Избранные педагогические произведения. Том 1 - Песталоцци И.Г.

Песталоцци И.Г. Избранные педагогические произведения в трех томах. Т.1. 1774-1790 гг. - 1961
Вклейка. И. Г. ПЕСТАЛОЦЦИ. С портрета Г. Шейнера. 1811 г.
Иоганн Генрих Песталоцци, его деятельность и педагогические идеи. Вводная статья В. А. Ротенберг
Письма г-на Песталоцци к г-ну Н. Э. Ч. о воспитании бедной сельской молодежи
Отрывок из истории низов человечества. Воззвание к человечеству во благо последнего
Достоверные сведения о состоянии на 1778 год Воспитательного учреждения для бедных детей, основанного г. Песталоцци в Нейенгофе близ Бирра
Листы из незаконченной рукописи «Добрый Яков; как он воспитывал своего сына»
Некоторые пояснения относительно затронутого в прошлом номере журнала метода воспитания моего сына
В пояснение принципов и мнений, изложенных в № 37 «Швейцарского листка»
Проект памятной записки графу Карлу Иоганну Христиану фон Цинцендорфу о связи профессионального образования с народными школами
Автор: Песталоцци И.Г.
Теги: педагогика детская литература художественная литература
Год: 1961
Похожие
Избранные педагогические произведения. Том 3
Избранные педагогические произведения. Том 2
Дистервег. Избранные педагогические сочинения
Избранные педагогические сочинения (Педагогическая библиотека)
Текст
                    АКАДЕМИЯ ПЕДАГОГИЧЕСКИХ
НАУК РСФСР
ИОГАНН
ГЕНРИХ
ПЕСТАГОЦЩ
ШВЕАННЫ
ПЕДАГОГИЧЕСКИ]
ПРОИЗВЕДЕНИЯ
ТРЁХ
ТОМАХ
Р^ДАКДИШ
ЖФ.ШАБЭДВОЙ
И£Да!ГЕЛЬС,1ВО
АКАДЕМИИ
РСФСР

ИНСТИТУТ ТЕОРИИ
И ИСТОРИИ ПЕДАГОГИКИ
ИОГАНН
ГЕНРИХ
гшажюцци
ГОЖ 1
изшнних
РАБОТ
ПЕдаГОГШЕСКИЙ
ОПЫТВНЕЙГОФЕ
СТШЪИИПИСША
то<п90
ЛИНГАРД
И ГЕРТРУДА
i4EOQKBÄ* 19 б х

Подготовка текста,
вводная статья, примечания
В. Л. РОТЕНБЕРГ
Перевод с немецкого
ММ. Беер, O.A. Коган, Е. С. Лившиц,
В. А. Филипповой, М. М. Шшейнгауз,
С. М. Шшейнгауза

И. Г. П ЕСТ АЛОЦЦИ
С портрета Г. Шейнера. 1811 г.

ОТ РЕДАКЦИИ
Иоганн Генрих Песталоцци (1746—1827)—один из
крупнейших представителей мировой демократической
педагогики второй половины XVIII — начала XIX в. Его
прогрессивные педагогические взгляды прежде всего
формировались под влиянием швейцарского
общественно-демократического движения 60-х гг. XVIII в. и последующих
событий, связанных с развитием буржуазной революции в
Швейцарии.
Педагогические идеи Песталоцци неотделимы от его
практической деятельности по обучению и воспитанию
детей, которой он с огромным энтузиазмом занимался в
течение всей своей жизни. Выдающийся представитель
марксистско-ленинской педагогики Н. К. Крупская,
давшая впервые глубокий критический анализ наследиям
Песталоцци с позиций научного коммунизма, показала,,
что оно во многом исторически ограничено. Дальнейший^
ход общественного развития, законы которого до Маркса'
не были известны, доказал несостоятельность очень-
многих взглядов Песталоцци, но «основная идея
Песталоцци, выдвинутая им с такой силой, что центром
воспитательной деятельности должен быть производительный
труд, совершенно верна, вполне соответствует интересам;
рабочего класса и выдвинута теперь на очередь самим
5

ходом экономического развития» *,— писала Н. К.
Крупская в 1915 г. в работе «Народное образование и
демократия». Оценивая идейное богатство работы
Н. К. Крупской, В. И. Ленин специально отметил
достоинства той ее части, где излагается история взглядов
педагогов-демократов, в том числе Песталоцци: «Это
тоже очень важно,— писал он в письме М. Горькому,—
ибо обычно взгляды великих демократов прошлого
излагают неверно или с неверной точки зрения» 2.
До Великой Октябрьской социалистической
революции Избранные педагогические сочинения Г. Песталоцци
в трех томах выдержали в издательстве К. И.
Тихомирова (серия «Педагогическая библиотека») три издания:
1-е —в 1893—1896 гг., 2-е — в 1899—1909 гг., 3-е — в
1909—1912 гг. Однако издание К. И. Тихомирова
является в настоящее время библиографической редкостью,
содержит притом лишь самую незначительную часть
богатейшего педагогического наследия Песталоцци. Кроме
того, переводы сочинений Песталоцци, выполненные
для этого издания В. В. Смирновым, очень часто
искажают текст подлинника.
Издание Избранных педагогических сочинений
И. Г. Песталоцци, предпринятое Учпедгизом в 1936 г. в
серии «Библиотека педагогов-классиков», под редакцией
А. П. Пинкевича, должно было включать ряд сочинений
Песталоцци, не вошедших в дореволюционное издание.
К работе над переводом были привлечены весьма
квалифицированные специалисты. Но из запланированных
трех томов вышел лишь первый том, который, как и
дореволюционное издание Песталоцци, уже давно
разошелся.
Выпущенные Учпедгизом в серии «Библиотека
учителя» «Статьи и отрывки из педагогических сочинений»
1 Н. К. Крупская, Педагогические сочинения в десяти
томах, т. 1, М., изд-во АПН, 1958, стр. 279.
2 В, И. Ленин, Соч., т. 36, стр. 333.
6

И. Г. Песталоцци (1939), под редакцией Н. А. Желвакова,
содержат лишь краткие извлечения из произведений
Песталоцци и не могут, конечно, дать читателю достаточно
полное представление об этом классике педагогики.
Кроме того, в них использованы недоброкачественные
переводы издания К. И. Тихомирова.
Предлагаемое вниманию советских учителей, в
также преподавателей, аспирантов и студентов
педагогических институтов новое издание Избранных
педагогических произведений Песталоцци выходит в трех томах.
Оно включает не только известные уже нашему
читателю сочинения, но и ряд ранее не переводившихся на
русский язык работ и писем, проливающих яркий свет на
жизнь и педагогическое творчество педагога-демократа.
Трехтомное издание не может, разумеется, претендовать
на полноту. В нем будет дана лишь некоторая, весьма
небольшая часть произведений, наиболее ярко
характеризующих мировоззрение и педагогические взгляды
Песталоцци.
Произведения в новом издании располагаются в
хронологическом порядке.
Первый том включает сочинения Песталоцци,
относящиеся к 1774—1790 гг. В него входит «Дневник
Песталоцци о воспитании его сына», статьи и материалы,
освещающие нейгофский опыт соединения обучения с
производительным трудом детей и общественно-литературную
деятельность Песталоцци после закрытия «Учреждения
для бедных». Кроме того, в этом томе дается роман «Лин-
гард и Гертруда» (в сокращенном виде).
Исключительный интерес для понимания взглядов Песталоцци на
возрастные особенности детей и на роль воспитания в
развитии ребенка представляют впервые появляющиеся
в русском переводе письма Песталоцци к домашнему
учителю Петерсену, относящиеся к 1782—1784 гг. и
публикуемые в первом томе настоящего издания.
7

Второй том, охватывающий 1791—1804 гг., содержит
материалы, отражающие отношение Песталоцци к
французской буржуазной революции, а также его
деятельность з условиях подготовки швейцарской буржуазной
революции и возникшей в 1798 г. Гельветической
республики. В этом томе помещены произведения, относящиеся
ко времени пребывания Песталоцци в Станце и Бург-
дорфе. Публикуется одно из важнейших его
сочинений — «Как Гертруда учит своих детей», а также ряд
ранее не переводившихся на русский язык статей по
теории обучения.
Третий том посвящен периоду 1805—1827 гг. и
содержит работы, написанные Песталоцци за время
существования Ивердонского института, а также в последние
годы жизни в Нейгофе. В этот том наряду с такими
известными произведениями, как «Взгляды и опыты,
касающиеся идеи элементарного образования», «Лебединая
песня», будут включены некоторые, лишь недавно
опубликованные за рубежом, работы Песталоцци,
раскрывающие его взгляды на подготовку детей бедноты к
деятельности в области «индустрии».
Переводы сочинений Песталоцци в основном
выполнены по предпринятому в 1927 г. в Германии в связи со
100-летием со дня смерти Песталоцци академическому
изданию его сочинений под редакцией А. Бухенау,
Э. Шпрангера и Г. Штеттбахера (Pestalozzi, Sämtliche
Werke, herausgegeben von Artur Buchenau, Eduard
Spranger, Hans Stettbacher, Berlin und Leipzig). Издание
пока не завершено: из двадцати четырех томов вышло
восемнадцать — не в порядковой последовательности.
Это издание является в настоящее время наилучшим.
Перевод работ, не опубликованных еще в указанном
издании, дан нами по второму изданию Сочинений
Песталоцци в 12 томах, под редакцией Л. В. Зейффарта (Pes-
8

talozzi's sämtliche Werke, herausgegeben von L. W. Seyf-
farth, 2. Aufl., Liegnitz, 1899—1902).
Письма Песталоцци взяты из Собрания его писемг
издаваемых с 1946 г. Песталоццианумом (Институтом по
изучению наследия Песталоцци в Цюрихе) совместно
с Центральной библиотекой Цюриха (J. Н.
Pestalozzi, Sämtliche Briefe, herausgegeben vom Pestalozzia-
num und von der Zentralbibliothek in Zürich. Orell — Füs-
sli Verlag, 1946—1951). В настоящее время имеются
четыре тома этого издания, в которых опубликовано 1065
писем Песталоцци с 1767 по июнь 1805 г. В ближайшем
будущем предполагается выход еще шести томов.
В первом томе нашего издания использованы с
весьма незначительными поправками, внесенными
составителем В. А. Ротенберг, переводы следующих сочинений
Песталоцци, опубликованные в Избранных
педагогических сочинениях под редакцией А. П. Пинкевича
(М., Учпедгиз, 1936).
1. «Просьба к друзьям человечества и покровителям
о милостивой поддержке учреждения, имеющего задачей
дать бедным детям воспитание и работу в сельской
местности». Перевод М. М. Беер.
2. «Письма г-на Песталоцци к г-ну Н. Э. Ч. о
воспитании бедной сельской молодежи». Перевод М. М. Беер.
3. Статьи из «Швейцарского листка». Перевод
В. А. Филипповой.
4. Роман «Лингард и Гертруда»: части первая и
вторая — в переводе М. М. Беер, часть третья —
М. М. Штейнгауз и часть четвертая — С. М. Штейн-
гауза.
В дополнение к статьям из «Швейцарского листка»,
опубликованным в указанном издании, О. А. Коган
переведены «Листы из незаконченной рукописи «Добрый
Яков; как он воспитывал своего сына» и «Некоторые
пояснения относительно затронутого в прошлом номере
9

журнала метода воспитания моего сына». Ею же
переведены для настоящего издания следующие главы из
романа «Лингард и Гертруда»: 36 и 47-я — из части*
первой; 24-я — из части второй; 10, 21, 54-я — из части
третьей; 33, 43, 44, 58-я — из части четвертой.
Остальные произведения Песталоцци, включенные
в первый гом, даны в новых переводах О. А. Коган и
Е. С. Лившиц.
О. А. Коган переведены: «Отрывок из истории низов
человечества», «Достоверные сведения о состоянии на
1778 год Воспитательного учреждения для бедных детей,
основанного г. Песталоцци в Нейенгофе близ Бирра»,
«Господину Ш-ру фон Ц.», два письма Песталоцци Изе-
лину и письма Петерсену (за исключением первого
письма, переведенного А А. Нусенбаумом), «Проект
памятной записки графу Карлу Иоганну Христиану фон Цин-
цендорфу о связи профессионального образования с
народными школами».
Е. С. Лившиц переведены «Дневник Песталоцци
о воспитании его сына» и «Вечерний час отшельника».
Всему изданию предпосылается вступительная
статья «Иоганн Генрих Песталоцци, его деятельность и
педагогические идеи», написанная В. А. Ротенберг,
подготовившей к изданию тексты всех трех томов. Она же-
является автором примечаний, которые даются в конце
каждого тома. (Места текста, разъясняемые в
примечаниях, всюду отмечены звездочкой — *.) Примечания,
помещаемые в сносках, отмечены цифрами и
принадлежат самому Песталоцци (везде указано: Прим. автора).
К каждому тому прилагаются предметный указатель
и указатель имен. Библиография произведений
Песталоцци и литература о нем на русском и иностранных языках
даются в конце третьего тома.

ИОГАНН ГЕНРИХ ПЕСТАЛОЦЦИ, ЕГО
ДЕЯТЕЛЬНОСТЬ И ПЕДАГОГИЧЕСКИЕ ИДЕИ
ДЕТСТВО И ЮНОСТЬ.
ФОРМИРОВАНИЕ МИРОВОЗЗРЕНИЯ
Иоганн Генрих Песталоцци, выдающийся
педагог-демократ, отдавший свыше пятидесяти лет своей жизни
воспитанию детей, родился 12 января 1746 г. в г. Цюрихе
(Швейцария).
Дальний предок его отца, врача Иоганна Баптиста
Песталоцци, переселился в XVI в. из Италии в Цюрих,
где обрел права гражданства. Дед Песталоцци с
отцовской стороны, Андреас Песталоцци, в течение долгих лет
выполнял обязанности пастора в деревне Хёнгг (Höngg),
близ Цюриха.
Мать, Сусанна Песталоцци, урожденная Хотц, • была
дочерью сельского врача. Отец Иоганна Генриха умер,
когда мальчику было пять лет, оставив на попечении
жены и верной служанки — крестьянки Варвары Шмид,
кроме него, еще двух детей: сына Баптиста, старше
Иоганна Генриха на один год, и новорожденную дочь
Варвару г.
Семья Песталоцци, видимо, не была достаточно
обеспечена и при жизни Иоганна Баптиста, о чем
свидетельствует его ходатайство о материальной помощи перед
1 В дореволюционном русском издании «Лебединой песни» (см.
Избранные педагогические сочинения Г. Песталоцци, изд. 2-е, т. III,
М., изд-во К. И. Тихомирова, 1909, стр. 513) речь идет о двух
сестрах Песталоцци. Это недоразумение, очевидно, основано на
неправильном переводе на русский язык слова Geschwister, которое означает
не только двух сестер, но также брата и сестру.
//

Советом города Цюриха. После смерти же главы семья
с трудом сводила концы с концами. Тем не менее
Иоганну Генриху было обеспечено образование, которое
получали в то время дети, принадлежавшие к
привилегированной части населения Цюриха. В 1751 г., когда Песта-
лоцци шел шестой год, он поступает в начальную
немецкую школу, где мальчики занимались чтением,
письмом, элементарным счетом, заучивали наизусть
молитвы, тексты из библии и катехизиса. Девочки в те
времена могли посещать только домашние школы, где
получали еще более скудные знания. В обучении
господствовало механическое запоминание, зубрежка. По
собственному признанию Песталоцци, он учился очень неровно:
улавливая обычно быстро и правильно сущность
материала, он в то же время не преуспевал там, где
требовались усидчивость и напряженное внимание. Особенно не
давалась ему орфография.
Рассеянный и, по мнению учителей, «бестолковый»
ученик не внушал им, по-видимому, особых надежд. Так,
Рудольф Шинц, товарищ Песталоцци по школьной
скамье, сообщает следующие интересные данные:
«Школьный учитель говорил, что из этого мальчика никогда не
получится что-либа путное, а все его товарищи
потешались над ним из-за его некрасивой внешности и
небрежного вида» 1. Сам Песталоцци рассказывает, что в играх
со сверстниками он был самым неловким и беспомощным
и служил постоянным объектом для шуток. Один из
школьных товарищей даже дал ему прозвище «Генрих
чудачок—из земли дураков» («Heinri Wunderli von
Thörliken»)
В то же время Песталоцци с ранних лет были
присущи большая доброта, готовность прийти на помощь
окружающим, способность совершать смелые, иногда
даже рискованные, поступки. В письме к своему
бернскому другу Итту, написанном в 1802 г., он сообщает
следующий любопытный эпизод из своего детства:
«Мальчики в школе посылали меня туда, куда им самим не
было охоты идти; я шел, куда они не шли, и делал то, что
они хотели. При большом землетрясении, когда учителя
1 О. Hunziker, Geschichte der schweizerischen Volksschule,
В. 2, Zürich, 1881, S. 85—86.
12

вместе с учениками бежали из школы и никто не
решался в нее войти, я туда пошел и принес их вещи и книги»1.
Уже в школьные годы Песталоцци горячо реагировал на
несправедливость. Его глубоко возмущало предпочтение,
оказываемое некоторыми учителями обеспеченным детям
перед бедными, и он горячо принимался защищать
бедняков.
Завершив за три года начальное образование,
Песталоцци поступает в 1754 г. в среднюю пятиклассную
латинскую школу с семилетним курсом. (В этой школе
в первых двух классах учились по году; в двух
последующих — по полтора; курс высшего класса проходили в два
года.) До 1757 г. он учится в Schola Abbatissana, а затем
в связи с переездом семьи в другую часть города
переводится в другое, имевшееся в то время в Цюрихе учебное
заведение подобного типа — Schola Carolina, которую
заканчивает в 1761 г. Из этой характерной для того
времени схоластической средней школы, где в центре
внимания находились древние языки и религия, Песталоцци
переходит в так называемый гуманитарный коллегиум
(Collegium humanitatis), явившийся промежуточным
звеном для его поступления в 1763 г. в высшую
цюрихскую школу — Коллегиум Каролинум (Collegium Саго-
linum) 2. В этом учебном заведении во времена юности
Песталоцци были три класса: филологический с
одногодичным, философский с полуторагодичным и
богословский с двухлетним курсом обучения. Учебное заведение
готовило не только к духовной карьере: окончившие его
занимали в Цюрихе различные государственные
должности, для которых требовалось образование
гуманитарного направления.
В середине 60-х гг. XVIII в. Коллегиум Каролинум
стал центром передового общественного движения,
развивавшегося под флагом прогрессивного для того
времени буржуазно-демократического патриотизма. Это
движение, в котором принял активное участие и юный
Песталоцци, было порождено глубокими внутренними
противоречиями, коренившимися в самой швейцарской
1 Н. Morf, Zur Bicgraphie Н. Pestalozzi^. Ein Beitrag zur
Geschichte der Volkserziehung, 1. Teil, Winterthur, 1868, S. 73.
2 Коллегиум основан в 1523 г. известным швейцарским
деятелем Реформации Ульрихом Цвингли и получил название Каролину-
ма в честь Карла Великого.
13

действительности, а также тесно связано с родственными
ему по духу прогрессивными идейными веяниями из
других стран: Франции, Англии, Германии.
Вторая половина XVIII в. ознаменована в
Швейцарии быстрым развитием торговли и промышленности
(главным образом, текстильной), в которой преобладала
форма рассеянной мануфактуры: предприниматели
раздавали крестьянам хлопчатобумажную' пряжу или
шерсть и затем скупали у них готовые изделия.
Крестьяне, считавшиеся лично свободными от крепостной
зависимости, страдали под двойным гнетом: выплачивали
довольно значительные поземельные налоги и различные
весьма обременительные феодальные поборы в пользу
землевладельческой аристократии и подвергались самой
беззастенчивой эксплуатации со стороны нарождавшейся
буржуазии. В среде сельского населения происходил
процесс расслоения: наряду с обогащением небольшого
числа хозяйств, владельцы которых притесняли остальную
часть деревни, имело место обеднение значительных масс
крестьянства, испытывавших наряду с крайней
материальной нуждой и полное бесправие.
Относительный демократизм, который господствовал
в Швейцарии в XIII—XVI вв., когда ее народ упорно
боролся с иноземными захватчиками, отстаивая
национальную независимость Родины, давно отошел в область
преданий. Швейцарские-крестьяне, по словам Энгельса,
«освободились от господства австрийского дворянства,
чтобы попасть под иго цюрихских, люцернских, бернских
и базельских мещан» 1.
В 60-х гг. XVIII в. Швейцария представляла собой
союз аристократических республик, в которых
политическая власть принадлежала различной по форме, но
однородной по существу олигархии. В Цюрихе, например, не
было такого засилия родовой аристократии, как в Берне,
так как там с давних пор большую роль играли цехи.
Однако со временем внутри самих цехов выделились
немногие привилегированные семейства, которые вместе
с феодальной знатью неограниченно властвовали над
кантоном. Верховным органом управления в Цюрихе был
Большой Совет, состоявший из двухсот членов,
представлявших землевладельческую аристократию и двенадцать
1.К. Маркс и Ф. Энгельс, Соч., изд. 2, т. 4, стр. 351.
14

Дом в Цюрихе, в котором жил Песталоцци в 1758—1767 гг.

цехов. Большой Совет, ведавший наиболее важными
государственными делами, избирал двух бургомистров и
Малый Совет из пятидесяти членов, в руках которого
была сосредоточена одновременно административная и
судебная власть. Малый Совет, в свою очередь' выделял
Тайный Совет из двенадцати членов. Последний
фактически вершил судьбами города, причем покров тайны,
которым были облечены его действия, открывал широкий
простор для произвола и деспотизма. Сельское население
управлялось фогтами, назначаемыми Малым Советом.
Они использовали свою неограниченную власть над
крестьянами в интересах крупных землевладельцев и
городской буржуазии, которая также пользовалась рядом
феодальных прав по отношению к крестьянам.
Во времена, о которых идет речь, сельское население
Цюрихского кантона, состоявшее примерно из 180 тысяч
человек, находилось в полной зависимости от 10 тысяч
жителей Цюриха. Только горожане могли входить в
цехи и заниматься ремеслом. Исключение составляли
портняжное, сапожное, бочарное, кузнечное ремесла, которые
как мало доходные предоставлялись крестьянам. Право
хлебопечения, сулившее большие выгоды, крестьяне
должны были откупать у соответствующего цеха в
городе за довольно значительную сумму. Они не имели
права продавать продукты сельского хозяйства и скот
на сторону, а должны были доставлять их только в
Цюрих по произвольно устанавливаемым там низким ценам.
Со своей стороны они обязаны были покупать все
нужные им товары у купцов, принадлежавших к коренным
жителям Цюриха, по относительно высоким ценам.
Насколько крестьяне были порабощены городом, видно и из
следующих примеров. Лишенные права белить и красить
выработанную ими ткань, они должны были сначала
продать ее горожанам, а затем вновь приобрести ее у них
втридорога после побелки и окраски. Даже охота в
окружающих город лесах была дозволена крестьянину лишь
с собаками какого-нибудь горожанина, которому в этом
случае доставалась изрядная доля добычи.
Дети крестьян не допускались в городские средние
школы, открывавшие доступ к «ученым профессиям».
Они должны были ограничиваться только начальным
образованием в городской или сельской школе, которая
16

находилась в очень жалком состоянии. Обучение в ней
фактически сводилось к заучиванию религиозных догм,
учащиеся едва овладевали чтением и часто совсем даже
не учились писать и считать. Сельский учитель, как
общее правило, был малограмотным человеком. Эту
должность как недоходную предоставляли сельским жителям,
которые обычно совмещали ее с каким-нибудь
ремеслом. В тех же случаях, когда учитель сельской школы
решался хотя бы на шаг отступить в своем преподавании
от рутины и ввести какие-нибудь нововведения, ему
грозила опасность, что священник, неусыпно наблюдавший
за его деятельностью, объявит его еретиком, желающим
поколебать религиозные твердыни.
Экономическое, политическое и культурное
порабощение деревни городом достигло в середине XVIII в.
своего крайнего предела; среди крестьян росло
стихийное недовольство, которое время от времени
выражалось в отдельных кантонах в виде восстаний и бунтов.
В городах, в свою очередь, все более обострялись
классовые противоречия, с одной стороны, между феодальной
аристократией и буржуазией, протестовавшей против
стеснительных ограничений и мелочного контроля,
тормозивших развитие торговли и промышленности, с
другой— между буржуазией, ремесленниками и
нарождавшимся пролетариатом.
Зарождение в Швейцарии капиталистического уклада
промышленности и сопровождавшая его классовая
борьба вызвали большой общественный подъем, который
способствовал интенсивному развитию науки,
литературы, прогрессивной социально-политической и
педагогической мысли. Во всех частях Швейцарии создаются
научные и литературные общества, различные
просветительные организации, возникают периодические издания.
В них обсуждаются вопросы политики, философии,
морали, воспитания и вопреки всем препятствиям, чинимым
цензурой, в иносказательной форме подвергаются
критике существующие феодальные общественные
отношения. Эти вольнолюбивые тенденции получали
подкрепление в проникавших в тот период в Швейцарию идеях
Монтескье, Вольтера, Руссо, английских просветителей,
в произведениях представителей передовой немецкой
литературы — Лессинга, Клопштока, Виланда, Гердера,
Гёте.
2 и. Г. Пвсталоцци, т. 1 17

Швейцарское просветительное движение было
особенно ярко представлено в Цюрихе, который был
заслуженно прозван «Афинами на Лиммате» К К этому
движению были причастны известные цюрихские ученые и
общественные деятели — Яков Бодмер и Иоганн Брейтин-
гер, преподававшие в Коллегиуме Каролинум (первый —
отечественную историю, второй — древние языки и
литературу, логику и риторику). Оба они были учителями
Песталоцци, когда он посещал это учебное заведение,
и оказали большое влияние на формирование его
мировоззрения.
Бодмер, которого Песталоцци называет своим
духовным отцом, был сторонником естественного права Локка
и его учения о разделении властей, нашедшего
законченное выражение у Монтескье. Но политические идеалы
Бодмера были более радикальными, чем умеренный
либерализм автора «Духа законов». Бодмеру оказались
более созвучны произведения Руссо «Общественный
договор» и «Эмиль», которые со времени их появления
стали любимыми его книгами. Особенно импонировали ему
мысли Руссо о свободе личности, его горячий призыв
к восстановлению естественных прав человека и
установлению общественного равенства.
Находясь в оппозиции к господствовавшей в Цюрихе
олигархии, Бодмер мечтал о возвращении народу
«утраченной им свободы» и духовном возрождении Швейцарии.
Его взоры были при этом направлены на те
исторические времена, когда в стране господствовал относительно
более демократический общественный строй, чем в
середине XVIII в. Лишенный возможности по условиям
цюрихской цензуры открыто критиковать существующий
общественный порядок, Бодмер обратился к форме
политической тенденциозной драмы и создал ряд
произведений, действующими лицами которых были народные
герои прошлого: Вильгельм Телль, Арнольд Винкельрид
и др. Эти драмы, не отличающиеся художественными
достоинствами, являются вместе с тем ярким
свидетельством демократических устремлений их автора.
Явно идеализируя швейцарское средневековье,
Бодмер возвеличивал также афинскую форму демократии,
которая якобы предоставляла широкие возможности для
1 Лиммат — река, протекающая в Цюрихе.
18

развития личности. Большой знаток античной
философии и литературы, он стремился привить любовь к ним
и своим ученикам. В своих произведениях, в частности
на страницах издаваемого им с 1721 г. совместно с Брей-
тингером морального еженедельника «Разговор
живописцев» («Die Diskurse der Maler»), Бодмер восхвалял
этический идеал стоиков, которому стремился следовать
и в жизни. Современники Бодмера отмечали его
исключительное умение владеть собой, моральную стойкость,
спартанскую простоту, способность свести свои
потребности к минимуму. Произведения Руссо встретили такой
живой отклик у Бодмера отчасти и потому, что они
призывали отказаться от излишеств, связанных с развитием
цивилизации, и следовать простым требованиям
природы. Очень близка Бодмеру была и «естественная
религия» Руссо, которая рассматривала мир как
гармоническое целое, созданное мудрым творцом, провозглашала
право человека на развитие его природных
способностей — «культ чувства».
Несомненное влияние на Бодмера оказала и
английская эмпирическая философия, представленная Бэконом
и Локком. Произведения последнего были хорошо
знакомы Цюриху уже в 20-х гг. XVIII в., в частности в
журнале «Разговор живописцев» неоднократно встречается
локковский термин tabula rasa («чистая доска»).
Бодмер и его друг Брейтингер отдали также дань
увлечению рационалистической философией, получившей
широкое признание у передовой интеллигенции Цюриха
в середине XVIII в. не в чистой лейбницианской форме,
а в виде учения Вольфа. Возникнув в первой половине
этого века в условиях отсталой в экономическом
отношении Германии, учение Вольфа представляло собой
апологию прусского государства Фридриха II, которого этот
философ считал идеалом просвещенного монарха.
Однако мысли Вольфа о том, что человек должен стремиться
к совершенству, возможному лишь в том случае, если он
действует согласно законам своей природы, об
исключительной роли просвещения в общественном развитии
встречали горячий отклик у учителей Песталоцци.
Но Бодмер и Брейтингер не были правоверными воль-
фианцами. Их философская концепция была
эклектичной: она представляла собой своеобразный синтез
положений, воспринятых из некоторых античных систем,
2*
19

французской просветительной философии, английского
эмпиризма и современного им рационализма. Уделяя
основное внимание проблемам морали, нормам
человеческого поведения, Бодмер и Брейтингер пришли к
убеждению, что поэтическое искусство должно покоиться на
психологических основах и правдиво отображать, как
живопись, естественные человеческие переживания 1.
В лице Клопштока Бодмер и Брейтингер горячо
приветствовали новое течение в немецкой литературе,
порвавшее с традициями французского классицизма и
заложившее основу национальной лирики. Резкие
выступления против Клопштока со стороны общепризнанного
в то время лейпцигского литературного критика Гот-
шеда вызвали острое столкновение между
представителями двух направлений, известное в литературе как
борьба цюрихской и лейпцигской школ. В
противоположность Готшеду, утверждавшему, что поэт должен
руководствоваться исключительно только правилами
искусства, установленными разумом, цюрихцы выступили
в защиту творческой фантазии и непосредственного
поэтического чувства. Литературная борьба Бодмера и
Брейтингера против Готшеда, которая привлекла к себе
большое общественное внимание, закончилась полной
победой цюрихцев. На их стороне оказались
представители передового течения литературы, стремившиеся
порвать с традициями французской классической трагедии
и придворной дворянской поэзии, сторонником которых
был Готшед.
Слава писателя и литературного критика,
окружавшая Бодмера, вызывала у студентов Коллегиума Каро-
линум особый интерес к его лекциям по отечественной
истории, которые он стремился использовать для
возбуждения у юношества патриотизма и любви к
демократии. Сам Бодмер отдавался педагогическому делу с
исключительным энтузиазмом, полагая, как и другие
просветители, что путем правильно поставленного
воспитания можно содействовать улучшению общественных
1 Отсюда и происходит название журнала «Разговор живописцев»»
который Бодмер и Брейтингер решили издавать, следуя примеру
известного английского писателя-просветителя Аддисона,
издававшего совместно с Р. Стилом сатирик о-нравоучительный журнал
«Зритель» («Spectator»).
20

отношений. Общение Бодмера с его слушателями не
ограничивалось только часами учебных занятий. По
вечерам, когда он и его друг Брейтингер совершали обычно
прогулку, они были окружены толпой студентов, с
которыми горячо обсуждали различные философские,
социально-политические и литературные проблемы,
волновавшие тогда передовую часть цюрихской интеллигенции.
Влияние Бодмера на современную ему молодежь
было весьма значительным. Он способствовал развитию
у Песталоцци,- одного из любимых своих учеников,
разносторонних духовных интересов, стремления к
демократическим общественным преобразованиям,
формированию определенных литературных вкусов.
Бодмер, Брейтингер и другие профессора Коллегиума
Каролинум дали Песталоцци весьма основательное
классическое образование, которое сказалось на его ранних
произведениях. В юности Песталоцци с большим
рвением изучал древних авторов: много занимался
Гомером, а также знал почти наизусть первую книгу
«Энеиды» Вергилия. Кроме того, он знакомился в то время со
всеми выдающимися произведениями современной ему
литературы и весьма интересовался философией
Лейбница, известной в Цюрихе в интерпретации Вольфа.
Однако, как справедливо отмечает Песталоцци в
«Лебединой песне», образование, которое Коллегиум Каролинум
давал в середине XVIII в. своим слушателям, было
оторвано от жизни, не могло должным образом подготовить
их к предстоящей деятельности в современной им
Швейцарии.
Еще в детстве Песталоцци много времени проводил
у своего деда в деревне, где непосредственно столкнулся
с народной нуждой и проникся горячим сочувствием
к беднякам. Речи Бодмера были, таким образом,
созвучны настроениям самого Песталоцци и поэтому
особенно горячо воспринимались им.
Страстный поклонник Руссо, Бодмер добился того,
что призыв этого великого демократа к свободе и
общественной справедливости, его проповедь естественного
воспитания встретили живой отклик у студентов
Коллегиума Каролинум, в особенности у Песталоцци. По
словам последнего, он дважды, не отрываясь, прочитал
«Эмиля», причем именно эта книга впервые заставила
его серьезно задуматься над вопросами воспитания.
21

Отношение к Руссо со стороны Песталоцци не было
одинаково в различные периоды его жизни, но не
подлежит сомнению, что в юные годы он был воодушевлен
руссоистскими идеями. Они сыграли немалую роль в его
решении отказаться от духовной карьеры, которую
Песталоцци сначала себе избрал.
Пробыв, как и полагалось, полтора года в
философском классе Коллегиума Каролинум, Песталоцци не
явился осенью 1765 г. на переводной экзамен в
последний, богословский класс. Причины, побудившие его
оставить это высшее учебное заведение, до сих пор
окончательно не выяснены. Но не подлежит сомнению, что
основную роль в решении изменить первоначально
избранный жизненный путь сыграли в те годы общественные
настроения Песталоцци. Именно в середине 60-х гг. XVIII в.
он приобщился к швейцарскому
буржуазно-демократическому патриотическому движению.
Зарождение этого движения относится к концу 50-х —
началу 60-х гг., когда появился ряд сочинений,
содержащих проекты политического и социального
преобразования Швейцарии. К их числу принадлежала книга лю-
цернского гражданина Франца Урса Бальтазара
«Патриотические мечты члена Союза о средствах к
омоложению одряхлевшего Союза» («Patriotische Träume eines
Eydgenossen von einem Mittel die veraltete Eydgenossen-
schaft wieder zu verjungen»), в которой немалое место
было отведено патриотическому воспитанию молодежи.
Выходу в свет этой книги в 1758 г.1 весьма содействовал
секретарь Большого Совета г. Базеля Исаак Изелин —
разносторонне образованный человек, гуманист и
просветитель, проявлявший большой интерес и к
педагогическим проблемам.
В 1760 г. в доме Изелина собрались его друзья и
единомышленники, приехавшие в Базель из разных мест
Швейцарии по случаю торжественного празднования
300-летия со дня основания в нем университета. На этом
собрании передовой интеллигенции, где горячо
обсуждались многие животрепещущие проблемы, и возникла
мысль о регулярных, ежегодных встречах, которые было
1 Сочинение Бальтазара было опубликовано без указания автора
и места издания со следующим символическим обозначением:
«Вольный город, у наследников Вильгельма Телля» («Freystadt, bei
Wilhelm Tells Erben»),
22

решено проводить в городке Шинцнахе, расположенном
на полпути между Базелем и Цюрихом. Так возникла
общешвейцарская организация «Гельветическое
общество в Шинцнахе» !, ставившая своей целью «путем
изучения исторического прошлого швейцарского народа
содействовать его моральному возрождению и
современному благосостоянию».
Социально-политическая программа швейцарских
просветителей, так же как и французских их
единомышленников, имела несомненно антифеодальную
направленность. Однако просветители, выступавшие, по словам
Энгельса, «в роли представителей не какого-либо
отдельного класса, а всего страждущего человечества»2,
фактически ограничивали свои требования осуществлением
общественных преобразований в интересах
прогрессивной в то время буржуазии. «Гельветическое общество
в Шинцнахе», сыгравшее значительную роль в борьбе за
буржуазные реформы в Швейцарии, уделяло в своей
деятельности большое внимание и вопросам воспитания.
На его годовых собраниях в 1763 и 1765 гг. подверглись
последовательному рассмотрению план Бальтазара
о патриотическом воспитании молодежи и проект Бодме-
ра об учреждении небольшого интерната, где бы
швейцарские юноши вели по примеру древних римлян
неприхотливый образ жизни, занимались физическим трудом
и воспитывались в истинно-республиканском духе.
По образцу «Гельветического общества в Шинцнахе»
вскоре начали создаваться различные
буржуазно-патриотические организации и в других городах Швейцарии.
Так, в Цюрихе, на родине Песталоцци, Бодмер основал
в 1761 г. «Морально-политическое историческое
общество» («Moralisch-Politisch Historische Gesellschaft»),
реорганизованное впоследствии в «Гельветическое
общество у скорняков» («Helvetische Gesellschaft zur Gerve».
Его собрания происходили в помещении скорняжного
цеха). В отличие от «Гельветического общества в
Шинцнахе», организация, созданная Бодмером, состояла преи-
1 «Гельветическое общество в Шинцнахе» (от древнего названия
Швейцарии — Гельвеция) окончательно оформилось в 1761 г. и
прекратило деятельность после принятия в 1848 г. новой швейцарской
конституции, закрепившей победу буржуазии над
феодально-клерикальной реакцией.
2 Ф. Энгельс, Анти-Дюринг, М., Госполитиздат, 1957, стр. 18,
23

мущественно из молодежи, в частности из передовых
студентов Коллегиума Каролинум. Песталоцци был принят
в эту организацию в мае 1764 г. в качестве кандидата, а в
августе этого же года утвержден ее действительным
членом.
Цель «Гельветического общества у скорняков», как
явствует из его устава, заключалась в том, чтобы
«всемерно противодействовать общественной порче
(Verderbnis), которая все более и более распространяется в
отечестве, и сделать все возможное, чтобы вернуть
государство к былой простоте», а кроме того «воспитывать
хороших и честных граждан»1. Его члены собирались один
раз в неделю, чтобы заслушать доклад на историческую,
политическую или морально-педагогическую тему,
отрывок из какого-нибудь выдающегося произведения или
реферат, посвященный вновь вышедшей книге. При этом
«патриоты», как прозвали в широких кругах Цюриха
участников «Гельветического общества у скорняков»,
высказывали, по примеру Бодмера, весьма критические
суждения по поводу господствовавших в Швейцарии
порядков и горячо обсуждали проблемы ее политического и
морального возрождения. Об этом свидетельствует
постановка в обществе докладов на темы: «Об основах
политического благополучия», «О наиболее верных
средствах произвести в государстве улучшения в области
политики и морали» и др. Некоторые из этих тем получили
в дальнейшем непосредственное отражение в
произведениях Песталоцци. Так, его статья «О свободе моего
родного города» («Über die Freiheit meiner Vaterstadt»),
написанная в 1779 г., несомненно связана со следующими
темами, обсуждавшимися в «Гельветическом обществе
у скорняков»: «В чем заключается истинная естественная
и гражданская свобода и в какой мере она может
являться истинным благом?», «О духе общественности в
нашем родном городе» и т. д.
Об увлечении «патриотов» идеями Руссо говорит
специальный доклад, посвященный «естественному
человеку» («L'homme de la nature»). На собраниях общества
читались вслух и комментировались произведения
просветителей, особенно близкие Бодмеру: «Дух законов»
Монтескье, «Разумные мысли об общественной жизни
1 Н. Schönebaum, Der junge Pestalozzi, Leipzig, 1927,
S. 29-30,
24

о.
о
О
О
О*
С
О-
о
£
а

людей» Вольфа. Проблема нравственного
совершенствования человека, занимающая большое место в этих
трудах, вызывала особый интерес членов общества и
привлекала их внимание к вопросам воспитания. Они
обсуждали такие темы, как «О постановке воспитания в
Цюрихе», «О политическом воспитании», и, само собой
разумеется, тщательно изучали педагогические идеи
Руссо.
Проблемы воспитания постоянно освещались и в
печатном органе «патриотов» — в журнале «Напоминатель»
(«Der Erinnerer»). Он начал выходить с 1765 г. под
редакцией активного члена организации, впоследствии
известного швейцарского писателя и общественного деятеля
Иоганна Каспара Лафатера. Журнал представлял собой
еженедельник, построенный по образцу «Разговоров
живописцев», издававшихся Бодмером и Брейтингером.
Своей главной задачей «Напоминатель» считал
«воспитание нравственного поведения и семейных добродетелей,
благотворное воздействие на вкусы, борьбу с
отжившими предрассудками и пропаганду простоты и
естественности в жизни, мышлении и чувствах». На его страницах
превозносился античный стоицизм, который призывал
к сокращению потребностей и был весьма созвучен
близким «патриотам» моральным принципам кальвинизма,
прославлялись «добрые старые времена», когда
господствовали простые нравы, и подвергалась резкому
осуждению современная моральная испорченность. В
трактовке «Напоминателем» собственно педагогических проблем
.явно чувствуется дух Руссо. Так, в помещенных в этом
журнале статьях отвергалась мертвая книжная ученость
и выдвигалось требование, чтобы ребенок отдавал себе
ясный отчет в полезности своих занятий; превозносился
личный пример воспитателя и горячо обсуждался
вопрос о том, всегда ли наказания могут дать
педагогический эффект.
Таков был круг проблем, которыми занималась в
60-х гг. XVIII в. радикально настроенная молодежь
Цюриха, в том числе и Песталоцци. Вдохновляя юношей на
борьбу за «справедливый и разумный общественный
строй», Бодмер, как и все просветители, не был, однако,
способен дать им правильное представление о тех
действенных средствах, которые требовались для
осуществления их передовых общественных чаяний. Песталоцци вы-
26

нужден был впоследствии констатировать крайнее
несоответствие между высокими идеалами цюрихской
-молодежи и ее бессилием претворить эти идеалы в жизнь.
Все, что сказано им в «Лебединой песне» в
отношении студентов Коллегиума Каролинум, несомненно
относится и к членам «Гельветического общества у
скорняков». Об этом убедительно свидетельствует письмо Пес-
талоцци, направленное в 1807 г. вдове Лафатера.
Вспоминая в нем о давно минувших годах, когда «молодой
Цюрих» был преисполнен энтузиазма по отношению
к новым идеям, он в то же время восклицает: «Времена
были прекрасными, но блеск их был обманчивым... это
было несчастьем, а не нашей виной, что мы были
воспитаны способными не делать хорошее, а только мечтать
о нем» 1. Он видел основную причину того, что
«патриоты» оказались неспособными реализовать свои
стремления, во вдохновлявшей их просветительной литературе,
в которой он в дальнейшем сам глубоко разочаровался.
Однако критическое отношение к деятельности
«Гельветического общества у скорняков» и питавшим ее
источникам появилось у Песталоцци лишь значительно
позднее, когда он, как ему казалось, нашел более верный
путь для «уничтожения источника народного горя».
В свое время он всецело находился во власти идей,
которые разделяли «патриоты», о чем свидетельствуют его
ранние литературные произведения.
Первым из них является тираноборческое сочинение
«Агис» («Agis»), представляющее собой текст речи,
которую Песталоцци, по-видимому, произнес в 1765 г. на
одном из собраний «Гельветического общества у
скорняков» 2. Это сочинение было напечатано, вместе со
сделанным Песталоцци еще в студенческие годы переводом и
комментариями к третьей Олимпийской речи Демосфена,
в издававшемся в Линдау (Германия) журнале «Полные
1 Н. М о г f, Zur Biographie Н. Pestalozzi^. Ein Beitrag zur
Geschichte der Volkserziehung, 4. Teil, Winterthur, 1889, S. 71—72.
2 На оборотной стороне титульного листа «Агиса» сделана
пометка — 1765 г. Кроме того, на ней имеется еще интересное примечание:
«Следующее за этим произведение принадлежит одному достойному
юноше, которому нет еще двадцати лет. Оно не предназначалось к
печати, а было зачитано на небольшом собрании юношей, обладающих
благородными помыслами. Читатель без нашей рекомендации
убедится в том, что оно заслуживает опубликования».
27

и критические известия...» 1. Публикуя эти работы, Пе-
сталоцци сопроводил их примечанием, что, конечно,
никто не станет искать в них намеков на современное
положение Швейцарии. На самом же деле он придал темам,
заимствованным из истории древних Афин и Спарты,
острое злободневное звучание. Пламенная речь Демосфена,
в которой он напоминал своим политически инертным
согражданам о величии их предков, чтобы вдохновить их
на борьбу с Филиппом Македонским, дала Песталоцци
повод предостеречь своих соотечественников от
опасностей, связанных с утерей Швейцарией былой демократии.
Канвой для «Агиса» послужил рассказ Плутарха
о трагической судьбе молодого спартанского царя
Агиса IV (III в. до н. э.), захотевшего вернуть своей родине
ее прежнее политическое и социальное равенство, но
погибшего из-за предательства тирана, которого он сам же
когда-то пощадил. В этом юношеском своем
произведении Песталоцци, по собственному его выражению,
пользуется «забытым языком свободы». Он резко осуждает
господствующую в Цюрихе олигархию и призывает
истребить во имя интересов отечества всех тиранов.
Изображая сцену казни Агиса, Песталоцци восклицает:
«Слушайте это, люди, не всегда убивающие тиранов, а
советующие их только изгнать; слушайте и запомните
навсегда, что только полнейшее их истребление
(Ausrottung) может служить гарантией для смертных, что им
больше не будут вредить!» 2.
Революционный пафос, которым проникнуто это
произведение, характерен для того времени, когда
представители передовой буржуазии стремились использовать
художественную литературу, чтобы выразить гневный
протест против деспотической формы правления. По
своему духу это сочинение родственно появившимся несколь-
1 Журнал назывался «Полные и критические известия о лучших
и наиболее примечательных произведениях нашего времени наряду
с другими предметами, относящимися к учености». («Vollständige und
kritische Nachrichten von den besten und merkwürdigsten Schriften
unserer Zeit nebst anderen zur Gelehrsamkeit gehörigen Sachen».) Его
издатели сочувственно относились к движению цюрихских «патриотов»,
неоднократно пользовавшихся этим журналом для публикации
произведений, которые нельзя было печатать в Цюрихе по условиям
тамошней цензуры. «Агис» был помещен в № 12 за 1766 г.
2 Pestalozzi,1 Sämtliche Werke, herausgegeben von A. Buche-
nau, E. Spranger, H. Stettbacher, B. 1, Berlin — Leipzig, 1927, S. 19.
28

ко позднее его, в 70—80-х гг. XVIII в., «Разбойникам»
Шиллера и произведениям Гёте периода «бури и
натиска».
Политические и воспитательные требования
«патриотов» нашли отчетливое отражение в раннем
публицистическом произведении Песталоцци «Пожелания» («Die
Wünsche»), опубликованном в «Напоминателе» за
1766 г.1 В этом сочинении, написанном в форме
афоризмов, Песталоцци в иносказательной форме выражает
свою симпатию автору «Общественного договора». Об
увлечении педагогическими идеями Руссо
свидетельствуют также трактовка автором воспитания как основного
средства в деле коренного преобразования общества,
высокая оценка роли воспитателя в формировании личности
ребенка, требование, чтобы он не изнеживал его, а
действовал «сообразно с естественным ходом развития
детской природы». Так, одно из его пожеланий состоит в том,
чтобы граждане Цюриха стали в дальнейшем разумнее
и не считали губителем своих детей такого отца, который
«не опутывает их свивальниками, не оглушает
укачиванием в колыбели, не пичкает миндальным маслом, а
предоставляет им уже с пеленок подобающую свободу».
«Пожелания» проникнуты характерными для
последователей Бодмера строгими моральными требованиями.
Песталоцци считает желательным, чтобы поэт, художник,
музыкант возбуждали своим творчеством только высокие
и благородные чувства, и решительно осуждает
произведения легкомысленного характера, которые стали
появляться в современной ему литературе, живописи, музыке.
И в своей личной жизни Песталоцци в этот период
придерживался строгой, почти аскетической морали. По
сообщению его биографа Морфа, он стремился до
крайности ограничить свои потребности: спал на жесткой
постели, закрываясь своей одеждой, одно время употреблял
только растительную пищу.
Наряду с литературными выступлениями,
Песталоцци в числе активнейших членов «Гельветического
общества у скорняков» принимал большое участие в разобла-
1 «Пожелания» были напечатаны в № 2, 7, 15 анонимно, но
авторство Песталоцци является установленным.
29

чении ряда должностных лиц, которые злоупотребляли
своей властью и особенно угнетали народ.
Деятельность общества вызывала все большее
недовольство со стороны правителей Цюриха, которым
требовался лишь повод, чтобы перейти против него в
открытое наступление. Таким поводом послужила причастность
некоторых его членов, в том числе и Песталоцци, к так
называемому «женевскому делу». Его начало относится
еще к 1762 г., когда городские власти Женевы, родины
Руссо, приговорили к публичному сожжению его
произведения «Эмиль» и «Общественный договор». Это
послужило непосредственным поводом к взрыву общественного
недовольства, которое разрасталось с каждым годом и
грозило перейти в восстание против олигархического
правительства. Оно обратилось за помощью к Франции,
Берну и Цюриху, направившим в 1766 г. в Женеву своих
представителей, разработавших особый акт посредничества,
который крайне урезывал и без того ограниченные права
женевских граждан и был с негодованием ими отвергнут.
В Цюрихе распространился слух, что его правительство
намерено послать войска против Женевы, чтобы таким
путем принудить ее население принять акт посредничества.
Члены «Гельветического общества у скорняков» были,
разумеется, на стороне женевцев. «Патриот» Христоф
Мюллер в 1767 г. сочинил листовку под названием
«Крестьянская беседа» («Das Bauerngespräch»), в которой
выразил от имени народа негодование по поводу
предполагаемой посылки войск в Женеву. Другие «патриоты»,
в частности Песталоцци, содействовали быстрому
распространению листовки в Цюрихе, которая была
квалифицирована его властями как «позорное писание,
вредное и губительное для отечества». Автор листовки
Мюллер вынужден был бежать тайком из города; несколько
членов организации, среди них и Песталоцци,
подверглись кратковременному аресту. В приговоре по их делу
«патриотам» было запрещено под угрозой лишения
гражданских прав выступать с критикой правительства, а их
орган «Напоминатель» был закрыт. «Крамольная»
листовка была подвергнута сожжению, причем Песталоцци
и его друзьям пришлось уплатить стоимость трех вязанок
дров, которые были использованы для этой цели. После
всего этого ему не приходилось рассчитывать на
успешную служебную карьеру в Цюрихе.
80

По уходе в 1765 г. из Коллегиума Каролинум Песта-
лоцци, как полагают некоторые его биографы,
самостоятельно готовился к деятельности юриста. Это
предположение подтверждают сохранившиеся в Центральной
библиотеке Цюриха выписки из юридических книг,
сделанные рукой Песталоцци, а также ряд мест из его
произведений, посвященных трактовке правовых вопросов. Но
занятия юриспруденцией носили, видимо,
кратковременный характер; возможно, что они были прерваны под
воздействием старшего товарища Песталоцци по
«Гельветическому обществу у скорняков» Блюнчли. Он
пользовался среди «патриотов» большим уважением благодаря
своей большой эрудиции и строгим нравственным
принципам и был прозван ими в честь одного из героев
Вергилия «Менальком». Блюнчли, тяжело больной
туберкулезом, призвал незадолго до своей кончины Песталоцци
к себе и посоветовал ему избрать более подходящее ему
по характеру жизненное поприще.
Преждевременная смерть Блюнчли оказала большое
влияние на дальнейшую судьбу Песталоцци и в другом
отношении: она сблизила его с будущей женой — Анной
Шультгес, которая вместе с ним горько оплакивала «Ме-
налька». Анна была старшей сестрой друга и
единомышленника Песталоцци Каспара Шультгеса; она
сочувствовала идеям «патриотов», а впоследствии оказывала
большую помощь и поддержку своему мужу во всех его
начинаниях. Между Песталоцци и Анной завязалась
переписка, которая продолжалась свыше двух лет — до
самой их женитьбы осенью 1769 г. Она почти целиком
дошла до наших дней и содержит свыше трехсот писем,
дающих яркое представление о личности Песталоцци, его
общественных стремлениях, о глубине его чувства
к Анне 1.
Невеста Песталоцци была из богатой и именитой
купеческой семьи; ее родители решительно воспротивились
браку дочери с бедным человеком, не пользующимся в их
глазах хорошей общественной репутацией. Чтобы до-,
биться руки любимой девушки, Песталоцци должен был
1 Эта переписка составляет содержание первых двух томов
Собрания писем Песталоцци, издаваемого с 1946 г. в Швейцарии Песталоцциа-
нумом совместно с Центральной библиотекой Цюриха — J. Н.
Pestalozzi, Sämtliche Briefe, herausgegeben vom Pestalozzianum
und von der Zentralbibliothek in Zürich, Orell — Füssli Verlag.
31

поскорее создать себе обеспеченное материальное
положение. Он избрал сельскохозяйственную деятельность:
при содействии Лафатера направился осенью 1767 г,
в Киршфедьд — имение бернского помещика Чиффели,
чтобы научиться там применению передовых методов в
области земледелия.
Известную роль в том, что Песталоцци решил
посвятить себя сельскому хозяйству, сыграло также учение
физиократов. С основами этого учения, разработанными
Мирабо-старшим и Кене во Франции, передовые круги
Швейцарии имели возможность познакомиться в начале
60-х гг., чему весьма способствовала деятельность
«Экономического общества», созданного в 1759 г. в Берне по
инициативе патрона Песталоцци — Чиффели.
Дальнейшему распространению идей физиократов в Швейцарии
немало содействовал издаваемый Изелином с 1776 г. в
Базеле журнал, который был назван в честь органа
французских физиократов «Эфемеридами человечества»
(«Ephemeriden der Menschheit») l.
Лозунг физиократов «Назад к природе!», их вера
в то, что агрономические преобразования являются
основным путем, ведущим к благосостоянию отечества,
были близки Песталоцци. С большим интересом он
познакомился с вышедшей в 1761 г. книгой врача
Каспара Хирцеля «Хозяйство крестьянина-философа» («Die
Wirtschaft des philosophischen Bauers»), посвященной
крестьянину Якову Гюеру. Благодаря рациональному ве:
дению сельского хозяйства он добился большого
благосостояния и высказывал по ряду вопросов такие мудрые
суждения, что за ним утвердилась слава «крестьянского
Сократа». Гюер отличался продуманными взглядами на
воспитание детей, которых он планомерно готовил к
жизни и труду крестьянина. Книга Хирцеля вызвала
паломничество в усадьбу Гюера, которую посетил и
Песталоцци.
Письма Песталоцци к его невесте, написанные еще до
его поездки в Киршфельд, целиком проникнуты идеалами
бодмеровской организации. Так, в одном из них он пишет:
«Дорогая Шультгес! Моя жизнь не обойдется без важных
1 Полное название журнала, издававшегося Изелином,—
«Эфемериды человечества, или Библиотека учения о нравственности, политике
и законодательстве» («Ephemeriden der Menschheit oder Bibliothek der
ttenlehre, der Politik und der Gesetzgebung»),
32

и очень опасных начинаний. Я никогда не забуду
наставлений Меналька и моего первоначального решения
посвятить себя служению моей родине. Я никогда не буду
молчать из боязни, если только увижу, что польза отечества
потребует моего выступления, я не пощажу своей жизни
и не посчитаюсь со слезами жены и детей, чтобы только
быть полезным моей родине...» 1 В этом же письме Пе-
сталоцци делится с Анной своими планами относительно
воспитания их будущих детей. «Жена моя,— пишет он
ей,— должна быть поверенной моего сердца, участницей
моих самых сокровенных намерений, и вместе со мной
она будет единственной воспитательницей моих детей.
Великая честная простота будет господствовать в моем
доме; она будет настолько велика, насколько это требует
строжайшее воспитание моих детей».
Педагогические вопросы, которые весьма
интересовали «патриотов», часто затрагиваются и в дальнейшей
переписке Песталоцци с его невестой. Прежде всего она
свидетельствует об их общей симпатии к Руссо. По
совету Песталоцци, Анна принимается читать
«Эмиля» и делится своими впечатлениями об этом
произведении.
Упоминается в переписке и имя Базедова. Так, в
одном из своих писем, относящемся к февралю 1769 г., Анна
спрашивает Песталоцци, подписался ли он на
«Элементарную книгу» Базедова» 2. При этом она ссылается на
высокую ее оценку их общим другом, «патриотом» Пфен-
нингером.
В письмах Песталоцци и его невесты делаются
неоднократные ссылки на «Памятник Менальку». Это не
дошедшее до нас произведение Песталоцци было,
по-видимому, написано им вскоре после смерти Блюнчли
и вручено Анне. Есть основания предполагать, что в
нем содержались какие-то педагогические
высказывания 3.
1 J. Н. Pestalozzi, Sämtliche Briefe, В. 1, S. 29—30.
2 J. Н. Р е s t а 1 о z z i, Sämtliche Briefe, B. 2., S. 179.
Речь шла об «Элементарном руководстве», иллюстрированном
известным гравером Д. Н.Ходовецким (Chodowiecki), на которое была
объявлена предварительная подписка.
8 Эта предположение выдвигает Л. В. Зейффарт, впервые
опубликовавший переписку Песталоцци с Анной Шультгес; его разделяет
и Шейнебаум в упомянутой нами выше работе, посвященной юным
годам Песталоцци.
" И. Г. Песталоцци, т. 1 33

В юные годы Песталоцци много размышлял над
вопросами воспитания. Так, в одном из своих писем он
сообщает невесте: «Моя возлюбленная! То, что Вам известно
о моих воспитательных намерениях, является только
самой небольшой и наиболее уясненной их частью. О
воспитании ума и сердца, о предотвращении предрассудков я
не говорю; мне самому еще нужно много подумать над
этими вопросами» 1.
Время, проведенное вне родного города, Песталоцци
впоследствии называл «школой для всей своей
последующей жизни» Знакомство с идеями физиократов побудило
его критически пересмотреть многие установки
«Гельветического общества у скорняков». Храня верность своим
прежним демократическим идеалам, Песталоцци в то же
время приходит к выводу, что для искоренения народной
нужды надо использовать иной, более действенный путь,
чем избранный «патриотами». Он теперь стремится
организовать образцово поставленное имение, чтобы на его
примере крестьяне могли научиться рациональному
ведению сельского хозяйства и стать зажиточными. В этот же
период Песталоцци отказывается от характерного для
«патриотов» требования о сокращении до минимума
своих потребностей и высказывается за свободу торговли и
отмену излишних ограничений в отношении личного
потребления граждан.
Эти его положения носили прогрессивный характер,
так как были созвучны новым идеям, порожденным
поступательным ходом развития капиталистических
отношений в Швейцарии.
Наиболее полно эта концепция обоснована им в
специальном сочинении, озаглавленном: «В какой мере
дозволено ограничивать потребление граждан в
небольшом свободном государстве, благосостояние которого
основано на торговле?» («In wie fern ist es schicklich dem
Aufwände der Bürger in einem kleinen Freistaate, dessen
Wohlfahrt auf die Handelschaft gegründet ist, Schranken
zu setzen?»). Это сочинение, представленное им в 1780 г.
на конкурс, объявленный «Базельским обществом
поощрения хорошего и общеполезного» («Die Gesellschaft zur
Beförderung des Guten und Gemeinnützugen»), было пре-
1 J. H. Pestalozzi, Sämtliche Briefe, В. 1, S. 48.
34

мировано. Однако уже в письмах к Анне из Киршфельда
отражаются те изменения, которые произошли во
взглядах Песталоцци по ряду существенных вопросов.
После возвращения Песталоцци от Чиффели
начинается новый период в его деятельности.
ПЕДАГОГИЧЕСКИЙ ОПЫТ В НЕЙГОФЕ (1774—1780)
Полный самых радужных надежд, Песталоцци
приобретает в 1769 г. недалеко от Цюриха небольшое имение,
названное им «Нейгоф» («Neuhof»). Он приступает к
осуществлению в нем своих сельскохозяйственных опытов,
посредством которых, как выше уже указывалось, имел
в виду разрешить большие социальные задачи. Но в силу
ряда причин его агрономические начинания,
продолжавшиеся пять лет, закончились полным крахом. Тогда
Песталоцци принимает решение отдать свои силы и остатки
своих небольших средств воспитанию детей бедняков; он
организует в своем имении «Учреждение для бедных».
Педагогический эксперимент в Ней-гофе (1774—1780),
получивший впоследствии всемирную известность,
является неотделимой частью общей программы Песталоцци
по улучшению положения народа, облегчения участи
крестьянских детей, труд которых подвергался самой
жестокой эксплуатации.
В последние десятилетия XVIII в. большое число этих
детей участвовало в изготовлении пряжи в условиях
рассеянной мануфактуры. Наряду с другими членами семьи,
они работали на дому сплошь и рядом с утра до ночи.
Женщины и дети обычно пряли, мужчины ткали. Кроме
того, обнищавшие крестьяне нередко посылали своих
детей на централизованные предприятия — на
близлежащие мануфактуры и зарождавшиеся в то время фабрики,
где им приходилось трудиться в крайне тяжелых
условиях по 14—16 часов в день.
Хищническое использование детского труда возрос-
тало на швейцарских предприятиях конца XVIII —
начала XIX в. с каждым годом. В частности, оно достигло
к этому времени в текстильной промышленности Цюриха
уже таких значительных размеров, что совет города
был вынужден издать в 1815 г. закон об охране детского
труда («Verordnung wegen der minderjährigen Jugend
3*
35

in den Fabriken überhaupt und in den Spinnmaschinen
besonders»). Согласно закону к работе могли
допускаться только дети, достигшие девяти лет, рабочий день
ограничивался' 12—14 часами. Заработная плата должна
была выплачиваться родителям, которым надлежало
по мере возможности сберегать ее для детей.
Горячо сочувствуя бедствиям народа, Песталоцци,
однако, в силу своей социальной ограниченности, не мог
установить их истинный источник, найти правильные пути
для их устранения. Он не помышлял об уничтожении
сословий и классов, о каком-либо нарушении права
частной собственности. Его стремления сводились к тому,
чтобы получше приспособить крестьян к условиям
предстоящей им жизни, побудить их оказать себе «помощь
путем самопомощи».
Большую роль в осуществлении этих стремлений
Песталоцци отводил воспитанию: оно призвано вооружить
крестьянских детей такими знаниями, умениями,
навыками, привить им такие качества, пробудить в них такие
нравственные силы, которые дадут им возможность
освободиться от бедности, от унизительной
благотворительности имущих классов. Так как крестьянским детям, по
Песталоцци, предстоит быть крестьянами и трудиться, то
народная школа мыслится им как школа труда, дающая
детям надлежащую подготовку к их жизненному
назначению. В то же время гуманист Песталоцци мечтал о том,
что дети народа получат в этой школе такое воспитание,
которое разовьет их физические и духовные силы и даст
им возможность стать людьми в полном смысле этого
слова.
Свой идеал трудовой школы Песталоцци пытался
впервые претворить в жизнь в Нейгофском приюте.
Создавая это учреждение, он был хорошо знаком с
передовой педагогической теорией и практикой.
Песталоцци, как выше указывалось, еще в студенческие годы
изучал идеи Локка, Руссо, знал о работе Базедова. С явной
симпатией он отзывался о деятельности прусского
помещика Рохова, который занялся в своих имениях
организацией образцовых школ для детей крепостных
крестьян.
Песталоцци не был способен дать себе отчет в
истинном смысле социально-педагогических начинаний Рохова.
Его привлекала в них идея способствовать общественным
36

улучшениям путем просвещения детей народа и
формирования из них полезных граждан. Между тем классовая
сущность просветительной деятельности Рохова, которая
нашла свое яркое выражение в составленной им книге
для чтения «Друг детей», была впоследствии блестяще
вскрыта Энгельсом. По его словам, эта книга «имела
целью давать наставления юным отпрыскам крестьян и
ремесленников относительно их жизненного призвания,
их обязанностей по отношению к начальникам,
общественным и государственным, и в то же время внушать им
благодетельное довольство своим земным жребием —
черным хлебом и картофелем, барщиной, низкой
заработной платой, отеческими розгами и тому подобными
прелестями...» 1.
Особенно хорошо Песталоцци был, конечно, знаком
с педагогической жизнью Швейцарии, где общественный
подъем 60-х гг. вызвал появление ряда новых учебно-
воспитательных заведений. Так, он, несомненно, знал
школу, основанную в 1761 г. недалеко от Нейгофа Мартином
Плантой—сторонником республиканских идей. Она
предвосхищала некоторые идеи Базедова, организовавшего
свой «Филантропин» в Дессау тринадцать лет спустя 2.
В учреждении Планты, где училось около ста детей
преимущественно из состоятельных семейств, большое
внимание уделялось физическому воспитанию: гимнаста*
ческие упражнения, прогулки, экскурсии в Альпы
чередовались с умственными занятиями. Они были построены
на основе широкого применения наглядности, с учетом
индивидуальных особенностей учащихся. В школе имело
место и трудовое воспитание. Так, учащиеся должны
были принимать участие в сельскохозяйственных
работах и обучаться столярному, токарному и переплетному
ремеслам. Весьма интересно, что Планта впервые
осуществил опыт школьного самоуправления. Его
учебно-воспитательное заведение представляло своеобразную
школьную республику, где дети, по замыслу основателя,
должны были проникнуться гражданскими
добродетелями.
1 Ф.Энгельс, Анти-Дюринг, М., Госполитиздат, 1957, стр. 173.
2 Подробные сведения об учреждении Планты даются Н. К.
Крупской в работе «Народное образование и демократия». Их можно найти
также в книге: О. Hunziker, Geschichte der schweizerischen
Volksschule, В. 1, Zürich, 1881—1882, S. 224—225.
37

Школа Планты пользовалась широким признанием
со стороны передовой педагогической общественности
Швейцарии, связанной с буржуазно-демократическим
движением. Но поскольку это учреждение было, как и
немецкие филантропины, в основном рассчитано на детей
имущих, оно не могло оказать значительного влияния на
демократа Песталоцци, мечтавшего о служении народу.
К явлениям швейцарской педагогической
действительности, которые более всего были способны стимулировать
Песталоцци открыть Нейгофский приют, следует прежде
всего отнести так называемые индустриальные школы
(Industrieschulen). Они были детищем второй половины
XVIII в., когда возникавшие внутри феодального порядка
предприятия раннего периода капиталистического
производства испытывали большую нужду в рабочей силе.
В индустриальных школах дети получали
элементарные знания, религиозно-нравственное воспитание и за
крайне ничтожное вознаграждение занимались
прядением, ткачеством, шитьем, вязанием кружев, изготовлением
изделий из кожи, дерева, проволоки и т. д. Обычно
предприниматели поставляли в школу сырье и инструменты, а
учителя выступали в качестве посредников между ними
и учащимися; таким путем дети непосредственно
втягивались в капиталистическое производство, а школа
выполняла также и функции мануфактуры. Работа
учащихся (например, прядение) была в большинстве случаев
территориально и во времени отделена от их учения, но
иногда они одновременно учились и работали. Такое
положение вещей санкционировалось некоторыми
участниками «индустриального школьного движения»,
заявлявшими, что дети более расположены к умственной
деятельности, когда их руки заняты механической работой 1.
Это движение, к которому примкнуло довольно
значительное число современных Песталоцци педагогов, шло
под лозунгом воспитания низших слоев населения для
«гражданской пригодности» (zur bürgerlichen
Brauchbarkeit) . Во многих городах Швейцарии, в том числе и в
Цюрихе, создаются филантропические организации с целью
изыскать средства для преодоления все возрастающей
10 деятельности индустриальных школ см.: R. Alt, Die
Industrieschulen. Ein Beitrag zur Geschichte der Volksschule, Berlin —
Leipzig, «Volk und Wissen» Verlag, 1948.
38

\народной нужды. Члены этих организаций полагают, что
соединение обучения детей с их работой на
мануфактурах может явиться эффективным средством,
способствующим экономическому развитию страны, улучшению
материального положения народа и повышению его
морального уровня. Таким образом, создается теоретическая
основа для широкого развития индустриальных школ, на
которые возлагается задача выработать у воспитанников
«дух индустрии» (Industriosität). В трактовке
участников «индустриального школьного движения» это
понятие означало, что учащиеся, принадлежащие к низшим
слоям населения, должны стать трудолюбивыми и
приобрести такие знания, умения и навыки, которые дадут им
возможность успешно справляться с предстоящей им
работой на мануфактурах.
О работе индустриальных школ, получивших в конце
XVIII в. довольно широкое распространение в Германии,
Швейцарии, Чехии, сообщалось в газетах. Песталоцци,
по всей вероятности, был в курсе широко развернувшейся
в Богемии деятельности отца тамошних индустриальных
школ — священника Киндермана и, несомненно, хорошо
знал об отечественных индустриальных школах.
Практикой этих школ ему, по-видимому, и была навеяна мысль
о том, что учреждение, где дети учатся и работают, не
только в состоянии полностью покрыть расходы по их
содержанию, но сможет со временем принести
определенный доход. Однако гуманисту Песталоцци была, конечно,
совершенно чужда мысль об эксплуатации детей,
которая имела место в современных ему индустриальных
школах.
Нейгофский приют, по его замыслу, должен был
вооружить воспитанников умением мастерски выполнять те
виды труда, которыми им предстоит впоследствии
заниматься, и дать им тем самым возможность обеспечить
свое будущее благосостояние. Но этим далеко не
исчерпывались задачи «Учреждения для бедных». В отличие
от руководителей индустриальных школ, гуманист
Песталоцци стремился к тому, чтобы дети, находившиеся
в его приюте, обучаясь хорошо работать, в то же время
проникались сознанием своих сил, своего человеческого
достоинства. Это должно им помочь в дальнейшем, по
замыслу Песталоцци, освободиться от нужды и зажить так,
как подобает людям.
39

Центром всей школьной жизни в Нейгофский период
своей деятельности Песталоцци считал производительный
труд воспитанников, но при этом он был весьма озабочен
тем, чтобы онйгполучали жизненно необходимые знания и
соответствующее нравственное и физическое воспитание.
Что представляло собой «Учреждение для бедных»,
как в нем сочетался труд детей с их общим образованием,
каковы были содержание и методы трудового обучения,
мы можем узнать из ряда источников. Прежде всего
следует назвать письма самого Песталоцци, в которых идет
речь о целях приюта и содержится оценка его
деятельности. К литературным произведениям 70—80-х гг.,
характеризующим взгляды Песталоцци на воспитание и его
практический опыт в этой области, в первую очередь
относятся: «Просьба к друзьям человечества и
покровителям о милостивой поддержке учреждения, имеющего
задачей дать бедным детям воспитание и работу в сельской
местности» (1775); «Письма о воспитании бедной
сельской молодежи» — три письма, адресованные
Песталоцци в 1777 г. помещику-филантропу Н. Чарнеру и
опубликованные в этом году в журнале «Эфемериды
человечества»; два отчета Песталоцци о деятельности Нейгофского
приюта, которые он облек в литературную форму:
«Отрывок из истории низов человечества» и «Достоверные
сведения о состоянии на 1778 год Воспитательного
учреждения для бедных детей, основанного г. Песталоцци в
Нейенгофе близ Бирра». Интересный материал по
данному вопросу содержится также в «Швейцарском
листке», издававшемся Песталоцци в течение 1782 г., и в его
известном социально-педагогическом романе «Лингард
и Гертруда», который был впервые опубликован в 1781 —
1787 гг., а затем подвергался неоднократной переработке.
Интересные сведения о нейгофском опыте Песталоцци
можно также почерпнуть в его сочинениях более
позднего времени: «Как Гертруда учит своих детей» (1801),
«Взгляды и опыты, касающиеся идеи элементарного
образования» (1807), «Лебединая песня» (1826).
Лейтмотивом, определившим деятельность
Песталоцци в «Учреждении для бедных» и нашедшем яркое
отражение в названных выше источниках, является мысль
о том, что бедняки, которые с детства будут правильно
воспитаны и приучены к труду, смогут благодаря этому
сами найти выход из своего тяжелого положения. Эта
40

мысль весьма отчетливо выражена в его первом письме
к Чарнеру. «Бедняк,— пишет в нем Песталоцци,—
большей частью беден потому, что он не приучен работать для
удовлетворения своих потребностей; из этого следовало
бы исходить. Конечной целью при воспитании бедных
должно быть наряду с общим воспитанием человека
приспособление их к своему положению. Бедняк должен
быть воспитан для бедной жизни, и в этом пробный
камень учреждения для бедных» (133) 1.
Надежды Песталоцци на то, что дети обнищавших
крестьян смогут обрести благополучие, если их только
надлежащим образом подготовить к тем условиям, в
которых им в то время приходилось жить, явно не
состоятельны; они свидетельствуют о непонимании подлинных
причин народных бедствий. Но стремление демократа
Песталоцци создать школу, которая близка народу,
удовлетворяет его потребности, вооружает ребенка
трудовыми умениями и навыками, развивает его в
умственном, нравственном и физическом отношении, является
несомненно ценным. При этом необходимо подчеркнуть,
что Песталоцци не ограничивается подготовко.й
крестьянских детей только к сельскохозяйственному труду.
Учитывая, что текстильное производство в форме рассеянной
мануфактуры уже проникло в значительной мере в
швейцарскую деревню, он считает необходимым «подчинить
бедняка духу индустрии» 2.
Надо полагать, что многолетние наблюдения
Песталоцци над бытом расположенных в окрестностях Нейго-
фа деревень, жители которых наряду с ведением
крестьянского хозяйства занимались обычно еще и прядением,
побудили его несколько отойти от прежней
физиократической концепции. Во втором письме «О воспитании
бедной сельской молодежи» Песталоцци признается
Чарнеру, что любит земледелие и долгое время был
противником всякой промышленности, но, поскольку крестьянин
уже не может, как прежде, заработать себе на хлеб
одним сельскохозяйственным трудом, его необходимо
также подготовить к наиболее распространенной в данном
1 Цифрами, заключенными в круглые скобки и стоящими после
слов Песталоцци, обозначены везде страницы данного тома.
2 Пользуясь терминами индустрия, фабрика, Песталоцци имеет
в основном в виду современное ему мануфактурное производство.
41

районе отрасли индустрии. «...Так как не подлежит
сомнению,— пишет Песталоцци,— что воспитание бедняка
должно соответствовать его будущему положению, его
будущим потребностям и условиям жизни, то в таком
месте, где для бедняка в его будущей жизни не
предвидится другого источника существования, кроме
промышленности, питающей всю бедноту данного места,
безусловно, необходимо при воспитании развивать все те
навыки, без наличия которых бедняк не сумеет
использовать тот единственный источник существования, на
который он может рассчитывать» (148).
Таким образом, весьма распространенная в
литературе о Песталоцци версия о том, что он являлся ярым
врагом капиталистического способа производства, лишь
в очень малой степени соответствует действительности.
Если, по собственным словам Песталоцци, он и был
противником индустрии в свои юношеские годы, то уже
в нейгофский период своей деятельности он стал
сознавать неизбежность ее дальнейшего развития.
Новые условия жизни, которые только стали
складываться в то время в Швейцарии, он и стремился учесть
при воспитании детей крестьянской бедноты. При этом
Песталоцци категорически возражал против посылки
детей на ближайшие фабрики, где их физические и
духовные силы приносились в жертву наживы предпринимателя.
«Нет,— восклицает Песталоцци,— сын бедной, погибшей,
несчастной существует не для того, чтобы только, вертеть
колесо, возносящее вверх какого-нибудь гордого
гражданина. Нет... Нет, не для того он существует.
Недопустимое отношение к человечеству,— как возмущается мое
сердце!» (150).
Гуманист Песталоцци не мог также пройти мимо той
жестокой эксплуатации детского труда, которая имела
место во многих современных ему бедных крестьянских
семьях, занятых, кроме сельского хозяйства,
производством пряжи на дому. В статье «О крестьянах»,
помещенной в «Швейцарском листке», он с возмущением
пишет: «Местности, где земля столь неплодородна, что
крестьянину приходится мучить скот и людей, чтобы ее
обработать, на руку предпринимателю, которому ни до
чего нет дела, кроме его фабрики. Он находит при этих
условиях людей, готовых истязать до крови своих пяти-
шестилетних детей, чтобы заставить их прясть, отраба-
42

тывая ему крейцер. И это имеет место повсюду, где
земля мало доходна, где у крестьянина, даже имеющего
достаточно пахотной земли, не хватает лугов, там, где
его хозяйство задолжено или находится в упадке,—
одним словом, во всех тех случаях, когда любой
деревенский житель был бы рад облегчить свое бремя» 1.
Для крестьянских детей, которые с малых лет
подвергаются столь беспощадной эксплуатации и не могут быть
обеспечены надлежащим воспитанием со стороны
родителей, Песталоцци видит выход в создании приютов,
подобных Нейгофскому. В них дети должны заниматься
посильной для них работой и одновременно развивать
свои физические, нравственные и умственные силы.
Песталоцци уже понимал, что однообразный труд
(«верчение колеса») притупляет способности детей; поэтому он
хотел, чтобы в задуманных им приютах дети получали
многостороннюю подготовку к предстоящей им трудовой
жизни.
Эта интересная и новая для его времени мысль была
высоко оценена Н. К. Крупской. Называя ее в своем
произведении «Народное образование и демократия»
политехнической, Надежда Константиновна вместе с тем
отмечает, что на ней неизбежно должна была лежать
печать мелкого производства, в значительной мере
рассчитанного на собственное потребление. Данное положение
она развивает более подробно в статье «К главе о
Песталоцци», относящейся к 1927 г. «То воспитание, которое
Песталоцци старался проводить в жизнь,— пишет она
там,—несомненно, носило политехнический характер.
Однако политехнизм, строящийся на натуральном
хозяйстве, так же мало похож на политехнизм, строящийся на
базе современного крупного машинного производства,
как ручная прялка мало похожа на современные
прядильные машины. Но как в основе современных сложных
машин лежат простейшие инструменты, так и в основе
современного политехнизма лежат те же основные идеи,
что и в основе ремесленного политехнизма Песталоцци.
Основная идея политехнизма — это найти общее в
различных видах, процессах труда, помочь подростку,
юноше, девушке овладеть этим общим и тем самым облегчить
Pestalozzi, Sämtliche Werke, В. 8, S. 43.
43

ему подход к любому труду, помочь осмыслить любой
труд» К
В настоящей статье мы считаем неуместным
вдаваться в обсуждение вопроса о том, насколько правомерно
пользоваться термином «политехнизм», даже в
условном его значении, по отношению к теоретикам трудового
воспитания домарксова периода. Но нельзя не
согласиться с Н. К. Крупской в том, что мысли, высказанные Пе-
сталоцци по поводу многосторонней подготовки
неимущих детей к их будущей деятельности, являются весьма
ценными.
Упомянутые выше два отчета об «Учреждении для
бедных» свидетельствуют о том, что его состав не был
однородным по полу и возрасту. В 1778 г. в приюте
состояло 37 детей, из них 17 мальчиков и 20 девочек.
Преобладали воспитанники от семи до четырнадцати лет
(26), но имелось несколько человек (9) и в возрасте
пятнадцати—девятнадцати лет. Двум мальчикам было по
четыре года; их Песталоцци считал единственными
детьми, неспособными из-за их раннего возраста
зарабатывать. Воспитанники приюта были родом из различных
местностей Швейцарии, причем подавляющее их
большинство было взято — в соответствии со всей установкой
этого учреждения — из беднейших семейств («из низов
человечества»). При приеме детей Песталоцци
обусловливал, что они останутся у него длительное время.
Однако нередки были случаи, когда родители забирали
домой своего ребенка, как только он получал платье и
обувь и приобретал некоторые трудовые умения. Эта
текучесть состава воспитанников нарушала нормальную
работу учреждения.
Основным занятием детей, как мы видим из
«Просьбы к друзьям человечества и покровителям», было
производство хлопчатобумажной ткани: ткачество и прядение.
Этими производственными процессами они занимались
под руководством трех квалифицированных ткачей и
трех опытных прях в особом рабочем помещении —
просторной пристройке к конюшне. Кроме того, Песталоцци
стремился дать мальчикам сведения по сельскому
хозяйству: обучить их эффективным методам обработки зем-
1 Н. К. Крупская, Педагогические сочинения в десяти
томах, т. 4, М., изд-во АПН РСФСР, 1959, стр. 165—166.
44

ли, выращиванию кормовых трав, посадке и уходу за
плодовыми деревьями и т. д. Девочек он хотел
приобщить к различным отраслям домашнего хозяйства,
научить их шить и ухаживать за садом. Труду в сельском
хозяйстве и домоводству детей обучали два батрака и
две батрачки, работавшие в Нейгофском имении.
Во втором письме к Чарнеру Песталоцци на основе
трехлетнего опыта руководства приютом с большим
удовлетворением констатирует, что регулярное участие
в трудовой деятельности весьма благоприятно сказалось
на здоровье всех воспитанников. Среди них нет ни одного
чахоточного, не было ни одного случая ухода по болезни,
ни одного случая смерти. «Я неоднократно убеждался
в том,— пишет он,— что дети, чахнувшие в нищете и без-
делии, крепли и значительно прибавляли в росте при
регулярной работе по прядению; само собой разумеется,
что я при этом считаю нужным поддерживать их силы
укрепляющими физическими упражнениями,
предоставлять им возможность после выполнения их обязанностей
наслаждаться оздоровляющими играми» (153). К этому
надо добавить, что Песталоцци постоянно заботился
о выработке у своих воспитанников привычки к чистоте и
опрятности, об обеспечении их простым, но регулярным
питанием, закаливании под воздействием воздуха и
солнца, организации за ними врачебного надзора.
«Учреждение для бедных» обслуживал постоянный врач — доктор
Коллер, давний знакомый и друг Песталоцци, лечивший
всю его семью. Таким образом, участие детей в трудовой
деятельности сочеталось в Нейгофском приюте с рядом
мероприятий, способствующих их правильному
физическому развитию.
Большую роль Песталоцци отводит труду в деле
нравственного развития воспитанников; он справедливо
указывает, что в процессе труда у них вырабатываются
такие ценные качества, как точность, аккуратность,
скромность, послушание, дружеское отношение к
товарищам.
Несомненный интерес представляют также указания
Песталоцци о значении труда для умственного развития
детей. Так, в одной из статей «Швейцарского листка»
(№ 39 от 26 сентября 1782 г.) он правильно
подчеркивает, что труд — самое надежное средство для
упражнения внимания ребенка, ибо вызывает у него необходи-
45

мость сосредоточиться, стимулирует его способность
к суждению.
Очень важной является также мысль Песталоцци
о том, что детский труд может дать должный
педагогический эффект, если он правильно организован, умело
и последовательно используется в воспитательных целях.
Он настойчиво требует, чтобы подготовка ребенка к
трудовой деятельности, к которой его предназначает
общественное положение, всегда была подчинена общей
цели — воспитанию человека. В своем произведении
«Вечерний час отшельника», которое мы в извлечениях
помещаем в настоящем издании, Песталоцци пишет:
«Общее развитие этих внутренних сил человеческой природы
до степени истинной человеческой мудрости является
общей целью воспитания также и низших сословий.
Упражнение, применение и использование своих сил и своей
мудрости в особых условиях и обстоятельствах является
задачей профессионального и сословного воспитания,
которые всегда должны быть подчинены общей цели
человеческого воспитания» (199).
Песталоцци много внимания уделял нравственному
развитию детей в Нейгофском приюте; он сам занимался
с ними устным счетом, чтением, письмом, вел беседы
о природе, о жизни людей.
Некоторое представление о содержании и методике
этой работы можно почерпнуть из переписки
Песталоцци с его друзьями, в частности из письма, направленного
им в начале 1805 г. немецкому священнику Витте1.
В этом письме он сообщает об «Учреждении для
бедных» следующее: «Работа в поле, прядение, соединение
обучения с трудом, арифметика, пение и заучивание
наизусть во время прядения, упражнения в устном счете.
Один ученик говорил предложение, другие его
повторяли, проводили линии, писали буквы. Беседовали на
темы, касающиеся повседневной жизни. Я спрашивал:
«Что ты знаешь по этому поводу? а ты? а ты?». Кроме
того, я заставлял их пересказывать своими словами пес-
1 Немецкий священник Витте посетил Бургдорфский институт,
а затем, по возвращении на родину, опубликовал статью о Песталоцци,
в которой допустил неточности. В завязавшейся переписке с Витте
Песталоцци высказывает очень интересные мысли о воспитании
детей бедноты.
46

ни Геллерта 1. Мы задерживались на каждой фразе
иногда по нескольку дней, пока ученики не знали ее
наизусть не только, как она звучала на книжном языке, но
и в том виде, как ее можно было выразить словами
будничной речи» 2.
Приведенная нами выдержка из письма Песталоцци
к Витте весьма убедительно свидетельствует о том, что
обучение в Нейгофском заведении осуществлялось, как
и во многих индустриальных школах, одновременно
с участием детей в производительном труде, а круг
знаний, к которым их приобщал Песталоцци, не был
широким. Это было неизбежно в учреждении, где
организацией труда воспитанников преследовалась наряду с
педагогическими целями также задача обеспечить им
заработок, посредством которого Песталоцци имел в виду
полностью окупить стоимость их содержания и получить
через несколько лет возможность выплатить заем,
милостиво предоставленный ему «друзьями человечества
и покровителями». Но в современной Песталоцци
Швейцарии, уже вступившей на путь капиталистического
развития, эта задача могла быть успешно разрешена лишь
в том случае, если бы он по примеру содержателей
индустриальных школ пошел на жестокую эксплуатацию
детей. Этого Песталоцци, как мы выше уже указывали,
конечно, допустить не мог. Однако труд воспитанников
приюта, который должен был их материально
обеспечивать, протекал в условиях мануфактуры, где он, как
известно, отличается низкой производительностью.
Поэтому труд отнимал у детей значительное время, а их
умственному образованию могло быть отведено лишь
весьма скромное место. Это признает и сам Песталоцци.
В «Отрывке из истории низов человечества» он
заявляет: «...я обучаю моих воспитанников чтению, письму
и счету. Но так как не в этом будет заключаться в
дальнейшем их работа, не это даст им заработок, то обуче-
1 Геллерт (1715—1769) — популярный немецкий писатель, автор
новелл, басен, песней преимущественно на религиозно-этические темы,
трактовавшихся им не догматически, а с оттенком рационализма. В
данном случае речь идет о «Духовных одах и песнях» (1757), которые
Песталоцци использовал для религиозного обучения воспитанников Ней-
гофского приюта.
2 Н. Morf, Zur Biographie Н. Pestalozzi^. Ein Beitrag zur
Geschichte der Volkserziehung, 3. Teil, Winterthur, 1885, S. 141.
47

ние здесь не должно быть связано, как это имеет место
при городском воспитании, ни с большой затратой
времени, ни с большим напряжением сил» (170—171).
Хотя Песталоцци и вынужден был давать детям в
«Учреждении для бедных» довольно ограниченные
знания, он, по собственным его словам, стремился
направить всю свою воспитательную деятельность в нем на
«совершенствование человечества». Вспоминая
впоследствии в своем произведении «Как Гертруда учит своих
детей» работу, проводившуюся им в Нейгофе,
Песталоцци писал: «Я жил в кругу... нищих детей; я делил с ними
в бедности мой хлеб; я сам жил как нищий для того,
чтобы научить нищих жить по-человечески» 1.
Систематическое педагогическое воздействие со
стороны Песталоцци, направленное на развитие духовных
сил детей, в сочетании с повседневным участием их в
производительном труде, благотворно сказалось на
запущенных детях.
Исключительный интерес представляют упомянутые
выше два отчета Песталоцци о Нейгофском приюте,
которые мы впервые публикуем на русском языке. В них
дается краткая, но весьма яркая характеристика всех его
воспитанников, тонко подмечены индивидуальные
особенности и склонности каждого из них, хорошо показано,
как преображался их внешний и внутренний облик, все
их поведение за время пребывания в «Учреждении для
бедных».
Перед нами две сестры Фогт из Мандаха: Анна,
девятнадцати лет, и Елизавета, одиннадцати. Песталоцци
сообщает, что они поступили в его приют три года тому
назад в крайне запущенном состоянии как в физическом,
так и в духовном отношении. Средства для жизни
добывали нищенством и привыкли к полному безделью. Он
указывает, что ему стоило невероятного труда отучить
их от этого безделья и порожденной им
недобросовестности и постепенно приучить к регулярному труду. «С
искренней радостью,— пишет Песталоцци,— я вижу, как
старшая, которая была столь глупа, что и представить
1 Pestalozzi, Sämtliche Werke, В. 13, S. 183.
Это высказывание Песталоцци приведено нами по первому
изданию произведения «Как Гертруда учит своих детей» (1801). Во
втором его издании (1820) указанный текст заменен автором другим.
48

себе нельзя, постепенно начинает развиваться:
полнейшая притупленность ее чувств начинает исчезать;
ощущение нравственного удовлетворения и благодарности,
сознание своих обязанностей пробуждаются в ее душе,
и последствия глубочайшей, страшной запущенности,
дикости и жесточайшей нужды начинают
ослабевать» (168). Он предвкушает, какую большую радость
ему предстоит испытать, когда «стремящийся вверх
росток человечности», присущий этой заброшенной
девушке, все же пробьется и полностью докажет свою
жизнеспособность. О младшей сестре, которая, по словам Пес-
талоцци, меньше согнулась под ярмом нищеты, он
сообщает: «Полная своенравнейшего и упорнейшего
нахальства, лишенная чувства долга, она бурно сопротивлялась
предъявляемым ей требованиям необходимости труда и
послушания. И все же поддалась. Я полон надежды, что
этот решительный характер, доставивший мне столько
горьких часов, развернется и направит свои силы на
хорошее» (168—169).
Отчеты Песталоцци проникнуты исключительным
педагогическим оптимизмом, глубокой верой в большие
возможности каждого человека, каким бы обездоленным
он ни был. В любом ребенке, даже физически и духовно
неполноценном, он стремится обнаружить определенные
способности, подметить какие-то положительные
качества, развивая которые можно подготовить его к посильной
еку трудовой деятельности. Так, о Марии Бехли (восьми
лет) Песталоцци отзывается как о слабоумной девочке
в полном смысле этого слова, но в то же время
указывает, что она обладает удивительным музыкальным
слухом. Лизабет Арнольд (десяти лет), по его
словам,—калека: на девятом году она еще не могла ходить, однако
Песталоцци заявляет: «Ни физическая слабость, ни
слабоумие сами по себе не дают оснований для того, чтобы
лишать этих детей свободы и запирать их в дома для
сумасшедших и тюрьмы. Их следует, бесспорно,
помещать в воспитательные дома, где с учетом их сил и
слабоумия для них выбирается достаточно легкая и
однообразная работа» (170).
Нейгофский опыт Песталоцци оказался, как видим,
эффективным по своим педагогическим результатам. Но
его утопические мечты о том, что «Учреждение для
бедных», до того как перейти на самоокупаемость, будет ма-
* И. Г. Песталоцци, т. 1 49

териально поддержано представителями имущих
классов, вскоре обнаружили свою несостоятельность.
Благодаря энергичным хлопотам друзей Песталоцци: Изели-
ла, Лафатера, Рудольфа Шинца и других — удалось
завербовать некоторое количество «друзей человечества и
покровителей», согласившихся дать ему взаймы немного
денег; Коммерческий совет г. Берна предоставил
Песталоцци небольшую субсидию. Но эта помощь со стороны
отдельных филантропов и организаций была весьма
непродолжительной и оказалась совершенно
недостаточной, а правительство Берна, состоявшее в то время из
представителей феодальной аристократии, отрицательно
отнеслось к Нейгофскому приюту с момента его
основания.
Песталоцци порой догадывался, почему его
стремление — создать для детей народа «настоящие
воспитательные учреждения, которые бы соответствовали целиком
потребностям человечества»,— не могло быть
реализовано в современных ему общественных условиях. Так,
в публикуемом письме к Изелину от 9 апреля 1779 г.,
когда существование «Учреждения для бедных»
близилось к концу, он восклицает: «Благородный человек!
Давайте признаемся: до тех пор пока мудрости, мировой
истине, не приходилось вступать в бой, она всегда
оставалась книжной наукой и словесной истиной. Истина,
которая с полным простодушием должна нести
просвещение в гущу народа и приобщить его к мудрости; истина,
которая должна доставить на дно людское радость
жизни, должна обеспечить спокойствие, благосостояние и
•уважение людям, угнетаемым помещиками, мельниками,
трактирщиками, короче говоря, людям, угнетаемым
господами, которые полагают, что их господство даст им
больше выгод, если народ останется непросвещенным;
истина, которая хочет говорить языком народа и дойти
до его сердца,— слишком противоречит всему
теперешнему положению вещей в мире» (184). Но он все же не
был способен до конца осознать истинных причин
угнетения и невежества народных масс Швейцарии, а потому
не мог правильно понять, почему его Нейгофский приют
был заведомо обречен на гибель. В статьях,
опубликованных им в «Швейцарском листке», в «Лебединой песне», в
своих письмах друзьям он пытается объяснить
постигшую его учреждение катастрофу случайными, привходя-
50

щими обстоятельствами: отсутствием у него самого
необходимых деловых качеств, рядом допущенных им
организационных промахов, в частности тем, что, помимо
изготовления хлопчатобумажной ткани, он взял на себя
еще и продажу ее на рынке, и т. д.
Вместе с тем Песталоцци был глубоко убежден в том,
что его опыт должен обязательно удаться, и
высказывал твердое намерение продолжать его, каких бы
лишений это от него ни потребовало. «Если бы мне пришлось
для выполнения этой цели трудиться многие годы и
жить на хлебе, воде и картофеле под соломенной
кровлей, я бы с радостной улыбкой шел навстречу этой
опасности и был бы уверен в конечном успехе и в том, что я
выдержу при самых тяжелых условиях»,— пишет этот
исключительный энтузиаст в вышеупомянутом письме к
Изелину (187).
Характерно, что, сетуя Изелину на то, что власть
имущие его не поддержали, Песталоцци тем не менее
просит помочь ему найти такого князя, который
предоставил бы ему бесплатное помещение и несколько бедных
детей, чтобы он мог в тишине и безвестности продолжать
работу в небольшом масштабе, пока не добьется успеха.
В этом сказывается историческая ограниченность
Песталоцци, который, по словам Н. К- Крупской, «был сын
своих дней, когда вопросы классовой борьбы были еще
не осознаны, когда помощи народу ждали извне: от
просвещенного монарха, от воодушевленного любовью к
народу феодала, от умного законодателя, от
доброжелательного фабриканта» \
ОБЩЕСТВЕННО-ЛИТЕРАТУРНАЯ ДЕЯТЕЛЬНОСТЬ ПОСЛЕ
ЗАКРЫТИЯ «УЧРЕЖДЕНИЯ ДЛЯ БЕДНЫХ» (1780—1798)
Вскоре после вынужденного закрытия приюта
(начало 1780 г.) Песталоцци вступает в «Орден
иллюминатов» — тайную мистическую организацию, которая
ставила перед собой задачу добиваться нравственного и
умственного совершенствования своих членов, бороться
с невежеством и суевериями, распространять просвеще-
1 Н. К. К р у п с к а я, Педагогические сочинения в десяти томах,
т. 1, М.э изд-во АПН РСФСР, 1957, стр. 268.
4*
51

иие с помощью самих монархов и высокопоставленных
лиц. Свое пребывание в ней Песталоцци стремится
использовать для реализации своих
социально-педагогических планов за пределами Швейцарии; к этому
времени относится начало его переписки с видным
австрийским государственным деятелем графом фон Цинцендор-
фом. Песталоцци надеялся, что его высокопоставленный
корреспондент, пользовавшийся влиянием на императора
Иосифа II и на вступившего вслед за ним на престол его
брата Леопольда II, сможет заинтересовать их его
реформаторскими планами. Но расчеты Песталоцци. на
помощь со стороны венского двора, как и следовало
ожидать, не оправдались.
Крайне нуждаясь материально и не имея
возможности заняться любимым делом, он по совету друзей
берется за перо. В одном из писем И. Изелину он признается,
что не призван к писательской деятельности: «Я хорошо
себя чувствую, когда у меня на руках ребенок или
передо мной человек, кто бы он ни был, который проникнут
чувством любви к человечеству. Тогда я забываю о той
скудной правде, которую может начертать кончик пера,
и, повинуясь зову милой природы, без книги и
проводника отправляюсь по проселочной дороге, как это может
сделать любой простолюдин. При этом я не более
знаком с пешеходными дорожками и красивыми тропинками,
которыми пользуются писатели, чем любой деревенский
мальчишка. Все, что не может представлять интереса для
блага человечества, меня не волнует, и в этом отношении
я являюсь одним из самых невежественных людей» (189).
Песталоцци стремился использовать литературную
деятельность для пропаганды своих идей. За сравнительно
короткий период (1780—1798) им написан целый ряд
произведений; основным из них является его известный
социально-педагогический роман «Лингард и Гертруда»
в четырех частях (1781—1787). В этом романе он
излагает свои заветные мечты о возрождении швейцарской
деревни, в чем значительную роль отводит правильно
поставленному воспитанию.
Одним из главных действующих лиц произведения
является помещик-благотворитель Арнер, заботящийся
об улучшении материального положения крестьян, их
здоровье, открывающий для них с помощью отставного лей-
52

тенанта Глюфи трудовую школу, которая в
значительной мере отражает нейгофский опыт Песталоцци.
Конкретное представление о том, как автор мыслил
себе эту школу, читатель может составить прежде всего
по следующим главам третьей части романа: «Какую
основу должна иметь хорошая школа» (гл. 19);
«Организация школы» (гл. 67); «Продолжение организации
школы» (гл. 68); «Воспитание и только воспитание — цель
школы» (гл. 84).
При создании школы, отвечающей интересам
бедноты, Глюфи берет пример с воспитания, осуществляемого
Гертрудой, женой каменщика Лингарда, в ее доме. В
лице Гертруды представлена идеальная
мать-воспитательница, которая, вооружая своих детей необходимыми
им в жизни трудовыми умениями и навыками, в то же
время заботится об их духовном развитии. Дети
Гертруды принимают участие в различных видах бытового
труда: девочки вместе с матерью убирают помещение,
старшие мальчики помогают отцу чистить хлев, работать в
саду, колоть дрова. Помимо труда по дому, Гертруда
обучает своих детей зарабатывать на хлеб искусным
шитьем и прядением. В процессе этой работы они
одновременно овладевают чтением, устным счетом, которому
Песталоцци придает особенно большое значение,
полагая, что «счет и вычисления — основа порядка в голове».
С большим энтузиазмом он описывает в романе, как
Гертруда заставляет своих детей, занимающихся ручным
трудом, считать нитки и стежки, пропускать нечетные
числа, прибавлять, убавлять. Этим упражнениям в
устном счете она придает характер увлекательной игры.
Кроме того, мать разучивает песни с детьми, проводит
с ними в доступной для них форме беседы на темы о
морали, которые весьма положительно влияют на все их
поведение. Песталоцци подчеркивает, что в результате
такого семейного воспитания дети Гертруды не только
умеют лучше прясть, чем их сверстники, но являются
'наиболее здоровыми, как в физическом, так и в моральном
отношении.
Песталоцци, несомненно, переоценивал
воспитательные возможности современной ему крестьянской семьи,
о чем свидетельствует не только роман «Лингард и
Гертруда», но и нравоучительное произведение «Кристоф и
S3

Эльза» (1782), которое предназначено было служить
комментарием к роману. «Хорошее воспитание
ребенка,— читаем мы в этом комментарии,— заключается в
том, чтобы он был как следует подготовлен для
выполнения предстоящих ему обязанностей: то, что ему может
обеспечить хлеб насущный и покой, он должен знать в
совершенстве, умело браться за дело, отлично с ним
справляться. И мне представляется совершенно
несомненным, что ребенок лучше этому научится от отца и
матери, чем от школьного учителя» \
Отдавая в деле воспитания детей явное предпочтение
семье перед школой, Песталоцци, однако, был
свидетелем того, как под влиянием проникновения в
швейцарскую деревню хлопчатобумажного производства
разрушались устои прежних семейно-патриархальных
отношений. Поэтому для детей, лишенных надлежащих забот
со стороны их родителей-прядильщиков, он предлагал
создавать приюты, о чем речь уже шла выше, а также
школы, способные, по его мнению, в известной мере
компенсировать отсутствие необходимого семейного
воспитания.
Учебно-воспитательное заведение, созданное
лейтенантом Глюфи, ничего общего не имеет со школой
муштры и зубрежки, которая существовала в деревне. Новый
учитель устанавливает с помощью Гертруды в школе
такие же порядки, как у нее дома: классная комната
заставляется прялками, и обучение детей соединяется
с их участием в тех видах труда, которые могут им
понадобиться в жизни. Под руководством крестьянки Мар-
грет, привлеченной Гертрудой, дети занимаются шитьем
и прядением, овладевая одновременно чтением и
элементарным устным счетом. Кроме того, Маргрет знакомит их
с экономным ведением крестьянского хозяйства,
показывает, как можно хорошо наладить весь домашний быт.
Глюфи учит школьников письму, беглому чтению,
арифметике, вооружает их знаниями об окружающей природе
и умением использовать их на практике. Он знакомит
их со свойствами плодовых деревьев и показывает, как
лучше их сажать и растить; объясняет устройство
оросительной системы и дает задание наметить линии, по
которым в окрестностях деревни было бы целесообразно
1 Pestalozzi, Sämtliche Werke, В. 7, S. 305.
54

провести потоки воды, чтобы они напоили возможно
больше земли. Дети узнают также от учителя о
прошлом их деревни, о причинах, которые привели к
разорению многих крестьян, о том, как им следует искать
выход из нужды.
В новой школе в воспитательных и образовательных
целях широко используется вся окружающая детей
среда, весь накопленный умелыми людьми ценный опыт. Так,
школьники во главе с Глюфи направляются к старой
крестьянке, которая выводит в своем саду редкие для
тамошних мест сорта цветов и овощей, посещают
деревенского часового мастера. Необходимо отметить, что
круг знаний и умений, которыми вооружает детей
изображенная в романе школа, значительно расширен по
сравнению с теми, которые получали воспитанники Ней-
гофского приюта.
Лейтенант стремится также приучить школьников к
чистоте и порядку, строгому соблюдению правил личной
и общественной гигиены, к вежливости. Много внимания
он уделяет нравственному воспитанию, стремясь развить
у них смелость, прямоту, честность, трудолюбие,
выработать прилежание, бережливость, а у девочек к тому же—
умение соблюдать постоянный порядок в доме, что, по
мнению Песталоцци, «составляет важнейшие для жизни
начала, охраняющие добродетель».
Школа, которая представлялась в это время
Песталоцци идеальной, преследовала, таким образом, цель не
только дать детям бедноты необходимую им трудовую
подготовку, но и развить в них присущие каждому
человеку духовные силы. По его словам, «в руках Глюфи
мальчики и девочки росли, чтобы стать мужчинами и
женщинами, такими мужчинами и женщинами, какими
могут быть все,— безразлично, одеты ли они в простые
ткани или в шелка» (564). Новый учитель, устами
которого говорит сам автор, считает нецелесообразным давать
крестьянским детям знания в отрыве от их трудовой
деятельности. «В деле воспитания человека,— подчеркивает
он,— серьезное и строгое профессиональное образование
должно предшествовать словесному обучению» (540).
Протест Песталоцци против вербализма,
господствовавшего в современном ему начальном обучении,
намерение сделать труд центром всего воспитания детей
народа были положительно оценены Н. К. Крупской: «Вос-
55

питание, которое проповедует Песталоцци, тесно связано
с потребностями трудящихся масс, вытекает из них; оно
заключается в развитии всесторонней способности к
труду, оно тесно связано с жизнью, в ней черпает средства
к развитию физических и умственных сил...» 1.
Роман «Лингард и Гертруда», написанный в
реалистической манере «цюрихской школы», давал яркое
представление о жизни швейцарской деревни, в которую
начали проникать капиталистические отношения.
Несмотря на то что Песталоцци представил в нем
помещика в явно идеализированном виде, роман был во многом
созвучен настроениям прогрессивной части общества и
имел большой успех. В 1782 г. «Бернское экономическое
общество» присудило Песталоцци за первую часть его
книги золотую медаль и денежную премию.
К этому роману, который Песталоцци называл
«лучшим произведением своей жизни», «азбукой
человечества», он в дальнейшем неоднократно возвращался:
вносил дополнения и изменения, развивал некоторые
высказанные в нем мысли в других своих произведениях. Так,
очень интересные соображения, изложенные в
заключительной части романа (ч. 4, гл. 70, 72) о том, что школа
должна учесть изменившиеся общественные условия и
готовить детей не только к деятельности в сельском
хозяйстве, но и в индустрии, которые нам уже отчасти
знакомы по предшествующим сочинениям Песталоцци,
были им конкретизированы в публикуемой нами «Памятной
записке графу Карлу Иоганну Христиану фон Цинцен-
дорфу о связи профессионального образования с народны-
*ми школами» (1790). В ней пропагандируется мысль,что
дети из низших сословий должны быть подготовлены в
народных школах к участию в трех связанных друг с
другом отраслях деятельности: в домоводстве, сельском
хозяйстве и промышленном производстве.
Для осуществления подобной задачи Песталоцци
считал необходимым учить детей в школах ведению
домашнего хозяйства, иметь при школах хотя бы
небольшой земельный участок и маленькую мануфактуру. Все
это, по его мнению, дает возможность осуществить
разностороннюю профессиональную подготовку учащихся и
1 Н. К. Крупская, Педагогические сочинения в десяти
томах, т. 1. М., изд-во АПН РСФСР, 1957, стр. 269.
56

организовать их регулярное участие в производительном
труде. В качестве необходимой базы для подобного
профессионального образования Песталоцци указывает на
определенный минимум общеобразовательных знаний,
которыми учащиеся в значительной мере овладевают в
• процессе их трудовой деятельности.
Песталоцци предвидел, что при подборе учителей для
задуманных им учреждений могут встретиться
серьезные затруднения. Он отдавал себе ясный отчет в
пороках подавляющего большинства современных ему
индустриальных школ, где дети в интересах
предпринимателей «уподобляются машинам». Он подчеркивает, что
учреждение, призванное внедрить в гущу народа «дух
индустрии» и подготовить его к активной деятельности во
всех необходимых ему отраслях хозяйственной жизни,
должно обслуживаться людьми, которые заботятся об
образовании и нравственном развитии народа.
Из наиболее значительных литературных работ
Песталоцци этого периода, характеризующих его
педагогические взгляды, следует назвать написанное им в
афористической форме произведение «Вечерний час
отшельника», на которое мы уже ссылались выше, его
публицистический труд «О законодательстве и детоубийстве»,
серию басен, изданных под общим заголовком «Фигуры
к моей азбуке».
Слава Песталоцци как писателя-демократа стала
расти и за пределами Швейцарии. 26 августа 1792 г. он в
числе восемнадцати выдающихся иностранцев (среди них
были Г. Вашингтон, Т. Костюшко, Ф. Клопшток, Ф.
Шиллер), «в разных краях подготовлявших пути к свободе»,
был удостоен Законодательным собранием
революционной Франции почетного звания французского
гражданина. Песталоцци горячо откликнулся на это и проявил
искреннее стремление оказать действенную помощь своему
новому отечеству. Письма, адресованные им
председателю Национального Конвента и неустановленному до
сих пор лицу, которое он просил передать по назначению
его первое послание, свидетельствуют о его явном
сочувствии революционной Франции и искренней надежде, что
она предоставит ему возможность реализовать те
широкие планы в области народного образования, которые
он до сих пор не мог осуществить. Именно в это время
Песталоцци переживал горькое разочарование в аристо-
57

кратии, от которой он раньше тщетно ждал помощи; это
нашло яркое отражение в его переписке с друзьями. Так,
в письме к Филиппу Эммануилу Фелленбергу от 16
сентября 1792 г. Песталоцци, сетуя на то, что обыватели в
окрестностях Нейгофа распространяют о нем различные
клеветнические измышления и открещиваются от
«еретика-демократа», заявляет: «...между тем «Лингард и
Гертруда» является вечным памятником того, что я
исчерпал все силы, чтобы спасти честный аристократизм,
но в награду за мои усилия я не получил ничего иного,
кроме неблагодарности» К
Узнав о своем избрании, Песталоцци собирался
поехать в Париж и принять непосредственное участие в
делах республики. Но не имея возможности в силу ряда
причин осуществить это намерение, он всемерно
стремился быть ей чем-либо полезным, хотя бы издалека. Так, в
связи с продовольственным кризисом, который
переживала в 1793 г. Французская республика, Песталоцци
составляет летучий листок для французского народа «В
этом спасение отечества», где развертывает план
разведения картофеля. Листок заканчивается пламенным
призывом: «Граждане! Будьте не слабее сына Телля, стойте
твердо и уверенно, с покойной силой всегда, когда
возникает нужда: при экономии хлеба, при потреблении
картофеля,— как и в бою, и тогда вы спасете Отечество»2.
В конце 1794 г. Песталоцци неоднократно
обращается в Комитет по народному образованию Конвента с
предложением своих услуг. Он хочет написать историю
важнейших войн древних швейцарцев против их
деспотов; составить описание всего наиболее
демократического, разумного, полезного народу, что «присуще
государственному строю Швейцарии»; подготовить популярные
сочинения, способствующие упрочению «французской
свободы посредством возрождения нравов и
распространения просвещения». Комитет по народному
образованию, как явствует из протоколов его заседаний,
одобрял эти предложения, но не мог предоставить
Песталоцци субсидии, о которой он просил 3.
1 J. Н. Р е s t а 1 о z z i, Sämtliche Briefe, В. 3, S. 285.
Pestalozzi, Sämtliche Werke, B. 8, S. 85.
3 Proces Verbaux du Comite de Tinstruction publique c}e \a
Convention nationale, v. V, p. 221; 248—249,
58

Весьма показательно, что Песталоцци не изменил
своего положительного отношения к французской
буржуазной революции в период якобинской диктатуры, когда
большинство интеллигенции, как отечественной, так и
зарубежной, не поняв необходимости революционного
террора, отшатнулось от нее. В феврале 1793 г., то есть
уже после казни короля, он пишет произведение «Да или
нет? Высказывания свободного человека об обществен-
ных настроениях в высших и низших сословиях у
европейских народов».
В этом произведении Песталоцци оправдывает
французский народ, восставший против своих правителей,
которые довели его до отчаяния своим деспотизмом,
хотя и призывает одновременно деятелей революционной
Франции поскорее покончить с «анархией», предохранить
свой народ «от заблуждений свободы и неверия». «Да
• или нет?» заканчивается призывом Песталоцци к
немецкому королю и князьям добровольно ограничить их власть
и восстановить законные права народа, что даст
возможность избежать «насильственного переворота».
«Апология французской революции», как именует известный
французский историк Гийом это произведение,
сочетается, таким образом, у Песталоцци с надеждой на
возможность осуществить общественные преобразования
мирным путем.
Политические проблемы Песталоцци сплошь и рядом
пытается подменить проблемами морали. В небольшом
наброске «О санкюлотизме и христианстве» он
решительно осуждает политический санкюлотизм, под которым
имеет в виду посягательство на «священное право»
частной собственности. Ему он противопоставляет
«моральный санкюлотизм» первых христиан, который
проявляется в облагораживании человеческой природы и победе ее
добрых начал над злыми.
Мысль о торжестве высоких моральных свойств
человека над его животным эгоизмом, высказанная в общих
чертах уже в «Вечернем часе отшельника», проходит
затем красной нитью через многие произведения
Песталоцци. Свое наиболее яркое выражение она получает в
философском трактате «Мои исследования путей природы
в развитии человеческого рода». Этот труд был им начат
в разгар французской революции, но закончен лишь в
1797 г., когда уже торжествовала реакция.
59

С наступлением термидора Песталоцци тяжело
переживал крушение всех надежд, которые у него были
связаны с французской революцией. Его
общественно-политические выступления этого времени носят весьма
умеренный характер, примером чего может служить его
участие в так называемом «деле общины Штэфа». В остром
конфликте, возникшем в этом селении во второй
половине 1794 г. между крестьянами, вступившими в борьбу
за утерянные ими демократические права, и цюрихской
олигархией, Песталоцци не поддержал безоговорочно
крестьян, а взял на себя соглашательскую роль
посредника между ними и правительством. В итоге обе стороны
были им недовольны, что повергло Песталоцци в тяжелое
душевное состояние, не покидавшее его в период работы
над его философским трактатом. Свидетельством этого
тяжелого состояния Песталоцци являются следующие
строки из заключительной части его труда: «Он не был
создан для света, он не был способен занять в нем какое-
либо место. А свет... разбил его своим железным
молотом, как каменщик разбивает бесполезный камень,
кусочки которого пригодны только на то, чтобы заложить
ими щели... Его больше нет... То, что от него осталось,
это не больше как обломки его существа, попираемые
ногами» К
«Мои исследования путей природы в развитии
человеческого рода», являясь плодом самостоятельных
исканий Песталоцци, носят в то же время следы влияния
на него разнообразных философских идей: Руссо,
Лейбница, Вольфа, современной ему немецкой классической
философии. В то время, когда Песталоцци писал этот
труд, он встретился с проживавшим тогда в Швейцарии
Фихте, который познакомил его с философией Канта и
нашел, что Песталоцци собственным путем пришел к
выводам, близким к кантианскому учению.
«Мои исследования...» проливают свет на
философские основы политических, этических и педагогических
взглядов Песталоцци. Подобно Руссо, он различает
«естественное» и «общественное состояние человека» и
весьма невысоко оценивает гражданскую цивилизацию,
которая «содействует извращению лучших свойств
человеческой природы». Но в отличие от автора «Обществен-
* Pestalozzi, Sämtliche Werke, В. 12, S. 166
60

ного договора» Песталоцци не идеализирует
«естественного состояния человека», считая, что в нем человек
находится в значительной мере во власти животных
инстинктов. Высшей cfyneHbio развития, к которой
должно стремиться человечество, ему представляется
«нравственное состояние», что несколько напоминает мысли
Канта о моральной автономии. Песталоцци, однако,
полагает, что сущность морали не в выполнении абстрактного
нравственного долга; ее начала заключены в самом
человеке и состоят в любви, которая его облагораживает и
отличает от всех остальных существ.
Развивать у человека любовь к людям призвана, по
Песталоцци, и религия. Устами пастора в романе «Лин-
гард и Гертруда» он заявляет: «Близок бог там, где
люди любят друг друга». В этом романе, на страницах
«Швейцарского листка», в труде «О законодательстве и
детоубийстве», в отдельных баснях Песталоцци
критикует догматическое учение церкви и бичует духовенство,
занимающееся ненужным народу пустословием и
помогающее властям лишать его законных прав. Вместе с тем
Песталоцци явно не сочувствует выступлениям Вольтера
и французских материалистов против религии, в которой
он сам видит воплощение высокой морали. В «Моих
исследованиях...» Песталоцци развивает религиозную
концепцию, близкую к «естественной религии» Руссо.
Религия представляется ему «делом сердца»,
основанным на сыновнем чувстве любви и преданности
человека к богу — его отцу. С этих позиций он подходит к
оценке христианства, которое, по его словам, «всецело
является нравственностью и поэтому личным делом
индивидуума, отдельного человека» К
Наиболее ярко отношение Песталоцци к
христианству было выражено в письме от 1 октября 1793 г. к
близкому другу и стороннику — немецкому государственному
деятелю Георгу Генриху Николовиусу. «Ты знаешь
настроение Глюфи,—писал он,— я его разделяю. Я
неверующий не потому, что неверие почитаю истиной, а
потому, что мои жизненные впечатления в их совокупности
вытеснили благодать веры из моей души... Итак, я считаю
христианство не чем иным, как самым чистым и
благородным выражением учения о возвышении духа над
1 Р е s t а 1 о z z i, Sämtliche Werke, В. 12, S. 157.
61

плотью. В этом, по-моему, сущность христианства. Но
я не верю, что многие люди по своей природе способны
стать христианами... Я допускаю, что христианство —
соль земли, но как высоко я ни ценю эту соль, я все же
полагаю, что золото, камни, песок, жемчуг имеют свою
собственную ценность, независимо от этой соли...» 1 Пе-
сталоцци не придает религии самодовлеющего значения,
а рассматривает ее как одно из средств, помогающих
людям достигнуть господства над их животными
инстинктами и повседневно проявлять на деле подлинную
любовь к их ближним. «К небу человек приходит,
хорошо выполняя свои обязанности на земле»,— заявляет он
в произведении «Кристоф и Эльза»2.
Важнейшим фактором, способствующим тому, что
«человек становится человеком», является, по Песталоц-
ци, воспитание. Проблеме сущности человека и
движущих сил его развития он уделяет большое внимание во
многих своих сочинениях. Уже в «Вечернем часе
отшельника» он задается вопросом: «Что представляет собой
человек? Какова его сущность независимо от того, сидит
ли он на троне или находится под соломенной кровлей?
Почему не говорят нам этого мудрецы? Почему великие
умы не обращают внимания на то, что представляет
собой человеческий род? Разве крестьянин не знает своего
вола, который ему служит? Разве пастух не старается
узнать природу своих овец?» Далее Песталоцци
обращается к правителям и вопрошает их: «А вы, которые
пользуетесь трудом людей и заявляете, что охраняете и
пасете их,— стараетесь ли вы их узнать, хотя бы в той же
мере, как это делает крестьянин по отношению к своему
волу?» (193). Этими вопросами Песталоцци хочет
подчеркнуть, что воспитатели и властители народа, прежде
чем воздействовать на него, должны отдать себе ясный
отчет, какова же природа человека, потребности
которой одинаковы у всех людей независимо от их
сословного и имущественного положения. Путь к истине, на
которой должно основываться жизненное назначение
человека, лежит, по мнению Песталоцци, в глубинах самой
его природы. Но, в отличие от Руссо, он полагает, что
1 J. Н. Pestalozzi, Sämtliche Briefe, В. 3, S. 300.
2 Р е s t а 1 о z z i, Sämtliche Werke, B. 7, S. 306.
62

человек не является совершенным, выходя из рук
Творца; он может стать таковым лишь в результате
соответствующего воздействия на него со стороны общества.
«...Не для себя одного живешь ты на земле; поэтому
природа образует тебя для внешних обстоятельств и при
их помощи»,— заявляет Песталоцци в том же «Вечернем
часе отшельника» (200).
О большом значении среды в деле формирования
человека, природе которого, по Песталоцци, как уже было
отмечено выше, наряду с положительными началами,
присущи и многие отрицательные свойства, идет речь и в
романе «Лингард и Гертруда». В главе, озаглавленной
«Философия моего лейтенанта и моей книги» (ч. 4, гл.
41), Песталоцци пишет: «Человек по своей природе, если
ему предоставить вырасти дикарем, ленив, невежествен,
неосторожен, непредусмотрителен, легкомыслен,
легковерен, боязлив и безгранично жаден... хитер, коварен,
недоверчив, склонен к насилию, дерзок, мстителен и
жесток... Поэтому общество, чтобы человек имел для него
некоторую ценность или был для него просто выносимым,
должно сделать из него нечто совсем другое, чем он
является по своей природе и чем он сделался бы, если бы
он, предоставленный самому себе, вырос в диких
условиях» (604—605).
«Внешние обстоятельства» Песталоцци, как и все
мыслители периода до возникновения марксизма,
понимал весьма ограниченно. К ним он прежде всего относил
семью, под влиянием которой закладываются основы
нравственности человека и его общественного поведения.
За рамками семьи человек вступает в определенные
профессиональные и сословные отношения и, наконец,
попадает в сферу влияния возвышающегося над этими
отношениями государства. По представлениям Песталоцци
оно должно по-отечески заботиться о благосостоянии и
образовании граждан, которое следует строить с учетом
их общественного положения. В силу ограниченности
своих социально-политических взглядов он считал, что дети
крестьян предназначены быть крестьянами, дети
ремесленников— ремесленниками, дети дворян — дворянами.
Однако, как выше уже указывалось, Песталоцци
подчиняет сословное образование общечеловеческому,
призванному выявить начала той «истинной человечности»,
63

которые в одинаковой мере заложены в природе всех
людей.
Уже в «Вечернем часе отшельника» в общей форме
высказана мысль о том, что человек обладает
внутренними силами, которые при должном их развитии будут
содействовать его нравственному совершенствованию и
одновременно дадут ему возможность оказать
соответствующее воздействие на окружающие его
обстоятельства. Но наиболее отчетливо она развита в «Моих
исследованиях...» Песталоцци здесь пишет: «Вот что я
вскоре увидел: обстоятельства делают человека, но я
также вскоре увидел: человек делает обстоятельства. Он
имеет в себе силу направлять их по своей воле. Делая
это, он сам принимает участие в формировании самого
себя и во влиянии обстоятельств, действующих на
него» 1.
Приведенная формулировка говорит о том, что
Песталоцци, ограниченный рамками своего времени, дает
двойственное решение вопроса о взаимоотношении
человека с окружающей его средой. С одной стороны, он
выдвигает материалистическое положение о том, что
«обстоятельства делают человека», провозглашенное в
конце XVIII в. и Гельвецием, с идеями которого
Песталоцци был знаком. С другой стороны, он, как и многие его
современники, в том числе и Гельвеций, переоценивает
возможности отдельных людей направлять по их воле
обстоятельства. При этом Песталоцци, следуя
идеалистической философии, придает большое значение в
совершенствовании природы человека развитию заложенных
в нем творцом внутренних сил.
В то же время в решении проблемы о движущих
силах человеческого развития Песталоцци делает шаг
вперед по сравнению с французскими материалистами. Он
не растворяет, подобно Гельвецию, воспитание в
собственном смысле этого слова во всех обстоятельствах
жизни, оказывающих влияние на ребенка, а всемерно
подчеркивает его особое значение в формировании
человеческой личности.
Только полвека спустя проблема сущности человека
и его взаимоотношений со средой была до конца
правильно разрешена Марксом и Энгельсом с позиций диа-
1Pestalozzi, Sämtliche Werke, В. 12, S. 57.
64

лектического материализма. Учение марксизма о
революционной практике дало возможность вскрыть
истинную роль, которую люди играют в изменении
окружающего мира и их собственной природы и установить
нераздельное единство обоих этих процессов.
ДЕЯТЕЛЬНОСТЬ В ПЕРИОД ШВЕЙЦАРСКОЙ БУРЖУАЗНОЙ
РЕВОЛЮЦИИ. ПРИЮТ В СТАНЦЕ (1798—1799)
Буржуазная революция в Швейцарии (февраль —
апрель 1798 г.), совершенная при поддержке французских
вооруженных сил, побудила Песталоцци к более
активной общественной деятельности. По поручению
правительства вновь организованной единой Гельветической
республики, в состав которого вошел ряд его друзей, он
пишет в мае «Обращение к издавна демократическим
кантонам» («Zuruf an die vormals demokratischen
Kantonen»), которые отказались принять новую конституцию.
Это были горные кантоны, ставшие оплотом
контрреволюционного движения, которое, по словам Энгельса,
было «борьбой упрямых пастухов против напора
исторического развития, борьбой косных, застывших местных
интересов против интересов всей нации, борьбой
невежества против образованности, варварства против
цивилизации» 1.
К этому же времени относится ряд статей
Песталоцци, в которых он выступает против остатков феодальной
системы в Швейцарии, в частности, требует полной и
безоговорочной отмены десятины, тогда как многие деятели
Гельветической республики занимали по этому вопросу
более умеренную позицию и предлагали отменить
десятину частично или с выкупом.
С сентября по декабрь Песталоцци редактирует
правительственный орган «Гельветический народный
листок» («Helvetisches Volksblatt»); в ряде своих статей,
помещенных в этой газете, он всецело поддерживает
мероприятия швейцарского революционного
правительства и благодарит Францию за помощь, оказанную
Гельветической республике.
Когда в сентябре в кантоне Нидвальден вспыхивает
восстание отсталых горцев, Песталоцци стоит за реши-
1 К. Маркс и Ф. Энгельс, Соч., т. 4, изд. 2, стр. 351.
о и. Г. Песталоцци, т. 1 65

тельное подавление сил контрреволюции с помощью
французских войск. Через три месяца после ликвидации
восстания, в декабре 1798 г., он направляется в его
бывший центр — Станц, где осталось много осиротевших
безнадзорных детей, чтобы по заданию правительства
организовать для них приют. Об исключительном
энтузиазме, который в этот период, испытывал Песталоцци,
надеявшийся, что близится к осуществлению его давняя
мечта о действенной помощи народу, свидетельствует его
письмо, направленное в феврале 1799 г. близкой подруге
жены — Франциске, Романе фон Халлвиль: «Дорогой и
добрый друг,— пишет он,— все идет, все идет, все идет
хорошо. Я смываю позор моей жизни; сила моей юности
возродилась... Вот я извлечен из ничтожества; вижу и
чувствую, что снова моя судьба стала равной судьбе
других людей: я снова человек»1.
Деятельность Песталоцци в приюте была
впоследствии подробно описана им самим в «Письме другу о пре^
бывании в Станце». Она протекала в напряженной
международной обстановке, так как Гельветическая
республика, связанная союзом с Францией, стала главным
театром* военных действий между Францией и Австрией,
войска которой вступили на территорию Швейцарии под
лозунгом ее освобождения от «иноземного ига». Кроме
того, условия работы в самом приюте были крайне
неблагоприятны. Он. был размещен в недостроенном и
совершенно не приспособленном для его нужд здании
монастыря; отсутствовали учителя и учебные -пособия;
единственной помощницей Песталоцци являлась
пожилая, женщина, занимавшаяся хозяйством. Воспитанники,
число которых вначале составляло пятьдесят человек, а
затем дошло до восьмидесяти, прибывали в приют в
крайне запущенном физическом и моральном состоянии
и заведомо враждебно относились к Песталоцци, как к
посланцу революционного правительства, к иноверцу (он
был протестантом, а жители кантона Нидвальден —
католиками). Тем не менее, Песталоцци удалось в
предельно короткий срок сплотить своих воспитанников в
одну громадную семью, в которой он выполнял роль
любящего и заботливого отца. «С утра до вечера я был
один среди них,— писал Песталоцци о своей работе с
1 J. Н. Pestalozzi, Sämtliche Briefe, В. 4, S. 20.
66

детьми в Станце.— Все хорошее для их тела и духа шло
из моих рук. Всякая помощь и поддержка в нужде,
всякое наставление, получаемое ими, исходило
непосредственно от меня. Моя рука лежала в их руке, мои глаза
смотрели в их глаза. Мои слезы текли вместе с их
слезами и моя улыбка сопровождала их улыбку. Они были
вне мира, вне Станца, они были со мной, и я был
с ними» 1. На отеческую заботу Песталоцци об их
повседневных нуждах воспитанники отвечали искренней
привязанностью к нему, что весьма
благоприятствовало успешному проведению всей его педагогической
работы.
В этот период Песталоцци стремится установить
основы нравственного воспитания, найти наиболее
эффективные средства его осуществления. Он приходит к
выводу, что в воспитательной работе следует исходить из
окружающей детей обстановки, из того, что поможет им
уяснить и усвоить их жизненный опыт. Прежде всего
Песталоцци считает необходимым пробудить
нравственные чувства, которые естественно возникают у детей,
благодарных воспитателям з.а их заботы об
удовлетворении их насущных потребностей. Надо также
упражнять детей и в нравственных поступках, требующих от
них самообладания и воли, и формировать их
нравственные убеждения на основе понимания моральных
отношений, с которыми они сталкиваются в своем
непосредственном окружении. Песталоцци хочет, таким образом,
связать нравственное воспитание детей с жизнью,
побудить их к участию в нравственных поступках, что
весьма ценно.
Как же протекали в Станце обучение детей, их
трудовая деятельность? В письме на имя министра
внутренних дел Ренггера от 19 апреля 1799 г. Песталоцци
сообщает: «...время на труд и учение у нас теперь
распределено следующим образом: с шести часов утра до
восьми — учебные занятия, затем часы до четырех дня
отводятся работе, после этого до восьми часов вечера —
снова учебные занятия. Состояние здоровья
воспитанников становится все лучше и лучше» 2. Мы видим, что
с самого основания приюта Песталоцци стремился
соединить в нем обучение детей с их трудом. Но, по соб-
1 Pestalozzi, Sämtliche Werke, В. 13, S. 9.
2 J. Н. Pestalozzi, Sämtliche Briefe, B. 4, S. 23—24.
5*
67

ственному его признанию, он не смог этого осуществить
в том объеме, как бы ему хотелось, в силу ряда веских
причин: отсутствия необходимого для этого
оборудования, персонала и т. д. Хотя республиканское
правительство и отпускало достаточные средства на заведение в
Станце, Песталоцци намеренно не приглашал туда
других воспитателей, так как хотел полностью сохранить за
собой одним возможность воздействовать на детей и
убедиться в правильности применяемых им приемов
воспитания.
Воспитанники приюта принимали большое участие в
труде по самообслуживанию; что же касается
производительного труда, то он не получил в нем широкого
применения. В «Письме другу о пребывании в Станце»
Песталоцци указывает, что только незадолго до
закрытия приюта некоторые дети начали заниматься прядением.
Возглавляя детское учреждение, существующее за
счет государства, Песталоцци не подчеркивает, как в
прежних своих произведениях, отражавших опыт
«Учреждения для бедных», что труд воспитанников должен
непременно обеспечить им такой заработок, который
даст возможность окупить стоимость их содержания.
В «Письме другу о пребывании в Станце» он делает
ударение на педагогическом значении детского труда. «...Я
рассматривал трудолюбие,— пишет он,— больше с точки
зрения физической подготовки к труду и способности
зарабатывать, чем с точки зрения получения от него дохода.
Точно так же на учение, как таковое, я смотрел вообще
как на упражнение духовных сил» \
Учение проводилось в довольно своеобразной форме.
Большое количество детей разного возраста и уровня
знаний, отсутствие учителей и «искусственных
вспомогательных средств»: должного учебного оборудования, книг
и т. д. — побудили Песталоцци привлечь старших детей
к обучению младших. Писатель Цшокке, который был в
то время правительственным комиссаром в Нидвальде-
не, рисует следующую картину учебных занятий в
Станце: «В первый раз; когда я пришел в приют, я застал
Песталоцци ходящим взад и вперед по большой комнате.
За столом, занимавшим почти всю комнату, сидели дети,
которые были так погружены в свою работу, что едва
1 Pestalozzi, Sämtliche Werke, В. 13, S. 26.
68

подняли голову, когда я вошел. Они были размещены по
трое; в каждой группе самый старший находился
посередине; его обнимали за шею два младших товарища,
которых он должен был учить. Одни писали буквы, другие
цифры, некоторые вычисляли, чертили линии или
фигуры... Я был приятно поражен вниманием детей и
успехами, достигнутыми ими в столь непродолжительное
время» 1.
Поиски новых путей обучения и нравственного
воспитания, которыми занимался Песталоцци в Станце,
оказались весьма плодотворными. Именно здесь у него
зарождается идея об элементарном образовании,
призванном стимулировать стремление к деятельности,
присущее ребенку. Эта идея получила дальнейшее развитие
в последующие периоды жизни Песталоцци, когда
он создает законченную теорию элементарного
образования.
Новые приемы работы, к которым Песталоцци
пришел опытным путем в Станце, его самоотверженная
деятельность в приюте, проникнутая искренней любовью к
осиротевшим детям, привели, несомненно, к
положительным педагогическим результатам.
Но наряду с ними в заведении имелось много
организационных недостатков, которые вызывали
недовольство работой Песталоцци со стороны видных деятелей
Гельветического правительства. В июне 1799 г. оно было
вынуждено временно закрыть приют в связи с тем, что
занимаемое им здание понадобилось французскому
командованию для госпиталя. Но, когда осенью этого года
территория Гельветической республики была очищена от
врагов и приют в Станце восстановлен, Песталоцци не
был возвращен к руководству им.
Яркий свет на обстоятельства, с которыми было
связано устранение Песталоцци от руководства приютом,
проливает его письмо, направленное в конце ноября
1803 г упомянутому выше Цшокке. «Долго,— пишет
Песталоцци,— я надеялся, что в состоянии добиться в
моем жалком положении результатов, которые меня
высоко вознесут. Это были реальные результаты, которые
не ускользнули бы от внимания психолога; они были
1 См: J. В a n d 1 i n, Der Genius von Vater Pestalozzi. Ein
Denkmal zum hundertsten Geburtstage seines geistigen Vaters, Zürich, 1846,
S. 250.
&

видимы мне, но незаметны для всех. Между тем в
глаза бросались большие пробелы...» К Далее Песталоцци
признает наличие серьезных недостатков в организации
принята, вызванных условиями военного времени и
рядом других причин. Он считает, что эти недостатки могли
быть со временем устранены, но этому помешало
неожиданное закрытие приюта, в котором в значительной мере
повинен и сам Цшокке.
Неизменным сторонником и покровителем
Песталоцци в Директории был министр наук и искусств Штапфер.
Он энергично защищал его от обвинений в плохом
руководстве приютом, но министр внутренних дел Ренггер,
которого недоброжелатели Песталоцци весьма
односторонне информировали о его деятельности в Станце, не
допустил, чтобы он вновь возглавил приют. Ироническое
замечание по поводу «novi homines», не оценивших его
стремлений, сделанное Песталоцци в произведении «Как
Гертруда учит своих детей», свидетельствует о его
глубоком разочаровании в правительстве Гельветической
республики, на которое он, в свое время, возлагал столько
надежд.
Песталоцци, вынужденный покинуть Станц, однако,
твердо решил продолжать начатую там работу по
изысканию наиболее эффективных методов первоначального
обучения. С помощью Штапфера он получает в июле
1799 г. назначение в начальную школу города Бургдор-
фа, с которым связан новый этап его деятельности.
В БУРГДОРФЕ (1799—1804)
В Бургдорфе Песталоцци сначала было
предоставлено место помощника учителя в школе для детей
пришлого населения (не имевшего права гражданства в городе),
возглавляемой малограмотным сапожником Дизли. Тот
сумел настроить против нового учителя родителей,
заявив, что он плохо проводит религиозное обучение их
детей, и таким путем скоро избавился от нежелательного
для него конкурента. Песталоцци пришлось в том же
году перейти в городскую школу для малолетних
детей — в возрасте от пяти до восьми лет. Подобные
школы именовались «Lehrgottenschulen». («Lehrgotte» — бук-
1 J. Н. Р е s t а 1 о г z i, Sämtliche Briefe, В. 4, S. 167.
70

вально «крестная мать»; учительница малолетних"детей
считалась как бы их духовной матерью.) Как правило,
женщины, которые учили в этих школах детишек, читать
и писать, были малообразованными. Счастливым
исключением являлась учительница Штэли, под начало к
которой попал Песталоцци. Она с большим интересом и
сочувствием относилась к его педагогическим исканиям.
По окончании учебного года работа Песталоцци
подверглась проверке со стороны специальной комиссии, которая
высоко оценила ее результаты.
С осени 1800 г. во главе с Песталоцци, который
завоевал себе авторитет, создается Бургдорфский
институт— средняя школа с интернатом, которая служила
базой для подготовки учителей. Из руководителя
учреждений для бедных Песталоцци становится директором
учебного заведения, которое обслуживает детей
обеспеченных родителей, что не могло его удовлетворить. «То, что
собственно принадлежит мне в моих стремлениях,— писал
впоследствии Песталоцци в «Лебединой песне»,— идет
вовсе не из Бургдорфа, а от первых порывов моей
любви к народу и детям...» 1.
Но на том новом пути, по которому он вынужден был
пойти, Песталоцци достиг важнейших результатов в
разработке общих основ элементарного образования и
частных методик первоначального обучения детей. В этом
плане период его деятельности в Бургдорфском
институте является одним из самых плодотворных.
Песталоцци удается создать сплоченный педагогический
коллектив, который полностью разделяет его идеи, и совместно
с ним он проводит успешную экспериментальную работу
в области методики счета, измерения и развития речи.
Плодом этой деятельности явились следующие
пособия для первоначального обучения: «Книга матерей, или
Руководство для матерей, как учить их детей наблюдать
и говорить» («Buch der Mütter oder Anleitung für Mütter
ihre Kinder bemerken und reden zu lehren», 1803);
«Азбука наглядности, или Наглядное учение об измерении»
в трех частях («ABC der Anschauung oder
Anschauungslehre der Maßverhältnisse», 1803); «Наглядное учение
о числе» в двух частях («Anschauungslehre der
Zahlenverhältnisse», 1803—1804). Эти книги вскоре после ихвы-
1 Pestalozzis sämtliche Werke, herausgegeben von L. W. Sey-
ffarth, 2. Aufl., B. XII. Liegnitz, 1899—1902, S. 448.
71

хода были переведены на ряд европейских языков, в том
числе и на русский К Их широкое распространение в
Швейцарии и за ее пределами способствовало
популяризации идей Песталоцци и некоторому улучшению его
материального положения.
Насколько это положение было тяжелым, ярко
свидетельствует письмо Песталоцци к Цшокке от 21 июня
1802 г. Обращаясь к нему с просьбой содействовать
организации подписки на его книги, Песталоцци пишет:
«Друг! Знаешь ли ты, что- в течение тридцати лет моя
жизнь являлась постоянной экономической неурядицей
и борьбой против крайней бедности, доводящей до
отчаяния? Знаешь ли ты, что почти тридцать лет я
нуждаюсь в самом необходимом и до сегодняшнего дня не могу
показаться в обществе или церкви, потому что у меня
нет приличной одежды и я лишен возможности ее
приобрести?.. Знаешь ли ты, что на улице я служу
посмешищем для прохожих, так как по своему виду напоминаю
нищего? Знаешь ли ты, что я сплошь и рядом оставался
без обеда и в обеденный час, когда даже все бедняки
садятся за стол, вынужден был в отчаянии проглотить свой
кусок хлеба прямо на улице?..» 2.
В 1801 г. Песталоцци пишет свое известное
произведение «Как Гертруда учит своих детей», которое мы
помещаем во втором томе нашего издания. В нем будут
также впервые опубликованы на русском языке статьи
Песталоцци: «Метод» (1800), «Мои воспитательные
опыты» (1801), «Памятная записка парижским друзьям
о сущности и цели метода» (1802), «Основные черты
"моего метода» (1802), а также ряд его писем,
проливающих свет на теорию элементарного образования. Эта
теория, получившая наименование «метода Песталоцци»,
1 В России они были опубликованы императорской Академией
наук в- Петербурге. Первой вышла в 1806 г. «Книга для матерей, или
Способ учить дитя наблюдать и говорить», ч. 1, в переводе и с
предисловием Ф. Г. Покровского — учителя поэта В. А. Жуковского. Вслед
за нею появились в 1806 г. три книги «Очевидного учения о содержании
чисел». (Книги первая и вторая вышли под заголовком «Песталоцциевы
для начального учения книги», книга третья сопровождалась
пояснением: «Из Песталоцциевых книг элементарных, то есть для начального
учения».) В том же году увидела свет «Азбука очевидности, или
Очевидное учение о содержании чисел», книга первая; книга вторая
появилась в 1807 г.
3 J. Н. Pestalozzi» Sämtliche Briefe, В. 4> S. 109—110ч
П

связана с его пониманием сущности воспитания и его
роли в развитии человека. Возвращаясь к сказанному
нами выше, напомним, что в своем труде «Мои
исследования путей природы в развитии человеческого рода»
Песталоцци говорил о наличии в природе человека
задатков, потенциальных внутренних сил, заложенных в нее
творцом. Следуя, очевидно, знакомой ему еще со
студенческих лет философии Лейбница и Вольфа, он полагал,
что этим внутренним силам свойственно стремление
к развитию. «Глаз,— писал он впоследствии в
«Лебединой песне»,— хочет смотреть, ухо — слышать, нога —
ходить и рука — хватать. Но также и сердце хочет
верить и любить. Ум хочет мыслить» 1.
Как уже было отмечено, Песталоцци справедливо
считал, что развитие человека совершается под влиянием
всех обстоятельств жизни ребенка, всей окружающей
его среды. Однако роль этих внешних обстоятельств он
сводил лишь к тому, чтобы ускорить или замедлить
выявление изначально присущих ребенку внутренних сил,
подчиненных действию «вечных и неизменных» законов
человеческой природы.
Особое значение в формировании человека
Песталоцци, как выше указывалось, придавал воспитанию.
Он поставил в качестве одной из важнейших
педагогических проблем вопрос о роли воспитания в развитии
ребенка. Воспитание может быть успешным лишь в том
случае, если оно носит природосообразный характер, то
есть строится в соответствии с особенностями самой
человеческой природы и законами ее развития. «Воспитание
человечества,— говорит Песталоцци,— является и
должно являться в основном безыскусственным, прямым, но
энергичным и непрерывным движением по тому пути,
который природа начертала огненными письменами
неугасимой силы для человеческого рода как единственно
правильный путь его развития»2.
Песталоцци образно сравнивает искусство
воспитателя с деятельностью садовника, который заботливо
сажает и поливает растения, способствуя их
произрастанию, но источник их роста и цветения заключен в них
1 Pestalozzis sämtliche Wekre, herausgegeben von L. W.
Seyffarth, B. XII, S. 296.
8 Pestalozzi, Sämtliche Werke, B. 14, S. 56.
73

самих. Так же и воспитатель, по мнению Песталоцци,
не способен вложить в человека какие бы то ни было
силы и вдохнуть в них жизнь; он призван позаботиться
о том, чтобы беспрепятственно совершался естественный
ход развития этих сил, предуказанный самой их
природой.
Призвание воспитателя, имеющего дело с венцом
творения — самим человеком, Песталоцци считает
весьма ответственным и трудным. Он искренне возмущен
тем, что ученые, усердно изучая образ жизни и
особенности даже низших насекомых, не уделяют должного
внимания исследованию более существенной проблемы —
о средствах, способствующих развитию сил человеческой
природы. В речи, произнесенной Песталоцци перед
сотрудниками и воспитанниками в день его 72-летия,
он требует, чтобы искусство воспитания достигло
уровня подлинной науки, которая должна основываться на
глубоком знании ребенка. «Необходимо глубоко
наблюдать за человеком,— пишет он в 1782 г. домашнему
учителю П. Петерсену,— если хочешь полностью узнать его.
То же самое, несомненно, относится и к ребенку. И,
безусловно, достижения науки о человеке полностью
зависят от тщательного изучения тех людей, с которыми мы
непосредственно соприкасаемся» (266—267). В те
времена, когда в процессе воспитания обычно не считались
с детской природой, стремление Песталоцци проникнуть
в законы развития ребенка, в его психологию было
новаторским и особенно ценным. Его произведения и письма
(в частности письма к П. Петерсену) содержат много
тонких психологических наблюдений над детьми; они
свидетельствуют об исключительном умении Песталоцци
выявить индивидуальные черты каждого ребенка, найти
к нему правильный педагогический подход.
Природосообразное воспитание, по мысли
Песталоцци, должно быть достоянием всех сословий и
способствовать развитию сил и способностей человеческой природы
у каждого ребенка, даже самого бедного и
обездоленного. Эта мысль, положенная Песталоцци в основу теории
элементарного образования, придает ей глубоко
демократический характер. «Мой метод,— писал он в 1802 г.
министру наук и искусств Штапферу,— в собственном
смысле этого слова является методом бедноты и ссобен-
74

но пригоден для того, чтобы сделать развитие ее
природных способностей в значительной степени
независимым от милости богачей, чтобы дать человеку
возможность найти себя в себе самом, чтобы на основе того,
что он находит в себе, осуществлять его развитие
настолько далеко, насколько это позволяют его способности
и общественное положение»1.
Песталоцци различает троякого рода силы
человеческой природы: умственные, физические и
нравственные, или, пользуясь его собственными словами, «силы
знания, умения и хотения» (Kräfte des Kennens, Könnens,
Wollens). Соответственно этому и его теория
элементарного образования подразделяется на умственное,
физическое и нравственное образование. При этом Песталоцци
постоянно подчеркивает, что все эти три стороны
элементарного образования необходимо осуществлять в
самой тесной связи и взаимодействии, так как в противном
случае одностороннее умственное, физическое или
нравственное воспитание могут привести к формированию
неполноценных или даже уродливых людей, у которых
одна сторона их личности непомерно развита за счет
подавления всех остальных. В ряде статей и писем он
решительно протестует против неправильного понимания
его «метода», как односторонне направленного на одно
только умственное образование, тогда как на самом деле
он охватывает все воспитание в целом 2.
Свою теорию образования Песталоцци называет
элементарной, потому что воспитатель, развивая
умственные, физические и нравственные силы ребенка в
согласии с их природой, должен всегда отправляться от
первоначальных основ образования, от его простейших
элементов, и постепенно, не спеша, от ступеньки к
ступеньке вести ребенка вперед к более сложному. Это
достигается посредством целой системы
последовательных упражнений, благодаря которым Песталоцци хотел
привести в движение стремление к деятельности,
которое присуще внутренним силам человека. Бургдорфский
1 J. Н. Р е s t а 1 о z z i, Sämtliche Briefe, В. 4, S. 113.
2 См., например, письмо Песталоцци сотрудникам Бургдорф-
ского института, отправленное им из Парижа в январе 1803 г.
J. Н. Pestalozzi, Sämtliche Briefe, В. 4, S. 177.
75

институт и другие учебные заведения, которые
впоследствии возглавлял Песталоцци, были предназначены для
детей обеспеченных родителей. Это побуждало его в
первую очередь заниматься разработкой методики
умственного образования, поэтому эта сторона его «метода»
является наиболее разработанной.
Поскольку во втором томе настоящего издания будет
помещена специальная статья, освещающая
дидактические взгляды Песталоцци, мы сейчас ограничимся
самой общей их характеристикой.
Песталоцци резко критиковал современные ему
школы, в которых господствовали вербализм, механическое
запоминание материала и притуплялись духовные силы
детей. Он образно называл их «машинами для
уничтожения всех результатов опыта, пробужденных в них
самой природой». Песталоцци стремился
психологизировать обучение, то есть построить его на основе знания
законов развития человеческого ума. Пытаясь отыскать
эти законы и таким путем найти надежные нити, из
которых, по его выражению, «можно выплести общий
психологический метод обучения», Песталоцци правильно
рассматривает чувственное восприятие как исходный
момент познания. За «внешним созерцанием», как он
полагает, следует так называемое «внутреннее
созерцание», в процессе которого ребенок должен освоить
полученные впечатления, установить свое отношение к
явлениям и на основе развития присущих его психике
деятельных начал как бы вновь открыть и сформировать
для себя окружающий мир.
Как же представляет себе Песталоцци задачи
обучения? Указывая на то, что органы чувств ребенка
доставляют сами по себе беспорядочные, неточные сведения об
окружающем мире, он справедливо усматривает
«искусство обучения» в том, чтобы упорядочить, уточнить,
довести до ясных понятий эти первоначальные сведения
детей. В процессе обучения, по Песталоцци, должно
иметь место разграничение предметов, объединение
однородных и близких, установление связей между новыми
и прежде приобретенными знаниями о них. В
результате этого представления ребенка о предметах из
беспорядочных делаются определенными, из определенных —
ясными, из ясных — точными.
76

Так как Песталоцци считал восприятие внешнего
мира посредством органов чувств исходным моментом его
познания, он отводил большую роль в обучении
наглядности. В своем произведении «Как Гертруда учит своих
детей» он пишет: «Друг! Когда я теперь оглядываюсь
назад и спрашиваю себя, что же собственно я сделал
для обучения человечества, то нахожу следующее: я
установил высший основной принцип обучения, признав
наглядность абсолютной основой всякого познания...» 1
Требование наглядности обучения еще до Песталоцци
было обосновано Я. А. Коменским, который, исходя из
сенсуалистической философии, выдвинул известное
«золотое правило» дидактики: «Все, что только можно,
предоставлять для восприятия чувствами, а именно:
видимое — для восприятия зрением, слышимое — слухом,
запахи — обонянием, подлежащее вкусу—вкусом,
доступное осязанию— путем осязания» 2.
Указания Коменского о том, чтобы дети, насколько
это возможно, приобретали знания из собственных
наблюдений над вещами окружающего их мира, а не из
схоластических книг и чужих, воспринимаемых ими на
веру слов, были новаторскими для того времени, когда
в школах безраздельно господствовало догматическое
обучение. Они сыграли большую прогрессивную роль и
в дальнейшем развитии педагогической теории и
практики. Но в силу ограниченности своей философской
концепции Коменский не мог понять той действительной
связи, которая существует между ощущениями и разумом.
Это приводило его к известной недооценке в обучении
такого важного средства, как слово, которое Коменский
ставил в полную зависимость от чувственного восприятия
ребенком вещей, полагал, что вещь — тело, зерно, а
слово — лишь его одежда, внешняя оболочка.
Песталоцци был осведомлен об идеях Коменского;
он мог, правда, не знать «Великой дидактики», которая,
как установлено, поступила в Цюрихскую городскую
библиотеку только в последнее десятилетие XVIII в., но
«Orbis sensualium pictus» («Мир чувственных вещей в
картинках») великого славянского педагога был ему,
несомненно, известен.
1 Pestalozzi, Sämtliche Werke, В. 13, S. 305.
2 Я. А. Коменский, Избранные педагогические сочинения.
М., Учпедгиз, 1955, стр. 302—303.
77

Провозгласив наглядность основным принципом
обучения, Песталоцци считает очень важным научить
ребенка «правильно видеть и слышать», то есть выработать
у него определенную культуру наблюдения. В отличие
от Коменского, он не сводит наглядность к
приобретению детьми знаний только на основе их чувственного
опыта, а видит в ней также важное средство для
развития логического мышления.
Каким же образом педагог может помочь ребенку
упорядочить наблюдения над сложным миром?
Песталоцци упорно стремится найти естественные и
простейшие элементы обучения, на основе которых у
ребенка создаются ясные представления об окружающих
его предметах и развивается мышление. При этом он
подчеркивает, что его «метод» требует именно
нахождения- этих элементов, а не изобретения их. В результате
длительных исканий Песталоцци приходит к выводу, что
«все наше познание имеет в своей основе три
элементарные силы: 1) силу произносить звуки, из чего проистекает
способность к речи; 2) неопределенную, чисто
чувственную силу представления, из которой возникает
способность познавать любые формы; 3) определенную, уже не
только чисто чувственную силу представления, из
которой проистекает осознание единицы и вместе с ней
способность считать и вычислять» 1.
Для того чтобы упорядочить наблюдения ребенка,
помочь ему уяснить то, что перед ним находится, педагог
должен прежде всего обратить его внимание, сколько
различных предметов перед ним, каковы их форма и
контур, как они называются, как могут быть выражены при
помощи звука, слова. Начальными моментами всякого
обучения, его простейшими элементами, по Песталоцци,
являются число, форма и слово.
Элементарное умственное образование, по его
мнению, должно исходить из этих трех элементов и включать
в себя обучение ребенка счету, измерению, родному
языку.
Стремясь приобщить к знаниям широкие народные
массы, Песталоцци задался целью настолько упростить
методику элементарного умственного образования, чтобы
1 Р е s t а 1 о z г i, Sämtliche Werke, В. 13, S. 257.
78

ею с успехом могла пользоваться любая мать-крестьянка
при занятиях со своим ребенком. С этой целью он создал
последовательные ряды упражнений для развития речи
детей, выработки у них умения считать и измерять.
Песталоцци впервые задался целью разработать
такую систему первоначального образования, которая
была бы тесно связана с жизнью, с опытом ребенка,
сделала бы его способным мыслить.
Большую роль в развитии логического мышления
детей Песталоцци отводит слову. Он стремится
выработать у них умение правильно называть предметы,
справедливо указывая, что это поможет детям составить
себе четкое представление об их отличительных признаках.
Песталоцци дает ряд ценных указаний об использовании
слова в учебном процессе, вносит существенный вклад
в разработку звукового метода обучения грамоте.
Несомненный интерес в этом плане представляет его
статья «О значении слуха в связи с использованием
звука и языка в обучении» («Über den Sinn des Gehörs in
Hinsicht auf Menschenbildung durch Ton und Sprache»),
с которой мы впервые познакомим советского читателя
во втором томе настоящего издания.
Несомненные заслуги имеются у Песталоцци также
и в деле внедрения наглядности в первоначальное
преподавание арифметики, в создании новой для его
времени методики ознакомления детей с измерением. Но,
выдвинув перед обучением задачу содействовать
образованию у детей правильных понятий, что для его
времени было новаторством, Песталоцци разобщил единый
процесс вооружения учащихся знаниями и развития их
умственных сил. Поставив на первый план в процессе
обучения развитие мыслительных способностей детей, он
переоценил ту роль, которую в этом могут сыграть
механические упражнения.
В результате многие приемы, рекомендованные
Песталоцци в произведении «Как Гертруда учит своих
детей» для обучения детей счету, измерению и, в
особенности, для развития их речи, носят односторонний,
формальный характер, что он впоследствии и сам
признавал.
Широкая задача, выдвинутая Песталоцци перед
первоначальным образованием, а также некоторые пути,
намеченные им для ее разрешения, оказались весьма
7Г

плодотворными для дальнейшего развития передовой
педагогической теории и практики. Песталоцци
способствовал расширению круга учебных предметов,
изучаемых в начальной школе,— введению в нее элементов
геометрии, рисования и пения, а также естествознания и
географии. Он во весь голос заявил, что обучение должно
иметь развивающий характер и «вырабатывать всего
человека», то есть не только воздействовать на ум, но и
оказывать соответствующее влияние на чувства, волю,
характер ребенка, вооружать его необходимыми для
жизни умениями и навыками. Песталоцци называл
словесные знания без способности применить их на деле
«ужасным подарком, сделанным веку враждебным
гением». Он требовал, чтобы в школе имела место
многосторонняя деятельность детей, содействующая развитию
их «ума, сердца и руки».
Большое значение Песталоцци придает правильному
физическому воспитанию ребенка. Он резко критикует
современные ему народные школы за то, что они не
только не способствуют подъему физических сил детей
народа, но еще со своей стороны калечат их. Они
держат учащихся подолгу в душных классах, подавляют
их естественное стремление к движению, заставляя
сидеть не шелохнувшись. Между тем физическое
воспитание при правильной его постановке могло бы, как
указывает Песталоцци, сыграть большую роль в
оздоровлении народа. Цель его должна заключаться в том, чтобы
«развить все заложенные природой в ребенке физические
.силы в соответствующие навыки и научить его свободно и
самостоятельно пользоваться ими». Песталоцци
неоднократно подчеркивает, что развитие физических сил
должно совершаться одновременно и равномерно, так как
лишь при этом условии дети смогут в дальнейшем
уберечься от уродливой односторонности, которая является
неизбежным следствием узкого разделения труда в
условиях мануфактурного производства. Особенно
определенно Песталоцци высказывается по этому поводу в статье
«Памятная записка парижским друзьям о сущности и
цели метода». «В основном же это физическое
элементарное образование покоится на искусстве устанавливать
гармонию между всеми физическими задатками человека
уже в самом начале их развития и доводить их до
степени навыков, которые в своем окончательно развитом
80

виде должны сохранять состояние равновесия. Своей
общей гармонией они должны предохранить от того, чтобы
возникшие впоследствии навыки, необходимые для
данного сословия и профессии, не подавили всех остальных
задатков человеческого тела, лишив их возможности
применения и тем самым всех средств для дальнейшего
совершенствования» 1.
Как же представляет себе Песталоцци пути
осуществления элементарного физического образования?
Рассматривая его как необходимую составную часть всего
своего «метода», Песталоцци пытается установить
простейшие элементы физического образования, из которых
следует исходить, чтобы развить природные физические
силы ребенка путем их упражнения. Этими простейшими
элементами ему представляются движения суставов,
которыми природа наградила ребенка, чтобы обеспечить
ему возможность деятельности. Игры ребенка, его
разнообразные движения Песталоцци считает не чем иным,
как упражнением суставов.
Начала физического воспитания представляются ему
чрезвычайно простыми. Они имеют место в каждой
семье, когда мать вначале помогает ребенку стоять,
затем поддерживает его, когда он делает первые шаги, и,
наконец, учит его понемногу ходить. Эта «естественная
домашняя гимнастика», как ее именует Песталоцци, не
только развивает физические силы ребенка, но
одновременно способствует его умственному и нравственному
росту.
В статье «Основные черты моего метода» Песталоцци
отмечает: «Даже когда ребенок по просьбе матери
переносит только чайную чашку с одного стола на другой, он
совершает движения, укрепляющие его физические силы;
одновременно происходит развитие и его умственных
способностей, например устойчивого внимания, а взгляд
матери, направленный на него, ее улыбка, полная
любви, пробуждают в нем самые благородные чувства,
чрезвычайно полезные для его нравственного
воспитания» 2.
Большое значение в осуществлении гармонического
развития ребенка Песталоцци придает также его уча-
1 Pestalozzi, Sämtliche Werke, В. 14, S. 342.
2 Pestalozzi, Sämtliche Werke, B. 14, S. 56.
6 И. Г. Песталецци» т. 1 81

стию в простейших видах домашнего труда. Он,
например, указывает, что девочка, которая укачивает
младенца, подвязывает чулки не кукле, а своей сестренке,
надевает башмаки опять-таки не кукле, а братишке,
заслуживая этим благодарность матери, развивается как в
физическом, так и в нравственном отношении.
На основе естественного физического воспитания,
полученного ребенком в семье, Песталоцци строит
дальнейшую систему школьной «элементарной гимнастики».
Она состоит из ряда упражнений суставов,
охватывающих в последовательном порядке движения, которые
люди производят, когда ходят, едят, пьют, поднимают
какие-то тяжести, то есть из обычных движений,
производимых ими в бытовой обстановке и в процессе трудовой
деятельности.
На роль физического воспитания в формировании
у ребенка трудовых умений Песталоцци указывает в
своем произведении «Как Гертруда учит своих детей».
Требуя, чтобы у детей была развита способность
действовать, он мечтает о создании особой «азбуки умений»,
которая будет содержать упражнения в простых
движениях,— как бить, нести, бросать, толкать, вращать,
бороться, махать и пр.
Песталоцци надеется, что ребенок, освоивший
подобную азбуку, разовьет свои физические силы и
одновременно овладеет теми трудовыми операциями, которые
лежат в основе всей его последующей
профессиональной деятельности.
Таким образом, Песталоцци включает в
элементарное физическое образование и трудовое воспитание,
пытается установить его исходные начала, или
элементы. Под термином «Körperbildung» (буквально —
«формирование тела») он имеет в виду физическое
воспитание в собственном смысле слова, к которому он относит
развитие органов движения ребенка и его органов чувств.
Более широкий смысл Песталоцци вкладывает в понятие
«Kunstbildung», понимая под ним выработку у детей
умения применять, действовать. Следует отметить, что
в XVIII в. слово «Kunst» означало как изящные
искусства, так и технические умения; мастера, «умельца»
именовали «Künstler».
В этом плане Песталоцци и трактует присущие
природе ребенка «силы умения» (Kräfte des Könnens), ко-
82

торые он, как уже указывалось выше, рассматривает
в единстве с «силами знания и хотения» (Kräfte des
Kennens und Wollens). Он справедливо указывает, что
формирование «сил умения» нельзя сводить к выработке
у детей только механических навыков, оно должно
совершаться на основе развития их духовных
способностей.
Конкретное представление о том, как Песталоцци в
этот период имел в виду осуществлять подготовку детей
к трудовой деятельности, дают его «Соображения по
поводу народного образования в сельской местности». Так
озаглавлены письма, с которыми он обратился в 1803 г.
к датской филантропке графине фон Шиммельман,
намеревавшейся организовать в своих имениях школы для
крестьянских детей. В этих письмах Песталоцци дает
знатной даме ряд советов по поводу ее замысла и
одновременно делится своими заветными планами в
отношении организации «Учреждения для бедных» и
дальнейшей разработки «метода». В 1802—1803 гг. у Песталоцци
возникает мысль связать этот «метод» с началами
профессионального образования.
В письме к Штапферу, написанном в конце 1802 г.,
Песталоцци сообщает, что изыскивает возможности
распространить действие «метода» на обучение важнейшим
отраслям «домашней промышленности», в частности
таким женским работам, как вязание, изготовление
кружев, соломоплетение. «Я уверен,— пишет
Песталоцци,— что метод может считаться завершенным лишь
тогда, когда будет гармонически сочетаться с
профессиональным образованием... Осуществление этой цели
находится за пределами моей жизни, но, когда она будет
достигнута, все то, что мы сейчас делаем, покажется
смутной тенью действительной истины, зародышем
плода, который еще долго должен созревать» 1.
Считая конечной целью воспитания развитие
человечности, Песталоцци отводит основную роль в
формировании ребенка его нравственному воспитанию. «Велико
было заблуждение и безгранична ошибка,— указывает
он в своей новогодней речи (1809),— когда полагали, что
я стремлюсь осуществить развитие природы человека
путем одностороннего образования его интеллекта —
1 J. Н. Pestalozzi, Sämtliche Briefe, В. 4, S. 125—126.
6*
83

путем только счета и математики. Нет, я хочу
достигнуть этого развития благодаря всесторонности любви» К
В деле элементарного нравственного образования
Песталоцци предлагает исходить из чувства любви,
которое испытывает еще неспособный к речи ребенок по
отношению к своей матери, утоляющей его голод и
жажду, утешающей и забавляющей его. Он полагает, что
пробужденная материнскими заботами любовь,
зародыши которой заложены в самой человеческой природе,
служит источником всех других нравственных чувств:
к ней постепенно присоединяются доверие,
благодарность, терпение, послушание. Эту любовь ребенка при
помощи искусства воспитания следует перенести с
матери на других членов его семьи: отца, братьев, сестер,
затем постепенно распространять с близких ему людей
на более от него далеких. В итоге ребенок должен
проникнуться любовью ко всему человечеству.
Песталоцци рассматривает человечество как единое
целое, не понимая современных ему классовых
противоречий. Он не помышляет о воспитании у детей активного
протеста против общественного неравенства и готовности
бороться с ним. Нравственное воспитание у него в
соответствии с его пониманием религии тесно переплетено
с религиозным. Но стремление этого гуманиста и
демократа воспитать в детях подлинную человечность и
деятельную любовь к людям является весьма ценным.
Вся система элементарного нравственного
образования Песталоцци построена на началах развития
активности самих детей. Ее основы были разработаны им еще
в Станце, но свое дальнейшее раскрытие она получила
в его произведении «Как Гертруда учит своих детей»
(письма тринадцатое и четырнадцатое) и, в особенности,
во «Взглядах и опытах, касающихся идеи элементарного
образования». В этом произведении Песталоцци пишет:
«Истинно нравственное элементарное образование по
самой своей сущности побуждает чувствовать, молчать
и действовать. Искреннему душевному настроению
и гармонирующей с этим настроением жизни по их
природе чуждо каждое рассеивающее, излишнее слово»2.
Подобное понимание сущности элементарного нравст-
1 Pestalozzis sämtliche Werke, herausgegeben von L. W.
Seyffarth, B. X, S. 393.
Pestalozzi, Sämtliche Werke, B. 19, S. 23.
84

венного образования и путей его осуществления
приводило к тому, что в руководимых Песталоцци учреждениях
особые уроки закона божия, предназначавшиеся для
ознакомления с официальным вероучением, фактически
не были в почете. Религиозное воспитание тесно
связывалось с нравственным и протекало, помимо учебных
занятий, в форме молитв и проповедей. По воскресным и
праздничным дням они обычно проводились самим
Песталоцци и превращались в беседы на моральные темы,
которые он старался связать с повседневной жизнью
воспитанников, с их опытом, побуждая детей «совершать
добрые поступки».
Песталоцци, как уже указывалось, считал, что
нравственное воспитание может быть успешным лишь в
школе, построенной на началах материнской любви
учителя к детям. Посетители Бургдорфского института
отмечали в своих воспоминаниях, что в нем господствовала
«дисциплина любви», не исключавшая, однако, точно
соблюдаемого внешнего порядка.
К широко распространенным в его время различным
формам поощрения в виде наград, знаков отличия и т. д.
Песталоцци относился весьма отрицательно. Как в Бург-
дорфском, так впоследствии и в Ивердонском
институтах редко возникала необходимость в наказаниях, что
Песталоцци рассматривал как результат успешной
воспитательной работы всех педагогов. Наказания обычно
сводились к предостережениям со стороны учителя, к
лишению воспитанника какого-нибудь удовольствия:
карманных денег, игрушек и т. д.; в особо трудных случаях
Песталоцци делал в воскресенье внушение
провинившемуся перед всеми учащимися. Физические наказания
представляли собой исключение и применялись только
для пресечения проступков против нравственности.
Решительно высказываясь против физического наказания
ребенка чужим ему человеком, Песталоцци, однако,
считает, что в некоторых случаях оно допустимо со
стороны его отца и матери или преисполненного родительской
любовью воспитателя. Право на подобное наказание в
руководимых им учреждениях Песталоцци сохранял
только за самим собой, но, по его собственному
признанию, пользовался им чрезвычайно редко.
В Бургдорфе Песталоцци" проработал до июля 1804 г.
К этому времени политическая ситуация в Швейцарии
85

резко изменилась. Правительство единой Гельветической
республики во главе с Лагарпом, лишившись после
падения Директории во Франции своей опоры, вынуждено
было уйти в январе 1800 г. в отставку. Пришедшее
к власти при содействии Наполеона реакционное
правительство в Берне преднамеренно отказало Песталоцци
продолжить срок аренды на замок, где помещался
институт, который оно рассматривало как «рассадник
демократизма». Песталоцци вместе со всем коллективом
учителей и учащихся вынужден был перебраться в Мюнхен-
бухзее, где в распоряжение его института было
предоставлено здание бывшего монастыря ордена иоаннитов,
расположенное невдалеке от Гофвиля — местонахождения
воспитательного учреждения известного швейцарского
педагога Филиппа Эммануила Фелленберга.
Песталоцци передал ему общее управление своим
институтом, чтобы посвятить все свои силы дальнейшей
разработке «метода». Однако сотрудничество Песталоцци
с аристократом Фелленбергом, положившим в основу
организации своего заведения сословный принцип и
полагавшим, что гармоническое развитие должно быть целью
воспитания только детей имущих, не могло быть
длительным. Уже через несколько месяцев между ними
обнаружились серьезные разногласия по ряду принципиальных
вопросов, что заставило Песталоцци искать себе поле
деятельности в ином месте. Он получил ряд
предложений, в том числе и из России, куда его приглашал ректор
Дерптского университета профессор Е. И. Паррот, чтобы
включить Песталоцци во вновь учрежденную при
совете этого университета училищную комиссию, на которую
возлагалось руководство и управление всеми школами
Прибалтийского края. Из переписки с Парротом видно,
что Песталоцци имел осенью 1804 г. серьезное намерение
переселиться со всей семьей в Россию, но в дальнейшем
он от этого отказался, понимая, что его деятельность по
разработке «метода» в совершенно незнакомых ему
условиях не может быть успешной. По этим же соображениям
Песталоцци отклонил предложения переехать в Ригу
и Вильну, поступившие к нему вслед за приглашением
в Дерпт !.
1 Подробнее о приглашении Песталоцци в Россию см. статью
В. А. Ротенберг и М. Ф. Шабаевой «Связи Песталоцци с Россией в
первой четверти XIX в.», журн. «Советская педагогика», 1960, №8.
86

ИВЕРДОНСКИЙ ИНСТИТУТ. ПОСЛЕДНИЕ годы жизни
(1804—1827)
В конце концов Песталоцци остановил свой выбор на
расположенном во французской Швейцарии Ивердоне
(в немецкой транскрипции — Ифертене), где он
обосновался с конца октября 1804 г.; через некоторое время
туда перебрался из Мюнхенбухзее и его институт почти
в полном составе.
Песталоцци весьма опасался, что ему и всему
педагогическому коллективу будет трудно работать на новом
месте из-за недостаточного знания французского языка
и быта. Но Ивердонский институт, который
просуществовал до 1825 г., приобрел вскоре подлинно
международный характер. В это закрытое среднее учебное заведение
стремились отдать своих сыновей представители имущих
классов не только Швейцарии, но и многих других стран:
Германии, Франции, Англии, Италии, Испании, России.
Число воспитанников, составлявшее обычно 70—80
человек, в 1809 г., например, доходило до 160. Кроме
основного института для мальчиков» в Ивердоне был создан
Женский институт. Учреждение Песталоцци ежегодно
навещали многие иностранцы, в том числе выдающиеся
общественные деятели и ученые. Среди них мы встречаем
будущего русского декабриста Н. Тургенева,
английского социалиста-утописта Р. Оуэна и известного педагога
Белля, немецкого философа Фихте и географа Риттера,
французскую писательницу мадам де Сталь и мнсмих
других.
В Ивердон приезжали изучать «метод» Песталоцци
учителя из многих стран Европы. В 1818—1819 гг. в нем
некоторое время проживали А. Г. Ободовский, Ф. И. Бус-
се, К. Ф. Свенске и М. М. Тимаев, командированные по
окончании курса Петербургского педагогического
института правительством Александра I за границу, чтобы
познакомиться там с постановкой народного образования.
При Ивердонском институте функционировал
постоянный учительский семинар, в котором 30—40 человек
получали теоретическую и практическую подготовку к
педагогической деятельности. В большинстве своем они
работали в самом институте в качестве «младших
учителей». В «старшие учителя» обычно принимались люди
с педагогическим стажем и предварительной теоретичес-
87,

кой подготовкой. Следует отметить, что во многих
учителях, ранее получивших теологическое образование, Пес-
талоцци разочаровался. В письме к священнику Гессне-
ру от 24 марта 1805 г. он пишет, что охотно примет на
выучку людей, обладающих высокими стремлениями и
чистой человеческой любовью, которых чаще всего
можно встретить в гуще народа. Но люди, лишенные этих
качеств, хотя бы они имели до того много книг в руках
и принадлежали к образованному кругу, не пригодны
для «метода». «Пусть уж они ограничатся
проповедованием, а не берутся «за детские души» *,— заявляет
Песталоцци.
От учителей, работавших в Ивердоне, Песталоцци
требовал усвоения основ «метода» и участия в его
творческой разработке. Кроме того, он справедливо считал,
что хороший учитель ни в коем случае не может сводить
свое призвание к одному только умению обучать, а
должен рассматривать его как «высочайшее искусство че-4
ловеческого образования, неразрывно связанное с
великим делом воспитания». Песталоцци стремился к тому,
чтобы весь педагогический коллектив института
систематически вел воспитательную работу с детьми. В
«Обращении по поводу надзора»2, он высказывает пожелание,
чтобы каждый учитель взял на себя постоянную заботу
об определенной группе учащихся: ел с ними за одним
столом, ночевал в одной спальне, принимал участие в их
играх и, находясь со своими воспитанниками в таком
тесном контакте, приучал их к соблюдению порядка,
чистоты, к организованности.
"Песталоцци призывает учителей внимательно изучать
каждого ребенка и неизменно проявлять к нему чуткое
внимание, что, несомненно, благотворно скажется и на
всем детском коллективе, который в свою очередь
способен оказать большое влияние на отдельную личность.
Сам Песталоцци обладал исключительным умением
подходить к детям, к которым питал самую искреннюю
любовь.
В незаконченном произведении «Больной Песталоцци
здоровой публике» («Der kranke Pestalozzi an das
1 J. H. Pestalozzi, Sämtliche Briefe, B. 4, S. 309.
2 Выдержки из этого обращения см. в книге: A. Zander, Leben
und Erziehung in Pestalozzis Institut zu Herten, Aarau, 1931, S. 185—
193.
68

gesunde Publikum»), написанном в 1812 г., он признается,
что в моменты самой тяжелой душевной депрессии и
разочарования в людях его спасала от гибели именно
любовь к детям. Обращение с ними Песталоцци было всегда
проникнуто большой, неподдельной теплотой. Встретив
мальчика в коридоре, он не мог равнодушно пройти мимо
него: приветствовал его забавным словом, ласково
спрашивал: «Не хочешь ли ты мне что-нибудь сказать?» —
целовал ребенка, проводил рукой по его волосам, иногда
клал ему большой палец на лоб и заглядывал в глаза.
Воспитанники охотно шли по воскресеньям на общие
собрания, где Песталоцци подводил итоги прошедшей
недели, отмечал достижения и недостатки в работе
коллектива. Тут же, как уже было отмечено выше, он делал
отеческие внушения отдельным учащимся.
С детьми, которые плохо поддавались
воспитательному воздействию, Песталоцци обычно беседовал
наедине в своей комнате, давал им советы, как избавиться от
их недостатков, обещал помочь. Эти интимные беседы
возбуждали у воспитанников большое доверие к
Песталоцци, искреннее желание исправиться.
Среди детей он сам становился ребячливым, охотно
участвовал в их играх и развлечениях, внося в них
оживление и искреннее веселье. Исключительный
педагогический такт, который Песталоцци всегда проявлял в
общении с воспитанниками, его большое личное обаяние, все
своеобразие его яркой индивидуальности обеспечивали
ему огромное влияние на них.
Песталоцци был тонким знатоком детской души; об
этом свидетельствуют те указания, которые он делал
учителям, посещая их уроки, а также его
многочисленные письма родителям учащихся. В 1807 г. Песталоцци
опубликовал специальное «Сообщение родителям и
публике о состоянии и организации учреждения в Ифертене»
(«Bericht an die Eltern und das Publikum über den
Zustand und die Einrichtungen der Pestalozzischen Anstalt
zu Herten»). Это сообщение, а также ряд воспоминаний
учителей и бывших воспитанников дают яркое
представление о жизни института.
Режим в нем складывался следующим образом:
десять часов отводились на занятия (для младших
воспитанников— девять); три с половиной часа — на еду, на
совершение туалета и т. д.; два часа — на игры, гимна-
89

стику; восемь с половиной-девять часов — на сон (для
младших воспитанников — десять).
Некоторые посетители института указывали Песта-
лоцци на чрезмерную загрузку учащихся учебными
занятиями. Однако он полагал, что правильно поставленное
обучение, основанное на развитии детской
самодеятельности, не может вызвать переутомления, в особенности
если обеспечено планомерное чередование умственной
работы с отдыхом, гимнастикой и спортом. Перемены
учащиеся обычно проводили на воздухе, на красивых
лужайках, обсаженных тополями и расположенных
между замком и озером. Там они занимались .играми. Песта-
лоцци правильно указывал, что учение и игра ребенка
должны дополнять друг друга. Учителю необходимо
преподавать детям учебный материал со всей присущей ему
логической последовательностью и не допускать, чтобы
занятия превратились в пустое развлечение. Но во время
игры ребенок должен чувствовать себя совершенно
непринужденно и находить естественный выход для
свойственной ему активности. Поэтому, если кто-нибудь из
воспитанников не принимал участия в общих играх, Песта-
лоцци был встревожен его физическим и моральным
состоянием и всячески пытался его развлечь. Большую
радость доставляли детям традиционные празднества,
проводимые очень торжественно. К ним воспитанники
заблаговременно готовились. Они украшали классы,
проявляя при этом много выдумки и изобретательности,
исполняли народные песни, занимавшие вообще большое место
во всей жизни руководимых Песталоцци заведений.
Много внимания уделялось в институте и спорту:
летом — плаванию, зимой — конькам и лыжам. Регулярно
проводились пешеходные экскурсии как в ближайшие
окрестности, так и в горы. В летнее время, вместо
каникул, дети участвовали в многодневных походах. Так,
летом 1809 г. все воспитанники института, за редкими
исключениями, совершили двухнедельный пешеходный
поход в Альпы, который был тщательно подготовлен
учителями. Поход наряду с образовательными задачами
имел целью сплотить детский коллектив, закалить его
участников, выработать у них волю и мужество.
Воспитанию у старших учащихся ценных
нравственных качеств должны были способствовать и военные
занятия, которыми руководил учитель, получивший специ-
90

альную подготовку. Эти занятия, проходившие весьма
организованно, имели разнообразную программу,
построенную с учетом интереса подростков к военному делу и
всеми связанными с ним атрибутами. Большим почетом
было окружено знамя института, которое дошло до
наших дней.
Гуманист Песталоцци никогда не рассматривал
военные занятия как самоцель и неоднократно указывал, что
приобретенные на них знания и умения учащиеся
должны затем использовать, исходя из патриотических и
человеколюбивых мотивов. Так, в новогодней речи,
обращенной в 1809 г. к сотрудникам и воспитанникам
института, он заявил: «Даже в том случае, когда пробьет
барабан, призывая вас в железные ряды, и на ваших
плечах заблестит смертоносное оружие, причинившее
столько горя в наше время,— помните, что вы всегда должны
руководствоваться в ваших действиях, в полном
согласии с тем воспитанием, которое вы у меня получили,
только любовью к родине и человечеству» 1.
Эти слова Песталоцци звучат особенно
знаменательно для того времени, когда Швейцария была обязана
поставлять наполеоновским войскам постоянные
пополнения для захватнических войн.
Длительное пребывание на воздухе, простое, но
здоровое питание, твердый режим, предусматривавший
правильное сочетание занятий с играми и другими формами
физической деятельности воспитанников, обеспечивали
прекрасное состояние их здоровья, что отмечали многие
посетители института. В системе многостороннего
физического воспитания, которая в нем осуществлялась,
большое место принадлежало и «элементарной гимнастике»,
входившей в качестве самостоятельного предмета в
учебный план института. О характере гимнастики и всей
постановки физического воспитания в Ивердоне дает яркое
представление статья Песталоцци 1807 г. «О физическом
воспитании» («Über Körperbildung»).
В привилегированном среднем учебном заведении,
каким являлся Ивердонский институт, Песталоцци не
пытался, конечно, использовать гимнастику для подготовки
1 Pestalozzis sämtliche Werke, herausgegebep von L. W.
Seyffarth, B. X, S. 395.
9J

