Автор: Пленков О.Ю.
Теги: всеобщая история монография история германии политическая история гитлер исторические личности
ISBN: 978-5-93615-202-3
Год: 2019
Текст
0. Ю. ПЛЕНКОВ
ЧТО ОСТАЛОСЬ
ОТ ГИТЛЕРА?
ИСТОРИЧЕСКАЯ ВИНА
И ПОЛИТИЧЕСКОЕ
ПОКАЯНИЕ ГЕРМАНИИ
Санкт-Петербург
«Владимир Дал ь»
2019
УДК94(43О)“654”
ББК 6з.з(4Гем)
П38
Пленков О. Ю. Что осталось от Гитлера? Историческая вина и по¬
литическое покаяние Германии. — СПб.: Владимир Даль, 2019. — 511 с.
ISBN 978-5-93615-202-3
Монография посвящена одному из самых обсуждаемых феноме¬
нов современной истории Запада — иногда достигающему невероятных
масштабов культивированию в некоторых обществах чувства вины за
настоящие или мнимые преступления прошлого. Анализируя события
XX века — мировые войны и кризисы, связанные с процессами массо¬
вой иммиграции, — автор пытается критически рассмотреть проблему
вины и преодоления прошлого в контексте новейшей истории, опира¬
ясь в основном на пример современной Германии, являющейся «чем¬
пионом мира по покаянию».
Книга будет интересна не только историкам, политологам и социо¬
логам, но и самому широкому кругу читателей, интересующихся про¬
блемами развития Германии, а вместе с ней и перспективами совре¬
менного европейского общества в целом.
Работа выполнена при финансовой поддержке
Российского фонда фундаментальных исследований,
проект № 19-09-00383
© Издательство «Владимир Даль»,
ISBN 978-5-93615-202-3
2019
© Пленков О. Ю., 2019
© Палей П., оформление, 2019
Предисловие
History is, indeed, little more than the Register
of the Crimes, Follies, and Misfortunes Mankind.1
E. Gibbon
История — это та версия исторических собы¬
тий, которую публика согласилась считать верной.
Наполеон
История — это духовная форма, посредством
которой современность сводит счеты со своим про¬
шлым.
Й. Хейзинга
Единственное, во что мне приходится ве¬
рить, — это то, что история по многим причинам,
о которых прекрасно осведомлены сами историки,
но которые они иногда игнорируют, является не¬
предсказуемой.
Н. Баббио
Отвечая на вопрос в заглавии, нужно сразу сказать, пред¬
восхищая выводы исследования: от Гитлера осталось очень
много, он значительно больше своих современников, связан¬
ных с властью, — Сталина, Рузвельта с Черчиллем или Мао
Цзэдуна — воздействовал на эволюцию современного мира.
1 История — это не более чем список преступлений, сумасбродств и
неудач человечества (англ.).
3
В отличие от упомянутых лидеров, влиявших почти исключи¬
тельно только на свои страны, последствия правления Гитле¬
ра имели глобальные масштабы. Причем наследие упомяну¬
тых политиков со временем приняло окончательные контуры
и утеряло актуальность: реформы «Нового курса» Рузвельта
хотя и были настоящей американской революцией, но выпол¬
нили свою роль в стабилизации страны и себя изжили; по¬
пытки Черчилля сохранить империю провалились и теперь
о ней уже никто не вспоминает, кроме историков; сталинское
наследие продержалось в арьергардных боях до 1989 года; си¬
стему Мао после его смерти исказили до неузнаваемости, как
и сталинизм — это отжившая свой век рухлядь. Конечно, на¬
цизм во всех отношениях тоже рухлядь, но его воздействие
на современную политику по ряду причин, связанных с осо¬
бенностями немецкой самокритики и самоненависти, со вре¬
менем только растет и чем дальше от 1945 года, тем больше
тень этих двенадцати лет «Тысячелетнего рейха» продолжа¬
ет расти. Это настолько же парадоксально, как и неоспоримо.
Автор интересной книги о Гитлере в Первую мировую войну
шотландский историк Томас Уэбер весьма оригинально сфор¬
мулировал эту мысль — он сказал, что фигуру Гитлера в со¬
временной истории по степени опасности можно сравнить с об¬
наженным высоковольтным кабелем, который лежит на голой
земле и время от времени опасно искрит.1 Также и немецкий
историк и социолог Юрген Кока отмечал, что «любое адек¬
ватное объяснение нацизма и особенностей истории общества
в Третьем рейхе возможно лишь при выяснении несводимой
ни к каким структурным проблемам немецкой истории роли
Гитлера».1 2
Почти такой же вопрос, что и вынесенный в заглавие кни¬
ги, задает английский биограф Гитлера Иэн Кершоу в своей
монографии о немецкой катастрофе — «был ли XX век веком
Гитлера?», и дает положительный ответ — «в этом столетии
никто не оставил такой глубокий след, как Гитлер. Нацистская
1 См. интервью с Томасом Уэбером в: Der Spiegel. 2016. N 19. S. 126.
2 Коска J. Sozialgeschichte. Gottingen, 1977. S. 75.
4
диктатура имеет для XX века программное значение в боль¬
шей степени, нежели диктатура Сталина или Мао».1 При этом
нацизм нужно четко отделять от фашизма — по словам Ум¬
берто Эко, нацизм уникален, а с термином «фашизм» можно
играть на разные лады.1 2 Нужно твердо помнить, что фашизм
и национал-социализм — это явления совершенно разных
свойств, происхождения и последствий.
Более того, чем дальше в прошлое уходит нацистская дик¬
татура, тем более становится актуальной. Это точно подме¬
тил немецкий журналист Тимур Вермеш, который дебюти¬
ровал как писатель книгой про мнимое возвращение Гитлера
в 2011 году в Германию.3 Фюрер начинает восхождение ниот¬
куда, постепенно ловко осваиваясь в новой действительности
с интернетом, который он быстро приспосабливает к критике
современного общества с его нелепыми вывихами. Гневные
речи Гитлера встречают овациями, видеозаписи выступлений
взрывают интернет и он начинает новое восхождение к вла¬
сти... Разумеется, что это сатирическое по отношению к совре¬
менному немецкому обществу преувеличение, но то, с какой
серьезностью немцы восприняли эту сатиру, впечатляет и за¬
ставляет задуматься.
Эта поразительная живучесть нацизма, вернее, его си¬
мулякра, пользуясь термином Жана Бодрийяра, во влиянии
на современное западное общество, собственно, и составляет
предмет анализа в данной работе. Целью ее является объяс¬
нить самое поразительное в нацизме — его прошлое все ак¬
тивней расширяет воспроизводство собственной истории. Ни
один вид негативного опыта современной цивилизации не дал
столь обширной культурной продуктивности. И эта продуктив¬
ность постоянно оказывает давление на восприятие истории
современными людьми — это, кажется, какая-то загадочная
абберация.
1 Ференбах О. Крах и возрождение Германии. Взгляд на европейскую
историю XX века. М., 2001. С. 101—102.
2 Эко У. Пять эссе на темы этики. М., 2000. С. 65.
3 Вермеш Т. Он снова здесь. М., 2014.
5
Отдаленное подобие такой же абберации можно наблю¬
дать и в старину — так, в 1528 году по заказу баварского гер¬
цога Вильгельма IV художник Альбрехт Альтдорфер создал
огромную картину с изображением битвы Александра Маке¬
донского с персами Дария при Иссе в 333 году до нашей эры
в Киликии. Это сражение, собственно, и открыло эпоху элли¬
низма. Живописец изобразил сражение так, как оно ему виде¬
лось, — античные греки были в средневековых доспехах, а пер¬
сы в тюрбанах — это, конечно, не имело никакого отношения
к исторической реальности... Между тем многие поколения,
глядя на это произведение, стали развивать свои собственные
фантазии об эпохе эллинизма. Наполеону эта картина настоль¬
ко понравилась, что он приказал ее перевезти в Париж — по
всей видимости, по его мнению, она дала живой образ эпохи.
Приблизительно также формируется представление в совре¬
менном обществе о прошлом, даже и не таком далеком. Исто¬
рия в таком случае выступает как сценическая декорация со¬
временности. Как не вспомнить высказывание лорда Генри
Болингброка на этот счет: «Plain truth will influence half a score
of men, while mystery will lead millions by the nose».1
Само по себе прошлое можно рассматривать не только как
декорацию переживаемой современности, но и как некую кон¬
струкцию, — так делал американский историк Хейден Уайт,
в своей работе он предложил формалистический анализ исто¬
рических текстов, сосредоточив внимание на классиках XIX ве¬
ка (Мишле, Ранке, Токвиль, Буркхардт). Уайт писал, что каж¬
дый из этих четырех историков моделировал свой собственный
нарратив в соответствии с ведущими литературными жанра¬
ми. Мишле писал роман, Ранке — комедию, Токвиль — тра¬
гедию, Буркхардт — сатиру.1 2 В художественной форме такое
«конструирование» описал Макс Фриш в романе «Назову себя
Гантенбайн» — автор заставляет своего главного героя в один
1 Правда может захватить воображение дюжины людей, а таинство
будет водить за нос миллионы (англ.).
2 Уайт X. Метаистория: историческое воображение в Европе XIX века.
М., 2002. Passim.
6
прекрасный день прикинуться слепым. Так он приобретает вто¬
рую идентичность и со временем перестает понимать, кто на¬
стоящий — Эндерлин или Гантенбайн? Таким образом, Фриш
по-иному сформулировал мысль, что историческое самосозна¬
ние — это мысленная конструкция.
Современный немецкий историк Хайнрих Август Винклер
так определял это конструирование: «Всякая история — это
борьба за ее толкование. Тот, кто располагает большими воз¬
можностями для расстановки исторических оценок, тот рас¬
полагает политическим влиянием. Чем сильнее какая-либо
партия влияет на восприятие истории обществом, тем ближе
она к культурной гегемонии. Достичь ее — это цель всех поли¬
тиков».1 Иными словами, прошлое — это не формирующийся
естественным образом продукт деятельности людей, одинако¬
во выглядящий для всех, а всегда предмет различных попыток
его интерпретировать в собственных интересах или просто ин¬
струментализировать. По сути, события прошлого отбираются,
сопоставляются и классифицируются, исходя из потребностей
или правил, которые не были актуальными для тех кругов,
которые долгое время хранили живую память о них. И это со¬
вершенно искажает историческую действительность. Ко всему
прочему, отобранные таким образом исторические легенды
большей частью сильнее исторической действительности —
легенды просты, а действительность всегда сложна, легенды
интересней, чем действительность (никто не гарантирует, что
истина, когда станет явной, будет интересна), и, что особенно
важно, легенды всегда морализируют. Борьба историков с ле¬
гендами подобна борьбе с многоголовым драконом и порой ка¬
жется безнадежной.
Как писал американский поэт Арчибальд Маклиш, —
«история подобна плохо спроектированному концертному за¬
лу с мертвыми зонами, где не слышно музыку».1 2 Может быть,
1 Der Griff nach der Deutungsmacht. Zur Geschichte der Geschichtspolitik
in Deutschland / Hg. H. A. Winkler. Gottingen, 2004. S. 7.
2 Сондерс Ф. ЦРУ и мир искусств. Культурный фронт холодной войны.
М., 2013. С. 9.
7
это не скромно, но свою задачу я как раз и вижу в выявлении
и раскрытии этих зон молчания, возникших в силу исключи¬
тельно политических причин. Конечно, многие наблюдения об
этом предмете уже были высказаны другими и даже не раз —
их оригинальность меня интересует меньше, чем моя собствен¬
ная искренность.
В самой значительной степени наличие упомянутых зон
относится к современной Германии. Выдающийся немецкий
историк Томас Ниппердей указывал, что в немецких столкно¬
вениях с собственным прошлым есть некое извращение. Опре¬
деленные ритуализированные формы обращения к прошлому
повторяются вновь и вновь и никто не может высказаться ина¬
че, поскольку работающая на вытеснение прошлого интелли¬
генция приняла на себя роль терапевтов всего народа. Ее апел¬
ляции к необходимости преодоления прошлого сделали этот
невроз не только перманентным, но и вызвали необходимость
терапии.1
Совершенно иное отношение к прошлому в других странах.
В нашей стране после первоначальной эйфории разоблачений
тема преступлений советского тоталитаризма была практи¬
чески закрыта. Генри Киссинджер объяснял это тем, что как
Россия, так и США исторически отстаивают глобальное при¬
звание своих обществ. Однако в то время как идеализм Амери¬
ки вытекает из концепции свободы, идеализм России вырос из
духа разделенных страданий и общей покорности населения
властям.1 2
Председатель комиссии по реабилитации Александр Яков¬
лев отмечал, что «российское общество потому равнодушно
к преступлениям, что очень многие в них участвовали». Со¬
ветский режим вовлек миллионы и миллионы граждан в кол¬
лаборационизм и компромиссы, которые принимали самые
разные формы.3 Также и в Японии в силу массового участия
1 Kittel М. Die Legende von der «Zweiten Schuld». Vergangenheitsbewalti-
gung in der Ara Adenauer. Frankfurt am Main, 1993. S. 358.
2 Киссинджер Г. Нужна ли Америке внешняя политика? М., 2016. С. 97.
3 Эпплбаум Э. ГУЛАГ. М., 2015. С. 565.
8
в прежней политике простых людей, японское министерство
воспитания в 1955 году распорядилось убрать из школьных
учебников все упоминания о Второй мировой войне. Только
в ВУЗах был разрешен короткий очерк истории войны. Это де¬
лалось для того, чтобы у японской молодежи «не возникало
никакого чувства мести». Дикую нанкинскую резню японцы
также игнорировали. Турки ничего не хотели слышать об ар¬
мянской резне. Во Франции стоило большого труда показать
в вечерние часы фильм о соучастии французской полиции
в облавах на евреев в годы оккупации во Вторую мировую вой¬
ну. Этот фильм метафорически назвали «Les Guishets du Lou¬
vre» — «проход во внутренний двор Лувра».1 Только в сравне¬
нии с этими примерами познается грандиозность немецкого
преодоления прошлого.
Ничего подобного мемориалу жертвам холокоста в Берлине
нет нигде в мире — даже там, где также были совершены мас¬
штабные преступления против человечества. Не припомнить
ни одной страны, которая настолько была бы готова к публич¬
ному покаянию. В США нет памятника уничтоженному корен¬
ному населению страны; в России нет мемориала миллионам
крестьян, погибших в большевистскую коллективизацию, даже
празднование победы 1945 года началось в СССР только двад¬
цать лет спустя. В Турции нет памятника армянам, убитым
в 1915 году; в Японии нет памятника китайцам — жертвам Вто¬
рой мировой войны; в Сербии нет мемориалов, посвященных
преступлениям, совершенным в Боснии. Напротив, во всех по¬
следних приведенных случаях явно видно внутреннее сопро¬
тивление коммеморации жертв. Никто не хочет увековечивать
собственный позор, а упомянутый памятник в центре Берли¬
на — не единственный в ФРГ... В абсолютном большинстве слу¬
чаев в мире, как в Древнем Риме, прибегают к «Daminatio ше-
moirae»1 2 — у римлян так называлось решение Сената о забвении
памяти прежнего императора за его проступки и предписание
стереть его память из всех документов. Процесс формирования
1 Kittel М. Die Legende von der «Zweiten Schuld». S. 362.
2 Осуждение памяти (латл.).
9
такого необычного немецкого пути к пониманию прошлого —
это очень интересный объект исследования.
В процессе работы я активно использовал достижения сво¬
их предшественников, которых постоянно цитировал, поэтому
историографический обзор был бы лишним. По сути мой текст
представляет собой компендиум основных позиций историков
и политиков насчет немецкой вины и ответственности. Эти по¬
зиции часто настолько путанные и противоречивые, что текст
иногда достигает теологической сложности и запутанности,
даже двусмысленности — но это свойство самой темы, а не моя
вина, халатность или недомыслие.
Чем данная книга отличается от массы других на эту тему?
Во-первых, моими намерениями по мере возможности из¬
бежать политкорректности, присущей в обязательном поряд¬
ке всем суждениям о нацистском прошлом, — у нас в стране,
в отличие от Запада, юридические ограничения на этот счет не
такие большие. В значительной степени политкорректность —
это помеха в понимании действительной логики развития со¬
бытий, проникновении в историческую действительность,
поскольку она имеет обязательный характер. Эта ситуация
похожа на позицию Жана Кальвина, о которой Ясперс писал:
«она является вершиной того воплощения христианской не¬
терпимости, против которой нет ничего иного, кроме нетер¬
пимости».1 Эта нетерпимая политкорректность искажает дей¬
ствительность и не дает возможности вникнуть в настоящую
логику развития, поскольку направляет мышление в строго
предписанных рамках теми, кто взял на себя все полномочия
по интерпретации прошлого. Доктрина универсальной полит¬
корректности в итоге должна привести нас в мир, который,
используя фразу Честертона, «полон добродетелей, сошед¬
ших с ума».1 2 В рамках этой самой политкорректности то, что
начиналось как борьба против дискриминации меньшинств,
в растущей степени превращается в демонизацию и стигма¬
1 Гюнтер Г. Ф. К. Мои впечатления об Адольфе Гитлере. М., 2013.
С. 40.
2 Киссинджер Г. Нужна ли Америке внешняя политика? С. 370.
10
тизацию инакомыслящих. Следствие такой ситуации описал
Монтескье: «там, где нет видимых конфликтов, нет и свобо¬
ды». Кроме того, Умберто Эко указывал на то, что историку
следует проявлять понимание и уважение к тем, кто от чисто¬
го сердца вел свою войну.1 В рамках политкорректности это
также невозможно. Кроме того, я старался мыслить опасно —
в этом, как призывал Питер Слоттердейк, состоит писатель¬
ский долг, поскольку писатель существует не для того, чтобы
идти на компромиссы и быть безвредным.1 2
Во-вторых, методологией, связанной не только с интерпре¬
тацией исторических событий и их последствий, но и с анали¬
зом эволюции ментальности общества, влияния современной
массовой культуры, масс-медиа. Это воздействие впервые те¬
оретически оформил Маршалл Маклюэн в знаменитой фор¬
муле «medium is massage» (не послание — message, а имен¬
но массаж), указывающей на то, что сами СМИ и характер их
воздействия на людей, должны стать объектом анализа. В со¬
временном обществе способность создавать, доводить до масс
или скрывать реальность посредством совершенного инфор¬
мационного механизма есть одно из основных орудий «сво¬
бодного мира».3 Истинно, как высказался Николя де Кондорсе,
«демократия — это правление посредством мнения, а не ис¬
тины». А мнения как раз и формируют СМИ. Бывший прези¬
дент ФРГ Кристиан Вульф, ставший жертвой журналистского
расследования по пустяковому случаю и лишившийся своего
поста, приводит в своих мемуарах шутку одного журналиста:
«Пресса — это четвертая власть, но я не могу выяснить, какие
другие три?»4
В-третьих, попыткой описать в деталях эволюцию чрезвы¬
чайно любопытного, даже загадочного феномена вины и от¬
ветственности в современной Германии. При помощи этого фе¬
1 Эко У. Пять эссе на темы этики. С. 54.
2 Слотердейк П., Хайнрикс Г.-Ю. Солнце и смерть: Диалогические ис¬
следования. СПб., 2015. С. 9.
3 Канфора Д. Демократия. История одной идеологии. М., 2012. С. 347.
4 WulfChr. Ganz oben, ganz unten. Munchen, 2014. S. 175.
11
номена в ФРГ в послевоенные годы совсем не драматическим
путем немцы смогли создать гражданское общество, несмотря
на то, что оно строилось в материальном и правовом отноше¬
нии на фундаменте Третьего рейха. Это исторически очень
важный вопрос. Тем более, что период Третьего рейха стал
травмой для немцев и поэтому сегодня в смысле объективного
анализа табуизирован.1 Разница в поведении немцев и полити¬
ке страны по сравнению с другими странами (особенно в пери¬
од кризиса с беженцами в 2015—2017 годах) настолько бросает¬
ся в глаза, что настоятельно требует объяснения.
В четвертых, как говорили древние латиняне, — «nemo ju¬
dex in causa sua» — никто не судья в собственном деле. Несмо¬
тря на впечатляющие достижения и основательность немецкой
историографии, у немцев в этом отношении сильно политизи¬
рованная позиция, и в жертву этой политизации приносится
много ценного и интересного при анализе исторического ма¬
териала, что мне, как ненемцу, легче обойти. Впрочем, и у не-
немцев есть и своя крайность — рисовать черным по черному,
изображая Третий рейх и то, что от него осталось. Поэтому из¬
бегать второй крайности тоже важно.
Одно из преимуществ занятий историей (в отличие от фи¬
лософии или теологии) состоит в том, что историк получает
равное удовлетворение от исследования независимо от того,
прав он был или нет. Немецкий драматург и публицист Бото
Штраусс в одном из своих текстов написал о слепой, которая
говорила, что с ней любят путешествовать зрячие, — «они ни¬
чего не видят, только мои вопросы позволяют им что-то уви¬
деть».1 2 Может быть, вопросы, которые поднимались в этой
книге, и были подобными вопросами, поскольку они звучали
как бы извне, не из немецкой среды, хотя и с опорой на знание
самих немцев по разным поводам.
Структура работы такова, что в первой вводной главе я
обращаюсь к общей постановке проблемы вины в целом на
1 Риббентроп Р. Мой отец Иоахим фон Риббентроп. «Никогда против
России!» М., 2015. С. 13.
2 Der Spiegel. 2009. N 43. S. 130.
12
Западе, затем в ее немецком варианте, сопоставляя «создан¬
ную» историю с той реальностью, которую представляют
исторические исследования этой эпохи. Также во вводной ча¬
сти рассматривается интереснейший случай амбивалентности
восприятия двух самых главных разновидностей тоталитариз¬
ма — нацизма и коммунизма. В последующих же главах про¬
сто в хронологическом порядке рассматриваются злоключения
нацизма в немецкой исторической политике, начиная со вре¬
мен Аденауэра и до наших дней. Если позволительно так вы¬
разиться, рассматривается эволюция коммеморации (под этим
термином я понимаю прежде всего способ скрепления общно¬
сти людей посредством памяти о прошлом в отдельном обще¬
стве, в нашем случае — немецком) нацизма в Германии.
Глава 1
Введение в проблему вины в истории
Исторические прецеденты вины
Geschichte schreiben ist eine Art, sich das Vergan-
gene vom Haise zu schaffen.1
J, W. Goethe
Кто управляет прошлым, управляет будущим;
кто управляет настоящим, тот управляет прошлым.
Дж. Оруэлл
Вполне возможно жить почти без воспомина¬
ний, даже жить счастливо, как это доказывает при¬
мер с животными. Но совершенно невозможно жить
без того, чтобы забывать.
Ф. Ницше
Если преодоление прошлого вообще возможно,
то оно состоит в пересказывании того, что было.
X. Арендт
The Past is never dead, It’s not even past.2
W. Faulkner
The more Things a Man is ashamed of, the more re¬
spectable he is.3
G. B. Shaw
1 Писать историю — это способ избавления от прошлого (нем.).
2 Прошлое никогда не умирает, оно даже не проходит (англ.).
3 Чем большего в своем прошлом человек стыдится, тем больше его
уважают (англ.).
14
Tons les histoires sont des enigme difficiles, mais
plus que les autres peut-etre celles de nos epoques de-
mocratiques, parce que leurs trait sont enfouis sous
une couche plus epaisse d’illusion flatteuses. En mo¬
narch! c’est un seul homme qu’il font flatter. En demo¬
cratic, c’est tout le monde, d’ou cette enorme litterature,
presque toute mensongere, et cet appareil complique
d’inspirations si souivent Actives.1
D. Halevy
Феномен «исторической» вины
В истории практически за любой темой исследований кро¬
ются загадки, ответы на которые весьма приблизительны, —
это в большой степени относится и к представляемой теме ви¬
ны. Почему в одних случаях вина и покаяние выдвигаются на
первый план и приобретают весьма большое политическое и
морально-этическое значение, а в других этого не происходит,
несмотря на то, что по всем видимым признакам должно быть?
Может быть, чувство вины обитает в самом центре протестант¬
ского этоса. Разве Лютер не объявлял в своих девяносто пяти
тезисах, что «вся жизнь верующих [А не только таинство пока¬
яния, как у католиков. — О. 77.] должна быть исполнена покая¬
ния» в совершенных грехах?
Английский врач, живший в XVII веке, Томас Браун о воз¬
можностях человеческой памяти: «По ходу времени череду¬
ются свет и тьма, вот так же забвению принадлежит в нашей
жизни не меньше места, чем воспоминанию. От счастья со¬
храняются лишь поверхностные впечатления, и даже самые
глубокие раны зарубцовываются. Наши чувства не выно¬
сят крайностей, и страдание разрушает либо нас, либо самое
1 В истории много загадочного и сложного, но, пожалуй, более всего
это утверждение относится к нашей демократической эпохе, потому что
в ее случае истинное положение вещей погребено под толстым слоем ил¬
люзий, льстящих современникам. В монархии льстят одному человеку.
В демократии же льстят всем, что делает обширная литература, почти вся
состоящая из лжи, эта литература представляет собой сложный аппарат
внушения, такого же ложного, как и она сама (0р.).
15
себя».1 Так же и американский философ Фрэнк Тернер отме¬
чал, что «западная цивилизация всегда была склонна к са¬
мокритике, и внутри этой культуры не было более кающейся
группы, чем средний класс».1 2 Поэтому иные антропологи де¬
лят все общества на те, которые движимы чувством вины, и те,
которыми движет стремление сохранить лицо.3 Но «чемпион
мира по покаянию» — Германия — только на половину проте¬
стантская страна, а там тема вины просто доминирует. Скорее
всего, дело в большом количестве различных исторических
обстоятельств, которые необходимо привлечь для получения
разгадки.
Там, где есть вина, мы ожидаем покаяния и стремления
каким-либо образом реабилитироваться — это ожидание по¬
рой себя оправдывает, причем иногда самым причудливым
образом. Немецкий писатель и публицист Йенс Вальтер в од¬
ном из своих публичных выступлений поведал странную, но
поучительную историю. Бывший царский солдат (донской ка¬
зак), принимавший участие в расстреле мирной демонстра¬
ции в Одессе во время революции 1905 года, будучи в эмигра¬
ции в Америке, после просмотра фильма Сергея Эйзенштейна
«Броненосец Потемкин» был потрясен сценой расстрела мир¬
ной демонстрации на знаменитой одесской лестнице. По всей
видимости, на него особенно жуткое впечатление произвел
эпизод с детской коляской, которая катится вниз по лестни¬
це, прочь от марширующих вниз солдат с винтовками напе¬
ревес. Этот человек настолько проникся страданиями невин¬
ных жертв и своим участием в этом злодеянии, что явился
в 1926 году в городской суд Нью-Йорка с повинной и просил
его наказать за участие в этом расстреле.4 Зеркальный харак¬
тер имел другой кажущийся невероятным случай — автор
1 Ассман А. Длинная тень прошлого: мемориальная культура и исто¬
рическая политика. М., 2014. С. 20.
2 Тёрнер Ф. М. Европейская интеллектуальная история от Руссо до
Ницше. М., 2016. С. 321.
3 Кревелъд М. Американская загадка. М., 2016. С. 410.
4 Jens W. Republikanische Reden. Munchen, 1976. S. 59.
16
«Молодой гвардии» Александр Фадеев встретил, будучи в Юж¬
ной Америке, героя своего романа Олега Кошевого, который не
погиб, а перешел к нацистам.1 Очень интересно, какие эмоции
он испытал и как теперь ему было относиться к тому, что он
с пафосом описывал в своей книге?
Можно считать этот эпизод с казаком примером силы воз¬
действия истинного искусства на публику, но можно взглянуть
и шире — примером того, что в истории все же есть чувство ви¬
ны, которое проявляется в конечном счете даже у людей и/или
групп, не осознавших сути происходящего сразу... Наверня¬
ка это относится не только к отдельным людям, но и к це¬
лым нациям. Так, в 1990—2000 годах специалисты по Первой
мировой войне вели ожесточенную дискуссию во Франции и
Великобритании по вопросу можно ли считать простых сол¬
дат ответственными за эту бойню, то есть поддерживали они
ее охотно или нет, участвуя в ней?1 2 Кажется, целиком схола¬
стический вопрос, но он вызвал большой интерес обществен¬
ности.
Наверное, процесс формирования чувства вины и возник¬
новение нового морального видения происшедшего возникает
гораздо сложнее и описать диалектику этого процесса не про¬
сто. Но попытаться сделать это стоит, поскольку в истории всех
существующих крупных наций были события, которые могут
быть истолкованы как постыдные для этих наций или достой¬
ные морального осуждения, как собственного, так и общего.
В принципе, все народы и все политические убеждения — раз¬
умеется, в разной степени — жертвы и преступники одновре¬
менно. Несомненно, историки стараются увидеть эти вопросы
в разных оттенках серого, чтобы оценить их должным обра¬
зом. Это, однако, не относится к людям с еще не зажившими
в те времена ранами, нанесенными войной, или иным опытом,
не позволяющим набрать дистанцию к происшедшему.
1 См.: Сойфер В. Встречи с писателями // Континент. 2010. № 145.
С. 306.
2 Chapotoutot J. Die Geschichtsschreibung zum NS und die Cultural
I\irn // Vierteljahrshefte fur Zeitgeschichte. 2017. H. 2. S. 251.
17
Обычно принято считать, что в истории и политике вопро¬
сы, которые важны для моральной оценки происшедшего не
очень важны, или, точнее, вовсе не важны. Это лучше всего
выражено в высказывании «победителей не судят», — из него
следует, что судят только проигравших... Как отмечал в сво¬
их мемуарах адмирал Альфред фон Тирпиц, «историю пи¬
шет победитель», а побежденному придется приспосабливать
историческое знание, чтобы оно соответствовало общеприня¬
тому мнению.1 Впрочем, еще Ницше сформулировал мысль
о том, что знания никогда не бывают нейтральными, а яв¬
ляются инструментами власти. Или Фридрих Шиллер в сво¬
ей «Истории Тридцатилетней войны» писал, что «несчастье
для погибшего в том, что враг пережил его и написал свою
историю».
Да и в наше время слово «Siegerjustiz» — правосудие по¬
бедителей — не ограничило свое хождение в среде немецких
критиков Нюрнбергского трибунала и прочих судов победи¬
телей над побежденными — интересно, что оно часто исполь¬
зовалось после 1990 года в уже объединенной Германии в ка¬
честве упрека в адрес правительства ФРГ в его стремлении
непременно включить пять восточных земель на основании
статьи 23 Основного закона, то есть просто присоединить их
к Германии, вычеркнув таким образом ГДР из политики.1 2
При этом оказывается, что историческая действительность,
правда о ней — остаются в стороне. Так было во многих слу¬
чаях после Второй мировой войны: военные преступления и
преступления против человечности во время войны совер¬
шали все участники этого глобального конфликта (к приме¬
ру, ничем не оправданные с военной точки зрения варварские
англо-американские бомбежки немецких городов, расстрел
НКВД польских военнопленных офицеров армии Андерса, де¬
портация и помещение в лагеря во время войны этнических
японцев в США, участие в организации холокоста властей ок¬
купированных нацистами стран и тому подобное), а отвечать
1 Тирпиц А. Воспоминания. М., 2014. С. 178.
2 Dorn Т., Wagner R. Die deutsche Seele. Miinchen, 2011. S. 538.
18
за подобные преступления заставили только побежденных
(Германию и Японию). На самом же деле певцы демократии и
поборники свобод тоже, как и тоталитарные государства, без
колебания прибегли к войне на полное уничтожение. Даже ес¬
ли эту войну не обосновывали теоретически, она предусматри¬
вала стирание городов дотла — вплоть до использования ядер-
ной бомбы.1
Если же обратиться к более древней истории, то только
в наше время пришло осознание ответственности и вины ев¬
ропейцев за безжалостную и жестокую колонизацию неевро¬
пейских народов в «век империй» (последняя четверть XIX—
начало XX века), за истребление коренного населения Америки
и рабство чернокожих в США, большой террор во время яко¬
бинской диктатуры во Франции. Подобных примеров продол¬
жительного игнорирования исторической действительности
и лишь частичного восстановления ее картины можно при¬
вести много. К тому же это осознание вины европейцев или
американцев за преступления, совершенные ими, в истории
часто является не полным и не искренним, часто просто фор¬
мальным. Кроме того, нужно иметь в виду, как еще в 1925 го¬
ду показал французский социолог Морис Альбвакс (ученик и
последователь Анри Бергсона), что память людей о прошлом
зависит от условий в обществе, которое приспосабливает па¬
мять о прошлом в угоду собственным потребностям. Речь
идет даже не о конвенции, а о новой аранжировке прошлого,
приспособлении этого прошлого к потребностям настояще¬
го. Кроме того, всякая политическая власть — и демократия
в том числе — нуждается в политической мифологии и про¬
дуцирует ее: «Полностью расколдованный мир является пол¬
ностью деполитизированным миром».1 2 Альбвакс развивал эту
мысль в знаменитом труде «Социальные функции памяти».3
1 Ферро М. Семь главных лиц войны, 1918—1945: Параллельная исто¬
рия. М., 2014. С. 132.
2 Цит. по: Манов Ф. В тени королей. Политическая анатомия демо¬
кратического представительства. М., 2014. С. 12.
3 Halbwachs М. Les cadres sociaux de la memoire. Paris, 1925.
19
Эта монография положила начало социологическому иссле¬
дованию памяти, и на ее основе выросли практически все но¬
вые подходы к этой теме за последние восемьдесят лет. Альб-
вакс в 1944 году был назначен профессором Коллеж де Франс,
а через пару месяцев был депортирован в Бухенвальд в на¬
казание за помощь своему сыну в Сопротивлении. Умер в этом
же концлагере 16 марта 1945 года. Морис Альбвакс в 1920 го¬
ду ввел понятие коллективной памяти. Ян и Алейда Ассман
развили модель Альбвакса и стали разделять коллектив¬
ную память на коммуникативную и культурную. Коммуни¬
кативная память охватывает три-четыре поколения (около
восьмидесяти лет). Культурная память — это институционно
оформленные воспоминания в ритуальных поминовениях,
памятниках, историографии. Границы между коммуникатив¬
ной и культурной памятью текучи, но ныне почти достигнуты
границы коммуникативной памяти. В то время как истори¬
ки используют понятие коллективной памяти как метафору
для обозначения самоидентификации нации в ее прошлом,
политики склонны к тому, чтобы понятие коллективной па¬
мяти сделать нормативным и использовать его для утвержде¬
ния терапевтического императива памяти. Фолькхард Книгге
уже в 2002 году констатировал часто встречающееся стрем¬
ление сделать коллективную память о нацизме долгом всех
немцев.1
По сути, в Германии коллективную память стараются све¬
сти исключительно к памяти о негативном и создать впечат¬
ление, что коммуникация в обществе аналогична психодина¬
мике личности отдельного человека. В этой связи Ян Ассман
выступал против «коллективной памяти» и фрейдистской ин¬
терпретации культуры памяти. Такая необоснованная иден¬
тификация культуры памяти с ее популярно-психологической
интерпретацией была по праву раскритикована в ФРГ в рам¬
ках дискуссии об «Unbehagen an der Erinnerungskultur» — не¬
1 Verbrechen erinnern. Die Auseinandersetzung mit Holocaust und Volker-
mord / Hrsg. V. Knigge, N. Frei // Bundeszentrale fur politische Bildung. 2005.
Bd. 489. S. 427.
20
довольстве культурой памяти. Такая мысленная конструкция,
нацеленная на поиск «тайны избавления» в коллективной
памяти, покоится на хлипкой основе, поскольку заменяет
собственно историческую память религиозной иудео-хасид-
ской традицией. В этой традиции от культуры памяти ожи¬
дают ни много ни мало, как избавления от проклятия злого
прошлого.1
Приблизительно такую же тему развивал и Бенедикт Ан¬
дерсон в своей монографии о понятии нации с весьма емким
названием «Воображаемые сообщества». Андерсон постулиро¬
вал также особый подход к политике, находя корни «культуры
национализма» не в политической теории, а в бессознатель¬
ных или полусознательных установках по отношению к ре¬
лигии, времени и тому подобному. Напротив, в работе Эрика
Хобсбаума «Внедрение традиции»1 2 идея конструирования ста¬
новится основной. Хобсбаум подчеркивал особую значимость
периода 1870—1914 годов для формирования новых традиций.
Он прямо писал, что традиции, «которые кажутся древними
или претендующими на древность, часто совсем недавнего
происхождения и порой созданы искусственно». Какими сред¬
ствами осуществляется это изобретение и конструирование?
Разными — от средневековых коронаций до парадов оранжи¬
стов в Северной Ирландии 12 июля. Эти коллективные акции
не только выражают, но и усиливают чувство коллективной
идентичности участников. Например, голландцы в XVII веке
в поисках коллективной идентичности идентифицировали се¬
бя с древними батавами, боровшимися с Римской империей,
так же, как голландцы боролись с Испанской империей, и с из¬
раильтянами, провозгласившими свою независимость от Егип¬
та фараонов.3
1 Hertfelder Th. Opfer, Tater, Demokraten. Uber das Unbehagen an der
Erinnerungskultur und die neue Meistererzahlung der Demokratie in Deutsch¬
land // Vierteljahrshefte fiir Zeitgeschichte. 2017. H. 3. S. 375.
2 Hobsbawm E., Ranger T. The Invention of Tradition. Cambridge, 1983.
3 Бёрк П. Что такое культуральная история? М., 2015. С. 132,134.
21
Специфика вопроса вины и ответственности,
зигзаги политики покаяния
Was ist das Spiegel der erreichten Freiheit? Sich
nicht mehr vor sich selber schamen.1
Fr. Nietzsche
Особую специфику вопросу вины и ответственности при¬
дало завершение холодной войны, в посттоталитарных госу¬
дарствах стали создавать специальные комиссии — «комитеты
правды», которые должны были заниматься восстановлением
картины нарушений прав человека. На основании накоплен¬
ного к настоящему моменту опыта можно выделить несколько
типичных реакций, характеризующих государственное отно¬
шение к тоталитарному прошлому:
— Игнорирование и замалчивание (Испания после Франко
и РФ после развала СССР). В Испании и России не было судеб¬
ного процесса над франкизмом и сталинизмом, в отличие от
национал-социализма Германии. XX съезд партии, разобла¬
чивший Сталина, оставил многие болезненные вопросы без
ответа — отсюда и лазейки для «лояльных» интерпретаций
преступлений сталинизма. В Польше также после падения
диктатуры все были едины в том, чтобы оставить прошлое
в покое, в этих странах не было никаких дискуссий о про¬
шлом — и это плохо. Франсуа Фейто, автор труда «Histoire des
democraties populaires» (1952), приводил в своей книге едкую
остроту, которую Сталин произнес в присутствии Гарри Гоп¬
кинса по поводу Польши: «Если страна маленькая, это не зна¬
чит, что она ни в чем не виновата».1 2 Он имел в виду польский
антисемитизм и русофобию.
В дальнейшем власти в Польше прямо перешли к мани¬
пуляциям с собственным прошлым — созданный в этой стра¬
не Институт национальной памяти и Министерство оборо¬
1 Что является зеркальным отражением достигнутой свободы? — Не
стыдиться больше самого себя (нем.).
2 Канфора Л. Демократия. С. 281.
22
ны после победы Ярослава Качинского и его партии «Право
и справедливость» на выборах в 2015 году стали выстраивать
новую модель патриотической педагогики, используя «про¬
клятых солдат» Варшавского восстания 1944 года. В соответ¬
ствии с этой линией, уже не генеральная забастовка 1980 года,
не «круглый стол» 1989 года и не вступление Польши в ЕС,
а культ восстания 1944 года и «проклятые солдаты» оказа¬
лись в центре внимания. В военном отношении согласно но¬
вой трактовке восстание было направлено против нацистов,
а в политическом — против Советского Союза. Государствен¬
ные похороны 28 августа 2016 года двух польских повстанцев,
расстрелянных в 1946 году, вылились в демонстрацию новой
установки национальной памяти. Президент Польши заявил,
что эти похороны являются не только знаком восстановления
чести этих солдат, но и всего польского государства.1
— Проведение широких чисток с применением насилия
в отношении коллаборационистов (Франция, Югославия после
Второй мировой войны).
— Преодоление прошлого с помощью правовых методов
(денацификация в Германии и Австрии, люстрации в Чехосло¬
вакии после 1989 года). Почти во всех странах бывшего «соцла¬
геря» распространена оценка исторического прошлого, позво¬
ляющая представить «свои» страдания в качестве результата
«чужой» злой воли.1 2
Повсюду в отношении к прошлому происходят глубокие
изменения. Формы этих изменений многообразны: критика
официальных версий истории; восстановление следов унич¬
тоженного или отнятого прошлого; культ корней и развитие
генеалогических изысканий; бурное развитие всяческих мемо¬
риальных мероприятий; юридическое сведение счетов с про¬
шлым. Примеров тому масса: Франция, Восточная Европа по¬
сле падения Берлинской стены, крах диктатур в Латинской
1 Krzeminski A. Zeitwende in Polen // Europaische Rundschau. 2017. N 2.
S. 81-82.
2 Михалева Г. Преодоление тоталитарного прошлого // Неприкосно¬
венный запас. 2009. № 6. С. 149.
23
Америке, конец апартеида в ЮАР — стали важными вехами
подлинной глобализации памяти.1 В этом отношении в ЮАР
большую работу провела комиссия правды — «Truth and Recon¬
ciliation Commission», созданная архиепископом Туту и Алексом
Борэном. В настоящее время в мире действует более тридцати
комиссий правды и примирения.1 2 Немецкий философ Герман
Люббе отмечал, что ритуалы покаяния вошли в практику ди¬
пломатов и государственных деятелей — даже папа Римский
каялся за ошибки церкви. Этот процесс усилился после окон¬
чания холодной войны, поскольку оно дало новый толчок
формированию еще более «фундаментальной» общественной
морали.3
Таким образом, прошлое не прошло, оно продолжает жить
на уровне чувств, на уровне самосознания, на уровне поли¬
тической ориентации, только не как история с ее фактично¬
стью, а как продукт интерпретаций, наделяющих его смысла¬
ми. И главный смысл, вкладываемый в него людьми, зависит
от того, какие требования предъявляются ему современно¬
стью.4 А последняя, как правило, ориентирована на очищение,
покаяние, на новые рубежи в отношениях между людьми,
народами.
У истоков этого политического «покаянного» движения,
ставшего особенно интенсивным в конце прошлого века, нахо¬
дилось «Движение морального перевооружения» (МПВ, «Moral
Rearmament»), основанное в 1938 году американцем Фрэнком
Букманом.5 МПВ проповедовало необходимость христианско¬
1 Нора П. Всемирное торжество памяти // Неприкосновенный запас.
2005. № 2/3. С. 202.
2 Ассман А. Новое недовольство мемориальной культурой. М., 2016.
С. 206.
3 Lubbe Н. Ich entschuldige mich. Das пене politische BuBritual. Berlin,
2001. S. 103.
4 Велъзер X. История, память и современность прошлого. Память как
арена политической борьбы // Неприкосновенный запас. 2005. № 2/3.
С. 35-
5 Букман Ф. (1878—1961) — американский религиозный деятель. В сво¬
ей работе делал упор на моральное очищение. Букман сформулировал
24
го прощения, обращение к сотрудничеству в этом деле всех
народов. МПВ сыграло во многих отношениях весьма значи¬
тельную роль в формировании атмосферы открытости, со¬
трудничества, прощения в Европе, а позже и в мире. Фигуры
Букмана, Аденауэра, де Голля являются ключевыми в осущест¬
влении перемен в послевоенной Европе, особенно в исчезнове¬
нии вековой вражды немцев и французов.1 Велика роль МПВ
и в европейском примирении и покаянии после Второй миро¬
вой войны в целом. Первоначально это покаяние действитель¬
но было важной частью европейского преодоления наследия
войны.
Слова Камю после Второй мировой войны — «тайна Евро¬
пы в том, что она больше не любит жизнь» — это парафраз
гневных слов Жоржа Клемансо о немецком характере, который
якобы не любит жизнь. Воинственный француз (есть анекдот
о том, что он завещал себя похоронить стоя лицом к Германии)
сослал таким образом своих неприятных и беспокойных сосе¬
дей на периферию семьи человечества. Отнеся слова Клемансо
ко всем европейцам вообще, Камю дал понять, что противо¬
положность между Францией и Германией в этом плане стала
незаметной. Поэтому тезис Камю представлял собой ключе¬
вую формулу послевоенного времени: она призвана примирить
немцев и французов в общей для них мрачной атмосфере. Она
подводит итог эпохи, в которую европейцы во имя напыщен¬
ных абстракций рвали друг друга на куски.* 1 2
Во Франции первые десять лет после войны дискуссия
о периоде Виши была на первом плане: «epuration» — очище¬
теорию «четырех абсолютов»: честность, чистота, любовь, самоотрече¬
ние. Следование этим принципам стимулирует осознание человеком сво¬
ей греховности и способствует обращению к богу. В 1921 году Букман соз¬
дает в Оксфордском университете студенческое «Братство первого века»,
выросшее к 1938 году в МПВ. Ведущая установка движения: при любых
социально-экономических и политических трансформациях христианин
должен хранить верность христианской морали.
1 См. подробней: Пленков О. Ю. Истоки современности. СПб., 2014.
С. 368-369.
2 Слотердейк П., Хайнрикс Г.-Ю. Солнце и смерть. С. 47.
25
ние, процессы против коллаборационистов, траур по павшим
солдатам и мученикам Сопротивления, наконец, дискуссии
об амнистии осужденным коллаборационистам. Вытеснение
военного прошлого из памяти французов началось с экономи¬
ческого подъема и продолжилось с основанием Пятой респу¬
блики. Только в конце 1960-х годов, после отставки де Голля,
намеренное замалчивание щекотливых вопросов исторической
вины прекратилось.1
По французскому телевидению в 1971 году показали полно¬
метражный документальный фильм 1969 года «Le Chagrin et
la Pitie» («Скорбь и жалость») первоначально запрещенный
к показу, поскольку в нем в центре внимания был щекотли¬
вый вопрос о французском антисемитизме и пособничестве
французов нацистам и французская общественность вос¬
приняла его как провокацию. В последующие годы воспри¬
ятие и толкование истории режима Виши превратилось для
французов в наваждение, символом которого стали процессы
против Клауса Барбье1 2 и Мориса Папона.3 * * * * В Кажется, что гол¬
лизм был слишком сильным антидотом против ядовитого
наследия Виши, оказавшегося на некоторое время в полном
забвении.
Семьдесят пять лет спустя после Эвианских соглаше¬
ний 1962 года о независимости Алжира, ю июля 1999 года во
1 Wachter М. Der Mythos des Gaullismus. Heldenkult, Geschichtspolitik
und Ideologic 1940 bis 1958. Gottingen, 2006. S. 13.
2 Клаус Барбье, известный также как «лионский мясник» или «палач
Лиона» — немецкий военный преступник, осужденный в 1947 и 1987 го¬
дах после того, как был выдан Боливией. Приговорен к пожизненному за¬
ключению, умер в тюрьме от рака в 1991 году.
3 Морис Папон — французский полицейский чиновник, во время Вто¬
рой мировой войны и оккупации Франции сотрудничал с немцами, был
начальником полиции Бордо, отправил в концлагеря более тысячи ев¬
реев. После войны ему удалось избежать ответственности за преступле¬
ния. В 1958—1967 годах занимал должность префекта полиции Парижа.
В 1981 году его преступления в годы войны стали достоянием гласности и
он бежал за границу. Был возвращен во Францию, в 1998 году осужден за
преступления против человечества, умер в 2007 году.
26
Франции был принят закон о замене термина «операция по
поддержанию порядка в Алжире» на «война в Алжире». Таким
образом Франция хотела законодательно подвести черту под
колониальной войной и способствовать формированию «общей
истории с народами Магриба». В итоге французы взяли на се¬
бя ответственность за восемь тысяч уничтоженных деревень,
депортацию почти миллиона алжирцев, за сотни тысяч воен¬
нопленных, за пытки и убийства в Алжире.1
Новая французская историческая политика, политика по¬
каяния и примирения, была важным фактором сближения
с Германией. Вершиной, если так можно выразиться, франко¬
германского сближения и сотрудничества было совместное за¬
седание немецкого Бундестага и французской Национальной
ассамблеи в честь пятидесятилетней годовщины подписания
Елисейского договора 22 января 2013 года в Берлине.
Обычно считается, что соперничество Франции и Германии
продолжалось чуть ли не веками. Но французский политик и
публицист Жан Пьер Шевенман в своей книге утверждал об¬
ратное — с 843 года, когда был подписан Верденский договор,
разделивший империю Карла Великого, и вплоть до Француз¬
ской революции два народа жили бок о бок, скорее, мирно.
Оттон Великий в 962 году возложил на себя корону импера¬
тора Священной Римской империи германской нации, но эта
империя была слишком обширна и лишила германцев госу¬
дарственного единства на девять веков. Франция же террито¬
риально сплотилась вокруг королевской власти. Вплоть до ра¬
зорения Людовиком XIV Пфальца каких-либо антинемецких
или антифранцузских страстей в народе не было.
Лишь при Наполеоне отношения немцев и французов
пошли по нисходящей. 1813—1945 годы: сто тридцать два го¬
да (ровно столько продлилась оккупация Алжира Францией)
между «освободительной войной» против наполеоновской им¬
перии и разгромом нацистской Германии. За этот короткий
период разразилось четыре франко-прусских или франко-гер¬
1 Stora В. Die Algerienkrieg im Gedachtnis Frankreich // Bundeszentrale
fur politische Bildung. 2005. Bd. 489. S. 79.
27
манских войны. Но что в масштабе истории сто тридцать два
года?1 Поэтому сегодняшнее согласие между этими крупными
европейскими нациями не является таким уж феноменаль¬
ным. Французы, в принципе, чужды самокопанию в таких мас¬
штабах, как немцы, но по большому счету в основном разделя¬
ют немецкую историческую политику.
Эволюция этой политики и покаяние в целом на Западе
принимали порой карикатурные черты. Так, если в 1892 году
400-летие открытия Америки Колумбом праздновали как один
из величайших моментов во всемирной истории, то к 1992 го¬
ду 500-летие стали трактовать как трагический первый шаг
в истории насилия и грабежей. Очевидно, извинительный тон
засвидетельствован в издании Университета штата Оклахома
«Холокост и выживание американских индейцев». Аналогич¬
ная книга под названием «Американский холокост: Колумб и
покорение Нового Света» утверждает, что деяния пионеров-ко¬
лонистов было морально эквивалентно геноциду евреев. «Бе¬
лая раса является раковой опухолью человеческой истории», —
писала Сьюзан Зонтаг.1 2
«Думаю, что у нас есть все основания гордиться тем, что
сделала Британская империя, — сказал в 2013 году премьер-ми¬
нистр Дэвид Кэмерон, — хотя, конечно же, в нашей истории бы¬
ли не только хорошие, но и плохие события». При этом один
историк утверждал, что после Восстания сипаев 1857 года бри¬
танцы убили десять миллионов человек, требуя покаяния за
эти преступления.3 Удивительно, что англичане не каются за
бомбардировку адмиралом Нельсоном Копенгагена 2—5 сентя¬
бря 1807 года — это был первый в новое время прецедент пре¬
вентивной войны. За три ночи было произведено 1400 залпов,
погибло не менее 2000 человек, которые пали жертвой опасе¬
1 Шевенман Ж-П. 1914—2014. Европа выходит из истории? М., 2015.
С. 272.
2 Тейлор Д. Белое самосознание. Расовая идентичность в XXI веке. М.,
2014. С. 316.
3 Моррис Я. Война! Для чего она нужна?: Конфликт и прогресс циви¬
лизации — от приматов до роботов. М., 2016. С. 276.
28
ний, что Дания с ее сильным флотом вступит в войну на сторо¬
не Наполеона.1
Итальянский премьер-министр Сильвио Берлускони
в 1990-е годы в отношениях с Муаммаром Каддафи также,
следуя современной моде, стремился предать забвению коло¬
ниальное прошлое Италии, предлагал принести публичное из¬
винение народу Ливии. Итальянский премьер даже предложил
полковнику преобразовать государственный праздник День
вендетты, напоминавший о жертвах итальянского колониализ¬
ма в этой стране, в День дружбы между Италией и Ливией. По¬
сле обязательства итальянца выплатить пять миллиардов евро
День дружбы стал реальностью.1 2 У Берлускони, правда, был
еще мотив — он хотел пресечь или хотя бы уменьшить приток
беженцев из Северной Африки на итальянское побережье, поэ¬
тому он заключил соответствующее соглашение с Каддафи, ко¬
торый в 2010 году потребовал пять миллиардов евро за то, что¬
бы удерживать беженцев в Ливии. Берлускони эти миллиарды
декларировал как «репарации» или возмещения за тот ущерб,
который был нанесен злодеяниями итальянских фашистов
в Ливии. Каддафи определял беженцев в тюрьмы и лагеря,
а иных депортировал в Сахару. Пока он правил в стране, мас¬
совой могилой беженцев было не море, а пустыня.3 Хотя Мер¬
кель держалась на дистанции по отношению к Каддафи, но
его привечали и Тони Блэр, и президент Франции — в Париже
ему даже разбили шатер в центре города, где он расположился
с прислугой и верблюдицей, которую ежедневно доили для то¬
го, чтобы диктатор мог пить верблюжье молоко.
При этом вина самих мусульман из политкорректности
замалчивается — так, семнадцать миллионов черных афри¬
канцев были увезены в рабство в исламском мире, но тот, кто
1 Пэйджет Р. Фельдмаршал Манштейн. Военные кампании и суд над
ним. 1939—1945- М., 2016. С. 149.
2 Фридман А. Берлускони. История человека на двадцать лет завла¬
девшего Италией. М., 2016. С. 229.
3 Alexander R. Die Getriebenen. Merkel und die Fliichtlingspolitik: Report
aus dem Innern der Macht. Munchen, 2017. S. 190.
29
попытается это обсуждать в Европе, рискует быть обвиненным
в исламофобии.1 В духе этой же политкорректности француз¬
ский президент Эммануэль Макрон в 2017 году в предвыборной
кампании квалифицировал французскую колонизацию Алжи¬
ра как геноцид.1 2 Такая уступка мультикультурализму исключа¬
ет рассмотрение колониализма в его историческом контексте.
В Австралии 13 февраля 2008 года новоизбранный пре¬
мьер-министр Кевин Радд, совершая свой первый официаль¬
ный акт, заявил, что сожалеет о страданиях, причиненных ко¬
ренным жителям Австралии.
Католическая церковь также прибегала к ритуалу покая¬
ния, которое, правда, исподволь превратилось в самооправда¬
ние. Папа Иоанн Павел II в марте 2002 года в молитве пере¬
числял все преступления католической церкви: от Крестовых
походов, инквизиции и сожжения ведьм до холокоста. При
этом, правда, основное пятно ложилось не на церковь, а на
ее согрешивших служителей. Один афроамериканский акти¬
вист высказывался в том смысле, что «черный холокост был
в сто раз страшнее еврейского. Вы говорите, что потеряли
шесть миллионов. Мы потеряли шестьсот миллионов». Тони
Моррисон, лауреат Нобелевской премии 1983 года, предпо¬
слал своему роману «Возлюбленная» посвящение — «Вас
было шестьдесят миллионов». Американская черная тележур¬
налистка Опра Уинфри сказала об этом романе, в экраниза¬
ции которого она сыграла главную роль: «Это мой «Список
Шиндлера».3
В США основанием для возмещения ущерба является мне¬
ние, что сегодняшние негры имеют моральное право на воз¬
мещение неоплаченного труда своих предков. Причем это
право — не предмет для дискуссий, разногласий в сумме ком¬
1 Flaig Е. Memorialgesetze und historisches Unrecht. Wie Gedachtnispoli-
tik die historische Wissenschaft bedroht. Historische Zeitschrift. 2016. Bd. 302,
H. 2. S. 297.
2 Буж M. Макрон — бесполезная попытка системы? // Эксперт. 2017.
№ 13. С. 37-
3 Ассман А. Новое недовольство мемориальной культурой. С. 181, 190.
30
пенсаций и того, как она должна быть распределена. Амери¬
канским активистам движения по возмещению ущерба помог
закон 1988 года о военных переселениях, предусматривав¬
ший выплату в размере двадцати тысяч долларов каждому из
120 выживших американцев японского происхождения, ин¬
тернированных во время Второй мировой войны. Чернокожие
также указывают на немецкие компенсации евреям и Израи¬
лю. Движения по возмещению ущерба набирают силу в Брази¬
лии, на Ямайке и в Англии. Даже Африка заболела лихорадкой
репараций. Между тем нет никаких юридических оснований
ни для наказания далеких потомков тех, кто совершал непра¬
вильные действия, ни для вознаграждения далеких потомков
тех, кто был обижен. Кстати, в случае с японцами закон не
предусматривал никаких выплат детям переживших интерни¬
рование.1
Та же картина и в отношении коренного населения Аме¬
рики — историк Дэвид Станнард настаивал на том, что гено¬
цид коренного населения Америки был самым значительным
в истории: «По сравнению с евреями во время холокоста... не¬
которые группы понесли гораздо большие потери убитыми
в результате геноцида. Жертвы истребления испанцами ко¬
ренных жителей Центральной Америки в XVI веке исчисля¬
лись десятками миллионов... Другие группы также понесли
большие пропорциональные потери убитыми в результате ге¬
ноцида, чем евреи при Гитлере. Нацисты убили от 6о до 65 %
евреев, в то время как испанцы, британцы и американцы унич¬
тожили свыше 95 % многочисленных, обладавших уникальной
культурой и этническими особенностями, народов Северной и
Южной Америки в XVI—XIX веках».1 2
В июле 2009 года Сенат США единогласно проголосо¬
вал извиниться перед цветными расами за рабство и сегрега¬
цию. По уровню ограничений с позиции политкорректности
1 Тейлор Д. Гонка со временем: Расовые ереси в XXI столетии. М.,
2016. С. 218, 221.
2 Александер Д. Смыслы социальной жизни: культурсоциология. М.,
2013. С. 216.
31
на использование «hate speech» США не знают себе равных.
Правда, парадокс рабства в США в том, что в сравнении со
своими сородичами, оставшимися в Африке или попавши¬
ми на Карибские острова, североамериканские рабы находи¬
лись в несравненно лучших условиях и лишь незначительно
уступали белым в продолжительности жизни и плодовито¬
сти.1 Но все равно газета «Курант» (Хартфорд, штат Конне¬
ктикут) извинилась на собственной первой полосе за имев¬
ший место в XIX веке прием объявлений о продаже рабов.
Президент Клинтон извинился перед африканцами за рабо¬
владение.
Будучи представителем поколения «революции 1968 го¬
да» Клинтон обычно представлял дело так, что его предше¬
ственники на этом посту придавали холодной войне излишнее
внимание своими стратегическими соображениями. По сути
он извинялся за якобы моральные прегрешения Америки. Но
это совершенно неисторический подход, поскольку холодная
война не была изобретением США, американские политики
и народ полагали, что ведут борьбу, затрагивающую основы
свободы и ценностей своей страны и свободных людей в це¬
лом.1 2 Такая же логика была и у советской стороны. Также, как
и Клинтон, ошибался Джимми Картер, ссылаясь на войну во
Вьетнаме как на пример безоглядной ставки на имперскую
политику. На самом деле Вьетнам подтвердил прямо противо¬
положное. США просто слишком доверяли универсальности
собственных ценностей, идентифицируя себя с вильсонов¬
скими принципами.3 А эти принципы не только после Первой
мировой войны вместо решения проблем создавали все новые
конфликты.
Практиковались даже «путешествия примирения», во вре¬
мя которых христиане идут через мусульманские страны, про¬
ся прощение за Крестовые походы. Почему все извиняются?
Люди обычно не извиняются за то, что сами не делали. Белые
1 Кревельд М. Американская загадка. С. 101.
2 Киссинджер Г. Нужна ли Америке внешняя политика? С. 352.
3 Там же. С. 381.
32
извиняются, потому что расизм считается смертным престу¬
плением, и это способ продемонстрировать свое несогласие
с расизмом.1 Но эти извинения идут вразрез часто даже со
здравым смыслом. Понятно, что история успеха Запада нача¬
лась в XVIII веке, она привела к появлению империализма,
колониализма, двух мировых войн. Поэтому чувство вины и
стыда в значительной степени послужило мотивацией много¬
численных попыток Запада загладить нанесенный ущерб.1 2 Но
сами эти события были объективно обусловлены закономерно¬
стями развития человеческого общества.
Как ответить на вопрос, почему Томас Джефферсон, вопло¬
щение просвещенного разума, заявлял, что «варварство» аме¬
риканских индейцев «оправдывает их истребление»? Что мож¬
но сказать по поводу того, что спустя сто лет президент Теодор
Рузвельт соглашался с тем, что «истребление было в конечном
счете столь же благотворно, как и неизбежно»?3
Такое искажение действительности в угоду «политкор¬
ректности» вызывало возражения даже у самих «жертв». Так,
Дэвид Йенгли, индеец-команч, профессор-гуманитарий в уни¬
верситете Оклахомы писал, что «белая вина является самым
большим недостатком в американской душе». Какой-то амери¬
канский сатирик справедливо высказался, что было бы гораз¬
до хуже, если бы индейцы захватили Европу...
Как шутил Ларошфуко — «колониализм без колониза¬
торов — это нож без ручки, у которого нет и лезвия». А меж¬
ду тем бывшие колониальные страны в Африке постоянно
апеллируют к колониальному прошлому как причине всех
бед, в том числе и нынешних... На самом же деле «сердцем
тьмы» последние полвека была не колониальная эпопея, а не¬
зависимая Африка, этот «коктейль несчастий», как окрестил
в 2001 году 7-й генеральный секретарь ООН Кофи Аннан
1 Тейлор Д. Белое самосознание. С. 321.
2 Хедлунд С. Невидимые руки, опыт России общественная наука. М.,
2015. С. 250.
3 Манн М. Темная сторона демократии. Объяснение этнических чи¬
сток. М., 2016. С. 33.
33
Африку: жестокое царствование «красного негуса» Менгисту
Хайле Мариама, зловещее шутовство Иди Амина, Секу Туре
или Бокассы, безумие либерийцев Самуэля Доу и Чарльза
Тейлора, нескончаемый конфликт Эфиопии и Эритреи, граж-
данскаие войны в Чаде, Судане, Сомали, Уганде, Кот-д’Ивуар,
практика каннибализма в Конго, преступления против чело¬
вечности в Дарфуре и руандский геноцид, унесший в регионе
Великих озер в 1988 году четыре миллиона жизней. Вчераш¬
ние рабы в процессе деколонизации за несколько лет сравня¬
лись в зверствах со своими прежними хозяевами.1 Даже в от¬
носительно благополучной ЮАР ныне господствующие черные
политики коррумпированы, некомпетентны и упорствуют в аб¬
сурдных суевериях.
Между тем современная Европа и ее элиты с энтузиаз¬
мом присягают на верность виновности — вплоть до того, что
берут на себя чужие грехи и преступления. Французский пи¬
сатель Паскаль Брюкнер справедливо отмечал, что эта реак¬
ция современной Европы не совсем адекватна, поскольку яд
стыда, который долго разъедал Европу, нужно прививать и
другим. «Пусть нечистая совесть хоть немного помучает Те¬
геран, Эр Риад, Карачи, Москву, Хартум, Хараре, Каракас, Га¬
вану — это пойдет на пользу их правительствам и народам».1 2
Тот же Брюкнер отмечал, что «во всем иудео-христианском
мире нет движителя мощнее осознания греха, и чем гром¬
че философы и социологи провозглашают себя атеистами и
вольнодумцами, тем с большей силой вызывают они к жизни
ту веру, которую отвергают. Как говорил в свое время Ницше,
во имя человечности светские идеологи перехристианствова-
ли христианство и отныне спекулируют на его послании. Вся
современная мысль от экзистенциализма до деконструктивиз¬
ма изводит себя огульным изобличением Запада, подчеркивая
его лицемерие, жестокость, мерзость. Лучшие умы растеря¬
ли на это лучшую часть своего интеллекта. Мало кто избе¬
жал этой духовной рутины — одни восхваляли религиозные
1 Брюкнер П. Тирания покаяния. СПб., 2009. С. 23.
2 Там же. С. 251.
34
революции и тиранические режимы, другие восторгались кра¬
сотой терактов и поддерживали любых повстанцев под пред¬
логом, что они бросают вызов нашей имперской логике. Снис¬
ходительность к чужим диктатурам, нетерпимость к нашим
собственным демократиям».1 В унисон этому мнению Брюк¬
нера Тило Саррацин в своей очередной книге утверждал, что
европейцы не несут никакой моральной ответственности за то,
что в Африке модернизация не продвигается, что школьная
система плоха, администрация едва функционирует, а элиты
коррумпированы.1 2
Также и известный американский критик нынешней «по¬
литкорректности» Джаред Тейлор писал, что «белый мир»
десятилетиями откупался от стран «третьего мира» гигант¬
скими суммами за прегрешения рабства, но несмотря на это
волна цветного экстремизма и откровенной ненависти к «бе¬
лым» уже захлестнула цивилизацию. «Не белый человек со¬
здал рабство, он его прекратил», — сказал американский обще¬
ственный деятель Патрик Бьюкенен. Европеец, отягощенный
чудовищными и совершенно беспочвенными комплексами, все
более безропотно склоняет голову перед самыми нелепыми
фантазиями эмансипации и борьбы за демократию, проигры¬
вая соревнование другим расам в конкуренции за жизненное
пространство и жизненные ресурсы. Средства массовой инфор¬
мации стыдливо замалчивают тот очевидный факт, что расизм
из «белого» поменял цвет на все остальные, включая ЛБГТ со¬
общества.3
Американский культуролог Алан Блум в своей нашумев¬
шей книге об изменениях американской ментальности4 с мрач¬
ной иронией подвел итог такому развитию: «Открытость и ре¬
лятивизм, который превращает ее в единственно правильную
позицию перед лицом всевозможных притязаний на облада¬
1 Там же. С. 12.
2 Sarrazin Т. Wunschdenken. Europa, Wahrung, Bildung, Einwanderung —
warum Politik so haufig scheitert. Munchen, 2016.
3 Тейлор Д. Белое самосознание. С. 5.
4 Bloom A. The Closing of the American Mind. New York, 1987.
35
ние истиной и разнообразием образов жизни и людских ти¬
пов — великое прозрение наших дней. Главный враг — чело¬
век, который во что-либо верит. Изучение истории и культуры
показывает, что в прошлом весь мир был безумен; люди всегда
считали, что они правы, это приводило к войнам, преследо¬
ваниям, рабству, ксенофобии, расизму, шовинизму. Задача со¬
стоит в том, чтобы исправить ошибки и поступать правильно;
нет, лучше совсем не считать, что ты прав».1 Или можешь быть
иногда прав...
Проблема еще и в том, что в процессе преодоления мораль¬
ных последствий разных геноцидов большую роль играют раз¬
ного рода пророки — от Десмонда Туту, Эли Визеля, до Папы
Римского, раввинов, мусульманских проповедников — пропо¬
веди, однако, имеют отвратительное свойство превращаться
в затасканные и надоедливые клише, которые перестают вос¬
принимать. Но вопреки всему морализаторство в толковании
истории нарастает. С рубежа веков можно говорить о «Метогу-
Воот», с которым тесно связан «Public Turn» (поворот обще¬
ственного мнения) или «Cultural turn» (поворот в сфере куль¬
туры) — фронтальные изменения в общественном мнении на
Западе в новейшее время.1 2 Cultural I\irn — это смена угла зре¬
ния, которую можно определить как перенос центра внимания
со что? на как? То есть стало важно не то, что произошло и
структуры прошлого, а то, как это вообще было возможно —
при преобладании морализаторских суждений.
Cultural ТЬгп в конечном итоге берет начало в 1968 году
(см. главу з), когда начался постепенный отход от тем, свя¬
занных с социальной, политической историей, историей идей.
Обращение к культуре в процессе изучения нацизма имело
следствием выдвижение на первый план логики главных дей¬
ствующих лиц, а также утверждение, что констатация фак¬
тов не имеет преимущества перед вопросом о смысле. Проще
1 Цит. по: Ошеров В. В нравственном тупике // Новое время. 1996.
№ 9. С. 174.
2 Zeitgeschichte als Streitgeschichte / Hrsg. M. Sabrow et al. Munchen,
2003. S. 15.
36
говоря, следует писать историю в антропологическом смысле,
возвращая в память жизнь и страдания мертвых. К тому же
западным и немецким историкам отвечать на вопрос о смысле
нацистских преступлений было слишком сложно и болезнен¬
но. Этот вопрос о смысле был тесно связан с другим вопросом:
как могло случиться, что люди европейской культуры стали
способны на подобные преступления или поддержали их тер¬
пимым отношением к ним.1
Политизация вопроса турецкой вины в вопросе
массовых убийств армян в Первую мировую войну
и противодействие ей
Нам хорошо известно, что говорить можно
не все, говорить можно не обо всем, и, наконец,
что не всякому можно говорить о чем угодно.
М. Фуко
Ясно, что эти покаянные устремления Запада имеют поли¬
тический характер. Особенно видно это на примере толкова¬
ния холокоста и армянской трагедии. Своеобразным символом
победы европейской политкорректности стало принятие во
Франции 13 июля 1990 года «закона Гайсо» (Loi Gayssot), пред¬
усматривавшего уголовное наказание за отрицание престу¬
плений против человечности — в частности холокоста. «Закон
Гайсо» стал первым в ряду так называемых «законов памяти»
(«lois memorielles»), которые создали ядро системы, именуе¬
мой во Франции «политикой памяти» вместе с «долгом па¬
мяти» и «работой памяти» («travail de memoire»).1 2 Эти законы
значительно снизили свободу слова — как высказалась Элен
Каррер д’Анкосс: «У нас есть законы, которые мог бы приду¬
мать Сталин. Люди не могут выразить свое мнение об этниче¬
1 Chapotoutot J. Die Geschichtsschreibung zum NS und die Cultural Thrn.
H. 2. S. 249.
2 Шерер Ю. Германия и Франция: проработка прошлого // Историче¬
ская политика в XX веке. М., 2012. С. 497.
37
ских группах, Второй мировой войне и многих других вещах.
Вы немедленно окажетесь виновными в совершении преступ¬
ления».1
Продолжая эту линию ограничений, связанных с полит¬
корректностью, в 2006 году французский парламент принял
закон, что отрицание геноцида армян приравнивается к от¬
рицанию холокоста и влечет за собой уголовное преследо¬
вание.
Между тем вопрос о геноциде армян до конца так и не про¬
яснен историками. Приверженцы проармянской точки зрения
полагают, что депортация армян в годы Первой мировой вой¬
ны представляла собой реализацию плана уничтожения, при¬
думанного и поддерживаемого османским правительством.
Напротив, протурецкие авторы указывают, что происходила
не резня, а «депортация». Во время переселения многие ар¬
мяне погибли, но правительство не могло обеспечить лучшие
условия. По мнению турецких историков, потери среди армян
в процентном отношении не более значительны, чем потери
среди турок. В ходе межобщинных боев в Анатолии армяне
убивали мусульман, а мусульмане — армян. Немецкий историк
Кристиан Герлах писал, что людские потери стали результа¬
том катастрофической ситуации с продовольствием и алчно¬
сти грабителей, подстерегавших конвои, часто курдов. Как ни
страшна судьба депортируемых, она не может служить доста¬
точным доказательством гипотезы о централизованно сплани¬
рованной схеме уничтожения, писал Герлах. Другие исследо¬
ватели занимают позицию посередине между теорией заранее
составленного плана уничтожения и прямым отрицанием пре¬
ступлений. Роланд Суни отмечал, что выселение и депорта¬
ция армян равнозначны убийству целого народа, геноциду,
однако, важно увидеть события в их историческом контексте.
В суровых условиях войны попытка избавить Анатолию от ар¬
мян стала массовой кампанией по уничтожению: «Социальная
вражда между армянами и турками, курдами и армянами про¬
воцировала массовые убийства, которые государство поощряло
1 Тейлор Д. Гонка со временем. С. 143.
38
(или не пресекало)». Суни подчеркивал, что не считает будто
имел место предварительный умысел и довоенная разработка
плана геноцида.1
Английский историк Арнольд Тойнби в 1966 году отмечал,
что депортация армян в связи с вторжением России в севе¬
ро-восточную Турцию и опасением, что армянское меньшин¬
ство станет «пятой колонной», представляла собой законный
шаг. Но она осуществлялась столь безжалостно, что не могла
не вызвать повальной смертности.1 2
Утверждение, что османскому режиму следовало бы воз¬
держаться от депортации армян, если он не мог гарантировать
отлаженную работу механизма перемещения, преувеличива¬
ет дальновидность младотурецкого руководства. Если турец¬
кий военный министр Исмаил Энвер-паша потерял в боях на
Кавказе семьдесят тысяч из девяноста тысяч солдат, то это
говорит о настоящем безразличии к человеческим несча¬
стьям самих турок, а не только армян. Османское правитель¬
ство также совершенно не заботилось о раненых солдатах,
беженцах, военнопленных — это небрежение нельзя считать
равносильным убийству.3 И все же осуждение этих убийств
были на Западе настолько единодушны, что Согомон Тейли-
рян убивший в 1921 году бывшего министра внутренних дел
Мехмеда Талаат-пашу в Берлине, был оправдан немецким
судом.
Автор фундаментальной монографии об армянской траге¬
дии Гюнтер Леви констатировал, что, «по всей видимости, Эн¬
вер, Талаат и их соратники были не столько злодеями, сколько
отчаявшимися, напуганными и не слишком дальновидными
людьми, пытавшимися спасти свою нацию во время кризиса,
который оказался намного более глубоким, чем они предпола¬
гали, вступая в войну. Они не управляли событиями, а лишь
реагировали на них, не вполне понимая, каким ужасам они да¬
1 Леви Г. Армянский вопрос в Османской империи: мифы и реаль¬
ность. М., 2016. С. 242—243.
2 Там же. С. 343.
3 Там же. С. 249—250.
39
ли толчок в турецкой Армении, пока не зашли слишком дале¬
ко, чтобы отступить».1
В последние десятилетия армяне предприняли множество
усилий, чтобы заставить различные парламентские органы
почтить память жертв событий 1915—1916 годов и признать,
что в данном случае имел место геноцид. Соответствующие ре¬
золюции приняли аргентинский сенат, Государственная Дума
РФ, канадская палата общин, бельгийский сенат, Европарла¬
мент в Страсбурге и Национальное собрание Франции. Резолю¬
ция последнего от 29 мая 1998 года гласила, что Франция при¬
знает геноцид армян, но не упоминала его виновников. Госдеп
США отказался признать геноцид армян, мотивируя тем, что
события 1915 года противоречивы — дело в том, что для США
слишком важно стратегическое сотрудничество с Турцией.1 2
В 1980 году рабочая группа, созданная президентом Картером,
начала разрабатывать план федерального музея холокоста, на
что турки мгновенно отреагировали, требуя исключить армян¬
скую тему из экспозиции.3
Специалист по исламу Бернард Льюис в своей книге «Воз¬
никновение современной Турции» (1961) таким образом опи¬
сывал роль армянской проблемы для турок: «Для турок ар¬
мянское движение представляло самую смертельную из всех
угроз. С завоеванием земель сербов, болгар, албанцев и гре¬
ков они могли, пусть не желая того, уйти, оставив отдаленные
провинции и передвинув границы империи ближе к родине.
Но армяне, проживавшие на всей полосе азиатской террито¬
рии Турции от кавказских границ до побережья Средиземно¬
го моря, находились в самом сердце Турции — и отказ от этих
земель означал не просто уменьшение территории, но распад
турецкого государства. Турецкие и армянские деревни, нераз¬
делимо перемешанные друг с другом, веками жили по сосед¬
ству и в неразрывной связи друг с другом. Теперь между ними
началась отчаянная борьба — борьба между двумя народами
1 Там же. С. 250.
2 Там же. С. 253.
3 Там же. С. 256.
40
за одну землю, которая закончилась ужасной катастрофой
1915 года, унесшей жизни полутора миллионов армян».1
Также нужно учитывать, что статистика насильственной
смертности на Балканах,1 2 находившихся под турецким игом
ужасает: с 1821 по 1922 годы пять с половиной миллионов му¬
сульман были депортированы из Европы, еще пять миллионов
были убиты или умерли от болезней, голода. Освободившиеся
от турецкой зависимости греки и сербы развернули полномас¬
штабные чистки в 1830-е годы, то же произошло и в независи¬
мой Болгарии в 1877 году. То же творилось на всех Балканах
до 1912 года. Между 1877 и 1887 годами 34 % мусульман Болга¬
рии покинули страну, еще 17 % погибли. В Балканских войнах
в 1912—1913 годы исчезло 62 % мусульман (27 из нах уничтоже¬
ны, 35 — бежали). Эта катастрофа произошла на землях, завое¬
ванных Грецией, Сербией и Болгарией. Это были кровавые эт¬
нические чистки в масштабах доселе невиданных в Европе, что
подтверждал фонд Карнеги в 1914 году.3 Разумеется, память
об этих чистках не могла просто исчезнуть без следа. Иными
словами, Османская империя была варварски жестокой, но и
балканские христиане делали то же самое. Озлобленность на
христиан и на христианские страны для мусульман не канула
в Лету до сих пор. Эти чувства несли и несут в себе исламские
беженцы.4 Подобные эмоции прекрасно описал Ницше — чело¬
век, который смотрит в бездну не должен забывать, что бездна
в него тоже смотрит.
