверждал, что без союза с Америкой у Западной Европы будет-
значительно меньше шансов ожидать вторжения.
Комментируя статью Жильсона, Бурде писал:
«Нейтральный блок мог бы включить Западную Европу, Швециюг
Италию и, вероятно, Швейцарию и Югославию.
В отличие от Атлантического пакта вооруженный нейтралитет
не вызовет никакого внутреннего раскола. Это будет защита нейтраль-
ной Европы от вражеского вторжения, а не противопоставление «аме-
риканских баз героям Сталинграда».
Наиболее важные решения будут тогда приниматься Европой,
а не Вашингтоном, как это делается сейчас.
Вооруженный нейтралитет мог бы ослабить рвение Америки к по-
ставке вооружения в Европу, но и у России было бы меньше соблазна
вторгнуться в Западную Европу, чем сейчас, когда она усеяна амери-
канскими базами.
Если война между Америкой и Россией стала бы неизбежной,
Америка, возможно, отдала бы предпочтение воздушной войне и оста-
вила бы Европу вне поля действий; -в Европе американская армия
неизбежно пришла бы в столкновение с Красной Армией и с партиза-
нами-коммунистами. Для русских тоже, вероятно, было бы выгоднее
не оккупировать Западную Европу. В 1940 году немцы, разумеется,,
оккупировали бы Швейцарию, если бы она была в союзе с Францией»1.
В это же время депутат член МРЩБуле внес в Национальном собрании
предложение принять «декларацию о нейтралитете», но это предложение
не получило поддержки правительства.
17 марта Бэв-Мери возобновил в «Монд» наступление. По его мнению,
Атлантический пакт обострял угрозу войны.
«Для некоторых людей, — писал он, — главное — выиграть вой-
ну, если уж ее нельзя предотвратить, для других самое главное в том,
чтобы не допустить вообще начала войны».
Он задавал щекотливый вопрос, как должны поступить страны Запад-
ной Европы, если; например, Россия нападет на США со стороны Тихого-
океана. Должны ли они тогда напасть на страны Восточной Европы?
Тем не менее Атлантический пакт был ратифицирован в конце июля
без особых трудностей (если не считать отчаянной обструкции коммунистов).
Против него голосовали только коммунисты, близкие к ним депутаты и алжир-
ские националисты плюс вышеупомянутый депутат^Буле. Несколько депу-
татов воздержались, в том числе и Мендес-Франс.
1 «Комба», 16 марта 1949 года.
364
Все же казалось, что депутаты голосовали больше по необходимости,
чем с энтузиазмом и убежденностью. Мотивы, побудившие большинство
Национального собрания проголосовать за Атлантический пакт, были очень
разнородны. Прежде всего это была антикоммунистическая демонстрация
в такое время, когда антикоммунистические настроения по причинам внеш-
него и, что более важно, внутреннего порядка достигли кульминационной
точки.
Одного этого было бы достаточно для объяснения причин голосования
социалистов. Кроме того, правительство неоднократно подчеркивало, что
Атлантический пакт является оборонительным и только оборонительным
мероприятием и одновременно облегчит организацию «Европы» — весьма
туманного проекта, который, однако, имел некоторую привлекательность
как для социалистов, так и для МРП. Рене Мейер, внесший от имени прави-
тельства предложение о ратификации пакта, также подчеркнул, что Атлан-
тический пакт вполне совместим с уставом ООН, франко-советским догово-
ром и всеми другими обязательствами, которые имеются у Франции.
Все эти доводы несомненно были рассчитанвв на то, чтобы преодолеть глу-
бокие сомнения в желательности пакта, высказанные даже генеральным
секретарем OQH Трюгве Ли. И, самое главное, проголосовать за пакт было
.легче, в особенности на глазах у Соединенных Штатов, от чьей щедрости
так зависела Франция. Кроме того, наиболее неприятные аспекты Атлан-
тического пакта — тот факт, например, что он вскоре неизбежно приведет
к ремилитаризации Германии (как предсказывала «Монд») и к немедлен-
ному созданию американских баз во Франции, — еще не были вполне ясны.
Робер Шуман, стремясь устранить все сомнения относительно перевооруже-
ния Германии, заявил с особым ударением:
«Германия не будет допущена к участию в Атлантическом пакте.
Этот вопрос не может даже возникнуть. Мирного договора нет; Герма-
ния не имеет армии и не может ее иметь] у нее нет оружия, и она его
не получит»1.
Такова была та большая ложь, произнесенная весьма авторитетно
и с большой убежденностью, которая всегда более эффективна, чем мелкая
ложь. Она устранила последние колебания у многих депутатов, в глубине
души не очень уверенных в необходимости Атлантического пакта. Совер-
шенно несомненно, что если бы Шуман сказал правду, что Атлантический
пакт вскоре неизбежно приведет к перевооружению Германии, то этот- пакт
.не был бы одобрен, во всяком случае в 1949 году. Но Шуман представил
•его как простой и честный выбор из трех возможностей: союз с Америкой,
•союз с Россией или гибельная изоляция. Представленный в таком виде,
•союз с Америкой без перевооружения Германии казался единственно воз-
можным выбором.
1 «Дебаты в Национальном собрании», 25 июля 1949 года.
Глава девятая
НА ПУТИ К СОЗДАНИЮ «ЕВРОПЫ БАНКИРОВ»?
Ратификация Атлантического пакта Францией и Италией (где Ненни
тщетно требовал референдума, в результате которого пакт, по его убежде-
нию, был бы отвергнут) означала дальнейший шаг по пути политической
и стратегической интеграции Западной Европы в «американскую сферу
влияния». Последующие несколько лет французские комментаторы нередко
размышляли об относительной «степени сателлизации» Франции и Англии
и часто подчеркивали, что Англия все же умеет действовать более «незави-
симо», чем Франция, как в области экономической и финансовой политики,
так и во внешней политике, в частности в отношении Китая.
Каким путем идет Европа: по пути социализма или либерализма? Во Фран-
ции в 1949 году было больше колебаний на этот счет, чем в любой другой
стране. В серии статей, напечатанных в «Монд» и привлекших к себе много
внимания, Жан Жак Серван-Шрейбер тщательно исследовал все возможности
и различные аспекты новой Европы, которая находилась в процессе стано-
вления. Он соглашался, что новая Европа еще только «рождается» и ничего
конкретного пока сделано не было. Но социализм (представителем которого
являлся Криппс) быстро терпел поражение от «либерализма» (представлен-
ного Соединенными Штатами, а в Европе — де Гаспери и бельгийскими лиде-
рами). «Социалист» Спаак сказал в частной беседе: «Вы видите, лейборист-
ский эксперимент в Англии полностью провалился».'
«Европа, — писал Серван-Шрейбер, — сейчас, кажется, созре-
ла для восстановления прежнего статус-кво... Европа, вышедшая из.
войны, была Европой «поющего завтра»1, радостного движения к
социализму. Но все черты этой Европы одна за другой быстро
исчезают. На смену ей идет либеральная, «радикал-социалистская»
Европа...»1 2
Несомненно, в этом была вина Америки. Но, с другой стороны, говорил
Серван-Шрейбер, именно Америка старалась «вдохнуть мужество» в не-
доверчивую и пораженчески настроенную Европу; именно Америка, а не
Европа оказала сопротивление русским и организовала берлинский «воз-
душный мост». И Серван-Шрейбер приходил к выводу, что Западная Европа
становилась, по всей видимости, второй Латинской Америкой, использую-
щей выгоды новой доктрины Монро.
Но дело обстояло не так просто. У Европы были свои, враждебные
Америке рефлексы, более сложные, чем в Гватемале, и Гарриман казался
озадаченным и расстроенным. Прежде всего умы европейцев удивительно
не поддавались стандартизации. Например, их антикоммунистические
настроения не были везде одинаково сильны, и несомненно, что коммуни-
1 Слова французского писателя-коммуниста Поля Вайян-Кутюрье: «Коммунизм—
это молодость мира, он ведет нас к поющему завтра» — Прим, перев.
2 «Монд», 23 июня 1949 года.
366
стическая кампания в защиту мира оказывала влияние на широкие слои
населения, обычно не сочувствовавшие «сталинизму».
Много сомнений вызывало также предположение, что Соединенные
Штаты собираются «спасать» Западную Европу от коммунизма. Но каким
образом? Серван-Шрейбер привел два противоположных мнения. Генерал
Брэдли, начальник Объединенной группы начальников штабов США,
заявил:
«Наши планы должны строиться с таким расчетом, чтобы ни в коем
случае не отдавать Западную Европу на милость захватчика. Наша
линия обороны должна находиться как можно глубже в Европе, чтобы
нам не пришлось снова предпринимать десантные операции».
Но на вопрос: «Должны ли мы организовать военную оборону Европы
на ее территории или просто обещать отомстить агрессору и освободить
Европу, если на нее нападут?» — сенаторы Коннелли и Ванденберг отве-
тили в один голос: «Мы не можем гарантировать, что будем защищать Европу
в пределах ее собственных границ»1.
В этом и заключалось существо вопроса. Не следовало ли опасаться,,
что Америка, хотя еще и не «империалистическая» в 1949 году (по мнению
Серван-Шрейбера); станет все более драчливой и «рискнет» на «временную»
потерю дорогостоящей Европы в интересах своей мировой стратегии.
Именно соображения такого рода стимулировали «нейтралистское»
движение во Франции, особенно усилившееся в 1949—1950 годах. Одно
из главных возражений против «нейтрализма» (помимо избитого обвинения
в «пораженчестве») состояло в том, что «нейтральная Европа» хороша
при условии, если она будет экономически и политически единой, способной
на независимое существование, но до этого еще очень далеко. (См. статью
Ж. Ж. Серван-Шрейбера в газете «Монд» от 5 апреля 1950 года.) Бэв-Мери
не раз жаловался в газете «Монд» на то, что Франция быстро скатывается
к положению сателлита вследствие недостатка воображения, «характера»,
конструктивной политики и, как он выразился, отсутствия «мужественности
в действиях».
Победа «либерализма» над «социализмом» в 1949 году вызвала большую
дискуссию во Франции. Обеспокоены были не только различные сторонники
«дирижизма» — социалисты и французские поклонники лейбористского пра-
вительства, но также и более «прогрессивные» элементы в католической
МРП. В газете «Об» (20 августа 1949 года) Этьен Борн, главный идеолог
МРП (которого впоследствии предало консервативное крыло партии)1 2,
оплакивал упадок социализма (в том виде, в каком он стал складываться
сразу после войны) и французского «лейборизма», который, по его мнению,
мог быть осуществлен на деле, если бы коалиции МРП и социалистов, осво-
бодившейся от своих коммунистических партнеров, была предоставлена
для этого возможность. В Германии, так же как во Франции и в Италии,
утверждал Борн, либерализм теперь одерживает победу над социализмом
по всей линии:
«Эта ситуация чревата известной опасностью. Целиком «либераль-
ная» Европа может начать проводить чисто негативную политику по
отношению к коммунизму... и забыть, что самым эффективным оружием
против коммунизма является социальное великодушие. Либеральная
Европа может также слишком легко допустить проникновение амери-
канского капитала и американской идеологии... Посмотрите, как обра-
дован Ачесон результатами германских выборов, считая их триумфом
свободного предпринимательства...»
1 «Монд», 9 июня 1949 года.
2 Они пальцем не шевельнули, чтобы спасти его прекрасный (но чрезмерно «левац-
кий», внеправительственный и антиколониалистский) журнал «Тэрр юмэн», погибший
в 1953 году. По мнению Бидо, он слишком усердно .следовал традициям журнала «Сийон».
367
Этьен Борн указал на другую, еще большую опасность; эта опасность,
как показали дальнейшие события, игнорировалась теми самыми мини-
страми МРП, которым в первую очередь Борн адресовал свое предостере-
жение:
«Этот рост либерализма ставит демократические партии христиан-
ского направления перед трудной проблемой. Мы уже видим, как то
там, то здесь они смыкаются с консервативными социальными силами,
отчасти ради того, чтобы получить определенные преимущества в обла-
сти образования, отчасти потому, что им трудно прийти к соглашению
с социалистами, которые слишком нетерпимы в своей «светской» полити-
ке. Все же им не следует забывать, что их главная миссия в том, чтобы...
превратить социализм, освобожденный от некоторого чисто материаль-
ного балласта, в более широкий гуманизм. Без этого не может быть
свободной Европы, сознающей свою самобытность...»
Здесь правильно предсказан последующий курс политики МРП.
В начале августа 1949 года в Страсбурге состоялось заседание «Евро-
пейского совета». Большая часть прессы была настроена скептически. Дю-
верже писал в газете «Монд»: «Всего опаснее для Европы будет, если мы вооб-
разим, что она уже родилась; она еще даже не зачата». Он заявил, что помощь
по плану Маршалла не только не стимулировала «европейский» дух среди
стран Европы, но даже усилила автаркистские тенденции во всех европей-
ских странах. Деголлевская РПФ также отнеслась критически к «Европей-
скому совету», назвав его «еще одной фикцией», и предложила вместо этого
провести общеевропейский референдум по вопросу о «подлинном единстве»,
считая, что Франция должна быть лидером новой Европы.
Тем не менее на заседаниях «Европейского совета» и «Европейской
ассамблеи» было произнесено много восторженных речей. Социалисты,
несмотря на быстрый рост «либерализма» в Европе, казалось, были доволь-
ны результатами. 10 сентября лидер социалистов Ги Молле заявил в Страс-
бурге:
«Европа рождена. Мы создадим также и Соединенные Штаты Европы.
' Социалист мог бы задуматься, следует ли ему радоваться, поскольку
социалисты находятся здесь в меньшинстве. И все же я говорю без
колебаний: да, мы рады!»
И он закончил под сдержанные улыбки присутствующих:
«Мы уверены, что грядущие события быстро увлекут Европу по
пути к социализму»1.
Другие французские социалисты выступали в том же духе; Бидо, Спаак
и другие тоже провозгласили «рождение Европы».
Вашингтон прямо или через верховного комиссара США Макклоя твер-
дил на протяжении всех заседаний в Страсбурге, что Германия должна быть
вскоре допущена в «Европейскую ассамблею» и в «Европейский совет».
Дело действительно быстро двигалось в этом направлении: Германия, про-
голосовавшая в августе за правительство правых и центра, пользовалась
все большим покровительством США.
Еще до начала выборов в Германии США потребовали прекратить де-
монтаж немецких военных предприятий. Социал-демократы были изоли-
рованы, и 21 августа Аденауэр сформировал свое коалиционное правитель-
ство из представителей правых партий и центра. На следующий день Паул
Гоффман заявил, что американские эксперты помогут «ускорить» восста-
новление Германии. Поощряемый всем этим, Аденауэр заявил 7 сентября:
«Германия должна принять участие в военной обороне Европы».
Если говорить о «двойной игре» в политике, то лучшим образчиком
ее является политика, которую вели по вопросу перевооружения Германии.
1 «Комба», 10 сентября 1949 года
368
1	ноября представитель государственного департамента, комментируя
сообщение о том, что США якобы предложили Франции и Англии создать
германскую армию, отверг его как «фантастическое» («Комба», 2 ноября).
10	ноября, во время переговоров в Париже между Ачесоном, Бевином
и Шуманом, французы одобрили политику США в Германии — меньше де-
монтировать и больше выпускать стали.
12	ноября французская пресса сообщила о предполагаемом плане
Ачёсона: «Линия обороны США проходит на Эльбе. Невозможно создать
ничейную землю между Эльбой и Рейном; поэтому постепенное перевоору-
жение Германии вполне логично».
Два дня спустя, вернувшись из Германии, Ачесон заявил: «В Герма-
нии мне был устроен замечательный прием».
На следующий день, 14 ноября, Шуман заявил на пресс-конференции:
«Решения о перевооружении Германии не было принято».
16	ноября, по возвращении в Вашингтон, Ачесон сказал, что на него
произвел большое впечатление «серьезный склад ума немцев»; во француз-
ской прессе появилось сообщение, что, «несмотря на опровержения Ачесона,
все в США говорят о перевооружении Германии» («Комба», 18 ноября).
В тот же день было объявлено о прекращении демонтажа заводов Тис-
сена и пяти других крупнейших предприятий Рура.
Неделю спустя было подписано Петерсбергское соглашение, по которому
Германия становилась «членом западного сообщества».
Между тем во французском Национальном собрании в течение несколь-
ких дней происходили мрачные, без иллюзий дебаты по «германской про-
блеме». В ходе обсуждения Шуман снова заявил, что «не может быть и речи»
о создании германской армии. Но его слов уже не принимали всерьез. Среди
французов теперь нашлись и такие, кто открыто ратовал за перевооруже-
ние Германии, в частности Поль Рейно. На заседании Совета республики
генерал Бийотт (проведший всю неделю в задушевных разговорах с амери-
канскими генералами) заявил:
«Не будем лицемерить. Оборона на Эльбе сделает необходимым
создание германской армии» («Комба», 10 декабря).
Тем не менее 15 декабря Ачесон, как сообщалось в печати, сказал:
«Мы — против перевооружения Германии». Морган Филлипс также при-
ехал в Париж, чтобы заверить своих друзей —:французских социалистов,
что он, конечно, не может отвечать за консерваторов, но огромное большин-
ство членов английской лейбористской партии настроено против вооружения
Германии. Но чем больше было уверений, тем менее убедительно они звучали.
К концу года военные совещания в Париже заметно участились: были
проведены совещания трех начальников штабов, двенадцати начальников
штабов, двенадцати военных министров и т. д. Утверждали, что вскоре
начнутся поставки американского оружия во Францию. В прессе появились
сообщения, что Франция будет поставлять пехотные части для обороны
Запада (это сообщение вызвало вопль негодования даже у антирусской га-
зеты «Орор»: «Как, снова?!!») и что через пять лет у нее будет 20 дивизий,
оснащенных современным вооружением.
Газета «Орор» писала 18 января 1950 года:
«Мы можем испытывать только чувство естественного возмуще-
ния при мысли, что французский пехотинец станет опять главной жерт-
вой в новой войне. Англосаксы будут вести с прохладцей войну в воз-
духе и на море, и на каждого убитого американского летчика будет
приходиться 50 погибших французских пехотинцев».
Подобная реакция была весьма характерна для всей Франции, а не
только для той или иной партии.
В газетах усиленно обсуждался также вопрос о полном отказе от всякой
идеи «интернационализации» Рура, об обратимости валюты, об американ-
24 а. Верт
369
ских инвестициях во Франции и о заседании Организации европейского
экономического сотрудничества, где Петш и Ван-Зееланд полностью’ согла-
сились с Гоффманом в вопросе о лучшем способе организации «капиталисти-
ческой, милитаристской Европы банкиров» (по выражению газеты «Комба»)—
Европы, основанной на франко-германском «союзе», из которого Англия
будет фактически исключена. Вашингтон относился очень одобрительно
к идее этой «Малой Европы» с ее картелизацией, региональными соглаше-
ниями и международным финансовым механизмом; все это, по словам газеты
«Комба», предполагало «подчинение пролетариата и ликвидацию всех про-
грессивных идей». Ватикан, рассчитывавший, по словам Серван-Шрейбера,
на эту малую, преимущественно католическую Европу, стал «одним из
самых оживленных в мире центров дипломатической деятельности», при-
чем де Гаспери, Шуман и Аденауэр были его ставленниками. Криппс, по
словам того же Серван-Шрейбера, неодобрительно смотрел на все эти планы,
в которых, по его мнению, не принимались в расчет невыносимые условия
существования миллионов людей, в особенности в Италии. План Шумана,
предложенный несколько месяцев спустя, должен был стать важной состав-
ной частью этой «Европы банкиров», какой она казалась тогда уже многим.
Это широкое по масштабам и рассчитанное на долгий срок капиталисти-
ческое планирование, как это ни парадоксально, не исключало возможности
войны. Но какой войны? В начале сентября Трумэн заявил, что’ «холодная
война» должна кончиться «безоговорочной капитуляцией» стран, находя-
щихся под коммунистическим влиянием (газета «Нью-Йорк тайме» сочла
это заявление довольно глупым), а 23 сентября тот же Трумэн объявил, что
у русских есть атомная бомба! Должно ли это было приблизить или отдалить
угрозу войны? Вышинский не внес ясности в этот вопрос: сначала он предло-
жил Пакт мира между пятью великими державами (предложение. было
отвергнуто), а затем сказал, что Россия имеет «достаточно атомных бомб»
на случай любой неожиданности. На это один американский сенатор отве-
тил, что у США имеются атомные бомбы, в шесть раз более мощные, чем
бомбы, сброшенные на Хиросиму, а вскоре появится в тысячу раз более
мощная бомба. Французская пресса заговорила о «ядерном психозе в Ва-
шингтоне» и охотно вспоминала, как в начале года уже сошел с ума Фор-
рестол, вообразивший, что Красная Армия вторглась в Соединенные Штаты.
Атмосфера как в Европе, так и в США была нездоровой. Но все же, что
бы ни ждало Европу в будущем, пока, по-видимому, непосредственной
угрозы войны не было; Обстановка в 1949 году казалась менее зловещей,
по крайней мере на ближайшее время, чем в период берлинской блокады.
Но не было ли это только иллюзией?
По другую сторону барьера перспективы казались более мрачными.
В ноябре Ненни сказал: «Нельзя отрицать, что мы находимся на пороге
третьей мировой войны», — а несколько месяцев спустя, в апреле 1950 года,
Торез заявил: «Мир висит на волоске». Затем началась война в Корее.
Глава десятая
ДЕЛО КРАВЧЕНКО.
ШИРОКАЯ КОММУНИСТИЧЕСКАЯ КАМПАНИЯ
В ЗАЩИТУ МИРА
В 1948 году во Франции была хорошо подготовлена почва для широкой
антикоммунистической пропагандистской кампании. Соединенные Штаты
одобряли эту кампанию. Началом для нее послужил иск Кравченко,
предъявленный им коммунистической еженедельной газете «Леттр франсэз»;
шумиха вокруг этого дела была поднята за несколько месяцев до обра-
щения в суд в январе 1949 года. Антикоммунистическая пресса, а так-
же французское и американское правительства стремились превратить
это в большую сенсацию. Все это шло в разрез с установленным поряд-
ком. Французский закон требует, чтобы дела о клевете слушались при
закрытых дверях, но почему-то никто не принимал этого во внимание:
«процессу Кравченко» собирались придать максимум гласности. Советский
Союз намеревались представить как обширный концентрационный лагерь,
где все живут в состоянии террора и крайней нищеты. Кравченко, советский
служащий, который в 1944 году, еще во время войны, «избрал свободу»
в США, должен был выступить с неслыханными доселе разоблачениями Со-
ветского Союза. «Леттр франсэз» назвала Кравченко изменником родины, лже-
цом и американским агентом и утверждала, что он не сам написал изданную под
его именем книгу. Американские коммунисты выдвинули против него анало-
гичные обвинения, но он их игнорировал и открыто заявлял как до, так и во
время парижского процесса, что решил возбудить дело во Франции именно
потому, что там существует значительная коммунистическая партия. Он
даже не пытался отрицать, что весь процесс был задуман как крупная
политическая кампания, направленная главным образом против Французской
коммунистической партии.
В течение трех месяцев французские газеты были полны сообщений о деле
Кравченко. Газеты «Фигаро», «Орор» и некоторые другие публиковали более
или менее полные протокольные отчеты, ежедневно занимавшие по несколь-
ку полос. Значение, придаваемое делу, было таково, что свидетели, высту-
павшие за и против Кравченко, приехали из Англии и Америки, а советское
правительство пошло на беспрецедентный шаг, направив в Париж несколь-
ких свидетелей, включая генерала Красной Армии и бывшую жену Кравчен-
ко, которые показали его в довольно непривлекательном виде. Хотя никто
не мог отрицать, что в России имеются концентрационные лагеря и совер-
шаются произвольные аресты, на процессе отнюдь не удалось доказать, что
там используется труд десятков миллионов «рабов», как пытался утверждать
Кравченко, или что повседневная жизнь в России во всех отношениях ужас-
на и страшна.
Но два обстоятельства в особенности способствовали провалу тех, кто
собирался нажить огромный антикоммунистический капитал на процессе
Кравченко, и вызывали растущее отвращение у широких слоев населения
(включая многочисленных читателей газеты «Фигаро»): чрезвычайно непри-
влекательная личность самого Кравченко и тот факт, что американское пра-
24*	.371
вительство и правительство Кея договорились между собой превратить этот
иск о клевете в большую политическую кампанию. Это отвращение в конце
концов нашло отражение в решении суда, который присудил Кравченко сме-
хотворно маленькое возмещение и в своем постановлении сопоставил славное
боевое прошлое обоих ответчиков, Клода Моргана и Андре Вюрмсера, с трус-
ливым поведением во время войны самого Кравченко. Плохое впечатление
произвели также многочисленные «неправильности», имевшие место в деле
Кравченко: паспорт на фиктивное имя, выданный государственным департа-
ментом Кравченко для поездки в Париж; тот факт, что американские «писа-
тели-невидимки» трудились. над составлением книги «Я избрал свободу»,
и вся незаконная гласность (включая телефонные кабины для корреспондентов
газет), с которой велось в парижском суде дело о клевете.
Один из выдающихся адвокатов Франции, Моро-Жиаффери, отнюдь
не отличающийся прокоммунистическими взглядами, полностью осудил
этот «трюк».
«Я до сих пор не могу понять, почему делу придана такая глас-
ность,— заявил он.— Эта гласность абсолютно противозаконна».
Корреспондент газеты «Пикчер пост» писал, что процесс Кравченко —
политический трюк, организованный французскими властями; «вот что делает
всю атмосферу процесса такой отвратительной». Он находил весьма серьезным
то обстоятельство, что французское правительство в сообщничестве с Крав-
ченко использовало суд в таких странных целях.
Формально Кравченко выиграл дело и получил 150 фунтов стерлингов
возмещения вместо 10 тысяч, на которые претендовал. Но, по существу,
процесс нанес больше ущерба самому Кравченко, чем французским коммуни-
стам, и ни в какой мере не помешал широкой кампании в защиту мира,
которую собирались начать французские коммунисты.
Французские коммунисты, действительно, выдвинулись в 1949 году на
передний план, даже помимо процесса Кравченко. Они решили очень умно
сыграть на карте борьбы за мир. Несколько раньше Французская коммуни-
стическая партия выдвинула лозунг: «Французский народ не будет, никогда
не будет воевать против Советского Союза». Но 22 февраля 1949 года на
заседании Центрального комитета ФКП Торез высказался еще яснее, сделав
заявление, вызвавшее шумный скандал.
«Советский Союз,— сказал он,— никогда не был и никогда не
может быть в положении агрессора по отношению к какой бы то ни было
стране... Советская Армия, армия славных защитников Сталинграда.^,
никогда не нападала ни на один народ... Французское правительство
активно сотрудничает с агрессивными англосаксонскими империалиста-
ми. В Фонтенбло находится иностранный военный штаб, а Франция
ц ее заморские владения превращаются в базы агрессии против СССР
и стран народной демократии...»
И затем разорвалась бомба:
«Если, несмотря на совместные усилия всех французов, преданных
свободе и миру, им не удастся вернуть Францию в лагерь мира и демо-
кратии и если наш народ окажется против своей воли втянутым в анти-
советскую войну и если в этих условиях... Советская Армия будет вы-
нуждена преследовать агрессоров на французской земле, смржет ли
царод Франции поступить иначе, чем поступили народы Польши, Румы-
нии и Югославии?»
Но заявление Тореза было лишь одной частью коммунистического насту-
пления. Вторая часть состояла из одновременного заявления Дюкло о том,
что Французская коммунистическая партия начинает кампанию в за-
щиту мира.4
Следует сказать, что члены парламента были меньше оскорблены заявле-
нием Тореза, чем можно было ожидать. Бидо считал, что это «важное заявле-
372
ние», но что формулировка его «условна». Рене^Мейер отмахнулся от этого
вопроса, как от «абсурдной гипотезы», а социалист Деффер счел это заявление
менее определенным, чем предыдущая формула: «Французский народ никог-
да не будет воевать против Советского Союза»,— и сказал, что незачем
делать из Тореза жертву. Поль Рейно нашел «горькую иронию» в предполо-
жении, что кто-либо захочет напасть на Советский Союз.
На заседании Национального собрания 24 февраля произошла, однако,
перепалка. Андре, депутат правого крыла, потребовал, чтобы коммуни-
стическая партия была объявлена вне закона. Торез продолжал дока-
зывать «стремление Америки к войне», цитируя «Ридерс дайджест» и другие
американские издания. Рене Мейер заявил, что коммунистическая партия
получает приказы из Москвы. «Лжец, проходимец, негодяй!— закричали
коммунисты.— А что вы скажете о банке Ротшильда?» Эта не совсем отно-
сящаяся к делу реплика заставила Мейера заявить (тоже некстати), что Рот-
шильды в 1900 году помогли Жоресу основать «Юманите»! Однако все закон-
чилось довольно мирно, и предложение деголлевцев предъявить Торезу
обвинение в государственной измене было отвергнуто большинством в 500 го-
лосов, против 52. Затем была принята резолюция, предложенная правитель-
ством, где «отмечалось», что, по мнению коммунистов, Франция в любой вой-
не против России будет неизбежно агрессором. Кей заверил собрание, что
он никогда не позволит подрывать моральный дух армии.
Кампания в защиту мира, вдохновляемая коммунистами, достигла наи-
высшей точки в 1949—1950 годах. В апреле 1949 года в Париже в зале Плей-
ель происходил Международный конгресс сторонников мира. Самыми круп-
ными были французская, советская и итальянская делегации, но на конгрес-
се присутствовали также многочисленные делегаты примерно от 50 других
стран. Именно для этого конгресса Пабло Пикассо нарисовал своего знаме-
нитого «Голубя мира».
Французские социалисты и английская лейбористская партия рассмат-
ривали конгресс как инспирированный Москвой коммунистиче-
ский трюк и строго предупредили своих членов о недопустимости оказывать
конгрессу какую-либо поддержку. Тем не менее конгресс, на котором предсег
дательствовал Жолио-Кюри, а также заключительная массовая- демон-
страция на стадионе Буффало явились огромным пропагандистским успехом
Французской коммунистической партии.
Несомненно, многое на конгрессе давало повод для иронии. Длинная
речь в защиту мира на конгрессе была внезапно прервана горячими
аплодисментами при известии о военной победе китайских коммунистов,
занявших Нанкин. Правда, это была другая война — война освободительная,
справедливая война, победа, одержанная над американским империализмом.
Все же это выглядело несколько странно. И Мориак зло иронизировал
в «Фигаро» (2 мая 1949 года) .по поводу голубя Пикассо:
«О Пабло Пикассо, хулитель человеческого лица! Вы, кто с вдох-
новенной злобой разрушает лицо человека, настоящий коммунист,
коммунист подлинный, что бы там ни говорили, вы, кто гениально опол-
чается против образа и подобия божьего... Пикассо, восхитительный
старый дьявол...»
Да, «восхитительный старый дьявол» нарисовал просто голубя, обыч-
ного, фотографически верного голубя...
В конечном итоге сторонники мира добились успеха; в течение несколь-
ких дней они говорили об американском империализме, об Атлантическом
пакте и главным образом об атомной бомбе. Они подготовили почву для Сток-
гольмского воззвания, появившегося несколько месяцев спустя,—- воззва-
ния о запрещении и объявлении вне закона атомной бомбы. И это воззвание *
во Франции подписали 14 миллионов человек. Самые убежденные анти-
коммунисты сочли эту цифру угрожающе большой.
373
Основную мысль Конгресса сторонников мира высказал Пьетро Ненни,
заявивший:
«Если инициаторы Атлантического пакта втянут нас в войну,
народы Европы ответят на это восстанием».
Поль Робсон взволновал своим пением — это был как бы голос всех
цвешых народов, восставших против империализма и колониализма. Зил-
лиакус сожалел, что лейбористская партия отказалась прислать своих пред-
ставителей на конгресс (вскоре он был исключен из лейбористской партии,
главным образом за участие в конгрессе), и нападал на Черчилля как вдох-
новителя Атлантического пакта. Героизм советских людей олицетворяла
мать Зои Космодемьянской, молодой комсомолки, повешенной нем-
цами в 1941 году, а митрополит Московский Николай дал сторонникам
мира свое благословение. На конгрессе было высказано много искрен-
них чувств; участники конгресса остро ощущали угрозу американской «кно-
почной войны»; и это беспокойство нашло отражение в ряде некоммунистиче-
ских газет в Париже, которые, однако, отмечали, что сторонникам мира не
удалось расширить «силы мира» далеко за пределы коммунистических
партий.
В 1949 году началась маленькая война между конкурирующими «мир-
ными конгрессами». Две недели спустя после Плейельского конгресса ряд
троцкистов-социалистов, бывших коммунистов и других «антистали-
нистов» (среди них Давид Руссе, Марсо-Пивер, -Игнацио Силоне и Фен-
нер Броквей) организовали в Париже «День сопротивления диктатуре и
войне»; они получили приветствия от г-жй Рузвельт, лидера алжирских
националистов Месс.али Хаджа и эксцентричного пропагандиста «всемирного
правительства» Гэри Девиса, разорвавшего свой американский паспорт. Де-
вису не разрешили.выступить на конгрессе сторонников мира из боязни, что
он скажет что-нибудь неподходящее об уничтожении границ и национального
суверенитета.
Летом, несколько месяцев спустя, в Будапеште происходил фестиваль
молодежи. В Брюсселе в противовес ему был созван съезд демократических
студентов. На нем присутствовали студенты «белых» и «черных» стран, вклю-
чая одного вьетнамца, который все время называл Бао Дая «его величество
Бао Дай», и студентов из Нигерии, Золотого Берега, Мадагаскара, Индии
и т. д. Одной из немногих стран, не представленных на съезде, было Бель-
гийское Конго; пришлось объяснить, что туземным жителям Бельгийского
Конго не разрешается учиться в университетах и они не имеют права на
въезд в Бельгию! Антикоммунисты тоже попали в щекотливое положение.
Антикоммунистическая кампания стала проявляться во всех областях
жизни. В июле 1949 года Ватикан отлучил от церкви всех католиков, «ока-
зывающих помощь и принимающих прямое или косвенное участие в комму-
нистической деятельности». Это создало известную проблему в Италии, где
многие избиратели, голосующие за коммунистов, посещают церковь; во
Франции постановление Ватикана имело меньшее значение. Газета «Комба»
привела данные, согласно которым среди избирателей, голосующих за МРП,
насчитывается 92 процента более или менее активных католиков; среди сто-
ронников социалистов их насчитывается 51 процент, а среди приверженцев
коммунистов— всего 17 процентов. Задавали, конечно, вопрос, направлен ли
декрет Ватикана против «прогрессивных христиан» и, в частности, против
организации «Рабочие-священники», в прошлом пользовавшейся поддержкой
французской католической иерархии.
15 июля газета «Комба» писала:
«Характерно, что Ватикан воздерживался от нападок на коммуни-
стов в 1944—1945 годах, когда они были сильны и когда многие считали,
что коммунистическая партия и Национальный фронт могут занять руко-
водящее положение во Франции... Теперешнее решение Ватикана сыг-
374
рает только на руку консерваторам, которые будут из кожи лезть вон,
доказывая католическим профсоюзам, что всякие совместные действия
с ВКТ являются греховными».
В Гренобле Торез говорил, скорее с сожалением, чем с гневом:
«Я не хочу сказать ничего, что могло бы оскорбить веру наших
друзей-католиков. В отношении коммунистических партий и стран на-
родной демократии Ватикан не соблюдает правила «кесарю кесарево...»
И, однако, Ватикан применял его в отношении Гитлера, Франко, Мус-
солини,— но тогда те сами были кесарями... Руки, соединенные в боях
за освобождение Франции, не удастся разнять насильно...»
Оставался ли еще боевой дух у французских коммунистов, несмотря
на все эти атаки и несмотря на их отчасти вольную, отчасти невольную поли-
тическую изоляцию? Можно с уверенностью сказать, что, несмотря на создав-
шуюся изоляцию, победа коммунистов в Китае придала французским ком-
мунистам новую энергию. Во время дебатов в январе 1950 года они
повели в парламенте решительную борьбу против ратификации соглашения
между Ориолем и Бао Даем; это было одно из самых бурных парламентских
заседаний после войны. А с принятием американским Конгрессом «закона
о взаимной обороне и помощи» коммунисты в ВКТ начали смелую кампанию,
которая в последующие годы заняла большое место в истории подвигов и жертв
французского рабочего движения. В январе 1950 года ВКТ дала указания
докерам и железнодорожникам отказываться грузить и перевозить амери-
канские военные материалы и в особенности препятствовать перевозке
вооружения в Индокитай.
Даже явно антикоммунистический альманах «Анне политик» (1950 год,
стр. 8—9) признал, что с психологической точки зрения это был очень умный
ход:
«В течение нескольких месяцев во всех странах мира коммунисты
говорили главным образом о «защите мира от посягательств американ-
ского империализма»... По этому вопросу их взгляды совпадали с мне-
нием кругов, значительно более широких, чем обычная клиентура комму-
нистических партий. Несомненно, что их кампания оказала глубокое влия-
ние на широкие слои населения, равнодушные к другим темам коммуни-
стической пропаганды... И особенно умно со стороны ВКТ было напра-
вить свою кампанию против войны во Вьетнаме и использовать растущее
отвращение и усталость, которые порождает эта бесконечная война у
все более широких слоев французского народа».
В конце января «инциденты» во французских портах участились. В порту
Лапалис докеры отказались грузить пароход, перевозивший военное снаря-
жение в Индокитай, аналогичные инциденты произошли в Марселе, Лориане,
Бресте и Дюнкерке. В феврале волнения вспыхнули в Тулоне, где несколько
сот докеров напали на «отряды республиканской безопасности», и в Ницце,
где 2 тысячи демонстрантов прорвались сквозь полицейские кордоны
и столкнули в воду орудие, которое, как им казалось, было похоже на реак-
тивный миномет.
Очевидно, что эти попытки предотвратить доставку американского воен-
ного снаряжения или отправку вооружения в Индокитай не могли продол-
жаться в течение долгого времени; они неизбежно должны были вступить
в противоречие с обычными материальными соображениями самих докеров
и железнодорожников. Но они произвели впечатление. И волнения в портах
и различные другие инциденты, происходившие во время этой кампании
в первые месяцы 1950 года (включая такие героические жесты, как поступок
одной активистки, которая легла на рельсы перед поездом, везущим амери-
канские военные материалы, бросая вызов машинисту: решится ли он разда-
вить ее?),— все эти эпизоды послужили материалом для коммунистической
пропаганды и темами для романов писателей-коммунистов, как «Первый
375
удар» Андре Стиля и многие другие. Но всего этого было недостаточно, чтобы
остановить войну в Индокитае или предотвратить поставки «атлантического»
вооружения и создание американских баз, которые вскоре возникли в различ-
ных частях Франции.
Тем не менее, когда в апреле 1950 года в Женвилье открылся XII съезд
Французской коммунистической партии, коммунисты были в боевом настрое-
нии. Трудно было приостановить всю работу в портах; невозможно было оста-
новить все поезда и пароходы. «Многое еще надо объяснять рабочим»,—
говорил Торез. Но он, казалось, глубоко сознавал «всемирную миссию» ком-
мунистической партии. «Мир висит на волоске...— заявил он.— Франция —
на краю пропасти...» Торез показал, что Франция находится в состоянии эко-
номического застоя вот уже сорок лет (эта часть его речи удивительно напо-
минала слова Мендес-Франса); что реальная заработная плата все еще
значительно ниже довоенной и что социального обеспечения и пособий много-
семейным недостаточно, чтобы покрыть разницу.
А что представляет собой Четвертая республика под управлением
«третьей силы» при Шумане, Кее и Бидо? «Это полицейский режим,— ска-
зал Торез,— режим грязи и крови». Не слишком ли резким было это опреде-
ление? Может быть, но в конце концов Торез выступал спустя несколько
недель после того, как вскрылось «дело генералов»,—дело, которое составля-
ло часть сомнительного и грязного фона индокитайской войны. Эта война
все еще продолжалась; в течение четырех лет там проливалась кровь. Ну
а грязи было достаточно и в мошеннической операции с пиастрами, и в кор-
рупции чиновников, и в темных сделках между жуликом, по имени Пейре,
и видными деятелями республики. Кроме того, были политические деятели-
социалисты, которые пытались помешать разоблачениям; марионеточный
режим Бао Дая, созданный политиканами из МРП и президентом Ориолем;
социалисты и члены МРП, которые пытались оттереть друг друга от участия
в гигантской афере, связанной с войной в Индокитае; конкурирующие «па-
раллельные» полицейские службы в Париже и Сайгоне, готовые перегрызть
друг другу горло, и сайгонские гангстеры, устраивающие долларовые и пиа-
стровые аферы и торгующие военными тайнами.
Коммунисты, сказал Торез,— единственная партия, в которой ни один
из членов никогда не был замешан в этой грязи. Депутаты-коммунисты
живут, как рабочие, на 25 тысяч франков в месяц (отдавая остальную часть
своего жалованья в фонд партии), «в то время как другие не могут прожить
даже на 100 тысяч и пополняют свой доход нечестными способами». Конечно,
Торез здесь несколько преувеличивал под одобрительные возгласы партийных
активистов. Но не это было основным в его речи. Главным пунктом его вы-
ступления была угроза войны. Теперь, когда китайские коммунисты вла-
деют всем Китаем, появилась новая опасность: «Сейчас строятся планы пре-
вратить Вьетнам в американский трамплин для нападения на новый
Китай... Здесь американцы могут начать третью мировую войну». Короче,
все выглядит зловеще. «Мир висит на волоске...»—и действительно, Индоки-
тай, несомненно, находился теперь под угрозой превращения в главную
международную проблему, помимо того, что в течение четырех лет он пред-
ставлял собой источник финансовых затруднений Франции и коррупции ее
политических партий.
Два месяца спустя «волосок» оборвался не в Индокитае, а в Корее.
Но и тогда конфликт не превратился в третью мировую войну.
Глава одиннадцатая
ЭКСПЕРИМЕНТ С БАО ДАЕМ
Что произошло в Индокитае с момента «ханойского восстания» 19 декабря
1946 года и неудачной попытки Блюма подавить войну в зародыше?
8 сентября 1949 года правительство Анри Кея в ознаменование годов-
щины своего пребывания у власти опубликовало хвастливое заявление. Оно
приписывало себе, в частности, и то, что, создав режим Бао Дая, якобы «раз-
решило» в основном проблему Индокитая. Это означало принимать желаемое
за действительное. Создание баодаевского режима в конечном счете не разре-
шило ни одной проблемы: война в Индокитае продолжалась, все глубже
подрывая финансы Франции и грозя превратиться из местной колониальной
войны в войну международного значения, так как китайские коммунисты
приближались к границам Тонкина.
С самого окончания войны в Европе Франция имела неприятности со
своими заморскими владениями. В 1945 году имели место массовые убийства
в Алжире. В 1947 году произошло восстание на Мадагаскаре, за ним последо-
вала безжалостная карательная кампания, во время которой были убиты
многие тысячи людей. Алжир, Тунис и Марокко находились в состоянии
брожения. Пришлось послать в Марокко генерала Жюена, чтобы держать
в повиновении султана; в 1947 году султан выступил в Танжере со своей зна-
менитой речью, потребовав независимости и почти открыто обратившись за
поддержкой к Лиге арабских стран. В последующие годы Северная Африка
была источником постоянных тревог. В Тунисе кризис назрел в конце 1951 го-
да, в Марокко — в конце 1952 года, в Алжире, хотя и в меньших масштабах,—
в 1954 году. Пробуждение арабского национализма и скрытый протест против
колониальной эксплуатации и тяжелых условий существования приходили
в столкновение с колониальной системой, представители которой не желали
терять ни одной из ее устаревших привилегий и все чаще стремились заме-
нять патернализм Лиоте (не говоря уже о либерализме Блюма и Вьено, кото-
рый никогда не одобрялся колонистами и администрацией колоний) офи-
циально не признанными, но своеобразными методами управления,
отчасти напоминавшими политику Малана в Южно-Африканском Союзе.
Но Индокитай с конца 1946 года доставлял еще большие и постоянные
заботы французским правительствам. Если широкие слои населения Фран-
ции были вначале исключительно равнодушны к Индокитаю, этого нельзя
было сказать о политических и деловых кругах. Фактически существовала
постоянная взаимосвязь между политической обстановкой во Франции и хо-
дом событий в Индокитае. Так, например (как мы уже показали в одной из
предыдущих глав), уход коммунистов из правительства Рамадье был, по край-^
ней мере частично, обусловлен их несогласием с политикой правительства
в Индокитае. И в последующие годы политика Франции по отношению к вой-
не в Индокитае и к индокитайской «проблеме» вообще в очень многом зави-
села от политического состава французского правительства в данный момент.
Например, отказ французских правительств на ранних стадиях войны в Ин-^
377
докитае — в 1947—1948 годах — вести переговоры о соглашении с Хо Ши
Мином (в то время оно было еще вполне возможно) объяснялся главным обра-
зом растущим влиянием в правительстве членов МРП, старавшихся прежде
всего обеспечить, чтобы правительственный пост, связанный с Индокитаем,
находился в руках одного из их людей: сначала Поля Кост-Флоре, а затем —
Летурно. Оба они были типичными представителями правого крыла МРП,
маленькие оливеры литтлтоны, бесконечно далекие от христианского гума-
низма прежних «христианских демократов».
В результате «ханойского восстания» 19 декабря 1946 года вьетнамское
правительство во главе с Хо Ши Мином «укрылось в джунглях». По мнению
дальновидного генерала Леклерка, больше всего опасавшегося многолетней
партизанской войны в крупных масштабах, это было худшим, что могло
выпасть на долю французов.
В Сайгоне, однако, не придерживались этого мнения. Адмирал д’Ар-
жанлье, вернувшийся в Сайгон к началу 1947 года, поспешил заявить, что
никакие переговоры с Вьетмином невозможны; он называл правительство
Хо Ши Мина «бывшим правительством Ханоя» и вскоре открыто высказался
в пользу восстановления «традиционного института монархии». Он направил
своего представителя в Гонконг установить контакт с Бао Даем, который
вначале, нужно сказать, относился к этим переговорам с исключительным
недоверием.
Бао Дай представляет собой весьма необычную фигуру, и серьезные ис-
следователи индокитайской проблемы склонны в общем не соглашаться с упро-
щенным взглядом на Бао Дая как на чисто комический персонаж («император
ночных кабаков») или просто французскую марионетку, которая за деньги
сделает все, чего захотят французы. То, что он является не только падким
на развлечения властителем (его незаслуженно называли даже «Фаруком
Дальнего Востока»), но также осторожным и расчетливым политиком, можно
видеть из простого факта, что французам пришлось обхаживать Бао Дая
свыше двух лет, прежде чем он согласился принять участие в их игре, даже
тогда продолжая считать ее своей собственной игрой, главной целью кото-
рой было избавить Вьетнам от французского господства.
Во всяком случае, в начале 1947 года Бао Дай совершенно не желал рас-
сматривать никаких предложений, исходящих от д’Аржанлье — самого
ненавистного для вьетнамцев человека. Не хотел он и открыто выступать
против Хо Ши Мина, которому формально продолжал служить как «верхов-
ный советник по политическим делам».
В феврале 1947 года д’Аржанлье, ставший исключительно непопулярным
среди социалистов и коммунистов во Франции, был наконец отозван. Рамадье,
более или менее следовавший линии Блюма, теперь заявил, что Франция
готова «вступить в переговоры с подлинными представителями Вьетнама».
Эта фраза, по существу, была уверткой и отражала компромисс между ком-
мунистами и частью социалистов, хотевших возобновить переговоры с Хо
Ши Мином (в то время он неоднократно высказывал желание вступить в пере-
говоры), и МРП, которая не хотела об этом и слышать.
Не менее двусмысленным было и назначение Боллаерта преемником д’Ар-
жанлье. Он заслужил хорошую репутацию как префект и как участник Со-
противления, был теперь сенатором-радикалом, но не имел никакого пред-
ставления об Азии. Как он будет там действовать, никто вначале не мог пред-
положить, даже он сам.
Тем не менее замена д’Аржанлье Боллаертом пробудила во Вьетнаме
надежды на скорое мирное разрешение вопроса. Достигнуть этого казалось
тем более легко, что Вьетмин к этому времени стал терять под собой почву.
Он не занимал сильных позиций ни в стратегическом, ни в политическом
>378
отношении. Большинство городов находилось теперь в руках французов,
а экстремизм политики Вьетмина настраивал против него вьетнамскую бур-
жуазию и даже крестьянство. 21 марта 1947 года Хо Ши Мин сделал заяв-
ление, в котором «торжественно объявил», что вьетнамский народ желает
только единства и независимости «в рамках Французского Союза», и гаран-
тировал «соблюдение французских экономических и культурных интересов
во Вьетнаме».
«Франции только стоит сказать слово—и военные действия прекратятся...
Но если, несмотря на наше искреннее стремление к миру, французы намерены
продолжать войну, они потеряют все и не выиграют ничего... в результате
этого кровавого и бессмысленного конфликта...»—сказал Хо Ши Мин.
Никогда не было лучших шансов для мирного урегулирования. Но поло-
жение осложнилось в связи с созданием новой политической группировки
под названием Фронт национального единства. Она состояла главным обра-
зом из антивьетминских эмигрантов в Китае и опиралась на поддержку го-
миндана, китайских милитаристов и Соединенных Штатов Америки. Эта
группировка скоро установила контакт с некоторыми консервативными и
«сепаратистскими» силами в Кохинхине, как, например, группировки «Као*
Дай», «Хоа-Хао» и Социал-демократическая партия Кохинхины. Эти различ-
ные группы, в большинстве своем прокитайские и шовинистические, в марте
1947 года собрались в Кантоне на съезд; они отказались поддерживать Вьет-
мин и «признали» Бао Дая. Во Вьетнаме они не пользовались большой народ-
ной поддержкой, но в интересах определенных французских кругов было раз-
дувать их значение.
Поэтому, когда Боллаерт 1 апреля 1947 года прибыл в Сайгон, ему при-
шлось иметь дело с двумя основными силами: с одной стороны, с «законным»
правительством Вьетнама, находящимся теперь в джунглях, с другой —
с этими различными националистскими партиями плюс правительство Ко-
хинхины. И где-то на заднем плане существовал Бао Дай — таинственный
и уклончивый,— бывший император, который в свое время «сотрудничал»
с японцами, до сих пор официально считался «верховным советником» Хо
Ши Мина и теперь выдвигался антивьетминскими элементами как их буду-
щий лидер.
19 апреля 1947 года Хоан Минь Зиам, министр иностранных дел в
правительстве Хо Ши Мина, обратился к Боллаерту с официальным пред-
ложением о мире. Но французы выставили такие жесткие условия — сво-
бодное передвижение французских войск по стране, сдача половины ору-
жия, находящеюся у Вьетмина, и т. п.,— которые неизбежно были отвер-
гнуты. Характерно, что Рамадье не счел нужным информировать фран-
цузский народ об этом мирном предложении Вьетмина.
Шансы на дальнейшие переговоры с Вьетмином значительно уменьши-
лись в связи с событиями, которые вскоре произошли в Париже: из француз-
ского правительства были исключены коммунисты — единственная прави-
тельственная партия, искренне желавшая прямых переговоров с Вьетмином.
17 мая в инспирированной статье газета «Журналь де Сайгон» заявила: «Хо
Ши Мин никого не представляет». Эта поразительная фраза в различных
вариантах неоднократно повторялась на. протяжении всей послевоенной
колониальной истории Франции1.
Между тем Фронт национального единства, который состоял в основ-
ном из таких антифранцузских националистов, как члены партии «Као-Дай»
(известные в прошлом своим сотрудничеством с японцами) и партии Вьетнам
Куок Дан Данг (многие члены которой продолжали оставаться агентами
Чан Кай-ши), и теперь пользовался поддержкой части вьетнамских католи-
1 Так, в 1953 году французские чиновники в Марокко много раз твердили мне, что
партия «Истикляль» «никого не представляет».
379
ков, продолжал пропагандировать «вариант с Бао Даем». Французская
администрация, знавшая страсть Бао Дая к азартным играм, кутежам и жен-
щинам, считала, что он слаб и податлив и что его можно легко приручить,
как это уже случилось в 1933 году, когда он был еще очень молод. Девилье
писал по этому поводу (цит. соч., стр. 397):
«Создание «объединенного и независимого Вьетнама» под управле-
нием Бао Дая казалось простым решением. Бао Дая поддерживали тради-
ционалисты и правые националисты, а также класс мандаринов. Бао Дай
казался лучшей гарантией для французских капиталистов, а также для
антикоммунистических кругов в Америке, чье предубеждение против
колониализма можно было преодолеть «торжественным провозглашением»
независимости Вьетнама в* духе закона Белла1 на Филиппинах».
При этом, однако, постоянно упускали из виду мнение Леклерка, счи-
тавшего, что с военной точки зрения Вьетнам не может быть «умиротворен»Т
если французская армия в Индокитае не будет увеличена на несколько сот
тысяч человек. Но МРП во Франции, принимая желаемое за действительноег
воображала, что, если Бао Дай окажется на троне, сопротивление Вьетмина
будет сломлено. Французские социалисты (или по крайней мере большинство
их) рассчитывали, что Бао Дай сможет действовать как «посредник» и суме-
ет склонить Вьетмин [присоединиться к Фронту национального един-
ства.
Напомним, что все это происходит еще в 1947 году, то есть задолго да
того, как китайские коммунисты достигли границ Тонкина, и что, хотя войну
против Вьетмина изображали как «идеологическую» борьбу, эта война со
стороны французов, по существу, была войной за восстановление их коло-
ниального господства. Создание «марионеточного режима» имело целью
лишь облегчить это восстановление и сделать его «благопристойным» в гла-
зах «свободного мира».
Вьетмин в то время не был полностью уверен в своих силах и, кроме того,
был разделен на группу «умеренных» и группу ярых коммунистов. Поэтому
летом 1947 года он двояким образом реагировал на всю агитацию в пользу
Бао Дая. Его официальный орган газета «Куу куок» повела наступление
и предупреждала своих читателей против «фиктивной независимости», кото-
рую французы теперь намеревались предоставить Вьетнаму. Но, с другой
стороны, чтобы облегчить дальнейшие переговоры, во вьетнамском правитель-
стве были произведены важные перемены. Во Нгуэн Зиап, считавшийся во
Франции ответственным* за ханойские расстрелы, вышел из правительства,
но был назначен главнокомандующим вьетминской армией; многие другие
«экстремисты» также вышли из правительства, и в конце концов в правитель-
стве, состоящем из 27 человек, осталось только три марксиста. Бао Дай был
утвержден как «верховный политический советник».
Эта умеренная политика не изменила отношения французов, а лишь
вызвала у них беспокойство, как бы Хо Ши Мин и Бао Дай не нашли почвы
для соглашения.
МРП в Париже была готова к борьбе против всякой попытки Хо Ши
Мина вмешаться в ее эксперимент и требовала, чтобы впредь он был полностью
исключен из всех переговоров во Вьетнаме.
Под влиянием французов Фронт национального единства теперь от-
крыто обратился к Бао Даю с просьбой сформировать центральное правитель-
ство, которое начнет «борьбу против красного террора», и 24 делегата Фронта
специально прилетели в Гонконг, чтобы изложить ему свои предложения.
Но Бао Дай все еще колебался.
1 Согласно закону Белла от апреля 1946 года о торговле с Филиппинами, США под-
писали с Филиппинами «торговое соглашение», гарантирующее американским монополиям
сохранение их позиций в экономике Филиппин и лишавшее Филиппины самостоятельно-
сти в торговой, таможенной, налоговой и валютной политике.— Прим. ред.
380
Тем временем Боллаерт съездил в Париж й по возвращении оттуда стал
Проводить заметно более жесткую политику. В давно ожидавшейся тщатель-
но продуманной речи, произнесенной 10 сентября, он говорил о «свободе», но
избегал слова «независимость». Его речь подверглась яростным нападкам
со стороны Вьетмина и также сильно разочаровала правых националистов,
отвергших условия Боллаерта, но подтвердивших свою верность Бао Даю.
К этому времени Бао Дай под впечатлением размаха «холодной вой-
ны» в Европе понял, что, пока МРП играет ведущую роль в Париже, нет ни
малейшего шанса на то, что французы придут к соглашению с Вьетмином.
Хотя в душе он, возможно, желал соглашения с Вьетмином, считая его наи-
более жизнеспособной силой во Вьетнаме, сейчас он выступил против него.
Бао Дай втайне надеялся, что это побудит американцев поддержать его в борь-
бе против французов.
Осенью 1947 года началось сильное наступление французов против армии
Вьетмина, понесшей, по их словам, тяжелые потери (8 тысяч убитыми и
1500 пленными), и, хотя это наступление не повлекло за собой никаких серьез-
ных последствий, французы ожидали, что оно поднимет их престиж в глазах
уже имеющихся и, потенциальных сторонников баодаевского «решения» вьет-
намского вопроса.
МРП считала это решение наиболее благоприятным; между тем некото-
рые социалисты экспериментировали с другим, «средним» решением; они
рассчитывали, что с помощью генерала Ксюана, бывшего главы кохинхин-
ского правительства, им удастся посадить своих людей на важнейшие посты
в Индокитае. Ксюан, живший во Франции с тех пор, как во главе кохинхин-
ского правительства стал д-р Хоах, в сентябре 1947 года вернулся в Сайгон,
и Совет Кохинхины вновь назначил его главой правительства вместо Хоаха.
Это был один из примеров политических интриг (отражающих скрытую
борьбу между социалистами и МРП во Франции), которыми в те годы изо-
биловала. местная вьетнамская политика. Ксюан, воображавший себя «по-
средником» между Бао Даем и Хо Ши Мином, также носился с идеей некоего
«федерального» Вьетнама, где Тонкин будет фактически управляться Хо
Ши Мином, Аннам — Бао Даем (номинальным правителем всей страны),
а’^Кохинхина — им самим. Ни один из проектов Ксюана в то время не осу-
ществился, за исключением того, что он стал теперь называть себя главой
не «правительства Кохинхины», а «временного правительства Южного Вьет-
нама». Тем не менее Бао Дай считал, что политика Ксюана попахивает сепа-
ратизмом. Наиболее интересным моментом карьеры Ксюана было его после-
дующее падение в результате знаменитого «дела генералов», которое возник-
ло в начале 1950 года. Падение Ксюана было триумфом МРП.
Во всяком сучае, в конце 1947 года «средняя» политика Ксюана, предпо-
лагавшая возможность сделки с Хо Ши Мином, уже не соответствовала
моменту. Движение вправо во Франции становилось все более заметным, и,
когда на смену правительству Рамадье пришло правительство Шумана,
в министерстве по делам заморских территорий прочно утвердился Поль
Кост-Флоре, а за ним — Жан Летурно. Эти министры МРП были явными коло-
ниалистами и не скрывали своей непримиримой вражды к Вьетмину. Они
твердо решили удержать Вьетнам во владении Франции, используя Бао Дая
как фасад, и воображали, что вскоре смогут разгромить Вьетмин.
Бао Дай, втайне надеявшийся, что рано или поздно американцы поддер-
жат его против французов, после долгих проволоцек согласился наконец
встретиться с Боллаертом 6 декабря на борту военного корабля в заливе
Алонг. Протокол, содержащий магическое слово «независимость», был пара'
фирован экс-императором и верховным комиссаром, после того как Бао Дая
заверили, что этот документ лишь «регистрирует» достигнутое соглашение
и не связывает его окончательно. Этот протокол (в подписании которого Бао
Дай вскоре раскаялся) ознаменовал начало любопытной комедии, длившейся
381
почти полтора года; в ходе ее Бао Дай путешествовал взад и вперед между
Гонконгом и Женевой, Канном и Сен-Жерменом, мороча голову французам
или пытаясь вытянуть у них более точные и конкретные обещания и предо-
ставляя им возможность упрашивать себя, обхаживать, ублажать, иногда,
впрочем, переходя и к угрозам в своем стремлении завербовать его.
Так, в течение января 1948 года Бао Дай пять раз встречался в Женеве
- с Боллаертом и в ходе переговоров заявил ему, что, если Алонгский про-
токол не будет исправлен, он не вернется во Вьетнам. Из Женевы Бао Дай
поехал в Канн, а затем в Париж, чтобы посмотреть, в какую сторону дует
ветер. Там он понял, что Индокитай является яблоком раздора и предметом
острого соперничества между различными министерствами, политическими
партиями, финансовыми группировками и отдельными лицами, преследую-
щими свои корыстные цели. Одно время он был напуган перспективой при-
хода к власти деголлевцев, которые заявили, что ни под каким видом не ут-
вердят Алонгского протокола, где, по их мнению, Вьетнаму делались слиш-
ком большие уступки. 13 марта 1948 года Бао Дай вернулся в Гонконг,
все еще не желая окончательно связывать себя соглашением. В Париже у него
создалось впечатление, что Бидо считает Алонгский протокол слишком «щед-
рым» соглашением; Бидо не хотел предоставить Вьетнаму право проводить
свою собственную внешнюю политику и считал опасным употреблять слово
«независимость» ввиду откликов, какие оно могло вызвать в Северной Афри-
ке. Если уж оставлять в протоколе это слово, то его следует нейтрализовать
различными «гарантиями».
Ксюан ускорил события, сформировав 27 мая 1948 года «центральное
правительство» Вьетнама; члены правительства отправились в Гонконг,
где принесли своего рода клятву верности Бао Даю, который их об этом во-
все не просил. В конце концов Бао Дая убедили еще раз встретиться с Боллаер-
том 5 июня 1948 года в заливе Алонг.
«Декларация», опубликованная после этой встречи, гласила, что
Франция «торжественно признает независимость Вьетнама», который
получал право «завершить свое объединение». Вьетнам со своей стороны
объявлял о своей верности Французскому Союзу «в качестве государстваг
связанного с Францией... Его независимость не имеет никаких ограниче-
ний, кроме налагаемых на него участием во Французском Союзе». Вьетнам
брал на себя обязательство «уважать» права и интересы французских
граждан, обеспечить конституционным путем соблюдение демократических
принципов и предоставлять приоритет... французским советникам и тех-
ническим специалистам». В декларации далее говорилось, что после
создания временного правительства Вьетнам и Франция заключат «ряд
соответствующих соглашений, касающихся культурных, дипломати-
ческих, военных, экономических, финансовых и технических во-
просов».
Эта декларация произвела большое впечатление. Вьетмин был в ярости
и в то же время испытывал явное беспокойство. Он опасался, что, если Бао
Дай, добившийся от французов магического слова «независимость», за кото-
рое Хо Ши Мин тщетно боролся в Фонтенбло, сумеет, опираясь на свое согла-
шение, придать ему видимость реальности, Вьетмин может лишиться многих
своих сторонников. Но беспокойство Вьетмина было напрасным. Колониза-
торы прилагали все усилия, чтобы Бао Даю не было сделано никаких реаль-
ных уступок. Их пресса была готова к борьбе против «капитуляции» Бол-
лаерта и даже требовала отделения «колонии» Кохинхины от остального Вьет-
нама, который, по ее мнению, должен был быть обращен в протекторат.
И в Париже Кост-Флоре поспешил успокоить их, заявив, что война еще вовсе
не кончена, что Вьетнаму не будет предоставлено ни дипломатической,
ни военной независимости и что объединение трех областей «не должно прои-
зойти автоматически».
382
Лидеры МРП были твердо намерены продолжать войну, и, несмотря на
пожелание, высказанное несколько позже на съезде социалистической пар-
тии, чтобы французы попытались начать переговоры о прекращении огня,
Боллаерту были даны инструкции ни в коем случае не вступать в контакт
с Вьетмином. В припадке какого-то умопомрачения лидеры МРП решили,
что Вьетмин в конце концов распадется сам вследствие физического истоще-
ния и деморализации, вызванной «уступками», сделанными Бао Даю»
Другое, менее деликатное объяснение сводится к тому, что многие люди,
близкие к МРП, считали продолжение войны крайне прибыльным для себя.
Бао Дай в свою очередь снова отправился в Европу. Теперь он заявил,
что Алонгская декларация была лишь «декларацией принципов», и 25 августа
в Сен-Жермене сообщил Боллаерту, что отказывается вернуться во Вьетнам,
пока в Кохинхине не будет уничтожен колониальный режим и Вьетнам не
получит должных гарантий своей независимости. На следующий день фран-
цузские министры говорили в Париже: «Он, в сущности, начинает издеваться
над нами».
Из вышеизложенного можно ясно видеть, что Бао Дай далеко не был
«французской марионеткой» и «императором ночных кабаков», каким он
представлялся публике. Но он в конце концов уступил и, поколебавшись еще
несколько месяцев, 8 марта 1949 года подписал знаменитое соглашение
Ориоль — Бао Дай. Что убедило его в конечном счете пойти на этот шаг?
Помимо выгод положения хорошо субсидируемого марионеточного короля
(хотя это соображение, по-видимому, не играло главной роли в расчетах Бао
Дая),
«ему постепенно становилось ясным,— писал Девилье в 1952 году,—
что до тех пор, пока он будет сопротивляться, Ксюан не сможет управлять
по-настоящему; он не будет иметь ни своих финансов, ни армии, ни
полиции. Французские чиновники будут оставаться на прежних местах...
и правительство Ксюана будет все в большей мере рассматриваться как
простая ширма для французской администрации... Авторитет Вьетмина
будет расти с каждым днем... Последний шанс добиться мира в Индо-
китае й установить там немарксистский режим может быть скоро упущен...
Французские власти, во всяком случае, были намерены продолжать
войну.
Следовало ли Бао Даю просто уйти со сцены? Это тоже не было бы
решением вопроса. Ибо, если бы он это сделал, французское правитель-
ство, следя за продвижением армий Мао Цзэ-дуна, просто отставило бы
Ксюана... и начало бы новый «кохинхинский эксперимент» с марионеточ-
ным правительством, управляемым из Парижа французскими социали-
стами и окруженным в Сайгоне той же французской колониальной
администрацией» (Девилье, цит. соч., стр. 442—443).
Чтобы избежать всего этого, Бао Дай пошел на решительный шаг в на-
дежде, что после создания «независимого Вьетнама» он сможет начать свою
собственную международную игру, все больше опираясь на поддержку ан-
гличан и американцев. Уильям Буллит, с которым он встретился в Швейца-
рии в сентябре 1948 года, посоветовал ему подписать любое «разумное» со-
глашение с французами, после чего Соединенные Штаты смогут вмешаться
в его пользу (цит. соч., стр. 443). Внешне по крайней мере Бао Дай оконча-
тельно порвал с Вьетмином, хотя, предоставь ему французы больше свободы
и будь он человеком более сильного характера, он мог бы, очутившись на
троне, пойти на соглашение с Хо Ши Мином. Но теперь он был пленником
французов и пешкой в игре между Францией и Америкой.
По соглашению Ориоль — Бао Дай от 8 марта 1949 года Франция снова
«торжественно признавала независимость Вьетнама», передав вопрос об его
объединении на решение народного референдума. Дипломатическая незави-
симость Вьетнама была все еще ограниченной, так как Вьетнам мог иметь
383
прямое представительство только в Сиаме, Индии, Китае и Ватикане, и его
дипломаты назначались совместно Бао Даем и французским президентом.
Вьетнам мог иметь свою национальную армию, но «Французский Союз»
получал право иметь во Вьетнаме базы, гарнизоны и полную свободу пере-
движения по стране. Права собственности французов полностью гарантиро-
вались соглашением. Единственной реальной уступкой, которой Бао Даю
удалось добиться от французов, было полное присоединение Кохинхины
К Вьетнаму.
Пожалуй, самым любопытным событием после того, как Бао Дай под-
писал соглашение с французами, была его попытка договориться с Хо Ши
Мином. Несколько недель спустя, 1 мая 1949 года, Ксюан заявил, что Хо
Щи Мин не будет заранее исключен из состава нового вьетнамского правитель-
ства. Бао Дай, несмотря на все свои хитроумные маневры с французами и аме-
риканцами, всегда понимал, что подлинно представительное вьетнамское
правительство не может быть создано без участия или по крайней мере мол-
чаливого одобрения Вьетмина, к которому он, несмотря ни на что, продол-
жал питать необъяснимую симпатию. Очутившись снова во Вьетнаме, он
теперь отказывался объявить себя враждебным тому, что он сам называл «Со-
противлением».
Леон Пиньон, ставленник д’Аржанлье, сменивший Боллаерта на посту
верховного комиссара, был встревожен и уже в мае 1949 года прямо объявил
Бао Даю, что «суверенитет будет предоставлен только такому правительству,
к которому Франция будет питать полнейшее доверие» (Девилье, цит.
соч., стр. 445).
Таким образом, в последующие месяцы все добрые намерения Бао Дая
были постепенно пресечены, и «независимый Вьетнам» превратился в простой
протекторат; колониальный режим Кохинхины был, по существу, распростра-
нен на всю страну. Даже правые, враждебные Вьетмину «националисты»,
на которых, как предполагалось вначале, должен был опираться режим Бао
Дая, постепенно «прибирались к рукам» французской администрацией. Но
с течением времени и они стали причинять французам все больше беспо-
койства. Они пытались противопоставить французскому влиянию американ-
ское, и их верность Бао Даю становилась все менее надежной. К 1954 го-
ду сам Бао Дай был далеко не уверен, что ему выгоднее: жить ли мирно
в Канне или стать вьетнамским Ли Сын Маном.
Глава двенадцатая
«ДЕЛО ГЕНЕРАЛОВ»
1.	КИТАЙСКИЕ КОММУНИСТЫ ВЫХОДЯТ НА ГРАНИЦУ ВЬЕТНАМА
Хотя 1949 год был в самой Франции годом, наименее богатым события-
ми, для Индокитая он имел решающее значение. В конце этого года, спустя
всего полгода после подписания соглашения Ориоль Бао Дай, китайские
коммунисты вышли к северной границе Вьетнама, полностью разгромив силы
Чап Кай-ши и захватив у них огромное количество американского военного
снаряжения.
Война в Индокитае, начатая французской администрацией и «сайгон-
ской кликой», была войной за сохранение колониального господства, в кото-
рой Бао Дай должен был служить благопристойной ширмой; теперь в офи-
циальной пропаганде она стала частью борьбы «свободного мира» против миро-
вого коммунизма.
Все поведение Вьетмина неизбежно изменилось. Большинство лидеров
Вьетмина (включая самого Хо Ши Мина), всегда не доверявшее чанкайшист-
скому Китаю, проявляло в 1946—1948 годах большое желание договориться
с французами, которых они все еще считали «меньшим злом». Убежденные
коммунисты заняли теперь руководящее положение в органах Вьетмина (в чем
им немало помогло поведение французов начиная с 1946 года), и война, кото-
рую вел Вьетмин, превратилась в идеологическую войну не просто против
французских колонизаторов, а против «франко-американских империалистов».
Летом 1949 года Хо Ши Мин в беседе с корреспондентом американского
журнала «Нейшн» Эндрыо Ротом еще заявлял, что Вьетнам может оставаться
«нейтральным или полунейтральным» государством между двумя блоками.
К концу года его тон изменился. Он теперь утверждал, что «независимость»
Вьетнама и суверенитет, предоставленный режиму Бао Дая, являются лишь
фарсом, пока французские войска не выведены из Вьетнама. Он отрицал
также законность правительства Бао Дая, подчеркивая, что Вьетнам имеет
только одно законное правительство — правительство Сопротивления, и пред-
ложил установить дипломатические отношения с любой страной, которая
этого пожелает. 18 января 1950 года Китай признал правительство Хо Ши
Мина, а две педели спустя так же поступило и советское правительство. Мо-
сковская пресса, не договаривая до конца, объяснила, что Россия просто
признает правительство, которое Франция уже признала в 1946 году!
Впрочем, если даже Пекин и оказал, как предполагали тогда, влияние
на Москву, это не имеет существенного значения.
Теперь, в 1949 году, когда «холодная война» была в полном разгаре, а ки-
тайская лавина неудержимо катилась к границам Тонкина, во Франции
наконец обратили внимание на Индокитай. Политические деятели и крупный
капитал уже давно интересовались индокитайскими делами, но этого нельзя
было сказать о широкой публике, хотя коммунисты, во всяком случае,
делали все, чтобы вызвать возмущение «грязной войной». Их плакаты гла-
сили, что на 100 миллиардов франков в год — стоимость «грязной войны»—
можно было бы построить во Франции много тысяч домов. 100 миллиардов
25 А. Верт	385
не были еще предельной цифрой — вскоре война стала обходиться несрав-
ненно дороже.
Поняв, что китайские коммунисты скоро смогут оказать помощь Вьет-
мину, а может быть, даже непосредственно вмешаться в войну, французские
военные стали чесать у себя в затылке. Начальник французского генераль-
ного штаба генерал Ревер был послан во Вьетнам и вернулся оттуда с докла-
дом. Этот доклад не только послужил причиной для громкого скандала,
связанного с именем Пейре и получившего название «дела генералов», но
и содержал важные военные соображения, которые французские правитель-
ства того времени решили игнорировать, стремясь выступить в роли участ-
ников «крестового похода свободного мира против мирового коммунизма».
Предложения Ревера вкратце сводились к следующему: поскольку Вьетмин
вскоре обязательно получит подкрепления (или по крайней мере военное
снаряжение) от китайцев, Франция не может рассчитывать — без риска поте-
рять все — удержать за собой весь Северный Вьетнам. Французская армия
должна отступить из горных и других отдаленных районов к северу и западу
от дельты Красной реки и сконцентрировать свои усилия на том, чтобы пре-
вратить эту дельту, включая Ханой, Хайфон и окружающие их ценнейшие
рисовые поля, в неприступную крепость.
Более того, Ревер высказал мнение, что в конечном счете проблема Индо-
китая не сможет быть разрешена военными средствами; ее можно будет
решить только дипломатическим путем1. Эти соображения, как уже было
сказано, не были приняты во внимание, и в октябре 1950 года армия Вьет-
мина начала наступление против горной крепости Као Банг, убила и захва-
тила в плен 3 тысячи французских солдат и принудила французское командо-
вание оставить Ланг Сон и большую часть Северного Тонкина, примыкающую
к китайской границе. Вьетминское радио уже сообщило, что Ханой будет
взят 19 декабря 1950 года — в четвертую годовщину восстания. В Тонкин
был срочно переброшен маршал Жюен, как раз вовремя, чтобы спа-
сти Ханой. Правительство Плевена в декабре 1950 года отделалось
наконец от Пиньона и назначило одного из самых выдающихся французских
генералов, Делаттра де Тассиньи, верховным комиссаром и главнокомандую-
щим французскими войсками во Вьетнаме. В течение 1951 года ему удалось
укрепить французские позиции в районе Дельты. Иначе говоря, он, наконец,
стал осуществлять то, что рекомендовал Ревер в своем злополучном докладе
в июле 1949 года.
Все эти события: соглашение Ориоль — Бао Дай, победа китайских ком-
мунистов, скандал с докладом Ревера, признание вьетминского пра-
вительства Китаем и Советским Союзом в начале 1950 уода, просьбы об аме-
риканской помощи французским войскам в Индокитае, резкое увеличение
«террористической деятельности» Вьетмина на всей территории Вьетнама,
влияние войны в Корее на Индокитай и падение Као Банга в октябре 1950 го-
да (предвестник окончательного разгрома французов в Дьен Бьен Фу
четыре года спустя) — все эти события привели к тому, что Вьетнам в 1949—
1950 годах стал для Франции первоочередной проблемой.
2.	«НЕМЦЫ В ИНДОКИТАЕ»
Уже в апреле 1949 года в Национальном собрании происходили ожесто-
ченные дебаты по поводу присоединения Кохинхины к Вьетнаму. Присоеди-
нение Кохинхины было условием, которое выдвинул Бао Дай перед под-
писанием соглашения с президентом Ориолем. Не только коммунисты, но
1 «Анне политик», 1949 год, стр. 84.
386
даже социалисты выступили против предположения правительства, что Бао
Дай, отрекшийся от престола семь лет назад, может представлять кого-либо,
кроме самого себя. Два месяца спустя,. 10 июня, во время особенно жарких
дебатов коммунисты подняли щекотливый вопрос о том, кто именно сражается ’
на стороне французов в Индокитае. Было известно, что в Индокитае boiooi
Иностранный легион, в составе которого находится много немцев, но депутат-
коммунист г-жа Мари Ламбер решила поставить точки над «i». Обращаясь
к правительству Кея, она заявила:
«Вы сейчас пытаетесь оправдать войну в Индокитае, говоря об
убийствах, якобы совершаемых вьетнамскими войсками. Но когда вы
начали эту войну в интересах кучки банкиров и владельцев каучуковых
плантаций, нарушив соглашение, подписанное вами с президентом Хо
Ши Мином в Фонтенбло, у вас не было ни одного из этих предлогов... Вам
не удастся больше обманывать французских матерей. Они знают, что
вы послали туда не только германских эсэсовцев, но и французских эс -
эсовцев, бандитов, специально выпущенных из тюрем... Вы послали во
Вьетнам все эти отбросы и подонки общества грабить, насиловать и уби-
вать... Хуже того, эти эсэсовцы пытаются превратить наших сыновей
в таких же, как они сами, преступников».
А Пьер Вийон, другой депутат-коммунист, напомнил о правительствен-
ном циркуляре, разрешающем армии вербовать добровольцев в Индокитай
из числа бывших «охранников», находящихся в тюремных лагерях, и герман-
ских военнопленных, включая эсэсовцев.
Затем выступил еще один коммунист — Ив Перон.
«Может ли военный министр,— спросил он,— ответить «да» или
«нет» на следующий вопрос: правда ли, что по крайней мере двое из пала-
чей Орадур-сюр-Глана служат сейчас в Индокитае?»
Военный министр ответил, что такой факт ему неизвестен, наоборот, он
знает, что французские военно-судебные органы повсюду разыскивают этих
убийц.
«Шарль Тийон: Но вы не отрицаете, что вербуете убийц?
Ив Перон*. Сорок убийц Орадура известны; одиннадцать из них
находятся в тюрьме в Бордо, а двое — в Индокитае.
Голоса со скамей центра*. Назовите их имена!
Ив Перон: Своими выкриками вы защищаете этих людей».
Коммунисты не смогли привести фамилий, но не сдались.
«Андре Турне: Не подтвердит ли министр, что «охранник»—пре-
датель, убивший восьмидесятилетнего Виктора.Баша (председатель Лиги
прав человека),— служит сейчас во французских войсках в Индо-
китае?»
Ответа не последовало.
«Тийон: Более того, будучи членами правительства,.мы выступали
против этой войны, которую вы теперь превратили в «грязную войну»...
и теперь вы не находите ничего лучшего, как защищать убийц Орадур-
сюр-Глана.
Жан Массон: А где вы были в то время, г-н Тийон?
Тийон: Когда?
Массон: Во время убийств в Орадуре.
Тийон: Я отвечу вам очень просто: вы — болван»1.
Такой ответ был вполне оправдан, учитывая, что во время войны Тийон
командовал всеми отрядами французских франтиреров — партизан, но все
это не повысило уровня дебатов. Тем не менее коммунисты выиграли очко,
так как привлекли внимание публики к присутствию в Индокитае эсэсовцев
и бывших «охранников», что расходилось с официальной патриотической
1 «Дебаты в Национальном собрании», 10 июня 1949 года, стр. 3303—3307.
25* 387
пропагандой. Вопрос о жестокостях и зверствах, чинимых в ходе войны
в Индокитае, не раз возникал и в последующие годы. Вокруг этой темы воз-
никла целая литература (например, незабываемая книга бывшего солдата
во Вьетнаме Арну де Пире «Операция Путаница», которую в 1953 году опуб-
ликовал журнал «Тан модерн»)1.
Но все это были мелкие столкновения в сравнении с тем, что произошло
в начало 1950 года, когда возникло «дело генералов», грозившее превратиться
в крупнейший политический скандал во Франции со времени «дела Ставис-
ского»1 2 в, 1934 году, и когда несколькими днями позже в парламенте встал
вопрос о ратификации соглашения Ориоль — Бао Дай.
3.	СОПЕРНИЧЕСТВО ИЗ-ЗА ИНДОКИТАЙСКИХ ПРИБЫЛЕЙ
Боллаерт, подготовивший это соглашение, принадлежал к типу ради-
калов периода Третьей республики и имел определенные «масонские» связи
среди радикалов и социалистов в Париже (отсюда, пожалуй, то покрови-
тельство, которое он оказывал генералу Ксюану, тесно связанному в каче-
стве представителя Вьетнама с «масонскими» группами социалистов во
Франции). В отличие от д’Аржанлье, не стеснявшегося рассматривать войну
в Индокитае как простую колониальную войну, Боллаерт предпочитал
маскировать свою политику высокопарными (хотя и пустыми) словами, заим-
ствованными из лексикона Третьей республики, и любил представлять режим
Бао Дая как некое торжество демократии. Его преемник Леон Пиньон, бли-
жайший сотрудник д’Аржанлье в 1945—1946 годах, даже нс пытался мас-
кировать подлинную сущность вьетнамской «операции». Пока Пиньон был
верховным комиссаром, а Кост-Флоре и вслед за ним Летурно — министром
заморских территорий (или «объединенных государств»), Вьетнам стал
политической крепостью МРП. Бурде писал в «Тан модерн» в сентябре
1953 года:
«К этому времени сама война стала только частью обширной аферы.
Теперь все они твердили о ведении войны «до конца», отчасти из-за
тех прибылей, которые извлекали из нее всякие политиканы и различ-
ные капиталистические акулы, участвовавшие в дележе добычи, а отчасти
потому, что МРП теперь слишком глубоко завязла в ней и прекрасно
понимала, что любые .мирные переговоры или даже изменения в составе
администрации приведут к разоблачению некоторых из ее наиболее
видных членов» (стр. 418).
Деятельность Пиньона была отмечена не только появлением в Индоки-
тае вишистов с самой плохой репутацией, включая двух, служивших у адми-
рала Деку и ответственных за ужасы концентрационного лагеря на острове
Пуло-Кондор, известного как «индокитайский Освенцим». Она ознаменова-
лась также баснословным разгулом коррупции и возникновением нескольких
грандиозных афер: аферы с импортно-экспортными лицензиями, аферы с опиу-
1 Следует, однако, сказать, что присутствие такого большого числа немцев в Ино-
странном легионе имело еще одно объяснение. Так, в марте 1952 года журнал «Эспри»
утверждал, что вскоре после войны многих немецких военнопленных «угрозами и голодом»
заставили вступить в легион.
2 В конце 1933 года, в связи с банкротством незначительного провинциального бан-
ка и обнаружениехМ совершенно непомерного дефицита, достигавшего многих сотен миллио-
нов франков, вскрылась грандиозная афера международного авантюриста Александра
Стависского. Пользуясь поддержкой ряда буржуазных парламентариев, членов прави-
тельства, журналистов и чиновников, Стависский в течение ряда лет наживал огромные
капиталы путем эмиссии облигаций без всякого покрытия. Было сообщено, что Стависский
застрелился, но общественное мнение считало, что Стависский был убит как свидетель,
’который мог скомпрометировать очень многих видных деятелей буржуазных партий.—
Прим. ред.
388
мом и аферы с пиастрами, на которой были нажиты огромные состояния за
счет французского казначейства и которая, как утверждали, обеспечивала
постоянный приток денег в некие партийные фонды в самой Франции. Меха-
низм этой аферы был исключительно прост: индокитайский пиастр имел один
обменный курс в Индокитае, а другой — во Франции, и тот, кто мог устроить
«трансферт» или (за вознаграждение) получить «лицензию», прикарманивал
разницу. Говорили, что в этих аферах — в особенности с импортно-экспорт-
ными лицензиями и трансфертами пиастров — были особенно заинтересованы
МРП, партия социалистов и деголлевская РПФ. Один из руководящих дея-
телей РПФ был разоблачен в сенсационной (хотя местами немного истерич-
ной) книге «Торговля пиастрами», опубликованной в 1953 году бывшим
французским чиновником в Индокитае Дешоешем, который, пренебрегая
угрозами, решил вынести сор из избы.
4.	ПОЛИТИКИ, ЖУЛИКИ И ГЕНЕРАЛЫ
В основе «дела генералов», возникшего в Париже в январе 1950 года,
лежало соперничество между МРП и социалистами. Описание всего дела пол-
7 ностыо заняло бы тома, но мы ограничимся здесь лишь наиболее важными,
на наш взгляд, фактами.
Авантюрист с очень темным прошлым, по имени Роже Пейре, втерся в до-
верие некоторых кругов социалистов и радикалов, которым его пред-
ставил Бузанке, один из руководителей «Форс увриер»— профсоюзного объ-
единения социалистов. План этих кругов заключался в том, чтобы заменить
на посту верховного комиссара ставленника МРП Пиньона ставленником
социалистов генералом Мастом. Начальник французского генерального штаба
генерал Ревер был втянут в эту авантюру и наивно доверился Пейре, который
утверждал, что пользуется огромным влиянием среди виднейших политиче-
ских деятелей Четвертой республики. Ревер отправился в Индокитай и,
возможно, без всяких задних мыслей (хотя его выводы, несомненно, играли
на руку Пейре и Масту) составил доклад, в котором, как уже было сказано,
рекомендовал мирные переговоры и, во всяком случае, ограничение воен-
ной деятельности Франции в Тонкине хорошо укрепленным районом Дельты.
Он также высказал мнение о слабости режима Бао Дая и в связи с этим кри-
тиковал Пиньона и его группу в Сайгоне за их намерение продолжать войну
любой ценой.
Если бы правительство согласилось с выводами доклада Ревера, это,
вероятно, привело бы именно к тем результатам, на какие рассчитывали
Маст и Пейре. Маст был бы назначен верховным комиссаром, Пейре стал бы
самым крупным аферистом в Индокитае, радикалы и социалисты отобрали
бы у МРП все ключевые позиции, которые занимали сейчас ее члены в админи-
страции, и вместе с ними — все импортно-экспортные и пиастровые прибыли.
Значительно менее вероятно, что все это означало бы окончание войны в Ин-
докитае: Пейре был заинтересован в том, чтобы война со всеми ее выгодами
продолжалась. Ревер (несомненно, надеявшийся, что «всемогущий» Пейре
поможет ему устроить карьеру), по-видимому, не был лично замешан в фи-
нансовых аферах, но, безусловно, вел себя исключительно глупо для чело-
века в его положении. Все же он, по-видимому, действовал из хороших
побуждений, искренне веря, что «заговор» — в случае удачи суливший конец
войны — был в интересах Франции.
Любопытную фигуру представлял собой вьетнамец Нгуен Ван Ко,
действовавший в контакте с Пейре. Выступая от имени Бао Дая и генерала
Ксюана — или, во всяком случае, от имени одного из приближенных к ним
лиц,— он, как утверждают, снабжал деньгами многих французских полити-
ческих деятелей и угощал их дорогими обедами. Эти приемы сравнивали
389
тогда с методами, применявшимися агентами Чан Кай-ши для субсидирова-
ния китайских лоббистов* 1 из средств, выплачиваемых правительством США
«националистическому» Китаю.
Весь план Пейре — Ван Ко — Маста провалился вследствие огласки
содержания доклада Ревера. По наиболее распространенной в 1950 году вер-
сии, Ревер необдуманно показал текст своего доклада некоторым вьетнам-
ским сторонникам Бао Дая, а они, ведя двойную игру, сообщили содержа-
щие доклада Вьетмину. Позднее, однако, стало известно, что Ревер передал
своим вьетнамским друзьям только политическую, но не военную часть докла-
да. Если же Вьетмину все-таки стала известна него военная часть, то не от
Ревера, а, наоборот, через некоторые каналы, близкие к МРП, которая не
могла допустить, чтобы социалисты и радикалы захватили ее «ленные вла-
дения» в Индокитае, и решила любой ценой сорвать планы Пейре—Ван Ко-
Маста2.
После того как в журнале «Тайм» появилась статья, содержащая ряд
разоблачений и еще больше прозрачных намеков, газета «Монд» опубликовала
13 января 1950 года статью без подписи, озаглавленную: «Существует ли
дело Ревера — Маста?» Спустя четыре дня премьер-министр Бидо выступил
в Национальном собрании, где царила лихорадочная атмосфера, с «прави-
тельственным сообщением» относительно дела, впоследствии получившего
название «дела генералов». Было ясно, что все дело значительно сложнее,
чем можно было заключить из сравнительно краткого заявления Бидо,
п по предложению Поля Риве Собрание решило создать парламентскую ко-
миссию по расследованию. Данные, уже опубликованные в прессе и частич-
но подтвержденные Бидо, были примерно таковы:
1.	Генерал Маст, бывший генеральный резидент в Тунисе, и гене-
рал Ровер, начальник французского генерального штаба, находились
оба в тесном контакте с Роже Пейре.
2.	Ревер и Пейре посетили Индокитай приблизительно в одно и то
же время в прошлом году, и между ними существовали довольно таин-
ственные отношения «взаимного покровительства».
3.	Тетжен, в то время министр юстиции от МРП, наградил Пейре
орденом Почетного легиона за подвиги, якобы совершенные им во вре-
мена Сопротивления; к сожалению, стало известно, что Пейре отнюдь
не был героем Сопротивления и в действительности сотрудничал с нем-
цами, хотя ради маскировки немного шпионил и в пользу французов.
Тетжен, признав, что дал орден Почетного легиона авантюристу, зая-
вил, что он сделал это по настоянию генерала Ревера, который позже,
как утверждал Тетжен, просил его еще о награждении Пейре более
высоким знаком отличия: офицерским крестом Легиона.
4.	Прежде чем разразился скандал, Пейре сумел ускользнуть в Бра-
зилию при явном попустительстве некоторых полицейских властей и,
возможно, как утверждали, при попустительстве самого министерства
внутренних дел, возглавляемого в то время социалистом Жюлем Моком.
5.	Факт разглашения содержания доклада Ревера был установлен
одной из служб французской полиции, которая, как утверждали, умыш-
ленно спровоцировала драку в парижском автобусе, в результате чего ряд
1 От слова lobby (кулуары). Так называют в США категорию дельцов, специаль-
ность которых заключается в поддержании «контактов» с членами Конгресса от имени
и в интересах тех или иных капиталистических групп. Предполагается, что эти контак-
ты осуществляются в виде бесед с конгрессменами в кулуарах Конгресса. В основном лоб-
бисты — связующее звено между монополиями и Конгрессом. В данном случае имеется
в виду аналогичное явление во Франции.— Прим. ред.
1 2 В одной из статей в «Тан модерн» (сентябрь 1953 года, стр. 420) приводятся очень
убедительные соображения на этот счет, хотя, пожалуй, недостаточно подкрепленные
доказательствами.
390
людей бььгГарестован и доставлен в полицейский участок; когда их обыс-
кали, у одного из них, вьетнамца — предположительно агента Вьет-
мина, была найдена копия доклада Ревера.
6.	Как утверждали, несколько дней спустя, 24 сентября 1949 года,
премьер-министр Кей, радикал, и два его министра-социалиста Рамадье
(военный министр) и Мок (министр внутренних дел) признали все это
вопросом, «относящимся к компетенции правительства», а не судебных
органов, и решили не давать делу хода. Имелось сильное подозрение, что
Кей, Рамадье и Мок сочли более выгодным замять все дело. Позже Кей
и Рамадье доказывали, что, поскольку доклад, найденный у вьетнамца, не
содержал секретной военной информации, не было основания для воз-
буждения судебного 'Преследования; кроме того, они утверждали, что
не в интересах Франции было впутывать в это дело начальника фран-
цузского штаба и другого видного генерала.
7.	Генерал Ревер считал гибельной политику «войны до конца»,
проводимую Кост-Флоре и верховным комиссаром Леоном Пиньоном,
и стремился посадить на место Пиньона военного, а именно генерала
Маста.
8.	Маст, действовавший в тесном контакте с Ван Ко (представитель
Бао Дая в Париже, подозреваемый также в связях с Вьетмином), вел
среди политических деятелей кампанию против Пиньона, добиваясь
своего назначения в Сайгон.
9.	Ван Ко тратил деньги на подкуп различных политических дея-
телей и газет. Однако многие важные документы, в частности корешки
чековой книжки Ван Ко, таинственно исчезли и не были даже сфотогра-
фированы полицией, пока находились у нее в руках; более того,
некоторые документы были сожжены в министерстве внутренних дел.
Хотя Мок объяснил, что уничтожены были только «лишние» бумаги,
поспешность, с какой их уничтожили — даже если это действительно
были только дубликаты,— кажется подозрительной.
5.	ВЗАИМНЫЕ ОБВИНЕНИЯ
Как мы уже говорили, потребовались бы целые тома, чтобы подробно
описать все, что происходило на заседаниях парламентской комиссии по
расследованию. Но было совершенно ясно, что коммунисты решили исполь-
зовать «дело генералов» как средство для разоблачения всей грязи и корруп-
ции, ставшими неотъемлемой частью войны в Индокитае, и что МРП сочла
это дело исключительно удобным предлогом для дискредитации социалистов
и укрепления своих собственных позиций как в Париже, так и в Сайгоне
(совершенно очевидно, например, что благодаря «делу генералов» Пиньон
продержался па должности верховного комиссара в Сайгоне значительно
дольше, чем это могло быть при других обстоятельствах). Деголлевцы со
своей стороны пошли еще дальше. К началу 1950 года они уже понимали,
что их избирательные шансы значительно упали по сравнению с большой
победой, одержанной ими на выборах в октябре 1947 года, и многие из них
считали, что смогут повысить свои шансы, если используют это дело, чтобы
нанести удар по существующему режиму, дискредитировав не только социа-
листов, но и президента Ориоля. Деголлевская пресса, в частности еженедель-
ник «Карфур», начала бешеную кампанию, высказывая предположение, что
«таинственная власть» Пейре, действовавшего заодно с некоторыми видными
социалистами, основывалась на его тесных связях если не с самим прези-
дентом республики, то, во всяком случае, с некоторыми членами его семьи
или представителями его ближайшего окружения. Беспрерывно делались на-
меки на некоего «г-на Поля» (Поль — имя сына президента). Политическая
391
подоплека этой кампании против президента республики и его семьи
была слишком очевидна, и в конце концов деголлевцам не удалось ничего
доказать.
Коммунистам было очень выгодно использовать «дело генералов»г
и их представитель в парламентской комиссии по расследованию Крижель-
Вальримон не побоялся вопреки установившемуся обычаю публиковать
в газете «Юманите» ежедневные подробные отчеты о заседаниях комиссии.
Разоблачение «коррупции» существующего режима (включая социалистов)
и всей грязи, связанной с войной в Индокитае, было особенно кстати в такой
момент, когда коммунистическая партия призвала рабочий класс саботи-
ровать производство вооружения и в особенности отправку оружия в Индо-
китай, а правительство готовилось внести в Национальное собрание проект
сурового закона против саботажа. Все это вообще способствовало коммуни-
стической кампании в защиту мира (в это время шла подготовка к распро-
странению Стокгольмского воззвания о запрещении атомной бомбы), и
в особенности кампании за прекращение войны в Индокитае, которую теперь
легче, чем когда-либо, можно было разоблачить как грязную колониальную
авантюру.
Когда 27 января, десять дней спустя после официального заявления
Бидо о «деле генералов», обсуждалась ратификация соглашения Ориоль—Бао
Дай, коммунисты пустили в ход красноречие Жаннет Вермерш, жены
Мориса Тореза. В течение двух часов, среди страшного шума, царившего
в Собрании, она разоблачала зло колониализма в Индокитае, безнравствен-
ность и безнадежность войны, которую ведет Франция «против парода
Вьетнама», и «полнейший цинизм» «эксперимента» с Бао Даем. Кост-Флоре
сердито запротестовал: «Нет никакого эксперимента с Бао Даем, есть полный
успех Бао Дая!» Но Вермерш нелегко было сбить с толку...
В ходе прений об Индокитае был поднят вопрос и о Мадагаскаре. Арто
(коммунист) напомнил, что в марте 1947 года там было убито 80 тысяч ту-
земцев, и сказал, что ответственным за это является бывший верховный ко-
миссар на Мадагаскаре де Шевинье.
Де Шевинье заявляет, что теперь на Мадагаскаре царит полное спокой-
ствие. «Спокойствие кладбища!— восклицают несколько коммунистов.—
В Верховный суд его! В Верховный суд!»
Никто не принял всерьез утверждений де Шевинье; на скамьях социали-
стов царило неловкое молчание, правительство постаралось не вмешиваться
в дебаты на этом этапе и при первой возможности изменило тему обсуждения.
Было замечено, что де Шевинье не опроверг цифру «80 тысяч убитых»1.
Несмотря на все это, 29 января, после многих еще более бурных столкновений
в Собрании, соглашение Ориоль—Бао Дай было ратифицировано 401 голо-
сом против 193. Социалисты перед окончательным голосованием внесли пред-
ложение о заключении перемирия в Индокитае, но это был лишь платониче-
ский жест.
6.	ЧТО ПОКАЗАЛО РАССЛЕДОВАНИЕ
Парламентская комиссия по расследованию «дела генералов» продол-
жала заседать несколько месяцев. Это был удивительный пример взаимного
«подсиживания» между различными партиями и различными полицейскими
органами. Особенно крикливым было соперничество между СДЕКЕ—преем-
ницей БСРА военного времени1 2 и тайной полицией, находящейся в ве-
1 Более или менее «официальная» цифра, названная несколько позднее, равнялась
«только» 20 тысячам убитых.
2 Речь идет об органах контрразведки, находящихся в ведении военного министер-
ства.— Прим. ред.
392
дении министерства внутренних дел. На одном из наиболее сенсационных
заседаний комиссии полковник Фурко из С ДЕКЕ резко обвинял Жюля
Мока в том, что вместе с тайной полицией он умышленно пытался замять
дело.
Нет надобности подробно излагать содержание двух докладов, принятых
парламентской комиссией по расследованию несколько месяцев спустя:
доклада Дюво об ответственности генералов Ревера и Маста и доклада Дела-
утра, отмечавшего многочисленные промахи, допущенные полицией (потеря
и исчезновение документов, предоставление возможности побега такому цен-
ному свидетелю, как Пейре, и т. д.). В докладе Делаутра признавалось, что Кей
и Рамадье действовали неправильно, не дав ход делу в сентябре 1949 года,
но вместе с тем отмечалось, что они поступили так по «уважительной»
причине, так как не хотели осложнять трудные военные переговоры, проис-
ходившие в это время в Вашингтоне, дискредитировав начальника француз-
ского генерального штаба. Мок, наоборот, не был «оправдан» ни прямо, ни
хотя бы косвенно. Этот факт позволил несколько месяцев спустя осущест-
вить в Национальном собрании необычайный маневр, направленный против
Мока.
Уже 4 мая Национальное собрание приняло резолюцию, в которой гово-
рилось, что Рамадье действовал «в национальных интересах»; поскольку же
Рамадье выступал от имени Кея, последний был тоже полностью реабилити-
рован.
Что касается двух генералов, то их дело было передано в дисциплинар-
ный суд, и они были переведены на пенсию.
Хотя парламентская комиссия по расследованию перемыла публично
немало грязного белья, результаты ее работы были лишены конкретных за-
ключений и вызвали разочарование. Если в январе казалось, что «дело гене-
ралов» может вырасти в новое «дело Стависского», то теперь у широкой пуб-
лики удивительно быстро пропадал к нему интерес. Возможно, конечно,
что попытки со стороны деголлевцев подорвать весь режим, в частности впу-
тав в дело президента республики, побудили правительство отодвинут!,
«дело генералов» на задний план и дать ему как можно скорее заглохнуть
в благоприятной атмосфере общего равнодушия.
Причина этого равнодушия была ясна: вместо того чтобы сосредоточить
свое внимание на преступлениях и соперничестве «клик», комиссия посвятила
большую часть своего времени второстепенному вопросу о разглашении
содержания доклада Ревера, который, по существу, был секретом поли-
шинеля.
Каково же в конечном итоге было подлинное значение «дела генералов»?
В основном оно представляло собой своеобразный результат соперничества
между католиками и социалистами из-за важнейших постов в Индокитае.
Это соперничество развивалось параллельно с конкуренцией между двумя
главными кликами аферистов. Одна из этих клик пыталась использовать
Ревера и Маста. Маст был честолюбив, но, подобно Реверу, несомненно,
тоже искренне желал проведения политики, которая привела бы в конце
концов к компромиссному миру. 5 октября 1949 года Ревер писал Кею:
«Боюсь, что жертвы, которые приносят наши солдаты, могут в один печаль-
ный день оказаться совершенно напрасными». Это в известной мере соответ-
ствовало линии социалистов, но расходилось с политикой МРП. Много ли
политических деятелей подкупил в Париже Ван Ко своей знаменитой чеко-
вой книжкой и банкетами? Это очень трудно сказать, ибо так и не было уста-
новлено, с какой именно целью Ван Ко распределял средства среди политиче-
ских деятелей. Сам он утверждал, что «дело генералов» было «умышленно*
сфабрикованной сплетней», предназначенной замаскировать провал политики
католической партии.
Нельзя сказать, что парламентская комиссия по расследованию потра-
393-
тила все свое время впустую. Она вскрыла всевозможные странные дела,
творящиеся в Четвертой республике: соперничество полицейских органов
(и не только старое соперничество между двумя традиционными силами —
сыскной полицией и полицией судебной, но также между ними и порожде-
нием военного времениСДЕКЕ), вмешательство партий в дело продвижения
генералов и высших чиновников и т. д. Она также нарисовала поразитель-
ную картину непропорционального роста во Франции после войны так
'называемых «разных доходов», не имеющих ничего общего с промышленно-
стью, сельским хозяйством или обычной торговлей.
Везде, где вводились какие-либо ограничительные правила, например
в случае индокитайских пиастров, экспортно-импортных лицензий и т. п.,
обязательно возникали аферы. Франсуа Гогель писал в журнале «Эспри»
/апрель 1950 года, стр. 684):
«Все эти аферы дают повод для выплаты бесчисленных и с экономиче-
ской точки зрения совершенно бесполезных «маклерских» и «комиссион-
ных» людям, занимающим теплые места, то есть обладающим нужным
правом подписи или печатью... На этой основе часто сходятся при самых
подозрительных обстоятельствах «акулы капитала», политические
деятели, а иногда и высшие государственные чиновники».
Отчасти вследствие помощи по плану Маршалла и исчезновения «чер-
ного рынка» в самой Франции для аферистов уже не было прежнего простора,
и Индокитай стал для них в 1949—1950 годах излюбленным полем деятель-
ности.
7.	ИНДОКИТАЙ, АФЕРИСТЫ И КРУПНЫЙ КАПИТАЛ
Вообще аферисты не были заинтересованы в окончании войны. Что же
касается утверждений, будто крупный капитал стремился продлить войну,
а вместе с ней и все возможности для извлечения прибылей, которые созда-
ла эта война, то многие факты свидетельствуют о том, что эти утверждения
имели под собой почву. Парламентская комиссия, специально созданная
в 1953 году для расследования аферы с пиастрами, особенно интересовалась
той ролью, какую играл в ней крупный капитал, активно действовав-
ший в Индокитае в течение всей войны. И выводы комиссии были для него
далеко не лестными. Вопрос этот часто обсуждался и в Национальном
собрании.
Так, 18 мая 1953 года Жорж Коньо (коммунист) сделал в Национальном
собрании следующее заявление:
«Страна хотела бы знать, почему обменный курс пиастра не был
до сих пор изменен и каков был объем трансфертных операций год за годом
начиная с 1945 года... а также существует ли официальный список лиц
и переведенных ими сумм. Страна все больше убеждается, что эта война
означает огненный и стальной ливень для одних и золотой ливень для
других. Обратимся к следующим цифр'ам:
Индокитайский банк исчислял свою прибыль в 1951 году в 502 млн.