детей к предстоящей им трудовой деятельности;
обучение труду также не могло составлять органической части
всей его программы. Некоторые воспитанники работали
в переплетной и столярной мастерских, в саду,
ухаживали за домашними животными, но эти занятия были
совершенно не обязательными. Имея дело с детьми
имущих родителей, Песталоцци вынужден был считаться с
их требованиями, чтобы институт давал знания,
достаточные для поступления в высшие учебные заведения.
Однако выработанная им применительно к начальной
школе формальная методика не всегда давала учащимся
возможность усвоить конкретное содержание отдельных
учебных предметов в том объеме, который полагался для
средней школы того времени.
Специальная правительственная комиссия,
возглавляемая известным педагогом — отцом Жираром, подвергла
в 1808 г. институт тщательному обследованию. Она
отметила, что преподавание в нем математики, рисования и
пения находится на весьма высоком уровне, но в то же
время указала на неудовлетворительную постановку
ряда других учебных дисциплин, являющихся весьма
важными в курсе средней школы.
Столь резкие контрасты в стенах одного учебного
заведения вызывались отсутствием у учителей единого
понимания «метода» Песталоцци, сущность которого он и
сам затруднялся ясно и четко определить применительно
к специфике обучения в средней школе. Два
основных сотрудника института — Нидерер и Шмид
оспаривали* друг у друга право играть в нем главенствующую
роль и претендовали на исключительно правильное
истолкование каждым из них этого «метода», вовлекая
в свои раздоры весь педагогический коллектив.
Значительная его часть, вместо дальнейшей творческой
разработки «метода», пошла по пути усовершенствования
отдельных технических приемов, что способствовало
усилению и без того присущих этому «методу» элементов
формализма.
По свидетельству одного из очевидцев, многие
учителя в результате неправильного пользования «методом»
Песталоцци «засыпали хламом и мусором
воспитательные идеи их руководителя» 1.
1 Из письма учителя Ивер донского института Шахта другому
его сотруднику — Блохману от 15 августа 1813 г.
92

1808—1810 гг. были периодом расцвета института,
а затем он, продолжая пользоваться славой образцового
учебного заведения, начал переживать глубокий
внутренний кризис, который стал особенно ощутим после
1817 г., когда заведение покинули наиболее
квалифицированные учителя. Старик Песталоцци с чисто
юношеским энтузиазмом пытался объединить распадающийся
педагогический коллектив и направить его на путь
творческих исканий, без которых он не мыслил призвания
учителя. В этом плане очень интересно письмо, которое
Песталоцци направил в 1817 г. одному своему бывшему
сотруднику, где он в образной форме сравнивает свое
отношение к педагогическому делу с узким, деляческим
подходом к нему Фелленберга, к которому тот перешел
на работу.
«Вылавливать жемчуг и дубить кожу,— пишет
Песталоцци,— два различных ремесла. Искателю жемчуга
грозит, конечно, опасность утонуть и быть сожранным
акулой, в то время как кожевенник, занимаясь своим
делом, может благополучно достигнуть старости и
богатства. Разбогатевший кожевенник будет, разумеется,
презирать бедного искателя жемчуга. Я люблю для
достижения целей моей жизни погружаться туда, где я рискую
пойти ко дну и быть сожранным. Полагали, что мне уже
больше не удастся подняться из глубины, но я снова
выбрался из волн на сушу и готовлюсь еще раз, а если
понадобится и дважды, погрузиться в глубину, где, как
полагают, я уже пошел ко дну» 1.
Однако Песталоцци не мог получить полного
удовлетворения от Ивердонского института даже в период его
процветания из-за социального состава воспитанников,
определившего весь характер этого учреждения. До
конца своих дней он не расставался со своей заветной
мечтой о работе среди детей бедняков. «То, что я здесь
имею,— заявляет он в 1807 г. в письме сотруднице
института Розетте Кастхофер,— это не то, чего я хочу: я
стремился к учреждению для бедных и продолжаю
стремиться к нему, и только к нему влечет меня мое сердце» 2.
В период 1805—1812 гг. Песталоцци пишет ряд ста-
1 J. Н. Р е s t а 1 о z z i, Zum Gedächtnis. Bearbeitet und
zusammengestellt von Robert Alt, Berlin — Leipzig, «Volk und Wissen» Verlag,
1946, S. 10.
2 Цитируется по книге: А. Н е u b a u m, Heinrich Pestalozzi,
Berlin, 1920, S. 265.
93

тей, посвященных воспитанию детей неимущих классов,
направляет своим друзьям письма, в которых раскрывает
свои планы в отношении «Учреждения для бедных» и
«образования для индустрии». Из этих статей следует
назвать «Цель и план воспитательного учреждения для
бедных» («Zweck und Plan einer Armen
Erziehungsanstalt», 1805), «О народном образовании и индустрии»
(«Über Volksbildung und Industrie», 1806). Часть
последней статьи вошла в докладную записку, направленную
Песталоцци в марте 1807 г. в Малый Совет кантона Аар-
гау. В этом кантоне был расположен замок Вильден-
штейн, где Песталоцци намеревался открыть
«Учреждение для бедных», в котором должна была также
осуществляться подготовка учителей для народных школ.
Уверенный на этот раз в успехе своего дела,
Песталоцци принялся за составление обширной «Памятной
записки об учреждении для бедных» («Memorandum über
die Armenanstalt»). Однако, когда в 1808 г. выяснилось,
что представленный им проект окончательно отклонен
правительством кантона Ааргау, Песталоцци прервал
работу над «Памятной запиской». Он снова возобновил
ее в 1811 —1812 гг. в расчете на то, что изложенные в ней
предложения на этот раз возьмется осуществить
правительство кантона Невшатель.
Мечты Песталоцци снова оказались иллюзорными, но
фрагменты рукописи, над которой он, по свидетельству
известного географа Риттера, посетившего в это время
Ивердонский институт, работал буквально ночи напролет,
были опубликованы в издававшемся там
«Еженедельнике человеческого образования» («Wochenschrift für
Menschenbildung») 1. Рукопись в целом была завершена
Песталоцци, видимо, уже в 1813 г. Так, в письме от 17 июля
этого года к бывшему сотруднику Ивердонского
института И. Мюральту, переехавшему в Петербург2, Песта-
1 Журнал выходил в 1807—1811 гг. под редакцией И. Нидерера.
2 Иоганн Мюральт (1780—1850) принадлежал к швейцарской
аристократической семье. Преодолев сопротивление родных,
предназначавших его к иной деятельности, с 1803 г. начал работать в институтах,
руководимых Песталоцци: сначала в Бургдорфе, затем в Мюнхенбух-
зее и, наконец, в Ивердоне. Летом 1810 г. Мюральт переселился в
Петербург, где выполнял обязанности пастора реформатской общины
и в 1811—1837 гг. возглавлял среднее учебное заведение. Находясь
в России, Мюральт в течение длительного времени состоял в переписке
с Песталоцци и сотрудниками Ивердонского института.
94

лоцци сообщает, что его «Памятная записка» наконец
готова и ждет своего опубликования. Однако она увидела
свет только в 1822 г., когда в несколько переработанном
виде была включена в первое полное собрание сочинений
Песталоцци1 под заглавием: «Взгляды на индустрию,
воспитание и полигику в связи с нашим современным
положением до и после революции» («Ansichten über
Industrie, Erziehung und Politik mit Rucksicht auf unseren
diesfälligen Zustand vor und nach der Revolution»).
Заключительную часть этой «Записки» составляют две
ранее опубликованные в «Еженедельнике человеческого
образования» статьи Песталоцци, одна из которых
озаглавлена «Облик учреждения для бедных» («Bild eines
Armenhauses»).
Мы располагаем, таким образом, довольно
значительным материалом, чтобы составить представление о том,
как Песталоцци мыслил себе в это время «образование
для индустрии», то есть подготовку детей неимущих
к деятельности в условиях рассеянной и
централизованной мануфактуры, а также на фабриках, число которых
возросло по сравнению с годами его юности.
Проблема «образования для индустрии» встала, как
уже указывалось выше, перед Песталоцци еще в конце
70-х гг. XVIII в. Но вооруженный теперь теорией
элементарного образования, он подвергает ее более глубокой
разработке.
В нейгофский период своей деятельности
Песталоцци стремился воспитать детей бедноты, исходя из ее
жизненных условий и потребностей. Но уже тогда задача
дать детям профессиональное образование не заслоняла
перед ним общей цели — осуществить их
общечеловеческое воспитание.
Деятельность Песталоцци в Станце, Бургдорфе и
Ивердоне еще больше убедила его в том, что успешная
подготовка к работе в области индустрии может иметь
место лишь на прочной основе элементарного
умственного и нравственного образования.
Он пишет, что «образование для индустрии» ...
представляет в своей сущности не что иное, как применение
физического воспитания для определенных профессио-
1 Первое собрание сочинений Песталоцци в 15 томах вышло в
Германии в 1819—1826 гг. в издательстве Котта.
95

нальных целей и должно быть поэтому приведено в
гармонию как с физическим воспитанием в целом, так и с
общими требованиями умственного и нравственного
воспитания» К
Важная мысль Песталоцци о том, что
профессиональное образование должно строиться на основе
всесторонней общей подготовки, находит свое дальнейшее
раскрытие в его докладной записке в Малый Совет кантона
Ааргау. В ней он указывает, что ребенок, у которого
развита способность считать, измерять, рисовать,
конструировать, выработана привычка к порядку, к регулярной
и напряженной работе, уже овладел теми необходимыми
предпосылками, которые требует его «образование для
индустрии».
Большой интерес представляет также письмо
Песталоцци сторонникам его «метода» в Испании, которое
относится к тому же 1807 г. «Самое существенное для
элементарного образования в области индустрии,—
заявляет он в нем,— уже дается наперед упражнениями в счете
и измерениях и теми навыками, которые они
вырабатывают. Ребенок, умеющий элементарно мыслить, считать,
рисовать, измерять, натренировавший ум и руку,
обладающий привычкой к порядку, вежливости, деликатности
и чистоте, которая, в соответствии с требованиями всего
элементарного образования, должна быть у него создана
еще до того, как он приступил к упражнениям в счете
и измерении, уже овладел тем, что является основным
в элементарном образовании для индустрии. При этом
он овладел этим еще до того, как сделал первый шаг
к тому, чтобы применить эти важнейшие умения
непосредственно в самой индустрии или, иными словами, до
того, как оказался в полной мере подготовленным к
участию в ней» 2.
Со своей стороны, образование, готовящее детей
неимущих к индустрии, должно, по Песталоцци,
способствовать подъему их физических сил, оказывать
положительное влияние на умственное и нравственное развитие. Он
стремится четко определить то различие, которое
существует между современной ему подготовкой молодежи
к профессиональной деятельности и тем, что должно, по
1 Pestalozzi, Sämtliche Werke, В. 18, S. 61.
2 Н. М о г f, Einige Blätter aus Pestalozzis Lebens und
Leidensgeschichte, Langensalza, 1887, S. 50.
96

его замыслу, представлять собой ее «подлинное
образование для индустрии».
«В то время как обычная подготовка к
индустриальной деятельности,— пишет Песталоцци в статье «О
народном образовании и индустрии»,— стремится дать в
итоге только заработок, принося ему в жертву
облагораживание человека, элементарное образование для
индустрии не знает иного пути к профессиональной
деятельности, как через целостное развитие всех задатков нашей
природы, так как лишь при этом условии может быть
достигнуто облагораживание человека» 1.
Песталоцци приходит, таким образом, к очень
ценному выводу о том, что правильно поставленная
профессиональная подготовка молодежи находится в тесной связи
и взаимодействии с ее о0щим образованием и таит в себе
большие возможности для гармонического развития
человека. В связи с этим он пользуется особым
выражением — «гуманизирующие средства индустрии».
Подлинное «образование для индустрии», по
Песталоцци, не может быть сведено к формированию у
подростков «изолированных жалких фабричных умений»
(der isolierten -Elendigkeit einer Fabrikfertigkeit), которые
они приобретали в его время, когда основной формой
производства в Швейцарии еще продолжала оставаться
мануфактура с характерным для нее узким разделением
труда. Он считал, что подростки должны обладать не
одностороннима рутинными умениями (einseitige
Routinfertigkeiten), а знанием истинных основ индустрии (der
reinen Fundamente der Industrie).
В самом начале XIX в., когда Песталоцци занимался
разработкой проблемы «образования для индустрии»,
производственные процессы, осуществляемые в условиях
мануфактуры, не имели еще тех общих научных основ,
которые они приобретают в идущей ей на смену
крупной промышленности. Песталоцци не был, разумеется,
в состоянии подняться до идеи политехнического
образования, в задачи которого входит дать ребенку или
подростку знания в области наук о природе и техники, на
которых базируется вся машинная индустрия, вооружить
практическими умениями и навыками в обращении с
машинами. Понадобилась вся гениальность Маркса, чтобы
Pestalozzi, Sämtliche Werke, В. 18, S. 150.
7 И. Г. Песталоцци, т. 1 97

шестьдесят лет спустя дать на новой методологической
основе глубокий анализ особенностей крупной
промышленности, достигшей, по сравнению с началом века, уже
значительного развития, и выдвинуть идею
политехнического образования. Но мысли Песталоцци о том, что
молодежь, которой предстоит работа в производстве, не
может ограничиться усвоением отдельных,
изолированных ремесленных приемов, а должна получить
всестороннюю общую подготовку, приобрести культуру ручного
труда, обладать, пользуясь его собственным выражением,
«разнообразными способностями и навыками, нужными
промышленности», представляют определенный шаг в
сторону великой идеи будущего.
Как же имел в виду Песталоцци вырабатывать у
подростков эту общую культуру труда, которую рн,
ограниченный рамками своего времени, не мог себе еще
представить иначе, как культуру ручного труда?
Исходя из теории элементарного образования,
Песталоцци указывает, что «образование для индустрии»,
подобно умственному, нравственному и физическому
воспитанию, с которым оно непосредственным образом
связано, должно исходить из простейших элементов и
осуществляться посредством расположенных в строгой
последовательности непрерывных упражнений. Эти упражнения
составляют содержание специальной «индустриальной
гимнастики», базирующейся на рассмотренной нами
выше «элементарной гимнастике». Учитывая специфику
мужского и женского труда, которая имела место в его
время, Песталоцци устанавливает две разновидности
этой гимнастики. Первая предназначена выработать у
мальчиков силу их руки; вторая ставит перед собой
задачу развить у девочек ловкость их пальцев. Песталоцци
признается, что он еще не создал системы этих
упражнений, которые должны следовать друг за другом в
определенном порядке по степени их трудности. Разработка
этой системы может быть осуществлена лишь в
результате экспериментальной работы, для которой требуется
организация образцовой школы, предназначенной для
бедных детей.
Мысли о создании подобной школы не покидали
Песталоцци в течение всей его жизни. Хотя он уже
неоднократно имел возможность убедиться в
равнодушии «сильных мира сего» к его планам просвещения на-
98

рода, Песталоцци искал любую возможность, чтобы
вновь обратиться к их содействию. Еще в свое время,
когда он в конце 1802 г. находился в качестве депутата
Консульты 1 в Париже, Песталоцци тщетно добивался
аудиенции у Наполеона. По поводу предложения
выдающегося швейцарского педагога внести в
обсуждавшийся там проект конституции статью о всеобщем обучении
французский император пренебрежительно заявил: «Я не
занимаюсь вопросами азбуки».
В 1814 г., после окончательного разгрома Наполеона
войсками союзников, прусский король должен был быть
проездом в Невшателе. Узнав об этом, Песталоцци, в то
время больной, тотчас же направился в Невшатель в
сопровождении одного учителя Ивердонского института.
На уговоры его спутника вернуться обратно Песталоцци
заявил: «Нет, не говори мне это, мне необходимо
повидать короля, даже если бы мне пришлось от этого
умереть; если мое свидание с королем приведет к тому, что
хоть один ребенок получит лучшее воспитание, я буду
вознагражден».
Встреча Песталоцци с прусским королем так и не
состоялась, но в этом же году он был принят русским
императором в Базеле, где тот находился со своим
штабом. Песталоцци решил обратиться к Александру I
с просьбой спасти Ивердонский институт от нависшей
над ним угрозы закрытия в связи с намерением
австрийского командования занять его здание под лазарет.
Получив согласие русского императора содействовать
удовлетворению этой скромной просьбы, Песталоцци решил
воспользоваться свиданием с ним, чтобы убедить его
освободить в России крестьян и дать им просвещение.
Александр I, желавший прослыть в Европе
покровителем талантливых людей и прогрессивных идей, терпеливо
выслушал и на прощание даже лицемерно расцеловал
Песталоцци, но, само собой разумеется, не придал
никакого значения его советам. Песталоцци же, который, как
и многие его соотечественники, создал себе благодаря
рассказам Лагарпа иллюзорные представления о «бла-
1 Совещание представителей Швейцарии, имевшее место в Париже
в декабре 1802 — январе 1803 г.; было созвано по инициативе
Наполеона, чтобы навязать Швейцарии крайне ограниченную
конституцию, прикрывавшую ее фактическое подчинение Франции.
7*
99

городстве» Александра I, возлагал после этой встречи
особенно большие надежды на русского самодержца.
В 1814—1818 гг. он неоднократно обращался к нему
с письмами через Лагарпа и русского посланника в
Швейцарии графа Каподистрия. В этих письмах Песта-
лоцци благодарит Александра I за награждение орденом
Владимира, просит принять в дар свой труд «Обращение
к невинности, мудрости и благородству моего времени»
(«An die Unschuld, den Ernst und den Edelmut meines
Zeitalters») l9 ходатайствует о поддержке своих
начинаний. В частности, Песталоцци рассчитывал на то, что
русский император направит к нему молодых людей в
Ивердон для изучения «метода», который получит затем
распространение в России. Однако это его ходатайство
не было удовлетворено; более того, Александр I
предпочел Ивердонскому институту демократа Песталоцци
более близкое ему по духу учреждение аристократа Фел-
ленберга, куда из Петербурга было послано несколько
дворянских юношей.
Песталоцци надеялся также, что русский император
предоставит субсидию на издание собрания его
сочинений, весь доход от которого он предназначил на
организацию учреждения для бедных. Александр I, склонный
к проявлению показных «благородных жестор»,
ассигновал в конце 1816 г. в порядке подписки на указанное
издание пять тысяч рублей; к этому времени к
Песталоцци поступили средства и от многих других
подписчиков. Это дало ему, наконец, возможность открыть
•в 1818 г. школу для бедных в местечке Клинди,
расположенном в окрестностях Ивердона.
В частном письме, написанном в начале 1819 г.,
Песталоцци с восторгом сообщает, что эта школа, где дети
сочетают обучение с трудом, представляет огромный
интерес для дальнейшей всесторонней разработки «метода».
По словам Песталоцци, «силы этих детей гораздо
более оживленны и восприимчивы даже к
умственному образованию, чем силы детей, руки которых
бездействуют» 2.
1 Этот труд Песталоцци, написанный им в 1815 г., был
направлен против тирании и содержал резкие выпады против Наполеона
2 Письмо Песталоцци мисс Шеферд от б января 1819 г. См:
Walter, Heinrich Pestalozzi. Nach unveröifentlichen Briefen an
Eltern und Erzieher, Düsseldorf, 1956, S. 130.
100

Песталоцци предполагал, что одной из задач школы
в Клинди будет подготовка народных учителей, которые
смогут широко пропагандировать его «метод» и этим
содействовать поднятию материального благосостояния
широких масс и их духовному возрождению. Однако,
когда состоялся первый выпуск из школы, ни один из
окончивших ее юношей, которые сами были выходцами
из народа, не пожелал посвятить себя этому трудному и
малодоходному делу. Это было большим ударом для
Песталоцци. Вскоре после выпуска школа в Клинди
прекратила свое самостоятельное существование и
влилась в Ивердонский институт, который в силу ряда
причин все более и более приходил в упадок.
В 1825 г. Песталоцци вынужден был его закрыть и
возвратиться в Нейгоф, где полвека тому назад
началась его воспитательная деятельность. Силы Песталоцци
были уже на исходе, но его не покидала надежда, что
идеи, которым он посвятил свою жизнь, еще смогут
получить осуществление. Он решил воспользоваться тем,
что ближайший его сотрудник по Ивердонскому
институту И. Шмид 1 жил в Париже, чтобы получить через него
сведения о некоторых видах производств, которые могли
бы быть организованы в Нейгофе.
В письме, отправленном оттуда в июне 1825 г.,
Песталоцци просит Шмида обязательно изучить все то, что
удастся разыскать за границей по вопросу об
использовании в промышленных целях рогов и костей. Он
сообщает о своем намерении начать в Нейгофе с этого вида
производства и выражает надежду еще увидеть первые
всходы затеваемого им нового дела в том случае, если
1 Иосиф Шмид, выходец из народа, поступил в 1801 г. в Бург-
дорфский институт в качестве воспитанника. Затем успешно
преподавал в нем, а также в учебных заведениях в Мюнхенбухзее и Ивердоне
математику на основе «метода». Приобрел со временем большое
влияние на Песталоцци и претендовал на ведущую роль в Ивердонском
институте, что привело к конфликту с другим ближайшим сотрудником
Песталоцци И. Нидерером. В 1817 г. Нидерер, его жена,
возглавлявшая Женский институт, и ряд других старых и опытных учителей
покинули Песталоцци, что весьма тяжело отразилось на всем его
деле.
Песталоцци неоднократно публично признавался в своей большой
любви к Шмиду, в то время как многие современники резко
отзывались о нем и сожалели о том безоговорочном доверии, которое ему
оказывает Песталоцци.
101

Шмид в основном возьмет его ведение на себя. Песта-
лоцци не сомневается в том, что его внук Готлиб,
проживавший в Нейгофе, охотно окажет помощь Шмиду,
пусть и небольшую. «Я могу сделать еще меньше,—
пишет Песталоцци,— но уверен, что если бы не был
наполовину слепым и обладал лучшей памятью, то помог бы
тебе в этом деле больше, чем кто-либо другой»1,
Песталоцци до конца своих дней не расставался с мыслью об
основании учреждения для бедных, где бы он мог на
опыте проверить, каковы наиболее эффективные пути
применения «метода» в области подготовки неимущих
детей к индустрии.
Заключительные строки письма звучат как
завещание Шмиду добиться после смерти Песталоцци того, что
ему самому не удалось достигнуть: «Все то, о чем я
только мечтал в отношении объединения земледелия,
индустрии и воспитания, ты превратишь в обоснованную и
осуществленную истину».
В своем предсмертном произведении «Лебединая
песня» (1826) Песталоцци подвел итог своей жизни и
педагогических исканий. Последние его дни были омрачены
клеветническими выступлениями против него его бывших
друзей, в частности Нидерера.
В записях Песталоцци, найденных после его смерти,
последовавшей 17 февраля 1827 года, вновь ярко
отражены его заветные стремления. «Мои бедняки, вы,
подавленные, презираемые и отталкиваемые бедняки,—
писал Песталоцци,— так же, как и меня, вас всюду будут
покидать и изгонять. Богатые в своем изобилии не
вспомнят о вас, да если бы они и вспомнили, они могли бы вам
дать, в самом лучшем случае, только кусок хлеба и
больше ничего. Пригласить вас на духовный пир и сделать
вас людьми, об этом еще долго и долго никто не
подумает»2.
ЗНАЧЕНИЕ ПЕСТАЛОЦЦИ
Демократическая направленность всей деятельности
Песталоцци была уже ясна многим его современникам.
Весьма показательно, как ее оценил Талейран, посетив*
1 Цитируется по книге: А. Heu bäum, Heinrich Pestalozzi,
Berlin, 1920, S. 342.
2 H. Morf, Zur Biographie H. Pestalozzis, Ein Beitrag zur
Geschichte der Volkserziehung, Winterthur, 1889, 4. Teil, S. 563.
102

ший вместе с Наполеоном приют возле Парижа, которым
руководил в 1803—1807 гг. бывший сотрудник Ивердон-
ского института песталоццианец Ж. Неф: «Это слишком
много для народа»,— сказал он.
С другой стороны, весьма положительную оценку
«метода» Песталоцци давали передовые общественные
деятели и педагоги его времени. Так, четыре бывших
студента Петербургского педагогического института,
которые, как уже указывалось выше, во время своей
заграничной командировки познакомились с постановкой
работы в Ивер донском институте, весьма сочувственно
отзывались о теории и практическом опыте Песталоцци.
По возвращении в Россию они пытались применить
некоторые его идеи во вновь открытом в 1819 г. при
Петербургском университете Учительском институте, куда они
были назначены преподавателями. В составленном в
1820 г. от имени совета этого института «Мнении о
сравнении различных систем народного образования» Буссе,
Ободовский, Свенске и Тимаев указали на серьезные
недостатки белль-ланкастерской системы взаимного
обучения, которую царское правительство намеревалось
насадить в то время в России, используя ее для распро-
странения в народе религии и священного писания. При
этом они указывали, что в том случае, если из-за
ограниченности средств на школы и недостатка в учителях эту
систему, отличающуюся вредной для общего развития
детей «машинообразной методикой», и придется
перенести в Россию, ее следует «облагородить и оживить
духом песталоцциевой системы воспитания», которая
должна применяться в России с учетом местных условий 1.
Следует отметить, что царское правительство весьма
отрицательно отнеслось к тому, что в Петербурге в
1819 г. вместо института взаимного обучения, по словам
известного реакционера Магницкого, «появился...
Институт Песталоцци». Учительский институт был через
некоторое время закрыт. Всего лишь два года смог
просуществовать издававшийся в 1833—1834 гг- А. Г. Ободов-
ским совместно с педагогами Гатчинского института
Е. О. Гугелем и П. С. Гурьевым прогрессивный «Пе-
1 См. статью М. Ф. Шабаевой «Из истории русской прогрессивной
демократической педагогики», «Известия Академии педагогических
наук РСФСР», М., 1951, № 33.
J08

дагогический журнал», проникнутый идеями
Песталоцци К
Идеи Песталоцци получили отклик не только со
стороны русских педагогов-разночинцев, но и
дворян-революционеров. Так, будущий декабрист Н. Тургенев,
посетивший Ивердонский институт в 1811 г., подвергнул
критике отдельные недостатки «метода» Песталоцци, но
в то же время весьма симпатизировал его стремлению
создать гуманную систему воспитания и содействовать
развитию умственных сил ребенка. Некоторые
декабристы использовали песталоццианские педагогические
положения в своей практической деятельности по
просвещению крестьян.
Идея Песталоцци о том, чтобы школьными занятиями
развить возможности детей и сделать их способными
к самостоятельной разумной жизни и деятельности,
была долгое время знаменем передовой педагогики.
К. Д. Ушинский называл ее «великим открытием
Песталоцци», открытием, которое «принесло и приносит
человечеству более пользы, чем открытие Америки» 2.
Сам Песталоцци оценивал свою роль в развитии
педагогической мысли гораздо скромнее. В письме от 4
января 1805 г. к известному педагогу-филантрописту Траппу
он пытается оценить заслуги в области теории
педагогики своих предшественников Руссо, Рохова, Базедова и
его последователей. Песталоцци отмечает, что филан-
трописты, несомненно, много сделали для
усовершенствования отдельных средств обучения. Однако им, по его
мнению, не удалось довести до окончательного
завершения дело полнейшего освобождения детей от всякого
обучения, не основанного на наглядности и строгой
последовательности, необходимых для осуществления
гармонического развития внутренних сил человеческой природы.
Они не смогли также добиться того, чтобы целиком
устранить из обучения тяжелые последствия вербализма,
положить конец навязыванию детям непонятных и
сбивающих их с толку знаний и обеспечить усвоение ими
самого основного и существенного. В заключение
Песталоцци заявляет: «Я далек от мысли, что довел это дело
1 См. статью О. В. Казаковой «Жизнь и педагогическая
деятельность А. Г. Ободовского», «Советская педагогика», 1946, № 8—9.
2 К. Д. Ушинский, Собр. соч., т. 3, М., изд-во АПН
РСФСР, 1948, стр. 95.
104

до его подлинного завершения; с меня достаточно того,
что я стремился к этому с чистым сердцем, я счастлив от
сознания, что мои опыты возбудили в широком кругу
людей желание работать над его дальнейшим
продвижением к указанной цели»1.
Педагогическое наследие Песталоцци являлось в
течение ста тридцати с лишним лет, прошедших со дня его
смерти, предметом обстоятельного изучения.
Буржуазная историко-педагогическая наука располагает таким
большим количеством трудов, посвященных этому
крупнейшему педагогическому мыслителю и замечательному
педагогу-практику, что можно даже говорить о наличии
в ней особой отрасли — песталоцциеведения. При этом
как идеи Песталоцци, так и его многосторонняя
деятельность подвергались со стороны его многочисленных
исследователей самой различной интерпретации, которая
сплошь и рядом приводила к искажению его подлинного
исторического образа.
Были сделаны попытки изобразить Песталоцци
мистиком, правоверным католиком или, напротив, атеистом;
его стремились представить революционером и
социалистом или, наоборот, реакционером и даже фашистом.
Песталоцци нередко трактовали как деятеля, который
ограничивался одной только филантропией, не
учитывая того, что его воспитательные планы и работа
являются неотделимой частью всей его обширной социально-
политической программы. Иногда недооценивали
значение теоретико-педагогических положений Песталоцци и
односторонне рассматривали его как талантливого
практика, который действует, руководствуясь в основном
своей педагогической интуицией. В отдельных случаях в этом
гуманисте видели поборника сословного образования и
чуть ли не апологета розги.
Перед исследователями-марксистами стоит
ответственная задача восстановить историческую правду о
Песталоцци, подвергнув критическому анализу его теорию
и практику в тесной связи с теми общественными
условиями, которыми они были порождены.
Классовая ограниченность социально-политических
взглядов Песталоцци, идеалистический характер тех
философских позиций, из которых он исходил в обосновании
* J. Н. Pestalozzi, Sämtliche Briefe, В. 4, S. 268—270.
105

своей дидактики и теории нравственного воспитания,
обусловили научную несостоятельность ряда его
педагогических положений.
Но педагогическое наследие Песталоцци содержит и
много ценного. Нам, советским людям, Песталоцци
дорог как исключительный педагог-энтузиаст,
посвятивший себя воспитанию детей трудящихся и выдвинувший
прогрессивные идеи об огромной роли воспитания в
формировании ребенка, о гармоническом развитии «всех сил
и способностей человеческой природы», о таком
школьном обучении, которое возбуждает мысль детей,
вооружает их жизненно необходимыми знаниями, сочетается
с их трудом в области сельского хозяйства и
промышленности. Большой интерес представляют высказывания
Песталоцци об «образовании для индустрии», которое
должно находиться в тесной связи и взаимодействии
с умственным, нравственным и физическим развитием
подростков, вооружать их общей культурой ручного
труда и разнообразными умениями и навыками, которые
им пригодятся в предстоящей профессиональной
деятельности.
Эти высказывания Песталоцци бесспорно отмечены
печатью его времени, когда преобладающей формой
производства в Швейцарии еще являлась мануфактура. Но
они содержат в себе рациональное зерно и представляют
собой определенный подготовительный этап на пути
к теории политехнического образования, которая была
разработана в иных исторических условиях, на иной
методологической основе Марксом и Энгельсом.

• из
РАННИХ
РАБОТ

ДНЕВНИК ПЕСТАЛОЦЦИ О ВОСПИТАНИИ ЕГО
СЫНА
ЯНВАРЯ. Я показал ему воду, как она,
прозрачная, сбегает вниз с горы. Это его
забавляло. Я спустился немного ниже.
Он, следуя за мной, сказал, обращаясь к воде: «Обожди
меня, вода! Я скоро снова приду». Я сейчас же повел его
к воде, только пониже.
— Смотри, папа, вода тоже идет, она идет вон
оттуда, она идет сверху.
Мы шли, следуя течению воды, и-я повторил ему
несколько раз: «Вода бежит с горы вниз».
Я назвал ему несколько животных, например:
«Собака, кошка — животные», и для противопоставления
добавил: «а дядя Титус, Клаус — люди». Затем спросил
его: «Что такое бык? корова? теленок? мышь? наш
Клаус? Меде? барышня Рот? слон? наш священник? Шеф-
фли? Гайсли? и т. д.» *. Он отвечал в большинстве
случаев правильно на эти вопросы. Когда же давал
неправильные ответы, то это сопровождалось свойственной ему
усмешечкой, обнаруживавшей, что он нарочно дает
неправильный ответ. Это желание давать неверные ответы
кажется мне смешной попыткой проявления упрямства
и желания представить дело так, что все происходит по
произволу, по моему желанию. Это, следовательно,
требует тщательного наблюдения.
Я спросил его после этого: «Что такое смерть?» Он
ответил: «Смерть».— «А умывальник — животное?» —
<'Нет».— «Почему?»—«Он тоже мертвый».— «А
кровать — животное?» — «Нет!» — «Почему?» — «Не знаю».
Я вижу, что понятия о жизни и смерти, о свободном
27
109

движении и невозможности производить его необходимы
ему для того, чтобы уметь правильно отличать
животных и людей от неодушевленных предметов. Я взял эти
понятия на заметку, чтобы в дальнейшем развить их.
29-го. Л. О *. Я добился своей цели продержать его
долго за сухой латынью. Воспользовавшись присутствием
Бабели *, организовал подвижную игру с
колокольчиками и заставил его бегать на довольно большом
холоде. Я убедился в том, что учитель должен обладать
физической силой, если он хочет осуществлять свои
намерения в процессе игры, проводить забавы на свежем
воздухе и т. д. Я понял, какое большое значение имеет
для ребенка крепкое тело.
30-го. Ему было несколько скучно учить азбуку. Я
твердо решил заставить его заниматься в течение
известного времени или добровольно, или против воли. Поэтому
я решил очень строго дать ему почувствовать эту
необходимость с первого раза. Я поставил его в такое
положение, что у него не оставалось иного выбора, как
работать или подвергаться моему гневу или наказанию
арестом. Только после третьего ареста он стал
терпеливым. После этого О. и Л. начали проходить с шутками
и живо.
Я показывал ему, что дерево плавает в воде и что
камень, напротив, падает на землю. После обеда он
пошел со служанкой в Брунег.
31-го. Я отсутствовал, был в Кенигсфельдене.
1 февраля. Л. О. Л. Серьезность занятий была
нарушена нашим беспокойством, вызванным тем, что он стал
кашлять по ночам. В качестве упражнения в латинском
языке я научил его называть части головы; показывая
рисунки и предметы, я научил его таким словам, как:
снаружи и внутри, внизу и наверху, середина и стороны.
Я показал ему, как снег превращается в комнате в воду,
и нашел, что произвольные переходы от громких тонов
к самым тихим, от певучих к резким являются полезным
упражнением. Но куда ведут эти своеобразные приемы?..
Несколько дней тому назад он видел, как резали сви-
'ней, и вот он захотел сегодня также резать свиней и
пробил для этого 'нож, который и повесили ему на пояс. Он
НО

взял кусок дерева и положил его как полагается. В это
время мать позвала его: «Жакели!», на что он откликнул-
ся: «Нет, мама, ты должна звать меня «мясник!»
2-го. Л. О. Л. Объясняя ему истинное значение
первых чисел, я старался придать определенность тем
словам, которые он говорил наизусть, не понимая их
подлинного смысла. На этом примере самый неспособный
человек мог бы убедиться, каким препятствием для
знания истины является усвоение слов, с которыми не
связаны правильные понятия о вещах. Привычка не думать,
чем по своему существу отличаются выражаемые
словами числа, была налицо и препятствовала вниманию.
7, 8, 9 и 1 были для него тем же, что 3, 5 и 17, и я
нисколько не мог сегодня устранить последствия этой привычки
не думать.
Почему я сделал такую глупость, научив его столь
преждевременно называть такие важные для познания
истины слова, не позаботившись о том, чтобы сейчас же
уточнить самые понятия, когда я называл ему первые
числа? Как естественно было бы не учить его говорить
три, пока он не будет правильно узнавать 2 во всех
данных ему предметах. Как естественно выучился бы он
тогда считать и как сильно отклонился я благодаря этой
поспешности с путей природы! О, вы, истины, важные
для мудрости и добродетели, научите меня быть
осторожным!
Оставшись сегодня один, он подошел к чану со
сливками и налил себе стаканчик. Подошла служанка, он
сказал ей: «Мама мне позволила это!»
Он неохотно учит азбуку. Обходные пути, которые он
выбирает, чтобы избавиться от этого, условия, которые
он при этом ставит, быстрота, с которой старается
приняться за другие занятия, привычка все, что он желает,
иметь и, что ему нелегко получить, искать под тем
предлогом, что ему это нужно, чтобы учиться читать,— все
это привлекает уже несколько дней мое внимание, и я
чувствую, что мой долг точно пронаблюдать эти
обходные маневры.
Скрипка, которую для него купили, доставила ему
бурное удовольствие, но по разным обстоятельствам я не
мог извлечь из этой радости всей пользы, которую
желал бы извлечь.
Ill

3-го. Я почувствовал ошибки в обучении его счету
сегодня с такой же силой, как вчера. Если все слова,
заученные нами без понимания их смысла, производят
такую непреоборимую путаницу в нашей душе, что же
является в нашем познании подлинной истиной?.. Все
слова являются суждениями. Как должно путать, когда
множество этих слов быстро и неправильно
предшествуют знанию предметов, которые они обозначают, когда
упражнение в ошибочном и непродуманном помимо нас
ежедневно пролагает пути неправде, когда борьба
против ошибок так трудна, тогда как следовать за простой
истиной так естественно и легко!
Л. О. Л. Он много работал над этим. Он
почувствовал сегодня боль в животе, скрючился и сказал: «Мне
больно». Мама сказала: «Дай я посмотрю, Жакели!» Он
ответил: «Ты ничего не увидишь». В эти холодные дни
я не в состоянии переносить холод в передней, который
он переносит. Мне это неприятно.
4-го. Я был в Кенигсфельдене, и день для занятий
с Жаком у меня пропал. Приступ лихорадки, вызванный
у него простудой, испугал нас. Вечером пришел господин
Коллер *. Нам было очень трудно заставить Жака
принять какое бы то ни было лекарство. Господин Коллер
посоветовал нам, чтобы мы по временам давали Жаку,
когда он здоров, безвредные, но невкусные лекарства
для того, чтобы не нужно было больше заставлять его
силой пить их, как пришлось это сделать в данном
случае. Я сразу же нашел, что это верное правило, и думаю,
что его можно следующим образом обобщить, чтобы
применять в воспитании. Все навыки, все усилия преодолеть
себя, которые необходимы в редких случаях, должно
привить задолго до того, как наступит время, когда их
требуется использовать. Ведь тогда, когда наступает
крайняя необходимость использовать эти навыки,
оказывающие очень редкие, но важные услуги, большей
частью бывают такие обстоятельства, которые делают
невозможным очень быстрое приучение к этим навыкам,
как это было в данном случае.
5-го. Продолжение маленькой лихорадки и мое
повторное отсутствие не дали мне возможности полностью
использовать также и этот день. Мы упражнялись в сче-
112

те, вырезывали с этой целью ножницами бумажные
фигурки.
Он, казалось, подражал с невинным видом жестам,
тону и словам взрослых.
Следует ли мне позволить ему идти к расширению
своих познаний путем подражания? Нужно ли стараться
сделать его познания многосторонними, его внимание
более общим и его умение подражать при этом
естественно возникшем упражнении более острым?
Достаточно ли глубока почва, чтобы дать развиться дерзости,
которая, по всей вероятности, ищет места, где бы ей
укорениться, хотя бы мы и применили все средства для того,
чтобы оказать ей противодействие? Как распознать
элемент жизнерадостности в невинном подражании, как
следует тормозить зачатки дурных поступков? Может
быть, так: «Ты можешь подражать каждому красивому
слову, каждой красивой позе, но ты не должен, дитя мое,
ты не хочешь быть безобразным» и т. д.?
С 6-го по 12-е. Присутствие Жака Шультгеса *,
пребывание в Зеоне, продолжительное беспокойство
о здоровье ребенка и непростительная небрежность по
отношению к нему — вот что можно отметить в эти ничем
не заполненные дни.
13-го. Бережное отношение к здоровью Жака дало
свои результаты: эгоизм стал заметно сильнее. Я взял
у него орех, чтобы ему его разбить. Он подумал, что я
хотел его съесть — крик, топанье ногами, искаженное
гримасой лицо. Я смотрел на него и стоял неподвижно.
Взял без слов у него еще один орех и хладнокровно
съел оба на его глазах. Он продолжал плакать. Я взял
зеркало — он убежал, как обычно, чтобы спрятаться.
Я удивляюсь наивной правоте нашего слуги Клауса,
проявленной им сегодня в разговоре со мной. Я привык
прислушиваться к непринужденным речам по вопросам
воспитания людей, выросших на свободе. «Клаус,—
сказал я,— неправда ли, у Жака хорошая память?» —
«Да,— сказал он,— но вы его переутомляете».— «Я тоже
иногда боюсь этого. Но, видишь ли, всегда можно видеть
по ребенку, когда он перегружен. Он утрачивает резвость,
становится беспокойным, боязливым. Как только
появляются следы этого, требуется заботливость и
снисходительность».— «А вы также обращаете внимание на рез-
о И. Г. Песталоцци, т. 1 ИЗ

вость и радость? Я именно боялся, что вы об этом
забываете».— «О Клаус, все учение ни гроша не стоит, если
благодаря ему пропадает резвость и радость. До тех пор,
пока я вижу бодрость и радость на его лице, пока он
проявляет живость и резвость во всех играх, пока радость
и счастье занимают преобладающее место в его
ощущениях, я ничего не боюсь. Короткие мгновения усилий,
которые сейчас же приправляются радостью и живостью,
не подавляют духа». К такому выводу пришли мы
с Клаусом. Видеть, как из послушания и порядка
рождаются спокойствие и счастье,— значит воспитывать для
общественной жизни.
То, что имеет перевес в ощущениях и переживаниях,
определяет характер.
Разве сила глаза ребенка станет убывать, когда он
видит многое?
Но отец и учитель не должны допускать нарушения
порядка и спокойствия. Большинство упражнений
должно быть упражнениями в соблюдении порядка и
спокойствия. Величайшие радости возникают из медленного,
продолжительного искания. Примером может служить
ловля бабочек. Не торопись навязывать знания ребенку.
Пускай истинный мир, явления и предметы сложные или
такие, которые могут обернуться к ребенку разными
сторонами, проходят перед ним в возможно большем
количестве, пускай они приходят и снова уходят, не
навязываясь ему.
Пускай он всегда смотрит и слушает; редко требуй
jot него суждений, а если ты требуешь, то большей частью
о таких вещах, которые он может или, вернее, должен
сейчас использовать. Требуй от него суждения, как это
делает природа: она не требует от тебя суждения о
ширине рва, мимо которого ты проходишь,— она только
показывает его тебе. Может быть, ты и вынесешь о нем
суждение. Но о рве, пересекающем улицу, по
которой тебе надо пройти, ты должен судить. Таким образом,
каждый раз, когда ребенок может что-то применить,
требовать от него суждения естественно и необходимо.
Чтобы эту истину было легче использовать, я выражусь
более осторожно. Я скажу: если ты можешь возбудить
в достаточной степени интерес ребенка, требуй
суждения, но пусть он больше смотрит и проходит мимо, чем
рассуждает.
114

14-го. Сегодня все шло хорошо, он учился охотно.
Я играл: был наездником, мясником, всем, чем он хотел.
От времени до времени давал ему вареные яблоки. Он
хотел их все съесть и искал свою ложку. Я сказал ему,
что не позволю ему брать ложку. Сказал, что, как только
он возьмет ложку, я отставлю тарелку в сторону, если же
он будет заниматься, дам ему больше яблок. Он оставил
ложку в покое.
Я велел ему проводить прямые черточки и
перпендикулярные линии. Господин Фюссли * сказал мне: «Все, что
вы делаете, должно быть доведено до конца. Не
переходите от а к б, пока он не будет вполне знать а,— и так
во всем. Не спеши вперед, оставайся при первом до тех
пор, пока не сделаешь это до конца, и тогда ты
предупредишь болтовню и сбивающую с толку рассеянность»«
Порядок, точность, полная законченность,
совершенство — как чувствую я, что мой характер не был развит
в этом направлении во время моего первоначального
воспитания!
У моего ребенка имеются как раз эти опасные иску--
шения — поддаться живости своего характера. Он
склонен удовлетвориться мерцанием быстрого успеха, забыть
об отдельных пробелах, когда он ослеплен блеском
достигнутого им в целом, забыть, что еще осталось
незавершенным в том деле, которое кажется уже
законченным, проскочить мимо этого.
Я не должен этого забывать: все полностью и ничего
с излишней поспешностью. Порядок, точность, полная
законченность, совершенство! Я хочу рано привить ему
эти принципы при помощи ежедневной практической
работы, идти вперед, всегда работать, всегда развивать,
но всегда оглядываться назад; ни шагу вперед, пока не
будут заполнены все пробелы. Все полностью, все в
порядке, нигде никакой путаницы. Быть довольным тем,
что имеется и что может полностью без вреда быть
здесь. Ничего не отдавать тщеславию, все—истине.
Великие намерения!
Способ, при помощи которого я развивал его память,
дал повод к следующим размышлениям.
Возможно ли, что слабость молодого организма
происходит от внимания и упражнения памяти?
Возможно ли, что слабый мозг настолько перегружается
несколькими сотнями слов? Я этого не считаю. Подумать только,
8*
115

как богат родной язык и какой силы памяти требует он
один. Никому еще в голову не приходило, что усвоение
родного языка перегружает слабые силы юного ума.
После маленького упражнения, глаза всегда способны
смотреть, уши слушать и т. д. Только контрасты вредны.
Если много смотреть, много слушать, то это укрепляет
и исправляет, но гром и яркое солнце вредят. Если
обучать десяти языкам таким же способом, каким природа
учит первому языку, то эти десять языков также
укрепляли бы душевные силы. Но неестественная суровость,
очень сильное напряжение не являются упражнением
духовных сил, и последствия, которые они влекут за
собой, не следует пытаться объяснять отсутствием памяти.
Я должен заметить, что в обучении латинскому языку
я недостаточно следую пути природы. Я должен
постоянно приучать себя больше говорить на латинском языке.
Все же я доволен успехами Жака.
15-го. Я пишу сегодня об одной привычке моего
ребенка. Она рисует в выгодном свете его способности и
настойчиво говорит«, о чем я должен проявить большую
заботу. Все, что он хочет, он начинает требовать в такой
форме, из которой ясно, что он или заранее придумал
причину, из-за которой ему могут отказать *, или же
приводит причину, которая должна побудить нас дать
ему то, о чем он просит. «Мама, я не разобью этого»,
«Я только хочу посмотреть», «Я возьму это, потому что
хочу учиться», «Можно мне взять одну только штуку?» —
так начинает он каждый раз свою просьбу. Он не должен
извлекать пользу из этих окольных путей: прямое
заявление о своем желании для нас гораздо ценнее, и мы
должны заставить его заявить свою просьбу прямо, если
он прибегает к окольным путям. Мы должны, кроме
того, часто отказывать ему в просьбе, которую он
высказал не прямо. Когда не хочет чего-нибудь делать, он
в большинстве случаев не скажет, например: «Я не хочу
причесываться»,— а скажет: «Я хочу учиться». Это
доказывает, что он знает, что я на многое соглашусь ради
учения,— тема для размышления о том, как далеко может
простираться, не причиняя более серьезного вреда
ребенку, эта уступчивость, не следует ли ее ограничить.
1 См. Руссо.— Прим. автора.
116

Несколько недель тому назад теленок находился
как-то на привязи в проходе хлева. Место непривычное.
Жак думал, что теленок не привязан. Я показал ему
веревку, которой был привязан теленок. Напрасно. Он
плакал от страха и ни за что не хотел остаться. После этого
как-то я не позволил ему идти в хлев. «Я не буду
плакать, теленок привязан, идем, папа! Милый папа, я буду
отвечать урок в хлеву».
В свободной аудитории природы ты поведешь за руку
своего сына, ты будешь учить его в горах и долинах.
В этой свободной аудитории природы он будет
прислушиваться к тому, как ты будешь вести его к искусству.
Трудности изучения языков и землемерия будут
заменены для него свободой. Но в эти часы свободы природа
да будет более учителем, чем ты. Если ты в эти часы
будешь учить его чему-нибудь другому, то радость по
поводу твоих успехов в искусстве его обучать не должна
настолько увлечь тебя, чтобы не позволить ему всецело
наслаждаться природой, когда окружающие предметы
отвлекают ребенка от твоих искусственных уроков. Пусть
он почувствует это, почувствует до конца, что здесь учит
природа. Ты же должен со своим искусством тихо, почти
крадучись следовать за природой. Когда птица
очаровательно щебечет и когда червяк, только что появившийся
на свет, ползет по листу, прекрати упражнение в языке.
Птица учит и червяк учит больше и лучше. Молчи!
Но во время тех уроков, которые специально
отведены образованию необходимых навыков, не позволяй
никому мешать твоей совместной работе с ребенком.
Таких уроков должно быть немного, и они
многократно будут заменяться, но серьезность должна всецело
господствовать в это время. Всячески старайся не
допустить, чтобы что-либо развлекающее прерывало занятия
и отвлекало внимание ребенка во время этих уроков.
Если такие помехи все же будут возникать, то их следует
раз и навсегда самым решительным образом устранять.
Никакого намека на надежду, что можно уклониться от
этой необходимости. Эта надежда могла бы поселить
беспокойство, убеждение же в том, что нельзя
ускользнуть, заставляет забыть о желании сбежать. В этом
случае природа ребенка, его стремление к свободе
должны быть во что бы то ни стало сдержаны.
117

Пусть это будут часы без надежд, тогда это будут
часы без беспокойства. Один мудрый человек сказал
мне: «Хорошие монахини бывают только в монастырях,
где соблюдается строгое и неумолимое затворничество
без всяких надежд на его смягчение. В то же время в
монастырях, где допускается больше свободы, бедствия
господствуют в гораздо большей степени, так что эта
разница бросается в глаза». Человек, желания которого
подавляются, может при помощи упражнения научиться
преодолевать себя. Но жить между страхом и надеждой,
которая подвергается строгому подавлению, и надеяться
не на путь свободы, а на окольные пути, чувствовать
опасность, питать надежды в душе, полной страха,— это
смертельный яд и хуже цепей.
Поскольку свобода ваших детей должна быть
подавлена ради их подготовки к исполнению общественных
обязанностей, она должна быть подавлена до конца и
без всяких надежд. Таким образом, им станет легко
преодолевать себя и пользоваться той более широкой
свободой, которую вы можете им потом предоставить
полностью, уничтожить насилие подавления, которое
только вначале является насилием. После этого то большее,
которое перевешивает, определит характер. Частые
радости даже при небольшом преодолении и подавлении
порождают силу и настойчивость. Усиление же
подавления лишает мужества, редкие радости утрачивают
влияние из-за того, что подавленность духа и слабость
перевешивают: характер определяется теми впечатлениями,
которые сильнее и которые количественно преобладают.
.Более слабые впечатления, количество которых меньше,
теряют свою силу воздействия благодаря большему
числу более сильных впечатлений. В этом заключается
возможность исправления ошибок в воспитании и
ложность неприменимого принципа, утверждающего, что
отдельные, случайные, немногие впечатления могут
разрушить все здание хорошего воспитания.
Упрямство Жака велико и проявляется с большой
силой. Я применил против этого сегодня несколько
наказаний. Он дошел до того, что сам захотел взять кусочек
ячменного сахару не из моего рта, а только из рук, и
разразился сильным гневом, когда я, сжав крепко обе его
руки, приблизился с куском сахару к его рту. Я
спокойно съел сахар.
118

Л. Op. Л. Рисование. Складывание букв.
16-го. Л. Ор. Л. Рисование.
Складывание букв.
17-го. Л. Ор. Л. Рисование.
Складывание букв.
Невнимание
Мне следует остерегаться самодурства, повседневного
применения наставительного тона, который, слава тебе
господи, тоже появляется.
Больше заботы о смене игры и учения, больше заботы
о том, чтобы не тормозить свободу без необходимости,
чтобы более точно определить время, предназначенное
для обязательной работы, для того чтобы остальное
учение не сохраняло видимости работы.
Я учил его держать мел в руке. Хотя это мелочь, но
я ни разу не должен допустить, чтобы он держал его
неправильно.
18-го. Л. Ор. Ч. Рисование. Я много гулял с ним
сегодня. Как слабо еще у меня умение использовать
различные положения и обстоятельства для различных
возможных целей. Мама встретила Циммермана и
требовала с него долг. «Мама,— сказал Жак,— не мучь
Циммермана».
19-го. Необходимость избегать наставительного тона,
педантизма затрудняет меня. Как найти мне границу
между свободой и послушанием, раннее приучение к
которому необходимо в общественной жизни.
Основания
для свободы
Всякое подавление
свободы вызывает
сопротивление в душе
ребенка.
Опыт показывает, что
дети, особенно
сдерживаемые, компенсировали
подавление свободы воли
необузданностью.
Невозможно
обуздывать волю ребенка, не
возбуждая различные
страсти.
Основания
для послушания
Без него невозможно никакое
воспитание, так как мы ни при каких
обстоятельствах, даже и самых
благоприятных, ни разу не можем
позволить ребенку самовольства.
Существует множество быстро
действующих обстоятельств, когда
необузданная свобода может
причинить смерть ребенку.
В общественной жизни необходимы
умения и навыки, которые нельзя
воспитать при неограниченной
свободе.
119

Свобода, соединенная
с мудростью, воспитывает
зоркий глаз и чуткое
ухо.
Свобода вливает покой,
хладнокровие и радость
в сердце ребенка.
Предпосылкой этой полной
свободы является такое
руководство, которое
делает ребенка целиком
зависимым от природы
вещей, но только от нее,
а не от произвола
человека.
Страсти не уничтожаются
свободой, их развитие только
задерживается. Эмиль из тщеславия
старается перехитрить фокусника.
И сам Руссо говорит об опасности
тяжелых характеров, их нужно
сдерживать с раннего детства таким
способом, который предполагает
общественную зависимость людей. На
многих в молодости пришлось
наложить цепи только потому, что им в
детстве была дана полная свобода.
В чем же ошибка? Истина не является
односторонней. Свобода — благо, но послушание — также благо.
Нам необходимо связать то, что Руссо разъединил.
Убежденный во вреде, причиненном неумным подавлением,
которое принижало человеческие поколения, он не сумел
найти границ свободы.
Сделаем применимой мудрость его принципов.
Учитель, будь уверен в хороших сторонах свободы. Не
увлекайся суетным желанием производить незрелые плоды.
Пусть твой ребенок будет свободен, как только он может
быть свободным. Используй всякую возможность, чтобы
дать ему свободу, покой, спокойствие духа. Не учи его
при помощи пустых слов ничему, решительно ничему,
чему ты можешь научить его при помощи воздействия
внутренней природы вещей.
Пусть ребенок видит и слышит и делает открытия,
пусть он падает и подымается и ошибается. Никаких
слов, где возможны действия и поступки. Пускай он сам
делает то, что он сам может делать. Ты увидишь, что
природа лучше учит его, чем люди. Но, когда ты
находишь, что его надо приучить к послушанию, то
приготовься тщательно сам к тому, чтобы воспитать его для
исполнения этого трудного долга в условиях свободного
воспитания.
Помни, что всякое подавление порождает недоверие
и что труд твой потерян, если оно пустит ростки. Итак,
старайся овладеть душой твоего ребенка, постарайся
стать ему необходимым. У него не должно быть более
приятного, более живого товарища, чем ты, и никого,
120

о
00
•е-
о
ю
о

кого бы он хотел больше видеть около себя, когда ему
хочется веселья. Ребенок должен доверять тебе. Если
ему часто хочется того, что не заслуживает твоего
одобрения, скажи ему о последствиях и предоставь ему
свободу, но сделай так, чтобы последствия были весьма
ощутимы для него. Указывай ему всегда правильный
путь! Если он уклонится с этого пути и увязнет в грязи,
вытащи его. Ребенок должен привыкнуть к тому, что ты
тысячу раз предупреждаешь его и что он попадает
благодаря своей необузданной свободе в неприятное и даже
очень неприятное положение, когда он не следует твоим
предостережениям. Руководя обстоятельствами, ты
достигнешь того, что он привыкнет понимать связь между
природой вещей, которую он почувствовал, и твоими
советами и предостережениями. Тогда при наличии
сотни причин, всегда располагающих его к доверию,
преобладание недоверия из-за необходимости ограничения его
свободы станет невозможным. Он должен подчиняться
мудрому руководителю, отцу, который правильно
предостерегает его, но руководитель должен приказывать
в случае необходимости. Он должен приказывать, исходя
не из своего настроения и тщеславия,— никакое
стремление к ненужному знанию не должно искажать его
приказов.
Когда вам нужно приказывать, то ждите, если
можете, повода, когда природа вещей сделает ощутительной
ошибку ребенка и когда он уже подготовлен благодаря
последствиям своей ошибки к естественному восприятию
необходимости приказания. Так, например, когда я хочу
отучить ребенка от неприятной привычки трогать все
предметы, я иду следующим путем. Я ставлю на стол
два сосуда: один с холодной водой, другой с кипятком.
Я мою руки в сосуде с холодной водой, а другой сосуд
ставлю так, чтобы ребенок наверняка попытался
дотронуться до него и обжег бы руку. «Не надо трогать того,
что тебе незнакомо»,— это все, что я говорю, когда
смазываю ему ожог маслом. Несколько дней спустя я снова
ставлю на стол горячие яйца. Он снова схватит их и
снова обожжется. В таком случае я говорю: «Я не хочу,
чтобы ты каждый раз обжигался. Оставь в покое вещи,
с которыми ты не знаком, и спрашивай меня, можно ли
тебе трогать то, что стоит на столе». При такой
подготовке я не подвергаюсь опасности потерять его доверие.
122

Но после этого я уже действую при помощи запрещения:
«Не трогай больше того, что стоит на столе».
Я чувствую, однако, что как бы ни была хороша эта
подготовка, она не всегда возможна. Мне думается, что
если учитель в большинстве случаев действует с такой
подготовкой и с такой заботой, то лишь меньшее число
случаев останется у него без результатов. Он может
в огромном большинстве возможных случаев и в целом,
действуя с уверенностью, далекой от всякого произвола,
добиться, чтобы немногие приказы, которые нельзя
таким образом подготовить, не оставили в сердце ребенка,
полном доверия, нежелательного следа. В этих
приготовлениях к обязанностям, привычкам и навыкам
общественной жизни столько требуется усилий воли, трудного
и притом абсолютно необходимого, что я считаю
невозможным воспитать полезного гражданина, не приучая
его, например, с ранних лет к работе. В приготовлениях
к обязанностям содержится многое, чего ребенок теперь
еще не совсем понимает и усвоение чего не может быть
достигнуто на основе принципа, согласно которому
можно браться только за то, что ребенок считает
необходимым для себя в данный момент. Что же остается делать?
Я заранее допускаю, что ты всей душой старался
приобрести доверие ребенка, что ты ему необходим в его
радостях, что в твоем характере нет склонности к
приказам, диктуемым произволом. Тогда приготовь
старательно и мудро ребенка к подчинению необходимости.
Пусть долг и послушание станут для него радостью!
Я говорю тебе: не проявляй слишком большой
поспешности в отношении многознайства нашего века. При
пользовании радостями свободы ты должен иметь под
рукой работу, имеющую для ребенка самые приятные
и увлекательные стороны. Тщательно наблюдай, не
перегружай,— вперед, к радостному труду! Ты должен
принимать такое же участие в его радости, какое он
принимает в твоей работе; постарайся, чтобы все условия,
вместе взятые, действовали так, чтобы сделать
послушание и работу приятными. Выбирай из всех человеческих
знаний самое легкое, обладающее наибольшей
привлекательностью для детей, чтобы приучить ребенка к работе,
требующей от него определенной усидчивости.
Твоей путеводной нитью должна стать его склонность
к подражанию. У тебя в комнате есть печь — срисуй ее.
123

Если твой ребенок и не сумеет в течение года нарисовать
прямоугольник, он все же приучится сидеть за работой.
Сравнение математических фигур и величин служит
материалом для игр и обучения мудрости. Работа в
собственном саду, собирание в нем растений, тщательное,
с соблюдением известного порядка, точности и старания,
собирание куколок и жуков и их сохранение — какая это
прекрасная подготовка к общественной жизни! Какая
гарантия против лени и дикости! И как далеко все это
от познаний, предназначенных не для детей, которые
должны читать почти только в книге природы.
Чем меньше работы по приказу и чем больше труда
ты даешь себе, чтобы сделать твои приказы приятными,
тем с большей необходимостью возникнут результаты
этих приказов: долг и послушание должны быть связаны
неразрывными узами и вести к радости. Все же в
немногих случаях человек должен слепо повиноваться.
Важное замечание по поводу того, как нам добиться
послушания, сводится к тому, что не должно быть
никакой неясности в отношении того, что запрещено. Нужно
совершенно точно знать, что запрещено. Ничто не
вызывает у ребенка такого раздражения и недовольства, как-
то, что его наказывают за незнание как за проступок.
Кто наказывает невинность, тот утрачивает любовь. Мы
не должны воображать, что ребенок сам может
догадаться, что может быть вредным и что для нас является
важным...

ашшм
опыт
ВНЕЙГОФЕ

ПРОСЬБА К ДРУЗЬЯМ ЧЕЛОВЕЧЕСТВА
И ПОКРОВИТЕЛЯМ О МИЛОСТИВОЙ ПОДДЕРЖКЕ
УЧРЕЖДЕНИЯ, ИМЕЮЩЕГО ЗАДАЧЕЙ ДАТЬ
БЕДНЫМ ДЕТЯМ ВОСПИТАНИЕ И РАБОТУ
В СЕЛЬСКОЙ МЕСТНОСТИ
ОБРАЩАЮСЬ к друзьям человечества и
покровителям с просьбой о поддержке
учреждения, дальнейшее содержание
которого в настоящее время непосильно для меня одного.
Уже давно мне представлялось возможным, чтобы
дети с ранних лет зарабатывали себе на пропитание при
незначительном труде и благоприятных условиях; это
осуществимо там, где могут быть отпущены некоторые
авансовые суммы на обзаведение и затраты по обучению
и где возможно обеспечение недорогого помещения и
небольших расходов по содержанию. Я считал
чрезвычайно важным для человечества тщательное исследование
этого вопроса путем ряда опытов.
Я видел в одной бедной местности жалкое состояние
детей, нанятых в услужение из других деревень; я видел,
как гнетущая черствость своекорыстия губит телесно и
духовно почти поголовно всех этих детей; я видел, как
многие из них, лишенные бодрости духа, лишенные
жизни, чахнут, не будучи в состоянии сделаться полезными
для себя самих и для отечества.
Я считал состояние своих владений в Кенигсфельдене
подходящим, чтобы предпринять там несколько опытов
в этом столь близком моему сердцу деле; тогда,
казалось мне, я был обеспечен поддержкой, которой мне не
хватает в настоящее время. Между тем свыше чем
годовой опыт показал, что мои взгляды и надежды могут
после преодоления некоторых трудностей получить
осуществление.
я
127

Я убедился на опыте, что постоянное употребление
самой простой пищи: картофеля, свеклы и немного
другого — при разумном чередовании является, даже при
малом количестве хлеба, вполне достаточным для
здоровья и хорошего роста. Я убедился также на опыте, что
причиной задержки роста и развития беднейшей
молодежи является не труд ранний или поздний, а
беспорядочная жизнь, частый недостаток самого необходимого,
поспешное и чрезмерное пользование редкими
наслаждениями, а еще более — необузданно разгорающиеся
страсти, дикость, постоянное беспокойство, дурное
настроение и подавленное состояние духа — таковы истинные
причины задержки роста и здоровья молодежи, а не
регулярный труд.
Я убедился на опыте, что дети самого подавленного
состояния духа, бледные и немощные в своем безделии
и нищенстве,— эти самые дети при непривычном для
них, но регулярном труде очень быстро приобретали
бодрое настроение и поразительную прибавку в росте
единственно благодаря перемене условий жизни и
устранению причин, возбуждающих страсти.
Я убедился, что эти дети из темной глубины своей
нищеты очень быстро становились способными
подняться до чувств гуманности, доверия, дружбы; я убедился,
что человеколюбивое отношение поднимает душу самого
яизкопадшего человека; я видел, как глаза несчастного,
заброшенного ребенка загорались благодарным
удивлением, когда после жестоких испытаний жизни мягкая
•человеческая рука протягивалась ему на помощь, и я
убедился, что такое переживание ребенка,
пребывающего в глубокой нищете, имеет решающие последствия для
его нравственности и дальнейшего развития. Опыт
показал, что совместная жизнь детей при определенном
порядке и руководстве благоприятствует всякому
полезному развитию, что совместная жизнь значительно
облегчает содержание детей и поднимает их рвение
к труду.
Для меня не подлежит сомнению, что я мог бы
достигнуть поистине больших и полезных результатов, если
бы хватило моих сил. Я достиг бы полного развития,
достаточного для малотребовательного наемного рабочего,
достиг бы спасения детей, оставленных на самой низкой
ступени человеческого состояния.
128

Покинутого сына, растущего бродягой, быть может
негодяем, дочь, лишенную поддержки и руководства,
обреченную на безбрачную жизнь в нужде, неизбежно
почти погибшую для себя самой и для отечества,— вот
кого я хотел спасти, воспитать для полезной
деятельности. Дешевые условия моей сельской жизни и
некоторые другие обстоятельства, казалось,
благоприятствовали этим моим надеждам. Но, к несчастью, с этой вполне
скромной и вполне достижимой воспитательной задачей
я соединил более широкие торговые и фабричные планы *.
С непростительным легкомыслием вовлеченный на пути,
дотоле не ведомые, обманутый в своем доверии,
втянутый сразу в слишком много дел и также сразу, к
огромному ущербу моих дел, лишенный большой поддержки,
на продолжительность которой, казалось, с
уверенностью мог рассчитывать, я внезапно обнаружил, что
дела мои запутаны, и понял, что мне необходимо спешно
отказаться от всех торговых и фабричных планов; и я
вернулся, надо надеяться, не слишком еще поздно,
к своему счастью, к первоначальной, более простой
идее содержания у себя детей, не связывая этого ни
с какими широкими предприятиями. Но и этого я не могу
осуществить в настоящее время без поддержки, и я
повергаю к стопам человеколюбивых жертвователей
следующий план.
Я прошу друзей человечества и покровителей
оказать мне милостивое доверие и ссужать мне ежегодно
в течение шести лет небольшое количество гульденов.
Этот милостивый заем, который я благодаря Вашему
доверию буду получать в течение шести лет подряд,
обязуюсь выплачивать, начиная с десятого года, ежегодно
вперед за каждый год, и я надеюсь, что к тому времени
смогу благодаря подготовленности рабочих с легкостью
производить эти выплаты.
С своей стороны, я обещаю по достижении конечной
цели этой поддержки посвятить все свое время и все
свои силы, оставив все прочие дела, воспитанию таких
бедных покинутых детей. Я обещаю устанавливать
количество принимаемых детей в соответствии с количеством
и размером получаемых ссуд. Я обещаю обучать этих
детей чтению, письму и счету- Я обещаю дать всем
мальчикам, поскольку лишь позволят обстоятельства моей
жизни и мои знания, необходимые сведения по земле-
9 И. Г. Песталоида, т. 1 J29

делию. Я разумею под этим обучение их способам
извлечения из малых участков земли путем хороших
методов обработки значительного количества продуктов.
Я обещаю ознакомить их с различными способами
возделывания лучших кормовых трав и с искусными методами
приготовления удобрения и увеличения его разными
способами при различных обстоятельствах; я обещаю
научить их путем продолжительной опытной работы
разбираться в различных видах почвы и понимать
важнейшие последствия разумного смешения этих почв; я
обещаю произвести с ними необходимые опыты
относительно употребления и свойств мергеля и относительно
последствий длительного употребления гипсового
удобрения, результаты которого еще не определились; я
берусь также дать им некоторые познания по посадке и
уходу за плодовыми деревьями и, быть может,
некоторыми лесными деревьями; я предполагаю, однако,
организовать все это в соответствии с состоянием и
потребностями моих собственных владений таким образом,
чтобы опыты не носили исключительно учебного
характера, а отвечали насущным потребностям моего дома и
владений и в связи с этим не стоили бы дорого. Так же
точно потребности дома дадут возможность легко и
естественно ввести девочек постепенно в работы по
домоводству, научить их шитью и уходу за садом.
Главной работой в доме будет тонкое
хлопчатобумажное прядение.
Я обещаю обеспечить всем детям здоровое
содержание — пищу, одежду, постель и жилище; в отношении
здания и устройства я произвел уже значительную часть
издержек.
Я обещаю уделить большое внимание религиозному
обучению детей и приложить все старания к тому, чтобы
сделать их сердца радостными и отзывчивыми.
Мне остается еще прибавить, что фактом, на котором
я основываюсь, является прекрасное состояние здоровья
двадцати живущих и работающих у меня детей. Их
веселое настроение, превосходящее все мои ожидания, их
бодрое состояние духа при постоянной работе, их
кроткая чувствительность и привязанность являются
утешением и надеждой для моего будущего.
Я буду покорно просить милостивых покровителей
этого предприятия и прежде всего благородного,
высокого

чтимого господина Мюллера из Марненса *, правящего
в Кенигсфельдене, которому я по долгу обязан отдавать
отчет о своих учреждениях, а также благородного,
высокочтимого господина фон Граффенрида из Вильден-
штейна *, который первый поддержал мой теперешний
план советами, помощью и рекомендациями, и еще
благородного, высокочтимого владельца поместий господина
Эффингера из Вильдегга *, расположением и добротой
которого я пользуюсь,— нижайше я прошу их всех
установить непосредственно или через доверенных лиц
наблюдение за выполнением моих обязательств; и я
торжественно объявляю, что если мною будет проявлена
нерадивость в выполнении какой-либо части моих
обязательств или если я отвлекусь какими-либо другими
делами от выполнения этих моих обязанностей, то с
этого мгновения я должен лишиться всякой дальнейшей
поддержки. Всем друзьям и покровителям
учреждения я буду ежегодно давать краткий отчет о его
состоянии, о количестве и условиях жизни детей и о большем
или меньшем осуществлении моих надежд и намерений,
а через несколько лет, когда учреждение окрепнет и
достигнет надлежащего развития, я публично выражу этим
друзьям человечества и покровителям свою
признательность.
Друзья человечества! Будете ли вы так милостивы,
чтобы, несмотря на многие мои ошибки, несмотря на
опрометчивость, коей я сам себе повредил, все же
оказать мне доверие, поддержать и защитить учреждение,
находящееся на краю большой опасности, но способное
оправиться после всех ошибок и дать хорошие
результаты?
Йог. Г. Песталотц *
Нейенгоф *, округ Кенигсфельден,
9 декабря 1775 г.
9*

ПИСЬМА Г-НА ПЕСТАЛОЦЦИ К Г-НУ Н. Э. Ч.
О ВОСПИТАНИИ БЕДНОЙ СЕЛЬСКОЙ
МОЛОДЕЖИ
ПИСЬМО ПЕРВОЕ
ОЙ благородный господин!
Что сказать в ответ на ваши «Грезы»?
Могу только пожелать, чтобы всемогущий
приблизил нас к тем дням, когда владетельные господа
с той же мудростью, что и Вы, будут оказывать помощь
бедным, к тем дням, когда богатый не будет больше
забывать бедных и люди не дадут своему роду хиреть в
путах ничем не сдерживаемой нужды.
Как бы с неба упавшее учреждение сверкает, как
кроткое благословение божие в тихо падающей росе
прекрасного субботнего утра. Дети этого учреждения,
воспитанные для блаженного покоя жизни, для бога,
воспринимающие с искренним наслаждением красоты
природы, впивают в самом чистом виде учение
мудрейшей простоты,— эти дети силой и красотой должны
подняться выше своего века. Прекрасная возвышенная
простота Вашего дома — какое возбуждение для моего
сердца, желания коего всегда свыше его сил! Но я не
могу поддавваться этому возбуждению и стремиться
ввысь, хотя оно и ослепляет мои глаза. Я должен
идти своим путем, путем человека, не имеющего права
мечтать.
Вот уже три года, как я работаю над тем, чтобы по
мере своего положения и своих возможностей
удовлетворить Вашу мечту. Но, увы, как незначительно еще то
начало, которого я достиг, как несовершенны, как
медлительны пути к конечным целям, с какими почти непреодо-
м
132

лимыми трудностями приходится бороться в этой
области, в которой не имеешь предшественников, не
имеешь путеводителей. В этой столь важной для
человечества области друг людей в современном просвещенном
веке блуждает, как в темной пустыне по неиспытанным
путям.
Я всегда считал приют для бедных чрезвычайно
важным для воспитания сирот. Бедняк большей частью
беден потому, что он не приучен работать для
удовлетворения своих потребностей; из этого следовало бы
исходить. Конечной целью при воспитании бедных должно
быть наряду с общим воспитанием человека
приспособление их к своему положению. Бедняк должен быть
воспитан для бедной жизни, и в этом пробный камень
учреждения для бедных. Воспитание бедных требует
глубоких, точных знаний потребностей, затруднений и условий
жизни бедноты; необходимо детальное знание их
вероятного будущего положения, так как общепризнанной
истиной является тот факт, что каждое сословие людей
должно приучить свою молодежь к преодолению тех
ограничений, препятствий и затруднений, с которыми ей
предстоит встретиться в позднейшие годы. Мне кажется,
что самым существенным моментом ученичества в
каждой профессии являются упражнения в преодолении
трудностей этой профессии, в терпении и подавлении всех
желаний, которые могли бы препятствовать непрерывному
выполнению будущих главных обязанностей. Эту общую
истину я считаю особенно важной в деле воспитания
бедных для самых трудных профессий в жизни. Друг
человечества должен спуститься в самую жалкую хижину
нищеты, он должен видеть бедняка в его темной комнате,
его жену в дымной кухне и его ребенка при почти
непосильном каждодневном труде. Это та хижина, в которой
в будущем предстоит жить ребенку, воспитываемому в
общественном учреждении; его жена должна будет,
вероятно, хозяйничать в такой же кухне, с таким же скудным
количеством утвари, с такой же однообразной пищей;
единственным источником существования семьи будет
тот или другой тяжелый труд. Если бы дети оставались
в этих бедных хижинах у бедных родителей, они
неизбежно привыкли бы ко всем ограничениям в такой мере,
что не чувствовали бы их тяжести, они могли бы
спокойно и счастливо жить при этих затруднениях. Хорошее
т

воспитательное учреждение не должно лишить их этого
спокойствия, а это случилось бы, если бы друг
человечества, желающий воспитывать бедных детей,
недостаточно был знаком с бедностью и способами помощи ей,
если бы при руководстве учреждением для бедных он
не имел постоянно в виду, что эти дети будут бедняками,
что для добывания себе средств к существованию они
должны будут приспособиться к тем местным условиям
и возможностям, которые предоставляются в том или
другом округе бедному населению. Он должен считать
главнейшей задачей своего учреждения развитие в
детях тех умений, которые на месте их жительства могут
в будущем явиться важнейшим источником их
существования; он должен заботиться о том, чтобы при
воспитании детей трудности низших видов труда не были
бы им чужды, тягостны, противны; он должен живо
сознавать, что весь успех воспитания зависит от бережного
отношения к доходу от труда, от умения ограничиваться
во всех жизненных потребностях. Послушание,
податливая скромность, гибкая приспособляемость, навыки в
спокойном и умелом исчислении доходов от различных
видов заработка бедняка — вот важнейшие знания,
которые должны быть даны ребенку. Эти знания или,
вернее, умения, возместят ему бедность. Его гибкая
приспособляемость, его подготовленность к различным видам
труда будут его преимуществами перед более имущим
при добывании заработка. При сопоставлении проектов
и планов воспитательного учреждения необходимо
исходить из будущего положения и потребностей детей и
иметь в виду, что учреждение должно явиться учебным
местом для развития умений и навыков, соответствующих
будущему положению воспитываемых детей.
Необходимо остерегаться ошибок при учете последствий;
спокойствие, наслаждение, доброта не ведут к активности,
довольство не ведет к поискам, учение о долге,
благодарности само по себе не делает еще человека работящим,
чувствительные мечты о добре не делают человека
сильным, и хорошо преподанный катехизис не возмещает тех
трудностей, с которыми встречаются дети, попадающие
из хороших условий благотворительности на тяжелую
работу бедняка. Отнюдь не следует думать, что работы
нетрудные, не требующие постоянного преодоления
многих препятствий, являются настоящей школой для бед-
134

няка. Он должен привыкнуть переносить те трудности,
с которыми связана та или иная работа. Это значит, что
в одном случае он не должен бояться сырости погребов,
где производится прядильная работа, в другом — он
должен привыкнуть к хлопчатобумажной пыли либо не
гнушаться противного жира шерсти; тут приходится
выносить отвратительный запах навозной лужи, там
сквозняки; сырость или духота спертого воздуха не должны
вредно влиять на его здоровье. Комната, в которой он
воспитывается, должна по возможности походить на его
будущую жилую комнату; в тесной рабочей комнате он
должен научиться приспособляться к желаниям других;
какая бы ни была его постель, жесткая или мягкая,
отдельная для него или разделенная с другим, он должен
к ней привыкнуть, приспособиться; но никогда этого не
будет, если он будет иметь всегда свою особую, мягкую
и теплую постель.
Мой благородный господин! Я знаю, что Вашему
кроткому сердцу, полному мягкой доброты, эти
рассуждения покажутся жестокими, но я прихожу в ужас от
жалкого состояния несчастных людей, погибающих от
неразумной благотворительности *; я вижу, как они под
бременем непривычной нужды в слезах несут свой труд,
в слезах едят свой хлеб, я вижу, как они всю жизнь
чахнут, подобно хилым детям.
Верьте, и мое сердце полно искренней теплоты,
полно стремления к благу, к возможно большему благу для
этих несчастных покинутых; но я усматриваю это благо
только в приучении к строжайшим ограничениям, в
тщательном развитии, в деятельном промышленном труде,
соединенном с длительными серьезными упражнениями,
в преодолении тех трудностей, которые имеются в
профессиях, распространенных в той или другой местности
среди бедноты. И Вы, мой господин, в своих письмах
указывали на необходимость ограничения и усердия как
на основу Вашего учреждения, но Вы воспитываете
Ваших бедных для Вашей местности, где земледельческий
труд является важнейшим средством существования для
бедноты.
Имеются ли, однако, теперь общественные
учреждения, где развивается надлежащим образом эта
смышленость, этот дух разумного деятельного трудолюбия, где
всего вернее обеспечивается достижение этой конечной
135

цели и где уделяется достаточно внимания развитию
этих важнейших для бедноты навыков?
Мне кажется, что в самой природе богатых
общественных учреждений заключаются причины совершенно
обратных явлений или, во всяком случае, имеются
весьма опасные возможности.
Излишней щедростью, спокойным, беспечным
насыщением всех потребностей эти учреждения убивают
зародыши трудолюбия и пытливости. Они не обращают
внимания на развитие тех навыков, которые у ребенка
бедноты, естественно, развиваются благодаря нужде, и
в большинстве случаев от этих богатых воспитательных
домов государство приобретает только питомники не
подготовленных к производительному труду людей —
людей, которые благодаря привычке к спокойной, сытой,
уравновешенной жизни не в состоянии переносить
впоследствии ограничений, коим подвержен низший класс
людей, и в то же время не вооружены никакими
навыками, чтобы подняться на высшую ступень,— людей,
которые часто из одного общественного учреждения —
сиротского дома — попадают в другое — в больницу. Эти
верные наблюдения привели к общему мнению, что
бедняк нигде не получает столь плохого воспитания, как в
общественных учреждениях. Знатные люди, крупные
богатые основатели таких учреждений не знают
положения и,нужд бедняка; внешняя красота этих учреждений
ослепляет тщеславие людей, и настоящие конечные цели
не выполняются. Какой же выход из этого положения?
Возможно ли улучшить эти общественные учреждения?
Возможно ли ввести в них дух строгого, необходимого
трудолюбия? Возможно ли эту точную, щепетильную
бережливость, эти настойчивые упражнения в самых
трудных низших видах деятельности положить в основу
таких общественных учреждений, высокие основатели коих
в своем спокойном богатстве не знают нужд бедноты и
настоящего существа низших видов труда,—
учреждений, непосредственные руководители коих, нанятые за
плату, поставлены в хорошие условия и имеют
подчиненный им обслуживающий персонал? Богатство и
изобилие таких домов не только не побуждает их
руководителей к бережливости и точности, а, наоборот,
предоставляет им все возможности к беспорядочности,
мотовству, воровству. Возможно ли преодолеть все .пер.е-
136

численные трудности и достигнуть тут все же
действительных результатов, требуемых от хорошего учреждения
для бедных? Я не решился бы сказать окончательно
«нет»: силы людей, желающих добиться чего-либо, не
имеют границ, и да здравствует тот великий человек,
который приложит свои силы к спасению самого
прекрасного учреждения, имеющегося у людей,—
общественного сиротского дома, который сумеет
преодолеть все трудности, чтобы удовлетворить
действительным потребностям бедняков. Но такой
благородный человек является rari nantes in gurgite vasto *,
так же как и мудрый анабаптист и
философ-крестьянин *, о которых Вы мечтаете. И я не хотел бы
основывать серьезное исследование возможностей создания
хорошего воспитательного учреждения для бедных на
предполагаемой удаче найти таких людей. У меня
имеются совершенно другие мысли относительно способов
достижения в этом деле успешных конечных
результатов: я полагаю, что самыми естественными, простыми
и верными воспитательными учреждениями были бы те,
которые организуются частными лицами в соединении
с какой-либо промышленностью, и об этом я хотел бы,
мой благородный господин, в нескольких письмах
поделиться с Вами своими мыслями и имеющимся у меня
некоторым опытом.
Если Вы теперь утомлены уже моей болтовней, я
охотно замолчу по первому Вашему указанию, но, если
Вы разрешите мне продолжать, я также охотно
повинуюсь Вашему распоряжению.
Пока примите мою искреннюю благодарность за
доброту, с коей Вы ответили на мою просьбу в Берне,
особенно за милостивое пожертвование для моего
учреждения, полученное мною от Вас через благородного
господина фон Граффенрида из Вильденштейна *. Мое
обязательство Вы получите через вышеназванного господина,
и я прошу Вас верить мне, что я наидобросовестнейшим
способом исцользую Ваш дар.
Разрешите еще просить Вас не лишать и впредь мое
учреждение Вашего расположения и оказывать ему
Вашу высокую милостивую поддержку. Несомненно, что
конечная цель, которой я добиваюсь, преодолевая сотни
затруднений, достойна Вашего внимания, и последствия
137

Вашей благородной доброты; которой я пользуюсь,
могут оказаться чрезвычайно важными.
Простите несобранность этого письма и
небрежность его внешнего оформления: я так сильно занят, что
не нахожу времени написать письмо начисто.
Остаюсь с глубоким уважением и благодарностью
Ваш покорный слуга И. Г. Песталотц.
ПИСЬМО ВТОРОЕ
Мой благородный господин!
Я продолжаю излагать Вам свои взгляды о
воспитательных домах для бедных детей. Если я ошибаюсь,
направьте меня на путь истины.
Но если эти столь важные для человечества
перспективы, к которым я стремлюсь, верны, то мне утешением
служит то, что Ваше сердце создано для поддержки
всего хорошего. Я говорил уже, что самый естественный,
самый верный путь для создания воспитательных
учреждений для бедных детей заключается в том, чтобы
основываться на действительных способностях
подрастающего поколения к производительному труду и соединить
такие воспитательные учреждения с производством.
Возможно ли это? Есть ли действительно основание
предполагать, что способности к производительному
труду подрастающего поколения могут служить
исходным моментом при организации воспитательных
учреждений? И если это возможно, если правильно подчинить
воспитание бедных духу индустрии, какое влияние будет
иметь соединение промышленности с воспитательными
учреждениями на домашний быт воспитанных таким
образом бедняков, на их нравственность, на их
физическую силу, на состояние сельского хозяйства?
Это важнейшие вопросы, которые необходимо
осветить. Я хотел бы, чтобы мне удалось это сделать с
надлежащей тщательностью и беспристрастностью. Я
отнюдь не стремлюсь к тому, чтобы установить на этот
счет какое-либо особое мнение,— я хочу только найти
наилучшие способы и пути к осуществлению и
достижению целей, столь важных для человечества.
138

Вы должны будете простить, если в мое изложение
по причине моей загруженности делами вкрадутся
неточности или если подчас я буду говорить не
обстоятельно, а только делать намеки,— ведь я лишь урывками мог
найти время для своего изложения.
Возможность соединения на очень ранней ступени
воспитательных задач с промышленной деятельностью
неопровержима; достаточно вспомнить, с какого раннего
возраста городские дети начинают шить и вязать, а
деревенские — прясть хлопок. С шести лет начинается уже
пригодность детей к индустрии, и до восемнадцати лет
эта пригодность возрастает. Эта пригодность к
производительному труду должна при воспитании бедных
возможно раньше быть использована, так как это вполне
соответствует самым разумным воспитательным
принципам.
Допустим теперь, что созданное в Ваших «Грезах»
воспитательное учреждение хотело бы использовать эту
способность к заработку своих двадцати пяти детей
только для хлопчатобумажного прядения; выручка от
работы этих двадцати пяти детей выразилась бы примерно
в следующем:
Батцены Крейцеры Итого
10 чел. в возрасте от 7 до 8 лет в день 1* — 10 батценов
5 » » » 10 лет » » 1 2 7 батценов
и 2 крейцера
5 » » » 12 » » » 2 — 10 батценов
5 » » » 15 » » » 3 — 15 »
Ежедневная выручка — 42 батцена и 2 крейцера, что
составляет 25 ливров и 5 батценов в неделю, 1326 ливров
в год,— обычный заработок детей этого возраста в
местностях, где хлопчатобумажное прядение доведено до
определенной степени тонкости и где дети приучаются
к такому труду. Если предположить теперь, что обычные
домашние работы по хлопчатобумажному прядению
будут заменены совместной фабричной работой,
достигающей при наличии обучения более тонкого и более
высокого качества, то несомненно, что размеры выручки при
этих условиях значительно возрастут. Я предполагаю
также, что при совместной- работе можно было бы
избежать значительной потери времени. Дети, приученные
к фабричной работе, могли бы достигнуть совершенства,
которое при иных условиях трудно приобрести. При со-
139

вместном, легко руководимом труде, все мельчайшие
детали которого легко поддаются учету, возможно
достижение таких заработков, на которые никогда не мог бы
рассчитывать фабрикант при распыленности рабочих в
разных местах.
Мне кажется, что эта возможность наблюдения за
точностью изготовления товара должна чрезвычайно
благоприятно отразиться на улучшении и уточнении
качества продукции.
Допускаю, что если бы этих специально
подготовленных рабочих, сработавшихся между собой, прикрепить
на некоторое время к предпринимателю, то последний
достиг бы поразительных результатов. Вас пугает слово
«прикрепить», но я все же думаю, что не исключается
возможность и при определенных обстоятельствах
целесообразность того, чтобы предоставить бедных детей на
несколько лет предпринимателю, который вырвет их из
нищеты. Вне сомнения тот факт, что фабрика, которая
обеспечит своим рабочим необходимый минимум
существования в местности, где условия жизни недороги, и
оградит себя от текучести рабочей силы до тех пор, пока
прирост молодых рабочих сделает нечувствительным
уход стариков,— такая фабрика будет вне всякой
конкуренции.
Вне всякой конкуренции оставались бы такие
фабрики и в том случае, если бы они обеспечили также своим
рабочим все соответствующие их сословию удобства
жизни. Это общие, но верные положения, лежащие в
основе мощности и доходности руководимого таким
образом фабричного предприятия.
Но к тем конечным результатам, к которым я
стремлюсь, необходимо идти вполне уверенным путем. Я хочу
более детально исследовать возможности заработка
подростков. Я хочу установить неопровержимые показатели
и выявить условия и обстоятельства, подтверждающие
с несомненностью правильность моих предположений.
Делаю следующее предположение.
Какой-нибудь человек предлагает нескольким
общинам одного округа забрать у них в течение шести лет
сто детей, лежащих бременем на общинах, в таком
порядке: первый год — двадцать пять детей, второй год —
пятнадцать и следующие четыре года — по пятнадцать
до общего количества сто человек. При этом я предпола-
140

гаю, что он обязуется принимать преимущественно
детей, имеющих физические недостатки (хромых, слабых,
но отнюдь не чахоточных), детей казненных,
заключенных в тюрьмы, изгнанных из страны преступников,—
вообще таких, которые не имеют семейного очага, и из
таких мест, где в них не нуждаются для крестьянских
услуг. Если бы он взял на себя подготовить этих детей
к какому-нибудь индустриальному труду, могущему
иметь приложение в данном месте и находящемуся в
соответствии с уже существующей там промышленностью;
если бы общины в свою очередь обязались перед
предпринимателем, что до определенного, установленного
возраста ни один из этих подготовленных рабочих без
какого-либо значительного основания, без распоряжения
правительства не может быть ими у него отнят,— при
таких условиях, какой возможен был бы результат,
какой доход получился бы от этого предприятия?
Предполагаю, что фабрика, организованная для этой
цели, сумеет с легкостью получить от работы каждого:
8-летнего ребенка 1 батцен в день
10 » » 1 V2 батцена » »
12 » » 2—2 У2 » » »
14 » » 3—3 V2 » » »
15 » » 4—4 1/3 » » »
16 » » 5 батценов »
Если насчет этого существуют какие-либо сомнения,
я сумею в достаточной мере осветить вопрос.
Я предполагаю далее, что предприниматель
организовал учебные мероприятия и провел все необходимые
усовершенствования для того, чтобы поставить свою
фабрику на должную высоту.
Далее я допускаю, что в течение шести лет среди
десяти-, одиннадцатилетних детей окажется такое
количество лентяев, сколько имеется семилетних детей, а также
еще несколько двенадцати-, тринадцатилетних лентяев.
При этих предположениях подсчитаем, какой доход мог
бы дать такой рабочий дом. Установим предполагаемый
доход за первый год tfe выше обычного дохода от
использования детей для прядения в домашнем обиходе,
то есть, как указано выше, с двадцати пяти детей по
2572 ливров в неделю — 1326 ливров в год.
141

Начиная со второго года будем исчислять этот доход
в соответствии с увеличением количества детей и исходя
из самых низких результатов производительности.
6 детей
6 »
6 »
6 »
6 »
5 »
5 детей
6 »
8 »
8 »
8 »
10 »
10 »
Второй год
по 4 батцена
» 3 »
» 2 батцена и 2 крейцера
» 2 »
» 1 батцену и 2 крейцера
»1 »
— всего
»
»
»
»
»
Всего 35 детей — в день 83 батцена
в неделю
49 ливров
в год 2589 ливров и
Третий год
i по 5 батценов
» 4 батцена и 2 крейцера
» 4 »
»3 »
»2 »
» 1 батцену и 2 крейцера
»1 »
— всего
»
»
»
»
»
»
24 батцена
18 батценов
15 »
12 »
9 »
5 »
и 8 батценов
6 батценов
25 батценов
27 »
32 батцена
24 »
16 батценов
15 »
10 »
Всего 55 детей — в день 149 батценов
в неделю 89 ливров и 4 батцена
в год 4648 ливров и 8 батценов
Четвертый год
15 детей по 5 батценов —всего 75 батценов
15 » »4 батцена » 60 »
10 » »3 » и 2 крейцера » 35 »
10 » » 2 » » 2 » » 25 »
10 » » 1 батцену » 2 » » 15 »
10 » » 1 » » 10 »
Всего 70 детей — в день 220 батценов
в неделю 132 ливра
в год 6864 ливра
Пятый год
20 детей по 5 батценов —всего 100 батценов
15 » »4 батцена » 60 »
15 » » 3 » » 45 »
15 » »2 » и 2 крейцера » 37 батценов и 2
крейцера
10 » »1 батцену и 2 » » 15 батценов
10 » » 1 » » 10 »
Всего 85 детей — в день 267 батценов и 2 крейцера
в неделю 160 ливров и 5 батценов
в год 8346 ливров
142

Шестой год
25 детей по 5 батценов —всего 125 батценов
15
15
15
10
10
10
»
»
»
»
»
»
У>
»
»
»
»
»
4 батцена и 2 крейцера
4 »
3 »
2 »
1 батцену и 2 крейцера
1 »
»
»
»
»
»
»
67
60
45
20
15
10
»
»
»
»
»
»
и 2
крейцера
Всего 100 детей — в день 342 батцена и 2 крейцера
в неделю 205 ливров и 5 батценов
в год 10 686 ливров
Эта возрастающая прогрессия доходности
организованного на таких началах трудового дома зиждется на
росте числа детей и на увеличении производительности
труда в соответствии с их возрастом и с развитием
правильно руководимого предприятия; при этом
предположительные данные о возможностях заработка взяты
очень низкие.
Теперь необходимо поставить вопрос о расходах,
необходимых предпринимателю в течение тех же лет на
содержание этого дома и выяснить соотношение
расходов с приходом.
Так как я предполагаю, что предприятие
организуется при благоприятных условиях помещения, но на
началах максимальной экономии, то я не допускаю, чтобы
кто-либо строил для этой цели совершенно новое здание.
Я имею в виду, что этот опыт предпринимается лицом,
живущим в имении, или владельцем фабрики,
находящейся за городом и имеющей свободную земельную
площадь. Я исчисляю все же необходимые вложения на
здание, мебель и прочее устройство для начала 4
тысячами ливров и на последующие шесть лет для той же
цели — еще 2 тысячами ливров.
Проценты с этой суммы исчисляю начиная с первого
года по 200 ливров в год, прибавляю еще на расходы по
затраченным авансовым суммам 100 ливров, что
составляет, следовательно, 300 ливров ежегодно.
На обслуживание дома предусматриваю в первом
году 200, во втором и третьем —300, в четвертом —400,
в пятом —500, в шестом —600 ливров.
Затем предусматриваю на содержание ребенка, то
есть на еду и одежду, в среднем не более 50 ливров,
предполагая организацию содержания детей возможно более
143

экономной, как и в Ваших «Грезах»; учитываю, что
предприниматель, как указано выше, живет в сельской
местности и, следовательно, в отношении пищевых
продуктов, нужных для бедных, находится в выгодных
условиях, так как продукты там дешевле.
Наконец, несмотря на всю осторожность при
исчислении дохода, предусматриваю еще 10% на разные
случайности — болезни и т. п. Нужно заметить, однако, что
предприниматель не может держать длительно больных
детей,— он может брать на себя лишь заботу о больных,
требующих лечения, в пределах двух-трех недель
максимально.
Замечу еще, что я не отягощаю предприятие
большими расходами по помещению по следующим
соображениям: я исчисляю доход от рабочих только по размеру
заработной платы, в то время как фактический торговый
доход фабрики, составляющийся не только из
невыплаченной заработной платы, имеет свой особый счет, на
который также падают расходы по зданию.
Таким образом, баланс за эти шесть лет (в ливрах)
получается такой:
Приход Расход
Первый год
Доход от работы . . . 1326 Уплата процентов . . . 300
Дефицит 556,5 Услуги 200
10% сниженного дохода 132,5
Содержание детей (25 де-
тей по 50 ливров) . . 1250
1882,5 1882,5
Второй год
Доход от работы . . . 2589,6 Уплата процентов . . . 300
Дефицит 19,4 Услуги 300
10% сниженного дохода 259
Содержание детей
(35 детей по 50 ливров) 1750
2609,0 2609
Третий год
Доход от работы . . . 4648,8 Уплата процентов . . . 300
Услуги 300
10% сниженного дохода 464,5
Содержание 55 детей по
50 ливров 2750
Остаток . 834,3
4648,8 4648,8
144

Четвертый год
Доход от работы . . . 6864 Уплата процентов . . . 300
Услуги 400
10% сниженного дохода 686
Содержание 70 детей по
50 ливров 3500
Остаток . 1978
6864 6864
Пятый год
Доход от работы . . . 8346 Уплата процентов . . . 300
Услуги 500
10% сниженного дохода 834,5
Содержание детей (85
детей по 50 ливров) . . 4250
Остаток 2461,5
8346 8346,0
Шестой год
Доход от работы .... 10 686 Уплата процентов . . . 300
Услуги 600
10% сниженного дохода 1068,5
Содержание детей (100
детей по 50 ливров) 5000
Остаток . 3717,5
10 686 10686,0
При изложенных предположениях предприниматель
имеет в первый год дефицит в 556,5 ливра, во второй —
19,4 ливра.
В следующие же годы:
в третий — остаток в 834,3 ливра
т> четвертый » » 1978 ливров
» пятый » » 2461,5 ливра
» шестой » » 3717,5 »
Предположите теперь, что предприниматель вступает
в седьмой год своей работы с этим количеством детей
и работает так еще три года без потери рабочих;
предположите, что из своих ста детей он имеет возможность
уже пятьдесят использовать для ткачества и что он
будет вырабатывать хлопчатобумажный материал высшего
сорта. Подумайте о том, что фабрикант может доверить
своим пятидесяти ученикам самую дорогую пряжу. По-
Ю и. Г. Песталоцци, т. 1 145

думайте о преимуществах, которые имеет фабрикант в
связи с тем, что его ткачи являются его домочадцами.
Насколько легче и точней он может следить за их
производством, установить порядок, быстроту, учет рабочих
часов, чем он мог бы это сделать, если бы давал весь
товар на сторону или если бы рабочие были
приходящими, являлись бы каждое утро при всякой погоде на
работу, дважды уходили бы с фабрики, и при таких
условиях едва ли могли бы выполнять 20 рабочих часов
в день *. Учтите также, насколько легче при
вышеуказанных условиях оберегать предприятие от воровства.
Затем нужно иметь в виду огромные преимущества для
предпринимателя, уверенного в постоянстве своих
рабочих, и противопоставить эту уверенность тому
беспокойству, тем осложнениям, тем заговорам рабочих, которым
вследствие конкуренции подвержены все фабрики *.
Если вы учтете все это, то, несомненно, признаете
важность и разносторонность тех преимуществ,
которые можно ждать в дальнейшие годы от такого
учреждения.
Пусть люди, сведущие в деле доходности такого рода
производства, скажут, преувеличиваю ли я, если на этот
последний период доход от каждого такого ткача
только в заработной плате определяю в 10 батценов. Но я
еще снижу эту цифру и предположу, что дневной
заработок работающего при таких условиях ткача составит
8 батценов.
50 таких ткачей выработают:
в день 40 ливров
в течение недели 240 »
в » года 12 480 »
Будем считать выработку остальных 50 рабочих в
3 батцена в день каждого, то есть в 15 ливров в день
всех, в неделю — 90 ливров. Годовой заработок
последних 50 ткачей составит 4680 ливров. Вместе с
заработком первых 50 ткачей (12480 ливров) общий годовой
доход составит 17 160 ливров.
Предположите теперь увеличение расхода по
содержанию каждого из рабочих, то есть улучшение его
питания и одежды, в среднем на 15 ливров и сведите годовой
баланс на этот период согласно прежде установленным
предположениям,— в результате получится (в ливрах):
146

Расход
Содержание рабочих (100
чел. по 65 ливров) 6500
Уплата процентов . .'\ 300
Услуги 700
Вычет 10% дохода . . 1716
Остаток в течение этого
периода 7944
17 160 17 160
Но и на этом возрастание доходности не
останавливается; наоборот, теперь, быть может, именно наступает
тот период, когда учреждение приобретает значение как
коммерческое предприятие: рабочий чувствует себя
теперь у себя дома, предприниматель имеет в его лице
родного сына, который в течение многих лет был его
домочадцем, которого он знает досконально, что так
важно для дела и что ни при каких других
обстоятельствах не было бы возможно; все прочие отделы
предприятий могут продолжать расширяться путем
дальнейшего приема новых детей. Но я не буду продолжать
расчетов в этом направлении, а вернусь к своим
конечным целям, ограничившись представленными скромными
вычислениями, которыми, кажется, достаточно доказано,
что в способностях подрастающего поколения к
заработкам, при экономном использовании этих способностей,
лежат действительно источники и средства содержания
учреждений для бедных с обеспечением доходности от
таких учреждений.
Но если это и верно, что в производственном труде
подрастающего человека лежат действительные средства
для спасения бедняков,— является ли природа этих
средств таковой, чтобы признать полезным подчинение
воспитания бедных этому духу индустрии?
Сопоставим фабричное учреждение с благородным
учреждением Вашей мечты: насколько идеал Вашей
мечты проще, легче, здоровее в нравственном отношении
и больше соответствует всему развитию человека! Если
Вы будете это утверждать, я почти согласился бы с
Вами, но в том случае, если бы оно существовало, это
учреждение, если бы оно стояло на надлежащем месте.
Но каковы Ваши предположения: специальные
пожертвования в пользу учреждения; благородный человек,
берущий на себя верховное руководство учреждением;
Приход
Доход от работы . . . 17160
10*
147

два лица, отдающихся с родительским бескорыстием
сиротам со всей мудростью, добротой и благородным
внутренним достоинством? Да, там, где все это имеется, или
там, куда может быть направлен этот благословенный
источник, у подошвы виноградных гор, с господскими
поместьями, с благородным населением, на
просвещенность и великодушие коего можно рассчитывать,— там
возможны такие учреждения. Но если Вы мечтаете о
наслаждении и благословении, о патриархальных
условиях труда для бедных и если Вы богаты этими
благословенными источниками, то разрешите также там, где
нет таких обильных источников, где о пожертвованиях
не приходится думать, где на постороннюю помощь не
приходится рассчитывать,— разрешите там искать
необходимую помощь человечеству в самих силах и
способностях людей, которых надлежит спасать.
Мой благородный господин!
Еще одно я должен заметить. Земледелие не
является повсюду достаточным источником существования для
бедных. Развивающаяся промышленность направила во
многих местах бедняков на путь индустрии. А так как
не подлежит сомнению, что воспитание бедняка должно
соответствовать его будущему положению, его будущим
потребностям и условиям жизни, то в таком месте, где
для бедняка в его будущей жизни не предвидится
другого источника существования, кроме промышленности,
питающей всю бедноту данного места, безусловно,
необходимо при воспитании развивать все те навыки, без
наличия которых бедняк не сумеет использовать тот
единственный источник существования, на который он
может рассчитывать.
Безусловной необходимостью в данном случае
является подчинение бедняка духу индустрии, и такой же
необходимостью является в тех случаях, когда нет
других вспомогательных средств для воспитания бедняков,
использование заложенных в них способностей к
производительному труду для достижения указанных
конечных результатов.
И тут, мой благородный господин, мы расходимся
касательно наших планов не во мнениях о прекрасном
и хорошем, не в желаниях наших сердец — и я люблю
земледелие и долгое время был противником всей
фабричной индустрии — нас разделяют различия местно-
148

стей и условий. Но если в какой-либо местности путь,
ведущий к нашей обоюдной цели, крут и узок, если этот
путь отделяет меня от Вашей открытой, широкой,
возвышенной дороги, сулящей в Ваших мечтах спасение
и благословение беднякам, то я все же этой
прекрасной дороги не упускаю из виду; мы встретимся на ней,
если будет воля провидения, при осуществлении
конечной цели наших надежд, желаний и мечтаний.
Я возвращаюсь к своему изложению. Наличие в
каком-либо месте развитой промышленности является
основанием к тому, чтобы воспитание бедняка подчинить
духу индустрии; в местности, где бедняк несет на своих
плечах всю тяжесть, весь вред фабричной работы при
недостаточном заработке и отсутствии квалификации для
его повышения,— в такой местности я желаю довести
бедняка до самой высокой, самой лучшей степени
заработка; с этой целью я хотел бы использовать
природные производственные способности подростка для этого
конечного результата — развития и поднятия его
способностей; если мои расчеты не очень ошибочны, какими
мощными могут быть эти средства в руках государства,
человеколюбия и промышленности!
Но если я советую подчинить воспитание бедняков
в определенных местностях промышленности, то ни в
коем случае не хочу сказать, что рекомендую посылать
детей на первые ближайшие фабрики, где, как
совершенно правильно сказано, «они в нездоровом воздухе
используются для работы на машинах, где они не
слышат ничего об обязанностях и нравственности, где их
голова, сердце и тело одинаково подавляются или, по
крайней мере, оставляются недоразвитыми,
неусовершенствованными». Сохрани меня бог от того, чтобы
считать удовлетворительными такие воспитательные
средства для бедняков. Нет, в отношении человека,
созданного по подобию божию, в отношении наших братьев
мы имеем большой долг. Как мала, как незначительна
разница между бедняком, просящим милостыню на
дороге, и человеком, занимающим высокое положение в
обществе! Сколь сходны они во многом существенном!
Почему мы не помним об этом больше? Всегда'ли так
было? Или это наше столетие со своими разобщенными
слоями общества, со своим стремлением к
нечувствительности больше, чем все прежние столетия, виновно
149

в том, что сердце наше очерствело и мы не видим и не
чувствуем больше живую душу в сыне нашего слуги,
алчущую так же, как и мы, полного удовлетворения
своего человеческого существа?
Нет, сын бедной, погибшей, несчастной существует
не для того, чтобы только вертеть колесо, возносящее
вверх какого-нибудь гордого гражданина. Нет... Нет, не
для того он существует. Недопустимое отношение к
человечеству,— как возмущается мое сердце! До последнего
вздоха своего я хочу видеть в каждом человеке своего
брата, и никакое соприкосновение со злобой и
непристойностью не ослабит во мне наслаждения любви.
Я бы хотел использовать значительную часть дохода,
получаемого фабричной индустрией от человеческого
труда, для создания настоящих воспитательных
учреждений, которые бы соответствовали целиком потребностям
человечества; должен сказать, что я ни в коем случае
не разделяю мнения о том, что при таких
промышленных перспективах меньше имеется возможностей
достигнуть нравственных конечных результатов, чем во всяких
других воспитательных учреждениях. Человек при
всяких обстоятельствах и при всякой работе в одинаковой
степени поддается направлению к добру.
Безнравственное поведение фабричных рабочих, преследующих лишь
одну задачу и одну намеченную цель — заработок, не
дает права делать общие выводы. Пусть какая-нибудь
фабрика твердо поставит себе первой конечной целью
воспитательные и нравственные задачи. Эти задачи
будут достигнуты так же, как во всяком другом
учреждении. Намерение, твердая конечная серьезная цель в этом
деле — самое существенное. Только сердце может
направлять сердце: Очень многие приемы воспитания
нравственности кажутся существенными, но представляют
собой только модификацию внешней оболочки. Это
твердое серьезное намерение, это стремление к
нравственности сохранит их на фабрике в такой же мере, как в
школе. Прядение или косьба, ткачество или пахота,—
сами по себе эти работы не делают ни нравственным, ни
безнравственным. Ловкость анабаптиста в ведении
сельского хозяйства вполне сочетается с нравственностью.
Гернгутеры * имеют фабричные учреждения, в которых
нравственность уживается вполне с настоящим
производственным духом. Существенно, чтобы
предпринимало

тель ставил себе такие конечные цели, чтобы он не
отступал от них по небрежности и не приносил их в
жертву призрачным, но ослепляющим конечным целям
жизни. И если он будет знать, в чем заключаются
истинные интересы его учреждения, то это знание подскажет
ему способы охранения нравственности рабочих и общие
принципы ведения своего учреждения, наиболее
подходящие для надлежащего воспитания бедных и в то же
время соответствующие запросам всего человечества.
Умения и навыки, развитие которых является
конечной целью всякого воспитания бедных, будут служить
основной опорой учреждения; привычка к непрерывной,
обдуманной, упорядоченной деятельности, твердо
установленная обязательная ежедневная работа,
соответствие между этой работой и получаемым содержанием,
крайняя бережливость во всех отношениях, приучение
к дешевой пище, тщательное распределение этой пищи,
точность в употреблении даже предметов первой
необходимости: дров, соли, света, масла,— все эти
существенные для воспитания бедных навыки и ограничения
будут в то же время существенны для экономии
предпринимателя. Если при пятидесяти лицах он будет считать
ежедневно на каждого человека одним батценом больше
или меньше расходов, в годовом бюджете получится
разница в 1000 гульденов.
Так значительны побудительные причины для
предпринимателя к установлению в учреждении строгой
бережливости, порядка, точного распределения работы и
учета дохода от работы. Здесь каждая неосторожность
в отношении основных принципов воспитания бедных
имела бы разительные последствия: никакие конечные
результаты не могут быть достигнуты учреждением,
если в нем не будут твердо установлены быстрое покорное
послушание, гибкость, порядок и спокойствие. Мирная,
спокойная радость труда, бодрость при выполнении
житейских обязанностей и при удовлетворении своих
потребностей — наличие этих конечных целей и основ
нравственности будут служить также повышению прибыли от
производства. Как благословенна была бы работа
юноши, искренне любимого своим приемным отцом и
отвечающего ему такой же любовью,— благословенна для
предпринимателя и для юноши. Скажем еще больше:
какие побудительные причины заставят отца этого дома
151

воспитывать детей для бога — их вечного отца? Здесь
неуместны были бы побуждения земных выгод. Это
мысль о том, что они должны знать, должны помнить
об ответе однажды перед вратами вечности богу,
своему отцу, за каждое ослушание, за каждую неверность,
за каждую небрежность и неблагодарность. Эта
глубокая вера в бога, воздающего за добро и зло, будет
руководить и укреплять их трудолюбие и преданность.
Эта мысль правильна, но ставить себе конечной целью
только наживу было бы ужасно для предпринимателя,
берущего на свою ответственность сотню детей; он
ответил бы за души этих детей, если бы допустил, чтобы они
забыли о боге — отце спасителе, если бы лишил их
насущной потребности человечества в утешительном
откровении божьем — веры в бога, дающей ободрение во всех
страданиях, и если бы со всей силой не поддерживал
в них надежды на будущую жизнь, для которой мы
призваны.
Предприниматель должен быть отцом своего дома,
развитие у детей трудолюбия, ума и добродетели,
соответствующих их положению, должно доставлять ему
отеческую радость; развертывающиеся с каждым днем
способности, развивающиеся ум и сердце должны
служить ему источником высоких наслаждений, служить ему
вознаграждением. Если бы он не искал этих радостей,
не знал бы их, то существование учреждения не
оправдало бы себя. Учреждение сделалось бы в его руках
либо предметом тщеславия и не соответствовало бы
совершенно будущим потребностям рабочих, либо погоня за
йаживой как конечной целью принизила бы учреждение
и поработила бы дух рабочего в угоду одному человеку *.
Только твердо поставленная конечная цель
достижения нравственности, религиозного развития, истинного
просвещения и руководства человеческим сердцем
может быть положена в основу такого учреждения. Такого
рода воспитание бедных я имел в виду достигнуть путем
использования дохода от труда подростков, и мне
кажется, что такое воспитание соответствовало бы
потребностям человечества, положению и условиям жизни
бедноты.
Но какое влияние имело бы на здоровье и
физическое состояние бедных подчинение их воспитания
духу индустрии? Как приятно мне сказать на основании
152

трехлетнего опыта, что разумно руководимое и
движимое любовью к человечеству предприятие совершенно не
препятствует росту детей, не вредит развитию их
физических сил, как это обычно предполагают. Я
неоднократно убеждался в том, что дети, чахнувшие в нищете и без-
делии, крепли и значительно прибавляли в росте при
регулярной работе по прядению; само собой разумеется,
что я при этом считаю нужным поддерживать их силы
укрепляющими физическими упражнениями,
предоставлять им возможность после выполнения их обязанностей
наслаждаться оздоровляющими играми. Поскольку
условия учреждения позволяют, я считал бы также
желательным присоединить к нему небольшое полевое и
огородное хозяйство, что вполне возможно. Если
предприниматель находится в сельской местности, если он организует
разведение всего необходимого для потребностей его
дома — картофеля, свеклы, фасоли и т. д. и т. д. — в
своих поместьях, поблизости от фабричного дома, как
легко и естественно он сумеет обучить своих детей
разным добавочным полевым работам и какое
существенное значение это будет иметь для нашего учреждения!
Если он сумеет при этих работах, служащих детям
развлечением, пробудить их рвение, поднять их дух своей
ободряющей любовью, как легко и прочно он заложит в
них знание земледельческих работ, применимых в их
быту: умение использовать и улучшать небольшие
участки земли, знание кормовых трав, посадки и прививки
деревьев, и еще многое другое при таких условиях
может быть преподано им шутя.
Так в детях воспитывается любовь к стране, знание
способов использования собственности, так естественным
путем подготовляются они к своему будущему
положению и потребностям, так они приучаются к
бережливости, точности, к ограничению своих потребностей и
вполне оказываются способными к лучшему заработку в
своей местности. Как велико было бы значение
учреждения, достигшего этих результатов, для нравов, для
земледелия, для населения! Но, конечно, не все фабрики
дают такие результаты, наоборот, многие приходят как
раз к обратному, и по этому поводу я хочу сделать
следующие замечания.
Настоящим воспитательным, учреждением не может
быть такая фабрика, которая ограничивает себя одним
153

или очень немногими ремесленными приемами,
фабрика, которая в случае прекращения работы двух-трех
соседних предприятий потеряла бы всякую возможность
продолжать свое производство. Учреждение,
воспитывающее для индустрии, требует развития разнообразных
способностей и навыков, нужных промышленности, и
такое учреждение не может быть односторонним.
Чем ближе производство находится к сырью, тем
это для него благоприятней. Дело в том, что в
большинстве случаев последняя стадия обработки сырья
весьма отличается от предыдущих. На пути к ней оно
уже подверглось разным изменениям. Ввиду того, что на
позднейших стадиях производства сырье не
подвергается столь большим изменениям, как на первоначальных,
может случиться, что, например, третья и четвертая
стадии могут приостановиться, в то время как первая еще
продолжается. Однако в этих случаях материал может
быть подвергнут какой-либо другой обработке. Так,
например, если индиана * не имеет сбыта и работа
печатника приостанавливается, то пряжа может быть
обработана в бумазею или другую ткань.
Чем больше совершенствуется производство и чем
большее количество низших отраслей оно включает, тем
богаче и прочней оно становится.
Высококвалифицированный ткач может, спускаясь от своей тонкой работы
на десять различных производственных этапов, дойти до
обработки самого простого хлопчатобумажного
материала, находящего сбыт. Производство всех сортов
материала, который он способен выделывать, не может ведь
никогда одновременно приостановиться.
Если производство какой-либо фабрики совпадает с
той промышленностью, которая имеет уже
распространение в данной местности, то доходность этой фабрики
более обеспечена, чем в том случае, когда производство
ее сильно отличается от местного. Это тем более важно,
что фабричное производство требует много простого
механического труда. Если же рабочие одной или
нескольких фабрик не получают навыков, необходимых для
общераспространенного в данной местности производства,
то они становятся для него непригодными.
Само собой разумеется, что самым верным
обеспечением индустрии служит наличие сырья в данной
местности и спрос на продукт производства, на месте.
Ш

Обеспечение доходности фабричного предприятия
должно быть всегда самой важной заботой
предпринимателя такого воспитательного учреждения; избираемая
им отрасль индустрии всегда должна находиться в
соответствии с промышленностью его местности.
Я знаю, несмотря на всю осторожность моего
подхода, найдутся люди, которые искренне сделают
следующие предположения.
Возможно, что источник развития той или другой
промышленности прекратит свое действие для целой
местности. Я понимаю, что это было бы несчастьем. Но даже
законодатель не может отменить установившегося в
стране источника существования. Такое прекращение
чрезвычайно редко, случайно, преимущества
пользования берут верх. Полезно в хорошие времена
поддерживать в народе дух ограничительной домашней
бережливости. Сбережения обеспечат ему возможность перенести
такие случаи — это все, что можно сделать; при такой
организации дела рабочие, которые будут воспитаны по
указанным выше принципам, последними подвергнутся
опасности в случае каких-либо кризисов и первыми
окажутся способными перейти в какую-либо другую отрасль
промышленности.
Наконец, если все возможные предосторожности
приняты, следует в отношении таких невероятных мировых
событий положиться на руководство всемогущего, все-
мудрого отца человечества, предвидящего все, как
крупное, так и мелкое.
Кончаю на этот раз. Но как бы Вас ни утомила
эта длительная болтовня, я имею все же намерение еще
раз написать Вам, чтобы от этих больших идеалов
спуститься к маленькому опыту моего собственного
учреждения.
Прошу Вас, благородный господин, передать
содержание этого письма многоуважаемому благородному
господину Грунеру *, мнение которого наряду с Вашим
для меня чрезвычайно важно.
Не лишайте меня Вашего расположения и верьте,
что я остаюсь с глубоким уважением к Вам
покорный слуга Я. Г. Песталотц*
10 января 1777 г.
155

ПИСЬМО ТРЕТЬЕ
Мой благородный господин!
Я давно Вам не писал, и если бы не считал столь
важными свои извинения, не решился бы извиняться
перед Вами.
Моя любимая * с начала этого года была непрерывно
тяжело больна, а я такой человек, у которого одно
какое-либо переживание вытесняет часто все другие
обстоятельства. Слава богу, теперь наступило улучшение,
но все же беспокойство еще не оставило меня, и я прошу
поэтому простить небрежность этого письма.
Вы ждете от меня известий о моем собственном
опыте касательно возможности частного учреждения для
воспитания бедных детей.
Вы знаете, что первые мои попытки не оправдали
моих надежд, но, как и в сельском хозяйстве правдивое
сообщение о неудачных моментах в новых опытах
значительно важней, чем сообщение об успехах, так же
обстоит дело и в данном случае. Я хочу поэтому подробно
рассказать как об ошибках, которые вначале повредили
моему предприятию, и трудностях, с которыми я
столкнулся, так и о более удачных опытах, укрепивших мою
надежду на полное достижение конечной цели. Два
самых важных, самых значительных момента всего
дела — это доход от труда и дешевая организация
содержания.
Было чрезвычайно трудно приучить к регулярному
труду детей, привыкших к нищенству и праздности. Эти
трудности были тем сильней, чем более
продолжительное время дети вели этот беспечный, бездеятельный
образ жизни. Жертвы вначале неизбежны, свои расчеты
на возмещение этих жертв я строил на длительном
пребывании у меня детей; но я ошибся в своем
предположении, что благодарность детей, спасенных мною в
большинстве из самой глубокой нужды, гарантирует их
пребывание у меня и обеспечит мне удовлетворение, которое
возместит меня за понесенные потери. Опыт научил меня
другому: без самых тщательных письменных договорных
соглашений с родителями или фогтами, без содействия
и защиты властей никакой предприниматель не может
быть уверен в пребывании детей у него. Эта защита
властей и точные договоры очень существенны.
156

Трудно представить себе, каким неприятностям в
такой местности подвергается предприниматель
вследствие неблагодарности и злобы. Строгости, необходимые
в таком учреждении, чтобы противостоять лени и злобе,
истолковываются в дурную сторону. Матери и родные
детей, навещающие их в рабочей комнате, по какому-
то злому року ведут себя часто так, что это меня
позорит. Я не знаю, чего они ждут, чего они требуют, что
думают.
— О, бедное дитя, ты должно теперь целый день
работать! Имеешь ли ты хоть достаточно еды? Хорошо ли
приготовлена пища? Не хочешь ли ты лучше
вернуться домой?
При таких речах ребенок, живший у доброй матери
праздно, начинает плакать; тогда мать, видя, что
ребенок теперь одет и способен кое-что зарабатывать,
уговаривает его вернуться домой и, чтобы оправдать свое
поведение, клевещет на учреждение. С этой
неблагодарностью мне пришлось очень часто сталкиваться, и я
должен был при таких обстоятельствах
удовлетворяться меньшим количеством работы, чем дети в состоянии
были выполнить, только чтоб меньше было поводов
подстрекать их к уходу из учреждения.
В отношении содержания учреждения у меня были
такие же затруднения. Я, видит бог, очень чуток ко всем
действительным потребностям людей; удовлетворение
всех потребностей моих детей является, конечно, самым
горячим желанием моего сердца. Но учреждение, в
особенности в самом начале своего существования, требует
экономии и нормирования. Дети, бедноты едят обычно
без меры, когда у них имеется еда. Порядок,
нормирование озлобляют их вначале, и они находят выход в
краже картофеля, свеклы, полевых злаков.
Предприниматель в таких случаях не может быть снисходительным,
он должен строго наказывать. Ребенок жалуется
матери, не придающей никакого значения краже плодов, и в
этих случаях раздаются бесстыдные речи, которые по
меньшей мере затрудняют дальнейшее воспитание
ребенка. Эти затруднения чрезвычайно важны, в
особенности в тех случаях, когда много таких неблагодарных
родителей и родственников живут поблизости
учреждения и когда такие подстрекающие выступления
происходят часто в присутствии детей. Поэтому защита началь-
157

ства и доверие правительства существенно необходимы
учреждению, и положение его было бы невыносимо,
если бы суждение о том, как содержатся в нем дети,
основывалось не на фактических результатах, то есть на
состоянии здоровья, роста и сил детей, а придавалось бы
значение различным жалким суждениям о том, что дети
получают мало хлеба, мяса и т. п.
Я убедился на опыте, что наиболее существенные
мероприятия, выгодные в экономическом отношении,
полезны также для здоровья и роста. Я убежден в том, что
употребление капусты и прочей растительной пищи
следует предпочесть мясу; также из убеждения я
предоставляю возможность своим более сильным детям в
летние дни бегать с непокрытыми головами и босиком,
подвергаясь непосредственному действию воздуха. Если
же кто-нибудь усмотрит с моей стороны в этом только
желание экономить, ограничивать, предоставляю ему так
думать. Замечу только, что я из тех же соображений с
большим удовольствием предоставляю своему
единственному сыну возможность бегать босиком.
Еще больше трудностей представляет достижение
нравственных конечных целей. Приходится пользоваться
услугами многих людей, нравы коих не в твоей власти
изменить; и когда занимаешься специальным делом,
нуждаешься в чужих людях и не имеешь достаточного
выбора этих людей, трудности еще возрастают. Самым
сильным воздействием для ослабления последствий этой
неприятной необходимости служат серьезные заботы о
развитии в детях религиозного чувства. Нам всегда
приходится жить среди плохих людей, и бедные дети всегда
будут окружены грубыми, низкими, скверными
примерами. Против этого нет другого средства, как со всей
энергией развивать в них веру в бога, воздающего за
добро и зло, и в Христа — их спасителя, их друга и
брата, веру и надежду на вечную жизнь, веру в опасность
вечной гибели, вечного изгнания от престола лучшего,
добрейшего отца и спасителя; нет другого средства, как
с глубоким чувством проводить с ними утренние и
вечерние молитвы, посвящая день господний святым
делам, и с отеческим чувством, в слезах непрерывно
напоминать им о необходимости сохранить невинность
сердец для своего бога и отца.
158

Для очень многих людей, которые хотели бы
организовать учреждение, большим затруднением явится то
обстоятельство, что это учреждение требует знаний и
опыта в торговых и фабричных делах и поэтому для
каждого, не искушенного в коммерческих делах, имеется
большая опасность впасть в ошибки. Общие положения
о доходности производства фабричных товаров должны
в каждом отдельном случае быть доказаны с такой
очевидностью, чтобы люди, не имеющие практического
опыта в торговом и фабричном деле, могли на основании
убедительности отдельных фактов безошибочно судить
об успехе всего предприятия. Поэтому необходимо даже
самые удачные опыты очень продолжительное время
применять в самых маленьких размерах и каждая
попытка перейти на большие масштабы без такого
длительного опыта может повести к полному краху нового
предприятия. Исходя из приведенных соображений,
очевидно, что самыми надежными предпринимателями для
таких учреждений являются владельцы давно
организованных и находящихся на ходу фабрик. Если же
такого благоприятного условия не имеется, то
целесообразней всего выбрать такую отрасль промышленности,
которая в стране уже хорошо известна и имеет общее
распространение, причем применять эту отрасль вначале
в ее наиболее простой, наиболее употребительной
форме и лишь постепенно переходить к более утонченным
видам производства.
Мысль о том, что возможно поставить какое-либо
дело, в котором сам являешься новичком и должен лишь
приобретать знания, лучше, чем оно поставлено во всей
местности,— совершенно ошибочна и невыполнима.
Обычно при таких попытках, пока не приобретешь
достаточных коммерческих познаний, в заблуждение вводит
то, что первые опыты дают совершенно другие расчеты,
чем результаты дальнейшего хода дела! Если с этим
соединяются еще широкие торговые комбинации, то все
прежние расчеты касательно стоимости совершенно
уничтожаются. Кажущийся результат вводит в
заблуждение неопытных, с необычайной быстротой идешь
дальше, чем хотел бы, и не можешь в достаточной степени
рассчитать свои силы, предусмотреть возможность
наихудшего исхода дела. В таких случаях, особенно когда
имеешь план, требующий преодоления определенных
159

трудностей и жертв и обещающий вначале лишь очень
малый доход, когда речь идет о такой отрасли,
относительно которой имеется общее предубеждение в
отношении успеха,— в этих случаях предприниматель,
немножко только запутавшись, рискует скорее, чем другие
предприятия, лишиться всякого доверия; только какая-
нибудь чрезвычайная помощь может вывести его тогда
из опасного положения. В этом заключались для меня
главные затруднения, с которыми я столкнулся при
выполнении своего плана.
Вы знаете, что последствия этих трудностей были для
меня убийственными, но спокойное взвешивание их
сущности убедило меня в том, что большинство из них не
имело своих корней в самом предприятии, что опыт,
умеренность и благоразумие могут обеспечить успех, что
главные расчеты, положенные в основу, остаются
правильными, несмотря на эти случаи. Я не потерял
поэтому бодрости, и при участии любимой женщины,
ценившей мои конечные цели и готовой на все жертвы для их
достижения, стойко взялся за дело и искал
всевозможные способы, чтобы продолжать начатый опыт. Ваш
мудрый преемник в Вильденштейне господин фон Граф-
фенрид * из Бургштейна поддерживал во мне в самые
плохие минуты бодрость и надежду на успех, которого я
теперь действительно достиг и которым я обязан также
и Вам. В процессе неудачных, слишком поспешных
стремлений к конечным целям выявлялась все же
правильность основных моментов всего плана, и в течение
пережитого тяжелого времени я получил самые
существенные доказательства в верности и правильности
моих положений относительно воспитания в учреждении
для бедных.
Дети с легкостью обучились тонкому прядению, и
мои расчеты на предполагаемый доход от труда
оправдались на опыте. Дешевая организация содержания
детей и преимущества совместного питания большого
количества людей выявились в полной силе; условия, в
которых я жил, особенно благоприятствовали
достижению конечных целей. Вы знаете пустынную местность,
где я семь лет тому назад приобрел покинутые владения;
благодаря наличию рабочего дома в этой
необработанной покинутой местности делаются улучшения, не
возможные ни при каких иных условиях.
160

Самый лучший способ возделывания таких земель —
это разведение овощей и прочих продуктов питания;
наличие рабочего дома, нуждающегося в таких
растениях, обеспечивает разведение таковых, так как поднимает
их ценность, и все поместье выигрывает во всех
отношениях от большого потребления огородных продуктов.
И поскольку я считаю наличие рабочего дома полезным
для возделывания моих владений, постольку же
первобытное состояние моих владений представляется мне
благоприятным для подготовки детей к тем видам
земледелия, которые больше всего соответствуют их будущим
условиям жизни. Они не нуждаются в подготовке к
ведению земледелия в крупном масштабе; им не
приходится рассчитывать на усадьбы, на обширные пахотные
земли, на хорошие луга. Источником их существования
будут служить главным образом домашние работы;
единственным соответствующим их будущему
положению и возможным для них видом земледелия явится
тщательная очистка маленького дешевого участка
земли, посадка деревьев на нем, сбор всяких домашних
отходов для удобрения своего участка, посев кормовых
трав на удобренном участке,— словом, им предстоит
использовать свои свободные часы на тщательную,
прилежную обработку Маленьких клочков земли.
Как ни мала эта работа, н© забота большого
количества бедных об улучшении мелких участков земли
имеет большое значение для общего земледельческого
хозяйства. Цюрихские фабричные местности с
особенной выразительностью об этом свидетельствуют. К
этому роду земледелия я и имею в виду подготовить своих
детей. Фабричная работа будет всегда их главной
профессией, главным заработком. Часы отдыха,
предпраздничные вечера, дни, когда особенно нужны рабочие руки
для земледелия, будут использованы для того, чтобы
выявить способность ребенка к этому делу, привлечь его
силы и возбудить его интерес к труду. Это
единственный вид земледельческих работ, который я считаю
возможным соединить с индустрией, и этот вид работ не
требует физического напряжения, непосильного для
детей, работающих в индустрии.
Я могу теперь на основании опыта утверждать, что
разумное использование подрастающих детей для
фабричной работы не вредит их здоровью и силам. Вообще
И И. Г. Песталоцци, т. 1 161

состояние здоровья моих детей необычайно хорошее: нет
ни одного чахоточного среди них, не было ни одного
случая ухода по болезни и ни одного случая смерти.
Прошлой осенью у нас разразилась краснуха, в течение
четырнадцати дней заболели в моем доме двадцать
четыре человека; я употребил очень простые средства:
тепло и много питья — вот все, что я применил, и не
осталось никаких последствий. Я прежде очень
опасался случаев заболеваний, как из-за тех хлопот, которые
они вызывают, так и из-за больших расходов. Против
моих ожиданий, опыт показал мне, что спокойный
простой уход разрешает дело гораздо легче, чем я себе
представлял.
Забота о чистоте не может иметь пределов, когда
столько людей живут совместно. Я в этом отношении
недостаточно еще сделал. Крайнюю экономию, работу фаб
рики и соблюдение в достаточной мере чистоты, столь
необходимой при большом количестве совместно
живущих людей,— на практике все это труднее осуществить,
чем думают, и мне до сих пор не удалось еще целиком
предохранить свой дом от чесоточных заболеваний. Но
вы знаете, что с этим злом приходится часто бороться
и богатым сиротским домам, имеющим самое дорогое
устройство. Я хочу этим летом организовать у себя
постоянные купания и считаю это лучшим средством
против заболеваний.
Словом, результаты моих трехлетних опытов
приводят к следующему заключению: возможность
организации содержания бедных детей на дешевых началах, как
вы мечтаете и как предусматривают мои расчеты, не
подлежит сомнению при условии разумного выбора средств
и хорошего руководства; также несомненным является
при разумном руководстве и хорошей организации
предполагаемый в моих расчетах доход от труда детей.
Таким образом, два основных момента, на которых
зиждутся мои расчеты, сами по себе правильны. Но,
невзирая на эту правильность самого существа дела, такое
предприятие неизбежно потерпит неудачу, если
предприниматель не имеет основательных сведений о
производстве и потреблении производимого у него товара; если
он, увлеченный внутренней правильностью своих
расчетов, не примет во внимание имеющихся внешних
трудностей, отклонится от медленного пути шаг за шагом
162

проводимых опытов и слишком рано соблазнится
расширением предприятия.
Неизбежно потерпит также неудачу друг
человечества, который понадеется на справедливость и
благородство бедных детей и примет их без договоров,
обеспечивающих ему в достаточной степени пребывание у него
воспитываемых им детей в течение определенного
количества лет. Опыт, полученный в этом отношении,
печален, но верен. Эти дети легко поддаются влиянию
нескольких слов неблагодарной матери, убегают с новой
одеждой, и благодетельствующий им человек несет
потери в расходах; произведенных в первые годы на их
воспитание.
Поскольку важна забота о гарантировании
длительного пребывания детей, постольку же необходимо
обеспечение себе доверия и защиты местных властей.
Предприниматель должен заслужить это доверие, а без него
он будет всегда подвержен непрерывным неприятностям
и опасностям в отношении своих конечных целей. Сам
характер его предприятия ставит его в особые условия
в отношении невежественного, злобно настроенного
народа; вся его воспитательная система, направленная к
достижению сложных конечных результатов, требует во
всех отношениях много тщательнЬй точности и имеет в
своих деталях много трудностей. Выяснение того,
насколько эта система соответствует или не соответствует
конечным целям, настолько недоступно суждению
невежественных родителей и фогтов, взгляды которых часто
противоположны нашим конечным целям, что для
предпринимателя нет другой защиты против тысячи
затруднительных, неблагодарных и вредных случаев, как
официальное признание и поддержка. Достаточно вспомнить,
что в Берне в общественных воспитательных домах
пришлось почти полностью запретить доступ родителей к
детям.
Далее предприниматель должен быть способен к
ведению очень тщательной экономии в домашнем
хозяйстве; он должен уделить достаточно внимания
разведению всех растительных продуктов, необходимых для
потребностей его дома; еще более важны знания
лучшего употребления, надлежащего сохранения и применения
посаженных растений. Эти знания в большинстве
случаев совершенно отсутствуют у фабрикантов и предпри-
11*
163

нимателей больших предприятий, а между тем, по моему
мнению, соединение фабричных знаний с знанием
точной домашней экономики является для бедных рабочих
высшим достижением того, что может создать
индустрия; до настоящего времени эти знания оставались
Совершенно разобщенными. Фабрикант не кормит своих
рабочих, он не может этого делать, условия его
городской жизни являются по большей части помехой к
осуществлению этого.
Вообще нужно сказать, что преимущества домашней
экономики в жизни бедных, преимущества экономного
потребления продуктов первой необходимости не
исследованы еще с той же точностью, как вопросы самого
разведения продуктов, а между тем первое не менее важно,
чем второе. Если я из 8 мер зерна получаю столько же
и кормлю так же сытно, как при беспорядочном, менее
тщательном ведении хозяйства можно сделать это
только при 10 мерах, то получается выигрыш одной пятой,
а это так же важно, как если бы на одну пятую больше
было посеяно; чистый доход при этом получается
больший. Поэтому я всегда думал о том, что следует
устанавливать цены на продукты не только исходя из
стоимости производства сельскохозяйственных продуктов,
но и считаясь с лучшими способами использования
продуктов первой необходимости — с учетом цены для
экономок и арендаторов, дающих наибольшее количество
самых совершенных способов сохранения и
приготовления продуктов, экономии в топливе, соли, свете и тысяче
других вещей; цены для отцов семейства, которые при
незначительном годовом бюджете содержат
определенное количество детей и слуг, кормят их в достаточной
степени, сохраняют их здоровье и силы и в состоянии
дать ясный отчет о способах такого экономного ведения
своего хозяйства.
Экономное ведение сельского хозяйства, сельские
многосемейные хозяйства, умеющие честно пробиваться
через все заботы и трудности, являются истинными
школами для постановки воспитания, действительно
соответствующего нуждам бедных детей. Все детали такой
экономии заслуживают всяческого внимания, самого
тщательного исследования. Это школа для достижения
величайшего идеала — соединения фабрики, сельского
хозяйства с воспитанием нравов.
164

Так же существенно необходимы простые и
экономные меры в отношении здоровья: необходимо самыми
дешевыми способами бороться против
общераспространенных болезней, избегать большого количества
дорогостоящих и часто вредных лекарств, простым заботливым
уходом идти на помощь природе; необходимо охранять свой
дом от обычных фабричных болезней и прочих недугов
диетической пищей, физическими упражнениями и
достаточным использованием оздоровляющих и
укрепляющих свойств свежего воздуха; необходимо также быть
знакомым с применением настоев трав, дешево стоящих
и действующих очистительно на кровь,— все эти меры
избавят предпринимателя от больших ненужных
ежегодных расходов. Вы знаете господина фон Коллера из
Обербурга *; его благородному сердцу и
доброжелательным указаниям я в этом отношении всем обязан, так же
как его советам я обязан успехом во всех важнейших
случаях жизни моего дома; благодаря его помощи я
способен в настоящее £ремя, с одной стороны, показать
самые существенные результаты моих опытов и
возможности достижения моих идеалов, с другой стороны,
выявить в настоящем свете все трудности, лежащие на
пути к достижению конечных результатов.
Мой благородный господин! Разрешите мне сказать
еще слово. Я не хочу дальше раскрывать и перечислять
те препятствия, которые неизбежны при проведении
каждого важного для человечества плана. Если бы этих
препятствий было еще больше, а остаток моих сил был еще
меньше, я все же до последнего вздоха упорно
стремился бы к этой цели; опыт научил меня, что поспешные
действия в этом отношении тщетны, что к цели1 может
привести меня только медленный и тяжелый путь. Но
если бы этот путь был еще более медлен и более
тяжел, то все же моя душа стремилась к тому, чтобы пойти
по этому пути и отдать свою жизнь моей конечной цели.
Благородный господин! Невыразимое наслаждение
видеть в расцвете сил и здоровья юношей и девушек,
бывших жалкими нищими, наблюдать спокойствие и
удовлетворение на их лицах, развивать их руки к
труду и поднимать их души к творцу. Радостно видеть
слезы молитвенного смирения на глазах любимых детей,
наблюдать развитие добродетельных чувств и нравов в
заброшенных, забытых существах. Невыразимое наслаж-
165

дение и счастье наблюдать развитие человека,
созданного по подобию всемогущего творца, в его
разнообразных проявлениях и способностях, и там, быть может,
где этого никто не ожидал, в несчастном покинутом
сыне беднейшего поденного рабочего открывать и спасать
величие и гениальность.
Но я забываюсь в мечтательных предчувствиях того,
чего возможно достигнуть... Я умолкаю, так как боюсь,
чтобы мои действия не скомпрометировали моих чувств.
Да будет мне дана возможность приблизиться когда-
нибудь к этой прекрасной конечной цели и видеть свой
план вполне свободным от последствий своих первых
больших ошибок, осуществленным во всей красоте. Как
радостны были бы для меня все перенесенные потери,
все жертвы, все страдания! Велика моя надежда, моя
благодарность и преклонение перед отцом всего
человечества за посланную мне помощь. Со слезами
благодарности я обращаюсь также к благотворителям, которые
одобряют мои стремления и помогают мне пробиваться
к конечной цели.
Простите небрежности моего письма; надеюсь, что
Ваши суждения, появления коих-я жду в «Эфемеридах»,
направят меня к целому ряду решений, упущенных в
моих трех письмах.
Вы не поверите, сколь трудным, почти невозможным
становится из-за обилия моих дел написать несколько
писем. Простите поэтому меня за поспешность.
Разрешите с глубоким уважением оставаться Вашим
покорным слугой.
И. Г. Песталоцце.
Нейгоф, 19 марта 1777 г.

ОТРЫВОК ИЗ ИСТОРИИ НИЗОВ ЧЕЛОВЕЧЕСТВА
ВОЗЗВАНИЕ К ЧЕЛОВЕЧЕСТВУ ВО БЛАГО ПОСЛЕДНЕГО
г—"ч ЛАГОРОДНЫЕ друзья человечества!
I 1 Год тому назад Вы пожелали поддержать мои
-*—' слабые начинания в деле создания
воспитательного учреждения для бедных детей, и в этом году
я снова обращаюсь к Вам, благородные покровители.
Пока результаты да и все дело еще невелики, и все же
Вас порадует мое достоверное сообщение о том, что
некоторые юноши и девушки, из которых одни вынуждены
были бы заниматься нищенством и подвергаться всем
связанным с ним лишениям, а другие остались бы дома
в крайне заброшенном состоянии в условиях
жесточайшей нужды,— теперь стали рабочими, которые уже
сейчас действительно оказывают мне помощь и доставляют
радость.
Выделяются среди других:
Барбара Бруннер * из Эша, Цюрихского кантона,—
очень чувствительная, разумная и деятельная. Только
она слишком переживает свою принадлежность к
низшему классу слуг и недостаточно мягка для девушки.
Франциска Гедигер, по религии католичка,
внимательная, скромная, очень послушная
девочка—прекрасная служанка в полном смысле этого слова.
Леонци Гедигер, ее брат; станет великолепным
ткачом. Мальчик мужественный, сильный и
развивающийся, смелый до дерзости, но все же
добросердечный.
Руди Бехли — мальчик с надломленным организмом,
лучший из детей. Его благоговение в молитве, исключи-
167

тельное трудолюбие, открытый ум, выдающиеся
способности по арифметике привлекают к нему мое особенное
внимание.
Фридли Минд * из Ворблауфена, Бернского
кантона,— очень слабый ребенок, но с выраженным талантом
к рисованию. По мере моих возможностей я стараюсь
развить в нем этот талант.
Сюзетта и Марианна Минд, его сестры, выделяются
своим тихим и постоянным трудолюбием. Марианна, по-
видимому, страдает от своего низкого положения,
стремится подняться выше, к большей свободе. Она
чрезвычайно чувствительна, но сдержанна, замкнута в себе и
не выражает своих страданий. Из этого ребенка мог бы
выйти очень хороший или очень плохой человек, если бы
полностью могли развернуться ее задатки! Сюзетта —
менее способная девочка, но открытая, спокойная,
довольная своим положением и своей работой. Все трое —
дети городской служанки из Берна и очень слабы
здоровьем.
Анна Фогт и Елизавета Фогт — из Мандаха. Обе
сестры привыкли к полному безделью, свойственному
самой жалкой жизни бродяг, и почти без всякой надежды
на успех я работал в течение трех лет над тем, чтобы
отучить их от безделья и связанных с ним
недобросовестности и воровства.С искренней радостью я вижу, как
старшая, которая была столь глупа, что и представить
себе нельзя, постепенно начинает развиваться:
полнейшая притупленность ее чувств начинает исчезать;
ощущение нравственного удовлетворения и благодарности,
сознание своих обязанностей пробуждаются в ее душе,
и последствия глубочайшей, страшной запущенности,
дикости и жесточайшей нужды начинают ослабевать.
Эта девушка — пример ребенка, воспитанного в
полной заброшенности; мне доставит невыразимую радость,
если этот стремящийся вверх росток человечности, это
неискоренимое благородство нашей души все же
пробьется и полностью докажет свою жизнеспособность.
Физические же последствия длительной нищеты еще не
изжиты; от ежегодного обмораживания и отсутствия
питательной пищи у нее все еще отекшие ноги. Ее сестра
разделяла с ней ее судьбу и ее воспитание; она моложе
первой и меньше согнулась под ярмом нищеты. Полная
своенравнейшего и упорнейшего нахальства, лишенная
168

чувства долга, она бурно сопротивлялась
предъявляемым ей требованиям необходимости труда и
послушания. И все же поддалась. Я полон надежды, что этот
решительный характер, доставивший мне столько горьких
часов, развернется и направит свои силы на хорошее.
Многие дети, даже большинство из них, ничем не
выделяются, и я не задаюсь при их воспитании какими-
нибудь особыми целями, но при сохранении низкого
уровня их жизни стараюсь приучить к систематическому
труду по их профессии. О тех, которые здесь живут лишь
несколько месяцев, я, во избежание ошибок, не хочу еще
ничего говорить, хотя некоторые меня сейчас очень
интересуют. Однако есть здесь и такие, над нравственным
ростом которых я пока бьюсь без всякого успеха.
Друзья человечества! Среди этих детей есть мальчик,
чье сердце глухо ко всякой нежности, ко всякому
чувству; подозрительность, скаредность, низкое лукавство
сквозят в каждом его взгляде. Он обладает очень
посредственными способностями, но полон недоверия и
хитрости. Работает он «медленно, но в работе
систематичен и точен. Друзья человечества, дайте мне совет,
как руководить этим юношей.
Есть второй, на которого у меня больше надежды.
Это ребенок без решимости и намерений, привыкший ко
всякому злу, предрасположен к величайшей
чувствительности, к постоянной активной деятельности. Но до
сих пор никто не пытался разумно развивать эту важную
основу его характера. Четырнадцати лет он был вольным
бродягой; он переходил из одной страны в другую, от
одного хозяина к другому, от злости и безделья в одном
месте — к злости и безделью в другом. Он не видел,. не
слышал, не воспринимал ничего хорошего, и все же
внутренняя основа его души не проникнута злом, не
загрубела в грехе. Заложенной в его душе
чувствительностью нужно руководить, его беспокойную
деятельность нужно ввести в систему. Его одичалость и
запущенность не огрубили его душу: он плачет, когда я
говорю ему о достоинстве и предназначении человека,—
все это он делает с совершенно неописуемой живостью.
Если бы он остался без руководства, неизбежно стал бы
жертвой страшных опасностей человеческой нищеты.
Да будет угодно богу, чтобы мне удалось спасти его от
них. Затраченные на него силы не пропадут даром, и он
169

не останется маленьким человеком в своем кругу, если
ввести порядок в его деятельность и его
чувствительность. Но он находится здесь только три месяца, и
контраст между его прежним, свободным и диким, образом
жизни и тем необходимым регулярным трудом,
который я должен требовать, чрезвычайно велик. Я очень
опасаюсь, как бы он не убежал, мне было бы очень
жалко его потерять.
Следует еще упомянуть о Марии Бехли и Лизабет
Арнольд. Первая совершенно слабоумна в полном
смысле этого слова, настолько слабоумна, что я не видал
большей степени слабоумия у идиотов в домах для
душевнобольных. При этом она обладает удивительным
музыкальным слухом. Вторая — чрезвычайно способна,
но обессилена крайней бедностью; она калека, на
девятом году еще не могла ходить. Оба эти ребенка теперь
зарабатывают себе на жизнь и готовятся к жизни, при
которой они спокойно могут рассчитывать на
содержание, достаточное для удовлетворения их потребностей.
Большая утешительная правда заключается в том,
что даже самый жалкий из людей почти при любых
обстоятельствах способен к такому образу жизни, который
дает возможность удовлетворить все потребности
человека. Ни физическая слабость, ни слабоумие сами по
себе не дают оснований для того, чтобы лишать этих
детей свободы и запирать их в дома для сумасшедших
и тюрьмы. Их следует, бесспорно, помещать в
воспитательные дома, где с учетом их сил и слабоумия для них
выбирается достаточно легкая и однообразная работа.
Таким образом их жизнь будет спасена для человечества
и окажется для них не мукой, а спокойной радостью, а
для государства она принесет не длительные и крупные
расходы, а прибыль. Я настолько ощущаю важность этой
истины, что с нетерпением стремлюсь доказать ее
правильность многократным опытом; и действительно, мне
хочется иметь в своем учреждении еще несколько детей
с такой степенью слабоумия и физической слабости,
если только они не связаны с изнурительными
болезнями.
Как и раньше, я обучаю моих воспитанников чтению,
письму и счету. Но так как не в этом будет заключаться
в дальнейшем их работа, не это даст им заработок, то
обучение здесь не должно быть связано, как это имеет
/70

место при городском воспитании, ни с большой затратой
времени, ни с большим напряжением сил. Здесь не
следует чрезмерно спешить. На седьмом году жизни
ребенка я не имею права отрывать много времени от
того, что является главным назначением его жизни и
деятельности, для целей, которых я достигну на
девятом году хорошо и легко с затратой того же количества
часов. Характер этого учреждения требует такого
точного установления наиболее подходящих этапов в
обучении, одцако в общем процессе воспитания эти
конечные цели должны быть все же достигнуты полностью и в
достаточном объеме.
Нравственное воспитание я большей частью
провожу не как учитель. Я провожу его как участвующий в
жизни детей отец семейства, причем для этого
используются постоянно встречающиеся ситуации, в которых я
участвую совместно с ними, а они участвуют совместно
со мной. Успокоительная вера в бога, на мой взгляд,
является великим основанием нравственности народа.
Великая мечта моей жизни — написать маленькую
книгу под заглавием «Успокоительная мудрость для
бедняка» *, которая учитывала бы ограниченные понятия
низших слоев народа, раскрывала бы правду, пользуясь
знакомыми им образами в духе их представлений. Это
будет истина для них. Она должна согревать и радовать
их сердца, говорить на их языке, служить для них
руководством и путеводителем в тех условиях, в которых они
живут, освещать все с общей всеобъемлющей точки
зрения, без какой бы то ни было предвзятости, просто и
ясно, но всегда с теплой, участливой и возвышающей
человечностью!
'Мне бы хотелось, чтобы мое учреждение дождалось
такого учебника, чтобы я нашел помощь в
осуществлении моей конечной цели: это были бы семена истины,
посеянные на широких пустынных полянах для
неисчерпаемого богатства человечества. Однако философия
охотнее возделывает под свою истину изысканные сады.
Мне становится все более ясным, что возможность
осуществления моего идеала целиком базируется на
наличии отношений, которые искренне воспринимаются как
отношения между отцом и детьми. Если не настроить
детей на такое восприятие отношений, то все надежды на
будущее окажутся тщетными; если же подобные взаимо-
171

отношения будут проведены в жизнь и будут
действительно искренними, то в таких учреждениях смогут
претвориться в жизнь надежды и цели, ожидать
осуществления которых без поддержания такого духа в
учреждении было бы пустой фантазией. Что касается
экономического эффекта экспериментов, то мой опыт полностью
подтверждает мои надежды на достижение
поставленных мною задач. Заметно растет доходчость того рода
индустрии, которой занят мой дом и которую я сам ценой
многократных ошибок привел к необходимой простоте
и доходности, и это позволяет мне с увгренностью
предсказать, что расчет, сделанный в «Эфемеридах» *,
осуществим и правилен. Однако и теперь еще мне
приходится продвигаться не без мучительных трудностей.
Установить практически во всех деталях точный
распорядок в своем доме, насчитывающем в настоящее время
пятьдесят человек, и найти во что бы то ни стало
наиболее дешевый способ его содержания часто
представляет для меня еще большие затруднения. Вообще меня
чрезвычайно обременяет неблагодарность поблизости
проживающих родителей: они подбивают своих детей,
которых в моем учреждении приучили к работе, уйти, и
убытки, которые я несу вследствие этого, доставляют
мне часто большое неудовольствие, так как оттягивают
осуществление моих конечных целей. Теперь я
поступаю более осторожно при приеме таких детей, и мне не
приходится больше опасаться частого повторения
подобных случаев. Число детей в настоящий момент
составляет 36. Я рассчитываю этой осенью прибавить лишь
немногих, но весной хочу значительно увеличить их
число; вынужден сделать это по экономическим причинам,
потому что ведение предприятия таким образом, путем
мелких экспериментов, в общем всегда убыточно, и толь-
ко значительное увеличение числа детей может
позволить надеяться на экономические выгоды. С этой точки
зрения истинным благодеянием для учреждения
является передача ему детей на разумных условиях,
гарантирующих пребывание ребенка в течение длительного
времени. Я ссылаюсь, впрочем, во избежание лишних слов,
на мои письма к господину Н. Э. Ч. в «Эфемеридах
человечества» и при случае буду посылать в этот журнал
дальнейшие сообщения о подробностях ведения моего
дома.
172

Я рад добавить, что высокоблагородные господа из
Коммерческого совета Берна * в этом году поддержали
мое предприятие и что они поручили должностным лицам
(Amtsleuten) в Кенигсфельдене и Вильденштейне
ежегодно сообщать им сведения о ходе и результатах этих
опытов. «Экономическое общество» * и различные
частные лица Берна, а особенно одно общество, которое
называется «Маленьким обществом» («La petite socie-
te») *, также оказали благотворительную помощь
предприятию; и в Цюрихе и в Винтертуре предприятие
также получило поддержку.
Вся сумма денег, полученных мной по подписке в
пользу предприятия из Цюриха, Берна, Базеля и Винтертура,
составляет 60 новых луидоров. Кроме того, дирекция
французской колонии в Берне * послала в мое
учреждение двух детей, за которых уплачивается содержание.
С другой стороны, экономическое ведение моего
предприятия, которое в большой степени зависит от доходов
от моего имения, в этом году очень пострадало оттого,
что .все мои поля дважды подверглись сильному
градобою и мой урожай в общем оценивается значительно
ниже, чем в одну треть того, на что я рассчитывал.
Разрешите ли Вы мне, благородные покровители моих
конечных целей, и в этом году обратиться к Вам и
просить Вас путем продления Вашей благодетельной
милости облегчить мне и сделать возможным расширение,
усовершенствование и завершение моих конечных
целей. С неснижающимся рвением и твердой решимостью,
со всем возможным для меня самопожертвованием я не
перестану отдавать всю свою жизнь и все силы на
выполнение начатого дела.
С благодарностью и глубоким уважением остаюсь
обязанным Вам за Ваше благородное великодушие,
лучшие друзья человечества, покорнейший слуга
Г. Песталоцце.
Нейенгоф, 18 сентября 1777 г.

ДОСТОВЕРНЫЕ СВЕДЕНИЯ О СОСТОЯНИИ НА
1778 ГОД ВОСПИТАТЕЛЬНОГО УЧРЕЖДЕНИЯ
ДЛЯ БЕДНЫХ ДЕТЕЙ, ОСНОВАННОГО
г. ПЕСТАЛОЦЦИ В НЕЙЕНГОФЕ БЛИЗ БИРРА
I—< ЫСОКОБЛАГОРОДНЫЕ, высокочтимые гос-
I) пода, благородные друзья человечества и
покровители!
Настоящим имею смелость изложить перед Вами,
милостивые государи, состояние предприятия, в
отношении которого в прошлом году Вы проявили такое
доверие и такой великодушный интерес.
Разрешите мне предварительно дать некоторые
пояснения относительно того, чем вызвано нынешнее
положение вещей и почему оно оказалось неизбежным.
Попытка частного лица основать воспитательное
учреждение, успех которого целиком должен был зависеть
от трудолюбия воспитываемых бедных детей,— это
был проект, в осуществлении которого по самому
существу дела можно было предвидеть бесконечные
трудности.
Я задался следующей целью.
Я привез сюда детей бедных родителей, на которых
лежит печать плохого и не приспособленного к
условиям их будущей жизни воспитания. Все они родом из
различных местностей, из разных по характеру хозяйств,
безо всякой подготовки к труду и большей частью
обладают всеми свойственными бедняку чертами —
легкомыслием, нерадивостью, недовольством и спесью. И этих
детей я решил воспитывать вместе в частном доме и в
условиях полной свободы, скромно, не ища чьего-либо
покровительства, только путем любви и убеждения
подготовить их к основному назначению. С ними и через
174

них я хотел основать рабочий дом, доходы от которого
должны были обеспечить всему предприятию длительное
и прочное существование.
Такова была установка, и мне пришлось пережить
все связанные с ней трудности: в первый период моего
эксперимента мне пришлось увидеть, как над счастьем
моего дома нависла угроза, пока я не отказался от
неосторожного, слишком обширного плана моего
предприятия, не свел производимые в доме работы к вполне
обозримым, простым и независимым от внешних
условий, не уяснил себе все особенности и нужды,
присущие моему плану, и не изучил на опыте лучшие способы
их удовлетворения.
В течение этого этапа, благородные друзья
человечества, Вы соблаговолили поддержать мое учреждение,
помогли мне бороться дальше за осуществление
великой цели моей жизни и создали для меня возможность
сохранить учреждение на втором этапе его
существования.
Я прошу Вас милостиво принять мою искреннейшую
благодарность за Ваше благородное великодушие и
разрешить мне со всей откровенностью правдиво описать
теперешнее положение учреждения.
Перед ним стоят почти непреодолимые трудности:
независимо от истинных потребностей учреждения и
помимо существенных, действительно необходимых жертв,
которые я приносил ради него, мне пришлось
столкнуться с самыми большими реальными трудностями в виде
спеси и неблагодарности бедняков. И, кроме того, в
нынешнем году в результате неурожая, двукратного
градобоя и теперешних высоких цен на продукты питания
чрезвычайно трудно содержать пятьдесят человек
домочадцев, трудовые достижения которых в большинстве
случаев представляют из себя лишь убыточные
ученические опыты.
Но тем не менее, в обстановке всех этих начальных
трудностей, на основании опыта с каждым днем все
более проясняется существо моего проекта,
укрепляются мои надежды и облегчается их осуществление;
серьезный вопрос о том, в каком отношении находятся
расходы, требуемые на содержание большого трудового
хозяйства в сельской местности, к общему доходу, который
приносит производство, все больше решается в пользу
175

подобных предприятий. Разница между десятилетним
ребенком, который зарабатывает 2 батцена, и хорошо
обученным тонкому тканью тринадцатилетним рабочим,
который при теперешней выручке за сукно может
заработать для своего хозяина 8 батценов, настолько велика
по сравнению с увеличением потребностей, которые при
этой разнице в возрасте не могут вырасти больше, чем
в отношении 2 к 3, что эффект таких предприятий в
будущем должен быть очевидным.
Доходность каждой фабричной промышленности
всегда зависит от степени ее усовершенствования, и
невозможно придумать способа, при котором легче и
вернее можно было бы добиться производства значительно
более тонких сукон, чем при помощи воспитания для этой
цели детей, работающих под руководством мастеров.
Кроме того, при такой простоте организации и легкости
надзора над совместно работающими дома
воспитанниками не только вполне возможно, но и легко
осуществимо расширение учреждения (после того как будет
набрано значительное количество детей). Более того,
расширение обязательно должно стать целью и
основной задачей предпринимателя, которому следует
всячески стремиться к тому, чтобы довести учреждение до
максимально возможной независимости и
самоокупаемости.
Расчет возрастания прибыльности руководимого
таким образом труда и все большего превышения доходов
над потребностями моего учреждения в дальнейшие годы
.основан отнюдь не на идеалистических мечтаниях, а на
весьма простых и недвусмысленных принципах и данных
опыта. Изучение этого дела настолько важно для
человечества, что считаю своей обязанностью публично
заявить, что я с великой радостью буду приветствовать
всякую проверку и изучение моих тезисов. Между тем
во имя достижения моих конечных целей мне в
настоящее время приходится соблюдать крайнюю
осторожность, и потому я вынужден публично заявить, что в
дальнейшем я не буду принимать детей только на
основе доверия и по рекомендациям, без надежных
договоров; и далее, что городские дети по своему поведению
всюду слишком резко отличаются от детей самых
низших из беднейших слоев населения Эргеу * и что, по
крайней мере, детей постарше возрастом уже нельзя с пол-
176

ной надеждой на успех содержать в воспитательных
учреждениях для бедных с такими ограниченными
средствами.
Самый характер подобного учреждения требует,
чтобы я был уверен в законном пребывании у меня
детей, и также необходимо требует дальнейшего
ведения дела с самой суровой экономией.
Я при этом буду заботиться о чистоте и
удовлетворении всех истинных потребностей детей чем дальше,
тем больше и со всем самоотвержением, на которое я
способен; в частности, я приложу все старания, чтобы
увеличить число мучных блюд для детей.
С полным сознанием того, как далеко я еще нахожусь
от осуществления моих койечных целей, все же
попрошу благородных покровителей моего учреждения
назначить лиц, которые бы тщательнейшим образом провели
наблюдения и вынесли заключение о том, каким
образом я прокладываю путь к достижению отдаленных
целей моего учреждения. Это должны быть лица, чьи
знания и опыт могут послужить мне руководством, чье
человеколюбие поможет им понять трудность моего
положения и чья упорная защита истины и добра сможет
облегчить и ускорить достижение мною столь важных
конечных целей в условиях накопившихся в настоящий
момент трудностей. Я хочу попросить Вас подвергнуть
мое учреждение тщательнейшей проверке не потому, что
я смею надеяться на то, что мою работу сочтут
удовлетворительной, а потому, что единственной целью моей
жизни я выбрал изучение способов, которыми можно
облегчить воспитание бедняков и с уверенностью
обеспечить его путем основания простых учреждений.
Каждая подобная проверка для меня важна, поскольку она
помогает уяснить само дело. Я также обязуюсь
считаться с мнением контролирующих меня лиц в
отношении правильности предпринятых мною действий,
направленных на достижение поставленных целей.
Благородные покровители! Надеюсь, что при
теперешнем столь тяжелом положении вещей я могу
рассчитывать на Ваше милостивое снисхождение. Надеюсь,
благородные люди, Вы поверите мне, что в ожидаемые
мной лучшие времена я сделаю больше и буду, как и
сейчас, отдавать все свои силы на то, чтобы довести мое
учреждение до большего совершенства.
12 И. Г. Песталоцци, т. 1 Г?7

В настоящее время в моем учреждении содержатся
следующие дети.
1. Барбара Бруннер из Эша, Цюрихского кантона,
17 лет; поступила в учреждение три года тому назад
в совершенно запущенном состоянии, невежественной,
но с прекрасными задатками; в настоящее время
прилично прядет, вяжет и пишет, имеет способности к
пению; главным образом, занята на кухне.
2. Френа Хирт, 15 лет I _
3. Мария Хирт, 11 лет I сестРы из Виндизека.
Френа очень узкогрудая, хорошо прядет, умеет
немного шить и писать; я доволен ее душевным обликом и
нравственностью. Мария моложе, очень здоровая, весьма
способная во всех отношениях, особенно к
арифметике; очень живая, превосходно прядет, достаточно сильна,
чтобы выполнять все работы, подходящие для этого
возраста.
4. АннаФогт — 19 лет
5. Лисбет Фогт — 11 лет
сестры из Мандаха.
Поступили три года тому назад в крайне запущенном
состоянии как в физическом, так и духовном отношении.
Стоило невероятного труда научить их порядку,
чувству преданности и труду; средства на жизнь они
добывали нищенством. Глупость и невежество старшей из
них доходили до почти невероятных размеров; она и
сейчас еще вялая, но душевные способности уже, по-
видимому, несколько развились; физическое состояние
ее не улучшилось; у нее все еще отекшие ноги, она
чувствует недомогание и ко всякой сельскохозяйственной
работе совершенно неспособна. Младшая обладает
способностями, здорова, но выказывала столь непреклонное
упорство в нежелании научиться чему-нибудь
хорошему, что даже в дрожь бросало; однако сейчас она, по-
видимому, понемногу сворачивает на лучший путь,
прилично прядет, способна как к сельскохозяйственной
работе, так и к работе по хозяйству.
6. Генрих Фогт из Мандаха, 11 лет; три года уже
находится в моем учреждении, очень прилично ткет,
начинает писать; прилежен в занятиях французским
языком и арифметикой, исполнителен, точен, старателен и
178

аккуратен во всем, но хитер, подозрителен и, как мне
кажется, ничем его не удовлетворишь, никогда ничем он
не бывает доволен. Мальчик здоров.
7. Аннели Фогт из Мандаха, 11 лет, дочь Якова
Фогта; работящая, хорошо прядет пряжу, недурно поет,
имеет способности к арифметике; здорова, пригодна для
работы как в сельском хозяйстве, так и по дому; здесь
находится три года.
8. Яков Фогт, ее брат; в раннем детстве в
результате крайней нищеты и простуды заболел каким-то
кишечным заболеванием, от приступов которого и сейчас еще
часто страдает. Он упрям и очень вял. Ему 9 лет; здесь
он три года.
9. Яков Эйхенбергер из Брунега, в возрасте 13 лет;
полгода тому назад его подговорили убежать из
учреждения; после долгого отсутствия вернулся. Он понятлив,
по-видимому, добродушен, здоров, годится для
сельскохозяйственной работы; внимателен, прилично ткет,
немного умеет писать.
10. Лисбет Ренольд * из Брунега; возраст 10 лет;
здесь полтора года. Когда была принята в учреждение,
еще не могла ходить, так как крайняя нищета
совершенно лишила ее сил. Она невероятно прибавила в весе,
очень способна и в настоящее время здорова, хотя нельзя
рассчитывать, что будет достаточно сильна для
использования ее на сельскохозяйственных работах. Прилежно
и тонко прядет.
11. Давид Ренольд из Цурзаха, 15 лет; здесь
полтора года; хорошо ткет, чрезвычайно добросердечен,
хорошо пишет, с прилежанием занимается началами
арифметики и французского языка.
12. Леонци Гедигер из Эндингена, Баденского
кантона, возраст 14 лет; в учреждении три года; сильный,
здоровый, привыкший к сельскохозяйственной
работе мальчик, лучше всех ткет; письмо — в начальной
стадии, прилежно занимается французским языком;
очень способен во всех отношениях, но груб и
невоспитан.
13. Франциска Гедигер, его сестра; прядет, шьет,
готовит, очень аккуратна во всякой работе, превосходно
подготовлена ко всякой службе, где требуется внимание
и послушание; здоровая, смышленая и скромная; здесь
находится три года; возраст 16 лет.
12*
179

14. Марианна Гедигер, Шлет
15. Мария Гедигер, 8 лет
его сестры;
здоровые, живые дети; одинаково способны к работе в
сельском хозяйстве и по дому.
16. Фридли Минт*; родился в Биси Аубонского
округа; постоянное местожительство в Ворблауфене; очень
слаб, не способен ни к какой напряженной работе;
имеет большой талант к рисованию; чрезвычайно
своеобразное создание, полное творческих причуд и не
лишенное некоторого плутовства; единственная его работа —
рисование; здесь находится полтора года; возраст 10 лет.
17. Сюзетта Минт, его сестра; исключительно
прилежная и работящая девочка; прилежно учится,
здорова. Возраст 9 лет.
18. Марианна Минт, ее сестра, 8 лет; красивый,
способный и чувствительный ребенок, но капризна и
упряма; имеет прекрасные способности к пению, но слишком
слаба для тяжелой сельскохозяйственной работы.
19. Бабели Бехли, 17 лет; здесь три года;
чрезвычайно небрежна и легкомысленна, больше всего годна к
работе в качестве посыльного на побегушках; с очень
слабыми способностями, но физически очень здоровая и
сильная.
20. Яков Бехли, ее брат, 15 лет; также небрежный и
легкомысленный, давно привык к нищенству и безделью;
ткет средне; невнимателен и во время занятий
французским языком, очень склонен к дурному настроению и
чувству неудовлетворенности; здесь находится три года.
21. Руди Бехли; надломленный ребенок, который
особенно привлекает внимание своим добрым сердцем,
выдающимися способностями к арифметике, а также
исключительной внимательностью, благоговением и
чувствительностью в молитве. ЕмуЮ лет, он1 три года здесь.
22. Мария Бехли, его сестра, 8 лет; в высшей степени
слабоумна; однако человечеству должно быть очень
интересно, что даже крайне слабоумных детей, которых
привычная жестокость обычно осуждает на жизнь в доме
для умалишенных, можно путем любовного воспитания
научить какой-нибудь простой и соответствующей их
слабости работе. Избавив от ужасов жизни взаперти,
можно научить их зарабатывать себе на пропитание и
180

дать им возможность свободно и беспрепятственно
существовать.
23. Георг Фогт из Мандаха, 11 лет; мальчик,
подающий большие надежды,-ко всему прилежный,
приветливый, понятливый, веселый, здоровый, способный как
к сельскохозяйственной работе/гак и к работе по дому;
здесь два года.
24. Генрих Фюксли из Бругга, 7 лет; способный,
поступил сюда лишь несколько недель тому назад.
25. Ганс Маурер из Штетлена, 15 лет; здесь полгода;
сильный, пригодный к сельскохозяйственной работе
мальчик, прилично ткет, довольно прилежен. Он
обладает способностями, но я боюсь, что за его на вид
добродушной и простоватой наружностью скрывается
некоторая доля притворства.
26. Анни Маурер, его сестра; простоватая и
неаккуратная, особенно за столом; очень медлительная и
вялая. Очень дерзка в отрицании своей вины. Прядет очень
тонко, но ее каждый раз нужно понукать. Здорова и
сильна; возраст 12 лет.
27. Луи Шрётер *, 15 лет; мальчик выдающихся
способностей, однако обладает опасным притворством; так
как он свободно пишет, знает начала арифметики и
французского языка, он мне очень полезен; при пении
проявляет чрезвычайно тонкий музыкальный слух.
28. Бабетта Шрётер, его сестра, 14 лет; шьет, вяжет,
прилично прядет, имеет начальные навыки письма.
29. Нанетта Генри, 9 лет
30. Гаттон Генри, 8 лет
сестра и брат;
переданы мне милостивым государем ландфогтом Гал-
лером фон Шенкенбергом *, директором французской
колонии, при исключительно великодушных
распоряжениях и условиях. Это очень симпатичные и добрые дети;
Гаттон очень способный и живой; Нанетта обладает
этими свойствами в меньшей степени. Но они не приучены
к работе, а их естественная и очень милая ласковость
на деле мешает приучить их к труду. Тем не менее я
вполне уверен в их полном успехе, в особенности в
отношении Гаттона.
31. Сюзанна Датвайлер из Эльфингена, 10 лет; дочь
несчастного отца, находящегося в тюрьме; в учреждение
поступила в чрезвычайно подавленном и истощенном
W

состоянии. Физически очень хорошо поправляется,
прилично прядет, имеет способности к пению и много других
способностей.
32. Сюзанна фон Тальгейм, 10 лет, внебрачный
ребенок; привыкла убегать из дому; имеет очень хорошие
способности, но скрытна и капризна; имеет способности
к пению, прилично прядет, здорова.
33. Конрад Мейер, 10 лет!
34. Лисбет Мейер, 9 лет
35. Мориц Мейер, 4 года
из Рордорфа, Баденского
кантона;
недавно поступили в учреждение после бродяжнической
жизни. Конрад здоров; Лисбет подает большие надежды
в своем развитии. Мориц явно придавлен нищетой
жизни, но у него хорошие задатки, и физически он
поправляется.
36. Георг Гедигер, 4 лет от роду. Он и Мориц
Мейер — единственные дети, которые вследствие юного
возраста не способны зарабатывать.
37. Генрих Хирсбруннер из Сумисвальда, 12 лет;
очень способный, понятливый, внимательный; у меня на
этого мальчика много надежд (если только вынесет
разницу между уже вкушенной им жизнью городского
слуги и стесненной жизнью учреждения для бедных).
Он делает очень заметные успехи; за несколько дней он
больше успел в письме, чем другие за много месяцев.
В управлении моим учреждением очень большую
помощь мне оказывает Мадлон Шпиндлер, девица исклю-
.чительных способностей и удивительно деятельная; кро-*
ме того, я держу для учреждения мастера-ткача, двух
квалифицированных ткачей, мастерицу-пряху, двух
взрослых прядильщиков, а также человека, который
несет обязанности шпульника и, кроме того, обучает детей
началам чтения и складам; держу также двух батраков
и двух батрачек, почти исключительно для
сельскохозяйственных работ.
Я хочу еще покорнейше сообщить моим
многоуважаемым высокородным господам, благородным,
человеколюбивым покровителям учреждения, что в прошлом
году оно получило пособие из Берна от
высокоуважаемых господ из Коммерческого совета, из обществ
Экономического и Малого, от различных благородных частных
лиц, а также из Цюриха, Базеля и Винтертура. Сумма
№

] всех полученных мной по подписке средств составляет
60 новых луидоров. Мне остается только,
глубокоуважаемые высокородные и благородные друзья человечества,
просить Вас отнестись со снисходительностью и добротой
к моему стремлению достигнуть великой и важной цели
и не отказать нашему учреждению и в этом году в своей
великодушной поддержке. Я и впредь буду целиком
посвящать себя его расширению, улучшению и
усовершенствованию и с неугасимой энергией и непоколебимым
упорством отдавать всю свою жизнь и все силы
начатому делу.
И. Г. Песталоцце,
Нвйенгоф, 26 февраля 1778 г.

ПИСЬМА ИСААКУ ИЗЕЛИНУ
Господину И. Изелину,
члену и секретарю Совета в Базеле
9 апреля 1779 г.
Y—"ч ЛАГОРОДНЫЙ, высокоуважаемый господин!
I 1 Благодарю Вас за подарок от господина Гуго
J—S фон Мальберга *, хотя мне и стыдно, что я его
принял. Теперь, когда существование учреждения в
Бернбите * явно близится к концу, кто знает, что такое
истина и что такое добро? Благородный человек!
Давайте признаемся: до тех пор пока мудрости, мировой
истине, не приходилось вступать в бой, она всегда оставалась
книжной наукой и словесной истиной. Истина, которая
с полным простодушием должна нести просвещение в
гущу народа и приобщить его к мудрости; истина,
которая должна доставить на дно людское радость жизни,
должна обеспечить спокойствие, благосостояние и
уважение людям, угнетаемым помещиками, мельниками,
трактирщиками, короче говоря, людям, угнетаемым
господами, которые полагают, что их господство даст
им больше выгод, если народ останется
непросвещенным; истина, которая хочет говорить языком народа
и дойти до его сердца,— слишком противоречит в'сему
теперешнему положению вещей в мире. Такая
истина слишком явно вызывает гнев господ наследников,
которые могут спокойно наслаждаться надежными
капиталами, вложенными в промышленность, чтобы
нечто подобное могло получить всеобщее одобрение!
А затем, когда трудности и препятствия дают
предлог человеку, в глубине души не сочувствующему делу,
объявить эти вещи невозможными или, по крайней мере,
относительно невозможными для предпринимателя, тог-
№

да он хоронит все дело, выражая всем своим видом
искреннее сокрушение о том, что оно не удалось. Вы
знаете, что я сделал, сколь малого просил и как
подвергал себя полностью каждой опасности! Что же мне
теперь думать об искренности желания, о сердечном
намерении сильных мира сего, которые высказывают мне
сочувствие в том, что мои просьбы, которые я обращал к
ним, оказались неудовлетворенными? Учреждение в Б.
покинуто, но я сам отказался от него. Я потребовал
капитала под обеспечение и отказался далее принимать
ежегодные субсидии, которые накладывают на меня
нравственные обязательства и подвергают меня
десятикратному риску *.
Теперь я свертываю дело в Швейцарии, где,
согласно моему опыту, подобные учреждения невозможно
создать свободному человеку, нуждающемуся в содействии
правительства, где мужество, труд и борьба
выставляются на посмеяние народу.
Тому единственному человеку, который лучше других
и который хотел мне помочь, пришлось бы для этого
победить гидру в виде людей инакомыслящих и совсем не
мыслящих, духовных и светских, всегда в тысячу раз
более влиятельных, но считающих полезными лишь
старый порядок и учреждения, хорошо отрегулированные и
стоящие под контролем вахмистра, полицейского и
тысячи других начальствующих лиц. А кто же здесь пойдет
на это?
Наконец, я прошу Вас правды ради, пустите в ход
свое влияние, чтобы помочь мне в скором времени
найти пристанище для моего учреждения. Считаю, что
завершение моей задачи является потребностью
человечества, и мне кажется несомненным, что я обязан
выполнить то единственное дело, к которому призван умом и
сердцем.
Я не требую денег для-осуществления своего проекта,
во всяком случае такой суммы, над которой пришлось бы
задумываться. Хочу просить какого-нибудь князя,
чтобы он предоставил мне в имении бесплатное помещение
и нескольких бедных детей, которым я заступил бы
место отца и с которыми наедине, без шума, в тишине
продолжал бы работу в небольшом масштабе, пока не
добьюсь успеха. Необходимо только одно — чтобы я мог
провести в жизнь проект этого крайне несложного воспи-
185

тательного учреждения в покое и при отсутствии тысяч
осложнений, убивающих мое сердце и мозг. Я
предпочел бы явиться неизвестным человеком, без имени, как
простой сельский житель, и удалить все, что мешает
максимальной простоте. Последнее чрезвычайно
существенно. Ибо существо дела состоит в том, чтобы внушить
воспитываемым мною детям, что простой человек без
богатства и существенной материальной помощи может
извлечь пользу из своих рук, если только он
хорошо владеет ремеслами, применяемыми в его
местности.
Первый и существенный результат, которого я
пытаюсь добиться путем основания своего учреждения,
заключается в том, чтобы всем своим существом оно
доказывало ту истину, что каждый разумный простой
человек может с выгодой для себя дать детям заработок и
пропитание, причем все они получат при этом образование.
В равной степени я стремлюсь к тому, чтобы эта истина
была воспринята народом, стала правдой для народа,
послужила бы для его просвещения,— вот чего я
добиваюсь. Я добиваюсь того, чтобы таким образом все
государственные приюты становились все менее и менее
нужными, а бедные дети находили бы в своей местности
воспитание, приспособленное к местным условиям, и
истинное образование, подходящее для их положения и
условий жизни. Этого никакое государственное
воспитание не может выполнить в той мере, в какой это смогут
сделать частные дома (Privatstuben), принадлежащие
просвещенным в результате своей промышленной
деятельности гражданам.
Мой дражайший благородный покровитель! Прошу
Вас, не считайте меня нескромным. Я таковым не
являюсь- Однако, видит бог, сейчас, после пятилетнего
труда, стараний и опыта мое дело кажется мне с каждым
днем все милее и важнее, все более верным и
величественным; и сейчас я считаю себя в тысячу раз более
способным и благодаря опыту, которым я обладаю
больше, чем кто-либо другой в этом деле, более знающим
и более подготовленным для выполнения этого плана.
Не бойтесь, благородный человек, и не тревожьтесь:
истина, свобода и человеколюбие не будут побеждены,— и не
считайте этого детским легкомыслием; нет, это речь
взрослого мужчины, который может выполнить задуман-
№

ное. Если бы мне пришлось для выполнения этой цели
трудиться многие годы и жить на хлебе, воде и
картофеле под соломенной кровлей, я бы с радостной улыбкой
шел навстречу этой опасности и был бы уверен в
конечном успехе и в том, что я выдержу при самых тяжелых
условиях. Я хочу сделать это так, как сейчас никто бы не
сделал, как, по моему разумению, нужно, чтобы это
произвело наиболее сильное воздействие на народ. А
именно: я хочу полностью воспринять образ жизни народа до
тех пор, пока не завоюю его доверия и не обеспечу себе
его сочувствия.
Повторяю свою просьбу, многоуважаемый
господин: для того чтобы добиться своей цели, я хочу попасть
к какому-либо министру, который был бы человеком;
если таковой на земле существует и Вы мне это
посоветуете, я поеду к нему этим летом.
Благодарю Вас за совет касательно еще
оставшегося у меня в Швейцарии имущества. Я тщательно
выполню все, что необходимо в этом отношении, но жизнь
моя' посвящена моему учреждению, я добиваюсь его, и
ничего больше.
Благородный, высокоуважаемый господин, разрешите
мне оставаться Вашим постоянным и покорнейшим
слугой
Песталоцц*
12 апреля
P. S. Это письмо залежалось несколько дней, и я
нахожу, что в нем я слишком сильно предался раздражению,
вызванному отказом моих друзей из Б. Может быть,
сейчас еще не время. И здесь в обстановке тяжелых
препятствий дело еще может развиваться. Возможно, что,
пройдя через горнило непрерывных трудностей, оно сможет
стать всеобщим достоянием и, таким образом, существо
этого дела после бывшего своего плачевного состояния
может озариться ярким светом. Должен еще раз
сказать: условия, на которых я сейчас владею имением,
требуют от меня, чтобы я в течение нескольких лет, если
не будет явно перевешивающих преимуществ, не думал
о перемене места, как бы велико ни было в те тревожные
187

моменты, когда писалось письмо, мое стремление
попасть под покровительство какого-нибудь князя.
В спокойные моменты мне кажется, что
единственное разумное поведение в настоящее время — это
тихонько продолжать работу в маленьком масштабе.
Простите меня, я совсем не уверен, что после такого
примечания вежливо отсылать это письмо в том виде, в
каком оно написано.
Господину Изелину,
члену и секретарю
Большого Совета в Базеле
13 августа 1779 г.
Благородный высокоуважаемый господин!
Искренне рад, что мое последнее письмо произвело на
Вас не совсем отрицательное впечатление, так как я
душой болею за это дело. Но прежде чем решиться
опубликовать это письмо, попрошу Вас вернуть его мне с
тем, чтобы я мог его еще раз перечитать. Дело в том,
что я боюсь реакции публики и прекрасно сознаю, что
моя голова создана не для нашего столетия, или, вернее,
мое сердце и моя уверенность в своей правоте делают
меня неспособным писать достаточно осторожно в
защиту истины. Но Ваша снисходительность внушает мне
мужество, а его может не хватить, так как Ваше мнение —
это единственное, что его поддерживает.
Правда, я сделал все, что было в моих силах, при
работе над своей речью о свободе родины *. Но, возможно,
что она теперь произведет тем более отрицательное
впечатление на людей, которые в этом отношении
предпочитают оставаться непросвещенными. Не могу разрешить
печатать ее до того, как на это дадут разрешение
цензоры в Цюрихе, а я боюсь, что они ее запретят и мне
придется с этим примириться. С другой стороны, не от
меня теперь зависит определить участь списков с нее,
которые больше не находятся в моих руках. Но должен
Вам сказать следующее: мнения моих друзей в Цюрихе
относительно этой работы очень расходятся. Некоторые
из них, мнение которых я уважаю, обвиняют меня в не-
188

достатке знаний в области деловых и государственных
вопросов.
Но разве я ошибаюсь, Изелин, когда считаю, что
сила общих истин, сила исконных прав человека и
здоровая гражданская политика меньше зависят от
покрытых пылью сухих документов, чем это обычно считают?
Разве я ошибаюсь, когда полагаю, что далекое от
всяких мудрствований раскрытие внутренней сущности
свободы и благотворное влияние такого истолкования на
обычаи и домашний быт граждан будет важнее для
поддержания свободы, чем искусственное «женевское
доказательство прав» *, благая сущность которых так часто
приносится в жертву ради того, чтобы при помощи слов
и чисто внешнего блеска удовлетворить тщеславие
страны, между тем как внутренняя суть наслаждения
истинной свободой при этом утрачивается? Я могу быть
прав, но, может быть, моя рукопись все же не выражает
того, что думаю. И я прошу Вас серьезно проверить ее,
когда Вы снъва ее получите.
Дело в том, что я не получил подготовки,
необходимой для писателя. Я хорошо себя чувствую, когда у меня
на руках ребенок или передо мной человек, кто бы он
ни был, который проникнут чувством любви к
человечеству. Тогда я забываю о той скудной правде, которую
может начертать кончик пера, и, повинуясь зову милой
природы, без книги и проводника отправляюсь по
проселочной дороге, как это может сделать любой
простолюдин. При этом я не более знаком с пешеходными
дорожками и красивыми тропинками, которыми
пользуются писатели, чем любой деревенский мальчишка. Все,
что не может представлять интереса для блага
человечества, меня не волнует, и в этом отношении я являюсь
одним из самых невежественных людей. Поэтому все,
написанное мною в качестве писателя, неизбежно
должно иметь чрезвычайно слабую сторону, и я Вас очень
прошу умерить в этом отношении свою снисходительность.
Ради Вас и ради самого себя я должен был дать Вам
это объяснение, так как отношусь с уважением к
Вашим «Эфемеридам» и не хотел бы, чтобы моя манера
говорить об этих вещах принесла им вред.
Говорю это не для того, чтобы за скромностью
спрятать тщеславие. Нет, я радуюсь тому, что мне позволено
сотрудничать в Ваших «Эфемеридах», и если Вы согла-
189

ситесь присылать мне свои серьезные замечания
относительно того, что в моих работах требует наибольшего
исправления, то я хочу и буду писать о многом, что в
основном касается конечных целей Ваших стремлений,
ибо утверждаю — нет конечных целей и взглядов
ближе, чем мои и Ваши.
То, что у ребенка нет того опыта и того умения вести
себя, которым обладает его отец, вполне понятно. Но под
руководством отца он может научиться этому. Разрешите
мне питать надежду, что Вы охотно примете на себя
роль отца и руководителя во всех тех случаях, когда я
ошибаюсь и от отсутствия всякой учености высказываю
слишком односторонние мнения!
Однако единственное возможное просвещение для
народа заключается в передаче твердых и четко
сформулированных узких понятий, далеких от всякого
всезнайства, и к такому просвещению народа я стремлюсь. Мне
бы хотелось, чтобы большее число людей с ясностью
осознало основные потребности человечества и со
спокойным безразличием относилось ко всему остальному; быть
полезным в этом отношении — это как раз то, к чему я
стремлюсь.
Удостаивайте меня и в дальнейшем Вашего доверия
и поверьте, что знакомство с Вами и Ваша любовь ко
мне является одной из величайших радостей в моей
жизни!
Имею честь с глубоким уважением и благодарностью
оставаться Вашим покорным слугой.
И. Г. Песталоцц.