В 1993 году Льюиса во Франции судили за утверждение
о сомнительности утверждения геноцида армян, он сказал, что
«турецкие документы подтверждают намерение изгнать ар¬
мян, но не уничтожить их». Армяне подали на Льюиса иск на
основании закона Гайсо, но суд отклонил его, заключив, что
1 Там же. С. 258.
2 О «непостижимых» Балканах интересная монография словенского
культуролога Божидара Езерника. См.: Дикая Европа. Балканы глазами
западных путешественников. М., 2017.
3 Манн М. Темная сторона демократии. С. 225—226.
4 Там же. С. 227.
41
он применяется только в отношении нацистских преступлений
в период с 1939 по *945 год.1
Вопрос о геноциде или непреднамеренных убийствах ар¬
мян в итоге был решен не историками, а законодателями, что
противоречит простому здравому смыслу. Французские исто¬
рики пытались принципиально выступать против вмешатель¬
ства законодательной власти в сферу, где суждения могут вы¬
носиться только на основании исторических исследований.
Газеты «Le Monde» и «Liberation» публиковали петиции и при¬
зывы против ограничения исторических исследований, против
клятв верности «историческму долгу». Созданное в 2005 году
объединение «Liberte pour 1’histoire» («за свободу истории»)
приняло обращение, в котором говорилось: «История не яв¬
ляется объектом юриспруденции. В свободном государстве ни
парламент, ни судебные власти не должны определять истори¬
ческую правду. Политика государства, даже если оно исходит
из лучших побуждений, не является исторической полити¬
кой».1 2 Но все напрасно... Более того — в 2007 году на общеев¬
ропейском уровне на совещании министров европейских стран
обсуждалось предложение о том, чтобы в каждой стране ЕС
«публичное отрицание геноцида, преступлений против чело¬
вечности и военных преступлений, пренебрежительное отно¬
шение к ним или их грубое преуменьшение» наказывалось,
как во Франции, — лишением свободы от одного до трех лет.
В октябре 2008 года Пьер Нора от имени объединения «За
свободу истории» опубликовал документ под названием «Воз¬
звание из Блуа», которое подписали многие видные европей¬
ские историки. В нем говорилось:
История не должна становиться служанкой политической
конъюнктуры, ее нельзя писать под диктовку противоречащих
друг другу мемуаристов. В свободном государстве ни одна полити¬
ческая сила ни в праве присвоить себе право устанавливать исто¬
рическую истину и ограничивать свободу исследователя под угро¬
зой наказания.
1 Леви Г. Армянский вопрос в Османской империи. С. 259.
2 Шерер Ю. Германия и Франция: проработка прошлого. С. 499.
42
Мы обращаемся к историкам с призывов объединить силы в их
собственных странах, создавая у себя организации подобные на¬
шей, и в ближайшее время поименно подписать наш призыв, что¬
бы положить конец сползанию к государственному регулированию
исторической истины.
Мы призываем ответственных политиков осознать тот факт,
что обладая властью действовать на коллективную память наро¬
да, вы тем не менее не имеете права устанавливать законом некую
государственную правду в отношении прошлого, юридическое на¬
вязывание которой может повлечь за собой тяжелые последствия,
как для работы профессиональных историков, так и для интеллек¬
туальной свободы в целом. В демократическом обществе свобода
историка — это наша общая свобода.1
Несмотря на весомость этих аргументов, Национальное со¬
брание Франции в 2008 году ограничилось тем, что запретило
впредь принимать законы, подобные уже принятым «законам
памяти». Во всяком случае «Воззвание из Блуа» явственно до¬
казало, что история в современном обществе является объек¬
том политического значения.
Это особенно отчетливо сформулировал немецкий историк
Райнхард Козеллек на конференции, посвященной Пьеру Нора:
Мой тезис гласит: я могу вспомнить лишь то, что пережил
сам. Воспоминания привязаны к личному опыту. У меня нет вос¬
поминаний, не обусловленных личным опытом. Я бы даже сказал,
что каждый человек имеет право на собственные воспоминания.
Это право на собственную биографию и собственное прошлое;
данное право нельзя отнять нельзя отнять никакими ссылками
на коллективность и гомогенизацию, никакими требованиями и
ожиданиями. Мое воспоминание есть нечто совершенно иное, неже¬
ли то, что является частью официальной коммеморации немецко¬
го народа, в день освобождения Освенцима советскими войсками.1 2
В другом месте Козеллек отмечал: «Существует столько
же воспоминаний, сколько людей; по моему убеждению, лю¬
бой насаждаемый сверху коллективизм оказывается априори
идеологией или мифом. Но ни идеологией, ни мифом не явля¬
1 Там же. С. 502.
2 Ассман А. Новое недовольство мемориальной культурой. С. 17.
43
ются воспоминания, прошедшие через фильтр исторической
критики».1 Все люди существуют не только в качестве инди¬
видуумов, — они живут в сообществах, социальных группах,
культурах, поэтому всякая идентичность не может обойтись
без отсылки к собственной истории, будь то связь с ориентаци¬
ей на некие образцы или из-за необходимости самоописания.
Однако историк, по мнению Козеллека, обязан занимать про¬
тивоположную позицию: «На мой взгляд, задача историка вы¬
ше и важней претензий на коллективизацию воспоминаний».
Он даже делает следующий шаг: задача историка «не форми¬
ровать идентичность, а уничтожать ее». Конструированием па¬
мяти, на взгляд Козеллека, занимаются «профессора, священ¬
ники, пиарщики, журналисты, литераторы, политики». Эти
группы специализируются на создании коллективов посред¬
ством гомогенизации, коллективизации, упрощений и медиа¬
тизации. Козеллек считал, что формированием идентичности
занимаются «историки на службе у власти», что следует четко
отграничивать от обязанности историка «служить истине».1 2
Механизмы политизации вины
В политике, как и в грамматике, ошибки,
которые совершают все, признаются правилом.
А. Монро
Сильно ошибаются полагая, что существу¬
ет Античность. Античность начинает возни¬
кать только сейчас.
Новалис
Никогда прежде настоящее не было так сильно ориен¬
тировано на прошлое, как ныне. Так, к примеру, в 1900 го¬
ду в Швейцарии была дюжина краеведческих музеев («Musee
Terroire»), перед Первой мировой войной — 50, а тридцать лет
1 Там же. С. 19.
2 Там же. С. 20, 22.
44
спустя — 129. В 1971 году в ФРГ было 1539 музеев, десять лет
спустя — 1800. Но Швейцария остается страной с самой боль¬
шой плотностью музеев в Европе. Если немцы захотят достичь
уровня плотности музеев Швейцарии, то им нужно будет в два
с половиной раза увеличить число своих музеев.1
В начале 1980-х годов австрийский федеральный министр
сообщала, что в тамошних федеральных музеях посещаемость
в три раза превышает число футбольных болельщиков на ста¬
дионах — и это касается только федеральных музеев, исклю¬
чая музеи, принадлежащие коммунам и землям. Обобщая,
можно сказать, что в высокоразвитых странах число посетите¬
лей музеев в год приближается к численности населения этих
стран — это впечатляет... Высокая посещаемость наблюдается
и в технических музеях.1 2 Это ясно указывает на то, что никогда
ранее культурная действительность не была так сильно ориен¬
тирована на прошлое.
В этой связи немецкий философ Герман Люббе отмечал,
что современная научно-техническая цивилизация является
цивилизацией, обращенной в прошлое, и это совершенно но¬
вое явление, прежде такого не было. Интенсивность усилий
по актуализации прошлого и манипуляции им не имеет исто¬
рических аналогов.3 Механизмы этих манипуляций прекрасно
показал американский социолог Джеффри Александер в мо¬
нографии «Смыслы социальной жизни» на примере Уотер¬
гейтского скандала, первоначально воспринятого (и факти¬
чески бывшего) всего лишь неприятным для президента, но
заурядным событием. В процессе раскручивания этого скан¬
дала со всей ясностью были продемонстрированы мощь и дей¬
ственность публичных ритуалов критики. К августу 1972 года
«Уотергейт» превратился из простого знака в символ с очень
заметным ореолом, а затем и в символ осквернения, воплощаю¬
1 Lubbe Н. Historische Bewusstsein heute / Hg. W. Weidenfeld // Ge-
schichtsbewusstsein der Deutschen. Koln, 1987. S. 139.
2 Ibidem. S. 140.
Люббе Г. В ногу со временем. Сокращенное пребывание в настоя¬
щем. М., 2016. С. 3.
45
щий ощущение зла и нечистоты.1 Кризис, последовавший за
слушаниями и продлившийся один год, с августа 1973 по ав¬
густ 1974 года, перемежался эпизодами нравственных потря¬
сений и гнева общественности, обновленной ритуализацией,
дальнейшими изменениями в символической классификации,
куда теперь был включен и структурный центр — президент¬
ская должность Никсона. К началу слушаний «Уотергейт» пре¬
вратился в могущественную метафору, самоочевидный смысл
которой сам по себе определял разворачивающиеся события.1 2
Иными словами, скандалы не рождаются, их создают. То же
можно сказать и о современном восприятии прошлого на За¬
паде — оно все создано... Так, американский историк Питер
Новик отмечал, что замалчивание холокоста в США первые го¬
ды после войны объясняли первоначальной политической не¬
пригодностью подобных воспоминаний.3 А затем, когда появи¬
лась потребность, эту тему начали усиленно муссировать.
Ныне же холокост воспринимается иначе — он занял
огромное пространство памяти о прошлом — может быть, по
той причине, что в войну людей убивают, чтобы добиться по¬
беды, а в холокост убивали, чтобы убивать ради отвлеченных
идеологем, как и в случае с коммунистическим террором —
в этих двух случаях есть огромная разница с обычной войной.
Холокост со временем превратился, по словам Имре Кертеса,
самого пережившего концлагерь, в «субкультуру». Уже давно
можно говорить о существовании укорененной в системе обра¬
зования и поддерживаемой государством международной ком¬
мерческой организации. В наше время субкультура холокоста
опирается на глобальную сеть исследовательских институтов,
архивов, памятных мест, памятников, дней поминовения. Эта
субкультура располагает большим числом виртуозов памяти —
научных экспертов, художников, архитекторов, писателей,
сценаристов. Эти люди постоянно находят все новые массы
зрителей и слушателей с помощью разных способов — от пере¬
1 Александер Д. Смыслы социальной жизни. С. 425.
2 Там же. С. 452.
3 Ассман А. Длинная тень прошлого. С. 181.
46
изданий и инсценировок дневников Анны Франк до голли¬
вудской мелодрамы «Холокост» и фильма Спилберга «Список
Шиндлера». Сотни тысяч людей ежегодно посещают памят¬
ники прошлого в Берлине, Мюнхене, Нюрнберге, Пенемюнде,
Бухенвальде, Бергхофе. В то же время, о котором речь, он не
был вообще в повестке дня — отсюда и предсказуемая реакция
немцев сразу после войны... В принципе, именно благодаря
субкультуре холокоста никакой другой народ не сделал столь¬
ко, сколько сделали немцы, чтобы загладить свою вину за соб¬
ственное прошлое. С 1949 года Германия выплатила свыше ста
миллиардов долларов в качестве компенсации евреям и дру¬
гим жертвам.1
Поэтому Александер призывает понимать сферу культуры
как независимую переменную, наряду с экономическими, ма¬
териальными, пространственными, демографическими, поли¬
тическими и другими важными факторами.1 2 В самом деле, мы
не скорбим о массовых убийствах, если только не успели пред¬
ставить себя на месте жертв, а это случается далеко не каждый
раз, а только тогда, когда все символы выстроены правильным
образом.
XX век, отмечал британский историк Тони Джадт, «поч¬
ти что скрылся во тьме расплывчатой памяти, превратившись
в царство морализирующих воспоминаний, музей историче¬
ских зверств на службе у нравоучений. Опасность такой трак¬
товки, представляющей истекший век как эпоху беспрецедент¬
ных потрясений, состоит в том, что она убеждает нас, будто все
это уже позади, смысл произошедшего ясен, и будто мы, сбро¬
сив груз прошлых ошибок, можем смело идти вперед, в луч¬
шее и принципиально иное будущее».3
Пересмотр со временем прогрессивного нарратива (то есть
нарратив, обещавший надежду и побуждавший к действиям,
зло при этом воспринимается как пережиток темного прошло¬
1 Ли М. Фашизм: реинкарнация. От генералов Гитлера до современ¬
ных неонацистов и правых экстремистов. М., 2017. С. 25.
2 Александер Д. Смыслы социальной жизни. С. 13—14.
3 Шевенман Ж.-П. 1914—2014. Европа выходит из истории? С. 17.
47
го, а также предполагается, что эти препятствия могут быть
преодолены ради светлого будущего), который под преступ¬
никами понимал исключительно нацистов, а затем и замена
этого нарратива «сакральным злом» привели к расширению
круга виновных до других союзных держав и до стран, соблю¬
давших нейтралитет.
Пример прогрессивного нарратива следующий. Шарль де
Голль создал нарратив, очищавший французов путем опи¬
сания его с самого сначала как жертвы, а затем как храброго
борца с господством нацистов и коллаборационистами. После
того, как армия союзников позволила относительно неболь¬
шим остаткам французской армии (дивизия генерала Филиппа
Леклерка) первыми войти в Париж, в качестве символическо¬
го жеста де Голль театрально объявил на вечернем собрании
в ратуше, что Париж «поднялся, чтобы освободить себя» и «он
сумел это сделать собственными руками».1 Так и родился миф
де Голля и был обоснован его необычайно высокий авторитет
во французской политике.
Пример де Голля, правда, не очень подходит для нашей це¬
ли — показать, как вина в европейской традиции стала веду¬
щим понятием. Немецкий историк Мартин Сабров утверждал,
что за несколько десятилетий произошла радикальная транс¬
формация современной политической культуры — она смени¬
ла ориентированный на будущее идеал прогресса ориентиро¬
ванным на прошлое идеалом памяти. Поэтому, считал Сабров,
«в центре современной исторической культуры находится уже
не идеал героя, а идеал жертвы». Этот процесс можно описать
заменой героизации виктимизацией. Замена героя жертвой
символизирует, по Саброву, «расставание с нацией и народом
как коллективным субъектом истории».1 2
Особенно это относится к немецкий истории. По мнению
Саброва, этот процесс в немецкой истории начался со Ста¬
линградской битвы: «Сталинград служит обозначением для
перехода от героического дискурса первой половины XX века
1 Александер Д. Смыслы социальной жизни. С. 206.
2 Ассман А. Новое недовольство мемориальной культурой. С. 156.
48
к жертвенному дискурсу второй его половины». Гибель Треть¬
его рейха, пережитая им катастрофа, развела по разные сторо¬
ны жертвы, претерпевающие страдания, и героические жерт¬
вы, поэтому Боннская республика смогла конституировать
себя как «сообщество жертв».1
В 1990-е годы возникли новые формы самовиктимизации и
политики идентичности. Ирландия и Польша являются стра¬
нами с долгой жертвенной историей; Австрия после 1945 года
объявила себя «первой жертвой Гитлера». Бывшие члены Вос¬
точного блока — за исключением ГДР — сделали травматиче¬
скую историю сталинских репрессий и советской оккупации
коллективной опорой отношения к прошлому. Даже названия
музеев отражают жертвенную историю: Дом террора (Буда¬
пешт), Музей оккупации (Рига, Таллин), Музей жертв геноцида
(Вильнюс).1 2
В Германии радикальный сдвиг «чувствительности по от¬
ношению к жертвам» произошел в 1970—1980-е годы. После
объединения Германии официально закрепился националь¬
ный нарратив вины за совершенные преступления, что и от¬
разилось в государственной программе создания и ухода за
мемориалами, в том числе и мемориалом холокоста.3 Причем
в Германии, в отличие от Восточной Европы, исключено при¬
знание жертвами самих немцев, что вызвало политизацию
истории изгнания немцев из Восточной Европы (около двенад¬
цати миллионов) и практическую изоляцию в немецком обще¬
стве «Центра против изгнаний», во главе которого долго нахо¬
дилась Эрика Штайнбах.
Такой поворот в рассмотрении и восприятии феномена ви¬
ны и ответственности в истории является чрезвычайно любо¬
пытным и новым явлением и безусловно заслуживает более
детального анализа. Проще будет добиться чего-либо опреде¬
ленного в этом анализе, обратившись к стране, которая в этом
вопросе продвинулась дальше всех, — к Германии.
1 Там же. С. 156—157.
2 Там же. С. 158—159.
3 Там же. С. 16о.
49
Феномен немецкого покаяния и его место
в истории современности
Перфекционизм — это самое демоническое
немецкое свойство. Немцы всегда стремились
быть пай-мальчиками истории и делать все
лучше других. Еще десять лет назад ФРГ была
лучшей копией США, а ГДР — СССР. Немцы ос¬
новательны во всем — и в плохом, и в хорошем.
А. Щипёрский
Национал-социализм является проблемой
не потому, что в его моральной оценке есть что-
то неопределенное. Проблема в том, что бы при
всей неоспоримости этой оценки сделать его по¬
нятным.1
Г. Люббе
Ich trauere dem Deutschen Reich, das so trau-
rige Dinge getan hat, aber niemanden furchtbarere
als sich selbst, ich trauere dem Deutschen Reich
ehrlich nach.1 2
S. Haffner
Германия воспитывалась теоретической от¬
вагой, а это необходимо должно вести к практи¬
ческой отваге.
В. П. Боткин
Немецкая доктрина вины и ее составляющие
Германия, как отмечал кембриджский профессор Брен¬
дан Симмс, всегда была связана с европейской историей если
не прямо, то была «где-то рядом». Англичане восстали против
Карла I, поскольку тот не сумел защитить немецких князей
протестантской веры, от кого зависели их свободы; французы
1 Lubbe Н. Politischer Moralismus. Der Triumph der Gesinnung uber die
Urteilkraft. Berlin, 1987. S. 73.
2 Я печалюсь о судьбе Германского рейха, который натворил столько
много прискорбного, но более всего он навредил сам себе (нем.).
50
свергли Людовика XVI, поскольку тот раболепствовал перед
Австрией; русские низложили царя, поскольку тот проиграл
войну Германии. В Германии родились самые важные идео¬
логические начинания: Реформация, марксизм, национализм,
нацизм. Даже к образованию Израиля Германия имеет непо¬
средственное отношение — именно попытки мобилизовать ев¬
реев всего мира против кайзеровской Германии привели в ито¬
ге к образованию государства Израиль после Второй мировой
войны.1 И ныне она опять оказалась в центре событий и вновь
то, что происходит в этой стране, интенсивно влияет на совре¬
менный мир.
Ко всему прочему, в XX веке Германия последовательно пе¬
режила все мыслимые формы политического устройства: тра¬
диционную монархию, правую диктатуру, левую диктатуру и
парламентскую демократию. Наверное, поэтому у немцев тя¬
желое отношение к собственной истории, они воспринимают
конфликты по сравнению со своими соседями как более опас¬
ные и подавляющие. При этом, кажется, нет ничего более впе¬
чатляющего, когда целый народ предпринимает публичную
корректуру своего прошлого и соответственно корректирует
свое поведение.
Отсюда и то, что после Гитлера в Германии не только наци¬
онализм стал невозможен, но также и выражение простых на¬
циональных эмоций и чувств. Последние подверглись самому
тщательному искоренению, с подлинно немецкой основатель¬
ностью. Эта основательность была усугублена особым харак¬
тером современного государства как такового — об этом писал
выдающийся английский историк и культуролог Кристофер
Доусон:
В действительности все современные государства являются
тоталитарными, поскольку они стремятся объять сферы эконо¬
мики и культуры, также как и политики в строгом смысле сло¬
ва. Они сосредоточены не просто на поддержании общественного
порядка и защите людей от внешних врагов. Они взяли на себя
ответственность за различные формы общественной деятельно¬
1 Симмс Б. Европа. Борьба за господство. М., 2016. С. 19.
51
сти, которые прежде оставались за индивидуумом или за незави¬
симыми общественными организациями, такими, как церковь,
и они охраняют благосостояние своих граждан от колыбели до
могилы.1
Истинность этого суждения Доусона особенно явно видна
на примере современной Германии, где левый политический
класс полностью контролирует отношение немцев к собствен¬
ному прошлому.
Кроме политиков большое значение в этом процессе име¬
ют и ученые — наряду с Юргеном Хабермасом, выдающимся
доктринером немецкой вины, является знаток этой проблемы
историк из Констанца Алейда Ассманн. Она отмечала, что че¬
ловеческая психика весьма изобретательна, когда речь идет
о стратегии отрицания вины, и выделила шесть стратегий вы¬
теснения.
Во-первых, взаимный зачет вины. Ханс Франк на суде
в 1946 году сказал, что преступления русских, чехов, поляков
по отношению к немцам уже сегодня без остатка загладили
любую вину немцев.
Во-вторых, экстернализация (отрицание своей вины и при¬
писывание ее другим). ГДР экстернализировала, а ФРГ интен-
ционализировала вину. После войны в Германии крайне слож¬
но было найти убежденных нацистов.
В-третьих, пробелы. Нельзя вспомнить то, что оказалось
пробелом. Как показали исследования психологов, память не
является статичным хранилищем, где опыт просто консерви¬
руется. Личные воспоминания — это динамичный процесс,
при котором из памяти извлекается лишь то, что пригодно и
не является невыносимым.
В-четвертых, замалчивание. Пауль Целан в 1958 году го¬
ворил о молчаливой речи и говорящем молчании. Для Цела-
на то, что Хайдеггер, с которым он общался, молчал в 1967—
1970 годах значило больше, чем его речь в качестве ректора
университета при нацистах. Это молчание, правда, можно рас¬
1 Доусон К. Боги революции. СПб., 2002. С. 31.
52
ценить по-другому, нежели это сделал Целан. Хайдеггер тре¬
бование общественности «дистанцироваться» от убийств евре¬
ев по праву считал чудовищным. Ведь, если бы он решился на
такое, это означало бы молчаливое согласие с суждением тех,
кто приписывал ему соучастие в геноциде. Чувство собствен¬
ного достоинства не позволяло Хайдеггеру пойти на такое
унижение.1
В-пятых, фальсификация. Семейная память, передаваясь
из поколение в поколение, проявляет особую изменчивость и
пластичность, что напоминает детскую игру «испорченный те¬
лефон».
В-шестых, ассиметрия памяти. Ассиметрия немецкой мемо¬
риальной истории порождает конфликты, напряжение, скан¬
далы.1 2
В итоге в Германии все упомянутые стратегии со време¬
нем были вытеснены и немецкая политическая культура по¬
следних пятидесяти лет характеризуется прежде всего нарас¬
тающей и со временем все усиливающейся самокритикой. Это
здорово отличает Германию от других проигравших Вторую
мировую войну стран — Италии и Японии, а также стран,
которые лишь после 1945 года с большим трудом освободи¬
лись от своих колониальных амбиций (Франции и Голлан¬
дии).
Также интересна параллель с Австрией — если в ФРГ при¬
лагались значительные усилия, чтобы раскрыть людям глаза
на преступления нацистов, то в Австрии подобного не прои¬
зошло. Миф об Австрии-жертве Гитлера родился в Москов¬
ской декларации 1945 года. Правда, в самом конце документа
отмечалось участие Австрии в войне на стороне Германии, но
в Государственном договоре 1955 года эта фраза отсутствова¬
ла. Страна, в том числе и жители Вены, так и остались в роли
невинных жертв нацистов, освобожденных в итоге союзника¬
ми. Последовавшую за этим оккупацию в течение десяти лет
в Австрии восприняли как гнетущую несправедливость: раз¬
1 Сафрански Р. Хайдеггер. М., 2002. С. 556.
2 Ассман А. Длинная тень прошлого. С. 183, 186,191, 196.
53
деление страны на зоны оккупации оказалось для ее жителей
более тяжелым, чем нацизм и война. Даже после ухода оккупа¬
ционных войск разрыва с прошлым не произошло. В деталях
это сопротивление пересмотру прошлого продемонстрировали
Тина Вальцер и Штефан Темпль в своем исследовании о зло¬
ключениях реституции похищенного у евреев имущества во
времена нацизма.1
Модная тема «Вены 1900-х годов» использовалась к кон¬
цу XX века в Австрии во вполне расистской манере — толь¬
ко с другим знаком: все герои австрийской культуры объяв¬
лялись евреями. По сути, чтобы сохранить блеск прошлого
Вена демонстрирует филосемитизм, предпочитая его чув¬
ству ответственности.1 2 Возможно и даже очень вероятно,
что евреи не желают постоянного напоминания о холокос¬
те — но «политкорректные» СМИ продолжают об этом твер¬
дить...
Вследствие этого обстоятельства качество политической
культуры немецкого общества очень сильно зависит от живи¬
тельной самокритики. Немцы смогли дистанцироваться от ав¬
торитарных ценностей Третьего рейха, а также от ценностей,
доминировавших до Первой мировой войны и в Веймарскую
республику. Бестселлер 1956 года швейцарского журналиста
Фрица Алеманна «Бонн — это не Веймар» именно поэтому
нашел такой широкий отклик в немецкой публике — немцы
были горды тем, что достигли настоящего политического пе¬
рерождения. Они таким образом «оторвались» от своей исто¬
рии — не случайно в ФРГ нет ни одного национального празд¬
ника, который был бы привязан к немецкой истории. Между
тем у английской и французской демократий не все концы схо¬
дились. Как противостоять возрождающемуся немецкому им¬
периализму английской «демократии», которая в 1919—1923 го¬
дах вела колониальную войну в Ирландии (эта конфронтация
длилась еще долго)? Что морально могла противопоставить
1 Вальцер Т, Темпль Ш. Наша Вена. «Аризация» по-австрийски. М.,
2017. С. 7.
2 Там же. С. 14—15.
54
нацизму империалистическая и шовинистическая Франция?1
Или сталинский Советский Союз?
Основные структурные составляющие перерождения не¬
мецкого исторического сознания выделил выдающийся немец¬
кий историк Герхард Риттер. Он отмечал, что отличия старой
Германии от ФРГ в следующем: во-первых, ФРГ стала социаль¬
но гораздо гомогенней, чем Германия до 1945 года. Прусская
аристократия, оказывающая столь значительное препятствие
демократии в бисмарковские времена и в Веймарскую респу¬
блику, перестала играть какую-либо существенную роль.
Во-вторых, в ФРГ ликвидирован милитаризм — бундесвер
отличается от армий Великобритании, Франции, США тем,
что он полностью интегрирован в НАТО и не имеет Генштаба
(а следовательно и собственной стратегии). Правительство ФРГ
обязалось не иметь атомного, химического, бактериологиче¬
ского оружия. Каких-либо признаков прежнего милитаризма
нет и в обыденной жизни. Ни один офицер не имеет права но¬
сить униформу в опере или на свадьбе, как было принято до
1945 года.
Третье отличие — отношения между различными концес¬
сиями в стране радикально изменились. Разделение между
католиками и протестантами долгое время было решающим
фактором немецкой истории, оно привело к глубокому рас¬
колу в обществе. Это разделение было даже конструктивным
элементом немецкой партийной системы: были политические
партии католического меньшинства — Центр и Баварская на¬
родная партия.1 2
В-четвертых, уничтожение Пруссии (три пятых территории
Германии) в корне изменило характер немецкого федерализма.
В-пятых, однозначная ориентация немецкой политики на
Запад отличается от ее колебаний до войны между СССР и За¬
падом. В западных землях — это центральный составляющий
элемент национальной идентичности.
1 Канфора Л. Демократия. С. 243.
2 Ritter G. Uber Deutschland. Die BRD in der deutschen Geschichte. Miin-
chen, 1998. S. 18—19.
55
Наряду с новыми составляющими, ФРГ во многом воспри¬
няла старую традицию. Прежде всего — рыночную экономиче¬
скую систему, а от Пруссии — правовое государство.1
Следует также отметить и то, что от нацизма остались пре¬
жде всего эгалитарные черты, внесенные в немецкую историю
национал-социализмом, — они чувствуются до сих пор. В отли¬
чие от Германии, ориентированной на модель общества сред¬
него класса, Франция ориентирована на образец городской,
преимущественно парижской элиты. Это особенно ясно вид¬
но в сфере образования — в Великобритании, США, Испании
образование ориентировано на элиту. Образование стало со¬
ставной частью частного интереса в реализации личности. По¬
этому немецкая система образования все более теряет в при¬
влекательности, не случайно все больше немецких студентов
предпочитают ехать учиться в частные учебные заведения за
границу. Это потому, что в Германии школа и университет не
принимают принцип отбора и соревновательности в успевае¬
мости.1 2
В этом перерождении самое необычное, что со време¬
нем национал-социализм и его «главное» злодеяние — холо¬
кост — приобретают все большую эмоциональную значи¬
мость и злободневность. Немецкий философ Герман Люббе
писал, что «крещендо памяти о холокосте нарастает прибли¬
зительно с двадцатидвухлетней периодичностью. Понадоби¬
лось два десятилетия чтобы холокост вышел из тени собы¬
тий Второй мировой войны и чтобы о нем заговорили после
судебных процессов в Иерусалиме и Франкфурте-на-Майне;
потом еще два десятилетия чтобы преступления против че¬
ловечности заняли новое место в интеллектуальных дебатах
и в актах коммеморации; еще двадцать лет ушло на то, что¬
бы холокост был увековечен в музеях и мемориалах по всему
1 Ibidem. S. 24, 27.
2 Thies J. Masse und Mitte. Uber die Herausbildung einer nationale Elite /
Hrsg. H. Schwilk, U. Schacht // Die selbstbewusste Nation. «Anschwellender
Bockgesang» und weitere Beit rage zu einer deutschen Debatten. Frankfurt am
Main, 1994. S. 230.
56
миру».1 При этом немцы, народ основательный и последо¬
вательный, необыкновенно преуспел в этой коммеморации.
Английский историк Тимоти Гартон Эш уже в 2002 году от¬
мечал, что Германия установила своего рода стандарты мемо¬
риальной культуры наподобие DIN — немецких промышлен¬
ных стандартов. По его мнению, так следовало бы сделать и
другим странам с постдиктаторской современностью.1 2 Ему же
принадлежит сентенция «we аге all Germans now» (ныне мы
все немцы). Подразумевается ментальная и мировоззренческая
эволюция, которая привела к тому, что различные страны про¬
являют все большую готовность признать совершенные ими
преступления, а не отрицать или замалчивать их, опасаясь за
национальный престиж.3
Вероятно, опасаясь лишнего превознесения немецких до¬
стижений, упомянутая выше Ассман считала, что немцы пусть
и стали обладателями этого абсурдного титула чемпионов по
памяти, но только потому, что прежде стали чемпионами по
убийствам...4 Это весьма спорное утверждение, обусловленное
личным выбором, поскольку критериев в установлении тако¬
го рода «чемпионства» нет. Американский социолог Сидней
Верба причины этого «чемпионства» видел не в собственно
преступлениях нацистов, а в том, что немецкая политическая
культура определялась, как он писал в 1963 году, необыкно¬
венной радикальностью преобразований самосознания немцев
в годы Третьего рейха и по причине глубоких политических
перемен в обществе, принесенных нацистами. Этих перемен и
изменения самосознания не смог избежать в Германии никто.5
Основательница немецкого института опросов обществен¬
ного мнения в Алленсбахе социолог Элизабет Нёлле-Нойман
1 Ассман А. Новое недовольство мемориальной культурой. С. 57.
2 Ash Т. G, Mesomnesie. Pladoyer fiir ein mittleres Erinnern // Transit. Eu-
ropaische Revue 22. 2001/02. S. 32.
3 Ассман А. Новое недовольство мемориальной культурой. С. 61.
4 Там же. С. 62.
5 Almond G., Verba S. Civic Culture. Political Attitudes and Democracy in
Five Nations. New York, 1963. Passim.
57
отмечала, что вследствие поражения немцы оказались в зале
ожидания истории — никаких попыток нарушить статус-кво,
никаких нарушений лояльности по отношению к соседям, ни¬
каких националистических эксцессов, никакого самообольще¬
ния в отношении будущего, все трезво, взвешенно, солидно,
умно и конформистски предусмотрительно. Она же развива¬
ла мысль о том, что в условиях совершенного доминирования
левых политических установок какие-либо отклонения от них
рассматриваются как сугубо нежелательные, поэтому несоглас¬
ные предпочитают молчание.1
Следует отметить, что ни в одной стране мира проблема
преодоления прошлого не стояла так остро, как в Германии
после 1945 года, а в определенном смысле и после 1918 года.
Нигде не было ничего подобного. Поэтому бесспорным лиде¬
ром в культивировании вины, в формировании особой истори¬
ческой политики является Германия. В связи с этим немецкое
покаяние за нацизм является совершенно беспрецедентным не
только в морально-нравственном отношении — такого в евро¬
пейской истории просто не было, но и в политическом плане:
без добровольного отказа Германии от самостоятельной по¬
литической роли в Европе и мире не мыслимо было бы Евро¬
пейское сообщество в его нынешнем виде, да и весь нынешний
мировой геопорядок.
Немецкое покаяние за нацизм — относительно новое явле¬
ние, особенно покаяние как следствие коллективной вины. Как
отмечал немецкий историк Норберт Фрай в своей монографии
о немецкой политике в отношении прошлого, — нет никакого
исторического документа, подтверждающего «коллективную
немецкую вину», даже победители ни в каких документах не
упоминали о такой вине — это чисто немецкое изобретение.1 2
Более того, по его же словам, для современных немцев при¬
знание исторической ответственности за холокост относит¬
ся к конституционному долгу граждан страны. А британский
1 Noelle-Neumann Е. Die verletzte Nation. Uber den Versuch der Deut¬
schen ihren Charakter zu andern. Stuttgart, 1987. Passim.
2 Frei N. Vergangenheitspolitik. Munchen, 1996. Passim.
58
историк Тони Джадт даже уверен в том, что в новейшей исто¬
рии Европы холокост стал фундаментом политической иден¬
тичности европейцев.1
Несмотря на то, что Германия (особенно Пруссия) была
просвещенным и правовым государством задолго до прише¬
ствия демократии, у немцев из-за Гитлера до сих пор страх
перед собой, что они не совсем западная страна. Это немец¬
кое суждение о себе постоянно подпитывается — и в мире (по
крайней мере в Европе и США), и в Германии принятой явля¬
ется точка зрения на уникальность немецких преступлений
в XX веке. В большой степени, кажется, прав гроссадмирал
Альфред фон Тирпиц, который писал после Первой мировой
войны, что «германскому характеру свойственно самоуничи¬
жение, этот характер всегда склонен верить всему неблагопри¬
ятному и рад случаю бранить сегодня как неразумное то, что
вчера казалось разумным».1 2
Если немцы что-либо предпринимают, то делают это весь¬
ма основательно. С немцами произошла удивительная мета¬
морфоза — они стали учить других, как достичь мира без вой¬
ны, оружия. Даже в 1989 году многие не верили, что нужно
двигаться в сторону объединения Германии, опасаясь вызвать
злых духов прошлого. Лозунг «Nie wieder Deutschland» (никог¬
да снова Германия) встречался также часто как лозунг «Wir
sind ein Volk» (мы один народ). Недоверие к самим себе до сих
пор свойственно современным немцам. Впрочем, и в старину
Лихтенберг писал нелицеприятно о немцах: «Никакая нация
так сильно не чувствует ценность других наций, как немецкая,
и, к сожалению, так мало испытывает уважение к себе со сто¬
роны большинства из них, — нация, которая хочет всем нра¬
виться, заслуживает того, чтобы мало уважаться всеми».3
«Преодоление прошлого» стало мощным аргументом в об¬
щественных дебатах — тот, у кого кончались аргументы, обра¬
1 Das Deutsche Kaiserreich 1890—1914 / Hrsg. B. Heidenreich, S. Neitzel.
Munchen, 2011. S. 31.
2 Тирпиц А. Воспоминания. C. 179.
3 Юнгер Э. Семьдесят минуло: дневники. 1965—1970. М., 2011. С. 64.
59
щался к упрекам своим соперникам в недостаточном стремле¬
нии к переработке или преодолению прошлого. Преодоление
прошлого накатывало волнами — каждое новое десятилетие
нацизм оказывался в центре внимания: в 1960-е годы процес¬
сы Эйхмана и по надзирателям Освенцима, в 1970-е годы —
сериал «Холокост». Интересно, что в немецком варианте се¬
риал был короче на семь минут — дело в том, что в американ¬
ском оригинале был хэппи-энд и герой принял участие после
войны в создании Израиля — такое счастливое завершение
истории показалось немецким редакторам недопустимым. Еще
через десять лет — «спор историков» и «Список Шиндлера»,
дебаты о книге Гольдхагена, выставка о преступлениях Вер¬
махта.1
Освальд Шпенглер писал в свое время:
Германия, вероятно, превосходит любую страну мира количе¬
ством людей, наделенных даром управления и организационными
способностями. Всякий раз, когда предпринимались какие-то по¬
пытки что-либо организовать — к примеру, когда церковь формиро¬
вала сословие священников, когда Генеральный штаб формировал
офицерский корпус, когда ганзейская торговля организовывала ку¬
печество, а рейнская индустрия — подготовку инженеров, резуль¬
тат превосходил зарубежные достижения. Не так в сфере поли¬
тики: здесь господствовал какой-то злой рок: одним он не давал
осознать свои силы, других заставлял с отвращением воздержать¬
ся от политики, третьих позволял перехватить партийной клике.1 2
В истории можно найти примеры противоположного ха¬
рактера. Так, немецкий публицист Пауль Рорбах отмечал, что
кроме англичан история вообще знает только две нации, ко¬
торым досталось сопоставимое национальное чувство соб¬
ственного достоинства, схожее провиденциальное осознание
собственной силы: это римляне и, по крайней мере, на протя¬
жении определенного времени, ведущие классы русской на¬
ции. Рорбах писал, что русские и англичане привыкли иден¬
тифицировать дело развития человечества с собственным
1 Dorn Т., Wagner R. Die deutsche Seele. S. 538, 540.
2 Шпенглер О. Воссоздание германского рейха. СПб., 2015. С. 31.
60
национальным положением. Им свойственно убеждение, что
осуществление их естественных планов и работа во благо свое¬
го народа наилучшим образом служит человечеству и мировой
культуре вообще.1
Напротив, у немцев их прошлое оставило вечную неза¬
живающую рану. Германия живет с этой раной и, чтобы она
не загноилась, время от времени рану вскрывают. Несмотря
на рост дистанции времени, прошедшего со времени Третье¬
го рейха, он не стал «нормальным» предметом исторического
анализа, как прочие исторические эпохи новейшей истории.
Всякие исторические объяснения национал-социализма в Гер¬
мании полностью политизированы. Как справедливо указы¬
вал американский историк Иштван Деак, — «магия несколь¬
ких сумасшедших лет немецкой истории возможно исчезнет
в один прекрасный день. Но этого дня даже приблизительно
не видно».1 2
Как правило, писал немецкий историк Эберхард Ёкель, па¬
мять сохраняет то, что было приятного в жизни и вытесняет
то, что было неприятного. В случае же с нацизмом в Германии
все наоборот — «гитлеровское время не удаляется, а, напротив,
все время приближается к нам, чем больше времени прошло,
тем оно ближе».3 Напрасно в прошлом считали, что споры и
конфликты по поводу политики памяти о Второй мировой
войне и Третьем рейхе будут затихать по мере вымирания тех
поколений, которые это пережили. Но, напротив, эти споры
становятся все более интенсивными. В Польше, Голландии,
Норвегии спорят о том, кто оказал наиболее эффективное Со¬
противление. В Германии «конкурируют» воспоминания меж¬
ду представителями «Союза изгнанных» и другими группами
жертв. Многообразие разновидностей и все более громкие фор¬
1 Rohrbach Р. Deutschland unter den Weltvolkern. Berlin, 1911. S. 168,
191.
2 BroszatM. Nach Hitler. Beitrage von Martin Broszat / Hrsg. H. von Graml,
K.-D. Henke. Munchen, 1987. S. 159.
3 Grojlkopff R. Unsere 6oer Jahre. Wie wir wurden, was wir sind. Frank¬
furt am Main, 2007. S. 114.
61
мы «конкуренции между жертвами» служат свидетельством
того, что политика памяти превратилась в одну из арен вну¬
тренней и внешней политики, где заявление претензий по по¬
воду незаслуженных страданий, причиненным тем или иным
группам в прошлом, стало веским аргументом, используемым
для обеспечения сегодняшних интересов. В этой политике па¬
мяти кажется вполне может быть использована метафора «ар¬
мянский холокост», «кампучийский холокост».1
Томас Манн в «Докторе Фаустусе» (роман был начат
в 1943 году) прямо пророчески писал: «Каково будет принад¬
лежать к народу, история которого несла в себе этот гнусный
самообман, к народу запутавшемуся в собственных тенетах...
к народу, который будет жить отрешенно от других народов,
как евреи в гетто, ибо ярая ненависть, им пробужденная, не
даст ему выйти из своей берлоги, к народу, который не посмеет
поднять голову перед другими».1 2
Порой кажется, что в самом деле Третий рейх буквально
проглотил один за другим все те столетия, что предшествова¬
ли его появлению на свет, становясь ключом к насилию и же¬
стокости, творившимся за сотни лет до него. Но, очевидно, что
это искажение, что нельзя так коверкать историю, манипули¬
руя ею в угоду каким-либо потребностям. Все деспоты и тира¬
ны Европы несводимы к Гитлеру, поскольку даже в ужасном
есть своя градация и свое разнообразие, как отмечал Паскаль
Брюкнер.3
Он же писал, что выражение «долг памяти» придумал быв¬
ший узник концлагеря Примо Леви, который тем самым при¬
зывал выживших узников лагерей рассказать о своем опыте.
Этот призыв со временем стал обязательным для тех, кто свя¬
то хранит память о былых катастрофах: наша совесть должна
быть всегда настороже, должна быть готовой помешать воз¬
вращению былого ужаса. Но это знание бесполезно: долг па¬
мяти не сделал нас мудрее в отношении сегодняшнего зла,
1 Вельзер X. История, память и современность прошлого. С. 28.
2 Цит. по: Брюкнер П. Тирания покаяния. С. 122.
3 Там же. С. 145.
62
он не предотвратил ни Кампучии, ни Чечни, ни Руанды, ни
Боснии, ни Дарфура. Более того, эти преступления не впечат¬
ляют — что они по сравнению с холокостом? То, что должно
ужасать, на самом деле не трогает. Чтобы растормошить нас
историки вынуждены, множа искажения, описывать их, при¬
бегая к лексикону холокоста. Мобилизовать нас могут лишь
вчерашние страхи. «Долг памяти» чаще всего оказывается
навязыванием официальной истории, где все роли распреде¬
лены заранее, а съеживающееся знание смахивает на пропа¬
ганду, парализует научный поиск и блокирует расследование.
Словно в греческой трагедии вина отцов без конца переходит
на сыновей, расплата за грех неисчерпаема, а столетия скла¬
дываются в длинную повесть репрессий и кровавых бедст¬
вий.1 Особенно это относится к немецкой истории в новейшее
время.
Причем это чувство вины порой приобретает совершенно
неожиданные формы, закрепленные общим согласием. Весь¬
ма примечательный пример тому — это артефакт картины Пи¬
кассо «Герника», ставшей символом нацистского варварства.
Этот символ, между тем, ложный... На деле же бомбардировка
баскской Герники — это не более, чем республиканский про¬
пагандистский ход, осуществленный баскским лидером Хосе
Антонио Агирре. На самом деле город был подожжен 27 апре¬
ля 1937 года самими республиканцами в ходе боев с итальян¬
скими фашистскими войсками, а самолеты Люфтваффе из
эскадрильи «Кондор» бомбили мост через Эбро, у которого
располагались позиции республиканцев в трехста метрах от
маленького городка.1 2 Последний, кстати, был вполне кор¬
ректным военным объектом, где располагались войска и бы¬
ло военное производство, а не беззащитным мирным по¬
селением. Командир эскадрильи Шперрле докладывал по
инстанции, что Герника уже горела, когда самолеты летели на
задание. Это, конечно, ничуть не влияет на художественную
1 Там же. С. 181—182.
2 Abendroth Н.-Н. Guernika: ein fragwiirdiges Symbol // Militargeschicht-
liche Mitteilungen. 1987. H. 1. S. 120.
63
ценность знаменитой картины Пабло Пикассо (сам он не был
очевидцем бомбардировки, а взялся за написание картины по
просьбе республиканцев), демонстрирующей с удивительной
силой отвратительную сущность войны. Командир немецкой
истребительной авиации, сам воевавший в Испании, генерал
Адольф Галанд передавал в своих мемуарах, что красные на
Гернике нажили себе немалый политический капитал.1 Ин¬
тересно, что доныне, даже после ужасов Дрездена, Герника
в большей степени, чем варварские бомбежки немецких горо¬
дов, оставляет след в памяти об ужасах войны. На самом де¬
ле обвинения немецких летчиков в терроре по отношению
к мирному населению не имеет в данном случае действитель¬
ных исторических оснований. Впоследствии историки Граж¬
данской войны в Испании, даже добросовестные и именитые
(как Хью Томас), и общественность продолжали воспроизво¬
дить эту небылицу. Конечно, это деталь, не меняющая ничего
в восприятии войны, но может ли историк пройти мимо та¬
кого искажения? Думаю, что нет, — в противном случае исто¬
рия вообще не нужна и можно как угодно формовать прошлое
в соответствии с собственными фантазиями и/или убежде¬
ниями...
Следует иметь в виду, что у Германии было большое пре¬
имущество в преодолении тоталитарного прошлого и оно
выражалось в том, что признание политической вины и пре¬
ступлений в прошлом и вытекающая из нее ответственность
стали после 1949 года «raison d'etre» ФРГ — сначала по внеш¬
нему принуждению, а затем постепенно как результат внутрен¬
ней убежденности большинства населения. Народам, которые
в своей истории прославляли победы и мученичество, крайне
сложно помнить о преступлениях, совершенных их политиче¬
скими представителями в прошлом, особенно если эти люди
почитались как герои. Этим народам требуется время, чтобы
осознать свою истинную противоречивую историю. Так, толь¬
ко после Второй мировой войны посол Монголии при установ¬
1 Галланд А. Первый и последний. Немецкие истребители на Запад¬
ном фронте. М., 2003. С. 37.
64
лении дипломатических отношений с Венгрией извинился за
злодеяния, учиненные в XIII веке.1
Тридцати летняя война была для Германии большей бедой,
чем нацизм, но она принесла только физические страдания,
а нацизм был моральной катастрофой, Гитлер привел страну
не только к войне со всем миром, но и способствовал тому, что
Германия была выключена из общности цивилизованных на¬
родов. Гитлер сделал немцев причастными, а склонились они
к этому сознательно или нет — уже не имеет значения, к тому,
что они стали соучастниками, заговорщиками, подручными
Гитлера в его апокалипсических преступлениях против чело¬
вечества.1 2
Как же быть в немецком случае с понятием нации? Как
в свое время писал Ренан, консолидация нации не восходит
к премордиальным истокам, а подлежит каждодневному пле¬
бисцитарному обновлению, которое в современной Германии
приобрело очень своеобразные черты. Ренан не был и сторон¬
ником «конституционного патриотизма», по его мнению одни
лишь политические и финансовые интересы также не облада¬
ют достаточной консолидирующей силой, ибо для нации су¬
щественна и эмоциональная идентичность — душа. Личные
воспоминания долгое время не считались историками источ¬
ником для исследования; историки, напротив, пытались со¬
здать объективную картину вопреки субъективным воспоми¬
наниям, пристрастным и неизменно искажающим историю.
Но после холокоста наступил перелом: с 1980-х годов можно
наблюдать сближение истории с памятью. В качестве примера
такого сближения можно назвать книгу историка Сауля Фри¬
длендера, соединяющую в своих воспоминаниях историю и
воспоминания. Именно этот феномен отмечал и сооснователь
Билефельдской школы историографии Юрген Кока — ранее
в 1960-х годах занятие историей было связано с возможностью
1 Ян Э. Спорные политические вопросы с точки зрения современной
истории. М., 2014. С. 81.
2 Kielmansegg Р. Lange Schatten. Vom Umgang der Deutschen mit der na-
tionalsozialistische Vergangenheit. Berlin, 1999. S. 7.
65
учиться у истории, история служила фактором просвещения,
а «ныне от истории ожидается нечто иное: проработка про¬
шлого, память, обеспечение и удовлетворение идентичности и
даже развлечение».1
Аберрации коллективной памяти и популизм
Немцы — чемпионы в национальном
народном спорте — осквернении и униже¬
нии собственной страны.
Папа Бенедикт XVI
СПИД — самое худшее, что случилось
в XX веке после Гитлера.
Л. Чиконе1 2
В парижском метро много станций, напоминающих о по¬
бедах Наполеона, но нет ни одной — о поражениях. Напро¬
тив, в Лондоне есть станция «Ватерлоо». Однако это не значит,
что национальная память вбирает в себя только победы. При
определенных условиях центром национальной коммеморации
(увековечение памяти о событиях) могут быть и поражения.
Общие страдания соединяют людей. В деле национальной па¬
мяти траур имеет большее значение, чем триумф. Ренан, исхо¬
дя из собственного опыта, понимал, что память побежденных
имеет более действенный потенциал, чем память победителей.
Императивы, предъявляемые памяти, которая должна спра¬
виться с поражением, гораздо сильнее.
Для сербов — битва при Косовом поле (1389), для чеш¬
ских протестантов — битва при Белой горе (8 ноября 1620 го¬
да) с католическими войсками Габсбургов до сих пор остают¬
ся одними из трагических лейтмотивов национальной исто¬
1 Ассман А. Распалась связь времен? Взлет и падение темпорального
режима Модерна. М., 2017. С. 69.
2 Л. Чиконе — американская поп-певица, сценическое имя — Ма¬
донна.
66
рии. У поляков национальная память также ориентирована
на перенесенные поражения. У жителей Квебека — франко¬
фонов — поражение генерала Монткальма в сражении про¬
тив англичан (1759) до сих пор помнят: доказательство это¬
му — надпись на автомобильных номерах «Je me souviens»
(я помню). Израильские археологи восстановили Мосад времен
Древнего Рима и превратили его в центральный исторический
мемориал.
Очевидно, что национальная память может вбирать в себя
эпизоды как исторического возвышения, так и унижения, при
условии, что они приобретают героические смысловые трак¬
товки.
В 1945 году национальная память немцев предстала не как
память побежденных (как в 1918 году), а как память преступ¬
ников, совершивших злодеяния беспрецедентных историче¬
ских масштабов. Вольфганг Шивельбуш писал: «Существует
различная градация поражений и краха. Пока национальное
самосознание функционирует нормально, нация, потерпевшая
поражение, не готова исполнить требование моральной духов¬
ной капитуляции (покаяние, исправление, перевоспитание).
Подобная готовность возникает тогда, когда с разрушением
материальных основ существования страны разрушаются и ее
морально-духовные основы. Поражения в 1865, 1871, 1918 годах
еще не достигли таких масштабов».1 Травма такого масштаба,
как в Германии в 1945 году, не мобилизовала и не консолиди¬
ровала нацию, а нарушила ее идентичность.
В доказательство совершенно беспрецедентного немецкого
покаяния и готовности его поддерживать можно указать на тот
факт, что немцы после войны примирились с огромными мате¬
риальными издержками ради искупления своей вины. В про¬
цессе новой политической ориентации Германии пришлось
пойти на немыслимые (по прежним масштабам) материаль¬
ные потери и жертвы. Британский историк Ниалл Фергюсон
писал, что вклад Германии в процесс европейской интеграции
и жертвы страны в пользу этой интеграции соответствует то¬
1 Ассман А. Длинная тень прошлого. С. 66—69.
67
му, что было взвалено на побежденную Германию в 1919 году
по Версальскому миру, который взорвал европейский порядок
в 1939 году, ведь именно этим национальным унижением Гер¬
мании воспользовался Гитлер для того, чтобы убедить нем¬
цев в необходимости коренной ревизии системы междуна¬
родных отношений. «Мир без аннексий и контрибуций»,
который обещал американский президент Вудро Вильсон,
обернулся для признавшей свое поражение Германии колос¬
сальными материальными потерями, которые наложились на
последствия великого кризиса 1929 года и последовавшей де¬
прессии.
Если сравнить эти потери Германии с положением после
1945 года, то взносы немцев в бюджет ЕС с 1958 по 1992 год
составили 163 миллиарда марок, сюда же следует причислить
и трансфертные платежи (то есть просто перераспределение
бюджетных средств в пользу нуждающихся в них) в размере
379.8 миллиардов марок, как подсчитал Фергюсон.1 Для срав¬
нения — репарации с Германии после окончания Первой миро¬
вой войны составили абсолютно немыслимую сумму (как тогда
казалось) в 132 миллиарда золотых марок и по второму репа¬
рационному плану (плану Юнга) платежи должны были завер¬
шиться в 1990-е годы.
Желание Германии платить по этим трансфертам ныне
ослабло по ясной причине в кризисные для ЕС времена. Но
свидетельством того, насколько сильна память о двух вой¬
нах в Германии, показывает то обстоятельство, что, несмотря
на многие проблемы с ЕС, в ФРГ нет однозначно критически
относящейся к Европе политической партии. Вилли Брандт
в 1989 году в интервью журналу «Der Spiegel» высказался
в том смысле, что когда он мысленно обозревает политический
ландшафт Европы, то ему всякий раз становится забавно, что
ФРГ единственная в Европе страна, где нет правых.1 2 Конечно,
это следствие опыта нацистской диктатуры, который вылил¬
1 Fleischhauer J. Der DreiBigjahrige Krieg // Der Spiegel. 2014. N 6.
S. 65.
2 Der Spiegel. 1989. № 22. S. 43.
68
ся в центральную максиму немецкой политики, превосходно
сформулированную Гельмутом Шмидтом: лучше бы экономи¬
ческий гигант выступал как политический карлик. В самом
деле, нацизм в огромной степени отяготил самосознание нем¬
цев, их отношение к государству и к истории, ощущение по¬
зитивной причастности к национальной истории стало в ФРГ
невозможным. Киссинджер точно назвал ФРГ «деревом с по¬
верхностными корнями», которое может опрокинуть первое же
дуновение урагана.
Напротив, ныне в Европе «правопопулистские» по немец¬
ким понятиям партии входили в правительства Норвегии,
Финляндии, Польши, Швейцарии, Венгрии, а во всех осталь¬
ных странах Европы очень значительно были представлены
в парламентах (за исключением Германии).
Впрочем, «родиной» современной леволиберальной поли¬
тики была не Германия (где она доминирует ныне), а сканди¬
навские страны. Именно там реализовывалась леволибераль¬
ная политика с ее положительным отношением к иммиграции
и готовностью внедрять мультикультурализм. Начало этой по¬
литике было положено еще при шведском премьер-министре
социал-демократе Таге Эрландере в 1946—1969 годах, а затем
ее продолжил его преемник и однопартиец Улоф Пальме (пре¬
мьер-министр в 1969—1976 и 1982—1986 гг., был убит курдским
террористом). Оба были сторонниками свободной иммигра¬
ции в страну. С 1980 по 2012 год в Швецию въехали 1.6 мил¬
лионов иммигрантов. Еще в 1968 году был признан «принцип
равенства», то есть иммигранты получили право на такие же
стандарты жизни, как и шведы. Иммигранты даже получили
право давать детям образование на их родном языке и право
голоса на выборах в коммунальные и провинциальные пред¬
ставительства. Немецкие «Зеленые» и левые апеллировали
именно к шведскому опыту в своем стремлении представлять
право голоса для неграждан ЕС. С 2001 года в Швеции имми¬
грант по истечению пяти лет получал гражданство, а имми¬
гранты не имевшие гражданства или беженцы — по истечению
трех лет. Уже с 2001 года шведские власти признали возмож¬
ность нескольких гражданств одновременно. Долгое время
69
Швеция гостеприимно и охотно принимала иммигрантов из
Латинской Америки — из Чили, позже из Никарагуа, затем
последовали курды и иракцы, боснийцы, сирийцы, афганцы,
жители Северной Африки. Швеция превратилась во вторую
после Германии страну иммиграции. Более чем десятая часть
девяти с половиной милионов населения Швеции имеет не¬
европейское происхождение. Еще в 1986 году, в год убийства
Пальме, был создан правительственный пост омбудсмена по
вопросам расовой и этнической дискриминации. Вследствие
его деятельности вне компетенций полиции оказались бун¬
ты иммигрантов, «No-go-агеа» для шведов и полиции в целых
пригородных районах, параллельное исламское общество, ра¬
стущая преступность в иммигрантской среде, сексуальное на¬
силие — по этому печальному показателю Швеция опередила
все европейские страны. Если же какой-нибудь бюрократ или
полицейский чин осмелятся поднять голос, — их обвиняют
в расизме. Такое же положение потенциальных критиков про¬
исходящего и в Германии...
Между тем государственные финансы и социальная си¬
стема в Швеции вследствие этой леволиберальной полити¬
ки находятся на пороге коллапса. Швеция стала парадигмой
развития государства, потерпевшего крах вследствие несовме¬
стимости государства благоденствия, мультикультурализма, и
безграничной иммиграции.1 Поэтому еще в 1979 году в Шве¬
ции возникло движение «Bevara Sveridge svenskt» («Сохраним
Швецию шведской») и оно, конечно, стало считаться право¬
экстремистским. Несмотря на то, что в опросах общественного
мнения за это движение высказывается 25 % шведов, его сто¬
ронники, заявлявшие о своей принадлежности к движению,
рискуют потерять работу.
В Норвегии столицу Осло один английский журналист опи¬
сывал как более марокканскую, чем Марокко. Полицейский
чин из Осло в 2013 году сказал, что «мы потеряли город».1 2
1 Paulwitz М. Das Ende der Gemiitlichkeit // Junge Freiheit. 2017. N 28.
S. 19.
2 Ibidem.
70
Поэтому в Норвегии «Прогрессивная партия», выступавшая
с критикой левой политики, в 2013 году была в правительстве.
В Дании критически относящаяся к неограниченной им¬
миграции «Датская народная партия» на выборах 2015 года
почти удвоила число своих мандатов и стала второй парти¬
ей в парламенте, ужесточив отношение к иммиграции. Еще
в 1984 году Дания приняла самый либеральный закон об им¬
миграции, но после внедрения многочисленных новелл, он
стал одним из самых жестких в Европе. Параллельное обще¬
ство и отказ от интеграции, мусульманская иммиграция, пре¬
ступность, опасность террора — вот темы, более всего занима¬
ющие датские СМИ.
В Финляндии партия «Финны» являлась частью коали¬
ции центра правых. В Великобритании на выборах партия
«UK Independence Party» («Независимость Объединенного Ко¬
ролевства») получила 27.5 % голосов. В Голландии Герт Вил¬
дерс и его «Партия за свободу» являлась самой значитель¬
ной политической силой. В Бельгии сепаратистская партия
«Vlams Belang» («Фламандский интерес») была третьей парти¬
ей в парламенте. В Польше явно правая партия «Право и спра¬
ведливость», выступавшая против многих европейских ценно¬
стей, имела в парламенте абсолютное большинство. Министр
иностранных дел Польши, член этой партии, Витольд Ващи-
ковски в интервью журналу «Der Spiegel» сказал, что Поль¬
ше угрожает участь стать «мешаниной рас и культур», частью
мира «велосипедистов и вегетарианцев».1 Высказывание офи¬
циального лица совершенно немыслимое в Германии. Вместе
с тем польские политики также хотят извлечь для себя поль¬
зу из проблем с беженцами — так они подсчитали, что ущерб
их страны в годы Второй мировой войны следует оценить
в 845 миллиардов долларов и эти средства Польша никогда не
требовала от Германии. Поэтому, как заявил Ярослав Качинь¬
ский, Польша может претендовать на субсидии ЕС, даже не
принимая беженцев.1 2
1 Der Spiegel. 2017. N 13. S. 85.
2 Der Spiegel. 2017. N 28. S. 63.
71
Во Франции лидер политической партии «Национальный
фронт» Марин Ле Пен выдвигалась на выборы президента и
у нее были реальные шансы. В Швейцарии «Народная пар¬
тия» уже в 1999 году была самой значительной политической
партией. В Австрии «Freiheitliche Partei Osterreich» («Австрий¬
ская партия свободы») являлась самой значительной партией.
В Венгрии «Венгерский гражданский союз» под председатель¬
ством Виктора Орбана имел абсолютное большинство в парла¬
менте. В Италии «Лига Севера» под председательством Маттео
Сальвини была третьей по значению партией страны.1
Надо отметить, что, за исключением Словении и Чехии, все
народы бывшего «социалистического лагеря» имеют одно об¬
щее: растущее отвержение как демократии, так и европейских
ценностей и идеалов. В опросах общественного мнения, к при¬
меру, сербов, большая часть высказывалась за будущее страны
не в составе ЕС, а в составе евразийского союза с Россией во
главе. Тоже и босняки — выберут скорее Эрдогана, а не Жана
Клода Юнкера.1 2 Хорватия с 2013 года в ЕС, но с тех пор враж¬
дебность к европейским ценностям только растет. Сербские и
хорватские националисты едины, когда речь заходит о Дональ¬
де Трампе, Викторе Орбане, Найджеле Фараже, Марин Ле Пен.
Особенно сербам и хорватам близка исламофобия Трампа.3
Один из авторов «Der Spiegel» Дирк Курбювайт отме¬
чал, что идеология, созданная Муссолини и Гитлером, жива
в делах и словах таких политиков, как Дональд Трамп, Ма¬
рин Ле Пен, Виктор Орбан, Ярослав Качиньский, Герт Вил¬
дерс, Ресеп Таиип Эрдоган. Также подозрению в фашизме он
предлагает подвергнуть AfD («Alternative fur Deutschland» —
«альтернатива для Германии») и FPO («Freiheitliche Partei
Osterrichs» — «Партия свободы Австрии»).4 Касательно амери¬
1 Der Spiegel. 2016. N 6. S. 19.
2 Jergotuic M. Verliert Europa den Balance? // Europaische Rundschau.
2017. N 3. S. 75.
3 Ibid. S. 77.
4 Kurbjuweit D. Ein Wort, das noch zu gross ist // Der Spiegel-Geschichte.
2017. N 3. S. 135.
72
канского президента, то Трамп, по словам его жены, на при¬
кроватном столике держит сборник избранных речей Адольфа.
Кроме того, Трамп ссылался на свои баварские корни: его дед
Фредерик Дрампф — выходец из Баварии. Он переделал свою
фамилию на английский манер: «to trump» на староанглий¬
ском — «обманывать, вводить в заблуждение».1
Следует отметить, что современные правые популисты ве¬
домы чистой воды «resentment» (затаенным чувством обиды,
тягостной тщетности возвращения в ясный, обозримый мир) и
не имеют какой-либо социальной или экономической програм¬
мы. Вечно вчерашние...
В Германии у политкорректной публики большую озабо¬
ченность вызывала ПЕГИДА — «Патриотические Европей¬
цы Против Исламизации Европы». PEGIDA — аббревиатура от
«Patriotische Europaer gegen Islamisirung Des Abendlandes». Это
движние возникло первоначально как локальное явление в ок¬
тябре 2014 года в Дрездене. В январе 2015 года после трагедии
в редакции «Шарли Эбдо», последователи ПЕГИДА появились
в Великобритании, Испании, Австрии, Польше, Нидерландах.1 2
Немецкий исследователь Ханс Форлендер определил ПЕГИДА
как «социальное движение нового типа» или «rechtspopuli-
stische Emporungsbewegung» (правопопулистское движение воз¬
мущения), для которого характерен эмоциональный накал,
конфронтационность, демонстративный гнев и использова¬
ние «коммуникативной власти». Основной лозунг ПЕГИДА:
«Мы — народ».3
Власти категорически отказываются сотрудничать с ПЕГИДА,
ссылаясь на недопустимость экстремизма. Зато небольшая
национал-демократическая партия Германии AfD остерега¬
лась критиковать это движение, опасаясь растерять привер¬
женцев. В январе 2015 года число участников мероприятий
1 Ли М. Фашизм: реинкарнация. С. 7.
2 Большова Н. Н. «ПЕГИДА» как пример массовых протестных дви¬
жений, возникших в Европе под влиянием миграционного кризиса // По¬
лис. 2016. № 3. С. 124.
3 Там же. С. 125.
73
ПЕГИДА в Дрездене достигло двадцати пяти тысяч. После тра¬
гедии в редакции парижского сатирического журнала «Шарли
Эбдо» в Лейпциге возникла «ЛЕДИГА» (Лейпцигские Евро-
пецы Против Исламизации Европы), в Берлине «БЕРГИДА»
(Берлинские Еропейцы...), в Дюссельдорфе «ДЕГИДА» (Дюс¬
сельдорфские...), в Бонне «БОГИДА» (Боннские...).1 Впрочем,
влияние этой организации в условиях доминирования леволи¬
беральных ценностей в немецком обществе невелико.
Даже несравненно более политкорректная небольшая по¬
пулистская немецкая партия «Альтернатива для Германии»
во главе с Фрауке Петри, возникшая в 2013 году, первоначаль¬
но главной темой имела критику евро и пакетов спасения для
Греции. 22 сентября 2013 года партии не хватило 0.3 % что¬
бы пройти в Бундестаг.1 2 22 мая 2014 года AfD прошла в Евро¬
парламент, набрав 7.1 % голосов. В августе-сентябре 2014 года
AfD прошла в ландтаги Саксонии, Бранденбурга, Тюрингии.
Члены AfD сидели в 2016 году в законодательных собраниях
Бремена (1 из 83 депутатов), Гамбурга (8 из 121), Бранденбур¬
га (ю из 88), Саксонии (14 из 126), Тюрингии (8 из 91). Оче¬
видно, что это ничто по сравнению с другими европейскими
странами. В этом отношении суждение Вилли Брандта было
совершенно адекватным — правых в Германии не существует,
а если кто-то себя таким образом определяет — начинается
настоящая травля. «Поклонники» среди левых называют Фра¬
уке Петри «Адольфина». Ее партию обличают как «правоэкс¬
тремистскую», «праворадикальную», «правонационалистиче¬
скую». У Петри в Лейпциге были даже проблемы с поисками
жилья — домовладельцы опасались каких-либо эксцессов.
Интересно, что Петри внешне чуть похожа на Петру Келли,
бывшую в свое время иконой движения антиистеблишмента
в ФРГ.3
Преодоление прошлого стало формой существования ФРГ.
Дебаты или скандалы, которые чуть ли не ежегодно разгора¬
1 Там же. С. 127.
2 Der Spiegel. 2016. N 6. S. 14.
3 Der Spiegel. 2016. N 49a. S. 156—157.
74
ются либо вокруг ревизии прошлого, либо вокруг изменения
картины прошлого в трудах историков, приобрели по меткому
замечанию философа Петера Слотердийка характер «ритуала
неустойчивости», в процессе которого общество в ФРГ обрета¬
ет наиболее сильное чувство общности.1 Это чувство особен¬
но видно в превращении Германии в пацифистскую страну
к вящему удивлению всей Европы. Интересно, что первые по¬
сле войны военные награды за храбрость в ФРГ были вруче¬
ны четырем немецким солдатам в июне 2009 года. Они были
награждены не за участие в военных действиях, а за помощь
раненым афганцам и своим военным коллегам после теракта
в октябре 2008 года. Немцы крайне скупы на военные отличия
своих солдат. Напротив, британские политики награждают
своих солдат сотнями за участие в тех или иных иностранных
операциях.1 2
Новый этап в немецкой коммеморации прошлого
и казусы, с ним связанные
Нынче сопротивление Гитлеру усиливается
с каждым днем.
Й. Гросс3
После объединения Германии, в начале 1990-х годов мы
имеем дело с новым этапом развития памяти о прошлом
в ФРГ.
Во-первых, национал-социализм превратился в историю,
поскольку поколения, пережившие нацизм, уходят со сцены.
Во-вторых, с крушением ГДР изменилась политика исто¬
рической памяти. До сих пор не улегся конфликт вокруг со¬
1 Коепеп G. Und in den Herzen Asche // Der Spiegel. 2001. N 35. S. 156.
2 Bayley Christien, Horror among Peers? A comparative History of Honor
Practices in Postwar Britain and West Germany // Journal of Modern History.
2015. V. 87. N 4. P. 809.
3 Йоханнес Гросс (1932—1999) — немецкий публицист, журналист, из¬
датель.
75
здания и оформления мемориалов Бухенвальда и Заксенха¬
узена, которые после войны были советскими спецлагерями.
Спорят и о том, в каких формах и с какой интенсивностью
должны поминаться жертвы того и другого тоталитарных ре¬
жимов.
В-третьих, выставка «Война на уничтожение. Преступле¬
ния Вермахта 1941—1944 годов» развеяла легенду о незапят¬
нанном Вермахте. Эта выставка во многом актуализировала
события войны, хотя четверть фотодокументов первого ва¬
рианта фотовыставки были фотографиями жертв советских
расправ. Роман Гюнтера Грасса «Траектория рака» (2002) и
книга Йорга Фридриха «Пожар» (2002) являются самыми яр¬
кими примерами. Последовавшие за этим споры об оценке
бомбардировок Дрездена достигли апогея в 2004—2005 годах.1
Характерной чертой немецкой истории переосмысления
нацизма является то, что она протекала как скачкообразная
череда скандалов с середины 1980-х годов: посещение Рей¬
ганом кладбища солдат Ваффен-СС в Битбурге (1985), «спор
историков» (1986), скандал с речью Еннингера в Бундеста¬
ге (1988), «разоблачения» Гольдхагена (1996), выставка «пре¬
ступления Вермахта» (1997), дебаты Вальзера-Бубиса.
В целом история преодоления нацизма в ФРГ прошла че¬
тыре фазы:
1. Послевоенное время до образования ФРГ. Вина обсужда¬
лась с сильным морально-абстрактным акцентом.
2. 1950-е годы. В данной фазе имела место двойственная
стратегия: с одной стороны, иных бывших нацистов интегри¬
ровали в новую демократию путем амнистии и амнезии, но
в то же время молодая демократия проводила четкую грань
между собой и нацизмом.
3. «Длинная волна» 1960—1990 годов. В этой фазе негатив¬
ное отношение к нацизму становится главным интерпретаци¬
онным шаблоном политической культуры ФРГ.
1 Кёниг X. Память о национал-социализме, холокосте и Второй ми¬
ровой войне в политическом сознании ФРГ // Неприкосновенный запас.
2005. № 2/3. С. 102—103.
76
4- После объединения ФРГ нацизм из феномена совре¬
менной истории постепенно превращается в историческое со¬
бытие.1
Если детализировать это движение немцев к покаянию,
нужно также упомянуть спор историков (1986), фотовыстав¬
ку о преступлениях Вермахта, организованную Яном Филип¬
пом Реемтсма (1996), вышедшую в том же году книгу Дэниэла
Гольдхагена, в которой убийство евреев называлось общена¬
циональной политической целью немцев во время войны.
Наблюдая за этой чередой разоблачений, новых взглядов
на прошлое, Гюнтер Грасс в отчаянии писал в «Траектории
краба» (1999): «История, вернее, сотворенная нами история —
похожа на засоренный сортир. Мы вновь и вновь смываем его,
но вся грязь опять поднимается вверх». Это так в современном
немецком восприятии двенадцати лет истории Третьего рейха.
Напряжение, с которым немцы по-прежнему воспринима¬
ют нацизм, вполне отразилось в казусе с одним немцем, ко¬
торый в конце войны сменил фамилию, чтобы начать жизнь
заново. Профессор германистики Ханс Шверте слыл либераль¬
ным и уважаемым профессором, он был крупным специали¬
стом по критике немецкой идеологии (особенно в фазе виль-
гельмовской эпохи и нацизма). По всей видимости, Шверте
являлся одним из самых ярких леволиберальных критиков
немецкого прошлого. Интересно, что его избрание ректором
в 1970 году произошло благодаря недавно внедренному «Drit-
telparitat» (тройному паритету) и голосами вспомогательного
персонала и студентов — профессора были против.1 2 Будучи
ректором высшей технической школы Ахена, в 1960-е годы он
был известен своими антифашисткими высказываниями. При
выходе на покой он был награжден президентом ФРГ Крестом
за заслуги.
Оказалось, что на самом деле он в прошлом Ханс Эрнст
Шнейдер, гауптштурмфюрер СС, сотрудник Аненербе, руково¬
1 Кёниг X. Будущее прошлого. Национал-социализм в политическом
сознании ФРГ. М., 2012. С. 13.
2 Rehberg K.-S. Eine deutsche Karriere // Merkur. 1996. N 1. S. 78.
77
дитель отдела мобилизации немецкой науки в этой организа¬
ции. Ханс Шнайдер при нацистах сделал блестящую карьеру
в качестве ученого германиста. Гауптштурмфюрер в Аненер-
бе, при нацистах был одним из идеологов индогерманского
мифа.1 Он был разоблачен в 1995 году голландским журнали¬
стом, коллегами и ахенскими студентами. В итоге ему оста¬
вили только докторский диплом, лишив всех наград и долж¬
ностей.1 2
Примечательно, что Шверте быстро одолел ступени акаде¬
мической карьеры в университете Эрлангена: 1948 год — за¬
щита кандидатской, 1958 год — защита докторской, 1965 год —
возглавил кафедру германистики в Аахенском высшем техни¬
ческом училище. Его докторская диссертация «Фауст и фау¬
стовское»3 получила широкое признание. Эта монография до
сих пор остается актуальной в плане критики идеологии как
таковой. Он позиционировал себя левым либералом, выступал
за обновление германистики за счет включения творчества ев¬
реев Кафки и Целана, активно участвовал в создании нового
направления в иудаистике. После выхода на пенсию в 1978 го¬
ду поддерживал широкие международные контакты, в том
числе и в Израиле. На пенсию он ушел с поста ректора Аахен¬
ского высшего технического училища.
Вальтер Майр назвал карьеру Шверте «deutsche Karrire»,
Шверте сам себя денацифицировал, а Норберт Фрай в одном
интервью использовал для обозначения этого случая со Швер¬
те термин «Vergangenheitspolitik».4
Послевоенная жизнь Шверте подтверждает тезис филосо¬
фа Германа Люббе о «kommunikatiwes Beschweigen» (комму¬
никативном умолчании). В принципе, гибкие и одаренные ак¬
теры нужны любой системе, известно ведь, как нацисты по¬
1 Ассман А. Длинная тень прошлого. С. 151—152.
2 Kurbjuwelt D. et al. Fehlbar und verstrickt // Der Spiegel. 2006. N 34.
S. 64.
3 Schwerte H. Faust und das Faustisches. Ein Kapitel der deutschen Ideo¬
logic. Stuttgart, 1962.
4 Rehberg K.-S. Eine deutsche Karriere. S. 73.
78
ощряли конкуренцию, борьбу компетенций — это ведь давало
хорошие результаты в отборе подходящего человеческого ма¬
териала.
В случае со Шверте можно было при желании учесть, что
смена биографии могла иметь причиной пересмотр взглядов
на нацизм, коренное изменение позиций по отношении к нему.
Может быть, Шверте осознал, что прошлая его жизнь при на¬
цистах была ошибкой и он искренне обратился к новому миро¬
воззрению, став убежденным либералом?1
Во время одной подиумной дискуссии в Штуттгарте по¬
литолог и журналист Ульрих Грайнер (Greiner) задал про¬
вокационный вопрос — в чем, собственно, виновен Шверте?
В самом деле, сам Шверте рассматривал членство в СС как
внутреннюю эмиграцию из плебейской коричневой систе¬
мы. Кажется, допустим вопрос, а почему было не дать Швер¬
те второй шанс? На это бывшая аспирантка Шверте резонно
заметила, что у жертв нацистского режима второго шанса не
было.1 2
Интересно, что Фриц Фишер, автор «революционной» для
немецкого покаяния книги «Рывок к мировому господству»,
сделал блестящую карьеру при нацистах, даже участвовал, бу¬
дучи членом партии, в гонениях на видных историков периода
Веймарской республики. Не пожалел он даже своего учителя
Германа Онкена, которого его ученики, выступившие с крити¬
кой Фишера в 1960-е годы, не побоялись защищать от напа¬
док нацистов в свое время. Сам Фишер не отличался скромно¬
стью в оценке собственных заслуг — одна из его книг 1977 года
имела подзаголовок «Пособие по преодолению историческо¬
го табу».3 В прошлом в Германии были времена, когда ученые
считались прежде всего советниками власти предержащей
и в меньшей степени — критически настроенными интеллек¬
туалами. Фишер, напротив, требовал от историков быть на¬
1 Ibidem. S. 77.
2 Ibidem. S. 80.
3 Фишер Ф. Рывок к мировому господству. Политика военных целей
кайзеровской Германии в 1914—1918 гг. М., 2017. С. 13.