франков против 53 млн. в 1947 году; «Камбоджийская компания»—
в 717 млн. против 44 млн.; компания «Плантации Красных земель»—
в 1070,млн. против 100 мцн. и т. д. .
Сорок пять капиталистических компаний, чьи балансы лежат сей-
час передо мной, признают, что они положили себе в карман в 1951 году
10 101 млн. франков против 1250 млн. в 1947 году. А это только неболь-
шая часть их действительных прибылей.
Национальный институт статистики сообщает, что на 23 апреля
1953 года (1949 год принимается за 100) общий индекс акций на Париж-
ской бирже составлял 149, но индекс акций компаний, эксплуатирую-
щих Индокитай, равнялся 197.
394
Иными словами, крупный капитал хочет, чтобы война продол-
жалась»1.
Позже были выдвинуты еще более конкретные обвинения-в отношении
роли, какую играл крупный капитал в афере с пиастрами. Эти обвинения
выдвигались как членами парламентской комиссии по расследованию аферы
с пиастрами, так и рядом французских органов печати, в частности «Франс
обсерватёр», «Фран-тирёр», «Тан модерн», «Эспри» и «Канар аншенэ».
Помимо крупного капитала, существовали еще клики аферистов. И много
времени спустя после того, как «дело генералов» было забыто, эти клики про-
должали действовать в еще более крупных масштабах, чем раньше. Только
в 1953 году были приняты меры, чтобы положить конец афере с пиаст-
рами; к ужасу аферистов всех категорий курс пиастра был понижен с 17 до
10 франков.
Существуют очень сильные подозрения, что пиастровые и лицензион-
ные «короли» не останавливались ни перед чем, чтобы спасти свой «бизнес»
от краха. Авиационные катастрофы в Персидском заливе, происшедшие летом
1950 года на протяжении недели с двумя пассажирскими самолетами на ли-
нии Сайгон— Париж, выглядели более чем подозрительно. Среди убитых пас-
сажиров находились руководитель Сайгонского бюро по контролю над ва-
лютой Ж. Риве, бывший врагом «клик», и Жан Франсуа Альморен — спе-
циальный корреспондент газеты «Фран-тирёр», собиравшийся разоблачить
аферистов, как это видно из его частного письма, опубликованного газетой
после его смерти. Между прочим, он хотел показать, что крупнейший сай-
гопский аферист был близким другом некоторых высших чиновников сай-
гонской администрации. Было также известно, что многие приближенные
Бао Дая извлекали большие прибыли из аферы с пиастрами.
8.	АФЕРЫ И ВОЙНА ПРОДОЛЖАЮТСЯ...
Афера с пиастрами и другие аферы продолжались в течение нескольких
лет, а том временем французская армия в Индокитае должна была осу-
ществлять свою неблагодарную задачу во все более трудных условиях. Летом
1950 года она прочно удерживала часть Тонкинской дельты и небольшой
район вокруг Сайгона; остальная территория страны или частично перехо-
дила из рук в руки, или была полностью под контролем Вьетмина. В заня-
тых им районах Вьетмин начал к этому времени проводить основные социаль-
ные и экономические реформы, такие, как кампания по ликвидации негра-
мотности, земельная реформа, организация здравоохранения и т. д. Армия
Вьетмина, получавшая теперь помощь Китая, укрепляла свои силы, в то
время как вооружение французской армии становилось все более устарелым
и недостаточным, в особенности тяжелая артиллерия и авиация. Французская
армия, называемая «армией Французского Союза», насчитывала летом
1950 года 143 тысячи солдат; в их числе было 57 тысяч французских кадровых
солдат и добровольцев, 16 тысяч солдат Иностранного легиона (главным обра-
зом немцев), 21 тысяча североафриканцев, 11 тысяч сенегальцев и 36 тысяч
различных индокитайских войск— самая ненадежная часть армии. Война
теперь стоила Франции около 150 миллиардов франков в год; и эта сумма
в дальнейшем стала очень быстро возрастать. Большая часть офицерского
и сержантского состава Франции находилась в Индокитае, что наносило боль-
шой ущерб военным позициям Франции в Европе.
Первые ясные признаки того, что Соединенные Штаты включили Индо-
китай в свою «стратегическую сферу», относятся именно к этому периоду.
1 «Дебаты в Национальном собрании», 1953 год, стр. 2718—2719.
395
Вскоре после начала войны в Корее президент Трумэн заявил, что США
ускорят поставку вооружения французской армии и Объединенным государ-
ствам Индокитая и что вскоре туда будет послана американская военная мис-
сия. Морис Дюверже поместил сенсационную статью в газете «Монд», за-
явив: «Жребий брошен...» В статье он говорит о положении Франции в Индо-
китае, которое становится все более ложным, и с иронией отзывается о бес-
полезной конференции в По, где представители Объединенных государств
собрались обсуждать с Францией различные «технические проблемы».
В это время император Бао Дай, ничем более не интересовавшийся, развле-
кался на Ривьере, тратя свои нажитые нечестным путем средства на новып
теннисный корт, яхту и другие развлечения, к ужасу своих подданных к
к большой досаде французов, ожидавших от него более серьезного и солид-
ного отношения к «триумфу демократии» во Вьетнаме.
Глава тринадцатая
ВЛИЯНИЕ ВОЙНЫ В КОРЕЕ НА ПОЛИТИКУ
ФРАНЦИИ
Война в Индокитае была настолько непопулярна во Франции, что начало
войны в Корее—сообщение о ней достигло Парижа в воскресенье 25 июня—
было, естественно, встречено с огромном отвращением, чтобы не сказать боль-
ше. В этот день почти все политические деятели находились за городом, за
исключением тех, кто был непосредственно связан с кризисом французского
кабинета, возникшим за несколько дней до этого вследствие падения прави-
тельства Бидо. Положение этого правительства стало шатким, после того
как в феврале из него вышли социалисты; выход социалистов из правитель-
ства объяснялся рядом причин, и в частности трением и ссорами между со-
циалистами и МРП по поводу «дела генералов».
Сначала войну в Корее сочли местным конфликтом и полагали, что имен-
но так и следует к ней относиться. Коммунистическая пресса поторопилась
назвать ее «гражданской войной в Корее», но стремление не преуве-
личивать ее до размеров большого международного конфликта было все-
общим. Почти все понимали, что война в Корее таит в себе две опасности:
если ее не локализовать, она может распространиться на весь Дальний
Восток и дальше, но если этого и не случится, а Соединенные Штаты будут
все же придавать ей чрезмерное значение, она может сильно отразиться на
непрочной экономике Европы и помешать ее финансовому оздоровлению. Эн-
тузиасты укрепления обороны Запада, подобные Раймону Арону, сознавали
опасность того, что внимание Америки будет сосредоточено на Дальнем
Востоке и хотя бы частично отвлечется от Европы. Газета «Фигаро», несмот-
ря на свои антикоммунистические позиции, опубликовала несколько исклю-
чительно острых статей Уолтера Липпмана, который предупреждал прави-
тельство США об опасности слишком глубоко увязнуть в Корее. Эти статьи
подтвердили общее впечатление во Франции, что «дело начато плохо», как
выразился один из ответственных чиновников Кэ д’Орсэ после того, как
Трумэн принудил ООН дать свое благословение и оказать поддержку войне
в Корее.
За исключением коммунистов, утверждавших, что Южная Корея напа-
ла на Северную Корею, общее мнение было таково, что нападение произошло
(• севера, но, учитывая поведение Ли Сын Мана за долгий период времени,
большинство комментаторов не решалось говорить о «неспровоцированной
агрессии». Однако лишь несколько месяцев спустя провокация Ли Сын Мана
и своеобразное отношение к ней Макартура были анализированы с достаточ-
ной полнотой в других органах печати, помимо коммунистических. Большое
внимание привлекли статьи американского писателя И. Ф. Стоуна, напе-
чатанные в еженедельнике «Обсерватер», и в особенности статьи корейского
корреспондента газеты «Монд» Шарля Фавреля. Его «Письмо мистеру Смиту»,
опубликованное в журнале «Эспри», представляло собой самую беспощадную
критику, с французской точки зрения, не только американской политики,
но также и «американского характера». По мнению Фавреля, этот «характер»
397
представлял собой смесь бессердечия, мании величия и расизма (особенно
в отношении желтых рас), поразительно напоминавшую образ мыслей преж-
них нацистов. Это было преувеличенное обобщение, но, по-видимо-
му, Фаврель вернулся из Кореи, глубоко потрясенный тем, что он там
видел.
Даже на ранних стадиях войны многие французские комментаторы счи-
тали, что вся эта операция была не совсем честной. Визит Даллеса в Корою,
в район 38-й параллели, всего за несколько дней до начала войны казался
«странным совпадением», и многие были склонны согласиться с мнением
Вышинского, что Даллес вряд ли ездил на 38-ю параллель только «нюхать
фиалки».
Пожалуй, самой распространенной реакцией на войну в Корее, по край-
ней мере вначале, было равнодушие к ее исходу. 26 июня газета «Монд»
писала в своей первой передовой по поводу войны в Корее:
«Возможно, Теперь уже слишком поздно спасать Южную Корею,
незадачливая «демократическая» Сеульская республика должна будет
стать жертвой, скажем прямо, не только коммунистической агрессии,
поощряемой Советским Союзом, но также непоследовательности и нере-
шительности американской политики на Дальнем Востоке... В июле
1948 года было решено эвакуировать Южную Корею... на основании
того, что она имеет сомнительную стратегическую ценность для США».
Отметив, что режим Ли Сын Мана насквозь прогнил и не мог бы долго
противостоять пропаганде Севера в пользу объединения — исключительно
популярной в Южной Корее, несмотря на полицейский террор, на котором
держится режим Ли Сын Мана,— «Монд» недвусмысленно предлагала Аме-
рике подвести итог своим убыткам в Корее:
«Конечно, Франция безоговорочно поддержит Соединенные Штаты
в ООН. Но разве престиж Соединенных Штатов и Объединенных Наций
не используется весьма неудачным образом?.. Мы опасаемся, что собы-
тия ближайших дней покажут, что игра проиграна заранее и что запоз-
далая американская помощь уже ничего не изменит; то же самое может
вскоре случиться и на Формозе».
Газета приходила к выводу, что потеря Кореи по крайней мере послу-
жит Америке уроком и заставит понять, что ее политика в Азии требует
тщательного пересмотра. Америка должна позаботиться о том, чтобы ана-
логичные события не произошли в Юго-Восточной Азии1. Это означало, что
Соединенные Штаты должны отказаться от Кореи и Тайваня, но помочь
французам удержать Индокитай. Это означало также, что, с точки зрения
французов, Индокитай сам по себе причинял достаточно беспокойства, за-
чем же еще было осложнять положение, ввязываясь в войну в Корее?
Что это, недостаток последовательности? Или, может быть, различные
влияния толкали редакцию «Монд» в противоположных направлениях?
Любопытно, что за два дня до начала войны в Корее та же самая «Монд»
напечатала сенсационную статью в пользу прекращения войны в Индокитае,
война, по словам газеты, страшно истощала ресурсы страны, которые могли
быть значительно лучше использованы в Европе. Но вот спустя всего несколь-
ко дней после начала войны в Корее Трумэн решил послать «солидную по-
мощь» французским войскам в Индокитае. Теперь, после начала антикомму-
нистического крестового похода в Корее, США впервые официально призналп.
что французские войска в Индокитае являются «отважными крестоносцами»
антикоммунистического похода.
В свете этих новых событий не будет преувеличением сказать, что именно
война в Корее придала французской войне в Индокитае «международное зна-
чение» и тем самым продлила ее существование в такое время, когда франпуз-
1 «Монд», 27 июня 1950 года.
398
ское общественное мнение стало все громче высказываться в пользу ее окон-
чания. Это новое «международное значение», какое приобретала война в Ин-
докитае, значительно подбодрило все финансовые и политические круги во
Франции, желавшие ее продолжения. В силу тех же причин Франция стано-
вилась все более зависимой от Соединенных Штатов даже в той области, где
она проводила хотя и близорукую, но сравнительно «независимую»политику.
В результате всего этого число людей во Франции, материально заинтере-
сованных в продолжении войны в Индокитае, заметно увеличилось.
Вместе с тем поведение Америки почти с самого начала показывало, что
война в Корее будет иметь следствием большую твердость американской
политики и, возможно, широкую гонку вооружений с далеко идущими эко-
номическими и политическими последствиями для ее союзников. И во Фран-
ции росло подозрение, что не все было вполне ясно в тех обстоятельствах,
при которых началась война в Корее.
Что касается самой войны в Корее, то она дважды создавала во Франции
большой повод для беспокойства: впервые, когда укрепленный район вокруг
Пусана находился в опасности и американские войска могли быть сброшены
в море, и вторично — когда Макартур перешел 38-ю параллель и начал наступ-
ление к рекоЯлуцзян. В августе во Франции произошло нечто вроде паники —
домашние хозяйки стали делать запасы продовольствия, а чиновники на
Кэ д’Орсэ заявляли: «Хорошо, если американцы удержатся в Пусане, но,
если их столкнут в море, тогда большая война станет неизбежной». Француз-
ское общественное мнение было поражено отказом американцев рассмотреть
предложение о посредничестве, выдвинутое Неру, не говоря уже о предло-
жении русских.
Конечно, паника во Франции никогда не достигала таких размеров, как
это изображалось позже во французском фильме «Перед потопом». Тем не
менее несомненен факт, что в течение нескольких первых недель войны
в Корее число подписей под Стокгольмским воззванием о запрещении атом-
ной бомбы возросло во Франции с 7 до И миллионов. Наступление Макар-
тура к реке Ялуцзян, которое рассматривалось как шаг в направлении превен-
тивной войны против Китая и России, вызвало еще большую тревогу, и все
соглашались, что Эттли, под давлением единодушного протеста в Англии
вылетевший 30 ноября в Вашингтон, спас человечество, от реальной угрозы
третьей мировой войны. После миссии Эттли во Франции стали горестно
размышлять над «бесхарактерностью» не только правительства Плевена,
которое не осмеливалось высказать Трумэну свое неодобрение, но и в целом
Национального собрания, где (за исключением коммунистов) только гор-
сточка левых депутатов открыто выступила против «макартуризма»1. Социа-
листическая партия в особенности воздерживалась от каких-либо дей-
ствий, а Рамадье даже выражал сожаление по поводу провала наступления
Макартура и доказывал, что преступление все-таки остается преступлением,
если даже правосудие оказывается беспомощным. Это вызвало резкую отпо-
ведь Альберта Кана из Лиги защиты прав человека, заявившего, что «преступ-
нику» не дали даже возможности высказаться перед судом.
Конечно, в результате войны в Корее Америка не создала себе популяр-
ности во Франции. Как раз наоборот. Многие находили фарисейское поведе-
ние Америки в отношении Кореи особенно постыдным. Так,.журнал «Эспри»
писал в августе 1950 года:
«Хотя США сегодня и рядятся в одежды ООН, все же американцам
не следует притворяться, что они никогда не совершали тех преступле-
ний, в которых они сейчас обвиняют корейских коммунистов. Они под-
держивают фашизм в Греции и Испании, нацистских промышленников
1 Справедливости *ради следует сказать, что Плевен совещался с Эттли и, по-видихмо-
му, не отговаривал его от поездки в Вашингтон.
399
в Германии и Чан Кай-ши в Китае... все это едва ли совместимо с по-
строением нового, демократического послевоенного мира. А их колони-
зация Японии немало способствовала отравлению международной атмо-
сферы...
Результатом этого курса было сохранение у власти наиболее непо-
пулярных, наиболее продажных правительств, которых американские
дипломаты считают самыми надежными орудиями своей обширной ан-
тикоммунистической политики... ООН, возложившая на Соединенные Шта-
ты военную миссию, не может более выступать от имени Объединенных
Наций. ООН была создана «большой пятеркой». Поскольку США отка-
зались признать изменение режима в Китае и тем самым с помощью по-
корной услужливости Франции спровоцировали уход России, решение
Совета Безопасности неизбежно потеряло всякую законную силу... С по-
дозрительной поспешностью Соединенные Штаты использовали ООН,
чтобы узаконить решение, слишком хорошо соответствовавшее их соб-
ственным эгоистическим интересам... Таким образом, они серьезно ском-
прометировали международную организацию, слабость которой была
слишком очевидна, но которая, как все еще надеются народы мира, смо-
жет выступить в качестве посредника, чтобы предотвратить всеобщий
пожар...»
И далее журнал «Эспри» указывал, что тех, кто не проявлял энтузиазма
к войне в Корее, рассматривали как «мюнхенцев»:
«Но в Мюнхене дело обстояло иначе. В 1938 году нам следовало на-
пасть, так как в противном случае было ясно, что Гитлер вскоре нападет
на нас. Другого средства остановить его не было... Но хитроумные
«мюнхенские» доводы не имеют силы в применении к Корее, ибо с их
помощью можно только заслать западных солдат в отдаленные районы,
где они будут выступать в качестве угнетателей, полицейских на служ-
бе у ненавистного режима... Вторжение в Южную Корею было актом
насилия. Но поставить «демократию» на службу Бао Даю, Ли Сын Ману
и Чан Кай-ши — это также акт насилия»1.
А три месяца спустя в ноябрьском номере «Эспри» опубликовал «анто-
логию» особенно позорных и садистских сообщений американских военных
корреспондентов из Кореи, перепечатанных во французской прессе, как,
например, сенсационный отчет агентства Юнайтед Пресс об охоте на людей
на рисовых полях к северу от Сеула— типичный материал для «страшных
комиксов». И одновременно с этим были напечатаны ханжеская речь и
молитва, произнесенные Макартуром в присутствии его друга Ли Сын Мана
на церемонии по поводу взятия Сеула.
* *
*
Никогда антиамериканские настроения не были так сильны во Франции
(а также и в Англии), как в ноябре и декабре 1950 года, то есть в то самое
время, когда Америка вела свои самые упорные бои от имени «свободного
мира». Одни и те же слова звучали по-разному на противоположных побере-
жьях Атлантического океана; Европа в 1950 году больше опасалась
войны, чем Америки, а Ли Сын Ман придавал всему этому делу отвратитель-
ное зловоние.
В своих сообщениях* из Кореи корреспонденты газеты «Монд» Шарль
Фаврель и Робер Гийен рассказывали о «чудовищном складе ума» американ-
ских солдат и в особенности американских летчиков, которые расстреливали
из пулеметов мирных граждан в Северной Корее и стирали с лица земли
деревню за деревней. Это был типичный склад ума дикарей. Однако справед-
1 «Эспри» № 8, 1950 год, стр. 182—185.
400
ливости ради следует добавить, что многим эти сообщения зловеще напоми-
нали другие корреспонденции из Индокитая о «прочесывании» вьетнамских
деревень французскими войсками и Иностранным легионом.
Война в Корее способствовала усилению чувства вины (в особенности
у французских интеллигентов) перед «цветными народами» вообще. Вызы-
вало возмущение бессердечное обращение американских летчиков с «гука-
ми»1, но также и обращение французов и солдат Иностранного легиона
с вьетнамцами; а в Северной Африке были арабы, с которыми тоже поступали
безобразно.
Когда войска Макартура откатывались обратно от реки Ялуцзянпод
напором северокорейцев, поддерживаемых китайскими «добровольцами»,
во Франции (так же как и в Англии) наблюдалось несомненное злорадство,
^чувством скрытого восхищения французская пресса сообщала о гордом
и полном достоинства поведении в Лейк-Саксесе генерала By — законного
представителя пятисотмиллионного китайского народа. Нечего сказать,
«гуки»!
К концу 1950 года, после провала наступления Макартура, проводив-
шегося под лозунгом «К рождеству — мы дома!», положение в Корее, каза-
лось, временно стабилизировалось; началась своего рода «странная война»
вдоль старой границы, по 38-й параллели, если не считать активных действий
авиации. Газета «Монд» писала 28 декабря:
«Несмотря на отказ от предложений Пекина о перемирии, «стран-
ная война», начавшаяся четыре недели тому назад, продолжается. После
эвакуации Хыннама в Северной Корее не осталось ни одного амери-
канского солдата, и, за исключением нескольких патрулей южнее 38-й
параллели, кажется, нет китайцев».
Тем не менее газета считала, что эта стабилизация фронта непрочна
и не сможет долго продолжаться. Поскольку инициатива теперь была в руках
китайцев, «Монд» опасалась дальнейших осложнений и торопила американ-
цев либо начать переговоры на основе китайских условий, либо совсем уйти
из Кореи, «как предлагает вся воскресная английская печать», и после этого
«пересмотреть весь дальневосточный вопрос». Попытка задержаться в Юж-
ной Корее «может привести только к одному ясному результату: она про-
длит на неопределенное время ужасные страдания корейского народа».
«Монд» недооценивала агрессивности Макартура, агрессивности, поощ-
ренной тем, что случилось несколько дней спустя.
Как раз на Новый год началось долгожданное китайское наступление
и Сеул был захвачен китайцами. Война становилась «странной» в совер-
шенно другом смысле — опа превратилась в отражение упорной дипломати-
ческой игры с обеих сторон. Так, после падения Сеула создавалось впечатле-
ние, что Макартур отступал уж слишком поспешно, и это вызывало сильные
подозрения, что он пытается создать впечатление о подавляющем превосход-
стве китайцев — чего на самом деле не было — и таким образом подго-
товить почву для «более жесткой» американской политики. Вскоре китайцы
стали более или менее добровольно отступать к северу, но их январского
наступления было достаточно, чтобы создать атмосферу, в которой правитель-
ство США принудило Англию, Францию и большинство других членов ООН
поддержать Соединенные Штаты и заклеймить Китай как «агрессора».
Хотя французское правительство сильно сомневалось в правдивости обви-
нений, выдвигаемых Америкой против Китая, оно тем не менее, подобно
английскому правительству, согласилось продемонстрировать свою «соли-
дарность» с США.
1 Презрительное прозвище, которое колонизаторы дают корейцам и китайцам.—
Прим. ред.
26 А. Верт
401
Несмотря на переговоры, проводившиеся в Кэсоне и Паньмывьчжоне,
активные военные действия в Корее продолжались еще в течение двух
лет, хотя главным образом в воздухе; они никому не принесли особой пользы,
но, как и предсказывала «Монд», «во много раз увеличили страдания корейско-
го народа».
Несмотря на чередование успехов и провалов, война в Корее, во время
которой периодически возникала угроза «применения атомной бомбы в
Маньчжурии», поощряла в Америке сторонников тактики «отбрасывания»
в их борьбе против сторонников тактики «сдерживания»; призывы фран-
цузов и англичан к Америке «отказаться» от Кореи, хотя и логичные с их
точки зрения, совершенно не учитывали настроений, царивших в Соеди-
ненных Штатах в конце 1950 года. Эти настроения пугали Европу.
Но только в следующем году пропаганда теории «отбрасывания» и
превентивной войны достигла своей высшей точки, когда в ноябре 1951 года
Эйзенхауэр выступил в еженедельнике «Пари матч» с заявлением о возмож-
ности близкой «развязки», в ходе которой западным армиям, возможно,
придется вступить в Южную Россию или в «район Ленинграда», а журнал
«Кольере» в специальном номере дал лирическое описание счастливой,
хотя и подвергшейся атомной бомбардировке, России, которая наконец
«обрела свободу».
Другим следствием войны в Корее было превращение войны в Индо-
китае из колониальной войны в «крестовый поход против коммунизма»,
в котором, как предполагалось, азиаты будут сражаться против азиатов.
Война в Корее и сопутствующая ей всеобщая гонка вооружений
в «свободном мире» имели для Европы, и в особенности для Франции,
очень серьезные последствия. В последующие два года все французские
настоящие и будущие премьер-министры с тоской вспоминали «стабили-
зацию» 1949 года и первых месяцев 1950 года, грубо прерванную войной
в Корее; за войной последовал рост цен п стоимости жизни, громадное увели-
чение дефицита бюджета и т. д. В начале 1952 года Эдгар Фор упо-
мянул о «вираже» — резком повороте 1950 года, жестоко нарушившем финан-
совое и экономическое равновесие, которого Франция почти уже достигла
в начале указанного года, впервые после Освобождения. Рост цен па пред-
меты широкого потребления, гонка вооружений в «свободном мире», фак-
тически навязанная ему Вашингтоном, растущий дефицит во французском
казначействе в связи с осложнением войны в Индокитае и настойчивое тре-
бование ремилитаризации Германии — все это создавало во Франции новые
внутренние трудности и увеличивало ее финансовую и политическую зави-
симость от Соединенных Штатов: от прихоти Конгресса, Белого дома, госу-
дарственного департамента и Пентагона.
Глава четырнадцатая
ПЛАН ШУМАНА И «ЕВРОПЕЙСКАЯ АРМИЯ»-
ДВЕ ШАТКИЕ ОПОРЫ ФЕДЕРАЛИЗМА
1.	РОЖДЕНИЕ ПЛАНА ШУМАНА
Знаменательной вехой в истории «федералистских» устремлений Франции
было рождение плана Шумана. Очень трудно говорить об этом плане, не
касаясь подробнейшим образом его промышленных и экономических сторон
и его крайне сложного «наднационального» механизма. Однако все это выхо-
дит за рамки данной книги, и здесь мы лишь попытаемся отразить отно-
шение общественного мнения Франции к «общей идее» Европейского объеди-
нения угля и стали. Ввиду сложности предмета это отношение редко бывало
достаточно ясным. Но следует сказать, что с самого начала были приложены
почти неимоверные усилия, чтобы «сбыть» эту несколько неудобоваримую идею
французской публике.
Появление на свет плана Шумана 9 мая 1950 года, примерно за шесть
недель до начала войны в Корее, было отпраздновано колоссальным количе-
ством фейерверков со стороны части прессы, в особенности во Франции
и США. Любопытнее всего, что тогда буквально никто еще точно не знал,
к чему это все приведет,— ни сам Шуман, ни даже подлинный автор плана
Жан Монне. Монне — технократ, пользовавшийся большим авторитетом
у всех правительств Четвертой республики (Плевен, как говорили, вел себя
особенно послушно в его присутствии), не был на деле, по признанию одного
из его близких коллег, тем «великим ученым», каким его все считали, но
имел «мозговой трест», составленный из весьма способных сотрудников. Сам
Монне в основном самоучка, но обладает неплохим природным умом, финан-
совой проницательностью, честолюбием, склонностью к риску и известной
широтой взглядов (впрочем, немного наивных). Кроме того, он обладает
крупными деловыми связями, особенно в США. План Шумана — одно из
самых характерных изобретений Монне. Де Голль, окрестивший Монне
«подстрекателем», питал к нему явное отвращение (как будет видно из даль-
нейших отзывов де Голля о Монне) за его «космополитизм», «антинациональ-
ные» инстинкты и его вечное стремление «совмещать несовместимое».
Разочаровавшись (как мы сейчас увидим) в результатах «плана Монне»,
Жан Монне стал с 1949 года, если не раньше, толковать о «Европе» и «фран-
ко-германском единстве». .Эти его идеи находили большую поддержку у Шу-
мана. Когда 9 мая 1950 года Шуман впервые познакомил мир с «пла-
ном Шумана», это была лишь очень «общая» идея1; ни одна из деталей плана
еще не была разработана ни Монне, ни тем более самим Шуманом. Только
несколько месяцев спустя эксперты, работавшие под руководством Монне,
выработали детали плана, голая схема которого была представлена Шуманом
правительству, парламенту и прессе в мае 1950 года. Монне, по-видимому,
не был особенно заинтересован ни в угле, ни в стали как таковых; для него,
как и для Шумана, план Шумана представлял собой лишь фундамент для
1 С. Кроссмен называл его в то время металлическим стержнем «наднациональной»
власти, вокруг которого велось немало пустой болтовни.
26* 40^
осуществления европейского федерализма в значительно более широких
масштабах. Когда много позже, в 1955 году, Монне ушел с поста руководи-
теля Европейского объединения угля и стали, это произошло не столько
потому, что Объединение действовало неудовлетворительно в области угля
и стали, а потому, что с провалом Европейского оборонительного сообщества
угольно-стальной пул, который должен был заложить основы «федеративной»
Европы, уже не отвечал своей конечной цели.
То, что вся идея плана Шумана, когда он был впервые представлен миру,
имела еще совершенно туманный характер, подтверждается, например,
Жаком Гаскюелем, тесно связанным с первоначальным «запуском» плана,
а также другим авторитетом по данному вопросу, профессором Бернаром
Лавернем, опубликовавшим в 1952 году, уже после ратификации плана, резко
критическое исследование под названием «План Шумана».
Лавернь осудил план Шумана, назвав его «насильственным франко-
германским браком» и «злоупотреблением идеей федерализма». Доводы Ла-
верня были таковы:
1.	Во Франции многие начиная с 1947 года мечтали о создании мощ-
ного промышленного объединения, охватывающего все страны Западной
Европы, включая Англию, которое должно было бы установить равнове-
сие между Соединенными Штатами и восточным блоком.
Но эти планы, задуманные в духе нейтрализма или «третьей силы»,
скоро приняли совершенно другое направление: вместо того чтобы пред-
ставлять собой нечто самостоятельное, способное противостоять Соеди-
ненным Штатам, проект скоро превратился в одно из любимых детищ
американской дипломатии.
2.	Любопытно, что премьер-министр Бидо был настроен, по край-
ней мере вначале, неблагожелательно по отношению к плану, который
в мае был внезапно представлен ему министром иностранных дел Шума-
ном. И, как это ни странно (хотя и типично для скрытных приемов госу-
дарственной деятельности и дипломатии Шумана), ни французский
верховный комиссар в Германии Франсуа-Понсе, ни Кэ д’Орсэ,
ни даже французское правительство не были соответствующим образом
информированы о том, что происходило в течение нескольких дней, пред-
шествовавших «взрыву бомбы Шумана» 9 мая. Однако известно, что за
неделю до этого’Шуман виделся с Ачесоном. Обсуждал ли он с ним план,
официально не было сообщено. Английское правительство, во всяком
случае, ничего не знало о плане.
3.	В действительности «технократ» Жан Монне навязал стране
некий план, который, строго говоря, был составлен без предварительной
консультации с правительством и парламентом. Их заставили в конце
концов принять план, так как теперь уже «неудобно» было не сделать
этого.
Появление этого нового плана Монне могло быть, по крайней мере
отчасти, объяснено крушением надежд, которые он питал как инициатор
знаменитого плана Монне, а отчасти американским влиянием. Прежний
план Монне, во всяком случае частично, потерпел крушение. Он был
слишком оптимистичен; отдельные его разделы были почти автарки-
стскими по своим целям. Но производство, например, угля и лигнита
не оправдало честолюбивых расчетов Монне; добыча в 1950 году соста-
вила не 65 миллионов тонн (то есть на 17 миллионов тонн больше, чем
в 1938 году), а только 53 миллиона тонн. План предусматривал также
широкую механизацию французского сельского хозяйства, что не встре-
тило достаточной поддержки крестьянства.
4.	Поскольку дирижизм во Франции фактически сошел на нет,
люди, подобные Монне, стали размышлять, нельзя ли возродить его
в международном масштабе... Так как старая идея Стиннеса о созда-
404
нии «концерна» перекочевала в Соединенные Штаты, американцы стали
в 1949 году поощрять Монне заняться изучением этой идеи... Затем Монне
познакомил с ней Шумана. Шуман горел желанием совершить нечто
великое: добиться, например, решительного примирения Франции
с Германией и подвести материальную базу под идею «федеративной
Европы», которая находилась уже при последнем издыхании, а заодно
угодить американцам, — и он восторженно принял идею Монне. Только
три или четыре министра были введены в курс дела, и когда, наконец,
8 мая собрался Совет министров ,план не подвергся там сколько-нибудь
серьезному обсуждению. Шуман изложил министрам план в самых
общих чертах, и, нс зная даже толком, о чем идет речь, они дали ему
свое благословение... Шуману предоставили свободу действий тем охот-
нее, что он пользовался репутацией весьма честного человека и что боль-
шая часть парламента всегда питала слабость к «идее Европы»... Ла-
вернь отмечает, что такое безответственное отношение со стороны пра-
вительства было бы немыслимо во времена Третьей республики.
5.	Французская публика ничего не смогла понять из последовав-
шего обсуждения. Парламенту проект был тоже представлен только
к концу дня, .и, за исключением двадцати или тридцати депутатов и сена-
торов, обладавших достаточными общими знаниями, чтобы составить
свое мнение о плане, мало кто понял его значение... Часть депутатов
смотрела на, план сквозь искажающую призму лозунгов и избиратель-
ных предрассудков; большинство же голосовало с закрытыми глазами,
просто повинуясь решению, принятому их партией. «И это у нас назы-
вают «парламентским контролем»!.. — восклицает Лавернь...—Короче
говоря, если бы не Жан Монне, то план Шумана никогда бы не увидел
света»1.
Действительно, мы видим, как «технократ», одержимый страстью
к «наднациональным» институтам, поставил перед совершившимся фактом
не только парламент, правительство и прессу, но даже и французскую ста-
лелитейную промышленность. Даже Раймон Арон протестовал на страницах
«Фигаро» против бесцеремонной манеры обращения с французскими стале-
литейными магнатами и против того, что «экспертам разрешили свободно
вести переговоры чисто политического характера». Только в декабре 1951 года
план Шумана был окончательно ратифицирован в атмосфере сомнений, по-
корности неизбежному и изрядной доли равнодушия. Здесь достаточно отме-
тить, что в мае — июне 1950 года социалисты, во всяком случае, все еще
сильно беспокоились по поводу нежелания Англии"присоединиться к плану
Шумана, что коммунисты беспрерывно твердили об удушении немцами фран-
цузской промышленности и вытекающей отсюда безработице во Франции
и что общее мнение, по словам Лаверня, было таково:
«Поскольку Англия с ее 220 миллионами тонн угля и 16 миллионами
тонн стали не захотела присоединиться к плану, самое элементарное
благоразумие требовало, чтобы Шуман отказался от своего плана».
Однако от плана не отказались. Эксперты работали над ним несколько
месяцев и выпустили наконец чрезвычайно запутанный документ на три-
дцати четырех страницах убористой печати. Часть публики, получив туман-
ные заверения, что план имеет здоровую «европейскую основу», успокои-
лась на этом. В последующие годы широкие слои населения во Франции
все еще не могли определить своего отношения к плану: хорош он или плох?
Одно лишь было ясно: в атмосфере «холодной войны» 1950—1951 годов
этот план не укрепил доверия и сердечности между Францией и Германией
и отнюдь не приблизил перспективу «федеративной Европы». Наоборот, по
иронии судьбы, план Шумана — этот символ франко-германской дружбы —
1 Б. Лавернь, План Шумана, Париж, 1952, стр. 14—15.
405
оыл использован всего несколько месяцев спустя после его появления на
свет как фундамент для создания наднациональной Европейской армии,
то есть для ремилитаризации Германии. Это сделал примерно через шесть
месяцев Плевен—опять-таки, по-видимому, главным образом по подстре-
кательству «великого европейца» Жана Монне.
2.	ПУТАНИЦА ВОКРУГ ПЕРЕВООРУЖЕНИЯ
Менее чем месяц спустя после начала войны в Корее началась серия
«атлантических» конференций, направленных на увеличение европейских
военных ассигнований и производства вооружения. Соединенные Штаты рас-
считывали, что перед лицом «коммунистической опасности» Европа горячо
возьмется за это дело.
Серьезные комментарии по поводу всех этих событий можно найти
в статье Жака Армеля «США мобилизуют Европу», помещенной в еженедель-
нике «Обсерватер» 27 июня 1950 года:
«Все это делается без всякой уверенности; удивительно глубок
разрыв между официальной политикой и общественным мнением, то есть
мнением тех самых людей, кто вследствие всех таких планов рискует
попасть на военную службу... Среди самых широких слоев населения
преобладают чувства покорности судьбе или враждебности...Размеры
новых военных расходов и исключительная туманность американских
военных целей не вызывают у рядовых людей желания идти на жертвы...
Как это ни парадоксально, сейчас мы — свидетели милитаризации Европы
«против ее воли».
При ближайшем рассмотрении во всем этом было немало актерского.
Новый премьер-министр Плевен, сменивший в конце июня Бидо, готов был
сулить американцам луну с неба и в то же время ломал в отчаянии руки
и жаловался на нищету. И он был не единственным в этом роде.
Вообще меморандумы, представленные в Вашингтон европейскими парт-
нерами Америки относительно их планов перевооружения, далеко не оправ-
дали надежд Пентагона и государственного департамента. В английском
и французском меморандумах подчеркивалось; что Европа не сможет обо-
роняться без посторонней помощи и что ее военные расходы не должны пре-
вышать десяти процентов национального дохода. Более того, даже Плевен
заявил, что, хотя Франция, конечно, поставит солдат, необходимо, чтобы
Англия (и Америка) сделала то же самое и при этом в более благоприятном
для Франции соотношении, чем в 1939—1940 годах. В общем бесполезно было
ожидать, чтобы Франция снарядила более пятнадцати дивизий, хотя ее сол-
даты и офицеры и могли быть поставлены по выгодным ценам в сравнении
со стоимостью американских и даже английских солдат. Что касается Эттли,
то ему отнюдь не улыбалась перспектива иметь на континенте большую
английскую армию, и он делал упор на значительную роль, какую
сможет сыграть Англия в производстве вооружения. Что касается храброй
маленькой Норвегии, она соглашалась только израсходовать дополнительно
3,5 миллиона долларов в течение двух с половиной лет, что составляло 4 про-
цента ее теперешнего оборонного бюджета. Отсюда, как писали французские
комментаторы, та поспешность, с какой Америка стала искать новых источ-
ников людских ресурсов. Не обратиться ли к Турции, или Греции, или,
может быть, к Испании и, разумеется, к Германии?
За исключением нескольких чудаков, хотевших вооружить 5 или 6 мил-
лионов «европейцев» для антибольшевистского крестового похода, или
горсточки нервозных людей, подобных Раймону Арону, который считал,
что Европа может чувствовать себя в безопасности, только выставив 70
полностью оснащенных дивизий (как и откуда?) «для защиты от коммунизма»,
406
среди французской буржуазии1 не было заметно особого рвения вооружать
большие армии или начинать войну. Вместе с тем французской буржуазии
необходимо было «идти в ногу с Вашингтоном», поскольку Вашингтон был
лучшим гарантом капиталистических порядков во Франции. Поэтому она
собиралась сделать по крайней мере какой-нибудь жест: например показать,
что «коммунистическим диверсантам и русским парашютистам» не позволят
подвергнуть Францию опасности. Министр обороны в правительстве Пле-
вена социалист Жюль Мок вскоре после начала войны в Корее поспешил за-
явить, что французское правительство намерено увеличить численность жан-
дармерии и республиканской гвардии в четыре или пять раз, пополнив
их ряды за счет индивидуально отобранных призывников, которые наряду
с полицией будут ответственны за поимку диверсантов (если таковые найдутся)
и парашютистов (если таковые появятся). Все это слегка попахивало дар-
нановской антикоммунистической полицией и «милицией»1 2.
Такова была сущность «наземной обороны», о которой так много говорили
в 1950 году и которая была отчасти проявлением паники, а в еще большей
мере жестом, рассчитанным на то, чтобы произйести впечатление на Вашинг-
тон. Что касается перспективы уплаты более высоких налогов во имя обо-
роны «свободного мира», то она вызывала нескрываемое отвращение у француз-
ского крупного капитала даже среди тех его представителей, кто рассчи-
тывал извлечь большие выгоды из программы перевооружения.
Так или иначе, весь остаток года был посвящен главным образом обсуж-
дению — как в международном плане, так и внутри Франции — двух
основных вопросов: размеров перевооружения Франции и необходимости
перевооружения Германии, на чем теперь начинали категорически настаи-
вать Соединенные Штаты.
Накануне переговоров о перевооружении Атлантического блока и Гер-
мании летом и осенью 1950 года все члены французского кабинета, казалось,
были в замешательстве. Верил ли кто-нибудь серьезно в возможность втор-
жения русских в Западную Европу? По всей вероятности, нет. Правда, Кей
однажды произнес по этому поводу одну из своих классических пошлостей,
заявив: «Уж лучше быть общипанным, чем пойти на убой», — что было
не лучшим способом выразить американским союзникам восторг Франции
от нависших над ней новых военных расходов. Мок был против перевоору-
жения Германии п пытался составить план, чтобы с математической точно-
стью показать американским союзникам, что линию Эльбы можно удержать
без помощи германских войск. Шуман, по-видимому, наоборот, уже давно
вынашивал какой-то план, перевооружения Германии, хотя он клятвенно
отрицал это в парламенте, в частности когда на заседании Национального
собрания 25 октября деголлевский депутат Рене Капитан открыто обвинил
его в том, что еще в 1947 году он благожелательно относился к этой идее3.
Мок пытался нагнать страху своими разговорами о «коммунистических
диверсантах и советских парашютистах», но Плевен, которого эти «диверсанты
л парашютисты», видимо, мало беспокоили, сказал, что, конечно, следует
принять меры против пятой колонны, но это вовсе не означает, что Франция
должна прибегнуть к каким-либо «тоталитарным» мерам. Плевен был готов
увеличить срок обязательной военной службы с 12 до 18 месяцев и ж онглиро-
1 Здесь, как и везде, слово «буржуазия» употребляется в его французском значе-
нии —«денежный класс» (что не соответствует полностью английскому понятию «средний
класс»). Термин «буржуазия» охватывает как высший, так и средний класс, но с большим
отклонением в сторону высшего. (Так, например, органом буржуазии является газета
«Фигаро» в отличие от «Орор» и «Пардзьен либере», которые читает главным образом мел-
кая буржуазия.) По французской (как, впрочем, и марксистской) терминологии, «буржу-
азия» и «капитализм»— в большинстве случаев почти синонимы.
2 См. Жак Армель в «Обсерватер», 10 августа 1950 года.
3 «Дебаты в Национальном собрании», 1950 год, стр. 7223.
407
вал цифрами военных расходов, причем никто не знал, следует ли принимать
их всерьез. В это время министр финансов Петш, нейтралист в душе, от-
нюдь не желавший (в полном согласии с французским крупным капиталом)
огромных военных бюджетов, старался уверить американцев, что французы,
конечно, поставят солдат, но будет очень трудно убедить «французский народ»
платить более высокие налоги.
Тем не менее уже 5 августа французское правительство взяло на себя
по отношению к США большие обязательства по вооружению, которые, как
оказалось в действительности, оно не смогло выполнить. Кое-кто позже вы-
сказывал предположение, что правительство никогда и не думало, что
его обещания будут поняты буквально и «безоговорочно»; «оговорки» же
всегда можно истолковать по-разному. Так, например, задержку в поставках
какого-либо вооружения из США можно было в случае нужды использовать
как причину замедленного перевооружения*Франции. В общем во всем этом
было немало неразберихи, путаницы и непоследовательности, на что позже
указывал Мендес-Франс, заявивший, между прочим, что французские ми-
нистры вроде Плевена отправляются на международные совещания, не
зная, что они должны предложить (если вообще должны что-нибудь предла-
гать), на что могут или не могут согласиться, и нередко дают обещания, кото-
рые они просто не в состоянии выполнить.
Наконец, среди всех этих совещаний 1950 года наступил день И сен-
тября, когда президент Трумэн и Ачесон прямо заявили, что Европа должна
иметь 60 дивизий и из них 10—германских. В последующие дни продолжа-
лись совещания, сначала трех министров, а затем двенадцати, которых Аче-
сон счел в целом более податливыми в вопросе ремилитаризации Германии.
16 сентября Бевин, к большому испугу многих европейцев, согласился с «прин-
ципом» перевооружения Германии. Шуман позже утверждал (хотя все го-
ворит за то, что он давно уже был готов к этому), что он тоже был вынужден
после нескольких дней бесплодных разговоров согласиться с «принципом»
(Ачесон упорно подчеркивал, что это только «принцип»), так как иначе Фран-
ция оказалась бы совершенно изолированной. И действительно, к этому вре-
мени оппозицию Франции к «принципу» ремилитаризации поддерживали
только Бельгия и Люксембург, да и то не очень охотно.
Кое-кто позже утверждал, что болезнь и расслабленное состояние Эрне-
ста Бевина сыграли роль носа Клеопатры. В действительности ремилита-
ризация Германии была лишь вопросом времени. Официальная политика
Англии развивалась в таком направлении, что, если бы вопрос о перевоору-
жении Германии не был согласован в 1950 году, он, несомненно, был бы
решен в 1951 году если не Бевином, то Моррисоном.
3.	«ПЛАН ПЛЕВЕНА»
Теперь французам оставалось только стараться ограничить ущерб или
попытаться выиграть время. Не сводилась ли политика Плевена к попытке
сочетать то и другое? Такова была, во всяком случае, одна из распростра-
ненных точек зрения в отношении «плана Плевена».
Было бы бесполезно и далеко не занимательно подробно излагать беско-
нечные обсуждения, происходившие в конце лета и осенью 1950 года между
«тремя», «шестью», «двенадцатью» и т. д., вокруг вопросов’о перевооруже-
нии стран Атлантического блока и перевооружении Германии. Огромный
интерес представляют развернутые прения в Национальном собрании
24 октября 1950 года, когда Плевен впервые объявил о своем согласии с
«принципом», как он деликатно выразился, «участия Германии в обороне-
Европы». Эти дебаты знаменуют собой одну из главных вех в послевоенной
истории Франции. Именно тогда были заложены основы Европейского обо-
408
решительного сообщества. Делая хорошую мину при плохой игре, Плевен
пытался установить прочную связь между своим планом и планом Шумана1.
Трехдневные дебаты начались с заявления Плевена, изложившего вкрат-
це свои предложения, получившие в дальнейшем название плана Плевена.
Это был, в сущности, первоначальный французский вариант Европейского-
оборонительного сообщества. Он начал со слов, несомненно, рассчитанных
на то, чтобы вызвать одобрение США: «Господа, идеал коллективной безо-
пасности одержал победу в Корее». Но то, что последовало за этими словами,
было важнее, — это было изложение.плана Плевена и его основных принци-
пов.
«На недавних совещаниях в Нью-Йорке,— сказал Плевен,— пред-
ложения французского правительства, представленного Шуманом, Моком
и Петшем, были в значительной степени учтены нашими коллегами по
Атлантическому пакту. Они признали необходимость обороны Атланти-
ческого сообщества от любой возможной агрессии и возможно дальше
в восточном направлении. Они решили увеличить численность войск,
расположенных с этой целью в Европе. Они согласились, что все эти
войска независимо от их национальности должны находиться под еди-
ным командованием».
Плевен сказал далее, что Франция получит по специальному согла-
шению значительную финансовую и военную помощь. Каждая страна, подоб-
но Франции, должна будет пойти на жертвы, продлив срок военной службы
и увеличив свой военный бюджет.
После этого Плевен перешел к наиболее щекотливому пункту своего
заявления:
«Германия — не член Атлантического пакта, тем не менее она извле-
чет пользу из системы коллективной безопасности, вытекающей из
этого пакта. Поэтому будет только справедливым, если она внесет свой
вклад в организацию обороны Западной Европы».
Плевен быстро вознесся к величественным высотам «наднациональной»
точки зрения. Он напомнил о Европейском совете и плане Шумана:
«Межевропейские переговоры, последовавшие за нашими предло-
жениями, изложенными в плане Шумана, развивались благоприятно и
сейчас, по-видимому, подходят к концу. Французский план, как вы знаете,
предусматривает создание наднациональных институтов: верховного
комиссариата, совета министров, ассамблеи и суда,— которые должны
заложить политическую основу для Европейского сообщества.
По мнению французского правительства, создание объединенной
Европы повлечет за собой присоединение других государств к этим ин-
1 Этими дебатами, начавшимися 24 октября, отмечена одна из самых богатых собы-
тиями парламентских сессий после окончания войны. Только за несколько дней до этого
развернулась бурная дискуссия об Индокитае в связи с падением Као Банга — француз-
ской крепости в Северном Тонкине, которую под нажимом вьетнамцев французам пришлось-
оставить, потеряв при этом 3 тысячи человек. Именно по этому поводу Мендес-Франс с осо-
бой убедительностью доказывал, что «надо делать что-нибудь одно»; он считал, что Фран-
ция не может позволить себе «делать все» и что ей лучше попытаться закончить войну
в Индокитае. Это выступление Мендес-Франса навлекло на него критику со стороны жур-
нала «Анне политик», издаваемого благонамеренным Андре Зигфридом («Довольно стран-
но слышать, что радикал пользуется доводами коммунистов!»— восклицал журнал).
За дебатами о перевооружении Германии последовали многие другие, в частности
прения о перевооружении Франции в целом и о вытекающих из него финансовых затруд-
нениях. В промежутке были еще прения об Индокитае, а также смелая попытка коммуни-
стов вовлечь Мока в «дело генералов», что привело к тайному голосованию, в ходе которо-
го не менее 235 депутатов различных партий, включая нескольких членов МРП (и, как
подозревают, даже нескольких социалистов), проголосовали за предание Мока суду
Верховного суда. Этот маневр чуть не свалил правительство Плевена. Кроме того, он
был демонстрацией личной неприязни к Моку. Инцидент был исчерпан только после то-
го, как Плевен сначала подал в отставку (которую президент не принял), а затем заставил
собрание проголосовать открытым голосованием в пользу Мока.
409>
статутам, а также быструю и прогрессивно возрастающую организацию
подобных институтов в других областях — в сельском хозяйстве, транс-
порте, в области контроля над ценами, в производстве электрической
энергии, распределения сырья и т. д.
Французское правительство считало, что осуществление плана соз-
дания Объединения угля и стали подготовит людей к восприятию идеи
Европейского сообщества, до того как будет рассматриваться щекот-
ливый вопрос о совместной обороне. Но международные события не дали
нам передышки...»
Иными словами, это означало, что война в Корее ускорила ремилита-
ризацию Германии. Тем не менее Плевен заверил Национальное собрание,
что французское правительство намерено придерживаться своих наднацио-
нальных проектов, так как
«любая система, которая приведет сейчас или позже, прямо или косвен-
но, с оговорками или безоговорочно к созданию германской армии,
может только возродить недоверие и подозрительность. Не должно быть
ни германских дивизий, ни германского министерства обороны, ни гер-
манской национальной армии, так как это неизбежно привело бы к воз-
рождению германского милитаризма. Такая перспектива была едино-
душно отвергнута нашими союзниками; по существу, она представляла
бы опасность для самой Германии».
Поэтому Плевен предложил, чтобы после принятия плана Шумана
французское правительство потребовало такого решения вопроса о вкладе
Германии в европейскую оборону, которое «учитывало бы жестокие уроки
прошлого»:
«Французское правительство предлагает создание Европейской
армии, связанной с политическими институтами Европы. [Одобритель-
ные возгласы на многих скамьях левых, центра и правых.] Это пред-
ложение прямо вытекает из решений, принятых 11 августа 1950 года
на заседании Европейского совета, рекомендующих немедленное созда-
ние объединенной Европейской армии, которая будет сотрудничать
в деле защиты мира с войсками США и Канады».
Далее Плевен объяснил, что Европейская армия не может представлять
собой простое соединение национальных частей, ибо такая Европейская
армия слишком напоминала бы прежние коалиционные армии. Затем он
остановился на вопросе о назначении союзными правительствами министра
обороны, ответственного «на условиях, которые будут определены в будущем»,
перед Европейской ассамблеей; ею может быть Страсбургское или другое
специально избранное собрание.
«Наднациональный министр обороны, — сказал Плевен, — будет по-
лучать инструкции от наднационального совета министров. Контингенты,
поставляемые государствами — членами Сообщества, будут включаться
в Европейскую армию «возможно более мелкими подразделениями».
Будет создан общий бюджет обороны. Часта, необходимые для службы
в заморских территориях и не включенные в Европейскую армию, будут
существовать как национальные части. Европейские вооруженные силы,
предоставленные в распоряжение объединенного атлантического коман-
дования, будут действовать в соответствии с обязательствами, вытекаю-
щими из Атлантического пакта, как в отношении общей стратегии, так
и в области организации и вооружения». Однако, прежде чем Европейская
армия примет свой «окончательный» вид, будет существовать переход-
ный период. Кроме того, создание Европейской армии никоим образом
не должно замедлить или прервать происходящее сейчас перевооружение
и организацию атлантических сил под объединенным командованием
(это был намек на штаб верховного командования армии Атлантического
пакта в Европе, который вскоре должен был появиться на свет).

Такова программа, сказал Плевен, на основе которой французское
правительство предложит Англии и свободным странам континенталь-
ной Европы обсудить вопрос о создании Европейской армии; это будет
сделано, как только совещание шести министров утвердит план созда-
ния Объединения угля и стали.
Плевен признал, что на пути осуществления его плана имеются
«большие технические и психологические трудности», но высказал уве-
ренность, что при наличии желания, веры и воображения и при достаточ-
ной помощи Соединенных Штатов эти трудности будут преодолены.
Он добавил, что не считает войну неизбежной, и заявил, что Франция
присоединилась к тем державам, которые настаивали на созыве совещания
Большой четверки для «рассмотрения причин международной напря-
женности».
4.	КОГО ПЛЕВЕН ПЫТАЛСЯ ОБМАНУТЬ СВОИМ ПЛАНОМ-
США ИЛИ ФРАНЦИЮ?
В тот день В'Национальном собрании царило странное настроение: каза-
лось, что Франция боролась в Вашингтоне, будучи прижатой к стене, и была
вынуждена отступить под объединенным натиском Америки и Англии. Мно-
гие считали, что Плевен пытается теперь проделать ловкий трюк — сохра-
нить Атлантический союз и удержать вооружение Германии в очень узких
рамках. Никто не знал, верил ли он или кто-либо другой серьезно во все эти
«наднациональные» институты Европейского сообщества; многим они каза-
лись лишь хитроумным приемом, рассчитанным на то, чтобы ограничить воз-
можный ущерб. Существовала, правда, опасность, что американцы раскусят
этот слишком ловкий прием. Не постараются ли они, восхищаясь на словах
идеей «наднациональности», помешать французам использовать ее в интере-
сах тактики промедления?
А может быть, как предположил Пьер Кот, Плевен пытался обмануть
не американцев, а французов? Что представляло собой заявление Плевена:
вежливое «нет» по отношению к Америке или, наоборот, «да», произнесенное
робким шепотом? Такое «да», которое смазали медом и сиропом «европеизма»
и «наднациональности», чтобы оно не застряло в горле у французов?
Наконец, было несколько энтузиастов «Европы», которые настолько
твердо верили в «федерализм», что не заметили крупного просчета в плане
Плевена. Если какая-то степень федерализма и «наднационального» подхода
еще могла быть возможна в области экономики (например, в вопросе угля
и стали), то Европа была далеко не готова к признанию наднационального
принципа в такой несомненно политической области, как оборона. Та якобы
органическая связь, которую Плевен пытался установить между планом
Шумана и Европейской армией, была противоестественной. Все же в усло-
виях финансовой зависимости Франции от США план Плевена казался пра-
вительственному большинству, по тем или иным соображениям, наименьшим
пз всех возможных зол.
В ходе последующих двухдневных дебатов выяснилось, что, вообще
говоря, все были против перевооружения Германии, за исключением Поля
Рейно, но одни категорически возражали против него, и «сироп» Плевена
их не мог обмануть, а другие—«европейцы»—принимали слова Плевена
(или делали вид, что принимали) за чистую монету. Некоторые депутаты
правого крыла, как, например, ветеран войны Луи Марен, выступали в тра-
диционной антинемецкой манере «старых лотарингцев»; они предупреждали,
что ремилитаризованная Германия сможет объединиться с русскими (вообще,
^многие ссылались на Рапалльский договор 1922 года и советско-германский
пакт 1939 года). Несколько эксцентричный генерал Адольф Омеран прямо
411
заявил, что он стоит за антибольшевистский крестовый поход, но что такой
поход не достигнет цели, если разрешить участвовать в нем «грязным немцам»!
Депутаты левого крыла, как, например, Шарль Сэрр, Пьер Кот, не гово-
ря уже о коммунистах, занялись несложной, но довольно бесцельной игрой,
цитируя многочисленные выдержки из речей Шумана, где он заявлял, что
«не может быть и речи» о перевооружении Германии, и даже несколько более
ранние выступления в том же духе Бирнса и других американских лидеров.
Выдвигались также доводы, что, хотя германской армии еще не существует,
ремилитаризация, поскольку речь касается германской промышленности,
идет полным ходом и союзники отменяют в Германии одну контрольную меру
за другой. Несколько депутатов от различных партий указывали также на пси-
хологические аспекты перевооружения Германии; они сожалели, что в такой
момент, когда немцы в основном были еще настроены миролюбиво, государ-
ственные деятели Западной Европы и Америки решили пробудить в них ста-
рые воинственные инстинкты. Шарль Сэрр заявил по этому поводу:
«В настоящее время немцы питают глубокое отвращение к военной
форме. Нам следует поощрять теперешние антимилитаристские настро-
ения в Германии, а мы поступаем как раз наоборот... В 1951 году
1,5 миллиона бывших членов «Гитлеровской молодежи» достигнут
21 года, а в последующие 2—3 года — еще 2 или 3 миллиона. Неужели
вы хотите возродить в них тот дух, какой воспитывали у них в юности?»
Кроме того, сказал он, где та международная власть, о которой
говорил Плевен? Разве это не миф? «Создать юридическую сверхродину
легко только на бумаге»,—заявил он. И где это сверхправительство, из
которого выйдет сверхминистр обороны? Между тем остается фактом,
что германская тяжелая промышленность снова возрождается, что акции
фирмы «Ферейнигте штальверке» поднялись за период с июля 1948 года
по январь 1950 года с 11 до 55 пунктов, а акции фирмы «Сименс»— с
10 до 49 пунктов.
Эдуард Боннфус (ЮДСР) утверждал, что, хотя в Германии сильно
пацифистское влияние Хейнемана, Нимёллера и других, милитаризм
там далеко еще не умер и поэтому лучше принять план Плевена, чем
позволить Германии вооружаться самостоятельно.
Жильбер де Шамбрен (прогрессист), наоборот, заявил, что француз-
ское правительство согласилось с принципом вооружения Германии, не
посоветовавшись с французским народом, подавляющее большинство
которого сказало бы «нет». Он задал правительству два вопроса:
«1) Если вам не удастся добиться европейского совета министров,
общеевропейского бюджета обороны и европейского министра обороны,
а также участия Англии,— если вы всего этого не достигнете, отвергнете
ли вы перевооружение Германии в любом виде и форме, и
2)	Вы допускаете только мелкие германские подразделения: отверг-
нете ли вы перевооружение Германии, если вам предложат создать гер-
манские дивизии?»
К сожалению, продолжал Жильбер де Шамбрен, такие люди, как,
например, Поль Рейно, готовы, кажется, согласиться на вооружение
Германии в любой форме и почти на любых условиях. А между тем имеет-
ся серьезная опасность, что немцы, получив в руки оружие, сами спро-
воцируют войну. Де Шамбрен выразил сожаление, что немцев поощ-
ряют к этому многие, в частности сам Шуман, отказавшийся признать
границу по Одеру и Нейсе.
«Робер Шуман*. Когда я это говорил?
Жильбер де Шамбрен-. Вы сказали это однажды на заседании комис-
сии по иностранным делам. Вы прямо заявили, что Франция не признает
восточной границы Германии. Вы вызвали большое волнение в комиссии,
а также в западногерманской и польской прессе.
412
Шуман: Вы искажаете мои слова. Я сказал, что Франция не при-
знает и не оспаривает этой границы, потому что установить ее может
только мирный договор.
Де Шамбрен: Вы сказали, что не признаете ее.
Шуман: Я сказал также, что не оспариваю ее. Я сказал, что этот
вопрос может решить только мирный договор.
Де Шамбрен: Остается фактом, что ваше заявление сыграло на руку
германским реваншистам... тем, кто стоит за ремилитаризацию Германии,
тем самым людям, кто скорее всего может спровоцировать кон-
фликт».
Эта маленькая стычка вскрыла характерные черты политики Шумана,
всегда старавшегося не вступать в конфликт с американской политикой.
Он следовал также пронемецкой традиции времен Локарно, всегда подразу-
мевавшей возможность территориальных изменений на Востоке и сохранение
статус-кво на Западе.
Де Шамбрен закончил выводом (превратившимся в классический ар-
гумент и повторявшимся тысячи раз в той или иной форме в последующие
два года), что Франция должна иметь мужество сказать «нет», потому что
угроза американцев вооружить Германию без согласия Франции является
чистейшим блефом. И этим блефом следует пренебречь.
Совершенно иную позицию занял Поль Рейно. Прежде всего он отри-
цал, что вооружение Германии было «новым» вопросом; эту идею (как он
правильно отметил) вынашивали уже годами в результате отсутствия равно-
весия в Европе.
«Хорошо, если французы и англичане смогут оборонять линию на
Эльбе,—сказал он.—А что, если не смогут?»
Рейно напомнил затем, что в Страсбурге Черчилль внес предложение
о создании Европейской армии. Он (Рейно), Андре Филип и Жорж Бидо
выдвинули аналогичное предложение, дополнив его предложением о созда-
нии «европейской власти», контролирующей армию.
«Мы настаивали, чтобы Черчилль внес это дополнение в свой проект,
и он согласился. В новом варианте «европейская власть» приняла кон-
кретную форму европейского военного министерства, контролируемого
демократической ассамблеей... Консерваторы, либералы и один лейбо-
рист проголосовали за это предложение, но другие лейбористы, по настоя-
нию Далтона, воздержались».
Затем Рейно со всей силой обрушился на лейбористов. Именно лейбори-
сты, а не английские консерваторы вставляли «Европе» палки в колеса. Лей-
бористы боятся «Европы» и ее «либерализма». Он сказал, что лейбористская
партия вела себя в Маргете совершенно постыдно, настолько постыдно, что
даже Андре Филип, сам социалист, был глубоко возмущен и заявил:
«Прочтя манифест лейбористской партии, можно подумать, что
со времен Рамзея Макдональда ничто в мире не изменилось. Нельзя
без отвращения слушать их избитые изоляционистские и националистиче-
ские заявления, на которых лежит столь большая доля ответственности
за недавние катастрофы...»
В то же время Рейно выразил сожаление по поводу точки зрения другого
социалиста, Ги Молле, который считал, что французское общественное
мнение не одобрит идею «Европы», если Англия откажется принять в ней
участие. Молле даже сказал, что его просто не интересует «Европа», состоя-
щая лишь из Франции, Германии и Италии. Что это будет за основа для
социалистической Европы? Рейно поэтому хотел знать, был ли Молле — член
правительства Плевена — за или против плана Плевена. Со своей стороны,
Рейно считал вооружение Германии совершенно неизбежным: разве Франция
согласится, чтобы избежать ремилитаризации Германии, продлить у себя
срок военной службы до трех или четырех лет?
413
Рейно выразил сожаление, что при рассмотрении вопроса о перевоору-
жении Германии Франция предается ненужной жалости к себе. Да, Франция
страдала; но ведь Голландия страдала еще больше, и все же голландцы поло-
жительно относятся к перевооружению Германии. В заключение он выдви-
нул классический довод (противоположный доводу Жильбера де Шамбрепа):
если Франция не согласится на перевооружение Германии, Америка все равно
его осуществит.
Выпад Рейно против лейбористской партии (даже оставив в стороне
легенду, что будто бы он вместе с Черчиллем пытался укрепить «евро-
пеизм» консерваторов) свидетельствовал одновременно о ряде фактов: о нена-
висти французских правых к лейбористской партии, об их решимости осу-
ществить без помощи Англии свой вариант «Европы» и вообще, что они пред-
почитают Европу без Англии, хотя бы даже и консервативной. В самом деле,
разве Рейно мог серьезно верить в то, что Черчилль искренне стоял за уча-
стие Англии в Европейской армии и что его страсбургская резолюция не имела
целью прежде всего создание столь дорогого его сердцу франко-германского
союза? Рейно, надо думать, понимал, что, как только консерваторы окажутся
снова у власти, они станут такими же «националистами», «изоляционистами»
и «антифедералистами», как и лейбористы, и так же, как они, будут враждеб-
ны «наднациональным властям». Их враждебное отношение к плану Шумана
уже показало это.
Все же Рейно критиковал французское правительство за то, что оно
«пренебрегло» страсбургским предложением Черчилля, которое, по его сло-
вам, создавало более реальную основу для Европейской армии, чем план
Плевена. Вообще он считал, что французское правительство не проявляет
должного энтузиазма к «революционному» решению, принятому Пентаго-
ном,— оборонять Европу на территории самой Европы, тогда как в прошлом
они намеревались делать это при помощи баз в Северной Африке. Теперь ге-
нерал Брэдли ясно заявил, что США «проиграют третью мировую войну,
если уступят Европу русским». В общем Рейно говорил о вторжении рус-
ских так, словно это было не только вероятно, но и неизбежно, и, казалось,
огорчался, что широкие слои французского народа не хотели принимать его
слова всерьез. Он осуждал широко распространенный «нейтрализм», от кото-
рого, по его мнению, страдали и Франция и Германия, и считал его ясным
признаком «комплекса неполноценности».
Другие депутаты, не употребляя слова «нейтрализм», считали, наоборот,
что осторожность, проявленная французским народом, опасавшимся, что
Франция может слишком глубоко увязнуть в обширных стратегических
планах Пентагона, указывает на здравый инстинкт самосохранения. В общем
спор шел о самых основных вопросах французской жизни.
Нет нужды подробно останавливаться на других, выступлениях, имев-
ших место в течение последующих двух дней, но некоторые моменты сле-
дует отметить.
Коммунисты (Флоримон Бонт и Франсуа Бийу), разумеется, отри-
цали наличие какой-либо опасности со стороны СССР и остановились
вместо этого на воинственных высказываниях генерала Гудериана, гене-
рала фон Мантейфеля и даже некоторых более «умеренных» немцев,
провозглашавших главной целью «отвоевание» утраченных восточных
провинций. Вспоминая гитлеровский «новый порядок», Бийу восклик-
нул: «Идея объединенной Европы — изобретение Гитлера!» Он утверж-
дал, что американцы проделают тот же трюк с Шуманом, какой они
проделали раньше: пока он собирался расчленить Германию на мелкие
мозаичные государства, они организовали Федеральную республику;
пока он планирует создать мелкие воинские подразделения, они сфор-
мируют крупные дивизии.
414
Пьер Кот (прогрессист) бросил вызов правительству, предложив
ему представить собранию хотя бы один доклад французского посла или
военного атташе в Москве, который свидетельствовал бы о том, что рус-
ские готовятся напасть на Западную Европу, и заявил, что единственным
разумным решением будет «нейтрализация» Германии. Он сказал, что
вообще в происходящих дебатах чувствуется что-то патологическое;
достаточно лишь взглянуть на правительственную скамью: все члены
правительства выглядят озабоченными, «раздраженными и взволнован-
ными», так как им приходится защищать то, во что они сами в действи-
тельности не верят.
Даладье (радикал) высказал соображение, что если Германия будет
включена в эти планы, то совершенно не обязательно, чтобы немцы
были строевыми солдатами; они могут, если необходимо, строить укреп-
ления или отвечать за какой-либо другой участок «инфраструктуры»
Европейской армии. Он считал, что если французы будут служить вместе
с немецкими солдатами, то это вызовет очень плохие последствия в мо-
ральном отношении.
С этим согласились очень многие из выступавших.
Пожалуй, единственным подлинным энтузиастом идеи создания Евро-
пейской армии был пылкий лидер МРП П. А. Тетжен, верящий в будущее
«Европы», или, вернее, малой и преимущественно католической Европы.
«То, что мы предлагаем Германии,—заявил он,— вовсе не является
германской армией или возрождением германского милитаризма. Мы
предлагаем ей нечто совершенно иное—Европу».
И Морис Шуман вторил ему: «Это совсем не то, что милитаризм..,»
Выступая от имени социалистов, Даниэль Мейер оказался в трудном
положении. Он был «против перевооружения Германии»; он «не особенно'
доверял Аденауэру»; он считал, что если немцы будут иметь сильную армиюу
то Германией станет управлять прежняя капиталистическая и милитаристская
клика, а если у них будет слабая армия, «может создаться корейская ситуа-
ция» в ста милях от французской границы. Руководящий комитет социали-
стической партии был против даже частичной ремилитаризации Германии.
Произошел забавный эпизод, нашедший отражение в отчете, опубликованном
в «Журналь оффисьель»:
«Даниэль Мейер: Подумать только, что социалист, выступающий
против ремилитаризации Германии..*
Жак Дюкло (коммунист): ...перед тем как проголосовать за нее...
Даниэлъ Мейер: ...вызывает возмущенные возгласы правых!»
Нельзя не отдать должное остроумию Дюкло: Даниэль Мейер, конечно,
голосовал за план Плевена.
Отвечая на различные заданные ему вопросы, Плевен был то категоричен,
то уклончив. Он сказал, что план Шумана должен быть принят до того,
как будет достигнуто соглашение относительно Европейской армии. Не
должно быть Европейской армии, если не будет европейского министра обо-
роны и Европейской ассамблеи, контролирующей его действия; если эти усло-
вия французского плана будут отвергнуты, Франция не согласится пи на
какую другую форму перевооружения Германии. Однако он тут же заявил,
что было бы утопией пытаться помешать 50 миллионам людей принять уча-
стие в обороне своей страны. Затем Плевен стал утверждать, что перевоору-
жение Германии (под которым он подразумевал наличие армии) было начато
русскими (правда, он не смог представить других доказательств, кроме того,
что в Восточной Германии имеются крупные вооруженные полицейские силы).
Отвечая на вопрос, будет ли Франция осуществлять свой план, если Англия
откажется к нему присоединиться, Плевен назвал это гипотетическим вопро-
сом; пока он может только сказать, что французское правительство сделает
все от него зависящее, чтобы убедить Англию примкнуть к этому плану. По
415
вопросу о численности будущих германских частей Плевен высказался чрез-
вычайно туманно: это был явно такой пункт, по которому американцы реши-
ли занять твердую позицию.
Резолюция доверия правительству, в которой оговаривалось, что не
должно быть ни германской армии, ни германского генерального штаба,
была принята 343 голосами против 225. Позиция деголлевцев в отношении
Европейской армии была «негативной». Их представитель Рене Капитан резко
критиковал всю идею в целом, обвинил Шумана в том, что он уже давно
втихомолку планировал ремилитаризацию Германии, и повторил доводы,
высказанные самим де Голлем на пресс-конференции несколько месяцев
назад. Генерал в присущем ему величественном стиле заявил, что лидером
Европы должна быть только Франция и никакая другая страна. Затем де
Голль сказал:
«Существующий сейчас Европейский совет неспособен объединить
Европу... Единственной реальной основой для Европы является прак-
тическое франко-германское согласие (entente); на этом древнем нашем
континенте только оно открывает подлинные экономические и стратеги-
ческие возможности.
Должны существовать также европейские институты, непосредствен-
но избранные гражданами Европы и обладающие в экономических и стра-
тегических вопросах частью суверенных прав, переданных им странами—
участницами союза.
Должна также существовать система общей обороны, планы кото-
рой должны, как правило, составляться Францией; командующий евро-
пейской обороной должен также назначаться Францией, тогда как в Ти-
хом океане господствующая роль будет принадлежать Соединенным Шта-
там, а на Востоке — Англии; над всем этим должно быть общее руко-
водство объединенного генерального штаба... Только таким путем Ев-
ропа может снова стать сильной и организованной, и только таким
путем может возродиться надежда на всем пространстве от Атлантиче-
ского океана до Урала...»1
Это была последняя вспышка «величия Франции». Представитель де
Голля в Национальном собрании был поставлен в явно затруднительное
положение замыслами своего лидера, которые еще в начале года приняли
форму планов возрождения «империи Карла Великого»1 2.
Широкая публика была далеко не в восторге от американской политики
гонки вооружений, требовавшей от Франции усиления ее собственного
вооружения и согласия на вооружение Германии; но правительства «третьей
силы» в отличие от де Голля имели два больших преимущества: они, казалось,
пользовались относительной благосклонностью Соединенных Штатов и оста-
вляли за собой широкие возможности изворачиваться, используя тактику
проволочек.
5.	США «РЕВИЗУЮТ» ПЛАН ПЛЕВЕНА
Когда план Плевена был «в принципе» одобрен парламентом, правитель
ству предстояло попытаться убедить союзников принять этот план; и тут
почти сразу же возникли трудности. Последовали месяцы и даже годы тор-
говли и препирательств. Это была своего рода трехсторонняя борьба между
Францией, которая добивалась минимального вооружения Германии, сопро-
вождаемого различными гарантиями, предосторожностями и наднациональ-
ным контролем, Соединенными Штатами (обычно поддерживаемыми Анг-
лией), которым не терпелось получить для армии немецкие людские ресурсы,
1 Пресс-конференция де Голля 17 августа 1950 года.
2 Пресс-конференция де Голля *16 марта 1950 года.
416
дав в крайнем случае французам какое-нибудь номинальное удовлетворение,
и Германией, заинтересованной не столько в предоставлении войск для Евро-
пейской армии, сколько в обеспечении себе суверенитета и равных прав.
Другой вопрос, вокруг которого велись мелочно-педантичные дискус-
сии, касался точного определения взаимоотношений между Атлантическим
пактом и Европейской армией. В Национальном собрании Тетжен воскли-
цал: «Мы даем Германии не армию, мы даем ей Европу!» Это звучало вели-
колепно, но не совсем совпадало с намерениями американцев.
В отношении Атлантического пакта не встретилось особых технических
трудностей. Его военный комитет, состоявший из двенадцати начальников
штабов, 27 октября 1950 года решил создать верховное командование в Ев-
ропе во главе с генералом Эйзенхауэром. Предполагалось, что генеральный
штаб в Фонтенбло будет постепенно «поглощен» этой новой организацией —
штабом верховного командования армии Атлантического пакта в Европе.
Французы доказывали, что в том случае, если Европейской армии придадут
все «наднациональные» черты, предусмотренные планом Плевена, ее можно
будет свободно «включить» как «контингент» в армию Атлантического пакта
при условии, что ни один германский офицер не получит высокой командной
должности.
Отношение американцев и англичан к плану Плевена было довольно
противоречивым. Когда после голосования в Национальном собрании ми-
нистр обороны Мок поехал в Вашингтон, он обнаружил, что американцы
намерены немедля сформировать две германские дивизии и предлагают соз-
дать в Германии для этой цели вербовочные пункты, не принимая предвари-
тельно никаких шагов по осуществлению плана Плевена.
Мок, естественно, возражал против этого, заявляя, что он приехал с един-
ственной целью — рекомендовать план Плевена. Как сообщала французская
пресса, это сильно раздражало не только генерала Маршалла, но и Шинуэл-
ла. Но дело осложнялось еще различным отношением к плану Плевена в
самой Германии. Там, вообще говоря, было три течения: «нейтралистское»,
представленное такими людьми, как Нимёллер и Хейнеман, незадолго до
этого вышедший из правительства Аденауэра; течение, требовавшее «прежде
всего равных прав», представленное социал-демократами и их лидером Кур-
том Шумахером, который заявлял, что немцы — «это не армия наемников»,
и, наконец, течение, представленное самим Аденауэром, который в то время
придерживался выжидательной тактики, рассчитывая вскоре получить зна-
чительно лучшие условия, чем те, что предусматривались планом Пле-
вена.
Тем не менее в ходе вашингтонских переговоров французское правитель-
ство решило, что оно не может все же занять «чисто негативную позицию».
Уже 2 ноября Мок согласился на включение в Европейскую армию герман-
ских батальонов численностью от 800 до 1200 человек и предложил, чтобы
эта армия, конечно, вместе со своим «наднациональным» аппаратом, соста-
вила «в виде эксперимента» к концу 1951 года 100 тысяч человек. Споффорд,
ведший в основном переговоры от имени правительства США, счел предложе-
ния Мока совершенно недостаточными и предложил создать, полностью осна-
щенные германские «боевые единицы», размеры которых будут определены
позже. Он согласился, что германские высшие офицеры не должны прини-
мать участия в организации и входить в командование Европейской армии;
в обмен на эту «уступку» он просил, чтобы французы перестали настаивать
на немедленном создании европейского министерства обороны.
К середине ноября Споффорд, несмотря на несговорчивость французов,
добился некоторого успеха: ему удалось уговорить их согласиться «в прин-
ципе» на создание «боевых единиц» численностью 5—6 тысяч человек; фран-
цузы, однако, продолжали настаивать на принятии принципов плана Пле-
вена.
27 А. Верт
417
Тем временем 3 ноября советское правительство направило ноту Фран-
ции, Англии и США, где предлагало начать новые переговоры о демилита-
ризации Германии. Хотя нота была плохо принята в Лондоне и Вашингтоне,
Шуман занял более «тонкую» позицию; уже на следующий день он сказал,
что переговоры с русскими вовсе не бесполезны: переговоры 1949 года «все
же» привели к окончанию берлинской блокады. А Эррио заявил 16 ноября
в Национальном собрании, что «если на карту поставлены жизни миллионов
людей, то следует вести переговоры даже с дьяволом».
Но, не отвергая прямо советских предложений, Шуман тем не менее про-
должал продвигать идею Европейской армии, заявив корреспонденту одной
из германских газет, что «в интересах Германии» присоединиться к этому
проекту. 24 ноября на заседании Европейского совета он выступил с про-
странной речью в защиту Европейской армии. Немецкие социалисты в Страс-
бурге были безоговорочно враждебны этому проекту; отношение к нему анг-
личан вызывало недоумение французов: в то время как лейбористы в Страс-
бурге были настроены по меньшей мере холодно и воздерживались при голо-
совании резолюции о Европейской армии, Данкен Сэндис и другие консер-
ваторы были в числе ее самых горячих сторонников!
В целом, однако, Страсбургская ассамблея не достигла особого успеха.
Комиссия по общим вопросам, куда входил Андре Филип, предложила соз-
дать общий политический комитет, «ведающий вопросами безопасности и
международной политики», но это предложение было отвергнуто 59 голосами
против 39, при 12 воздержавшихся. В. Страсбурге усиливалось впечатле-
ние, что федерализм как таковой не пользовался особой популярностью и
что Европейский совет, в лучшем случае, мог надеяться на одобрение хотя
бы некоторыми державами таких «специализированных агентств», как Евро-
пейское объединение угля и стали и в лучшем случае — Европейской армии.
Но только почти год спустя Спаак, уйдя в отставку с поста председателя
Страсбургской ассамблеи, дал выход для всей накопившейся горечи и раз-
битых надежд убежденных «европейцев».
6.	«ЕВРОПА НАПУГАНА»
В общем к концу 1950 года создалась .чрезвычайно сложная ситуация.
Англия просийа Францию не так упорно защищать «принципы» плана Пле-
вена «в ответ на разумную позицию, занятую Соединенными Штатами в
Корее» (!), и принять предложение Споффорда о немедленном формировании
крупных германских боевых единиц. Французскому правительству не хоте-
лось принимать американский план, так как эти «боевые единицы» вскоре
могли вырасти в регулярные и «самостоятельные» дивизии. Инструкции фран-
цузскому представителю на лондонских переговорах Альфану, принятые
на заседании французского кабинета министров 7 декабря, представляли
собой удивительную смесь уступок, условий и оговорок, включая мнение,
что, пожалуй, ничего не следует решать до новых переговоров с русскими
и немцами1.
Если в этом вопросе в результате сопротивления французов и немцев
не было достигнуто никакого заметного прогресса, зато переговоры, касаю-
щиеся верховного командования армии Атлантического пакта в Европе,
оказались более успешными, и 19 декабря президент Трумэн объявил о назна-
чении генерала Эйзенхауэра главой этой новой организации, которая вско-
ре должна была устроить свою временную штаб-квартиру в отеле «Астория»
в Париже. Между тем в Соединенных Штатах происходила словесная дуэль
между экс-президентом Гувером, предложившим оставить Западную Европу
1 «Анне политик», 1950 год, стр. 272.
418
и сосредоточить свои усилия на обороне Британских островов, и президен-
том Трумэном, уверявшим своего предшественника, что Европа «всерьез»
занимается своим вооружением.
Были и другие недоразумения. Соединенные Штаты решительно намере-
вались включить Испанию в оборону «свободного мира», что вызвало силь-
ную оппозицию во Франции; там казалось неуместным привлекать Франко
к защите свободы и демократии. Впрочем, некоторые циники заявляли:
«Если вы имеете дело с Ли Сын Маном, то чем Франко хуже?» Была также
проблема Индокитая, где американцы начинали теперь покровительствовать
Бао Даю.
24 декабря газета «Монд» опубликовала следующее довольно курьезное
сообщение из Сайгона:
«Сегодня в Сайгоне в ратуше были подписаны соглашение о воен-
ной помощи в обороне Индокитая и новая франко-вьетнамская экономи-
ческая конвенция. Присутствовали император Бао Дай, Летурно, гене-
рал Делаттр де Тассиньи, министр США Хис, премьер-министр Вьет-
нама Тран Ван Гуу и министры обороны Лаоса и Камбоджи.
Говоря об американской военной помощи, Летурно сердечно воз-
дал должное «благородной Америке».
«Молодая вьетнамская армия,— сказал он,— которая сейчас фор-
мируется под высоким руководством его величества Бао Дая... уже полу-
чила большую помощь от Соединенных Штатов... а военно-морской флот
и военно-воздушные силы Французского Союза в значительной степени
заново оснащены. Но главный удар падает на наши сухопутные войска,
и я теперь уверен, что и эти войска вскоре получат необходимое снаря-
жение».
Тран Ван Гуу сказал, что день 23 декабря станет знаменательной вехой
в борьбе человечества за свободу и независимость... Он подчеркнул общность
целей борьбы, которую ведут французы в Индокитае и войска американцев
в Корее. Затем выступил Хис.
«Соглашение, подписанное сегодня,— сказал он,— аналогично
договорам, подписанным Соединенными Штатами со многими другими
странами Азии, Европы и Америки. Оно не дает американцам права ни
организовать базы в вашей стране, ни контролировать вашу экономику,
ни командовать вашими войсками, ни пользоваться другими исключи-
тельными привилегиями. Я говорю это, чтобы предупредить коммуни-
стическую пропаганду...»
Французское правительство, несомненно, радовалось, что Америка
принимает на себя некоторую часть финансового бремени вьетнамской вой-
ны. Но широкая публика далеко не была уверена, не повлечет ли за собой
эта помощь бесконечное затягивание войны в Индокитае.
28 ноября Национальное собрание обсуждало бюджет 1951 года и в
основном вопрос о перевооружении Франции, которое было намечено вско-
ре после начала войны в Корее.-
Цифры, предложенные правительством Плевена, были весьма харак-
терны:
	1950 год	1951 год
	(в МИЛЛ фрав	гиарда жов)
Гражданские расходы		933	1039
Реконструкция и оборудование предприя- тий 		719	680
Военные расходы		449	780
27* 419,
Дефицит должен был покрываться займами на сумму 90 миллиардов
франков и американской помощью в размере 255 миллиардов, из которых
115 миллиардов шло на «гражданские» нужды, а 140 миллиардов—на воен-
ную помощь.
Мендес-Франс был в числе наиболее придирчивых критиков правитель-
ства.
«Чтобы увеличить военные расходы до такого размера,— сказал он,—
вы должны поднять национальный доход, снизить издержки потребле-
ния и, наконец, сократить расходы на капитальные вложения... Но
эти расходы и так уже сильно урезаны. На протяжении нескольких лет
производительные расходы постоянно уменьшаются. И сейчас вы пред-
лагаете новое сокращение, тогда как мы — единственная страна в Евро-
пе, уровень производства которой стоит ниже уровня 1929 года. Все
это потому, что вы не захотели пойти на необходимые жертвы в период
Освобождения [явный намек на победу Плевена над Мендесом в 1945 го-
ду.—Л. В.]. План Монне был урезан наполовину. Подлинная нацио-
нальная оборона зависит от оснащенности промышленности страны,
и больше всего на свете мы нуждаемся в мощном промышленном потен-
циале... Мы продолжаем перебиваться с хлеба на квас. Наши военные
расходы уже сейчас выше всех наших возможностей. Наши расходы на
социальные нужды больше, чем до войны, а наша реконструкция далеко
не закончена... Чрезмерное вооружение разрушит нашу экономику, и
вам надо выбрать одно; если вы попытаетесь сделать все сразу, вы добье-
тесь только инфляции».
Министр финансов Петш пытался убедить Мендес-Франса, что ни один
из основных проектов капитальных вложений не будет затронут: ни коксо-
вые заводы, ни Донзер-Мондрагонская гидроэлектростанция; сокращения не
коснутся работ, уже начатых на французских железных дорогах, на авиа-
линиях или в Северной Африке.
Итак, 1950 год закончился зловещими признаками — новой опасностью
инфляции, дальнейшим сокращением капиталовложений в общественные
работы, ростом военных расходов и приготовлениями к прибытию в отель
«Астория» генерала Эйзенхауэра в качестве главы верховного командова-
ния армии Атлантического пакта в Европе.
1951 год был годом выборов. Но, за исключением того, что он привел
Францию к дальнейшему сдвигу вправо, он не изменил в значительной сте-
пени проблем, стоящих перед французами. Внутренние проблемы заработной
платы и цен к 1952 году более или менее стабилизировались, но три главные
внешние проблемы — Германия, Северная Африка и Индокитай — приобре-
ли в последующие три года необычайно острый характер.
u
ACT
ПЯТАЯ
b
Борьба с арабами,
коммунистами
и АМЕРИКАНЦАМИ
1951-1953 годы
Глава первая
НАКАНУНЕ ВЫБОРОВ 1951 ГОДА
Каждый год в послевоенной Франции, за малым исключением, казался
«переходным годом». Переходным к чему? Обычно на .это трудно было отве-
тить. Но разве это более или менее осторожное блуждание ощупью в потем-
ках не типично для нашей «ужасной эпохи», как назвал ее Уинстон Чер-
чилль в феврале 1955 года? И, не считая всеобщих выборов, в сущности,
почти ничего не изменивших в международном плане, 1951 год был во
Франции просто еще одним «переходным» годом, когда не было принято ни-
каких ясных решений в области международной политики, если не считать
значительными событиями ратификацию плана Шумана и французскую ноту
Тунису от 15 декабря, положившую начало периоду острой напряженности
в отношениях между Францией и Северной Африкой. В начале 1952 года
известный пропагандист «Западного блока» Андре Зигфрид, анализируя
сложную «психологическую проблему» франко-германских отношений,
с большим сожалением признал, что «в 1951 году не было принято никаких
коренных решений»; он считал, однако, что Франция шла «по верному пути»,
и пытался в бодром тоне доказывать, что «Европа, наша Европа», становится
реальностью. Американцы, говорил он, не испытали германского вторжения
и поэтому с большей поспешностью, чем Франция, хотели «включить» Гер-
манию в западную систему, вплоть до ее обороны. Зайдя слишком далеко
в своих требованиях перевооружения Германии, они опять обратились
к плану Плевена как основе для обсуждения, но теперь, к сожалению, немцы
начинали выдвигать^жесткие условия. Кроме того, налицо было явное неже-
лание Англии иметь что-либо общее с «Европой». Зигфрид считал, что это
очень беспокоит американцев и что они «благодарны Франции» за ее «поло-
жительные усилия».
«План Плевена и план Шумана поддерживают в американцах дух
сотрудничества (хотя и довольно непрочный), потому что каждому ясно,
что, если бы план Шумана не был ратифицирован, изоляционизм Аме-
рики снова значительно бы усилился. Отказ от плана Шумана означал
бы уход обескураженной и разочарованной Америки, не верящей боль-
ше, что европейцы способны создать Европу».
Но, конечно, американцы не могут смотреть на Германию с той же точки
зрения, что и Франция... А кризис Европы имеет исключительно трагиче-
ский характер... На карту поставлена судьба континента, судьба всей циви-
лизации... Пожалуй, французы не сознают чрезвычайной серьезности этого
'европейского кризиса1. И так далее, и тому подобное. Все это заканчивалось
предупреждением, что, если Франция не проявит большего рвения, амери-
канцы могут предпочесть вооружать своими силами немцев, турок и испан-
цев. Удивительно, как этот мелкий шантаж из года в год повторялся на стра-
ницах американских изданий и в сочинениях «благонамеренных» французов!
1 «Анне политик», 1951 год, стр. XII—XIII.
423
Возможно, Зигфрид был прав, когда говорил, что «Европа» «идет по
верному пути»; но как медленно она двигалась! Дело в том, что с появлением
плана Плевена в конце 1950 года начался почти четырехлетний период выжи-
дания и дипломатических проволочек. В течение этого периода во Фран-
ции накопился ряд проблем: в области организации «Европы», колониальной
политики и даже внутренних реформ,—но ни по одному основному вопросу
не было принято ясного решения. Правда, в мае 1952 года в Париже был под-
писан договор о Европейском оборонительном сообществе1, но правительства
одно за другим откладывали его ратификацию, главным образом потому^
что не были уверены, найдется ли в Национальном собрании нужное для
его одобрения большинство. Договор о Европейском оборонительном сооб-
ществе не был задуман или предложен Францией добровольно, он явился
результатом бесконечного давления, какому Франция подвергалась в тече-
ние почти двух лет, в особенности со стороны Соединенных Штатов, и в своем
окончательном виде лишь очень отдаленно напоминал план Плевена. Непри-
язнь в стране к Европейскому оборонительному сообществу была так велика,
что только Мендес-Франс, с его страстью к «четким решениям», став премьер-
министром, нашел в себе смелость просить парламент высказать свое мнение
по этому вопросу. Даже такие наиболее ревностные сторонники ЕОС, как
Шуман, не решались до этого взять на себя ответственность за возможный
провал и предпочитали затягивать дело.
Еще две крупные внешние проблемы привлекали внимание в период
1951—1954 годов если не страны, то, во всяком случае, прессы. Одна была
связана с Индокитаем, другая — с Северной Африкой. Если в течение 1951 го-
да генералу Делаттр де Тассиньи удалось с помощью американцев «стаби-
лизировать» на время военное положение, то в последующие два года воен-
ная и политическая ситуация быстро ухудшилась, завершившись катастро-
фой в Дьен Бьен Фу, после которой оставался только один выбор: или
мировая война (если это будет угодно США), или переговоры о перемирии,
теперь уже на явно невыгодных условиях. Последнюю задачу взял на себя
Мендес-Франс в Женеве в июне—июле 1954 года.
Возрастающее понимание того, что война в Индокитае становится все
более безнадежной (вместе с сознанием, что в Европе Францию угрозами при-
нуждают принимать «решения», неугодные ей), пожалуй, может служить
с психологической точки зрения лучшим объяснением невероятной «жест-
кости» политики Франции в отношении Северной Африки в период 1951—
1954 годов. Если, с одной стороны, верно, что капиталистические правитель-
ства во всем мире, встревоженные ростом национально-освободительного
движения в Африке и Азии, стали вести себя крайне жестоко и цинично1 2,
то не менее верно и то, что по отношению к Северной Африке не только фран-
цузские капиталисты, но и общественное мнение в основном было настроено
в пользу такой политики. Инстинктивно французы чувствовали, что если
у Франции было немало веских причин к отказу от Индокитая, то отказывать-
1 Европейское оборонительное сообщество—сколачивавшийся империалистами воен-
ный блок 6 западноевропейских стран, направленный на противопоставление замкнутой
группировки этих государств странам демократического лагеря, на возрождение во-
оруженных сил в Западной Германии. 27 мая 1952 года представители Франции, Италии,
Западной Германии, Бельгии, Голландии и Люксембурга подписали в Париже договор*
об образовании «оборонительного сообщества», который должен был вступить в силу при
условии ратификации его парламентами соответствующих стран. Согласно договору, все
вооруженные силы сообщества —Европейская армия— поступали в ведение верховного-
командующего вооруженными силами агрессивного Североатлантического союза.—
Прим. ред.
2 Это верно как в отношении Франции, так и в отношении Бельгии в Конго, Англии,
в Кении и Малайе, Соединенных Штатов на Филиппинах и в «независимых» республиках
Центральной Америки, находящихся под властью американской компании «Юнайтед
фрут», не говоря уже о Малане в Южно-Африканском Союзе, чей пример все чаще исполь-
зуется неофициально всеми колониалистами.
424
ся от Северной Африки ей ни в коем случае не следовало. На протяжении
последних сорока лет каждому французскому школьнику внушали, что Лиоте
и другие великие люди создали в Северной Африке славную Французскую
империю, что это было «естественное расширение» границ Франции и что
лишиться этой империи — означало бы просто передать ее другим капиталисти-
ческим державам, скорее всего Соединенным Штатам, которых усиленно об-
виняли в оказании помощи партии «Истикляль» в Марокко и Тунисской феде-
рации профсоюзов в Тунисе в их борьбе против французского господства.
Вообще говоря, во Франции шла борьба двух направлений: политики
грубой силы, с одной стороны, и политики соглашения, добровольного сосу-
ществования, постепенной эмансипации и самоуправления — с другой.
Оба направления обвиняли друг друга в пропаганде курса, который может
привести только к потере Северной Африки: политика грубой силы приведет
к сопротивлению и восстанию, политика самоуправления — к быстрому
вытеснению Франции из ее Североафриканской империи.
В одной из последующих глав этой книги будет показано, как в Тунисе
(после знаменитой французской ноты от 15 декабря 1951 года, отвергшей
просьбу правительства Шеника о внутренней автономии) одержала верх
политика грубой силы и как в Марокко «жесткая» политика, проводимая ге-
нералом Жюеном с момента назначения его в 1948 году генеральным рези-
дентом, достигла своей высшей точки летом 1953 года, когда французские
власти в Рабате с молчаливого одобрения Кэ д’Орсэ свергли с престола сул-
тана.
Следует, однако, сказать, что если по вопросу о Северной Африке между
интеллигенцией и властями во Франции происходила ожесточенная борьба
мнений, то широкие массы во Франции оставались в основном «нейтральными»
в отношении методов, какими лучше всего можно было «сохранить для Фран-
ции Северную Африку». Правые и МРП полностью поддерживали «жесткую»
политику. Социалисты, выступая на словах за «эмансипацию», на деле сдер-
живали свой антиколониалистский пыл, равняясь на французские социали-
стические организации в Северной Африке (а эти организации, составлявшие
часть «белого общества», были настроены отнюдь не «антиколониалистски»).
Что касается коммунистов, то они сознавали непопулярность во Франции
всякой пропаганды в пользу полного «освобождения» Марокко, Алжира
или Туниса и предпочитали вместо этого сосредоточить свои усилия на Ин-
докитае; кроме того, они отнюдь не симпатизировали таким «буржуазно-
националистским» организациям, как партия «Нео-Дестур» в Тунисе и партия
«Истикляль» в Марокко, прекрасно зная, что обе эти партии упорствовали
в своих антикоммунистических взглядах. Их наиболее тесные связи с Север-
ной Африкой шли через алжирскую партию Движение за торжество демокра-
тических свобод, во главе которой стоял Мессали Хадж и которая имела
много сторонников среди алжирского пролетариата во Франции. Именно
эти алжирские рабочие во Франции всегда играли видную роль в организуе-
мых коммунистами демонстрациях в день Первого мая и 14 июля, происхо-
дивших в Париже и других французских промышленных центрах. Так, напри-
мер, из-за участия этих алжирцев в первомайской демонстрации 1951 года
возникла ожесточенная схватка в Сент-Антуанском предместье между демон-
странтами и полицией г-на Бейло; во время этой схватки было ранено не-
сколько сот человек.
Но в начале 1951 года Северная Африка еще не являлась для Франции
главной заботой. Правда, в Марокко генерал Жюен, натолкнувшись на
упорство султана Сиди Мухаммед бен-Юсефа, организовал поход на Рабат
знаменитых «всадников-берберов», которые угрожали низложить султана,
если он не откажется от поддержки партии «Истикляль» и не подпишет ряд
декретов, представленных ему разгневанным французским генеральным ре-
зидентом. В карикатуре, помещенной в газете «Фран-тирёр», эти «всадники-
425-
берберы» изображены в классическом костюме инспекторов тайной полиции—
в котелке и подбитых гвоздями сапогах, с моржовыми усами и зонтиками. Но
после этого небольшого насилия над султаном некоторое время о Северной
Африке почти ничего не было слышно (за исключением заявления, сделан-
ного вскоре султаном корреспонденту одной египетской газеты, что он под-
писал декрет против партии «Истикляль» только по принуждению). Она все
еще казалась второстепенным вопросом.
У широкой публики было немало других забот. Война в Корее все
еще продолжалась, Сеул несколько раз переходил из рук в руки, и война
в воздухе становилась с каждым днем все ожесточеннее. Отставка в апреле
Макартура, несомненно, вызвала большое облегчение, так же как и выдви-
нутое русскими два месяца спустя предложение о прекращении огня, кото-
рое в конце концов привело к бесконечным переговорам в Кэсоне и Пань*
мыньчжоне.
Но что происходило в течение нескольких месяцев, предшествовавших
выборам — тем самым выборам, от которых тщетно ожидали, что они дадут
Франции возможность «начать сначала»? Год начался, как мы уже говорили,
с прибытия генерала Эйзенхауэра в качестве верховного главнокомандую-
щего вооруженных сил Атлантического союза. Коммунисты хвастались, что
их угроза поднять восстание заставила Эйзенхауэра «пробраться в Париж
почти тайком», а французское правительство — отменить различные воен-
ные парады, приемы и банкеты в честь его прибытия1. Несколько дней спустя
коммунисты организовали демонстрацию, направленную против Эйзен-
хауэра; демонстрация была сравнительно небольшая, но именно она вызвала
у «Айка» меланхолическое замечание, уже цитированное нами выше. На
площади Эту аль было больше полиции, чем демонстрантов, и почти всех их
загнали в полицейские машины и увезли. Многие были избиты, среди них
(по ошибке) репортер газеты «Фигаро».
Правительство Плевена позаботилось о том, чтобы прибытие Эйзенхауэ-
ра в Европу совпало с рядом принятых правительством аптикоммунистиче*
ских мер; так, был издан декрет, запрещающий пребывание во Франции трех
руководимых коммунистами международных организаций: ВФП (Всемир-
ная федерация профсоюзов), Международной демократической федерации
женщин и Всемирной федерации демократической молодежи. Противники
правительства оспаривали законность роспуска ВФП как организации, вхо-
дящей (по категории «А») с правом совещательного голоса в ООН. Примерно
в это же время началась направленная против коммунистов чистка*руково-
дящего состава французских государственных учреждений.
В общем правительство Плевена — Мока решило всеми способами заслу-
жить одобрение США. Оно заставило Национальное собрание проголосо-
вать значительным большинством за программу перевооружения, «чтобы»,
как выразился Мок, «вызвать у Америки доверие к Франции» и обес-
печить заодно постоянный приток оружия и денег. Все же программа воору-
жений не вызвала никакого энтузиазма. Франсуа Мориак заявил в «Фигаро»,
что для Франции новая война означала бы смерть, и рекомендовал начать
переговоры с русскими.
Особенно взволновала французское правительство в это время речь сена-
тора Тафта о «периферийной стратегии». Откуда только Тафт взял, что Фран-
ция была недовольна Атлантическим пактом или присутствием американ*
ской арМии в Европе? Несомненно, во всем виноваты эти проклятые «нейтра-
листы», которые теперь приветствовали речь Тафта! Особенно характерна
была стычка, происшедшая между газетами «Фигаро»*и «Монд» в начале ян-
варя 1951 года, после приезда Эйзенхауэра и речи сенатора Тафта. Пьер
Бриссон, редактор газеты «Фигаро», резко напал на «нейтралистов» из га-
1 «Юманите», 8 января 1951 года.
426
зеты «Монд», назвав их «бесполыми» людьми. На это Бэв-Мери, редактор
газеты «Монд», ответил небольшой заметкой, отличавшейся сочным юмором
в стиле Рабле, столь необычном для «Монд»: легко, мол, хвастаться своей
необычайной французской мужественностью, «но есть ли она у вас?..»
И Бэв-Мери добавил, что во Франции слишком много людей, которые любят
красивые слова, а сами тем временем прячут свои накопления в каком-ни-
будь надежном банке за океаном. На следующий день Бриссон взвыл от воз-
мущения и заявил, что, за исключением мелких сумм, необходимых для
экспедиторских расходов за границей, «Фигаро» держит все свои фонды во
Франции!
В такой атмосфере за несколько дней перед тем, как Плевен должен
был посетить президента Трумэна, Жюль Мок настоял на том, чтобы созвать
пресс-конференцию англо-американских журналистов, и прочел им заранее
тщательно подготовленный текст, где заявил, что «нейтралисты»— это такие
же враги, как и коммунисты, что Франция верит в коллективную безопас-
ность, что она верит «освободителю Европы» Эйзенхауэру и что он, Жюль
Мок, французский социалист, «предан душой и телом задаче создания мощ-
ной французской армии». И эта армия вместе со своими союзниками (Гер-
мания при этом не'упоминалась) «заставит отступить агрессоров». Он заверил
своих слушателей, что коммунисты теряют влияние и что французское пра-
вительство принимает очень жесткие меры по отношению к коммунистам
[громкие возгласы одобрения большинства присутствующих], которых сей-
час увольняют со всех ответственных постов. Он заверил их также в том, что
Франция способна на самые удивительные взлеты и обновление; он напомнил
о Конвенте, который принял Декларацию прав человека и гражданина и мет-
рическую систему (sic!) и создал революционную армию, ставшую грозой
для всех коронованных тиранов того времени. Кроме того, во Франции были
Парижская коммуна, Народный фронт и славное движение Сопротивления
(по мнению многих его слушателей эти три достижения имели несколько
красноватый оттенок и, пожалуй, были довольно неудачными примерами на-
дежности Франции!). Однако Мок их упомянул явно из лучших побуждений,
и при этом опять заверил свою аудиторию, что во французской армии есть
только три коммуниста-подполковника и ни одного в более высоких чинах,
но и за этими тремя следят самым тщательным образом. А переговоры с гене-
ралом Эйзенхауэром протекают исключительно благоприятно1!
Это заявление Мока американским журналистам само пФ себе не имеет
значения, но оно показывает, до какого унизительного шутовства доходили
некоторые французские министры в своем стремлении произвести хорошее
впечатление в США. Мок, несомненно, считал, что должен успокоить аме-
риканцев. Плевен надеялся пропзвести хорошее впечатление в Вашингтоне
и получить больше помощи для Индокитая. Делаттр требовал подкреплений
и угрожал, что, если американцы не предоставят значительной помощи,
придется, возможно, направить в Индокитай часть призванных новобранцев.
И Мок и Плевен прилагали все усилия, чтобы показать, что Франция делает
больше, чем Англия. Это не всегда было легко. Возникали еще и другие
трудности. Так, Мок и Плевен прекрасно сознавали отрицательное отноше-
ние французов к американским аэродромам, которые должны были строиться
во Франции в соответствии с планом, обсужденным с Эйзенхауэром. В то
время призрак Кореи преследовал многих людей.
Коммунисты, разумеется, полностью использовали это. 10 апреля га-
зета «Юманите» в статье под заголовком: «Американцы в Америке» писала:
«План Маршалла теперь уже не кажется подарком рождествен-
1 ского деда-Мороза. Из Америки поступают теперь не банки с продо-
вольствием, а танки и автоматы... Все это привело к резкому снижению •
1 «Нью стейтсмеп энд Нейшн», 20 января 1951 года.
427
нашего уровня жизни... Эйзенхауэру приказали стать Макартуром Ев-
ропы, а американским солдатам, оккупирующим сейчас Францию, вну-
шили, что они защищают здесь свободу и цивилизацию. Совсем, как
в Корее! Министр внутренних дел разослал своих полицейских по всей
стране, снабдив их инструкциями от 27.11 1950 г., 24.1 1951 г. и 8.IT
1951 г., цель которых: а) предоставить местную полицию в распоряже-
ние оккупационных войск; б) ликвидировать все, что могло бы помешать
использованию наших железных дорог американскими войсками;
в) парализовать все протесты против предоставления в распоряжение
американцев портов Бордо и Ла-Рошель, железной дороги, соеди-
няющей оба порта, и всех военных сооружений и аэродромов в этом
районе...»