статьи
И ПИСЬМА
1ТЮ4Т90

ВЕЧЕРНИЙ ЧАС ОТШЕЛЬНИКА
ТО представляет собой человек? Какова его
сущность независимо от того, сидит ли он на
троне или находится иод соломенной кровлей?
Почему не говорят нам этого мудрецы? Почему великие
умы не обращают внимания на то, что представляет
собой человеческий род? Разве крестьянин не знает своего
вола, который ему служит? Разве пастух не старается
узнать природу своих овец? А вы, которые пользуетесь
трудом людей и заявляете, что охраняете и пасете их,—
стараетесь ли вы их узнать, хотя бы в той же мере, как
это делает крестьянин по отношению к своему волу?
Заботитесь ли вы о них так, как пастух о своих овцах?
Является ли ваша мудрость знанием рода человеческого
и ваша доброта — добротой просвещенного пастыря
народа?
Что такое человек, в чем он нуждается, что возвышает
и что унижает его, что дает ему силу и что лишает его
сил,— узнать это — потребность как пастырей народов,
так и жителей самых бедных хижин.
Везде человечество чувствует эту потребность.
Повсюду оно с упорным трудом и огромными усилиями
стремится ввысь. Но людские поколения сходят одно за
другим в могилу, не добившись цели, и многие люди в
конце их жизненного пути заявляют во всеуслышание, что
их жажда познания так и осталась неудовлетворенной.
Этих людей перед их кончиной нельзя уподобить
достигшим полной зрелости плодам, которых осень готовит к
зимнему покою только после того, как они до конца
выполнили свое назначение.
ч
13 И Г. Песталоцци, т. I ?93

Почему человек в своих поисках истины действует без
порядка и не имеет перед собой конечной цели? Почему
не исследует он потребностей своей собственной
природы для того, чтобы построить на этом наслаждение и
счастье своей жизни? Почему не ищет он истину, которая
даст ему внутренний покой и наслаждение жизнью,
истину, которая удовлетворит его душу, которая разовьет
его силы, сделает его жизнь приятной и счастливой?
Стремясь удовлетворить свои потребности, человек
находит путь к этой истине в глубинах своей природы.
На этом пути младенец у груди матери, насытившись,
познает, чем является для него мать, которая будит в
нем любовь и благодарность. На этом же пути природы
сын, который ест хлеб своего отца и греется вместе с ним
у его очага, находит счастье своей жизни в исполнении
своего сыновнего долга.
Человек! Если ты будешь искать истину в этом
порядке природы, то ты найдешь ее такой, какой она
нужна тебе для твоего мировоззрения и для твоей жизни.
Человек! Поскольку истина необходима тебе для
твоего покоя и мира, поскольку она служит для тебя
верной путеводной звездой в твоей повседневной
деятельности, постольку она является опорой всей твоей жизни,
постольку она составляет твое счастье.
Ты не можешь на своем пути использовать истину во
всем ее объеме.
Круг знаний, дающий человеку счастье, узок, он
образуется непосредственно вокруг него, вокруг его
существа, вокруг его ближайших обстоятельств. Этот круг
расширяется начиная отсюда и должен при каждом
дальнейшем расширении держаться этого центра всей
благословенной силы истины.
Истинное чувство правды создается в узком кругу,
и истинная человеческая мудрость покоится на крепкой
основе знания своих ближайших обстоятельств и
выработанного умения справляться со своими
непосредственными обязанностями. Эта человеческая мудрость,
которая становится ясной из нужд нашей жизни, укрепляет
и развивает нашу деятельную силу, и то направление
ума, которое ею вызвано, является простым и четким.
Эта мудрость порождается силою вещей во всех их
реально существующих в природе взаимосвязях, и
поэтому она приложима к любой стороне истины.
194

Oct ДО e n f ф $ e f f,
übet
J5i6Ifoff)eE bit ©itfml^Wy Dec
фо/Ш( unb b«r ©efeigebuej.
gönfttf ©furf, üttdi 1780,
Srjhr tH«
Stb&anblungtn.
t.
Ф1е 2C6«nb(lun6« ein» ^inf?eb«re.
ftJdtttfinn Äo»trt; Äfoberflmt 6er üJ?«nfd>ee. S3*
ttrjtan M gurH«n, Äinbtrfinn 6(t в&Лгцет. &tftb
(en alter ОШиЦИцМи
SR*ttf$, fo »fe «? auf bem ЭДсопе tin»
im бфвКел Ье< СаибЬафе* (?ф qkid) ift; bee
ЗЯепГФ in. fernem liefert/ uw$ ift er? ЯВагшп
f&gett* bieffieifen un$ nic^t ? nxmim nehmen bie er?
ebenen ©etfter nid)t го<фг, лю$ tf>r©ef{t>iect>tff9?
t)rat«$t аиф ein Saute feinen Oфfen, unblemt
lf)o шфе fennen! fo^tt ewifnrt тфг пафЬег
ERotiir (е(п<с©фа/е!
Unb (f>e, bje tyt ЬепЗЙепГФеп бсаифе! uitb
föget^ bog iijrtyn^utetunbroefbetj нефти c*£
€rtcm.3feii*tto. Äf
Фотокопия первой страницы майского номера
журнала «Эфемериды человечества» за 1780 г., в
котором впервые было опубликовано произведение
Песталоцци «Вечерний час отшельника»
13*
195

Она находит свое выражение в силе и чувстве и в
способности уверенно ее применять.
Возвышенный путь природы! Истина, к которой ты
ведешь,— есть сила и действие, источник формирования
и содержания всей сущности человечества.
Хотя ты не достигаешь в воспитании человека
быстрых и блестящих успехов и твой сын, о природа,
ограничен, все же его речь является выражением и
следствием совершенного познания предмета. Но, если люди
слишком спешат опередить темпы движения,
установленные тобой, они разрушают свои внутренние силы,
уничтожают покой и равновесие своей души в самой их
основе.
Они поступают так в том случае, когда, прежде чем
постепенно подготовить свой ум к познанию истины и
мудрости путем реального изучения конкретных
предметов, пускаются в путаницу бесконечных словесных
учений и мнений и кладут в основу умственного развития и
первоначального воспитания способностей звук, речь и
слово вместо истины реальных предметов. Этот
искусственный путь школы, который везде спешит опередить
свободный, медленный, выжидающий путь природы,
выдвигая на первое место слова, воспитывает человека во
вкусе нашего столетия, искусственным блеском
прикрывающего недостаток внутренней естественной силы.
Цель жизни, индивидуальное назначение человека —
ты, книга природы. В тебе проявляется сила и порядок
этой мудрой руководительницы, и любое школьное
воспитание, которое не построено на этой основе, ведет по
ложному пути.
Человек, отец своих детей! Не направляй их ум на
очень отдаленные предметы, пока он не окреп еще на
изучении близкого, и избегай принуждения и напряжения.
Хотя сила природы неудержимо ведет к истине, но
в ее руководстве нет косности.
Трели соловья раздаются в глубоком мраке, и все
предметы природы пребывают, наслаждаясь полной
свободой; нигде нет и тени навязчивого порядка.
Если бы в способе обучения, которым пользуется
природа, имелся принудительный и застывший порядок, то
и она воспитывала бы односторонность и человек не
мог бы всем своим существом легко и свободно
воспринимать ее истину.
196

Противная, утомительная погоня за одной только
тенью истины, за словесностью, которая совсем не
возбуждает интереса, никак не может быть применена;
направление всех сил развивающегося человека по
произволу негибких, односторонних школьных учителей и
бесконечные искусственные ухищрения вербализма и
модных способов обучения, которые кладутся в основу
воспитания человека,— все это тяжкое уклонение от
пути природы.
Благодаря ее неуклонному ходу человек познает
истину, но не как покорную служанку человечества, не как
добрую и чувствительную мать, радостью и мудростью
которой являются радости и потребности ее детей.
Человек теряет равновесие своих сил, силу мудрости, если
его ум слишком односторонне и насильственно направлен
на один предмет. Зато способ обучения природы не
является насильственным. Однако в воспитании, даваемом
природой, имеется твердость и в ее порядке есть
хозяйственная точность. Беспорядочная путаница
многознайства очень мало походит на путь природы.
Человек, который с легкостью схватывает любое
знание и не углубляет своих познаний посредством
спокойного, постоянного применения, также уклоняется от пути
природы, теряет твердый, ясный, внимательный взгляд,
спокойное, тихое чувство правды, восприимчивое к
истинным радостям.
Те люди, которые, запутавшись в своем
многознайстве, слишком много говорят и приносят в жертву этой
болтовне молчаливый смысл истинного человеческого
знания, теряют почву под ногами.
При всей их шумной гордости оказывается, что для
них остаются темными и неизвестными лежащие совсем
рядом с ними области знания, даже в тех случаях, когда
сила благословенного мудреца предстает в своем ярком
свете.
Воспитание людей для истины, ты являешься
воспитанием их характера и их природы для мудрости,
дающей спокойствие. Где ты, сила природы — истинное
воспитание человечества? Мрачные пустыни темноты и
невежества также сводят с твоего пути.
Недостаточное знание твоей природы, человек,
отводит твоим знаниям более узкие границы, чем те, которые
тебе нужны. Превратное толкование первых основных
197

понятий, касающихся твоих отношений, мертвящее,
давящее насилие тирании, намеренное создание
препятствий, мешающих пользоваться истиной и благами,
противоестественный недостаток общего национального
просвещения в отношении первых, основных обстоятельств
и потребностей человечества,— как затемняет землю
ваша густая тень.
Поэтому развитие способностей человечества — этого
источника больших дел — и спокойное использование их
плодов не является ни фантастическим стремлением, ни
ошибкой, вовлекающей в обман.
Удовлетворение наших сокровенных стремлений,
истинная сила нашей природы, счастье нашего бытия,
ты — не мечта. Цель и назначение человека заключается
в том, чтобы искать и исследовать тебя. Ты являешься
также моей потребностью и порывом моей души, искать
тебя — значит выполнять цель и назначение человека.
На какой дороге, на каком пути найду я гебя,
истина, являющаяся моим благом и побуждающая меня к
усовершенствованию моей природы?
Путь к этой истине можно найти в сокровенных
глубинах моей природы. Все люди одинаковы в своей
сущности, и для их удовлетворения имеется один только
путь. Поэтому истина, почерпнутая из глубин нашей
сущности, является истиной, общей для людей; она
станет истиной, объединяющей многочисленное число
спорящих, которые пререкаются из-за ее внешней
оболочки.
* *
*
Все истинные, благословенные силы человечества —
не дары искусства и случая. Их задатки лежат глубоко
в природе всех людей. Развитие их является всеобщей
потребностью всего человечества. Поэтому путь
природы, который дает возможность их обнаружить, должен
быть открытым и легким, и образование людей, ведущее
их к истинной человеческой мудрости, должно быть
простым и повсюду применимым. Природа выявляет все
силы человека путем упражнения, а их развитие
основывается на их применении.
Порядок природы в воспитании людей заключается
в силе применения и упражнения его познаний, его
дарований и его задатков.
(98

Поэтому простой и бесхитростный человек, послушно
применяющий свои познания и прилежно использующий
и упражняющий свои силы и задатки, воспитывается
природой в истинной человеческой мудрости. Человек же,
который, напротив, нарушает в глубинах своего
существа этот порядок природы и ослабляет тот глубокий
смысл, который заключается в следовании по пути
естественного развития своих знаний, теряет способность
наслаждаться истиной.
Совершение поступков, которые идут против нашего
внутреннего чувства справедливости, губит нашу
способность познавать правду; оно запутывает чистое чувство
высокой, благородной простоты наших основных понятий
и наших основных ощущений.
Поэтому вся человеческая мудрость покоится на
силе доброго сердца, верного правде, и все человеческое
счастье покоится на ощущении этой простоты и
невинности.
В воспитании людей в истинном духе простоты и
невинности заключается отеческая забота человечества.
Неиспорченное сердце должно правильно руководить всем
ходом умственного развития человечества и охранять
его.
Общее развитие этих внутренних сил человеческой
природы до степени истинной человеческой мудрости
является общей целью воспитания также и низших
сословий.
Упражнение, применение и использование своих сил
и своей мудрости в особых условиях и обстоятельствах
является задачей профессионального и сослоъного
воспитания, которые всегда должны быть подчинены общей
цели человеческого воспитания *.
Мудрость и сила, основанные на простоте и
невинности, являются счастливым уделом человека во всяком
положении и на любой, даже самой низкой ступени
общественной лестницы. Они составляют также необходимую
потребность человека, какое бы высокое положение он
ни занимал. Тот, кто не является человеком по своим
внутренним силам, подлинно развитым человеком, у того
отсутствует основа для подготовки к его
непосредственному назначению и особому положению, какой бы
высокий пост он ни занимал.
/99

Пропасть отделяет простого отца семейства от
государя, бедняка, отягощенного заботами о хлебе
насущном, от богача, стонущего под бременем еще более
тяжелых забот, неграмотную женщину от образованной,
ленивого соню от гения, орлиная сила которого
простирается на весь мир.
Но если у людей, находящихся на высоте, нет
человечности, они будут окутаны мраком, в то время как
люди, воспитанные в бедных хижинах в духе
человечности, будут сиять светом истинного, возвышенного,
умиротворяющего человеческого величия.
Так жаждет в своем величии государь мудрых и
справедливых законов для своих заключенных. Но напрасно
он, может быть, тратит на это свое золото. Если бы он
развил чувство человечности у людей, находящихся в
военном совете, в охотничьем ведомстве и казначействе,
если бы он создал проникнутые истинным отеческим
духом отношения в своем доме, он смог бы дать серьезное,
мудрое и отеческое воспитание судье и надсмотрщику
над своими заключенными.
Без этого слова просвещенных законов представляют
собой то же самое, что слова о любви к ближним в
устах бессердечных людей, стоящих у власти.
Так далеко стоишь ты, может быть, государь, от
благословенной справедливости, которую ты ищешь!
Между тем отцы, живущие в нищете, мудро
обращаются со своими неудачными сыновьями. Государь,
учись мудрости по отношению к твоим заключенным у
этих отцов, проливающих слезы бессонными ночами и
горюющих под бременем своих повседневных забот. Давай
право даровать жизнь и присуждать к смерти людям,
которые стремятся обрести мудрость на этом пути.
Государь, счастьем мира является воспитанная в людях
человечность и только посредством нее действует сила
просвещения и мудрости и глубокая польза всех
законов.
* *
*
Человек, ты сам, твое внутреннее сознание своего
существа и своих сил,—ты являешься первой задачей
воспитывающей природы. Но не для себя одного живешь
ты на земле; поэтому природа образует тебя для
внешних обстоятельств и при их помощи. Так как эти обстоя-
200

тельства близки тебе, человек, то они очень важны для
того, чтобы воспитать тебя для твоего будущего
поприща *. Воспитание у человека способности познать более
близкие к нему отношения всегда является источником
мудрости и способности постигнуть и более отдаленные
от него отношения.
Отцовское чувство воспитывает правителей, братское
чувство воспитывает граждан; и то и другое является
источником порядка в доме и в государстве.
Семейные отношения людей являются первыми и
наиболее естественными отношениями.
Человек занимается своим профессиональным трудом
и выполняет повинности по отношению к государству,
чтобы иметь возможность мирно пользоваться чистыми
благами своего семейного счастья. Поэтому
профессиональное и сословное воспитание человека должны быть
подчинены конечной цели — научить его наслаждаться
чистым семейным счастьем.
Поэтому ты, отчий дом, являешься основой всякого
истинного естественного воспитания человека.
Отчий дом, ты школа нравов и государства!
Человек! Вначале ты бываешь ребенком, затем
учишься своей профессии.
Детские добродетели являются благословением
годов твоего ученичества; они служат началом развития в
тебе способности наслаждаться счастливыми моментами
твоей жизни.
Тот, кто отступает от этого естественного порядка и
выдвигает, наперекор природе, на первый план
сословное, профессиональное воспитание, воспитание
властелина, слуги,— тот отдаляет человека от пользования
естественными благами и подвергает его многочисленным
опасностям.
Человек должен быть воспитан для внутреннего
покоя: довольство своим положением и благами,
доступными в данном положении, терпение, уважение и вера
в любовь отца, готового прийти на помощь при всех
затруднениях,— в этом воспитание человеческой мудрости.
Без внутреннего покоя человек странствует по
неторным дорогам. Жадное стремление в недостижимую даль
лишает его всякого наслаждения близким счастьем в
настоящем и всякой силы мудрого, терпеливого и гибкого
ума.
20 {

Если человек не проникнут более внутренним покоем,
то это обессиливает его душу и подвергает его тяжелым
мукам в те дни, которые спокойный мудрец встречает с
улыбкой.
Ненасытный человек страдает в своем счастливом
семейном кругу от того, что на балу никто не обратил
внимания на то, как он танцует, что прошла
незамеченной его игра на скрипке в концерте, что его тезисы не
произвели впечатления в аудитории.
Внутренний покой и тихие радости являются самыми
важными целями воспитания человека, и им он должен
уделять больше всего внимания.
Человек! Твои знания и твое честолюбие должны быть
подчинены этим высшим целям, в противном случае
любопытство и честолюбие принесут тяжелые мучения и
несчастье.
Не видите ли вы, люди, не чувствуете ли вы этого,
сыны земли, как ваши высшие сословия теряют из-за
воспитания, которое они получают, свои внутренние
силы? Не видите ли вы, люди, как отклонение от мудрого
порядка природы приносит им, этим сословиям,
опустошенность и несчастье и переносится от них на народ? Не
чувствуешь ли ты, земля, как человеческие поколения
уклоняются от истинного счастья, которое дают семейные
отношения, и устремляются повсюду к блестящим
подмосткам, чтобы пощеголять своими знаниями и пощекотать
свое честолюбие?
В неведомую даль шествует заблудившееся
человечество.

ЛИСТЫ ИЗ НЕЗАКОНЧЕННОЙ РУКОПИСИ
«ДОБРЫЙ ЯКОВ; КАК ОН ВОСПИТЫВАЛ СВОЕГО
СЫНА»
I—< КОНЦЕ села, на небольшом холме, стоит ни-
I 1 зенький старый домишко; крыша его непрочно
держится на подгнивших балках. Хижина
является ненадежным приютом в бурю, она слабо
защищена от непогоды в суровое время года. В этой хижине
живет Елизавета, знакомая мне добрая женщина.
Вылезаю со своим мальчиком из экипажа, чтобы
приветствовать ее, потому что уже с юных лет чувствовал к ней
симпатию и уже много лет ее не видел. Мы вошли в
комнату. Она поднялась от своей прялки, приветливо подала
мне руку и сказала:
— Вот так неожиданная радость, что пришлось снова
свидеться с тобой, Яков!
— Я не мог бы проехать мимо, не заглянув, чтобы
поговорить с тобой, Елизавета,— сказал я.
Я ожидал, что застану ее дом в состоянии
глубочайшей нищеты, но нашел ее неописуемо счастливой. В
узкой, низкой комнате работали рядом с матерью девять
детей. Терпеливым овечкам не приходится жаться теснее
друг к другу, чем этим детям с их веретенами; все они
были радостные, здоровые и веселые; оживленно
жужжали все веретена, чистыми и ровными были все нити;
расчесанная кудель и полностью намотанные
хорошенькие веретена, одно другого лучше, лежали рядом с
каждым из детей.
— Я не смел надеяться, что застану вас всех такими
довольными, здоровыми и веселыми,— сказал я матери.
— Я должна благодарить бога, что мы так многого
добились. Я и сама на это не смела надеяться, когда
умер мой покойный муж,— сказала женщина.
203

Яков. Нет, видит бог, на это никто не мог
рассчитывать, так плохо тогда обстояли дела.
Елизавета. Я благодарю бога за все это.
Яков. Но как же ты вначале справлялась? Все они
были еще такие беспомощные и маленькие, и так их
было много!
Елизавета. С божьей помощью. Где
переможешь, где переспоришь,— так я и выбилась; и сейчас
мне кажется, что, если бы их еще вдвое больше было, мы
все равно бы справились и жили не хуже, чем сейчас.
Яков. Я не узнаю в тебе больше моей прежней
робкой и боязливой Лизы! Какая ты теперь стала
мужественная и смелая!
Елизавета. На что же тогда стариться, если с
годами не становиться более сильными и умелыми?
И как же это было бы возможно столько лет изо дня в
день перебиваться и все же иметь только самое
необходимое? Изо дня в день господь нам помогает — как же
тут не стать мужественнее и решительнее и все больше
не надеяться на господа бога на небесах! Условия, в
которые я попала, укрепляют человека, поверь мне, Яков.
Яков. Твои дети все такие здоровые и веселые!
Елизавета. Да, слава богу.
Яков. Я этого понять не могу. С тяжелым сердцем
входил я к тебе в комнату: боялся застать тебя и твоих
детей в глубокой нужде. У меня з экипаже лежит
мешочек с фруктами: думал подкрепить тебя ими в твоей
глубокой нищете. А теперь я, слава богу, могу угостить
тебя с радостным сердцем. Никак не могу этого понять:
ведь они все у тебя отняли, у тебя больше не осталось
земли. В последний раз, когда я тебя видел, у тебя в
хижине не оставалось ничего, кроме детей.
Елизавета. Ты был и тогда сострадательным,
Яков, и много сделал для нас! Да вознаградит тебя
господь за это, добрая твоя душа! Да, тяжелое было
положение — меня часто за сердце хватало, когда все они
лежали вокруг меня и плакали, требуя есть, а у меня
ничего не было. Но и для них и для меня действительно
все счастливо обернулось. Все мы научились с терпением
и спокойствием, без чувства обиды обходиться без
самого необходимого: деревянные башмаки и лохмотья
защищают, прикрывают и одевают как многие лучшие
вещц, а на соломе прекрасно спится. Вот это — бедняку
Щ

опора, за которую он может ухватиться, чтобы снова
подняться, если он это хорошо понимает и хорошо к
этому сумел приноровиться. Однако, к сожалению, часто
он к этому не привык и редко правильно разбирается в
своих обстоятельствах. Надо урезать до крайности все,
без чего можно обойтись, а затем ввести строжайший
распорядок: сидеть вместе, не терять ни одного часа,
подбадривать себя, высчитывать что только можно, всегда
рассчитывать на лучшие времена, которых можно
добиться мужеством и терпением, работать рука об руку,
извлекать из всякой мелочи все, что только возможно,—
вот что помогает бедняку выбиться из своей нужды.
Я вначале спала не более четырех часов в ночь и давала
детям есть, конечно, вдвое меньше того, что им
требовалось. Но так не все время было. Дети подрастали и
вскоре начали мне помогать зарабатывать себе на
пропитание. О, Яков! Моя бедность и мои слезы заставили их
с нежностью относиться ко мне. Я счастливейшая мать!
Мне пришлось испытать это уже сотни раз. Подумай,
однажды, недолго спустя после смерти отца, я
оставалась должна торговцу хлопком три гульдена, и он без
моего ведома спросил Аннели, скоро ли я с ним
расплачусь. Девочка не сказала мне ни слова, только, когда
заметила мою тревогу и замешательство, она бросилась
мне на шею со слезами на глазах и уговаривала меня,
чтобы я ради бога не беспокоилась, так как все
обойдется; между тем девочка работала почти сверх своих сил,
до глубокой ночи, и каждую субботу относила
посреднику тайком от меня лишний фунт отработанной пряжи,
пока не отработала этих трех гульденов.
Я сама собралась однажды к посреднику, чтобы он
не подумал, что я совсем забыла о долге, и,
поблагодарив его за то, что он был настолько добр и так долго
ждал уплаты, попросила потерпеть еще несколько
недель. Но, подумай, что я почувствовала, когда узнала о
поступке доброй девочки! Если бы я родила короля, то и
то не была бы счастливее, чем в этот момент. И все, все,
ах, все они всячески старались не показать мне, что они
голодны. Видя слезы у меня на глазах, когда я давала
им хлеб, видя, что я ничего не ем,— ах! они тысячу раз
упрашивали меня от всего сердца: «Ешь же, матушка!
Ешь ты! Мы еще можем потерпеть». И они не хотели
купить ни одной ленты и ни одной пары новой обуви даже
205

из своего собственного заработка, пока посыльный
кредиторов, появление которого вызывало у меня слезы,
не перестал появляться у наших дверей. О, Яков! Через
все это они прошли, здоровые и веселые; и когда мы
теперь почти без забот все вместе сидим и прядем, ты
можешь себе представить, как я, сидя среди них, в
сердце своем благодарю бога. Я их всему учу сама, повторяю
им катехизис и псалмы, и так за работой они учатся
всему, что должны знать. Пастор им всегда давал
свидетельство, что я с ними достигаю большего, чем если бы
я их посылала в школу. Кроме того, у меня за хижиной
есть маленький участок земли: они помогают мне
полоть его, окапывать и засаживать. Я думаю, что это
имеет большое значение для их здоровья, которое
могло бы пострадать от непрерывного сидения за прялкой,—
мы почти целиком кормимся со своего маленького
участка и проводим тысячи веселых часов за этой летней
работой.
Когда я увидел распорядок в этом доме, точное
начало и окончание работы детьми, необыкновенную ровность
и тонкость спряденных ими нитей, когда обнаружил
необычайные успехи в учении, проверив знание катехизиса
и псалмов, когда я увидел, с каким тщательным
вниманием эти дети пишут и читают, когда увидел
собственными глазами величайшее и послушнейшее трудолюбие в
соединении с самым ясным, веселым и спокойным
обучением, которое мне когда-либо приходилось
наблюдать,— я понял как никогда ранее, какое значение имеют
естественные условия, среди которых находится человек,
для-его воспитания. Ни искусство, ни школа не могут
дать нам таких успехов в образовании человечества; но
умная, добрая мать, следуя по пути, указанному моей
Елизаветой, не испытывает з этом почти никаких
затруднений *.

ПАМЯТИ БЛАГОРОДНОГО ДРУГА
ЧЕЛОВЕЧЕСТВА
Л7*
V ОТЯ мне и раньше казалось, что говорить
/\ с объективной исторической точностью
-^ V^ о своих собственных переживаниях в связи
с воспоминаниями об усопшем друге будет довольно
затруднительно, все же тогда я не предполагал, что это
приведет меня к тому, чтобы рассказать часть истории
моей личной жизни более обстоятельно, нежели мне это,
собственно говоря, и сейчас хочется.
Тем не менее я не имею права полностью отказаться
от своего обещания.
Поводом к моему знакомству с Изелином послужил
опыт одного учреждения для бедных детей, который я
много лет тому назад решился предпринять в моем
загородном доме. Задачей этого учреждения было доказать
ту истину, что доход от различных работ, на которые
способны дети, може*т покрыть расходы, связанные с
простым, но вполне соответствующим потребностям сельской
жизни воспитанием, и возместить вложенный в дело
капитал до наступления совершеннолетия детей.
Опыты эти, по моему убеждению, имели для
выяснения дела почти решающее значение, несмотря на то что
такое же решающее значение они имели и в смысле
разорительности для моих личных финансов.
Во многих отношениях эти опыты были ошибочны,
и потому я считаю полезным поговорить об этом
открыто.
Главной ошибкой моего опыта было то, что я в моем
трудовом доме соединил с физическим трудом коммер-
207

цию. Ребенок, который должен содержаться на доход
от своего труда, должен искать и находить средства к
существованию в точном соотношении своих маленьких
потребностей с маленькой продукцией своей ежедневной
работы.
Найти это правильное соотношение, постоянно иметь
его в виду и обеспечить полное его
осуществление — вот материальная основа каждого трудового
учреждения, отвечающего тем задачам, которых я
стремился достичь. И вот почему каждое такое учреждение,
если оно желает самым тщательным образом обеспечить
прочность своей материальной базы, должно неизбежно
ограничиться простым применением физического труда
и этим удовлетвориться.
Каждый воспитательный метод требует столько
пристального внимания, что нельзя в достаточной мере
добиться наибольшего упрощения всех условий, работ и
конечных целей такого учреждения.
Можно с уверенностью принять то положение, что
наличие двух главных точек зрения в предприятии такого
рода несомненно обусловливает основные причины его
будущего разложения.
Поэтому такое предприятие ни в коем случае не
должно рисковать впутываться во что бы то ни было, что
может внести неясность в его главную установку, а лишь
с наивозможным упрощением довольствоваться уплатой
вознаграждения за труд.
Единственная операция, допустимая в нем по самой
его природе,— это совершенствование физического
труда, и в этом отношении мой опыт показал, что правильно
руководимое учреждение может лелеять в этой области
самые широкие надежды.
Необходимость наибольшего упрощения такого
учреждения важна тем в большей степени, чем слабее
силы руководителя предприятия,— и именно из-за этого
обстоятельства результаты моей первой ошибки
отозвались на мне вдвойне тяжело Силы мои скоро иссякли, а
для того направления, в котором предприятие
развивалось, у меня было слишком много детей. Оставайся я
при простом применении физического труда, я бы не
подорвал своих сил и число детей само по себе не
оказалось бы для меня слишком велико; оно было таким
лишь вследствие той путаницы, которую вносили в пред-
208

Исаак Изелин — друг и покровитель Песгалоцци
14 И Г Песталоции, т. 1

приятие торговые дела, во всех отношениях
превышавшие мои силы.
Все эти обстоятельства, вместе взятые, имели
значительное влияние еще на одно условие, а именно на
обеспеченность пребывания этих детей в течение
определенного числа лет. Это условие чрезвычайно важно для
каждого учреждения такого рода, но в наших краях
особенно встречает непреодолимое затруднение: оно
предполагает полное разделение взглядов руководителя
правительством и твердо установленные положения, согласно
которым руководителю была бы обеспечена быстрая и
основательная помощь в осуществлении его прав и
поставленных им задач.
Вышеприведенные мною ошибки и их очевидные
последствия были наряду со многим другим причиной
того, что и в этом отношении я ни разу не смог
воспользоваться всем тем, что могло бы укрепить
учреждение.
Словом, произошло совпадение целого ряда
обстоятельств, из которых каждое само по себе уже могло бы
привести к разрушению предприятия. Но, с другой
стороны, налицо имелось столько побудительных причин,
которые заставили меня поставить на карту все и
противостоять всяческим затруднениям, чтобы достигнуть
моей конечной цели!
Основа учреждения — доходность детского труда —
подтверждалась самыми благоприятными опытами, рост
ее был очевиден, а положительные стороны учреждения,
несмотря на его распад, бросались в глаза.
Причиной гибели учреждения были, очевидно,
случайные привходящие обстоятельства, совершенно
независимые от существа дела.
Внимание и помощь некоторых благожелателей и
друзей поддержали мое мужество и побудили меня,
основываясь на иллюзиях, надеяться на сохранение
учреждения. К тому же сердце мое было устремлено на
стоящие передо мною задачи и мой разум, хотя и
загруженный путаницей и тяжестью всяких мелочей, все же жил
этим идеалом. Я не существовал больше вне моего
учреждения и, погибая от связанных с ним трудностей,
в конце концов, уже почти вне себя, все же в каком-то
ослеплении цеплялся за осуществление своих целей, со-
2W

вершенно недосягаемых для меня в создавшемся
положении.
При этих обстоятельствах дружба Изелина была для
меня тем благостным отдыхом, все огромное
значение которого знает лишь тот, кто в течение ряда долгих
лет томился, сгибаясь под непосильными трудностями,
для того чтобы в награду за свою деятельность
сделаться всеобщим посмешищем, и кто наконец находит
друга, который дарит его своей любовью и воздает
должное.
Все это я получал в этот период времени от моего
покойного Изелина.
Все, что от него зависело, чтобы поддержать мое
учреждение с момента, когда оно пошатнулось, было им
сделано: вместе со мной он изучал его принципы;
контролировал его финансовую часть; договаривался с людьми,
которые считали предприятие реальным и нереальным;
отделял существенное в нем от моих случайных
затруднений; имел мужество отстаивать то действительно
хорошее, чем отличалось мое дело в те моменты, когда оно
со стороны представлялось в наиболее неблагоприятном
положении; поддерживал мое мужество; облегчал меня
своими утешениями в самые горькие часы моих
переживаний, и по мере увеличивающихся трудностей моего
положения росла и его энергия в деле укрепления
учреждения. И когда, наконец, дальнейшее сохранение его
стало совершенно невозможным, подавленный
переживаемыми мною страданиями в этом глубочайшем горе
моей жизни, я бросился к нему, так как на всем свете
я не имел никого, у кого бы я мог надеяться найти
исцеление, кроме как у моего Изелина... И я не ошибся:
в моменты, имевшие, по всей вероятности, решающее
значение для моего разума, для моего сердца и для всей
моей судьбы, Изелин проявил по отношению ко мне
такую мудрость и любовь, которые обязывают меня
к вечной благодарности, тем более что я все яснее
сознаю, что за все то, чем я в настоящее время стал,
должен благодарить своего учителя, который руководил
мною в этот период.
Мне необходимо было иметь приют для отдыха, чтобы
прийти в себя и беспристрастно оценить себя на
основании пережитого опыта и результатов моей деятельности.
Изелин руководил мною во время этого отдыха, без ко-
14*
211

торого я стал бы совершенно негодным для дальнейшей
работы.
В моем унижении Изелин дал мне почувствовать, что
я все же что-то сделал, и, обладая его любовью, я не
мог совершенно пасть духом. Сотни несчастных
погибают потому, что никто не помогает им подняться до
осознания того, чем они все же еще являются- Вы,
счастливцы, не выполняете в этом отношении вашего долга.
Вы должны были бы подумать о том, что нет с вашей
стороны ни мудрости, ни добродетели, если среди ваших
шуток и песен вы не ушибете неосторожно ноги или не
приведете в беспорядок ваши волосы. Пусть правильно
то, что вы играете,— иначе вы почти не могли бы жить;
но оставайтесь же человечными в ваших играх, не давите
тех, кто ставит себе более далекие цели, нежели те, к
которым вы стремитесь, не давите измученных
превратностями жизни и падающих у ваших ног — там, где вы
танцуете.
Пощадить униженного и подать руку помощи
утопающему — вот настоящий пробный камень мудрости и
добродетели. В этом отношении я никого не могу
поставить рядом с Изелином. То, что мне давал
Изелин—такое бережное отношение к слабому, такое терпение к
ошибающемуся, такое уважение к подавленному, такое
внимание к сбившемуся с пути, такую любовь к
страдающему, такую бодрость духа по отношению к
встревоженному, такую сдержанность к возмущающемуся,— я
нигде не встречал среди людей, которых знаю.
. О люди! Отнюдь не истина вновь приводит
заблудшего на праведный путь. Истину вечно проповедуют ему
тысячи. Лишь не знающая границ человечность и
доброта, посредством которых человек, стоящий на высшей
ступени благородства, добивается привязанности этого
заблудшего,— вот что спасает последнего и делает
способным вновь воспринимать истину и следовать ей; и
этот-то дар я и ставлю в заслугу покойному. Этот дар
отмежевывает человека от проповедника и ставит
последнего волею создателя человеческого сердца на
второе место, превращая его в пустой кимвал, звучащий,
лишь только он становится менее человеком, чем
проповедником. Этот же дар сделал Изелина моим
спасителем.
212

Человек не ищет истины и мудрости у тех, кого он не
любит; вот почему основой действительно великой и
действенной мировой мудрости является умение заставить
себя любить там, где ты хочешь влиять. И это Изелин
умел в такой степени и так совершенно, что я почти
стыжусь все время только и говорить о том, чем он был для
меня, и все же спустя восемь дней я вновь продолжаю то
же самое, ибо чем более я говорю, тем более мне
кажется, что я не могу достаточно высказать, как многим
я ему обязан.

КАК БЫЛИ НАПИСАНЫ ДВЕ КНИГИ
ДЛЯ НАРОДА
ВЕРНУВШЕЕСЯ душевное спокойствие,
которым я во многих отношениях обязан Изелину,
и досуг, которым я с некоторого времени
располагаю, привели меня к совершенно иной работе. Если
мне уже суждено когда-либо рассказать, как случилось,
что я написал две книги для народа *, то следует
рассказать это именно теперь, так как я и в этом отношении
столь многим обязан моему покойному другу.
Он вместе с К. Ф.* в Цюрихе и одной милой
женщиной, которая теперь находится далеко от меня — в ...*,
был единственным, кто считал меня способным на что-
либо подобное, и притом тогда, когда у него еще не было
к тому настоящих доказательств. Большинство людей
считало меня в то время не способным ни к чему, а
меньше всего к этого рода деятельности, и возразить на это
было нечего. Бросалось в глаза, что я с ранних лет
отошел от всякой философии, от всякой религии, от всякого
упорядоченного мышления, от всякой привычки
исследовать что-либо до конца.
Несмотря на все это, Изелин и Ф., только на
основании их личного знакомства со мною, исходя из
впечатления, которое я производил, решили, что я обладаю
опытом, который не только годится для вещей,
выполнение коих весьма важно, но который может также дать
интересный материал для того времяпрепровождения,
которому везде служат писатели нашего столетия.
Изелин и Ф. хотели, кроме того, чтобы я после многих
изнурительных лет, наконец, нашел кусок хлеба.
Поэтому они, несмотря на все мое внутреннее сопротивление,
214

побудили меня превозмочь себя и начать писать; точно
так же я стал бы тогда делать парики, если бы мог этим
доставить помощь и утешение моей жеке и ребенку.
Таким образом возникли моя первая книга для народа
и несколько небольших статей. Когда я писал, я
находился в таком положении, что вынужден был, чтобы не
покупать бумаги, вписывать забавные рассказы между
строками старых, исписанных бухгалтерских книг и
сколотых вместе счетов. Кое-какие из этих рукописей я
сохранил на память. Может быть, глупо рассказывать все
это? Нет, люди! Я хочу, чтобы вы зн^ли до конца, сколь
многим я обязан Изелину, а если не знать, из какого
положения он меня спас, то никогда нельзя будет
понять, сколь многим я ему обязан.
И все-таки я не рассказал бы всего этого, если бы не
мог добавить, что я доволен своей судьбой и искренне
благодарю провидение за путь, которым оно меня вело.
Меня радует и мое открытие, что люди в сердце своем
добры и вообще очень охотно отказываются от своих
ошибок, если только могут. И было бы
неблагодарностью, если бы я не сказал здесь, что с тех пор на мою
долю выпало столько проявления любви,
благожелательности, уважения и самого благородного сочувствия к
моему положению, что страдания, причиненные состоянием,
в котором я оказался вследствие моих несомненных
ошибок, стали для меня во многих отношениях источником
самого чистого наслаждения, какое я когда-либо
испытывал в моей жизни. Но довольно говорить о предмете,
которого я, может быть, и не должен был касаться. То,
что я хотел сказать по существу,— это о том особенном,
чем отличалась моя подготовка к писательству.
В течение тринадцати лет я не прочел ни одной книги,
не имел ни одной мысли, которые находились бы в какой-
нибудь связи с писательским делом *. В юности я,
правда, забавлялся пером, как и все мои товарищи, но эту
игру давно уже забыл. Уже давно привык ни о чем не
думать, кроме того, что было ' необходимо, ничего не
вбивать себе в голову, кроме того, что особенно
бросалось в глаза, и из всего, с чем я сталкивался, не делать
никаких других выводов, кроме тех, которые мне нужно
было делать для себя.
Мой образ жизни заставлял меня общаться с очень
многими и разнообразными людьми, мои глупости при-
215

водили к тому, что мне от многих из них приходилось
терпеть такое, что не со всяким бывает. Но, сказать по
правде, мне здесь, в этом божьем мире, совсем не
приходила в голову мысль изучать их, многому учиться
у них. Я должен был общаться с ними, и этому я
научился, как вообще всякий человек легко научается
тому, что он обязательно должен уметь делать.
Во всякой деревне имеются люди, которые по-своему
целесообразно обращаются с каждым, с кем им
приходится иметь дело, причем редко кто из них думает о том,
что для этого требуется знание людей и знание народа.
Редко даже кто из них уясняет себе, что это такое —
знание народа и знание людей.
В течение многих лет я поступал так же, как мои
хорошие соседи: пользовался своим умением
обходиться с людьми, поскольку оно у меня имелось, и никогда
над этим особенно не задумывался, не ломал себе
головы над вопросом, что нужно знать для того, чтобы
уметь как следует обращаться с людьми. Если мне
приходилось иметь дело с Гейни, то я думал о том, что такое
Гейни и какие из его свойств я могу в данный момент
использовать. Больше я о нем ничего не думал. Я не
задумывался ни над кем, никому не изумлялся, никого не
изучал и даже не думал о человеческих действиях, кроме
того времени, когда я непосредственно сталкивался
с ними. Таким образом, то, чему меня научили мои
близкие, пришло ко мне само собой. Я ни за чем не гонялся,
ни о ком не создавал себе никакого предвзятого мнения,
никогда не устремлялся на поиски любительских истин,
при помощи которых мода обыкновенно создает в голове
человеческой грунт, на который люди потом наносят то,
с чем они сталкиваются.
Я приписываю большое знание людей, которое
обнаруживают крестьяне, в значительной степени тому
обстоятельству, что они не стремятся к этому так, чтобы
у них глаза на лоб лезли. По-моему, равнодушная
манера не гнаться за истиной и опытом, а ждать, пока они
сами придут, является правильным способом обучения
людей всему тому, для чего требуется знание людей:
обходительности, уступчивости и старательности,— тем
более там, где нужно пользоваться особым весом,
чтобы руководить другими. И я не только думаю, что
князья и крестьяне должны этим способом обучиться все-
2/6

му, что они по своему положению должны хорошенько'
усвоить, но и сам в своей хижине следую этому
убеждению вразрез со всеми привычками моего века. И своего
ребенка воспитываю согласно этому.
Я сегодня, кажется, в болтливом настроении, но дело
это важное, и я продолжаю.
Я говорю с моим ребенком об очень немногих
вещах — приучаю его простодушно приглядываться и
прислушиваться к окружающему. Я просто ввожу его в тот
распорядок, в котором расставлены вблизи или вдали от
него все предметы, среди которых он живет, расставлены
господом богом, который, как я верую, создал этот
распорядок. Начинаю обучение сына с ближайших к нему
предметов, и их он должен знать в совершенстве, должен
уметь как следует обращаться с ними, и только тогда
перехожу к более отдаленным предметам.
Ни о каких суждениях и выводах у нас еще не может
быть и речи. Он должен в своем детском возрасте только
смотреть и слушать, и когда он вполне ознакомится с
предметом, то суждения и выводы придут сами собой.
Нет ничего опасного в том, что люди слишком поздно
начинают рассуждать и делать выводы, но очень опасно,
если они пристрастятся к этому (если любовь к этому
охватит их) прежде, чем они достигнут в этом
отношении достаточной зрелости.
Поэтому, вопреки общепринятому мнению, я совсем не
считаю полезными и ценными педагогические основы
нашего века — раннее обучение детей чтению и письму,
что как бы искусственно развивает у них склонность к
преждевременным и незрелым суждениям.
Моему мальчику через несколько дней минет
двенадцать лет, и он еще не умеет ни читать, ни писать — меня
это нисколько не тревожит *. Я сознаю, конечно, что мой
славный мальчуган при моем методе не может блеснуть
и что он на всех экзаменах оказался бы далеко позади
своих сверстников. Но это меня не волнует, я и не даю
его экзаменовать, потому что мне приятно, чтобы он
жил, не испытывая чувства обиды. Мне совершенно
безразлично, если все будут находить его неловким, а его
знания не имеющими никакого значения. С меня
достаточно, если я вижу, что он умеет использовать свои
знания, меня радует, что знания, которые он приобретает,
попадают в неперегруженную голову, где есть для них
217

место, тогда как в дни нашей юности у нас не
находилось местечка в мозгу для всяких естественных вещей,
которые давал нам опыт. У нас все было заполнено,
против нашей воли, искусственными, насильственно
навязанными нам вещами.
Этот метод, который может показаться кое-кому
странным, на самом деле при моих обстоятельствах
отнюдь не является таковым, и я считаю его вполне
естественным. Шло бы вразрез со всем тем, что отложил во
мне весь ход моей жизни, если бы я снова привил моему
сыну те ошибки, от которых сам освободился с таким
трудом, если хотя бы на волос отступил от этой простоты
в его воспитании.
Величайший результат всего опыта моей жизни
заключается в том, что счастье человека зависит от
развития в нем способностей разумно действовать в тех
условиях и делах, с которыми он связан. Но это разумное
действие предполагает правильное суждение обо всех
предметах, которые находятся у человека поблизости,
под рукой. Для этого, безусловно, требуется
наблюдательность, ограниченная определенными рамками, в
течение какого-то времени очищенная и отвлеченная от
всего чуждого и более отдаленного. Всякая подлинная
наблюдательность основана на устранении какой бы то
ни было предвзятости, следовательно,— на
поразительном незнании и отсутствии готовых решений в юном
возрасте, на внимании деятельном, воспитанном трудом и
обстоятельствами, но в остальном совершенно
нецеленаправленном и занятом только тем, чтобы видеть,
слышать и делать.
Отсутствие такой целенаправленности внимания в
юном возрасте я считаю главным источником подлинной
большой наблюдательности, способной обеспечить
большие достижения. Ей я обязан всем полезным, что я знаю.
Правда, она никогда не была моим принципом, но, когда
я усваивал больше всего, я даже не сознавал, что я что-
нибудь наблюдаю. Этим я отнюдь не хвалю отсутствие
цели у бездельника, играющего своей жизнью, и
неустойчивого человека, бросающегося на все. Когда я говорю
об отсутствии целенаправленности как основе подлинной
наблюдательности, я хочу этим сказать следующее:
человек должен главным образом учиться на своей основной
работе и не следует, чтобы пустое головное учение
предал?

шествовало работе рук. Человек должен учиться главным
образом на своем основном труде, а не пытаться
рассуждать о труде на основе учения. Поэтому
элементарное обучение ребенка должно примыкать к его
настоящему труду и охватываться им так, чтобы ни он сам, ни
его учитель не могли бы легко отойти от него.
Читатель, мир полон пустых голов, и этим мы,
несомненно, обязаны той нелепости, что в молодые годы наши
дети отвлекаются от работы и сажаются за книги.
И также несомненно, что бедствия, которые испытывают-
ся в старости бесконечным множеством людей,
подготовлены тем, что они в молодые годы неправильно учились
на чужом, бесполезном, практически негодном,
неудобоваримом, одностороннем материале *.
Но я уклонился и теперь вернусь к своей теме.
Изелин первый пробудил во мне мысль, что я в моем
положении, несомненно, должен был накопить опыт,
который дает мне возможность писать для крестьян. И я
с ним давно уже вел беседы о том, как лучше всего
следует поставить народное образование. Я давно уже
пробовал также разные формы, но долго не мог ничем
удовлетвориться, чувствовал, что народ надо прежде всего
приучить к тому, чтобы он лучше понимал самого себя и
свое положение.
Я чувствовал, что народ верит только тем, кто знает
его и условия его жизни, что он слушается только тех,
кого он любит, и поверит в любовь только тех людей,
которые так или иначе протянут ему руку помощи.
Я увидел, что рассказ и картина являются
единственным материалом во всяком народном обучении, и
полагал, что возможно при помощи интересных рассказов,
написанных для народа, подготовить его ко всему тому, что
впоследствии можно будет ему излагать в виде простых,
определенных и ясно изложенных принципов. Так возник
план двух моих книг для народа. Я имел удовольствие
получить первый похвальный отзыв о «Лингарде и
Гертруде» от Изелина, которому я прочитал несколько
отрывков из рукописи, сидя рядом с его женой. Он взял на
себя трудную работу исправить несовершенную
рукопись, загроможденную неправильными оборотами, и
сдать ее в печать. Когда была готова вторая книга, он
уже был слишком болен, чтобы прочесть всю рукопись,
и, кроме того, ее сухой, поучительный тон ему вначале,
219

по-видимому, не понравился. По некоторым его письмам
я почувствовал, что манера, в которой написана вторая
книга, у него не вызвала очень благоприятных надежд.
Мне это было больно, но мое восхищение не имело
пределов, когда за несколько недель до смерти он написал
мне: «Я начал читать вашу вторую книгу для народа с
некоторой предвзятостью, но чем больше я ее читаю,
тем больше она мне нравится... Правда, ее будут
меньше читать, чем «Лингарда и Гертруду», но в сущности
она еще полезнее и лучше».
Для меня работа над первой и второй книгами
в смысле трудности была столь же различна, как
курение табака и перетаскивание камней, но я считал вторую
книгу для народа существенно необходимой, и мне
доставило удовольствие, что ее до известной степени
похвалили некоторые служащие и учителя, что может иметь
более важные последствия, чем восторг ребят, читающих
в детской. Однако самую большую радость доставило
мне то, что и Изелин также одобрил эту работу.
Мысль, что он не одобрит меня, была для меня
всегда невыносимой. Он не одобрял в моем еженедельном
журнале различных описаний грубых пороков, например
бахвальства. Я, правда, полагал, что он не прав и что
правдивый грубый рисунок часто производит
впечатление, которого нельзя достигнуть нежной кистью. Но он
мне ответил: «Что бы вы ни говорили об этом, мой друг,
у меня эти картины вызывают отвращение и их никак
нельзя одобрить». И вот пока он был жив, я бы не
решился снова повторить что-нибудь подобное. И это
только ради него, потому что вообще я привык отвечать
многим как раз на этот упрек лишь насмешкой и
продолжать писать в том духе, как мне хотелось и как я считал
правильным. Но когда это говорил Изелин, тут уже было
совсем другое дело, и я немедленно следовал его
указаниям.
Должен рассказать еще о следующей его черте. Ему
было известно, какое из произведений о роскоши
принадлежит мне *, и он подал голос за сочинение
профессора Мейстера, причем сам мне сообщил, что он
должен был голосовать против меня. Так тщательно он
оберегал права истины и беспристрастие своего сердца.
К изданию еженедельника * я тоже приступил по его
совету. Но он хотел чего-то большего и был занят более
220

важным; если я когда-нибудь попаду в В.* и там
попытаюсь совершить что-нибудь подобное и даже большее,
то первым мысль об этом подал мне опять-таки он.
Но я говорю о нем так долго и забываю о величии,
которое проявил этот человек в своем собственном дохме,
где он больше значил и вместе с тем больше получал,
'чем я мог наблюдать в какой-либо другой семье. Мое
сердце переполняется, и я не могу много говорить об
этом, но я никогда не забуду, чем он был в семейном
кругу и как много я ему обязан тем, что видел и
чувствовал, бывая в его доме. Никогда не забуду счастливых
часов, которые провел с ним, как не забуду также и того
дня, когда уже ясно было, что приближается печальный
час и я в последний раз вижу моего отца. Так же как я
не могу забыть о правой руке, не могу я забыть и об этом
часе, о спокойствии и радостном настроении этого
человека, о его силе, ободрявшей всех нас. Он еще был среди
нас, жил, наслаждался своим существованием, и мы
наслаждались этим и... забывали об ужасном часе,
который приближался.
О, мой отец, я умолкаю. Читатель, предоставь меня
моим чувствам. Я умолкаю.

НЕКОТОРЫЕ ПОЯСНЕНИЯ ОТНОСИТЕЛЬНО
ЗАТРОНУТОГО В ПРОШЛОМ НОМЕРЕ ЖУРНАЛА
МЕТОДА ВОСПИТАНИЯ МОЕГО СЫНА
ТОТ ребенок, совершенно еще не искушенный
в вопросах, связанных с учением и книгами,
несколько недель тому назад сидел рядом
с матерью и играл сам с собой.
— Сыночек,— сказала ему мать,— завтра папины
именины, не хотел ли бы ты ему что-нибудь приготовить
в подарок?
— Конечно, если бы я умел писать,— ответил малыш.
Мать сказала:
— Я уж за тебя напишу, если ты мне скажешь что.
Не долго думая, он сейчас же стал готовиться: начал
ходить взад и вперед по комнате, бормоча что-то про себя
и произнося нараспев то, что ему хотелось сказать.
Вскоре он подошел к матери, прижался к ней и, улыбаясь,
молча стал смотреть ей в лицо.
— Что тебе, милый? — спросила мать.
— Ты сама хорошо знаешь,— ответил мальчик.
— Ты подготовил что-нибудь для папы?
— Д-да, если ты согласишься сейчас написать.
Тогда мать записала за ним слово в слово
нижеследующее (он говорил ей нараспев и сказал, что это,
должно быть, стихи):
Я желаю своему дорогому папе в день именин,
Я желаю, чтобы ты долго, долго жил,
И я благодарю тебя сотни тысяч раз
За все доброе, что ты для меня сделал.
Я благодарю тебя, что ты воспитывал меня так славно
и весело,
222
э

Я благодарю тебя еще тысячу раз за твои благодеяния,
Которые ты мне оказывал во все время моей жизни,—
Тысячи и тысячи раз, и я не знаю, сколько еще раз
Хочется мне тебя благодарить.
Теперь я хочу тебе сказать все так, как льется у меня
из сердца.
Я рад, я ужасно рад,
Если ты можешь сказать:
«Я воспитал себе сына на радость»,
И мне также радостно,
Глубоко радостно на сердце,
Если я могу сказать:
«Я его удовольствие и его радость».
Тогда только я поблагодарю тебя
За то, что ты сделал для меня в моей жизни.
Это и тебя и меня порадует
В тот день, когда я смогу это сказать.
Тогда мы вместе будем веселиться
И будем радоваться всю нашу жизнь.
Тогда мы вместе обратимся к богу,
И наша дорогая мама будет вместе с нами молиться;
Тогда мы вместе будем работать, как овечки,
Для того чтобы мы могли прожить свою жизнь
порядочно и богобоязненно,
И были довольными тем, что бог нам дает.
Иди теперь сюда, дорогой папочка!
Мы будем друг друга любить и целовать,
И маму,
И я обеими руками
Соединю все наши три головы.
* *
*
Читатель! Если меня ослепляет мое отцовское
чувство, скажи это мне. Может ли лучшая школа и
искусственное воспитание больше развить в ребенке те
наиболее существенные свойства, которые должны быть в
этом возрасте присущи каждому ребенку, и лучше ли
они готовят его к тому, что должно быть ему
наиболее полезным, когда он превратится во взрослого
человека?
Имеется ли у ребенка, посещающего школу, в таком
чистом виде это незатемненное, естественное понимание
223

истинного назначения человека и того, что должно
служить основами мудрой и добродетельной жизни?
Считаешь ли ты недостатком, читатель, что он научился
познавать бога не из искусственных слов, а из доброго
естества бога и из видимых для него божеских
благодеяний?
Считаешь ли ты недостатком, читатель, что свои
первые познания о мире он извлек из моей жилой
комнаты, а не на примерах Рима, Греции или Иерусалима?
И что первые знания о своих обязанностях он получает
и усваивает из своих отношений ко мне и своей матери,
а не извлекает их из объяснений разных людей, которые
ссорятся друг с другом из-за словесных определений
этих обязанностей и во всех отношениях остаются для
него чужими и незнакомыми.
Читатель! Сомневаешься ли ты в том, что многие
люди, которых мой ребенок еще не знает, будут мешать
ему идти твердым шагом по пути раскрытия истины,
которая будет встречаться ему в жизни?
Полагаешь ли ты, что недостаток словесных знаний
в раннем возрасте помешает развитию знаний о
предметах, которым он себя посвятит? Если да, то твой опыт
и твои взгляды прямо противоположны моим.
Друзья истины! Возможно, что самое главное, что
сейчас необходимо предпринять на земле,— это вновь
значительно приблизить к отцам и матерям детей всех
сословий, поскольку они в этом столетии были
повсеместно отдалены от родителей; вторая задача —это не до-
•пустить того перенапряжения, которое губит молодое
поколение Европы в результате форсирования его
преждевременного умственного и физического созревания. По
моему убеждению, решить эту двойную конечную задачу
можно только путем возрождения того уважения,
которое наше старшее поколение питало к священным узам
семейного очага, к положению отца и матери семейства.
Правда, наряду с другими неудобствами это
уменьшило бы чрезмерную славу и силу тысяч чужих людей,
которые в угоду государству, любимцу театральной
публики, господу богу и всему свету до такой степени
воспитывают и обрабатывают наших бедных детей, пока они
из послушания не заболеют физической или умственной
чахоткой или же от несдержанности не оплюют и не
выгонят бездарных учителей своих детских лет.
224

Сын И. Г. Песталоцци Яков (Жакели)
15 И. Г. Песталоцттп, т 1 225

Тот факт, что приходится еще говорить о том, что
дети должны находиться под надзором отца, который в
тысячах случаев лучше всех знает и умеет то, что
больше всего необходимо знать и уметь его детям, кажется
мне наиболее огорчительным признаком отсутствия в
нашем веке основных принципов воспитания в человеке
истинной и приносящей ему счастье мудрости.
Не может быть, конечно, ни счастливым, ни мудрым
тот век, в котором истинность подобных вещей не
является общепризнанной, проверенной на опыте и не
вызывающей никаких сомнений, вопросов и необходимости
в дальнейшем ее подтверждении. Если ребенок должен
узнать больше и научиться большему, чем его может
научить его отец, то учитель должен так вплетать свою
подсобную работу в работу отца, как ткач вплетает
рисунок цветка в целую полосу ткани. Если же учитель не
растворится, так сказать, в работе отца и, невзирая на
то, что он чужой человек, все же захочет оказывать
преимущественное влияние на ум и сердце своих
воспитанников, то в этом случае только при наличии особенно
неблагоприятных семейных обстоятельств результаты его
деятельности могут стать лучше результатов
родительского воспитания. Очень редко бывает, чтобы родная
почва не являлась самой благоприятной для любого
растения, и так же редко бывает, чтобы отцовское
воспитание не было бы лучшим для любого ребенка.
Но я также хорошо знаю, что роскошь, суеверие,
третья двадцатая доля * и всякого рода другие
обстоятельства на нашей бедной земле приводят к тому, что
почти никто уже не может в полной мере выполнять
по отношению к своим детям обязанности отца и
матери; и, учитывая это, приходится считать
положительным фактом, что в качестве средства против этой болезни
учредили школы и настойчиво и твердо следят за тем,
чтобы бедный народ аккуратно принимал это лекарство,
пока он этим болеет. Однако нельзя все же не сожалеть,
что народ принимает это лекарство со времени
Реформации уже в течение 250 лет с такими большими
трудностями и с таким малым результатом.
Но что я все время говорю о вещах, которые
касаются почти всего человеческого рода, хотя прекрасно
знаю — именно потому в наше время так много зла на
свете,— что во всех уголках тысячи людей говорят обо
226

всем человечестве и лишь очень немногие говорят о
своих ближних и о том, что происходит перед дверью их
дома?
В этой связи, читатель, я хочу рассказать тебе еще
кое-что о своем ребенке.
Когда несколько лет тому назад к нам пришло
известие о смерти его бабушки, которую он очень мало знал,
и его мать горько плакала, лежа на кровати, ребенок
обнял мать, заплакал вместе с ней и сказал: «Правда,
мама, ты сейчас то же самое чувствуешь, что чувствовал
бы я, если бы ты умерла».
Полученное им воспитание сделало его очень
склонным к игре и радости, к свободе; каждый видит, что это
является полной противоположностью обычным
представлениям о покорности и усидчивости. Поэтому многие
мудрые люди испуганно спрашивают меня, чем это
кончится, и боятся всяких подводных камней. Но я не боюсь
и не думаю, чтобы кто-нибудь продолжал опасаться за
него, если бы в последнее время внимательно наблюдал
мальчика и видел выражение силы, решительности и
убежденности, с которой он отвечал мне в разговоре о
необходимости трудолюбивой и деятельной жизни:
— Да, папа! Это правда. Нужно работать, и я хочу
научиться какой-нибудь работе; но когда я этому
научусь, ты уж не должен будешь так много работать.
Я хочу, чтобы ты лучше подольше жил и меньше работал.
Читатель! Неужели этот ребенок использует во зло
радостные годы своей юной жизни для того, чтобы
подготовить себя к безделью? Я этого не боюсь, а поскольку
не боюсь, постольку не вижу никакого вреда от мнимых
упущений в воспитании в ранние годы его жизни.
Наоборот, я вижу, что они очень полезны.
15*

ПО ПОВОДУ ПРАВИЛЬНОГО ВОСПИТАНИЯ
ДЕТЕЙ
У1Ч ИТЬ, быть счастливым в своем сословии
у I ^^ и стать полезным в своем кругу — в этом
"^ назначение человека, цель воспитания
детей. Поэтому основой всякого хорошего воспитания
является тщательный подбор средств и путей, при
помощи которых можно естественно и легко привить
каждому ребенку навыки, убеждения, суждения и вкусы,
которые сделают его счастливым в своем сословии и
полезным членом общества в соответствии с занимаемым
им положением. Отсюда вытекает, что, подобно тому как
неодинаковы положение, занимаемое людьми, их
потребности, нравы и склонности, точно так же неодинаковы
средства и пути, при помощи которых можно сообщить
людям убеждения и навыки, способные сделать их
счастливыми. Поэтому общим правилам воспитания,
пригодным для всякого климата, для всякой формы правления,
для всякой профессии, такая же цена, как однообразным
воскресным проповедям, которые так часто умиляют
. целые общины, но редко помогают отдельному человеку
стать на правильный путь *. И хорошо, что в то время
как учители человечества со своих высот в
неопределенных выражениях рассказывают народу, как следует
жить, женщины в сельских хижинах нередко с полной
уверенностью делают и осуществляют то, о чем эти
господа болтают попусту, ибо они говорят о том, что сами
не делают.
Особенно хорошо в деле воспитания то, что у
простых людей, то есть у большинства людей, в силу
домашних обстоятельств родители совершенно
естественная

ным образом сами постигают, как нужно в их
положении, при их обстоятельствах правильно воспитывать
детей. Не будь этого, люди, чтобы накормить своих детей,
были бы вынуждены дожидаться кушаний, которые
поднесут им мудрецы, и род человеческий, вероятно, вымер
бы на всем земном шаре. Поэтому мы не должны
проявлять такую неблагодарность по отношению к
бесхитростным, мало заметным людям на нашей тщеславной
земле, как мы это делаем, ибо воистину, куда бы мы ни
взглянули, добропорядочный простой человек лучше
воспитан для своего положения, чем люди и людишки
высшего звания, попадающие в руки бесконечного
множества философствующих юнцов, которые в результате
своего учения, склонности к отвлечению и чувствительности
с каждым днем все больше утрачивают всякое умение
видеть и слышать. Разумеется, они и для себя и для
своих учеников не придают никакого значения
домашнему труду*.
«Не причисляй никого к лику блаженных, пока он не
умер»,— говорили древние, и я скажу вслед за ними: не
хвали человека за мудрость и добродетель, пока не
увидишь, как он заботится о своих детях и что получилось
из них благодаря заботам отцов.
Ревностное выполнение своего родительского долга
является основой человеческой добродетели, а мудрость
в выборе подходящих средств для этой цели есть
пробный камень подлинной человеческой мудрости и
важнейшая область ее применения.
О люди, вы знаете, что опыт подтверждает истину;
пусть же он служит вам путеводной звездой в этом
важном деле. Поэтому высматривайте, выискивайте среди
людей таких, которые лучше всего соблюдают порядок у
себя в доме и в своем поле, потому что они лучше всего
воспитаны для занимаемого ими положения и для своего
назначения. Ищите дворянские усадьбы, дома горожан
и хижины крестьян, в которых одинаковое
благосостояние держится столетиями, ибо там в течение столетий
применялись принципы правильного воспитания людей.
И если вы найдете то, что нашел я, тх) вы увидите,
что домашний распорядок у этих людей, как. бы
различны ни были их сословия, по существу совершенно
одинаков. Вы увидите, что все они живут очень' просто; вы
увидите, что повсюду жена и муж переняли' от отца' и
229

деда нравы и привычки, соблюдение которых
обеспечивает счастье их домашнего уклада в грядущие
столетия точно так, как оно было основано на них в прошлые
века. Вы убедитесь, что все полученное этими людьми от
школы и от методов, применявшихся вне родительского
дома, не оказывало большего влияния на склонности,
нравы, убеждения и навыки, которые в свое время стали
основой счастья этих семейств, поддерживают его теперь
и будут в дальнейшем ограждать его от наиболее
серьезных опасностей. А с другой стороны, вы встретите
у дворян, горожан и сельских жителей разруху и
несчастье в домах — повсюду, где образ жизни и нравы
этих сословий отклонились от старых нравов. Гибель
самых крупных семейных состояний встречается
главным образом у людей, настроение и образование
которых не соответствовали занимаемому ими положению.
Этих людей искалечили чужие люди, не понимавшие
серьезных преимуществ в положении своих
воспитанников, приучившие их к тому, что не гармонировало с их
домом и назначением. То же самое наблюдается у детей,
страсти и склонности которых были развиты
неблагоразумными отцами в большей степени, чем они потом
смогли удовлетворить их в своем стесненном положении.
Вы увидите, что причину самого непоправимого
разрушения семейного уклада часто надо искать либо на
высших ступенях обучения, либо в хороших, но имеющих
слишком общий характер воспитательных заведениях,—
всюду, где руководство людьми носит особенно
искусственный характер. Там эти явления наблюдаются в
наиболее опасной форме.
Вы увидите, что разрушение семейного уклада
особенно распространено среди ученых, духовных лиц,
адвокатов — словом, в среде людей, у которых в воспитании
преобладала искусственность.
Вы, несомненно, заметите, что реальная подготовка
для удовлетворения потребностей простой жизни
повсюду находится в пренебрежении, поскольку детей
неосторожно или насильственно отрывали от сословия и
профессии их отцов и заставляли в погоне за хлебом
возноситься выше, чем это делал их отец.
Но если ты, мой читатель, сомневаешься в
истинности этого положения и если тебе слишком трудно
спокойно и медленно разобраться в нем, то пойди и посмот-
230

ри списки содержащихся в городских госпиталях и
сиротских домах и проверь, какие граждане там
призреваются и каких детей туда принимают. Тогда ты,
несомненно, скоро убедишься, сколько верного в том, что
именно пренебрежение домашним воспитанием и
удаление детей от могущественного воспитательного
влияния домашней обстановки и отцовской профессии
являются одним из главнейших источников все
усиливающихся бедствий семьи. Все методы воспитания, которые
уводят рядового гражданина далеко от тяжелой и узкой
профессии отца и от положения, занимаемого отцом,
которые, на всякий случай, готовят детей больше к чему-
то другому, а не к тому, что всего вероятнее их ожидает
и что им всего ближе, которые готовят к войне, ученой
кафедре, канцелярии, экономике, финансам, вплоть до
искусства парикмахера — одним словом, к'чему угодно,
но не к искусству использовать собственный клочок
земли, где они на старости лет только и могут найти верное
убежище,— все эти методы воспитания ошибочны и
поэтому являются в моих глазах одной из самых больших
опасностей нашего времени.
Блистание разного рода мастеров педагогического
дела все более усиливается, их фокусы так поражают и
кажутся такими прекрасными, что никто не усомнился бы
в их совершенстве, если бы это блистательное
воспитание не давало плохих хозяев, которые своим поведением
заставляют даже самых терпеливых рабов моды
обращать внимание на причины неудач, всюду постигающих
искусственные методы воспитания.
Чтобы стать тем, чем он должен быть, человек
должен в детстве быть ребенком и заниматься тем, что
делает ребенка счастливым. Он должен, будучи ребенком,
быть всем, чем он может, но не свыше этого, чтобы не
погубить в себе того, чем он по своему положению и
сословию станет, когда вырастет. Это, по-моему,
является первым принципом хорошего воспитания, и на это,
какое бы положение в самом широком смысле этого
слова люди ни занимали, в первую очередь должно быть
обращено внимание воспитателя и отца, если они ставят
себе целью обеспечить ребенку спокойную домашнюю
жизнь.
Исходя из этой точки зрения я, милые люди, невзирая
на всех мудрецов нашего времени, уважаю простое вос-
231

питание наших дедов. Ах, они действовали с такой
прямотой, поступали так правильно, довольствовались
солнечным светом в ясный полдень; мы же слишком долго
спим в яркий день и бродим с нашими детьми в ночной
темноте, следуя за блуждающими огоньками,
вспыхивающими на болоте, блеск которых отравляет каждого,
сбитого ими с верного пути.
Великий секрет воспитания, которым владели наши
деды и благодаря которому они естественно ослабляли
опасность, создаваемую новыми, искусственными
приемами, заключался в том, что они во всех положениях
стремились как можно скорее заставить детей помогать
им в домашнем хозяйстве. Эта конечная цель
несравненно легче приводила их к основным принципам
правильного воспитания людей, чем это делают наши новые
теории, способствующие все большему и большему
разрыву между конечной целью, которую преследует
каждый человек в своем стремлении обеспечить
благосостояние своего дома, и всем направлением воспитания
человека.
Когда я обращаюсь к достопочтенным остаткам
старины лучшего периода воспитания, который знали наши
старики, и присматриваюсь к людям, которые своей
жизнью, своим домашним укладом и исключительно
разумным поведением в своем общественном положении
и в своей профессии показали, что они хорошо
воспитаны, то эти люди всегда от всей души соглашаются с тем,
что я только что сказал. А когда затем я начинаю
тщательно исследовать, благодаря чему они оказались так
хорошо подготовленными к своему домашнему
благополучию, то среди этих причин никогда не нахожу
руководства, которое они имели в академические годы. Это
не система их научного образования, это всегда их
домашнее положение, условия жизни, убеждения и нравы
их родителей и родственников, то есть снова и снова то,
на что наша нынешняя эпоха не обращает никакого
внимания, считая это пустяком.
Вот, например, один умный отец семейства мне
говорит: «Своим счастьем и счастьем моего дома я обязан
слуге отца, который благодаря строгости заставлял меня
делать сотни и тысячи всяких дел в нашем доме. Без
этого я бы ими не занимался, а теперь ясно вижу, что
именно благодаря им я стал тем, что есть». Другой
232

сказал мне: «Мой отец воспитал меня так, как если бы
мне пришлось самому приобрести все то, что он оставил
мне в наследство. И потом жизнь доказала мне, что
если бы он не прибег к этой предосторожности, то, по
всей вероятности, пошло бы прахом все, что он мне
оставил». Третий говорит: «Меня заставляли так втянуться
в мою профессию, в мое ремесло, словно голова моя и
сердце и все мои пять чувств не имели никакого
назначения на божьей земле кроме того, чтобы помочь мне
жить и умереть в мастерской моего отца. И я теперь
вполне признаю, что положением, занятым мною среди
людей за пределами мастерской, я обязан тому, что меня
заставили безотлучно провести в ней мою юность».
Вот на что почти всегда указывают наиболее
разумные люди, отцы наиболее счастливых семейств как на
причину своего благосостояния, а следовательно, это и
есть фундамент, на коем надлежит строить воспитание,
ставящее себе такую же цель. И если я далее стараюсь
выяснить, чем объясняется, что самые лучшие хозяева и
наиболее благородные люди обыкновенно
формировались в условиях, столь противоречащих характеру
воспитания нашего времени, то я прихожу к выводу, что
большинство профессий и способов существования,
предназначенных для человека, по природе своей одинаковы;
они таковы, что если отдавать им полной мерой
необходимое, то они заполняют человека почти целиком,
овладевают, так сказать, его телом и душой. Поэтому почти
для всех сословий решающим в воспитании детей
является удерживание их в учебном и рабочем помещениях.
А между тем согласно системе воспитания нашего
времени повсюду, наоборот, стараются вводить бесконечно
много постороннего и держать милых деток как можно
дольше на свободе, то есть не приучать их нести
жизненную лямку, в которую в конце концов им все же придется
впрячься.
Для того, чтобы хоть для видимости прикрыть
пустозвонством это явное пренебрежение самыми насущными
потребностями истинной человеческой мудрости,
переворачивают сейчас юг и север, чтобы изобрести игры,
которые должны привлечь детей к тому, что им хотят
преподать о востоке и западе.
Но существует старая поговорка, что если кто-нибудь
слишком заглядывает вдаль, то он легко может спотк-
т

нуться вблизи. Деды наши играли после работы, и это.
несомненно, было лучше, чем играть до работы или
превращать работу в игру. Они знать не знали всех наших
бесчисленных искусственных приемов занимать
внимание детей. Они просто давали им с самого раннего
возраста различную работу и этим естественным образом,
без всяких искусственных приемов, направляли их
внимание на то, чему потом их обучали. Тот, кто должен
ежедневно делать много и делать разные вещи, тот,
несомненно, развивает в себе внимание, а там, где
внимание развито на работе, оно, конечно, останется и во
время учения и им легко будет воспользоваться.
Мы же переворачиваем этот метод наизнанку и
хотим направить внимание наших детей на посторонние
искусственные предметы, прежде чем отец и мать
приведут им голову в порядок домашней работой, направят их
внимание на домашние предметы и, таким образом,
подготовят к более обобщенному искусственному вниманию.,
которого требуют предметы, преподаваемые в школе.
Но, по-моему, это все равно, как если бы мы
вздумали запрячь лошадь позади телеги, потому что это
забавно, и потом, пытаясь замаскировать наш бессмысленный
поступок, стали бы приводить телегу в движение при
помощи часового механизма. Это, конечно, может иметь
успех: праздные люди только и любят, что всякие
искусственные шутки, они охотно платят тем, кто выделывает
всякие курбеты, как лошадь с норовом. Но надо сказать,
что мы, люди другого склада, не должны удивляться,
если такая телега не будет хорошо двигаться, а скоро
и совсем станет.
Дело в том, что воспитание, которое превращает
людей в машины и фигурантов *, в конце концов ничего
хорошего дать не может. В результате всех этих
искусственных приемов бросается в глаза, как с каждым днем
все больше исчезает подлинная домашняя мудрость и
как из людей, которые в наше время называются хорошо
воспитанными, выходит громадное количество просто
фигурантов. Но, несомненно, что всевозможные методы
игры, применяемые новой системой воспитания,
обрекают огромное число наших детей на бедственный образ
жизни таких фигурантов... Это тот образ жизни,
последствия которого уже давно заставили бы Европу
отказаться от своей ошибки, если бы злой гений не внушал
234

повсеместно людям, что многодетность уродует якобы
фигуру у женщин и, следовательно, отнимает у них то,
что они более всего ценят, и в сравнении с чем бедные
дети, конечно, не имеют никакого значения.
Человек, когда он является фигурантом, перестает
быть подлинным отцом и матерью, утрачивает
способность следовать правильным принципам воспитания,
которые пригодны для его дома. Он обычно становится
фигурантом, если детство его прошло под влиянием
воспитателей и воспитательных методов, о внешних
приемах которых много говорят в обществе.
Приятная простота есть лучшее благословение,
Которое небо ниспосылает нам.
От кривых путей толпы
Ты оберегаешь того, кто тебя любит,
Но не того, кто тебя восхваляет.
Но здесь недостает главного: простота без
добродетели и невинности — это простое обезьянничанье.
Справедливое поведение родителей, их невинность, их
любовь, их верность в словах и на деле, коротко говоря,
их внутренняя домашняя мудрость и добродетель есть
истинный фундамент подлинной простоты в воспитании
детей.
Тот, кто с утра до позднего вечера занят своей
профессией и вместе с благочестивой супругой и
приветливыми детьми радостно наслаждается плодами своего
прилежания, добродетели и честности,— тот нелегко
собьется с пути в существенных вопросах, касающихся
воспитания детей.
Потому во всем, что я говорю на эту тему, я
постоянно возвращаюсь к одному: нужны не учреждения,
подготавливающие домашних и школьных учителей, а
нужно твердо прокладывать дорогу и держаться всего того,
что делает жителей государства честными людьми,
разумными отцами семейств и счастливыми
гражданами. На это должен возлагать свои надежды
правитель страны, когда дело касается истинно хорошего
воспитания в его государстве.
Именно поэтому я и считаю, что счастье Европы
зависит не. от развития отраслей познания, которые мы
называем философией и которые у бедного народа редко
кому помогают добиться своего права или куска хлеба.
Для этого скорее нужно, чтобы монархи снова стали от-
235

цами в своем доме и с сердечным участием
рассматривали неравные потребности своих детей как свое
собственное дело.
Господи, когда же, наконец, мы бросим эту жалкую
привычку все решать пустыми словами и жертвовать
благосостоянием народа ради всяких химер. В мире
главное — чтобы люди, которые должны что-нибудь
делать, приучались рассматривать свои обязанности как
свое собственное дело.
Конечно, общая внутренняя цель каждого
государственного строя, равно как и всякого воспитания, в том,
чтобы человек в течение своего непродолжительного
существования был хорошо обеспечен. Простолюдину в
стране, однако, мало что помогает, если его князь не
чувствует, что это именно его дело хорошо обеспечить
этого человека.
Чем расчетливее ведут свои дела вест-индские
плантаторы, тем лучше они содержат своих рабов, и
бесспорно, плантаторы вообще кормят и содержат своих рабов
так заботливо и предоставляют им столько ободряющих
и успокаивающих жизненных благ, что простой
европейский крестьянин во многих и многих местностях
находится в несравненно худшем положении, чем эти люди.
Но, конечно, верно и то, что степень благосостояния и
счастья этих рабов зависит от того, в какой мере
правильно оценивает их хозяин свои собственные
выгоды.
Это приводит тебя в дрожь, добрый гражданин
священной Римской империи, чувствительный к своей
свободе! Ты возражаешь, хитрый французский юрист, ты
чванишься, помещик-дворянин, владеющий деревней, и
ты начинаешь трубить о том, как хорошо твоим
подчиненным, благородный представитель одной из тысячи
разновидностей чиновничества?
Но, милые люди, чувствительные людишки, вы
слишком трусливы. У кого все достояние, у кого стол и
постель построены на том, чтобы уметь правильно
считать, тот обыкновенно легко и хорошо научается всему
этому.
Поэтому судьба вест-индских рабов заметно
улучшается, и их благосостояние, невзирая на тяжелое
положение, соответствующее их наименованию, способно
внушать удовлетворение и успокоение. Как я уже сказал, их
236

положение значительно лучше того, в котором в разных
местах Европы находится простой люд *.
Правда, если бы блеск монархов и чиновников и их
подчиненных всюду также зависел от умения правильно
считать, как от этого зависит благополучие плантаторов
и рабовладельцев, если бы монархи, чиновники и
полчища их ученых слуг — философов и нефилософов —
рассматривали крестьян с таким же благоразумием, как
это делает плантатор по отношению к своим рабам,
рассматривали их как товар, плохое состояние которого
непосредственно отзывается на их кошельке, то простои
народ повсюду был бы обеспечен гораздо лучше, чем
это сейчас имеет место, и воспитание граждан и крестьян
при таких обстоятельствах, несомненно, вскоре
улучшилось бы против нынешнего. Но наши всемирные
мудрецы витают в облаках, наши князья живут на высотах, с
которых они не обращают внимания на явления простой
жизни, а поэтому и не могут учитывать их.
Зато и народ, который телом и душой следует за
такими вождями, не привык при воспитании своих детей
обращать внимание на их внутренние свойства, как это
делает купец по отношению к своему товару.
Если бы это имело место, тогда повсюду лучше
заботились бы о внешних условиях, в которых живет народ,
для того чтобы его внутренние качества не пострадали,
подобно тому как всякий купец должен поступать с
товаром, хорошим или дурным. И тогда воспитание скоро
оказалось бы на правильном пути.
Но там, где этого нет, там народ разлагается, и
немногие, которые блещут среди кучи, похожи, выражаясь
языком Востока, на могилы, которые извне
приукрашены, но внутри которых находится вонючая падаль.

В ПОЯСНЕНИЕ ПРИНЦИПОВ И МНЕНИЙ,
ИЗЛОЖЕННЫХ В № 37 «ШВЕЙЦАРСКОГО
ЛИСТКА»
ЕЛОВЕК испытывает прежде всего
потребности физические и чувственные. Удовлетворение
этих потребностей и дает ребенку первый
толчок к его образованию в условиях земного
существования. Это есть первая основа воспитания, с этого
начинается развитие его сил и способностей.
Человеческое дитя более зависимо и беспомощно, чем
какое-либо существо на земле. На груди у матери и на
руках у няньки воспринимает оно первые впечатления
нравственности в смутных ощущениях любви и
благодарности, которые у бедного человека проявляются
всегда в наиболее чистой форме — в сознании своей
слабости и стремлении к дальнейшему удовлетворению
своих потребностей. Благодаря этим чувственным и
физическим потребностям у ребенка постепенно
развиваются его умственные и физические способности.
Будучи голоден, он протягивает руку к хлебу и идет
к тому месту, где стоит молоко; он приучается
приобретать любовь тех, от кого он ожидает помощи, его глаза
испытующе всматриваются в твои глаза, чтобы узнать,
что ты замышляешь в своем сердце, в его интересах или
против него. Он знает, какими звуками ты выражаешь
любовь, радость, гнев, потому что ты ему нужен и он
должен считаться с тобой ради удовлетворения своих
потребностей.
Таким образом, его физические потребности
являются основой для развития его сил. Они простым и прямым
путем приводят его к двойному фундаменту всякой
истинной человеческой мудрости и добродетели, а имен-
4
238

но к благодарности и любви, которые являются основой
всей человеческой нравственности; они вызывают в нем
стремление к хлебу, то есть к труду, который
обеспечивает человеческую нравственность и добродетель на
земле.
Заставляя ребенка устремлять внимание на
удовлетворение своих физических потребностей, природа
развивает задатки, заложенные в человеке. Внимание,
уделяемое человеком вопросам пропитания в зрелом
возрасте, есть не что иное, как прямое продолжение того
простого пути, по которому природа в совершенстве ведет
развитие всякого человека — каждого на своем месте,
сообразно его положению и обстоятельствам его жизни.
И прогресс нравственности у человека есть не что иное,
как распространение, дальнейшее развитие и осознание
чувств любви и благодарности, испытываемых уже
грудным младенцем, когда он удовлетворен, накормлен и
когда его ласкают.
Поэтому все мои мысли относительно воспитания
людей сводятся к тому, что надо стараться оставлять детей
на этом простом пути и стремиться при помощи труда
и благодарности развить у них привычки, нравы и
навыки, которые нужны каждому в зависимости от
занимаемого им положения.
Но положения, занимаемые людьми, столь
разнообразны, что, мне кажется, если бы всех зверей на земле
пришлось воспитывать каждого соответственно его
образу жизни, то получилось бы не большее разнообразие,
чем это наблюдается у людей.
Все же, если бы звери нуждались в воспитании, как
нуждается в нем наша порода, то ведь волка и овцу,
лисицу и зайца не стали бы посылать в одну и ту же
школу; червей, грызущих землю, не стали бы класть на
спину орлу, чтобы он летел с ними к солнцу. Мы не стали бы
давать слонам пищу, предназначенную для тигров, пищу,
предназначенную для слонов,— тиграм. Мы не стали бы
кормить воробьев муравьиными яйцами, а соловьев
зерном, которым питаются в поле воробьи.
Между тем воспитание людей часто представляет
собой какую-то мешанину из пищи для воробьев и из
муравьиных яиц, из корма для слонов и из падали,
которую жрут только хищные звери. Поэтому хорошо было
бы, если бы человек, хотя он и является царем природы,
239

присматривался к тому, как звери воспитывают своих
детенышей. Было бы хорошо, если бы он обратил
внимание на то, что корова не учит теленка летать, что старый
осел приучает своего сына быть терпеливым и
довольным и предостерегает его от прыжков быстроногой
серны, от мечтаний об овсе, которым питаются в его
конюшне более благородные животные. Человеку было бы
хорошо заметить себе, что все животные на земле
приучают своих детенышей к своей пище, и ему надо было бы
научиться поступать таким же образом — приучать
своих детей к подходящей для них пище.
Правда, у человека имеются силы, которые
возвышают его над животными, умеющими только искать
пищу. Но все же счастье его жизни заключается в том,
чтобы тоже находить пищу. И, в отличие от животных,
бродящих по полю, он не обеспечен этим наперед и не
приспособлен к этому. Вследствие ошибки и
распущенности он может остаться без хлеба. Ребенок, который
плохо воспитан, не в состоянии применить свои задатки и
силы для удовлетворения своих потребностей, тогда как
скотина делает это, не нуждаясь в руководстве. Поэтому
весь успех человеческого воспитания зависит от того,
чтобы всякий ребенок в первую очередь научился
удовлетворять свои внешние физические потребности. И пусть
тебя не смущает, тщеславный, всегда забегающий
вперед человек, что твое попечение о детях сначала
должно быть долго направлено на удовлетворение их
физических потребностей. Заботься, главным образом, об
этом, пока эти потребности дают себя знать в первую
очередь.
Природа как бы окружила внешней оболочкой
высшие задатки человека. Если ты разорвешь эту оболочку,
прежде чем она раскроется сама, то ты раскроешь
несозревшую жемчужину и уничтожишь то сокровище
жизни, которое ты должен был сохранить своему ребенку.
Мудрость и добродетель являются позднейшей целью
для более зрелого возраста, обязанности религии —
неподходящая пища для грудного младенца, а жертвы во
имя религии — не игрушка для детей.
Преждевременное развитие ума и сердца
уничтожает подлинные силы человека. Это для твоих детей
то же самое, как если бы ты сам, побуждаемый
несвоевременным аппетитом, сорвал незрелые плоды с твоего
240

лучшего дерева и съел их. И точно так же не стоит
вообще развивать деятельность ума и сердца в
одностороннем направлении, которое, в конце концов, не дает
удовлетворения человеку, а только создает для него
затруднения и беспокойство.
Когда дети вокруг меня с криком требуют хлеба и
вырастают ворами, а я тем временем произвожу
алгебраические вычисления или выясняю общие потребности
государства, которые будут удовлетворены и без меня,
или мечтаю о каких-нибудь вечных вопросах, то я тем
самым пренебрегаю первой обязанностью, которую
человек имеет по отношению к своему творцу, гражданин —
по отношению к отечеству, отец — по отношению к
ребенку. Эта обязанность вполне недвусмысленно велит
человеку быть рачительным хозяином и хорошо
заботиться о жене и ребенке. Но, правда, большинство людей в
наше время не сами повинны в том, что они этого не
делают, ибо хорошими отцами и матерями вообще
становятся те люди, которые в молодости были подготовлены
к своему индивидуальному положению и к тому, чтобы
добывать себе хлеб. Поэтому пристальное внимание к
индивидуальному положению каждого ребенка является
одним из первых и существенных правил воспитания.
Общие принципы воспитания, которые имеют в виду не
определенного человека, а всю человеческую породу,
легко вводят в заблуждение.
Человек вообще очень мало способен охватывать
общие, широкие вопросы, но зато он очень ловко и
правильно схватывает отдельные определенные предметы и
до конца постигает их. Вы скорее найдете тысячи людей,
способных на основании наблюдений над собственными
детьми установить правильные принципы воспитания,
чем хотя бы одного человека, который путем
размышления над человеческой природой и общими
человеческими потребностями оказался бы способным в конкретном
случае воспитать отдельного ребенка применительно к
его положению. Старики говорили: ты таков и должен
сделать то-то и то-то, стать тем-то и тем-то — и твердо
знали, чего они хотят, что они в состоянии делать и что
должно быть. И их дети, воспитанные в этих узких
рамках, обыкновенно были удачны.
Мы в молодости говорим: у человека самые
разнообразные возможности, ребенок должен быть подготов-
16 И. Г. Песталодди, т. 1 241

лен ко всему, и мы мечтательно рисуем себе картину
человечества, которого мы не знаем, а тем временем не
обращаем внимания на мальчугана, именуемого Гансом.
И мальчуган становится никуда не годным, потому что
мы, отуманенные мечтами о всем человечестве, забываем
про Ганса, из которого получился не тот человек,
которого мы хотели воспитать.
Истинные правила человеческого воспитания должны
быть истинны не только сами по себе, но и
применительно к людям, которые должны будут выполнять их.
В этом смысле принцип строить первоначальное
развитие-человеческих сил на домашнем труде удивительно
правилен, потому что отец и мать, которые являются в
общем единственными воспитателями человечества и
всегда должны быть ими, приходят к этому принципу в
силу тысячи разнообразных обстоятельств своего
домашнего быта.
Но и независимо от этого и независимо от слабости
и ограниченности лиц, которым обыкновенно поручается
воспитание, соображения материального порядка и
склонность к труду сами по себе являются самым
надежным фундаментом всякого хорошего воспитания.
Удержать внимание ребенка, упражнять и обострять у него
способность суждения, воспитывать в его сердце
возвышенные и благородные чувства — все это, я полагаю,
является, несомненно, самой важной задачей
воспитания, а развитие трудолюбия у юноши, путем выполнения
им домашних дел, весьма способствует достижению этих
трех указанных целей.
Труд вообще является самым надежным средством
для упражнения внимания, потому что нельзя хорошо
сделать работу без упорного внимания, а разнообразие,
присущее домашним работам, которые могут быть
выполняемы детьми, развивает способность
одновременно сосредоточивать внимание на нескольких и притом
неодинаковых предметах.
Точно так же человек в общем будет наиболее
правильно упражнять свои способности суждения, если его
с раннего детства будут заставлять выполнять разные
работы. Ибо всякого рода работу, всякое дело
приходится делать при таких условиях и обстоятельствах* при
которых отсутствие правильной способности суждения
обыкновенно сразу и беспрестанно бросается в глаза.
242

В смысле общего облагораживающего влияния и
воспитания домашних и гражданских добродетелей
приучение детей к послушанию, к готовности быть
услужливыми по отношению к родителям, родственникам и
домочадцам настолько хорошо достигается упражнениями
с раннего детства в домашнем труде, участием детей
в домашних делах, что я не думаю, чтобы было
возможно заменить этот способ воспитания детей каким-нибудь
другим способом.
Вообще искусственное воспитание, воспитание по
книгам, ни в какой мере не заменяет собой домашнего.
Самый лучший рассказ, самая трогательная картинка
в книге являются для ребенка нереальными образами,
лишены связи, согласованности и внутренней правды.
Но то, что происходит у него в комнате перед глазами,—
это, разумеется, связано в его голове с тысячами
подобных же образов из той же области, которые он видел
раньше. Это обладает для ребенка свойством внутренней
убедительности. Поэтому общение с домочадцами и
соседями чрезвычайно легко может подготовить к
правильному пониманию людей и выработать наблюдательность,
свободную от опрометчивости, между тем как при
помощи книг и искусственных методов обучения достичь
этого чрезвычайно трудно.
Но как легко вы, люди, направляете
наблюдательность ваших детей в ложную сторону!
Всякая человеческая философия является
результатом правильного опыта, а он получается при помощи
твердой, неколеблющейся, не сбитой с толку
наблюдательности.
Ведь так разнообразен вред, причиняемый тем, что
первоначальное развитие человеческих сил совершается
путем чистословесного обучения, а не посредством
домашнего труда.
Не следует вечно давать себя ослеплять пустыми
мечтами, надо твердо держаться конечной цели всякого
человеческого воспитания. Таковой являются понимание и
умение делать вещи, которые удовлетворяли бы человека
в занимаемом им положении. Надо серьезно уяснить
себе, что является существенным в наших профессиях,
в нашем назначении, в занимаемом нами месте, ибо для
нашего счастья и спокойствия необходимо, чтобы мы
могли выполнить связанные с этим обязанности.
16*
243

Как часто обнаруживается несокрушимое терпение в
медленном монотонном верчении колеса, как часто
вносит спокойствие в наши дома пристальное внимание к
всевозможным мелочам! И как часто бывает, что
балетные прыжки и полеты гениальной фантазии, к которым
мы приучаем наших детей, разрушают всякое домашнее
спокойствие и счастье. А между тем мы продолжаем
мечтать и с каждым днем все больше забываем приучать
наших детей внимательнее присматриваться ко всему,
что они делают, не воспитываем в них того
несокрушимого терпения ко всему, что должно быть, не приучаем
их к строгому порядку, который составляет счастье их
жизни.
Человек так мало предназначен для болтовни, ему
так много нужно хлеба, который он не может найти, не
работая. Поэтому непонятно, почему с таким старанием
его приучают к первому и так удивительно пренебрегают
вторым.
Материальное благосостояние человека основано не
на слепом счастье, а на воспитании, приучающем его
мудро жить в своем кругу, и эта мудрость человека,
которая обеспечивает его внукам уверенность в куске
хлеба, является мирным результатом жизненного опыта и
привитого сознания долга в выполнении всех
обязанностей, содействующих домашнему благосостоянию
человека. Эта способность, одинаково необходимая всем
людям, какое бы положение они ни занимали, опять-
таки легко и естественно образуется, если ребенок с
раннего детства приучается к работе, обеспечивающей хлеб
его дому. Так из детей вырабатываются люди, которые
потом на старости лет чувствуют себя на месте всюду,
куда бы их ни поставили. Между тем мальчики, которых
обучали только словам, в зрелом возрасте обыкновенно
нигде не чувствуют себя хорошо. Ах, чрезмерное
развитие их суждения, несвоевременное направление их
знаний на общие принципы еще до того, как у них
сложился свой собственный опыт,— все это равносильно тому,
как если бы наседка сидела, не имея под собой яиц!
Кто много работает и много постиг на опыте и
вследствие этого приходит к общим правилам и принципам в
тех областях, с которыми он больше всего имеет дело,
тот будет более уверенно идти своим путем, получит в
жизни то, что ему нужно, там и тогда, когда ему будет
244

нужно, и сумеет в случае необходимости применить.
У него на протяжении его жизни все необходимое будет
всегда и повсюду под рукой, и он сумеет это применить,
когда в том явится надобность. Если же тот, кто рано
позволяет заполнить себе голову общими правилами и
принципами, представляющими собой результат опыта,
которого у него нет, и жизненных судеб, совершенно
непохожих на его собственные, и пожелает все же
применить эти принципы, хотя бы они были абстрагированы из
положений, которых он не знает,— у такого человека его
жизненная мудрость будет похожа на забавную
детскую болтовню городских мальчуганов, которые,
встретив на прогулке крестьян, везущих солому, говорят о их
прекрасных возах с сеном.
Общие правила, когда у человека голова еще не
подготовлена к наблюдению отдельных явлений, к
выделению родовых признаков, к изучению деталей, к тому,
чтобы подмечать оборотную сторону медали каждого
предмета,— всегда только отвлекают человека от
подлинного чувства правды и от всякой основы настоящего
философского познания.
Научись твоему ремеслу, и потом, когда ты будешь
его знать, ты можешь и говорить о нем. Так полагали
старики. Мы же учим наших детей предсказывать,
прежде чем они умеют читать по складам, болтать, прежде
чем они начали работать, угадывать, прежде чем они
измерят. Правда, это забавно, когда они блистают
своим искусством, но печально, когда на старости лет им
приходится голодать из-за этих мальчишеских
развлечений.
В жизни простых людей, в низших сословиях все идет
еще, слава богу, по-старому: у ремесленников и у всех
профессий, где платят только за работу, а не за
болтовню и фигурантство,— там и теперь еще мальчики
научаются говорить о ремесле только тогда, когда они его уже
знают. Если бы мальчик стал во время учения
рассуждать, вместо того чтобы работать, то мастер и
подмастерье ударили бы ему палкой по пальцам и по спине,
показали бы, что понимание ремесла он должен
приобретать через труд, а не болтовней. И воистину старый
мастер и подмастерье правы: во всех областях
человеческой жизни достижение благодетельной полезной
истины, составляющей счастье человека при удовлетворении
245

его основных потребностей и воспитывающей в нем
чистоту домашних нравов, развивается у всех людей
благодаря их труду в молодые годы.
Я, правда, знаю, что домашний труд в глазах нашего
века — вещь слишком презренная, чтобы на ней можно
было строить улучшенное воспитание граждан. В нашей
школе мальчикам внушают высокие понятия о
назначении человека, о правах гражданина, любви к отечеству
и т. д. Parturiunt montes, nascitur mus *. Какое
значение имеет это все в устах мальчугана в наш век при
разрушении нашего домашнего быта?
Учи своего мальчика слушаться мать и отца,
работать, смотреть за своим делом, надеяться на бога и
смиренно жить, и ты создашь из него гражданина, который
будет делать то, о чем наши мальчики теперь только
говорят, получишь мудреца, который будет счастлив,
следуя важнейшим истинам, отца семейства, который будет
кормить своих детей и обеспечивать им спокойствие,
тогда как наши современные болтуны вместо
удовлетворения всех пяти чувств у своих детей способны только
дать пищу их ушам. И этим ты не помешаешь даже и
успехам словесных знаний нашего века, потому что
люди, у которых основы знаний заложены таким
образом, будут преуспевать по любому предмету, который
они изберут*
* *
*
Довольное и уравновешенное отношение к жизни,
бодрость, свободная от суетных желаний, радостное
пребывание в рамках своего сословия, умеренность в
страстях, которые сбивают с толку человека и делают его
несчастным,— все это лучше и надежнее всего
развивается у человека, если его с ранних пор приучать
наслаждаться домашними радостями, искать и находить
свое величие, добродетель, мудрость и счастье в
исполнении домашних обязанностей.
Здравый смысл, который так необходим человеку во
всех положениях и при всех обстоятельствах, проще и
надежнее всего развивается и приобретает наибольшую
точность и целесообразность, если развитие его
совершается применительно к потребностям домашней обста-
246

новки, потому что таким образом здравый смысл
направляется на практически нужное, непосредственно близкое,
необходимое и полезное.
Нигде, буквально нигде на божьей земле, простой,
усваивающий каждую мелочь, ничего не оставляющий
незаконченным, сосредоточенный ум и спокойная
ровная выдержка при выполнении необходимой работы не
обеспечиваются и не вырабатываются так хорошо, как
под влиянием семейных принципов и всего домашнего
порядка. В такой же мере это относится к тому, что
является завершением человеческой мудрости и величия,—
к терпимости по отношению к окружающим и умению
использовать и направить их к нужной для них цели,
несмотря на все их ошибки и на всякие препятствия на
пути. То же нужно сказать и о выработке твердости
человеческого характера и того единства, которое его
определяет и делает пригодным. Поэтому среди людей,
которые имеют успех в своей деятельности, редко кто в
молодости получил искусственное воспитание. Мы
видим, что даже в науках, к которым, казалось бы,
домашняя обстановка меньше всего подготовляет человека,
наиболее выдающиеся люди выходят из семей или, так
сказать, вылезают из трущоб, где образование меньше
всего носило искусственный характер. Во всех научных
специальностях выделяются люди, которые в молодости
своей получили подготовку всецело применительно к
своей домашней обстановке и, только уже окрепши
телом и умом, бросились в науку.
Человек, чем бы он ни занимался, должен быть
здоров физически и духовно, если только он хочет стать
действительно ценным в чем бы то ни было. Он должен
быть здоров телом и душой, чем бы он ни занимался,
если он не хочет стать несчастным и не хочет
подвергаться опасности, которую создает борьба с тысячью
часто непреодолимых препятствий, мешающих
достижению знаний в его сословии, профессии, в его
излюбленных занятиях. Обучение человека домашней мудрости
будет всегда первой основой его нравственного и
умственного здоровья, а следовательно, и основой всего того
хорошего, что с ним произойдет благодаря сохранению
этого двойного здоровья, и, наоборот, недостаточное
обучение человека домашней мудрости всегда будет первой
и основной причиной всех несчастий и бедствий, которые
247

могут постичь человека вследствие общей
расшатанности его физического и умственного здоровья.
Но разве я ошибусь, если скажу, что отсутствие
домашней мудрости, отсутствие здравого смысла, радости
сердца, скромного благосостояния, спокойного уюта,
согласованности наших нравов с нашим положением и
наших сил с нашими желаниями — словом, наличие всех
признаков того, что наши благороднейшие задачи и
необходимейшие нам силы в состоянии расстройства или,
иначе говоря, отсутствия внутренней согласованности
между физическим и душевным здоровьем,— все это
является характерным признаком современного
просвещения и главной причиной, препятствующей как успеху
более высоких добродетелей, необходимых для
домашнего мира нашего поколения, так и в неменьшей
степени успеху наших научных познаний? Ошибусь ли я,
если скажу, что сословие ученых смешано с грязью из-за
того, что все оно лишено домашних добродетелей и
домашнего воспитания, физической силы, не имеет
состояния, неспособно к заработку — словом, не имеет
навыков и опыта во всем том, что делает человека пригодным
в этом мире? Разве успехи знаний в наше время не
затрудняются тем, что наши люди науки не приучены к
порядку, не имеют терпения, лишены устойчивости, не
знают, как экономно жить, и поэтому часто попадают в
такие затруднения и так запутываются, что им
приходится прерывать свою научную работу и становиться
жалкими поденщиками? Разве развитие искусства не
затрудняется тем, что наши художники, не будучи
приучены хозяйничать, оказываются вынужденными потом
из-за своей беспорядочности жертвовать своей
свободой? Ах, и общераспространенный рассеянный образ
жизни людей с научным образованием в пору их
студенчества и отсутствие гибкости у неправильно
руководимой молодежи, из которой, несмотря на все острее
ощущаемый недостаток в ловцах людей
(Menschenfischern), все чаще и чаще вырабатываются лишь ловцы
слов (Wortfischern),— все это бесконечно более
препятствует истинной мудрости жизни, нежели это обычно
думают!
Тот, кто в молодости не ловил бабочек собственными
руками и не бегал по горам и долинам в поисках разных
трав, тот, несмотря на самую усидчивую работу за кон-
248

торкой, не уйдет далеко в своей специальности и,
несмотря на весь свой труд, будет делать ошибки, страдать
недостатками, которых у него не было бы, если бы он
в молодости бесхитростно, естественно упражнял все
свои органы и если бы его приучили к ловкости, к
деловитости. Что такое юрист, погруженный в пыль своих
бумаг, лишенный юношеского интереса к домашнему
счастью и домашним радостям, не понимающий главных
потребностей жизни и того, что больше всего успокаивает
народ? Проклятием для человечества является каждое
перо в судебных учреждениях, находящееся в руках
людей, не приученных с ранних пор к чистой
добродетельной мудрости, которая вырастает лишь в обстановке
домашнего попечения, и не застраховавших себя этим
от опасности своей профессии.
И священник, который не почувствовал основных
понятий своего религиозного учения под попечением
благочестивой, богобоязненной матери глубже, чем в свои
академические годы, в девяноста девяти случаях из ста
будет своей религиозной проповедью отталкивающе
действовать на бесхитростных бедных людей, счастливых в
этой бесхитростности. Он будет пастырем, которого не
будут слушаться его овцы, потому что не будут его
понимать.
И так во всех сословиях. Даже воин, о котором это
меньше всего можно было бы предполагать,— даже он
меньше удовлетворяет основным требованиям своего
сословия, если он не прошел длительной школы детского
повиновения и не усвоил той легкой гибкости, которая
дается домашней жизнью.
Во всех областях человеческих знаний и во всех
профессиях недостаток домашней мудрости нельзя заменить
каким-нибудь научным руководством. Домашняя
мудрость играет в образовании человека такую же роль,
какую ствол играет в дереве: к нему должны быть привиты
все ветви человеческих познаний, наук и жизненных
назначений. Но там, где сам ствол слаб и отмирает,— там
отмирают и привитые ветви и вянут молодые побеги.
А теперь подними свой лик, наша эпоха, взгляни на
общее увядание цветов науки, которые не приносят
плодов, потому что ствол их сгнил; взгляни на познания,
которыми направо и налево ослепляют народ,
поражающийся лишь внешним видом вещей,— познания, лишен-
249

ные всех основ домашней мудрости и домашней
добродетели. Подними свой лик, наша эпоха, и свидетельствуй
против самой себя: твое знание не успокаивает народ,
твои ученые зевают от скуки и уныло поникают
головами от забот, вечная ипохондрия всюду гасит искры
надежды, которую молодые годы сулили этому народу.
Мрачно настроенные, тяготящиеся собой, недовольные
своей профессией и своим сословием, бездеятельные и
бесполезные, тысячи представителей этого народа ведут
чрезвычайно жалкое существование, потому что в
молодости они не знали скромных домашних радостей и не
получили домашнего воспитания, приучающего
удовлетворяться малым.
Начиная с тех, что полчищами тонут в академических
болотах, и кончая мечтателем, который в объятиях
госпожи Варане * утратил сознание долга, необходимое
для правильной жизни и домашнего быта, и тем самым
положил начало страданиям своей жизни, кончая Руссо,
этим таким благородным и великим по своим задаткам,
но вследствие отсутствия всякого домашнего воспитания
столь глубоко униженным и разбитым, обнаженным,
неудовлетворенным в самые возвышенные моменты своей
жизни, так невыразимо глубоко страдающим
человеком,— история человечества всюду громко заявляет:
«Кто в молодости не воспитывался в добропорядочной
домашней обстановке, кто не получил от родителей
тщательной подготовки к своей профессии, дающей ему
хлеб, тот окажется в плохом положении в этом бедном
мире, несмотря на все свои хорошие задатки».
Это настолько верно и настолько общепризнанно, что
подтверждается даже поговорками как неопровержимое
мнение народа.
Когда наши деды хотели обвинить человека в том, что
у него совершенно отсутствует умение разумно
поступать, что его ум и сердце не получили воспитания,
соответствующего важнейшим потребностям, они говорили:
«Он не знает, откуда берется хлеб». И вот именно
незнание, откуда берется хлеб, и является основной ошибкой
воспитания нашего времени, которую я порицаю. Какая
польза человеку от всего его знания, если он не знает,
откуда берется хлеб?
Важнейшее назначение мужчины, для которого
господь создал женщину, заключается в том, чтобы уметь
250

устраивать свое домашнее положение, уметь содержать
себя и своих близких соответственно своему сословию,
не завися от чужой милости и не терпя ни горя, ни
страданий. А между тем современное воспитание уводит
наших детей все дальше от простой подготовки к этому
главному назначению, несмотря на то что предметы
питания являются первыми предметами здравого
человеческого знания. Главнейшая цель, на которую должны
быть направлены силы отца семейства, разумеется,
заключается в обеспечении и приумножении источников
прокормления своего дома, и истинная мудрость,
проявляемая в этом, естественнее всего приводит к
распространению просвещения в городском сословии, ко все
большему усилению связей и взаимной зависимости
между людьми, что всего проще и вернее развивает тот
дух гуманности и любви, который составляет честь
нашего поколения.
Между тем модная премудрость нашего времени
всюду устраняет дух разумного хозяйничанья и с каждым
днем все больше отвлекает нас от нашего призвания,
соблазняя на разное духовное и светское шарлатанство.
Эта модная премудрость и народное просвещение
нашего времени сделали граждан монархии
восторженными сторонниками анархических принципов, а граждан в
республиках побуждают славословить монархическую
власть. Эта модная премудрость нашего времени,
которая губит дома дворян рискованными коммерческими
операциями, а дома купцов тем, что воспитывает их
детей как знатных дворян,— эта модная премудрость
нашего времени, лишенная домовитости, мужественной
силы, внутренней человечности и любви, всюду только
выезжает на жалких словах, всюду только запутывает
народ, лишая его истинных наслаждений. Играя словами
и занимаясь пустой болтовней, она отнимает у
человечества его истинные права. Это она делает чиновника
сверхкорыстным, ограниченным, неблагородным, неспособным
к отеческому попечению. Это она уничтожает в
гражданине чувство детской привязанности и либо делает его
равнодушным к отечеству, либо превращает его в
праздного болтуна, который отплачивает неблагодарностью
отцам отечества и, злорадно оскорбляя их, делает их
жестокосердными по отношению к низшим гражданам,
даже по отношению к тем, кто является невинным и об-
251

манутым. Это она делает благосостояние нации игрой
партий, столкновения которых всегда заканчиваются
разрушением общего гражданского благосостояния.
Эта модная премудрость нашего времени учит нас
чему угодно, кроме того, что дает нам праведный хлеб
и гарантирует спокойное домашнее благосостояние. Эта
модная премудрость учит нас гордо презирать скромный
заработок и в то же время безумно швырять деньгами.
Поэтому мы подличаем, клевещем, льстим, бываем
навязчивы и раболепствуем — словом, мы крадем и
попрошайничаем, стараемся уворовать хлеб, который мы не
научились зарабатывать. И все это только губит нас,
потому что там, где исчезает настоящая домовитость,
там никакое низкопоклонство и воровство в конечном
итоге не помогут.
Бедный век! Как низко пали отцы семейства, которым
приходится вести жизнь комедиантов!
Играйте хорошо вашу роль, господа, но
постарайтесь, прежде чем закончена игра, обеспечить ваших
детей, потому что вы воспитываете их так, что сами они
себя обеспечить не смогут, и я от всего сердца желаю
вам, чтобы вы успели поместить их под крышу, прежде
чем начнется дождь.
Я готов охотно признать, что раз уж вы таковы, то
не приходится возражать против вашего способа
действий, кроме одного, что вам следовало бы стать другими.
Но раз вы таковы, вы уже не можете поступать иначе,
как не можете стать другими, и мне самому было бы
жаль, если бы вам при таких обстоятельствах не удалось
как можно более благополучно выйти из игры. Только
позвольте мне выразить следующую просьбу. Если вам
повезет и ваши дети выиграют в лотерее, в которой вы
взяли для них билеты, то будьте потом милосердны к
вашим современникам и потомству и признайтесь, как
вас мучил сердечный страх, дурное настроение и те
затруднения, которые вы испытывали, а также признайтесь,
как вам приходилось низкопоклонничать и
приспособляться, пока не закончилась игра. Ведь вы тогда можете
сделать это уже без всякого ущерба для себя. Я не
требую, чтобы вы это сделали раньше: я слишком хорошо
знаю, кто вы. такие, чтобы допустите предъявление вам
таких требований.
252

Бедная наша эпоха, как глубоко ты опустишься,
прежде чем закончится в нашем благовоспитанном мире
игра этой жизни, лишенной семейного уклада! Эта игра
примет еще большие размеры, она будет пользоваться
таким же большим успехом и вызовет такое же слепое
обезьянье подражание, как и та школа, которая была
создана в Ферне *. «Я тоже атеист»,— так сказал один
глупец, вышедший из этой школы, на ухо невежливому
библиотекарю, который не обращал на него внимания.
А один чиновник, тоже вышедший из нее, когда в его
присутствии один из руководителей страны говорил о
боге и религии, воскликнул: «Я не могу понять, причем
тут бог и религия?!». Этим он хотел обратить на себя
внимание находившегося здесь же философа. Отечество
этого чиновника, по всей вероятности, поймет, какое
значение имели бог и религия в кругу правителей страны.
Но ведь и наши благовоспитанные люди не могут
понять, какое влияние оказывает строгая, систематическая,
простая работа ради хлеба насущного в смысле
приближения к истинной человеческой мудрости и добродетели.
Зато после их смерти дети их вполне поймут это,

ГОСПОДИНУ Ш-РУ ФОН ц.
/ VI ИЛОСТИВЫЙ государь!
/ I Мне приятно публично выразить Вам свою
-^ -*» глубокую признательность за то, что Вы с
такой добротой и доверием напомнили мне, что мои
соображения по вопросам воспитания и политики не
могут иметь влияния, поскольку мои воззрения и конечные
цели чересчур далеки от того, что мы, по милости
господней, сейчас из себя представляем, и от того, что мы
именно благодаря своей природе единственно можем и хотим
делать. Поэтому Вы выразили пожелание, чтобы я
уделял больше внимания таким формулировкам своих
положений, которые бы нас ближе касались, которые больше
воздействовали на те обстоятельства, в которых мы
находимся, и могли быть полезными и поучительными для
нас, таких, какими мы являемся на самом деле.
Разрешите мне ответить на эти замечания не статьей,
которая служила бы мне оправданием, а
лишь-несколькими словами, имеющими целью определить ту точку
зрения, с которой я рассматриваю предмет.
Обращать вообще к людям поучения, точно
соответствующие ситуации, в которой они находятся, можно
только предполагая, что для всех людей действительно
существует такая единая ситуация; а это, по моему
мнению, не соответствует действительности.
Мы, люди, если нас брать обобщенно, представляем
из себя, как мне кажется, только хаос неразберихи и
разнобоя. Все: положение, религия, политика, богатство,
предрассудки, обычаи и т. д. — превращает нас в какую-
254

то мешанину, по отношению к которой не может
существовать непосредственно ее касающихся и бьющих в
самую точку учений и принципов. А это и вынуждает
друга человечества, пишущего статейки, которые не
рассчитаны на какого-нибудь одного человека, по
необходимости высказывать взгляды в общем виде и делать
такие выводы, которые построены на вечной и
неизменной природе нашего существа.
Для жителя Нюрнберга и для парижанина могут
потребоваться не столь различные указания в отношении
образования, приспособленного для местных условий,
как это может оказаться необходимым для обитателей
наиболее богатого и наиболее бедного дома внутри
городской ограды того же города Цюриха.
Различия в образовании духовенства, военных,
чиновников, купцов и даже индивидуальные различия между
образованием людей одной и той же профессии в одном
и том же месте, которые основываются на разнице в
состоянии, родстве, связях и семейных традициях,
настолько велики, что я могу сравнить это только с
лабиринтом, в котором должен заблудиться каждый, кто при
установлении правил воспитания каждого отдельного
человека исходил бы не из условий какого-нибудь
одного конкретного дома. Друг мой! Какое глубокое знание
тысяч отдельных ситуаций потребовалось бы для того,
чтобы вникнуть в хаос этих обстоятельств с целью
абстрагировать из них модификации, после чего стало бы
возможным то, что истинно само по себе, применить в
общем виде к нам таким, какие мы есть.
И кто это мы? Определите, друг мой, кто мы такие,
тогда я подойду ближе и определю, что мы из себя
представляем, какие мы, что мы должны и что мы можем
делать. Но пока мы каждую неделю меняемся, пока
наши государственные принципы меняются вместе со
смертью исповедующих их людей, до тех пор пока наши
обычаи и все наше существование так же легко
изменяют свои формы, как восковые носы под действием
солнечных лучей, предоставьте мне, мой друг, спокойно
стоять в сторонке и говорить вещи, могущие быть
использованными людьми, которые сами в состоянии взвесить,
нужна ли им или не нужна сообщаемая мною истина.
Я придерживаюсь той точки зрения, что тех, которые
не умеют применить к собственному положению истин,
255

выраженных в общем виде, которые при рассмотрении
более широких точек зрения и перспектив не умеют
искать и находить границы, в которых сказанное
применимо к нему самому и к сфере его деятельности,—
таких людей, скажу я, невозможно удовлетворить при
помощи печатного органа, рассчитанного на широкий круг
читателей, что бы вы для них ни писали.
Я думаю, мечтаю сейчас о совершенно иных
читателях, а именно о таких, которые знают, чего они хотят,
которые обладают известным опытом и собственными
взглядами в отношении основного назначения своей
жизни. Именно к таким людям, хотя их, наверно,
меньшинство, я и обращаюсь.
Мне хотелось бы каждого серьезного отца семейства
из этого типа людей, который ищет света, правды и
твердой точки опоры среди хаоса нашего существования,
вывести из неразберихи, в которой мы живем, отвести
немного в сторону на небольшую возвышенность, где, в
более чистой атмосфере, он мог бы глотнуть воздуха и
запастись здоровьем. Пусть лучше затем с
обновленными силами он спустится вниз к окутанным туманом
хижинам долины и там насладится восстановленным
здоровьем, чем чистоподражательным путем стараться
восстановить обедненный, ничтожный, словесный образ
истины, которую он обрел со мной в тихую и ясную
минуту.
Короче говоря, я не ставлю целью своей работы
создать себе компанию обезьянничающих подражателей!
Поэтому я кричу так громко: прочь от меня все те, кто
сам не думает больше того, что я ему говорю. Повторяю
еще раз — я не хочу разговаривать ни с кем, кто^не
хочет или не в состоянии четко применить к своим
обстоятельствам все то общее, что я говорю и что я только и
могу сказать.
Вот единственное требование, которое я ставлю к
моим читателям, а также единственное, на что я
рассчитываю в отношении характера освещения более важных
вопросов в моей газете.
Хочу добавить только следующее: я бы хотел видеть
людей более счастливыми и с более простыми нравами,
но я люблю их такими, какие они есть, и очень хорошо
себя чувствую у них в долине теней, заблуждения и
страстей. Не считая часов мечтаний в моей хижине отшель-
256

ника, я чувствую, что все же живу так же глубоко в этой
долине теней и что освежающие сны о лучшей жизни,
которые часто снятся мне в утренние часы, все же очень
мало влияют на мою реальную жизнь, когда я полностью
бодрствую. Напротив того, меня, так же как и моих
братьев и сестер, которые ползают в этом муравейнике,
непрерывно гонит и направляет всемогущая власть
обстоятельств и гнетущая сила того, что всегда отсутствует и
все же оказывает действие.
Вы видите, мой друг, как. мало значения я придаю
мечтам, которые отражены в этой газете, хотя они и
являются отражением моих самых чистых раздумий,
памятником моих искреннейших желаний и выражением
моих сокровеннейших переживаний и моего глубокого
убеждения.
Но я знаю также, что применить их к какому-нибудь
одному конкретному случаю несравненно труднее, чем
дать простое изображение всеобщей истины. Тем не
менее, мне кажется, я без всякой нескромности могу
заверить в следующем: если речь зайдет о применении моих
общих положений в практической жизни, я не дам сбить
себя с дороги блеском их неопределенной красоты, а в
каждом отдельном конкретном случае буду стараться
максимально использовать данные условия для
осуществления своих конечных целей. До сих пор
руководящим принципом моей деятельности было не дать
общим теориям увлечь меня в сторону неосуществимых
идеалов. Поэтому я уверяю Вас, что, если бы, например,
двадцать отцов обратились ко мне письменно за
советами по воспитанию своих детей, я в отношении
каждого из них точно руководился бы данной, определенной в
каждом отдельном случае ситуацией, вследствие чего
разнообразие моих советов и действий во всех этих
отдельных случаях было бы столь велико, что каждый, кто
стоял бы в отдалении и все же хотел вынести свое
суждение, вынужден был предположить, что у меня нет
никакой системы. Дело в том, что я настолько убежден в
необходимости приспосабливать воспитание в каждом
отдельном случае к потребностям, возникающим из данной
индивидуальной ситуации, что, если бы я имел
возможность оказывать разностороннее практическое влияние,
я бы, наверное, применял самые причудливо
разнообразные методы воспитания.
17 и. Г. Песталоцци, т. I 257

Именно это убеждение и является фундаментом, на
котором основываются мои принципы: необходимость
обстановки семейного дома, родительского влияния,
ручного труда и т. д.
Однако, мне кажется, я наговорил уже значительно
больше, чем входило в мою задачу. Все же надеюсь, Вы
смогли на основании сказанного убедиться в том, с
каким вниманием я отношусь к Вашим мнениям, и
наградите меня дружеской откровенностью, за которую всегда
и впредь буду благодарен.
Остаюсь с искренним к Вам почтением
П.

ПИСЬМА УЧИТЕЛЮ ПЕТЕРСЕНУ
Д Весна 1782 г.
ОРОГОЙ г-н Петерсен!
Упрекаю себя в том, что так долго Вам
не отвечал на последнее письмо. Много
раз, когда я брался за перо, мне что-нибудь мешало
Вам написать.
Теперь у меня есть несколько свободных минут, и я
спешу использовать их для этой цели.
Ваше замечание о том, что было бы хорошо
усовершенствовать вообще все внешние чувства детей, само
по себе правильно. Но это общее положение имеет
следующие границы: не следует допускать того, чтобы
усовершенствование внешних чувств происходило за счет
развития высших душевных сил и затрудняло
образование умений, которых требуют наши высшие обязанности.
Общее совершенствование внешних чувств без
интенсивных упражнений в преодолении всех желаний,
связанных с ними, легко может сбить с правильного
пути *.
Для высших целей, связанных с определением своего
назначения — мудрости и человечности, из всех
внешних чувств более всего необходимо заострить и развить
зрение, затем слух; остальные чувства я не вправе
стремиться развить у своего ребенка, не имея при этом
твердо в виду усовершенствовать его более высокие
потребности.
Усовершенствование, например, чувства осязания
приносит вред, если рука вследствие большей
чувствительности утратила свою силу и годность к труду.
17*
259

Развитие чувства обоняния вредно, если ребенок
невыносимо страдает от неприятных запахов, которых
невозможно всегда избежать при его профессии и
положении, например от запаха каменного угля.
В отношении чувства вкуса главная забота состоит
в сохранении его в чистоте и простоте. Но это означает,
что нужно им редко и недолго пользоваться в сильной
степени; изощрение чувства вкуса — это его смерть.
Нужно делать все для того, чтобы избежать изощрения
вкуса, сохранить его в неиспорченной чистоте. Для
этого, однако, вовсе нет необходимости в упражнениях;
наоборот, нужно давать ребенку пресную, не
приправленную пряностями пищу, много холодной воды и т. п.
Вообще целью ухода за органами чувств должна
быть забота о хорошем состоянии тела вообще, а не
забота об отдельных чувствах.
Хорошее здоровье и надлежащая деятельность
приводят к хорошему состоянию зрения, слуха, вкуса,
обоняния и осязания, и в этом отношении опыт мне показал,
что нет более надежного средства воспитания детей, чем
соответствующая положению каждого ребенка
определенная, непрерывная, направляемая деятельность и
такое количество сна и покоя, какое возможно,— без того,
однако, чтобы допустить лень, наносящую вред его
жизненным обязанностям.
Сон—природный бальзам для тела и души. Он
лечит от дневных смятений и превратностей ремесла,
которые были бы совершенно неизлечимы, если бы нам
пришлось самим лечить их *.
Дорогой господин Петерсен! Природа очень
медленно подводит людей к мышлению и отвлечению; она
предлагает нашему взору с неистощимым богатством тысячи
предметов и картин. Детальное созерцание этих картин
и всестороннее их рассмотрение — это то средство, с
помощью которого можно добиться надлежащих знаний о
свойствах, присущих разным предметам.
Природа хочет, следовательно, того, чтобы человек
последовательно учился строить правильное суждение
о них путем спокойного, тихого, постоянного созерцания
и рассмотрения всех предстающих перед ним предметов.
Учение и школа наполняют голову человека
суждениями до того, как он видит и узнаёт предметы; поэтому
учителя, ученые и т. д. почти все столь непрактичны
260

в их повседневной жизни и- так плохо знают предметы,
о которых они говорят, и людей, с которыми они
постоянно сталкиваются. Следовательно, первое требование
хорошего воспитания состоит в следующем: избегать
этого недостатка, не допускать, чтобы ребенок
воспитывался академически; лучше ему быть на конюшне, на
кухне, в огороде, в жилой комнате, чем сидеть с книгой,
мучаясь над абстракциями с мокрыми от слез глазами.
Вполне справедливо Ваше мнение: нужно сперва дать
ребенку видеть и подражать, а затем уже строить
суждения.
Дорогой господин Петерсен! Влечение, любопытство
и подражание — божьи творения, с помощью которых
творец учит людей всему, что они действительно в
состоянии узнать. Отцу, матери, учителям остается лишь
направлять это влечение на предметы, наиболее
важные для детей.
Но здесь скрывается большая трудность, состоящая
в следующем: учителя должны уметь очень трезво
мыслить для определения того, что очень важно для их
ученика; и здесь так же, как всегда, воспитателю следует
иметь в виду скорее то, что понадобится ребенку в
будущем, чем то, что ему нужно, пока он учится. Если он
будет твердо придерживаться этого правила, то найдет в
каждом домашнем уголке материал для игры и учения
ребенка, а если он не найдет, то не сможет воспитать
надлежащим образом своего ребенка, сколько бы он с
ним ни возился! Я не останавливаюсь более на этой
мысли, будучи уверен, что она Вам вполне понятна.
Дорогой друг! Ваши замечания о молитве сами по
себе верны. Всякая необдуманность и всякое дурное
настроение — зло; но надо благодарить бога за то, что он
указывает нам, бедным людям, средства против тысячи
зол, которые в нашем положении часто столь
неизбежны.
Дорогой друг! У меня есть мальчик одиннадцати с
половиной лет, он не помнит наизусть и двух строк из
молитвы; он не умеет ни читать, ни писать *. Я надеюсь,
что это неведение, в котором провидение мне разрешает
его оставить, станет для него основой полноценного
развития и выработки умения разумно пользоваться
благами жизни. Но, дорогой друг, в жизни бывает крайне
мало положений, в которых идея, подобная моей, не была
261

бы непроходимой глупостью! Достаточно было бы
одного соседского ребенка, воспитанного по-иному, чтобы
разрушить и сделать невозможным мой труд, и я бы
терпеливо и безропотно подчинился своей участи,
если бы вынужден был научить его и на третьем году
молиться, читать и писать. Я не преуменьшаю зла, но и не
преувеличиваю ущерба, которые могли бы последовать
из данного положения; я скорее спокойно ищу
возможности извлечь наибольшую пользу из неизбежного зла
для моего ребенка и, поскольку это удастся,
предотвратить зло.
Дорогой друг! Гибкость человеческой природы —
превосходная вещь. Вот случай портит ребенка, с одной
стороны, но божье провидение закладывает часто в
это же время основы мудрости и блаженства в
дальнейшем. Все неизбежные препятствия, мой дорогой,
ниспосылаются нам рукой провидения, и все, что оно творит,
в целом, несомненно, не является злом. Всегда много
тысяч людей, ежедневно молящихся, хотя в прошлом
приобретали привычку молиться с большой неохотой,
стали действительно мудрыми, счастливыми и
полезными. Это, следовательно, доказывает бесспорно, что
отрицательные стороны подобного преждевременного
обучения необязательно сделают ребенка легкомысленным,
подверженным перемене настроений и злым.
Бесспорно, преждевременное обучение,
представляющее собой одну из многих причин, ведущих обычно к
легкомыслию, своеволию и злости детей, для меня не-
•безразлично. Но что из этого следует? Как мне
кажется, не больше того, что нужно осознать значение этой
возможности появления у ребенка легкомыслия,
своеволия и злости и с тем большей настойчивостью
добиваться с помощью остальных воспитательных
мероприятий укрепления внимания, осмотрительности и
выработки веселого, жизнерадостного и спокойного
характера.
Подумайте, дорогой друг, как протекало все
воспитание наших стариков! Мудрость, приобретенная на
протяжении всей их жизни, убила результаты нелепых
недочетов их мещанских и религиозных предрассудков
и обычаев.
Единичное впечатление у детей никогда не
становится преобладающим. Осторожность можно воспитать при
262

перебирании четок, а хорошее расположение духа
может быть достигнуто и в обстановке монастырской
дисциплины, если воспитатель достаточно умен, чтобы
направить все воздействие на главную цель.
Этим я вовсе не хочу сказать, что не следует, по
возможности, разъяснять детям смысл молитвы и
делать все зависящее для того, чтобы они молились всегда
с радостью и доброй волей. Я утверждаю лишь, что
там, где мы не имеем возможности свободно определить
все слова молитвы, нужно, после того как основные
понятия, которые выражают любовь к богу и людям и
надежду на вечную жизнь, приняты ребенком радостно
и близко к сердцу, не особенно беспокоиться о
недоступности для него некоторых второстепенных понятий.
А что касается определения времени молитвы и дурного
настроения детей (в отведенное для молитвы время), то
здесь, дорогой друг, дело имеет свою хорошую сторону,
если только ребенку будет сказано: «Счастье твоей
жизни зависит от твоей молитвы; бог хочет, чтобы ты ему
молился, и родители требуют, чтобы ты это делал в
известные часы». Ибо, дорогой друг, настроение ребенка
меняется. Существенной потребностью человеческой
жизни является то, что ребенок должен рано
преодолевать свои капризы и выполнять даже против своей
воли то, что он обязан делать. Если же он из-за дурного
настроения выполняет требуемое не так, как оно
должно быть сделано, то путем преодоления этой привычки
он станет разумнее, а став разумнее и привыкнув себя
вести как следует, научится и молиться как следует.
Разумеется, однако, что необходимо тщательно
воспитывать мудрость, правильное поведение и искренность
молитвы всякими другими средствами; но довольно
об этом.
В отношении влияния дурного примера я хотел бы
добавить следующее. Нужно отучать детей от
наклонности презирать дурных людей и предостерегать детей
от этого, используя любой подходящий случай, чтобы
обратить их внимание на положительные стороны этих
людей; там, где это возможно, нужно ясно показать детям,
которые хотели бы себе позволить издеваться и
презирать таких людей, что эти люди обладают такими
качествами, которых они, дети, лишены и ради которых папа
и мама прощают домочадцам их недостатки.
263

Вообще,' едва лишь у детей появляется даже тень
презрительного отношения к людям, поспешите
обратить их внимание на их же собственные отрицательные
стороны и этим устыдите их. А когда они устыдятся и
поймут свою вину, бросьте им в лицо чудесные слова
Гёте: «Кто ты? Что ты совершил такого, что бы тебе
дало право относиться с презрением к другим» * — и
сказать это надо, серьезно заглядывая им в глубину души.
Склонность презирать других следует гасить, пристыдив
ребенка, а не рассуждать с ним.
Свою склонность к подражанию ребенок должен
удовлетворять без всякого ограничения, если у него есть
свободные часы. Если это даст какой-либо вредный
результат, его нужно тщательно пронаблюдать и
воспрепятствовать его повторению.
Но опыт покажет вам, что вредный результат, в
сущности говоря, проистекает не от влечения к подражанию,
а от других присущих детям недостатков, которые про-
являются в подражательных играх. Поэтому надо
воспрепятствовать развитию недостатков, извращающих
влечение к подражанию, а не ограничивать свободу
ребенка и его пристрастие к подражанию. Нужно всеми
средствами добиваться того, чтобы игра происходила
вполне свободно. Где еще мы можем так узнать детей,
как в процессе игры? Если мы с ними здесь не
ознакомимся, не будем хорошо их знать, то не сможем
добиться, чтобы они были вполне здоровы. .Итак, несомненно,
лучше устранить источники зла, которые иногда
вызывают гримасничанье и неприличное поведение,
допускаемые детьми во время игры, чего можно достигнуть,
воспитывая у них подлинную скромность и уважение
ко всем людям, чем уделять излишнее внимание
детским глупостям, гримасам и передразниваниям.
Последнее могло бы только помешать их игре и оттолкнуть
детей от нас. Нужно добиться того, чтобы зло, столь
часто скрывающееся за этими глупостями, отпало само
собой вследствие внутреннего облагораживания ума и
сердца.
Это общее облагораживание является вместе с тем
настоящим средством установления надлежащих
границ легкомыслию, с которым молодежь слепо следует
своим первым влечениям; ибо сама по себе склонность
следовать своим влечениям является истинным воспи-
264

танием, осуществляемым природой. Дурное здесь
является, главным образом, следствием условности, и,
хотя мы должны воспитывать наших детей сообразно этим
условным отношениям, нам не следует слишком
подавлять голос природы. Спешить с облагораживанием ума
и сердца, чтобы обуздать склонность детей следовать
своим влечениям, направлять эти влечения посредством
перевеса высших внутренних сил,— вот путь, следуя
которому вы добьетесь того, что ваши дети не утратят
своих лучших сил и в то же время достигнут цели —
порядка и гибкости, которые столь необходимы людям.
Подавление наклонностей без внутреннего ощущения
высших обязанностей и конечных целей приводит к
формированию угнетенных и пассивных людей, лишенных
свободного разума и внутренних сил, не имеющих
собственной цели и устремлений, и это—страшное бедствие,
которое столь часто навлекает плохая школа на детей
с лучшими наклонностями.
Дорогой господин Петерсен! Примите эту точку
зрения в качестве одного из первейших правил воспитания,
особенно в отношении мальчиков!
Дорогой господин Петерсен! Сегодня я должен
прервать на этом свой ответ. Вскоре я отвечу вам на
остальную часть письма. Благодарю Вас за замечания и
убедительно прошу возможно подробнее писать о Ваших
детях.
Обнимаю Вас и остаюсь Вашим другом и
покорнейшим слугой
Песталоцци.
Нейенгоф, 24 апреля 1782 г.
Дорогой г. Петерсен!
Очень признателен Вам за дружеские чувства,
выраженные в Вашем письме, а также за ту любезность и
теплоту, с которой Вы отнеслись ко мне в Базеле. Мне
искренне хотелось бы иметь возможность когда-нибудь
ответить Вам тем же. Бесконечно благодарен Вам за то,
что Вы согласны предоставить мне возможность глубоко
изучить Ваших милых малюток, и до конца жизни буду
Вам за это обязан *.
265

Дорогой г. Петерсен, я отнюдь не претендую на то,
что смогу сообщать Вам замечания, которые будут для
Вас поучительными; наоборот, на этот раз обращаюсь
к Вам с единственной целью — узнать от Вас то, что мне
хотелось бы изучить. Поэтому, по уговору, отбросим
всякие комплименты. Вы знаете мою цель, а я благодарю
Вас за любезное желание помочь мне достигнуть ее.
Поэтому с полной откровенностью перехожу к
изложению своей просьбы.
Основные способности и задатки людей вступают
друг с другом в настолько тонко разнообразные
сочетания, что ни одно из общеупотребляемых слов —
«рассудок», «ум», «проницательность» и т. д.— не соответствует
сколько-нибудь четкому понятию. Все наши задатки
присущи нам лишь постольку, поскольку они являются
неотъемлемой частью всего нашего характера в целом.
Следовательно, для того чтобы составить себе точное и
правильное представление о человеке, необходимо
наблюдать, как он себя ведет в такие моменты и при такой
ситуации, когда его задатки резко выявляются в
явственной связи со всей его натурой.
Дорогой г. Петерсен, индивидуум во всех своих
частностях является единичным и неповторимым. Ум одного
человека столь же отличен от ума другого человека,
как лоб одного отличается от другого. Поэтому человек,
который на расстоянии хочет изучать людей, должен
обращать внимание на те или иные детали; иначе он
будет введен в заблуждение и получит лишь настолько
общие представления, что на основе их не сможет
получить сколько-нибудь прочных и надежных знаний.
Исходя из этих соображений, я имею смелость
обратиться к Вам со следующей просьбой.
И мне и Вам было бы приятно и важно как можно
скорее и точнее изучить задатки наших дорогих детей и
прийти к каким-то определенным выводам. Поэтому я
просил бы Вас, с согласия родителей детей, записывать
вкратце все ответы детей, которые покажутся Вам
характерными, все черты, которые освещают ту или иную
их характерную особенность, в той последовательности,
как Вы их постепенно наблюдаете, а затем пересылать
мне Ваши замечания. Необходимо глубоко наблюдать
за человеком, если хочешь полностью узнать его. То же
266

самое, несомненно, относится и к ребенку. И,
безусловно, достижения науки о человеке полностью зависят от
тщательного изучения тех людей, с которыми мы
непосредственно соприкасаемся.
Простите мне мою смелость, дорогой г. Петерсен, и
не откажите в удовольствии время от времени
обмениваться с Вами мыслями о Ваших милых воспитанниках.
Уверяю Вас, что ничем Вы не сможете доставить мне
большего в жизни удовольствия.
Желаю Вам всего хорошего. Искренне преданный
Вам
Песталоцци.
6 мая 1782 г.
Дорогой г. Петерсен!
Я очень рад, что Вы так охотно согласились
сообщать мне об интересных мелких особенностях в
характере Ваших милых деток.
Разрешите мне пока побеседовать с Вами на темы о
воспитании и поделиться своими соображениями о том,
что мне кажется наиболее важным в воспитании
любимого ребенка, с той непосредственностью, с которой об
этом может говорить человек, который был больше
отцом, чем воспитателем.
Дорогой г. Петерсен, наиболее серьезный
недостаток современного воспитания, несомненно, следующий:
от детей требуют слишком многого, и притом таких
вещей, которые обладают лишь мнимой ценностью, а на
самом деле не имеют никакого значения. Самое
важное — это научить детей владеть своими чувствами и
внедрить в их души способность безошибочно
воспринимать истину.
Измерения и оценка расстояний и отношений,
которые можно проделать с помощью бумаги и в саду,—
вот простейший способ умственного упражнения для
детей, который устраняет опасность навязывания им
посторонних мнений. Дорогой г. Петерсен, разрежьте
Вашему мальчику бумагу на куски неравной величины и
с неравными углами, но таким образом, чтобы с
помощью наметанного глаза можно было все эти куски
267

вновь собрать и соединить в одно целое,— и Вы
заставите его больше поработать головой и лучше разовьете
рассудок, чем применяя большинство обычных
многословных упражнений, при помощи которых наш
книжный век хочет добиться от молодежи, я бы сказал
противоестественно, скороспелых плодов, что, несмотря на
обильное цветение, в основном всегда кончается
неудачей.
Дорогой г. Петерсен, такое преждевременное
подстегивание делает людей несчастными и слабыми;
природа и правильное воспитание требуют созревания.
Ребенок должен подчиняться наставнице-природе. Она
постоянно видоизменяется, это правда, но она
использует бесконечно разнообразные приемы соответственно
случаям и обстоятельствам окружающей нас жизни и
формирует наши понятия путем простого показа всего
того, что нас окружает. Она указывает нам
тысячекратно и самыми разнообразными способами, требует ли она
от нас какого-либо суждения.
И вот такая отсрочка суждений, до тех пор пока мы
достаточно не увидим и не услышим, когда мы
вынуждены говорить и судить, так сказать, от полноты нашего
убеждения, и является поистине самым существенным
моментом в воспитании у человека вдумчивости и
истинной мудрости.
Дорогой г. Петерсен, я знаю, что ребенок, которого
воспитывают таким образом, не вызывает
преждевременных восторгов у кумушек и предсказателей; но его
спокойным созреванием всегда будут довольны
внимательные родители, которые заботятся об истинном благе
своих детей и думают об их дальнейшем будущем.
Нет большего несчастья для человека, чем когда его
с ранних лет приучают к скороспелым суждениям и
поспешной поверхностности в рассмотрении тех предметов,
которые заслуживают длительного внимания. И это
несчастье так часто случается с детьми потому, что мы
приучаем их к устным ответам, при выслушивании
которых забываем, что дети не владеют понятиями о тех
вещах, о которых говорят. Наиболее явственно я
наблюдал это у моего сына на примере чисел. Мне стоило
чрезвычайного труда заставить его понять реальное
значение различия между числами 2 и 3, так как в его
мозгу присутствовали лишь слова два и три, которые для
268

пего ничего не означали. Человек научается, считать в
тысячу раз правильнее, если он сначала поймет
реальные различия чисел на предметах, чем когда различе,-
нию чисел его учат путем заучивания наизусть таблицы
умножения до того, как он сам увидит и поймет
реальное различие этих отношений на предметах.
И так обстоит дело во всем. Там, где слова и
суждения предшествуют рассуждению и созерцанию,
рассуждение и свободное созерцание даются с вдвое большим
трудом.
Дорогой г. Петерсен, я, может быть, наскучил Вам
своей болтовней, но я был бы очень рад, если бы Вам
понравилось часто разговаривать со мной на подобные
темы. Я глубоко сочувствую Вашему намерению и готов
от всего сердца сделать все возможное для того, чтобы
Ваши усилия увенчались успехом. А поэтому, дорогой
г. Петерсен, Вы, надеюсь, простите ради моих добрых
побуждений мою навязчивость, которая иначе была бы,
возможно, более чем излишней. Но я знаю, что Вы
доставите мне радость и будете много и часто писать о том,
что делают Ваши дорогие воспитанники и как они под
Вашим руководством идут навстречу тому
благородному назначению, которое способен выполнить человек в
божьем мире, если только, к несчастью, его не совлекут
со свойственных ему истинных высот в пустые бездны.
Очень благодарен Вам за Вашу внимательность в
отношении «Страсбургского вестника». Я его прочитал.
Получил «Европейский курьер» * и скоро в целости
отошлю его г. Батье.
Желаю Вам всего наилучшего. Имею честь выразить
искреннейшую мою преданность Вам, дорогой г.
Петерсен.
Ваш покорный слуга
Песталоцц.
Октябрь 1782. г. *
Дорогой господин Петерсен!
Я уже давно уехал из Базеля, но все еще Вам не
писал и не поблагодарил Вас за всю ту любовь и дружбу,
с которыми Вы относились ко мне во время моего
продолжительного пребывания там. Это нехорошо с моей
269

стороны, но Вы простите меня, если выслушаете: со
времени моего приезда сюда у меня не было и часу
свободного, я все время нахожусь в водовороте цюрихских
поездок и хлопот, которые мешают мне выполнить сотню
других дел, которые мне хотелось бы выполнить. Теперь,
дорогой господин Петерсен, я надеюсь, Вы не взыщете с
меня за мою небрежность и невежливость и будете
продолжать посылать мне сведения о своих воспитанниках:
Вы оказываете мне этим любезность, за которую Вам
вовек буду благодарен. Жакели тоже тронут тем, что
Вы сохранили о нас добрую память и, уверяю Вас, так
же, как и я, часто о Вас вспоминает.
В последнем письме Вы отмечаете разницу между
спокойной, тихой, созерцательной внимательностью
Феликса и небрежным равнодушием, с которым Гертруда
не обращает внимания на тысячи встречающихся ей
вещей. Мне это также часто бросалось в глаза. Мне
кажется, что у Феликса более развитый ум: ему уже больше
приходилось сравнивать, он замечает больше различий
между вещами; благодаря внимательному наблюдению
он обладает более глубокими знаниями о вещах,
поэтому больше применяет свои духовные способности.
Напротив, у девочки представления о вещах значительно
менее яркие, так как она была менее внимательна;
поэтому она интересуется меньшим количеством
предметов; в ней в тысячу раз больше детского, чем в Феликсе.
Из этого наблюдения следует, что необходимо
возбуждать внимание Гертруды яркостью отдельных
предметов, нужно вызывать ее интерес силой каждого
отдельного образа, который ей приходится рассматривать или
умственно воспринимать. Ее всегда нужно направлять на
восприятие предмета в целом, между тем как Феликс
будет рассматривать одну за другой все части предмета,
взяв его в руки и поворачивая во все стороны.
Обе эти основы мироощущения сами по себе вполне
хороши, если только их правильно развивать.
Мужская мудрость и женское прилежание являются
дальнейшим развитием этих основ. Гертруда сотни и
тысячи раз в жизни окажется неудовлетворенной, так
как она хочет слишком многого, чтобы получить что-
либо ее удовлетворяющее. Поэтому пустоту книжной
науки, которая никогда не дает ей удовлетворения, ей
должна заменить прилежная работа. Работа должна за-
270

полнять ее время, захватывать ее внимание и
противодействовать порывам ее воображения. Заставить ее
прилежно вязать и научить другим разнообразным и весьма
искусным работам — вот лучший способ добиться от нее
внимания на уроках и ввести в рамки ту неудержимую
порывистость, с которой Вы иначе не сможете
справиться ни духовным убеждением, ни житейскими
доводами.
Словесным преподаванием у нее мало чего
добьешься. Ей необходимы вещи, которые, воздействуя на
органы чувств, создадут у нее то впечатление, которое
хотели вызвать в ее сознании путем обучения. Для меня это
стало ясным, когда я занимался с ней. Мне
потребовалось мобилизовать всю свою живость, чтобы описать ей
предметы так, чтобы ей нравилось их в таком виде себе
представлять. И когда мне это удавалось, она с
жадностью ловила мои слова. Ей нужно, чтобы немногими,
краткими, образными словами ей так обрисовали
предмет, чтобы он как бы встал у нее перед глазами. Тогда
она его воспримет и освоит с той любознательностью,
которая поглотит все, если только оно сможет быть
преподнесено ей правильно приготовленным. Но это при
условии, что ее зрение и слух будут удовлетворены в не
меньшей степени, чем ее ум (Kopf). Я говорил громко,
заставлял и ее громко говорить; делал движения
головой и руками для того, чтобы ярче выразить образ, о
котором говорил. Она делала то же самое, и ей не было
скучно.
Дорогой господин Петерсен! Поскольку я Вас знаю,
Вам нужно бесконечно больше готовиться к своим
занятиям с девочкой, чем к тому, чему Вы хотите научить
Феликса.
Никогда не готовьте для нее слишком большой
материал! С любовью вникайте в тот предмет, на котором
Вы хотите сосредоточить ее внимание в течение данного
урока, представляйте его себе непосредственно перед
глазами и применяйте при его описании всю живость
выражения, на которую Вы способны. Затем для того,
чтобы слишком большая оживленность рассказа не
произвела нежелательного впечатления на девочку,
заставьте ее в значительно большем объеме выполнять чисто
механическую работу, не прерывая ее без крайней
необходимости до тех пор, пока девочка не придет в равно-
271

весне. Этим способом Вы подвинете Гертруду дальше,
чем какими бы то ни было лучшими и самыми
правильными словесными объяснениями.
Напротив, Феликсу Вы можете с успехом давать
объяснение за объяснением. Он обладает
соответствующими способностями, и его следует приучать к тому,
чтобы он проникал в самую глубину изучаемого
предмета, рассматривал его спокойно и медленно со. всех
сторон, не увлекаясь им сразу. Его следует научить
умению, невзирая на окружающий шум, спокойно
взвешивать и испытывать внутреннюю сущность предметов. Его
нужно научить сомневаться, не торопиться с
заключением, не выдавать за истину свои суждения о
разнообразнейших вещах. Все, что приучает его ум вникать в.
содержание, не обращая внимание на внешнюю
видимость, все, что приучает его вычислять, все, что учит его
вычленять, делить, находить различия,— все это
правильно развивает его соответственно его задаткам и его
назначению.
Дражайший господин Петерсен! Прошу Вас при
любых занятиях с этим ребенком никогда не упускать из
виду данной установки; эта внимательность позволит
Вам воздействовать на нашего дорогого Феликса таким
способом, который обеспечит Вам решающий успех.
Вы пишете, что внимание Феликса ослабевает через
полчаса; значит, следует делать перерывы. Когда он
утомляется, давайте ему, по Вашему усмотрению,
несколько минут отдыха в награду за хорошо
использованное время на уроке или перемените характер работы.
При этом задайтесь постоянной целью постепенно
удлинять урок: сначала от получаса до трех четвертей часа,
а затем и до полного часа!
От легкомыслия и дерзостей, в которых проявляется
живость Гертрудочки, ее можно отучить также, только
давая ей твердые задания в работе и тем заставляя ее
обуздывать себя. Рассуждения по поводу отдельных ее
проступков не устранят основных причин подобных
явлений. Для того чтобы преодолеть излишние
проявления ее живости, которая и является причиной всех этих
отдельных происшествий, нужно учить ее упражняться
в терпении, преодолевать свои стремления, нужно
прививать ей необходимые навыки и приучать к тому,
чтобы она тщательно и часто наблюдала, как принято в об-
272

ществе вести себя по отношению к другим людям. Сюда
же относится и Ваше намерение со всей серьезностью и
строгостью заставить Гертрудочку быть внимательной и
тихо вести себя в церкви. Перенесите этот принцип на
остальное и приучайте ее со всей серьезностью и
строгостью к тому, чтобы все, что она обязана делать,
выполняла хорошо, прилично, целесообразно и, поскольку
это в ее силах, безукоризненно. Эти навыки принесут
ребенку больше пользы, чем какое бы то ни было
количество сведений, преподнесенных ей словесным
путем.
По Вашим наблюдениям, Феликс всегда ошибается
во время счета при переходе от тридцати девяти к
сорока, от сорока девяти к пятидесяти и т. д. Мне кажется,
это объясняется отсутствием у него четкого
представления об отношении между единицей и десятком. Для
того чтобы он перестал делать эту ошибку, по моему
мнению, достаточно будет добиться, чтобы он ясно
осознал, что сорок следует за тридцатью и пятьдесят — за
сорока так же, как четыре — за тремя и пять — за
четырьмя. Поэтому, когда он досчитал до тридцати, он
должен подумать: четыре следует за тремя,
следовательно, сорок — за тридцатью девятью. Вам это понятно без
дальнейших объяснений. Вообще я повторяю: пускай он
сначала поймет числа на предметах, которые у него
находятся перед глазами и которые он считает, а
потом уже требуйте от него отвлеченного их
употребления.
Я недавно написал Вашим малышам и хотел бы,
чтобы Вы их побудили к тому, чтобы они мне сами с охотой
отвечали и раза два в неделю по-своему рассказывали
мне, что с ними за это время произошло. Вы могли бы
при этом иногда рассказывать им, что Вы мне о них
пишете, и записывать, как они будут оправдываться в
своих проступках, то есть вообще какой поворот они
постараются дать тем темам, на которые Вы хотели
направить их внимание. Потом Вы можете прочитать им
записанное. Поверьте мне, дорогой господин Петерсен,
что такая работа, если бы она была продолжена, могла
иметь очень важное значение для детей, и будьте
уверены, что я буду отвечать на детские письма подробнее,
с большим толком и точностью, чем на самые ученые
письма на свете. Прошу Вас, дорогой господин Петерсен,
18 И. Г. Песталоцци , т. i 273

своей любезной помощью обеспечить мне это
удовольствие.
Кланяйтесь от меня дорогим деткам и скажите им,
как я мечтаю получить от них ответ!
Благодарю Вас за то, что Вы любезно сообщили мне
отзыв господина Швейгхаузера * на мой еженедельник.
Что правда, то правда — мне трудно приходится с
печатанием и корректурой этой газеты. По многим
соображениям я хочу прекратить ее издание в этом году;
небольшой тираж...
Нейенгоф, 18 января 1783 г.
Дорогой г. Петерсен!
Согласно нашему уговору, излагаю Вам в этом
письме наиболее существенные из моих соображений
(отнюдь для Вас не обязательных) относительно того,
как можно ежедневно единообразно отмечать основные
воспитательные моменты и вести очень простую сводную
таблицу этих ежедневных наблюдений.
Надеюсь, Вы согласитесь, что я старался избежать
всякой растянутости, многословия и излишней писанины
и старался обозначить очень простыми знаками те
ответы и положения, которым при хорошем
воспитании необходимо повседневно уделять настойчивое
внимание.
. Для достижения поставленной перед нами цели, мне
кажется, совершенно необходимо следующее.
Во-первых, дневник, который во время преподавания
Вы всегда должны иметь под рукой. В нем следует
кратко отмечать, какой материал изучается, какие основные
понятия развиваются и упоминаются, на что обращалось
особенное внимание. По каждому предмету: 1)
ежедневно делаются пометки о прилежании или небрежности;
2) отмечаются происшедшие в течение дня случаи,
которые показывают характер детей в хорошем или
плохом свете; 3) отмечаются важные происшествия,
состояние здоровья, заболевания, дни, когда произошли
особенно радостные или горестные события; 4) наблюдения
родителей над поведением детей в свободное от занятий
время также используются и заносятся в дневник.
274

Во-вторых, я считаю полезным каждое утро, когда
дети приходят на занятия, разъяснять им в кратких сло^
вах важность их повседневных обязанностей и основные
задачи воспитания, внушать, что каждый вечер им
придется давать точный и тщательный отчет за день. В
приложении № 1 я в нескольких строчках набросал ту
примерную форму, в которой, как мне кажется,
приличествовало бы проводить это первое утреннее
упражнение *.
В-третьих, мне кажется совершенно необходимым
регулярно каждый вечер обсуждать с детьми во всех
подробностях результат дня с точки зрения выполнения
ими своих разносторонних обязанностей. В приложении
№ 2 я выработал для этой цели двенадцать вопросов,
на которые, по моему мнению, оба ребенка должны
каждый вечер давать точные ответы. Однако, для того
чтобы этот дневник не приобрел неприятно-монотонного
характера, я попытался обозначить эти ежедневные
ответы определенными знаками и свести их в
определенные рубрики в простой таблице, как это сделано в
приложении № 3 *.
При чтении приложения № 2 Вы увидите, что
двенадцати номерам вопросов соответствует столько же
рубрик в таблице и что на одном листе могут быть
отмечены ответы на все двенадцать вопросов за целый месяц.
Таким образом, по каждому разделу, по которому
даются ответы, можно подвести арифметический итог и с
достоверностью измерить нарастание как хорошего, так и
недостатков. Поэтому ни по одному предмету из этих
разделов мы не будем долго находиться в заблуждении.
Мне кажется, Вы так же, как и я, понимаете всю
важность такой уверенности.
Каждый месяц нужно изготовлять новые таблицы, и
притом две — для каждого ребенка отдельно. По
окончании месяца заполненные таблицы, так же как и
дневник и другие соответствующие записи, должны
прятаться и тщательно сохраняться.
Повседневные наблюдения в отношении поведения
детей, которые с различной целью будут делать и
сообщать Вам господин и госпожа Батье, необходимо
тщательно заносить в дневник и рядом всегда оставлять
свободное место для случайных добавлений. Дело в
том, что самое главное в действительно тщательном
18*
275

воспитании — это употреблять все средства для того,
чтобы постоянно сохранять правильное представление
об истинном состоянии детей и всесторонне, тщательно
охранять этот фундамент воспитания.
Дорогой г. Петерсен, благодарю Вас за все вновь
проявленные доказательства Вашего дружеского
расположения и прошу Вас и в дальнейшем сохранить ко мне
дружбу и любовь. Простите меня за смелость, с которой
я раскрываю перед Вами свои мысли о плане воспитания,
который мне кажется наиболее подходящим для детей
моего друга!
Надеюсь, друг мой, что Вы сообщите мне свое
мнение и свои соображения по поводу прилагаемых мною
материалов с той откровенностью и доверием, которые
так нужны в любых поисках добра, и мы условимся
друг с другом, что каждый из нас будет наилучшими
возможными для него путями пытаться добиться той
цели, к которой мы оба стремимся.
Поцелуйте от меня Ваших дорогих воспитанников и
моего Жакели * и примите уверение в искренней дружбе
от преданного Вам
Песталоцци.
Приложение 1
Дорогие дети! Совершенно необходимо, чтобы вам ежедневно
серьезно внушали, каковы ваши основные обязанности по
отношению к богу, самим себе и другим людям. По приказанию ваших
дорогих родителей вы каждый вечер должны будете давать мне
ясный и точный отчет в том, что из своих обязанностей перед богом
и людьми вы за данный день выполнили и что не выполнили.
Поэтому с сегодняшнего дня ежедневно размышляйте о
следующих, чрезвычайно важных для вас вещах.
1. Все хорошее, чем вы обладаете, дал вам господь небесный,
и все те люди, которые не вспоминают постоянно с любовью и
благодарностью бога и отца человечества, не могут быть счастливы;
никогда у них на сердце не будет мира и спокойствия, веселия и
удовлетворения, а без этого все люди бывают несчастны.
2. Если вы ежедневно будете выражать свою благодарность
родителям тем, что охотно и с радостью будете их слушаться, это
даст вам счастье, как преходящее, так и вечное.
3. Вы должны проявлять ко всем людям любовь, услужливость
и благодарность.
4. Вы должны быть внимательны и прилежны при изучении всех
тех предметов, которым вас обучают.
5. Вы должны тщательно остерегаться всего того, что в будущем
может причинить вам вред и стыд.
276

6. Во всем, что вы говорите или делаете, вы должны проявлять
себя рассудительными, внимательными и добросовестными детьми,
которые ведут себя не как попало, как если бы они не получали
никакого руководства, а как дети, которые серьезно воспринимают
все то, что им говорят и чему их учат.
Приложение 2
Вопросы, на которые дети каждый вечер
должны отвечать и ответы на которые должны
заноситься в таблицу № 3.
Вопрос 1. Вспоминал ли ты сегодня бога и отца небесного
н старался ли ты помнить о его вездесущности, чтобы все твои
поступки были ему угодны?
Надо постепенно направлять ответы ребенка таким образом,
чтобы в конце концов получался один из следующих ответов:
я выполнял сегодня эту непременную свою обязанность тщательно,
или вяло и неполностью, или совсем не выполнял.
В таблице нужно привести ответ на этот вопрос в рубрике под
№ 1 в виде знака; знаки эти произвольные, но, чтобы они были
наиболее наглядны, можно во всех двенадцати графах применять
те же обозначения: © — выполнение обязанностей; Q — небрежное,
неполное выполнение; Н полное пренебрежение обязанностью и
наказуемое активное нарушение ее.
Вопрос 2. Слушался ли ты сегодня своих родителей и
учителей?
Следует поставить во второй графе таблицы знаки 0, G или
4- и, как и в первом случае, стараться направить внимание ребенка
на причину его проступка; причину эту следует тут же занести в
дневник.
Вопрос 3. Проявлял ли ты свою любовь к сестрам и братьям,
когда у тебя был на то случай, и так ли ты вел себя во всех
мелочах по отношению к ним, чтобы можно было заключить, что ты
всячески стараешься сохранить их любовь и расположение?
Вопрос 4. Был ли ты сегодня приветливым, ласковым и
благодарным по отношению к слугам твоих родителей, которые, по их
приказанию, во многих отношениях стараются сделать твою жизнь
светлой и приятной?
День, когда ребенок своим поведением проявил свою любовь
к братьям и сестрам, а также вел себя со слугами скромно и мягко,
относился к ним с благодарностью, следует отметить знаком О под
№ 3 и 4; день, 'когда он беспечно не уделял внимания этим своим
обязанностям, следует отметить знаком 'С ; день, когда ребенок
словом или делом обидел кого-либо из братьев и сестер, из слуг или
других людей—знаком + . Кроме того, такие поступки, так же как
и поступки, выражающие сердечность и любовь к людям, следует
записывать в дневник.
Вопрос 5. Хорошо ли ты сегодня учился?
Ответ нужно отметить в таблице под № 5 знаками ©, £ .
пли +, выяснить причины и действовать так, как указано под № 1
или № 2 и т. д.
277

Вопрос 6. Как обстояло сегодня дело с чтением?
Ответ заносится знаками ©, (• или + под № 6, как и
выше, и т. д.
Вопрос 7. Как обстояло дело с письмом?
Опять-таки отметить в таблице знаками 0, (• или +. Все
письменные работы должны быть пронумерованы и храниться в
хронологическом порядке.
Вопрос 8. Как обстояло дело с арифметикой?
Ответы должны помечаться, как указано выше, под № 8.
Вопрос 9. Точно ли ты выполнял все во время занятий, не
отвлекался ли ты от того, что тебе было предписано или
разрешено делать в данный час?
Вопрос 10. Проявил ли ты сегодня в твоих занятиях то
терпение, усилие и выдержку, без которых в мире ничему достойному
не научишься и достойным человеком не станешь?
Ответы на оба эти вопроса помечаются в таблицах знаками 0,
G и + под № 9 и 10.
Вопрос 11. Не совершил ли ты сегодня какого-нибудь
поступка, о котором ты знал, что тебе за него должно быть стыдно перед
богом, родителями, братьями и сестрами, другими людьми или самим
собою?
На этот вопрос могут быть только два ответа: положительный
или отрицательный. Отрицательный отмечается в таблице
знаком 0, положительный — знаком +. Во всех случдях, когда
ставится знак +, следует записывать в дневнике такой поступок ребенка,
который он сам считает неправильным или стыдным.
Вопрос 12. Получил ли ты сегодня в какой-нибудь области
что-либо, за что ты хотел бы особенно поблагодарить бога и тех,
которые тобой руководят?
Здесь каждый день нужно показывать ребенку, насколько более
важным для него мог бы быть этот день и насколько больше
пользы он мог бы извлечь из всего, если бы он выказал большее
прилежание и внимание к тому, чему ему следовало учиться. Под № 12
ставятся знаки 0 или -К
Вопросы 13, 14, 15, 16. Эти графы в. таблице не заполняются
и остаются в резерве на случай, если возникнут новые вопросы,
ответы на которые также должны отмечаться в таблице
вышеуказанными знаками.
Примечание к употреблению таблиц. Во всех
случаях, когда по какому-нибудь вопросу имеется замечание в
дневнике, рядом со знаком©, G или •%• помечается также страница
дневника, на которой имеется запись, например:
или
или
278

/ февраля 1783 г.
Дорогой господин Петерсен!
Благодарю Вас за то, что Вы вкладываете столько
труда в воспитание Жакели, и за сведения о нем. Прошу
Вас, однако, как о величайшем одолжении — никогда не
скрывать от меня его неправильных поступков. По
моему мнению, наиболее важная часть воспитания
заключается в том, чтобы предупреждать возникновение
недостатков и не допускать их развития; и мне кажется,
что только в тех случаях, когда эта .часть воспитания
поставлена правильно, вторая часть, а именно обучение,
может дать хорошие результаты.
Я с нетерпением ожидаю Ваших писем и надеюсь, что
Вы с откровенностью сообщите мне свои соображения
по поводу того метода и порядка, которые я имею
смелость рекомендовать в отношении воспитания
подопечных Вам детей.
Надеюсь, Вы присоединитесь к моему мнению, что
трудно только начало, а дальнейшее осуществление
плана, напротив, не представляет трудностей.
Пожалуйста, напишите мне об этом не откладывая,
определенно и откровенно.
Прошу Вас сохранить дружеское ко мне
расположение и остаюсь преданный Вам
Песталоцци.
21 марта 1783 г.
Дорогой г. Петерсен!
Простите, что так давно Вам не писал: хотел
сначала продумать Ваши таблицы и Ваш дневник. Я глубоко
благодарен Вам за приложенный Вами труд. Чем
больше я продумываю содержание этих материалов, тем
более несомненным становится для меня, что они должны
ярко осветить нам те различные моменты, на которых
Вы должны заострить внимание в процессе воспитания.
В этом месяце мне особенно бросилось в глаза
следующее.
1. О Феликсе десять раз записано, что он побил
Гертруду. Я должен признаться, что меня это
обстоятельство очень озадачивает, и я прошу Вас написать мне,
279

прибегает ли он к подобному насилию в тех случаях,
когда она его не очень раздражает. Я давно заметил
силу, которая выражается во всех поступках этого
ребенка. Я надеюсь, что, совершая насилие, он не совсем
теряет благородство, и очень хочу знать, дерется ли он
и не будучи сильно обижен. Во всяком случае,
необходимо предотвратить повторение таких фактов, и я
считаю одной из своих важнейших задач следить из месяца
в месяц, сокращается ли их число. Необходимо,
насколько возможно, избегать тех обстоятельств, которые
вызывают у него такие вспышки, и вместе с тем постоянно
приучать его к послушанию; когда он находится в
спокойном состоянии, нужло научить его обуздывать себя,
если же он находится в состоянии возбуждения и
вспыльчивости, необходимо мягко отвлечь его, в моменты
вспыльчивости обращаться с ним как можно бережнее,
чтобы привычка применять насилие не укоренилась. То,
как он себя вел по отношению к Гертруде во время
игры *, а также в том случае, когда Жакели обвиняет
Гертруду, показывает, что у него нет затаенной
неприязни по отношению к своей сестре, что все это мгновенные
вспышки. Поэтому не следует его строго за них
наказывать, иначе легко может случиться, что переменится
природа этих проявлений и возникнет враждебность к
Гертруде. В отношении рубрики № 1 трудно ожидать
лучшего от его возраста. Число случаев неуслужливости по
рубрике № 3 велико; я прошу Вас обратить серьезное
внимание на ее причины.
Поведение по отношению к слугам (графа 4)
является одним из лучших показателей, по которым можно
правильно судить о характере детей. Зачатки
высокомерия, дерзости, несправедливости и других
недостатков раньше всего проявляются в этой связи. Но мне
кажется, что это находится несколько вне Вашего поля
зрения и, может быть, поэтому Вы и не заполняли эту
рубрику с 19-го числа.
Меня радуют прекрасные результаты по графе № 8.
Я этого и ожидал от мальчика и повторяю то, что я Вам
уже сказал в Базеле: арифметика является
фундаментом, на котором строится способность правильно
воспринимать действительность, и создает основу для развития
ума и сообразительности в отношении практических
вопросов. Не торопитесь ни с одной из преподаваемых
280

Вами областей знания так, как с закладкой этого
фундамента *.
Согласно рубрикам 10—13 очень сильны проявления
нетерпения и вспыльчивости. Повторяю: удовлетворить
желание, поскольку это возможно, успокоить, где только
можно, и постоянно приучать к строгому послушанию —
вот установки (Gesichtspunkte), при помощи которых
следует добиваться устранения этого зла.
Отмеченный Вами 26-го числа эпизод, когда он ни за
что не хотел допустить, чтобы Вы что-нибудь
написали в его поздравительном письме матери по случаю ее
дня рождения, опять-таки чрезвычайно для него
характерен.
Ваш дневник, поскольку в нем будут занесены столь
выделяющиеся черты характера и детальные
обстоятельства их проявления, когда-нибудь станет для Вас
кладезем* ясных и надежных наблюдений над Вашими
питомцами, который неимоверно облегчит Вам руководство
ими в дальнейшие годы и придаст надежность и
уверенность Вашим мероприятиям.
2. В отношении Гертруды: бросающаяся в глаза
главная причина ее недостатков — это живость
характера. Нарушения приличия, неосторожность, даже
обжорство и ложь — все это нужно рассматривать только
как следствия живости характера. Поэтому, если Вы
будете постепенно умерять ее живость, заставляя
девочку соблюдать порядок, много работать, предлагать ей
спокойные, а не дикие развлечения, Вы гораздо
большего добьетесь в исправлении ее недостатков, чем если Вы
будете сурово наказывать ее за отдельные проявления
беспорядочности, неосторожности, лжи и обжорства.
Частые обидные наказания могут привести к тому, что
этот недостаток станет значительно серьезнее по
существу, даже если они и приостановят отдельные его
проявления; и избави нас боже от того, чтобы Гертруда
научилась притворяться. Лучше пускай уж будет еще
десять разорванных передников и еще лишних полгода
придется с ней понянчиться, но нужно награждать и
хвалить ее за рассудительность, порядок, внимательность,
воспитанность и спокойное поведение, выражать ей свою
радость каждый день, когда ей удастся умерить свою
живость, и она будет веселой и радостной, но без диких
проявлений.
281

Очень важно для Гертруды, чтобы игры детей
становились все более спокойными и не мешали поставленной
цели — привить ей спокойствие и рассудительность.
Скажите мне, дорогой мой, как ведет себя Гертруда
в тех случаях, когда Феликс ее бьет?
Анализ рубрик таблицы у Гертруды ясно показывает
связь всех ее недостатков с живостью характера; и
вообще прошу Вас обратить внимание детей на взаимосвязь
их недостатков, которая явственно видна из таблицы.
В те дни, когда стоят хорошие отметки за
прилежание и послушание, редко отмечаются отдельные
проступки. Вообще, в те дни, когда дети старались проявить
какую-нибудь одну добродетель, все остальные
добродетели являлись как бы сами собой, а все пороки
отступали. Поэтому для воспитания детей чрезвычайно
важно, чтобы каждый день перед ними ставилась задача
рассматривать все свои поступки с определенной
основной точки зрения, что поможет им избежать малейших
отклонений от истинного пути. Основная точка зрения,
с которой детей ежедневно следует заставлять
оценивать свои поступки, не должна всегда оставаться одной
и той же: такая односторонность противоречит природе
детей, которых следует привлекать ко всему
прекрасному, благородному и доброму. Установка эта должна
меняться в зависимости от обстоятельств: то во главу угла
ставится любовь и благодарность к богу, то любовь и
благодарность к родителям, то радость и удовольствие,
которое доставляет работа,— одним словом, в
зависимости от момента и обстоятельств и в зависимости от
того, какая из этих установок в данном конкретном
случае, по Вашему мнению, лучше всего может
воздействовать на ребенка, необходимо ярко представить перед
взором детей все те точки зрения, которые больше всего
способствуют выработке правильного и степенного
образа жизни, и использовать их так, чтобы каждый день
проходил под знаком одной из них. Знание характера
ребенка и данные практического опыта, показывающие,
насколько та или иная установка воздействует на
ребенка, должны помочь учителю точнее определить, какой
из этих установок он должен отдать предпочтение, какую
применять чаще других.
Дорогой мой, я нашел в Ваших таблицах различные
282

данные о Жакели и сердечно благодарю Вас за те ука«
зания о нем, которые Вы мне этим даете. Прошу Вас
сказать Жакели, что, по данным Вашего дневника, он
неоднократно показал себя непрошеным болтуном и
ябедником в отношении остальных ребят, что я не вижу
с его стороны по отношению к ним ни следа
услужливости, внимательности и уступчивости и что меня эти
обстоятельства очень огорчают. Скажите ему, что от
мальчика в его возрасте следовало бы ожидать, чтобы
он путем уступчивости и внимательности старался
завоевать и действительно добился бы доверия и дружбы
этих детей, и что я надеюсь, что он в отношениях к ним
не углубит еще больше тех недостатков, которые нас
так огорчают. Серьезно благодарю Вас за все то
внимание и любовь, которые Вы ему оказываете, и прошу
прощения за то, что он доставляет Вам столько
беспокойства и, возможно, часто еще будет мешать Вам в
исполнении Ваших основных обязанностей.
Я должен еще спросить Вас о следующем: я не
знаком со знаком § в Вашей таблице; скажите мне,, что он
означает? Кроме того, я не понимаю в Вашем дневнике
следующих слов: «Es ließ sich einfach abhören, eh es sie
könte». Что это означает? *
Простите, что еще не посылаю Вам обратно дневник
и таблицы. Моя дорогая жена, которая просит передать
Вам привет и глубокую благодарность за то, что Вам
приходится возиться с Жакели, перепишет мне их, с тем
чтобы в будущем я мог их всегда иметь для сравнений.
Желаю Вам всего хорошего. Прошу Вас всегда
считать меня своим искренним другом и преданным слугой
Песталоцц.
Передайте сердечный привет Вашим дорогим
воспитанникам и скажите им от меня, что я прошу их простить
Жакели за причиненные им обиды, и объясните, что он,
конечно, не со зла это делает. Еще раз желаю Вам
счастья и всяческого благополучия.
4 мая 1783 г.
Дорогой господин Петерсен!
Я так долго не писал Вам, что у Вас имеются все
основания быть на меня за это в претензии. Но
прошедший месяц во всех отношениях прошел для меня в такой
283

сумятице, что Вы меня, наверное, простили бы, если
знали, как у меня мало было времени, но сам себя я за
это неохотно прощаю.
Благодарю Вас за Ваш дневник от марта месяца. Вы
все больше знакомите меня с характерами Ваших
милых малышей, а для меня мало есть вещей на свете,
которые доставляли бы мне больше удовольствия, чем
подробные сведения о том, как развиваются дети моего
друга,— их ум и сердце.
Не буду повторять Вам того, что я уже писал Вам
по поводу таких недостатков, как упрямство и живость,
проявления которых часто повторялись и в этом месяце.
Однако я наблюдаю, что, к моей радости, Феликс,
хотя он все еще часто кричит и дерется, становится
веселым и спокойным, как только он себя обуздает. Я
даже думаю, что, пожалуй, можно было бы попытаться в
тех случаях, когда такая вспышка у- Феликса бывает
не слишком острой и лишь мгновенной, отчитать его в
шутливой форме и со смехом. Учитывая характер
Феликса ,в целом, можно полагать, что это могло бы
подействовать на него лучше, чем серьезное, длительное
и потрясающее его наказание. Мне хотелось бы, чтобы
этого ребенка, по мере возможности, оберегали от
чересчур сильных потрясений; мне хотелось бы, по
возможности, охранить его душу, склонную к сильным и
длительным впечатлениям, и сохранить ее нежной и
спокойной. Это ребенок внутренне сильный и не легко
отказывающийся от своих убеждений, и я очень за него
опасаюсь, как бы частые наказания не вызвали
изменения его прямой натуры.
Гертруде, вследствие ее живости и поверхностности,
впечатления от наказаний, как мне думается,
значительно менее вредны. Представления о вещах, которые
необходимо прочно внедрить в ее ум и сердце, скоро
выветрятся, если не будет достигнута большая сила
впечатлений; и поэтому мне кажется, что развитие этих
детей требует очень больших различий в ряде
существенных моментов воспитания. Мне очень хотелось бы
знать, насколько это замечание совпадает с тем, что
Вам приходилось наблюдать.
То, как Гертруда просила за Феликса, и ее поведение
во время болезни бабушки снова в очень красивом свете
рисуют ее доброту. Ее недостатки, как я все более
284

убеждаюсь, связаны с ее темпераментом и являются
следствием ее естественной конституции. Тем труднее
их преодолеть; необходимо повседневно упорно
прививать ей противоположные навыки и употреблять
поменьше слов.
Особенно порадовал меня контраст между Феликсом
и Гертрудой за детским обедом. Я очень прошу Вас
записывать все случаи, когда Вы замечаете такую
большую разницу в впечатлениях, которые одна и та же
вещь производит на этих детей. Для меня также важно
то обстоятельство, что Феликс очень захотел пойти к
мальчику, а потом не нашел там ничего, что бы дало
ему длительное удовлетворение; важно и замечание
Гертруды, что мертвый мужчина в гробу столь же уродлив,
как его жилище. Дорогой господин Петерсен, такие
образные выражения и дословная передача Вами
собственных высказываний детей лучше позволяют мне
узнать детей, чем тысячи экзаменов и испытаний по
всем предметам их школьных занятий, и я Вам
искренне признателен за сообщение этих точных деталей. Вы
во многом правы, считая, что дети больше нуждаются в
указаниях при каждом данном конкретном случае, чем
в общих повседневных правилах поведения, так как им
не хватает общего духовного развития. Во всяком
случае, необходимо обеспечить руководство на каждый
данный случай, а общие повседневные правила поведения
возымеют свое действие лишь постепенно, по мере того
как будут развиваться представления детей о связи
между отдельными событиями дня и существом изложенных
в словах наставлений. Однако необходимо направлять
их внимание на то, как эти отдельные случаи подпадают
под то или иное общее правило. Мне кажется, что это
прекрасное средство приучать детей использовать свои
духовные способности в лучшем и самом полезном
направлении; одновременно будут систематизироваться и
закрепляться привитые детям понятия.
В дневнике я заметил некоторые факты, рисующие
Жакели в неприятном свете. Я очень признателен Вам
за эти искренние замечания, так необходимые мне для
его воспитания. Вообще от всей души благодарю Вас
за всю ту любовь, доброту и дружбу, с которой Вы
отнеслись к моему ребенку.
285