79
ставниками не государственных мужей, а наставниками граж¬
дан, готовых к участию в контроле над властью. Это означало
активное участие историков в масс-медиа. Может быть, ради¬
кализм Фишера в оценках немецкого прошлого имел свои кор¬
ни в его собственной судьбе, как и в случае с Шверте-Шнай-
дером...
Как и в еще одном случае с доктором Хансом Рёсснером
(RoBner), который был референтом по вопросам народной
культуры и искусства в III отделе РСХА. После войны он под¬
визался в качестве «антифашиста» в издательстве Инзель,
редактировал тексты Ханны Арендт, состоял с ней в пере¬
писке и она тепло отзывалась о его редакторском чутье и по¬
литических убеждениях. Между тем в нацистской Германии
никто, за исключением нацистской верхушки, не был лучше
информирован о происходящем в Третьем рейхе, чем офи¬
церы, коим и был Рёсснер, в имперском управлении безопас¬
ности.1
Напротив, примером ответственности перед собственным
прошлым была судьба известного немецкого медиевиста Эри¬
ха Машке, который был ведущим немецким историком Тевтон¬
ского ордена при нацистах, в СС он считался экспертом по
истории ордена, до сих пор его труд считается основным.1 2 Со¬
ветские власти приговорили его к двадцати пяти годам лаге¬
рей, десять лет он провел в Сибири и, вернувшись, рассмат¬
ривал свое пребывание в лагерях как наказание за то, что он
сотрудничал с нацистами. Вследствие осознания трагических
ошибок своей жизни он покончил жизнь самоубийством.3
1 Wildt М. Generation des Unbedingten. Das Fiihrerkorps des Reichssi-
cherheitshauptamtes. Hamburg, 2002. S. 797—812.
2 Машке Э. Немецкий орден. СПб., 2003.
3 Deutsche Historiker im Schatten des NS / Hrsg. R. Hohls, K. Jarausch.
Munchen, 2000. S. 295.
80
Феномен разного отношения к вине за нацизм
и коммунизм
Если бы надо было сжато передать смысл нацизма
и большевизма, то по поводу первого можно сказать:
«человек, по-видимому, заблуждается, ставя себе це¬
лью походить на хищного зверя, ибо чересчур в этом
преуспевает». По поводу второго можно привести ба¬
нальные слова: «кто хочет сотворить ангела, сотворя¬
ет зверя». Что лучше — быть зверем, изображающим
ангела, или человеком, изображающим хищника, если
ясно, что они оба — хищники?1
Р. Арон
Октябрьская революция 1917 года приобрела силу
мифа, нравственным заложником которого стал весь
двадцатый век.1 2
М. Малиа
Выродок, нравственный идиот от рождения, Ленин
явил миру как раз в разгар своей деятельности нечто
чудовищное, потрясающее; он разорил величайшую
в мире страну и убил несколько миллионов человек —
и все-таки мир уже настолько сошел с ума, что среди
бела дня спорят, благодетель человечества или нет?3
И. А. Бунин
Существуют два рода историков, одни очищают во¬
ды истории, так, что можно увидеть дно, а другие их му¬
тят; к первым принадлежит Тэн, а ко вторым — Зибель.
О. фон Бисмарк
Сталинизм — не только не лучше, но хуже нациз¬
ма, ибо он гораздо более беспощаден, жесток, неспра¬
ведлив, аморален, антидемократичен и не может быть
оправдан ни надеждами, ни раскаянием.4
М. Истмен
1 Безансон А. Бедствие века. Коммунизм, нацизм и уникальность Ка¬
тастрофы. М., 2000. С. 36.
2 Мартин М. Локомотивы истории: Революции и становление совре¬
менного мира. М., 2015. С. 316.
3 Куртуа С. и др. Черная книга коммунизма. М., 1999. С. 29.
4 Цит. по: Хайек Ф. Дорога к рабству. М., 1992. С. 28.
81
Допустимо или нет такое сравнение
В Европе фашизм довольно долго — вплоть до начала вой¬
ны — воспринимался как норма, а антифашизм, напротив,
как докучливая смесь коммунистической крамолы и жалкой
политэмиграции.1 После войны все обернулось с точностью
до наоборот, хотя первоначально были попытки уравнять эти
две разновидности тоталитаризма. Так, в Восточном Берли¬
не в 1947 году на конгрессе писателей в театре «Kammerspiel»
в разгар срежиссированных «дебатов», организованных руко¬
водством Коминформа, на трибуну неожиданно прорвался мо¬
лодой американец, странно напоминавший Ленина. Говоря на
безупречном немецком, он в течение тридцати пяти минут до¬
казывал сходство между нацистским и коммунистическим го¬
сударствами. Это был еврей из Бронкса — Мелвил Джон Ласки.
Он был историком 7-й армии США, дислоцированной в Герма¬
нии. В этом выступлении Ласки высказывал удивление тер¬
пимым отношением Запада к коммунистам, он сравнил Бер¬
лин с «приграничным городком в Штатах середины XIX века:
индейцы на горизонте, и все, что у тебя есть под рукой — это
винтовка, если ее нет, то ты лишишься скальпа. Но в те дни
приграничный городок был полон тех, кто сражался с индей¬
цами... Здесь очень немногие люди имеют мужество, а если
они делают что-то, то обычно не знают, куда надо целиться из
винтовки». Ласки заявил, что в то время как советская ложь
путешествует по миру со скоростью молнии, правда еще толь¬
ко надевает ботинки.1 2 Это было одно из первых выступлений,
когда две разновидности тоталитаризма ставились на одну
доску. Но в итоге на Западе фашизм (национал-социализм) и
коммунизм получили совершенно разную оценку. Последний
по существу реабилитирован в современной Европе. Забы¬
ли, что прежде чем обесчестить себя преступлениями, нацио¬
нал-социализм был надеждой — то же и коммунизм — только
на место бесследно исчезнувшего коммунизма вступила по¬
1 Канфора Л. Демократия. С. 240.
2 Сондерс Ф. ЦРУ и мир искусств. С. 28.
82
литкорректность по отношению к нему... Особенно это заметно
в современной Германии.
Впрочем, и первоначально сравнение двух разновидностей
тоталитаризма не было популярным, поскольку Советский Со¬
юз был союзником Запада в войну и было бы нелогично пре¬
вратить вчерашнего союзника во врага, подобного только что
поверженной Германии. Это и побудило Запад прибегнуть
к демонизации нацистского Третьего рейха, а к коммунисти¬
ческой тоталитарной системе изначально применять иные
моральные мерки. Этому способствовала левая просоветская
интеллигенция, которая представляла вопрос о сталинских
лагерях как провокацию. Сартру, к примеру, не трудно было
доказать, что раз концепция лагеря философски противоречит
концепции социализма, то лагерей быть не может. Для срав¬
нения — репутация Мартина Хайдеггера, самого значительно¬
го немецкого философа со времен Ницше, сильно пострадала
от недолгой поддержки нацизма в то время, когда Гитлер еще
не совершал своих главных преступлений. В 1945 году Хай¬
деггер в денацификационной комиссии впервые выстроил ли¬
нию самозащиты, которой придерживался и в дальнейшем:
он поддержал нацистов потому, что ожидал от национал-со¬
циализма преодоления социальных противоречий, кроме то¬
го, ему казалось, что следует положить конец распростране¬
нию коммунизма. А на должность ректора он позволил себя
избрать лишь «с великим сопротивлением».1 Напротив, репу¬
тации Сартра нисколько не повредила его активная поддерж¬
ка сталинизма в послевоенные годы, когда многочисленные
свидетельства о преступлениях Сталина уже были извест¬
ны всем.1 2
В 1948 году во время процесса советского «невозвращенца»
Виктора Кравченко против редактируемой Луи Арагоном ком¬
мунистической газеты, обвинившей Кравченко в клевете о ла¬
герях в СССР, Маргарет Бубер-Нойманн вызвала возмущение
публики, заявив, что в немецком лагере существовали остат¬
1 Сафрански Р. Хайдеггер. С. 445.
2 Эпплбаум Э. ГУЛАГ. С. 16.
83
ки права, которых не было в ГУЛАГе.1 Кравченко этот «про¬
цесс столетия», как его называли в прессе, выиграл. Впрочем,
и без этого процесса было ясно, что, в принципе, сами по себе
эти преступления вполне достоверно известны и нет смысла
их оспаривать. Тем более, что ныне попытки осмыслить ката¬
строфы XX века Варламом Шаламовым, Александром Солже¬
ницыным, Имре Кертесом, Хорхе Семпруном, Примо Леви,
Жаном Амери не оставляют сомнений в родстве этих трагедий.
Солженицын прямо высказывался, что уничтожение европей¬
ских евреев было копированием советского принципа террора,
в соответствии с которым речь шла не о виновности или неви¬
новности, а о репрессиях, депортациях и убийствах по группо¬
вому принципу.
Опыт прошлого указывает на определенное родство между
идеологиями крайне левого и правого толка, как бы ни разни¬
лись политические последствия воплощения их идей в жизнь.
Алан Буллок в «параллельной» биографии Гитлера и Стали¬
на продемонстрировал, как много нацисты позаимствовали
у большевиков.1 2 Даже в символике имело место такое влия¬
ние — так, в 1939 году Гитлер, указывая Шпееру на имперско¬
го орла на свастике, венчавшего купольный дворец, сказал:
1 Безансон А. Бедствие века. С. 11. Маргарет Бубер-Нойман прибыла
в Равенсбрюк 2 августа 1940 года из советского лагеря в Караганде. Бу¬
дучи одной из немногих заключенных, кто познал сталинские и гитле¬
ровские лагеря, она сразу увидела важные отличия. В Равенсбрюке вся
лагерная жизнь была отмечена прусской обстоятельностью и аккуратно¬
стью. Новые чистые бараки с койками, столами, шкафчиками, одеялами,
туалетами и умывальниками «казались дворцами», по ее словам, по срав¬
нению с условиями в ГУЛАГе. Бубер-Нойман была поражена размерами
пайка и разнообразием пищи — фруктовое пюре, колбаса, хлеб, марга¬
рин, шпиг. За два года (1940—1941) погибло или умерло около ста жен¬
щин, что составляло ничтожную часть смертных случаев в мужских кон¬
цлагерях. Правда, Равенсбрюк составлял исключение среди остальных
лагерей СС. См.: Вахсман Н. История нацистских концлагерей. М., 2017.
С. 223—224.
2 БуллокА. Гитлер и Сталин. Жизнь и власть. Сравнительное жизнео¬
писание. Смоленск, 1994.
84
«В будущем мы это поменяем -- на месте свастики должен
быть земной шар».1 В гербе Советского Союза, как известно,
был земной шар...
Видный немецкий юрист Рудольф Вассерман доказывал да¬
же, что более жесткий подход к декоммунизации, чем к дена¬
цификации оправдан, поскольку коммунизм был хуже. Комму¬
нистический режим был просто нелегитимным и народ силой
принуждали к коммунизму, а нацистский режим базировался
на широкой поддержке большинства населения.1 2 Английский
историк Стивен Розефилд прямо писал о намеренном клас¬
совом геноциде в монографии «Красный холокост».3 Вдоба¬
вок к масштабам преступлений в России революция стала не
столько событием, как отмечал Мартин Малиа, сколько режи¬
мом, «институциональной революцией», как если бы якобин¬
цы сохраняли власть до 1863 года.4
Также Малиа проницательно указывал на одно важное об¬
стоятельство, бывшее мотивом сталинского террора. По сути,
Большой террор 1936—1939 годов был проявлением не ирра¬
ционального произвола тирана-параноика, а выполнял в со¬
ветской системе реальную задачу: замаскировать тот факт, что
результаты построения социализма — от ужасов коллективи¬
зации до хронической дисфункции советской экономики —
мало соответствуют обещаниям идеологии, легитимирующей
режим. Поскольку идеология была необходима для выжи¬
вания системы, террор стал необходим, чтобы скрыть ужас¬
ную правду от населения, да и от самого режима. Сталинское
«обострение классовой борьбы» по мере приближения к со¬
циализму было чистой воды политической метафизикой, не
имевшей ничего общего с эмпирическим фактами, поскольку
все «враги» были верными коммунистами.5 Результат, кото¬
1 Sereny G, Das Ringen mit der Wahrheit. Munchen, 1995. S. 221.
2 Proske R. Vom Marsch durch die Institutionen. Zum Krieg gegen die
Wehrmacht. Mainz, 1997. S. 119.
3 Rosefielde S. Red Holocaust. London, 2009.
4 Мартин M. Локомотивы истории. С. 299.
5 Там же. С. 321—322.
85
рый Сталин такими чудовищными усилиями пытался скрыть,
указывал на то, что марксизм на самом деле — невозможная
утопия, способная привести только к провалам и фальсифи¬
кации. Или, по словам Солженицына, ложь можно оправдать
только с помощью насилия, а насилие поддерживать ложью.
Именно поэтому советская коммунистическая доктрина —
это настоящая хартия тотального деспотизма и уничтожения
гражданского общества.1 Тот же Солженицын довольно рез¬
ко отмечал, что евреи, славяне и цыгане, которых истребляли
нацисты, существуют до сих пор, чего нельзя сказать о лицах,
перечисленных в статье 58 УК СССР 1926 года (статья за про¬
тиводействие или бездействие, направленные на ослабление
власти).
Но все это ничуть не смущает вчерашних марксистов —
так, авторитетный английский историк Эрик Хобсбаум (в про¬
шлом член английской компартии) в своей монографии «Ко¬
роткий XX век»1 2 существование СССР неявно оправдывал тем,
что Октябрьская революция на пятьдесят лет приостанови¬
ла распространение рыночной экономики на восток Европы.
Правда, установить цену этой приостановки он не пытался. Он
явно хотел показать, что эксплуатации пролетариата на Западе
усилиями СССР были поставлены пределы. Особенно это от¬
разилось на налогообложении и социальной политике. Между
тем миллионы жизней коммунистов и некоммунистов были
принесены в жертву антикапиталистической борьбе, а в ито¬
ге — всего лишь некоторая временная корректировка капи¬
талистического развития. В «долгом», по Хобсбауму, XIX ве¬
ке (1789—1914) грядущие потери еще можно было оправдать
будущими социальными завоеваниями, но «короткий» (1914—
1989) XX век не оставил столько времени. Даже несмотря на
поражение, левые певцы прогресса остались верны себе и по¬
сле 1989 года — и это такая же нелепость, как если бы члены
правления МакДональде сожалели бы о падении культуры пи¬
тания после своих достижений в этом бизнесе. И особенно это
1 Там же. С. 324.
2 Хобсбаум Э. Эпоха крайностей. Короткий XX век. М., 2004. Passim.
86
заметно в Германии — не случайно Солженицын произвел фу¬
рор во Франции и расколол тамошнюю интеллигенцию, но для
немцев он прошел незамеченным...
Ответом на вопрос, какое из зол хуже, — могут быть слова
богослова Пауля Тиллиха, что крайняя форма национализ¬
ма — фашизм, а крайняя форма социализма — коммунизм.1
Стремление уничтожить определенную расу было ни более
низким и подлым, ни более позорным, чем стремление унич¬
тожить определенный класс. Австрийский политолог Эрик
Фегелин (1901—1985) постулировал сходство большевизма с ре¬
лигией — в самом деле, в марксизме бог — класс, черт — бур¬
жуазия, пророки и избавители — Маркс и Энгельс, библия —
«Капитал», судный день — революция, рай — бесклассовое
общество. Таким образом, делал вывод Фогелин, политическая
идеология — это религия. Современный немецкий философ
Петер Слотердайк резонно возражал против концепции «по¬
литической религии». Для этого, как он полагает, нет никаких
оснований. Если суммировать расистскую глупость, бюрокра¬
тическую глупость и солдатскую глупость, то всего этого будет
слишком мало, чтобы возник религиозный феномен.1 2 В боль¬
шевизме расовую глупость можно заменить на классовую, а все
остальное оставить...
Как Ленин вернул революцию в центр европейского левого
движения, так и Гитлер и Муссолини проделали аналогичную
операцию с правым движением, указав ему путь сближения
с народом. Отсюда между двумя течениями чудовищный ан¬
тагонизм, тем более непримиримый, что оба основаны на ве¬
ре в изменения посредством насилия. Одно движение ненави¬
дит другое не только за то, что их разделяет, но и за то, что их
сближает.3
Обе тоталитарные системы роднит то, что «лагерь был
великой пробой нравственных сил человека, обыкновен¬
ной человеческой морали и 99 % людей этой пробы не выдер¬
1 Тиллих П. Избранное: теология культуры. М., 1995. С. 409.
2 Слотердейк П., Хайнрикс Г.-Ю. Солнце и смерть. С. 99.
3 Фюре Ф. Прошлое одной иллюзии. М., 1998. С. 209.
87
жали», — писал Шаламов. «Всего три недели спустя большин¬
ство лагерников были сломленными людьми, которых инте¬
ресовала только еда. Они вели себя как животные, ни к кому
не питали теплых чувств, всех подозревали, во вчерашнем
друге видели соперника в борьбе за выживание», — писал
бывший советский зэка Эдуард Бука. Почти то же отмечают и
те, кто был в нацистских концлагерях. Так, Примо Леви, пе¬
реживший Освенцим, писал, что «если людям, находящимся
в рабстве, предлагают привилегии, требуя взамен предатель¬
ства в отношении товарищей, безусловно, найдутся такие,
кто примет предложение».1 Это намеренное вытравливание
в человеке всего человеческого и было самым важным в обеих
системах.
Вовлеченность жертв в круговорот насилия была совер¬
шенно неотвратима. Об этом история из концлагеря Собибор,
переданная Зигмундом Бауманом: четырнадцать заключен¬
ных бежали и были схвачены. Им было сказано, что, конечно,
их всех повесят, но прежде комендант предложил им выбрать
себе из остального лагерного состава компаньона для смерти.
Они отказались, на что комендант сказал, что тогда он сам
отберет не четырнадцать, а пятьдесят. Ему не пришлось при¬
водить свою угрозу в исполнение...1 2 В этой связи, кажется,
следует помнить, что взаимоотношение между моральными
принципами и реальностью довольно сложные и неоднознач¬
ные. Моральные принципы имеют всеобщий универсальный
характер и вечны. Реальность же связана с разными обстоя¬
тельствами, и когда моральные принципы применяют безот¬
носительно исторических условий, результатом обычно стано¬
вится увеличение страданий, а не какое-то их уменьшение.3
1 Эпплбаум Э. ГУЛАГ. С. 356.
2 Бауман 3. Актуальность холокоста. М., 2013. С. 237.
3 Эту реминисценцию я позаимствовал у Киссинджера, заменив
«внешнюю политику», о которой Бисмарк говорил как об искусстве «по¬
литики возможного», на реальность — это совершенно не меняет смысла.
См.: Киссинджер Г. Нужна ли Америке внешняя политика? С. 361.
88
Роль террора в обеих системах
Согласно автору фундаментальной монографии «Уничто¬
жение европейских евреев» Раулю Хильбергу, это уничтоже¬
ние происходило в пять этапов: экспроприация, концентрация,
мобильные операции по уничтожению, депортация, лагеря
для массового уничтожения. Для коммунистического спосо¬
ба уничтожения людей характерны четыре первых этапа. Зато
пятый этап заменили два других способа уничтожения — юри¬
дическое оформление убийств и голод. В некоторых советских
лагерях смертность достигала уровня планомерного уничтоже¬
ния людей.1 Даже «душегубки», как передавал в своих «Воспо¬
минаниях унтерштурмфюрера СС» Эрих Керн, были изобрете¬
ны в 1936 году начальником административно-хозяйственного
отдела Управления НКВД по Москве и Московской области
Исайей Бергом, который был расстрелян в 1939 году.1 2 Приме¬
чательно, как перекликается при этом опыт палачей в одной и
другой системах...
При этой близости опыта нужно отметить, что нацистская
этика не была универсальной, она не заразна, так как низшие
расы не могут ее разделять. Программа уничтожения людей
по иерархической лестнице (евреи, цыгане) держалась в секре¬
те, который был одним из самых охраняемых в Третьем рейхе.
Большей части населения Германии, продолжающей жить
в обществе, хранящем прежние традиции христианской мора¬
ли, даже перед лицом неоспоримых фактов было нелегко пове¬
рить в реальность того, что от них скрывали. Важно отметить,
что даже сами евреи не верили в реальность происходящего.
С целью замутить реальность диктатуры национал-социа¬
лизм представлял себя артистическим (говорят даже о «магии
нацизма»), коммунизм — добродетельным. Коммунизм стре¬
мился породниться с великой целью просветителей — про¬
грессом. Этот прогресс являлся одновременно и естественным
1 Безансон А. Коммунизм, нацизм, холокост. М., 2001. С. 8—9.
2 Керн Э. Пляска смерти. Воспоминания унтерштурмфюрера СС 1941—
1945. М., 2007. С. 18.
89
и историческим, и вместе с тем — драматическим, поскольку
проходил через неизбежность уничтожения. В конечном ито¬
ге нацисты должны были возродить миф о добре, нацисты —
о красоте.1 Ложь, сопровождавшая коммунизм, делала его бо¬
лее соблазнительным и опасным.
Даже и ныне иные сторонники «благородной мечты» о ра¬
венстве и братстве людей сетуют на российскую отсталость,
архаическую политическую культуру как причину неудачи.
Но это не так: советский эксперимент породил тоталитаризм
не вопреки своей социальной сути, а именно благодаря ей.
Действительно, социализм в том интегральном марксистском
значении представляет собой идеальную форму тоталита¬
ризма. Потому что подавление «капитализма» в форме част¬
ной собственности, прибыли и рынка — означает уничтоже¬
ние гражданского общества и огосударствление всех аспектов
жизни. А поскольку подобный неестественный строй не мо¬
жет сложиться сам по себе, интегральный социализм озна¬
чает принуждение со стороны партии, осуществленное по¬
средством особых институтов. Выражаясь еще проще, полная
социальная национализация путем сосредоточения всей по¬
литической и экономической власти в одних руках неизбежно
ведет к чудовищным преступлениям против личности и наро¬
да в целом.1 2 Таким образом, «благородная мечта» о социализ¬
ме — это «хитрость разума», по выражению Гегеля — хитрость,
чтобы скрыть нечто отвратительное. Хотя бы по той причине,
что советская коллективизация, террор, ГУЛАГ унесли в два
раза больше жизней, чем нацистские концлагеря. Солжени¬
цын не случайно предлагал расшифровывать аббревиатуру
ИТЛ как «истребительно-трудовые», а не «исправительно-тру¬
довые лагеря».
Упомянутая «хитрость разума» может иметь и иной ха¬
рактер. Сторонники реабилитации сталинского коммунизма,
вероятно, втайне размышляют, как русский гегельянец и эми¬
грант Александр Кожев:
1 Безансон А. Коммунизм, нацизм, холокост. С. 12—13.
2 Малиа М. Советская трагедия. М., 2002. С. 514—515.
90
Я за Сталина, потому что русские невозможный народ, они ле¬
нивые, они ничего сделать не могут. Их оставить в покое — значит,
все рушится. Единственный метод сделать из России что-то новое
и настоящее — это раздавить все. Сделать из этого гипс. Сделать
глину. Из этого можно потом что-то делать. Поэтому Сталин был
абсолютно прав: он обвиняет людей в преступлениях, которые они
не сделали. Если бы были просто строгие законы, если б был закон
стоять на голове полчаса в двенадцать часов, люди бы стояли. Тог¬
да они бы выжили. Но нужно так устроить, чтоб все боялись, все
боялись всего, чтобы была полная деморализация. Тогда можно
выстроить.1
Такая оскорбительная для русских апология отказа от гу¬
манистических ценностей, кажется, не требует комментариев.
Хотя и говорят, что ты можешь быть антисемитом только в од¬
ном случае — если сам еврей, Кожев русский, хотя и русофоб...
Французский историк Франсуа Фюре в книге «Черная кни¬
га коммунизма»1 2 отмечал, что «фашизм возник как антиком¬
мунистическая реакция. Что же касается жестокости, цинизма
и двуличности, автор „Майн кампф“ шел дорогой, проложен¬
ной Сталиным. Нельзя упускать из вида тот вклад, который
тоталитаризм Сталина внес в развитие тоталитаризма Гитле¬
ра. Стремление подражать и враждебное отношение отнюдь не
исключают друг друга».3 Если нацистская программа уничто¬
жения была хорошо продумана, поскольку геноцид евреев со¬
ставлял основу коричневой идеологии, то сталинский террор,
напротив, был не составной частью идеологии, а следствием
ее воплощения в жизнь. Соответственно, он был направлен
внутрь, против всех потенциальных противников.
«Черная книга коммунизма» была опубликована сначала
во Франции в 1997 году, а затем в Италии (где позиции ком¬
мунистов долгое время были весьма прочными), Германии
и других европейских странах. Книга была издана бывшим
воинствующим маоистом Стефаном Куртуа в сотрудничестве
1 Найман А. Сэр. М., 2004. С. 226.
2 Куртуа С. и др. Черная книга коммунизма: преступления, террор,
репрессии. М., 2001.
3 Цит. по: Ференбах О. Крах и возрождение Германии. С. 66—67.
91
с Николя Вертом и другими историками. Книга была направ¬
лена против тех левых, которые предпочитали забыть про ГУ¬
ЛАГ. В Германии она была преимущественно воспринята как
попытка историзации и релятивации нацизма, а также норма¬
лизации немецкого прошлого, избавления от роли вечно вино¬
ватых.
Фюре задался вопросом, почему социалистическая систе¬
ма воспринимается на Западе с симпатией, одобрением и даже
восхищением, хотя ни для кого не было тайной, что она при¬
несла миллионам людей страдания и смерть. Еще удивитель¬
ней, что на Западе коммунизм продолжают восхвалять и про¬
поведовать, в то время как для тех, кто вкусил его «прелести»,
он давно утерял всякую привлекательность. Фюре так ком¬
ментирует этот парадокс: «Удивительно не то, что интеллек¬
туалы следуют духу времени, а то, что они делают это столь
бездумно и некритично». Дабы объяснить этот печальный
факт, он цитирует поразительно точную мысль американско¬
го писателя Сола Беллоу: «Даже величайшие умы могут по¬
ступить на службу Невежеству, пока сохраняется потребность
в иллюзиях».1
«Черная книга коммунизма» констатирует, что Сталин и
Мао по числу жертв их власти опережают Гитлера на несколь¬
ко миллионов. Другие же диктаторы, как Папа Док Дювалье
или Ким Ир Сен, превосходят его по степени личной жестоко¬
сти, а Иди Амин по мстительности и жестокости. Но в этом бе¬
стиарии Гитлер все равно стал первым.
Все единодушны по отношению к Гитлеру. Поразительно,
но несмотря на факты, приведенные в «Черной книге комму¬
низма», автор передовиц в «Юманите» заявил, что восемьдесят
пять миллионов погибших ничуть не омрачают коммунисти¬
ческий идеал — они представляют собой всего лишь жертвы
уклона, достойного глубокого сожаления. После Освенцима,
продолжал он, нельзя быть нацистом, но после советских ла¬
герей можно оставаться коммунистом.1 2 Парадоксально, но, как
1 Там же. С. 68.
2 Безансон А. Бедствие века. С. 43.
92
показывает практика, это так... В принципе, Раймон Арон был
совершенно прав, определяя западную стратегию, как стрем¬
ление поддерживать коммунистов там, где их презирали, и бо¬
роться против них там, где их поддерживали. И особенно это
относится к ФРГ.
Выявляя совокупную численность гражданского населе¬
ния Европы, погубленного тоталитарными режимами в XX ве¬
ке, следует учесть три группы, приблизительно равные по ве¬
личине: евреи, убитые нацистами, неевреи, уничтоженные
нацистами, и советские граждане, истребленные собственным
государством. Если мы исходим из того, что массовая гибель
гражданских лиц является предметом нашей политической,
этической и правовой озабоченности, Гулаг и Освенцим нуж¬
но оценивать по одному и тому же историческому критерию.1
В то время как Освенцим отвлекает наше внимание от гораздо
больших ужасов Треблинки, ГУЛАГ уводит нас прочь от совет¬
ской политики, которая предумышленно и методично убива¬
ла людей: голод 1932—1933 годов на Украине — три миллиона
жертв, голод в Казахстане 1932 года — один миллион жертв,
Большой террор 1937—1938 годов — 1.7 миллиона жертв. Наше
внимание приковано к городской интеллигенции — их погибло
47 737 человек, операция № 00447 — приказ НКВД от 30 июля
1937 года «Об операциях по репрессированию бывших кулаков,
уголовников и других антисоветских элементов». Эта операция
унесла 386 798 жизней. Было расстреляно 111 091 поляков, яв¬
лявшихся советскими гражданами.
Географическим, моральным и политическим центром мас¬
совых убийств в Европе стал европейский Восток — Белорус¬
сия, Украина, Польша, на землях которых оба режима сорев¬
новались в жестокости. Если Европу считать, как писал Марк
Мазовер, «темным континентом», то сердцем тьмы были Украи¬
на и Белоруссия.
Исторические подсчеты, которые можно рассматривать
как объективные, например, статистика жертв массовых ре¬
1 Шнайдер Т. Холокост: игнорируемая реальность // Неприкосновен¬
ный запас. 2009, № 6. С. 137.
93
прессий, могли бы восстановить потерянный исторический ба¬
ланс.
Около 363 тысяч немцев погибло в советском плену от го¬
лода и болезней, та же участь постигла 200 тысяч венгерских
военнопленных. Потери советских гражданских лиц прибли¬
зительно составляют пятнадцать миллионов. То есть — на
каждые двадцать пять человек приходится один убитый нем¬
цами в России, десять на Украине, пять в Белоруссии.1
Погрешность в установлении количества людей, уничто¬
женных коммунизмом, составляет десятки миллионов. Это
объясняется как исторической амнезией, так и объективными
трудностями. Кроме того, нацисты действовали с помощью ка¬
тегорий определенных и последовательных, а действия комму¬
нистов определялись неопределенностью, одновременностью и
случайностью.1 2
Одновременность и жесткость мер — арестов, стихийный
концлагерей, ликвидаций политических партий и прочего не
имели аналогов в истории, поскольку в СССР стихийный тер¬
рор снизу до Октября предшествовал террору сверху больше¬
виков. Затем красный и белый террор наложились друг на дру¬
га, так что потребовалось года два, чтобы государство смогло
установить монополию на насилие.3 По всей видимости, опыт
физического насилия играл центральную роль в истории ком¬
мунистических режимов.
Вся энергия тоталитаризма в СССР была направлена вов¬
нутрь — партийные чистки, ликвидация буржуазии как клас¬
са, депортации в ГУЛАГ целых слоев населения. Часто люди
даже не понимали, в чем, собственно, их обвиняют. В то же
время люди, которые определялись гитлеровским режимом
как враги, напротив, имели возможность присоединиться к не¬
му (кроме евреев). В немецком случае о том, чтобы разрушить
порядок, не было и речи. В России террор по своей сути, про¬
исхождению и инициативе был народным. В Германии же ан-
1 Там же. С. 138—140.
2 Безансон А. Коммунизм, нацизм, холокост. С. 10.
3 Ферро М. Семь главных лиц войны. С. 19.
94
тиевреискии террор исходил в основном от руководителей на¬
цистской партии и имел целью исполнить пожелания фюрера.1
В политике памяти важны разногласия в подсчете коли¬
чества жертв. Разумеется, точное количество жертв массовых
убийств неизвестно, поскольку государства и партии, которые
их осуществляли, часто пытаются отрицать или скрыть сам
факт массовых убийств, а также потому, что многие группы
пострадавших склонны завышать число жертв. Американский
исследователь геноцида Рудольф Джозеф Руммель пытался
подсчитать общее число людей, убитых в XX веке по полити¬
ческим причинам. По его подсчетам, 203 миллиона человек
стали жертвами войны и 169 миллионов — жертвами геноци¬
да. Среди последних Руммель насчитал два миллиона жертв
демократических режимов, 29 миллионов — авторитарных и
138 миллионов — тоталитарных, из которых 101 миллион на
счету коммунистов. 62 миллиона были убиты в СССР, 35 мил¬
лионов — в КНР и 21 миллион — в нацистской Германии (сре¬
ди которых, по данным Руммеля, 5.3 миллиона евреев).1 2
Различия нацизма и коммунизма: истоки,
сроки существования, характер преступлений
Советский марксизм-ленинизм основывался на рационали¬
стических категориях, выработанных Просвещением и интер¬
претированных в традициях немецкой диалектики. Но Просве¬
щение,3 как заметил Достоевский (о Чернышевском), приносит
не только свет. Оно двулико, и темная сторона потому темнее,
что разделяет универсалистские претензии своего лучезарно¬
го двойника. Нацистская разновидность тоталитаризма была
по своей природе эксклюзивной и не могла ориентироваться
1 Там же. С. 169.
2 Ян Э. Спорные политические вопросы с точки зрения современной
истории. С. 56.
3 Или еще шире — демократия, как показал в своем труде с характер¬
ным названием «Темная сторона демократии» (2016) Майкл Манн.
95
на население других стран. Лозунг «Националисты всех стран
соединяйтесь!» звучит абсурдно. Призывы же советского со¬
циализма были инклюзивными, поэтому обращались ко всему
человечеству, ибо идеалы разума и эгалитарной демократии не
несут в себе ничего специфически русского. Они универсальны
по своим масштабам и сфере приложения.1 Эта универсаль¬
ность продолжает действовать и ныне. А ввиду того, что левые
проповедовали те же идеалы, что и советский марксизм-лени¬
низм, мировое общественное мнение всегда относилось более
терпимо к советскому тоталитаризму, чем к его соперникам. Ко
всему прочему, расовая идеология по своему интеллектуаль¬
ному уровню не выдерживает никакого сравнения с классовой
идеологией марксизма.1 2
Прежние левые ловко приноровились компенсировать свое
поражение в реализации коммунистической утопии своим
«антифашизмом», для маскировки тоталитаризма собственной
идеологии. Левые радикалы декларировали «смерть» запад¬
ной буржуазной культуры, репрессивной и сексистской. Так,
Карлейль в «Сартор Резартус» отмечал, что церковные одежды
прорвались на локтях и даже сделались пустыми формами, за
которыми нет ничего живого, то же и современные левые кам¬
лания...
Еще следует помнить, что коммунисты, ассоциируя себя
с левыми, наловчились использовать и национальные чувства,
одновременно обманывая мир «пролетарским интернациона¬
лизмом». Именно поэтому после 1991 года наследники Сталина
именовались «красно-коричневыми».
Советская система была наиболее полной и стойкой из всех
вариантов тоталитаризма. Как отмечал в своем блестящем ис¬
следовании революций модерна Мартин Малиа, русская ре¬
волюция 1917 года продолжалась семьдесят четыре года. Как
если бы французские якобинцы удерживались у власти с 1793
по 1867 год. После 1917 года Россия продемонстрировала бес¬
прецедентную картину «перевернутого мира», в котором идео¬
1 Малиа М. Советская трагедия. С. 516.
2 Люббе Г. В ногу со временем. С. 147.
96
логия определяла политический строй, а политический строй —
экономический уклад. При этом в стране не существовало
гражданского общества, поскольку все элементы системы бы¬
ли подчинены партии, все устройство в целом оправдывалось
великим делом строительства социализма. Именно по причи¬
не отсутствия в Советской России гражданского общества или
независимой экономики, способных противостоять тоталитар¬
ному государству, «Октябрь» удалось заморозить на месте на
целых семьдесят четыре года.1
В глазах значительной части человечества проповедуемые
в СССР гуманистические намерения в течение десятилетий за¬
туманивали его историческую природу. Поэтому советские из¬
вращения демократического блага приняли крайне жесткую
форму дегуманизации человека во имя будущей гуманизации
всего человечества. Советская трагедия продемонстрировала,
что для совершения великого преступления необходим вели¬
кий идеал. На протяжении всего советского похода за комму¬
низмом никогда не существовало «третьего пути», способного
привести к интегральному социализму-некапитализму, кото¬
рый одновременно был бы демократическим. Таком образом,
ужасная правда советского эксперимента состояла в том, что
интегральную марксистскую программу можно было вопло¬
тить только посредством ленинизма, а социалистическая цель
достигалась только сталинскими методами.1 2 Тем более порази¬
тельно, что на практике общественность на Западе по-прежне¬
му придерживается большей терпимости по отношению к ком¬
мунизму.
Следует учитывать, что ГУЛАГ существовал дольше и про¬
шел через циклы относительной суровости и мягкости. Исто¬
рия нацистских лагерей короче и содержит меньше вариаций:
они просто становились все более суровыми, пока их не лик¬
видировали. Кроме того, советские лагеря были разными — от
смертных золотых приисков Колымы до «шарашек» под Мо¬
сквой, где трудились арестованные ученые. Хотя в нацистской
1 Мартин М. Локомотивы истории. С. 9.
2 Малиа М. Советская трагедия. С. 520.
97
системе также были разные типы лагерей, но их спектр был
уже. Но два различия кажутся фундаментальными, отмечала
Эпплбаум.
Во-первых, понятие «враг» всегда было в СССР расплыв¬
чатым, в отличие от термина «еврей» в нацистской Германии.
При некотором количестве исключений никакой еврей в на¬
цистской Германии не мог изменить свой статус. Что же ка¬
сается советской системы, то в ней миллионы людей боялись
гибели — и миллионы гибли, но не было ни одной категории
заключенных, для которых смерть была абсолютно гаранти¬
рована. В СССР даже тюремщики могли быстро переместить¬
ся в разряд жертв и оказаться на нарах. Как говаривали вете¬
раны-чекисты, что если со всего общества сняли три-четыре
слоя, то с «органов» восемь-девять...
Во-вторых, главное назначение ГУЛАГа было экономиче¬
ским. Это не значит, что ГУЛАГ был более гуманен, система
обращалась с заключенными, как с рабочим скотом. Если они
не были продуктивны — их жизнь ничего не стоила.
Но у нацистов была особая категория лагерей — «лагеря
уничтожения», («Vernichtungslager»), их было четыре — Бель-
зек, Хелмно, Собибор и Треблинка. Майданек и Аушвиц были
одновременно и рабочими, и лагерями уничтожения. Попав¬
ших в них заключенных сортировали — годные отправлялись
на работы, а иных уничтожали. Различия между советскими
лагерями и нацистскими — тонкие, но значимые. Для здоро¬
вья и самой жизни эти различия имели решающее значение.
В нацистской Германии можно было умереть от жестокости,
в России — от отчаяния. В Аушвице люди умирали в газовых
камерах, на Колыме замерзали в снегу. Можно было погиб¬
нуть в немецком лесу и сибирской тундре, в шахте, в вагоне.1
Смерть побеждала в конечном счете в обоих случаях. И в обоих
случаях масштабы смерти были ужасными. Так, в Воркуте (на
реке Печоре) за 1932—1957 годах погибло больше народу, чем
в Освенциме. Кроме того, в СССР были свои «лагеря смерти»:
лагерь в Палдиски (Эстония), Отмутнинске (Россия), Хохлов¬
1 Эпплбаум Э. ГУЛАГ. С. 35, 37.
98
ке (Украина) — так, зэка занимались ручной очисткой атомных
подлодок или добычей урана. Без всяких средств защиты...1
Сталин уничтожил больше членов Политбюро КПГ, чем
Гитлер: из шестидесяти восьми немецких коммунистических
лидеров, эмигрировавших в СССР, сорок один погиб либо от
пули, либо в лагерях. Еще больший урон понесла компар¬
тия Польши — в 1937 ГОДУ было казнено пять тысяч польских
коммунистов. Возможно, самой многочисленной группой ино¬
странцев, пострадавшей в годы террора, были «американские
финны» (двадцать пять тысяч). Некоторые из них родились
в США, другие иммигрировали в эту страну; во время Вели¬
кой депрессии 1930-х годов эти люди переехали в СССР, в со¬
ветскую Карелию. Последняя, как выяснилось, имела мало
общего с Америкой... Многие громко возмущались, затем пы¬
тались вернуться в США — и к концу 1930-х годов оказались
в ГУЛАГе.1 2
Сторонники «лояльного» отношения к коммунизму за¬
являют, что коммунизм и даже большевизм восходят к вели¬
кой гуманистической европейской традиции. Нацизм не имеет
такой традиции — это так. Но, памятуя о «гуманизме» ком¬
мунистов, не нужно забывать, что большевики замышляли не
только физическое уничтожение противника, но и его обще¬
ственное и историческое искоренение. Если Ленин призывал
уничтожить всех буржуазных свиней и собак, или Зиновьев
говорил о необходимости устранить десять миллионов буржу¬
ев, то это были не метафоры... Гуманизм как фон коммунисти¬
ческой доктрины, разумеется, влияет на воображение, но если
убрать этот фон, что остается от коммунизма? Ничего... Для
жертв не имеет никакого значения, настигла их смерть в со¬
ответствии с тщательно спланированной схемой истребления,
в результате панической реакции на ложную угрозу или по ка¬
кой-нибудь другой причине. Но это имеет значение для точно¬
сти исторического описания и для политики.3
1 Дэвис Н. История Европы. М., 2006. С. 714.
2 Эпплбаум Э. ГУЛАГ. С. 151.
3 Леви Г. Армянский вопрос в Османской империи. С. 5.
99
Немецкий историк и публицист Себастиан Хаффнер отме¬
чал в этой связи, что первоначально главным толчком к та¬
кому разному подходу было то, что преступление Гитлера
состояло не в том, что он начал войну — он не был в этом
оригинален. Его преступление в том, что он ее проиграл. За¬
тем последовало решение победителей об осуждении наруше¬
ний правил войны со стороны побежденных — эти нарушения
не подлежат международным санкциям по той причине, что
в войну преступления рассматривались военачальниками и
судебными инстанциями по-разному — иногда со всей суро¬
востью, так как грабежи, насилия, убийства нарушали дисци¬
плину. После войны эти преступления втихомолку амнисти¬
ровались, что и понятно. Война сама по себе убийство и этим
многое релятивируется, а после войны все хотят забыть этот
ужас и скорее вернуться к нормальной жизни. Ошибкой по¬
бедителей после Второй мировой войны было то, что они за¬
были эту мудрость.1 Резню военнопленных в пылу сражения,
расстрелы заложников в партизанскую войну, бомбардировки
жилых кварталов, потопление пассажирских судов в ходе под¬
водной войны — все это военные преступления, которые после
войны стараются забыть, ибо наказывать людей, которых по¬
слали убивать за убийства, — это нелепость.
Преступления Гитлера следующие:
1. 1 сентября 1939 года Гитлер отдал приказ об убийстве боль¬
ных и калек. За два года было убито около ста тысяч человек —
«бесполезных едоков», а именно: семьдесят-восемьдесят тысяч па¬
циентов психбольниц и приютов для инвалидов, десять-двадцать
тысяч инвалидов в концлагерях, все евреи-пациенты психбольниц,
три тысячи детей-калек (2—13 лет). В августе 1941 года эта акция
была приостановлена из-за протестов общественности и позже не
возобновлялась.
2. Также в сентябре 1939 года началось уничтожение цы¬
ган. Сначала их помещали в концлагеря, а с 1941 года на Востоке
их стали систематически уничтожать как и евреев. Эти массовые
убийства цыган никак пропагандистски не готовили и не коммен¬
тировали. Отсюда — незначительное внимание к ним. Докумен¬
тов почти нет. По приблизительным оценкам было уничтожено
1 Haffner S. Anmerkungen zu Hitler. Munchen, 1978. S. 128.
100
500 тысяч цыган. Во всяком случае, из двадцати пяти тысяч цы¬
ган, проживавших в Германии, в 1945 году осталось пять тысяч.
3. После окончания польской кампании началось уничтожение
польской интеллигенции. Письменного приказа Гитлера также не
было — только устные распоряжения. Гиммлер говорил о необходи¬
мости децивилизации Польши. 300 тысяч поляков погибло в борь¬
бе, 700 тысяч — беженцы, два миллиона убиты за четыре года.
4. Немецкая политика в отношении советской идеологической
элиты соответствовала политике в отношении Польши. Но верхний
слой в Советском Союзе был коммунистический, а в Польше — ка-
толически-консервативный; и второе отличие от Польши — в пре¬
ступлениях против советских людей вольно или невольно прини¬
мал участие Вермахт. Еще в марте 1941 года Гитлер заявил высшим
офицерам: «Мы должны отказаться от солдатского товарищества
по отношению к врагу в России. Коммунист не может быть товари¬
щем ни сейчас, ни после нашей победы. Речь идет о войне на унич¬
тожение. Мы ведем войну не для сохранения врага. На Востоке
жестокость — благо для будущего». По сообщениям общего отдела
ОКВ к 1 мая 1944 года из 5.6 миллиона советских военнопленных,
живы 1.871 миллиона, 473 тысячи были обозначены как «казнен¬
ные», 67 тысяч бежало, почти 3 миллиона погибло от голода. Мас¬
совые убийства советской верхушки были задачей не Вермахта,
а СС. До апреля 1942 года за десять месяцев опергруппа А (север)
уничтожила 250 тысяч человек, В (центр) — 70 тысяч, С (юг) —
150 тысяч, Д (крайний юг) — 90 тысяч. Более поздних цифр нет.
В приведенных отчетах евреев отдельной графой не выделяли.
5. Самые значительные массовые убийства в нацистских «лаге¬
рях смерти» стали убийствами евреев. Английский историк Дэвид
Ирвинг защищал тезис, что убийство евреев — это дело рук Гимм¬
лера, а Гитлер об этом не знал. Доказательства Ирвинга покоятся
на телеграмме 30 ноября 1941 года Гиммлера Гитлеру: «Judentrans-
port aus Berlin. Keine Liquidierung»1. Может быть, речь шла об ис¬
ключении, а все остальные транспорты ликвидировали? Немцы на
открытое насилие по отношению к евреям реагировали, скорее, от¬
рицательно. Поэтому акции уничтожения проходили за пределами
Германии — на Востоке, где большинство населения поддерживало
акции, где шла война и убийства были повседневными. Официаль¬
но для немцев евреев только «переселяли». В самое большое свое
преступление Гитлер не хотел посвящать своих сограждан, по¬
скольку им не доверял.1 2
1 Транспорты евреев из Берлина. Никаких ликвидаций (нем.).
2 Ibidem. S. 131—138.
101
Человеческая инерция и политические обстоятельства
в отношении к оценке коммунизма
Герцен в романе 1846 года «Кто виноват?» писал, что кон¬
серватизм уничтожил старый порядок не жарким огнем гне¬
ва, а на медленном огне маразма — то же и коммунизм: погиб
вследствие собственного маразма, в отличие от нацизма, унич¬
тоженного в войну. Отсюда и некоторая инерция в снисходи¬
тельной оценке ставшей лишней и бесполезной идеологии.
Также и засилие бывших коммунистов и замалчивание про¬
шлого в посткоммунистическом мире связаны между собой.
Бывшие коммунисты, несомненно, заинтересованы в сокрытии
прошлого, оно пятнает их, подрывает их престиж, ставит под
вопрос их притязания на «реформаторство», даже если они са¬
ми не замешаны в преступлениях. По наблюдению Энн Эппл-
баум (ее мнение как иностранки ценно), особенно этот груз
тяжел для России — поскольку она унаследовала много атрибу¬
тов советского режима, а вместе с ними — колоссальный ком¬
плекс власти, присущий СССР, его военную машину, его импер¬
ские устремления. Поэтому политические последствия слабой
исторической памяти в России гораздо тяжелее, чем в других
бывших соцстранах. Отсутствие интереса к прошлому лишает
россиян не только перечня жертв, но и перечня героев. И это
трагично. Имена тех, кто, пусть и с малой долей успеха, про¬
тивостоял сталинизму, гражданам России следовало бы знать
также хорошо, как знают в современной Германии имена участ¬
ников заговора против Гитлера.1 Эпплбаум указывала, что и на
Западе, если люди не будут стараться лучше помнить и знать
историю другой половины европейского континента, историю
другого тоталитарного режима XX века, в конце концов — и там
тоже перестанут понимать, как мир стал таким, каков он есть.
Если на Западе будут отмахиваться от половины европейской
истории, исказится и представление о человечестве в целом.
Каждая массовая трагедия XX века уникальна: ГУЛАГ, холо¬
кост, армянская резня, нанкинская резня, китайская «куль¬
1 Эпплбаум Э, ГУЛАГ. С. 566, 568.
102
турная революция», камбоджийская революция, боснийские
войны. Каждое из этих событий имеет свои исторические,
философские, культурные причины, каждое произошло в осо¬
бых местных обстоятельствах, которые никогда не повторятся.
Лишь наша способность обращаться с людьми не как с людь¬
ми, унижать их, убивать будет проявляться вновь и вновь. Если
мы будем по-прежнему представлять себе наших соседей «вра¬
гами», наших оппонентов — «сорняками», относиться к жерт¬
вам как к зловредным существам низшего порядка, заслужи¬
вающим только лишения свободы, изгнания и смерти.1
Рейнхард Козеллек в одной из своих статей развивал мысль
о том, что побежденные лучшие историки, чем победите¬
ли, так как разочарование в их ожиданиях неминуемо ведет
к проверке их прежних предпосылок и ожиданий.1 2 Так, Фуки¬
дид, будучи сам афинянином, после поражения Афин в войне
со Спартой довольно объективно описывал это столкновение.
Также и коммунистическая «Спарта», прежде апеллировав¬
шая к аскезе юных интеллектуалов, должна была объективно
оценить обстоятельства своего поражения. Этого, однако, не
произошло... Хотя, в принципе, нынешние левые не являют¬
ся марксистами и лишь изредка, время от времени вспомина¬
ют о социализме. Если присмотреться, какие законы протал¬
кивали коммунисты в рамках левоцентристских коалиций —
начиная с законов, запрещающих разжигание ненависти и
направленных главным образом против европейского христи¬
анского большинства, законов, устанавливающих уголовную
ответственность за попытки отрицать или преуменьшать на¬
цистские преступления в публикациях или телепередачах, и
заканчивая финансированием программ внедрения мульти¬
культурализма, установлением дней памяти жертв нацистско¬
го режима, защитой прав гомосексуалистов и выделением го¬
сударственных субсидий беженцам — трудно понять, какое это
все имеет отношение к марксизму.
1 Там же. С. 571.
2 Koselleck R. Erfahrungswandel und Methodenwechsel / Hrsg. Chr. Meier,
J. Riisen // Theorie der Geschichte. Bd. 5. Miinchen, 1988. Passim.
103
Конец биполярного мира сделал сомнительным рассмот¬
рение классовой борьбы как движущей силы истории. Весьма
резонно звучит вопрос: что осталось живого в марксизме? По
сути от марксистских интерпретаций истории осталась од¬
на — капитализм с его разрушительной силой определяет ди¬
намику развития современного общества. На этой теме левые
и концентрируются. Так, добившись успеха на выборах, лидер
немецких коммунистов Грегор Гизи не стал бороться за рас¬
пространение восточногерманского коммунизма на Западе.
Партия демократического социализма (ПДС), заменившая Со¬
циалистическую единую партию Германии (СЕПГ), положила
в основу совсем другое — государственную защиту прав гомо¬
сексуалистов, ослабление ограничений на въезд «политиче¬
ских беженцев», облегчение иммиграции для иммигрантов из
стран третьего мира.1 ПДС в Берлине вошла в союз с социал-
демократом Клаусом Воверайтом, в политике которого нет ни¬
чего марксистского, несмотря на то, что он поддержал сооруже¬
ние памятника Розе Люксембург. Польская еврейка, стоявшая
на левацких позициях, Люксембург приняла участие в попыт¬
ке уничтожить молодую Веймарскую республику и была уби¬
та военными, которые, как считается, таким образом вырази¬
ли свои антисемитские эмоции. Люксембург была известна
тем, что критиковала Ленина, который, по ее мнению, исказил
марксизм и революцию, поставив во главе событий партийный
авангард. Так возник идеальный символ посткоммунистиче¬
ских левых: еврейская жертва, уничтоженная реакционными
немцами только за то, что пыталась воплотить в жизнь образ¬
цово чистое понимание революции. Но разве это прославление
иностранной революционерки имеет отношение к марксизму?
Ответ на этот вопрос дает Патрик Бьюкенен в своей кни¬
ге «Смерть Запада», описывающей атаку на «буржуазную мо¬
раль», предпринятую немецкими интеллектуалами из Франк¬
фуртской школы, как новую и опасную фазу войны марксизма
против западного христианского общества. Согласно Бьюкене¬
1 Готфрид П. Странная смерть марксизма. Европейские левые в но¬
вом тысячелетии. М., 2009. С. 21—22.
104
ну, — Адорно, Хоркхаймер, Маркузе, Фромм — были немецки¬
ми радикалами, превратившими марксизм из экономической
доктрины в инструмент ниспровержения буржуазной морали.1
При этом образ действий этого левого политического класса
часто смахивает на методы тоталитарной идеологии.
Славой Жижек в интервью немецкому журналисту отме¬
чал, что, поскольку революция, о которой писал Маркс, в со¬
временных условиях невозможна из-за отсутствия какой-ли¬
бо экономической основы («обнищания» рабочего класса не
состоялось), то левые в 1968 году апеллировали к студентам,
люмпен-пролетариату, крестьянам в странах Третьего мира,
а когда этот потенциал тоже был исчерпан, обратились к бе¬
женцам в Европе. Таким образом должен был состояться сво¬
еобразный «импорт» революции, а иммигранты должны были
заменить пролетариат в процессе сокрушения декадентского
буржуазного общества.1 2 В процессе этой замены произошла
монополизация моральной позиции левыми, в среде которых
доминировало определенное мнение, на которое существо¬
вал запрет критики. Очень важная дискуссия о механизмах
и структурах обеих тоталитарных диктатур постепенно была
сведена к одностороннему процессу, скорее, даже ритуалу су¬
жения разговора к культуре вины за нацизм. Последующие
поколения только усилили эту тенденцию, что и привело, по
существу, к оправданию СЕПГ как «антифашистской» партии и
ее легитимации как таковой. Этот процесс не вылился в сбли¬
жение бывших коммунистов с СЕПГ, наоборот, привел к обес¬
кураживающему избирательному успеху вновь оформившейся
ПДС. Другими словами, имел место процесс обеливания вто¬
рой немецкой диктатуры. Ныне стоит только приравнять ре¬
жим ГДР и сталинизм с нацизмом — левые поднимают шум
в прессе, начинают говорить о нападках капиталистического
репрессивного аппарата ФРГ против антифашизма.3
1 Там же. С. 23—24.
2 См.: Junge Freiheit. 2017. N 28. S. 13.
3 Strobel К. «1968» und die Folgen / Hrsg. K. Strobel, G. Schmierber //
Drei Jahrzehnte Umbruch der deutschen Universitaten. Greifswald, 1996. S. 49.
105
Между тем вне поля зрения левых доктринеров оставалось,
что в жизни роль играет не только мораль, но и имперские и
идеологические реалии, которые и привели к трагическому
разделу Германии. Но радикальней всех были немецкие «Зе¬
леные». Так, Йошка Фишер заявил о «необходимой для выжи¬
вания демократии» памяти об Освенциме. Он также сказал
о необходимости «панически реагировать» на всякое прояв¬
ление национальных чувств. На его взгляд, Освенцим стал
на многие поколения вперед способом самоидентификации
немцев.1 Дело дошло до того, что Йошка Фишер предлагал
в 1989 году закрыть границу для беженцев из ГДР и, напро¬
тив, расширить возможности для иммиграции в ФРГ со всего
третьего мира.
Левые антифашисты все повторяли слова Гитлера в момент
краха в 1945 году, что «он не проронит ни слезы по немецкому
народу» («dem deutschen Volk keine Trane nachzuweinen»). Вы¬
ступая против «поганой Германии» («SchiB-Deutschland») зеле¬
ные политики предлагали в 1989 году даже перенести границу
Франции на Одер. Подобное политическое кредо было по их
мнению компенсацией за Освенцим.
В 1989 году в отличие от Нюрнбергского процесса, покарав¬
шего главных ответственных за национал-социализм, руково¬
дители ГДР смогли избежать ответственности за тоталитарный
режим, убраться восвояси и безвредными. Они даже получили
возможность выступать на различных ток-шоу.
Если неонацистская Имперская партия была запрещена, то
ПДС, выступившая наследницей СЕПГ, вошла в первый обще¬
немецкий парламент в 1990 году.
Так же после 1945 года сколь-либо значительных нацист¬
ских функционеров годами держали под арестом, даже без
доказательства конкретной вины и участия в преступлениях,
а в 1989 году не было даже какой-либо серьезной дискуссии по
поводу бывших лидеров ГДР.1 2 Те же суды, которые требовали
отмены срока давности за нацистские преступления, выступи¬
1 Kittel М. Die Legende von der «Zweiten Schuld». S. 381.
2 Ibidem. S. 382—383.
106
ли за помилование Хонеккера. Даже решение о предоставле¬
нии ему пенсии не встретило никаких возражений, в отличие
от дебатов по поводу пенсии вдове нацистского «Вышинского»
Роланда Фрейслера. Выдающийся знаток истории нацизма Ио¬
ахим Фест был последовательным критиком морального ри¬
горизма в ФРГ вплоть до своей смерти в 2006 году. Этот риго¬
ризм до сих пор актуален в Германии. Весьма точным является
суждение Феста о том, что после краха социализма на Востоке
немецкая интеллектуальная элита (в отличие от той же элиты
в Польше, Чехословакии, Румынии) молчала. Из этого ясно,
что к двум немецким диктатурам совершенно очевидно при¬
меняли разные моральные мерки справедливости, отказыва¬
ясь от всякой исторической преемственности, происхождения,
трансцендентности.
Может быть, дефицит отвращения к сталинизму отча¬
сти объясняется дефицитом образных представлений о нем
в массовой западной культуре. Напротив, холокост пред¬
ставлен весьма обширно: кроме широко известного «Списка
Шиндлера» (1993), подобной тематике травмы холокоста по¬
священы более ранние фильмы — Лилиан Кавани «Ночной
портье» (1974), «Выбор Софи» (1982) Алана Пакулы, и более
поздние, чем фильм Спилберга, — «Мальчик в полосатой пи¬
жаме» (2008) Марка Хермана и довольно развязный, в стиле
режиссера Квентина Тарантино, «Бесславные ублюдки» (2009).
Элитарная культура тоже не проявила к этой теме большо¬
го интереса. Отсюда и то, что самая обычная реакция на За¬
паде на сталинский террор — скука и безразличие. С 1990 по
1997 год в крупной вечерней французской газете была следую¬
щая частота упоминаний ключевых слов: «нацизм» — 480 упо¬
треблений, «сталинизм» — 6, «Аушвитц» — 105, «Колыма» — 2,
«Магадан» — 1, «Куропаты» — о, «голод на Украине» — о.1
Между тем Сталин уничтожил больше украинцев, чем Гит¬
лер евреев... Голодомор в Украине в 1932—1933 годы Европар¬
ламент 23 октября 2008 года признал преступлением против
человечества, но не геноцидом, поскольку он был направлен
1 Безансон А. Бедствие века. С. 95.
107
против крестьянства в целом, а не конкретно против украин¬
цев. В этой жуткой войне большевиков против крестьянства
погибло гораздо больше русских. Американский политолог
Рудольф Раммел составил список рекордов смертоубийств:
СССР — шестьдесят один миллион жертв, Китай — тридцать
семь миллионов, Третий рейх — двадцать один миллион.1
У многих людей преступления Сталина не вызывают тако¬
го физического отвращения, как преступления Гитлера. Ан¬
глийский политик Кен Ливингстон сказал историку ГУЛАГа
Энн Эпплбаум, что нацизм был злом, а советская система —
результатом деформации. Этот взгляд отражает ощущения
большинства людей, в том числе тех, кого нельзя назвать за¬
коснелыми леваками: Советский Союз просто сбился с пути,
он не был фундаментально, изначально порочен в том смысле,
в каком была порочна гитлеровская Германия.1 2
Еще одна причина забвения преступлений коммунизма,
кажется, проистекает из простой лени, пасующей перед изуче¬
нием фактов, из недостка мужества перед требованиями спра¬
ведливости, либо из нежелания осознать свое активное или
пассивное соучастие с теми, кого прощаешь легко, потому что
одновременно и себе даешь отпущение грехов без исповеди.3
1 Rummel R. Letal Politics. New Brunswick, 1990. Passim.
2 Эпплбаум Э. ГУЛАГ. С. 18.
3 Безансон А. Бедствие века. С. 76.
Глава 2
Первый период в эволюции
немецкого общественного самосознания
(1945—1968)
«Час ноль» в немецкой истории
Когда на нас обрушился террор, мы, чувствуя не¬
что сатанинское, враждебное духу западной христи¬
анской культуры в ослепляющем прологе Третьего
рейха, молча восприняли происходящее. Это молча¬
ние за границей расценили как простое отсутствие
мужества. Но это были следствия никогда до этого
ранее не встречавшегося в истории столь последова¬
тельного и гениально организованного террора, ко¬
торый захлестнул, задушил нас и от которого было
никуда не деться. Две основные черты характеризу¬
ют его: он сразу потребовал мученичества не толь¬
ко отдельных людей, но и жертв в семье и ближнем
окружении. И второе, объясняя воздействие на мас¬
сы, этот террор был параллелен парализующей про¬
паганде с ее магическим воздействием на людей.
Ф. Мейнеке
Как победители немцы были бесчеловечны и
очеловечились лишь в роли побежденных.
Г. Бёлль
Der Krieg ist darin schlimm, dass er mehr bose
Menschen macht, als er deren wegnimmt.1
I. Kant
РГ начинала как государство-пария.
К. фон Кроков
1 Война дурна тем, что создает больше плохих людей, чем их забира¬
ет (нем.).
109
Статус разделенной страны
Для Карла XII Полтава в 1709 году была окончатель¬
ным поражением — Швеция прекратила быть европейской
державой, для Франции таким окончательным поражением
стал 1815 год. В итоге обе страны прекратили претендовать
на ведущую роль в истории. В отличие от названных стран,
сошедших с дистанции в новое время, в современной че¬
ловеческой истории тотальное поражение Германии было во¬
обще беспрецедентным — такого в новой истории не было ни
с кем. Это поражение можно сравнить лишь с поражением Юга
в Гражданской войне в США в 1865 году, но там речь шла о по¬
беде в Гражданской войне и белое население южных штатов
не считало янки правыми в этом противостоянии, поэтому
страна долго еще оставалась внутренне разделенной. Герма¬
ния же и формально оказалась разделенной. Все же раздел
Германии, как бы он ни был печален, не был катастрофой, ес¬
ли вспомнить судьбу Кореи и Вьетнама, в которых разделение
было связано с войнами и огромными человеческими потеря¬
ми. По выражению немецкого историка Петера Кильманзег-
га, по сравнению с этими странами «Германии даже повезло»
(«Deutschland hat Gliick gehabt»).1 И это так, невзирая на то, что
ГДР и ФРГ вместе покрывали 75 % территории довоенной Гер¬
мании. Несмотря на то, что после войны в 1945 году около трех
миллионов солдат западных союзников и СССР, утерявших
между собой согласие почти сразу после войны, оккупировали
территорию Германии — столкновения удалось избежать.
Статус разделенной Германии был довольно странный —
юристы годами спорили по поводу того, чем была Германия
после капитуляции: «кондоминиумом» победителей, «соим-
перией» супердержав или субъектом права, временно ограни¬
ченным в свободе действий.1 2 Каждая из стран-победительниц
в своей зоне оккупации действовала по своему разумению.
1 Kielmansegg Р. Das geteilte Land. Munchen, 2000. S. 490.
2 Sommer T. 1945. Die Biographic eines Jahres. Reinbeck bei Hamburg,
2005. S. 212.
110
Даже случайные факторы могли иметь значение: так, федера¬
листское устройство было особенно мило американскому ге¬
нералу Люциусу Клею по той причине, что он был с юга, где
традиции федерализма были особенно сильны. Его отец неко¬
торое время представлял интересы штата Джорджия в сена¬
те США.
Или французы, мстя за позорное поражение в 1940 году,
в 1945 и слышать не хотели об единой Германии. «Pas de Reich,
retour aux Allemagne» («Долой рейх, назад к средневековым
Германиям») — был лозунг французов. Множественное чис¬
ло «les Allemagne» говорило о многом в намерениях францу¬
зов.1 В качестве мелкой мести во французской зоне оккупации
немцам одно время было даже запрещено ездить на вело¬
сипедах — они должны были толкать эти велосипеды перед
собой.
Также весьма жестким был режим в советской зоне окку¬
пации, что и понятно — более всего пострадавшая от нацистов
сторона хотела компенсировать таким образом свои потери,
а менее пострадавшие и потому более склонные к снисходи¬
тельности западные союзники вели себя значительно терпи¬
мее по отношению к побежденным.
Наверное, самым либеральным было правление в британ¬
ской зоне.
Американцы же в своей зоне старались как можно после¬
довательнее провести денацификацию, устроили даже специ¬
альные денацификационные трибуналы. Впрочем, эта затея,
скорее, провалилась. Денацификация в американской зоне ок¬
купации была облегчена тем, что в руки американцам попала
картотека членов НСДАП, случайно обнаруженная на мюн¬
хенской бумажной фабрике. Она содержала сведения о карье¬
рах партийцев. 870 тысяч немцев потеряли в западных зонах
свою работу, 230 тысяч были интернированы.1 2 В целом, дена¬
цификация воспринималась немцами как жестокая и неспра¬
ведливая акция, поскольку миллионы должны были пред¬
1 Ibidem. S. 215.
2 Wiegrefe К. Die goldene Chance // Spiegel Geschichte. 2009. N 2. S. 19.
111
стать перед денацификационными трибуналами. Если в этом
восприятии узреть жестокость и равнодушие немцев к жерт¬
вам нацизма, то в таком случае можно обратиться к известной
книге Ойгена Когона о концлагерях: «Народ, который каж¬
дый день мог лицезреть в разрушенных и сожженных горо¬
дах обугленные трупы своих жен и детей, не мог впечатлиться
показом гор нагих обезображенных трупов, которые им пока¬
зывали в концлагерях».1 Учитывая все немецкие страдания
в последней стадии войны и сразу после нее (беженцы), мно¬
гим казалось, что немцы уже достаточно оплатили по преж¬
ним счетам.
По данным американской военной администрации среди
немцев в 1945—1949 годах оставалось 15—18 % убежденных на¬
цистов. В среднем по опросам между ноябрем 1945 года и де¬
кабрем 1946 года 47 % немцев полагали, что национал-социа¬
лизм в целом содержал хорошие идеи, но они не правильно
были реализованы.1 2 Помимо этой объективной трудности проб¬
лема упомянутой денацификации в американской зоне содер¬
жала еще одну — прибывшие из США юристы, возглавлявшие
денацификационные трибуналы, не жили в условиях тотали¬
тарной системы, но они судили людей, которые при ней жили.
На самом деле историческая действительность «не прозрачна»,
не видима людям в ней живущим и ее осуждение задним чис¬
лом не выглядит справедливым.
Да и сам процесс был организован не лучшим образом —
так, денацификационная анкета начиналась сведениями о лич¬
ности и завершалась нелепым 131 пунктом, в котором спраши¬
валось о знании иностранных языков. Среди вопросов были
о наличии родинок, о цвете волос и глаз. Особенно абсурд¬
ным был вопрос о том, за кого ты голосовал в 1933 году — он
нарушал старинное демократическое право о тайне выбора.
В американской зоне было пятьсот сорок пять судебных кол¬
1 Цит. по: Nolte Е. Die Deutschen und ihre Vergangenheiten. Erinnerun-
gen und Vergessen von der Reichsgriindung Bismarcks bis heute. Berlin, 1995.
S. 86.
2 Ritter G. Uber Deutschland. S. 122.
112
легий с двадцатью двумя тысячами служащих. Из тринадцати
миллионов розданных в американской зоне оккупации анкет
три миллиона было обработано.1 Немецкий писатель Эрнст
фон Заломон опубликовал в 1951 году объемный роман, кото¬
рый так и назывался — «Анкета»,1 2 в котором раскрывалась не¬
лепость намерений американцев выявить таким путем правду
о недавнем прошлом немцев. Уже одно то, что американцы не
представляли себе действительность тоталитаризма, делало их
затею несуразной.
Несмотря на такие негативные суждения, в целом все же
следует признать, что денацификация после окончания вой¬
ны не была совершенно провальной — иной генеральный ди¬
ректор или оберландесгерихтспрезидент тяжело пережили
арест и тюремное заключение как жесткую социальную и по¬
литическую деградацию. Большинство из них после этого ото¬
шли от дел. Немецкий историк Ханс-Ульрих Велер справедли¬
во отмечал, что союзники между 1945 и 1949 годами довольно
эффективно нейтрализовали верхушку нацистской элиты.3
Но на среднем уровне преемственность, безусловно, была:
к примеру, в 1950 году минимум половину сотрудников ми¬
нистерства иностранных дел составляли бывшие нацисты,
в том числе сорок три активных эсэсовца, семнадцать быв¬
ших сотрудников Гестапо и СД. Таким образом, доля нацистов
в МИД была даже выше, чем при Гитлере. С кадрами юстиции
положение было такое же.4 В уголовной полиции, созданной
в 1953 году, — тоже — и это несмотря на то, что статья 131 Кон¬
ституции ФРГ запрещала государственную службу бывшим
нацистам.
Интересный материал об эволюции Федерального уголов¬
ного ведомства ВКА (Bundeskriminalamt) представлен в кол¬
1 Glaser Н. Kleine deutsche Kulturgeschichte. Frankfurt am Main, 2004.
S. 125.
2 Salomon E. Der Fragebogen. Munchen, 1951.
3 Wehler H.-U. Deutsche Gesellschaftsgeschichte. Bd. 5. Munchen, 2008.
S. 288.
4 Кёниг X. Будущее прошлого. С. 77.
113
лективной монографии немецких историков об эволюции этого
учреждения. Первоначально в ВКА работало довольно много
бывших нацистов. В 1960-е годы эти бывшие нацисты попа¬
ли под растущее давление — было проведено довольно много
служебных и судебных расследований деятельности полиции
при Гитлере. И, наконец, в 1970-е годы была проведена ради¬
кальная перестройка ведомства, последние «бывшие» были
вычищены.1
На этом примере видно, что практически все функциональ¬
ные элиты ФРГ происходили из Третьего рейха: администра¬
тивная элита, экономическая элита, научная (не исключение и
историки) элита, даже военная элита (генерал-инспектор Бун¬
десвера Адольф Хойзингер всю войну был начальником клю¬
чевого отдела Генштаба — оперативного руководства. Свою
карьеру в Третьем рейхе и в ФРГ он подробно описал в инте¬
реснейших мемуарах).1 2
Масштабы и характер немецких потерь
и начало восстановления
Связанные с войной потери были не только военными, ма¬
териальными, политическими, но и психологическими, эмо¬
циональными и экзистенциональными. Третий рейх с его не¬
померными амбициями был буквально раздавлен, почти до
неузнаваемости разбомблен, разнесен практически в прах, по¬
всюду царил невероятный хаос, жуткий беспорядок.3 Особенно
тяжелым было положение с жильем. Четверть жилого фонда
Германии была разрушена бомбежками (500 тысяч немцев по¬
гибло в бомбовой войне, 8оо тысяч было ранено). Население
Берлина сократилось с четырех миллионов до 2.8 миллиона
1 Baumann J. et al. Schatten der Vergangenheit. Die BKA und seine Griin-
dungsgeneration in der friihen BRD. Koln, 2011.
2 Heusinger A. Dienst eines deutschen Soldaten. Hamburg, 2001.
3 Блэк M. Смерть в Берлине: от Веймарской республики до разделен¬
ной Германии. М., 2015. С. 189.
114
(центр Берлина был разрушен так, как если бы в Москве в пре¬
делах Садового кольца снесли все строения), Франкфурта —
с полумиллиона до 270 тысяч, Гамбурга — с 1.7 миллиона до
900 тысяч, Кёльна — с 790 тысяч наполовину. Лишь в середи¬
не 1950-х годов количество населения этих городов вернулось
к прежней цифре.1
Такое положение было в первую очередь следствием бом¬
бовой войны невиданных ранее масштабов. Бомбовая война,
которую вели англо-американцы, была «самой неграмотной,
жестокой и наиболее кровопролитной из всех форм ведения
боевых действий» (капитан Сирил Фоллз), «таких нециви¬
лизованных методов ведения войны мир не знал со времен
монгольских опустошений» (Бэзил Лиддел Гарт). Когда вой¬
на начиналась, никто не мог себе представить, что потери Ко¬
ролевских ВВС составят 79 281 человек убитыми. При этом
командование бомбардировочной авиации потеряло сорок
четыре тысячи убитыми, двадцать две тысячи ранеными и
одиннадцать тысяч пропавшими без вести. Иными словами,
потери ВВС превышали потери армии в операциях вторжения
и освобождения Европы.1 2
Берлин чаще других немецких городов подвергался налетам.
За ним следует Эссен, на который было сброшено 36 400 тонн
бомб, далее идут Кельн (34 711 тонн), Гамбург (22 850 тонн),
Дортмунд (22 424 тонны), Штутгарт (21 016 тонн). Потери жи¬
лых помещений наибольшими были в Кельне — 70 %, Дуйс¬
бурге — 64 %, Дортмунде — 66 %, в Гамбурге — 53.3 %, Эссе¬
не — 50.5 %, Дюссельдорфе — 50.9 %, Берлина — 50 %, Ганно¬
вере — 51.6 %.3
В соответствии со служебной статистикой, в британской зо¬
не в среднем на человека приходилось 6.2 квадратных метра
жилья, почти восемь квадратных метров в американской зоне
и около девяти квадратных метров во французской и советской
1 Sommer Т. 1945. Die Biographic eines Jahres. S. 210.
2 Румпф Г. Огненный шторм. Стратегические бомбардировки Герма¬
нии 1941—1945. М., 2010. С. 26.
3 Там же. С. 117.
115
зоне оккупации. Восстанавливать жилье первоначально было
некому — в 1945 году в Германии женщин было на 7.3 миллиона
больше, чем мужчин: в войну погибло 3.7 миллиона немецких
солдат, около одиннадцати миллионов находилось в плену.1 Да¬
же к середине 1950-х годов работающие женщины составляли
треть занятых, но замужние должны были получить разреше¬
ние мужа на работу — старые консервативные правила еще со¬
хранялись. Дисбаланс между численностью мужчин и женщин
привел к тому, что в 1950-е годы почти каждый десятый ребе¬
нок был внебрачным. Моральные устои при этом были преж¬
ние — внебрачные связи преследовались по закону, как и гомо¬
сексуализм, — за то и другое можно было угодить в тюрьму.1 2
Сразу после войны Германия была наводнена иностран¬
ными рабочими — почти восемь миллионов человек, большей
частью принудительно привезенных из разных стран. Из од¬
ной Западной Германии UNRRA (The United Nations Relief and
Rehabilitation Administration) — администрация ООН по оказа¬
нию помощи и реабилитации — вернула на родину более ше¬
сти с половиной миллионов перемещенных лиц. Понятно, что
в послевоенной сумятице Берлин, по словам одного историка,
стал «столицей мировой преступности». К началу 1946 года
каждый день в столице происходило в среднем двести сорок
грабежей, а дюжина организованных банд днем и ночью тер¬
роризировала город.3
Насилие со стороны солдат-победителей дополняло карти¬
ну... Разница в поведении французских, английских, американ¬
ских оккупационных войск от поведения советских солдат бо¬
лее всего проявлялась в масштабах насилия над женщинами.
Советские солдаты фронтально практиковали такое насилие.
Чтобы избежать насилия женщин даже замуровывали в сте¬
ны. Некоторые женщины, проведшие замурованными недели,
даже месяцы, получали серьезные психические травмы на всю
1 Sommer Т. 1945. Die Biographic eines Jahres. S. 212.
2 Wiegrefe K. Bliihende Landschaften // Der Spiegel. 2005. N 48. S. 48.
3 Лоу К. Жестокий континент. Европа после Второй мировой войны.
М., 2013. С. 47, 71.
116
жизнь.1 Только в Вене было изнасиловано от семидесяти до ста
тысяч женщин. К насилию красноармейцев прямо призыва¬
ла пропаганда — Илья Эренбург писал в «Правде», что только
еще не родившиеся собаки и дети в Германии являются неви¬
новными.
Утверждение, что война закончилась в мае 1945 года, об¬
манчиво. Капитуляция Германии положила конец только од¬
ному аспекту войны. Связанные с ней конфликты по поводу
расы, национальности и политики продолжались неделями,
месяцами, иногда годами.1 2 Особенно больную проблему пред¬
ставляли собой беженцы немцы — их было больше двенадцать
миллионов, а до 1939 года восточнее Одера и Нейссе прожива¬
ло двадцать миллионов немцев.3 Для сравнения — палестинцев
в момент изгнания в 1947 году было около полумиллиона.