Далее «Юманите» цитировала секретный циркуляр Кея от 28 февраля
1951 года, в котором агентам министерства внутренних дел предписывалось
«сделать все от них зависящее для создания дружеских контактов» между
американцами и населением. В примечании говорилось, что префекты долж-
ны оказывать помощь в осуществлении этой задачи.
Эта пропаганда продолжалась изо дня в день. 26 апреля Пьер Куртад
писал в «Юманите»:
«Эдди Гилмор, парижский корреспондент агентства Ассошиэйтед
Пресс, сообщил, что французское правительство откладывает опубли-
кование сообщения о создании на французской территории «большого
количества авиационных баз для американских истребителей и бомбар-
дировщиков»... Эдди Гилмор полагает, что такое промедление вызывается
«деликатными политическими проблемами, существующими в настоящее
время во Франции». Гилмор выражается слишком вежливо. Дело здесь
не в «деликатных политических проблемах»; подлинной проблемой яв-
ляется растущий гнев всего народа, не желающего превращаться в ми-
шень для бомбардировок».
Между тем Плевен и его правительство делали все от них зависящее,
чтобы завоевать расположение Америки. По словам газеты «Монд», Плевен
был принят в конце января в Вашингтоне самым сердечным образом и достиг
главной цели своего путешествия, которая заключалась в том, чтобы «поло-
жить конец недоразумениям и усилить франко-американское сотрудничество».
В чем же выражалось это сотрудничество? По словам «Монд»,
«Плевен рёшил во что бы то ни стало добиться помощи американцев
в Индокитае, и хорошо известно, что это его стремление оказало извест-
ное влияние на позицию Франции в Лейк-Саксесе».
Иными словами, Франция в обмен на помощь американцев в Индокитае
согласилась поддержать резолюцию, объявляющую Китай агрессором!
«Трумэн подтвердил свое обещание относительно отправки воен-
ного снаряжения франко-вьетнамской армии, сражающейся сейчас
в Тонкине,—писала «Монд».— Сообщают, что туда будет послано девять
эскадрилий американских самолетов».
В остальном не было принято никаких определенных решений. «Монд»
отметила, что Соединенные Штаты отнеслись благоприятно к плану Шумана,
но не слишком благоприятно к плану Плевена, и что высказывания в амери-
канской прессе о «постепенном включении демократической Германии в силь-
ное Западноевропейское сообщество» указывают, пожалуй, на то, что ни
Америка, ни Франция не согласны теперь на нейтрализацию Германии ради
соглашения между Востоком и Западом1. Надо сказать, что Эйзенхауэр был
явно потрясен состоянием умов в Европе и не торопился представлять свой
доклад. В данных условиях, не совсем искренне говорилось в передовой
«Монд», можно подозревать, что
1 «Мойд», 1 февраля 1951 года.
428
«Плевен мог только напомнить Трумэну уже опубликованные цифры
и заверить его в добрых намерениях французского правительства, ио
будут ли эти намерения осуществлены—целиком зависело, конечно,от
американской помощи».
В переговорах было сказано немало приятных общих фраз о том, что
проблема сырья «является объектом международных усилий» и что оба пра-
вительства сознают всю важность «проблемы инфляции и роста цен». «Монд»
считала, то предстоит еще сделать очень много, прежде чем эти «общие фор-
мулы» смогут быть осуществлены на практике. И все же Плевен и некоторые
сторонники правительства пытались убедить себя и французскую публику,
что Франция пользуется благосклонностью Америки. Морис Шуман заго-
ворил даже несколько покровительственно об Англии и ее лейбористском пра-
вительстве (на которое в Вашингтоне тогда смотрели неодобрительно), за-
явив 7 февраля в Национальном собрании по поводу возвращения Плевена
из Вашингтона, что французская внешняя политика приобрела теперь «свое-
образное и положительное качество», став «незаменимым звеном между Со-
единенными Штатами и Великобританией». Именно так и было сказано.
Здесь надо сделать два замечания. Во-первых, Соединенные Штаты не
торопились принимать какие-либо меры против инфляции, которые могли
бы приостановить быстрый рост стоимости жизни во Франции в этот период.
Во-вторых, французское правительство, учитывая предстоящие вскоре все-
общие выборы, просило генерала Эйзенхауэра не поднимать пока вопроса
о перевооружении Германии, чтобы не сыграть на руку коммунистам и дру-
гим кандидатам, выступающим против этого перевооружения, тем более,
что сами немцы не имели единого мнения по этому вопросу.
Индокитай, Северная Африка, Германия представляли собой три внеш-
ние проблемы, сильно отравлявшие политическую атмосферу во Франции
в последующие два года, пока Мендес-Франс не взялся за решение всех трех—
лишь для того (как говорили некоторые его противники), чтобы еще больше
обострить по крайней мере две из них. Несколько лет спустя многие стали
считать, что, пожалуй, все эти страдающие отсутствием воображепия непред-
приимчивые кеи, плсвены, пине и ланьели были в конце конпов не так уж
не правы, стараясь не затрагивать таких сложных проблем, в особенности
проблемы Германии! В действительности, однако, то или иное решение стало
тогда неизбежным: в 1951 году Англия и США не желали больше ждать.
Однако в начале 1951 года перед Францией стояли более цасущные забо-
ты. Война в Корее вызвала повышение мировых цен, и этот рост цен все
больше отражался на уровне жизни во Франции. По выражению газе-
ты «Фран-тирёр», цены поднимались на лифте, а заработная плата шла
по лестнице.
В 1949 году и в первой половине 1950 года наблюдалась относительная
стабильность цен и заработной платы, но с начала войны в Корее цены необы-
чайно вздулись. Газета «Фран-тирёр» привела следующие данные:
1938 год=100
Индекс почасовой
заработной платы
неквалифицирован-
ного рабочего
Индекс
оптовых
цен
Апрель 1949 г. .
Декабрь 1949 г.
Июнь 1950 г. . .
Октябрь 1950 г.
Январь 1951 г. .
Февраль 1951 г.
Март 1951 г. . .
850
885
950
1082
1092
1095
1160
1847
2001
2085
2266
2460
2600
2680
429
Можно отметить, что между февралем и мартом произошло заметное по-
вышение заработной платы. В результате волны забастовок, охватившей
Францию в первые три недели марта, правительство согласилось увеличить
гарантированный минимум заработной платы (за 200 рабочих часов в месяц)
до 17 500 франков, но даже это увеличение далеко не покрывало роста стои-
мости жизни. Так, например, мея^ду мартом и июнем цена на мясо поднялась
с 553 до 737 франков за килограмм, цена на сахар—с 93 до 107 франков и т. д.1
К июню 1951 года ни одно правительство еще не выразило желания рас-
смотреть вопрос о подвижной шкале, которая поставила бы заработную плату
в зависимость от индекса стоимости жизни, — чего уже много лет требовали
все профсоюзы. Правда, этот принцип был принят предпринимателями ряда
отраслей промышленности, в частности машиностроительной и текстильной,
но он еще не был распространен законом на все отрасли промышленности,
как это было сделано год спустя.
Большие мартовские забастовки, поддержанные тремя главными проф-
союзными объединениями, имели в отличие от забастовок 1947 года чисто
экономический характер и, несмотря на значительные неудобства, какие они
причиняли широким массам, пользовались большим сочувствием со стороны
народа. В конце концов правительство Кея было вынуждено согласиться на
ряд уступок. Кроме того, приближались всеобщие выборы и было неразумно
вызывать слишком большой антагонизм у основной части французских
рабочих.
Кей, сменивший Плевена в июне, всего за два месяца до всеобщих выбо-
ров (Плевен вышел в отставку в связи с конфликтом по поводу избирательной
реформы), занял пассивную позицию. Он смотрел на свое правительство как
на временное и довольствовался тем, что сумел провести в Собрании после
бесконечных перебранок и споров новый избирательный закон и бросил не-
большую кость рабочим, предоставив будущему правительству справляться
с растущим дефицитом бюджета и острой проблемой перевооружения, как
оно сочтет нужным.
Выход в апреле 1951 года из английского правительства Бивена, Га- ‘
ролда Вилсона и Джона Фримэна вызвал известное возбуждение в политиче-
ских кругах и среди интеллигенции Франции, где это событие восприняли
как первое крупное выступление против губительной политики перевоору-
жения, которую США пытались навязать Европе. Но сонный Кей, конечно,
не собирался пересматривать в этот момент обязательства Франции в обла-
сти перевооружения и начинать крупную ссору с Вашингтоном.
Кей надеялся, что «третья сила» будет продолжать править Францией.
«Вы обречены жить вместе»,— сказал он однажды партиям «третьей силы»:
социалистам, радикалам и МРП. Новый избирательный закон с его совер-
шенно циничной и безжалостной системой «блокирования» был задуман имен-
но для того, чтобы помочь партиям «третьей силы» обеспечить себе эффектив-
ное большинство в будущем парламенте. Егоуцелыо было свести к минимуму
представительство коммунистов и деголлевцев.
Такую же позицию занял председатель Национального собрания Эррио,
допустивший в своей речи на заключительном заседании несколько резких
выпадов против обеих «антиреспубликанских крайностей». Преследуемые
навязчивой идеей о «деголлевской опасности» и «коммунистической угрозе»,
Кей и Эррио, очевидно, не понимали в то время, что в действительности наи-
большую пользу из выборов должны были извлечь «классические» правые.
Им едва ли приходило в голову, что это тоже представляет опасность для
«республики», если не употреблять это слово в чисто'формальном значении.
Наиболее заметным результатом выборов 1951 года было то, что они
лишили деголлевцев положения крупной политической силы во Франции;
1 «Фран-тирёр», 23 июня 1951 года.
430
вскоре, как мы увидим, часть деголлевцев просто примкнула к «классиче-
ским» правым, чего и следовало ожидать, несмотря на горькие слова де
Голля: «Я спасал Францию не для того, чтобы передать ее в руки Пинэ».
Радикалы увеличили свое влияние и значение; влияние социалистов
и МРП значительно сократилось, и союз «третьей силы», который был крае-
угольным камнем относительного равновесия периода 1947—1951 годов,
вскоре после выборов распался из-за сравнительно устаревшего вопроса
о светском обучении. Влияние коммунистов на своих избирателей лишь
немного упало по сравнению с 1946 годом, но вследствие системы «блокиро-
вания» их представительство в парламенте сократилось почти вдвое. В резуль-
тате выборов политический центр тяжести в парламенте переместился слева
направо. Нс пессимизм и неуверенность, которыми были отмечены первые
месяцы 1951 года, после выборов отнюдь не исчезли, наоборот, уныние
к концу года продолжало усиливаться. Характерно, что именно не до, а
спустя несколько месяцев после выборов, в декабре 1951 года, Мендес-Франс
выступил с самой сокрушительной — почти трехчасовой — критикой оши-
бочной политики правительства как во внутренних, так и во внешних во-
просах.
Прежде чем перейти к рассказу о выборах 1951 года, нам кажется полез-
ным подробнее остановиться на политических партиях и их тогдашнем поло-
жении.
Глава вторая
ФРАНЦУЗСКИЕ ПОЛИТИЧЕСКИЕ ПАРТИИ
И ВЫБОРЫ 1951 ГОДА
Общеизвестно, что француз — это «индивидуалист» и что поговорка
«любой новорожденный — это либо маленький либерал, либо маленький
консерватор» в значительно меньшей степени относится к Франции, чем
к Англии. Правда, в течение нескольких лет до 1914 года французы в основ-
ном разделялись на левых и правых, хотя и здесь тоже было множество гра-
даций и нюансов. Возьмем простой пример. Кем был Пеги — правым или
левым? Или Клемансо? Или Кайо? Или Бриан? Или даже Пуанкаре? Пуан-
каре был консерватором, но не «реакционером», и он сам признавался, что
питает слабость к радикалам, потому что они кажутся ему «плотью и кровью
провинциальной Франции». Следует также учитывать фактор времени. Кайо,
который в 1907 году впервые во Франции предложил ввести подоходный
налог, казался левым, почти революционером; тот же Кайо тридцать лет
спустя подорвал в сенате правительство Народного фронта и стал для социа-
листов олицетворением реакции. Это не означало, что изменился сам чело-
век; изменились окружающие его политические условия. Он стоял на тех
же позициях, что и тридцать лет назад, но теперь он уже был не на «левом»
крыле политической арены, а на «правом». В настоящее время радикалы—
в целом правая, а не левая партия и даже не партия центра; по крайней мере
они были таковыми, пока их не «встряхнул» в 1955 году Мендес-
Франс.
Читатели английских и американских газет теряют терпение, читая
о кризисе французского кабинета министров и о французских парламент-
ских партиях. Почему, спрашивают они, недостаточно иметь две или три
партии в стране? Для Франции этого недостаточно, и простым, пожалуй,
слишком простым объяснением этого служит французский «индивидуализм».
Дело не только в индивидуализме, есть исторические традиции, сохранив-
шиеся в какой-нибудь маленькой партии, не во всем сходной с соседней пар-
тией; бывают новые настроения или взгляды, которые не совсем совпадают
с направлением уже существующей партии. Например, многие деголлевцы
в конечном счете не очень отличались от консерваторов-правых, и все же
в какой-то период времени у них оказалось достаточно расхождений, чтобы
создать свою собственную «партию». Или взять прогрессистов. Равнозначны
ли они коммунистам? Опять-таки и да, rf нет. Социальное положение такого
«христианского прогрессиста», как Жильбер де Шамбрен, мешает ему стать
«просто» коммунистом; точно так же бывшему радикалу Пьеру Коту психо-
логически легче и тактически выгоднее не подчиняться строгой дисциплине
коммунистической партии и оставаться просто «прогрессистом».
Имеется, как мы увидим, много подразделений среди радикалов, МРП
и, по существу, в большинстве других партий, в первую очередь по таким
вопросам, как перевооружение Германии, колониальная политика и т. д.
Все же, несмотря на эти многочисленные оттенки, выборы 1951 года
показали, что по крайней мере в то время во Франции имелось в основном
-432
шесть партий, что привело из-за жульнической системы «блокирования»1
к избранию «шестигранной» палаты, состоящей из шести почти равных
групп: 1) коммунистов, 2) социалистов, 3) МРП, 4) радикалов, 5) «классиче-
ских» правых, включая «независимых», крестьянскую партию и т. д., и
6) деголлевцев, часть которых, однако, была фактически поглощена в после-
дующие два года «группой № 5». Но число избирателей, стоявших за этими
шестью группами, было отнюдь не идентичным. Каждая из этих шести сто-
рон «шестиугольника» достойна по крайней мере краткого описания.
1.	КОММУНИСТЫ
Коммунисты занимают исключительное место в системе Четвертой рес-
публики. Большинство недавних работ, посвященных Франции, в особен-
ности в Англии и в Америке, имеет тенденцию считать аксиомой, что
коммунисты являются «злом», и смотреть на них как на силу, ответственную
за то, что Франция не вполне идет в ногу с Западом и что она «не полностью»
демократическая страна. Первый довод имеет достаточное основание: ком-
мунисты — самые громкие, хотя и не всегда самые эффективные оппоненты
Западного блока во Франции. Второй довод гораздо более сомнительный.
Многие не без основания утверждали, что существование динамической ле-
вой силы, хотя и отнюдь не «демократической» в буржуазном понимании
этого слова и даже антидемократической, способствует защите традиционной
буржуазной демократии от удушения ее не менее или даже еще более анти-
демократическими силами крайне правых.
Эту точку зрения полностью признает Жак Фове, комментатор газеты
«Монд» по внутриполитическим вопросам. В своей великолепной книге
«Политические силы Франции» (Париж, 1951) Фове объясняет сущность того,
что он называет «законом тяготения». Часто утверждают, говорит он, что
Франция была бы лучше, если бы коммунистическая партия была запрещена
или как-нибудь иначе ликвидирована.
«Некоторые говорят, что ее ликвидация необходима для националь-
ной обороны... Некоторые даже утверждают, что коммунисты — это
просто русские парашютисты, которые уже на месте... С другой стороны,
такие люди, как Мок, утверждают, что никто не должен подвергаться
гонению за свои убеждения и что коммунистическая партия как таковая
не может преследоваться, но что любой коммунист, который действует
в нарушение закона и порядка, должен привлекаться к ответственности...
Кроме того, подпольная коммунистическая партия может быть более
опасной, чем компартия, существующая открыто...»
1 Основным в системе «блокирования» было условие, что, если «блокирующиеся»
партии получат больше половины всех поданных голосов, они делят между собой все
места в данном избирательном округе (избирательный округ обычно представлял собой
департамент или часть департамента и располагал в среднем пятью местами). В противном
случае места распределялись (приблизительно) пропорционально полученному числу
голосов. Система «блокирования» не распространялась на Парижский район (департамент
Сены и департамент Сены и Уазы).
Вот один из многих примеров того, какие выгоды приносит «блокирование»:
Департамент Дордонь (5 мест). Подано всего голосов —197 963
«Блокировавшиеся» партии9.
радикалы............ 4	0 918	2 места
социалисты........... 36 033	2	места
МРП..................14 136	1	место
«крестьянская».......13900	—
Отдельные партии:
коммунисты...........61517	—
РПФ (деголлевцы)..... 25 099	—
Набрав 14 тысяч голосов, МРП получила одно место; коммунисты, набравшие
G1 тысячу голосов, не получили ни одного.
28 А. Верт	433
Каково же, по мнению Фове, основное возражение против запрещения
коммунистической партии? Оно заключается в следующем: бороться против
крайне левых можно только с помощью крайне правых. Это один из законов
истории и «законов тяготения». Многие антикоммунисты слишком опасаются
того, что после коммунистов «наступит их очередь». Ибо негативный анти-
коммунизм, говорит Фове, в той же мере опасен. Центр может начать борьбу
против коммунистов, но, поступая так, он будет только играть на руку край-
не правым, ибо только крайне правые могут быть до конца последовательны
в своем антикоммунизме. Это и сдерживает центр, которому не хочется ока-
заться в положении ученика чародея.
Тот факт, что с момента Освобождения около пяти миллионов французов
неуклонно голосуют за коммунистов и что все попытки социалистов и дегол-
левцев отвлечь значительную часть избирателей от коммунистов терпят не-
удачу, свидетельствует о том, что существуют какие-то мощные психологи-
ческие, социальные и экономические причины, побуждающие 25 процентов
французских избирателей голосовать за кандидатов коммунистической пар-
тии1. Часто утверждают, что люди голосуют за коммунистов, когда они «не
удовлетворены своим экономическим положением». Один министр-социалист
однажды даже сказал в Национальном собрании, что нищета — лучший
союзник коммунизма, на что Дюкло тут же ответил: «Почему же тогда вы
не боретесь с этим нашим союзником?»
Дело, конечно, не только в нищете. Как неверно то, что коммунисти-
ческая партия исключительно партия рабочего класса или что весь рабочий
класс голосует за коммунистов, так же неверно и то, что нищета — единствен-
ная причина, почему французы голосуют за коммунистов. Некоторые из
самых высокооплачиваемых французских рабочих-, в частности рабочие па-
рижских машиностроительных предприятий (зарабатывающие до 100 тысяч
франков в месяц), часто оказываются в числе самых ревностных коммунистов;
с другой стороны, немало старух, живущих в самой страшной нищете, голо-
суют за правых или МРП.
Начиная с 1947 года коммунисты — главная партия оппозиции. И дей-
ствительно, недовольные существующим положением склонны голосовать
за коммунистов. Но верно и то, что большая часть рабочего класса голосует
за коммунистов из чувства «классовой солидарности», как английские рабо-
чие голосуют за лейбористов.
Фове говорит по этому поводу:
«Коммунисты олицетворяют традиционные идеалы левых. Комму-
нистическая партия почти неизменно выдвигает ряд традиционных ло-
зунгов, обладающих большой эмоциональной силой... Значительное
число французов склонно отождествлять' коммунистическую партию
со свободой, миром, родиной и социальной справедливостью».
А главное, коммунистической партии в основном удалось унаследовать
(или «узурпировать» и «захватить», как часто жаловались социалисты типа
Леона Блюма) революционный темперамент и революционные традиции
Франции. Ибо кто, кроме коммунистов, поддерживает традицию революцион-
ной борьбы рабочего класса, традицию 1848 года с его баррикадными боями,
традицию Коммуны или славных дней Народного фронта 1935—1936 годов?
Недаром в течение многих лет коммунисты превозносили ту роль, какую
они играли в Народном фронте и в Сопротивлении, и напоминали, что Блюм
предал Народный фронт и Испанскую республику и что большинство депу-
татов-социалистов голосовало за Петэна и предало свой класс. И если
в 1947 году популярность коммунистов сильно пострадала из-за организо-
1 На долю коммунистов приходится 26 процентов всех поданных голосов, но около
20 процентов всего контингента избирателей, включая не участвующих в голосовании.
На этой разнице часто пытаются играть.
434
ванных ими политических стачек, то несомненно, что в дальнейшем
они, но крайней мере частично, возместили ущерб своей пропагандой в за-
щиту мира.
Еще одно обстоятельство помогает коммунистам. Конечно, в коммуни-
стической партии, как и в семье, не без урода, но все же вряд ли найдется,
хоть один коммунист, замешанный в какой-либо из многочисленных довоен-
ных и послевоенных скандальных афер. Не удивительно, что Торез в своем
докладе на съезде в Женнвилье в апреле 1950 года пел хвалу чистоте и почти
монашеской скромности коммунистов.
Кроме того, коммунистические лидеры обладают определенным прести-
жем, так сказать «политическим обаянием». Я помню, как на съезде социа-
листов в 1950 году один депутат-социалист сказал:
«В Торезе есть что-то внушительное, как и у большинства других
коммунистических лидеров. Даже Дюкло — он мал ростом, толст, некра-
сив — обладает яркой индивидуальностью, живым и быстрым умом,
и карикатуристы'любят его. Наш Леон Блюм — ну что ж, он, пожалуй,
производил впечатление в литературном салоне, но чувствовал себя
’совершенно не в своей тарелке среди рабочей массы. Что касается дру-
гих — Ги Молле, Мока, Рамадье, Даниэля Мейера и остальных,— они
неспособны вызвать энтузиазм в народе. Им чего-то не хватает. Они
так невыразительны, так «обыденны». Во Франции найдется 10 тысяч
школьных учителей, похожих как две капли воды на Ги Молле».
А как же «подчинение коммунистов приказам из Москвы», русские кон-
центрационные лагеря и весь прочий ассортимент антикоммунистической
пропаганды? Почему, несмотря на все это, несмотря на гигантский размах
антикоммунистической и антисоветской пропаганды, длившейся несколько
лет до выборов 1951 года, пять миллионов французов все же проголосовали
за коммунистов? На это есть ряд причин. По словам Фове, «советский нацио-
нализм не беспокоит большую часть французских рабочих, потому что,
с их точки зрения, советские национальные интересы совпадают с подлин-
ными французскими национальными интересами».
Во-вторых, есть простой аргумент, особенно «полезный» в современной
послевоенной обстановке: если «капиталисты» работают рука об руку с аме-
риканским империализмом, то почему Французская коммунистическая пар-
тия] не может опираться на моральную, политическую (и, пожалуй, даже
финансовую) поддержку Советского Союза? Если одно не является изменой,
то почему должно являться ею другое? Что касается антисоветской пропа-
ганды, она просто не действует на рядового избирателя, постоянно голосую-
щего за коммунистов. Если даже и есть концентрационные лагеря в Рос-
сии, то, очевидно, для этого имеются веские причины, говорят рядовые
коммунисты. И разве правящий класс Франции с его войной в Индокитае
и массовыми пытками в Алжире' и Марокко имеет право критиковать
других?
Преувеличенное внимание к антикоммунистическим и антисоветским
темам во всей американской и «капиталистической» пропаганде делает эту -
пропаганду подозрительной также и в глазах большинства французской ин-
теллигенции.
Многие ли из этих интеллигентов последовательные коммунисты? И что
заставляет французского интеллигента верить в коммунизм? Немногие
интеллигенты искренне верят в коммунизм или подчиняются коммуни-
стической дисциплине. Конечно, коммунистической партии лестно, когда
Жолио-Кюри или Пикассо выступают с ее трибуны в дни праздничных
собраний.
Руководство Французской коммунистической партии относится недовер- ,
чиво к неустойчивому буржуазному интеллигенту, даже если он полностью
разделяет коммунистические взгляды. Фове говорит по этому поводу:
28*	435
«Прошло то время, когда коммунистическая партия выдвигала
«интеллигентов» на ответственные посты в партии. Такие люди, как
учителя и журналисты, теперь находятся под подозрением... Титоизм
потряс две категории коммунистов — интеллигентов и людей, недавно
принятых в партию... Остальных было легко убедить при помощи
простейшего довода: «Если советский строй перестанет существовать,
то страны народной демократии и коммунистические партии в капи-
талистических странах потеряют всякое влияние и будут сметены».
Критерием каждого человека является его отношение к Советскому
Союзу... Партия теперь хочет, чтобы ее руководящие кадры были
строго пролетарскими, одинаково враждебными как оппортунистиче-
скому, так и сектантскому уклону... В ячейках и секциях могут про-
исходить самые оживленные дискуссии, но... генеральная линия не
может подвергаться обсуждению...»
В самом деле, интеллигенты (подобные покойному Габриелю Пери или
покойному Полю Вайан-Кутюрье), игравшие перед войной видную роль
в партии, теперь не занимают в ней прежнего положения.
Следует, однако, добавить, что за последние годы коммунистическая
партия старалась создать новый тип интеллигента — не просто сочувству-
ющего или попутчика, а интеллигента, который в то же время активный
член партии. Естественно возникает вопрос, не создает ли это, в особенности
во Франции, известного противоречия.
К категории «коммунистов-интеллигентов» теперь относятся не только
литературные теоретики,, как Роже Гароди, чей строго марксистский анализ
современной литературы (в частности, книга «Литература могильщиков»
с ее «жестокими» статьями о Мальро, Мориаке, Сартре и Кёстлере) интере-
сен, хотя и не всегда убедителен, но и целая плеяда молодых писателей-рома-
нистов, в большей или меньшей степени следующих принципам социалисти-
ческого реализма, и группа художников социалистического реализма
с Фужероном во главе. Некоторые из романов этих писателей хороши (как,
например, роман Пьера Куртада об Индокитае «Черная река»), другие
значительно прозаичнее (например, «антиамериканские» романы Андре
Стиля); картины и рисунки художников-коммунистов также сильно раз-
личаются по качеству. Журнал «Эспри», например, считал, что выставка
Фужерона на улице Ля-Боэси, в самом центре Парижа, представляет собой
чрезвычайно знаменательное явление. Впервые на памяти нынешнего поко-
ления художественную выставку посетили сотни трудящихся, чьи заме-
чания, по словам обозревателя «Эспри», были если и не квалифициро-
ваннее, то зато намного свежее и непосредственнее, чем комментарии обыч-
ных посетителей выставок. Следует добавить, что если коммунистическая
журналистика довольно однообразна по стилю (отсюда и резкое сокраще-
ние тиражей коммунистической печати после Освобождения), то она по край-
ней мере может похвастаться тремя выдающимися карикатуристами —
покойным А. П. Гасье, свирепым Мительбергом и не менее острым, но значи-
тельно более «легкомысленным» Жаном Эффелем.
Лоран Казанова, вспоминая одно из выступлений Мориса Тореза в
1948 году, когда он сказал, что «некоторая часть коммунистов-интеллиген-
тов еще не встала полностью на политические и идеологические позиции
рабочего класса», следующим образом комментирует его в своей книге
«Коммунистическая партия, интеллигенты и нация»:
«Торез считал, что эти недостатки проистекают из некоторого чув-
ства самодовольства, распространенного среди коммунистов-интел-
лигентов, которые думают, что они могут учить партию марксизму
и просвещать ее... В самом деле, у многих интеллигентов, даже тех,
кто действует с самыми лучшими намерениями, имеется двоякая задняя
мысль... Они хотят дать народу доступ к культуре, а сами стать в поло-
436
жение «советника у принца»... Эта идея, однако, сильно устарела...
В настоящее время вы не можете говорить о «народе», не сознавая, что
существование в его рядах современного пролетариата есть решающий
фактор... А во главе его стоит партия, вооруженная законченной док-
триной научного социализма...»
Казанова, несомненно, считает, что партия должна воспитывать интел-
лигентов, а не наоборот:
«Интеллигенты, которые приходят в лагерь пролетариата, часто
вынуждены переживать болезненный процесс переоценки своих преж-
них ценностей. Им это не нравится, и они склонны искать идеологиче-
ские и политические компромиссы... Враг, всегда находящийся насторо-
же, понимает, что они играют ему на руку... Торез поэтому совершенно
прав, говоря: «Когда наши молодые товарищи-интеллигенты совершают
ошибки, им следует помогать и по-дружески критиковать их, как
коммунисты критикуют других коммунистов, не идя ни на какие
серьезные уступки, но и не применяя чрезмерных насильственных
мер»1.
Очевидно, партии, как правило, ,уже не льстит вступление в ее ряды
интеллигентов, она скорее смотрит на них как на полезный, но очень
уязвимый и неустойчивый элемент, который только путем длительного
процесса политического воспитания можно превратить в настоящих
коммунистов.
В задачу этой книги не входит подробное описание структуры Фран-
цузской коммунистической партии. Но следует сказать, что эта партия с ее
местными ячейками и секциями, департаментскими федерациями, общена-
циональными съездами, Центральным комитетом, Политбюро и секретари-
атом, с ее молодежным движением, аппаратом по контролю за руководящи-
ми кадрами и партийными школами, ее почти органической связью с ВКТ,
пропагандой и информационными службами является наиболее умело и эф-
фективно управляемой партийной машиной Франции.
Ее численность также выше численности любой другой партии (за исклю-
чением РПФ в период ее расцвета), и по меньшей мере половина ее членов
активно работает в партии.
В 1951 году великие революционные дни Сопротивления и Освобожде-
ния стали уже воспоминанием прошлого; роль коммунистов как правитель-
ственной партии в 1947 году тоже пришла к концу; перспектива коммуни-
стической революции или даже возвращения коммунистов в какой-то сте-
пени к власти была бесконечно далека. Политические забастовки 1947 года
потерпели неудачу, а антикоммунистическая пропаганда в стране была
сильнее', чем когда-либо; среди рабочего класса наблюдались большая
усталость и разочарование, и после неудавшейся попытки организовать
саботаж поставок американского оружия во Францию и французского ору-
жия в Индокитай коммунисты поощряли теперь лишь чисто «экономические»
забастовки.
В таких чрезвычайно неблагоприятных условиях коммунисты готови-
лись к выборам 1951 года. Главным их преимуществом было то, что они были
«самой левой» из всех основных партий и вот уже несколько лет вели очень
эффективную антивоенную кампанию.
Что представляет собой отдельный коммунист? Ответ очень прост. Боль-
шинство рабочих во Франции настроено более или менее коммунистически
(хотя многие из них охотнее прочтут спортивную газету вроде «Экип» или
«развлекательную» буржуазную газету вроде «Франс суар», чем «Юманите»).
1 Laurent Casanova, Le Parti Communiste, les Intellectuels et la Nation,
Paris, 1949, p. 69—80 (Л. Казанова, Коммунистическая партия, интеллигенция
и нация, Париж, 1949, стр. 69—80).
437
Часто высказывается мнение, что, если бы в Англии или Америке было так
же много коммунистов, как во Франции, народ знал бы, что коммунисты —
«обыкновенные люди» и что они «не едят детей». В действительности дело
обстоит несколько сложнее. Часть французской буржуазии, даже не веря
этому, все же хотела бы думать, что французские коммунисты в самом деле
«едят детей». В одной из последующих глав, где речь пойдет о первой серь-
езной попытке запретить Коммунистическую партию, предпринятой после
войны правительством, мы будем говорить о ряде других аспектов особого
положения Французской коммунистической партии и рабочего класса во
Франции. Здесь достаточно сказать, что если в 1948 —1949 годах большая
часть французских интеллигентов была настроена резко антикоммунисти-
чески, то в -1952—1955 годах эти настроения значительно смягчились. В этом
наиболее важную роль сыграло влияние Ж. П. Сартра.
С другой стороны, смягчение международной напряженности, улучше-
ние экономических условий во Франции и необычайная консолидация капи-
тализма к 1955 году создали для французских коммунистов ряд новых
политических и теоретических проблем, которые значительно отличались
от проблем 1951 года.
2.	СОЦИАЛИСТЫ
Социалисты все еще называют себя официально СФИО — Француз-
ская секция рабочего Интернационала. Они — единственная французская
партия, считающая себя «секцией» какой-либо международной организации.
Покойный Луи Леви, вернувшись в 1951 году с конференции КОМИСКО1,
любил говорить, что существуют сильные «эмоциональные» связи между раз-
личными «реформистскими» социалистическими партиями во всем мире,
и в особенности в Европе, а также многие «теоретические» и «практические»
точки соприкосновения, хотя отсутствие общей доктрины очень заметно.
Он утверждал, что европейские социалистические партии делятся на три
группы: марксистскую, немарксистскую и антимарксистскую — и что,
вопреки очевидности, французские и бельгийские социалисты с точки зре-
ния доктрины могут еще считаться «марксистскими» партиями. Этого нель-
зя сказать ни о лейбористской партии, ни о социалистах Скандинавии. Это
«марксисты в принципе»— по замечательной французской формуле, при-
крывающей множество грехов.
В одной из предыдущих глав мы видели довольно уклончивый ответ
Блюма на вопрос, марксист ли он, и его ссылку на декларацию принципов
партии. Доктрина, впрочем, является такой вещью, с которой французские
социалисты на практике считаются меньше, чем кто-либо другой. Но важно
одно: если в известном смысле коммунисты действуют как мощная кор-
ректирующая сила в Четвертой республике, то такой же силой являются
и социалисты; только первые действуют как корректирующая сила,
так сказать в общенациональном плане, а вторые — в правительственном
плане.
Социалисты — прежде всего правительственная партия. Даже тогда,
когда они не входят в правительство, они стараются выступать в качестве
конструктивной оппозиционной партии.
«В настоящее время,— говорит Фове,— у них нет ни метода Маркса,
ни веры Жореса, ни суровости Геда. Что же у них остается? У них
осталась правительственная власть. Это и много, и ничего».
Он мог бы еще добавить, что социалисты — исключительно бюрократи-
1 КОМИСКО (Комитет международных социалистических конференций)— объеди-
нение социалистических партий и групп. Создан в 1947 году. Впоследствии, в июле 1951 го-
да, КОМИСКО преобразован в Социалистический Интернационал.— Прим. ред.
438
ческая партия, и их бюрократизм все больше усиливается за последние
годы, а Ги Молле становится, по выражению Бурде, «таким же пугалом,
как Герберт Моррисон».
Французские социалисты — это партия иллюзий и обманутых надежд.
В своем, вероятно последнем, публичном выступлении на съезде социалистов
в 1949 году Блюм распростер длинные руки и, готовясь обнять весь мир,
пропищал своим тонким голосом: «Рабочий класс, рабочий класс, он — с на-
ми, С НАМИ!» Один из социалистов, выступавший на том же съезде, назвал
это «методом Куэ»1 в применении к французскому социализму.
Социалисты больше обременены внутренними противоречиями, чем
большинство других партий. В их декларации принципов говорится, что
«социалистическая партия — это в основном революционная партия... она
всегда была и продолжает быть партией классовой борьбы». Действительно,
это партия с революционными традициями и революционным лексиконом,
но на деле она партия чисто реформистская. Точно так же, хотя она назы-
вается «партией рабочего класса», за ней идет лишь очень небольшая часть
рабочих и значительное число чиновников, мелкой буржуазии и крестьян.
В период Четвертой республики к ней перешла значительная часть голо-
сов бывших сторонников радикалов, включая старые антиклерикальные
элементы.
В символике, демонстрируемой на съездах социалистической партии,
есть какой-то старомодный и жалкий пафос. Если серп и молот коммунистов
и лотарингский крест деголлевцев остаются символами с известным значе-
нием, то три стрелы социалистов могут пробудить у людей старшего поколе-
ния только смутное и меланхолическое воспоминание о Веймарской респуб-
лике. Большие, увеличенные фотопортреты Жореса и Геда тоже имеют очень
мало общего с теперешними проблемами СФИО. Самое поразительное на
съездах социалистов — это, пожалуй, их резко выраженная антикоммуни-
стическая атмосфера. Отношение социалистов к МРП, радикалам и даже
к правым имеет различные оттенки; короткое время деголлевцы и коммуни-
ста считались в равной мере главными врагами, но РПФ недолго представ-
ляла главную опасность для республики, коммунисты же, по мнению
социалистов, ее неизменный постоянный враг № 1. Литература, которая про-
дается в киосках на съездах социалистов, если не считать нескольких запы-
ленных и выцветших экземпляров произведений Жореса и Геда,— сплошь
антикоммунистическая, начиная от брошюр Леона Блюма и кончая «труда-
ми» Даллина, Кравченко и генерала Андерса!
Вся послевоенная история социалистической партии — это история
добрых намерений и невыполненных решений. Все разговоры о «совместных
действиях» с коммунистами, модные в 1944 году, ни к .чему не привели;
заключенный в 1945 году союз СФИО—ЮДСР тоже скоро распался.
В 1946 году в партии произошел «дворцовый переворот», и Ги Молле
стал лидером вместо Даниэля Мейера, но это не изменило существенно
политику партии. Год спустя была провозглашена строгая политика
«дирижизма», а через несколько месяцев она была сметена поднявшейся
волной инспирированного американцами «экономического либерализма».
«Участие» или «неучастие» в правительстве — постоянная дилемма для
социалистической партии и предмет частых споров между теми, кто
считает, что республику легче всего защищать, будучи внутри правитель-
ства, и теми, кто полагает, что это легче делать извне. Всегда ли мотивы
сторонников «участия» были честными и неэгоистичными, в данном случае
1 Куэ—французский медик, который приобрел известность своим терапевтическим
«методом», заключающимся в том, что больной должен внушать себе ежедневно, что
он чувствует себя лучше, чем накануне, и завтра будет чувствовать себя лучше, чем
сегодня.—Прим. ред.
439
несущественно. Следует, однако, подчеркнуть, что положительная роль
социалистической партии в Четвертой республике заключалась в том, что
она, безусловно, была защитником этой республики, этой «буржуазной демо-
кратии» со всеми ее недостатками. В 1947—1948 годах именно «третьей силе»,
состоявшей главным образом из МРП и социалистов, удалось сорвать поли-
тические забастовки, организованные коммунистами, и в то же время по-
строить мощную плотину против поднявшегося движения деголлевцев, гро-
зившего в тот момент захлестнуть всю страну.
Вероятно, это была только ложная тревога; партия деголлевцев была
слишком разнородной и рыхлой, чтобы захватить власть; все же почти 40 про-
центов населения Франции в момент паники проголосовало за нее. С риском
вызвать к себе — или, во всяком случае, к некоторым из своих лидеров,
например к Жюлю Моку, — ненависть рабочего класса, социалисты во имя
республики полностью поддерживали битву на два фронта: против комму-
нистов и деголлевцев.
В этом смысле социалисты, как и их союзники из МРП, завоевали себе
большой престиж в качестве «спасителей республики».
Но какой республики! Социалисты, разумеется, не строили себе иллюзий
относительно возможности создания «социалистической Франции»1. Это
могло бы осуществиться, если бы они образовали единый фронт с коммуни-
стами или если бы все рабочие покинули коммунистов и примкнули к социа-
листам, но ни об одном из этих вариантов в 1951 году не могло быть и речи.
Мир разделен пополам, и у социалистов не было иного выбора, как «примк-
нуть к Западу». В 1950—1951 годах внутри СФИО были некоторые слабые
«нейтралистские» течения, но они ничем себя не проявили.
В парламенте до 1951 года социалисты в какой-то мере боролись за
социальные реформы, более высокую заработную плату и так далее, хотя
всегда лишь в пределах «возможного», по их мнению, при данном правитель-
ственном большинстве. Со времени ухода коммунистов из правительства
социалисты успешно боролись сначала за «минимальную заработную плату»,
затем за принцип «скользящей шкалы». За исключением короткого проме-
жутка времени, когда они поссорились с Бидо по вопросу о заработной плате
и из-за «дела генералов», они всегда, вплоть до выборов 1951 года, входили
в правительство. В 1951 году социалисты усиленно утверждали, что если
и не произошло ничего особенно хорошего, то, не участвуй они в прави-
тельстве и не будь они «на страже республики», могло бы произойти нечто
гораздо худшее.
Но фактом остается, что социалисты — правительственная партия,
притом правительственная партия Западного мира; отсюда неизбежно выте-
кает их проамериканская и антисоветская политика; отсюда также их
частые колебания и двойственное отношение к таким событиям, как война
в Индокитае («ужасная война, но нам не следует играть на руку коммуни-
стам»); отсюда и их сомнения и колебания в отношении Северной Африки.
Они были бы рады действовать честно с арабами, но Французская социали-
стическая федерация в Северной Африке невольно составляет часть общества
колонистов, а руководство социалистов знает, как непопулярна в этой
среде всякая проводимая во Франции пропаганда чрезмерной «щедрости»
в отношении требований о независимости, выдвигаемых Марокко и Тунисом
(не говоря уж об Алжире). Алжирцы по сей день вспоминают о «невозмож-
ном» режиме, созданном генерал-губернатором социалистом Нежленом,
который фальсифицировал выборы еще более беззастенчиво, чем любой из
его правых предшественников или преемников.
1 Под «социалистической Францией» здесь подразумевается образование однород-
ного (из социалистов) правительства, а не изменение общественного строя Франции.—
Прим. ред.
440
Конечно, был еще вопрос о «Европе». В 1951 году большинству социали-
стов нравился «европейский» жаргон в Страсбурге. Хотя им (как и англий-
ской лейбористской партии) и не удалось создать социалистической Герма-
нии1 или договориться хотя бы по одному крупному вопросу с германскими
социалистами, они продолжали верить в «Европу». Они более или мевее
единодушно поддержали план Шумана; они были менее уверены в пользе
Европейской армии, но тем не менее поддержали в 1950 году курс на пере-
вооружение; антикоммунистические настроения помогли им справиться
с возникавшими у них по этому поводу сомнениями. Когда в 1952 году со
всей серьезностью в порядок дня стала проблема перевооружения Германии,
среди социалистов было значительно меньше единодушия. Все же большин-
ство их, решительно игнорируя мольбы германских социал-демократов
и предостережения сторонников Бивена, выступили за ЕОС. Феликс Гуэн,
горевший ненавистью к коммунистам (он еще не оправился после случая
с Ивом Фаржем и аферы с вином), был в числе самых пылких его сторон-
ников. В 1952 году на съезде социалистов в Монруже вокруг ЕОС происхо-
дили жестокие дебаты, которые привели даже к антисемитским выпадам
против наиболее решительных противников ЕОС, таких, как Жюль Мок,
Даниэль Мейер и покойный Соломон Грумбах.
Конечно, в 1951 году французские социалисты еще располагали неболь-
шим числом сторонников среди рабочих, в особенности в департаментах Нор
и Па-де-Кале, но почти все их депутаты, как и большинство их избирателей,
имели вид «буржуа». Социалисты не очень этому радовались: они знали, что
с 1945 года число их сторонников в стране сильно сократилось. Если в конеч-
ном итоге они не потеряли еще больше голосов, то лишь потому, что утрачен-
ные ими голоса избирателей-рабочих были заменены голосами избирателей
среднего класса. Но социалистов поддерживала основная масса учителей
и почтальонов; последние были очень близки к группе «пролетариев» как
экономически, так и по своим настроениям (например, почтальоны Бордо,
входящие в «Форс увриер», положили начало большой волне забастовок
летом 1953 года).
Оттого, что коммунисты (как и МРП) имеют более внушительные заслу-
ги по участию в Сопротивлении, чем социалисты, а также в силу особен-
ностей французской психики социалисты страдают явно выраженным ком-
плексом неполноценности. Французский интеллигент с его вольнодумием
и высокоразвитым критическим чувством испытывает отвращение к «посред-
ственности» и «приспособленчеству» французских социалистов, которые
неизбежно приводят к отсутствию всякой идеологической или интеллекту-
альной базы и часто к недостатку интеллектуальной целостности. Если очень
большая часть французских интеллигентов относится к «левым», то, во вся-
ком случае, не к СФИО — партии крупных и мелких бюрократов, издающих
самую неудобочитаемую из всех французских газет —«Попюлер». Правда,
в провинции успешно выходит несколько социалистических газет, но они
«хороши для провинциальной публики, а не для Парижа». Верно также,
что социалистов косвенно поддерживает ряд газет, например «Фран-тирёр»,
но эта газета по своему стилю и темпераменту «анархо-троцкистская» и под-
держивает СФИО только за неимением лучшего. Она заходит гораздо дальше
в своем антиколониализме и антиклерикализме (как и «Канар аншенэ»),
чем позволяют себе в официальных высказываниях социалисты. Социалисты
оказывают также значительное влияние на некоторые другие газеты, в част-
ности на «Франс су ар»; среди наиболее влиятельных членов ее редколлегии
есть два социалиста — Жорж и Шарль Гомбо. В искусстве и литературе нет
крупных имен, непосредственно связанных с Французской социалистической
1 Имеется в виду образование социал-демократического правительства в Германии.—
Прим. ред.
441
партией; социалисты не создали такой группы «интеллигентов», которую
можно было бы сравнить с коммунистической группой, куда входят Пикас-
со, Леже, Арагон, Элюар и все молодые коммунисты-«интеллигенты».
СФИО ‘пользуется поддержкой некоторой верхушки преподавателей, уни-
верситетских профессоров и адвокатов, но творческие работники не имеют
с ней ничего общего.
Два главных козыря СФИО в период выборов — это ее антиклерика-
лизм и антикоммунизм. Во всех избирательных округах социалисты стара-
ются играть на приверженности части избирателей к республиканским
традициям и на антикоммунистических инстинктах многих консервативно
настроенных французов,1 которые тем не менее любят считаться «левыми,
но не слишком». СФИО — партия, выступающая скорее «против» чего-либо,
чем «за» что-то. Как бы там ни было, СФИО все же в своем роде «последняя
оставшаяся наследница идеалистических доктрин девятнадцатого века, тех
идеалистов, оптимизм которых выдержал столько страшных ударов»1. Отсюда
и увлечение социалистов «Европой», отсюда также их нерешительность
в отношении антиколониальной, антимилитаристской и антиклерикальной
политики, которая, конечно, была бы значительно более решительной, если
бы не было коммунистов и Советского Союза.
Самое главное то, что социалисты в 1951 году ясно сознавали, да и сей-
час сознают, что они — правительственная партия. Они дали Четвертой
республике ее первого президента — Венсана Ориоля; они имели своих
людей в правительстве и во главе правительства начиная с 1944 года; они
вели государственный корабль в 1947 году по опасному узкому проливу
между деголлевским режимом и коммунизмом. Правда, их деятели были
замешаны в скандальной афере с вином и в «деле генералов», многие социа-
листы были запутаны во всех грязных парламентских и местных полити-
ческих интригах и полицейских скандалах,— и все это делало их удобной
мишенью для зловредных фельетонистов и карикатуристов. Тем не менее
если Франция все еще брела по узкой «демократической» тропинке, то это
благодаря СФИО. Как защитники социальных реформ, более высокого
уровня жизни для рабочих или обширной программы жилищного строитель-
ства они не добились успеха. Их достижения, поскольку они были, лежат
скорее в политическом, чем в экономическом плане. Как партии им не хватало
«динамизма» коммунистической партии. У них значительно меньше членов,
совсем небольшое число активных деятелей, молодежного движения, по
существу, не было вообще. Они проявляли мало интереса к «семье» (большин-
ство «семейных» организаций во Франции принадлежали и до сих пор при-
надлежат коммунистам или католикам); и не только коммунисты, но даже
МРП (с помощью ФКХТ) имеет более широкую опору в рабочем классе, чем
социалисты.
3.	МРП
МРП1 2, как и социалисты, с момента Освобождения находилась у власти.
В предыдущих главах этой книги показано, как МРП, «детище прогрессив-
ной католической традиции и Сопротивления» (Фове), стала одной из трех
крупнейших «партий Сопротивления» и «новой Франции», возникшей в пе-
риод Освобождения. Не только «прогрессивные» католические элементы во
1 Фове, цит. соч., стр. 91.
2 МРП—MRP (Mouvement Republican Populaire)— Народно-республиканское дви-
жение, название, под которым католическая партия пытается маскировать свой конфес-
сиональный характер, чтобы не отталкивать неверующих или последователей некатоли-
ческих вероисповеданий.— Прим. ред.
442
Франции, но также и все те, кто видел в де Голле защитника 'закона и поряд-
ка и кто в 1944—1945 годах считал МРП «партией де Голля», поддерживали
МРП как «меньшее из трех зол», по крайней мере до поры до времени.
К 1947 году очень большая часть голосов МРП перешла к деголлевской
партии (РПФ), но, как мы видели, победа де Голля на выборах в октябре
1947 года была, по существу, случайностью, вызванной исключительным
стечением обстоятельств. С установлением более «нормальных» условий,
в особенности после 1948 года, многие из тех, кто голосовал сначала за МРП,
а затем за РПФ, начинали чувствовать, что классические правые и радикалы
возвращаются на свои прежние места. Как МРП, так и РПФ были порожде-
нием войны и Сопротивления, или, по грубому выражению одного коммен-
татора, «свинкой и корью» Четвертой республики. Когда Четвертая респуб-
лика выросла, она стала все больше походить на Третью. Однако МРП не
исчезла, но стала все чаще солидаризироваться с первыми.
Руководящие деятели МРП играли видную роль в Сопротивлении;
Бидо и другие постоянно говорили о «новой Франции», о «восстановлении»
и революции с помощью закона. В течение трех лет они «сотрудничали»
с социалистами и коммунистами и приняли на себя ответственность за
«прогрессивные» реформы 1945—1946 годов. Но к 1951 году их положение
стало двусмысленным. Они совершенно порвали с коммунистами; как
правительственная партия они становились все более консервативными.
Правда, «третья сила»— этот брак по расчету между МРП и социалистами —
«спасла республику», но взаимоотношения между обеими партиями в связи
с вопросом о школах стали напряженными. В 1951 году МРП даже вре-
менно порвала с социалистами, которые с вечной оглядкой на своих
соперников — коммунистов настаивали на более щедрой политике в обла-
сти заработной платы, чем хотелось МРП. Много неприятных столкновений
между двумя партиями произошло также в связи с «делом генералов», и де-
голлевцы, безусловно, сделали все возможное, чтобы отдалить МРП от ее
партнеров-социалистов.
Были, конечно, «хорошие члены МРП» и «плохие члены МРП», но «пло-
хие» добились большого влияния. На лионском съезде МРП в мае 1951 года
ряд молодых членов этой партии (например, небольшая группа, издававшая
газету «Позисьон») проявили поразительную идейность и очень «прогрессив-
ные» взгляды. Они заявляли, что следуют «лучшим традициям Марка Санье»,
интересовались «социальными проблемами», придавали огромное значение
самому тесному сотрудничеству между католическим профсоюзным объеди-
нением (ФКХТ), социалистической «Форс увриер» и даже коммунистиче-
ской ВКТ. В своей газете они вели антиколониалистскую кампанию, анало-
гичную той, какую вел еженедельник «Темуаньяж кретьен» (издававшийся
другой католической группой, не связанной, однако, никоим образом
с МРП). И все же «социализм» МРП к этому времени явно шел на убыль.
Незадолго до этого три католических депутата, которых лидеры МРП на-
звали «непрактичными сентименталистами» (хорошо еще, что не «попутчи-
ками»), вышли из МРП в знак протеста против вызывавшей у них отвраще-
ние политики. Среди них был знаменитый аббат Пьер — друг всех парижских
бедняков. В своем заявлении о выходе из партии аббат Пьер писал:
«Через несколько месяцев придет конец всем надеждам, с какими
мы вступали в политическую борьбу. Мы надеялись, что в сердцах лю-
дей произойдет полное примирение между их христианской верой и
жаждой справедливости — как социальной справедливости, так и вся-
кой другой».
По удивительной иронии судьбы аббат использовал почти те же выра-
жения, какие произнес всего несколько недель назад Бидо в своей речи
перед собором Нотр-Дам на похоронах Марка Санье —«отца» прогрессив-
ного католицизма. «Марк Санье,— сказал он,— положил конец вековому
443
отчуждению, существовавшему между христианской верой и большой
частью нашего народа».
Однако ни Бидо, ни тем более Поль Кост-Флоре или находившийся
под покровительством Ватикана Тетжен, мечтавший о «малой католической
Европе», не собирались положить в основу своей практической повседнев-
ной политики столь возвышенные чувства. Им нужно было балансировать
бюджеты, следить за непрерывным поступлением долларов во Францию, за
продолжением войны в Индокитае и не допустить никаких важных уступок
партиям «Нео-Дестур» или «Истикляль». Они «строили Европу», они предохра-
няли Французскую империю от распада, они «спасли республику» и теперь со-
бирались, насколько возможно, «клерикализировать» ее. И они не собирались
следовать указаниям какой-нибудь «Позисьон», или «Тэрр юмэн», или «Те-
муаньяж кретьен». МРП была правительственной партией, и если после
выборов она не могла продолжать сотрудничество с социалистами, то могла
прекрасно сотрудничать со своими соседями справа. «Блокирование», во
всяком случае, должно было помочь ей удержать свою наиболее опасную
соперницу — РПФ на подобающем ей месте.
Последующие несколько лет показали, что МРП все больше и больше
смыкалась с «классическими правыми»— с теми консервативными силами,
которые в результате выборов 1951 года приобрели, по крайней мере на
время, фактический контроль над правительством. Характерно, что знамени-
тые забастовки лета 1953 года были в конце концов прекращены без особой
выгоды для забастовщиков, потому что министрам МРП в правительстве
Ланьеля удалось оказать давление на лидеров ФКХТ и заставить их отка-
заться от единства действий с коммунистической ВКТ. Это вызвало немало
горечи у рядовых членов католических профсоюзов.
4.	ДЕГОЛЛЕВСКАЯ РПФ
Оглядываясь назад, на 1951 год, смешно вспомнить, с какой серьезно-
стью продолжали относиться к де Голлю и РПФ1 в период избирательной
кампании, хотя уже многое свидетельствовало о том, что влияние де Голля
со времени его триумфа на муниципальных выборах в октябре 1947 года
резко упало. Правда, незадолго до выборов деголлевцы совершили ряд
серьезных ошибок. Генерал Кёниг вел кампанию за создание огромной фран-
цузской армии, состоящей из двадцати регулярных дивизий, и за продле-
ние срока военной службы до трех лет. Сам де Голль в своей первомайской
речи в Булонском лесу заговорил о «слете на Елисейских полях», что вы-
звало неприятные воспоминания о бурных днях активности «Боевых крестов»
в тридцатых годах и заставило более нервных людей опасаться «марша на
Елисейский дворец»1 2 в случае большой победы де Голля на выборах.
По всей стране была организована кампания, названная «кампанией
национальной открытки». За 100 франков покупали открытку, которую посы-
лали де Голлю.
На одной стороне открытки был напечатан следующий текст:
«Де Голль хочет, чтобы Франция —
1.	Управлялась. Освободить республику от мертвой хватки партий
и управлять страной на благо нации.
2.	Хорошо обслуживалась. Навести порядок в финансах, общест-
венных предприятиях и администрации.
1 РПФ—RPF (Rassemblement du Peuple Fran^ais) — Объединение французского
народа. Это претенциозное название де Голль дал своей партии, избегая при этом слова
«партия», так как он выступал против всех партий, которые, по его мысли, должны были
быть заменены его «объединением всех французов».— Прим. ред.
2 Елисейский дворец — особняк на Елисейских полях, резиденция президента рес-
публики.— Прим. ред.
444
3.	Процветала. Добиться крупного увеличения производства путем
сотрудничества в промышленности капитала и труда. Превратить стра-
ну в житницу Европы путем механизации сельского хозяйства.
'	4. Хорошо оборонялась. Создать армию, которая будет собственной
армией Франции. Организовать Французский Союз, который будет
истинно французским. Привести Европу к объединению и таким образом
увеличить шансы на мир в сотрудничестве с атлантическими странами,
которые будут связаны с Францией, но не станут ее хозяевами.
5.	Была Францией. Ликвидировать сепаратистов [ то есть коммуни-
стов], покончить с партиями, объединить французский народ под эгидой
справедливого и мощного государства».
Другая сторона открытки с вопросом: «Французы и француженки, что
вы думаете об этом?»— была оставлена свободной для замечаний, которые
следовало направлять де Голлю.
Газета «Рассамблеман», официальный орган РПФ, опубликовала сним-
ки многочисленных открыток с высказываниями избирателей; все они были
примерно в одном духе: авторы их одобряли «программу», заверяли де Гол-
ля в своей «преданности и сочувствии» и выражали надежду, что он «очи-
стит» Францию.
Газета также печатала снимки разбухших мешков с почтой, прибываю-
щих в местное почтовое отделение поселка Коломбе-ле-дэз-Эглиз, где жил
де Голль.
В период выборов полагали, что де Голль собрал таким образом около
40 или 50 тысяч фунтов стерлингов для своего «избирательного фонда». Один
из лидеров МРП сказал мне, что РПФ получала также финансовую помощь
от Республиканской партии США (тогда как, по многим предположениям,
«третья сила» субсидировалась Демократической партией), но так ли это
было — трудно утверждать. Такое предположение может показаться неве-
роятным, поскольку ни республиканцы, ни демократы не были расположе-
ны к де Голлю и считали партии «третьей силы» значительно более сговор-
чивыми. Однако призыв де Голля ликвидировать коммунистов мог произве-
сти впечатление на некоторые элементы в Америке. Это было больше, чем
официально обещала «третья сила» (или даже классические правые), хотя
можно предположить, что такие «радикалы», как Ж. П. Давид и Мартино-
Дспла, пользовались большим одобрением у республиканских экстремистов
в Вашингтоне.
Гораздо важнее, однако, то, что де Голль почти не получал финансовой
поддержки со стороны французских предпринимателей, которые считали
его план ликвидации профсоюзов опасным и дилетантским. Гораздо проще
было натравлять одну профсоюзную федерацию на другую, как это делали,
например, министры члены МРП. Еженедельник «Канар аншенэ» был пре-
красно осведомлен о том недоверии, какое испытывали к де Голлю крупные
финансисты и предприниматели. 16 мая он сообщал, что РПФ пыталась уста-
новить дружеские связи с фондовой биржей, но биржа не желала об этом
слышать.
«Если РПФ добьется успеха,— говорят джентльмены с биржи,— акции
полетят вниз па следующей же неделе, и мы опять вернемся к золоту. Вы
увидите, как оно вскочит в цене! Вы спрашиваете почему. А вот почему.
На бирже убеждены, что, если РПФ придет к власти,— через полгода у нас
будет чистейший коммунизм».
5.	ПРАВЫЕ И РАДИКАЛЫ
На этой стадии о них мало что можно сказать. В ходе избирательной
кампании так много внимания уделялось де Голлю, что многие едва ли пред-
ставляли себе, что подлинными вершителями судеб нового Национального
445
собрания будут эти скучные, неинтересные, устаревшие, старомодные груп-
пы и что именно они вскоре вызовут распад РПФ как единой политической
силы.
С самого Освобождения эти две группы были под подозрением. За
исключением отдельных людей, они не играли никакой роли в Сопротивле-
нии. Если правые целиком принадлежали к вишистам, то радикалы в основ-
ном оправдывали Виши, а втихомолку мечтали о возвращении к Третьей
республике.
Социалисты переманили к себе большую часть избирателей, ранее
голосовавших за радикалов, и радикалы, опиравшиеся раньше главным
образом на провинциальную мелкую буржуазию и часть крестьянства,теперь
в основном зависели от класса торговцев и более зажиточной части крестьян-
ства. Состав их избирателей во многих случаях был такой же, как и у пра-
вых, с той только разницей, что они все еще в известной степени апелли-
ровали (больше, чем правые) к людям с «республиканскими традициями»
с небольшой примесью антиклерикализма. Однако наиболее ярко вы-
раженными сторонниками антиклерикализма стали теперь не радикалы,
а социалисты.
Несомненно, что радикалы и в особенности правые были теми двумя
группами, которые получали наибольшую финансовую помощь от француз-
ского крупного капитала. Их поддерживала также большая часть прессы.
19 июня, как только стали известны результаты выборов, газета «Фигаро»
торжествующе заявила, что истинным победителем на выборах оказалась
«четвертая сила» (это название временно получил избирательный союз,
состоявший главным образом из правых и радикалов).
Надо отметить, что радикалы — одна из наименее однородных группи-
ровок, и, говоря о них, не следует обобщать: в их число входят многие
старомодные провинциальные политики («хорошие республиканцы»); «яко-
бинцы» вроде Даладье с сильной авторитарной жилкой, проявленной им
в прошлом; старомодные буржуазные националисты типа Эррио; представи-
тели крупного капитала и ярые колониалисты, как Рене Мейер; «не поддаю-
щийся классификации» Мендес-Франс и наконец группа «маккартистов»,
состоящая из таких людей, как Мартино-Депла. Как и в других партиях,
среди радикалов было много различных мнений по кардинальному вопросу
перевооружения Германии.
6.	НЕОРТОДОКСАЛЬНЫЕ КАНДИДАТЫ
Среди неортодоксальных кандидатов, вызывавших наибольший интерес
в период выборов 1951 года, были «нейтралисты» во главе с Риве и Бурде.
На их собраниях, посещаемых неортодоксальной левой интеллигенцией
Парижа, присутствовало много народу, но на выборах они потерпели пол-
ное поражение. Это показывает, что только очень небольшое число изби-
рателей ходит на собрания и что слишком сильна привычка голосовать,
за большую партию, так же как и боязнь сыграть на руку «врагу», прого-
лосовав за небольшую новую партию и тем самым разбив голоса боль-
шой партии.
Неудача Бурде (он собрал всего 8 тысяч голосов, тогда как в Парижском
избирательном округе, где он выступал, требуется минимум 25 тысяч
голосов) подтверждает тот факт, что даже сильные идейные течения, не-
имеющие за собой крепкой организации, обычно не могут приспособиться
к избирательному механизму, подчиняющемуся своим собственным
законам.
Следующая простая таблица (Фове, стр. 264) показывает «генераль-
ную» позицию шести главных партий по трем основным вопросам внут-
ренней политики.
446
		ФКП	СФИО	Рад.	МРП	Прав.	РПФ
Образование	Государствен- ная монопо- лия	X	X				
	Ни монополии, ни субсидий			X			
	Субсидии				X	X	X
Экономическая j политика 4	[ Коллективизм	X					
	«Дирижизм»		X		X		
	Либерализм			X		X	X
1 Политический i строй	р Народная I демократия	X					
	’ Парламентская демократия		X	х	х	X	
	«Авторитарная t демократия»						X
Хотя эту таблицу нельзя принимать слишком буквально (так, например,
планированная экономика, или «дирижизм», является для МРП скорее прин-
ципом, чем постоянной практикой), все же она в общих чертах соответствует
действительному положению.
С другой стороны, почти невозможно изобразить аналогичную таблицу
для вопросов внешней политики, если только не игнорировать в каждой
партии (за исключением разве только коммунистов, хотя и там бывает борь-
ба мнений) почти бесчисленных градаций и нюансов, не говоря уже о много-
численных вариантах, вызываемых изменением международной обстановки.
7.	ХОД ПРЕДВЫБОРНОЙ КАМПАНИИ
Всеобщие выборы 17 июня прошли очень спокойно, если не считать
нескольких незначительных местных инцидентов. Предвыборные собрания
проходили по-разному, причем наибольшее внимание среди всех остальных
привлекали собрания деголлевцев и коммунистов.
Следующие заметки, написанные в период избирательной кампании,
могут дать верное представление о некоторых ее основных чертах.
«25 мая.
Это не обычные выборы. В конце своей взволнованной речи, произне-
сенной на съезде радикалов в пятницу, Эррио — ему почти 80 лет —
воскликнул:
«Никогда накануне выборов я не испытывал такой душевной боли,
как сегодня! Или парламентская республика будет спасена, или прои-
зойдут яростные схватки, которые могут положить конец режиму, при-
носившему с 1870 года хорошие результаты».
Он назвал новую французскую избирательную систему «чудовищ-
4V
пой», но сказал, что радикалы должны «приспособиться» к ней, чтобы
спасти республику от двойной угрозы — коммунизма и де Голля. Хотя
Эррио на все лады ругал коммунистов, было ясно, что он считает де-
голлевцев большей и ближайшей из двух опасностей, и заклинал ради-
калов ни в коем случае ни в одном округе не блокироваться с деголлев-
скими кандидатами.
Все это очень любопытно. Председатель партии радикалов Эррио
называет систему «блокирования» «чудовищной», МРП и социалисты
также называют ее «прискорбной» и «достойной сожаления»; и все они
при этом забывают, что в течение нескольких месяцев старались ввести
ее в действие и, наконец, все проголосовали за нее. Теперь, слушая их,
можно было подумать, что эта система навязана им какой-то сверхъесте-
ственной силой. Чем же объясняется это отсутствие энтузиазма по
отношению к новой системе? По-видимому, все партии «третьей силы»,
после того как они проголосовали за реформу избирательной системы,
поняли один важный факт: эта реформа быца очень плохо принята
в стране. Миллионы будущих избирателей, казалось, отнеслись к ней
с отвращением. Целью избирательной реформы было «устранить комму-
нистов и деголлевцев» и обеспечить победу «третьей силы», подлинно
республиканских сил. Иными словами, результаты выборов, как кто-
то сказал, «были состряпаны заранее на законном основании». Можно не
любить деголлевцев и коммунистов, но если уважать священною волю
суверенного народа, то все это выглядит довольно неблаговидно.
К тому же «блокирование» вызывало путаницу. Возьмем, например,
Бретань. Там вопрос о религиозных школах имеет огромное значение.
Если кандидат МРП — клерикал —«сблокируется» с антиклерикалом—
социалистом или радикалом, — избиратель-католик, несомненно, по-
думает, что, проголосовав за кандидата МРП, он, возможно, поможет его
избранию, но зато поможет также и избранию антиклерикала. Поэтому
ве лучше ли проголосовать за деголлевца? В других избирательных окру-
гах при подобных обстоятельствах могут выиграть коммунисты.
27 мая.
Начинают появляться избирательные щиты с афишами, но боль-
шинство кандидатов еще не отпечатало своих плакатов. Задержка
вызывается тем, что только в прошлую субботу было официально объяв-
лено о «блокировании» партий в различных французских округах.
В опубликованных данных сравнительно мало неожиданностей. Согласно
избирательному закону, в Парижском районе (то есть в департаменте
Сена и департаменте Сена и Уаза) выборы будут происходить на основе
пропорционального представительства; в пятнадцати из девяноста
департаментов «блокирования» не будет. Остальные департаменты разде-
ляются на три категории: в одних будут «блокироваться» партии
«третьей силы» (то есть социалисты, МРП и радикалы), в других будет
создан более широкий «блок», охватывающий ряд партий от социалистов
до антидеголлевских правых; примерно в пятнадцати департаментах
деголлевцы будут «блокироваться» или с так называемыми правыми
«независимыми», или в нескольких случаях с МРП или радикалами.
В ряде случаев деголлевцы отвергли предложения других партий; так,
в частности, было в департаменте Мозель, где министр иностранных дел
Робер Шуман предложил деголлевцам заключить «союз против красных»
и получил резкий отказ. В других округах, однако, дело происходило
наоборот: деголлевцы получали пренебрежительные отказы от «умерен-
ных» кандидатов.
3 июня.
Де Голль пока что ведет игру очень неудачно, и ему не везет. Преж-
де всего после знаменитой первомайской речи де Голля деголлсвское
44.8
движение стали связывать с политикой авантюр и революционных пере-
мен, а это сейчас не находит отклика. Не было дано никакого объясне-
ния, которое могло бы изгладить из памяти миллионов французов
неприятное впечатление, вызванное фразой де Голля о «слете на Елисей-
ских полях». Во-вторых, чем больше деголлевцы говорят, тем яснее
становится избирателям, что у них нет конструктивной финансово-
экономической программы и что они просто хотят, чтобы их обещания при-
нимали на веру. Есть еще три важных фактора, действующих против
деголлевцев: 1) деголлевский план роспуска профсоюзов вызвал сильное
беспокойство у крупных предпринимателей. Хотя большинство рабо-
чих — коммунисты, за последнее время было мало забастовок и других
социальных конфликтов, а если деголлевский план будет приведен
в исполнение, осложнениям не будет конца; 2) газета Ватикана «Оссерва-
торе романо» недавно опубликовала статью, в которой призывала всех
добрых католиков во Франции голосовать за МРП, католиков «третьей
силы», но не за де Голля; 3) в распоряжении де Голля нет почти никакой
прессы. За исключением двух еженедельников —«Карфур» и «Рассам-
блеман»— и нескольких местных газет, во Франции, по существу, нет
общенациональной деголлевской газеты. Даже такие газеты, как «Орор»
и «Паризьен либеро», в прошлом деголлевские, теперь стали значительно
более осторожными, а «Фигаро» открыто выступает с критикой де Гол-
ля. Находятся ли издатели под влиянием крупного капитала или Аме-
рики или же просто заботятся о своем тираже? Возможно, тут действуют
все эти три причины.
На ряде предвыборных собраний деголлевцев, где мне пришлось
присутствовать в Париже, меня поразил неуверенный тон многих
выступлений. Создавалось впечатление, что деголлевские кандидаты счи-
тали себя обязанными, не жалея времени, замазывать промахи, допу-
щенные генералом в его первомайской речи. Они из кожи лезли вон,
чтобы доказать, что де Голль —«хороший республиканец», а на предвы-
борных собраниях на юге сам де Голль заявил обиженным и в то же
время заносчивым тоном, что это он в 1945 году «дал Франции рес-
публику».
Тем не менее крупным преимуществом РПФ является то, что они
имеют лидера, выразительную фигуру, чем не может похвастаться ни
одна другая партия, за исключением коммунистов,— да и то в настоя-
щий момент можно видеть только портреты Тореза, а он сам, больной,
все еще находится под наблюдением советских врачей.-
Но, если не считать небольшого несколько истеричного меньшинства,
какое можно найти в любой стране, нельзя сказать, чтобы де Голля
«обожали», как Гитлера или Муссолини. Он холоден и не обладает ника-
ким «личным обаянием». То, что он окружает себя атмосферой таинствен-
ности, редко появляется среди публики и часто говорит загадками,
имеет как положительное, так и отрицательное значение.
Избиратели, голосующие за де Голля, представляют собой чрез-
вычайно разнородную массу. В нее входят миллионы недовольных из
среднего класса, а также люди, которые предпочитают скорее голосо-
вать за де Голля, чем за какой-нибудь хитроумный «блок»; ему также
симпатизируют все «антипарламентские» элементы во Франции — неко-
торые (но не все) вишийские элементы из среднего класса (РПФ, между
прочим, высказывается за «амнистию»), бывшие члены и преемники
довоенных лиг и, наконец, все те, кто особенно сильно боится комму-
нистов и Советского Союза.
В целом сейчас не создается впечатления, что Франция находится
накануне государственного переворота или что революционные страсти
разгорелись слишком сильно. Коммунисты бьют тревогу по поводу такого
29 л. Верт
449
простого факта, что выборы назначены на 17 июня, то есть накануне
деголлевской годовщины 18 июня. В этот день, утверждают они, дегол-
левцы, одержав большую или меньшую победу, организуют парад
победы на Елисейских полях и совершат переворот. Но это мыслимо
лишь в том случае, если деголлевцы одержат полную победу (что совер-
шенно неправ доподо бно).
. В пропаганде де Голля парламентские партии играют роль пуга-
ла. Это, однако, не значит, что он намерен, как полагает Эррио, ввести
во Франции однопартийную систему. Более вероятно, что он попробует
(при условии, что в новом Собрании будет достаточно деголлевцев)
подчинить себе всех правых и центр, включая МРП, превратить их
в послушное орудие РПФ .и путем устранения (то есть объявления вне
закона) коммунистов приобрести полную «законную» власть над послу-
шным парламентом. Он хочет изменить конституцию и внести в нее сле-
дующие положения.
Президент.избирается широкой «национальной коллегией», вклю-
чающей, помимо парламента, «представителей местных органов само-
управления, культуры и экономики». Президент назначает министров.
По крупным вопросам он имеет право провести общенациональный рефе-
рендум. Он лично ведет дипломатические переговоры и ратифицирует
договоры, только «информируя» о них парламент. В случае конфликта
между президентом и парламентом он имеет право распустить Собрание
или передать вопрос на решение путем референдума. Профсоюзы,
по мнению де Голля, подрывают авторитет государства; общенацио-
нальные профсоюзы будут запрещены и заменены «ассоциациями капи-
тала и труда», действующими только в пределах данного предприя-
тия; эти «ассоциации» будут «стремиться оберегать благосостояние
рабочих».
Такая система была бы фактически лишь слегка замаскированной
личной диктатурой. Недавно Жорж Изар писал в статье, в основном
сочувственной де Голлю: «Он своего рода Макартур наших демократи-
ческих институтов». Это было сказано в виде комплимента.
Если программа де Голля в отношении внутренней политики остает-
ся невыясненной — он, в частности, очень мало говорит о важнейших
финансовых и экономических проблемах, терзающих Францию,— то
его программа в области внешней политики столь же туманна. Не-
сколько пунктов все же выявляется: он против коммунистов, так как
они «желают вторжения русских»; он также против «партий», потому что
они позволяют Соединенным Штатам закабалять Францию.
Среди верхушки деголлевцев имеется много генералов, любящих,
подобно самому де Голлю, говорить о создании мощной французской
армии, которая поможет Франции «сохранить независимость» в между-
народных делах; известно также, что многие молодые офицеры-дегол-
левцы оскорблены заносчивым поведением американских военных вла-
стей во Франции. Идея полуфашистской Европы, организованной вокруг
Франции, с «сильной Германией» в качестве ее партнера, также входит
в представление деголлевцев о счастливом будущем.
Наиболее энергичные взгляды деголлевцы высказывают в отношении
французской «империи». Они возражают против всякого внешнего
вмешательства в этот вопрос. Предложение, выдвинутое на Сингапур-
ской конференции, об участии английских военно-воздушных сил
в войне в Индокитае вызвало взрыв возмущения в деголлевской прессе.
Деголлевцы имеют тысячи «своих людей» на руководящих постах в Се-
верной Африке. Полагают, что де Голль настроен крайне враждебно
к идее укрепления американцев в Северной Африке и к созданию там
их военно-воздушных баз.
450
9 июня.
Теперь никто уже не верит, что де Голль получит в собрании
200 мест. 100 мест — это, пожалуй, самое правдоподобное предполо-
жение.
А как идут дела у партий «третьей силы», в частности у социали-
стов? Уповая на «блокирование» и видя перед собой ободряющий пример
Италии, они уверены, что дела их не так уж плохи.
Типичное собрание социалистов было проведено в Латинском
квартале редактором газеты «Пошолер» Вердье, стоящим на первом
месте в списке социалистов по Южному округу Парижа. Любопытно,
что ни одна партия во Франции, за исключением коммунистов, нет
ссылается на свои заслуги, каждая скорее стремится представить себя
в виде «меньшего зла». Социалисты тоже беспрерывно извиняются^
конечно, они сделали все, что могли, но следует учесть тот факт, что
они входили в коалиционное правительство и что во всех вопросах им
приходилось бороться против их более консервативных партнеров.
Деголлевцы не могут похвастаться ничем, кроме личного пре-
стижа де Голля, и, как признает сам деголлевский «философ» Раймон
Арон, от РПФ ничего бы не осталось, если бы де Голль внезапно исчез.
Кроме того, в РПФ есть опасные люди, руководившие антипарламент-
ским бунтом 6 февраля 1934 года. Социалистам приходится бороться
на два фронта — против коммунистов и против деголлевцев, которые
представляют собой замаскированных фашистов. Если французский
народ не удовлетворен вполне деятельностью социалистов, то лишь пото-
му, что они не были достаточно сильны в предыдущем Собрании. Толь-
ко крупная социалистическая партия может значительно увеличить
благосостояние рабочего класса, и, таким образом, уменьшить влияние
коммунистов, как это видно на блестящем примере Англии.
В заключение был сделан выпад против «нейтралистов» при
помощи трафаретного и довольно поверхностного довода' о «судьбе
Бельгии и Голландии в 1940 году».
В силу своей «демократической традиции», социалисты в конце
собрания разрешили выступить своим противникам, дав каждому по
пять минут. Аудитория состояла почти целиком из представителей
среднего класса, но среди них было несколько студентов-деголлевцев,
которые во время'каждого выступления выкрикивали что-то невразуми-
тельное. Когда же им предоставили слово, они смогли только сказать,
что социалисты «не заботятся о французской армии», на что последо-
вал ответ, что, наоборот, Мок был «великим министром обороны».
Значительно более неприятными для социалистов были выступления
двух коммунистов и троцкиста, которые обвинили их в «оправдании
колониализма» и «поощрении войны в Индокитае». Один из коммуни-
стов воскликнул: «Вы за или против самоопределения народов?!»—
на что не получил никакого ответа. Другой коммунист спросил, что
социалисты думают о своем английском коллеге Бивене, который пони-
мает, что нельзя одновременно увеличивать вооружение и материаль-
ное благосостояние народа. На это ответа также не последовало.'
Вместо этого Вердье снова повторил, что социалисты, как простые
члены коалиции, не могут нести ответственности за все, что случилось
в Индокитае; в прошлом были совершены крупные ошибки, и, хотя
война^была, «несомненно», начата Хо Ши Мином, французы все же упу-
стили некоторые хорошие шансы для мирных переговоров. Теперь все
это очень осложнилось, поскольку остальные коалиционные партии при-
держиваются других взглядов на этот вопрос. Если бы только социалисты
были сильнее, и т. д. Все это было довольно неубедительно; оппоненты,
несомненно, затронули самое больное место французских социалистов.
29* 451
Однако благодаря «блокированию» социалисты надеются на успех.
12 июня.
На собраниях деголлевцев громко высказывается беспокойство по
поводу Атлантического пакта, по крайней мере в его теперешнем виде.
Выступая в пятницу на массовом митинге в помещении Зимнего велодро-
ма, де Голль в своей довольно туманной речи произнес только одну
фразу, которая пролила свет на его истинные намерения: «Мы хотим,
чтобы западные державы были нашими союзниками, а не хозяевами».
Деголлевцам, пожалуй, лучше всего выражаться туманно, потому
что, когда они начинают говорить ясно, это влечет за собой гибельные
последствия.
На прошлой неделе люди были напуганы неосторожным выска-
зыванием генерала Кёнига, одного из ведущих деголлевских кандида-
тов. Он заявил, что, возможно, потребуется увеличить срок военной
службы до двух и даже трех лет, если Франция хочет обеспечить себе
мощную армию, что придется призвать из запаса 10 тысяч офицеров
и 20 тысяч сержантов и что большое количество французских войск
должно быть послано в Индокитай.
Все это отличалось от неопределенных высказываний самого гене-
рала де Голля и главы пропаганды РПФ Андре Мальро, произнесшего
замечательную речь в Зимнем цирке. Мальро не выступает в качестве
кандидата, но использует свой большой литературный талант, чтобы
придать деголлевскому движению ореол романтичности и «интеллекту-
альный престиж». Речь Мальро была литературным шедевром; он гово-
рил так, словно он и деголлевцы были законными наследниками Вели-
кой французской революции! «Вспомните о солдатах Вальми и Жемапа!—
восклицал он.— То были дни, когда весь мир доверился Франции!
То были настоящие республиканцы! А теперь взгляните на наших Эррио,
Плевена, Андре Мари!» Все это не имело решительно никакого отноше-
ния к таким серьезным вопросам, как намерение деголлевцев распустить
профсоюзы, но звучало хорошо. И, конечно, в своей великолепной речи
Мальро не касался предметов столь прозаичных, как цены на мясо. Для
вербовки голосов все это красноречие было совершенно бесполезно.
В поселках и маленьких провинциальных городах, где жизнь течет
медленнее и спокойнее, где напряженность международного положения
не ощущается так остро, как в Париже и крупных промышленных
центрах, правительственные партии, по-видимому, пользуются боль-
шим успехом, чем две крайние партии. Но в Париже не склонны прини-
мать всерьез МРП, социалистов или радикалов, и из всех «республи-
канских партий» только простые консерваторы, кажется, располагают
значительным числом сторонников. Небольшим, по тем не менее зна-
менательным событием в Париже являются довольно бурные собрания,
•организуемые адвокатом Петэна откровенным вишистом Изорни, кото-
рый ходит «под охраной» молодых головорезов, весьма напоминающих
нишийских охранников.
Собрания коммунистов в рабочих кварталах привлекают множе-
ство народа. На них произносятся язвительные речи, общее настроение
суровое. Много говорится о достижениях и мирных намерениях Совет-
ского Союза, еще больше — о ценах на мясо или о жизни детей в тру-
щобах, где дети все чаще заболевают от укусов крыс, так как Париж-
ский муниципалитет решил недавно в целях экономии сократить рас-
ходы на крысиный яд.
Близкое знакомство со всеми нуждами рабочего класса дает боль-
шую силу Французской коммунистической партии. Кроме того, комму-
нисты хорошо чувствуют, что против них вскоре могут быть приняты
крупные полицейские меры, и поэтому находятся в боевом настроении.
452
Группировка, называющая себя «четвертой силой» и состоящая из
всех крайне правых партий (за исключением РПФ) и некоторой части
радикалов, по-видимому, сильно надеется завоевать руководящее поло-
жение в новом Собрании».
В провинциальной части Франции выборы прошли спокойно. Характер-
ным явлением, какое я наблюдал, в особенности в Нормандии, было отсут-
ствие взаимопонимания между кандидатом и аудиторией на предвыборных
собраниях деголлевцев. Ни восхваление генерала, ни чисто негативный ан-
тикоммунизм РПФ не производили должного впечатления. Избирателей зна-
чительно больше интересовали местные проблемы — вроде вечного вопроса
об освобождении от налога мелких виноделов,— на что некоторые кан-
дидаты РПФ не могли найти в своем «словаре» ясного ответа. Другие
собрания деголлевцев в сельских местностях едва ли можно было отличить
от обычных собраний правых; кандидаты РПФ явно считали здесь более
благоразумным не произносить слишком «революционных» и антипарла-
ментских речей. Среди «блокирующихся» партий наблюдалось явное нежела-
ние обсуждать школьную проблему: «блок» между клерикалами и ан-
тиклерикалами делал этот вопрос*щекотливым.
Такие вопросы, как стоимость жизни, представляли наибольший интерес
для избирателей, и в этом вопросе каждый кандидат считал себя обязанным
давать обещания. Самым характерным явлением, наблюдавшимся на очень
многих предвыборных собраниях, было, пожалуй, почти полное игнориро-
вание международных вопросов. Французское правительство и американцы
в особенности старались не выдвигать до выборов на передний план вопрос
о перевооружении Германии, чтобы не привлекать к нему большого внима-
ния. Коммунисты больше, чем другие, говорили о мире, но и они сосредото-
чивали свое внимание главным образом на внутренних проблемах.
8. «ШЕСТИГРАННОЕ» СОБРАНИЕ
Наиболее важным результатом выборов был провал деголлевцев в их
намерении повести за собой страну. Вторым важным результатом, который
вполне выяснился только несколько месяцев спустя, когда часть деголлевцев
поддержала создание правительства Пинэ, было перемещение политического
центра тяжести далеко вправо.
Воздержавшихся от голосования было меньше, чем ожидали: возможно,
тут сыграла роль проведенная накануне выборов пропаганда, что те, кто «не
голосует», якобы «голосуют за Сталина». Воздержавшихся было около 20 про-
центов, тогда как в ноябре 1946 года их было почти 22 процента. Коммуни-
сты и прогрессисты собрали свыше 5 миллионов голосов, потеряв примерно
9 процентов голосов по сравнению с 1946 годом. По отношению к общему
числу поданных голосов их доля упала с 28 до 26 процентов; доля социали-
стов упала примерно с 15 до 14 процентов; доляМРП — с 17 до 12процентов;,
радикалы, набравшие 8 процентов голосов, и правые, получившие 9 про-
центов, тоже понесли некоторые потери, а деголлевцы собрали свыше 4,2 мил-
лиона голосов, или около 21 процента. (Из-за «блокирования» в большин-
стве случаев можно назвать только приблизительный процент.)
Как отметил в своем очерке «География выборов» Франсуа Гогель («Эс-
при», сентябрь 1951 года), в результате выборов все еще существовало не-
большое антиклерикальное большинство и не было такого большинства,
которое могло бы отказаться от послевоенных реформ; не было также тео-
ретически и такого большинства, которое выступало бы против «дирижизма»,
за свободную инициативу. Но если и существовало большинство, стоящее за
«демократическую республику» (то есть за статус-кво), против двух крайно-
стей, оно было очень невелико, а по всем остальным вопросам не было ника-
кого ясного большинства. Вместо этого существовало три «возможных»
453
варианта коалиций: большинство из партий «третьей силы», состоящее из
социалистов, МРП и радикалов, более или менее поддерживаемых некото-
рыми правыми элементами; большинство из партий центра, состоящее из
МРП, радикалов и правых, более или менее поддерживаемых социалистами,
и правое большинство, включающее «классических правых», радикалов
и МРП, более или менее поддерживаемых деголлевцами1.
Распределение мест в Национальном собрании по сравнению с предыду-
г щим составом было таково:
	Прежнее Собрание	Новое Собрание
	(январь 1951 г.)	(январь 1952 г.)
Коммунисты, прогрессисты и т. д		179	101
Алжирские и африканские националисты и т. д.	24	12
Социалисты	*.	. . .	99	106
МРП		145	88
ЮДСР		15	23
Радикалы		46	76
РПФ (деголлевцы)		23	117
Правые		81	99
Прочие 		9	5
Всего 		6 21	627
«Избирательная» карта Франции не так уж сильно изменилась с 1946 го-
да. Только РПФ захватила большую часть голосов,*принадлежавших МРП
(хотя это не идет в сравнение с подавляющей победой 1947 года), и часть
голосов радикалов и правых. Как это ни странно, РПФ, по-видимому, завое-
вала также некоторое, хотя и очень незначительное число голосов в Париж-
ском районе, принадлежавших ранее коммунистам. Основные потери комму-
нисты понесли в сельских районах, в таких, как Аверон, Канталь и Верхняя
Луара, где в 1946 году они еще пользовались авторитетом как крупнейшая
партия макй и как большая правительственная партия. Блеск этих воспо-
минаний потускнел.
РПФ имела наиболее сильные позиции в Париже и других крупных горо-
дах, в особенности к северу от Луары, и значительно более слабые *в сель-*
ских районах, за исключением таких традиционно консервативных "избира-
тельных округов, как Бретань, Нормандия и Эльзас-Лотарингия. К югу от
Луары избиратели повсюду были настроены в пользу «республиканцев»,
хотя там имелось и сильное коммунистическое влияние, в частности в Верх-
нем Вьенне (в Лиможе), Коррезе и большинстве районов долины Роны, где
коммунисты часто собирали 35—40 процентов голосов.
Следует подчеркнуть один момент. Если бы выборы производились не
по жульнической системе «блокирования», а по системе пропорционального
представительства 1946 года, результаты их были бы таковы: коммунисты
имели’бы 150 мест, социалисты—91, МРП— 66, радикалы — 65, правые — 77,
деголлевцы—143, прочие — 7 вместо соответственно: 101Л106, 88, 76,99,
117, 51 2.
1 В числе победивших (мнимо «республиканских») кандидатов «классических пра-
вых» были такие изуверы, как адвокат Изорни и другие откровенные петэновцы.
2 В этот расчет, в основном верный («Карфур», 20 июня 1951 года), не включены
некоторые мелкие группы.
454
В последующие годы, когда Национальное собрание прибегло к тактике
промедления в отношении Европейского оборонительного сообщества и дру-
гих форм вооружения Германии, у английской (и в меньшей степени у аме-
риканской) прессы и даже у некоторых лидеров вошло в привычку обвинять
французский парламент в «легкомыслии» (например, выступление Эттли
в палате общин 14 марта 1955 года) и говорить, что Национальное собрание
«не представляет» французского народа. В действительности если оно
и «не представляло» французского народа, то в обратном смысле: с более
крупным представительством в собрании коммунистов и деголлевцев оппози-
ция перевооружению Германии, как его предлагали Англия и США, была
бы еще сильнее. Если в конце концов Парижские соглашения были ратифи-
цированы, то это было сделано под нажимом Англии и Америки вопреки
подлинному желанию парламента и в еще большей степени вопреки воле
французского народа. С другой стороны, также верно, что избиратели
в 1951 году не уделяли должного внимания внешней политике, в частности
они не интересовались в достаточной степени событиями в Индокитае и не
осудили достаточно ясно людей, которые были больше всего ответственны за
затягивание войны.
Глава третья
УНЫНИЕ И «АТОМНЫЙ» СТРАХ
Есть периоды в послевоенной истории Франции, в отношении которых
последовательное, хронологическое изложение событий было бы бесцель-
ным. За полгода, прошедшие после всеобщих выборов в июне 1951 года,
наиболее заметными «событиями» были принятие закона Баранже, преду-
сматривающего субсидии всем начальным учебным заведениям, включая
«свободные» школы, признание Национальным собранием принципа сколь-
зящей шкалы для заработной платы (это признание принципа не по-
влекло, однако, за собой никаких практических законодательных мер; они
были приняты лишь год спустя, когда цены и заработная плата более или
менее стабилизировались) и сессия Генеральной ассамблеи Организации
Объединенных Наций в Париже в конце 1951 года, когда вопрос о Северной
Африке внезапно приобрел международное значение.
Каждое из этих событий было по-своему важно. Но, за исключением
вопроса о Северной Африке, они не были связаны с международной обстанов-
кой, в которой Франция жила в течение этих месяцев. Более значительным
явлением был характерный для этого периода пессимизм. Этот пессимизм
нашел отражение в более чем двухчасовой речи, произнесенной Мендес-
Франсом в самом конце года, в которой он определял все болезни, угнетаю-
щие Францию как во внутренней, так и во внешней политике. Пессимизм
сказался и в широко распространившемся среди различных групп интелли-
гентов чувстве «разложения» и в резкой реакции французов на различные
проявления политики «отбрасывания» и «превентивной войны», которыми
изобиловала международная пресса во время сессии Генеральной Ассам-
блеи ООН, происходившей во дворце Шайо. Типичными для этого периода
были также безрадостные результаты исследования, проведенного журналом
«НЭФ» и вскрывшего состбяние умов молодого французского поколения.
Ощущение бесцельного движения к неведомой катастрофе было в конце
1951 года, пожалуй, сильнее, чем когда-либо раньше или позже, во внешне
более устойчивом мире «атомного равновесия», наступившего несколько лет
спустя.
1.	ССОРА ИЗ-ЗА ШКОЛЬНЫХ СУБСИДИЙ: «НАЗАД, К ВИШИ!»
Не стоит подробно останавливаться на таких событиях, как первое
заседание нового парламента после всеобщих выборов или принятие пм
закона Баранже. Состав Национального собрания 1951 года отличался от
состава Собрания 1946 года; центр тяжести значительно переместился впра-
во, и МРП поторопилась ввести новое школьное законодательство, которое
не имело шансов быть принятым прежним Собранием. Поступая так, МРП
показала, что была готова порвать с социалистами. Однако, прежде чем утвер-
ждать законопроект, необходимо было выждать формирования нового пра-
вительства, а это был трудный и мучительный процесс, поскольку было
три возможных варианта большинства и ни один из них не был бесспорным.
Так, «классические правые» еще не были готовы взять власть ввиду отсут-
456
ствия достаточной поддержки со стороны деголлевцев; трудно было также*
создать коалицию левых и центра вследствие коренных разногласий между
социалистами и МРП по вопросу о школах. После месячного «кризиса каби-
нета» вслед за неудачными попытками Рене Мейера и Петша бесцветному
Плевену удалось наконец создать правительство.
Правительство Плевена представляло собой коалицию ЮДСР, радика-
лов, МРП и правых, то есть лиц, которые или сочувствовали школьной
реформе, предложенной МРП, или не имели против нее таких сильных возра-
жений, как социалисты. Радикалы теперь уже не были большой антиклери-
кальной партией, как до войны. Что касается социалистов, то антиклерика-
лизм был для них теперь одним из немногих пунктов, по которым они при-
держивались очень строгих, почти доктринерских взглядов. Когда 10 сен-
тября закон Баранже был в конце концов принят, социалист Шарль Люссп,
прощаясь с «третьей силой» и партнером социалистов за последние несколько*
лет — МРП, воскликнул: «Социалисты этого не забудут! Они не забудут,
что МРП была готова рисковать самим существованием нашего режима.
Вы должны нести за это ответственность».
Не означало ли это делать много шуму из ничего? Так могло показаться
постороннему наблюдателю, не знакомому с существом этого спора, длив-
шегося во Франции — то вспыхивая, то затухая — уже свыше полувека.
Тот факт, что общественные фонды будут использованы для выплаты роди-
тельским ассоциациям тысячи франков в год на каждого ребенка, посещающе-
го начальную религиозную школу, казался социалистам серьезным наруше-
нием принципа светского обучения, субсидией религиозным школам и ча-
стичным возвратом к Виши1. Тот, кто не знаком с учебниками, используе-
мыми в некоторых религиозных школах, в частности с учебниками по
истории Франции, вряд ли поймет всю важность принципа светского обу-
чения. В этих учебниках, например, Третья республика оценивается чрез-
вычайно критически из-за ее «нехристианского» духа1 2.
За закон Баранже голосовали деголлевцы, все правые, почти половина
радикалов, и, конечно, все депутаты МРП; социалисты, коммунисты и 26 ра-
дикалов голосовали против. Горячие дебаты, длившиеся в Национальном
1 Такая же субсидия, правда, выплачивалась через местные власти ина детей, посе-
щающих государственные школы, но в этом случае средства расходовались главным
образом на улучшение школьного оборудования и ремонт школьных зданий, а не на опла-
ту учителей.
2 Характерным примером такого учебника по истории является стандартный учеб-
ник «История Франции» (авторы А. Гильмен и Ф. Ле Стер), изданный в 1946 году для
«свободных» школ. Так, в главе о Третьей республике мы читаем: «Жюль Ферри, патриот-
лотарингец, пользовался большим влиянием в 1880—1886 годах Вне Франции он успеш-
но подготовил завоевание нескольких колоний, но внутри Франции он проводил антиклс-
• рикальную политику...» «В период Третьей республики было проведено много важных
реформ в области образования, но, к сожалению, эта деятельность очень часто имела ан-
тирелигиозное направление...» «Слишком часто повторяют, что только одни социалисты
требуют улучшения социальных условий. Это совершенно неверно. Церковь никогда не
относилась равнодушно к благосостоянию рабочих. Великий папа Лев XIII писал
в 1891 году...» и т. д. «В парламенте католический депутат де Мэн...» и т. д. Глава о вели-
ких изобретениях начала XX века заканчивается следующим образом: «И все же народ
не был счастлив; в мире царила большая неудовлетворенность. Слишком часто прави-
тельства забывали о необходимости строить образование па прочных основах христиан-
ской веры». В более ранних главах мы находим: «Наполеон III искренне любил парод...
Ни один монарх не заботился так много о благополучии рабочих... В первую поло-
вину своего царствования он управлял Францией как абсолютный монарх; свободы...
были фактически подавлены, но французы легко с этим мирились, так как в стране цари-
ло необычайное процветание». «... почти все одобряли переворот 2 декабря 1851 года,
потому что народ устал от беспорядков...» «Дантон был очень уродлив. Он напоминал
разъяренного бульдога. Он был очень жесток... Он был бесчестен...» «Марат был ужас-
ной личностью. Говорят, он напоминал жабу...» «Робеспьер говорил вежливым и тихим
голосом. Но он страдал безумной гордостью. Он считал себя всегда правым и хотел каз-
нить всех, кто думал иначе, чем он...» Вся книга написана в монархистском и антиреспу-
бликанском тоне.
457
-собрании несколько дней, в течение которых многие депутаты разобрали
вопрос о церкви и государстве начиная чуть ли не с доисторических времен,
представляют собой интересный материал для исследования мышления фран-
цузов в связи с этой основной проблемой французской политической филосо-
фии. Нечего и говорить, что во время голосования в Собрании царило
страшное возбуждение. Комитет защиты светского обучения заявил, что в ре-
зультате этого голосования «республика непоправимо раскололась». Андре
* Зигфрид, обозревая события за 1951 год, высказал мнение, что «возрождение
школьной проблемы» (которая, по его словам, «прозвучала похоронным звоном
третьей силе») явилось самым важным событием внутренней жизни Франции1.
Хотя в последующие месяцы социалисты стали считать, что поднятый
вопрос имел более «философский», чем серьезный {практический характер,
закон Баранже, предоставлявший финансовую помощь (хотя и в очень раз-
личной степени) религиозным школам, несомненно, способствовал консоли-
дации сил правых и подготовил почву для «большинства Пинэ», окончатель-
но сложившегося в Национальном собрании к марту.
2.	ФРАНЦИЯ—«ХУДШИЙ ИЗ ОТСТАЮЩИХ СОЛДАТ»
В международном плане Франция в этот период столкнулась почти
•с теми же проблемами, какие стояли перед ней до выборов, за исключением
того, что и американцы, и французское правительство стали теперь более
•открыто, чем раньше, обсуждать проект создания Европейской армии,
которого они не касались в предвыборный период.
С французской точки зрения в международной политике все шло не так,
как надо. В сентябре на конференции трех держав в Вашингтоне Ачесон
заявил, что еще до конца года Западная Германия должна быть «объедине-
на с Европой». В течение двух предшествующих месяцев французские мини-
стры уже пошли на важные уступки «в техническом плане», как это дели-
катно называлось. По существу, они согласились на включение в Европей-
скую армию германских вооруженных сил в таких размерах, «которые ско-
рее напоминали обычные дивизии, чем «боевые единицы», предусмотренные
планом Плевена», как писала газета «Монд». Французским министрам все
это не нравилось, и они прекрасно сознавали растущее беспокойство обще-
ственного мнения*Франции. С другой стороны, американская пресса выстав-
ляла Францию в довольно неприглядном виде. Газета «Нью-Йорк тайме»
10 декабря назвала Францию «худшим из отстающих солдат», даже с учетом
•ее военных усилий в Индокитае. Несомненно, «Нью-Йорк тайме» знала, что
«Монд» была по крайней мере отчасти права, когда высказала 29 сентября пред-
положение, что французское правительство, уставшее от нажима американ-
цев, в глубине души предпочитает объединенную и разоруженную Германию
той Европейской армии, которая грозит родиться из всех этих переговоров.
Жюль Мок, не входивший теперь в правительство, отрицал свое «отцов-
ство» в отношении Европейской армии: ребенок стал совершенно неузнава-
емым. За исключением Рейно (всячески славословившего Эйзенхауэра за то,
что тот, .по его словам, разбил доктрину Пентагона о периферийной обороне,
базирующейся на Пиренеях), мало кто радовался обороту, какой принимали
события.
После происходившей в сентябре конференции в Оттаве распространи-
лась весть, что в Европе будет построено одиннадцать новых дмериканских
авиационных баз, причем восемь из них — во Франции.
1 «Возрождение с прежней силой всех этих страстей, которые потрясали Третью
республику, показывает, какую взрывчатую силу могут сохранять даже после двух миро-
вых войн некоторые проблемы, казавшиеся давно решенными и устаревшими» («Анне
•политик», 1951 год, стр. VII).
458
По всей Франции коммунисты удвоили свои усилия, покрывая стены,
мосты и набережные надписями: «Американцы, убирайтесь домой!» Наряду
с этой кампанией они вели ряд других, например кампанию за освобождение
Анри Мартена, молодого французского моряка. Возмущенный тем, что он
видел в Индокитае (он был свидетелем знаменитого обстрела Хайфона в дека-
бре 1946 года), Анри Мартен вступил в коммунистическую партию и теперь
был приговорен к пяти годам одиночного заключения за распространение
пропагандистских листовок против «грязной войны». Его дело об «отказе
участвовать в войне по политическим мотивам» привлекло к себе внимание
многочисленных некоммунистических групп интеллигентов.
Коммунисты открыли также кампанию против пропагандистской орга-
низации «Мир и свобода», тратившей огромные суммы денег на антикомму-
нистическую и антисоветскую пропаганду. По утверждению депутата-ком-
муниста Фернана Гренье, эта организация получала от правительства суб-
сидию в два миллиарда франков в год1. Гренье также возражал против того,
что руководителю этой организации Жану Полю Давиду разрешалось
дважды в неделю выступать по официальному французскому радио и назы-
вать коммунистов «пятой колонной», тогда как коммунистам, представляю-
щим пять миллионов французов, не позволяли ответить ему.
По этому пункту коммунисты выступали очень решительно.
Де Голль, хотя и заметно снизивший тон после относительной неудачи
РПФ на выборах, все же резко критиковал правительство на съезде РПФ,
происходившем в ноябре в Нанси. Он не одобрял плана Шумана и Европей-
ской армии, которая, по его словам, означала создание германской армии
и поглощение французской армии, и вообще осуждал «рабскую» внешнюю
политику правительства по отношению к США. Генерал все еще высказы-
вал горделивые претензии: «Мы были душой Франции; теперь мы являемся
ее силой и ее организацией; мы будем ее победой».
Де Голль намеревался создать Комитет рабочего действия, чтобы обес-
печить себе некоторую поддержку со стороны рабочего класса, но было
заметно, что он не чувствует в себе прежней уверенности. Он высказал мне-
ние, что РПФ следует готовиться к переговорам с другими партиями. Может
быть, он уже предчувствовал, что некоторые его сторонники в Националь-
ном собрании скоро покинут его?
Но его взгляды на Европейскую армию теперь разделялись множеством
людей. «Если наши союзники,— сказал де Голль,— теперь хотят иметь
Европейскую армию, то лишь потому, что за этот год ее характер полностью
изменился». Подобно коммунистам и многим другим, деголлевцы протесто-
вали против создания американских военно-воздушных баз, в особенности
в Марокко, «без какого-либо возмещения».
«Возмещение», конечно, имелось: четыре года Франция получала помощь
по плану Маршалла. Сумма, полученная за период между апрелем 1948 года
и ноябрем 1951 года, составляла около 2,5 миллиарда долларов, которые
распределялись по следующим основным статьям (в миллионах долларов):
уголь и нефть —561, хлопок —366, машины и станки —411, цветные метал-
лы —151, зерновые — 79,гжиры —65, технические услуги —15.
Но помощь по плану Маршалла подходила к концу, и Конгресс США
думал теперь почти исключительно о военной, а не экономической помощи.
Тем временем война в Индокитае все продолжалась. Генерал Делаттр
де Тассиньи уговаривал американцев в Вашингтоне, объясняя им, что с соз-
данием «объединенных государств» война перестала быть «колониальной
войной», и просил’США оказать ему необходимую помощь, чтобы война могла
быть доведена до победного конца. Он приводил также доводы в пользу орга-
низации мощной вьетнамской (баодаевской) армии.
1 «Дебаты в Национальном собрании», 8 ноября 1951 года, стр. 7732.