Простите, что на этот раз пишу так коротко.
Пришлите мне скорее материалы за последили месяц, и тогда я^
Вам скоро и подробно напишу.
Всего хорошего. Остаюсь преданный Вам от всего
сердца слуга и друг
Песталоцци.
2,9 июля 1783 г.
Дорогой г. Петерсен!
Я так давно Вам не писал, что сам себя за это
ругаю и прошу Вас меня извинить. Такие перерывы не
должны, однако, повторяться. Мы установим определенные
сроки нашей корреспонденции: каждый раз, когда я
буду получать от Вас материалы за месяц, обещаю Вам
в будущем отвечать письмом.
Но только у меня будет к Вам следующая просьба:
каждый раз при присылке ежемесячных сведений
прошу Вас хотя бы в двух словах написать мне, что
особенно возбудило Ваше внимание и на чем именно Вы
хотели бы, чтобы я особенно подробно остановился в
письме. Прошу Вас, мой дорогой, для этой цели вести учет
в течение месяца и, если что-нибудь случится или Вам
что-нибудь придет в голову такое, о чем бы Вы хотели
со мной побеседовать, отметьте это для меня. Об этом
и вообще о структуре таблиц, некоторые рубрики
которых начинают мне казаться излишними, мы с Вами
подробнее поговорим при личном свидании.
Очень Вам благодарен за материалы двух месяцев—
за май и июнь. С совершенно исключительным
вниманием проведена работа за май, и она чрезвычайно
поучительна. Для того чтобы достигнуть существенных
результатов, этот способ наблюдения вначале требует
тренировки и длительного напряжения. Но постепенно к
нему настолько привыкаешь, что вскоре научаешься без
всяких затруднений изображать интереснейшие вещи в
самом живописном стиле. А такой дневник как для
учителя, так и для детей и их родителей, видит бог, важнее
всего, что только можно себе представить.
Дорогой мой, я убежден, что в том тоне,, в каком Вы
изобразили разговор от 6 мая между госпожой Батье
и Гертрудочкой относительно сахара, который Вы
обнаружили в ее мешочке, в дальнейшем будет написан весь
286

Ваш дневник. Не хочу делать Вам комплиментов, но
вряд ли можно написать интереснее, четче,
своеобразнее и с большей наблюдательностью, чем Вы описали
этот разговор.
Я считаю, мой дорогой, что если рассматривать эту
работу для Вас только как упражнение в лучшем
способе наблюдения за людьми, познании людей,
выражении страстей, развитии духа наблюдательности и
искусства образного описания разнообразных сцен между
людьми, то и тогда следует считать ее чрезвычайно для
Вас важной. А вы в полной мере обладаете
способностями освоить этот великолепный раздел человеческой
философии. Попробуйте часто описывать такие сцены,
но ни в коем случае не прибавляя ни слова к тому, что
говорилось и делалось, и, пожалуйста, задайтесь целью
описывать каждую неделю по крайней мере две сцены
со вцей тщательностью, слово в слово, одновременно
детально обрисовывая поведение собеседников. Я еще раз
повторяю Вам: невозможно читать описание разговора
от 6 мая и некоторые другие заметки в дневнике без
того, чтобы не пожелать от всей души как в Ваших
интересах, так и ради наших малышей, чтобы Вы как
можно чаще старались записывать такие точные наблюдения.
Даже мельчайшие отдельные черты при этом способе
наблюдения являются важными.
Склонность к наблюдению у Феликса трудно было
проиллюстрировать ярче, чем на инциденте от 16-го
числа, когда он оставил свою шляпу лежать в луже, чтобы
посмотреть, не приблизится ли к ней какая-нибудь
лягушка, а его властолюбие и желание всюду быть первым
отразилось в его требовании, чтобы Гертруда несла его
мокрую шляпу домой. Такие слова и поступки, которые
ярко выражают созревающие и раскрывающиеся
задатки детей, служат руководящей нитью для поучения и
воспитания, в котором они нуждаются. Точное
наблюдение за их словами и поступками— мне хотелось бы
даже, чтобы Вы сделали их незабываемыми,— вот тот
фундамент, на котором Вы должны основывать почти
каждый шаг и каждое слово при воспитании. С этой
точки зрения, мой друг, ни один из проводимых Вами
уроков не кажется мне таким важным, как тот час, который
Вы посвятили записи этих происшествий, и надеюсь,
Вы не обидитесь на меня за то, что я с почти невежли-
287

вой настойчивостью рекомендую Вам всячески
совершенствовать эту сторону Вашей воспитательной работы.
4 мая Вы отметили, что Гертруда зло вела себя по
отношению к покойной Розочке *. Если Вы этот случай
еще хорошо помните, мне очень хотелось бы узнать о
нем подробнее, потому что он может быть для Гертруды
весьма поучительным; конечно, следует, чтобы она
сильно пожалела о том, что это случилось незадолго до
смерти сестрички.
7 мая — «Кто папин папа?» Это снова в
своеобразном и великолепном стиле дневника и бесконечно более
поучительно, чем запись: «Ребенок вел себя
нерассудительно и занимался пустой болтовней». 12 мая — «Он
смеялся над приказом отца»: для того чтобы знать, в
чем заключается существо проступка, следовало бы
знать, в какой именно форме отдано было приказание и
в чем оно состояло. Смех у детей часто гораздо более
невинного характера, чем думают, и бывает часто
вызван обстоятельствами, не зная которых,' можно
совершенно иначе истолковать значение их поступка. То же
самое относится и к другим случаям: например, 14 мая
Феликс побил Гертруду за то, что она, по его словам,
растерзала его цветочек. Здесь в зависимости от того,
действительно ли Гертруда растерзала цветочек (если
да, то как именно было дело) или нет, совершенно
изменяется существо поступка. Вообще же я часто замечал,
что Феликс на приказания и выговоры отвечает смехом;
необходимо точно выяснить; что он, собственно, хочет
выразить этим смехом и чем он вызван.
Напротив, я довольно часто замечал, что Гертрудочка
любит поспорить. Вообще, чем больше вступаешь с
детьми во всякого рода ненужные разговоры, тем больше у
них развязывается язык по сравнению с развитием ума
и души и за счет их. Споры — это первая естественная
оплата детьми нашей работы в тех случаях, когда
способность владеть языком не определила развитие ума и
чувства. Эти споры прекращаются тогда, когда мы
сможем сделать ребенка чутким, великодушным и
способным к истинной проницательности и правильности
суждений. До тех пор, пока они обладают этим недостатком,
следует поменьше вступать с ними в споры и стараться
доказать им их неправоту не словами, а делами. Что
касается Гертруды, то мне бы хотелось, чтобы в тех слу-
288

чаях, когда ей приходилось терпеть поражение в
подобных спорах, Вы записывали их в такой форме, чтобы это
немного било по ее самолюбию.
Я также несколько раз замечал, что господин Феликс
лжет и при этом всякий раз, когда он старается
оправдаться в своих поступках. И мне кажется, что не
допускать этих поступков, в особенности проявлений
вспыльчивости,— вот единственное средство, при помощи
которого можно будет избежать лжи при попытках
оправдаться. Я серьезно думаю, что Феликс не любит лгать
и что ему самому тяжело, когда обстоятельства и
последствия его поступков вынуждают его к этому.
Вообще необходимо добиваться такого положения, при
котором стало бы невозможным, чтобы ребенок выиграл
что-либо ложью; наоборот, быть пойманным во лжи
должно представлять для него существенную опасность.
Надеюсь, дорогой господин Петерсен, что мы
увидимся с Вами после Цурцаха * и тогда подробно
поговорим об этих обстоятельствах. Я с искренней радостью
предвкушаю этот разговор. Прошу еще раз простить
меня за то, что так долго не отвечал на это письмо, и
поверить, что мне доставляет удовольствие часто писать
Вам. Чем долее мы будем переписываться и чем
полнее я буду разбираться в обстоятельствах Вашей
работы, тем охотнее и больше буду писать Вам.
Желаю Вам всего хорошего и остаюсь искренне
преданный Вам
Песталоцци.
8 ноября 1783 г.
Дорогой господин Петерсен!
Очень рад снова получить от Вас письма и еще более
радуюсь, что Ваши детки снова здоровы и что Вы также
себя хорошо чувствуете.
Благодарю Вас за продолжение Вашего дневника; я
почти испугался количеству цифр, которые я там нашел.
Я понимаю пользу такого обозначения цифрами, но для
меня такие пометки всегда наименее ценные.
Дорогой друг, я нахожусь на расстоянии целого дня
пути от Вас* и очень хотел бы, по мере возможности,
представить себе детей моего друга в окружающей их
19 и. Г. Песталоцци. т. 1 289

обстановке и в условиях их повседневной жизни; хотел бы
узнать, как развивается их мышление, как
формируются их душевные качества, какие повседневные
события мешают и какие способствуют их развитию в обоих
направлениях. Я хотел бы, на основании написанного
Вами, представить себе, какие они совершают глупости,
какую проявляют тонкость ума, и хотел бы знать их
ухищрения, попытки выкрутиться и притвориться, а
также видеть их прямые, сильные, решительные и невинные
поступки, как если бы видел их собственными глазами.
Дорогой друг, для того чтобы когда-нибудь иметь
возможность со всей определенностью высказать Вам
свое мнение о наших дорогих детках, мне необходимо
знать все досконально. Тысячи вещей и происшествий,
которые Вам кажутся неважными и повседневными, для
меня не являются таковыми. Для меня они оказались бы
новыми, раскрыли мне душевную жизнь и состояние
детей, помогли бы мне истолковать их будущие поступки
и явились руководящей нитью в моих размышлениях и
моих советах. Поэтому я настоятельно прошу Вас по
мере возможности ради меня выявлять и записывать эти
повседневные события, хотя они и являлись бы в других
отношениях незначительными.
Поверьте мне, я не стараюсь Вас специально
затруднить! Но по отношению к моему другу у меня есть
обязательство уделить серьезное внимание воспитанию его
детей, и я дал себе перед богом слово выполнить это
обязательство со всей добросовестностью. Вы можете
с.ебе представить, насколько мне трудно на расстоянии
оказывать серьезное влияние на дорогих мне детей, и
понимаете, что без Вашей любезной помощи,
выражающейся в сообщении мне всевозможных, часто
незначительных, но для меня столь необходимых фактов
поведения, которые бросают свет на характер детей, я был
бы совершенно не в состоянии хотя бы с некоторой
степенью твердости и уверенности выносить суждения по
этому вопросу.
О Вашем дневнике я напишу Вам в следующий раз,
сейчас мне хотелось бы написать Вам несколько слов о
Вашем письме. В отношении средства против страсти к
пререканиям — поскольку мы с Вами сходимся во
мнениях, а именно считаем, что в таких случаях следует не
отвечать ребенку и приказать ему молчать,— я скажу
290

лишь следующее: у женщины эта страсть легко может
перерасти в страсть к проявлению насилия и тирании по
отношению к нижепоставленным и слугам, и нужно
сказать Гертруде, что если она будет возражать людям,
стоящим ниже ее по положению, зная, что она неправа,
из высокомерия, так как она думает, что ей не
пристало уступать, то эти люди очень легко могут начать
относиться к ней чрезвычайно презрительно. Они будут
позорить ее и вредить ей, как только они смогут, так как
они будут считать ее несправедливым человеком.
Ничего не портит и не озлобляет человека больше,
чем то, когда вышестоящие лица ведут себя с ним
небрежно, несправедливо и нескромно, а если у человека
вкоренится любовь к пререканиям, то мало надежды на
то, что такой человек когда-нибудь будет считаться с
людьми, относиться к ним справедливо и вести себя
тактично и скромно.
Сильные выражения Феликса: «он лжец», «это
невежливо» — кажутся мне просто результатом
невоспитанности, а не выражением злонамеренности. Мне
кажется, лучше всего проявить по отношению к нему при
подходящих обстоятельствах подобную же
невоспитанность и невнимательность: в положении, когда это ему
будет всего больнее, нарочно указать ему на его
недостаток так жестко и обидно, как только можно. Когда
он покраснеет или заплачет, объяснить ему, что это
сделано для того, чтобы показать ему, что всегда надо
считаться с обстоятельствами, что нельзя, например, с
папой или о папе говорить как о ровне и что вообще
нужно стараться никому не говорить ничего невежливого и
неделикатного. Я думаю, что, если дать ему самому
почувствовать неприятность этого недостатка, это явится
самым естественным способом победить его.
В отношении того, что он рассказывает всякие
небылицы, господин Батье совершенно правильно заметил:
запретить рассказывать всякие истории, болтать обо
всем на свете и вообще не допускать ненужных
разговоров — вот лучшее средство избежать лжи, если она не
вызвана своекорыстными или другими эгоистическими
интересами.
Нелюбезность, если она вызвана оскорблением и
несправедливостью, является естественной, и в таком
случае надо устранять причину. Нелюбезность, которая яв-
19*
291

ляется лишь недостатком предупредительности,
требуемой вежливостью, может происходить просто от
невнимания. Однако нелюбезность, которая вызвана эгоизмом
и высокомерием, является пороком, но в этом случае
необходимо бороться с эгоизмом и высокомерием и
пытаться привить ребенку чувство любви к человеку.
Тогда и нелюбезность сама собой исчезнет.
Пишите мне часто, дорогой господин Петерсен, и
рассказывайте мне много о своих воспитанниках! Живу я
этой зимой тихо и одиноко и в любое время с большим
удовольствием побеседую с Вами о дорогих нам детях.
Очень благодарен Вам за сообщение о Жакели.
Очень рад, что допущенные мной при его воспитании
ошибки не имели для него плохих последствий *.
Я сердечно благодарен Вам за Ваши базельские
анекдоты; они достойны Вашего милого родного города. «И у
Вас есть родной город»*,— подумаете Вы, и Вы будете
совершенно правы.
Желаю Вам всего наилучшего и прошу всегда
считать меня Вашим искренним другом.
Песталоцци.
Нейенгоф, 19 декабря 1783 г.
Мой дорогой господин Петерсен!
Сердечно благодарю Вас за Ваше последнее письмо,
которое обрадовало меня больше, чем я могу выразить.
Особенно благодарен Вам за Ваше замечание о цели,
которую Вы преследуете Вашими отметками по
арифметике, а также за то, что Вы обращаете мое внимание
на разницу между тем, как протекает процесс обучения
этому предмету у Феликса и у Гертруды. Прошу поэтому
прощения за мое неправильное и слишком
неопределенное замечание по этому поводу! По существу, я всегда
был того мнения, что упражнения в счете являются
первым фундаментом, на котором должно строиться
действительно тщательное и систематически проводимое
воспитание ума. Однако так как я сам не получил
систематического образования и почти не умею считать, то
естественно, что мне труднее производить наблюдения на
основании данных о числовых упражнениях, чем на
основании других обстоятельств и происшествий. И дей-
292

ствительно, я сделал на основании Ваших оценок по
упражнениям в арифметике гораздо меньше выводов,
чем Вы, и очень Вам благодарен за то, что Вы
привлекли мое внимание к этим страницам Вашего дневника,
указав мне, чего я там не заметил.
Я, конечно, учитываю те трудности, которые стоят на
пути осуществления моего желания часто получать
многочисленные сведения о характерных чертах Ваших
дорогих воспитанников, и благодарен Вам за прилагаемые
Вами старания сообщать мне как можно больше. Уверен,
что продолжение этих дружеских усилий доставляет
Вам столько же удовольствия, как и мне.
Дорогой мой, стремление Гертруды обязательно
добиться того, чтобы за ней осталось последнее слово,
несмотря на то что она сама убеждена во вредности
страсти к пререканиям, мешает ей отучиться от этого
недостатка, является следствием живости всего ее характера;
поэтому ничто не может в корне исправить этот
недостаток, кроме упражнений в самообуздании, направленных
на преодоление порывистости. Сохранение твердого
расписания часов занятий и работы, соблюдение порядка и
системы во всех отношениях, соблюдение церемониала и
этикета — одним словом, все, что может поставить
преграду ее необузданной порывистости, необходимо
использовать как средство к достижению великой конечной
цели: добиться того, чтобы в ее душе победили чувства
достоинства и приличия. Повседневное выполнение
подобных упражнений развивает в человеке умение
обуздывать себя и дает ему навыки, позволяющие легко
соблюдать правила приличия, столь трудные для всех
людей с живым темпераментом.
С этой точки зрения необходимо тщательно
добиваться того, чтобы дети умели понимать различия между
равными им и старшими, умели вести себя прилично с
чужими и т. д. В случаях нарушения приличия и
недостатка внимательности, скромности и деликатности по
отношению к родителям, старшим или вышепоставлен-
ным необходимо наказать детей с тем, чтобы им было
стыдно, между тем как случаи выражения
внимательности, скромности, заботливости и деликатности по
отношению к нижепоставленным и равным нужно поощрять,
выражая свое удовольствие, подбадривая их и хваля.
Приличное поведение по отношению к старшим и так-
293

тичность по отношению к нижепоставленным лицам
внутренне связаны, и эту связь необходимо никогда не
упускать из виду, в особенности когда речь идет о детях.
Пускай чрезмерная живость Гертруды и самомнение
Феликса наталкиваются на преграды: не следует избегать
обстоятельств, когда эти недостатки могут проявиться.
Наоборот, наказывая детей за их проступки, нужно
заставить их остерегаться самих проступков, чтобы
избежать неприятных последствий. Поэтому наказание за
нарушение приличия является столь же обязательной
необходимостью, как и за совершение любого другого
проступка.
Следует обратить самое пристальное внимание на то,
что Феликс резко отзывается о поступках, которые ему
не по душе, и в подобных случаях следует действовать
с чрезвычайной осмотрительностью.
С одной стороны, если и его чем-либо обидели или
вообще действовали так, что он имеет право сказать, что
этот поступок нехороший, не следует оспаривать его
суждения. О чем-либо дурном он должен иметь право
сказать, что оно дурно. Однако нельзя позволять ему
высказывать суждение без того, чтобы он дал себе ясный
отчет, почему именно он так считает; но и в таких
случаях нельзя к нему придираться и нельзя небрежно
отделываться словами от выдвигаемых им доводов, если
можно полагать, что на их основании он имел право
составить данное суждение. Одним словом, нужно с
должной справедливостью отнестись к его суждениям, если
они основаны на правильных наблюдениях. Таким
образом можно завоевать его доверие и в тех случаях, когда
его суждение вызвано только раздражением и ничем не
оправдано, можно убедить его, что он несправедлив по
отношению к людям, которых осуждает, что он сам
совершает дурной поступок.
С другой стороны, лучше всего бороться с
подобными недостатками, постоянно обращая внимание детей
на истинно хорошие стороны людей и особенно на то,
как люди постоянно идут навстречу их желаниям, и тем
самым воспитать в детях естественное и сердечное
чувство благодарности.
Меня душевно радует, что в те минуты, когда дети
остаются одни и им кажется, что за ними не наблюдают,
они так часто проявляют любовь друг к другу. Это обСТО-
294

ятельство возбуждает приятные надежды. Дай бог,
чтобы такие отношения, которые обеспечивают возможность
самых благородных наслаждений в жизни, сохранились
навсегда!
Вы совершенно правы, если, борясь против
бахвальства Феликса, не хотите помешать ему радоваться своей
работе, которая сейчас доставляет ему столько счастья.
Однако Вы должны учесть, что радость ему доставляет,
собственно, не его работа, а мнение других людей о его
работе, и именно отсюда и возникает его хвастовство.
Поэтому необходимо сразу же обращать его внимание
на истинную пользу каждой работы. Если при задании
каждый раз объяснять ему цель данной работы, то это
изменит его взгляд на значение оценки работы и, таким
образом, ослабит причину возникновения его
хвастовства; а пока нужно каждый раз стыдить его, указывая
на неприличие такого поведения, и тем стараться отучить
его от этого.
Живость Гертруды, которая так ярко находит свое
выражение в стремлении к неограниченной свободе, ее
дерзкое поведение по отношению к матери, привычка
брюзжать и стремление верховодить — все эти черты
характера, о которых уже шла речь раньше, могут иметь
чрезвычайно опасные последствия, если не бороться с
источником всех этих недостатков — чрезвычайной
живостью характера — путем всякого рода упражнений в
умении перебороть себя, послушании, ограничении своих
желаний и сдерживании своих капризов.
То, что она смеется над угрозой нарисовать ее в
слезах, является для меня новым доказательством того,
насколько недействительны все наказания, непосредственно
не связанные с проступками людей; если Вы хотите,
чтобы наказание было действенным, необходимо во всех
случаях тесно увязывать наказание с проступком.
Меня сердечно радует, что Вы все более склоняетесь
к тому, что процесс воспитания должен протекать
спокойно, без излишних слов, и что это мнение
подтверждается Вашими личными наблюдениями. Долгое время
в своей жизни я придерживался совсем другого мнения.
Однако требования практической жизни ясно показали
мне, как мало пользы человек извлекает из пустых слов,
которым его обучают, если к этим пустым учебным
словам не присоединяются всякий раз практические навыки;
295

при таком обучении со словами начинает связываться
чувство, настраивающее нас на применение этих
навыков, и у нас развиваются обычаи и привычки, которым
мы следуем, уже совершенно не думая о словесной
стороне учения.
Все воспитание несравненно упрощается и становится
таким легким как для родителей, так и для детей, если
признать это положение за конечную цель воспитания
и не добиваться от детей ничего другого, как развития
и укрепления их разносторонних способностей. Не
следует стремиться рано сделать из детей взрослых
мужчин и женщин; нужно, чтобы они постепенно
развивались в мужчин и женщин и чтобы каждый из них в
соответствии с тем, какое положение, условия и
обстоятельства его ожидают, научился нести бремя жизни
легко и радостно и быть при этом счастливым. А для
этого, дорогой мой, человеку нужно бесконечно больше
привитых навыков, чем словесных знаний.
Я совершенно согласен с Вашим замечанием
относительно того, что у Феликса есть задатки сделаться
выдающимся человеком. Однако в отношении Ваших слов:
«.„душевная сила, которая позволяет ради любви к
другим отказывать себе в удовольствиях и удобствах»,—
разрешите высказать следующее замечание: не следует
еще принимать за чистую монету великодушие
молодого человека! Я в этом ребенке не вижу ничего, кроме
эгоизма, но эгоизма ребенка, рассуждающего,
наблюдающего и сравнивающего других людей с собой. Он
хочет, чтобы его любили, он хочет, чтобы его считали
хорошим, он видел, что подобное самоотречение
приносит похвалу и честь; поэтому и растет готовность, с
которой он, чтобы понравиться другим людям, жертвует
собственными удовольствиями и отказывается от
собственных удобств.
В конечном итоге это приводит к тому же
результату — перерастает в человеколюбие и великодушие.
Однако необходимо всегда знать, из какого источника
возникают лучшие поступки детей, для того чтобы путем
искоренения всего отрицательного, что может быть
заложено в этом источнике *, предотвратить
перерождение, которое может произойти даже с лучшими из этих
подростков. «Человек — существо обманчивое» — это
старое изречение, и, когда в ваших руках находится
296

воспитание детей, необходимо постоянно помнить об
этом изречении.
Упрямство и строптивость, которые Вы замечаете у
мальчика, являются результатом его понимания, что он
добивается своих целей; это результат понимания им
того, что у него есть разум, что он знает, чего он хочет,
результат уверенности в себе, убеждения в
правильности того, что он говорит, делает и требует. Этот
недостаток может иметь серьезнейшие последствия.
Бороться с ним можно двумя путями.
1. Противопоставить ему превосходство, благодаря
которому воля начальника должна всегда преобладать
над волей каждого подчиненного, и проводить этот
принцип в той степени, в какой мальчик проявляет упорство
и упрямство, с тем чтобы по своим последствиям этот
недостаток стал для него самого обременительным.
2. Постараться доказать ему, что он часто ошибается
в своих, взглядах на вещи, и не может не ошибаться
при том малом опыте, которым обладает всякий
ребенок. Такое разоблачение его ошибок, если ему случится
заметить их в моменты, когда на него не находит
упрямство, должно вызвать у него недоверие к собственному
суждению и, развивая в нем скромность, способствовать
искоренению недостатка. Наконец, и в этом случае, не
причиняя мальчику стыда, следует умерить то высокое
мнение, которое во всех отношениях он о себе имеет, и
постоянно давать ему понять, что только путем труда,
послушания и прилежания из него что-нибудь может
получиться и что все другие расчеты основываются на
случайностях, на которые нельзя полагаться.
Для меня непонятно, что Вы имеете в виду под
словами: «бессилие в припадке вспыльчивости».
В отношении болтовни за столом трудно выразить
свое суждение потому, что нужно было бы знать и
установить, когда и в какой степени это мальчику
разрешено: например, только ли в том случае, если никто
другой за столом не говорит; или если кто-либо
действительно начал с ребенком разговор, и последний как бы
только отвечает старшему; или мальчику разрешается
заговорить также, когда ему что-нибудь нужно или
когда он попросил разрешения что-либо рассказать.
Такие правила необходимо для него установить и их
придерживаться; в своей совокупности они служат тому,
297

чтобы развить в нем дух порядка и субординации,
который ему в жизни будет очень полезен.
Дорогой господин Петерсен, меня радуют те
надежды, которые Вы высказываете в отношении Феликса;
и, поверьте мне, я тоже горжусь тем, что издали могу
в чем-то помочь развитию ребенка, который обладает
столь богатыми способностями, что мне трудно
удержаться от того, чтобы не относиться к ним почти с
энтузиазмом.
Я напишу Вам снова в ближайшие дни, что'бы
сообщить некоторые мелкие замечания по материалу
прошлого месяца; сейчас я должен кончать. Благодарю Вас
за уверение в Вашей любви и надеюсь, что и в
дальнейшем Вы будете оказывать мне дружбу.
Позвольте мне заверить Вас в моих дружеских
чувствах и поверьте, что я всегда буду пребывать с
искренним к Вам уважением.
Ваш Песталоцци.
Нейгоф, 7 февраля 1784 г.
Дорогой господин Петерсен!
Мой запоздалый ответ на Ваше последнее письмо
объясняется болезнью, которая помешала мне во всех
отношениях. Ваше письмо доставило мне большое и
истинное удовольствие, и я глубоко признателен Вам за
детальное раскрытие основных черт характеров Ваших
воспитанников. Чем больше внимания мы будем
обращать на эти детали и чем правильнее мы будем их
истолковывать, тем прочнее и увереннее будет наше
постепенно складывающееся суждение об их характерах. На
основе такого суждения строятся все дальнейшие
мероприятия и каждый последующий шаг воспитателя
становится для него естественным выводом из тех
обстоятельств, которые он ясно хранит в памяти. Самый
благоприятный, какой только может пожелать себе
воспитатель, и самый верный путь воспитания создается как раз
при таких условиях, а именно когда к каждому
следующему шагу воспитателя подводит природа и собственные
наблюдения, в достоверности и правильности
истолкования которых он уверен *.
298

Я совершенно согласен с Вами, что и грамматику,
несмотря на свойственное ей шарлатанское копание в
мелочах, можно использовать для целесообразного
воспитания детей, если и здесь в основу преподавания
положить систему и истинное знание.
Прочность запоминания, которая характерна для
Феликса и которая сделает его когда-нибудь человеком,
и, как мне думается, большим человеком, является, по-
видимому, причиной, почему впечатления медленнее
осаждаются в его сознании; и благо ему, ибо женская
легкость, с которой все в одно мгновение схватывается и
так же быстро снова забывается, является худшим
даром дьявола для мужского ума, который должен быть
применим к жизни, а не просто обладать мишурным
блеском. Иное дело у девочек. Мир был бы несчастен,
если бы женщины при их страсти распоряжаться и при
их влиянии обладали чересчур большой прочностью
памяти.
Меня очень радует, что оба они все более привыкают
к спокойным упражнениям повседневной учебной
работы. С каждым днем я все больше прихожу к выводу, что
эта привычка, на которой я столь мало основывался при
воспитании моего Жакели, служит защитой всему
хорошему и является единственным подлинно
естественным средством направить слабое и столь падкое на без-
^елие и развлечения человечество на путь, который
спокойно приводит его к цели. И мне хотелось бы, чтобы со
всех амвонов проповедовали одно: только тот ребенок,
который не стремится ни к чему, кроме того, чего
позволяют ему желать условия его гражданской
среды,—только такой ребенок хорошо воспитан и идет по дороге
жизни уверенной стопой *. Соблюдение учебных часов в
детстве и привычка повседневно побеждать все идущие
вразрез с занятиями желания настолько, чтобы они
больше не возникали,— вот в чем заключается сущность
и дух того воспитания, которое должно приводить к этой
цели. Я с удовольствием заметил, что Феликс научается
властвовать над собою в этом отношении и считает для
себя делом чести хорошо выполнять свои уроки.
Устное повторение целых периодов является очень
хорошим упражнением для закрепления понятий и
может служить основой для развития выразительности и
точности в устной и письменной речи.
299

Устройте, если возможно, так, чтобы у Гертруды все
же оставалось время на игру! Существует опасность,
что, если не заполнить каждого часа дня веселыми и
приятными для нее занятиями, при которых она не бу-г
дет считать себя обремененной, замученной и
обиженной, ею может овладеть злое настроение. Ее живость
столь велика, что большое количество неприятных для
нее воздействий может иметь лишь самое вредное
влияние на ее характер. Ее следует щадить несравненно
больше, чем Феликса, и вести по должному пути при
помощи мягкого убеждения. Этим я отнюдь не хочу
сказать, что нужно в какой-нибудь степени следовать ее
капризам или быть слабым и неровным при ее воспитании.
Последнее также требует максимальной ровности и
твердости в проведении мероприятий; однако ненужное
причинение обид, бессистемное, капризное применение
насилия и вообще всякое нарушение ее душевного
спокойствия в такой период, когда ее чувствительность
начинает развиваться, следует считать подобным яду.
Проявления ее хорошего расположения духа дают
возможность найти ту нить, держась за которую можно, не
обижая девочку, ввести ее в нужную колею.
Одна женщина из Цюриха указала мне лучшее
средство против нескромности. «Если кто-нибудь относится
ко мне свысока или ведет себя при мне нескромно и
высокомерно,— сказала она,— я немедленно начинаю
разговаривать с этим человеком в таком неестественно
подобострастном тоне, что всякое самомнение и высокомерие
в Ъдно мгновенье исчезают». Могут быть случаи, когда
по отношению к Гертрудочке полезно было бы
разыграть такое подобострастие. Проследите-ка за этим.
Я повторяю: создать повседневный тон,
способствующий высказыванию только осмотрительных,
продуманных мнений и устранению излишних разговоров,
способствующий внимательности, при котором все наши слова
всегда сохраняли бы свой вес,— вот первое средство
против страсти к пререканиям; и это средство, конечно,
бесконечно тесно связано с развитием благородной
скромности.
Откровенность, которую Вы по праву считаете
средством против страсти всегда оставить за собой
последнее слово, является результатом доверия, а его мы доби-
300

ваемся от детей нескоро и большей частью в результате
длительной с ними работы.
Откровенность, которая не основана на чистой любви,
детской невинности и беззаботности души, часто
чрезвычайно опасна и, когда она не идет от чистого сердца,
а также когда она используется не с высшей степенью
благородства и деликатности, может перейти в
неискоренимое лукавство. И если степень откровенности
ребенка не соответствует степени привязанности, которую он
выказывает другими способами, нужно пытаться
избежать такой откровенности.
Самый естественный способ борьбы с
вспыльчивостью— это упражнения, заключающиеся в том, чтобы
даже в минуты, когда есть основания вспылить, не
прерывать работу, а продолжать ее систематически и
обдуманно; таким образом одновременно с обузданием
вспыльчивости вырабатываются противоположные
навыки нравственного поведения.
Слова Гертруды о требованиях, которые ставит
библия, очень меня порадовали. Всякая истинная правда
совершенно очевидно заложена внутри человека, и
потому только она истинна в книге, что она истинна в
глубине нашей души.
Я, собственно, никогда не находил дурных
побуждений за кажущимися бездушными суждениями Феликса.
Он вглядывается глубоко и часто судит правильно; и
даже когда он ошибается, он считает, что он прав. А
затем этот хороший мальчик говорит то, что он думает, а
прямолинейность, которая в нем заложена и которую он
часто обращает и против самого себя, не дает ему в
полной мере почувствовать, что он причиняет боль. Нужно
научить его видеть, где и когда он причиняет боль, и
тогда он, несомненно, переборет себя и не станет
высказывать суждений такого рода. Наоборот, наговоры его на
сестру носят, действительно, несколько неделикатный
характер. Он хочет нравиться людям, хочет быть в
центре внимания, а это не годится; он должен научиться со
своей стороны быть милым с другими людьми и
удовлетворяться тем вниманием, которое падает на его долю.
Нужно заставить его понять, куда бы завел спор, при
котором один человек хочет лишить другого его
преимуществ, радости и покоя. На жалобы с его стороны надо
отвечать презрением; так как в основе жалоб лежит
301

самомнение и самолюбие, то презрение является
естественной контрмерой. Чрезвычайно важно, чтобы Вы
научили его тщательно и добросовестно взвешивать свои
слова также и в тех случаях, когда ему предлагается
дать свои показания; никогда нельзя выслушивать
показания ребенка небрежно и не вызвав у него
пристального внимания к своим словам; нужно внушать ребенку,
чтобы он лучше сказал слишком мало, чем слишком
много. Вообще же детям лишь очень редко следует
разрешать говорить что-либо друг о друге: это отравит им
их внутреннее спокойствие и посеет злые семена
страстей в их сердцах. Невинность и удовлетворенность
покидают сердца, которые имеют достаточно случаев
оскорблять друг друга.
У Феликса меня особенно радует прочность и сила
памяти. Я бы с удовольствием расцеловал его за те
проявления памяти, о которых Вы пишете; продолжайте же
сообщать мне и в дальнейшем подобные примеры!
Создаваемые в его воображении ужасы также
являются лишь подтверждением той силы, с которой всякого
рода образы запечатлеваются в его мозгу, а поэтому и
изгнать эти ужасы можно только живым изображением
смешного конца, к которому неизбежно должны
привести подобные вымыслы. А словами этого никогда не
добьешься, потому что слова не в состоянии стереть образы,
оставившие сильный отпечаток в прочной памяти
мальчика.
Вообще этот месяц дает многократные свидетельства
хороших сторон душевной жизни детей. Я вижу, что
Гертруда при всей своей бурной живости чрезвычайно
чувствительна, и в этой чувствительности заложены те
пути, на которых смягчится в дальнейшем бурная
живость ее натуры. С этой точки зрения показательна та
сила, с которой она справилась с собой при
поздравлении. А Феликс, тот все может заставить себя сделать,
если только его любят,— и как это возможно, чтобы
такого мальчика не любили? Ничто меня не забавляет
больше, чем оригинальность его выдумок. Я очень прошу
Вас не упускать ни одной из них и записывать все, что
дойдет до Вашего слуха. Когда мы с Вами увидимся,
Вы должны сделать так, чтобы он совсем разговорился,
а я слово в слово запишу, чтобы основательно изучить
эту головку.
302

Теперь я кончаю, дорогой мой, на следующей неделе
напишу Вам снова. Головная боль мешает мне
продолжать письмо сегодня же вечером.
Желаю Вам всего хорошего и будьте уверены в моем
искреннем к Вам уважении и дружбе! Кланяйтесь
Вашим деткам. Еще раз желаю Вам всего наилучшего!
Поблагодарите Губера * и его жену за память обо
мне и передайте от меня поклон Вашей супруге!
Остаюсь от всего сердца преданный Вам
Песталоцци.
Дорогой мой, я хотел и должен был бы переписать
это письмо, но у меня нет времени. Простите за кляксы
старому невоспитанному ребенку!
9 марта 1784 г.
Мой дорогой господин Петерсен!
Тщательность, с которой Вы за последний месяц
обработали Ваши материалы и смонтировали в таблицу
выдержки из них, доставили мне чрезвычайно много
удовольствия, и я основательно отложил свой ответ Вам
с тем, чтобы иметь возможность спокойно составить свое
суждение по тем различным точкам зрения, с которых
Вы рассматриваете события этого месяца.
Поговорим сначала о Феликсе. Как мне кажется,
единообразное проведение с ним повседневных занятий
уже заметно смягчило проявления его вспыльчивости.
И вообще все виды его вспыльчивости всегда кажутся
мне простейшими и естественными проявлениями
заложенных в нем могучих сил, которые путем
неукоснительной систематичности в его воспитании нужно направить
в такое русло, которое не дало бы им легко обратиться
во зло. Это основное положение кажется мне настолько
правильным, что даже самые серьезные проступки
мальчика доставляют мне искреннюю радость.
Его убеждение в том, что все обязаны к нему
относиться со справедливостью, настолько сильно, что,
когда он не видит справедливого отношения к себе, он
добивается своих прав собственными силами. Там, где он
проявляет любовь, он хочет получить любовь взамен;
303

когда он действует благородно, он, по его мнению, имеет
право рассчитывать на благородное отношение к себе.
Это чувство принесет ему разочарование, и
необходимо достаточно рано показать ему, что многие люди
платят злом за добро и что великие мира сего далеко не
всегда относятся к нижестоящим так, как хорошее
сердце доброго Феликса побудит его желать, когда он станет
взрослым. Следует достаточно рано показать ему, что
нужно относиться к своим ближним с любовью и тактом
й что в большинстве случаев нельзя рассчитывать на
такое же отношение с их стороны.
Между тем по существу такая упорная защита
ребенком того, что он считает своим правом, просто
великолепна и одинаково красиво его поведение и тогда,
когда он не желает поздравлять того, кто его не
поздравляет, и когда он толкает Самели * за то, что тот его
раньше толкнул, и когда он возмущается тем, что маленький
мальчик возит большого в санках, или тем, что его
партнер подсматривал ему в карты. Это чувство
справедливости, которое, несмотря на то что кругозор мальчика
еще очень ограничен, так ярко и сильно проявляется и
свидетельствует об уверенности в себе, является одной
из главных основ истинно выдающегося мужского
характера. И всякий раз, когда по своему детскому
неразумию он неправильно выражает это чувство, очень
важно уметь отличить красивое, истинное чувство,
которое лежит в основе характера ребенка, от того
случайного, слабого и ошибочного, что обусловлено
неправильным применением этого великолепного свойства
мужского характера.
Сила, лежащая в основе его характера, всегда
является источником как хорошего, так и плохого в его
высказываниях. Так обстоит дело и с его необдуманным
предложением найти двенадцать слов вместо пяти. Здесь,
мой друг, проявился в первый раз недостаток, который
может стать чрезвычайно опасным для его положения и
сословия, а именно тенденция из честолюбия
перенапрягать свои силы. Обратите внимание на эту черту!
Я считаю, что никакая другая черта характера не
могла бы стать для него столь опасной, как эта, если только
она вкоренится. Если он из честолюбия слишком много
возьмет на себя, ни в коем случае не прощайте ему
ничего. Напротив, дайте ему почувствовать в той мере,
304

в какой он дает на это повод, всю тяжесть последствий
его неосторожности, когда он берется за какую-нибудь
работу, что-либо обещает или перенапрягает свои силы;
и, кроме этой тяжести, заставьте его почувствовать стыд,
который навлекают на себя все люди, неосторожно
берущие на себя выполнение заданий, которые им не по
силам.
По существу же (не говоря о честолюбии, играющем
роль при таких проявлениях неосторожности, с которыми
нужно бороться, вызывая чувство стыда) опыт и ясное
осознание усвоенного опыта являются лучшими
средствами против всякой неосторожности. Именно этот опыт
является единственным средством, при помощи которого
можно уничтожить страхи, часто проявляемые Феликсом.
И здесь причиной недостатка является сила впечатлений
от всего окружающего.
Мало наблюдающий и мало рассуждающий ребенок
не переживает страхов, а живет впечатлениями
момента. В голове Феликса живут сотни образов и
переживаний, правда сейчас неясных, но все же действенных.
Поэтому он переживает страхи и будет их переживать,
пока эти смутные переживания не станут для него
ясными. Тогда разовьется львиное мужество, которое сейчас
скрыто, но все же, и это совершенно несомненно,
проявляется сейчас в переживаемых им страхах. Способность
к рассуждению есть сила, а следовательно, таковой
является и страх, основанный на рассуждении. И я готов
поручиться своей головой, что, несмотря на всю
имеющуюся в настоящее время видимость трусости, Феликс
будет решительнейшим юношей, ни во что не ставящим
опасности. Не допускайте только никакой бравады;
пускай его будет трусливым, пока ему хочется быть
трусливым, однако тщательно следите за тем, чтобы он не
делал вида, что не боится, когда на самом деле ему
страшно! Ибо именно это делает человека
действительно слабым, и пугливость, являющаяся лишь следствием
неопытности, перерастает в искусственные, полные
образов кошмары, преследующие мечтателя.
Дело в том, что эта неопытность становится вредной
именно вследствие присоединения посторонних
представлений к простой рассудительной осторожности
неопытного человека. Подавленное состояние вследствие
только внешне преодоленного страха чрезвычайно повы-
20 И. Г. Песталоцци, т. 1 305

шает внутреннюю силу внушающих страх образов и
весьма затрудняет стирание их. Поэтому не следует без
особой надобности непременно требовать от Феликса
совершения того, чего он боится; предпочтительно
воздействовать на него только противоположными
впечатлениями и стараться рассеивать гнетущие его страхи, как
бы совершенно случайно показывая ему на опыте их
несостоятельность. И здесь, как и всюду, надо
использовать ситуацию, обстоятельства и события и стараться
в первую очередь уничтожить предрассудки по поводу
тех предметов, в отношении которых случай или
обстоятельства предоставят первую и наиболее удачную
возможность. Как только будет искоренено несколько таких
впечатлений, внутренняя сила всех других подобных
впечатлений будет благодаря этому как бы подорвана;
будет ослаблен фундамент страхов, и они постепенно
один за другим отпадут без всяких затруднений.
Но только, повторяю, необходимо избегать всякой
насильственности, не надо усиливать эти представления
несвоевременным и преждевременным
противодействием. С этой точки зрения мне не понравилось, что мой
друг пригрозил мальчику, что ему придется надеть
женское платье, если он не подойдет к пневматической
машине. Наоборот, следует пытаться ослабить источник
страха путем увязывания его с привлекающими
мальчика предметами, как это имело место в случае, когда он
хотел отправиться в Гунделдинген *, чтобы переночевать
у Самели. Ассоциация с каким-либо доминирующим
представлением, которое ему нравится, больше всего
ослабляет представление, которое, взятое в отдельности,
внушает ему страх.
И, наконец, необходимо не допускать ничего такого,
что бы возбуждало представления, вызывающие страх,
и не давать мальчику времени мечтательно отдаваться
во власть подобных представлений.
Меня сердечно радуют различные доказательства его
все более развивающейся способности управлять собой.
Я только должен заметить, что всякая сила
самообуздания становится опасной, если ее источником являются
страсти. Мы в тысячу раз лучше выполняем свое
назначение, когда действуем естественно, непосредственно и
прямо, чем когда мы побеждаем себя. Но и последнее
нам тоже нужно уметь; и очень красиво со стороны Фе-
806

л икса, когда он обуздывает себя1 под влиянием сыновней
любви и невинных желаний; однако такое
самообуздание опасно, когда оно построено на честолюбии.
Поэтому простые выражения его естественных чувств, даже
если они часто выражаются с его стороны в
нескромности, гневе, нетерпении и невежливости, радуют меня
в той же степени, как и его способность к
самообузданию.
Необходимо помешать, развитию отклонений в том
и другом направлении и вместе с тем одинаково
охранять и поддерживать те основные задатки обоего
рода, из которых возникают эти противоположные
опасности.
Источником вышеупомянутых недостатков,
поскольку можно судить по примерам этого месяца, большей
частью является сила его естественной склонности к
прямодушию, а сами проступки большей частью являются
не чем иным, как детским, небрежным и беззаботным
проявлением прямодушия. Наказание за ошибки должно
оберегать и поддерживать это прямодушие, а не
отталкивать и отпугивать от него.
Успехи всей воспитательной работы, направленной
на развитие умения тщательно учитывать конкретные
обстоятельства,— вот единственное истинное. средство
уберечь ребенка от неосторожностей, к которым
естественное прямодушие подводит лучших людей, не
расшатывая^ одновременно внутреннего благородства и
невинности, лежащих в основе этого прямодушия.
Я с удовольствием увидел, что вспыльчивость
мальчика в этом месяце проявлялась значительно меньше, а
в тех случаях, когда она проявлялась, по-видимому, ни
в коей мере не носила злостного характера.
Его склонность к дружбе и привязчивость к людям,
которых он любит, являются опять-таки одним из
обстоятельств, которые следует тщательнейшим образом
использовать в его воспитании. Знание людей, способность
глубоко проникать в глубины человеческой природы и
чистое доброжелательство по отношению к ближним —
вот награда человека, сердце которого открыто дружбе
и которого, как это всегда бывает с подобными людьми,
рано, сильно и больно обманывают люди, которых они
любят. Внутренняя сила, чувство собственного
достоинства и растущая опытность являются утешительным про-
20*
307

тивовесом против подобных страданий, являющихся
неизбежным уделом всех добрых сердец.
Пускай он научится страдать, Ваш Феликс, не будем
этого опасаться! Бренный человек не знает другого пути
к истинным высотам, кроме как через страдания *.
То, что он ведет себя в обществе менее необузданно,
чем раньше, является естественным результатом
систематичности, которая проводится в его воспитании.
Однако тот факт, что в случаях, когда его раздражают,
наблюдается повторение вспышек, приводит нас к
одному из важнейших правил воспитания, а именно: до тех
пор, пока наши силы не получили должного уровня
развития, необходимо устранять все, что может послужить
поводом для бурного и свободного проявления наших
естественных побуждений в той мере, в какой они идут
вразрез с условиями и обстоятельствами нашей жизни.
Человек, который, как раб к тачке, прикован к жизни
в обществе, должен постараться забыть о том, как
сладка была бы ему жизнь без этой тачки, ибо иначе он
будет несчастен. Единственным средством убить это
тяготение к недопустимой в обществе свободе является
система в воспитании и целенаправленная занятость ума
и рук. Одновременно это средство служит
действительным противовесом тем жертвам, которые живущий в
обществе человек вынужден приносить окружающим его
условиям.
Спокойствие, с которым Феликс рассматривал труп
в анатомическом театре, показывает, какова природа
его страхов в других случаях и в какой степени он не
подвержен страху, если только понимает природу
находящегося перед ним предмета.
Но он мальчик, бурную кровь которого нельзя
усмирить иначе, как путем внесения ясности в его ум; и
осуждена на провал всякая попытка заставить его поверить
во что-нибудь втемную; он хочет видеть, знать и
понимать, а затем только верить, и в такой установке,
несомненно, нет ничего дурного. Контраст между его
хвастовством и страхом на льду происходит от смешения
чувства собственного достоинства, основанного на
убеждении, что он когда-нибудь освободится от страха, и
страхом, вызванным здоровым предубеждением против
всего, чего он не испытал.
Его вера в прощение грехов опять-таки является про-
308

явлением его чистейшего природного чувства; развитие
подобных чувств и сохранение подобных высказываний
несравненно более важно для создания основы чистой
любви к богу, чем весь теологический мусор, взятый
вместе; простите меня, дорогой господин кандидат
святейшего ордена!*
Меня очень огорчает, что Феликс на этот раз опять
объясняет свою ложь шуткой и, что меня еще более
озадачивает, расходится в своих показаниях. Сначала он
говорит, что он уже об этом забыл, а затем только, что
он хотел пошутить. Это тем более привлекает мое
внимание, ибо уже четвертый раз отмечены случаи, когда
Феликс заявлял, что он «забыл, что вел себя плохо».
Так как забывчивость вообще отнюдь не принадлежит
к чертам его характера, это наводит меня на подозрение,
что за ней скрывается маленькая хитрость. Последите-ка
за этим, ибо чего-чего, а этого я молодому человеку ни
в коем случае не простил бы; он хитер: того, что ему
выгодно, он наверняка не забудет! Мне кажется
основным правилом воспитания — заставить своих
воспитанников' глубоко почувствовать, что ты их понимаешь, и
тем не дать вкорениться мысли, что, прикинувшись,
можно ввести тебя в заблуждение.
На сегодня кончаю; со следующей почтой продолжу
свое послание, так как еще ни слова не сказал о Гертру-
дочке.
Дорогой господин Петерсен, простите мне мои
откровенные и часто, наверное, несущественные замечания!
Мне от всего сердца хочется сообщить Вам все, что есть
у меня на уме по занимающему нас вопросу, а потому
я часто вынужден болтать.
Если Вы не возражаете, я задержу Ваши записи еще
примерно на месяц. Я сейчас делаю выписки из них и
несколько стеснен во времени вследствие довольно
спешных дел.
Прошу любить меня и верить, что я искренне предан
Вам.
Песталоцци.
309

ПРОЕКТ ПАМЯТНОЙ ЗАПИСКИ
ГРАФУ КАРЛУ ИОГАННУ ХРИСТИАНУ
ФОН ЦИНЦЕНДОРФУ
О СВЯЗИ ПРОФЕССИОНАЛЬНОГО ОБРАЗОВАНИЯ
С НАРОДНЫМИ ШКОЛАМИ
Г"1
I ОСУДАРСТВО тем более заинтересовано
| в участии школ в профессиональном образо-
ванна самых низших сословий, что'
среднее сословие, чье богатство и производственная
деятельность чрезвычайно благоприятствуют подобному
образованию, несоразмерно отстает от низших
сословий.
Это отставание проявляется не только в отношении
количества людей, которые могли бы быть
осчастливлены получением хорошего профессионального
образования.
Среднее сословие, занимающее положение между
опасными для него наслаждениями высших слоев и нищетой
народа, во всех тех случаях, когда его не побуждает
постоянно к активной деятельности напор со стороны
низших сословий, всегда имеет тенденцию
успокоиться, наслаждаясь прерогативами своего
промежуточного положения, или, если можно так выразиться,
сцоими «муниципальными» привилегиями *, и таким
образом, именно в результате своего
благоприятного положения, вновь потерять то, чего
оно добилось.
Поэтому для обоих сословий имело бы одинаково
большое значение влияние государства на
профессиональное образование низших слоев населения,
создающее для последних возможность добиваться более
высокого положения по сравнению с теми преимуществами,
которыми обладает среднее сословие.
310

Ограничиваясь вопросом о том, что могут сделать
народные школы для осуществления этой конечной
задачи, я сначала хочу определить цель, которой следует
добиваться при воспитании в этом направлении детей из
низших сословий. Я полагаю, что эта цель должна
заключаться по крайней мере в следующем: обученные
таким образом люди с пустыми руками, без капитала,
опираясь только на свою инициативу и полученную
хозяйственную подготовку, должны быть в состоянии не только
заработать себе на пропитание повсюду, где бы они ни
обосновались, но одновременно должны уверенно
взяться за дело и ко взаимной выгоде распространить среди
окружающих их менее обученных людей разнообразные
промыслы, поддержать эти промыслы во всех их
частностях и способствовать их развитию согласно с
имеющимися условиями. Если согласиться с этим, то,
по-видимому, для этой цели могут превосходно служить
школы для бедных. Нелегко иными средствами, кроме
нужды, добиться от человека такой степени напряжения сил
и преодоления своих желаний, как этого требует то
разностороннее образование, которое является
предпосылкой для осуществления упомянутых конечных
целей.
Однако любая школа, которая в большей или
меньшей степени способствовала бы осуществлению этой
конечной цели, предполагает следующее.
1. Наличие учебника, в котором ясно изложены
основы домашнего и сельского хозяйства и
промышленного производства, а также поясняется, в какой мере
для бедняка возможно и целесообразно участвовать
в этих трех отраслях трудовой деятельности.
Эта книга должна глубоко вникнуть в дух нищеты,
в положение и обстоятельства жизни бедняков и
особенно разносторонне и подробно разъяснить, насколько
важнее те преимущества, которые нужда так
естественно дает беднякам в виде способности к напряжению сил,
бережливости, более развитых навыков и умения
преодолевать свои желания по сравнению с теми
преимуществами, которые дают богатым деньги и имущество.
Деньги, правда, облегчают богатым начало всякого
предприятия, однако в дальнейшем богачи всегда
вынуждены далеко отставать от тех людей, которые в бед-
ЗП

ности подготовились к тому же самому делу и затем
пробились наверх.
Точно так же в этой книге основы всех трех видов
трудовой деятельности — домашнего хозяйства,
сельского хозяйства и промышленности — должны быть
увязаны с различными особенностями отдельных
местностей и должно быть дано четкое объяснение того, что,
несмотря на все разнообразие местных условий, эти
общие основы во всех своих частях одинаково приложимы
повсюду.
Кроме того, в книге должны быть изложены истории
различных людей, находившихся в стесненных
обстоятельствах и не обладавших капиталом, но сумевших
добиться достатка путем деятельности в различных
отраслях хозяйства и особенно путем соединения
домашнего хозяйства, мелкого сельского хозяйства и
промышленного производства. Путем детального изложения
таких историй книга должна увлекать детей, как увлекает
всех людей надежда на лучшие обстоятельства, если
только реальность надежды доведена до них в таком
виде, что у них не остается никакого сомнения в
том, что в их положении и при напряжении сил,
которыми они действительно обладают, они могут добиться,
успеха.
Вот каковы должны быть, по моему мнению,
основные черты учебника, который потребовался бы в
качестве предварительного условия любой школе, в
задачу которой входит профессиональное образование
народа.
•2. Так как всякое словесное профессиональное
обучение неэффективно, если оно не связано с практическим
упражнением в определенной профессии, то в такой
школе действительно должны были бы проводиться
подобные практические упражнения, и притом во всех
трех отраслях хозяйственной деятельности. Дело в том,
что недостаток подготовки в какой-нибудь одной
отрасли, будь то домашнее хозяйство, полеводство или
промышленность, составил бы значительный прорыв в
цельности подготовки, являющейся задачей образов
вания этих детей, и, таким образом, сделал бы
ненадежным это образование. Между тем предложение дать
детям соответствующую их положению
практическую подготовку во всех этих трех отраслях дея
312

тельности отнюдь не содержит чего-либо
неосуществимого.
Повсюду при школе для бедных может
существовать школьный сад, а это значит, что всюду
возможно при помощи детей и для них засадить пару
участков невозделанной до сих пор земли простыми
овощами, которые составляют самую дешевую пищу для
бедняков.
Повсюду возможно связать со школой для бедных
маленькое домашнее хозяйство, в котором воспитанники
подобной школы ежедневно могут наблюдать за
искусством заготовки, сохранения, сортировки и
использования запасов, полученных с обработанных участков
земли, и вообще за всеми элементами искусства ведения
домашнего хозяйства бедняка.
И то и другое тем легче осуществить хорошей
школе для бедных, что таковые по необходимости всегда
имеют при себе какую-нибудь домашнюю
мануфактуру и должны заботиться о том, чтобы дети,
поскольку это возможно, научились во время пребывания
в школе какой-нибудь постоянной работе для
заработка.
Пример многих матерей не оставляет никакого
сомнения в том, что можно заставить детей соединить
обучение с трудом так, как они действительно осуществляют
это в частных домах: во время работы обучают детей
читать, петь, заучивать наизусть; обучают даже
иностранным языкам и арифметике. Мой личный опыт
показывает, что не только при незначительном числе,
но и при очень большом числе детей можно
во время работы упражнять их ум и память,
воспитывать сердце, не заставляя их при этом замедлять
работу.
Таким образом, именно благодаря преимуществам,
которые получила бы такая школа путем соединения
производственной деятельности с учебной, она смогла бы
создать условия, необходимые для хорошей подготовки
детей также и в области домоводства и сельского
хозяйства.
Соединение всех трех предметов — домоводства,
сельского хозяйства и промышленности — тем более
существенно для профессионального образования бедняков, что,
будучи подготовлены только по одной из этих специаль-
ыз

ностей, они из-за недостатка знаний и навыков по двум
другим отраслям теряют преимущества и в той отрасли,
к которой они действительно получили теоретическую и
практическую подготовку.
Достоверно то, что никакое знание полеводства и
промышленности не может обеспечить истинного
благосостояния народа, если он не получит знаний и умений
в области ведения своего домашнего хозяйства. Точно
так же народ лишается лучших способов прожить дешево
и приятно, если он не будет обучен специфически
бедняцкому земледелию, а именно искусству использовать
каждый клочок самой плохой земли для того, чтобы
засадить ее обилием экономящих хлеб корнеплодов и
овощей.
Это обстоятельство настолько важно, что можно
с уверенностью утверждать, что большая плотность
населения крупных фабричных округов стала возможной
скорее благодаря этим культурам, возделываемым
бедняками, чем благодаря плодоводству и зерновому
хозяйству крупных крестьян.
Наконец, заработок в промышленности, если он не
связан у простого народа с сельским и домашним
хозяйством и не базируется на них, почти повсеместно
является источником безнравственности народа, который при
этих условиях, несмотря на самый хороший заработок
и трату больших сумм денег, которые могли бы
обеспечить его благосостояние, все же, как правило,
продолжает жить в глубокой нищете.
3. Для осуществления этих связанных друг с другом
конечных целей чрезвычайно существенно обучение
арифметике. Преимущества, которые евреи в результате
раннего и всеобщего упражнения в счете имеют по
сравнению с христианами во всех областях хозяйственной
жизни, неизбежно должны привести философски
мыслящего человека, наблюдающего за тем, что действительно
происходит на свете, к выводу, что государство
заинтересовано в том, чтобы не пренебрегать в такой степени,
как до сих пор, обучением простого народа этому
предмету.
Школа, осуществляющая профессиональное
образование народа, могла бы тем легче удовлетворить эту
потребность, что арифметике можно в значительной
степени обучать в процессе работы.
314

Письмо — это единственный важный предмет
обучения в школе, который нельзя подобным образом
соединить с работой.
Однако детям, которые, обучаясь в такой трудовой
школе, будут приучены к напряжению сил, к порядку,
к продолжительной работе и к тщательному
использованию каждого момента, а на это потребуется
несравненно меньше времени, чем это обычно имеет место при
других обстоятельствах.
Я считаю в общем безусловно и легко достижимым
все то, что может потребовать учебное заведение,
удовлетворяющее конечным целям полноценного
профессионального образования народа, однако безусловно верно
и то, что заведения, которые потребовались бы для
осуществления этой конечной цели, совершенно отличаются
от обычных школ-мастерских * и что не сразу можно
будет подобрать персонал, который необходим для общего
осуществления этих задач.
Правда, если бы речь шла только о том, чтобы с
соблюдением пристойности или без соблюдения ее связать
школы с прядильной мастерской или чем-нибудь
подобным и заставить бедных детей, приносимых в жертву
мнимым новшествам, выучивать наизусть общие правила
ведения хозяйства, или если приковать их телом и
душой к какой-либо одной отрасли промышленности,
уподобив машинам, как это делают купцы из
личной выгоды, то тогда было бы еще легко найти
людей, которые в короткий срок достигнут
квалификации, достаточной для совмещения роли капрала и
учителя.
Если же речь идет о том, чтобы повсюду внедрить
в гущу народа дух индустрии, силу подлинного
усовершенствования законного способа заработка, если
ставить себе целью добиться действительных успехов
народа в связанных друг с другом областях — домашнего
хозяйства, сельского хозяйства и промышленности — и
довести народ до такого положения, чтобы в результате
просвещения и образования он стремился догнать
среднее сословие и тем самым побудить последнее к
активной деятельности во всех областях хозяйственной
жизни, тогда можно с полной уверенностью утверждать, что
ни одно государство в мире еще не провело тех необхо-
315

димых предварительных мероприятий, которые
позволили бы ему немедленно и повсеместно провести в жизнь
эти конечные задачи.
Из различных соображений необходимо было бы
до официального осуществления этих конечных
задач провести повсеместно опыты, которые
позволят окончательно судить обо всех деталях этих
проектов.
Но все эти опыты мне кажутся легко осуществимыми,
и мне хочется вкратце коснуться тех способов, при
помощи которых, как мне кажется, их несомненно удастся
провести.
Предположим, что человек, с юности хорошо
знакомый с обыкновенным способом ведения домашнего и
сельского хозяйства и с несколькими отраслями
промышленности, поселяется для этой цели с некоторым
количеством детей, как любой другой обычный хозяин, в
каком-нибудь подходящем для его задач загородном доме,
при котором имеется участок земли *.
Я представляю себе, что этот человек проведет
на своем предприятии точно такие же мероприятия,
которые необходимо должен был бы провести на
таком маленьком земельном участке с целью
пробиться вверх любой, действительно небогатый и
обремененный большой семьей фабрикант или
промышленник.
Я предполагаю, что этот человек попытается,
полностью держась в рамках такого частного хозяйства, путем
наилучшего использования своего маленького участка
земли и при помощи повседневного заработка своих
детей подняться вверх и постепенно расширить свое
предприятие во всех его частях.
Я представляю себе, как этот человек, исходя из
основных положений своего плана, будет с точностью
взвешивать каждый расход, производимый в его
предприятии, как он будет подвергать себя всевозможным
ограничениям, как высоко он будет ценить возможность
использовать любое хозяйственное преимущество,
произвести любую, даже самую незначительную экономию,
с каким величайшим старанием он будет добиваться
повседневного дохода от труда детей, который он
должен рассматривать как необходимое условие для содер-
316

жания дома и осуществления своих дальнейших
намерений.
При указанных обстоятельствах воспитанники в силу
насущных потребностей этого дома и в результате су-
ществующих в нем необходимых порядков научатся
всему, что является существенным для превосходного
образования бедных во всех отраслях домашнего и
сельского хозяйства и промышленности, и научатся этому таким
способом, который, имея в своем основании наглядный
и практически проверенный опыт, безусловно успешно
скажется на их целесообразной подготовке. Обучение
воспитанников по необходимости должно будет
подчиняться твердым правилам мудрого домоводства и
выражаться во все расширяющемся их участии в различных
отраслях хозяйства.
Благодаря участию во всех отраслях хозяйства
воспитанники познакомятся со всеми средствами, которые
лежат в основе домашнего благосостояния народа, в их
взаимной связи, а весь комплекс этих общих
хозяйственных знаний будет обладать для них тем большей
привлекательностью, что их участие в различных
хозяйственных процессах повседневно будет связано для них
с удовольствием.
Их небольшая площадь под посевами,
обрабатываемая собственными силами, ежедневно давала бы им
излишки продуктов. Точно так же и искусство
домоводства при соблюдении строжайших правил экономии при
помощи разумного выгадывания и хорошего присмотра
сделает их питание разнообразнее, здоровее и вкуснее,
чем обычное питание не обученного хозяйству бедняка;
таким образом, это искусство также имело бы
притягательную силу вследствие доставляемого им
наслаждения.
По мере того как совершенствовалась бы работа
воспитанников и становилась бы все более полезной для
дома, каждый из воспитанников в качестве
вознаграждения за свой труд и поощрения к дальнейшему
напряжению сил должен еженедельно получать какую-
то сумму, которую он сможет откладывать как
сбережения.
Руководитель такого дома, несомненно, со всей
энергией старался бы направить дело так, чтобы его дети
317

как можно скорее начали зарабатывать достаточно для
того, чтобы себя прокормить. Это само собой заставит
его воздержаться от опасных ухищрений, направленных
на насильственное забегание вперед, и не позволит ему
обманывать себя надеждами, что можно добиться
выработки более совершенных сортов продукции, прежде
чем рабочие не научатся в совершенстве вырабатывать
более простые. Поэтому он стал бы обучать детей
производить даже самые простые продукты самым
совершенным образом.
Удовольствие, получаемое от совершенного
выполнения своей работы, должно указать детям путь к более
утонченным изделиям, которые только после длительного
периода работы совершенствуются настолько, что
начинают действительно приносить больше дохода, чем более
простые, но со всей тщательностью обработанные и по-
своему доведенные до совершенства простейшие
продукты промышленности.
Такой предприниматель по необходимости должен
с величайшей тщательностью соблюдать связь
обучения с трудом, причем для него является совершенной
необходимостью, чтобы дети тщательнейшим образом
использовали каждый возможный момент для работы
и заработка.
Я вижу далее, как человек, предпринявший такой
эксперимент, подчиняясь необходимости, подвергает все
отрасли своего хозяйства тщательнейшему
бухгалтерскому учету. Затем он доводит до сведения своих
воспитанников эту отчетность и разъясняет им все, о чем
она* свидетельствует, ибо одну из главных целей их
воспитания он должен видеть в том, чтобы научить
их подходить ко всему, что они в дальнейшем
будут предпринимать, именно с такой коммерческой
четкостью.
Таким образом, я считаю опытную проверку
возможности соединения удовлетворительного
профессионального образования с народными школами делом простым
и легким, и я думаю, что такие опыты:
1) вследствие полученного путем их проведения
данные более чем что-либо другое будут способствовать
написанию учебника по искусству ведения
домашнего хозяйства, сельского хозяйства и
промышленности для бедняков, без чего невозможно соеди-
318

нение профессионального образования с народными
школами;
2) такой психологически и политически правильно
проведенный опыт, поскольку он проливал бы свет
на возможность более высокого заработка для
населения и последствия этого, не замедлит пробудить
интерес всех сословий к народному образованию и
одновременно укажет людям всех классов те
средства, при помощи которых решается поставленная
задача;
3) такой опыт разносторонне подготовит
возможность провести повсеместно через государственные
народные школы и школы для бедных те мероприятия,
осуществимость которых была бы доказана путем
подобных опытов, причем все спорные вопросы
относительно того, что в данном случае осуществимо и что
неосуществимо, могут быть разрешены путем должной
проверки на опыте;
4) более того, такой опыт, прокладывая путь
подобным учреждениям для народа, которые при наличии
маленьких, почти незаметных толчков извне нашли бы
в себе самих силы к развитию, указывает государству
надежные перспективы к организации во всенародном
масштабе крупных учреждений, которые
обладают именно этим преимуществом; это является
совершенно несомненным в отношении тюрем,
сиротских домов, учебных заведений для народов,
находящихся на низком уровне развития, разоренных
областей и колоний;
5) он опровергает неправильные представления о
дороговизне таких учреждений, причина которой большей
частью лежит в ошибочных принципах их организации;
и вообще в отношении сомнений, которые почти всеми
сейчас выдвигаются против крупных учебных заведений
для народа, этот опыт даст такое полное освещение
вопроса, которое вряд ли можно достигнуть иным
способом;
6) этот опыт укажет также простейшее средство, при
помощи которого легче всего распространить и ввести
во всеобщее употребление в каждом населенном пункте
и в каждой местности все полезные знания и навыки
в области домашнего и сельского хозяйства и
промышленности, а также способствовать производству всех
319

видов промышленных изделий путем предварительного
обучения первых рабочих, что существенно облегчит
задачи предпринимателей в каждой отрасли
промышленности;
7) так как мудрое соединение сельского хозяйства
с промышленностью следует рассматривать как лучшее,
что можно пожелать для экономического
благосостояния народа, то значительное влияние, которое
оказало бы развитие взаимосвязанных знаний по агрономии,
промышленности и домоводству на положение целых
местностей, скажется как на повышении уровня
профессиональных знаний всех жителей этих районов, начиная
с дворянина, кончая обитателями беднейших хижин, так
и на повышении их благосостояния;
8) наконец, результаты этих просветительных
мероприятий явятся верным противоядием против тех
непорядков и той нищеты, которые повсюду вызываются
денежным заработком тружеников в тех местностях, где
профессиональное образование народа находится в
запущенном состоянии.
Не буду еще больше погружаться в мечты о
последствиях предлагаемых мероприятий; не все еще признают
большое значение некоторых из них, например
соединения сельского хозяйства с промышленностью.
Фабричный рабочий обычно тратит три четверти
своего заработка на покупку хлеба; между тем
землевладелец, который совмещал бы знание фабричного
производства со знанием в области агрономии и пониманием
преимуществ своего положения в сельском хозяйстве,
мог бы значительно большую часть заработной платы
рабочих (которую фабрикант, не являющийся
землевладельцем, должен выплачивать деньгами) уплачивать
натурой и даже в виде сдаваемой в аренду земли, что
лишило бы фабриканта, не являющегося
землевладельцем, возможности с ним конкурировать.
Использование этого обстоятельства кажется мне
средством не только уравновесить в глазах частных лиц
ценность земельной собственности с преимуществами,
которые дает владение денежным капиталом, но даже
указать путь государствам, основная сила которых
заключается во владении землей и природными
богатствами, как постепенно уничтожить перевес, который
дает большая сумма денежного обращения тем торго-
320

вым государствам, которые менее богаты землей и
продуктами природы. При этом, так же как и в
отношении правильно организованной частной собственности,
возможно привести в равновесие ценность земельной
собственности с преимуществами, которые дают деньги.
Я не коснулся очень многого, что имеет отношение
к этому предмету, но детальное рассмотрение его
потребовало бы от меня целого моря рассуждений, чего мне
хотелось бы избежать в этом проекте, тем более что
в конце концов все спорные моменты по этому вопросу
могут полностью быть разрешены только путем
практического опыта.
Суммируя все вышесказанное, можно сделать
следующие выводы.
Такие опыты могут быть проведены с затратами,
которые, при учете их важности, можно считать
совершенно ничтожными, причем самое существо опытов требует
величайшей экономии и бережливости. Далее, эти
опыты, независимо от их дальнейших последствий, явились
бы непосредственным благодеянием для бедных детей,
которые при этих условиях стоили бы государству
меньше, чем если бы они находились в самом жалком
приютском доме. Более того, природа основных вопросов,
разрешение которых является целью указанных опытов,
такова, что уже в течение немногих месяцев они должны
показать справедливость или ложность моих
концепций по этому вопросу, а именно: что за
четырехнедельный период можно добиться того, чтобы дети начали
зарабатывать себе средства на пропитание изготовлением
годной для употребления пряжи, грубых тканей и
многих других элементарных продуктов промышленности;
что важный вопрос о соединении труда с обучением
тоже может быть разрешен в течение нескольких
месяцев, а также что последствия соединения домашнего и
сельского хозяйства с промышленным производством,
как и результаты общей направленности на дальнейшее
усовершенствование всех отраслей предприятия, должны
выявиться в течение одного года. Наконец, что касается
личного состава, который необходим для достижения
поставленных конечных целей, то его легко и без
больших затрат можно найти в среде простых трудовых
людей.
21 И. Г. Песталоцци, т. 1 32J

Поэтому я надеюсь на то, что Его Величество,
Король, а также Ваше сиятельство сочтут подобный опыт
истинной задачей государства и всего человечества.
С почтительной уверенностью в этом я заканчиваю
изложение моих соображений; добавлю только, что я готов
устно или в письменной форме дать, как в отношении
предложенного опыта, так и предполагаемых его
результатов, все объяснения, которые могут потребоваться
для внесения максимально возможной ясности в этот
вопрос.

ЛИНИЙ
rEPTPWC
КНИГА ДЛЯ НАРОДА
2!*

Часть первая
ПРЕДИСЛОВИЕ К ПЕРВОМУ ИЗДАНИЮ
*^| ИТАТЕЛЬ!
I Эти страницы являются исторической
основой * одной попытки сказать народу несколько
важных для него истин в такой форме, чтобы они дошли
до его ума и сердца.
Я стремился положить в основу как данной истории,
так и следующего за ней поучения возможно более
тщательное подражание природе и простое изложение
того, что уже повсеместно существует.
Рассказывая здесь о вещах, которые я сам видел и
слышал на пути моей деятельной жизни, я даже
остерегался присоединять свое собственное мнение к тому, что
я видел и слышал, то есть к тому, что народ сам
чувствует, говорит, испытывает, о чем он судит и во что
верит.
И вот будет видно: если мой опыт верен, если я
передаю его так, как сам получил и как хотел бы передать
другим, то он найдет отклик у тех, кто ежедневно
собственными глазами видит те вещи, о которых я
повествую. Если же мой опыт неправилен, если это лишь плод
моего воображения, вздорное личное мнение, то он,
подобно другим воскресным проповедям, исчезнет в
понедельник.
Не буду дальше распространяться, приведу только
два отрывка, которые удачно освещают мои мысли о
способе мудрого воспитания народа.
Первый отрывок взят из книги нашего праведного
Лютера, перо которого в каждой строке дышит
человечностью, знанием и поучением народа.
Я25

В этом отрывке говорится следующее:
«Священное писание столь полезно для нас потому,
что оно не только повествует о великих делах святых
отцов, но приводит нам также их самые простые слова,
раскрывая этим глубину их сердца» *.
Второй отрывок принадлежит еврейскому раввину и,
согласно латинскому тексту, звучит так:
«Среди языческих народов, живших вокруг земли
Авраама, были люди, исполненные мудрости, не имевшие
себе равных на всей земле; они говорили: «Пойдем к
королям и к тем, кого они ставят у власти, и научим их,
как сделать счастливыми народы на земле».
И мудрецы отправились и научились языку королей
и их правителей, заговорили с королями и их
правителями на их языке.
Короли и правители хвалили мудрецов, давали им
золото, шелк и благовония, но к народам относились
так же, как и раньше. И мудрецы ослепли от золота,
шелков и благовония, уже не видели больше, что
короли и их правители неразумно поступают в отношении
народов, живущих на земле.
Но один человек из нашего народа выругал
языческих мудрецов, он подавал руку нищему у дороги,
вводил дитя вора, грешника и изгнанника в свою хижину,
приветствовал сборщиков пошлин, ратников и
самаритян, как братьев, принадлежащих к его же племени.
И его поступки, бедность и упорство в любви ко всем
людям завоевали ему сердце народа, который поверил
ему, как своему отцу. Когда человек из Израиля увидел,
что народ верит ему, как своему отцу, он стал объяснять
народу, в чем заключается его истинное благо: и
народ услышал его голос, а князья услыхали голос
народа» *.
Вот место из писания раввина, к которому я не
прибавлю ни одного слова.
А теперь, милые страницы, перед тем, как вы
отправитесь из моей тихой обители в те места, где воют ветры
и бушуют бури, в те места, где нет мира,—
еще одно слово, милые страницы! Да сохранит оно
вас от злых бурь!
Я не участвую в спорах людей, вызванных
различиями их взглядов, но то, что они делают скромно и честно,
предално и прямодушно, что может внести любовь к богу
326

u n ь
©етиь.
fcin 23иф für ba* Bolt
Berlin «яь %щ>щ,
kt) (Sorge üJafeb State, i7g:.
Титульный лист первого издания романа Песталоцци
«Лингард и Гертруда» (1781)
Худ. Д. ХоЯовецкий

и любовь к ближнему в их сердца, а счастье и
благословение в их дома,— это, кажется мне, бесспорно
заложено в сердцах у всех нас и для всех нас.
Автор.
25 февраля 1781 г.
ПРЕДИСЛОВИЕ КО ВТОРОМУ ИЗДАНИЮ I ТОМА *.
Эту книгу, которую я написал двадцать с лишним лет
тому назад, мои читатели получают вновь в совершенно
неизменном виде, как она впервые была написана. Она
являлась попыткой изобразить положение народа таким,
каким я его наблюдал, для того чтобы из этого
изображения напрашивались выводы относительно
мероприятий, при помощи которых можно было бы действительно
улучшить положение народа. Книга растрогала многих
людей, создала мне большое число друзей, вызвала у
многих матерей желание стать своим детям тем, чем
была для своих детей Гертруда. Однако та эпоха,
вообще говоря, не благоприятствовала успешному внедрению
моих взглядов, да и не могла этого сделать. Почти всем
главенствующим теориям второй половины прошлого
столетия не хватало простой силы и могучей простоты.
Они привели к широкому развитию знаний, но
человек в целом остался неразвитым, с претензиями и
неудовлетворенным. Из-за величия этого знания, на
котором все строилось, человек должен был потерять самого
себя*. Величайшим несчастьем для поколения этого
столетия было то, что развитие знаний мешало ему пенять,
что оно лишено силы и самостоятельности, что в
результате этого самообмана оно потеряло способность
понимать истину и величие простейших отношений в природе
и обществе.
При таких условиях моя книга не могла, конечно,
достигнуть той цели, ради которой она была написана, а
именно — добиться для народа лучшего образования,
базирующегося на истинном положении народа, вечно
присущих ему естественных условиях. Верный целям
моей жизни, я тем не менее продолжал непрерывно
напоминать своему отечеству о^задачах этой книги, а также
старался приложить все свои силы к тому, чтобы дать.
328

матерям и учителям в руки пособия, при помощи
которых они могли бы воспитывать своих детей в духе
Гертруды и написанной мной книги. Все, что я до сих пор
сделал, является также лишь продолжением этой книги,
которую я вновь вручаю тебе, читатель. Прими ее опять
с тем же радушием, как ты это сделал в первый раз. Это
было мое первое слово, обращенное к сердцам бедных
и заброшенных сельских жителей. Это было мое первое
обращение к сердцам тех, кто для бедных и
заброшенных замещает бога. Это было мое первое слово к
матерям страны, обращенное к данному им богом сердцу,
чтобы они были для своих семей тем, чем не может стать
никакой другой человек на свете. Да послужит моя книга
деревенским беднякам на пользу, которой она им до сих
пор еще не принесла. Да произведет она на тех, кто
исполняет для бедняков роль бога, то впечатление,
которое она должна произвести, чтобы принести счастье
бедным и заброшенным жителям деревень. Да
воздействует она на многих благородных деревенских матерей,
чтобы они стали для своих детей тем, кем для них ни
один другой человек на свете стать не может. Что бы
ни говорили — ни природа, ни бог, ее вечный творец, не
допускают упущений. Я считаю богохульством
утверждение, что у матерей нет желания посвятить себя своим
детям. Что бы ни говорили, я глубоко верю в это
желание и с надеждой ожидаю результатов, которые вызовет
пробуждение этого желания. Даже глубочайшая
испорченность, которая может возникнуть из человеческих
заблуждений, никогда не убивает окончательно
человеческой натуры, которая может быть временно
подавлена, но сила которой неугасима. Пойдите в хижины самых
бедных людей, и вы увидите, что даже там может
сделать материнское сердце для своих детей почти без
всякого руководства и помощи. Точно так же является
неправдой утверждение, что у матерей нет времени
первыми приложить руку к воспитанию ума и сердца своих
детей. У большинства из них, особенно у тех, которые
находятся дома, дети большую часть дня под рукой; и
почему бы им за работой не обходиться с ними и не
разговаривать с ними таким образом, чтобы это служило
их обучению и образованию, а не наоборот? Ведь
материнское обучение не предполагает никакого искусства;
оно является не чем иным, как побуждением ребенка к
32-9-

разностороннему наблюдению за окружающими его
предметами; это только упорядоченное упражнение
органов чувств, нежных эмоций сердца, упражнение речи,
памяти, мышления, а также естественных физических
способностей ребенка. Нужно только одно — помочь
сердцу матерей и, я бы сказал, инстинктивно простому
и правильно направленному их разуму, изложив для
них те средства, которые им следует употреблять, и
притом в таком виде, чтобы они действительно могли их
применять.
Добрые матери-крестьянки! Не позволяйте и далее
несправедливо обвинять вас в том, что вы якобы не
проявляете ни понимания, ни силы к тому, что при тех
условиях, в которых вы живете, является вашей высочайшей
и святейшей обязанностью. Когда в тишине своих жилищ,
вы станете плакать о том, что добрая Гертруда сделала
для своих детей больше, чем вы до сих пор делали для
своих, тогда, я уверен, вы также попытаетесь сделать то,
что сделала она. И вот тогда мне хотелось бы, чтобы вы
повстречались с моими книгами для первоначального
обучения.
Мое сердце приказывает мне здесь замолчать. Хочу
сказать только еще одно слово: каждый человек в
стране, помышляющий о боге и загробной жизни, желающий
хорошего в общественном праве и общественном
порядке, мечтающий о прочном счастье домашнего очага,
должен тем или иным путем согласиться с духом моей
книги и стремиться к тому же, к чему стремлюсь я. Поэтому
я* живу спокойно. Когда высказанная мной истина
дойдет до той степени зрелости, до которой ей надлежит
дойти, она принесет плоды. Если она будет изложена
бедным и заброшенным людям в деревне в таком виде,
что они смогут ее воспринять, то они ее действительно
воспримут. Многие хорошие мужчины и многие
хорошие женщины, которые до сих пор при самом дружеском
расположении не в состоянии были дать добрый совет
своему соседу или соседке, смогут стать отцами для
бедных и матерями для покинутых. До такой силы и величия
я пытаюсь поднять дух и сердце дворянства и всего
народа моей родины. Пускай после моей смерти люди
с более совершенными силами продолжают работу по
осуществлению великой цели моей жизни, и да будет мне
даровано счастье дожить до признания ее и средств, ко-
330

торые я предлагаю для ее осуществления. Ах!
Отсутствие такого признания мешает счастью тысяч людей,
которые повсюду нашли бы более мудрую и сильную
поддержку, если бы дело обстояло лучше в этом
отношении!
Песталоцци.
Бургдорф; январь 1803 г.
1. ДОБРЕЙШИЙ ЧЕЛОВЕК, ДЕЛАЮЩИЙ ТЕМ НЕ МЕНЕЕ
В ВЫСОКОЙ СТЕПЕНИ НЕСЧАСТНЫМИ И ЖЕНУ, И ДЕТЕЙ
В Боннале живет каменщик К Его зовут Лингард, а
жену — Гертруда. У н^го семеро детей и хороший
заработок. Но беда в том, что он часто поддается искушению
в трактире. Когда он попадает туда, он ведет себя как
сумасшедший. А в селе есть хитрые ловкие парни,
которые тем только и живут, что подстерегают честных
простаков и при всяком удобном случае выманивают у них
деньги. Пройдохи эти знали доброго Лингарда и во
время выпивки часто склоняли его к игре, похищая у него
таким путем заработанные в поте лица деньги. Но всякий,
раз, когда несчастье случалось с ним вечером, Лингард
горько раскаивался утром; когда он видел, что по его
вине Гертруда и дети нуждаются в хлебе, тяжело
становилось у него на сердце, и он дрожал, плакал, опускал
глаза и скрывал свои слезы.
Гертруда — лучшая женщина в селе *, но ей и ее
цветущим детям грозила опасность лишиться отца и
хижины, быть разлученными, изгнанными из родного дома
и впасть в крайнюю нужду из-за того, что Лингард не
мог перестать пить.
Гертруда видела близкую опасность и глубоко
страдала. Собирала ли она траву на лугу, приносила ли сено
с сеновала, разливала ли молоко в чистые кувшины, ах,
всегда, всегда ее преследовала мысль, что скоро у нее
отнимут и луг, и сеновал, и даже хижину; а когда дети
окружали ее и теснились к ее коленям, тоска еще
сильнее охватывала ее, и слезы текли по ее щекам.
1 Я должен заявить, что вся эта история рассказывается одним
старым уважаемым жителем Бонналя.— Прим. автора.
331

До сих пор ей удавалось скрывать от детей эти
слезы, но в среду, перед пасхой, когда муж особенно долго
не возвращался домой, Гертруду охватило отчаяние, и
дети заметили, что она плачет. «Ах, матушка,—
воскликнули они,— ты плачешь!» — и теснее прижались к ее
коленям. Страх и забота были видны в каждом их
движении. Раздались всхлипывания, глубокое недоумение и
испуг отражались на лицах, слезы брызнули из глаз, и
даже грудной младенец на руках Гертруды выражал
незнакомое ему до тех пор чувство страдания. Первое
выражение заботы и страха на его лице, его неподвижный
взгляд, глаза, впервые смотревшие на мать без улыбки,
пристально и со страхом,— все это окончательно сломило
мужество Гертруды.
Жалобы ее перешли в громкие крики, все дети, даже
грудной младенец, плакали вместе с матерью; это был
ужасный, скорбный вопль, и в этот момент Лингард
показался в дверях.
Гертруда лежала на кровати лицом вниз; она не
слыхала, как открылась дверь, и не видела вошедшего отца.
Дети тоже не заметили его — они видели только
рыдающую мать, цеплялись за ее руки, шею и платье. В таком
положении застал их Лингард.
Господь на небе видит слезы несчастных и полагает
предел их печали.
Гертруда в слезах своих нашла милосердие божье.
Это милосердие привело Лингарда к зрелищу,
которое потрясло его душу, весь он дрожал. Смертельная
бледность покрыла его лицо, и он с трудом проговорил:
«Господи Иисусе, что это?»
Тогда только мать и дети увидали его, и взрыв
отчаяния утих. «О, матушка, отец пришел»!—воскликнули
дети в один голос; даже грудной младенец перестал
плакать.
Подобно тому, как теряется в лесу бурный поток,
подобно тому, как внезапно спадает все пожирающее
пламя, так замерло дикое отчаяние и перешло в тихую
скорбь.
Гертруда любила Лингарда, и присутствие его
служило ей утешением даже в самую тяжелую минуту.
Лингард тоже оправился от первого острого страха.
— Что случилось, Гертруда,— спросил он,— чем
объяснить то ужасное состояние, в котором я тебя застал?
332

— Милый мой,— отвечала Гертруда,;— мрачные
заботы теснят мою грудь, а когда тебя нет, печаль моя
еще глубже.
— Гертруда,— воскликнул Лингард,— я знаю, отчего
ты плачешь! О, я несчастный!
Тогда Гертруда удалила детей, Лингард упал лицом
к ней на колени и не мог более говорить.
Гертруда тоже молчала, с тихой грустью прижалась
к своему мужу, который плакал и рыдал на ее коленях.
Между тем Гертруда собрала все свои силы, все свое
мужество и стала убеждать его, чтобы он не подвергал
больше детей горю и нужде.
Гертруда была благочестива, верила в бога, и прежде
чем заговорить, она помолилась за мужа и за детей. Ей
стало легче и веселей, и она сказала:
— Лингард, верь в милость божью, собери свое
мужество и старайся поступать так, как должно.
— О, Гертруда, Гертруда! — воскликнул Лингард, и
слезы его текли ручьями.
— Милый мой, будь мужествен,— сказала
Гертруда,— и верь в твоего небесного отца, тогда все пойдет
хорошо. Сердце мое разрывается оттого, что ты плачешь
из-за меня. Милый, я охотно скрыла бы от тебя свою
печаль, ты знаешь, когда я с тобой, я готова
довольствоваться одним только хлебом и водой и я с радостью
работаю в ночные часы для тебя и для детей.
Но, милый мой, я не была бы матерью наших детей и
верной твоей женой, если бы скрыла от тебя мои
опасения, что когда-нибудь мне придется расстаться с тобой
и с этими крошками. Дорогой мой, наши дети пока еще
исполнены к нам любви и благодарности, но, Лингард,
если мы не будем о них заботиться, то их любовь, их
доброе, сердечное отношение, на котором я с?рою все,
должны будут исчезнуть. И тогда — подумай, милый,
каково тебе будет, если твой Никлас останется без крова
и вынужден будет пойти в батраки,— Никлас, который
теперь уже так любит говорить о свободе и о
собственном очаге. Лингард, если он и все наши дети, сделавшись
бедняками по нашей вине, не будут больше, как теперь,
испытывать к нам благодарности, а будут только
плакать из-за нас, своих родителей, неужели ты сможешь
жить, Лингард, и видеть, как твой Никлас, твой Ионас,
твоя Лизели и твоя Аннели, выгнанные из родной хижи-
333

пы, должны будут искать приюта у чужих людей? Я
умерла бы, если бы должна была это видеть 1.
Так говорила Гертруда, и слезы текли по ее лицу.
Лингард тоже рыдал.
— Что мне делать? Ах, я несчастный! Я хуже еще,
чем ты думаешь, о Гертруда!
Он умолк и ломал руки в отчаянии.
— О милый! Верь в милосердие божье, дорогой мой!
Что бы там ни было, скажи, что случилось с тобой, мы
обсудим, как помочь горю.
2. ЖЕНЩИНА, КОТОРАЯ ПРИНИМАЕТ РЕШЕНИЯ,
ВЫПОЛНЯЕТ ИХ И НАХОДИТ ЧЕЛОВЕКА С ОТЕЧЕСКИМ
СЕРДЦЕМ
— О Гертруда! Сердце мое разрывается, но мне
придется усилить твое горе, я должен открыть тебе мой
позор. Я задолжал Гуммелю, фогту (Fogt2), тридцать
гульденов, а он не человек, а зверь по отношению к тем, кто
ему должен. Ах, лучше бы я никогда в жизни его не
видал. Когда я не хожу к нему, он угрожает мне судом, а
как только я захожу, то заработанные в поте лица
деньги попадают к нему в лапы. Вот, Гертруда, это и есть
источник нашего несчастья.
— Милый,— сказала Гертруда,— не пойти ли тебе к
Арнеру *, к отцу нашего края? Ты знаешь, как не
нахвалятся им все вдовы и сироты. Я думаю, милый, у него
ты найдешь совет и защиту против этого человека.
— Гертруда,— возразил Лингард,— я не могу, я не
смею. Что я могу сказать против старосты? Он взведет
на меня все, что захочет, он смел и хитер, у него сотни
помощников и десятки способов обесславить перед
начальством бедного человека, так что его и слушать не
станут.
Гертруда. Милый мой, я никогда еще не говорила
ни с каким начальством, но если бы нужда и несчастье
1 Эта история происходит в Швейцарии, и герои ее — швейцарцы
Поэтому сохраняем швейцарские имена и даже швейцарские
провинциальные слова, как, например, слово verschupfen, которое означает,
что человека путем насилия и с презрением гонят с места на место.—
Прим. автора.
2 Фогт в Швейцарии то же, что в Германии староста в деревне.—
Прим. автора.
334

Иллюстрация художника Д Ходовецкого к гл. 2 романа Песталоцци
«Лингард и Гертруда» (издание Деккера в Берлине на французском
языке 1783 г.)
«. . Лрнер сидел под своею липой у ворот замка, когда подошла
Гертруда»

привели меня к нему, я знаю, я сказала бы правду
каждому в лицо. Дорогой мой, не бойся, думай обо мне и
твоих детях и пойди.
— Гертруда,— промолвил Лингард,— я не смею, я
не без вины. Староста хладнокровно сошлется на все
село и докажет, что я беспутный дурак. Гертруда, я ведь
виноват, что же я могу сказать? Никто не решится
показать, что староста подбивал меня на все. Гертруда,
если б я мог, если б я смел, с какой радостью я бы
пошел. Но если я это сделаю и потерплю неудачу, подумай
только, как он мне отомстит.
Гертруда. А если ты будешь молчать, то он все
равно тебя погубит. Лингард, подумай о твоих детях и
пойди, этот вечный страх и беспокойство должны
кончиться, пойди к нему или я пойду.
Лингард. Гертруда, я не смею. Если ты смеешь,
Гертруда, о боже, если ты смеешь, иди скорей к Арнеру
и скажи ему все!
— Да, я пойду,— сказала Гертруда.
Она не спала всю ночь, но она молилась в течение
этой бессонной ночи и чувствовала все больше сил и
решимости пойти к господину края, Арнеру.
Рано утром Гертруда взяла младенца, цветущего, как
роза, и шла в течение двух часов к замку помещика.
Арнер сидел под своею липой у ворот замка, когда
подошла Гертруда. Он увидел ее с младенцем на руках,
увидел печаль, страдание и следы слез на ее лице.
— Что тебе нужно, дочь моя? Кто ты? — спросил он
так ласково, что у Гертруды явилось мужество
заговорить.
— Я Гертруда,— сказала она,— жена каменщика
Лингарда из Бонналя.
— Ты славная женщина,— промолвил Арнер.—
Я знаю твоих детей, они отличаются от других
деревенских детей, они благонравнее и скромнее, чем все другие
дети, они кажутся лучше других накормленными,
хотя, как я слышал, вы очень бедны. Что тебе нужно,
дочь моя?
— Добрый господин, муж мой давно должен старосте
Гуммелю тридцать гульденов, а Гуммель — жестокий
человек. Он подбивает мужа к игре и к мотовству. Муж
боится его и из страха посещает его трактир, оставляя
там свой заработок и лишая детей хлеба. Добрый госпо-
336

дин, у нас семь малолетних детей; если нам не помогут,
не спасут нас от старосты, то он пустит нас по миру;
я знаю, Что вы жалеете вдов и сирот, и поэтому
осмелилась прийти к вам рассказать о нашем несчастье. Я
принесла с собой все сбережения моих детей, чтобы
оставить их вам в залог и иметь право просить вас принять
меры к тому, чтобы староста не теснил и не мучил
моего мужа, а подождал, пока он сможет вернуть ему
долг,
У Арнера давно уже были подозрения в отношении
Гуммеля. Он сразу почувствовал правду в этой жалобе
и основательность просьбы. Он взял чашку чаю,
стоявшую перед ним, и сказал:
— Ты ничего не ела, Гертруда? Выпей чаю и дай
твоему прелестному ребенку молока.
Гертруда покраснела: отеческая доброта Арнера
тронула ее до глубины души, так что она не в силах была
удержать слез.
Арнер заставил ее рассказать о поступках старосты
и его сотоварищей, о многолетней нужде и заботах; он
внимательно выслушал все и спросил:
— Как могла ты, Гертруда, в такой нужде спасти
сбережения твоих детей?
— Это было трудно, добрый господин,— отвечала
Гертруда,— но я представляла себе, что это не мои
деньги, что мне их дал кто-нибудь на смертном одре с
просьбой .сохранить для его детей. Так я смотрела на эти
деньги. Если в минуту крайней нужды мне случалось
воспользоваться этими деньгами, чтобы купить детям
хлеба, то я не успокаивалась до тех пор, пока ночной
работой не удавалось скопить столько, чтобы можно
было вернуть взятое у детей.
— И это всегда удавалось, Гертруда? — спросил
Арнер.
— О, милостивый господин, если человек твердо
решится на что-нибудь, то он в состоянии сделать больше,
чем можно предполагать; и в крайней нужде, добрый
господин, бог помогает, когда работаешь честно ради
куска хлеба в большей степени, чем вы в вашем
великолепии можете понять и поверить.
Арнер, глубоко тронутый невинностью и
добродетелью этой женщины, продолжал расспрашивать.
— Гертруда, где у тебя эти сбережения?
22 и. Г. Песталоцци, т. 1 S37

Тогда Гертруда положила на стол Арнера семь
чистеньких пакетиков, в каждом из них лежала записка,
откуда эти деньги, если же Гертруда брала что-нибудь
из пакетика, то было записано, сколько она взяла и
когда вернула взятое.
Арнер внимательно прочитал записки.
Гертруда покраснела.
— Мне следовало бы забрать эти бумажки,
милостивый господин,— сказала она.
Арнер улыбнулся и продолжал читать, а Гертруда
стояла пристыженная, и сердце у нее билось из-за этих
записок. Она была скромна и застенчива и печалилась,
если замечала в себе хотя бы малейший признак
тщеславия.
Арнер видел, как Гертруда волновалась из-за того,
что не спрятала записок; он почувствовал безупречную
высоту ее невинности, смущенную тем, что ее
добродетель и мудрость замечены. Он решил оказать ей больше
милости, чем она просит и ждет; он чувствовал, чего стоит
эта женщина, и понял, что среди тысяч не найдется ей
равной.
Арнер прибавил кое-что к каждому пакетику и
сказал:
— Отнеси твоим детям обратно их сбережения,
Гертруда. А я из моего кошелька откладываю тридцать
гульденов для старосты, чтобы долг был уплачен. Иди
домой, Гертруда; завтра мне нужно быть у вас в
деревне, и я позабочусь о том, чтобы Гуммель оставил вас
в. покое.
Гертруда не могла говорить от радости. С трудом она
могла вымолвить сквозь слезы:
— Да вознаградит Вас бог, добрый господин.
И она пошла со своим младенцем, неся утешение
любимому мужу. Она спешила, молясь, благодаря бога в
течение всего долгого пути и плача слезами
благодарности и надежды, пока она не пришла в свою хижину.
Лингард увидел Гертруду и по глазам узнал радость,
наполнявшую ее сердце.
— Ты уже вернулась! — крикнул он ей навстречу.—
И ты имела удачу у Арнера?!
— Откуда ты об этом знаешь? — спросила Гертруда.
— Я вижу по лицу твоему, ты не умеешь
притворяться,
338

— Не умею,— сказала Гертруда,— а если бы и
умела, то не хотела бы ни одной минуты скрывать от тебя
радостную весть, Лингард.
Она рассказала о доброте отца Арнера, о том, как
он поверил ее словам и как обещал помочь. Потом она
отдала детям подарки Арнера, каждого из них
поцеловала горячо и радостно, как давно уже не целовала, и
сказала им:
— Молитесь, дети, каждый день за здоровье Арнера,
как вы молитесь за мое здоровье и за здоровье вашего
отца. Арнер заботится о том, чтобы всем людям в стране
жилось хорошо, он и о вас заботится, и если вы будете
послушны, умны и прилежны, то он будет любить вас,
как мы с отцом вас любим.
С того дня дети каменщика, молясь утром и вечером
за своих родителей, молились также и за Арнера, отца
страны.
Гертруда и Лингард обсуждали вместе домашние
дела, строили новые планы о воспитании детей, и день
этот показался им радостным праздником. Лингард
чувствовал в себе силу и мужество, а вечером Гертруда
приготовила ему любимое блюдо к ужину, и оба они
радовались наступающему утру, радовались и помощи
Арнера, и его доброте.
И Арнер тоже ждал с нетерпением следующего дня,
чтобы совершить доброе дело — одно из тысячи дел,
придающих смысл его существованию.
3. ПОЯВЛЯЕТСЯ ИЗВЕРГ
Когда в тот же вечер староста * приехал к Арнеру за
распоряжением, тот сказал ему:
— Я завтра сам приеду в Бонналь. Я хотел бы,
наконец, добиться порядка в строительстве церкви.
— Милостивый господин,— отвечал Гуммель,— разве
замковый каменщик вашей милости теперь располагает
временем?
— Нет,— возразил Арнер,— но у тебя в деревне есть
каменщик Лингард, которому я охотно предоставил бы
этот заработок. Почему ты мне ни разу не рекомендовал
его на работу?
Староста* низко поклонился и сказал:
22*
339

— Я не осмеливался рекомендовать этого бедного
каменщика для построек вашего сиятельства.
— Достаточно ли он честен, староста, чтобы я мог
на него положиться?
— Да, ваша милость может на него положиться; он
только слишком прямодушен.
— Говорят, у него славная жена. Не болтунья ли
она? — спросил Арнер, подчеркивая свой вопрос.
— Нет,— сказал староста,— она действительно
тихая, работящая женщина.
— Хорошо,— промолвил Арнер,— приходи завтра в
девять часов утра на церковный двор, я с тобой
встречусь.
Гуммель ушел очень довольный разговором; он
думал про себя: «Вот снова дойная корова для меня»,—
и стал измышлять способы выманить у каменщика
деньги, которые тот заработает на этой постройке. Он
поспешил домой и сейчас же отправился в маленькую хижину
каменщика.
Было уже темно, когда Гуммель громко постучал.
Лингард и Гертруда еще сидели за столом, и перед
ними стояли остатки ужина. Лингард сейчас же узнал голос
завистливого старосты. Он испугался и убрал еду со стола.
Гертруда убеждала его не бояться и надеяться на
Арнера. Тем не менее Лингард был смертельно бледен,
когда открыл дверь старосте Тот сразу, как жадный пес,
унюхал запах спрятанного ужина, но, стараясь быть
любезным, сказал с улыбкой:
— Вы, как видно, не плохо живете, милые люди; так,
наконец, можно обойтись и без трактира, не правда ли,
Лингард?
Тот молчал, опустив глаза. Но Гертруда была смелее,
она спросила:
— Что же прикажет, господин староста? Странно,
что он приблизился к такому дурному дому больше чем
до окна.
Гуммель подавил свой гнев и сказал с улыбкой:
— Правда, я не ожидал, что найду здесь хороший
ужин; если бы я знал это, то, пожалуй, навещал бы вас
чаще.
Это возмутило Гертруду.
— Староста! — воскликнула она.— Ты почувствовал
запах еды и уже завидуешь нам? Как тебе не стыдно
340

упрекать бедного человека в том, что он изредка
позволит себе съесть любимое блюдо?
— Я не хотел вас обидеть,— отвечал староста,
продолжая улыбаться. Но затем прибавил серьезно: — Ты
слишком упряма, Гертруда, это бедным людям не к лицу.
Ты могла бы подумать о том, что ваши дела меня до
некоторой степени касаются; впрочем, я не хочу теперь
об этом начинать разговор. Я всегда хорошо относился
к твоему мужу и, когда имею возможность, оказываю
ему услуги; могу это доказать на деле.
Гертруда. Моего мужа каждый день в твоем
трактире подбивают к игре и к пьянству, а я с детьми
должна потом терпеть нужду и лишения. Вот те твои услуги,
которыми мы можем похвалиться.
Гуммель. Ты несправедлива ко мне, Гертруда.
Действительно, твой муж несколько легкомыслен, я не
раз говорил ему это Но в своем трактире я обязан
каждому, кто требует, дать поесть и выпить, иначе не
поступает никто.
Гертруда. Да, но никто другой также не угрожает
бедному человеку судом, если он каждый год не
увеличивает своего долга вдвое.
Староста не мог больше сдерживаться, с бешенством
он накинулся на Лингарда.
— Вот ты каков, Лингард, вот что ты обо мне
болтаешь! Неужели мне, старому человеку, нужно
выслушивать, как такой сброд, как вы, пачкает мою честь и
доброе имя? Разве я не рассчитывался с тобой каждый
раз перед властями? Хорошо, что твои расписки у меня
в руках. Неужели ты намерен отказываться от своих
обязательств, Лингард?
— Нисколько,— отвечал Лингард,— речь не об этом;
Гертруда только хотела бы, чтобы я не делал новых
долгов.
Староста спохватился, смягчил тон и сказал:
— Это, конечно, не так плохо, но ведь ты мужчина;
не захочет же она зажать тебя в тиски?
Гертруда. Наоборот, староста, я хотела бы его
вытащить из тисков, в какие он попал; тиски — это,
староста, твоя книга и его милые расписки!
Гуммель. Ему нужно только расплатиться со мной,
и он моментально освободится из тисков, как ты это
называешь.
341

Гертруда. Он сумеет наверное расплатиться, если
только не будет делать новых долгов.
Г у м м е л ь. Ты горда, Гертруда, но ты убедишься
в своей неправоте. Сознайся, Гертруда, ты
предпочитаешь вдвоем покутить с твоим мужем дома, чем
разрешить ему выпить стакан вина у меня в трактире.
Гертруда. Ты подлый человек, староста. Но твои
слова меня не задевают.
Староста не мог больше выносить такого тона. Он
почувствовал, что что-то случилось, если эта женщина
так храбро разговаривает. Поэтому он не решился
отвести душу и стал прощаться.
— У тебя не будет никаких приказаний, староста? —
спросила Гертруда.
— Никаких при таком отношении,— отвечал Гум-
мель.
— При каком отношении? — спросила с улыбкой
Гертруда и взглянула ему пристально в глаза.
Староста смутился так, что не мог этого скрыть. Он
ушел и, спускаясь по лестнице, ворчал: «Что бы это
могло быть?».
Лингарду было не по себе после этого посещения, но
староста чувствовал себя еще хуже.
Содержание глав 4—11
4. Он среди себе подобных; вот тут-то и познаются
плуты. 5. На него нашлась управа. 6. Крестьяне говорят
ему правду в глаза. 7. Староста начинает действовать.
8. Легко идет телега, когда колеса смазаны. 9. О
правах в стране. 10. Собака цирюльника не вовремя пьет
воду и портит господину старосте хорошо налаженное
дельце. 11. Хорошо обдуманные планы
От соседей Лингарда, которых Гуммель вызвал к себе, он
узнает, что Гертруда была в замке. Наутро староста идет к Лингарду
и, прикидываясь его другом, сообщает о намерении Арнера
поручить Лингарду постройку церкви. Простодушный каменщик
благодарит, но от Гертруды старосте не удалось скрыть злобу, затаенную
им против ее семьи и помещика.
Арнер сообщает собравшимся на церковном дворе крестьянам,
что Лингард будет руководить постройкой церкви. Гертруда
сомневается, следует ли ее мужу браться за эту работу, так как
неподалеку от церкви находится трактир. Она рассказывает помещику
о том разлагающем влиянии, которое оказывает на жителей Бонна-
ля трактир Гуммеля; это подтверждают и другие крестьяне. В этот
вечер трактир пустует; староста помышляет о мести.
342

Гуммель направляется в цирюльню, намереваясь подпоить ее
посетителей даровым вином, чтобы привлечь их на свою сторону.
По дороге он встречает крестьян Никеля Шпитца и Иогли Рубеля.
В цирюльне староста угощает крестьян своим табаком и
посылает в свой трактир за вином. Со своей женой он заранее условился,
что она приготовит для этой цели несколько кружек вина, подмешав
в кружки крестьян серной настойки и спирту, а ему пришлет
подкрашенной воды.
Когда крестьяне пьянеют, староста всячески чернит Лингарда,
показывает им его долговую расписку. Собравшиеся поддакивают и
называют Лингарда мошенником.
Гуммель пытается восстановить крестьян также против
помещика, убеждая их, что намерение Арнера лишить его права содержать
трактир незаконно и не в их интересах.
Один из собутыльников случайно опрокидывает кружку Гум-
меля. Собака цирюльника пьет пролитую воду, и обман старосты
становится всем очевидным.
Гуммель подпаивает подмастерье Лингарда—каменщика Иосифа
и подговаривает его использовать для фундамента церкви заведомо
негодный камень, а также время от времени подсыпать в
известковый раствор состав, которым Гуммель будет его снабжать. За это
мошенничество Иосифу обещана щедрая награда.
12. СЕМЕЙНЫЕ РАДОСТИ
Каменщик Лингард, рано утром отправившийся в
замок, вернулся домой к своей жене.
Гертруда поспешила закончить субботнюю работу до
прихода мужа. Она причесала детей, заплела им волосы,
почистила платье, убрала маленькую комнату; во время
работы она разучивала с детьми песню.
— Эту песню вы споете отцу, когда он вернется,—
сказала она, и дети охотно учились, чтобы порадовать
отца, когда он придет домой.
Пока мать работала, дети, не теряя времени, не глядя
в книгу, повторяли за матерью песню до тех пор, пока
они ее не разучили.
Когда вошел отец, мать поздоровалась с ним и
вместе с детьми спела «Ночную песнь странника» Гёте.
Лингард прослезился, слушая бодрое и спокойное
пение матери и детей.
— Да благословит вас бог, мои милые. Да хранит
тебя бог, дорогая моя,— сказал растроганный отец.
— Милый мой,— ответила Гертруда,— земля
кажется раем тому, кто исполняет свой долг и довольствуется
малым.
343

Л и н г а р д. Если я со спокойной душой буду хотя бы
час наслаждаться этим раем на земле, то этим я обязан
только тебе. Я до самой смерти буду тебе благодарен за
то, что ты меня спасла, и наши дети будут тебе
благодарны всю жизнь. Дети, всегда поступайте правильно
и слушайте мать, тогда вам будет хорошо.
Гертруда. Ты такой милый сегодня.
Лингард. У меня все обошлось хорошо у Арнера.
Гертруда. Слава богу, мой милый.
Лингард. Вот человек, которому трудно найти
равного. Жена, как был я глуп, что не решался пойти к нему.
Гертруда. Конечно, мы всегда задним умом
крепки, мой милый. Ну, расскажи мне, как было дело у
Арнера. (Она садится рядом с ним, берет в руки чулок для
вязанья, и он рассказывает ей).
13. ДОКАЗАТЕЛЬСТВО, ЧТО ЛИНГАРД ЛЮБИЛ СВОЮ
ЖЕНУ
Л и н г а р д. Ты усаживаешься так, как в воскресенье
вечером для чтения библии; по-видимому, мне придется
тебе много рассказывать.
Гертруда. Все, милый, ты должен все рассказать.
Лингард. Да, теперь, пока я еще все помню, но,
Трутшели *, сегодня суббота, и у тебя не так уже много
времени.
Гертруда смеется:
— А ты открой глаза пошире.
Лингард осматривается кругом:
— Ага, ты уже кончила уборку.
Лиза (вмешиваясь). Она очень спешила, папа. Я и
Анна помогали убирать; мы хорошо сделали?
— Конечно, очень хорошо,— отвечал отец.
— Начинай же рассказывать,— попросила Гертруда.
Лингард. Арнер спросил у меня даже имя моего
отца, название улицы, где я живу, и номер дома.
Гертруда. О, ты плохо рассказываешь, Лингард,
я знаю, он не так начал.
Лингард. Не так, а как же иначе?
Гертруда. Прежде всего ты приветствовал его, и
он поблагодарил тебя Ну, как это было?
344

Л и н г а р д. Ты, право, колдунья, я не с самого
начала стал рассказывать.
Гертруда. Ну вот видишь, Лини.
Л и н г а р д. Как только Арнер меня увидал, он
спросил, не боюсь ли я его-как прежде. Я поклонился как
можно ниже и ответил: «Простите меня, милостивый
господин». Он засмеялся и тотчас же велел подать мне
кувшин с вином.
Гертруда. Вот это совсем другое начало. Ты,
несомненно, быстро покончил с кувшином.
Л и н г а р д. Нет, жена, я вел себя скромно, как
невеста, и не хотел прикоснуться к вину. Но Арнер не так
понял меня и сказал: «Я знаю, что ты любишь вино,
налей себе стакан». Я налил и выпил за его здоровье. Он
так пристально на меня глядел, что стакан дрожал у
меня в руке.
Гертруда. Чистая совесть, Лини, перешла у тебя
теперь даже в пальцы. Но ты скоро оправился от страха?
Л и н г а р д. Да, очень скоро. Арнер был ласков со
мной и сказал: «Вполне естественно, если человек после
тяжелой работы имеет потребность выпить стаканчик
вина. Никто не упрекнет его за это Но беда, если, не
довольствуясь одним стаканом, он теряет за выпивкой
рассудок, забывает о жене и детях и о собственной старости;
это несчастье, Лингард». Жена, меня так и кольнуло в
сердце, когда он это сказал, но я оправился и ответил,
что я запутался в таких несчастных обстоятельствах, из
которых не мог выбраться. Бог свидетель в том, что вино,
которое я пил тогда, не доставляло мне радости.
Гертруда. И ты был в состоянии все это сказать?
Лингард. Я не смог бы, если бы Арнер не был так
ласков со мной.
Гертруда. Что же он еще сказал?
Лингард. Что, к несчастью, бедняки часто
связываются с такими людьми, от которых следовало бы
бежать, как от чумы Я невольно вздохнул при этих словах.
Кажется, Арнер заметил это, потому что он продолжал
как бы с сочувствием «Если бы можно было внушить
добоым людям некоторые вещи раньше, чем они
собственным горбом дойдут до них! Бедняк может считать
себя наполовину спасенным, если он не попал в когти
кровопийце,— немного погодя, он снова начал: — Мне
больно подумать, что бедняки часто гибнут от самой от-
345

вратительной нужды, не догадываясь рассказать о своей
беде в таком месте, где им охотно помогли бы, если бы
только подозревали, как обстоят дела. Ты не сумеешь
оправдаться перед богом в том, что годами связывался
со старостой, подвергая жену и детей беспокойствам, и
ни разу не попросил у меня помощи и совета. Каменщик,
подумай только о том, какой оборот приняли бы твои
дела, если бы у твоей жены не оказалось больше
мужества и разума, чем у тебя».
Гертруда. И все это он сказал прежде, чем
спросил номер дома?
Л и н г а р д. Ты же слышишь.
Гертруда. А ты умышленно не хотел рассказать
мне этого, ах ты!
Л и н г а р д. Думаю, что было бы умнее не
рассказывать. Ты, пожалуй, еще слишком возгордишься тем, что
оказалась такой храброй.
Гертруда. Ты думаешь, хозяин? Да, я буду
гордиться этим поступком, пока я буду жить и пока мы
будем чувствовать, что он принес нам пользу. Ну, что
Арнер еще сказал?
Л и н г а р д. Он принялся экзаменовать меня в
отношении постройки. Хорошо, что я еще не все забыл. Я
должен был сделать ему все расчеты и с точностью
определить количество возов с известью, песком и камнем.
Гертруда. И ты нигде не ошибся в расчетах?
Л и н г а р д. На этот раз, милая, нет.
Гертруда. Слава богу.
• Л и н г а р д. Да, слава богу.
Гертруда. Итак, теперь все в порядке?
Л и н г а р д. Да, и в самом лучшем порядке. Угадай,
сколько я получил задатку? (Он звенит монетами в
мешке.) Не правда ли, давно уже у меня так не звенело?
(Гертруда вздыхает.)
Л и н г а р д. Не вздыхай, милая. Мы будем теперь
хозяйничать и экономить и, конечно, не очутимся в
прежней нужде.
Гертруда. Да, небесный отец помог нам.
Лингард. И еще кое-кому в деревне он помог.
Подумай, Арнер принял в качестве поденных рабочих на
постройку десять бедных отцов семейств, находившихся,
несомненно, в большой нужде, и каждому он дает 25
346

крейцеров в день. Тебе нужно было видеть, как
заботливо он выбирал этих людей.
Гертруда. О, расскажи, как это было.
Л и н г а р д. Да, если я еще не забыл.
Гертруда. А ты постарайся вспомнить.
Л и н г а р д. Ладно. Он расспрашивал обо всех
бедных отцах семейств: сколько.детей у них, какого
возраста, какой заработок у каждого и получает ли он
помощь от кого-нибудь. Потом он выбрал самых бедных
и тех, у кого больше всего малолетних детей, и сказал
мне два раза: «Если ты знаешь кого-нибудь, кто, как ты,
очень нуждается, скажи мне». Я прежде всего назвал
Руди, и он теперь будет обеспечен заработком на целый
год.
Гертруда. Хорошо, что ты не отомстил Руди за
картофель.
Лингард. Я не мог бы мстить никому из бедняков,
жена, а эта семья страшно нуждается. Я на днях опять
застал его сына Рудели за кражей нашего картофеля
и притворился, что его не вижу. Мне стало очень больно:
у его отца совершенно истощенный вид, а мы с тобой,
слава богу, все-таки не голодаем.
Гертруда. Это верно, милый, но воровство не
помогает в нужде; бедняк, который ворует, впадает в еще
большую нищету.
Лингард. Конечно, но голодному человеку видеть
перед собой съестные припасы, знать, что большое
количество их гниет в ямах, знать, что даже домашний скот
получает их в достаточном количестве, и не
прикоснуться к этим запасам — о, милая, сколько мужества
нужно для этого.
Гертруда. Конечно, это трудно; но бедняк должен
уметь устоять, не то он впадет в величайшее несчастье.
Лингард. Милая моя, кто мог бы устоять при
таких обстоятельствах? И кто станет требовать этого от
бедняка?
Гертруда. Бог. Он требует этого от бедняка и он
дает ему силу и ведет его через нужду, через
страдания к преодолению всех искушений. Поверь мне,
Лингард, бог втайне помогает бедняку и дает ему силу й
разум, чтобы нести, страдать и выдержать то, что
кажется почти невозможным выдержать. Когда победа
одержана, когда сохранена чистая совесть, Лингард, то-
347

гда бедняк испытывает необыкновенную радость; ему
лучше, чем тем, кому не приходилось так много
преодолевать.
Лингард. Я знаю, Гертруда. Знаю это по тебе, я
ведь не слеп. Я часто видел, как ты в самые тяжелые
минуты надеялась на бога и не теряла мужества; но
очень мало людей в несчастье похожи на тебя;
большинство оказываются, подобно мне, очень слабыми в нужде,
поэтому я думаю, что следовало бы больше заботиться
о том, чтобы .всем бедным людям доставлять хлеб и
работу. Мне кажется, что тогда они были бы лучше, чем,
теперь, когда они подавлены нищетой и горем. .
Гертруда. Милый мой, это совсем неверно. Если бы
нужны были только труд и заработок, чтобы сделать
бедных счастливыми, то им помочь было бы нетрудно,
но ведь дело не в этом; как у богатых, так и у бедных
должно быть сердце спокойно, чтобы они были
счастливы, а к этому гораздо больше людей приходят через
нужду и заботы, а не через покой и радость, иначе бог,
наверное, доставлял бы нам одни радости *. Но так как
люди в состоянии вынести счастье, спокойствие и
радости только тогда, когда сердце их, закаленное для
борьбы, достаточно стойко, сильно, терпеливо и мудро, то,
по-видимому, необходимо, чтобы на свете было много
горя и нужды; без этого только немногие люди приходят
к.внутреннему равновесию и спокойствию, там, где
последнего нет,— безразлично, есть ли у человека работа
или нет, живет ли он в довольстве или в нужде. Богатый
старик Мейер имеет все, что хочет, и каждый день он
сидит в кабаке; тем не менее он вовсе не счастливее
бедного сторожа, который не имеет ничего за душою и
только изредка может утолить жажду стаканом вина.
.Лингард вздохнул, и Гертруда также замолчала на
несколько минут. Потом она спросила:
— А ты проверял, работают ли твои люди? Должна
тебе сказать, что Иосиф сегодня опять тайком пробрался
в трактир.
Л ц н г а р д. Досадно. Его, наверное, староста позвал.
Он вел себя очень странно сегодня. Я перед приходом
домой защел на постройку; если он, действительно,
только что пришел из трактира, то меня очень беспокоит то,
что он говорил: это не его мысли.
Гертруда. Что же он сказал?
348

Л и н г а р д. Он сказал, что материал из каменоломни
в Швенди очень хорош для церковной стены; а; когда
я ответил ему, что лежащие кругом во множестве
большие голыши гораздо лучше для'постройки, то он заявил,
что я всегда останусь дураком и никогда не сумею
устраивать как следует свои дела. Стена из камня,
взятого из Швенди, будет гораздо красивее и выгодней.
Я сперва подумал, что он это искренне говорит. Но он
слишком неожиданно заговорил о камне, и мне это сразу
показалось странным, если же он был у старосты, то тут
дело неладно. Камень из Швенди рыхл и песчанист и не
годится для нашей работы. А что, если это ловушка?
Гертруда. Будь осторожен с Иосифом, он
ненадежный человек.
Л и н г а р д. Не поймают они меня. Помещик не
хочет песчаных камней для стены.
Гертруда. Почему?
Л и н г а р д. Он сказал, что внизу находятся места
для свалки навоза и стоки из хлевов, поэтому песчаник
будет выветриваться и разъедаться селитрой.
Гертруда. И это действительно так?
Л и н г а р д. Да, я сам однажды на чужбине работал
на постройке, где пришлось снести весь фундамент,
состоящий из песчаных камней.
Гертруда. И как он разбирается в этих делах?
Л и н г а р д. Меня самого это удивило, но он отлично
разбирается. Он спросил меня также, где самый лучший
песок, и я сказал, что в шахте у нижней мельницы. «Это
очень далеко в гору ехать,— ответил он,— нужно
щадить людей и лошадей. Не знаешь ли ты места
поближе?» Я ответил, что наверху, у церкви на холме, есть
очень чистый песок, но это частновладельческая земля,
и там за выемку песка потребуют плату, кроме того,
ехать туда приходится через луга, и нужно будет
платить за причиненные при проезде убытки. «Это не
беда,— ответил он,— это лучше, чем возить песок из
шахты внизу». Да, я должен тебе еще кое-что рассказать.
В то время как Арнер говорил о песке, слуга доложил
о приезде помещика из Обергофена. Я счел нужным
сказать, что не буду дольше его задерживать и приду в
другой раз. Он рассмеялся и сказал: «Ну нет, каменщик,
я люблю закончить одну работу и только тогда, когда
я ее кончаю, смотрю, кто еще хочет иметь со мной дело.
349

Ты очень некстати вздумал попрощаться. Тебе нужно
отказаться от старой привычки легкомысленно бросать
дело и работу при первом удобном случае». Я почесал
затылок, жена,— лучше было бы помолчать со своим
предложением прийти в другой раз.
— Ты получил свое,— сказала Гертруда.
В это время кто-то постучал в дверь и воскликнул:
— Эй! Есть кто-либо дома?
Содержание глав 14—30
14. Низкое своекорыстие. 15. И на старуху бывает
проруха, или глупость, за которую пришлось заплатить
стаканом вина. 16. Обнажите головы, дети: здесь
рассказывается об умирающей. 17. Больная женщина
поступает превосходно. 18. Бедный мальчик просит
прощения за совершенную им кражу картофеля, а больная
умирает. 19. Бодрость духа утешает, веселит и
помогает, уныние же только мучает. 20. Глупое, праздное
любопытство заставило человека без толку потерять
время. 21. Неблагодарность и зависть. 22. Угрызения
совести клятвопреступника нельзя заглушить
хитроумными уловками. 23. Льстец и страдающая женщина.
24. Чистый, веселый и благодарный человек. 25. Как
плуты разговаривают между собой. 26. Высокомерие в
бедности и несчастье ведут к совершенно
неестественным, отвратительным поступкам. 27. Старательность и
трудолюбие без благодарности и сострадания
К Лингарду приходит его соседка, по прозвищу болтливая
Грита (Маргарита), и возмущается тем, что в постройке церкви
будут участвовать бедняки.
Староста, по предписанию Арнера, обходит бедняков, которым
тот намерен дать работу: Руди, Бэра, Лесмана, Ленка, Крихера,
Э^и, Шнабенмихеля, Маркса, Кинаста. Вюст, встретившийся е.му
по дороге, вспоминает о своем лжесвидетельстве в пользу старосты,
когда у него была тяжба с отцом Руди из-за лужайки. По
требованию умирающей матери Руди со своим маленьким сыном идет к
каменщику просить прощения за кражу картофеля, Гертруда
прощает ребенка и идет к умирающей женщине, которая просит ее
позаботиться о детях Руди.
28. Вечер накануне праздника в доме старосты-
трактирщика. 29. Продолжение: как мошенники
разговаривают между собой и как они действуют. 30.
Продолжение того, как мошенники разговаривают между
собой и действуют, но только на другой лад
В трактире — попойка, во время которой Шнабенмихель (или
просто Михель), по наущению Гуммеля, обещает всячески вредить
постройке: ночью обрушивать леса, красть кирки, канаты, спускать
построенные леса в реку и т. д.
350

Пришедший попозже подмастерье Лингарда Иосиф сообщает
старосте, что выполнил обещанное, и получает от Гуммеля деньги.
Описав, как проводят канун праздника мошенники, автор
переходит к тому, что в это время делают честные люди — Лингард и
Гертруда.
31. ПРЕДПРАЗДНИЧНЫЙ ВЕЧЕР В ДОМЕ ДОБРОДЕТЕЛЬНОЙ
МАТЕРИ
Гертруда была одна с детьми. Сердце ее было полно
событиями прошедшей недели и ожиданием завтрашнего
праздника. Молча, погруженная в свои мысли, она
собирала к ужину, вынула из шкафа праздничное платье
мужа, детей и свое собственное, приготовила все на
завтра, чтобы уже ничем не отвлекаться в святой день.
Закончив дела, Гертруда уселась за стол с детьми, чтобы
помолиться вместе с ними.
У tfee была привычка каждую субботу перед вечерней
молитвой беседовать с детьми об их ошибках и о
событиях прошедшей недели, которые могли быть для них
важны и полезны. Сегодня она была полна мыслями о
милости божьей, ниспосланной ей в последние дни, и ей
хотелось, насколько возможно, запечатлеть навсегда в
юных сердцах события этой недели.
Дети сидели молча, сложив руки для молитвы, и
слушали слова матери:
— Дети, я должна сообщить вам радость. Наш
дорогой отец получил на этой неделе хорошую работу,
которая даст ему гораздо лучший заработок, чем он имел
до сих пор. Дети, мы можем надеяться, что теперь
проживем с меньшими заботами и горестями.
Благодарите бога, дети, за то, что он так добр к нам,
и вспоминайте часто о прежних временах, когда мне со
страхом и заботой приходилось делить между вами
каждый кусочек хлеба. Не раз у меня болело сердце оттого,
что я не могла дать вам достаточно. Но бог на небе знал,
что он поможет нам, знал, что для вас, мои милые, лучше
привыкнуть к бедности и терпению и к преодолению
желаний, чем жить в избытке. Когда человек имеет все, что
он хочет, он становится легкомысленным, забывает о боге
и делает не то, что полезней и лучше для него самого.
Всю жизнь, дети, помните об этой бедности, о
перенесенной нужде и заботах и, если вам теперь будет лучше
житься, думайте о тех, кто страдает от нищеты, как вы
351

страдали. Никогда не забывайте, как горько терпеть
голод и лишения, и всегда жалейте бедных. И если у вас
будет излишек, отдавайте его охотно бедняку. Не
правда ли, дети, вы будете так поступать?
— О да, матушка. Непременно будем,— сказали дети.
32. РАДОСТИ МОЛИТВЕННОГО ЧАСА *
Мать. Никлас! Знаешь ли ты кого-нибудь, кто
особенно страдает от голода?
Никлас. Знаю, матушка. Рудели. Ты была вчера
у его отца, который так голодает, что ест траву.
Мать Хочешь ли ты время от времени отдавать
Рудели свой ужин?
Никлас. О да, матушка. Можно мне завтра
отдать?
Мать. Можно.
Никлас. Я так рад!
Мать. А ты, Лиза, кому бы ты хотела отдать иногда
твой ужин?
Лиза. Я не могу никого вспомнить, матушка.
Мать. Неужели тебе не приходит на ум
какой-нибудь ребенок, который страдает от голода?
Л и з а. О да, я припоминаю, матушка.
Мать. Почему же ты не знаешь, кому отдать ужин?
Ты всегда так благоразумна, Лиза.
Лиза. Я уже знаю, матушка«
Мать. Кто же это?
Лиза. Бетели Маркса из Рейти. Я видела сегодня,
как она выискивала гнилой картофель в навозе у
старосты.
Никлас. Да, да. Я тоже видел и обыскал все
карманы, но не нашел в них ни крошки хлеба; как жаль,
что я так поспешил все съесть.
Мать спросила о том же и остальных детей, и все они
искренне радовались, что завтра отдадут свой ужин
бедным детям.
Мать дала им некоторое время насладиться радостью,
а потом сказала:
— Дети, довольно об этом, подумайте теперь о
подарках, которые вы получили от нашего милостивого
господина.
352

— Да, да, наши чудесные батцены, покажи их нам,
матушка,— воскликнули дети.
— Потом, после молитвы,— возразила мать.
Дети ликовали от радости.
Содержание главы 33
Серьезность молитвенного часа
В этой главе Гертруда поучает детей своих благочестию и
прививает им почитание и чувство признательности к Арнеру.
34. ТАКОЕ ПОУЧЕНИЕ ПОНЯТНО И ДОХОДИТ ДО СЕРДЦА;
ОНО ИСХОДИТ ОТ МАТЕРИ
Мать. Милые мои, как же вы вели себя на этой
неделе?
Дети смотрят друг на друга и молчат.
Мать. Аннели! Ты хорошо вела себя на этой неделе?
Анн ел и. Нет, матушка. Ты знаешь, что было с
братцем.
М а т ь. С ребенком могло случиться несчастье; я знаю
случаи, когда дети, которых оставляли одних,
задыхались от крика. Ты только представь себе, каково тебе
будет, если тебя запрут одну в комнате и оставят тебя
там голодать и кричать. Маленькие дети тоже умеют
сердиться, и, когда их долго оставляют одних, они так
ужасно кричат, что это вредит их здоровью на всю
жизнь, Аннели. Я не смогу ни на минуту спокойно уйти
из дому, если должна бояться, что ты не будешь
достаточно заботлива к ребенку.
Аннели. Поверь мне, матушка. Я больше никогда
не оставлю его одного.
Мать. Надеюсь, что ты никогда не заставишь меня
больше переживать такой страх. Никлас, как ты себя
вел на этой неделе?
Никлас. Я ничего плохого за собой не знаю.
Мать. Неужели ты уже забыл о том, что в
понедельник толкнул Грители?
Никлас. Матушка, я это нечаянно сделал.
Мать. Недостало еще, чтобы ты это сделал нарочно.
Не стыдно тебе так говорить?
23 и. Г. Песталодци, т. 1 353

Н и к л а с. Мне очень жаль, я больше не буду так
поступать, мама.
Мать. Если ты вырастешь и останешься таким же
невнимательным, как теперь, к тому, что окружает тебя,
то тебе не раз придется страдать. Опрометчивые
мальчики всегда попадают в неприятные истории, поэтому,
милый Никлас, я очень боюсь, что ты своим
легкомыслием навлечешь на себя много несчастья и забот.
Никлас. Я буду более внимателен, матушка.
Мать. Постарайся, мой милый, и поверь мне, что
легкомысленное поведение не доведет тебя до добра.
Никлас. Милая матушка, я знаю и верю тебе и
постараюсь исправиться.
М а т ь. А ты, Лиза, как ты вела себя на этой неделе?
Лиза. Я не знаю никаких проступков за собой на
этой неделе.
Мать. Наверное, не знаешь?
Лиза. Нет, матушка, ничего не вспоминаю. Иначе
я бы сказала, мама.
Мать. Ты, Лиза, даже когда ничего не знаешь,
говоришь больше слов, чем тот, у кого есть что сказать.
Лиза. Что же я теперь сказала, мама?
Мать. В том-то и дело, что ничего не сказала и все-
таки наговорила много слов. Тысячу раз мы указывали
тебе, что ты недостаточно скромна. Ты никогда не
думаешь о том, что говоришь, и в то же время всегда
считаешь нужным что-то сказать. Зачем тебе понадобилось
третьего дня сказать старосте, что ты знаешь о скором
•приходе Арнера?
Лиза. Мне очень жаль, мама.
Мать. Мы не раз уже объясняли тебе, что не следует
говорить о том, что тебя не касается, в особенности в
присутствии посторонних, а ты все продолжаешь это
делать. А что если твой отец не собирался рассказывать
нам о том, что он знает о приезде Арнера, и если твоя
болтовня причинила бы ему неприятности?
Лиза. Мне было бы очень жаль, если бы это
случилось. Но ведь ни ты, ни отец не сказали ни слова о том,
что об этом никто не должен знать.
Мать. Да, я поговорю об этом с отцом, когда он
вернется. Нам придется ко всему, что мы будем дома
говорить между собой, прибавлять: «Об этом Лиза
может рассказывать у соседей или у колодца, а об этом
354

нельзя, и об этом тоже нет, а об этом можно»,— тогда
ты будещь точно знать, о чем тебе можно болтать.
Лиза. Прости меня, мама. Я не хотела сделать
ничего дурного.
Мать. Тебе раз навсегда сказали, чтобы не болтала
о вещах, которые тебя не касаются, но все напрасно.
Тебя никак не отучишь от этой дурной привычки, и я
вижу, что нужно взяться за тебя серьезно. Если я еще
раз застану тебя за такой глупой болтовней, то накажу
тебя розгой.
У Лизы выступили на глазах слезы, когда мать
упомянула о розге. Заметив это, мать сказала:
— Лиза, величайшие несчастья происходят от
неосторожной болтовни, поэтому необходимо избавиться от
этой дурной привычки.
Так мать говорила со всеми, даже с малюткой Гри-
тели:
— Ты не должна так нетерпеливо требовать свой суп;
смотри, в следующий раз я еще дольше заставлю тебя
ждать или отдам суп кому-нибудь другому.
После этого дети произнесли сначала обычную
вечернюю молитву, а потом субботнюю молитву, которой
научила их мать.
Содержание главы 35
Субботняя вечерняя молитва
Приводится молитва, которую дети Гертруды читают в
предпраздничный вечер.
36. ЕЩЕ ПОУЧЕНИЯ МАТЕРИ. ЧИСТАЯ МОЛИТВА И
ВОЗВЫШЕНИЕ ДУШИ К БОГУ
Лиза прервала молчание.
— Ты покажешь нам теперь новенькие батцены? —
сказала она матери.
— Да, я вам их покажу,— ответила мать,— однако,
Лиза, всегда-то ты первая должна что-нибудь сказать.
Тут.Никлас соскакивает со своего места, пробирается
из-за Грители вперед, чтобы быть поближе к свету и
лучше видеть батцены, толкает малютку, и та заливается
громким плачем.
23*
355

Тогда мать говорит!
— Никлас! Это нехорошо; четверть часа тому назад
ты обещал мне быть поосторожней, и вот ты опять так
поступаешь.
Никлас. Ах, матушка, мне очень жаль; я никогда
в жизни не буду так больше делать.
Мать. Ты это только что сказал господу богу и
снова это сделал. Ты это не всерьез говоришь.
Никлас. Поверь мне, матушка! Я, право, отношусь
к этому совершенно серьезно. Прости меня, я на самом
деле принимаю это близко к сердцу и очень жалею о
случившемся.
Мать. И я тоже, дорогой мой! Но ты забудешь об
этом, если я тебя не накажу. Ты сейчас пойдешь спать
без ужина.
Она сказала это и увела мальчика одного в каморку.
Его братья и сестры, огорченные, остались стоять в
общей комнате: им было жалко, что милому Никласу не
разрешили поужинать.
— Ведь вот никак вы не хотите, чтобы на вас
действовали только любовью,— сказала им мать.
— Выпусти же его на этот раз,— сказали дети.
— Нет, дорогие мои, нужно его отучить от
неосторожности,— ответила мать.
— Тогда мы не будем смотреть сегодня батцены и
отложим это до завтра,— сказала Энне,— а завтра он их
с нами вместе посмотрит.
— Вот это правильно, Энне! — одобрила мать.— Да,
он должен их вместе с вами посмотреть.
' После этого она дала детям поужинать и пошла
вместе с ними в их каморку, где Никлас еще плакал.
— В следующий раз будь же повнимательнее, милый
Никлас! — сказала ему мать.
А Никлас говорит:
— Прости же меня, милая, дорогая моя матушка!
Прости и поцелуй меня; я охотно останусь сегодня без
ужина.
Тогда Гертруда поцеловала своего Никласа, и
горячая слеза упала на его лицо, когда она произнесла:
— О, Никлас, Никлас! Будь поосмотрительней!
Никлас обеими руками обнял мать за шею и
сказал.:
— Милая матушка, прости меня!
356

Гертруда благословила еще раз детей и вернулась
в свою комнату.
Теперь она была совсем одна. Небольшая лампа
слабо освещала комнату, и в сердце Гертруды была
торжественная тишина. Эта тишина была молитвой без слов,
невыразимо волновавшей мать до глубины души.
Ощущение бога и его благости! Чувство надежды на вечную
жизнь, переживание внутреннего счастья, свойственного
людям, которые надеются на бога и полагаются на него,—
все это так растрогало ее сердце, что она опустилась
на колени и слезы хлынули у нее из глаз.
Прекрасны слезы ребенка, когда, тронутый
благодеянием отца, он, всхлипывая, оглядывается назад, щеки его
высыхают, и он должен еще прийти в себя, прежде чем
он сможет выговорить слова благодарности!
Прекрасны слезы Никласа, проливаемые им в этот
час из-за того, что он рассердил свою милую, добрую
мать, которую он так любит! Прекрасны слезы любого
человека, когда он проливает их от всего сердца!
Господь небесный взирает вниз на благодарственные его
рыдания и на слезы, льющиеся у него из глаз, если
человек угоден ему.
Господь небесный видел слезы Гертруды и слышал
рыдания ее сердца, и ее благодарственная жертва
восходила к нему как благовоние. Гертруда долго еще
плакала перед господом богом своим, и глаза ее еще были
мокры от слез, когда пришел домой муж.
— Почему ты плачешь, Гертруда? Твои глаза мокры
и красны от слез. О чем ты сегодня плачешь? — спросил
ее Лингард.
Гертруда отвечала:
— Дорогой мой! Это не слезы горя — не бойся. Я
хотела поблагодарить бога за эту неделю, и тут сердце мое
так переполнилось, что я вынуждена была упасть на
колени, я не могла говорить,— я могла только плакать;
но мне показалось, что никогда еще в жизни я не
благодарила так бога.
— Милая ты моя! — сказал Лингард.— Если бы
только я мог так же, как ты, быстро воспарить сердцем
и прослезиться. И я сейчас, конечно, от души стремлюсь
действовать по справедливости, быть по отношению к
людям и к богу честным и благодарным; но со мной ни-
357

когда так не бывает, чтобы у меня появилось желание
упасть на колени и проливать слезы.
— Если ты только от души хочешь поступать
правильно, то все остальное в равной степени неважно.
У одного слабый голос, у другого сильный — это
несущественно. Важно только, для чего они свой голос
используют. Милый мой! Ни слезы, ни
коленопреклонение сами по себе ничего не стоят; но решение быть по
отношению к богу и к людям чистосердечным и
благодарным — это все. То, что один человек более
добродушен, а другой менее, не более важно, чем то, что один
червяк ползет по земле более неуклюже, чем другой.
Если только ты этого хочешь от всей души, дорогой мой,
то ты найдешь его. Ты найдешь того, кто является отцом
всем людям.
Лингард со слезами на глазах опускает голову к ней
на колени, и она с тихой грустью склоняет над ним свое
лицо. В таком положении они остаются некоторое время,
дивятся — и молчат.
Наконец Гертруда спросила его:
— Разве ты не хочешь ужинать?
— Не хочу,— ответил он.— Мое сердце слишком
полно, я не мог бы сейчас есть.
— Я тоже не хочу, дорогой мой! — сказала она.— Но
знаешь, что мы сделаем? Я отнесу еду бедному Руди —
его мать сегодня умерла.
Содержание глав 37—38
37. Они приносят бедняку гороховый суп.
38. Чистое спокойное величие доброго сердца
Лингард и Гертруда посещают своего соседа Руди и приносят
ему и его детям еду. Возвращаясь домой, они радуются, что
избавились от грозящей им нищеты. На следующее утро они
отправляются в церковь, где пастор произносит проповедь.
39. ПРОПОВЕДЬ
Дети мои!
Кто боится господа и живет благочестиво и искренне,
жизнь того полна света. Но кто в своих действиях
забывает господа, тот бродит во тьме. Поэтому не
поддавайтесь соблазну, добр только он, отец ваш. Зачем вы ме-
358

четесь по извилистым путям, ощупью бродите во тьме?
У вас нет другого отца, кроме бога. Остерегайтесь тех
людей, от коих вы можете нау.читься таким вещам,
которые не понравятся нашему отцу. Блажен человек, отец
которого бог. Блажен человек, который боится зла и
ненавидит лукавство, ибо нехорошо тем, кто творит зло,
и лукавый запутывается в собственной хитрости.
Нехорошо тем, кто живет и теснит своих ближних. Нехорошо
человеку, из-за которого бедняк взывает к богу. Горе
несчастному, который зимой кормит бедняка, а после
жатвы берет с него вдвое. Горе безбожному человеку,
который летом навязывает бедняку вино, а осенью
требует у него вдвое больше. Горе ему, если он забирает
у бедняка солому и корм, чтобы он не мог больше
обрабатывать своей земли. Горе ему, если из-за его
жестокости дети бедняка терпят нужду в хлебе. Горе
безбожному человеку, который дает бедным деньги взаймы,
чтобы они стали его рабами, чтобы они всегда были в
его распоряжении, работали на него бесплатно и тем
не менее должны были бы платить проценты. Горе ему,
если эти бедняки перед, судом показывают в его пользу,
если они дают ложные показания и ложно присягают в
его пользу. Горе ему, если он в своем доме собирает
злодеев и вместе с ними подстерегает праведника, чтобы
соблазнить его, заставить уподобиться им, забыть бога,
жену, детей и расточать вместе с ними заработанные
деньги, которых ждут мать и дети. И горе также тому
несчастному, который поддается соблазну злодеев и в
своем безумии расточает деньги, необходимые семье.
Горе ему, если жена его будет вздыхать о нем и
жаловаться богу о том, что у нее нет молока для грудного
младенца. Горе ему, если младенец будет чахнуть из-за его
пьянства. Горе ему, если мать проливает слезы из-за
недостатка хлеба для детей и непосильной работы,
наваленной на нее. Горе тому несчастному, который
проигрывает деньги, предназначенные для обучения сыновей.
Когда наступит его старость, сыновья скажут ему: «Ты не
был для нас отцом, ты не научил нас зарабатывать хлеб,
чем можем мы тебе помочь?». Горе тем, кто живет ложью,
кому кривое представляется прямым, а прямое — кривым:
они покроют себя позором. Горе вам, если вы слишком
дешево купили поле вдовы и дом сироты, горе вам. Ибо отец
вдовы и сироты — ваш господь, ему милы бедняки, вдо-
359

вы и сироты, а вы ему ужасны и отвратительны, так как
вы злы и жестоки к беднякам. Горе вам, наполняющим
свои дома тем, что вам не принадлежит! Хотя вы и лш-
куете, напиваясь вином, взятым из виноградника
бедняка, хотя вы смеетесь, когда несчастные голодающие люди
со вздохом высыпают свое зерно в ваши мешки, хотя вы
издеваетесь и шутите, когда угнетенный вами человек
извивается перед вами, как червяк, и именем бога
выпрашивает у вас взаймы десятую часть того, что вы
похитили у него; хотя вы закалили себя против всех этих
страданий, все же в глубине сердца вы ни одного часа
не чувствуете себя хорошо. Нет, нехорошо тому человеку,
который высасывает кровь бедняка *. Пусть он будет
кем угодно; пусть не подвергается он никакой опасности,
никакой ответственности, никакому наказанию на земле;
пусть будет он даже судьей в стране; пусть сам
арестовывает и сам обвиняет несчастных, которые лучше его;
пусть он сам совершает суд над их жизнью и смертью
и произносит приговоры, обрекающие их на казнь,— он
все же хуже их. Кто из высокомерия угнетает бедняков,
устраивает ловушки несчастным людям и отнимает дома
у вдов, тот хуже воров и разбойников, которых
наказывают смертью. Такой человек не может иметь ни одного
спокойного часа. Он блуждает по земле божьей,
проклятый как братоубийца, и проклятие это не дает покоя
его сердцу. Он бродит повсюду, стараясь скрыть от
самого себя ужас, наполняющий его душу. Пьянством и
кутежом, дерзостью и озорством, спорами и раздорами,
ложью и обманом, шутками и непристойностями, бранью
и поношением, подстрекательством и клеветой старается
он заполнить время, которое давит его своей тяжестью.
Но он не заглушит навсегда голос совести; он не сможет
навсегда избегнуть страха перед богом; этот страх
нападет на него словно с оружием, и вы увидите, как он
будет робеть и дрожать, точно пленник, которому
угрожает смерть. Но блажен человек, не принимающий
участия в его деяниях, блажен человек, не виновный в
бедности своего ближнего. Блажен человек, не
пользующийся дарами или заработком бедняка. Блаженны вы, если
ваши уста не осквернены жестокими словами, если ваши
глаза не метали никогда жестоких взглядов: Блаженны
вы, если бедняк благословляет вас и если вдовы и
сироты со слезами на глазах благодарят бога за вао. Блажен
360

Человек, который живет в любви к господу богу и к
своему народу. Блаженны вы, благочестивые. Придите и
радуйтесь за трапезой господа любви. Господь бог — ваш
отец. Доказательства любви из его рук усладят вас,
и радость сердца вашего будет расти, ибо любовь ваша
к богу, вашему отцу, и к людям, вашим братьям, будет
расти и крепнуть. Но вы, живущие без любви, не
помнящие, что бог — отец ваш, что ближние ваши — дети
вашего бога и что бедняк — ваш брат, вы, безбожные
люди, что делаете вы здесь? Вы, которые завтра так же,
как и вчера, будете давить и теснить бедняка, что
делаете вы здесь? Неужели вы хотите есть хлеб вашего
господа, пить из его чаши и утверждать, что у вас с вашими
братьями одно тело и одно сердце, один дух и одна
душа? Покиньте это преддверие и уйдите от причастия
любви. Уйдите, уйдите отсюда, чтобы бедняк, увидя вас,
не побледнел во время причастия, чтобы он в эти
отрадные мгновения не думал о том, что завтра вы его
задушите. Не отнимайте, ах, не отнимайте у него этого часа
мира, пусть отдохнет он от васи не видит вас. Ибо бедняк
дрожит перед вами, и у сироты бьется сердце при встрече
с вами. Но зачем я говорю с вами? Я напрасно расточаю
слова. Ведь вы не уйдете оттуда, где имеется
возможность оскорблять людей; вы довольны, если перед вами
дрожат от страха, и вы думаете, что, подобно вам, никто
не должен иметь спокойной минуты. Но вы ошибаетесь.
Глядите, я отворачиваюсь от вас, точно вас здесь нет.
И вы, угнетенные бедняки моего прихода, отвернитесь
от них, точно вы их не видите, точно их здесь нет. Господь
есть, на которого вы надеетесь. Господь есть.
Доверьтесь ему, и последствия ваших горестей и страданий
станут для вас благословением. Доверьтесь господу богу
вашему и не бойтесь безбожных людей, но остерегайтесь
их. Терпите лучше нужду, переносите убыток, но не
просите помощи у жестокосердного человека, ибо слова
жестокого человека лживы и помощь его лишь приманка,
чтобы поймать, убить бедняка. Бегите поэтому от
безбожного человека, когда он с улыбкой приветствует вас,
подает вам свою руку, трясет и пожимает вашу.
Если он предложит вам помощь, бегите от него, ибо
безбожный человек опутывает бедняка. Бегите от него
и не связывайтесь с ним, но не бойтесь его, когда
увидите его большим и крепким точно дуб, не бойтесь его.
361

Идите, милые, в ваш лес, в то место, где стояли
высокие дубы, и поглядите, как маленькие деревья, чахнувг
Шие в их тени, теперь выросли, позеленели и расцвелц.
Солнце снова светит на молодые деревья, небесная роса
падает на них, а большие широкие корни дуба,
высасывавшие из земли всю пищу, теперь гниют и служат пищей
молодым деревьям, которые хирели в тени дуба. Итак,
надейтесь на господа, ибо никогда он не оставляет без
помощи тех, кто на него надеется. День господа наступит
для безбожника, и в этот день, взглянув на угнетенного
и несчастного, он завопит и скажет: «Если бы я был
подобен ему». Поэтому доверьтесь господу, все огорченные
и угнетенные. И радуйтесь, что вы признаете господа,
который установил причастие любви. Ибо благодаря
любви вы несете земные страдания, точно сокровища,
данные господом, и под бременем ваших страданий
растут ваши силы и ваше благо. Радуйтесь, что вы
познаете господа любви, ибо без любви вы пали бы в
борьбе и уподобились безбожникам, которые мучают и
обманывают вас. Воздайте хвалу господу любви, который
установил причастие-и призвал среди миллионов других
и вас к своему священному таинству. Воздайте хвалу
господу. Откровение любви — освобождение мира.
Любовь— это узы, соединяющие весь мир. Любовь — это
узы, связующие господа и людей. Без любви человек —
без бога, а что такое человек без бога и без любви?
Осмелитесь ли вы сказать, осмелитесь ли вы
вымолвить, осмелитесь ли вы подумать, что такое человек без
бога и без любви? Я не смею этого сказать, я не могу
этого вымолвить. Не человек, а бесчеловечное существо
тот, у кого нет бога и нет любви. Радуйтесь поэтому, что
вы признаете господа любви, который привел мир от
варварства к любви, от тьмы к свету, от смерти к вечной
жизни.
И еще раз говорю вам: радуйтесь, что вы признаете
господа, и молитесь за всех тех, кто не признает его,
молитесь о том, чтобы они пришли к познанию истины и
обрели бы вашу радость. Дети мои, придите к святому
причастию вашего господа. Аминь.
Когда пастор кончил христианское поучение,
продолжавшееся целый час, он помолился вместе со еврей
общиной, и все причастились святых даров.
362

Гуммель прислуживал 1 во время причастия. После
молитвы прихожане спели духовную песнь, священник
благословил общину и все разошлись по своим домам.
40. ДОКАЗАТЕЛЬСТВО, ЧТО ПРОПОВЕДЬ БЫЛА ХОРОШЕЙ;
ТАКЖЕ О ЗНАНИИ И ЗАБЛУЖДЕНИИ И О ТОМ, ЧТО
ЗНАЧИТ УГНЕТАТЬ БЕДНЯКА
Гуммель обозлился за речь пастора о безбожных
людях; и в день господа, который вся община
торжественно праздновала, он бушевал и бесился, браня
священника и говоря о нем чудовищные вещи.
Придя домой после причастия, он тотчас же послал за
своими безбожными друзьями. Те поспешили явиться на
зов и вместе со старостой повели греховные
легкомысленные речи о священнике и его христианской проповеди.
Первым начал староста:
— Терпеть не могу проклятую брань и колкости.
— Нехорошо, грешно это делать, особенно в такой
святой день,— сказал Эби.
Староста. Злодей знает, что я этого терпеть не
могу, и говорит нарочно. Ему доставляет особенное
удовольствие приводить людей в бешенство своими
проповедями и своим извращением того, что он не понимает и
до чего ему нет никакого дела.
Эби. Наш спаситель, евангелисты и апостолы
Нового завета никого не бранили.
К р и с т е н. Не говори этого, они тоже бранились,
даже еще больше священника.
Эби. Это неправда, Кристен.
Кристен. Ты дурак, Эби. «Вы слепые вожди, вы
змеи, змеиное отродье!» и еще на тысячу ладов. Ты ведь
понимаешь библию, Эби.
Крестьяне. Да, Эби. Это правда, они тоже
бранились.
Кристен. Да, но за судебные дела, которых они не
понимали, и за расчетные дела, которые вело начальство,
они не наказывали; а между тем это были совсем другие
люди, которые имели право наказывать.
1 «Прислуживать» означает в Швейцарии помогать пастору во
время причастия.— Прим. автора.
363

Крестьяне. Конечно, это были другие люди.
К р и с т е н. Нужно полагать, что это были другие
люди, иначе они не смели бы этого делать. Вспомните
föJlbKO, как они поступили, что случилось с Аннасом —
да, его звали Аннас *,— а потом и с его женой только
за то, что они солгали: они замертво упали на землю.
Крестьяне. Неужели это правда, только из-за
лжи?
К р и с т е н. Такая же правда, как то, что я живу
и тут стою перед вами.
Э б и. Как хорошо, когда понимаешь библию.
К р и с т е н. Этим я обязан моему покойному отцу.
Человек он был, нужно признаться, неважный. Он
просадил все имущество матери до последнего гроша. Но
это я простил бы ему, если бы он не связался так крепко
с повешенным потом Ули. Такой грех не простят ему ни
дети, ни внуки. Но библию он читал не хуже
священника, и мы должны были читать, ,никого он не освобождал
от этого.
Э б и. Меня всегда удивляло, что твой отец так много
знал и был, несмотря на это, таким скверным человеком.
Крестьяне. Да, это действительно странно, он так
много знал.
И ост (чужеземец, присутствовавший в трактире при
этом разговоре). Мне смешно, соседи, что вас это
удивляет. Если бы большие знания делали людей честными,
то ваши стряпчие, ваши адвокаты, ваши старосты и
судьи были бы всегда честнее всех.
Крестьяне. Верно, сосед. Правильно.
И о ст. Поверьте мне, соседи: между знаниями и
поступками громадная разница. Кто делает себе ремесло
из одного только знания, тому грозит опасность
разучиться поступать как следует.
Крестьяне. Да, сосед. Правда, всегда забываешь
то, чем постоянно не занимаешься.
И о с т. Конечно, и тот, кто предается праздности,
становится ни на что не годным. Так бывает с теми, кто
от праздности, от избытка свободного времени занят
расспросами и болтовней; они становятся никуда не
годными. Заметьте себе, большинство парней, у которых на
уме и на языке то календари, то библейские истории, то
старые,; т-о новые указы,— просто бездельники. Если
хочешь с ними заговорить о чем-нибудь, имеющем отноше-
364

иие к хозяйству, к воспитанию детей, к заработку, к
ремеслу; если ждешь от них совета, как поступить в том
или другом случае, они стоят как дураки, ничего не
знают, ничего не умеют. Зато в тех местах, где люди
проводят время праздно (в трактире, на танцевальных
вечерах, на воскресных и праздничных сборищах), там они
себя показывают. Они преподносят глупые
шарлатанские истории, в которых нет ни слова правды. И все же
вошло повсюду в обычай, что наши добрые крестьяне
собираются целыми толпами слушать такого болтуна,
который навязывает им одну ложь за другой.
Э б и. Ей-богу, все* это так, как говорит сосед; и
знаешь, Кристен, ведь он как будто срисовал портрет
с твоего отца. Точь-в-точь таким *мы его знали.
Глуп он был, как бык, когда дело шло о поле и
дровах, о скоте и корме, о молотьбе и пахоте и прочем
подобном, и там, где требовалась работа, он был ленив,
как баран. Зато в трактире и на церковных собраниях *,
на посиделках 2 и на общественных площадях он говорил,
как мудрец с Востока: то о докторе Фаусте *, то об
Иисусе Христе, то об эндорской ведьме *, то о бое быков в
Мадриде и о бегах в Лондоне. Как ни глупо он себя вел,
как ни бесцеремонно лгал, его все-таки охотно слушали,
пока его чуть-чуть не повесили, тогда только его слава
пошатнулась.
И о с т. Довольно поздно.
Э б и. Да, он долго дурачил нас, а мы платили не одну
кружку вина за сплошную ложь.
И о с т. Думаю, что для него было бы лучше, если б
вы не платили за вино.
Э б и. Ей-богу. Я сам думаю, что если б мы не
платили за вино, он не дошел бы до виселицы, так как
должен был бы работать.
И о с т. Ваша доброта пошла ему только во вред.
Крестьяне. Ей-богу, правда.
И о с т. Какой-то проклятый соблазн имеется в этом
слушании и рассказывании побасенок, но примешивать
библию к такому глупому времяпрепровождению —
просто нечестивое дело.
1 Место, где по воскресным дням между церковными
проповедями и по вечерам, к сожалению*, с давних времен мужчины и женщины,
молодежь и старики собираются и болтают.— Прим. автора.
2 Ночные сходки парней и девушек.-« Прим. автора.
365

Л е у п и. Мой отец однажды здорово отлупил меня за
то, что, наслушавшись каких-то рассказов, кажется тоже
из библии, я забыл пригнать скотину с пастбища.
И о с т. Он был совершенно прав. Наше дело —
поступать так, как указано в библии, а рассказывать об
этом — дело священника. Библия для нас — закон,
приказ, а как ты думаешь, что сказал бы комендант, если б
он прислал в деревню приказ доставить в крепость возы
с дровами, а ты вместо того, чтобы поехать в лес и
нагрузить возы, уселся в трактире, взял приказ, прочитал
его и до самого вечера толковал его смысл соседям за
стаканом вина?
Э б и. Ого! Что бы он сказал! Выбранил бы меня как
следует и посадил бы в тюрьму за то, что я над ним
издевался.
И о с т. Именно этого достойны люди, которые читают
библию только от праздности и из желания рассказывать
потом истории в трактире.
К р и с т е н. Да, но ведь нужно читать библию, чтобы
не сбиться с истинного пути.
И о ст. Разумеется. Однако те, кто останавливается
у каждого куста и готов болтать у всех колодцев,
столбов и крестов, встречающихся на дороге, вовсе не
относятся к людям, которые хотят идти по истинному пути 1.
Э б и. Но скажи мне вот что, сосед: говорят, что
знание никогда не мешает человеку, а теперь оказывается,
что если слишком много знать, то это, пожалуй, может
быть лишним.
И о с т. Конечно, сосед. Всегда будет лишним то, что
мешает чему-йибудь лучшему и более полезному. Знать
нужно только для того, чтобы знания применять на деле.
Если же приобретаешь знания для того, чтобы болтать,
то становишься никуда не годным. Со знанием и
применением его обстоит так же, как с ремеслом. Сапожник,
например, должен работать — это главное его дело, но он
1 Может показаться странным серьезный характер разговора,
в котором принимают участие заведомые пьяницы и негодяи. Но есть
вещи, которые интересуют этих людей не меньше, чем нас, и бывают
моменты, когда они очень серьезно и по-своему очень просто и очень
правильно говорят и судят о разных предметах. Неправы те, кто
воображает себе беспутного и любящего выпить крестьянина мертвецки
пьяным и неспособным рассуждать и интересоваться серьезными
вещами. Это бывает лишь тогда, когда он слишком много пьет, до чего
в данном случае еще не дошло.— Прим. автора.
366

должен также знать сорта кожи, должен знать, где и как
купить ее; это необходимо для того, чтобы он преуспевал
в своем ремесле, и так во всем. Главное для человека —
это применять и действовать. Знание и понимание — это
средства, помогающие ему преуспевать в этом главном.
Поэтому знание у каждого человека должно быть
направлено к тому, чем он занимается и что для него
главное в жизни *.
Э б и. Теперь я начинаю смекать. Если голова
наполнена слишком многими и посторонними вещами, то она
уже не будет занята работой и тем, что нужнее всего
человеку.
И о с т. В этом именно суть дела. Все мысли должны
быть направлены к тому, что ближе всего человеку. Я, по
крайней мере, так поступаю. У меня, например, нет
поливных лугов, поэтому я и не забочусь о том, как их
поливать, и пока у меня не будет собственного леса,
я не стану ломать себе голову над тем, как за ним
ухаживать. Но о сохранении навозной жижи я очень думаю,
так как она мне нужна для удобрения моих тощих лугов.
Как везде обстояло бы хорошо, если б каждый думал
о своем деле. К многознанию всегда успеешь прийти,
коли научишься знать хорошо, а знать хорошо можно
научиться лишь в том случае, если начнешь с самого
близкого и нужного для дела. Таким путем знание
постепенно уляжется в голове. И можно далеко уйти в
жизни, если так начать. А праздная болтовня, сказочки
из календарей и прочие бессмысленные мечтания ничему
не научат, кроме легкомыслия.
Э б и. Это начинается уже в школе.
Во время всего разговора Гуммель стоял у печки,
грелся, раздумывал и едва слушал то, о чем говорили.
В своем раздумье он даже забыл о вине, поэтому так
долго продолжался разговор между Эби и незнакомцем.
Возможно, что он не хотел выкладывать свой товар,
пока незнакомец не кончит пить и не уйдет.
После его ухода Гуммель, наконец, выложил то, о
чем он думал, и сказал все сразу, как будто он свою речь
выучил наизусть во время долгого молчания.
— Пастор вечно говорит о том, что бедных угнетают.
Если бы никто не делал того, что он называет
угнетением бедных, то — черт меня дери, если я неправ,—
бедных совсем не было бы на свете. Однако, куда бы я ни
367

взглянул — от владетельного князя до сторожа, от
государственной палаты до последней деревенской общины,—
все ищут своей выгоды и давят тех, кто стоит им на пути.
Старик пастор сам раздавал вино, как и я, и принимал
в уплату сено, рожь и овес по такой дешевой цене, как и
я. На свете все давят нижестоящих и меня тоже давят.
У кого что-нибудь есть или кто хочет чего-нибудь
достигнуть, тот должен давить или же он должен раздать все
свое добро и просить милостыню. Если бы пастор знал
бедных так, как я их знаю, он меньше о них
беспокоился; но дело у него вовсе не в бедных. Ему нужно
только браниться, возбуждать людей друг против друга
и вводить их в заблуждение. Да, бедняки все хороши.
Когда мне нужно десять жуликов, я нахожу одиннадцать
среди бедняков К Я ничего не имел бы против, если бы
мне в определенные оброчные сроки приносили домой
мои доходы; я, пожалуй, в конце концов научился бы
принимать их с благочестивым и скромным видом. Но в
моей профессии в трактире и в крестьянском хозяйстве,
где все должно быть рассчитано до последнего гроша и
где человека обирают во всех углах,— тут дело обстоит
иначе. Я готов биться об заклад, что тот, кто выдумал бы
обращаться мягко и снисходительно с батраками и
бедняками, тот лишился бы всего своего добра. Они все —
плуты.
Так говорил Гуммель, заглушая в своем сердце голос
совести, беспокоивший его и говоривший ему, что пастор
прав, что он, Гуммель, именно принадлежит к людям,
"выжимающим пот и кровь из бедняков.
Но как ни мудрил сам с собой староста, он
чувствовал себя плохо. Страх и беспокойство мучили его.
Удрученный заботами, он ходил из угла в угол по комнате.
Потом он опять заговорил:
— Я так возмущен проповедью пастора, что не могу
прийти в себя; к тому же я плохо себя чувствую.
Неужели здесь так холодно, соседи? Я все время мерзну с тех
пор, как я дома.
— Нет,— отвечали соседи,— совсем не холодно. Но
мы еще в церкви заметили, что ты плохо чувствуешь
себя: ты был бледен, как мертвец.
1 Главный жулик забывает о том, что богатые мошенники
работают для себя, и поэтому не позволяют себя использовать.—- Прим.
автора.
368

— Вы заметили? Да, мне было не по себе, у меня,
кажется, начинается лихорадка. Я чувствую себя
слабым, нужно выпить. Давайте пойдем на время вечерней
проповеди в заднюю комнату.
Содержание глав 41—45
4L Блюститель порядка и благочестия доносит
пастору о производимых бесчинствах. 42. Добавление к
утренней проповеди
Пастору становится известным, что после первой проповеди
Гуммель с некоторыми крестьянами направился в трактир, где они
пьянствуют. Возмущенный этим, он грозит «удалившимся от
молитвы к игре и пьянству», что их ждет тот же страшный конец,
который постиг Иуду.
43 Крестьян в трактире, побеспокоили. 44.
Переживания одного человеческого сердца во время
причастия. 45. /t\ena высказывает мужу великие истины, но
с опозданием на много лет
Жена Гуммеля, присутствовавшая в церкви на проповеди, просит
крестьян разойтись из трактира. Оставшись наедине с женой,
Гуммель рассказывает ей о своем тяжелом состоянии во время
проповеди пастора. Он считает виновником всех своих бедствий Арнера
и помышляет о мести. Жена советует ему поскорее разделаться с его
дурной компанией.
46. РАЗГОВОР С САМИМ СОБОЙ ЧЕЛОВЕКА, КОТОРЫЙ
В СВОИХ РАССУЖДЕНИЯХ О СВОЕМ НЕСЧАСТЬЕ ЗАХОДИТ
ОЧЕНЬ ДАЛЕКО
— Жена права, но что же мне делать? Ничем не
поможешь. Я никак не могу выбраться из всего того, в чем
я запутался,— так говорил староста.
Он проклинал Арнера, точно тот был виновником его
несчастья, проклинал священника за то, что тот довел
его до бешенства своей проповедью; затем он вспомнил
о межевом камне и стал говорить:
— Я не передвину этот проклятый камень; но если бы
кто-нибудь другой это сделал, то помещик лишился бы
третьей части своего леса.
Потом опять:
— Совершенно верно, восьмой и девятый
правительственные камни отрезали бы ему кусок по прямой линии,
но, сохранит бог, я не стану двигать камень.
24 и. Г. Песталоцци, т. 1 369

И снова:
— А что, если это не настоящий межевой камень. Он
лежит так, как будто со времен потопа, на нем нет ни
номера, ни знаков.
Староста пошел в комнату, взял хозяйственную книгу,
что-то считал, записывал, разбирал какие-то бумаги,
потом сложил их снова, забыл, что он прочитал, опять
поискал то, что записал, положил книгу в шкаф и стал
ходить по комнате взад и вперед, все думая об одном и
том же, разговаривая с самим собой о межевом камне
без знака и без номера:
— Кроме этого, все остальные камни имеют знаки.
Вот что мне пришло на ум: говорят, что один из Арнеров
отрезал для себя кусок правительственного леса; может
быть, именно в этом месте. Ей-богу. Это оно и есть.
Здесь какой-то неестественный изгиб в
правительственной границе; на расстоянии двух часов ходьбы межа
идет по более прямой линии, к тому же на камне нет
знака и граница не обозначена рвом. Если бы лес
принадлежал правительству, я поступил бы правильно, доказав
свою верность государю. Ну, а если я ошибаюсь? Нет,
я не сдвину камня. Мне пришлось бы его окапывать
и тащить темной ночью по равнине до самой скалы, а
камень тяжелый. Он лежит так близко от дороги, что
днем слышен был бы каждый удар киркой. А ночью?
Я бы не посмел,, меня пугал бы малейший шорох.
Я упаду в обморок, если во время работы вдруг
подкрадется барсук или прыгнет серна. А кто знает, может
•случиться, и привидение меня застанет за работой. Возле
межевых камней не совсем безопасно ночью, и лучше
мне его не трогать.
Через минуту он снова продолжал:
— Странно, как много людей не верят ни в ад, ни
в привидения. Старый писарь ни во что не верил, а
викарий — не может быть, чтобы он верил во что-либо.
Писарь совершенно не скрывал этого, сотни раз он говорил
мне: «Когда я умру, со мной будет то же, что с моей
лошадью и с моей собакой». Он так думал, ничего не
боялся и делал все, что хотел. Если бы я мог верить тому,
что он говорил, если бы я мог надеяться на это, я на
первой же охоте подстерег бы Арнера за кустом и
застрелил бы его, и сжег бы дом попа. Но все напрасно,
я не могу этому верить; не смею надеяться. Это ложь;
370

кто верит в это, тот дурак, заблуждающийся дурак, или
он только притворяется. О-о, есть бог. Есть бог. Камень,
камень! Я не сдвину тебя с места.
Так говорил староста. При этом он дрожал и не мог
избавиться от мучивших его мыслей. Отчаяние охватило
Гуммеля. Ему хотелось бежать от самого себя; он вышел
на улицу, подошел к первому попавшемуся соседу и
заговорил с ним о погоде, о ветре и об улитках, которые
три года назад испортили рожь. Потом он с несколькими
лицами, желающими выпить, вернулся в трактир,
поставил им вино, принял порошок от лихорадки и довел кое-
как этот день до конца.
47. СЕМЕЙНЫЕ РАДОСТИ В ПРАЗДНИК *
Теперь я покину тебя н$ некоторое время, обитель
ужаса,— тяжело у меня было на сердце, темен был
взгляд и омрачено чело, тоска сжимала мою грудь из-за
твоей мерзости.
Теперь я покидаю тебя на время, обитель ужаса!
Мой взор снова повеселел, прояснилось чело, грудь
моя снова дышит легко и свободно.
Я снова приближаюсь к хижине, где господствует
человечность.
Так как сегодня утром Лингард и его жена ушли в
церковь, их дети тихо и благонравно сидели все вместе
в комнате, молились, пели и повторяли все, что они
выучили за неделю, потому что каждое воскресенье вечером
они должны были отвечать это Гертруде.
Лиза, старшая, во время посещения церкви
родителями всегда должна была присматривать за Грители,
брать ее на руки, менять пеленки, давать ей кашку. Это
всегда для Лизы самое большое воскресное
удовольствие: каждый раз, когда она берет на руки и кормит
ребенка, ей кажется, что она уже большая. Как она
тогда разыгрывает из себя мать, подражает ей, тысячу
раз ласкает малютку, кивает ей и улыбается! Как
ребенок отвечает ей на улыбку, разбрасывает ручки, болтает
ножками у нее на коленях! Как он хватает свою Лизу
то за чепчик, то за косички, то за нос! Как он радуется
ее пестрой шейной косынке и кричит: «Йэ, йэ», а Никлас
и Энне тоже ей отвечают: «Йэ». Малютка вертит
головкой и глазами ищет, откуда идет звук, видит Никласа
24*
mi

и ему тоже улыбается. Никлас тогда прыгает к ней и
ласкает смеющуюся сестренку. Лиза начинает ревновать
и все делает, только бы их любимица смеялась, глядя
на нее. А как она заботится о ней, не допускает ее до
плача, забавляет ее, то поднимая ее вверх до потолка,
то сейчас же снова осторожно опуская ее до пола — и
как весело визжит Грители при этой игре! А вот Лиза
прижимает лицо и ручки ребенка к зеркалу! Вот наконец
ребенок издали завидел мать далеко на улице и издает
восторженный вопль. Малютка кивает матери головкой
и улыбается, вытягивает обе ручки ей навстречу и
тянется к ней, переваливаясь через руку сестрички, так что
та еле-еле может удержать ее. Все это поистине
прекрасно. Так радостно проводят утро дети Лингарда по
воскресеньям и церковным праздникам, и эти радости
благонравных детей действительно угодны господу богу.
Он с благосклонностью взирает на жизнерадостные
невинные забавы детей и дает им свое благословение для
того, чтобы они счастливо прожили всю свою жизнь,
если только они будут слушаться и хорошо вести себя.
Гертруда сегодня была довольна своими детьми; они
добросовестно выполнили все, что им было приказано.
Для благонравных детей нет большего счастья на
земле, чем когда мать и отец ими довольны.
Дети Гертруды теперь испытывали это счастье: они
прижимались к коленям родителей, кричали то
«матушка», то «отец», пытались словить их руки и уцепиться
за них, а по рукам добирались до шеи отца или матери
и'висли на ней. В этом заключалась для Лингарда и
Гертруды утеха в господний праздник.
Поскольку Гертруда — мать, самую большую радость
в воскресенье составляют для нее дети и их детская
привязанность к отцу и матери, потому ее дети такие
благонравные и кроткие.
Лингард прослезился сегодня, когда он подумал о
том, что он часто сам лишал себя этих радостей жизни.
Семейные радости людей — самые прекрасные в
жизни.
А радость, которую дети приносят родителям,— это
самая святая радость, которая доступна человеку.
Благодаря ей сердца родителей становятся добрыми и
благочестивыми. Она подымает человечество до своего отца
372

небесного. Поэтому господь благословляет родительские
слезы радости и награждает людей за отцовскую
преданность и материнскую заботу о детях. Но горе
безбожнику, который не обращает никакого внимания на своих
детей; безбожнику, которому они в тягость;
безбожнику, который в будни не находит для них времени и
в воскресные дни скрывается от них; безбожнику,
который ищет покоя от их невинных развлечений и терпеть
их не может до тех пор, пока не исчезнут и их невинность,
и их радости, пока они не станут воспитанными, подобно
ему. Безбожник, который так поступает, отталкивает от
себя ногами высшую благодать на земле. Ему не
придется радоваться на своих детей, не найдет он от них покоя.
В этот святой праздник Лингард и Гертруда с
радостью в сердце беседовали со своими детьми о
милостивом отце небесном и о страданиях спасителя. Дети тихо
и внимательно слушали, и послеобеденный час прошел
быстро и радостно, как час свадебного торжества.
Тут начался перезвон колоколов, и Лингард и
Гертруда снова отправились в церковь.
По дороге им опять пришлось проходить мимо дома
старосты, и Лингард сказал Гертруде:
— Староста сегодня утром в церкви ужасно
выглядел; в жизни я еще его таким не видел. Капли пота
падали у него со лба, когда он прислуживал священнику;
ты не заметила, Гертруда? Я видел, что он дрожал, когда
подавал мне кубок.
— Я не заметила этого,— сказала Гертруда.
Л и н г а р д. У меня сердце защемило от того, как он
выглядел. Если бы я посмел, жена, я бы ему громко
крикнул: «Прости меня, староста!» И если бы я
как-нибудь мог показать ему, что я ему не желаю зла, я бы
охотно это сделал.
Гертруда. Благослови тебя бог за твое доброе
сердце, дорогой мой! Сделай это при случае. Но
голодающие дети Руди и многое другое взывают о мести против
этого человека, и ему от этой мести ни за что не уйти.
Лингард. Меня за сердце хватает — так глубоко
несчастен этот человек. Я давно уже замечал, что в
шумной суете его дома он мучим грызущей тревогой.
Гертруда. Дорогой мой! У того, кто отказался от
тихой, замкнутой, благочестивой жизни, никогда не
может быть легко на сердце.
373

Л и н г а р д. Если я что-нибудь в своей жизни ясно
узнал и увидел, то это следующее: что бы ни
придумывали и ни предпринимали насильники — сторонники
старосты, чего бы они ни добивались хитростью или силой,—>
все это ни на один час не приносило им удовлетворения
и спокойствия.
За этими разговорами они дошли до церкви и были
глубоко тронуты тем жаром, с которым пастор говорил
об истории предателя.
Содержание главы 48
Кое-что о грехе
Приводится разговор между Лингардом и Гертрудой о
поведении Гуммеля и об опасностях, которые угрожают моральноопустив-
шемуся человеку.
49. ДЕТСКИЕ ХАРАКТЕРЫ И ОБУЧЕНИЕ ДЕТЕЙ
Разговаривая, Лингард с Гертрудой вернулись из
церкви домой, дети сбежали с лестницы навстречу
родителям и закричали, как только увидали их:
— Мы хотим поскорей повторить то, что выучили
на этой неделе! Идем, ма, мы хотим скорее кончить!
Гертруда. Что за усердие сегодня, милые дети?
Дети. Ма, если мы будем знать урок, можно нам
будет потом распорядиться нашим хлебом? Да, ты
вчера обещала нам?
Мать. Я посмотрю, как вы знаете то, что было
задано.
Дети. А потом можно, ма?
Мать. Да, когда вы кончите.
Дети были в восторге и быстро и хорошо повторили
все,-что выучили в течение недели.
После этого мать дала им их порции вечернего
хлеба и две миски молока, с которого она не сняла сливок
ввиду праздничного дня.
Она взяла Грители на руки, чтобы покормить ее
грудью, и с радостью слушала, как дети во время еды
рассказывали друг другу, кому они отдадут свой хлеб.
Никто из них не съел ни кусочка, пили одно только
молоко, а хлеб показывали друг другу, и каждому
хотелось, чтобы его кусок был больше других.
374

Дети покончили с молоком, возле матери еще лежал
хлеб. Никлас подкрался к ней, взял ее за руку и
сказал:
— Ты дашь мне кусочек хлеба для меня, ма?
Мать. Я дала тебе, Никлас.
Никлас. Но ведь я должен отдать его Рудели.
Мать. Я не приказывала тебе этого делать. Ты
можешь съесть хлеб, если хочешь.
Никлас. Нет, я не съем его. Но ты дашь мне еще
кусочек?
Мать. Нет, не дам.
Никлас. А почему?
Мать. Чтобы ты не думал, что о бедных нужно
вспоминать только тогда, когда наешься досыта и
ничего больше не. хочется.
Никлас. Так это потому, ма?
Мать. А теперь ты ему все же отдашь весь хлеб?
Никлас. Да, да, конечно. Я знаю, Рудели
страшно голодает, а мы в шесть часов ужинаем.
Мать. Никлас, я думаю, он на ужин тоже ничего
не получает.
Никлас. Да, ма, он, наверное, не получает ужина.
Мать. Да, нужда бедняков велика, и нужно быть
жестоким и черствым, чтобы не отказать себе в чем-
нибудь и не отдать того, что можешь, для облегчения
их положения.
У Никласа слезы на глазах. Мать обращается
тогда к остальным детям:
— Лиза, ты также отдашь весь свой хлеб?
Лиза. Конечно, ма.
Мать. А ты, Энне, тоже?
Э н н е. И я тоже.
Мать. А ты, Ионас?
И о н а с. Я все отдам, ма.
Мать. Вот это хорошо, дети, но как же вы это
устроите? Все требует определенного порядка, и при
самых лучших намерениях можно иногда испортить
дело. Никлас, как же ты думаешь поступить с хлебом?
Никлас. Я побегу как можно скорей и позову
Рудели. Я не положу хлеб'в карман, чтобы он скорей его
получил. Позволь мне пойти, ма.
Мать. Подожди немножко, Никлас. А ты, Лиза,
как поступишь?
375

Лиза. Я сделаю не так, как Никлас. Я позову
Бетели в уголок, спрячу хлеб под передником и дам ей
так, чтобы никто не видел, даже ее отец.
Мать. А ты, Энне, как сделаешь?
Э н н е. Разве я знаю, где я найду Гейрли? Я дам
ему хлеб как придется.
Мать. А ты, Ионас? Маленький плут, я вижу, ты
замышляешь что-то коварное, ты как поступишь?
Ионас. Я всуну Бабели хлеб прямо в рот, ма. Как
ты делаешь, когда ты шутишь? Я ей скажу: «Открой рот
и закрой глаза» — и вложу ей хлеб в рот. Вот будет
смешно, ма, правда?
Мать. Все это хорошо, дети. Но я вам кое-что
скажу: вы должны дать детям хлеб тихонько и наедине,
чтобы никто не видел и не мог подумать, что вы
хотите хвастать.
Никлас. Вот так штука, значит, мне положить
хлеб в карман?
Мать. Разумеется, Никлас.
Лиза. Я так и думала, ма. Я ведь сказала, что
сделаю не так, как другие.
Мать. Ты всегда умнее всех, Лиза. Я только
забыла похвалить тебя за это. Хорошо, что ты мне
напомнила.
Лиза покраснела и замолчала, а мать сказала детям:
— Вы можете идти теперь, только помните о том,
что я сказала.
Дети уходят.
Никлас бежит изо всех сил к хижине Руди; однако
н*а улице мальчика нет. Никлас кашляет, зовет, но все
напрасно. Рудели не сходит вниз, не показывается у окна.
Никлас говорит про себя: «Что мне делать? Пойти к
нему в комнату, но ведь нужно ему дать тихонько?
Я все-таки войду и скажу, чтобы он вышел на улицу».
В это время Рудели с отцом и другими детьми сидел
у открытого гроба умершей бабушки, которую должны
были похоронить через несколько часов. Отец и дети со
слезами на глазах говорили о том, с какой любовью и
преданностью относилась к ним при жизни умершая; они
плакали, вспоминали ее последнее огорчение по поводу
украденного картофеля и обещали у открытого гроба,
что, как бы они ни голодали, они не прикоснутся ни к
чему чужому.
376

В это время Никлас открывает дверь, видит
покойницу и, испугавшись, убегает из комнаты.
Руди, увидав его, подумал, что Лингард послал
к нему мальчика по делу. Он бежит за ним и
спрашивает, что емуг нужно.
— Ничего, ничего,— отвечает Никлас,— я хотел к
Рудели, но он молится теперь.
Р у д й. Ты можешь войти, если он тебе нужен.
Никлас. Пусти его на несколько минут ко мне на
улицу.
Руди. Теперь холодно, и ему не хочется уходить от
бабушки. Пойдем со мной в комнату.
Никлас. Я не хочу войти, Руди. Пусти его на
минутку на улицу.
— Ладно,— отвечает Руди и идет обратно в
комнату.
Никлас идет за ним к двери и зовет Рудели:
— Выйди ко мне на минутку.
Рудели. Мне не хочется теперь на улицу, Никлас,
я лучше останусь возле бабушки; ее скоро унесут.
Никлас. Выйди на минутку.
Руди. Пойди узнай, что он хочет.
Рудели выходит. Никлас берет его за руку и
говорит:
— Идем, я тебе что-то скажу,— он ведет его в
уголок, быстро засовывает ему хлеб в карман и убегает.
Рудели благодарит и кричит ему вслед:
— Поблагодари твоего отца и мать.
Никлас оборачивается, делает ему знаки, чтобы он
молчал, и говорит:
— Никто не должен знать об этом,—и как стрела
мчится домой.
Содержание глав 50—70
50. Шалости и дурные привычки портят человеку
и те приятные часы, когда он совершает хорошие
поступки. 51 Никому и в голову не придет, какие
хорошие последствия может иметь даже самый
незначительный добрый поступок
Все дети Гертруды, каждый на свой лад, отдают свой хлеб
беднейшим детям деревни. Ионас приносит свой хлеб Бабели,
дочери Михеля. Увидев это, последний растроган до глубины души
и принимает решение отказаться от данного им Гуммелю обещания
вредить Лингарду.
377