В статье 13 Потсдамской мирной конференции депорта¬
ция немцев обозначена как «orderly transfers of German popula¬
tions», то есть «упорядоченное переселение немцев». Польские
власти называли это «powrot ludnosci niemieckiej» («возвраще¬
нием немецкого населения»). Немцы это называли более адек¬
ватно: «Flucht und Vertreibung» («бегство и изгнание»).4
Изгнание немцев было связано с их массовой гибелью.
В этой связи нужно отметить, что все дискурсы о гибели из¬
гнанных немцев, возникшие после 1945 года, свидетельство¬
вали о том, что массовая смерть виделась результатом при¬
родного катаклизма, не имевшего ни автора, ни исполнителя.
Эти дискурсы формировались в холодную войну, когда ни аме¬
риканцы, ни советская власть не хотели слишком пристально
разглядывать факты, касавшиеся их союзников. Немецкое же
общество рассматривало их как расплату за нацистские пре¬
1 Walterskirchen G. Bomben, Hamster, Uberleben. Osterreich 1945. Wien,
2005. S. 43.
2 Лоу К. Жестокий континент. С. 460.
3 Grossbongard A. Neue Schlussel zur Geschichte // Spiegel Geschichte.
2011. N 1. S. 16.
4 Широкорад А. Б. Великая депортация. Трагические итоги Второй
мировой. М., 2015. С. 13.
117
ступления. Оценки, сделанные десять лет спустя после войны,
говорят о смерти одного миллиона двухсот шестидесяти тысяч
изгнанных.1
С возмущением Бертран Рассел писал 19 октября 1945 года:
«Наши союзники осуществляют ныне на Востоке Европы мас¬
совые депортации небывалых масштабов, очевидно, преследуя
при этом цель ликвидировать миллионы немцев — не с помо¬
щью газа, а путем лишения их жилищ и пропитания, обрекая
на медленную, мучительную, голодную смерть. И это считает¬
ся не актом войны, а властью продуманной политики „мира“.
В Потсдамском протоколе указывалось, что депортация долж¬
на проводиться в продуманной и цивилизованной форме».1 2
Забегая вперед, нужно сказать, что немцы смогли развить
в решении этой проблемы огромную энергию — без остатка
интегрировав беженцев за исторически короткий срок. Са¬
мый большой вклад в интеграцию изгнанных и лишившихся
родины был сделан в 1952 году бундестагом, который принял
«Lastenausgleichgesetz» — закон о компенсациях, по которому
часть доходов не пострадавших от войны немцев от недвижи¬
мости и процентов по кредитам перемещалась в специальный
фонд, из которого осуществлялась помощь беженцам. Таким
образом распределили между нуждающимися людьми около
140 миллиардов марок. В 1950 году беженцев в ФРГ было око¬
ло восьми миллионов — столько же, сколько народу прожи¬
вало в Швейцарии. Несмотря на все старания, социальный и
профессиональный статус беженцев еще в 1971 году был ниже
среднего по ФРГ. Наряду с беженцами и изгнанными немцами
в 1950—1996 годах в Германию прибыло 3.6 миллиона так на¬
зываемых переселенцев («Aussieddler»), этнических немцев из
СССР, Польши, Румынии.3
Сравнивая радушный прием беженцев в Германии в 2015—
2017 годы, следует отметить, что после войны прием немецких
беженцев в самой Германии отнюдь не был таковым. Обер-лей¬
1 Блэк М. Смерть в Берлине. С. 219.
2 Цит. по: Мазер В. Гельмут Коль. М., 1993. С. 31.
3 Ritter G. A. Uber Deutschland. S. 100.
118
тенант Вильгельм Прюллер отметил в своем дневнике, что
венцы обращаются с беженцами с самым отвратительным эго¬
измом — он писал, что женщину из Судетской области выбро¬
сили из трамвая со словами «сначала венцы, потом уже богем¬
цы» (на венском диалекте они выражались еще грубее).1
Проблемы с беженцами усугублялись тем, что в первое по¬
слевоенное время немцы жили очень скудно — в голоде и хо¬
лоде. Особенно тяжелой была зима 1946—1947 годов, она была
самой холодной за все время наблюдений. В Сан-Тропе выпал
снег, штормовые ветры вызывали непроницаемые метели, пла¬
вучие льды достигли устья Темзы, поезда с продовольствием
примерзали к рельсам, баржи, везущие уголь в Париж, вмер¬
зали в лед. Казалось, что замерзла сама жизнь: более четы¬
рех миллионов овец и тридцати тысяч коров погибли. Угля не
хватало не только в промышленности, но и для отопления до¬
мов. В городах почти не осталось деревьев. Вилли Брандт пи¬
сал, что старики и больные сотнями замерзали в своих посте¬
лях. В качестве крайней меры каждой германской семье было
выделено одно дерево на отопление. Знаменитый берлинский
лес Тиргартен в центре города был вырублен, та же участь по¬
стигла и парк Грюневальде в Берлине. Берлин был подобен
Карфагену — холодный, полный призраков, побежденный, ок¬
купированный. По словам американского философа Джеймса
Барнейма (Burnham), Берлин стал «травматической синекдо¬
хой холодной войны».1 2
В 1947 году блок американских сигарет стоил 50 центов на
американской военной базе, а на черном рынке 1800 рейхс¬
марок, что по официальному обменному курсу составляло
18о долларов. За четыре блока сигарет можно было нанять
на вечер немецкий оркестр, а за двадцать четыре приобрести
«мерседес-бенц» выпуска 1939 года. Простые американские
солдаты, парни из рабочих семей, чувствовали себя богачами.
Нищета и безысходность немцев, казалось, были непреодоли¬
1 Прюллер В. Солдат на войне. Фронтовые хроники оберлейтенанта
Вермахта. М., 2016. С. 201.
2 Сондерс Ф. ЦРУ и мир искусств. С. 11,13.
119
мы. Одна из первых художественных реакций на состояние
страны была пьеса Вольфганга Борхерта «Там, за дверью». Ее
содержание можно рассматривать как парадигму для целого
поколения. Возвращение с войны героя пьесы — Бекмана —
абсолютно не состоялось: самоубийство не удалось (Эльба не
приняла), родители, убежденные нацисты, покончили с собой
(по выражению соседки «сами себя окончательно денацифици¬
ровали» — «selbst endgiiltig entnazifiziert»)... «Куда я теперь, —
спрашивает Бекман в конце. — Нас предали, ужасно преда¬
ли»... Премьера пьесы Боркхерта состоялась в день его смерти,
19 февраля 1947 года, на радио. Успех был потрясающий, во¬
преки ожиданиям автора, — общественность восприняла пье¬
су как голос поколения, вернувшегося с войны.1 Разумеется,
в таких условиях для немцев заботы о хлебе насущном, о кры¬
ше над головой, одежде, просто о том, как выжить, — короче,
просто голое выживание не оставляло никакого пространства
для «преодоления прошлого» сразу после войны. При этом яв¬
ном напряжении в немецкой обыденности, удивительно, что
процесс возрождения научной жизни начался неожиданно бы¬
стро — уже в зимний семестр 1945/46 года большинство уни¬
верситетов работало.1 2 Это было явным признаком возрожде¬
ния традиционной немецкой динамики, работоспособности и
энергии.
С 1950 по i960 год в ФРГ было построено больше школ, чем
во всей Германии с 1871 по 1945 год.3
Образцовым был построенный в Берлине в 1950-е годы
«квартал Ганзы».
В послевоенной ФРГ, не опасаясь недостатка в зрителях,
создавали все новые театры и оперы. К i960 году в ФРГ было
более трехсот театров с постоянным составом трупп актеров и
больше опер с постоянным составом певцов, чем во все осталь¬
1 Reichel Р. Erfundene Erinnerung. Weltkrieg und Judenmord in Film und
Theater. Munchen, 2004. S. 48.
2 Gortemaker M. Geschichte der BRD. Munchen, 1999. S. 246.
3 Johann E., Junker J. Deutsche Kulturgeschichte der letzten hundert Jah-
re. Munchen, 1970. S. 210.
120
ном мире в целом. Все эти начинания финансировались из
государственных средств. Кроме того, было много частных те¬
атров. Театры и оперы восстанавливались даже быстрее школ.
Особенно выделялся успехами в этой сфере Мюнхен, он да¬
же именовался неофициально «heimliche Hauptstadt Deutsch-
lands» — неофициальной столицей Германии.1
Тематизация немецкого прошлого сразу после войны
и первые инциденты в этой связи
Фальшивые 1950-е годы позволили прикрыть
дешевым антикоммунизмом собственное тотали¬
тарное прошлое.1 2
Г. Грасс
Я рассматриваю сохранение пережитков на¬
цизма внутри демократии как явление более опас¬
ное, чем сохранение фашистских тенденций во¬
преки демократии.3
Т. Адорно
Как отмечал знаток истории тоталитарных систем Анри
Безансон, нацизм как доктрина после войны в Германии ис¬
парился моментально. Он исчез, во-первых, потому что был
осужден как международным, так и немецким судами. Во-вто¬
рых, потому что большинство населения им не прониклось
глубоко — вчерашние нацисты, пробудившись от воздействия
идеологии, не увидели ясной связи между идеологическими
обещаниями и действительностью.4 Между тем в конце вой¬
ны около шести с половиной миллионов немцев были членами
партии, если учесть членов их семей, получается 25 % населе¬
ния Германии. Еще четыре миллиона были членами примы¬
1 Ibidem. S. 206—207.
2 Nevermann К. 1968 — die «zweite Geburt der Demokratie» / Hg. R. Ap¬
pel. 50 Jahre der BRD. Koln, 1999. S. 48.
3 Сафрански P. Хайдеггер. C. 556.
4 Безансон А. Бедствие века. С. 32.
121
кавших к НСДАП организаций. Наверняка нигде в мире не
врали так много и с такой богатой фантазией, как в Германии
послевоенного времени, так как более или менее все немцы
выступали в той или иной форме на стороне национал-соци¬
ализма в годы войны.1 В самом деле, даже такие признанные
авторитеты в ФРГ, как Аденауэр и Хойе, в рейхстаге голосовали
за кабинет Гитлера в 1933 году. Сентенция авторитетного не¬
мецкого историка Фридриха Мейнеке, приведенная в эпиграфе
к главе, как нельзя лучше объясняет эмоции немцев в отноше¬
нии своего недавнего прошлого...
Как бы то ни было, практически все немцы были так или
иначе связаны с рухнувшим режимом, а ведь стояла задача со¬
здать работающую демократию, но сделать это вопреки боль¬
шинству было невозможно. Упомянутый выше историк Ойген
Когон, автор первой пионерской работы о нацистских концла¬
герях, точно сформулировал проблему демократического строи¬
тельства с участием бывших нацистов — «нужно либо всех
их убить, либо привлечь на свою строну».1 2 Аденауэру удалась
эта интеграция — даже его критики признавали, что инте¬
грация восьми с половиной миллионов членов НСДПГ и при¬
мыкающих организаций является важнейшей предпосылкой
умиротворения страны.3 Также и английский знаток европей¬
ской истории Тони Джадт справедливо отмечал, что у Аде¬
науэра было весьма сложное положение — он вынужден был
лавировать между Сциллой неонацизма и Харибдой просовет¬
ского нейтрализма, а также он хотел утвердить страну в воен¬
ном альянсе с Западом — и все это вопреки критике как вну¬
три страны, так и вовне.4
Такое развитие предполагало терпимое отношение к не¬
давнему прошлому, поэтому, как справедливо отмечал Герман
Люббе, «первые сдержанные попытки тематизации индивиду¬
ального или институционного нацистского прошлого, опреде¬
1 Гюнтер Г. Ф. К. Мои впечатления об Адольфе Гитлере. С. 215.
2 Kielmansegg Р. Lange Schatten. S. 15—16.
3 Wiegrefe К. Bliihende Landschaften. S. 61.
4 Judt T. Postwar. A History of Europe Since 1945. London, 2010. P. 265.
122
лившие развитие в первые годы существования ФРГ, были на¬
целены не на преодоление или критику нацистского прошлого,
а на то, чтобы интегрировать бывших нацистов в новое обще¬
ство».1 Поэтому в первые десятилетия своего существования
ФРГ представляла собой не сообщество памяти, а сообщество
забвения. Вернее, не забвения, а, по выражению Германа Люб¬
бе, — «коммуникативного умалчивания». Характерной чертой
немецкой послевоенной истории являлось не исключение на¬
цизма из индивидуального сознания, а исключение индиви¬
дуального и политического прошлого из общественной комму¬
никации. Другими словами, нацистский режим не был предан
забвению, а рассматривался как политически нерелевантный.
Таким образом, дальнейшие дебаты просто считались излиш¬
ними.1 2 Так продолжалось довольно долго.
Приблизительно такие же эмоции формулировал и Чер¬
чилль. В сентябре 1946 года он заявил: «Мы должны повер¬
нуться спиной к ужасам прошлого. Мы должны глядеть в бу¬
дущее. Мы не можем позволить себе пустить в грядущее
ненависть и месть, порожденные ранами прошлого. Если
Европу суждено спасти от бесконечных бедствий и полного
уничтожения, то в основу спасения должен лечь акт веры в се¬
мью европейских народов и акт забвения всех преступлений и
ошибок прошлого».3 Чуть позже и де Голль высказывался при¬
мирительно по отношению к немцам — в сентябре 1962 года
в Людвигсбурге де Голль приветствовал «великий германский
народ» такими словами: «Молодые немцы, вы можете гор¬
диться, что вы дети великого народа! Народа, который в своей
истории совершал великие преступления и приносил колос¬
сальные беды, достойные осуждения и осужденные. Но это
великий народ, который, с другой стороны, много раз озарял
светом своих идей, наук, искусств и философии, обогатил че¬
ловечество бесчисленными плодами своей изобретательности,
1 Kielmansegg Р. Lange Schatten. S. 17.
2 Кёниг X. Память о национал-социализме, холокосте и Второй миро¬
вой войне... С. 98.
3 Ассман А. Новое недовольство мемориальной культурой. С. 198.
123
техники и трудолюбия и как в трудах мира, так и в испытани¬
ях войны продемонстрировал чудеса храбрости, дисциплины
и собранности. Знайте, что французский народ, которому пре¬
красно известно, что такое концентрация сил, устремления,
щедрость и страдание, без колебаний признает это».1
Такое «примирительное» отношение к недавнему нацист¬
скому прошлому объясняется в том числе и близостью по вре¬
мени этих событий: так, ретроспективный опрос трех тысяч
лиц, проведенный в 1990-е годы показал, что почти три чет¬
верти рожденных до 1928 года опрошенных не знали никого,
кто бы по политическим мотивам вступил в конфликт с вла¬
стью и поэтому был арестован или допрошен. Еще больше
опрошенных указывали, что сами они никогда не чувствовали
угрозы, и это при том, что в том же самом опросе большое чис¬
ло опрошенных указывали, что слушали запрещенные ради¬
останции или рассказывали анекдоты про Гитлера, или допу¬
скали критические замечания про нацистов.
Примечательный результат этого исследования заключает¬
ся также в том, что после этого более трети или более половины
опрошенных признавали, что верили в национал-социализм,
восхищались Гитлером и разделяли национал-социалистиче¬
ские идеалы. Такую же картину показал алленсбахский опрос
в 1985 году: 58 % опрошенных, которым в 1945 году был мини¬
мум пятнадцать лет, признались, что верили в национал-со¬
циализм, 50 % видели в нем воплощение своих идеалов, 41 %
восхищались фюрером. По другим данным в 1955 году боль¬
шинство бундесбюргеров считало, что стране более подходит
черно-бело-красные кайзеровские цвета,1 2 нежели республи¬
канские черно-красно-золотые: соотношение голосов было
43 % к 38 %. 42 % опрошенных позитивно оценивало Яльмара
1 Шевенман Ж-П. 1914—2014. Европа выходит из истории? С. 299.
2 Интересно, что маленькое сообщество в бундестаге хотело оставить
название «рейх», но большинство оказалось против, ибо в слове было
что-то угрожающее. См.: Winkler Н. A. Der lange Weg nach Westen. Zwei-
ter Band. Deutsche Geschichte vom «Dritten Reich» bis zur Wiedervereinigung.
Munchen, 2002. S. 135.
124
Шахта, 37 — Германа Геринга, 24 — Гитлера. Против людей
«20 июля 1944 года» было 30 % опрошенных, 11 % колебались
в их оценке или вовсе не желало давать каких-либо оценок.1
При этом выяснилось, что одобрение национал-социалистиче¬
ской системы растет с уровнем образования, что противоречит
распространенному предрассудку, что образование предохра¬
няет от человеконенавистнических взглядов. С ростом обра¬
зования росло одобрение гитлеровского мира. Четверть опро¬
шенных еще через полвека после крушения Третьего рейха
подчеркнула чувство общности, которое тогда господствова¬
ло.1 2 Ряд исследований показал, что позитивные по отношению
к режиму настроения немцев достигли апогея между 1937 и
1939 годами и только с 1941 года начали быстро снижаться.
Однако эти настроения сохранялись и после войны. Так,
в январе 1946 года в университете Эрлангена студенты возму¬
щенными выкриками и топотом отреагировали на следующие
слова пастора и участника Сопротивления Мартина Нимелле¬
ра: «В Германии немало причитают по поводу нашей нищеты
и нашего голода, но я не слышал, чтобы кто-нибудь говорил —
в церкви или других аудиториях — об ужасных страданиях,
которые мы, немцы, причинили другим народам, о том, что
происходило в Польше, об уничтожении населения России,
о 5.6 миллиона убитых евреев».3
Ойген Когон писал в 1947 году:
Миллионы и миллионы в этой стране руин и невыносимо¬
го для многих душевного и физического страдания пытаются по¬
нять смысл происходящего. Но большая часть нации ничего не
хочет знать об истинной взаимосвязи и глубоком смысле собы¬
тий. Многие немцы делают свои обычные дела, сердитые на все и
вся или отчаявшиеся, громко жалуясь и ворча, сваливают вину за
случившееся частично на «ошибки, допущенные национал-социа¬
лизмом», а в основном на союзников, которые победили и держат
1 Ibidem. S. 169.
2 Найтцель 3., Вельцер X. Солдаты Вермахта. Подлинные свидетель¬
ства боев, страданий и смерти. М., 2013. С. 44.
3 Борозняк А. Жестокая память. Нацистский рейх в восприятии нем¬
цев второй половины XX и XXI веков. М., 2013. С. 24—25.
125
теперь страну в оккупации. Все их аргументы поверхностны, чер¬
паются лишь из очевидных фактов: жертвы войны с воздуха (ко¬
нечно, против Германии, позабыв при этом немецкие террористи¬
ческие налеты на Польшу, на Роттердам, на Белград, на Ковентри и
все другие города с мирными жителями, которые надлежало «сте¬
реть с лица земли», все это было давно и не важно... но Дрезден,
и Гамбург, и..!). Жертвы воздушных налетов отождествляются со
всеми ужасами концлагерей; истязание и частичное уничтожение
других народов немцами — «если это действительно правда!» —
противопоставляется насильственному выселению двенадцати
миллионов немцев с Востока; выкачанные национал-социализмом
ресурсы Европы приравниваются к демонтажу экономики Герма¬
нии оккупационными властями; если другие годами голодали, то
это было жестокой необходимостью военного времени, а нас за¬
ставляют умирать от голода в мирное время. <...> Эта часть нации
почти ничего не желает признавать. И на деле это выглядит так,
будто это есть большая часть немецкого народа. И день ото дня она
все растет».1
Также весьма критически оценивал немецкую самокрити¬
ку бывший узник концлагеря Примо Леви опубликовавший
в 1947 г- свою знаменитую книгу «Се questo ё un uomo?».1 2 По¬
нятно, что для полного осознания происшедшего нужно было
время. Это видно из следующих данных. На вопрос о самом
великом немецком государственном деятеле в 1950 году 35 %
были за Бисмарка, ю — за Гитлера. В 1967 году: 6о % за Аде¬
науэра, 17 — за Бисмарка и 2 — за Гитлера. В мае 1992 года
в старых землях ФРГ доминировал Аденауэр с 34 %, Ханс Ди¬
трих Геншер — 11 %, Вилли Брандт — 9, Бисмарк — 8 и Гельмут
Коль — 6. В новых федеральных землях у Геншера было 22 %,
Коля — 13, Аденауэра — ю, Бисмарка — 7. Гитлер и в старых и
в новых землях получил всего 1 % голосов.3
Американцы в октябре 1945 года в своей зоне оккупации
опрашивали немцев об их отношении к евреям — 20 % из
1 Цит. по: Лёзина Е. Источники изменения официальной коллектив¬
ной памяти (на примере послевоенной ФРГ) // Вестник общественного
мнения. 2011. № 3. С. 21.
2 Леви П, Человек ли это? М., 2001.
3 Ritter G. Uber Deutschland. S. 122—123.
126
опрошенных, в принципе, соглашались с гитлеровской поли¬
тикой в отношении евреев, другие 19 % признавали ее переги¬
бы, но в основе верной. Сейчас кажется невероятным, что даже
такой убежденный противник нацизма как Томас Манн писал:
«Die Revolte gegen das Jiidisch hatte gewissermaBen mein Ver-
standnis, wenn... das Deutschtum nicht so dumm ware, meinen iy-
pus mit in denselben Topf zu werfen und mich mit auszutreiben».1
Хотя можно рассматривать это высказывание великого писате¬
ля как проявление своеобразного эгоцентризма...
Также невероятным ныне кажется то, что в 1956 году пра¬
вительство Аденауэра добилось того, что из программы Канн¬
ского фестиваля был исключен фильм Алена Рене «Мрак и
туман» о трагедии Освенцима.1 2 Немногим ранее, в 1951 го¬
ду, руководство СДПГ, в том числе Курт Шумахер и Карло
Шмид, обратилось к американскому комиссару с просьбой об
отмене смертных приговоров командирам опергрупп поли¬
ции порядка и СД, ответственных за гибель десятков тысяч
людей.3
В 1951 году в Германии проводился опрос общественного
мнения, в котором немцам дали три варианта мнений о немец¬
кой ответственности за нацизм — Мюллера, Шмидта и Шуль¬
ца, — из которых нужно было выбрать более близкое к мнению
самого опрашиваемого.
Господин Мюллер сказал: «Все немцы так или иначе ответ¬
ственны за происшедшее в нацистские времена».
Господин Шмидт сказал: «Не каждый немец должен чув¬
ствовать себя виновным, но он должен чувствовать некоторую
долю ответственности и возможно более полно способствовать
возмещению материального и морального ущерба, нанесенных
нацистами».
1 Я бы мог примириться с немецким бунтом против всего еврейского,
если бы со мной не обошлись точно также (нем.). См.: Wiegrefe К. Die gro-
Ве Gier. S. 140.
2 Борозняк А. Жестокая память. С. 38.
3 Meyer Chr. Die SPD und die NS-Vergangenheit 1945—1990. Gottingen,
2015. S. 140.
127
Господин Шульц сказал: «У немцев решительно нет ника¬
ких оснований чувствовать себя виновными, лишь те, кто был
активен в 1933—1945 годы должны нести ответственность».
В итоге были получены следующие данные: за мнение
Мюллера проголосовало 4 % опрошенных, за мнение Шмид¬
та — 21, за мнение Шульца — 63, без мнения — 12.1
Весьма показательной для настроений немцев в отношении
«перевоспитания» была книга Каспара фон Шренк-Нотцин-
га «Бесхарактерность» («Charakterwasche»). В книге политика
«Reeducation» рассматривалась как целенаправленная страте¬
гия обдурить простодушного немецкого михеля и превратить
его в послушный и лояльный американским политическим
манипуляциям объект. Фон Шренк-Нотцинг полагал, что это
изменит в будущем роль Германии в мире, поставив ее под
контроль Запада, а немцы при этом совершенно утеряют на¬
циональную идентичность. По его мнению, немецкая полити¬
ческая культура после 1945 года формировалась под воздей¬
ствием различных табу, охватывавших политику, экономику,
масс-медиа, культуру, науку.1 2 Правда, при этом автор упускал
из виду, что все эти табу действовали не только в ФРГ, но и на
всем Западе — и чем дальше, тем сильнее... Приблизительно
тогда же была опубликована книга супругов Митчерлинк «Не¬
способность скорбеть», в которой тот же немецкий михель об¬
винялся в противоположном — в полном бесчувствии...
Иными словами, «Reeducation» немцев союзниками било
мимо и самими немцами рассматривалось как следствие ра¬
болепной готовности иных публицистов услужить новым
властям. Напротив, попытки иных немецких журналистов
обратить внимание на вину немецкой интеллектуальной эли¬
ты в возникновении и утверждении нацизма встречали рез¬
кий отпор. Так, историк из Гамбурга Аксель Шильдт показал
в своем исследовании, что «Vergangenheitsbewaltigung» (пре¬
одоление прошлого) позднейших времен истории ФРГ имело
прецедент в деятельности публициста Курта Цизеля (Ziesel),
1 Reichel Р. Politische Kultur der BRD. Stuttgart, 1981. S. 117.
2 Schrenck-Notzing C. von. Charakterwasche. Munchen, 1965. Passim.
128
управляющего делами «Deutschland-Stieftung». Цизель начал
уже в 1945 году кампанию обвинений либеральных и консер¬
вативных интеллектуалов, занявших после войны ведущие
позиции в прессе и на радио, в сотрудничестве и активной
поддержке нацистов.1 В частности, Курт Цизель в своей книге
с характерным названием «Потерянная совесть. За кулисами
прессы, литературы и их сегодняшних носителей»1 2 обвинял
деятеля «консервативной революции», издателя журнала «Не¬
мецкое обозрение» Рудольфа Пехеля в сотрудничестве с наци¬
стами. В этой критике Цизель делал упор на высказываниях
Пехеля 1933 года о «мощном духе национальной революции»,
а также цитировал его слова о необходимости запретов на
еврейскую левую прессу. При этом Цизель противопостав¬
лял Пехеля писателям, не запятнавшим себя сотрудничеством
с нацистами, — Эрихом Кольбенхойером, Хансом Гриммом,
Эрнстом Юнгером, Агнес Мигель, Иной Зайлдель.3 Одним из
самых худших оппортунистов Цизель называл Ханса Фридри¬
ха Блунка (Blunck), первого председателя нацистской палаты
писателей (Reichsschrifttumkammer), которого в 1957 году пол¬
ностью обелил еженедельник «Die Zeit». Реакция даже СДПГ
на публикацию Цизеля была негативной. Впрочем, методы,
которые употреблял в своих разоблачениях Цизель, пережили
его — об этом говорят более поздние многочисленные публи¬
кации о действительных или мнимых нацистских преступни¬
ках. Эти публикации во множестве исходили позже от левых
или социал-демократических публицистов.
В целом следует констатировать, что после войны обстанов¬
ка холодной войны способствовала быстрому снятию вины за
нацизм. В этой ситуации «антифашизм» для западногерман¬
1 SchildtA. Im Visier: Die NS-Vergangenheit westdeutscher Intellektuellen.
Die Enthiillungskampagne von Kurt Schieldt in der Ara Adenauer // Viertel-
jahrshefte fiir Zeitgeschichte. 2016. H. 1. S. 37-
2 Ziesel K. Das verlorene Gewissen. Hinter den Kulissen der Presse, der Li-
teratur und ihrer Machtrager von heute. Munchen, 1957.
3 SchildtA. Im Visier: Die NS-Vergangenheit westdeutscher Intellektuellen.
S. 46.
129
ской общественности стал просто пустым звуком, пропаган¬
дистским трюком коммунистов. Впоследствии репортажи и
публикации с больших процессов над нацистскими преступни¬
ками в начале 1960-х годов воспринимались общественностью
как известия из иного мира, исполненного неведомым до того
насилием и убийствами. Но об этом речь ниже.
Западногерманские общественные реакции
на судебные процессы победителей
над нацистами
Мы должны показать немцам, что виновника¬
ми всех бед их самих и всей Европы являются они
сами.
Л. Клей
В целом достойная история британского пра¬
восудия запятнана сожжением Жанны д’Арк на
рыночной площади в Руане в мае 1431 года, казнью
короля в Уайт-холле 30 января 1649 года, казнью
адмирала Джона Бинга в 1756 году, шестилетним
процессом над Уорреном Гастингсом, закончив¬
шимся полным оправданием его в 1791 году. К это¬
му списку следует добавить и Нюрнбергский три¬
бунал.1
Р. Пэйджет
Горе тому руководителю, чьи аргументы в кон¬
це войны не столь убедительны, как в ее начале.
О. фон Бисмарк
Немецкие рефлексии в отношении
Нюрнбергского трибунала
Лидер немецкого Сопротивления Карл Герделер в одном
из меморандумов движения предупреждал, что осуждение на¬
цистских преступлений должно произойти по инициативе са¬
1 Пэйджет Р. Фельдмаршал Манштейн. С. 5.
130
мих немцев и ими самими. Суд над нацизмом какой-либо тре¬
тьей стороной или международный трибунал не будут иметь
никакого эффекта — или даже обратный.1 Предсказанные
опасения Герделера полностью оправдались. Немцы воспри¬
няли Нюрнбергский процесс как месть победителей. Важно
отметить для понимания негативной реакции немецкой обще¬
ственности, что тема холокоста, которая стала заглавной позд¬
нее, при осуждении нацизма и которая для немцев сняла все
вопросы о природе режима, вообще первоначально не подни¬
малась и евреев не выделяли в отдельную группу жертв нациз¬
ма. В середине 1970-х годов немецкий историк Себастьян Хафф¬
нер справедливо отмечал, что крупной ошибкой союзников во
время Нюрнбергского трибунала было то, что они не отделили
друг от друга, во-первых, военную агрессию, во-вторых, воен¬
ные преступления, в-третьих, геноцид. Первое совершали все
без исключения державы во все времена, второе делали в вой¬
ну не только немцы,1 2 но массовые убийства фабричным спо¬
собом — вот, что по-настоящему отделяло нацизм от цивили¬
зованного мира. Иными словами, обвинители в Нюрнберге
стерли разницу между преступлениями нацистов и обычной
имперской политикой. Впрочем, почти все, что делали побе¬
дители, было необходимо сделать для наказания нацистов, но
это не производило впечатления истинной справедливости и
не было убедительно.3
Международный трибунал в Нюрнберге имел своей глав¬
ной целью, помимо наказания главных нацистских пре¬
ступников, еще и изобличение нацизма как уникального, не
имеющего прецедентов преступления против человечества.
1 Kittel М. Die Legende von der «Zweiten Schuld». S. 28.
2 Американский правозащитник Алфред-Морис Цайас составил по
материалам следственного ведомства Вермахта объемный том немецких
расследований военных преступлений союзников, связанных с наруше¬
нием прав человека — Volkerrechtsverletzungen. См.: Zayas А.-М. Die Wehr¬
macht — Untersuchungsstelle. Deutsche Ermittlungen liber alliierten Volker-
rechtsverletzungen im Zweiten Weltkrieg. Munchen, 1979.
3 Bender P. Episode oder Epoche? Zur Geschichte geteilten Deutschlands.
Munchen, 1996. S. 30.
131
Эта последняя цель процесса в глазах немцев-современников
полностью оказалась нереализованной и вообще свидетель¬
ствовала о неправильной постановке вопроса. Ныне спектр
суждений германских современников о целях, характере и хо¬
де Нюрнбергского процесса кажется парадоксальным на фоне
немецкого покаяния за нацизм в последующее время... Россий¬
ский историк Александр Борозняк в своей монографии о не¬
мецкой вине передает, что в 2006 году были опубликованы не¬
сколько личных писем, адресованных немецкими гражданами
главному обвинителю от США Роберту Джексону. Журналист
Генри Бернхард обнаружил эти документы в фонде Джексо¬
на в Библиотеке конгресса в Вашингтоне и опубликовал их
со своими комментариями. Главной темой в этих письмах бы¬
ло неведение о преступлениях, которые творил нацистский
режим в концлагерях с заключенными там людьми. Многие
корреспонденты убеждали Джексона, что пора прекратить
«оскорблять и клеветать на немцев». У корреспондентов яв¬
но было стремление обелить нацистский режим, говорилось
о том, что «решение еврейской проблемы было внутренним
делом Германии». В письмах даже содержалось требование
вернуть отобранные у Германии территории (кто-то даже при¬
помнил суждение Черчилля 1919 года, что «отдать Силезию
полякам все равно, что часы обезьяне»). Были даже угрозы:
«Германия еще проснется», «национал-социализм невозможно
ни искоренить, ни уничтожить».1
Главной проблемой в суждениях о трибунале современни¬
ков (и не только) был его беспрецедентный характер. Союз¬
ники во время Нюрнбергского трибунала отбросили принцип
«nullum crimen, nulla poena sine lege» (принцип запрета нака¬
зания задним числом). Этому примеру последовали и власти
ГДР — Конституция 1949 года обходила этот принцип: ста¬
тья 135 в пункте з позволяла не принимать во внимание за¬
прет обратного действия, если это необходимо для борьбы
против нацизма, фашизма, милитаризма.1 2 Еще раньше социал-
1 Борозняк А. Жестокая память. С. 18, 20.
2 Кёниг X. Будущее прошлого. С. 63.
132
демократ Густав Радбрух в работе 1946 года «Законная неспра¬
ведливость и незаконное право» изобрел формулу, оправдыва¬
ющую наказание задним числом, тем более, что нацисты его
использовали вовсю: «Конфликт между справедливостью и
правопорядком может быть разрешен таким образом, что по¬
зитивное, гарантированное законодательством и властью пра¬
во имеет преимущество, даже когда оно по своему содержанию
несправедливо и нецелесообразно, до тех пор пока противо¬
речие позитивного закона справедливости не достигает такой
невыносимой степени, что закон как „несправедливое право"
должен уступить справедливости».1 Достоевский с его знаме¬
нитой дилеммой между правом и справедливостью был бы до¬
волен такой формулировкой... Слабый аргумент, что нацисты
сами нарушали право, нельзя использовать для защиты пра¬
ва... Может быть, дилемму Достоевского можно объяснить тем,
что чем более либерально государство и его приверженцы, тем
большая вероятность смешения права и морали или замеще¬
ния первого вторым.
Принцип «nulla poena sine lege» зафиксирован в Основном
законе ФРГ (статья 103, пункт 2), поэтому в ФРГ не было выне¬
сено ни одного приговора нацистам за «геноцид». Этот термин
ввел в 1944 году американский еврей в госдепе США Рафаэль
Лемкин.1 2 Также нонсенсом было то, что статус Нюрнбергского
трибунала позволял законодателю, обвинителю и судье объе¬
диниться в одном лице. Разумеется, нарушения прав челове¬
ка, военные преступления, геноцид, пытки — до такой степе¬
ни дискредитировали современность и в таком разнообразии
мест, что усилия по введению правовых норм с целью недопу¬
щения или наказания за такого рода бесчинства кажутся со¬
вершенно оправданы. Опасность, однако, как отмечал Генри
Киссинджер, заключается в том, что это чревато риском заме¬
ны тирании правительств тиранией судей; исторически дикта¬
1 Там же. С. 67.
2 NMT. Die Niimberger Militartribunale zwischen Geschichte, Gerech-
tigkeit und Rechtschopfung / Hrsg. K. Priemel, F. Stiller. Hamburg, 2013.
S. 720.
133
тура добродетели часто заводила в тупики.1 Он же писал, что
универсальный стандарт правосудия не должен основываться
на предположении о том, что победителей не судят и справед¬
ливый конец оправдывает несправедливые методы, или что
в угоду политической моде можно пренебречь юридическими
процедурами.1 2
Английский юрист Реджинальд Пейджет, несколько напы¬
щенные слова которого приведены в эпиграфе к этой главе,
систематизировал ошибки Нюрнбергского трибунала: «Ис¬
ключение подчинения приказам и закону государства из ар¬
гументов защиты; принятие в расчет свидетельств, которых
не потерпели бы в британских и американских судах, вклю¬
чая основанные на слухах из третьих или четвертых рук;
отказ стороне защиты в участии в перекрестных допросах;
отказ, вопреки Женевской конвенции об обращении с военно¬
пленными, в ношении их воинских званий, знаков различия
и наград — главное в праве предстать перед судом офицеров,
равных по рангу. Последнее особенно бросается в глаза в де¬
ле фельдмаршала Манштейна, в составе суда над которым не
нашлось ни одного офицера, имевшего опыт командования
армиями и группами армий в условиях военных действий».3
Понятно, что в противном случае судьи даже приблизитель¬
но не могли понять проблем, с которыми сталкивался фельд¬
маршал.
В связи с обвинением в исполнении «неверных и/или пре¬
ступных приказов» уместно привести результаты эксперимен¬
та социолога Стэнли Мильгрема: он показал, что обычные,
хорошо образованные студенты высших учебных заведений
склонны «просто выполнять приказы» начальствующих над
ними специалистов до такой степени, что готовы подвергать
серьезной опасности жизни невинных людей. Участники экс¬
перимента Стенли Мильгрема сурово «наказывали» других,
не пользуясь своим правом отказаться от наказания. Пара¬
1 Киссинджер Г. Нужна ли Америке внешняя политика? С. 383.
2 Там же. С. 392.
3 Пэйджет Р. Фельдмаршал Манштейн. С. 7.
134
докс в том, что такие добродетели, как верность долгу, дисци¬
плина, самопожертвование, которые мы так ценим в людях,
привязывают людей к самым бесчеловечным системам власти.
Поступок, который немыслим для кого-либо в обычных ус¬
ловиях, может быть совершен по приказу в условиях иерархии
власти.1
Этот эксперимент привел к вызывающим глубокий диском¬
форт вопросам о «доброй природе» всех человеческих существ.
Эксперимент обобщил способность к совершению радикально¬
го зла простыми людьми, а не злодеями-нацистами. Милгрем
появился на обложке журнала «Тайм», а его эксперимент стал
частью фольклора 1960-х годов.1 2 Следуя логике эксперимента¬
тора, нацизм, в принципе, можно рассматривать как широко¬
масштабный эксперимент Милгрема...
Французский антрополог Густав Ле Бон указывал, что лю¬
ди способны на неподобающие поступки в толпе, где правит
паника, будучи вырванными из обычной обстановки и на вре¬
мя оказавшиеся в социальном вакууме и тому подобное. Мил¬
грем показал, что это не так — оказалось, что бесчеловечность
не ограничивается отдельными сбоями в социальном порядке.
Его эксперимент показал, что чем рациональней порядок, тем
легче причинять страдания.3 Таким образом, опытами Миль-
грема зло было выведено из истории в универсальность. В ту
же точку била и монография Кристофера Браунинга «Совер¬
шенно обычные люди: резервный полицейский батальон 101 и
„окончательное решение" в Польше».4 В этой связи американ¬
ский философ Дуайт Макдональд в 1945 году предупреждал,
что нам следует более опасаться законопослушных людей, чем
тех, кто нарушает закон.5
1 Милгрем С. Подчинение авторитету. М., 2016. С. 15.
2 Александер Д. Смыслы социальной жизни. С. 194.
3 Бауман 3. Актуальность холокоста. С. 184—185.
4 Browning Ch. Ordinary Men: Reserve Police Battalion 101 and the Final
Solution in Poland. 1992.
5 Бауман 3. Актуальность холокоста. С. 180.
135
Немецкие высшие военные в Нюрнберге
и тезис о войне как преступлении
В Нюрнберге вышеупомянутые обстоятельства не приняли
во внимание, поэтому генерал-полковник Альфред Йодль (от¬
ветственный за оперативное руководство в ОКВ) должен был
умереть на виселице. Правда, в 1953 году он был оправдан по¬
смертно судом ФРГ. Вряд ли бы Йодля приговорили к смерти,
если бы суд состоялся несколько лет спустя. Вдова Йодля при
помощи адвоката добилась его реабилитации и отмены поста¬
новления об изъятии семейных ценностей.1
Обвинение в Нюрнберге воспринимало Кейтеля и Йодля
как сиамских близнецов, но это никогда не делали ни в Вер¬
махте, ни в партии, ни в целом в Третьем рейхе. Несмотря на
то, что Йодль родился в Баварии, ему было чуждо легкое от¬
ношение к жизни, которое считалось характерными чертами
баварцев; это был сухой, интеллигентный, методичный, добро¬
совестный и трудолюбивый офицер, имевший всегда собствен¬
ное мнение. Лишь постепенно он стал преданным Гитлеру
человеком — после того как фюрер несколько раз вызвал его
восхищение, интуитивно приняв важные военные и полити¬
ческие решения. После таких успехов, как оккупация Рейнской
области, аншлюс, Мюнхенский договор и победы на Западе, он
пришел к заключению о гениальности фюрера. Но он множе¬
ство раз вступал в дискуссию с Гитлером по военным вопросам
и жестко отстаивал свои позиции, вызывая у фюрера приступы
гнева.1 2
Наоборот, Кейтель был не более чем постоянно соглаша¬
ющимся с Гитлером исполнителем. Критика в адрес Кейтеля
была неизбежна, но никто на посту начальника личного штаба
фюрера, каковым был ОКВ, не смог бы вести себя иначе. Хотя
Кейтель и служил в прусской армии, но пруссаком не был, он
выглядел типичным прусским офицером, но ему не хватало
твердости характера. Кейтель был членом суда чести, изгнав¬
1 Дэвидсон Ю. Суд над нацистами. Смоленск, 2001. С. 362.
2 Там же. С. 310.
136
шего из офицерского корпуса и армии участников заговора
20 июля 1944 года, в его глазах это покушение было тяжелым
преступлением. Но он по-человечески симпатизировал Кана¬
рису и посылал деньги его семье.1
Один из лидеров Сопротивления генерал Людвиг Бек го¬
ворил, что Йодль — лучший офицер своего поколения, но все
его достоинства разбиваются о единственный, но главный не¬
достаток — его политическую наивность. В отличие от Бека,
Йодль воспринимал все преступления, совершенные наци¬
стами, как «детскую болезнь» революции и верил, что только
безусловная преданность фюреру позволит армии оставаться
противовесом в отношении партии и СА. Бек, наоборот, после
короткого приступа оптимизма в 1933 году, рассматривал на¬
цизм как угрозу политическому порядку и традициям; Гитлер,
как вскоре понял Бек, был безответственным лидером-авантю¬
ристом, готовым по собственной прихоти ввергнуть страну
в войну.
При всех упомянутых нелепостях трибунала вполне понят¬
ны опасения главного американского обвинителя в Нюрнберге
Роберта Джексона, что мировая общественность с разочарова¬
нием будет взирать на юристов, беспомощно остановившихся
перед нацистскими преступлениями. Открывая заседания три¬
бунала 21 ноября 1945 года Джексон сказал: «Злодеяния, кото¬
рые мы пытаемся осудить и наказать за них, настолько ужас¬
ны, что человеческая цивилизация не в состоянии оставить их
без внимания».1 2 Вместе с тем Джексон сразу сказал, что далек
от мысли осуждать весь немецкий народ. Он считал, что нем¬
цы, также как и весь остальной мир, должны свести счеты са¬
ми с обвиняемыми. Это, однако, произошло позже и в других
условиях.
Кроме нарушения принципа «nulla poena sine lege», суд над
другим государством не имел прецедентов и представлял со¬
бой юридический нонсенс. Тем более что во время войны пре¬
ступления совершали все участники, но судили только по-
1 Там же. С. 328.
2 Reichel Р. Erfundene Erinnerung. S. 135.
137
беж денных. Тот же Джексон так и сказал, что «война — это
преступление», надо так понимать, что любая война. А как же
бомбежки немецких городов без всякой военной необходимо¬
сти, атомные бомбежки? Ясно, что трибунал был мотивирован
исключительно эмоционально — массовое общество диктова¬
ло свои правила и политики (как и юристы) вынуждены были
подчиниться. Джексон цитировал американского военного ми¬
нистра Генри Стимсона — «центральной моральной проблемой
является война, а не ее методы». Если победители формулиру¬
ют так, что война — это преступление, то в этом случае война
как средство решения конфликтов исключена для использова¬
ния другими странами, даже в миролюбивых целях. Францу¬
зы на конференции решительно заявили, что не согласны с та¬
ким ограничением государственного суверенитета. Советский
главный обвинитель Иона Никитченко был согласен с фран¬
цузами — ясно почему: Гитлер со Сталиным планировали на¬
падение на Польшу... Самое же пикантное состояло в том, что
«Enola Gay» с атомной бомбой на борту была уже на пути к Хи¬
росиме, когда в Лондоне оживленно обсуждали тезис главного
обвинителя от США Джексона, что «война — это преступле¬
ние». Умберто Эко с некоторой долей пафоса и отчасти спра¬
ведливо отмечал, что в терминах узко понимаемой законности
или международно-правовых норм Нюрнбергский процесс был
произволом. Но «столкнувшись с нестерпимыми поступками,
надо иметь мужество изменять правила, включая и законы».1
Остается только определить, что является «нестерпимым»,
а что нет, и кто это будет определять.
Нужно еще помнить, что Нюрнбергский трибунал был
типичным американским начинанием, поскольку американцы,
как указывал политолог Сэмуэль Хантингтон, всегда скло¬
нялись к тому, чтобы переносить принципы свей внутренней
политики на внешнюю политику во всем мире.1 2 Точно также
пытался делать и президент Вудро Вильсон после окончания
Первой мировой войны, пытаясь заменить прежний принцип
1 Эко У. Пять эссе на темы этики. С. 152.
2 Dornstadt Т. Das Weltgericht // Der Spiegel. 2006. N 42. S. 170.
138
баланса сил в международной политике, который был принят
во все времена, на принцип справедливости. С самыми бла¬
гими намерениями был сформулирован, к примеру, принцип
самоопределения народов. Результат, как известно, получил¬
ся обратный — к оставшимися актуальными старым проб¬
лемам в Европе были просто добавлены новые, еще более
тяжелые.
Эта аналогия с Первой мировой войной может быть до¬
полнена еще и тем, что, в принципе, в 1918 году уже была по¬
добная 1945 году ситуация — в конце войны была сделана
попытка составить список из 4900 военных преступников,
включавший кайзера (голландцы, правда, отказались выдать
его), Гинденбурга, Людендорфа (он из-за этого даже бежал
в Швецию), Бетмана-Гольвега, но, к счастью, в итоге отказа¬
лись от всего этого. В Лейпциге, впрочем, немцы сами прове¬
ли девять судебных процессов, по которым проходил 901 че¬
ловек, из которых 888 было оправдано. Только в тринадцати
случаях вину удалось доказать, но сроки были относительно
небольшими. В Лейпцигском процессе подсудимые при под¬
держке судей и обвинителей даже по очевидному делу о по¬
топлении госпитального судна «Llandovery Castle» подлод¬
кой «U-86» и последовавшем расстреле моряков и пассажиров,
пытавшихся спастись, старались уйти от наказания. В итоге
доказательный материал не был признан достаточным.1 Все же
двое подсудимых было приговорено к четырем годам.
Что касается международного трибунала, то специальная
комиссия из представителей держав-победительниц 25 января
1919 года выступила против такового для расследования воен¬
ных преступлений немцев, поскольку для его работы не бы¬
ло прецедента.1 2 Это решение было вполне разумным — иначе
Версальская система, и без того нелепая, выглядела бы совер¬
шенно дико.
1 Hankel G. Die Leipziger Prozesse. Deutsche Kriegsverbrecher und ih-
re strafrechtliche Verfolgung nach dem Ersten Weltkrieg. Hamburg, 2005.
S. 503.
2 Дэвидсон Ю. Суд над нацистами. С. 5—7.
139
Вероятнее всего, так произошло вследствие того, что Пер¬
вая мировая война только задним числом была сделана идео¬
логическим противостоянием «добра со злом», а Вторая миро¬
вая война была таковой с самого начала. Также нужно принять
во внимание, что масштабы насилия во Вторую мировую войну
были так велики, что жертвы просто вопияли об отмщении...
Вероятно, под влиянием логики собственного террористиче¬
ского самовластия Сталин в 1943 году предлагал просто рас¬
стрелять в качестве возмездия пятьдесят тысяч немецких офи¬
церов. Правда, потом это предложение диктатора им же было
обращено в шутку.
В Нюрнберге была очень сильна эмоциональная составляю¬
щая — так, после пространных показаний Рудольфа Хёсса, ко¬
менданта Освенцима, Геринг раздраженно повернулся к Реде¬
ру и Йодлю и сказал: «Если бы не этот проклятый Освенцим!
Гиммлер втянул нас в эту мерзость! Если бы не Освенцим, мы
могли бы выстроить хорошую защиту. А так у нас нет ника¬
ких шансов. При упоминании наших имен все думают только
об Освенциме и Треблинке. Это уже рефлекс».1 Одним из эмо¬
циональных апогеев процесса в Нюрнберге был вещдок но¬
мер 254, представленный американским обвинителем Томасом
Доддом, коллегой Джексона из Сан Франциско. В белом пакете
оказалась засушенная голова поляка, обезглавленного в Бу¬
хенвальде и служившая коменданту лагеря Карлу Коху в каче¬
стве пресс-папье. Шокировать публику и обвиняемых удалось
в полной мере.1 2
Именно под давлением этих по-человечески вполне понят¬
ных эмоций в Лондоне союзники договорились, что в статус
международного трибунала, который был согласован и под¬
писан 8 августа 1945 года, будут включены три самых главных
пункта:
1. Планирование и проведение агрессивной войны.
2. Нарушение законов войны и обычаев войны — то есть
военные преступления.
1 Шпеер А. Шпандау: тайный дневник. М., 2010. С. 65.
2 Darnstadt Т. Das Weltgericht. S. 166.
140
3. Преступления против человечности в той мере, в кото¬
рой эти нарушения находятся в связи с военными преступле¬
ниями.
Эти три принципа должны были стать базисом современ¬
ного международного права. Казалось, Джексон смог насто¬
ять на своем, но его победа превратилась в Пиррову. На самом
деле после Нюрнберга преступление, связанное с ведением
агрессивной войны, никогда не было признано в международ¬
ном праве. Упущение, связанное с правовой оценкой террора
правительства против собственного народа, было исправле¬
но лишь пятьдесят лет спустя — перед началом работы меж¬
дународного трибунала по Югославии в Гааге. С тех пор пра¬
воведы говорят о «втором Нюрнберге».1 Однако и он, судя по
реакциям в самой Сербии, а также в России, не был для всех
совершенно убедительным, поскольку слабо релятивировали
преступления противников сербов — эти преступления были
также ужасны и столь же очевидны. Но публика видела одни
преступления и не замечала другие.
По причине упомянутых упущений в организации трибу¬
нала нацистские главари довольно успешно защищались на
процессе. На вопрос о военных преступлениях Геринг резонно
ответил, что «всегда вспоминал и цитировал самого важно¬
го, сильного и величайшего врага Германии — Черчилля, ко¬
торый сказал, что, когда речь идет о жизни и смерти, легаль¬
ность не принимается во внимание». Помощники обвинителя
стали звонить в Лондон и выяснять, в самом ли деле Черчилль
сказал такое. Оказалось, что он действительно так высказался
в одной из речей 1940 года.1 2 На обвинение же в том, что Геринг
подписывал некоторые документы, связанные с окончатель¬
ным решением еврейского вопроса, он ответил, что находит
это выражение некорректным — «Fiir eine Gesamtlosung. Nicht
fiir Endlosung!».3 Также и осуждение Нюрнбергским трибуна¬
1 Ibidem. S. 180.
2 Ibidem. S. 164.
3 Для общего, а не для окончательного решения (нем.). См.: Ibidem.
S. 166.
141
лом Риббентропа за ведение агрессивной войны против Поль¬
ши в присутствии советского судьи, хотя Советский Союз дей¬
ствовал против Польши таким же образом, было нелепым...1
На заседании британского кабинета в июле 1942 года Эн¬
тони Иден сказал, что преследования евреев и инакомыс¬
лящих в нацистской Германии не может быть предметом
разбирательства международного трибунала — об этом нет ни¬
чего в международном праве. В международном праве царило
убеждение, что суверенные государства имеют все права как
угодно распоряжаться жизнью и достоянием своих подданных.
Геринг на допросе сразу подметил это несоответствие: «Все,
что произошло в нашей стране, ни в малейшей степени вас
не касается. Если было убито пять миллионов немцев, то эту
проблему должны урегулировать сами немцы. Наша государ¬
ственная политика — это наши внутренние дела». Ганс Франк
еще точнее выразился: «Как можно осуждать на правовом ос¬
новании гитлеризм, если Гитлер сам себя поставил вне вся¬
кого правового регулирования?»1 2 А генерал Альфред Йодль,
раздраженный несправедливыми нападками штатских, весьма
резонно заявил на процессе, что решения о начале войны при¬
нимается политиками, а не солдатами, — «солдаты не ведут
агрессивных войн, это политическое понятие».3 Слова Йодля
о долге солдата выполнять приказ потом много раз повторя¬
лись в разных вариантах.
В самом деле, если выбирать приказы, которым нужно под¬
чиняться, а которым нет, — то такой путь приведет в тупик,
армия строится на отношениях «приказ-подчинение». Отказ
от подчинения всегда имел следствием наказание. Да и такие
случаи были крайне редки — так, английский офицер Уильям
Дуглас Хоум угодил на год в тюрьму за отказ подчинить¬
ся приказу своего командования продолжить бомбардиров¬
ку французского Гавра в сентябре 1944 года, когда начальник
немецкого гарнизона полковник Эберхард Вильдермут после
1 Риббентроп Р, Мой отец Иоахим фон Риббентроп. С. 388.
2 Darnstadt Т. Das Weltgericht. S. 170.
3 Ibidem. S. 169.
142
первой войны бомбардировок просил разрешение эвакуиро¬
вать гражданское население. Собственное командование за¬
претило Хоуму принимать предложение немецкого офицера,
но Хоум не подчинился приказу и был отстранен и арестован.
Новый командир продолжил обстрел — в итоге в осажденном
городе погибло более трех тысяч французов. В этой связи Хоум
высказывал удивление по поводу признания военным судом
фон Манштейна «виновным в допущении исполнения прика¬
зов высшего руководства». Хоум советовал внести в устав ан¬
глийской армии две поправки: во-первых, указать, какие при¬
казы нужно выполнять, а какие нет; во-вторых, определить,
что влечет за собой большее уголовное наказание — подчине¬
ние или неподчинение приказам. Он высказал при этом опасе¬
ние, что в противном случае в армии не останется ничего во¬
енного, кроме судов.1
Английский фельдмаршал Бернард Лоу Монтгомери счи¬
тал, что суд превратил безуспешное ведение войны в престу¬
пление, за которое генералы побежденной стороны должны
быть осуждены и повешены. Попавшие в плен к англичанам
немецкие фельдмаршалы фон Браухич, фон Рундштедт и
фон Манштейн, а также генерал-полковник Штраус сражались
против англичан и ни в каких преступлениях не были уличе¬
ны. Советская сторона требовала их экстрадиции — британцы
отказывались, потом и американцы тоже отказались от экстра¬
диции и сами судили немецких генералов. Британское коро¬
левское предписание о суде над военными преступниками от
18 июля 1945 году сделало защиту на этих судах практически
невозможной — по этой причине англичане тянули время поч¬
ти четыре года. За это время фон Браухич скончался, а состоя¬
ние здоровья фон Рундштедта и Штрауса не позволяло им вы¬
держать судебный процесс. Поэтому англичане судили одного
фон Манштейна.1 2
Интересно такое совпадение: в Гамбурге наряду с процес¬
сом фон Манштейна проводился одновременно процесс против
1 Пэйджет Р. Фельдмаршал Манштейн. С. 240.
2 Там же. С. 92.
143
верфи «Блом и Фосс». Защита известной фирмы ссылалась на
положения Гаагской конференции о защите частной собствен¬
ности и заявляла, что экспроприация является незаконной.
В ответ на это обвинение настаивало на неприменении Гааг¬
ской конференции в современных условиях. На обоих процес¬
сах, при совершенно противоположных разногласиях обе бри¬
танские стороны обвинения оказались правыми...1
В 1954 году в ФРГ законодательно было установлено, что
все решения Нюрнбергского трибунала являются обязатель¬
ными, необсуждаемыми и не требуют никаких дополнитель¬
ных доказательств. Это решение открывало окна и двери для
субъективизма победителей. Учебники по истории, не говоря
уже о научных исследованиях, должны были следовать это¬
му судебному предписанию. И что самое интересное — все эти
ограничения были повторены в договоре «два плюс четыре»
в момент объединения Германии в 1990 году.1 2
Интересно проследить, создал ли Нюрнбергский трибунал
прецедент? Вот список международных судебных процессов
после Нюрнберга:
Май 1993 года. Международный трибунал в Гааге по воен¬
ным преступлениям в гражданскую войну в бывшей Югосла¬
вии: 102 обвиняемых, девятнадцать оправдано.
Ноябрь 1994 года—декабрь 1995 года. Международный три¬
бунал по военным преступлениям в Руанде: семьдесят пять об¬
виняемых, четырнадцать оправдано.
2002—2013 годы. Специальный суд в Сьерра-Леоне: восем¬
надцать обвиняемых, два оправдано. Либерийский президент
Чарльз Тейлор приговорен к пятидесяти годам тюрьмы.
С июля 2002 года шел суд в Гааге по военным преступле¬
ниям в Конго, Кот-Д’Ивуар, Грузии, Кении, Ливии, Мали, Су¬
дане, ЦАР: пять обвиняемых, один оправдан.
С июля 2006 года шел суд в Пномпене над красными кхме¬
рами: трое осуждены.
1 Там же. С. 112.
2 Schultze-Rhonhof G. 1939 — Der Krieg, der viele Vater hatte: Der lange
Anlauf zum Zweiten Weltkrieg. Munchen, 2003. S. 13.
144
С июня 2007 года шел особый трибунал по преступлениям
в Ливане по делу о покушении на бывшего премьер-министра
Рафика Аль Харири. В ноябре 2005 года: четыре обвиняемых,
двое оправдано.1
Из этого списка, в который попали только побежденные,
видно, что Нюрнбергский трибунал, может быть, был необ¬
ходим, но он не стал прологом к установлению настоящего
правопорядка в деле оценки военных преступлений как та¬
ковых.
Коротко резюмируя, можно повторить вслед за немецким
историком Эдгаром Вольфрамом, что «понимание того, что по¬
ражение в войне и освобождение от нацизма связаны между
собой, пришло значительно позже 1945 года».1 2
Отношение немцев к своим солдатам после войны
В целом нужно отметить, что отношение немцев к армии
оставалось полностью лояльным — это касалось и руководства
страны, и даже оппозиции в лице СДПГ. 5 апреля 1951 года
Аденауэр, выступая в бундестаге, сказал: «Среди военнослу¬
жащих число тех, кто действительно виновен, столь незначи¬
тельно, что это не наносит какого-либо существенного ущерба
чести бывшего Вермахта».3 Даже Черчилль был против судеб¬
ного преследования фон Манштейна, на адвокатскую защиту
которого он пожертвовал из собственных денег двадцать пять
фунтов стерлингов.4
В ходе войны семнадцать миллионов немцев без проблем
интегрировались в Вермахт и это позволило продолжать вой¬
ну до 1945 года. Успех проникновения желания воевать в не¬
мецкое общество заключался не в том, что мужчины одобряли
1 Der Spiegel. 2016. N 40. S. 16—17.
2 Wolfram E. Geschichte als Waffe. Vom Kaiserreich bis zur Widervereini-
gung. Gottingen, 2001. S. 57.
3 Борозняк А. Жестокая память. С. 41.
4 Habbe Chr. Im Visier der Nazi-Jager // Der Spiegel. 2001. N 36. S. 167.
145
войну, а в том, что были образованы такие рамки, в соответ¬
ствии с которыми они разделяли ценности военных или, по
крайней мере, не ставили их под сомнение. Это произошло
благодаря обострению милитаризма, на которое смогли опе¬
реться нацисты. Этот милитаризм уходит корнями в успеш¬
ные войны за объединение 1864—1871 годов. Как отмечал вы¬
дающийся представитель исторической социологии Норберт
Элиас, милитаристская традиция привела к отказу от бюргер¬
ского морального канона и к ориентации на канон чести тра¬
диционных верхних слоев, и, как следствие, — к нормативному
снижению гуманистических идеалов и представлений о ра¬
венстве. «Вопросы чести ранжировались высоко, вопросы мо¬
рали — низко. Проблема гуманности, идентификации челове¬
ка человеком исчезли из поля зрения, и, в общем и целом, эти
прежние идеалы стали рассматриваться негативно, как сла¬
бость социальных слоев, ниже стоящих на социальной лест¬
нице». Элиас писал об «изменении образа» в немецком бюр¬
герстве, которое произошло во второй половине XIX века, где
вопросам чести, неравенства людей, способности удовлетво¬
рения нации и народа придавалось гораздо больше значения,
чем идеалам просвещения и гуманизма. Этот установившийся
канон чести охватывал точную «иерархию человеческих отно¬
шений», а также «ясный порядок приказов и подчиненности»,
тогда как бюргерский канон среднего класса, «казалось, явно
претендовал на обязательность для всех людей, и скрыто под¬
разумевал выражение постулата равенства всех людей».1 Такое
проникновение в действительность Третьего рейха и в мотива¬
цию солдат, конечно, было невозможно во время проведения
процесса.
В современной же Германии отношение к немецкому во¬
енному прошлому совершенно изменилось. Для современно¬
го немецкого левого политического класса речь французского
президента Франсуа Миттерана, которую он произнес в Бер¬
лине 9 мая 1995 года по случаю пятидесятилетия победы над
нацистской Германией и в которой открыто воздал должное
1 Найтцель 3., Вельцер X. Солдаты Вермахта. С. 48.
146
«храбрости немецкого солдата, который защищал свою ро¬
дину»,1 казалась совершенно дикой и вызвала замешательст¬
во. Для любого современного представителя немецкого поли¬
тического класса такое высказывание было бы равносильно
политическому самоубийству.
Западные немцы в своем отношении к собственной армии
уникальны. Это прекрасно показал американский историк дат¬
ского происхождения Ян Бурума в монографии «Наследство
и вина. Преодоление прошлого в Германии и Японии».1 2 Он
писал, что военных процессов, проведенных и инициирован¬
ных сами японцами, не было. В Японии нет аналога ведомству
в Людвигсбурге. Все же Бурума приходит к выводу, что, не¬
смотря на это различие, японцев и немцев объединяет глубокое
недоверие к самим себе.
Впрочем, в то время, о котором идет речь, воспринимать
Вермахт как сборище преступников отказывались даже левые
в ФРГ. Так, лидер социал-демократов Курт Шумахер 4 октября
1951 года по настоянию лидера фракции социал-демократов
Герберта Венера (бывшего коммуниста) принял двух высших
офицеров Ваффен-СС, в том числе основателя «Общества вза¬
имопомощи бывших членов СС» (HIAG — «Hilfsgemeinschaft
auf Gegenseitigkeit ehemaligen Soldaten der Waffen-SS») генерал-
майора Отто Кумма. После известия об этой встрече междуна¬
родная еврейская социалистическая организация «Бунд» высту¬
пила с протестом. Отвечая на этот демарш, Шумахер 30 октября
1951 года заявил, что Ваффен-СС не может быть поставлена на
одну доску с организациями, ответственными за уничтоже¬
ние и преследование людей в Третьем рейхе, Ваффен-СС были
просто своеобразным «четвертым» родом войск в Вермахте.
Шумахер также заявил в своем обращении, что большинство
из этих девятисот тысяч солдат должны найти свое место
в новом государстве и стать полноправными гражданами.3
1 Шевенман Ж.-П. 1914—2014. Европа выходит из истории? С. 292.
2 Buruma Y. The Wages of Guilt: Memories of War in Germany and in
Japan. New York, 1994.
3 Winkler H. A. Der lange Weg nach Westen. S. 169.
147
В принципе, это действительно было бы справедливо, посколь¬
ку с 1942 года в Ваффен-СС призывали, как в армию, то есть
это не была добровольно избранная стезя людей, достигших
призывного возраста...
Удивительно, что социал-демократы в первое десятиле¬
тие после 1945 года открыли свою партию для приема быв¬
ших членов НСДАП, выступали за помилование некоторых
нацистских преступников. В конце 1950-х годов из СДПГ были
исключены инициаторы выставки о преступлениях нацист¬
ских юристов, социал-демократы воздерживались от критики
Глобке, Кизингера, как причастных к нацистскому прошло¬
му. Немецкая исследовательница Кристина Майер отмечала,
что эти факты говорят о том, что даже у социал-демократов
в то время было двойственное отношение к нацистскому про¬
шлому.1 Уместно отметить, что в отличие от последующих по¬
колений руководства СДПГ, Курт Шумахер был категорически
против «Zerknirschungsmentalitat» («раболепного покаянного
чувства вины»).1 2
Другие суды союзников над побежденными
После Нюрнбергского трибунала было проведено двенад¬
цать последующих процессов, они были американскими, а не
международными. Американский Нюрнбергский военный три¬
бунал (NMT — Nurnberg Military Tribunal) в 1946—1949 годы
имел свою собственную динамику, эти двенадцать процессов
были самостоятельными и оригинальными.3
1. По делу врачей (9 декабря 1946—20 августа 1947).
2. Процесс по делу фельдмаршала Эрхарда Мильха (2 янва¬
ря 1947—14 апреля 1947).
1 Meyer Chr. Die SPD und die NS-Vergangenheit 1945—1990. S. 10.
2 Rohl K. R. Morgentau und Antifa / Hrsg. H. Schwilk, U. Schacht // Die
selbstbewusste Nation. S. 95.
3 NMT. Die Niirnberger Militartribunale zwischen Geschichte, Gerechtig-
keit und Rechtschopfung. S. 11.
148
3. По делу юристов (17 февраля 1947—4 декабря 1947).
4. По делу экономического ведомства СС (13 января 1947—
3 ноября 1947). По сути это был процесс по делу Освальда
Поля — в немецкой общественности он не вызвал резонанса,
поскольку мало кто знал о существовании главного экономи¬
ческого управления СС (SS-Wirtschaftsverwaltungshauptamtes —
WVHA).1
5. По делу Флика (18 апреля 1947—22 декабря 1947).
6. По делу концерна ИГ Фарбен (14 августа 1947—30 июля
1948).
7. По делу немецких генералов на юго-востоке Европы
(15 июля 1947—19 февраля 1948).
8. По делу расового и переселенческого ведомства СС
(1 июля 1947—10 марта 1948).
9. По делу опергрупп СД (15 сентября 1947—10 апреля
1948).
ю. По делу концерна Круппа (8 декабря 1947—31 июля
1948).
11. По делу Вильгельмштрассе (4 ноября 1947—14 апреля
1949).
12. По делу ОКВ (30 декабря 1947—27 октября 1948).
По этим двенадцати процессам было осуждено из пяти
групп: врачи и юристы (тридцать девять обвиняемых), СС и по¬
лиция (пятьдесят шесть), промышленники и банкиры (сорок
два), военные (двадцать шесть), министры и государственные
чиновники (двадцать два), — двадцать четыре к смертной каз¬
ни, двадцать на пожизненное заключение, девяносто восемь
к тюремному заключению между пятнадцатью месяцами и
двадцатью пятью годами, в тридцати пяти случаях был выне¬
сен оправдательный приговор.1 2
Вскоре после завершения последнего процесса в США на¬
чалась кампания по помилованию, вследствие внутриамери-
канской критики «системы Нюрнберга». Это принудило нового
1 Ibidem. S. 67.
2 Darnstadt Т. Das Weltgericht. S. 75.
149
американского верховного комиссара Джона Маклоя прибег¬
нуть к практике помилований. От такого поворота политики
выиграли осужденные на смерть командиры опергрупп СД и
полиции порядка, о них даже социал-демократы просили — об
этом упоминалось выше. Также и обстановка холодной войны
сыграла свою роль.1 В советской зоне неизвестно сколько бы¬
ло казнено, но явно больше — там действовали, как и нацисты
в СССР, по принципу «око за око», поместив значительное чис¬
ло немцев в бывшие концлагеря, которые функционировали
теперь как спецлагеря НКВД.
В итоге в Нюрнберге были похоронены основные принци¬
пы Вестфальского мира 1648 года, в соответствии с которыми
суверенным правом государства является отправлять на войну
своих граждан, когда оно сочтет нужным, а также вести войну
против другого суверенного государства, если имеется доста¬
точно сил для этого. В Нюрнберге война была объявлена пре¬
ступлением, а правители — ее инициаторы — были осуждены
за преступления против человечности. Но если следовать это¬
му принципу, то как должен вести себя президент США, если
он будет привязан к этому принципу недопустимости преступ¬
лений против человечности? Чем отличается преступная вой¬
на от войны из гуманистических соображений? Кто должен
уполномочить на войну против властителя, который уничто¬
жает собственный народ, проводит этнические чистки или да¬
же новый холокост, исходя из внутренней целесообразности?
Как относиться к происходившему в Иране, Ираке, Ливане, Се¬
верной Корее, Конго, Пакистане, Косово?
Проблема в том, что само понятие права приобретает
смысл только при условии, что существует инстанция, способ¬
ная применять санкции в случае их нарушения. У междуна¬
родного права такой инстанции нет. Вот почему, несмотря на
международные правовые документы, принятые после Нюрн¬
бергского процесса, следовала целая череда геноцидов — от
Югославии до Либерии и Восточного Тимора. В Руанду даже
1 Reichel Р. Erfundene Erinnerung. S. 136.
150
не стали вводить миротворческий контингент по предложе¬
нию Совбеза из-за позиции США.1 Так что никакого прогресса
в этом вопросе нет.
Карл Ясперс так высказался о процессах над нацистски¬
ми преступниками: «Утверждали не право, а неверие в право.
Растерянность в виду масштабов преступлений была пол¬
ная».1 2 Это так, но вместе с тем нельзя не видеть и позитив¬
ных сдвигов — ведущие нацисты исчезли с политической
сцены, преступный характер режима также никто не оспа¬
ривал.
Судья из Индии Рахабинод Пал, будучи одним из судей
Международного Токийского трибунала, высказался таким об¬
разом о международном трибунале:
Так называемый судебный процесс, основанный на опреде¬
лении победителями состава преступления, сводит на нет сотни
лет цивилизации, отделяющей нас от истребления побежденных
в войне без суда и следствия. Суд, заранее настроенный на осужде¬
ние, обречен стать постыдным использованием юридического про¬
цесса ради удовлетворения жажды мести. Такой суд не несет в себе
никаких идей правосудия и может только оставить по себе ощу¬
щение скорее политического, чем юридического процесса. Утвер¬
ждать, что победитель может по своей воле определять состав пре¬
ступления и наказывать — все равно, что вернуться в те времена,
когда ему было дозволено опустошать захваченные земли, присва¬
ивать всю общественную и частную собственность, убивать и пле¬
нять местных жителей.3
Также и Хельмут Кватч (Quatsch), уважаемый профессор
правовед из Шпейера, не имеющий к нацистам никакого
отношения, назвал приговоры Нюрнбергского трибунала
«в полной мере соответствующим радикальному пацифизму».
В 1994 ГОДУ профессор во время публичных дебатов об уроках
Нюрнбергского трибунала высказался о нем как о «юридиче¬
ской игре в бисер». За пять лет до этого боннский дипломат и
1 Манн М. Темная сторона демократии. С. 22.
2 Kittel М. Die Legende von der «Zweiten Schuld». S. 29.
3 Пэйджет P. Фельдмаршал Манштейн. С. 91.
151
юрист-международник Вильгельм Креве (Crewe) так сформули¬
ровал распространенное мнение о Нюрнбергском трибунале:
«В отношении прошлого — это ошибка юстиции, а в отноше¬
нии будущего — ложный путь».1
К тому же демонизация Гитлера повлекла за собой демони¬
зацию двадцати двух обвиняемых на Нюрнбергском процессе.
В результате с германского общества снималась ответствен¬
ность за совершенные им во время войны преступления.1 2 Са¬
мо оно, конечно, этого не ощутило, поскольку в тот момент не
было никакой дистанции к происшедшему. Немецкий историк
Эрих Нольте вообще считал, что Нюрнбергский процесс был
не нужен — в Германии и без того установилась строгая кри¬
тическая дистанция к произошедшему.3 Учитывая масштабы
последующей немецкой критики собственного прошлого, это
суждение не такое радикальное.
Все же нужно отметить, что, несмотря на все упомянутые
несообразности, Нюрнбергский трибунал (его оправдывает
в некоторой степени то, что немцы не сами себя освободили,
и поэтому их тиранов пришлось судить не им самим) и после¬
дующие процессы над нацистами запустили международное
движение за права человека и за создание правовых инсти¬
тутов, необходимых для осуществления этих прав. Так, после
Нюрнбергского трибунала были проведены: процесс в Израи¬
ле над Эйхманом; преследование Аргентиной пяти тысяч чле¬
нов военной хунты, замешанной в государственном терроре и
убийстве от десяти до тридцати тысяч человек; преследование
Германией пограничников ГДР и их начальников за отстрел
тех, кто пытался бежать на запад и польский процесс над ге¬
нералом Ярузельским за введение военного положения.4 Также
важно помнить, что пару лет спустя после Нюрнбергского три¬
бунала ООН утвердила Всеобщую декларацию прав человека,
преамбула которой напоминала о «варварских актах, которые
1 Darnstadt Т. Das Weltgericht. S. 69.
2 Ферро М. Семь главных лиц войны. С. 7.
3 Nolte Е. Das Vergehen der Vergangenheit. Frankfurt am Main, 1987. S. 82.
4 Александер Д. Смыслы социальной жизни. С. 229.
152
возмущают совесть человечества».1 Конечно, практическо¬
го значения эта декларация не имела, но все же утвержда¬
ла в общественном сознании значимость гуманистических
ценностей.
Генри Киссинджер отмечал, что после холокоста и мно¬
гих преступлений, совершенных с тех пор, прилагались мно¬
гочисленные усилия, чтобы установить эту универсальную
юрисдикцию, в их числе Нюрнбергский трибунал, Всеобщая
декларация прав человека 1948 года, конвенция ООН против
геноцида 1948 года (с тех пор имело место несколько гено¬
цидов), конвенция против пыток 1988 года, Хельсинские со¬
глашения, которые обязывали подписантов соблюдать пра¬
ва человека. Но ни один из этих шагов не задумывался как
институциализация «мировой юрисдикции». Сама по себе
концепция универсальной юрисдикции является недавним
изобретением. Она используется только по отношению к пи¬
ратам в международных водах, что выходит за пределы юрис¬
дикции определенного государства.1 2
Кроме того, американцы не удовлетворились междуна¬
родным трибуналом и своими процессами над нацистами,
они стремились расширить круг обвиняемых за счет при¬
влечения немцев и из других, не государственных сфер. Так,
в 1947 году крупный немецких дирижер Вильгельм Фуртвен¬
глер сделался объектом особого посрамления, хотя в своей
время он противостоял клеймлению Пауля Хиндемита как
«дегенеративного музыканта». Фуртвенглер, которого Гит¬
лер считал лучшим дирижером современности, был госу¬
дарственным советником Пруссии, руководил Берлинским
филармоническим оркестром и Берлинской государственной
оперой. Спустя полтора года после окончания войны его пер¬
сона неожиданно привлекла внимание Союзной контрольной
комиссии (Allied Control Commission), в результате чего дири¬
жер предстал перед денацификационными трибуналом. До¬
1 Там же. С. 227.
2 Киссинджер Г. Нужна ли Америке внешняя политика? С. 385,
384.
153
биться ясности не удалось и началось детальное изучение ма¬
териалов. Затем совершенно неожиданно Фуртвенглер был
оправдан и с 25 мая 1947 года вновь стал управлять Берлин¬
ской филармонией.1 Этот эпизод в судьбе музыканта стал те¬
мой весьма поучительного фильма режиссера Иштвана Сабо
«Мнения сторон» (2001). Все обвинение основывалось на том,
что Фуртвенглер дирижировал исполнением седьмой симфо¬
нии Антона Брюкнера, адажио из которой передавали по не¬
мецкому радио после известия о смерти Гитлера... Выбор Гит¬
лером Брюкнера был продиктован тем, что осмеянный при
жизни австрийский композитор, поклонник Вагнера, был для
Гитлера символом мести «маленького человека» враждебному
миру.1 2
Как и Фуртвенглер были оправданы Герберт фон Караян
(член партии с 1933 года), которого Гитлер ни во что не ставил,
и прославленная сопрано Элизабет Шварцкопф. Шварцкопф
была оправдана СКК и ее карьера пошла в гору. Вскоре она бы¬
ла удостоена ордена Британской империи. Правда, в 1982 году
неожиданно выяснилось, что она была партайгеноссин (парт¬
билет 7544960)... Кроме Фуртвенглера Гитлер почитал великим
музыкантом Клеменса Крауса. Герберта фон Караяна не любил
за его заносчивость и привычку дирижировать без нот, по па¬
мяти. Ханса Кнапперсбуша Адольф тоже недолюбливал — «его
синие глаза, светлые волосы не должны никого одурачить», —
сказал Гитлер, поскольку Ханс «всего лишь капельмейстер, ли¬
шенный слуха».3
Понятно, что немцы неодобрительно наблюдали за этой
шумихой вокруг известных немецких деятелей культуры, по¬
скольку американцы явно не понимали специфики действи¬
тельности в Третьем рейхе, действительности, от которой
никто не мог уйти. На эту тему немецкая журналистка Шар¬
лотта Берадт опубликовала необычную книгу о сновидениях
в Третьем рейхе. В этой книге приводится интересный сон, за¬
1 Сондерс Ф. ЦРУ и мир искусств. С. 16.