459
Делаттр, в 1945 году водивший дружбу с коммунистами в Париже и
с маршалом Жуковым в Берлине, теперь старался отработать сполна полу-
ченные в Вашингтоне деньги. 20 сентября он заявил в Вашингтоне:
«Есть в мире город, имеющий огромнейшее значение, и этот город —
Ханой, столица Тонкина... Если мы потеряем Ханой, для коммунистов
будет расчищена дорога вплоть до Суэца».
Вьетнамской армии, говорил Делаттр, нужно 4 тысячи офицеров.
700 уже обучено, обучается 300, но потребуется еще масса денег и снаря-
жения, прежде чем будут обучены остальные 3 тысячи, а армия будет долж-
ным образом вооружена и организована. Более или менее искренне Делаттр
придерживался принципа: «Азиаты сражаются против азиатов».
В этом же месяце премьер-министр Бао Дая Тран ВанГуу неоднократно
беседовал с Ачесоном в Сан-Франциско и с президентом Трумэном в Вашинг-
тоне. Они обсуждали вопрос о Тихоокеанском пакте, в общих чертах
походившем на будущее СЕАТО.
США проявляли все растущий интерес к вьетнамской войне. Это было,
конечно, выгодно для Франции с финансовой точки зрения, по крайней мере
в настоящий момент, так как Соединенные Штаты оплачивали теперь часть
расходов. Но, с другой стороны, пока что сражаться во имя «свободного
мира» приходилось главным образом французам...
Тем не менее некоторые французские политики и дипломаты теперь
стали рассматривать войну в Индокитае как некий дипломатический актив
Франции: пока она ведет там войну, к ней будут подходить с известным
уважением во всех международных переговорах. Действительно, если за-
глянуть на несколько лет вперед, мы увидим, что Франции стали грозить
«пустым креслом» только после Женевской конференции 1954 года, поло-
жившей конец войне в Индокитае.
По этой причине в 1951 году французы еще могли позволить себе до из-
вестной степени игнорировать усиленный нажим американцев. Хэнсон
Болдуин, выражавший, как полагали, мнение Пентагона, заявил 4 декаб-
ря в газете «Нью-Йорк тайме», что, если в ближайшие месяцы Европейская
армия не будет создана, придется организовать германскую национальную
армию. Но в то время французское правительство, ведущее «крупные воен-
ные действия в Индокитае», еще могло оттягивать разрешение вопроса.
Тем не менее во Франции преобладало настроение усталости и отвра-
щения. Не без оттенка такой усталости Национальное собрание утвердило
в декабре план Шумана. Морис Фор (радикал) был в числе тех, кто поддер-
живал план на том основании, что «отказ от него вынудил бы отложить
планы объединения Европы на двадцать пять лет». Но кто теперь серьезно
верил в Европу? Кто мог серьезно думать, что план Шумана (даже в лучшем
случае) приведет к чему-то большему, чем налаживание производства и сбы-
та угля и стали? Жак Сустель (деголлевец), относящийся (как и де Голль)
с глубоким недоверием к Жану Монне — этой «силе позади трона»,— пошел
еще дальше. Он считал, что план Шумана не способствует объединению
Европы, а вредит ему:
«Мы все стоим за Европейскую конфедерацию, включающую Герма-
нию. ...но, думая о плане угольно-стального пула, мы боимся, что он не
приближает нас к «Европе», а отдаляет от нее. Вместо того чтобы вру-
чить нашу власть демократической ассамблее, нас просят передать
важный сектор нашей экономики в руки внегосударственной и бескон-
трольной, самодержавной группы экспертов»1.
Все же «европейцы», хотя и сами не особенно верили в план Шумана,
одержали победу. Несколько французских энтузиастов Европы осенью при-
ветствовали победу консерваторов в Англии, «потому что, находясь в оппо-
1 «Дебаты в Национальном собрании», 6 декабря 1951 года, стр. 8881.
460
•зиции, Черчилль сделал больше, чем кто-либо другой, для осуществления
идеи Европы...»1.
Но все это оказалось пустыми иллюзиями. Как отметил ежегодник
«Анне политик»:
«Сэр Дэвид Максвелл-Файф, выступая в Страсбурге 28 ноября,
скоро дал понять, что Англия не хочет пожертвовать ни одной частицей
своего национального суверенитета в пользу «Европы».
Французы никогда полностью не простили Черчиллю того, что он обма-
нул их в этом вопросе.
Во что еще можно было верить, помимо «Европы»? В процветание
Франции? Со времени начала войны в Корее условия жизни во Франции
все время ухудшались. Разрыв между импортом и экспортом все увеличи-
вался; инфляция была в полном разгаре; индекс оптовых цен вырос с 108 в
1950 году до 137 в июле 1951 года (1949 год= 100); только в сентябре мини-
мальная заработная плата была с большим опозданием увеличена с 87 до
100 франков в час. Возникли огромные трудности в связи с бюджетом;
французское Национальное собрание не могло решить вопрос о военных
расходах, пока не будет решен вопрос о НАТО. Все это действовало угне-
тающе и было довольно унизительно.
Всеобщее уныние, вызванное состоянием дел во Франции, психологи-
чески подготовило страну к согласию (по крайней мере временному) на
«эксперимент Пинэ», предпринятый несколько месяцев спустя.
3.	МЕНДЕС-ФРАНС В РОЛИ КАССАНДРЫ
В общем атмосфера была нездоровой. В этой обстановке Мендес-Франс
произнес 30 декабря свою знаменитую речь, которая, пожалуй, впервые
привлекла к его выступлениям внимание всей нации. Вот основные поло-
жения его речи:
«Уровень французского производства в 1951 году был не выше,
чем в 1929 году.
Все остальные европейские страны добились значительного увели-
чения производства по сравнению с 1929 годом.
При этом потребности Франции в 1951 году были значительно
больше, чем в 1929 году. Франция не имеет средств платить за все;
лучше самим сделать выбор, чем ждать, пока обстоятельства принудят
Францию к этому выбору.
С момента Освобождения заработная плата десять раз «подгонялась»
к ценам, но никогда не удавалось сохранить равновесие. Разумеется,
не может быть и речи о сокращении одной из основных статей расходов:
, общественного обслуживания, военного бюджета, уровня жизни или
восстановления промышленности. Но для каждой категории расходов
должна быть установлена очередность, а рабочий класс, чтобы поднять
свой уровень жизни, должен работать большее количество часов.
Следует ввести разумную систему подоходного налога, как это
сделано в Англии. В Англии имеется большее неравенство доходов, чем
во Франции, но нет такого огромного неравенства частных расходов.
Косвенные налоги составляют сейчас 69 процентов дохода Франции,
тогда как до войны они составляли 55 процентов.
Дефицит по бюджету на 1952 год составит примерно 1000 миллиар-
дов франков. Инфляция в широких масштабах, ставшая правилом
во f Франции за последние тридцать лет, продолжается. Имеет место
ненужное расточительство, которое следует пресечь, в частности такую
«излишнюю роскошь», как дорогостоящие ночные воздушные перевозки
1 «Анне политик», 1951 год, стр. 343.
461
между Парижем и Лионом и Парижем и Лиллем или роскошное обору-
дование некоторых фешенебельных автострад, тогда как люди, лишив-
шиеся домов во время войны, до сих пор не имеют приличных жилищ.
Такие субсидии, как, например, субсидии на уголь, которые выдаются
совершенно беспорядочно, являются пустой тратой денег. Уголь, иду-
щий для важных отраслей промышленности, субсидируется в тех же
размерах, что и уголь, используемый для отопления ночных клубов.
Национализация основных банков не привела к желаемой эконо-
мии; следовало бы уничтожить несколько отделений, находящихся на
одних и тех же улицах, поскольку все они принадлежат государству
и больше не конкурируют между собой.
Французские железные дороги работают с огромным убытком, по-
тому что группы крупных предпринимателей, владеющие автотранспор-
том, возражают против разумной координации обоих видов транспорта.
План Монне не оправдал возлагавшихся на него надежд. Ни по
добыче угля, ни по производству электричества контрольные цифры
не были достигнуты, то же самое можно сказать фактически о всех осталь-
ных отраслях промышленности. Главной причиной такого положения
является то, что с момента Освобождения на капитальное оборудование
тратится совершенно недостаточно средств. И дела идут все хуже. Если
в 1949 году расходы на капитальное оборудование все еще были вдвое
больше военных расходов, то в 1952 году они составят менее половины
военных расходов. А между тем капитальные вложения обеспечивают
военную мощь, безопасность и национальную независимость страны
и всякое сокращение их может привести к очень серьезным последствиям.
Правительства, сменявшие друг друга, слишком полагались на
американскую помощь как на свою последнюю надежду и опору. Все
речи Плевена и Рене Мейера в парламенте, казалось, были обращены
к Америке, а не к Франции. Конечно, план Маршалла был счастливой
находкой для Франции; благодаря ему она получила продовольствие,
сырье и некоторое оборудование. Но, наслаждаясь помощью по плану
Маршалла, она не сумела подготовить себя к будущему в промышлен-
ном отношении, как это следовало бы сделать. А теперь помощь по плану
Маршалла приходит к концу, и в будущем от Америки можно ожидать
только военной помощи. Тяжело видеть, как французские правитель-
ства позволяют американцам принимать за них все решения в области
военных расходов. Правительства последних д^ух лет приобрели сквер-
ную привычку обещать американцам, что Франция сделает то-то и то-то,
и уверять французов, что американцы заплатят за это. Поскольку ни то,
ни другое не было полностью верно, обе стороны ворчали и были недо-
вольны, и Франция приносила тяжелые жертвы, не получая за это ни-
каких политических выгод. Франция тратила много, но по ряду при-
чин, главной из которых была инфляция, не достигала желательных
для нее результатов. Ее обязательство иметь к концу 1951 года 10 пол-
ностью оснащенных дивизий не было выполнено. Имелось только
6 дивизий, укомплектованных на 70 процентов, и 4 дивизии, укомплек-
тованные на 25—35 процентов. (В этом месте его прервал министр
обороны Бидо, заявивший, что первые пять дивизий «почти» укомплек-
тованы. Это «почти» вызвало иронические замечания Мендес-Франса.)
Кроме того, было обещано сформировать еще 5 дивизий. Где же
они? Мок в частной беседе сказал, что обещания, данные французским
правительством в начале войны в Корее, просто «бредовые».
Именно эти безответственные обещания, произносимые на между-
народных конференциях, и подрывают авторитет Франции за границей.
Французские министры, отправляясь на эти совещания, никогда точно
не знают, чего они хотят и что могут или не могут обещать. Все это*
462
во многом объясняется инфляцией, которую он, Мендес-Франс, пытался
. предотвратить в 1945 году. Теперь, в 1951 году, цены выросли на
30 процентов, хотя правительство предсказывало увеличение только
на 5 процентов. Разве в таких условиях возможен здоровый бюджет?
Англии также угрожала инфляция, и характерно, что одно из пер-'
вых заявлений нового консервативного правительства сводилось к тому,
что военные расходы не должны превышать материальных возможностей
страны; оборонный бюджет Англии уже сокращен на 250 миллионов
фунтов стерлингов.
Есть только один очевидный шаг, который может сделать Франция:
изменить свою политику в Индокитае. Речь идет не о том, чтобы уйти
из Индокитая или капитулировать. Нужно начать переговоры с Вьет-
мином. Некоторые считают, что нехорошо вести переговоры с коммуни-
стами; но что делают сами американцы в Корее? Французские же прави-
тельства вместо этого говорят о придании войне «международного ха-
рактера» и об организации многосторонних переговоров, от которых
Франция может только проиграть».
В заключение Мендес-Франс сказал:
«Вам никогда не создать национальной обороны в Европе, пока
вы держите свою армию в Индокитае, пока вы ежегодно теряете боль-
шое число офицеров, пока вы тратите по 500миллиардов в год, которые...
только увеличивают во Франции инфляцию, нищету, рост цен и внутрен-
ние конфликты, что идет на пользу коммунистической пропаганде...
Это просто парадоксально, что мы отдали приоритет Азии, солидари-
зируясь, таким образом, с Макартуром и американскими антиевропей-
цами... В этих условиях немцы в очень короткий срок добьются подав-
ляющего превосходства в Европейской армии... Только мужество, орга-
низованность и ясность в осуществлении нашей военной политики и реор-
ганизации нашей промышленности могут убедить Вышинского, что мы
не проигрываем холодной войны».
В речи, продолжавшейся два с половиной часа, Мендес-Франс коснулся
многих других вопросов: жилищного строительства, в котором Франция
отставала от всех других стран Европы, и т. п. Но самое большое впечат-
ление на общественное мнение произвело его утверждение, что «необходимо
сделать выбор» и что если нужно от чего-то отказаться, то отказываться сле-
дует от войны в Индокитае. В ответ на это Бидо произнес злобно и вызы-
вающе только одно слово: «Нет!»
Хотя на этот раз Мендес-Франса уже не.обвиняли в том, что он говорит,
как коммунист (даже в ежегоднике Зигфрида), французские правительства
предпочитали продолжать свою безнадежную авантюру.
Все же создалось впечатление, что нашелся человек; который смог бы
когда-нибудь, и, пожалуй, до того, как будет слишком поздно, вытянуть
Францию из болота.
4.	ВОЛНЕНИЯ ФРАНЦУЗОВ ПО ПОВОДУ РАЗГОВОРОВ
О «ПРЕВЕНТИВНОЙ ВОЙНЕ»
То, что Франция завязла в болоте, ощущалось очень сильно в конце
1951 года. На что еще можно было надеяться? На коренную перестройку
и кампанию аскетизма, которую рекомендовал Мендес-Франс? Для нее не-
доставало желающих. На переговоры с Хо Ши Мином? Переговоры сыграли
бы на руку коммунистам и могли не понравиться США. Ведь к этому вре-
мени США уже полностью настроились на то, чтобы французы продолжали
свои усилия в Индокитае.
В конце 1951 года Франция находилась в странном, почти невероятном со-
стоянии деморализации. В интересной статье, опубликованной в ноябре 1951 го-
да в журнале «Эспри», это состояние приписывалось целому ряду причин:
463
«Какая-то тяжелая 'меланхолия нависла над страной, парализуя
умы людей и лишая их мужества... Между тем Азия выдвигается на
центральное место в истории и мусульманский мир приходит в движе-
ние. Россия и Америка монополизировали мировую дипломатию и миро-
вую стратегию... Хотелось бы, чтобы здоровая Франция могла иметь
некоторый вес в этой пробе сил... Вместо этого она уподобляется ста-
рухе, которую приглашают на важные заседания только из уважения
к ее возрасту... Характерно, что во время последних выборов почти
ничего не говорилось о Германии, о Вьетнаме или об острейшей проблеме
жилищного строительства... Но как только начинается схватка между
учителем и кюре, вы, наконец, чувствуете, что вы у себя дома, в вечной
Франции — матери революций и старшей дочери церкви... Инфляция
стала средством управления страной... Наши государственные деятели
лишены мужества; у нас нет Моррисона, который сказал бы, что он
предпочитает унижение Абадана войне, и среди наших социалистов нет
Бивена. Последние газеты, какие еще имеют смелость говорить правду,
•сживаются со свету... «Партийная дисциплина» и «солидарность» за-
меняют теперь обязанность говорить правду1. Повсюду играют на чув-
стве страха, а страх порождает конформизм... Пресса, радио, кино —
все пытаются запугать рядового гражданина ужасами завтрашнего дня:
атомными бомбами или лагерями в Сибири... Во всей этой агитации
антикоммунизм занимает важное место. Он подавляет всякую незави-
симую мысль... Стране, которая недавно была антифашистской, теперь
советуют взять себе в союзники Франко и доверить германским диви-
зиям спасение ее от большевизма. Атлантическая политика со всеми
ее противоречиями сбивает французов с толку. Можно ли в этом фаль-
шивом мире винить французов за то, что они устали от всего этого
и ищут прибежища в иронии и равнодушии? А если они равнодушны,
то не потому ли... что чувствуют себя беспомощными, поскольку все
за них решается в Вашингтоне?.. Нация не может жить, не имея хотя бы
минимума общих идеалов и целей. Идеалы Сопротивления были унич-
тожены великой ложью буржуазной демократии. Во имя какого идеала
может восстать сегодня народ в условиях экономического угнетения,
политической коррупции и циничной лжи, которую мы внушаем цвет-
ным народам, находящимся под нашим управлением? Эта утрата нацио-
нальных ценностей оказывает наихудшее влияние на молодое поколе-
ние... В результате мы представляем собой нацию, не имеющую ни веры,
ни сплоченности, и эти качества нам не смогут вернуть вербовщики
Европейской армии...»
Это «отсутствие перспективы», это равнодушие и фатализм, разумеется,
•€ыли следствием многих причин.
В октябре 1951 года генерал Эйзенхауэр в интервью корреспонденту
журнала «Пари матч» единым духом выпалил, что уже близка решитель-
ная схватка; что у русских «пойдет кровь из носу»; что западным армиям
вскоре, возможно, придется сражаться на Украине или «в окрестностях
Ленинграда» и что очень жаль, что французам, по-видимому, недостает
прежнего духа Вердена! «Мы хотели бы снова увидеть во Франции дух
1792 года, соответствующий призыву «Родина в опасности!», и дух Вердена
1916 года»1 2, — заявил верховный главнокомандующий атлантическими вой-
сками в Европе.
Воспоминание о Вердене — одной из самых страшных мясорубок пер-
вой мировой войны, где погибло 300 тысяч французов, — меньше всего
на свете способно было пробудить во Франции энтузиазм; это замечание
1 Удивительно, что французы не сознают, что все это в еще большей степени отно-
сится к английской прессе!
2 «Пари матч», 27 октября 1951 года.
464
Эйзенхауэра свидетельствует о поразительном отсутствии у него чутья.
Точно так же французы вовсе не стремились сражаться «в окрестностях Ле-
нинграда». Но далее Эйзенхауэр очень лестно отозвался о Франции, сказав,
что в области вооружения она делает «больше, чем кто-либо другой», и от-
несся с полным доверием к обещанию французского правительства иметь
в Европе к концу 1951 года 10 полностью оснащенных дивизий, в 1952 году-
15 дивизий, а в 1953 году — 20 дивизий. Но он считал, что Франция утра-
тила сознание «своей руководящей роли» и «миссии». О надписях: «Амери-
канцы, убирайтесь домой!» — Эйзенхауэр высказался скорее с сожалением,
чем с гневом. Французский народ должен понять, что американцы находятся
в Европе, чтобы защищать Францию, и охотно вернутся домой, как только
Европа окажется способной сама защищать себя.
Все эти разговоры о политике «отбрасывания» и «победоносной» третьей
мировой войне действовали французам на нервы, а в конце 1951 года в таких
разговорах не было недостатка.
Так, в лондонской газете «Обсервер» Себастьян Хаффнер упорно про-
поведовал «изоляцию» России путем создания у «свободного мира» «подав-
ляющего» превосходства сил:
«Чтобы создать такое сверхгосударство, требуются постоянная
мобилизация сил Запада, а также прочное объединение всех цивилизо-
ванных стран мира — за исключением самой России — в одну систему,
которая со временем может приобрести качества сверхгосударства.
Такое сверхгосударство будет достаточно мощным... чтобы сдержать
русскую агрессию, навязать территориальное урегулирование в Европе
и Азии и терпеть независимую Россию. Это минимальные требования
для сохранения мира»1.
Это уже было «отбрасывание», да еще с реваншем. Корреспондент,
интервьюировавший Эйзенхауэра для журнала «Пари матч», которого я
видел несколько дней спустя, также высказал мнение (несомненно, заим-
ствованное у Эйзенхауэра), что русские «смертельно напуганы» и будут
«только рады вернуться к границам 1938 года, если этим они смогут огра-
ничить свои потери!»
Все это вызывало во Франции глубокое отвращение.
Но самое главное было еще впереди. Одновременно с открытием в Па-
риже сессии Генеральной ассамблеи ООН журнал «Кольере уикли» вы-
пустил свой знаменитый номер с «репортажем 1960 года» под заглавием
«Пять лет спустя после окончания атомной войны». В номере был помещен
лирический отчет о восторженных толпах русских, наполнявших выставку
американских мод среди руин Москвы, разрушенной атомной бомбой, и тому
подобная глупейшая белиберда, сочиненная высокооплачиваемыми писа-
телями. Французская пресса — даже пресса «благонамеренная» — с воз-
мущением реагировала на выход в свет этого номера, явно рассчитанного
на то, чтобы «подготовить» «свободный мир» к превентивной атомной войне.
Этот выпуск журнала «Кольере» вызвал более сильные антиамериканские
настроения, чем все поступки американцев за долгий период времени.
5.	«ЭТО ЭРА ТОТАЛЬНОГО СТРАДАНИЯ»
Чтобы лучше описать создавшееся во Франции настроение, столь ти-
пичное для 1951 года (но отнюдь не ограниченное этим периодом), скажем
о замечательном исследовании, проведенном журналом «НЭФ» и показав-
шем состояние умов молодого поколения1 2.
1 «Обсервер», 11 ноября 1951 года.
2 Небезынтересно, что редактором этого сборника была Люси Фор, жена Эдгара
Фора, лидера радикалов, ставшего премьер-министром в начале 1952 года и второй раз
в 1955 году.
30 а. Верт	465
Заглавие этого сборника было, пожалуй, не очень удачным. Он назы-
вался «Болезнь века» и ставил себе целью установить, существует ли во
Франции рецидив той болезни, какой якобы страдали разочарованные длин-
новолосые молодые люди во времена Альфреда де Мюссе. Немецкие роман-
тики называли эту болезнь «мировой скорбью», а позже она выродилась
в бодлеровский «сплин». Большинство авторов специального выпуска
«НЭФ», по-видимому, считали, что теперь нет такого явления, как «болезнь
века» в ее старом понимании самоанализа хотя бы потому, что большинство
людей в настоящее время не могут позволить ее себе из финансовых соображе-
ний! Во всяком случае, если она и существует, то лишь среди «интеллиген-
тов». Сошлемся на характерную статью парижского студента-третьекурсника:
«Я хочу написать только о студентах, однако это не доказывает,
что мой случай является типичным, так как у каждого человека есть
свои проблемы. Разве не главной проблемой для студентов является
выбор карьеры и т. п.? Но все же есть нечто общее у всех молодых сту-
дентов в наши дни: молодой человек сегодня не может нс испытывать
душевного смятения. Станем ли мы все завтра русскими или американ-
цами или нам позволят еще оставаться французами? Мы не знаем, кому
верить. Мы слышим о героических делах, а видим, как прославляются
всякого рода жулики. Но не стоит говорить обо всем этом, как и о трип-
тихе: марксист — экзистенциалист — христианин. Все это вздор, и этот
вздор тонет в значительно более громком требовании — требовании хлеба
насущного. Повседневная жизнь слишком тяжела, чтобы заниматься
самоанализом».
Среди молодежи сильно распространен интеллектуальный анархизм,
или нигилизм. По словам одного писателя, этот нигилизм аналогичен тому,
какой охватил Францию в период Столетней войны или в годы чумы, когда
смерть, казалось, господствовала над всеми помыслами. Другой молодой
писатель ставит вопрос несколько иначе:
«Наша эра — это эра тотального страдания. В такое время, которое
сулит в будущем только атомные и другие катастрофы, глубокое уныние
пронизывает все наши думы, и учение экзистенциалистов не является
простой случайностью».
Это, несомненно, крайний случай, и среди молодежи можно встретить
резкое возражение против этой экзистенциалистской теории катастроф,
в особенности среди двух групп — католиков и коммунистов. Коммунисты
во Франции, как это ни странно, — почти единственные молодые люди,
все еще активно интересующиеся политикой.
По словам Мишеля Дельсоля, «за исключением коммунистов, француз-
ская молодежь в настоящее время почти совершенно не интересуется поли-
тикой. В крупных политических партиях очень мало молодых активистов,
и у них есть только одна общая тема —[их антикоммунизм».
У молодежи немало разочарований. Те, кто сражался в Сопротивлении,
разочаровались, увидев, что «республика оказалась снова в руках прежних
старомодных радикалов». Молодые социалисты не видят во Франции до-
стойной социалистической партии, это только бюрократическая машина,
лишенная всякой романтики. Молодые коммунисты, все еще верящие во что-то
хотя бы из духа противоречия, живут под непрерывно возрастающей угро-
зой преследования и видят^мало шансов на торжество коммунистов во Фран-
ции. Хотя в основном демократические свободы существуют во Франции
пока еще в большем объеме, чем в других странах, слово «демократия» по-
степенно превращается в пустой звук.
Каждый в душе сознает, что «демократия» не имеет никакого значения
в заморских территориях и что нацистские и тоталитарные режимы в Европе
наложили на Францию, как и на многие другие страны, свой уродливый
отпечаток.
466
Знаменитый адвокат Морис Гарсон пишет:
«В отношении свободы француз все еще пользуется преимуществамит
но эта свобода находится под угрозой... В области свободы слова можно
наблюдать зловещую тенденцию к цензуре... «Предварительное дозна-
ние» в судебных делах, хотя и незаконное, является застарелой, хро-
нической болезнью; но в настоящее время это зло основательно про-
грессирует».*»
В подтверждение своей точки зрения он приводит страшную цитату
из учебника, составленного неким Ламбером, преподавателем высшей поли-
цейской школы, о законности и эффективности методов допроса «третьей
степени» (например, заставлять заключенного сидеть на стуле сорок восемь
часов, не давая ему ни пищи, ни воды и не позволяя засыпать).
Все это способствует усилению настроений нигилизма и‘ цинизма. Дру-
гие ценности также подвергаются переоценке. Прогресс науки не приносит
радости. Появилось неприятное ощущение, что развитие человеческого
общества и человеческой личности ни в одной области не совпадает с про-
грессом науки. Политические идеалы тоже подвергаются сомнению. Равно-
душное признание парламентской демократии как меньшего зла сочетается
у одних с невольным восхищением советским обществом (там, < например,
разрешена проблема равноправия женщин, еще не решенная во Франции),
у других — с тайной тоской о фюрере.
Один молодой студент пишет:
«Мы не возражаем против вступления в спортивные или туристские
объединения, но мы не интересуемся политическими группировками...
Что касается «болезни века», о которой вы говорите, то ее в действитель-
ности нет. Есть немало сомнений в отношении смысла жизни, материаль-
ного прогресса и духовного упадка, а также будущего Франции. Мно-
гих из нас будущее Франции беспокоит больше всего. Мы сбиты с толку,
мы хотим руководства. Прежние поколения имели своих руководите-
лей — Морраса, Жида, Алена, Барреса или Пэги. У нас нет никого.
Нам предлагают Сартра, но это просто смешно...»
Несмотря на постыдный конец «Аксьон франсэз», опять возникло смут-
ное стремление к «теории» Морраса и другим доктринам фашистского типа.
Но на практике лишь немногие идут в этом направлении, как можно судить
по равнодушию и неискренности, которые окружают де Голля — единствен-
ного серьезного кандидата на роль фюрера. Ведь даже вера в фашизм пред-
полагает какую-то степень оптимизма.
Драматург Анри Бернштейн заявил, например, в интервью, опубли-
кованном в журнале «НЭФ»:
«Пессимизм и душевная боль существовали в XIX столетии, но тогда
не было такого почти единодушного ощущения неуверенности в себе
и грозящей опасности, которое составляет главный элемент нашей мо-
ральной атмосферы. Понятие устойчивости утрачено, никто не верит
в будущее, и молодежь лишилась надежды...»
Ж. М. Доменак, сотрудник «Эспри», пишет в «НЭФ»:
«Даже мы, участники Сопротивления, утратили иллюзии... Но не*
все участвовали в Сопротивлении. И теперь существует атомная бомба,
а атомные, бомбы не оставляют места для героизма; и никто не смеет
надеяться на возвращение Наполеона. «Болезнь века» сегодня — это*
не болезнь праздных людей, это болезнь людей активных, а пролетариат,
самый активный элемент общества, отошел от республики...»
Все высказывания, опубликованные в «НЭФ», были окрашены этим
чувством «неуверенности в будущем», «близорукостью, с которой мы все теперь,
смотрим на жизнь», как выразился Анри Труая. Некоторые воспринимали*
этот упадок чуть ли не как «образ жизни», в частности подонки из Сен-
Жермен-де-Пре с их шотландскими рубашками и «экзистенциалистскими»-
зо* 4бг?
позами; более грамотные из них сочиняли третьесортные подражания Вийону,
а иные просто жили за счет американских туристов. Некоторые молодые
люди из буржуазных кругов вообще закрывали глаза на будущее и стреми-
лись только к материальному успеху. Деньги, деньги! Удача! Другие все
еще восхищались людьми действия. Свидетельство тому—огромное количе-
ство писем, посланных молодыми людьми Морису Герцогу — герою и жертве
французской гималайской экспедиции. В этих письмах выражались, напри-
мер, такйе чувства:
«У меня две страсти — музыка, в которой я больше всего ценю
Баха, Бетховена и Моцарта, и альпинизм... Но кто этим интересуется?
Любовь к чистому и прекрасному так редка в наши дни... Когда столько
молодых людей думают только об удовольствиях и деньгах, люди,
подобные вам, заслуживают особого восхищения... Нам не хватает
чистоты...»
Некоторые увлеклись религией; значительно большее число людей, чем
до войны, вступило в монашеские ордена, а в миссионерских обществах
имелись длинные списки кандидатов, желающих вступить в эти общества.
Все это, пожалуй, относилось больше к среде «интеллигентов» и ока-
зывало небольшое влияние на широкие слои населения — крестьян, рабо-
чих, мелких служащих, которые жили заботами сегодняшнего дня и в отли-
чие от более развращенных людей обладали удивительной верой в то, что,
какова бы ни была их личная судьба, Франция каким-то образом будет суще-
ствовать всегда.
Но даже среди этих людей не все благополучно. Материальная необес-
печенность и плохие жилищные условия породили своего рода жалкий «суб-
экзистенциализм». А недовольство условиями жизни, в соединении с чув-
ством неуверенности в будущем, вызывало антиамериканские настроения
и являлось причиной большого количества голосов, поданных за коммуни-
стов.
Все эти различные симптомы и проявления «катастрофизма» во Франции,
ставшие особенно заметными в конце 1951 года, не были, пожалуй, случай-
ными. Русские испытывали свою третью атомную бомбу, а с другой стороны,
было все больше разговоров о «превентивной войне» и «отбрасывании», пока
еще не .«слишком поздно». Атмосфера на сессии Генеральной ассамблеи ООН
этой зимой в Париже, когда Ачесон и Вышинский рычали друг на друга,
была особенно ядовитой. Стоимость жизни во Франции продолжала расти,
и, казалось, была близка финансовая катастрофа (доллар на «черном рынке»
продавался уже за 500 франков). Индокитайская война и даже корейская
война — несмотря на бесплодные переговоры о прекращении огня, — ка-
залось, будут длиться вечно, и вдобавок начинались большие неприятности
в Северной Африке.
В 1952 году Северная Африка — сначала Тунис, а потом Марокко, —
казалось, временами заслоняла все другие проблемы. Вопросы Германии,
«Европы», Европейской армии в конечном счете были, несомненно, более важ-
ными, но в отношении их Франция все еще могла рассчитывать на выигрыш
времени. Вопрос же Северной Африки приобрел неожиданную остроту
в конце.1951 года, когда правительство Плевена выступило со своей безжа-
лостной, нотой от 15 декабря, по существу, отказавшись предоставить Тунису
внутреннюю автономию, о которой уже в течение многих месяцев вежливо
ходатайствовало правительство Шеника.
Глава четвертая
ГОД ПРАВЛЕНИЯ АНТУАНА ПИНЭ
1. «Я-ГОСПОДИН ПОТРЕБИТЕЛЬ»
Бывают некоторые исторические события, которые в первый момент
вызывают величайшее изумление, а когда оглянешься на них несколько
месяцев спустя, кажутся не только совершенно логичными, но и исторически
неизбежными.
К таким событиям относится приход к власти 6 марта 1952 года Антуана
Пинэ, почти никому не известного правого депутата и бывшего члена «на-
ционального совета» Петэна. Ничем не выделяясь, он занимал ряд экономи-
ческих постов в предыдущих правительствах и, казалось, больше интересо-
вался делами своей мэрии в Сен-Шамоне, в департаменте Луары, чем пра-
вительственной карьерой.
Пинэ, имевший кожевенное предприятие, был мелким промышленником
и во многом соответствовал типу среднего француза в народном представ-
лении. Он извлек максимум выгоды из того, что был просто «обыкновенным
парнем», а но ловким политиком или блестящим ученым. Его выступле-
ния, в особенности перед сельской аудиторией, отличались пошлым, патер-
налистским морализированием почтенного «отца семейства» и часто зву-
чали как слабое подражание беседам Петэна с его «детьми». Всего несколько
недель спустя после вступления в должность премьер-министра Пинэ заявил
в интервью представителям печати: «Я — господин Потребитель и стою во
главе лиги 43 миллионов французов»1.
Среди различных мер, предложенных им (и в отдельных случаях про-
веденных в жизнь), была «фискальная амнистия», поддержание «доверия»
к франку, выпуск «золотого» займа, общенациональная кампания за сни-
жение цен и т. д. В его высказываниях была определенная доля демагогии,
направленпой против крупного капитала; так, например, он предложил
запретить объединения с цёлыо контроля над ценами, то есть установление
минимальных цен торговыми группами. Основными особенностями пред-
ложенного им бюджета было сокращение капитальных вложений, поддер-
жание военных расходов на прежнем уровне и отсутствие новых налогов
(мера, всегда популярная во Франции, как, впрочем, и везде).
Пинэ повезло во многих отношениях. Национальное собрание облекло
его властью в результате весьма знаменательного события: дезертирства
27 членов деголлевской РПФ, решивших поддержать незамысловатого г-иа
Пинэ, «здравомыслящего француза» и бывшего вишиста. Именно по этому
поводу, как мы уже говорили, генерал де Голль мрачно заметил: «Я спасал
Францию не для того, чтобы передать ее в руки Пинэ».
Как мы видели, РПФ не добилась больших успехов на всеобщих выбо-
рах; более того, избирательная кампания показала, что «деголлевское дви-
жение» было далеко не однородным тоталитарным движением или романти-
ческим течением, выросшим в годы Сопротивления; и его кандидаты, и его
1 «Пари пресс», 18 апреля 1952 года.
469
избиратели представляли собой весьма разнородную публику. Многие из них
гораздо больше симпатизировали простому «консерватизму» и даже вишизму,
чем всему тому, за что стояли де Голль, «социолог» Сустель или «романтик»
Андре Мальро, любящий «действие ради самого действия». Многим из этих
людей здравомыслящий и непритязательный Пинэ ’ нравился значительно
больше, чем генерал. Таким образом, 27 «деголлевцев» покинули РПФ
и проголосовали за Пинэ, а в следующие несколько месяцев РПФ в основ-
> ном распалась и на местных выборах и дополнительных выборах собрала
вместо 20 процентов с лишним всего 10 процентов и даже меньше голосов.
Два обстоятельства в значительной степени помогли Пинэ. И прежде
всего тот факт, что в Национальном собрании в 1951 году имелось большин-
ство правых и центра, еще не успевших себя проявить. Ни правительство
Плевена, просуществовавшее с августа 1951 года до января 1952 года, ни
незадачливое правительство Эдгара Фора, которое продержалось после
этого всего сорок дней1, не отражали в достаточной степени сдвига вправо,
происшедшего в стране и сказавшегося во время всеобщих выборов. Пинэ,
поддерживаемый частью деголлевцев, утративших веру в особую «миссию»
РПФ, а также всеми «классическими правыми» и большинством членов РПФ,
сумел создать, хотя бы на время, то правое большинство, которое диктова-
лось логикой событий. (Большинство не голосовавших за Пинэ членов РПФ
воздержались вообще от голосования.)
Созданию такого большинства особенно благоприятствовало то, что
Пинэ сосредоточил свое внимание на внутренней политике. Если бы Пинэ
в своей программе затронул такие вопросы, как вооружение Германии, было бы
значительно труднее образовать правое большинство, тогда как по ряду
неотложных внутренних проблем это большинство было возможно. Правда,
в мае 1952 года представители шести держав подписали в Париже договор
о создании Европейской армии, но ратификация его казалась все еще очень
отдаленной, а пока были другие способы поддерживать хорошее настроение
у США, например начав во Франции антикоммунистическую кампанию.
Новому премьер-министру за восемь месяцев своего правления
в 1952 году удалось создать «легенду Пинэ». Несомненно, Пинэ является
одним из редких в Четвертой республике политических деятелей, сумев-
шим приобрести подлинную популярность среди широких слоев населения.
Его имя связывалось потом в течение многих лет со знаменательным собы-
тием в послевоенной истории Франции: фактической стабилизацией цен
и стоимости жизни. Весь период 1944—1951 годов был отмечен непрерывной
инфляцией и ростом цен,.и только при правительстве Пинэ цены наконец
более или менее стабилизировались. Причина этого была очень проста.
С середины 1951 года произошло заметное падение мировых цен,
и Пинэ посчастливилось пожать плоды этого явления внутри Франции.
Газета «Монд» писала вскоре после того, как Пинэ сформировал свое
правительство:	s
«Бум в области сырья, вызванный войной в'Корее, привел во Фран-
ции, как и везде, к росту цен... Недавно, вслед за резким падением,
цены на сырье стабилизировались; некоторые цены вернулись к довоен-
ному уровню... Сокращение запасов сырья и замедление темпов вооруже-
ния произвело оздоровительное действие... Некоторое снижение цен,
происшедшее в прошлом месяце во Франции (в’ феврале 1952 года),
1 Его краткое существование ознаменовалось унизительной для Франции Лисса-
бонской конференцией, серьезной военной неудачей в Индокитае — потерей города Хоа
Бинь (захваченного французами в ноябре и названного тогда «ключом ко всей системе
коммуникаций Вьетмина»), началом серьезных волнений в Тунисе и финансовой паникой,
которая вздула цену доллара на «черном рынке» выше 500 франков. Эта паника была
значительно усилена открытым выпадом против финансовой политики правительства со
стороны управляющего Французского банка Баумгартнера.
470
объяснялось как внешними, так и внутренними причинами. В течение
всего 1951 года, несмотря на падение цен на сырье, наши цены продол-
жали расти. Многочисленные факторы заставляли опасаться бесконеч-
ного процесса инфляции... Главной целью Пинэ является уничтожение
этого массового инфляционного психоза»1.
В статье перечисляются различные факторы, говорящие в пользу ста-
билизации и даже некоторого снижения цен: резкое падение спроса на товары
широкого потребления, хороший урожай, а также желание Пинэ избежать
новых налогов и выпустить займы с расчетом на возросшее доверие к франку.
Несомненно, некоторые финансовые приемы Пинэ были весьма сомнительны
(например, не только английские налоговые эксперты, но даже некоторые
высшие чиновники французского министерства финансов были возмущены
его «фискальной амнистией»). После того, как скользящая шкала заработной
платы была наконец введена в действие, правительство прибегло ко всякого
рода уверткам, чтобы помешать индексу стоимости жизни подняться до та-
кого уровня, когда станет необходимым повышение заработной платы; так,
например, чтобы сохранить прежний уровень прибылей без повышения цен,
молочным фирмам разрешили продавать молоко низкого качества! Тем
не менее фактом оставалось, что многие цены и другие платежи (в частности,
стоимость проезда в парижских автобусах и метро) оставались в 1955 году
на том же уровне, какой был установлен правительством Пинэ в 1952 году.
Легенда о «снижении, произведенном Пинэ», не была забыта, хотя при ее
помощи в марте 1952 года многие торговцы успешно избавились от всех за-
пасов залежавшихся товаров и при этом проявили свои гражданские чув-
ства. Впервые со времени войны цены в общем перестали подниматься. Про-
винциальная Франция высказала свое одобрение политики Пинэ во время
происходивших в мае выборов в сенат, когда правые добились значительной
победы. (Избиратели, однако, не захотели избрать сенатором протеже и за-
кадычного друга Пинэ со времен Виши — Фландена.)
Но период Пинэ знаменателен и в других отношениях. Это был период,
когда Франция стала проводить особенно жесткую политику по двум на-
правлениям: против североафриканцев по ту сторону Средиземного моря
напротив коммунистов внутри страны.
Была ли какая-либо связь между этими двумя направлениями? Внешне
как’будто бы нет. Обе проблемы — национальное движение арабов в Тунисе
{вспыхнувшее раньше, чем в других странах СевернойТАфрики) и коммуни-
стическое движение во Франции фактически не^были связаны между собой;
и все же подход к этим двум проблемам со стороны^ правительства Пинэ
был\арактерен для политической «атмосферы», в какой жила тогда Франция.
Часто одни и те же лица действовали по двум направлениям (например,
Мартино-Депла, который был не только «антикрасным» министром юстиции,
но и столпом североафриканских лоббистов). Сдвиг вправо, происшедший
в результате выборовЧ951 года, придал*смелости некоторым группам людей.
Североафриканские лоббисты почувствовали,'что пришло время расстаться
со всем «демократическим вздором» относительно арабских.подданных и под-
опечных Франции и перейти к более твердой «имперской» политике.
Уже в конце 1951 года эти лоббисты добились первого крупного успеха,
заставив Кэ д’Орсэ в ноте от 15 декабря отвергнуть предложения правитель-
ства Шеника о предоставлении Тунису внутренней автономии. Это послу-
жило началом упорной битвы за Северную Африку.
Во-вторых, в период деятельности правительства’’Пинэ министр юсти-
ции Мартино-Депла, заслуживший себе прозвище французского Маккарти,
и министр внутренних дел Брюн совершили действие, весьма напоминавшее
попытку поставить вне закона Французскую - коммунистическую партию.
1 «Монд», 21 марта 1952 года.
471
2. ТУНИССКИЙ КОНФЛИКТ
Не заглядывая далеко назад в историю франко-тунисских отношений,
достаточно вспомнить, что под давлением мощного национального движения
(представленного партией «Нео-Дестур», руководимой Хабибом Бургибой
и поддерживаемой тунисским профсоюзным объединением—Всеобщим союзом
тунисских трудящихся во главе с Фархатом Хашедом) французское прави-
тельство 1950 года, и в частности министр иностранных дел Робер Шуман,
приступило к осуществлению так называемого «тунисского эксперимента».
Это была попытка установить с тунисцами модус вивенди, обсудив с ними
хотя бы часть требований, выдвинутых Бургибой в апреле 1950 года.
Эти семь требований, которые, в сущности, имели целью установление
в Тунисе по крайней мере «внутренней автономии» (то есть самоуправления
во всех вопросах, кроме вооруженных сил и дипломатии), сводились к сле-
дующему:
1)	возрождение тунисской исполнительной власти, наделенной
правами национального суверенитета;
2)	создание тунисского правительства, ответственного за общест-
венный порядок и назначаемого тунисским беем;
3)	ликвидация поста французского генерального секретаря —
единственного фактически осуществлявшего административную власть
в стране;
4)	ликвидация должностей «гражданских контролеров», которые-
являются агентами французской «прямой администрации», несовмести-
мой с тунисским суверенитетом;
5)	ликвидация французской жандармерии;
6)	организация выборных муниципалитетов, включающих француз-
ских представителей во всех местностях, где есть французское мень-
шинство;
7)	создание национальной ассамблеи (избираемой на основе все-
общих выборов) для выработки демократической конституции. В этой
конституции в свою очередь должны были быть определены будущие
взаимоотношения между Францией и Тунисом с полным учетом закон-
ных прав Франции в рамках тунисского суверенитета.
Бургиба требовал с запросом, но французские правительства в 1950 году
еще были настроены «либерально»; так, например, Робер Шуман, выступая
в Тионвиле в 1950 году, позволил себе сказать, что «конечная цель» Франции—
привести к независимости все территории, входящие во Французский Союз.
А 19 июля 1950 года он заявил в сенате: «Мы не можем бесконечно сохранять
прямое управление французов; отказ от него является целью задуманных
нами реформ».
В августе 1950 года тунисский бей и французский генеральный рези-
дент достигли соглашения о создании правительства во главе с Шеником,
в которое вошли, помимо обычных французских министров, шесть тунис-
ских министров, в том числе представитель партии «Нео-Дестур» Салах бен-
Юсуф и д-р бен-Салем. Целью этого правительства, «созданного на основе
договора о протекторате», было «вести переговоры... о законодательных
изменениях, которые постепенно приведут Тунис к внутренней автоно-
мии».
Следует сказать, что с момента своего образования правительство Ше-
ника натолкнулось на тактику затяжек со стороны французских властей
в Тунисе и в Париже и на самое яростное сопротивление со стороны «Объеди-
нения французов» в Тунисе, которое имело своих представителей и сторонников
во французском Национальном собрании, например Килиси, Рене Мейер
и ряд других влиятельных депутатов и сенаторов, иногда даже членов пра-
вительства.
472
В октябре 1951 года после бесконечных бесплодных переговоров Шеник
представил французскому правительству меморандум, в котором выдвинул
три предложения:
1)	правительство Туниса должно состоять целиком из тунисцев;
2)	должна быть создана представительная ассамблея, но во вре-
мя переходного периода правительство будет осуществлять законода-
тельные функции с последующим утверждением его решений парла-
ментом;
3)	все чиновники должны быть тунисцами, но французские чинов-
ники, служащие сейчас в Тунисе, сохранят свои должности, и Тунпс
пригласит на работу французских технических специалистов.
Кроме того, Шеник предложил заключить ряд специальных соглашений,
гарантирующих соблюдение французских стратегических, военных, эконо-
мических и культурных интересов.
26 октября сенатор Колонна, представлявший тунисских французов
и считавшийся одним из лидеров «североафриканских лоббистов», направил
французскому правительству меморандум, в котором рекомендовал отверг-
нуть все требования Туниса. Он писал:
«Тунисцам нельзя слишком доверять: они неспособны ни руково-
дить, ни управлять своей страной. Мы должны по-прежнему удерживать
все командные посты как в своих собственных интересах, так и в интере-
сах Франции; ибо, как только Тунис станет свободным, он вопреки всем
своим обещаниям примкнет к другому лагерю, может быть к Лиге
арабских стран, или к США, или к СССР»1.
Сенатор Колонна убеждал французское правительство распустить пра-
вительство Шеника и назначить новое во главе с «заслуживающим доверия»
Баккушем. (Несколько месяцев спустя, в марте 1952 года, де Отклок —
новый «твердый» генеральный резидент, — выслав на крайний юг членов
0 правительства Шеника, навязал бею в качестве премьер-министра именно
этого Баккуша.)
Окончательный ответ правительству Шеника, во многом совпадавший
с рекомендациями Колонны, был (по сообщениям прессы) составлен на Кэ
д’Орсэ Морисом Шуманом (статс-секретарем и правой рукой Робера Шумана)
и постоянным сотрудником министерства иностранных дел Пюо—сыном сена-'
тора Пюо, также из числа лидеров «североафриканских лоббистов». Нота, или,
вернее, письмо, была подписана самим Робером Шуманом, несмотря на все
добрые намерения, какие он выражал ранее по отношению к тунисцам.
Сначала в письме пространно говорилось о всем хорошем, что сделала Фран-
ция для Туниса с момента установления протектората в 1881 году, затем
категорически отвергалось предложение о создании «однородного», то есть
тунисского, правительства. Французская пресса в Тунисе громко высказала
свой восторг по поводу подтверждения «принципа совместного суверенитета».
Хотя несколько дней спустя Робер Шуман пытался доказывать, что
произошло «недоразумение», он тем не менее отказался снова встретиться
с Шеником и заявил, что письмо от 15 декабря было его «последним словом».
Одновременно примиренчески настроенный генеральный резидент Периллье
был заменен твердолобым де Отклоком — французским послом в Брюс-
селе.
Шеник вернулся в Тунис с пустыми руками; вскоре туда вернулся
и Бургиба, который продолжал вести агитацию среди своих соотечествен-
ников, призывая их готовиться к восстанию; в то же время он предупредил
Францию, что Тунис обратится за помощью в ООН.
В тот день, когда в Тунисе был устроен большой военный и военно-мор-
1 J е a n Rous, Tunisie, Attention! Paris, 1952 (Ж ан Ру, Тунис, внимание!
Париж, 1952).
473-
ской парад в честь прибытия туда де Отклока, два члена тунисского прави-
тельства — Салах бен-Юсуф и Бадра — появились в Париже во дворце Шайо,
где заседала Генеральная ассамблея ООН, вызвав огромное замешательство
среди должностных лиц ООН. Генеральный секретарь ООН Трюгве Ли
в конце концов решил, что обращение тунисцев в Совет Безопасности с жа-
лобой на их «протектора» незаконно. Формально только сама Франция могла
от имени Туниса представить в ООН эту жалобу «против Франции». Поскольку
’ это было явно неосуществимо, группа из 15 стран Африки и Азии в конце
концов поддержала просьбу Туниса. 1 апреля на заседании Совета Безопас-
ности был поставлен вопрос о включении жалобы Туниса в повестку дня;
Пакистан, Чили, Бразилия, Польша и Советский Союз проголосовали за
включение этого вопроса; США, Греция и Турция воздержались, а Франция
и Англия проголосовали против. Поведение Америки было особенно любо-
пытным и больше всего взволновало французов, ибо не только КПП и АФТ
усиленно поддерживали тунисские профсоюзы, но и само правительство
Трумэна проводило в отношении Северной Африки «антиколониалистскую»
политику.
Несомненно, что в 1952 году тунисцы (а также и марокканцы) смотрели
на Соединенные Штаты как на своего защитника против французов, а фран-
цузские колонисты считали США врагом 1. Страх быть вытесненными из
Северной Африки американцами (и тем или иным путем замененными ими)
казался в то время вполне обоснованным. 23 января 1952 года газета «Комба»
писала:
«На улицах Туниса льется кровь... Мы проводим «твердую» поли-
тику, забывая, что у нас нет средств для проведения такой политики...
Мусульмане не так плохо информированы, чтобы не знать, что наша
внешняя политика все больше подпадает под влияние извне... В Тунисе,
как и в Марокко, знают, что подлинным хозяином положения является
Вашингтон, который только терпит (надолго ли?) наше присутствие в Ка-
сабланке и Бизерте... Шесть лет назад «твердый» генерал бомбардировал
восставший Дамаск, а несколько дней спустя мы были изгнаны из Сирии
по приказу Черчилля...»
Так писала газета, желавшая примирения Франции с Тунисом. Но те же
опасения испытывали и колонизаторы. Одной из самых странных черт эпохи
Пинэ был этот страх перед американским вмешательством в дела Северной
Африки и угроза со’стороны представителей «североафриканских лоббистов»,
что в случае, если Америка поддержит в ООН какую-либо жалобу тунисцев
или марокканцев против Франции, у них хватит сил, чтобы «начать анти-
американскую кампанию во всей французской прессе». Французские
колонизаторы убили в конце 1952 года Фархата Хашеда именно потому,
что считали его американским ’приспешником.
Интересно, что эти опасения относительно вмешательства американцев
длились до тех пор, пока у власти было правительство Трумэна и КПП
и ?АФТ были достаточно сильны, чтобы поддерживать рабочее движение
в Тунисе и Марокко. После победы республиканцев в США в конце 1952 года
французам предоставили свободу действий в Северной Африке (вероятно,
взамен определенных гарантий, касающихся Европы и Индокитая). Именно
тогда, как мы увидим, их «твердая» политика распространилась от Туниса
на Марокко.
Невозможно излагать здесь подробно бурные события, ознаменовавшие
начало крупного североафриканского кризиса, от которого Франция стала
страдать с начала 1952 года. Основные события, происшедшие на первом
этапе борьбы в Тунисе (то есть после неудачного обращения тунисцев в ООН
в январе)/были таковы:
15 января де Отклок потребовал, чтобы бей сместил тунисских ми-
нистров правительства Шеника. Бей не ответил на это требование.
474
На следующий день, запретив съезд партии «Нео-Дестур», который
Должен был состояться два дня спустя, генеральный резидент отдал
приказ об аресте 150 членов «Нео-Дестур».
17 января вспыхнул бунт в Бизерте и других городах.
18 января были арестованы Бургиба и ряд других лидеров партии
«Нео-Дестур». В виде протеста против этих арестов в городах закрылись
базары, а Всеобщий союз тунисских трудящихся (ВСТТ) объявил всеоб-
щую забастовку. В сельских местностях вспыхнули бунты, за которыми
последовало знаменитое «прочесывание» в районе мыса Бон. Убийства, на-
силия и грабежи, в которых был особенно повинен Иностранный легион,
вызвали волну протестов в Париже. Главнокомандующий французскими
войсками в Тунисе генерал Гарбе (уже «отличившийся» во время убийств
на Мадагаскаре в 1947 году) реагировал на это возмущение с порази-
тельным цинизмом.
Следует помнить, что все это происходило еще при правительстве Эдгара
Фора. Хотя Фор совершенно не одобрял таких методов, ему было трудно спра-
виться с влиянием, какое оказывали колонизаторы на Кэ д’Орсэ, и с незави-
симым поведением французских чиновников и военных в самом Тунисе. Тем
не менее он отказался повторить требование де Отклока, чтобы бей сместил
тунисских министров, и только просил, чтобы жалоба, поданная Тунисом
в ООН, была взята обратно. Одновременно он предложил Франсуа Митте-
рану — молодому министру, ведающему тунисскими' делами, — составить
проект новых французских предложений, которые тунисцы согласилась бы
принять за основу для соглашения. Этот план Миттерана, главной целью
которого было предоставить тунисцам значительную степень внутренней
автономии, гарантируя при этом права Франции в Тунисе, был бы (как не-
сколько месяцев спустя говорил сам Бургиба) восторженно принят «умерен-
ным» правительством Шеника и еще мог служить «основой для обсуждения».
Когда в июле 1952 года я был в Тунисе, то убедился, что тунисские нацио-
налисты, .такие, как д-р Садок Моккадем, считали план Миттерана «прием-
лемым»1.
Но к этому времени у власти уже стоял Пинэ. Не интересуясь особенно
тунисской проблемой, он отдал ее на откуп Кэ д’Орсэ и де Отклоку.
Де Отклок недолго думая стал действовать. 25 марта он снова потребо-
вал, чтобы бей сместил тунисских министров; поскольку это требование
вызвало со стороны бея только телеграмму президенту Ориолю, в которой
бей жаловался на «грубое поведение» резидента, де Отклок на следующий
день арестовал Шеника и трех других министров и отправил их самолетом
на южную окраину Туниса. Бургиба также был выслан с материка на остров
Галит. Если Фархат Хашед не был арестован, то только потому, что его
арест вызвал бы протесты в США. В Тунисе были созданы военно-полевые
суды, установлен комендантский час (8 часов вечера), произведены тысячи
арестов и в больших масштабах развернулся полицейский террор, с избие-
ниями и пытками в полицейских участках. Одновременно Отклок заставил
бея назначить Баккуша премьер-министром вместо Шеника. Баккуш был
типичным соглашателем. Он был богатым помещиком и главным держателем
акций тунисского отделения фирмы «Кока-кола»1 2.
1 Обо всех деталях этого плана см. Ж а н Р у,” Тунис, внимание! стр. 74—75.
2 Баккуш считал, что очень ограниченные французские предложения были «лучше,
чем ничего», и, если принять сейчас эти «реформы», Тунис может в дальнейшем «просить
большего»; если же никакого соглашения не будет достигнуто, дела пойдут еще хуже.
Пышность, какая окружала этого премьера-соглашателя, описана автором в следующем
отрывке:
«Ах, эта резиденция г-на Баккуша! Это было не учреждение, это была декорация из
цветного фильма «Тысяча и одна ночь». Он принял меня во дворце Дар-эль-Бея, построен-
ном в XVIII веке; в «приемной» мавританского стиля джентльмены в фесках не сидели
475
Ему потребовалось две недели, чтобы найти тунисцев, желающих войти
в его правительство. По сведениям тунисских источников, в марте и апреле
было арестовано 20 тысяч человек. Правда, в мае многие из них, включая
Шеника и двух его министров, были освобождены, но, *по подсчетам амери-
канского консульства, в тюрьмах, лагерях и полицейских участках все еще-
находилось 6 или 7 тысяч человек, хотя французы официально признавали
«только» 1900.
Летом наступило некоторое затишье; комендантский час был отменен,
и хотя с обеих сторон все еще наблюдались отдельные террористические
акты (например, каждый день взрывалось несколько бомб в консервных
коробках), они не достигали крупных размеров. Казалось, тунисцы ожидали
нового франко-тунисского соглашения; выдвинутое теперь французами пред-
ложение из семи пунктов не было приемлемо ни для тунисцев, ни для твердо-
лобых колонизаторов.
Нельзя было не видеть, что предстоят дальнейшие осложнения. Когда
в июне 1952 года я встретился с Фархатом Хашедом, руководителем тунис-
ских профсоюзов, он выглядел озабоченным и показал мне несколько писем
с угрозами по его адресу. Среди них было послание от «Красной руки»;
на листке стояла печать в виде красной руки и говорилось, что рука «красна
от крови врагов Франции»1. Во дворце резидента молодой аристократ из.
окружения де Отклока злобно говорил о Фархате Хашеде и его «постоянной
дружбе» с американским консульством.
Непосредственным поводом для тунисского кризиса послужило решение
бея, окончательно изверившегося в реальности обещаний французов, соз-
дать в августе своего рода «коронный совет», состоящий из сорока видных
тунисских деятелей. Французы отнеслись к этой организации неофициаль-
ного тунисского парламента очень плохо, тем более что парламент убеждал
бея принять более независимый тон по отношению к французам* 1 2. В то же
время американцы начали проявлять к тунисцам все большую благосклон-
ность, и бей публично отказался признать двух тунисских «представителей»г
которые в качестве членов французской делегации отправились в октябре
на сессию Генеральной ассамблеи ООН, где вопрос о Тунисе, должен был
быть включен в повестку дня независимо от того, согласятся французы
или нет.
Но победа республиканцев на президентских выборах в США корен-
ным образом изменила положение в пользу французских твердолобых.
Первое, чего удалось добиться французскому правительству от нового аме-
п не стояли, а возлежали на диванах; казалось, вот-вот раздастся звук гонга, распахнутся
магические двери и в комнату влетит рой танцовщиц-одалисок в духе Матисса.
Баккуш, одетый в роскошный белый восточный костюм, к которому была приколота
розетка Почетного легиона, обратился ко мне на почти безукоризненном английском
языке. Один из богатейших людей в Тунисе и, как говорят, главный акционер тунисского
отделения фирмы «Кока-кола», Баккуш оказался исключительно обаятельным человеком.
Он говорил о Лондоне, который посетил впервые юношей в 1906 году; он сказал, что ему
нравятся наши кебы, и спросил, существует ли еще отель «Сесил». Он рассказал мне о гу-
вернантке мисс Гэндон, которая жила в их семье много лет и учила его и сестер англий-
скому языку. Он сказал, что восхищается Черчиллем и де Голлем и что англичане вели
себя великолепно во время войны... И в течение всей беседы в его глазах поблескивал на-
смешливый огонек; казалось, он склонен был рассматривать фантастическую обстановку
дворца Дар-эль-Бея, английских корреспондентов, своих французских хозяев и даже
самого себя как участников какого-то грандиозного и роскошного водевиля» («Нью стейт
смэн энд Нейшн», 19 июля 1952 года).
1 Фархат Хашед, блондин с голубыми глазами, принявший меня в очень скромном
помещении правления ВСТТ, очень походил па французского профсоюзного деятеля.
Он был обаятельным человеком и говорил на прекрасном французском языке, правда
с сильным местным акцентом.
2 С. A. Julien, L’Afrique du Nord en Marche, Paris, 1952, p. 263—264
(С. А. Жюльен, Северная Африка в движении, Париж, 1952, стр. 263—264).
476
риканского правительства, было «нейтральное» отношение Америки к Се-
верной Африке. 4 декабря ненавистный французам Фархат Хашед был убит
«Красной рукой» или другой аналогичной организацией колонизаторов.
(Хотя имена убийц были известны генеральному резиденту, никто из них
не был арестован; это вызвало возмущение Мендес-Франса, который поехал
в Тунис в качестве официального адвоката вдовы Фархата Хашеда.)
Убийство Фархата Хашеда вызвало бесчисленные отклики в остальных
частях Северной Африки; наиболее важным из них была забастовка протеста,
организованная в Касабланке. Она дала энергичному Бонифасу, «префекту»
Касабланки, давно ожидаемый им предлог для подавления марокканского
профсоюзного движения; в ходе кровавой расправы было убито несколько
сот марокканских рабочих.
Подробности этого эпизода, повлекшего за собой множество послед-
ствий и приведшего в конце концов к низложению и высылке султана, будут
рассказаны нами позже. Здесь достаточно сказать, что к концу 1952 года
французское правительство стало проводить в Северной Африке политику
жестоких репрессий, надеясь теперь, когда США предоставили ему свободу
действий, запугать арабов и добиться их полного подчинения.
По тунисскому вопросу следует сделать еще несколько общих замеча-
ний. В отличие от Алжира в Тунисе имеется сравнительно небольшое евро-
пейское население (250 тысяч человек, включая 150 тысяч французов, из
общего числа населения свыше трех миллионов человек). У руководства ту-
нисским национальным движением стоят главным образом интеллигенты,
получившие образование во Франции, и профсоюзные деятели, не слишком
враждебные Франции. Тунисское профсоюзное объединение — Всеобщий
союз тунисских трудящихся, входящий в Международную конфедерацию
свободных профсоюзов, насчитывал в 1952 году 100 тысяч членов, а его лидер
Фархат Хашед пользовался большим личным авторитетом. Он тоже получил
образование во Франции и был прежде всего националистом, а затем уже
социалистом; признавая, что местные предприниматели вели себя часто
хуже, чем французы, он все же считал главной целью профсоюзного движе-
ния национальное освобождение Туниса. Только после этого профсоюзы
должны были заняться вопросом взаимоотношений между туземными рабо-
чими и капиталистами. Он выступал как ярый противник коммунистов.
И все же один из министров Баккуша — крупный помещик — заявил, что,
•если когда-либо французы передадут Тунис в руки тунисцев, тунисская
буржуазия не поблагодарит французов за оставленное ими «беспокойное
наследство» — то национальное профсоюзное движение, которому они по
глупости позволили возникнуть!
Важно подчеркнуть один момент: хотя национальное движение в Ту-
нисе было во многих отношениях прогрессивным и ставило своей целью
улучшить здравоохранение и образование населения (в 1952 году только
15 процентов туземных детей школьного возраста могло посещать школу
по сравнению с 100 процентами европейских детей), оно, возможно, не улуч-
шило бы экономического положения тунисского народа после ухода из стра-
ны французов. Среди тунисцев имелось и все еще имеется почти единодуш-
ное мнение, что по крайней мере в течение длительного срока присутствие
французов в Тунисе будет необходимым.
Но совсем другой вопрос, должен ли Тунис бесконечно оставаться
«протекторатом». Многие тунисцы в 1952 году любили ссылаться на пример
Ливии, которая, будучи значительно более отсталой страной, чем Тунис,
стала, по крайней мере номинально, независимой. Почему?
Большая часть антифранцузских настроений в Тунисе (и еще более
в Марокко) была вызвана личными, «психологическими» факторами: за-
носчивым поведением многих представителей французских властей и в особен-
ности жен мелких французских дельцов и должностных лиц, причислявших
477
себя к «расе господ». Для многих*это обстоятельство было даже более важным,
чем тот факт, что французам не хотелось расставаться со своими должно-
стями и уступать их тунисцам или что, беззастенчиво эксплуатируя тунисцев,
они платили наемным сельскохозяйственным рабочим в четыре или пять раз
меньше, чем получали рабочие во Франции.
3. ПОПЫТКА ЗАПРЕТИТЬ КОММУНИСТИЧЕСКУЮ ПАРТИЮ.
ДЮКЛО И «ПОЧТОВЫЕ ГОЛУБИ»
Странные события, происшедшие в Париже в мае 1952 года, заслужи-
вают самого пристального рассмотрения. В ходе их французские коммунисты
после долгого периода бездействия внезапно проявили активность, а пра-
вительство Пинэ — или, вернее, некоторые его члены — сделало первую
в Четвертой республике попытку запретить коммунистическую партию.
Эти события представляют собой заметную веху в политике французского
правительства по отношению к коммунистам и своего рода поворотный пункт
в -истории Французской коммунистической партии. Однако вряд ли за все
время существования Четвертой республики какие-либо другие события
так умышленно и систематически искажались в большей части французской
прессы и даже в мировой печати, как эти. Даже наиболее солидные газеты
в Англии и Америке безответственно повторяли экстравагантные официаль-
ные французские сообщения о «радиопередатчике» и двух «почтовых голубях»
Дюкло.
Поводом для всех этих событий послужил приезд в Париж генерала
Риджуэя; некоторое время он командовал- вооруженными силами ООН
в Корее, а теперь был назначен вместо генерала Эйзенхауэра верховным
главнокомандующим вооруженных сил Атлантического союза. В течение
нескольких месяцев коммунистическая пропаганда была направлена на ра-
зоблачение бактериологической войны, которую, как утверждали, амери-
канцы начали вести в Корее; и Риджуэя в коммунистической прессе постоян-
но называли «генералом от бактерий», или «генералом-чумой». Его прибы-
тие в Париж, казалось, должно было вызвать в той или иной форме протест.
В прошлом уже был организован ряд таких демонстраций протеста, в част-
ности по поводу приезда Эйзенхауэра в январе 1951 года, но эти демонстра-
ции не имели большого успеха. Полиция проявляла в таких случаях особую
жесткость, и рядовым рабочим-коммунистам не хотелось зря рисковать своей
головой, тем более что, помимо сомнительной чести быть избитым полицией,
была еще серьезная опасность в случае возможного ареста лишиться работы.
Коммунистическое руководство полностью отдавало себе отчет, какие труд-
ности связаны с проведением таких демонстраций, тем не менее оно решило
использовать прибытие в Париж «генерала-чумы».
Следует помнить, что в 1950 году Морис Торез был частично разбит пара-
личом и в конце года отправлен в Москву, где, как ожидалось, знаменитые
советские специалисты полностью вылечат его. Хотя с момента отъезда
Тореза в Москву пропьдо свыше полутора лет, его здоровье все еще далеко
не восстановилось. В его отсутствие среди коммунистических лидеров во
Франции проявилось немало сомнений и колебаний в отношении политики,
которой следовало держаться. В конце концов, по-видимому, было решено
послать Бийу в Москву, чтобы обсудить положение, создавшееся во Фран-
цузской коммунистической партии, с выздоравливающим Торезом. В резуль-
тате этой поездки в Москву Бийу опубликовал в майском номере «Кайе дю
коммюнисм» статью, в которой призывал коммунистов проводить значитель-
но более «твердую», чем за последние два года, линию, предупреждал
коммунистическую партию об опасности сомнительных союзов (которые не
могут быть не чем иным, как только союзами между «предателями и теми,
478
кого предают») и призывал к «решительным действиям» против всех «мер,
направленных на разжигание войны».
«Действия масс, — писал Бийу, — были недостаточны, чтобы вы-
звать изменения во французской политике. Обстановка изменилась
к худшему. Правительство Пинэ по праву можно считать самым реак-
ционным правительством, какое мы только имели с момента окончания
войны... Условия сегодня благоприятны для радикальных изменений'
в политической обстановке Франции. Но предпринимавшиеся до сих
пор действия оказались недостаточными, и теперь нам следует увели-
чить масштабы и интенсивность этих действий».
Национальную независимость можно восстановить, продолжал Бийу,
только нанеся поражение французской буржуазии, которая виновна в «из-
мене нации», так как подчинила Францию «американской оккупации».
Французская буржуазия — далеко не «жертва» американского империа-
лизма, а его сообщница. В этих условиях не может быть «национального
единства» между рабочим классом, средним классом и капиталистами.
И после особенно ядовитого выпада по адресу социалистических лидеров
Бийу призывал организовать массовые выступления против «создания аме-
риканских баз во .Франции, против перевозки американских военных мате-
риалов, против войны во Вьетнаме и Корее» и т. д. Он также настаивал на
оказании поддержки колониальным народам в их борьбе за независимость
и даже на поддержке «национальных требований народа Эльзас-Лотарингии».
Все это служило «теоретическим» основанием для знаменитой демон-
страции 28 мая, направленной против Риджуэя и приведшей к фантастиче-
скому эпизоду с голубями.
Все, кто жил в это время в Париже, не могли не заметить, что в течение
нескольких последних недель что-то «носится в воздухе»; что правительство
Пинэ, или, вернее, два его министра-«маккартиста» — Брюн и Мартино-
Депла, с помощью префекта полиции Бейло готовится к какому-то крупному
шагу. Уже появились некоторые симптомы. На представлении антиамери-
канской пьесы о Корее полиция организовала обструкцию в театре, и
после первого представления пьеса была самочинно запрещена префектом
полиции. Затем в воскресенье 25 мая Андре Стиль, редактор «Юманите»,
был арестован и в наручниках отправлен в тюрьму за статью, направлен-
ную против Риджуэя, в которой призывал народ Парижа выйти на демон-
страцию против «генерала от бактерий». Арест был совершенно незаконен,
так как поступок Стиля никак не подходил под определение закона от
7 июля 1848 года, на основании которого он был арестован1.
Но это было только начало, хотя и весьма .многозначительное. Три
дня спустя, 28 мая, около семи часов вечера начались выступления против
Риджуэя, главным образом на площади Республики, а также и в некоторых
других районах Парижа, в частности в Латинском квартале.
Вот что я писал в то время но поводу демонстрации:
«Площадь Республики и многие «стратегические» пункты были
запружены полицией и «мобильной гвардией», усиленно вооруженной
дубинками, автоматами, бомбами со слезоточивым газом и т. п. Требо-
валось немало мужества, чтобы «демонстрировать» в таких условиях.
Этим объясняется, что только наиболее решительные и убежденные ак-
тивисты, многие из которых несли специально укрепленные плакаты
с надписями: «Убийца Риджуэй, убирайся домой!» и «Да здравствует
мир!», — отважились бросить вызов полиции. Отсюда, с одной стороны,
официальная версия об «ударных отрядах» коммунистов, которые будто бы
1 См. «Обсерватер», 29 мая 1952 года, где говорится, что в день ареста Стиля демон-
страция против Риджуэя еще не была запрещена правительством и что, кроме того, Стиль ‘
не мог быть арестован на основании закона 1848 года за «провокацию сборищ» прежде,
чем эти «сборища» имели место.
479
одни принимали участие в волнениях, и с другой — широко рас-
пространенная за границей теория о- «полнейшем равнодушии населе-
ния». В действительности имеется много градаций между «полнейшим
равнодушием» и желанием подвергнуться серьезному риску, что поли-
ция проломит вам череп».
Описав один из происшедших инцидентов, я продолжал:
«А между тем в этой демонстрации не было ничего особенно нового...
В середине тридцатых годов такие демонстрации были частым явлением.
Если правительство заявляет, что приезд Риджуэя был только предло-
гом для волнений, то с таким же правом можно сказать, что эти волне-
ния послужили лишь предлогом для ареста Дюкло и для обвинения его
в «заговоре против безопасности государства»... Знаменитое выступле-
ние на площади Согласия 6 февраля 1934 года, когда демонстранты
действительно пытались ворваться в палату депутатов, было значительно
более явным «заговором против государства», и все же ни одному из ли-
деров этого выступления не было предъявлено обвинение в заговоре.
Демонстрация в среду, наоборот, не имела никакой особой цели; никто
не осаждал официальных зданий; единственной целью демонстрантов
было «выразить протест».
Не может быть ни малейшего сомнения, что арест Дюкло был заранее
подстроен полицией.
«Согласно первому официальному сообщению,—писал я в то время,—
Дюкло был арестован «на месте преступления», на площади, где проис-
ходили волнения, и в его машине были найдены заряженный револьвер,
дубинка, радиопередатчик и два почтовых голубя. Рация предназнача-
лась для «перехвата распоряжений полиции» и для передачи инструк-
ций «ударным отрядам», а почтовые голуби— несомненно, для отправки
сообщений Сталину о ходе битвы. Позднее сообщалось, что голуби были
найдены мертвыми, закутанными в плед, но «еще теплыми». Еще позд-
нее стало известно, на этот раз неофициально, что они были вовсе не
почтовыми, а обыкновенными голубями, и Дюкло объяснил, что получил
их в тот день от приятеля-фермера и что он и его жена собирались
съесть их с зеленым горошком»1.
Заряженный револьвер и дубинка принадлежали действительно шоферу
Дюкло, который одновременно выполнял функции по его охране; что же
касается «рации», то она оказалась обыкновенным радиоприемником, кото-
рым снабжена почти половина всех автомашин в мире, а голуби были обык-
новенными голубями (мертвыми и даже не «теплыми еще»), готовыми для
варки.
История с почтовыми голубями, хотя и сообщенная со всей серьезно-
стью рядом газет, в частности «Пари пресс», «Фигаро» и «Нью-Йорк ге-
ральд трибюн», в сущности, была той деталью, которая сделала арест
Дюкло не только исключительно нелепым, но и чрезвычайно подозритель-
ным в глазах буквально всех французов. Налицо была, несомненно, поли-
цейская инсценировка. И это становилось все более очевидным, по мере того
как выяснялись другие обстоятельства ареста Дюкло. По первоначальным
данным, он был пойман «на месте преступления», то есть в той единственной
ситуации, когда депутат может быть арестован, прежде чем Национальное
собрание лишит его парламентской неприкосновенности.
В действительности же «место преступления» было еще одной выдумкой
полиции, так как Дюкло был арестован не во время демонстрации, а по
крайней мере полчаса спустя после того, как всякие выступления были при-
остановлены.
1 «Нью стейтсмен энд Нейшн», 7 июня 1952 года.
-480
Поскольку все это было точно установлено, Дюкло следовало бы немед-
ленно освободить, вместо этого его посадили в тюрьму Сантэ и предъявили
обвинение в «заговоре против безопасности государства».
Несмотря на величайшее недоверие, какое вызвали повсюду «почтовые
голуби» и другие подробности инцидента, большая часть французской
прессы (в особенности «Фигаро», «Франс суар» и «Пари пресс») продолжала
в течение нескольких дней раздувать страшную коммунистическую опас-
ность. Полиция делала вс*е от нее зависящее, чтобы поддержать эту кампа-
нию. Помещения коммунистической партии подверглись налету и тщатель-
ному обыску необычайно крупными полицейскими силами с полным нару-
шением всех юридических норм, принятых при таких обысках; в Тулоне
была раскрыта «огромная коммунистическая шпионская организация» и т. д.
В день демонстрации было арестовано 718 человек, затем прокатилась новая
волна арестов среди должностных лиц и активистов коммунистической пар-
тии; редакции коммунистических газет были заняты полицией, и в течение
некоторого времени многие коммунисты избегали ночевать у себя дома.
Затем стала известна история с записными книжками Дюкло, которые были
захвачены полицией при его аресте вместе с 30 тысячами франков и некото-
рыми другими бумагами. 30 тысяч франков исчезли, а записные книжки, как
это нп странно, были проданы полицией американскому информационному
агентству.
Вскоре после этого «отредактированная» версия записей из этих
книжек появилась во французской газете правого направления * которая
с самого начала работала в тесном контакте с полицией.
Арест Дюкло побудил ВКТ и коммунистическую партию назначить на
4 нюня всеобщую забастовку протеста. Эта забастовка в основномне удалась,
не потому, как утверждала газета «Фигаро», что рабочим «была безразлична
судьба» Дюкло, а потому, что они не надеялись на успех; кроме того, слиш-
ком велик был риск оказаться уволенным, и как раз перед оплачиваемым
отпуском.
В атмосфере полицейских налетов на помещения коммунистической
партии, истерической кампании в правой прессе и систематической фальси-
фикации сведений все большее число людей во Франции начинало беспо-
коиться, не слишком ли далеко намеревается зайти правительство. Попы-
тается ли оно запретить коммунистическую партию как таковую? Газета
«Монд», не желавшая участвовать в антикоммунистической истерии, раз-
жигаемой «Фигаро», «Орор» и «Франс суар», предупредила правительство
об опасности заходить «слишком далеко». Социалисты, вообще говоря,
настроенные враждебно к коммунистам, стали вспоминать о поджоге рейхс-
тага и почувствовали беспокойство. Мок торжественно заявил представи-
телям американской прессы, что коммунистическая партия не будет запре-
щена. Возмущение было особенно сильно среди интеллигенции. Мориак
выразил свое резко отрицательное отношение к методам Брюна и Мартино-
Депла. В конце концов в самом правительстве Пинэ ряд министров во главе
с Плевеном выступили с резким протестом.
Во-первых, некоторые члены правительства, полиция и пресса зашли
чересчур далеко по части фальсификации сведений.Министр внутренних дел
(и закадычный друг Мартино-Депла) Брюн оказался в смешном и глупом
положении из-за своей истории с «почтовыми голубями». Во-вторых, заго-
ловки в «Франс суар» были слишком вызывающими. Например:
«В Тулоне раскрыта огромная шпионская организация коммунистов.
У одного из активистов компартии захвачены важные документы:
план диверсий в арсенале, совершенно секретная карта военного порта»
(8 июня).
Или:
«Разведка коммунистов разоблачена» (10 июня).
31 А. Верт
481
К вящей досаде «Орор» и «Фигаро» министр обороны Плевен официаль-
но сообщил, что захваченные в Тулоне документы не содержали никакой
секретной информации.
Вся эта антикоммунистическая истерия с ее полицейскими инсцениров-
ками, надуманными обвинениями и заведомо лживой информацией факти-
чески иссякла к началу июля, после того как судебно-следственные органы
отклонили обвинение в «заговоре», выдвинутое против Дюкло, и отдали при-
каз о немедленном его освобождении. Некоторые лица были так раздосадо-
ваны этим решением, что в дом Дидье — судьи, подписавшего приказ об
освобождении Дюкло, — была брошена бомба. (По любопытному совпаде-
нию, Дидье был единственным судьей во Франции, в свое время отказавшимся
принести присягу Петэну.)
Но население в целом почувствовало облегчение; даже среди лиц, на-
строенных наиболее враждебно к коммунистам, нашлись многие, кто считал,
что все дело было совершенно неправильно организовано; что слишком мно-
гие из действий, предпринятых Брюном, Бейло и Мартино-Депла, были
целиком самочинными и незаконными; что они породили (а это было еще
хуже) множество злых насмешек; что вся операция сильно отдавала мак-
картизмом и вызывала неприятные воспоминания о приемах вроде поджога
рейхстага. Наиболее сильное возмущение (что было очень показательно
для Франции) наблюдалось среди интеллигенции, которая усматривала
в произвольных действиях полиции против коммунистов серьезную угрозу
демократическим свободам, в особенности свободе печати. «Сегодня—комму-
нисты, завтра наступитнаша очередь»,—таково было распространенное мнение.
Многие из наиболее видных интеллигентов усмотрели в «операции»
весьма зловещий сигнал опасности. В частности, она вызвала у Жана Поля
Сартра новое направление мыслей, в результате чего вскоре появились два'
его замечательных очерка под заглавием «Коммунисты и мир» (два года
спустя был написан третий). Эти очерки оказали глубокое влияние на образ
мыслей левых некоммунистов и сильно изменили ранее преобладавшее
отношение к коммунистической партии. Сартр, в 1948 году сам пропаганди-
ровавший создание «некоммунистического левого движения», теперь стал
высмеивать левых «антисталинцев», в частности группировку газеты
«Фран-тирёр» с ее немощной концепцией партии, которую Сартр ирони-
чески назвал «отважной социальной, демократической партией»; антиком-
мунизм этой группировки неизбежно вел ее по стопам Маккарти. Особенно
зло высмеивал Сартр бывших коммунистов-ренегатов из редакции «Фран-
тирёр», которые, по его словам, проходили в своем развитии четыре «клас-
сические» стадии:
«Иногда мне встречаются эти исключенные из партии коммунисты;
они все еще мило улыбаются, но в их глазах временами мелькает что-то
дикое; их раздирают противоречия нашей эпохи. В самом деле, как
можно одновременно верить в историческую миссию пролетариата и
в измену коммунистической партии, если вы видите, что рабочие неиз-
менно голосуют за коммунистов? Экс-коммунисты выкручиваются из
этого положения, но очень болезненно; за долгий или короткий срок все
они проходят через четыре фатальные стадии.
Первая стадия. «Коммунистическая партия неправа, но все же мы
не можем идти против пролетариата».
Вторая стадия. «Я всегда буду любить рабочий класс, но все же
следует признать, что он оказался не очень дальновидным. Посмотрите,
как немецкие рабочие позволили Гитлеру обмануть себя».
Третья стадия. «Я утратил интерес к рабочему классу, раз он охотно
мирится с советскими концентрационными лагерями».
Четвертая и финальная стадия. Апокалипсис: «Вступаю в союз
с США точка сбрасываю атомные бомбы на Ррссию точка вешаю всех
482
коммунистов точка строю на развалинах подлинно интернациональным
демократический реформистский социализм»1.
Сартр доказывал далее, почему, по его мнению, французские комму-
нисты продолжают пользоваться поддержкой рабочего класса Франции
и почему французские интеллигенты, мыслящие одинаково с коммунистами
по вопросам войны и мира, Индокитая и колониализма и, подобно комму-
нистам, глубоко чувствующие социальную несправедливость капиталисти-
ческой системы и столь же глубоко ненавидящие все то, за что стоят Бейло
и Мартино-Депла, неизбежно тяготеют к коммунистической партии. Затем
Сартр выступил против излюбленной теории «Фигаро» и «Фран-тирёр»,
что «сталинист» — это «злой гений французского рабочего». Он объяснил
также, почему, по его мнению, «демонстрация» 28 мая против Риджуэя —
а это была именно только демонстрация, — естественно, не могла иметь
успеха и почему всеобщая забастовка 4 июня Также потерпела неудачу.
Рабочие не хотели, чтобы полиция проламывала им череп, и боялись ли-
шиться своей работы, но это отнюдь не означало, как это пытались доказать
«Фигаро» и «Фран-тирёр», что рабочий класс был против коммунистов. Шли
разговоры об «усталости» и «безразличии» рабочего класса; «Фигаро» утвер-
ждала, что, отказавшись участвовать во всеобщей забастовке, которая долж-
на была послужить массовым протестом против ареста Дюкло, рабочие тем
самым отошли от коммунистической партии. По мнению Сартра, дело об-
стояло далеко не так просто: с политической и эмоциональной точек зрения
рабочие не были против забастовки, но практические и личные соображения
заставляли их воздержаться. К этому было множество причин: главная
из них — отсутствие в данный момент, в эпоху пессимизма, революционного
духа. Рабочий класс помог построить Четвертую республику и не получил
никакой награды; он тщетно протестовал против войны во Вьетнаме, Атлан-
тического пакта и перевооружения Германии. Протест против ареста Дюкло
не мог служить никакой непосредственной цели и мог нанести только лич-
ный ущерб рабочему. Это, однако, не означало, что рабочий потерял свое
классовое сознание, что он стал верить буржуазии в какой-то мёре больше,
чем раньше; «в этот вечер рабочий вернулся домой с чувством сомнения,
не испытывая ни гордости, ни удовлетворения».
В этом очерке, написанном в 1952 году, Сартр уже предвидел умона-
строение французских рабочих, которое проявилось особенно ярко два-
три года спустя, — высокое классовое самосознание и в то же время чув-
ство беспомощности; понимание того, что капитализм опять утвердился
на многие годы. Если рабочий класс в 1952 году не бастовал так, как в
1920, 1936 и 1947 годах, значит ли это, спрашивал Сартр, что он лишился
своего классового сознания?
«Разве сейчас рабочий считает капиталистическую эксплуатацию
более справедливой и человечной? Разве теперь он с радостью воспри-
нимает колониализм, империалистические войны и полицейские ре-
прессии? Разве он откажется от своих лидеров и станет брататься с хозяи-
ном? Попробуйте проделать такой опыт: поговорите с любым из тех, кто
не стал бастовать 4 июня; заговорите с ним по-дружески, а потом поста-
райтесь осторожно пустить несколько маленьких отравленных стрел
в коммунистическую политику; может быть, для вида он даже согласится
с вами, но, так или иначе, он сейчас же прервет разговор, так как сразу
же увидит, что вы -^его классовый враг»1 2.
Французские рабочие чувствовали себя «вдвойне ограбленными», так
как французские предприниматели гордились тем, что они являются «са-
1 «Тан модерн», июль 1952 года, стр. 2.
2 «Тан модерн», октябрь—ноябрь 1952 года, стр. 716.
31* 483*
мым отсталым предпринимательским классом в мире», проводили политику
малых расходов и высоких цен и отказались сделать для рабочих то, что
было сделано в США и Скандинавии.
По этим и многим другим причинам, утверждал Сартр, французский
рабочий продолжал оставаться в высшей степени стойким. Пусть он уже
не знает точно, что такое революция, -а все же трудно описать его непре-
клонную силу, его презрение к оппортунизму, эти якобинские традиции
*и настроения катастрофизма, которые побуждают его надеяться скорее
на какой-либо переворот, чем на постепенный туманный прогресс!
Однако это совсем другой вопрос. Вернемся к коммунистическому
«заговору» 1952 года. Что произошло после освобождения Дюкло?
Хотя Плевен, как мы видели, выступал против ’незаконных методов,
примененных Брюном*и Бейло в деле Дюкло, он сам, как министр обороны,
возбудил в последующие месяцы ряд судебных преследований против проф-
союзных деятелей-коммунистов и коммунистических депутатов, опираясь
на весьма спорное законодательство, касающееся «деморализации армии
и нации»1. В октябре 1952 года были арестованы коммунисты, не являющиеся
депутатами, как, например, лидер ВКТ Ален ле Леап и другие, и, кроме того,
Плевен потребовал лишения парламентской неприкосновенности несколь-
ких депутатов-коммунистов, которые писали «бунтарские» статьи против
войны в Индокитае. Однако, поскольку эта война становилась все более
безнадежной и все больше дискредитировала себя, все эти преследования
были в конце концов прекращены. Парадоксально, что новое судебное пре-
следование было возбуждено только после заключения перемирия во Вьет-
Етаме, и на этот раз против некоммунистов — Мартине и Роже Стефана из
редакции «Франс обсерватёр». Целью этого преследования было доказать,
что французская армия не проиграла войны в Индокитае, а получила удар
в спину со стороны левой прессы во Франции! Это рассуждение странным
образом напоминало нацистский миф о том, что германская армия не потер-
пела поражения в 1918 году, а получила «удар в спину» от немецких социал-
демократов.
Следует, однако, отметить, что все эти нацистские и маккартистские
тенденции стали впервые очень ясно проявляться в 1952 году и окончательно
определились в связи с нелепым, казалось^бы, «делом Дюкло» с его «почто-
выми голубями». Только резкое возмущение этими методами со стороны
французской интеллигенции помешало Пинэ пойти дальше в этом направ-
лении; последующие события — в особенности в период «дела Дида» в 1954
году — показали, однако, что французские «маккартисты» отнюдь не отка-
зались от борьбы. И опять им пришлось вести борьбу на два фронта: с одной
стороны, против североафриканских националистов и, с другой — против
коммунистов и против (на этот раз даже в еще большей степени) интелли-
гонто в-некоммунисто в.
Историческое значение «дела Дюкло», разумеется, не ускользнуло от
внимания самих ^коммунистов. Дюкло, находясь в тюрьме Сантэ,постарался
извлечь из него все, что можно, в частности написал едко саркастическое
письмо президенту республики Венсану Ориолю. В письме Дюкло с боль-
шим вкусом цитировал различные «бунтарские» речи, произнесенные Орио-
лем в то время, когда он еще был боевым социалистом, и предупреждал его,
что если Брюну и Мартино-Депла позволят осуществить их замысел, то
потом нельзя будет положить предел их маккартистской «охоте на ведьм».
z\paron и Элюар отозвались на «дело Дюкло» стихами. Арагон написал
несколько едких строф в стиле «Возмездия» Виктора Гюго:
1 Сомнительная вескость этого законодательства подробно рассматривается вид-
ным юристом Андре БлюмелехМ в «Тан модерн» (апрель 1953 года).
484
Сказал второго декабря Луи-Наполеон,
Что президентом всей страны законно избран он.
Предатель-маршал коммунистов раньше исключил,
Затем доверие палат законно получил.
Министром наци Геринг был, когда рейхстаг сгорел,
И срочно секретарь суда внес запись в книгу дел:
«Законно взят и привлечен к ответу Димитров».
Как восхитительна у них к законности любовь!
С народом надо речь всегда умело повести:
Коль нет пожара, заговор легко изобрести.
И чтоб Дюкло в тюрьму Сантэ законно посадить,
Республику охотно Брюн берется защитить.
На значительно более высоком уровне было стихотворение Элюара
«Жаку Дюкло». Оно в известной мере отражало кошмарную атмосферу
вечера 28 мая, когда на одном конце Парижа лилась кровь и применялось
насилие, а на другом развертывался грандиозный «культурный» фестиваль
«свободного мира», где демонстрировались «достижения XX века» — Стра-
винский, «праздник розы» и «ночь элегантности» в Версале:
* У господ — фестиваль, звериные маски,
А под масками спрятан змеиный яд.
У правителей — праздник весенней сказки,
А кругом — нищета и военный ад...
Все мечты господ направлены к войнам,
К разрушительным войнам, безумным, как бред,
Чтоб Земля стала вскоре кладбищем безмолвным,
Где в гробу только гниль и скелет...
А с другой стороны — угнетенные:
Они знают: в Корее, Тунисе, Вьетнаме,
Их собратья смело встают на борьбу.
Они знают: их много — и, как Белояннис,
С торжеством смеются в лицо врагу...
И эта прелестная концовка, полная страстной мечты:
И в весну борьбы половина мира
Служит светочем для половины другой.
Та весна ведет в безбрежные дали,
Где нас ждет только лето, без слез, без печали
Манящее, как поцелуй, волшебной своей красотой.
Это было одно из последних стихотворений Элюара; несколько месяцев
спустя он умер. В стихотворении ясно ощущается подтекст, в котором зву-
чат дурные предчувствия и уныние вопреки торжествующему смеху Белоян-
ниса — греческого коммуниста, казненного в Афина# за два месяца до этого.
Примерно в то же время Пикассо нарисовал замечательную картину —
смеющийся Белояннис с алой гвоздикой в руке.
4. УПАДОК И ОКОНЧАТЕЛЬНОЕ ПАДЕНИЕ ПИНЭ.
АНТИАМЕРИКАНИЗМ ПРАВЫХ
«Эксперимент» Пинэ начался хорошо, но его программа была слишком
проста и поэтому обречена на провал. Главный козырь, на который она опи-
ралась, — «золотой заем», — по существу, не имел успеха, хотя некоторые
газеты и пытались утверждать обратное. Пинэ надеялся, что доходы от займа
смогут «заменить» налоги в размере 650 миллиардов франков; но, хотя заем
485
разошелся на сумму свыше 400 миллиардов, большая часть подписки была
покрыта облигациями «старых» займов и только 195 миллиардов «свежих»
денег поступило в казну государства. Более того, Пинэ надеялся при помощи
своей эффектной кампании «доверия» к франку «разморозить» большую часть
припрятанного золота, достигавшего, как предполагали, колоссальной
цифры — 2500—3000 тонн. Однако все полученное золото составило всего-
, навсего 35 тонн!
Таким образом, «амнистия», объявленная тем, кто прятал золото и избе-
гал уплаты налогов, оказалась напрасной, и через три или четыре месяца
после начала «эксперимента» Пинэ стало ясно, что дефицит бюджета отнюдь
не был покрыт1.
В конце концов Пинэ был вынужден обратиться к новым формам налога,
и на этой стадии его непрочное большинство распалось. После того, как оно
упало до небольшой горсточки голосов, Пинэ, не дожидаясь, когда его сверг-
нут, разозлился и на рождество подал в отставку.
Еще 12 ноября Фабиани писал в «Комба»:
«Эфория первых месяцев прошла... Правда, до сих пор Собрание
поддерживало Пинэ по более или менее сомнительным соображениям
избирательного порядка и под давлением общественного мнения, благо-
приятствующего любому, кто обещает ему золотой век и поменьше нало-
гов... Но теперь сам Пинэ выболтал свой секрет: его фискальная реформа
предполагает 200 миллиардов новых налогов... Заем был бы спаситель-
ным средством, если бы нашлось достаточно подписчиков. Сокращение
капитальных вложений вызвало спад как во внутренней, так и во внеш-
ней торговле. Кредит сократился, и безработица начинает поднимать
свою безобразную голову в машиностроительной промышленности...
Мелкобуржуазные бухгалтерские приемы времен царствования Луи-Фи-
липпа не годятся в изменчивом мире, требующем значительно более
сложных методов».
Падение правительства Пинэ можно объяснить в основном следующими
причинами:
1.	Разногласия по вопросу о новых налогах.
2.	Сближение между «ортодоксальными» деголлевцами и МРП;
и те и другие критиковали экономический застой, вызванный «экспери-
ментом» Пинэ.
3.	Непрочная поддержка, какую Пинэ получал от радикалов
и даже «крестьянской» и «независимой» групп правого крыла. Причи-
ной этого явилась кампания Пинэ за «снижение цен», которая, по-ви-
димому, подвергала опасности интересы определенных сельскохозяй-
ственных кругов; тем более, что Пинэ, проводя политику «либерализма»,
которая приветствовалась правыми как «невмешательство» в их дела,
был противником предоставления в случае нужды субсидий, регулиро-
• вания цен и протекционистских тарифов.
4.	Склонность .Пинэ обращаться к «народу» через голову парла-
мента; это никогда не нравилось Национальному собранию (Думерг
убедился в этом в 1934 году, а Мендес-Франс — в 1954—1955 годах).
5.	Разногласия внутри самого правительства Пинэ по вопросам
внешней политики. Энтузиазм министра иностранных дел Шумана
в отношении Европейской армии далеко не разделялся всеми его колле-
гами. Сам Пинэ, по-видимому, испытывал серьезные сомнения по этому
вопросу, и отношения между ним и его министром иностранных дел,
«навязанным» ему МРП, были натянутыми.
1 Ожидалось, что антикоммунистическая операция, проведенная в мае, увеличит
число желающих подписаться на заем, но опа произвела обратное действие. Большинство
людей вспоминали 1939 год и рассуждали так: «Если они начали бросать в тюрьмы комму-
нистов, значит считают, что война близка; и лучше мы попридержим наше золото».
486
6.	Наконец, последнее по счету, но не по значению — растущее
недоверие крупного капитала и финансовой инспекции к финансовым
методам Пинэ.
Международное положение Франции в 1952 году во многих отноше-
ниях было очень своеобразным. В феврале, перед Лиссабонской конферен-
цией (когда премьер-министром еще был Эдгар Фор), развернулись большие
дебаты по вопросу о вооружении и последующем включении Германии
в Европейскую армию. Бесконечная резолюция, принятая в конце дебатов,
была шедевром половинчатости: полная различных условий и оговорок, она
тем не менее ясно уполномочивала правительство подписать Парижско-
Боннские соглашения, подлежащие последующей ратификации. Хотя в мае
представители шести стран подписали в Париже договор о Европейской ар-
мии, все прекрасно понимали, что этот договор шел значительно дальше
безобидного, казалось бы, плана Плевена и что придется согласовывать
еще ряд поправок и дополнений, прежде чем Франция сможет хотя бы при-
ступить к рассмотрению вопроса о ратификации договора.
На этом этапе поражал яркий контраст между крайней «бедностью»
французской армии в Европе и большими претензиями, какие начали уже
предъявлять Бланк и другие немцы. 12 июня Плевен заявил, что Франция
имеет в наличии только пять «полнокровных» дивизий, пять находятся
в процессе формирования, а две «еще предстоит создавать»; военно-морской
флот и военно-воздушные силы находились в еще худшем положении.
Было ясно, что Франция не сможет иметь достаточных вооруженных сил
в Европе, пока продолжается война в Индокитае. Это особенно подчеркнул
во время дебатов Макс Лежён (социалист), заявив, что по крайней мере
четверть всего французского офицерского и сержантского состава завязла
в Индокитае1. Генерал Кёниг (деголлевец) сказал, что Франция имеет
только «тень армии в Европе» и что ее боеспособность и моральный дух
стоят на очень низком уровне.
С другой стороны, лидеры Западной Германии становились исключи-
тельно заносчивыми. Так, 18 июня, почти сразу же после «признаний»
Плевена о негодном состоянии французской армии, Аденауэр занял значи-
тельно более твердую позицию в вопросе о Сааре, чем он обещал Шуману.
Между тем Бланк, которого во французской прессе называли «будущим
германским военным министром», прочитал студентам Боннского универси-
тета лекцию, где заявил, что Германия вскоре должна иметь армию
в 520 тысяч человек, и рассказал о дальнейших планах, предусматривающих
создание к 1960 году 60 германских дивизий при военном бюджете в 20 мил-
лиардов марок (это было гораздо больше бюджетных наметок самой Франции).
Все это сильно беспокоило французов. На съезде радикалов в октябре
Эррио резко выступил против перевооружения Германии и торжественно
предупредил Францию об опасности «необдуманных переговоров по этому
вопросу, а также настроений фатализма и безразличия».
Положение изобиловало курьезными противоречиями. С одной стороны,
существовали такие «европейцы», как Шуман, которые все еще, казалось,
верили в «Европу». С другой стороны, по вопросу о «Европе» Франция и США
словно действовали наперекор друг другу. Французских «европейцев» больше
всего интересовал европейский федерализм, первым конкретным проявле-
нием которого было Европейское объединение угля и стали. Главной же
целью США в переговорах о «Европе» было создание в кратчайший срок
надежной сухопутной армии с Европейским объединением угля и стали
в виде полезного привеска. Если в течение по крайней мере двух лет таким
1 Это не помешало Летурно, посетившему в то время США, заявить, что «любое пра-
вительство, которое предложит вывести французские войска из Индокитая, будет немед-
ленно свергнуто». Некоторое время спустя он заявил также, что никогда и ни при каких
условиях не вступит в переговоры с Хо Ши Мином.
487
людям, как Плевен и даже Шуман, удавалось прикрывать это коренное про-
тиворечие рассуждениями об «атлантическом содружестве», то в 1952 году
вспыхнуло нечто вроде европейского бунта. 20 октября газета «Комба»
писала по поводу съезда радикалов, на котором договор о Европейской
армии в его тогдашнем виде был осужден:
«Старая партия радикалов ясно выразила свое несогласие с прин-
ципом перевооружения Германии (под видом Европейской армии), с ко-
торым в результате бесконечных уступок в конечном счете согласились
Плевен и Шуман. Сомнительно, чтобы Боннские и Парижские соглашения
были одобрены... и можно только гадать, сколько еще пройдет меся-
цев и лет, прежде чем сможет быть достигнуто какое-либо соглашение.
Не удивительно, что Вашингтон обеспокоен. Долго сдерживаемое
возмущение европейцев против возрождения вермахта и его генераль-
ного штаба наконец прорвалось. Беда в том, что, вместо того чтобы со-
средоточить свое внимание на чисто «европейской» Европе, мы вынуж-
дены мириться с Европой, выступающей в крестовый поход...»
В э!ой обстановке Пинэ решил выиграть время. 22 октября, прежде чем
представить на ратификацию Боннские и Парижские соглашения, он решил
сделать попытку добиться американской гарантии, прямого участия Англии
в Европейской армии и создания «политической организации» Европы; все
это было явно очень затяжным делом. Подобно большинству населения
страны и в противоположность Шуману (против которого в это время была
начата сильная кампания в парламенте и прессе), Пинэ не торопился с ра-
тификацией договора о Европейской армии.
У него было еще одно соображение. Зная о сильных антиамериканских
настроениях во Франции, Пинэ сумел нажить на них определенный полити-
ческий капитал (так же как и на агитации против Шумана). Сейчас мы уви-
дим, как ему это удалось. Каковы были главные причины этих антиамери-
канских настроений?
1.	Постоянный нажим со стороны американцев в доле перевоору-
жения Германии.
2.	Поддержка, оказанная правительством Трумэна Тунису и Ма-
рокко в ООН.
3.	«Безрассудное поведение» американцев в Корее, где более чем
год спустя после начала переговоров о прекращении огня американское
командование организовало налет 500 тяжелых бомбардировщиков типа
«сверхкрепость» на район реки Ялуцзян, тем самым не увеличив, а
снизив шансы на скорое урегулирование вопроса.
4.	«Раздраженный» тон, часто принимаемый правительством
США в деловых переговорах с французским правительством, и много-
численные «недоразумения» по поводу заказов «off-shore»1 и других ви-
дов американской помощи Франции.
5.	Усиленное насаждение американских баз во Франции.
6.	Взгляд американцев на Францию как на простой инструмент
в руках Вашингтона в его «холодной войне» против Москвы.
Как правильно указала газета «Комба», «нельзя сочетать низкопоклон-
ство с национальным достоинством»:
«...и поэтому, как и следовало ожидать, американская финансовая
помощь, сначала как будто бы бескорыстная, превратилась для нас
во все растущее бремя... Наши обязательства росли, в то время как аме-
риканская помощь сокращалась. Наши протесты по поводу волокиты
с передачей нам заказов «off-shore» привели к американской ноте, кото-
1 Речь идет об одной из форм американской военной помощи. США размещают сре-
ди французских же промышленников заказы на отдельные предметы оснащения фран-
цузской армии и оплачивают эти заказы за счет ассигнований Конгресса на военную
помощь.— Прим. ред.
488
рую Пинэ отверг как «недопустимую». Эта нота явилась последним штри-
хом, завершающим картину. Мы сведены на положение сателлита...
и некоторые лица делают из этого только один вывод, что мы должны
просить у США все больше и больше заказов «off-shore», не понимая,
что это может только увеличить нашу зависимость от США»1.
Действительно, за несколько дней до этого Пинэ «взорвался», когда
ему была вручена американская нота, где довольно кислым тоном говори-
лось о кредитах по заказам «off-shore» и, кроме того, критиковалась финан-
совая политика Франции за ее неспособность заставить французских муль-
тимиллионеров платить соответствующий подоходный налог, а также опре-
делялись размеры сумм, какие, по мнению США, Франция должна была
истратить на военные нужды в 1953 году. Пинэ «отверг» ноту как проявление
«недопустимого» вмешательства во внутренние дела Франции и снискал себе,
по крайней мере на несколько дней, исключительную популярность во Фран-
ции.
Эта внезапная резкость Пинэ была, несомненно, преднамеренной. Как
мы уже говорили, североафриканские лоббисты стремились начать борьбу
против американского «вмешательства» в дела Туниса и Марокко, и вся фран-
цузская пресса была готова открыть антиамериканскую кампанию, если пред-
ставитель США Кросс будет продолжать оказывать в ООН поддержку ту-
нисским националистам. Уже правые газеты вроде «Орор» задавали вопрос,
кто такие американцы, чтобы указывать Франции, как обращаться с ара-
бами. «Они истребили краснокожих индейцев, и посмотрите, как они обра-
щаются со своими неграми!»
В течение некоторого времени этот «правый» антиамериканизм дополнял
более постоянный «левый» антиамериканизм, который в 1952 году принял
форму бивенизма (вызвавшего особый интерес среди французских левых
интеллигентов) и вылился в протест против усиленного вооружения; в Бель-
гии этот протест принудил правительство сократить срок военной службы
с 24 до 20 месяцев.
Ж. М. Доменак в журнале «Эспри» (декабрь 1952 года), комментируя
оба этих вида антиамериканизма, заявил, что протест против сателлизации
Франции и против антисоветского «крестового похода» вполне законен, так же
как и движение, направленное против отравления французов американскими
фильмами, «комиксами ужасов» и изданиями «Ридерс дайджест». Франция
имеет все основания считать, что Америка лишает Европу возможности дей-
ствовать на мировой арене в качестве посреднической «третьей силы».
Но существует, говорил Доменак, порочная форма антиамериканизма,
когда кричат: «А что вы скажете о негритянской проблеме?» — лишь для
того, чтобы помешать поставить вопрос о плохом обращении самих фран-
цузов с североафриканцами.