52. Не откладывай на завтра то, что можно
сделать сегодня. 53. Чем больше человек виноват, тем бес*
стыднее он обходится с теми, которые тоже виноваты.
54. Лишняя работа бедным людям. 55. Льстец заклю*
чает дружбу с плутом
Староста, желая дезорганизовать работу, возглавляемую Лин-
гардом, посылает рабочих с раннего утра в замок благодарить
помещика, уже отдавшего накануне приказ о начале постройки. Вину
за невыполнение этого приказа он намерен взвалить на Лингарда,
который не подозревает об интригах старосты. Помещик
приветливо встречает рабочих, но считает их приход излишним и предлагает
им, не теряя зря времени, скорее приступить к делу.
56. Дело становится серьезным: старосте
запрещено оставаться трактирщиком. 57. Как он ломается.
58. Кто был с ним. 59. Разъяснение сомневающемуся 1.
60. Отступление. 61. Старик изливает свою душу
Помещик категорически запрещает Гуммелю совмещать работу
старосты с содержанием трактира и дает ему двухнедельный срок
для принятия решения. Староста злобствует и снова думает о мести.
Автор размышляет о порочности Гуммеля. В главе 61 содержится
рассказ некоего старика о порочности и благочестии.
62. Ужас от угрызений совести. 63. Любовью и
участием можно помочь людям, объятым страхом, и не
допустить их до помешательства. 64. Пастор разрешает
вопросы совести. 65. И у людей низших классов бывает
щепетильность, даже когда они принимают благодеяния,
о которых они просили
Вюст раскаивается в своем лжесвидетельстве против отца Руди
и сознается во всем пастору. Тот ссужает ему восемь гульденов,
и Вюст возвращает свой старый долг жене старосты.
66. Лесничий, который не верит ни в какие
привидения. 67. Человек, который хочет перенести межевой
камень, с удовольствием бы не верил в привидения, но
не может не верить. 68. Заходящее солнце и заблудшая
душа
Лесничему не удалось убедить старосту, что привидения не
существуют, и он продолжает их бояться. Увидев, что рабочие ломают
камень не там, где было условлено с Иосифом, староста в
негодовании, что тот его обманул.
69. Как нужно себя вести, если хочешь
сработаться с людьми. 70. Человек, бывший плутом и вором,
поступает благородно, а жена каменщика показывает
себя мудрой женщиной
1 В другой книге я этот раздел озаглавил бы: «Автор
заботливо предупреждает сомневающегося литературного критика».— Прим.
автора.
378

Лингард завоевал любовь и уважение всех членов своей
артели. Михель, чувствуя угрызения совести, рассказывает ему о
замысле против него старосты. Михель хочет вернуть Гуммелю полученный
от него задаток, но у него не хватает полталера. Он получает их от
Лингарда и направляется к Гуммелю, чтобы возвратить деньги.
71. ПРИБЛИЖАЮТСЯ ГЛАВНЫЕ СОБЫТИЯ
Когда староста вернулся домой, он застал жену
одну в комнате. Он мог теперь свободно излить весь
свой гнев, все бешенство, накопившееся за целый день.
На поле, в замке, в Грицау нельзя было этого сделать:
такому человеку не пристало на людях показывать, что
делается на душе.
О старосте, который не умел бы скрывать своих
чувств, сказали бы, что он простоват, как подпасок.
Гуммеля же в таком грехе никогда не обвиняли. Он мог
целые дни глотать гнев, зависть, ненависть и
огорчения и при этом улыбаться, болтать и пить; зато когда
он возвращался домой и, к счастью или к несчастью,
заставал комнату пустой, тогда он изливал свою ярость,
накопившуюся в течение дня.
Жена его рыдала в углу и говорила:
— Ради бога, не бушуй так, твоею злостью ты еще
больше раздражаешь Арнера. Он не успокоится, пока
ты не покоришься.
— Он все равно не успокоится, что бы я ни делал;
он не успокоится до тех пор, пока не уничтожит меня.
Это мошенник, вор, собака; это самый проклятый среди
проклятых,— сказал муж.
Жена. Господи Иисусе! Что ты говоришь? В уме
ли ты?
Староста. Разве у меня недостаточно оснований
говорить так? Неужели ты не знаешь? Через две
недели он снимет меня с должности или лишит меня права
держать трактир.
Жена. Знаю. Но, ради бога, не бушуй так. Вся
деревня уже знает об этом. Дворцовый писарь сказал
приказному служителю *, а тот разнес повсюду. Я на
днях вечером поила скот и видела, что люди на улице
пересмеиваются. Маргарита отвела меня в сторону и
рассказала об этом несчастье. Да, вот еще Ганс Вюст
принес обратно восемь гульденов. Откуда он взял теперь
379

восемь гульденов? Тут не обошлось без Арнера. Бог мой,
бог мой, со всех сторон грозит несчастье,— говорила
жена.
Как громом поразили старосту слова: «Гднс Вюст
принес обратно восемь гульденов». Он стоял несколько
мгновений, раскрыв рот и печально глядя на жену, и
наконец проговорил:
— Где деньги? Где эти восемь гульденов?
Жена ставит на стол разбитый стакан, в который
она положила деньги. Староста смотрит на них
несколько минут, считает их и говорит:
— Деньги не из замка, Арнер не дает такими
монетами.
Жена. Хорошо что они не из замка.
Староста. Тут все-таки что-то неладно; ты не
должна была брать у него денег.
Жена. Почему?
Староста. Я мог бы выпытать у него, откуда они.
Жена. Я сама об этом думала; но он не хотел
ждать; мне кажется, и тебе не удалось бы ничего у него
узнать, так как он был крайне неразговорчив.
Староста. Все на меня валится; голова у меня
идет кругом. Дай мне выпить.
Она ставит перед ним кувшин. Староста яростно
ходит взад и вперед по комнате, тяжело дышит, пьет
и говорит сам с собой:
— Самое главное — это уничтожить каменщика; я
сделаю это, хотя бы это стоило сто талеров. Михель
должен его погубить, а потом я отправлюсь к
межевому камню.
В это мгновенье постучал Михель. Староста
вздрогнул и спросил:
— Кто там так поздно ночью?
Он подбежал к окну, чтобы взглянуть.
— Открой, староста! — крикнул Михель!
72. СТАРОСТА ТЕРЯЕТ ПОСЛЕДНЮЮ НАДЕЖДУ
— Очень кстати пришел,— бормочет староста,
спешит открыть дверь и восклицает: — Здорово, Михель!
Что у тебя нового?
Михель. Немного, я хотел только сказать...
380

Староста. Не станешь же ты разговаривать за
дверью? Я еще не собираюсь ложиться, войди в
комнату.
М их ель. Я спешу домой, староста. Я хотел
только сказать, что жалею о нашем субботнем сговоре.
Староста. Еще этого недоставало. Нет, тебе не
надо жалеть. Если ты считаешь, что мало, я могу eiüe
прибавить. Заходи в комнату, не беспокойся, мы с
тобой сойдемся.
М их ель. Ни в коем случае, староста. Вот твои
два талера.
Староста. Я не возьму их у тебя, Михель.
Нечего дурака валять. Деньги тебе не повредят, и если тебе
мало двух талеров, то войди в комнату.
Михель. Я не желаю ничего больше слушать,
староста. Вот деньги.
Староста. Ей-богу, я не возьму их. Ну вот я
поклялся, теперь войди в комнату.
Михель. Могу войти, если хочешь. (Он входит
вместе со старостой.) Вот твои деньги. (Кладет их на
стол.) А теперь будь здоров, староста!
Он повернулся и вышел из комнаты.
73. СТАРОСТА ОТПРАВЛЯЕТСЯ К КАМНЮ
Староста стоял несколько мгновений молча, не
будучи в состоянии вымолвить ни слова; он ворочал
глазами, дрожал от злости, пена собралась у него около
рта; наконец, он топнул ногой и крикнул:
— Жена, дай водки, я пойду!
Жена. Куда ты пойдешь в такую темную ночь?
Староста. Я пойду, пойду и выкопаю камень.
Дай бутылку.
Жена. Ради бога, не делай этого.
Староста. Нужно, нужно, я пойду.
Жена. Ни зги не видно. Двенадцатый час, и в
страстную неделю надо особенно бояться черта.
Староста. Арнер взял уже коня, пускай берет и
узду. Дай бутылку, я иду.
Он быстро берет кирку и лопату, взваливает их на
плечи и спешит в глубокой ночной тьме на гору, чтобы
перенести межевой камень своего господина.
381

Хмель, жажда мести и ярость придавали старосте
смелости. Тем не менее гнилые пни, попадавшиеся на
пути, шорох зайца, скрывавшегося в кустах,— все пугало
его. Он останавливался, весь дрожал от страха, потом
опять бросался дальше, пока не очутился у цели. Он
тотчас же взялся за работу и стал подкапывать камень.
74. НОЧЬ БОЛЬШЕ ВСЕГО ОБМАНЫВАЕТ ПЬЯНЫХ
И ПЛУТОВ, ОДЕРЖИМЫХ СТРАХОМ
Вдруг какой-то шорох испугал Гуммеля. Из-за
кустов прямо на него шел черный человек. Вокруг
человека, несмотря на тьму ночи, светло, и на голове у него
горит огонь.
— Это сам черт,— говорит староста, бросает у
камня лопату, мотыгу и бутылку от водки и бежит,
отчаянно воя.
Это был Кристоф, торговец курами из Арнгейма,
который закупил яйца в Обергофене, Люнгофене, Гирцау
и других соседних селах и возвращался теперь домой.
Свою корзинку он покрыл шкурой черной козы и
привесил к ней фонарь, чтобы освещать себе путь.
Торговец узнал голос убегавшего, сообразил, что
у того, наверное, что-нибудь недоброе на уме, и,
рассердившись, сказал про себя: «Я ж устрою штуку
проклятому старосте! Он, как видно, принимает меня за черта».
Кристоф быстро ставит на землю корзинку, берет
мотыгу, заступ, лопату и свою обитую железом палку,
связывает все это вместе, со страшным грохотом тащит
за собой вниз по скалистой тропинке и догоняет
Гуммеля, крича глухим, воющим голосом:
— Оо-аа-уу, Гуммель! Оо-аа-уу, ты мой! По-до-жди-
уу, Гуммель! Ты мой, Гуммель!
Бедный староста бежит со всех ног и кричит с
отчаянием:
— Караул!.. Помогите, сторожа!.. Черт хватает
меня!..
А торговец продолжает орать:
— Оо-аа-уу, староста-а-а!.. По-дожди, ста-ро-ста!..
Ты мой, ста-ро-ста-а-а!..
382

75. ДЕРЕВНЯ ПРИХОДИТ В ДВИЖЕНИЕ
Деревенский сторож слышал беготню и крики на
горной тропинке. Все слова доносились к нему. Он
испугался и постучал кое-кому из соседей в окно.
— Вставайте-ка, соседи,— сказал он,— и
послушайте, что происходит на горе. Похоже на то, что за
старостой гонится черт. Слышите, как он зовет на помощь.
А ведь он, ей-богу, дома со своей женой; я сам его
видал у дома часа два тому назад.
Когда собралось человек десять, они решили взять
фонари и ружья и идти на помощь; чтобы обезопасить
себя от черта, они положили в мешок свежий хлеб,
псалтырь и евангелие *.
Крестьяне двинулись в путь, но по дороге
остановились у дома Гуммеля, чтобы узнать, дома ли он.
Жена старосты в смертельном страхе ждала, чем
кончится его ночное путешествие на гору. Услыхав шум
и стук у своих дверей, она страшно испугалась и
закричала:
— Господи Иисусе, что вам нужно?
— Пусть твой муж сойдет вниз,— сказали люди.
— Его нет дома; но, ради бога, что случилось?
Почему вы здесь? — спросила женщина.
— Очень плохо, если его нет дома. Послушай, как
он кричит «караул» и «помогите», точно за ним черт
гонится,— ответили люди.
Женщина вне себя от ужаса побежала вместе с
соседями. Сторож по дороге спросил у нее:
•— Что, черт возьми, твой муж делает в такой час
на горе? Ведь он недавно только был дома?
Женщина не отвечала ни слова и продолжала
отчаянно выть.
Собака старосты тоже громко завыла на своей цепи.
Когда торговец увидел людей, бегущих на помощь,
услыхал отчаянный вой собак, он повернул по
направлению к горе и пошел так бесшумно и быстро, как только
мог, вверх по горе, к своей корзине, взял свою ношу и
продолжал свой путь.
Кунц, шедший впереди с женой старосты, успел
заметить, что это совсем не черт. Он грубо схватил
кричавшего старосту за руку и спросил:
333

— Что случилось? Чего ты орешь, дурак?
— О, пусти меня! О, черт, пусти меня! — кричал
староста, который от страха ничего не видел и не
слышал.
— Дурак, я ведь Кунц, твой сосед, а вот твоя
жена,— сказал ему сосед.
Остальные крестьяне осторожно вначале
оглядывались по сторонам, ища черта. Тот, у кого был фонарь,
то поднимал его вверх, то опускал его к земле,
освещая все кругом. В то же время каждый из них опускал
правую руку в мешок, где лежали свежеиспеченный
хлеб, евангелие и псалтырь.
Но так как продолжительное время ничего
страшного не было видно, люди мало-помалу осмелели,
некоторые даже повеселели и стали спрашивать Гум-
меля:
— Тебя черт когтями пощекотал или ногами
потоптал, отчего ты весь в крови?
Другие, однако, заметили:
— Теперь не время смеяться, мы ведь все слыхали
ужасный голос.
— Мне кажется,— сказал Кунц,— что какой-нибудь
охотник на чужой земле или сборщик смолы дурачил
старосту и всех нас. Когда я подошел ближе, рев
прекратился, и я видел человека, который со всех ног
бросился бежать в гору. Я не мог простить себе, что не
побежал вслед за ним, и мы сделали глупость, что не
взяли с собой собаку старосты.
— Ты дурак, Кунц. То, что мы слышали, ни в коем
случае не могло быть человеческим голосом, этот крик
потрясал душу и тело, проникая до мозга костей;
нагруженный железом воз не грохочет так на дороге, как
грохотало здесь.
— Не буду с вами спорить, соседи. Я сам содрогался
от страха, когда слышал это. Но я все же
настаиваю, что слышал также, как человек бежал вверх к
горе.
— Ты думаешь, что черт не может так бегать, чтобы
было слышно? — говорили соседи.
Староста не слыхал ни слова из всего разговора, и
когда он, наконец, очутился дома, то попросил соседей
остаться у него на ночь. Те охотно остались в трактире.
38i

76. ПАСТОР ПОЯВЛЯЕТСЯ В ТРАКТИРЕ
Ночной шум разбудил всех в деревне. В пасторском
доме тоже все повскакали, так как предположили, что
случилось несчастье.
Когда же пастор послал узнать причину шума, то
ему сообщили об ужасном происшествии.
Пастор решил использовать страх старосты,
несмотря на всю вздорность его, и отправился ночью в
трактир.
Кувшины с вином с молниеносной быстротой
исчезли со столов, когда вошел пастор.
Крестьяне поднялись и приветствовали его. Пастор
поблагодарил и сказал соседям:
— Это хорошо, что вы охотно приходите на помощь,
когда случается несчастье. Но теперь, друзья мои, не
оставите ли вы нас со старостой на некоторое время
вдвоем?
— Наш долг повиноваться, высокочтимый господин
пастор. Желаем вам счастливой ночи.
— И вам также, соседи. Я хотел бы только еще
просить вас с осторожностью рассказывать об этом случае.
Неприятно, когда поднимают много шума из-за какой-
нибудь вещи, которая потом оказывается вздорной
или вовсе не тем, что предполагали. Пока, в сущности,
никто как следует не знает, что случилось, а вам хорошо
известно, соседи, как все обманчиво ночью.
— Это правда, высокочтимый господин пастор,—
отвечали крестьяне, стоя в дверях.
— Он глуп, как всегда, и ничему не верит,— сказали
они, выйдя на улицу.
77. РАБОТА ПАСТОРА
Пастор сердечно начал разговор со старостой:
— Гуммель, я узнал, что с тобой что-то случилось,
и я пришел, чтобы помочь тебе, чем смогу. Скажи мне
откровенно, что в сущности произошло?
Староста. Я несчастнейший из людей, за мной
гнался сам дьявол.
Пастор. Каким образом, староста? Где это
случилось?
25 И. Г. Песталоцци, т. 1 385

Староста. На горе.
Пастор. Ты в самом деле кого-нибудь видел? Кто-
нибудь напал на тебя?
Староста. Я видел это, я видел, как он бежал
прямо на меня. Высокий черный человек, и на голове
у него был огонь, он бежал за мной вниз по всей горе.
Пастор. Почему у тебя голова в крови?
Староста. Я упал, когда бежал вниз.
Пастор. Тебя, значит, никто не тронул?
Староста. Нет, но я видел его собственными
глазами.
Пастор. Слушай, староста! Мы не будем на этом
останавливаться. Для меня не понятно, что произошло.
Но в сущности важно не это, а вот что, староста. Есть
загробная жизнь, где, без всякого сомнения, безбожники
попадут в когти дьявола; и вот загробная жизнь и эта
опасность очутиться после смерти в когтях дьявола
должны были бы доставлять тебе некоторое
беспокойство и заботы, принимая во внимание твой возраст и
твою жизнь.
Староста. О господин пастор! Я не знаю, куда
деваться от беспокойства и забот. Ради бога, что мне
делать, чтобы избавиться от дьявола? Разве я теперь
уже не в его власти?
Пастор. Староста, не мучь себя болтовней и
вздорными словами. Ты в полном уме и здравом
рассудке, а значит, и в собственной своей власти. Поступай
правильно, по совести, веди себя так, чтобы быть
чистым перед богом и людьми. Ты увидишь тогда, что
дьявол не имеет над тобой власти.
Староста. О господин пастор! Что мне сделать,
чтобы быть снова достойным милости божьей?
Пастор. Серьезно раскаяться в своих ошибках,
исправиться и вернуть несправедливо присвоенное
добро.
Староста. Все думают, что я богат, господин
пастор, но бог знает, что это неверно.
Пастор. Это безразлично. Ты неправильно
завладел лугами Руди, а Вюст и Кейбахер ложно присягали.
Я знаю это и не успокоюсь до тех пор, пока Руди не
получит обратно то, что ему принадлежит.
Староста. О господин пастор! Ради бога,
сжальтесь надо мной.
386

Пастор. Самая большая жалость, которую можно
было бы тебе оказать, заключается в том, чтобы
заставить тебя правильно поступать в отношении людей и
бога.
Староста. Я сделаю все, что вы хотите, господин
пастор.
Пастор. Ты согласен вернуть Руди его луг?
Староста. Да, господин пастор.
Пастор. Ты признаешь, что неправильно владеешь
лугом?
Староста. Да, господин пастор. Я должен это
признать, но я останусь нищим, если потеряю его.
Пастор. Староста, лучше просить милостыню, чем
неправильно владеть добром бедных соседей. (Староста
вздыхает.)
Пастор. Однако, что же ты делал на горе среди
ночи?
Староста. Ради бога, не спрашивайте меня об
этом, господин пастор. Я не могу, не смею сказать;
пожалейте меня, иначе я погибший человек.
Пастор. Я не требую от тебя признания в
чем-либо помимо твоего желания. Если ты сделаешь это
добровольно, я буду советовать тебе, как отец. Если ты не
хочешь этого делать, бог с тобой. Пеняй тогда на самого
себя, если я не сумею дать тебе совет в такой момент,
когда ты больше всего в этом будешь нуждаться.
Помни только, что без твоего согласия я никому не открою
того, что ты мне расскажешь, поэтому я, собственно, не
знаю, что же ты выиграешь, если будешь от меня что-
либо скрывать.
Староста. Вы в самом деле ничего' не расскажете
без моего согласия, что бы я вам ни открыл?
Пастор. Конечно, нет, староста.
Староста. Тогда я скажу вам, что я делал. Я
хотел переместить межевой камень помещика.
Пастор. Господи, спаси нас! Почему ты хотел ч
сделать это зло нашему милому, доброму господину
помещику?
Староста. Он хотел отнять у меня трактир или
лишить меня должности старосты, это и привело меня
в бешенство.
Пастор. Ты несчастный глупец, староста.
Помещик не хотел причинить тебе зла. Он даже собирался
25*
387

вознаградить тебя, если ты добровольно откажешься от
должности старосты.
Староста. Неужели это правда, господин пастор?
Пастор. Да, староста, могу уверить тебя, так как
знаю об этом из уст самого Арнера. В субботу утром он
охотился на своей горе и я встретился с ним на дороге
из Тейтингофа, где я навестил старушку. Помещик
определенно сказал мне, что молодой Мейер, которого он
хочет назначить старостой, должен обязаться
выплачивать тебе ежегодное вознаграждение в сто гульденов.
Староста. Господи, господин пастор, если бы я
это знал, я бы не дошел до такого несчастья.
Пастор. Нужно доверять богу даже тогда, когда
не знаешь, в чем проявится его отеческая Доброта. Так
же от доброго господина нужно ждать добра, даже не
зная еще, в чем может проявиться его доброе сердце.
Таким путем сохраняешь верность и преданность своему
господину и всегда можешь рассчитывать на его
милосердие и отеческую доброту.
Староста. Господи! Какой же я несчастный
человек. Если бы я хоть часть этого знал раньше.
Пастор. Совершившегося теперь уже не изменишь.
Однако, что же ты намерен теперь делать, староста?
Староста. Я, право, не знаю. Признание будет
стоить мне жизни. Какого вы мнения на этот счет,
господин пастор?
Пастор. Повторяю тебе еще раз. Я не требую от
тебя признания, я просто советую тебе, считая, что
прямой путь еще никому не повредил. Арнер милостив, а
ты виноват. Делай теперь, что хочешь. Я на твоем
месте положился бы на его милосердие. Понимаю, что шаг
этот труден; но скрыть от него свой грех тоже трудно,
если ты стремишься к душевному спокойствию и
удовлетворению.
Староста вздыхает и молчит.
Пастор продолжает:
— Делай с богом, что хочешь, староста. Я ничего от
тебя не требую, но чем больше я об этом думаю, тем
больше мне кажется, что тебе лучше всего было бы
положиться на милосердие Арнера. Должен тебе сказать,
что Арнер, вероятно, станет доискиваться, зачем ты в
такую позднюю ночную пору очутился на улице.
Староста. Господи Иисусе, господин пастор!
388

Что я вспомнил: я ведь оставил у камня лопату и кирку
и все прочее. Камень почти выкопан; все это меня
выдаст. Меня охватывает ужас при одной мысли о кирке
и лопате, господин пастор.
Пастор. Если ты испытываешь такой страх из-за
несчастной кирки и лопаты, которые ведь можно еще
сегодня до рассвета унести и спрятать, то подумай,
староста, сколько еще разных обстоятельств и случаев
неизбежны при твоем молчании и каким беспокойством,
какими горькими заботами наполнят они твою жизнь.
Спокойствия для своей души ты не найдешь, староста,
если ты не признаешься.
Староста. И вернуть себе милость божью я тоже
не могу, если буду молчать?
Пастор. Староста, раз ты сам так думаешь, если
сам беспокоишься, боишься и все-таки молчишь,
вопреки твоему собственному убеждению, то как же
возможно, чтобы твое поведение угодно было богу и могло
бы вернуть тебе милость божью?
Староста. Итак, я должен признаться?
Пастор. Бог поможет тебе своею милостью, если
ты поступишь так, как велит тебе совесть.
Староста. Я признаюсь...
Пастор еще несколько минут говорил со старостой,
утешая его, а затем ушел.
Содержание глав 78—84
78. Два письма пастора к Арнеру. 79. Рассказ
торговца курами. 80. Ответ помещика пастору. 81.
Хороший скотник. 82. Кучер, который любит сына своего
барина. 83. Дворянин среди своих рабочих. 84. Встречи
помещика и пастора, которые оба обладают добрым
сердцем
В первом письме к помещику пастор сообщает, что Вюст
признался ему в лжесвидетельстве; во втором рассказывает ему о
ночном происшествии со старостой.
Торговец курами Кристоф рассказывает помещику, как обстоит
дело с появлением черта в Боннале. В ответном письме пастору
Арнер сообщает, что хочет созвать всю общину для разбора дел.
Он обдумывает приговор, который предстоит вынести старосте, и
выбирает в своем хлеву лучшую корову для Руди, чтобы
компенсировать его за несправедливость, причиненную его семье прежним
помещиком. По дороге в Бонналь Арнер заезжает в каменоломню,
где с удовлетворением знакомится с ходом работы, возглавляемой
Лингардом. Прибыв в дом пастора, помещик вызывает к себе
будущего старосту — Мейера.
389

85. ПОМЕЩИК ГНЕВАЕТСЯ НА ПРОВИНИВШЕГОСЯ
СТАРОСТУ
Когда пришел младший Мейер, помещик сказал
ему:
— Мейер, я вынужден сместить старосту. Однако,
несмотря на то что он сильно провинился, некоторые
обстоятельства заставляют меня заботиться о
сохранении за ним пожизненно части его служебного
дохода. Ты состоятельный человек, Мейер. Думаю, что,
если я сделаю тебя старостой, ты не откажешься
уделить старику сто гульденов ежегодно из твоего
заработка.
— Если вы считаете меня годным для этой
должности, милостивый господин, то я, как обычно, подчинюсь
вашим приказаниям.
— Хорошо, Мейер. Приходи завтра ко мне в Арнбург,
я покончу с этим делом. Теперь скажу тебе • еще вот
что: ты должен вместе с моим писарем и судьей
Эби опечатать все бумаги и счета Гуммеля. Следите
хорошенько, чтобы от вас не утаили ни одной
бумажки.
Мейер вместе с господином писарем и с судьей Эби
отправились к старосте и опечатали бумаги.
Жена старосты взяла мокрую губку и подошла к
исписанной мелом стенной доске. Мейер заметил ее
намерение, остановил ее и велел сейчас же списать все
написанное на доске.
Мейер, писарь и судья Эби удивились, когда
прочитали на доске: «В субботу, 18-го сего месяца, лингардов-
скому Иосифу три талера денег».
— За что это? — спросили они старосту и его жену.
Но те не хотели сказать. Когда же Мейер, писарь и
судья Эби пришли с этой записью к пастору, то
находившийся в его доме помещик также удивился этим трем
талерам и спросил:
— А знаете ли вы, за что были даны деньги?
— Никто не хотел нам ответить, когда мы
осведомились об этом,— ответили все трое.
— Я быстро разузнаю, в чем тут дело,— сказал
помещик,— когда придут Флинк и тюремный
сторож; велите им привести, сюда старосту и Ганса
Бюста,
390

86. ПАСТОР СНОВА ПРОЯВЛЯЕТ СВОЕ ДОБРОЕ
СЕРДЦЕ
Как только пастор услыхал об этом, он тихонько
вышел из дому, отправился в трактир и сказал старосте:
— Ради бога! Что означают эти три талера, данные
Иосифу? Ты навлечешь на себя несчастье, если не
скажешь этого. Помещик очень сердится.
Тогда староста со слезами признался пастору во
всей истории с Иосифом и деньгами.
Пастор вернулся в свой дом, где оставался Арнер,
и рассказал ему обо всем деле и о грустном признании
старосты. Он еще раз просил помещика отнестись
милостиво к бедному человеку.
— Не беспокойтесь, господин пастор. Вы убедитесь,
что я проявлю достаточно человечности и
сострадания,— сказал Арнер.
Затем он приказал арестовать и связать Иосифа и
привести его вместе с Вюстом и старостой.
Староста дрожал, как осиновый лист. Вюст,
охваченный тихой грустью, стоял терпеливо, сосредоточенный в
самом себе. Иосиф со скрежетом зубов обратился к
старосте:
— Ты, чертов сын, ты во всем виноват.
Арнер велел привести арестованных, одного за
другим, в нижнюю комнату пасторского дома, где он
допросил их в присутствии Мейера, Эби и приказного
служителя.
Писарь дословно записал все показания, прочитал
их арестованным, и те повторили и подтвердили их.
После этого Арнер велел доставить арестованных к липе
на общинной площади и распорядился звонить для
сбора общины«
87. О БОДРОМ ДУХЕ И ПРИВИДЕНИЯХ
Перед собранием помещик отправился на несколько
минут наверх к пастору и сказал:
— Я выпью еще стаканчик, господин пастор, так
как хочу быть в бодром настроении на собрании
общины; это необходимо, если хочешь что-либо внушить
людям.
391

— Совершенно верно,— отвечал пастор.
Помещик заставил пастора также выпить и сказал:
— Если бы только священники научились
обращаться с людьми просто, без церемоний и обиняков,
господин пастор. Если к людям подходить с радостным
настроением, непринужденно, открыто, этим уже
наполовину завоевываешь их.
— К сожалению,— сказал пастор,— нам тысячами
способов мешают сохранять бодрое настроение и
непринужденность при сношении с людьми.
Помещик. Это несчастье для вашего сана,
господин пастор. Несчастье, которое имеет тяжелые
последствия.
Пастор. Вы правы. Священники больше чем кто
бы то ни было должны иметь возможность
непринужденного, чистосердечного, откровенного обращения с людьми:
они должны быть народными вождями * и получать
необходимую для этого подготовку. По глазам людей они
должны понимать, когда им следует молчать и когда
и что говорить. Они должны беречь свои слова, как
золото, и отдавать их так же легко, уместно и радостно,
как их учитель. Но, к сожалению, они получают
образование в иных школах, и нам приходится запастись
терпением. Во всех сословиях имеется еще много
препятствий для драгоденной простоты и
непосредственности.
Помещик. Совершенно верно, во всех сословиях
все дальше и дальше уходят от истинного пути. Много
времени, необходимого для выполнения важных
обязанностей своего звания, приходится часто затрачивать на
церемонии и комедии; мало найдется людей, сумевших
сохранить под бременем" этикета и педантизма в такой
чистоте, как вы, милый пастор, сознание своих
обязанностей и внутреннюю сущность своего призвания. Рядом
с вами мне радостно самому ощущать священное
назначение моих отцовских обязанностей. Я постараюсь со
всей сердечной чистотой выполнить свое призвание и,
подобно вам, лишь в самых необходимых случаях
прибегать к церемониям и комедиям в своих отношениях с
людьми.
Пастор. Вы меня смущаете.
Помещик. Я говорю то, что чувствую. Однако
скоро начнут звонить. Я с нетерпением жду этого соб-
392

рания. Думаю, что на этот раз мне удастся хоть
отчасти сломить народное суеверие.
Пастор. Дай бог, чтобы вам это удалось.
Суеверие всегда служит помехой для внушения людям чего-
либо хорошего.
Помещик. Я тоже в своих отношениях с людьми
убеждаюсь, что суеверие делает людей глупыМи,
боязливыми и сбивает их с толку.
Пастор. Голова суеверного человека как бы
сдвинута набок, все, что он делает, говорит и думает,—
неправильно, а что еще важнее — суеверие развращает
сердце человека, внушает ему гордость и грубую
черствость.
Помещик. Да, господин пастор. Нужно строго
различать невинную простоту природы и слепую
глупость суеверия.
Пастор. Вы совершенно правы. Неиспорченная
простота природы чувствительна ко всякому
впечатлению истины и добродетели; она, как мягкая восковая
пластинка, на которой можно писать все, что угодно.
Глупость суеверия подобна руде; на нее можно
воздействовать только огнем. Раз вы уже заговорили об этом,
разрешите мне еще несколько минут поболтать об этом
различии, столь важном в моем призвании.
Помещик. Прошу вас, господин пастор. Вопрос
этот для меня не менее важен, чем для вас.
Пастор. Человек в неиспорченной простоте своей
природы знает мало, но знание его подчинено
определенному порядку, внимание его твердо и упорно на.-
правлено на то, что для него понятно и нужно. Он не
воображает, что знает то, чего он не понимает и что ему
не нужно. Глупость суеверия, наоборот, не имеет
порядка в своих знаниях; она хвастает, что знает то, чего она
не знает и не понимает; беспорядочность ее знаний
представляется ей божественным порядком и
переходящий блеск мыльного пузыря — божественной
мудростью и божественным светом.
Простота и невинность природы пользуются всеми
чувствами, они не судят необдуманно, смотрят на все
спокойно и осторожно, терпят противоречия, заботятся и
хлопочут о необходимом, а не о мнениях и идут тихим
и скромным, исполненным любви путем. Суеверие же
393

отстаивает свое мнение наперекор своим чувствам и
чувствам всех людей. Оно стремится только к торжеству
своего тщеславия и грубо и дико преследует эту цель
всю жизнь. Человеком в его невинной простоте
руководит неиспорченное сердце, на которое он всегда может
с уверенностью положиться, и его чувства, которыми он
спокойно пользуется. Суеверным же человеком
руководит его собственное мнение, которому он приносит в
жертву свое сердце, свои чувства и часто бога,
отечество, своих ближних и самого себя.
Помещик. История на каждой своей странице
свидетельствует об этом. Личный небольшой опыт и
небольшое знание жизни убеждают также каждого, что
жестокосердие и суеверие всегда идут рука об руку и
что они влекут за собой одни тяжелые и вредные
последствия.
Пастор. Из этого существенного различия между
простотой доброго неразвитого человека и между
глупостью суеверного вытекает, что лучшим способом
борьбы с суеверием нужно считать следующий: при
воспитании народа строить обучение истине на чистом
чувстве кроткой, доброй невинности и любви, направлять всю
силу внимания народа на близкие предметы,
интересующие его в условиях личной жизни.
Помещик. Я понимаю вас, господин пастор, и
считаю, как и вы, что таким путем суеверие и
предрассудки утратили бы свое жало, свой внутренний вред,
свою согласованность со страстями и велениями злого
сердца, и бессмысленными фантазиями жалкого
воображения праздного мудрствующего знания.
Остатки предрассудков и суеверий без своего
внутреннего яда оставались бы только мертвым словом,
только оболочкой без содержания и должны были бы
сами собой исчезнуть.
Пастор. Так я смотрю на вещи, господин.
Порядок, близкие предметы и постепенное развитие
человеческих стремлений должны быть основой народного
образования, так как эти три момента являются, без
сомнения, основой истинной человеческой мудрости.
Серьезное внимание, обращенное на мнения и на
отдаленные предметы, и малое внимание к обязанностям
и поступкам, к близким предметам и отношениям
влекут за собой беспорядок в существе человеческого духа.
394

Такая система порождает невежество в наиболее
важных делах и глупое пристрастие к знаниям, которые нам
не нужны. Грубость и жестокость сердца являются
естественными последствиями гордости и предвзятых
мнений; поэтому совершенно очевидно, что источник
внутреннего яда суеверий и предрассудков нужно искать в
том, что в деле образования народа не стремятся твердо
направить его внимание на предметы, которые близки
и важны в условиях его личной жизни и способны
внушить сердцам мягкую, кроткую человечность. Если бы
это делалось с таким же усердием и серьезностью, с
какими внушаются идеи, то суеверие было бы подорвано
в корне и лишено своей силы. К сожалению, я с
каждым днем больше чувствую, как сильно мы еще
отстали в этой работе.
Помещик. На свете все относительно верно или
неверно. Были более грубые времена, когда нужно было
либо верить в привидения, либо быть еретиком; времена,
когда судья вынужден был по злостным подозрениям и
доносам, прибегая к пыткам, допрашивать старух об их
сношениях с дьяволом, иначе он рисковал потерять свои
права и лишиться судебной должности.
Пастор. Это, слава богу, миновало. Однако еще
много сохранилось от старой закваски.
Помещик. Не будем терять мужества, господин
пастор. Один за другим рушатся камни храма суеверия.
Я бы желал, чтобы с таким же усердием строился
божий храм, с каким разрушается храм суеверия.
Пастор. В том-то и беда, что этого не делается. Я
не могу радоваться борьбе против суеверия, так как
вижу, что все эти люди, выступающие против суеверия,
нисколько не озабочены тем, чтобы сохранить на земле
святыню божью, сохранить религию во всей ее силе и
значении.
Помещик. Вы правы, но при всех революциях
вначале заходят слишком далеко и хотят
выплеснуть ребенка вместе с водой; совершенно правильно
решили очистить храм господа, но уже теперь люди
чувствуют, что в своем усердии они пробили стены
храма. Вскоре люди опомнятся и снова восстановят
его стены.
Пастор. Я надеюсь, что так будет. Я
собственными глазами вижу, как люди начинают чувствовать, что
395

распространившееся неверие бесконечно подрывает
человеческое благополучие *.
Помещик. Однако нам пора идти, я сегодня
намерен громить суеверие и атаковать боннальский храм
привидений.
Пастор. Желаю вам успеха. Мои нападки и
проповеди пока не привели к существенным результатам.
Помещик. Я буду действовать не словами,
господин пастор. Мой торговец курами со своей корзиной и
фонарем, лопатой и киркой избавит меня от лишних
слов.
Пастор. Я серьезно думаю, что это будет иметь
отличное действие. Несомненно, что при удачном
использовании таких случаев можно в одно мгновенье
сделать больше, чем с помощью самого искусного
красноречия в течение полустолетия.
88. ДРУГИЕ СУЖДЕНИЯ О ПРИВИДЕНИЯХ
Тем временем крестьяне собрались на общественной
площади.
Вчерашнее происшествие и слухи об
арестованных привлекли много народу. Страшное появление
черта всех сильно взволновало.
С раннего утра крестьяне совещались о том, что
делать при сложившихся обстоятельствах, и решили впредь
не допускать «безбожных поучений и проповедей
пастора-», осмеивающего привидения. Постановили просить
церковного старосту Гарткнопфа сделать по этому
поводу доклад общине. Молодой Мейер возражал против
этого.
— Я не желаю,— сказал он,— чтобы старый скряга,
который морил голодом собственных детей, выступал за
нас и за нашу веру. Мы покроем себя позором, если
свяжемся с этим ханжой.
Крестьяне же отвечали:
— Мы знаем, что Гарткнопф — ханжа, скряга, знаем
также, что его служанка порочна, как и он, знаем, как
они живут вместе. Правда, что никто из нас не лжет
так нагло, как он, никто не пашет на чужой земле и не
жнет на чужом поле, кроме него. Но никто из нас не
умеет так говорить с пастором и отстаивать церковные
396

дела, как он. Если ты знаешь кого-нибудь, кто сумеет
это сделать не хуже его, тогда ладно.
Но Мейер никого не знал.
Тогда крестьяне обратились к церковному старосте
с такими словами:
— Слушай, Гарткнопф. Ты, как никто из нас,
умеешь разговаривать с духовными лицами. Ты должен
сегодня на собрании выступить против пастора за его
неверие и потребовать, чтобы был назначен день
молитвы по случаю появления дьявола.
Переговоры эти, однако, велись не открыто. К ним
привлекли только наиболее богатых из крестьян, так
как пастор имел много друзей среди бедняков. Богатые
крестьяне тем больше ненавидели его, особенно с тех
пор, как в одной из своих проповедей пастор упрекнул
их за то, что они не соглашались на дележ какого-то
жалкого выгона, который помещик предназначал для
бедняков.
Церковный староста Гарткнопф принял
предложение и сказал:
— Хотя вы меня несколько поздно известили, тем
не менее я подготовлюсь к докладу.
Он отправился домой и готовился с утра до вечера,
пока не позвонили к собранию. Заговорщики были уже
все в сборе и удивлялись, почему не приходит
Гарткнопф. Они думали, что случилось что-нибудь. Тогда
Никель Шпитц сказал им:
— Ничего не случилось, он просто ждет, чтобы вы за
ним пришли.
— Нечего делать,— сказали крестьяне,— придется
подчиниться дураку, иначе он не придет.
И послали трех судей за старостой; те вскоре
вернулись вместе с ним.
Церковный староста важно, точно священник,
приветствовал крестьян и уверял старшин и заговорщиков,
окружавших его, что он приготовился к докладу.
Арнер со своей стороны сговорился с Кристофом, что,
как только он вынет из кармана большой белый
платок, Кристоф должен выйти и обстоятельно рассказать
обо всем и сделать все, как было условлено.
Затем он вместе с пастором и писарем отправился
на собрание. Все крестьяне встали и приветствовали
милостивого господина и преподобного отца пастора.
397

Арнер с отеческой лаской поблагодарил и просил
псех усесться на скамьи, чтобы можно было начать
собрание.
Тереза, жена помещика, и жена пастора, а также
дети и слуги из замка и из пасторского дома стояли на
церковном дворе, откуда видно было все, что
происходило на площади.
Арнер приказал привести арестованных одного за
другим и прочитать все их показания и признания.
После того как арестованные перед общиной
подтвердили все прочитанное, Арнер приказал старосте
стать на колени и выслушать приговор.
И он сказал ему следующее.
89. ПРИГОВОР
Несчастный человек!
Мне очень больно на старости твоих лет наложить
на тебя наказание, являющееся неизбежным
последствием твоих преступлений. Ты заслужил смерть не потому,
что луг Гюбельруди * или мой межевой камень стоят
человеческой жизни, но по той причине, что
клятвопреступление и дерзкий разбой могут повергнуть страну в
бесконечные опасности и несчастия.
Клятвопреступник и разбойник при случае
становятся убийцами, и во многих смыслах они являются
убийцами по последствиям причиняемых ими смятений,
горя, несчастий. Поэтому ты заслужил смерть. Но я дарю
тебе жизнь, принимая во внимание твой возраст, а
также и то обстоятельство, что часть твоих преступлений
совершена против меня. Наказание твое будет
заключаться в следующем.
Тебя сегодня же в сопровождении всех старшин и
других, желающих пойти с тобой, отведут к моему
межевому камню, где ты должен будешь привести все в
прежний порядок. Затем тебя отведут в деревенскую
тюрьму Бонналя. Там в течение двух недель ты должен
будешь рассказать господину пастору историю твоей
жизни. Твой рассказ даст возможность вполне ясно и
определенно установить, откуда, собственно, произошли
твои злодейские наклонности и черствость твоего сердца.
Я сам приму необходимые меры к тому, чтобы были
установлены все обстоятельства, которые привели тебя
398

к преступлению и которые могут ввергнуть в такое же
несчастье и других моих людей.
В воскресенье, через две недели, господин пастор
изложит публично всей общине во всех деталях
историю твоей жизни *, твоих домашних неурядиц, твоего
жестокосердия, извращения тобою всех клятв и
обязательств, твоего «прекрасного» способа рассчитываться
с бедными и богатыми,— все это будет подкреплено
твоими же собственными показаниями.
Я буду присутствовать при этом и вместе с
господином пастором приму меры к охранению моих людей
на будущее время от таких же несчастий и к оказанию
им помощи для устранения источников и причины
большой нужды, царящей в деревне.
После этого мне хотелось бы тебя отпустить, и я,
наверное, сделаю это, если мой народ будет достаточно
кроток и воспитан, чтобы ради самого себя стремиться
к истине, к земному и вечному блаженству, а не из-за
жалкого страха перед грубыми, жестокими и
отвратительными наказаниями; но так как среди нас живет еще
много грубых, необузданных и безнравственных людей,
то ради них я должен еще прибавить следующее.
Палач отведет тебя завтра под виселицу близ Бон-
наля, привяжет твою правую руку к одному из
столбов и окрасит тебе три пальца несмываемой черной
краской.
При этом объявляю мою решительную волю, чтобы
никто в этот твой страдальческий час не позволил себе
ни издевательства, ни насмешек, ни оскорблений. Весь
народ должен присутствовать при этом зрелище молча,
без шума, с непокрытыми головами.
Ганса Вюста помещик приговорил к восьмидневному
заключению в тюрьме. А Иосифа как чужака он
приказал тотчас же вывести из своих владений и запретить
ему под страхом тюремного заключения пребывание на
его земле.
Между тем кум пастора, Ганс Ренольд, сообщил ему
тихонько о затеях крестьян с церковным старостой и об
их намерениях напасть на пастора за неверие.
Пастор поблагодарил Ренольда и сказал ему с
улыбкой, чтобы он не беспокоился, дело кончится не
так плохо.
399

— Очень хорошо,— сказал помещик, когда пастор
передал ему об этом,— что они сами начинают игру.
В это время церковный староста встал и начал
говорить.
Содержание глав 90—94
90. Доклад Гарткнопфа, блюстителя благочестия.
91. Ответ помещика. 92. Речь торговца курами,
обращенная к общине. 93. Беднота оказалась в выигрыше
в результате этой комедии. 94. Помещик благодарит
пастора
В докладе Гарткнопф предложил пастору впредь учить детей
«по-старому» и в связи с появлением черта посвятить ближайшее
воскресенье молитвам. Богатые крестьяне поддержали Гарткнопфа,
бедняки же были за пастора.
Помещик высмеивает глупое предположение Гарткнопфа о
появлении дьявола. Для доказательства верности своих слов помещик
предлагает выступить торговцу курами.
Торговец показывает крестьянам вещественные доказательства:
кирку, мотыгу, фляжку из-под вина и рассказывает о появлении
«черта».
Рассказ торговца огорчил богатых крестьян и обрадовал
бедняков. Распустив общину, помещик приглашает в пасторский дом
Руди.
Помещик благодарит пастора и просит быть его другом.
95. ПОМЕЩИК ПРОСИТ ПРОЩЕНИЯ У БЕДНОГО ЧЕЛОВЕКА,
С КОТОРЫМ ЕГО ДЕД ПОСТУПИЛ НЕСПРАВЕДЛИВО
Когда пришел Гюбельруди, помещик протянул
бедняку руку и сказал:
— Руди, мой дед поступил с тобой несправедливо,
лишив тебя луга. Это было несчастье. Доброго старика
обманули. Ты должен простить его и не помнить зла.
— Помилуй бог, господин,— отвечал Руди,— я знал,
что он не был виноват.
— Ты не сердился на него? — спросил помещик.
Руди ответил:
— При моей бедности, особенно вначале, мне было
очень чувствительно лишиться луга. Но я никогда не
сердился на моего милостивого господина.
Помещик. Ты искренне говоришь это, Руди?
Руди. Конечно, милостивый господин. Бог знает, что
это правда и что я не мог сердиться на вашего деда. Я в
400

глубине души знал, что он не виноват. Что было ему
делать, если староста нашел ложных свидетелей, которые
присягали против меня. Добрый старый господин всякий
раз, когда встречал меня после этой истории, подавал
мне милостыню и ко всем праздникам' присылал мне
мясо, вино и хлеб. Да вознаградит господь доброго
старого господина. Не раз он помогал мне в моей бедности.
Руди продолжал со слезами на глазах:
— Ах, боже мой, если бы он так с глазу на глаз
поговорил с нами, как вы это делаете, то многого бы не
случилось, но кровопийцы всегда окружали его и все
извращали.
Помещик. Забудь об этом, Руди. Луг опять
принадлежит тебе. Я велел вычеркнуть из протокола
постановление в пользу старосты и от души желаю тебе
счастья, Руди.
Руди, дрожа от волнения, бормочет:
— Я не в состоянии благодарить вас, милостивый
господин.
Помещик отвечает:
— Тебе нечего благодарить меня, Руди. Луг по
закону и праву принадлежит тебе.
Руди складывает руки и, громко плача, говорит:
— О! Это благословение моей матери. Милостивый
господин, она умерла в пятницу и перед смертью
сказала мне: «Твои дела поправятся, Руди, вспомни обо мне,
Руди». О, как я жалею о моей милой матери, господин!
Помещик и пастор слушали со слезами на глазах.
— Ты добрый, благочестивый человек, Руди,—
сказал Арнер,— бог благословит тебя за это.
— Это благословение моей матери. Благословение .
самой лучшей, благочестивой и терпеливой из матерей,
господин! — воскликнул Руди, продолжая плакать.
— Как мне жаль этого человека, господин пастор,
потому, что он так долго был лишен того, что ему
принадлежало,— сказал помещик пастору.
— Это уже пережито, господин,— сказал Руди,—
пережитые страдания и несчастья становятся божьим
благословением. Я бесконечно благодарен вам за все,
за предоставление работы на постройке церкви, которое
радовало и утешало мою мать на смертном одре, и за
луг. Я не знаю от радости, что говорить и что делать,
господин. Ах, если бы только она дожила до этого!
26 И. Г. Песталоцди, т. 1 401

Помещик. Благочестивый человек! Она и в
загробной жизни порадуется на твое благосостояние. Твое горе
и твоя благочестивая любовь так тронули меня, что я
чуть не забыл сказать, что староста обязан уплатить тебе
за пользование твоим имуществом и возместить твои
расходы.
Пастор. Об этом, милостивый государь, я должен
высказать Руди некоторые соображения. Староста
теперь в очень тяжелом положении. Правда, он в долгу у
тебя за пользование лугом и за расходы, Руди. Но я
знаю, у тебя есть настолько сострадания, чтобы не
сводить с ним счетов и не пустить его по миру на старости
лет. Я обещал старосте просить о милосердии и жалости
по отношению к нему, об этом я должен просить тебя,
Руди. Сжалься над ним в его несчастье.
96. СЕРДЕЧНАЯ ДОБРОТА БЕДНОГО ЧЕЛОВЕКА ПО
ОТНОШЕНИЮ К ВРАГУ
Руди. О плате за пользование не может быть и речи,
достопочтенный господин пастор. И если староста
обеднеет, то, не хвастая, скажу, что поступлю так, как
следует. Видите ли, господин пастор, луг дает корму больше,
чем на трех коров; если я смогу держать двух коров, то
это больше, чем я смел бы желать, и я охотно позволю
старосте, пока он жив, брать каждый год с луга столько
сена, сколько нужно для одной коровы.
. Пастор. Это по-христиански и очень хорошо, Руди.
Бог благословит тебя за такое решение.
А р н е р. Это справедливо и хорошо, господин
пастор. Но мы не станем теперь ловить на слове доброго
человека; он вне себя от радости. Руди, я приветствую
твое предложение, но ты должен в течение нескольких
дней спокойно обдумать его; ты успеешь еще дать
обещание тогда, когда будешь уверен, что не пожалеешь о
нем.
Руди. Я бедный человек, милостивый господин, но
не настолько, чтобы жалеть, если я обещал что-либо
справедливое.
Пастор. Господин прав, Руди. Пока достаточно,
если ты не будешь требовать за пользование лугом. Если
же староста все-таки будет нуждаться, ты хорошо обду-
402

маешь свое предложение; ты ведь всегда сможешь
сделать то, что найдешь нужным.
Р у д и. Конечно, господин пастор. Я сделаю то, что
сказал, если староста будет нуждаться.
А р н е р. Ну, Руди. Я бы хотел, чтобы ты сегодня был
в хорошем и веселом настроении. Хочешь выпить с нами
стакан вина или ты охотней пойдешь домой к своим
детям? Я позаботился о том, чтобы ты застал дома хоро--
ший ужин.
Руди. Вы слишком добры, милостивый господин.
Но мне, нужно домой к детям. Они совсем одни. Ах, моя
жена в могиле, а теперь еще и мать...
А р н е р. Тогда иди с богом к твоим детям. Внизу в
церковном хлеву стоит корова, которую я дарю тебе,
чтобы примирить тебя с моим милым дедом,
поступившим с тобой несправедливо, и чтобы ты сегодня с
детьми с радостью о нем вспоминал. Я приказал также
нагрузить большой воз сеном с сеновала старосты, так как
ведь сено твое; ты как раз застанешь теперь воз у
твоего дома. А когда тебе понадобится починить хлев или
дом, ты можешь срубить необходимые для этого деревья
в моем лесу.
Содержание глав 97—100
97. Руди благодарен своему благородному
господину. 98. Трогательные события 99. Приятная
перспектива. 100. Торговец курами получает награду
Руди благодарит помещика и уходит. Арнер с женой заходят в
дом Руди: они поражены его нищетой. Руди говорит о помощи Лин-
гарда и Гертруды.
Гертруда сватает за Руди сестру молодого Мейера.
Помещик дает торговцу курами два талера за его работу.
26*

Часть вторая
ПАМЯТИ ИЗЕЛИНА
ХОТЯ ты и не захотел принять моего
посвящения тебе при опубликовании первой части
этой книги, я все же посвящаю твоей
памяти вторую часть ее, и говорю то же самое со слезами,
что я тогда сказал с радостью,— что я тебя ценил,
уважал и любил, как я ценю, люблю и уважаю весьма
немногих людей на свете.
ПРЕДИСЛОВИЕ
Это вторая часть .книги, которую я считал
законченной, когда написал первую часть ее.
Но для того чтобы она стала такой, как я ее себе
представляю в идеале, должны были бы последовать еще
два таких томика. Я их, однако, не обещаю, да и не могу
обещать.
Я должен сначала выждать, созреют ли выводы из
моего опыта и в какую форму они выльются, для того
чтобы, полный мужества и доверия к самому себе, мог
продолжать это произведение.
Автор
1. СТАРОСТА СНОВА ОТПРАВЛЯЕТСЯ К МЕЖЕВОМУ КАМНЮ
— Я хотел бы на весь остаток своей жизни иметь
только дьявольскую работу,— сказал торговец курами,
и коляска отъехала.
404

На этих словах мой старик из Бонналя прервал свой
рассказ *.
Затем он снова продолжал.
Староста должен был еще в тот же вечер
отправиться к горе и привести в полный порядок наполовину
выкопанный межевой камень. Народ как бы сорвался с
цепи, и, казалось, если бы сам палач стоял с поднятым
мечом над ним, ему не удалось бы обуздать народ. Даже
школьники ликовали; они бежали по дороге на большом
расстоянии впереди и кричали: «Они везут старосту, они
везут старосту!», «Вчера его поймал черт, сегодня его
везет палач!». Мальчики карабкались на стены и деревья
там, где проезжал староста; девочки стояли группами
рука об руку за забором и на возвышениях по сторонам
дороги и смеялись по поводу прогулки старосты.
Но не все веселились.
Грита, дочь Эмилии, стояла с матерью около своих
дверей и вытирала слезы. Это заметил Гуммель; ее
страдальческий вид поразил его, и он побледнел. Девушка
повернулась лицом к матери и громко разрыдалась.
Староста недавно заключил сделку с вербовщиками
относительно ее возлюбленного, как заключают сделки с
мясниками на туши мяса. Почти у каждой двери, у каждого
окна на пути старосты раздавались проклятия. Более
злобные женщины разражались громкими
ругательствами и угрожали вениками и навозными вилами.
Таков был весь путь Гуммеля к горе и обратно.
Только у дома Лингарда не видно было никого, все окна
и двери были закрыты.
2. ПАСТОР ВМЕШИВАЕТСЯ В ДЕЛО
Слухи об этих бесчинствах дошли до пастора, он
узнал также, что на завтра готовятся еще большие, и
поэтому в ту же ночь написал Арнеру следующее письмо.
Благородный, высокочтимый господин!
Сегодня вечером, когда везли старосту к горе, были
такие издевательства над ним по пути, что я считаю
необходимым сообщить об этом вашему высокоблагородию
и выразить свои опасения, что на завтрашний день эти
выходки могут еще значительно усилиться. Ходят
повсюду слухи, что соберется все население, живущее на
405

расстоянии трех—четырех часов ходьбы. Должен
признаться, что с болью думаю о том, что при такой
сутолоке наказание несчастного человека никого не исправит,
а, наоборот, столь разнузданные выступления по такому
печальному поводу только больше ожесточат народ. Мне
хотелось бы поэтому завтра встретиться со своими
милыми прихожанами в церкви без посторонних свидетелей,
чтобы иметь возможность поговорить со своим народом
о печальном происшествии серьезно, создать как у
пострадавшего, так и у всех присутствующих настроение,
которое пойдет им на пользу. Но при тех условиях, какие
предвидятся, я заранее знаю, что без вашей помощи
в сутолоке со всех сторон сбежавшейся молодежи я не
сумею выполнить своих обязанностей. Ввиду этих
соображений я обращаюсь к вам с просьбой о принятии мер
к тому, чтобы не допустить сбор чужих людей в наше
село, а также устранить возможность бесчинств и
распущенности у нас.
Иоахим Эрнст, пастор.
Арнер немедленно ответил пастору следующим
письмом.
Преподобный, милый господин пастор!
Я сознаю, что сам должен был подумать обо всем
том, что вы пишете мне, и я благодарен, что вы и на этот
раз разбудили меня ото сна.
Вот мое распоряжение на завтрашний день (надеюсь,
оно соответствует вашим желаниям).
Никто не должен сопровождать старосту к месту
казни, кроме тех, кто соберется утром в церкви на
богослужение. Из собравшихся в церкви должно образоваться
спокойное шествие, которое в полном порядке будет
сопровождать старосту к месту казни. На всем пути
должны быть расставлены сторожа, которые возбранят
доступ чужим, так что вы будете совершенно
гарантированы от наплыва чужих людей и встретитесь в церкви
только с вашими прихожанами. Каждый, кто позволит себе
какое-нибудь оскорбление или непристойность в
отношении старосты, так же как и каждый, кто вообще будет
вносить шум и беспорядок, будет немедленно задержан
и посажен в Боннале под арест до дальнейших
распоряжений..
406

Вот, милый господин пастор, все мои приказанья,
сделанные в самой категорической форме. И я надеюсь,
что принятые мною меры обеспечат точное выполнение
этих приказов.
Остаюсь с уважением фон Арнгейм.
Пишу спешно, почти в полночь.
3. АДАМ И ЕВА
Было хорошо, что помещик так распорядился. На
следующий день с раннего утра все старые бездельники,
вся падкая на развлечения молодежь и все любопытные
бабы со всей округи, на расстоянии многих часов ходьбы,
собрались в путь, чтобы посмотреть виселицу в Боннале.
Все они широко, открывали рты и глаза, когда
наталкивались на стражу, закрывавшую им путь и
предлагавшую возвращаться обратно.
— По-видимому, господа из Бонналя желают иметь
свою виселицу только для себя, посторонние не могут
быть допущены.
— Ведь и кошке разрешается взглянуть на алтарь, но
с вашей виселицей, по-видимому, обстоит иначе.
— За этим что-то кроется. По-видимому, с чертом,
которого отрицали, обстоит не совсем так, как хотели
внушить народу.
Так каждый по-своему высказывал свое мнение.
Некоторые сердито молчали, другие смеялись по поводу
того, что вынуждены в дураках возвращаться домой.
Веселыми уходила домой в большинстве молодежь и
простой народ; богатые мужики с большими палками
уходили, надув губы. Но дело не во всех случаях
кончилось таким уходом. У некоторых мужчин и женщин
особенно разгоралось желание пробраться туда, куда их не
пускали, и они шли на хитрые проделки, чтобы
удовлетворить свое желание.
— А что если мы не пойдем прямо домой, как нам тут
предлагают,— сказала жена старосты из Энбаха жене
присяжного заседателя в Килхтале.
— А как же быть? — спросила жена присяжного.
Жена с т а р о с т ы. Ты глупая, обходными путями
нужно пробраться в деревню.
Жена присяжного. А затем?
407

Жена старосты. Потом спрятаться в толпе и
вместе со всем народом бежать туда, куда все.
Жена присяжного, А если у церкви также
расставлена стража?
Жена старосты. Там видно будет. На всякий
случай у меня есть деньги в кошельке.
Жена присяжного. Я охотно заплачу с тобой
пополам то, что нужно, если только дело выгорит.
Жена старосты. Попытка не пытка. Но как нам
быть с нашими мужьями, возьмем их с собой или
оставим дома?
Жена присяжного. Оставить дома и потом
посмеяться над ними — таково мое мнение.
Жена старосты. Но дело в том, что нам легче
будет пробраться, особенно если с нами будет мой муж.
Сторожа должны его бояться, потому что он староста.
Жена присяжного. Тогда мне придется
позвать и моего.
— Эй, староста, эй, присяжный, я уронила свой
носовой платок, не нашел ли его кто-нибудь из вас? — с
этими словами жена старосты из Энбаха обратилась к
мужчинам, чтобы никто не заметил, почему она их
останавливает.
— Ты, дура, чего ты не смотрела? — ответил муж
и, не оглядываясь, продолжал свой путь с присяжным.
— Остановись на минутку, ты должен будешь мне
дать свой платок,— позвала его еще раз жена, громко
смеясь.
Тот оглянулся и сказал ворчливо:
— Что тебе нужно, почему ты всегда кричишь на
улице?
Она сделала ему знак; он понял, что дело не в
носовом платке, и остановился.
При искушении со времен Адама повторяется та же
история: когда женщина срывает яблоко с дерева,
мужчина также вкушает его.
Староста и присяжный последовали теперь за своими
женами через горные ущелья, прячась позади
виноградных кустов, минуя заборы и шесты, и благополучно
прибыли в деревню, никем не замеченные.
Но не одни они так поступили. Со всех сторон
пробирались в Бонналь наиболее смелые и деньгами и
добрыми словами добивались у стражи пропуска в церковь.
408

Вначале казалось, что дело не удастся. Сторож у
дверей церкви не поддавался ни уговорам, ни подкупам. Но
когда одному удалось все же пробраться, дело пошло все
легче и легче.
Затем, когда набралось слишком много посетителей,
сторожу стало страшно, и он никого не хотел больше
впускать. Но дело зашло уже слишком далеко: он не
был больше господином положения.
— Что,— кричали женщины и мальчишки,— чем мы
хуже других?
— Ты должен либо нас впустить, либо вывести на
наших глазах всех тех чужих, которых впустил в
церковь, иначе- мы не двинемся с места.
— Тихо, тихо,— успокаивал сторож,— я впущу вас,
только спрячьтесь в уголке, чтобы никто вас не видел.
Таким образом, все, кто хотел, попали в конце
концов в церковь.
Содержание глав 4—8
4. Пастор удаляет людей из церкви. 5. Из его
проповеди. 6. Если бы подобный пастор имел влияние в
тюрьмах и исправительных домах, он представил бы
принципы обращения с заключенными в таком свете, что
они засияли бы небесной чистотой. 7 Гуманность
наряду с правосудием. 8. Разговоры и впечатления крестьян
Пастор предлагает посторонним удалиться из церкви. После
проповеди Гуммель просит прощения у крестьян. Односельчане
прощают его. Над старостой совершают гражданскую казнь и отводят
в тюрьму. Приводится разговор Руди с крестьянами, потрясенными
последними событиями.
9. ДОМАШНИЙ ПОРЯДОК И ДОМАШНИЙ БЕСПОРЯДОК
В это утро Гертруда отправилась к своему доброму
соседу Руди, который не работал уже больше поденно
на постройке церкви. Гертруда знала, что бедность и
подавленность духа так выбивают человека из
хозяйственной колеи, что даже тогда, когда счастье снова
улыбнется ему и он мог бы стать на ноги, это счастье
без совета и помощи другого ускользнет от него, как
угорь ускользает из рук рыбака.
А так как Гертруда обещала умершей матери Руди
заботиться о его детях, она решила, не теряя времени,
409

помочь соседу наладить хозяйство, не допустив, чтобы
половина вещей погибла вследствие беспорядка.
Она застала всех детей еще в постелях, сам Руди
только что поднялся. Одежда детей валялась на полу.
Кошка сидела на столе около черной сковороды, на
которой вчера подавалась еда. Гертруда знала, к чему
может привести такой беспорядок, и стала подробно
излагать Руди опасности, которые ему угрожают.
Он слушал с удивленными глазами, как бы в полусне.
Он так привык к беспорядку, что не замечал его; теперь,
когда он снова получил свой луг, ему казалось, что все
обстоит хорошо, и он долго не мог сообразить, чего
хочет от него Гертруда со своими проповедями. Наконец
он понял ее и со слезами на глазах отвечал:
— Ты права, соседка, но бог знает, что в той нужде,
в какой мы были, не могло быть иначе. Я доходил не раз
до крайней степени нужды, голова у меня шла кругом,
и я совершенно не знал, за что взяться и как быть.
Гертруда. Это я и говорю, и поэтому именно ты
должен теперь принять совет и помощь.
Руди. Я буду тебе от души благодарен, если ты мне
поможешь.
Гертруда. Ая от всей души сделаю все, что смогу.
Руди. Да вознаградит тебя бог за меня и моих
детей.
Гертруда. Руди, если хочешь, чтобы твои дети
выросли настоящими людьми, то тут все, вплоть до
сапожной щетки, должно быть приведено в другой вид.
А теперь довольно болтать. Давай возьмемся за работу.
Эта комната еще сегодня до захода солнца должна быть
убрана так, чтобы ее узнать нельзя было; стол, окна,
пол — все должно быть вымыто и проветрено. Здесь ведь
нечем дышать. Верь мне, что плохой вид твоих детей
объясняется отчасти и тем, что в твоей комнате грязь
накапливалась годами. Большое несчастье, что твоя
покойная жена была придавлена бедностью настолько, что
забросила все хозяйство. В какой бы бедности ни
находилась семья, женщина все же должна делать для своего
мужа и детей по крайней мере то, что ничего не стоит.
Руди. Мать тысячу раз говорила ей это. Но она
от перенесенного горя в последнее время точно
окаменела; я иногда думаю, что для меня и для детей лучше, что
она умерла, если она уже не в состоянии была сделать-
410

ся иной. Но, Гертруда, если бы она дожила до
настоящего времени и видела, как обстоят теперь мои дела, она
оправилась бы постепенно и стала снова такой же,
какой была вначале. Со вчерашнего дня мысли о ней не
оставляют меня: что бы я ни делал, где бы я ни был, я
все думаю о том, что она должна была бы теперь быть
тут и переживать со мной хорошее так же, как
переживала плохое.
Гертруда. Ей теперь лучше, чем нам всем, Руди,
и я не знаю, было ли бы ей легко теперь жить на свете.
Кто столь продолжительное время испытывал столько
тяжелого, как она, тому нелегко уже оправиться.
Руди. И это верно.
Гертруда. Самое лучшее, что ты можешь сделать
в память своей жены и что ей там, в царстве небесном,
доставит радость и утешение, это тщательное воспитание
твоих детей, чтобы их уберечь от той несчастной доли,
которая постигла ее. И верь мне, что в детстве имеют
значение тысячи мелочей *. Встал ли ребенок получасом
раньше или позже, швыряет ли он свое воскресное платье
куда-либо в угол или тщательно складывает в
определенное место, научился ли он равномерно распределять на
неделю свой хлеб, муку, масло так, чтобы хватило
имеющегося количества, или он небрежно хватает то больше,
то меньше, совершенно не считаясь с наличием,— сотни
таких мелочей приводят к тому, что самая лучшая
женщина доводит себя и всю семью до величайшей нужды.
И я скажу тебе правду — ты знаешь, что я не стану
злословить о тебе,— твоя жена именно не была приучена
к домашнему порядку; я знала стариков Шодер, в их
хозяйстве многое гнило и пропадало.
Руди. Она в молодости слишком много времени
проводила в доме пастора.
Гертруда. И это правда.
Руди. Меня много раз коробило, когда она садилась
за молитвенник или за новое толкование откровения, не
умыв и не причесав детей, или когда мне самому
ежедневно приходилось ходить в кухню присматривать за
огнем в очаге, так как иначе, при ее забывчивости, она
могла спалить весь дом.
Гертруда. Если надлежащим образом
обращаться с книжками, то книги должны быть для женщины
воскресным платьем, а работа будничной одеждой.
411

Р у д и. Мне приходится теперь самому смеяться над
своей нищетой. Моя жена носила как раз это воскресное
платье ежедневно и воспитывала детей так, точно, кроме
молитвы и чтения, ничего другого не существует на
свете.
Гертруда. Этим достигается только то, что и
молитва и чтение забываются именно тогда, когда они
больше всего нужны.
Р у д и. Так оно и случилось у нас: когда жена
заболела, мы сидели без хлеба; она не дотрагивалась
больше до книг и только плакала, когда какая-нибудь
книга попадалась ей на глаза.
Гертруда. Пусть это послужит тебе
предупреждением, Руди, научи своих детей зарабатывать хлеб и
не заниматься болтовней.
Р у д и. Я вполне согласен с тобой и сейчас же начну
посылать их к швее.
Гертруда. Ты прежде всего должен их приодеть:
в таком виде, как они у тебя ходят, я не допущу, чтобы
они вышли из комнаты.
Руди. Купи им, пожалуйста, материалу на юбки и
рубашки, я ничего в этом деле не понимаю, я сегодня же
одолжу денег на это.
Гертруда. Ничего не одалживай, материал я
куплю, и ты вернешь мне деньги после сенокоса.
Руди Почему же не одолжить денег?
Гертруда. Потому, что одно из условий хорошего
ведения хозяйства заключается в том, чтобы никогда
ничего не перевешивать с одного гвоздя на другой, и еще
потому, что среди сотни, которые дадут взаймы деньги,
не найдется и десяти, которые не заставят дорого
заплатить за это, а в особенности тебя; ты очень добр, и
сейчас же найдутся кровопийцы, которые общипают
тебя со всех сторон.
Руди. Хорошо, если они найдут, что щипать.
Гертруда. Я не хотела бы шутить по этому
поводу. Ты должен со всей серьезностью думать о том,
чтобы сохранить то, что бог ниспослал твоим детям и тебе
после столь долгих страданий.
Руди (поколебался несколько минут и потом
сказал). Ты ведь не будешь против того, чтобы я свой луг
делил со старостой, пока он будет жить?
Гертруда. Что это еще означает?
412

Р у д и. Я во имя бога обещал пастору давать
старосте, пока он будет жить, корму для коровы с своего луга.
Он теперь несчастный старик, и я не хотел бы видеть
его в том же бедственном положении, в котором был я
сам.
Гертруда. Ну, дело обстоит все же лучше, чем
мне показалось. Я уже подумала, что ты хочешь
разделить с ним луг, теперь ты говоришь только о корме.
Р у д и. Нет, об этом я не думал, луг должен
остаться моим и перейти к моим детям и внукам, но корм я во
имя бога предоставлю ему, как я обещал это пастору.
Гертруда. Я не хочу отговаривать тебя делать это,
все же мне казалось, что прежде, чем обещать это, ты
должен был убедиться в том, что староста,
действительно, в этом нуждается.
Р у д и. Пастор также сказал мне это. Но если бы ты
слышала, как мать на смертном одре молилась о
том, чтобы его дела еще поправились, ты не могла бы
сделать иначе, чем я, то есть по возможности помочь ему
в этом отношении.
Гертруда. Неужели она на смертном одре
молилась за него?
Р у д и. Да, Гертруда, молилась, обливаясь слезами.
Гертруда Ах, в таком случае ты прав, что
поступаешь таким образом.
Пока Руди говорил с ней, Гертруда подняла детей,
вымыла и причесала их с тщательностью и
заботливостью, к которой они не привыкли; заставила их
одеться более аккуратно, чем они обычно это делали. Затем
она отправилась к себе домой, вернулась со своим
ушатом, веником, щетками и прочим и стала убирать
комнату; при этом она учила Руди, как ему самому делать это
и в какой мере дети могли бы ему помочь в этой работе.
Руди старался изо всех сил и через некоторое время
настолько хорошо справлялся с работой, что Гертруда
предоставила ему кончать самому и ушла к себе домой.
— Если дети хорошо помогут тебе, пошли их вечером
ко мне,— сказала она, уходя.
Руди после ухода Гертруды несколько времени не
мог ни за что взяться, не мог слова выговорить: так он
был взволнован. Он сидел, опустив руки, не брался за
работу и думал про себя: «Милостивый бог, я
чувствовал бы себя, как на небе, если бы имел такую жену».
413

К вечеру этого дня, когда Руди посылал к ней детей, он в
первый раз за многие годы проявил заботу о том, чтобы
лица и руки детей были чистыми, волосы и платья в
порядке; дети удивились этому, а соседи, видя аккуратно
одетых детей, говорили: «Вероятно, он собирается
вторично жениться».
Малыши застали детей каменщика за работой.
Последние радостно приветствовали гостей, но ни на
минуту не прерывали работы.
— Заканчивайте скорей вашу работу, тогда вы
сумеете пойти погулять с этими милыми детьми до 6
часов,— сказала мать.
— Да, да, мы поспешим, солнце светит, как летом,
ма,— ответили дети.
— Смотрите только, чтобы пряжа ваша не вышла
толще,— заметила мать.
— О, за мою ты выручишь скорей на крейцер
больше, чем меньше,— ответила Лиза, и со всех сторон
раздались крики остальных детей:
— И за мою, и за мою!
— Я хотела бы видеть это, вы хвастунишки,—
сказала мать.
Дети Руди стояли с широко открытыми глазами, их
удивляли и красивая работа, и веселое настроение в этой
комнате.
— А вы умеете прясть? — спросила Гертруда.
— Ах, нет,— ответили дети.
Гертруда сказала:
— Так вы должны научиться этому, милые. Мои дети
работают очень охотно, и по субботам они радуются,
когда каждый из них получает несколько заработанных
батценов. Год ведь тянется долго, и если так изо дня в
день вместе работать, то к концу года можно собрать
много денег, и сам не заметишь, как их заработаешь.
— Пожалуйста, научи нас тоже этому,— просили
дети и прижимались с лаской к доброй женщине.
— Я сделаю это охотно,— ответила Гертруда.—
Приходите ежедневно, если хотите, и вы очень быстро
научитесь прясть ].
1 Это описание относится к тому времени, когда
хлопчатобумажное прядение в Швейцарии было очень выгодным домашним занятием.—
Прим. автора.
414

Тем временем дети закончили работу, убрали пряжу
и прялки и все вместе пропели:
Праздник, праздник, милая ма,
Праздник в нашем доме.
Ночью мы охотно идем на покой,
Утром весело встаем.
Потом они взяли своих гостей за руки и вышли с
ними. Весело прыгали теперь все дети на лугу, вдоль
изгороди и вокруг деревьев, но дети Гертруды более
тщательно, чем дети Руди, обходили грязь на дороге и
колючки в изгороди, заботились о сохранности своих
платьев; они поправляли свои чулки и башмаки, как
только было что-либо не в порядке; и если дети Руди не
замечали беспорядка в своей одежде, они тотчас же
говорили им: «Ты теряешь свою подвязку», или «Ты
можешь тут выпачкаться», или «Разорвешь свое платье».
Дети Руди очень полюбили этих аккуратных, добрых
детей; они с улыбкой принимали все их указания и
повиновались им, как редко повинуются родителям; они
видели, что дети Гертруды сами выполняют все то, что
она им указывала, и что в их замечаниях нет ни злобы,
ни высокомерия. Ровно в 6 часов дети Гертруды кинулись
домой, как птенчики спешат в свои гнезда с заходом
солнца.
— Пойдемте с нами, мы идем теперь молиться,—
обратились они к детям Руди.
— Да, мы пойдем, мы хотим еще проститься с вашей
матерью.
— Вот хорошо, что вы идете с нами,— и все дети,
образовав кошачий хвост, то есть гуськом, взявши друг
друга сзади за платье, отправились через весь луг и
затем вверх по лестнице до самой комнаты. Затем они
уселись за стол к молитве.
— А вам не нужно быть к 6 часам дома к молитве,
милые дети? — спросила Гертруда детей Руди.
— Мы молимся, когда ложимся в постель,— отвечал
старший ребенок.
— А когда вы ложитесь? — спросила Гертруда.
— Я не знаю,— ответил ребенок.
— Когда начинает темнеть,— прибавил другой,
— Ну, в таком случае вы можете помолиться с нами,
а потом вам время идти домой,— сказала Гертруда.
415

— Ничего, что темнеет, мы не боимся,—ответил
старший ребенок.
— Когда мы все вместе,— прибавил другой.
Потом дети Гертруды вместе с матерью в полном
порядке произнесли молитвы; Гертруда заставила также
детей Руди сказать свои молитвы и затем проводила
их до домовой калитки.
— Смотрите, чтобы никто из вас не упал, милые дети,
кланяйтесь вашему отцу и приходите опять; в
следующий раз, когда вы придете, я приготовлю вам прялки,
если вы захотите учиться прясть,— сказала Гертруда
детям на прощанье и следила за ними, когда они шли по
улице, пока не завернули за угол. А дети кричали ей
с пути, пока их голоса можно было слышать:
— Сохрани тебя бог, спасибо, спокойной ночи,
добрая женщина!
Содержание главы 10
Облегчить душу человеку — это верное средство
развязать ему язык
Гуммель откровенно рассказывает пастору, навещающему его
в тюрьме, всю свою жизнь.
И. СТРАННОЕ ДЕЙСТВИЕ ДУРНОЙ СОВЕСТИ
Как громом все были поражены известием, что
Гуммель рассказывает пастору все, что он знает о каждом.
Люди на улице смущенно смотрели друг на друга или
шептались между собой. Многие мужчины и женщины
переменились в лице. Кто страдал кашлем или одышкой,
чувствовал себя хуже обыкновенного, и во всех домах
происходили удивительные сцены. Многие злые
женщины становились вдруг очень кроткими в отношении
своих мужей. Многие дикие и дерзкие дети делались
такими покорными, что их можно было обвить вокруг
пальца. Супруги и члены семейств вспоминали о таких
вещах, что оставалось только удивляться, откуда эти
мысли приходили им в голову.
— А что, если он скажет теперь, что я продала ему
твое пальто, которое было украдено у тебя? — сказала
любившая выпить госпожа Штофелин своему
домовитому мужу Иосли.
— Зачем ты вспоминаешь об этом пальто, которое
причинило мне столько горя? — ответил Иосли.
416

— Приходится постоянно опасаться, что такой
человек навлечет еще беду на других людей, и я
предчувствую, что случится что-нибудь,— сказала жена.
Иосли возразил:
— Ты знаешь, как долго я не мог простить тебе
этого и как ты, наконец, довела меня до того, что я
обещал тебе никогда больше не возвращаться к этому
вопросу, а теперь ты снова начинаешь эту историю, как
будто у тебя совесть не чиста.
Жена разревелась:
— Ты знаешь ведь, что у нас ночевали нищие, когда
оно исчезло.
— Ведь ты начала об этом, а не я, ты знаешь,
вероятно, почему,— сказал Иосли с ворчанием и вышел из
комнаты.
— Я расправлюсь с тобой так, что ты станешь
посмешищем людей, если ты скажешь хотя бы одно
слово,— сказала слывшая богомольной Барбели своей
служанке и собутыльнице по тайной ночной выпивке, вино
для которой служанка должна была приносить ей
ежедневно от старосты.
— А что, если он скажет, что каждую неделю
получал от нас пряжу? — спросила Лиза Кристоф свою
сестру Клару.
— Мы будем немы, как рыбы,— ответила Клара.
— И будем отрицать все, как колдуньи,— прибавила
Лиза.
Во всех углах раздавались такие речи, и любовь, в
которой клялись у купели старосте, развеялась, как
ветер в поле.
— Он тут держал себя, как святой, а теперь он нас
так подводит,— таковы были самые мягкие замечания о
старосте, которые слышались повсюду в деревне.
Кто боится за свою шкуру, тот быстрее всего
забывает о любви, а у многих страх был больше, чем он мог
быть у кошки, посаженной в мешок.
12. НЕОДИНАКОВОЕ ДЕЙСТВИЕ ПЛОХОЙ СОВЕСТИ
У ОПЫТНЫХ ДЕЛОВЫХ ЛЮДЕЙ
Больше всего, однако, не по себе было
начальствующим лицам *. Постепенно они стали иначе говорить по
поводу этой скверной истории.
27 И. Г. Песталоцци, т. 1 417

— Такой еретик может погубить все село,— сказал
сосед Кингольц своему соседу Кальберледеру.
— Нет, быть может, ни одного человека в селе, с
которым за двадцать лет, с тех пор как Гуммель был
старостой, он не имел бы каких-либо предосудительных дел.
Не придется же, нужно надеяться, из-за него всему
приходу становиться под виселицу вместе с ним,— ответил
Кальберледер.
— Ты дурак, это именно преимущество, что он стоял
под виселицей,— заметил Кингольц.
— Да, конечно, это правда,— сказал Мосбауэр,—
теперь не чувствуешь себя более обязанным с ним
связываться.
И при этих словах как будто у всех тяжесть спала
с сердца, развязались языки, и все громко говорили
о том, что им нет больше нужды путаться со старостой,
что бы он ни говорил о них, так как он был в руках
палача.
Однако Гюги, который никогда не слыл дураком,
сказал немного погодя:
— Вы правы, пожалуй, в своих речах, и я готов
вместе с вами повторять их, а все же было бы, пожалуй,
лучше, если бы мы могли чем-нибудь заткнуть рот
старосте.
— Подобные вещи может говорить только дурак,—
возразил Кальберледер,— но мне любопытно, чем
можно было бы заткнуть ему рот?
— Я думаю, хлебом,— ответил Гюги, и в одно
мгновенье многие оказались того же мнения, что следовало
бы попытаться заткнуть ему рот хлебом и деньгами,
чтобы он молчал.
Правда, было и несколько противников. Так, скупой
Рабзер кричал, что он и слышать об этом не хочет.
Но Кингольц и другие ответили ему:
— Тебе еще доведется об этом услышать.
И вскоре в доме Кингольца сговорились о том, что
следует обсудить этот вопрос со всеми начальствующими
лицами и более богатыми крестьянами.
Кингольц отправил спешно певца Кристена, который
ротозейничал под окном, на село, и через час все, кто
только пользовался весом в селе, собрались на
совещание.
418

13. КРЕСТЬЯНСКИЙ СОВЕТ
Кингольц изложил собравшимся предложение. Но
так как дело дошло до денег, не все были согласны. То
один, то другой громко вскрикивали: «Ни за что не дам
ни одного геллера!»
Рабзер сказал определенно, что, если бы староста на
его глазах умирал с голоду, он не дал бы ему куска
хлеба. Но на него набросились:
— Ты дурак,— сказал Гюги,— этот кусок хлеба ты
должен дать себе, а не ему.
И Кингольц прибавил:
— Вы крикуны, пусть каждый подумает о том, что
его ждет, если мы не заткнем ему глотку.
— Не повесят же нас всех,— возразил седой Мосба-
уэр, который был одного мнения с Рабзером.
— Если бы вы были один, вы могли бы попытаться,
но мы не хотим принимать в этом участия,— сказали
другие.
— Ничего другого не остается делать,— заметил
Гюги,— если это не удастся, то хвастуны первые будут
рвать на себе волосы от отчаяния.
— Да,— сказал старик Мейер, самый честный из
всех, но страшно трусивший.— Я предпочел бы снять с
себя последнюю одежду, только чтобы не пришлось
отвечать.
— Для меня ничего не значила бы ответственность,
если бы я не боялся улик,— сказал Шпекмольх.
Мосбауэр снова взял слово и заметил:
— С уликами беда не велика; ты только час тому
назад, Кальберледер, утверждал, что, когда такой
человек, как староста, говорит,— это равносильно тому, что
собака лает,
— Неправда, я не говорил этого,— возразил
Кальберледер.
— Ты негодяй, если отрицаешь это,— сказал
Мосбауэр.
— Ругайте друг друга, когда вы будете одни,—
заметил Гюги.
Справа и слева раздались голоса: «Речь идет ведь
только о трех кронах на брата, это никого не разорит».
— Это было бы верно, если бы он не разорил уже
многих раньше,— сказал Рабзер.
97*
419

— Что делать, мы еще у него в лапах,— сказал Кин-
гольц.
Упорствующие постепенно смолкали, и наконец все
согласились на том, что если бы удалось заставить его
молчать, то все готовы выжать из себя эти три кроны
для него, «пока он еще продержится»,— сказали одни,
«пока он не издохнет»,— сказали другие.
Содержание глав 14—21
14. Крестьяне делают выбор. 15. Кальберледер
делает попытку помочь делу, но она кончается
неудачей. 16. Деревенские заправилы в страхе ищут помощи
у дьявола и его бабушки
Сын Кальберледера, проникнув в дом пастора, пытается
подкупом заставить старосту молчать. Но Гуммель непреклонен.
Богатые крестьяне распространяют слухи об обмане народа со сторо^
ны помещика, каменщика и торговца курами. Вновь появляются
рассказы о привидениях. Игра детей Гертруды в «кошачий хвост»
объявляется «чертовской».
17. Ветер меняет направление. 18. Долго ли еще
женщины будут думать и говорить: «Навал — имя его, и
безумие его с ним» *. 19. Глупо быть слишком добрым
Слухи доходят до Лингарда. Возмущенный каменщик требует
у болтливой Гриты, главной сплетницы, отказаться от своих слов,
пройти по домам и признаться, что разговоры о чертовщине в его
доме — вымысел. Гертруда, недовольная поступком мужа, советует
ему извиниться перед Гритой. Лингард застает ее мужа, который
обвиняет каменщика в самоуправстве.
20. Торговцу курами не продают ни кур, ни
голубей. 21. Способ проучить начальство и склонить его в
ту сторону, в какую его желательно было бы направить
Богатые крестьяне перестают продавать кур торговцу. Они
истолковывают случайно сказанные им слова как признание в
союзе с дьяволом. Желая добиться от Арнера отказа от раздела
выгона, богачи уговаривают нового старосту Мейера провести раздел
болота, чтобы показать невыгодность такого раздела для бедняков.
22. ПРИНЦИПЫ ВОСПИТАНИЯ И ВЕДЕНИЯ ДОМАШНЕГО
ХОЗЯЙСТВА *
Единственная хижина, не принимавшая участия в
треволнениях и тягостях этой жизни глупцов, была
хижина Гертруды.
420

Чтобы объяснить, как это было возможно, скажу
следующее: эта женщина по обычаю своей старой бабушки
имела свои короткие поговорки, при помощи которых
она обычно находила верный путь в тех случаях, когда
другие люди, считавшие себя значительно умнее,
тратили дни на обсуждение того, пойти ли им направо или
налево.
Не вмешиваться в то, что тебя не касается.
Не говорить о том, чего хорошо не понимаешь.
Отойти в сторону, если ты слышишь слишком
громкие или слишком тихие разговоры.
Хорошо изучить то, что можно хорошо применить на
деле.
Умом и сердцем отдаваться всегда действительно
нужному делу, не разбрасываться на многое и всегда
оставаться самим собой.
Душой и телом служить тому, кого любишь и кому
обязан.
Такие изречения были для этой женщины
руководящей нитью ее житейской мудрости; об этой мудрости
можно было бы написать целые томы, если бы обладать
ее мудростью и в то же время уметь писать книги. Во
время бурь, переживаемых взбудораженным и
растерявшимся деревенским населением, эта женщина не
проронила ни одного слова, которое можно было дурно истол*
ковать, которое можно было использовать, чтобы ее
впутать в эту историю, ни одного слова, за которое
можно было иметь злобу против нее или посмеяться над ней.
Дети Руди почти ежедневно теперь приходили к ней
и с каэкдым днем все больше приучались к тому, чтобы
следить за собой, внимательно и заботливо относиться
ко всему окружающему. Во время шитья и прядения она
обучала еще детей счету и арифметическим действиям.
Счет и вычисления — основа порядка в голове. Это было
одно из убеждений Гертруды, которое она особенно
горячо защищала и которое играло большую роль е ее
воспитательной работе. Она заставляла детей во время
прядения и шитья считать нитки и стежки, пропускать
нечетные числа, прибавлять, убавлять. Дети охотно
вовлекались в эту игру и соперничали друг с другом, кто
скорей и лучше справится со счетом. Когда дети
утомлялись, они пели песни, и по утрам и вечерам Гертруда
читала с ними короткие молитвы.
421

Содержание главы 23
Отрывок из надгробной проповеди
О том, что является мерилом человеческого достоинства.
24. ИДЕАЛ ЖЕНЩИНЫ, ОДНАКО НЕ КАЖДОМУ
ДОСТУПНЫЙ
Читатель! Мне хотелось бы для тебя дать портрет
этой женщины, чтобы она как живая стояла у тебя
перед глазами и чтобы никогда не стерлись у тебя из
памяти ее спокойные движения.
Мне хочется сказать многое, и я не боюсь сказать это.
Так с утра до вечера движется солнце господнее по
своему пути. Глаз твой не замечает его шагов, и ухо твое
не слышит его бега. Но, когда оно заходит, ты знаешь,
что оно снова взойдет и будет продолжать греть землю,
пока не созреют ее плоды.
Читатель! Я много сказал, но я не боюсь сказать это.
Этот образ великой матери, которая охраняет
землю,— это образ Гертруды и каждой женщины, которая
делает свой дом божьей святыней и уходом за мужем и
детьми заслуживает вечного блаженства.
Содержание глав 25—39
25. Работа Арнера. 26. Награда за его труд. 27. Горе
и радость в один и тот же час. 28. Разговор, полный
доброты, с одной стороны, и страха — с другой
Арнер заботится о благе народа* видя в этом предназначение
дворянства.
В присутствии пастора бедняк Руди рассказывает Гуммелю о
последних часах своей матери. Он сообщает ему о своем намерении
снабжать его корову кормом со своего луга. Гуммель потрясен
благородством Руди.
29. Небесные капли. 30. Разговор двух людей,
которые за десять дней научились многому, чего они
раньше не умели, и узнали многое, чего они раньше не
знали. 31. Собачья преданность, которая вызывает
человеческое чувство. 32. Липе Гюни — сторож. 33. По-
видимому, дело обстоит так, как они говорят: пока
пастухи дерутся, можно овец сожрать. 34. В какой
степени преступник может оставаться человеком и
интересовать свое духовное и светское начальство
422

Пастор разрешает бывшему старосте пойти на день к заболевшей
жене, которую лечат «небесными каплями». Гуммель рассказывает
о благородстве пастора, доброте Руди, а жена с благодарностью
вспоминает заботу каменщика Вюста.
Богатые крестьяне выслеживают Гуммеля и заставляют нового
старосту сообщить о поступке пастора Арнеру, чтобы поссорить их.
Пастор посылает к помещику с письмом Михеля, который
рассказывает Арнеру о мошенничествах Гуммеля и о краже при его
участии из замка многих вещей.
35. Так как он отец всем, то он в первую очередь
и прежде всего держит в узде своего старшего сына,
36. Новый староста и его крестьяне. 37. Он снова у
дочери приказного служителя. 38. Он опять в доме у Кин-
гольца, а затем ни улице около сидящего верхом на
лошади приказного служителя. 39. Появляется один
порядочный человек, Ренольд
Пришедший к помещику Мейер старается убедить Арнера
начать раздел с плохого участка и сообщает ему о самоуправстве
пастора. Арнер разоблачает Мейера, но прощает его. Богатые
крестьяне, желая отсрочить раздел земли, ссылаются на отсутствие корма.
Услышав о приказе помещика произвести учет сена в каждом
хозяйстве, богачи всеми путями мешают его выполнению. Против
этого протестует старый Ренольд Арнер едет в Бонналь, чтобы
завершить там предпринятое им дело.
40. УТРЕННИЙ ЧАС АРНЕРА У СВОЕГО ПАСТОРА В ДЕНЬ
СУДА
Он стоял тут, отягощенный решениями этого дня и
преследуемый видениями бессонной ночи, более
серьезный и молчаливый, чем обычно. Его удручали тяжесть
наступающего дня и заботы человека, дети которого
скрывают от отца пути своих безумств.
С восходом солнца он стоял рядом с пастором на
церковном дворе. Первые лучи солнца заблестели в глаза к
человека, который кротко смотрел на них и говорил:
— Дай бог, чтобы я встретил сегодня закат солнца
с легким сердцем.
— Дай бог,— ответил пастор также со слезами на
глазах.
Затем они заговорили о делах этого дня и о Гуммеле,
пастор неоднократно выражал свое удивление по поводу
того, что Гуммель так изменился в своих взглядах и что
пройденный им путь безумства и преступлений привел
его к таким искренним признаниям.
423

Они заговорили также о плодовых деревьях, которые
старый помещик двадцать лет тому назад посадил на
боннальском болотистом участке и даровал их общине;
деревья эти хирели и никуда не годились.
Как раз вчера Гуммель сказал пастору, что дело тут
не в плохой почве, а в плохом уходе и что следует
распределить эти деревья между людьми, нуждающимися в
плодах, тогда они отлично разрастутся и поправятся.
Помещик удивился значительному количеству средств,
которые община ежегодно расходует на содержание
болотистого участка, и значительным общественным
работам, которые она ведет ежегодно на этом же участке.
Пастор отвечал, что это делается только для вида,
чтобы сельские власти несколько лишних дней могли
есть и пить за счет общины; они также неохотно
предоставляли бы поденным рабочим пользоваться сбором
плодов, как они неохотно предоставляют им пользование
общинным выгоном, поэтому из этих деревьев никогда
не будет толку.
По этому поводу помещик заметил, что его крестьяне
при сидячем образе жизни, который все более
распространяется, едят слишком много картофеля и слишком
однообразно питаются, и с этой точки зрения разведение
плодовых деревьев было бы очень полезно.
Пастор также выразил сожаление о том, что
крестьяне вынуждены почти исключительно питаться капустой,
брюквой и картофелем.
— Как легко было бы устроить так, чтобы в самом
бедном хозяйстве был десяток плодоносных деревьев,
а также коза,— сказал помещик.
— И все же это нигде не заведено,— заметил пастор.
— Ах, для бедняка нигде ничего не устроено, и так
это идет, пока его не свезут в госпиталь,— сказал
помещик и тут же выразил готовность не только
распределить деревья с общинного участка по отдельным лицам,
но и вырастить в своих питомниках молодые деревца в
таком количестве, сколько понадобится для всех его
крестьян.
И он прибавил:
•— Я приложу все старания к то'му, чтобы они
полюбили эти деревья и получили от них скоро плоды.
Полагаю, что при свадьбах и крестинах я буду одаривать
их такими деревьями.
424

Пастор. Я полагаю, что такая память о самых
важных и радостных обстоятельствах их жизни будет
так же полезна для их сердец, как и для деревьев.
Помещик. Дай бог.
Пастор. Вот что мне приходит в голову: не
следует ли одаривать деревьями детей, которые впервые идут
к причастию?
Помещик. Я охотно сделаю это.
Пастор. Ваш проект относительно деревьев так
захватывает меня, что я начинаю мечтать о том, что
будет через двадцать лет.
Помещик. Каковы же ваши мечты на такой
долгий период?
Пастор. Я представляю себе, как вы когда-нибудь
с моим более достойным преемником поведете ваш народ
на этот общинный участок, который к тому времени
обратится в< прекрасный плодовый сад для ваших
бедняков, и там устроите народный праздник,
достойный вас.
Помещик. Какой народный праздник?
Пастор. Праздник благодарной бедноты, которую
вы поддержите этими деревьями.
Помещик. Вы настраиваете меня тоже на
мечтательный лад.
Пастор. Подумайте, какой это будет праздник,
когда ваш народ в прекрасный осенний день соберется
на своем участке под тенью деревьев, отягощенных
спелыми плодами. Здесь, в этом чудесном окружении
природы, он возобновит перед лицом земли и неба когда-то
данные клятвы во время крещения детей и
причастия, отпразднует даты Свадебных дней и рождения
своих детей.
Помещик. Что за человек был бы я, если бы я мог
подумать об этом празднике, но не учредил его?
Пастор. Вы учредите его.
Помещик. Да, я сделаю это, и пока мой народ
будет праздновать этот праздник, он должен будет
вспоминать о вас.
Пастор. Пусть ваш народ ест груши и яблоки и
думает о том, что их отцы не имели этого.
Так ответил пастор, и он еще прибавил:
— Во всех народных празднествах в древнее время
народ потчуют едой и питьем, и даже на празднике, опи-
425

санном в Новом завете, господь взял хлеб и поделил
между своими учениками и поделил между ними вино;
поднятие униженного путем забот о его питании
является для бедного выражением духа божьего на земле, так
же как вообще выражением духа божьего является
устранение неравенства и поднятие несчастных и бедных
к радостному участию во всех благодеяниях и
благословениях божьих.
— Я положу начало их празднику,— снова сказал
помещик.
Несколько минут и он, и пастор молча отдавались
мыслям об этом. Потом помещик сказал:
— Но увы, так прекрасно, как мы мечтаем, никогда
не будет на земле.
— Это правда,— сказал пастор.— Но
благодарностью для добродетели служит не то, что она
уничтожает все сорные травы на земле. Для благочестивого
достаточно того, что на поле прилежного преобладает
хорошее зерно, и он радуется, что деревья, которые он
сажает, принесут плоды, когда его уже давно не будет на
земле.
Помещик и пастор поблагодарили бога за то, что
староста напомнил им о деревьях на боннальском
участке, и снова несколько минут говорили о несчастном
человеке.
Содержание глав 41—50
41. Арнер начинает свой повседневный труд. 42.
Крестьяне разговаривают о своем господине. 43. Арнер
настаивает на своем. 44. Они вскоре перестанут
устраивать заговоры против своего господина и себе во вред.
45. Старый Трюмпи приносит дурную весть. 46. Дело
приобретает серьезный оборот. 47. Неразумие сильных
порождает ложь среди народа, но их мудрость делает
людей правдивыми. 48. Церковный сторож и школьный
учитель — братья и телом и душой. 49. Он лучше умеет
допрашивать, чем она лгать. 50. Яков Кристоф
Фридрих Гарткнопф, блюститель порядка и благочестия в
Боннале, доведен до бешенства
Помещика не удовлетворяет принесенный Мейером реестр
скота и сена. Арнер добивается подписи всех сельских властей под этим
реестром и одновременно поручает Мейеру, Михелю и торговцу
курами Кристофу определить точное количество скота и сена по всем
дворам. На крестьянский сход, созванный Арнером, приводят
арестованных им представителей сельской власти; он рассказывает
крестьянам о расхищении этими людьми общественного и замкового
имущества.
426

Подошедший Мейер добавляет, что большинство богачей,
стоявших у власти, а также церковный сторож, школьный учитель и др.
подали неверные списки. На этот раз арестованным не удается
оправдаться. Арнер заявляет, что многие другие крестьяне используют
краденые вещи, примером чему служит Гарткнопф.
51. ПРИГОВОР АРНЕРА НАД НЕСЧАСТНЫМИ
ГРЕШНИКАМИ
Через несколько минут, когда стало снова тихо,
Арнер произнес приговор над шестнадцатью, которых он
вызвал в дом пастора.. Приговор заключался в том, что
они должны были бросить между собой жребий, чтобы
двое из них явились в следующее воскресенье в церковь
и вместе с Гуммелем были представлены всему народу
как люди, принимавшие участие во всех преступлениях
старосты. Семнадцатого, Ренольда, он оправдал еще
раз в присутствии всех и освободил его от всякой кары.
Относительно последнего мошенничества двадцати двух
со скотом и сеном он сказал, что, поскольку это
мошенничество не было направлено только против него, а в
конечном счете от этого должны были пострадать бедняки,
он с этой точки зрения и будет рассматривать его и
карать преступников.
Арнер велел потом приказному служителю посадить
на места прежних властей двенадцать беднейших старых
людей общины, и двадцать два обвиняемых должны
были опуститься на колени перед ними и публично
просить прощения за свое преступление против общины.
Приказный служитель тотчас же выполнил
распоряжение: он обошел все скамьи и вызвал несколько
старых мужчин; некоторые шли охотно, другие просили
выбрать вместо них других и оставить их на своих местах.
Крихер высунулся прежде, чем его позвали, так, точно
ему протягивают кусок хлеба.
— Ты тоже хочешь выйти? — спросил десятник.
— Как прикажете,— ответил Крихер.
— У него совсем нет стыда,— заметили соседи.
Когда все двенадцать собрались, помещик приказал
всей общине обнажить головы, а двенадцати старикам
занять места и надеть шляпы, но у большинства не
оказалось таковых.
427

— Дайте им шляпы прежних начальствующих лиц,
те не нуждаются теперь в них.
И приказный служитель взял из рук двенадцати
шляпы, дал их беднякам, которые надели их. Затем
двадцать два обвиняемых должны были опуститься на
колени перед сидевшими. Помещик приказал прочитать
каждому из них данные о количестве сена и скота,
которые он под присягой давал старосте Мейеру, и
данные, которые в действительности оказались, и каждый
должен был громко и ясно признать перед всей
общиной, что то, что ему читают, верно.
Писарь читал:
— Присяжный Кальберледер показал сначала
10 клафтеров * сена, а теперь восемнадцать, так ли это?
Кальберледер. Это так.
Писарь. Затем — сначала семнадцать голов скота,
а теперь десять. Так ли это?
Кальберледер. Это так.
'Писарь. Далее, его брат Кристоф Кальберледер
показал сначала двенадцать клафтеров сена, теперь
девятнадцать. Так ли это?
Кристоф. Это так.
Писарь. Далее, сначала четырнадцать голов скота,
теперь девять. Так ли это?
Кристоф. Это так.
Писарь. Далее, его брат Яков Толстый, сначала
девять клафтеров сена, теперь пятнадцать. Так ли это?
Яков. Это так.
Писарь. Затем сначала тринадцать голов скота,
теперь восемь. Так ли это?
Я к! о в. Так.
Писарь. Присяжный заседатель Кинаст показал
сначала тринадцать клафтеров сена, а теперь двадцать
два и т. д.
Он продолжал называть одного за другим: Иогеля
Кинаста, мясника, Кристофа Морлауэра, Ганса Морлау-
эра, присяжного Рабзера, Кури Рабзера, Шпекмольха,
его шурина Зеннбауэра, присяжного Мейера, Мейера
по кличке «Прожорливый», присяжного Гюги, церковного
сторожа, учителя, Рютибауэра, присяжного Линденбер-
гера, его брата Маркса, Гейреха, Штоффеля. Каждому
он, так же как и вышеупомянутым, зачитывал данные
и ставил свой вопрос: «Так ли это?» И когда все два-
428

дцать два человека ответили: «Это так», то они должны
были еще перед каждым из двенадцати бедняков просить
прощения. Затем Арнер распустил собрание. Было около
двух часов. Он приказал, чтобы ровно в три часа община
снова собралась.
52. ЕГО ПИТАЛО ТО, ЧТО ОН ПОВИНОВАЛСЯ И ИСПОЛНЯЛ
ВОЛЮ ОТЦА НЕБЕСНОГО
Во время обеда Арнер вызвал к себе в пасторский
дом Ренольда и просил его рассказать подробно историю
крестьянина Бамбергера.
Ренольд прослезился при этой просьбе помещика;
Бамбергера он любил с юношеских лет и не мог без
грусти вспомнить о нем. Потом он рассказал о том,
что Бамбергер всю жизнь, с малых лет, был так
прямодушен и честен, что часто за эти качества слыл дураком.
Все же он прожил тихо, спокойно, без волнений до 35-
летнего возраста, пока покойный старый помещик не
сделал его нача51ьствующим лицом. С этих пор он не
имел уже ни одной спокойной минуты; со всеми
прочими властями он непрерывно спорил, так как никогда не
хотел давать согласия на что-либо нечестное и
участвовать в чем-либо нечестном.
Особенно был озлоблен против-него Гуммель, который
причинял ему самые жестокие обиды и страдания. Дело
дошло до того, что подстрекаемые Гуммелем замковые
слуги давали своим собакам кличку «Бамбергер», чтобы
сделать его посмешищем повсюду. Ренольд подробно
остановился на том, как все эти козни довели
Бамбергера до такого состояния, что он вынужден был в конце
концов покинуть свой дом и родное место и переехать
на чужбину, где он несколько лет тому назад и умер в
нужде; за несколько недель до смерти он поручил еще
одному своему земляку передать на родину, что он
предпочитает умереть среди турок, чем вернуться на родину
при таких условиях.
Затем помещик заговорил с Ренольдом о Гуммеле.
Ренольд сказал откровенно, что, по его мнению, зло
пустило корни еще задолго до этого старосты; если бы в
замке все было в порядке, то со старостой случилось бы
то, что с сотней других бездельников: либо он вынуж-
429

ден был бы покинуть страну, либо нужда научила бы его
молиться и работать.
Он сказал еще многое другое, что причиняло
помещику боль, но Арнер не останавливал его, так как
чувствовал, что он говорит правду. Он вызвал к себе еще
на несколько минут Гуммеля, которому Ренольд пожал
руку и сказал несколько ободряющих и утешительных
слов; то же сделали помещик и пастор.
Время приближалось к трем часам, и Ренольд стал
просить помещика, чтобы он освободил шестнадцать
обвиняемых от необходимости тянуть жребий, или, если
это невозможно, то не исключил бы и его из общего
числа, чтобы не навлекать злобы против себя.
Гуммель также стал просить за них, причем он
произнес следующие знаменательные слова:
— Они не подготовлены теперь к наказанию,
подобно мне, и потому наказание только озлобит их.
Помещик несколько минут колебался, не зная, как
поступить, затем сказал:
— Я освобожу их по вашей просьбе.
Ренольд и староста горячо благодарили его.
Во время этих разговоров помещик почти забыл о
своей еде. Преисполненный мыслями о том хорошем,
что сохраняется в сердцах людей, как низко бы они ни
пали, он взял пастора под руку и вышел с ним в сад.
Они несколько минут обменивались между собой
мыслями о том, как люди сходны между собой и как легко
самый лучший может уподобиться самому худшему и,
наоборот, самый худший — самому лучшему.
Пастор сказал помещику:
— Никогда не забуду о том, что я сам прошел
испытания, которые легко могли бы привести меня к тому
пути, по которому пошел Гуммель. Да, дорогой господин,
в то время, когда я четыре года бродил без хлеба, без
службы, без помощи и как нищий пришел к замку
вашего дедушки,— в то время я понял, что такое человек
и чем он может стать.
Помещик обнял пастора. Через несколько минут
пастор произнес в состоянии какого-то вдохновения:
— Мы все пьем из источника несчастья,
опустошившего душу этого человека, и по воле божьей один раньше,
другой позже исцеляется от яда этого источника; и сам
этот яд становится для одних стимулом к жизни, для
430

других — стимулом к смерти; если бы у нас не было
надежды на будущую жизнь, то состояние миллионов
людей, живущих в условиях, ведущих их неизбежно и
безвозвратно к гибели, было бы несовместимо со
справедливостью божьей, и человек был бы самым жалким
из всех живых существ.
— Да, дорогой пастор,— ответил помещик.— Мы
всегда должны жить надеждой на будущую жизнь, но
если мы люди и хотим оставаться людьми, то в этой
жизни должны иначе поступать с бедными существами,
которых мы называем преступниками: мы должны
считать первой обязанностью человечества их спасение
и исправление.
Это были последние слова, сказанные Арнером
пастору перед тем, как они снова отправились к общине.
Содержание глав 53—68
53. До чего доводит несчастный характер, если
человек не может держать себя в узде. 54. А тут еще
обморок из-за несчастного необузданного характера. 55.
Истинная мудрость управления присуща людям, которые
поступают таким образом. 56. Жалобщик, которому везет
Действия помещика вызывают недовольство боннальских
заправил и радость бедняков. На сходе Арнер объявляет свое решение
о разделе выгона, плодовых деревьев и снабжении всех саженцами
из замковых садов. Торговец курами жалуется на объявленный ему
деревенскими заправилами бойкот. Помещик заявляет, что, если
последний не прекратится, он назначит Кристофа церковным
старостой. Ему удается добится признания, что слухи о колдовстве были
пущены в ход, чтобы помешать разделу выгона.
57. Доктор в парике, на носилках и в постели.
58. Разгаданная загадка и приговор, вынесенный
Арнером привилегированному убийце. 59. Арнер вновь
получает награду за свою работу. 60. Приближается
смерть. 61. У кого доброе сердце, тот может добиться
от людей того, что пожелает. 62. Люди очень охотно
бывают добрыми и столь же охотно вновь становятся
добрыми. 63. Слова умирающей. 64. Здесь воистину
дом божий и врата райские. 65. Если ваша праведность
ненамного превосходит праведность книжников и
фарисеев, то вы не войдете в царство небесное
На собрании сообщают, что жена Гуммеля, отравившаяся
«небесными каплями» Трейфауга, умирает и просит отпустить к ней
мужа.
Арнер приказывает доставить на собрание этого мнимого
врача, хотя бы на носилках, если он притворится больным. Арнер
заявляет ему, что он может лечить своими каплями дураков, которые
431

этого пожелают, но если кто-нибудь от них умрет, могила будет
выкапываться поденщиком в костюме Трейфауга, а он сам должен
при этом присутствовать. Пастор навещает жену Гуммеля, а затем
пытается убедить Трейфауга отказаться от шарлатанства.
Умирающая просит бедняков о прощении, а присутствующий в соседней
комнате Трейфауг отказывается от дальнейшей «врачебной
деятельности».
66. Когда небесный свод подернут пеленой... 67. И к
Трейфаугу он находит мудрый подход. 68.
Доказательство того, что люди становятся такими, какими их
делают.
Гарткнопф и Трейфауг на пути к честной жизни благодаря
воздействию на них пастора. Вся деревня, испытывая на себе
благотворное влияние со стороны помещика и пастора, изменяется к
лучшему.
69. ДОБИТЬСЯ КАКОЙ-ЛИБО ОДНОЙ ХОРОШЕЙ ЦЕЛИ
ЛУЧШЕ, ЧЕМ ВЫСКАЗАТЬ МНОГО БЕССПОРНЫХ ИСТИН
Приближался день, в который пастор должен был
представить Гуммеля снова общине и произнести
проповедь о нем *. Многие боялись этой проповеди, так как
они думали, что пастор обнародует в ней многое, что
оставалось до сих пор скрытым, и опозорит их. Даже
помещик утром перед проповедью спросил пастора, не
намерен ли он поговорить о вере в привидения.
Пастор ответил:
— Это значило бы снова раздувать только что
потушенный огонь.
— Почему? — спросил помещик.
Пастор. Потому что человек по натуре
высокомерен, и, когда он вынужден отказываться от своих
ошибок, он не хочет, чтобы видно было, что он делает это
под давлением и по требованию со стороны.
Помещик. Это правда.
Пастор. И, быть может, самое важное в моем
сане — это умение щадить человека, которого удается
привести к истине, как щадят родильницу.
Помещик. Милый пастор, эта истина применима к
моему положению так же, как и к вашему. Умение
щадить чувства человека, которого намерен просвещать,
учить и направлять, всегда является фундаментом того,
что хочешь достигнуть по отношению к человеку.
Так беседовали они около дома пастора в то время,
когда народ собирался уже в боннальскую церковь. Они
432

увидали также Трейфауга. Впереди и позади него
двигались мужчины, женщины, дети, но он шел совершенно
одиноко.
— Мне жаль его,— сказал пастор.
— Мне нет,— заметил помещик.
Пастор. Когда я вижу кого-нибудь столь
униженным, думаю о следующем поучении: нечего ломать
сломанный тростник, нечего тушить тухнущий
светильник.
И пастор рассказал о случае, имевшем место между
ним и Трейфаугом. Помещик не мог удержаться от смеха,
в то же время он приветливо поклонился Трейфаугу.
Последний ответил помещику поклоном почти до земли.
Позади и впереди него люди смеялись над поклонами
помещика и «доктора».
Вскоре после того пастор вместе с помещиком
отправились в церковь, и пастор произнес свою
проповедь.
70. ПРОПОВЕДЬ ПАСТОРА В БОННАЛЕ В ТОТ ДЕНЬ, КОГДА
он должен был Представить гуммеля своим
ПРИХОЖАНАМ *
Милые люди!
Несчастный человек, который вам сегодня
представлен, родился в 1729 г. и 28 июля того же года крещен
в здешней церкви на этом крестильном камне.
Его крестными родителями были присяжный
заседатель Кингольц и некая женщина Эйхенбергер. Он не
помнит, однако, чтобы он когда-либо получил от них
предостережение или поощрение к хорошим, полезным
действиям. Наоборот, он помнит, что, когда он
мальчиком приходил к Кингольцу, тот заставлял его
рассказывать все мальчишеские проделки и шалости, которые
он совершал в поле и в лесу.
Его родители, Кристоф Гуммель и Маргарита
Кингольц, были в высшей степени легкомысленными и
беспечными людьми как в отношении самих себя, так и в
отношении своего единственного ребенка.
Отец его, ленивый по природе, не приучал и сына
к труду. Не умея как следует справляться со своей
профессией и домашним хозяйством, он не мог дать своему
28 И. Г. Песталоцци, т. 1 433

сыну того, чем сам не обладал. Рассеянный и беспечный,
он не мог развить в своем сыне рассудительности и
внимательности.
В отношении матери дело обстояло не лучше; как
внешний вид ее, так и внутренние качества оставляли
желать многого. Она была так беспорядочна, что всюду,
где бы ни появлялась, даже в церкви, становилась
посмешищем для людей. Но еще хуже, чем ее криво
надетый чепец и грязные платья, были ее высокомерие и
завистливое сердце.
У нее была привычка отворачиваться в сторону или
смотреть в окно, если в ее присутствии отзывались о
ком-нибудь хорошо. Даже если ей лично оказывали
какую-нибудь услугу, никогда ничем ее нельзя было
удовлетворить, и она могла в присутствии своего ребенка
часто дурно говорить о людях, только что проявивших в
отношении ее внимание. Ей постоянно казалось, что она
получает недостаточно и что каждый обязан ей чем-то
большим.
Таким образом, пример отца способствовал
развитию в ребенке лени, легкомыслия, нерадивости; ошибки
матери заложили в его сердце неблагодарность,
бессердечие и надменность.
Когда ему было четыре-пять лет, он мог корчить
такие рожи и делать такие глаза, что честные родители
перекрестились бы, увидав такое лицо у ребенка в этом
возрасте.
В эти годы он был способен уже заупрямиться и
часами не произносить ни одного слова, если моментально
йе удовлетворяли его желаний; и как бы ласково вы с
ним ни обходились, он мог выкинуть против вас штуку,
свидетельствующую о ненависти к вам. Он произносил
такие слова и давал такие ответы, которые в честных
семьях никогда не приходят в голову ребенку. Бедные
родители смеялись над самыми дерзкими ответами,
полагая, что они свидетельствуют об его уме; они не
думали о том, что бесстыдство и наглость лишают
человека ума там, где он больше всего в нем нуждается.
Они разрешали ему говорить, что он хотел и о чем он
хотел, и чем менее пользовался он своим умом и
приучал свои руки к работе, тем более наглым он
становился на язык. С детских лет он был очень горяч; вместо
того чтобы умерять и тушить вредные вспышки его внут-
434

реннего огня, их еще разжигали и раздували. Ему едва
минуло семь лет, когда родителям уже стало ясно,
как печально обстоят с ним дела. Безделие и
неповиновение укрепились в его натуре, и сколько бы ему ни
говорили о послушании, работе и правильных
действиях,— все это в одно ухо влетало, в другое вылетало.
Даже побоями родители не могли уже ничего с ним
поделать. Когда пытались выбить из него одного черта,
то на самом деле вбивали в него семь новых.
Милые люди! Я должен здесь остановиться на
несколько минут и обратить внимание отцов и матерей
моей общины на следующее важное правило
воспитания. Направляйте ваших детей к тому, к чему они
должны быть направлены с самых ранних лет, прежде чем
они еще умеют отличить правую сторону от левой.
И они всю жизнь будут благодарны вам, если вы
воспитаете их к добру и приучите их к лишениям,
присущим жизни бедняков, прежде чем они поймут
причины этого.
Когда его отец и мать хотели показать ему что-
нибудь, он поминутно говорил им: «Вы сами этого не
умеете». Он постоянно высмеивал их и отвечал
шутками, когда они серьезно говорили ему что-нибудь. У него
была прекрасная память, так что учение не
представляло для него никаких трудностей, но он только чванился
всем, что знал, смеялся над теми, которые знали
меньше, и больше всего находил удовольствие в том, чтобы
каким-либо вопросом пристыдить другого.
Однажды, когда одного ребенка спросили о том, кто
попрал змия, он подсказал: «Черт». Священник ужасно
выбранил ребенка за такой ответ и затем с тем же
вопросом обратился к нему. Негодяй как ни в чем не
бывало ответил: «Попрал змия наш господь, спаситель,
Иисус Христос». Старого учителя он изводил словами
и поступками до последней степени. У старика с
давнего времени после пережитого пожара остался страх перед
огнем. Когда Гуммелю не хотелось учиться, он бросал
какую-либо вещь в огонь, учитель чувствовал запах
горелого и бегал испуганно по всему дому, выясняя
причины этого запаха. Часто он зажигал трут в
мешке и не останавливался перед тем, чтобы прожечь
большую дыру в мешке, лишь бы только напугать
учителя.
28*
435

Старик уже плохо слышал, и мальчик нарочно либо
говорил так тихо, что учитель не разбирал ни единого
слова, либо кричал так, что люди останавливались,
спрашивая, почему такой крик в школе, что сильно
волновало учителя.
Однажды он в течение двух недель не приносил
учителю платы за учение, и, когда тот напомнил ему о плате,
он сказал: «Если ты не можешь подождать, то я побегу
домой и привезу тебе деньги на тачке».
В тринадцать лет он убежал от своего отца и нанялся
в Вальдрюти пастухом. Крестьянин, к которому он
нанялся, не обращал на него никакого внимания, его
интересовало только, чтобы мальчик доставлял ему каждый
день вечером в целости стадо.
Пастушечья жизнь в нашей местности в настоящее
время страшно развращает. В горах сходятся несколько
мальчишек-пастухов, часто взятых из нищенствующего
и бродячего населения, и измышляют там всевозможные
злые выходки. Эта пастушечья жизнь пришлась Гум-
мелю по душе. Он стряхивал со всех плодовых деревьев
незрелые еще плоды, целыми корзинами собирал их и
бросал скоту или сваливал в овраг и болота. Он
снимал все гнезда с деревьев и мучил птиц прежде, чем
убивал их.
Где только было возможно, он спускал воду горных
потоков на поля, чтобы повредить посевы. Он ломал
изгороди в садах и огородах, чтобы скот наносил им
повреждения. Всем прохожим он кричал вслед
оскорбительные слова. Он тиранил одного малолетнего
мальчика; также сторожившего скот в горах, заставлял его
сторожить свое стадо в то время, как сам спал под деревом,
или лазил за птицами, или забавлялся с другими
пастухами и пек краденый картофель. Если маленький
пастушок отказывался повиноваться ему, он бил его бичом.
Я не могу останавливаться на всех тех
непристойных и позорных выходках, которые происходили на
этом пастбище. В старое время дело обстояло иначе.
Старики не набирали в пастухи всякий сброд и не
предоставляли такой свободы своим пастухам. Пастухи
становились их домочадцами, о теле и душе которых они
несли заботу. Их пастухи должны были оставаться
около стада и выполнять положенную на каждый день
работу: девочка-пастушка вязала из шерсти, пастушок
436

собирал сухой хворост и связывал его в вязанки. Тогда
пастушечья жизнь была еще хорошей жизнью.
Благочестивый пастух по утрам и вечерам на коленях
произносил свои молитвы и под тенью деревьев читал библию,
следя-за своим стадом. Еще во времена Гуммеля у
стариков сохранился обычай по вечерам спрашивать у
своих пастухов отчет о работе за день. Но так как это
делали уж не все, то те немногие, которые сохранили этот
обычай, не могли уже ничего добиться. Те, кто
бездельничал, преследовали тех, кто приходил с работой. Они
загоняли их скот, разрывали их вязальную шерсть,
портили их работу и доводили дело до того, что ни один
пастух не хотел больше брать с собой работу в горы.
Так постепенно этот хороший обычай вывелся.
Зимой Гуммеля хотели посадить в Вальдрюти за
прядение, но он убежал и вернулся снова домой. Как
ни плохо ему жилось у родителей, у хозяина ему
показалось еще хуже. Он вернулся грязным, заедаемым
насекомыми и диким, как хищный зверь. Родители
обрадовались возвращению злого мальчика, а он
использовал их слабость и доброту: в течение всей зимы
бездельничал и в то же время заставил родителей,
кормя их обещаниями относительно прилежания в
будущем, одеть себя в новое*платье с ног до головы, хотя они
с большим трудом могли это сделать.
В эту зиму и в следующую за ней он должен был
подготовиться к первому причастию. Он поразил
пастора своей памятью настолько, что тот милостиво к нему
относился, несмотря на все его проделки. На занятия он
приходил всегда с картами или игральными костями. Он
крал в саду пастора персики и сливы и складывал
косточки от плодов под окнами пасторского дома; когда
жена пастора выходила посмотреть, кто это делает, она
не заставала никого. Он окунал комья снега в холодную
воду, давал им обледенеть до твердости камня и затем
бросал ими в маленькую собачку и в кур пастора,
радуясь от души, когда попадал в животное и наносил
ему повреждение. Товарищи часто говорили ему, что
он доведет до того, что пастор не допустит его к
причастию. Он отвечал, что, если бы у пастора было семь
глаз, он охотно выколол бы ему четырнадцать. В
торжественную неделю перед причастием он, напившись в
трактире, громко крикнул находившимся там вербов-
437

щикам: «Через восемь дней можете и на меня
рассчитывать».
В самый день торжества Гуммель десять раз
примерял, как ему держать шляпу, чтобы лента на ней
красивей развевалась, и придумывал, что ему отвечать на
поздравление пастора, когда он выйдет к крестильному
камню.
Перед входом в церковь он сговорился с теми,
которые были лучше одеты, что они должны пойти первыми
к причастию и что ему, как самому большому,
надлежит пойти впереди всех.
Бог наделяет человека в этом возрасте большим
запасом сил и бодрости, и благочестивые старики
предоставляли возможность молодежи пользоваться
различными удовольствиями, которые укрепляли ее бодрый
дух и предохраняли ее от вредных излишеств.
Молодежь встречалась и днем и ночью; но девушки всегда
держались дружно друг друга так же, как мальчики;
содружество каждого пола приводило к тому, что
каждая девочка и каждый мальчик дольше сохраняли
невинность. Посиделки в какой-нибудь избе не
обращались, как теперь, в сходки порока. Молодежь после ужина
сходилась, но приходили и родители, родственники,
благочестивые почтенные мужья и жены; они также
принимали участие в веселье молодежи. И если какой-нибудь
юноша, который почти уже был сосватан, приходил к
своей избранной, то он всегда заставал у нее мать,
сестру или брата, и так это было до самой свадьбы.
Вообще в старое время эти гуляющие по ночам молодые
люди в своих действиях всегда оставались людьми
чести, и часто они совершали поступки, обнаруживавшие
их доброе сердце и привлекавшие к ним любовь старых
и малых и самых строгих и благочестивых. Так,
например, существовал такой обычай, что если у какой-
либо вдовы были дочери, которым молодые люди хотели
выразить свое уважение, то они ночью при лунном свете
жали хлеб на самом большом участке вдовы. Наутро,
когда мать и дочери с серпами выходили на свой участок,
юноши под забором прислушивались, угадают ли они,
кто произвел для них работу, и ликовали, если те
угадывали.
Но с появлением Гуммеля молодежь по ночам
совершала только постыдные, злые шутки; куда бы они ни
438

появлялись, они наносили какой-либо вред и отравляли
невинные радости тем, которые держались еще старых
нравов.
Когда луна скрывалась и добрые ночные жнецы
заканчивали свою работу, появлялись эти негодяи,
разбрасывали срезанный хлеб вдовы и хозяйничали на ее
поле так, точно дикие свиньи рылись в нем. Утром добрые
жнецы находили плоды своих трудов уничтоженными.
Затем приходили собственники поля — мать и дочери.
Юноши топали ногами, дочери бледнели, вдова
хваталась руками за голову не столько из-за нанесенного
им вреда и позора, сколько из возмущения при виде
грешного уничтожения даров божьих. А молодой Гум-
мель, спрятавшись во рву у замковой рощи, следил за
женщиной и ликовал по поводу ее отчаяния, издеваясь
над ее благочестием.
Такие выходки он повторял четыре раза подряд, и,
когда его в Боннале подстерегли и разоблачили, он
стал повторять то же самое по соседству.
У всех Гуммель был на подозрении, и в последнем
году он чуть не был убит молодежью в Гирцау.
Молодежь, подозревавшая его в ночных похождениях,
пришла в ярость против него/и, если бы несколько
почтенных людей не вырвали его из рук молодежи, он был бы
избит до смерти.
Те же люди, которые спасли его, подали на него
жалобу помещику, но они не могли представить
определенных доказательств, и помещик, чтобы положить конец
таким злым выходкам, запретил совершенно ночную
жатву.
Но этим решением были недовольны как молодые,
так и старые, и, когда священник объявлял это
запрещение в церкви, стоял ропот больший, чем бывал при
объявлении нового налога.
Каждый говорил: «Несправедливо из-за этого
негодяя лишаться старого обычая, доставлявшего нам
радость».
Староста Линденбергер, старый, седой, как лунь,
человек, встретив Гуммеля у входа в церковь,
сказал ему в присутствии многих людей: «Было бы
лучше, если бы помещик распорядился вздернуть тебя на
виселицу, чем застращивать всю нашу молодежь».
В эту пору прекратились также старые почтенные
439

вечерние собрания. Более разнузданные молодчики
стали теперь приходить в комнаты девушек и выкидывать
разные безобразия под окнами домов почтенных
людей, дети которых открыто и под наблюдением
родителей сходились друг с другом. Эти выходки отравляли
радость встреч.
Все это наносило большой ущерб селу. Иначе оно и
не могло быть. Когда среди людей вырастает злоба, то
уменьшается радость и, следовательно, уменьшается
счастье.
Все как будто бы соединилось в это время, чтобы в
основе подорвать тихий, спокойный, счастливый образ
жизни старых людей.
Хлопчатобумажное прядение, являвшееся тогда
полным новшеством и быстро распространившееся, также
способствовало этому подрыву прежней жизни *. Самые
состоятельные люди нашей местности не располагали
до того времени деньгами. Их благосостояние
заключалось в том, что все то, что им было необходимо — еда,
питье и одежда,— в изобилии произрастало на их
землях. То, что они получали, вполне их удовлетворяло, и
они не ощущали потребности в таких вещах, которые
стоили денег. Новые бумагопрядилыцики, наоборот,
скоро собрали полные мешки денег; все это были люди, не
имевшие никогда прежде ни имущества, ни земли и не
понимавшие ничего в деле ведения хозяйства; само
собой разумеется, что этим людям чужды также были
понятия экономии, бережливости. Они тратили все, что
зарабатывали, на еду, на питье, на платья и ввели в
обиход сотни вещей, о которых у нас никто прежде не
имел представления. Сахар и кофе появились у нас
повсюду. Люди, никогда не имевшие клочка земли,
никогда ничего не сберегавшие на завтрашний день,
отличались таким бесстыдством, что одевались в красные
камзолы и носили бархатные ленты на платьях.
Живущие доходами со своей земли не могли позволить себе
таких затрат и не имели времени заняться прядением;
в то же время они не хотели отставать от этого
новомодного населения, занимающегося хлопчатобумажным
прядением и еще недавно благодарившего их за каждую
меру репы или картофеля. Таким образом, погибло
множество старых, самых лучших крестьянских
хозяйств, так как крестьянами овладевало легкомыслие
440

хлопчатобумажников; они стали потреблять кофе и
сахар, брали у савойских купцов * сукна в долг и не
довольствовались больше тем, что произрастало на их
землях, чего хватило бы для их детей и внуков, как
сотни лет хватало их предкам.
Первый в нашем селе, кто стал носить красный
камзол и китель из савойского сукна, был Гуммель. Денег
на это он, конечно, не заработал хлопчатобумажным
прядением, так как он вообще не работал; он выиграл
эти деньги в карты у нескольких негодяев-хлопчатобу-
мажников. Он потратил выигранные деньги на платье,
так как надеялся с помощью красивой одежды поймать
богатую крестьянскую дочку (он охотился за всеми
богатыми невестами).
Но дело не так скоро устроилось.
Выигранные деньги давно были растрачены, прежде
чем он стал женихом. К тому же вскоре выяснилось, что
он мошенничал во время игры, так что никто не хотел
больше садиться с ним за карточную игру; а так как он
с детства не был приучен к бережливому отношению
к одежде, то вскоре он в своем щегольском платье стал
походить с ног до головы нз бродягу-иностранца. Когда
он заказывал себе эту одежду, он велел ее сшить на
иноземный лад, а такие платья, когда они старые и рваные,
имеют еще худший вид, чем обычное платье, принятое
в данной местности.
Это были тяжелые переживания для его
высокомерной натуры. Пока он благоденствовал и роскошествовал
со своими талерами и новой одеждой, он высмеивал
каждого, кто не мог так же щегольски одеваться, как
он. Теперь пришла очередь посмеяться над ним; парни
и девушки смеялись теперь, когда Гуммель
останавливался перед ними со своим высокомерным видом;
девушки отворачивались от него, когда он пытался взять за
руку то одну, то другую.
Он до самой смерти не мог простить покойной жене
церковного казначея Лейтольда, которая в свое время
в ответ на его попытку схватить ее фамильярно за руку
сказала ему в присутствии десяти-двенадцати девушек:
«Что тебе нужно от нас? Иди в солдаты, ты больше не
годен ни на что».
Долгое время после этого случая все девушки,
которых он затрагивал, говорили ему те же слова: «Что тебе
441

нужно от нас? Иди в солдаты, ты больше ни на что не
годен».
Так ему, вероятно, и пришлось бы поступить, если бы
не следующий случай: на рождестве 1751 г. он поймал
живую косулю и принес ее помещику на новый год в
виде подарка для молодых господ в Арнбурге.
Благодаря этому обстоятельству он втерся в замок и вскоре
снова имел полные мешки денег, стал так же спесив,
как прежде.
То, что скажу сейчас, я делаю по настойчивому
распоряжению нашего милостивого господина, который не
хочет, чтобы замалчивались и оставались
безнаказанными совершавшиеся в его доме ошибки, могущие
совратить и сделать несчастными его подчиненных.
Беспорядок, царивший тогда в замке, является
единственной истинной причиной того, что Гуммель при его
легкомысленном, распутном образе жизни все же
остался в деревне и добился состояния и положения;
единственной причиной того, что он при всей своей
беспорядочной жизни, при всех своих пожиравших деньги
проделках и преступлениях, при всех несчастиях,
постигших его, все же до последнего времени имел деньги,
так что мог сохранить в целости свой дом и имущество.
Не успел он еще свить себе гнездо в замке, как
снова был окружен добрыми друзьями; все насмешки над
ним прекратились с того момента, когда он с косулей
в качестве новогоднего подарка явился в замок. Через
неделю все уже знали, что он ежедневно бывает в
замке и добивается там всего, чего ему хочется.
Старый писарь знал теперь, что Гуммель может ему
понадобиться, и завел с ним дружбу; кому только что-
либо было нужно в замке, обращался теперь к Гуммелю
с правым делом днем, с неправым — ночью.
И никто уже не скрывал того, что в замке можно
добиться чего угодно, если только уплатить Гуммелю.
Дороже всех заплатил ему мельник из Гринбаха;
он отдал ему свою дочь за то, что Гуммель доставлял
ему по дешевой цене вино и плоды. Этот человек из-за
вопиющей скупости сделал свою дочь несчастной на всю
жизнь.
Несчастной она была с минуты своего замужества и
до самой смерти, которая последовала третьего дня.
От нее остался теперь только прах. Слезы в ваших
442

глазах говорят о прощении, и мое сердце взволновано
ее смертью. Да будет ей земля легка, и да проснется
она однажды к вечной жизни. Но отец принес ее в
жертву своей скаредности и отдал злодею, который никогда
не любил ее и сделал несчастной. Наступит день, когда
отец должен будет ответить за страдания ее жизни и
когда вино и плоды, полученные отцом за дочь, будут
расценены им иначе, чем в те безумные дни, когда он
отдал свою дочь на погибель человеку, нужному ему для
того, чтобы обманывать свое начальство.
Я присутствовал при смерти мельника и видел, что
он уносил с собой в могилу отчаяние из-за своего
поступка. Картина его смерти еще сейчас стоит перед
моими глазами, и в сердце моем эта смерть запечатлела
неизгладимый урок: человек должен оставаться честным
и набожным, если не для самого себя, то ради своих
детей.
После женитьбы Гуммелю захотелось обзавестись
также земельными владениями, но он не был
приспособлен для крестьянского хозяйства. Как мог он быть
крестьянином со своей леностью, порочностью и
беспорядочностью? Только из тщеславия он хотел обладать
землей. Он никогда не обрабатывал своей земли
надлежащим образом и никогда не получал от нее того, что
получали его соседи. Зато он выгодно вел торговлю
коровами и разорил на этом деле не одно хозяйство.
Бедняки скоро оказались у него в долгу, а кто ему был
должен, того он заставлял вступать с ним в торговлю, и
кому он оказывал какую-либо услугу в замке, тот
должен был покупать у него корову или совершать с
ним обмен. Он иногда продавал в год беднякам трех-
четырех коров, причем одна была хуже другой.
Из тщеславия он вскоре после своей свадьбы
заставил своего отца отдать ему свой дом и землю вместе
с лежащими на них долгами. Он обещал отцу до конца
жизни приличное содержание и внимательный уход. Но
как только он овладел имуществом отца, оставил старика
в такой нужде, что все соседи испытывали жалость к
нему.
Покойный Кинаст оказывал поддержку старику: он
приносил ему молока и хлеба, приглашал к себе есть.
Старик приходил почти ежедневно и со слезами на
глазах жаловался на жестокое обращение сына, но, узнавая
443

об этих жалобах, Гуммель набрасывался на отца и
кричал, что он вгонит его в гроб, если только старик
осмелится хоть когда-нибудь есть хлеб в чужом доме. Он не
стеснялся также открыто говорить, что лучше всего
было бы старому негодяю отправиться на тот свет, так
как все равно он ни на что не дужен больше. Все это
в такой мере напугало и сбило с толку несчастного
старика, что он вообразил, что сын хочет его отравить, и не
решался съесть у него ложку супа, не проверив со
страхом несколько раз, ест ли этот суп и сын.
Люди посоветовали старику пойти в замок и
рассказать помещику, как сын обращается с ним. Он
сделал это и со слезами молил помещика воздействовать
на сына, чтобы он более по-христиански относился к
нему, пока он еще жив. Помещик велел старику явиться
на следующий день в замок вместе с сыном, чтобы
выслушать обе стороны. Гуммель узнал еще до
возвращения отца, что тот ходил в замок; он встретил старика
очень приветливо, сказал, что охотно пойдет с ним и что
он не желает ничего другого, как справедливого
решения вопроса. Но он и дома и по дороге уговаривал отца
выпить вишневой настойки, при этом дружелюбно
говорил ему: «Это придает бодрости, когда нужно говорить
с начальством». Дело было в январе, на дворе было
холодно, и старик легко поддался уговорам, тем более
что сын платил за него. Но когда он с холода вошел в
теплую комнату помещика и хотел ему изложить свою
жалобу, то зашатался и стал запинаться, изо рта его
пахло водкой. Староста держал себя очень смиренно и
делал вид, что он еле удерживается от слез; он заявил,
что нет ничего печальней такого факта, когда дети
должны являться со своими родителями к начальству, и что
никогда ничто другое не причиняло ему такой боли,
как это; но так как факт совершился, он вынужден во
имя господа раскрыть, в чем корень зла.
Если бы он предоставлял возможность своему отцу
целые дни бродяжничать и сидеть в трактире и затем
платил бы за него, отец, вероятно, не имел бы жалоб,
но он не может этого делать. Достаточно, что отец
просадил до последнего геллера хорошую одежду, которую
он имел, и т. д. Староста умел красно говорить и
втирать всем очки; помещик поверил всему, что он
говорил, тем более что изо рта старика пахло спиртом. По-
444

мещик рассердился и сказал: «Ты старый спившийся
негодяй! Я вижу своими глазами, что твой сын мучается
с тобой и прав во всем, что он говорит. Уходи
немедленно с моих глаз и веди себя так, чтобы ему не
приходилось больше жаловаться на тебя».
На обратном пути Гуммель раз двадцать говорил
отцу: «Ты, старый спившийся негодяй, как дела? Когда
ты хочешь снова пойти в замок?». И всякий раз, когда
отец жаловался на что-либо, он обращался к нему с
этим же самым вопросом.
Дружба его со старым писарем становилась между
тем все тесней. Писарь знакомил его постепенно со
способами высасывать все соки из общества, не подвергая
себя никакой опасности. Многие годы они в полном
согласии и единении изощрялись в этом искусстве и работали
на руку друг другу еще задолго до кончины старого
приказного служителя, смерти которого они ждали с
нетерпением. Наконец старый приказный служитель умер, и
писарь предложил помещику назначить Гуммеля на
должность умершего. Помещик согласился.
Теперь его служебные обязанности приводили его в
хижину бедняка. Арестованные попадали в его руки.
Опись имущества и вымогательства стали теперь
источником его существования. Разлучить отца семьи с
голодающей женой, мать—с плачущими детьми, доводить до
крайности нищету в сотнях хижин — все это стало
теперь его профессией.
Друзья, власть князей священна *, и служба им
является священной службой, и поэтому именно власти не
должны брать на службу нечестных людей и не должны
забывать о том, что служба самого низшего приказного
служителя в деревне является их службой.
О люди, будем просить бога, чтобы он побудил
правителей к сокращению этих должностей и
предоставлению их повсюду тихим, смиренным и добрым людям.
Страшно подумать о том, какому опустошению
подвергаются страны и люди, если правители не
препятствуют тому, чтобы такие должности занимались
нечестивыми людьми, всегда первыми предлагающими свои
услуги.
Ни Лейтольд со своими двенадцатью детьми, ни
крестьянин из Рютигофа, ни Газельбергер не дошли бы до
продажи своего имущества с молотка, если бы Гуммель
445

во время своей службы вместе с писарем не принимали
всяческих мер к тому, чтобы увеличить их долги и
получить в свои руки выручку от продажи этих трех
дворов.
Прошло уже свыше двадцати лет со времени этого
аукциона, но бедствия, причиненные им, продолжаются
до настоящего времени и будут еще долго
чувствоваться, когда нас не будет в живых. Среди моих тридцати
пяти бедняков, пользующихся общественной
поддержкой, имеется четырнадцать потомков этих крестьян,
имущество которых было продано с молотка; помимо
этих, имеется еще четыре их потомка, которые' сидят в
тюрьме за кражу, и пять женщин и семь .мужчин,
которые побираются.
Во время своей службы в качестве приказного
служителя Гуммель стольких людей довел до тюрьмы, что
всякая основанная на честности жизнь у нас
прекратилась.
Было прежде много поколений, которые считали
честью для себя, что в течение сотни лет никто из их рода
не попадал в тюрьму. Он довел дело до того, что
никто уже не мог этим похвастать. Он точно ядом
отравил весь наш народ и целые поколения и истребил все
остатки стыда и чести среди нашего населения. Богатые
пьянствовали, играли в карты, а бедняки сгнивали в
тюрьмах.
На седьмом году своей службы в должности
приказного служителя он приобрел мельницу и трактир,
уплатив за них наличными 4500 флоринов.
Трудно передать словами бедствия, которые может
такой человек причинить деревне, когда он становится
хозяином трактира и мельником. Подумайте только: при
уважении, которым он пользовался в замке, при деньгах,
которыми он теперь располагал, при его власти в
качестве приказного служителя, при его скупости, жадности
и хитрости, при его осведомленности обо всем, что
происходило в каждом доме,— при всем этом могло ли
случиться иначе, что вся деревня оказалась как бы
проданной ему?
Как рыба в воде идет в сети, если нет другого выхода,
как птица запутывается в тенетах, если они расставлены
на ее пути, как зверь в лесу попадает в яму, куда его
заманивают приманкой,— так все наше население попало
446

в руки Гуммеля, когда он стал хозяином трактира и
мельником.
Особенно ловко он умел использовать к своей
выгоде всякое недовольство людей теми условиями, в
которых они живут; он обладал настоящим искусством
выведывать из самых затаенных уголков души каждого все,
чем тот считал себя обиженным. Как только это
случалось, он держал человека в своих когтях, ударяя по его
слабой струне, известной ему теперь. Были ли это дети,
родители, слуги, он с каждым умел поговорить так,
чтобы втереться в доверие.
Строптивого ребенка он восстанавливал против
матери, дурно отзываясь о ней. Спесивому он говорил, что
его отцу должно быть стыдно отказывать ему в вещах,
которые имеют другие, менее имущие.
Прилежного он называл дураком за то, что он так
много трудился, не получая за это благодарности.
Корыстному он говорил, что на чужбине он мог бы
заработать в десять раз больше, чем у себя. Ленивому он
замечал, что незачем ему целый день работать, как
ломовая лошадь.
Пасынку он говорил о вопиющей несправедливости
к нему в семье.
Наемному рабочему, служившему у хорошего
хозяина, он указывал, что не всегда хорошо служить у осла.
Рабочему, имевшему строгого хозяина, он говорил:
«Если бы ты нанялся к самому черту, тебе было бы не
хуже, чем у этого хозяина».
Так же он поступал в отношении прислуги,
хвалившей или ругавшей свою хозяйку, а также в отношении
жены, хвалившей своего мужа или жаловавшейся на
него.
И каждый раз, когда он добивался доверия
кого-либо, разговор кончался одной и той же песней: «Ты
дурак, что не находишь сам выхода из положения; на
твоем месте я посмеялся бы и поступил бы таким-то
образом», — другими словами это означало: «Кради то,
чего тебе не дают, и приноси мне».
И это поучение так хорошо воспринималось, что весь
наш народ превращался в плутовской народ и все
наше хозяйство приходило в упадок.
Школьники забирали у своих родителей, что могли,
и приносили ему. Супруги обкрадывали друг друга и
447

несли ему краденое. Слуги забирали у своих хозяев, что
могли, и доставляли ему.
И так же, как он играл на слабых струнах каждого,
так же он использовал для своей выгоды нужду
бедняков. Он соблазнял их деньгами, едой и напитками,
которые он давал им в долг, потом внезапно требовал
от них уплаты и доводил их до того, что они крали и
несли ему краденое.
При таких обстоятельствах неизбежно должно было
произойти следующее: любовь, вера и согласие, дающие
людям покой и счастье, исчезли из всех жилищ; между
родителями и детьми, между братьями и сестрами,
между супругами — всюду были брошены семена раздора.
А семя раздора является и семенем порока и несчастья.
Порок зрел теперь повсюду, как зреют семена на
унавоженной почве. И сотая доля проступков не
выходила наружу, и все же неисчислимо было количество
людей, фигурировавших в эту пору в штрафных
списках и в уголовных актах замка. Проступки этих людей
были плодами тех семян, которые сеял своей рукой
этот несчастный человек. Многие открыто выступали
против него с обвинениями.
Несчастный Ули, стоя под виселицей, сказал: «Я и
десятой доли не украл того, что Гуммель вынудил у
меня». И это была правда: Гуммель отобрал у него за
бесценок больше трети самой лучшей его земли, и, пока
Гуммель не высосал все соки из этого бедного
простака и не довел его до сумы нищего, он никогда не был
замечен ни в каком нечестном деле.
И Лизмергрита стала несчастной в его доме; когда
ее арестовали у него в доме за убийство своего
ребенка, она сказала старосте в присутствии многих людей:
«Если бы ты меня однажды не запер в своей комнате,
я не была бы теперь здесь». Дело в том, что он
собственной рукой запер ее в той самой комнате, где
позволял себе с ней шалости, за которые она теперь
платила жизнью. «Кто тебя запирал?» — спросил Гуммель в
ответ на этот упрек.— «Ты виноват в моем несчастье».—
«Это могла бы сказать каждая, которая танцует и пьет
у меня в трактире и затем проделывает то, что ты»,—
ответил Гуммель, запер дверь и вышел.
Многие батраки, оставляя службу у него, должны
были покинуть страну из-за воровства. Иначе и быть
448

не могло, у него в доме они как бы воспитывались для
воровства.
Все время, пока у него была мельница, его возчики
получали постоянно от клиентуры — от жен, детей, слуг,
втайне от их хозяев — незаконные дары; у них имелись
за всеми заборами и во всех углах места, куда
складывались краденые мешки.
Кристоф, прослуживший у него много лет и затем
дошедший до необходимости покинуть родину, еще
двадцать лет тому назад чуть не был убит за такого рода
проделки. Крестьянин Рюти за год до продажи своего
имущества с молотка заметил как-то, что с его запасами
дело обстоит не совсем благополучно. Так как он
давно подозревал жену, имевшую слабость к выпивке, он
стал следить за ней. Однажды утром, почти до
рассвета, Рюти увидел, что жена вынесла из дому мешок, под
тяжестью которого она сгибалась. Он крадучись пошел
за ней и увидел, как она спрятала мешок близ
тропинки, ведущей к мельнице. Он выждал, пока жена ушла
домой, и остался, чтобы подсмотреть, кто явится за
мешком. Не прошло и получаса, как пришел возчик
мельника и стал вынимать спрятанное. Он вынул два
мешка и начал вытаскивать третий, принадлежавший Рюти;
тогда крестьянин ударил возчика палкой так сильно, что
тот потерял сознание и с четверть часа лежал на
тропинке, пока об этом не узнали на мельнице и не отвезли
его домой. С тех пор Кристоф никогда не выходил на
улицу без своей большой собаки.
На третьем году своей службы в качестве
приказного служителя Гуммель потерял свое единственное дитя,
мальчика десяти лет, болезненного и слабого, но
доброго и набожного. Ребенок много сидел над библией,
много молился; для работы у него не было сил, но он
видел несправедливость в доме отца и, несмотря на свои
молодые годы, пролил уже не одну слезу по поводу
всего творившегося. Не раз он откровенно говорил, что у
него душа болит от того, что он видит. Отец ненавидел
его, он не называл его иначе, как «дохлятина» или
«старая плакальщица», и под хмельком часто смеялся над
ним, когда тот громко и ревностно молился.
Прислуга, спавшая в комнате мальчика, говорила, что он
часто ночи не спал напролет из-за проделок отца. За
несколько дней до смерти ребенок признался пастору, что
29 и. Г. Песталоцци, т. 1 449

дела отца камнем лежат у него на душе, и просил
пастора поговорить об этом с отцом после своей смерти.
Пастор исполнил его желание, но отец ответил:
«По-видимому, мальчик до самой смерти остался дураком,
каким он был всю жизнь». Все же в поминальную
неделю после смерти сына он роздал нескольким нищим в
виде милостыни немного брюквы и картофеля.
На девятом году его службы в качестве приказного
служителя умер староста.
Как помещик ни был расположен к нему, все же
сразу ему не пришло в голову назначить его старостой.
Он знал о некоторых его недостатках, о пьянстве, о
привычке клясться и не считал его самым достойным для
этой должности. Но приказный служитель имел так
много сторонников в замке, начиная от писаря и до
садовника, пользовавшегося влиянием у господина, что
в конце концов помещику стало казаться, что все голоса
в деревне за приказного служителя. Но все это были
лжесвидетели. Стоило вызвать крестьян на
откровенность, как во всем селе приказный служитель не собрал
бы и пяти голосов. Так или иначе, но помещика убедили
в том, что Гуммель приятен народу, и он был назначен
старостой. Теперь он стал в качестве начальства
продолжать то, что делал прежде в качестве мошенника,— я
вынужден употребить это слово: как оно ни жестоко, оно
справедливо.
Первой его целью, как только он сделался
старостой, было уничтожить Бамбергера. Он понимал, что
пока Бамбергер на месте, он сам не может быть спокоен
за свое место и уверен в своих действиях. И очень
скоро добился своей цели. Со всеми прочими сельскими
властями он уживался отлично, так как умел к
каждому подойти так, что тот делал ему угодное.
Гуммель вмешивался во все дела помещика, вплоть до
домашних, и сумел все так направить, что все шло
полным ходом, без усилий помещика. Постепенно он
сделался таким нужным человеком в замке, что без него
не могли обойтись. Сумел даже раза два дать
почувствовать помещику, насколько он нужен, когда
однажды во время сенокоса и другой раз во время сдачи
десятинного сбора он в течение восьми дней не являлся
в замок.
450

Затем он принял меры к тому, чтобы объединить все
должности—до самой низшей — в одних руках. Он
прежде всего взял на себя выполнение всего, что только
было возможно, и заботился о том, чтобы все
должностные лица были ему преданны, или, по крайней мере,
чтобы должности были заняты простоватыми людьми.
Вплоть до должностей церковного сторожа и школьного
учителя он всюду всовывал своих ставленников и затем
с полным спокойствием проделывал в качестве старосты
все то, что он делал прежде в качестве приказного
служителя под постоянной угрозой тюрьмы или еще
больших наказаний. В этом именно и заключается различие
между мошенником старостой и плутом, не занимающим
такой должности: присяга, которую он дает и которую
дают его ставленники, служит щитом, прикрывающим
все преступления. Где он прикрывается этим щитом,
там его ложь становится правдой, а правда его
противников — ложью,
Значение этого щита неоценимо для всех грубых и
несправедливых людей, занимающих почетное
положение на селе. И эти почетные кровопийцы пользуются со
всем бесстыдством повсюду этим щитом.
Спросите кого угодно, и каждый скажет вам то же
самое: в то время как простые люди сотни раз потерпят
несправедливость, прежде чем решатся присягнуть в
спорных вопросах, начальствующие лица, наоборот,
расточают свои присяги с такой легкостью и так
необдуманно по поводу всего, даже сказанного под
хмельком, что страшно становится.
Это и является, однако, главной причиной нищеты и
страданий этих людей и семейных несчастий, которые
многие из них терпят, на которые большинство из них
обрекает своих детей.
Жена и дети ежедневно видят ложь отца,
принимаемую за правду, и слышат клятвы, прикрывающие его
мошеннические проделки. Постепенно они также
становятся грубыми и несправедливыми, разучиваются
совершенно говорить со своими ближними как с равными.
В результате сыновья таких людей, если не становятся
старостами или не занимают другой должности, где
они могут прикрывать свои ошибки и свои распутства
красивым плащом и ложными клятвами, делаются
просто негодяями. Их дочери, если они выходят замуж за
29*
451

обыкновенного крестьянина и попадают в хозяйство, где
нужно работать, разоряют и повергают в несчастье
самого состоятельного человека.
Но я слишком отвлекаюсь посторонними
разговорами и еще мало сказал о том, о чем мне необходимо
сказать.
Как только Гуммель утвердился в своей службе, он
стал затрагивать каждого, кто в поле или в лесу
располагал участком, на который он сам претендовал.
Если тот добровольно не отдавал того, что староста
хотел, то рисковал быть втянутым в процесс или попасть
в какую-нибудь приготовленную для него ловушку.
Он держал в руках общину, как одного человека.
Однако там, где хозяином является такой староста, там
община вообще больше не существует, так как она
часто должна сама подтверждать и помогать такому
человеку устанавливать документами и печатью его
право на то, что украдено у нее. Так было с межевым
камнем участка старосты, который до сих пор еще
называется припаханным полем; он больше чем на треть в
длину был отрезан у общины; старики хорошо знали,
что ограда и межевой камень стояли на пятьдесят шагов
дальше, чем установленный старостой новый межевой
камень. Но ограда постепенно была снята, а межевой
камень также исчез неизвестно куда, и община без
возражений ставила ему новые межевые камни там, где
ему хотелось. Когда он строил, происходило то же
самое. Он брал из леса, что он хотел, и когда деревья
были уже распилены на доски и лежали у него на дворе,
тогда он обращался к общине за разрешением на лес
и вписывал для большего спокойствия постановление в
общинную книгу.
Покойный Монгефлер не мог переварить этих
поступков и однажды громко заявил: «В прежнее время
воры были довольны, когда их отпускали с краденым,
а теперь они еще заставляют свидетельствовать о том,
что краденое им подарено».
Все присутствовавшие при этом замечании сделали
вид, что они не слышали его; собственный сын отвел
его в сторону и сказал: «Молчи, ради бога, а то у нас
часу не будет больше спокойного от страху, что он нас
погубит». Староста тоже сделал вид, что не слышал ска-
452

занного, заставил общинных старшин подписать
записанное в книгу и пометить задним числом на два месяца
раньше.
Общественное правосудие он держал в своих руках
и использовал его большею частью для защиты тех,
которые были неправы. Таким способом он собирал
вокруг себя единомышленников, вынужденных его
бояться и вместе с ним угнетавших тех, кто был против него.
Нигде не происходило столько воровства, как у нас;
но с тех пор как он стал старостой, никто почти не
наказывался за воровство, и он хвастался тем, что если бы
он на пять лет раньше сделался старостой, то многие
не пострадали бы так, как это случилось. Он всегда
затруднял пострадавшему возможность свидетельствовать
против злоумышленника, слабому — против насильника,
обворованному — против вора. Он дурачил жалобщика
до тех пор, пока обвиняемый не успевал ускользнуть
или покрыть свое преступление. Жалобщикам
приходилось целые дни тщетно ждать его, никогда они его не
заставали, но для плутов и мошенников двери его
дома были открыты ночь напролет, и он всегда шел им
навстречу помощью и советом. То, что ты видел
своими глазами, ты вынужден был отрицать; если ты
заставал вора в своем доме на месте преступления, ты
должен был еще и извиниться перед ним за то, что
жаловался на него.
Мало-помалу люди, видя тщетность своих жалоб,
стали прибегать к личным расправам для защиты своих
интересов. Несколько человек были избиты до смерти
только потому, что пострадавшие от них боялись
возбуждать против них дело в установленном порядке. Так
произошел и случай с Круммгольцером, который
задохнулся под тяжестью украденного винограда; Лейтольд
и старик Гюги застали его у себя в винограднике; они
столкнули его вместе с кадкой по лестнице вниз; они
слышали его крики о помощи, но оставили его там
лежать, так как они не хотели затевать с ним дела,
опасаясь, что староста поможет ему отречься от того, что
он крал виноград.
Стало почти невозможным разоблачить самое
неправое дело, от которого страдал тот или иной; он
направлял правосудие, куда он хотел; что он хотел
утверждать, то утверждалось, что он считал нужным отри-
453

цать, то отрицалось. Что говорилось скрытно, то
обнаруживалось, если он этого хотел, а что говорилось
открыто перед всей общиной, то отрицалось, если так
было ему выгодно.
О чем бы он ни спорил, он всегда находил
свидетелей, которые за него показывали, хотя для этого
нужно было поступаться совестью и давать ложную
присягу...
...Но я устал рассказывать о его подвигах как
старосты. Еще несколько минут я должен остановиться на его
делах как содержателя трактира и мельницы.
Он никогда ни с кем не сводил окончательных
счетов, за всеми клиентами, которых он заносил в книгу,
что-то числилось. Он всегда старался, чтобы люди, с
которыми у него были счета, не помнили точно, как они
составились. Да и хозяйство его велось так беспорядочно,
что если бы он даже хотел надлежащим образом
рассчитываться с людьми, он не мог бы этого сделать. Часто
он записывал в книгу, а жена отмечала то же самое на
стенке; в субботу, когда происходила уборка и стену
нужно было вытереть, запись вторично заносилась
в книгу.
Если ему приходило на ум, что он забыл записать
то или другое, а это случалось очень часто, в особенности
ночью во время бессонницы, то он, недолго думая,
переделывал в своей книге 0 на 6, 7 или 9, либо прибавлял
О в конце, или ставил десятки впереди, словом, делал
так, как ему казалось должно пройти незамеченным. Он
умышленно оставлял пустые места в книге и в разных
документах, чтобы потом иметь возможность
приписывать и подделывать все, что угодно. Он старался не
возвращать оплаченных расписок, отрицая их получение
или ссылаясь на то, что они утеряны, порваны, сгорели;
но когда у него возникал спор с кем-либо, он
предъявлял эти расписки и использовал их как
неоплаченные...
Но кому жестче всего приходилось у него, это
человеку, любившему порядок, человеку осмотрительному и
рассудительному, человеку, готовому семь раз
отмерить, прежде чем отрезать, человеку слова и долга,
требовавшему верности слову и от других. С такими
людьми он был на ножах и не успокаивался, пока не
уничтожал их. В этом отношении он был так известен, что в
454

деревне все открыто удивлялись тому, что ему не
удается покорить Мейера-хлопчатобумажника.
С этим последним дело было начато слишком
поздно. Заработок от хлопчатобумажного производства,
занесенного в деревню Мейером, встречал самое большое
одобрение старосты до тех пор, пока весь этот
заработок пропивался и проедался людьми в трактире; но
когда староста заметил, что Мейер стремится
разбогатеть и что еще кое-кто придерживает свой заработок, он
начал враждебно относиться к Мейеру и ругать
хлопчатобумажное производство, утверждая, что это чума
для страны, что это производство истощает и калечит
людей.
Конечно, там, где трактир в деревне обращает отцов
и матерей в негодных плутов, там дети чахнут и
становятся калеками при бумагопрядении.
Наша деревня, к сожалению, живой пример этого
несчастья, но дело могло обстоять совершенно иначе.
Дети Гертруды, которые у нас прядут самую тонкую
пряжу, в то же время считаются в нашей деревне
самыми здоровыми и цветущими детьми.
Весьма возможно, что, если бы староста сделался
господином положения, как было его намерение, эти
дети также со временем зачахли бы от прядения.
Мейер понял, что трактир является несчастьем для
нового заработка, и стал повсюду говорить об этом и
возмущаться, что люди не сидят дома и не думают о том,
чтобы отложить что-нибудь для себя на старость лет и
для детей и внуков. Такие разговоры сильно задевали
старосту. Он был обозлен на Мейера и стал подстрекать
его рабочих отрицать свой долг ему. Мейер внезапно
очутился перед судом с тремя рабочими, утверждавшими
одно и то же. В своих показаниях на суде Мейер был
очень краток, но держался стойко, ссылаясь на записи
в книгах; помещику показалось подозрительным, что
трое человек утверждают одно и то же. Дело отложили, и
староста стал повсюду вести такие разговоры: «Бумага
терпит все, лишь бы были чернила и перья, лучше бы
Мейеру не говорить столько о своих книгах и не
заходить слишком далеко с этим делом. Если трое человек
говорят одно и то же, то дело почти доказано, и если
он будет признан неправым, то книги его можно будет
бросить под стол»,
455

Пересуды, вызываемые такими речами, в такой
степени возмущали Мейера, что он в присутствии свыше
десяти членов общины поручил передать старосте
следующее: «Он полагает, что книга у него ведется
правильно и честно и если сто плутов станут это
оспаривать, то он против всех ста сможет доказать
правильность своей книги либо никогда больше не сделает в ней
ни одной записи,— к этому он еще прибавил: —Да, если
бы я вел такую книгу, как староста, тогда, конечно,
дело бы обстояло иначе, тогда я не только
заслуживал бы, чтобы эту книгу уничтожили, но чтобы меня
самого приговорили к виселице».
Этот ответ, конечно, в точности был передан
старосте. Ничем другим его нельзя было задеть более
чувствительно. Он так испугался, что едва мог говорить; все же
он превозмог волнение, сделал вид, что не совсем
понял ответ, и велел передать Мейеру, что он не хочет
толковать его слов так скверно, как они ему переданы.
Мейер, однако, крепко стоял на своем и велел
сказать старосте, что он во время своей речи был вполне
трезв и вполне обдуманно говорил все то, что передали
старосте; если же Гуммель считает, что он был
несправедлив по отношению к нему, он готов ответить за свои
слова перед судом.
Староста не мог допустить дела до суда, ему
пришлось проглотить обиду, а трое рабочих Мейера
отказались от своей жалобы и признались Мейеру, что
староста сначала их подстрекал на это дело, а теперь
посоветовал им не давать дальнейшего хода делу.
Помещик удивился тому, что в следующий приемный
день ни один из рабочих не явился, и спросил старосту,
что бы это могло значить.
— По-видимому,—ответил староста,—они плуты и не
очень уверены в своем деле.
— Ты же их сильно поддерживал,— сказал помещик.
— Да, я думал, что они правы, так как все трое
утверждали одно и то же,— ответил староста.
...Я не буду вам рассказывать историю его последних
дней: вы ее знаете. Только на одно я еще хочу
указать: мысль о том, чтобы переставить межевой камень
у помещика, пришла ему в голову во время ужина; за
несколько минут до того, как он сделал это, ему в
голову не приходило, что он способен на этот поступок. Он
456

и теперь утверждает, что если бы четвертью часа
раньше ему сказали, что он всадит нож в тело любимого
человека или убьет помещика во время аудиенции, он
считал бы это более возможным, чем преодолеть страх и
ночью, в двенадцать часов, отправиться в лес
переставлять межевой камень. Все же он сделал это и несет
теперь наказание за деяние, на которое еще совсем
недавно не считал себя способным.
Милые люди, он теперь предан наказанию, чтобы на
примере его грешных дел исправить в наших детях то
зло, которое причинил их отцам. Дай бог, чтобы его
наказание уничтожило зародыши, семена преступлений,
сделавших его таким жалким и нас такими
несчастными. Он теперь несчастный человек. Время его деяний
всей тяжестью лежит на нем. И что больше всего
отягощает наказание — это картина его прежней жизни,
преследующая его повсюду.
Вы видели его в то печальное утро, когда он упал
перед вами, принимая свое наказание. Он стоял с
непокрытой головой, с босыми ногами, но он не
чувствовал этого. Его рука была привязана к столбу виселицы,
но он не бледнел от этого. Меч палача блеснул над его
головой, и он не задрожал; народ, с которым он жил,
стоял вокруг него и видел его позор, и это не заставило
его пошатнуться. Но картина его жизни, витавшие над
ним тени проступков — вот что заставило его задрожать,
побледнеть и опуститься на землю. Когда он стоял под
виселицей, перед его глазами предстал висящий на
дереве бедный Ули, которого клевали вороны; страшный
скелет с оскаленными зубами был обращен к нему и
рассказывал ему шаг за шагом историю притеснений,
доведших Ули до этого места. Он увидел также Лизмер-
гриту во время казни, покрытую смертельным потом;
отдавая богу душу, она мертвеющими губами
произносила его имя и страшно кляла его.
Но можно ли описать картину его жизни,
представшую теперь перед ним? Можно ли выразить словами и
изобразить на полотне ужас этого часа? Я не буду
описывать и рисовать этой картины. Я расскажу только,
как мог бы рассказать ребенок, что ему привиделось
в этот час.
Он видел перед своими глазами слезы обиженных,
испуг устрашенных им. Он слышал своими ушами про-
457

клятия возмущенных и стоны отчаявшихся. Он видел
своего умершего отца и слышал его ужасные слова:
«Сын, сын, наступили дни, когда и тебе говорят: «Ты —
старый спившийся негодяй». Он видел также свое
умирающее дитя, протягивающее ему руки со словами:
«Отец, отец, не причиняй никому больше страданий». Он
увидел дуб отчаяния, впервые нарушивший покой его4
дьявольской жизни. Он услышал снова страшный крик
Рикенбергера *, зовущего его в долину Иосафата для
иных расчетов...
...Эта картина его жизни, которую невозможно ни
описать, ни изобразить красками, во всем ужасе стояла
перед ним, когда он упал на ваших глазах на страшном
месте казни. И эта картина преследует его теперь
повсюду, и несчастье его становится все больше по мере
того, как он с каждым часом все больше убеждается
в том, насколько верна преследующая его картина и
насколько велико количество людей, повергнутых им в
нищету. Он не думал о несчастье ближних ни в
опьянении своих счастливых дней, ни в запустении тяжелых
времен. Только теперь, когда он был окончательно
сломлен нуждой, когда он пришел к заключению, что ни
хитрость, ни злоба не могут больше спасти его из
пропасти, в которую он свалился, только теперь несчастье
ближних коснулось его сердца. С этого времени также
он стал думать, что все окружающие чувствуют только
отвращение к нему и он не может рассчитывать на
сострадание кого-либо на земле. Но и в этом отношении
ему приходится убедиться в противоположном. Бедный
Руди делит с ним теперь свой хлеб, не помнит о
пережитом горе и страданиях детей и как истый христианин
показывает на деле, а не на словах, что прощать
врагам и совершать добрые дела — большее счастье, чем
держать лишнюю корову в хлеву.
О люди, благородство Руди доказало старосте в
самый мрачный час его жизни доброту человеческого
сердца, в которой он сомневался. Эта доброта,
проявившаяся в тот момент, когда он стоял на грани полного
отчаяния или еще большего одичания, спасла его и дала
ему возможность освободиться от своего внутреннего
одичания, обрести веру в бога и в людей; эта доброта
привела также к тому, что я могу, не питая ни малей-
458

шей тени злобы в своем сердце против него,
представить его вам сегодня, полного скорби.
Да, когда я соединяю воедино все, что он совершил,
и когда потом обдумываю, как он дошел до этих,
поступков, как сделался таким, каким он был, и,
наконец, когда я думаю о том, как он теперь отошел от
плохого,— я могу сказать лишь одно: он человек, как и мы.
И хотя он стоит тут как пример греха, чтобы
искоренить в наших душах зародыши злобы, руководившей
его деяниями, я не могу ничего иного сказать о нем, как
то, что он человек, как и мы; и я должен повторить
слова, уже сказанные вам две недели тому назад: пусть
никто из нас не думает, что этого несчастья не могло бы
случиться и с ним самим. Поднимите глаза и
посмотрите, почему он стоит перед вами. Есть ли какие-либо
другие причины, кроме его высокомерия, скупости,
жестокосердия, неблагодарности? А теперь скажите, я
снова вас спрашиваю: есть ли среди вас кто-либо, кто не
высокомерен, не скуп, не жестокосерден, не
неблагодарен? Если есть такой, пусть он встанет и будет нашим
учителем, ибо я, о боже, я грешник, и моя душа не
чиста от всего того зла, из-за которого этот бедный
человек страдает перед вами. И чем больше я думаю о его
жизни, тем менее я могу в отношении себя говорить
что-либо, кроме одного: я буду благодарить бога за то,
что он не подверг меня тем искушениям, которым
подвергался этот человек.
Я буду благодарить бога за то, что он дал мне
родителей, которые воспитали меня в строгости и научили
меня любить труд и порядок. Я буду благодарить бога
за то, что я не сделался ни старостой, ни приказным
служителем и что мой хлеб не зависит от профессии,
которая позволяет ежедневно угнетать своего
ближнего. Я буду благодарить бога за то, что смолоду жил
среди добрых, благочестивых людей и не имел перед
глазами с младенческих лет столько примеров глупости,
беспорядочности, необдуманности, подлости.
О люди, что мне еще сказать? Сердце мое полно
сострадания к нему, я и не могу более ничего сказать,
кроме одного: пусть никто из нас не поступает в
отношении его так, как поступают обычно в отношении
человека, попавшего в руки властей. О люди!
Человеческий род несправедлив к таким несчастным; люди прини-
459

мают участие в их гнусных деяниях, ведут вместе с
ними опасную игру, люди подстрекают их к
преступлениям, способствуют порче их нравов и взращивают в них
семена порока. Но когда эти несчастные доходят до
преступления и попадают в руки властей, люди покидают
их и действуют против них, точно они никогда их не
знали, никогда не вели с ними опасной игры, не
совершали неблаговидных поступков, погубивших этих
несчастных. О люди! Тогда эти несчастные ожесточаются
против рода человеческого, они затаивают в себе
презрение, ненависть к человечеству, жажду мести
и становятся еще в десять раз отвратительней, чем
прежде.
Добрые люди! Я редко и неохотно говорю с вами о
всем человеческом роде, редко касаюсь других людей,
кроме моей паствы, но теперь я должен поступить
иначе. Я вижу перед своими глазами сотни тысяч
преступников, наказанных властями, я вижу род человеческий,
всегда несправедливо и жестоко поступающий в
отношении несчастных.
Мне хотелось бы возвысить свой голос и крикнуть
всему человеческому роду: сжалься над этими
несчастными! Я хотел бы-возвысить голос и крикнуть всему
народу, населяющему убогие хижины: ты, народ из
убогих хижин, ты можешь сделать в отношении этих
несчастных то, что никакие власти не в силах сделать!
Ты можешь сделать их снова людьми; ты можешь
примирить их с самими собой и со своими ближними; ты
можешь предотвратить их дальнейшие преступления и
несчастия и направить их своей рукой к месту отдыха
и успокоения.
Я хотел бы крикнуть всем людям на земле, в душе
которых бьется человеческое сердце: не существует
более благородной божьей и человеческой службы, чем
добрые поступки в отношении людей, запутавшихся в
своих ошибках, уничтоженных позором, ожесточенных
наказанием! Подобно тяжелобольным, эти люди, для
исправления их сильно испорченной и опустошенной
натуры, больше чем все другие нуждаются в бережном
отношении, в человечности и любви.
Но я пробуждаюсь от своего сновидения. Народ
вселенной не стоит передо мной, и поколения вселенной не
слышат меня. А вы, мои милые, с которыми я говорю,
460

вы не будете действовать без милосердия и без
сострадания в отношении человека, стоящего перед вами;
история его жизни будет использована вами для того, чтобы
перестать мучить друг друга, чтобы предотвратить
порчу и опустошение среди вас, и этим ослабить наши
бедствия.
Они сильны были, эти бедствия, и я до настоящего
часа ничего другого не мог предпринять против них,
кроме как соболезновать вам и молчать...
...Милые, не забывайте и вы это 18 сентября и научите
ваших детей и внуков этот день считать началом
возрождения вашего счастья.
Милые, я свидетельствую перед богом, не льстя ему:
ваш господин хочет вашего счастья и воздвигнет
постройку на фундаменте, который должен обеспечить
ваше собственное благосостояние и благосостояние
ваших детей и внуков. Задача вашего господина, на
осуществление коей направлены все его желания, о которой
он заботится целые дни и думает ночи напролет,
заключается в том, чтобы вернуть прежнюю благочестивую
простоту, доставить вам радости от честной жизни,
внести счастье в ваши жилища, дать вам возможность
удовлетворить жизненные нужды без горя, предотвратить
вас от распущенности и беспорядочности, обуздать
насилия и хищения — словом, выкорчевать и искоренить
основные причины ваших несчастий, восстановить,
очистить и направить к вам источники всего доброго и
благословенного, чего вы были лишены.
Этими словами боннальский пастор закончил свою
речь.