2 РоссА. Дальше шум. М., 2002. С. 304.
3 Там же.
154
писанный в 1934 году: врачу снится, что он завершает работу
и с удовольствием собирается расположиться на диване почи¬
тать интересную книжку. Вдруг он осознает, что в его комнате
и у соседей, везде исчезли стены, а по уличному транслятору
объявляют, что «стены ликвидируются в соответствии с ука¬
зом от 17 числа сего месяца». Женщине снится, что она слуша¬
ет «Волшебную флейту». Когда слышна тирада «это опреде¬
ленно дьявол», к ней направляются несколько полицейских и
арестовывают ее за то, что она подумала об Адольфе.1 Все это
свидетельства того, что человека лишили всякой приватности,
всякой частной жизни, что и было проявлением нацистского
тоталитаризма. Разумеется, от этой действительности нельзя
было избавиться быстро.
Движение немецкого Сопротивления и его восприятие
в послевоенной ФРГ, художественные артефакты,
с этим связанные
Даже когда ФРГ уже была основана, для большинства нем¬
цев заговор 20 июля оставался предательством, поскольку еще
недавно геббельсовская пропаганда называла его участников
«бесчестными оборванцами» («ehrlose Lumpen»). И два года
спустя после провозглашения ФРГ — в 1951 году — 30 % опро¬
шенных немцев осуждали покушение на Гитлера.
Первые попытки реабилитировать Сопротивление пред¬
приняли родственники и друзья оппозиционеров. Так, из¬
вестный немецкий историк Ханс Ротфельс издал монографию
«Немецкая оппозиция против Гитлера»,1 2 затем увидела свет
книга участника Сопротивления и драматурга Гюнтера Вай-
зенборна «Тихое восстание».3 Чуть позже известная писатель¬
ница и историк Рикарда Хух издала сборник воспоминаний
1 Beradt Ch. The Third Reich of Dreams. London, 1985. P. 21, 25.
2 Rothfels H. Die deutsche Opposition gegen Hitler. Munchen, 1949.
3 Weisenborn G. Die lautlose Aufstand. Frankfurt am Main, 1953.
155
участников Сопротивления и критиков режима. Большую роль
в формировании более лояльного отношения к Сопротивле¬
нию сыграли воспоминания Инги Айхер-Шолл о ее родствен¬
никах Хансе и Софи Шолль, участниках группы «Белая ро¬
за». Участникам этой студенческой группы было легче стать
«идолами Сопротивления», чем заговорщикам 20 июля и они
вскоре стали настоящими символами «другой Германии», что
способствовало распространению демократической политиче¬
ской культуры.1
Насколько трудно было освободить участников Сопро¬
тивления от клейма предателей показывает процесс генерал-
майора Отто-Эрнста Ремера, который в 1944 году сыграл ре¬
шающую роль в локализации заговора 20 июля и аресте
заговорщиков. В этот день Геббельс, окруженный солдата¬
ми, державшими его на прицеле, не потерял хладнокровия
и сообщил майору Ремеру, что заговор провалился, а Гитлер
остался жив. Ремера во время войны девять раз ранили, и его
ротный командир называл его «образцом уважаемого и от¬
важного бойца». Дослужился он до командира охранного ба¬
тальона в Берлине в чине майора. Фронтовое прошлое Ремера
сыграло позитивную роль в восприятии его фигуры немцами
послевоенной ФРГ, к тому же он не был членом партии.1 2
Прокурор из Брауншвейга Фриц Бауэр пытался доказать на
процессе, что поскольку нацистское государство не было пра¬
вовым, то попытки его ликвидации были правомочны. За то,
что Ремер назвал Штауффенберга «изменником родины», суд
приговорил его к трем месяцам тюрьмы. В дальнейшем Реме¬
ра пыталось преследовать немецкое правосудие, но он эми¬
грировал в Испанию, которая его не выдавала. Одно время
он был советником у египетского президента Гамаль Абдель
Насера.
Также характерна реакция немцев на предложение англий¬
ского коменданта расширить кладбище тюрьмы Плетцензее,
где были казнены тысячи тех, кого называли врагами Треть¬
1 Reichel Р. Erfundene Erinnerung. S. 62.
2 Ли М. Фашизм: реинкарнация. С. 8о, 154.
156
его рейха. Кладбищ в послевоенном Берлине катастрофиче¬
ски не хватало. Но это предложение англичан было встречено
в штыки — большинство немцев не желало, чтобы их близких
хоронили там. Бесчестье и осквернение, которые по представ¬
лениям многих берлинцев прилипли к самим могилам каз¬
ненных в Плетцензее, очевидным образом пережили нацизм.
Эти чувства были настолько сильны, что предложение оста¬
лось без рассмотрения.1 Могилы казненных в Плетцензее все
еще считались недостойными и берлинцы возражали против
строительства рядом с ними кладбища.1 2
В постепенном преодолении негативного отношения нем¬
цев к Сопротивлению определенную роль сыграло сравнение
рабочего восстания 17 июня с 20 июля — оба рассматривались
как восстания за свободу и справедливость. При этом дикта¬
тура СЕПГ приравнивалась к нацистской. Примечательно, что
на открытии памятника участниками Сопротивления во дво¬
ре бывшего военного министерства (Bendelerblock) — это была
фигура обнаженного юноши с едва заметными следами пут —
бургомистр Западного Берлина Эрнст Ройтер сказал, что «эти
два события показывают, что мы, немцы, хотим быть свобод¬
ными».3
Особенно деликатной тема Сопротивления стала в ФРГ
в момент создания Бундесвера — даже в 1976 году только трое
из двухсот семнадцати генералов Бундесвера не были вете¬
ранами Вермахта, а тридцать семь военных казарм в ФРГ бы¬
ли названы в честь военнослужащих, прославившихся в го¬
ды Второй мировой войны.4 Сразу после войны, понятно, что
большинство (6о %) профессиональных военных осуждали
покушение 20 июля.5 В том числе и для преодоления такого
отношения к Сопротивлению был создан фильм об адмирале
Канарисе «Was sagen nun Canaris?» («Что теперь скажете, Кана¬
1 Блэк М. Смерть в Берлине. С. 207.
2 Там же. С. 353.
3 Reichel Р. Erfundene Erinnerung. S. 63.
4 Ли М. Фашизм: реинкарнация. С. 298.
5 Reichel Р. Erfundene Erinnerung. S. 64.
157
рис?»). Актер, играющий главную роль, обладал поразитель¬
ным внешним сходством с адмиралом. Сценарий фильма ос¬
новывался на биографии Канариса Карла Хайнца Абсхагена.1
Мысль, которую хотел внушить биограф и сценарист, своди¬
лась к тому, что христианин и консерватор Канарис олицетво¬
рял и предвещал христианско-демократическую ФРГ Аденауэ¬
ра. Это послание было понято и публикой, и критикой; в итоге
лента была названа лучшим фильмом 1955 года. Режиссер
в одном из интервью сказал, что снимал фильм не о 20 июля,
а о своем «сбившемся с пути поколении». Яснее нельзя было
выразиться — он хотел снять вину с собственного поколения,
которое стремилось избежать ответственности. Показательно,
что сценарист фильма был активным нацистом, редактором
журнала для Гитлерюгенд «Junge Welt». После войны он писал
для разных журналов фельетоны под псевдонимом. Показа¬
тельно, что ни публику, ни критиков его прошлое не интере¬
совало...
Не очень правдоподобным и даже фальшивым было мно¬
гое в фильме. Так, было показано противостояние Гейдриха и
Канариса — на самом деле они были сослуживцами и друзья¬
ми, хотя и соперничали в делах разведки. Да и Канарис не был
посвящен в планы заговорщиков, а узнав о неудаче покушения
и расстреле заговорщиков в Бенделерблок, поспешил отпра¬
вить фюреру поздравительную телеграмму. Пожалуй, ближе
всех к истине был Вернер Бест, имевший весьма высокий чин
в СС в свое время: «Канарис был аутсайдером Сопротивле¬
ния, участников которого он считал дилетантами и не выдал
их только из личной порядочности и фатализма. Трагическое
в его положении состояло в том, что простой контакт с этими
дилетантами стоил ему жизни».1 2
Первый роман о Сталинградской битве создал в советской
зоне оккупации Теодор Плифир (Plivier), который в войну на¬
ходился в СССР. Роман был издан в 1945 году, он так и назы¬
вался «Сталинград». Экранизирован роман был в двадцатую
1 Абсхаген К. X. Руководитель военной разведки Вермахта. М., 2006.
2 Reichel Р. Erfundene Erinnerung. S. 68, 70.
158
годовщину битвы под Сталинградом Клаусом Хубалеком. Ге¬
неральный инспектор Бундесвера Герман Фертч (Foertsch) осу¬
дил постановку как порочащую честь немецкого солдата и по¬
такавшую советской пропаганде.1
Такую же реакцию военных вызвал роман-трилогия Хан¬
са Кирста «08/15» («Nullachtfuffzehn»), этот роман был одним
из первых бестселлеров ФРГ (1954). В книге автор описывает
юмористически окрашенную казарменную повседневность.
Собственно само название — номенклатура пулемета образ¬
ца 1908 года — говорит о казарменной рутине, солдаты его
использовали для обозначения бессмысленной муштры. Мил¬
лионы людей смотрели экранизацию и покупали роман. Пуб¬
лика была воодушевлена и книгой, и фильмом, хотя прокура¬
тура грозила Кирсту обвинениями в порнографии, а книго¬
торговцы — бойкотом из-за непочтительного отношения к во¬
енным.
Наиболее популярным «сталинградским» романом в 1950-е го¬
ды был роман Хейнца Конзалика «Сталинградский врач». Ро¬
ман был с успехом экранизирован венгерским режиссером
Гезой Радваньи в 1958 году. Отношения «друг-враг» в лагере
для военнопленных были заменены врачом, спасшим жизнь
сына начальника лагеря, человеческим примирением, гума¬
низмом. За отказ от нагнетания ненависти к русским фильм
хвалили. Критика отвергла фильм как сентиментальные фан¬
тазии, в отличие от публики, которой фильм понравился.1 2 Со¬
ветская сторона потребовала запретить прокат фильма в За¬
падном Берлине по той причине, что в фильме обыгрывается
роман между советской женщиной врачом (ее сыграла Вера
Чехова) и раненым немецким офицером. Фильм, собствен¬
но, был не о Сталинграде, а о страданиях немецких солдат
в плену. На кинофестивале в Виши фильм был отмечен первой
премией.
Популярен был и фильм Франка Висбара «Вечно жить за¬
хотели, собаки?» («Hunde, wollt ihr ewig leben?». Легенда гла-
1 Ibidem. S. 87.
2 Ibidem. S. 88.
159
сила, что это слова Фридриха Великого перед атакой на врага,
обращенные к его гренадерам) по одноименной книге Вальте¬
ра Вёсса (Woss). Весьма характерна последняя сцена: солдаты
с трудом бредут по снежной пустыне в плен. На вопрос одно¬
го из солдат «что теперь будет?» полковой священник отвеча¬
ет: «Не знаю, но мы запомним уроки этой войны». С заднего
плана звучит: «Или опять нет».1 Это звучало многозначитель¬
но, поскольку как раз недавно решился вопрос о создании
Бундесвера. Между прочим, Висбар просил военных помочь
с массовками и оружием для съемок. Министр обороны Франц
Йозеф Штраус ответил, что создание подобных фильмов не
в интересах Бундесвера из-за проповеди пацифизма. Еще од¬
ной причиной недовольства военных было то, что в фильме
показывали генерала фон Зейдлица, которого весьма попу¬
лярная среди вчерашних фронтовиков газета «Deutsche Solda-
tenzeitung» считала предателем из-за участия в Национальном
комитете «Свободная Германия».
Даже после создания Бундесвера в 1955 году в новой ар¬
мии чувствовалась дистанция к критике недавнего прошлого.
Это можно иллюстрировать смешной деталью — дело в том,
что солдаты Бундесвера сразу после его создания марширова¬
ли в Knobelbechern (сапоги с короткими голенищами, напоми¬
навшие стакан для игры в кости), как в Вермахте, но вскоре,
чтобы ликвидировать это сходство, их заменили на ботин¬
ки с «демократической» пряжкой (Demokratieschnalle, как их
прозвали солдаты, при этом вторая часть слова обозначала
не только пряжку, но имела и неприличное значение).
Фильм Весса получился довольно убедительным из-за
хорошей работы оператора, а также включения множества
кадров советской и немецкой кинохроники. Правда, сце¬
нарий страдал чересчур простой типизацией — к примеру,
офицер, убежденный нацист, первоначально настаивал на
борьбе до конца, а потом при попытке перебежать к русским
был застрелен собственными солдатами.1 2 Это выглядело не¬
1 Ibidem. S. 93.
2 Ibidem. S. 96.
160
сколько ходульно, поскольку обратные примеры фанатизма
нацистов и их готовности к самопожертвованию явно преоб¬
ладали.
К десятилетию покушения 20 июля в 1954 года вышло
сразу два фильма «Der 20. Juli» (режиссер Фальк Харнак) и
«Es geschah am 20. Juli» — «Это произошло 20 июля» (режис¬
сер Георг Пабст). Члены семей погибших — Бека, Герделера,
фон Штауффенберга — открестились от обоих фильмов, счи¬
тая, что главной целью было не прекращение войны, а ликви¬
дация тоталитарного государства. Упоминаемый выше Отто
Эрнст Ремер, командир берлинского комендантского охранно¬
го полка в момент покушения, подал на создателей фильмов
в суд. То же сделала и вдова генерал-полковника Фрица Фром¬
ма, которая заявила, что фильм порочит ее мужа.1 Столь же
спорными были и театральные постановки.
Еще один пример медленного дистанцирования немцев
от нацистского режима — случай с участником Сопротив¬
ления чиновником из МИД Фрицем Кольбе. Он был агентом
ЦРУ (кличка «George Wood»), поскольку считал планы за¬
говорщиков наивными, он избрал другой путь борьбы с на¬
цизмом — стал поставлять информацию (с августа 1943 года),
к которой он имел доступ, американцам. Директор ЦРУ Ален
Даллес считал его самым успешным секретным агентом во
Вторую мировую войну.1 2 Кольбе передал американцам раз¬
ными путями около 1600 документов огромной важности.
Уильям Кейси, руководитель ЦРУ при Рейгане, отмечал, что
«история Вуда» — это самая большое шпионское дело Второй
мировой войны. Для немцев при Аденауэре, в том числе и от¬
ветственных функционеров Боннского государства, он оставал¬
ся предателем.3 В США Кольбе тоже не нашел понимания и,
вернувшись в Европу, до смерти в 1971 году жил в Берне. Ме¬
1 Ibidem. S. 73.
2 Директор ЦРУ Ален Даллес упоминает о нем в своих мемуарах. См.:
Даллес А. ЦРУ против КГБ. М., 2017. С. 141.
3 Frohn A., Kloth Н. М. Der Bote aus Berlin // Der Spiegel. 2001. N 37.
S. 222.
161
мориальная доска на здании немецкого МИД в его честь поя¬
вилась только в конце 1990-х годов, да и то после публикации
работы французского историка про Кольбе. При этом было из¬
вестно, что Кольбе действовал исключительно по моральным,
а не меркантильным соображениям.
Иными словами, в послевоенной Германии довольно дол¬
го продолжала существовать известная дистанция к попыт¬
кам союзников изменить атмосферу в немецком обществе,
как, впрочем, и по отношению к нацистам. Журналистка и ре¬
жиссер Карола Штерн, которой в 1933 году было восемь лет,
писала о том времени, что людей никогда не принуждали об¬
стоятельства до такой степени, что для того, чтобы работать
и жить, нужно все забыть. Как и утверждала Штерн, говори¬
ли не только о Гитлере и его концлагерях, но и о Сталине и
его лагерях. И атмосфера недоверия окружала не только эми¬
грантов социал-демократов (Брандта, Венера), но и вчерашних
нацистов.1
Лишь в начале 1960-х годов удалось преодолеть небла¬
гоприятные Сопротивлению тенденции в немецком общест¬
венном мнении. В двадцатипятилетний юбилей покушения
20 июля президент Густав Хайнеман, выступая на торжествен¬
ном собрании в мемориале берлинской тюрьмы Плетцензее
(там было казнено нацистами 1800 человек), ясно сформули¬
ровал, что «все борцы Сопротивления выступали за права че¬
ловека и его достоинство, за это их и преследовали нацисты».1 2
Так что завершить эту главу можно заключительной констата¬
цией из цитированной монографии Манфреда Киттеля: «Исто¬
рию ФРГ в эру Аденауэра можно начать фразой — вначале бы¬
ло Vergangenheitsbewaltigung».3
1 Kittel М. Die Legende von der «Zweiten Schuld». S. 357.
2 Reichel P. Erfundene Erinnerung. S. 64.
3 Kittel M. Die Legende von der «Zweiten Schuld». S. 387.
162
Начало дискуссии об ответственности в ФРГ —
первый этап собственно немецкой переоценки
прошлого
Deutschland gehort zum Westen, nach seiner Uberlie-
ferung und Uberzeugung. Das ganze Deutschland gehort
zum Westen. In dieser Partnerschaft liegt unsere Zukunft.1
K. Adenauer
Wir miissen das im Spurgefuhl behalten, was uns
dorthin gefiihrt hat, wo wir heute sind.1 2
T. Heuss
Принцип асимметрии
в отношении прошлого
Если в других побежденных странах — в Италии и Япо¬
нии — преемственность государственной власти сохранялась,
благодаря монархиям (итальянцы, правда, вскоре после войны
отвергли монархию), то ФРГ десять лет находилась под контро¬
лем союзников — полную самостоятельность страна получи¬
ла в 1955 году. Еще в Касабланке в январе 1943 года союзники
решили, что вражеские Германию и Японию следует в итоге
войны сделать не только беззащитными в военном отноше¬
нии, но и политически полностью бесправными.3 Поэтому бу¬
дущее для немцев долгое время оставалось неопределенным.
Это будущее оказалось в лучшем смысле слова обескуражива¬
ющим — в ФРГ буквально сразу после основания государства
в 1949 году начался беспрецедентный подъем экономики, а на
этом фундаменте утвердилась политическая система, которая
внешне производила впечатление (обманчивое) авторитарной
в силу степени стабильности власти, ее эффективности.
1 Германия — это западная страна по своим убеждениям и по своему на¬
следию. Вся Германия — это Запад, в этом убеждении наше будущее (нем.).
2 Мы должны сохранять знание того, что нас привело туда, где мы на¬
ходимся ныне (нем.). Слова первого президента ФРГ Теодора Хойсса, пре¬
зидента в 1949—1959 годы.
3 Bender Р. Episode oder Epoche? S. 64.
163
Экономическая стабилизация помогла решать социальные
проблемы самым оптимальным образом — социальная рыноч¬
ная экономика функционировала безукоризненно. Успех был
невероятен, учитывая масштабы разрушений всякого рода по¬
сле двух проигранных войн, сокращения территории, огромно¬
го наплыва беженцев... Однако специфические сильные сторо¬
ны немцев — рабочий класс высокой квалификации, высокие
стандарты в образовании и науке, квалифицированное чинов¬
ничество — стали решающим фактором успеха. Люди, при¬
надлежавшие к ведущим слоям и бюрократии, были на 90%
послушными помощниками нацистов, но это не отразилось не¬
гативно на эффективности в восстановлении. Западные немцы
по-настоящему удивили весь мир своей дисциплинированно¬
стью и трудолюбием, которые позволили возродить их родину
и превратить ее в процветающую, благоустроенную и удобную
для жизни страну, со временем все более привлекательную
для иммиграции. Это отразилось и на росте населения — если
в 1945 году в советской зоне проживало семнадцать миллионов
немцев, в западных зонах — сорок четыре миллиона, тридцать
лет спустя на востоке положение было прежним, а на Западе
проживало более шестидесяти миллионов.1 Кроме того, ГДР —
самое успешное государство социалистического лагеря — вы¬
глядела на фоне успехов ФРГ весьма бледно.
В отличие от советской зоны оккупации, в западных зонах
оккупации Германии социальные основы общества не претер¬
пели существенных изменений — собственники предприятий,
управляющие, инженеры, прочие специалисты, несмотря на
свое сотрудничество с нацистским режимом, были оставлены
в покое, поскольку опыт и профессионализм — это одно, а мо¬
ральные убеждения — другое. Таким образом, разгромленная
Германия сохранила своих управляющих, инженеров, рабочих,
благодаря которым и стало возможным «немецкое экономиче¬
ское чудо». Американский дипломат Чарльз Тейер в 1957 году
писал: «По всей Германии в ландшафте господствуют стро¬
ительные краны, которые день и ночь находятся в движении,
1 Гренвилл Д. История XX века. Люди, события, факты. М., 1999- С. 504.
164
по ночам работают при свете гигантских прожекторов, в снег
и дождь и строят, и строят — без конца».1 В итоге этого бума
и головокружительных успехов немцев англичане и французы
в 1950—1960 годы имели повод говорить: «Кто, черт возьми,
выиграл эту треклятую войну?» Наверное, какой-нибудь чело¬
век, проснувшийся в 1961 году от летаргического сна, начавше¬
гося в войну, дал бы неправильный ответ на вопрос, кто прои¬
грал войну...
Но этот бум пришел не сразу — тяжелые, полные лише¬
ний первые послевоенные годы для немцев контрастирова¬
ли с благополучным довоенным временем, да и до 1944 года
особенных лишений немцы не испытывали, за исключением
бомбовой войны. Во время холодной войны иные немецкие
консервативные политики, особенно католики на немецком
юге, обвиняли американцев в том, что они сделали Германию
объектом соперничества и противостояния с Советами. Эти
баварские политики склонны были считать нацизм порожде¬
нием модернизации или «секулярного» влияния Запада и ра¬
товали за средний путь между треугольником зла: нацизмом,
американизмом и коммунизмом. Присутствие иностранных
солдат и нарастающая «американизация» вызвали в начале
1950-х годов ностальгические реакции у простых немцев, что
выразилось в «Heimat Filmen» (фильмах на тему родины), ко¬
торые были насыщены видами типично немецких ландшаф¬
тов, традиционными повествованиями о любви, простой на¬
родной жизни. Этот китч в кино был часто просто ремейками
нацистских фильмов, иногда даже с одинаковыми названиями.
Эти «Heimat Filmen» отражали провинциальность и консер¬
ватизм нравов и вкусов ранней ФРГ, а также желание немцев,
чтобы их оставили в покое. Для критиков старой ФРГ — таких,
как Гюнтер Грасс или Юрген Хабермас, — это была демократия
без демократов. Немцы, по мнению этих критиков, совершен¬
но безболезненно перескочили от нацизма к консюмеризму,
внутренне совершенно не изменившись. Изменения эти внеш¬
не были затруднены социальными проблемами — так, приме¬
1 Wiegrefe К. Bliihende Landschaften. S. 47.
165
чательно, что в 1950-е годы в трети немецких семей женщины
были без мужей. Лишь после освобождения из плена солдат
ситуация стала меняться — в i960 году соотношение полов бы¬
ло 126 к юо.1
Райнер Мария Фассбиндер как раз на примере судьбы од¬
ной немецкой женщины в фильме 1978 года «Замужество Ма¬
рии Браун» (героиню блестяще сыграла Ханна Шигула) пока¬
зал, что все устремления Марии, все ее успехи и достижения,
при полном равнодушии к моральным вопросам, имели одну
цель — благосостояние, современный дом со всеми новейшими
современными бытовыми приборами, даже всякими гаджета¬
ми. Она планировала в этом доме встретить своего мужа, ко¬
торый был в плену в СССР. Фильм заканчивается тем, что до¬
бившись всего, что она хотела в материальном плане, вернув
мужа, ее дом взрывается из-за того, что забыли выключить газ
на ультрасовременной кухне. Фассбиндер таким образом хотел
показать, что свалившееся на немцев благосостояние никак их
внутренне не изменило — их внутренние дефекты остались,
лишь сменив обличие.
Любопытно отметить, что сами немцы значительно позже
оценили динамику происходившего в 1950—1960-е годы в ФРГ.
Западногерманские интеллектуалы с презрением относились
к этому периоду истории. Немецкий писатель Вольфганг Вай-
раух (Weyrauch) в 1961 году с грустью писал, что немцы после
войны упустили свой шанс, подаренный богом, стать образ¬
цом для всего мира. Точно также воспринимали ФРГ «револю¬
ционеры 1968 года», упрекавшие родителей в «реставрации».
Нужно было, чтобы пришло новое поколение и в «нулевые»
годы немцы изменили свое мнение о ранней ФРГ — в виду
финансовых проблем, безработицы, бессилия правительства
справиться с разного рода проблемами, немцы стали с восхи¬
щением смотреть на прошлое ранней ФРГ с ее энергией и изо¬
билием возможностей динамичного роста, в полной мере реа¬
лизованных.1 2
1 Judt Т. Postwar. Р. 274.
2 Wiegrefe К. Bliihende Landschaften. S. 49.
166
Причиной этого подъема было, как ни странно, пораже¬
ние в войне, лишившее немцев всяких иллюзий, навеянных
нацистами, которое подстегнуло к мобилизации традиционной
немецкой старательности и склонности кропотливо и упорно
создавать и совершенствовать. Аденауэр прямо говорил, что
прежний немецкий национализм должен быть заменен но¬
вой идеологией единой Европы, немцы смогут выжить толь¬
ко в этом случае. Интеллектуальная и политическая элита
в большинстве приняла эту ориентацию. Для простых же нем¬
цев реальной заменой старого национализма была не «новая
Европа», а упомянутая мобилизация немецких качеств для
выживания, работы, а потом и «Prosperity». В конце войны
Черчилль в разговоре с лейбористским политиком Хью Дал¬
тоном выразился в том смысле, что Германия может расти
и развиваться, но при этом быть «fat but impotent» («жирной,
но импотентной»). В реальности это пожелание Черчилля
было реализовано в гораздо больших масштабах, чем он мог
ожидать, — два десятилетия после Гитлера ФРГ ни на йоту не
отклонилась от этого курса на рост потребления. Всю свою
огромную энергию немцы обратили именно на реализацию
«Prosperity».1
После долгих мрачных лет войны, принесшей неисчисли¬
мые жертвы и страдания, немцы наконец смогли обратиться
к созданию позитивных ценностей, устройству жизни после
стольких лет катаклизмов. Особенно беженцы и изгнанные
отличались в этом — они оказались в такой же ситуации, что
и иммигранты в США XIX века — чужие и лишенные средств,
они могли выбиться в люди и вернуть свой прежний статус
только за счет особого старания. Эти качества людей стимули¬
ровала в ФРГ и «социальная рыночная экономика» министра
экономики Людвига Эрхарда, именно она в итоге объединила
весь народ в восстановлении страны: все должны были полу¬
чить справедливую долю от созданного сообща; все должны
быть защищены от голода, холода, бедности. Это обещание
было выполнено и еще как! ВВП на душу населения Велико¬
1 Judt Т. Postwar. Р. 275.
167
британии ФРГ превзошла уже в 1952 году.1 Именно вследствие
этих успехов политическое устройство достигло в ФРГ такого
уровня доверия, какого не было в Германии давно.
Самой грандиозной по своему влиянию была пенсионная
реформа, которая одним махом сделала немецких пенсионеров
частью среднего класса. 21 января 1957 года бундестаг принял
подавляющим большинством голосов законы о регулировании
пенсионного обеспечения, они привязали пенсии к растущему
социальному продукту, пенсия стала «динамической». Немец¬
кий историк Ханс-Петерс Шварц отмечал, что реформа имела
такое следствие, что из людей, стремившихся кое-чего добить¬
ся, сделались люди, которые хотели сохранить то, что имели.1 2
Беженцы с Востока получили первоначальный капитал
для обустройства, а пенсии получили даже бывшие нацисты.
Пострадавшие евреи получили компенсации, а за сотни ты¬
сяч тех, кто был уничтожен в годы войны, Израиль и Конфе¬
ренция по еврейским материальным претензиям к Германии
(«Claim Conference») должны были получить первоначально
три с половиной миллиарда немецких марок — гигантская
сумма, но и она была превзойдена. Аденауэр настойчиво про¬
водил политику реституции («Wiedergutmachung») как мораль¬
ный императив, способный возродить доброе имя Германии,
вернуть ей доверие, утерянное во время Третьего рейха. Изо¬
бретение «Wiedergutmachung» было единолично произведено
Аденауэром. Люксембургский договор ю сентября 1952 года
обеспечил выплаты еврейской стороне в размере трех с поло¬
виной миллиардов немецких марок в течение четырнадцати
лет, сверх того — договор предусматривал возмещения част¬
ным лицам, пострадавшим от преследований нацистов. ГДР
отклонила еврейские претензии на компенсации.3
Ради справедливости следует отметить, что Люксембургский
договор не был бы возможен без некоторого давления СДПГ, по¬
скольку Аденауэр колебался. В переговорах принимал участие
1 Саррацин Т. Германия: самоликвидация. М., 2012. С. 18—19.
2 Winkler Н. A. Der lange Weg nach Westen. S. 183.
3 Dorn T., Wagner R. Die deutsche Seele. S. 535.
168
американский бизнесмен и комиссар в ФРГ Джон Маклой, пре¬
мьер-министр Бен Гурион и председатель «Claim Conference»
Наум Гольдман. Никто не мог предвидеть, что в конечном счете
сумма выплат составит колоссальную сумму 16о миллиардов ма¬
рок — при этом лишь часть из двадцати миллионов жертв на¬
цизма получила возмещение ущерба.1 Первая встреча Аденауэра
и Бен Гуриона состоялась в Нью-Йорке в i960 году. Диплома¬
тические отношения с Израилем были установлены в 1965 году.
В целом эти отношения развивались исключительно успешно.
Видный английский историк немецкого происхождения
Ральф Дарендорф в одном из своих интервью отмечал, что ему
гораздо позже (к концу века) стало ясно, «что после 1945 года
произошло нечто совершенно примечательное: внешне каза¬
лось, что имеет место реставрация, поскольку много прежних
фигур оставались на своих местах и вроде бы каких-либо су¬
щественных перемен не происходило. Между тем подспудно
происходили огромные подвижки. Я связываю эти переме¬
ны с именем Людвига Эрхарда, который был совершенно глух
к спорам о прошлом и его преодолении. Он шел своим путем
и создал в Германии новые социально-экономические струк¬
туры. Это вызвало глубинные перемены, которые попросту
исключали какие-либо реставрационные схемы или пути. Со
временем они стали совершенно неактуальными».1 2 По сути
сознание было реставративно, а бытие изменилось и измени¬
ло все. Неонацисты с их реставрационными идеями стали со
временем просто ненужным хламом. Структурные перемены
в обществе оказались более действенными, чем осознанное и
общее политическое противодействие нацизму.
Неонацизм слабо, но давал о себе знать в лице Социалисти¬
ческой имперской партии («Sozialistische Reichspartei»). СИП
позволяло набрать дистанцию к НСДАП то обстоятельство, что
ее основатель и руководитель Адольф фон Тадден был близок
«Черному фронту» Отто Штрассера, то есть формально был
1 Reichel Р. Erfundene Erinnerung. S. 144.
2 «Ais die Gestapo mich abholte». Spiegel-Gesprach mit Lord Ralf Dahren-
dorf // Der Spiegel. 2001. N 23. S. 80.
169
в прошлом противником Гитлера. В 1951 году СИП получила
11 % голосов на выборах в Нижнесаксонский ландтаг, 9 % —
в Бремене.1 В 1952 году СИП была запрещена конституцион¬
ным судом в Карлсруэ вместе с коммунистической партией.
Это решение, хотя и не бесспорное, ясно продемонстрировало
намерение властей нового демократического государства инте¬
грировать миллионы бывших партайгеноссе, но не восстанав¬
ливать идеологические реликты НСДАП. Кроме того, мини¬
стерство внутренних дел инициировало процесс над лидером
СИП Отто Эрнстом Ремером за его обличительные высказыва¬
ния против участников заговора 20 июля 1944 года, о чем го¬
ворилось выше. Процесс сложился в пользу обвинения.
Неонацисты пользовались прежде всего тем, что, несмо¬
тря на стабильность, силу и влияние, приобретенные за годы
своей истории, ФРГ вплоть до объединения оставалась колос¬
сом на глиняных ногах. Все в ней носило печать временности
и непостоянства: конституция (даже название ее было не «Ver-
fassung» — конституция, a «Grundgesetz» — основной закон,
что указывало на временный характер), границы, безопасность
Берлина, судьба второй части Германии, перспективы мирного
договора, который должен был окончательно смыть эту печать.
Но тем не менее страна жила удивительно комфортно, хотя и
ощущая время от времени все эти болевые точки.1 2
Первой попыткой немецкого самосознания вернуться к са¬
мому себе являлось обращение к подвергнутой было забве¬
нию немецкой демократической традиции: в мае 1948 года во
франкфуртской Паульскирхе торжественно отметили столетие
неудачной демократической революции 1848 года, а в 1949 году
там же отмечали двухсотлетие Гёте. Речь в последнем случае
держал Томас Манн — его суждения вращались вокруг надеж¬
ды, что историческая свобода вернется в Германию. Правда,
сам писатель оставался в США, это был всего лишь визит на
родину.3
1 Kittel М. Die Legende von der «Zweiten Schuld». S. 238.
2 Ференбах О. Крах и возрождение Германии. С. 171.
3 Johann Е., Junker J, Deutsche Kulturgeschichte der letzten hundert Jah-
re. S. 182.
170
Немецкий философ Герман Люббе сформулировал прин¬
цип ассиметричной скромности: взаимодействующие стороны
(вчерашние нацисты и их жертвы) знают о друг друге больше,
чем говорят, и существует негласное соглашение, что антифа¬
шисты не пользуются своими знаниями о поведении вывших
нацистов в прошлом, а бывшие нацисты проявляют полити¬
ческую сдержанность на публике. По всей видимости, это был
единственный путь добиться стабилизации и торжества демо¬
кратии в ФРГ вопреки большинству населения.1 Уже в 1952 го¬
ду Аденауэр объявил в бундестаге, что «с маниакальным поис¬
ком нацистских преступников» надо покончить.1 2 Большинство
бундесбюргеров поддерживало мнение, что под прошлым сле¬
дует подвести черту, что послевоенное время закончилось, эту
тему нужно закрыть. Даже Вилли Брандт в 1965 году сказал,
что «zwanzig Jahre sind genug».3 Эти слова, однако, не стали
пророческими...
Аденауэр изначально по приходу к власти сделал ставку
на максимально широкие слои общества. По его словам лучше
было иметь несколько бывших нацистов в партии, чем вне ее.
В первом случае они будут под контролем, а во втором — зай¬
мутся оппозиционной деятельностью. К тому же, если у СДПГ
были традиционные выборщики, то у ХДС их не было, а от вы¬
боров в силу естественной послевоенной апатии уклонились
миллионы немцев.4 Поэтому никакой «охоты на ведьм» Аде¬
науэр намеренно не допускал, потому что тогда некому было
бы возрождать страну. Христианские демократы победили на
выборах канцлера в бундестаге в августе 1949 года с мини¬
мальным отрывом в один голос, при этом сам Аденауэр прини¬
мал участие в выборах — по сути он сам себя выбрал...
Аденауэр выказал необыкновенный политический ин¬
стинкт, проявив терпимость к бывшим нацистам, зато жестко
выступил против формирования правительства большой ко¬
1 Кёниг X. Будущее прошлого. С. 24.
2 Habbe Chr. Im Visier der Nazi-Jager. S. 166.
3 Двадцати лет достаточно (нем.). Meyer Chr. Die SPD und die NS-Ver-
gangenheit 1945—1990. S. 12.
4 Гренвилл Д. История XX века. С. 507.
171
алиции, бесперспективность которой из-за гнилых компро¬
миссов показала себя в Веймарскую республику (у ХДС пер¬
воначально почти не было запаса прочности в бундестаге),
что создало бы в будущем для немецкой парламентской демо¬
кратии непреодолимые проблемы. Наличие полноценной оп¬
позиции, собственно, и формирует в глазах общественности
политическую борьбу, противостояние. Настойчивость и целе¬
устремленность Аденауэра вскоре дали плоды — последовало
изменение программы главной оппозиционной партии в Го-
десберге в 1959 году (СДПГ перестала быть классовой парти¬
ей) и смена внешнеполитического курса СДПГ, декларирован¬
ная лидером фракции СДПГ в Бундестаге Гербертом Венером
30 июня i960 года (признание важности НАТО и западной
ориентации ФРГ). Эти явления составляли разные стороны од¬
ной и той же медали — это было признание социал-демокра¬
тами жизнеспособности Боннской демократии и отсутствие не¬
обходимости ее радикально реформировать в духе социализма.
В целом роль Аденауэра, который несмотря на возраст был
канцлером на два года больше, чем Гитлер, в осознании нем¬
цами происшедшего довольно велика: он стал первым госу¬
дарственным лидером Германии, который смог преодолеть
скрытую тенденцию своих соотечественников воспринимать
всерьез лишь тех лидеров, которые облачены в униформу. Его
политический стиль — прямой и патриархальный — убедил
многих немцев в том, что авторитет, к которому они стреми¬
лись, можно обрести и в лице демократического правительства
под его руководством, и они ни разу не поколебались в своей
уверенности вплоть до отставки. Голо Манн метко характери¬
зовал Аденауэра как лукавого идеалиста потому что, хотя дол¬
голетняя политическая жизнь оставила ему почти циничную
уверенность в нравственной неустойчивости людей и надели¬
ла его всеми приемами убеждения, притворства и настойчиво¬
сти, полезными при манипуляции людьми, он использовал это
умение для достижения целей, которые не были ни эгоистич¬
ны, ни узконациональны.1
1 Крейг Г. Немцы. М., 1999. С. 44.
172
Аденауэр не был наивным человеком и он не был склонен
к попустительству по отношению к преследованиям нацист¬
ских преступников, но он ориентировался на политику воз¬
можного. Сам он так говорил о своем отказе от сотрудничества
с нацистами: «Если бы люди моего калибра действовали точ¬
но также, как я, то нацистам не с кем было бы работать. А по¬
скольку они так не сделали, то несут ответственность за слу¬
чившееся». Вместе с тем, восстановление «бывших» в важных
должностях он аргументировал необходимостью ответственно¬
го и профессионального государственного строительства, в ко¬
тором без помощи специалистов-управленцев было не обой¬
тись.1 С современной точки зрения позицию Аденауэра можно
подвергнуть моральной критике, но нельзя не признать, что
канцлер и его сторонники понимали, что делают.
Старый канцлер, который был почти ровесником Ленина,
понимал, что страна в смысле формирования политической
элиты оказалась в безвременье, что было злым роком для
страны. В 1946 году он сказал, что старшее поколение, не за¬
маравшее себя сотрудничеством с нацистами, должно было
взять инициативу на себя, поскольку среднее поколение прак¬
тически полностью выпало из-за Третьего рейха, а младшее
поколение ни в политическом, ни в ином смыслах не способ¬
но было на трезвые суждения и оценки, его нужно еще было
перевоспитывать.1 2 Бросающееся в глаза «выпадение» среднего
поколения из политического класса немецкого общества отме¬
чал и совсем молодой тогда политик, будущий канцлер Гель¬
мут Коль, когда в 1959 году был впервые избран в ландтаг зем¬
ли Рейнланд-Пфальц.3
Уже в силу авторитета старости ни один из канцлеров не
располагал такими полномочиями, как Аденауэр. Он одновре¬
менно был министром иностранных дел до 1955 года в целях
поддержания тесных контактов с союзниками. Он определял
1 Brechtken М. Mehr als Historikergeplankel. Die Debatte um «Das Amt
und Vergangenheit» // Vierteljahrshefte fur Zeitgeschichte. 2015. N 1. S. 66.
2 Glaser H. Kleine deutsche Kulturgeschichte. S. 59.
3 Kohl H. Erinnerungen. 1930—1982. Munchen, 2004. S. 117.
173
компетенции и назначал министров по своему усмотрению.
Ни партия, ни фракция не противоречили ему. Как уже гово¬
рилось выше, и как показал Петер Граф Кильманзегг в своей
монографии, Аденауэр не был образцовым демократическим
политиком.1 Он бесцеремонно запугивал, командовал и кон¬
тролировал министров, презирал парламент, пытался по¬
ставить под собственный контроль СМИ (особенно радио),
несмотря на запрет, наложенный конституционным судом
в 1961 году. Все же многое говорит в пользу того, что автори¬
тарный руководящий стиль не препятствовал демократии ре¬
ализовываться. Аденауэру удалось совместить демократию
и авторитет, что его земляки, исходя из опыта с Гитлером,
Бисмарком, кайзером, считали невозможным.
Ради справедливости все же следует отметить, что авто¬
ритет Аденауэра и его политический инстинкт иногда давали
осечки — в частности в «Spiegel-Affare» 1962 года. Это дело бы¬
ло для ФРГ тем же, чем для Франции дело Дрейфуса 1898 го¬
да — редактора журнала Рудольфа Аугштайна даже сравнива¬
ли с Эмилем Золя...1 2 Аденауэр 7 ноября 1962 года в речи перед
Бундестагом обвинил журналистов в государственной измене
за публикацию материалов о беззащитности страны перед ли¬
цом гипотетической советской ядерной атаки. Поскольку суд
пришел к мнению, что никаких секретов журналисты не выда¬
ли, — все данные были опубликованы ранее, а речь идет просто
о свободе печати, был вынесен оправдательный приговор. Ру¬
дольф Аугштайн после 103 дней в следственном изоляторе был
выпущен на свободу и встречен как настоящий герой борьбы
за открытое общество и его ценности.3 Упомянутое сравнение
с делом Дрейфуса кажется в самом деле адекватным, посколь¬
ку этот инцидент с журналом был важной вехой утверждения
в немецких масс-медиа левых политических убеждений.
1 Kielmansegg Р. «Nach der Katastrophe». Berlin, 2005.
2 Bering D. Die Epoche der Intellektuellen 1898—2001. Berlin, 2010.
S. 354.
3 Winkler H. A. Geschichte des Westens. Vom Kalten Krieg zum Mauerfall.
Munchen, 2014. S. 352.
174
Отношение Аденауэра к разделению страны
и позиция СДПГ
Если обозреть в целом первое десятилетие политической
истории ФРГ, может создаться впечатление, будто все шло
гладко и не было никаких проблем. Это далеко не так. Поли¬
тика Аденауэра многими воспринималась как порочная и ги¬
бельная. Люди не могли понять, каким образом разделение
страны может привести к единству. Этого не понимали даже
те, кто поддерживал политику Аденауэра. В результате разго¬
релась ожесточенная дискуссия. Ее инициатором был лидер
социал-демократов Курт Шумахер, для которого абсолютным
приоритетом было национальное единство. При этом Шумахер
считал, что ключ к единству — в Москве, а никак не в Вашинг¬
тоне. Его правота в самом деле подтвердилась в 1989 году. Но
он не понимал, что советское руководство доброй волей никог¬
да не предоставит возможность объединения — слишком ве¬
лик был стратегический шок поражений 1941—1942 годов. Да¬
бы предотвратить подобное в будущем, советское руководство
во что бы то ни стало стремилось сохранить статус-кво.
Шумахер был трагической фигурой, но дал согражданам
образ лидера оппозиции, в котором нуждалось его время, че¬
ловеком, который изложил своим согражданам четкую и бес¬
компромиссную альтернативу официальному политическому
курсу.1 Вилли Брандт позднее отмечал, что «Шумахера отлича¬
ло агрессивное стремление к национальному единству». Фран¬
цузские газеты после 1945 года называли Шумахера «Гитле¬
ром № 2», а английские военные власти угрожали арестом за
высказывания против границы по Одеру и Нейссе.1 2 Тем не ме¬
нее Шумахер был олицетворением традиции левых социал-де¬
мократов Веймарской республики, которые отчаянно боролись
против примиренческой пассивной линии правления СДПГ.
Шумахер отвергал всякие разновидности и оправдания пас¬
сивности или бюрократического фатализма и выступал за во¬
1 Ференбах О. Крах и возрождение Германии. С. 18о.
2 Мазер В. Гельмут Коль. С. 59.
175
инственный, наступательный демократический социализм. Он
был по-настоящему левым политиком в немецкой социал-де¬
мократии. В этой связи интересны наблюдения швейцарского
публициста Рене Алемана, которые он сформулировал в своей
книге «Бонн — это не Веймар» (1956) о немецких левых. Он за¬
метил ошеломляющую смену ролей между правыми и левыми
в ФРГ и Веймарской республике. В Веймарской республике ле¬
вые были интернационалистскими силами, а правые — нацио¬
налистическими, в первоначальной ФРГ — наоборот...1
Между тем социал-демократы — единственная сила, никак
не запятнавшая себя сотрудничеством с нацистами, — после
войны была в плачевном состоянии из-за преследований и
вследствие эмиграции. Самая большая немецкая демократи¬
ческая партия с 1933 по 1945 год потеряла многих своих поли¬
тиков. Отто Вельс умер в 1939 году в Париже, Рудольф Гиль-
фердинг в 1941 году покончил жизнь самоубийством, опасаясь
попасть в лапы гестапо. Рудольф Брейтшейд, арестованный
во Франции, погиб в Бухенвальде в августе 1944 года. Там же
в апреле 1940 году, был убит Эрнст Хайльманн. Карло Ми-
рендорфф погиб при авианалете в декабре 1943 года. Два его
товарища по Сопротивлению Юлиус Лебер и Теодор Хаубах
в январе 1945 года были казнены в Берлин-Плетцензее. Пере¬
жил войну Эрих Олленхауэр, который с 1928 по 1933 год был
председателем Союза социалистической рабочей молодежи,
с 1933 года был членом правления партии. Сам инициатор вос¬
создания СДПГ Шумахер отбывал срок до 1943 года в конц¬
лагере Дахау.1 2 Он даже внешне напоминал искалеченную
войной Германию — покалеченный еще в Первую мировую
войну инвалид без правой руки, после войны ему ампутирова¬
ли ногу.
Впрочем, СДПГ в первый период истории ФРГ, до 1966 го¬
да суждено было пребывать в конструктивной оппозиции —
с этой ролью партия, бесспорно, справилась. СДПГ поддержи¬
вала правительство Аденауэра, особенно в решении одной из
1 Winkler Н. A. Der lange Weg nach Westen. S. 142.
2 Ibidem. S. 123.
176
самых важных проблем, которые удалось разрешить, — в уста¬
новлении дипломатических отношений с Израилем. Начав¬
шийся в i960 году переговорный процесс привел к тому, что
летом 1966 года Аденауэр находился с визитом в Израиле, его
принимал премьер-министр Леви Эшколь. Аденауэр выска¬
зался за «примирение с еврейским народом и французскими
соседями». Эшколь причислил своего гостя к друзьям еврей¬
ского государства. Казалось, все идет хорошо, но вечером того
же дня произошел неприятный инцидент. Эшколь в застоль¬
ной речи сказал, что «народ Израиля ожидает новых свиде¬
тельств и доказательств того, что немецкий народ сознает всю
тяжесть ужасного прошлого. Возмещение ущерба является
лишь символической компенсацией того, что утрачено в ре¬
зультате убийственного разбоя. Этим зверствам нет прощения,
как нет утешения нашей скорби».1 Девяностолетний Адена¬
уэр был шокирован, он воспринял это как оскорбление Гер¬
мании. Канцлер напомнил, что во время нацизма было уби¬
то столько же немцев, сколько и евреев, он сказал, что нужно
преодолеть бремя зверств — «я знаю, как тяжело еврейскому
народу согласиться с этим. Однако, если не признать добрую
волю, ничего хорошего не получится».1 2 В дальнейшем опасе¬
ния канцлера в отношении расширения всякого рода претен¬
зий евреев к Германии оправдались, и в этой сфере было еще
не мало кризисов. К таковым можно отнести отказ берлин¬
ского Сената поддержать в 1965 году проект по созданию му¬
зея холокоста и документального центра в берлинском районе
Ванзее, в здании, где 20 января 1942 года был оглашен план
«окончательного решения еврейского вопроса» в присутствии
пятнадцати высоких нацистских чинов. В отчаянии от бес¬
плодных усилий, направленных на реализацию собственного
замысла и на изменение общественной атмосферы в послевоен¬
ной ФРГ, автор проекта, бывший узник Освенцима, историк
Йозеф Вульф, написавший к тому моменту около двух десятков
работ о Третьем рейхе, покончил жизнь самоубийством. Лишь
1 Ассман А. Новое недовольство мемориальной культурой. С. 200.
2 Там же.
177
в январе 1992 года проект Вульфа был реализован, и правя¬
щий бургомистр Берлина Эберхард Дипген объявил об откры¬
тии музея Ванзейской конференции (Gedenk- und Bildungsstat-
te «Haus der Wannsee-Konferenz»). Пятьдесят лет спустя после
этой злополучной конференции Дипген заявил, что необхо¬
димо навечно привязать трагические события тех лет к этому
месту. Хайнц Галински, председатель еврейской общины Бер¬
лина, отметил, что это первый в Германии центр документаль¬
ного освещения трагедии немецких евреев.1
В 1978 году президент Еврейского Всемирного конгресса
Наум Гольдман, посетивший ФРГ в годовщину «хрустальной
ночи», отмечал: «Великодушный подход ФРГ к вопросам воз¬
мещения и репарациям — уникальный по своим размерам и
созданным прецедентам (выплата возмещения государству,
которое не существовало при нацистах) — во многом способ¬
ствовал нормализации полностью оправданного, в основном
негативного и нередко враждебного отношения евреев к после-
гитлеровской Германии. Речь не идет о забвении, а между на¬
родами понятие прощения имеет мало смысла».1 2
Некоторое время спустя после визита Аденауэра в Из¬
раиль — 5 июня 1967 года — началась спровоцированная Насе¬
ром «Шестидневная война». Арабская сторона потеряла двад¬
цать тысяч солдат, понесла в тридцать раз большие потери,
чем еврейская. Израиль оккупировал весь Синай, западный
берег реки Иордан, сектор Газа и Голанские высоты. Вслед¬
ствие этого около миллиона арабов попали под контроль Из¬
раиля. В ФРГ было ликование по поводу побед Израиля. Пра¬
вительство постановило отправить Израилю противогазы,
немецкие профсоюзы подарили Израилю три миллиона ма¬
рок, в израильском посольстве объявилось несколько сот до¬
бровольцев, желающих принять участие в боевых действиях.3
1 Gedenkstatte Haus der Wannsee-Konferenz // Erinnern fur die Zukunft.
Ansprachen und Vortrage zur Eroffnung der Gedenkstatte. Berlin, 1992. S. 13.
2 Крейг Г. Немцы. С. 154.
3 Schollgen G. Geschichte der Weltpolitik von Hitler bis Gorbatschow:
1941—1991. Munchen, 1996. S. 227.
178
Понятно, что в ГДР пресса, напротив, сочувствовала ара¬
бам, подвергшимся «наглой империалистической провока¬
ции».
Первые признаки перемен в отношении
немецкой оценки прошлого
Последние годы правления Аденауэра были отмечены па¬
дением его личного авторитета, вызванным отчасти неспо¬
собностью жестко отреагировать на возведение Берлинской
стены, отчасти нежеланием посторониться и дать дорогу моло¬
дым. Положение не исправилось и после назначения канцле¬
ром Эрхарда, которому явно не хватало харизматических черт
и политического чутья «старика», как называли Аденауэра
немцы. Вскоре Эрхард был втянут во внутрипартийные дрязги,
одновременно подвергся критике слева за отсутствие должно¬
го внимания к основным социальным реформам. На выборах
1965 года он добился внушительного успеха, потом, впро¬
чем, вследствие временного экономического спада его кабинет
рухнул.
В 1966 году СДПГ вступила в коалицию с ХДС/ХСС и кан¬
цлером стал член НСДАП (1933—1945), глава правительства
Бадена-Вюртемберга Курт Кизингер. Это вызвало протест уже
тогда известного писателя, сторонника СДПГ Гюнтера Грасса.
Протест был связан с тем, что Кизингер был членом НСДАП
и долгое время работал в Минпропе. Это прошлое и вызывало
раздражение у левых. На съезде ХДС в 1968 году Курт Кизин¬
гер получил «историческую» пощечину от двадцатидевяти¬
летней еврейки Беаты Клярфельд. При этом она выкрикнула:
«Кизингер — нацист», за что получила год условно и выехала
домой в Париж. Дома она получила букет роз с благодарствен¬
ной карточкой и подписью — Генрих Бёлль.1
Тема разоблачений бывших нацистов начала нарастать
именно с поисков таковых среди действующих политиков. Фи¬
гурировал даже президент Генрих Любке — дело в том, что по-
1 GrofikopffR. Unsere боег Jahre. S. 123.
179
еле отбытия срока в концлагере он работал в фирме, которая
поставляла сборные конструкции для бараков концлагерей.
Пользуясь случаем, власти ГДР приложили немалые усилия,
чтобы обвинить президента Любке в том, что он был архитек¬
тором, принимавшим участие в проектировании концлаге¬
рей, — это утверждение оказалось надуманным.
Особенный ажиотаж в немецкой общественности вызвал
Ханс Глобке, он был составителем комментариев к Нюрнберг¬
ским законам, хотя не был членом партии — ему было отказа¬
но в этом членстве по личному указанию Бормана, поскольку
Глобке был глубоко верующим католиком. Нападки на Глобке
продолжались несмотря на то, что многие евреи и немцы из
смешанных браков готовы были подтвердить, что коммента¬
рии Глобке помогли им выжить, поскольку до этого в опреде¬
лении принадлежности к евреям царил полный хаос. В частно¬
сти, в комментариях ограждались евреи и еврейки, состоявшие
в браке с арийцами, — таких людей были тысячи. Особенно
в травле Глобке усердствовал журнал «Der Spiegel». Аденауэр
отчаянно боролся за своего сотрудника по той причине, что
он был необыкновенно распорядительным администрато¬
ром — по словам старейшего западногерманского политоло¬
га Теодора Эшенбурга, Глобке был самым способным шефом
ведомства канцлера в истории ФРГ.1 Первоначально Аденау¬
эр даже предложил Глобке занять весьма ответственный пост
главы Ведомства федерального канцлера, но Глобке отказался
и предложил на этот пост Отто Ленца, а сам стал чиновником
в министерстве внутренних дел. У него были устойчивые и по¬
стоянные контакты с Аденауэром, который очень ценил поли¬
тический нюх и распорядительность Глобке. Аденауэр вообще
считал, что административный опыт выше «коричневого про¬
шлого» — республику нельзя было лишить тех знаний и навы¬
ков в административной сфере, которыми эти лица обладали,
это было бы вопиющей глупостью. С другой стороны, эти чи¬
новники прекрасно понимали, что стоит им сделать шаг в сто¬
рону от предписанной линии — и против них могло всплыть
1 BirkeA. Nation ohne Haus. Berlin, 1989. S. 253.
180
«дело о денацификации». Другими словами, их можно было
шантажировать. Это было цинично и жестко, но давало нуж¬
ный эффект. Аденауэр не стеснялся этим пользоваться.1
Министр по делам изгнанных Теодор Юберлендер был
обвинен в том, что в начале войны якобы принимал участие
в массовых убийствах во Львове, будучи командиром бата¬
льона, — на самом деле этот погром в Львове был делом рук
НКВД. В конце концов Юберлендер вынужден был выйти
в отставку. Будущий министр-президент Баден-Вюртеммберга
Ханс Фильбингер выносил смертные приговоры дезертирам
вплоть до последней недели войны, находясь на должности
судьи военно-морского ведомства. Его уволили под давлением
общественности в 1978 году. Чистки и скандалы были не толь¬
ко на федеральном, но и на земельном уровне и в коммунах.1 2
Настоящий политический кризис ФРГ был вызван несколь¬
кими изображениями свастики (Hakenkreuzschmierereien) на
стенах в Берлине в Новый год (1959/6о). Впоследствии оказа¬
лось, что это сделали сотрудники чешской тайной полиции.3
Понятно, в провокационных целях.
Историки обычно делают акцент на том, что в созна¬
нии немцев в эти годы процветания «материальные» сторо¬
ны жизни — благополучие, достаток, стремление обеспечить
семью, построить дом, задуматься об обстановке, холодиль¬
нике, автомобиле — представлялись как доминирующие цен¬
ности. «Материализм» ранней ФРГ, однако, не стоит переоце¬
нивать — можно просмотреть то обстоятельство, что всякое
жизненное удовлетворение, благополучие имеют непреднаме¬
ренный побочный эффект. Этот последний и иммунизировал
немцев против романтики «крови и почвы», национализма,
культивирования собственных обид. Как писал один из самых
лучших знатоков истории послевоенного времени Ханс-Петер
Шварц, — «материальное благополучие более чем что-либо
другое способствовало тому, что беспокойные немцы успокои¬
1 Уильямс Ч. Аденауэр. Отец новой Германии. М., 2002. С. 445.
2 Kittel М. Die Legende von der «Zweiten Schuld». S. 85.
3 Nolte E. Die Deutschen und ihre Vergangenheiten. S. 111.
181
лись наконец».1 Это «успокоение», о котором писал Шварц,
первоначально не повлекло настоящее осознание масштабов
преступлений нацистов. Но постепенно под давлением побе¬
дителей, под влиянием Нюрнбергского главного процесса над
нацистскими преступниками и последующих второстепен¬
ных процессов оно стало набирать силу. Этому, правда, объ¬
ективно препятствовала ситуация «холодной войны», которая
способствовала быстрому снятию вины за нацизм, поскольку
«антифашизм» воспринимался как пропагандистский трюк
коммунистов. Немецкое отношение к нацизму устойчиво ста¬
ло меняться в 1960-е годы. При этом первые попытки подвести
итоги нацизму проделали не историки, а юристы и государ¬
ственные чиновники. В частности эту работу начали на Нюр¬
нбергских процессах, в ходе которых в оборот ввели десятки
тысяч документов государственных и негосударственных уч¬
реждений и организаций. Немецкие суды эту работу продол¬
жили, правда, первоначально предъявляя обвинение в убий¬
стве лишь при наличии «преступной мотивации» (например,
антисемитизм) или «жестокости» (что предполагало прямой
контакт с жертвой).1 2 Расширенное толкование преступлений
нацистов пришло также в середине 1960-х годов.
Пожалуй, неким рубежом в немецком молодежном восприя¬
тии прошлого был удивительный успех в ФРГ в 1957—1958 го¬
ды дневников Анны Франк. Вероятно, причина успеха была
в том, что немецкая молодежь впервые увидела действитель¬
ность нацизма глазами сверстницы, четырнадцатилетней де¬
вочки, а не родителей или родственников. Важно и то, что
Франк обладала изумительным писательским талантом.3 Она
описывала «ужасных немцев», по отношению к которым и мо¬
лодые немцы стремились набрать дистанцию.4 Мемуары Франк
впервые вышли в Амстердаме сразу после войны, а в 1950 году
были переведены на немецкий. Поначалу незамеченные, они
1 Wiegrefe К. Bliihende Landschaften. S. 64.
2 Манн М. Темная сторона демократии. С. 390.
3 Проуз Ф. Анна Франк. Книга. Жизнь. Вторая жизнь. М., 2016. С. 12.
4 Ritter G. Uber Deutschland. S. 5.
182
стали популярными после постановки в Нью-Йорке Френсисом
и Уолтером Хакеттами пьесы по их мотивам. В 1957 году в Гер¬
мании было продано уже 200 тысяч экземпляров, в 1958 —
700 тысяч экземпляров. Книга, пьесы, кинопостановки вызва¬
ли в ФРГ огромный резонанс по причине того, что личная
трагедия всегда действует на людей больше, чем просто ста¬
тистика преступлений. По сути дела, в том числе и мемуары
Анны Франк сделали холокост медийным событием. В i960 го¬
ду была опубликована богато оснащенная фотодокументами
книга «Желтая звезда»,1 которая для поколения 1968 года ста¬
ла «обязательным» чтением.
Но и в случае с этой публикацией нужно помнить, что пер¬
воначальные реакции в немецком обществе были сдержанные,
даже имели место антисемитские суждения. Первым о поддел¬
ке дневников Франк заявил датский критик Харальд Нильсен:
в 1957 году он опубликовал в шведской газете эссе, где утверж¬
дал, что дневник частично является произведением американ¬
ского писателя Мейра Левина. Дополнительный повод к сомне¬
ниям дал судебный процесс Левина против Франка по поводу
инсценировки дневника. Из-за чего еще два еврея могли су¬
диться в нью-йоркском суде и грозить расторжением контрак¬
та, упоминая плагиат?1 2 Другие клеветники утверждали, что
отец девочки Отто Франк якобы сам напечатал на пишущей
машинке рукопись дневников и заработал на ней миллионы.
В Германии в 1958 году Лотар Штилау, учитель английско¬
го в школе, написал статью, в которой назвал дневник Франк
сентиментальной порнографией. В ходе расследования Штилау
прибег к казуистической уловке, признав, что вместо немец¬
кого слова «сфабрикованный» ему следовало сказать «значи¬
тельно измененный». Защитник Штиллау Генрих Буддеберг
вновь обличил Мейра Левина в том, что он участвовал в фаль¬
сификации.3
1 Schoenberner G. Der gelbe Stern. Die Judenverfolgung in Europa 1933—
1945- Frankfurt am Main, i960.
2 Проуз Ф. Анна Франк. С. 297.
3 Там же. С. 298.
183
Первые немецкие процессы над нацистами
В 1958 же году был проведен Ульмский процесс над участ¬
никами опергрупп полиции безопасности и СД. Ульмский про¬
цесс ничего нового по сравнению с американским процессом
над Эрихом Олендорфом (командиром одной из опергрупп) не
дал, но немецкая общественность — спустя десять лет после
первого американского процесса — гораздо более заинтересо¬
ванно за ним наблюдала. Суд присяжных в Ульме вынес боль¬
шие тюремные сроки за участие в массовых расстрелах евреев
на немецко-литовской границе накануне нападения Германии
на СССР.1
После этого суда 3 октября 1958 года конференция мини¬
стров юстиции земель под впечатлением вынесла решение об
основании с 1 декабря Центрального ведомства в Людвигсбур¬
ге по выявлению преступлений нацистов (Zentralen Stelle der
Landesjustizverwaltungen zur Aufklarung NS Verbrechen). Ведом¬
ство получило право собирать и предъявлять доказательства
участия в подобных преступлениях на территории Европы,
а с 1964 года и на территории Германии. Ведомство собирало
свидетельские показания, прежде всего концентрируясь на
невоенных преступлениях.1 2 Его руководителем был государ¬
ственный прокурор Эрвин Шюле (Schiile). Ведомство выступи¬
ло инициатором около 900 процессов против нацистов. Тем
самым по-настоящему открылась пропасть нацистских пре¬
ступлений, в которые был вовлечен немецкий народ.3
С момента основания ведомства в Людвигсбурге до 1968 го¬
да в одиннадцати федеральных землях было проведено
150 больших антинацистских процессов.4 И этот процесс наби¬
1 Особенно детально этот и прочие немецкие процессы над эсэсовски¬
ми преступниками описаны в монографии Михаэля Вильдта «Поколение
безусловного». См.: WildtM. Generation des Unbedingten.
2 Schrimm К., Riedel J. 50 Jahre Zentrale Stelle in Ludwigsburg. Ein Er-
fahrungsbericht uber die letzten zweieinhalb Jahrzehnte // Vierteljahrshefte
fiir Zeitgeschichte. 2008. H. 4. S. 525.
3 Ritter G. Uber Deutschland. S. 106.
4 Sereny G. Das Ringen mit der Wahrheit. S. 787.
184
рал обороты — в 1968 году в Гамбурге состоялся процесс по де¬
лу оперкоманды 1005, участники которой на Восточном фрон¬
те убили сотни тысяч евреев, русских, поляков; в 1970 году из
Бразилии, где он жил двадцать лет, был выдан в ФРГ Франц
Штангль, комендант Собибора и Треблинки (в Дюссельдорфе
его приговорили к двадцати годам заключения).1 Даже Аль¬
берт Шпеер — то ли под давлением общественности, то ли по
личной инициативе стал каяться в преступлениях, обвинять
в жестоком обращении с заключенными персонал концлаге¬
рей, обвинять в соучастии в преступлениях своих недавних
близких товарищей, которым нечем было ответить. Впрочем,
его «покаянное» поведение не соответствовало его стилю жиз¬
ни после освобождения из тюрьмы — он много путешествовал,
радовался финансовым успехам своих книг.1 2 Особенно настой¬
чиво журналисты его спрашивали об убийствах евреев, на что
он упорно отвечал, что «он должен был о них знать, что он мог
о них знать, но он все же о них не знал».3
В 1982 году тогдашний руководитель ведомства прокурор
Адальберт Рюкерль (Riickerl) в одном из отчетов о работе своих
подчиненных констатировал: «Еще не время подводить окон¬
чательный итог работы нашего учреждения по преследованию
нацистских преступников, поскольку довольно много дел на¬
ходятся в процессе производства». «Сердцевиной» ведомства
является центральная картотека, содержащая 1 672 305 дел на
691 927 персон. После того, как в 1987 году ведомство в Люд¬
вигсбурге получило доступ к материалам United Nations War
Crimes Commission, личная картотека увеличилась прибли¬
зительно на тридцать тысяч.4 Удивительно, но это ведомство
в Людвигсбурге существует до сих пор: в 2008 году в немецком
историческом журнале была публикация, посвященная его
деятельности, в которой нынешний руководитель и его заме¬
1 Ibidem. S. 788.
2 Ibidem. S. 790.
3 Ibidem. S. 796.
4 Schrimm K., Riedel J. 50 Jahre Zentrale Stelle in Ludwigsburg. S. 526,
529.
185
ститель рассматривают основные итоги своей работы по выяв¬
лению преступлений.
В статье приводятся четыре самых важных дела последних
лет, которые провело ведомство. Интересно, что они представ¬
ляли собой.
Первый обвиняемый — Йозеф Шваммбергер был аресто¬
ван в Аргентине 14 ноября 1989 года по указке доносителя,
получившего за это обещанное вознаграждение в 300 ты¬
сяч долларов. В 1942 году он был комендантом каторжно¬
го лагеря Розданов (Rozdanow), а потом комендантом гетто
Пшемысла. С 1944 года до конца войны он был комендантом
каторжного лагеря Миелец (Mielec). Судом было доказано,
что Шваммбергер в общей сложности был причастен к убий¬
ству 635 человек. 18 мая 1992 года Шваммбергер был осуж¬
ден на пожизненное заключение; умер в тюрьме 3 декабря
2004 года.1
Второй случай: Юлиус Ф. был инструктором в школе Ваф-
фен-СС в Лайтмерице в Богемии. По свидетельству одного из
курсантов этой школы он во время наряда курсантов по ох¬
ране работающих зэков-евреев без всякой видимой причины
схватил винтовку и застрелил семерых работавших во рву ев¬
реев. За это он был приговорен к двенадцати годам тюрьмы.
Юлиус Ф. умер незадолго до вынесения приговора, и поэтому
был объявлен по закону невиновным.
Третий случай: Антон Маллот (Malloth) служил поначалу
в итальянской армии, а в 1940 году принял немецкое граждан¬
ство и в том же году стал служащим гестапо. Он был назна¬
чен в пражскую тюрьму Панкрац, в которой с 1940 по 1945 год
пребывало от тридцати до тридцати пяти тысяч узников, две
с половиной тысячи из которых были убиты. Чехословац¬
кий суд приговорил его после войны к смерти, но поскольку
доказательства его участия в зверствах были недостаточны¬
ми, австрийские власти не выдали его Чехословакии. Попыт¬
ки осудить его за недостатком доказательств много раз не
удавались. Он умер 31 октября 2002 года десять дней спустя
1 Ibidem. S. 538.
186
после того, как был отпущен из следственной тюрьмы из-за
болезни.1
Четвертый случай: профессор доктор Роземари А. была
в 1940—1942 годы ассистентом врача в неврологической клини¬
ке в Штадтрода в Тюрингии. Ей было предъявлено обвинение
в медикаментозном убийстве тридцатипятилетней пациентки
с определением «недостойная жизни». Обвиняемая была удо¬
стоена ордена ГДР, несмотря на то, что ее деятельность в ве¬
домстве эвтаназии была известна властям. К моменту суда
обвиняемой было восемьдесят девять лет и она весила сорок
килограмм. Поэтому ее признали не способной предстать пе¬
ред судом.1 2
Приведенные случаи свидетельствуют о том, что к подоб¬
ного рода преступлениям в Германии до сих пор относятся
чрезвычайно скрупулезно, даже несмотря на давность лет и
весьма преклонные годы обвиняемых. Первоначально пла¬
нировалось, что ведомство в Людвигсбурге будет работать
двадцать лет, а по истечению этого срока его распустят. Но
в 1998 году было принято решение продолжить работу ведом¬
ства.3 Такое решение свидетельствует о значительной инерции
в культивировании вины и ответственности за преступления
более чем полувековой (!) давности.
Помимо судебных преследований нацистов большое зна¬
чение имели в деле преодоления прошлого и общественные
инициативы. Так, настоящим событием в изменении немецкой
мемориальной культуры стало собрание в феврале 1957 года:
тысячи молодых людей со всей ФРГ в мемориале Берген-Бель-
зене возложили цветы на братские могилы бывшего концлаге¬
ря. В прессе эту акцию назвали «детский крестовый поход про¬
тив собственного прошлого». Английская газета «Daily Mail»,
подчеркнуто критически относившаяся к немцам, написала:
«Невиновные взяли на себя грехи убийц и покаяние».4 Датская
1 Ibidem. S. 541.
2 Ibidem. S. 542.
3 Ibidem. S. 554.
4 Kittel M. Die Legende von der «Zweiten Schuld». S. 276, 279.
187
газета «Informationen» писала, что покаянное паломничество
в Берген-Бельзен — это самое прекрасное известие из Герма¬
нии после 1945 года. Эти дети, писала газета, имеют мужество
помнить, в той же степени как немецкие дети помнят прошлое,
мы его забываем. По словам одного журналиста это паломни¬
чество двух тысяч молодых людей вызвало к Германии боль¬
ше доверия, чем все факты материального возрождения. «То,
что немцы дельный и трудолюбивый народ, что они отличные
солдаты — знает весь мир. Но что у них есть гражданская со¬
весть — об этом мы раньше не слышали», — писал один амери¬
канский журналист.1
Также позитивно на западную общественность подейство¬
вало то, что с середины 1960-х годов многие места бывших
тюрем и концентрационных лагерей были превращены в му¬
зеи, на их территориях создавались мемориальные комплексы:
в тюрьме Плетцензее, Дахау, в Нойенгамме, Берген-Бельзене.
В дальнейшем этот процесс только усиливался. Если в Герма¬
нии после 1871 года говорили о «мемориальном бешенстве»,
когда в последней четверти века стали по всей стране возво¬
дить бесчисленные памятники Бисмарку и Вильгельму I,1 2 то
приблизительно такое же усердие немцы стали проявлять
в создании памятников и музеев, связанных с преступлениями
нацистов.
Помимо дневников Анны Франк, сильное влияние на не¬
мецкую общественность произвел процесс по делу Эйхмана.
В прессе была масса откликов на это судебное расследование,
все напряженно следили за процессом в Иерусалиме. По сути,
процесс Эйхмана, задуманный израильскими властями как пу¬
бличный и сенсационный, стал поворотной точкой. Холокост
превратился в событие центральное, а в некоторых отношени¬
ях основополагающее, в базу израильской и в целом еврейской
легитимности.3 В отношении холокоста начались, постоянно
расширяясь, обширные правовая, нравственная, философская,
1 Ibidem. S. 280.
2 Люббе Г. В ногу со временем. С. 69.
3 Безансон А. Бедствие века. С. ю.
188
богословская дискуссии, в которых приняли участие самые
блестящие умы того времени — Ханна Арендт, Карл Ясперс,
Примо Леви, Имре Кертес и другие. Можно считать, что судеб¬
ный процесс над Эйхманом послужил одной из главных при¬
чин, по которым холокост превратился в один из центральных
элементов немецкой, американской, европейской и израиль¬
ской национальной идентичности.
Также он стал неотъемлемой принадлежностью «коллек¬
тивной памяти» в ФРГ. Согласно отчету Моссада, который эти
процессы отслеживал, после суда над Эйхманом в ФРГ про¬
изошел целый ряд перемен: ушел в отставку министр Теодор
Оберлендер, принимавший участие в оккупации Львова; в по¬
лиции земли Рейнланд-Пфальц была проведена чистка рядов;
в земле Баден-Вюртемберг были уволены двадцать три судьи.
В отчете Моссада говорилось, что за прошедшее после суда
время количество арестов нацистских преступников увеличи¬
лось в два раза (с сорока до восьмидесяти), а преступников ста¬
ли отдавать под суд в два раза чаще. Если за два предшеству¬
ющих суду года на пожизненное заключение было осуждено
только пять человек, то за год после суда — уже семь.1
Вслед за этим событием немецкая пресса и общественность
стали более внимательно реагировать на известия о прочих
процессах уже в самой Германии. Так, большое внимание было
уделено процессу одного из командиров опергрупп СД и поли¬
ции безопасности Отто Брадфишу, который после войны дол¬
го скрывался, присвоив себе солдатскую книжку некого Карла
Эверса. Брадфиша обвинили в Мюнхене в 1961 году в причаст¬
ности к убийству пятнадцати тысяч человек, затем в 1963 году
в Гамбурге последовал еще один процесс по его делу. В сово¬
купности он получил тринадцать лет, но через пару лет был
отпущен. Умер он своей смертью в 1994 году. Несмотря на мяг¬
кий приговор, его процесс внимательно обсуждался в прессе,
что свидетельствовало о растущем внимании общества к не¬
давнему прошлому. Другие подобные процессы также давали
небольшие сроки нацистским палачам, но сам факт внимания
1 Сегев Т. Симон Визенталь. Жизнь и легенды. М., 2014. С. 194.
189
общественности к часто повторным процессам имел особое
значение.
Большой общественный резонанс вызвал весьма дли¬
тельный Франкфуртский процесс (декабрь 1963 года—август
1965 года) над охранниками концлагеря Освенцим. Из 6,5 ты¬
сяч эсэсовцев, которые служили в Освенциме между 1940 и
1945 годами и, как считалось, пережившими войну, только
приблизительно 750 получили то или иное наказание. По это¬
му процессу из двадцати двух ответчиков семнадцать были
признаны виновными и шесть получили высшую меру нака¬
зания — пожизненное заключение.1 Сам ход процесса и обви¬
няемые — Мулка, Богер, Кадук, Капезиус (Mulka, Boger, Kaduk,
Capesius) — вскоре после начала процесса 20 октября 1963 года
были у всех на устах. К удивлению общественности они не бы¬
ли монстрами и без проблем после войны вернулись к обыч¬
ной жизни в качестве предпринимателя, служащего, аптекаря,
санитара соответственно. Процесс открыл людям глаза на то,
что за воротами концлагерей открывался ад, объяснить кото¬
рый человеку не было дано. Но за этот ад были ответственны
не какие-то бестии, а «совершенно нормальные люди».1 2 Книга
Ханны Арендт «Банальность зла»3 впервые обратила внимание
на то, что убийства евреев осуществлялись бюрократическим
путем никакими не злодеями, а совершенно «нормальными»
серыми личностями. Чуть позже американский историк Кри¬
стофер Браунинг в своей монографии4 на примере 101 поли¬
цейского батальона, формировавшегося в Гамбурге, показал,
что «исполнителями казней были вполне нормальные лю¬
ди, знающие разницу между добром и злом, обычные муж¬
чины и женщины, такие же, которых можно найти в любой
стране и которые могут совершать величайшие преступления
1 Рис Л. Освенцим. Нацисты и «окончательное решение еврейского
вопроса». М., 2014. С. 400.
2 Reichel Р. Erfundene Erinnerung. S. 147.
3 Арендт X. Банальность зла. Эйхман в Иерусалиме. М., 2008.
4 Browning Chr. Ganz normale Manner: die Reserve-Polizeibataillon 101
und die «Endlosung» in Polen. Hamburg, 1993.
190
в истории». Это и есть самая сенсационная правда об этих
убийствах...1
Процессу по делу надзирателей Освенцима была посвяще¬
на пьеса «Дознание» («Die Ermittlung», 1965) драматурга Пете¬
ра Вайса, который сам присутствовал в зале суда и построил
сюжет своей пьесы по известной в Германии книге журналиста
Берндта Наумана. Пьеса имела подзаголовок «Оратория для
девяти голосов». Вайс построил свою вещь также как первые
две части «Божественной комедии» Данте. Персонажи (обви¬
няемые) выступали под своими именами, стараясь выгородить
себя от обвинений. Весь ужас лагерной действительности —
прибытие заключенных, селекция трудоспособных (как прави¬
ло треть состава эшелона), газовые камеры, в которых, по сло¬
вам автора, в Освенциме было убито три миллиона.