Он также осуждал склонность некоторых официальных лиц, как прези-
дент Ориоль и Эррио, по малейшему поводу жаловаться на судьбу и намекать,
что американцы не сознают прошлого величия Франции и всех жертв, при-
несенных ею в двух мировых войнах... Все это не могло служить оправда-
нием ее промышленной отсталости и устаревшей финансовой системы.
Только будучи хорошо организованным современным промышленным госу-
дарством, Франция могла надеяться удержать подобающее ей место в мире...
Затем произошло забавное происшествие. Кое-кто, видимо, испугался
неожиданного антиамериканского выступления Пинэ, и решил заверить
французов, что Америка продолжает любить Францию. В период президент-
ских выборов в США корреспондент французского радио попросил Эйзен-
хауэра сказать несколько теплых слов о французах, что тот и сделал
(кандидаты в президенты всегда очень словоохотливы). И как только стало
1 «Кохмба», 12 октября 1952 года.
489
известно об избрании Эйзенхауэра президентом, запись с его «профран-
цузскими» высказываниями была передана по французскому радио с явным
намерением дать понять, что первой мыслью Эйзенхауэра после его из-
брания было послать привет французам!
Это был поразительно наивный трюк, и левая пресса немедленно разо-
блачила его как фальсификацию.
Победа Эйзенхауэра на президентских выборах в США была важным
событием в послевоенной истории Франции. В течение всего 1952 года фран-
цузские правительства тянули с вопросами перевооружения Германии,
войны в Индокитае и многими другими на том основании, что все важные
решения можно отложить до того времени, как пройдут президентские
выборы. Теперь же предстояло вырабатывать новую политику и даже при-
нимать решения, более или менее согласованные с политикой нового амери-
канского правительства.
Как уже было сказано, один из первых результатов победы Эйзенхау-
эра — прекращение трумэновской «антиколониалистской» политики — был
радостно встречен правыми партиями во Франции. Почти сразу же после
победы Эйзенхауэра на выборах французы в Северной Африке перешли
к «жесткой» политике. 4 декабря был убит тунисский профсоюзный лидер
Фархат Хашед, а несколько дней спустя Бонифас, «сильный человек» в Ма-
рокко, нанес сокрушительный удар по марокканскому рабочему движению
в Касабланке. Тем временем Франция отказалась участвовать в обсуждении
тунисского вопроса на заседании Политического комитета ООН 4 декабря
на том основании, что вопрос о Тунисе находится «вне компетенции» ООН.
Жалоба группы арабских и азиатских стран, изложенная делегатом Паки-
стана, предложившим расторгнуть договор о протекторате, была отвергнута
27 голосами; за ликвидацию договора проголосовали 24 страны и 7 стран
воздержались. Это нельзя было считать блестящей победой Франции. Од-
нако американский делегат Джессен занял более «профранцузскую позицию»,
чем’два месяца назад Гросс, и это имело большое значение. В конце концов
Ассамблея приняла резолюцию, выражавшую платоническое «доверие» к уси-
лиям Франции «способствовать эффективному развитию свободных институ-
тов тунисского народа». Эта резолюция, по существу, никого ни к чему не
обязывала. Аналогичная резолюция была принята несколько дней спустя
п по вопросу о Марокко. В ходе этих дискуссий Англия и Бельгия наиболее
стойко поддерживали Францию. Де Отклок (после первой неудачной по-
пытки, совершенной за неделю до этого) 21 декабря заставил престарелого
бея подписать два декрета о реформе муниципальных и судебных органов
в угодном для Франции смысле. Бею пригрозили низложением и сказали,
что его сын принц Шедли, дочь принцесса Закия и ее муж д-р Бен-Салем
(всех троих французы считали «кликой сопротивления» внутри дворца)
будут также немедленно высланы. Их уже ожидал готовый к отлету самолет.
Бей подчинился.
Эта «победа» в Тунисе, по существу, ничего не решила, так как муни-
ципальные выборы, происходившие несколько месяцев спустя, подверглись
бойкоту большинства тунисцев, но французы считали ее своим реваншем
над беем, который ‘на протяжении года неоднократно вел себя слишком
«дерзко». По мнению французов, его давно следовало поставить на свое
место.
Это была последняя победа Пинэ, или, вернее, североафриканских
твердолобых в его кабинете: Мартино-Депла, Брюна, Плевена п де Шевинье.
Несколько дней спустя Пинэ подал в отставку. Его сменило несколько
менее правое правительство Рене Мейера. Напряженное положение в Север-
ной Африке не разрядилось, но в 1953 году внимание правительства было
сосредоточено уже не на Тунисе, а на Марокко.
Глава пятая
БОРЬБА ВОКРУГ ЕВРОПЕЙСКОГО
ОБОРОНИТЕЛЬНОГО СООБЩЕСТВА
1. ОРАДУР ПРОТИВ ВАШИНГТОНА
12 января 1953 года Аденауэр сказал на пресс-конференции:
«Крупным фактором в современной ситуации является Орадурский
процесс. Он вскроет все подробности этого страшного дела в глазах
всего мира. Нам скажут, что виноваты эсэсовцы (которые только пови-
новались приказу). Но, поверьте мне, этот процесс воскресит в глазах
мирового общественного мнения картину дикой и кровожадной Германии.
К сожалению, мы, немцы, не вполне сознаем это».
Процесс действительно оказался «крупным фактором». Теперь, когда
союзники Франции готовились серьезнейшим образом поторопить францу-
зов с ратификацией ЕОС, во Франции началась серия процессов и других
событий вроде «дела Финали», которые напомнили всем, кто был способен
забыть, о самых зверских сторонах германской оккупации. Все это делало
перевооружение Германии (в любом виде или форме) по меньшей мере не-
своевременным и неуместным в глазах большинства населения Франции.
Можно возразить, что это была только «сентиментальная» и «эмоциональная»
реакция, но она, несомненно, играла важную роль, в особенности в 1953 году.
И, пожалуй, неслучайно военные преступники, находившиеся в тюрьме
уже несколько лет* были как раз в это время преданы суду.
В конце 1952 года уже прошло два страшных процесса: процесс фран-
цузских гестаповцев, работавших в камерах пыток на улице де-ла-Помп
в Париже, и процесс двух немецких профессоров, которые производили
в Штрутгофском концлагере опыты с вивисекцией людей.
Затем 13 января 1953 года в Бордо начался цроцесс 21 эсэсовца из
дивизии «Рейх», которые 10 июня 1944 года участвовали в убийстве 642
мужчин, женщин и детей в городке Орадур, близ Лиможа. Нет необходи-
мости приводить здесь чудовищные подробности, о которых подсудимые
более пли менее спокойно рассказали суду: о том, как городок был окружен
эсэсовцами, как жителей убивали в их собственных домах либо массами рас-
стреливали из пулеметов на рыночной площади, как свыше двухсот женщин
и детей были загнаны в церковь и там убиты ручными гранатами и как тела
расстрелянных (многие из них еще были живы) забросали соломой и хворо-
стом и подожгли вместе с церковью. Обвинительное заключение, признания
обвиняемых и в особенности показания горстки чудом уцелевших Жителей
городка, которые все видели и слышали из своих убежищ, — все это, ко-
нечно, вызвало волну антигерманских настроений, какйх во Франции не
наблюдалось уже несколько лет.
Жители Лиможского округа возмущались протестами, исходившими
из Эльзаса, где считали «недопустимым», чтобы четырнадцать эльзасцев
(из числа 21 эсэсовца) были судимы на тех же основаниях, что и немцы. При-
водились доводы, что они были эсэсовцами «поневоле», что их «насильно»
зачислили в эсэсовские войска (считалось, что только один из них добровольно
вступил в ряды эсэсовцев) и что, как эсэсовцы, они, «естественно», должны
491
были повиноваться приказу. Эти доводы вызывали во Франции очень мало
сочувствия: ни один из эльзасцев в Орадуре не проявил ни малейшего жела-
ния уклониться от выполнения своего «долга», и казалось по меньшей мере
невероятным, чтобы ненадежные, с нацистской точки зрения, эльзасцы удо-
стоились преимущества быть зачисленными в самые отборные части герман-
ской армии. Но общественное мнение Эльзаса не хотело согласиться с этим,
и опасность возмущения в Эльзасе (не столько в защиту эльзасских эсэсов-
цев, сколько в виде протеста против предположения, что они не лучше не-
мецких эсэсовцев) была так велика, что французское Национальное собра-
ние поторопилось пересмотреть закон 1948 года, устанавливавший «коллек-
тивную ответственность» за военные преступления.
Это, однако, не решило вопроса. Хотя теперь эльзасских эсэсовцев су-
дили за их «индивидуальные», а не «коллективные» действия, суд в Бордо
все же не счел возможным оправдать их. Единственный среди них официаль-
но известный доброволец, Боос, был приговорен к смертной казни, а из
числа эсэсовцев «поневоле» девять были приговорены к нескольким годам
каторжных работ, а четверо — к нескольким годам тюремного заключения.
Один из немцев был приговорен к смертной казни, остальные — к различ-
ным срокам тюремного заключения или каторжных работ.
Приговор, конечно, отражал царившие в Бордо настроения, но в Эль-
засе он вызвал только дальнейшее возмущение, и 18 февраля Национальное
собрание — хотя почти все партии резко раскололись по данному вопросу —
поторопилось принять постановление об амнистии эльзасцам (за исключе-
нием Бооса); постановление было (очень неохотно) утверждено сенатом.
В половине четвертого утра, как только стали известны результаты голосо-
вания, эльзасским эсэсовцам разрешили скрыться из бордоской тюрьмы.
Днем их могли бы линчевать.
Муниципалитет Орадура отверг «благодарность от имени нации», кото-
рая была включена в качестве утешения ему в закон об амнистии. Затем
последовали протесты из Бонна против «дискриминации» по отношению
к немецким эсэсовцам, что в известной мере подрывало доводы Эльзаса.
Все эти осложнения с Эльзасом придали только дополнительную глас-
ность вопросу об Орадуре и не усилили желания французов «простить и за-
быть» и маршировать плечом к плечу с немцами в одной армии. Во Франции
в то время существовало широко распространенное мнение, что проект со-
здания Европейской армии, по существу, похоронен, что подавляющее число
французов настроено против него и что в парламенте он не может собрать
большинства голосов, так как против него выступают все коммунисты, почти
все деголлевцы, большинство радикалов и многие социалисты и правые.
После дебатов в Собрании 6 января в связи со вступлением в должность
нового премьер-министра Рене Мейера газета «Монд» опубликовала пере-
довую, озаглавленную «Похоронена ли Европейская армия?» Газета при-
ходила к выводу, что, если судить по настроению французского парламента,
проект будет, безусловно, провален. Было только одно затруднение: если
Франция заявит об этом, произойдет «серьезный кризис во франко-американ-
ских отношениях».
' «Парадоксальнее всего то, что если долгое время Соединенные Шта-
ты выступали против объединенной армии, то теперь они полностью
стоят за нее, не предлагая никакой альтернативы... Все это дело с пере-
вооружением Германии, плохо начатое Ачесоном тридцать месяцев
назад, кажется, зашло в тупик»1.
Правда, правительство Мейера несколько дней спустя формально вышло
из положения, включив Боннские и Парижские соглашения в повестку дня
Национального собрания с одновременным заверением, что оно постарается
1 «Монд», 8 января 1953 года.
492
обеспечить дополнительные гарантии Англии и Америки так, чтобы договор
о Европейской армии мог быть ратифицирован «самым значительным боль-
шинством, какое только возможно». Было совершенно ясно, что соглашения
в их теперешней форме не соберут никакого большинства; это стало вдвойне
очевидно 3 февраля, когда комиссия по иностранным делам и комиссия
обороны назначили двух убежденных противников Европейской армии
(социалиста Жюля Мока и деголлевца генерала Кёнига) докладчиками по
проекту договора.
С другой стороны, было ясно, что новое американское правительство
торопится создать свою «Европейскую армию» и вскоре перейдет к жестким
мерам. Уже в конце января журнал «Лайф» опубликовал исключительно
ядовитую передовую, где называл прения во французском Национальном
собрании «альковным фарсом», в котором «веселая Марианна» ожидает, что
ее американский покровитель сунет ей в чулок еще один чек на миллиард
долларов. Эта игривая статья заканчиваясь угрожающе: «Лайф» призывал
французов устранить «главное» препятствие (их «политическую систему»),
стоявшее на пути к «объединению Европы». Прямо так и было сказано.
Тот факт, что по крайней мере в данном вопросе это «препятствие»
отражало волю французского народа, дипломатически обходился молча-
нием1.
Статья журнала «Лайф» не давала покоя Рене Мейеру, так как по при-
бытии в Вашингтон, почти два месяца спустя, он прежде всего заявил, что
«приехал не просить миллиард долларов, а только установить контакт».
Несколько дней спустя после передовой «Лайф» Даллес, новый госу-
дарственный секретарь США, начал свою карьеру как «европейское пугало
№ 1». Он напомнил, что США уже потратили после войны 30 миллиардов дол-
ларов на Европу и что эти деньги были «инвестированы» в надежде, что
Европа достигнет единства. Но если обнаружится, что Франция, Англия
и Германия идут каждая своим путем, то придется «немного пересмотреть»
американскую политику в Европе.
В Париже это было воспринято как угроза снова создать вермахт, не
считаясь с желанием Франции, или (что было менее вероятно) как намерение
перейти к «периферийной стратегии». Это явилось также признанием со
стороны США, что они не считают Европейскую армию близкой к заверше-
нию.
«Монд» уговаривала Рене Мейера не волноваться и не отказываться от
своего обещания — не приступать к ратификации договора о ЕОС до тех
пор, пока саарская проблема не будет удовлетворительно разрешена.
Оглядываясь на этот и последующий периоды вплоть до окончательной
капитуляции Франции в 1955 году, мы видим, что французская внешняя
политика с ее довольно извилистой линией может быть приблизительно раз-
делена на следующие этапы:
Первый этап. Видоизменение ЕОС.
В феврале и марте 1953 года Рене Мейер и Бидо, оба горячие при-
верженцы «Европы», явно стремившиеся ратифицировать договор о ЕОС,
считали, что для этого нет никаких шансов, если договор не будет суще-
ственно видоизменен.
1 На выпады такого рода французы неизменно реагировали двояким образом:
с одной стороны, в сатирическом тоне, как, например, еженедельник «Канар аншенэ», кото-
рый обыграл тему «альковного фарса» до такой степени, что вся история и ее первоначаль-
ный автор стали выглядеть вдвойне смешно, а с другой — правда, реже — в тоне высо-
копарных деклараций вроде абсурдного «Открытого письма» Мориса Ферро, опублико-
ванного в газете «Монд» (26 января 1953 года) и написанного примерно в таком стиле:
«О, как вы можете забыть, что мы сделали для вас в период вашей войны за независимость!
Мы дали вам больше, чем вы дали нам помощью по плану Маршалла. Мы боремся в Индо-
китае против коммунизма — нашего общего врага...» и т. д. и т. п.
493
Отсюда визит Мейера и Бидо в Лондон в феврале (весьма характерно,
что это был первый официальный визит французов в Лондон за послед-
ние три года), во время которого они «представили правительству ее
величества ряд соображений», касавшихся технического сотрудничества
Англии с Европейской армией, размещения английских войск на кон-
тиненте и т. д., и некоторые другие предложения, не встретившие особо
горячего отклика у англичан.
Отсюда также французские проекты ряда «дополнительных прото-
колов», которые были представлены другим участникам договора о ЕОС
во время конференции, происходившей в Риме с 20 февраля по 1 марта.
Бидо объяснил, что без принятия этих, как он назвал их, «пояснитель-
ных протоколов», Национальное собрание не ратифицирует договора.
После утомительных переговоров Франция получила частичное удовле-
творение 24 марта: ряд протоколов (большинство из них были названы
«соглашениями») был парафирован представителями шести стран. По
вопросу о Сааре, однако, было достигнуто очень мало успеха, и Нацио-
нальное собрание относилось к ратификации договора о ЕОС не более
благосклонно, чем в январе.
Кроме того, ратификация становилась теперь еще менее вероятной
в связи с русским «мирным наступлением», начавшимся после смерти
Сталина 5 марта; появившаяся возможность достигнуть взаимопони-
мания с Россией на некоей новой основе явилась дополнительным пре-
пятствием для ратификации договора.
Второй этап. Установление связи между ЕОС и Индокитаем.
Чтобы задобрить (по возможности) Вашингтон, французское ’ прави-
тельство не ограничилось посылкой туда в конце марта своего мини-
стра иностранных дел (как это перед тем сделали Бельгия и Англия),
оно решило, что в США поедет сам премьер-министр в сопровождении
Бидо (министр иностранных дел), Буржес-Монури (министр финансов)
и Летурно (министр по делам Индокитая). Французская пресса, выра-
жающая мнение правительства, сообщила, что Вашингтон был «удив-
лен, но польщен» прибытием такой большой французской делегации.
Однако американская пресса встретила французов далеко не благо-
приятно, и прежде всего потому, что французское правительство только
что было вынуждено просить Французский банк предоставить ему крат-
косрочный заем в 80 миллиардов франков (чисто инфляционная мера,
которая составляла странный контраст с мифом, созданным Пинэ всего
несколько месяцев назад).
Но вашингтонские переговоры имели, несомненно, важное значение.
Новое правительство США теперь признала более открыто, чем раньше,
что война в Индокитае — не «колониалистская» война, а часть общей
войны «против международного коммунизма». В связи с этим Мейер
указал президенту Эйзенхауэру, что «дополнительная помощь Индоки-
таю убьет разом двух зайцев: увеличит численность баодаевских войск
во Вьетнаме («Азиаты сражаются против азиатов») и усилит француз-
ские сухопутные силы в Европе».
Эйзенхауэр не мог на данном этапе взять на себя какие-либо обя-
зательства: он должен был проконсультироваться с Конгрессом. Но
французские министры уехали из Вашингтона с приятной иллюзией,
что Соединенные Штаты начинают «понимать» «непонятую войну»
(как назвал ее Мейер) и что с финансовой точки зрения для Франции
в конечном итоге оказалось выгодно продолжать эту войну. В течение
всего 1953 года и почти вплоть до окончательной катастрофы в Дьен
Бьен Фу Летурно, Дежан, генерал Наварр и остальные продолжали
выражать свою «уверенность» в окончательной победе «с американской
494
помощью». Визит Мейера — Бидо — Летурно в Вашингтон в марте
1953 года представлял собой официальное начало этой политики как
раз в тот момент, когда требования о прекращении войны во Франции
раздавались громче, чем когда-либо.
Третий этап. Взгляд в сторону России.
Во время сессии НАТО в Париже в конце апреля произошло нечто
весьма любопытное. Бидо в речи, произнесенной на завтраке на втором
этаже Эйфелевой башни, рассуждал о благе разоружения и необходи-
мости объединения Германии и возражал против идеи «вооруженной,
но нейтральной Германии» (предложенной Москвой в 1952 году). Он
затронул также ряд других вопросов, но, как это ни странно, ни слова
не сказал о Европейской армии.
Даллес, явно обеспокоенный, созвал в тот же вечер пресс-конфе-
ренцию, где стал превозносить достоинства Европейской армии и снова
угрожал Европе «пересмотром» политики США, если ЕОС не будет
создано. Бидо, настроенный менее фанатично по отношению к «Европе»,
чем Шуман и другие деятели МРП, по-видимому, решил в данном слу-
чае выиграть время и подождать следующего русского (или английского)
хода.
На этот раз чутье не обмануло его: две недели спустя, 11 мая, Чер-
чилль выступил со своей знаменитой речью в пользу переговоров с Рос-
сией на высоком уровне.
Комиссия по иностранным делам Национального собрания явно
одобрила речь Черчилля (за исключением его совета, чтобы Франция
увеличила срок военной службы с полутора до двух лет) и единогласно
приняла резолюцию в пользу переговоров четырех держав на высоком
уровне, напомнив, что президент Ориоль уже выступал с таким пред-
ложением на сессии ООН в 1951 году.
С другой стороны, Рене Мейер, учтя холодный прием, оказанный
речи Черчилля в Америке, даже не упомянул о ней в > длинной речи,
произнесенной им на следующий день в Национальном собрании. Пред-
ложение Черчилля вскоре было «заменено» предложением, сделанным
Эйзенхауэром 21 мая, о «предварительном» совещании трех держав
на Бермудских островах: между ним, Черчиллем и Рене Мейером. Но
увы! Именно в этот день Рене Мейер потерпел поражение в Националь-
ном собрании по финансовому вопросу и подал в отставку. Русские,
опасаясь предварительного «сговора» против них, резко осудили план
Эйзенхауэра о встрече трех держав.
Четвертый этап. Перерыв.
В период между 21 мая и 28 июня Франция не имела правительства.
Основным событием этого кризисного периода была программная речь
Мендес-Франса 4 июня, требовавшего коренных изменений во француз-
ской внешней политике. Мендес-Франсу не хватило нескольких голосов
для назначения его премьер-министром.
Пятый этап. Период ультиматумов.
Франция оказалась теперь снова в болоте, с Ланьелем во главе
нового правительства. В основном Ланьель проводил прежнюю поли-
тику Рене Мейера, обещая американцам ратифицировать договор
о ЕОС, как только это будет в человеческих силах, и надеясь на их зна-
чительную помощь в Индокитае. На состоявшейся в декабре с большим
опозданием Бермудской конференции начался период, который можно
назвать эрой англо-американских ультиматумов Франции. Требование
немедленной ратификации договора о ЕОС становилось все более на-
495
стойчивым. Агитация против ЕОС во Франции становилась соответ-
ственно все более ожесточенной.
Одним из промежуточных эпизодов на этом этапе было неудачное
Берлинское совещание министров'иностранных дел в феврале 1954 года.
Шестой и последний этап. Гордиев узел разрублен.
Это был период правления Мендес-Франса, когда наконец были
приняты решения относительно Индокитая, ЕОС и перевооружения
Германии. Решения о Германии были приняты в атмосфере фатализма
и обреченности.
Главным во всех этих запутанных переговорах, растянувшихся почти
на четыре года, является тот факт, что, несмотря на заверения, обещания
и другие меры, направленные к тому, чтобы поддерживать Соединенные
Штаты хотя бы в относительно хорошем настроении, все французские пра-
вительства начиная с конца 1950 года (план Плевена) и до фактического
провала ЕОС в 1954 году были уверены, что им никогда не удастся создать
большинство в Национальном собрании или в стране, чтобы санкциони-
ровать ЕОС.
Если в конце концов в 1955 году Национальное собрание согласилось
на перевооружение Германии в видоизмененной форме, то только в резуль-
тате двухлетних все усиливавшихся американских и в особенности англий-
ских нажимов и угроз, которые, как полагали, нельзя было больше игнори-
ровать. Тяжелая артиллерия впервые была направлена на Францию на
Бермудской конференции в 1953 году.
Кроме того, при наличии водородных бомб в обоих враждебных лаге-
рях проблема, как мы увидим, приобрела несколько иной характер.
2. РОСТ НЕДОВОЛЬСТВА
И ПАДЕНИЕ ПРАВИТЕЛЬСТВА РЕНЕ МЕЙЕРА.
УПАДОК ДЕГОЛЛЕВСКОГО ДВИЖЕНИЯ
Падение правительства Рене Мейера 21 мая было одним из тех событий,
которые в Англии и в Америке слишком охотно относят за счет «легковес-
ности» и «бессмысленности» «французской политической системы» или даже
«французского характера» и которые вызывают замечания вроде: «Почему
им, не иметь, как в других странах, разумную двухпартийную систему?»
На самом же деле редко за всю историю Четвертой республики суще-
ствовало такое сильное недовольство, какое сделало неизбежным падение
правительства Рене Мейера.
Можно вспомнить одно из знаменитых иронических замечаний Рошфора
во времена Наполеона III: «Франция имеет 36 миллионов подданных, не
считая поводов для недовольства»1.
Прежде всего следует отметить некоторые важные события, происшед-
шие за четыре с половиной месяца правления Мейера, хотя не все они ока-
зали непосредственное влияние на его последующее падение. Так, в январе
был поднят большой шум по поводу «дела Бутеми», продолжавшего возмущать
левых и даже некоторых членов МРП. Мейер включил в состав своего пра-
вительства правого сенатора Бутеми, который был не только разоблачен
как префект периода Виши, имевший тесные связи с Пюше — свирепым
министром внутренних дел, но был также «доверенным лицом» Федерации
предпринимателей и принимал деятельное участие в распределении денеж-
ных фондов и субсидий между некоторыми правыми партиями. В Нациб'
1 «La France а 36 millions de sujets, sans compter ceux de mecontentement. Непе-
реводимая игра слов: по-французски sujet значит и «подданный» и «повод».— Прим. ред.
496
нальном собрании он подвергся обструкции: его называли «подручным Пюше»,
«убийцей», и в конце концов он был вынужден подать в отставку. Коммунисты
употребляли наиболее оскорбительные выражения, но их кампания против
Бутеми была более или менее открыто поддержана социалистами, МРП
и другими, кто был связан с Сопротивлением. Это было первое крупное
выступление «участников Сопротивления» против «вишистов», имевшее место
во Франции за долгий период времени; оно выглядело, как запоздалая реак-
ция против Пинэ — первого вишистского премьер-министра в Четвертой
республике. Бутеми после Пинэ — это было уж слишком. «Вишисты начи-
нают переходить все границы».
Знаменитое «дело Финали», тянувшееся в течение всего этого периода
и вызвавшее необычайно драматический взрыв «антиклерикальных» на-
строений, в особенности в некоторых провинциальных районах Франции,
не имело прямого отношения к судьбе правительства Мейера, но тем не ме-
нее тоже усилило общее настроение недовольства. Дело касалось двух еврей-
ских мальчиков — сыновей австрийских беженцев; когда в 1943 году их
родители были высланы нацистами, мальчики были спасены и воспитаны
некоей г-жой Брюн из Гренобля. В последующие десять лет мальчики пре-
вратились в настоящих французов и ревностных католиков. Тем временем
еврейские родственники мальчиков в Израиле, считавшие себя их законными
опекунами, возбудили судебное дело, и их права были признаны француз-
ским судом. Затем последовало то, что антиклерикалы назвали «заговором
кюре», бросивших вызов французскому суду. Мальчики были контрабанд-
ным путем переправлены из Франции во франкистскую Испанию, где их
скрывали в течение нескольких педель.
Ведущую роль в этой «операции» играли некоторые наиболее ревностные
священники-баски, и иерархия французской католической церкви была по-
ставлена в очень неудобное положение. Хотя многие некатолики симпатизи-
ровали людям, которые, рискуя своей жизнью, спасли мальчиков Финали
от гибели в Освенциме, как и самим мальчикам, явно предпочитавшим оста-
ваться французами и католиками, тем не менее дело вылилось в схватку
между республиканским законодательством и католическими кюре. Наконец
французская католическая иерархия была вынуждена вмешаться и, чтобы
спасти свою репутацию, предложила компромисс, который, однако, привел
к тому, что мальчики были отправлены в Израиль. Это неприятное дело
вызвало в стране одновременно настроения антиклерикализма и антисеми-
тизма и вместе с тем разожгло антигерманские настроения, уже порожден-
ные Орадурским процессом. Все это косвенно способствовало усилению
в стране протеста против Европейского оборонительного сообщества.
Считалось, что правительство Мейера настроено в пользу плана ЕОС.
Даллес, вернувшись из поездки по Европе, выразил уверенность в искрен-
нем желании «Европы» добиться его осуществления. Наряду с этой поли-
тикой в пользу ЕОС правительство Мейера, позабыв о своем достоинстве,
пыталось различными способами завоевать «расположение американцев»,
в частности организовав еще одну незаконную и «своевременную» кампанию
против коммунистов. В момент пребывания в Вашингтоне Мейера, Бидо
и Летурно хорошо известный Дюваль, судья Парижского военного трибу-
нала (уже отличившийся в «деле Дюкло» с «почтовыми голубями» и позднее
еще раз показавший себя в деле журнала «Обсерватер» в 1954—1955 годах),
подписал ордера на арест редактора «Юманите» Андре Стиля, генерального
секретаря ВКТ Бенуа Фрашона и ряда других коммунистов и деятелей ВКТ
по обвинению их в подрыве «внешней безопасности государства». (В боль-
шинстве случаев это опять означало речи и статьи против войны в Индо-
Китае.) В правительстве Мейера, как и в правительстве Пинэ, Брюн
снова был министром внутренних дел, а Мартино-Депла — министром
юстиции.
32 А. Верт
497
13 мая в Национальном собрании Кристиан Пино (социалист), настроен-
ный далеко не в пользу коммунистов, выразил, однако, протест против
такого антикоммунизма, «который не имеет другой основы, кроме ненависти
и желания выслужиться перед определенными кругами внутри страны и за
границей». Среди социалистов после поездки Мейера в Вашингтон также
возникли сильные опасения, что он все глубже и глубже затягивает Францию
в болото индокитайской войны. Кроме того, вызывало беспокойство его по-
ведение в той опасной ситуации, какая создалась в Северной Африке.
Но были еще более прямые причины падения правительства Мейера.
Одной из них был серьезный кризис в РПФ. Раскол, происшедший годом
раньше в РПФ при избрании премьер-министром Пинэ, уже серьезно подор-
вал деголлевское движение. Обычные «консервативные» элементы страны
(«классические правые»), которые в 1947 году бросились под защиту де Голля
и часть которых все еще поддерживала РПФ во время выборов 1951 года,
с тех пор в основном стали сторонниками Пинэ, или, вернее, уже просто
не могли себе уяснить, что представляет собой де Голль.
Муниципальные выборы апреля 1953 года были для РПФ поражением
таким же крупным, как ее победа в октябре 1947 года. Хотя точного сравне-
ния с 1947 годом почти невозможно сделать (поскольку в то время «клас-
сические правые» тесно слились с деголлевцами), можно сказать, что
в общих чертах число избирателей, голосующих за деголлевцев, упало
с 30 процентов в 1947 году и более 20 процентов в 1951 году до каких-нибудь
10 процентов в 1953 году. В Париже в муниципальные советники было
избрано только 10 деголлевцев вместо 52 в 1947 году, в Версале—2 вместо
18, в Марселе — 4 вместо 25, в Лионе — 7 вместо 23 и т. д. Только в Лилле
и Страсбурге потери РПФ были незначительны. Все остальные партии
(за исключением коммунистов) выиграли за ее счет, в особенности «класси-
ческие правые» и радикалы. Коммунисты потеряли несколько мест, но очень
мало голосов. В промышленных районах они были сильны, как всегда,
и только в сельских районах немного проиграли.
Де Голль, потрясенный разгромом РПФ на выборах, отказался от своих
сторонников-депутатов (которые еще были значительной силой в Нацио-
нальном собрании) и, предоставив им «полную свободу действий» в будущем,
освободил их от членства в РПФ. РПФ, сказал он, не может больше сотруд-
ничать с «бесплодным режимом» Четвертой республики.
Два ведущих деголлевца в парламенте — Дьетельм и Гастон Палевски—
заявили, что, несмотря на «свободу», какую де Голль «счел нужным предо-
ставить им по крайней мере на время», они попытаются сохранить «вну-
треннюю сплоченность» и сделать все возможное, чтобы предотвратить
раскол Собрания на два блока — левых и правых. Это означало, по существу,
что они используют свое особое тактическое положение для защиты страны
от «социальной реакции» «классических правых» и при необходимости будут
пользоваться своим влиянием для защиты «национальных интересов Фран-
ции». Не уточняя до конца своей позиции, члены ЮРАС («Союз республи-
канцев социального действия»), как стала называть себя теперь парламент-
ская группа РПФ, решили не примыкать автоматически ни к какой другой
партии и ни к какому определенному большинству и рассматривать про-
блемы, подобные ЕОС, с «национальной», а не с «партийной» точки зрения.
По ряду вопросов их точка зрения совпадала с мнением социалистов, как
можно было убедиться, например, по аплодисментам, какими они наградили
12 мая Даниэля Мейера, когда он открыл общее наступление на «реакцион-
ную» политику правительства Рене Мейера, которое, по его словам, «дей-
ствовало не только без учета интересов рабочего класса, но и вопреки этим
интересам».
Деголлевец Валлон (который'вскоре после этого вышел из РПФ) не-
сколько дней спустя напал на правительство Мейера по иной причине. Когда
498
правительство попросило предоставить ему широкие полномочия в ряде
вопросов, Валлон заявил: «Мы не можем предоставить вам таких полномо-
чий, ибо это будет означать продолжение теперешней политики, а конеч-
ная цель этой политики — Европейская армия».
Но это была лишь одна из причин отрицательного отношения деголлев-
цев к Мейеру; они, помимо этого, были обижены враждебностью, проявлен-
ной правительственными партиями к кандидатам РПФ на муниципальных
выборах.
Как это ни парадоксально, но Мейер вызвал недовольство также и среди
своих собственных сторонников, в числе которых были члены парламента,
тесно связанные с влиятельными кругами в стране. Ибо среди различных
финансовых мер, предложенных Мейером, были новые налоги на алкоголь;
ограничение привилегий четырех миллионов винокуров (владельцев сво-
бодных от налогов кустарных виноперегонных аппаратов); новый налог
на дорожный транспорт; увеличение налога на рафинирование масел ит. д.
Необычайное сочетание различных, часто противоречивых претензий и кри-
тики привело к тому, что 21 мая правительство Мейера смогло собрать только
244 голоса вместо прежних 328. Помимо коммунистов и социалистов, почти
все деголлевцы, а также значительная часть правой крестьянской партии
и даже некоторые «независимые» правые, МРП и радикалы голосовали про-
тив. Редко правительство выходило в отставку в силу столь различных общих
и частных, прямых и косвенных причин. Страна, казалось, созрела для
какого-то «нового курса»; сказывались недовольство внутренними условиями
и беспокойство, порождаемое всевозможными видами давления извне, кото-
рому правительство Мейера слишком охотно подчинялось.
Правительственный кризис в мае — июне 1953 года продолжался более
месяца. Его высшей точкой была попытка Мендес-Франса стать премьер-
министром. Это ему не удалось, и, пожалуй, не стоит размышлять о том, что
бы произсшло, если бы он достиг успеха. Может быть, война в Индокитае
окончилась бы на год раньше и на более благоприятных для Франции усло-
виях? Может быть, договор о ЕОС был бы отвергнут годом раньше? И если
да, то каковы были бы последствия?
Если не считать германской проблемы, которая в конце концов оказалась
на деле вне контроля Франции, то вполне вероятно, что удалось бы избежать
огромной катастрофы, выпавшей на долю Франции в Индокитае год спустя.
И совершенно несомненно, что роковые ошибки, допущенные правительством
Ланьеля в Северной Африке, в частности насильственное низложение сул-
тана в Марокко в августе 1953 года, не были бы совершены.
Глава шестая
ПРИЧИНЫ НЕУДАЧИ МЕНДЕС-ФРАНСА
В 1953 ГОДУ
Правительственный кризис, продолжавшийся с 21 мая по 28 июня
1953 года, не был похож ни на один предыдущий кризис в истории Четвертой
республики. Правда, он кончился тем, что Франция, употребляя стандарт-
ную фразу, используемую большинством газет и даже рядовыми француза-
ми, «снова скатилась в болото». Но влияние этого кризиса — или, вернее,
его главного эпизода: программной речи Мендес-Франса (второго из числа
выдвинутых кандидатов на пост премьер-министра),— на весь последующий
ход событий во Франции несомненно. «Наконец что-то новое», «наконец-то
сделана попытка вытащить нас из привычной колеи», «струя свежего возду-
ха»,— такие выражения повторялись в то время и после в передовых статьях
газет, в речах членов парламента и т. д. К несчастью Мендес-Франса, непре-
одолимым препятствием для него оказалась статья конституции 1946 года,
согласно которой «суверенное Собрание» назначает нового премьер-министра
только в том случае, если за него проголосует «конституционное большин-
ство» (в 1953 году оно составляло 314 голосов). Статья означала, что абсо-
лютное большинство депутатов должно проголосовать за него; 301 голоса
против 119, даже если остальные депутаты воздержались (как это было во
время голосования 3 июня), оказалось недостаточно. В результате такого,
видимо, нелепого и незначительного обстоятельства «эксперимент» Мендес-
Франса оказался отсроченным на год. Следует отметить, что, даже если бы
100 коммунистов тоже воздержались (как это первоначально предлагали
прогрессисты —небольшая группа «попутчиков», примыкающая к компар-
тии), Мендес-Франсу все равно не хватило бы тринадцати голосов до требу-
емого конституцией большинства.
Следует, однако, добавить, что большинство Собрания тогда еще не
было готово к «эпохе решений», которую предлагал открыть Мендес-Франс.
Мендес-Франс — один из немногих выдающихся государственных дея-
телей Франции последних двадцати лет. Он проявил большие организатор-
ские способности, более высокую общую «культуру» и лучшее понимание
экономических и других особенностей данного момента, чем большинство
других деятелей. У него есть свои слабости. Даже в своей замечательной
программной речи, произнесенной в 1953 году, Мендес-Франс, по мнению
многих наблюдателей, допустил ряд психологических ошибок. Например,
он высказался слишком туманно по решающему вопросу войны в Индоки-
тае, а по не менее важному вопросу Европейской армии занял «философ-
скую», среднюю позицию, вызвавшую беспокойство как защитников, так
и противников Европейской армии. Его неясная позиция заставила коле-
баться обе стороны.
Часть его речи, посвященная экономическим проблемам Франции, была
мрачной. Он говорил об «упадке Франции». Дефицит бюджета в 1953 году
достиг 1000 миллиардов франков. В Соединенных Штатах по сравнению
с 1929 годом производство удвоилось; в Англии и Западной Германии оно
500
увеличилось на 50 процентов; во Франции — только на 8 процентов. За один
год Западная Германия построила 437 тысяч новых домов, а Франция —
только 80 тысяч.
Он снова повторил лейтмотив, звучавший в его речах последние несколь-
ко лет: «Управлять — значит выбирать». Нельзя делать и иметь все сразу.
Он намекнул, что расходы на социальное обеспечение придется сократить,
хотя подчеркнул, что социальное обеспечение является «существенным эле-
ментом прогресса». Военные расходы также слишком высоки по сравнению
с национальным доходом, выше, чем в других «атлантических» странах.
Затем последовало заявление по капитальному вопросу об Индокитае.
Оно не было похоже на эффектное предложение о перемирии, внесенное им
год спустя.
«Франция,— сказал он,— использует сейчас на Дальнем Востоке
большую часть своих людских, материальных и военных ресурсов. Это
значит, что она имеет их соответственно меньше в Европе... На Бермуд-
ском совещании мы должны доказать нашим союзникам, что индокитай-
ская война — сокрушительное бремя, подрывающее силы Франции.
В свете общего развития событий в Азии мы представим им точный
план, предусматривающий разрешение этого мучительного конфликта».
Он добавил, что на данном этапе не может сказать больше*
Это была ошибка; в его словах не было достаточно ясного отрицания
политики, направленной на «интернационализацию» войны (эту политику
поддерживала в то время МРП). Вернувшись затем к экономическим пробле-
мам и заявив, что французская экономика должна быть «заново пущена
в ход» при помощи развития экспортных отраслей промышленности и обшир-
ной строительной программы, Мендес-Франс перешел к Северной Африке.
Она должна получить справедливую долю будущих инвестиций; проблема
Северной Африки носит не только политический, но и экономический харак-
тер. Сказав поразительно мало о Марокко, Мендес-Франс указал на возмож-
ность разумных переговоров с Тунисом на основе принципа «внутренней
автономии» и отказа от гибельной политики, проводившейся с декабря
1951 года.
Наиболее важная часть предложений Мендес-Франса касалась внешней
политики:
«Если даже наши союзники достаточно тактичны, чтобы не под-
черкивать этого, мы сами должны понимать, что до тех пор, пока Фран-
ция зависит от иностранной помощи в выполнении своих обязательств,
пока две трети содержания ее армии оплачиваются из иностранных
источников и пока она ведет войну на Дальнем Востоке, половина сто-
имости которой покрывается США, она не может иметь надлежащего
веса в международных делах. Внешняя политика Франции будет в ко-
нечном счете определяться ее внутренней реорганизацией. И нам сле-
дует совместно с другими странами Европы, перед которыми стоят
аналогичные задачи, искать общие решения».
Мендес-Франс выступил в защиту «самого тесного сотрудничества»
между Францией и Англией по всем вопросам как в отношении организа-
ции самой Европы; так и установления тесных связей между Европой и «огром-
ными заморскими владениями» Англии и Франции.
Далее он дал блестящий, но несколько неопределенный анализ отноше-
ния Франции к Германии и Европейской армии. Это был своего рода фило-
софский анализ нескольких основных особенностей международного поло-
жения Франции и французского характера! «Ах, две души живут в моей
груди!..» Вечный конфликт между уступчивостью и подчиненностью в меж-
дународных делах, с одной стороны, и сопротивлением этой уступчивости,
сопротивлением перевооружению Германии и Pax Americana — с другой.
Мендес-Франс выразил это несколько иначе:
501 '
«Европейская армия,— сказал он,— одна из серьезнейших про-
блем сегодняшнего дня... Но мы не должны подходить к ней только
с точки зрения наших симпатий и наших опасений; мы должны рассма-
тривать ее сточки зрения фактов, которые мы не в силах изменить...»
Мендес-Франс напомнил, что по этому вопросу — по его словам, «боль-
ному» для каждого француза — французский парламент выразил свою волю:
возрождению германской национальной армии он предпочел создание между-
народных вооруженных сил, включающих германские соединения.
Беда, однако, в том, что, после того как этот принцип был неодно-
кратно признан французским Национальным собранием, союзники пошли
значительно дальше того, на что была согласна Франция.
В результате долгих и сложных переговоров договоры приняли теперь
форму, которая имела «мало общего с тем, на что первоначально считал
возможным согласиться французский парламент». *
Следующей фразой Мендес-Франс дал понять, что французские минист-
ры, принимавшие участие в этих переговорах, в результате обмана и запу-
гивания пошли на значительно большие уступки, чем их на то уполномочил
парламент.
«Такого рода явления часто случаются в ходе международных пере-
говоров... Было бы бесчестным с нашей стороны, если бы мы не выска-
зали нашим союзникам серьезные опасения, какие в данном случае
испытывают французы... Дело в том, что нет ни одного из нас, кто бы не
«чувствовал сильного раздвоения в этом вопросе. Раскол не так силен
между французами, как в уме и сердце каждого из них...»
Программа, какую предлагал Мендес-Франс, распадалась на две части:
сначала попытаться обеспечить ряд новых гарантий со стороны союзников
на Бермудской конференции, а затем дать парламенту свободно решить,
считает ли он эти гарантии достаточными. Мендес-Франс обещал не оказы-
вать никакого давления на парламент по этому поводу и, в случае если
правительство потерпит поражение по вопросу о ЕОС, не прибегать к рос-
пуску Собрания.
Единственной партией, единодушно поддержавшей Мендес-Франса,
были социалисты; от их имени Депре заявил, что речь Мендес-Франса —
«документ исторического значения», в который обязательно будет загляды-
вать любой будущий кандидат на пост премьера. Он назвал эту речь также
«струей свежего воздуха, пронесшейся по нашей республике»; он особенно при-
ветствовалшамерение Мендеса возобновить разумные переговоры с Тунисом.
Внезапно правые стали опасаться, что нежданно-негаданно может
создаться левое большинство. Среди твердолобых МРП возникли сильные
опасения и недовольство относительно действительных и потенциальных
намерений Мендеса в отношении Северной Африки и Индокитая. Один из
депутатов-деголлевцев, генерал де Бенувилль, позвонил де Голлю домой,
в Коломбе-ле-дэз-Эглиз (хотя тот официально уже не был связан с парла-
ментской группой деголлевцев). Де Голль согласился, что Мендес-Франс —
«неподходящая кандидатура» и что его взгляды по вопросам Северной Афри-
ки и Индокитая «внушают беспокойство»1.
Самым любопытным был конфликт среди МРП. С одной стороны, Тетжен
выразил «интуитивное беспокойство» (!) по поводу многих пунктов, затро-
нутых Мендесом; Шуман был настроен в основном враждебно, хотя и согла-
сился с Мендесом по вопросу о Тунисе; «индокитайский» Летурно был еще
более враждебен; также и Бидо, хотя он и отказался высказаться на сове-
щании МРП. Короче говоря, люди, ответственные за продолжение индо-
китайской войны и «жесткую» политику в Северной Африке за последние
1 «Монд», 6 июня 1953 года
50 2
два года, были решительно против Мендеса. С другой стороны, левое крыло
МРП, поддерживавшее контакт с католическими профсоюзами и желавшее
возвращения социалистов в правительство, было за Мендесса.
Характерно окончательное распределение голосов основных партий:
	За	Против	Воздер- жались
Коммунисты и прогрессисты		—	101	—
Социалисты		105	—	—
МРП		52	2 ,	29
ЮДСР		19	—	3
Радикалы		68	—	6
Правые (АРС, то есть отколовшиеся дегол- левцы, крестьянская партия и «незави- симые») 		16	14	99
ЮРАС (деголлевцы)			25	2-	52
Включая различные мелкие группировки и депутатов, не принадлежа-
щих ни к каким партиям, общее число голосов, поданных за Мендес-Франса,
составило 301, против —119. Воздержался 191 депутат, вернее, 202 депутата,
если добавить к воздержавшимся тех, кто официально (как Шуман) «не при-
нимал участия в голосовании» (тонкое отличие французской парламентской
процедуры, на котором нам нет нужды останавливаться).
Как ни странно, при внимательном анализе результатов голосования
можно усмотреть в нем своего рода закономерность. В 1953 году в парла-
менте выявились резкие расхождения по вопросам Индокитая и Северной
Африки, кроме того, многие депутаты испытывали нерешительность и со-
мнения. Как это ни парадоксально, личная неуверенность Мендес-Франса
в вопросе перевооружения Германии, казалось, повлияла на большое число
депутатов, которые не могли решить, голосовать за или против него. Была
широко распространена точка зрения, что если бы даже Мендес-Франс
и оказался избранным, то не смог бы сформировать правительство, а если
бы и смог, то не добился бы прочного большинства в парламенте, и что его
«выход на сцену» в 1953 году имел лишь значение для будущего. Однако
могло быть и иначе.
Ничего интересного нельзя сказать об остальных неудачных попытках
сформировать кабинет, предпринимавшихся в течение тех пяти недель, пока
Франция оставалась без правительства. До Мендес-Франса попытался вы-
ставить свою кандидатуру Поль Рейно, но был решительно отвергнут 295 го-
лосами против 274; после Мендеса сделал попытку Бидо, ему не хватило одно-
го голоса; самым неудачным из кандидатов оказался Андре Мари, собравший
всего лишь 272 голоса. Наконец, дойдя до полного изнеможения, Собрание
«облекло властью» малоизвестного деятеля правого направления — Жозефа
Ланьеля. Грузный, медлительный, он был находкой для карикатуристов.
В его наружности было что-то бычье. Он обладал тем преимуществом, что
в качестве одного из самых неактивных членов Национального совета Сопро-
тивления, по крайней мере формально, был связан с Сопротивлением. Ланьель
был нормандским промышленником и считался третьим по счету среди наи-
более богатых членов парламента.
Совершенно ошибочно Ланьеля считали вначале очень хитрым норманд-
цем, чей неопределенный подход к переговорам («может быть, да, а может*
быть, и нет») мог сослужить большую службу. В действительности он в тече-
ние всего своего сравнительно долгого пребывания у власти поразительно
503
плохо справлялся со своими обязанностями. Кроме того, ему очень не везло.
На Бермудской конференции (которая после долгих проволочек открылась
наконец в декабре) Черчилль и Эйзенхауэр обращались с ним крайне прене-
брежительно. Разрешив своему брату, совершенно бестолковой личности,
выступать в качестве своего главного избирательного агента, когда в конце
года он решил выставить свою кандидатуру на пост президента республики,
Ланьель сделал себя и свою семью всеобщим посмешищем. Несколько рань-
• ше, летом 1953 года, ему пришлось иметь дело с бесконечной забастовкой
почтовых служащих и железнодорожников, которая началась в разгар от-
пускного сезона, а в более поздний период его карьеры ему пришлось выслу-
шать адскую музыку Дьен Бьен Фу; условия безоговорочной капитуляции,
какие он «продиктовал» в то время Хо Ши Мину, несомненно, должны войти
в любую антологию примеров политического кретинизма, огромный выбор
которых создан лидерами Четвертой республики.
Вопреки своей бычьей наружности Ланьель напоминал в политическом
отношении скорее вола, чем быка. В его правительстве главную роль.играли
Бидо (министр иностранных дел), Плевен (министр обороны), Рейно, и Тет-
жен (заместители премьера) и Мартино-Депла (министр внутренних дел)—
вся «старая клика» как один. Их присутствие в правительстве Ланьеля было
как бы сознательным вызовом всем надеждам и иллюзиям, созданным в стра-
не внезапным появлением, нового феномена — Мендес-Франса. Единствен-
ными видными представителями «другой» школы были (в известной мере)
министр финансов Эдгар Фор, и (в большей степени) Миттеран (официально
«министр-делегат в Совете Европы»), Миттеран выступил против политики,
проводившейся «старой кликой» в Северной Африке, и 2 сентября, две неде-
ли спустя после низложения султана в Марокко, вышел из состава прави-
тельства. За несколько месяцев до этого Миттеран опубликовал книгу «На
границах Французского Союза» с предисловием Мендес-Франса. В этой
книге он высказывался в пользу окончания войны в Индокитае и проведения
либеральной и экономически конструктивной политики в Северной Африке,
которая, как он утверждал, могла бы уже стать «Калифорнией Франции»,
если бы все средства не расходовались зря в Индокитае. Правительство,
в которое он входил, проводило диаметрально противоположную политику.
Пожалуй, единственным достижением правительства Ланьеля было
сравнительно умелое решение^финансовых и экономических проблем мини-
стром финансов Эдгаром Фором, который упрочил стабильность франка
и индекса стоимости жизни. Эта стабильность подверглась серьезной опасно-
сти в последние дни существования правительства Пинэ в 1952 году и при
правительстве Рене Мейера в начале 1953 года. В период правления Ланье-
ля капиталистическая система во Франции стала вызывать к себе больше
доверия, чем когда-либо раньше с момента Освобождения. Как в Англии
и в Америке, так и во Франции в 1953 и 1954 годах наблюдалось быстрое
повышение курса акций. Любопытным явлением этого периода было «ката-
строфическое» падение стоимости золота — этой тихой пристани, к которой
плывут все вкладчики в дни неуверенности. Правда, это явление было вы-
звано рядом внутренних и внешних факторов, за которые Эдгар Фор отнюдь
не был ответствен, но впервые после войны оно создало такую ситуацию,
когда промышленные акции стали, несомненно, более ценными даже для
самых осторожных людей, чем пассивное хранение золота. Золото, за которое
в первые годы после войны платили баснословные цены (свыше 6 тысяч фран-
ков за луидор, то есть примерно 15—20 фунтов стерлингов за золотой сове-
рен), теперь сильно подводило тех, кто его прятал. Только за период между
июнем и декабрем 1953 года золотой луидор потерял четверть своей стоимо-
сти: его цена упала с 3900 до 3000 франков. Перспектива все увеличивающейся
американской помощи для продолжения войны в Индокитае облегчала зада-
чу Фора и стимулировала «процветание». ,
504
Глава седьмая
МАРОККО В РУКАХ «ЭНЕРГИЧНЫХ ЛЮДЕЙ»
«Если бы только...» — оборот, совершенно бесполезный в любом истори-
ческом повествовании. Однако невольно хочется сказать, что, если бы только
Мендес-Франс получил не хватавшие ему 13 голосов, султан Марокко, воз-
можно, не был бы низложен два месяца спустя. Пожалуй, те тринадцать
голосов действцтельно оказались «носом Клеопатры» для Марокко.
Хотя Мендес-Франс высказался очень четко о Тунисе и крайне туманно
о Марокко, все же едва ли он и его министры (если бы ему удалось сформи-
ровать правительство в июне 1953 года) предоставили Бонифасу, «сильному
человеку Касабланки», и паше Маракеша, аль-Глауи все те возможности,
какие были предоставлены им Жоржем Бидо для исполнения давно сложив-
шегося у них замысла отделаться от султана.
Нет надобности подробно рассказывать здесь об установлении француз-
ского протектората над Марокко в 1912 году, или о весьма запутанных
международных переговорах, предшествовавших ему, в .частности на Аль-
хесирасской конференции, или об. агадирском кризисе 1911 года, едва
не ускорившем начало первой мировой войны. Но полезно вспомнить, что,
хотя возникновение этой войны три года спустя нельзя рассматривать иначе,
как большое бедствие для Франции, оно по крайней мере имело тот плюс,
что «подтвердило» единоличную власть Франции над Марокко (за исключе-
нием Танжера и испанской зоны на севере). Под общим руководством мар-
шала Лиоте французы быстро установили контроль над той частью страны,
какую тогда называли «полезное Марокко», и к 1924 году «умиротворили»
также юг и восток страны (за исключением отдельных «непогашенных оча-
гов»). Правда, последовала рифская война 1925—1926 годов, которая на время
поставила под угрозу положение Франции, но с ее окончанием власть Фран-
ции над Марокко стала абсолютной и неоспоримой до последних этапов
второй мировой войны.
Еще и теперь во французских учебниках говорится, что маршал Лиоте
был великим человеком, который «создал Марокко». Но за последние
несколько лет Лиоте как-то потерял свое обаяние в глазах французских
колонистов в Марокко и «сильных» людей французской администрации.
Если левые во Франции в прошлом часто критиковали Лиоте за то, что
он всегда искал сотрудничества и поддержки у наиболее консервативных
и традиционалистских элементов страны, то в последнее время «энергичные»
французы в Марокко стали склонны критиковать Лиоте за то, что он слишком
«либерально» толковал договор о протекторате, выступал против «прямого
управления французов», не сумел растолковать марокканцам, что не они,
а французы будут управлять Марокко до скончания века, а главное, сделал
султана объединяющим стержнем сильно централизованной страны.
В апреле 1953 года споры вокруг имени Лиоте приняли в Марокко угро-
жающие размеры. Генерал Катру, «воспитанный на традициях Лиоте»,
собирался прочесть лекцию в Касабланке — подумать только! — о Лиоте.
505
«Энергичные люди» в Касабланке во главе с предприимчивым префектом
Бонифасом угрожали задать лектору такого жару, что генеральный рези-
дент генерал Гильом срочно телеграфировал Катру, настаивая, чтобы он отме-
нил свою лекцию. Незадолго до этого Катру поместил в газете «Фигаро» ряд
статей, в которых доказывал, что политика, проводимая французами
в Марокко в течение некоторого времени (в особенности с 1948 года, когда
генеральным резидентом был назначен генерал Жюен), полностью расхо-
дится с «доктриной Лиоте» и что с момента расстрелов в Касабланке в декабре
1952 года Франция движется ,к катастрофе. Он подчеркивал необходимость
для Франции прийти к соглашению с султаном — светским и духовным
главой Марокко. Такого рода совет меньше всего мог понравиться «энер-
гичным людям» Касабланки в такой момент, когда они почти открыто замыш-
ляли низложение султана.
Какие же силы вели борьбу в Марокко до переворота в августе 1953 года?
Как и в остальном мусульманском мире, национализм в Марокко сделал
большие успехи с конца войны, вернее с 1943 года. Значительное влияние
оказывала на него Лига арабских стран (это влияние было сильнее в Марокко,
чем в более «европеизированном» Тунисе); но, пожалуй, развитию марок-
канского национализма больше всего способствовали такие документы, как
Атлантическая хартия, и в особенности заверения, какие султан лично
получил от президента Рузвельта в 1943 году. Эта встреча между Рузвельтом
и султаном была организована через голову французов, и Рузвельт заявил
султану, что США имеют самые серьезные намерения поощрять стремление
мусульманских стран к независимости. Слово «независимость» французы
сочли самым неуместным и «подрывным». Для французских колонистов
и чиновников Рузвельт стал врагом № 1.
До высадки союзников в Северной Африке французы в самом деле «прочно
сидели» в Марокко. Генерал Ногес — «некоронованный король Марокко» —
достойно представлял маршала Петэна.
Если после войны ведущими французскими чиновниками в Тунисе были
преимущественно деголлевцы, а в Алжире — радикалы и социалисты,
то в Марокко оставались в основном вишисты. Авторитарная, «патерналист-
ская» политика вишистов больше всего отвечала интересам французских
колонистов, чиновников и деловых кругов. И меньше всего им нравилось
то поощрение, какое оказывал Рузвельт султану и тогда еще только заро-
ждавшемуся марокканскому националистскому движению.
Первой значительной националистской партией, возникшей примерно
в 1943 году, была партия «Истикляль», первоначально состоявшая из предста-
вителей средних классов. Наибольшую поддержку ей оказывали торговцы
Феса — центра мусульманской культуры. Но нельзя говорить о мароккан-
ском национализме, не учитывая одного очень важного, специфического для
Марокко фактора.
Марокко с момента окончания войны находилось в состоянии экономи-
ческого бума. В 1945—1947 годах видные представители французских дело-
вых кругов, боявшиеся как французского, так и русского коммунизма, были
склонны смотреть на Марокко как на тихую пристань для частных инвести-
ций. Начался значительный приток в Марокко французских и иностранных
капиталовложений, и много французов приехали в эти годы в Марокко
в надежде на скорое обогащение.
Отсюда среди прочих явлений «чудо» Касабланки, которая в 1953 году
уже имела население свыше 700 тысяч человек, обладала прекрасными пар-
ками и общественными зданиями, все еще в стиле «африканских» традиций
Лиоте, а также десятками небоскребов, деловыми кварталами и обширными
кварталами роскошных особняков (стоивших дороже, чем особняки на Ели-
сейских полях в Париже), отражавших новый этап развития города.
Огромное строительство в Касабланке — этом капиталистическом Эльдорадо
506
« его чистейшей форме,— открытие многочисленных фабрик, развитие гор-
ного дела в Восточном Марокко и т. д.— все это вызвало большой спрос
на дешевую рабочую силу. Сотни тысяч марокканцев, гонимых в Касабланку
голодом, а частично притягиваемых блеском этого огромного нового города,
жили там в 1952—1953 годах в условиях ужасной нищеты; причем большая
часть их ютилась в «бидонвиллях», то есть в лачугах, построенных из старых
жестяных банок (отсюда их название) и обломков досок и гофрированного
железа.
Появление промышленного пролетариата в Марокко знаменует собой
второй этап развития марокканского национализма. Первые попытки марок-
канского пролетариата организоваться в профсоюзы с помощью некоторых
наиболее «европеизированных» и прогрессивных элементов «старого» нацио-
нализма, возглавляемого партией «Истикляль», вызвали в 1952 году силь-
нейшее беспокойство французской администрации.
Французские «энергичные люди» в Касабланке уже некоторое время
мечтали об открытом выступлении. «Забастовка протеста», объявленная Марок-
канской профсоюзной федерацией после убийства в Тунисе 4 декабря 1952 года
Фархата Хашеда, создала для них предлог, которого они ожидали.
Документальные данные и свидетельства, собранные парижским като-
лическим еженедельником «Темуаньяж кретьен», газетой «Фран-тирёр», жур-
налами «Обсерватер» и «Эспри» и такими специалистами по данному пред-
мету, как профессор Сорбонны С. А. Жюльен и многие другие, показывают,
что если «забастовка протеста» переросла в бунт, то только потому, что этот
бунт был умышленно спровоцирован французской полицией. По числу
жертв можно легко установить, кто хотел этой стычки: было убито 4 или
5 французов и по меньшей мере 400 или 500 марокканцев (по некоторым пред-
варительным данным, число убитых марокканцев достигало 1200). У «энер-
гичных людей» Касабланки были свои веские основания желать этого крово-
пролития: им нужно было пресечь в самом зародыше не только активное
национально-освободительное движение марокканского пролетариата, но пре-
жде всего развитие собственно марокканских профсоюзов, которые, как
и профсоюзы в Тунисе, стали получать всяческую поддержку от Между-
народной конфедерации свободных профсоюзов.
Приводимые ниже записи1 были сделаны мною во время моего пребы-
вания в Марокко весной и в начале лета 1953 года, когда я смог встретиться
среди прочих с генеральным резидентом Гильомом (который упорно не желал
говорить о назревавшем тогда большом политическом кризисе, но охотно
потратил все 35 минут нашей беседы на объяснение мне при помощи атласа
последних ирригационных проектов по всему Марокко!) и с лидером «энер-
гичных людей» Касабланки Бонифасом, который, наоборот, совершенно
откровенно рассуждал о том, как следует держать в руках марокканцев
и насколько желательным он считал устранение султана.
Когда Бонифас назвал его величество «надоедливым типом», стало ясно,
что шансы Сиди Мухаммед бен-Юсефа на длительное и процветающее цар-
ствование весьма слабы.
Следует напомнить, что начиная с декабрьских волнений Марокко
являлось во Франции яблоком раздора и что сторонники «либеральной»
политики — среди них комитет «Франция — Магриб», в который входил
Мориак-(настоящее бельмо на глазу для французских «энергичных людей»
в Марокко) — заглушали своими громкими протестами разнузданную кам-
панию, проводившуюся в печати североафриканскими лоббистами. Фран-
цузские «энергичные люди» в Марокко испытывали не только ярость, но и тре-
1 Некоторая часть этого материала была использована автором в его статьях, опу-
бликованных в 1953 году в журналах «Обсерватер», «Нью стейтсмен энд Нейшн» и «Нейшн»
(Нью-Порк).
507
вогу в связи с протестами французских интеллигентов, а также в связи
с тем, что парламент проявлял все больше интереса к Марокко и, главное,
что Мориак «навязывал» свои статьи даже такой обычно благонамеренной
газете, как «Фигаро».
«Касабланка, апрель 1953 года.
...Бонифас, «префект» Касабланки, не скрывает, что в декабре вел
себя «твердо» по отношению к марокканцам. По существу, он с гордостью
берет на себя всю ответственность за подавление «бунта коммунистов
и националистов».
Я не стану отрицать, что Бонифас произвел на меня впечатление.
Он поразительно напоминает маршала Жюена. Подобно маршалу,
он, как говорят французы, «il a de la gueule»1; страшная личность, бурно
и добродушно веселая, полная великолепного сознания своей неуязви-
мости, что бы там ни говорили в Париже... Не его ли имел в виду недавне
Робер Шуман в своей статье для специального тунисско-марокканского
выпуска журнала «НЭФ», говоря, что на руководящих постах в Марокко
есть некоторые чиновники, получающие такую крепкую поддержку широ-
ких финансовых кругов на местах, что никакое французское правитель-
ство не в силах бороться с ними?
Бонифас с места в карьер начал выпады против Мориака, который,
вероятно, беспокоит французских твердолобых в Марокко больше, чем
кто-либо другой.
— Очень необдуманно со стороны французского писателя,— заявил
он,— писать о вещах, в которых он ничего не понимает. Марокко,
заметьте,— очень сложная страна. Уж кому это знать, как не мне,
черт возьми! Я живу здесь с шести лет и говорю по-арабски и по-бербер-
ски. Я отвечаю за свои слова... Нас называют «колониалистами» —
ну и пусть! Но факт тот, что марокканский народ восхищается нами
и любит нас, да, любит нас!
Он продолжал говорить дальше многословно и цветисто:
— Мы сотворили здесь чудо! Когда мы впервые пришли сюда,
это была совершенно средневековая страна. Марокко в 1912 году,
конечно, имела свои привлекательные стороны. Люди были как будто
приветливее, но при случае стреляли в вас из ружей... Теперь Марокко
приобщено к цивилизации. Мы искоренили бандитизм и малярию, и люди
научились самостоятельно думать. Мы не против этого; это было частью
нашей программы. Но Марокко все еще очень отсталая страна, и здесь
нельзя действовать слишком быстро, по крайней мере с мусульманами.
Конечно, мы хотели бы обучать в школе миллион марокканских детей
вместо двухсот тысяч. Но для этого нужны время и деньги. А в 1912 году
у марокканцев не было ничего: ни школ, ни больниц, ни дорог, ни теле-
фонов— ни черта! Инам удалось создать все это, несмотря на две войны,
в которых нам пришлось участвовать...
— А султан?— решился я его перебить.
— Ах, он просто назойливый тип,— возмущенно сказал Бонифас.—
Ему следовало бы заниматься своими женщинами, своим зверинцем,
обезьянами и т. п. Это гораздо больше ему подходит, чем возиться с поли-
тикой и воображать себя каким-то фюрером! Он честолюбив и все время
надоедает нам со своими так называемыми реформами; в действитель-
ности его авторитет в стране очень сомнителен...
Он перешел к излюбленному тезису: «Разделяй и властвуй»:
— Берберы на юге ни в грош не ставят султана. Религиозные брат-
ства по всей стране считают его плохим шерифом. Большая часть насе-
1 То есть импонирует апломбом, самоуверенностью.— Прим. ред.
508
ления Марокко настроена против «тоталитарного мусульманства» и пред-
почитает поклоняться своим местным святыням. По существу, мы сами
создали центральную власть султана, но в Марокко все еще существует
сильная раздробленность; нам нет нужды «разделять и властвовать^:
страна и так разделена. В этом отношении она совсем непохожа на Тунис.
— А как же «Истикляль», г-н префект?
— Просто миф! Нуль! Несколько придурковатых интеллигентов
со смутными идеями о западной демократии и Французской революции.
Марокканский народ презирает их, да, презирает. Они нахватались
кое-каких идей от коммунистов и вот сделали попытку сеять смуту среди
рабочих в Касабланке. Они пытались также создать ячейки партии
«Истикляль» по всему району, но ничего не добились. Конечно, их поощрял
султан. Молодежь, выкрикивающая лозунги, размахивающая флагами,—
все это чепуха! А эта сумасшедшая пресса занимается только шантажом
и запугиванием. Когда в Касабланке началась вся эта неразбериха,
мы должны были действовать твердо, очень твердо. Мы не имеем права
быть слабыми. Мы должны защищаться.
— Страна располагает колоссальными возможностями,— сказал
в заключение Бонифас,— и партии «Истикляль» не удастся помешать той
огромной работе, какая сейчас осуществляется».
Этот разговор объяснил многое. Настраивать берберов против ара-
бов; поощрять феодалов юга и самые реакционные, невежественные
религиозные «братства», сплотиться и выступить против султана и, если
удастся, низложить его — разве это не было главной задачей Бонифаса,
и не только Бонифаса? Все было направлено на то, чтобы сохранить
в Марокко статус-кво, по крайней мере как можно дольше.
«...очень приятный молодой человек из штата Бонифаса повез
меня в своей машине по бидонвиллям, чтобы показать, где и как начался
бунт. Он согласился, что бидонвилли «ужасны». Затем мы осмотрели
несколько новых «поселков-садов», в которых когда-нибудь должно
разместиться все население бидонвиллей.
— Мы уверены, что через три-четыре года”в Касабланке не оста-
нется ни одного бидонвилля,—сказал он.
...Мориак тоже его раздражает, но он говорит о нем скорее с сожа-
лением, чем со злобой.
— Если бы Мориак, —сказал он,— опубликовал свои размышле-
ния в каком-нибудь философском журнале — ну, это уж куда ни шло,
но поместить их в «Фигаро», которую читают все в Касабланке,— это
уж слишком! Как он не поймет, что в Марокко имеется много добрых
католиков и что они могут быть деморализованы его истерическими
воплями о нашем «христианском долге» по отношению к туземцам! Это,
в сущности, своего рода саботаж!»
* * *
«Рабат^ апрель 1953 года.
Чем больше я вижу французов в Марокко, тем больше убеждаюсь,
что они представляют собой особую расу. «Мы здесь — энергичные
люди,— говорят они,— а не такая размазня, как в метрополии...»
Во Франции, в особенности в провинции, где жизнь течет медленно,
люди иногда говорят с грустью, что Франция — старая и усталая страна
и что она уже больше не великая держава. Такого чувства приниженно-
сти и покорности судьбе нельзя встретить среди французов в Марокко.
Они — пираты, они — головорезы, но многие из тех, кто не просто спе-
кулянты и искатели легкой наживы, чувствуют себя строителями импе-‘
рии, «создавшими Марокко» с помощью французского ума, французских
денег, французских специалистов... «Что такое? Французы просто
509
неузнаваемы: здесь в них не заметно никакого онегрения»,— сказал?
недавно один немецкий путешественник, по • всей видимости бывший
нацист, французскому чиновнику в Рабате, а чиновник повторил мне
эти слова с довольной ухмылкой.
Есть в Марокко разновидность французов, которых особенно нена-
видят туземцы и которых презирают чиновники, честно относящиеся
к своей «миссии», а также знающие свое дело французские технические
специалисты (этих специалистов марокканцы если не любят, то по край-
ней мере уважают),— это спекулянты земельными участками и различные
любители легкой наживы, наехавшие сюда во множестве после войны.
Они, а еще в большей мере их жены ведут себя с туземцами отврати-
тельно. Вообще французские женщины ведут себя более предосуди-
тельно по отношению к туземцам, чем высшие чиновники в стране...
* * *
На холме в квартале резиденции, этого административного центра
Марокко, расположенного в красивейшем районе Рабата и представляю-
щего собой целый город из роскошных белых вилл, я беседовал с мно-
гими французскими чиновниками и выяснил, что большинство из них
было настроено, или по крайней мере высказывалось, значительно
«разумнее», чем заносчивый Бонифас. Они охотно признавали недостатки
управления; они считали, что заработная плата туземцев слишком
низка, и говорили, что резиденции приходится вести жестокую борьбу
против «сдержанности» (милый эвфемизм!) некоторых предпринимате-
лей! Конечно, в школе учатся только 200 тысяч марокканских детей
вместо 1500 тысяч, но, чтобы подготовить преподавателей, требуется
время. Со временем все дети будут ходить в школу. Положение населе-
ния в Марокко—при всем уважении к Лиге арабских стран — далеко
не столь плохое, как в Пакистане, Египте или Ираке. Немало молодых
марокканцев учится во французских лицеях, а во Франции имеется
350 студентов-марокканцев... Неправда, что французские колонисты
забрали всю хорошую землю: они заняли «обыкновенную» землю и улуч-
шили ее; во всяком случае, занято не больше 20 процентов пахотной
земли... Самкя трудная из всех проблем — заставить мелкого крестья-
нина улучшить методы обработки земли и увеличить урожай с акра
посевной площади; крестьяне склонны выращивать слишком много непо-
родистого QKOTa, который поедает все, включая молодые деревья, но недо-
статочно силен, чтобы тянуть металлический плуг; отсюда тенденция
держаться за старый деревянный плуг, который в два раза снижает уро-
жай. Получается какой-то заколдованный круг. Все же постепенно кре-
стьяне учатся, а ирригация быстро развивается. Но марокканцы не умеют
ничего организовывать. «Год или два тому назад мы попросили
местные марокканские власти организовать толковую регистрацию
рождаемости и смертности; после нескольких месяцев полнейшего беспо-
рядка нам пришлось взять эту обязанность на себя, используя мароккан-
цев только как ширму... Путаница в городах усиливалась еще от того,
что почти половина родителей хотела назвать своих новорожденных
именами двух наиболее популярных египетских кинозвезд!»
* * *
После победы Эйзенхауэра на выборах США перестали поощрять
арабский национализм. Одно из объяснений этого заключается в том, что*
бунт в Касабланке сыграл на руку французам; они кричали как можно
громче об угрозе коммунизма, которую только они (французы) смогли
пресечь... Это произвело впечатление на Вашингтон.
Американцы (официально их насчитывается только 17 500), нахо-
дящиеся на четырех огромных американских базах в Марокко, ведут
замкнутый образ жизни, если не считать поездок в бары и дансинги
в Касабланке. При этом они очень осторожны: все, что происходит
в Нуассёре и других местах, окутано строжайшей тайной. Французские
летчики, с которыми я познакомился, сказали мне, что практически
они не имеют никакого контакта с американцами. «Говорят, что у них
есть атомная бомба в Порт-Лиоте, но никто ее не видел!» Эти летчики
разделяли мнение де Голля, что, разрешив постройку воздушных баз
в Марокко, Франция потеряла очень много и ничего не получила взамен.
* * *
После таинственного «несчастного случая», происшедшего с султа-
ном несколько дней назад, он не принимает никаких посетителей. Но его
мнение, изложенное мне принцем Мул ей Хассаном, сводится к сле-
дующему:
Было бы гибельно, если бы французы внезапно ушли из Марокко,
оставив страну без технических специалистов, полиции и администра-
тивных кадров. Но следует установить предел их пребыванию: что, если,
скажем, ввести самоуправление постепенно, в течение двадцати пяти лет?
Тем временем можно принять меры для подготовки марокканских кадров.
Французские экономические интересы могут быть полностью гаран-
тированы. А между тем французы предлагают только несколько «фра-
гментарных» реформ. Надо с чего-то начать, признав хотя бы принцип
свободы выборов, свободы собраний, союзов и печати. После этого следует
провести реформу системы муниципальных выборов.
Во французских городах, где французы имеют специальные эконо-
мические интересы, муниципалитеты могут в течение определенного
срока избираться на паритетных началах (50 процентов марокканцев,
50 процентов французов), но не во всех районах, как того хотят фран-
цузы. Французы должны отказаться от практики назначать повсюду
своих приспешников. У султана есть также план перестройки всей
судебной системы на более «европейский» лад; судебная власть будет
изъята из рук каидов1 (сейчас почти все они являются французскими
ставленниками).
Больше всего султан опасается совместного управления — источ-
ника всех бед в Тунисе. Он против того, чтобы французы — за исключе-
нием тех, кто является марокканскими гражданами,— заседали в каком-
либо будущем парламенте; он также против создания полуфранцуз-
ского, полумарокканского правительства (по тунисскому образцу).
Он стоит за чисто марокканское правительство, опирающееся на помощь
французских специалистов. (По существу, это будет полная противо-
положность существующему теперь чисто декоративному «махзену»1 2
с его великим визирем и т. д., лишь ставящему свою подпись под реше-
ниями генерального резидента.)	и*
Султан высказывается также за «полную свободу профсоюзов»,
но французы согласны только на такие профсоюзы, в которых руководя-
щие органы будут состоять наполовину из французов, наполовину
из марокканцев.
По этим и другим причинам существует длительный конфликт
1 Каид — арабское название местных начальников, совмещающих в одном лице
функции военного командира, судьи, сборщика налогов и пр.— Прим. ред.
2 Махзен (араб.) — совет правления, совет министров. Разумеется, сказанное в тек-
сте относится к прошлому, когда Марокко еще не было независимым государством.—
Прим. ред.
511
между султаном и французами. В настоящее время французы практиче-
ски монополизировали все ключевые позиции в Марокко, но, что более
важно, они намереваются также увековечить свое присутствие в любых
«новых» марокканских учреждениях, какие могут быть созданы. Сул-
тан же, наоборот, пытаясь ввести в существующие уже органы марок-
канцев, склонен в то же время соглашаться на создание только таких
новых учреждений, из которых можно было бы в течение «разумного
срока» совсем удалить французов.
Понятно, что французам это не нравится, и принц Мулей Хассан
считает вполне возможным, что отец его будет свергнут с престола,
но не официально французами, а для виду «добрыми, старыми консер-
ваторами» вроде аль-Глауи или аль-Киттани, «великого старца» Карэуин-
ского университета в Фесе, с помощью всех более послушных им пашей,
каидов и других французских приспешников. Эти «благочестивые»
и «консервативные» элементы не одобряют (так утверждают французы)
«неправоверность» и «модернизм» султана, а также то, что его
дочери сняли чадру.
* * *
Маракеш, май 1953 года.
Нет другого места в Марокко, которое нравилось бы туристам так,
как Джемман-эль-Фна — огромная площадь перед туземным городом
Маракешем. В сумерки площадь наполнена сказителями, нищими,
заклинателями змей, акробатами, фокусниками, сводниками, бродячими
брадобреями и торговцами сладостями. Тут целая симфония пронзи-
тельных, гортанных звуков, различных цветов и запахов! «Туземный»
квартал, с его лабиринтом узких переулочков, тысячами жалких малень-
ких лавочек, толпами женщин, закрытых чадрами, и с его ослами (одни
только резкие звонки велосипедов придают ему оттенок современности),
до крайности грязен и убог, а большой еврейский квартал Маракеша
еще грязнее. «Как все эти лавочники умудряются существовать?» —
спросил я у одного из немногих «прогрессивных» марокканцев, которых
мог найти в Маракеше. Он рассказал мне длинную историю почти неве-
роятной нищеты, болезней и человеческой деградации. Французские
врачи немного помогают населению, но далеко не в таком объеме, как
в «султанской части Марокко». Здесь им нет необходимости беспокоиться.
Народ здесь темный, невежественный и пассивный. Каиды и шейхи
(местные чиновники) облагают крестьян налогом по своему усмотрению
и произволу («не удивительно, что масса их пытается бежать в Каса-
бланку — даже в бидонвилли, где они живут вряд ли хуже, чем дома»),
но пока на юге нет активной оппозиции феодальным порядкам и пока
аль-Глауи — престарелый паша Маракеша — продолжает считаться
«лучшим другом Франции», на улучшение условий жизни на юге мало
надежды. Еще в Касабланке я услышал от видного марокканского адво-
ката историю о том, как его буквально выгнали из Маракеша по прямому
приказу паши, потому что он собирался жениться в Маракеше на девушке,
которая не носила чадры. Это было расценено как недопустимый вызов
«всем традициям страны берберов». Он рассказал, что паша может
по своему личному усмотрению бросить в тюрьму кого угодно на срок
до трех месяцев без права обжаловать его решение.
Именно против таких порядков восстают марокканские национа-
листы. Политика Лиоте заключалась в том, чтобы объединить страну
под властью султана; политика теперешних французских властей напра-
влена на усиление розни между арабской зоной страны, верной султану,
и берберской, где султана, «по существу, не признают». В Маракеше
фактически запрещено выставлять портрет султана в витринах мага-
512
зинов. В сущности, политика французских колонизаторов заключается
в том, чтобы искать поддержки всего, что есть наиболее реакционного,
отсталого и консервативного в стране.
* * *
Касабланка, июнь. ч
Партия «Истикляль» частично ушла в подполье. Ей не разрешается
издавать никаких газет, и из шести ее главных лидеров трое находятся
в тюрьме, один был выслан («удален»), а двое находятся за границей:
один в Египте, другой в Нью-Йорке. Французы говорят, что в тюрь-
мах находится 400 человек, а марокканцы утверждают, что 4 тысячи.
Во всяком случае, я увидел, что в Фесе, где партия «Йстикляль» опирается
на «средние классы», люди вели себя чрезвычайно возбужденно. Проис-
ходили стихийные демонстрации в поддержку султана; в окнах боль-
шинства магазинов были выставлены портреты султана, и по всему
городу также продавались его портреты.
* * *
У жителей Касабланки все еще живы воспоминания о декабрьских
«бунтах». «Вижи марокэн» и другие газеты колонистов довели европейцев
до такого состояния паники, что они совсем потеряли голову и после
профсоюзного митинга 8 декабря стали избивать и линчевать всех марок-
канцев, возвращавшихся с митинга. Исключительно безобразная исто-
рия, подробности которой еще не известны до конца.
*’ * *
Вопрос профсоюзного движения стоит, по существу, в центре марок-
канского конфликта. Французские власти больше всего опасаются созда-
ния в Марокко туземной профсоюзной организации типа тунисского
ВСТТ; этот вопрос приобретает особо важное значение в Марокко, где
индустриализация развивается более быстрыми темпами, чем где-либо
в Северной Африке. Поэтому неслучайно с людьми, отправившимися
на профсоюзный митинг 8 декабря, власти расправлялись особенно
жестоко.
Чего боятся французы? Марокканская профсоюзная федерация
является секцией ВКТ, руководимой во Франции главным образом ком-
мунистами. В Марокко, однако, партия «Истикляль» приобретает все
большее влияние в профсоюзном движении. По словам марокканцев,
активно участвующих в этом движении, «Истикляль» намеревалась на
предполагавшемся в феврале 1953 года собрании (это собрание ввиду про-
исшедших событий так и не состоялось) устранить французских и марок-
канских коммунистов из руководящих органов профсоюзной федерации,
передав управление ею исключительно в руки своих членов. Она также
намеревалась сделать профсоюзную федерацию секцией Международной
конфедерации свободных профсоюзов — исключительно «респектабель-
ной» с американской точки зрения организации. В нее входят АФТ
и КПП, а также Всеобщий союз тунисских трудящихся.
Этого, по-видимому, меньше всего хотели французские власти. Они •
обвиняли «Истикляль» в «сговоре» с коммунистами. Между тем, запрещая
существование в Марокко такой профсоюзной федерации, в руководстве
которой не было бы 50 процентов французов, они фактически добиваются
того, чтобы во главе марокканских профсоюзов стояли французские ком-
мунисты, и тогда «сговор» между коммунистами и «Истикляль» волей-
неволей будет продолжаться. Короче говоря, они идут на все, лишь бы
33 д .Верт
513
марокканские профсоюзы не стали «респектабельной» организацией
в глазах американцев и социал-демократов.
В противовес этому другие французские круги предпочитают просто
создание «синдикатов предприятий» по типу вишистских, которые
были бы неспособны проводить какую-либо политическую линию или
организовать массовое выступление»1.
* * *
Эти заметки, написанные за два-три месяца до низложения султана,
объясняют подоплеку этой чрезвычайной операции. Какова же была тактика
аль-Глауи и его французских друзей, среди которых наиболее влиятельными
были маршал Жюен, Бонифас и крупнейшие североафриканские лоббисты,
в частности Мартино-Депла,— министр внутренних дел в правительстве
Ланьеля?
Прежде всего на местах организовали сбор подписей пашей и каидов
под петицией, требующей низложения султана. Эта операция не увенчалась
должным успехом. Несколько пашей объявили о своей верности султану,
а многие каиды написали султану письма, объясняя, что были вынуждены
подписать петицию под сильнейшим нажимом французских властей1 2.
Имена подписавшихся под петицией в то время не были опубликованы.
Больше того, улемы3, то есть «мудрецы», которые избирают султана, в июле
почти единодушно высказались в поддержку Сиди Мухаммед бен-Юсефа.
Но аль-Глауи и «энергичные люди» не смутились. Паша Маракеша, при-
сутствовавший на коронации в Лондоне как гость Черчилля, отправился
в июле в Париж, где вновь получил поддержку и поощрение со стороны мар-
шала Жюена, который в речи, произнесенной во Французской академии,
заявил, что аль-Глауи «олицетворяет в Марокко лояльность по отношению
к Франции».
Тем временем в Марокко тщательно подготовили почву для окончатель-
ного выступления. Вернувшись 6 августа в Марокко, аль-Глауи выпустил
прокламацию, направленную против султана. Два дня спустя в отсутствие
генерала Гильома резиденция опубликовала заявление, объявив о своем
«нейтралитете» в конфликте между султаном и аль-Глауи.
Поощренный этим, аль-Глауи, вернувшись 12 августа в Маракеш, собрал
«верховный совет пашей и каидов» и вызвал из Феса своего кандидата на пре-
стол — престарелого Сиди Мухаммед-Улед-Мулей-Арафу, которого он пред-
полагал «назначить» на следующий день султаном.
13 августа генерал Гильом вернулся в Марокко с инструкциями фран-
цузского правительства, которое предписывало «сдержать» рвение аль-Глауи,
«не применяя к нему насилия». Резидент позвонил аль-Глауи по телефону,
прося его «отложить» назначение нового султана; затем он поехал в Рабат,
где представил царствующему султану целую пачку декретов, отпечатанных
на бланках резиденции. Султан заметил, что это —нарушение установленного
порядка; генерал Гильом возразил, что сейчас не стоит нервничать из-за
всяких пустяков: нельзя терять времени. Он, однако, обещал, что если сул-
тан подпишет декреты, то аль-Глауи будут «держать в узде». После некоторого
1 В этих заметках не говорится, что в Марокко имеются также подлинно либеральные
французы, которые поддерживают дружественные отношения с марокканцами, в особен-
ности с интеллигентами. Такие либерально настроенные французы составляют, однако,
лишь меньшинство, и власти относятся к ним подозрительно.
2 Эти письма были 11 августа показаны султаном французскому депутату Пьеру
Клостерману. Клостерман отвез последнее письмо султана президенту Ориолю, в котором,
пытаясь спасти свой трон, султан осудил не только «реакционный экстремизм» аль-Глауи,
но и «революционные» лозунги партии «Истикляль» («Обсерватер», 27 августа 1953 года).
3 Улема — арабское название людей, пользующихся особым авторитетом, обладаю-
щих юридическим и богословским образованием.— Прим. ред.
514
раздумья и в весьма напряженной атмосфере султан подписал декреты «ради
блага своего народа», хотя это были такие реформы, которые он раньше неиз-
менно отказывался утвердить. Предполагалось, что печати будут приложены
на следующий день.
Но капитуляция султана меньше всего устраивала аль-Глауи. Зная это.
Гильом поспешил в Маракеш просить аль-Глауи о дальнейшей отсрочке.
Там на следующий день (14 августа) к нему присоединился представитель.
Бидо — некий Вимон, чиновник с Кэ д'Орсэ. В течение нескольких часов
аль-Глауи, Гильом и Вимон обсуждали вопрос уже не о том, должен ли Сиди
Мухаммед бен-Юсеф оставаться султаном, а кем следует его заменить —
вторым ли его сыном, восемнадцатилетним Мулей-Абдуллой, или кандидатом
аль-Глауи.
На этом этапе прибегли к новому трюку: пестрое сборище «каидов
и нотаблей», собравшееся в Маракеше, выпустило прокламацию, в которой
говорилось, что султан может оставаться светским главой Марокко,
но, поскольку он не достоин быть его духовным главой, они назначают
новым «имамом» (духовным главой) Арафу.
Услышав об этом, султан отказался приложить свои печати к подписан-
ным им накануне декретам. В Касабланке известие об «операции с имамом»
вызвало серьезные волнения; вечером в тот же день в результате еще более
резких выступлений в Уджде было убито 26 человек.
Тогда аль-Глауи, раздраженный колебаниями французского правитель-
ства, решил ускорить события. Он угрожал французам, что, если они допу-
стят в Марокко «состояние анархии», их первых устранят. Насколько тес-
ными были связи между аль-Глауи и французским крупным капиталом,
можно видеть из того факта, что это «антифранцузское» заявление было
опубликовано в колониалистской газете «Пти марокэн». За этим «предупре-
ждением» последовал старый-трюк, уже использованный в 1951 году гене-
ралом Жюеном: в окрестностях Рабата появились знаменитые «всадники
берберы».
Генерал Гильом, ездивший в Париж за инструкциями от правительства,
высадился в Касабланке рано утром 20 августа. Данные Гильому инструк-
ции предписывали добиться отречения султана и замены его «либо его млад-
шим сыном, либо Арафой — кандидатом аль-Глауи». Аль-Глауи, ожидавший
генерала Гильома в Касабланке, разумеется, настаивал на кандидатуре
Арафы, но после беседы заявил, что он «полностью доверяет» генеральному
резиденту. В полдень Гильом позвонил по телефону Бидо, и три часа спустя
несколько автомашин, впереди которых шел танк, выехали из дворца сул-
тана в Рабате, направляясь к аэродрому. В последней машине сидели султан
и его два сына. Самолет «Дакота» перевез их на Корсику, куда они прибыли
как «гости французского правительства».
В Фесе собрание «улемов и нотаблей», окруженное войсками и полицией,
избрало 21 августа нового султана1.
Из приведенного выше краткого изложения основных этапов антисул-
танской операции становится ясно, что французское правительство предо-
ставило аль-Глауи и «энергичным людям» полную свободу действий. Правда,
Фор и Миттеран время от времени протестовали против политики, проводи-
мой в отношении Марокко, но на стороне «энергичных людей» были Ланьель
(вместе с дельцами Северной Африки), Плевен, Мартино-Депла и Бидо
1 Этот отчет о ходе «операции» основан на информации,-опубликованной в газетах
и журналах, известных своей хорошей осведомленностью в североафриканских делах,
в частности в «Монд», «Экспресс», «Обсерватер», «Темуаньяж кретьен» и «Эспри». Боль-
шинство их настроено «антиколониалистски», но «колониалистские» газеты просто замал-
чивали все неблаговидные факты и поэтому бесполезны как источники информации. Прево-
сходным образчиком «колониалистской» точки зрения являются приведенные выше заяв-
ления Бонифаса в беседе с автором.
33* 515-
(в качестве министра иностранных дел непосредственно отвечавший за Марок-
ко), хотя вначале Бидо формально возражал против того, что он называл
«пронунциаменто», и даже направил в Рабат инструкции в этом смысле.
Но он явно не рассчитывал на точное исполнение своих инструкций.
«Энергичным людям» помогли следующие обстоятельства: а) во Франции
был в разгаре летний отпускной период; б) широкая забастовка почтовых
служащих и железнодорожников достигла наибольшего размаха. Все, вклю-
чая членов правительства, были заняты другими делами. Когда члены коми-
тета «Франция — Магриб» во главе с Мориаком посетили Ланьеля, чтобы
предостеречь его против опасных интриг аль-Глауи, премьер принял их
холодно и уклончиво.
Конечно, на Кэ д'Орсэ испытывали некоторую неловкость в связи
о этими делами. То, что совершалось в Маракеше, было абсолютно незаконно
•в свете точных обязательств Франции по отношению к султану. Этим объяс-
няются робкие попытки Гильома найти «компромиссное» решение. Но «энер-
гичные люди» одержали победу над Бидо, который одно время, казалось,
впал в какое-то «мистическое» настроение, судя по замечанию, сделанному
им мечтательным тоном деголлевскому депутату Клостерману, только что
привезшему письмо султана президенту Ориолю: «Нет, я не могу допустить,
чтобы крест был побежден полумесяцем!» Его не смущало, что крест был
представлен Бонифасом, крупным капиталом и аль-Глауи! Позже, когда
все было кончено, Бидо, говорят, заявил: «Можем ли мы наказывать людей,
достигших столь блестящего успеха?»
Конечно, они достигли «блестящего успеха». В обстановке полицей-
ского террора «улемы и нотабли» выбрали нового султана; расплывчатый
термин «нотабли» явно прикрывал многих людей, не имевших никакого
права заседать в совете, поскольку только одни улемы избирают султана.
Несомненно, что операция, завершившаяся низложением султана, полу-
чила самую полную поддержку большей части французских деловых кругов
в Марокко, а равно и многих влиятельных групп в Париже. Среди влиятель-
нейших сторонников политики «твердой руки» в Марокко был маршал Жюен,
который, как полагали, был душой большинства интриг и подлинной силой,
организовавшей переворот. Показательно, что в речи, произнесенной
во Французской академии всего за несколько недель до низложения султана,
маршал Жюен отклонился от своей темы, чтобы усиленно расхвалить
аль-Глауи и сделать подчеркнуто ядовитый выпад против своего коллеги —
академика Франсуа Мориака. События последующих недель показали, что
меч оказался сильнее, чем перо.
Новый, но дряхлый султан, вступив на престол, стал немедленно подпи-
сывать все, что от него требовали. 15 октября послушный старик приложил
свою печать к декрету о реформе прежнего государственного совета: вместо
частично назначаемого совет стал полностью выборным органом. Обе его
равные секции — одна французская, другая марокканская — теперь должны
были заседать совместно.
Это была реформа, увековечивавшая присутствие французов в марок-
канских правительственных органах; именно декреты такого рода отказы-
вался подписывать низложенный султан на том основании, что он не может
покупать выборность органов ценой отказа от принципа марокканского
суверенитета, то есть разрешив французским гражданам участвовать в пар-
ламентской жизни Марокко.
Правда, государственный совет был только совещательным органом,
ио здесь затрагивался тот же принцип.
Газета «Манчестер гардиан» писала по этому поводу с ноткой иронии:
«Вполне вероятно, что в новом государственном совете французы
н общем смогут располагать большинством, поскольку по крайней мере
^некоторые из марокканских делегатов будут избираться в той части
516
страны, где администрация может, как это практикуется в Алжире,
располагать мандатами по своему усмотрению»1.
Был проведен еще ряд других реформ, утверждающих принцип совмест-
ного управления (например, создание Совета визирей и административных
директоров — наполовину французского, наполовину марокканского органа).
Некоторое время казалось, что «энергичные люди» успешно провели
блестящую операцию, превратив Марокко в простую колонию, о которой
больше нечего беспокоиться, во всяком случае в течение долгого времени.
Чтобы дискредитировать Мориака и его комитет «Франция — Магриб»,
который так стойко поддерживал бывшего султана, против последнего была
организована в Париже широкая кампания с целью опорочить его. Султан
фигурировал далеко не как крупный прогрессивный и либеральный деятель
или своего рода марокканский Кемаль-паша; его изображали садистом,
предающимся чудовищным половым извращениям и замучившим до смерти
множество людей в ужасных «застенках» своего дворца. Даже близкая
к коммунистам газета «Либерасьон» публиковала всякие забавные истории
о 75 наложницах султана, 25 из которых после высылки султана решили
«избрать свободу», а остальные были оставлены на руках злосчастных фран-
цузских чиновников, которые не знали, что с ними делать.
Что касается Марокко, то резкая реакция на низложение султана про-
являлась там сначала только в отдельных местах, в частности в Уджде.
Возведение на престол нового султана сопровождалось волной арестов,
прокатившейся по всему Марокко. В течение некоторого времени все выгля-
дело «мирно», как часто бывает после жестокого разгрома.
Но уже несколько недель спустя на товарных складах в Касабланке
начали таинственно возникать пожары, а на улицах стали убивать «колла-
борационистов». В нового султана была брошена бомба, и в течение последую-
щих двух лет между французскими и марокканскими «террористами» шла
малая гражданская война. Был убит редактор колониалистской газеты
«Вижи марокэн». Было совершено покушение на Бонифаса; один из его
приспешников, Мулей-Идрисс, был убит. С другой стороны, французские
экстремисты убили не только много видных марокканцев, но также и некото-
рых французов, которые вели себя слишком «либерально» и были склонны
брататься с «врагом». В июне 1955 года французские террористы убили
Лемегр-Дюбрея — владельца газеты «Марок-пресс», авантюриста и леген-
дарную фигуру в истории Французской Северной Африки1 2, который, однако,
в последние несколько лет вел во Франции и в Марокко энергичную агита-
цию за более человечную и либеральную политику.
ПОСТСКРИПТУМ. ДЕКАБРЬ 1955 ГОДА
Удивительная развязка марокканской драмы относится уже к новой
эпохе, и здесь мы можем сказать о ней лишь вкратце. В июле 1955 года
Эдгар Фор, решив положить конец растущему хаосу и кровопролитию, назна-
чил Жильбера Гранваля, бывшего французского верховного комиссара
в Сааре, генеральным резидентом в Марокко. Гранваль выработал программу
либеральных реформ и рекомендовал отречение султана Арафы и замену
его представительным регентским советом, который в свое время решит
проблему трона. Гранваль, считавшийся «ставленником Мендес-Франса»,
1 «Манчестер гардиан», 16 октября 1953 года.
2 Лемегр-Дюбрей, представлявший интересы таких крупных капиталистических
фирм, как, например, «Юиль Лесюёр», играл ведущую роль в Алжире в 1942 году как участ-
ник «вейгановского» сопротивления немцам. Он принимал участие в «подготовке» высадки *
американских войск. Обо всем этом он рассказывает под псевдонимом «Крузо» в книге
«История одной победы» (1945 год).
517
был встречен «энергичными людьми» с злобной враждебностью: дважды его
чуть было не линчевали.
• Затем в августе произошло страшное убийство марокканскими кочев-
никами нескольких десятков французских граждан (включая детей), и нача-
лись «контрубийства» марокканцев французскими войсками и Иностранным
легионом. Положение в стране полностью вышло из-под контроля властей;
под нажимом генерала Кёнига и других правых министров (действовавших
в полном согласии с французскими генералами в Марокко) Фор отозвал
Гранваля и назначил на его место генерала Буайе де Латур (бывшего гене-
рального резидента в Тунисе).
В это время «мятеж генералов» стал еще более заметным. Поощряемые
североафриканскими лоббистами и союзом французских колонистов «Пре-
занс франсэз», они продолжали игнорировать приказы, поступавшие
из Парижа , («только политические, но не военные»,— как доказывал позже
маршал Жюен),(и взяли верх над новым генеральным резидентом. Послед-
ний, вместо того чтобы свергнуть Арафу и создать регентский совет, лишь
убедил его «временно» уехать в Танжер, не отрекшись от престола и только
передав неофициально государственные печати своему дальнему родствен-
нику.
К этому времени среди рифских племен началось зловещее вооружен-
ное восстание и возникла огромная опасность превращения всего
Марокко в очаг кровавой резни и гражданской войны (так как даже «верные»
берберы внезапно стали требовать возвращения Мухаммед бен-Юсефа).
Именно тогда произошла самая неожиданная эффектная развязка.
К этому времени уже был создан своего рода регентский совет, который
никого не удовлетворил. Внезапно туда явился аль-Глауи и заявил, что
он не признает этого совета, но, стремясь отныне подчиниться «воле марок-
канского народа», желает, чтобы изгнанный султан Сиди Мухаммед бен-Юсеф
вернулся на престол. По сей день существуют сомнения относительно подлин-
ных мотивов этой эффектной перемены во взглядах аль-Глауи: потерял ли
он веру в то, что французы смогут удержать за собой Марокко? Или попал
под влияние американцев, которые, имея важные базы в Марокко, не хотели,
чтобы страна подверглась разорению? Или, наконец, решил, что союз «двух
богатейших людей в Марокко» (его самого и султана) сможет противостоять
революционным силам, которые растут и крепнут? Мухаммед бен-Юсеф
(с которым в «либеральные» дни Гранваля генерал Катру уже консульти-
ровался от имени французского правительства относительно регентского
совета) был срочно привезен во Францию с Мадагаскара, где он жил в изгна-
нии два года. В Париже министр иностранных дел Пино буквально умолял
его быстрее вернуться в Рабат, в особенности теперь, когда Арафа (следуя
внушению аль-Глауи) уже официально отрекся от престола. Сам аль-Глауи
был принят бен-Юсефом (которого снова провозгласили султаном). Про-
стершись ниц и целуя ноги султану, 87-летний паша Маракеша испрашивал
прощения у своего господина. Аль-Глауи сказал, что «молится всемогущему
богу, чтобы он наказал всех тех, кто обманул его». Кого имел он в виду?
Жюена, Бидо, Бонифаса?
Так закончилась безумная «операция», осуществленная в августе
1953 года. Сотни жизней французов и тысячи жизней марокканцев были
загублены понапрасну. Будущее покажет, поможет ли союз аль-Глауи
и султана удержаться французам в Марокко, хотя бы и на меньших ролях,
и будет ли он действовать в качестве тормоза для революционных сил в стране.
Но уже сейчас можно сказать, что августовская «операция» 1953 года, кото-
рая. должна была сделать французов единственными хозяевами страны,
положила конец планам о такой независимости Марокко, которую в 1953 году
султан еще был склонен приобрести «по этапам» в течение двадцатипятилет-
него периода.
Глава восьмая
МАЛАЯ ПОБЕДА РАБОЧЕГО КЛАССА
С ПРОЧНЫМИ РЕЗУЛЬТАТАМИ.
КАКОВ УРОВЕНЬ ЗАРАБОТНОЙ ПЛАТЫ
ВО ФРАНЦИИ?
Многие англичане, проводившие свой отпуск во Франции летом 1953 года,
могут вспомнить, в каком затруднительном положении они там оказались:
без почты, без денег, без средств транспорта. Неожиданно в самом начале
августа, в разгар летнего сезона и оплачиваемых отпусков, во Франции раз-
разилась стачка, которая, нарастая как снежный ком, в несколько дней
буквально парализовала всю страну. Она была начата в Бордо почтовыми
служащими, входящими в профсоюзное объединение «Форс увриер». Они
решили протестовать против некоторых декретов, подготовленных прави-
тельством Ланьеля почти тайком, в период летних отпусков, «в целях эконо-
мии» и, несомненно, в надежде, что никто в такое время не станет поднимать
шум. Согласно этим декретам, рассчитанным на то, чтобы сэкономить несколь-
ко миллиардов франков, была «пересмотрена классификация» некоторых
категорий почтовых работников, было замедлено их продвижение по службе
и увеличен возраст, необходимый для получения пенсии. Вообще в этих
декретах поразительным образом игнорировалось жалкое положение низ-
ших категорий почтовых служащих. Еще больше ухудшал ситуацию тот
факт, что на ведение «грязной войны» в Индокитае тратили тогда два милли-
арда франков в день.
Забастовочное движение стихийно вспыхнуло среди рядовых служащих
и распространилось из Бордо на другие крупные города. В течение несколь-
ких дней вся почтовая, телеграфная и телефонная связь в стране прекра-
тилась. Лидеры «Форс увриер», пораженные размахом забастовочного дви-
жения, а также католическая ФКХТ и коммунистическая ВКТ — все санк-
ционировали забастовку. Забастовка перекинулась на железные дороги
и на ряд других общественных служб, так же как и на многие отрасли част-
ной и национализированной промышленности. К 12 августа бастовало почти
три миллиона рабочих.
Вначале забастовка носила преимущественно экономический характер,
но вскоре она получила и политический аспект. Социалистические и комму-
нистические депутаты, к которым примкнуло несколько членов МРП, потре-
бовали созыва Национального собрания, ожидая, что при продолжении
забастовки правительство Ланьеля либо капитулирует перед забастовщи-
ками, либо падет.
В этот момент была начата одна из самых удивительных парламентских
интриг. Поскольку'.председатель Национального собрания Эррио не про-
являл желания предпринимать какие-либо шаги для созыва внеочередной
сессии, требовалось собрать одну треть голосов всех депутатов, то есть
не менее 209, чтобы добиться созыва Собрания в середине летних каникул.
Но как эти депутаты могли снестись с председателем Собрания в отсутствие
регулярной почтовой связи? Те, кто возражал против созыва Собрания,
доказывали, что телеграммы (которые доставлялись в таких исключитель-
ных случаях, как этот) не могут иметь законной силы, поскольку на них нет
519
подлинной подписи отправителя. Короче говоря, использовались всевоз-
можные уловки с целью помешать достижению роковой цифры — 209 пись-
менных требований. Тем не менее в один из моментов, когда забастовка
достигла кульминационной точки и Ланьель начинал уже подумывать
об уступках забастовщикам по всей линии, стало казаться, что 209 «закон-
ных» требований вот-вот будут собраны. Именно тогда МРП пришла
на выручку Ланьелю. Два ее лидера, Лекур и Колен, предложили Ланьелю
следующую сделку: в обмен на некоторые гарантии некоммунистическим
профсоюзам они убедят нескольких членов МРП отказаться от своих требо-
ваний о созыве внеочередной сессии парламента. Кое-кто из членов МРП
согласился на эту махинацию, но другие, более «социально настроенные»,
в частности Андре Дени, категорически отказались взять назад свои заявле-
ния. К этому времени созыв Национального собрания казался неизбежным:
к председателю Собрания уже поступило 212 требований. Но не тут-то было!
Большинство бюро, рассматривавшего эти требования, решило, что четыре
письма, полученные от коммунистов, не были подписаны ими лично. Десятью
голосами против восьми при трех воздержавшихся (включая Эррио) бюро
решило признать недействительными четыре письма, тем самым сократив
количество заявлений с 212 до 208, то есть на одно меньше, чем требовалось!
(Как будто четыре коммуниста, если даже они не смогли по какой-либо чисто
случайной причине подписать сами письма, выступили бы против решения
своей партии!)