Часть третья
ПРЕДИСЛОВИЕ *
ПРОДОЛЖАЮ свою книгу и продолжаю
молчать о том, что она из себя будет
представлять.
Довольный тем, что я возбудил мысль о том, что
книги для народа являются полезными, я рано или поздно
ожидаю появления подобных же попыток. Эти
попытки помогут определить ценность моего начинания,
раскроют трудности подобной работы и выявят
невозможность удовлетворить в полном объеме всем требованиям,
которые можно было бы предъявить к такой азбуке
человечества. Между тем, приближаясь к окончанию своей
книги, я попадаю в положение, обычное для школьных
учителей, которые обнаруживают, что буквы п и р не так
легко усваиваются детьми, как буквы а, б и е.
Убежденный, однако, в том, что при данном
положении дел причина здесь не во мне, а в детях, которые
должны были освоить азбуку, я продолжаю работу своим
порядком; я не собираюсь скрывать даже от самого
избалованного ребенка, что он никак не сможет
использовать начальные буквы алфавита, если он не выучит всего
алфавита до конца.
Я из-за этого могу потерять репутацию хорошего
учителя, но считаю несовместимым с моим долгом и
поставленной перед собой основной задачей считаться с
такой возможностью. Поэтому, не обращая внимания на
тех детей, которые, по-видимому, считали, что я показал
им первые буквы моего алфавита только для того, чтобы
они ими развлекались, я продолжал писать свою азбуку
я
462

так, как мне это казалось правильным и необходимым
для того, чтобы научить их читать, а не только помочь
им развлекаться.
Написано в моем одиночестве
10 марта 1785 г.
1. О ПРОПОВЕДИ, НО НЕМНОГО
Покидая церковь, каждый говорил: «Вот так
проповедь!»
Правда, это была необычная для церкви проповедь.
Ибо то, что проповедуется и разрешается говорить с
церковной кафедры, выливается в застывшие формы и мало
походит обычно на то, как здесь рассказывалось о жизни
Гуммеля. Возможно, вы скажете: но это — нечто
лучшее! Однако я продолжаю.
Когда пастор говорил, помещику все время казалось,
будто он слышит не слова, а видит перед собой свой
народ и свое село. И с каждым словом пастора у помещика
становилось тяжелее на душе, с каждым словом он все
более убеждался в том, что существующее зло тысячами
уз связано с жизнью села и что оц один ничего против
него сделать не может. Его охватило чувство, какое
бывает у человека, стоящего на лестнице и замечающего,
что земля уходит из-под ног. Это потрясло его, и он
так глубоко задумался, что не слушал уже слов пастора.
В нем зародилась мысль ближе узнать условия, в
которых живут его крестьяне: тогда лишь выяснится, что
предпринять и кого привлечь для выполнения того или
иного дела. Эта мысль заставила его воспрянуть духом
и прийти в себя. Из дальнейшей части проповеди он уже
не пропустил ни единого слова.
Как только помещик вернулся домой, он поделился с
пастором теми мыслями и переживаниями, какие
охватили его в церкви. У пастора тотчас же мелькнула мысль
о хлопчатобумажнике Мейере, и он сказал: если кто-
нибудь в селе может оказать содействие помещику в его
начинаниях, так это Мейер и его сестра. Во время
трапезы он так много рассказывал об этих двух
своеобразных людях, что помещик, сгорая от нетерпения узнать
их, поспешно съел свой суп и тотчас же после обеда
отправился с пастором к ним.
463

2. КРЕСТЬЯНСКИЕ ПОРЯДКИ И ЗДРАВЫЙ СМЫСЛ
Мейер сидел у дверей своего дома, держа ребенка
на коленях; он наблюдал, как у колодца под цветущей
яблоней веселились его дети с деревенскими
ребятишками. Ему и в голову не приходило, что господа,
спускавшиеся по церковной тропе, идут к нему. Лишь когда они
остановились у садовой калитки и пастор поднял руку,
чтобы отодвинуть засов, он понял, что таково, очевидно,
их желание. Быстро спустив ребенка с коленей и держа в
руках свою белоснежную воскресную шапку, он встал
навстречу гостям. Те хотели расположиться перед домом,
на этом живописном месте, но Мейер заметил, что
ветрено, и предложил им последовать за ним в дом.
Как всегда по воскресным дням, сестра Мейера
вздремнула после обеда, положив голову и руки на
библию, лежавшую на столе. Когда дверь отворилась, она
проснулась и громко воскликнула было: «Господи
Иисусе!»,— но быстро пришла в себя, поправила свой чепец
и поклонилась господам. Затем поспешно взяла из
оловянного рукомойника губку, стерла расчеты, которыми
брат мелом испещрил весь стол, и сказала:
— У нас такой порядок, господа, что стыдно!
— Не вижу тут беспорядка,— сказал помещик и
прибавил: — Не стирай, быть может, что-нибудь нужно
твоему брату.
Марейли возразила:
— Ничего, он снова напишет,— и продолжала свое
дело.
Брат подтвердил ее слова и заметил, что он иногда
раз семь за день покрывает весь стол своими
вычислениями и снова стирает, если они не сходятся хотя бы на
один крейцер.
Как только стол высох, она принесла большую белую
скатерть с широкими полосами, новые оловянные
тарелки, серебряные ложки, ножи и вилки; потом появился
большой прекрасный окорок и белоснежные булочки,
густо посыпанные сахаром.
— Зачем столько хлопот? — сказал помещик.— Ведь
мы только что отобедали.
— Охотно верю,— сказала девушка,— но теперь вы
должны познакомиться и с крестьянскими порядками,
раз вы зашли в крестьянский дом.
464

— А это разве крестьянский порядок? — спросил
помещик, вертя в руках тяжелый серебряный нож.
— Разумеется, для того, кто сумел приобрести,—
заметила Марейли.
Арнер улыбнулся, а Марейли продолжала
рассказывать:
— Да, господин помещик, не всегда нам жилось, как
теперь. Господин пастор это знает. Мой брат начал вести
хозяйство, имея всего пять батценов в кармане, и мне
приходилось, видит бог, побираться, пока я не подросла
и не поступила на службу.
Так рассказывала она историю своей жизни. Сперва
брат хотел прервать ее и сам продолжить
повествование, но, видя, что это ему не удастся, стал извиняться за
ее болтовню. Но помещик ответил, что ему приятно
слушать рассказ о том, как хорошие люди приобретали
благосостояние.
— Это видно по вас,— сказала Марейли,— иначе я
молчала бы; приятно, когда люди, подобные вам, ничего
не имеют против нашей болтовни.
Помещик улыбнулся и заставил ее продолжать
рассказ о том, как они стали зажиточными и как им сейчас
живется. Долго она рассказывала; наконец Арнер
спросил ее, не могут ли и другие при заработке, получаемом
от хлопчатобумажного производства, стать такими же
зажиточными хозяевами.
— Для этого нужно прежде всего удалить из села
трактир! Вот о чем надо бы подумать,— поспешил
ответить Мейер.
Несколько пространнее заметила его сестра.
— Видите ли, гоподин помещик, у нас обычно так:
если кто и неодержим жаждой, то чувствует голод, и
тогда он идет в трактир; а там сырок и колбаса пленяют его
взор, запах ударяет ему в нос, он садится и ест. После
еды ему хочется выпить, и так одно влечет за собою
другое, а к утру следующего дня, глянь, он оставил половину
недельного заработка семьи в трактире. Выспавшись, он
опять хочет пить или же вернуть то, что прогулял,
заставляя работать жену и детей. К чему это приводит, я
покажу вам, господин помещик.
С этими словами она пошла в свою комнату, вынесла
оттуда охапку пряжи, которую и положила на стол.
30 И. Г. Песталоцци, т. 1

— Глядите, господин, к чему это приводит. Если
мужья шатаются по трактирам, жены и дети, даже
грудные младенцы, становятся дрянью. Они обманывают и
обкрадывают всех, с кем имеют дело, и приносят нам,
как вы видите, вот такую пряжу, полную грязи и
мокрую, хоть отжимай. И все это, чтобы скрыть от отца
несколько крейцеров и подобно ему спустить и пропить их
в трактире.
А брат прибавил:
— Беда в том, что люди у нас не привыкли быть
хозяйственными.
Помещик возразил:
— Разве нельзя добиться, чтобы они и дети их
научились жить хозяйственно?
М е й е р. Вероятно, это было бы возможно, если бы
они только хотели. Я много раз говорил, что каждому
ребенку-прядильщику ничего не стоило бы скопить себе
восемь — десять дублонов.
Помещик. По-твоему, добиться этого так легко?
М е й е р. Для этого нужно лишь, чтобы ребенок с
каждого заработанного им в течение недели гульдена
откладывал шесть крейцеров или два батцена и чтобы
кто-нибудь взял на себя труд хранить эти деньги; тогда
все было бы в порядке.
Помещик. Не мог бы я здесь чем-нибудь помочь?
М е й е р. Конечно! Если бы вы были так добры.
Помещик. Каким образом?
М е й е р. Если бы вы каждому ребенку-прядильщику,
который сбережет к двадцати годам десять дублонов,
предоставили в пожизненное пользование один или пол-
юхарта * земли, освободив его от обязанности платить
десятину *, вы сделали бы очень много.
Не задумываясь, помещик ответил:
— Если этим можно помочь делу, за мной остановки
не будет.
Когда Мейер говорил об освобождении от десятины,
Марейли внимательно смотрела помещику в глаза и в
рот; когда он так быстро ответил, что за ним остановки
не будет, она страшно обрадовалась, вплотную подошла
к нему, дернула его за рукав и сказала:
— Господин, если вы это сделаете, бог вознаградит
вас за это; но вы не так должны поступить, как брат го-
466

ворит; если идти этим путем, немало времени пройдет,
пока укрепится в людях эта привычка к бережливости,
а старших ребят вы уж совсем не заполучите и не
заинтересуете новыми порядками; ведь они-то до
двадцатилетнего возраста никак уж не могут собрать
необходимых десять дублонов, а поэтому вы тем, которые
приближаются к двадцати годам, должны обещать землю, если
они сберегут хотя по два-три дублона; повышая сумму
сбережений, надо постепенно дойти до требуемых
десяти дублонов для детей, начинающих копить с
двенадцати лет; таким образом, чем дети моложе, тем большее
число дублонов они должны и без труда смогут собрать
к двадцати годам.
Некоторое время помещик стоял в раздумье; наконец
он сказал:
— Но если наладить так, как вы предлагаете,
хлопчатобумажное производство в деревне, как пойдет тогда
крестьянское хозяйство?
Мейер ответил:
— Лучше прежнего.
Помещик. Ты думаешь?
Мейер. Не сомневаюсь: во-первых, каждый, кто
вносит порядок в одну область своего хозяйства, тем
самым приобретает хорошие навыки и в других областях;
во-вторых, дети-прядильщики должны учиться
крестьянскому делу лишь постольку, поскольку им придется
заниматься этим в жизни, а теперь, как вы сами знаете,
самое большее, чего они могут добиться, это выгона для
коровы и нескольких пашен для домашних нужд;
большинство же должно ограничиться садом или несколькими
грядами; предоставляя людям свободную от десятины
землю, вы, наоборот, способствуете улучшению всего
крестьянского дела.
Помещик еще раз подчеркнул, как важно для него,
чтобы даже беднейшее крестьянское хозяйство не
оторвалось от хлебопашества и чтобы люди, поскольку это
возможно, имея заработок от кустарного производства,
возделывали и землю.
Марейли ответила ему на это:
— Если вы придаете этому такое значение, то
устройте так: пусть каждую весну и осень по вашему зову
соберутся дети-прядильщики в замок и вскопают вам сад
и грядки и посадят в них все, что нужно; этим, а также
30*
467

дюжиной хлебов и несколькими ушатами молока вы
поднимете их настроение на весь год и приохотите к
занятиям сельским хозяйством.
Все, что говорили эти люди, так захватило помещика,
что он взял их за руки и сказал:
— Не могу выразить, как я благодарен вам за то, что
вы указали мне путь, как помочь вашим односельчанам
в их домашнем и сельском хозяйстве.
Это так обрадовало этих людей, что они не знали
сперва, что сказать; наконец они ответили, что были бы
страшно рады, если бы могли не только на словах, .но и
на деле служить ему.
3. ШКОЛЬНЫЕ ПОРЯДКИ И КРЕСТЬЯНСКИЕ БУЛОЧКИ
Спустя некоторое время Мейер опять заговорил *:
— Чем больше я думаю, тем больше убеждаюсь в
том, что вы не достигнете цели, пока не прогоните
человека, которого величают у нас учителем. Надо или
создать новую школу с новыми порядками в ней, или
вообще отказаться от школы. Видите ли, помещик! За
пятьдесят лет все так изменилось у нас, что старые школьные
порядки не отвечают уже теперешним требованиям; они
не обеспечивают необходимой людям подготовки к жизни.
В старое время все было проще: все занимались
исключительно обработкой земли; это был единственный
источник добывания хлеба. При такой жизни люди
гораздо меньше, чем теперь, нуждались в школьной учебе.
Для крестьянина лучшей школой является его хлев, его
овин, его лес и его поле. Куда бы он ни повернулся,
работы и учебы столько, что он без школы, собственно
говоря, может сделаться тем, чем ему положено быть.
Иное дело с детьми-прядильщиками и с людьми, которые
должны зарабатывать свой хлеб однообразным сидячим
трудом. Они находятся, по-моему, в таком же
положении, как простые городские жители, зарабатывающие
свой хлеб ремесленным трудом. И если не приучить
наших бедных прядильщиков, как этих хорошо
воспитанных горожан, к рассудительному образу жизни и к
расчетливому расходованию каждого крейцера, их, несмотря
на заработок и помощь со стороны, ждут болезни,
468

немощь и печальная старость. А так как вряд ли
испорченные родители-прядильщики приучат своих детей к
порядочной, рассудительной жизни, то нужда будет
продолжаться, пока существует хлопчатобумажное
производство и пока живо еще старое поколение, если только
не создать новых порядков в школах и не научить в них
детей тому, чему они не смогут научиться от родителей
и что так им необходимо.
А вы знаете, господин, что собою представляет наш
учитель? Он не в состоянии дать бедным детям хотя бы
крупицу того, что сделало бы их хорошими людьми,—
он продолжал с жаром: — Этот несчастный меньше
грудного младенца понимает, что должен знать человек,
чтобы честно прожить на свете. Ведь он даже читать не
умеет, а когда читает, то кажется, будто блеет старая
овца; чем благочестивее он хочет быть, тем сильнее он
блеет. А порядки в школе! Когда открываешь дверь,
оттуда несет таким смрадом, что невольно отшатнешься.
Нет хлева в деревне, где не заботились бы лучше о
выращивании телят и жеребцов, когда хотят, чтобы
вышел из них толк, нежели в этой школе, которая,
казалось бы, должна стараться воспитать пригодных для
жизни людей.
Так говорил человек, знавший свое село.
Его сестра то уходила в кухню, то опять
возвращалась и грызла в смущении свои ногти. Ей хотелось дать
помещику испеченных ею булок с собой, но она не смела
и не знала, можно ли, и все же хотела; поэтому-то она
и грызла ногти. Наконец она решила, что можно: ведь
он не похож на других помещиков, которые могут на это
обидеться. Не совсем еще уверенная, она подошла к
нему и сказала:
— Если бы вы не были помещиком, вы могли бы
взять у меня пару булочек для вашей жены?
Помещик уже знал об этой ее привычке каждому
давать что-нибудь с собой, а потому ответил смеясь:
— Но так как я имею несчастье быть помещиком, то
ты булочек мне не дашь?
— Господи Иисусе! Вы не обидитесь! — сказала она
вне себя от радости и тотчас же побежала за печку,
достала оттуда два листа белой бумаги, заранее
приготовленные для этой цели, и завернула все булочки, лежав-
469

шие на столе, в два узелка: один для помещика,
другой для пастора. Затем она положила их в
хорошенькие корзиночки, покрыла сверху белыми салфетками и
сама понесла их, сопровождая гостей до пасторского
дома.
Всю дорогу они беседовали с нею. В пасторском доме
Марейли задержалась вплоть до отъезда Арнера.
4. ПРЕКРАСНОЕ СВИДЕТЕЛЬСТВО ТОГО, ЧТО МАРЕЙЛИ
ХОРОШИЙ ЧЕЛОВЕК
Возвращаясь домой, Марейли всюду наталкивалась
на людей, которые совещались группами, а недалеко от
своего дома увидела целую кучу собравшихся детей,
которые вели себя не так, как обычно ведут себя дети,
когда у них легко и весело на душе.
Она быстро сообразила, в чем дело, покачала головой
и посмотрела им прямо в глаза; отвечая на поклон, она
спросила их:
— О чем хорошем совещаетесь?
— Не очень-то хорошее у нас дело,— отвечали дети,
не решаясь даже взглянуть в ее сторону; они были в
большом страхе по поводу расчета, назначенного на
пятницу. В воскресенье после утренней проповеди помещик
велел огласить в церкви, что в четверг будут
распределяться общинные луга, а в пятницу каждый, кто
задолжал Гуммелю, должен прийти под липу рассчитаться с
•ним; многих в деревне беспокоили оба вопроса, особенно
последний.
Но только Марейли отошла, как кто-то из детей
сказал:
— Марейли всегда так добра, не заступится ли она
за нас дома?
Все одобрили эту мысль и говорили, что нет в деревне
никого, кто бы охотнее согласился на это, и что, видно,
такова воля божья, раз Марейли появилась в этот
момент и они вспомнили о ней.
Они не стали медлить. Не успела Марейли поставить
свою корзину за печку, как они появились в ее комнате,
но они долго не решались сказать, зачем пришли. Они
подталкивали друг друга и шептали: «Скажи ты». Ма-
470

рейли делала вид, будто ничего не замечает, и спро--
сила:
— Что скажете хорошего?
На это Бетели, которая стояла ближе к ней, дернула
Марейли за передник и сказала:
— Марейли, мы, видит бог, в отчаянном
положении! — и стала рассказывать о своем горе; рассказ
закончился мольбой всех: Марейли ведь так добра, пусть
же и теперь, ради всего святого, не оставит их и т. д.
— Так, так, хорошие вы девочки. Нет, если это все,
что вы хотите сказать, то можете идти, откуда пришли;
ничего из этого не выйдет; это вам по заслугам — пусть
родители делают с вами, что хотят.
Но дети просили, ревели и чуть не бросились к ее
ногам, умоляя ее быть доброй и исполнить их просьбы.
Она продолжала читать им нравоучения и говорить
о том, какие они люди:
— Несчастные! В вашем возрасте пьянствовать и
делать долги! Разве вы не понимаете, что погибнете и
телом и душой; вы скоро будете походить на призраки и не
успеете вы вырасти, как носы сделаются у вас красными,
а глаза слезящимися.
— Ах, ради бога! — говорили дети.— Помоги нам на
этот раз, и мы никогда больше не будем.
Она не говорила ни да, ни нет. Она стала
рассказывать, как было прежде, в ее времена, какие были тогда
честные девушки — во всем сохраняли они
стыдливость — и как молодежь вообще себя вела, и как теперь
все стремятся, не утруждая себя, зарабатывать свой
хлеб, лодырничают и воруют; но нет оправдания
такому поведению, и благополучию воров и негодяев
быстро наступает конец.
Так говорила она с добрых полчаса, но в конце
концов она все же сдалась и сделала то, о чем ее просили,
то есть обещала поговорить с их родителями при
условии, что они никогда больше так поступать не будут.
У детей точно гора свалилась с плеч, когда она дала
это обещание.
Не успели они уйти, как мысли Марейли вернулись
к помещику. С тех пор как он ушел, она ни о чем другом
не могла думать. Даже когда она легла спать и кончила
свою обычную вечернюю молитву словами: «Да будет
воля божья — отца и сына»,— она еще раз сложила руки
471

для молитвы и сказала: «Боже, помоги помещику во всех
его начинаниях,— и прибавила к этому: — Я тоже
помогу ему, сколько смогу. Аминь во имя божье, аминь».
И с этими словами она склонила голову на подушку.
5. ЧЕЛОВЕЧЕСКОЕ СЕРДЦЕ В ТРЕХ РАЗНЫХ,
НО ОДИНАКОВО ДУРНЫХ ОБРАЗЦАХ
Но не только детей охватил страх; еще больше
робели старшие.
Много женщин и мужчин со времени этой церковной
службы сами не понимали, что делают.
Жена Шпекмольха забыла посолить свой суп; кошка
съела половину приготовленной пищи, а она даже не
прогнала ее.
— Что с тобой? Чего это ты как дура ведешь себя? —*
спросил ее муж, как раз подоспевший в этот момент. Она
поворчала сперва, но не ответила. Но немного погодя
одумалась и решила, что лучше сказать этому «быку»,
все равно ведь придется.
— Да,— сказала она,— я отнесла кусок ткани
старосте в залог.
Шпекмольх широко раскрыл глаза и рот.
— Какой кусок?
— Ты ведь знаешь, тот, который висел с бельем,—
сказала жена.
— Тот кусок, который исчез во время стирки? И ты
из-за него кляла всех слуг и прачек, якобы укравших
его,— сказал муж и стал было плакаться, как ужасно,
если в своем же доме нельзя верить собственной жене.
Но жена скоро заткнула ему рот; она упрекнула его
незаконнорожденным, достигшим уже восемнадцати лет
ребенком, который обходится ему значительно дороже
дрянного куска ткани.
Это заставило бедного Шпекмольха бросить свой
недосоленный суп и выбежать из дому.
У жены Иосли была такая же беда: проклятое
пальто, из-за которого они так часто ссорились со
своим любезным мужем, обвиняя в краже нищих,
переночевавших у них, тоже находилось у старосты,
в чем она и должна была теперь признаться.
— Не так уж обидно, что пальто пропало и что ты
472

пропила его, как то, что ты всегда ссорилась из-за этого
со мной и хотела убедить меня, что нищие, никогда
ничего не бравшие у нас, похитили его.
— Больно и то, когда муж, которого ты любишь,
считает тебя воровкой,— сказала жена.
Особенно велико было горе Барбели, слывшей
благочестивой женщиной. Со времени этой церковной службы
она не в состоянии была читать библию и любимый ею
молитвенник, как ни склоняла она голову свою над
этими священными страницами, как ни проливала слез над
ними, она не находила утешения. Наконец она была
утешена. Ей пришло в голову, что она может выйти из
положения. Как только она сообразила, как это лучше
сделать, она позвала служанку, участницу ее тихих вечерних
выпивок, которая в это время варила пять яиц к ужину,
и сказала ей:
— Слава всевышнему! Слава ему! Я надеюсь теперь,
что бог избавит меня от этого позора. Подумай, какую
мысль милосердный бог, к которому я обращалась,
внушил мне: ведь старую-то пряху зовут так же, как и меня,
и, если я обещаю ей в награду деньги, она, наверное, не
откажется и охотно пойдет вместо меня под липу и
скажет, что это она должна семь гульденов. А Гуммель —
он не выдаст, сердце у него не такое уж злое, как о нем
говорят теперь. Как только стемнеет я пойду к нему и
поговорю об этом.
6. ГОРЕ ЖЕНЩИНЫ И ЗАБЛУЖДЕНИЕ МАТЕРИ
На другой день утром Марейли отправилась к
родителям детей, посетивших ее вчера. Оказалось, что
некоторые матери убивались по поводу предстоящей
пятницы еще больше, нежели их дети.
Марейли несла кирку на плече и делала вид, будто
идет в поле. Многие родители сами зазывали ее в дом;
она так ловко уладила дело, что большинство детей были
избавлены от побоев.
Зашла она и к жене трубочиста; но не успела она
здесь заговорить о пятнице и упомянуть о Лизели, как
глаза женщины наполнились слезами; она стала с плачем
рассказывать, что сама находится в этом ужасном
списке должников и не знает, что ей делать; ее муж,
трубочист, убьет ее, если узнает об этом.
473

Те же почти речи повела Лизмергрита; обе они
просили Марейли почти о том же, о чем умоляли ее дети:
ради всего святого поговорить с их мужьями.
Сперва она ответила, что смирительный дом был бы
для них лучше всякой защиты и что она совсем не
намерена своим заступничеством плодить жуликов; но в
конце концов она сдалась и сделала то, о чем они ее
просили.
Но две сестры, жившие у колодца друг против друга
(одна была замужем за Линденбергером, другая — за
Гюги), как весьма добрые матери, ошиблись в своих
детях.
Жена Линденбергера заметила, что дочка ее сестры
чем-то озабочена, и спросила ее, что с ней и почему
она с самого полдня не решается как будто вернуться
домой.
Девочка расплакалась, созналась во всем и просила
ее поговорить с матерью, сама она не смеет показаться
ей на глаза и т. д.
— Я поговорю с ней и расскажу, что ты за
девочка,— сказала жена Линденбергера и тотчас же встала,
чтобы пойти к сестре, но на ходу бросила племяннице:
— Не смей приходить ко мне в дом, ты развратишь
и мою дочь и сделаешь ее такой же, как и ты.
С этими словами она вышла, обошла колодезь и
направилась к сестре. Едва открыла она дверь, как увидела
свое дитя, стоявшее, как сестрино, у нее в доме, у печи,
низко опустив голову.
— Что тебе здесь надо, бездельница? Нечего тебе
целыми днями пропадать тут!—набросилась она на нее, не
успев даже поздороваться с сестрой.
Это так рассердило ту, что и она вместо привета
сказала:
— Лучше быть ей здесь, чем в трактире.
— Что? — воскликнула жена Линденбергера.— Не
думаешь ли ты, что и мой ребенок ходит в трактир, пьет
и делает долги, как твой?
— Сохрани меня бог иметь такую дочь! Но твоя-то
такова,— сказала жена Гюги.
— А я вот сейчас иду от твоей дочери,— сказала
жена Линденбергера,— она стоит у меня у печи и просит
сказать тебе, что она в пятницу должна явиться под
липу.
474

— Ах ты боже мой! — сказала жена Гюги и
протянула руку к печи.— Только что твое дитя просило меня
сказать тебе о том же.
Так сестры чуть было не поссорились, пока не поняли,
что обе они как добрые матери ошиблись в своих детях.
Но я не могу всего передать. Почти во всех домах по
поводу предстоящего в пятницу расчета происходили
подобные же сцены.
7. УБЕЖДЕННОСТЬ И ШУТКА ВМЕСТЕ
Жаль, что из-за сделанного в обед оглашения
позабыта была утренняя проповедь пастора, как будто она
была одной из тех, о которых забывают, как только они
произнесены. А ведь в то утро не было человека, который
не говорил бы о ней, покидая церковь; о ней говорили,
пока церковный звон не созвал всех опять на молитву.
Всем присутствовавшим на проповеди казалось, будто
пастор в течение пятидесяти лет видел и слышал все, что
делал каждый, все, что происходило в самых
сокровенных углах деревни.
Убеленные сединами женщины и мужчины не могли
нахвалиться, вспоминая старое доброе время, о котором
так много поведал им пастор. Они рассказывали о
ночной жатве и о многих других давно исчезнувших
радостях; как хорошо было, пока не появилось
хлопчатобумажное производство в деревне и не пустило здесь
глубоких корней, пока земля не была разделена на мелкие
части и не была еще так густо заселена.
Молодая жена Ренольда под впечатлением проповеди
с жаром заявила за столом, что она еще до захода
солнца побежит в пасторский дом и перепишет проповедь,
хотя бы на это ушло полгода времени, ибо она хочет,
чтобы дети и внуки ее знали, как жилось в былые
времена в деревне. Она прибавила еще, что во время
проповеди ей казалось, будто она слышит слова своего
дедушки, рассказывавшего обо всех этих вещах сотни и
сотни раз; сотни и сотни раз проливал он слезы о Бам-
бергере,. боровшемся в одиночку против разных козней
и все же умершем на чужбине.
Многие удивлялись, что пастор мог позволить себе так
много говорить о замке и старом помещике
475

Другие же заметили, что теперешний помещик
разрешает говорить все, что угодно, лишь бы это была
правда.
Некоторые утверждали, что это была не проповедь:
сохрани бог, могли бы произойти убийства и разбой,
если бы так проповедовали.
— Нельзя знать,— говорили другие,— возможно, что
было бы меньше преступлений, меньше разврата и
воровства, если бы можно было с церковной кафедры говорить
о корне зла, о том, почему и откуда взялись и так
развились в деревне разврат, воровство и разбой.
— Да, я думаю,— сказал молодой человек, о
котором в дальнейшем еще будет речь,— ведь проповедь эта
с начала и до конца направлена против человека-волка.
Некоторые подхватили эту мысль, нашли ее
правильной и заметили, что никто еще до сих пор не приводил
такого количества и таких хороших псов для охоты в
деревню: они, не отрываясь от земли ни на минуту, до
конца преследовали следы волков.
Простите, люди, мужицкую шутку: таков уж их
обычай.
8. ОЧАГ И ДОБРОЕ СЛОВО ЖЕНЩИНЫ
Гертруда сидела с опущенными глазами и дрожала,
когда пастор заговорил о ней в церкви; возвращаясь
домой, она сказала, что многое дала бы, чтобы не быть
в церкви.
— Почему же? — спросил Никлас.
— Пастор о многом говорил, о чем лучше было бы
молчать,— сказала мать.
— И все же он правильно сделал, что рассказал, как
Гуммель поступал с нами, как мучил отца и нас,—
настаивал мальчик.
Но Гертруда ответила:
— Зло надо забывать и благодарить бога, когда оно
прошло; да и лучше всего чувствуешь себя, когда о тебе
мало говорят.
— А я думал, что и тебя это порадует,— сказал
мальчик.
Она улыбнулась.
— Вот видишь, ты все же рада,— твердил он свое.
■— Нет, это ты меня радуешь,— сказала мать.
476

Лингард, как и сын его, был доволен, что пастор
указал о Гертруде столько хорошего.
Но она ответила ему на это:
— Милый, если надо было хвалить, то раньше, а
тогда никто и не подумал, теперь же в этом нужды нет.
Если я могу приготовить на своем очаге суп, какой ты
любишь, и если ты возвращаешься, пока он не остыл,
то большего, кажется мне, и не нужно.
Не думайте, люди, что об этом не стоило бы
рассказывать. Вряд ли в сказанном кем-либо из мужчин
столько смысла, сколько в этих простых словах
женщины.
В старину почитали домашний очаг и говорили: дом,
в котором женщина стоит на страже своего очага и
непрестанно думает о муже и детях, не может не быть
благочестивым и благополучным.
Правда, в наше время забыли о том, что говорили
старики.
Если бы у Гертруды был один только картофель к
обеду, то она сварила бы его так, что все равно видно
было бы, как она постоянно думает о муже.
Подумайте только, какое влияние жена может
оказать на мужа, если по супу, который она варит, по
чулку, который она вяжет, он видит, что она не перестает
думать о нем и тогда, когда готовит, и тогда, когда
вяжет.
Лингард был бы чудовищем, если бы он при такой
жене чуть ли не в первые же дни недели, как ожидали
многие, мог впасть в свое прежнее легкомыслие; он хотя
и слаб, но хороший человек и страшно рад теперь, что
спасся из сетей Гуммеля и бросил трактир.
Каждое утро он первый выходит на работу; встает
он до шести; но прежде чем отправиться на церковный
двор, он часа два посвящает разным работам по
хозяйству, к которым раньше и пальцем не дотрагивался: он
чистит стойло, доит корову, копает в саду, колет
дрова — одним словом, выполняет всю тяжелую домашнюю
работу для своей жены; при этом он и в ранние,
утренние часы так же бодр, как и в течение всего дня на
церковном дворе; он часто поет с детьми и женой их
утренние песни и повторяет эти напевы всю дорогу,
отправляясь на работу.
477

Содержание главы 9
Ряд дурных лиц
В ней идет речь о некоторых отрицательных персонажах,
которые работали вместе с Лингардом, причиняя ему большие
неприятности.
10. ОТЦОВСКИЕ РАДОСТИ
...Лингард не бегал на четвереньках, посадив себе
сына на спину: он был слишком стар для этого, но ему
доставляло большую радость общение с сыном. Когда
он вечером возвращался домой, он каждый раз
показывал ему что-нибудь из своего ремесла. Вот уже
несколько недель они вместе с сыном строили вавилонскую
башню, такую же, как нарисована в принадлежащей
матери библии для детей. Они сооружали эту башню в
комнате из глины. Башня у них никак не получалась,
и они не раз засиживались за полночь, прикидывая,
насколько широка должна быть лестница внизу, если
требуется, чтобы она двадцать раз обошла вокруг кучи
глины и закончилась на самой верхушке. Занимались
они и многими другими вещами. Лингард учил сына
рассчитывать, что необходимо для той или иной работы,
сколько извести, камня и песку потребуется на клафтер
стены, в зависимости от толщины кладки. Он научил его
пользоваться ватерпасом, правилом и угломером; он
объяснял ему, когда лучше пользоваться толстым и тонким,
гладким и неровным камнем.
Совсем недавно он купил сыну лопатку и фартук
каменщика, и, надо сказать, что когда Никлас получил
их, он был счастливее любого наследного принца. Он
начал расхаживать взад и вперед по комнате, как будто
он уже настоящий подмастерье каменщика, прыгал
в своем фартуке то к отцу, то к матери, хватал их то
за руку, то за платье и ежеминутно заявлял, что он
будет делать все, что им угодно, только бы они
поскорее отдали его в учение. Добрый отец себя не
помнил— так это его растрогало. Он не мог удержаться
от слез и, посадив сына к себе на колени, сказал матери:
«Лишь бы мне дожить до того, чтобы он стал настоящим
мастером, а там можно и помирать, если на то будет
божья воля».
478

Гертруда пожала отцу руку, и у нее тоже были
слезы на глазах, когда она сказала: «Даст бог, он им
'будет».
Однако Никласа огорчили слезы родителей: сидя на
коленях у отца, он обнял одной рукой за шею его,
а другой — мать и тоже начал плакать.
Родители охотно перестали бы плакать, но не могли,
они прижались к Никласу с двух сторон своими
головами и говорили ему, что они плачут только от радости
и что он, бог даст, будет хорошим мастером. Но
мальчик не скоро развеселился и некоторое время не
поднимал с пола свою лопатку.
11. ПОСЛЕДСТВИЯ ВОСПИТАНИЯ
Дети Руди ежедневно оставались у Гертруды почти
до ночи. Возвращаясь вечером с работы, Руди заставал
их обычно у нее. Трудно поверить, сколько у нее возни
было с ними. Они совсем не были приучены к порядку
и длительному напряжению. Глаза их не умели
сосредоточиться на пряже, и она никогда поэтому не
получалась у них удовлетворительной: то была слишком
толстой, то тонкой. Для того чтобы работа спорилась, надо,
чтобы глаз ребенка не отрывался от нее, пока все приемы
не станут для него привычными; но плохо воспитанные
дети приобретают эти навыки с большим трудом.
Однако одно влечет за собой и другое. Испортив
пряжу, они обрывали ее полными горстями и
выбрасывали за окно, в ручей или под забор. Но Гертруда,
каждый день взвешивая их пряжу, очень скоро обнаружила
недостачу и спросила детей, как это случилось. Они
хотели сказать неправду, но Гейрли сказал Лизели:
— Не отпирайся, ведь я видел, как ты встала и
выкинула пряжу в окно. Помнишь, я говорил тебе, что мать
заметит, но ты мне не поверила.
Лизели была самой непослушной из всех. Она
самым скверным образом говорила обо всех на свете,
даже о доброй Гертруде, стараясь, чтобы и сестрам
опротивела работа и порядок, к которым Гертруда их
приучала.
Ей ничего не стоило сказать, что их мучают этим
прядением, хотя они теперь богаты; она хотела бы
вернуть те времена, когда у них ничего не было. Тогда они
479

по крайней мере могли высыпаться и не должны были
так напряженно, точно собаки, работать изо дня в день.
Казалось, будто работа никак не может быть усвоена
ею. То она вертела колесо так вяло, что нитка в ее руках
распадалась, то, спустя мгновение, так быстро, что
пряжа курчавилась, как скрученный конский волос. Если
Гертруда делала ей замечание, она плакала, но стоило
Гертруде отвернуться, как девочка принималась ворчать.
Она вредила и другим: то пряжу, то колесо испортит.
Лишь бы работа у них не клеилась, как и у нее. Одним
словом, Гертруда ничего не могла поделать с нею, пока
не пустила в ход розги. Тогда лишь Лизели научилась
как следует сидеть и прясть; пряжа ее теперь за один
день стала улучшаться больше, чем прежде за неделю.
С самого начала Гейрли старался показать детям, как
надо работать, если они делали не так, как следует. Но
они были старше его и говорили:
— Что ты знаешь, карапуз.
Но все же принимали его указания; он был добр и
подбадривал всех сидевших возле него. И если
кто-нибудь смотрел угрюмо или вешал нос, он говорил:
— Вы не должны так хмуриться и вешать носы, а то
еще дольше не научитесь.
Дети большей частью смеялись над этим; но он
продолжал:
— Верьте мне! Стоит вам научиться, и дело пойдет
веселее, как бы само собой.
— Как бы не так — само собой пойдет! — говорили
дети. Но Гейрли настаивал:
— Если можно с закрытыми глазами прясть, и
хорошо прясть, разве это не значит, что оно идет само собой?
— А ты можешь прясть с закрытыми глазами? —
спросили дети.
— Могу,— сказал Гейрли. И так как они ему не
верили, то он предложил: — Подождите, как только мать
пройдет из кухни в сад, я вам это покажу.
Как только он услыхал звук открывающейся садовой
калитки, он встал и дал крепко-накрепко завязать себе
глаза, взял, ничего не видя, в руки движок и клок пряжи
и так весело пустил в ход колесо, будто оба глаза были
у него открыты.
Окружавшие его дети в один голос говорили:
— Вот так-так! Вот это дело!
480

Они готовы были стоять так до вечера и смотреть на
него. Но, закончив прясть таким образом три клока, он
сн'ял повязку с глаз. Тут дети спросили его:
— Скажи, мы тоже могли бы этому научиться?
— Почему же нет? — сказал Гейрли.— У вас ведь
такие же руки и глаза, как у меня,— а затем он
прибавил: — Я раньше тоже было думал, что не смогу этому
научиться, но затем оно как-то внезапно пришло, я сам
не знаю как. Но для этого вы должны смотреть в оба,
так внимательно, как если бы вы собирались поймать
птицу.
Эта игра и все, что он при этом говорил, придавали
детям бодрость, заставляя их ревностнее работать.
Волей-неволей они должны были научиться прясть.
Гертруда не жалела своих трудов. Она каждый день на их
глазах сравнивала пряжу, показывала им разницу между
утренней и вечерней пряжей, вчерашней и
позавчерашней. Если в ней встречалась хотя бы одна нитка похуже,
она брала ее на палец и держала ее у них перед
глазами.
12. СВОЕГО РОДА ВОЗРОЖДЕНИЕ
Вот что она делает для детей Руди, но не меньше
и для отца их. Ежедневно она посещает его дом и
смотрит за порядком: если увидит где-либо — в хлеву, на
току или другом месте — непорядок, не уйдет, пока не
приведет все в надлежащий вид. Это заставляет и Руди
быть более старательным. До прихода ее — а она обычно
приходила к девяти часам — он осматривает все углы,
как бы она не нашла где-нибудь беспорядка. Мало того,
он сейчас следит больше и за собой: лучше
причесывается, одевается лучше, вовремя стрижет бороду и кажется
теперь более молодым, чем шесть недель тому назад.
Свою комнату, которая походила раньше на закопченную
дыру, он побелил и выкрасил, а когда недавно был на
рынке, то купил там на десять крейцеров раскрашенных
картин: «Христос на кресте», «Матерь божия с
младенцем Иисусом на руках», «Непомука», «Портрет
императора Иосифа II и прусского короля» *, а также белого
и черного гусаров; в тот же вечер он налепил их по
стенам и погрозил детям розгой, если они только тронут
картины рукой и запачкают их. Это не понравилось
31 И. Г. Песталоцци, т. 1 481

детям, а Гейрли, который за словом в карман никогда не
полезет, заметил:
— А все же ты кое-кому не можешь запретить
запачкать их.
— Кому это? — спросил Руди.
— А вот мухам,— ответил мальчик,— помнишь ведь,
они черными пятнами так густо покрыли большой крест
богородицы и ее небесную лестницу, что ни слова на них
нельзя было прочитать.
— Хорошо, что вы не мухи,— сказал отец и
засмеялся,— а то бы вам надо было дать по рукам.
13. КАК ЖЕНЩИНА ЗАВЛЕКАЕТ В СВОИ СЕТИ
ЖЕНЩИНУ
Радовались дети, но еще больше Гертруда; особенно
ее радовало, что он и комнату содержит в порядке и за
собой следит, ибо она подыскивала ему жену. Она с
четверть часа стояла перед новым спасителем, королем
прусским и матерью божьей; насмотревшись на все это,
она сказала про себя: «Как бы мне заполучить сюда
Мейершу». Ей это удалось довольно скоро. В субботу
Руди развесил картины, а уже в среду эта женщина
проходила мимо его дома; Гертруда тотчас же окликнула ее
и пожелала ей доброго утра.
Мейерша смеясь поблагодарила ее и спросила:
— Ты что же, у себя дома здесь?
— Да,— ответила Гертруда,— и мне тут очень весело.
— Верю тебе, верю,— ответила Мейерша.
— Заходи посмотреть, правду ли я говорю,— сказала
Гертруда.
Одним прыжком Мейерша очутилась у дверей; она
широко раскрыла глаза и рот, когда увидела белые
стены и весь этот порядок в комнате.
Она переходила от картины к картине, заглядывала
во все углы и все повторяла:
— Да, здесь все изменилось.
Гертруда повела ее затем из комнаты в хлев, к
корове Арнера, которая теперь принадлежала Руди; Мейерша
осматривала корову то с одной, то с другой стороны,
похлопывала ее, погладила по спине, голове и шее и
сказала:
482

— Другой такой нет, пожалуй, во всей деревне; доить
такую корову, должно быть, одно удовольствие.
—г Не хочешь ли ты доить такую? — спросила
Гертруда.
— Да! Я бы не прочь,— ответила Мейерша.
Гертруда с трудом сдерживала смех.
— Ведь и у тебя дома две прекрасные коровы,—
сказала она.
— Куда им до этой,— заметила Мейерша.
■— Это правда, такой во всей округе не найдешь,—
ответила Гертруда и тут же стала хвалить животное,
как много оно дает молока и какое это хорошее молоко,
как много оно дает сливок и масла; корова смирная
и ласковая — ребенок может делать с ней, что хочет.
Мейерша слушала ее речи, точно проповедь.
— Видно по корове,— заметила она,— что скотина
она хорошая.
Потом Мейерша рассказала, что и у них дома добрая
корова; на прошлой неделе братнин ребенок попал под
корову и пролежал под нею более получаса, пока не
подошли люди и не взяли его; она оберегала его так
заботливо, как если бы это был ее теленок.
Рассказывая об этом, она прислонилась рукой к
пятнистой шее коровы; Гертруда передала Мейерше корм,
и та, беря горсть за горстью смесь соли и отрубей,
кормила животное. Покидая хлев, женщина так ласково
смотрела на корову, точно хотела сказать: «Спаси тебя бог».
Отсюда Мейерша должна была отправиться с
Гертрудой на новый луг Руди; они прошли от дома вдоль ряда
плодовых деревьев и поднялись вверх до забора. Это был
лучший луг в деревне, и Мейерше жаль было даже
топтать траву.
— Не беда,— ответила Гертруда,— тебе следует ведь
самой убедиться, как поправились дела этого доброго
человека.
— Да, ему, видимо, хорошо теперь, после всего что
он пережил,— сказала Мейерша и стала расспрашивать
о его детях, где они и что с ними.
— Я покажу их тебе. Да, и они стали другими.
— А отец тоже изменился?
— Думаю, ты не узнала бы его; он теперь очень
следит за собой, за своими волосами, бородой и одеждой,—
сказала Гертруда.
31*
483

— Хорошо бы ему опять жениться,— в простоте
своей сказала Мейерша.
Но Гертруда продолжала свою работу: «У коровы,
в избе, на лугу ты еще могла устоять. Но Мейерша,
Мейерша! Что будет с тобой, когда ты увидишь детей?»
Гертруда проводит рукой по золотистым кудрям Ру-
дели, ниспадающим на его белый лоб. Один локон об-
вивает ее руку; белый лоб обнажен, малыш откидывает
голову, открывает свои большие голубые глаза и смотрит
на нее.
Нениш — слабенькая, живые глаза глубоко сидят в ее
кругленькой головке; волосы тонки, шелковисты и черны,
как ее глаза, кожа гладка — вся она похожа на
ангелочка.
Про Лизетту Гертруда сказала:
— И эта, даст бог, будет умницей.
— Она во всяком случае крепкая и здоровая,—
ответила Мейерша.
Девочка вертела колесо и пряла свою пряжу, как
никогда; Гертруда, заметившая это, подошла к ней,
наклонилась и шепнула на ухо:
— Напоказ?
Гейрли сидел со своим веретеном за печкой; она
окликнула его и предложила показать пряжу.
Но гляньте на малыша, как старательно берет он в
обе руки свою пряжу и бережно несет ее перед собой;
смело смотрит он на обеих женщин и ждет, что они
скажут.
• Они хвалят его работу, и мальчик в восторге
пускается через столы и скамьи к окну, где закрывает рукой рот,
чтобы не прыснуть со смеху.
— Это — дикарь,— сказала Мейерша.
— О нет! — ответила Гертруда и позвала мальчика;
он сейчас же явился, и она сказала ему:
— Постой-ка тихо возле меня, ведь ты знаешь, что
пыль поднимается в комнате от беготни.
— Я забыл об этом; меня так обрадовало, что пряжа
моя хороша,— и он встал возле нее смирный, как ягненок.
Затем Гертруда пошла в соседнюю комнату и
вынесла оттуда на руках младшего сынишку Руди и дала его
Мейерше подержать.
Ежедневно в хорошую погоду, когда старшие
приходят к ней, она приносит к себе и этого малыша и уклады-
484

вает его, если тот хочет спать, в одну постель с Грители.
Маленький только что проснулся, лицо его покрыто
ярким румянцем, какой бывает у здоровых грудных
младенцев после сна. Он вертелся, вытягивался на руках
у Мейерши, протирал свои глазенки и наконец совсем
повеселел; она пальцем стала водить по его губам сверху
вниз; раздался забавный звук, который понравился
ребенку; он протянул свои ручонки, чтобы попытаться
сделать то же с ее ртом; Мейерша схватила его руку, сжала
ее губами, а дитя всеми силами старалось освободить
руку и тряслось от смеха.
Вдруг среди этой радости, охватившей Мейершу,
Гертруда сказала:
— Как хорошо было бы, если бы у этого глупышки
была опять мать.
Точно озаренная молнией, Мейерша прочла в глазах
Гертруды тайную мысль ее; она вздрогнула; рука, на
которой она держала ребенка, точно онемела, она не в
состоянии была произнести слово. Она передала ребенка
Гертруде.
— В чем дело? — спросила та.
Мейерша, успевшая немного прийти в себя,
ответила:
— Мне пора идти.
И все же она не двигалась с места.
Тогда Гертруда взяла ее за руку и сказала:
— Разве ты не находишь теперь сама, что они
действительно нуждаются в матери?
Но Мейерша уже вполне овладела собой и
посмотрела на Гертруду глазами, какими до сих пор ни разу
еще не глядела на нее.
— Кто же говорит, что нет?
Гертруда прибавила:
— Во всей деревне не найдется детей, которые бы
так нуждались в матери.
Мейерша ответила:
— Прежде всего это неправда.
Гертруда. Ты что этим хочешь сказать?
Мейерша. То, что думаю; во всей деревне вряд ли
найдутся дети, которые меньше этих нуждались бы в
матери.
Это показалось Гертруде загадкой.
— Не знаю, как понять твои слова.
485

— Ты для них заменяешь семь матерей,— сказала
Мейерша.
И, обернувшись к детям, она спросила их:
— Не правда ли, дети, вы предпочитаете ее новой
матери?
— Конечно, конечно! — воскликнули дети.— Она
лучше ста матерей!
— Глупости ты говоришь; зачем это?
Мейерша. Ах, очень умно хотела ты поступить со
мной.
Гертруда. Я полагаю, что Руди всюду может
теперь постучаться.
Мейерша. Этого нельзя ему запретить.
Гертруда. Ты говоришь это с насмешкой.
Мейерша. Сказать тебе, почему?
Гертруда. Да.
Мейерша. Потому что ты не беспристрастна к
нему.
Гертруда. В чем же мое пристрастие?
М е й е р ш а. Ты думаешь, каждый вот так уж и готов
протянуть руку за этими семью ребятишками.
Гертруда. Для меня это не служило бы
препятствием.
Мейерша. Этого нельзя знать.
Гертруда. Ведь они такие славные.
Мейерша. Я против этого не возражаю.
Гертруда. А он так добр.
Мейерша. Я так и думала, что ты это скажешь.
Гертруда. Но ведь это правда.
Мейерша. И потом, он еще так молод.
Гертруда. Этого я не говорила.
Мейерша. Меня это удивляет.
Г е р т р у д а. Но он выглядит моложе.
Мейерша. Моложе, чем шесть недель тому назад.
Гертруда. Во всяком случае.
Мейерша. Да?
Гертруда. А тебе разве не кажется?
Мейерша. Я не обращала внимания.
Гертруда. Нельзя з-арекаться. Все может быть.
Мейерша. Но можно и обмануться.
Гертруда. Не думаю.
Мейерша. Ты чего собственно хочешь?
Гертруда. Ты прекрасно знаешь.
486

Мейерша. Я теперь хочу домой.
Гертруда. Подожди минуту.
Мейерша. Ни полминуты. (Все же она
остановилась.)
Гертруда. Прошу тебя.
Мейерша. Нет, я должна уйти. (Она хочет
направиться к двери/)
Гертруда. Так неласково я не дам тебе покинуть
детей.
— Что же я должна сделать? — спросила Мейерша.
— Прежде всего сказать им: да хранит вас господь
бог, дети,— сказала Гертруда.
Мейерша. Ну, это-то я могу. Да хранит вас бог,
дети.
Потом она повернулась в сторону Гертруды и
сказала улыбаясь:
— Ты слышала? Я простилась с ними.
Гертруда. А когда ты опять придешь, то
поздороваешься с ними?
Мейерша открыла дверь и вышла. Лицо ее пылало;
внизу у дверей она еще раз посмотрела в сторону детей
и уже не обычным для нее шагом спустилась с лестницы
и перешла улицу.
Гертруда, стоя у окна, проводила ее глазами и по ее
походке поняла: первый ход для Руди был неплох.
14. ЛЕЙТЕНАНТ СТАНОВИТСЯ СЕЛЬСКИМ УЧИТЕЛЕМ,
И «ПРЕКРАСНОЙ» ЖЕНЩИНЕ ДЕЛАЕТСЯ ДУРНО
Наступила ночь, помещика давно уже ждали с
ужином, когда он наконец вернулся в воскресенье из Бонна-
ля. Он принес Терезе гостинцы, которые Марейли дала
ему с собой, и положил их на стол. Во время ужина они
только и говорили о ней и ее брате, а все сидевшие за
столом с удовольствием ели крестьянские булочки.
Помещик же остался со своим Глюфи * до полуночи
и беседовал с ним о том, что он слышал от этих людей
про деревню и школу.
Глюфи — это раненый отставной лейтенант, которого
помещик уже больше года как пригласил в замок для
землемерных и тому подобных работ. В это время
Глюфи по собственному желанию научил домашнего учителя,
487

служившего у помещика, гораздо красивее писать,
основательнее и быстрее считать, немного рисовать, измерять
землю и наносить результаты измерения на бумагу и
целому ряду подобных вещей; а главное, он научил его
обращаться с Карлом с достаточной твердостью и
требовать от него военной выдержки и порядка.
Все, что лейтенант показывал учителю Ролленберге-
ру, он делал как-то легко; ясно и просто сообщал он ему
такие сведения, о которых тот раньше даже никакого
представления не имел. Естественно, что этому молодому
человеку пришла мысль предложить помещику для
осуществления его плана пригласить Глюфи; если
кто-нибудь и мог создать новую школу в духе помещика,
школу, которая должна изменить лицо всей деревни, так это
именно он.
Ролленбергер не ошибся; как только помещик
заговорил об этом, лейтенант согласился занять должность
школьного учителя в Боннале при единственном условии,
что ему будет предоставлена возможность стать
настоящим мастером своего дела. Вот каков был человек, с
которым помещик беседовал до полуночи.
Помещик только и думал теперь о новой школе.
С каждым, кто был близок ему, он говорил о ней и
употреблял при этом самые странные выражения. Как-то
раз он сказал лейтенанту, что это его поход, и поход
этот должен показать, мужчина он или нет. Ролленберге-
ру он говорил, что он из-за этого дела забывает даже
о своем мальчике, а Терезе — что эта школа — его
вторая невеста и он мысленно занят ею столько же, сколько
двенадцать лет тому назад Терезой.
— Это хорошо,— сказала Тереза,— тот не мужчина,
кто в твоем возрасте не увлечен чем-нибудь.
— Да, лишь бы эта новая невеста не заставила меня
так долго ждать, как ты, прежде чем покажет, на что
я могу рассчитывать,— сказал Арнер.
Тереза рассмеялась и сказала:
•— Не беда.
Но люди слишком осаждали его. О нем установилась
теперь слава доброго человека, а такая слава всегда
привлекает глупцов и плутов, которые отнимают у тебя
время и деньги. Так было и с ним. Каждый думал, что
стоит прибежать и наболтать ему всякий вздор, чтобы
выпросить у него все, что угодно.
488

Он этого не знал и еще недавно полагал, что должен
выслушивать каждого и отвечать; но скоро он понял,
что с каждым днем все больше ненужной болтовни и
даже лжи приносится в его дом; будучи перегружен
работой, он особенно сильно чувствовал теперь всю тяжесть
этой юношеской ошибки и решил воспользоваться
ближайшим случаем и так пристыдить первого попавшегося
ему злостного жалобщика, чтобы и другим неповадно
было приходить к нему без дела.
Подвернулась некая Линденбергер. Когда слухи о
том, как и о чем Арнер разговаривал с Мейером и его
сестрой, дошли до нее, она подумала, что гораздо лучше
умеет говорить и лучше знает, что происходит в деревне,
нежели эта болтунья и ее брат, этот тихоня. Воспитана
она во всяком случае не хуже Гертруды и говорить
умеет, наверно, лучше ее. Она нарядилась, точно на
свадьбу, и всю дорогу мечтала о сотне вещей, которые
она расскажет помещику о положении дел в деревне
~и о которых Марейли и ее брат никогда и не слыхали.
Помещик дал ей свободно высказаться, внимательно
следил за каждым словом ее, но ничем не обмолвился в
ответ. Сначала она не обратила на это внимания, но
потом заметила и смутилась. Чем больше она смущалась,
тем пристальнее глядел на нее Арнер. Сердце у нее
упало, и она уже не смела говорить, как прежде. Она стала
отрекаться от своей клеветы, извинялась за нее,
заикалась, опустила глаза, побледнела и не знала, куда девать
руки.
Доведя ее до такого состояния, Арнер спросил:
— Ты кончила?
Она не в состоянии была произнести ни слова. Арнер
позвонил, велел широко открыть двери приемной и при
всех стоявших там людях приказал стражнику отвести
ее среди бела дня домой в деревню, чтобы научить ее
впредь сидеть дома и не клеветать без нужды на деревню
и соседей.
Несчастная женщина чуть в обморок не упала.
Молча, вся дрожа, упала она к его ногам. Но он отвернулся
от нее и сказал:
— У тебя беспутная, скверная душа.
К счастью для нее, в это время мимо дверей приемной
проходила Тереза; она увидала лежащую на полу жен-
489

щину, узнала причину и одно слово ее, сказанное с
улыбкой, изменило решение помещика, он отпустил женщину
домой без стражника. С тех пор люди оставили его в
покое и без дела не приходили к нему.
15. ОБРАЗ БАБУШКИ
Арнера оставили в покое, и это было хорошо:
приближались те два дня, о которых было оповещено в
воскресенье; между тем у него было еще много хлопот. Счета
Гуммеля должны были быть просмотрены и проверены.
Предстояло распределить выгон, а для этого надо было
предварительно измерить и отметить землю. Надо было
также переговорить с Глюфи о целом ряде школьных
дел. Раздача коз и плодовых деревьев требовала
времени для размышления. Кроме того, он хотел еще
заготовить грамоту о празднестве, которое он намерен был
учредить в Боннале, и вручить ее пастору. В среду
вечером он почти покончил со всеми этими делами; в четверг
утром, до рассвета еще, отправился пешком со своим
лейтенантом в Бонналь. Экипаж был уже заложен, и они
собирались было сесть, но день показался им таким
прекрасным, что они предпочли пойти пешком.
Прибыв в Бонналь, он тотчас же послал Клауса к
Марейли с поклоном от своей жены и подарком за
булочки, которые та послала ей. Но когда Марейли
открыла посылку и увидела чудное полотно, посланное ей
женой'помещика, она раза три переспросила:
— Не ошибся ли ты? Мне ли это послала помещица?
Клаус рассмеялся и сказал, что никак не мог
ошибиться, и помещик, и жена его — оба дали ему это
поручение. Она поставила перед Клаусом все, что у нее было
в доме: водку, и вино, и сыр, прося не стесняться и
сказать ей, голоден ли он и не хочет ли чего другого.
Она побежала со своим полотном вверх по лестнице
к брату, который еще лежал в постели; затем она
обошла детей и показала каждому, какой подарок она
получила утром от жены помещика.
Для Клауса Марейли отыскала тончайшей пряжи на
пару шапочек, прибавила к этому половину красной
турецкой пряжи и голубой, чтобы шапочки вышли
возможно красивее. Клаус должен был принять подарок, и она
490

не выпустила его, пока он не положил всей пряжи в
карман.
Но благодарить помещика она не просила его, она
предпочла побежать в пасторский дом и сделать это
лично.
Помещик ответил смеясь, что если этот подарок
доставляет ей столько радости, то пусть придет
когда-нибудь в замок и сама поблагодарит жену.
— Как же я смею,— сказала Марейли.
— Почему же ты не смеешь? — спросил помещик.
— Вот уже больше тридцати лет,— заметила она,—
как я была в вашем замке; да, это было давно; ваша
бабушка, нет, мать вашего дедушки жила еще тогда; в то
лето она как раз и умерла,— и Марейли стала
рассказывать: — Приближалось рождество; я побиралась
христовым именем и окоченела от холода; никто не обращал
на меня внимания, но вот меня заметила, очевидно, в
окно эта почтенная старушка и спустилась ко мне. О
господи! Если бы она была моей матерью, она не могла бы
теплее отнестись ко мне. Она взяла меня за руку и
повела в теплую комнату, которая находилась внизу во
дворе. Говорят, все там теперь по-иному. Она велела
сварить мне молочный суп и дать хлеба, сколько я хочу.
Сперва я не могла есть от холода, я грелась у печки
и плакала; тогда она подошла ко мне и потрогала мои
лохмотья. Мне кажется, что я еще сейчас вижу, как она
качала головой и вздыхала, ибо на мне ничего целого
и теплого не было. Она вышла, но через четверть часа
вернулась с узелком одежды и сапожками в руках и сама
одела меня с ног до головы; оба кармана моей юбки
она наполнила сухими грушами и сливами,— вдруг
Марейли пристально посмотрела на помещика и сказала: —
Господи Иисусе! Как вы похожи на нее! Точно она стоит
опять передо мной. Мне сдается, она вас именно держала
за руку, когда во второй раз спускалась ко мне по
лестнице; возле нее стоял тогда красивый мальчик, которого
она, видимо, очень любила; одевая меня, она все время
с ним разговаривала; я помню и сейчас все, что она ему
говорила.
Помещик уже не владел собою; он отошел в сторону
и дал волю слезам. Это были последние воспоминания
о ней, он живо помнил еще, как милая прабабушка
посадила его на лежанку возле девочки и, пока одевала ее,
491

беседовала с ним: «Дорогой Карл! — говорила она.—
Я недолго уже останусь с тобой, помни же: времена
наступают жестокие; никто не заботится о своих людях,
господам безразлично, гибнут ли они или нет. Ради бога,
Карл, старайся, чтобы старость твоя была безмятежна
и совесть оставалась чиста: борись с корнем зла, и пусть
дети твоей деревни никогда не предстанут перед тобой
в таком виде».
Помещик отпустил Марейли и остался теперь один
до девяти часов.
Много говорят о том, что нужно для того, чтобы
управлять страной и людьми. Думается мне: нужна
такая именно бабушка и сердце, которое спустя тридцать
лет не забывает своих прародителей и свято чтит память
о них; все остальное не так уже важно *.
Арнер в этот момент особенно хорошо понял ценность
человеческой личности.
Содержание главы 16
О человеческом сердце и о Гансе, добром и злом
одновременно
Для дележа луга крестьяне собираются под липами. В
ожидании прихода помещика служитель пастора Ганс предъявляет
молодому Кальберледеру требование, чтобы он срубил орешник под
окнами пасторского дома.
17. НЕСКОЛЬКО СЛОВ О ТОМ, ЧТО СОБОЮ ПРЕДСТАВЛЯЮТ
КРЕСТЬЯНЕ, КАК И КОГДА ОНИ ВЫЯВЛЯЮТ СЕБЯ
И КАКИМИ ОНИ НЕ ДОЛЖНЫ БЫЛИ БЫ БЫТЬ
На общинном выгоне крестьянам оставалось лишь по
жребию распределить луга, уже отмеченные и
измеренные. Девяносто юхартов земли, предназначенной для
заливных лугов, еще нельзя было распределить. Вода
еще недостаточно поднялась, и рвы, которые в первую
очередь надо было прорыть, еще не были отмечены. Но
воды для орошения трав было столько, что можно было
пустить мельницу. Вода струилась со всех сторон на
поля, и куда бы ни попадала капля ее, там все зеленело;
и никто в деревне теперь уже не сомневался, что все эти
девяносто юхартов представляют собой прекрасный луг.
492

Арнер предоставил крестьянам поступать так, как
если бы он и не присутствовал. Он знал, что крестьяне,
будучи одни при дележе земли, ведут себя совсем иначе,
чем тогда, когда стоят с шапкой в руках перед
наследным владельцем, прикидываясь дураками и простаками.
У дедушки моего была пословица: «При дележе
обнаруживается, что люди представляют собою, а
собственность делает из них то, чем они по существу являются».
Помещик использовал этот случай, чтобы узнать
своих людей. Он не сводил глаз с них и видел, как при
каждом лучшем куске земли они обнаруживали свою
жадность. У одного это видно было по губам, у другого — по
глазам, у третьего — по рукам, у четвертого — по ногам.
В зависимости от того, было ли у него толстое брюхо или
более длинные ноги, плоская или остроконечная голова,
широкий или узкий рот, тот или иной нос или лоб,
жадность эта обнаруживалась по-разному.
Это одно. Кроме того, он за эти несколько часов узнал
много интересного и правдивого об обработке земли и
тысячу обстоятельств, важных для крестьянина, которыми
тот руководствуется, когда непосредственно для себя
оценивает землю. Трудно себе представить, сколько они
приводят в таких случаях мелочей, о которых ни раньше,
ни после не говорится. То земля не защищена от ветра,
то она слишком подвержена дождям, то песок или
гравий, который пожирает навоз, то убыток благодаря
неудобству подъезда к ней; то указывается на хорошее или
плохое соседство и на сотню других обстоятельств,
благодаря которым ценность земли вдвое повышается или
понижается. А для владельца необычайно ценно знать
все эти мелочи, касающиеся обработки его земель.
И еще одно обстоятельство радовало помещика, а
особенно лейтенанта: случалось, что бедняк, вытащив
хороший жребий, прыгал и ликовал и смелее прежнего,
нахлобучив иногда даже шапку на голову, садился возле
толстопузого.
Но чем больше счастье улыбалось беднякам и чем
больше они показывали свою радость, тем больше
толстопузые показывали свое недовольство, отпуская
колкости направо и налево. Но это было не ко времени.
Некоторые парни, обрадовавшись своей удаче, крикнули:
— Пусть те, которым ничего другого не остается
делать, как отравлять нашу радость, убираются домой!
493

Это вызвало взрыв смеха. Громче всех смеялся
лейтенант. Он сказал Арнеру:
— Так и надо; пусть разжиревший крестьянин знает,
что он стоит не выше тощего. А у себя в школе это
будет первое, что я постараюсь внушить моим
ребятам *.
— Да,— ответил помещик,— было бы хорошо, если
бы у господ помещиков также были учителя,
которые внушили бы им, что не следует гордиться и
зазнаваться.
— Это тоже верно,— сказал лейтенант и прибавил: —
Но крестьянин лишь дитя; истинными же отцами
глупости, заключающейся в смешении внутреннего
достоинства человека с его внешностью (его шкурой), являются
сословия, стоящие над ним.
Он сказал еще больше — что именно, я не скажу вам.
Вы могли бы вообразить, что тоже имеете право так
говорить, а это не пройдет. Человек, объездивший весь мир,
пригодный на нечто большее, чем производство спичек,
может, хотя бы он и был бедным дворянином, позволить
себе, особенно в разговоре с таким помещиком, подобные
речи. Но если крестьянин заговорит так дерзко, то — да
будет милость божья над его домом и родиной — это
почти то же, как если бы он забыл изгороди и границы
своего двора.
18. КАРТИНА ЭТА — ПРОСТАЯ ШУТКА, НО СОВЕРШЕННО
С НАТУРЫ
У лейтенанта была привычка говорить без обиняков
все, что он думал. В тот же день он за столом сказал
пастору:
— Я ничего общего не желаю иметь в школе с
болтовней, обычно имеющей в ней место.
— Весь вопрос в том, что вы под этим понимаете,—
сказал пастор.
— Вы правы,— ответил лейтенант, взял понюшку
табаку, сжал губы несколько дольше обычного и, что редко
с ним случалось, устремил свой взор в одну точку. Но
вот глаза его снова оживились, и он сказал:
— Господин пастор, лишним и вредным в школе я
считаю все то, что дает детям возможность без толку раз-
494

глагольствовать, все то, что забивает им голову и губит
здравый смысл, необходимый в жизни.
Пастор. Правильно, господин учитель! Я вполне
разделяю теперь ваше мнение насчет болтовни в школе.
Лейтенант (глядя прямо на пастора). Как бы
далеко оно ни вело?
Пастор. Да, как бы далеко оно ни вело. Я убежден
в том, что в школах слишком много места уделяют
словесным упражнениям. Начиняя головы детей словами,
прежде чем они набрались ума и опыта, мы губим лучшие
способности и разрушаем фундамент семейного счастья.
Лейтенант. Удачнее я сам, пожалуй, не мог бы
выразить свою мысль.
Пастор. Вы шутите. Но как могли вы, в вашем
положении, убедиться во вреде словесности, во вреде,
который по-настоящему следовало бы считать типичным
пасторским недугом?
Лейтенант. Моя хромая нога и многолетние
поиски заработка многому научили меня. Так, например,
если какой-нибудь из моих господ слишком долго
проповедовал мне, какую работу он мне поручает, то
обычно вскрывалось впоследствии что-либо такое, из чего
было видно, что я имею дело с плохим человеком. Два
года военной службы показали мне, чем становятся
люди, много болтающие языком. Более неверной собаки,
чем мой полковник, в войсках не было; именно он и дал
мне отставку, как какому-нибудь мошеннику. Его
собачья скупость была виной тому, что полк наш всегда
голодал, но если бы полк и погиб до последнего солдата,
он всегда сумел бы вывернуться. Он мог говорить обо
всем прекрасном и возвышенном в мире, но сам дьявол
мог бы слушать его без гнева, ибо он только болтал. В то
же время он не поддержал и не помог ни одному
хорошему начинанию, а между тем не было человека, которому
бы он не рассказывал, как поступил бы на его месте и
что сделал бы. А когда дело доходило до сражения, он
вещал перед фронтом, как архангел; громким голосом
он призывал этих несчастных простаков, у которых от
голода бурчало в желудке, к борьбе: «Ребята, за вашего
короля и родину держитесь крепко!»
Все сидевшие за столом покатились со смеху, когда
лейтенант во весь голос крикнул: «ребята», «родина» и
«держитесь крепко».
495

Пастор не смеялся. Он был серьезен, когда заговорил:
— Мы, пасторы, своими бесполезными проповедями
необеспеченному несчастному народу и своим
бесцельным словесным обучением детей вместо воспитания и
подготовки их к жизни уподобляемся вашему
полковнику. Мы сами являемся виновниками печальной участи
народа, ибо мы не воспитываем и не помогаем ему, а
отделываемся словами. То, что вы говорили, потрясающе
верно, вплоть до возгласов «ребята», «король», «родина».
Все это применимо и к нашему делу, к нашему простому
словесному обучению. Разве мы не утешаем несчастных
указаниями на вечного царя, вечную родину и не
призываем их «крепко держаться»? — в конце он прибавил:
— Мысль, что не мы в этом виноваты и что многие
поступали бы иначе, если бы только могли, служит мне
некоторым утешением; как бы то ни было, верно одно:
нельзя учесть того огромного вреда, который приносит
делу воспитания людей неумеренное разглагольствование.
— Да, да,— сказал лейтенант,— дела учат людей и
дела утешают их. Долой слова!
И старый вояка был прав.
19. КАКУЮ ОСНОВУ ДОЛЖНА ИМЕТЬ ХОРОШАЯ ШКОЛА
С тех пор как помещик вернулся от хлопчатобумаж-
ника Мейера, он каждую свободную минуту проводил
в обществе лейтенанта, обсуждая с ним все необходимые
мероприятия для организации новой школы.
Оба они находили: во всем мире, в любых условиях
хорошо воспитанным можно считать ребенка,
подготовленного к тому, что в зрелом возрасте, по всем данным,
станет делом его жизни, и обученного тому порядку,
который необходим взрослому для поддержания его
благосостояния и благосостояния близких.
Эта конечная цель — главное, к чему должна
стремиться разумная школа.
Они понимали поэтому, что каждый, кто собирается
организовать действительно полезную школу для
крестьян и людей, занимающихся бумагопрядением — будь
то лейтенант или другой,— прежде всего должен сам
знать то, что необходимо знать крестьянским детям и
детям, родители которых занимаются хлопчатобумажным
496

делом. Если же учитель этого не знает, то пусть
спрашивает, учится и привлекает людей, которые с этим делом
знакомы и могут дать ему указания.
Они прежде всего подумали, конечно, о Мейере. И
сейчас же после этого разговора отправились к нему.
— Вот человек, о котором я так много вам говорил,—
обратился помещик к лейтенанту, а Мейеру он сказал: —
А это тот господин, который, надеюсь, утешит тебя в
делах школьных.
Мейер не понимал, о чем говорил помещик; но тот
пояснил свои слова и указал на лейтенанта как на
будущего школьного учителя.
Мейер был крайне удивлен. Немного спустя он
сказал:
— Если господин возьмет на себя этот труд, мы
будем ему крайне благодарны, но понадобится время,
чтобы ознакомиться с нашими порядками и нашей жизнью
в деревне.
— Я того же мнения,— сказал лейтенант,— но когда-
нибудь ведь надо начать. Я не пожалею труда, чтобы
возможно лучше и основательнее узнать все, чему нужно
обучать ваших ребят, чтобы подготовить их к ведению
крестьянского хозяйства и к хлопчатобумажному делу.
Мейер. Это хорошо, что вы с этого хотите начать.
Лейтенант. Не знаю, с чего бы другого следовало
мне начинать. Я постараюсь использовать малейший
случай для ознакомления с домашними и полевыми
работами; таким образом я получу ясное представление
о том, какими качествами должны обладать ваши дети,
чтобы быть правильно воспитанными для данных
условий и для данной профессии.
Марейли как-то сразу почувствовала себя с ним
хорошо. Она показала ему весь дом, все то, что было вокруг
него и в хлевах, все то, чему надо учить ее ребят, чтобы
они умели выполнять необходимые работы и держать
все в порядке. Она поручала детям вскапывать землю
в саду, разводить очаг, подниматься на сеновал,
заготовлять корм. Чем больше лейтенант видел, тем больше
спрашивал. Он осведомлялся даже о том, как считают
десятину, как взвешивают сено, как ведут расчеты в
хлопчатобумажном деле, каково соотношение между
заработной платой работников и стоимостью хлопка,
и о сотне подобных вещей.
32 и. Г. Песталоцци, т. 1 497

Хозяева дома объясняли ему все, что могли. В конце
Глюфи заявил, что хочет научить ребят прясть. На это
Марейли заметила ему:
— Мы собираем ежегодно несколько сотен центнеров
пряжи, но никогда еще не могли заставить детей хорошо
прясть. Относительно остального не могу
пожаловаться — у них много полевых работ, возятся они и со скотом,
поэтому добиться одновременно хорошей пряжи трудно,
но если вы хотите видеть хорошую организацию
прядильных работ, то вы должны направиться к жене
каменщика. Вот где есть чему поучиться, а не у нас.
— Не Гертрудой ли зовут жену каменщика, о
которой вы говорите? — спросил лейтенант.
— Как видно, вы уже знаете ее,— ответила Марейли.
— Нет, но мы условились с помещиком прямо от вас
пойти к ней,— сказал лейтенант.
— Вот видите, я верно направила вас,— сказала
Марейли.
20. ОСНОВА ХОРОШЕЙ ШКОЛЫ — ТО ЖЕ САМОЕ, ЧТО
И ОСНОВА ЧЕЛОВЕЧЕСКОГО СЧАСТЬЯ, И ЯВЛЯЕТСЯ НЕ
ЧЕМ ИНЫМ, КАК ИСТИННОЙ МУДРОСТЬЮ ЖИЗНИ
Помещик, пастор и лейтенант вошли в комнату
Гертруды. В комнате было так тесно, что с трудом можно
было пройти между прялок. Когда дверь открылась,
Гертруда, не ожидавшая гостей, велела детям встать
и\дать места вошедшим. Но помещик остановил ее и,
никому не дав двинуться с места, провел пастора и
лейтенанта вдоль стен к ее столу.
Трудно себе представить, в какой восторг эта
комната привела гостей. То, что они видели у Мейера,
казалось им пустяком в сравнении с этим.
И это вполне естественно. Порядок и
благосостояние в доме богача не производят такого впечатления.
Невольно думаешь при этом, что другие не могут
позволить себе подобного лишь потому, что у них
не хватает денег. Но благополучие бедной хижины,
показывающее, что все люди могли бы добиться того
же, будь они приучены к порядку и хорошо
воспитаны, производит громадное впечатление на добрую душу.
Глазам вошедших представилась теперь комната, пе-
498

реполненная бедными детьми в обстановке полного
благополучия.
Помещику казалось, что он как бы во сне видит
картину — прообраз своего возрожденного, хорошо
воспитанного народа, а острый взгляд лейтенанта, как молния,
перебегал от ребенка к ребенку, от руки к руке, от
работы к работе, от глаз к глазам. Чем больше он видел, тем
сильнее волновала его мысль: Гертруде удалось
совершить то, чего мы ищем,— школа, которую мы ищем,
создана в ее доме.
Некоторое время в доме царила глубокая тишина.
Гости смотрели и молчали.4 Эта тишина и знаки уважения,
граничащие с благоговением, которые выразил Гертруде
среди этой тишины лейтенант, заставили сердце
женщины сильнее забиться.
А дети в это время бодро продолжали свою работу
и смеющимися глазами поглядывали друг на друга. Они
понимали, что господа пришли ради них и
присматриваются к их работе.
Лейтенант посмотрел на пастора и хозяйку и спросил:
— Все это ваши дети, хозяйка?
— Нет, не все мои,— ответила Гертруда и стала
показывать ему от прялки к прялке своих ребят и детей
Руди.
— Поверите ли вы, господин лейтенант,— сказал
пастор,— что дети Руди четыре недели тому назад еще не
умели спрясть ни одной нитки.
Лейтенант посмотрел на пастора и хозяйку и сказал:
— Неужели это возможно?
— Так оно и должно быть,— ребенок в несколько
недель может научиться хорошо прясть. Я знала детей,
которые научались этому в несколько дней,— ответила
Гертруда.
-1- Не это удивляет меня в этой комнате,— сказал
помещик,— а нечто другое. С тех пор как эта женщина
взялась за детей Руди, за какие-нибудь три-четыре
недели они изменились до неузнаваемости. Прежде на лицах
их лежала печать смерти и нужды, а сейчас все это
стерто, исчезло бесследно.
Лейтенант спросил по-французски:
— Но что же делает она с детьми?
— Одному богу известно,— сказал помещик.
— Если вы даже целый день проведете здесь, вы ни-
32*
499

чего необыкновенного не заметите. Вам будет казаться,
будто все, что она говорит и делает, могла бы сделать
и любая другая женщина; и, конечно, самой простой
крестьянке в деревне не придет в голову, что то, что
делается здесь, она не могла бы выполнить с таким же
успехом.
— Этого достаточно, чтобы еще больше возвысить ее
в моих глазах,— сказал лейтенант и прибавил: —
Искусство достигает своего совершенства тогда, когда его
перестают замечать. Все великое и возвышенное так просто,
что детям и шалунам кажется, будто они все это, и,
пожалуй, даже больше того, сами могли бы сделать.
Когда господа заговорили меж собою по-французски,
дети стали переглядываться и посмеиваться. Гейрли и
тот, что сидел против него, повторяли, подражая
взрослым: «Парле, парле, парле» *.
Гертруда сделала им знак, и в комнате воцарилась
тишина.
Увидев на прялках книги, лейтенант спросил
Гертруду, зачем они детям.
Она посмотрела на него и сказала:
— Как зачем? Они учатся по ним.
— Но не тогда ведь, когда прядут? — спросил
лейтенант.
— Именно тогда,— ответила Гертруда.
— Это я хотел бы видеть,— сказал лейтенант.
— Да,— сказал помещик,— ты должна нам показать
это.
.— Дети, возьмите ваши книги и занимайтесь,—
сказала Гертруда.
— Громко, как всегда? — спросили дети.
— Да, громко, как всегда, но как следует!
Ребята быстро раскрыли книги; каждый отыскал
страницу, отмеченную для него, и стал учить заданное
ему на сегодня. И в то время, как глаза детей
внимательно глядели в книгу, колеса прялки продолжали
вертеться, не уменьшая быстроты.
Лейтенант не мог отвести глаз от детей и попросил
Гертруду показать ему все, что она проделывает с ними,
все, чему она их учит.
Она хотела было скромно уклониться от показа,
считая все, что она делала, малозначащим и полагая, что
господа в тысячу раз лучше нее все это знают.
500

Но помещик присоединился к просьбе лейтенанта.
Тогда она приказала детям закрыть книги и стала
разучивать с ними стихи. На этот раз это был отрывок
из песни:
Как чуден солнца мягкий свет,
Зажженный на небе высоком!
Как нежный блеск его лучей
Отраду сердцу, радость шлет.
Они разучивали третий отрывок.
Гертруда прочла его громко и медленно, повторяя
одну строку за другой; дети так же медленно и
отчетливо повторяли вслед за нею; так продолжалось, пока
кто-нибудь из ребят не заявлял: «А я уже знаю!» Тогда
он один должен был произнести весь отрывок; и если все
было сказано правильно, она предлагала ему прочесть
всю строфу для других, а те повторяли уже за ним, пока
не выучивали ее наизусть. После этого дети спели все
три строфы этой песни; две первые они уже знали
раньше.
Затем Гертруда показала гостям, как она ведет
занятия по счету, и это было просто и вполне применимо
к жизни.
Но об этом в другой раз.
21. УЛОВКА ВЕРБОВЩИКА
С каждой минутой лейтенант все больше убеждался
в том, что все это можно применить и в его школе;
однако он считал также, что, для того чтобы все это
оказалось не только возможным, но и осуществилось на самом
деле, необходима была такая женщина, как эта.
Прусский вербовщик не увивается так за рослым
парнем, подходящим под армейский стандарт, чтобы
заманить его на военную службу, как лейтенант старался
теперь заманить в свои сети эту женщину, которая,
как никто другой, подходила ему для работы в школе.
— Как ты думаешь,— начал он,— нельзя ли те
порядки, которые ты завела у себя в доме,
перенести-также и в школу?
Она задумалась на минуту и затем ответила:
— Я не знаю, но полагаю, что то, что можно провести
с десятью детьми, осуществимо также и с сорока,—
затем добавила: — Но для этого многое потребуется,
501

и я не думаю, что легко будет найти Школьного учителя,
который потерпит такие порядки в своей школе.
Лейтенант. Ну, а если бы ты знала учителя,
который захочет установить такие порядки, ты бы помогла
ему в этом?
Гертруда (со смехом). Да, конечно, по мере сил
и возможности.
Лейтенант. А если им буду я?
Гертруда. Кем будете?
Лейтенант. Тем учителем, который охотно бы все
устроил в школе так, как ты у себя в доме.
Гертруда. Но вы же не учитель!
Лейтенант. Я учитель, спроси у господ.
Гертруда. Да, может быть, в городе и преподаете
то, в чем мы совсем не разбираемся.
Лейтенант. Нет, уверяю тебя, в деревне.
Гертруда (указывая пальцем на прялку). И у
таких детей?
Лейтенант. Да, у таких детей.
Гертруда. Ну, должно быть, далеко до того места,
где учителя для таких вот детей так выглядят, как вы!
Лейтенант. Не очень.
Гертруда. А я думаю, что далеко.
Лейтенант. Но ведь ты мне поможешь, если я
устрою такую школу?
Гертруда. Если это будет далеко, то я с вами не
пойду.
Лейтенант. Я здесь останусь.
Гертруда. И будете учительствовать?
Лейтенант. Да.
Гертруда. В этой комнате?
Лейтенант. Нет, в помещении школы.
Гертруда. Пожалеете, если вас на этом слове
поймают.
Лейтенант. А ты бы еще больше пожалела, если
тебе придется мне помогать.
Гертруда. Нет, это неверно. Мне это даже
удовольствие доставит.
Лейтенант. Теперь ты уже дважды сказала, что
мне поможешь.
Гертруда. Да, конечно, я трижды скажу «да»,
если вы будете нашим учителем.
■502

Тут все господа рассмеялись, и Арнер сказал:
— Да, Гертруда, это все-таки ваш учитель!
Это ее поразило; она вспыхнула и не знала, что
сказать.
— Что же ты умолкла? — спросил лейтенант.
— Мне кажется, было бы лучше, если бы я уже
четверть часа тому назад замолчала!
Лейтенант. Почему же так?
Гертруда. Как же я могу вам помочь, раз вы —
учитель?
Лейтенант. Теперь ты стараешься найти
отговорки, но я тебя не освобожу.
Гертруда. Я прошу меня уволить.
Лейтенант. Из этого ничего не выйдет; раз ты
мне дала согласие на брак, ты должна сдержать
обещание.
Гертруда. Ну, уж, нет!
Лейтенант. Ан, да!
Гертруда. Это невозможно.
— Знаешь что, Гертруда,— сказал помещик,—
сдержи свое слово постольку, поскольку сможешь, а большего
он от тебя требовать не будет: но любая помощь,
которую ты окажешь ему, будет и помощью мне.
Гертруда. Я бы с удовольствием, но вы видите,
комната полна ребят, и я кругом связана; если же нужен
совет и помощь по работе, в которой такой господин,
конечно, не разбирается, то я знаю одну женщину, которая
в ней гораздо лучше понимает, чем я, и на что у меня
времени нет, то она бы прекрасно могла сделать.
Помещик. Устраивай как знаешь, только
помогай ему.
Содержание глав 22—24
22. Старикам всегда тяжело приносить
благодарность, а детям это доставляет удовольствие. 23. Брат-
екая любовь, за которую я на месте сестры не дал бы
ни гроша. 24. Что приятнее детской радости и чище
детской доброты
Дети Гертруды и Руди благодарят помещика. Он ласково
разговаривает с ними.
Гертруда в присутствии нового старосты Мейера говорит о
желательности свадьбы его сестры с Руди. Старосту это совсем не
устраивает, но он не осмеливается возражать в присутствии
помещика, который оказывает поддержку Руди.
503

На луг доставляют деревья, которые подлежат дележу; в
ожидании этого дети играют на лужайке. Сынишка Гертруды Гейрли
отдает часть своего хлеба нуждающейся Бетели и голодной козе.
Это видит Клаус, и Гейрли ставят во главе шествия ребят, которые
с полученными ими козами направляются с луга к липам. Сын
помещика Карл этим сначала недоволен, но, узнав о благородном
поступке мальчика, соглашается, что тот по заслугам назначен
предводителем шествия.
25. ПОМЕЩИК ПРОЯВЛЯЕТ ОТЕЧЕСКУЮ ЗАБОТЛИВОСТЬ
И УСТАНАВЛИВАЕТ ДЛЯ ПАСТУХОВ ПРАВИЛА
НАБЛЮДЕНИЯ ЗА КОЗАМИ
Помещик поднялся на холм. Здесь жители Бонналя
соберутся на празднество, которое он намерен учредить.
Перед ним на возах лежали плодовые деревья для
большого фруктового сада. Под тенью этих деревьев
его народ будет веселиться и благодарить бога за
земные блага, ниспосылаемые всему человечеству без
различия.
Как жрец в торжественный час жертвоприношения
перед своим алтарем, стоял он, полный самых
возвышенных человеческих чувств, и благословляющим оком
смотрел на окружавшую его толпу.
Погруженный в свои мысли и созерцание
окружающего, он потерял из виду своего Карла. Он оглянулся
еще раз на толпу, чтобы найти его, и увидел его среди
боннальских мальчиков. Он держал за руки двух самых
красивых из них. Помещик кивнул ему и сказал про
себя: «О, если бы он всю свою жизнь был так счастлив
среди детей своего народа и никого бы так охотно не
держал за руку, как своих людей».
Затем Арнер предложил каждому отцу семейства
подойти к возу и взять с него столько деревьев, сколько
у него детей.
Как только слова эти были сказаны, богатые,
дерзкие и скупые поспешили протиснуться, чтобы быть
первыми и отобрать себе лучшие; все деревья были хороши,
и плоды от них должны были быть самого лучшего
качества; но все же в возрасте и корнях их была некоторая
разница.
Помещик заметил эту суету и прекратил ее, прежде
чем люди успели добежать до возов. Когда возы
остановились, он приказал крестьянам подождать, пока
504

Клаус снимет деревья и положит их на землю в том
порядке, в каком они попадутся ему под руку — большие
и маленькие вперемежку. Люди же пусть становятся
в ряд и по очереди берут деревья в том порядке, в каком
они лежат на земле.
Некоторым это распоряжение не понравилось, точно
им была нанесена обида, но все же они взяли деревья.
Другие посмеивались, говоря, .что богатые и.скупые
получили по заслугам. Когда все деревья были розданы,
помещик обратился к окружавшим его крестьянам:
— Я хочу, чтобы и в беднейшем хозяйстве было
достаточно хорошего молока для приготовления пищи,
соответствующей возрасту и росту детей,— вот почему
я велел привести сюда коз; тем, кто не в состоянии
купить козу для своих детей, я охотно дам для этого
взаймы необходимые деньги.
Сказав это, он велел тем, кто желал получить эту
ссуду, подойти к нему.
Подошло двадцать семь человек. Они заметили, как
он содрогнулся при виде их: без шляп или шапок, без
сапог и чулок, в рваной одежде стояли они перед ним.
Но не в этом еще была главная беда: не только по
одежде, но и по лицам их видно было, что они негодяи,
драчуны, игроки, сутяги и пьяницы.
Арнер был потрясен. Серьезным негодующим
голосом он сказал им:
— Ну и выглядите же вы!
Некий Зигмунд Рейх осмелился ответить:
— Не все же люди могут хорошо выглядеть.
Арнер вышел из себя:
— Бесстыжий ты человек! — воскликнул он.—
Каждый может блюсти себя так, чтобы телом и душой не
походить на плута и мерзавца.
Остальные двадцать шесть охотно ударили бы
Рейха за его слова, а другие — с досады ли, что могут не
получить коз, или по другой причине — расхохотались
и сказали, что помещик прав; чтобы дойти до такого
состояния и выглядеть так, как они теперь выглядят,
надо было спустить немало кровных своих денег.
Между тем помещик спросил пастора, выглядят ли
их жены и дети так же, как они.
— К сожалению, вылитый их портрет,— ответил пастор.
Помещик покачал головой и заметил:
505

— Тогда это плохо.
Затем он обратился к стоявшим перед ним мужчинам:
— Вам не помогут ни козье молоко, ни земля, и я,
право, не знаю, как мне поступить.
Он помолчал некоторое время, а потом сказал:
— Идите с богом и выберите себе коз; но вот что я
вам скажу: если вы не дадите молока вашим детям или
вообще будете поступать так, что они из-за вас будут
болеть и чахнуть, то я отберу у вас этих несчастных
детей и сам позабочусь о том, чтобы они получили
подобающее им христианское воспитание, сколько бы это мне
ни стоило. Знайте, как верно то, что я отберу ребят у тех,
которые окажутся извергами в отношении собственной
плоти и крови, так же верно и то, что я брошу этих
людей в тюрьму и прикажу бить их, пока они не
исправятся.
С этими словами он отпустил этих крестьян и велел
им отобрать себе коз. Но все сказанное помещиком так
ошеломило их, что они вряд ли справились бы с этим
делом, если бы Клаус не подошел и не помог им. Радость
детей, получивших коз, не поддается описанию. Другие
приставали к своим отцам и просили их также купить
им козу. Просьбами и рассказами о том, что у сына
помещика, Карла, тоже имеется коза, тридцать два малыша
добились того, что отцы купили им коз. А так как
двадцать семь человек, желавших получить ссуду, подвели
к помещику своих ребят, то и остальные привели своих,
но стали в сторонке и старались не смешиваться с теми
двадцатью семью.
* — И вы купили вашим детям коз? — спросил
помещик.
Некоторые отвечали:
— Что оставалось нам делать: они чуть не разорвали
нас, когда мы не согласились.
Другие говорили:
— Так как и вы купили своему сыну козу, нам тем
приятнее было сделать это.
— Будут ли ваши пасти своих коз? — спросил
помещик.
— Почему бы и нет,— ответили отцы«
— Ну так соберите детей, которые будут пасти своих
коз, пусть они сядут вокруг меня, я должен с ними
поговорить,— сказал Арнер.
506

Двадцать семь и тридцать два отца семейств собрали
своих детей вокруг помещика и сами образовали за ними
круг.
Тогда Арнер сказал, что жизнь пастуха, так как она
легче всякой другой, приводит к одичанию и
необузданности и может превратить их в несчастных, злых людей.
Надо поэтому установить такие порядки, при которых
они не так легко впадали бы в те ошибки, которые влечет
за собой пастушеская жизнь.
— Прежде всего вы должны условиться меж собой,
сколько человек каждую неделю будет пасти коз, чтобы
не было беспорядка и никто на это не терял зря своего
времени. А затем,— продолжал он,— вы должны обещать
мне:
во-первых, что не будете считать хорошим пастушком
или пастушкой и не будете терпеть в своей среде тех,
кто на лугу ругает и клянет свою козу, сильно бьет ее
или бросает в нее камнями;
во-вторых, что вы не будете считать хорошими
пастушками и не будете терпеть в своей среде и тех,
которые бранят своих товарищей или даже проклинают и
бьют их;
в-третьих, что вы не будете считать хорошими
пастушками и не будете терпеть возле себя тех, кто нарочно или
по небрежности дает забираться козам в поле или лес
и причиняет этим вред, а тем более и тех, кто сам
наносит вред и самовольничает в поле и лесу;
в-четвертых, что каждый порядочный пастушок в те
дни, когда наступает его очередь пасти коз, принесет
с собой на луг свою работу, а в субботу покажет своему
учителю и всем детям, что он проделал, когда пас стадо,
будь то плетение из соломы, вязанье или рубка дров.
Дети громко и радостно обещали непременно,
непременно и охотно исполнить все пункты. Но некоторые отцы,
стоящие за своими детьми, наклонились к ним и сказали:
— Дети, дети, легко сказать «да», но так же ли
радостно будете вы держать свое слово?
Помещик услыхал, что говорили отцы, и это
обрадовало его:
— Дорогие мои, отцы правильно говорят. Не
обещайте того, чего не можете выполнить.
Дети опять обещали непременно сдержать слово. Карл,
стоявший с ними, взял своего отца за руку и сказал:
507

— Верь им, папа, они искренне обещают.
— Да, да, Карл, как часто ты давал обещание, а
затем лишь наполовину его исполнял,— сказал помещик,
улыбаясь.
Спустя некоторое время Арнер сказал:
— Но если они это сделают и хорошо будут пасти
коз, они осенью на целый день должны прийти со своими
козами к тебе. Я посмотрю тогда, как они пасут их на
лугу, прилегающем к виноградникам, и как содержат
их, а мама приготовит всем нам рисовую кашу.
— С мухами на ней,— сказал Карл.
— Да, покрытую мухами так густо, чтобы было
совсем черно,— сказал помещик.
Он подразумевал изюм, но мальчики этого не знали,
теребили Карла и спрашивали его, что это такое.
— Это вкусно, вкусно, сладко, как сахар, и черно,
как мухи, но без крыльев, вы сами увидите,— говорил
Карл.
26. СБЕРЕЧЬ ДВА БАТЦЕНА В ЮНОСТИ — ЗНАЧИТ НАЙТИ
СРЕДСТВО ПРОТИВ ПРЕСТУПЛЕНИЙ, КАРАЕМЫХ
ВПОСЛЕДСТВИИ ВИСЕЛИЦЕЙ И КОЛЕСОМ
Когда вся эта забава кончилась, помещик поговорил
с отцами семейств о полях, освобожденных от десятины
и обещанных Арнером детям прядильщиков, если те
сберегут и отложат к двадцати годам от восьми до десяти
дублонов.
Правда, они с трудом могли понять, как это дети
прядильщиков сберегут до достижения двадцатилетнего
возраста от восьми до десяти дублонов. Но слова
«свободная от десятины земля», как редкая птица феникс *,
заставили их пошевелить мозгами и высчитать, что для
этого нужно лишь, чтобы каждый откладывал в неделю
два батцена.
Он изложил им это так, как Марейли предлагала
ему: сын и дочь, которые в данный момент уже достигли
семнадцатилетнего возраста, должны сберечь лишь по
тридцати гульденов, те, которым шестнадцать лет,—
по сорока, те, кому пятнадцать,— по пятидесяти, те, кому
четырнадцать,— по шестидесяти, те, кому тринадцать,—
по семидесяти и лишь те, которые моложе тринадцати
508

лет, должны собрать полностью все восемьдесят
гульденов, чтобы получить поля, свободные от десятины.
Люди поняли наконец, что дело это возможное и
стоящее; некоторые так увлеклись, что воскликнули даже:
«Черт возьми, надо ковать железо, пока оно горячо. Кто
знает, придется ли нашим детям и внукам услышать
подобные речи из уст другого помещика».
Отцы-прядильщики отводили в сторону своих детей
и спрашивали:
— Ну как, будешь ли ты прясть на полфунта больше
в неделю? Тогда я заведу тебе копилку. Выгода тебе для
будущего большая.
— Я думаю,— отвечали дети,— не на полфунта, а на
фунт больше* если ты это сделаешь, отец.
Немного погодя несколько отцов-прядильщиков
воскликнули:
— Спасибо, господин, мы постараемся в нашем
хозяйстве провести то, что вы предлагаете!
— Мы тоже. Мы тоже, господин,— говорили теперь
многие.
— Не торопитесь,— сказал помещик,— обсудите до
завтра с вашими женами, можете ли вы это обещать.
Здесь дело обстоит так же, как с пастушками: кто
обещает, тот должен и держать свое слово.
— Обещано, обещано, и будет выполнено,— сказали
многие.
А другие заметили:
— Нечего тут обдумывать; мы были бы врагами себе
и детям нашим, если бы хоть на минуту задумались.
Но деревенская знать и богачи, видя, к чему все
это клонится, заволновались и стали говорить меж
собою:
— А наши-то дочери что же получат, если детям
прядильщиков предоставят освобожденные от десятины
поля?
Помещик заметил, что толстопузые чем-то
недовольны. Они стояли по трое или четверо, размахивали
руками и качали головой. Ему интересно было знать, в чем
дело. Он знаком подозвал старосту, который стоял возле
них, и спросил его, что их волнует.
— Они думают, что дочерям их не меньше радости
и не меньше пользы принесли бы такие освобожденные
от десятины поля, чем детям прядильщиков.
509

— Вот как,— заметил помещик,— им и это нужно?
Недостаточно им того, что они имеют?
— Они полагают,— продолжал староста,— что
заслужили это, как и другие; и если правду сказать, им
приходится в десять раз больше других работать.
— Это потому лишь, что они во сто раз богаче тех,—
сказал помещик.
— Так, так,— отвечал староста, но все же
продолжал заступаться за них: — Если бы здесь не была
замешана десятина; но десятина — это основная крестьянская
забота, и если дети хлопчатобумажников получат какую-
нибудь выгоду, другие будут весьма недовольны этим.
Не удивляйтесь, что староста так говорил. Когда
помещик подозвал его к себе, Гюги крикнул:
— Скажи ему об этом!
Арнер подумал и сказал:
— Ладно, пусть и они получают такие же поля, если
хотят.
Затем он обратился к толстопузым, стоявшим
недалеко от него и смотревшим ему и старосте в рот, ожидая,
что они скажут.
Он сказал им:
— Если для вас имеет такое значение, чтобы дочери
ваши в приданое получили такие же освобожденные от
десятины поля, то я это сделаю: я согласен дать в
приданое такую же десятину каждой крестьянской дочери,
родители которой возьмут на воспитание сироту не
старше семи лет и воспитают ее добросовестно и безупречно.
Еще охотнее я сделаю это для тех дочерей, которые
докажут, что сами они совершили нечто хорошее,
равноценное воспитанию бедного ребенка, или что они столько
же лет старались блюсти порядок, сколько
дети-прядильщики копили свои сбережения. Но заметьте, это
хорошее должно быть сделано ими не только в свою пользу.
Собравшиеся крестьяне ни слова не ответили ему. Но
когда он посмотрел им в лицо, многие отвернулись, они
стали ворчать и перешептываться, говоря, что
предложение это никуда не годится.
Один из них заметил, что выходит так: они должны
купить на свои деньги то, что он дарит другим. А другой
сказал:
— Не такой я дурак, чтобы навязать себе подобную
обузу, хватит с меня и моих детей.
510

И еще кто-то заявил:
— Если брать на воспитание чужое существо, то
лишь такое, которое спит в хлеву и ест из кормушки.
— Да, да,— подтвердил другой,— такое, которое
можно привязать, но от других я отказываюсь.
Один или двое, как ни высокомерны они были, все же
полагали, что беды особой нет, если чужой ребенок
будет есть с их собственными детьми, и что они, в конце
концов, могут использовать его для того, чтобы он
кормил кур или полол траву.
— Да, но тут имеется загвоздка,— заметили другие.—
Что означают его слова — хорошо и безупречно? А если
кто-нибудь годы старался и мучился, а помещик потом
скажет, что ребенок нехорошо и небезупречно
воспитан,— что тогда? А если такой ребенок умрет, не
оберешься, пожалуй, неприятностей, и, хоть бы ты десять
лет его содержал, окажется, что никто тебе ничего за
него не должен.
Помещик видел, что они не желают с ним
разговаривать об этом и лишь ворчат и переговариваются. Он не
сомневался в том, что предложение его не пришлось им
по вкусу, и решил распустить общину.
Содержание главы 27
Человек в сравнении с прекрасной природой
Помещику сообщают, что один из беднейших крестьян Бонналя
Кинаст находится у постели умирающей жены и не может прийти.
По приказу помещика ему отводят на дом одну из лучших коз.
Бедные крестьяне и их дети подходят к помещику и благодарят
его, а богатые проходят мимо, делая вид, что его не замечают. Это
огорчает помещика; указывая лейтенанту на прекрасную долину,
которая расстилалась перед ними, он говорит, что от людей не
добьешься, чтобы они были похожи хотя бы на эту долину.
Однако красота пастушонка, любующегося заходящим солнцем и
напевающего свою песню, заставляет Арнера признать, что красота
человека — величайшая красота на земле.
28. ЧТО ЖЕ ЕСТЬ ИСТИНА, ЕСЛИ НЕ ПРИРОДА
Любуясь образом пастуха, перед красотой которого
меркло все великолепие окружавшей их окрестности,
лейтенант и помещик пожалели, что в этот момент не
было с ними пастора. Он был у больной Кинаст, для
которой Михель выпросил у помещика козу.
511

Грустно прожила свой век эта женщина, печален был
и конец ее. Человек добрейшей души, она стала
несчастнейшим существом. Она отравлена была книжностью —
этим худшим ядом нашего времени. Главным
виновником ее несчастья был прежний пастор. И он был добрый
человек, но мысли его сосредоточены были не на
реальном мире, а на книгах. Своим учением он увлек бедную
женщину, лежавшую теперь на смертном одре, из мира
вещественного в мир воображаемый, который до
последней минуты ее жизни не дал ей ни хлеба, ни покоя, ни
благополучия.
В начале слова божия, в первой книге Моисея, в
главе третьей, сказано: «В поте лица своего должен ты
добывать хлеб свой». А дедушка мой обычно прибавлял к
этому изречению: «Если ты не хочешь сделаться дураком
и сверх того негодяем». Об этом пастор, всегда витавший
в небесах, ровно ничего не знал. Лишь бы, думал он, его
дети духовные смирнехонько сидели и прислушивались
по воскресеньям и четвергам к тем благочестивым речам,
которыми он забивал им головы, а в течение недели
продолжали размышлять о них и, оглядываясь направо и
налево, искали и находили доказательства, подкрепляющие
правильность сказанного им. Этот пастор многих детей
сделал несчастными, в сущности худшие в деревне
обязаны своим воспитанием именно ему.
Вначале все были очарованы им. Люди пели ему
хвалу, говорили, что он своим ревностным служением
спасет всю паству и превратит ее невесть во что. Лишь
изредка тот или иной пожилой человек, мало разбирав-
шийся в книгах, замечал, что дети его быстро устают,
что они рассеянны и не могут сосредоточиться на земных
делах. Но об этом нельзя было говорить. Каждое слово,
направленное против пастора, вызывало недовольство.
Оно и понятно: дети у него бывали смирными,
хорошо умели рассказывать из библии и знали наизусть
разные стихи и прозу. А родители, слушая их, приходили
в восторг и готовы были на всякие поблажки. Они
оберегали их от всякого другого труда, лишь бы дети в
течение недели возможно больше выучили, а в воскресенье
могли передать заученное наизусть. Увлечение
пастором зашло так далеко, что однажды чуть не
забросали камнями простого человека, который наивно сказал,
что все это кажется ему комедией. Этот человек непра-
512

вильно выразился: чудачества, которые, подобно этим,
кончаются несчастьем, именуются не комедиями, а
трагедиями. История с прежним пастором действительно
кончилась глубочайшим несчастьем, несчастьем для
хороших в сущности людей. Расслабленные
мечтательностью, витанием в заоблачных высях, эти люди запустили
и разорили свои хозяйства.
Под влиянием пастора лучшие ученики его витали
в облаках: добрая жена Кинаста, которую пастор так
испортил своими рассуждениями, была любимицей его.
«Небесное создание» и «ангельская душа» были
обычными его выражениями, когда он говорил о ней.
Правда, она была хорошим ребенком; но в то же
время она была слабым, склонным к неряшливости,
мечтательным существом. В довершение всего, она,
благодаря приобретенным ею знаниям в духовных вопросах,
много возомнила о себе. Но эти познания состояли из
жалкого непереваренного словесного хлама, который
отвлек голову и сердце ее, ум и мысли от всего, чем она
должна была бы интересоваться в жизни; благодаря
этому она за все эти двадцать лет ничего не дала — ни
мужу, ни детям, точно ее и не было на свете.
Новый пастор, не витавший в небесах, в первый же
год указал ей, на что, по его мнению, должны быть
направлены ее заботы. Куда бы он ни взглянул в доме ее,
нигде не видел он руки заботливой хозяйки. Но зато
она всегда готова была болтать с ним о религиозных
вещах и спрашивать его, как он толкует то или иное
место. А он без обиняков отвечал ей:
— Ты спрашиваешь меня о вещах, о которых мне
некогда было еще подумать. И как это у тебя хватает
времени на это!
Она хотела было рассказать ему об имевшихся у нее
книгах, которые дал ей покойный пастор, но он
прервал ее:
— Я не сторонник большого количества книг в
крестьянских домах. Библия и простая, ясная душа, не
мудрствующая лукаво,— вот все, что я хотел бы видеть
в крестьянском доме, а затем еще и кирку и мотыгу,
которые изгнали бы из головы излишнее мудрствование.
Для молодой женщины корыто, игла и гребень должны
быть милее всякой книги *.
33 И. Г. Песталоцци, т. 1 513

Речи нового пастора показались бедной женщине
кощунственными. До самой смерти она не могла простить
их ему. Во время своей последней болезни она поняла,
однако, что заблуждалась, шла по ложному пути и что
добрый пастор прав. Для нее, считавшей этого человека
прежде таким скверным, приход его и пребывание у ее
постели были теперь самым большим утешением.
Он приходил охотно и придавал большое значение
своему пребыванию у нее. Он пришел и сегодня и сидел
у ее постели, когда в дом явился Михель с козой,
посланной помещиком.
Муж и жена не в состоянии были вымолвить ни слова.
Она приняла козу, даже не поблагодарив. Но Михель
понял ее немую речь и хотел возможно скорее удалиться,
чтобы дать время этим людям прийти в себя. Пастор
поблагодарил вместо нее и, когда они опомнились,
радовался вместе с ними.
Дети радостно подвели животное вплотную к пастору,
и ему доставило истинное удовольствие, когда оно
положило свою голову на его колени. Радовалась и женщина,
лежавшая в постели; она протянула из-под одеяла свою
поблекшую руку и стала ласкать козу, чесать ей между
рогами. В то же время она благодарила бога,
ниспославшего ей перед самым концом ее жизни такое
утешение. Но при этом она вздохнула, ибо сознавала, что
до последних дней своей жизни не знала этого общего
доброго человеческого бога и всю свою жизнь
боготворила бога предрассудков. Признав свое заблуждение,
она нашла успокоение и захотела даже испробовать
козьего молока, ибо все эти дни ничего, кроме настоек
целебных трав, не брала в рот.
Тогда муж ее принялся доить козу в черную
закопченную миску; это была единственная посуда в их доме.
Одной рукой он подносил ложку ко рту больной, другой
прижимал ее к себе, и слезы падали на нее, когда он
сказал: «Кушай на здоровье, дорогая мать...»
Дети отвели козу в хлев и по всем кустам стали
собирать для нее листья и солому.
Содержание главы 29
Память о бабушке
Дети Руди вместе с отцом вспоминают недавно умершую бабушку
и то, что она говорила им незадолго до смерти.
514

30. ПЕРВАЯ ПОМЕХА К БЛАГОСОСТОЯНИЮ СЕМЬИ
И ЛУЧШЕМУ ВОСПИТАНИЮ БЕДНЫХ ДЕТЕЙ —ЭТО ИХ
СОБСТВЕННЫЕ МАТЕРИ
Комната Марейли была полна
детьми-прядильщиками, которые у нее сговаривались на завтра в полдень
торжественным шествием отправиться к помещику в
пасторский дом и поблагодарить его за копилку и поля,
освобожденные от десятины.
Но до этого многие должны были выдержать борьбу
со своими матерями, ибо, когда отцы вернулись домой
с этой вестью от помещика, не было, пожалуй, женщины,
которая не качала бы головой. Большинство говорило,
что помещик, допускающий возможность подобных
сбережений, глупец, а мужья их еще того глупее, если
поверили этому. «Что может знать такой господин, живущий
там у себя в замке, о наших порядках? Как может он
судить о том, что возможно или невозможно в наших
хозяйствах, близких часто к крайней нужде? Мы часто
с трудом откладываем батцен для соли, а вы смеете
говорить о сбережении дублонов». Некоторые, наиболее
безалаберные из них, сказали даже: «Лучше бы
мужчины не говорили о ведении хозяйства, они и понятия не
имеют о том, что такое хозяйство». Эти речи весьма
показательны в устах беспорядочных женщин. Боннальские
женщины противились сбережениям лишь потому, что
они привыкли к беспорядку, боялись предпринять что-
либо такое, что, как они хорошо видели, привело бы
к порядку и ведению отчетности. Но на этот раз им не
удалось взять верх. Мужья их дали обещание и хотели
теперь сдержать его. Многие серьезно старались
растолковать им, что это возможно и должно быть проведено,
а дети всюду поддерживали отцов, просили и умоляли
сделать это. Но не просьбы детей убедили женщин,—
они видели, что решение мужей непоколебимо и что так
этому, очевидно, и быть. Некоторые уступили. А так как
одни уступили, то и другие последовали их примеру
согласно правилу: если один гусь загоготал, то за ним
гогочут и другие.
Содержание глав 31—32
31. Вторая помеха тому же делу — зависть богатых.
32. История избавления этих детей от рук их врагов и
от рук их матерей
33*
515

Попытка со стороны богатых женщин настроить население Бон-
наля против плана Арнера не имеет успеха из-за вмешательства
Марейли.
33. ЧЕЛОВЕК, ХОРОШИЙ ПО ПРИРОДЕ, И ЧЕЛОВЕК,
ХОРОШО ВОСПИТАННЫЙ,- ДРУГ ПОДЛЕ ДРУГА; ЗАТЕМ
УЧАСТЬ ВЗДОРНЫХ ЖЕНЩИН И ПОДНЕВОЛЬНЫЙ ТРУД
ИХ МУЖЕЙ
В то время как Марейли разговаривала с
прядильщицами, молодая жена Ренольда смотрела из окна.
Эта женщина своеобразна не менее Марейли и так
же добра, как и она. Разница между ними та, что Ре-
нольдина несколько ленивее, не так приучена к труду и
не так уж зависит от заработка, как Марейли. Поэтому
она менее осторожна, горяча и не умеет владеть собой,
если ей кажется, что с кем-нибудь поступили
несправедливо; а если она видит, что кому-нибудь можно помочь,
то она не успокоится, пока не сделает этого. Но при всем
том она добивается меньших результатов, чем Марейли.
Из всех деревенских заправил она единственная, кто
от души радуется хорошо одетому ребенку бедняка.
Ей давно уже надоели глупое чванство этих заправил
и та постыдная грань, которую эта кучка крестьян
проводила между собою и другими. Преимущество
основывалось лишь на том, что они, унаследовав от отцов и Дедов
своих должности присяжных, брали на себя все
большее и большее число клятв и имели большее число волов
в своем хлеву, нежели другие.
Ренольдина с радостью воспользовалась случаем,
чтобы показать, что ее взгляд на эту разницу,
установившуюся благодаря большому числу волов и присяг,
расходится со взглядами ее родственников. Как только она
узнала причину бабьего бунта и как Марейли положила
ему конец, она схватила старших ребят своих за руки,
подошла с ними к прядильщицам и их детям и
обратилась к Марейли:
— Вот тебе еще двое детей для устраиваемого тобою
шествия. Хотя они и не умеют прясть и, слава богу, не
нуждаются в этом, они все же должны поблагодарить
помещика за его доброе намерение и за то, что он хочет,
чтобы всем в деревне жилось хорошо.
Вряд ли что-нибудь могло доставить Марейли
большее удовольствие. Она крепко пожала руку Ренольдине
516

и хотела ее поблагодарить от имени детей-прядилыциков.
Но та сказала ей:
— Ты смеешься, верно, над моей глупой
горячностью, но я не могла иначе поступить.
Марейли уверяла ее:
— Нет, это ты мастерски сделала.
— Я рада, что тебе хоть раз нравится то, что я делаю.
— Теперь уже ты смеешься надо мною; и все же я
права в том, на что ты сейчас намекаешь. Если бы ты
в молодости вынуждена была зарабатывать свой хлеб,
как я, ты, наверное, не была бы такой. Нет, когда
человек нуждается и собственными силами стремится выйти
в люди, он становится иным.
— Разве я ничего уж не стою? — сказала Ренольди-
на, все еще держа ее руку в своей на виду у всех.
— Ты славная, что и говорить,— сказала Марейли.—
Но я все же не отступлюсь от сказанного: быть такой,
как ты, может лишь человек, располагающий тем, чем
ты располагаешь.
— В этом сказывается опять-таки твое высокомерие;
ты думаешь, что тебе ничего не нужно, кроме себя
самой, чтобы быть такой, какая ты есть,— сказала Реноль-
дина.
Марейли ответила:
— О, нет. Мне нужна для этого вся наша деревня:
чем была бы я без наших прядильщиков?
— Плутовка, ты прекрасно знаешь разницу и только
делаешь вид, что не понимаешь,— сказала Ренольдина.
Затем они поговорили еще о тех вздорных хозяйках,
которые хотели испортить детям радость по случаю
завтрашнего шествия. Обе горячились, разговаривая с
толпой прядильщиц, упрекая их в том, что они так легко
поддались на удочку хитрых хозяек.
Эти завистливые хозяйки давно убрались восвояси,
но дома им пришлось плохо. Если бы им удалось
совершить задуманное, лучше и умнее их не было бы женщин
на свете, но так как их затея сорвалась,— дьявол
сорвался с цепи. Глупые мужья в один голос называли их затею
дурацкой и говорили, что можно было, собственно,
предвидеть, чем все это кончится. Некоторые возмущались
даже, почему они не посоветовались раньше с ними и
почему они, проклятые бабьи головы, всегда поступают,
517

как им вздумается. Но говорил в них не гнев, а страх.
Они боялись Марейли, боялись, что горячая Ренольдина
Лишь подбавит жару и будет рада, если ей удается еде--
лать так, чтобы помещик публично пристыдил их Ж£й.
Несчастные людишки! Гюги и Эби с полчаса стояли
за углом, наблюдая за Марейли и Ренольдиной, и жда--
ли, когда наконец они умолкнут. Но чем больше они гля--
дели, тем усиленнее размахивали те руками и качали го-
ловами. Это нагнало на обоих мужчин такой страх, что
они поступили, как мышь при встрече с гремучей змеей
в далеких жарких странах. Змея широко раскрывает свою
пасть, и мышь пугается и трепещет, но сама же в конце
концов устремляется в ее пасть.Так и бедные
толстопузые вынуждены были сами устремиться в пасть этих двух
женщин.
Надо было видеть, как они обхаживали теперь
Марейли и просили ее не поднимать шума: у жен их не
было такого злого умысла, какой приписывается им
теперь, они ничего не имеют против намерений помещика,
и если он хочет подарить детям прядильщиков даже
больше того, что он теперь дает им, то это их не
касается и они от души только будут рады этому.
Эби, который был поглупее, прибавил:
— Если бы мы могли сделать большее одолжение
помещику, мы охотно сделали бы это.
— Ты что воображаешь,— накинулась на него
Марейли,— как смеешь ты говорить об одолжении
помещику? Я думаю, он вам оказывает одолжение, а не вы ему.
.— Конечно, конечно. Да, да. Никто и не думал
иначе,— сказали оба. И многое еще в таком же роде.
— Болтал язык, но сердце их молчало,— заметила
Ренольдина по поводу их речей, как только те
повернулись к ним спиной.
— Это верно,— сказала Марейли.
— Ведь они побагровели и посинели, так давились
они этими словами,— сказала Ренольдина.
— Что поделаешь,— сказал Гюги уходя,— такое
сейчас время; разве сегодня на собрании не видно было, кто
теперь хозяин в деревне? Оборванец Ганс из пасторского
дома сказал Кальберледеру лишь два слова, и бедняга
должен был сломя голову срубить ореховое дерево. Он
многое дал бы, чтобы не делать этого, но, очевидно, так
нужно было. Вот какие теперь времена.
518

Содержание глав 34—58
34. Все происходит иначе. 35. Если молоко кипит
и готово уйти, то женщины вливают в него только пару
капель холодной воды. 36. Странное сватовство. 37. Как
человек изворачивается, если ему чего-нибудь хочется,
а он думает, что ему этого не хочется
Сестра нового старосты Мейера под влиянием Гертруды
постепенно склоняется к браку с Руди, несмотря на противодействие
брата.
38. Полночная беседа отца с сыном. 39. Начало
утренних страхов. 40. Одна овца среди козлищ. 41.
Чистое сердце моего героя, отца своих подданных. 42. Его
твердость по отношению к бесстыдным порокам.
43. Труд святоши сравнивается с трудом ведьмы.
44. Против щегольства и против выведения на поеме-
шище перед народом. 45. Как разговаривают и
насколько далеко заходят в своих разговорах негодяи, когда
они чувствуют себя в выигрышном положении
Описывается день оглашения счетов Гуммеля.
Помещик мягко обошелся с детьми и некоторыми женщинами,
которые искренне раскаялись в своих поступках. Все попытки
обмана со стороны святоши и щеголихи, забывшей о нищих
родственниках, были раскрыты Арнером. Помещик начинает сомневаться в
успешном завершении дела.
46. Две женщины переругиваются между собой и
меньшая одерживает верх. 47. Побежденная командует
теперь своим мужем
Усилия жены старосты Мейера убедить его сестру выйти замуж
за богача Зонненвирта безуспешны.
48. Последствия бедности и несходство трех
одинаково добрых женщин. 49. Дитя повесившегося; выпад
против занятий пустяками. 50. Еще о дочери
повесившегося. 51. Как собака сопровождает процессию и как она
себя храбро ведет. 52.'Истинная чувствительность
основывается на силе души. 53. Основное свойство Арнера —
это отеческое чувство, без которого все, что он делает,
являлось бы только выходками какого-нибудь героя
романа и не подходило бы для нашего мира
Описывается организация и проведение шествия детей к месту
схода общины, где Арнер производит суд. Все участники этого
шествия в праздничной одежде. Для бедных детей, которые ее не имели,
одежду достали в деревне инициаторы всего дела — Гертруда, Ма-
рейли и Ренольдина. Торжественная детская процессия, которой
всячески пытались помешать богачи, произвела на помещика
большое впечатление
519

54. У КОГО СИЛА, У ТОГО И ВЛАСТЬ
Лейтенант помогал на лугу деревенским властям и
всем, кто там был, намечать места, на которых отцы
семейства должны будут посадить деревья, подаренные им
помещиком. Начальствующие лица, а среди них и
толстосумы, прослышавшие, что этот господин собирается
стать у них в школе учителем, решили обойтись с ним без
особых церемоний.
«Это правда,— спросили они его,— что Вы у нас
будете учителем?» А когда он им ответил утвердительно,
они начали осматривать его, как покупатель
осматривает на базаре лошадь барышника, от которой он не ждет
ничего хорошего. Потом они стали перебрасываться
шуточками — сначала вполголоса, а потом и вслух, и,
наконец, нарочито громко стали говорить: «Наверное это
будет новомодная школа?». Затем они начали
спрашивать его, удовлетворится ли он тем жалованием,
которое получал прежний учитель, или, может быть,
кто-нибудь будет ему больше платить? Некоторые заявили, что
он, наверное, их сыновей будет учить стрелять в цель
и маршировать, а один даже показал пальцем на его
ногу и сказал, что он думает, что танцевать он их вряд
ли будет учить. Некоторое время Глюфи не вмешивался,
желая посмотреть, до чего же они дойдут. Когда же счел,
что дальше допускать этого нельзя, он встал и с палкой
в руках заявил:
— За работу, соседи! Не задерживайте меня!
Они остались стоять, раскрыв рты от удивления, а он
сказал самому толстому:
— Иди сюда и неси это! — а самому высокому: —
Ступай туда и принеси вот то!
И первого же, кто не выполншгнемедленно того, что он
ему велел, учитель спросил, как его -зовут, и записал
имя. Это заставило их слушаться. Те, которые
издевались над ним, научились стоять там, где он приказывал
им стоять, идти туда, куда он велел им идти, носить то,
что он заставлял их носить.
Как только он добился этого, снова стал таким же
приветливым, как раньше, и делал для них то, что они
хотели, поскольку это было в его силах. Лейтенант
настолько быстро организовал работу по посадке деревьев,
что крестьяне не могли понять, как он мог так быстро
520

с этим справиться. Он добился того, что те, кто вначале
вели себя по отношению к нему хуже всех, сделались
совсем ручными, а некоторые из них даже сказали ему,
что, мол, сначала здесь были произнесены некоторые
слова, так чтобы он их не понимал буквально. Другие
говорили ему, что теперь они видят, какой строгий он, умеет
поддерживать порядок и как хорошо руководит делом; и
только бы он с их ребятами такой порядок
поддерживал, тогда все хорошо пойдет. И некоторые мальчишки
закричали во весь голос: «Этот кое-что смыслит! У
этого кое-чему можно научиться!»
Здесь было очень много мальчиков; они приготовляли
все, что вечером им потребуется для посадки деревьев.
Лейтенант ходил с ними повсюду и каждому
показывал, куда ему придется сажать дерево со своим номером.
Он был так ласков с ними, что все они говорили друг
другу, что он, наверное, будет хорошим учителем. Более
дюжины ребят пошли с ним с луга домой, и он всю
дорогу разговаривал с ними об их работе, обо всем, чему
они могут и должны научиться, чтобы стать хорошими
крестьянами.
Вблизи церковного дома он встретил пастора,
возвращавшегося от своей больной. Они посмотрели на
колокольню и оба удивились, что полдень уже давно
миновал.
Содержание глав 55—58
55. Он одинаково проявляет себя как в большом, так
и в малом. 56. Чудесные яблоки, молочный суп,
благодарность и правила воспитания. 57. Именины одного
старого помещика. 58. Имя «отец»
Лейтенант и пастор, возвратясь с коллективной посадки деревьев,
застают помещика, окруженного детьми — участниками шествия. В
саду пастора для всех присутствующих подают прекрасный молочный
суп; семья помещика, пастора, слуги и дети едят его совместно из
простых мисок деревянными ложками. Все благодарят Арнера за
его доброту, называя его «отцом».
59. И В ЭТОМ ТАКЖЕ ЗАКЛЮЧАЮТСЯ ОСНОВЫ
ИСТИННОГО НАРОДНОГО ВОСПИТАНИЯ
Веселье и торжество были прерваны деревенскими
мальчишками.
Все находившиеся в саду, старые и молодые, забыли
521

о том, что помещик к двум часам обещал прийти на луг.
Но мальчики не забыли об этом и предложили, взвалив
деревья на плечи и захватив коз, отправиться в
пасторский дом за своими сестрами. Сказано— сделано. Было
около двух, когда они появились у сада.
Карл, быстрые глаза которого все замечали, первым
увидел мальчиков, выбежал к ним и спросил, что они
собираются делать с козами. Они ответили, что козы
должны сопровождать их на луг; они могут ведь пастись
в то время, как ребята будут сажать деревья. Затем
они просили его постараться, чтобы отец его и их сестры
поскорее вышли; они хотят вместе с ними и козами
устроить шествие; шествие будет большое и красивое;
они захватили с собой барабан и дудки.
— А у меня есть флаг, надо скорее начинать,—
сказал Карл и, побежав в сад, крикнул девочкам:
— Эй, эй, слушайте, что я вам скажу. Ваши братья
пришли и привели с собою коз. И ты, папа, слушай, что
я тебе скажу. Пробило два. А ведь мы должны пойти на
луг.
— Я забыл об этом,— сказал помещик. Девочки же
побежали к своим братьям и спросили их:
— А вы принесли наши деревья с собой?
— Да, принесли,— сказали те и указали на деревья,
которые они несли на плечах.
Карл тоже вывел свою козу из хлева. А помещик,
пастор и все бывшие в саду вышли посмотреть, как дети
организуют шествие. Шум поднялся невероятный, никто
ничего не слышал, и шествие никак не налаживалось.
Тогда лейтенант пришел ребятам на помощь. Он
крикнул им: «Тише, мальчики!», сказал, как все устроить, и
в одно мгновенье шествие приведено было в порядок.
Детей он расставил не так, как утром женщины —
взрослых впереди, а маленьких позади,— а наоборот.
— Одно дело пройти расстояние ружейного
выстрела, другое — маршировать в течение часа,— говорил
он.— На далекое расстояние малыши не могли бы
поспеть за большими или же большие вынуждены были бы
поминутно останавливаться.
Карл со своим флагом стоял впереди всех, за ним —•
мальчишка, который вел его козу и нес его деревцо.
Затем шли барабанщик и один из играющих на дудке, а за
ними — дочка Рикенбергера в своем белом платье вме-
522

сте с дочерьми помещика, потом следовали дети пастора
и наконец все остальные, выстроенные парами; в каждой
паре шли мальчик с двумя деревьями на плече и козой,
Которую он вел слева, и девочка.
Дочери помещика, Каролина и Юлия, радовались,
что шли за веселым барабаном. Но девочка Рикенбергер
говорила, что предпочла бы идти далеко позади: уж
очень громко звучит барабан.
Семьи помещика и пастора стояли позади шествия и
осматривали его, когда оно пришло в порядок. Но какой
жалкий вид имели мальчики по сравнению с девочками!
— Надо будет поблагодарить наших трех женщин,
когда будем проходить мимо их домов,— сказала
Тереза, когда все обратили внимание на эту разницу.
— Ты права,— сказал помещик и спросил детей: —
Как вы думаете, не поблагодарить ли нам этих трех
женщин, столько потрудившихся сегодня для вас, когда
будем проходить мимо их домов?
Ответом было общее ликование и крики:
— Да, да, сделаем это!
— Девочка Рикенбергер с моими дочерьми пойдет
в дома этих женщин и передаст им нашу
благодарность,— сказал помещик.
— Это я сама сделаю,— вызвалась Тереза.
— Тем лучше,— ответил помещик, подозвал Карла,
который возглавлял шествие, и сказал ему:
— Перед домом Марейли, Гертруды и Ренольдины
ты должен остановиться, помахать своим флажком,
и пусть зазвучат барабан и дудка. А когда одна из этих
женщин выйдет с твоей мамой, прекрати барабанный
бой, сними шляпу и крикни со всеми детьми: «Да
здравствует добрая Гертруда, или Ренольдина, или
Марейли»,— смотря кто выйдет.
Шествие двинулось, и дети перед всеми домами
сохраняли полное спокойствие. Много было крестьянских
детей, которые плакали, потому что не могли принять
участия в этом шествии.
Как только Кальберледер, грузивший опять навоз,
увидел спускавшееся по улице шествие, он бросил
полунагруженный воз и в течение получаса не показывался
перед домом. Но собака Диана, приблизившись к
навозной яме, почуяла его, бросилась под воз, а затем
побежала к дверям, которые были, однако, закрыты. Видя,
523

как собака скребется у дверей и, так сказать, требует
выдачи этого человека, все, даже помещик, много
смеялись.
У Марейли вся комната была полна прядильщиц.
Некоторые принесли ей пряжу; другие пришли
поблагодарить ее за то, что она столько потрудилась для детей.
Все они, увидя шествие, высунулись из окна; только
Марейли продолжала свое дело, взвешивая пряжу и хлопок
Ребгайслер, выплатила следуемую ей сумму и лишь
после этого подошла к окну. Только она показалась, как
забил барабан, заиграли дудки, замахали флагом, и
шествие остановилось.
— Это что за шутки? — спросила она.
— Это в честь тебя,— ответили женщины. И не успела
она обернуться, как жена помещика предстала перед ней.
— Где же Марейли? — спросила она. Марейли и все
женщины широко раскрыли глаза и рот.
Но как только жена помещика увидела Марейли, она
воскликнула:
— Это ты!..— она подала руку и поблагодарила ее
от имени помещика, пастора и всех участвующих в
шествии за то, что она так позаботилась о бедных детях.
Марейли не знала, что ей ответить, пожимала руку
Терезе и сказала наконец:
— Этого я не заслужила, надеюсь, вы не ради этого
сюда пришли.
— Да, Марейли,— сказала жена помещика.— Ради
этого. Знай, Марейли, помогая нам улучшить положение
бедняков в деревне, ты делаешь нам с помещиком самое
приятное.
— Я делаю это во имя бога и ради вас, пока я жива,
но, госпожа, не надо меня благодарить за это,— сказала
Марейли.
— Мы всегда будем благодарить тебя,— сказала
жена помещика.
Провожая Терезу, уже в самых дверях Марейли
добавила:
— Я так была ошеломлена, что ничего не сказала
вам по поводу посланного мне прекрасного полотна.
Тысячу раз благодарю вас.
Они стояли в дверях, и не успела Тереза ответить,
как прекратился барабанный бой. Карл снял шапку и
крикнул, а за ним и все шествие, на всю улицу:
524

— Да здравствует добрая Марейли!
Марейли пустилась бежать от дверей и от Терезы и
вся красная вошла в дом; ей стыдно было за то, что
произошло за дверью. Но женщины, стоявшие в комнате,
старались ее образумить.
— Почему ты убежала? Нет, нет, ведь это честь, и ты
заслужила ее.
И Марейли почувствовала, что рада случившемуся.
60. ЛЖИВОСТЬ РАЗРУШАЕТ ВСЕ ЗЕМНЫЕ УЗЫ
Мать и дочь как раз спорили, когда шествие стало
приближаться к их дому. Спор длился уже несколько
часов; мать упрекала Ренольдину в том, что та
приняла участие в устройстве шествия оборванцев, что она
разрешила своим детям пойти с этим сбродом и что
она для этой цели одолжила у сестер рубахи, чулки и
сапожки.
— Довольно с меня и того, что ты такая
невоспитанная и восстановила всех против себя. Ты чего же хочешь,
чтобы и о сестрах твоих пошла такая же слава, как о
тебе? Ты добьешься того, что все дома будут для них
закрыты и они не найдут себе мужей. Если бы твой муж
не был дураком, заслуживающим наказания, он,
наверное, не взял бы тебя и не навязал бы себе такую муку.
Но я не хочу, чтобы с другими детьми меня постигла
такая же неудача. На что тебе помещик и какое тебе дело
до этого шута? Почему это ты не хочешь понять, что
тот, кто живет в деревне, должен быть заодно с
деревней и с теми, у кого есть что-нибудь за душой, а не с
нищими? Но ты делаешь нарочно; ты знаешь, что меня
это огорчает, и если бы ты могла своей упрямой головой
вогнать меня в гроб, ты бы сделала это. Ты всю свою
жизнь так поступала.
Так пилила она свою дочь, пока не раздался
барабанный бой и не появилась возле дома жена помещика.
Тогда лишь старуха замолчала. Она первая увидела
помещицу и сказала:
— Что нужно здесь этой паве?
Минуту спустя она уже обращалась к дочери:
— Утри слезы, не хватало еще, чтобы ты показала ей,
какая ты дура.
525

Та вытерла глаза, но это не помогло. Когда жена
помещика вошла в дом и подала ей руку, как Марейли,
чтобы поблагодарить ее, она не могла выговорить ни
одного слова.
Старуха стиснула зубы. Глаза ее пылали гневом
против дочери, когда она заговорила и с принужденной
улыбкой благодарила за честь, оказанную дочери. Она
просила не сердиться на дочь, которая по натуре своей
нелегко справляется как с горем, так и с радостью.
Госпожа напрасно так беспокоится, ведь дочь исполнила
лишь свой долг и готова охотно служить ей и помещику
и сделать даже больше, чем она сделала.
«Эта льстивая старуха вряд ли чувствует то, что
говорит»,— подумала Тереза, как только та раскрыла рот,
и стала в упор смотреть ей в глаза. Она хотела было
сказать ей, что пришла не ради нее, а ради дочери, но
воздержалась и ничего не ответила, обернулась к дочери
и сказала ей, что помещик ждет ее, Гертруду и Марейли
сегодня вечером в пасторском доме после возвращения
с луга.
Старуха сделала вид, будто не заметила, что
заставила стоять жену помещика. Когда Карл махал своей
шляпой и все участники шествия вместе с ним кричали:
«Да здравствует добрая Ренольдина!»,— она вышла за
дверь, кивала проходившим головой и махала рукой,
пока шествие не исчезло из глаз. А дочь в это время, как
стрела, влетела в дом и буйно изливала свой гнев против
матери, топая ногами за печкой.
Проводив шествие, мать вернулась и еще в дверях
крикнула своей дочери:
— Хорошо же ты вела себя! — и завела старую
волынку.— Ты это нарочно делаешь, ты хотела осрамить
меня!
— Что бы я ни делала, вы всегда говорите, что это
на зло вам,— ответила дочь.
— Да, да, нечего сказать, хорошо,— сказала мать,—
поговори еще.
Сгоряча дочь ответила ей:
— И поговорю. Лучше бы вы меня ударили и
выбили все зубы, чем говорить так ласково с женой
помещика, в то время как вы все утро пилили меня из-за этого.
Лучше было бы, если бы вы сказали ей теперь сами то,
что думаете.
626

— Это награда за мои старания, когда ты стояла
здесь, как истукан. В жизни своей не видела более
безбожного существа,— сказала мать.
Но Ренольдина ответила:
— Можете говорить, что хотите. Пусть бы я стояла,
как семь истуканов, это было бы лучше, чем фальшивые
речи ваши, обращенные к жене помещика в моем
присутствии. Я не переношу этого.
— Меня, меня ты не переносишь, и это было всегда,
всю твою жизнь,— сказала мать и ушла.
Дома она жаловалась другим своим дочерям, как
безбожно их сестра обращается со своей матерью, и в
заключение спросила, думают ли они, что такая дочь
после смерти может попасть на небо.
Дети ответили, что хотели бы надеяться на это.
Но мать возразила:
— Верьте мне, это будет нелегко.
От Ренольдины Тереза пошла к Гертруде, та была
одна дома.
Ее дети и дети Руди принимали участие в шествии.
Лишь самый маленький был дома, и она как раз
выходила от него из соседней комнаты, когда жена
помещика вошла. Сконфузившись, она сказала Терезе:
— Господин вернул мне, моим детям и отцу моих
детей жизнь и счастье, а вы приходите благодарить меня
за то, что я нескольким ребятам одолжила скромную
одежду.
61. ПОСАДКА ДЕРЕВЬЕВ
Затем шествие направилось на луг. Весело
поднимались все в гору. В ущелье выше деревни, у большого
эха, которое, как вы знаете, обегает вокруг горы и
отдается внизу в долине, помещик и пастор остановились.
Все поняли почему. Раздались громкие ликующие крики,
громко зазвучали барабан и дудки. Казалось, будто
и козы громче заблеяли. Веселый шум продолжался,
пока не пришли на место.
Тогда мальчики передали коз сестрам; они отыскали
отцов и каждый повел отца за руку к тому месту, где
надо было посадить деревцо.
Но как только все взялись за работу, Ролленбергер
заметил, что боннальские крестьяне о посадке деревьев
527

знают приблизительно столько, сколько нужно, чтобы
сажать их не ветвями, а корнями в землю, но не больше.
Тогда он снял свой сюртук и стал подходить то к
одному, то к другому, показывая то, чего они не знали,
например в какую сторону надо повернуть деревцо, чтобы
оно глядело на солнце, как прежде, и тому подобное. Он
расправлял с ними корни, удалял ножом все ненужное
и вредное, как садовник, очищая землю, показывал, как
сравнять и утоптать ее, как защитить деревья от ветра.
Крестьяне в точности исполняли то, что он говорил,
и ежеминутно кто-нибудь из мальчиков прибегал к нему
с просьбой: «Не покажете ли моему отцу, как это
сделать?» Неверно поэтому мнение, что крестьяне не хотят
ничего перенимать от господ в ведении сельского
хозяйства. Они лишь хотят, чтобы указания давались не
только языком, но и руками.
Помещик радостно наблюдал за его работой и сказал
пастору:
— Мой домашний учитель и этим доказывает мне,
что сын мой в хороших руках.
Некоторое время Карл бегал от одного к другому и
смотрел, как подвигается дело. Затем он, как и другие,
передал свою козу сестрам, взвалил свое деревцо на
плечи и подошел к отцу:
— Если ты хочешь помочь мне, то пойдем.
— Пойдем,— сказал помещик и, взяв его за руку,
пошел с ним к тому месту, которое лейтенант наметил
для его деревца.
Это место находилось посреди луга на возвышении,
все остальные двести пятьдесят деревьев приходились
вокруг него и были расположены в двенадцать рядов,
начинавшихся у этого центрального дерева.
Когда Карл увидел это, он сказал лейтенанту:
— Какое красивое место! Вы сделали это для меня?
— Да, ты можешь поблагодарить его,— сказал
помещик.
Карл подбежал к лейтенанту и поцеловал ему руку в
знак благодарности за прекрасное место для его дерева.
Тогда помещик взял лежавшую наготове кирку и
выкопал яму для дерева своего Карла, при этом он так
легко разбивал землю, будто это не стоило ему никакого
усилия. Все хотели помочь при посадке этого дерева. Рол-
ленбергер прибежал с отдаленнейшего конца, лейтенант,
528

пастор, его жена, сестры Карла — все хотели помочь;
Карл, который хотел посадить деревцо только с отцом,
несколько раз принимался ворчать:
— Вы ничего не даете мне сделать, а ведь это мое
дерево!
— Он прав,— сказали окружавшие их и уступили ему
место. Тогда он принялся так усердно помогать отцу,
что даже вспотел. А когда все было готово, он стал
утрамбовывать землю ногами. Затем Карл побежал к тем
мальчикам, которые еще не закончили работу.
62. О НАРОДНЫХ ПРАЗДНЕСТВАХ И НЕДОСТАТКЕ ДРОВ
Народ разошелся по домам. Помещик же окликнул
лейтенанта и женщин и сказал им, что скоро догонит их.
Он вернулся с пастором к только что посаженным
деревьям. Его занимала мысль о родном Боннале,
празднующем в будущем свой первый праздник в тени этих
деревьев. Грамота об этом празднестве была при не;м.
Он вынул ее из кармана и сказал пастору:
— Я хотел бы на случай моей смерти вручить ее вам;
в день моего погребения она должна быть распечатана
и обнародована. А если я буду жив, то это произойдет
не раньше девяностых годов, ибо я менее всего хотел
бы этим поступком своим при жизни сыграть комедию
среди необеспеченного несчастного народа.
Пастор был потрясен словами помещика, с такой
серьезностью говорившего о своей смерти. Дрожащей
рукой взял он грамоту и, с трудом двигая губами,
спросил:
— Разве вы больны?
— Я не болен, дорогой пастор, но я не могу считать
себя вполне здоровым: с некоторого времени кровь
бурлит во мне, все как-то особенно волнует меня, и я не
могу отделаться от мысли, что во мне засела какая-то
болезнь.
— Будем уповать на бога, что это не так,— сказал
пастор все еще дрожащими губами.
В этот момент подошел к ним лесничий, и, чтобы
переменить разговор, помещик спросил лесничего, как дела
в лесу.
34 и. Г. Песталоцци, т. 1 529

— Да вот много воруют,— был его ответ.
— Почему же так много воруют? — спросил
помещик.
— Что поделаешь! Чем замерзать зимой, люди
предпочитают тащить дрова где придется, а своих дров у
них нет.
Помещик отпустил его и сказал пастору:
— И это свидетельствует о том, что мы еще далеки
от разумной организации народного праздника.
— Но когда же наступит это время? — мечтательно
спросил пастор.
Помещик ответил ему:
— Надо полагать, что время для учреждения
народного праздника наступит тогда, когда мы добьемся
общего благосостояния народа; когда не нужно будет более
опасаться, что человек в силу обстоятельств, не от него
зависящих, может сделаться несчастным. Повести народ,
так сказать, от веселья к пляске я считаю возможным,
лишь когда осушишь слезы и когда приобретешь
уверенность, что ни условия жизни, ни недостатки
сословных установлений не могут уже быть причиной его
бедствия. Я считаю противным естественному порядку
вещей, когда думают лишь о создании народных
празднеств, празднеств юности и радости, в то время как
хорошие люди благодаря неосторожно сказанному слову
все еще могут поплатиться всем своим достоянием или
быть сосланными на галеры. Я буду придерживаться и
в данном случае мудрого правила сельского учителя,
обучавшего меня грамоте. Он говорил: «Не стремись
перейти к б, пока ты не усвоил еще а». И пока в деревне
моей еще будет существовать эта общая народная
необеспеченность, и пока несчастье и преступление еще
будут встречаться в ее жизни, я не стану увеличивать
беспорядка подобными комедиями. Пока я обрабатываю
камни для фундамента моего дома, я не должен
ликовать, точно постройка уже закончена мною.
Затем он опять вернулся к вопросу о недостатке
дров:
— Стыдно за наше время или, вернее, за тех, кому
следует ведать этим делом: недостаток дров
увеличивается с каждым днем. Между тем ничто так не губит, не
развращает и не низводит народ до положения какого-
то сброда, как недостаток в топливе и необходимость для
530

приготовления своей пищи или согревания жилища
красть дрова в лесу, подобно ворам и плутам.— Он
намерен на будущем новогоднем собрании общины положить
конец этому. На этом собрании он запретит крестьянам,
имеющим землю в долине и могущим сеять клевер,
пользоваться горными лугами для пастбищ, а также
выкорчевывать под луга землю, которая в течение шести лет
не должна быть ни вспахана, ни засеяна травами. Он
заставит крестьян, не понимающих своей выгоды, дать
вырасти молодым деревьям, которые дают уже свежую
поросль на этих лугах.
«И я уверен,— прибавил он,— что лет через двадцать-
тридцать сотни юхартов земли в моих ^ владениях
принесут крестьянам в тридцать-сорок раз больше пользы,
нежели теперь».
Пастор вернулся, однако, к вопросу об его здоровье,
и хотя помещик старался убедить его, что такое чувство
могло явиться у него вследствие плохого
кровообращения, пастор в течение всего дня испытывал такое
беспокойство, как если бы случилось большое несчастье.
63. НАДО ОБЛАДАТЬ БОЛЬШИМ БЛАГОРОДСТВОМ ДУШИ,
ЧТОБЫ БЕЗ ОПАСКИ ТАК БЛИЗКО ДОПУСКАТЬ К СЕБЕ
КРЕСТЬЯН
Ренольдина, Марейли и Гертруда уже находились
некоторое время в пасторском доме, когда господа
вернулись.
Тереза и пасторша угощали крестьянок чаем, к
которому прибавляли так много сахару и сливок, что вряд ли
даже городские женщины стали пить его, если бы их
потчевали. Крестьянки с удовольствием пили этот чай.
Жена помещика спросила, случалось ли им пробовать
когда-либо подобный напиток. Две из них ответили, что
нет. Но Гертруда сказала, что помещик давал ей и ее
ребенку такого чая под липой, когда она впервые явилась
к нему в замок.
— Всю жизнь буду помнить, как хорошо мне было,
когда я возвращалась домой,— прибавила она.
Ренольдина перебила ее:
— Нет, ты ошибаешься, быть может, что-нибудь
другое на обратном пути доставило тебе такое удовольствие?
34*
531

— Ты права,— сказала Гертруда,— но и это было
очень приятно, особенно моему малышу.
Тогда Тереза предложила ей принести своего
младенца; помещик много говорил ей про этого красивого
ребенка, и ей стыдно, что она в течение всего вечера не
осведомилась о нем.
— Хорошо, если он уже проснулся, а то вы увидите
плаксивую физиономию,— сказала Гертруда уходя.
Тереза предупредила ее:
— Не буди его, это может ему повредить.
Гертруда застала младенца проснувшимся, подняла
его и побежала с ним в дом Ренольдины. Здесь она взяла
из колыбели ее толстощекого ребенка, привела его в
порядок, спеленала, убрала его еще лучше своего и, держа
обоих на руках, пошла в дом пастора.
Завидев своего маленького, Ренольдина побежала
навстречу, но жена помещика взяла у Гертруды
обоих и, несмотря на то, что женщины неоднократно
предостерегали ее, что дети могут испортить ее красивую
шелковую юбку, она держала их у себя на коленях до
возвращения помещика.
Когда тот пришел, Тереза просила его отгадать,
который ребенок Ренольдины и который Гертруды.
— Вот этот толстенький, который сжимает руку в
кулачок и держит рот плотно сжатым,— это дитя
Ренольдины, а тот, с раскрытым ртом и протянутой ручкой с
растопыренными пальчиками,— Гертрудин.
— Правильно,— сказала жена, но скажи мне теперь,
кто из них красивее.
• Помещик некоторое время смотрел на обоих и сказал:
— Видит бог, затрудняюсь сказать, хотя они и мало
похожи друг на друга.
Тереза заметила, что и она затрудняется определить,
кто из них лучше.
Помещик беседовал со всеми тремя женщинами и
сказал им, что они должны оставить детям
прядильщиков ту одежду, которую они одолжили им. Он оплатит ее.
— Все было бы в порядке,— сказала Ренольдина,—
если бы только она принадлежала нам, но большую
часть мы одолжили.
Марейли прибавила:
— А те, которые дали ее, боятся разговоров в
деревне и обвинений в том, что они помогли устроить шествие.
532

— Если так, то отдайте обратно одолженное вами и
купите новую одежду, а я оплачу вам все — и новую и
принадлежащую вам, чтобы и вы были довольны,—
сказал помещик.
— Мы и так довольны,— сказали женщины и
прибавили:— То, что нам принадлежит, вы не должны
оплачивать. Не лишайте нас радости от сознания, что и мы
кое-что подарили детям.
— Я не лишу вас этой радости,— ответил помещик.
— Да,— сказала Ренольдина,— мы уже сегодня
хотели оставить им вещи, которые принадлежат нам. Но
мы думали, что при таких беспорядочных родителях
лучше будет для самих детей, если мы заставим их все
вернуть нам, с тем чтобы мы могли следить за сохранностью
вещей. Мы предполагаем впредь по воскресным или
другим праздничным дням, когда бы это ни понадобилось,
выдавать одежду детям.
— Не сделаете ли вы того же с новой одеждой,
которую я приобрету для детей? — спросил помещик.
— Почему бы и нет,— сказали женщины.
Помещик заметил:
— Научить их беречь свои вещи в десять раз ценнее,
нежели все то, что будет приобретено для них,—
заботливость женщин тронула помещика. Он сказал им:— Я
должен был бы поблагодарить вас, но стыдно тратить
слова благодарности там, где люди сами охотно делают
добро. Но вот что я должен вам сказать: все, что вы
делаете для бедных вашей деревни, я принимаю как
сделанное для меня, для моего семейства и вот для этого
милого мне мальчика,— при этих словах он взял своего
Карла, посадил его к себе на колени и продолжал: — Не
правда ли, ты тоже любишь этих женщин за то, что они
принимают участие в судьбе бедных детей, хлопочут о
приобретении одежды для них, а сверх того собираются
еще нести заботу о них?
— Да, папа, конечно, я люблю их; у бедных детей
нет такой мамы, как у меня, которая позаботилась бы
обо всем.
Эти слова так понравились Ренольдине, что она
вскочила со своего стула и с распростертыми руками
направилась к нему, схватила его руку и воскликнула:
— Если бы ты был не ты, я бы тебя за это
расцеловала!
533

Арнер, смеясь, протянул ей мальчика, и она чуть не
задушила его в своих объятиях. Он встряхивал головой
и, когда она наконец отпустила его, сказал:
— Ты очень крепко целуешь.
— Уж потерпи теперь,— сказала Ренольдина и
передала его Гертруде; та тоже протянула к нему обе руки,
но едва коснулась его губами. На вопрос Ренольдины: —
А эта тоже крепко целует? — он ответил: — Нет, эта не
крепко целует. Гертруда передала его Марейли, и
Ренольдина опять спросила:
— Как получилось у этой?
А он ответил:
— Во всяком случае не так крепко, как у тебя.
Женщины стали чувствовать себя как дома,
свободно разговаривали и делали, что хотели.
Их радость подняла настроение помещика: он
сделался таким оживленным, каким давно уже не был и
каким не рассчитывал быть сегодня после серьезного
разговора с пастором. А когда Ренольдина совсем
расшалилась, он принимал участие в ее шутках; она должна
была привести в дом Диану, которая так удачно
сопровождала шествие детей. Это было большой радостью для
Карла и других детей. Собака должна была показать все
свои «штуки».
Помещик спросил Ренольдину:
— Но как пришла тебе в голову мысль
выдрессировать собаку на слова: «теперь прощайся» и «ты
довольно говорила»?
Она ответила ему:
— У меня было несколько соседок, которые любят
болтать без конца: по поводу каждого пустяка они могли
говорить часами и здорово изводили меня этим. Долгое
время я не знала, как от этого избавиться. Когда я
приобрела эту собаку, мне и пришло в голову
выдрессировать ее так, чтобы она отвечала на эти слова. Все пошло
прекрасно, женщины приняли это на свой счет и с тех
пор оставили меня в покое. Теперь вы знаете всю правду.
— И мне не мешало бы завести себе такую собаку,—
сказал Арнер жене, смеясь.
— Бьюсь об заклад, что знаю, на что ты
намекаешь,— ответила она.
Выбрав момент, когда, казалось, никто не обратил
внимания на его вопрос, помещик спросил Гертруду, как
534

обстоит дело с Мейершей. Она ответила, что неплохо, но
Ренольдина подхватила разговор и, поняв, о чем речь,
смеясь сказала: «Да, если бы не было этого на свете»,—
и при этом она надула щеки и выпятила губу, сколько
могла.
— Что значит это? — спросил помещик.
Гертруда ответала:
— Плутовка хочет изобразить вам Зонненвирта,
который стоит Руди поперек дороги, но у нее это не совсем
получается.
— Ты думаешь,— ответила Ренольдина,— я даже не
могу изобразить его, как в действительности?
— Если это наполовину верно, то и этого
достаточно,— сказал помещик.
— Половина — это слишком мало сказано,—
ответила Ренольдина.
Все трое заявили, что они хотят, чтобы Мейерша не
выходила за Зонненвирта замуж.
Помещика это радовало.
Пастора весь вечер не было с ними; он оставался у
себя дома, обеспокоенный словами помещика. Так
как он все не являлся, Арнер отправился к нему и
рассказал, сколько радости ему доставили эти три
женщины. Он попросил пастора не тревожиться больше и
забыть сказанное им; возможно, что он и ошибся насчет
своего здоровья. «Дорогой пастор,— прибавил он,—
вы сегодня должны быть веселы, иначе я не уйду от
вас».
Он действительно задержался у него до ужина и лишь
в девять часов со всем своим семейством покинул
пасторский дом.
Содержание глав 64—65
64. Сцены при лунном свете, которые просятся на
картину, и ночная долина, орошенная кровью. 65. Старый
помещик не хочет попасть рукой в осиное гнездо
Дочь самоубийцы Рикенбергера, тепло встреченная родными
после ее возвращения с торжественного шествия детей, идет на
могилу отца. Богатый крестьянин Крихер избивает свою дочь за то,
что она перед сном молится за помещика.
Пастор — противник болтовни и произнесения проповедей без
особой к тому надобности. За это ему при старом помещике, не
хотевшем его поддержать, приходилось переносить много неприятностей.
535

66. ДЕВЯНОСТЫЙ ПСАЛОМ, А ЗАТЕМ О ГОРДОМ УЧИТЕЛЕ
Сегодня пастор вместо проповеди прочел несколько
глав из библии и девяностый псалом... *
После этого он объяснил, почему он так поступил.
Как только он кончил, помещик взял лейтенанта за
руку и предложил ему рассказать членам общины, как
он намерен заниматься с их детьми.
Лейтенант встал, поклонился Арнеру, пастору и
общине, надел шляпу и, опершись на свой костыль, сказал,
что он воспитывался в дворянской среде и сам по
происхождению дворянин, но что он не стыдится служить богу
и ближнему на любом посту, к которому его призовет
провидение. Он благодарен своим покойным родителям за
полученное им хорошее воспитание, которое дает ему
теперь возможность поставить школу так, чтобы следы ее
влияния сохранились у детей на всю жизнь. Впрочем, не
его дело произносить длинные речи или проповеди, с
божьей помощью он завтра откроет школу, а там видно
будет.
— Мне остается сказать вам одно,— прибавил он,—
пусть каждый ребенок принесет с собой свою домашнюю
работу, безразлично, в чем она заключается — в шитье
ли, в прядении, или в чем-нибудь другом,— а также все
нужные для нее инструменты; это необходимо, пока
помещик не приобретет их для школы.
— На что учителю прялки и ящики для кружев в
школе? — удивлялись женщины и мужчины.
Один из стоявших сзади него задал этот вопрос так
громко, что лейтенант услышал.
Он обернулся к говорившему и ответил так же громко:
— Я хочу, чтобы они научились соединять учение с
трудом.
Но крестьяне никак не могли понять, как это
возможно и как это в школе можно научиться соединять
учение с трудом.
Покидая церковь, многие говорили, что кончится эта
затея, вероятно, так же, как затея старого помещика,
посеявшего марену * и выписавшего прекрасных овец
издалека, подохших, однако, от его корма. Некоторые
более положительные люди заметили, что человек этот
мало похож на старого помещика, разводившего марену,
и что он, очевидно, не болтает зря.
536

В тот же вечер лейтенант отправился в школу и
напротив будущего своего учительского места в классе повесил
на стене гравюру, изображавшую старика с длинной
бородой, со сморщенным лбом, широко открытыми глазами,
поднятым вверх пальцем.
Помещик и пастор спросили, что должна означать эта
картина и каково ее назначение здесь.
— Старик должен напоминать мне: «Глюфи, будь
сдержан, когда ты сидишь передо мной!» — ответил он.
И оба заметили, что картина хороша, у места и
должна остаться здесь.
— Я сам так думаю,,— ответил учитель.
67. ОРГАНИЗАЦИЯ ШКОЛЫ
На следующий день начались занятия в школе.
Я не советовал бы, однако, другому учителю после
такого, как находили люди, высокомерного выступления
поступать так, как поступил лейтенант, и начинать
занятия в школе при содействии простой крестьянки. Но
Глюфи, и только такой человек, как Глюфи, мог это
позволить себе.
Ему это не могло повредить.
Он предложил Гертруде установить в школе такой
порядок, какой она создала у себя дома. Гертруда
распределила ребят по возрасту и характеру работы.
Своих детей и детей Руди, уже знакомых со всеми
порядками, она разместила между остальными. Впереди
всех, поближе к столу, она посадила малышей, не
знавших еще азбуки. За ними — тех, которые умели читать
по складам, затем — умеющих уже немного читать и,
наконец, тех, которые читали свободно. После этого она
взяла три буквы алфавита и прикрепила их к черной
доске. Этими тремя буквами она решила ограничиться
на этот день для первого ряда. Одному из детей она
предложила повторить за ней буквы. Если ребенок
правильно произносил их, другие должны были
повторять за ним те же буквы. В дальнейшем она меняла
порядок букв, прикрепляла к доске эти же буквы, но
большего или меньшего размера. Покончив с этими
упражнениями, она оставила буквы на все утро перед глазами
детей.
537

С теми, кто умел читать по складам, она поступила
так же, но им она дала большее количество букв.
Кто уже умел немного читать, должен был вместе с
этими детьми читать по складам.
Перед детьми, умеющими немного читать, так же как
и перед свободно читающими, лежали раскрытые книги.
Если кто-нибудь из них читал вслух, все остальные
вполголоса повторяли за ним прочитанное. И каждый
знал, что Гертруда вызовет его сейчас и скажет: «Читай
дальше!»
Для наблюдения за работами по рукоделию она
привела с собой женщину, которую звали Маргрет *. Та
ежедневно должна была теперь являться в школу, так как
Гертруда этого делать не могла. Вряд ли можно было
найти более подходящего человека для этого дела,
нежели Маргрет. Стоило остановиться руке или прялке,
как она уже была возле ребенка и не отходила от него,
пока и рука, и колесо не приходили опять в движение.
Большинство детей в тот же вечер принесли домой
такую работу, что матери им не поверили, сами ли они ее
выполнили. Но дети отвечали им:
— Да, большая разница, как ты показываешь и как
Маргрет, ты так не умеешь.
Не меньше хвалили они лейтенанта. После обеда он
вел занятия, а Гертруда слушала его и присматривалась
ко всему, что он делал. Все шло так хорошо, что она
заметила ему:
— Если бы я знала, что помощь моя для устройства
школы понадобится вам лишь на каких-нибудь два часа,
я "бы так не противилась этому во вторник.
Его тоже радовало, что все шло так гладко. Вечером
он роздал всем детям, достигшим семи лет, по нескольку
скрепленных листов бумаги и нескольку перьев. На этих
листах каждый ребенок увидел свое имя, написанное так
красиво, точно оно было напечатано. Они не могли
налюбоваться, глядя на эти надписи, и все спрашивали,
как это делают. Он показал им и около четверти часа
выводил большие буквы, которые выглядели как
печатные. Они охотно простояли бы так до утра и все
смотрели бы, как он пишет,— так это понравилось им.
«Неужели и мы сумеем так писать!» — удивлялись они.
— Чем лучше вы научитесь писать, тем приятнее
будет мне,— ответил он.
538

При прощании Глюфи предупредил детей, чтобы они
бережно обращались с бумагой и воткнули свои перья
острым концом в гнилые яблоки: в них они лучше всего
будут держаться.
— Да, если бы у нас были гнилые яблоки, но ведь
теперь же не зима,— заметили многие.
Он рассмеялся и сказал:
— Возможно, я достану для вас такие яблоки; у
пасторши их достаточно, больше, чем ей хотелось бы.
— Нет, нет, мы сами принесем для тех, у кого их
нет! У нас тоже еще есть яблоки! — воскликнули другие
дети.
68. ПРОДОЛЖЕНИЕ ОРГАНИЗАЦИИ ШКОЛЫ
Дети быстро побежали домой, чтобы показать
родителям свои тетради с красивыми надписями и
поделиться впечатлениями об учителе и Маргрет, которых они
всячески расхваливали.
Но родители расхолаживали их, отвечая: «Известно,
новая метла хорошо метет». Дети терялись и не знали,
как быть. Им было больно и обидно, но они не могли не
радоваться и, если не находили отклика у родителей, то
обращались к другим и показывали свои красивые
тетради всем окружающим, вплоть до ребенка в колыбели
или кошки на столе. Никогда еще не заботились они о
чем-либо так, как об этих тетрадях. Если братишка
протягивал руку к тетради или кошка тянулась к ней
мордочкой, они живо отдергивали ее и говорили:
— Только глазами смотри, а трогать нельзя.
Некоторые вложили свои листочки в библию, другие
же боялись, что им трудно будет потом открыть эту
толстую книгу, и положили их в свой ящик, где лежали
любимые сокровища. Их радовала мысль, что завтра им
предстоит опять пойти в школу; проснулись они на
другой день чуть свет и просили своих матерей поскорее
накормить их, чтобы им вовремя поспеть в школу.
Особенно велика была радость в пятницу, когда прибыли
заказанные школьные столы. На первом уроке все
решительно хотели сесть за них. Но лейтенант разделил
детей на четыре группы, чтобы они сидели свободно и
чтобы ни одно движение руки не ускользнуло от него.
539

Он и здесь прекрасно справлялся с большинством
ребят. Некоторым все давалось легко и без всякого
усилия; другие работали успешно, потому что раньше
упражняли руки на работе, требовавшей внимания.
Трудно давались занятия тем, кто, кроме ложки,
которой они засовывали еду в рот, ничего в руках еще не
держал. Счет некоторым из них давался еще легко, но
в письме они были очень неловки и держали перья
словно онемевшими руками; и вправду, несколько
пришедших в школу мальчишек до этого дня умели лишь есть
и бегать по улицам и лугам; в этом они далеко
опередили других.
Оно и понятно: наибольшими дарованиями часто
отличаются наибольшие лодыри; сплошь и рядом они
способнее рабочего народа (к устному счету); известно
также, что крестьян, лучше других умеющих считать,
вернее всего можно найти сидящими в трактирах.
Но в общем эти бедные дети оказались гораздо
способнее к умственному и ручному труду, нежели ожидал
учитель. И это вполне понятно. Нужда и нищета
заставляют человека терпеливо и напряженно думать и
работать, чтобы добиться куска хлеба. На этом Глюфи и
строил свою работу; каждое слово, все, что он делал,
опиралось на этот фундамент, заложенный самой
природой в основу воспитания и обучения сельских
жителей и бедноты. Это обстоятельство он стремился
использовать для их же пользы. Он сам придавал большое
значение упорному труду и уверял, что все, чему можно
научить человека, лишь постольку делает из него
пригодное для жизни существо, на труд и знания которого
можно положиться, поскольку эти знания и умения
приобретены упорным, тяжелым трудом в годы его учения.
Если этого нет, все знания и умения подобны пене
морской, как скала, поднимающаяся из пучины, но
исчезающая при малейшем соприкосновении с ветром или волной.
Поэтому, говорил он, в деле воспитания человека
серьезное и строгое профессиональное образование
должно предшествовать словесному обучению.
С профессиональным образованием он связывал и
моральное воспитание. Он утверждал, что моральные
устои — обычаи и нравы каждого сословия и каждой
профессии в каждой местности и стране — так важны для
человека, что и счастье, и покой, и благоденствие всей
540

его жизни в тысяче случаев против одного зависят от
безупречности его нравов. Воспитание нравов было,
таким образом, одной из главных его задач. Он требовал,
чтобы в школьном помещении соблюдалась такая
чистота, как в церкви. Он не допускал отсутствия хотя бы
одного стекла в окнах, даже гвоздь в полу должен был
быть хорошо вбит; он строго следил за тем, чтобы дети
ничего не бросали на пол и не жевали во время уроков
и т. д. Все должно было проходить гладко, без запинки,
вплоть до того, как .дети вставали и в каком порядке
усаживались, чтобы не сталкиваться друг с другом.
Если на дворе было грязно, они должны были снимать
обувь, оставлять ее у дверей и в чулках садиться за свои
столы. Грязную или мокрую одежду они должны были
сушить на солнце или у печки и вычистить. Многим он
своими маленькими ножницами подрезал ногти и почти
всех мальчиков собственноручно остриг. Когда ребенок
от письма переходил к работе, он обязан был мыть руки
в тазу; он должен был полоскать рот и ухаживать за
зубами, а также следить, чтобы не было запаха изо рта.
Все это были порядки, о которых им впервые
приходилось слышать. При письме и работе, стоя или сидя, они
должны были держаться прямо, как свеча.
Приходя в школу и перед уходом, они должны были
один за другим подходить к учителю, чтобы
поздороваться дли проститься с ним. При этом он осматривал их с
ног до головы и если замечал что-нибудь, то делал такие
глаза, что каждый тотчас же понимал, в чем дело и что
у него н'е в порядке. Лишь тогда, когда ребенок не
исправлял недочетов, на которые ему указано было
глазами, учитель прибегал к словам.
Если он видел, что виноваты родители, он сейчас же
давал им знать об этом; и нередко ребенок приходил
домой к матери с сообщением вроде: «Слушай, учитель
велел тебе кланяться и спросить, нет ли у тебя иголок и
ниток», или «Не стала ли вода у тебя дороже», и т. д.
Маргрет словно создана была для того, чтобы
помогать Глюфи во всех этих начинаниях. Если волосы у
девочки небрежно были заплетены, она сажала ее вместе
с прялкой перед собой и заплетала ей косы, в то время
как та училась и работала. Большинство не умело даже
зашнуровать своих сапог и завязать чулки. Она все
показывала им, оправляла платочки и передники, если они
541

сидели криво; заметит дыру — сейчас же возьмет иголку
и нитку из сумочки и зашьет ее. Перед окончанием
школьных занятий она обходила всех и каждому
говорила, хорошо ли он вел себя и как работал: хорошо,
удовлетворительно или совсем плохо. Те, которые хорошо
работали, первыми могли подойти к учителю, чтобы
проститься с ним. Те, которые вели себя лишь
удовлетворительно, подходили после них, а те, которые плохо вели
себя и скверно работали, раньше всех должны были
покинуть комнату и лишались права подойти к нему.
Первым он подавал руку и каждому в отдельности говорил:
«Да хранит тебя господь, милое дитя». Другим же он
руки не подавал, а говорил лишь: «Да хранит тебя
господь».
Если кто-нибудь опаздывал, вход в школу был для
него закрыт. Плакали ли опоздавшие или нет — это не
меняло дела: Глюфи отправлял их домой и говорил при
этом, что им полезно будет подумать над тем, что все
на свете должно быть сделано вовремя, иначе порядок
может потерять смысл.
69. СЛОВО БОЖИЕ —ЭТО ИСТИНА
Таким образом, каждое слово, сказанное учителем
детям, имело целью создать стойкие навыки и привычки,
необходимые им в будущем, и постепенно подвести их к
истинной мудрости жизни; каждое слово его должно
было укрепить фундамент для внутреннего равновесия и
спокойствия — качеств, которыми человек должен
обладать при всех обстоятельствах жизни, если хочет
преодолеть встречающиеся на его жизненном пути трудности.
В этом главное отличие способов воспитания,
применявшихся Глюфи, от обычного школьного обучения.
Успех работы лейтенанта быстро убедил пастора в
важности этого отличия; он понял, что всякое словесное
обучение, поскольку оно должно развить и укрепить
истинную человеческую мудрость и венец сей мудрости —
истинную человеческую религию, должно быть подчинено
упражнениям в приобретении навыков, необходимых
в домашнем быту, и что эти упражнения должны
предшествовать словесной учебе. Что касается словесного
обучения религии, то оно приобретает значение лишь
тогда, когда упражнениями в этих жизненных навыках
542

заложен прочный фундамент для возвышенных
стремлений человека, то есть для истинной мудрости и
религиозности.
Но он увидел также, что с этой точки зрения он сам
не годится для руководства людьми, что лейтенант и
даже Маргрет одним словом своим могут добиться
большего для достижения этой конечной цели, нежели он
своими длинными проповедями или другими мерами.
Ему стыдно было перед ними, но он пользовался
случаем, чтобы поучиться, и строил все, чему он обучал
своих детей, на тех упражнениях и навыках, которые
сообщали им лейтенант и Маргрет, и по мере того как те
сообщали детям полезные знания и навыки, он сокращал
свое словесное обучение.
Он давно охотно пошел бы по этому пути, но не знал,
как и на чем строить свои занятия. Он мечтал о той
работе, которую вели лейтенант и Маргрет, но был
слишком честен, чтобы на основании одних мечтаний
отказаться от старого преподавания, несомненно
имевшего и свои положительные стороны. Но теперь, когда
преимущества упражнений в делах перед упражнениями
в словах стали для него неоспоримой истиной, он
последовал данному ему примеру, вступил на новый путь и
для своих лет сделал гигантские шаги в деле обучения
народа, изменив весь характер обучения религии *. Он
не давал уже детям заучивать наизусть целые
изречения, толкования и те спорные вопросы, которые вот уже
двести лет служили причиной раскола христианского
народа и во всяком случае не облегчали сельскому
населению пути к вечной жизни. Один из тех вопросов, о
сохранении которого в неприкосновенности особенно яростно
старались некоторые люди, он заклеил бумагой во всех
учебниках; как известно, два года тому назад этот
спорный пункт был даже причиной убийства в его общине.
Его не смущало то, что в заклеенном листе были и
вполне приемлемые места, так как с каждым годом крепло
в нем убеждение, что человек ничего не теряет или во
всяком случае теряет мало, если теряет слова.
Но, выкинув с божьей помощью, подобно Лютеру,
весь этот фантастический хлам словесной религии, он не
старался подменить его новым словесным хламом.
Он стремился соединить свои усилия с усилиями
лейтенанта и Маргрет, чтобы без лишних слов нодвести
543

детей к скромной трудовой жизни, созданием стойких
привычек и мудрой организацией жизни предотвратить
зарождение постыдных, неблагородных и беспорядочных
нравов и этим положить основу тихой немногословной
любви к богу, а также действенной и скупой на слова
любви к ближнему.
Чтобы достигнуть этой цели, он связывал каждое
слово своего краткого обучения закону божьему с тем, что
дети делали, с условиями их жизни и труда; и когда он
говорил теперь с ними о боге и вечности, то казалось,
будто он говорит об отце и матери, о доме и родине —
одним словом, о всех тех вещах, которые были им так
близки.
Он сам отмечал в учебниках те немногие мудрые
места, которые разрешалось заучивать; обо всем остальном
пространном хламе, являвшемся причиной раздоров, он
ни слова больше не говорил; если бы он мог, он
вытравил бы его из сознания, как солнце растапливает
вешний снег. А если кто-нибудь спрашивал его, почему он
пренебрегает этими местами, как будто их и не было, он
отвечал, что с каждым днем все больше убеждается в
том, что не к чему вбивать людям в голову все эти
«почему» и «потому»; чем больше, говорил он, люди носятся
с этими «почему» да «потому», тем больше они теряют
здравый смысл и умение разумно пользоваться в
повседневной жизни своими руками и ногами. Он не
разрешал также ребятам заучивать наизусть длинные
молитвы. По этому поводу он во всеуслышание говорил, что
это противоречит духу христианской веры и идет вразрез
с ясным предписанием спасителя, данным его ученикам:
«но если вы молитесь» и т. д. Это длинное чтение молитв,
по его мнению, также явилось результатом проповедей.
Вполне естественно, что люди, привыкшие слушать
проповеди в течение нескольких часов подряд, и сами хотят
преподносить богу свои дела в длинных речах.
70. ЧТОБЫ БЫТЬ ПОИСТИНЕ ДОБРЫМ, НАДО КАЗАТЬСЯ
СУРОВЫМ
Самой прекрасной чертой пастора была та
откровенность, с которой он признавал влияние лейтенанта и
Маргрет на свою работу. «Без них,— говорил он,— я
остался бы в деле обучения ребят все тем же старым бон-
544

нальским пастором, каким был тридцать лет тому
назад». Более того, он признавался, что и теперь еще не
умеет руководить детьми. Все, что он может сделать,—
это своим вмешательством в работу лейтенанта и Мар-
грет не ставить препятствий на их пути.
Пастор был почти прав. О разных видах профессий
и о многих других вещах, на которых лейтенант строил
свою работу, он почти ничего не знал. Он знал людей и
все же не знал их. Он мог бы описать их, и это описание
было бы верно. Но он не знал их жизнь настолько, чтобы
принять участие в житейских делах этих людей, чтобы
вместе с ними разобраться в. их делах. Лейтенант часто
говорил ему прямо в глаза, что он ничего путного из
человека сделать не может и что он лишь портит людей
своей добротой. Вам достаточно уже известен лейтенант, и
вы знаете, что вряд ли у кого были более суровые
принципы в вопросах воспитания, чем у него.
Глюфи говорил, что любовь в деле воспитания
человека приносит пользу лишь тогда, когда идет рядом со
страхом или следом за ним. Люди должны научиться с
корнем вырывать терния, но они по доброй воле никогда
не сделают этого, а лишь тогда, когда будут вынуждены
и приучены к этому. «Тот, кто хочет воспитать
человека,— говорил он,— должен обуздать его злобу,
преследовать его лукавство и происки и, вгоняя его в пот,
изгнать все дурное в нем». Воспитание человека, уверял
он, не что иное, как шлифовка отдельных звеньев одной
общей цепи, связывающей воедино все человечество.;
ошибки воспитания и руководства в том и заключаются,
что отдельные звенья вынимают, над ними мудрят,
точно они существуют сами по себе, а не составляют лишь
часть одной большой цепи; как будто сила и пригодность
отдельных звеньев в хорошей отделке их, в том —
посеребрены ли они, или позолочены, или отделаны
драгоценными каменьями, а не в сохранении их крепости и
пригнанности к соседним звеньям с целью придать
движению всей цепи и ее колебаниям достаточную упругость
и гибкость. Так говорил человек, сила которого состояла
в том, что он знал мир, священнослужителю, чьей
слабостью было незнание мира.
Но ведь задачей жизни лейтенанта было узнать
людей. Своему отцу он обязан тем, что с ранних лет обра-
35 И. Г. Песталоцци, т. 1 545

щал на это особое внимание. И отец его считал добрыми
людей, оказавшихся впоследствии злыми;
разочарование и горе убили его. За несколько дней до смерти он
призвал одиннадцатилетнего сына своего Глюфи и
сказал ему:
— Дитя мое, не доверяй человеку, пока не
испытаешь его. Люди обманывают, и их обманывают, но знать
людей надо. Присматривайся к ним, но не верь им;
поставь себе за правило каждый вечер записывать о
людях, с которыми ты имел дело, все, что заметил, что
слышал от них, и все, что могло бы показать тебе, что
они собою представляют. Если ты исполнишь это, жизнь
твоя сложится лучше, ты не будешь так несчастен, как
я, оставляющий тебя в этом горестном мире без средств
и поддержки.
При этих словах слезы потекли из глаз его. Это были
последние слезы его. С этого дня Глюфи не пропустил
ни одного вечера, чтобы не исполнить завета отца. Оп
и сейчас бережно хранит эти листы со времен своей юно
сти. В этих записях содержатся ценнейшие сведения и
людях. Глюфи говорит о них как о богатом наследии,
полученном им от покойного отца. В трудные минуты
а таких выпало на его долю немало, они служили ему
утешением; сейчас они оказывают ему неоценимую
услугу в руководстве школой и быстро приводят его к цели
По истечении восьми дней он знал своих детей
лучше, чем родители успели узнать их за восемь лет. Он
пользовался этим, чтобы, согласно своему принципу,
«вгонять их в пот», если они хотели что-либо скрыть от него,
Н чтобы душа их оставалась раскрытой книгой для него.
71. КТО ОТДЕЛЯЕТ ДУХ СЧЕТА ОТ ЧУВСТВА ПРАВДЫ,
РАЗЪЕДИНЯЕТ ТО, ЧТО БОГ СОЕДИНИЛ
Заботился он не только о сердцах детей, но и об их
голове. Он требовал, чтобы все воспринимаемое ими
было ясно, как тихий месяц на небе. Лишь тогда можно
говорить об обучении, когда все ясно, а то, что туманно,
ослепляет или причиняет головокружение — не обучение,
и не может быть названо обучением, а затемнение
сознания. Он старался пресечь одурманивание детей тем,
что учил их прежде всего правильно видеть и слышать,
а труд и прилежание должны были развить в них хлад-
546

нокровие и внимание, укрепить здравый смысл,
присущий каждому человеку. С этой целью он особенно
много заставлял их считать. Благодаря всем этим
занятиям и упражнениям он добился того, что после года
работы с ними они зевали от скуки, когда кто-нибудь в
их присутствии говорил о вещах, которыми люди вроде
Гарткнопфа дурачили и волновали всех прочих
обитателей деревни.
Безусловно, правильно, что для отвлечения людей
от заблуждений следует опровергать не слова глупцов,
а искоренять в людях самую основу их глупости.
Описание ночи и черного цвета ее теней не научит видеть ее,
но свет, зажженный тобою, поможет объяснить, чем
была ночь; удали катаракту, и ты дашь понятие о том,
чем была слепота. Умение правильно видеть и
слышать — первый шаг к мудрости, а счет — то
естественное начало, которое в поисках истины оберегает нас от
заблуждений; это — тот столп, на котором покоится
наше благосостояние, которым одарит сынов
человеческих разумная и расчетливая жизнь.
Поэтому для нашего лейтенанта самым важным было
научить детей хорошо считать. Он говорил, что разум
человека просветляется лишь тогда, когда он, благодаря
великим жизненным испытаниям или же числовым
упражнениям, заменяющим отчасти эти испытания,
получат то направление, которое необходимо, чтобы постичь
истину и удержать ее.
Однако его способ обучения счету слишком
пространен и не может поэтому полностью быть показан вам.
Таблице умножения он придал следующую форму:
2
2—4
3-6
4—8
Читалась она так:
2 и 2 равно 4
2-жды 2 равно 4
2 в 4 содержится 2 раза
и так далее
2
5-10
6-12
7—14
2
8—16
9—18
10—20
2 и 2 равно 4, 4 и 2
равно б
3-жды 2 равно б
3 в 6 содержится 2 раза
2 в 6 содержится 3 раза
Таким образом, они не столько заучивали наизусть
таблицу умножения, сколько изучали ее. Разные
числовые перестановки он старался сделать для детей более
35*
547

ясными и понятными тем, что изображал их в виде
простого увеличения и уменьшения первых десяти основных
чисел. Для этой цели он пользовался разными заранее
приготовленными им таблицами.
Например, первые изменения десяти основных чисел
при помощи единицы:
0123456789 10 0123456789 10
111111111 1 1 1111111111 1
123456789 10 11 00123456789
Так построена была вся таблица, постепенно
охватывавшая все десять основных чисел. Затем следовала
таблица с двузначными числами, которая охватывала все
десятки так же, как первая — единицы.
После этой таблицы он пользовался другой, очень
большой, в которой производились вычисления с каждым
основным числом до 100; форма ее была такова:
2 в 2 содержится 1 раз 1-жды 2 равно 2
2 » 3 » 1 » 1
2 » 4 » 2 раза 2
2 » 5 » 2 » 2
2 » 6 » 3 » 3
2 » 2
2 » 4
2 » 4
2 » 6
2»7 » 3» 3 » 2 » 6
2 от 2 дает остаток 0 0 и 2 равно 2
2 » 3 » » 1 1 » 2 » 3
4 » 4 » » 0 0 » 4 » 4
4 »5» » 1 1 » 4 » 5
6 » 6 » » 0 0 » 6 » 6
То же, что и с числом 2, он проделывал и с другими
основными числами, например с 8:
8 в 8 содержится 1 раз 1-жды 8 равно 8
8в9 » 1» 1 » 8 » 8
8 от 8 остаток 0 0 и 8 равно 8
8 » 9 » 1 1 » 8 » 9
Итак, по 8 в 100 содержится 12 раз — и т. д.
Но если он вначале старался при помощи таблиц
возможно нагляднее, проще и яснее представить
соотношения между числами, то в дальнейшем он направлял
внимание детей на то, чтобы они вновь находили эти
числовые соотношения, но уже не в той последовательности,
которая дана в таблицах.
548

72. ИСПЫТАННОЕ СРЕДСТВО ПРОТИВ ЗЛЫХ, ЛЖИВЫХ
РЕЧЕЙ
Лейтенант делал детей такими, какими он хотел
их видеть, и это, как и следовало ожидать, привлекло
к нему много сердец. Но далеко не все были довольны
им. Прежде всего в нем осуждали то, что он для учителя
слишком горд и едва удостаивает людей разговора. Он
приводил разные доводы в свое оправдание и доказывал,
что дорожит своими разговорами и временем для их же
детей. Но крестьяне полагали, что он тем не менее мог бы
иногда остановиться на несколько минут, чтобы
поговорить, и если бы он не был так высокомерен, он так бы и
поступал.
Правда, дети возражали родителям и говорили, что
он совсем не горд. Но это не помогало; родители
отвечали: «Если он с вами не высокомерен, то это не значит
еще, что он вообще не высокомерен».
Дождливая погода, наступившая на третьей
неделе после начала занятий в школе, сделала для него то,
чего не могли добиться дети со всеми своими речами.
Порядки в Боннале таковы, что вот уже двадцать
лет, как прогнивший мостик, ведущий к школьному
зданию, ни разу не был исправлен. Обычно после
нескольких дождливых дней дети, идущие в школу через Кен-
гельгассе, вынуждены были пробираться через воду,
доходившую им до колен.
Но в первый же раз, когда Глюфи увидал улицу,
залитую водой, он, стоя посреди нее под проливным дождем,
поджидал детей, направлявшихся в школу, и перетаскивал
одного за другим через образовавшийся ручей.
Это зрелище показалось весьма забавным некоторым
мужчинам и женщинам, жившим напротив школы и
особенно усердно жаловавшимся на его высокомерие. Они
злорадствовали, глядя, как он в своем красном камзоле
стоял там" весь промокший, и уверены были, что он и
четверти часа не выдержит и позовет кого-нибудь из них
на помощь. Но он невозмутимо продолжал свое дело,
точно кругом не было не то что людей, но даже кошки,
которая могла бы ему помочь. С волос и одежды его
лилась вода, а он все еще не обнаруживал и тени
нетерпения и продолжал перебрасывать одного ребенка за
другим. Тогда наблюдавшие эту картину из своих окон ста-
549

ли говорить меж собой: «Он все же, видно, добрый
дурак, а мы, должно быть, ошиблись в нем; если бы
он был высокомерен, он поступил бы иначе».
Наконец и они выползли из своих нор, подошли к
нему и стали оправдываться в том, что не пришли
раньше на помощь, что они лишь сейчас увидели, как он
трудится. Они убеждали его пойти домой обсушиться,
а они сами перетащат детей, это дело для них привычное,
и дождик им нипочем. Более того, они предложили
сегодня же до конца занятий подвезти несколько елей и
привести мостик в надлежащий вид.
Слово свое они сдержали. Не пробило еще и
одиннадцати часов, как мостик был восстановлен, и дети по
окончании школы могли, не промочив даже ног, перейти
через ручей. Обвинение в высокомерии раздавалось все
реже, особенно с тех пор, как две соседки, более других
жаловавшиеся на это, стали петь ему хвалебные песни.
Если это кажется тебе, читатель, преувеличенным и
невероятным, то попытайся сам. Постой-ка и ты под
дождиком по доброй воле своей и ради чужих детей, не
имея от этого никакой для себя выгоды, пока не
промокнешь до костей, и ты увидишь, как люди, которым
дороги их дети, помянут тебя добфым словом и с
удовольствием сделают и для тебя что-нибудь. Во всяком
случае они перестанут говорить о тебе недоброе, разве лишь
недобрым назовут то, что действительно плохо, очень
плохо, или иначе не может быть ими понято и
воспринято.
73. ГЛУПЫЕ РЕЧИ И ШКОЛЬНЫЕ НАКАЗАНИЯ
Прошло, однако, немного времени, а люди опять
нашли причину жаловаться на него, на этот раз очень
серьезную. Деревенский сброд находил, что он плохой
христианин; наивных людей нетрудно было убедить в
этом. Один из первых, кому подобная молва пришлась
по душе, был прежний учитель. Его раздражала любовь
к новому учителю и хвала, которую дети воздавали
пришельцу. Пока он сам был учителем, все ненавидели и
бранили его. За тридцать лет он так привык к этому,
что подобное отношение казалось ему в порядке вещей.
Он уверял, что детям, не понимающим еще своего блага,
от природы ненавистна дисциплина, а следовательно, и
550

учитель. Но теперь его объяснение потеряло весь свой
смысл: каждый мог возразить ему, что дети любят своего
нынешнего учителя именно потому, что он добр.
Это озлобило его, ибо он всю свою жизнь злился,
когда ему давали понять, что его глупое поведение
является причиной нелюбви к нему детей. И все же это
было сущей правдой, и не могло быть иначе. Как
только дети делали что-нибудь, что было неприятно учителю,
он говорил: «Вы вгоните меня в гроб» или «Если бы вы
за другие дела и не заслужили ада, то за ваше
отношение ко мне вы заслуживаете его» и тому подобное. Такие
разговоры озлобляют взрослых, тем паче детей, и они
не были бы детьми, если бы после этого еще любили его.
Но они прекрасно понимали, с кем имеют дело, и когда
он особенно громко шумел, они говорили между собой:
«Когда у нас зарежут скотину и мы принесем ему
колбасы и мяса, мы не пойдем в ад до тех пор, пока у него
будет хватать на обед».
Теперь дело обстояло иначе. Самое большее, что
говорил, лейтенант, когда дети совершали какой-нибудь
проступок, было: «Ты скверный мальчишка, из тебя не
выйдет толку». И это немногое оказывало свое действие.
А то, что говорил старый учитель, было неправдой, а
потому никакого действия не оказывало. Кроме того,
лейтенант никогда не пускал в ход нелепую дубинку, с
которой старик не расставался; в руках старика она
действительно была шутовским орудием. Наказания,
которыми пользовался Глюфи, были иного характера; они
заключались в упражнениях, которые сами по себе
должны были искоренить ошибку. Проступки, совершенные по
лености, он исправлял тем, что заставлял тащить камни
для мишени, воздвигаемой для стрельбы в цель, в чем
упражнялись старшие мальчики; другие должны были
наколоть запас дров для печи и т. д. Забывчивым он
давал поручения, и в течение трех, четырех, пяти дней
они должны были выполнять эти поручения в деревне.
Наказывая ребят, он оставался, однако, добрым и
ласковым и, пожалуй, никогда так много не говорил с ними,
как тогда, когда они несли свое наказание. «Не лучше ли
для тебя,— часто говаривал он забывчивому,— если ты
научишься не отвлекаться от того, что делаешь, вместо
того чтобы каждую минуту все забывать и дважды де-
551

лать одно и то же». И часто можно было наблюдать, как
ребенок со слезами на глазах прижимался к нему и
говорил: «Да, дорогой учитель». «Милое дитя,— отвечал
он,— не плачь, но постарайся преодолеть себя и скажи
твоим родителям, чтобы они помогли мне побороть твою
забывчивость». Непослушного, а не забывчивого он
наказывал тем, что в течение двух-трех, а иногда и четырех
дней не разговаривал с ним и не разрешал ему
обращаться к себе. Так же наказывал он и дерзкие речи и
разные непристойности. Но злобу и ложь он наказывал
розгами, и дитя, наказанное розгами, в течение недели
лишалось права приходить в школу, а имя его
оставалось на черной доске, находившейся на стене посреди
классной комнаты, до возвращения его.
Так была велика разница между старыми и новыми
школьными порядками.
Содержание глав 74—77
74. Горе и страдания глупца. 75. Всевозможные
удивительные последствия, которые может вызвать жажда.
76. Самое важное для людей, которые вообразили себе,
что могут управлять деревней. 77. Еще о вещах, которым
подобные люди придают первостепенное значение.
Старый учитель злобствует против Глюфи, авторитет которого
в деревне растет с каждым днем. Прежние завсегдатаи трактира
недовольны его закрытием. Арнер организует для «трактирных
оборванцев», которым нечего делать, работу на торфяниках. Это мероприятие,
наряду с другими, ставит бедных во все более независимое положение
от богатых, что автор констатирует с большим удовлетворением.
78. ШАГ К ПРОСВЕЩЕНИЮ НАРОДА
Лейтенант каждый вечер собирал вокруг себя
молодежь и со свойственным ему непревзойденным терпением
старался разъяснить ей, чего хотят помещик и пастор и
в чем их неправильно понимают.
Среди молодых людей, с которыми он беседовал, был
некий Линденбергер, особенно глубоко вникавший во
все. Казалось, будто мысли и чувства лишь дремали в
его душе и что достаточно было малейшего толчка для
того, чтобы они проявились. Бывало и четверти часа не
пройдет после беседы с лейтенантом, а он уже говорит
на ту же тему, но иными словами, пользуясь своими ори-
$52

гинальными образами и выражениями,
свидетельствовавшими о том, что он вполне воспринял и усвоил
слышанное им.
После нескольких выступлений Линденбергера
лейтенант сказал пастору: «Этот человек раздавит голову
сброду Гарткнопфа», и не ошибся. Вступая с этими
людьми в спор, Линденбергер уничтожал их, как червей.
Сброд, вся сила которого заключалась в умении болтать
языком и пользоваться малопонятными словами, больше
всего страшился краткости его речи, понятной всем и
каждому. Ответить ему эти люди были не в состоянии;
их не понимали, потому что понимали его, вернее
сказать, поняв его, все люди убеждались в том, что никогда
не понимали этого сброда.
Заучивание наизусть религиозных истин, то, с чем
боролся пастор, он сравнивал с безумием крестьянина,
крепкими цепями привязывающего коня или вола к
стойлу, чтобы он не убежал, и тем превращающего его в
хромое животное. Заклеивание в книгах вопросов, из-за
которых бывали убийства, он сравнивал с недавним
постановлением о ядах. На сделанное ему возражение,
что люди таким образом могут потерять и самую
религию и все то хорошее, что они знают, он отвечал:
— Это все равно, как если бы говорили, что дети
крестьян могут потерять отцовские поля и луга, если не
заставлять их выучивать наизусть, где они лежат, к
чему примыкают и что делать на них в будущем году,— он
прибавил еще: — Каждый из вас, наверное, сказал бы
такому крестьянину: «Ты глупец, лучшее средство, чтобы
дети твои не потеряли своей земли,— это работа на ней.
Пошли их на поля, и это принесет им больше пользы,
нежели заучивание наизусть их местонахождения».
Образы и выражения, которыми он пользовался,
были сильнее коней, запряженных им в плуг, и
отчетливее борозды, которую они проводили в поле. Но если он
горячился, они становились режущими, как плуг, которым
он с утра до вечера легко вспахивал свою землю. А он
горячился всегда, когда видел перед собою плута.
Уличному певцу Кристену - пришлось испытать это
на себе.
Однажды, соблазнившись едой и выпивкой, он дал
себя убедить и выступил против Линденбергера в ци-
553