Пьеса имела после объединения Германии выдающееся
значение для новой немецкой коммеморации нацистского про¬
шлого. Фрагменты из пьесы ставили на мероприятиях в день
поминовения жертв нацизма. «Дознание» регулярно ставят
в официальных присутствиях — в залах судов, ратушах, церк¬
вях, в мемориалах концлагерей, у памятников холокосту, даже
в Нюрнберге на месте партийных съездов НСДАП. В 1965 году
представление пьесы Вайса состоялось в Народной палате ГДР.
Сценические чтения время от времени устраивают по иници¬
ативе литературоведа Вальтера Йенса в немецких земельных
парламентах (ландтагах).
В организации Франкфуртского процесса по делу пала¬
чей Освенцима заглавную роль генерального прокурора зем¬
ли сыграл Гессен Фриц Бауэр. Он добился от Верховного
суда ФРГ передачи земельному суду во Франкфурте права вы¬
несения решений по этому делу. Бауэру пришлось столкнуть¬
ся в своей деятельности с упорным сопротивлением окруже¬
ния — что и понятно в силу того, как немцы первоначально
относились к радикальным оценкам своего недавнего прошло¬
го. Положение начало резко меняться уже после его смерти
в 1968 году.
1 Манн М. Темная сторона демократии. С. 344.
191
Весьма показательной была реакция Бундестага на вопрос
о сроке давности — дело в том, что 8 мая 1965 года истекал
срок давности преступлений нацистов (прошло двадцать лет).
25 марта в Бундестаге состоялись дебаты по поводу продле¬
ния или отмены срока давности за эти преступления. Снача¬
ла Бундестаг перенес дату срока давности, исходя не от 1945,
а от 1949 года (основание ФРГ), а в 1969 году срок давности не
только за преступления против человечности, но и за убийства
вообще, был отменен.1 Такое «ступенчатое» движение в этом
вопросе указывало на постоянно усиливающуюся критиче¬
скую дистанцию немцев к своему недавнему прошлому. Алей-
да Ассман увидела в этом событии даже проявление нового
измерения времени: «Отмена срока давности в случае престу¬
плений против человечности служит отчетливым свидетель¬
ством отхода от линеарного представления о времени. Это за¬
прет на автоматическое забвение прошлого, если оно содержит
еще не решенную проблему, которая ждет своей проработки
в настоящем».1 2
Не будет преувеличением утверждать, что судебные процес¬
сы первой половины 1960-х годов существенно изменили си¬
туацию в западногерманских судах. Так, до конца 1950-х годов
большинство антинацистских судебных процессов в ФРГ (43 %)
имели дело с преступлениями, совершенными в Германии
против немецких граждан в последние месяцы войны, а так¬
же с преступлениями, не касавшимися нацистской програм¬
мы уничтожения. Однако со второй половины 1960-х годов
6о % всех уголовных преследований нацистов стали состав¬
лять преступления, имеющие отношения к массовому уничто¬
жению людей. В тот же период изменился этнический состав
жертв нацистских преступлений: если до 1966 года 62 % по¬
страдавших составляли немцы, то в последующий период чис¬
ло представителей других этнических групп возросло до 86 %
(в частности, с 29 % до 76 % возросло количество судебных
преследований по преступлениям, совершенным против евре¬
1 GrofikopffR. Unsere боег Jahre. S. 125.
2 Ассман А. Распалась связь времен? С. 242.
192
ев). Аналогичный сдвиг произошел в территориальном фокусе
судебных разбирательств: если до 1966 года 72 % составляли
преступления, совершенные в Германии, то после география
рассматриваемых в суде преступлений расширилась. Теперь
83 % судебных преследований имели отношение к местам,
находившимся за пределами страны, в основном, в Поль¬
ше — 41 %, и в Советском Союзе — 31 %. Претерпели измене¬
ния и категории обвиняемых преступников: с 2 до почти 11 %
возросло количество судебных разбирательств над членами
«эскадронов смерти», с 20 до 31 % — над охранниками тру¬
довых лагерей и лагерей смерти, с 27 до 44 % — над членами
полиции.1
То, что западногерманская юстиция нашла в себе силы, не¬
смотря на все проблемы, провести эти процессы (особенно Ос¬
венцим, 1965—1966) отличает ее в лучшую сторону от Австрии
и ГДР, которые с радостью передвинули всю вину на ФРГ, как
будто они были совершенно не при чем...1 2 Особенно это отно¬
силось к ГДР, о чем речь пойдет в следующем разделе.
Интересно сравнить реакции общества на фашизм в Ита¬
лии с немецкими реакциями. Немецкий историк Ханс Воллер
в монографии о преодолении фашистского прошлого в Ита¬
лии отмечал, что там, как и в Германии, делили причастных
к преступлениям режима на категории. К примеру, «squad-
risti» — активисты фашистской милиции, «animarchia» — фа¬
шисты, вступившие в партию до «похода на Рим», кавалеры
фашистского ордена «sciarpa littorio».3 Чистке от убежденных
фашистов подверглись и университеты, и промышленность, но
вскоре многие «вычищенные» вернулись на свои прежние ме¬
ста. Так, менеджер Фиата Витторио Вачелка в начале 1945 года
чуть не линчеванный рабочими своего завода, десять месяцев
спустя вновь был во главе концерна. Сравнивая итальянскую
1 Лёзина Е. Источники изменения официальной коллективной памя¬
ти... С. 30—31.
2 GrofikopffR. Unsere боег Jahre. S. 121.
3 Woller H. Die Abrechnung mit dem Faschismus in Italien 1943 bis 1945.
Munchen, 1996. S. 83.
193
«Epurazione» (чистку) с немецкими чистками автор указывал,
что в Италии этот процесс был более открытым и эмоциональ¬
ным, чем в оккупированной союзниками Германии. Причиной
таких различий могли быть едва ли доступные историческо¬
му анализу слишком расплывчатые и неопределенные ка¬
чества национального менталитета, политической культуры,
национального характера. Нужно учесть, что давление тота¬
литарной системы было в Германии гораздо более сильным,
чем в Италии. К тому же, Италия после самоосвобождения
от фашизма коллективно обратилась к антифашизму, а в по¬
бежденной Германии немцы еще долго предпочитали избегать
открытой конфронтации с прошлым, уходя в частную жизнь,
работу.1
Примечательно также и быстрое завершение «Epurazione».
Уже в момент вступления в должность премьер-министра Аль-
чидо Де Гаспери в 1946 году настало «Pacificazione» — умиро¬
творение. Вскоре последовали обширные и повторяющиеся
амнистии. В итоге амнистия 1953 года практически покончила
все счеты с фашистским итальянским прошлым. Вместе с тем
амнистия не означала амнезию — вчерашние активные фаши¬
сты были в обществе изолированы. Автор резюмировал, что
Италия сразу после краха фашизма подвергла себя террору,
после чего объявила себя выздоровевшей и с этого момента ка¬
тегорически отклоняла всякие попытки возвратиться к крити¬
ке прошлого.
Казнь Муссолини (его труп толпа растерзала самым отвра¬
тительным образом, одна итальянка даже испражнилась на
труп диктатора) были по большому счету капитуляцией перед
сложностями и двойственностью «Epurazione». Те, кто измы¬
вался над трупами Муссолини и его любовницы Клареты Пе-
таччи как бы отгородились от прошлого этими своими дикими
выходками. Не случайно итальянская историография по су¬
ти игнорирует болезненную и неприятную главу итальянской
истории, связанную с непосредственными стихийными и ди¬
кими расчетами с фашизмом, из уважения к мифу «Rezisten-
1 Ibidem. S. 70.
194
za» — антифашистского Сопротивления.1 В ФРГ же, напротив,
«детализация» преодоления прошлого проходила более глубо¬
ко, детально и дольше.
Денацификация в ГДР
К чаю была супружеская пара из Хемница, ко¬
торый сейчас называется Карл-Маркс-Штадт. «Мы
там с 1933 года живем при том же режиме».
Запись в дневнике Эрнста Юнгера
21 июня 1968 года
Масштабы перемен в ГДР и индоктринация
восточных немцев
С 1945 года Германия оказалась разделенной на Восточную
и Западную, но культурно и географически Германия разде¬
ляется не так, а на Север и Юг. Германский север более похож
на Скандинавию и Англию. Но и это немецкое разделение не
было признаком какой-либо региональной проблемы, как
в Италии или Испании. Также важно отметить, что Восточная
Германия (ГДР), вопреки досужим суждениям о ее первона¬
чальной экономической слабости по сравнению с ФРГ, полу¬
чила в наследство от прежней Германии достаточно сильный
по потенциалу комплекс отраслей обрабатывающей промыш¬
ленности: саксонское машиностроение, являвшееся самым
инновационным в Германии; берлинская электротехническая
промышленность и производство средств связи; авиационная
промышленность в Ростоке и Дессау, где находились заводы,
производившие Фау; химическая промышленность в Лойне и
Биттерфельде.1 2 Поэтому должно быть ясно, что экономическое
отставание ГДР от ФРГ имело институционные причины, а не
структурные наследственные. При этом не нужно забывать,
1 Ibidem. S. 279.
2 Погорлецкий А. И. Экономика и экономическая политика Германии
в XX веке. СПб., 2001. С. 310.
195
что в социалистическом лагере ГДР была самой высокоразви¬
той страной.
В советской зоне оккупации помимо экономических пре¬
образований, создавших командную экономику, немцы под¬
верглись сталинскому «перевоспитанию». Пруссаки и до того
демонстрировали явную склонность к «сильной руке», поэто¬
му для некоторых вообще не было никаких проблем перекра¬
ситься из коричневого в красный цвет — на Западе в шутку
ГДР называли «Rote Ргеибеп». Особенно легко в ГДР оказа¬
лось манипулировать молодежью в коммунистическом духе.
Действительность в ГДР выказывала много сходств с нацист¬
скими реалиями: культ фюрера, униформированные массы по
разным торжественным поводам, ночные факельные шествия,
воинственный и истерический тон пропаганды. В ГДР в «ку¬
хонных» разговорах немцы называли членов СЕПГ не иначе
как «партайгеноссе», ответственных за украшение зданий по
разным праздничным поводам — «блокварт» (так именовали
в Третьем рейхе партийных функционеров среднего уровня),
а юных пионеров в их белых рубашках и синих галстуках —
«пимпфы» (самые младшие дети в Гитлерюгенд).1
Странная преемственность нацистской диктатуры и ком¬
мунистической ГДР также проявилась в том, что некоторые
специальные советские тюрьмы (бывшие до этого нацистски¬
ми) после 1956 года были переданы Штази — так было с ка¬
торжной тюрьмой Баутцен, куда власти ГДР определяли поли¬
тических оппозиционеров.1 2
Даже гонения на евреев напоминали о прежних нацистских
временах — в начале 1950-х годов руководство СЕПГ приняло
участие в инспирированных Москвой антиеврейских и анти-
сионистских кампаниях и связанных с ними чистках. В ГДР
реституцию еврейского имущества отвергали по причине при¬
надлежности евреев к «буржуазной аристократии денег», по
выражению члена ЦК СЕПГ Пауля Меркера. Последний про¬
1 Wolle S. Staastsfeind Faschist // Der Spiegel. 2001. N 34. S. 148.
2 Rudnik C. Die andere Halfte der Erinnerung. Die DDR in der deutschen
Geschichtspolitik nach 1989. Bielefeld, 2011. S. 126.
196
ходил обвиняемым по делу Ноэла Филда и Ласло Райка и хо¬
тел своим заявлением отвести от себя обвинения в сионизме.
Еврейские жертвы выступали конкурентами жертв комму¬
нистов и поэтому антисемитизм был просто объявлен пре¬
одоленным, как и буржуазное прошлое. Борьба с космопо¬
литизмом в 1952—1953 годы напоминала ноябрь 1938 года,
несмотря на то, что иные крупные функционеры СЕПГ были
евреями, как Александр Абуш, Херман Аксен, Альберт Норден.
В этой связи Вильгельм Пик указывал, что фашистский по¬
гром 1938 года был направлен не против евреев, а против
антифашистов.1
Такая антисемитская позиция немецких коммунистов была
обусловлена конкуренцией политических и этнических жертв
нацистов, что нашло отражение в экспозиции музея Бухен¬
вальда, в котором в гэдээровские времена еврейские жертвы
были маргинализированы. Бухенвальд был советским лагерем
в 1945—1950 годы и это несмотря на то, что уже в мае 1945 года
британский парламентский комитет в соответствующем докла¬
де характеризовал этот концлагерь «как свидетельство самой
глубокой пропасти бесчеловечности», а в книге Ойгена Когона
1946 года этот концлагерь особенно выделялся.1 2
Лишь перед самым объединением страны 12 апреля
1990 года Народная палата ГДР осудила историческую поли¬
тику руководства страны и просила прощения у народа Из¬
раиля за причастность к нацистским преступлениям.3 Кроме
того, в ГДР боролись — в соответствии с указаниями из Мо¬
сквы — с титоистами, троцкистами, космополитами, сиони¬
стами, о чем рассказано в прекрасной книге Франца Хиршин-
гера «Гестаповцы, троцкисты, предатели».4 Правда, в ней речь
1 Laak Dirk van Der Platz des Holocaust im deutschen Geschichtsbild /
Hrsg. K. Jarausch, M. Sabrow // Die historische Meistererzahlung. Deutungsli-
nien der deutschen Nationalgeschichte. Gottingen, 2002. S. 172.
2 Ibidem. S. 171.
3 Reichel P. Erfundene Erinnerung. S. 140.
4 Hirschinger F. «Gestapoagenten, Trozkisten, Verrater». Kommunistische
Parteisauberungen in Sachsen-Anhalt 1918—1953 // Schriftenreihe des Hanna-
Arendt-Institut fur Totelitarismusforschung. 2005. Bd. orj. Passim.
197
идет об одном регионе ГДР, но картина возникает вполне ясная
и полная.
Искажения истории в угоду доктрине были в ГДР такие же,
как и в СССР. К примеру, Мюнцер был второстепенным персо¬
нажем, паразитом, а не лидером Крестьянской войны 1525 го¬
да. Режим ГДР взвел его в ранг великого предтечи. В резуль¬
тате демонизации и канонизации фигура Мюнцера была
искажена и роль ее преувеличена. Как и в случае с Мюнцером
подобным историографическим «творчеством» было и изобра¬
жение Октября 1917 года как глубокой социальной революции,
а не большевистского переворота.1
Даже частичная «реабилитация» прусского наследия име¬
ла свою функцию: так, с 1962 года жители и гости Восточно¬
го Берлина стали свидетелями любопытного зрелища — ка¬
ждую среду с 14:30 начиналось грандиозное представление,
в котором охранный комендантский полк «Фридрих Энгельс»
выходил из своих казарм у вокзала Фридрихштрассе и мар¬
шировал до Нойе Вахе на Унтер ден Линден. В этой истори¬
ческой постройке с 1969 года был зажжен вечный огонь в па¬
мять жертв «фашизма и милитаризма». Солдаты печатали
шаг, раздавались резкие звуки команд, штыки блестели на
солнце, раздавалась военная музыка, все как в прежней Прус¬
сии... В этот день было много желающих, в том числе и ино¬
странцев, посмотреть на это яркое зрелище, сфотографировать
действие. На таком фоне иные немцы в ГДР вспоминали о про¬
шлом, о старых немецких достоинствах: спокойствие, порядок,
безопасность, чистота, чувство долга.1 2 Был восстановлен даже
памятник Фридриху Великому на Унтер ден Линден в центре
Берлина, где он и находится поныне.
Цель, поставленная Сталиным, должна быть достигну¬
та путем перенесения в ГДР советской модели социализма:
ГДР приступила к строительству собственной тяжелой про¬
мышленности и коллективизации сельского хозяйства по со¬
1 Мартин М. Локомотивы истории. С. 98.
2 Wolle S. Staastsfeind Faschist. S. 148.
198
ветским рецептам. Форсированный сталинский курс на со¬
циализм прямой дорогой завел страну в кризис, ибо тяжелая
промышленность и милитаризация экономики требовали
громадных денежных средств, а это прямо влияло на сокра¬
щение расходов на социальные нужды. Только на наращива¬
ние вооружений до середины 1953 года ушло два миллиарда
марок — государственная казна была пуста, чему также спо¬
собствовала политика экономического ограбления, проводив¬
шаяся СССР. Так, до 1947 года в рамках репараций в ГДР бы¬
ло демонтировано 68о предприятий (по статистике ГДР, а по
западным оценкам — 1225 предприятий было полностью или
частично демонтировано). Еще 202 предприятия были преоб¬
разованы в САО (советские акционерные общества), в том чис¬
ле такие крупные и знаменитые предприятия, как «Лойна»,
«Буна», «Висмут». Нужно также учесть расходы на содержа¬
ние советских оккупационных войск и репарационные плате¬
жи. В 1946 году по западным оценкам доля репараций во всем
экспорте советской зоны составляла 50 %. По оценкам же ГДР
Советскому Союзу было выплачено до конца 1953 года 4.3 мил¬
лиарда долларов, а по западным оценкам около четырнад¬
цати миллиардов долларов.1 Не будучи даже мстительными,
нужно признать, что такая «зеркальная» политика советско¬
го руководства соответствовала тому, что творили нацисты на
территории нашей страны... Несправедливо лишь, что за все
преступления гитлеровцев должны были отдуваться только
жители ГДР.
Что касается весьма болезненного для простых немцев во¬
проса о возвращении пленных из СССР, то официальная по¬
зиция в ГДР была такова: пропавшие погибли, а в СССР оста¬
лись только военные преступники; в 1950 году ТАСС объявило,
что репатриация немецких военнопленных завершилась. Но
в Германии продолжали циркулировать слухи, что пропав¬
шие вскоре вернутся. Среди более двух миллионов немецких
военнопленных, переживших войну, примерно 700 тысяч вер¬
1 Staritz D. Die Grundung der DDR. Munchen, 1984. S. 51—58.
199
нулось в Восточную Германию между 1945 и 1950 годами. Еще
двадцать восемь тысяч оставались до середины 1950-х годов
в СССР, будучи признанными советскими властями военными
преступниками.1 Всего же из депортированных в СССР немцев
треть погибла.1 2
Примечательным для денацификации в ГДР было преж¬
де всего то, что власти сознательно использовали ее как
инструмент политических изменений более явно, чем это
происходило на западе страны. Привезенным из Москвы ком¬
мунистическим лидерам Вильгельму Пику и Вальтеру Уль¬
брихту потребовался колоссальный заряд цинизма, поскольку
они прекрасно знали о сталинском терроре, жертвами кото¬
рого были многие их товарищи. Впрочем, среди коммунистов
было и много идеалистов, не замечавших реальности. Со сво¬
ей стороны Ульбрихт был убежден, что если немцы получат
свободу выбора, они станут нацистами, поэтому он твердо
решил не допускать этой возможности. Он поместил соотече¬
ственников в жесткие рамки репрессивной системы, в рамках
которой в ГДР существовала одна из самых крупных и хорошо
организованных секретных полицейских служб во всем бло¬
ке, внушающая страх Штази («Staatssicherheitsdienst»), то есть
служба государственной безопасности. Эта организация была
даже крупнее КГБ. В Штази числилась девяносто одна тысяча
сотрудников для наблюдения над населением в 16.4 милли¬
она человек (в гестапо было семь тысяч на шестьдесят шесть
миллионов).3 Такое значение политической полиции проис¬
текало из того, что денацификация в ГДР была привязана
к политическим, а не правовым критериям. В целом из по¬
лутора миллионов членов нацистской партии в ГДР как-ли¬
бо пострадала пятая часть. О завершении денацификации
СВАГ объявила 26 февраля 1948 года своим приказом. Пре¬
жде всего результатом денацификации стала почти полная
1 Блэк М. Смерть в Берлине. С. 255.
2 Bender Р. Episode oder Epoche? S. 31.
3 Пристланд Д. Красный флаг. История коммунизма. М., 2011. С. 772.
200
замена кадров в школе, юстиции, полиции, администрации.
Из учителей 70 % были членами НСДАП. Их заменили мо¬
лодежью, прошедшей курсы профессиональной подготовки от
двух до двенадцати месяцев. В ноябре 1948 года новые учите¬
ля составляли 76 % персонала школьных преподавателей. 48 %
этих новых учителей были членами СЕПГ.1 Для культурной
политики по сути это была культурная революция — в ГДР ее
так и называли. Понятно, что такие кадровые перестановки
имели катастрофические последствия в качестве работы но¬
вичков — понадобилось много времени, чтобы положение по¬
правилось.
Но не всегда в ГДР действовали столь последовательно,
часто органы государственной безопасности просто исходи¬
ли из собственных политических соображений. Так, убийцу
Эрнста Тельмана, найденного следователями из ГДР в Ниж¬
ней Саксонии в 1968 году так и не обвинили, рассчитывая
его использовать по-другому. Также Штази нашла эсэсовца,
изображенного на знаменитой фотографии ликвидации Вар¬
шавского гетто, где на первом плане ребенок с поднятыми
руками. Этим эсэсовцем оказался гражданин ГДР Йозеф Блё-
ше (Blosche), которого Штази смогла идентифицировать и
в 1969 году казнить. В целом в обеих частях Германии было
обвинено в нацистских преступлениях около восьмидесяти
тысяч, двенадцать тысяч из них — в ГДР. В отношении к про¬
порциям численности населения это было в два раза больше,
чем в ФРГ, которая была в три с половиной раза больше по на¬
селению.1 2
Штази в 1977 году отыскала жившего под другим именем
бывшего заместителя концлагеря Бухенвальд оберштурмфю¬
рера СС Эриха Густа, который жил в Нижней Саксонии и ра¬
ботал в ресторане. Он находился в розыске с 1959 года. Но по
каким-то, одному министру государственной безопасности
Эриху Мильке известным, причинам Густа не разоблачали,
1 Ritter G. Uber Deutschland. S. 134—135.
2 Habbe Chr. Im Visier der Nazi-Jager. S. 166.
201
он умер своей смертью в 1992 году. По всей видимости, его
использовали бы в случае необходимости для разоблачения
западных властей. Случай с Густом ясно свидетельствовал
о политической инструментализации такого рода разобла¬
чений.1
По приговору чехословацкого суда 28 августа 1953 го¬
да должны были казнить оберштурмбанфюрера СС Макса Ро¬
стока, принимавшего участие в расстреле жителей деревни
Лидице в отместку за убийство диверсантами Гейдриха. Но
он был помилован, освобожден и в i960 году переехал в ФРГ,
будучи завербованным чехословацкой разведкой (кличка
«Фриц»). Росток жил и работал в Мангейме, но какого рода
информацию он поставлял своим хозяевам неизвестно. Неве¬
роятно, но коммунисты ради своих целей помиловали явного
преступника. Макс Росток жил в ФРГ и умер своей смертью
в 1986 году.1 2
Одной из причин эффективности Штази было то, что она
имела в своем распоряжении очень ценный материал — пись¬
ма Гитлера к членам НСДАП, бывшим депутатами Рейхста¬
га — этот материал использовался для шантажа или для вер¬
бовки агентов. Архивные данные даже не регистрировались
в конспиративных целях.3 Используя эти данные специальные
службы ГДР активно занимались контрпропагандой на ФРГ —
так, в 1965 году была распространена «Коричневая книга»
о военных и нацистских преступниках в ФРГ. В ней упомина¬
лись имена 1800 немцев, совершивших при нацистах тяжкие
преступления, но занимающих в ФРГ высокие посты или по¬
лучающие государственные пенсии. Авторы утверждали, что
в ГДР, напротив, все бывшие нацисты понесли заслуженное
наказание, а большинство действительных нацистских пре¬
ступников, бежали на Запад в ФРГ.
На деле же, в ГДР проживало полтора миллиона членов
партии. По данным «Коричневой книги» в ГДР до середины
1 Wolle S. Staastsfeind Faschist. S. 150.
2 Stold H.-U. Decknahme «Fritz» // Der Spiegel. 2001. N 34. S. 152.
3 Wolle S. Staastsfeind Faschist. S. 146.
202
1960-х годов было возбуждено 16 572 уголовных дела против
нацистских преступников, из них 12 807 завершилось осу¬
ждением преступников. В 5080 случаях суд вынес приговоры
к трем и выше годам заключения, 231 приговор — к пожизнен¬
ному заключению, 118 осужденных были приговорены к смер¬
ти и казнены.1 Оставался открытым вопрос, что же произошло
с остальными членами партии?
В феврале 1954 года члены ЦК СЕПГ в результате внутрен¬
него расследования получили сведения, что 96 844 члена пар¬
тии (8.6 %) и 9533 кандидата в члены партии (9.3 %) состояли
в НСДАП. По регионам особенно высокая квота вчерашних на¬
цистов в СЕПГ была в Зуле (15.4 %), Эрфурте (15.4 %), Магде¬
бурге (12.5 %), Гере (11.3 %) и Галле (ю.6 %).
ФРГ ответила на «Коричневую книгу» брошюрой «Быв¬
шие нацисты на службе у Панкова», изданной следственным
комитетом «Независимых юристов». Так был изобличен по¬
пулярный в ГДР директор зоопарка профессор Хайнрих Да¬
те (Dathe), популярный диктор телевидения Карл-Хайнц Гер¬
стнер (Gerstner).
Правда, в отличие от ФРГ, в высших эшелонах власти в ГДР
вчерашних нацистов не было. С одним исключением — член
ЦК СЕПГ Эрнст Гроссманн (GroBmann) был изобличен запад¬
ными юристами как бывший эсэсовец из «Тотенкопф» в кон¬
цлагере Заксенхаузен. Вскоре он исчез.
Понятно, что когда 17 июня 1953 года в ГДР началось на¬
родное восстание, то его быстро окрестили в «фашистский
путч». Пропаганда приложила все мыслимые усилия к тому,
чтобы доказать, что во главе восстания и стачечного комитета
находились бывшие нацисты. Так, «командиршу» восставших
Эрну Дорн пропаганда представила как бывшую надзиратель¬
ницу в концлагере Равенсбрюк, что было чистой выдумкой —
в картотеке СС она вообще не числилась. По существу обвине¬
ния невинную женщину осудили и казнили.
1 Ibidem. S. 147.
203
Идеологический разрыв ГДР с прошлым
DDR — Der Doofe Rest.1
Оба немецких государства в 1949 году вы¬
ступили наследниками Маркса — ФРГ наследо¬
вала «Капитал», а ГДР — «Манифест коммуни¬
стической партии.
Г Шмидт
В ГДР переход от капитализма к социализму, по мысли
коммунистов, означал устранение главной предпосылки фа¬
шизма, поскольку он был порождением «наиболее реакцион¬
ных, наиболее империалистических элементов финансового
капитала». А поскольку эти элементы исчезли, поэтому ГДР
не только структурно, но и в персональном отношении демон¬
стрировала решительный разрыв с прошлым. Получается, что
если в Западной Германии во всем винили Гитлера, то в Вос¬
точной Германии — финансовый и монополистический капи¬
тализм, прусских юнкеров. Поэтому в ГДР нацизм рассматри¬
вался как чужая история, а день 9 мая отмечался как «День
освобождения немецкого народа от фашизма» и он был празд¬
ничным.
Немецкий теолог, во времена ГДР — пастор Рихард Шре¬
дер писал, что в ГДР «фашистами» всегда считались какие-то
другие немцы, а не гэдээровские. Шредер приводил слова Бер¬
тольда Брехта из пьесы «Карьера Артуро Уи, которой могло и
не быть»: «Der SchoB ist fruchtbar, aus dem das kroch».1 2 И это
чрево, указывал Шредер, — не было классом, а нравственной
слепотой, нелепым воодушевлением наших родителей, бабу¬
шек и дедушек.3 Знаменитую фразу Брехта из финала пьесы
обычно используют для того, чтобы указать на, казалось, прео¬
доленную опасность, которая в любой момент может дать о се¬
бе знать.
1 Дурной остаток — так расшифровывали название ГДР иные немцы.
2 Еще плодоносит чрево, которое вынашивало зло (нем.).
3 Schroder R. Mysterium Germaniae // Der Spiegel. 2001. N 40. S. 140.
204
Пастор Шредер отмечал, что при Хонеккере в 1968 году бы¬
ла принята вторая конституция ГДР — из «социалистического
государства немецкой нации» страна стала «социалистиче¬
ским государством рабочих и крестьян». Буква «D» — Deutsch¬
land — исчезла с номеров автомобилей. Символом государства
еще при Ульбрихте стал молот и кронциркуль в поле, обрам¬
ленном снопами. В ГДР его называли «Blemblem» (смешная и
не совсем приличная для немцев игра слов). С этого момента
мысль о немецком единстве в ГДР воспринималась как реван¬
шизм, а в ФРГ как неонацистская. В таком тупике стремление
к свободе сублимировалось у восточных немцев в стремление
бежать на Запад.1 Иначе мыслили партийные пропагандисты.
Историк из ГДР Александр Абуш в книге «Ложный путь од¬
ной нации» прямо приравнивал западногерманскую демокра¬
тию к тому, что было при Гитлере, — по его мнению, убийцы из
Майданека и Освенцима просто прикрывались официальной
американской космополитической идеологией. Абуш проводил
линию преемственности от «агрессивного деспотизма» Фрид¬
риха Великого, «циничной жестокости» Бисмарка — к Виль¬
гельму II и Гитлеру. Другой идеолог из ГДР Альберт Норден,
еврей по происхождению, спасшийся в эмиграции, также счи¬
тал, что немецкая буржуазия не поддается перевоспитанию,
она закоснела в фашизме. Норден писал: «Жертвы полити¬
ки Гитлера — это жертвы и политики Аденауэра, гитлеров¬
ское преступное правосудие — это и аденауэровское преступ¬
ное правосудие».1 2 Иными словами, расчеты с прошлым были
в ГДР и ФРГ совершенно разными.
В ГДР все было пропитано духом советской ортодоксии
с самого начала и до конца. Немецкий политик Клаус Бёллинг
после встречи Шмидта с Хонеккером писал, что достаточно
было часового выступления лидеров ГДР, чтобы убедиться в их
интеллектуальной ограниченности, фанатичной нетерпимости
к иным идеям и способам существования. Они осуждали кни¬
1 Ibidem. S. 142.
2 Herf J. Divided Memory. The Nazi Past in the Two Germanies. Cam¬
bridge, 1997. P. 183.
205
ги, которые не читали, людей, которых не пытались понять,
мир, которого смертельно боялись.1 В этом смысле весьма по¬
казательным было то, что з октября 1961 года была проведе¬
на операция «Василёк» («Aktion Kornblume»), в ходе которой
власти ГДР отселили всех «неблагонадежных» от границы.
Таковых было 3273 человека — им дали квартиры в отдале¬
нии от границы.1 2
Советская репарационная политика в ГДР
Как говорилось выше, по приказам СВАГ большая часть
промышленных предприятий в советской зоне оккупации бы¬
ли демонтированы и вывезены в СССР. Вывозили не только
промышленное оборудование, но и людей — после окончания
войны на территории советской зоны оккупации (и не только)
за германскими учеными, инженерами, ядерщиками, ракетчи¬
ками, химиками, авиастроителями, судостроителями охоти¬
лись разведки победителей.
Как известно, ракетную гонку в 1957 году выиграл Совет¬
ский Союз. Как в одном голливудском фильме высказался Хру¬
щев — «наши немцы оказались лучше их немцев».3
Из Германии в СССР было вывезено 1600 человек, имев¬
шим отношение к ядерным исследованиям, среди них m док¬
торов наук. Среди них: лауреат Нобелевской премии профессор
Густав Герц, возглавлявший в Сухуми институт, занимавшийся
проблемой разделения изотопов методом газовой диффузии;
профессор Манфред фон Арденне, возглавлявший институт,
занимавшийся разделением изотопов магнитным способом;
профессор Хайнц Позе, возглавлявший институт в Обнинске,
занимавшийся разработкой ядерных реакторов и общей тео¬
1 Винклер X. А. Расставание с особыми путями: итоги и перспекти¬
вы // Россия и Германия. Общество и государство: исторический опыт
взаимодействия. М., 2012. С. 511.
2 GrofikopffR. Unsere боег Jahre. S. 97.
3 Моррис Я. Война! С. 342.
206
рией ядерных процессов; профессора Доппель и Фольмер, ра¬
ботавшие в знаменитом «Плутониевом институте» НИИ-9.
Допель создал прибор для измерения кинетики ядерных взры¬
вов, а Фольмер проектировал завод по производству тяжелой
воды. Профессор Стейнбек в СССР изготовил центрифугу для
разделения изотопов урана методом газового центрифугирова¬
ния. Этот метод стал главным в получении оружейного урана.
В Ораниенбауме немцы работали над созданием принципиаль¬
но новых мин и торпед. Семейные специалисты жили в отдель¬
ных квартирах в Большом Меныпиковском дворце. В Ижевске
при оружейном заводе была создана «шарашка», куда привезли
Хуго Шмайссера и два десятка немцев. Именно Хуго Шмайссер
создал в 1944 году 7.92-миллиметровый штурмовой карабин.
В 1952 году Шмайссера отправили в ГДР, взяв подписку о не¬
разглашении. Калашников прибыл в Ижевск позже Шмайссе¬
ра... Немецкие инженеры создали на заводах в Москве и Ле¬
нинграде первые отечественные телевизоры КВН-49, «Север»,
«Экран», «Ленинград». В Киев было перевезено оборудование
с завода «Карл Цейсс» в Йене, на этом оборудовании и были
созданы советские фотоаппараты «Киев-2» — это точная копия
«Contax II», а в 1952 году «Киев-3» — копией «Contax III».1 Эта
немецкая марка была конкурентом знаменитой «Лейки».
В СССР с немецкими специалистами обращались весьма
лояльно и их участь была гораздо лучше, чем тех, кто не был
угоден режиму, — арестованных нацистов вместе с нелюби¬
мыми советской властью «буржуазными демократами» и со¬
циал-демократами, и даже коммунистами-оппозиционерами,
не сосланными в Сибирь, помещали в «специальные лагеря».
В конечном итоге этих спецлагерей насчитывалось одиннад¬
цать. Два из них — Заксенхаузен и Бухенвальд — располага¬
лись на месте прежних концлагерей. Все они находились в ве¬
дении НКВД и управлялись также как и остальные острова
архипелага ГУЛАГ. В голодные послевоенные годы эти лагеря
в Германии были еще более губительными, чем лагеря на тер¬
ритории СССР. За пять лет через них прошло почти 240 тысяч
1 Широкорад А. Б. Великая депортация. С. 118, 122, 123.
207
человек, более трети из них (девяносто пять тысяч) погибли.1
Руководителем отдела спецлагерей НКВД в Германии был ге¬
нерал-полковник Иван Серов, позднее ставший и руководи¬
телем спецслужб в советской зоне оккупации Германии.1 2 Он
же занимался отправкой около 270 тысяч немцев на Восток.
Из всех немцев в спецлагерях только го % были осуждены за
какие-либо преступления, остальных содержали там по подо¬
зрению. Смертность в этих лагерях была высокой: так, в Бухен¬
вальде в 1945—1950 годы погибло от шести до тринадцати ты¬
сяч узников. В Заксенхаузене в спецлагере НКВД № 7 погибло
от двенадцати до тридцати тысяч человек. Этот лагерь на севе¬
ре Берлина попал в заголовки газет в 1990—1992 годы.3 В девя¬
ти советских специальных лагерях в 1945—1950 годы содержа¬
лось 240 тысяч «классовых врагов», девяносто пять тысяч из
них погибли.4 По всей видимости, по сравнению с нацистской
лагерной системой это были учреждения одного менталитета.
В принципе, ни один исторический факт не был настоль¬
ко жестко табуизирован как то, что концлагерь Бухенвальд
использовался советскими военными властями до 2 апреля
1950 года в качестве спецлагеря НКВД для интернированных
лиц. В 1950-е годы в Бухенвальде была построена пятидесяти
четырех метровая колокольня, заложена аллея «Проспект на¬
ций», поставлена знаменитая скульптура Фрица Кремера и ос¬
нован музей. Архитектурное оформление Бухенвальда бывший
узник концлагеря Хорхе Семпрун назвал в 1980 году «отврати¬
тельным». Экспрессионистские групповые скульптуры Фрица
Кремера, монументальная лестница и высокая звонница, кото¬
рая напоминает трубу крематория, не вязались с задачами ме¬
мориала, а были скорее пропагандистской уловкой.5
1 Эпплбаум Э. ГУЛАГ. М., 2015. С. 456.
2 В том числе и о немецком периоде своей службы он повествовал
в своем дневнике. См.: Серов И. А, Записки из чемодана. М., 2017.
3 Reichel Р. Politik mit der Erinnerung. Gedachtnisorte im Streit um die
nationalsozialistische Vergangenheit. Munchen, 1995. S. 131,137.
4 Naimark N. The Russian in Germany. A History of the Soviet Zone of Oc¬
cupation 1945—1949. Cambridge, 1995.
5 Henningsen M. Der Buchenwald-Komplex // Merkur. 1996. N 1. S. 83.
208
Первоначальная экспозиция музея Бухенвальда была на¬
столько односторонней, что вызвала протесты бывших узников
концлагеря с Запада. Так, французский подданный, бывший
узник Бухенвальда, спросил, как выглядело бы, если экспо¬
зиция в концлагере Дахау (у Мюнхена) была бы оформлена
в антисоветском духе? После такого рода протестов устроители
спешно убрали фото американских военных баз и фото с лин¬
чеванными неграми. Бухенвальд имел особое значение в про¬
паганде еще и потому, что там был расстрелян Эрнст Тельман.1
Испанский писатель, бывший узник Бухенвальда Хорхе
Семпрун в 1992 году посетил мемориал Бухенвальда и отметил
в одной из своих публикаций,1 2 что оба тоталитарных режима
наложили своей отпечаток на это место. Семпрун писал, что
политический опыт Германии составил ее трагическую исто¬
рию в XX веке и этот опыт может позволить немцам встать во
главе европейского движения за демократию и универсальное
развитие идеи Европы.3
В берлинском выставочном здании имени Мартина Гро¬
пиуса в 1990 году была выставка «Концлагерь Бухенвальд»,
организованная немцами из бывшей ГДР. В экспозиции ни¬
как не было помянуто, что Бухенвальд пять лет после войны
был спецлагерем № 2 НКВД — в своем качестве он не перестал
функционировать и после краха нацизма. В нем из двадцати
пяти тысяч узников погибли по крайней мере 7113 человек.
При нацистах — пятьдесят две тысячи. На Западе бывшие кон¬
цлагеря также использовали как места интернирования (Да¬
хау, Нойенгамме), но не так долго и не с такими ужасными по¬
следствиями для узников.
Писатель из ГДР Бруно Апиц (он был узником Бухенвальда
с 1937 по 1945 год) в романе «Голый среди волков» описывал
действительность лагеря с официальной точи зрения, подчер¬
кивая интернационализм узников. Семпрун же давал противо¬
положную по смыслу картину — немецкие узники лагеря чув¬
1 Wolle S. Staastsfeind Faschist. S. 149.
2 Семпрун X. Писать или жить. М., 2002.
3 Henningsen М. Der Buchenwald-Komplex. S. 81.
209
ствовали свое превосходство над другими и им пользовались.
Специалист по устной истории Лутц Нитхаммер отмечал в сво¬
ем исследовании, что немецкие коммунисты ради собственно¬
го спасения сотрудничали с лагерными эсэсовцами и поэтому
пережили лагерное заключение невредимыми.1
Чем больше становится известно о советских спецлагерях,
тем менее достоверным становится антифашизм коммунистов.
Конечно, Бухенвальд не был ни Освенцимом, ни Колымой, но
своей двойной биографией он реализовал макрокриминаль-
ные посылки нацизма и большевизма, которые в полной мере
осуществились в этом концлагере. В этой связи Семпрун пере¬
дает интересный диалог с библиотекарем-коммунистом перед
самым освобождением лагеря. Семпрун сказал, что все равно
Гитлеру скоро придет конец, концлагерь прекратит свое суще¬
ствование, и попросил дать ему с собой пару книг из лагерной
библиотеки, а библиотекарь возразил, заявив, что конец на¬
цизма — это отнюдь не конец классовой борьбы, а классовая
борьба предполагает концлагеря и не дал ему книг.1 2
Не лучше положение изгоняемых немцев было и в других
восточноевропейских странах, где это национальное меньшин¬
ство сделали козлом отпущения за преступления нацистов.
Эти трагические события подробно описаны в монографии
Гюнтера Беддекера «Горе побежденным».3 Так во имя анти¬
фашизма устанавливался новый авторитарный порядок в ГДР
и в Восточной Европе. Этот порядок по сути копировал совет¬
скую систему власти. В этой связи уместно помянуть интерес¬
ную книгу Гарет Причард «Ничейная земля», в которой рас¬
сматривается интересный эпизод немецкой истории в конце
войны — речь о довольно продолжительном периоде, в течение
которого район западного Эрцгебирге оставался неоккупиро-
ваным и немцы там сами создавали самоуправление. Автора
1 Der «gesauberte» Antifaschismus. Die SED und die roten Kapos von Bu¬
chenwald / Hg. L. Niethammer. Berlin, 1994.
2 Henningsen M. Der Buchenwald-Komplex. S. 84.
3 Бедекер Г. Горе побежденным: беженцы III Рейха 1944—1945. М.,
2006. Passim.
210
привлекла возможность рассмотрения возможностей развития
Германии в случае отсутствия давления оккупации и пришла
к выводу, что на этом другом пути Германия была бы более
эгалитарной, чем ФРГ, и более демократической, чем ГДР.1
Первые вехи на пути немецкой
левой радикализации подходов к вине
и ответственности за нацизм
В 1945 году немцам не удалось извлечь из не¬
мыслимой милости тотального поражения силу, на¬
правленную на тотальное преображение.
А. Андерш
Сколько бы я ни ворошил опавшую листву моих
воспоминаний, увы, не находится ничего, что по¬
служило бы мне оправданием.
Г. Грасс
Я полагаю, что любое реальное изображение
Третьего рейха должно простираться до наших
дней, оно должно подвергать характеры историче¬
ским провокациям того времени и показывать, как
эти характеры действовали тогда и как они действу¬
ют сейчас.
М. Вальзер
Вчерашняя политическая литература до сих
пор интересна, так как она была диспутом на вокза¬
ле. Нынешняя же не представляет собой никакого
интереса, так как она — это коллоквиум в поезде.
Н. Г. Давила
Роль филологов и философов в осмыслении вины
Нацистское прошлое вызвало после войны потребность
его обсудить, подвести какие-то итоги этим злосчастным две¬
надцати годам. Среди прочего это проявилось в невероятном
1 Pritchard G. Niemandsland. A History of Unoccupied Germany 1944—
1945- Cambridge, 2012. Passim.
211
взрыве публицистической активности, в частности периодики.
Один из редакторов «Frankfurter Allgemeine Zeitung» назвал
Германию в 1945—1948 годы «журнальным раем» («Zeitschrif-
tenparadies»), поскольку общее число культурно-политиче¬
ских журналов достигало 2оо-миллионного тиража. И это не
считая журналов по экономике, науке, технике, праву, обра¬
зованию. Правда, этот расцвет продолжался недолго — уже
к 1949 году большая часть этих журналов исчезла.1
Понятно, что невозможно описать фронтально все прояв¬
ления радикальных левых суждений о нацизме, появившие¬
ся в первые полтора-два десятилетия ФРГ, поэтому обратимся
к наиболее значительным. К тому же они интересны не сами
по себе, поскольку были часто весьма слабыми в смысле воз¬
можностей более или менее адекватной интерпретации про¬
шлого, а потому, что со временем стали частью современной
немецкой политкорректной позиции по отношению к оценке
Третьего рейха.
Процесс упомянутой радикализации оценки степени не¬
мецкой вины и ответственности за нацизм начался с юридиче¬
ской оценки и осуждения преступлений нацистов союзниками
в Нюрнберге, а потом был продолжен немецкими юристами
в упоминавшихся выше чисто немецких процессах. Четкая и
ясная позиция прокуроров и судей по отношению к проис¬
шедшему в Германии при Гитлере безусловно повлияла на по¬
степенное формирование и упрочение радикализации обще¬
ственного мнения в отношении недавнего прошлого. Это так,
несмотря на слабые юридические обоснования такого осужде¬
ния, о чем уже говорилось выше.
Еще один импульс к радикализации оценок прошлого дали
филологи, их вклад в переосмысление и критику нацистского
прошлого был важным, поскольку язык — это одно из глав¬
ных проявлений культуры, главное условие этнической само¬
идентификации. Пионером в этой важной области был Дольф
Штернбергер. Он был журналистом, филологом, политоло¬
гом — именно ему принадлежит авторство тезиса о необходи¬
1 Gortemaker М. Geschichte der BRD. S. 229.
212
мости конституционного патриотизма (а не национального).
Поскольку его жена была еврейкой — на академическую карье¬
ру рассчитывать он не мог, и с 1934 по 1943 год был главным
редактором «Frankfurter Zeitung».
В 1945 году Дольф Штернбергер составил толковый «Сло¬
варь языка нелюдей Третьего рейха» — «Aus dem Worterbuch
des Unmenschen», который до сих пор слывет среди специали¬
стов как «cause celebre».1 Этот текст был впервые опубликован
в 1946 году в журнале «Wandlung» («Превращение»), имевшем
ясную антинацисткую культурно-этическую программу. По¬
мимо Штернберг, исследования Герхарда Шторца и Вальтера
Зюскинда показали, насколько далеко зашла варваризация
нацистами немецкого языка. Для планомерного культивиро¬
вания немецкого языка был воссоздан в 1952 году, основан¬
ный в Мюнхене в 1932 году, а затем запрещенный нацистами
институт имени Гёте.1 2 Важно отметить, что эти тексты о языке
стали частью дискуссии о вине немцев за нацизм. Отдельной
книгой словарь Штернберга был издан в 1957 году под назва¬
нием «Unmenschen» — «Нелюди», для Штернбергера это, ко¬
нечно, нацисты. В радиопрограмме в 1946 году он назвал этим
словом Гитлера.
Вместе с Штернбергом известным критиком языка Треть¬
его рейха был Виктор Клемперер с его книгой «Lingua Tertii
Imperii».3 Также следует назвать Ингеборгу Зейдель-Слотти,4
которая в 1934—1938 годы перед эмиграцией в Румынию соста¬
вила картотеку новояза Третьего рейха, а потом издала книгу
об эволюции языка в Третьем рейхе. Интересно отметить, что
в современной ФРГ филологи также составили словарь пре¬
одоления прошлого — в этом двухтомном (в первом томе рас¬
сматривается сорок понятий на 700 страницах, а во втором
1 Уникальный словарь (фр.). См.: Dodd W. Jedes Wort wandelt die Welt.
Dolf Sternbergs politische Sprachkritik. Gottingen, 2007. S. 21.
2 Johann E., Junker J. Deutsche Kulturgeschichte der letzten hundert Jah-
re. S. 209.
3 Клемперер В. LTI. Язык Третьего рейха. М., 1989.
4 Seidel-Slotty I. Sprachwandel im Dritten Reich. Munchen, 1961.
213
еще двадцать понятий) огромном словаре на многочисленных
примерах показан процесс инструментализации истории на¬
ционал-социализма в целях актуального политического сопер¬
ничества.1 Это очень важное дополнение к первым исследова¬
ниям роли языка в Третьем рейхе.
Также важный импульс в направлении переосмысления
прошлого был дан традиционно влиятельной в Германии фи¬
лософией. При этом хочу повторно настойчиво оговориться,
что первоначально дистанция между юридическим, фило¬
софским осуждением, а также осуждением прошлого в белле¬
тристике и реакцией общества на это осуждение — была
огромного размера. Особенно это заметно в философии, и
наиболее показателен пример Карла Ясперса, который опуб¬
ликовал на основании гейдельбергских лекций 1945—1946 го¬
дов брошюру о немецкой вине,1 2 вызвавшую отрицательные
реакции как в студенческой среде, так и в обществе в целом.
Ясперс писал о «моральной коллективной вине», ответственно¬
сти всех немцев за происшедшее с 1933 по 1945 год. Собствен¬
но, не только Ясперс, но и протестантский теолог Карл Барт и
президент ФРГ Теодор Хойсс первыми заговорили о коллек¬
тивной ответственности. Понятие «коллективной вины», вве¬
денное Ясперсом, дало повод обвинять его в потворстве побе¬
дителям с их стремлением к «Reeducation». Несмотря на то,
что Ясперс писал о немцах, как о первых жертвах Гитлера, и
о том, что антисемитизм в Третьем рейхе был инспирирован
властями, не смягчило возмущение некоторых немцев сужде¬
ниями Ясперса. Его суждения разделяли лишь за границей —
в англосаксонском мире после войны довольно долго был
популярен лозунг о «collective guilt» немцев в нацистских пре¬
ступлениях, интенсивно пропагандируемый влиятельным ан¬
глийским политиком и убежденным германофобом Робертом
Ванситартом.3
1 Das Wdrterbuch der Vergangenheitsbewaltigung. Bd. 1—2 / Hrsg. T. Fitz,
G. Stotzel. Hildesheim, 2007—2008.
2 Ясперс К. Вопрос о германской ответственности. М., 1999.
3 Meyer Chr. Die SPD und die NS-Vergangenheit 1945—1990. S. 38.
214
Тезис Ясперса о коллективной вине до сих пор в самом де¬
ле вызывает сомнения в силу своей некорректности — под
него трудно подвести удовлетворительную объяснительную
базу, в нем явно превалирует стремление к докучливой мора¬
лизации. Сознавая это, на памятном митинге общества еврей¬
ско-христианского сотрудничества в декабре 1949 года Теодор
Хойсс выступил против обвинений в «коллективной вине»
как «слишком большом упрощении». Вместо этого президент
предлагал обсудить тезис о «коллективном стыде»: «Самое
худшее, что сделал Гитлер, а он нам очень сильно навредил,
так это заставил нас стыдиться того, что мы все вместе с его
палачами носим одно общее имя немцев».1
В упомянутой брошюре Ясперс различал четыре катего¬
рии виновности — уголовную, политическую, моральную и
метафизическую. Уголовная ответственность состоит в объек¬
тивно доказанных действиях, нарушающих недвусмысленные
законы. Инстанцией является суд, который с соблюдением
формальностей точно устанавливает состав преступления и
применяет соответствующие законы. Эта категория виновно¬
сти позволяет избежать возложения ответственности на всех
немцев, но убийства совершали не все немцы как народ, а кон¬
кретные люди, которые и должны быть наказаны. Если будут
наказаны конкретные люди, бремя ответственности не будет
тяготеть над всеми. Кроме того, возложение ответственности
на всех ведет к размыванию вины: если ответственны все, зна¬
чит никто не ответственен...
Политическая виновность, по Ясперсу, состоит в действи¬
ях государственных мужей и в принадлежности к гражда¬
нам определенного государства, в силу чего каждый человек
должен расплачиваться за последствия действий этого госу¬
дарства, под властью которого находится и благодаря укладу
которого существует. Ответственность за последствия деятель¬
ности этого государства несут все без исключения граждане,
ибо каждый из них разделяет ответственность за то, как ими
правят. Даже в том случае, если кто-то из них не одобряет де¬
1 Kittel М. Die Legende von der «Zweiten Schuld». S. 14—15.
215
яний государства и, может быть, даже безуспешно старался не
допустить эти акции, он должен отвечать за последствия по¬
ступков своих лидеров.
Моральная виновность заключается в ответственности за
действия, которые человек совершил, это касается и поли¬
тических, и военных действий. Нельзя просто сказать «при¬
каз есть приказ». Любой поступок должен быть морально
оценен.
Метафизическая ответственность в понимании Ясперса
базируется на «солидарности между людьми как таковыми,
которая делает каждого тоже ответственным за всякое зло,
за всякую несправедливость в мире, особенно за преступле¬
ния, совершаемые в его присутствии или с его ведома. Если
я не делаю, что могу, чтобы не допустить их, я тоже виновен.
Если я не рискую своей жизнью, чтобы предотвратить убий¬
ства других, но при этом присутствовал, я чувствую себя ви¬
новатым таким образом, что никакие юридические, полити¬
ческие или моральные объяснения тут не подходят. То, что я
продолжаю жить, когда такое случилось, ложится на меня не¬
изгладимой виной». Метафизическая ответственность в трак¬
товке Ясперса отличается от вины моральной тем, что распро¬
страняется не только на совершенное, но и на не совершенное
человеком.
Пожалуй, единственная разновидность вины может быть
признана адекватной — это метафизическая ответственность,
но ее время наступает после того, как все произошло, по¬
этому все его суждения об ответственности не выдерживают
критики. Все остальные не учитывают действительности то¬
талитарного режима, когда любые из высказанных Яспер¬
сом требований к человеческой ответственности нуждались
в экстраординарном мужестве, а также ясной моральной по¬
зиции, твердой веры в гуманизм. Конечно, требовать от абсо¬
лютно всех таких качеств и героической самоотверженности
от всего общества было бы чистой утопией. Да дело даже не
в этом, а в непроницаемости для современников действитель¬
ности тоталитарной системы и одуряющем действии про¬
паганды.
216
Известный теолог Пауль Тиллих, обсуждая вопрос о му¬
жестве в одной из своих статей отмечал, что в диалоге Плато¬
на «Лахет» речь идет о том, что если мужество — это знание
о том, «когда следует опасаться и когда дерзать», то тогда во¬
прос приобретает универсальный характер и чтобы ответить
на него, необходимо обладать «знанием обо всем добре и зле
во всех их проявлениях». Но такое определение противоречит
утверждению, что мужество — это часть добродетели. Значит,
заключает Сократ, мы не знаем, что такое мужество. Лишь тот,
кто обладает знанием того, что такое человек и его мир, пони¬
мает структуру и ценность этого мира. Этический вопрос о му¬
жестве приводит к онтологическому вопросу о природе бытия.1
Иными словами, суть проблемы в знании, которое бывает не¬
доступно, а не в этике, как утверждал Ясперс.
К тому же Ясперс полагал, что в процессе избавления от
тоталитарного менталитета необходимо прежде всего измене¬
ние сознания людей, нужен самоанализ, внутреннее очище¬
ние. Потом, по его мнению, уже должны следовать политиче¬
ские и институционные изменения. На деле все происходило
с точностью до наоборот.1 2 Поэтому реакция на книгу Ясперса
была по преимуществу отрицательной. Не удивительно, что
осенью 1946 года Карл Ясперс писал Ханне Арендт: «Мне труд¬
но читать лекции, когда я вижу перед собой враждебные ли¬
ца. Только после 1937 года я ощущал такое настроение в ауди¬
тории, как сегодня». «Пренебрежение и недоверие» немецкой
публики вынудило его перебраться в Швейцарию из Гейдель¬
берга, где он проработал сорок два года. Причину неприятия
тезиса о коллективной вине немцами вполне внятно объяснил
статс-секретарь министерства иностранных дел Вальтер Халь¬
штейн — по его мнению, Ясперс не учитывал «разницу меж¬
ду бывшими партайгеноссе и убежденными нацистами».3 По
этой причине реакции на книгу Ясперса были преимуществен¬
но отрицательные. Даже важнейшая для осознания немцами
1 Тиллих П. Избранное: теология культуры. С. 7—8.
2 Кёниг X. Будущее прошлого. С. 116.
3 Kittel М. Die Legende von der «Zweiten Schuld». S. 170.
217
своего прошлого книга Ойгена Когона «Государство СС»1 была
далека от утверждения немецкой коллективной вины.
Кроме тезиса о коллективной вине, который в модернизи¬
рованном виде все же утвердился в немецком восприятии про¬
исшедшего, Ясперс сформулировал еще одну важную мысль,
впоследствии ставшей также общепринятой в ФРГ. В своей из¬
вестной брошюре «Куда движется ФРГ» он сформулировал но¬
вый принцип исторической политики. Он писал: «Мы должны
в изучении своей немецкой истории руководствоваться новыми
принципами. Изменяются не сами факты, а их оценка. Реша¬
ющей становится ясность нового познания истории».1 2 Другими
словами, не действительность истории является важной, а раз¬
ные политические потребности. Среди последних, конечно,
ключевую роль играл антифашизм, который со временем все
более упрощал оценки происхождения и сущности нацизма
с тем, чтобы со временем превратиться в историческую кон¬
струкцию, далекую от действительности.
Первые реакции немецких историков
Что касается немецкой исторической науки, то подобные
суждениям Ясперса мнения о нацистском прошлом были от
нее весьма далеки — вероятно, потому, что либеральные исто¬
рики не спешили возвращаться на родину. Из известных
историков вернулся отличавшийся умеренными консерватив¬
ными взглядами Ханс Ротфельс, который был вынужден по¬
кинуть родину в 1939 году из-за своего еврейского происхож¬
дения. Другой крупный немецкий историк Герхард Риттер
был участником заговора против Гитлера. Оба были против¬
никами отождествления всей немецкой исторической тради¬
ции с нацизмом. В таком же духе выступал самый известный
и влиятельный немецкий историк последних лет кайзеровской
1 Кодоп Е. Der SS-Staat. Das System der deutschen Konzentrationslager.
Munchen, 1946.
2 Ясперс К. Куда движется ФРГ? М., 1969. С. 87.
218
Германии и Веймарской республики Фридрих Мейнеке. Он
настаивал на оценке национал-социализма как «несчастного
случая» на производстве, то есть считал нацизм чуждым не¬
мецкой исторической традиции. Это, наверное, так — думает¬
ся, нельзя и большевизм целиком идентифицировать с россий¬
ской исторической традицией. Хотя понятно, что произошло
в Китае, не могло произойти в Италии, но «неисторический»
характер нацистской и большевистской диктатур прямо броса¬
ется в глаза.
В отличие от суждений Ясперса, это мнение Мейнеке было
гораздо более благосклонно принято общественностью. Мейне¬
ке сформулировал свои взгляды на место нацизма в немецкой
истории в книге 1946 года «Немецкая катастрофа».1 Причины
нацизма Мейнеке усматривал в «отклонении от западной ли¬
беральной идеологии». Мейнеке в своей книге решительно
осуждал прусский милитаризм, легенду об «ударе кинжалом
в спину», роль Рейхсвера, даже изгнание немцев из Пруссии,
Силезии, Познани рассматривал как «реакцию на завоевание
жизненного пространства». Характеризуя Гитлера, Майнеке
писал, что «этот человек, собственно, даже не принадлежит
нашей культуре. Он ей совершенно чужд, поскольку полно¬
стью аморален».1 2 Кроме того, Мейнеке изобразил Вторую ми¬
ровую войну чуть ли не как природную катастрофу, обходя
вопросы участия и ответственности немцев. Мейнеке в кон¬
це книги «Немецкая катастрофа» для того, чтобы еще раз
подчеркнуть чуждые немецкой истории нацистские отклоне¬
ния, предложил учредить общество Гёте как инструмент мо¬
рального обновления, сохранения всего лучшего в немецкой
культуре.
Важно отметить, что книга Мейнеке содержала некоторые
бесчувственные заявления в адрес немецких евреев — в прин¬
ципе, они были исторически адекватны и оправданы, но учи¬
тывая непрестанно нараставшее значение холокоста в ком-
меморации нацистского прошло, эти заявления со временем
1 Meinecke F. Die deutsche Katastrophe. Munchen, 1946.
2 Winkler H. A. Der lange Weg nach Westen. S. 111.
219
стали совершенно одиозными с точки зрения левых. Уже поэ¬
тому для левых позиция Мейнеке, несмотря на убедительность
и стройность суждений основоположника жанра «истории
идей» («Ideengeschichte») оказалась неприемлема и остается та¬
ковой до сих пор. Герхард Риттер и Ганс Ротфельс также отнес¬
лись критически к книге Мейнеке. Они утверждали, что успехи
нацизма уходят корнями в Французскую революцию, итальян¬
ский фашизм, сверхжесткий Версальский мир. Иными слова¬
ми, в нацизме не было ничего неправильного с точки зрения
немецкой традиции, просто совершенно абсурдной была ситуа¬
ция, созданная Версальской системой. Это не столько противо¬
речило, сколько корректировало высказывания Мейнеке.
Гораздо менее решительной была беспомощная «критика»
нацизма, которую предпринял в Тюбингенском университете
известный специалист по европейским революциям Рудольф
Штедельман в конце 1945 года. Он использовал метафору
сказки: «Немцы просто заблудились в тесном лесу частично
вследствие нетерпения, высокомерия, частично из-за паники и
недостаточного самообладания. Мы в 1933 году были ввергну¬
ты в немыслимую авантюру, поскольку не понимали, как пра¬
вильно выйти из проблем, мы как сумасшедшие метались в ле¬
су и окончательно запутались в чащобе проблем».1
Но эти и беспомощные (как у Штедельмана), и критические
суждения даже консервативных историков не имели на прак¬
тике первоначально никаких явных последствий в воздействии
на немецкую общественность. Определяющей оставалась тен¬
денция к бегству в иррациональные объяснительные схемы,
а также использование надысторических категорий, таких как
«катастрофа», «демония», «судьба». Поэтому развитие первых
пятнадцати лет исторического осмысления нацизма историк
Эрнст Шулин назвал «политико-морально взнузданным исто¬
ризмом», следствием которого было мирное и бедное на конф¬
ликты развитие историографии в первые послевоенные годы.1 2
1 Geschichtsbewusstsein der Deutschen / Hg. W. Weidenfeld. Koln, 1989.
S. 115.
2 Ibidem. S. 116.
220
Мнение Мейнеке, что Третий рейх был цезурой, «переры¬
вом» в последовательном развитии немецкой истории вызывал
споры и у победителей. Понятно, что вследствие взаимного
ожесточения и масштабов кровопролития в конце войны и сра¬
зу после войны победители более склонялись к тезису о кол¬
лективной немецкой вине. Особенно радикально к нему был
привержен министр финансов в США Генри Моргентау, а так¬
же Бернард Барух и Санер Уоллес — два ближайших советника
Рузвельта. Они считали лучшим решением немецкой пробле¬
мы «карфагенский мир», который предполагал такую месть
за холокост, чтобы мир навсегда это запомнил. В сентябре
1944 года Моргентау предлагал депортировать двадцать мил¬
лионов немцев куда-нибудь, где они бы не смогли более при¬
чинить вреда никому и где бы они едва сводили концы с кон¬
цами.1 В этой связи кажется, что самым пугающим в холокосте
является не то, что с евреями сделали «такое», но понимание
того, что это могли сделать они сами, писал Зигмунд Бауман.1 2
Другая группа — государственный секретарь Эдуард Стет-
тениус, военный министр Генри Симзон, американский ко¬
миссар в Германии Джон Макклой и генерал Эйзенхауэр, хотя
в принципе придерживались тезиса о коллективной вине нем¬
цев, но считали возможным «reeducation» и восстановление
Германии как европейского государства. Политики правого
крыла Республиканской партии Артур Ванденберг, Генри Люс,
которые изначально настаивали на скорейшем восстановлении
Германии, были в меньшинстве и до конца 1940-х годов ника¬
кого влияния не имели.
В Великобритании Черчилль и Иден первоначально также
настаивали на коллективной вине немцев. Лишь под впечатле¬
нием советской политики в Восточной Европе, в 1946—1947 го¬
ды они стали склоняться к «reeducation».
В самой Германии веры в коллективную вину не было ни¬
когда. Так, Курт Шумахер в своем воззвании «Последствия не¬
мецкой политики» летом 1945 года возложил ответственность
1 Darnstadt Т. Das Weltgericht. S. 71.
2 Бауман 3. Актуальность холокоста. С. 181.
221
за нацизм на верхушку Третьего рейха, крупный капитал,
а также на «роковой» курс КПГ в 1933 году. Демократиче¬
ские немецкие партии также не хотели постулировать немец¬
кую вину.1
В 1947 году в Мюнхене был создан Институт современной
истории, который начал издавать ведущий поныне немецкий
журнал современной истории — «Vierteljahrshefte fiir Zeitge-
schichte». Вначале сотрудники института занимались преиму¬
щественно экспертной деятельностью по оценке тех или иных
эпизодов истории Третьего рейха. Институт тоже первоначаль¬
но был сдержан по отношению к левой радикальной критике
немецкой традиции. Так, руководство отказалось печатать под
своим грифом работу Курта Зонтаймера об антидемократиче¬
ском мышлении в период Веймарской республики.1 2 Между тем
эта работа ныне считается классической.
Помимо мюнхенского института важными носителями ис¬
торической политики со временем стали Zentrum fiir zeithisto-
rische Studien (центр современных исследований) в Потсдаме,
Forschungsstelle fiir Zeitgeschichte (исследовательское ведомст¬
во по текущей истории) в Гамбурге и Jenaer Center в Йене.
Новую направленность историческим исследованиям по¬
сле 1945 года пытались задать молодые историки Вернер
Конце и Теодор Шидер, воспринявшие во времена нацизма
рационально ориентированную социальную историю — «Volks-
geschichte».3 После 1945 года сторонники «Volksgeschichte» от¬
реклись от прежней расовой теории и от романтических пред¬
ставлений о средневековых аграрных обществах к тому, что
представлялось им реалистичным пониманием современного
индустриального мира. В 1957 году Конце основал «Рабочую
группу по современной социальной истории», куда вошли мно¬
1 Gortemaker М. Geschichte der BRD. S. 201—202.
2 Бергер С. Историческая политика и национал-социалистическое
прошлое Германии 1949—1982 гг. // Историческая политика в XX веке. М.,
2012. С. 38.
3 Иггерс Г., Ван Э. Глобальная история современной историографии.
М., 2012. С. 289.
222
гие молодые историки, посвятившие себя изучению современ¬
ного индустриального общества в Германии. Молодые иссле¬
дователи, прошедшие школу Конце и Шидера, рассматривали
нацизм уже не как общеевропейский феномен, а как явление,
имевшее глубокие корни в немецкой истории.
В 1955 году был опубликован фундаментальный труд Карла
Дитриха Брахера «Распад Веймарской республики».1 Эта рабо¬
та не утеряла своего значения до наших дней. Автор подчер¬
кивал преемственность политики германской правящей элиты
до и после 1933 года, признавал ответственность крупных мо¬
нополий за поддержку нацистов. Брахер отвергал широко рас¬
пространенное в 1950-е годы суждение о «роковых причинах»
установления гитлеровского режима, он отмечал, что 30 янва¬
ря 1933 года был итогом логически последовательного разви¬
тия немецкой истории.
Едва ли не самый важный вклад в радикализацию левых
подходов к немецкой вине внес гамбургский историк Фриц Фи¬
шер своей книгой «Рывок к мировому господству».1 2 Эта книга
привела к подлинному катарсису немецкой историографии.
Брахер сразу поддержал позицию Фишера.
В своей работе Фишер пришел к выводу, что имперское
правительство уступило широкому консенсусу экономических
интересов разных социальных групп, от промышленности до
профсоюзов, которых привлекало расширение экономической
и политической гегемонии Германии, особенно в Восточной
Европе. Поэтому именно Германия несет главную ответствен¬
ность за войну. Более того, Фишер указывал на преемствен¬
ность экспансии Вильгельмовской Германии и Третьего рейха.
Это последнее обстоятельство и вызвало настоящую бурю
возмущения. Собственно, Фишер был первым из историков
воевавших в Первую мировую стран, который указал на вину
собственной страны. Советский историк Михаил Николаевич
Покровский также возлагал главную ответственность на свою
1 Bracher K.-D. Die Auflosung der Weimarer Republik. Eine Studie des
Machnverfalls in der Demokratie. Munchen, 1955.
2 Fischer F. Griff nach der Weltmacht. Dusseldorf, 1961.
223
страну, но его позиция не получила ни поддержки, ни распро¬
странения, да и Сталин к этому мнению Покровского относил¬
ся отрицательно. То есть у Фишера был предшественник, позд¬
нее появились и подражатели — так, шотландский историк
Ниалл Фергюсон увидел главного виновника войны в Велико¬
британии. Его книга 1998 года «Фальшивая война» была пере¬
ведена на немецкий.1 Но, конечно, такого ажиотажа, как книга
Фишера в свое время, она не вызвала.
Переводчик книги Фишера на русский Леонтий Ланник от¬
мечал в предисловии к «разоблачительной» монографии, что
автор осознано отказался от традиционной академической
сдержанности в стиле изложения, которая была необходимым
атрибутом исследования, претендующего на объективность.
Возможно, отмечал переводчик, на его проповеднический
стиль повествования повлияло то, что он в молодости изучал
протестантскую теологию. Фишер даже намеренно не стремил¬
ся сохранить беспристрастность — он возмущенно опровергал
доводы прежних исследований, возмущался, опровергал, бро¬
сал вызов.1 2 Этот эпатаж, возможно, был частью стратегии авто¬
ра. По степени огульности и резкости критика и разоблачения
Фишера напоминали большевистскую критику царского режи¬
ма, — не случайно Фишера приветствовали в советской истори¬
ографии (это при том, что он был совершенно незнаком с рабо¬
тами советских историков, располагавших в те времена гораздо
большим объемом документов, чем их западные коллеги). Он
был желанным гостем и в ГДР.
В 1994 году в очередную годовщину начала войны в Гер¬
мании вышел сборник под редакцией Вольфганга Михалки.
Практически все крупные немецкие историки приняли в нем
участие и этот труд был посвящен Фишеру в знак признания
его заслуг в смене парадигмы рассмотрения истоков и харак¬
тера Первой мировой войны.3 Сам Фишер в предисловии к из¬
1 Ferguson N. Der falsche Krieg: der Erste Weltkrieg und das 20. Jahrhun-
dert. Stuttgart, 2002.
2 Фишер Ф. Рывок к мировому господству. С. ю, 7.
3 Там же. С. 12.
224
данию 1977 года приводил слова французского историка Жака
Дроза, что эта книга не только пишет историю, но и делает ее.
С ним был согласен и Ральф Дарендорф — «эта книга разбила
идеологию самооправдания».1
По этим причинам тезисы Фрица Фишера в его книге «Ры¬
вок к мировому господству» привели к одной из самых оже¬
сточенных дискуссий в истории ФРГ. Особенно мнение Фишера
о том, что именно кайзер и элиты вильгельмовской Герма¬
нии с их «мировой политикой» внесли решительный «вклад»
в начало войны. В отличие от англичан с их «The Great War»
и французов с «La Grande Guerre», которые до сих пор в день
окончания войны 11 ноября прикрепляют на одежду красный
цветок мака из пластика, для немцев та война воспринимается
почти исключительно через призму национал-социализма. Да
и Фишер со своими суждениями вряд ли пробился бы к широ¬
кой публике, если бы не его заявление, что Германия в XX ве¬
ке дважды была причиной мировых войн, поскольку в после¬
военной ФРГ долго царило убеждение, что Третий рейх был
«несчастным случаем» в немецкой истории.
После чтения текстов Фишера (такой же острой была реак¬
ция на книгу 1969 года «Война иллюзий 1911—1914») остается
впечатление, что он, без конца цитируя всевозможные доку¬
менты, совершенно игнорировал историческую атмосферу со¬
бытий, личные факторы. Как можно представлять самым «зло¬
дейским» именно немецкий империализм в виду колоссальных
амбиций (и реальных завоеваний) английской, российской,
французской империй? Игнорирование последних — это явное
проявление привнесения в толкование происшедшего морали¬
заторства. Понятно, что в моральном отношении его позиция
и взгляды на немецкое прошлое выглядели и были исключи¬
тельно радикальными, что и привлекло левых. В итоге, не¬
смотря на то, что у него получилась абсолютно черно-белая
интерпретация, не допускающая никаких нюансов, она со вре¬
менем стала доминирующей в историографии ФРГ. И не только
доминирующей, но и практически обязательной.
1 Там же. С. 21.
225
Правда, произошло это не сразу — критиковал позиции
Фишера из-за ее односторонности много историков. Дебаты
вокруг книги Фишера, казалось, постепенно утихали после вы¬
хода в свет книги, но в 1964 году в годовщину начала Первой
мировой войны издатель «Der Spiegel» Рудольф Аугштайн опуб¬
ликовал обширное эссе, в котором заострял до крайности те¬
зисы Фишера: и Первая и Вторая мировые войны — это немец¬
кие войны за гегемонию в Европе... Это эссе и было толчком
к новой волне дебатов, которые приняли особенно значитель¬
ные масштабы в 1968 году. Началось настоящее соревнова¬
ние в высказывании наиболее радикальных левых взглядов
на немецкое прошлое. Чуть позже в этом особенно преуспели
«Зеленые». В целом можно сказать, что вообще всю историю
Германии после объединения в 1871 году стали рассматривать
как ошибку в развитии. Иными словами, вся прежняя жизнь
нации с ее достижениями и ошибками стала рассматривать¬
ся исключительно негативно. Нельзя считать такой подход
продуктивным с точки зрения постижения действительности
истории. Зато политически он оказался полностью функциона¬
лен и востребован до сих пор.
Реакции на прошлое в западногерманской
беллетристике
— Но в твоей стране немного фашистов?
— Много таких, кто не знает, что они
фашисты, но узнают, когда придет время.1
Э. Хемингуэй
Аналогичный процесс постепенной леволиберальной ради¬
кализации оценок нацистского прошлого имел место и в бел¬
летристике. Важный импульс этой радикализации был дан
немецкой художественной литературой, расцвет которой мож¬
но сравнить даже с достижениями Веймарской республики,
1 Диалог из романа Э. Хемингуэя «По ком звонит колокол» (1946).
226
с тем различием, что литература ФРГ (в отличие от преимуще¬
ственно аполитичной Веймарской культуры) была до крайно¬
сти политизирована. Эрнст Юнгер отмечал в дневнике 21 июня
1968 года: «С немецкой литературой сегодня обращаются как
с боковой ветвью политики или как с областью социологии.
Меня же, напротив, интересует в первую очередь язык — это
мой диалог. В дискуссии я не вступаю».1 Юнгер, самый значи¬
тельный немецкий стилист в современной немецкой литерату¬
ре, остался в стороне от этой радикальной критики общества.
Его книга «Сады и дороги» (1942), охватывающая события
войны с Францией — это повествование о том, как «вообще
возможно неучаствующее участие и, в частности, как возмож¬
но поэтическое и философское существование в самом центре
большой войны».1 2 Но он был крайне редким исключением...
Что касается большинства, то, познав горький опыт на¬
цизма, немецкие писатели взялись осмысливать и раскрывать
его значение, но пережитое имело и еще один немаловажный
эффект: оно сделало их чуткими к любой правительственной
акции или тенденции в повседневной жизни немецкого об¬
щества, которая тем или иным образом угрожала свободе ин¬
дивидуума или же предвещала возврат к тоталитарному об¬
ществу. Немецкие писатели в той степени, что и не снилась
в прошлые годы, осознавали ответственность своей позиции
в политической жизни общества.3 Это было совершенно новым
явлением, сразу привлекшим к себе внимание мировой обще¬
ственности.
Приведенное сравнение литературы ФРГ с литературой Вей¬
марской Германии, впрочем, хромает, поскольку в том, что по¬
сле трагических событий Первой мировой войны на Западе
царило чувство разочарования, цинизм и отстраненность от
героев и злодеев войны. Эта отстраненность, как показал Пол
Фаселл в блестящей монографии о коммеморации Первой ми¬
ровой войны, превратила иронию в главный стилистический
1 Юнгер Э. Семьдесят минуло: дневники. С. 603.
2 Юнгер Э. Сады и дороги: дневник. М., 2008. С. 364
3 Крейг Г. Немцы. С. 236.
227
прием в послевоенную эпоху — «по градусу иронии Великая
война не знала себе равных ни до, ни после».1 Ирония букваль¬
но доминировала в реакциях писателей на войну. Так, профес¬
сиональный дипломат, участник войны Жан Жироду написал
роман «La guerre de Troyes n’aura pas lieu» — «Троянской вой¬
ны не будет». Название Жироду содержит невозможное допу¬
щение. Такая же горькая ирония в названии романа Ремарка
«Im Westen nicht Neues» — «На Западном фронте без перемен»,
поскольку главный герой погибает в тот день, когда на фрон¬
те ничего не произошло. Иронический регистр главенствует и
у Ярослава Гашека, Ричарда Олдингтона, Эрнста Хемингуэя,
Зигфрида Сэссуна.1 2 Совершенно иной была ситуация после
Второй мировой войны и нацистских преступлений во время
нее. Возможности для утверждения иронии, уклончивой пози¬
ции в оценках войны начисто исчезли. Нацизм стал постепен¬
но превращаться в настоящее олицетворение зла, и огромный
вклад в этот процесс внесла немецкая художественная лите¬
ратура путем передачи эмоций и переживаний фронтовиков.
Эту своеобразную установку четко определил сразу после вой¬
ны известный литературный критик Вальтер Йенс: «Для со¬
временной литературы обыденность настолько ужасна, что
она все время должна оперировать крайними величинами...