При помощи подобных методов правительству Ланьеля удалось в августе
1953 года избавиться от неприятной задачи отвечать на щекотливые вопросы
о забастовках, которые оно вызвало, и — что еще хуже — об исключительно
странных событиях, происходивших в то время в Марокко!
Чтобы сохранить «удобное» правительство Ланьеля у власти и иметь
возможность завершить свою марокканскую операцию (описанную в преды-
дущей главе), лидеры МРП взяли на себя роль штрейкбрехеров. Пойдя
на некоторые уступки и используя политический нажим, они убедили руково-
дителей ФКХТ нарушить единство действий трех федераций (католической,
коммунистической и социалистической), столь характерное для августов-
ских забастовок. Позже к переговорам между правительством и католиче-
скими профсоюзными лидерами была допущена также и «Форс увриер»,
но не ВКТ.
Во время этих забастовок в августе 1953 года руководство ВКТ заняло
очень любопытную позицию. Поощряя рядовых членов к забастовке, лидеры
ВКТ оставались на заднем плане, причем настолько, что одно время почти
можно было говорить о «преимущественно коммунистической армии, воз-
главляемой социалистическими и католическими генералами». Но после
того, как эти «генералы» в той или иной степени капитулировали перед пра-
вительством, лидеры ВКТ нё нашли другого выхода, как прекратить заба-
стовку ради сохранения «единства рядовых членов профсоюза». Было ясно,
что коммунистическое руководство в 1953 году, после неудачных опытов
1947 и 1952 годов, не было склонно начинать крупную политическую
забастовку.
Кроме того, можно ли говорить о «капитуляции» забастовщиков перед
правительством? Правда, если бы забастовка продлилась дольше и лидеры
ФКХТ не поддались влиянию руководителей МРП, забастовщики, вероятно,
добились бы значительно лучших условий, чем теперь. Однако повышение
заработной платы в последующие месяцы — в одних случаях в результате
непосредственного, а в других^ косвенного влияния забастовок — показы-
вает, что забастовки в августе 1953 года не кончились поражением рабочих,
хотя и не могут быть названы крупной победой.
* Не входя в подробности многочисленных соглашений о заработной
плате, которые были заключены в течение месяцев, последовавших за авгу-
520
стовскими забастовками 1953 года, достаточно сказать, что во вторую поло-
вину 1953 года и в 1954 году произошло несомненное, хотя и не столь эффект-
ное улучшение в • условиях жизни рабочего класса.
Так, согласно данным, опубликованным Экономическим советом 22 декаб-
ря 1954 года, в результате забастовок 1953 года произошло известное повы-
шение не только номинальной,				
но и реальной заработной платы.				
Сведения, составленные труп-		Средняя номиналь-	Средняя реальная	Минималь- ная
нами предпринимателей, мини-	Год	ная зара-	заработ-	реальная
стерством труда и ВКТ, не расхо- дятся существенно с данными Эко-		ботная плата	ная плата	заработная плата
номического совета. Однако, по мнению ВКТ, основа расчетов	1949	100	100	100
Экономического совета неправиль-	1950	106	95	99
на и может ввести в заблуждение,	1951	137	105	114,4
так как 1949 год был годом, когда	1952	161	112	115,3
заработная плата особенно сильно	1953	164	114	116,6
отставала от цен. Как мы увидим, ВКТ не признает также включе-	1954	174	121	135 1
ния в какие-либо оценки «уровня
заработной платы» рабочего клас-
са пособий по социальному обе-
спечению.
В общем августовские заба-
стовки имели по крайней мере
частичный успех в борьбе против
тенденции держать заработную
плату замороженной на уровне
1952 года, тогда как производство
и прибыли отнюдь не были замо-
рожены на этом уровне.
1 Правда, эти средние цифры не дают пред-
ставления о многочисленных исключениях, как,
например, необычно высокая заработная плата
в машиностроительной промышленности, доходя-
щая иногда ,до 100 тысяч франков в месяц, или,
наоборот, тот факт, что несемейный служащий в
Париже получал в январе 1955 года только в
17—21 раз больше, чем в 1938 году, тогда как франк
обесценился почти в 30 раз по сравнению с довоен-
ным уровнем. Вышеприведенные цифры не отража-
ют также другого явления: более быстрого роста
заработной платы женщин по сравнению с заработ-
ной платой мужчин: начиная с Освобождения наблю-
дается все растущая тенденция к уравниванию их
заработка, и если в 1946 году расхождение между
заработной платой мужчин и женщин составляло
15 процентов, то в январе 1955 года оно равнялось
только 6,2 процента.
Одним из политических результатов частичной победы рабочих в авгу-
сте 1953 года было значительное сокращение рабочих выступлений в после-
дующие два года, когда во Франции впервые после войны среди определен-
ных групп наемных рабочих можно было наблюдать в заметных масштабах
некоторое материальное (хотя не обязательно политическое) обуржуазива-
ние: у рабочих появились телевизоры, автомобили и т. п.
Ослабит ли в конечном счете такое относительное благосостояние рабо-
чих позиции коммунистов — это совсем другой вопрос. Мендес-Франс
склонен считать экономическое процветание лучшим лекарством против
коммунизма. Но имеют значение и другие факторы: классовое сознание
рабочих, революционные традиции.
И все же становилось ли положение рабочего класса в целом заметно
более обеспеченным?
Следует напомнить, что в предыдущих главах этой книги, где говори-
лось об инфляционном периоде 1944—1951 годов, делались частые ссылки
на постоянное состязание в росте между ценами и заработной платой, причем
указывалось, что заработная плата всегда отставала, несмотря на периоди-
ческое регулирование минимальной заработной платы и уровня заработной
платы вообще.
Каков же в действительности был уровень заработной платы во Фран-
ции в 1955 году по сравнению не с 1949, а с 1938 годом?
Подробная и широкая дискуссия по этому вопросу была открыта фран-
цузскими коммунистами и ВКТ в первой половине 1955 года; в этой дискус-
сии приняли участие многочисленные эксперты-некоммунисты. Началом
ее послужила статья Мориса Тореза в мартовском номере «Кайе дю коммю-
521
нисм» за 1955 год, в которой он попытался показать, что марксистская фор-
мула о «растущем обнищании» пролетариата полностью относится и к фран-
цузскому рабочему классу. У рабочих во Франции, заявил он, наблюдается
не только относительное, но и абсолютное обнищание, то есть реальное
снижение их жизненного уровня.
«Сегодня во Франции покупательная способность почасовой зара-
ботной платы в общем примерно вдвое меньше, чем до войны... Если
покупательная способность пролетариата сократилась в целом в меньшей
степени, чем почасовая заработная плата, то это... является результа-
том более усиленного потребления рабочей силы... Доля заработной
платы в национальном доходе, составлявшая в довоенный период 45 про-
центов, упала в 1952 году до 30 процентов».
Торез доказывал, что даже с учетом более продолжительной рабочей
недели в парижской машиностроительной промышленности (45 часов в неделю
вместо 39 в 1938 году) покупательная способность рабочих сократилась на
38 процентов. Этот расчет был основан на утверждении, что почасовая зара-
ботная плата выросла только в 20,5 раза, а цены — в 32,5 раза.
Слабым местом этого расчета была цифра 32,5. Даже ВКТ в различных
документах оценивала рост цен не в 32,5, а в 30 раз, тогда как Национальный
институт статистики (правда, работавший на не совсем надежном принципе,
поскольку индекс стоимости жизни в 1938 году исчислялся иначе, чем
с 1949 года) оценивал его в 25 раз. С другой стороны, в общегосударственном
экономическом отчете приводилась цифра 27. Если принять эту более вероят-
ную цифру, то покупательная способность парижских металлистов будет
не на 38 процентов, а только на 20 процентов ниже довоенного.
Однако общестатистические данные, опубликованные министерством
труда, показывали, что если сокращение покупательной способности париж-
ских металлистов, по-видимому, действительно составляет 20 процентов,
то зато общее сокращение покупательной способности по всей стране рав-
няется только 13,5 процента.
Эти цифры, однако, касаются лишь чистой заработной платы, а как
обстоит дело с социальным обеспечением? По данным исследования, прове-
денного Национальным институтом статистики в октябре 1953 года, холостой
рабочий получал только в 18,4 раза больше франков, чем до войны, в то время
как женатый, имеющий 5 человек детей, получал в 36 раз больше; это озна-
чало, что первый жил значительно хуже, а второй — значительно лучше.
Но ВКТ постоянно отказывалась рассматривать пособия по социальному
обеспечению как часть заработной платы.
Еще сильнее, чем разногласия по вопросу об индексе стоимости жизни
во Франции, были расхождения по вопросу о доле заработной платы в нацио-
нальном доходе. Так, в докладе, представленном в 1954 году Экономиче-
скому совету Жоржем Деламарром, утверждалось, что доля заработной
платы в национальномдоходе между 1938 и 1954 годами выросла с 51 до 55 про-
центов; Деламарр, правда, признал, что доля «прямой» заработной платы
в национальном доходе упала с 48 до 43 процентов, но утверждал, что доля
пособий по социальному обеспечению, пенсий по старости и тому подоб-
ного возросла с 3 до 12 процентов.
Для опровержения этого расчета ВКТ использует веский аргумент,
который заключается в том, что если общий фонд собственно заработной
платы рабочих и пособий по социальному обеспечению учтен почти до послед-
него франка, то доходы почти всех других групп во Франции известны далеко
не так хорошо. Это верно в отношении торговцев, людей свободных профес-
сий, крестьянства, а также акционерных компаний, чья доля в националь-
ном доходе часто определяется только на основании объявленных прибылей,
без учета накопляемых резервов, сумм, идущих на «самофинансирование»,
не говоря уже о скрытых прибылях.
522
Поэтому не так-то легко ответить на вопрос, можно ли было в 1954—
1955 годах все еще наблюдать во Франции не только относительное, но и абсо-
лютное «обнищание» рабочего класса. Даже внутри ВКТ меньшинство, возгла-
вляемое Ле-Бреном и включавшее ряд коммунистов, не было полностью
согласно с точкой зрения Тореза, что среди французского рабочего класса
наблюдается не только относительное, но и абсолютное «обнищание».
В своих попытках оценить подлинный уровень жизни рабочих исследо-
ватели наталкивались на различные положительные и отрицательные симп-
томы: у одних групп рабочего класса имелась тенденция тратить больше
на такие предметы роскоши, как телевизоры, автомобили и т. п., и есть
более дорогую пищу (больше мяса и молочных продуктов, меньше хлеба),
у других (а иногда даже и у тех же самых) наблюдалась тенденция тратить
меньше, чем до войны, на одежду и в условиях жилищного кризиса мириться
с исключительно плохими и (иногда, но отнюдь не всегда) очень дешевыми
жилищами1.
Жилищные условия — самое больное место, во всяком случае у мень-
шинства рабочего класса (в особенности у алжирского пролетариата и «суб-
пролетариата», насчитывающего теперь во Франции почти полмиллиона
человек); не пользуясь преимуществом жить в довоенном доме с контроли-
руемой квартирной платой, эти рабочие вынуждены иногда платить за ком-
нату в гостинице непомерные цены, часто составляющие четверть и даже
треть заработка рабочего1 2. Нехватка жилищ во Франции, в особенности
в Парижском районе, сказывается на рабочем классе более тяжело, чем
на какой-либо другой категории населения. По официальным данным,
около 400 тысяч людей в Парижском районе (или почти 10 процентов его
населения) вынуждены жить в более или менее убогих номерах гостиниц,
где в одной комнате часто ютятся 4, 5, 6 и даже больше человек.
Несомненно, однако, одно: если в 1954—1955 годах и наблюдается
«обнищание» рабочих по сравнению с 1938 годом, то, во всяком случае,
имеется улучшение в их жизненных условиях по сравнению с периодом
1949—1953 годов. Это не значит, что нет относительного обнищания и что
доля рабочего класса в национальном доходе возросла. Хотя статистические
данные очень противоречивы, совершенно очевидно, что в условиях значи-
тельной консолидации капитализма во Франции в 1954—1955 годах капита-
листическая буржуазия в целом богаче, чем когда-либо, в то время как
уровень жизни рабочего класса хотя выше, чем в 1951 году (и в некоторых
случаях лишь немного выше, а в других — ниже, чем в 1938 году), но все же,
как выразилась газета «Монд», является «довольно-таки незавидным». Газета
напомнила, что 1200 тысяч рабочих семей все еще вынуждены жить на зара-
боток менее чем 25 тысяч франков в месяц.
1 По мнению газеты «Монд»г(10июня'1955 года), любому исчерпывающему исследова-
нию проблемы мешает отсутствие каких-либо социологических работ по вопросу о потреб-
лении и расходах групп населения с различным доходом.
2 По вопросу о жилищном кризисе во Франции опубликованы многочисленные
исследования; одним из наиболее значительных, где приводятся потрясающие «человече-
ские документы», является специальный выпуск'журнала «Эспри» (№ 10—11, 1953 год)
Глава девятая
НА ПУТИ К БЕРМУДСКОЙ КОНФЕРЕНЦИИ
1.	ФРАНЦИЯ И «ДЕЛО РОЗЕНБЕРГОВ»
«Бунт Европы», начавшийся в 1952 году, не утих в 1953 году. Настрое-
ния во Франции против ЕОС и против «американского нажима» были силь-
нее, чем когда-либо, а новый взгляд, какой проявляла Россия после смерти
Сталина, сделал французов еще менее склонными, чем раньше, уступать
по вопросу перевооружения Германии. Доводы, выдвигавшиеся в пользу
вооружения в 1950—1951 годах, утратили свою убедительность. Угроза
вторжения русских, и ранее весьма сомнительная, теперь казалась совер-
шенно исключенной. Франция была не одинока в своей оппозиции. В Ита-
лии де Гаспери — самый решительный сторонник «Малой Европы» — потер-
пел неудачу на выборах 1953 года, лишившись абсолютного большинства
в палате депутатов. Хотя в Германии Аденауэр добился ратификации бундес-
тагом договора о ЕОС, оппозиция его политике заметно росла перед лицом
советского мирного наступления. Сближение между Россией и Югославией
было особенно ярким примером более миролюбивого образа мыслей Москвы.
Возмущение французов при мысли о том, что США (а позже, в октябре,
и Черчилль) стараются принудить Францию к ратификации договора о ЕОС,
выражалось в различных формах, иногда довольно неожиданных. С одной
стороны, в «Монд» и других газетах появились сдержанные и рассудитель-
ные статьи против «лимита времени»; выносились половинчатые резолюции
вроде принятой на съезде радикалов в Экс-ле-Бене в октябре 1953 года, где
приветствовалось Европейское сообщество в целом, но «военное сообще-
ство» объявлялось преждевременным, или крайне уклончивой резолюции,
принятой в ноябре Национальным собранием после шестидневных дебатов
по вопросам внешней политики накануне Бермудской конференции. Общий
тон этих дебатов явно привел в ярость и Черчилля и Эйзенхауэра.
С другой стороны, во Франции имел место такой сильный взрыв ан-
тиамериканских настроений, какой трудно было встретить где-либо еще.
Самым ярким примером его явилась почти всенародная кампания в защиту
Розенбергов. Пропаганда невиновности Розенбергов была начата перво-
начально коммунистами как антиамериканская кампания, но постепенно
к их возмущенным протестам против судебной ошибки, которая должна была
совершиться, присоединялось все больше и больше людей. Выдающиеся
французские юристы доказывали, что улики против Розенбергов весьма
неубедительны, поскольку их осудили на основании показаний таких свиде-
телей, как Дэвид Грингласс. Другие, не вдаваясь во все подробности, счи-
тали, что, каковы бы ни были улики против Розенбергов, чудовищно «мучить
их надеждой» в течение двух лет и что приговор им должен быть по меньшей
мере смягчен.
Большое число членов парламента, включая Эррио, многочисленные
группы интеллигентов и другие лица требовали или помилования, или пере-
смотра дела. Пресса так серьезно отнеслась к этому делу, что, например,
вашингтонский корреспондент «Монд» Морис Ферро, придерживавшийся
524
в основном официальной американской точки зрения на дело Розенбергов,
подал в отставку и был заменен Анри Пьером, написавшим серию статей
о «маккартистском» аспекте дела Розенбергов. Не только коммунистическая
печать, но и вся левая пресса вообще, включая резко антикоммунистическую
газету «Фран-тирёр», страстно выступала в защиту «Джулиуса и Этель».
Мительберг поместил в «Юманите» одну из своих самых ядовитых кари-
катур, изобразив улыбающегося Эйзенхауэра, все зубы которого выгля-
дели, как маленькие электрические стулья.
Руководители французской церкви также просили о помиловании Ро-
зенбергов; и вообще кампания в защиту Розенбергов превратилась почти
в общенародное движение, подобного которому уже давно не видели во
Франции.
Вечером перед казнью около посольства США возникли беспорядки,
а на следующее утро «Юманите» выпустила специальный номер с огромным
заголовком: «Они их убили».
В тот же день газета «Монд» пыталась осмыслить этот массовый протест,
который оказался значительно более широким, чем выступления в защиту
Сакко и Ванцетти в 1928 году.
«Правда,— писал Бэв-Мери,— каждый день во всем мире совер-
шаются другие, еще более страшные убийства. Верно также, что во мно-
гих случаях, прежде чем отдать в жертву на алтарь Молоха-государства
подозрительных или нежелательных лиц, еще меньше заботятся о фор-
мальной стороне дела. Да и французы не так уж безупречны, чтобы про-
поведовать другим правосудие и справедливость!
Как же тогда объяснить, что этот приговор, вынесенный совершенно
неизвестной tмолодой чете по другую сторону океана, вызвал в нашей
стране такое’ единодушие, какого мы не знали на протяжении длитель-
ного времени?
Не означает ли это, что обстоятельства, при каких совершилось
убийство Розенбергов, подняли это краткое известие до высоты символа,
символа тех основных ценностей, которые одни только оправдывают
все, за что стоит Запад? В этом смысле казнь Розенбергов должна рас-
сматриваться как тяжелый ущерб для Атлантической коалиции и как*
победа для ее врагов...
Наш мир, который все еще свободен, кажется, становится все более
жестоким... и все более замкнутым. Свободные люди все больше начи-
нают бояться растущих теней гигантских идолов, вскормленных на лжи
и терроре... Они опасаются, что наступит время, когда им придется вы-
бирать между ролями палача и жертвы...»1
Бэв-Мери попал в точку: кампания в защиту Розенбергов была, в сущ-
ности, протестом против маккартизма и одновременно против американской
внешней политики. Она явилась как бы продолжением протеста интелли-
гентов против «дела Дюкло», созданного в прошлом году, и, кроме того,
играла на чувствах французов, раздраженных высокомерным тоном «лидера
свободного мира», усвоенным Даллесом как раз в такое время, когда фран-
цузам меньше, чем когда-либо, хотелось участвовать в любом «крестовом
походе».
2.	ДАЛЛЕС ВЕДЕТ ПОСЛУШНОГО БИДО НА^ПОВОДУ
11 мая 1953 года Черчилль произнес свою знаменитую речь в пользу
переговоров с русскими на высшем уровне, но встретил мало сочувствия
как со стороны Америки, так и со стороны Форин оффис. Французы, наоборот,
отнеслись благоприятно к этому плану, а также, как это ни странно, и Аде-,
1 «Монд», 21 июня 1953 года.
525
науэр, особенно после «восточноберлинского восстания» 17 июня1, которое,
как он думал, создало серьезные трудности для русских и побудит их скорее
оставить Восточную Германию.
Как уже было сказано раньше, первой реакцией американцев на речь
Черчилля явилось предложение созвать предварительное совещание трех
держав на Бермудских островах, но по ряду причин это совещание отклады-
валось до самого декабря. К этому времени было решено, что в феврале
' состоится совещание министров иностранных дел с участием русских.
Тем временем, однако, в июле 1953 года в Вашингтоне состоялось трех-
стороннее совещание, на котором Бидо встретился с Даллесом и лордом
Солсбери, временно замещавшим тогда Идена и относившимся к «затее ста-
рика» еще более холодно, чем Форин оффис. Тем не менее в Вашингтоне было
решено пригласить русских в сентябре на конференцию в Швейцарии.
Но, поскольку из четырех держав в то время только одна Франция относи-
лась положительно к этому предложению, оно не было осуществлено.
В Вашингтоне на Бидо оказали сильное давление: ему заявили, что
Франции давно пора взяться за дело и ратифицировать договор о ЕОС. Лично
настроенный в пользу ЕОС, Бидо все же возражал, что, по его мнению,
Национальное собрание в «его теперешнем виде» не ратифицирует договора;
во всяком случае, он отверг американское требование, чтобы договор
был ратифицирован до встречи четырех держав с участием русских. Зато
он согласился на включение в окончательное коммюнике теплого упомина-
ния о ЕОС как «насущно необходимом этапе» в организации европейско-
го единства. В частных беседах с Даллесом и лордом Солсбери он, однако,
дал понять, что Франции потребуются дополнительные гарантии со
стороны Англии и США, чтобы ратификацию ЕОС можно было считать
обеспеченной.
Вообще за видимостью единодушия у трех участников совещания
в Вашингтоне было немало разногласий: расхождения между Англией
и США по вопросам политики в отношении Китая, между Францией и ее парт-
нерами по вопросу о ЕОС.
Но если в вопросе о ЕОС Бидо все еще явно старался выиграть время,
то ему, конечно, не терпелось знать, каковы намерения Америки в отноше-
нии Индокитая. Дело приобретало особо срочный характер: в Корее вскоре
предполагалось заключение перемирия, и трудно было предсказать, какие
последствия это будет иметь для Вьетнама.
Новый главнокомандующий войсками в Индокитае генерал Наварр
выступал в хвастливом тоне: он предполагал с помощью подвижных десант-
ных отрядов «активизировать» войну и таким образом возродить веру
в ее конечную цель у 200 тысяч солдат экспедиционных войск и 150 тысяч
вьетнамских (баодаевских) солдат. Он намеревался также мобилизовать
все большее число людей во вьетнамскую армию, применяя дорогой сердцу
Даллеса принцип «азиаты сражаются против азиатов».
По вопросу о Вьетнаме в правительстве Ланьеля возник явный раскол.
Некоторые члены его, как, например, Миттеран, высказывались за прямые
переговоры с Хо Ши Мином; эта точка зрения получила неожиданную под-
держку от престарелого председателя Собрания Французского Союза Аль-
бера Сарро. Но большинство членов правительства Ланьеля оказалось
в затруднительном положении: они желали увеличения американской
помощи и в то же время хотели, чтобы война «оставалась французской».
Жак Фове писал в газете «Монд» 10 июля 1953 года, как раз перед отлетом
Бидо в Вашингтон:
1 Имеется в виду попытка фашистского путча в Берлине 17 июня 1953 года, орга-
низованного и подготовленного западными оккупирующими странами, в первую оче-
редь США, при помощи реакционных кругов Западной Германии.— Прим. ред.
526
«Те, кто особенно хочет усиления американской помощи, в то же
время возражают против вмешательства американцев в ведение Фран-
цией и Объединенными государствами как военных, так и политических
дел... Они считают, что, если эта война еще является в какой-то мере
французской, она должна оставаться таковой и впредь... Отсюда их отказ
от теории «интернационализации» войны. Она лишила бы войну ее тепе-
решней особенности: характера восстания против «присутствия фран-
цузов». Кроме того, она могла бы привести к вмешательству китайцев
и, таким образом, продлить войну в Индокитае в такой момент, когда
война в Корее близится к концу. С другой стороны, Плевен считает,
что, поскольку война во Вьетнаме уже и так приобрела другой характер
в связи с войной в Корее, пожалуй, лучше всего было бы поискать
мирного решения вопросов во всей Юго-Восточной Азии».
К сожалению, министр обороны Плевен разделял взгляды генерала
Наварра — нового главнокомандующего французских войск во Вьетнаме,
а генерал Наварр считал, что не может быть мирного урегулирования до тех
пор, пока «не будет восстановлено военное положение». Иными словами,
Наварр соглашался вести переговоры, но только с «позиции силы». Фове
в газете «Монд» с некоторой тревогой упоминал о «плане Наварра», который
предусматривал на одном из этапов попытку просить об отправке подкрепле-
ний из Франции за счет вооруженных сил Франции в Европе. Фове считал,
что парламент никогда не санкционирует этого, тем не менее сама возмож-
ность постановки такого вопроса вызывала беспокойство.
В Вашингтоне Бидо говорил очень много с Даллесом об Индокитае
и постарался заверить его в особой важности «плана Наварра», а также
в настоятельной необходимости увеличения американской помощи. Хотя
французский министр иностранных дел сослался на сильное движение
во Франции в пользу окончания войны, Даллес отнесся к таким настроениям
явно неодобрительно и, наоборот, горячо приветствовал «план Наварра»,
направленный на продолжение войны, обещая сделать все от него зависящее
в отношении денежной помощи.
Хотя, как мы видели, большинство членов правительства Ланьеля хотело,
чтобы война оставалась «по возможности французской», Бидо, как и Плевен,
был уже почти готов признать принцип «интернационализации» и был твердо
намерен добиться того, чтобы Англия и США приняли на себя по крайней
мере максимум «моральной ответственности» за войну, а США — все возрас-
тающую финансовую ответственность. Отсюда коммюнике, выпущенное
в конце вашингтонского совещания, в котором Англия и Америка призна-
вали, что война Франции в Индокитае «против коммунистической агрессии»
имеет «важное значение для свободного мира».
Три министра, говорилось далее в коммюнике, рассмотрели меры, кото-
рые «ускорят окончание войны в благоприятной обстановке» и приблизят
«восстановление мира в Индокитае» (с «позиции силы» Наварра, могли бы они
добавить). С другой стороны, говорилось в коммюнике, Англия и США с удо-
влетворением отнеслись к предложению французского правительства «начать
переговоры с правительством Камбоджи, Лаоса и Вьетнама» с целью предоста-
вления им «независимости и суверенитета» как шага на пути к установлению
«свободного союза» между этими тремя странами и Францией.
Трудно было бы найти во всех дипломатических анналах трех ответ-
ственных правительств большую смесь преднамеренной неясности, противо-
речий и двусмысленных высказываний, чем в этом вашингтонском коммю-
нике по Индокитаю. Чего хотели три министра: мира в Индокитае или про-
должения войны? Не было ли упоминание о мире только уступкой фран-
цузскому общественному мнению? Оставалась ли эта война все еще француз-
ской или стала «с моральной точки зрения» международной войной «против
коммунистической агрессии»? Какую ответственность принимали на себя
527
Англия и США за ее ведение и окончание, и принимали ли вообще? И что
в конечном итоге означала вся эта кабалистика о «суверенитете и независи-
мости» Вьетнама, Лаоса и Камбоджи и их «свободном союзе» с Францией,
как не то, что США хотят вести дела с этими индо китайскими государствами
независимо от французов? В Париже непрерывно росли подозрения, воз-
никшие вскоре после того, как Бидо стал заявлять одно в Вашингтоне
и другое — своим коллегам в правительстве Ланьеля, по крайней мере тем
из них, кто хотел конца войны или желал, чтобы война «оставалась по воз«
можности французской».
Спустя лишь несколько дней после возвращения Бидо из Вашингтона
в Париже возник яростный спор в прессе. В газете «Монд» от 21 июля
Ж. Ж. Серван-Шрейбер обвинил Бидо в том, что он выдал Даллесу «незапол-
ненный чек» на Францию.
Серван-Шрейбер обращал внимание на тот факт, что вьетнамский
премьер Ван Там был приглашен официально в Вашингтон, и утвер-
ждал, что США решили установить прямой контакт с вьетнамским пра*
вительством и, если последнее согласится, вести с ними дела через голову
французов. Вообще, говорил Серван-Шрейбер, США готовятся стать
«третьим партнером» в «совместном управлении» Вьетнамом. Он выска-
зывал предположение, что именно это и составляло подлинный смысл
фразы в вашингтонском коммюнике о «суверенитете и независимости»
трех индокитайских государств. Далее Серван-Шрейбер доказывал, что
Бидо предъявил Даллесу «план Наварра» и опять просил денег в оплату
этих новых военных усилий Франции — «кровь за доллары».
В подтверждение своих разоблачений он цитировал неопублико-
ванный секретный отчет о беседе Бидо с Даллесом 12 июля.
Опровержение, опубликованное Кэ д'Орсэ, было возмущенным по тону,
но не убедительным.
Независимо от того, были ли обвинения Серван-Шрейбера достоверны
во всех деталях или нет, остается фактом, что в Вашингтоне велось слишком
много всевозможных разговоров и что многое из того, что там было сказано,
стало в последующие месяцы источником бесконечных недоразумений и не-
верных толкований.
Именно на двусмысленных документах и заявлениях такого рода, как
вашингтонское коммюнике (которое, как можно было подозревать, имело
целью лишь успокоить французское общественное мнение) и беседа Бидо
с Даллесом в Джорджтауне 12 июля, правительство Ланьеля и собиралось
«строить» свою политику в Индокитае в течение следующих десяти месяцев —
до окончательной катастрофы в Дьен Бьен Фу.
Если бы Бидо сознательно решил умолять Даллеса вести его на поводу,
он едва ли мог действовать лучше. По существу, он так и поступал. Что
касается Даллеса, то теперь у французов нет ни малейшего сомнения в том,
что он поощрял Францию продолжать войну, восхищался «планом Наварра»,
пресекал всякие попытки начать переговоры с Хо Ши Мином и надавал Бидо
массу туманных обещаний, воспринятых Бидо с большой радостью, но кото-
рые Даллес, конечно, не имел возможности выполнить.
Вашингтонские переговоры в июле 1953 года помогают понять то упор-
ство, с каким Бидо и Плевен1 продолжали свою пагубную индокитайскую
политику вплоть до окончательной катастрофы. Если ответственность Бидо
была велика, то ответственность Даллеса, стремившегося во что бы то ни стало
сохранить плацдарм в Индокитае, была еще большей. Если все же со стороны
1 Плевен фактически стал менять свою точку зрения после поездки в Индокитай
в феврале 1954 года, когда он беседовал с генералами на месте. Еженедельник «Канар
аншенэ» опубликовал в апреле 1954 года карикатуру на Плевена в роли Понтия Пилата,
умывающего руки в «бассейне» Дьен Бьен Фу. [В оригинале непереводимая игра слов:
Basin (англ,) означает также таз.— Прим, ред.]
528
Франции наблюдалась в то время большая уступчивость, чем можно было
ожидать, то только потому, что доллары, хотя и предназначенные для Индо-
китая, могли быть по соглашению с США переведены на счет Франции в Евро-
пейском платежном союзе1.
3.	УГРОЗА ЧЕРЧИЛЛЯ: «РАТИФИЦИРУЙТЕ, ИЛИ...»
Последующие месяцы ознаменовались во Франции (не считая несколь-
ких широко разрекламированных в прессе рейдов десантников, как, например,
знаменитая операция «Ласточка», проведенная в Индокитае согласно новому
плану генерала Наварра1 2) забастовками и событиями в Марокко. Только
в конце октября вопрос о ЕОС снова выдвинулся на передний план. Первое
строгое предупреждение, что Англия (как и Америка) не потерпит дальней-
ших глупостей со стороны Франции, исходило от сэра Уинстона Черчилля,
который в своей речи в Маргете обрушился на Францию с силой тонны
кирпича.
Прошло только пять месяцев с момента знаменитой речи Черчилля
11 мая в пользу переговоров «на высшем уровне» с Россией. Накануне
конференции в Маргете пошел слух, что его речь перед консерваторами
вызовет еще большую сенсацию.
«Вместо этого,— писала «Монд» 13 октября,— гора родила мышь...
Говорили, что Черчилль собирается объявить о своем визите в Москву.
Но ничего подобного не произошло. В отношении переговоров четырех
держав он ограничился лишь общими местами... Где прежние фейер-
верки? За исключением вопроса о конференции четырех держав, Чер-
чилль выступал совсем, как Даллес. Впрочем, будем справедливы: как
Даллес в свои лучшие моменты. Но, с учетом всего, в его речи есть лишь
один существенный пункт: Германия должна быть вооружена — с ЕОС
или без него».
Речь Черчилля вызвала у французов раздражение. Бурде написал
статью, озаглавленную: «Черчилль выбирает Германию». Даже сторонники
ЕОС были далеко не уверены, что такой выпад со стороны Черчилля поможет
достижению их цели. Все считали, что манера Черчилля разговаривать
с'.Францией была, как заметила «Монд», «крайне неприятной». Газета доба-
вила к этому несколько критических замечаний об отношении Черчилля
к Франции вообще, вспомнив даже трагедию в Мерс-эль-Кебире, где главным
образом по вине Черчилля английские военные корабли погубили 1500 фран-
цузских моряков!
«Нечего удивляться тому резкому тону, в каком Черчилль призвал
французский парламент сделать выбор между ратификацией договора
о ЕОС и созданием германской национальной армии. Даже в свои самые
франкофильские моменты премьер-министр никогда не забывал вста-
вить несколько предостережений в тоне строгого отца, [разговариваю-
щего со своей несколько взбалмошной дочерью. Сомнительно, чтобы
это был хороший способ разговаривать с нами... Если Черчилль хочет,
чтобы мы ратифицировали договор о Европейской армии, ему стоит
1 «Монд», 10 июня 1953 года.
2 Характерные комментарии по поводу этой операции появились в газете «Комба»
(22 июля 1953 года): «В тот самый момент, когда Бидо просил еще 100 миллионов долла-
ров, началась операция «Ласточка». Этот парашютный десант на Ланг Сон увенчался пол-
ным успехом. Но если бы он даже повлек за собой большие потери в людях, все же он
оправдал бы свою цель — показать, что наши солдаты заслуживают «поощрения» в раз-
мере 280 миллионов долларов. Их мужество и жертвы послужили бы хорошей «рекламой»
для новой просьбы о деньгах. Трудно придумать более циничный способ торговать досто-
инством и национальным суверенитетом страны».
34 а. Верт	529
только...согласиться на вступление Англии в систему европейского
объединения... «Невозможно — заявляет Лондон.— У нас есть Британ-
ское Содружество Наций». Конечно. Но у Франции тоже есть Француз-
ский Союз и те же самые проблемы.
Сэр Уинстон, однако, не хочет этого видеть... Он считает более
политичным пытаться запугать нас вермахтом. Такой прием все фран^
цузы, настроенные за или против ЕОС, сочтут некрасивым. Кроме того,
у наших дипломатов найдется масса юридических аргументов, чтобы
отвергнуть этот план...»
«Юридические аргументы» — как это похоже на французов! Как будто
целого кладбища договоров, пактов и соглашений, какие были подписаны
между двумя войнами и почти все умерли в раннем детстве, было недоста-
точно, чтобы напомнить французам о таком простом факте, что «здравый
смысл» англичан не очень позволяет им верить в прочность договоров в этом
«изменчивом мире»!
Маргетская речь Черчилля вызвала одну из периодически возникающих
вспышек взаимной антипатии между Францией и Англией; французы вспом-
нили, что после 1918 года Англия глупо кричала о «французской гегемонии»
и затем в течение многих лет прилагала все усилия, чтобы воссоздать мощ-
ную Германию; что она прощала Гитлеру все нарушения договоров; что
в конце концов она покинула Францию в беде и в момент паники потопила
значительную часть французского военно-морского флота. Тот факт, что
самый сильный антианглийский козырь Виши — потопление французского
военно-морского флота — использовался на этом этапе даже теми францу-
зами, для которых «проанглийское» настроение было традицией, указывает
на степень возмущения французов; в тот момент разногласия между Чембер-
леном и Черчиллем, а также вишистами и антивишистами отступили на вто-
рой план перед древним конфликтом между Францией и Альбионом. Ныне
казалось, что история повторяется: опять, как в 20-х годах, Англия поддер-
живает Германию против Франции.
Речь Черчилля в Маргете была знаменательной не только по этой при-
чине. Впервые один из лидеров Атлантического союза открыто признал воз-
можность того, что Франция не ратифицирует договора о ЕОС; до этого пред-
полагалось, что рано или поздно она это сделает. Но начиная с 1952 года
стали упорно появляться признаки того, что Франция откажется это сделать,
и английское и американское правительства решили принудить ее угрозами.
Однако запугать правительство было легче, чем парламент, и брань, которую
пресса Англии и США систематически изливала на французское Националь-
ное собрание в течение последовавших затем двенадцати месяцев, могла
оказаться безрезультатной.
Дело в том, что в вопросе о ЕОС Национальное собрание по отношению
к французскому общественному мнению не было «непредставительным» в том
смысле, какой вкладывался в это слово в зачастую огульных и на редкость
надуманных выпадах английской и американской прессы1. Прежде всего
две наиболее полно представленные в Собрании партии — деголлевцы и ком-
мунисты — были настроены против ЕОС, и даже среди депутатов, избранных
в 1951 году по системе «блокирования», большая часть была против ЕОС.
Вот почему такие адвокаты ЕОС, как Плевен, Рене Мейер, Шуман и Бидо,
ни разу не подвергли ЕОС испытанию в Национальном собрании. Когда же
наконец Мендес-Франс сделал это, ответом, как и следовало ожидать,
было ясное «нет».
1 Одним из самых странных доказательств того, что «французский народ» якобы
был за ЕОС, явились результаты «опроса», опубликованные в одной из газет, согласно
которым, летом 1953 года 46 процентов французов были настроены в пользу ратификации
ЕОС и только 22 процента (то есть даже не все коммунисты)— против. ,
530
4.	ДЕ ГОЛЛЬ СЧИТАЕТ,
ЧТО АНГЛИЯ МОЖЕТ ПОГЛОТИТЬ ФРАНЦУЗСКУЮ ИМПЕРИЮ,
И ОГЛЯДЫВАЕТСЯ НА ВОСТОК
Вне парламента оппозиция против ЕОС была по меньшей мере столь же
сильной: руководители армии с маршалом Жюеном во главе выступали более
или менее открыто против него; интеллигентские слои, за немногим исключе-
нием, были настроены против ЕОС, и де Голль в ноябре 1953 года во все-
услышание объявил, что он непримиримо враждебен этому проекту. Он заявил
это накануне больших дебатов по внешней политике в Национальном собра-
нии и всего за несколько недель до Бермудской конференции.
На своей пресс-конференции де Голль снова упомянул об «этом чудо-
вищном договоре», который, по его словам, лишит Францию ее суверенитета,
разобщит оборону Франции и оборону Французского Союза, нарушит все
ее традиции и установления и заставит ее передать своих солдат организа-
ции, которую она не сможет контролировать. Де Голль возлагал вину за это
и за другие «сверхнациональные уродства» на Жана Монне, которого он назы-
вал «подстрекателем». Это он в 1940 году хотел «объединить короля Георга VI
с президентом Лебреном», в 1943 году он хотел «объединить де Голля с Жиро»,
а теперь пытается сделать то же самое в отношении Франции и Гер-
мании.
«Поскольку победоносная Франция имеет армию, а у побежденной
Германии ее нет,— пародировал де Голль Монне,— давайте ликви-
дируем французскую армию. После этого мы создадим внегосударствен-
ную армию французов и немцев, а поскольку эта армия должна кем-то
управляться, создадим внегосударственное правительство — техно-
кратию. А так как это может не всем понравиться, мы нарисуем новую
вывеску и назовем ее «сообщество»; в конце концов все это неважно,
потому что Европейская армия будет предоставлена в полное распоря-
жение американского главнокомандующего».
В противовес этому де Голль высказался за создание «конфедерации
национальных армий», среди которых Германия сможет занять свое место,
сначала второстепенное и хорошо контролируемое; но это должен быть вели-
кий союз, охватывающий и Англию. Однако де Голль не остановился подробно
на этой «альтернативе» ЕОС, а вместо этого предложил нечто совсем иное:
он считал, что следует попытаться выяснить возможности оживления франко-
русского союза. Франция, сказал он,— все еще союзник России против
всякого возрождения германской угрозы.
Де Голль был явно сыт по горло Западом и говорил об Америке и Англии
в сардоническом тоне. Америке, заявил он, нравится держать всех своих
друзей в водонепроницаемых отсеках; особенно ей нравится разговаривать
наедине с немцами:
«Любопытно, очень любопытно, как американцы сейчас используют
открытый и тайный нажим, чтобы принудить Францию принять ЕОС,
которое может сулить ей только упадок... Поощрение, какое они оказы-
вают Германии в ее стремлении снова стать самой мощной державой
в Европе, может привести рано или поздно только к войне».
Об Англии де Голль говорил с еще большей злобой:
«Да, Англия тоже, хотя и совсем по другим причинам, требует,
чтобы мы ратифицировали договор о так называемой Европейской армии,
хотя ничто на свете не сможет заставить ее самое присоединиться к этой
армии. Отдайте своих солдат другим, лишитесь своего суверенитета,
лишитесь своих доминионов — все это прекрасно для Парижа, но не для *
Лондона... А почему?— осмелюсь я спросить... Потому, что мы нахо-
димся на континенте, на «несчастном континенте», как его уже заранее
назвал Черчилль... Правда, в Германии будет несколько английских
34* 531
солдат и при ЕОС будет находиться несколько внимательных англий-
ских наблюдателей... В самом деле, очень приятно быть почетным гостем
на банкете в клубе, где вы не платите никаких членских взносов».
Де Голль становился теперь ядовитым; казалось, его все еще преследуют
воспоминания о Сирии. Он высказывал мнение, что, если дела Франции пой-
дут плохо, англичане могут в конце концов поглотить Французскую империю:
почему бы и нет?
«Действительно, если Франция во имя ЕОС так решительно желает
отделить себя от своих заморских территорий, ну что ж, пожалуй, тут и
обижаться нечего. В случае мирового кризиса может возникнуть такая си-
туация, когда откроется масса новых возможностей перед Луисом Маунт-
бэт1*еном — главнокомандующим английскими силами в западной части
Средиземноморья, или лордом Александером [де Голль презрительно
хмыкнул] — виконтом Тунисским, или перед королем Ливии, который
как раз сейчас находится с визитом в Марокко...»
Тени Фашоды! Тени Мерс-эль-Кебира!
5.	ПАРЛАМЕНТ ПРОТИВ СПЕШКИ С ЕОС
В конце ноября, в разгар пятидневных дебатов по внешней политике
в Национальном собрании, русские неожиданно согласились на то, чтобы
в начале следующего года в Берлине произошло совещание четырех мини-
стров иностранных дел. Не настаивая, как раньше, на созыве конференции
пяти держав, русские теперь согласились обсудить восстановление объеди-
ненной, независимой, миролюбивой и демократической Германии. Они,
однако, оговорили, что будут настаивать, чтобы вскоре после совещания
четырех, министров состоялась встреча пяти держав, включая Китай.
Эта русская нота, во всяком случае, усилила у многих французских
депутатов сомнения относительно того, что делать дальше, и нежелание
окончательно связывать Францию с ЕОС, несмотря на угрожающий тон,
принятый по отношению к Франции за последние несколько недель большей
частью английской и американской прессы. Подлинная суть проблемы была
высказана вкратце самим Ланьелем, когда он заявил, что «мы должны прово-
дить такую внешнюю политику, которая получила бы самую широкую под-
держку». Этого именно и недоставало политике Ланьеля. Все указывало
на то, что Собрание раскололось на не слишком значительное большинство,
враждебное ЕОС, и довольно солидное меньшинство, более или менее охотно
поддерживавшее ЕОС, не столько, правда (за исключением нескольких фа-
натиков ЕОС), ради него самого, сколько во имя] ^«западной солидар-
ности».
Сам Ланьель, безусловно, не был настроен в пользу ратификации. Он на-
помнил, что в своей программной речи обязался не вносить договор об ЕОС
на ратификацию Собрания «до тех пор, пока мы не будем уверены, что доби-
лись урегулирования Саарской проблемы, пока не будут подписаны разъяс-
нительные протоколы и соглашение с Великобританией».
Ни одно из этих «условий» еще не было выполнено. Еще не было достиг-
нуто никакого соглашения по поводу условий, изложенных Шуманом в отно-
шении Саара 1 апреля 1952 года: 1) сохранение экономического союза
(с Францией) и соглашений, на которых основан этот союз, и 2) политиче-
ская автономия Саара. Что касается соглашения о разъяснительных прото-
колах и соглашения с Англией, то переговоры о них, сказал Ланьель, «про-
текают удовлетворительно»1. Только и всего. Ланьель добавил, что все эти
1 «Дебаты в Национальном собрании», 24 ноября 1953 года, стр. 5485—5486.
532
пункты будут «убедительно» изложены на Бермудской конференции.
Он и не подозревал, что его там ожидало.
Интересно отметить, что по одному из этих главных пунктов Ланьель
был полностью поддержан Мендес-Франсом. Последний сказал, что вот уже
почти неделю он следит за дебатами по вопросу о ЕОС и испытывает при этом
растущее чувство тревоги. Он уверен, что многие из его коллег испытывают
такое же чувство беспокойства. Он не думает, чтобы эта дискуссия о ЕОС
могла дать какой-нибудь устойчивый результат, если не будет найден ком-
промисс, на который практически все могли бы согласиться.
Мендес-Франс считал, что сторонники ЕОС изображают дело слишком
идиллически; противники ЕОС со своей стороны проявили огульно отрица-
тельное отношение и не учли в достаточной степени возможных международ-
ных последствий полного и прямого отказа от ЕОС, который может привести
только к изоляции Франции1.
Многие из других соображений Мендес-Франса: об экономических
аспектах европейского объединения, о доле Англии в его обороне, о пара-
лизующем влиянии на Францию войны в Индокитае — уже предвосхищали
политику, какую он стал проводить полгода спустя как глава правительства,
в ходе эффектных событий лета 1954 года.
Как уже было сказано, резолюция, принятая в конце дебатов 27 ноября,
после больших споров по поводу ее окончательной редакции, была рассчи-
тана на выигрыш времени. Резолюция была составлена правым «независи-
мым» Таре; в ней говорилось только, что Собрание одобряет заявление
правительства и предлагает «обеспечить продолжение политики построения
объединенной Европы». В конце концов резолюция была принята 275 голо-
сами против 244 голосов при 103 воздержавшихся. Голосование отчасти
было обусловлено внутренними соображениями: так, социалисты голосовали
против правительства Ланьеля, хотя некоторые из них были сторонниками
ЕОС; большинство деголлевцев, не удовлетворенные редакцией резолюции,
подразумевавшей одобрение ЕОС, воздержались. Обозреватели и фактически
вся пресса сходились в том, что, говоря словами «Анне политик», «весь тон
дебатов обнаружил растущую оппозицию к Европейской армии и к евро-
пейскому политическому сообществу»1 2, проект которого в этот момент обсу-
ждался (совершенно бесцельно) в Гааге.
В такой атмосфере Бидо и незадачливый Ланьель отправились несколько
дней спустя на Бермудские острова.
6.	НА БЕРМУДСКИХ ОСТРОВАХ. ЧЕРЧИЛЛЬ ПРЕДПОЧИТАЕТ КОЗЛА
ФРАНЦУЗСКОМУ ПРЕМЬЕР-МИНИСТРУ
Ланьель был не очень популярен во Франции, но обращение с ним
на Бермудских островах, в особенности со стороны сэра Уинстона Черчилля
(сильно раздраженного за последние несколько месяцев поведением фран-
цузов), вызвало в конечном счете во Франции гораздо больше досады, чем
смеха,— даже среди людей, не расположенных к Ланьелю. Когда самолет,
на котором прилетели Ланьель и Бидо, спустился на Бермудском аэродроме,
его не встретил оркестр, играющий «Марсельезу», кроме того, был допущен
ряд других грубых нарушений «протокола». Так, например, Ланьеля —
премьер-министра — посадили в один автомобиль с министрами иностран-
ных дел, а автомобиль № 1 был оставлен для Черчилля и Эйзенхауэра.
Хуже того, когда до этого Ланьель и Черчилль ждали на аэродроме прибы-
тия Эйзенхауэра, Черчилль — как сообщила французская пресса — повер-
1 «Дебаты в Национальном собрании», 24 ноября 1953 года, стр. 5513.
2 «Анне политик», 1953 год, стр. 436.
533
нулся спиной к «неизвестному» французскому премьер-министру и стал гла-
дить бороду козла — любимца полка уэльских стрелков. «Симпатичное
животное»,— заявило агентство Франс Пресс, описывая на другой день
банкет, на котором присутствовал этот козел,— но не слишком ли выдаю-
щееся место отведено ему на конференции?»
«Злополучная конференция»,— назвала ее газета «Монд». Вся атмо-
сфера конференции была неприятной: как англичане, так и американцы
все время ясно показывали, что у них больше «нет терпения» возиться с фран-
цузами, что им до смерти надоела их нерешительность в отношении ЕОС
и что американский Конгресс должен без промедления знать, собирается ли
Франция участвовать в ЕОС или нет, прежде чем выделить какие-либо даль-
нейшие ассигнования для Европы.
На другой день после начала конференции Ланьель слег в постель
с гриппом и высокой температурой, так что, в частности, вопрос об Индо-
китае обсуждал от имени французского правительства Бидо, известный
своей твердолобой позицией в этом вопросе.
Бермудская конференция вызвала во Франции досаду и разочарование
по ряду вопросов. Черчилль и Эйзенхауэр совершенно игнорировали мнение
французского Национального собрания, которое, в частности, подразуме-
вало, что изложенные Ланьелем условия — урегулирование Саарского
вопроса, участие Англии и т. д.— должны быть выполнены до ратификации
договора о ЕОС. Не давая французам никаких определенных гарантий
ни в чем, Эйзенхауэр безапелляционно потребовал, чтобы договор о ЕОС
был ратифицирован к 15 марта. И хотя Черчилль однажды — либо умыш-
ленно, либо оговорившись — саркастически назвал Европейскую армию
«многоязычной армией», он вел себя с французами не лучше, чем американцы.
Как сообщала французская пресса, Идену пришлось «прийти на выручку»
ц заглаживать неуместную шутку Черчилля; тем не менее некоторые фран-
цузские, обозреватели задавались вопросом, не думает ли уж Черчилль
о национальной германской армии как благоприятной альтернативе. Между
тем запугивание Ланьеля — больного человека — и Бидо, тоже чувство-
вавшего себя не очень хорошо1, продолжалось день за днем до тех пор,
пока французы наконец не согласились, вразрез с мнением Национального
собрания, подписать коммюнике, где создание ЕОС именовалось «насущной
.необходимостью».
В Париже господствовало мнение, что на Бермудской конференции
французов умышленно оскорбляли и что началась «эра ультиматумов».
Одно из самых резких мнений по поводу всего этого было высказано Кло-
дом Бурде; в передовой еженедельника «Франс обсерватер», озаглавленной
«Нам нужен Камброн», Бурде выражал сожаление, что на Бермудской кон-
ференции Франция не была представлена кем-нибудь вроде наполеоновского
генерала Камброна, который во время битвы при Ватерлоо послал к черту
Веллингтона, предложившего ему сдаться.
Хуже того, на Бермудской конференции американцы дали ясно понять,
что их не интересует стремление французов к миру в Индокитае и что они
намерены игнорировать предложение Хо Ши Мина начать переговоры о пере-
мирии, сделанное им только неделю назад в заявлении шведской газете
«Экспрессен».
«В плане, выдвинутом американской делегацией,— писал 10 декабря
в «Франс обсерватер» А. де Галар,— не содержалось никакого упоми-
нания о возможности перемирия, наоборот, он подразумевал, что воен-
ные действия должны быть усилены; американские инструкторы, кото-
рые приобрели опыт в Корее, будут посланы в Индокитай, вьетнамские
1 Только незадолго перед тем’с ним случился обморок во время одного из выступле-
ний в Национальном собрании.
534
офицеры пройдут курс обучения в американской армии, и военная мис-
сия США примет участие в организации вьетнамских воинских частей.
Кроме того, американские офицеры из Токио будут прикомандированы
к французскому главному командованию в Индокитае, против чего год
назад решительно возражал Делаттр... И последнее по порядку, но
не по значению,— приток долларов и военных материалов будет увели-
чен и ускорен.
Короче говоря, сейчас, когда французы стремятся окончить войну,
американцы дают им все, в чем отказывали последние семь лет.
Все это может привести только к усилению войны. И совершенно оче-
видно, что Вашингтон твердо намерен и далее оказывать давление на Даль-
ний Восток и что с момента окончания войны в Корее он собирается
сосредоточить это давление на Индокитае... В данных обстоятельствах
французской делегации было нетрудно добиться упоминания в заклю-
чительном коммюнике о «жизненной важности» войны в Индокитае;
два года назад Делаттр де Тассиньи в течение двух дней тщетно пытался
вырвать у американцев это определение... Короче говоря, нас теперь
заставляют продолжать войну в Индокитае, хотим мы этого или нет...»
С благословения Бидо и МРП и с помощью новых «энергичных» тех-
нических приемов Наварра • война в Индокитае действительно продол-
жалась.
20 ноября шесть батальонов парашютистов были сброшены на деревню
Дьен Бьен Фу, которую французское командование назвало «ключом к обла-
сти Таи». Захват этого изолированного селения в центре вражеской терри-
тории и почти в 200 милях от дельты Красной реки, где были сконцентри-
рованы главные французские силы, приветствовался как крупный успех
и был рассчитан на то, чтобы связать большие силы Вьетмина в области Таи.
В последующие недели Дьен Бьен Фу была превращена во французскую
«крепость».
Однако ход событий в декабре 1953 года показал, что командование
Вьетмина пока еще не обращает на Дьен Бьен Фу серьезного внимания и вме-
сто этого готовится напасть на Лай Чау — другой недавно захваченный
французами укрепленный пункт в области Таи. Французы сочли необходи-
мым эвакуировать его 11 декабря.
Один французский военный комментатор, обладавший большей прони-
цательностью, чем генерал Наварр, писал в то время:
«Теперь предположим, что утверждение французского командова-
ния правильно, что ситуация в Лай Чау была катастрофической и что
было абсурдно держать крупный гарнизон в пункте, совершенно изоли-
рованном от главного театра военных действий. Но ведь тогда то же самое
можно сказать и в отношении Дьен Бьен Фу... Есть только два пути:
или мы перебросим обратно в район Дельты все силы Экспедиционного
корпуса и оставим почти всю страну в распоряжении Вьетмина, или
будем лезть из кожи вон, чтобы поддерживать гарнизоны в разных
районах страны с помощью «воздушных мостов»,— гарнизоны, которые
даже не будут в состоянии вмешиваться в передвижение войск врага.
Что бы мы ни сделали, в обоих случаях выигрывает генерал Зиап [главно-
командующий Вьетмина ] »х.
Зиап не торопился нападать на Дьен Бьен Фу; это толкнуло французское
командование на то, чтобы в последующие недели подбрасывать все больше
людей и снаряжения в «крепость». Между тем чем крупнее становились
там французские силы,, тем выгоднее было Зиапу атаковать и уничтожить
их... Однако это уже особая история, которая будет рассказана в своем
месте.
1 Роже Паре в еженедельнике «Франс обсерватер», 17 декабря 1953 года.
535
Но есть какая-то ирония в этом совпадении: пока на Бермудской конфе-
ренции США обещали помочь Франции организовать более крупную и более
успешную войну во Вьетнаме, там уже начал разыгрываться первый акт
трагедии Дьен Бьен Фу. Понимал ли уже тогда Хо Ши Мин, что без скорой
эффектной победы Вьетмина над французами Вашингтон не позволит им отка-
заться от продолжения борьбы или хотя бы попытаться прийти к соглаше-
нию с Вьетмином? К этому времени Вьетмин с помощью китайцев уже создал
хорошо обученную и сравнительно хорошо оснащенную современную армию.
Наварр, как он признался позже, недооценил силы этой армии. Во всяком
случае, он утверждал, что 105-миллиметровые орудия Вьетмина (сделанные
в США), участвовавшие в штурме Дьен Бьен Фу, явились «сюрпризом» для
французского командования в Индокитае.
С Т Ь ШЕСТ
Конец эпохи
Глава первая
КАТАСТРОФА В ИНДОКИТАЕ
1.	ПОВОРОТНЫЙ ПУНКТ
Наконец наступило время для принятия серьезных решений в отноше-
нии Индокитая, Северной Африки и Германии.
1954 год распадается на две почти равные части: период до прихода
к власти Мендестфранса и период правления Мендес-Франса, который
длился до 4 февраля 1955 года.
Пожалуй, еще рано рассматривать этот период в четкой исторической
перспективе, но несколько фактов вырисовывается вполне отчетливо.
1.	Первая половина 1954 года характеризовалась большой тревогой
и пессимизмом; пока бедственное положение в Дьен Бьен Фу не достигло
своей высшей точки, в течение нескольких дней казалось, что опасность
возникновения третьей мировой войны была ближе, чем за ряд предыду-
щих лет, сильнее, чем во время берлинской блокады 1948—1949 годов или
даже в период наступления Макартура в направлении реки Ялуцзян в ноябре
1950 года.
Берлинское совещание четырех министров иностранных дел в начале
года1 оказалось безрезультатным. Отказываясь от проведения свободных
выборов в Германии и урегулирования австрийского вопроса, Молотов никак
не помогал решению вопроса. С другой стороны, упорство, с каким Бидо,
Даллес и Иден отказывались обсуждать с русскими вопрос о ЕОС, также
не помогало делу.
2.	В конце концов создавшееся к июню катастрофическое положение
в Индокитае потребовало принятия решительных мер, и наиболее подходя-
щей кандидатурой для этого был Мендес-Франс, человек, который за послед-
ние несколько лет приобрел репутацию самого последовательного и кон-
структивно мыслящего «лидера оппозиции». Он разрешил индокитайский
кризис с непревзойденным мастерством и в новом «стиле» руководства Фран- 1 * * * * * * В
1 Берлинское совещание министров иностранных дел четырех держав — СССР, Анг-
лии, Франции и США—происходило с 25 января по 18 февраля 1954 г. В основу работы
совещания была положена повестка дня, предложенная делегацией СССР: 1) о мероприя-
тиях по уменьшению напряженности в международных отношениях и о созыве совещания
министров иностранных дел Франции, Англии, США, СССР и КНР. В результате обсу-
ждения этого пункта повестки дня участники Берлинского совещания достигли соглаше-
ния о том, что правительства СССР, Англии, США и Франции будут содействовать успеш-
ному разрешению проблемы разоружения или по крайней мере значительному сокраще-
нию вооружений и будут продолжать в дальнейшем обмен мнениями по этому вопросу.
2) Германский вопрос и задачи обеспечения европейской безопасности. Согласованного
решения по германскому вопросу не было принято ввиду позиции западных держав, про-
водящих политику ремилитаризации Западной Германии и включения ее в военные бло-
ки. В ходе совещания советская делегация выдвинула проект Общеевропейского договора
о коллективной безопасности в Европе. 3) Об австрийском государственном договоре.
В этом вопросе также не было достигнуто согласованного решения. Министры иностран-
ных дел договорились о созыве совещания по корейскому вопросу и по вопросу о восстано-
влении мира в Индокитае.— Прим. ред.
539
ццей; это сразу же не только сделало его популярным во всей Франции*,,
но и возбудило интерес к Франции и ее новому лидеру во всем мире. Како-вы бы
ни были негласные суждения о Мендес-Франсе среди французских полити-
ческих партий, популярность в стране человека, который «кончает» войну
в’Индокитае, была такова, что в течение двух месяцев никто не решался
открыто выступить против него. С помощью англичан и не обращая внимания
на дурное настроение американцев, он провел переговоры о перемирии в Индо-
китае. И буквально через несколько дней, взяв с собой Жюена, вылетел
в Тунис и объявил о начале новой эры в отношениях между Францией и Север-
ной Африкой.
Было ли это гениальным ходом — взять с собой Жюена, героя
колонистов? Так казалось в то время. Но на самом деле, пожалуй,.
Мендес-Франс тут немного перемудрил. Такая мысль приходила кое-кому
в голову. Мендес-Франс понимал, что он должен здесь добиться
успеха так же быстро, как добился его в вопросе об Индокитае,
что иначе ничего не выйдет; а добиться успеха можно было только путем
компромисса с врагами. У него не было достаточного числа политических
друзей, чтобы действовать не спеша. Малейшая ошибка или даже заминка
в серии его эффектных успехов могла оказаться роковой.
3.	Престиж Мендес-Франса в стране был все еще очень велик, когда
он предпринял самую смелую из всех своих операций — Брюссельскую кон-
ференцию. Эта конференция была началом его падения. Пытаясь «найти ком-
промисс» в отношении ЕОС, вместо того чтобы сразу его отвергнуть, как
потом и случилось, Мендес-Франс вызвал недовольство у большинства про-
тивников ЕОС; когда же в конце концов после неудачи в Брюсселе договор
о ЕОС был отвергнут парламентом, Франция внезапно снова навлекла
на себя недовольство английского и американского правительств, и враги
Мендес-Франса возликовали. Английская и американская пресса теперь
кричала, что он «изолировал» Францию. Кампания против него все усили-
валась, и, опасаясь этой «изоляции» (а Мендес-Франс всегда боялся про-
слыть «нейтралистом» и еще больше — «попутчиком коммунистов»), он в конце
концов уступил настойчивому англо-американскому требованию о перевоору-
жении Германии на другой основе. Потеряв в значительной мере ту под-
держку, какой он пользовался среди противников перевооружения Германии,.
Мендес-Франс стал теперь легко уязвимым.
4.	Тлевшие угольки зависти и неприязни к нему правых и МРП
разгорелись в ослепляющее пламя ненависти. Мендес-Франса ненавидели но
только за то, что он уже совершил, но и за то, что он мог совершить,
если ему дать для этого достаточно времени. Смертельную ненависть питали
к нему лоббисты виноделов, которые были свидетелями его первых схва-
ток с Бахусом и боялись, что на их долю выпадут еще худшие испыта-
ния; эти чувства полностью разделяли и североафриканские лоббисты,,
которых далеко не успокоила его эффектная поездка в Тунис: они кри-
чали, что он только содействовал восстанию в Алжире и росту террора в:
Марокко.
Объединив свои силы, Бидо и его МРП, североафриканские колонисты
и лоббисты виноделов и сахарозаводчиков, чьим главным оратором в Нацио-
нальном собрании был некий Лежандр, пытались взорвать правительство-
изнутри с помощью «дела Дида». Они распространяли различные истории
в стиле романов «плаща и кинжала» о двойных и тройных агентах, об утечке
военных тайн. Распускали различные инсинуации против министра внутрен-
них дел Миттерана, пытались доказать, что война в Индокитае не была про-
играна, а Франции был нанесен удар ножом в спину шайкой предателей,
состоявших в тесном контакте не только с отдельными членами правитель-
ства, но, возможно, даже с самим Мендес-Франсом. Люди старшего поколе-
ния помнили грязные махинации такого рода в прошлом, например в деле
540
«Саленгро1 в 1936 году, когда министр внутренних дел в правительстве Блюма
•был доведен до самоубийства начатой против него кампанией в прессе. Кампа-
ния против Миттерана, несмотря на инсинуации Бидо, провалилась, но воен-
ные власти нашли двух «козлов отпущения» — Жиля Мартине и Роже Сте-
пана из еженедельника «Франс обсерватер»,— которые «разгласили» воен-
ные тайны и таким образом способствовали поражению в войне в Индокитае!
В такой отравленной атмосфере в конце года незначительным большин-
ством были ратифицированы в Национальном собрании Парижские согла-
шения1 2. Мендес-Франс поддержал перевооружение Германии не потому, что
хотел его, а потому, что боялся изоляции Франции. Черчилль и Иден еще
больше, чем американцы, угрожали Франции «пустым креслом». Теперь,
когда Мендес-Франс сделал то, что просили его не делать столько друзей
из левого лагеря, для его врагов настало время покончить с ним. В начале
•февраля, прежде чем он смог приступить к осуществлению своей широко
•задуманной программы реорганизации Франции в крупных масштабах,
•он был свергнут среди злобных выкриков и оскорблений, исходивших
не только от фракции МРП, но также и от других депутатов, чьей поддерж-
кой Мендес-Франс, с его шаткой парламентской опорой, пользовался
в прошлом, хотя и знал, что в душе они были его врагами.
Какой урок следует извлечь из этого странного, почти единственного
в своем роде в истории Франции опыта, в котором выдающаяся личность
вступает в конфликт с «системой» (говоря словами де Голля) почти сразу же,
как только минет непосредственная опасность для страны? В каком отно-
шении стиль управления Мендес-Франса отличался от приемов его предше-
ственников? Какую роль в его эффектном успехе летом 1954 года сыграла
поддержка общественного мнения? Что было альтернативой капитуляции
в вопросе перевооружения Германии? Считали ли Мендес-Франса виновным
в той атмосфере горькой покорности судьбе, в какой Франция согласилась
в конце концов на это перевооружение? Наконец, будут ли помнить Мендес-
Франса просто как «случайное явление» или «мендесизм» будет продол-
жаться — с самим Мендесом или без него? Ответ на некоторые из этих вопро-
сов можно получить только при внимательном изучении столкновения раз-
личных интересов и политических сил во Франции в течение тех немногих
месяцев, когда «ПМФ», или «г-н Франс», и сама Франция фигурировали
в заголовках мировой прессы.
2.	ВЫБОРЫ ПРЕЗИДЕНТА
«Злосчастная» Бермудская конференция была последним крупным
международным событием в конце 1953 года. Ланьель вернулся в Париж,
чувствуя, что с ним и с его страной плохо обошлись именно потому, что
парламент все еще не хотел одобрить ЕОС.и перевооружение Германии.
Лично он попытался вознаградить себя тем, что выдвинул свою канди-
датуру в президенты республики,— и опять потерпел крах. Президентские
выборы, в которых отношение кандидатов к ЕОС имело первостепенное значе-
1 Роже Саленгро — социалист, министр внутренних дел в правительстве Народного
фронта, подвергся травле со стороны реакционной печати, обвинившей его в дезертир-
стве из армии во время первой мировой войны. Кампания продолжалась, несмотря на оправ-
дание Саленгро военным судом и на принятую 13 ноября 1936 года подавляющим боль-
шинством резолюцию палаты депутатов, полностью отвергшей возведенное против него
•обвинение. Саленгро отравился газом 19 ноября 1936 г. в Лилле.— Прим. ред.
2 Парижские соглашения — ряд соглашений, подписанных 23 октября 1954 года
в Париже министрами иностранных дел западноевропейских стран и США, имеющих
целью вооружение Западной Германии и включение ее в военные блоки западных держав.
Парижские соглашения были затем ратифицированы парламентами стран, участвующих
® Западноевропейском союзе. — Прим. ред.
541
ние, играли на руку иностранной прессе, которая резко нападала на Фран-
цию уже во время Бермудской конференции. «Версальский цирк» и другие»
подобные выражения стали обычными в англо-американской прессе только»
потому, что потребовалось не два или три, как обычно, а тринадцать туров,
и шесть дней, чтобы выбрать нового президента. Президентские выборы
вызвали взрыв оскорбительных замечаний относительно французских инсти-
тутов и французов вообще.
Несомненно, шумная предвыборная агитация, которую вел в пользу
премьера его брат сенатор Рене Ланьель (вскоре получивший прозвище-
«Господин брат»1), была достаточно курьезной, но в выборной кампании была
и своя серьезная сторона — коренной спор по вопросу о EOG. С конститу-
ционной точки зрения в тринадцати турах не было ничего незаконного,
однако к десятому туру и кандидаты и избиратели начали нервничать и зада-
ваться вопросом, долго ли будет продолжаться «тупик». Характерно, что»
кандидатуры двух наиболее откровенных «европейцев» — Бидо и Дельбоса —
отпали почти сразу же: первая — после второго, а другая— после третьего
тура. Если в конце концов сенатор Рене Коти был избран 477 голосами про-
тив 329, поданных за Нежлена (кандидата социалистов, выступавшего против-
ЕОС и поддержанного коммунистами1 2), то главным образом потому, что Коти
не занял определенной позиции в вопросе о ЕОС. Решительный сторонник
ЕОС — или, наоборот, страстный его противник — не имел бы никаких
шансов на успех.
Однако, как только закончились выборы президента, все о них тотчас же»
забыли. Коти — в глазах многих выглядевший, пожалуй, чересчур пра-
вым — оказался человеком, вполне достойным своего поста. Он симпати-
чен и обладает репутацией честного, хотя и не выдающегося парламентско-
го и государственного деятеля. Опубликованные в прессе старомодные»
фотографии, изображающие всю семью Коти на пляже в Этрата в 1902 году,
где будущий президент республики сфотографирован в полосатом купальном;
костюме и соломенной шляпе, а также непристойные — да и не очень забав-
ные — песенки, сочиненные монмартрскими песенниками3 на тему о внуши-
тельных размерах его супруги — кстати, весьма почтенной дамы,—
не нанесли никакого вреда президенту. Это- только хорошо рекомендует че-
ловека, если про него нельзя сказать ничего, кроме того, что у него тол-
стая жена.
В общем это был не такой уж плохой финал для 1953 года. Новый пре-
зидент, казалось, олицетворял собой респектабельность и преемственность
республиканского строя. К этому добавился небольшой, но приятный демо-
кратический штрих: газеты рассказали о том, как г-жа Коти, узнав поздно-
вечером 23 декабря, что ее муж избран президентом республики, сбежала
вниз по лестнице и на радостях обняла и расцеловала свою консьержку-
3.	БЕРЛИН И СТРАННОЕ ПОВЕДЕНИЕ БИДО
Оглядываясь на пройденный за год путь, большинство газет в своих
редакционных обзорах отметили, что 1953 год был не таким уж плохим. Эко-
номические условия были вполне сносными, и в международном плане был
1 Вскоре после этого у Рене Ланьеля выявились серьезные финансовые затруднения,
и он был задержан французской полицией на аэродроме Орли, откуда собирался вылететь-
в Южную Америку. Этот экстравагантный случай вместе с обыском «Господина брата»-
таможенными чиновниками также не способствовал росту престижа Жозефа Ланьеля.
2 Кроме того, 65 голосов было подано за других кандидатов.
3 Во времена Третьей республики монмартрские песенники, например в театре
«Двух ослов», часто создавали острые политические сатиры, но это им не удается в период.
Четвертой республики. Профессия песенников пришла в упадок.
542
заметен несомненный сдвиг в лучшую сторону. Газета «Монд» в новогодней
передовой статье высказала мнение, что год назад обстановка была значи-
тельно мрачнее. В США победа республиканцев выглядела вначале как
победа политики «отбрасывания» со всеми вытекающими из нее страшны-
ми последствиями. На Востоке смерть Сталина если не вызвала, то по
крайней мере ускорила возврат к здравой политике, а растущая мощь.
России как «атомной» державы оказала благотворное влияние на США.
Советские атомные бомбы отбили у США охоту к разговорам о превентивной
войне, и страх американцев перед русскими атомными бомбами, как выра-
зилась та же самая «Монд» несколько дней спустя, явился, пожалуй, «источ-
ником благоразумия»1. Этот «возврат к здравой политике» был продемонстри-
рован перемирием в Корее; оказавшись перед выбором — продолжать войну
или вернуться к статус-кво, обе стороны предпочли в конце концов послед-
нее как меньшее зло. «Монд» выразила надежду, что на Берлинском совеща-
нии — первой с 1949 года встрече четырех министров иностранных дел —
будет сделана серьезная попытка достигнуть соглашения по вопросам Гер-
мании и Австрии.
Что касается Индокитая, «Монд» считала, что Франции давно уже-
пора выработать* в этом вопросе независимую политику. Это был явный на-
мек на тот факт, что США подкупом и лестью толкали Францию на про-
должение войны, несмотря на крайнее отвращение к этой войне в самой
Франции. Как вскоре выяснилось, США тогда оплачивали свыше двух,
третей стоимости войны в Индокитае.
У Франции были достаточно веские причины испытывать опасения
по двум направлениям — в вопросах Германии и Индокитая. Уже 7 января
газета «Монд» прямо заявила об этом. Весь ход войны зависел теперь от под-
держки американцев — как политической, так и финансовой.
«Если военное поражение и решение американцев не вмешиваться
вынудят нас вести переговоры в Индокитае, то, пожалуй, будет слиш-
ком поздно думать о почетных условиях. Именно потому, что мы не стали
вести переговоры на своих собственных условиях, любая случайность,
может поставить нас теперь в весьма невыгодное положение по отно-
шению к Хо Ши Мину».
Подлинно пророческое предвидение. Следует напомнить, что незадолго
до Бермудской конференции Хо Ши Мин в заявлении газете «Экспрессен»-
сделал разумное предложение о переговорах. В правительстве Ланьеля
возникли разногласия на этот счет, и такие его члены, как Жаке, который
готов был откликнуться на предложение Хо Ши Мина, были вынуждены под-
чиниться «твердолобому» большинству, решившему игнорировать это пред-
ложение.
К намеченному времени открытия Берлинского совещания «случай-
ность», которой суждено было привести к предсказанному «Монд» «невыгод-
ному» положении) Франции, уже занимала видное место под рубрикой «послед-
них известий» во французской прессе. Деревня Дьен Бьен Фу, расположен-
ная на границе области Таи и Лаоса, в 200 милях к юго-западу от Ханоя,
была захвачена 20 ноября французским парашютным дерантом и превра-
щена в крепость в глубоком тылу противника; в официозных органах печати ее
всячески рекламировали как жемчужину в короне «плана Наварра». На Дьен
Бьен Фу смотрели как на гигантскую западню, в которую попадется Вьетмин;
скептический взгляд на это таких знатоков Индокитая/как корреспондент
«Монд» Робер Гийен, игнорировался правительством Ланьеля. Нелепое
самодовольство, связанное с Дьен Бьен Фу, до известной степени объясняет
вызывающее поведение Бидо на Берлинском совещании. Но причина была
не только в этом. Даллес и Иден умышленно превозносили Бидо как «пред-
1 «Монд», 6 января 1954 года.
543,
ставителя Запада», как «человека, который не пойдет на компромисс в вопросе
с ЕОС» и не позволит Молотову осуществить его слишком прозрачный
маневр — попытку разъединить Францию с ее английскими и американ-
скими союзниками.
Бидо в Берлине стал выразителем двух идей: решимости ратифициро-
вать ЕОС и решимости продолжать войну в Индокитае любой ценой вопреки
его повторным лицемерным заявлениям в духе «миролюбия».
Какие причудливые и путаные мысли рождались в мозгуБидо— лидера
той МРП, которая (вместе с несколькими другими людьми вроде Плевена)
была более, чем какая-либо другая партия, ответственна'за бесцельную семи-
летнюю войну в Индокитае?
Один из его товарищей по Сопротивлению Клод Бурде с горечью писал
к концу Берлинского совещания:
«Чего в конце концов добивается Бидо, чего хочет МРП, политику
которой он олицетворяет? Неужели их вдохновляет «европейский миф»,
ради которого они готовы пожертвовать всем в Европе и Азии, хотя
Франция тотчас сбросила бы «каролингское» ярмо1, если бы не нужда-
лась в долларах для продолжения войны в Индокитае? Или тут дей-
ствует тот страшный механизм, который был пущен в ход бомбардиров-
кой Хайфона,— механизм, который они теперь не смеют остановить
из опасения, что обнаружится слишко'м много ужасов и слишком много
грязных махинаций? Или это политика Ватикана... который ставит
своей целью создание малой клерикальной Европы? Или эти люди
боятся Джона Фостера Даллеса, который сам запуган Маккарти —
марионеткой в руках наиболее реакционных католических элементов
Америки? (Два последних вопроса связаны между собой.) Наконец,
может быть, поразительное тщеславие Бидо делает его таким несговор-
чивым и таким плодовитым в части безапелляционных заявлений и общих
формулировок, которые и расплывчаты и категоричны, настолько кате-
горичны, что ему даже не приходит в голову задуматься, не вступил ли
он на путь безумия? Или, может быть, он разочаровался во всех своих
былых идеалах и потому так безапелляционен, что хочет замаскировать
страшное внутреннее смятение? Бывает, что именно слабые люди в поис-
ках выхода бросаются очертя голову в такие именно «смелые пред-
приятия»1 2.
Разумеется, по германской проблеме на Берлинском совещании не было
достигнуто успеха. Этого и следовало ожидать. Дюверже вкратце выразил
суть дела еще до открытия совещания. Он писал в «Монд»:
«Нам говорят, что ЕОС не должно быть предметом каких-либо пере-
говоров в Берлине. Таково мнение Робера Шумана. Это также мнение
Аденауэра, почти всех американцев и многих англичан, что означает
только одно: германская проблема не должна обсуждаться в Берлине.
В таком случае провал совещания неизбежен. Этого и хотят сторонники
ЕОС. Как только совещание в Берлине будет сорвано, они скажут:
«Вы видите, у нас нет иного выхода, кроме ЕОС».
«Германскую^проблему» в Берлине, конечно, обсуждали. Был выдвинут
план Идена, который Молотов отклонил. Обсуждались различные другие
предложения,"‘включая советский план создания Европы двадцати пяти дер-
жав, но без всякого результата. План Идена не давал никакой гарантии про-
тив перевооружения всей Германии и «интеграции» ее с Западом, а русский
план казался многим «европейской доктриной Монро», на основании которой
Соединенным Штатам велят «убираться домой». Молотов мог бы спутать
1 Пропагандисты «европейской интеграции», особенно в ФРГ, часто говорят, что
речь идет об «объединении» Европы в границах империи Карла Великого.— Прим. ред.
2 «Франс обсерватёр», 25 февраля 1954 года.
544
все карты западных держав, предложив нейтрализацию Австрии, как это
сделало советское правительство год спустя — когда, вероятно, было уже
поздно предотвратить перевооружение Германии,— но он не счел нужным
предложить что-либо подобное в 1954 году. Таким образом, тупик по герман-
скому вопросу остался в прежнем виде; Молотов предпочел просто надеяться,
что в конце концов Франция отвергнет ЕОС, как бы ни возражал против
этого Бидо. Ни один из многочисленных «планов», выдвинутых во Франции,
даже не обсуждался; например, отказ от ЕОС в обмен на предоставление
русскими политической свободы Восточной Германии (причем созданная
таким образом «нейтральная Германия» должна была получить совместные
гарантии США и СССР) или «улучшенный вариант» старого плана — «инте-
грация» нейтральной Германии с Западом1.
Роль Бидо в Берлине была и активной и пассивной. Задумав то, что
в дальнейшем получило название «операции Бидо», Даллес, по-видимому,
воображал, что польстит тщеславию французов, что престиж Бидо во Фран-
ции возрастет и шансы ЕОС сильно повысятся. Анри Пьер писал 6 февраля
в «Монд» в корреспонденции из Вашингтона:
«США совершенно искренне воображают, что, выдвинув Бидо
на передний план в Берлине, англичане и американцы излечат Францию
от ее «комплекса неполноценности», который вызывает все эти вспышки
ультранационалистских настроений с их требованием независимой
французской политики... Один только Шэкфорд из агентства Скриппс-
Говарда, не придерживающийся, как остальная пресса, линии официаль-
ной пропаганды, заявил, что Бидо не пользуется популярностью во Фран-
ции, что французы не доверяют министрам, вокруг которых иностранцы
поднимают слишком много шуму, и выразил сомнение, не явится ли для
Бидо англо-американская любовь к нему «поцелуем смерти»...»
4.	«УСЛОВИЯ ПРЕКРАЩЕНИЯ ОГНЯ», ВЫДВИНУТЫЕ ЛАНЬЕ ЛЕМ
Берлинское совещание можно было бы считать полностью неудавшимся,
если бы не одно его решение: созвать в апреле в Женеве конференцию по корей-
скому и индокитайскому вопросам. Как это произошло? Молотов в частной
беседе с Бидо предложил, чтобы Россия выступила посредницей в организа-
ции прямых переговоров между Францией и Вьетмином. Бидо отверг это
предложение, но, под давлением французского общественного и парламент-
ского мнения и несмотря на весьма сдержанное отношение Даллеса, дал
согласие на Женевскую конференцию, хотя со всякими мысленными оговор-
ками, как можно догадаться по последующему ходу событий1 2.
Одним из самых некрасивых аспектов Берлинского совещания была
попытка Бидо убедить французскую общественность, что он якобы уговорил
Россию (и Китай)' «покинуть» Хо Ши Мина — по-видимому, в обмен на при-
знание пекинского правительства Францией и США и допуск его в ООН,—
хотя даже ребенку было ясно, что Бидо не имел права давать обязательства
от имени США ни по одному из этих пунктов. Тем не менее версия о том, что
Китай и Россия намереваются «бросить» Вьетмин, изображалась как боль-
шое достижение Бидо в Берлине: она подразумевала скорую победу Фран-
ции над Вьетмином. Корреспонденты «Монд» и «Фигаро» в Берлине были
инспирированы Бидо для распространения этой версии. Французское офи-
циальное информационное агентство 9 марта, накануне дебатов в Нацио-
нальном собрании по вопросу об Индокитае, опубликовало, мягко
1 Морис Дюверже в газете «Монд» от 20 января 1954 года.
2 Говорят, что он, кроме того, «обещал» Даллесу ратификацию договора о ЕОС
в ответ на неохотно данное Даллесом согласие участвовать в Женевском совещании.
35 д. Верт
545
выражаясь, поразительно искаженный текст речи, произнесенной в Пекине
Чэнь Юнем, одним из китайских коммунистических лидеров. В этом «отре-
дактированном» варианте его речи, который имел только самое отдаленное
сходство с тем, что было им сказано на самом деле, «давалось понять», что
Китай готов «бросить» Хо Ши Мина ради укрепления мира во всем мире
и внутренней стабильности Китая. Полный текст речи,- опубликованной
6 марта в бюллетене агентства Синьхуа, показал, что вариант агентства
Франс Пресс является поразительно «свободным изложением» того, что
сказал Чэнь Юнь.
Публикация этого странного «документа» имела целью показать, каких
больших успехов достиг Бидо в Берлине, а также наперед сорвать всякие
серьезные переговоры в Женеве или, пожалуй, даже дать понять, что такая
конференция вообще никому не нужна, поскольку Вьетмин, в сущности,
уже обречен на гибель. Однако стоило лишь ознакомиться с советской
печатью, чтобы понять, что во всем этом не было ни слова правды. Советская
пресса превозносила Вьетмин, как никогда раньше, что никак не вязалось
с версией о намерении «бросить» Демократическую Республику Вьетнам, как
называли ее русские. «Правда» высмеивала как «условия» Ланьеля о пре-
кращении огня, предложенные им Вьетмину в речи от 5 марта, так и вы-
ступление Бидо в комиссии по иностранным делам Национального собрания,
где он заявил, что не видит «необходимости приглашать представителей
Вьетмина в Женеву», так как не признает мятежников «правительством».
«Условия» Ланьеля о прекращении огня были выработаны Плевеном
при посещении им в феврале Индокитая совместно с генералом Наварром.
Условия были настолько нереалистичными, что, по словам вашингтонского
корреспондента «Монд», американская пресса, оценивая их, заявила: «к сча-
стью», у них нет шансов быть принятыми Вьетмином.
В частности, Ланьель потребовал:
1)	эвакуации всех войск Вьетмина из Лаоса;
2)	создания нейтральной зоны вокруг Тонкинской дельты и эвакуации
оттуда под контролем всех вьетминских войск (то есть то, чего французы
тщетно пытались добиться силой оружия);
3)	концентрации всех войск Вьетмина в определенном районе Централь-
ного Аннама;
4)	разоружения всех войск Вьетмина в Южном Вьетнаме или эвакуации
их оттуда.
Ланьель совершенно не упомянул о Дьен Бьен Фу и других укреплен-
ных пунктах, занятых французами на территории Вьетмина; по-видимому,
Наварр намеревался их сохранить за собой. Все это означало, что Наварр
предлагал создание «постоянного фронта» в Центральном Аннаме и полную
капитуляцию Вьетмина перед французами в двух наиболее важных районах—
в Кохинхине и Тонкинской дельте; принятие этих предложений Вьетмином
означало бы для Франции большую стратегическую победу без единого
выстрела.
Тем временем лондонская газета «Обсервер» опубликовала в коррес-
понденции из Дели контрпредложения, которые, как сообщалось, были пере-
даны Хо Ши Мином Индии. В основном они сводились к созданию 100-миль-
ной линии фронта к северу от 16-й параллели, к сдаче Тонкина Вьетмину
и эвакуации войск Вьетмина из Кохинхины. Эти предложения в общих чер-
тах предвосхищали условия перемирия, которые были окончательно согла-
сованы в июле. Если они отступали от прежнего утверждения Хо Ши Мина
о нерасторжимости трех частей Вьетнама, то, очевидно, только потому,
что он хотел сделать эти предложения возможно более приемлемыми для
французов и избежать риска «интернационализации» войны. Эти условия
прекращения огня не исключали возможности заключения — одновременно
или впоследствии — политического соглашения.
546
5.	ДЬЕН БЬЕН ФУ
Мы подходим к самому драматическому эпизоду в индокитайской войне —
битве за Дьен Бьен Фу.
Дьен Бьен Фу была крепостью, искусственно созданной, согласно «дина-
мическому» плану Наварра, с целью дезорганизовать тыл противника.
Это был крупный просчет. Один французский комментатор1 писал:
«Отряды парашютистов создали на границе области Таи и Лаоса
«пункт притяжения» для регулярных частей вьетминской армии.
Опыт, однако, показал, что эта «крепость», целиком зависящая от «воз-
душного моста», не помешала войскам Вьетмина занять весь Северный
Лаос... План Наварра предполагал, что Дьен Бьен Фу будет отвлекать
врага для «второстепенных операций», и предусматривал мелкие насту-
пательные операции в тылу противника, а также тактические атаки
в разных местах. Вместо этого Дьен Бьен Фу стала осажденной крепо-
стью, где могла развернуться только крупная битва. С течением вре-
мени гарнизон крепости становился все более многочисленным, и, вместо
того чтобы стать «пунктом притяжения» для врага, она превратилась
в «центр притяжения» для сил Экспедиционного корпуса. Не Вьетмин,
а французы «завязли» в Дьен Бьен Фу, и если бы Вьетмин захватил
крепость, то результатом этого было бы страшное ослабление всей пози-
ции французов в Дельте».
В ноябре и декабре, вскоре после того как шесть первых батальонов
парашютистов были сброшены в Дьен Бьен Фу, французские войска все еще
могли совершать воздушно-десантные рейды в тыл противника; к февралю же
Дьен Бьен Фу была уже плотно окружена силами Вьетмина, хотя последние
все еще остерегались нападать на крепость.
В газете «Монд» было опубликовано свидетельство очевидца —
Робера Гийена, относящееся к этому периоду; в нем описывался «мир-
ный конец недели», который Гийен провел в Дьен Бьен Фу в начале
февраля.
Дьен Бьен Фу не была крепостью в обычном значении этого слова;
это была крепость «в обратном смысле»: Дьен Бьен Фу находилась на дне
«бассейна», а окружающие ее холмы, покрытые джунглями, были заняты
противником. Первое впечатление Гийена было, что он находится в ловушке
и невидимый враг все время следит за ним; затем, увидев лабиринт подзем-
ных ходов — «муравьиную кучу» — вместе с лесом заграждений из колючей
проволоки, построенных за последние три месяца, он почувствовал себя
более уверенно. Сердцем всей системы был аэродром, с которого совершалось
иногда до двухсот самолето-вылетов в день. Дьен Бьен Фу полностью зави-
села от «воздушного моста».
И что это была за странная армия: белая, черная, коричневая и
жёлтая!
, «Когда в Париже говорят об армии, действующей в Индокитае,
то представляют себе армию французов, армию белых людей, борю-
щихся против желтого врага. Это было верно в 1947 году. Но уже
в 1951 году это не соответствовало действительности... Сегодня в Дьен
Бьен Фу вы найдете самую удивительную смесь цветов и рас: марокканцы,
аннамиты, алжирцы, сенегальцы, «легионеры», мео, тонкинцы, таи
и муонги... Экспедиционные силы настолько «пожелтели», что фран-
цуз стал там почти редкостью... Кроме того, лишь немногие французы
остались простыми солдатами; почти все они — офицеры или сер-
жанты».
1 Поль Россель во «Франс обсерватер» от 18 марта 1954 года.
35* 547
«Пусть только «вьеты» спустятся в бассейн»,— это была, по словам
Гийена, заветная мечта полковника де Кастри и всего его штаба. «Как только
они спустятся — мы их схватим»1.
Вся беда была в том, что в феврале «вьеты» не собирались нападать.
Зиап выжидал, потому что уже приобрел большой военный опыт и научился
многим приемам от Мао Цзэ-дуна; в числе их было правило, что нельзя на-
падать на крепость противника, не будучи уверенным, что ты ее захва-
тишь без излишних потерь.
Между строк рассказа Гийена можно прочитать большие сомнения
в исходе всего этого дела. Позже, 10 мая, когда все было кончено, Гийен
писал, оглядываясь назад:
«Приезжий журналист позволил в конце концов убедить себя.
Все же простой здравый смысл оставил тень сомнения в голове гостя.
Прежде чем заснуть в ту ночь на походной кровати в очень глубокой
землянке, я записал в своей записной книжке: «Первое впечатление —
что мы попали в ловушку и окружены. Что враг знает все о нас, а мы
не знаем о нем ничего. Такое чувство, словно ты попал в пасть
льва...»1 2
Шестнадцатого марта были опубликованы первые подробности долго-
жданной атаки Вьетмина на Дьен Бьен Фу: «вьеты спустились в бассейн» —
мечта полковника де Кастри осуществилась; но явь оказалась далеко не такой
радостной, как мечта.
Гийен писал уже не из Дьен Бьен Фу, а из Сайгона:
«Один опорный пункт был захвачен Вьетмином после тяжелой
рукопашной схватки; два других были атакованы, но не захвачены,
несмотря на ожесточенную атаку... Французское командование уверяет
меня, что полностью владеет положением {семнадцать слов зачеркнуто
цензором)...
Наступление началось в субботу днем мощной артиллерийской
подготовкой. Заметьте это: мощный обстрел артиллерией Вьетмина.
Впервые знаменитая артиллерия Зиапа, еще ни разу не бывшая в дей-
ствии, обнаружила себя и открыла по нас огонь. Она состоит из 105-мил-
лиметровых орудий американского производства. Она привезена
из района Дельты, по шоссе, на советских грузовиках...»
После артиллерийской подготовки появились штурмовые отряды вьет-
минских «смертников»; вооруженные гранатами огромной взрывной силы,
часто привязанными к их телам, они атаковали проволочные заграждения
Дьен Бьен Фу.
«Они несут страшные потери на колючей проволоке, оставляя за собой
сотни тел... И все же то там, то здесь они проникают в отверстия или
перепрыгивают через заграждения при помощи легких бамбуковых лест-
ниц... и начинается рукопашная схватка»3.
Гийен сообщал, что в то время в Сайгоне французское командование
все еще сомневалось, не совершил ли Вьетмин «роковую ошибку», атаковав
Дьен Бьен Фу. Важно то, что вьетминские войска, несмотря на «потрясаю-
щие» потери, захватили один французский опорный пункт в первой же атаке.
В последующие недели они овладевали все большим числом опорных пунк-
тов, пока наконец район, еще остававшийся в руках французов, не сузился
до 1300 ярдов в диаметре. Небольшой размер площади при огромной скучен-
ности людей (причем из 15 тысяч человек большинство составляли теперь
больные и раненые) превратил это место в ад, в котором почти каждый снаряд,
выпущенный Вьетмином, имел прямое попадание.
1 «Монд», 14 февраля 1954 года.
2 «Монд», 10 мая 1954 года.
3 «Монд», 16 марта 1954 года.
Наварр в течение этих недель утверждал, что артиллерия Вьетмина
явилась для него огромным «сюрпризом», что крепость Дьен Бьен Фу была
рассчитана на борьбу с партизанами, а не с современной армией. Что ника-
кого «сюрприза» тут не было, можно видеть из очень серьезных сомнений
в отношении рискованной затеи с Дьен Бьен Фу, высказанных с самого
начала генералом Коньи.
Тысячи галлонов напалма американского производства были вылиты
с французских самолетов на джунгли вокруг Дьен Бьен Фу, но солдаты
Вьетмина так хорошо окопались, что их нажим на Дьен Бьен Фу ничем
нельзя было остановить, и после пятидесяти шести дней упорных боев кре-
пость пала.
Все это время крепость была пешкой в запутанной политической игре,
разыгрывавшейся в Париже и Женеве. Как важно было для Бидо поддер-
живать ее существование, можно видеть из того факта, что, хотя Дьен Бьен Фу
следовало списать со счета как явную потерю в самом начале осады, туда
было послано три батальона парашютистов на смену убитым и раненым,
ради того чтобы продлить агонию крепости.
Почему? Потому что, пока вокруг Дьен Бьен Фу поддерживалась атмо-
сфера эмоциональной напряженности, было легче кричать, что только аме-
риканское вмешательство в большом масштабе может еще спасти героев,
борющихся против вьетнамских коммунистов и китайцев, которые, по утвер-
ждению различных газет, будто бы принимали участие в 'осаде, хотя эта
версия не подтверждалась никакими доказательствами.
После того, как Бидо стал утверждать, что Россия и Китай «бросают»
Вьетмин, было по меньшей мере неудобно настаивать на этой версии.
Но последовательность не считалась теперь обязательной. Подлинная
беда заключалась в том, что те самые члены правительства—в особенности
Бидо и Ланьель,— кто сейчас на словах распинался за «мир» и одобрял пред-
стоящее Женевское совещание, были именно теми людьми, кому меньше
всего можно было доверить проведение мирной политики.
Это обстоятельство подчеркнул Мендес-Франс в своей речи в Нацио-
нальном собрании 9 марта. Он сказал:
«Можно ли доверить этим людям политику, диаметрально противополож-
ную той, какую они проводили до сих пор?»
И по мере того, как крепость Дьен Бьен Фу превращалась в символ борьбы
«свободного мира» против коммунизма, Бидо полагался все больше на амери-
канское вмешательство.
6.	«АМЕРИКАНСКИЕ СУДА И АТОМНЫЕ БОМБЫ
НА ПУТИ В ИНДОКИТАЙ»
В течение марта и апреля позиция США в индокитайском вопросе стала
более твердой. Если в марте Эйзенхауэр еще говорил об «ужасной» для США
возможности оказаться втянутыми в войну в Индокитае, то в апреле Даллес
уже открыто угрожал коммунистам прямым американским вмешательством.
Во всяком случае, Даллес явно надеялся, что война в Индокитае будет
продолжаться.
Все это привело к весьма сложной борьбе во время визита Даллеса
в Париж накануне Женевского совещания1. Основные события вкратце
сводятся к следующему.
1 Женевское совещание министров иностранных дел, созванное по решению Берлин-*
ского совещания, происходило с 26 апреля по 21 июля 1954 г. в Женеве. В повестке дня
стояло два вопроса — о мирном урегулировании корейского вопроса и о восстановлении
549
1.	Во время своего пребывания в Париже Даллес не пожелал отдать
все внимание Индокитаю и нажимал на Бидо, чтобы тот подписал проект
соглашения, составленный английским правительством и определяющий
будущие взаимоотцошения Англии с Европейским оборонительным сообще-
ством; несмотря на возражения, выдвинутые несколькими членами прави-
тельства, Бидо уполномочил Эрве Альфана подписать соглашение.
2.	Ввиду явного нежелания английского правительства быть втянутым
* в индокитайскую войну, Даллес не стал настаивать на предъявлении Китаю
ультиматума от имени трех держав с предупреждением против оказания даль-
нейшей помощи Вьетмину, а заговорил о Тихоокеанском пакте, «аналогич-
ном Атлантическому пакту». По мнению большинства французских обозре-
вателей, это на деле означало, что война в Индокитае будет «интернациона-
лизирована» и что Франция никогда нс выберется из псе, нс нарушив раз-
личных многосторонних соглашений.
3.	Даллес к этому времени был напуган охватившим всю Францию дви-
жением в пользу окончания войны в Индокитае (ему было известно, что даже
Плевен, после визита в Индокитай в феврале, изменил позицию, что многие
французские генералы в Индокитае были против продолжения войны и что
они прямо опровергали заявление Даллеса, будто его информация о китай-
ской помощи Вьетмину исходит от них).
4.	Стремясь по-прежнему к осуществлению своего лозунга «азиаты сра-
жаются против азиатов», Даллес все упорнее настаивал на том, чтобы амери-
канцам было поручено обучение баодаевской армии. По любопытному
«совпадению», Бао Дай, заявлявший американцам в Сайгоне, что он гораздо
более искренен в отношении войны, чем французы, прибыл в Париж в одно
время с Даллесом. Перед отъездом в Париж Даллес беседовал с послами
Вьетнама, Лаоса и Камбоджи в Вашингтоне. Похоже было на то, что Бао Дай
может быть возведен в тот же ранг, что и Ли Сын Ман.
Но важнее всего было то, что Даллес и Бидо достигли в апреле догово-
ренности о «принципе» американского вмешательства. В какую форму оно
должно было вылиться? Были две проблемы: одна —• более отдаленная,
а другая — срочная, возникшая в связи с Дьен Бьен Фу. Для Бидо было
важно, чтобы Дьен Бьен Фу держалась как можно дольше (отсюда бесполез-
ная жертва еще трех батальонов парашютистов). Дальнейшее сопротивление
Дьен Бьен Фу сыграло бы на руку Бидо и на Женевском совещании и в пере-
говорах с американцами; оно помогло бы ему показать, что Франция все
еще «достойна» играть главную роль в ведении войны, которой никто во Фран-
ции уже не хотел, но которая, несмотря на это, с американской помощью
могла бы еще продлиться.
Даллес, по-видимому, не предлагал отправку в ближайшем будущем аме-
риканских войск: шла речь только о технических специалистах, инструкторах,
экспертах, о возможной отправке в Индокитай войск Чан Кай-ши и Ли Сын
Мана, об усиленном обучении большой и лучше организованной баодаев-
ской армии и т. д. При этом ясно подразумевалось, что вьетнамцы, тунисцы,
марокканцы, французы, корейцы, немцы, сенегальцы и все остальные будут
находиться под верховным американским командованием. Все это относилось
к более отдаленным планам.
Но Бидо одни эти отдаленные планы не устраивали. Дьен Бьен Фу могла
быть спасена только срочной -интервенцией в широких масштабах американ-
ских военно-воздушных сил. И в любом случае — будет ли Дьен Бьен Фу
мира в Индокитае. По первому вопросу делегациям СССР, КНР и КНДР не удалось
добиться согласования основных принципов мирного объединения Кореи на демо-
кратических началах ввиду позиции американской делегации при поддержке стран, участ-
вовавших в интервенции в Корее, отклонивших предложения СССР, КНР и КНДР. По
второму вопросу 21 июля после продолжавшихся более двух месяцев переговоров были
приняты решения, положившие конец восьмилетней войне в Индокитае.— Прим. ред.
550
в результате спасена или нет — это будет означать, что Америка «всту-
пила в войну».
Из всех этих запутанных переговоров в Париже и позже, в Женеве ста-
новилось ясным только одно: хотя самолеты и атомные бомбы были, как
говорили, уже на пути в Индокитай, «военная партия» в США не получила
достаточной поддержки от колеблющегося Эйзенхауэра, на которого в свою
очередь повлияли резкие возражения против «расширения войны» со сто-
роны английского правительства; он воздержался от передачи этого вопроса
на рассмотрение Конгресса 25 апреля, как намечалось ранее. «Военная пар-
тия», однако, не пожелала сразу сдать свои позиции; и до и после падения
Дьен Бьен Фу французская пресса сообщала то о возрастающем, то о падаю-
щем стремлении в Соединенных Штатах нанести удар в Индокитае.
Быстро ухудшающееся положение французов в Дьен Бьен Фу, пожалуй,
тоже заставляло откладывать это решение нанести удар. Оставалось невыяс-
ненным, сумеют ли военно-воздушные силы США осуществить массированный
воздушный налет на войска Вьетмина в районе Дьен Бьен Фу так быстро,
чтобы спасти крепость. К началу мая все надежды были утрачены; самолеты
не могли уже приземляться в Дьен Бьен Фу, и по крайней мере половина
сброшенных припасов была захвачена Вьетмином. Несмотря на все это,
Ланьель и Бидо, по сообщениям французской прессы, продолжали взывать
к Эйзенхауэру о помощи, а Рэдфорд и Ван Флит не считали себя еще разби-
тыми, даже если Дьен Бьен Фу суждено было пасть в последующие несколь-
ко дней1.
В течение нескольких последних недель осады Дьен Бьен Фу во фран-
цузской прессе была организована широчайшая пропагандистская кампа-
ния, прославляющая героизм «французского гарнизона» крепости. Во Фран-
ции (но нс в Германии) упускали из виду тот факт, что около одной трети
защитников Дьен Бьен Фу были немцы, «в основном бывшие эсэсовцы (как
заявил, пожалуй, чересчур прямо Бурде), выпущенные из тюрьмы с усло-
вием, что они вступят в Иностранный легион, где смогут расправляться
с вьетнамцами, и тогда им простятся зверства, совершенные в прошлом над
французами».
За исключением 220 французских офицеров и тысячи сержантов, в Дьен
Бьен Фу было немного французов; основную часть армии составляли коло-
ниальные войска, некоторое число вьетнамцев и легион1 2. Известную часть
парашютистов составляли «желтые неиндокитайцы»; Бурде задал щекот-
ливый вопрос, нс являются ли они чанкайшистами, интернированными
в Индокитае с 1950 года.
Несомненно, было очень легко и вполне закономерно превозносить
героизм защитников Дьен Бьен Фу, полковника де Кастри и Женевьевы
де Галар — «ангела, или Флоренс Найтингейл3, крепости Дьен Бьен Фу».
И все же один видный французский генерал в «Франс обсерватёр»
характеризовал затею с Дьен Бьен Фу как «преступление, политическое
преступление». Рекламирование героизма защитников крепости объяс-
нялось политическими мотивами. Когда кардинал Спеллман приехал в мае
1 В конце июня журнал «Юнайтед Стейтс ньюс энд Уорлд рипорт» опубликовал по-
дробный отчет об этих переговорах, широко цитировавшийся во французской прессе. Из
него вытекает, что Бидо при поддержке Даллеса упорно настаивал, чтобы военно-воздуш-
ные силы США совершили массированный налет на войска, осаждающие Дьен Бьен Фу,
но что он не соглашался поддержать план адмирала Рэдфорда о бомбардировке атомными
бомбами Китая, так как это развязало бы третью мировую войну. Из-за оппозиции англи-
чан оба плана были в конечном счете отвергнуты.
2 Численность немецких (и других нефранцузских) солдат стала известна из опубли-
кованных в «Монд» и других газетах списков пленных, захваченных Вьетмином после
падения Дьен Бьен Фу.
3 Флоренс Найтингейл—англичанка, поступившая добровольно сестрой милосердия
в английскую армию во время Крымской войны и объявленная в Англии национальной
героиней.— Прим. ред.
551
в Париж, он заявил, что мир слышал, как в Дьен Бьен Фу звучал «рог
Роланда». Это было почти равносильно тому, что «неверные» должны быть
разгромлены и Роланд отомщен.
Другая линия пропаганды, распространявшейся значительной частью
французской прессы и еще в большей степени официальным радиовещанием,
касалась «колоссальной помощи китайцев» — китайской артиллерии,
советских грузовиков и т. д. Кроме того, подчеркивалась «бесчеловечность»,
проявленная Вьетмином, не разрешившим эвакуировать из крепости ране-
ных. В действительности же все свидетельствует о том, что тактика про-
медления, примененная Бидо в Женеве, и его крайнее нежелание иметь
какой-либо контакт с «мятежниками», русскими и китайцами проявлялись
и в вопросе о заключении «гуманного перемирия»1.