рюльне. Кристен собирался говорить о слове божьем, о
спасении души и о том, на что следует обращать
внимание при обучении детей. Как только этот плут раскрыл
рот, Линденбергер наморщил лоб, как небо перед
непогодой, а затем ответил ему:
— Вот что я тебе скажу. Надо быть трезвым душой
и телом, а не таким шелудивым уродом, как ты, чтобы
позволить себе говорить о слове божьем, о спасении
души и о воспитании детей, которые, сохрани бог, не
походят на твоих.
Подобные слова больно ударяют по родителям.
Уличный певец, который обычно не обижался на
бранные слова вроде «подлая собака» и т. п., весь задрожал
при этих речах. Они тем ужаснее показались ему, что
сказанное было правдой. Он не мог перенести этого
и ушел.
Но когда Кристен вышел за дверь, старый честный
Ули сказал:
— Да, Линденбергер, это слишком жестоко, и я не
уверен, прав ли ты во всем. В голове моей, например,
никак не укладывается, что с заучиванием наизусть
религии дело обстоит так, как ты говоришь.
Все еще не остыв, Линденбергер ответил:
— Милый Ули, возможно, что оно и звучит жестоко,
но это лишь потому, что мы сызмальства привыкли
слышать иное. Разве это не так? Подумай и ответь мне: что
было бы, если бы кто-нибудь хотел внушить ребенку
языческую или цыганскую религию? Предположим, он
внушил бы ему самое безрассудное, что только можно
себе представить, например, что солнце — это господь
бог на небе, месяц — его жена, а звезды—его милые,
добрые детки. Предположи далее, что в мире много
больших и толстых книг, в которых сотни и тысячи людей
в течение сотен и тысяч лет стремились объяснить эту
цыганскую веру, разумно использовать ее и найти
тысячу причин, чтобы показать, почему ее надо принять,
как убедить в том, что она хороша и истинна, и как
возражать тому, кто скажет, что она нехороша и неистинна.
Представь себе теперь, что этот человек стремится
запечатлеть в уме своего ребенка, не научившегося еще
различать правую и левую сторону, сущность этих
цыганских заблуждений, показать ему веру, заставить его
радоваться, проливать слезы умиления и воспевать ее.
554

А когда дитя поумнеет, этот человек заставит его
заучивать наизусть самые лучшие и умные места из этих книг
и многое другое, чтобы полонить ум и сердце его этой
религией солнца и звезд. Не накодишь ли ты, что в
результате всего этого дитя духом и телом будет
исковеркано? Если ты находишь, что это так, ты нашел именно
то, что я намеревался сказать.
Такие меткие слова большинству людей казались
слишком жестокими, но все же они способствовали
просветлению многих умов и заставили многих умолкнуть
и смириться. Лед был сломан, и боязнь говорить о
подобных вещах с каждым днем становилась все меньше и
меньше/И как только исчез страх, пробудилось
любопытство. Даже старушки, слыша, как внуки их, возвращаясь
домой от лейтенанта, беседовали об этих вещах,
выползали из-за печи, чтобы узнать, в чем дело и что собою
представляют эти новые порядки, о которых так много
шепчутся. И чем больше люди заглядывали в глубь этих
вопросов, тем яснее они становились им, тем больше
понимали они, что не так-то уже скверно все обстоит и
задумано, как полагали и толковали вначале.
Но, с другой стороны, многие жаловались на то, что
они не знали, чему верить и что признавать, ибо люди
толкуют теперь всё, даже слово божье, каждый по-
своему, а это большое зло. Этот довод смущал
многих, но хлопчатобумажница Марейли, не умевшая ни
читать, ни писать, не задумываясь, нашла
единственно правильный ответ, какой можно было привести на
это возражение. Она сказала своим прядильщицам,
которые приходили к ней в дом и тоже жаловались на это
обстоятельство:
— Плохо дело, если слово божье нуждается в
объяснениях и толкованиях, в том, что другие люди скажут.
— Но как же ты обходишься без разъяснения? —
спросили прядильщицы.
— Как обхожусь? Милые мои, вам бы следовало это
знать. Много на свете такого, что дано самим богом, что
указывает нам, как поступать согласно его воле. Меня
окружают солнце, луна и звезды на небе, цветы в садах,
плоды в поле. А затем разве мое сердце и вся моя жизнь
не говорят мне о слове божьем и о том, чего он требует
от меня? Возьмите хотя бы себя: когда вы окружаете
меня, я гляжу вам в глаза и вижу по ним, чего вы ждете
555

от меня и о чем я должна заботиться. Разве это не слово
божье, обращенное ко мне так, как оно может быть
обращено только ко мне? Все это, несомненно, от бога, и я
не могу здесь заблуждаться.
И прядильщицы должны были согласиться с нею, что
солнце, месяц, звезды и сердце человека, а также
условия его жизни дают каждому безошибочное и
достаточное для него толкование слова божьего.
Содержание глав 79—81
79. О переделке старых машин и о воскрешении
мертвых. 80. Счастье и труд сильнее дьявольских
ухищрений. 81. О советах, помощи и милостыне
В связи с реформами Арнера в деревне образовались две
борющиеся между собой партии. В одну входят шарлатан Трейфауг,
Гарткнопф, жена старосты Мейера. Эти люди не гнушаются
никакими средствами, вплоть до клеветы, чтобы очернить помещика и его
сторонников и помешать их деятельности.
Другую партию составляют Гертруда, Марейли, Ренольдина,
которые всеми силами поддерживают нововведения Арнера.
82. ОБ ИСТИНЕ И ЗАБЛУЖДЕНИИ
Вскоре перемены, происшедшие в деревне, стали
заметны каждому. Даже в самых плохих хозяйствах
установились лучшие порядки; у колодца и по дороге в
церковь, где собирались женщины, в цирюльне, куда
сходились мужчины после того, как был закрыт трактир,—
всюду шла речь об этих изменениях, и только о них.
Долгое время большинство считало эти перемены к лучшему
чем-то вроде молитвенного или праздничного
благочестия: оно длится, пока не наступит карнавал накануне
поста или храмовый праздник, стирающие следы
молитвенного настроения с лиц людей. Многие говорили:
«Хорошо, если бы можно было перевернуть человека,
словно кожаную перчатку; но будь это возможно,
помещик вряд ли был бы первым, кому эта мысль пришла в
голову; это ему не удастся, как не удавалось и другим».
Вначале они только посмеивались над всем
происходящим и сравнивали все нововведения с попыткой
старого помещика засеять поля мареной, с опытом, который
он предпринял с иноземными овцами и прочим вздо-
556

ром. Однако от всего этого помещик ведь на старости
лет вынужден был отказаться. Один сказал даже, что
это не что иное, как «собачий порядок», затем он
пояснил свою мысль: если бы собака брадобрея не вылакала
под столом желтую воду Гуммеля, то вряд ли новый
порядок и весь этот поднятый вокруг него шум кому-либо
снились. Спустя несколько недель, однако,
издевательства прекратились, люди стали собирать разные
доказательства и искать обоснования своей правоты и
несостоятельности нововведений.
Таков человек. Пока то, что не пришлось ему по
душе, кажется ему неправильным, он издевается над этим;
но когда он начинает подозревать, что здесь кроется
правда, он старается собрать все доказательства, чтобы
опровергнуть ее.
В отношении же того, что он считает истинным, для
него не требуется оснований, и он их не ищет. Лишь
тогда, когда он почувствует, что может ошибиться, он
пускается в опасную погоню за основаниями и попадает
в лабиринт заблуждений, из которого нет ему выхода.
Но почему же он глуп и поступает именно так?
Зачем человеку эта погоня за многими основаниями?
Правда покоится на своей скале как на единственно прочном
основании; неправда же прячется всегда за множество
оснований, как за кучу булыжника. Из этого своего
убежища она подносит несчастным охотникам за
основаниями камни разной породы и разного цвета,
соответствующие представлению каждого о скале правды, ее
породе и цвете. Змея держит блестящие камни на языке
меж зубами и освещает их блеском своих глаз.
Но возлюбленное дитя истины, невозмутимая
простота, слышит шелест змеи и избегает места, на котором
она расположилась. Оно знает, как эта хитрая тварь
одурачивает мудрствующих людей и погребает
несчастных искателей многих оснований под костями
заколдованной дичи, за которой они гонятся.
И еще раз: зачем человеку много оснований? Истина,
незнание которой приносит вред, не требует
разъяснения. Но человек охотно верит глупостям и сам охотно
совершает их. Однако он хочет, чтобы то, что он делает
и во что верит, казалось настолько разумным, чтобы ни
черт, ни ангел не могли возразить ему. Поэтому-то ему
так часто приходится отправляться на эту несчастную
557

охоту за основаниями, охоту, на которую вышли теперь
и боннальцы. В погоне за подтверждением своего
взгляда, что новые порядки не могут быть устойчивыми, они
обрели основания, подобные камням.
Особенно убедительными показались им два
основания.
Первое — это мнение, способное все парализовать:
«людей не исправишь; сделать их счастливыми,
направить их и упорядочить их жизнь — иллюзия, которая
так же стара, как мир, и таковой останется до окончания
мира».
Вот слова, благодаря которым глупые и хитрые люди
во все времена пресекали добрые начинания,
направленные на благо человечества, если они не приходились им
по вкусу.
Другое основание было такого же порядка, но иначе
выражено. Оно дано было человеком, страдавшим
водянкой, долгие годы своей болезни сидевшим за печкой
и много думавшим. Он сравнил все происходящее
теперь с небесным явлением времен прадедов, когда на
небе появились три солнца, продержались с четверть
часа, а затем слились опять воедино.
Объяснение понравилось как нельзя больше. Оно
давало прежде всего мудрое обоснование их взглядам.
Семь пасторов, вместе взятых,— думали и говорили
они,— не могли бы предложить им лучшего толкования.
Находясь под впечатлением подобных объяснений,
они не видели и не понимали того, что происходило на
их глазах.
Нет ничего более опасного для человека, как
неправильное толкование, которому он поверил. И боняальцы,
которые самодовольно вбили себе в голову, словно какой-
то катехизис, это сравнение с солнцем, напрасно смотрели
своими собственными глазами на то, как новый порядок
все более укрепляется и становится все более
устойчивым.
Но Линденбергер заглушил жар, с каким горели эти
три солнца в их головах. Он был еще новичком в спорах
с боннальцами, которые с тем же жаром любили мечтать
о плутнях. В руки лейтенанта он попал лишь много
недель спустя.. Но он уже тогда находил это сравнение
малосостоятельным и заметил, что сходство между
школой, трактиром и бумагопрядильным делом и небеснымч
558

явлениями такое же, как между жареной телятиной и
супом из овощей.
Но все присутствовавшие в комнате цирюльника
возражали ему и находили, что сравнение вполне
возможно, ибо и то и другое — неслыханная вещь. На это он
ответил: неприемлемое в одном месте и для одной головы
вполне приемлемо в другом меоте и для другой головы.
Когда плуг впервые был пущен в поле или дерево
впервые привито, разве это не казалось более невероятным,
нежели все то, что помещик сделал до сих пор? Но
оставим сравнения и поговорки. Как же быть власти? Она
может отказаться от всякого вмешательства и
предоставить людей самим себе, но если она намерена ввести
порядок й бороться с беспутством, то ее нельзя
остановить возражениями вроде: «Заставить людей работать и
жить, соблюдая порядок,— неслыханная вещь», то же
относится к возражению: «Исправить людей —
безрассудная мечта».
Все это было довольно ясно, и тем не менее многие
еще оставались при своем прежнем взгляде. Те, которые
поневоле должны были признать, что новые, порядки
действительно упрочиваются, недоумевали, как это
случилось и почему помещику удается то, что он хочет.
И никого не было, кто мог бы сказать им, что совсем
неважно, понимают ли они это или нет. Некий Кингольц
заявил, что он прекрасно видит, в чем здесь дело;
помещик играет на двух дудках, а при помощи их со времени
сотворения мира всего можно было достигнуть: одна
дает хлеб, другая — ласку.
Все присутствовавшие стали восхвалять эти две
дудки и говорили, что помещик действительно мастерски
пользуется ими. По этому поводу некий Рабзер сказал,
что, как бы ни хвалили эти дудки, он все же никакt
не может понять, чем1 помещик мог заставить
полдюжины рабочих с утра до вечера работать на его
торфяниках.
— Два месяца тому назад,— говорил он,— они не
выдержали бы и более легкой работы, даже если бы палач
с мечом в руках стоял над ними.
На это Гюги возразил:
— Не говори мне о палаче. Что он по сравнению с
этими двумя дудками, когда речь идет о том, чтобы
научить людей плясать по твоему желанию?
559

Однажды (это было в субботу) крестьяне все
допытывались, что, собственно, нужно помещику. И пришли к
заключению, что им руководит одно высокомерие. Он
хочет в своей деревне добиться чего-то необычайного;
ведь и среди крестьян бывают люди, которые даже при
постройке сарая хотят создать нечто из ряда вон
выходящее. Но многие находили, что подобное высокомерие
слишком дорого обходится и что жаль было бы своих
кровных денежек. Некий Руфли полагал, что помещик
вряд ли на этом деле теряет.
— Он или осел,— говорили крестьяне,— или же не
умеет считать.
— Это теперь так кажется,— ответил Руфли,— но
если вы высчитаете, какую прибыль от одного лишь
десятинного сбора зерна дадут ему двадцать юхартов
поднятой целины, и примете во внимание, чего может
добиться этот человек через десять лет, приучая крестьян
к ревностному труду и бережливости, то вы поймете
также, что деньги, вкладываемые им теперь в это дело,
дадут ему хороший процент.
Затем он прибавил:
— Нищий ребенок и тот уже сейчас спит и видит
крестьянский двор.
Богатые крестьяне были задеты точно бранным
словом, они закусили губы и умолкли. Но бедняки, заметив
это, нарочно продолжали разговор, а хромой Гумбель,
у которого не было даже порядочного сапога на ноге,
обратился к толстопузым и сказал громко, несколько
р нос:
— Да, если дети мои будут прясть, как сейчас, и
каждую неделю приносить мне столько денег, как в прошлую
субботу, то не пройдет и десяти лет, как я у любого
крестьянина, пострадавшего от града или нуждающегося в
деньгах, смогу откупить луг за наличные.
Эти дерзкие речи Гумбеля вызвали не ответное слово,
а действие, неожиданное для него. К его несчастью,
среди присутствующих нашелся один, который вытолкал
его вон из комнаты и сбросил с лестницы. Кровь
полилась у него из носа и изо рта. Но он поплатился за
«град», и никто, даже бедняки, не мог заступиться за
него: «Пусть бы он говорил, что угодно, но не надо было
упоминать о граде».
560

Содержание главы 83
Различная награда дуракам
Пьяные крестьяне, возвращаясь ночью с ярмарки, встречают
экипаж Арнера, который они принимают за привидение.
Клаус, сидящий на козлах, узнает участников попойки.
84. ВОСПИТАНИЕ И ТОЛЬКО ВОСПИТАНИЕ — ЦЕЛЬ ШКОЛЫ
...В своем стремлении ввести новые порядки в
деревне помещик опирался не на старое поколение, а на
молодежь и на новую школу. Он рассчитывал на новое, юное
поколение, которое будет отличаться от старого, как день
от ночи.
Но он рассчитывал на него не потому, что это было
его мечтою, а потому, что видел — лейтенанту удается
осуществить задуманное. Глюфи это давалось так
просто и так естественно, что каждому могло казаться, будто
в школе ничего нет такого, чего бы и он не мог сделать.
В самом деле, вести школу, как лейтенант ее вел, мог,
пожалуй, каждый смышленый крестьянин, лишь бы он
умел читать и писать; для этого стоило ему в течение
нескольких дней присмотреться к порядкам, заведенным
лейтенантом и Маргрет, и к их занятиям с детьми.
Собственно говоря, и не нужно, чтобы такой человек сам
умел считать; я знал одного, который пользовался
арифметическими таблицами, занимаясь с группой детей,
но сам не умел считать. Его дети прекрасно усвоили
ряды чисел и совершали над ними любые действия, а
человек, обучавший их счету, ни на минуту не выпускал
из рук бумагу, на которой были написаны эти числовые
ряды, чтобы самому не ошибиться.
Перемену» происшедшую в детях, заметил даже
Карл, сын помещика. Возвращаясь из Бонналя, он
обычно говорил:
— Мальчики этой деревни совсем не похожи на
других деревенских ребят; кто-то даже сказал, что они
господа по сравнению с другими, такие они смелые и так
много знают.
Что касается смелости и прямоты, то на развитии этих
качеств лейтенант строил все воспитание. Он требовал
полной чистосердечности и часто говорил детям:
— Я охотно прощаю вам все ваши проступки, но если
36 И. Г. Песталоцци, т. 1 561

вы начнете притворяться, вы — погибшие существа и
навсегда останетесь несчастными, испорченными людьми.
При малейшей попытке к притворству он пронизывал
их своим острым взглядом, обрушивался за это, давил
до тех по"р, пока не пресекал зла и не вгонял в пот
провинившихся. Пуще огня боялись они его слов: «Что за
лицо ты делаешь? Что это за глаза?»
Они знали, с какой неумолимой строгостью учитель
преследовал всякое притворство. Все свое воспитание,
как уже сказано было, он строил на прямоте и
чистосердечии — этом прочном фундаменте.
Он делал детей рассудительными для того, чтобы они
могли быть откровенными. Он делал их осторожными,
чтобы они не были недоверчивыми. Он делал их
трудолюбивыми, чтобы они не были алчными. Он делал их
честными, чтобы они могли внушить к себе доверие. Он
делал их разумными для того, чтобы они стали
смелыми. Таким образом, он работал над созданием ясного и
открытого нрава и требовал от детей этой ясности и
прямоты, когда бы они ни попадались ему на глаза. Одним
словом, он учил их как человек, сам представляющий
собою известную ценность и могущий быть полезным на
любом месте; того же он добивался и от них. А это
значит, что он учил их не так, как обычно учат люди,
умеющие лишь болтать и кое-что писать.
Свою любовь к детям он долго и упорно скрывал и
проявлял ее лишь по мере того, как они изо всех сил
старались быть такими, какими они со временем должны
были стать. Трудно себе представить, каких результатов
они достигли этим путем. В глубине души они знали, что
Глюфи любит их, и равнодушие его принимали как упрек,
чувствуя, что они не то, чем должны были бы быть.
Этого равнодушия они не выносили и удваивали свои
усилия, пока не добивались его одобрения. Почти
невероятным может показаться, как дети выросли за это
время духовно и как окрепло их сознание.
Это обнаруживалось не только в родной для них
профессии. Если у них оставалось для этого время, то и
самое далекое вскоре становилось им близким. Какую бы
работу они ни видели теперь в руках других людей, они
не сомневались в том, что и сами могли бы научиться ей.
Так, например, в деревне лет двадцать уже живет
часовой мастер Энгер, и никогда еще крестьянский маль-
562

чик не заходил в его мастерскую, чтобы
поинтересоваться тем или другим и попытаться самому что-нибудь
сделать. Но с тех пор как Глюфи дал детям понять, что у
них такие же руки, уши и носы, как и у других, более
полдюжины ребят каждый вечер стали приходить к
мастеру и не давали ему покоя, пока тот не позволял им
взять в руки и повертеть ту или иную вещь или самим
попробовать сделать что-либо. Ребята так ловко
принимались за дело, что мастер не мог надивиться; он велел
даже передать учителю, что если бы все крестьянские
дети были так воспитаны, то не было бы ремесла, к
которому они не были бы так же, а может быть и больше
пригодны, чем городские дети.
Но этим дело не ограничилось. Энгер понял, что ему
выгодно взять к себе в учение двух наиболее ловких
из этих ребят; недолго думая, он предложил обучить их
своему ремеслу без всякого вознаграждения.
Это были ребята, родители которых не имели ни
земли, ни имущества и которые в будущем могли стать лишь
слугами или поденщиками. Мальчики запрыгали от
радости, когда он предложил им это, и бросились затем к
учителю благодарить его.
Лейтенант был тронут благодарностью этих
мальчиков, он молча держал их дрожащие руки в своей руке.
Сердце его забилось при мысли о будущем, когда все
ученики его будут пристроены. В тихом раздумье стоял
он перед ними. Он мечтал о том благе, которое может
дать его деятельность людям, о предмете стремлений
каждого благородного бедняка, в том числе и своем,—
сознавать, что ты уже и убелен сединами, но
способствовал благополучию и счастью окружающих людей.
Рукопожатия детей пробудили его от грез. Он
отправился с мальчиками к мастеру и помог им заключить
договор на таких хороших условиях, каких другие
мальчики, обучавшиеся у часового мастера безвозмездно,
вряд ли могли добиться.
Лейтенант обещал мастеру в будущем смотреть на
этих мальчиков как на его учеников и обучить их в
области черчения и математики всему тому, что может им
быть полезным для ремесла. Это было так важно для
мастера Энгера, что при заключении договора с
мальчиками он согласился на все условия, предложенные
лейтенантом. Он даже сказал учителю, что если тот это для
36*
563

них сделает, мальчики пойдут далеко и достигнут
большего в своем ремесле, чем он, Энгер.
С тех пор как лейтенант стал учителем, он
почувствовал, как много может сделать для устройства будущего
детей. Он стал заботиться о мальчиках, не имеющих
земли, и стремился сделать из них ремесленников со
всей свойственной ему страстностью. В свободные часы
он водил мальчиков по всем мастерским, существующим
в деревне, и часами наблюдал, как каждый берется за
то или иное дело, чтобы узнать таким образом, на какую
работу каждого поставить.
Этим способом ему удастся, если только он будет
жить, сделать больше для улучшения жизни боннальских
бедняков, нежели могли бы дать раздел луга и
полей, освобожденных, как обещал Арнер, от уплаты
десятины.
Не меньше делает он и для девочек. Пороки
родителей не развращают их более. С утра до вечера они
находятся теперь в обществе бодрого и разумного
человека. Они никогда не сидят без дела. Болтовня и сплетни
не смущают их и не ожесточают их сердец.
Поэтому щеки их розовеют, краска стыдливости
вспыхивает на лицах, а в глазах сияют радость и бодрость.
Ноги их подвижны, они готовы танцевать, а руки
становятся гибкими и ловкими для женских работ. Глаз их
воспринимает красоту природы и человека. Прилежание,
бережливость и соблюдение порядка в доме — эти
важнейшие для жизни начала, охраняющие добродетель, под
•руководством Глюфи входят в плоть и кровь их.
Боже, чем были они при старом порядке! Утопая в
тине несчастья, человек не может быть человеком. Без
отцовского руководства мальчик не может стать
мужчиной. Еще менее девушка может сделаться женщиной в
руках беспутной матери и под руководством школы,
управляемой тупицами.
Но в руках Глюфи мальчики и девочки росли, чтобы
стать мужчинами и женщинами, такими мужчинами и
женщинами, какими могут быть все,— безразлично,
одеты ли они в простые ткани или в шелка.
Воздвигайте алтари этому человеку! Он пользуется
всем, вплоть до цветка, растущего в саду, чтобы
возвысить девичьи души, ибо им суждено дать счастье
будущему поколению.
564

В Боннале живет женщина, вышедшая замуж в эту
деревню из другой местности. Вот уже двадцать лет, как
она сажает прелестные цветы, нежные овощи и
прививает отборные сорта плодов дичкам. Грубая бонналь-
ская молодежь воровала у нее из года в год цветы,
капусту, груши и яблоки, а то, что не брала у нее тайком,
выпрашивала на свадьбы и крестины. Но никому и в
голову не приходило подражать ей и самим выращивать
такие же цветы, капусту, яблоки и груши. Наоборот, эту
женщину преследовали клеветой и злословием, ее
обвиняли в бесхозяйственности, потому что она тратила
время и удобрения на создание вещей, которые все ра-вно
разворуют у нее.
Но не прошло и нескольких недель с тех пор, как
дети этого невежественного народа начали посещать
школу Глюфи, и отношение к женщине изменилось:
утром и вечером приходили они к старухе в сад,
присматривались к ее цветам и к порядку и расспрашивали ее,
как нужно делать то или другое, чтобы вышло так же
красиво, как у нее. Старуха часами простаивала с ними
с киркой в руках, все показьшала, дарила цветы и
обещала дать саженцев, семян и отростков, если бы они
пожелали развести у себя такие же сады.
Однажды дети принесли цветы, данные ею, в школу
и спросили Глюфи, не думает ли он, что и они бы могли
устроить у себя дома такой же сад.
— Почему бы и нет,— ответил учитель,— если вы не
будете лениться,— и сам повел всех детей в сад этой
женщины.
Трудно передать радость старухи. Она сказала
лейтенанту, что никогда еще с тех пор, как она в Боннале,
не чувствовала себя так хорошо, как сегодня, когда он
явился со своими учениками в ее сад.
А дети, придя домой, потребовали от матерей клочок
земли, чтобы развести на нем сад согласно советам и
указаниям этой женщины.
Все, что рано или поздно могло пригодиться
детям, он считал возможным включить в свою школьную
работу. Ибо он чувствовал себя отцом этих детей и
задачей своей считал их воспитание. Все, что требовалось
для их всестороннего воспитания, входило, по его
мнению, в круг его деятельности. По той же причине он
проводил с ребятами все вечера и занимался с ними всем,
565

чем они желали. Иногда это была резьба по дереву,
лепка разных фигур из воска: людей и зверей, голов и рук,
нередко лепили дома, мельницы, пилы и корабли. Порой
классная комната вся наполнялась разными
ремесленными инструментами и стружками и походила на
мастерскую, но перед уходом комната убиралась и снова
становилась чистой, как весенний луг, с которого сгребли
весь зимний валежник. Если вечер выпадал хороший,
Глюфи отправлялся с детьми под орешник на лужайку.
Старики как будто с умыслом посадили на этом месте
орешник, чтобы молодая смена могла отдыхать под
тенью его и любоваться отсюда прекрасным закатом
солнца.
Под этим деревом он часами беседовал с детьми и
об их будущем, и об их жизни. Он рассказывал им
краткую историю деревни, говорил, как несколько веков
тому назад здесь стояло лишь немного домов; а так как
жители ее не могли полностью использовать и
обрабатывать всю землю, то они вынуждены были установить
для пастбищ и пашен такие порядки, которые теперь,
при большей стоимости земли, сделали деревню
несчастнее, беднее и более распущенной, нежели она могла
быть при других условиях. Он указывал на то, как
бумагопрядение привлекло в страну деньги и как поэтому
те, которые не привыкли обращаться с ними, разорились.
Многие крестьяне, имущество которых было продано с
молотка, были, собственно говоря, значительно богаче
тех, которые приобрели его, но благодаря лучшей
обработке небольших участков земли ценность ее раз в
десять повысилась в течение нескольких лет. Заканчивая
историю деревни, он подчеркнул, что в данное время
требуется больше точности во всем, больше внимания,
расчета, больше порядка и обдуманности для того, чтобы
дожить до здоровой, радостной старости и спокойным за
судьбу своих детей сойти в могилу, чем это нужно было
в старину пр,и; меньшей населенности, меньшем
количестве денег и более простом образе жизни.
А когда дети, возвращаясь вечером домой,
приносили с собой эти рассказы о далеком прошлом деревни и
сопровождали их полученными от учителя
объяснениями, родителям казалось непонятным, как мог учитель
узнать обо всем этом; правда, они сами пережили это и
испытали, но так, как он, не сумели бы рассказать. Их
566

удивляло его умение растолковать детям все
происходившее так, что они, несмотря на свой возраст, понимали
его и сумели толково передать другим.
Работа учителя особенно радовала Ренольда,
девяностолетнего старика. Он много прожил, спокойно
наблюдая все изменения, происходившие в его деревне,
начиная с прошлого столетия.
Однажды, согласно старому обычаю, дети и внуки
собрались у него в воскресенье к ужину. За столом
сидели многочисленные члены этой благословенной семьи
и читали библию; очередь прочесть главу из нее дошла
и до правнука этого старца. Выслушав ребенка, он
весело кивнул головой в сторону молодежи, сидевшей в
конце стола, и сказал:
— Дети, как поживает ваш учитель? Здоров ли он?
Громко и радостно все ответили старику:
— Да, дедушка, он, слава богу, здоров, наш милый
учитель.
Тогда старик заметил:
— Я бы г очень хотел, чтобы он был сейчас здесь
среди нас, чтобы мы все могли поблагодарить этого
прекрасного человека, ниспосланного нам, верно, самим
богом. Вы не знаете,— продолжал он,— чем вы ему
обязаны и что он значит для вас; но я знаю это и скажу
вам, за что вы должны благодарить его. Дети,
несчастная деревня наша подобна расстроенному хозяйству.
В течение последних сорока лет она жила точно без
отца. За это время обстоятельства всюду изменились;
люди должны быть научены и воспитаны теперь так,
чтобы жить в современных условиях жизни и пробивать
себе дорогу так же, как были приучены старики в свое
время и в условиях прежней жизни *. Эту задачу взял
на себя ваш учитель. Ему я обязан тем, что спокойно
могу думать теперь о смерти, чего не смел делать вот
уже двадцать лет, я опасался в душе, что вы, мои
бедные дети, лишенные надлежащего руководства, быть
может и не по своей вине, будете увлечены потоком этой
беспорядочной жизни и неизбежно погибнете через
несколько лет. Этого я не боюсь теперь и благодарен
учителю за то, что остаток дней своих могу прожить
спокойно.
Сказав это, старик выпил за здоровье этого
прекрасного человека. Дети, посещавшие школу, радостно под-
567

держали деда. А сам он весело налил несколько капель
на губы младшего своего внука и заставил его
пролепетать имя учителя.
Нет, не воздвигайте ему алтарей!.
Младенец на коленях старца, дрожащая капля на
губах ребенка, лепечущего имя его, выше всяких жертв
и алтарей!
* *
*
На душе у меня стало тепло. Скоро в своей простоте
я не в состоянии буду продолжать. Но это необходимо.
Одной из его радостей было — делить с детьми свои
бутерброды. Дело в том, что у боннальских крестьян
сохранился обычай время от времени посылать своему
учителю что-нибудь из съестного. Этот обычай был
противен Глюфи. Он почти ничего не брал у них, но,
чтобы не рассердить их, говорил в свое оправдание, что
у него нет жены и хозяйства, а потому он ничего
приготовить себе из этих припасов не может. Но для того
чтобы они не думали, что он поступает так из
высокомерия или гнушается принять их дары, он брал с
каждого крестьянина, имевшего корову в хлеву и
посылавшего к нему в школу своего ребенка, раз в год немного
масла, не больше двух фунтов. Как только он получал
его, давал знать об этом детям и устраивал им
угощение. Обычно он покупал еще полдюжины хлебов, а
пасторша из собственных ульев посылала ему чашку
меду, которого у нее было достаточно.
Таким образом, он не раз в течение года доставлял
удовольствие беднейшим детям, угощая их тем, чего они
дома не ели.
Он умел использовать эти ужины, пожалуй, еще
лучше своих школьных занятий. Они были пробным камнем
для детей. Своим острым взором он посматривал на них
и наблюдал, как они обращаются с хлебом, с маслом,
с медом, какие у них при этом глаза, рот и т. д. Он
говорил по этому поводу, что во время таких ужинов для
него становилось очевидным то, что он раньше лишь
предполагал в своих учениках.
Пастор, его жена и дети часто посещали эти
маленькие трапезы, при этом лучшему из ребят разрешалось
приготовить учителю и гостям бутерброды. В то
воскресенье, когда состояние здоровья жены Кинаста ухуд-.
568

шилось, этим лучшим ребенком был сын каменщика —
Гейрли.
Аннели, дочь портнихи (дети называли ее просто
Шварбель-Анни), толкнув нечаянно стол, прищемила
Гейрли руку меж столами так, что она вздулась, как
подушка, и пошла кровь. Когда девочка стала кричать и
уверять, что она сделала это нечаянно, добрый мальчик
пытался сдержать себя и скрыть от учителя и Маргрет
свою вспухшую руку, чтобы девочка не была наказана
в школе, а возможно и побита дома. Но ему было так
больно, что он не мог прясть, и только благодаря этому
Маргрет заметила, в чем дело. Вот почему он был
объявлен сегодня самым лучшим, и ему было предоставлено
удовольствие приготозить бутерброды. На этот раз сам
помещик пришел к ужину.
Сегодня, наконец, водяной ров на новом лугу должен
быть закончен, источники были вскрыты и соединены, а
вода большими потоками спускалась на поля, и всюду,
куда она попадала, земля зеленела.
И на эту работу лейтенант повел нескольких
мальчиков, но прежде чем приступить к землемерным
работам, он предложил ребятам:
— Попытайтесь наметить линии, по которым
следовало бы провести потоки, чтобы оросить возможно
больше земли.
Ребята, как хорошие ищейки, бросились бежать во
все стороны, отыскивая места для спуска воды. Но они
вернулись, не придя к общему решению. Одни полагали,
что провести ров нужно сперва по левую сторону по
направлению к елям, а оттуда лишь обратно к полям,
лежащим справа. Другие же были того мнения, что если
провести ров к елям, то не поднять воды на высоту
мохового холма, и он останется в таком случае неоро-
шенным.
— Никто из вас не угадал,— сказал лейтенант и
прибавил:— Ров нужно провести сначала к подошве
холма, а оттуда, обогнув его, к елям.
— Ого,— воскликнули мальчики,— раз вы пустите
воду с холма, вы уже не поднимете ее на ту высоту, где
стоят ели.
— Ого,— ответил лейтенант,— стоит лишь заполнить
углубление между холмом и елями на один или четыре
фута, и вода, по-моему, устремится опять к. елям.
569

— Тогда, конечно,— согласились мальчики.
Но пастора сегодня весь день не было с ними. Он был
у жены Кинаста, смерть которой приближалась. Она
была при полном сознании и в последний раз простилась со
своими близкими. Когда к ней на постель положили
младенца, она устремила на него свой потухающий взор и
последние слезы ее упали на ребенка. А ребенок
улыбался, шевелил руками и ногами и так весело закидывал
головку, что умирающая улыбнулась ему и сказала про
себя: «Почему я не могу быть такой, как ты?»
Она поговорила еще со всеми детьми, но больше всего
с отцом, почти исключительно о Сусаннели. Ей хотелось
передать девушке, что она сознает теперь свою вину и
понимает, что ее собственные недостатки ожесточили
ребенка: ведь она взвалила на ее плечи все хозяйство,
что недопустимо было по отношению к ребенку. Она
просила передать ей, что если бы от нее еще зависело
изменить свою жизнь, она исполнила бы свои
материнские обязанности, не была бы ей в тягость. Но это уже
невозможно; поэтому да простит она ее и да вернется
домой и заменит детям мать, поможет им, пока это
будет необходимо.
Затем она хотела просить прощения и у мужа: она
никогда не была ему женой, хотя и вышла за него
замуж. Но слова замерли на ее устах, а он безмолвно, как
и она, лежал некоторое время на ее постели. Наконец,
он поднялся, посмотрел на пастора и упал ему на грудь.
Глядя на него, умирающая сказала:
— Так мирно он нигде не может лежать и, увы,
никогда не находил он этого мира у меня.
Она хотела еще попросить прощения у пастора. Но
она видела, как он держит теплую руку свою на
склоненной седой голове ее мужа, и это было последним
утешением, которое она унесла с собой в могилу.
О, женщина! Заблуждения твоей жизни следует
поставить в вину не столько тебе, сколько тем, кто терпит
такое обучение религии, при котором голова человека
забивается ею полностью, как будто бы религиозное
знание является всем и во всех случаях и как будто бы
каждый человек знает уже все — и хозяйство, и ремесло,
и вообще все, чем он должен был и мог быть, если
только он знает религию.
570

Но как часто я чувствую, что не могу писать свою
книгу!
Взгляд умирающей заставил замереть слова на устах
пастора. Если бы я мог изобразить этот взгляд, каким
его видел пастор, я убежден, люди предпочли бы
умолкнуть. Но я не могу передать ее взгляда. Я подавлен
тяжестью представших перед моим духовным взором
вещей, которые нельзя выразить словами. Жалоба
потухающих очей походила на взгляд умирающего ягненка,
истекающего кровью в когтях хищника. Нет, он не
походил на взгляд истекающего кровью животного. Я не
могу выразить этого, но если бы я мог, люди не
боготворили бы бога, как язычники, и предоставил бы
людям возможность спокойно совершать свои земные дела.
Взгляд ее поразил пастора, как и мысль, что она жертва
безрассудства. Он дрожал при мысли, что со словом
божьим подходят к людям, точно с ножом к горлу. Он
понимал несчастье людей, истекающих кровью при
прикосновении этого ножа, но он чувствовал также, какая
грозит опасность тем, которые бегут от него. Он не мог
уснуть в эту ночь, и этот взгляд преследовал его еще
утром, когда он читал свою проповедь в церкви. Ему
трудно было сосредоточиться, он говорил не о том, что
хотел, и почти не сознавал, что говорит.
В полдень, овладев собою, он вложил в свою
проповедь все то, что было у него на душе.
Известие о смерти жены Кинаста пришло в
пасторский дом в тот момент, когда пастор встал из-за стола,
чтобы отправиться опять в церковь. Он забыл обо всех
условностях и о принятом порядке поучения и говорил
лишь об умершей женщине и о причинах ее несчастий.
85. ПОУЧЕНИЕ ДЕТЯМ
Но он был так возбужден, что говорил не всегда
последовательно и гладко, не совсем ясно выражал свои
мысли.
Тем не менее кое-что из его речи можно передать
его же словами. Он прочел вторую заповедь и сказал
после этого:
— Резко запечатлеваемый в уме образ бога в
сущности ничуть не лучше и не менее вреден человеческой при-
571

роде, нежели каменные и бронзовые идолы,
создаваемые первобытными людьми.
Он утверждал, что страстная, целиком
захватывающая чувства и мысли человека привязанность к тому или
иному представлению о боге и божественном не что иное,
как идолопоклонство, которое губит людей до третьего
и четвертого поколения, ибо оно противно человеческой
природе.
— Большинство людей,— пояснил он свою мысль,—
воспринимающее религию с жаром и силой, не
соответствующими тому, как воспринимаются ими другие вещи,
становятся односторонними ханжами. А так как люди
вообще слабы и другими, чем они являются, стать не
могут, то этот перевес религии делает их, с одной
стороны, беспечными, невнимательными, неразумными и
потому слепыми, а с другой — удивительно
легкомысленными, восприимчивыми, чувствительными,
притязательными и в то же время замкнутыми и склонными идти
тайными, окольными, хитрыми путями, а также готовыми
к насилию во имя господа.
А этого достаточно, чтобы сделать людей во всех
случаях жизни ненадежными, ни к чему не пригодными,
зависимыми и нищими существами, неспособными помочь
себе в нужде и в затруднениях.
Таким образом,— повторил он,— перед мечтателем,
создавшим себе образ бога, встает угроза господней
кары, ниспосланной детям его вплоть до третьего и
четвертого колена.
Бог не явился людям и скрыл от них тайны будущего
в непроницаемой мгле, дабы гусеница хорошо
чувствовала себя в своей оболочке. Окружающий нас туман
создан богом и является благом для нас, если мы
обретаем в нем покой. И мы опустошаем нашу душу, когда
стремимся рассеять мглу, которой бог окружил нас. Бог
сотворил и ночь, и день. Почему ты не хочешь покоиться
в ночи, сотворенной богом, пока он не покажет тебе свое
солнце, которого ты не можешь вызвать своими грезами
из-за туч, за которыми оно сокрыто господом?
Бог является для людей богом лишь через посредство
людей. Человек знает бога лишь постольку, поскольку
он познает человека, то есть самого себя. Он почитает
бога лишь постольку, поскольку чтит себя, а это значит
постольку, поскольку он руководствуется в отношении
572

себя и ближних своих наиболее чистыми и прекрасными
побуждениями, заложенными в нем природой. Поэтому
и поднять человека до высоты религиозного учения
должно не словами и образами, а делами своими.
Напрасно ты стал бы говорить бедняку: бог
существует, а сироте — у тебя отец небесный. Словами и
образами никто не научит другого познавать бога.
Но если ты поможешь нищему стать на ноги, ты
этим покажешь ему бога; и если ты воспитаешь сиротку
так, как бы отец воспитал ее, то ты научишь ее
познавать бога, давшего сердцу твоему силу и умение
воспитать ее. Религия не что иное, как стремление нашего
духа укрощать плоть и кровь нашу благодаря
привязанности к первопричине нашего бытия.
Эту власть духа над плотью человек приобретает
лишь по мере того, как он с юных лет привыкает к
трудностям жизни и своего призвания, приучается исполнять
свой долг и обязанности легко, без особого усилия и
напряжения.
А это ясно указывает нам, какие навыки следует
развивать в человеке, если хочешь, чтобы власть духа над
плотью и жизнь, согласная с религией и положением
его, стали для него легкими и естественными.
Вы понимаете, конечно, что и на этот раз он не
упустил случая, чтобы не высказаться против проповеди и
многословия.
Он сказал:
— Вникните же, ради бога, в одно. Во всех ваших
делах, везде, где нужно что-нибудь сделать и где вы
хотите достигнуть определенной цели, первым правилом
вашим является: поменьше слов и без проповедей. Так
почему же учение о боге и вечности должно быть
вложено в сердце и ум человека при помощи слов и
проповедей, хотя бы во всех остальных случаях это было
противно его природе?
Затем он внезапно прервал свою речь словами:
— Но что же мне делать? Молчать о боге? Сохрани
меня господь! Пойдемте со мной в хижину бедняка и
к плачущим сиротам, там вы познаете бога, научитесь
быть добрыми и быть людьми. Пойдемте. Десять новых
сирот осталось в нашей деревне, они друзья вашего
детства, вы росли вместе, вы самые близкие им люди. Пой-
573

демте и покажите им, что вы люди и что принимаете
участие в горе ближнего.
Я тоже был сиротой и еще сейчас помню, как я,
потеряв отца, бросился на его постель, преследуемый одной
лишь мыслью: нет у меня на всем земном шаре
человека, который принял бы участие во мне. И в этот
момент — я никогда не забуду впечатления, какое это
произвело на меня,— в комнату вошли двое соседей, они
почти упали на меня, лежавшего с судорожно сжатыми
руками и стиснутыми зубами распростертым на
кровати, и принялись плакать без слов. Я помню и буду
помнить до гроба, каким это было утешением для меня
и как это помогло мне познать бога.
Затем он встал, как бы не сознавая, где находится,
и сказал:
— Дети, дети, пойдемте к этим сиротам!
Дети окружили его, глаза их были полны слез, они
искали его руку.
Тогда помещик поднялся со своего сиденья и сказал:
— Я буду с вами до конца этого поучения.
Все начальствующие лица и весь народ, бывший в
церкви, последовали за пастором к дому Кинаста. Отец
и дети стояли у одра покойной, когда помещик и пастор
вошли в комнату.
Сначала они вошли одни и приказали всем ждать
внизу у ограды и перед домом, пока они не позовут их.
Бедный старик с поникшей головой сказал им:
— Волей божьей свершилась перемена.
— Мы знаем об этом, милый старик,— ответил
помещик и прибавил по крестьянскому обычаю: — Да
утешит тебя господь в твоей скорби.
Затем он усадил дрожавшего старика рядом с собой
и пастором на лавку и взял его холодную руку в свои
теплые. Старик, тронутый этим вниманием, пришел в
себя и заговорил. Он поблагодарил помещика и рассказал,
как приятно было его покойной жене козье молоко и как
она за последние пять недель ничего, кроме нескольких
ложек этого молока в день, не ела. Он рассказал также,
что она, благодарение богу, в последнее время стала
другой, интересовалась всем происходящим в деревне
и особенно новыми порядками в школе, о которых она
ежедневно расспрашивала детей. Однажды она сказала
даже с глубоким вздохом: «Господи, если бы и я в шко-
574

ле работала за прялкой, я бы не стала такой, какой
была».
Она прибавила еще: «Да, это так», и, обращаясь
к детям, она сказала: «Слава богу, что у вас теперь дело
обстоит иначе».
Это так тронуло помещика и пастора, что они с
трудом удерживали слезы.
Когда они вошли в комнату, они застали там Сусан-
нели, стоявшую среди детей, как мать. Она убежала со
своей городской работы и поспела домой за час до
смерти матери; она кинулась на постель умирающей и, рыдая,
просила у нее прощения и благословения. Мать не
могла уже говорить, но она открыла глаза и указала на
ухо, давая понять, что она еще слышит, на рот, а затем
и на отца. Тот понял ее и, подавив скорбь, рассказал
дочери, что мать сознала свою вину и просила у нее
прощения, а также и то, что мать желала бы, чтобы она
осталась с семьей и не покидала ее больше. При каждом
слове отца дочь вздрагивала. Безмолвно склонила она
голову и оставалась в таком положении, пока мать не
угасла. Но когда она уснула вечным сном, дочь ее
встрепенулась, приняв решение быть для сирот матерью и
сестрой и не покидать их, пока они будут нуждаться
в ней. С верой в нее отец и дети окружили девушку и
прильнули к ней. Эту картину и застал Арнер, когда
открыл дверь.
Он отозвал ее в сторону и спросил:
— Есть ли у вас что-нибудь поесть?
Она посмотрела на него и сказала вполголоса:
— Да.
Но это означало «нет», и, поняв ее, он сказал:
— Есть ли у вас масло в доме?
— Этого нет,— сказала девушка.
— Оно должно быть у вас, постарайся вернуть силы
твоему отцу и корми его получше. Возьми тут кое-что,
дай ему масла и вина, а я постараюсь на днях
повидать его.
С этими словами он вышел.
Между тем начальствующие лица, ожидавшие у
сарая, решили показать помещику и пастору, что и они
способны на сострадание, и постановили освободить Ки-
наста на всю жизнь от повинностей и разрешить ему
безвозмездно заготовлять и привозить себе дрова.
575

Пастор позвал теперь их и детей в дом. Остальные
оставались у дверей и под окнами.
Кинаст с трудом верил тому, что говорил ему один из
толстосумов. Хотя в деревне существовал обычай,
согласно которому семь стариков освобождались от
повинностей, сохраняя свои гражданские права, но доставались
эти льготы обычно только негодяям, состоящим в
родстве с начальниками, или плутам и наглецам, которых
они опасались.
В это время пришедшие к ним дети, разбившись на
группы по возрасту, окружили сирот; каждый старался
стать ближе к тому, которого лучше знал. Они
пожимали им руки и говорили:
— Да утешит тебя господь в твоей скорби.
После этого наступила глубокая тишина, и глаза всех
наполнились слезами. Но вот пастор заговорил:
— Дети мои, близок бог там, где люди любят друг
друга.
Затем он подвел одного за другим к одру усопшей,
которая лежала, как образ преодоленного горя, и
каждому давал напутственное слово. Это было поучение,
подобное поучению святого. Потом он подвел их к
сиротам и, когда они подавали им руки, он говорил:
— Будьте братьями и вспоминайте об этом часе,
когда вы думали о боге.
При этих словах он встал и, как бы продолжая свое
поучение в церкви, обратился к людям, простирая к ним
руки:
— Да благословит и хранит вас господь. Пусть
засияет его светлый лик над вами, и да будет он милостив
к вам. Ступайте теперь с миром, живите благочестиво,
как подобает христианам, и любите друг друга, как
Христос любил нас. Аминь!
Община стала расходиться, и все в один голос
говорили:
— Как это было чудесно!
А отцы и матери говорили друг другу:
— Если так учить детей, они должны стать угодными
богу, иначе оно и быть не может.
У всех была одна мысль: поблагодарить помещика и
пастора. Один высказал ее громко, и восклицания «да,
да» и мокрые от слез глаза были ответом на это. И вот
народ в десяти шагах от дома Кинаста остановился, и,
576

когда помещик и. пастор подошли, старик Ренольд,
которого просили об этом другие, выступил и перед всем
народом, все больше стекавшимся к дому, поблагодарил
помещика и пастора, говоря, что сердца их полны и они
могут сказать лишь, что они им вместо бога.
Гробовое молчание окружавшей их толпы и глубокие
человеческие переживания потрясли помещика и
пастора; с минуту они стояли, не будучи в состоянии ответить.
Но затем помещик сказал:
— Мы хотели бы сделать вас счастливыми, если бы
это было в наших силах.
И народ ответил благородному отцу своему:
— Мы, слава богу, видим и знаем это.
Он ничего больше не сказал. Народ стал тихо
расходиться. Тогда он взял руку пастора в свою руку и
сказал ему:
— Слава богу, мы шагнули вперед в делах нашей
деревни, дальше, чем даже сами предполагали.
37 И. Г. Песталоцци, т. 1

Часть четвертая
ГОСПОДИНУ ФЕЛИКСУ БАТЬЕ-СЫНУ *, В БАЗЕЛЕ
А РУГ!
Подобно растоптанному растению на
дороге, ты нашел меня и спас из-под
ног прохожих.
Но об этом я не буду говорить.
Прочти, друг, эти страницы. Ими я заканчиваю
описание моего идеала управления деревней. Начал я с
хижины женщины, подавленной нищетой, с картины
полнейшей разрухи деревни и заканчиваю описанием
порядка *.
Когда я приступил к работе, родина громко и
единодушно сказала: «Картины бедной хижины и разорения
деревни соответствуют действительности». И стоящий
у власти, и поденщик в деревне нашли: «Это верно».
• Я не мог ошибиться, ведь мое описание всецело
основывалось на моем опыте. И я пошел дальше, вплоть до
источников зла. Я не хотел просто сказать: «Это так».
Я попытался показать, почему это так. И как сделать,
чтобы это было иначе.
Описание мое все ширилось. Хижина бедной
женщины постепенно отошла на задний план в картине,
посвящаемой изображению целого.
Это требовало многого. Как недостатки Лингарда и
Гуммеля, так и недостатки деревни нужно было вскрыть
во всех отношениях. Пришлось коснуться
злоупотреблений, связанных с влиянием религии, и ошибок в
законодательстве, описать препятствия, встречающиеся на пути
к правильной постановке воспитания человека, описать
источники этих препятствий. Надо было устранить за-
578

труднения на пути к улучшению руководства народом
таким способом, который отвечал бы истинному
состоянию народа, нужно было развить и показать
возможности полного изменения душевного склада народа в связи
со всеми имеющимися условиями. Нужно было раскрыть
дух деятельности государства, внутренние цели
управления им точно так же, как и дух служения при алтаре
и влияние истинного управления церковью; в обоих
случаях следовало показать их влияние во зсех
направлениях, а также чем это служение могло бы быть, чем оно
должно быть и чем оно не является.
Истинные основы общественного порядка нужно было
провести через клубок бесчисленных препятствий вплоть
до самых бедных хижин и все это связать с
действительными народными понятиями и чувствами. Всюду
внутреннее состояние низших слоев человечества должно
было приближаться к тем образам, которыми я стараюсь
побудить их к самопомощи.
Я хотел открыто выступить как перед народом, так
и перед его господами и способствовать их сближению
путем более правильного понимания правды в их
взаимоотношениях.
Вот все, что я пробовал сделать. Наиболее
существенное из того, что я описываю, я собственными глазами
видел. И многое из того, что я советую, я сделал. В
беспрерывных попытках дать образование народу я утратил
наслаждение личной жизнью. Как никому другому, мне
стали ясными истинное положение этого образования и
те средства, при помощи которых его можно изменить
как в их общей взаимосвязи, так и в бесчисленном
множестве самых разнообразных частных случаев,
постоянно отделяющихся от целого и действующих
самостоятельно. Моим путем еще никто не шел, никто не пытался
подойти к вопросу с этой точки зрения. Все, что я сказал,
до мельчайших деталей покоится на моих
действительных опытах.
Правда, я ошибался при выполнении своих задач; но
именно эти ошибки моей деятельной жизни дали мне
возможность изучить то, чего я не умел как раз тогда,
когда я это делал. Прочти, друг, эти страницы и прими
мою благодарность за наиболее важные взгляды, в них
высказанные. Без тебя они никогда не достигли бы
зрелости. Позволь мне сказать тебе о них: я не знаю чело-
37*
579

века, от которого я больше научился и мнением которого
по важнейшим вопросам руководства народом я более
дорожил, чем твоим!
Друг! Вся тяжесть моего опыта лежит еще на мне:
я живу еще как во сне, полный переживаний от
созданной мной картины; и я не буду чувствовать
удовлетворения, если прекращу свою деятельность, направленную
на выполнение основной задачи моей жизни.
Будь и впредь моим другом.
Вечно благодарный и любящий
твой П.
1. СНАЧАЛА СОЛНЕЧНЫЙ СВЕТ
«Мы шагнули вперед» — этими словами я закончил.
С них я снова начинаю. Вернувшись домой, Арнер
застал у себя на столе два письма: одно, которое
он вскрыл первым, было от графа Биливского *, оно
гласило:
«Милый мой! Герцог в восторге от всего, что ты
делаешь. Твоего последнего письма, которым он не мог
вдосталь начитаться, он мне еще не вернул и выразил
желание, чтобы наш Менцов * нарисовал с тебя портрет,
как ты сидишь на земле в пасторском саду, окруженный
детьми Бонналя. Он хочет поместить портрет в
маленькой комнате, которую он называет своим уголком. В этой
комнате имеется лишь один портрет, в оригинале
которого ты нашел сходство с безобразной, большой головой,
нарисованной Фюссли * в «Физиономике» Лафатера *.
Теперь вместе с ним попадешь туда и ты, добрая моя
душа, и будешь висеть прямо против него. Что тебе
делать на этой стене? И что подумает герцог, когда он
почувствует этот контраст, являющийся сатирой на его
правление, а что он его почувствует, в этом можно быть
уверенным. Время это покажет.
Друг! При дворе уже говорят о тебе, и как же
ненавидит тебя тот человек, Гелидор *, которому все
противно, что напоминает герцогу о роде человеческом. Он так
громко говорит, что эта мысль кажется ему нездоровой,
и все-таки он посоветует герцогу ознакомиться лично
с твоими учреждениями; но я еще долго буду этому пре-
580

пятствовать. Если есть средство превратить в ничто все
твои начинания, то это предоставить герцогу сделать их
государственным делом, прежде чем ты не закончил их
как свое частное начинание. Это было бы на руку Гели-
дсру, но ему нужно таким путем доставлять
удовольствие, удаляя твой портрет с серого гобелена, на
котором ему так нравится висеть одному. Хорошо было бы,
если бы твой портрет уже висел там. Больше всякого
другого ты этого заслуживаешь. В своей детской
невинности ты не знаешь ни того, чем ты являешься, ни того,
что ты делаешь. Мы, к сожалению, тоже этим грешим,
но в .совершенно обратном смысле.
Твой лейтенант — золотой человек. Передай ему от
моего имени, чтобы он закончил свое дело и чтобы он
не унывал, оставаясь, пока это необходимо, на этой
нижней ступени столько же надежной, сколько и великой
лестницы.
Что делают твои дети? А Тереза? Кланяйся ей от
меня и передай ей, что я не бываю больше на
придворных вечерах с тех пор, как улетел лебедь, о котором
наши гусыни с завистью вспоминают. Напиши мне
скорее снова. Если бы даже я не был охотником до писем,
то теперь я должен был бы просить тебя о них.
Желаю тебе, мой друг, чтобы твое счастье никогда
не походило на мое, ибо оно давит мне на оба плеча».
2. А ЗАТЕМ СЛЕДУЕТ ДОЖДЬ
Радость по поводу первого письма исчезла под
впечатлением второго. Писал его дядя, генерал Арнбург,
который со своей племянницей Сильвией собирался
несколько недель погостить у него. Приезд дяди не смущал
Арнера. Генерал был добрым человеком, который утро
проводил за своим шоколадом и туалетом, никого не
утруждал и доволен был, когда его занимали после
обеденного сна до ужина. Но Арнеры очень испугались
приезда Сильвии. То же самое бывало везде, куда дядя ее
брал с собой. Никто, кроме него, не решился бы провести
с ней несколько недель под одной кровлей. Но она была
дочерью его брата, и он из жалости взял на себя эту
обузу. Дочь расточительного отца, который в юностц
Щ

избаловал ее, как принцессу, в полной мере обладала
недостатками людей, которые не знают, откуда берется
хлеб. Со смертью отца, внезапно повергнутая в нищету
и материальную зависимость, она ненавидела всякого,
кому жилось лучше, чем ей, и пользовалась единственным
своим достоянием — некоторым умом, чтобы огорчать
тех, кому она завидовала. Все ее существо искалечено.
У нее нет стыда. Ее речи оскорбляют невинность и
заставляют краснеть. Она ненавидит все, что идет прямым
путем, и презирает все естественное, неизвращенное.
Такова она как человек. Когда говорят о беременной
женщине, она отплевывается, говоря: «Неужели этот дурак
не нашел ничего более разумного, как произвести на свет
еще одно жалкое существо?».
Особа, которую она привезла с собой, имеет с ней
много сходных черт. Она называет Сильвию другом, но
только до тех пор, пока дела той идут хорошо, так как
она состоит у нее на жалованье. Зовут ее Аглаей. Обе
они неохотно поехали в деревню и два года удерживали
дядю от этого путешествия. Но на этот раз они не могли
его уже больше удержать и привезли поэтому, кроме
своего характера, еще и дурное настроение.
Ролленбергер был первым, на ком они сорвали свое
дурное настроение. Он вместе с Карлом был в саду и
сортировал на скамье кучу семян, когда обе — это было
на другой день после их приезда — так бесцеремонно
заняли места по обе стороны его, что половина семян
свалилась на землю. Карл, в своей жизни не видавший,
чтобы даже крестьянка в чужом доме позволила себе
таким способом усаживаться на занятую скамью,
удивленно, с широко раскрытыми глазами смотрел на них
и открыл уже рот, когда Ролленбергер мигнул ему. Не
говоря ни слова, он ушел, но видно было, что его это
огорчило — он покраснел.
Сильвия, обернувшись к Аглае, засмеялась по этому
поводу и спросила Ролленбергера, чему он учит
мальчика: ей кажется, что он сам ничего не знает.
Пораженный этим вопросом, Ролленбергер ответил, что надеется,
что они, пробыв здесь некоторое время, сами все увидят.
Далее Сильвия спросила его, имеет ли он библиотеку и
где учится.
Не привыкнув к такого рода расспросам и не зная,
К чему они клонятся, он было промолчал, но затем, пря-
582

мо смотря ей в лицо, ответил, что он нигде не учится и
не имеет библиотеки.
Она ответила ему таким же взглядом и продолжала
расспрашивать, занимался ли он воспитанием детей.
— Да, и однажды занимался с группой в двенадцать
человек.
Она. Что вы сделали из них?
О н (с некоторым изумлением). Полезных детей, на
которых, слава богу, никто не жалуется.
Она. Где эти дети?
О н. Дома у своего отца.
Она. Так. Кто их отец?
О н. Клебергский амтман *.
О н а. Я верю, что вы в состоянии воспитывать для
деревенского старшины целую орду детей, но мой
кузен — дурак и не знает, какое воспитание необходимо
для его сословия, и вы, Ролленбергер, не должны были
брать на себя эту должность.
Он. Я и не искал этой службы. (Он произносит слово
«служба» медленно.)
Она. Не думаю, чтобы вас пришлось искать для
этой службы. (Она произнесла слово «служба» твердо
и так же медленно, передразнивая его.)
Еще долго продолжала она в таком тоне свой
язвительный разговор. Ролленбергера начал прошибать пот,
наконец он не вытерпел и, когда она задала еще один
вопрос и осведомилась о том, что он знает и умеет, чему
он может научить мальчика, ответил:
— Должен ли я рассказать вам все, что умею?
— Попробуйте только начать,— последовал ее ответ.
На это он сказал:
— Ну, хорошо, я умею откармливать коров и волов;
я умею пахать и сеять; я умею обрабатывать заливные
луга и клеверные поля, я знаком с лесоводством и
горным делом. Я умею вести счет с крестьянами, как и с
господами, а также с утра до вечера оберегать то, что мне
доверили.
Ответ этот заставил даму вскочить со скамьи со
словами:
— В жизни еще я не встречала такого языка у
подобных идиотов,— сказала она уходя.
На это Аглая ответила:
— Не говорите так, он одержал верх над вами.
583

3. О ДВОРЯНСКОМ ВОСПИТАНИИ, О ДВОРЯНСКИХ ПРАВАХ,
КОЕ-ЧТО О КРЕСТЬЯНСКИХ ПРАВАХ
Желая отомстить, она передала весь свой разговор,
к тому же еще с добавлениями, Арнеру в присутствии
генерала, так как знала, что генерал чисто по-детски
дорожит малейшими привилегиями дворянства и думает,
что еще далеко не в достаточной мере отделено
воспитание детей дворян от воспитания детей других сословий.
Как и можно было ожидать, он нашел, что его
племянник не имеет подходящего для этого дела человека
и что мальчик его воспитывается в условиях, далеко не
соответствующих его сословию и высоким его
привилегиям.
При этих словах Сильвия его перебила и сказала:
— Да, дядя, кузен не особенно высоко ставит эти
привилегии, он настолько мало считается с ними, что
забросил проведение начатой уже дороги через скалы,
которая удвоила бы ценность замка и которую его
дед с таким трудом отвоевал от крестьян, как будто бы
его право помещика ничего не стоит. Но он способен
подарить возлюбленным крестьянам и дорогой его
сердцу крестьянской скотине уже проделанную работу.
Раздраженный тоном ее речи, Арнер коротко и сухо
ответил:
— Они не обязаны были проводить мне дорогу.
Сильвия. Но ведь суд высказался против них?
Арнер. С ними поступили несправедливо.
Сильвия. Будто бы?
Генерал. Как же это случилось?
Арнер. Они имели документы, подтверждавшие их
права.
Сильвия. Почему они проиграли процесс?
Арнер. Лишь по той ничтожной причине, что их
документы задержали в канцелярии и, просто говоря,
отрицали их существование.
Сильвия. И вы им вновь выдали документы?
Арнер. Само собой разумеется, и подтвердил их
права.
Генерал. Это уже слишком.
Арнер. Почему, дорогой дядя?
Генерал. Твои дети и внуки могут иначе смотреть
ца вещи, чем ты. Никогда не нужно упускать из рук
Ш

власть, которую имеешь; если считаешь, что не имеешь
прав, то можно этой властью не пользоваться, пока
этого не желаешь. И этого достаточно.
Сильвия. Судя по тому, как он воспитывает
Карла, он может быть уверен, что мальчик не будет иначе
думать, чем он.
Генерал. Это сюда не относится.
А р н е р. Дядя, лучше всего каждому предоставить
его права, ибо всякий чтит свое право.
Сильвия. Это неправильно. У крестьян нет прав;
их права — дело милости помещика.
Генерал. Это не совсем так.
А р н е р. И если бы это было так, то это не для
меня. Когда у крестьян отнимаешь их права, лица их
принимают недовольное, угрюмое выражение: я не
хотел бы иметь коня на конюшне, который бы так вешал
голову и так печально смотрел, как эти крестьяне.
Сильвия. Нельзя сравнивать права лошадей и
права крестьян.
А р н е р. Вы, пожалуй, думаете, что нельзя так
хорошо содержать крестьян, как лошадей?
Сильвия. Пожалуй, попробуйте и вы, тогда на
деле убедитесь.
Разговор этот доставил дяде мало удовольствия. Он
был обоими недоволен. Он пошел на конюшню под
предлогом проверки состояния здоровья гнедого, который, по
словам конюха, повредил себе ногу.
Содержание глав 4—23
4. Паук прилежно ткет свою паутину. 5. Паук
считает, что он попал, как комар в паутину, но комар
провалился и порвал пауку сеть. 6. Душевное состояние
придает окраску всему, что человек видит, слышит и
знает. 7. Мужчина, женщина, собака и ребенок. 8.
Мудрость предков и наглые речи потомков. 9. Что
заставляет меня молчать. 10. Поверьте мне, что такой человек
может быть полезен, но поверьте мне также, что не
всякому он нужен. 11. Возмездием за грехи служит смерть,
но смерть не всегда поражает действительно грешника.
12. Величие слуги есть в то же время и величие
человека. 13. Бывает у человека такое душевное состояние,
которое может повести к образованию зоба* 14. О том,
как была сожжена бумага и как человек вновь пришел
в себя. 15. Старик добр, поэтому его недостатки не
имеют значения в глазах ребенка. 16. Вы знаете
животных, которые большей частью едят вдвоем из одного
585

корыта; здесь вы находите нечто подобное. 17. Тебе
кажется это забавным, сосед? Хорошо! Но не утверждай,
что в человеческой натуре нет наклонности к
жестокости! 18. О народных выражениях и об истинной пользе
для народа. 19. Как народ относится к насильственным
поступкам и как это отражается на правосудии. 20.
Душевное волнение и мысли об исправлении. 21. Среди
птиц красивее всего считаются жалобные ноты соловья,
но среди людей жалобный тон считается хуже всякого
другого. 22. Какие различные проявления одни и те же
впечатления вызывают у разных людей. 23. Бессмертие
и истина. Германия и Азия
В этих главах изображена борьба Сильвии, олицетворяющей
реакционное дворянство, против реформ Арнера. Сильвия добивается
ухода лейтенанта из замка, распространяет через своего егеря
клеветнические слухи, что он выгнан из замка, что он бродяга по
прозвищу «Глюфи, хочешь денег?» и т. д.
Желая предупредить Арнера об интригах Сильвии, пастор
пишет ему письмо, которое посылает в замок с Михелем. По
приказу Сильвии егерь натравливает на этого крестьянина собак. Одна из
них сильно кусает его за ногу, и он от потери крови теряет
сознание. Помещик, его жена и сын отправляют пострадавшего на
носилках в деревню.
Это происшествие настолько потрясло Арнера, что он заболел.
Сильвия продолжает действовать: пьяницу-старуху Шпекмольх она
просит убедить хотя бы некоторых крестьян забрать своих
детей из школы. Во время прогулки Сильвия встречается с мясником,
идущим с собакой из трактира, где собравшиеся крестьяне
возмущались происшествием с Михелем. Мстя за него, мясник
натравливает на Сильвию собаку, которая рвет на ней платье, ленты,
срывает с ее лысой головы парик. Старуха Шпекмольх, по
наущению Сильвии, пытается настроить крестьян против школы, но ее
агитация не имеет успеха.
О действиях Сильвии узнают крестьяне, которые платят ей
жгучей ненавистью.
Тем временем здоровье Арнера с каждым днем ухудшается.
24. ПОМЕЩИК-ХРИСТИАНИН. МОНАСТЫРСКАЯ ИСТОРИЯ
ИЗ ВРЕМЕН РЫЦАРСТВА
Всякая мечтательность была ему ненавистна, и он
рекомендовал поэтому Терезе ознакомиться с
жизнеописанием отдаленного предка, который сам обрабатывал
землю в своем имении и которого вся округа называла
«помещиком-христианином» за его справедливость, за
то, что он своим крестьянам предоставил беззаботное,
безопасное и радостное существование и сравнял
монастырь, называвшийся «Ввысь к небу» («Himmelauf»),
с землей.
586

Монастырь этот основали его предки, но сохранили
при этом за выделенными крестьянами большие и
важные права: монастырь на вечные времена должен был
обращаться с крестьянами так же, как и со всей прочей
челядью господ из Арнбурга, и предоставить им и их
потомкам все гарантии законной охраны. Но как только
основатели монастыря закрыли глаза, крестьяне стали
утрачивать одно право за другим. Почтенные отцы
отказались совершенно считаться с предоставленными
крестьянам правами и смотрели на крестьян как на людей,
которым монастырь, как собственник, оказывает только
милость. Лишь сто семьдесят пять лет спустя «помещик-
христианин» нашел среди бумаг своих предков
собственноручно написанный основателем монастыря договор
и на другой же день поручил приказом старосте передать
обойденным крестьянам охранную грамоту,
защищающую их от злоупотреблений монастыря. Если бы он
снял с алтаря изображение девы Марии, то вряд ли это
вызвало бы большее возбуждение среди отцов-монахов.
Они сначала протестовали и делали вид, что перерыли
весь архив и не нашли указаний, которые
предоставили бы помещику такое право. Он с чисто немецкой
честностью отнес документ предка в монастырь. Но отцы
избегали с ним встречаться. Показался лишь один
сухопарый, длинноногий, которого он не знал. Рыцарь
вручил ему документ. Монах прочел его, отвесил глубокий
поклон и сказал, прижимая руку к сердцу: «Его
преподобие господин аббат и почтенное собрание монастыря
обсудят эту бумагу». Но в течение восьми дней ни его
преподобие аббат, ни монастырский конвент никак не
реагировали на врученную им бумагу.
Подобно жене Лота, превращенной в соляной столб *,
рыцарь стоял, а отцы убегали от него, желая, чтобы он
убрался поскорее за пределы монастыря.
Шагая взад и вперед под монастырскими сводами,
рыцарь вновь встретил в темном закоулке длинноногого,
сухопарого монаха, который в темноте показался ему
привидением. Вновь отвесив глубокий поклон, монах
просил извинить его, аббат не может ради спасения
его же души вернуть ему этот неуместный, ничего не
доказывающий, не снабженный печатью документ, так как
эта грамота совершенно незаконно оскорбляет
чудотворное и благостное монастырское место и возбуждает
587

крестьян к мятежным словам и действиям против
монастыря; к этому он добавил, что если рыцарь будет
продолжать возбуждать подданных монастыря этой
фальшивой бумагой против их светских и духовных властей,
то ответственность за это падет на его душу. Сказав это,
монах исчез в своей берлоге. Он сделал это вовремя, так
как рыцарь намеревался броситься на него.
Взбешенный, он вскочил на коня, бормоча: «А, эта грамота моего
отца — фальшивый документ! И это говорят те, которые
едят его хлеб! Хорошо, что это мое владение. Прадед
дал его церкви, а не этим...». Выступив в поход, он
сравнял монастырь с землей, взял крестьян и землю
опять в свои руки и для успокоения своей души
пожертвовал церкви большую сумму, больше стоимости,
конфискованной им, уведомив о своих действиях епископа,
и так как он был другом императора, церковь не
наложила на него эпитемии.
Молочная ферма, которая стоит на том месте, где был
монастырь, еще и теперь называется «Небесный двор»,
а ближайший большой луг — «Небесным лугом». Там
произрастает чудесный клевер, на котором пасутся
двадцать отборных коров и один бык.
25 ПРИНЦИПЫ ОБРАЗОВАНИЯ ДВОРЯН
Не гневайтесь, добрые монастыри, не вам одним
доводилось временами злоупотреблять своей властью и
утаивать документы, которые расходились с вашими
интересами. Даже потомки рыцаря-христианина долгое время
утаивали жизнеописание рыцаря, старинную свою
фамильную бумагу, в которую были занесены все права и
свободы, дарованные крестьянам. Они так же неохотно,
как и монахи, оставались по отношению к своим
крестьянам верными рыцарскому слову и также столетиями
не заглядывали в эту книгу, в которой рыцарь просто,
ясно и безыскусственно рассказывал, как он
обращался со своими крестьянами, как он улаживал всякие
споры и, главным образом, как мало он отнимал у своих
крестьян хлеба, чтобы вести приличную его сословию
жизнь. При этом он все-таки умудрялся поставить свой
дом на такую ногу, как никто из его соседей-рыцарей,
которые, не довольствуясь хлебом бедных крестьян, вы-
588

сасывали у них последнее. Этот семейный, памятник Ар-
нер рекомендовал Терезе в качестве первой книги для
чтения Карлу со словами: «Внушай ему как можно
раньше, что те средства, при помощи которых было положено
основание дому, всегда останутся наиболее пригодными,
чтобы его сохранить». Затем он посадил Карла к себе на
кровать и сказал, что он должен всю жизнь свою
помнить, как отец его, неуверенный, что поправится от
болезни, взял его к себе, держал на руках и просил, чтобы
сын сделался таким же рыцарем-христианином, как его
дед. Но пусть он всю свою жизнь не пытается жать там,
где он не сеял, и не оставляет никогда свою деревню
и своих крестьян без помощи и без руководства, на
произвол судьбы, на волю слепого рока, дабы бедные люди
не становились совершенно запущенными и
беспризорными и не уподоблялись бесхозяйственному сброду.
Затем он раскрыл старую книгу, показал Карлу сначала
чертежи и рисунки, помещенные в ней, а затем счета
и сказал: «Карл, там, где дед извлекал один гульден
дохода из наших деревень, мы извлекаем больше десяти.
Не кажется ли тебе, что мы будем не честными,
рыцарски и по-христиански мыслящими дворянами, а скорее
неблагородными, жестокими ростовщиками, если мы
меньше будем заботиться о том, чтобы помочь нашим
крестьянам зажить радостной, спокойной, беззаботной
жизнью, чем наш дед в тогдашних условиях это делал?
Впрочем, добавил он, все, что мы делаем для них, мы
делаем для себя, и каждое из наших пятисот хозяйств,
даже если мы имеем в виду лишь нашу пользу, ценно
для нас, поскольку мы о нем хорошо заботимся или
поскольку оно в полном порядке. Верь мне, что все это
тесно связано одно с другим».
Обращаясь к Ролленбергеру, он сказал:
— Указывайте ему неустанно всю тяжесть труда этих
людей и останавливайтесь подробно на том, как мало
остается им чистой прибыли от всех отраслей их
хозяйства; пусть он не забывает, что чистый доход от
хозяйства его крестьян и их домашнее счастье являются
единственным верным мерилом того, насколько он хорошо
правил своими подданными.
Заговорив о жажде славы, как о пороке нашего
времени, он выразил уверенность, что в руках Ролленбер-
гера Карл никогда не сделается тщеславным.
589

— Наоборот, я надеюсь,— продолжал он,— добрый,
скромный друг, что вы научите его не способствовать
тщеславию других,— и не опасаясь его этим испортить,
он сказал Карлу: — Всегда избегай людей, на которых
ты должен смотреть снизу вверх, не делайся ничьим
рабом,— он говорил не только о рабстве тела, но и о
рабстве души: — Дающий хлеб, ради которого человек
отдает свое тело в рабство, является более сильным
хозяином. Но духовное рабство не имеет даже таких
оправданий, как физические потребности тела. Никогда не
верь, что кто-либо знает все: судьба человека — не
обладать всей истиной. Все обладают ею, но она разделена
между людьми, и кто учится только у одного, тот
никогда не услышит того, что знают другие,— помолчав
некоторое время, он продолжал: — Трудно приходится
с истиной; всякий считает, что его мечта — истина, и
всякий ставит свою мечту выше всего.
При этом он употребил выражение одного человека,
который, выбиваясь из сил, старался сделать людей
лучше, чем они могли быть на самом деле *. Он
рассыпал жемчужины человечности, душевного величия и
мудрости, которые останутся таковыми даже тогда,
когда червь времени уничтожит тленное в высказываниях
этого человека, подобно тому, как он уничтожает
тленное во мнениях всех людей. Когда волшебные линии,
которые разделяют человечество на два стада, на людей
с богом в душе и людей без бога, распадутся на свои
основные элементы и когда имена тех людей, которые
нападали на эти линии, и тех, которые их защищали,
будут забыты, когда прелесть этих блуждающих огней
не будет ослеплять взора, человечество все еще будет
помнить эти жемчужины человеческой мудрости и
душевного величия и будет благодарно за них.
Он обратился к Ролленбергеру со словами Лафатера:
«Позаботьтесь, чтобы сын мой никогда не верил в общие
фразы, не имеющие реальной почвы под собой».
Чтобы успокоить генерала, который был растроган
до слез, он просил его не думать, что болезнь его
недавнего происхождения, и сослался на боннальского
пастора, который может подтвердить, что он еще несколько
месяцев тому назад это предвидел и уже тогда с
пастором обсудил ряд мероприятий на случай своей смерти.
С пастором же он вел беседу о бессмертии души и ска-
590

зал, что жизнь и страдания Христа являются для него
еще большим доказательством бессмертия. То
обстоятельство, что человек может противостоять самым
сильным влечениям своей природы, страдать и умирать за
других, чтобы чувствовать себя лучше и совершеннее,
служит для него большим доказательством бессмертия,
чем все, что можно было бы об этом сказать.
Лейтенант больше страдал, чем в день сражения,
когда он потерял ногу, и лежал часами без всякой
помощи. Арнер сказал ему:
— Будьте мужчиной. Если кому-нибудь из нас
суждено умереть, то лучше, чтобы я умер. Вы без меня
обойдетесь, я же без вас не мог бы обойтись. Бог вам в
помощь. Когда я умру, Биливский будет вашим другом,
а вы останетесь другом моего дома и моих деревень.
Пастор меньше страдал, он привык видеть у
смертного одра всю тяжесть и тленность человеческого
существования и его физического угасания, и поведение Ар-
нера, полное душевной красоты и мощи, доставляло ему
в некотором роде облегчение. Только когда он должен
был уйти и оставить помещика одного, пастором вновь
овладело скорбное чувство. Мысль о том, что община
потеряет Арнера и что крестьяне, едва вышедши из
тяжелого положения, вновь могут попасть в него, привела
его, когда он остался один, почти в отчаяние.
Содержание глав 26—30
26. Многие люди желают Арнеру смерти. 27. Что
заставило Мейершу стать невестой. 28. Недоразумение.
29. Как прошел сговор у будущей мачехи. 30. Лизнешь
соли — почувствуешь жажду
Слухи о близкой кончине Арнера радуют богатых крестьян и
огорчают бедняков, которые боятся лишиться льгот, данных
помещиком. Сестра старосты Мейера решает выйти замуж за Руди, и
Зонненвирт, пришедший к ней свататься, получает отказ.
31. СЕРДЦА ДВУХ УЧИТЕЛЕЙ
Все больше распространялось мнение, что со смертью
Арнера дело его погибнет. Приходя домой из школы,
дети рассказывали родителям, что лейтенант почти весь
день плачет, на что многие родители отвечали им:
591

— У него на то есть причины, ведь со смертью
помещика он лишится куска хлеба.
— Разве он больше не останется нашим учителем? —
с грустью говорили дети.
— Кто ему будет платить? — возражали родители, а
многие еще добавляли: — Он может убираться туда,
откуда пришел.
Детям больно было слушать, но не все этому верили,
и они условились между собой спросить об этом
учителя. Когда дети по окончании занятий стояли перед ним
и спрашивали его, заметно волнуясь, правда ли, что со
смертью помещика он больше не останется у них
учителем, сердце у него разрывалось от душевной боли. Он
должен был отвернуться к окну и глубоко вздохнуть
у окна. Он дышал, как человек, который, сбежав с
высокой горы, на момент останавливается. Когда он,
отдышавшись, смог уже говорить, он повернулся к детям,
протянул к ним руки, как будто хотел их всех обнять, и
сказал:
— Если богу угодно, чтобы помещик умер, я все-таки
останусь с вами.
Затем он пожал им всем руки и заметил, что они
у них влажны от волнения. Это обстоятельство и то, что
дети, повеселев, пошли домой, доставило ему большое
удовольствие.
Но многие родители еще добавили:
— Не слишком радуйтесь тому, что он говорит; еще
вопрос, сможет ли он это сделать.
Но дети верили учителю и продолжали надеяться.
Между тем старый учитель видел себя уже на прежнем
месте и повсюду нашептывал, что болезнь Арнера и его
преждевременная смерть являются видимым наказанием
за осквернение им церкви и школы.
Содержание главы 32
Начинает обнаруживаться, что у дерева есть корни
Марейли, Ренольдина, Гертруда и Мейерша обрязуют союз,
ставящий своей задачей сохранить, в случае смерти Арнера, все
заведенные им порядки. Вместе со стариком Ренольдом они
обходят дома и собирают подписи людей, согласных их поддержать.
592

33. ФАНТАЗЕР, ПРИХОДЯЩИЙ К ПОЗНАНИЮ РЕЛИГИОЗНОЙ
ИСТИНЫ, И ПАСТОР, КОТОРЫЙ НА КАФЕДРЕ ЗАБЫВАЕТ,
ЧТО ОН СВЯЩЕННИК, И ГОВОРИТ ПРОСТО КАК ЧЕЛОВЕК
Союз заставил всех людей призадуматься. «Кто бы
это мог подумать?» — говорили мужчины и женщины.
Но больше всех это огорчало бывшего учителя.
Простофиля не считал уже сегодня, как он считал вчера, чудом
господним, что Арнер лежит при смерти. Он уже не
славил так громко имя божье, не говорил уже больше,
что пути господни правильны и справедливы, он говорил
только, что они неисповедимы.
К этому убеждению приходит в конце концов и
дурак, если жизнь его складывается не так, как ему
хочется. Но тот, кто не принимает бога за человека или за
ребенка, тот всегда в этом убежден и никогда не думает,
что он знает, что бог делает и чего он хочет.
Но суеверный человек и идолопоклонник — тот
всегда это знает; для него никогда не бывает тайной, что бог
делает и чего желает тот, кто правит небесами. Для него
ничего не бывает неисповедимым и ничего не бывает
сокрытым, кроме того, что находится у него перед носом.
В это время много тихих слез было пролито о
больном человеке, много молитвенников, на которые в
течение многих лет не капали слезы, орошались теперь
слезами и много сотен людей не спали ночами, думая о нем.
Горе заставляло многих, глубоко любящих его людей,
доходить до уныния и отчаяния.
Дочка Рикенбергерши снова впала в то состояние,
в котором она находилась непосредственно после смерти
отца,— оставалась целые ночи у него на могиле, плакала
там и часто не замечала мать, братьев и сестер,
когда они стояли около нее. Где бы она ни находилась,
ее всюду преследовала страшная мысль, что богу не
угодно, чтобы на свете был хороший отец, а если
найдется такой, то он должен умереть. Ей думалось, что,
должно быть, люди недостойны того, чтобы у них были
хорошие отцы, иначе было бы по-иному.
А пастор в воскресенье с кафедры, видит бог,
говорил почти то же самое.
— Дело обстоит так,— сказал он,— как будто бы
о людях не должны заботиться их же братья — люди.
Вся природа и вся история говорят человеческому роду,
38 и Г. Песталоцци, т. 1 593

что каждый должен заботиться о себе самом, что о нем
никто не заботится и никто не может заботиться и что
лучшая помощь, которую можно оказать человеку,— это
научить его заботиться самого о себе. И Арнер пытался
сделать именно это и ничего другого,— сказал он
голосом, прозвучавшим во всех концах храма, и прибавил
приглушенным, тихим тоном,— но что теперь из всего
этого выйдет?
Немного погодя он опять начал говорить:
— Милостью божьей в природе вещей заложено,
чтобы человек ни на кого на земле не полагался: даже
родители, готовые ради младенца броситься в огонь и
воду, разжевать для младенца последний кусок, хотя
сами они голодают, и не проглотить его, чтобы спасти
ребенку жизнь, эти самые родители уже не бросятся ради
него в огонь и в воду, не поделятся с ним последним
куском хлеба, когда он станет взрослым, а вернее, скажут
ему: «Помогай себе теперь сам, ты воспитан!»
И по существу говоря, совершенно справедливо и
полезно для человеческого рода, когда родители и
начальство делают людям такое указание, и против их слов —
«Вы воспитаны, помогайте себе сами» — ничего нельзя
возразить, если эти слова справедливы *. Если же,
однако, эти слова не справедливы, если ребенок и народ не
воспитаны так, чтобы они могли заботиться о самих
себе, более того, когда несчастные создания (дети и
народ) запущены, превращены в калек и чахоточных,
брошены несовершеннолетними, ничего из себя не
представляют и не в состоянии ничего для себя сделать и себе
помочь, и если и тогда им говорят: «Помогай себе сам,
ты воспитан» — и еще добавляют к этому всякие другие
слова,— тогда, разумеется, дело обстоит иначе.
О Арнер, Арнер! Как ты это понимал и как бы ты
помог, если бы ты остался жив! Но, господь небесный,
как мы можем помочь? Учитесь же, бедные люди,
учитесь заботиться сами о себе, о вас никто не заботится!
Так говорил этот человек. И кто поставит ему в вину
эти слова, кто не простит Рикенбергерше?
Кто скажет, что богу неугодно, когда человеку
становится страшно за людей? Кто скажет, что он выступает
против начальства, если с жаром, который жжет сердца
людей, он говорит о бедных, несчастных и обездоленных
в стране?
594

О люди! Огонь ревнителя, который, переживая
заброшенность рода человеческого, доходит до того, что
начинает говорить языком отчаяния,— это священный
огонь, и его речь есть как бы тень небесной истины,
как бы полустертая печать нашего божественного
происхождения!
Но пастор говорил не только это.
Содержание глав 34—35
34. Государственный министр в деревне. 35. Служанка
требует расчета и рекомендаций от своей госпожи
Герцог направляет к больному Арнеру министра Биливского,
сочувствующего его начинаниям, и своего лучшего врача. Узнав о
приезде министра в деревню, где он собирается ознакомиться со
всеми нововведениями, Сильвия выходит из себя. Свою злобу она
срывает на своей компаньонке Аглае. Та тайно ее покидает,
захватив с собой часть драгоценностей Сильвии и компрометирующие ее
бумаги.
36. ГОСУДАРСТВЕННЫЙ МИНИСТР В ШКОЛЕ И У УЧИТЕЛЯ
Арнеру становилось все хуже. Тереза поминутно
теряла сознание.
Лейбмедик потребовал, чтобы больного оставили
совсем одного. Арнер впадает в состояние полного
упадка сил и в таком состоянии засыпает. У всех одна мысль:
«Он умер и больше не проснется».
Тереза с криком: «Он мертв, он умер!» — вырывается
из рук Биливского и падает перед кроватью на колени.
Ролленбергер с детьми на коленях, пастор громко
молится, все ждут слов: «больше не дышит».
Как томительно для всех такое ожидание! Все
прислушиваются у дверей. Не слышно ни звука. Умер он
уже или может быть, может быть...
— Тише, не шумите!
Слышно движение. Что это такое? Врач подходит
к двери, открывает ее почти бесшумно и произносит едва
дыша:
— Показался пот, я начинаю вновь надеяться.
Больной продолжает спать.
Спешат к Терезе, сообщают ей новость, она не верит
и вновь падает в обморок. Спустя четверть часа врач
снова открывает дверь и повторяет:
38*
595

— Пот выступает все сильнее, пойдите и
сообщите ей.
Каждые четверть часа он приходит и продолжает
обнадеживать.
Около девяти часов больной проснулся и заявил, что
ему становится лучше. Но он был крайне слаб и скоро
вновь уснул. Ночь прошла в мучительном ожидании.
Слышны были только слова молитвы. Тереза больше не
падала в обморок и также молилась. Вести были все
те же: «Дела идут хорошо, есть надежда».
Утром Терезе разрешили войти к больному; она
вошла, но ненадолго. И сегодня врач требовал соблюдения
полной тишины, и Биливский видел больного только
через боковую дверь, провел день вместе с пастором и
лейтенантом в Боннале. Он смотрел на все глазами
человека, который в состоянии представить себе, как
оливковое семя постепенно из зародыша превращается
во взрослое дерево, на ветвях которого птицы вьют
гнезда и под тенью которого отдыхают люди.
Присматриваясь внимательно ко всему, Биливский
мало говорил, но затем постепенно стал входить в
малейшие детали быта населения и допытываться, каково
влияние новых порядков на их жизнь; понемногу он
вступил в беседу почти со всеми жителями деревни,
видел хлопчатобумажника Мейера, Марейли, Гертруду,
старого Ренольда, молодую Ренольдину, Линденбергера,
Михеля, даже самого Гуммеля. Он оставался в школе и
утром, и после обеда, с начала до конца занятий,
просматривал работы всех детей и обратил особое внимание
на связь учебы с трудом; детально интересовался, не
мешает ли одно другому, не высказывал своего мнения,
пока не осмотрел все и не проверил, и лишь по окончании
обратился к лейтенанту, который, конечно, жаждал знать
его мнение:
— Я нахожу, что ваши преобразования находятся
в полном соответствии с природой человека и с
имеющимися общественными условиями,— и затем: — Великие
мира сего ценят человека лишь постольку, поскольку
могут иметь от него пользу. Ведь стимулом для всякого
действительного законодательства является не что иное,
как желание поднять государство в интересах его
правителя на возможно большую высоту, а жителей его как
можно лучше использовать для той же конечной цели,
596

и если все обстоит благополучно,— дать им образование
и руководить ими. Таким же стимулом для
преобразований у всякого собственника является стремление
поставить как можно лучше свой дом, свое имение
и повседневную работу в нем, использовать для
этой цели свою челядь, дать ей образование и
руководить ею. •
Человек в целом лишь постольку может быть на
свете счастлив и спокоен, поскольку он получил
соответствующее воспитание для предстоящего ему служения
обществу и способен занимать в обществе то место,
которое ему предоставлено по закону и праву.
Ваши преобразования, друг мой, соответствуют этой
прекрасной потребности людей в полной мере. Они
могут лишь повысить ценность людей в глазах их государей
и привлечь внимание законодателей к счастью и
безопасности этих людей, показать путь, как провести
в жизнь то, во что они так склонны верить, не
химерическими мечтами, а повышением производительности
человеческого труда и дееспособности людей.
И'я считаю, милый лейтенант, вашу систему
воспитания и все ваши преобразования в деревне настолько
вопросом финансовым, что если бы кабинет составил
план воспитания народа только с точки зрения
увеличения его платежеспособности, то он, наверное, должен
был бы начать свое дело с таких преобразований, как
ваши.
Представьте себе теперь человека, которого еще
накануне боннальский сброд провожал насмешками:
«Хочешь ли, дурачок, денег?» или «Имеешь ли, дурачок,
деньги?» — и к которому сегодня первый министр
герцога обращается с такой речью. Слезы блистали у Глюфи
на глазах, он словно замер.
Министру знакомо было подобное состояние. Ему
приходилось нередко его испытывать, получая
благодарность герцога. И теперь он пожал дрожащую руку
лейтенанта и сказал:
— Рассчитывайте на меня, но поступайте на своем
месте так, как если бы вы меня не знали и как если бы
меня не было на свете. Путь, по которому ведет вас
ваше дело, этого требует.
После этого Биливский уехал. Лейтенант смотрел ему
вслед, пока он был виден. Он сидел на школьном лугуг
597

под ореховым деревом на камне, сложив руки, и, пока
он мог видеть министра, он не отрывал от него глаз.
Когда Биливский скрылся из виду, Глюфи опустил
голову, его сердце сильно забилось. Деревянная нога его
подрагивала, он это видел. «Бедный обрубок,— сказал
он самому себе,— я тебя долгое время с трудом тащил
за собой; но если мне суждено и дальше ковылять на
тебе, куда меня влечет, то мне не жаль трудов моей
жизни, и день, в который я сделался калекой, будет самым
счастливым днем моей жизни». И он с искренней
радостью наблюдал, как его деревяшка дрожит. А министр
уехал со спокойной уверенностью, что он открыл путь
к улучшению народного законодательства и нашел
человека, который в глубинных лабиринтах, где
законодатели блуждают впотьмах, зажег столько света, сколько
каждому нужно.
37. ПРОЯВЛЕНИЕ РАДОСТИ И ДРУЖБЫ И НАКАЗАНИЕ
КЛЕВЕТНИКА
Прежде чем Биливский уехал, он собрал негласно,
но очень точно свидетельские показания о тех слухах,
которые распространял в Боннале егерь генерала
о лейтенанте. Затем он поспешил пешком через гору.
Вплоть до замка он думал о всем, виденном им
в деревне, и о состоянии Арнера. Как только он
приблизился к замку, он забыл о школе. Страх и надежда
боролись в его груди. Он удвоил свои шаги. Он приказал,
чтобы его немедленно известили при малейшем
признаке ухудшения в состоянии Арнера. Был уже вечер,
и не было известий. Это казалось хорошим признаком.
Он спешит; вот уже за елями он вновь видит замок,
его сердце бьется. Он не отрывает глаз от замка и
вдруг видит, как все выбегают из замка ему
навстречу.
Тереза, дети, генерал, лейбмедик — он их видит, они
идут, бегут, они не дрожат, никто не ведет Терезу, нет
больше выражения отчаяния на ее лице, он понял: Арнер
спасен. И Карл, отделившись от матери, бежит ему
навстречу и кричит издали:
— Папе лучше!
598

Биливский берет его за руку и прыгает вместе с ним,
как мальчик. Тереза также бежит навстречу и падает
без слов в его объятия. Все окружают его, все обнимают
его, и лейбмедик вновь повторяет:
— Благодарение богу, он спасен.
Так семья, чудом спасшаяся во время ужасного
ледохода, бежит навстречу отцу, которого во время
несчастья не было дома. Спасшаяся мать без слов падает
в его объятья, а старший сын, добежавший раньше
других, кричит издали:
— Мы все еще здесь!
И все стоят вокруг него, и сердце замирает от
восторга и радости. Арнер знал уже, что Биливский
приехал, лейбмедик ему это сказал, но просил его не
подвергать опасности свою жизнь и меньше говорить с
министром. О том же он просил и Биливского. Последний
осторожно вошел, произнес лишь несколько слов и
избегал всячески чувствительных сцен и даже не присел.
Такое внимание держало Арнера в рамках, так что
радость не могла ему повредить. Он, правда, сказал:
— Ты ведешь себя так, как будто бы мое здоровье
для тебя больше значит, чем я сам.
Но Биливский даже не улыбнулся и сказал ему:
— Мы будем шутить в другой раз.
Арнер почувствовал, что он прав. Когда прошло
четверть часа, которые разрешил лейбмедик для свидания,
он охотно отпустил Биливского, и тот уехал, полный
надежд на его выздоровление.
Дольше он не мог оставаться. Но перед отъездом
министр приказал доставить егеря закованным в Бонналь,
дабы тот, обходя все дома, опроверг все, что
распространял про лейтенанта. Кроме того, он потребовал, чтобы
генерал тотчас же удалил Сильвию, если Арнер
подвергнется хотя бы еще один раз неприятности со стороны ее.
Соответствующая бумага была подписана: «По
специальному приказу его светлости». Это не было
неожиданностью для Сильвии. Пока Биливский был здесь, он
каждый раз при встрече с ней бросал на нее взгляды,
которые пронизывали ее тело и душу. Она не могла скрыть
от себя, что это был взгляд человека, во власти
которого было уничтожить ее и который почти желал
сделать это.
599

38. СТРАДАНИЯ ДОБРОГО ЧЕЛОВЕКА, НЕДОСТАТОЧНО
ИЗУЧИВШЕГО СВОЕ РЕМЕСЛО
Между тем Гелидор использовал эти дни, чтобы
охладить рвение его светлости * к боннальским делам. Уже
некоторое время добрый герцог больше, чем когда-либо,
находился во власти человека, который уничтожал
лучшие чувства его души, подобно тому, как иссохший
корень растирают в пыль, и он любил этого человека,
который с удовольствием давал ему чувствовать запах
мертвечины, исходивший от него, и издевался над
человечеством до тех пор, пока герцог не забывал о
последнем.
Несчастное, людское племя, отданное на произвол!
Как ты заброшено и запущено и достойно сожаления,
когда твои князья из твоих же братьев избирают себе
любимцев, издевающихся над тобой до тех пор, пока
властители не вспомнят о тебе! Однако еще вопрос, кто
более достоин сожаления — бедные люди или князья,
имеющие таких любимцев, как Гелидор, который за час
до возвращения Биливского, улыбаясь, оставил своего
герцога. Добрый герцог, полный сердечного участия,
выразил надежду, что Биливский сообщит ему хорошие
вести об Арнере, в ответ на что Гелидор произнес слова,
которые глубоко взволновали герцога:
— Никогда не забывайте, ваша светлость, слов, при
помощи которых ваш лейбмедик вылечил вас от опасной
болезни, которая может вас опять поразить.
.При этих словах герцогу вновь пришли на память те
моменты его жизни, которые, казалось, шли вразрез с
конечными целями Арнера; подавляющая картина
заблуждений, вызванных юношеским его легковерием,
стояла вновь перед его глазами. Он отошел в сторону,
и Гелидор достиг того, чего он желал.
Дело в следующем: двадцатилетний юноша,
ангельски добрый, но как дитя неопытный, герцог вступил в
управление герцогством и застал задолженную казну,
жалкий, нищий народ и придворную жизнь, подобную
беспрерывному карнавалу. Дольше он этого терпеть не мог.
Желая изменить положение, он протягивал руку всякому
прожектеру, всякому мечтателю и лицемеру, но народ
его становился все беднее и задолженность казны росла.
Это лишало молодого человека всякой бодрости. Он
600

утратил жизнерадостность и настолько обессилел, что
стали опасаться за его жизнь. Лейбмедик старого закала,
шутивший еще с его дедом, пытался его приободрить и
каждое утро, входя в комнату, произносил одни и те же
слова: «Ваша светлость, ваша светлость, весь мир —
сплошной сумасшедший дом. Оставьте все, как есть,
и выздоравливайте». Сначала герцог ему отвечал:
— Вы' легкомысленный человек, молчите и давайте
мне ваше лекарство.
Но врач, покачивая своим толстым брюхом, сказал,
что его слова относятся к числу лекарств и его светлость
должен ему позволить по крайней мере еще четыре
недели произносить эти слова каждое утро и при этом
смеяться, как он это делал до сих пор. Его светлость не
возражал, и это помогло. Каждое утро герцог все больше
находил правды в словах врача, который преподносил
их ему натощак, и его вера в прожектеров, мечтателей
и лицемеров понемногу исчезала. Но сердце его осталось
тем же. Выздоровев, он не переставал приближать к себе
людей, о которых думал, что они имеют искреннее
намерение по-отечески обращаться с народом. Но он в них
ошибался, бтцы эти имели своих собственных детей, и те,
которые делали вид, что таковых не имеют, имели их
больше других. От этого интересы народа, как это было
уже и раньше, всегда оставались на последнем плане.
Герцог при этом всегда обнаруживал великодушие и
стойкость и ни одного совета не оставлял без внимания.
Однажды даже перешел в лагерь попов, где он, как
казалось ему, нашел больше заботы и умения
разбираться в некоторых существенных вопросах народной
жизни, чем где бы то ни было, но в целом их
установления и душевное настроение не удовлетворяли его. Ему
претило верить таким людям, которые не могут стоять
перед ним твердо, не сгибая спины, и смотреть ему прямо
в глаза. И он не мог понять, как может счастье человека
состоять в душевном настроении, которое в такой степени
ослабляет его. Ему понятна была связь между их
слабостью и искривлением спины, он считал первой
потребностью человека держаться прямо. Он встречался не
только с представителями высшего духовенства и
умными людьми; знал также низшую братию и глупцов. Ему
бросалось в глаза, что первые являются тем, чем они
желают быть, вторые —тем, чем им быть приходится.
601

Но и эта разница ему была не по душе, и еще меньше
та власть, которую они имели над головами своих
людей. Своей головы он ни за какую цену не отдал бы; и
если бы он мог даже таким образом осчастливить свой
народ, он не стал бы отдавать им свою голову, чтобы
они распоряжались ею, как танцовщица из евангелия
головой Иоанна крестителя. Нет, это было бы для него
невозможно. Представители высшего духовенства тоже
вскоре заметили его независимость. Этот недостаток они
вообще больше всего замечают и строго осуждают.
Независимость мысли они считают зловредным орудием
сатаны, призванным расшатать всякую веру.
Герцог терпеть не мог бесконечных споров. Он не
мог поверить, что истинное счастье людей зависит от
тех учений, высказываний и суждений, которые испокон
веку разделяют честных людей и, вероятно, еще до конца
дней будут их разделять.
Короче говоря, с ним ничего нельзя было поделать.
Как только он замечал, что дело касается его духовной
свободы, он сейчас же прерывал разговор, предпочитая
блуждать впотьмах с открытыми глазами, чем войти
в рай с завязанными.
Так он годами плавал на поверхности по волнам
океана, нигде не находя надежного пристанища для своей
души, и в конце концов стал искать забвения. Чаще всего
он его находил в одиночестве. Часами сидел он перед
пылающим камином, сжигая целые кипы бумаг, и, когда
они превращались в золу, он говорил: «Вот то, что
осталось от них — это истина».
Государственные дела ему надоели. Ему все это
казалось работой возчика, который должен гнать свою
перегруженную повозку по болотам и ухабам как попало.
Сильвия сказала правду: он часто называл своих лучших
министров извозчичьими клячами. Правда, он это не про*
износил как ругательство, с презрением, а, наоборот, с
сочувствием, с жалостью. Но выслушивать это им было не
особенно приятно, тем более что для самого
недостойного из придворных он делал исключение и никогда не
называл его так.. Но герцог на это не обращал
внимания.
Часто он один удалялся с охоты и отправлялся в
хижину крестьянина, ел у него хлеб, запивая молоком,
и оставлял ему золотую монету. Он шел в еще более бед-
602

ную хижину, говоря: «О, если бы я был одним из них
и жил, как они!»
Встречному нищему он отдавал свои часы, а
ребенку, просящему у него хлеба,— кошелек. Сознавая свое
несчастье, он говорил часто со вздохом: «Мне раньше
казалось, что я могу быть отцом для бедняков. Но
теперь я хотел бы, чтобы они по крайней мере не видели
во мне своего врага. Но и этого нет. Народ избегает
близких мне, он дрожит перед тем, кто исполняет мои
приказания, а мой закон в его глазах и устах не что
иное, как ключ к его денежному ящику. Этот ключ мои
слуги всегда держат наготове, чтобы использовать во
вред ему».
Он думал об издании нового уложения законов, но
люди, которые могли бы это сделать, говорили, что не
могут, а те, которые не могли, выражали свою
готовность; но он видел, что они не в состоянии это сделать.
Таково было его положение. Он видел, куда ему
нужно направить свои силы, но на каждом шагу ошибался
в средствах и наконец пришел к заключению, к которому
многие приходят в таких случаях: он решил, что не
может достигнуть своей цели.
Содержание глав 39—40
39. Принципы человека с бычьей шеей, который
похож на черта, нарисованного в «Физиономике» Лафатера.
40. Двойное различие между вещами и людьми
Автор характеризует врага Арнера — придворного Гелидора,
имеющего большое влияние на герцога. Гелидор исходил из темных
сторон человека, в то время как Биливский опирался на его хорошие
качества.
Остроумный, насмешливый Гелидор действовал на интеллект
герцога, а Биливский влиял на его сердце. Гелидор пытается
ослабить положительную оценку Биливским боннальских реформ своим
заявлением, что они могли там удасться только благодаря
исключительным личным качествам Арнера, пастора и лейтенанта.
41. ФИЛОСОФИЯ МОЕГО ЛЕЙТЕНАНТА И МОЕЙ КНИГИ*
Моряк, который объехал полсвета и наконец попал
еще в сильную бурю, над глубинами многоцветного моря
не так жаждет увидеть белых птиц, предвещающих
близость материка, как выздоравливающий Арнер жаждал
увидеть свой родной Бонналь.
603

Ни об одном своем деле он не говорил так тепло
и настойчиво с пастором и с лейтенантом, как о Боннале.
Все трое находили, что дело можно считать начатым, но
для окончательного завершения его нет почти ничего,
прежде всего нет законодательства, которое
соответствовало бы новым установлениям и их конечным целям.
Помещик и пастор считали, что это дело лейтенанта;
они говорили ему, что он должен к этому подготовиться.
Биливский-де также ожидает, что эту часть работы
выполнит не старый пастор и не молодой помещик, а лейте-
нант с его богатым опытом. Арнер не делал комплимента,
но действительно был в этом убежден.
С тех пор как лейтенант прочел первое письмо Би-
ливского, он сделал исследование природы истинного
народного законодательства предметом бессонных ночей
и каждой свободной минуты в течение дня. Поэтому он
радостно и определенно подумал об этой работе и не
уклонился от изложения своих взглядов в один из
первых вечеров, которые они провели у выздоравливающего
помещика. Он сказал следующее.
— Новейшее законодательство, которое нельзя
всерьез считать народным, предполагает, что по своей
природе человек, особенно низшего сословия, якобы
гораздо лучше и выше, чем он есть на самом деле и чем он
может быть, если только его не поставить в
соответствующие условия.
— Человек,— продолжал он,— по своей природе, если
ему предоставить вырасти дикарем, ленив, невежествен,
неосторожен, непредусмотрителен, легкомыслен,
легковерен, боязлив и безгранично жаден, и, благодаря
опасностям, которые грозят ему как слабому существу, и
препятствиям, на которые наталкивается его жадность,
хитер, коварен, недоверчив, склонен к насилию, дерзок,
мстителен и жесток. Таков человек по природе, когда он,
предоставленный себе, вырастает в первобытных
условиях. Он грабит так же легко, как ест, убивает так же
легко, как спит. Его потребность — право его природы,
основа его права — его вожделение, предел его
притязаний — его лень или невозможность достигнуть большего.
И верно то, что человек, каков он есть по природе,
предоставленный самому себе и вырастающий в
первобытных условиях, неизбежно должен сделаться для об-
604

щества не только бесполезным, но в высокой степени
опасным и невыносимым *.
Поэтому общество, чтобы человек имел для него
некоторую ценность или был для него просто выносимым,
должно сделать из него нечто совсем другое, чем он
является по своей природе и чем он сделался бы, если бы он,
предоставленный самому себе, вырос в диких условиях.
Вся общественная ценность человека как гражданина,
все его полезные и нужные для общества качества
покоятся на установлениях, нравах, системах воспитания
и законах, которые в корне изменяют и перекраивают его
природу, чтобы ввести его в русло порядка, противного
первобытным влечениям его природы, сделать его
годным для жизни в условиях, для которых природа его не
предназначала и не приспособила, но скорее сама
вложила в него величайшие препятствия для этого. Вот
почему человек, поскольку ему не хватает настоящего
общественного воспитания, и остается естественным
человеком (Naturmensch). И в той мере, в какой ему
отказано в возможности пользоваться установленными
учреждениями, воспитательными формами, нравами,
законами, необходимыми, чтобы сделать из человека то, чем
он должен быть в обществе, в той мере он остается,
несмотря на наличие внешних форм общественного быта,
по своему существу тем же слабым и опасным
существом, каким он был в лесу. Несмотря на весь внешний
облик общественного существа, он остается
неудовлетворенным первобытным человеком со всеми недостатками,
слабостями и опасностями этого состояния. С одной
стороны, он так же мало полезен, как и общество мало
застраховано от его агрессивности. Он вносит смятение
повсюду, где только может и желает. С другой стороны,
общество также мало удовлетворяет его потребности.
Ему, выросшему заброшенным в естественных и диких
условиях, лучше было бы не находиться среди общества
и влачить жалкую жизнь животного, не обузданного и
не скованного какими-либо условиями в лесу, чем жить
гражданином и вследствие недостатка общественного
воспитания умирать в каторжных условиях,
подавляющих в нем права его природы, во всех отношениях
ограничивающих его естественное влечение и не дающих ему
ничего, кроме требования быть тем, что ни бог, ни люди
из него не делали и выполнению чего общество больше
605

всего препятствует. Между тем далеко не так легко
сделать из человека нечто другое, чем он есть по природе,
и требуется мудрость законодателя, хорошо знающего
человеческую природу, или, если хотите, благочестие
ангельской добродетели, заслужившей преклонение, дабы
довести человека до такого состояния, чтобы он при
выполнении своих сословных, служебных и
профессиональных обязанностей и в своей повседневной работе нашел
удовлетворяющий его путь и не одичал в тяжелых
условиях, с неумолимой жестокостью ограничивающих
основные влечения его природы и насильно стремящихся из
него сделать нечто другое, чем то, к чему его влекут
заложенные в нем природные стремления.
Всякий пробел в гражданском обществе, всякое
затруднение в общественной жизни, всякое стремление
насилием или хитростью сохранить свою естественную
свободу и достигнуть удовлетворения своих
естественных потребностей вне колеи гражданского порядка —
все это заново вызывает в каждом отдельном случае
заложенную глубоко в природе людей искру
возмущения против сковывающей человека цепи, оживляет
никогда не умирающие в нас зародыши наших
естественных влечений и ослабляет в каждом случае силы
нашего гражданского образования, ограничивающие эти
влечения.
Вот сколько и никак не меньше препятствий нужно
побороть законодателю, который желает гражданской
конституцией сделать счастливыми людей и не только
обещать преимущества общественного союза,
справедливости и безопасности, но и привести их в исполнение.
Везде, где людям предоставлено вырасти дикарями
и сделаться тем, чем они делаются согласно своей
природе, там всякое право и безопасность в государстве
являются лишь мечтой. И то и другое возможно в
государстве лишь постольку, поскольку живущие в нем
граждане исцелились от основных недостатков своей
жизни в природных условиях, а именно: от суеверия,
легкомыслия, необдуманности, распущенности, трусости,
беспорядочности, наклонности к бесчинству,
мечтательному образу жизни; и от последствий этих недостатков
или, вернее, от слабости нашей природы: от упрямства,
глупости, дерзости, происходящей от легкомыслия,
путаницы вследствие беспорядочности, от нужды, про-
606

истекающей от распущенности, от затруднений в делах,
происходящих от неумелости, от безумия жадности, от
насильственности притязаний, от свирепости их мести.
Это возможно постольку, поскольку они сделались
рассудительными, осторожными, деятельными, стойкими
и во всяких положениях находящими благодаря
навыкам и силам, приобретенным путем соответствующего
общественного воспитания, средства для удовлетворения
своих желаний в самих себе.
Там, где этого нет, где общество со своими
гражданами поступает подобно крестьянину, который из своего
виноградника без предварительной обработки весной и
без подрезывания и подвязывания летом извлекает все,
что ему дают бог и лоза, где скорее происходит наоборот,
то есть чем выше гражданин по своему положению, тем
легче ему удается ускользнуть из связывающих его оков
и жить согласно с его природными наклонностями,— там
гражданское общество (иначе это не может быть)
должно получить права и гарантии безопасности, каких
заслуживает сам законодатель, но зато сама страна
напоминает дом легкомысленного хозяина.
Это бывает там... как бы сказать где? Я предпочитаю
не называть того места, где эту высшую истину можно
высказывать с гораздо большим удобством... Это бывает
там, где всякие старосты., писари, приказные служители
и тому подобные, хорошо всем известные люди, менее
честные, менее откровенные, менее надежные, менее
добродушные и чистосердечные и более запятнанные, чем
простые люди в стране именно потому, что они старосты,
приказные служители и писари,— могут себе позволить
независимо от их чести, их доброго имени, их кошелька
быть значительно хуже всякого простого человека
в стране. И так бывает там, где люди, именно потому, что
они являются старостами, писарями и так далее,
приходят к тому, что они во всем, что касается домашнего
порядка, воспитания, трудолюбия, менее приспособлены,
чем старые, впавшие в детство женщины и пастухи, и,
напротив, являются мастерами во всем, что приводит
человека к одичанию и делает из него извращенного,
хитрого, фальшивого, ленивого, беспорядочного и к тому
еще лживого, коварного, жестокого и мстительного
естественного человека. И именно потому, что они
правительственные чиновники и стоят на общественной сту-
607

пени выше, чем другие, они скорее и легче могут
сделаться в этом отношении мастерами и образцами для
Других.
Там, где законодательство власть имущих людей дает
такие результаты, там безопасность людей, их
имущество, свобода и справедливость являются химерой, так как
при таких условиях весь народ, все те, кто ходят на двух
ногах, становятся сбродом, все стремления которого
направлены к тому, чтобы подобно своим начальникам
уйти от ненавистной цепи и подобно им продолжать
жить, как в лесу, имея по возможности еще для своих
услуг и удобств другие двуногие существа. С другой
стороны, этот сброд, запуганный, вновь прикованный к цепи
и истерзанный чрезвычайно важным в этих условиях,
но крайне неудовлетворительным правосудием виселицы,
колесования и галеры !, стремится достигнуть
удовлетворения своих влечений окольным путем — путем
фальши, обмана, притворства и рабского влияния, так как
открытый прямой путь насилия закрыт для него...
...Такая вопиющая несправедливость существует еще
повсюду на свете. Всякое правосудие, которое при таких
условиях возможно в государстве, есть не что иное, как
жалкая, вынужденная охота на заброшенного и
одичавшего человека-зверя, так же мало изменяющая,
улучшающая или укрощающая породу человеческую, как
капканы и ямы в лесу изменяют природу лисицы,
медведя и волка. Эта порода людей изменяется и
улучшается лишь постольку, поскольку она путем
соответствующего ее природе образования и мудрого руководства
воспитывается для своего гражданского назначения
и становится тем, чем она должна быть на самом
деле *„
1 Виноват! Говоря о правосудии виселицы, колесования и галеры,
лейтенант имеет в виду не то правосудие, которое пользуется
виселицей, колесованием и галерами, а то, которое должно ими пользоваться
потому, что оно само доводит народ до такого состояния, за которое
его потом само наказывает, то правосудие, которое никого в стране
не исправляет и, наоборот, полстраны делает несчастными;
правосудие, которое с детьми своей собственной несправедливости поступает
так, как будто бы они не были людьми и не должны были неизбежно
одичать в условиях своей гражданской заброшенности. Такое
правосудие лейтенант называет правосудием виселицы, галер и колеса.—
Прим. автора.
608

Вот что говорил лейтенант об основной ошибке
новых законодательств. Обоим слушателям становилось
жутко.
Подобные рассуждения проливали пастору свет на
важный вопрос в его катехизисе, а именно: человек по
своей природе склонен ненавидеть бога и своих
близких. И хотя помещик ничего не мог возразить на это, тем
не менее оба видели, что этого хватит лишь на то,
чтобы поставить все действующее в философском столетии
законодательство вверх ногами. Если бы они были
голландцами, то они вынесли бы дело на публичное
обсуждение или же предоставили богу и времени прояснение
этого сомнительного дела. Но это были немецкие мужи,
и они шли безбоязненно, не уклоняясь в сторону, прямым
путем, измеряя с лотом в руках дно и глубину вод,
которые они считали себя обязанными переплыть.
42. СОВПАДЕНИЕ ФИЛОСОФИИ ЛЕЙТЕНАНТА
С ФИЛОСОФИЕЙ НАРОДА
В это время они проводили все вечера у себя вместе
с Линденбергером, хлопчатобумажником Мейером, Ми-
хелем, старым Ренольдом и еще некоторыми другими
крестьянами из Бонналя и подробно расспрашивали, что,
по их мнению, можно сделать, чтобы навести в деревне
более прочный и надежный порядок. Они изумились,
когда увидели, что взгляды крестьян во всем совпадают со
взглядами лейтенанта и что самые смелые мысли
лейтенанта не вызывают ни малейшего удивления с их
стороны; наоборот, крестьяне во всем спешили подкрепить
мнение лейтенанта своим опытом. Это, конечно, не могло
не рассеять страха пастора и помещика, страха,
который возбуждала в них смелость лейтенанта. И страх
действительно исчез. Это привело их обоих к
первоисточнику человеческого мужества, а именно к вере в то, что
все, кажущееся всем нужным, по всей вероятности,
и возможно.
Крестьяне, которые, как и лейтенант, находили, что
люди, предоставленные самим себе, ленивы,
невежественны, неосторожны и становятся именно такими, как он
их описал, опирались на рассказы о старых порядках
39 и. Г. Песталоцци,т. 1 609

в Боннале. Эти рассказы свидетельствовали, что люди в
Боннале настолько стали будто бы бестолковы и
забывчивы, что их ни к чему приспособить нельзя; во всяком
случае, с ними нельзя сделать и половину того, что
раньше было обычно в данной местности.
Основания для честного поведения людей были как
бы удалены с глаз, а основания для беспорядочной и
мошеннической жизни, наоборот, расписывались и
воспевались. При помощи мошеннических проделок и ехидства
можно-де гораздо дальше пойти, больше выиграть и
легче добыть хлеба, вина и мяса. Справедливые поступки
люди перестали считать честью для себя и не
радовались им, утратив стыд и страх. Даже маленькие дети,
когда им что-нибудь запрещали, в состоянии были
повернуться спиной и сказать: «Что люди говорят, о том
собаки лают». Тот, кто был самым наглым, самым
хитрым, самым сильным и обладал наиболее длинным
языком, тот главенствовал на собраниях в общине, на суде,
и туда направлялся всякий, кто считал себя вправе
главенствовать. Дети, предоставленные себе, вырастали
как неразумная скотина. Родители смеялись над их
злыми выходками в детстве, а затем, когда дети
подрастали, они пытались прекратить их шалости побоями. Так
же поступало и начальство. Но опыт показал, что они
вгоняли семь дьяволов там, где думали изгнать одного.
Под конец люди настолько привыкли к такой жизни, что
предоставили всё воле судеб, как будто бы это так
и должно было быть, и не тужили по этому поводу, как
это делают жулики и бродяги в лесу, которые, пока ИхМе-
ю? что есть и пить, являются самыми веселыми людьми
на свете. При такой жизни дети, если они не умирали
в первые месяцы, вырастали, несмотря на все,
здоровыми и свежими, и так как все видели эти толпы
радостных, краснощеких, с горящими глазами ребят, гуляющих
в отрепьях и полуголых в снегу, в грязи, то можно было
подумать, что не так плоха уже их жизнь. Но когда они
становились старше и были ни на что не годными,
никому из них нельзя было ничего доверить, ни на кого
нельзя было положиться, тогда красные щеки уже
никого не обманывали, тем более что румянец на них исчезал.
И дети, которые в двенадцать лет выглядели ангелами и
были добродушны, как ягнята, в шестнадцать лет
становились неузнаваемы, а в двадцать лет делались насто-
610

ящими дьяволами. Так совпадали рассказы крестьян с
основными положениями лейтенанта.
Лейтенант умел заставить крестьянина высказывать
свои истинные взгляды на вещи, интересовавшие его.
Он это делал, как аптекарь, который извлекает из
костей, трав и корешков то, что ему нужно. Но ответы,
которые он получал, носили большей частью другой
характер, чем те, которые давали, например, пастору
хитрые парни, болтавшие лицемерно про благодать божью,
про целомудрие и прочие христианские добродетели, во
что они совершенно не верили, или помещику, который
с чисто дворянским рвением подчеркивал необходимость
добросовестного исполнения своего долга со стороны
сборщика десятины и прочих податей и также был
настолько глуп, что верил всему, что ему говорили. Но
последние случаи несравненно реже, чем первые, ибо
интересы помещика настолько раскрывают ему глаза,
что он не может так слепо верить, как пастор.
Мне нечего повторять, что подобные элементарные
пасторские и дворянские способы собирать материал
для суждения о духовном багаже крестьян ничего не
стоят. Все, что при этом получается, расходится с
истиной. Это все равно, как если бы кто-нибудь взял в руки
корешки и травы аптекаря и хотел простым сжатием
руки выжать из них их сущность. Все, что он при этом
получил бы,— это негодные отбросы и капли воды.
Правда, много таких отбросов и воды продается в
сотнях аптек под видом продуктов истинно крестьянского
духа, как можно видеть в ярмарочном каталоге под руб-,
рикой «Книги для народа». Лейтенант видел насквозь
душу самого хитрого крестьянского парня и мог ему
показать, что он в точности знает, что тот думает. Таким
образом, он по желанию мог извлечь из них то, для чего
у них не хватало слов и о чем они между собой
переговаривались улыбками, кивками, закатыванием глаз и
другими гримасами, которыми они все в совершенстве
владели. И он приучил также своих боннальских
крестьян не скрывать от него своего настоящего мнения, и
теперь, в присутствии помещика и пастора, они
откровенно высказывались, например, по поводу воровства,
заявляя, что народ крадет везде, где трудом и большими
заботами не приучили его к тому, чтобы он не воровал-
39*
611

43. ВЗГЛЯДЫ НАРОДА НА ВОРОВСТВО
Они прямо заявляли, что воровство присуще
человеку, а честности его нужно обучать, однако в
большинстве мест и этого не умеют делать, а во многих местах
этого и не хотят делать.
Повсюду, где нет порядка, повсюду, где в стране не
привито прочно трудолюбие, повсюду, где царит
невоздержанность и разврат, там народ ворует. То же сахмое
происходит там, где народ угнетен и не находит себе
защиты, там, где его не учат обращаться с деньгами,
там, где попирается самая элементарная честь страны,
и больше всего там, куда ворвался дьявол
сутяжничества и где одни люди с легкостью обирают других. Во
всех этих местах для народа воровать все равно, что
есть хлеб.
Правда, люди сами себе в этом не признаются. Было
бы хорошо, если бы они это делали. Тогда можно было
бы из этого исходить и соответственно с ними обходиться;
однако у них имеется свой собственный катехизис в
голове, и они в общем совершенно искренне считают, что
красть нехорошо. Между тем в каждом частном случае,
когда имеется какой-нибудь повод, они всегда находят,
что на этот раз это не важно, и для каждого подобного
отдельного случая в их уме и сердце всегда наготове
имеется целая куча оправданий, которые их
удовлетворяют, вроде следующих: «Он и у меня украл» или
«Если бы он мог, он у меня бы еще больше украл», «Как
он свое имущество нажил — это хуже, чем кража», «Чем
ему может повредить такая безделица?», «Он больше на
одной карте проигрывает», «Если бы я была хорошей
девочкой, он бы мне это даром дал», или «Это
проклятый парень, хуже не сыщешь — по отношению к нему все
не грех», «Все равно у него все пропадет: если я у него
не возьму, то другой возьмет»; или другое: «Мне же это
тоже так нужно», «Такая малость для бога ничего не
значит», «Мне ведь вообще так мучиться приходится»,
«Мне это теперь как раз так вовремя пришлось, как
если бы на это была божья воля».
Подобные слова людям при соответствующих
обстоятельствах привычнее, чем «Отче наш», и повсюду, где
эти мысли для них так чертовски естественны, они
позволяют себе красть. Впрочем, ни у кого не крадут охот-
612

нее, чем у начальства. «Оно само берет, где только
может и хочет»,— немедленно в таком случае
подвертывается у них на язык обвинение против начальства.
Воровство у иностранцев также считается гораздо меньшей
виной: «Нужно было оставаться у себя дома»,—
говорят наиболее честные. «Зачем они нас еще больше
стесняют — нам и так достаточно тесно? Если у них
уничтожают изгороди и опустошают сады, то поделом им» *.
Они рассказывали удивительнейшие вещи о ворах
и о том, как легко беспорядок, угнетение и то
обстоятельство, что человек ничему нужному не выучился,
приводят к воровству и как часто ничтожные поводы
дают толчок к этому. Между прочим приводили слова
одного повешенного, который сказал их своему отцу,
стоя на лестнице под виселицей: «Если бы ты меня
приучил на ночь вешать мою куртку аккуратно на гвоздь,
то меня теперь не вешали бы». А вот слова другого
человека, который в результате неосторожного слова
оказался запутанным в процесс, а затем дошел и до воровства:
«Мне не обидно было бы умереть, если бы кто-нибудь
повесил также и тех, кто украл у меня мой дом и все мое
имущество. Но их никто не повесит — они заседают
в уголовном суде». И это действительно было так.
Крестьяне считали, что имеется две формы
воровства: узаконенное и такое, которое наказуется
повешением. И они утверждали, что там, где первое совершается
легко и где с соблюдением законных форм и порядка
можно лишить людей имущества, там и второму удержу
нет. Обычно происходит так: если отец какого-нибудь
дома придерживается узаконенного воровства, то сын
почти наверняка скатится до той формы этого ремесла,
которая наказуется виселицей. Крестьяне говорили
также, что поскольку никак не удается убедить людей не
1 Не удивляйся, читатель, читая эти слова. Я не внушаю злых
мыслей народу. Все это крестьянин думает и без моей книги. Он думает
еще больше этого с такой предубежденностью, живостью и в таком
мрачном молчании, что против этого яда я не знаю лучшего средства,
как открыто выступить против него и показать крестьянину, что его
мысли известны Нужно показать ему, что есть люди, которые знают
больше его и хотят только одного — путем истины, такой, какой он
ее себе представляет, помочь ему двинуться дальше, чем он мог бы
это сделать без их помощи. Вот чего я добиваюсь, читатель! Поэтому
не бойся, если я разрешаю своим крестьянам говорить обо всем и даже
о начальстве то, что они думают.— Прим. автора.
613

красть ради самих себя, то вовеки не удастся заставить
их прекратить воровство ни ради господа бога, ни ради
других людей. Они сказали, что крестьяне ни во что не
ставят чужих людей и каждого, кто не имеет к ним
отношения, и добавили, что они не знают, как это бывает
среди господ, но среди крестьян точно известно, что они
считаются с другими людьми только постольку,
поскольку это им выгодно.
Недостаток здоровой пищи, по их словам, также
часто заставляет народ воровать. И если, особенно в
возрасте от шестнадцати лет до совершеннолетия, людям
приходится плохо питаться, то ради фунта сыра, ради
куска мяса их можно подбить на что угодно.
И скука, говорили они, также доводит многих людей
до воровства. Там, где люди не находят более веселья
в хорошем поведении и ничто хорошее и невинное их уже
не радует, часто даже лучшие, те, которые слишком
хороши, чтобы дома стать плутами и мучить своих
домашних своей скукой, доходят до того, что ищут случая
повеселиться, и при известных обстоятельствах,
разгуливая взад и вперед по деревне, находят его только в
кабаке или у мошенников.
44. НАРОДНАЯ ФИЛОСОФИЯ В ОБЛАСТИ ПОЛОВОГО
ВОПРОСА
Крестьяне утверждали, что в этом отношении все
зависит целиком от воспитания дочерей. Если их
воспитывают так, как будто их единственная задача на свете —
это стать красивыми девушками, то они, стремясь к
этому, толпами бросаются, распустив крылья, навстречу
своей гибели, как куры, которым насыпали овса, бросаются
к своей еде; и тогда им уже все равно, если половину
клушек у остальных на глазах хватают за крылья,
свертывают им шеи и бросают на землю — остальные
продолжают есть рядом со своими мертвыми сестрами.
И если их на следующий день снова поманят «цып-цып-
цып», они снова придут и дадут себя поймать, задушить
и бросить на землю. Так происходит постоянно, и
единственным средством борьбы с этим беспорядочным
половым влечением является такое воспитание дочерей, при
котором они должны стать чем-то большим, чем подоб-
614

ные клуши. Если хотят этого добиться, следует с юных
лет заполнять им голову помыслами о хозяйстве. Нужно
стараться добиться того, чтобы наряду с упорным
трудом они упражнялись в рассуждениях, в расчетах и
всякого рода наблюдениях за домом. Одновременно надо
стараться привить им чувство честолюбия с тем, чтобы
ни одна из них не захотела оказаться последней ни в
одной из разнообразных женских работ и ни в какой
области домоводства. Для осуществления этой цели
чрезвычайно важно также, чтобы они продолжали носить свои
местные костюмы с тем, чтобы одна перед другой не
могла больше отличиться своим платьем, чем трудом
и заработком. Следовало бы приложить все усилия,
чтобы поднять на смех тех, кто старается особенно
щеголять и этим показывает, что им больше, чем другим,
необходимо выставить себя на продажу. Один
крестьянин выразил мнение, что о таких девушках нужно
сочинять песни, в которых говорилось бы, что барышники так
же поступают с пузатыми, ленивыми и норовистыми
лошадьми: выводя их на рынок, они весьма странно и
причудливо убирают лентами их головы и шеи, чего никогда
не делают с действительно порядочными лошадьми. Но
ни один разумный покупатель даже и не подойдет к такой
разукрашенной лошади — ее никто не купит, разве
только какой-нибудь глупый барин или горожанин.
Вот подобную песню, по мнению боннальского
крестьянина, и нужно сочинить для таких девушек; если бы
только кто-нибудь сейчас это сумел сделать.
Напротив, нужно было бы давать им возможность
показать, какого успеха каждая из них добилась во
всякого рода женской работе; при этом надо оказывать
честь и поощрение тем, которые в чем-либо подобном
опередили других. Таким образом, полагали они, можно
было бы при желании не допустить беспорядочного
полового влечения. Тогда, по их мнению, не пришлось бы
родителям, как это бывает теперь, пугаться, если сын
задумает жениться, и опасаться, как бы он не напал на
такую, что лучше бы уж их хозяйство пострадало от
градобития или падежа. Они сказали, что винить
родителей за это нельзя, так как если девушка попадется
плохая, то здесь уж ничего не поделаешь. Это не то, что
с парнями: с ними еще иногда случается, что,
женившись, они меняются и из них еще получается что-нибудь
615

путное, какими бы никчемными они раньше не были.
С девушками надеяться не на что: они лучше умрут, они
лучше выплачут себе глаза, чем заставят себя в
двадцать четыре года работать руками немного больше, ,чем
они привыкли работать, когда им было четырнадцать.
Крестьяне считали также, что нужно всячески стремиться
к тому, чтобы деревенская молодежь держалась сообща
и чтобы посторонние люди, не имеющие намерения
жениться, не так-то легко могли добиться разговора с
глазу на глаз с деревенской девушкой. А сыновьям амтма-
нов, пасторов, писцов и тому подобным людям надо
строго запретить, также и в интересах начальства, ближе чем
на три шага подходить к крестьянским дочерям. И не
следует ставить в вину деревенской молодежи, если она
когда-нибудь вздумает охладить пыл одного из
подобных господ, выкупав его в колодце.
Крестьяне утверждали, что никто не станет красть
десятины с поля, рискуя быть за это повешенным, если
он, может сделать так, чтобы самое поле вместе с
десятиной по закону стало принадлежать ему. Точно так же
обстоит дело и с девушками. Хорошо, если они получат
то, чего желают,— выйдут замуж. Если же не добьются
этого, если они не так воспитаны, то из-за этого целыми
толпами попадают в такую беду, что лучше уж им тоже
быть повешенными: они тогда уж сразу освободились
бы от своей нужды,—так полагали крестьяне из Бонналя.
Я предоставлю им продолжать разговор на их
грубом языке. Я пытался было изменить его, но не могу
его исправить. Они говорили, что если будет оказана
помощь, то тысячи обстоятельств, из-за которых теперь
подымают большой крик, отпадут сами собой. Они
утверждали, например, что ночное посещение парнем
девушки в ее светелке издревле считалось честным и
дозволенным *, но повсюду на это имелись твердо
установленные правила, которые соблюдались парнями и
девушками строже, чем любые законы, изданные начальством.
В некоторых местах парень месяцами должен был
оставаться на лестнице или перед окном девушки, и обычно
она его пускала в первый раз в дождливую ночь или
когда было уж очень холодно, как бы из сострадания.
В других местах первые пять-шесть раз парни
должны были приходить в общую комнату, и родители не
616

уходили спать, прежде чем парень не уходил, после чего
двери запирались. Если после этого родители ничего
против не имели, то на шестой или седьмой неделе
молодых людей оставляли наедине друг с другом и обычно
желали им доброй ночи со словами: «Не забывайте бога
и не делайте ничего дурного».
Так все шаг за шагом было рассчитано, как честной
девушке постепенно подпускать к себе парня все ближе
днем и ночью, одновременно держать его в узде, не
упускать, по их выражению, из своих сетей.
И тогда совращение девушки было почти
неслыханным делом. Тогда люди еще не считали, что сделать
несчастной беднейшую девушку в деревне — преступление
не столь серьезное, как сорвать с находящегося в поле
плуга несколько фунтов прикрепленного к нему железа
и унести его домой; напротив, тогда находились еще
люди, которые так пели старинные песни о помещиках,
зарубленных топором за совращение крестьянских
дочерей и жен, что не каждый бы рискнул попасть в такую
переделку.
По-видимому, прежние господа больше ценили душу,
чем мы, потому что у нее было больше прав. И
оказывается, что все, что господа высоко ставят и ценят, то
в деревне имеет много прав. Теперь же душа во многих
местах совсем прав не имеет, и так же обстоит дело и с
честью. Если господа ценят честь простых людей ниже,
чем куликов и куропаток, то и честь у них в стране не
имеет даже тех прав, что имеют кулики и куропатки,
а во многих местах даже и тех прав, что есть у
перепелов. А там, где у нее и этого нет, она просто пропадает,
как пропадает все, что ни во что не ставят.
Крестьяне утверждали, что всякого рода разврат,
начиная с нарушения обещания жениться и кончая
детоубийством, находит свое объяснение именно в этом
положении. Они сравнивали то, как многие господа
обращаются с честью, с огнем, который высасывает
и съедает все масло из лампы, а затем, после того как
все масло истреблено, сам угасает. Таким же образом,
по мнению крестьян, господа, которые не уважают чести
простого народа, сами себя сжигают насмерть в своих
«коптилках» чести.
Они без устали говорили, насколько велика разница
между прежними взглядами на дела чести и теперешни-
617

ми: если парень делал девушке какие-либо опасные или
оскорбительные предложения и она хотя бы только
намекала своим подругам о том, что этот парень не из
лучших, что с ним себя надо держать начеку, то после
этого ему приходилось годами ходить и искать, прежде
чем он снова находил девушку, которая бы
сколько-нибудь благосклонно к нему отнеслась.
Вообще, по их словам, легкомыслие исходит не от
молодежи, а от стариков, и зависит от отсутствия
чувства чести в стране.
Молодым людям всегда приятно, когда обращают
внимание на их доброе имя. Повсюду, где их хоть
немного к этому побуждают и поощряют, они считают делом
чести иметь хороший цвет лица, быть физически
сильными и не боящимися простуды, весело и бодро
выглядеть на танцах, во время жатвы и косовицы и не
допускать до себя ничего, чего бы им пришлось стыдиться.
Они утверждали также, что свобода, которой
пользовалась молодежь ночью, служила средством,
предохранявшим стариков и женатых от легкомыслия, которое
довело страну до бесчестья; но, главным образом,
вследствие этого эти вольности и были запрещены.
В Кюллау это было совершенно очевидно: как раз
через восемь дней после того, как парни сорвали с одного
бродившего ночью и пристававшего к их девушкам
привидения парик и надели его на фигуру рыцаря на
колодце около церкви, им было запрещено по субботам
и воскресеньям выходить ночью на улицу.
Крестьяне утверждали также, что в этом деле нельзя
обращать внимание только на предупреждение
добрачного сожительства. Гораздо важнее думать о
предупреждении несчастных браков, а в свете этой конечной
цели ночные вольности, неразрывно связанные со всем
старым укладом, являлись обычаем, имевшим
чрезвычайно хорошую сторону. Если человек достиг законного
возраста и получает право искать себе жену, то пускай
он ее, с божьего благословения, и ищет, и нельзя
требовать от человека, чтобы, пользуясь их выражением, он
покупал кота в мешке 1.
1 Эти слова будут шокировать читателей с известного рода
утонченным моральным чувством; люди, знающие народ, не будут
шокированы. Тот, кто знаком с градациями морального чувства, знает, что,
когда люди выражаются только языком тончайшей морали и
отверг/Я

Крестьяне очень определенно выразили свое мнение,
что самым лучшим способом борьбы с этим недостатком
является заботливое воспитание и образование детей
с учетом того, к какому они принадлежат сословию it
какое они будут занимать место в обществе. Необходимо
с юных лет бороться с легкомыслием, необузданностью
и неосмысленностью их желаний для того, чтобы
воспитать из них разумных, старательных людей, всегда
помнящих о завтрашнем дне, старости и потомстве, на
которых можно уверенно положиться во всех жизненных
делах, а следовательно, и в этом деле.
Насколько далеко простиралось доверие стариков
к своим детям, видно было, говорили они, и из того, что
даже там, где было небезопасно, крестьяне, имевшие
дочерей, держали смирных собак, да и тех в субботу
и воскресенье ночью все же сажали на цепь, чтобы парни
не боялись подходить к домам и чтобы девушкам ничто
не мешало выходить замуж.
Одним словом, можно было венчать почти без всякой
опаски. Случалось, что очень добродетельные люди как-
нибудь в субботнюю или воскресную ночь прочитывали
лишний раз «Отче наш» за своих детей, чтобы бог не
дал им утратить свое благонравие и не лишил их своего
благословения. И тогда в честных домах почти никогда
не приключалось несчастья. А вот после этого, когда
и плуг в поле небезопасно стало оставлять, когда и стар
и млад стали жить, как язычники в лесу, когда ни во что
стали ставить клятву и стали разрешать прислуживать
при причащении людям с самой худшей репутацией
в стране,— тут, действительно, даже в очень
добродетельных в других отношениях домах, девушки уже не
были в безопасности у себя в светелках.
Одним словом, сказали они, и это было их последнее
заявление, самое главное, от чего все зависит в этом
оттают более грубый тон обыденного чувства до того, как они познали
силу высокого внутреннего подъема чувства во всей его чистоте, это
может привести только к притворству. Более грубоватого рабочего
человека это заставит потерять прямодушие и ограниченную, но
уверенную силу присущей его профессии и сословию морали, не дав ему
взамен ничего лучшего. Тот, кто это понимает, простит мне «кота в мешке».
Это разговоры крестьян, которые с «котом в мешке» связывают совсем
иные представления, чем обычные читатели. Но последним, прежде
чем судить о языке крестьян, следовало бы сперва научиться его
понимать. Прощайте.— Прим. автора.
619

ношении, совсем теперь упустили из виду и по-детски
устраивают шум из-за пустяков. Это можно только
сравнить со случаем, когда человек, вместо того чтобы
вымыть лицо, завешивает платком зеркало.
В старину никому не приходило в голову, что
девушкам стыдно по нескольку вместе ходить в озеро купаться,
точно так же никому не было известно, что мать,
кормящая грудью ребенка у себя в доме, должна прятать
грудь от своих собственных детей и что это будто бы
предупреждает развитие легкомыслия; напротив,
раньше считали, что как раз наоборот, невинность рождает
невинность, и подрастающие мальчики стояли рядом
с матерью, ласкали братишку или сестренку, когда они
лежали у груди матери, и это охраняло мальчиков от
преждевременного вредного любопытства, которое
больше способствует развитию похоти, чем что-либо другое.
Так было прежде, а сейчас все по-иному.
Таким образом, боннальские крестьяне согласились
с мнением лейтенанта по поводу преступлений. Об
убийстве и бунтовстве они сказали следующее: крестьяне,
которые воспитаны хорошо обрабатывать свои пашни
и луга, сады и огороды, приветливо здороваться друг с
другом, не перебивать друг друга в обычном разговоре,
уступать дорогу старикам и при этом все же быть начеку,
как бы им не причинили какой-нибудь
несправедливости,—такие крестьяне не легко станут убийцами или
бунтовщиками. Однако они очень легко станут таковыми,
если не воспитают их для своего дела, а предоставят
расти,, как дикарям,— как дикари, они всюду будут
проявлять свою необузданную натуру.
Содержание глав 45—49
45. Если не уподобитесь одному из малых сих, то
не войдете в царство небесное. 46. И ум и сердце
могут захватить слишком большую власть над людьми,
если не держать и то и другое в узде. 47. Тот,
единственной добродетелью которого является доброта, не
должен стремиться к власти и никогда и нигде не
должен быть старостой
К вьплопавливающему помещику приходят крестьяне, рабочие,
дети, с которыми он беседует. Арнер не доволен старостой Мейером,
который не справился с беспорядками, начавшимися в Боннале во
время болезни помещика. Он дает ему отставку и назначает
старостой его однофамильца — бумагопрядилыцика Мейера.
620

48. Празднество Арнера. 49. Высказанные на свадьбе
истины, полезные для бедняков и для законодателей
Описывается пышная свадьба Руди и Мейерши, на которой
присутствует Арнер.
Крестьяне благодарят лейтенанта за его работу.
50. СМЕРТЬ ГУММЕЛЯ
Едва Руди вернулся домой, как схватил бутылку
вина и понемногу всякой пищи и, незаметно оставив
невесту и гостей, тайком пробрался к своему старому
врагу. Он не мог поступить иначе, когда подумал о том, что
этот бедняк видит все радости этого дня, слышит их
веселье и чувствует, что ему не суждено больше увидеть
ни одной радостной минуты на земле. «Сохрани бог
всякого христианина от такой нечестивой жизни»,—
подумал он.
Гуммель находился в жалком состоянии. Ужасно
видеть умирающим человека, в котором не сохранилось
ничего человеческого. В нем осталось только то, что
живет во всякой собаке, лисе или волке. Если бы он даже
хотел, он не мог бы стать иным, ибо хорошие чувства
давно умерли в нем; он так же мало мог удержать в себе
что-либо человеческое, как продырявленная посуда
может удержать в себе воду. Несчастный приписывал это
дьяволу; как будто недостаточно прожить такую жизнь,
какую он прожил, чтобы из человека его возраста
сделать живого мертвеца. Но таково свойство людей; они
предпочитают быть дурными по вине дьявола, чем по
собственной. Они скорее доведут себя до болезни из
нелепого страха перед дьяволом, чем обратят на себя
внимание.
Так было и в данном случае. Несчастный в своем
страхе перед дьяволом часто выл, как зверь, особенно по
ночам. Никто поэтому не хотел за ним ухаживать,
и Руди уговорил свою родственницу, нищенку, взять на
себя эту обязанность. Больной все думал, что черт
придет за ним, как за доктором Фаустом, который изобрел
порох *; ему мерещилось, что дьявол ждет у дверей
момента его смерти, подобно тому, как сторожа и сыщики
подкарауливают шайку воров. Такой нелепый страх
перед дьяволом еще более расшатал силы его ума и сердца,
в которых не осталось ничего хорошего и человеческого,
621

и все старания доброго пастора укрепить его душу были
напрасны.
Так кончилась его жизнь. Так засыхает дерево,
пострадавшее во время пожара вплоть до сердцевины.
Напрасно корни его гонят еще некоторое количество соков
в мертвые сосуды; в конце концов корень также
окоченевает, и всему наступает конец.
Его разбитая жизнь угасала; в течение месяцев у него
не возникало ни одной утешительной для человека
мысли.
В тот день, когда зазвонили колокола и он увидел
Руди рука об руку с помещиком, Мейершу об руку с
Терезой и детей Руди рука об руку с детьми из замка,
направляющимися в церковь, услышал шум веселой
толпы,— в этот момент в его душе что-то изменилось,
будто бог влил в него еще одну добрую мысль и тем
самым послал ему последнее утешение. Он думал о том,
что если бы в его время все было так, как теперь, он не
сделался бы тем, чем был.
Так светильник перед своим угасанием дает
последнюю более яркую вспышку и угасает. Ухаживавшая за
ним нищенка сказала, что он более десяти раз подряд
повторял эти слова, причем на глазах у него были слезы
и он выглядел совсем другим человеком. Кроме того, он
несколько раз выражал желание умереть в таком
состоянии и часто повторял: «Боже мой, боже мой», чего он
раньше никогда не делал.
Струна, которая годами ржавела в углу, лопается,
когда ее натягивают, так и мысль эта убила его. У него
в голове не было другой мысли, она его преследовала,
и в этот момент его хватил удар.
Нищенка, ухаживавшая за больным, радовалась, что
у него под конец жизни появились такие хорошие мысли.
Она взяла в руки книгу и прочла умирающему вслух
молитву бедного грешника, которого ведут на плаху,
думая, что во всей книге нет лучшего места, которое
больше подошло бы к нему. Ничего другого она не могла
сделать, так как никто, кроме Руди, не принимал в нем
участия, а этот праздновал теперь свою свадьбу.
Но Руди рассердился на женщину и сказал, что
бесчеловечно оставлять больного в таком виде:
— Что ты хочешь? — ответила нищенка.— С тех пор
как я за ним ухаживаю, он не лежал так хорошо, как
622

сейчас. Нельзя для этого жалкого человека сделать
больше, как молить за него бога, чтобы он простил ему
его грехи и послал ему спокойную смерть. Все равно ему
ничего не поможет, если бы я и сегодня еще стала
приставать к тебе с ним, ведь и без того ты всю свою жизнь
достаточно с ним намучился.
В этот момент Руди увидел, что перед ней на столе
лежит злосчастная молитва грешника, и он сказал:
— Это ужасно! Как ты могла? Ты это ему прочла
вслух?
— Ну конечно,— ответила женщина.
— Ради бога, что ты сделала? Если он ее понял, то
как это на него могло подействовать?
— Ничего подобного,— ответила женщина,— он
хорошо понял и вначале в знак согласия кивнул головой.
Добрый Руди уложил умирающего как можно лучше,
поднял повыше его голову, побежал домой, рассказал
обо всем своей невесте и просил свадебных гостей
перестать танцевать и не шуметь. Он боится, что если шум
донесется до умирающего, то это ему может причинить
боль, а это было бы ему очень жаль. Все, не исключая
самых маленьких детей, нашли, что он прав и что они не
должны огорчать умирающего в последний его час. Дети
просили Руди, так как им нельзя было теперь веселиться
и они должны были сидеть смирно, дать им для забавы
улей бабушки, сделанный из золота и серебра.
Он им дал его и поспешил вместе с невестой к
умирающему, захватив с собой платки, постельное белье
и все то из вещей, имевшихся в доме, что, по их мнению,
могло оказаться нужным. Новобрачные оставались у него
в день своей свадьбы до двенадцати с половиной часов
ночи, пока он не умер.
Пастор оставался столько же и, уходя, закрыл еще
глаза покойнику и затем пожал им обоим руки с такой
теплотой и так по-пасторски, как сегодня утром, когда он
их благословлял.
51. ЗАКОНОДАТЕЛЬСТВО АРНЕРА
А теперь я спешу завершить свой труд и прошу тебя,
дух простоты, который мною руководил в тот момент,
когда я начал свою народную песнь у хижины бедной
623

женщины в момент наибольшего смятения заброшенной
деревни, который продолжал меня вести путем опыта по
еще не протоптанной тропинке,— дух простоты, мой дух,
не оставляй меня! Не оставляй меня теперь, когда я,
уставший, приближаюсь к своей цели и заканчиваю
свою песнь в надежде, что законодательство Арнера
даст возможность государственной мудрости и
государственной справедливости удовлетворить человеческую
природу даже в народных глубинах!
Я не медлю.
Это — те установления, законы, учреждения и меры,
при помощи которых Арнер намеревался исцелить свой
народ в Боннале от ошибок первобытной жизни и
сделать из легкомысленного, ленивого, неосторожного,
неверного, отчаянного, одним словом, запущенного
сброда осмотрительных, стойких, осторожных, верных,
благочестивых граждан, которые как в своем доверии, так
и в своем недоверии идут надежным путем и способны
найти счастье и довольство в пределах своей семьи.
Сначала он пригласил к себе людей, относительно
которых определенно знал, что у них имеются хорошие
познания и большой опыт в данной отрасли сельского
хозяйства и домоводства, и напомнил им об обещании,
данном ими в тот вечер, когда в Боннале праздновали
его выздоровление, а именно — что каждый из них
окажет ему помощь в том, в чем у него наибольший опыт.
Подобрав подходящих людей, он просил их сделаться его
деревенскими советниками каждого в своей области.
Так он выбрал своим советником по зерновому
хозяйству того, кто имел наибольший опыт в нем; того, кто
больше всего понимал в луговом хозяйстве, он сделал
своим советником по луговому хозяйству; так же он
поступил с лесоводством и с плодоводством. Таким
образом и для мелких и больших отделов хозяйства он
выбрал людей, считавшихся наиболее опытными в данном
деле.
Каждому из этих советников он вручил
специальный журнал сельского совета, в котором были выписки
из дворцовых протоколов, относящихся к данной
отрасли хозяйства. Из этих протоколов каждый советник мог
почерпнуть необходимые ему сведения, например, по
зерноводству — сколько вся община имеет земли под
зерно и сколько земли имеет каждый крестьянин в от-
624

дельности. Там, где в протоколах не было сведений,
например по вопросу о культуре деревьев, советники
должны были сами дать сведения и сделать свои отметки.
В специальных рубриках они должны были сделать
ясные и точные отметки о состоянии отрасли хозяйства,
которой они ведают. Так, например, в рубрике
земледелия: 1. Сколько имеется хорошей земли, сколько плохой,
сколько болотистой, сколько сухой, сколько глинистой,
сколько песчаной, сколько смешанной и т. д. 2. Какие
можно и нужно внести улучшения в сухой, в болотистой,
песчаной и глинистой почвах, возможны ли эти
улучшения и каковы препятствия, мешающие проведению
мероприятий. Эти рубрики составили первую часть
журнала.
Во второй части журнала весь материал был
тщательно разделен соответственно каждому отдельному
крестьянскому хозяйству. Каждый имел в этом отделе
свое место, и советник должен был заполнить рубрики
первой части, согласуя их с данными о каждом
крестьянине. Так, в отделе земледелия он должен был
указать, сколько данный хозяин имеет песчаной или
глинистой земли, сколько он обрабатывает хорошо, сколько
плохо. Так было во всех отраслях сельского хозяйства.
Каждый советник по клеверу, по орошению, по
лесоводству, по плодоводству имел свою двойную книгу со
всеми рубриками, в которых большей частью делались
краткие условные отметки. Из этих сельских журналов
лейтенант сделал для помещика общий журнал всего
хозяйства села в целом. В нем опять-таки делалась
сводка всех частей боннальского хозяйства, всего, что
в каждом специальном журнале было отмечено и
занесено в отдельные рубрики советником, а также всего, что
отмечено было в специальной книге о каждом хозяине
в отдельности в связи с первой частью.
В результате Арнер получил книгу, содержащую
реальные и исчерпывающие сведения как о положении
всего сельского хозяйства в Боннале, так и о состоянии
хозяйства каждого боннальского жителя в отдельности,
начиная с крупного инвентаря и кончая новорожденным
поросенком в свинарнике и молодым, только
посаженным деревцом. Как только весь материал был у него
в руках, он собрал опять всю общину и напомнил всем
об обещании помочь ему советом и делом, дабы упоря-
40 И. Г. Песталоцци, т. 1 625

дочить жизнь их детей и внуков. После этих
предварительных приготовлений он пригласил в пасторский дом
одного за другим всех домохозяев. Здесь он неожиданно
для них показал большую учетную книгу, на страницах
которой ясно, как в зеркале, отражалось состояние их
хозяйств в настоящее время. Усадив каждого возле себя,
он заставлял его прочесть в книге все, относящееся к его
хозяйству. Тому, который не умел читать, он сам
прочитывал все от начала до конца.
Большинство крестьян ни разу еще в жизни не
подходило к своему хозяйству с точки зрения всестороннего
учета его. Никто не входил во все детали, и поэтому
домохозяева стояли перед этим «зеркалом», как перед
чудом, а перед помещиком,— как дураки. Они не могли
понять, как это случилось, что все так ясно и подробно
изложено на бумаге. То, о чем они сами не думали,
получило теперь свое освещение; то, чего они не
подсчитывали, подсчитано, а давно забытое всплыло на
страницах книги. Все то, на что они не обращали внимания, на
страницах книги получило свое значение. При этом он
каждый раз спрашивал: «Разве это не так?» И этими
словами он приводил крестьян в большое смущение: им
казалось, что вопросам: «А разве это не так?» — не будет
конца.
Однако почти все отвечали на его вопрос
утвердительно, хотя часто с неописуемым смущением. Многие
из них, и при этом самые разумные, говорили, что копия
относящихся к ним страниц могла бы им сослужить
большую службу. Помещик всем дал по копии, и многие
по дороге домой и даже дома не выпускали ее из рук,
стараясь вникнуть в ее содержание.
Никель Шпитц, увидев толпу домохозяев,
прогуливавшихся перед домом пастора с бумагой в руках,
сказал:
— Так еще ни один пастор не отпускал домой членов
своей общины после проповеди или поучения.
Один из них ответил:
— Да, те начинают заботу о людях не с тела его.
— Я думаю,— сказал Никель,— что именно потому
они так хорошо успевают в заботе о душе, что только ею
одной и занимаются.
Едва придя домой, многие взялись за лопаты и
другие орудия, чтобы поскорее привести в порядок то, что,
626

по их мнению, наиболее пристыдило их, когда они
смотрели в свое «зеркало». Так было в первый день, а
помещик уж позаботился о том, чтобы «зеркало» ежегодно
обновлялось. Каждые четыре месяца сельский советник
просматривал свою книгу и во всех рубриках отмечал
происшедшие перемены. По этим книгам лейтенант
возобновлял свою главную хозяйственную книгу. А из этой
последней помещик ежегодно составлял «хозяйственное
зеркало» для каждого домохозяина и заставлял его по
поводу всякого изменения, как и раньше, давать ответ,
правильно ли отмечены все данные или нет. Но этого
ему было недостаточно. Он ясно видел умственную
ограниченность своих односторонне образованных
советников. Он понимал, что люди, имеющие отличные познания
в отдельных отраслях хозяйства, в известном возрасте
не могут с достаточным терпением и беспристрастностью
оказать существенную помощь менее опытным людям.
С другой стороны, их односторонний опыт и познания
часто приводили к тому, что они преувеличивали
значение своей специальности и упускали из виду ее связь
с другими отраслями. Часто им казалось, что они все
понимают. А возраст их и убывающие силы мешали им
оказывать нужную помощь всей деревне в знакомой им
области и лично научить необходимым приемам там, где
это требовалось. Чтобы помочь этому горю, Арнер дал
в помощь своим советникам для каждой улицы двух
молодых любознательных и способных людей. Это были
люди, выбранные по указанию старших и имевшие уже
опыт во всех отраслях хозяйства. Они должны были
в пределах своей улицы оказывать помощь своим
соседям. Руководил ими сельский советник, специальностью
которого был подлежащий разрешению вопрос.
Это мероприятие, предпринятое как бы для
облегчения их труда, льстило старым советникам, так как
наиболее разумные, порядочные и прилежные молодые
домохозяева тем самым делались их учениками и
подчинялись им. С другой стороны, молодые люди
пользовались советом у своих советников только в той отрасли,
которая являлась специальностью каждого из них, и
лишь поскольку этот совет нужен был для людей
опекаемой им улицы. Советы и всесторонняя опытность
советников, к которым по необходимости приходилось часто
40*
627

обращаться, самым естественным, простым и
определенным образом приводили и направляли их к тому, чтобы
отдельные явления хозяйства рассматривались в связи,
не ослаблялось в то же время внимание к частным
вопросам хозяйства. Таким путем молодые люди в процессе
своей работы получали такие существенные сведения,
какие могла бы им дать лишь наилучшим образом
поставленная сельскохозяйственная школа.
Этим десяти помощникам Арнер дал по два
экземпляра копии из общей книги, так называемые
«хозяйственные зеркала», которые относились к отдельным
хозяевам их улицы. Но они должны были вести свои отчеты
гораздо подробнее, чем это делали старые советники
в своих общих журналах для всех жителей Бонналя. Это
было гораздо легче потому, что они вели книгу только
одной улицы, и притом они работали вдвоем. Но,
конечно, они должны были вести эти книги очень подробно,
касаясь всех отраслей хозяйства данного домохозяина,
и заполнять подробно все рубрики, согласно
предписанию. Так, например, в отделе земледелия в каждом
случае отмечалось: столько-то при полном использовании
земли, столько-то при среднем, столько-то при плохом.
Такие же подробные указания они должны были давать
по всем отраслям хозяйства, ничего не упуская.
О самом молодом деревце и то нужно было отметить,
каково оно и каков уход за ним. О каждом лице в
отдельности они должны были отметить, разумно ли
и опытно ли оно, на каких участках его хозяйства это
отражается в положительном и отрицательном смысле.
Жена домохозяина и все его дети имели также свое
место в этой книге. О каждом было обстоятельно
записано по всем важнейшим пунктам, по которым о них
нужно было судить: как у них идет дело, как они
ежедневно работают, как они выявляют себя в дурном или
хорошем, что хочет сделать из данного ребенка отец
и подходит ли это для ребенка и для тех условий, в
которых он будет жить при жизни и после смерти
родителей. А также нет ли в данном хозяйстве какой-нибудь
разъедающей опасной язвы, которая рано или поздно
может подорвать его и привести к гибели.
Лейтенант завел подобные книги для десяти
помощников. Таким образом, для дальнейшего ведения их
нужно было делать только маленькие отметки и
занося

сить цифры. И для этого у Арнера имелась общая
книга, из которой он мог в конце года быстро дать каждому
боннальцу его счет. Из нее ясно видно было,
улучшилось или ухудшилось в сравнении с прошлым годом
хозяйство в том или ином отношении. Так, например,
у Якова Мейера было хорошо обработанных полей
в 1785 г. пять юхартов, а в 1786 г.— восемь юхартов;
стало быть, в 1786 г. хорошо обработанных полей было
на три юхарта больше; среднеобработанных полей
в 1785 г. было шесть юхартов, а в 1786 г.— десять,—
следовательно, среднеобработанных полей у него стало на
четыре юхарта больше; плохо обработанных было в
1785 г. десять юхартов, а в 1786 г.— три,— следовательно,
в 1786 г. плохо обработанных полей у него стало на семь
юхартов меньше, чем в 1785 г.
Таким образом, ясно и легко бросалась в глаза
разница в состоянии хозяйства между прошлым и
настоящим годом. Арнер выработал по этому поводу не
подлежащее отмене постановление, хранящееся наряду с
другими утвержденными им привилегиями и гарантиями
свободы деревни в общественном хранилище. Согласно
этому постановлению ежегодно в рождественские дни на
собрании общины, в присутствии помещика и пастора,
воздавалась должная похвала тому из домохозяев,
в чьей книге отмечены были лучшие результаты за
истекший год. Другое постановление, также
торжественно возвещенное для блага общины, гласило, что
каждый, кто хуже вел свое хозяйство, чем в прошлом году,
должен был дать отчет помещику и сельскому совету,
почему такое ухудшение произошло.
Такому хозяину сначала делалось в мягкой форме
предупреждение, без каких-либо упреков, однако
советники данной улицы должны были собраться вместе со
своими помощниками в отсутствие этого домохозяина
и подробно расследовать, насколько основательны его
объяснения и вообще какие средства можно применить
без особых репрессий, чтобы воздействовать на него и на
его хозяйство. Но если у хозяина и на второй год
обнаруживалось ухудшение хозяйства, он должен был со всеми
своими отчетами предстать перед помещиком и
сельским советом и дать в присутствии всех объяснение,
каковы причины запущенности той или другой отрасли
хозяйства. Тут дело уже серьезнее. Советники и их по-
629

мощники должны были собраться днем раньше и »вновь
обсудить объяснения, которые крестьянин представил
в прошлом году. Надо было разобраться в деле и не дать
себя ввести в обман пустыми, ничего не стоящими
фразами, со всей силой подчеркивая их лживость; надо было
также предупредить увертки жены и детей и пускание
пыли в глаза. Советникам предстояла серьезная и
важная работа: они обязаны были разъяснить и указать
этим людям, как они должны были взяться за дело
и как все пойдет иначе, если они поступят согласно
данному им совету. Помещик лично присутствовал на всех
этих испытаниях, которые в деревне получили название
«бани», и никогда не упускал случая показать
советникам и их помощникам, как важно путем
соответствующего нажима бороться против тумана, который
напускают опустившиеся хозяева. Подвергаться такому
испытанию из года в год было невыносимо для крестьян, и
многие, даже из числа плохих хозяев, во избежание этого
прилагали все усилия, чтобы улучшить свое хозяйство.
С другой стороны, и от тех, которые успевали в
какой-нибудь отрасли хозяйства больше других,
требовали, чтобы они в присутствии общины дали объяснения,
как они этого достигли. Итак, Арнер поступал в своей
деревне подобно садовнику, который беспрерывно
работал над своими цветами и над своей капустой: то
унавоживая землю, то предохраняя растение от ветра и
холода, от засухи, от влаги и стараясь держать почву
в чистоте, заблаговременно удалять сорные травы. Он
не 'давал своим людям работать без толку, вслепую, не
щадя здоровья. Помощники советника обязаны были
давать ему подробный отчет о состоянии здоровья
каждого хозяина своей улицы и отдельных членов семьи
его. Советник вместе со своими помощниками должен
был расследовать, от чего зависит неудовлетворительное
состояние здоровья хозяина и отдельных лиц и как
этому горю помочь.
Арнер знал также, что человек даром ничего не
делает охотно, а ждет известной награды. Поэтому он
установил день в году, который он назвал «днем лучших».
В этот день он приглашал к себе в замок на обед тех
советников и их помощников, которым удалось в
истекшем году каким-нибудь образом поставить вновь на ноги
630

развалившееся хозяйство. Каждому из них он давал,
правда, не ценную, но почетную награду, которую
вручала им Тереза. Но предварительно каждый из них должен
был рассказать, как он в каждом хозяйстве добился
того, чтобы все, начиная с отца и кончая малыми детьми,
изменили соответствующим образом свое поведение.
Рассказчик сидел во главе стола, пастор, помещик
и весь совет — вокруг него. Пастор заносил все
тщательным образом в руководящий справочный журнал для
советников и помощников. В начале книги заносились
большими буквами самим лейтенантом имена лучших,
а рядом с именем приводился номер страницы, на
которой изложены его похвальные деяния. Ознакомившись
со всем этим, Тереза горячо одобрила этот порядок
и сказала лейтенанту, что в домашнем хозяйстве имеется
еще много такого, о чем книги, которые ведутся
мужчинами, никогда не могут достаточно подробно сказать.
Она предложила поэтому для пяти главных улиц
подыскать пять женщин, которые должны в специально
заведенных женских книгах давать отчет о тех предметах,
относительно которых известно, что они недостаточно
освещены в книгах, заведенных мужчинами. Необходимы
женщины, чтобы внести порядок в данный вопрос, хотя
бы мужские книги и велись вполне хорошо.
Таковы, например, вопросы: имеют ли родильницы
соответствующий уход, обращаются ли с грудными
младенцами и малыми детьми так, чтобы они оставались
здоровыми и развивались хорошо; как обстоит дело
с чистотой в доме, с чистотой посуды, одежды и самих
домочадцев; в каком состоянии мелкое и крупное
женское имущество и домашние запасы; достаточны ли они
и как содержатся; заботятся ли матери о воспитании
детей, заготовляют ли вовремя приданое, как это
полагается во всяком хозяйстве.
На этом все сошлись, и помещик сейчас же собрал
этот союз женщин и разделил между ними пять
участков. Марейли одной улицы, однако, было мало, везде
она была своим человеком, а потому предлагала не
брать на себя определенной улицы, а помочь каждому
в его работе. На это все согласились. Все к ней
привыкли, она всем при раздаче хлопка достаточно часто
повторяла, что они должны лучше вести свое хозяйство,
ибо она хорошо знала их порядки. Для всех прочих жен-
631

щин это дело было новым. Они мало были знакомы/ с
состоянием хозяйств на своих улицах, у них не бь/ло
достаточной уверенности в своем деле, и вначале они
очень скромно вели себя при расспросах и советах. Они
часто не решались даже высказываться, за что Марейли
их высмеивала. Одна лишь Ренольдина была
исключением. Будучи богатой, она больше себе позволяла в беседе
с людьми и часто, по свойственной ей привычке,
высказывала все, что приходило ей на ум, но не всегда,
конечно, удачно.
Одной из существенных особенностей установлений,
законов и учреждений Арнера, благодаря которым он
превратил боннальских крестьян из одичалых,
первобытных в совершенно других людей, было то, что он
в темных жалких углах деревни зажег яркий свет
правильного расчета, он заставил людей в делах,
касающихся хлеба насущного, пользоваться глазами и открыто
высказываться перед своими односельчанами, дабы и те
не подвергались риску считать белое черным и
наоборот. Короче говоря, он заставил в своей деревне сделать
то, чего не мог добиться у себя французский король,
хотя Неккер и предлагал построить благо народа на
публичности всех расчетов и заставить его верить
только в то, что можно подсчитывать, взвешивать, измерять
и, следовательно, испытать *.
Но как возможно было при таком количестве
советников, помощников и женщин в деревне избегнуть
лишней болтовни и беспорядка, которые в корне уничтожили
бы все то хорошее, к чему Арнер стремился?
Это было возможно, во-первых, потому, что в это дело
были внесены строгий коммерческий порядок и строгая
отчетность во всем: от самых крупных до самых малых
дел; это не давало простора желчным советникам и
длинным бабьим языкам разгуляться так, как это бывает в
почтенных городах и деревнях при господстве нашего
глупого языка, охотнее болтающего, чем считающего.
Во-вторых, не нужно забывать, что там, где
правительство по-настоящему хорошо обращается с народом
и показывает, что оно вмешивается в его дела не для
вида только, а ради его действительного блага,— там
душа человека меняется. И дети тех людей, которые
в руках жестоких и глупых господ, ни во что не ставя-
632

щих и не понимающих свой народ, вели себя как
разъяренные быки, следуют как овцы голосу своего вожака,
который показал им свою мудрость, свое человеколюбие
и свою отцовскую заботливость.
И, наконец, в-третьих, Арнер установил ежегодно
день проверки, на который приглашались советники
и помощники их; он посвящался обсуждению и
выявлению обычных ошибок господ и советников. В этот день
каждому предоставлялась такая свобода высказывания,
что среди советников и их помощников привычным
словом было, что они не желают быть так глупы, как
господа, которые часто предпочитают ничего не добиться от
народа, чем заставить себя так обращаться с ним,
как нужно обращаться, чтобы от него чего-нибудь
добиться.
— Глупые господа,— говорили крестьяне (эти слова
сам Арнер вложил им в уста),— глупые господа не
думают о том, что они везде должны ввести подобные дни
тщательной проверки сделанного ими. Они
предпочитают думать, что народ должен для них устраивать
такого рода дни проверки и проявления верноподданниче-
ства и в эти дни выяснять, как должно обращаться со
своими господами. Но это все равно, как если бы ослы,
быки и овцы устраивали подобные звериные дни, чтобы
в эти дни совещаться, как им обращаться со своим
владыкой — человеком.
Этот день проверки представлялся Арнеру чем-то
очень важным, вместе с лейтенантом он выработал для
этого дня очень точную форму совещания, резко
бичующую недостатки советников и господ. Ничто не могло
удержать его ежегодно присутствовать в этот день на
совещании, и он говорил своим советникам:
— Если я дам развернуться у нас недостаткам
господ и советников, то тем самым дам прожорливому
червяку возможность подточить фундамент моего здания.
В этот день пришлось коснуться также, ввиду
присутствия в совете пяти женщин, женского языка, который
там, где можно командовать, нередко больше любой
ошибки господ подтачивает лучшую балку. Арнер и его
советники обсуждали, не позволяет ли себе кто-нибудь
из женщин, так же как и из мужчин, такого тона,
который может волновать и других.
633

Содержание глав 52—53
52. При проведении своих принципов Арнер
продолжает наталкиваться на наиболее распространенный
недостаток нашего времени — лень. 53. Процессуальная
форма, введенная Арнером в низшем боннальском суде,
которая считается с крестьянским характером, бытом и
манерой действовать, а также потребностями деревни
и одновременно учитывает основные цели управления
деревней
Арнер решает обучать взрослых крестьян и детей ведению
бухгалтерских книг для выработки у них умения владеть собственностью.
В связи с этим Арнер проводит ряд мероприятий, а также занимается
реформой судебного процесса. Он хочет, чтобы последний носил
публичный характер и по возможности заканчивался улаживанием
гражданских дел миром.
54. ЗАКОНОДАТЕЛЬСТВО АРНЕРА, КАСАЮЩЕЕСЯ
ВОРОВСТВА
Для того чтобы высушить болото, не нужно в нем
копаться, а нужно понизить уровень воды, дав водам
необходимый сток. Арнер сделал в Боннале процесс
труда в такой же мере радостным, как и
удовлетворяющим. Вся деревня стала думать теперь не только о
сегодняшнем дне. Даже бедняк и тот имел теперь запасы
и собственность. Поэтому-то порядок и безопасность
приобрели для крестьян особенно важное значение;
каждый, даже самый бедный среди них, видел, что дети его
достигнут большего, если будут сидеть на месте и
заниматься прядением, нежели тогда, когда будут
бродяжничать и разбойничать.
Первый источник воровства — власть богатых,
которые своим пренебрежительным отношением к
беспорядочной жизни бесхозяйственного народа довели его до
того, что он должен был для удовлетворения своих
насущных потребностей воровать,— был сломлен. У людей
было меньше поводов и оснований воровать, и многие,
воровавшие прежде, говорили теперь, что нужно быть
дураками, чтобы заниматься воровством. Арнер не
допускал, чтобы кто-либо нуждался в необходимом или же
расстраивал свое хозяйство благодаря невозможности
удовлетворить непредвиденные нужды. Знакомство со
всеми деталями домашнего хозяйства, порядок и ясность,
которые он внес в ведение хозяйства, давали ему
634

возможность оказывать крестьянам существенную
помощь.
Ввиду все растущего недостатка в дровах Арнер дал
крестьянам право в его лесах выкорчевывать старые
пни и предоставил им для этого нужные орудия, а для
того чтобы этими орудиями могли пользоваться как
бедные, так и богатые, начальствующие лица в деревне
должны были по очереди передавать их из дома в дом.
Кроме того, надзиратели должны были во всех домах
проверить, хорошо ли приспособлены печи для
экономного расходования дров и удерживают ли тепло стены и
полы комнат. Имущим, у которых в отношении печей не
все было в порядке, он отказывал в даровых дровах.
Неимущим же по мере необходимости сам помогал. Но
чем больше насущные потребности в дровах им
удовлетворялись и уменьшался, следовательно, соблазн,
толкавший крестьян на путь воровства, тем строже
наказывал он за самовольную порубку леса. Спиливание
молодых деревьев маленькими пилами, обвязывание
толстых деревьев канатами, чтобы заглушить шум удара,
стояние на страже на опушке леса во время порубки он
наказывал как грабеж со взломом и разбой.
Зная, как опасно вовремя не исправлять недочетов
в хозяйстве, Арнер заботился о том, чтобы ежегодно все
дома подвергались осмотру, и определял, насколько они
пришли в ветхое состояние. Он предлагал владельцам
через своего строителя дать отчет о состоянии домов,
о том, можно ли без риска ждать с ремонтом, а если
нет, то какие нужны для восстановления строительные
материалы и как запастись ими с наименьшей затратой
средств. Так же он поступал и в отношении других
отраслей хозяйства, чтобы предупредить возможность
неожиданных крупных затрат. Это меняло положение:
люди строили теперь вовремя и вдвое дешевле и лучше.
При таком порядке он знал о каждом, в каком состоянии
его хозяйство, не хуже самого владельца и мог
предупредить развал его.
Он не позволял всякому неразумному отцу и
неразумной матери сделать из своих детей то, что им угодно.
Для чего, говорил он, существует в стране власть, если
всякий сброд получит право дать своим детям вырасти
запущенными, неприспособленными к какой-либо
определенной профессии, вынужденными искать удовлетвд-
.635

рения потребностей своей природы вне колеи
общественного порядка, чем неизбежно превратит их в негодяев
и плутов? Арнер не хотел этого. Он предложил всем
отцам семейств, как только их дети достигнут семи лет,—
сообщать, что они с ними намерены сделать, и советник
должен был ежегодно давать объяснения,
соответствует ли воспитание ребенка той конечной цели, которую
имеют в виду родители. Ясность, которую он внес в
домашний быт боннальских жителей, противодействовала
воровству. Каждый видел теперь лучше, что ему по
силам и чего он не может. И неразумное тщеславие
бедных, стремившихся сравняться с богатым в одежде, пище
и питье, заметно сходило на нет. Люди стали стыдиться
казаться тем, чем они, как каждый знал, на самом деле
не были; это высмеивалось, и дети в школе не
стеснялись говорить всякому, кто обнаруживал такое
тщеславие: «Ты мог бы найти твоим деньгам лучшее
применение, чем тратить их на такие глупости». И в деревне
среди жителей в ходу было крылатое слово: «Лучший
вид гордости — хорошо направить своих детей».
Таким образом, помещик со всех сторон
подкапывался под источники воровства: беспорядочность,
нерасчетливость и распущенность.
Кто не справлялся со своим хозяйством, кто не имел
ежедневного заработка, кто больше расходовал, чем
зарабатывал, кто вмешивался в дела, которые его не
касались, кто покрывал сомнительных посторонних людей,
кто играл в карты при закрытых дверях, коротко говоря,
кто своими поступками возбуждал подозрение и
становился общественно опасным,— тот был на подозрении и
у власти. Если этот человек, несмотря на неоднократные
предупреждения, продолжал вести распущенную жизнь,
сельскому совету вменялось в обязанность вести
наблюдение за ним, и стража имела право во всякое время
дня и ночи прийти к нему в дом и произвести
расследование.
Помещик запретил также в дальнейшем пребывание
в господском имении всякого постороннего сброда,
который при прежних деревенских порядках оседал в
деревнях под видом отставных замковых служащих:
чистильщиков сапог, камердинеров, горничных, парикмахеров
и т. п. со всеми сопровождающими их лицами —
дочерьми и служанками. Он дал им всем проходное свидетель-
636

ство до ближайшего города, а деревням — грамоту,
разрешавшую им на вечные времена не принимать к себе
в деревню на поселение против своего желания
постороннее лицо мужского или женского пола, присланное
из господского имения.
Он снял также с постов красноносых сторожей с
заржавевшими пиками, построил на границах имения дома,
в которых пять или шесть человек, работая в качестве
угольщиков, лесорубов, пильщиков, вместе с тем несли
день и ночь сторожевую службу. Он удалил также
замковую стражу с ее старыми красными камзолами. Он не
выносил людей, искалеченных телом и душой,— этих
остатков прогнивших тунеядцев; он заботился об их
пропитании, пока они еще могли ползать, они
всеподданнейше благодарили его и перестали быть сторожами.
Благодаря таким мероприятиям воровство должно
было сократиться, и помещик всячески поддерживал
в населении отвращение к нему, равно как ко всякому
виду распущенности и разгильдяйства. И ребенок,
взявший в школе у другого хотя бы яблоко или кусок хлеба
или вырвавший в огороде всего кустик картофеля, не мог
избегнуть позора. Малейшее воровство вызывало во всей
деревне возбуждение: сбегались надзиратели улиц,
малейшие подозрительные обстоятельства подвергались
выяснению, обследовалась со всех сторон возможность
напасть на след преступления — приводились в движение
все учреждения, ведавшие общественной безопасностью.
Если же воровство было раскрыто, то закон приказывал,
чтобы суд не успускал без расследования ни одного
обстоятельства, которое привело данное лицо к этой
опасной для страны привычке: насколько виновато в этом
его воспитание, как долго оно страдает этим пороком,
каким образом каждый его поступок мог быть скрыт
от взора надзирателей, домочадцев и соседей и кто
должен был этот недостаток заметить и все же не заметил.
Выяснялось далее, насколько распущенность и
халатность обокраденного или его домочадцев способствовали
краже, совратили укравшего и довели ли его те или
другие обстоятельства до недостатков, сделавших его вором.
Всем этим обстоятельствам суд уделял возможно
большее внимание.
И если оказывалось, что кто-либо должен был
заметить воровство и не заметил его только благодаря своей
637

распущенности, небрежности и невнимательности, то его
увещевали на будущее время так же внимательно
относиться к вопросам общественной безопасности, как он
желал бы, чтобы его сограждане относились к вопросам
его личной безопасности.
Если оказывалось, что кто-нибудь сделал возможным
кражу благодаря беспорядочной, распущенной жизни, то
он присуждался как соучастник воровства
разделить часть позора с заключенным, прислуживать ему
в заключении и, таким образом, облегчить ему часть
страданий, как он облегчал ему отчасти его воровскую
и плутовскую жизнь. Могло оказаться, что человек
сделался вором потому, что его кто-то совратил, или он
украл по поручению того, у кого он находился на
службе, или был специально нанят для этого, или, наконец,
кто-то преднамеренно потворствовал его бесчестным
поступкам. Тогда это третье лицо по приговору суда
несло ответственность за опасность, которая грозит
обществу от такого заведомо совращенного человека, и,
смотря по обстоятельствам, этому лицу вменялось в
обязанность помогать властям заботиться о воре и
предохранять от него общество. Вообще же мера наказания
за воровство определялась не столько на основании
ценности украденного, что обыкновенно является случайным
обстоятельством, сколько на основании степени
распущенности и той жизни, какую ведет вор.
Позорит человека не столько кража жалкой суммы
денег, сколько то обстоятельство, что он сошел с рельсов
общественного порядка, поэтому Арнер не пользовался
против своего народа ни веревкой, ни мечом в
соответствии с количеством украденных пфеннигов, но стремился
при наказании за воровство еще лишний раз
подчеркнуть, что не данный поступок вора, но его бесчестная,
беспорядочная жизнь является настоящей причиной
приговора, согласно которому человек должен быть изъят
из общества или в пределах его скован в своих
действиях. Поэтому и незначительные кражи так же важны,
как и более крупные. Арнер считал, что законы, которые
слабы, когда дело касается начатков этих пороков, и
жестоки в случаях дальнейших крупных проявлений
их, равно как те, которые наказание ставят в
завися

симость от случайной ценности украденного,
противоречат этим всем правилам истинного воспитания людей;
и говорил:
— Жена крестьянина стыдится наказывать ребенка
старше семи лет в присутствии посторонних людей за его
невоспитанность, она чувствует, что виновата сама в его
невоспитанности. А законодательство — эта старшая
дочь неба — не стыдится публично наказывать граждан
за тысячу позорных деяний, из которых ни одно не было
бы возможно, если бы господа наместники этих
небесных дочерей так же хорошо заботились о порядке среди
населения, как честная крестьянка заботится о своем
доме, если не желает его позорить.
Позорно дать всякому бурьяну расти и окрепнуть,
а после этого общественное правосудие копается среди
распущенного народа, как дикий кабан в зерне, и люди
думают еще при этом, что подобной, ничего не стоящей
работой они достигли высшей премудрости гражданского
законодательства. Упускается из виду все, что
необходимо для установления настоящего гражданского
порядка в глубоких слоях народа, и удивляются, почему не
могут при помощи галер и исправительных тюрем, так
же как при помощи старой виселицы, достигнуть того,
чего ни одна власть с тех пор, как мир существует, не
достигла и никогда не достигнет без хороших общих
установлений для образования народа 1.
Но я продолжаю. Пусть люди сами себя позорят; как
ни трудно воздержаться от написания памфлета на них,
моя книга не должна быть памфлетом.
Содержание глав 55—57
55. Его законы против распутства. 56. Влияние его
законов на умение ценить веселье, отдых и почет. 57.
Религия
1 Кто не простит человеку, если он, чувствуя упадок своего рода,
говорит языком отчаяния!—так сказал я, когда пастор и дочьРикен-
бергера, потеряв надежду на выздоровление Арнера, заговорили
подобным языком. Читатель! Теперь я должен тебя спросить, неужели
ты не простишь, если я, придя в отчаяние от всего, с чем мне пришлось
столкнуться, сравниваю общественное правосудие, не сделавшее
необходимого для истинного гражданского воспитания народа, с
копанием дикого кабана и называю свинством его работу и стремление
умыть руки?
Я надеюсь, ты простишь меня, читатель! — Прим. автора.
639