Разве слепой, сумасшедший, калека, робот и декадент не отра¬
жают распадающийся по швам мир как единственно верные
свидетели?»3
Эта новая ориентация немецкой беллетристики была заме¬
чена и признана за пределами страны столь же быстро, как и
в самой Германии: издатели повсюду гонялись за правами на
публикации романов немецких авторов, а театры Лондона и
Нью-Йорка впервые за многие годы планировали постановки
немецких пьес.4 Характерной чертой новых романов была их
современность, внимание к политическим, социальным про¬
1 Фассел П. Великая война и современная память. СПб., 2015. С. 31.
2 Там же. С. 20.
3 Млечина И. Гюнтер Грасс. М., 2015. С. 76.
4 Крейг Г. Немцы. С. 230.
228
блемам, прямота суждений по злободневным вопросам. Такая
позиция разительно отличалась от традиционных тенденций
в немецкой литературе, для которой были характерны провин¬
циальность и заметная дистанция от актуальных политиче¬
ских проблем, правда, с некоторыми исключениями.
Появление на свет новой немецкой литературы следует
отнести к 1947 году, когда двое бывших военнопленных Ханс
Вернер Рихтер и Альфред Андерш пригласили молодых ав¬
торов встречаться и обсуждать свои тексты. Так образовалась
«Группа 47», которая на двадцать лет превратилась в самую
животворную силу в немецкой художественной литературе.
В нее входили прозаики Ильзе Эйхингер, Герд Гайзер, Гюнтер
Грасс, Вольфганг Хильдесхаймер, Зигфрид Ленц; поэты Ин¬
геборг Бахман и Ханс Магнус Энценсбергер; драматурги Уве
Йонзон и Гюнтер Эйх; критики Карл Амери, Ганс Майер, Валь¬
тер Йенс, Вальтер Хеллерер, Марсель Райх-Раницки. Этих лю¬
дей объединяла убежденность, что немецкая литература раз¬
рушалась и разлагалась в течение двенадцати лет нацистского
господства.1 Члены объединения выступали с жесткой левой
радикальной критикой складывающегося в послевоенной ФРГ
социального уклада, бескомпромиссно диагностируя общест¬
венное состояние. Так, один из основателей «Группы 47», пи¬
сатель и драматург Зигфрид Ленц с горечью отмечал в 1961 го¬
ду, что западногерманская действительность того периода «как
нельзя лучше отражена в судьях, нарушивших закон; врачах,
когда-то работавших над программой эвтаназии, а ныне зани¬
мающихся частной практикой; безнаказанных функционерах
жестокого государства, снова находящихся на государственной
службе». Ленцу вторил писатель Вольфдитрих Шнурре, кон¬
статировавший, что «нацисты, никогда, по сути, не отстранен¬
ные от власти и объявленные законом невиновными, унаследо¬
вали демократию и, под маской дружелюбия и приветливости,
проникли в государственные учреждения, экономику, полити¬
ку, систему правосудия, журналистику, медицину, искусство и
научные круги». Социальные высказывания и произведения
1 Там же. С. 233.
229
таких авторов, как Генрих Бёлль, Гюнтер Грасс, Уве Йонсон,
Зигфрид Ленц, Альфред Андерш, Вольфганг Кёппен, Рольф
Хоххут, Петер Вайс и других, постоянно ставили перед немец¬
ким читателем вопросы ответственности за прошлое. Литера¬
турный критик Фрэнк Ширрмахер вполне справедливо назвал
послевоенную немецкую литературу «производственным цен¬
тром западногерманской совести».1
Отношение «Группы 47» к политической действительно¬
сти особенно ясно выразил сборник «Я живу в ФРГ» (1961) под
редакцией Вильгельма Вайнрауха; «Альтернатива или нуж¬
но ли нам другое правительство?» (1961) под редакцией Ганса
Вернера Рихтера; литературоведческие работы Вальтера Йен¬
са «Современная немецкая литература»1 2 и Франца Шонауэра
«Немецкая литература в Третьем рейхе»;3 сборник «Инвента¬
ризация, итоги развития немецкого государства на 1962 год».4
Каждое из этих изданий было своеобразной ступенью пости¬
жения их создателями определенного слоя политической и
культурной действительности ФРГ, и каждое из них выражало
в своей области тревогу за общее состояние западногерман¬
ского общества.5
Особенно это заметно в романе лауреата Нобелевской пре¬
мии Генриха Бёлля «Бильярд в половине десятого» (1959) —
книга буквально пронизана горечью сознания, что нацистское
прошлое живет не только в виде осколков, оно вновь становит¬
ся настоящим. Это чувство выразил хозяин гостиницы Йохен:
«...а может, они все же победили?»6 Один из положительных
героев романа Шрелла, когда вновь вернулся в Германию по¬
сле эмиграции, выяснил, что мало что изменилось...
1 Лёзина Е. Источники изменения официальной коллективной памя¬
ти... С. 22.
2 Jens W. Deutsche Literatur der Gegenwart. Munchen, 1962.
3 Schonauer F. Deutsche Literatur im Dritten Reich. Freiburg in Breisgau,
1961.
4 Bestandaufnahme. Eine deutsche Bilanz. Munchen, 1962.
5 Зачевский E. А. «Группа 47». Страницы истории литературы ФРГ.
Т. 4. СПб., 2008. С. 165.
6 Рожновский С. В. Генрих Бёлль. М., 1965. С. 78.
230
После смерти Бёлля в 1985 году (он умер в шестьдесят семь
лет) на первый план в борьбе за благосклонность публики вы¬
двинулись Гюнтер Грасс и Мартин Вальзер — оба весьма на¬
стойчиво подкрепляли свои притязания на моральный автори¬
тет выступлениями и разного рода декларациями.
В творчестве немецких писателей большое значение име¬
ло понятие родины, связи с конкретным местом. Гюнтер Грасс
писал не о немецком феномене нацизма, а том, что в действи¬
тельности представлял собой нацизм в Данциге; местом дей¬
ствия рассказов и романов Бёлля был Кёльн, а темой — со¬
храняющееся влияние нацизма в ФРГ («Бильярд в половине
десятого», «Глазами клоуна»). Зигфрид Ленц в «Уроке немец¬
кого» описывал, как личные и семейные отношения в дере¬
вушке на побережье Шлезвига изменялись под действием
нацизма. Писатель и историк-архивист Вальтер Кемповски по¬
казывал в своих произведениях каким образом триумф и закат
нацизма сказался на судьбе семьи торговцев из Ростока. Надо
отметить, что Кемповски внес особенный вклад в левую ради¬
кализацию восприятия нацизма вследствие применения новых
творческих методов.
Он замыслил серию из десяти книг под названием «Не¬
мецкая хроника». Открывал серию в 1971 году роман «Tadellos-
ег & Wolf» — «Безупречный и Вольф», в котором описывалась
жизнь бюргерской семьи в Ростоке в 1938—1945 годы. Основное
действие происходило в кругу семьи и автор раскрывает ло¬
гику восприятия нацизма этими людьми. В 1972 году вышла
вторая книга «Uns geht’s ja noch gold» — «У нас все в ажуре»,
в ней речь шла о мытарствах этой семьи в Ростоке в 1945 году
после прихода Красной армии. Третья книга серии называлась
«Haben Sie Hitler gesehen?» — «Вы видели Гитлера?». Кемпо¬
вски задавал этот вопрос разным людям, а потом скомпоновал
ответы — получилось очень интересно и поучительно. Кни¬
га сразу была переведена на английский и японский языки.1
1 Blomquist Chr. Walter Kempowskis Tadelldsen & Wolf im Lichte narrata-
logischer Theorien // Acta Universitas Upsaliensis. Studia Germanistica Upsali-
ensis. 2009. N 53. S. 17—18.
231
В 1979 году вышла еще одна книга «Haben Sie davon gewuBt?
Deutsche Antworten» — «Вы об этом знали? Немецкие ответы»
и она тоже основывалась на вопросах Кемповски к пережив¬
шим нацизм людям. Получилось также веско и убедительно.
И в дальнейшем немецкая публика приветствовала стрем¬
ление Кемповски описать прошлое при помощи монтажа фраг¬
ментов воспоминаний или ответов на вопросы. Поэтому этот
автор обратился в 1993 году к необычному четырехтомному
проекту, названному «Эхолот». Первая книга называлась «Das
Echolot. Ein kollektives Tagebuch Januar und Februar 1943» —
«Эхолот. Коллективный дневник, январь и февраль 1943»,
вторая в 1999 году «Das Echolot. Fuga furiosa. Ein kollektives
Tagebuch Winter 1945» — «Эхолот. Фуга фуриоза. Зима 1945»,
в 2002 году «Das Echolot. Barbarossa 1941. Ein kollektives Tage¬
buch» — «Эхолот. «Барбаросса» 1941», в 2005 году «Das Echolot.
Abgesang 1945» — «Эхолот. Отзвуки 1945». Искусство цитиро¬
вать в «Эхолоте» достигло своей высшей точки, совершенной
была и литературная техника параллельного монтажа, кото¬
рая давала автору огромные возможности.1 В «Эхолоте» Кем¬
повски из трех тысяч страниц не написал сам ни слова. И эта
новая техника весьма успешно использовалась для утвержде¬
ния леворадикальной политизации.
Несмотря на эту впечатляющую картину достижений не¬
мецких беллетристов и их издателей на поприще левой ра¬
дикализации оценок прошлого, первоначально все же были
тексты, которые не были приняты к печати. Так, лишь спустя
шестьдесят пять лет гамбургское издательство «Hoffmann und
Campe» опубликовало первоначально отвергнутую ими по¬
весть Зигфрида Ленца «Перебежчик» 1952 года. Отвергло по
политическим мотивам — в тексте речь шла о немецком сол¬
дате, добровольно перешедшем на сторону Красной армии. Мо¬
тив издательства был понятен — началась холодная война...1 2
Среди этих немецких беллетристов, занявших неприми¬
римую позицию по отношению к недавнему прошлому бы¬
1 Ibidem. S. 26.
2 Der Spiegel. 2016. N 9. S. 117.
232
ли и люди, пользовавшиеся ситуацией в свою пользу. Напри¬
мер, писатель Альфред Андерш — пример китча в оценках и
изображении нацистского прошлого. Да и его прошлое — со¬
мнительно. Он в 1941 году (?!) развелся с женой еврейкой,
а в 1945 году прибегал к алиби в свою пользу, что у него жена
еврейка... Литературный критик Винфрид Георг Зебальд изо¬
бразил его настоящей тыловой крысой, романтизировавшей
задним числом дезертирство в повести «Вишни свободы».1
Андерш был чрезвычайно честолюбив — он ориентировался
ни много ни мало на самого Эрнста Юнгера и Томаса Манна.
Между тем тексты его концептуально и стилистически слабы.
Об этом писал сразу после появления «Вишен свободы» тогда
еще не столь влиятельный критик Марсель Рейх-Раницки, на¬
звавший книгу китчем и низкопробной литературой.1 2
Да и сам Грасс, будучи активным социал-демократом и сто¬
ронником Вилли Брандта, порой высказывался догматически,
даже спекулятивно. В повести «Из дневника улитки» Грасс на
вопрос ребенка о том, кто такой социал-демократ отвечал, что
это «человек, для которого сиятельная сила резолюций важ¬
нее практической политики». Как не вспомнить Салтыкова-
Щедрина: «Только те науки распространяют свет, кои способ¬
ствуют исполнению начальственных предписаний».
В отличие от этих писателей, Томас Манн, который не имел
опыта существования в условиях нацистского режима, пред¬
почитал его «демонизировать» (особенно в «Докторе Фаусту¬
се») и таким образом внес парадоксальный вклад в его извра¬
щенную привлекательность. Подобный подход пришелся не
по вкусу преемникам Манна, среди которых самым деятель¬
ным борцом против этого рокового ореола таинственности
оказался упомянутый Грасс. В трех блестяще задуманных и
безупречно выполненных произведениях «Данцигской трило¬
гии» — в «Жестяном барабане», «Кошке и мыши» и «Собачьих
годах» — он задался целью продемонстрировать банальность
и низкопробность нацистского движения, умышленно деми¬
1 Sebald W. G. Luftkrieg und Literatur. Munchen, 1999. S. 160.
2 Ibidem. S. 127.
233
фологизируя его. В романах Грасса в нацистах не было ниче¬
го героического или дьявольского, они оказывались дутыми
силачами, чье рисование всегда представало в комическом
свете.1
Против демонизации нацистов он решительно возражал.
«Удобно устроились: утверждали, что это злые силы попута¬
ли немцев. Что-то вроде темных духов земли, которые в ту¬
мане ночи превращают в преступников бравых и добрых нем¬
цев. Но дело в том, что мое поколение пережило это совсем
иначе», — писал Грасс.1 2 Последний из романов трилогии «Со¬
бачьи годы» самый политизированный — в нем тема вины и
показного преодоления прошлого становится центральным
мотивом. Эта часть посвящена послевоенным похождениям
Вальтера Матерна, который путешествует по Западной Герма¬
нии в поисках своих бывших начальников-нацистов. Послед¬
ние прекрасно устроились, обрели уютное местечко и готовы
забыть прошлое, вытеснить его навсегда. Матерн, желая «не¬
пременно поставить памятник своей мести», мелко пакостит
«бывшим» — у одного убивает канарейку, пережившую воз¬
душные налеты, у другого крадет кур, у третьего сжигает аль¬
бом с марками, и награждает жен и дочерей дурной болезнью.
Матерн пытается любыми способами вытеснить прошлое вме¬
сте с чувством вины из своего сознания. Грасс высказывался
в том смысле, что в образе Матерна он изображал «носителя
немецких идеалистических идей, который за короткое время
ищет спасительное учение в коммунизме, нацизме, католициз¬
ме и, наконец, в идеологическом антифашизме. В конце концов
он фашистскими методами занимается на свой манер антифа¬
шизмом».3
Конечно, этот радикализм суждений Грасса в послевоен¬
ное время не соответствовал настроениям простых немцев.
Председатель СДПГ Мартин Шульц в интервью журналу «Der
Spiegel» сказал, что «Грасс для консервативных бюргеров был
1 Крейг Г. Немцы. С. 234.
2 Млечина И. Гюнтер Грасс. С. 74.
3 Там же. С. 95, 99.
234
олицетворением нечистого духа. В глазах моей матери он был
просто порнографом».1
Интересно, что вопреки стремлению Грасса отказаться
вовсе от демонизации нацизма, современный французский
писатель Джонатан Литтел в своем романе «Благоволительни-
цы» — «Les Bienveillantes» — вернулся к нему. Благоволитель-
ницами (эвменидами) древние греки называли злобных эрин¬
ний, богинь мщения, опасаясь вызвать их гнев. Эриннии пре¬
следовали Эдипа, убившего своего отца. Он не знал, что это
отец. Не важно — он виновен в отцеубийстве и проклят. Так и
эсэсовец Макс Ауэ не хочет становиться палачом, но становит¬
ся, и теперь уже невозможно свалить вину на кого-либо друго¬
го. Макс Ауэ после того, как перебрался в шкуру другого (убил
француза и забрал его документы), сказал: «Мой след взяли
благоволительницы». Преступления Макса Ауэ — это часть
преступлений государства, они совершены по убеждениям,
опираясь на идеологию, претендуют на тотальный охват мира
и оперируют не только рационально-политическими, но и са¬
кральными понятиями. Эта мыслительная система способна
быть сильной, конкурентной, рационалистической. Некоторые
ее ценности — «жертва», «утрата» — близки к ценностям, имею¬
щим отношение к художественному творчеству.1 2 Такой под¬
ход был совершенно не свойственен немецким писателям по¬
сле войны.
1 Der Spiegel. 2017. N 14. S. 118.
2 Зенкин С. Джонатан Литтел как русский писатель // Литтел Д. Бла¬
говолительницы. М., 2013. С. 799.
Глава 3
1968 год и кардинальная ревизия
немецкого прошлого
Феномен «революции 1968 года»
К несчастью, привычка судить отбивает охоту
объяснять.
М, Блок
Революция может устранить личный деспо¬
тизм, подавление и эксплуатацию, но она никог¬
да не приводила к изменению образа мышления.
Только что возникают новые предрассудки, кото¬
рые заменяют инертной толпе старые.
И. Кант
Глобальный характер «революции 1968 года»
Послевоенный период невиданного благополучия, достат¬
ка и экономического роста совершенно неожиданно обернулся
на Западе рождением нового кризисного сознания, связанного
с волной самокритики. Хотя этот протест 1968 года был в та¬
кой же удивительной степени наивным, как и плюралистиче¬
ским, но со временем стало ясно, что это была настоящая куль¬
турная революция, направленная против ценностей старого
общества — она принесла фронтальные перемены. Воистину
справедлива великолепная мысль Георга Бюхнера, что «не мы
сделали революцию, а революция сделала нас».
Американский публицист Патрик Бьюккенен несколько
картинно вопрошал: «Неужели гибель основанной на религии
236
культуры становится неизбежной, едва общество достигнет
изобилия? Когда нация преодолевает тяготы детства, мета¬
ния юности и мучения зрелости и начинает вести жизнь, пол¬
ную неги и роскоши, неужели она неизбежно заражается „бо¬
лезнью души“, которая ведет к декадансу, упадку, гибели?»1
Разумеется, «декадансом и упадком» сама молодежь свой
бунт не считала — в 1968 году студенты считали свое восста¬
ние против тирании и несправедливости логическим продол¬
жением ни много ни мало великой драмы мировой истории,
начавшейся в 1789 году. Идентификация с Великой револю¬
цией, разумеется, была наиболее значительной во Франции —
Париж стал настоящим центром мирового восстания про¬
тив буржуазности. Но не только Париж, это движение было
вездесущим. Один из активистов и лидеров этого движения
Даниэль Кон-Бендит писал, что «Париж, Берлин, Нью-Йорк,
Беркли, Рим, Прага, Рио, Мехико, Варшава — в 1968 году это
были города, охваченные одним мятежом, прокатившимся по
всему миру и захватившим воображение и сердца целого по¬
коления. После 1968 года впору переиначить высказывание
Маркса о том, что история всех до сих пор существовавших
обществ была борьбой классов на — „история всех будущих
обществ будет борьбой поколений".1 2 Этот год был в самом ис¬
тинном смысле слова международным явлением».3 Исследо¬
ватель этого феномена Рональд Фрэзер (Fraser), автор книги
«1968 — A Student Generation in Revolt» — «1968 — студенты
бунтуют» (1988) — также решительно подчеркивал огромное
значение этого явления: «От Праги до Парижа, от Лондона до
Токио, от Сан-Франциско до Пекина в 1968 году неожиданно и
непредвиденно разразились студенческие волнения, которые
поставили под сомнение существующий порядок вещей в ми¬
ре. Никогда ранее в мире не было ничего подобного таким сту¬
1 Бьюкенен П. Смерть Запада. М., 2007. С. 165.
2 Krockow Chr. Die Deutschen in ihrem Jahrhundert 1890—1990. Reinbeck
bei Hamburg, 1992. S. 314.
3 Cohn Bendit D. Wir haben sie so geliebt, die Revolution. Frankfurt am
Main, 1987. S. 15.
237
денческим волнениям, подвергшим одинаковой опасности и
капиталистический и социалистический мир».1
Для определения масштабов и значения этого феномена
очень подходит гегелевское понятие «Zeitgeist» — дух времени,
его можно сравнить с «der Geist der 1914» — духом 1914 года,
принесшим необыкновенное первоначальное воодушевление
войной и способствовавшим необыкновенно мощной мобили¬
зации и не только в Германии. Этот «Zeitgeist» после 1968 года
принес изменения не только в мировую политику, но и в эко¬
номику, в мир труда, досуга. Перемены были настолько значи¬
тельными, что последующие два десятилетия рассматривались
как порог в новую эпоху. Понятия постистории, постмодерна,
были свидетельствами нового «Zeitgeist». В это время аме¬
риканский социолог Дэниэл Белл ввел понятие «постинду¬
стриальное общество», которое характеризовалось переходом
к доминированию информационных технологий, замене преж¬
него руководства научной бюрократией и утверждением анти¬
буржуазной культуры.
Разумеется, огромную роль сыграл антагонизм между раз¬
ными поколениями, усугубленный новыми качествами модер¬
низации, — на это указывала Алейда Ассман в книге с харак¬
терным названием «Прервалась связь времен». Она отмечала,
что до модерна взаимодействие между отцами и детьми харак¬
теризовалось преемственностью, последовательностью. Сыну
надлежало учиться у отца, дабы, заместив и похоронив его,
вступить в наследство, а при необходимости оправдать поступ¬
ки отца, продолжив его дела и планы. Модернизация же ради¬
кально изменила взаимосвязь поколений. Она стала антагони¬
стической, метафорически подчиненной Эдипову комплексу.1 2
Первоначально кризис проявился в студенческой «ре¬
волюции» 1968 года, которая была практически синхрон¬
на во всех западноевропейских странах и Северной Америке.
Центром молодежных бунтов в Европе были университеты.
1 Цит. по: Wesel U. Der verspielte Revolution. 1968 und die Folgen. Mun¬
chen, 2002. S. 95.
2 Ассман А. Распалась связь времен? С. 115.
238
К 1970 году в университетах Европы обучалось четыре мил¬
лиона студентов. За десять лет перед 1969 годом количество
студентов в ФРГ выросло со 196 тысяч до 376 тысяч, во Фран¬
ции — с 202 тысяч до 615 тысяч. Университеты не справлялись
с таким наплывом студентов — не хватало преподавателей,
аудитории не вмещали всех желающих, в кампусах не хвата¬
ло жилья, что создавало определенное напряжение. Но это на¬
пряжение выступило только катализатором студенческих вол¬
нений, главное было другое: студенты инициировали целую
волну самокритики, которая изрядно подорвала веру в себя на
Западе, где стали широко распространяться сомнения в дей¬
ственности и адекватности институтов либеральной демокра¬
тии, прежней морали и этики, а также капитализма как хозяй¬
ственной системы. Один из философов, на которого молодежь
ориентировалась, — Теодор Адорно — писал, что прошлое мо¬
жет быть лишь тогда преодолено, когда будут удалены корни
зла — только тогда возможно светлое будущее. А корень вся¬
кого зла — капитализм.1 Точнее — капиталистический модерн,
который некогда отождествлялся с Просвещением. Адорно и
Хабермас в «Диалектике Просвещения» показали, что это ил¬
люзия — на деле модерн, в силу появления новых технических
средств, несет с собой проявления бесчеловечности, которые
в досовременных обществах были немыслимы.
Социально-политические и психологические факторы
«революции 1968 года»
Американский консервативный критик «революции» Па¬
трик Бьюкенен писал, что в 1968 году произошло соединение
четырех элементов, в результате чего критическая масса взор¬
валась, наподобие того, как взрывается атомная бомба. Этими
элементами были:
Во-первых, франкфуртсткие идеи, постулировавшиеся десяти¬
летиями, начали плодоносить.
1 Nolte Е. Die Deutschen und ihre Vergangenheiten. S. 82.
239
Во-вторых, в кампусах появляются студенты, не знавшие бед¬
ности и военных тягот. Скучавшие от безделья, непривычные
к труду, эти люди были готовы к мятежу. Против скуки хороши
секс, наркотики и — революция.
В-третьих, телевидение (спутниковое телевидение особенно
эффективно действовало на молодежную аудиторию)1 могло доне¬
сти настроения радикалов и обстановку в кампусах до обществен¬
ности и вызвать соответствующий резонанс.
В-четвертых, Вьетнам. Поколение Вудстока не хотело иметь
ничего общего с кровопролитием, жертвенностью, смертью.1 2
Именно тогда, считал Бьюкенен, произошло низвержение
американского истеблишмента вследствие вьетнамской вой¬
ны. В одном он был прав — эта война была самым глубоким
кризисом США в новейшее время, столь же тяжелым, как для
СССР была Афганская война. С тем различием, что Америка
преодолела в итоге кризис, а СССР — нет.
Выше уже отмечалось, что политические изменения часто
происходят с интервалом смены поколений. В этом нет ника¬
кой загадки: люди, принадлежащие к одному поколению, пе¬
реживают одни и те же события и их взгляды формируются
одинаковым опытом. Этот обычный процесс в рассматривае¬
мый период был усилен — дело в том, что вследствие усиления
интенсивности развития общества в целом, в 1960-е годы про¬
пасть, разделявшая поколения и прежде, неожиданно резко
углубилась. Как могли тинэйджеры, выросшие в эпоху благо¬
получия и не знавшие лишений военных и первых послевоен¬
ных лет, понять опыт своих родителей, переживших ужасные
времена. Характеризуя это время (1968 год) впору переиначить
высказывание Маркса «история всех до сих пор существовав¬
ших обществ есть история классовой борьбы» в «история все¬
го будущего развития человеческого общества будет борьбой
1 25 июня 1967 года британская корпорация ВВС открыла новую стра¬
ницу в истории телевидения передачей в живом эфире «Наш мир». Джон
Леннон написал специально для этой передачи знаменитую «АП You need
is love». См.: Pamperrien S. 1967. Das Jahr der zwei Sommer. Munchen, 2017.
S. 194.
2 Бьюкенен П. Смерть Запада. С. 134.
240
разных поколений».1 Срок поколения — понятие довольно раз¬
мытое, поэтому «революцию 1968 года» нельзя привязать хро¬
нологически точно, она не была и замкнутым движением, это
была гетерогенная масса с самыми разными представлениями:
одновременно и против насилия и готовая к насилию; она бы¬
ла пацифистской и беллицистской; авторитарной и антиавто-
ритарной; с верой в рынок и с верой в план; феминистической
и шовинистической; маоистской, ленинской, сталинской, троц¬
кистской; спонтанной, социал-демократической, либеральной;
верующей и атеистической; антикоммунистической и про¬
коммунистической; гедонистической и озабоченной карьерой;
дружественной к детям и враждебной к ним; буржуазной, ан¬
тибуржуазной, мелкобуржуазной; рыночной и антирыночной;
анархистской и дружественной государству. Эта революция
была всем и ничем одновременно. С высоты прошлого она ка¬
жется вообще лишенной всякого смысла, голым проявлением
деструктивности как таковой. Это особенно явственно пока¬
зано в фильме итальянского режиссера Бернардо Бертолуччи
«Мечтатели» (2003).
Но одно бесспорно — антиавторитарный настрой был осо¬
бенно заметной чертой молодежного бунта, стремившегося
к низвержению всех авторитетов, которые представлялись
не только как отвратительные сами по себе, но и препятство¬
вавшие нормальным теплым человеческим отношениям и
любви. Известный этолог лауреат Нобелевской премии Карл
Лоренц резонно возражал на этот тезис, что признание ран¬
гового превосходства отнюдь не препятствует любви. Лоренц
писал, что
...Одно из величайших преступлений псевдодемократической
доктрины состоит в том, что она изображает естественные ранго¬
вые отличия между людьми как препятствие для теплых чувств.
Без рангового порядка не может существовать даже самая есте¬
ственная форма человеческой любви, соединяющая в нормаль¬
ных условиях членов семьи; в результате воспитания non frustra¬
tion (без конфликта, без ущемления каких-либо желаний детей)
дети превращаются в невротиков. В группе без рангового поряд¬
1 Krockow Chr. Die Deutschen in ihrem Jahrhundert 1890—1990. S. 314.
241
ка ребенок оказывается в неестественном положении. Усвоить
себе культурную традицию другого человека можно лишь тогда,
когда его любишь и при этом смотришь на него снизу вверх. Не¬
нависть действует хуже, чем полная слепота и глухота, так как
она извращает и обращает в противоположное все виденное и слы¬
шанное.1
В самом деле эффект от подчас деструктивных действий
революционеров 1968 года в ряде случаев был таким, каким
его описывал Лоренц. Процесс этого разрушения очень яр¬
ко описывал в своем творчестве один из самых яростных и
жестких критиков «революции 1968 года» Мишель Уэльбек,
особенно выразительно в романе 1998 года «Элементарные ча¬
стицы».
Еще одна критик молодежного бунта немецкая социолог
молодежного движения Эва Херман сравнивала две диктату¬
ры — нацистскую и диктатуру 1968 года. Первая, по ее мне¬
нию, была плохой, но она много сделала для немецких мате¬
рей, детства, семьи; вторая же была настолько плохой, что
ликвидировала все ценности, связанные с семьей, материн¬
ством, детством.1 2 Такой взгляд на «революцию 1968 года» не
является исключением: такие авторы, как видный немецкий
юрист, член Конституционного суда Удо Ди Фабио, крупный
немецкий журналист Петер Хане, теолог и педагог Бернхард
Бюб указывали на глубокие изменения республики после
1968 года. Чем далее уходит этот судьбоносный год, тем он ка¬
жется значительней. Наркотики, кризис семьи, падение уров¬
ня образования, порнография, бестолковые токшоу — все это
следствия 1968 года, так думают критики. В ряде случаев с ни¬
ми приходится соглашаться...
Пренебрежение авторитетами и стремление к немедлен¬
ному удовлетворению желаний лишь подстегивалось изоби¬
лием новых и дешевых товаров: виниловые пластинки, оде¬
жда, автомобили, транзисторы, телефоны, цветные журналы,
1 Лоренц К. Восемь смертных грехов цивилизованного человечества //
Вопросы философии. 1992. № 3. С. 49.
2 «Biirgerlich bis in die Knochen» // Der Spiegel. 2007. N 44. S. 74.
242
телевизоры, таблоиды. В 1960-е годы технические новшества
не только предлагали человеку увлекательную и разнообраз¬
ную гамму впечатлений, но и способствовали уходу из-под
действия норм традиционного социального общежития. Этот
уход выразился в оппозиции буржуазным ценностям, в по¬
исках новой идентичности и нового чувства общности. Кри¬
тика буржуазного общества, процесс вскрытия язв — были,
казалось, бесконечными: всплывали все новые исторические
темы — от ответственности Запада за рабство и колониализм
до современного авторитарного устройства общества. Казалось,
грехи прошлого настолько велики, что для очищения от них
требуется не меньше, чем тотальная дезинфекция общества.
Все должно быть выброшено на свалку истории, чтобы все
можно было построить заново. Буквально все, связанное с про¬
шлым, подвергалось безжалостной и почти всегда несправед¬
ливой критике в сферах искусства, политики, образования,
культуры.
Слово «революция» применительно к уличным беспоряд¬
кам 1968 года употребляется в кавычках по той причине, что
студенты не имели никакой политической программы и внеш¬
не все выглядело как неконструктивный протест, «бунт ра¬
ди бунта» с лозунгами типа «запрещено запрещать», «хотим
всего и сейчас», «самое разумное — требовать невозможно¬
го». Общественность к этому бунту относилась снисходитель¬
но, поскольку считалось, что молодежи надо «перебеситься».
Кажется, наиболее ясно эту внешнюю бессмысленность бун¬
та молодежи можно понять через художественные произве¬
дения — они передают некоторые психологические нюан¬
сы, которые обычным нарративом трудно передать. В этом
отношении незаменимыми текстами являются, к примеру,
роман Джерома Сэлинджера «Над пропастью во ржи», по¬
весть Кена Кизи «Полет над гнездом кукушки», поэзия Алена
Гинзбура.
Студенческие мятежи состоялись по всему Западу. В ми¬
ре наибольшее внимание привлек «революционный Париж¬
ский май 1968 года», вызванный устаревшей авторитарной
структурой руководства университетами, не справлявшимися
243
с ростом количества студентов. Вслед за Францией последо¬
вали студенческие волнения в ФРГ, Италии, Бельгии, Вели¬
кобритании, других странах Европы и Америки. Протесты
против войны во Вьетнаме привели к занятию студентами
здания Нью-Йоркского Колумбийского университета, в октя¬
бре к занятию университета Беркли, в августе к беспорядкам
в Чикагском университете во время конвента республикан¬
ской партии, который собрался по поводу выдвижения канди¬
датуры в президенты США.1 В США городские бунты отчасти
были вызваны убийством Мартина Лютера Кинга в апреле
1968 года. Но особенно большое напряжение вызывала война
во Вьетнаме. Трудно в это поверить, но Пьеса Питера Вайсса
«Вьетнамский дискурс» доказывала, что присутствие амери¬
канцев во Вьетнаме было злом, подобным нацизму. Лидер за¬
падноберлинских студентов Руди Дучке заявил на одном из
митингов: «Скажите американцам, что настанет день, когда
мы выгоним их, если они сами не избавятся от империализ¬
ма». Поражение США во Вьетнаме европейские левые склонны
были рассматривать как триумф угнетенного народа. Это, ко¬
нечно, было никак не оправданное упрощение — как и то, что
ФРГ — это простое продолжение Третьего рейха (как и в тог¬
дашней советской историографии). Эти упрощения привели
к тому, что протесты в Германии и Италии включали и терро¬
ристические акции немецких «RAF» (Rote Armee Fraktion) и
итальянских Brigade Rosso. Они выступали против «американ¬
ского империализма» и их «немецких пособников». С 1970 по
1972 год RAF грабили банки, устраивали взрывы на военных и
гражданских объектах. RAF насчитала в числе своих жертв со¬
рок восемь человеческих жизней.
Во многом такая активность левых террористов (это было
совершенно новое явление — террор обычно связывали с пра¬
выми радикалами) объясняется степенью радикальности кри¬
тики общественных устоев интеллигенцией. Так, во время
Вьетнамской войны Бертран Рассел и Жан-Поль Сартр опи¬
сывали ее как геноцид в отношении беспомощных и вызыва¬
1 Wesel U. Der verspielte Revolution. S. 93.
244
ющих сочувствие жителей Вьетнама. Эти философы старались
применить логику Нюрнбергского процесса к США. Убийства
гражданских лиц (как резня во вьетнамской деревушке Май
Лай в 1968 году) изображались не как аномальные происше¬
ствия, а как типизация созданной американцами трагедии,
подобной холокосту. О силе такой символической переста¬
новки свидетельствует опубликованное двадцать лет спустя
американскими психологом Гербертом Келманом и социоло¬
гом Ли Гамильтоном исследование «Преступление покорности:
к социальной психологии власти и ответственности», где раз¬
вивалась теория «санкционированной резни» и проводились
четкие связи между поведением американских солдат в Май
Лай и поведением нацистов во время холокоста.1 Разумеется,
такие суждения тянули за собой соответствующие выводы для
решительно настроенных террористов. При таком раскладе не
удивительно, что террористы получили немалую поддержку
в обществе!
Следует отметить, что именно из США исходили новые
импульсы в развитии молодежной субкультуры в Европе. Ев¬
ропейская молодежь еще в 1950-е годы открыла для себя
в американской поп-музыке средство самовыражения. Ма¬
гия новизны буквально притягивала молодежь. 1950-е годы
в определенном смысле слова были пиком американизации
молодежной культуры: американское кино, make-up американ¬
ского эксцентричного искусства, музыка Бенни Гудмена, Гле¬
на Миллера, Луи Армстронга, затем между 1954 и 1958 годами
первая волна рок-музыки, связанная с именами Билла Хелли
и Элвиса Пресли, первыми идолами молодежи (Джеймс Дин,
Пресли). Благодаря этому в глазах молодежи Америку стали
связывать со свободой, экстазом, расслабленностью, прорывом
к новым берегам.1 2 Это безропотное подчинение иностранным
влияниям иные европейцы рассматривали как слабость, при¬
знак упадка, деградации. Показательным для таких настрое¬
1 Александер Д. Смыслы социальной жизни. С. 199.
2 Baacke D. Jugend und Jugendkulturen. Darstellung und Deutung. Mun¬
chen, 1993. S. 46.
245
ний было самоубийство 25 ноября 1970 года писателя Мисима
Юкио в знак протеста против «бесхребетности» новой Японии,
утерявшей всякие представления о прежних национальных
ценностях.
Протестовавшая молодежь в иных случаях была права, на¬
пример, когда речь шла о необходимости практических преоб¬
разований в университетах или о протестах произволу поли¬
ции, угрожавшему гражданским свободам. Но молодые люди
наивно полагали при этом, что смогут возродить троцкистское
или анархистское революционные направления с целью раз¬
рушить старое общество. Огромное воздействие на молодежь
оказала романтика революций в странах третьего мира, осо¬
бенно Кубинская революция, которая по-настоящему вдохнов¬
ляла левых на Западе.
И, конечно, молодежь считала, что в бедах стран третьего
мира виноват Запад, поэтому развивающие страны, во-пер¬
вых, нужно оставить в покое, предоставив полную свободу
выбирать, а во-вторых, им нужно дать средства для развития
экономики. И то и другое обернулось для Африки трагедией —
ожидаемый подъем и торжество демократии в условиях самоо¬
пределения обернулись бесконечными военными диктатурами
и отвратительными деспотиями, а деньги, которые давал За¬
пад, уходили как вода в песок, поскольку их никто не собирал¬
ся использовать по назначению, они просто разворовывались.
Как шутил один французский экономист, что если все населе¬
ние Африки перевезти в Америку, а всех американцев пересе¬
лить в Африку, то через некоторое время Африка станет про¬
цветающим континентом, а Америка погрязнет в нищете. При
этом он добавил: «Я не расист, просто нужно уметь работать».
Молодые же радикалы в 1968 году не учитывали фактор куль¬
туры вообще, полагая, что простых позитивных решений и го¬
товности все изменить вполне достаточно...
В итоге можно констатировать, что «революция 1968 года»
проиграла политически: капитализм вернулся триумфально.
Но в определенном смысле выиграла социально, осуществив
по сути настоящую культурную революцию: сексуальное осво¬
бождение, новые личные свободы, более крепкие социальные
246
позиции женщин, новые постпатриархальные формы власти
и господства.1 Особенно это обновление коснулось ФРГ, о чем
пойдет речь в следующем разделе.
Немецкая специфика «революции 1968 года»
С 1967 года до кризиса, связанного с судебным
процессом над группой Баадер-Майнхоф в 1977 го¬
ду мы играли в народный фронт, отважно сража¬
ясь против прихода Гитлера к власти. По крайней
мере, таков был сценарий, пусть даже запоздавший
на полвека.1 2
П. Слотердейк
Влияние Франкфуртской школы социологии
К американскому влиянию следует отнести Франкфурт¬
скую школу, поскольку значительная часть немецких акти¬
вистов этой школы была в эмиграции в США, и многие идеи
были привезены из Америки. Эта школа возникла в середине
1920-х годов и формально объединяла большую группу блестя¬
щих леволиберальных и неомарксистских мыслителей — Тео¬
дор Адорно, Макс Хабермас, Эрих Фромм, Герберт Маркузе,
Юрген Хабермас, Вальтер Беньямин и другие — такая концен¬
трация интеллектуальных достижений в рамках небольшого
института даже для Германии была экстраординарной. Даром,
что большая часть их идей со временем себя исчерпала, но та¬
кова неизбежная участь любых достижений интеллектуалов;
важно то, что они инспирировали обсуждение многих значи¬
мых проблем.
Следует отметить, что именно Франкфуртская школа во
многом способствовала тому, что эстетическое разочарование
1 Жижек С. Размышления в красном цвете. Коммунистический взгляд
на кризис и сопутствующие предметы. М., 2011. С. 287.
2 Слова Петера Слотердейка — участника и современника «револю¬
ции». См.: Ассман А. Новое недовольство мемориальной культурой. С. 51.
247
в буржуазном мещанстве по существу переросло в политизиро¬
ванный романтизм, способствуя распространению марксизма
и особенно в том виде, в котором его представляла эта школа.
К примеру, Герберт Маркузе давал переоценку романтического
марксистского мировоззрения и в то же время она изящно пе¬
рекликалась с идеями Фрейда. Маркузе полагал, что потреби¬
тельство и иерархические институты обусловили отчуждение
людей, подавление автономии и осуждение подлинно прият¬
ных, творческих и эротических аспектов жизни. Маркузе обе¬
щал вследствие сексуальной революции окончательное освобо¬
ждение индивидуума. Глубокое неверие Маркузе в технологию
и науку, его отношение к нацизму, капитализму и советскому
коммунизму как к режимам с тоталитарным синдромом оказа¬
ли сильнейшее влияние на студентов наряду с другими «новы¬
ми левыми» (в отличие от прежних левых, ориентированных
на коммунизм и ведущую роль рабочего класса в лице партии)
мыслителями — к этой эклектической группе можно причис¬
лить американского социолога Чарльза Райта Миллса, британ¬
ского историка Эдварда Палмера Томпсона и философа-троц¬
киста Корнелиуса Касториадиса.1
Философы Франкфуртской школы видели капитализм
и его зловредное воздействие буквально во всем, например
Вильгельм Райх в своей теории «сексуальной экономии» раз¬
вивал самый, наверное, радикальный вариант социальной
критики капитализма, сводя его прямо к фашизму.1 2 Это чрез¬
вычайно импонировало левым радикалам среди молодежи.
Адорно даже утверждал, к вящему удовольствию леваков, что
в факте сохранения тональности в современной музыке прояв¬
ляются симптомы фашистской личности.3
С середины 1950-х интеллектуалы Франкфуртской шко¬
лы социологии смогли создать своеобразную духовную геге¬
монию. Они хвастали, что своей «критической теорией» при¬
влекли гораздо больше студентов и читателей, чем Мартин
1 Пристланд Д. Красный флаг. С. 693.
2 Райх В. Психология масс и фашизм. М., 1997. Passim.
3 Адорно Т. Философия новой музыки. М., 2001. Passim.
248
Хайдеггер и Эрнст Юнгер. «Критическая теория» этой школы
и ее специфический прогрессизм базировались на «крити¬
ке буржуазной культуры» и на пролетарско-революционном
марксизме. Весьма привлекательным для молодежи оказал¬
ся синтез фрейдизма и марксизма, осуществленный Фроммом
и Маркузе. В 1964 году вышла очень популярная среди сту¬
дентов книга Герберта Маркузе «Одномерный человек».1 Этот
текст представлял собой весьма радикальную критику буржу¬
азного общества, интерпретируя его как разновидность тота¬
литаризма. Несмотря на односторонность и преувеличения,
книга была весьма популярна, как и другой его важный для
1968 года текст «Эрос и революция», название которого гово¬
рит само за себя, указывая на упомянутую связь марксизма и
фрейдизма.
Франкфуртская школа обличала «буржуазное общество»,
а его ценности представляла как «патологические» и «про¬
фашистские». Эта школа заложила новую основу для «пере¬
загрузки» марксизма, обновления марксисткой революции
посредством применения «критической теории» к преобла¬
дающей культуре. В соответствии с новым подходом социали¬
стам нужно поменьше думать об экономической эксплуатации
и побольше о пагубных предрассудках. Вывод: если правящий
класс не отстранить от власти, он будет порождать расовую не¬
нависть, антисемитизм, женоненавистничество и гомофобию.
Только решительные перемены де освободят человечество от
буржуазного общества, являющегося источником социаль¬
ной патологии. Особенно большую опасность немецкие левые
видели в возрождении капитализма в ФРГ: так, Юрген Хабер¬
мас западную помощь новым федеральным землям сравнивал
по гибельности с «штуками» (самолеты штурмовой авиации
Люфтваффе) Гитлера.1 2
Франкфуртцы были всерьез убеждены, что являются «марк¬
систскими критиками культуры». Маркузе не находил никакой
1 Маркузе Г. Одномерный человек. Исследование идеологии развито¬
го индустриального общества. М., 1994.
2 Rohl К. R. Morgentau und Antifa. S. 85.
249
разницы между своими наблюдениями в «Одномерном челове¬
ке» по поводу репрессирующей эротику буржуазной культуры
и диалектическим материализмом Маркса.
В обоих случаях имела место попытка осветить «иррацио¬
нальную природу» капиталистического общества, неспособно¬
го удовлетворить потребности человека. Более того, Маркузе,
как и венгерский неомарксист Дьёрдь Лукач, восхвалял со¬
ветский социализм во время венгерских событий в 1956 году.
Маркузе сочетал преданность марксизму-ленинизму с постбур¬
жуазными эротическими фантазиями. Но никакой логической
связи между ними не было, если не считать, что по пророче¬
ству Маркса на смену капитализму придет социализм. Иными
словами, сторонниками нового марксизма двигал не историче¬
ский материализм, а отвращение к буржуазной христианской
цивилизации. Совершенно неясно, каким образом феминизм
или защита прав гомосексуалистов вытекает из привержен¬
ности марксизму или сталинизму?1 По существу, европейские
левые довели до крайности тенденции, заимствованные ими
у американцев: они требуют уголовного преследования за по¬
литически некорректные высказывания как за подстрека¬
тельство к «фашистским акциям». В отсутствии налагаемых
классическим либерализмом ограничений, которые действу¬
ют в США, европейские сторонники отзывчивости требовали
(и добивались) введения драконовских мер против политиче¬
ски некорректных белых христиан мужского пола. Маркузе
еще в i960—1970-е годы метал громы и молнии против «ре¬
прессивной толерантности».1 2
В книге Адорно «Авторитарная личность» экономический
детерминизм Маркса заменяется детерминизмом культуры.
Если в семье христианской и сугубо буржуазной главенству¬
ет авторитарный отец, то с большой долей вероятности мож¬
но предположить, что дети вырастут расистами и фашистами.
Американский ученый Чарльз Сайнс описывал эту книгу как
«бескомпромиссный приговор буржуазной цивилизации, при
1 Готфрид П. Странная смерть марксизма. С. 25.
2 Там же. С. 30.
250
том, что воззрения ранее считавшиеся не более чем старомод¬
ными, ныне, по этой книге, признаются фашистскими и недо¬
стойными психически здорового человека».
Коротко резюмируя, можно сказать, что если Маркс крими¬
нализировал капиталистов, то Франкфуртская школа социоло¬
гии — средний класс. При этом забывали, что именно средний
класс создал демократическое общество, что Великобритания,
страна среднего класса, сражалась с нацистами в то время,
когда приятели франкфуртцев в Москве заигрывали с ним.
Франкфуртцы считали буржуазное общество фашистским по
сути, а левые в 1968 году эту идею подхватили и развернули.1
Если Кант утверждал, что Просвещение — это исход челове¬
чества из фазы несовершеннолетия, то эту мысль продолжи¬
ли Адорно и Хоркхаймер в «Диалектике Просвещения» таким
образом, что, став «совершеннолетним», человек превратился
в ноль, которым манипулирует буржуазное общество. Это как
раз то, что было нужно «революционерам» 1968 года.
Начало протестного движения в ФРГ
ФРГ была создана людьми, прошедшими социализацию
в кайзеровской Германии и Веймарской республике и в боль¬
шинстве своем поддерживавшими в свое время нацизм. По¬
этому молодежь им не доверяла и прибегала к разного рода
провокациям — без которых никто не стал бы слушать сту¬
дентов... В этом молодежном немецком протесте именно про¬
тиворечия в памяти разных поколений сыграли решающую
роль. Еще в 1920 году французский ученый Морис Альбвакс
показал, что индивидуальная память всегда опирается на со¬
циальную. Личные воспоминания обитают не только в особой
социальной среде, но и в специфическом временном горизон¬
те. Этот горизонт в основном определяется сменой поколений.
Это период одновременного существования трех поколений,
которые образуют сообщество совместного опыта, воспомина¬
1 Бьюкенен П. Смерть Запада. С. 118—119.
251
ний, нарративов. Дети и внуки включают часть воспоминаний
старших членов семьи в состав собственного опыта, где сме¬
шивается услышанное и пережитое. Через восемьдесят-сто лет
этот горизонт памяти рассеивается, чтобы уступить место
другому. Эту память можно назвать «оперативной памятью»
общества.1 Наряду с семейными поколениями существуют и
социальные исторические поколения. Особое внимание па¬
мяти поколений уделял Карл Мангейм. Один американский
психолог сказал, что однажды сформированную поколенче¬
скую идентичность уже невозможно изменить. Иными сло¬
вами, у разных поколений формируется своя память, которая
зависит от опыта собственных переживаний. Таким образом,
динамика памяти общества существенно определяется сме¬
ной поколений. Каждая такая смена, происходящая примерно
с тридцатилетним периодом, заметно сдвигает в обществе про¬
филь воспоминаний. Позиции, которые ранее господствова¬
ли, сдвигаются на периферию. К примеру, репрессивное и со¬
лидарное замалчивание исторической вины, существовавшее
в немецком обществе до 1960-х годов, было сломлено поколе¬
нием 1968 года.1 2
Тот же эффект сдвига на периферию прежнего восприя¬
тия действительности отмечал и немецкий философ Герман
Люббе, который в своей речи на симпозиуме в 1983 году в пя¬
тидесятилетнюю годовщину прихода нацистов к власти гово¬
рил о том, что поддержка нового немецкого государства не
в последнюю очередь росла потому, что людей каждодневно
не упрекали за их прошлые ошибки. И эта система сработа¬
ла — моральное осуждение, жесткое перевоспитание имели
бы, по мнению Люббе, обратный эффект. Какое-то время под
защитой умолчания скрывалась «неправильная жизнь в пра¬
вильной жизни», получившая шанс стать «правильной в пра¬
вильной жизни». Люббе при этом подчеркивал, что концепция
умолчания подразумевала не умалчиваемое, а общеизвестное.
В этом и была продуктивная сила умолчания. Следующее по¬
1 Ассман А. Длинная тень прошлого. С. 22.
2 Там же. С. 24.
252
коление выросло в инои культуре, где разговор стоял выше
молчания. Вопрошание и разоблачение сделались главными
проектами «поколения 1968 года», которое поднаторело в соот¬
ветствующей риторике.1
Особенно после 1968 года часто эта риторика утомляла и
еще чаще была несправедлива. Эрнст Юнгер отмечал еще 1 ян¬
варя 1966 года в своем дневнике: «Будущее немцев темно, как
будущее Ионы в чреве кита. Разделенные, лишенные своих
провинций, окруженные недоверчивыми и недоброжелатель¬
ными соседями. Кроме того, неопределенное международное
положение. Русские, видимо, обожрались, американцы собира¬
ются это сделать. Во Вьетнаме они ухватили кончик Азии, как
змея — лапку лягушки-быка, слишком большую, чтобы ее про¬
глотить. Прежде всего, совершенно разочарованная молодежь
внутри страны».1 2
Верным этапом в формировании нового отношения к прош¬
лому в ФРГ стала публикация в 1965 году книги Ральфа Дарен-
дорфа «Общество и демократия в Германии». Дарендорф едва
ли не первым указал на значимость для исторического созна¬
ния ФРГ фактора смены поколений. Он писал в упомянутой
книге: «Сломлено глухое и долгое молчание, и преодоление
прошлого становится серьезным. Новое поколение может ста¬
вить вопросы, не опасаясь, что ответы чувствительно затронут
самих себя. Только двадцатилетняя дистанция помещает про¬
шлое в новое измерение».3 С публикацией текста Дарендорфа
произошел настоящий перелом — книга стала новым ориенти¬
ром немецкой идентичности вместо прежде влиятельных кон¬
сервативных взглядов Ханса Фрайера, Арнольда Гелена, Хель¬
мута Шельски. Весьма влиятельным центром политологии
стал Свободный университет Берлина, в котором получили
преобладающие позиции Эрнст Френкель и Рихард Левенталь,
бывшие при нацистах в эмиграции.4 Не случайно именно в За¬
1 Ассман А. Новое недовольство мемориальной культурой. С. 47.
2 Юнгер Э. Семьдесят минуло: дневники. С. 246.
3 Борозняк А. Жестокая память. С. 103.
4 Wehler H.-U. Deutsche Gesellschaftsgeschichte. Bd. 5. S. 277—278.
253
падном Берлине начался молодежный мятеж в 1965 году, за¬
тем перекинулся в 1968 году — на всю ФРГ.
В этом резком полевении немецкой молодежи сыграла
свою роль и книга Карла Ясперса «Куда движется ФРГ?», она
была, по выражению историка Клауса Хильдебрандта, «гипер¬
критической», это было как раз то, в чем нуждалась молодежь.
Затем в 1967 году супруги Маргарита и Александр Митчер-
лих выпустили еще более критическую книгу «Неспособность
скорбеть. Основы коллективного поведения». Диагноз этих
психоаналитиков оказался неутешительным: ФРГ поражена
«параличом совести», там вовсю действуют «механизмы оттор¬
жения памяти о нацистском прошлом».1 По мнению Митчер-
лихов, немцы после войны отказались прояснять для себя про¬
шлое и переработать его, то есть осуществить «работу печали,
поминовения» — «Trauerarbeit».1 2
Это утверждение при ближайшем рассмотрении кажется
совершенно надуманным, напротив, бурное обсуждение про¬
шлого в ФРГ свидетельствовало об обратном. Суждения Мит-
черлихов — даже если и признать важность социальной пси¬
хологии для истории — оставляют сомнения — как поместить
разнообразные и разноплановые политические явления в их
схему. Так, в середине 1960-х годов в психиатрической клинике
Гейдельбергского университета было обследовано четыре ты¬
сячи клиентов с обостренным чувством вины и исследователи
пришли к выводу, что «лишь единицы связывают свои сегод¬
няшние симптомы с переживаниями нацистских времен».3 Но
зато для мобилизации молодежи этот тезис об «утере способ¬
ности скорбеть» целой нации (?!) оказался более чем полез¬
ным... По сути, конфронтация с прошлым молодых немцев бы¬
ла сфокусирована на «Tatergesellschaft» — обществе виновных,
структурные проблемы истории Третьего рейха и социальная
история во внимание почти не принимались.
1 Борозняк А. Жестокая память. С. 96.
2 Mitscherlich A. und М. Die Unfahigkeit zu trauern. Grundlagen kollekti-
ven Verhaltens. Munchen, 1998. S. 225.
3 Kittel M. Die Legende von der «Zweiten Schuld». S. 27.
254
Как и во Франции, внешние обстоятельства развития «ре¬
волюции» в ФРГ были такого же нелепого свойства, как и тео¬
ретические ее «достижения». В ФРГ первым прецедентом над¬
вигающихся беспорядков революции 1968 года были волнения
в Швабинге за несколько лет до этого. Эти волнения целиком
соответствовали духу последующих выступлений студентов.
Швабинг — это район Мюнхена, в котором молодежь к доса¬
де обывателей устроила уличные беспорядки с громкой му¬
зыкой, шумными сборищами. Бургомистром Мюнхена тогда
был Ханс-Йохен Фогель (36 лет), позднее он был министром
юстиции и председателем СДПГ. Фогель попытался повлиять
на собравшуюся толпу, явно стремившуюся к провокациям и
к острым ощущениям, но бесполезно. Тогда шеф полиции при¬
казал очистить Леопольд штрассе... В результате столкновений
21 июля 1962 года было арестовано двадцать четыре человека,
ранено семь полицейских. Беспорядки продолжались три дня,
для молодежи они превратились в самоцель. Происходившее
напоминало детскую игру в «казаки-разбойники». Швабинг
смог заснуть спокойно лишь на шестой день, когда бузотеров
разогнала гроза.1 Фогель в своих мемуарах писал, что если бы
можно было вернуться в прошлое, он действовал бы иначе:
«Я бы отправил транспортный поток по другим улицам в объ¬
езд, послал пару чиновников наблюдать за происходящим —
и собравшиеся сами бы разошлись через некоторое время. Вид
же полицейских просто провоцировал молодежь».1 2
Другой крупный инцидент, приведший к активизации сту¬
дентов, тоже случайного свойства — во время студенческой
демонстрации против визита шаха 2 июля 1967 года полицей¬
ский Карлхайц Куррас случайно убил студента Бенно Онезор-
га, которого его товарищи сделали мучеником. На улицах не¬
скольких немецких городов развернулись настоящие побоища.
В результате этой смерти руководство студенческим движени¬
ем прибрали к рукам экстремистские силы.3 С этого момен-
1 GroJlkopffR. Unsere боег Jahre. S. 41.
2 Ibidem.
3 Крейг Г. Немцы. С. 201.
255
та бундеспрезидента Генриха Любке именовали не иначе как
«архитектор концлагерей», бундесканцлера Курта Кизингера
«старым нацистом», а образование правительства большой ко¬
алиции назвали «преддверием тридцать третьего года». Разу¬
меется, эти обвинения были совершенно беспочвенными — как
раз правительство большой коалиции сделало первые шаги
на пути признания восточных границ, осуществило ряд про¬
грессивных социальных преобразований, сильно модернизи¬
ровавших страну.1 Студентам до всего этого, конечно, не было
никакого дела. Они призывала: «Давайте сделаем то, что бы¬
ло упущено в 1945 году — проведем настоящую денацифика¬
цию». Затем следовало перечисление тех, кто должен быть на
прицеле: Nazi-Richter, Nazi-Staatsanwalte, Nazi-Gesetzgeber aller
Couleur, Nazi-Polizisten, Nazi-Beamte, Nazi-Verfassungsschutzer,
Nazi-Lehrer, Nazi-Professoren, Nazi-Pfarrer, Nazi-Journalisten, Na-
zi-Propagandisten, Nazi-Bundeskanzler, Nazi-Kriegsgewinnler, Na-
zi-Fabrikanten, Nazi-Finanziers (нацистские судьи, прокуроры,
законодатели всех степеней, полицейские, нацистские чинов¬
ники, защитники конституции, учителя, профессора, священ¬
ники, журналисты, пропагандисты, бундесканцлер, нажив¬
шиеся на войне буржуа, фабриканты, финансисты). В конце
листовки автор призывал к организованному неповиновению
поколению нацистов.1 2
В целом в молодежном движении концепция фашизма
играла ключевую роль: война во Вьетнаме? — фашизм. От¬
ношения Запад к ГДР? — фашистская буржуазная полити¬
ка. Большая коалиция, СМИ — во всем молодежь видела сле¬
ды фашистской идеологии. Любой неугодный леворадикалам
политик мог быть охарактеризован как фашист (или полу-,
крипто-, про-, пост- или левый фашист).3 Можно сказать, что
1968 год в Германии отличался особой радикальностью в кри¬
тике капитализма по той причине, что немецкая молодежь
1 Коепеп G. Und in den Herzen Asche. S. 159.
2 GrofikopffR. Unsere 6oer Jahre. S. 124.
3 Mercer B. Specters of Fascism: The Rhetoric of Historical Analogy in
1968 // Journal of Modern History. 2016. Vol. 88. N 1. P. 96.
256
смогла инструментализировать нацистское прошлое своих
предков.1
В те дни девяностолетний Теодор Эшенбург, крупный не¬
мецкий политолог, в своих воспоминаниях отмечал: «С точ¬
ки зрения сегодняшнего дня, это проявление недовольства
государством и обществом является, возможно, самой при¬
мечательной и волнующей проблемой последнего десятиле¬
тия. В определенном смысле и наше поколение испытывало
подобные чувства, принимая участие в молодежном движе¬
нии в начале XX века, хотя оно не отличалось таким экстре¬
мизмом. Однако, это не дает ответа на вопрос, почему про¬
тест принял такие масштабы. Он представлял собой бунт
против скуки, которая воцарилась после периода созидания...
Сыграло свою роль и тяжелое наследие прошлого, чему в не¬
малой степени способствовали оккупационные власти. И, на¬
конец, у прагматической молодежи, выросшей после национал-
социализма, после оккупации, возник настоящий идеологиче¬
ский зуд».1 2
Интересно, что протест молодежи вылился не в насилии
(не столько), а в гуманизации человеческих отношений — не
война, а мир стали фетишем эпохи. Политический лексикон
пополнился новыми понятиями: разрядка, взаимопонима¬
ние, разоружение, пацифизм, социализм...3 Во время событий
1968 года в молодежной среде не раз звучали вопросы, обра¬
щенные к поколению отцов. Следует уточнить: вопросы некри¬
тического характера, ибо приговор был вынесен еще до того,
как была доказана справедливость обвинений.
Немецкие студенты, как и их соратники в других странах,
не имели определенной политической программы, которую
можно было предложить обществу. Ни одно экстремистское
движение не имело шансов, поскольку не могло иметь эконо¬
мическую аргументацию. К тому же политическая активность
1 Meier Chr. Am Ende der alten Bundesrepublik // Merkur. 1994. H. 7.
S. 564.
2 Ференбах О. Крах и возрождение Германии. С. 219.
3 Там же. С. 199.
257
студентов в 1967—1968 годы вызвала крайне негативную реак¬
цию немецкой общественности, которую постоянно подогре¬
вал концерн прессы Акселя Шпрингера. В Берлине студентов,
требовавших прекращения Вьетнамской войны, часто перекри¬
кивали зеваки, призывавшие демонстрантов убираться в ГДР,
если им не нравится здесь. Студентов называли «pubertare
Weltverbesserer» — «недоделанные спасители мира».
Не будет большим преувеличением сказать, что студенты
философских факультетов ФРГ проявляли большую лояль¬
ность ГДР, чем государству, в котором они жили.1 Впрочем, это
касается не только ФРГ — леваки повсюду на Западе были на
марше, даже в США, где этого раньше вообще не наблюдалось.
Студенты вступали в столкновения с полицией по всему миру.
В странах с тоталитарным прошлым — Германии и Италии —
студенты требовали, чтобы старшее поколение ответило за со¬
вершенные преступления, о которых, казалось, все забыли.
Изменение официального дискурса в ФРГ
в отношении прошлого
До «революции 1968 года» тему недалекого прошлого
в школе практически не обсуждали под предлогом нехватки
времени. Когда в 1970-е годы 3042 ученика из 121 класса ос¬
новных школ и гимназий попросили написать сочинение на
тему, что они знают об Адольфе Гитлере, то ответы были са¬
мые дикие. От того, что Гитлер был политиком XVIII века и
покончил с собой, до того, что он был коммунистом и немец¬
ким диктатором в Первую и Вторую мировые войны. Один
пятнадцатилетний школьник написал, что Гитлер и после вой¬
ны в течение двадцати пяти лет оставался главой государства,
а потом умер.1 2
Под влиянием «революции 1968 года» в стране стал изме¬
няться официальный дискурс в отношении нацистского про¬
1 Nolte Е. Die Deutschen und ihre Vergangenheiten. S. 121.
2 Gortemaker M. Geschichte der BRD. S. 208.
258
шлого — теперь в ФРГ стали преподавать историю нацизма
в школе, развивать в национальном самосознании компонент
раскаяния, что резко отличалось от исторической политики
1950-х годов. Правительство Брандта с 1969 года много сделало
в этом отношении: во внешней политике — новая «восточная
политика», во внутренней политике — демократизация, рас¬
ширение демократии, в исторической политике — раскаяние
в преступлениях нацистов. Этому процессу предшествовали
уже упоминавшиеся выше радикальные перемены в ФРГ: про¬
цесс по Освенциму (1963—1965), суд над Эйхманом (1961), не¬
которые важные литературные события, всколыхнувшие об¬
щественность, — как «Жестяной барабанщик» (1959) Гюнте¬
ра Грасса, пьеса Рольфа Хоххута «Наместник» (1963),1 книга
Фишера «Рывок к мировому господству» (1961) — повысили
общий уровень осознания проблематики преемственности не¬
мецкой истории и причастности обычных немцев к преступле¬
ниям режима. Политолог Клаус Шенбаум указывал, что меж¬
ду 1956 и 1965 годами в ФРГ дал о себе знать целый комплекс
импульсов к изменениям. Бундесканцлер Людвиг Эрхард
оказался настоящим провидцем, когда в одном из правитель¬
ственных заявлений 1965 года сформулировал мысль, что «по¬
слевоенное время пришло к концу». В самом деле, социологи
вскоре заговорили о десятилетии «трансформации».1 2 Оно на¬
чалось после четырнадцати лет канцлерства Аденуаэра. Пя¬
тидесятые годы прошли под знаком борьбы за материальное
благополучие, а шестидесятые — под знаком идеологического
прорыва. Вследствие разрыва между старым консервативным
мышлением и стремлением к обновлению получилась драма,
сделавшая 1960-е годы самым драматическим и беспокой¬
ным десятилетием немецкой послевоенной истории.3 Особый
драматизм этим событиям придал конфликт поколений, что,
1 В этой пьесе Хоххут подверг беспощадной критике позицию по
вопросу о депортациях евреев, которую занял во время войны папа
Пий XII.
2 Grofikopf R. Unsere боег Jahre. S. 13.
3 Ibidem. S. 17.
259
впрочем, не было специфически немецкой особенностью — об
этом говорилось выше.
Изменение исторического сознания было дополнено изме¬
нениями исторической политики после студенческой револю¬
ции. Молодежь обвинила поколение своих родителей в соуча¬
стии в преступлениях нацистов и в сокрытии этого соучастия
в послевоенной Западной Германии, захваченной «тупым ма¬
териализмом».1 Именно усилиями молодых критиков посте¬
пенно немцы из жертв нацизма становились в собственной
стране злодеями и преступниками. В левых кругах этническую
чистку немцев, их зверское выселение после победы в 1945 го¬
ду стали рассматривать как справедливое возмездие за гено¬
цид евреев. Тот же, кто напоминал о страданиях немцев, по¬
падал под подозрение, что он стремится этим поставить под
сомнение страдания жертв нацистской агрессии. Принадлеж¬
ность к «Союзу изгнанных» автоматически означало клеймо
реваншиста.1 2
Стремление инструментализировать страдания и потери
евреев имело место еще до нацистов: так, злодеяния большеви¬
ков, в ответ на которые их противники на Украине устраива¬
ли кровопролитные еврейские погромы, уже 30 мая 1919 года
английская газета «Джюиш кроникл» назвала холокостом.3 Но
настоящей индустрией он стал после 1968 года и особенно это
заметно в отношении ФРГ.
В своих размышлениях о «политике и преступлениях» поэт
и публицист Ханс Магнус Энценсбергер, который в 1968 году
был марксистом и одним из вождей немецких студентов, под
впечатлением процесса над Эйхманом и Кубинского кризиса
назвал современную угрозу ядерной войны со стороны США
«настоящим и будущим Освенцима». Ханна Арендт резко про¬
1 Бергер С. Историческая политика и национал-социалистическое
прошлое Германии 1949—1982 гг. С. 40—41.
2 Nolte Е. Spate Reflexionen fiber den Weltbiirgerkrieg des 20. Jhs. Wien,
2011. S. 39.
3 Рогалла фон Биберштайн Й. Миф о заговоре. Философы, масоны,
евреи, либералы и социалисты в роли заговорщиков. СПб., 2010. С. 231.
260
тестовала против такого сопоставления, обвинив Энценсбер¬
гера в фиглярстве. В этом заявлении Энценсбергера впервые
проявилась тенденция среди немецких левых антифашистов
к мифологизации Освенцима, созданию негативного мифа
и универсальной политической формулы. Эта формула ука¬
зывала выход из невыносимого напряжения, когда каждый
отдельный человек преступления Третьего рейха «сделал
собственными». В конечном счете речь шла о событиях со¬
вершенно нечеловеческих масштабов, что оставляло в ду¬
ше только ужас, стыд и ошеломление. Как пел тогда Вольф
Бирман (немецкий Владимир Высоцкий) «в сердце остался
только пепел».1
Мифологизация Освенцима свелась к тому, что холокост
был сделан главным преступлением немцев. Именно в связи
с холокостом нацизм в сознании немцев стал олицетворением
абсолютного зла, а обычная необходимость критического пе¬
реосмысления прошлого постепенно превратилась в покаяние
невиданных масштабов, сопровождавшееся абсолютизацией
зла. В этой связи Эрих Нольте остроумно заметил, что если
речь об «абсолютном зле», то это предполагает, что существу¬
ет «абсолютное добро», и что в некоторых исторических ин¬
терпретациях, которые предлагают еврейские исследователи,
«холокост воспринимается как нападение на богобоязненный
народ и тем самым на самого бога».1 2 Отсюда вывод, что на¬
цистские преступления против евреев являются уникальны¬
ми в XX веке. Магическая цифра — шесть миллионов жертв
холокоста — не подлежит обсуждению, это прямо запрещено
законом.
Между тем сама действительность холокоста была тща¬
тельно закамуфлирована. SOPADE (правление СДПГ в эмигра¬
ции) доносили из Германии в марте 1938 года, что нацисты
явно нацелены на удаление из страны всех евреев.3 Для сокры¬
1 Koenen G. Und in den Herzen Asche. S. 158—159.
2 Winkler H. A. Der lange Weg nach Westen. S. 10.
3 Deutschland-Berichte der SOPADE. 1934—1940. Bd. 5. Salzhausen, 1980.
S. 739-
261
тия истинных целей нацистов по отношению к евреям власти
прибегали к терминологическому камуфляжу. Антиеврейские
мероприятия якобы вызваны «Sachnotwendigkeit» — необходи¬
мостью порядка — или обусловлены «Partisanenbekampfung» —
борьбой с партизанами, — именно эти словесные маскиров¬
ки упоминал Дольф Штернберг в своем «словаре нелюдей».1
Даже создание «Института исследования еврейского вопро¬
са» в 1939 году во Франкфурте-на-Майне и еврейского музея
в Праге было нацелено на то, чтобы создать впечатление, что
евреи и все, что с ними связано — в прошлом.1 2
Кроме того, в своих публичных выступлениях в 1930-е го¬
ды Гитлер тщательно избегал каких-либо откровений о сво¬
их настоящих целях, он прекрасно знал, что немецкий на¬
род примет, а что — нет. Совершенно очевидно это относится
к массовым убийствам евреев во время войны. Архивист-
историк, составитель документального собрания речей Гитле¬
ра доктор Макс Домарус писал по этому поводу: «В своих пу¬
бличных и приватных беседах Гитлер ни разу не обмолвился
прямо об уничтожении евреев газом или каким-либо иным
способом. Даже во время войны, когда это уничтожение шло
полных ходом, он в своих высказываниях ограничивался
лишь смутными угрозами и неясными намеками. Конечно,
он прекрасно сознавал, что программа массового уничто¬
жения людей вызвала бы в народе и партии полное отвер¬
жение».3
Со временем именно с подачи «революционеров» 1968 го¬
да политическая инструментализация категорий «Гитлер»,
«нацизм», стремление любое политическое действие сравнить
с нацизмом стало частью репертуара политической сцены в со¬
временной ФРГ. Гитлер стал парадигмой преступлений, импер¬
ского безумия, безмерного стремления к власти. Гитлер — это
зло, которое не умирает, последнее табу во всех других отно¬
1 Sternberg D. Aus dem Wdrterbuch der Unmenschen. Munchen, 1968.
2 Laak Dirk van Der Platz des Holocaust im deutschen Geschichtsbild.
S. 168.
3 Schultze-Rhonhof G. 1939 — Der Krieg, der viele Vater hatte. S. 289.
262
шениях детабуизированного общества. Он — столп морализи¬
рующей политики.
Отсюда и стереотипный образ немца, который непрерывно
извинялся за войну, он возник именно вследствие «революции
1968 года». До этого немцы, скорее, отрицали свою личную
и коллективную ответственность. Большинство считало себя
жертвами, а не преступниками, — жертвами нацизма, неспо¬
собности своих вождей выиграть войну, жертвами бомбарди¬
ровок, мести союзников, послевоенных лишений и так далее.
Вина легко перекладывалась на чужие плечи.1 После 1968 года
ситуация радикально поменялась — взоры обратились к соб¬
ственной вине немцев. Понятно, что государственные пре¬
ступления тоталитарных диктатур — это не «природные ка¬
тастрофы», а следствие целой цепочки поступков и действий
отдельных людей, людей, которые в конечном счете должны за
это отвечать. Между тем в 1969 году 76 % опрошенных немцев
отвечали, что нужно подвести черту под преследованиями на¬
цистских преступников, а 22 % — за продолжение преследова¬
ний. Десять лет спустя картина парадоксальным образом поме¬
нялась — 46 % против, а за — 40.1 2
Около 1968 года и в самом Израиле картина холокоста при¬
обрела другой смысл. Израильский дирижер и пианист Дани¬
эль Баренбойм в интервью «Der Spiegel» утверждал, что шесть
лет спустя после суда над Эйхманом случилась Шестидневная
война, которая сильно изменила Израиль, страна стала дру¬
гой. В 1967 году разгорелись ожесточенные дебаты о том воз¬
вращать или нет оккупированные во время войны территории.
Ортодоксы стали даже уверять, что это не оккупированные,
а исконные еврейские земли с библейских времен. В ходе этих
дебатов израильские политики установили связь между евро¬
пейским антисемитизмом в прошлом и тем обстоятельством,
что палестинцы не признают Израиль. На самом деле никакой
связи здесь вовсе нет.3
1 Лоу К. Жестокий континент. С. 212.
2 Kielmansegg Р. Lange Schatten. S. 54.
3 Der Spiegel. 2012. N 25. S. 110.
263
Западногерманские перемены в культуре и политике.
«Революция 1968 года»
Философ Герман Люббе точно подметил, что западная ин¬
теграция ФРГ удалась Аденауэру только благодаря «коммуни¬
кативному умолчанию». Адаптация была для этой фазы важ¬
нее, чем мораль и внутреннее преображение. Прошлое просто
оставили в покое, надеясь когда-нибудь от него избавиться —
1968 год, однако, перечеркнул эти надежды, когда молодежь
начала разоблачать ФРГ как фашистское государство.1 Из-за
этого, по сути, стало происходить своеобразное «возвращение
прошлого». Можно даже почти точно установить дату этого
возвращения — это начало 1960-х годов, когда зимой после¬
довала целая серия неонацистских вылазок с осквернением
синагог и еврейских кладбищ. К возмущению международ¬
ной общественности добавились и пропагандистские выпады
со стороны СЕПГ с обвинениями в адрес «боннских неонаци¬
стов», от происков которых потребовалось построить «анти¬
фашистский защитный вал» (стену в Берлине). Комиссия ми¬
нистерства внутренних дел и министерство культуры ФРГ под
этим давлением решили объединить в 1962 году для «воспи¬
тания в демократических традициях» понятия коммунизма и
фашизма в одном термине — «тоталитаризм». Левые, однако,
почти игнорировали коммунистическую разновидность тота¬
литаризма, сосредоточившись на грехах отцов.
Радикальность поворота 1968 года трудно переоценить. Это
была настоящая культурная революция — до 1968 года, невзи¬
рая на политическую интеграцию ФРГ в западную систему по¬
литики и союзов, в ее культуре и сознании царило множество
антисовременных и антизападных предубеждений. Западные
немцы соглашались с ориентацией на США также тяжело, как
и восточные — с ориентацией на СССР. Немецкая специфика
«революции 1968 года» сказалась прежде всего в американиза¬
ции молодежной и протестной культуры, эта американизация,
несомненно, имела отношение к нацистскому прошлому. Дело
1 Ассман А. Новое недовольство мемориальной культурой. С. 50.
264
в том, что в модном, раскованном, женоподобном, эротическом
мужчине как Элвис Пресли, который стал кумиром молодежи,
легко увидеть антипода идеалу солдата, еще широко распро¬
страненного среди поколения отцов. В 1960-е годы противо¬
стояние вылилось в нарочито нездоровый, неспортивный, не¬
дисциплинированный образ жизни поколения 1968 года.1 Еще
более ясно это видно на примере популярности движения хип¬
пи, демонстративно отказавшихся от прежних строгих нравов,
от культа успеха и проповедующих расслабленный и хаотич¬
ный образ жизни и поведения.
Война, которую вели США во Вьетнаме, и для немецких
«революционеров 1968 года» была поводом для консолидации
«международного интернационала молодых», как итальян¬
ские, немецкие, французские студенты себя называли во время
антиамериканских демонстраций, и скандировали при этом
«USA-SA-SS». И это при том, что именно США вместе с союз¬
никами освободили от фашизма Италию, Францию, половину
Германии...
Интересно, что несмотря на то, что студенты выступали
против «американских империалистов», формы протеста «sit-
in», «go-in» они переняли как раз у американцев, американизи¬
руя таким образом собственную страну. Студенты стремились
преодолеть плюрализм как ширму капиталистического клас¬
сового господства, но при этом способствовали тому, что ФРГ
после них стала гораздо более плюралистической. Они напада¬
ли на парламентаризм и требовали заменить его Советами, но
при этом на практике доказали, что их модель как раз и сво¬
дится к манипулированию «непросвещенным» большинством
«продвинутым» меньшинством. Они требовали пересмотра
«фашистского наследия», но при этом настолько выхолостили
само понятие «фашизма», что оно стало бессодержательным:
«фашистским» был и Третий рейх и «позднекапиталистиче¬
ская» ФРГ. Теоретики студентов выказывали настолько дог¬
матический марксистский образ мысли, что превратили его
в очевидно плоскую и пошлую, вульгарную модель мышления.
1 Кёниг X. Будущее прошлого. С. 23.