Катастрофа в Дьен Бьен Фу вызвала в Париже и некоторые гротескные
отклики. Во время церемонии у Триумфальной арки какие-то люди, назвав-
шиеся ветеранами индокитайской войны, надавали тумаков Ланьелю и Пле-
вену; как потом выяснилось, эти люди, были ли они ветеранами или нет,
принадлежали к некоей «шайке», находившейся в тесном контакте с некото-
рыми полицейскими чинами (это предположение подтверждалось тем фактом,
что, «спасая» в тот день двух министров от озлобленной толпы на площади
Этуаль, полиция действовала поразительно медленно). Эти же люди, угро-
жая устроить в Опере большие беспорядки в вечер падения Дьен Бьен Фу,
заставили Ланьеля запретить выступление советского балета (с участием»
Улановой) и рекомендовать артистам вернуться в Россию, хотя в это самое
время в Москве артисты «Комеди франсэз» играли при переполненном зале.
7. КОНЕЦ ЛАНЬЕЛЯ
Между тем правительство Ланьеля находилось в большом смятении.
Генералы Эли, Салан и Пелиссье, командированные в Индокитай, вернулись
оттуда с крайне пессимистическими выводами. Они поставили вопрос о необ-
ходимости просить парламент направить туда из Франции контингент при-
зывников.
Бидо, несмотря на разумные предложения о прекращении огня, внесен-
ные главой вьетминской делегации в Женеве Фам Ван Донгом и поддержан-
ные до последнего пункта Иденом, не терял еще надежды на крупное вме-
шательство американцев.
Генералы не были в восторге от этой идеи и считали, что при любых
условиях положение в Тонкинской дельте, где повсюду просачивались вьет-
минские части, настолько серьезно, что Франции лучше немедля согласиться
на прекращение огня.
Часть правительства была потрясена этим «пораженчеством» генералов;
как говорят, один из ближайших коллег Бидо по МРП Тетжен невольно
воскликнул: «Но ведь это капитуляция! И она означала бы, что мы ошиба-
лись в течение семи лет!» Это был поистине крик души. Такую же «антипо-
раженческую линию» занял, естественно, Бидо, а также Мартино-Депла,
Морис Шуман и Ланьель.
Но все было напрасно. Правительство Ланьеля находилось при послед-
нем издыхании.. Общественное мнение было настроено против него, его боль-
шинство в парламенте быстро таяло. К началу июня правительство имело боль-
шинство только в два голоса. Министр по делам Индокитая Жаке, полностью
разошедшийся во взглядах с Бидо, подал в отставку и был заменен, как это
ни странно, Фредерик-Дюпоном, одним из фанатиков войны в Индокитае.
1 А. деГалар, Официальная ложь об эвакуации раненых (опубликовано во
«Франс обсерватёр» 13 мая 1954 года).
552
Тактика затягивания, которую применял Бидо в Женеве, его надежды на поли-
тическое чудо в Вашингтоне или военное чудо в Индокитае, а также его неже-
лание согласиться с «планом раздела», предложенным Иденом, вызывали
растущее возмущение.
Решительный удар по правительству Ланьеля был нанесен Мендес-
Франсом — очевидным кандидатом в преемники. Его речь, произнесенная
в Национальном собрании 9 июня, была ответом на бессвязное выступление
Бидо, главным мотивом которого была «интернационализация войны в слу-
чае провала Женевской конференции».
Мендес-Франс начал с напоминания о том, что всех, кто высказывался
за переговоры в Индокитае, в течение долгого времени называли «агентами
Москвы». Он высмеял «великую идею» Бидо нанести поражение Хо Ши Мину,
заставив США «подкупить Китай»; было совершенно очевидно, что Бидо-
не мог выдавать никаких обязательств от имени США в этом вопросе.
Остальное было трагикомедией. Уже в течение нескольких недель
в Женеве Бидо избегал говорить с китайцами, с представителями нейтраль-
ной Индии (которые могли быть полезны) и с представителями Вьетмина.
«В течение шести недель, которые уже прошли с начала конферен-
ции, не было ни одной серьезной беседы между двумя делегатами, наи-
более заинтересованными в разрешении конфликта. За границей многие
сомневаются в искренности и добрых намерениях французской делега-
ции, и общественное мнение нашей страны вполне законно сопоставляет
поведение нашей делегации с волей к соглашению, проявленной со сто-
роны англичан».
Затем Мендес-Франс обвинил Бидо в том, что он едва не вызвал третью*
мировую войну:
«У вас был план, который раскрылся в начале мая: вмешательство
американских военно-воздушных сил в широком масштабе с риском
вызвать вмешательство китайцев и мировую войну. Парламент прекра-
тил работу 10 апреля, но Ланьель обязался .созвать его, если будет что-
либо новое и важное. Между тем был разработан план американской интер-
венции, и его уже готовились ввести в действие — также по вашей
просьбе! Наступление намечалось на 28 апреля, и авианосцы и атомные
бомбы были уже на пути в Индокитай. Президент Эйзенхауэр собирался
26 апреля просить Конгресс о предоставлении ему необходимых полно-
мочий. Французский парламент хотели поставить перед свершившимся
фактом. Никогда еще ни одно правительство не брало на себя такую
ответственность, до такой степени игнорируя парламент. (Возгласы
одобрения на левых скамьях.) К счастью, этот план был отвергнут Англией
и общественным мнением в США, по крайней мере на время».
Мендес-Франс напомнил, как пять лет назад он уже предупреждал пра-
вительство, что наступит день, когда французская политика в Индокитае
неизбежно потребует все больших жертв и в конце концов приведет к необ-
ходимости отправить во Вьетнам французских новобранцев:
«В то время военная победа в Индокитае была еще возможна, если бы
вы были готовы уплатить за нее нужную цену. Но вам хотелось, чтобы
общественное мнение в стране воображало, что победа может быть
завоевана низкой ценой. Сегодня уже слишком поздно. Что бы вы ни сде-
лали, вам не изменить хода событий».
Он предусматривал возможность отправки во Вьетнам французских
призывников; но если уж делать это, то только ради того, чтобы «обеспе-
чить безопасность наших солдат, которые продолжают там сражаться,
за 7 тысяч миль от своей родины, в тяжелых условиях и без всяких иллюзий».
Их нельзя посылать туда для продолжения войны. И было бы недопустимо
послать их туда, вручив их судьбу в руки людей, которые в течение ‘многих
лет проявляли такое полнейшее отсутствие прозорливости.
553
Что касается французской дипломатии, то ей, сказал Мендес-Франс,
давно пора покончить с теперешней запутанной игрой:
«Следует сделать очевидным для всех, что мы хотим не амери-
канской интервенции, а почетного окончания этой ужасной войны.
Но мы отнюдь не уверены, что лестное выдвижение Фредерик-Дюпона
сможет устранить сомнения относительно наших подлинных намерений.
Ибо Фредерик-Дюпон всегда утверждал, что мы еще недостаточно глу-
боко увязли в Индокитае! Он всегда шумно требовал «решительной
победы», всегда хотел «сокрушить врага». И этого человека вы послали
в Женеву вести переговоры с вышеупомянутым врагом!»
Коснувшись Северной Африки, ЕОС и ряда других проблем (вся речь
Мендес-Франса, по существу, была конспектом его будущей программной
речи, произнесенной им через несколько дней), Мендес-Франс закончил
заявлением, что если правительство Ланьеля будет просто заменено другим
правительством, во всем на него похожим, то незачем и свергать его, но если
парламент готов прислушаться к требованиям чего-то нового, раздающимся
во французских городах и селениях, то в таком случае назрел момент открыть
новую страницу французской политики.
Часто приходится слышать, сказал в заключение Мендес-Франс, что
Франция страдает от смены правительств. Это неверно. С самого установле-
ния Четвертой республики и, по существу, непрерывно одни и те же люди
занимают одни и те же посты. (Он главным образом имел в виду, что в тече-
ние ряда лет министерства, ведающие иностранными делами и делами Индо-
китая, были фактически монополизированы небольшой группой членов МРП,
причем Бидо или Шуман возглавляли одно министерство, а Кост-Флоре или
Летурно — другое.) Воля Франции будет нарушена, если в годину бедствия
эти статуи будут закреплены на своих пьедесталах! (Громкие одобрительные
возгласы на скамьях социалистов и деголлевцев.)
В тот же вечер правительство Ланьеля потерпело поражение и наконец
три дня спустя, при голосовании вотума о доверии, было свергнуто. Социа-
листы, коммунисты, большинство деголлевцев и половина радикалов голо-
совали против него; вся фракция МРП и большинство правых голосовали
за группировку Ланьеля — Бидо, которая, по существу, нс могла предло-
жить ничего другого, кроме нового «Дюнкерка» в Тонкине или третьей миро-
вой войны. Они невпопад бормотали что-то о «дальневосточном Мюнхене»
и о том, что их падение будет означать «победу Кремля». Конечно, эта тема
была подхвачена частью американской прессы несколько дней спустя, когда
Мендес-Франс должен был стать главой нового правительства.
Глава вторая
«БЕСПОКОЙНЫЙ» МЕНДЕС-ФРАНС ПРИХОДИТ
К ВЛАСТИ
1. БЛЕСТЯЩЕЕ НАЧАЛО
К середине июня положение французского Экспедиционного корпуса
в Индокитае настолько ухудшилось, а «переговоры», которые вели в Женеве
Бидо и Фредерик-Дюпон (в данных обстоятельствах нельзя было придумать
более сумасбродного назначения, чем его назначение на пост министра
по делам Индокитая), становились настолько затяжными и, по всей види-
мости, безрезультатными, что необходимость в решительных мерах стала
очевидной буквально для всех. Пожалуй, несколько твердолобых (в том
числе Бидо) все еще надеялись, что, используя в Женеве тактику затягива-
ния, они смогут продержаться до того времени, когда «интервенционисты»
в США опять возьмут верх, как это почти удалось им в конце апреля.
Но в целом общественное мнение Франции было теперь единодушно настроено
в пользу ликвидации индокитайской войны почти на любых условиях.
Решающим фактором в этом сильном взрыве чувств была нарастающая
с каждым днем угроза мобилизации, то есть возможности того, что если нс будет
заключено перемирие, то обычные французские призывники — наш Пьер
или наш Жак — могут быть посланы в Индокитай. Всякий, кому, как и автору
этой книги, довелось быть во французской провинции примерно в это время,
знает, насколько сильны были такие настроения. В Ле-Бюг-сюр-Везере,
небольшом городке департамента Дордонь, в середине июня было только
две темы для разговоров: о двух мальчиках Л авалях — сыновьях учителя-
пенсионера, которые оба были убиты в Индокитае (один из них только
«на днях» в Дьен Бьен Фу), и о том, что туда вскоре могут послать призыв-
ников. Смерть обоих мальчиков Лавалей в Индокитае убьет их бедную мать;
какая жалость, что таких молодых людей, как они,— да к тому же таких
красивых! — соблазнили пойти добровольцами в индокитайскую армию.
Конечно, им там хорошо платили — 200 тысяч франков в месяц; если бы они
вернулись домой, у каждого из них вполне могло быть накоплено по мил-
лиону франков; и все же владелица бакалейной лавки г-жа Ларумани, имев-
шая троих взрослых сыновей, заявила: «Нс хотела бы я, чтобы кто-нибудь
из моих сыновей отправился в Индокитай, даже если бы им платили там
миллион франков в месяц! Пусть лучше Жан остается кассиром на Аустер-
лицком вокзале до конца своей жизни!» Ну а отправиться туда в качестве
обыкновенных новобранцев, без всякой дополнительной платы,— дальше
этого идти уж некуда!
С момента, когда Мендес-Франс пришел к власти, продажа газет
в Ле-Бюг-сюр-Везере выросла, как никогда. Срок, назначенный Мендес-
Франсом самому себе для переговоров о прекращении огня — 20 июля,—
поразил умы людей, как ничто уже давно их не затрагивало. Наконец-то
появился человек, который делает дело, а не довольствуется переливанием
из пустого в порожнее, как Бидо и этот «бестолковый» Ланьель. Игра
объявлена крупная. Выиграет он или проиграет? Этот вопрос волновал
куда больше, чем участие в лотерее, и насколько он был существеннее!
555
«Большой человек!» — говорили люди о Мендес-Франсе. Если кто-нибудь
замечал (а это случалось нередко): «Да, но он — еврей», то на такое заме-
чание был, как я отметил тогда, троякого рода ответ. Одни говорили, что
это не имеет абсолютно никакого значения: Мендес-Франс — настоящий,
большой французский патриот, в период Сопротивления он был летчиком-
истребителем. Другие заявляли, что это неправда, что это все американская
пропаганда распускает слухи, что он — еврей. Наконец, некоторые говорили:
«Что ж, тем хуже для нас, если французские политические деятели оказа-
лись настолько глупы и недальновидны, что нам приходится полагаться
на еврея, чтобы выбраться из беды. Пожелаем ему удачи!»
Семнадцатое июня было поистине исторической датой в анналах Нацио-
нального собрания. Мендес-Франс, как говорится, был в блестящей форме,
когда поднялся на трибуну для произнесения своей программной речи.
Он напомнил, что уже давным-давно выступал за прекращение огня в Индо-
китае, «потому что в те дни мы имели больше козырей и я хотел добиться
лучших мирных условий, чем те, на какие мы можем рассчитывать теперь!»
«Но даже сейчас нам нет нужды идти на неограниченные уступки...
Франция не должна соглашаться и не согласится с урегулированием,
которое будет нарушать ее жизненные интересы. Мы останемся на Даль-
нем Востоке; пусть наши союзники и наши противники не заблуждаются
на этот счет».
Затем он упомянул о том, что если переговоры будут сорваны, то, воз-
можно, потребуется послать часть французских новобранцев нового при-
зыва в Индокитай.
«Безопасность нашего Экспедиционного корпуса и сохранение его
сил — священный долг правительства и парламента».
Затем Мендес-Франс начал «рискованную игру», вызвавшую такое
сильное недовольство Раймона Арона из газеты «Фигаро».
«Прекращение огня должно осуществиться быстро. Правительство,
которое я намереваюсь сформировать, наметит для себя — и для наших
оппонентов — твердый срок... Сегодня 17 июня. 20 июля я сообщу вам
о достигнутых результатах. Если не будет найдено никакого удовлетво-
рительного решения, наш «контракт» будет расторгнут, и мое правитель-
ство вручит президенту республики просьбу об отставке».
Потом Мендес-Франс снова упомянул о мобилизации. Если в течение
ближайших недель потребуется ради безопасности Экспедиционного корпуса
принять некоторые меры, требующие одобрения парламента, он, Мендес-
Франс, не колеблясь, внесет соответствующее предложение в парламент.
Эта «индокитайская игра» была самой сенсационной частью программной
речи Мендес-Франса. Экономическая программа правительства была наме-
чена им только вкратце и, по существу, соответствовала основным прин-
ципам, уже изложенным Мендес-Франсом в его программной речи год назад.
Значительно больший интерес вызвало то, что он сказал по вопросу
о ЕОС и Германии:
«После восстановления мира в Индокитае и принятия необходимых
решений для возрождения нашей экономики Франция должна будет
прямо заявить, какую политику она намерена проводить по жизненно1
важному вопросу объединения Европы. Как в интересах своих друзей,
так и в своих собственных она не может допустить, чтобы продолжа-
лось такое неопределенное положение, ибо это наносит ущерб Запад-
ному союзу».
Необходимо, сказал Мендес-Франс, положить конец всем мучительным
сомнениям и раздумьям в отношении ЕОС и «ужасной перспективы» пере-
вооружения Германии. Он ясно показал, что есть почва для «компромисса»
между сторонниками и противниками ЕОС, и обязался представить парла-
менту конкретные предложения до наступления летних каникул и, таким
556
образом, «дать нашим союзникам тот ясный и конструктивный ответ, на кото-
рый они давно имеют право». Указав на возможность более либеральной
политики в Северной Африке — «где мы должны сдержать обещания, данные
Тунису и Марокко»,— он повторил, что ближайшая программа правитель-
ства распадается на три этапа: урегулирование индокитайского вопроса
до 20 июля, экономическая программа, в отношении которой правительство
будет просить у парламента специальных полномочий, и принятие ясных
решений в вопросе о «Европе».
Самую щекотливую проблему для Мендес-Франса, с его точки зрения,
представляли 95 голосов коммунистов. Если коммунисты проголосуют за него
{а они заявили о своем намерении сделать это), то это вызовет разговоры,
в особенности за границей, что он «облечен властью» — пусть даже частично—
коммунистами. Хотя многие критиковали его позже за то, что он поступил
«недемократично» и «антиконституционно», Мендес-Франс заявил перед голо-
сованием, что он не станет «учитывать» голоса коммунистов и если не полу-
чит «конституционного большинства» в 314 голосов (за вычетом голосов ком-
мунистов), то откажется от формирования правительства.
Обращаясь к Бийу (который от имени своих коллег заявил, что, «ради
мира в Индокитае» и несмотря на несогласие по многим аспектам программы
Мендес-Франса, коммунисты будут голосовать за него), будущий премьер-
министр сказал:
«Я хотел бы поблагодарить г-на Бийу за его ценную поддержку.
Но... он, конечно, должен знать, что я намерен не принимать в расчет
при определении необходимого мне конституционного большинства
те 95 голосов, которые он так щедро мне предлагает. (Одобрительные
возгласы на скамьях социалистов и деголлевцев.) Коммунисты и я корен-
ным образом расходимся по многим вопросам, и в данном случае мотивы
моего намерения не принимать их голоса представляются мне решаю-
щими ...
(Продолжительные аплодисменты на всех скамьях, кроме коммунисти-
ческих).
Мендес-Франс добавил, что в Женеве правительству предстоит вести
переговоры с противниками Франции — теми самыми людьми, которым ком-
мунистическая партия в течение многих лет выражает свою симпатию и соли-
дарность. Если бы французское правительство было (даже частично) назна-
чено коммунистами, это могло бы только подорвать в глазах мира авторитет
я независимость французской делегации в Женеве.
Мендес-Франс снова затеял довольно рискованную игру, но одержал
победу. Национальное собрание выразило ему доверие подавляющим боль-
шинством голосов: 419 против 47. В 419 голосов входило 95 голосов комму-
нистов; это, однако, означало, что за него все же проголосовало 324 неком-
муниста, то есть на 10 голосов больше «конституционого большинства»
{превышение не очень большое). Правда, если бы он прямо не «отверг» голоса
коммунистов, за него проголосовало бы меньше некоммунистов. Но Мендес-
Франс установил опасный прецедент, и депутаты МРП не преминули вос-
пользоваться этим, пустившись в рассуждения, будут или не будут «учиты-
ваться» голоса коммунистов, например, в вопросе о ЕОС; даже многие из сто-
ронников Мендес-Франса сомневались, был ли этот ход в конечном счете
разумным. Но любопытный маневр Мендес-Франса, несомненно, преследо-
вал очевидную и близкую цель: облегчить его задачу в Женеве и сделать
•его «респектабельным» в глазах США. Нечего и говорить, что коммунисты
пришли в ярость. Но когда кто-то спросил Дюкло, намерены ли все же ком-
мунисты голосовать за Мендеса, он ответил: «Да, мы проголосуем за него.
Иного выхода нет».
Общественное мнение в стране относилось благоприятно к Мендесу.
Срок, установленный им для решения индокитайского вопроса, произвел
557
сильнейшее впечатление. Даже многие коммунисты считали, что его предо-
судительное поведение по отношению к ним, пожалуй, было вызвано глав-
ным образом «тактическими» соображениями. Но если парламент и сознавал
в полной мере огромное впечатление, произведенное в стране «индокитай-
ской игрой» Мендеса, то все же испытывал в отношении него некоторое бес-
покойство.
Фове писал в «Монд» накануне голосования в парламенте:
«Оттого, что Мендес-Франс не соблюдает некоторых правил игры,
он, по-видимому, беспокоит и восстанавливает против себя даже тех,
кто постоянно жалуется на парламентскую рутину. Перед составлением
своей программной речи он не консультировался ни с одной из фракций;
правда, практически это вряд ли имело смысл, поскольку все фракции,
за малым исключением, имеют настолько разноречивые мнения по боль-
шинству вопросов, что никто не смог бы обязать их голосовать либо так,
либо иначе... И все же Мендеса подозревают в том, что он или совер-
шенно пренебрегает постом премьера и поэтому спокойно наступает
на мозоли людям, или же, наоборот, так сильно добивается этого поста,
что готов, если потребуется, проводить политику своих врагов. Все отно-
сящееся к Мендес-Франсу является вопросом не столько голой политики,
сколько психологической и личной реакции... Он обладает лестной,
но несколько опасной репутацией выдающегося человека, которого можно
признать на основании личной интуиции или логических выводов, без
санкции какой-либо партии»1.
На другой день Фове восхвалял Мендеса за «мужество», проявленное
им при отказе от голосов коммунистов; этот жест, говорил Фове, вызвал
у Собрания овацию, какой не слышали уже давно. Возможно, у него не было
иного выбора: американская пресса уже заявляла, что, пообещав голосовать
за Мендес-Франса, коммунисты подарили ему «поцелуй смерти»1 2. Первые
отклики в Америке и Германии на кандидатуру Мендес-Франса действи-
тельно были явно враждебными, а пресса франкистской Испании называла
его «представителем Народного фронта».
Во Франции правая пресса высказывалась сначала сдержанно.
Раймон Арон в «Фигаро» выражал неодобрение по поводу «рекламных мето-
дов лечения в тридцать дней при помощи патентованного средства» и считал
«срок», установленный Мендесом, «недопустимым бахвальством по отноше-
нию к парламенту и международной конференции». Но, хотя социалисты
отказались участвовать в правительстве (им нс нравилась экономическая
политика Фора), их пресса так же восторженно приветствовала Мендеса,
как и «неортодоксальные» и «интеллигентские» газеты вроде «Монд»,
«Комба», «Фран-тирёр», «Франс обсерватёр» и самый «мсндссистский»
из всех — еженедельник «Экспресс». В известной мере восхищаясь Мендесом
и его «новым методом руководства», а вместе с тем, несомненно, замечая
явный перелом в его пользу общественного мнения, такая популярная вечер-
няя газета, как «Франс суар», тоже начала способствовать созданию «рекламы»
Мендесу. Вскоре почти вся пресса стала промендесистской, и даже «ультра-
реакционная» «Орор» начала печатать серию военных воспоминаний Мендес-
Франса!
Девятнадцатого июня Мендес-Франс сформировал правительство, в кото-
ром отсутствовали фактически все члены «старой клики»: Ланьель, Рейно,
1 «Монд», 18 июня 1954 года.
2 В действительности коммунисты просто выполняли решение, принятое Централь-
ным комитетом ФКП в Драней в октябре 1953 года,— голосовать за «сравнительно про-
грессивных» кандидатов. Так, они голосовали за Нежлена (социалист) во время президент-
ских выборов в декабре 1953 года и за Ле Трокера (социалист) во время выборов председа-
теля Национального собрания в январе 1954 года.
558
Кей, Тетжен, Бидо, Мартино-Депла, Плевен, Андре Мари, Морис Шуман,
де Шевинье и многие другие «иммобилисты» и фанатики «жесткой политики»
в Индокитае и Северной Африке. В число 16 министров входило 5 радикалов,
4 деголлевца, 2 члена ЮДСР, 4 правых «независимых» и один (недисципли-
нированный) член МРП; среди 13 статс-секретарей соотношение было при-
мерно то же1. Уже по составу этого кабинета можно было судить о том,
насколько шатким станет положение Мендес-Франса, как-только рассеется
первое впечатление от его «ударной тактики» в индокитайском вопросе.
Правительство Мендес-Франса, с какой точки зрения его ни рассматривать,
не было спаянным. Пока главной целью был мир в Индокитае — это не имело
значения, но что произойдет, когда начнется обсуждение вопроса о ЕОС?
Фактически все деголлевцы, входившие в состав кабинета, были решитель-
ными противниками ЕОС, тогда как другие члены правительства, как, напри-
мер, Буржес-Монури и Герен де Бомон, были известны как убежденные сто-
ронники ЕОС.
Однако это был пока еще вопрос будущего; в зените своей популярности,
в июне и июле — как до, так и после объявленного им срока (20 июля),
Мендес все еще, пожалуй, надеялся, что ему удастся свести концы с конца-
ми и управлять, либо опираясь на «общественное мнение», которое прояви-
ло бы сильное недовольство, если бы парламент отказал его правительству
в доверии, либо, в худшем случае, с помощью «переменного большинства»
(в одних случаях при поддержке правых, в других — при поддержке
левых).
Он взялся за решение индокитайской проблемы с огромной энергией
и виртуозностью. Не теряя времени, он принял Идена и Беделла Смита
(представителя США в Женеве) почти сразу же, как только правительство
было сформировано. «Это изменение метода, а не политики,— писала
«Монд»,— и английский Форин оффис, наверно, предпочтет метод Мендес-
Франса методу Бидо». Вот каков был, например, распорядок рабочего дня
Мендеса в воскресенье, 20 июня, то есть на следующий день после сформиро-
вания правительства:
9.30 — Принял французского посла в Лондоне Массигли и посла
в Берне Шовеля, временно возглавляющего французскую деле-
гацию в Женеве.
11.15 — Принял дела премьер-министра у Ланьеля.
12.10 — Принял дела Кэ д'Орсэ у Бидо и познакомился с большинством,
высших чиновников министерства.
13.30 — Завтракал в английском посольстве с Иденом, Глэдвином
Джеббом и Массигли.
15.15 — Продолжение беседы с Иденом.
16.00 — Совещание с ближайшими помощниками — Пелабо и Жоржем
Борисом, а также с генералом Эли, Шовелем и другими.
17.05—18.10 — Принял Беделла Смита и посла США Диллона.
19.30 — Пресс-конференция. 1 * * * * * * В
1 Состав кабинета Мендес-Франса: премьер-министр и министр иностранных дел —
Мендес-Франс (радикал), министр юстиции—Э. Гюг (радикал), министр обороны — гене-
рал Кёниг (деголлевец), министр внутренних дел —Ф. Миттеран (ЮДСР), министр фи-
нансов — Эдгар Фор (радикал), министр просвещения — Бертуэн (радикал), министр
общественных работ — Шабан-Дельмас (деголлевец), министр промышленности и торгов-
ли —Буржес-Монури (радикал), министр сельского хозяйства — Удэ (правый), министр
по делам Индокитая — Ги ла Шамбр (деголлевец), министр по делам заморских террито-
рий — Бюрон (МРП), министр реконструкции — Лемер (деголлевец), министр труда —
Клодиус-Пти (ЮДСР); министр здравоохранения— Ожоля (правый), министр по делам
ветеранов войны — Тампль (правый), министр по делам Туниса и Марокко — Фушо
(деголлевец).
В числе статс-секретарей были Герен де Бомон (правый)— иностранные дела, Андре
Монтей (МРП)—военно-морской флот, Диомед Катру (деголлевец)— авиация, Юльве
(деголлевец)— бюджет.
55$
В таком темпе работал Мендес-Франс — и в Париже и в Женеве —
в течение тридцати дней, предшествовавших знаменательной дате — 20 июля.
Помимо бесконечных совещаний с экспертами и генералами в Париже, был
<еще ряд встреч в Швейцарии с Чжоу Энь-лаем; Мендес-Франс почти сразу же
•согласился с ним, что следует вести переговоры одновременно и о прекра-
щении огня и об урегулировании политических вопросов. Он имел непосред-
ственные беседы с представителем Вьетмина Фам Ван Донгом и по мере надоб-
ности с пребывавшими на втором плане представителями Бао Дая, а также
с индийским делегатом Кришна Меноном, много способствовавшим успеху
переговоров. Мендес-Франс поддерживал постоянный контакт с Иденом.
9 июля в Женеву вернулся Молотов. Наконец во время встречи в Париже
14 июля Мендеса, Идена и Даллеса Мендес уговорил Даллеса (который про-
должал дуться и отказывался ехать в Женеву) послать туда хотя бы
Беделла Смита.
В течение трех недель была проделана огромная работа. Теперь уже
ясно был виден «финиш» 20 июля. 16 июля начался ряд «особо важных» сове-
щаний1 между Мендесом, Иденом и Молотовым. В последнюю минуту воз-
никло препятствие со стороны Камбоджи, но в конце концов всего несколько
часов спустя после намеченного Мендесом срока было - подписано Женев-
ское соглашение.
Мендес-Франсу было не так легко в течение этих тридцати дней посвятить
все свое внимание Индокитаю. Правительство США относилось к Мендесу
неприязненно и недоверчиво. В личном послании президенту Коти президент
Эйзенхауэр, по сути дела, «протестовал» против свержения правительства
Ланьеля и счел уместным напомнить Франции о ее «долге» перед Европой.
Спаак, не довольствуясь положением лидера маленькой Бельгии и стре-
мясь во что бы то ни стало выдвинуться в число «великих вождей» «Европы»,
хотя бы и «малой», едва выждал неделю после сформирования правительства
Мендес-Франса и стал докучать новому премьеру своим проектом срочного
созыва совещания шести держав для обсуждения вопроса о ЕОС. Мендес
вынужден был заявить ему в довольно резкой форме, что в первую очередь
следует урегулировать вопрос об Индокитае.
Бонн и Вашингтон были сильно обеспокоены. Аденауэровская пресса
в Западной Германии заявляла, что Мендес-Франс собирается «саботиро-
вать» Европу. В начале июля Даллес снова заговорил о «возможном пере-
смотре» американской политики. Немцы обрадовались этому новому
нажиму на Францию. Аденауэр поспешил сделать возмущенное заявление,
что если не будет создано ЕОС, то единственной альтернативой остается воз-
рождение вермахта. Мендес намеревался умиротворить Аденауэра, направив
в Бонн сторонника ЕОС Герена де Бомон, но после агрессивной речи Аде-
науэра отменил эту поездку.
Возникали и другие осложнения. В конце июня франко-вьетнамские
войска под сильным натиском противника продолжали отход из южной части
Тонкинской дельты, и толпы беженцев хлынули в Ханой и Хайфон, хотя
к этому времени французское население Ханоя само собиралось покинуть
город. 7 июля Мендес-Франсу пришлось официально заявить, что, если
к 20 июля не будет достигнуто никакого соглашения, в Индокитай будет
послан контингент призывников. Это заявление рассматривалось как пре-
дупреждение Китаю и вызвало первый умеренно благоприятный отклик
в США. Промендесистские газеты, такие, как «Монд», убеждали Москву
и Пекин, что неудача Мендеса рано или поздно приведет к расширению
войны. Но ко времени возвращения Молотова в Женеву было уже ясно, что
Москва и Пекин стремятся избежать подобных осложнений. Они понимали,
что если к 20 июля не будет достигнуто соглашение, то Мендес выйдет
1 «Монд», 17 июня 1954 года.
560
в отставку и у власти снова может оказаться Бидо; тогда нельзя будет пору-
читься, что он не станет снова просить американцев о налете пятисот бом-
бардировщиков на войска Вьетмина, а адмирал Рэдфорд не пойдет еще дальше
и не сбросит атомные бомбы на Китай. Зигзаги американской политики в таких
вопросах невозможно было заранее предсказать.
Здесь нет надобности подробно излагать условия Женевского соглаше-
ния от 20 июля (демаркационная линия к югу от 17-й параллели; передача
Тонкина Вьетмину в течение 300 дней; эвакуация вьетминской армии
из южной части Вьетнама; проведение всеобщих выборов в обеих зонах '
Вьетнама в июле 1956 года; «перегруппировка» сил обеих сторон; «нейтрали-
зация» Лаоса и Камбоджи; обеспечение экономических и культурных инте-
ресов Франции в Индокитае и т. д.). Многие из этих условий, в особенности
касающиеся выборов, сулили в будущем немало трудностей и осложнений.
Вскоре стало очевидным, что как во Франции, так и в США имеются люди,
рассчитывающие превратить Южный Вьетнам в новую «Южную Корею»
и сорвать выборы 1956 года, которые вполне могут привести к объединению
страны под властью коммунистов. Но французы все же признавали, что
Женевское соглашение не было «позорным», что если учесть тяжелое поло-
жение французских войск в Индокитае, то «Восток» сделал больше уступок
в Женеве, чем «Запад», и что лучших результатов трудно было ожидать.
Самым же важным, конечно было то, что военные действия прекратились
и что нет уже необходимости проводить мобилизацию.
Вся Франция облегченно вздохнула. Мендес-Франс снискал себе в стране
огромную популярность, и никто уже не верил ни одному слову лидеров
МРП, когда они пытались доказать, что, оставайся они у власти, результаты
Женевской конференции были бы такими же или еще лучше!
«Сириус» (Бэв-Мери) писал в газете «Монд» 22 июля:
«Нашему большому успеху в огромной степени способствовали
ясный здравый смысл, спокойная решимость, безупречная лояльность
и поистине удивительная физическая выносливость Мендес-Франса...
Окончание военных действий в Индокитае было необходимым условием
возрождения Франции. Эта разорительная война не давала нам возмож-
ности сбалансировать наш бюджет... В течение долгого времени расходы
на ведение • войны превышали всю получаемую нами американскую
помощь, и если даже с некоторых пор она стала «приносить» доллары,
то могла ли Франция при этом сама строить свою внешнюю политику
и освободиться от этой новой формы зависимости?.. Непрерывное истреб-
ление наших офицеров и сержантов в Индокитае ослабляло наши вой-
ска в Германии, Северной Африке и Франции... Наши союзники знали это
и поэтому все сильнее настаивали на перевооружении Германии... Вся
жизнь нашего народа страдала от этой кровоточащей раны. Она создала
бездну неведения и непонимания между страной (которая воображала,
что раз армия в Индокитае состоит из кадровых солдат и добровольцев,
то это всего лишь «полицейская операция против мятежников») и фран-
цузскими войсками во Вьетнаме, которые, несмотря на весь их героизм,
казались все же чем-то вроде простых наемников. Большой процент
цветных войск и солдат Иностранного легиона только усиливал это
впечатление».
Напомнив, что множество людей делали для себя из этой войны при-
быльную аферу (а как раз эти самые люди и пытались называть всякого,
кто говорил правду, «предателем»), Бэв-Мери перешел к новейшему «мюн-
хенскому» аргументу:
«Здесь нет ничего общего с Мюнхеном. В Мюнхене мы добровольно
уступили ключевые позиции Гитлеру и предали нацию, готовую сра-
жаться. В Индокитае, наоборот, мы упорствовали в ведении бесцель-
ной и все более безнадежной войны».
36 А. Верт
561
В заключение он заявил, что Мендес-Франс должен теперь использовать
все свое честно заслуженное влияние и свой авторитет, чтобы добиться
мирного урегулирования в Европе — без перевооружения Германии; этот
отказ от перевооружения Германии должен явиться прелюдией к всеобщему
разоружению. Опираясь на помощь Англии (как это было в ходе женевских
переговоров), Франция должна сделать все от нее зависящее, чтобы повсюду
ослабить существующую напряженность между Востоком и Западом. Вопрос
только в том, захочет ли Англия помогать в отношении Европы так же, как
она помогала в отношении Юго-Восточной Азии? Но разве не могут Франция
и Англия объединить свои усилия, чтобы убедить русских, американцев
и немцев и попытаться достигнуть удовлетворительного решения германской
проблемы?
Как и можно было предвидеть, англо-французская «коалиция», давшая
столь плодотворные результаты в индокитайском вопросе, оказалась далеко
не действенной в отношении Европы.
Были опубликованы некоторые печальные данные об огромных потерях
в индокитайской войне. Экспедиционный корпус за период с конца 1945 года
по 1 июня 1954 года потерял 92 тысячи убитыми и пропавшими без вести,
среди них — 19 тысяч французов, 43 тысячи индокитайцев, 30 тысяч легио-
неров (французов и иностранцев, главным образом немцев), африканцев
и североафриканцев. 114 тысяч человек было ранено и 28 тысяч взято в плен.
Весь численный состав войск «свободного мира» определялся цифрой, пре-
вышающей 550 тысяч человек; из них было 76 тысяч французов, 100 тысяч
индокитайцев из французского Экспедиционного корпуса, 17 тысяч солдат
Иностранного легиона, 56 тысяч африканцев и североафриканцев и 310 тысяч
солдат баодаевских и других «национальных» войск1.
Война стоила свыше 3 тысяч миллиардов франков, в том числе 2385 мил-
лиардов из французского бюджета. За исключением 1954 года, большую
часть военных расходов оплачивала Франция1 2.
Короче говоря (с учетом более высокой стоимости франка в первые годы),
около 3 миллиардов фунтов стерлингов было брошено на ветер.
Двадцать второго июля Мендес-Франс доложил Национальному собра-
нию о результатах Женевской конференции. Это был один из больших дней
в парламентской истории Франции. Правда, открытого ликования не выра-
жалось; Мендес-Франс подчеркнул, что Женевское соглашение оказалось
необходимым в результате поражения Франции, которое в свою очередь явилось
следствием пагубной политики, проводившейся в течение почти восьми лет.
Чтобы не накалять атмосферы, он взял себя в руки и постарался говорить
в самых мягких выражениях о «подготовительной работе», проделанной
в Женеве Бидо. В ответ Бидо выступил в довольно обидчивом тоне с весьма
неубедительной критикой соглашения; он нудно пережевывал тему «Мюн-
хена» и выражал недовольство по поводу преувеличенной роли стран, подоб-
ных Индии, в этом «нейтралистском» соглашении. Хотя индийцы и считаются
«нейтральными», говорил Бидо, но в решительный момент они неизменно
становятся на сторону коммунистов. Ряд возражений был высказан также
Фредерик-Дюпоном, который считал, что Женевское соглашение означает
только то, что Индокитай будет передан коммунистам в «три приема».
1 Эта общая цифра (свыше 300 тысяч солдат баодаевской и других «национальных»
индокитайских армий) примерно па 150 тысяч больше приводившейся нами ранее цифры
и выглядит сильно преувеличенной. Все эти «национальные» армии формировались глав-
ным образом на «бумаге».
2 Приведенные ниже цифры французского военного бюджета хорошо иллюстрируют
непрерывный рост расходов на ведение войны в Индокитае (в миллиардах франков):
1946	г...... 101,8	1949	г. 177,3	1952	г.... 427,6
1947	»	....	131,3	1950	»	....	258,3	1953	»	....	403,5
1948	»	....	136,3	1951	»	....	321,0	1954	»	....	428,0
(«Монд», 21 июля 1954 года)
562
Мендес-Франс убедительно разбил все доводы Бидо и Фредерик-Дюпона.
На другой день, вслед за тем, как большая часть Национального собрания —
социалисты, деголлевцы, коммунисты и радикалы — устроила грандиоз-
ную овацию в честь Мендес-Франса, собрание'большинством в 669 голосов
против 9 приняло пункт резолюции, выражающий удовлетворение по поводу
окончания военных действий в Индокитае «главным образом благодаря реши-
тельным действиям главы правительства» и признание того, что «тяжелые
жертвы были неизбежны». В этой части резолюции говорилось также что
Франция обеспечит защиту — в рамках Французского Союза и Женевских
соглашений — французского и профранцузски настроенного населения Индо-
китая. Следующий пункт, «одобряющий заявление правительства», был
принят 501 голосом против 93, а резолюция в целом — 462 голосами про-
тив 13. Голосовали против (или воздерживались) главным образом члены
МРП. Некоторые депутаты МРП, настроенные более благожелательно к пра-
вительству, заявляли теперь, что, пожалуй, если даже политика Бидо
в Женеве не была «так уж плоха», как казалось вначале, то все же самое
большее, чего можно было ожидать от Женевы при оставлении Бидо у вла-
сти, был бы «второй Паньмыньчжон» (причем за это время французский
Экспедиционный корпус был бы, несомненно, сброшен в море).
2. ТУНИС—«ЛОЯЛЬНОЕ ОТНОШЕНИЕ
И НИКАКИХ МЫСЛЕННЫХ ОГОВОРОК»
Напомним, что в своей программной речи Мендес-Франс указал три
«ближайшие» цели: мир в Индокитае, экономические реформы и четкое реше-
ние вопроса о ЕОС. Чрезвычайные события в арабском мире нарушили этот
план и отчасти послужили причиной отсрочки решения экономических про-
блем в той мере, в какой это касалось самого Мендес-Франса.
Эти события были двоякого рода. Во-первых, в Тунисе и Марокко уси-
ливались масштабы и активность террористических выступлений против
французов и «контртеррора» со стороны «Красной руки» и других француз-
ских организаций. Во-вторых, англо-египетский договор и эвакуация англи-
чан из Суэца привлекли внимание всего мира к арабским странам. Фран-
цузская Северная Африка была единственной частью арабского мира, кото-
рая не только фактически, как Ливия, но и юридически оставалась под
властью европейцев.
Могла ли Франция рассчитывать на сохранение Северной Африки без
систематически растущего числа убийств и массовых расправ? Можно ли было
пойти на достаточное количество уступок Северной Африке, чтобы устано-
вить «мирное сосуществование» между французами и арабами, сохранив при
этом для Франции некоторые из ее прежних привилегий?
Эти вопросы Мендес-Франс прямо поставил перед собой и своими кол-
легами в конце июля, а 31 июля, в расчете на наибольший «психологический
эффект», он вылетел в Тунис в сопровождении маршала Жюена и дегоДлев-
ского министра по делам Туниса и Марокко Кристиана Фуше. Пожалуй,
это была удачная идея — начать с Туниса, наименее «угнетенной» из трех
.североафриканских стран1, где имелась к тому же прогрессивная националь-
ная партия, которая в основном была менее враждебна французам и менее
подвержена националистическим и панарабским влияниям, чем самые непри-
миримые националисты Алжира и Марокко. Кроме того, в Тунисе имелось
меньше французских экономических интересов, чем в остальных двух странах.
1 «Наименее угнетенная» в том смысле, что, несмотря на большой экономический -
застой по сравнению с Марокко, там было меньше крайней нищеты, чем в Марокко, и про-
блема страдающего от голода избыточного населения была менее остра, чем в Алжире.
36* 563
Поездка в Тунис не была идеей, внезапно осенившей Мендеса. В июле
террор принял особенно угрожающие размеры. Так, 7 июля в Меней-Бу-
Зельфе, в районе мыса Бон, французскими террористами было убито восемь
членов молодежных организаций «Нео-Дестур». Несколько дней спустя про-
изошла «отплата»: в арсенале Бизерты—Ферривилле, в центре европейского
квартала, вооруженными «феллахами» было убито 11 и ранено 22 европейца.
На следующий день в двух различных местах в марокканских кафе подъехав-
шие на машине французские «контртеррористы» расстреляли пулеметным
огнем арабов. И так шло день за днем. Генеральный резидент Вуазар (в про-
шлом, кстати, убежденный вишист)1 подвергся возмущенным нападкам
и оскорблениям со стороны колонистов за свою «трусливость» в то время,
когда присутствовал на похоронах жертв ферривилльского обстрела.
До отъезда в Тунис Мендес-Франс потратил несколько часов, чтобы
убедить своих коллег по кабинету в правильности своих действий, а также
счел необходимым дать некоторые заверения сенатору Колонна (предста-
вителю тунисских французов в Совете республики). Отчасти с целью успо-
коить твердолобых он попросил маршала Жюена сопровождать его в этом
путешествии. Планы его поездки держались в строгом секрете, и сообщение
вечерних газет в субботу 31 июля о том, что Мендес-Франс, Жюен и Фуше
находятся с утра в Тунисе, произвело во Франции должный «психологиче-
ский эффект». Подобно тому, как было с Индокитаем, в отношении Туниса
усиленно распространялись слухи об отправке туда эшелона призывников
для борьбы с «террористами», и в данном случае несколько батальонов уже
действительно отплыли, а другие были готовы к отправке.
Международные предпосылки «неожиданного визита» Мендес-Франса
в Тунис газета «Монд» оценивала следующим образом:
«Принятое правительством решение последовало вскоре за сообще-
нием об эвакуации англичан из Суэца. В самом доле, англо-египетский
договор открывает новую эру в жизни арабского мира. Нет больше пре-
пятствий на пути тесного сотрудничества между Египтом и другими
арабскими странами и Западом. Но отныне все усилия арабской пропа-
ганды будут направлены на оказание материальной и моральной под-
держки националистическим движениям во Французской Северной
Африке.
Панарабская политика Соединенных Штатов приносит свои плоды.
Стремясь обеспечить участие арабов в обороне средиземноморского побе-
режья, американцы расшевелили все арабские столицы. Что касается
англичан, то они... вернулись теперь к своей традиционной проарабской
политике, в силу которой они дали в прошлом свое благословение
Лиге арабских стран, а Черчилль придумал королевства Иорданию
и Ливию... Оказавшись между арабским блоком, задавшимся целью
обеспечить независимость Магриба1 2, и союзниками, которые отнюдь
не желают роста волнений в Северной Африке, Франция вынуждена
действовать быстро... К сожалению, за последние несколько лет наши
правительства проявляли только спорадический интерес к Тунису
и Марокко»3.
«Монд» назвала эффектный визит Мендес-Франса в Тунис «подлинно
черчиллевским» по стилю. Подчеркнув, что он не поступился «никакими
жизненно важными для французов интересами», газета отметила совершенно
новый подход Мендес-Франса к тунисской проблеме: его обещание проводить
новую программу «лояльно и без всяких мысленных оговорок». Так никогда
раньше не говорили, а тем более не делали.
1 «Кто такой Вуазар?», «Юманите», 16 сентября 1953 года.
2 Название «Магриб», применяемое иногда только в отношении Марокко, обозначает,
по панарабской терминологии, всю Французскую Северную Африку.
3 «Монд», 1 августа 1954 года.
564
Все произошло очень быстро. В 10 часов утра Мендес-Франс приземлился
на тунисском аэродроме; вскоре он уже подъехал к дворцу бея в Карфагене
и обратился к старому джентльмену с многозначительной фразой:
— Государь, я приехал сюда как друг, как друг вашего высочества
и вашей страны.
Выразив свое сожаление по поводу имевших место столкновений и крово-
пролития в Тунисе и указав, что генерал Буайе де Латур прибыл, чтобы
сменить на посту генерального резидента Вуазара, Мендес-Франс заявил,
что французское правительство признало внутреннюю автономию Тунис-
ского государства «без всяких мысленных оговорок» и что тунисский народ
достиг уже такой «степени развития» (и Франция гордится своим вкладом
в это развитие), когда он может самостоятельно вести свои дела.
«Вот почему мы готовы передать лицам тунисской национальности
и тунисским органам право осуществления их внутреннего суверенитета».
Затем Мендес-Франс предложил, чтобы было создано новое тунисское
правительство, которое начнет переговоры с Францией о новом договоре,
четко определяющем соответствующие права обоих партнеров.
«Разумеется,—продолжал Мендес-Франс,— в интересах обеих стран,
чтобы Франция осталась в Тунисе. Она оказывает Тунису большую
финансовую, экономическую, техническую и культурную помощь, и мно-
гие французы играют важную роль в жизни страны; этого факта не будет
отрицать ни один тунисский патриот. Кроме того, останется в силе до-
говор между Францией и Тунисом в отношении общей военной и внешней
политики. В возмещение услуг, оказанных Францией Тунису в прошлом
и в настоящем, французы будут иметь право остаться в Тунисе — как
сами они, так и их дети и внуки. Они будут содействовать экономиче-
скому процветанию страны».
Мендес-Франс закончил просьбой к общественности Туниса оказать
ему помощь в прекращении кровопролития, но предупредил, что все даль-
нейшие террористические выступления будут безжалостно подавляться.
Самым важным пунктом в предложениях Мендес-Франса было создание
подлинного, а не марионеточного тунисского правительства, которое будет
затем вести переговоры о новом договоре с Францией. До подписания этого
договора было все еще трудно определить, в какой степени «внутренняя авто-
номия» будет способствовать передаче гражданской власти и управления
страной в руки туниссцев. Мендес много говорил о дальнейшем «пребывании
французов» и их детей и внуков в Тунисе.
Несмотря на все устные гарантии, какие Мендес давал тунисским фран-
цузам, члены союза французов в Тунисе отказались встретиться с премьер-
министром Франции, хотя и были до известной степени успокоены присут-
ствием своего героя — маршала Жюена, а также назначением генерала
Буайе де Латура генеральным резидентом.
И лишь задним числом, уже после отъезда Мендеса, они поняли, что
заявление, сделанное им бею, могло быть и хуже1.
Если в английской и американской прессе поездка Мендеса в Тунис
нашла единодушный благоприятный отклик, то этого нельзя было сказать
о французской печати. Правда, газета «Фигаро» выразила необычное для
нее восхищение премьер-министром и его методом, но все же высказала опа-
сения по поводу тех последствий, какие его визит в Тунис мог иметь для
Алжира и Марокко; она предупреждала правительство об опасности хотя бы
самых незначительных уступок сверх установленного Мендес-Франсом
«предела».
Другие правые газеты, например «Орор», высказывались гораздо более .
критически, так же как и североафриканские лоббисты, в том числе сена-
1 «Монд», 3 августа 1954 года.
565
тор Колонна, заявивший, что Мендес-Франс «предложил ликвидацию франко-
тунисского сообщества». Противникам Мендес-Франса сыграло на руку
заявление лидера партии «Нео-Дестур* Хабиба Бургибы, который все еще
был интернирован во Франции; он сказал, что предложения Мендес-Франса
означают «существенный и решительный шаг к восстановлению полного
суверенитета Туниса».
«Независимость остается идеалом тунисского народа, но движение
к этой независимости не будет впредь характеризоваться борьбой Между
тунисским народом и Францией... Этот путь к независимости будет
ознаменован сотрудничеством двух народов, тем сотрудничеством,
в котором будут отсутствовать всякие мысли о господстве».
Лидер тунисского умеренно националистического движения и председа-
тель Тунисской палаты земледелия Тахар бен-Аммар, которому вскоре
предстояло сформировать новое тунисское правительство, со своей стороны
заявил, что Мендес-Франс дал «полное удовлетворение нашим законным
чаяниям... Мы должны ответить такой же лояльностью и искренностью».
Правительство Тахар бен-Аммара, сформированное 9 августа, имело
в своем составе четырех членов «Нео-Дестур» (из них некоторые, например
доктор Маккадем, совсем недавно вернулись из ссылки на Юг), но было
в основном «умеренным» и выражало интересы средних классов; все его
члены получили французское образование. Один из них, Си Насер бен-Саид,
был раньше офицером французской армии, участвовал в войне
1914—1918 годов и в рифской кампании, и ему посчастливилось быть пер-
вым тунисцем, принятым в Сен-Сирскую военную школу. Некоторые члены
правительства, например молодой Масмуди, представитель партии «Нео-
Дестур» во Франции, получили образование в одном из французских универ-
ситетов. Декретом бея французский генеральный резидент в соответствии
с действующим договором был назначен министром иностранных дел1.
Пока что все шло хорошо. Но переговоры с тунисским правительством
были все еще делом будущего, а между тем волнения в Марокко с каждым
днем принимали все более угрожающий характер. В двух главных мечетях
Феса (город, где в то время не прекращались волнения) возносились теперь
молитвы за здоровье низложенного султана. В Порт-Лиоте 7 августа были
убиты четыре европейца. В Касабланке не проходило дня, чтобы кто-нибудь
не был убит террористами либо «контртеррористами». В правых кругах
Франции росло стремление обвинять Мендес-Франса в том, что он «поощрил»
все это своим «мягким» отношением к тунисцам.
На деле линия Мендес-Франса в отношении Марокко была иной, чем
в отношении Туниса; он считал, что эти две страны «неидентичны» и что
«социальные и политические проблемы в Марокко имеют значительно более
острый характер»1 2. Это, однако, отнюдь не означало, что он был склонен
делать в Марокко уступки, подобные тем, какие он сделал в Тунисе. По важ-
нейшему династическому вопросу Мендес-Франс вскоре заявил, что не может
быть и речи о возвращении прежнего султана.
Что это был за месяц для Мендес-Франса! Не успел он вернуться
из Туниса, как ему пришлось заняться экономическими реформами. Усили-
вались требования об открытии официальных парламентских дебатов
1 Следующие посты были распределены между тунисцами: премьер-министр
и министр мусульманских институтов, три государственных министра, министры тунисской
юстиции, здравоохранения, труда, сельского хозяйства, торговли, жилищного строитель-
ства. Полиция оставалась под контролем французских военных властей. Точно так же
министерство просвещения и другие «внутренние» органы до заключения нового договора
оставались за французами.
2 «Монд», 10 августа 1954 года.
566
по вопросу о Северной Африке. А главное, наступил срок готовиться к Брюс-
сельской конференции по поводу ЕОС, которая была намечена на 19 августа.
Наиболее гладко прошли дебаты по вопросу о предоставлении прави-
тельству полномочий в области экономики.
Мендес-Франс выступил со сравнительно краткой речью, в которой под-
черкнул зависимость более высокой заработной платы от более высокой
производительности труда, он обязался в этой связи рассмотреть в октябре
вопрос об уровне заработной платы и предложил, чтобы такой «пересмотр»
происходил дважды в год. Он считал более целесообразным применять такой
метод, чем дожидаться забастовок и потом повышать заработную плату
в «хаотических условиях». Затем он говорил о «реконверсии» некоторого
числа излишних предприятий и о мерах, какие правительство могло бы при-
нять для содействия этой «реконверсии». Он придавал также большое значе-
ние модернизации жилищного строительства. В заключение Мендес-Франс
оказал, что в области экономической Франция должна «очнуться от сна»
и что опа имеет все возможности доказать, что не является ни с какой сто-
роны «больным человеком Европы».
Все это звучало красиво, но не совсем убедительно по сравнению
с речами противников Мендес-Франса. Все чувствовали, что он был слиш-
ком занят в то время другими вопросами. Да это и неудивительно, ведь
до конференции по вопросу о ЕОС оставалась всего только неделя! Эдгар
Фор также не внес достаточной ясности в вопрос о том, как правительство
собирается использовать свои экономические полномочия. Он отрицал,
что Франция находится в плохом финансовом состоянии. Утверждение
одного из ораторов, что текущий дефицит бюджета Франции равняется 1000
миллиардов франков, неверно, сказал он. Дефицит составляет только
390 миллиардов.
Полномочия были предоставлены правительству 362 голосами против 90;
коммунисты и большая часть правых депутатов воздержались; фракция
МРП, наоборот, проголосовала на этот раз за Мендес-Франса.
Напротив, при голосовании вопроса об отсрочке дебатов по поводу
запросов о Северной Африке (397 голосов за и 114 против при 90 воздер-
жавшихся) коммунисты и социалисты голосовали за Мендеса, большинство
членов МРП воздержалось, деголлевцы раскололись, а все правые (так же,
как и несколько радикалов) голосовали против. Казалось, что попытка
Мендес-Франса действовать, опираясь на «переменное большинство», может
иметь успех, по крайней мере временный. Но все же это была нена-
дежная опора.
Так, например, когда 10 августа стали обсуждать требование Мендес-
Франса об отсрочке дебатов по вопросу о Северной Африке, североафрикан-
ские твердолобые не преминули воспользоваться случаем высказать свое
мнение. Обсуждение срока открытия дебатов йылилось почти в рассмотре-
ние вопроса по существу. На сцену были выпущены «правые тенора» северо-
-африканских лоббистов, например «коллега» премьер-министра по партии
радикалов Мартино-Депла и Килиси. Мартино-Депла изобразил в самых
мрачных красках деятельность партии «Нео-Дестур» и ее лидера Бургибы,
единственной целью которого, по его словам, является «изгнание французов
из Туниса»; он считал прискорбным, что Мендес-Франс «ведет переговоры
с преступниками». Мартино-Депла утверждал, что Бургиба во время войны
сотрудничал с фашистской Италией, и процитировал два его письма, которые,
по его словам, были своего рода тунисским вариантом «Майн кампф».
Мендес-Франс возразил, что эти «письма», опубликованные 6 апреля 1952
года газетой «Фигаро», по меньшей мере «сомнительного происхождения»1.
1 На следующий день (12 августа) «Монд» напомнила, что «Фигаро» проиграла судеб-
ное дело относительно «писем Бургибы» и что суд обязал ее опубликовать опровержение.
567
Но Мартино-Депла нелегко было остановить. Он заявил, что «террори-
сты» при помощи «шантажа» заставили Мендеса пойти на «гибельные» уступки
Тунису и что сохранение «совместного управления» является единствен-
ной надеждой Франции в Тунисе. Он сказал далее, что Франция должна
отказаться от ведения переговоров с «Нео-Дестур». Один из социалистов,
прервав его, напомнил, что террор в Тунисе развернулся между 1952
и 1954 годами, то есть в то самое время, когда Мартино-Депла, будучи мини-
стром внутренних дел в нескольких французских кабинетах, навязывал
свою «твердую» политику своим более рассудительным коллегам, в част-
ности Роберу Шуману.
Мендес круто расправился со взглядами Мартино-Депла на Тунис,
но в отношении Марокко, как ни странно, не был, казалось, склонен занять
решительную позицию. Франция, сказал он, сделает все от нее зависящее,
чтобы прийти к соглашению с теперешним султаном — его величеством
Мухаммедом бен-Арафой. Этим заявлением Мендес дал понять, что он
не хочет враждовать с аль-Глауи и что не может быть речи о возвращении
прежнего султана. Он только «просил» марокканцев положить конец «всем
ужасным насилиям», которые лишь «тормозят дальнейшее развитие страны,
которого все мы желаем».
Это означало, что Мендес-Франс предпочитал игнорировать заявления
депутатов-социалистов о том, что низложение прежнего султана было роко-
вой ошибкой и явилось причиной всех неурядиц в Марокко, а также предупре-
ждение Клостермана (деголлевца) правительству о том, что Франко и марок-
канские лидеры в испанской зоне Марокко (которые никогда не признавали
низложения Сиди Мухаммед бен-Юсефа) вполне могут начать новую кампа-
нию в пользу объединения Марокко под властью изгнанного султана1.
Франсуа Мориак с большой горечью писал в очередном номере ежене-
дельника «Экспресс», что Мендес-Франс не сумел «сказать то единственное,
что было нужно».
Поведение Мендес-Франса вызывало недоумение у многих самых пыл-
ких его поклонников. Иногда он вел себя исключительно мужественно
и смело, а иногда совсем робко. Может быть, потому, что не мог делать
слишком много дел сразу? Или, быть может, он чувствовал, что сумеет про-
держаться только в том случае, если пойдет на компромисс со своими про-
тивниками хотя бы по некоторым вопросам?
1 Зимой в столице испанской зоны Тетуане с одобрения испанского верховного
комиссара генерала Валино уже происходили подобные демонстрации. Последовал рез-
кий обмен дипломатическими нотами между Парижем и Мадридом. Но опасность восста-
ния, инспирированного испанцами, никогда не была полностью устранена. Когда
в 1953 году я встретился с сыном «старого» султана принцем Мулей-Хассаном, он с горе-
чью заметил, что по отношению арабам франкистская Испания «более демократична,
чем Франция».
Г лава третья
РЕШИТЕЛЬНАЯ СХВАТКА ПО ВОПРОСУ
О ПЕРЕВООРУЖЕНИИ ГЕРМАНИИ
1. БРЮССЕЛЬСКАЯ КОНФЕРЕНЦИЯ И КОНЕЦ ЕОС
«Компромисс» — это слово было навязчивой идеей Мендес-Франса
в вопросе о ЕОС.
С этого он и начал, так как для договора о ЕОС в его первоначальном
виде не было большинства ни в Национальном собрании, ни в стране. Поэтому
рассчитывать на ратификацию договора значительным (или даже незна-
чительным) большинством можно было только при условии, что он будет
серьезно исправлен и удовлетворит хотя бы часть требований, выдвинутых
его противниками — социалистами, деголлевцами и радикалами. Комму-
нистов можно было не принимать в расчет: они будут против ЕОС в любом<
его виде или форме.
Начиная с 12 августа внутри правительства Мендес-Франса несколько
дней шла ожесточенная борьба между сторонниками и противниками ЕОС.
Временами проносились слухи, что Мендес капитулировал перед сторонни-
ками ЕОС и что, за исключением нескольких мелких поправок в тексте
договора, он готов всей силой своего авторитета поддержать Европейское'
оборонительное сообщество. В таком случае деголлевцы вышли бы из пра-
вительства и были бы заменены социалистами — сторонниками ЕОС и
несколькими членами МРП1. Слухи оказались неверными, и уже 13 августа
Мендес-Франс выступил со своим «компромиссом» в виде дополнительных
протоколов, которые предполагалось представить конференции шести стран
в Брюсселе. Основные статьи этих протоколов касались срока действия
договора о ЕОС и права его участников выйти из ЕОС, например в случае
крупных изменений в составе НАТО или в случае объединения Германии.
Во-вторых, Мендес-Франс предложил, чтобы в течение восьми лет наднацио-
нальные статьи договора не применялись; на деле это означало, что в тече-
ние этого периода каждый член Совета министров ЕОС пользовался правом
вето. Далее Мендес предложил, чтобы были «интегрированы» только войска,
находящиеся на территории Германии (это означало, что на французской
земле не будет немецких войск), и чтобы ЕОС приняла французскую систе-
му рангов и продвижения по службе. Кроме того, предлагались различ-
ные «организационные» поправки, касавшиеся административных и право-
вых вопросов Европейского оборонительного сообщества.
Все это обсуждалось в течение многих часов на ряде заседаний Совета
министров. 14 августа три министра-деголлевца — генерал Кёниг, Шабан-
Дельмас и Лемер — вышли в отставку. Суть дела была не столько в согла-
сии или несогласии с «дополнительными протоколами», подготовленными для
обсуждения на Брюссельской конференции, сколько в принципиальном
возражении против принятия какого бы то ни было решения о ЕОС вообще^
поскольку это уничтожило бы всякую возможность переговоров в ближайшем *
будущем между Востоком и Западом. В тот момент еще казалось, что участ-
1 «Монд», 13 августа 1954 года.
56$
лики Брюссельской конференции после небольших споров могут согласиться
в основном с французскими «протоколами».
Решительные противники ЕОС молили судьбу, чтобы Мендес потерпел
неудачу в Брюсселе. Но так или иначе они сожалели о том, что он согласился
участвовать в конференции. Что, если он одержит успех — и договор о ЕОС
в измененной форме будет затем утвержден Национальным собранием?
Пусть даже Мендесу не удастся добиться принятия протоколов, все равно
это будет означать, что он «не твердый противник» перевооружения Германии,
а большинству его поклонников приятно было считать его таковым. Это был
один из самых любопытных случаев массового самообмана, который отчасти
может быть объяснен тем, что некоторые лица из ближайшего окружения
Мендес-Франса, например Жорж Борис, в течение ряда лет открыто высту-
пали против ЕОС и перевооружения Германии в любой форме.
Однако скоро стало очевидным, что Мендес-Франсу не приходится на-
деяться на легкую победу в Брюсселе.
Первые наиболее злобные отклики на план Мендес-Франса исходили
из Бонна, где французского премьер-министра открыто обвиняли в «сабо-
таже» Европы. Английская пресса в целом высказывалась не так резко, но,
например, газета «Таймс» считала предложения Мендес-Франса неприемле-
мыми, поскольку они подразумевали явную дискриминацию Германии.
К концу конференции стало совершенно ясно, что против Мендес-Фран-
са действует при горячей поддержке Спаака и голландского министра
иностранных дел Бейена единая англо-американо-германская коалиция.
Последней каплей была телеграмма сэра Уинстона Черчилля Аденауэру
от 23 августа, в которой говорилось, что все кончится хорошо и что его (Аде-
науэра) выдающиеся качества как. государственного деятеля будут достойно
вознаграждены. Эта телеграмма была понята всеми так: ратифицирует ли
теперь французское Собрание договор о ЕОС или нет, Германия все равно
будет тем или иным путем перевооружена.
Было бы утомительно излагать подробно ход брюссельских переговоров.
Но интересно показать, как изображались эти переговоры одним из самых
влиятельных «пропагандистов западных идей» во Франции Раймоном Картье,
-знаменитым репортером еженедельника «Пари-матч», и как этот популярный
журнале тиражом свыше миллиона экземпляров пытался до смерти запугать
•французов угрозой «изоляции». Чрезвычайно характерны также причитания
Картье над «Европой» вместе с трогательным описанием «влажных очков»
Спаака, когда «все было кончено». Несомненно, «все было кончено» для Спа-
яка, который надеялся стать одним из главных действующих лиц интегриро-
ванной «Европы»...
«В 2 часа 35 минут ночи,— пишет Картье,— Поль Спаак, пред-
седатель конференции, объявил: «Господа4, все кончено...» Его голос,
такой же полный и мощный, как он сам, не дрогнул. Но присутствую-
щим* показалось, что очки бельгийского государственного деятеля стали
влажными.
Спаак! Да, Спаак сделал все, что мог, для осуществления цели,
которой он себя посвятил... За несколько часов до этого, когда провал
конференции казался неизбежным, Спаак отвел Мендес-Франса в сто-
рону... Рука Спаака сжимала локоть Мендеса, словно он пытался физи-
чески усилить убедительность своих доводов...
«Провал Брюссельской конференции,— говорил Спаак,— это
катастрофа. Франция будет полностью изолирована. Европейское обо-
ронительное сообщество будет создано без ее участия. Западная Герма-
ния вооружится и объединится с Бенилюксом и Скандинавией. Она по-
лучит максимальную поддержку от Англии и США. Можете ли вы хоть
на миг сомневаться в этом после телеграммы Черчилля'Аденауэру? Вы
останетесь в одиночестве. Разве вы этого хотите?.. Мы должны, должны
570
создать Европу. Военная сторона дела, — это еще не все. Большее зна-
чение имеет интеграция Европы. ЕОС — только шаг в этом направлении,
но если ЕОС не будет, то все безнадежно рухнет...»
Но—увы! — Спаак говорил о Европе, а Мендес-Франс все твердил: «Бур-
гонский дворец»1.
На сцене появляются Соединенные Штаты. Вот что рассказывает дальше
Картье:
«Их разговор был прерван: начальник канцелярии Спаака доложил
ему, что посол США Дэвид Брус прибыл в министерство иностранных дел
и ожидает его в библиотеке. Мендес-Франс был возмущен. Брус прибыл
в Брюссель накануне и уже имел многочисленные встречи и разговоры,
но только впервые появился в министерстве, где происходила конферен-
ция. Мендес понимал, что у него теперь появился новый грозный про-
тивник вдобавок к пяти прежним и что это американское вмешательство
может только усилить упорство Германии и Бенилюкса... Во время бель-
гийско-американских переговоров французы не пытались скрыть свою
досаду и раздражение...
Последние усилия как-нибудь скрепить соглашение были вялыми.
В 11 часов 35 минут вечера произошла краткая франко-германская бесе-
да, в ходе которой Аденауэр с цифрами в руках доказывал Мендес-Фран-
су, что тот был неправ, говоря, будто бы во Франции нет парламентского
большинства в пользу ЕОС».
Картье деликатно умолчал о том, что «цифры» были переданы Аденауэру
Робером Шуманом — элегантный способ саботировать усилия французского
премьер-министра в Брюсселе! В последующие недели во Франции было много
возмущенных толков по поводу этого «удара в спину» и заговора «черного
интернационала». Точно таким же образом Андре Филип информировал свое-
го коллегу-«социалиста» Спаака.
Как же возникла столь сильная оппозиция протоколам Мендес-Франса?
До начала конференции немцы просмотрели все четырнадцать страниц про-
токолов и целиком отвергли их. По их мнению, протоколы противоречили
двум главным принципам ЕОС — наднациональности и равноправию всех
•его членов. Аденауэра поддержали остальные четыре страны. Конечно,
Картье был не так уж неправ в своем анализе «двусмысленной позиции»
Мендес-Франса в Брюсселе.
«Никогда нельзя было знать сколько-нибудь точно, является ли
Мендес сторонником или противником ЕОС. Его мысли окутаны туманом
скрытности и противоречивых высказываний. Он согласен, что провал
договора будет равносилен катастрофе, так как приведет к кризису
Атлантического союза, тем не менее он явно не сочувствует ЕОС...
Он нс прибегает к классическим возражениям против ЕОС («вечная Гер-
мания» или национальный суверенитет), а просто говорит, что парламент
не ратифицирует договора... Во всяком случае, Спаак не был убежден
доводами Мендеса и... однажды вспыхнул и обвинил Мендеса в том, что
он — плохой европеец.
«Как вы можете так говорить!—воскликнул Мендес.— Я всю свою
жизнь был европейцем, и не кто иной, как я, вытащил договор из папки,
где он лежал годами!..» Тут вмешался Беш из Люксембурга, и Спаак из-
винился, но все же он сказал то, что думали все участники конференции...
Они считали, что Шуман и Бидо — настоящие европейцы... а Мендес-
Франс размышлял о предложениях СССР...»
По словам Картье, Аденауэр избегал делать Брюссель ареной франко-
германской ссоры и поэтому предоставил голландцу Бейену «разбить» *
1 В Бурбонском дворце происходят заседания Национального собрания Франции.—
Прим. ред.
571
Мендес-Франса. «Во всем мире не было лучшего специалиста по ЕОС, чем
Бейен, и Мендес оказался в невыгодном положении». Позже Бейен сказал
ядовито о Мендесе: «Он слишком умен, чтобы успешно вести переговоры».
Тем временем Аденауэр отправился осматривать достопримечательности
Брюгге.
На следующий день рано утром конференция прервала свою работу.
После нескольких часов отдыха Мендес вылетел в Чартуэл на свидание
с Черчиллем, по-видимому, не испугавшись, по выражению Картье, «одно-
стороннего послания Черчилля Аденауэру». Близкие к Мендесу лица, писал
Картье, отрицали, что его внезапный визит к английскому премьер-министру
был «проявлением растерянности».
«Но в Чартуэле его ожидало еще одно разочарование. Черчилль
находился в прекрасном настроении и был очень польщен просьбой
вытянуть Европу из болота. Но Мендес столкнулся здесь с теми же дово-
дами, какие он уже слышал в Брюсселе. Хуже того, он выяснил, что
точка зрения Англии начинает совпадать с точкой зрения Германии...
В вечернем сообщении агентства Рейтер говорилось, что Мендес-Франс
ничего не добился от Черчилля; последний отказался усилить связи
Англии с ЕОС. Он расхваливал ЕОС и убеждал Мендес-Франса еще раз
постараться ратифицировать договор в его теперешнем виде, прежде чем
искать других решений. «Другое решение», на которое намекал Чер-
чилль, сводилось к тому, что Германия будет вооружена в качестве
члена НАТО».
Картье закончил свою статью, как и начал, в угрожающем тоне: у Фран-
ции нет другого выбора — либо ЕОС, либо изоляция. Или «пустое кресло»,
как назвал это Черчилль несколько месяцев спустя...1
После провала Брюссельской конференции, которому они всеми силами
способствовали, «европейцы» попытались не допустить принятия решения
по вопросу о ЕОС; они знали, что Национальное собрание находится в воз-
бужденном состоянии и отвергнет договор о ЕОС в том первоначальном
виде, в каком он остался после Брюссельской конференции. Мендес-Франс,
возмущенный приемом, оказанным ему остальными участниками договора,
и вообще настроенный против этого договора, теперь, когда протоколы
были отвергнуты, хотел, чтобы Собрание немедленно решило, хочет оно ЕОС
или не хочет. В ходе исключительно бурных и горячих дебатов при голо-
совании одного из процедурных вопросов, который, однако, подразумевал
отказ от ЕОС, договор был отвергнут 319 голосами против 264. Самый
большой гвоздь в гроб ЕОС вбил Эррио, который в своем взволнованном
выступлении (Эррио был слишком стар и слаб, чтобы выйти на трибуну,
и говорил со своего места) подчеркнул, что отказ Франции от распоря-
жения собственной армией повлечет за собой потерю независимости ее поли-
тики и дипломатии. Вообще в дебатах более сильный упор делался на эту
наднациональную сторону ЕОС, чем на перевооружение Германии. Подчер-
кивалась также явная недостаточность английских «гарантий» в отноше-
нии ЕОС.
1 Сатирический журнал «Канар аншенэ» опубликовал 8 сентября 1954 года «фанта-
стический разговор» между героем Пьера Данино прославленным майором Томсоном и Рай-
моном АронохМ — «собственным мыслителем» газеты «Фигаро»:
— «Ах, вы —англичанин?— сказал Арон.— Вы, вероятно, очень недовольны нами,
не правда ли?
— Нет,— ответил я.— Откуда вы взяли?
— Я имею в виду наш отказ от ЕОС.
— Помилуйте, что вы,— вежливо возразил я,— Франция — свободная страна
Он вдруг сильно помрачнел.
— Послушайте,— сказал он.— А вы случайно не тайный коммунист?
— Мой дорогой сэр,— ответил я,— Моя семья из поколения в поколение голосует
за консерваторов».
572
Это голосование было последним (или, вернее, предпоследним) крупным
проявлением французского духа независимости; это был вызов, брошенный
в лицо тем, кто, не желая считаться с чувствами Франции, пытался указать,
как ей надлежит поступать. Результаты голосования в Национальном собра-
нии вызвали, по крайней мере на некоторое время, подъем во всей стране.
Мендес-Франс и другие члены правительства воздержались от голосо-
вания.
Последовавшие события относятся к совсем недавнему прошлому,
и мы коснемся их только вкратце.
2. УГРОЗА «ПУСТОГО КРЕСЛА»
Результаты голосования в Национальном собрании 30 августа вызвали
сильнейшее негодование в Германии, где аденауэровская пресса и сам Аде-
науэр в ряде заявлений, в том числе газете «Таймс», обливали грязью фран-
цузское Национальное собрание и Мендес-Франса, которого Аденауэр объ-
явил персонально ответственным за то, что произошло. Вопрос этот имел не
только международное, но и внутригерманское значение; так, выборы в
Шлезвиг-Гольштинии показали, что Аденауэр и сторонники вооружения Гер-
мании теряют под ногами почву.
Но Даллес не был застигнут врасплох. Его «молниеносные визиты»
в Лондон и Бонн были рассчитаны на то, чтобы поддержать Аденауэра,
а также указать французам их «место»; было разъяснено, что Даллес «слиш-
ком занят», чтобы заехать в Париж. Нельзя было показать яснее, что Фран-
цией пренебрегают.
Иден в свою очередь тоже начал «поездку по Европе», и Мендес-Франс,
напуганный «изоляцией» Франции, стал уже заявлять, что, возможно, еще
до конца года будет заключено новое соглашение и что он не намерен при-
бегать к тактике затягивания. В Страсбурге Мендес, подвергшийся
злобным нападкам со стороны Тетжена и других ультрасторонников ЕОС,
по мнению многих наблюдателей, слишком много оправдывался, чуть ли
даже не извинялся. Морис Дюверже в газете «Монд»1 выражал сожаление
по поводу того, что Мендес оказался теперь в роли Арбенса из Гватемалы,
а Франция — на положении одной из республик, находящихся под властью
«Юнайтед фрут компани». Если Франция не перешагнула еще этой черты,
пИсал Дюверже, то Америка попытается принудить ее к этому.
Мендеса секретно информировали, что отныне вполне возможно пере-
вооружение Германии без согласия Франции1 2.
Как раз в это время происходил процесс начальника гестапо генерала
Оберга3 со всеми его жуткими подробностями. Этот процесс, несомненно,
обострил отрицательное отношение французского общественного мнения
к перевооружению Германии. Но сэра Уинстона и Даллеса Оберг нисколько
не интересовал.
1 «Монд», 22 сентября 1954 года.
2 Характерным, с точки зрения французов, примером отношения англичан к Герма-
нии на этом этапе была попытка со стороны военного министерства Англии помешать вы-
ходу в свет книги лорда Рассела о нацистских зверствах. [Издана в русском переводе:
Э. Рассел, Проклятие свастики, М., 1954.— Прим, ред.]
3 Карл Оберг, бывший эсэсовский генерал, являлся начальником «службы рассле-
дования» войск CG во Франции в период гитлеровской оккупации. Парижским военным
трибуналом был приговорен 9 октября 1954 г. к смертной казни за совершенные им во
Франции преступления. Однако приговор не был приведен в исполнение и Оберг вместе
с пятью другими германскими военными преступниками содержался в одной из тюрем
Парижа. По сообщениям французской печати от 24 апреля 1958 г. президент Франции Ре-
не Коти принял решение о помиловании группы германских военных преступников, в том
числе и эсэсовца Оберга.— Прим. ред.
573
Совершенно ясно, что Мендес-Франс считал всякое сопротивление пере-
вооружению Германии абсолютно бесполезным. 5 октября были уже опуб-
ликованы решения, принятые девятью странами на Лондонской конфе-
ренции1; но «чудесной уступке» Идена относительно «английских войск
в Европе» в самой Англии придавалось гораздо больше значения, чем
во Франции. «Ничего особенно нового не произошло»,— комментировала
«Монд». Несколько дней спустя Мендес-Франс доложил Национальному
собранию о лондонских переговорах, утверждая, что то, на что пошла Фран-
ция, было «меньшим злом».
Что еще мог он сделать? С самого начала он так или иначе признал прин-
цип перевооружения Германии; если же теперь немцы, с помощью англичан
и американцев, настаивали на создании своего генерального штаба, тут уж
ничего нельзя было поделать.
На той же неделе в Маргете сэр Уинстон снова выразил свое недоволь-
ство Францией и заявил, что не может быть и речи о каком-либо пересмотре»
Лондонских соглашений.
Можно сказать, что в общем французское общественное мнение стало
проникаться настроениями фатализма и покорности судьбе. Появилась тен-
денция считать, что 30 августа Франция должным образом произнесла свое»
«слово Камброна»; что благодаря этому она по крайней мере избегла западни,
именуемой наднациональностью, и что вскоре ей придется пойти на уступки,
чтобы не оказаться изолированной от «Запада». Французы не питали большой
симпатии ни к Англии, ни к Америке и особенно в тот момент, но все-таки
было как-то «безопаснее» иметь каких-либо союзников, даже не сочувствую-
щих вам и несимпатичных. Кроме того, перевооружение Германии, пожалуй,
уже не было так опасно, как три или четыре года назад. Даже «Монд» была
готова признать это, заявив, что в мире «атомной стратегии» двенадцать гер-
манских дивизий не имеют большого значения, если не считать былых при-
зраков, все еще витающих над германской армией. Может быть, достаточно
будет советской водородной бомбы, чтобы держать немцев в повино-
вении?
Но теперь события развертывались быстро. 23 октября представители
четырнадцати стран подписали Парижские соглашения о перевооружении
и суверенитете Западной Германии.
«Только какая-либо из ряда вон выходящая советская инициатива
могла бы предотвратить сейчас ратификацию Парижских соглашений,—
писала «Монд» 26 октября,— но последняя советская нота не сулит
ничего подобного...»
Газета добавляла, что в структуре Западноевропейского союза нет ничего’
«таинственного», как это было в отношении ЕОС, и поэтому оппозиция этому
союзу будет, вероятно, меньшей.
Мендес-Франс теперь был уверен, что Парижские соглашения будут.ра-
тифицированы, если не возникнет никаких новых осложнений, в частности
по вопросу о Сааре или контроле над вооружением. Однако по Саарскому
вопросу Бонн будет упорствовать в том, что французы называли «неверной
интерпретацией франко-германского соглашения от 23 октября».
Спор по поводу Саара достиг кульминационной точки в конце ноября,
когда в преамбуле к внесенному в бундестаг законопроекту о ратифика-
1 В Лондонском совещании 9 держав, открывшемся 28 сентября 1954 года участвовали
6 стран—участниц договора о Европейском оборонительном сообществе (Франция, Италия,
Бельгия, Голландия, Люксембург, Западная Германия) и Англия, США и Канада. В ре-
зультате нажима, оказанного на Францию представителями США и Англии, был подписан
заключительный акт, содержавший принципиальное согласие участников Лондонского»
совещания на вооружение Западной Германии и предусматривавший дальнейшие пере-
говоры по этому вопросу.— Прим. ред.

ции было дано такое толкование соглашения, которое Кэ д’Орсэ назвало*
предумышленным «искажением»1.
Эти коренные расхождения по вопросу о Сааре, а также тот факт, что
до международной конференции, намеченной на 17 января, не предвиделось
никаких решений относительно «агентства», или, вернее, «пула вооружений»
(даже самые решительные противники ЕОС признавали, что это агентство
обязательно должно быть как можно более наднациональным), значительно
ослабили шансы Мендес-Франса ,на немедленную ратификацию соглашений.
В то время, как Францию понуждали, не теряя ни одного дня, ратифи-
цировать Парижские соглашения в целом — о перевооружении Западной
Германии, о суверенитете Западной Германии, путаное соглашение о Сааре
и все остальное,— по крайней мере две очень существенные стороны Париж-
ских соглашений продолжали висеть в воздухе.
Представители английского и американского правительств и фактически
вся английская и американская пресса (не говоря уже об аденауэровскоп
прессе в Германии) в течение этих недель относились к французскому Нацио-
нальному собранию как к некоей пустой говорильне, а сэр Уинстон Черчилль
в своем знаменитом письме Мендес-Франсу пренебрежительно отозвался об
«этих неистовых и самодовольных группах». Поэтому не будет лишним
указать, что вопреки раздраженной реплике Мендес-Франса вечером 24 де-
кабря, будто бы Собрание «ведет себя несерьезно», дебаты на самом деле
проходили на исключительно высоком уровне и правильно отражали беспо-
койство и горечь, возникшие в стране в связи с вопросом о воружении Гер-
мании.
Здесь можно привести только некоторые основные моменты этих дебатов,,
продолжавшихся свыше недели.
Докладчик комиссии по иностранным делам дсголлевец генерал Бийот
без особого энтузиазма высказался за ратификацию Парижских соглашений.
Он заявил, что политический совет представляет собой нечто большее, чем
простой консультативный орган, и позволит Европе действовать согласо-
ванно; вклад Англии довольно значителен, так как «обязательный минимум
английских войск», расположенных на континенте, будет определяться боль-
шинством голосов этого совета. Соглашения предусматривают также доста-
точные гарантии против чрезмерного увеличения германских вооруженных
сил и могут регулировать полицейские силы участников договора.
По вопросу о «пуле вооружений» Бийот высказался менее определенно:
«Контроль над вооружениями будет особенно эффективен, если он
станет частью совместного производства вооружений. Это та область,
в которой наша решимость добиться’ конкретных результатов оказалась*
пока еще недостаточной. Но у меня такое впечатление, что специальная
конференция, которая соберется в Париже 17 января, изучит и решит'
эту проблему».
1 Французское и немецкое толкования соглашений решительно расходились по четы-
рем основным пунктам: 1. В боннской преамбуле отрицалось, что Саар был «европеизиро-
ван», и утверждалось, что он по-прежнему остается «частью Германии». 2. В боннской пре-
амбуле указывалось, что по франко-германскому соглашению после подписания мирного'
договора среди саарцев будет проведен референдум и тогда они сами решат «окончатель-
ную судьбу Саара»; при этом подразумевалось, что Саар тогда будет целиком присоеди-
нен к Германии. Как объясняли в официальных парижских кругах, Франция не брала на
себя такого обязательства и лишь согласилась представить на одобрение саарцев статьи
мирного договора, относящиеся к Саару. «Эти статьи будут одобрены участниками догово-
ра, которые, по предложению Франции, согласятся на окончательное утверждение-
«европейского» статуса Саара. Бонн пытается толковать этот статус как нечто временное».
3. Бонн также высказывался против длительного характера валютного и таможенного
союза между Францией и Сааром. 4. Бонн умышленно опускал пункты, направленные
против пропаганды за присоединение Саара к Германии.
575
«Пъер Монтель. Можете ли вы вполне честно и искренне сказать
нам, что мы поступим добросовестно, если проголосуем за соглашение
о численности армии, ничего не узнав предварительно о тех условиях,
на каких будет контролироваться, распределяться и храниться воору-
жение?»1
Бийот ответил довольно неуверенно, что этот вопрос его тоже беспокоил,
но что он получил соответствующие заверения от «компетентных органов»,
кроме того, Мендес-Франс сможет, несомненно, дать более подробные объяс-
нения по данному вопросу.
Несколько часов спустя второй докладчик комиссии по иностранным
делам Вандру излагал вопрос о Саарском соглашении и сразу же привлек
внимание Собрания к боннской преамбуле и весьма тревожной «интерпрета-
ции», какую немцы дают соглашению.
Это был щекотливый момент для Мендес-Франса. Он занял самую лег-
кую позицию «законника»:
«Собранию предлагается голосовать пе за германскую преамбулу,
а за текст соглашения»1 2.
Позже, в ходе дебатов, он заявил, что продолжит переговоры с Аде-
науэром и, если в дальнейшем все же возникнут новые затруднения,
соглашение о Сааре можно будет передать на арбитраж в гаагский Между-
народный суд.
Докладчик комиссии по обороне Венсан Вади остановился на численно-
сти германской армии, которая должна быть включена в систему НАТО, —
армии, оснащенной значительно более тяжелым вооружением, чем француз-
ская.
«Она будет состоять,— сказал Вади,—из 12 дивизий американского
типа, то есть из 400 тысяч человек, включая 4 дивизии по 300 тан-
ков каждая (то есть вдвое сильнее, чем гитлеровская дивизия), 2 меха-
низированные и 6 моторизованных дивизий, а также военно-воздушные
силы в составе 80 тысяч человек и 1150 самолетов.
В теории будет существовать объединенный генеральный штаб для
оперативных целей, а на практике будет самостоятельный германский
генеральный штаб, «та беспощадная машина, как назвала его «Дейли
экспресс», которая планировала войны в Европе последние сто лет».
Нет никаких признаков «пула вооружений».
Англичане, настроенные очень проевропейски, когда дело касается дру-
гих, неизменно возражали и возражают против объединения программ во-
оружений, контроля над военным производством и стандартизации оружия.
Что касается американцев, то они не признают никакого контроля над рас-
пределением, стремясь сохранить исключительно за собой возможность
распоряжаться по своему усмотрению оружием, произведенным по заказам
«off shore».
Ввиду изложенного и запутанности саарского вопроса Вади предложил
отсрочить принятие решения. Он обратил внимание депутатов на «чувство
растерянности, беспокойства и смущения, царящее во всех комиссиях Соб-
рания»3.
Как бы для того, чтобы проиллюстрировать это заявление, докладчик
комиссии по промышленному производству социалист П. О. Лапи сообщил
па следующий день, что его комиссия рекомендует ратифицировать согла-
шения 13 голосами против 10 при 3 воздержавшихся.
Шъер Андре. Не так уже блестяще, а?
П. О. Лапи. Эти цифры свидетельствуют о такой степени энтузиазма,
1 «Дебаты в Национальном собрании», 20 декабря 1954 года, стр. 6642.
2 Там же, стр 6653
3 Там же, стр. 6658.
•576
которую я назвал бы умеренной. (Смех.)»1
Выступая как историк, «изучающий дипломатические документы»,
Жак Барду сказал, что за всю жизнь он никогда не видел такой смеси невра-
зумительных документов, как Парижские соглашения; они «свидетельствуют
об упадке общей культуры и вырождении искусства дипломатии». Он считал,
что Собрание не должно ратифицировать соглашения до тех пор, пока не
кончится вся эта неразбериха и Франция не будет знать, что ее ждет. Кроме
того, он опасался, что ратификация способна лишь усилить «холодную войну».
Жак Сустель (деголлевец) заявил, что Парижские соглашения в общем
не лучше, чем договор о ЕОС, но имеют то преимущество, что не «втягивают
французскую армию в космополитическое болото». Но уж если что-либо
должно быть наднациональным, то, это, конечно, Европейское агентство
по вооружению, или «пул вооружений». В противном случае США смогут
совершенно произвольно увеличивать или уменьшать военную мощь и обо-
роноспособность той или иной страны; тогда Западноевропейский союз
станет простой фикцией, так как все дело будет зависеть от капризов Пен-
тагона. Он добавил, что включение Германии в НАТО неизбежно превратит
эту оборонительную организацию в агрессивную ввиду территориальных
претензий Германии. Воинственность немцев — это реальность, на которую
не следует закрывать глаза.
Сустель сослался на заявление Сайруса Сульцбергера из «Нью-Йорк
тайме», что Франция уже «отодвинута на задний план». И если франко-совет-'
ский договор будет расторгнут, как о том уже предупредили русские, то
Франция окажется перед двумя опасностями: германского ирредентизма или
германо-советского сближения, после того как Германия станет сильной1 2.
Жак Дюкло (коммунист) обратил внимание Собрания на бесчисленные
делегации, за последние несколько дней прибывающие со всех концов страны
в Национальное собрание, чтобы выразить свой протест против перевооруже-
ния Германии. Он напал на Мендес-Франса.
«Дюкло. До конца своей жизни он будет носить^это позорное клеймо...
Буксом (МРП)... пришедшего к власти с помощью коммунистов...
Дюкло... виновного в возрождении германского милитаризма».
Морис Шуман (МРП) считал, что в результате Парижских соглашений
Франция окажется «в худшем положении по отношению к тому и другому
лагерям»: соглашения усилят как русскую, так и германскую опасность для
Франции. Он резко критиковал «совершенно непонятный второй саарский
референдум». (Как ни удивительно, но никого не беспокоил первый!)
Жюль Мок заявил, что, как французский представитель в подкомитете
Комиссии ООН по разоружению в Лондоне, он особенно огорчен гонкой воо-
ружений, которую Западная Европа, включая Германию, собирается начать,
и притом в такой момент, когда все свидетельствует о том, что русские,
в 1950 году настроенные еще воинственно и агрессивно, стали искренними
сторонниками ослабления международной напряженности, сокращения рас-
ходов на вооружение и мирного сосуществования.
Он считал, что перевооружение Германии на данном этапе мало целе-
сообразно и что в эпоху термоядерного оружия гораздо важнее попытаться
запретить — для начала — испытание атомных и водородных бомб, иначе
в дальнейшем они могут представить смертельную опасность для всего чело-
вечества. Мок рекомендовал начать с русскими переговоры на высшем уровне,
но понимал, что Франция стоит перед «мучительной дилеммой»: отказ рати-
фицировать Парижские соглашения будет означать «кризис Атлантического
союза», а безоговорочная ратификация их может убить надежду на какое-
либо соглашение между Востоком и Западом. Он полагал, однако, что русские
1 «Дебаты в Национальном собрании», 21 декабря 1954 года, стр. 6680.
2 Там же, стр. 6697—6700.
37 д. Верт	577
могут оказаться, пожалуй, «большими реалистами, чем французские комму-
нисты».
Поль Рейно попал в самую точку, заявив, что если эти дебаты продлятся
еще две недели, то ни одна душа в зале не проголосует за Парижские согла-
шения! Германия, продолжал он, становится все более националистической
и вполне может вступить в контакт с русскими. Если в прошлом у многих депу-
татов во Франции наблюдался подлинный энтузиазм по отношению к ЕОС,
то в отношении Парижских соглашений он не видит никаких признаков
энтузиазма.
Робер Шуман также отметил общее нежелание ратифицировать Париж-
ские соглашения и признал, что идея «Европы» значительно изменилась
к худшему по сравнению с 1950 годом, когда он, Шуман, начал вести прямые
переговоры с Аденауэром. Но бесполезно отвергать Парижские соглашения
на том только основании, что, например, в соглашении о Сааре имеется ряд
недостатков. Саарское соглашение независимо от его содержания будет дей-
ствительно только в том случае, если с обеих сторон будет возрождена вера
в Европу.
Затем наступил еще один драматический момент. Эррио заявил, что он
не будет голосовать за Парижские соглашения, которые могут только поощ-
рить милитаристские и реакционные элементы в Германии в их борьбе против
миролюбивых и демократических сил. К тому же ни вопрос о Сааре, ни во-
прос о контроле над вооружением до сих пор не урегулирован. Союзники про-
явили полное отсутствие уважения к Франции. И разве разоружение не пред-
почтительнее гонки вооружений? А между тем сейчас можно подумать, что
Франция склонна позволить Германии перевооружиться. Но с чьей помощью
намерена она разоружать ее в будущем? Конечно, Франция многим обязана
Америке, «но,— заключил Эррио,— если я и люблю Соединенные Штаты,
то Францию я люблю еще больше»1. (Громкие аплодисменты на большин-
стве скамей.)
Днем 23 декабря Мендес-Франс всеми силами защищал соглашения
и довольно прозрачно давал понять, что, в сущности, нет иного выхода, кроме
безоговорочной ратификации. «В сентябре прошлого года,— сказал он,—
мы были на волосок от того, что перевооружение Германии будет осуществ-
лено без нас, без всяких ограничений, без контроля, без нашего согласия».
В отношении контроля над вооружением и «пула» Мендес-Франс заявил,
что в этом направлении был достигнут «медленный, но верный прогресс»
и что англичане и американцы проявляют теперь «меньше нежелания», чем
раньше, согласиться со взглядами французов о необходимости наднацио-
нальной структуры контроля; он искренне надеется, что в январе будет до-
стигнуто соглашение. Он также выразил надежду, что Франция будет лучше
организована как в области экономической, так и в других отношениях,
избавится от своего «комплекса неполноценности» (намек на выступление
Сустеля накануне) и будет иметь больше веса, чем теперь.
«Жак Сустелъ. Г-н председатель Совета министров, я не могу
позволить вам заявлять, что мое вчерашнее выступление отражает
комплекс неполноценности французов по отношению к Германии...
Дело не в этом. Если система, которую вы нам предлагаете, будет осу-
ществлена, то Германия будет иметь больше веса в Европе, чем мы. Это
объясняется очень просто. Германия станет привилегированным союз-
ником Америки на континенте и будет пользоваться явным приоритетом
в поставках вооружения».
Сустель добавил, что, если Германия с ее территориальными пре-
тензиями сосредоточит свое внимание и энергию на Европе — поскольку
1 «Дебаты в Национальном собрании», 23 декабря 1954 года, стр. 6811.
578
у нее нет заморских территорий, — она неизбежно станет самой динамич-
ной и опасной силой в Западном союзе.
«Пъер Кот (прогрессист) подчеркнул, что Мендес-Франс несколько
раз намекал на опасность, что Америка и Англия «перевооружат Гер-
манию без согласия Франции». Но разве Мендес-Франсу не приходило
в голову, что Франция может передать этот вопрос на рассмотрение
Международного суда в Гааге, который, несомненно, подтвердил бы
право Франции на вето и поставил бы тем самым Англию и США в исклю-
чительно неудобное положение?»
Мендес ответил, что дело сейчас не в охране прав Франции. Речь идет
о сохранении Атлантического союза.
Затем ранним утром 24 декабря было произнесено «слово Камброна»,
когда первый параграф законопроекта о ратификации, разрешающий созда-
ние германской национальной армии, был отвергнут 280 голосами против
259; большинство членов МРП, а также многие радикалы и правые голосовали
вместе с деголлевцами и коммунистами.
Результаты этого голосования вызвали взрыв негодования в Лондоне
и Вашингтоне. Мендес-Франс заранее предугадал, что так именно и случится:
«Прочтя завтра комментарии зарубежной прессы, вы убедитесь, с каким
огромным пренебрежением относятся к нашим методам работы...» И Мендес
заявил, что будет настаивать на вторичном чтении «отвергнутой» статьи,но
на этот раз правительство при голосовании поставит вопрос о доверии.
Но этого нельзя было сделать до понедельника 27 декабря. Между тем
английский Форин оффис пришел, конечно, в страшное возбуждение, игно-
рируя тот факт, что такие ответственные государственные деятели самых
различных политических взглядов, как Рейно, Даладье, Морис Шуман,
Кост-Флоре, Эррио, Мок и Сустель (не говоря уже о коммунистах и прогрес-
систах), выразили свою глубокую тревогу по поводу Парижских соглашений,
и именно этд тревога и протест нашли свое выражение в знаменательных
результатах голосования 24 декабря.
Треволнения Мендеса на этом не кончились. Комиссия по иностранным
делам 20 голосами против 19 при 4 воздержавшихся отвергла «второе.чтение»
первой статьи. Мендес-Франсу пришлось поставить вопрос о доверии при
голосовании всего законопроекта в целом.
Дебаты тянулись еще три дня, но уже не возбуждали большого интереса.
Все, что необходимо было сказать, уже было сказано; продемонстрировав
свою независимость, большинство депутатов Собрания теперь испытывали
чувство усталости и подавленности. Время от времени Мендес-Франс напо-
минал о «реакции за рубежом» и о потрясающем впечатлении, какое произ-
ведет за границей отказ от Парижских соглашений. «Если бы только каж-
дый депутат читал, как я, критические и зачастую злорадные комментарии,
доносящиеся из каждой иностранной столицы!..»1— восклицал он.
В такой обстановке закончилась дискуссия. Несколько минут спустя
весь законопроект о ратификации Парижских соглашений был утвержден
287 голосами против 260.
Результаты голосования были объявлены в полнейшей тишине. Затем
коммунисты с возгласами «Долой войну!» стали осыпать бранью Мендес-
Франса, а также Ги Молле, который «заставил» всех социалистов (кроме
восемнадцати) проголосовать за Парижские соглашения.
За исключением коммунистов, все главные парламентские группы'раско-
лолись; половина деголлевцев и большая часть правых и радикалов прого-
лосовали за соглашения, но большинство членов МРП голосовало против.
76 депутатов воздержались, среди них Шуман, Бидо, Поль Рейно и Пинэ.
Во всяком случае, большинством в 27 голосов перевооружение Германии было
1 «Дебаты в Национальном собрании», 29 декабря 1954 года, стр. 6840.
37* ' 579
одобрено» Мендес-Франс победил. Теперь сенату предстояло утвердить ре-
зультаты голосования.
Президент Эйзенхауэр заявил, что это «весьма приятная новость для
всего свободного мира».
Во Франции к голосованию в Национальном собрании отнеслись очень
серьезно; французы были менее, чем когда-либо, склонны считать свой пар-
ламент «говорильней», что бы там ни заявляли за рубежом.
Уяснить по-настоящему образ мыслей Мендес-Франса можно, ознако-
мившись с письмами, которыми обменялись он и сэр Уинстон Черчилль
всего несколько дней спустя... Этот обмен письмами дает также наглядное
представление о небывалом давлении, какому в это время подвергалась Фран-
ция со стороны своих союзников, и не в последнюю очередь со стороны
английского правительства.
Письмо Мендес-Франса Черчиллю от 5 января 1955 года начиналось
словами:
«Уважаемый г-н премьер-министр!
В соответствии с заверениями, которые я счел возможным дать вам
во время переговоров в Лондоне, Национальное собрание одобрило
соглашения, от которых зависит единство и согласованность действий
западных держав...»
Но, добавлял Мендес, этого нелегко было достигнуть, и впереди пред-
стоит еще больше трудностей; чтобы их преодолеть, «Запад должен все чаще
демонстрировать свою добрую волю». В приложенном к письму меморандуме
Мендес излагал два предложения: 1) чтобы Франция предложила советскому
правительству обсудить совместно с ним возможность созыва конференции
четырех держав в мае, то есть после ратификации французами Парижских
соглашений; 2) второе предложение, казавшееся Мендесу предпочтительным:
чтобы советскому правительству было послано общее приглашение от имени
трех западных держав. В этом втором варианте ясно не оговаривалось, что
Парижские соглашения сначала должны быть ратифицированы Советом
республики. Именно это и возмутило Черчилля.
Приводимое ниже письмо Черчилля от 12 января с его угрозой «пустого
кресла» лучше, чем что-либо другое, объясняет ту реальную обстановку,
в какой приходилось действовать Мендес-Франсу. Сомнительно, чтобы
экстравагантная лесть в личный адрес Мендес-Франса могла затушевать то
презрение, с каким Черчилль отозвался о французском Национальном собра-
нии, и его беспрецедентную по своей грубости угрозу изолировать
Францию:
«Благодарю вас за ваше письмо. Еще раз поздравляю вас с успехом
в палате. Я понимаю, что трудности, с которыми вам пришлось столк-
нуться, имея дело со всеми этими неистовыми и самодовольными груп-
пами, вероятно, были огромны. Ваши мужество и энергия напомнили
мне стиль французских лидеров, какого я не встречал со времен Кле-
мансо. Прошу вас принять выражение моего искреннего восхищения.
В течение некоторого времени я испытывал сильное желание уста-
новить с новыми лидерами советского правительства прямой личный
контакт, который мог бы привести к плодотворной конференции четырех
держав. Но эти мои намерения встретили отпор, и советское пра-
вительство потребовало созыва совещания министров иностранных
дел с очевидной целью стимулировать во французской палате оппозицию
ратификации ЕОС.
После этого состоялась Лондонская конференция, и там, а впослед-
ствии и в Париже инициатива сэра Антони Идена увенчалась соглаше-
ниями, которые вам удалось, благодаря проявленным вами решитель
ности и мастерству, провести через палату, хотя и очень незначитель-
ным большинством. Я вполне отдаю себе отчет в том, что договор должен
580
пройти еще через Совет республики и что остается еще много возможно-
стей для колебаний и оттяжек,
Я продолжаю твердо верить, что совещание на высшем уровне могло
бы принести реальную пользу, если для него выбрать подходящий момент
и обстановку...
Хотя мы искренне сочувствуем вам в ваших трудностях и восхи-
щаемся вашими успехами, надо считаться с тем фактом, что я и мои кол-
леги твердо решили, что не может быть никаких встреч или приглашений
на совещание между четырьмя державами (на уровне ли министров
иностранных дел или глав правительств), до тех пор пока Лондонские
и Парижские соглашения не будут ратифицированы всеми их участни-
ками. В этом мы полностью согласны с Соединенными Штатами. Не думаю,
чтобы существовал хотя бы малейший шанс на какое-либо изменение
позиции по данному вопросу у обеих наших стран. Более того, я боюсь,
что бесконечный процесс затяжек вполне может привести к принятию
других решений, которые сейчас, естественно, изучаются по обе стороны
Атлантического океана».
И затем — «пустое кресло»...
«Лично я решительно возражаю против отвода всех американских
и английских войск с континента. Вы вправе рассчитывать, что я всеми
силами буду возражать против так называемой «периферийной» стра-
тегической концепции. В то же время, как премьер-министр и как
рядовой депутат, я считаю своим долгом поддержать политику, извест-
ную под названием «пустого кресла», хотя она и вызовет большие перемены
во внутренней — как военной, так и политической — структуре НАТО.
Я полагаю, что Соединенные Штаты с их колоссальным превосходством
в области ядерного оружия, действуя в сотрудничестве с Великобри-
танией, Британским Содружеством Наций и Федеральной Республикой
Германии, будут достаточно сильны, по крайней мере в течение несколь-
ких ближайших лет, чтобы обеспечить странам Бенилюкса и другим
нашим союзникам, к которым мы питаем глубокое уважение, а также
Федеральной Республике Германии, с которой мы связаны долгом чести,
определенную и существенную безопасность, основанную на устрашаю-
щей физической и моральной силе.
В течение нынешней передышки можно многого достигнуть. Но для
меня, с 1910 года работающего и сражающегося вместе с Францией и за
Францию, к народу которой я питаю глубокую симпатию, было бы
крайне прискорбно увидеть ее изолированной и утратившей свое влияние
в остальной части свободного мира. Я надеюсь, что вам удастся спасти
вашу страну от такого пагубного поворота судьбы.
Прошу вас и мадам Мендес-Франс принять мои наилучшие пожела-
ния к Новому году и мои искренние надежды, что вы по-прежнему
будете оставаться у кормила правления.
Уинстон С. Черчилль»^
Излишне приводить здесь отклики французской прессы на это письмо
после его опубликования в мае 1955 года, когда Мендес-Франс уже не был
у власти. Эти отклики не были благоприятными. Газета «Монд» произнесла
слово, которое было на устах у множества людей: «Диктат».
Глава четвертая
БЫЛ ЛИ МЕНДЕС-ФРАНС СЛИШКОМ ХОРОШ
ДЛЯ СВОЕЙ РОЛИ?