В порядке борьбы с половой распущенностью Арнёр считает
необходимым установить правильный трудовой режим для молодежи,
а также систематически подвергать общественному обсуждению
всякое проявление этой распущенности. Он заботится также о том,
чтобы люди, имеющие определенные общественные заслуги, пользовались
соответствующим признанием и уважением.
Автор воспевает «истинно мудрую религию», цель которой —
облагородить человеческий род.
58. СУЕВЕРИЕ И ИДОЛОПОКЛОНСТВО *
Но он знал также и дух поповщины 1, и он не
поклонялся тебе, как божеству, безымянная служительница
суеверия!
Он не лизал твоих ног, слуга всех холопов! Он знал,
кому ты служишь. Обманщица! С тех пор как существует
мир, ты используешь во зло веру людей в бога, чтобы
наставлять их в духе глупого идолопоклонства. Ты
наполняешь их воображение образами бога и выдаешь
плоды своих фантазий за откровения всевышнего. Ты
развязываешь пояс, опоясывающий землю — божью
любовь, и связываешь толпы своих последователей
веревками своих воззрений.
Воздействуя на людей змеиным остовом
соблазнительных слов, ты, во имя божье, приставляешь им нож
к горлу; а своим преклонением перед буквой ты топчешь
в прах тех, кто мыслит иначе, чем ты.
Ты прокрадываешься вслед князьям, чтобы таким
образом лучше почтить бога; ты используешь слабость ко-
#1 Должен ли я тут же отказаться от своих слов ? Простите Я скоро
устану. В 1520—1530 гг.* не особенно благосклонно относились к
суеверию, располагающему к нему настпоению и приближающейся
к нему форме богослужения. Злоупотребление гражданской властью
называется в народе тиранией, а наклонность к такому
злоупотреблению — духом тиранства. Но в народном языке нет слова,
обозначающего злоупотребление церковной властью и душевную склонность
к такому злоупотреблению. Возьми это на заметку, народ! В твоем
языке нет слов, выражающих твое негодование против уз, в которые
заковывают души, и против закабаления духа, подобных тем словам,
которые выражают твой гнев против злоупотребления гражданской
властью, и если у тебя нет лучших, прими в свой язык слова
«поповщина», «поповство», подобно тому, как ты воспринял слова «тирания»,
«тиранство». Вот в чем заключается мое оправдание. Если вы требуете,
чтобы к вам относились более снисходительно, чем к князьям,
скажите это! Бог не требует снисходительного к себе отношения, а вы,
служители церкви, не смеете претендовать на большее, чем смеют люди
при существующей охране гражданских прав.— Прим. автора.
640

ролей и лицемерие придворных, чтобы помочь
возвыситься своей вере.
Ты приносишь на престол вечной мудрости глупость
сильных, а на престол вечной любви — нечистую совесть
власть имущих.
Ты улавливаешь людей в часы молитвы.
Ты оскопляешь сынов государства и делаешь
священника его главой.
С тех пор как свет стоит, ты потрясаешь землю.
С тех пор как свет стоит, ты даешь правителям цепи,
чтобы заковывать людей, а людям — мечи, чтобы
сражаться против правителей.
Как при спокойном море прочный корабль
разбивается, наткнувшись на подводные скалы, так и
человечество подвергается крушениям, вызванным невидимыми
утесами.
Подобно тому как в горах и холмах под остывшим
пеплом живут и пламенеют огненные потоки, так живет
и горит, о нечистая, огонь дикой природы во тьме твоего
непостижимого служения.
Цепи суеверия не убивают силу страстей, ни сын
свободы, ни царь разбоя не станут чистыми сердцем
у алтарей глупости, никакое таинство не смирит
бушующих внутри нас пороков.
Ограниченный кругозор поповщины питает пороки,
а ласкающая чувства праздничность
идолопоклоннической церковной службы подобно любовным песням
действует на каждое чувственное стремление.
Обманщица! Ты спрашиваешь сироту: «Знаешь ли
ты моего бога?» У угнетенного ты вопрошаешь: «Знаешь
ли ты наизусть мою веру?»
Даже твоя любовь привязана к твоему идолу. Из-за
одного слова ты разрываешь узы мира.
Ты подвергаешь угрозе безопасность и
благосостояние государства и милостыню нищего, ставя их в
зависимость от служения твоим взглядам.
Ты бесчестишь все источники мудрости и все
источники семейных и гражданских благ, за исключением
твоего учения, и называешь свою веру единственной,
приносящей спасение.
Лицемерка! Ты говоришь, что ты не осуждаешь! В чем
же назначение других вер, как не в том, чтобы
приносить спасение?
41 И. Г. Песталоцци, т. 1

Когда ты говоришь, ты про себя делаешь оговорку.
Ты подымаешь знамена убийства, как будто это
знамена любви.
Знаток несчастья! Ты предлагаешь обездоленным свое
ложное утешение, ты хвалишь их в их нужде и зовешь
их под свои железные крылья голосом, желанным для
несчастных осиротевших цыплят, а когда
убийца-коршун летает у них над головой, они охотно и безрассудно
следуют твоему голосу и гибнут.
Сын свободы и царь разбоя — вот кто твои
последователи; и ты используешь для своих целей смуты в
государстве, и задолженность великих мира сего, и
нищенство бедноты.
Даже благочестивая добродетель становится твоим
слугой. Тот, кому ты задурманиваешь голову, служит
тебе; когда ты протягиваешь руку заброшенному народу,
подобному былинке, гонимой ветром, он, как и
потерпевший кораблекрушение, старается уцепиться за каждый-
кустик и попадает под твою власть.
Люди стали ставить тебя разве не на много ниже
бога; а служение тебе народы земли считают важнее, чем
служение всевышнему.
Ядовитая гадина! Ты бросаешься на грудь
законодателю и убиваешь его, если ты чувствуешь, что душа его
не расположена к тебе и место в сердце его тебе не
обеспечено.
Так ты всегда поступала!
Содержание глав 59—61
59. Какими способами Арнер охранял народ от
суеверий. 60. Слово о необходимости богослужения для
истинного народного просвещения. 61. Вводимая им
форма праздников основывается на характере и
обычаях крестьян и одновременно отвечает конечным целям
мудрого законодателя и благочестивого вероучителя,
считаясь в то же время с индивидуальным положением
тех людей, которые празднуют эти праздники
Арнер боролся с суеверием и делал различие между умственным
и духовным просвещением. Считая богословскую ученость
непригодной для народа, он исключил догматическое обучение религии из
школьной программы и организовал в Боннале общественный
порядок, существующий вне зависимости от обучения религии. Пастор
же обучал вере практически, на деле, а также путем бесед с
крестьянами в церкви.
642

62. К ЭТОМУ Я СТРЕМИЛСЯ С САМОГО НАЧАЛА, И ЕСЛИ
ТЫ, ЧИТАТЕЛЬ, ОТВЕТИШЬ ОТРИЦАНИЕМ, ТО ТЫ ДОЛЖЕН
ВЕРНУТЬСЯ НАЗАД И НА МНОГОЕ ВЫШЕСКАЗАННОЕ
ОТВЕТИТЬ ОТРИЦАНИЕМ
На своем пути, на пути укрепления основных
положений воспитания народа путем законодательства, Арнер
нашел единственно верное средство, которым можно
достигнуть конечных целей мудрого государственного
законодательства, а именно:
1. Упрощение государственных податей.
2. Обеспечение низшим слоям населения
действительного пользования гражданскими правами.
3. Освобождение народа от гнета рабства, который
вызван необходимостью уплаты поземельных налогов.
4. Обеспечение низших слоев населения от гибельных
последствий пожаров, наводнений, градобития и
повальных падежей скота.
5. Возможность сделать военную службу менее
вредной для населения, нравов и благосостояния народа.
6. Покрытие чрезвычайных государственных налогов
без губительного давления на низшие слои.
7. Способствование общему прогрессу
благосостояния страны и увеличению ее населения путем
распространения этого прогресса на детей и внуков.
8. Наконец, держать меч справедливости в ножнах
истинно человеческих принципов, дабы не ранить
невинных людей таким опасным оружием.
В простом внимании к общественному воспитанию
в своей деревне Арнер нашел верный путь для достижения
намеченного.
Читатель, это не сон: хорошее образование народа
для индустрии является единственным возможным
путем к достижению всех этих конечных целей.
Законодатели, составители законов и князья! Если вы
не хотите идти этим путем, то вы не найдете другого и ни
на шаг не приблизитесь даже к видимости разумной
цели. Но я говорю не с князьями и мог бы продолжать
без этого замечания.
Прошел уже год со времени выздоровления Арнера, и
колеса заведенного им дела продолжали идти своим
тихим ходом, толчки становились все слабее.
Где почва подготовлена, там произрастают плоды,
41*
643

и садовые растения подымаются от земли, если рука
садовника заботится о них. Этого ухода в Боннале не было
лишено как самое маленькое растение, так и лучшее
садовое дерево. Твердый и хороший порядок,
господствующий всюду, возвышал дух человека больше, чем он
мог бы возвыситься там, где нет порядка и где у
лестницы, которую ему предоставляют для подъема, не
хватает не больше и не меньше как всех ступеней.
Новый староста хорошо понимал влияние все
возрастающего количества денег, находившихся в обороте,, на
полную перемену бытовых условий народа; он видел,
насколько основы его гражданской безопасности и его
домашнего счастья зависят от этой денежной массы и от
большей или меньшей заботливости, которую человек
уделяет причитающейся ему доле денег: он сделал
поэтому еще один шаг, который изумил Арнера и даже
самого лейтенанта. Староста предложил собравшимся
членам общины путем некоторых установлений и
сбережений, которые отнюдь не будут им тягостны, собрать
в течение двадцати пяти лет капитал, вполне
достаточный для покрытия всех поземельных и других налогов,
проклятием тяготеющих на их земле как вечная подать;
таким образом, они раз навсегда освободили бы себя
и свое имущество от задолженности господам.
Прежде всего он доказал им на основании
официальных документов, что весь доход, который господа
должны были извлечь из их деревни, ни разу еще не
достиг полностью суммы в 1200 гульденов в год; он
показал им, что для обеспечения уплаты всех господских
податей плюс уплаты за необходимые в имении
улучшения нужен капитал не больше чем в 40 тысяч гульденов.
Установив это, он с мелом в руке и цифрами на
общинном столе, вокруг которого собрались все умевшие
считать и те, кто, не умея снитать, тем не менее считал
себя обязанным говорить, показал возможность
проведения следующих мер:
1. Отложить и уплатить по полтора к;ре|щера с
каждого снопа в фонд податей.
2. Все остающиеся пастбища предоставить для
пользования предложившему наибольшую сумму денег за
них.
3. Выделенные помещиком пастбища, как луговые,
так и обращенные в пашни, обложить на столько-то лет
644

половиной действующего в данный момент процента, так
чтобы тот, чья земля оценивается в сто гульденов,
вносил ежегодно два гульдена в фонд податей.
4. Сбор этих денег, забота о них и об их помещении
должны производиться безвозмездно.
Он ручается всем своим имуществом, что этот
капитал в течение двадцати пяти лет будет собран. Все, что
он предлагает, по его словам, он делает не как староста,
а как простой гражданин и не ради помещика, чтобы ему
угодить, а для общины, для своего и ее потомства.
Это особенно обрадовало крестьян. Староста
добавил еще несколько слов о том, насколько легче будет их
детям при этих условиях достигнуть благосостояния.
Возможное возражение, что полтора крейцера слишком
много за один сноп, он предупреждал указанием, что эта
сумма определяется собственно не по стоимости снопа,
а отсчитывается от всего их ежегодного дохода. Он
подробно коснулся всех доходов и расходов крестьян и
показал им с мелом в руке, сколько они ежегодно напрасно
тратят денег и сколько они могли бы сберечь, если бы
они только захотели. Из сказанного ясно вытекало,
что они при желании легко могут собрать этот податной
фонд. Ни одного оозражения он не оставил без
внимания: даже самым глупым, которые ему противоречили,
он отвечал терпеливо, не впадая, как и сорок лет тому
назад, когда он был еще нищим, Ё обычный
начальнический тон, губящий все, что крестьяне сами делают или
хотели бы сделать.
Под конец он сказал:
— Я знаю, что нет здесь никого, кто не хотел бы
оставить своим детям вдвое больше, чем он имеет, земли,
свободной от земельного обложения и десятинного
сбора; вряд ли также кто-нибудь из присутствующих не
понимает, что первым способом он больше обеспечит детей,
чем вторым; и я думаю, что здесь нет никого, кто не был
бы убежден, что мы соберем эту сумму, если только
захотим.
Кто знает крестьян, тот знает также, что они готовы
чуть ли не дать себя повесить, лишь бы получить свою
землю, свободную от десятинных и поземельных сборов
и от податей. Представь же себе, читатель, какое
впечатление на них произвело все это предложение. Дикарь
не так жаждет грабежа, как крестьяне жаждут свобод-
645

ной от десятинного сбора земли; они подпирали бороды,
почесывали затылки и делали многое, что показывало,
как они этого желают и как они вместе с тем не могут
решиться. Некоторые из них говорили:
— От твоих речей у нас слюнки текут, но...
— Что но? — спрашивал староста.
А крестьяне в ответ:
— Ты ведь хорошо знаешь, что черт — большой плут;
мы двадцать пять лет будем собирать деньги, а в один
дождливый день придет некто и заберет все скопленное
в свой карман и унесет, как будто это его.
Староста. Это вы должны предупредить.
Крестьяне. Разве мы это можем?
Староста. Ну конечно.
Крестьяне. Легко-сказать, а доказать трудно.
Староста. Вы ведь знаете, что каждый господин,
если он только желает, может надежно пристроить свои
деньги.
Крестьяне. Это мы, конечно, знаем.
Староста. Но почему бы и нам не поступить
таким же образом?
Крестьяне. Потому что мы крестьяне, и господа
с нашими деньгами не так церемонятся, как с
господскими; к тому же мы этого не умеем делать, как они.
Староста. Вы приводите два основания:
слушайте же, я отвечу вам на оба. Во-первых, вы говорите, что
не знаете, как пристраивать деньги; это может быть
верно относительно вас, но не относительно меня; я умею
пристраивать деньги и могу вам помочь в этом, но
совсем не желаю, чтобы вы мне слепо доверяли; напротив,
я предлагаю вам за каждый грош, который вы по моему
совету пристроите, поручиться своим имуществом; таким
образом, ваше первое возражение, я надеюсь, отпадает.
Затем вы говорите, что господа мало церемонятся
с деньгами крестьян. Это верно, но я должен вам
сказать, что в этом отношении дело обстоит теперь не так,
как встарь; и для самых больших господ насильно
забирать у других людей деньги с каждым днем становится
все более щекотливым делом. Тем не менее мы должны
в отношении господ поступать так, как если бы мы могли
ожидать от них самого худшего; но если мы это
собираемся сделать, мы должны искать гарантию
предпринятому нами в более высоком месте, чем у Арнера,
646

Крестьяне. Можем ли мы ему показать, что мы
ему не доверяем?
Староста. Ну конечно! Ведь торговцы сыром
и часовщики требуют от французского короля гарантии,
когда они его снабжают деньгами. Во всем мире в этих
вопросах не церемонятся, и нет такого короля, который
требовал бы, чтобы ему слепо доверяли.
Крестьяне. Так ты думаешь, что мы могли бы
пристроить свои деньги вполне надежно?
Староста еще раз их уверил, что они это могут и что
он им ручается.
— Если это так,— сказали крестьяне,— то это меняет
дело: можно обдумать предложение.
Некоторое время он еще продолжал беседовать
с крестьянами, показал им, как, где и когда все
выполнить, и подчеркнул, что кто не рискует, тот не
выигрывает, затем отпустил их домой. А на следующий день,
посвятив обсуждению этого предложения всю ночь, они
целиком приняли его и постановили: в новом году
сделать первый взнос в фонд податей и затем в течение
двух-трех лет проверять, как обстоит дело с надежным
помещением денег.
Как уже сказано было, помещик и лейтенант
изумились этому решению.
— Мы только мальчишки по сравнению с этими
молодцами крестьянами, когда они в своих делах нападают
на правильный след,— говорил лейтенант. А помещик
прибавил:
— Впервые вижу подобное решение,— и предложил
старосте немедленно явиться к нему в замок.
Последний думал, что его действия не понравились.
Но он принял твердое решение: «Если этого не
желают, то я больше не хочу быть старостой». Он прямо
говорил:
— Положение народа должно быть упрочено, и
деревне как таковой должно быть предоставлено право
извлекать из благоприятных обстоятельств без ущерба
и даже к пользе господ существенную выгоду для своего
потомства, как это дозволено каждому отдельному лицу,
или же ничего из всей затеи не выйдет.
Он ворчал про себя, что если этого не позволят, то
это будет равносильно тому, как если бы кому-нибудь
сказали: «Ты можешь иметь в своем доме сколько тебе
647

угодно хороших комнат, но не имеешь права укреплять
четыре капитальных стены так, чтобы они не
рушились».
Арнер просил показать ему, как это возможно, чтобы
деревня могла собрать такую большую сумму денег.
Лейтенант сел подле старосты и подсчитывал все
приводимые им данные. Спустя четверть часа все было
выяснено: выполнение предложения возможно. Помещик
и лейтенант стояли некоторое время в изумлении перед
этим главным источником человеческого благосостояния,
который так долго не признавали и которым так долго
не пользовались.
Ясно было, как день, что деревня, которая соединяет
с сельским хозяйством хорошо поставленное ремесло
и так же умело распоряжается своими сбережениями,
как хорошо управляемые города и дома горожан при
хорошем руководстве, может создать такой капитал,
проценты с которого снимут с нее все тяготы, лежащие
на земле. Деревня, которая может сделать это, в
состоянии сделать и неизмеримо больше.
Староста не скрывал этого, и лейтенант и помещик
с ним соглашались; деревня, которая в состоянии в
течение двадцати пяти лет собрать 40 тысяч гульденов,
наверное, может в течение последующих лет увеличить
капитал до 100 тысяч.
Очевидно было, что благодаря подобному плану
ресурсы государства значительно увеличиваются и в то же
время достигается упрощение всех государственных
податей.
Обеспечиваются человеческие права низшему
сословию: возможным становится проведение народного
образования, соответствующего потребностям
промышленности и возрастающему благосостоянию народа.
Облегчаются или возмещаются обществом
последствия несчастных случаев в отдельных семьях.
Значительно и надежно растет население страны.
Благодаря избытку денег и людей меньше ощущается
бремя военной службы; чрезвычайные государственные
расходы делаются без малейшего угнетения народа;
одним словом, достигаются высшие конечные цели истинно
мудрого государственного законодательства.
Ясно стало, чщ единственно возможный и реальный
путь облагораживания людей лежит через мудрое
индуса

стриальное образование народа. Под конец беседы
лейтенант сказал:
— Это верно, мудрое умение приобретать и
пользоваться деньгами является фундаментом человека; и
государство, которое не построено на этом фундаменте, не
может создать ничего солидного для действительного
блага человеческого общества.
Заключение было краткое: Арнер обещал старосте
воздвигнуть почетный обелиск, если он выполнит то, что
предлагал, и гарантировал для каждого крейцера
сбережений, накопленного для этой цели крестьянами, со
стороны властей наилучшее обеспечение, какое только
может иметь капитал в стране.
Староста ответил помещику, что памятником будет
для него уверенность, что он не напрасно работал для
своих детей и внуков и что им не грозит положение,
в каком до настоящего времени находятся все жители
деревни; положение это крайне ненадежноечи зависит от
малейшего дуновения ветерка. Для улучшения его
нужно: урегулировать согласно реальной денежной оценке
все права крупных владельцев, открыть путь
подданным к обоюдной выгоде владельцев и крестьян,
обеспечивающей благосостояние народа и потомства, и дать
возможность посредством разумного расходования
сбережений и накопленных таким образом капиталов
уплатить свои долги. Если Арнер ему и деревне в этом деле
придет на помощь, то ему не надо памятника; он
надеется, что память о нем и без того сохранится. Напротив,
он с благодарностью принимает предложение
предоставить деревне со стороны властей нужное обеспечение
под те суммы, которые будут собраны для этой конечной
цели, и даже позволяет себе просить Арнера от имени
деревни об этом благодеянии, которое необходимо для
выполнения его плана.
Содержание глав 63—64
63. Арнер отменяет виселицу, строит госпиталь и
удовлетворяет палача. 64. Картина высшего общества —
неразбериха заблуждений и ложных выводов
Арнер считает, что преступников надо не карать, а
перевоспитывать. Поэтому он ликвидирует виселицу и организует госпиталь;
палач получает другую, более выгодную для него работу. При дворе
герцога снова начинают смеяться над проектами Арнера. Гелидор
649

пытается убедить герцога, что все они — пустая мечта. Со словами
«Я не хочу мучить себя фантазиями» герцог бросает мраморное
пресс-папье в арнеровский портрет, который был им ранее заказан
и повешен в его кабинете. Придворные полагают, что Арнер теперь
в опале. Генерал сообщает ему о том, что случилось при дворе, и
просит прекратить его деятельность.
65. ПУСТОЙ БОЛТОВНЕ ОБ АРНЕРЕ СКОРО БУДЕТ ПОЛОЖЕН
КОНЕЦ
При дворе были осведомлены о каждом шаге,
который предпринимал Арнер. Но известие о том, что
отменена виселица и что начат сбор 40 тысяч гульденов,
казалось невероятным. Однако собранные сведения
подтвердили правильность слухов. Весь двор был изумлен, и
герцог по этому поводу сказал: «Мечта божественно
хороша, но чем больше стремишься к ее осуществлению,
тем яснее становится, что выполнение ее в общем
невозможно».
«В. Б. и в О. уже убедились, что дело с виселицей не
так-то просто»,— говорили придворные. «Но все же
удивительно, что для него это оказалось возможным»,—
говорили некоторые дамы. И тем не менее насмешки
продолжались. К делу Арнера отнеслись как к
диковинке и как к своего рода любопытному зрелищу;
обсуждались экскурсии для ознакомления будущим летом с бон-
нальскими учреждениями, как намечаются экскурсии
для осмотра глетчера. Такой оборот дела не нравился
Гелидору, и он серьезно задумался над этим. Упорное
молчание Биливского, равно как и его неослабевающее
внимание к этому делу, действовали на него угнетающе,
он предчувствовал, что его ожидало, и не скрывал от
себя, что приближается буря, которая может вырвать
из его рук победу. «Этот человек,— сказал он самому
себе,— тихонько влача за собой свою телегу, втягивает
меня в пропасть». Он знал, что Биливский не переставал
поддерживать с Арнером переписку и что он последние
несколько месяцев регулярно проводит два вечера в
неделю наедине с Эндорфом, стоящим во главе финансов,
и с Нелькроном, ведающим делами правосудия. Он знал,
что эти двое старых слуг герцога с самого начала его
правления были против прежних проектов герцога и
безусловно имели многосторонние и чрезвычайно глубокие
650

познания о состоянии правления страной и источниках
ее благосостояния. Эти оба мужа, подобно Биливскому,
хранили теперь молчание по делам Арнера. Гелидору не
удалось извлечь из них ни одного слова о том, что они
обо всем этом думают. Он чувствовал, что с этой стороны
надвигается на него гроза, и был крайне встревожен.
Хотя обычно от тонкого чутья его ничто не могло скрыться,
он, однако, на сей раз не замечал, и еще несколько
недель тому назад ему и не снилось, что Биливский в этом
деле будет заодно с этими двумя мужами. Но дело
обстояло именно так: они месяцами обдумывали и теперь
определенно говорили, что прежние проекты герцога все
клонились к тому, чтобы доверять и давать; настоящий
проект стремится делать так, чтобы приходилось только
доверять; о том, чтобы давать, и вообще нет речи. Все
хорошее, что было и в других проектах, улетучивалось
в дыме подобно золоту алхимиков. Арнер же с большой
тщательностью стремился сохранить, использовать и
увеличить каждую крупицу хорошего: он по-своему
приспособлял все старое и обогнал этим способом хищников,
как орел обгоняет летучую мышь. Оба министра
признавали, что он восстанавливает нить, соединяющую
юстицию с финансами в том месте, где до сих пор вся
мудрость кабинетов не могла препятствовать разрыву ее;
они видели, что он определенно влияет на те части,
которые теоретически признаны как главные элементы и
пункты, части, на которые нужно было воздействовать
при правильном руководстве людьми; однако это никогда
еще не было испробовано на деле с учетом всех
обстоятельств и их совокупности, как это сделал Арнер.
Они понимали, что финансы, как они в настоящее
время ведутся, почти целиком сводятся к вопросам
выколачивания денег; Арнер же, наоборот, проникает в глубь
вещей и вносит порядок в самые источники
эксплуатации, то есть туда, где его никогда еще не было.
Они признавали также, что действительная польза
правосудия зависит всецело от заботливого отношения
к источникам финансов.
Нелькрон высказал свою мысль вполне ясно:
«Финансы государства остаются вечным морским водоворотом,
который поглощает все, что к нему приближается, и
ничего не возвращает; а справедливость уподобляется
чуме, умерщвляющей на виду у всех то, что она в темноте
651

заразила, и так будет до тех пор, пока люди не
сделаются тем, чем они должны быть, а руководство и
образование людей не образуют одно гармоничное целое,
связанное, с одной стороны, с их бытом, а с другой —
с потребностями финансов и требованиями правосудия».
Он находил, что единственным верным средством
достигнуть этой цели является хорошее образование человека
для индустрии, то есть подготовка его для производства
и разумного использования того, что произведено, или
для заработка и заботливого отношения к
заработанному. Этим способом можно приблизиться к достижению
конечных целей государственного законодательства и
сделать возможным упрощение финансовых операций
в том смысле, чтобы участие каждого отдельного
человека в государственных податях было приведено в
надлежащее соответствие с другими видами обложений.
Важно также, чтобы способы собирания податей не были
такими тяжкими для народа и убыточными для казны,
как это имеет место теперь, когда сбор податей наносит
значительно больше вреда и обходится неизмеримо
дороже того, что можно взять с разоренного нищего
сословия. Нужно пресечь самые источники преступления,
возникающие вследствие отсутствия воспитания,
необходимого для удовлетворения растущих потребностей
государства.
Они без колебания вступили в соглашение с Билив-
ским и решили предложить герцогу рассмотреть арне-
ровскйй проект воспитания народа как дело
государственного значения, исследовать его принципы и
конечные цели и искать способы, делающие возможным общее
применение его. Они заранее были убеждены, что этот
широко задуманный проект требует от государства, во-
первых, установления официальной кафедры для науки
о руководстве народом согласно основным принципам
Арнера, чтобы обратить внимание дворянства, особенно
молодого, на заинтересованность его в этом деле. Во-
вторых, установления правительственной комиссии,
которая, ознакомившись с сущностью этих принципов, с
местными нуждами и положением различных частей
государства, вступит в сношения с отдельными лицами,
согласными работать по данной системе. Комиссия поможет им
своим советом и ознакомит их как с успешным
выполнением подобных опытов, так и с встречающимися затруд-
652

нениями. В то же время она должна приступить к состав-
лению точных таблиц, иллюстрирующих всестороннее
развитие дела. Таким образом, на основании точных
сведений о каждом отдельном опыте она получит в свои
руки орудие для поддержки дела государством; комиссия
должна будет обладать мерилом для определения
влияния различных опытов на все в целом. При этом никто
в стране не будет принужден ни непосредственно, ни
косвенно вступать в сношения с комиссией, если он этого
не пожелает.
Таков был их план. Они рассчитывали не столько на
людскую добродетель, сколько на алчность людей; но
они знали также, что добродетель людей, подобно
черенку, привитому на дичке алчности, может дать ростки,
на которых будут произрастать такие нежные плоды,
каких природа никогда не производила.
Нелькрон сказал, что если бы осуществимость этих
принципов ничем не была доказана, то и тогда они
обратили бы на себя внимание тем, что первые людоеды
должны будут надеть на себя овечьи шкуры этих
принципов, чтобы таким образом добраться до своей добычи.
Об этом можно прочесть в хвале, воздаваемой
прилежанию, усердию и домашнему благополучию как основам
государства в кабинетных приказах и мотивированных
воззваниях обокраденных князей к народу, из которого
они высосали все соки.
Они нашли также, что Арнер не пришел бы к отмене
виселицы и к учреждению у себя в деревне податного
фонда, если бы он непосредственно стремился к этой
конечной цели. Он пришел к этому лишь потому, что
стремился упорядочить жизнь каждого отдельного
человека как для блага его самого, так и для блага его
близких. К дальнейшим положениям по вопросу об
управлении деревней он пришел не путем особого размышления,
а внимательно следя за успехами своих крестьян, за их
нарастающей мудростью, дисциплинированностью и все
растущим благосостоянием, мудро используя эти
наблюдения.
Это замечание навело их на мысль, что таким же
способом народом могут быть разрешены и более
крупные задачи государственного значения; для этого
правительство должно прежде всего направить свое внимание
653

и свое влияние на более широкие круги населения, оно
должно заботиться о приведении в порядок жизни
каждого члена общества и о сохранении достигнутого
порядка. А затем можно будет уже обратить внимание, и на
остальное, а именно на более крупные государственные
задачи, каковы улучшение финансов и юстиции,
отвечающие увеличившемуся и укрепившемуся
благосостоянию людей.
С этой точки зрения они в течение целого вечера
рассматривали влияние эпохи Реформации на Европу. Их
поразило, как мало способствовало общему
просветлению правительств и пониманию настоящих принципов
прогресса человечества то обстоятельство, что страны,
в которых Реформация направила внимание людей на их
мирское и духовное благосостояние, на их
обеспеченность, больше успевали в своем развитии, чем
католические страны, которые ничем не возбуждали интереса
отдельных лиц к своему благополучию и к своей
обеспеченности.
И как это обыкновенно бывает, в течение разговора
у них зашла речь и о новой басне, будто в Европе
готовится перемена религии. Нелькрон — давнишний враг
попов и их влияния — утверждал:
— Поразительная разница в состоянии финансов
лютеранских и католических стран, которая вот уже два
столетия обусловливает разное развитие
государственных сил и благосостояния жителей той и другой группы
стран, должна была бы уже вооружить все европейские
кабинеты против одной мысли о подобном духовном
объединении людей. Бесспорной является следующая
истина,— прибавил он,— мощь всякого государства
основывается на том, что члены его находят достаточно
простора и стимулов, чтобы самим заботиться о своем телесном
и духовном благе; сняв эту работу с них, мы
ограничиваем простор и ослабляем стимулы в человеке, как
мягкое ложе ослабляет силы борца.
И он прибавил с жаром:
— История и опыт показывают, что силы человека
и целых поколений чахнут, если они убеждены в том, что
кто-нибудь, будь это король или священник, без их
содействия заботится об их теле и душе.
— Все же разница, кто имеется в виду — король или
священник. Человек гораздо скорее пожертвует своими
654

пятью чувствами священнику, чем королю,— сказал Би-
ливский.
— В этом вы правы,— возразил Эндорф.— Человек
как будто бы по своей природе не может не быть слепым
в вопросах церковного учения: но он далеко не так слеп
в отношении системы управления своего короля. Но
везде и во всем,— прибавил он,— человек перестает
настораживать уши и широко раскрывать глаза, когда он
считает себя не одиноким и в безопасности; наоборот,
ничто не заставляет его так широко пользоваться своими
органами чувств и быть настороже, как пробудившееся
сознание неуверенности и одиночества. И если что-нибудь
верно, так это следующее: отказ от этого чувства
неуверенности в делах религии - мог бы иметь чрезвычайно
вредное влияние на человечество, потому что ослабил бы
его осторожность и осмотрительность — качества,
которые ему так необходимы.
— Это верно,— ответил Биливский,— иначе и быть
не может: уверенность в том, что с религией все в
порядке, неизбежно делает человечество слепым и
беззаботным в этом отношении; и также неизбежно таящиеся в
его глубинах слабость и беззаботность должны были бы
распространиться на все его положение и внутреннее
состояние. И все же сознание, что в вопросах религии все
в порядке, могло бы стать целью объединения
человечества.
Эндорф считал, что мир слишком далеко ушел вперед,
чтобы опасаться какой-нибудь западни, которая может
ему грозить с этой стороны.
Нелькрон же сказал:
— Человек очень охотно и телом и духом становится
ленивым: все дело в том, как составители такого плана
объединения используют эту человеческую слабость.
Если бы они, например, преподнесли первый бокал
этого духовного опия князьям, то я уверен, что целые
народы после них глотали- бы остатки этого снотворного,
как божественный напиток.
— Развитие нашего просвещения делает это
невозможным,— сказал Эндорф.
— Молчи ты со своим просвещением,— возразил
Нелькрон.— Когда я слышу это слово, мне вспоминается
член одного городского муниципалитета, который
благодаря своей вере в просвещение проиграл пари, одному
655

актеру. Он утверждал, что его город слишком просвещен,
чтобы не освистать плохой пьесы. Актер ответил, что
самая нелепая арлекинада для города достаточно хороша
и больше понравится ему, чем все, что этот город до сих
пор видел. Тогда член городского совета снизошел даже
до пари с чужеземцем, уверенный в том, что это
невозможно. А актер с уверенностью человека, который в своей
жизни прошел огонь, воду и медные трубы, принял пари,
сыграл две пьесы, и милый город аплодировал шутовской
пьесе и зевал во время исполнения хорошей. Так можно
было полагаться на верность суждения почтенного
советника о просвещении его города и страны!
Мгновение спустя он добавил:
— История большого света или, вернее, больших
городов с поразительной ясностью доказывает, что этот
фантом нашего времени — односторонний в своем
прогрессе, цепляющийся за неправильные понятия
естественного единства, не опирающийся на истинное
благосостояние народов и добрые семейные нравы, на гражданскую
мудрость,— этот фантом может принять направление,
которое низвергнет народ в одичание, близкое к
животному состоянию, и тогда религиозный фанатизм по
сравнению с этим просвещением действительно
покажется небесным светом среди огня и дыма ужасного
стихийного пожара.
— Боже, сохрани нас и от дыма земного пожара и от
воздушного явления, которое светит среди этого пожара,
подобно небесному светилу,— сказал Эндорф.
Содержание главы 66
Мошеннические проделки, более чем наполовину неудавшиеся
Гелидор во время шахматной игры безуспешно пытается убедить
герцога не следовать советам государственных деятелей Нелькрона
и Эндорфа, если они сочтут целесообразным подвергнуть
внимательному изучению опыты Арнера.
67. УТЕШЕНИЕ АРНЕРА И РАЗГОВОР, КОТОРЫЙ МОЖНО
БЫЛО БЫ ОЗАГЛАВИТЬ: «ВОТ ТАК ГЕРЦОГ!»
Между тем Арнер был в большом затруднении,
что ответить генералу, который засыпал его письмами,
убеждая перестать быть, наконец, посмешищем для
двора и всего света. Тереза также прожужжала ему уши
656

просьбами ответить дяде. Он было взялся уже за письмо,
но не мог начать; в это время одно обстоятельство
вывело его из затруднения. Биливский, вот уже полтора
года ничего не писавший такого, что могло бы служить
утешением для доброго старого дяди, прислал ему очень
кстати письмо, которое должно было привести дядю в
восторг. Министр ему сообщал, что вопрос настолько
созрел, что он видит для себя возможность сделать все,
от него зависящее в этом деле, так как Арнер и его
друзья до сих пор честно выполняли все, что было в их
силах. В ближайшие же сорок восемь часов он собирался
предложить герцогу провести обследование деревенских
установлений Арнера с целью выяснения возможности
их дальнейшего развития. Эндорф и Нелькрон, как и он,
Биливский, убеждены в возможности выполнения всего
плана и наверное поддержат его во всем. В дальнейшем
он рассчитывает на помощь его лейтенанта и его
старосты и, по всей вероятности, установит связь между ними
и правительственной комиссией, назначение которой он
намерен предложить.
Арнер был крайне доволен тем, что мог теперь опять
успокоить дядю. Первая его мысль при чтении письма
была не о герцоге, а о том, что он избавился от
необходимости написать дяде письмо. Он решил немедленно по*
слать генералу, покинувшему двор, письмо Биливского
в оригинале с единственной просьбой: как можно меньше
говорить пока об этом с Сильвией.
В тот же приблизительно день Биливский просил
герцога дать ему частную аудиенцию, которая тотчас же
была ему разрешена. Догадываясь о причине его прихода
и подготовленный к его докладу, герцог взял Биливского
под руку и уселся с ним у камина — там, где лишь
несколько месяцев тому назад висел над герцогом снятый
теперь менцовский портрет Арнера, утешавший душу
Биливского. Герцог видел, как глаза Биливского с грустью
скользнули по этому месту. Он напомнил герцогу о том
восторге, в который привели его начинания Арнера,
затем ему кратко и ясно доложил о ходе всего дела в
течение нескольких лет. Он дал ему разъяснение о
средствах, которыми Арнер пользовался для достижения
своих конечных целей, показал, в чем состоит сущность
заложенных в них сил и как согласованность этих
мероприятий с насущными потребностями человека делала
42 и. Г. Песталоцци, т. 1 657

почти неизбежным успех; затем, не прерывая своей речи,
он нарисовал ему точную и ясную картину положения его
народа и особенно подчеркнул разницу, существовавшую
между состоянием всех его народных установлений в
целом и установлениями Арнера в его деревне.
Миллионные доходы государства, говорил он, сами
себя пожирают при запутанности в делах управления;
источник миллионов иссякает в болоте вреда,
наносимого народу беспорядком, которому он
предоставлен. А правосудие страны при общей запущенности
народа в своей слепоте ударяет его слабой рукой наугад
и не знает середины между тиранией цепей и еще
большей тиранией каверз, присяги и затяжных тяжб
судебных* разбирательств. Даже видимое общее
благосостояние страны, растущие заработки народа и растущие
суммы финансовых доходов являются обманчивой
мишурой, если государству не удается укрепить это
благосостояние вплоть до низших слоев народа путем прочного
влияния на хорошее целесообразное образование.
— Вы знаете, Биливский,— перебил его герцог,— как
я все это чувствую, но я убежден, что ничего тут
поделать нельзя.
Биливский возразил:
— Извините, ваша светлость. Я не возражаю, что
помочь трудно и что конечная цель ведет к тысяче уклонов,
которые часто хуже, чем само зло; но тем не менее я
убежден, что имеется средство конкретно помочь, и
именно одно единственное.
— И это средство? — спросил герцог.
— Осторожное, четко выработанное влияние
правительства на индустриальное образование народа. Только
от него можно ожидать, что оно со временем даст
князьям возможность упростить финансовые операции,
облегчить их тяготы и упорядочить жалкое правосудие страны,
которое в таком виде вечно творит несправедливость. Мы
должны разобраться в бесчисленных требованиях
правосудия, при помощи которых оно хочет, не вникая в
человеческую душу, лепить по-своему человечество, как
глыбу глины, и, отбросив ненужное, приспособить остальное
к человеческой природе; необходимо уменьшить все, что
вызывает раздражение против закона и потребность
противодействовать ему, и укрепить волю народа к
законности.
658

Герцог. Вы мечтаете, Биливский. Я вновь начинаю
переживать годы своей юности.
Биливский. Ваша светлость, на этот раз я
опираюсь на верный опыт, без него я бы так не говорил.
Г е р ц о г. Но и опыт обманывает, Биливский. И
часто сильнее, чем что-либо другое, если вы не уверены в
его полной точности и безошибочности. Не правда ли?
Вы думаете, что если бы все деревни были, как Бон-
наль Арнера, то это было бы так, как вы говорите, и я с
вами вполне согласен; но весь вопрос, как это сделать?
Биливский. О расследовании этого вопроса я и
прошу вашу светлость.
Герцог. Из этого ничего не выйдет, Биливский.
Мир — это сумасшедший дом.
Биливский. Ваша светлость, в этом сумасшедшем
доме одни комнаты в большем порядке, чем другие.
Герцог. Это верно.
Биливский. Существует громадная разница
между людьми, которые хорошо устроены, и теми, которые
не устроены.
Герцог. И это верно. Это равносильно выигрышу
в лотерее. Среди десяти тысяч попадается один
счастливый билет, который выигрывает.
Биливский. Ваша светлость! Это не совсем так;
среди народа имеется много людей, вполне
приспособленных к тому, чем они должны быть, но их могло бы
быть гораздо больше; моя уверенность в этом и
заставляет меня изложить вашей светлости мои желания.
Герцог. Я очень хотел бы упорядочить жизнь моего
народа, но вы знаете, как мой опыт меня разочаровал.
Некоторое время Биливский хранил молчание; затем
герцог опять сказал:
— Продолжайте.
— Нет, ваша светлость,— продолжал Биливский,—
порядок среди людей — это не лотерейный билет; от
государства вполне зависит мудрым влиянием на
образование народа хорошо обеспечить его и с успехом
противодействовать первоисточникам народной нужды.
Герцог. Что может уменьшить неизбежные ужасы
правосудия и облегчить невероятный гнет финансовых
требований? Как думаете вы обуздать все отравляющую
жадность людей к деньгам, эту двигательную силу
промышленности, на которую вы так рассчитываете?
42*
659

Биливский. Твердым влиянием правительства на
соответствующее нашей природе и обстоятельствам
настроение и образование народа.
Герцог. Разве это возможно?
Биливский. Успех, который имели попытки Ар-
нера, делают это по меньшей мере вероятным.
Герцог. Могла ли ускользнуть от вас разница
между руководством целым народом и частным влиянием,
какое имеет дворянин у себя в деревне?
Биливский. Там, где разница эта имеется, она
не могла от меня ускользнуть; точно так же не могло от
меня ускользнуть, что те средства, при помощи которых
Арнер достиг в своей деревне подобных результатов, в
руках вашей светлости дадут такие же результаты для
всей страны, какие имели место в деревне моего друга.
Герцог. Я хотел бы, чтобы вы мне поручились
в этом.
Биливский. Кто мог бы для вашей светлости быть
достаточным поручителем?
Герцог понял его и сказал с усмешкой:
— Никто.
Но Биливский, ничего еще не замечавший, сказал:
— Я думаю, если никто не может поручиться за
этот человеческий проект, то Нелькрон и Эндорф
сделают это.
Герцог (пристально глядя на него). Так это
верно? — подумав, он продолжал: — Я это знаю,— затем он,
видимо взволнованный, помолчал и, наконец, сказал: —
Нет, вы не должны мне испортить последнюю четверть
моей жизни, как испорчены уже три четверти ее.
Биливский (побледнев). Ваша светлость! Кто же
решится это сделать?
Герцог. Что же вам нужно? Вы хотите денег?
Биливский. Нет.
Герцог. Странно. Чего же вы хотите?
Биливский. Чтобы правительство обследовало,
могут ли арнеровские принципы в деле руководства
народом иметь всеобщее применение.
Герцог. А дальше?
Биливский. Проверьте все, что может быть
надежным образом выполнено для блага страны.
Герцог. Поступайте как хотите, но не требуйте,
чтобы я верил, пока я не увижу.
660

Биливский. Значит, ваша светлость, одобряете
наше намерение подвергнуть дело Арнера проверке?
Герцог. Я этого даже требую и оставляю за собой
только право, верить этому или нет.
Биливский. Для нашего расследования так даже
лучше.
Герцог. Я предвижу, Биливский, что это
расследование приведет к огромному и невероятно
обременительному плану. И должен сказать, что это все равно, как
если бы вы хотели подпереть падающую гору, под
развалинами которой вы будете погребены.
Биливский. Ваша светлость! Мы это дело
подвергли проверке и не видим никаких затруднений и
лишнего бремени для государства, кроме учреждения новой
кафедры, где ваши дворяне могли бы ознакомиться с
принципами лучшего руководства народом, и
учреждения правительственной комиссии, чтобы прийти на
помощь советом и указаниями каждому, кто хотел бы
претворить в жизнь кое-какие из этих принципов.
Герцог. Странно, очень странно. Вам не нужны
деньги? Не нужны строения? Ни учреждения? Ничего
такого?
Биливский. Ничего, кроме нескольких дюжин
счетоводных книг.
Герцог. Для чего эти книги?
Биливский. Чтобы все, что будет сделано и
проверено людьми, связанными с этой комиссией, иметь
ясно перед глазами, как купец имеет перед собой счета
и данные о положении всех тех, с которыми он ведет
дела.
Герцог. Этого мне еще никто не предлагал.
Биливский. Но это фундамент всякого солидного
дела; никто не должен предлагать что-нибудь герцогу,
не опираясь на этот фундамент.
Некоторое время герцог сидел в глубоком раздумье,
как будто он был один, затем сказал:
— Биливский! Попытка вашего друга увлекла меня
сначала, как ребенка, и я в первый момент сделал бы
его школьного учителя своим министром, но постепенно
воспоминания о всех моих неудачах охладили меня. И тем
не менее успех всего предпринятого Арнером меня
изумляет, и еще больше меня изумляет характер вашего
предложения. Вы хотите без насилия, без назойливости,
661

без претенциозного произвольного вмешательства,
простым влиянием доброжелательного руководства
привести к дальнейшему благополучию и тем самым
уменьшить финансовый гнет и гнет правосудия, ослабить
опасность, кроющуюся в общей погоне за деньгами, и
тем самым открыть пути к приведению государственного
управления в соответствие с потребностями
человеческой природы — таков ваш план. Что мне на это сказать
вам, Биливский? Если бы это было возможно, я готов
был бы таскать камни для достижения этой цели; если
же это невозможно, то я хотел бы, чтобы пришел конец
этим вечным мучениям и бесполезным думам. Я стар,
дела начинают тяготить меня больше, чем в молодые
годы; пройдемся, я вам кое-что покажу.
С этими словами он встал, открыл шкаф и показал
Биливскому разорванный портрет Арнера.
— Видите, как я слаб. Куда доводит меня мое
раздражение. Месяца три тому назад я стоял перед
портретом, и во мне боролись чувства, не отдаться ли мечтам
Арнера, но я этого не мог и в раздражении бросил этим
камнем в портрет.
Биливский с теплым чувством взял в руки порванный
портрет и сказал:
— Слава богу, милый Арнер, что ты таким путем
сошел со стены, а не иначе.
Герцог сказал:
— В таком виде я не могу повесить обратно портрет,
не то я бы это сделал. Но вы, Биливский, единственный
человек, который знает, как это случилось.
Биливский. Могу ли я просить о милости, ваша
светлость?
Герцог. О какой?
Биливский. Позвольте передать это Арнеру.
Герцог. О да! Напишите ему, но пойдемте, мы еще
не кончили,— говоря так, он сел и сказал: — Я хочу,
прежде чем вы приступите к делу, поручить комиссии
изложить вам все данные, которые пролили бы свет на
трудности широкого применения принципов Арнера. А вы
пришлете мне ваш ответ.
С этим он отпустил Биливского и, когда тот ушел,
принял дальнейшее решение: «Прав он или не прав, но
я могу быть беспристрастным, и Гелидор пусть вступит
с ним в открытую борьбу». Так решив, он послал
662

своему любимцу записку, в которой предложил ему
созвать всех тех, кто мог бы надлежащим образом
осветить невозможность приведения в исполнение всех бон-
нальских предложений Арнера, и сделать это как можно
быстрее и с достаточной ясностью; Биливский затем даст
по этому поводу свое разъяснение; он же сам пока не
желает по этому поводу ни с кем говорить.
Как раскат грома в горах, прозвучали эти слова
герцога в мозгу фаворита; командующему армией не так
страшно, когда враг прорывает линию боя, как страшно
было Гелидору; он не видел другого выхода, как
выполнить в точности приказ герцога, и поспешил собрать
всех, кто мог бы сделать необходимые возражения
против проекта Арнера. На третий день все, кого он мог
собрать вместе со своими помощниками, были готовы. Они
под конец указали, что проект Арнера легче
опровергнуть на деле, на месте, в самой деревне, чем на бумаге.
Еще быстрее, спустя несколько часов, ответ Билив-
ского был в руках герцога. Почти в таких же
выражениях, как и его противники, Биливский указывал, что
правильность взглядов Арнера может быть лучше и
легче доказана на деле в его деревне, чем на бумаге.
Содержание глав 68—69
68. Мене мене, такел, фарес *. 69. Вы знаете игру
«Моя мельница мелет, а твоя стоит»?
Гелидор выдвигает против планов Арнера ряд возражений,
которые Биливский опровергает. Один из аргументов Гелидора
заключается в том, что Арнер губит учение веры, которое является
единственной основой всякого гражданского порядка. Биливский
считает, что учение веры не должно считаться единственной основой
этого порядка, подобно тому как оно не может рассматриваться как
единственная основа портняжного или'сапожного дела.
Герцог, несмотря на все ухищрения Гелидора, поручает Биливско-
му изучить опыт Арнера и дать заключение, насколько он эффективен
и можно ли его распространить на другие деревни. Герцог
намеревается сам посетить Бонна'ль.
70. АВТОР РЕЦЕНЗИРУЕТ СВОЮ КНИГУ, А ЧЛЕНЫ
КОМИССИИ ДАЮТ ГЕРЦОГУ ОТЧЕТ
Заключение обоих советников юстиции, принимавших
участие в обследовании, сводилось к следующему.
1. Верно, что установления Арнера в девяти случаях
663

из десяти делают распри в деревне невозможными и что
правовой порядок Арнера лишен недостатков обычных
судебных процессов, на которые везде так громко
жалуются. Он не подкапывается под добродушие, дух
справедливости и душевное спокойствие народа, он не портит
нацию ни разными каверзами, ни насилием. То же самое
и в отношении уголовного права; при порядках Арнера
из десяти уголовных дел девять немыслимы; Арнер
действительно достиг того, что может смело, не обнаруживая
слабости, отменить виселицу, так как преступление при
его установлениях утратило свою заразительную силу,
ради которой только и можно было оправдать перед
богом и людьми существование виселицы.
2. Средства, при помощи которых он так хорошо
поставил свое правосудие, не что иное, как незыблемость
регулярного влияния его управления деревней на
домашний быт крестьян; оно обеспечивает каждому человеку
возможность удовлетворять все его потребности и во
всем, что необходимо ему в жизни, получать надлежащие
советы, руководство и образование.
3. С одной стороны, они не понимают, почему всякий
дворянин, который серьезно заинтересован в
благосостоянии своих крестьян, не может завести у себя
приблизительно те же порядки, что и Арнер; с другой — они
должны сказать, что именно взаимные усилия многих
честных лиц к достижению этой цели являются
единственным путем, при помощи которого реформа юстиции
Арнера может быть произведена в крупном масштабе;
это, однако, предполагает большее знакомство дворян с
вопросами руководства и образования народа, а также
больший интерес к поднятию благосостояния народа.
Именно в этом случае при более широком знакомстве
дворян с вопросами руководства народом и с
расширением интереса к этому вопросу вполне естественно, что
правосудие страны по мере нарастания частной
инициативы должно слиться в одно гармоническое целое с
установлениями Арнера.
Далее они заметили, что правовой порядок Арнера
может быть еще более упрощен. Им казалось даже, что
церемониал, с которым сопряжен судебный процесс у
Арнера, принял слишком громоздкие формы и что не
учтено то состояние, в котором неизбежно окажется народ
в результате длительного пользования арнеровскими
664

установлениями. Пока крестьяне жили грубой, одичалой
жизнью, подавляющая громоздкость судебного
процесса приносила существенную пользу; но по мере того, как
народ изживает свою прежнюю грубость и вводится в
колею нравственного порядка, громоздкий церемониал
судебного процесса становится излишним балластом,
в чем, впрочем, и Арнер скоро убедится на собственном
опыте.
Советники финансов с карандашом в руках обошли
более пятнадцати домов и предложили всем их-
хозяевам точно и подробно высчитать, какое влияние имели
новые учреждения Арнера в деревне на их домашнее
хозяйство, какую разницу они замечают как в отношении
капитальной стоимости их имущества, так и в отношении
доходности их хозяйств.
Все эти подробно предпринятые обследования
показали, что преобразования Арнера действительно могут
удвоить ценность имущества боннальцев, а также его
доходность и сделать возможными сбережения, которые
приведут к столь же важным государственным конечным
целям, как организация податного фонда, если бы его
удалось распространить на большее число деревень. При
этом они заметили, что Арнеру невозможно было бы
достигнуть этого без помощи хлопчатобумажника Мей-
ера, и сказали, что детальное знакомство со счетами
показывает, что две трети дохода деревни дают ремесла
и едва одну треть — доходы с полей. Между тем при
старом Арнере эта прибыль пропадала и никто не сберег
хотя бы один геллер. Так обстояло дело всюду, где
промышленники не так заботились о своих рабочих, как это
делает хлопчатобумажник Мейер, а также и там, где
они не получали поощрения и помощи со стороны
правительства. Во всех этих случаях, как показал опыт, весь
доход превращался в ничто. Конечная цель — поднять
народ посредством индустрии, заметно улучшить его
материальное положение, дать ему возможность
надежно обеспечить потомство и сделать еще сбережения,
которые избавили бы его от гнета налогов государству, как
это случилось в Боннале,— предполагает необходимость
для дворян втянуть купеческое сословие в сферу своих
интересов. А пока купец носит источники материального
благосостояния народа в своем портфеле, как прежде
дворянин в своем сапоге, до тех пор первый так же сквер-
665

но использует вытекающее, связанное с этим влияние
на народ, как второй плохо использовал право своих
шпор. Но государство не может больше предоставлять
это случаю и обязано, если оно не намерено полностью
пренебречь благополучием своего населения, требовать
от каждого человека, в предприятии которого занято
хотя бы двадцать человек, чтобы он давал подробный
отчет правительству о том, кто эти рабочие, сколько они
ежедневно зарабатывают, сколько они могли бы
зарабатывать, если бы они лучше знали свою работу и были бы
прилежнее, на что они тратят свой заработок и какими
средствами, по его мнению, можно было бы увеличить
их благосостояние.
Таким образом, государство во всех отраслях труда
могло бы получить от людей, осведомленных в этих
вопросах, точные сведения, какими путями можно
улучшить положение народа.
Содержание главы 71
Автор заранее знает, что приверженное рутине
духовенство не на его стороне
Автор, говоря об обвинениях, предъявленных пастору и
лейтенанту, высмеивает духовных «экспертов», которые ничего
практически сами не знали и не умели делать и использовали в своих
интересах суеверия народа.
Глюфи опровергает заявление одного из подобных «экспертов»
о том, что чересчур большие заботы жителей Бонналя об их земных
делах таят в себе опасность для веры. Отвергая необходимость
книжной учености для детей крестьян, он подчеркивает, что истинное
просвещение народа должно быть направлено на развитие его
духовных сил на основе хорошо поставленного образования для индустрии.
72. ОСТАЛЬНЫЕ СОСЛОВИЯ ТАКЖЕ ПРОДОЛЖАЮТ
СОГЛАШАТЬСЯ С НИМ ВПЛОТЬ ДО ОКОНЧАНИЯ РАЗБОРА
ЕГО КНИГИ1
Купцы так же, как и финансовые советники, посещали
дома крестьян, интересовались подробно их работой и
заведенными порядками, расследовали причины
прогресса в их заработке и производительности труда. Подробно
1 Само собой разумеется, каждое сословие делает это согласно
своему разумению и при условии, чтобы его мнение еще подверглось
проверке.— Прим. автора.
666

ознакомившись со всем этим, они определенно
высказались в пользу преобразований, которые ведут к
такому полному изменению жизненных условий народа и
настолько увеличивают его производительные силы, что
если ввести эти преобразования во всех деревнях, то они
могут иметь огромные последствия для укрепления и
расширения экономического положения государства.
Для того чтобы это было понятно герцогу, они дали
следующее пояснение.
Главными препятствиями для введения новых
отраслей промышленности являются грубость,
беспорядочность и неприспособленность простого народа. Все, что
такие люди берут в руки, гибнет; все, что они хотят
сделать прямым, получается кривым, и так как они не
имеют никакого опыта в пользовании деньгами, то
деньги улетучиваются у них; чем больше они зарабатывают,
тем больше они зря растрачивают, и это низводит их на
положение фальшивых, нечестных, опасных людей. Все
эти обстоятельства причиняют непоправимый убыток
людям, затевающим новые отрасли промышленности,
которые появляются и исчезают подобно весенним мошкам
в заморозки.
Если бы, напротив, государство могло прийти на
помощь предпринимателям своими преобразованиями, тем,
что, влияя на воспитание народа, оно обеспечит
приобретение ловкости, чистоты, любви к порядку,
точности и бережливости, то этим будет уничтожен
первый камень преткновения, о который долго еще будет
спотыкаться жадность богачей ко всякого рода
предприятиям. Но это будет достигнуто лишь тогда, когда
законодатели убедятся, что это дело надо строить на прочном
фундаменте и терпеливо создавать установления,
способствующие целесообразному образованию народа,
подготовлять почву для развития общего духа
промышленности и торговли, и лишь после этого думать о
возможности извлечения выгоды из предприятий.
Там, где, как у вашей светлости, народ имеет
дешевый хлеб, укрепление промышленности является делом
вдвойне трудным; всякая индустрия лучше всего
процветает в сухой, гористой местности и на твердой
неплодородной почве, где нужда заставляет людей напрягать
все свои силы, чтобы заработать кусок хлеба.
На равнинах же, в плодородных долинах невозмож-
667

но заставить людей приложить такие же усилия к
индустрии, к которым их не вынуждает необходимость, если
не оказать соответствующего воздействия на их
национальное образование, не возбудить их честолюбия, не
открыть перед ними перспектив более обеспеченной и
счастливой жизни. Но если это осуществить и стремиться
здесь к цели путем преобразований, подобных бон-
нальским, то, в конце концов, жители этих более
счастливых местностей, занимаясь индустрией, вместе с тем,
несомненно, сохранят за собой и те преимущества,
которые им даровала природа.
Такое образование народа для индустрии окажет
также совершенно другое воздействие и на отдельных
людей, занятых в индустрии. Оно сделает возможным
для народных масс и самого неквалифицированного
рабочего улучшение условий их жизни и материального
положения в соответствии со способностями,
прилежанием и мастерством каждого отдельного лица. И тогда
вся эта масса возросшего и надежного заработка в
стране повлияет на общее благосостояние людей, и можно
будет любоваться этим благосостоянием, наблюдая не
обманчивый блеск дворцов, а всеобщее процветание
народа. Тогда станет ясно, что сто миллионов, разделенные
между ста тысячами людей, гораздо более полезны
государству, чем триста миллионов в руках немногих людей.
Гораздо важнее для государства, чтобы пфенниг
умножался в руках ста тысяч людей, чем миллионы
накоплялись в руках одного лица и по капризу строптивого
наследника отнимались у государства и одним росчерком
пера перебрасывались в чужую страну.
И купцы, и советники финансов говорили, что
первым признаком истинно солидных и обеспечивающих
государство торговых принципов является следующий:
каждый торговый дом находит свой действительный
интерес в экономическом прогрессе людей, с которыми он
связан. Наоборот, признаком ограниченного, неверного,
опасного для страны ведения дела являются такие
действия, когда купец, пользуясь всем, что ему в данный
момент нужно, среди возрастающей человеческой
нужды забирает у всякого все, что только может. Он еще и
доволен, когда множество работающих у него людей
быстро спускает вследствие дороговизны заработок,
который он им кидает. Ведь это позволяет ему покрепче
668

приковать людей цепью нужды к своему предприятию
и легко, без особого труда и забот использовать их для
накопления своего богатства.
Много людей на свете, говорили они, всем своим
имуществом не могут возместить стране и десятой доли того
вреда, который причинили, действуя таким образом.
Но речь теперь не об этом; оба купца, должен я
сказать, считали, что преобразования Арнера
предохраняют всякую страну от таких подводных камней.
И дворяне, к счастью, также умели считать и
сознались, что если что-либо может обратить их внимание
на настоящие преимущества их сословия и пролить свет
на этот вопрос, то это опыты Арнера и их успех. Они
не скрывали в присутствии герцога, что их сословию
дано -принять новые решения сообразно с изменившимися
обстоятельствами; при том влиянии, которое имеет все
растущий денежный оборот на положение страны, они
не могут больше сидеть, ни о чем не думая, на печи и
пренебрегать установлениями, которые могут быть
одинаково полезными их семье и их подданным, не могут
отстать от реального прогресса из-за глупой привязанности
к внешним формам отживших прав, при существовании
которых они и их подданные только многое теряют.
Без стеснения дворяне признали, что преобразования
в стране, которые дают крестьянам возможность
освободиться от долгов благодаря скопленному ими
капиталу, сделают доходы помещиков более солидными,
увеличат ценность их имений, освободят их от
крупных расходов и риска. Они устранят тем самым
множество затруднений, делающих отношения между ними
и их подданными столь неприятными и тягостными,
приведут права и привилегии их сословия в выгодное для
них самих соответствие с благосостоянием жителей их
деревень и с общими интересами государства.
Также они не понимают, почему большему
количеству дворян не выбрать себе поле деятельности, которое
так почетно для них и так выгодно для их домов, если
государство будет этому покровительствовать.
Два врача, которые шли тем же путем свободного
расследования, отметили, что, с тех пор как Арнер
упорядочил жизнь в деревне, целый ряд болезней пошел на
убыль. Чесотка, широко распространенная в деревне,
почти совершенно исчезла. Детские болезни почти пре-
669

кратились с тех пор, как крестьяне стали получать
медицинские советы. Врачи нашли также, что работа в
индустрии меньше вредит здоровью детей арнеровской
деревни, чем в других местах, и это потому, что их воспитание
заставляет внимательно относиться к своему здоровью,
не проедать своего заработка тут же на месте, подобно
голодному животному, соединять свою домашнюю
работу с небольшим, выгодным для их здоровья,
полеводством.
Говоря о культурном прогрессе жителей Бонналя, они
отметили, что многие родители привили своим детям
оспу. Пользование услугами знахарей и потребление
разных неизвестных снадобий почти совершенно
прекратилось. С тех пор, как многие крестьяне благодаря
упорядочению их жизни сами избавились от своих болезней,
их слепое доверие к врачам значительно уменьшилось,
отчего, однако, вред был не очень велик, так как вблизи
не было еще действительно хороших врачей.
Вере в колдовство и ведьм нигде не был нанесен
такой жестокий удар, как в деревне Арнера. Крестьяне
называют теперь подобные вещи «гуммелевой верой»; это
слово вышибло из крестьянских голов больше глупостей,
чем могли сделать увещевания и разумные доводы
в течение полувека. При этом врачи отметили, как много
можно добиться у народа подобным выражением,
превратившимся в крылатое слово.
Мнение двух деревенских школьных учителей
сводилось к следующему.
Вначале они думали, что скорее научатся служить
мессу, чем обучать таким образом детей, но теперь их
взгляды изменились, и они хотят, вернувшись домой,
испробовать, насколько они в состоянии достигнуть
таких же успехов в своей школьной работе.
Герцог похвалил их за это, и они попросили у его
светлости разрешить им остаться здесь еще на один
месяц; лейтенант обещал им за это время обучить их
постановке дела в своей школе. Если он это сделает и они все
как следует уразумеют, то они не желали бы себе дома
лучшей работы, чем школьной.
— Есть ли разница в школьной работе у вас дома
и в деревне Арнера? — спросил герцог.
— Нас будут носить на руках, если мы сможем
устроить такую же школу,— сказали учителя.
670

. — И дадут больше жалованья? — спросил герцог.
— Конечно, столько, сколько ни потребуем,— сказали
учителя и пояснили: — Если наши дети так же будут
преуспевать, как здесь, то родители все сделают, чтобы нас
как следует вознаградить.
Но из всех высказанных мнений самым интересным
было, пожалуй, то, что высказал старик крестьянин. Он
рассказывал, что за сто и больше лет назад, со времен
Реформации вплоть до времени его покойного отца, были
почти такие же порядки, какие собирается завести Ар-
нер; пасторы в этих местностях имели такие же книги,
в которых они подробно записывали все, что им нужно
было знать о каждом из их прихожан, чтобы прийти им
на помощь советом и делом. Они не ограничивались, как
это принято теперь, проповедями, причастиями и
напутствиями умирающим, но простирали свои заботы гораздо
дальше, из года в год проверяя во всех домах, нельзя ли
чем-нибудь помочь и быть полезным там, где их
проповедническая работа ничего не дает. Крестьяне вплоть до
школьников хорошо знали, что пасторы по состоянию
их домашнего хозяйства, воспитанию детей, состоянию
полей и лугов проверяют, серьезно ли они относятся
к христианскому учению. Везде было принято более
внимательно относиться к лкэдям, руководить ими и следить,
чтобы они не уклонялись от прямого пути. Всякий
считал чем-то само собой разумеющимся, что если
кому-нибудь были доверены и подчинены люди, то он должен
был честно заботиться о них, больше чем о каких-либо
других земных вещах. Если он этого не делал и
доверенные ему люди благодаря этому попадали в беду, то
народ приравнивал его к ворам или убийцам; такой
человек мог быть уверенным в том, что его будут презирать
в стране и считать чудовищем и нехристем — будь то
пастор, помещик или повитуха.
Ни один хозяин, ни одна хозяйка не оставляли своих
слуг на произвол судьбы, как это теперь делается во
всем, что не касается их службы, а заботились о том,
чтобы они берегли свое тело и душу. «Пока ты у меня
и ешь мой хлеб, я за тебя отвечаю; когда ты уйдешь от
меня, делай с богом что хочешь, мне уж дела до этого
нет»,— так говорили хозяева своим слугам повсюду.
И в старину были такие же порядки, какие заводит
671

теперь Арнер: ежегодно помещики объезжали свои
владения, а их старосты отмечали для них каждое особенно
хорошо или особенно плохо обработанное поле, что потом
обсуждалось в общинном доме вместе с крестьянами;
заинтересованным крестьянам предлагалось указать,
почему их хозяйство в том или другом состоянии.
И школьники имели ежегодно два дня радости,
откуда и по сие время сохранилось выражение «пасхальные
хлебцы», но, конечно, от этой радости народу ничего не
осталось, кроме фунта хлеба для каждого ребенка на
пасху, как я это только что сказал.
Таким образом, по мнению старика крестьянина, все,
что помещик хочет сделать, в сущности старо, но от
этого оно не стало хуже; напротив, опыт показал, что это
хорошо.
Его мнение имело много сходного с тем, что говорили
две жены дворян и одна жена пастора. Они
указывали, что одновременная учеба и работа практиковались
в простых домах горожан, а именно: матери и дочери
сидели вокруг стола, усердно работали и в то же время
учились чему-нибудь, упражнялись в чтении
по-французски или в счете. Не приходится сомневаться, что такой
человек, как лейтенант, может указать дальнейшие пути,
которые дадут возможность еще больше расширить этот
старинный, домашний обычай, помогавший небогатым
девушкам улучшить свое материальное положение.
Уже и теперь во многих закрытых и открытых
учебных заведениях для простых сословий дети во время
ручного труда занимаются одновременно и умственной
работой, а в городах и в Невшательском округе все
вплоть до самой простой кружевницы во время работы
обычно читают друг другу вслух и учатся. По мнению
этих женщин, дети в Боннале получают вполне
городское воспитание, с которым связывается все здоровое,
хорошее и естественное, что есть в крестьянстве. Обе
женщины заявили, что они никогда так не радовались
своим имениям, как теперь, а пасторша тому, что она
жена пастора.
Они не хотят лишиться величайших радостей,
возможных для человека, ради вещей, равносильных
карточным домикам, которые строят дети. Они не намерены
впредь заботиться о том, чтобы в их конюшнях был боль-
672

ший порядок, чем в школах. А пасторша сказала, что
никогда еще так не тяготилась сушкой плодов и возней
с погребом, как сейчас, и что она не желает быть больше
пасторшей только ради этого дела.
На вопрос герцога, смогут ли обследовавшие
положение составить отчет о людях — об их здоровье,
поведении, прилежании, заработке — так, как это умеют делать
в Боннале, двое ответили, что они неоднократно
составляли такие отчеты о лошадях, рогатом скоте и овцах,
когда среди них случались какие-нибудь непорядки; но
они думают, что научатся и о людях составлять
такие же отчеты, если получат указания, подобные тем,
которые дал помещик в Боннале.
73. ДЛЯ ЛЮДЕЙ, НЕ ДУМАЮЩИХ ОБ ОБЩЕМ ДЕЛЕ, ЭТО
СКУЧНО, А ТАКИХ ЛЮДЕЙ МНОГО
Герцог находился словно во сне. То, что казалось
ему весьма сложным и неосуществимым, отчетливо
предстало перед его глазами. Там, где он видел
непреодолимые трудности, оказалось достаточно иметь лишь, как
это обычно бывает в жизни, простое прилежание и
человеческий разум.
Ошеломленный всем слышанным, он сказал:
— Но если все это так, то что же мне нужно сделать,
чтобы как можно скорее достигнуть цели?
Говоря это, он взглянул на лейтенанта. И последний
с жаром человека, который годами ждал случая
высказаться и был уверен, что сделает это не без успеха, стал
настаивать на учреждении кафедры по вопросам
руководства народом и правительственной комиссии, о
которой вы знаете. Все эти необходимые шаги были
согласованы им предварительно с Биливским.
Затем он сказал герцогу:
— И сиротские дома, и приюты для подкидышей
точно так же, как тюрьмы,— в ваших руках очень важные
и далеко ведущие средства для руководства
национальным образованием с точки зрения взглядов, проводимых
Арнером в его деревне.
Герцог попросил лейтенанта дать ему по этим двум
вопросам более подробные объяснения. Весьма
обстоятельно лейтенант показал ему, как легко и просто, даже
43 и. Г. Песталоцди, т. I б7£

при небольших затратах, соединить с воспитанием сирот
и подкидышей хорошее образование и как эти дети,
сохраняя постоянную связь с домом, где они воспитывались,
могут быть использованы как надежное семя для
всеобщего индустриального образования народа.
— Но отбросы и изверги, имеющиеся среди
заключенных? Что мне делать с ними? — спросил герцог.
— Позвольте, ваша светлость,— ответил лейтенант,—
опустившимся человеком так бессмысленно
пренебрегают, над ним творят такое жестокое насилие, что лучшие
дары его природы, чувство собственного достоинства,
определенные преимущества его силы, настойчивая
потребность применить свои способности во многих случаях
делают его почти неизбежно преступником.
Возможно и в тюрьмах встретить людей, которые
заслуживают лучшей участи и теперь еще могли бы
приносить обществу существенную пользу, если бы мы
умели их приспособить для этого. Эти люди хорошо
знакомы с местными условиями в стране, им известны
положение народа, ближайшие источники его
преступлений, основные преграды для всего хорошего; они, как
никто другой, знают, каковы препятствия, на которые
наталкивается добрая воля правительства в недрах
народа, и могут среди самого худшего отребья людского
достигнуть того, чего лучшие люди никогда не достигли бы.
Нужно обучить их, пока они находятся за решеткой,
какому-нибудь ремеслу, и тем из заключенных, которые
в какой-нибудь отрасли достигнут совершенства, обещать
в виде награды свободу. Ее следует использовать так,
чтобы бывшие заключенные, сохраняя постоянную связь
с тюрьмой, имели возможность распространять широко
в населении свои трудовые навыки и знания; и тогда
легко можно будет убедиться в том, что многие из них
достигнут у себя на родине того, чего никто другой не смог
бы добиться.
И это не казалось герцогу невероятным. Но он
находил, что в результате такой индустриальной
направленности значительно увеличится число людей, занятых
в промышленности, по сравнению с числом лиц,
занятых в сельском хозяйстве, что жители страны окажутся
в полной зависимости от своего ремесленного труда и
что во времена дороговизны и во времена застоя произ-
674

водства их существование сделается чрезвычайно
затруднительным.
Лейтенант ответил, что обеспеченность людей при
таких обстоятельствах покоится на: 1) их сбережениях;
2) на их умении при застое в какой-либо отрасли
производства переходить к другому виду труда; 3) на их
способности экономить и делать сбережения, вообще
на их умении приспособляться к обстоятельствам. Он
желал бы, чтобы его светлость поговорил еще об этом,
равно как и об использовании сирот в целях развития
индустрии в стране, с хлопчатобумажником Мейером.
И герцог вместе с Глюфи, Арнером и пастором
отправился к Мейеру.
Относительно первого пункта Мейер указал, что
очень важно для детей, ежедневное пропитание которых
зависит от их домашнего заработка, с юных лет учить
одновременно с катехизисом и тому, как устраиваться,
чтобы при застое в производстве и во времена
дороговизны не впасть в нужду.
Это одна из существенных причин, почему каждая
власть должна требовать у своих подданных отчета в
том, на что они тратят свой фабричный заработок, и
приучать их с детства откладывать все, что возможно, на
черный день. Впрочем, доход от всякого хорошо
поставленного производства дает возможность каждой деревне,
чье население будет благодаря развитию этого
производства расти, а материальное благополучие увеличиваться,
создать без особого труда такие организации, которые бы
предохраняли ее от нужды. И дело лишь в том, как
сумеют в деревне использовать обстоятельства,
благоприятные для нее, и как власти будут в этом направлении
руководить народом. Что же касается вопроса об
использовании сирот для повсеместного насаждения
промышленности в народе, то нужно, сказал он, различать
простых рабочих, которые способны лишь перенять то, что
делают другие, и тех, которые в состоянии сами ввести
определенное ремесло в каком-нибудь месте. От первых
ничего иного не требуется, кроме того, чтобы они в
совершенстве освоили все приемы работы и проявили
старание; вторые же, после того как они основательно
изучат все приемы, должны быть взяты из воспитательного
дома и помещены к людям, которые сами занимаются
тем же ремеслом. Они должны усвоить у своих хозяев
43*
675

всевозможные правила предусмотрительности, которые
требуются в жизни при обращении с людьми: научиться
находить к ним должный подход, завоевывать их
доверие, прибирать их к рукам.
Со своей стороны у питомцев воспитательных домов
будет преимущество, которое они получат в результате
возможности хорошо обучиться счету, письму, ведению
книг — всему тому, чему люди, к которым они помещены,
должны были научиться сами, без посторонней помощи,
убедившись в том, как это трудно.
Затем герцог ознакомился также с домом Гертруды
и детьми Руди, которые еще год тому назад почти
погибали в нужде, не знали никакой работы и этой
женщиной были поставлены на ноги и научены порядку.
Лейтенант сказал в ее присутствии герцогу:
— Я еще не думал о школе, когда она уже устроила
ее у себя в доме; без нее мне не удалось бы так
организовать свое дело.
— В таком случае она много сделала,— сказал
герцог, пристально взглянув на нее, и добавил немного
погодя: — Я хочу поговорить с нею.
Но теперь у него голова шла кругом, одна мысль
вытесняла другую, сердце билось. Он чувствовал, что в
таком состоянии он не может спокойно рассуждать, и
удалился на несколько минут; он стоял на лугу у забора
Руди, повернувшись лицом к заходящему солнцу, и
старался успокоиться.
— Нет, это слишком,— сказал он.— Если бы это
было меньше, я бы им поверил, но всему этому я не могу
и*не хочу верить.
И спустя некоторое время он сказал про себя: «Он
прав. Я должен временно выключить, проверить в
механизме три главных колеса, если я хочу увидеть всю
правду». С этим он вернулся к Арнеру и сказал
ему, лейтенанту, пастору и Мейеру, находившимся
возле него:
— Вы должны все четверо отправиться в Склавен-
гейм *. Я вас там оставлю одних в течение трех дней,
а в субботу сам туда приеду. За это время обсудите на
месте, что можно выполнить из того, о чем мы говорили,
в отношении заключенных. Между тем я здесь
постараюсь более трезво и хладнокровно обдумать и
присмотреться ко всему, что я вижу, как во сне.
676

74. ЛЕЙТЕНАНТ ПОКАЗЫВАЕТ МИМОХОДОМ, ЧЕМ
ОН МОГ БЫ БЫТЬ В ВЫСШИХ СФЕРАХ, А АВТОР
ЗАКАНЧИВАЕТ СВОЙ ТРУД
Итак, он отослал их. Лейтенант понял в чем дело и
сказал, когда они на другой день утром сидели все
вместе в почтовой карете:
— И здесь и там он подвергает нас испытанию.
Остальные недоумевали, он же сказал:
— Ничего не поделаешь, он не хочет быть обманутым,
и в этом он прав. Но мы ему покажем только то, что
действительно соответствует истине.
Затем он крикнул кучеру, чтобы тот гнал лошадей
вовсю, и сказал господам:
— Эти дни решающие; если мы в Склавенгейме
действительно что-нибудь успеем, то герцог будет на
нашей стороне; если мы придем к нему только с одними
словами, то мы в нашем деле не продвинулись более
вперед, чем два года тому назад.
Спутники его сказали, что он может требовать от них
все, что нужно, и если они три дня проведут без сна, то
они всегтаки охотно помогут ему сделать все возможное.
Кучер гнал лошадей во весь дух, и они вдвое быстрее,
чем обычно, были на месте. В течение одного часа
лейтенант отобрал двенадцать детей из сиротского дома,
передал их в руки прядильщиц, усадил за прялки и начал
беседовать сначала с одним, а затем и со всеми,
заставляя их повторять то, что он им говорил. В тот же вечер
они могли уже считать от одного до пятидесяти и обратно
через три, четыре и пять цифр, и все это во время
прядения, что вначале, правда, шло не совсем гладко. В то
же время Мейер отобрал в тюрьме десять человек,
которые, по его мнению, в состоянии были научиться ткать. Он
нашел также двух прекрасных ткачей, которые в
соседнем княжестве были захвачены как контрабандисты
с партией сукна. Он их скоро уговорил помочь ему и
обучить ремеслу десять человек; преисполненные надеждой
на освобождение, они сидели на своих стульях, дрожа от
волнения. В деревне и отчасти в самой тюрьме они нашли
достаточно скамей, инструментов, основы и шпулек, и до
вечера все было готово.
Арнер, со своей стороны, приступил к составлению
жизнеописания заключенных, особенно отмечая, чему они
677

научились, чем рассчитывают зарабатывать себе на
пропитание, а затем — что послужило причиной их несчастья,
как велик вред, который они причинили стране и
деревне своими пороками; по чьей вине они стали
преступниками, чем по их мнению лучше всего можно исцелить их
от пороков; не думают ли они, что, будучи освобождены,
они сами могли бы содействовать исправлению своих
недостатков и вообще каким полезным делом могли бы
они заняться, и, наконец, не желают ли они в самой
тюрьме поработать и научиться чему-нибудь, что
могло бы дать им возможность с пользой для себя и для
своих сограждан прожить на свете.
Они чуть ли не на коленях умоляли его помочь им;
они готовы сделать все, чтобы уйти от этого ужаса.
Многие из них уверяли, что разлагаются телом и душой
и что люди, которые сюда попадают, являются
невинными детьми в сравнении с тем состоянием, в каком они
отсюда уходят.
На третий день Арнер покончил с записью
показаний всех этих людей; пастор также закончил описание
состояния, в котором находились семьдесят детей.
Чесотка, малокровие, неразвитость и полная
неприспособленность этих детей к чему бы то ни было свидетельствовали
о том, что их руководители — воры, а начальство,
которому подчинены эти руководители, занимается всем, чем
угодно, но только не тем, чтобы их проверять.
И лейтенант со своими детьми достиг того, что они
знали его порядки, как боннальские дети; а
заключенные Мейера успели за эти дни в ткацком деле больше,
чем можно было ожидать.
Между тем герцог внимательно проверял, произошла
ли какая-либо перемена в Боннале за то время, на
которое он выключил три главных колеса. Но он никакой
перемены не заметил; наоборот, многие члены комиссии
заявили, что дело Арнера пустило настолько глубокие
корни, что даже, если все те, кто положил начало этому
делу, умрут, оно не погибнет.
Тогда у герцога понемногу возникла надежда, что
если не все, то по крайней мере часть произведенных
опытов может быть проведена в жизнь. На четвертый
день он вместе с Терезой отправился в Склавенгейм, но,
находясь вдали, он не представлял себе того, что его там
ожидало.
67$

Он нашел боннальскую школу с двенадцатью
сиротами.
Он увидел, какие успехи были достигнуты Мейером
в работе с заключенными в течение этих дней.
В жизнеописании заключенных он увидел отражение
состояния своего герцогства, описание сирот дало ему
представление о состоянии его учреждений для народа.
Он был поражен всем, что было сделано за три дня.
Его размышления были прерваны шумом. Толпа
заключенных и множество детей бросились к его ногам; они
умоляли дать им в руководители и попечители таких
людей, как его четыре спутника.
— Встаньте,— сказал он,— заключенные. Встаньте,
дети мои, ваша судьба в их руках.
Я убежден, что он больше ничего не мог сказать. Дети
продолжали стоять на коленях. Кругом воцарилась
тишина, и в сердцах зародились величайшие надежды.

ПРИМЕЧАНИЯ
• И
УКАЗАТЕЛИ

ПРИМЕЧАНИЯ
ИЗ РАННИХ РАБОТ
ОДЕВНИК ПЕСТАЛОЦЦИ О ВОСПИТАНИИ ЕГО СЫНА
(стр. 109)
«Дневник» велся Песталоцци с 27 января 1774 г. в Нейгофе,
когда его сыну Якову — Жакели (1770—1801) было три с половиной
года. В этом раннем произведении Песталоцци особенно сильно
чувствуется влияние Жан-Жака Руссо, хотя в ряде случаев и
намечаются некоторые разногласия с ним.
Запись в рукописи, хранящейся в Песталоцциануме (Институте
по изучению наследия Песталоцци в Цюрихе), обрывается 19
февраля 1774 г. Конец дневника не сохранился.
Полностью эта часть рукописи на русском языке публикуется
впервые. Краткие извлечения из «Дневника» опубликованы в
«Хрестоматии по истории дошкольной педагогики» проф. Н. А. Тумим-
Альмединген (М., Учпедгиз, 1940). Перевод для настоящего издания
выполнен Е. С. Лившиц по немецкому изданию Собрания сочинений
И. Г. Песталоцци, под ред. А. Бухенау, Э. Шпрангера и Г. Штетт-
бахера, издаваемого с 1927 г. в Берлине и Лейпциге в связи со
100-летием со дня смерти Песталоцци, т. 1,— Pestalozzi, Sämtliche
Werke, herausgegeben von A. Buchenau, E. Spranger, H. Stettbacher,
Berlin und Leipzig l. (C 1958 г. издание перенесено в Цюрих.)
Стр. 109. Клаус, Меде, — видимо, слуги. Барышня Рот — знакомая
семьи Песталоцци — Екатерина Рот из Берна, которой вместе с ее
сестрой Магдалиной принадлежало небольшое поместье около Бругга.
Другие упомянутые здесь фамилии принадлежат неизвестным лицам.
Стр. 110. Буквами Л, О (Ор.) и Ч Песталоцци условно
обозначает латынь, орфографию и чтение, которым он обучал своего сына.
Бабели — Анна Варвара Песталоцци (1751—1832), младшая
сестра Иоганна Генриха. В 1777 г. вышла замуж за купца
Христиана Гросса, проживавшего в Лейпциге.
1 В дальнейшем указанное издание мы будем именовать условно:
немецкое юбилейное издание.
Ш

Стр. 112. Иоганн Франц Коллер (1738—1823) —хирург в Бругге,
домашний врач Песталоцци. Впоследствии осуществлял медицинский
надзор за «Учреждением для бедных» в Нейгофе.
Стр. 113. Жак Шультгес (1739—1806) —старший брат жены
Песталоцци, купец, член Большого Совета г. Цюриха.
Стр. 115. Речь, по-видимому, идет о книготорговце Каспаре Фюс-
сли (1743—1783), большом друге Песталоцци еще со времени их
совместного пребывания в Коллегиуме Каролинум и
«Гельветическом обществе у скорняков».
ПЕДАГОГИЧЕСКИЙ ОПЫТ В НЕЙГОФЕ
ПРОСЬБА К ДРУЗЬЯМ ЧЕЛОВЕЧЕСТВА И ПОКРОВИТЕЛЯМ
О МИЛОСТИВОЙ ПОДДЕРЖКЕ УЧРЕЖДЕНИЯ, ИМЕЮЩЕГО ЗАДАЧЕЙ
ДАТЬ БЕДНЫМ ДЕТЯМ ВОСПИТАНИЕ И РАБОТУ В СЕЛЬСКОЙ
МЕСТНОСТИ
(стр. 127)
Обращение написано Песталоцци в конце 1775 г., когда его
приют имел уже свыше чем годовой опыт. Оно было первоначально
опубликовано в третьем выпуске журнала «Эфемериды человечества,
или Библиотека учения о нравственности, политике и
законодательстве» за 1777 г.
Журнал издавался начиная с 1776 г. в Базеле видным
прогрессивным общественным деятелем Исааком Изелином (1728—1782),
который был покровителем и другом Песталоцци. Изелин
сочувствовал идеям физиократов, проникшим в Швейцарию в начале 60-х гг.
XVIII в. из Франции. Редактируемый им журнал получил название
в честь органа французских физиократов.
Напечатано во втором немецком издании Собрания сочинений
Песталоцци, под ред. Л. В. Зейффарта, т. III, Лигниц, 1899—1902,—
Pestalozzis sämtliche Werke, herausgegeben von L. W. Seyffarth, 2.
Auflage, Liegnitz, 1899—1902 l, а также в немецком юбилейном
издании, т. 1. Перевод на русский язык сделан М. М. Беер для
Избранных педагогических сочинений И. Г. Песталоцци под ред. А. П.
Пинкевича, т. 1, М., Учпедгиз, 1936 2. Печатается нами с небольшими
редакционными поправками с этого издания.
Стр. 129. Под широкими торговыми и фабричными планами, в
несостоятельности которых он убедился уже после годового
существования «Учреждения для бедных», Песталоцци имеет в виду
намерение сбывать самому готовую продукцию на рынке и наладить в
организованной им мануфактуре выработку детьми не только дешевой
хлопчатобумажной ткани, но и более сложных текстильных изделий,
требовавших от детей гораздо большей квалификации.
Стр. 131. Франц Христоф Мюллер — бернский аристократ,
владелец поместья Марненс; занимал видный пост в округе Кенигсфель-
дене, в состав которого входил Нейгоф.
1 В дальнейшем данное издание нами называется условно: издание
Зейффарта*
2 В дальнейшем этот источник нами называется условно: издание
Учпедгиза.
684

Эммануил фон Граффенрид — бернский аристократ, в 1773—
1779 гг. был ландфогтом округа Шенкенберга, находившегося по
соседству с Нейгофом; имел резиденцию в замке Вильденштейн. Член
«Экономического общества» в Берне, участник и председатель (1780)
«Гельветического общества в Шинцнахе»; автор ряда трудов,
которые имели целью стимулировать развитие сельского хозяйства.
Никлаус Альбрехт Эффингер из Вильдегга — бернский
аристократ, член Большого Совета Берна.
Мюллер, Граффенрид и Эффингер благожелательно отнеслись
к «Учреждению для бедных» с момента его основания, взяли на себя
осуществление за ним общественного надзора.
Йог. Г. Песталотц.— До первой четверти XIX в. члены
многочисленной семьи Песталоцци, родоначальник которой был выходцем из
Италии, писали свою фамилию различно: Песталотц, Песталоц,
Песталоцц, Песталоцце, Песталоцци. Уже после смерти Иоганна
Генриха его родственники договорились об единообразном написании
их фамилии — Песталоцци. Сам он иногда прибегал к одному из
указанных выше написаний своей фамилии.
Нейенгоф.— Имение, где было основано в 1774 г. «Учреждение
для бедных», названо Песталоцци и его женой Нейгоф (Neuhof). Но
в некоторых произведениях он применяет несколько видоизмененное
наименование — Нейенгоф (Neuenhof).
ПИСЬМА Г-НА ПЕСТАЛОЦЦИ К Г-НУ Н. Э. Ч. О ВОСПИТАНИИ
БЕДНОЙ СЕЛЬСКОЙ МОЛОДЕЖИ
(стр. 132)
Письма Песталоцци о воспитании бедной сельской молодежи
были адресованы Никлаусу Эммануилу фон Чарнеру (1727—1794) —
бернскому аристократу и богатому землевладельцу, члену Большого
и Малого Советов Берна, ландфогту округа Шенкенберга в 1763—
1773 гг.
Чарнер, занимаясь филантропической деятельностью, уделял
много внимания воспитанию детей. Избранный в 1774 г. председателем
«Гельветического общества в Шинцнахе», он произнес в нем речь
«О формировании патриотического юношества посредством хорошего
воспитания», а в 1776—77 гг. опубликовал в журнале «Эфемериды
человечества» семнадцать статей в эпистолярной форме, в которых
пропагандировал мысль о необходимости дать крестьянским детям
образование в специальных учреждениях. В статье «Грезы» Чарнер
рисует идеальную школу, расположенную в здоровой местности, в
красивом и комфортабельно обставленном помещении. Основное
положение Чарнера, что воспитание — важнейший фактор,
способствующий поднятию благосостояния населения, было близко Песталоцци.
Но некоторые предложения Чарнера вызвали возражения с его
стороны. Их он изложил в трех письмах, адресованных Чарнеру.
Последний передал их Изелину, обнародовавшему письма в четвертом
и девятом выпусках журнала «Эфемериды человечества» за 1777 г.
«Письма о воспитании бедной сельской молодежи» представляют
ценный источник для понимания всей социально-педагогической
концепции Песталоцци и его теории трудового воспитания.
685

Опубликованы в издании Зейффарта, т. III, и в немецком
юбилейном издании, т. 1. Перевод на русский язык М. М. Беер был
помещен в издании Учпедгиза, т. 1. Печатается нами с указанного
издания с небольшими редакционными изменениями.
Стр. 135. Под неразумной благотворительностью Песталоцци
имеет в виду стремление Чарнера оторвать детей крестьянской бедноты
от привычных им условий жизни и дать им воспитание в
прекрасных, дорогостоящих школах, о которых идет речь в его «Грезах».
В противовес Чарнеру, Песталоцци хочет обеспечить массе
крестьянских детей в обычной для них скромной обстановке
«общечеловеческое воспитание», сочетающееся с подготовкой к предстоящей
профессиональной деятельности. Он надеется, что это воспитание
сделает их людьми в полном смысле этого слова и даст им
возможность благодаря самопомощи вступить на путь зажиточной
жизни.
Стр. 137. Rari nantes in gurgite vast о (лат.) — редкие пловцы
в широком потоке.
Философ-крестьянин — Яков Гюер (1716—1785), владелец
усадьбы близ Цюриха. Описан в 1761 г. швейцарским физиократом —
врачом Каспаром Хирцелем в книге «Хозяйство
крестьянина-философа».
Господин фон Граффенрид из Вильденштейна.— См. прим. к
произведению «Просьба к друзьям человечества...» (стр. 685).
Стр. 139. В этой и следующей графах указывается выручка от
труда одного ребенка. Батцен — швейцарская медная монета, вышла
из обращения в середине XIX в. Четыре крейцера составляли
батцен, десять батценов — ливр.
Стр. 146. По-видимому, в тексте опечатка.
Тем заговорам рабочих, которым... подвержены все фабрики.—
Это место весьма характерно для понимания социально-политических
идей утописта Песталоцци: он отрицательно относился к стихийным
выступлениям рабочих против эксплуатации, которые происходили на
заре развития капитализма.
Стр. 150. Гернгутеры — члены религиозной общины в Гернгуте —
местности в Саксонии.
. Стр. 152. Основываясь на опыте своего Нейгофского приюта,
Песталоцци считал, что предприниматель обязан быть воспитателем
детей бедноты. Он наивно полагал, что его примеру способны
последовать содержатели современных ему индустриальных школ,
подвергавшие детей самой беззастенчивой эксплуатации и мало
заботившиеся об их правильном физическом и духовном развитии.
Стр. 154. Индиана-— сорт набивной ткани.
Стр. 155. СамуилГрунер (1715—1797) —банкир, член Большого
Совета и «Экономического общества» в Берне.
Стр. 156. Песталоцци имеет в виду свою жену Анну, которая
вместе с ним самоотверженно несла все заботы об «Учреждении для
бедных».
Стр. 160. Не раз уже упомянутый прежде Эммануил фон
Граффенрид стал непосредственно после Никлауса Эммануила фон
Чарнера ландфогтом округа Шенкенберга.
Стр. 165. См. прим. к «Дневнику Песталоцци о воспитании его
сына» (стр. 684),
686

ОТРЫВОК ИЗ ИСТОРИИ НИЗОВ ЧЕЛОВЕЧЕСТВА
Воззвание к человечеству во благо последнего
(стр. 167)
Это произведение, представляющее собой отчет Песталоцци
о деятельности «Учреждения для бедных», было написано в
1777 г. и опубликовано в пятом выпуске журн. «Эфемериды
человечества» за 1778 г. Оно проникнуто исключительным
гуманизмом и дает яркое представление о детях, находившихся в приюте,
и той воспитательной работе, которую проводил с ними Песталоцци.
Помещено также в издании Зейффарта, т. III, и в немецком
юбилейном издании, т. 1, с которого перевод выполнен О. А. Коган.
В предшествующих русских изданиях не публиковалось.
Стр. 167. Барбара. Бруннер — воспитанница Нейгофского приюта.
Песталоцци и его жена очень любили эту трудолюбивую и
скромную девбчку и проявляли живой интерес к ее дальнейшей судьбе.
В двух письмах Песталоцци к Изелину, относящихся к 1781 г.,
имеется упоминание о том, что эта воспитанница работала после
ликвидации «Учреждения для бедных» на шелкоткацкой мануфактуре
близ Цюриха и находилась в переписке с семьей Песталоцци.
Стр. 168. Фридли Манд — Готфрид Минд (1768—1814),
воспитанник Нейгофского приюта с ярко выраженными способностями к
рисованию, которые Песталоцци стремился у него развить.
Впоследствии — художник в Берне, получивший известность как «кошачий
Рафаэль».
О других воспитанниках приюта сведения отсутствуют.
Стр. 171. Замысел Песталоцци написать произведение
«Успокоительная мудрость для бедняка», о котором он впервые сообщает в
«Отрывке из истории низов человечества», нашел впоследствии
свою реализацию *в его книге для народа «Лингард и Гертруда».
Стр. 172.' См. «Письма г-на Песталоцци к г-ну Н. Э. Ч. о
воспитании бедной сельской молодежи» (стр. 138—155 наст. тома).
Стр. 173. Коммерческий совет был учрежден бернским
правительством в 1695 г. с целью содействовать развитию
промышленности. «Бернское Экономическое общество» было основано в 1759 г.
богатым землевладельцем Иоганном Рудольфом Чиффели (1716—
1780), в имении которого Песталоцци впоследствии изучал
рациональные приемы ведения сельского хозяйства. «Маленькое общество»
(«La petite societe») — объединение аристократической молодежи
Берна; прекратило свое существование в XIX в.
Французская колония в Берне состояла из эмигрантов,
вынужденных покинуть Францию перед революцией 1789 г. Дети,
присланные в приют из этой колонии,— Нанетта и Гаттон Генри. См. о них
также стр. 181.
ДОСТОВЕРНЫЕ СВЕДЕНИЯ О СОСТОЯНИИ НА 1778 ГОД
ВОСПИТАТЕЛЬНОГО УЧРЕЖДЕНИЯ ДЛЯ БЕДНЫХ ДЕТЕЙ,
ОСНОВАННОГО г. ПЕСТАЛОЦЦИ В НЕЙЕНГОФЕ БЛИЗ БИРРА
(стр. 174)
Это произведение — второй отчет Песталоцци о деятельности
«Учреждения для бедных», содержащий краткую, но убедительную
характеристику находившихся в нем тогда тридцати семи воспитан-
687

ников. Написан в 1778 г. и издан в виде отдельной брошюры без
указания времени и места издания, по-видимому, на средства
«Бернского Экономического общества», которое сопроводило отчет
небольшим вступлением. В нем указывалось, что отчет публикуется без
каких бы то ни было изменений, в том виде, как он был получен от
самого Песталоцци, выполняющего данное им друзьям человечества
и покровителям обещание ежегодно информировать их о состоянии
руководимого им учреждения. Общество выражало уверенность в
том, что «учреждение полезно, а его устроитель способен с помощью
благородно настроенных друзей человечества и в дальнейшем
содержать и совершенствовать его».
Частично отчет был опубликован в «Эфемеридах
человечества» — в шестом выпуске за 1778 г. Помещен в издании Зейффарта,
т. III, и в немецком юбилейном издании, т. 1. Перевод выполнен с
этого издания О. А. Коган. В предшествующих русских изданиях
произведение не публиковалось.
Стр. 176. Эргеу (Ergäu) — название местности в окрестности Ней-
гофа, откуда к Песталоцци в приют поступили бедные дети.
Стр. 179. Лизабет (Лисбет) Ренольд, которая при поступлении
в приют была настолько обессилена, что на девятом году еще не
могла ходить, фигурирует в первом отчете (стр. 170) под
фамилией Арнольд.
Стр. 180. В первом отчете (стр. 168) фамилия мальчика,
ставшего впоследствии художником, и его двух сестер дана в более
правильном написании — Минд.
Стр 181. Из писем Песталоцци, направленных в 1783 г.
известному педагогу Пфеффелю, руководившему детским учреждением
в Кольмаре (Франция), видно, что Песталоцци был весьма озабочен
дальнейшей судьбой бывших воспитанников Нейгофского приюта'
сестры и брата Шрётер.
Самуил Галлер (1721—1792) — бернский аристократ, член
Большого Совета Берна. В 1761—1767 гг.— ландфогт округа Шен-
кенберга; в начале 70-х гг., работая в комиссии по делам
эмигрантов, ведал французской колонией в Берне, откуда в Нейгофский
приют были направлены сестра и брат Генри.
ПИСЬМА ИСААКУ ИЗЕЛИНУ
(стр. 184)
Публикуемые нами два письма были направлены Песталоцци
его другу и покровителю, видному швейцарскому общественному
деятелю Исааку Изелину (см. прим. на стр. 684). Первое из них
было написано в апреле 1779 г.— в то тяжелое для Песталоцци
время, когда «Учреждение для бедных» переживало кризис, а «друзья
человечества и покровители» отказали Песталоцци в поддержке. Оно
проливает свет на социально-политические идеи Песталоцци и
показывает, какое большое значение он придавал нейгофскому опыту.
Во втором письме, написанном в августе 1779 г., отражены новые
замыслы автора. Песталоцци дает в нем также оценку своей
писательской деятельности.
Оба письма опубликованы в Собрании писем И. Г. Песталоцци,
издающихся с 1946 г. в Цюрихе Песталоццианумом и Центральной
688

библиотекой, т. 3,— J. Н. Pestalozzi, Sämtliche Briefe, herausgegeben
vom Pestalozzianum und von der Zentralbibliothek in Zürich, Orell-
Füssli Verlag, 1946—1951 '.
Перевод выполнен с этого издания О. А. Коган.
Стр. 184. Гуго фон Мальберг — Иоганн Фридрих Гуго фон Даль-
берг (1760—1812), священник домского собора в Трире и затем
Вормсе (Германия), тайный советник. Написал ряд музыковедческих
работ и труд «Аристон, или Об эффективности мучительных
карательных законов».
Учреждение в Бернбите — Нейгофский приют.
Стр. 185. В 1779 г. Песталоцци обратился к «Бернскому
Экономическому обществу», которое до тех пор его постоянно поддерживало,
с просьбой выделить ему взамен ежегодных субсидий определенный
капитал для создания прочной материальной базы «Учреждения для
бедных». В этом ему было отказано.
Стрь 188. Речь о свободе родины — речь Песталоцци «О свободе
моего родного города» («Von der Freiheit meiner Vaterstadt»),
которая была впервые написана в мае 1779 г. Второй ее вариант был им
направлен в ноябре того же года Изелину. Автор опасался выхода
статьи в свет без предварительного согласия цензуры, без чего ее
могла постигнуть та же печальная участь, что и книг Руссо
«Общественный договор» и «Эмиль»,— публичное сожжение. Он так и не
решился опубликовать речь полностью. Отрывок из нее в пятой,
последней редакции был им напечатан в 1782 г. в «Швейцарском листке».
В настоящее время речь «О свободе моего родного города»
реконструирована по хранящимся в Песталоцциануме рукописям и с
незначительными пробелами помещена в немецком юбилейном
издании, т. 1.
Стр. 189. «Женевское доказательство прав» — так Песталоцци
называет общественные волнения, возникшие в 1762 г. в Женеве.
Поводом для них послужило то, что правительство этого города решило
предать сожжению произведения Ж.-Ж. Руссо. Эти волнения,
обусловленные глубокими социально-политическими противоречиями,
имевшими место в Швейцарии во второй половине XVIII в., вновь
повторились в 1781—1782 гг., что вынудило женевские власти пойти
на некоторые демократические реформы.
СТАТЬИ И ПИСЬМА 1780—1790 гг.
ВЕЧЕРНИЙ ЧАС ОТШЕЛЬНИКА
(стр. 193)
Первый набросок этого произведения, состоящего из* ряда более
или менее связанных между собой афоризмов, был, по всей
вероятности, написан Песталоцци летом 1779 г. Он составляет 31 страницу
большой тетради, в которой Анна Песталоцци вела записи по
хозяйству в Нейгофе. «Вечерний час отшельника» впервые появился в май-
1 В дальнейшем издание указывается сокращенно: Собр. писем
Песталоцци.
44 и. Г. Песталоцци, т. 1 6Н9

ском номере «Эфемерид человечества» за 1780 г. В письме Изелину
от 29 сентября этого года Песталоцци называет это произведение
предтечей всего, что он намерен написать в течение всей своей
дальнейшей жизни. Он жалуется на то, что его произведение
опубликовано в журнале с тридцатью ошибками и высказывает пожелание,
чтобы оно вышло в Базеле отдельным изданием.
«Вечерний час отшельника» был вторично напечатан лишь в
1807 г. в первом номере редактируемого Нидерером журнала
«Еженедельник человеческого образования» под заглавием «Первое
изложение Песталоцци сущности и содержания его метода». Нидерер
перегруппировал материал оригинала, расположив его по следующим
рубрикам: 1. Общие задачи воспитания. Основное побуждение, из
которого должен исходить воспитатель. 2. Источники материала и
средств, с помощью которых удовлетворяется человеческая
природа. Основа всякого воспитания. 3. Цель воспитания и его
содержание. 4. Важнейшее в пути природы в воспитании человека. 5.
Духовное, или умственное, воспитание. 6. Нравственное воспитание. 7.
Семейное воспитание. 8. Религиозное воспитание. 9. Национальное и
гражданское воспитание.
В издании Зейффарта «Вечерний час отшельника» дан по
«Эфемеридам человечества». В немецком юбилейном издании имеются
три варианта этого произведения: 1) первый набросок статьи;
2) текст, опубликованный в «Эфемеридах человечества»; 3) текст,
напечатанный в обработке Нидерера в «Еженедельнике
человеческого образования».
Полного перевода произведения «Вечерний час отшельника»
на русский язык не было. Отдельные афоризмы см,: К Р а у-
м е р, К истории воспитания и учения от возрождения классицизма
до наших дней, перев. Н. Весселя, ч. 2, Спб., 1878; Н. Веригин,
Иоганн Генрих Песталоцци, изд. 2, Спб., 1898; А. Фортунатов,
Теория трудовой школы в ее историческом развитии, ч. 1, М., «Мир»,
1925.
В нашем издании мы знакомим читателя с частью
произведения «Вечерний час отшельника», составляющей содержание первых
семи рубрик, установленных Нидерером. Перевод выполнен
Е. С. Лившиц по второму варианту немецкого юбилейного издания,
т.* 1«
Стр. 199. Это место очень важно для понимания взглядов
Песталоцци на цель общечеловеческого воспитания и его соотношение с
воспитанием сословным и профессиональным.
Стр. 201. Песталоцци, поднимая очень важный вопрос о
движущих силах человеческого развития, подчеркивает большое значение
среды (обстоятельств) в формировании людей.
ЛИСТЫ ИЗ НЕЗАКОНЧЕННОЙ РУКОПИСИ «ДОБРЫЙ ЯКОВ;
КАК ОН ВОСПИТЫВАЛ СВОЕГО СЫНА»
(стр. 203)
Эта незаконченная статья и следующие за ней шесть статей
написаны Песталоцци специально для «Швейцарского листка». Журнал
выходил анонимно в Бадене регулярно по четвергам в течение всего
690

1782 г. Его основным автором и редактором был сам Песталоцци;
издателем — его друг Каспар Фюссли. Большую помощь в издании
журнала оказывал Исаак Изелин. Первый том «Швейцарского
листка» содержит номера 1—25 (410 стр.), второй — номера 26—52
(431 стр.); они опубликованы в издании Зейффарта, т. VI, и в
немецком юбилейном издании, т. 8.
В издании Учпедгиза помещены извлечения из № 32, 33, 37, 39,
40 «Швейцарского листка» в переводе В. А. Филипповой.
Данная статья была опубликована в «Швейцарском листке»
№ 6 от 7 февраля 1782 г.
В нашем издании дается в новом переводе О. А. Коган,
сделанном с немецкого юбилейного издания.
Стр. 206. Мысль о том, что мать — лучшая и естественная
воспитательница ребенка, которая так ярко выражена в романе «Лин-
гард и Гертруда» (1781), красной нитью проходит и через ряд
статей, помещенных в «Швейцарском листке».
ПАМЯТИ БЛАГОРОДНОГО ДРУГА ЧЕЛОВЕЧЕСТВА
(стр. 207)
Статья впервые была напечатана без заглавия в
«Швейцарском листке» № 32 от 8 августа 1782 г. В настоящем томе дается
в переводе В. А. Филипповой, сделанном по немецкому юбилейному
изданию, т. 8, и опубликованном в издании Учпедгиза. Заглавие
принадлежит редакции нашего издания.
Статья посвящена памяти друга и покровителя Песталоцци —
Исаака Изелина, скончавшегося 15 июля 1782 г. Большой интерес
представляет содержащаяся в ней характеристика Нейгофского
«Учреждения для бедных» и причин его закрытия. Сам автор указывал,
что эта статья дополняет содержание более ранней, опубликованной
в «Швейцарском листке» №30 от 25 июля 1782 г. под названием:
«Памяти благородного друга человечества, господина секретаря
Совета в Базеле Изелина, скончавшегося 15-го числа, от его друга
П. из Н.» (П. из Н.— Песталоцци из Нейгофа).
КАК БЫЛИ НАПИСАНЫ ДВЕ КНИГИ ДЛЯ НАРОДА
(стр. 214)
Статья впервые опубликована без заглавия в «Швейцарском
листке» № 33 от 15 августа 1782 г. Дается нами в .переводе
В. А. Филипповой, сделанном по немецкому юбилейному изданию,
т. 8, и опубликованном в издании Учпедгиза. Заглавие принадлежит
редакции настоящего издания.
Стр. 214. Две книги для народа — первая часть романа «Лингард
и Гертруда» (1781) и комментарий к ней, написанный в
диалогической форме и изданный отдельной книгой под названием «Кристоф
и Эльза» (1782).
44*
691

/С. Ф.— друг Песталоцци книготорговец Каспар Фюссли. Слова:
милая женщина, которая теперь находится далеко от меня.— в...—
по всей вероятности, относятся к сестре Песталоцци Варваре,
вышедшей в 1777 г. замуж за купца Гросса и проживавшей с ним
в Лейпциге.
Стр. 215. Заявление Песталоцци о том, что в течение
длительного периода он якобы не прочитал ни одной книги, не соответствует
действительности и, видимо, продиктовано его излишней
скромностью. К 80—90-м гг. относится ряд заметок Песталоцци о
прочитанных книгах, свидетельствующих о широком круге его
интересов.
Стр. 217. Песталоцци, применявший в воспитании своего
единственного ребенка руссоистские принципы (см. «Дневник Песталоцци
о воспитании его сына»), пытается обосновать целесообразность
того, что его одиннадцатилетний мальчик, подобно Эмилю, не умеет
ни читать, ни писать. Надо, однако, заметить, что Анна Песталоцци,
не являвшаяся сторонницей «естественного воспитания», пыталась
тайком обучить Жакели грамоте. Но она не добилась в этом
большого успеха из-за своей занятости делами приюта и слабых
способностей ребенка В дальнейшем Песталоцци отказался от своих
первоначальных воспитательных планов и по совету супругов Батье
отправил сына к ним на воспитание в Базель.
Стр. 219. Это место очень важно для понимания того, как
отрицательно Песталоцци относился к современному ему «пустому»,
вербальному обучению в начальной школе, как он в нейгофский период
своей деятельности понимал роль производительного труда детей и
его связь с умственным образованием.
Стр. 220. Произведение о роскоши — сочинение, написанное
Песталоцци в 1780 г. на конкурс, объявленный Базельским обществом
поощрения хорошего и общеполезного (Die Gesellschaft zur
Beförderung des Guten und Gemeinnützigen) на тему: «В какой мере
дозволено ограничивать потребление граждан в небольшом свободном
государстве, благосостояние которого основано на торговле?» («In
wie fern ist es schicklich dem Aufwände der Bürger in einem kleinen
Freistaate, dessen Wohlfahrt auf die Handelschaft gegründet ist,
Schranken zu setzen?») Жюри рассмотрело двадцать восемь работ.
В отношении первой премии голоса его разделились: два члена, в
том числе Изелин, высказались за присуждение ее цюрихскому
профессору Леонгарду Мейстеру; два других — Песталоцци. В итоге
премия была разделена между ними пополам. Изучив
впоследствии более обстоятельно сочинение Песталоцци, Изелин пришел к
выводу, что оно значительно лучше работы проф. Мейстера, и
сожалел, что первая премия не была присуждена Песталоцци
целиком.
К изданию еженедельника...— Имеется в виду «Швейцарский
листок».
Стр. 221. Речь идет о поездке Песталоцци в Вену, с которой у
него были связаны несбывшиеся надежды на то, что его
социально-педагогические планы будут поддержаны австрийским двором.
692

НЕКОТОРЫЕ ПОЯСНЕНИЯ ОТНОСИТЕЛЬНО ЗАТРОНУТОГО
В ПРОШЛОМ НОМЕРЕ ЖУРНАЛА МЕТОДА ВОСПИТАНИЯ
МОЕГО СЫНА
(стр. 222)
Статья, связанная по содержанию с предыдущей (см. стр. 217—
219 наст, тома), была опубликована в «Швейцарском листке» № 34
от 22 августа 1782 г. В нашем издании дается в новом переводе
О. А. Коган, сделанном с немецкого юбилейного издания, т. 8. .
Стр. 226. Имеется в виду введенный во Франции в 1782 г. налог
на книги и «высшие потребности». Он вышел взамен ранее
установленных налогов — одной двадцатой (1749) и второй двадцатой
(1756) долей.
ПО ПОВОДУ ПРАВИЛЬНОГО ВОСПИТАНИЯ ДЕТЕЙ
(стр. 228)
Статья впервые была опубликована без заглавия в
«Швейцарском листке» № 37 от 12 сентября 1782 г. Дается нами в переводе
В. А. Филипповой, сделанном по немецкому юбилейному изданию,
т. 8, и опубликованном в издании Учпедгиза. Заглавие принадлежит
редакции настоящего издания.
Стр. 228. Песталоцци совершенно правильно подчеркивает
влияние на процесс воспитания общественных условий. Мысль о том,
что общие правила воспитания, взятые вне времени и
пространства, лишены какой бы то ни было ценности, были развиты в
дальнейшем последователем Песталоцци Дистервегом,
провозгласившим прогрессивный принцип культуросообразности воспитания.
Стр. 229. Мысль, часто повторяющаяся в произведениях
Песталоцци,— правильное воспитание не может не быть трудовым. Высшие
сословия, которые обычно поручают своих детей заботам
многочисленных учителей, плохо знающих реальную жизнь и
пренебрежительно относящихся к труду, не обеспечивают правильного их
воспитания.
Стр. 234. Употребляя в своих произведениях трудно переводимый
на русский язык термин Figurant (фигурант), Песталоцци имеет в
виду человека, который обладает внешним лоском и выправкой, но
лишен глубокого внутреннего содержания, подлинной человечности.
Песталоцци призывает к простому воспитанию на трудовой основе,
которое, по его мнению, вернее всего может обеспечить крепкая
многодетная семья.
Стр. 237. Стремясь подчеркнуть,.в каком тяжелом положении
находятся европейские крестьяне, Песталоцци в идеализированном
виде представляет отношение вест-индских плантаторов к их рабам.
В ПОЯСНЕНИЕ ПРИНЦИПОВ И МНЕНИЙ, ИЗЛОЖЕННЫХ
В № 37 «ШВЕЙЦАРСКОГО ЛИСТКА»
(стр. 238)
Статья впервые была опубликована в «Швейцарском листке»
№ 39 от 26 сентября и № 40 от 3 октября 1782 г. По содержанию
связана с предыдущей статьей. Дается нами в переводе В. А. Филиц-
693

повой, сделанном по немецкому юбилейному изданию, т. 8, и
опубликованном в издании Учпедгиза.
Стр. 246. Parturiunt montes, nascitur tnus (лат.)—Мучаются в
родах горы — рождается мышь.
Стр. 250. В имении французской аристократки мадам де Варане
продолжительное время жил Ж.-Ж. Руссо. Песталоцци читал его
«Исповедь» и считал отношения Руссо с мадам де Варане причиной
многих его последующих несчастий.
Стр. 253. Намек на просветительное движение, связанное с
Вольтером.
ГОСПОДИНУ ш-ру фон ц.
(стр. 254)
Адресат данного письма неизвестен; фон Ц. может означать
из Цюриха или дворянскую фамилию с приставкой фон.
Письмо впервые было опубликовано в «Швейцарском листке»
№ 43 от 24 октября 1782 г. В нашем издании печатается в новом
переводе О. А. Коган, сделанном с немецкого юбилейного издания,
т. 8.
ПИСЬМА УЧИТЕЛЮ ПЕТЕРСЕНУ
(стр. 259)
Петер Петерсен (1762—1820)—домашний учитель в семье ба-
зельского коммерсанта Батье. Песталоцци находился с Петерсеном
в дружеских отношениях и вел переписку в течение двух лет (1782—
1784). К сожалению, письма Петерсена не сохранились, без чего
некоторые места в переписке Песталоцци остаются неясными.
Советы молодому учителю по поводу воспитания его питомцев ярко
характеризуют взгляды Песталоцци на многие
психолого-педагогические проблемы и представляют исключительный интерес.
Публикуемые нами тринадцать писем на русский язык
переводятся впервые. Переводы выполнены О. А. Коган (за исключением
первого письма, переведенного А. А. Нусенбаумом) по Собр. писем
Песталоцци, т. 3. Переведены письма, значащиеся в указанном издании
под номерами: первое — 559, второе — 560, третье — 564, четвертое —
569, пятое — 572, шестое — 574, седьмое — 576, восьмое — 578,
девятое— 583, десятое — 585, одиннадцатое — 587, двенадцатое — 591,
тринадцатое — 593.
Стр. 259. В деле формирования характера ребенка Песталоцци
придавал большое значение развитию у него способности сдерживать
и преодолевать влечения и желания, связанные с внешними
органами чувств. Мысль, которую он высказал в данном письме к Петер-
сену, встречается и в ряде других его произведений.
Стр. 260. В содержащихся в этом письме гигиенических советах
Песталоцци в значительной мере исходит из руссоистских положений
об естественном образе жизни.
Стр. 261. См. прим. к стр. 217 (стр. 692).
Стр. 264. Мысли Гёте Песталоцци дает в собственном изложении.
Приведенные им в кавычках слова не встречаются в тексте какого-
либо гётевского произведения.
W

Стр. 265. Чтобы иметь возможность давать Петерсену правильные
советы по поводу воспитания детей Батье (в 1732 г. Гертруде было
шесть лет, Феликсу — пять), Песталоцци хотел располагать
исчерпывающими сведениями о их наклонностях и характерах. С этой целью
он просил Петерсена регулярно информировать его о повседневной
жизни и поведении воспитанников. Эти сообщения он намеревался
также использовать для пополнения своих познаний в области
психологии, а также в своей литературной деятельности.
Стр. 269. Петерсену было разрешено пересылать своему
консультанту Песталоцци газеты, получаемые Батье. «Европейский
курьер» — популярная в то время англо-французская газета. Она
издавалась в 1776—1792 гг. в Лондоне и Булони.
Октябрь 1782 г.— Месяц указывается примерно. Это письмо, ярко
свидетельствующее о стремлении Песталоцци осуществить
индивидуальный подход к каждому ребенку, представляет исключительный
интерес. К сожалению, конец письма не сохранился.
Стр. 274. Иоганн Швейгхаузер, крупный базельский книгоиздатель
и книготорговец, по-видимому, выразил сожаление по поводу того,
что «Швейцарский листок» не имеет достаточного распространения.
В ответ на это Песталоцци сообщает, что предполагает прекратить
его издание в конце 1782 г., что вскоре им и было выполнено.
Стр. 275. Песталоцци, как видно из этого письма и приложений
к нему, стремился разработать научную методику для исследования
состояния воспитательной работы Петерсена. Он делает даже
попытку путем арифметических подсчетов выяснить, как протекает
воспитательный процесс, какие он дает результаты. Намерение
Песталоцци использовать в своем исследовании многообразные
источники: дневник учителя, наблюдения родителей над их детьми,
ежедневные беседы с самими детьми и т. д.— и тщательно фиксировать
результаты воспитания является весьма ценным.
Приложение М 3, кроме публикуемых нами в конце письма
«Примечаний к употреблению таблиц», не сохранилось.
Стр. 276. Жакели (Яков), единственный сын Песталоцци,
находился некоторое время в Базеле в семье Батье и воспитывался
вместе с их детьми.
Стр. 280. В тексте—«Rück und beißl» — по-видимому,
подвижная игра.
Стр. 281. О значении арифметики в познании действительности и
развитии мышления Песталоцци говорит во многих своих
произведениях, в том числе в романе «Лингард и Гертруда».
Стр. 283. Смысл фразы остается неясным.
Стр. 288. Имеется в виду младшая сестренка Гертруды и
Феликса— Розина Батье, скончавшаяся 15 мая 1783 г. в возрасте трех лет.
Стр. 289. Увидимся с Вами после Цурцаха.— Ежегодно в 20-х
числах августа в Цурцахе проводилась ярмарка. Собираясь ее
посетить, Песталоцци намеревался на обратном пути остановиться в
Базеле.
Я нахожусь на расстоянии целого дня пути от Вас.—
Песталоцци, живший в это время в Нейгофе, чувствовал себя на отшибе,
в частности он затруднялся давать конкретные советы в воспитании
детей Батье, которых имел возможность видеть не более одного-двух
раз в год.
Стр. 292. Допущенные иной при его воспитании ошибки не
имели для него плохих последствий.— С октября 1783 года Жакели на-
695

ходился уже в коммерческом училище в Мюльгаузене в Эльзасе.
По-видимому, Петерсен сообщил Песталоцци какие-то
благоприятные факты, относившиеся ко времени прежнего пребывания его сына /
в Базеле у Батье.
«Я у Вас есть родной город».— Петерсен провел свою юность в
Базеле, где его отец обрел права гражданства. Восклицание
Песталоцци становится понятным, если учесть, как трудно было в те
времена обрести эти права, в особенности сельскому жителю.
Стр. 296. Эти высказывания Песталоцци говорят о том, что он
уже отошел от своей прежней руссоистской концепции о
совершенстве человеческой природы.
Стр. 298. Осуществлять воспитание в соответствии с законами
развития природы ребенка — одно из важнейших положений
Песталоцци, на основе которого он в дальнейшем (с 1800 г.) строит свой
«метод».
Стр. 299. Заявление Песталоцци о том, что воспитание призвано
получше приспособить ребенка к условиям жизни в той среде, к
которой он принадлежит от рождения, проходит красной нитью через
его произведения.
Стр. 303. Иоганн Вернгард Губер — аптекарь, один из
основателей «Базельского общества для чтения», друг Лафатера. Песталоцци
неоднократно встречался с ним в доме Батье.
Стр. 304. Самели — ласкательное имя, производное от Самуил.
Стр. 306. Гунделдинген — местность, расположенная недалеко от
Базеля, где проживали друзья семьи Батье
Стр. 308. Положение о том, что человек находит путь к истине
через страдания, встречается и в других сочинениях Песталоцци,
например в его письмах к невесте. Оно обусловлено идеалистическим
пониманием жизненного назначения человека, его взглядами на ту
роль, которая принадлежит в этом нравственному
совершенствованию.
Стр. 309. Весьма характерное место, свидетельствующее о том,
что Песталоцци, имея религиозные воззрения, близкие к
«естественной религии», отрицательно относился к официальной теологии.
ПРОЕКТ ПАМЯТНОЙ ЗАПИСКИ ГРАФУ КАРЛУ ИОГАННУ ХРИСТИАНУ
ФОН ЦИНЦЕНДОРФУ О СВЯЗИ ПРОФЕССИОНАЛЬНОГО ОБРАЗОВАНИЯ
С НАРОДНЫМИ ШКОЛАМИ
(стр. 310)
«Проект памятной записки» являлся приложением к письму,
которое Песталоцци направил 28 августа 1790 г. графу Карлу Иоганну
Христиану фон Цинцендорфу (1739—1818). С этим видным
австрийским государственным деятелем, занимавшим пост министра
финансов сначала при императоре Иосифе II, а затем при его брате
Леопольде И, Песталоцци состоял в переписке с 1783 по 1792 г. Цин-
цендорф заинтересовался идеями Песталоцци, когда прочитал в
журнале «Эфемериды человечества» его статьи о нейгофском опыте и
«Вечерний час отшельника». Пересылая Цинцендорфу публикуемый
нами «Проект памятной записки», Песталоцци надеялся, что его вы-
696

сокопоставленный корреспондент, пользующийся влиянием при
дворе, окажет содействие в реализации его идей в Австрии. Однако эти
надежды оказались тщетными.
«Проект памятной записки» был впоследствии использован
самим Песталоцци при написании заключительной главы романа
«Лингард и Гертруда» в ее втором варианте (1792) —«Обзор основ
народного образования и переход к цели моей жизни и окончанию
книги» («Übersicht der Fundamente der Volksbildung, und Einlen-
kung zum Ziel meines Lebens und zum Ende des Buchs»).
Этот документ, на который ссылается Н. К. Крупская в своей
работе «Народное образование и демократия» (см.: Н. К. Крупская,
Педагогические сочинения в десяти томах, т. 1, М., изд-во АПН
РСФСР, 1957, стр. 276), представляет большой интерес для
понимания взглядов Песталоцци на образование народа, в частности на
подготовку детей для работы в промышленности.
На русский язык документ до сих пор не переводился.
Предлагаемый нами перевод выполнен О. А. Коган по немецкому
юбилейному изданию, т. 10.
Стр. 310. Имеются в виду привилегии, являющиеся следствием
высокого служебного положения.
Стр. 315. Песталоцци подчеркивает, что задуманные им учебные
заведения коренным образом отличаются от обычных
индустриальных школ его времени, где имела место беззастенчивая эксплуатация
детского труда. Об индустриальных школах см. вступительную
статью.
Стр. 316. Песталоцци в данном случае имеет в виду самого себя
и свой недавний опыт в Нейгофе.
ЛИНГАРД И ГЕРТРУДА
Книга для народа
(стр. 323)
Социально-педагогический роман «Лингард и Гертруда»
Песталоцци считал лучшим своим произведением. В течение своей жизни
он подвергал его неоднократной переработке. Первая часть романа
вышла в 1781 г. в издательстве Деккера в Берлине; вторая, третья и
четвертая части — последовательно в 1783, 1785, 1787 гг., тоже в
Германии. Второе, значительно переработанное издание в трех томах
появилось в 1790—1792 гг. в Цюрихе (издательство Циглера); третье—
в 1819—1820 гг., опято в Германии. Третье издание романа вошло
в первое собрание сочинений Песталоцци, выпущенное немецким
издательством Котта. В этом своем варианте роман снова вышел в
четырех частях, причем первая часть — в редакции, близкой к той,
которая была ей дана в первом варианте. В третьем издании роман
остался незавершенным. По замыслу Песталоцци, он должен был
иметь шесть частей. Однако рукопись пятой части, в которой
большое место было уделено школе, была безвозвратно утеряна после
смерти Песталоцци; шестая часть так и не была им написана.
В 1783 г. первая часть романа была переведена на французский
язык и издана в Берлине Деккером с двенадцатью прекрасными
иллюстрациями известного художника Д. Н. Ходовецкого. Впоследствии
697

произведение Песталоцци «Лингард и Гертруда» было переведено на
многие иностранные языки.
В России оно впервые опубликовано в переводе В. В. Смирнова
в Избранных педагогических сочинениях Г. Песталоцци, М., изд.
К. И. Тихомирова (серия «Педагогическая библиотека»): первая и
вторая части — т. I, 1893, третья и четвертая части — т. II, 1894.
(Изд. 2-е —т. I, 1899, т. II, 1901; изд. 3-е —т. I, 1909, т. II, 1912).
Отдельные главы романа печатались в Избранных
педагогических сочинениях Песталоцци (в серии «Библиотека
педагогов-классиков») под ред. А. П. Пинкевича, т. 1, М., Учпедгиз, 1936. Извлечения
из романа помещены также в «Статьях и отрывках из
педагогических сочинений» И. Г. Песталоцци, под ред. Н. А. Желвакова, М.,
Учпедгиз, 1939, и в «Хрестоматии по истории педагогики» т. II, ч. 1,
составители Г. П. Вейсберг, Н. А. Желваков и С. А. Фрумов, М.,
Учпедгиз, 1940.
В настоящем издании роман дается сокращенно. Нами
использованы с некоторыми редакционными поправками переводы отдельных
глав романа, опубликованные в Избранных педагогических
сочинениях Песталоцци под ред. А. П. Пинкевича, т. 1, М., Учпедгиз, 1936.
Эти переводы были выполнены М. М. Беер (главы из первой и
второй частей), М. М. Штейнгауз (главы из третьей части) и
С. М. Штейнгаузом (главы из четвертой части романа). Кроме того,
для настоящего издания О. А. Коган специально переведены
следующие главы: 36, 47 (из первой части); 24 (из второй части); 10,
21, 54 (из третьей части); 33, 43, 44, 58 (из четвертой части) по
немецкому юбилейному изданию, т. 2, 3.
Для того чтобы у читателя создалось цельное представление
о всем романе, мы даем всюду названия выпущенных глав и их
краткое содержание в изложении В. А. Ротенберг.
*
Стр. 325. Первая часть романа «Лингард и Гертруда» послужила
основой для другого произведения Песталоцци — «Кристоф и Эльза»
(1782), написанного в диалогической форме. В нем описывается, как
крестьянин Кристоф читает по вечерам вслух членам своей семьи
отдельные главы книги «Лингард и Гертруда» и как вокруг них
завязывается беседа. Это нравоучительное произведение, в отличие
от самого романа, не имело успеха.
Стр. 326. Песталоцци здесь не цитирует, а излагает своими
словами содержание высказывания Лютера.
Текст второго отрывка (из выступления раввина) принадлежит
Песталоцци.
Стр..328. Публикуемое нами предисловие относится к первой части
романа, выпущенной Песталоцци в виде отдельной книги в 1804 г.
в Цюрихе (издательство Г. Гесснера). В отличие от сильно
переработанного 2-го издания всего романа (1790—1792), Песталоцци вновь
вернулся в этом варианте к тексту первого издания (1781), в
который внес лишь незначительные поправки.
Стр. 331. Прототипом для крестьянки Гертруды, в лице которой
Песталоцци изображает идеальную мать и воспитательницу,
послужила служанка Елизавета Нэф. Она пришла в дом Песталоцци в то
время, когда он после закрытия Нейгофского приюта находился в
исключительно тяжелом материальном положении. Благодаря ее
энергии и умению вести хозяйство, семья Песталоцци смогла
постера

пенно выбраться из нужды. Е. Нэф (в замужестве Крюзи) была
экономкой в Бургдорфском, а затем ряд лет в Ивердонском
институтах.
Стр. 334. Не подлежит сомнению, что фамилия Арнер, которой
Песталоцци наделил в своем романе идеального помещика, является
производной от Чарнер. Это признавал, по свидетельству
современников, и сам Песталоцци. До последнего времени считалось, что
образ этого помещика был навеян Песталоцци личностью бернского
аристократа-филантропа Никлауса Эммануила фон Чарнера (см.
прим. к «Письмам г-на Песталоцци к г-ну Н. Э. Ч. о воспитании
бедной сельской молодежи», стр. 685). Однако в новейшей литературе о
Песталоцци отмечается, что Песталоцци, рисуя идеального помещика,
находился под впечатлением от деятельности не столько Никлауса
Эммануила фон Чарнера, сколько его рано умершего брата Винцен-
та Бернгарда фон Чарнера (1728—1778), друга Бодмера, активного
члена «Бернского Экономического общества». В печатном органе этого
общества Винцент фон Чарнер выступал со статьями об орошении
засушливых земель, о разделе между крестьянами общественных
выгонов, то есть именно на те темы, которыми в романе интересуется
помещик Арнер. В последние годы своей жизни Винцент фон Чарнер
был ландфогтом в Аубонне; видимо, отсюда и происходит название
описываемой Песталоцци деревни Бонналь.
Стр. 339. В литературе о Песталоцци считается установленным,
что самому отрицательному персонажу романа — старосте Гумме-
лю — он придал черты сходства с богатым трактирщиком Мерки —
посредником между Песталоцци и крестьянами при покупке участка
для Нейгофского имения. Мерки, надувавший и грабивший своих
односельчан, самым беззастенчивым образом нажился и за счет
Песталоцци.
Стр. 344. Трутшели — ласкательное имя от Гертруда.
Стр. 348. В уста Гертруды Песталоцци вкладывает основную идею
всего своего романа: чтобы бедняк был счастлив, его надо получше
приспособить к тем условиям, при которых ему предстоит жить.
Песталоцци полагал, что большую помощь крестьянским детям
окажет хорошая подготовка к труду и соответствующее умственное и
нравственное воспитание.
Стр. 352. Глава характеризует взгляды Песталоцци на религию,
тесно связанные с его пониманием нравственности как «действенной
любви к людям». В молитвенный час мать пробуждает у детей
сознание необходимости отдать свой ужин беднякам, и дети, следуя
ее совету, как бы упражняются в совершении нравственных
поступков.
Стр. 360. В проповеди пастора наряду с религиозными
положениями содержатся явно выраженные социальные требования. Ее
лейтмотив весьма характерен для демократа Песталоцци: «Нет, нехорошо
тому человеку, который высасывает кровь бедняка».
Стр. 364. Кристен неточно называет имя: он имеет в виду Анна-
ния из «Истории апостолов».
Стр. 365. Речь идет о средневековом ученом-алхимике докторе
Фаусте, связавшем свою судьбу с чертом, чтобы удовлетворить
жажду знаний, обрести богатство и утерянную молодость. Легенда о
Фаусте, возникшая еще в начале XVI в., неоднократно подвергалась
изменениям и литературной обработке. Она послужила сюжетом
одноименной трагедии Гёте.
699

Эндорская ведьма — по библейскому сказанию, волшебница,
жившая в Эндоре (Аэндоре), близ Назарета; к ней ночью приходил
царь Саул, прося вызвать ему пророка Самуила.
Стр. 367 Здесь Песталоцци высказывает одно из важнейших
своих педагогических положений: школа должна быть тесно связана с
жизнью и хорошо готовить к ней.
Стр. 371. Содержание главы ярко показывает, какое большое
значение Песталоцци придавал семье, родителям в нравственном
формировании детей.
Стр. 379. В тексте Waibel — лицо, выполняющее в швейцарской
деревне XVIII в. обязанности судебного исполнителя, поручения
старосты и других начальствующих лиц.
Стр. 383. Во многих местностях Швейцарии хлеб наряду с
церковными книгами считался действенным средством защиты против
нечистой силы.
Стр. 392. На протяжении всего романа пастор Эрнст, как и
помещик Арнер, изображен в идеализированном виде. Он хочет
помочь крестьянам поднять их благосостояние, заботится об их
нравственном воспитании и т. д. Критикуя многих представителей
современного ему духовенства за их корыстолюбие, далекий от
народа догматический характер проповедей, Песталоцци в то же время
полагал, что истинный священник призван быть «народным
вождем» — идейным руководителем крестьян.
Стр. 396. Пастор, выражая в данном случае точку зрения самого
Песталоцци, высказывает свое недовольство деятельностью
просветителей XVIII в., результатом которой «является распространение
неверия». Стремление Песталоцци «сохранить религию во всей ее силе
и значении» является реакционным, хотя он и вкладывает в
религию своеобразное понимание. О религиозных взглядах Песталоцци
см. подробнее вступительную статью.
Стр. 398. Гюбельруди (от швейц. прост. Hübel — холм) —
прозвище крестьянина Руди, хижина которого стояла на холме.
Стр. 399. См. часть вторую романа, гл. 70 (стр. 433—461).
Стр. 404. Вторая часть романа «Лингард и Гертруда» вышла уже
после смерти Исаака Изелина (см. о нем прим. к стр. 127, 207). Изе-
лда, оказывавший неизменную поддержку Песталоцци как во время
существования Нейгофского приюта, так и после его закрытия, сыграл
большую роль в том, что Песталоцци взялся за написание романа.
Впоследствии Изелин горячо одобрил произведение и содействовал
его опубликованию. Благодарный автор хотел посвятить Изелину
первую часть своей книги, но тот решительно воспротивился этому.
Стр. 405. См. прим. Песталоцци к гл. 1 первой части романа
(стр. 331).
Стр. 411. Песталоцци ставит здесь важную педагогическую
проблему о необходимости выработки у детей привычки к порядку
и о ее значении во всем их последующем поведении.
Стр. 417 Под начальствующими лицами (Vorgesetzte) Песталоцци
имеет в виду деревенских начальников, членов так называемого
хорового суда. Это наименование они получили благодаря тому, что
занимали в церкви почетные места на хорах. Членам хорового суда
была подчинена деревенская полиция, в их ведении находилось
управление всеми делами церкви и общины.
Стр. 420. «Навал — имя его, и безумие его с ним» — библейское
изречение. Навал — безумный.
700

Гл. 22.— В этой главе Песталоцци, основываясь на своем ней-
гофском опыте, пропагандирует принцип соединения обучения с
производительным трудом. Более подробное раскрытие этого принципа
дано в третьей части романа (см. гл. 19, 67, 68, 84).
Стр. 428. Клафтер был равен приблизительно трем кубическим
метрам. Служил также мерой длины (около двух метров).
Стр. 432. По постановлению Арнера (см. стр.398—399), староста
через четырнадцать дней, после того как он стоял под виселицей,
должен был быть представлен в боннальской церкви прихожанам,
то есть после наказания, полученного со стороны светских властей,
он должен был подвергнуться церковному покаянию.
Стр. 433. Проповедь пастора, занимающая центральное место во
второй части романа, раскрывает одно из важнейших положений
Песталоцци: на формирование человека решающее влияние
оказывают обстоятельства и воспитание. Бывший староста Гуммель
является как бы олицетворением всех тех пороков, которыми
страдали жители деревни Бонналь. Раскрывая шаг за шагом историю
его жизни, пастор подчеркивает, что причиной моральной гибели
Гуммеля была дурная среда и неправильное воспитание, данное ему
родителями, в частности их неспособность привить ему с детства
любовь к труду.
Проповедь дается нами со значительными сокращениями,
обозначенными в тексте. Выпущены излишне подробные описания всех
злодеяний старосты.
Стр. 440. Песталоцци справедливо отмечает, что проникновение
хлопчатобумажного производства в швейцарскую деревню подрывает
устои прежней патриархальной жизни и дурно сказывается на
здоровье и нравственности крестьян. Однако он вовсе не делает из этого
факта ложного вывода, что надо противодействовать развитию новых
форм жизни; наоборот, он предлагает получше подготовить к ним
крестьянских детей. Важнейшим средством, ведущим к этой цели, ему
представляется трудовое воспитание, вооружающее детей
соответствующими умениями и навыками и в то же время благотворно
сказывающееся на всем их развитии. Так, дети Гертруды, о которых
пастор напоминает в конце своей проповеди, не только прядут
самую тонкую пряжу, но и являются наиболее здоровыми в физическом
и моральном отношении среди сверстников.
Стр. 441. В тексте сказано hausierende Kaufleute. Песталоцци
имеет в виду купцов, разносивших свои товары по домам; они часто
были родом из Савойи.
Стр. 445. В отличие от своих юношеских тираноборческих
произведений («Агис» и др.), Песталоцци пропагандирует в романе «Лин-
гард и Гертруда» мысль о том, что власть князей священна. Он сам
расценивал этот роман, как «попытку спасти честную аристократию»,
на что уже указывалось во вступительной статье. Вместе с тем
Песталоцци выступает против многих феодальных порядков, в
частности против десятины; он прямо указывает на то, что профессии
старосты и приказного служителя связаны с ежедневным
угнетением своих ближних.
Стр. 458. Рикенбергер — один из неоплатных должников Гуммеля,
который от отчаяния повесился. За день до самоубийства он
призывал старосту рассчитаться с ним в долине Иосафата, где, по
народному поверию, должен состояться страшный суд.
Стр. 462. Предисловие к третьей части романа было написано Пе-
701

сталоцци в Нейгофе. Ободренный успехом первой части своего
произведения, он, однако, опасался, что его продолжение, где речь
будет идти о социальных реформах в более широком масштабе, чем
деревня Бонналь, не встретит сочувствия со стороны многих
читателей.
Стр. 466. Юхарт примерно равен моргену и составляет 3600 кв. м.
Десятина — налог в пользу церкви, равный десятой части
урожая и иных доходов населения. Установленная в качестве
принудительной подати в Западной Европе в VIII—X вв., десятина являлась
одним из средств феодальной эксплуатации крестьянства. Она была
отменена во Франции, а затем и в Швейцарии в конце XVIII в. в
результате имевших там место буржуазных революций. Требование
Песталоцци о ликвидации десятины было прогрессивным. Но
пропагандируемая в этой главе мысль, что дети, занятые прядением на
дому, смогут стать впоследствии зажиточными хозяевами, если
только будут систематически сберегать деньги, свидетельствует о
социальной ограниченности взглядов Песталоцци.
Стр. 468. В уста бумагопрядилыцика Мейера Песталоцци
вкладывает свою заветную мысль о том, что в школах для народа должны
быть заведены новые порядки, которые соответствуют изменившимся
условиям жизни, связанным с проникновением капитализма в
швейцарскую деревню. На эту новую школу, сочетающую обучение детей
с их участием в производительном труде, Песталоцци возлагает
большие надежды в деле преобразования общества.
Стр. 481. Иоганн Непомук — священник в Праге (XIV в.). По
преданию, убит по приказу короля Вацлава IV за несогласие выдать
ему тайну исповеди королевы; впоследствии почитался как святой.
В период написания романа «Лингард и Гертруда» Песталоцци
рассчитывал на помощь австрийского двора в реализации его
социально-политических замыслов. Этим, видимо, и объясняется то,
что среди приобретенных Руди картин был портрет правившего в то
время в Австрии императора Иосифа II.
Стр. 487. Песталоцци вводит в роман новое действующее лицо —
бывшего лейтенанта Глюфи, который затем становится одним из его
главных героев. Устами учителя Глюфи он высказывает свои
взгляды на государственное устройство, религию, воспитание и школу.
Происхождение этого имени до сих пор окончательно не установлено,
а догадки по этому поводу Гунцикера и других песталоцциеведов
нам представляются недостаточно убедительными, поэтому мы их
и не приводим. Следует отметить, что первоначальная транскрипция
этого имени Glüphi (Глюфи), которую мы встречаем в первом
варианте романа, была заменена в последующих его вариантах на
Glülphi (Глюльфи).
Стр. 492. Здесь особенно ярко сказывается идеализация со
стороны Песталоцци «добрых помещиков» и непонимание им истинных
причин нищеты народа.
Стр. 494 Слова, свидетельствующие о демократизме Песталоцци,
его симпатиях к деревенской бедноте.
Стр. 500. От франц. parier — говорить.
Стр. 508 Феникс — мифическая птица, возрождающаяся из
собственного пепла.
Стр. 513. Выступление Песталоцци против большого количества
книг в крестьянских избах было направлено против непонятной и
702

чуждой народу религиозной литературы, составляющей в то время
основной предмет его чтения. О том, что Песталоцци заботился
о создании полезных книг для народа, свидетельствует хотя бы его
собственный роман «Лингард и Гертруда», который, по замыслу
автора, должен служить крестьянам настольной книгой для чтения.
Стр. 536. Девяностый псалом.— Нами выпущен приведенный в
подлиннике текст девяностого псалма «Молитвы Моисея, человека
божия». В нем сначала говорится о ничтожестве человека, а под
конец призывается божья помощь в «свершении дел рук его».
Песталоцци хотел, очевидно, связать текст псалма с последующей частью
главы, где речь идет о намерении лейтенанта приступить к
осуществлению его замысла — организации в Боннале школы, в которой
обучение детей сочетается с их участием в производительном труде.
Последующие главы (67—71) целиком посвящены описанию этой
новой школы, отражающей опыт «Учреждения для бедных» в Ней-
гофе.
Марена, или крап,— растение из которого вплоть до XIX в.
добывался красный краситель. В Швейцарии разведением
марены начал заниматься богатый землевладелец Иоганн Рудольф
Чиффели (см. прим. к стр. 173). Песталоцци, обучавшийся в юные
годы в имении Чиффели образцовому ведению сельского хозяйства,
связывал свои надежды на будущее благосостояние именно с этой
новой культурой. Однако его опыты по разведению марены
потерпели полный крах. В этом месте романа Песталоцци осуждает
устами крестьян свои давние агрономические затеи, которые
окончились столь неудачно.
Стр. 538. Прообразом для Маргрет, по-видимому, послужила одна
трудолюбивая и искусная работница, обучавшая детей прядению в
«Учреждении для бедных». Она была известна в округе Бирр, где
расположен Нейгоф, под именем пряхи Аннели.
Стр. 543. Песталоцци вновь высказывается против догматического
обучения религии. Пастор, действующий заодно с лейтенантом и
Маргрет, заменяет заучивание детьми непонятных им религиозных
текстов практическими упражнениями в нравственных поступках.
Произведенные им изменения в преподавании религии, в частности
заклеивание в церковных книгах мест, которые могут дать повод
к религиозным распрям, были рискованными для того времени.
Упомянутый ниже случай убийства на религиозной почве подробно
описан Песталоцци в четвертой части романа в последней его редакции.
Стр. 567. Взгляды старика Ренольда, сторонника лейтенанта и
введенных им новых форм воспитания, перекликаются с мыслями
бумагопрядильщика Мейера. Оба этих положительных персонажа
выражают мнение самого Песталоцци о том, что не может быть
единого воспитания, пригодного во всех случаях жизни. Песталоцци
ставит воспитание в связь с общественными условиями
(обстоятельствами) и предлагает в соответствии с изменением этих условий
реорганизовать и воспитание.
Стр. 578. Феликс Батье, базельский коммерсант, глава фирмы
Феликс Батье-сын (оптовая торговля колониальными товарами),
оказывал Песталоцци в период его работы в Нейгофе помощь.
Благодаря своевременной материальной поддержке со стороны Батье
Нейгофское имение, как указывает сам Песталоцци в «Лебединой
песне», было однажды спасено от продажи с молотка.
...И заканчиваю описанием порядка.— В четвертой части своего
703

романа Песталоцци показывает возрожденную благодаря
демократическим реформам помещика Арнера деревню Бонналь. В этой
заключительной части он пытается показать, что реформы,
осуществленные сначала в рамках одной деревни, могут быть затем с
успехом реализованы в масштабе целого государства. Четвертая часть
романа, в которой особенно отчетливо проявляется весь утопизм
Песталоцци, крайне растянута. Она дается в нашем издании с
сокращениями, которые отмечены в тексте.
Стр. 580. Граф Биливский, фигурирующий в романе сначала в
качестве корреспондента Арнера, а затем деятельного посредника
между ним и нерешительным герцогом, имеет черты сходства с
видным австрийским государственным деятелем графом Карлом фон
Цинцендорфом (см. прим. на стр. 696—697).
Менцов.— Имеются основания предполагать, что здесь речь
идет об известном художнике-гравере Д. Н. Ходовецком, который
снабдил первую часть романа «Лингард и Гертруда», переведенную
на французский язык (1783), иллюстрациями, весьма
понравившимися автору.
Генрих Фюссли (1741—1825)—художник, старший брат
ближайшего друга Песталоцци — книгопродавца Иоганна Каспара Фюссли
(см. прим. к стр. 115). Генрих Фюссли в юности был членом
«Гельветического общества у скорняков» и другом Лафатера. Затем
эмигрировал в Англию, где приобрел большую известность в качестве
художника, в частности иллюстратора произведений Шекспира.
Иоганн Каспар Лафатер (1741—1801)—швейцарский
писатель сентиментального направления, философ-идеалист и
мистик. Сначала диакон, а затем пастор в Цюрихе, популярный
церковный проповедник. Автор ряда произведений религиозного и
светского содержания; наиболее известное из них — «Физиономика»
(«Physiognomische Fragmente zur Beförderung der Menschenkenntnis
und Menschenliebe»), Этот труд был издан в 1775—1778 гг. со
значительным числом иллюстраций, выполненных лучшими граверами
того времени. В основу «Физиономики» положена мысль о том, что
путем изучения строения черепа и лица человека якобы можно
безошибочно определить его духовную сущность. Книга, которую Гёте
определил как «гениальную эмпирику», содержит много любопытных
психологических характеристик и догадок, но является, разумеется,
антинаучной. Лафатер был другом Песталоцци со школьных лет
и неоднократно оказывал ему помощь и поддержку.
Гелидор.— Кто является историческим прототипом* интригана Ге-
лидора (Helidor), изображенного в романе ярым противником
реформ Арнера, точно не установлено. Есть основание предполагать,
что под Гелидором Песталоцци имел в виду советника Иосифа фон
Зонненфельса, принадлежащего, как и Цинцендорф, к ближайшему
окружению императора Иосифа II. Зонненфельс, сторонник идей
просвещения, член ордена иллюминатов, в котором состоял и
Песталоцци, не обладал в действительности отрицательными чертами,
воплощенными в образе Гелидора. Но до Песталоцци, по-видимому,
дошли необоснованные слухи о том, что этот придворный чинит
препятствия осуществлению его социально-педагогических замыслов. Это
и побудило его ввести в роман наряду с положительным персонажем
Биливским его врага и соперника Гелидора.
Стр. 583. Амтман — в Швейцарии примерно то же, что волостной
старшина в царской России.
704

Стр. 587. Согласно библейскому преданию, жена Лота
подверглась божьей каре: за проявленное ею недозволенное любопытство
она была превращена в соляной столб.
Стр. 590. Песталоцци имеет в виду друга своей юности Лафатера
(см. выше прим. к стр.580). Он намекает на его фанатизм и попытки
составить себе конкретное представление о потустороннем. Одна из
работ Лафатера носила название «Виды на вечность» («Aussichten
in die Ewigkeit»).
Стр. 594. Устами пастора Песталоцци высказывает одну из своих
основных социально-педагогических идей: народ сможет оказать
себе помощь путем самопомощи,— опираясь на свои собственные
силы, не обращаясь к помощи благотворительности. Но сделать это
он будет в состоянии лишь в том* случае, если получит надлежащее
воспитание.
Стр. 600. В лице склонного к реформам, но крайне нерешительного
и легко поддающегося дурному влиянию герцога Песталоцци, по
всей вероятности, выводит в романе представителя просвещенного
абсолютизма — австрийского императора Иосифа IL
Стр. 603. В этой главе содержатся уже общие контуры основного
философского труда Песталоцци «Мои исследования о ходе природы
в развитии человеческого рода» («Meine Nachforschungen über den
Gang der Natur in der Entwicklung des Menschengeschlechts»),
который был им закончен в 1797 г.
Стр. 605. В своих взглядах на человеческую природу и движущие
силы ее развития Песталоцци уже отходит в этот период от Руссо.
Он указывает, что «естественный человек» (Naturmensch), будучи
предоставлен сам себе, может стать не только бесполезным, но даже
опасным для общества. Человек, по Песталоцци, может приобрести
общественную ценность лишь в том случае, если ему с раннего
детства будет дано правильное воспитание.
Стр. 608. В романе «Лингард и Гертруда» и в ряде других своих
произведений, например в трактате «О законодательстве и
детоубийстве» («Über Gesetzgebung und Kindermord», 1783), Песталоцци
высказывает передовую для его времени мысль о том, что человека
обычно толкают на преступление неблагоприятные обстоятельства:
тяжелые социальные условия, отсутствие должного воспитания.
Решительно осуждая «правосудие виселицы, колесования и галеры»,
Песталоцци требует, чтобы наказания носили не карательный, а
воспитательный характер.
Стр. 616. Песталоцци имеет в виду старый швейцарский народный
обычай Lichtstubeten, согласно которому в субботу и воскресенье
ночью парню дозволялось навещать в ее комнате девушку, на
которой он намерен жениться.
Стр. 621. Народная легенда приписывает алхимику доктору
Фаусту изобретение пороха.
Стр. 632. Речь идет о «Финансовом отчете королю» («Compte
rendu presente au roi»), опубликованном в 1781 г. главой
финансового ведомства французского короля Людовика XVI Жаком Некке-
ром. Придавая широкой огласке критическое состояние
государственных финансов, Неккер пытался предотвратить назревавшую
буржуазную революцию, но, по словам Маркса, ему «не удалось ввести
революционное движение в тихое русло реформы» (К. Марке и
Ф. Энгельс, Соч., изд. 2, т. 5, стр. 30).
45 и. Г. Песталоцци, т, 1 705

Стр. 640. Эта глава, в которой Песталоцци страстно бичует
религиозный догматизм и поповщину, очень важна для понимания его
мировоззрения. В дореволюционном русском издании Избранных
педагогических сочинений Г. Песталоцци, т. II, М., изд-во К. И.
Тихомирова, 1894 (изд. 2-е—1901, изд. 3-е— 1912), она была дана
со значительными купюрами. В Избранных педагогических
сочинениях Г. И. Песталоцци, т. 1, М., Учпедгиз, 1936, имеется лишь
краткое изложение ее содержания.
1520—1530 гг.— годы реформ Лютера.
Стр. 663. Мене мене, такел, фарес — по библейскому преданию,
магическая надпись, однажды появившаяся на стене царского
дворца в Вавилоне и предвещавшая, что на жителей города, погрязших
в грехах, скоро обрушится божья кара.
Стр. 676. Sklavenheim (буквально дом рабов) —по-видимому,
символическое название тюрьмы.

ПРЕДМЕТНЫЙ УКАЗАТЕЛЬ1
Арифметика, обучение детей — 111, 112, 113,124, 268—269, 273, 280—
281, 292—293, 314, 421, 540, 546—548, 561
Бедность крестьян, причины и способы ее устранения — 400, 464—465,
466—468, 556—560. См. также Законодательные реформы
Вербализм в обучении - 111, 112, 120, 196, 197, 217—218, 219, 224,
243, 244, 260—261, 269, 271, 272, 273, 295—296, 494, 496, 513, 540,
542—543
Взаимопомощь детей. См. Дружба и взаимопомощь детей
Внешние органы чувств, их развитие и воспитание — 114, 115, 116,
259—260, 330
Внимание —218, 234, 242, 244, 262, 268, 270—271, 272, 285
Возрастные особенности детей, учет в обучении и воспитании. См.
Изучение ребенка, Индивидуальные характеристики детей,
Индивидуальный подход к детям
Воля. См. Характер и воля, их воспитание
Воспитание, его сущность, цели и задачи —114, 118, 119—120, 123,
124, 127, 133—136, 193—202, 228, 229, 233—236, 238—253, 267,
299, 308, 496, 497, 544—546, 596—597, 604—610, 612—614, 643,
652—660, 667, 673—674. См. также Нравственное воспитание,
Религиозное, Семейное, Трудовое, Умственное, Физическое,
Эстетическое
Воспитательные учреждения для бедных детей — 127—131, 132—166,
167—173, 174—183, 184^-187, 207—213, 316—321
Воспитывающий характер обучения—115, 124, 197, 561—568
1 Составила В. А. Хрусталева
45* 707

Грамота, обучение детей—ПО, 111, 115, 462, 537—538
Дети, их особенности. См. Изучение ребенка, Индивидуальные
характеристики детей, Индивидуальный подход к детям
— одаренные—168, 178, 179, 180, 181, 182, 297, 298, 303—304
— умственноотсталые—168, 170, 180
Дисциплина — 293—294, 299, 488, 541, 542, 550—551. См. также
Наказания, Послушание, Свобода и принуждение в воспитании
Дневник педагогический —266—309
Дружба и взаимопомощь детей — 279, 283, 284, 287, 288, 294—295,
301, 302, 304, 307, 356, 371—372, 374—377, 415—416; 479—481,
569, 576
— взрослых —207—213, 214—217, 220—221, 409—414, 455—456,
479, 481—487
Естественное воспитание — 114, 117,120, 122,193, 202, 222—224,
239, 248—249, 260—261, 264—265, 268, 295—296. См. также
Свобода и принуждение в воспитании, Природосообразность в
воспитании
Женщина, ее роль в семье и в воспитании детей, влияние на
крестьянскую общину — 203—206, 336—339, 371—373, 420—421, 422,
470—471, 473, 476—477, 481—487, 498—501, 516—518, 521—527,
531—535, 631—632
Задатки и способности, их развитие—198—199, 238—239, 240, 266,
287, 296, 330
Законодательные реформы, их содержание и подготовка —596—
598, 604—611, 623—634, 634—639, 640—642, 643—649, 650—654,
656—679.
Знания, овладение ими—111, 112, 115, 196—197, 217—218, 299
Игра, ее воспитательное значение — 110—111, 114, 115, 119, 124, 233—
234, 261, 264, 282, 300, 421, 478, 480—481
Изучение ребенка —116, 193, 264, 265—269, 274—275, 276, 277—
278, 279—283, 285, 286, 287, 289, 294, 296, 546, 568. См. также
Индивидуальный подход к детям
Индивидуальные характеристики детей — 167—170, 178—183
708

Индивидуальный подход к детям —169, 193, 222—223, 239—240,
241—242, 254—258, 265, 266, 270, 271, 272, 273, 279—283, 284,
285, 287—289, 291, 294—295, 296, 297, 300—302, 303—309
Интерес, его значение в воспитании — 114, 123, 197, 270
Истина, ее познание — 193—194, 196, 199, 201
Латинский язык, обучение детей — 110, 116
Наблюдательность, ее воспитание—109, 110, 114, 124, 217, 218, 243,
245, 270, 287, 330. См. также Внимание
Навыки —112, 117, 119, 123, 239, 272—273, 285, 293, 295—296, 542.
См. также Упражнение как средство воспитания
Наглядность обучения —109—ПО, 112, 114, 217—219, 243, 260—
261, 267, 268, 271, 546—547
Наказания —110, 116, 118, 122, 124, 279—280, 281, 284, 293—294, 295,
306—307, 355, 356, 480, 551—552, 639
Нравственное воспитание детей—113, 119—124, 158, 171, 200, 223,
224, 227, 238—239, 240, 263—265, 272—273, 279—283, 284—285,
288—289, 290—292, 293—297, 300—302, 303—309, 351—358, 373,
374—377, 420—421, 507—508, 522—525, 540—542, 543—544, 545—
546, 550—552, 561—562, 563—568, 569—571, 588—591
— крестьян — 358—362, 385—389, 390—391, 398—399, 400—403, 404—
407, 427—428, 429—431, 432—461, 489—490, 504—506, 509—510,
512—513, 520—521, 573—577, 612—620, 634—639
Образование для индустрии—138—141, 148, 149, 152—153, 154—155,
315, 648—649, 652, 658, 665, 667, 668, 673—674
Образование общее и профессиональное—170—171, 199, 200—201,
219, 310—322, 394—395, 540, 659, 660
Обучение, общие вопросы—ИЗ—115, 217, 219, 243, 260, 546—547
Общественное воспитание—114, 118, 119—120, 123, 124, 201, 228,
235—236, 246, 249—252, 308, 597, 604—608
Опыт ребенка. См. Чувственный опыт ребенка, значение в процессе
обучения
Память, ее развитие—113, 115—116, 299, 302
Пение —343, 415, 421, 477, 501
Перевоспитание — 674, 677, 678
Письмо, обучение детей —217, 314, 538, 539—540
709

Подражание—110—111, 113, 123, 261, 264
Половое воспитание — 614—620
Понятия, их формирование—109—111, 112, 114, 115, 116, 120, 124,
196, 197, 260—261, 267—269, 271—272, 273. См. также
Чувственный опыт ребенка, значение в процессе обучения
Посильность обучения —ИЗ, 114, 115—116, 123, 171, 196, 201, 224,
262, 268, 271
Послушание—119—124, 243, 280, 281, 293—294, 295
Правдивость —111, 116, 289, 291, 302, 309
Праздники — 425—426, 521—525, 530
Пример, его воспитательное значение — 263—264, 272—273, 434, 520—
521, 527—529, 549—550
Природосообразность в воспитании — 111, 112, 114, 115, .116, 117.
120, 122, 124, 189, 194, 196, 197, 198, 199, 200, 201, 202, 239, 260—
261, 264—265, 298, 325, 540, 546, 596—597, 604—606, 607—610,
612—614
Профессиональное образование. См. Образование общее и
профессиональное
Религия —570, 571—573, 640—642
Религиозное воспитание—158, 261—262, 263, 308—309, 511—514,
542—544, 553—556
Рисование— 115, 119, 180
Родной язык, обучение детей — 115—116, 299, 501, 537
Свобода и принуждение в воспитании—110, 114, 115, 117—118,
119—124, 227, 233, 293—294, 295, 299, 300, 550—551, 604—610,
612—614
Связь обучения с жизнью — 133—136, 218, 227, 468—469, 488, 494—
495, 496—503, 513, 536—537, 540—542, 561—569, .658, 673—674,
677—679. См. также Труд детей и обучение, Трудовое
воспитание, Образование для индустрии
Семейное воспитание—109—124, 190, 201, 203—206, 222—227, 228—
236, 242—246, 247—251, 258, 329—330, 331—339, 343—344, 351,
352—358, 371—373, 374—377, 409—416, 420—421, 422, 433—435,
464, 476—477, 478—479, 498—501
Семья и школа —539, 541, 549—550, 552, 568, 591—592
Среда, ее значение в формировании человека — 133—136, 194, 200—
201, 228—237, 246—249, 250—253, 254—256, 262, 299, 339—342,
369—371, 386—389, 416—420, 433—461, 463, 466, 469, 470—471,
472—476, 493, 504, 509—511, 516. 609—610, 612—614
710

Страх детей, преодоление его — 302, 305—306, 308
Суеверия и предрассудки, борьба с ними — 381—382, 383—384, 385—
386, 640—642
Труд детей и обучение—128—129, 130, 137, 138, 139, 155—156, 170—
171, 172, 174—176, 186, 206, 207, 210, 219, 234, 243, 313, 321, 421,
466—468, 478, 497, 498—501, 536, 537—539, 540—542, 563—564,
569, 596—597, 677—679. См. также Образование для индустрии,
Образование общее и профессиональное
Труд детей и подростков на мануфактурах, его влияние на
физическое и духовное развитие—128, 138—139, 149, 150—155, 158,
160—161, 164—166, 315—318, 669—670. См. также
Воспитательные учреждения для бедных детей
Трудовое воспитание—123—124, 127, 128, 129, 133—136, 137, 138,
139, 148—155, 161, 169, 174—176, 182, 207—210, 219, 227, 229,
232—234, 238—241, 242—243, 244, 245—246, 247, 478—481, 484,
497—498, 508—511, 520—522, 527—529, 536—539, 540—542, 562—
569
— в семье — 203—206, 232—234, 242—243, 244—245, 246—250, 344,
412, 413, 414—415, 421, 478, 479—481, 484, 497—501. См. также
Труд детей и обучение
Умственное развитие и воспитание ребенка — 111, 112, 114, 170—
171, 194, 196, 197, 198, 199, 217—218, 222, 238, 240, 242, 245,
259—261, 267—269, 272, 280, 292, 308, 421, 487—488, 495, 496,
537—539, 546—548, 563, 566—568
Упражнение как средство воспитания— 114, 116, 198—199, 243, 272—
273, 293, 299, 352—358, 374—377, 542, 551—552
Урок —117, 271—272
Учитель, его воспитательная роль, авторитет—114, 119,120, 123,124,
259—309, 468, 469, 487—488, 496—497, 520—521, 522, 527—529,
536—537, 540—542, 545—546, 549—571, 582, 597
Учреждения для бедных детей. См. Воспитательные учреждения для
бедных детей
Физическое воспитание—110, 112, 113, 128, 130, 153, 158, 161—162,
164—165, 177, 238—240, 247—248, 259—260, 541
711

Характер и воля, их воспитание — 114, 115, 117—118, 119—120, 123—^
124, 169, 197, 247, 259, 262, 264—267, 280, 281, 282, 284—285, 293,
295, 298, 299, 300, 301, 302, 303—305, 306—307 '
Человек, его природа и назначение—193—196, 197—199, 254—255,
266, 597, 604—610, 612—614
Чтение —217, 501, 537—538
Чувственный опыт ребенка, значение в процессе обучения— 109—110,
112, 114—117,124, 201,217—219, 224, 243,244,246,259—261, 267—
268, 270, 271, 287, 330, 528—529, 546—547, 565. См. также Верба-
лизм в обучении
Школа народная —310—322, 468—469, 488, 494—495, 496—503, 537—
539, 540—542, 561—562
Эстетическое воспитание — 111, 343, 421, 477, 501, 522—525, 565—
566

УКАЗАТЕЛЬ ИМЕН1
Агис IV (III в. до н. э.) —27—28
Аддисон (Addison), Джозеф (1672—1719)—20
Александр I (1777—1825) —87, 99—100
Альт (Alt), Роберт (род. 1905)—38, 93
Базедов (Basedow), Иоганн Бернгард (1724—1790)—33, 36, 37, 104
Бальтазар (Balthasar), Франц Урс (1689—1763) —22, 23
Бандлин (Bandlin), Иоганн Баптист (1801—1871)—69
Батье (Battier), Гертруда (1776—1838)—270—273, 279—280, 281 —
282, 284—285, 286—289, 291-295, 300—302, 309, 695, 696
Батье (Battier), Розина (1779—1783) — 288, 695
Батье (Battier), Сарра (1758—1833) —275, 286, 692, 695, 696
Батье (Battier), Феликс (1748—1801) —269, 275, 291, 578, 692, 694,
695, 696, 703
Батье (Battier), Феликс (1777—1829)—270—273, 279—282, 284—
285, 287—289, 291—292, 294—298, 299, 300, 301—302, 303—309, 695
Белль (Bell), Андрю (1753—1832)—87
Блохман (Blochmann), Карл Юстус (1786—1855) —92
Блюнчли (Bluntschli), Иоганн Каспар («Менальк») (1743—1767) —
31 33
Бодмер (Bodmer), Иоганн Яков (1701—1776) — 18—21, 23—26, 29,
32, 699
Брейтингер (Breitinger), Иоганн Яков (1701—1776) — 18—21, 26
Брукнер (Brunner), Варвара — 167, 178, 687
Буссе, Федор Иванович (1784—1859) — 87, 103
Бухенау (Buchenau), Артур (1879-^-1946) —8, 28, 683
Бэкон (Bacon), Фрэнсис (1561—1626) — 19
Вальтер (Walter), Генрих (1872—1960) — 100
Варане (Warens), Луиза Элеонора, де (1700—1764)—250, 694
Вацлав IV (1361—1419) — 702
1 Составлен В. А. Рогпенбврг
В указатель вошли имена, встречающиеся как в текстах Песта-
лоцци, так и во вводной статье и примечаниях.
713

Вашингтон (Waschington), Георг (1732—1799) — 57
Вейсберг, Григорий Петрович (1884—1942) — 698
Вергилий (Vergilius) —Марон, Публий (70—19 до н. э.) — 2i, 3J
Веригин, Николай Алексеевич — 690
Вессель, Николай Христианович (1837—1906) —690
Виланд (Wieland), Христоф Мартин (1733—1813) — 17
Винкельрид (Winkelried), Арнольд (XIV в.) — 18
Витте (Witte), Карл Генрих Готфрид (1767—1845)—46—47
Вольтер (Voltaire), Франсуа Мари Аруэ (1694—1778) — 17, 61, 694
Вольф (Wolff), Христиан (1679—1754) — 19, 21, 26,60, 73
Галлер (Haller), Самуил, фон (1721—1792) — 181, 688
Геллерт (Geliert), Христиан Фюрхтеготт (1715—1769)—47
Гельвеций (Helvetius), Клод Адриан (1715—1771) —64
Гердер (Herder), Иоганн Готфрид (1744—1803) — 17
Гесснер (Gessner), Георг (1765—1843)—88
Гесснер (Gessner), Генрих (1768—1813)—698
Гёте (Goethe), Иоганн Вольфганг (1749—1832) — 17, 29, 264, 343,
694, 699, 704
Гийом (Guillaume), Джемс (1844—1916) — 59
Гомер (IX—VIII в. до н. э.) —21
Горький, Максим (1868—1936)—6
Готшед (Gottsched), Иоганн Кристоф (1700—1766)—20
Граффенрид (Graffenried), Эммануил, фон (1726—1787) — 131, 137,
160, 685, 686
Гросс (Gross), Анна Варвара. См. Песталоцци, Анна Варвара
Гросс (Gross), Христиан Готлоб (ум. 1807)—683, 692
Грунер (Grüner), Самуил (1715—1797) — 155, 686
Губер (Huber), Иоганн Вернгард (1753—1818) —303, 696
Гугель, Егор Осипович (1804—1841) — 103
Гунцикер (Hunziker), Otto (1841—1909) —12, 37, 702
Гурьев, Петр Семенович (1807—1884) — 103
Гюер (Gujer), Яков (1716—1785)—32, 137, 686
Д'альберг (Dalberg), Иоганн Фридрих Гуго, фон (1760—1812) —
184, 689
Цеккер (Dekker), Георг Яков (1732—1799)—335, 697
Демосфен (384—322 до н. э.) — 27—28
Дистервег (Diesterweg), Фридрих Адольф Вильгельм (1790—1866) —
693
Желваков, Николай Александрович (род. 1893) — 7, 698
Жирар (Girard), Жан Батист (1765—1850) —92
Жуковский, Василий Андреевич (1783—1852) — 72
Зейффарт (Seyffarth), Л. Вильгельм (1829—1903) —8, 33, 71, 684
Зонненфельс (Sonnenfels), Иосиф, фон (1733—1813)—704
Изелин (Iselin), Исаак (1728—1782) — 22, 32, 50, 51, 52, 184—188,
714

188—190, 207, 209, 211—213, 214—215, 219—221, 404, 684, 685,
687, 688, 689, 690, 691, 692, 700
Иисус Христос — 365, 435, 481
Иосиф И (1741—1790) —52, 481, 696, 702, 704, 705
Итт (Ith), Иоганн Самуил (1747—1813) — 12
Казакова, Ольга Васильевна (род. 1909) — 104
Кант (Kant), Иммануил (1724—1804)—60, 61
Каподистрия, Иоанн Антонович (1776—1831) — 100
Карл Великий (ок. 742—814) — 13
Кастхофер (Kasthofer), Розетта, в замужестве Нидерер (1779 —
1857) —93, 101
Кене (Quesnay), Франсуа (1694—1774)—32
Киндерман (Kindermann), Фердинанд (1740—1801) — 39
Клопшток (Klopstock), Фридрих Готлиб (1724—1803) — 17, 20, 57
Коллер (Koller), Иоганн Франц (1738—1823) -45, 112, 165, 684
Коменский (Comenius), Ян Амос (1592—1670)—77—78
Костюшко, Тадеуш (1746—1817)—57
Котта (Cotta), Иоганн Фридрих (1764—1832)—95, 697
Крупская, Надежда Константиновна (1869—1939) — 5—6, 37, 43—
44, 51, 55—56, 697
Крюзи (Krusi), Елизавета. См. Нэф, Елизавета
Лагарп (Laharpe), Фредерик Цезарь (1754—1838) —86, 99, 100
Лафатер (Lavater), Иоганн Каспар (1741—1801) — 26, 27, 32, 50,
580, 696, 704, 705
Лейбниц (Leibniz)» Готфрид Вильгельм (1646—1716) — 19, 21, 60, 73
Ленин, Владимир Ильич (1870—1924) —6
Леопольд II (1747—1792) —52, 696
Лессинг (Lessing), Готхольд Эфраим (1729—1781) — 17
Локк (Locke), Джон (1632—1704) — 18, 19, 36
Людовик XVI (1754—1793)—705
Лютер (Luther), Мартин (1483—1546) —325, 543, 698, 706
Магницкий, Михаил Леонтьевич (1778—1855) — 103
Мальберг. См. Дальберг
Маркс (Marx), Карл (1818—1883) —5, 14, 64, 65, 97-98, 106, 705
Мейстер (Meister), Леонгард (1741—1811)—220, 692
Минд (Mind), Готфрид (1768—1814) — 168, 180, 687, 688
Мирабо (Mirabeau), Виктор Рикетти, де (1715—1789) —32
Монтескье (Montesquieu), Шарль Луи (1689—1755) — 17, 18, 24
Морф (Morf), Генрих (1818—1899) — 13, 27, 29, 47, 96, 102
Мюллер (Muller), Франц Христоф (1724—1799) — 131, 684, 685
Мюллер (Muller), Христоф Генрих (1741—1827)—30
Мюральт (Muralt), Иоганн, фон (1780—1850)—94
Наполеон I Бонапарт (1769—1821) —86, 99, 100, 103
Неккер (Necker), Жак (1732—1804)—632, 705
Непомук (Nepomuk), Иоганн (XIV в.)—481, 702
Неф (Neef), Жозеф (1770—1884) — 103
715

Нидерер (Niederer), Иоганн (1779—1843) —92, 94, 101, 102, 690
Нидерер (Niederer), Розетта. См. Кастхофер, Розетта
Николоеиус (Nicolovius), Георг Генрих Людвиг (1767—1837) -—
61—62
И эф (Näf), Елизавета, в замужестве Крюзи (1762—-1854)— 698—699
Ободовский, Александр Григорьевич (1796—1852) — 87, 103—104
Оуэн (Owen), Роберт (1771—1858) — 87
Паррот, Егор Иванович (Георг Фридрих) (1767—1852)—86
Песталоцци (Pestalozzi), Андреас (1692—1769) — И
Песталоцци (Pestalozzi), Анна, урожденная Шультгес (1739—1815) —
31, 32—33, 34, 35, 111, 156, 283, 686, 689, 692
Песталоцци (Pestalozzi), Анна Варвара, в замужестве Гросс (1751—
1832) —11, ПО, 683, 692
Песталоцци (Pestalozzi), Баптист (1745 — ум. после 1780) — И
Песталоцци (Pestalozzi), Готлиб (1798—1863) — 102
Песталоцци (Pestalozzi), Иоганн Баптист (1718—1751) — 11
Песталоцци (Pestalozzi), Сусанна, урожденная Хотц (Hotz) (1720—г
1796) —11
Песталоцци (Pestalozzi), Яков (Жакели) (1770—1801) —109—124,
217—218, 222—227, 261, 270, 276, 279—280, 282—283, 285, 292,
299, 683, 692, 695—696
Петерсен (Petersen), Петер (1762—1820) —7, 74, 259—309, 694, 695,
696
Пинкевич, Альберт Петрович (1883—1939)—6, 684, 698
Планта (Planta), Мартин (1727—1772) — 37—38
Плутарх (ок. 48—126)—28
Покровский, Феофилакт Гаврилович (1763 — ок. 1843)—72
Пфеннингер (Pfenninger), Иоганн Конрад (1747—1792)—33
Пфеффель (Pfeffel), Готлиб Конрад (1736—1809)—688
Раумер (Raumer), Карл (1783—1866) — 690
Ренггер (Rengger), Альбрехт (1764—1835) — 67, 70
Риттер (Ritter), Карл (1779—1859) —87, 94
Рот (Rodt), Екатерина (1728—1797) — 109, 683
Рохов (Rochow), Фридрих Эбергард (1734—1805) —.36—37, 104
Руссо (Rousseau), Жан-Жак (1712—1778) — 17, 18, 19, 21—22, 24, 26,
29, 30, 33, 36, 60—62, 104, 116, 120, 250, 683, 689, 694, 705
Свенске, Карл Федорович (1797—1871)—87, 103
Сталь (Stael), Анна Луиза Жермен, де (1766—1817) —87
Стил (Steele), Ричард (1672—1729)—20
Сократ (469—399 до н. э.) — 32
Талейран (Talleyrand)—Перигор, Шарль Морис, де (1754—1838) —
102
Телль (Tell), Вильгельм (XIV в.) — 18, 22, 58
716

Тимаев, Матвей Максимович (1796—1858) — 87, 103
Тихомиров, Ксенофонт Иванович (1853—1913) —6, 11, 698, 706
Трапп (Trapp), Эрнст Христиан (1745—1818) — 104
Тумим-Альмединген, Наталия Алексеевна (1883—1943) — 683
Тургенев, Николай Иванович (1789—1871) —87, 104
Ушинский, Константин Дмитриевич (1824—1870) — 104
Фелленберг (Fellenberg), Филипп Эммануил, фон (1771 — 1844) —58,
86, 93, 100
Филипп II Македонский (ок. 382—336 до н. э.) — 28
Фихте (Fichte), Иоганн Готлиб (1762—1814)—60, 87
Фортунатов, Александр Алексеевич (1884—1949) — 690
Фридрих II (1712—1786) — 19
Фру мое, Соломон Абрамович (род. 1906)—698
Фюссли (Fussli), Генрих (1741—1825)—580, 704
Фюссли (Fussli), Иоганн Каспар (1743—1783) — 115, 214, 684, 691,
692, 704
Халлвиль (Hallwyl), Франциска Романа, фон (1758—1836) —66
Хирцель (Hirzel), Каспар (1725—1803) —32, 686
Ходовецкий (Chodowiecki), Даниель Николаус (1726—1801)—33,
327, 335, 697, 704
Хойбаум (Heubaum), Альфред (1863—1910) —93, 102
Цандер (Zander), Альфред (род. 1905) —88
Цвингли (Zwingli), Ульрих (1484—1531) — 13
Циглер (Ziegler), Ганс Каспар (1730—1802) —697
Цинцендорф (Zinzendorf), Карл Иоганн Христиан, фон (1739—
1818) — 10, 52, 56, 310, 696—697, 704
Цшокке (Zschokke), Иоганн Генрих (1771—1848)—68—70, 72
Чарнер (Tscharner), Винцент Бернгард, фон (1728—1778) —699
Чарнер (Tscharner), Никлаус Эммануил, фон (1727—1794) —40, 41,
45, 132—166, 172, 685, 686, 699
Чиффели (Tschiffeli), Иоганн Рудольф (1716—1780) — 32, 35, 687,
703
Шахт (Schacht), Теодор (1786—1870)—92
Швейгхаузер (Schweighauser), Иоганн (1738—1806)—274, 695
Шейнебаум (Schönebaum), Герберт (род. 1888)—24,33
Шекспир (Shakespeare), Вильям (1564—1616)—704
Шеферд (Schepherd) — 100
Шиллер (Schiller), Иоганн Фридрих (1759—1805) — 29, 57
Шиммельман (Schimmelmann), Шарлотта, фон (1757—1816)—83
Шинц (Schinz), Иоганн Рудольф (1745—1790) — 12, 50
Шмид (Schmid), Варвара (Бабели) (1720—1788) — 11
Шмид (Schmid), Иосиф (1785—1851)—92, 101—102
717

Шпрангер (Spranger), Эдуард (род. 1882) —8, 28, 683
Штапфер (Stapfer), Филипп Альбрехт (1766—1840) —70, 74, 83
Штеттбахер (Stettbacher), Ганс (род. 1878) — 8, 28, 683
Штэли (Stähli), Маргарита (1754—1802) —71
Шультгес (SchuKhess), Анна. См. Песталоцци, Анна
Шультгес (Schulthess), Ганс Яков (Жак) (1739—1806) — ИЗ, 684
Шультгес (Schulthess), Иоганн Каспар (1744—1816) —31
Энгельс (Engels), Фридрих (1820—1895) — 14, 23, 37, 64, 65, 106, 705
Эффщгер (Effinger), Никлаус Альбрехт, фон —131, 685

СОДЕРЖАНИЕ l
От редакции ,.,.... 5
Иоганн Генрих Песталоцци, его деятельность и
педагогические идеи. Вводная статья В. А. Ротенберг .... 11
ИЗ РАННИХ РАБОТ
Днеаник Песталоцци о воспитании его сына , * * . , 109
ПЕДАГОГИЧЕСКИЙ ОПЫТ В НЕЙГОФЕ
Просьба к друзьям человечества и покровителям о
милостивой поддержке учреждения, имеющего задачей дать
бедным детям воспитание и работу в сельской
местности 127
Письма г-на Песталоцци к г-ну Н. Э. Ч. о воспитании
бедной сельской молодежи 132
Отрывок из истории низов человечества. Воззвание к
человечеству во благо последнего 167
Достоверные сведения о состоянии на 1778 год
Воспитательного учреждения для бедных детей, основанного
г. Песталоцци в Нейенгофе близ Бирра 174
* Письма Исааку Изелину . , . . , 184
СТАТЬИ И ПИСЬМА 1780-1790 гг.
Вечерний час отшельника ..«.<* 193
Листы из незаконченной рукописи «Добрый Яков; как он
воспитывал своего сына» 203
* Памяти благородного друга человечества 207
* Как были написаны две книги для народа 214
Некоторые пояснения относительно затронутого в прошлом
номере журнала метода воспитания моего сына . . 222
* По поводу правильного воспитания детей 228
В пояснение принципов и мнений, изложенных в № 37
«Швейцарского листка» ..,,,.,.*,». 238
1 Звездочкой в содержании отмечены заголовки статей,
данные редакцией настоящего издания.
719

Господину Ш-ру фон Ц 254
* Письма учителю Петерсену * , , , 259
Проект памятной записки графу Карлу Иоганну Христиану
фон Цинцендорфу о связи профессионального
образования с народными школами . . . ...... 310
ЛИНГАРД И ГЕРТРУДА
Книга для народа
Часть первая * 325
Часть вторая 404
Часть третья 462
Часть четвертая 578
ПРИМЕЧАНИЯ И УКАЗАТЕЛИ
Примечания ............. 683
Предметный указатель >,..... 707
Указатель имен ...,.., 713
Печатается по решению редакционно-издательского совета
Академии педагогических наук РСФСР
Иоганн Генрих Песталоцци
ИЗБРАННЫЕ ПЕДАГОГИЧЕСКИЕ ПРОИЗВЕДЕНИЯ, т. 1
Редактор П. И. Куликов
Переплет художника Л. И. Ламма
Худож. редактор Т. И. Добровольнова
Техн. редактор В. В.Тарасова
Корректоры Е. А. Блинова и Н. И. Баллод
Сдано в набор 24/Х 1960 г. Подписано к печати 19/IV 1961 г. Формат
84Х1081/»». Бум. л. 11,25. Печ. л. 45,0. Усл. п. л. 36,9. Уч.-изд. л. 37,8.
Цена 1 р. 10 к. Тираж 5300. Зак. 1373.
Изд-во АПН РСФСР. Москва, Погодинская ул., 8.
Книжная ф-ка им. Фрунзе Главполиграфиздата Министерства
культуры УССР. Харьков, Донец-Захаржевская, 6/8.