В самом начале февраля 1955 года правительство Мендес-Франса было
свергнуто Национальным собранием после бурной дискуссии. Католики
и правые заодно с коммунистами осыпали бранью и оскорблениями челове-
ка, который за восемь месяцев своего правления поставил Францию в центре
международной политики и в течение известного времени пользовался у фран-
цузского народа большей популярностью, чем кто-либо иной после де Голля
периода Освобождения
Опрос, проведенный в августе 1954 года Французским институтом обще-
ственного мнения, показал, что Мендес-Франс был необычайно популярен
во Франции; даже люди, голосовавшие за правых или коммунистов, ценили
его очень высоко.
Но август был тем месяцем, когда в Мендесе видели главным образом
человека, который положил конец войне в Индокитае и приостановил кризис
в Северной Африке, угрожавший в то время анархией, хаосом и кровопроли-
тием в широких масштабах.
Все же не принадлежит ли Мендес-Франс к тем странным феноменам,
которые появляются на короткий срок, когда все выглядит безнадежно,
а затем устраняются, когда дела «снова приходят в норму»?
Профессор Альфред Сови писал по этому поводу:
«Политическая власть во Франции представляет собой смесь бес-
связных явлений. Время от времени, после серьезных неудач, на поли-
тической арене появляется какой-нибудь авторитет: падение курса фран-
ка привело к власти Пуанкаре, Мюнхен выдвинул Поля Рейно, ката-
строфа 1940 года — де Голля, а Дьен Бьен Фу — Мендес-Франса.
Но, верная своим привычным методам, Франция использует этих людей
только короткое время — как раз столько, сколько нужно, чтобы
страна «пришла в норму»1.
История Мендес-Франса очень своеобразна. Он пользовался огромной
популярностью в стране после урегулирования вопроса с Индокитаем и по-
ездки в Тунис. Он вызывал восхищение значительной части членов Собрания,
в особенности среди социалистов и большей части радикалов, которые гор-
дились тем, что он — «один из нас», и многих деголлевцев, которые сочув-
ствовали ему в его затруднениях, связанных с тем, что де Голль любил назы-
вать «системой». Другие испытывали необъяснимое восхищение Мендесом,
но это чувство смешивалось у них с тревогой и беспокойством. Как правильно
с самого начала отметила «Монд», это была не столько политическая, сколько
личная реакция.
Со временем, однако, число тех, кто открыто ненавидел Мендеса, стало
1 «Экспресс», 18 декабря 1954 года, статья, озаглавленная: «Кто дергает веревочки?
Франция в руках лоббистов».
582
быстро расти. Опо росло параллельно тому, как падала его популярность
после Брюссельской конференции и особенно после Лондонских соглашений.
Левые интеллигенты — восторженные сторонники Мендеса, по крайней
мере до Брюсселя, после конференции стали относиться к нему безраз-
лично. Создавалось впечатление, что Мендес, которого Бурде назвал «на-
шим самым серьезным и самым одиноким государственным деятелем», снова
боролся в одиночку — на сей раз против своих бывших сторонников и при
молчаливом согласии или даже поддержке со стороны людей, которые его
не любили.
Когда-нибудь станет возможным осветить полностью все политические
интриги и темные махинации, направленные к его свержению, которые так
характерны для правления Мендес-Франса. Под покровом восхищения или
молчаливого одобрения лежал твердый слой непримиримой ненависти к это-
му человеку.
Эта ненависть объяснялась многими причинами. Мендес-Франс нарушал
многие старые парламентские и укоренившиеся административные приемы
и обычаи; он управлял страной слишком «персонально» и надеялся, исполь-
зуя свою всенародную популярность, осуществить вмешательство во многие
области, которые, казалось бы, его вовсе не касались.
Между Мендесом и МРП (в особенности Бидо и Тетженом, которые про-
являли почти «патологическую» ненависть, когда речь заходила о Мендесе)
шла ожесточенная вражда не только по коренным вопросам, но даже и по
мелочам, и было немало сплетен о «взаимном запугивании» и «взаимном шан-
таже». Следующий фельетон сатирического еженедельника «Канар аншенэ»
(гораздо более серьезного и хорошо осведомленного в политических вопро-
сах, чем можно судить по его легкомысленной внешности) дает прекрасное
представление о сплетнях такого рода:
«Сегодня на Кэ д’Орсэ работает вспомогательная группа команды
Мендес-Франса, имеющая специальное задание найти, собрать и систе-
матизировать все касающиеся Индокитая официальные документы (во
всяком случае, те, которые еще можно обнаружить) за последние семь лет.
Эта группа, как полагают, собрала порядочное количество докумен-
тов, показывающих, что МРП умышленно упустила множество шансов
заключения мира с Хо Ши Мином. И вот вообразим на минуту, что пре-
подобные отцы из ПДБФ [«Партия Дьен Бьен Фу», как окрестил Мо-
риак МРП] чересчур нагрубят ПМФ [Пьер Мендес-Франс]...»1
«Канар аншенэ» далее рассказывал, как ПМФ прозрачно намекнул на
это в присутствии Мориса Шумана, который немедленно помчался в правле-
ние МРП, где в это время происходило заседание ее Исполнительного коми-
тета. Тут же было выпущено коммюнике, гласившее, что совесть МРП чиста
и она не боится никаких угроз и запугивания. Но в коммюнике не было ска-
зано, добавлял журнал, что МРП тогда же решила составить «контр-досье»,
чтобы показать, что Мендес-Франс уже давным-давно был вконтакте с Вьет-
мином.
В этой борьбе между Мендес-Франсом и МРП — вначале вполне кор-
ректной, но потом, по мере ослабления позиций Мендес-Франса, все более
ожесточенной — было гораздо больше различных «фокусов» и «странных
дел», чем можно было сразу увидеть. «Канар аншенэ», пожалуй, был не так
уж далек от истины, когда приписывал острую антипатию между Мендес-
Франсом и МРП некоторым причинам «вторичного порядка»:
«Если МРП так расстроена утратой Кэ д’Орсэ, то только из-за
«Европы», ЕОС и т. п. Такова официальная сторона дела. Но есть еще
сторона неофициальная. Вы знаете, что министерство иностранных дел
в Четвертой республике является вместе с тем и министерством по*
1 «Канар аншенэ», 14 июля 1954 года.
583
делам религии... После принятия закона об отделении церкви от государ-
ства Ватикан обязан получать согласие Кэ д’Орсэ на любое назначение
епископов, которое он производит. В течение десяти лет, само собой
разумеется, Бидо и Шуман пользовались этой прерогативой в интересах
епископов, связанных с МРП. Эти епископы были в своих епархиях
хорошими избирательными агентами для партии. В целом весь механизм
действовал прекрасно. К вящей славе господней».
Под покровом относительного единодушия и внешней сердечности,
вызванных окончанием войны в Индокитае, оттачивались ножи и разбрасы-
валась банановая кожура вдоль всего пути Мендес-Франса.
И сам Мендес-Франс и его методы работы — в частности, его пользую-
щиеся большой популярностью «беседы у камелька» по радио —вызывали
раздражение у многих его политических противников. Но пока общественное
мнение прочно и восторженно поддерживало его (отсюда и то сравнительное
благодушие, с каким противники Мендеса проглотили Женевское соглаше-
ние), им было выгоднее не выступать открыто.
Мендес-Франс работал с расчетом на эффект. 28 июля, всего несколько
дней спустя после голосования в Собрании по индокитайскому вопросу,
Мендес и его экономические советники, как рассказывает газета «Монд»,
проработали до четырех часов утра, составляя меморандум на 30 страницах,
где излагалась экономическая программа премьер-министра. Кто были эти
«экономические советники», этот «мозговой трест»? Помимо «малого мозго-
вого треста», состоявшего из личных сотрудников и друзей Мендеса (следует
сказать, что многие из них своим присутствием сильно нервировали штат-’
ных чиновников), имелся еще «большой мозговой трест», который ежене-
дельник «Экспресс» (самый «промендесистский» из всех журналов) всячески
превозносил 17 июля. Этот экономический «мозговой трест», который, по
мнению «Экспресс», был специально создан Мендесом, состоял из следующих
лиц:
Поль Делуврие (40 лет) — финансовый инспектор, генеральный
секретарь междуведомственной комиссии по вопросам европейского эко-
номического сотрудничества;
Этьен Гирш (53 года) — горный инженер, генеральный комиссар
плана модернизации и оснащения промышленности, бывший помощ-
ник Жана Монне;
Габриель Ардан (49 лет) — финансовый инспектор, генеральный
комиссар по вопросам производительности труда, бывший председа-
тель центральной комиссии по себестоимости и рентабельности в обла-
сти общественных работ;
Франсуа Блок-Ленэ — генеральный директор Депозитной кассы,
бывший директор казначейства;
Пьер Бесс (39 лет) — финансовый инспектор, генеральный секре-
тарь Национального кредитного совета, профессор Института политиче-
ских наук;
Клод Грюзон (43 года)— горный инженер, финансовый инспектор,
руководитель департамента экономических и финансовых исследований
министерства финансов (подлинный руководитель «мозгового треста»);
Симон Нора (33 года) — финансовый инспектор, генеральный
секретарь комиссии государственной отчетности, советник Мендес-
Франса по техническим вопросам;
Жак Дюамель (30 лет) — финансовый инспектор, аудитор Государ-
ственного совета и т. д., заместитель начальника секретариата Мендес-
Франса;
Валери Жискар д'Эстен (28 лет) — финансовый инспектор, окон-
чивший Политехнический институт, советник по техническим вопросам
в секретариате Мендес-Франса.
584
По словам еженедельника «Экспресс», «основная идея» создания этого
«мозгового треста» сводилась к следующему:
«Государство должно следить за пульсом нации... Это было очень
сложно... если бы не произведенная Кейнсом «революция», которая пре-
дусматривает, что государство должно иметь полное представление
о национальной экономике и что, поскольку первейший долг государ-
ства — обеспечение полной занятости, оно должно быть в состоянии
«регулировать» эту экономику».
«Скоро будет казаться просто абсурдным,— заявил в «Экспресс» ми-
нистр финансов в правительстве Мендес-Франса Эдгар Фор,— что мы могли
обходиться раньше без этой техники» — этого инструмента для статистиче-
ских, экономических и социальных анализов и выводов.
Не вдаваясь во все детали деятельности «мозгового треста» (а большая
часть ее проходила «за закрытыми дверями»), следует сказать, что этот «моз-
говой трест» заседал три раза в неделю и, по-видимому, имел большое зна-
чение для Мендес-Франса и .Эдгара Фора в деле экономической реорганиза-
ции страны, которую, как говорят, они подготовляли.
Но... на практике было несколько «но». Был ли этот «кейнсианский»
совет таким «мендесистским», как сам Мендес? Было ли полное согласие между
Мендесом и финансовыми инспекторами — этой ультрааристократией средн
чиновников с их сильнейшим кастовым духом, их консерватизмом,
их связями с крупным капиталом1, с их неизбежно двойственной лояльностью?
Не раздражали ли многих из них методы, идеалы, приемы и сама индивидуаль-
ность Мендес-Франса? Широко известно, что министры МРП, ведавшие Кэ
д’Орсэ в течение десяти лет, оставили там много своих «агентов», сообщав-
ших лидерам МРП все, что «творилось» при новом хозяине. Не были ли чи-
новники других департаментов тоже «нелояльны» по отношению к нему?
И, наконец, разве Эдгар Фор не в большей степени, чем сам премьер-министр,
отвечал за экономические реформы, проведенные правительством Мендес-
Франса? Разве не под влиянием Фора (и с помощью «мозгового треста»)
многие из этих реформ были урезаны? Разве, например, решительная борьба,
которую намечал Мендес-Франс против «зеленого змйя», не свелась лишь
к небольшой стычке вследствие «сдержанности» многих из его сотрудников?
Но и этого было достаточно, чтобы поднять против Мендеса могущественные
капиталистические круги, интересы которых он намеревался существенно
затронуть.
К тому же следует помнить, что в течение семи месяцев пребывания
у власти Мендес-Франс был вынужден заниматься почти исключительно
иностранными и колониальными делами. Как только он объявил, что соби-
рается перейти к экономическим проблемам страны, его враги нажали все
кнопки, чтобы как можно скорее отстранить его от власти.
Мы не станем извиняться перед читателем за то, что снова прибегаем
к цитате из такого «легкомысленного» журнала, как «Канар аншенэ»; не-
смотря на свой игривый тон, этот еженедельник не только часто публиковал
исключительно важные факты, но и оценивал ситуацию с большой прони-
цательностью и остроумием.
После эффектной поездки Мендес-Франса в Тунис Р. Трено опубликовал
в «Канар аншенэ» приводимый ниже фельетон, который не только отражает
огромное впечатление, произведенное в то время на страну методами
Мендес-Франса, но и дает великолепный прогноз, почему Мендес «не мог
быть долговечен».
1 Еженедельник «Франс обсерватёр» утверждал, что, как выяснилось позже, по*
крайней мере один из членов «мозгового треста» находился под влиянием лоббистов
плантаторов свеклы.
585
«Новая сенсация
Мендес-Франс предлагает внутреннюю автономию для французов
Нет конца сюрпризам, которые готовит нам премьер-министр
Бах-ба-бах!
Едва остыло впечатление от тунисской бомбы, как с ужасным гро-
хотом взорвалась другая, еще более мощная, и эхо от ее взрыва прока-
тилось по всему миру.
Ле Трокер, в халате, поливал цветы во внутреннем садике Бур-
бонского дворца, как вдруг... на лужайку спустился геликоптер, за
которым появились два других. Ле Трокер еле успел отскочить в сто-
рону. Когда он очнулся от испуга, то увидел, что из геликоптеров выса-
живаются Мендес-Франс и члены его правительства. Мендес-Франс
воскликнул:
— Скорее, скорее занимайте ваше председательское кресло!
— Но... одну минуточку...
— Некогда, мой дорогой Ле Трокер! Откажемся от этого «иммоби-
лизма»! Кстати, вот и первая группа депутатов.
Действительно, во двор Бурбонского дворца стали прибывать одна
за другой машины; депутатов ловили по всему Парижу, на вокзалах
и аэродромах.
— Но позвольте мне надеть мой фрак,— пролепетал Ле Трокер.
— Не беспокойтесь об ртом! —сказал Мендес-Франс.— Один раз
вы можете председательствовать и в халате,— и, схватив Ле Трокера
поперек туловища, ПМФ буквально отнес его на председательское
место. Заседание открылось.
— Леди и джентльмены,—сказал премьер-министр.— Пора при-
ступить к делу! (Оживление среди МРП, тяжелые стоны на скамьях
правых, густой храп с места, где сидит Кеи.)
— Я хочу со всей торжественностью предложить вам, чтобы вы
для начала предоставили внутреннюю автономию французскому народу.
Бидо (саркастически). И вы просили нас прийти сюда, чтобы слушать
этот бред?
ПМФ. Да, господа, мы должны освободить французский народ от
всех его оков. Поэтому я вношу на ваше рассмотрение: во-первых, зако-
нопроект, который кладет конец привилегиям следующих экономических
монополий: свеклосахарной, винной, молочной, мясной и т. д.
Правый депутат. А, вы хотите поставить нас вне закона? Не выйдет!
(Он покидает зал заседаний, за ним следуют 200 его коллег.)
ПМФ (невозмутимо). Во-вторых, законопроект, предусматривающий
фискальную реформу, согласно которой все богатые, включая богатых
крестьян, будут платить положенные налоги. (В этот момент еще 200
депутатов шумно покидают зал.)
ПМФ (по-прежнему невозмутимо). Я хочу также провести реформу
суда и прессы. Известно ли вам, что для того, чтобы начать сегодня
в нашей стране выпуск новой газеты, нужно быть миллиардером? Я также
хочу предложить новый избирательный закон, который освободит рес-
публику от диктатуры партийных органов. (Шум на последних, пока
еще занятых скамьях.)»
В конце концов социалисты и коммунисты, возмущенные, также ухо-
дят, и в зале остаются лишь несколько негритянских депутатов из Цент-
ральной Африки, которые приветствуют предложение «предоставить
французам внутреннюю автономию».
58Н
Может быть, Мендес в самом деле пытался сделать сразу слишком много?
Хотя сам он был прежде всего экономистом, обстоятельства не позволили
ему целиком отдаться этой отрасли, и экономические полномочия, которые
он получил в августе от Национального собрания, не привели ни к каким
выдающимся результатам. Высказывалось предположение, что крупная «ан-
тиалкогольная» операция была рассчитана главным образом на то, чтобы
замаскировать неэффективный характер других реформ. Но даже и эти анти-
алкогольные мероприятия были в конце концов урезаны. Так, например,
акцизный сбор со спиртных напитков был увеличен на 20 процентов, а не
на 100, как первоначально намечалось. Первоначальный проект предусмат-
ривал, что никакие напитки не могут продаваться вблизи фабрик или учеб-
ных заведений, но это не было осуществлено. Из боязни крестьянских волне-
ний в Нормандии и Бретани почти ничего не было предпринято против вла-
дельцев свободных от налога перегонных аппаратов; не были осуществлены
и намеченные меры по ограничению рекламы аперитивов1. Мендес-Франс,
как и некоторые его предшественники, например Пинэ и Рене Мейер, вы-
нужден был считаться в данном случае с серьезными соображениями изби-
рательного порядка (так, например, винокуры представляли собой миллионы
избирателей)1 2.
Падение Мендес-Франса имело ряд причин. Главными из них были сле-
дующие: 1) он принял на себя крайне непопулярную ратификацию Париж-
ских соглашений; 2) его «персонализм» задевал и раздражал все большее число
людей; 3) незадолго до этого он объявил о своем решении поменяться ролями
с Эдгаром Фором: назначить последнего министром иностранных дел, а себя
почти целиком посвятить экономической реорганизации страны. Что бы он
смог совершить, если бы экономическая реформа Франции стала его основной
задачей? До этого он сделал немного, но сделанное им уже позволяло судить
о том, какие значительно более «страшные» дела он мог совершить еще в обла-
сти подоходного налога, спиртных напитков, автомобильного транспорта
(который разорял железные дороги) и других вопросов, глубоко задевавших
интересы различных лоббистов. Из всех многочисленных разновидно-
стей лоббистов больше всего беспокоились и волновались в связи с рефор-
мами Мендес-Франса влиятельнейшие лоббисты владельцев плантаций са-
харной свеклы (как и некоторые другие «алкогольные» лоббисты). Не входя
во все детали сложной «алкогольной проблемы» во Франции, необходимо все
же сказать о ней несколько слов, уделив особое внимание деятельности вла-
дельцев плантаций сахарной свеклы
«Режим алкоголя» неоднократно разоблачался как «величайший эко-
номический скандал во Франции». Политическая сторона алкогольной проб-
лемы олицетворяется несколькими группами лоббистов — свеклосахарными,
винодельческими, яблочными лоббистами — и огромной армией винокуров,
составляющих мощный контингент избирателей (около четырех миллионов
человек); винокурам разрешается перегонять без уплаты налога десять лит-
ров чистого спирта в год (что составляет в общем 400 тысяч гектолитров),
по предполагается, что «неофициально» они перегоняют по крайней мере еще
столько же (если не вдвое больше). Поэтому в Нормандии и Бретани
алкоголизм особенно сильно распространен.
1 Aperitifs — алкогольные напитки «для аппетита». Широко употребляются во
Франции и составляют крупную доходную статью для фабрикантов и владельцев кафе.—
Прим. ред.
2 См., в частности, подробное исследование по этому вопросу Жоржа Легийона
в «Эспри» (декабрь 1954 года, стр. 813—834), озаглавленное «Экономический аттантизм».
В этой статье автор объясняет неудачу «антиалкогольной» кампании осторожностью, про
явленной Эдгаром Фором, которого он называет «аттантистом» и «иммо би листом».
587
Много пишется о пагубном влиянии «зеленого змия» на здоровье населе-
ния во Франции, где потребление на душу населения (почти двадцать литров
чистого алкоголя в год) значительно выше, чем в любой другой стране мира.
Правда, медицинские авторитеты во Франции расходятся во мнениях
о том, являются ли спиртные напитки главной причиной ухудшения здо-
ровья населения. Многие специалисты приписывают значительное количе-
ство заболеваний большому потреблению виноградного вина. Так, утверж-
дают, что полбутылки вина в день — «вполне безвредная» доза. Но жители
юга и центра Франции считают для себя нормальным выпивать две, три и даже
больше бутылок вина в день, и там распространено мнение, что «это безвредно»
или даже «полезно». В действительности такое неумеренное потребление вина
вызывает со временем явление, которое врачи называют «винным алкого-
лизмом»; по своему действию оно отлично от алкоголизма, порождаемого
крепкими напитками Нормандии и Бретани или водкой, абсентом и апери-
тивом, но в конечном счете почти так же гибельно для здоровья.
Мендес-Франс,— который публично пил молоко, пытаясь убедить людей,
что молоко можно пить и что вино — не необходимый атрибут всякой еды,-—
все же, конечно, понимал, что в данный момент было бы неблагоразумно дей-
ствовать столь «не по-французски» и бросить более резкий вызов обычаю пить
вино. Вместо этого Мендес-Франс сделал попытку объявить войну (после
того, как Пийэ, Рене Мейер и другие потерпели в этой области неудачу)
странной системе, насаждаемой таинственным и автономным государствен-
ным учреждением, именуемым «служба заготовок спирта». Одна из главных
особенностей этой системы заключается в обязательстве государства ску-
пать спирт, получаемый из «излишков» сахарной свеклы, которая не исполь-
зуется на сахарных заводах. Последние поставлены в невыгодное положение
тем, что законом установлены одинаковые цены на свеклу, перерабатываемую
в сахар, ина свеклу, перерабатываемую в спирт. Атак как перегонка спирта
обходится гораздо дешевле, чем производство сахара, то винокуры имеют
возможность делиться частью своих прибылей с владельцами свекловичных
плантаций1.
Цены, установленные парламентом на сахарную свеклу и спирт, кото-
рый государство обязуется скупать,— высоки и не соответствуют мировым
ценам. В 1953 году государство скупало свекловичный’ спирт по цене
100 франков за литр, то есть в 3 или 4 раза дороже мировой цены. Таким обра-
зом, создается перепроизводство алкоголя, которое ложится бременем на
плечи государства. Иногда, например во время корейской войны, государству
удавалось продавать большие партии этих излишков спирта Соединенным
Штатам (конечно, с явным убытком для себя). Попытки со стороны государ-
ства (правда, невыгодные) превратить этот алкоголь в горючее для машин
наталкиваются на оппозицию других лоббистов, обслуживающих торговцев
бензином.
В связи с тем, что основа всей системы — равенство цен за свеклл ,
идущую на сахар, и за свеклу, идущую на спирт, а также закупочная цена
на урожай свеклы в целом, весь процесс нормирования цен, количества спир-
та, закупаемого государством, и т. д. легко становятся объектом бесконеч-
ных политических интриг.
Здесь непосредственно затрагиваются и интересы 150 тысяч мелких ого-
родников и 5 тысяч крупных «промышленных» свекловодов1 2. Их централь-
1 «Франс обсерватер», 13 мая 1954 года.
2 Поль Рейно критиковал в Собрании «операцию» Мендес-Франса против свеклово-
дов как пример «антиалкогольной» демагогии, добавив, что никто не пьет свекловичные
напитки. Ему указали, что он ошибается: свекловичный спирт идет в некоторые апе-
ритивы и водку. Верно то, что, хотя владельцев свекловичных плантаций удобно исполь-
зовать как мишень в «антиводочной» кампании, в действительности на них нападают глав-
ным образом за их финансовый «рекет», на котором они наживаются в течение многих лет.
588
ной организацией является Всеобщая конфедерация свекловодов; некоторые
ее члены ведут активную пропаганду производства горючего из спирта и апе-
ритивов, содержащих свекловичный спирт, за повышение пошлин на
импортный сахар и т. д. Ряд членов парламента действует в качестве лобби-
стов свекловодов. Иногда, очень редко, в прессу просачиваются «закулисные
сведения» о том, как неизбежно срывались в парламенте или даже не дойдя
до парламента такие попытки, как попытка Рене Мейера в 1953 году устано-
вить более низкие цены на сахарную свеклу, предназначенную для спирто-
водочных заводов, и более высокие—на свеклу, предназначенную для сахар-
ных заводов (с целью побудить плантаторов выращивать сахарную свеклу
для производства сахара, а не спирта), или вдвое сократить количество
спирта, закупаемого государством.
По произведенным подсчетам, все эти «операции» приносят владель-
цам свекловичных плантаций около десяти миллиардов франков годовой
прибыли за счет народных средств.
Чем же Мендес-Франс вызвал такое недовольство свекловодческих лоб-
бистов? Он не уничтожил беззаконную систему, но он приступил к ее реформе.
Изданный им декрет передавал сахарным заводам две трети сахарной свеклы,
предназначенной для винокуренных предприятий, и снижал количество свек-
ловичного спирта, закупаемого государством. Это мероприятие приносило
экономию казначейству, поощряло производство сахара вместо спирта
и, таким образом, было направлено на пресечение «общественного скандала»,
если не «скандала экономического». Решение выдавать школьникам бесплат-
но молоко и сахар встретило одобрение матерей, но, разумеется, вызвало
недовольство лоббистов свекловодов, которые считали более выгодным выра-
щивать свеклу для выработки спирта, чем для получения сахара.
Однако, чтобы не слишком раздражать могущественных лоббистов, Мен-
дес согласился выплачивать премию в 1500 франков за каждую тонну сахар-
ной свеклы, не пущенной на перегонку. Вместе с тем он возражал против
расточительного использования спирта в виде горючего, увеличил стои-
мость лицензий на содержание кафе и повысил налог на спиртные напитки
на 20 процентов. (Первоначально Мендес предполагал повысить его на
100 процентов.) Но все это были еще сравнительно незначительные меры.
Священный паритет между ценами на свеклу для сахара и свеклу для спирта
остался в неприкосновенности. Тем не менее того, что сделал Мендес-Франс,
было достаточно, чтобы напугать и свекловодческих лоббистов и винокуров;
полагали, что он намеревался ограничить их число и установить за винокур-
нями строгий контроль правительственных инспекторов. В общем Мендес
более, чем кто-либо другой в прошлом, начинал нервировать часть крестьян-
ства — владельцев яблоневых садов на Западе и свекловичных плантаций
на Севере.
Ряд намечавшихся Мендес-Франсом более решительных мер не был осу-
ществлен. Но лоббисты продолжали нервничать и стремились покончить
с правительством Мендес-Франса. Многим наблюдателям казалось чрезвы-
чайно характерным, что сильнейший выпад против правительства 3 декабря
по поводу «дела Дида»1 (связанного с разглашением военных тайн относитель-
1 Здесь невозможно подробно излагать дело Дида с его невероятно запутанными
нитями заговоров и контрзаговоров, соперничающими тайными полицейскими организа-
циями, шпионами, агентами, работающими на два и даже три фронта, газетными «инфор-
маторами», провокаторами, обладающими «секретной информацией» и утверждающими,
что они принадлежат к коммунистической партии, намеренной и случайной болтливостью
людей, посвященных в военные тайны относительно Индокитая и т. д. Придание поли-
тической окраски делу Дида преследовало двоякую цель: во-первых, подорвать пра-
вительство Мендес-Франса изнутри попытками втянуть в дело о «разглашении военных
тайн» министра внутренних дел Миттерана (который своими действиями, в частности
увольнением префекта парижской полиции Бейло, вызвал лютую ненависть к себе в неко-
торых кругах) и некоторых лиц из ближайшего окружения Мендес-Франса, во-вторых
589
но Индокитая) был организован не кем иным, как правым депутатом от Уазы
Лежандром, известным в качестве одного из столпов свекловодческих лоб-
бистов. Индокитайские военные тайны — и сахарная свекла; связь была
настолько отдаленной, что выпад Лежандра можно было рассматривать только
как атаку свекловодов на правительство как таковое.
Эта атака потерпела неудачу. Вообще говоря, не в интересах правых
было свергать правительство Мендес-Франса до ратификации Парижских
’соглашений (с их точки зрения, куда выгоднее было позволить Мендесу свя-
зать свое имя с этим крайне непопулярным шагом французской внешней
политики). Но когда почти одновременно с ратификацией стало известно,
что Мендес-Франс намерен поменяться местами с Эдгаром Фором и лично
заняться экономическими реформами в стране, наступило время разделаться
с правительством.
Весьма показательно, что под влиянием свекловодов Национальное со-
брание, спустя лишь месяц после падения Мендес-Франса, стало ликвиди-
ровать некоторые из проведенных им антиалкогольных реформ: уже 15 фев-
раля Лежандр и другие лоббисты свекловодов внесли законопроект, восста-
навливающий на длительный срок все привилегии плантаторов свеклы и вино-
куров; этот законопроект предусматривал увеличение объема правитель-
ственных закупок спирта на несколько сот тысяч гектолитров по сравне-
нию с цифрой, установленной Мендес-Франсом1.
Как же было свергнуто правительство Мендес-Франса?
Конфликт Мецдеса с лоббистами свекловодов имел решительный харак-
тер. Столь же решительным был его конфликт с североафриканскими твердо-
лобыми. Впрочем, в отношении Туниса им не на что было особенно жало-
ваться. С момента знаменитого визита Мендеса в Тунис страна стала успо-
каиваться: феллахи капитулировали и позволили себя разоружить. Как ука-
зал Мендес-Франс во время заключительных дебатов 4 февраля 1955 года,
убийства й расправы в тунисских городах и сельских местностях за послед-
ние несколько месяцев свелись к нулю.
В Марокко он не сделал ничего, что могло бы не нравиться твердоло-
бым; дела там шли, по существу, так же плохо, как и раньше,— включая
террор и контртеррор.
Но в начале ноября в Оресских горах в Алжире вспыхнуло восстание.
Твердолобые теперь напали на Мендеса не только за то, что он якобы «поощ-
рял» это восстание уступками «преступным элементам» из «Нео-Дестур» в Ту-
нисе, но и за то, что он ради эксперимента извлек знаменитый «статут Алжира»
из архива, где тот был надежно похоронен с 1947 года, и высказал мысль
о возможности пересмотра этой умеренной программы демократических ре-
форм. В конце концов «генеральное наступление» против Мендес-Франса
по алжирскому вопросу было начато его коллегой-радикалом, который,
однако, был одним из столпов североафриканских лоббистов,— Рене Мейе-
ром. Депутаты МРП охотно присоединились к этому «реваншу за Индокитай».
(этот аспект дела особенно интересовал МРП), показать, что война в Индокитае была про-
играна из-за «измены» со стороны «газетных дельцов» и левых журналистов, получавших
«частную информацию», например Жиля Мартине и Роже Стефана из «Франс обсерватёр».
Эти журналисты строили свою защиту на утверждении, что пользовались чужой «болтли-
востью» только потому, что считали в интересах страны прекращение войны в Индокитае.
1 Классические доводы в пользу производства всего этого излишнего спирта были
таковы: а) он пригодится в случае войны и б) он экономит доллары, так как может быть
использован как заменитель бензина (несостоятельный аргумент: спирт обходится го-
сударству в десять раз дороже, чем импортируемый бензин). Вся система, по существу,
построена на незыблемости меры военного времени, принятой еще в 1916 году. В 1924 году
обязательство государства содействовать плантаторам свеклы скупкой у них излишнего
урожая свеклы в виде спирта рассматривалось только как «временная помощь»; однако
организация плантаторов выращивала свеклу с единственной целью перерабатывать ее
в спирт и сбывать по непомерным ценам государству.
590
В довершение всего Мендес за несколько дней до этого неожиданно назна-
чил деголлевского лидера Жака Су стеля, прослывшего «социально мысля-
щим» деятелем, генерал-губернатором Алжира.
Твердолобые не только считали Су стел я (справедливо или ошибочно)
слишком «либеральным», они вдобавок подозревали Мендес-Франса в очень
хитроумном парламентском и политическом маневре. Не завел ли он дружбу
с де Голлем? Не замышляет ли создать новое и весьма прочное большинство,
состоящее из деголлевцев, социалистов и части радикалов?
Обращало на себя внимание, что еженедельник «Экспресс» начал всего
лишь за две недели до этого, с легкой руки Мальро и Мориака, пропаганди-
ровать идею создания «новой левой» партии, прозрачно намекая, что один
Мендес-Франс способен совершить это чудо и постепенно переманить на сто-
рону «новой левой» большую часть избирателей, голосующих за коммунистов
(излюбленная идея Мальро)1.
Во время знаменитых дебатов, в конце которых под дикие, звериные
вопли правых и МРП было свергнуто правительство Мендес-Франса, один
из лидеров МРП сказал в кулуарах: «Теперь или никогда».
Это была некрасивая картина. Депутаты МРП, которые на словах были
столь же «либеральны» в отношении Северной Африки, как и Мендес-Франс,
испытывали к нему такую острую личную ненависть, что забыли все правила
приличия. Когда 4 февраля Мендес-Франс был свергнут 319 голосами про-
тив 273, он совершил, пожалуй, опрометчивый поступок, решив «оставить
за собой последнее слово». Вместо того чтобы, по заведенному порядку, по-
ехать сразу же в Елисейский дворец для вручения президенту республики
заявления об отставке правительства, Мендес решил произнести «прощаль-
ную речь».
Коснувшись Северной Африки, Мендес-Франс заявил, что не собирается
сказать что-либо такое, что могло бы в какой-то мере стеснить его преем-
ников, которым придется продолжить работу, начатую его, Мендес-Франса,
правительством:
«Нет, работа, которую мы провели, не пройдет бесследно ни в этой,
ни в любой другой области... (Громкие протесты на правых и крайних ле-
вых скамьях.) То, что было сделано за последние семь-восемь месяцев,
будет жить. Дела, которым мы дали ход, не остановятся. (Новые про-
тесты.) Люди приходят и уходят, но нужды нации остаются...»
В той мере, в какой замечательные стенографистки Национального
собрания в обстановке грубых выкриков и адского шума, последовавшего
за этим замечанием Мендеса, смогли уследить за ходом заседания, сказано
было следующее:
«Альфонс Дени (коммунист). А что вы скажете о вооружении Гер-
мании?
Мендес-Франс... нация, сознающая, что было сделано, не забудет
все те надежды, которые у нее пробудились... (Громкие протесты на
правых и центральных скамьях. Одобрительные возгласы слева и на ни-
скольких скамьях деголлевцев.)
Альфонс Дени. Вам незачем произносить эту речь...»
После того как де Ментон (МРП) и другие закричали, что все это —
вопиющее нарушение порядка, «дискуссия» шла примерно так:
«Председатель Собрания. Через несколько минут премьер-министр
отправится в Елисейский дворец...
Буксом. (МРП). Это все, что от него требуется...
Председатель Собрания. Но, поскольку он попросил у меня позво-
ления сказать несколько слов, я не усматриваю в этом никакого нару-
1 Примерно в это же время «неортодоксальными» левыми (сенатором Лео Амоном,
Клодом Бурде и другими) была организована конкурирующая «новая левая партия».
591
щения порядка ведения собрания... Я вынужден просить вас соблюдать
известную вежливость по отношению к премьер-министру, занимавшему
этот пост в течение восьми месяцев. (Аплодисменты слева и громкие про-
тесты справа и на центральных скамьях.)
Буксом. Трибуна не предназначена для личной пропаганды!
Мендес-Франс... целью моего краткого выступления является только
намерение облегчить (громкие протесты) задачу следующего правитель-
ства. (Громкие аплодисменты слева.) Что же касается процедуры, то
правительство имеет право...
(Протесты справа и из центра. Правительства не существует!..)
Мендес-Франс. Позвольте мне ответить... (Шум.)
Вердье (социалист). Фашисты!
Мендес-Франс. Я хочу сказать де Ментону и Буксому, что дебаты
еще не кончены...
Мютте (правый). Нет, кончены...
Буксом. Президент республики ждет вас...»
И так далее — до такого заключительного штриха:
«Мендес-Франс. В соответствии с предложением президента я прошу
депутатов Собрания пожаловать в понедельник для обсуждения вре-
менного месячного бюджета...
Буксом. Точка...
Мендес-Франс. Извините меня, дорогой коллега, но не вы, а я по-
ставлю точку. (Яростные протесты справа и из центра...) Я надеюсь,
что в будущем общими усилиями всех патриотов и в более благоприятной
обстановке мы дадим стране новый повод для надежд и что мы преодолеем
ту ненависть, которую, к сожалению, так часто демонстрировали здесь.
Да здравствует Франция! (Продолжительный шум на крайних левых,
центральных и правых скамьях.)»
Когда Мендес-Франс вместе с членами своего кабинета покидал зал,
его приветствовали социалисты и депутаты на различных других скамьях,
в то время как со скамей МРП, правых и со скамей коммунистов продолжали
раздаваться неистовые выкрики.
В своей неудачной и необдуманной прощальной речи Мендес-Франс
употребил все же одно верное слово: «ненависть». Его ненавидела МРП,
потому что он провел ее в вопросе с Индокитаем и погубил ЕОС; его нена-
видели коммунисты за перевооружение Германии; но наиболее, пожалуй,
глубоко его ненавидели «классические правые» и некоторые из его собствен-
ных коллег по радикальной партии — неповоротливые твердолобые, с одной
стороны, и «маккартисты» — с другой. Мендес не придерживался в «парла-
ментской игре» установленных правил и насаждал в своем правительстве
«персонализм» в большей степени, чем это было в любом правительстве со
времен де Голля. Мендес надеялся, что его личный престиж поможет ему
продержаться. Он был слишком честолюбив. Он хотел взяться за переделку
всей экономической структуры Франции и мог смешать все планы. Он был
слишком беспокойным — вот точное слово. Правые питали к нему патоло-
гическую ненависть.
«Взгляни на них, душа моя, они поистине ужасны»,— процитировал
Мориак Бодлера, описывая эту ненависть твердолобых к Мендес-
Франсу.
К февралю 1955 года у Мендеса оставалось немного друзей. Те, кто так
восторженно относился к нему, когда он положил конец войне в Индокитае,
не могли простить ему перевооружения Германии.
Все же деятельность Мендес-Франса в целом останется, пожалуй, наи-
более памятной в истории Четвертой республики: в его пользу всегда будет
говорить окончание войны в Индокитае и изменение пагубной политики
в Северной Африке.
592
Но ему не дали достаточно времени. В течение всего срока пребывания
у власти Мендес-Франса все его внимание поглощали иностранные дела.
Англия и США запугали его, заставив присоединиться к их политике, при-
том на условиях, менее благоприятных для Франции, чем могло быть, если бы
не были установлены такие жесткие сроки. Мендес-Франсу, после того как
он создал себе репутацию человека быстрых действий, трудно было прибег-
нуть к тактике затягивания.
Мендес-Франс был отстранен от власти в тот момент, когда его акции
упали особенно низко. Парламент знал, что после ратификации Париж-
ских соглашений он лишился в основном той поддержки, которой пользо-
вался в стране; у него не было уже времени восстановить свою репутацию,
чего он, возможно, добился бы, если бы оставался у власти еще месяца два.
Депутат МРП был прав, когда воскликнул: «Сегодня или никогда!»
«Никогда»—большое слово, но риск, что Мендос может снова завоевать
популярность в стране смелой экономической политикой, был слишком
велик. Дело было не только в Африке или сахарной свекле: его методы,,
его личность, его «темпы» — все вызывало беспокойство.
После длительного правительственного кризиса, последовавшего за
отставкой правительства Мендес-Франса, Эдгар Фор сформировал новое
правительство — «правительство наименьших усилий»1, как остроумно*
(но, пожалуй, несколько несправедливо) заметил «Канар аншенэ».
Ратификация Парижских соглашений и отставка месяц спустя прави-
тельства Мендес-Франса знаменуют конец определенной эпохи. Длитель-
ная борьба Франции против перевооружения Германии окончилась.
До того момента, как Совет республики в свою очередь ратифицировал
Парижские соглашения (к этому времени премьер-министром был Форг
а министром иностранных дел — Пинэ), газета «Монд» все еще продолжала
протестовать против того, что она называла «диктатом», то есть против упор-
ного стремления союзников Франции добиться ратификации соглашений,
несмотря на то, что сенаторы по-прежнему имели все основания ссылаться
на отсутствие соответствующего соглашения относительно «агентства воору-
жений» и Саарского вопроса.
В статье под заглавием «Одиночество Франции», привлекшей к себе
большое внимание, Жак Мадоль напоминает о всевозможных нажимах,
каким подвергалась Франция.
«Нам заявляют, что мир смертельно устал от наших колебаний.
Насколько оправданы эти колебания — никого не интересует. В поли-
тике чувства не учитываются. В результате мы одни, лицом к лицу
с нашей судьбой».
Однако несколько дней спустя Совет республики нехотя проголосовал
за Парижские соглашения. Голосование проходило в атмосфере усталости
и покорности судьбе.
Единственным утешением была мысль, что теперь, пожалуй, это не
имеет большого значения. «Вопрос изжит ходом событий»,— говорили
многие. Когда та и другая стороны располагают водородными бомбами,
какое значение в конце концов могут иметь двенадцать немецких дивизий?
Германия будет так же опасаться войны, как и весь остальной мир, а может
быть, даже и больше.
На время Францию, как и остальную Европу, охватила какая-то прият-
ная усталость. Русские не привели в исполнение ни одну из своих угроз,
направленных в адрес Франции, чтобы предостеречь ее против ратификации.
Русские взяли на себя инициативу по созданию нейтральной Австрии. Они
радушно пригласили Аденауэра в Москву, и, хотя Аденауэр клялся, что
1 В оригинале игра слов: «Е. Faure» (Э. Фор) и «effort» (усилие) по-французски зву-
чат одинаково.— Прим, перев.
’/2 38 А. Верт
его сердце всегда будет принадлежать Западу, не было уверенйости в том,
что вся Германия разделяет его чувства. Австрийский договор уже сильно
поколебал убеждения многих немцев.
Настроение сладкой апатии длилось до самого лета, и накануне сове-
щания глав четырех правительств в- Женеве газета «Монд» отмечала:
«Общественное мнение удивительно безразлично относится к пред-
стоящему Женевскому совещанию. Если бы такая встреча произошла
год или два назад... она пробудила бы у людей огромные надежды.
Но сегодня не то. Народы мира считают теперь, что водородная бомба
принесла им своеобразный «мир на базе страха», и этого достаточно,
чтобы все успокоились»1.
Далее газета отмечала, что все это, конечно, не так уже приятно:
«Антагонизм между Востоком и Западом сохраняется в полной мере
как в области идеологии, так и на практике. Обе стороны вооружаются
бешеными темпами, и хотя все согласны, что гонка вооружений может
завершиться только коллективным самоубийством, никто даже не пы-
тается ее остановить. Когда-нибудь на Востоке или Западе, найдется
человек или группа людей, которые не устоят перед соблазном поло-
жить всему этому конец. И мы знаем, что тогда произойдет...»
С точки зрения ближайших перспектив, в свете нового «духа Женевы»,
который родился на Женевском совещании глав четырех правительств, про-
ходившем в атмосфере взаимного дружелюбия, такой пессимизм, во всяком
случае, казался неоправданным. В глазах Европы Эйзенхауэр стал «сторон-
ником мира» в большей степени, чем кто-либо другой за много лет. И все-
таки вопрос о том, станет ли разоружение когда-нибудь реальным фактом,
остался открытым.
Это, пожалуй, меньше всего зависело от Франции; теперь (как и пред-
видели противники ратификации Парижских соглашений) вес Франции
в международных делах, по крайней мере временно, значительно снизился.
Раньше дело обстояло иначе.
В прошлом от Франции зависело многое. Пока в Соединенных Штатах
господствовали доктрины «отбрасывания» и «крестового похода»; пока пере-
вооружение Германии представляло (с 1950 по 1953 год) подлинную опас-
ность; пока Россия казалась многим готовой к «превентивному» вторжению
в Западную Европу—Франция благодаря своим колебаниям, тактике затяги-
вания и своей «нелояльности» (как однажды выразился Трумэн) делала все
от. нее зависящее, чтобы предотвратить превращение «холодной войны»
в «горячую». Эта часть ее миссии теперь закончена. Выполняя ее, Франция
проявила замечательный инстинкт самосохранения. После войны Поль Рейно
опубликовал книгу с не совсем убедительным заглавием «Франция спасла
Европу». Сегодня со значительно большим основанием можно сказать, что
«нерешительность» французов на протяжении последних десяти лет спасла
Европу от третьей мировой войны. Это постоянное пассивное сопротивление
превращению «холодной войны» в слишком «горячую», являясь хронически
действующим фактором, во всяком случае, было столь же важным для пре-
дотвращения катастрофы, как и знаменитое выступление англичан против
Макартура в конце 1950 года.
Какое место в мире займет теперь Франция? В 1949 году Андре Мальро
произнес пылкую речь, закончив ее следующими словами:
«Когда Франция была великой? Только в те времена, когда не была
занята сама собой. Тогда она имела мировое значение. В глазах мира ве-
, ликая Франция — это нечто большее, чем просто Франция соборов, ре-
. волюцин или Людовика XIV. Есть такие страны, как Великобритания,
которые велики в своем одиночестве, и, возможно, в этом заключается
1 Монд», 14 июля 1955 года.
594
их преимущество. Франция же достигала наибольшего величия, когда
выступала от имени всего человечества. Вот почему нельзя без душевной
боли наблюдать ее теперешнее молчание»1.
Значит ли это, что Франция утратила свое «мировое значение», как
сказал еще в 1940 году герой Сартра и как повторил это снова, десять лет
спустя, Мальро? Верно ли, что Франция «умолкла»?
Разве Франция, наоборот (как показывает эта книга), не думала много
и глубоко, не наблюдала внимательно за окружающим ее миром? И разве
ее резко выраженное критическое отношение, ее скептицизм и даже периоди-
ческие приступы пессимизма не являются ярким отражением многих «миро-
вых» идей нашего времени? Что представляла бы собой западная цивилиза-
ция 1945—1955 годов без Франции? Право, бог Шарля Пеги до сих пор прав:
Ах, как досадно, — бог сказал,— коль все французы пропадут!
Творю я много; кто ж тогда поймет все то, что я творю?
Если все же «универсализм» Франции сияет теперь менее ярко, чем
в прошлом, то в этом повинны не одни французы. В атомный век мировой вес
Франции невелик (этот момент упускает из виду Мальро, который по-преж
нему мыслит терминами Вальми и Наполеона, когда Франция была не только
«блестящей», но и могучей).
Однако остается фактом, что Франция уже утратила значительную часть
своего влияния и в дальнейшем может утратить еще больше. Невольно напра-
шивается два вопроса. Кто выиграет битву, которая еще не доведена до кон
ца,—битву, где, с одной стороны, участвует живой и блестящий ум француз-
ских интеллигентов и ученых, а с другой (пользуясь именами как симво-
лами) — хвастливый последователь Дорио — Пужад, или твердолобый коло-
ниалист сенатор Колонна, или невежественная часть предпринимателей, или
окаменелые ископаемые французской политики — Лежандр, Мартино-Деп-
ла и Кост-Флоре? И второй вопрос: найдутся ли дальновидные лидеры, спо-
собные предотвратить, пока еще не поздно, потерю Северной Африки,—потерю,
которая неизбежно сведет Францию на положение простой континентальной
державы среднего масштаба?
1 Andre Malraux, Les conquerants, Postface, Paris, 1952, p. 245 (A. M а л ь-
p о, Завоеватели, послесловие, Париж, 1952, стр. 245).
38*
ПОСТСКРИПТУМ. 1955-1956 ГОДЫ
НА ПОРОГЕ НОВОЙ ЭПОХИ. КАКОВА БУДЕТ ЭТА ЭПОХА?
Последние строки этой книги пишутся в момент, когда Франция
вступает в опасный 1956 год. В отличие от остальной части книги многое
из того, что следует дальше, представляет собой лишь догадки и предположе-
ния*
Из многочисленных мировых событий второй половины 1955 года два
касались Франции особенно близко: возвращение в Марокко изгнанного сул-
тана и референдум в Сааре 23 октября. По иронии судьбы султан, которого
Бонифас называл назойливым типом, рассматривается теперь теми самыми
людьми, которые замышляли против него заговоры и добились в 1953 году
его низложения, как единственная опора Франции: с его помощью французы
все еще надеются удержаться в Марокко, хотя бы на второстепенных ролях.
События развертываются с головокружительной быстротой. Если в августе
1955 года Мендес-Франс полагал, что Франции придется «в ближайшие пять
лет» решать вопрос, сможет ли она сохранить свою империю или нет, то теперь
ее шансы на сохранение империи быстро упали — и не в пять лет, а в пять
месяцев. «Его Величество султан Мухаммед V»— как слащаво именуют его
теперь по французскому радио,—который в 1953 году был готов действовать
по указке^французов и все же был свергнут как «экстремист», теперь стал
«умеренным» (хотя, быть может, затаил в душе злобу и строит агрессивные
планы). Бургиба теперь тоже считается (пожалуй, с большим основанием)
«умеренным», борющимся против новых сил, олицетворяемых Салах бен-Юсу-
фом; часть этих сил настроена более националистически и антиевропейски,
другая — более революционно в социальном смысле, чем все те, кого когда-
либо представлял сам Бургиба в ходе своей долгой борьбы за «внутреннюю
автономию» Туниса. Давление со стороны этих новых революционных сил
так велико, что даже «умеренные» из «Нео-Дестур» уже требуют создания неза-
висимой тунисской армии. Как в Тунисе, так и в Марокко националистиче-
ская борьба постепенно превращается в революционный социальный кон-
фликт, в восстание угнетенного пролетариата и голодающих широких масс
не только против французов, но и против всей феодальной системы угнете-
ния и эксплуатации. То же самое происходит и в Алжире.
Вторым событием, показавшим, как быстро меняется мир, был саарский
референдум 23 октбяря 1955 года — тот жалкий, незначительный первый
референдум о европейском статуте Саара, результаты которого даже никогда
не вызывали сомнений: его считали простой формальностью. Все споры и
схватки по поводу Саара во французском Национальном обрании в декабре
1954 года касались не первого, а второго референдума, предусмотренного
соглашением Мендес-Франса — Аденауэра. Что касается первого, то приня-
тие подавляющим числом голосов «европейского статута» (по-видимому, столь
д орогого сердцу Аденауэра с его «Малой Европой») считалось заранее пред-
решенным. Все же, когда дело дошло до голосования, две трети участвовавших
596
в нем жителей Саара отвергли европейский статут, а на улицах Саарбрю-
кена толпа нападала на французские машины, выкрикивая освященный века-
ми лозунг: «Саар принадлежит немцам!..»
Помимо всего прочего, результаты референдума угрожали свести на нет
Европейское объединение угля и стали, основанное на тщательно соблюдае-
мом равновесии: Западная Германия и Франция плюс Саар.
Русские — да и не только русские — быстро сделали соответствую-
щие выводы из саарского референдума. Если Саар так мало дорожил Запад-
ным союзом, европейским статутом и Европейским объединением угля и
стали (которое многозначительно готовилось перевести свое правление
в Саарбрюкен), то какая могла быть уверенность в том, что через год или
около этого Западная Германия будет больше заинтересована в объединении
с Западом, чем в создании объединенной Германии на условиях, которые
русские сочтут для себя приемлемыми? «Нет,— сказали русские на втором
Женевском совещании.— Никакой объединенной Германии на ваших усло-
виях! Пусть сами немцы договорятся между собой». Газета «Монд» писала
по этому поводу:
«Если Аденауэр установил дипломатические отношения с Россией
в обмен па 9 тысяч военнопленных, то на что только не согласится Гер-
мания в «обмен» на 18 миллионов немцев, находящихся в Восточной зоне?»
Несомненно, в ближайшие несколько лет, если но месяцев, в мире пред-
стоят очень существенные перемены; два упомянутых выше события отно-
сятся к числу самых характерных симптомов этих перемен. В связи с этими
двумя «эпизодами» возникает ряд немаловажных вопросов.
Сможет ли Франция все еще «оставаться» в Северной Африке с помощью
«умеренных» — султана беп-Юсефа и Бургибы? А может быть, оба они пре-
вратятся в «экстремистов» или обратятся за поддержкой извне, но уже не
к одряхлевшей Франции, а к оплоту капитализма — Соединенным
Штатам? Французы, как можно было заметить, были явно обеспокоены,
когда президент Эйзенхауэр поздравил султана с его возвращением и при
этом даже не упомянул Францию. А вслед за тем султан запросил «Айка»,
не пожелает ли Он в период своего выздоровления воспользоваться спокой-
ным отдыхом в Марокко? Несомненно, в свете всех убийств, происшедших
в Рабате и Касабланке за неделю торжественных празднеств, журнал «Канар
аншенэ» с полным основанием поместил карикатуру, где изобразил Эйзен-
хауэра, спрашивающего по телефону султана, не пожелает ли он провести
несколько дней спокойного отдыха в Соединенных Штатах. Но не это было
подлинной причиной приглашения Эйзенхауэра.
Окончилась ли эпоха колоний и протекторатов? Некоторые французы
говорят, что голландцы и итальянцы чувствуют себя превосходно и значи-
тельно лучше обеспечены теперь, без своих колоний. «Колонии в настоящее
время не приносят прибыли,— заявил недавно один французский ученый
экономист.— В свете всех этих вздорных рассуждений о слаборазвитых
странах они теперь просто-напросто ожидают, что на них будут тратить
деньги. Например, нам слишком дорого обойдется превращение Алжира
в подходящее место жительства для 8 миллионов голодных и полуголодных
сиди»1. И он добавил: «Пожалуй, в свете новых научных открытий было бы
гораздо проще, если бы мы (может быть, совместно с американцами) инве-
стировали деньги в независимых Тунисе, Алжире и Марокко и перестали без
конца беспокоиться о нашем политическом и военном «присутствии» там».
Тем не менее может потребоваться немало «воспитательных мер», прежде
чем Франция свыкнется с мыслью, что она просто меньшая Италия или боль-
шая Голландия. С психологической точки зрения утрата Северной Африки
1 Сиди и бико — презрительные прозвища, которыми французские колонизаторы
называют арабов.— Прим. ред.
597'
может иметь очень серьезные последствия. В особенности если одновременно
с этим Германия объединится независимо от Запада.
В данном случае можно предположить различные варианты будущего
курса Франции. Во Франции вполне возможна борьба между тремя противо-
речивыми стремлениями:
1)	чтобы ее оставили в покое (чего практически никогда не было);
2)	объединиться с Западом (и значительно более охотно, чем раньше);
3)	проделать новый опыт с «Европой», но теперь уже в роли младшего
партнера.
Опасности такого партнерства нетрудно понять. Можно легко вооб-
разить, что в один прекрасный день Берлин и Москва совместно предложат
Франции провести для начала референдум в Эльзас-Лотарингии (за послед-
ние годы идея эльзасской автономии возникала не раз у французских
коммунистов).
Если когда-либо будет создана русско-германская «коалиция», то, по
всей вероятности, Францию действительно будет тянуть к Западу больше,
чем прежде, в особенности если Запад по-прежнему будет придерживаться
некоторых демократических традиций.
Это сильное тяготение к Западу было бы закономерным следствием созна-
тельно или бессознательно проявляемого Францией «инстинкта равновесия
сил», инстинкта, который в конечном счете во многом объясняет «стран-
ность» ее поведения за последние десять лет. Только не возобладает ли
в этих условиях резко «атлантическая» точка зрения и не возродятся ли
старые мечты о «Великой Европе», «раскинувшейся вплоть до Урала»,
о которой любил говорить де Голль в 1949 году, хотя и в иных, совершенно
иных условиях?
«Атомное равновесие», установившееся в 1954 году, имело свои поло-
жительные стороны. Третья мировая война была предотвращена. Но это
же самое «атомное равновесие» (пока оно длится) создает возможность мно-
гих разительных перемен в мире в ближайшие годы. Экономическое, техни-
ческое и идеологическое соревнование между двумя лагерями может при-
нять небывалые размеры. Может возникнуть «местный», но все же крупный
конфликт на Среднем Востоке; Россия может попытаться «мирным путем»
глубоко проникнуть во многие «слабо развитые» районы мира; Франция
может лишиться своей империи и столкнуться в Европе лицом к лицу с аль-
тернативой— либо быть оттесненной Германией, находящейся под амери-
канским покровительством, но не объединенной, либо оказаться еще более
оттесненной Германией, объединенной и находящейся под покровительством
русских.
Возможно, что разделенная Германия в течение долгого времени еще
будет оставаться лучшей гарантией против крупных конфликтов в Европе.
Но вне Европы столкновения неизбежны.
На фоне этих перемен и потрясений мирового масштаба почти неумест-
ным представляются разговоры о «малой кухне» французской внутренней
политики.
В течение последних месяцев 1955 года французское государство пред-
ставляло собой невеселую картину.
«Несчастные случаи» в Марокко и Сааре совпали по времени с почти не-
разрешимым спором во Франции по поводу новых всеобщих выборов. Эдгар
Фор (который еще 6 октября заявил, что о возвращении бен-Юсефа «не может
быть и речи», снова повторяя нелепую формулу, так часто применявшуюся
ранее лидерами Четвертой республики) всячески стремился теперь устано-
вить с султаном дружеские отношения; Пинэ был послан в Сен-Клу прине-
сти униженные извинения. Фор заявил — несомненно, справедливо,—что
598
наступили «трудные времена» и что «в ближайшие несколько месяцев при-
дется принять много серьезных решений. Поэтому в декабре желательно
провести новые всеобщие выборы». Решительное наступление против этого
мероприятия, которое он воспринимал почти как личное оскорбление, открыл
Мендес-Франс. Он начал энергичную кампанию в пользу «выборов от окру-
гов» на том основании, что возвращение к этой довоенной системе а) фак-
тически исключит коммунистов из следующего состава Собрания и б) сде-
лает возможным создание чисто «республиканского» большинства1.
29 ноября, после нескольких недель мелочных, формальных дискуссий
за и против различных избирательных систем (причем каждый депутат неиз-
бежно подходил к проблеме несколько субъективно — с точки зрения своих
шансов быть вновь избранным), правительство Фора было свергнуто «кон-
ституционным большинством» (318 голосов). На следующий день Фор пред-
принял шаг, на который со времен маршала Макмагона в 1877 году еще
никто не решался: воспользовавшись одной неясной статьей конституции,
которую многие из тех, кто голосовал против него, упустили из виду или
просто не принимали всерьез, Фор решил распустить Национальное собра-
ние, и 1 декабря декрет о роспуске Собрания был официально подписан пре-
зидентом Коти. Новые выборы были назначены на 2 января 1956 года.
Помимо личной неприязни между Мендес-Франсом и Эдгаром Фором,
нелегко отыскать причины, почему именно Фор уступил нажиму правых
и МРП, так как, в сущности, он не принадлежал к правому крылу. Однако
остается фактом, что при действовавшей системе «блокирования» кандидаты
на выборах 1956 года образовали три основные группы:
1)	правые: радикалы, шедшие за Фором, Мартино-Депла, Рене Мейером,
Ж. П. Давидом (большинство из них были исключены из партии радикалов
и образовали Объединение левых республиканцев — тесно сплоченную орга-
низацию, состоявшую из радикалов и различных правых элементов), и боль-
шая часть деголлевцев;
2)	радикалы, сгруппировавшиеся вокруг заместителя премьер-министра
Мендес-Франса; социалисты; ЮДСР и большое число деголлевцев;
3)	коммунисты, с которыми социалисты решили не «блокироваться»
даже с риском для себя лишиться многих депутатских мест.
Силы левых были опять'расколоты надвое, и существовала опасность —
о которой, в частности, громко говорил Мендес-Франс — возвращения
к власти «большинства, ответственного за хронический жилищный кризис,
марокканский переворот в августе 1953 года и Дьен Бьен Фу». (Это, впрочем,
вовсе не значило, что Мендес-Франс рекомендовал «блокироваться» с комму-
нистами.) В дополнение к этим обычным политическим силам во время выбо-
ров 1956 года возникла новая группировка — сильное антипарламентское
правое движение под руководством Пужада.
Система «блокирования» почти не применялась, и выборы фактически
происходили на основе пропорционального представительства. Было избрано
150 коммунистов (вместо 95); «республиканский фронт» социалистов, ради-
калов Мендеса и некоторых других получил в общей сложности тоже около
150 мест; правые, МРП и «радикалы Фора» понесли некоторые потери, а
бывшие деголлевцы были фактически устранены. Вместо них появилась но-
вая крупная сила — пужадисты, которых мало кто из «специалистов-поли-
тиков» принимал всерьез, но которые имели теперь 52 депутата. Возникнув
первоначально как движение протеста торговцев против несправедливых
1 Мендес-Франс предпочитал не вспоминать о 1940 годе. Собрание, которое дало
полномочия Петэну, в большинстве своем состояло из депутатов, избранных по системе *
«выборов от округов». Эта система означает проведение выборов без партийных списков,
с избранием только одного депутата от каждого избирательного округа. Если ни один из
кандидатов не получит абсолютного большинства голосов, проводится вторичное голосо-
вание.
599
и «инквизиторских» налогов, пужадизм к январю 1956 года стал все
заметнее превращаться в настоящее фашистское движение, в котором
«торговцы» уже начинали уступать место «головорезам». Два с половиной мил-
лиона людей, проголосовавших за Пужада, поступили так по различным
причинам; большинство их просто были недовольны существующими усло-
виями и протестовали не только против налогов, но и против беспомощности
парламента, проявившейся в минувшем году, и против унижения, перене-
сенного Францией в Северной Африке. Все это недовольство было направлено
в фашистское русло, и немалую роль в этом сыграл сам Пужад — крикли-
вый демагог, заимствовавший свои приемы у Гитлера и Дорио. Среди «интел-
лигентской верхушки» движения Пужада можно было найти много бывших
членов «Аксьон франсэз», бывших сторонников Дорио и обыкновенных кол-
лаборационистов времен немецкой оккупации.
Требуя созыва Генеральных штатов, которые, по их словам, были бы
«более представительными, чем парламент», пужадисты открыто высказы-
вали антипарламентские, расистские и грубо антисемитские взгляды, на-
зывая Мендес-Франса своим «врагом № 1». Их лозунг в отношении Север-
ной Африки, где большинство французских колонистов были пужадистами,
сводился просто к «репрессиям». Короче говоря, несмотря на требование более
низких налогов, выдвигавшееся «торговцами», Пужад был готов начать по-
литику «репрессий», то есть настоящей большой войны в Алжире. Весьма
зловещим предзнаменованием явилось то обстоятельство, что фактически
вся правая пресса во Франции начала создавать из Пужада «доброго фран-
цуза» (детство Пьера, его семья, его теща и т. д.) в типичной сентименталь-
но-нацистской традиции. Пужад, твердо решивший сокрушить демократию
и профсоюзы, опирался на поддержку крупного капитала и, разумеется,
североафриканских лоббистов. В январе 1956 года многие задавали вопрос,
не следовало ли создать теперь, как в 1934 году, Народный фронт для спасе-
ния Франции от фашизма. Но социалистам и мендесистам такой вопрос ка-
зался по меньшей мере преждевременным.
Короче говоря, сейчас, когда в Африке и Азии разрастается восстание,
а во Франции вновь создается атмосфера гражданской войны 30-х годов,
мир вступил в эпоху, которая вряд ли будет более спокойной, чем непрочный
мир последних десяти лет. И, конечно, Франции достанется своя доля волне-
ний и бед — и, возможно, немалая доля.
ПРИЛОЖЕНИЯ
39 А. Верт
ЗАМЕТКА ОБ АЛЖИРЕ
Если об Алжире в отличие от Туниса и Марокко в нашем повествова-
нии упоминается только эпизодически, то главным образом потому, что за
последние десять лет Алжир был скорее хронической, чем острой проблемой
для Франции. Однако для всех знакомых с этой страной, где экономические
условия в целом хуже, чем в Марокко, и много хуже, чем в Тунисе, было оче- ,
видно, что рано или поздно волнения, разыгравшиеся в Марокко, перекинут-
ся и на Алжир. В отличие от двух других стран Алжир составлял «часть
Франции» и поэтому не имел своих «представителей», с которыми Франция
могла бы и стала бы вести переговоры. Статут Алжира 1947 года оставался
мертвой буквой, а выборы в Алжире были одной из худших комедий во
всей колониальной истории; так было и в 1948—1949 годах, в период пребы-
вания у власти генерал-губернатора социалиста Нежлена.
Положение еще больше осложнялось тем обстоятельством, что вскоре
после войны алжирцам был пожалован «статус» французских граждан;
голод и перенаселенность, в особенности в Кабилии, погнали сотни тысяч
их во Францию, где они образовали слой жалкого люмпен-пролетариата,
своего рода полубезработный резерв рабочей силы, причем большинство их
проживало в трущобах, в ужасающих жилищных условиях. Расистская
пропаганда в некоторых правых газетах вроде «Орор», — которая старалась
приписать «североафриканцам» (часто совсем неосновательно) все грабежи,
кражи и другие преступления, совершаемые в Парижском районе,— при-
нимала по временам совершенно недопустимые размеры. Тот факт, что этих
несчастных «сиди» и «бико» гнали во Францию главным образом невыносимые
экономические условия, созданные в Алжире французским крупным ка-
питалом и французскими колонистами, разумеется, не принимался в
расчет.
В июне 1955 года парламентская комиссия в составе двух социалистов
(Кристиана Пино и Макса Лежёна), одного правого депутата (Жан-Моро),
одного деголлевца (Жаке) и одного депутата МРП — кстати, приверженца
Крайне «колониалистских» взглядов (де Шевинье) — представила солидный
доклад, который был опубликован 1 июля. Доклад касался прежде всего
волнений в Алжире, которые периодически возникали начиная с минувшей
осени. Сами по себе волнения, говорилось в докладе, не представляют серьез-
ной опасности; число вооруженных повстанцев не превышает 2,5 тысячи
человек. Но суть дела не в этом:
«Наши враги используют преимущества горной местности, больше
пригодной для засад, чем для ведения регулярной войны» и в первую
очередь извлекают выгоду из отношения к ним мусульманского на-
селения... Таким образом, численность вооруженных мятежников иг-*
рает меньшую роль, чем широкая поддержка, какой они пользуются
в своих партизанских действиях и в своей пропаганде... Тревожа наши
воинские части, организуя засады, сжигая урожай, им удается созда-
39* ?6ОЗ
вать общую атмосферу ^беспокойства... Все их лидеры принадлежат,
по-видимому, к организации, именуемой Революционным комитетом
единства действий в пользу Алжира».
Эта организация, говорится далее в докладе, тесно, хотя и не «органиче-
ски» связана с двумя направлениями алжирского освободительного движения—
Демократическим союзом Алжирского манифеста и Движением за торжество
демократических свобод. Поддержка, оказываемая повстанцам некоторыми
улемами, придает восстанию характер священной войны и тем самым
поднимает престиж повстанцев в глазах мусульманского населения. Авторы
доклада отрицают, что повстанцы снабжаются большим количеством оружия
из-за границы, но утверждают, что проживающие в Египте алжирские ли-
деры направляют в Алжир многочисленных «хорошо проинструктированных
агитаторов». Большое влияние на алжирцев оказывают антифранцузские
передачи, организуемые по каирскому радио.
Любопытно, говорится далее в докладе, что некоторые французские
колонисты с целью обезопасить себя «страхуются», платя определеннукмдань»
мятежникам.
Подлинная опасность, говорится в заключение в этой части доклада,
исходит не из Оресского горного района, всегда служившего очагом волне-
ний; она состоит в том, что движение перекинулось на Кабилию и Констан-
тину, откуда оно вполне может распространиться по всему Алжиру. Уже
имеется ряд тревожных сигналов.
Не менее важен содержащийся в докладе анализ экономической струк-
туры Алжира — структуры, которая объясняет волнения и недовольство
туземного населения:
«Мы не склонны умалять великие дела, совершенные французами
в Алжире, но должны признать, что европейцы извлекли гораздо больше
выгод из этих преобразований, чем туземцы. Условия жизни последних,
пожалуй, улучшились в абсолютном смысле, но, во всяком случае, не
в относительном [то есть по сравнению с благополучием европейцев]...
На фоне процветаниями искусственно созданной безопасности европей-
цев туземцы кажутся просто тенями людей. Ни один человек, хоть сколь-
ко-нибудь сочувствующий своему ближнему, не может равнодушно на-
блюдать ужасную нищету, существующую в очень многих районах Алжи-
ра... Заработная плата туземцев крайне низка. В департаменте Оран
сельскохозяйственному рабочему платят 360 франков (около 1 доллара)
в день, и на этот заработок он вынужден, как правило, содержать семью
в семь или восемь человек. Кроме того, при такой заработной плате он
обычно работает только 150 дней в году. Но даже в этих условиях такой
рабочий — все же’привилегированное лицо по сравнению с бесчислен-
ной армией полностью безработных людей».
Затем проводится сравнение между льготами, какие не так давно были
предоставлены французским колонистам, поставляющим продукты на экспорт,
и жалкими условиями существования мелких туземных фермеров (не говоря
уже о безземельных массах):
«Кредиты, полученные Алжиром по первому плану модернизации
и технического оснащения хозяйства, принесли выгоду главным образом
крупным землевладельцам; почти все они — европейцы, занимающиеся
исключительно производством вина и овощей для экспорта. Этот экспорт
во Францию бессмысленно конкурирует с французским внутренним рын-
ком, и без того страдающим от затоваривания. В то же время для мелких
фермеров-мусульман было сделано очень мало. Все они живут на скуд-
ной и плохо орошаемой земле. Налоги, взимаемые с крупных землевла-
дельцев, смехотворно малы. Нам известен случай, когда лицо, владею-
щее 1200 гектаров виноградников стоимостью 1200 миллионов франков,
платит только 25 тысяч франков прямых налогов в год... В такой атмосфе-
С04
ре социальной и финансовой несправедливости не может быть сближения
между арабами и европейцами...»
В докладе дана серьезная критика действий французской администра-
ции в Алжире, которая за последние десять лет, «по-видимому, утратила кон-
такт с туземным населением» и доверила всю повседневную работу армии
продажных каидов и других своих мусульманских ставленников, чья кор-
рупция дает туземцам самое невыгодное представление о французских мето-
дах управления. Далее в докладе указывается на совершенно произвольные
и бесчеловечные действия некоторых судов и в особенности полиции. Хотя
доклад составлен в осторожных выражениях, он ясно дает понять, что есть
некоторая доля правды в обвинениях, выдвигаемых многими газетами во
Франции против французской полиции в Алжире, которая мало чем отли-
чается от гестапо с ее допросами «третьей степени» и камерами пыток.
Характерно, что в заключение авторы доклада отвергали методы мас-
сового истребления туземного населения, рекомендуемые в «некоторых кру-
гах» как вернейшее средство сохранить Алжир для Франции:
«Учитывая симпатии, проявляемые к мятежникам многочисленными
элементами туземного населения, некоторые лица рекомендуют систему
коллективных репрессий, как, например, массовые аресты заложников
или бомбардировку деревень. Мы считаем, что такие методы абсолютно
недопустимы не только по соображениям гуманности, но и по политиче-
ским мотивам. Наш опыт в Индо-Китае показал, что такие методы порож-
дают гораздо больше ненависти, чем страха, и в конечном счете играют
на руку мятежникам. Такого же мнения, по-видимому, придерживаются
в общих чертах французские военные руководители в Алжире, в особен-
ности в сухопутных войсках».
Совершенно очевидно, что, хотя Алжир составляет «часть Франции»,
он может в ближайшие несколько лет стать самой беспокойной из всех трех
стран Французской Северной Африки. Плотность населения здесь значитель-
но выше, чем в Тунисе или Марокко. В то время, как Марокко представляет
собой сложную политическую проблему, Алжир — прежде всего сложная
экономическая проблема. По данным переписи, проведенной в октябре 1948 го-
да, население Алжира достигло уже 8676 тысяч (включая 1040 тысяч евро-
пейцев), что составляет прирост в 1400 тысяч человек (включая 53 тысячи
европейцев) по сравнению с 1936 годом.
В 1956 году в Алжире, как раньше в Тунисе и Марокко, французам при-
дется сделать выбор между политикой либерализма и экономических реформ
и политикой «репрессий». Во время своей избирательной кампании Мендес-
Франс подчеркивал, что Алжир представляет проблему № 1, без урегулирова-
ния которой бесполезно говорить о повышении жизненного уровня во Фран-
ции, лучших жилищных условиях и т. п.; война в Алжире разрушила бы
любые планы улучшения жизни во Франции. Мендес-Франс рекомендовал
свободные выборы в Алжире, земельную реформу, немедленную помощь
«голодным районам» и последующие переговоры с «алжирскими представи-
телями». Слабость этой программы заключалась в том, что она не предусма-
тривала немедленного признания каких-либо алжирских представителей или
немедленных переговоров о прекращении огня с алжирским движением
Сопротивления, хотя сам Мендес-Франс разделял мнение, что, если ничего не
будет предпринято, в Алжире еще до лета 1956 года вспыхнет большая война.
Социалисты придерживались более или менее той же линии. Коммунисты
требовали, чтобы из Алжира просто были выведены все французские войска.
В другую крайность впадают пужадисты с их программой «репрессий»,
которая совершенно очевидно может привести лишь к большой войне в Ал-
жире. Более того, пужадисты, поддерживаемые североафриканскими лобби-
стами, предлагают даже отказаться от уступок, «вырванных» у французов
Тунисом и Марокко за последние несколько лет.
ФРАНЦУЗСКАЯ ПЕЧАТЬ С МОМЕНТА ОСВОБОЖДЕНИЯ
ДО НАСТОЯЩЕГО ВРЕМЕНИ1
Закон о печати, выработанный во времена Освобождения и охарактери-
зованный Альбером Байе, одним из главных идеологов левого крыла Сопро-
тивления, как «отделение мысли от денег», был проникнут возвышенными
идеями, которые вскоре столкнулись с суровой действительностью газетного
бизнеса в капиталистическом обществе.
Хотя различные организации Сопротивления, по выражению критико-
вавших их лиц, «захватили» редакции и типографии коллаборационистских
газет, а выдача разрешений на выпуск газет и распределение газетной бума-
ги в течение нескольких лет после Освобождения находились в руках прави-
тельства, эта «идеальная» система, соответствующая принципам, провозгла-
шенным в программе Национального совета Сопротивления, существовала
недолго. Это был бесспорно интересный эксперимент, предпринятый с целью
иметь «независимую от финансового капитала» печать и дать возможность
каждой газете выходить столько времени, сколько ей самой удастся сводить
концы с концами. Но система эта просто не привилась. Вскоре стало заметно,
что у некоторых газет дела идут значительно успешнее, чем у других, и уже
к 1947 году, во всяком случае, стало ясно, что финансирование ежедневной
газеты связано с такими же трудностями, какие существовали и до войны.
К 1948 году крупный капитал установил контроль над большой частью фран-
цузской прессы.
Было много причин, почему эта система оказалась нежизненной. В пе-
риод 1944—1946 годов все газеты выходили на двух или, в лучшем случае,
на четырех страницах, и доход от объявлений сводился к нулю. В то время
публика проявляла живой интерес к «битве за новую Францию», и многим
газетам Сопротивления удавалось существовать на доходы от розничной
продажи. Другие газеты, однако, очень быстро терялй спрос и могли вла-
чить существование (до тех пор, пока норма выдачи бумаги не была им сокра-
щена), реализуя излишки газетной бумаги на «черном рынке».
В конце 1945 года в Париже было 39 ежедневных газет: 23 утренних,
10 вечерних и 6 «специальных»— спортивных, финансовых и т. д.; к середине
1950 года их было только 20: 11 утренних, 5 вечерних, 4 «специальных»;
в дальнейшем их число еще более уменьшилось, так как закрылись 2 утрен-
ние газеты — «Об» и «Се матэн» и одна вечерняя — коммунистическая «Се
суар». Между 1948 и 1950 годами перестали выходить четыре ежедневные га-
зеты — «Эпок», «Ордр», «Пэи» и «Франс либр», не говоря уже об исчезнове-
нии в 1946—1947 годах многочисленных непрочных ежедневных изданий,
появившихся на свет в период Освобождения.
1 Большинство приводимых ниже цифр заимствовано из специального выпуска жур-
нала «НЭФ», посвященного печати (сентябрь 1950 г.), и из прекрасных специальных очер-
ков в журнале «Обсерватер»: от 13 апреля 1950 г., 19 апреля 1951 г., 25 декабря 1952 г.,
5 февраля 1953 г., 12 февраля 1953 г., 23 июля 1953 г., 12 июля 1955 г. и т. д.
606
Если в первые годы после Освобождения наблюдался массовый интерес
«к политическим газетам», то в 1948—1949 годах, когда жизнь начала вхо-
дить в привычную колею, стало очевидно, что все больше читателей хотят,
чтобы их просто информировали или «развлекали».
Это видно из следующей таблицы, показывающей фактические размеры
продажи (в отличие от тиража)1 парижских ежедневных газет в период между
мартом 1948 и октябрем 1952 года (в тысячах экземпляров):
Наименование газеты	Год					Увеличе- ние или снижение
	1948	1949	1950	1951	Октябрь 1952	
«Паризьен либере» .	299	323	392	408	484	+ 185
«Орор» 		189	267	290	276	283	+94
«Фигаро»		303	326	356	352	369	+66
«Франс суар» . . .	501	462	538	588	706	+205
«Фран-тирёр» . . .	276	226	187	140	96	-180
«Юманйте»		292	219	200	167	141	-151
«Пошолер»		77	36	25	24	16	-61
«Се матэн» 		125	164	135	107	81	-44
«Либерасьон» ....	136	109	104	106	94	-42
«Комба»		69	69	59	51	46	-23
«Пари пресс» ....	354	320	315	213	137	-217
«Се суар» 		303	214	199	114	81	-222
«Монд»		146	137	134	124	117	-29
К этому надо добавить консервативную католическую ежедневную газе-
ту «Круа» с постоянными, почти не меняющимися размерами продажи (почти
все экземпляры рассылаются по почте подписчикам), достигающими 150—
160 тысяч экземпляров, и несколько «специальных» газет, таких, как финан-
совая газета «Энформасьон» или спортивная газета «Экип».
На основании приведенной выше таблицы можно сделать ряд важных
наблюдений. Прежде всего заметно резкое повышение продажи в «прессе
информационной» и еще более заметное снижение продажи в «прессе полити-
ческой»
«Паризьен либере» и «Орор» — это так называемые «газеты консьержек»;
большую часть их объема занимают заголовки, фотографии, рассказы о пре-
ступлениях, спортивные новости и т. д.; это популярные ежедневные газеты,
хотя и с сильным правым уклоном в известиях и редакционных коммента-
риях. (Следует, впрочем, подчеркнуть, что во Франции нет газет, похожих
на те английские газеты, которые почти целиком посвящены «развлечениям»
и преступлениям.)
«Фигаро»—тоже правая газета и преимущественно орган консервативной
буржуазии — газета более высокого «класса», чем «Паризьен либере» или
«Орор»; за исключением появлявшихся в ней иногда и не совпадавших с ее
общим тоном передовых статей Мориака (который с 1953 года, впрочем, поки-
нул эту газету), «Фигаро» — ультраконсервативный орган, яростно антиком^
мунистический, антисоветский и проамериканский. Ее коммерческий успех
как газеты может быть частично отнесен за счет ее объема (обычно 16 страниц)
и публикации таких «исключительных» серий, как военные мемуары гене-
1 Размеры нераспроданного тиража («возврата») во Франции исключительно вели-
ки; если до войны нераспроданная часть достигала 10—12 процентов тиража, то в 1948—
1949 годах она составляет в среднем 25 процентов, а у некоторых умирающих газет —35
и даже 40 процентов.
607
рала Жиро, Уинстона Черчилля, Скорцени (эсэсовца, организовавшего по-
хищение Муссолини), и обширных корреспонденций из различных частей
земного шара. Когда было прекращено нормирование бумаги, «Фигаро»
воспользовалась своими финансовыми возможностями, позволяющими ей
«удовлетворять сполна» более или менее индифферентного политически чита-
теля. (То же можно в известной мере сказать об «Орор» и «Паризьен ли-
бере».)
Принцип «удовлетворять сполна» читателей за их деньги лежит также
в основе быстрого успеха популярной парижской вечерней гезеты «Франс
суар»— преемницы довоенной «Пари суар». Однако от «более легкомыслен-
ных» утренних газет, вроде «Орор» и «Царизьен либере», и в еще большей
степени от лондонских вечерних газет, в которых фактически вообще нет
рубрики известий, ее отличает высокий уровень большей части ее репорта-
жа и разумный интерес, проявляемый этой популярной вечерней газетой
(а следовательно, и ее читателями) к мировым событиям. Она имеет за границей
большой штат корреспондентов, дает обычно две страницы зарубежных ново-
стей и часто посылает своих лучших корреспондентов — Горде, Сегонзака
и других — в длительные командировки в другие страны. Ее репортаж о
международных конференциях обычно содержателен, точен и очень зани-
мателен, а не просто основан на официальных сообщениях, как это теперь
очень часто делается в отношении иностранных известий в английской прессе.
За исключением отдельных антикоммунистических выпадов, «Франс суар»
не навязывает читателю каких-нибудь крайних политических взглядов.
Газета «Се матэн», теперь уже не существующая, была одно время сильно
продеголлевской, но к 1951 году оказалась ненужной.
Газета «Пари пресс» — главная соперница «Франс суар» как популяр-
ной вечерней газеты — также была одно время продеголлевской; затем она
попыталась «отличаться» от «Франс суар», сделавшись более «ученой»,
и отвлечь часть читателей от газеты «Монд», но это ей не удалось. Поскольку
она теперь принадлежит в основном тем же лицам, что и «Франс суар», и
в общем мало чем отличается от нее, то, по существу, не отвечает никакой
определенной цели (за исключением только того, что она более «правая»).
Издания, которые больше всего пострадали от неравенства финансовых
средств, от растущего безразличия людей к «чистой политике» и от желания
читателей, чтобы их развлекали сполна за их деньги,— это, конечно, партий-
ные газеты и газеты, не имеющие финансовой возможности выходить более
чем на 4, 6 или 8 страницах. Орган партии МРП «Об» была вынуждена пре-
кратить свое существование в 1952 году; коммунистическая газета «Юма-
ните» постепенно теряла подписчиков, сократив свою продажу за период
1948—1952 годов больше чем на половину; коммунистическая вечерняя
газета «Се суар» закрылась в 1953 году, главным образом из-за конкурен-
ции более богатой и разнообразной «Франс суар». (Отмечалось также, что
такая чисто спортивная газета, как «Экин», очень мешала распространению
«Юманите» среди рабочих.) Официальный орган социалистической партии
«Попюлер» еле влачила существование, держась на смехотворно низком
уровне — чуть выше 15 тысяч экземпляров, и то лишь с помощью иностран-
ных покровителей.
Следует, однако, отметить, что как коммунистическая «Юманите», так
и социалистическая «Попюлер» извлекают пользу из фактического отсутствия
регулярно выходящих по воскресеньям газет, издавая воскресные выпуски—
«Юманите диманш» и «Попюлер диманш», первая тиражом 500 тысяч экзем-
пляров, а вторая—70 тысяч. Эти выпуски—скорее иллюстрированные жур-
налы, а не газеты.
«Либерасьон» (редактор — Эмманюэль д’Астье)— «прогрессистская»,
но официально некоммунистическая газета и технически лучше оформляемая,
чем «Юманите», — понесла значительно меньший ущерб, чем большинство
608
левых газет; многие рядовые читатели-коммунисты считают ее более «зани-
мательной», чем «Юманите». «Фран-тирёр», которая до 1947 года была почти
целиком коммунистической, к концу 1948 года резко изменилась и после
раскола в составе ее редакции, повлекшего за собой выход из нее коммуни-
стов, заняла «атлантическую» и явно антикоммунистическую позицию.
В 1954 году Трено, разошедшийся с Жоржем Альтманом и Шарлем Ронсаком
по вопросу вооружения Германии, тоже вышел из редакции «Фран-тирёр»,
целиком посвятив себя «Канар аншенэ».
Газета «Комба» была, по крайней мере до недавнего времени, любимой
газетой непартийной левой интеллигенции; хотя с 1950 года она контроли-
руется тунисско-еврейским дельцом г-ном Смаджа, ее редакция в основном
сумела сохранить свои левоинтеллигентские традиции. Однако она утратила
то большое значение, какое имела в прошлом, вплоть до 1949 года, когда
пыталась оставаться последней подлинной газетой Сопротивления.
«Монд», несмотря на свой небольшой тираж,— самая влиятельная газета
во Франции, и притом она более последовательно, чем все другие, выражает
протест французского общественного мнения против «атлантической ортодок-
сальности». Это небогатая газета, она фактически существует на собственные
средства; насколько известно, ее не поддерживают никакие влиятельные
финансовые круги. Несмотря на многочисленные попытки — как внутри
редакции, так и извне — оказать давление на ее редактора Бэв-Мери или
даже устранить его, он хладнокровно оставался на своем посту, нередко»
опираясь на молчаливую поддержку тех или иных членов последовательно
сменявшихся кабинетов. «Монд»— столь важный фактор французской обще-
ственной жизни, что все попытки придать ей более «ортодоксальный» харак-
тер или создать газеты, конкурирующие с ней, до сих пор неизбежно прова-
ливались.
В области сообщений из-за границы («Монд»"имеет за рубежом несколько
первоклассных корреспондентов), репортажа, политического анализа как
внутренних, так й международных событий, эта газета в настоящее время,
пожалуй, больше, чем какая-либо другая, отвечает идеалам, проповедовав-
шимся покойным Ч. П. Скоттом из «Манчестер гардиан». Ее отделы литера-
туры, живописи, музыки и театра стоят также на весьма высоком уровне.
Здесь представляется возможным лишь вкратце коснуться вопроса
о том, «кто владеет печатью». Бесспорен факт, что все газеты с большим тира-
жом составляют собственность финансовых групп, многие из которых еще
до войны активно действовали в области печати.
Газета «Орор» контролируется Марселем Буссаком — одним из фран-
цузских «текстильных королей»; 50 процентов капитала «Фигаро», как гово-
рят, принадлежит другому «текстильному королю»— Пру во, последний,
кроме того,— собственник весьма преуспевающего иллюстрированного еже-
недельника «Пари матч»; другим крупным держателем акций «Фигаро»
является Фердинанд Беген («Креди дю Нор» и сахарные заводы «Бегеи»),
«Пари пресс» была основана как деголлевская газета Филиппом Барресом
и его женой; в 1949 году они продали половину акций фирме «Ольпа»—
филиалу фирмы «Ашетт»; таким образом, «Ашетт» контролирует обе популяр-
ные вечерние газеты; ее интересы во «Франс суар» представляют Шёллер, Кор-
нильон-Молинье и Блестейн.
Еще большую концентрацию капитала можно наблюдать в области
иллюстрированных еженедельников, женских журналов (так называемой
«прессы сердца») и детских журналов.
В Париже издается двести различных еженедельников — от серьезных
политических журналов до почти порнографических изданий. Тираж самых .
распространенных еженедельников приблизительно таков: «Пари матч»—
свыше миллиона экземпляров (в 1948 г.—только 208 тысяч), «Франс диманш»—
460 тысяч в 1953 году (в 1948 г.—630 тысяч); «Самди суар»— соответственно
609
342 тысячи и 672 тысячи1; два других популярных иллюстрированных еже-
недельника — «Блан-э-нуар» и «Пуэн де вю»— около 150 тысяч каждый;
коммунистический еженедельник «Франс нувель»—65 тысяч- в 1953 году
(109 тысяч— в 1948 г.); коммунистический еженедельник «Леттр франсэз»—
45 тысяч в 1953 году (в 1948 г.—100 тысяч); «Юманите диманш» —500 тысяч
в 1954 году; «Карфур», основной деголлевский еженедельник, имел в 1948 году
тираж свыше 150 тысяч экземпляров, снизившийся в 1953 году до 75 тысяч;
«Ви увриер» (двухнедельный журнал ВКТ) в 1952 году по-прежнему имел
тираж 285 тысяч. Среди художественных и литературных органов следует
упомянуть «Ар» (60 тысяч в 1952 г.), «Нувелль литерэр» (75 тысяч), «Фигаро
литерэр» (127 тысяч) и наконец чисто французское явление — левый сати-
рический еженедельник «Канар аншенэ», имевший в 1952 году тираж 111 ты-
сяч (213 тысяч—в 1948 г.). Из недавно появившихся политических еженедель-
ников «Экспресс» (основан в 1953 г.) имел в 1955 году тираж 150 тысяч экзем-
пляров, а «Франс обсерватёр» (основан в 1950 г.)— около 50 тысяч экземпля-
ров. Два ультрареакционных еженедельника — «Ривароль» и «Аспэ де ла
Франс»—имеют каждый 30—40 тысяч читателей.
Кроме того, в Париже издается целый ряд других ежемесячных журна-
лов; многие из них обладают большим политическим влиянием и литератур-
ным значением, в частности «Эспри», «Тан модерн», «Табль ронд», «Нувель
НРФ», проамериканский «Прэв», более «старомодные» «Ревю де де монд»,
«Ревю де Пари», «Меркюр де Франс» и т. д., не считая десятков узкоспециаль-
ных журналов.
Среди журналов особое место занимают «дайджесты»: «Селексьон дю
ридерс дайджест» (свыше 1 миллиона экземпляров), его «истинно француз-
ский» соперник «Констеллясьон» (500 тысяч) и многие другие.
Несмотря на изобилие изданий, общий расход бумаги на душу населения
во Франции значительно ниже, чем в ряде других стран: в 1951 году США
потребляли свыше 5 миллионов тонн бумаги, Англия — 697 тысяч, а Фран-
ция — только 270 тысяч тонн1 2. Дело не только в том, что английские и аме-
риканские газеты больше по объему; во Франции фактически расходится
значительно меньше экземпляров ежедневных газет, чем в Англии. Большую
роль здесь играет цена. В 1955 году экземпляр обычной ежедневной газеты
во Франции стоил 15 франков. Следует отметить, что между 1948 и 1952 года-
ми общее число проданных экземпляров парижских газет упало с 3650 тысяч
до 2883 тысяч, иными словами, газеты потеряли 770 тысяч читателей, кото-
рых они не сумели заинтересовать настолько, чтобы те согласились платить
дороже за свою газету.
В отличие от Англии, где все лондонские газеты (с общим тиражом около
16 миллионов экземпляров) расходятся по всей стране, парижская пресса
во Франции сталкивается с сильно конкурирующей провинциальной прессой;
эта конкуренция сейчас значительно больше, чем до войны. Разделение
Франции на оккупированную и неоккупированную зоны во время войны
и транспортные затруднения в течение известного времени после Освобождения
сыграли некоторую роль в том, что парижская пресса не смогла вернуть себе
всех . своих провинциальных читателей.	<
В 1950 году общий тираж французских ежедневных газет составлял
10,8 миллиона экземпляров, то есть был почти таким же, как в 1939 году;
но в эту цифру входило почти на 2 миллиона меньше, чем в 1939 году, экзем-
пляров парижских г,газет и на 1,75 миллиона больше провинциальной
прессы.
1 Оба этих еженедельника — грубо оформленные, кричащие «сенсационные» газеты
типа иллюстрированного журнала — явно пострадали от конкуренции со стороны «Пари
матч», издающегося по образцу журнала «Лайф» и очень хорошо оформляемого. «Пари
матч» занимает «атлантическую» и резко антикоммунистическую позицию.
2 ЮНЕСКО, Информация по всему миру, Париж, 1951.
<610
Фактическая продажа всех французских газет в период между 1939
и 1950 годами упала с 9680 тысяч экземпляров до 8640 тысяч, что означает
потерю свыше 1 миллиона читателей.
Общий тираж ежедневных провинциальных газет составлял в июне
1950 года 7,2 миллиона экземпляров, а в июне 1952 года — только 6,2 мил-
лиона. Но парижская пресса за это время не добилась особого успеха
в провинции.
По числу нераспроданных экземпляров можно считать, что общее коли-
чество реализованных экземпляров провинциальных ежедневных газет
составляло, вероятно, около 4,5—4,75 миллиона, или на миллион экземпля-
ров больше, чем общее число проданных экземпляров парижских ежеднев-
ных газет1.
Как в Париже, так и в провинции можно наблюдать некоторые параллель-
но развивающиеся с 1945 года процессы: резкий упадок специфически поли-
тических газет и рост так называемых «информационных газет»; ликвидация
многих ежедневных газет (общее число провинциальных газет в 1946 году
равнялось 175, в 1952 году—127) и общее сокращение количества проданных
экземпляров.
Если в 1945 году коммунисты издавали 32 ежедневные провинциальные
газеты с тиражом 1730 тысяч экземпляров, то в 1952 году они издавали только
14 газет с тиражом 650 тысяч; за тот же период пресса социалистов сократи-
лась с 32 газет с 1,7 миллиона экземпляров до 14 газет с тиражом 1,1 мил-
лиона; издания МРП—с 22 газет с 1,3 миллиона экземпляров до 8 газет с
670 тысячами; пресса РПФ после резкого роста в 1948 году сократилась до
каких-нибудь 140 тысяч в 1952 году. Только тираж газет радикалов вырос
с 320 тысяч в 1945 году до 630 тысяч в 1952 году. Одновременно с этим число
«информационных газет», не имеющих определенного политического напра-
вления, выросло с 16 (810 тысяч экземпляров) в 1945 году до 29 (2640 тысяч
экземпляров) в 1952 году.
Из этого, конечно, не следует, что такие «информационные газеты» ли-
шены политического значения. Так, например, газета «Уэст Франс», выхо-
дящая в городе Ренне, с тиражом свыше 450 тысяч, расходится по всему
западу Франции и, являясь органом воинствующего клерикализма, обладает
значительным политическим весом, хотя и числится просто «информационной
газетой». Другие газеты, как, например, «Прогре де Лион» (тираж303 тысячи),
бордоская «ЗюдУэст» (280 тысяч) или тулузская «Депэшдю миди» (240 тысяч)—
преемница старой «Депэш де Тулуз», склонны к «ортодоксальности» в оценке
международных событий. У всех этих газет есть одна общая черта: они
уделяют значительное внимание местным новостям, в чем парижская пресса
не может с ними конкурировать.
Несколько слов следует сказать об изданиях для женщин и детей во
Франции. За последние несколько лет они поразительно выросли по срав-
нению с довоенным временем. В 1947 году фактически еще не было «прессы
сердца»; в настоящее время ее тираж достигает примерно 4 миллионов.
Наиболее популярными из женских журналов являются следующие (по
данным за июль 1952 года): «Эль»—600 тысяч, «Конфиданс»—740 тысяч,
«Ну де» 1227 тысяч, «А ту кэр»—287 тысяч, «Энтимитэ»—575 тысяч, «Мадри-
гал»—316 тысяч и ряд других. Многими из этих изданий руководят италья-
нец Дель Дука и Поль Уинклер; оба они являются инициаторами использо-
вания «комиксов» во французской прессе (последний — через издательство
«Опера мунди»), «Конфиданс», так же как детские журналы «Робинзон»,
«Микки», «Доналд» и популярный медицинский еженедельник «Вотр
сайте», был основан Уинклером; все они теперь принадлежат издательству •
1 К сожалению, точные данные о фактической продаже провинциальных газет от-
сутствуют.
611
«Эди Монд», 70 процентов капитала которого принадлежит фирме-
«Ашетт».
В настоящее время во Франции есть также множество изданий для детейг
тираж которых в общей сложности выражается в миллионах экземпляров.
Среди них наиболее известны следующие (по данным за 1953 год), в тысячах
экземпляров:
«Микки»		400	«Пти шериф» . . .	73
«Доналд» ....	100	«Бенжамен» . . .	90
«Тарзан»		155	«Вайан» 		114
«Тарзан» (сборник)	80	«Лизетт»		158
«Энтрепид» ....	118	«Экин жэн» . . .	130
«Ам вайант» . . .	101	«Франс-же» . . .	91
«Кэр вайан» . . .	277	«Кок арди» . . .	80
«Байар» 		153	«Бернадетт» . . .	212
Интересно отметить, что во Франции нет «страшных комиксов» для детей.
В 1949 году был создан Комитет по наблюдению за изданиями для детей,,
куда вошли представители семейных организаций, ряд издателей, педагогов
и представители министерств здравоохранения, просвещения, юстиции и ин-
формации. В целом работа этого государственного «наблюдательного коми-
тета» дала полезные результаты. Комитет располагал достаточно широ-
кими полномочиями, чтобы добиться исключения из детских журналов
и книг во Франции порнографии, садизма, пропаганды бандитизма, явной
расовой нетерпимости и других черт, знакомых читателям американских
«страшных комиксов». В 1952 году комитет собрал против одного из изданий
типа «Сьюпермен» такой обширный порочащий материал, что оно прекратило
временно свое существование и возобновилось лишь несколько месяцев спу-
стя в сравнительно приличном виде.
Ряд детских журналов, например «Кэр вайан», «Ам вайант», «Бернадетт»
ит. д., пользуются поддержкой церкви.
Примечание 1. Много интересных данных о том, кто именно вла-
деет прессой, можно найти в специальном выпуске «Экономи политик»
(1954 год) — «Франция и тресты».
Примечание 2. Еженедельник «Экспресс» стал в октябре 1955 года
ежедневной утренней газетой. С внешней стороны построенная по образцу
лондонской «Дейли миррор», эта газета имеет важное политическое
значение благодаря регулярно помещаемым там статьям П. Мендес Фран-
са, Ф. Мориака, А. Камю, А. Сови и Ф. Миттерана. В конце октября
1955 года ее тираж, говорят, достигал примерно 60 тысяч экземпляров
(половина его распространялась в Париже). В ноябре тираж составлял
уже 150 тысяч. Политическое направление этой газеты—мендесистское.
ОГЛАВЛЕНИЕ
Вступительная статья...................................................... 5
^Введение '.............................................................. 23
ЧАСТЬ ПЕ РВАЯ
Виши, оккупация и Сопротивление (1940—1944 годы)
-Глава первая. Французское общественное	мнение	в	период оккупации........ 37
Глава вторая. Виши и маршал.............................................. 47
Глава третья. Церковь при Виши........................................... 81
Глава четвертая. Моррас, или «чистое»	учение Виши........................ 88
Глава пятая. Забытый адмирал............................................. 98
Глава шестая. Лаваль. Переоценка........................................ 110
Глава седьмая. Французские нацисты...................................... 131
Глава восьмая. Сопротивление............................................ 142
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
Деголлевский период и проигранное сражение за «новую» Францию
(1944—1945 годы)
Глава первая. Де Голль—благородный анахронизм........................... 181
Глава вторая. Был ли де Голль в глубине души крупным буржуа?............ 187
Глава третья. Парижское восстание....................*.................. 192
Глава четвертая. Франция к моменту Освобождения. Программа Национального
совета Сопротивления .............................................. 196
Глава пятая. Начало крушения надежд Сопротивления.................. 202
Глава шестая. Де Голль: дилемма Востока и Запада и французская армия . .	207
Глава седьмая. Оборотная сторона парижской жизни в 1944—1945 годах	....	211
Глава восьмая. Первые судебные процессы............................ 214
Глава девятая. Раскол Сопротивления...............................  217
Глава десятая. Первая отставка Мендес-Франса....................... 219
Глава одиннадцатая. Возвращение военнопленных..........................  222
Глава двенадцатая. Неустойчивое равновесие Франции между Востоком и
Западом...................................................... 225
Глава тринадцатая. Впечатление, произведенное процессами Петэна и	Лаваля	230
Глава четырнадцатая. Стремление коммунистов стать постоянной правитель-
ственной партией.................................................. ,233
Глава пятнадцатая. Выборы в октябре 1945 года........................... 240
Глава шестнадцатая. Уход де Голля....................................... 243
Глава семнадцатая. Результаты «чистки» во Франции....................... 250
613
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
Тяжелый путь на «Запад» (1946—1948 годы)
Глава первая. 1946 год—трудный переходный период....................... 259
Глава вторая. Возврат к «нормальному» правительству.................... 263
Глава третья. Трехпартийная система.................................... 266
Глава четвертая. Провал французской политики в германском вопросе ....	268
Глава пятая. Блюм, марксизм и Вашингтон................................ 273
Глава шестая. Предвыборная борьба. Ив Фарж. Канн и Ницца. Новое появле-
ние де Голля и Блюма на политической арене ....................... 278
Глава седьмая. Подоплека войны в Индокитае............................ 285*
Глава восьмая. Ошибки Блюма приводят к войне в Индокитае.............. 299-
Глава девятая. «Рамадье изгоняет красных».............................. 302
Глава десятая. План Маршалла........................................... 310
Глава одиннадцатая. Трехсторонняя борьба: де Голль, Коминформи «третья сила» 314
Глава двенадцатая. На полных парах к Рубикону, но не дальше............ 318
Глава тринадцатая. Раскол в рядах рабочего класса Франции.............. 327
ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
Франция в период «холодной войны» (1948—1950 годы)
Глава первая. Разрыв между официальной политикой и общественным мнением 335
Глава вторая. Сомнения относительно помощи по плану Маршалла........... 341
Глава третья. «Поражение рабочего класса» ............................. 346
Глава четвертая. Pax americana, pax sovietica, или ни то и ни другое? ....	349
Глава пятая. Трагикомедия французского социализма...................... 351
Глава шестая. Вызывающее поведение де Голля............................ 354
Глава седьмая. На пути к реабилитации Виши............................. 357
Глава восьмая. Поглощение Франции Атлантическим сообществом и «нейтра-
листская» ересь................................................... 360
Глава девятая. На пути к созданию «Европы банкиров»?.................. 366,
Глава десятая. «Дело Кравченко». Широкая коммунистическая кампания в за-
щиту мира......................................................... 371
Глава одиннадцатая. Эксперимент с Бао	Даем............................. 377
Глава двенадцатая. «Дело генералов».................................... 385
Глава тринадцатая. Влияние войны в Корее на политику Франции........... 397
Глава четырнадцатая. План Шумана и «Европейская армия»—две шаткие опо-
ры федерализма.................................................... 408
ЧАСТЬ ПЯТАЯ
Борьба с арабами, коммунистами и американцами (1951—1953 годы)
Глава первая. Накануне выборов 1951 года . *.......................... 423*
Глава вторая. Французские политические партии и выборы 1951 года......	432
Глава третья. Уныние и «атомный» страх ................................ 456
Глава четвертая. Год правления Антуана Пинэ]........................... 469
Глава пятая. Борьба вокруг Европейского оборонительного сообщества . . . .	491
Глава шестая. Причины неудачи Мендес-Франса в 1953 году................ 500
Глава седьмая. Марокко в руках «энергичных людей»..................... 505-
Глава восьмая. Малая победа рабочего класса с прочными результатами. Каков
уровень заработной платы во Франции?.............................. 519
Глава девятая. На пути к Бермудской конференции........................ 524
ЧАСТЬ ШЕСТАЯ
Конец эпохи '
Глава первая. Катастрофа в Индокитае.................................. 539>
Глава вторая. «Беспокойный» Мендес-Франс приходит к власти............. 555
614
Глава третья. Решительная схватка по вопросу о перевооружении Германии .	569
Глава четвертая. Был ли Мендес-Франс слишком хорош для своей роли? . . .	582
Постскриптум. 1955—1956 годы........................................... 596
Приложения
Заметка об Алжире...................................................... 603
Французская печать с момента Освобождения до настоящего времени . .	. .	606
А. Верт
ФРАНЦИЯ. 1940—1955 годы
Художник Э. А. Гутнов
Художественный редактор
В. И. Астафьев
Технический редактор А. Г. Резоухова
Корректор К. И. Иванова
Сдано в производство 8/VII 1958 г.
Подписано к печати 9/III 1959 г.
Бумага 70X108/16=19,3 бум. л.
52,7 печ. л. Уч.-изд. л. 51,9
Изд. № 7/3580
Цена 33 р. 15 к. Зак. 386
ИЗДАТЕЛЬСТВО
ИНОСТРАННОЙ ЛИТЕРАТУРЫ
Москва, Ново-Алексеевская, 52.
16-я типография Московского
городского Совнархоза.
Москва, Трехпрудный пер., д. 9.