265
Немецкая молодежь в 1968 году использовала упрощен¬
ные схемы для объяснения прошлого — наподобие той, что
ФРГ — это простое продолжение Третьего рейха. Поэтому мо¬
лодежь воспринимала Боннскую демократию как фашисто-
идную республику. Это была поразительная абберация дей¬
ствительности. Вместе с тем «революционеры» 1968 года дали
существенный толчок к критическому переосмыслению дей¬
ствительности. Как ни парадоксально, но этот буйный и спон¬
танный протест способствовал развитию реформ и привел
к большей гибкости демократии.1 Выпавшая на канцлерство
Вилли Брандта «революция» молодежи способствовала тому,
что страна очень сильно изменилась, гораздо больше, чем при
его предшественниках Кизингере и Эрхарде. Немецкий исто¬
рик Манфред Гёртемакер назвал канцлерство Брандта «Um-
griindung der Republik» — «основание заново республики» —
и это двадцать лет спустя после основания ФРГ.1 2
Помимо этой культурной революции, 1960-е годы в исто¬
рии ФРГ и в политическом отношении — это значительный ру¬
беж: 1963 год — конец эры Аденауэра, 1966 год — правитель¬
ство «большой коалиции», «революция 1968 года», а с 1969 по
1982 годы — СДПГ у власти. «Долгие семидесятые» (эту мета¬
фору в Германии используют для обозначения длительного
периода доминирования левых) были временем социал-демо¬
кратов у власти, в эти годы партия «демократического социа¬
лизма» в значительной степени определила становление само¬
сознания ФРГ и ее граждан. Во многом его породило новое
отношение СДПГ к оценке нацистского прошлого.3 В этот пе¬
риод, по сути, ФРГ попала в другую климатическую зону, зо¬
ну, в которой возобладали новые формы конфликтов, новые
темы конфликтов, новая интенсивность конфликтов. Глав¬
ным движителем этих конфликтов было то, что молодежь бе¬
сило послевоенное немецкое общество, которое считало себя
1 Novick Р. Nach dem Holocaust. Der Umgang mit dem Massenmord. Stutt¬
gart, 2001. S. 252.
2 Gortemaker M. Geschichte der BRD. S. 475.
3 Meyer Chr. Die SPD und die NS-Vergangenheit 1945—1990. S. 14.
266
демократическим, но не желало по-настоящему расставаться
с прошлым.1 Следствием 1968 года было то, что обществен¬
ность, прежде консервативная, стала преимущественно либе¬
ральной.1 2 Эта либеральность оказалась очень удобной. Строгие
ценности государства, воспитания, стиля жизни сравнительно
просты и самостоятельно воспроизводятся, когда они переда¬
ются по эстафете из прошлого. Там же, где этот процесс пре¬
секается, да еще и в избытке наличествуют средства давления
в реализации разных интересов, либеральность оказывается
предпочтительней. Поэтому можно наблюдать, что различия
в мнениях между Бундестагом и многими немецкими интел¬
лектуалами минимальны. Упоминаемый выше тезис Дольфа
Штернберга о конституционном патриотизме, поддержанный
Юргеном Хабермасом, стал наиболее приемлемой формулой
для отношения западногерманского общества к государству.3
Важно отметить, что в отличие от Франции, ФРГ не попа¬
ла вследствие активности студентов в политический кризис.
Как известно, на пике беспорядков 29 мая генерал де Голль
уехал в 5-ю французскую армию генерала Массю в Баден-Ба¬
ден и подумывал об отставке. Лишь перевыборы в Националь¬
ное собрание и «apell au peuple» де Голля 30 мая канализиро¬
вал протест в парламентские рамки... В ФРГ же правительство
«большой коалиции» имело возможность сохранять контроль
над развитием событий. Но на поверку оказалось, что гораздо
большее значение, чем сохранение контроля, имел переворот,
произошедший в головах немцев в 1968 году.
Питер Слотердейк довольно оригинально описал этот пе¬
реворот: в одном своем интервью он рассказывал, что в США
изобрели электронный браслет, при помощи которого можно
устроить домашний арест с дистанционным контролем. Как
только осужденный сделает шаг за территорию, в границах ко¬
торой ему определен домашний арест, браслет подает сигнал
«куда надо». По мнению Слотердейка эта виртуальная тюрем¬
1 Kielmansegg Р. Lange Schatten. S. 76.
2 Meier Chr. Am Ende der alten Bundesrepublik. S. 564.
3 Ibidem.
267
ная система представляет собой технический аналог тому, что
в Германии уже давно существует на ментальном уровне. Не¬
мецкий журналист Фридрих Зибург еще в 1954 году меланхо¬
лически написал в одной из статей, что немцы после освобо¬
ждения от диктатуры не вышли на волю, а предпочли застенок
на дому, тюрьму на вынос, с доставкой на дом (Kerker zum
Mitnehmen). Это соответствует истине даже поколение спустя,
уже после смены декораций и при другом актерском составе.1
По сути, немцы заключили себя в тюрьму строгого режима.
Все происходило так, будто Гитлер все еще держал в оккупа¬
ции важные зоны немецких мозгов — настолько, что основные
мыслительные операции в головах немцев, утверждал Сло-
тердейк, проводить уже невозможно. Целые лексические поля
невозможно использовать осмысленно — или по меньше мере,
оказывается, что доступ к ним затруднен.1 2
Общественно-политические следствия
«революции 1968 года» для ФРГ
Республика стала намного демократичней по-
еле 1968 года.
Р. фон Вейцзеккер
Мир вошел в такую фазу, в которой один от¬
цеживает от нечистой совести другого. Доилыци-
ки совести, новая профессия. Этим живут народы,
партии и одиночки, даже философы. И это тоже не
улучшает дело и бьет мимо.
Э. Юнгер3
Изменения в высшей школе
«Революция 1968 года» способствовала уничтожению в ФРГ,
как и в целом на Западе, остатков авторитарной государствен¬
1 Слотердейк П., Хайнрикс Г.-Ю. Солнце и смерть. С. 66—67.
2 Там же. С. 68—69.
3 Запись в дневнике немецкого писателя, мыслителя и офицера Эрнста
Юнгера (1895—1998) от 20 ноября 1966 года о проблеме немецкой вины.
268
ной системы и менталитета, связанного с ней. Масштабы уча¬
стия граждан в политике и критике властей со временем
сильно выросли. Однако прямым следствием студенческих
волнений в ФРГ были преобразования в сфере организации
высшей школы, которая беспрецедентно расширилась. Дело
в том, что в годы полной занятости все больше и больше моло¬
дых людей стремились получить высшее образование, поэтому
число студентов росло: с 200 тысяч в 1959 году до 1.3 миллио¬
на в 1985 году. В ФРГ конституцией были запрещены вступи¬
тельные экзамены и аттестат зрелости — «Abitur» — автома¬
тически давал право на поступление в университет. Более то¬
го, университетам был запрещен отбор даже по оценкам, как
это делали в Англии и США. В 1959—1979 годы в ФРГ было
открыто двадцать новых университетов, штатное расписание
увеличилось за это время с девятнадцати до семидесяти вось¬
ми тысяч преподавателей.1
Именно эти студенты и были главными участниками про¬
тестных демонстраций в 1968 году. Летом этого года около
половины западногерманских студентов принимали регуляр¬
ное или частое участие в демонстрациях. В ФРГ было около
300 тысяч студентов, то есть мобилизованными можно считать
150 тысяч. Две трети этих активистов вообще относились к по¬
литическим партиям скептически и с недоверием; одна треть
симпатизировала социал-демократам и коммунистическим
идеям, в некоей весьма своеобразной форме.1 2 Интересно, что
после 1968 года протестное движение довольно быстро разва¬
лилось. Из 120 активистов 1968 года в соответствии с социоло¬
гическими исследованиями 35 % оказались в СМИ, 25 % стали
профессорами, 15 % стали политиками. Часть активистов обра¬
тилась к альтернативным движениям — жизнь в коммуне, эко¬
логическое движение.
Разрастание вширь высшей школы и вовлечение в ее жизнь
свежих сил было не в последнюю очередь причиной того, что
1968 год был первым случаем в немецкой истории, когда уча¬
1 Ardagh J. Germany and the Germans. New York, 1990. P. 215.
2 Wehler H.-U. Deutsche Gesellschaftsgeschichte. Bd. 5. S. 315.
269
щаяся молодежь и возглавлявшие ее интеллектуалы сыграли
ведущую роль в социальной критике — в отличие от универ¬
ситетских «мандаринов» (ординарных профессоров), которые
остались при этом в стороне.1 Протестное движение 1968 года
стимулировало ощущение причастности к каким-то небыва¬
ло масштабным изменениям в мире. Что касается непосред¬
ственных изменений, на которых настаивали протестующие,
то новые формы университетского управления заработали
достаточно хорошо, чему способствовало постепенное осозна¬
ние мудрости решения Федерального конституционного суда,
вынесенного в мае 1973 года. Суд признал, что модель «Кол¬
лективного университета», где академические сотрудники и
студенты совместно участвовали в процессе принятия реше¬
ний, предпочтительнее, чем прежняя система доминирования
ординарных профессоров — «Ordinarien-Universitat», которая
по убеждениям судей оказалась слишком авторитарной и не¬
пригодной для интеграции академических сотрудников, вы¬
нужденных брать на себя большую часть преподавательской
работы. Тем не менее суд подтвердил особое положение про¬
фессуры, постановив, что в университетских органах профес¬
сора должны иметь половину голосов в вопросах, касающихся
преподавания, а в случае тупиковой ситуации должны гаран¬
тировать «дееспособность» университета. В вопросах иссле¬
довательской работы и назначений профессорам отводилась
более чем половина голосов. Университетская администрация
возглавлялась отныне выборным президентом, занимавшим
этот пост семь лет. Во всех немецких землях был введен трой¬
ной паритет — «Drittelparitat», при котором университетский
сенат и факультетские инстанции избирались из равных доль
профессоров, младшего преподавательского состава и студен¬
тов. Выборы при этом давали возможность реализации любых
предпочтений коллектива — так, в Свободном университете
Берлина в 1969 году ректором был избран ассистент кафедры
социологии.1 2
1 Kittel М. Die Legende von der «Zweiten Schuld». S. 203.
2 Крейг Г, Немцы. С. 205, 213.
270
Феномен левого терроризма
и «революция 1968 года»
Немецкий историк Герд Кёнен, сам активист «революции
1968 года», резонно назвал десятилетие, последовавшее за
1968 годом, — «красное десятилетие» (так называется его кни¬
га, вышедшая в 2001 году). В это десятилетие сформировалось
подполье террористов, которые при помощи насилия реали¬
зовывали то, что другие «в принципе» считали необходимым
для того, чтобы начались настоящие изменения в обществе,
но из практических или тактических соображений не могли
на это решиться. Это подполье «дополнило» легальную оппо¬
зицию в лице молодежной организации СДПГ СДС (Союз не¬
мецких студентов) в СДПГ. Эта молодежная организация была
доктринальной, но мирной дочерью 1968 года и она была кате¬
горически против Годесбергской программы как явной капиту¬
ляции перед буржуазией.1 Эта программа в самом деле сделала
из классовой народную партию.
Что касается подполья террористов, то инициаторами его
создания были безработный выпускник гимназии Андреас Баа¬
дер и дочь священника Гудрун Энслин. Программные тексты
террористов писала Ульрика Майнхоф. В апреле 1968 года они
подожгли универмаг во Франкфурте, выступая против «обще¬
ства потребления», за что и получили по три года. Они были
выпущены досрочно и занялись организацией RAF — Rote Аг-
mee Fraktion (Фракция Красной армии). В 1970 году Баадер был
вновь арестован, но 14 мая его насильственно освободили тер¬
рористы во главе с журналистской Ульрикой Майнхоф. Летом
1970 года основатели RAF бежали через Восточный Берлин
в Сирию, где получили террористическую подготовку у па¬
лестинцев. В этот период у палестинцев было довольно много
«гостей» такого рода из Германии.
К маю 1972 года RAF сколотила твердое ядро из двадцати
пяти человек. Они и совершили ряд террористических актов,
в том числе нападение на штаб 5-го американского корпуса во
1 Wehler H.-U. Deutsche Gesellschaftsgeschichte. Bd. 5. S. 312.
271
Франкфурте-на-Майне, а также на главное командование аме¬
риканских войск в Германии в Гейдельберге. При этом было
убито четыре американских солдата, были и раненые. В про¬
межутках между налетами на американскую армию RAF со¬
вершили взрыв здания концерна Шпрингера в Гамбурге, при
этом было ранено семнадцать человек. 1 июля 1972 года поли¬
ции наконец удалось арестовать трех ведущих террористов —
Андреаса Баадера, Хольгера Майнса и Яна-Карла Распе. Затем
арестовали Гудрун Энслин и Ульрику Майнхоф.
Но самыми тяжелыми терактами отличилась на XX Олим¬
пийских играх в 1972 году не RAF, а палестинская террористи¬
ческая организация «Черный сентябрь». 5 сентября 1972 года
восемь членов «Черного сентября» напали на израильскую
команду, убили двоих израильтян и девять взяли в заложни¬
ки, требуя освобождения 200 арабских узников в Израиле.
При попытке баварской полиции освободить заложников они
все были убиты, в живых осталось только трое террористов.
Этих троих немцам пришлось освободить, так как 29 сентября
в Дамаске был похищен самолет немецкого авиаперевозчика
«Lufthansa» с пассажирами. Полиция потерпела поражение
в этом противостоянии, поскольку троих террористов через За¬
греб пришлось выдать.1 Майнхоф приветствовала эти события
как образцовое революционное действие, которое «одновре¬
менно является антиимпериалистическим, антифашистским
и интернациональным», поскольку очевидной является связь
между наследницей Третьего рейха ФРГ и Израилем, олице¬
творением нацистского расизма.
RAF совершила еще ряд террористических действий: уби¬
ла генерального прокурора Зигфрида Бубака, банкира Юрге¬
на Понто, председателя союза работодателей Ханса-Мартина
Шляйера, которого сами террористы называли «олицетворе¬
нием зла», «закоренелым нацистом».
Ульрику Майнхоф, Гудрун Энсслин, Хольгер Мейнс и дру¬
гих активистов и членов RAF вполне можно считать законным
порождением немецкого преодоления прошлого — «Vergangen-
1 Nolte Е. Die Deutschen und ihre Vergangenheiten. S. 303—304.
272
heitsbewaltigung», просто они его сочли несостоявшимся и по¬
этому начали вооруженную борьбу за окончательное уничто¬
жение старой и злобной Германии — в эту борьбу со временем
они надеялись вовлечь весь советский народ.1 Отсюда и назва¬
ние группировки. Интересно, что власти ГДР оказывали тай¬
ную помощь этой организации.
Во всей этой трагической истории с ложным истолкова¬
нием «преодоления» нацизма путем террора удивляет не сам
по себе террор — убийствами по политическим мотивам ни¬
кого ныне не удивишь, к сожалению. Поражает другое — RAF
с 1970 года развернула «городскую партизанскую войну», про¬
должавшуюся до 1972 года, когда большинство членов группы
было арестовано. Однако, даже находясь в тюрьме, они смогли
организовать террористов, поскольку их действия поддержи¬
вала значительная часть населения — в 1971 году четверть жи¬
телей ФРГ в возрасте до тридцати лет высказывали одобрение,
а 14 % были готовы участвовать в их акциях.1 2 Вот это самое
поразительное и указывает на то, что кажущиеся (и являю¬
щиеся) ныне бредовыми идеи террористов изменить что-либо
в жизни убийствами разделяло так много людей. Значит,
в обществе действительно ощущали проблемы с преодолением
прошлого...
Все же большинство немцев террор в итоге настолько
ожесточил, что они потребовали решительных мер против
смутьянов. В 1972 году правительство уступило этому нажи¬
му и Вилли Брандт подписал документ о том, что граждан¬
ские чиновники в своей деятельности обязаны сохранять де¬
мократический строй и впредь при замещении вакантных
гражданских должностей отвод должны получать лица, ули¬
ченные в деятельности, враждебной конституции.3 К 1978 го¬
ду этот запрет на профессию и дебаты вокруг него настолько
отравили политическую атмосферу, что возникли опасения,
что, возможно, ФРГ вступила на путь авторитарного государ¬
1 Ibidem. S. 125.
2 Пристланд Д. Красный флаг. С. 704.
3 Крейг Г. Немцы. С. 203.
273
ства, рассматривающего своих граждан прежде всего как не¬
благонадежных лиц. До таких крайностей не дошло и к концу
1970-х годов большинство осознало, что страхи по поводу под¬
рывной деятельности были сильно преувеличены, а в универ¬
ситетах радикалы лишились веры в возможность силой раз¬
рушить капиталистическую систему и быстро потеряли своих
сторонников. Но к тому времени дело было сделано — семена
сомнения в адекватности прежних оценок прошлого были по¬
сеяны и причины того в событиях 1968 года. Впрочем, в Герма¬
нии суждения на счет воздействия «революции 1968 года» мо¬
гут быть самыми разными, но у левых преобладает признание
некоего морального позитива, принесенного этими событиями.
У правых же — наоборот. Так, в 2017 году на их выступления
иногда мелькал примечательный лозунг: «Wir wollen weg von
den links-rot-griin verseuchten Achtundvierzig Deutschland, von
dem wir Nase voll haben» — «Мы стремимся прочь от этого за¬
раженного чумой, левого, красно-зеленого шестьдесят восьмо¬
го, которым мы сыты по горло».1
Формирование западногерманского левого
политического класса и «революция 1968 года»
Понятно, что самым главным следствием «революции»
было резкое политическое полевение ФРГ. Первый знак этого
полевения в том, что 1 декабря 1966 года — впервые с 27 мар¬
та 1930 года — СДПГ приняла участие в формировании прави¬
тельства Германии. Это было следствием выросшего влияния
СДПГ — члены этой партии руководили сорока из пятидесяти
шести крупных городов ФРГ.1 2 Но самым важным было то, что
21 октября 1969 года с преимуществом в двенадцать голосов
Вилли Брандт был избран канцлером. Это была настоящая
сенсация — человек с безупречной левой репутацией, которо¬
му доверяли даже студенты в 1968 году, занял самый важный
1 Der Spiegel. 2016. N 49а. S. 226.
2 GrofikopffR. Unsere 6oer Jahre. S. 68.
274
административный пост в стране. Брандту принадлежат ле¬
гендарные слова: «Мы находимся не в завершающей фазе соз¬
дания нашей демократии, мы только-только по-настоящему
взялись за ее сооружение».1 Программные слова Брандта «от¬
важиться на большую демократию» означали также, что нем¬
цы сильнее должны заняться собственным прошлым. В этом
ракурсе и следует рассматривать его знаменитое коленопре¬
клонение в Варшавском гетто.
Не без оснований ФРГ эры Аденауэра и Эрхарда характе¬
ризовали как государство ХДС и критиковали за это, скепти¬
чески оценивая перспективы такого государства. Напротив,
приход социал-демократов к власти принес очень важные пе¬
ремены, по сути началось расставание с «авторитарной демо¬
кратией», каковой можно считать эру Аденауэра. Во внутрен¬
ней политике и формировании новой политической культуры
на повестке дня стоял упомянутый лозунг Брандта «отважить¬
ся на большую демократию». При этом в конце 1960-х—начале
1970-х годов немецкое общество оставалось все еще глубоко
расколотым. Но позиция Брандта, его обращение к молодежи
сыграли свою роль в расширении чувства покаяния. Огром¬
ную роль в этом сыграли и СМИ, особенно еженедельники
«Die Zeit» и «Der Spiegel».1 2
Влияние левых масс-медиа было обусловлено структур¬
но — дело в том, что после войны в Западной Германии союз¬
никами было внедрено по британскому образцу общественное
телерадиовещание — «offentlich-rechnliche Rundfunk». Оно за-
мысливалось как инструмент демократизации, не зависимый
от политики, но со временем получилось с точностью до наобо¬
рот — ее почти полностью контролирует левый политический
класс. Медийная власть широко распространена; она даже ока¬
зывает влияние на научные исследования. Согласно одному
опросу, среди 133 немецких ученых, занимающихся исследо¬
ваниями климата, 70—80 % считают сообщения об изменении
1 Ibidem.
2 Бергер С. Историческая политика и национал-социалистическое
прошлое Германии 1949—1982 гг. С. 42.
275
климата нереалистичными и преувеличенными, так что раз¬
говоры о наличии разных мнений здесь не подтверждаются.
Ситуация как в пьесе Брехта «Жизнь Галилея», когда астроном
приглашает кардиналов просто посмотреть в телескоп и са¬
мим убедиться в правоте ученого. Но церковники, убежденные
в неопровержимости своих убеждений, отказываются. Понят¬
но, что апокалипсические предостережения влияют на публи¬
ку сильнее, чем трезвые суждения, и сторонники сценариев,
связанных со всякого рода катастрофами, получают большие
деньги для реализации своих проектов. То есть трезвые люди
оказываются в проигрыше, а их находящиеся в меньшинстве
коллеги имеют двойной успех — сначала медийный, а затем и
экономический.1
То же можно отнести и к политическим оценкам в масс-
медиа. По сути, за лет двадцать после 1968 года возникла ле¬
волиберальная монополия на радио, ТВ, в издательствах,
в периодической печати. Эта система продолжает функциони¬
ровать до сих пор. Она работает не как специальный заговор
или строгий минпроп, — система этой «дружественной органи¬
зации» работает как комбинация сообщающихся между собой
каналов, дополняющих друг друга по принципу «рука руку
моет». Правда, «дружба» эта связана не с личными симпати¬
ями, а с деньгами, властью, влиянием, постами и престижем.
Отклонение от генеральной линии нежелательно, а неудобных
людей изолируют и/или подвергают моральному остракизму
(как это было с Эрихом Нольте). Задолго до того, как в амери¬
канских университетах восточного побережья возникло поня¬
тие «political correctness», в Германии уже существовало при¬
нуждение к леволиберальной точке зрения, табуизация тем
и личностей.1 2 Табуированым стало даже любое проявление
симпатии к собственной стране. Социал-демократу, одно вре¬
мя министру юстиции Густаву Хайнеману принадлежат бес¬
смертные слова, что он любит не родину, а свою жену. Избра¬
1 Хёффе О. Есть ли будущее у демократии. О современной политике.
М., 2015. С. 268—269.
2 Rohl К. R. Morgentau und Antifa. S. 96.
276
ние Хайнемана в 1969 году президентом можно считать неким
символом левого поворота в истории ФРГ.
Руководство масс-медиа постоянно подстегивает интерес
к теме прошлого. Так, в период с 1963 по 1993 год на втором ка¬
нале немецкого телевидения ZDF (Zweites Deutsches Fernsehen,
вторая программа) вышло 1217 программ общей длительно¬
стью восемьдесят семь тысяч минут, посвященных нацистско¬
му прошлому и его послевоенному наследию. Решению образо¬
вательных задач, информированию телезрителей о проблемах
национального прошлого на канале систематически уделялось
всего около 1.5 % эфирного времени. Зато ежегодно ZDF произ¬
водил от тридцати до пятидесяти тематических программ со
средней продолжительностью в семьдесят одну минуту (ста¬
тистически телезрители могли смотреть одну программу каж¬
дые девять дней). Эти цифры свидетельствуют о постоянной
приверженности редакции телеканала к проекту «проработки
прошлого».1 Именно так, стараниями масс-медиа, вся немецкая
история была сведена к нацизму — это все равно, как если бы
российский историк начал утверждать, что с Ивана Грозного
у России не было никакой альтернативы по пути к сталиниз¬
му... Конечно, это не так, вся национальная традиция шире,
чем то, во что она выливается. При этом СМИ сознательно иг¬
норировали то, что можно было позитивно оценить или истол¬
ковать. Сравнивая духовное состояние японской и немецкой
молодежи (запись в дневнике 3—12 августа 1965 года), Эрнст
Юнгер отмечал, что «в то время как в странах-победительни¬
цах, в Америке, в России, даже во Франции, еще есть герои, на¬
пример герои Красной армии, освобождения, Сопротивления,
побежденные в этом смысле оказываются „далеко впереди". То,
что еще осталось от традиций и этических обязательств, вы¬
корчевывается с огромным старанием. На отходах собираются
навозные мухи».1 2 Суждение хоть и резкое, но оно отражало до¬
минирование леволиберальных установок в ФРГ.
1 Лёзина Е. Источники изменения официальной коллективной памя¬
ти... С. 34.
2 Юнгер Э. Семьдесят минуло: дневники. С. 111.
277
Немалую роль в утверждении последнего сыграл канцлер
Вилли Брандт, перенявший стиль американских выборов с не¬
пременными апелляциями к морали. Уже в феврале 1961 года
во внутренней информации Госдепа США о Брандте говори¬
лось как о «медийном политике» в американском стиле, ко¬
торый был рассчитан на массовое общество и массивную про¬
паганду с непременными элементами морализирования. Его
называли даже «немецким Кеннеди». В самом деле, новый ме¬
дийный стиль Брандта и СДПГ в целом был принят, безуслов¬
но, под американским влиянием.1
Восточная политика Брандта и ее следствия
Наверное, самое важное, что сделал Брандт, — это совер¬
шенно переменил ориентиры в «восточной политике». Вос¬
точная политика ФРГ при Аденауэре вызывала в немецкой об¬
щественности споры вследствие своей ригидности и упорного
противостояния и конфронтации с СССР. Брандт же стремился
достичь договоренностей с восточными соседями ФРГ на осно¬
вании признания статус-кво. Это было очень тяжело — даже
в Основном законе ФРГ говорилось о временном статусе госу¬
дарства до момента возвращения восточных территорий. По¬
этому и путь к власти был весьма тернист для Вилли Бранд¬
та — 21 октября 1969 года с перевесом в два голоса победил
в Бундестаге на выборах, только Аденауэр был избран канцле¬
ром с меньшим перевесом — в один голос...1 2
Брандту предстояло убедить нацию отказаться от террито¬
риальных претензий. Это было очень сложно сделать — пере¬
носы немецких границ после войны казались дикими даже для
англичан. Так, под впечатлением решений Ялтинской конфе¬
1 Miinkel D. Ais «deutscher Kennedy» zum Sieg? Willy Brandt, die USA
und die Medien // Zeithistorische Forschungen. Online-Ausgabe. 1 (2004). H. 2.
S. 173.
2 Die SPD-Fraktion im Deutschen Bundestag. Sitzungsprotokolle 1969—
1972. Dusseldorf, 2016. S. 11.
278
ренции английский парламентарий от Лейбористской партии
Джон Рис Дэвис с горечью констатировал в парламентской ре¬
чи: «Мы начали эту войну, руководствуясь вескими причинами
и высокими идеалами. Мы опубликовали Атлантическую хар¬
тию, а затем наплевали на нее, растоптали и потом сожгли на
костре — и теперь от нее ничего не осталось».1 И вот немцам
теперь предстояло подвести договорную базу под эти, казалось,
немыслимые уступки. Такая готовность и стремление к уступ¬
кам по отношению к Польше, Чехословакии, СССР и сближе¬
ние с ними, которые начали Вилли Брандт и министр ино¬
странных дел Эгон Бар, первоначально раскололи общество.1 2
Самым сложным для западных немцев после вопроса с ГДР
был вопрос отношений с Польшей — достижение примирения
и прощения с этой страной были шедевром политики Брандта.
В 1970 году был подписан договор о границах. Миллионам по¬
ляков разрешили посетить своего ближайшего соседа. Была уч¬
реждена польско-немецкая комиссия для пересмотра учебни¬
ков истории, исправления неточной статистики и недопущения
открытой манипуляции историческими эпизодами по полити¬
ческим соображениям. События прошлого не были забыты, но
поставлены в должный контекст. В настоящее время немцы и
поляки считаются дружественными нациями.3 Время от вре¬
мени, правда, возникают всевозможные казусы, но в целом
Брандт добился своего и на этом участке внешней политики.
Правда, достичь этого примирения Брандту пришлось це¬
ной сделки с собственными убеждениями. Известный в про¬
шлом польский диссидент Адам Михник отмечал, что Брандт
молчал дважды: упав на колени в гетто в 1970 году и пожимая
руки польским генералам в 1985 году. Первое молчание было
потрясающим криком, второе — стыдливым конформизмом.4
1 Лоу К. Жестокий континент. С. 285.
2 GroJlkopffR. Unsere боег Jahre. S. 70.
3 Лоу К. Жестокий континент. С. 473.
4 Михник А. Тернистая дорога диссидента: два польских визита Вилли
Брандта // Право на имя: Биографика XX века. Чтения памяти Вениами¬
на Иоффе. СПб., 2013. С. 512—513.
279
Адам Михник сказал в интервью, что всегда восхищался Вил¬
ли Брандтом, но, по его мнению, канцлер совершил фундамен¬
тальную ошибку, ведя диалог только с коммунистами. Возмож¬
но, по словам Михника, Брандт считал, что это и есть реализм,
но в итоге оказалось, что этот подход оказался ошибочным.
Эту же ошибку повторила и немецкая социал-демократия.1
Видно, что и разрядка Киссинджера и восточная политика
Брандта свидетельствовали об их непонимании слабости со¬
ветской системы и барской, заносчивой нечувствительности
к намерениям и надеждам людей в Восточной Европе.1 2 Но та¬
кова природа политики — никто не может получить все и сра¬
зу... Единственной (и неизбежной) ошибкой Брандта было то,
что он игнорировал разницу между демократией, свободой и
коммунистической диктатурой (то есть игнорировал жертв
этой диктатуры).
Впрочем, коленопреклонение Брандта большинство немцев
сочло ненужным, эпатажным и чрезмерным. Оно было адре¬
совано не полякам, а евреям. Эта знаменитая инсценировка
Вилли Брандта — «спонтанное» коленопреклонение в 1970 году
в Варшаве перед памятником жертвам Варшавского восстания
обозначало возведение покаяния в ранг политики. Но нельзя
отрицать морального значения этого поступка — Гюнтер Грасс,
сопровождавший Брандта в Польше, вспоминал: «...когда Вил¬
ли Брандт встал на колени в том месте, где во время герман¬
ского господства находилось еврейское гетто и осуществлялось
запланированное немцами уничтожение шести миллионов ев¬
реев — это преступление и лагеря смерти в Хелме, Треблинке,
Освенциме, Бжезине, Собиборе, Бельце и Майданеке никогда
не списать их со счетов совести, — только там и тогда стало яс¬
но, что утрата родины перестала иметь значение».3
В том же смысле высказывался и сам Брандт. В 1989 го¬
ду в свой семьдесят шестой день рождения он заявил: «Столь
1 Die Welt. 16.05.2014. S. 25.
2 Винклер X. А. Расставание с особыми путями: итоги и перспективы.
С. 521.
3 Там же. С. 505.
280
громадную национальную вину нельзя погасить даже вечным
разделением Германии». Иными словами, Брандт разделял
мнение, что вина была и остается актуальной для немецкого
общества навечно.1 В противовес немецким социал-демокра¬
там, австрийские социалисты при канцлере еврее Бруно Край-
ском способствовали замалчиванию австрийской вины в пре¬
ступлениях нацистов.1 2
Конечно, решение об отказе от восточных в прошлом не¬
мецких земель было очень тяжелым — Брандт и сам говорил,
что ему как немцу больно сознавать, что договор с Польшей —
это венок на могилу Пруссии, но сама могила существует
уже давно. Даже известная демократическая журналист¬
ка и писательница графиня Марион Дёнхоф (она родилась и
провела детство и юность в Восточной Пруссии) отказалась
ехать в Варшаву на торжества по поводу подписания догово¬
ра с Польшей о нерушимости границы, хотя, в принципе, она
была сторонницей Брандта, — ей показалось, что она не пе¬
ренесет этого момента расставания с родиной. В целом же
поведение и образ мысли этой аристократической уроженки
Восточной Пруссии были свидетельством примирения с по¬
терей родовых владений и она никогда не задумывалась об
их возвращении. Дёнхофф считала своим долгом способство¬
вать восстановлению политических и культурных связей ФРГ
и восточноевропейских стран. В 1988 году она учредила соб¬
ственный фонд с целью «содействовать развитию друже¬
ственных отношений между немцами и гражданами Восточ¬
ной Европы». В том числе она способствовала популяризации
«туризма на родину», который перестал рассматриваться как
политически опасное явление и даже стал приветствовать¬
ся как чисто по-человечески, так и из экономических сообра¬
жений.3
1 Winkler Н. A. Ende aller Sonderwege // Der Spiegel. 2001. N 24. S. 172.
2 Бергер С. Историческая политика и национал-социалистическое
прошлое Германии 1949—1982 гг. С. 42.
3 Ян Э. Спорные политические вопросы с точки зрения современной
истории. С. 75.
281
Изгнанные реагировали иначе — из СДПГ и СвДП в знак
протеста они выходили в массовом порядке, проклиная Бранд¬
та. Слоган противников канцлера был «Brandt an die Wand» —
«к стенке Брандта». Именно с новой восточной политикой
Брандта была связана переориентация «Союза изгнанных» на
ХДС вместо СДПГ, которая долгое время преобладала в среде
изгнанных. После Брандта тема изгнанных, тесно связанная
с правами человека, перестала быть предметом общественных
дискуссий и стала трактоваться в правоконсервативном и даже
правоэкстремистском ключе.1 В пятидесятилетие основания
«Союза изгнанных» его председатель Эрика Штайнбах назва¬
ла «недопустимыми и враждебными» действия правительства
Брандта.1 2
В таких условиях, понятно, ратификация «восточных дого¬
воров» в Бундестаге была большой проблемой. Голосование по
вотуму недоверия в бундестаге 27 апреля 1972 года заставило
всю нацию замереть в ожидании: на фабриках и заводах лю¬
ди прекратили работу до получения итогов голосования. По¬
сле того, как вотум был отклонен, на предприятиях началось
ликование и выражение радости по этому поводу. Потом все
фракции сошлись на необходимости перевыборов, на которых
была немыслимая явка — 91.1 % избирателей. «Willy-Wahl» —
«выборы Вилли» прошли под немыслимым ранее лозунгом:
«Deutsche, wir konnen stolz sein auf unser Land» — «немец, ты
можешь гордиться своей страной». Нельзя было представить
ранее, что социал-демократ мог сказать такие слова... У лю¬
дей перехватывало дыхание.3 СДПГ добилась на этих выборах
19 ноября 1972 года своего наивысшего успеха: 45.8 % нем¬
цев проголосовали за нее.4 Это был триумф политики Бранд¬
та, поддержанного прежде всего молодыми избирателями.
Ему заслуженно присудили Нобелевскую премию мира за его
восточные договора. Брандт дожил до объединения — он на¬
1 Там же. С. 74—75.
2 Grossbongard A. Neue Schlussel zur Geschichte. S. 18.
3 Spiegel Geschichte. 2009. N 2. S. 68.
4 Winkler H. A. Der lange Weg nach Westen. S. 309.
282
зывал его «Neuvereinigung» — «объединение вновь». Без него
вряд ли оно состоялось бы... Следует также помнить, что но¬
вая восточная политика начала формироваться и со временем
приняла конкретные очертания не только благодаря Брандту.
Такие влиятельные интеллектуалы, как Карл Ясперс, Марион
Дёнхоф, Голо Манн, Себастьян Хаффнер, а также в целом либе¬
ральная пресса, телевидение, радио, евангелическая церковь —
внесли свою лепту.1
Восточная политика ФРГ
после отставки Брандта
В принципе, «Ostpolitik» — Восточная политика Брандта
сходилась с «detente» — политикой разрядки Никсона и Кис¬
синджера. Правда, американские лидеры не доверяли Бранд¬
ту, опасаясь «финляндизации» Германии, которая могла стать
ценой примирения на Востоке. Все же в итоге линию Бранд¬
та, правда, уже без него, полностью реализовали в 1975 го¬
ду итоговые документы СБСЕ — с этого момента обвинение
руководства ФРГ в реваншизме, годами эксплуатировавшее¬
ся восточногерманской пропагандой, перестало действовать.
«Нормализация» германо-германских отношений привела
в итоге к дестабилизации власти ГДР. Ее граждане имели те¬
перь возможность увидеть по телевидению, что на Западе лю¬
ди не только живут лучше в материальном отношении, но и
пользуются истинной свободой. Постепенно экономика ГДР
пришла в зависимость от многомиллиардных вливаний, ко¬
торые осуществлялись под девизом: деньги в обмен на осво¬
бождение заключенных. Но один барьер оказался непреодо¬
лимым: ни ГДР, ни ФРГ не были суверенными государствами
и не могли сами решать свою судьбу. Для ГДР существовала
еще одна проблема — она не сумела приобрести легитимность
в глазах всех собственных граждан.1 2
1 Gortemaker М. Geschichte der BRD. S. 534.
2 Ференбах О. Крах и возрождение Германии. С. 178.
283
Несмотря на то, что преемник Брандта Гельмут Шмидт
(канцлер в 1974—1981 годы) скептически относился к взглядам
Вилли Брандта на СССР, он продолжил его «Ostpolitik» — два
социал-демократа вместе управляли страной с 1969 по 1982 год
и очень сильно изменили ФРГ. Брандт своей восточной полити¬
кой показал миру иную Германию. При Шмидте Германия стала
признанной международной державой, которая лучше других
смогла справиться с кризисом. Оба канцлера способствовали
утверждению новой западногерманской политики памяти. Ин¬
тересно, что Шмидт был первым немецким канцлером, произ¬
несшим официальную речь в Освенциме 27 ноября 1977 года.1
Когда 16 мая 1974 года Шмидт стал канцлером, контраст
по сравнению с Брандтом не мог быть еще больше. Компе¬
тентностью и многосторонними способностями, которых не
было у Брандта, Шмидт располагал в избытке. У него была
железная хватка руководителя, он был настоящим экспертом
в финансовой и экономической политике, обладал невероят¬
ной работоспособностью. К своей работе он был подготовлен
как никто другой. Кроме того, у него был весьма агрессив¬
ный политический стиль, иногда переходивший в демагогию.1 2
У Шмидта, правда, было недостаточно либеральной и друже¬
ской открытости, которые отличали Брандта и делали его та¬
ким популярным. Наверное, поэтому интеллектуалы плохо
принимали Гельмута Шмидта. Они готовы были, по словам
известной немецкой журналистки графини Марион Дёнхоф,
расхваливать и превозносить художника, написавшего инте¬
ресную картину, или театрального режиссера после удачной
постановки, но они критически относились к главе правитель¬
ства, который владел высшим из всех искусств — оптимально
руководить и управлять, в максимальной степени примирять
друг с другом людей, проблемы и институции. И это при том,
что ничто не удовлетворяет в такой степени, как наблюдать по¬
рядочное управление страной.3
1 HerfJ. Divided Memory. The Nazi Past in the Two Germanies. P. 347.
2 Gortemaker M. Geschichte der BRD. S. 579.
3 Денхоф M. Границы свободы. M., 2001. С. 163.
284
При этом Шмидт был непреклонным сторонником соци¬
ал-демократических ценностей. Шмидт взял для себя образ¬
цом таких практических политиков, как Эрнст Ройтер, Макс
Брауэр, Вильгельм Кайзер и Фриц Эрлер. Шмидт был соци¬
ал-демократическим политиком малых реформ, эта линия вос¬
ходит к Эдуарду Бернштейну, а еще раньше — к Фердинанду
Лассалю.1
Еще будучи министром обороны (в прошлом Шмидт был
офицером Люфтваффе, хотя его дедушка был евреем), он спо¬
собствовал демократизации бундесвера. Главным военным
музыкантом при нем был назначен джазмен Гюнтер Норрис,
который должен был заменить прусскую военную маршевую
музыку военной музыкой в стиле Глена Миллера. Кроме то¬
го, Шмидт отправил в отставку двадцать одного генерала,
адмирала, полковника, которые не могли согласиться с идеа¬
лом «гражданина в униформе», что, по их мнению, навреди¬
ло бы дисциплине и боевой морали. При Шмидте было осно¬
вано несколько «Bundeswehrhochschulen» — университетов
Бундесвера.
Шмидт занимал в правительстве Брандта пост минист¬
ра обороны, затем министра финансов и пользовался репу¬
тацией жесткого прагматика с агрессивным стилем работы.
Одна французская газета отмечала, что немцам везет на ав¬
торитарных вождей: «Наклонности Шмидта всегда контро¬
лируются его чувством реальности. Германия может себе это
позволить. Несмотря на ревальвацию немецкой марки и энер¬
гетический кризис, она процветает, имеет устойчивую про¬
мышленную динамику и значительные валютные резервы. Не
хватало только Железного канцлера. И вот он появился».1 2 Ко¬
нечно, журналисты перепутали эффективное администрирова¬
ние с авторитаризмом... В дальнейшем правительство Гельму¬
та Коля и Ханс-Дитриха Геншера продолжило линию, начатую
Аденауэром, а затем видоизменную и дополненную Брандтом-
1 Hosfeld R., Polking Н. Die Deutschen 1972 bis heute. Munchen, 2007.
s. 59.
2 Крейг Г. Немцы. С. 61.
285
Шмидтом в виде Westbindung — слияние с Западом и Ostver-
bindung — сотрудничество с Востоком.
В итоге следует констатировать, что реставрационная атмо¬
сфера времен Аденауэра, на которую так резко нападали Ген¬
рих Бёлль и Мартин Вальзер, была сметена студенческими
волнениями конца 1960-х годов — они принесли важные пе¬
ремены. Их начало описал публицист Ульрих Зоннеманн
в 1964 году своей монографии с говорящим названием «Die
Einiibung des Ungehorsams in Deutschland» — «Введение в по¬
ведение неповиновения властям в Германии». А в 1992 году
другой ученый Харри Просе в книге с не менее говорящим
названием «Protestgesellschaft. Von der Wirksamkeit der Wider-
spruchs» — «Общество протеста. О действенности противоре¬
чий в обществе» — констатировал, что протест, который ранее
рассматривался как пролог к коренным изменениям в обще¬
стве и воспринимался как первая ступенька в процессе рево¬
люционных преобразований политической системы общества,
коренных перемен, — превратился в нечто обыденное. «Обще¬
ство протеста» стало просто новым способом регулирования
изменений в обществе, элементом демократической нормаль¬
ности. В этом процессе значительную роль играют «Зеленые»
как партийное движение, поскольку их можно рассматривать
как прямых наследников «внепарламентской оппозиции»
(APO — Aussenparlamentarische Opposition) времен 1968 года и
студенческого протестного движения. Характерно, что имен¬
но в этой среде получила распространение антинемецкая аги¬
тация с подчеркнуто антипатриотической коннотацией. Даже
в преддверии объединения антинемецкая агитация была осо¬
бенно заметна в кругах, близких к партии «Зеленых». «Анти¬
немцы», как правило, выступают как коммунисты с критикой
капитализма. Самоненависть этого национального движения
заходила настолько далеко, что они оправдывали «необходи¬
мость» бомбардировок немецких городов во Второй мировой
войне... Вследствие левой политизации истории выдающиеся
историки недавнего прошлого — Фридрих Мейнеке и Герхард
Риттер — были заклеймены как носители реакционной по¬
литической идеологии и таким образом на их наследии был
286
поставлен крест. Как формулировал один из последователей
Фрица Фишера Иммануил Гейсс, «традиционная националь¬
ная консервативно-либеральная историография себя оконча¬
тельно дискредитировала».1 Это все равно, как если бы в Рос¬
сии вовсе поставили крест на наследии Николая Михайловича
Карамзина, Николая Ивановича Кареева, Сергея Михайловича
Соловьева, Николая Александровича Бердяева...
1 Cornelifien Chr. Gerhard Ritter. Geschichtswissenschaft und Politik im
20. Jahrhundert. Diisseldorf, 2001. S. 646.
Глава 4
Начальный этап формирования
современной немецкой исторической
политики (политики памяти)
Начало «спора историков»
Последуйте за своими лозунгами до конца, до
того момента, пока они не воплотятся в жизнь.
Г. Бюхнер
Die Bilder werden blasser,
entriicken sich der Zeit,
Wohl spiegelt sich noch ein Wasser,
doch auch die Wasser ist weit.1
G. Benn
Мучение немцев за их прошлое. Печень Проме¬
тея клевал орел. Ныне — это стервятник. Очевид¬
но, преступления тоже переживают свой декаданс.
Э. Юнгер
Der Historic ist eine Kunst, die auf Kenntnissen
beruht, und weiter ist sie gar nichts.1 2
G. Mann
Феномен «спора историков»
Одно из самых интересных событий, связанных с немец¬
ким обращением с прошлым, — это начало «спора историков»
в 1986—1987 годы. Речь шла об уничтожении европейских ев¬
реев. Обе стороны спора полностью признавали факт престу¬
пления. Спорили, собственно, только о том, как встроить это
1 Бледнеют картины прошлого, все больше отрешаясь от времени.
Правда, вода еще отражает их, но и она далека (нем.).
2 История — это искусство, покоящее на знаниях, и больше ничего
(нем.).
288
в исторические взаимосвязи, что было преимущественно аб¬
страктной проблемой, но ее взрывоопасность состояла в том,
что идентичность западногерманского общества покоилась
именно на этом неврологическом пункте. Был ли Освенцим
единственным в своем роде, были ли преступления нацистов
уникальными, является ли холокост центральным событием
немецкой истории? Ответы в итоге оказались положительны¬
ми — «нормализировать» в ходе «спора историков» немецкую
историю и прошлое не удалось. И это несмотря на то, что гол¬
ландский специалист по «истории идей» (интеллектуальной
истории) Франклин Анкерсмит верно отмечал неочевидность
того, что холокост стал травматическим опытом европейской
цивилизации, потому что организаторы этого преступления
были повержены в ходе Второй мировой войны, следовательно,
их действия не могут стать частью коллективного европейского
будущего. В этом смысле холокост разительно отличается от,
к примеру, ренессансного разрыва со Средневековьем или Ве¬
ликой Французской революции. В отличие от последней, Гит¬
лер оставил потомкам только то, чего следовало остерегать¬
ся и что не может быть ни при каких обстоятельствах частью
настоящего или будущего. Чудовищные преступления наци¬
стов могут вызвать гнев, печаль, отчаяние, но не могут быть
причиной коллективной травмы. Если было бы наоборот (хо¬
локост вызвал коллективную травму), то это означало бы, что
мы примирились с наследием Гитлера, сделав его частью соб¬
ственной истории.1 Между тем — немцы так и сделали.
«Спор историков» шел интенсивно два года, а потом перио¬
дически вспыхивал вновь, он оказался самым эмоциональным
спором интеллектуалов (не только историков) в современной
немецкой истории. Эта дискуссия стала неотъемлемой со¬
ставной частью исторической политики ФРГ и в итоге сильно,
с одной стороны, сузила рамки, в которых можно было откры¬
то говорить о прошлом. С другой стороны, в жизни важна не
только правда истории, но и то как прошлое влияет на нашу
1 Анкерсмит Ф. Возвышенный исторический опыт. М., 2007. С. 479—
480.
289
жизнь, поэтому «спор историков» не был ученым спором, а бо¬
лее дебатами о перестановке акцентов в исторической науке
так, чтобы они соответствовали потребностям леволибераль¬
ной политики.
В ходе спора сформировалась так называемая «банда че¬
тырех» — профессор Эрих Нольте (Берлин), профессор Клаус
Хильдебранд (Бонн), профессор Михаэль Штюрмер (Эрлан¬
ген) и редактор «Frankfurter Allgemeine Zeitung» Йоахим Фест.
«Банда четырех» рассматривала этот спор как политическое
явление, не имеющее научной ценности, и поэтому не особен¬
но активно противодействовала оппонентам. В духе немецкого
историзма они ставили ценности академической науки выше
требований исторической политики.1
Им противостояли: профессор Юрген Хабермас (Франк¬
фурт), профессор Эберхард Екель (Штутгарт), профессор Ханс
Моммзен (Бохум) и профессор Юрген Кока (Билефельд). Вид¬
но, что «банда четырех» — это представители буржуазных
кругов, а их противники — сторонники СДПГ. Тем не менее
в «споре историков», видимо из политкорректности, канцлер
Гельмут Коль (ХДС) оказался на стороне противников Нольте.
«Историки-спорщики» принадлежали к одному поколе¬
нию: Эрнст Нольте (род. 1923), Ханс и Вольфганг Моммзе¬
ны (1930), Иммануэль Гайс (1931), Ханс-Ульрих Велер (1931),
Мартин Бросцат (1926), Томас Ниппердей (1927), Эберхард
Ёкель (1929), Арнульф Баринг (1932), Ханс Петер Шварц (1934),
Вольфганг Шидер (1935), Генрих Август Винклер (1938), Ми¬
хаэль Штюрмер (1938), Юрген Кока (1941), Клаус Хильде¬
брандт (1941). Это поколение доминировало не только в исто¬
рической науке, но и других гуманитарных дисциплинах:
Юрген Хабермас (1929), Ральф Дарендорф (1929), Мартин
Вальзер (1927), Ханс Магнус Энценсбергер (1929)- Пауль Ноль¬
те назвал это поколение историков по аналогии с «длинными
волнами» Фернана Броделя «длинное поколение историков» —
«lange Historikergeneration», которые с четким осознанием за¬
1 Бергер С. Историческая политика и национал-социалистическое
прошлое Германии 1949—1982 гг. С. 48.
290
дач представляли общественности свою науку и способствова¬
ли ее развитию. Это поколение безотцовщины (отцы были на
войне) должно было взять на себя ответственность в обществе,
утерявшем всякие ориентиры после поражения в войне. Эти
люди выступили, скорее, не просто как специалисты, а более
как интеллектуалы, бравшиеся за анализ очень сложных и за¬
путанных политических и культурных проблем.1 Со стороны
спор историков казался обычным столкновением мнений уче¬
ных, касающихся в основном методики, но в действительности
речь шла о вопросе, имеющем принципиальное значение, — об
отношении немцев к своему прошлому.1 2 Это отношение было
необходимо однозначно определить, поскольку самое сложное
в ситуации «спора историков», как писал Мартин Бросцат, это
вписать нацизм в немецкую историю.3
В целом этот феномен «спора историков» уже свидетель¬
ствовал о том, что после 1968 года и до конца 1980-х годов За¬
падная Германия заметно продвинулась в направлении при¬
нятия исторической политики, делавшей национал-социализм
центральным пунктом немецкого исторического сознания.
Даже само понятие «Geschichtspolitik» было введено в оборот
в ходе «спора историков», его использовал историк Кристиан
Майер в негативном смысле — там, где отсутствует опора на до¬
стоверные исторические факты, там историческая политика.4
Восприятие этой политики происходило, однако, не без со¬
противления. Поначалу после войны утвердилась теория тота¬
литаризма, наиболее последовательным поборником которой
в Германии был Карл Дитрих Брахер, особенно значительной
была его книга «Zeitalter der lyranen» — «Эпоха тиранов». Эта
теория получила распространение по той причине, что соот¬
ветствовала общественному климату в «холодную войну». Уни¬
1 Gro/Зе Kracht К. Die zankende Zunft. Historische Kontroversen in
Deutschland nach 1945. Gottingen, 2005. S. 163.
2 Ференбах О. Крах и возрождение Германии. С. 71.
3 Historikerstreit. Die Dokumentation der Kontroverse um die Einzigartig-
keit der nationalsozialistischen Judenvernichtung. Munchen, 1987. S. 126.
4 Kling e S. 1989 und wir. Jena, 2015. S. 38.
291
кальность массовых убийств евреев признавалась историками
этого направления. Но в целом теория тоталитаризма левым
была помехой, поскольку она опасно сближала коммунистов
с фашизмом и нацизмом. По этой причине в конце 1950—на¬
чале 1960-х годов немецкие историки предприняли первую
попытку ревизии теории тоталитаризма, стремясь создать но¬
вую теоретическую перспективу нацистского прошлого. Новое
восприятие прошлого было представлено профессором Хан¬
сом Моммзеном и директором института современной истории
в Мюнхене профессором Мартином Бросцатом.
Моммзен назвал Гитлера «слабым диктатором» и таким
образом релятивировал положение фюрера в системе власти,
которая как бы саморазвивалась без значительного участия
фюрера. Поэтому Моммзен оспаривал мнение о целеустрем¬
ленности гитлеровской политики террора, даже отвергал ви¬
ну нацистов за поджог рейхстага (что позднее было доказано
историками, нацисты просто воспользовались случаем). Мом¬
мзен видел нацистскую верхушку просто пленниками соб¬
ственной хаотичной политики и анархии компетенций, что
подспудно вело к кумулятивной радикализации и постоянно¬
му нарастанию всякого рода динамической активности в сре¬
де сторонников Гитлера. При рассмотрении эволюции власти
в Третьем рейхе такой анализ ее и ныне представляется впол¬
не адекватным, поскольку ни для одного случая геноцида
в XX веке нет никаких неопровержимых доказательств, что
приказ на уничтожение был отдан верхушкой государственной
власти.1
Бросцат выступил за историзацию нацизма и определял
массовые убийства евреев не как планомерную реализацию
злодейского антисемитского замысла нацистов, изначаль¬
но стремившихся уничтожить евреев, а как нарастающую ре¬
акцию на развитие ситуации в войну. То есть речь шла также
о своеобразном саморазвитии системы террора. Волшебным
словом в объяснительной стратегии сторонников этой точки
зрения стал термин «структура». Такой подход был выгоден
1 Манн М. Темная сторона демократии. С. 268.
292
левым, поскольку разрушал возможность сравнить систему
Гитлера и Сталина. Если пренебрегать теорией тоталитариз¬
ма, исчезает то общее, что есть у нацизма и коммунизма. При
этом одновременно усиливается значение нацистской расовой
идеологии и политики. А немецкая история в новейшее вре¬
мя в целом оказывалась в исключительном положении — раз¬
витие Германии просто оценивали как ошибку. Как выразил¬
ся один из ныне ведущих немецких историков Генрих Август
Винклер в статье, посвященной «спору историков», единое не¬
мецкое государство, возникшее в 1871 году и просуществовав¬
шее до 1945 года, было пагубным не только для немцев, но и
для европейцев в целом. Так что лучше расценивать это как
исторический эксперимент, заблуждение с отрицательным ре¬
зультатом.1 Очень «результативный» и одновременно простой
вывод — немцам, по сути, отказывали в праве на националь¬
ное государство в определенный период истории...
В итоге левые стали доктринально доминировать в тол¬
ковании нацистского прошлого. Главной приметой этого до¬
минирования было восприятие нацизма как закономерно¬
го следствия всего исторического развития Германии. Как
с раздражением констатировал в свое время канцлер Гельмут
Шмидт, «стараниями историков альбом с портретами наших
предков превратился в собрание портретов преступников».
Еще резче высказался баварский политик Франц Йозеф Штра¬
ус: «Ни один народ не может все время жить, примирившись
с криминализацией собственного прошлого».1 2
Определенную двойственность такой негативной оценки
немецкого прошлого точно подметил Эрнст Юнгер, который
записал в своем дневнике 17 января 1966 года: «Победители во
Второй мировой войне, чтобы придать своим вымогательствам
полную моральную силу, вынуждены исходить из двух проти¬
воречащих друг другу фикций.
1 Бергер С. Историческая политика и национал-социалистическое
прошлое Германии 1949—1982 гг. С. 50.
2 Diner D. 1st der Nationalsozialismus Geschichte? Frankfurt am Main,
1993- S. 18.
293
1. Немцы полностью ответственны за действия и престу¬
пления своего правительства; они единодушно стояли за ним.
2. Это правительство было чисто тираническим; оно узако¬
нило свои акты насилия махинациями с голосами и осущест¬
вляло их против воли народа.
В зависимости от того, нужно ли обдурить кого-то во вну¬
тренней политике или во внешней, используется та или иная
версия».1
Роль Эриха Нольте в «споре историков»
Дебаты о немецком прошлом начались с публикации
в 1986 году статьи Эрнста Нольте во «Frankfurter Allgemeine
Zeitung». Статья называлась «Прошлое, которое не проходит».
Главный тезис, который защищал Нольте, что нацизм — это
реакция на большевизм. Нольте риторически вопрошал: не
совершал ли Гитлер свои «азиатские зверства», потому что ви¬
дел себя и себе подобных их потенциальными жертвами? Не
возник ли архипелаг Гулаг раньше и не был ли он первичнее
Освенцима и был ли «классовый» террор предшественником
расового? Ответы при этом были положительные.
Нольте защищал эти тезисы еще в 1961 году в книге об ев¬
ропейских разновидностях фашизма1 2 и тогда к его точке зре¬
ния отнеслись позитивно, но к 1987 году ситуация изменилась
в связи с преобладанием левых подходов к теме, и критики
обрушились на него за эту публикацию.3 Нольте впоследствии
развил свою аргументацию в примечательной монографии
о «гражданской войне в Европе».4 В этой книге автор отстаи¬
вал вполне правомерную мысль, что большевистские убий¬
ства по классовому признаку были логической и фактической
предпосылкой для нацистских убийств по расовому признаку.
1 Юнгер Э. Семьдесят минуло: дневники. С. 252.
2 Нольте Э. Фашизм в его эпохе. Новосибирск, 2001.
3 Nolte Е. Das Vergehen der Vergangenheit. S. 117.
4 Нольте Э. Европейская гражданская война (1917—1945). Нацио¬
нал-социализм и большевизм. М., 2003.
294
Также он утверждал, что уникальный характер убийств евреев
является ложным — по формальным (классовым) признакам
убивали и чекисты — важны были не враждебные действия
конкретных людей, а их классовое происхождение. В обе¬
их случаях не было возможности оправдаться и спасти свою
жизнь, поскольку речь шла не о виновности или невиновности,
а о принадлежности к классу (в другом случае — к расе). Бо¬
лее того — сталинские убийства носили не менее механисти¬
ческий, административный, бюрократический характер, чем
нацистские. Конечно, убийства посредством газовых камер
ужасны, но разве есть основания утверждать, что убийства вы¬
стрелом в затылок чем-то лучше?
Суждения Нольте в отношении зависимости большевист¬
ского нацистского террора не были совсем оригинальными:
так, любопытно, что академик Павлов еще в 1934 году писал
в Совнарком, что до Октябрьской революции не было фашиз¬
ма, поскольку европейские правительства «вовсе не желают
видеть у себя то, что было и есть у нас, и, конечно, вовремя
догадываются применить для предупреждения этого то, чем
пользовались вы, — террор и насилие».1 Позже известный аме¬
риканский историк Ричард Пайпс также высказывался в том
смысле, что самым катастрофическим последствием Октябрь¬
ской революции было отождествление евреев с коммунизмом.
Он считал, что «окончательное решение еврейского вопроса»
(«Endlosung») было вызвано именно этим обстоятельством. Ла¬
уреат Нобелевской премии по литературе Исаак Башевис Зин¬
гер тоже считал, что «без антисемитизма не было бы и комму¬
низма». Московский раввин Яков Мазе резонно констатировал:
«Революцию делают Троцкие, а расплачиваются Бронштейны».1 2
Возможно, Нольте с его идеей релятивации преступлений
нацистов преступлениями большевиков несколько перегнул
палку — он сконструировал причинную связь на месте гораздо
более сложного исторического контекста, но такой подход мно¬
гое делает более понятным.
1 Куртпуа С. и др. Черная книга коммунизма. С. 29.
2 Рогалла фон Биберштайн Й. Миф о заговоре. С. 242.
295
Также смущение оппонентов вызвал тезис Нольте о том,
что большевизм — это исключительно еврейская форма секу¬
лярного мессианизма. И это также может быть принято, по¬
скольку роль евреев в Октябрьской революции была очень ве¬
лика и такие чудовища как Лев Троцкий, Григорий Каменев,
Генрих Ягода, Меер Трилиссер, Лазарь Каганович были ничуть
не лучше нацистских преступников и они также ответственны
за многочисленные преступления против человечества. Как
отмечал Анри Безансон, эти персонажи соперничают с самы¬
ми отвратительными преступниками XX века. Так что здесь
уместны память и покаяние, по крайней мере, если считать,
что эти евреи-отступники все-таки оставались евреями. Пока
же среди евреев также распространена амнезия и также спо¬
койна совесть, как и среди христиан.1
Но такой подход в ФРГ был невозможен: когда депутат от
ХДС Мартин Хоманн в одной из своих речей заявил, что нель¬
зя считать немецкий народ народом преступников и что в та¬
ком случае народом преступников можно назвать и еврейский
народ, это вызвало бурю возмущения. Хоманн сослался на ра¬
боту Йоханнеса Рогалла фон Биберштейна «Еврейский боль¬
шевизм: мифы и реальность» с предисловием Нольте. Хоманна
за это исключили из партии.
Конечно, нужно сделать оговорку, что евреи со времен
эмансипации в конце XVIII века принимали участие во всех
добрых и злых делах, затеянных народами, с которыми они
смешивались. Евреев встречаешь в успешной или бедственной
истории философской и общественной мысли, политической,
социальной и экономической жизни. За исключением нациз¬
ма. С этой точки зрения они справедливо чувствуют себя не¬
винными и непричастными.1 2 Но нацизмом не исчерпываются
всевозможные злодеяния человеческой истории.
Противники Нольте апеллировали к необходимости при¬
нятия историками на себя общественной роли в качестве «pub¬
lic intellectuals», то есть интеллектуалов ответственно относя¬
1 Безансон А. Бедствие века. С. 75.
2 Там же. С. 76.
296
щихся к политкорректности, нацеленной на перевоспитание
немецкого народа. Среди этих интеллектуалов Эрнст Нольте
в интерпретации идеологических мотивов убийств евреев (ко¬
торые он вовсе не отрицал) оказался одиноким.1 И нападки
на редких сторонников Нольте были весьма жесткие, они мог¬
ли иметь для карьеры и репутации этих людей очень серьез¬
ные последствия. Так, главный редактор журнала «Der Spiegel»
Рудольф Аугштайн назвал Андреаса Хильгрубера «консти¬
туционным нацистом» — «konstitutionellen Nazi», поскольку
тот якобы назвал холокост ничтожным событием в истории.1 2
В самом деле, часто сторонники уникальности холокоста вы¬
ставляли дело так, что самой главной целью мощной военной
и полицейской машины грозного Третьего рейха была ликви¬
дация еврейского меньшинства в Германии и Европе... Совре¬
менные представители этого меньшинства вообразили, что
Третий рейх стремился в первую очередь не к преодолению
коммунизма, а целиком сконцентрировал свою волю к уничто¬
жению беспомощной маленькой группы населения. Такое пре¬
увеличенное внимание к антисемитизму нацистов отвлекает
от главного — антикоммунизма нацистов. СА на улицах билась
не с евреями, а с коммунистами из запрещенного коммунисти¬
ческого «Союза красных фронтовиков».
И, конечно, Нольте категорически был против формули¬
ровки, все более настойчиво продвигаемой левыми, о коллек¬
тивной вине немцев. В этом у Нольте были союзники. Так, из¬
вестный и весьма влиятельный журналист Герхард Лёвенталь,
который как никто другой определял публицистический ланд¬
шафт ФРГ в 1970—1980 годы, не разделял мнения о коллектив¬
ной вине немцев за нацизм. По его мнению, вина может быть
только индивидуальной, она не может передаваться детям и
внукам. Лёвенталь цитировал еврея (как и он сам), англий¬
ского издателя Виктора Голланца (Gollanz), в 1947 году вы¬
сказавшегося следующим образом: «Я ненавижу саму мысль
о возможности коллективной вины. Я думаю, что она немыс¬
1 Grofie Kracht К. Die zankende Zunft. S. 164.
2 Kittel M. Die Legende von der «Zweiten Schuld». S. 356.
297
лимая, нелиберальная, нехристианская нацистская мысль».1
Примечательно, что он считал прискорбной «кампанию кле¬
веты» против Эриха Нольте, Андреаса Хильгрубера, Михаэля
Штюрмера, отрицавших возможность коллективной вины.
Главным противником Нольте был не историк, а философ
Юрген Хабермас, который сразу ответил на выступление Ноль¬
те в еженедельнике «Die Zeit». Хабермас писал об опасности
ренационализации немецкого исторического сознания — это
была, на его взгляд, главная опасность. Сторонники Нольте
также попали под огонь критики: так, Андреаса Хильгрубера
он критиковал за то, что в его книге «Две катастрофы» (1986)
в двух отдельных главах он описал уничтожение евреев и вос¬
точных немцев. По мнению Хабермаса, таким образом Хиль-
грубер релятивировал нацизм. Хабермас писал, что игнориро¬
вание факта причастности Вермахта к холокосту недопустимо,
как и того, что нацисты запретили немцам покидать восточ¬
ные районы страны при приближении Красной армии.
В целом леволиберальные историки сформулировали свои
главные тезисы следующим образом.
Во-первых, холокост — это исключительное явление в ми¬
ровой истории (индустриальное уничтожение людей на основе
расовой идеологии).
Во-вторых, нацизм воспрепятствовал развитию у немцев
положительного национального самосознания. Поэтому нем¬
цам лучше развивать «конституционный патриотизм» (это
идея политолога Дольфа Штернбергера). Хабермас считал, что
во Франции и США «конституционный патриотизм успешно
заменил этнические дефиниции и оказался намного мягче не¬
мецкого национализма».1 2
Следует отметить, что Хабермас и его сторонники высту¬
пали фактически от имени СДПГ, а их противники — от име¬
ни ХДС. Однако вышло так, что Хилльгрубер умер в 1989 году,
1 Winckler S. Gerhard Lowenthal. Ein Beitrag zur politischen Publizistik
der Bundesrepublik Deutschland. Berlin, 2011. S. 176.
2 Бергер С. Историческая политика и национал-социалистическое
прошлое Германии 1949—1982 гг. С. 47.
298
Штюрмер отказался от активной политической роли, а Нольте,
отчасти по своей воле, оказался в политической и социальной
изоляции. С этого момента о нацизме и холокосте можно было
говорить только в духе покаяния.1 Хабермас прямо не призы¬
вал запретить книги Нольте, но он претендовал на специфиче¬
ское представительство, в котором должна доминировать его
историческая политика, независимо от исторических фактов,
которые представляют специальные исторические исследова¬
ния.1 2
На самом деле «конституционный патриотизм», на кото¬
ром настаивал Хабермас, не такой уж бесспорный феномен.
Современный американский социолог Бернард Як подверг
критике этот новый левый миф гражданской нации, сплочен¬
ной «конституционным патриотизмом», а также подверг со¬
мнению убеждение, что на смену национальной культурной
идентичности в качестве основания политической солидар¬
ности пришли свободно выбранные принципы. Как отмечал
Бернард Як, сторонники этого мифа утверждают, что если бы
удалось уговорить сербов или косоваров, или индусов, квебек¬
ских франкофонов — заменить их представления о культурном
или этническом единстве представлениями о гражданской
солидарности, то национализм перестал бы быть источником
насилия и нетерпимости. При этом, поясняет Бернард Як, воз¬
никают три проблемы. Прежде всего он превратно трактует
историю. Либерально-демократические государства в самом
деле стали открытыми обществами, предлагающими пра¬
ва граждан всем людям, но начинали они не с этого. Каждый
раз все начиналось с ограниченных сердцевинных сообществ
(к примеру, протестантов в США). Во-вторых, либерально¬
демократические сообщества получили свою идентичность
из наследия, сопряженного с их историческим своеобразием.
В-третьих, даже если бы эта трансформация в гражданские на¬
ции состоялась, то ее силами вводились бы разные формы ис¬
ключения и нетерпимости, столь же мощные, что и те, которые
1 Там же. С. 49.
2 Flaig Е. Memorialgesetze und historisches Unrecht. Bd. 302. H. 2. S. 301.
299
эти сообщества стремились упразднить.1 Даже самый беглый
взгляд на историю социальных конфликтов учит нас, отмечал
Як, что разделяемый сообществом выбор в пользу принципов
может инспирировать не меньше насилия и нетерпимости, чем
бездумный этноцентризм. Так, якобинский террор был инспи¬
рирован не стремлением к этнической чистке, а гражданскими
принципами. Многие методы преследований и организации
массовой паранойи были изобретены подчеркнуто граждан¬
ской нацией французских якобинцев.1 2 Принимая во внимание
связь нацизма с немецким национализмом, стремление левых
либералов и Хабермаса принизить значение дополитической
немецкой идентичности, в принципе, понятно. При этом, одна¬
ко, невозможно представить перспектив объединенной Герма¬
нии, не взывая к дополитическому сообществу с совместной
памятью и историей, не обращаясь к ощущению общности.
Этот вопрос напрашивается с интерпретацией Хабермасом
гражданской интерпретации воссоединения страны.3 Также
важно, что отказ от позитивного использования всех тем, свя¬
занных с национальной историей, чреват отдачей этой важной
тематики в распоряжение популистов. Со временем это стано¬
вилось все более отчетливо видно.
Кроме того, в основе политической идентичности фран¬
цузских, канадских, американских граждан не лежит набор
рационально выбранных политических принципов. Неважно,
с какой симпатией жители США могли бы относиться к по¬
литическим принципам, которым благоволят большинство
граждан Франции или Канады, этим жителям США в голову
не придет считать себя французами или канадцами. Для мно¬
гих граждан современных либеральных демократий предан¬
ность определенным политическим принципам, возможно, и
является необходимым условием лояльности национальному
сообществу, но она далеко не достаточное условие для этой ло¬
1 Як Б. Национализм и моральная психология сообщества. М., 2017.
С. 50.
2 Там же. С. 74.
3 Там же. С. 68.
300
яльности.1 С такого рода оценкой трудно не согласиться — мо¬
билизующую роль мифа нации нельзя полностью отклонять.
Национализм не убивает людей — убивают националисты.
Национализм в руках Милошевичей и гитлеров — это ужасное
оружие, а в руках Черчиллей и ганди — совсем другое дело.1 2
В конце концов, хотя национализм и можно считать одним из
факторов, приведших к жуткому насилию в XX веке, но этот
же национализм позволил сокрушить агрессоров.
Новые качества исторической политики
вследствие «спора историков»
Важной особенностью левого доминирования было безого¬
ворочное признание уникальности холокоста. Разумеется, до¬
минирование левых имело характер политического выбора —
это безусловно было медийное явление и никакого отношения
к исторической науке или непредвзятому толкованию прошло¬
го не имело. О причинах такого поворота говорилось в пре¬
дыдущем разделе книги. Вследствие этого поворота немцы из
жертв становились в собственной стране злодеями и преступ¬
никами. В левых кругах этническую чистку немцев, их звер¬
ское выселение стали рассматривать как справедливое возмез¬
дие за холокост и нацизм. Тот же, кто напоминал о страданиях
самих немцев, подпадал под подозрение, что он стремится по¬
ставить под сомнение страдания жертв нацистской агрессии.
Принадлежность к «Союзу изгнанных» автоматически озна¬
чало клеймо реваншиста.3 Коленопреклонение Вилли Брандта
в 1970 году в мемориале Варшавского гетто — это возведение
покаяния в ранг политики.
Следует помянуть, что до «спора историков» в 1970-х го¬
дах новый толчок к конфронтации немцев с собственным
1 Там же. С. 57—58.
2 Там же. С. 353.
3 Марголина С. Конец прекрасной эпохи // Неприкосновенный запас.
2002. № 2. С. 39.
301
прошлым дали книги Иоахима Феста («Гитлер. Биография»,
1973) и Себастьяна Хаффнера («Заметки о Гитлере», 1978).
Апогей все более усиливающегося изумления немцев соб¬
ственным прошлым был достигнут американским сериалом
«Холокост» (1979)» весьма посредственным в художественном
отношении и чрезмерно сентиментальным. Само название се¬
риала указывало на смысловой центр бесправия и в целом зла
в Третьем рейхе. Зрительские квоты — 31—40 % (около двад¬
цати миллионов зрителей) были потрясающими! Вместе с се¬
риалом о черных рабах в Америке «Корни» («Roots», 1978) эти
постановки были самыми успешными телевизионными проек¬
тами за всю историю. Именно сериал «Холокост» взорвал на¬
циональную границу и со временем холокост стали активно
привязывать к общественному и моральному дискурсам в Ев¬
ропе, США и, конечно, Израиле.1
В сериале «Холокост» рассказывалось об истории семьи
Вейсс. Участь евреев была настолько ярко и наглядно показа¬
на, как ни в каком документальном кино. Как это часто бы¬
вает, эта голливудская мыльная опера оказала значительно
большее влияние на публику, чем высокоумные дебаты исто¬
риков. Именно тогда и началось становление мифа о холо¬
косте как уникальном и абсолютном зле, а в связи с этим
стало распространяться сознание о неустранимости немец¬
кой вины, наследуемой следующими поколениями. Холо¬
кост становился символом веры и критерием моральной, по¬
литической и даже эстетической оценки дискурсов любого
рода.1 2
Сериал просмотрело 119 миллионов американцев — тогда
в США было 5.5 миллионов евреев, то есть 114 миллионов зри¬
телей не были евреями. Хотя этот сериал китчевый, в стиле
Голливуда, но с него начались серьезные исследования холоко¬
ста в США.3 В 1980—1990 годы наблюдалась высокая конъюнк¬
1 Laak Dirk van Der Platz des Holocaust im deutschen Geschichtsbild.
S. 185.
2 Марголина С. Конец прекрасной эпохи. С. 40.
3 Bauer Y. Mord als Ziel // Der Spiegel. 2001. N 22. S. 155.
302
тура темы нацистского прошлого, в таких условиях холокост со
временем превратился в медийное событие...1
Франц Йозеф Штраус назвал сериал «Холокост» «операци¬
ей по сколачиванию легких денег». За что он тут же был «на¬
гражден» определением — «Mensch, ist der Hitler fett gewor-
den» — «Боже, да это растолстевший Гитлер». Журнал «Der
Spiegel» бранился по поводу изображения «истребления евреев
в виде мыльной оперы, предназначенного на продажу фильма
ужасов... импортированной дешевки... геноцида, опущенного
до уровня „Бонанцы" [Весьма непритязательный американ¬
ский телесериал 1950—1970 годов. — О. П.], с музыкой, которая
больше подходит „Истории любви"».1 2 Самый ужасный геноцид
в Европе превратился в разновидность американского китча,
по мнению Джидит Миллер, которая яростно критиковала
присвоение первоначального события культурой средств мас¬
совой информации.3
Несмотря на эту критику, оказалось, что художественное
кино способно само играть активную политическую роль —
так, Бундестаг именно под влиянием общественной реак¬
ции на американский сериал «Холокост» принял решение
в 1979 году утвердить многократно откладываемый прежде
закон о нераспространении срока давности на нацистские пре¬
ступления. Также под влиянием этого сериала новое звучание
обрела проблема индивидуальной вины в нацистских престу¬
плениях — необыкновенный размах приобрели дебаты о не¬
мецком земельном политике Хансе Фильбингере, который был
при нацистах судьей в военно-морском трибунале и был ответ¬
ственен за вынесение ряда смертных приговоров.
Подобную же линию развития темы холокоста продолжил,
правда, в ином, более интеллектуальном плане француз Клод
Лянцман в девятичасовом фильме 1985 года «Шоа». Он смог
показать без шокирующих гор трупов трагизм происшедшего
с евреями в нацистской Германии.
1 Кёниг X. Будущее прошлого. С. 130.
2 Александер Д, Смыслы социальной жизни. С. 191.
3 Там же. С. 190.
303
Тема холокоста продолжилась обращением к истории Анны
Франк — в 1980-е годы историю этой еврейской девочки экра¬
низировали трижды. Кроме того, под влиянием сериала было
поставлено несколько фильмов о судьбе еврейских семей при
нацистах: «Die Geschwister Oppermann» («Сестры Опперман»,
1983), и «Die Bertinis» по роману Ральфа Гиордано («Семья
Бертини», 1988). В 1971 году был даже поставлен фильм «Der
Pedel» («Школьный служака») о мюнхенском слесаре Якобе
Шмидте, который выдал гестапо участников «Белой розы»,
случайно увидев студентов, расклеивающих листовки.1
Телесериал «Heimat» («Родина», первый сезон 1984 года),
возможно был после сериала «Холокост» наиболее значитель¬
ной интерпретацией в кино нацистского прошлого. Около
двадцати пяти миллионов телезрителей в ФРГ просмотрели
все серии, и еще до девяти миллионов видели отдельные се¬
рии. Этот сериал режиссера Эдгара Райтца дал толчок новым
немецким дебатам о нацизме. Примечательны слова Райтца,
что важным мотивом к созданию собственного сериала для
него было то, что, по его словам, американцы сериалом «Хо¬
локост» отобрали у немцев их историю. Уже само название се¬
риала «Родина» как бы противопоставлено «Холокосту», Райтц
стремился найти преемственность в разорванной нацистами
немецкой истории, рассказывая об истории одной пфальцской
деревни.1 2
В этом же направлении — безоглядного обличения немец¬
кого прошлого любыми средствами — огромную работу по
расширению и утверждению чувства вины у немцев проделал
Вальтер Пелле, который с 1977 года издавал так называемую
«Черную серию» — «Fischer-Verlag». Эта серия публикаций —
самое значительное явление в книжном мире в процессе пре¬
одоления нацистского прошлого в немецкоязычной среде.
Публикации эти постоянно находились в центре внимания
1 Bosch F. Film, NS-Vergangenheit und Geschichtswissenschaft. Von «Ho¬
locaust» zu «Der Untergang» // Vierteljahrshefte fur Zeitgeschichte. 2007. H. 1.
S. 10.
2 Ibidem. S. 12.
304
общественности, в том числе и вследствие внимания к ним со
стороны масс-медиа. Книги этого издания безжалостно изо¬
бличали преступления нацистов. Первой книгой в этой серии
был перевод «Нюрнбергского дневника» Густава Гилберта,
сотрудника трибунала над главными нацистскими преступ¬
никами. В 1979 году было издано четыре книги «Черной се¬
рии», в 1982 — шесть, в 1988 — девять, в 1993 — двенадцать.
В 1994 году вышел сотый выпуск серии.1
Расширению влияния левых в ФРГ способствовали и неко¬
торые общеевропейские факторы — так, в конце 1970-х годов
внимание немецкой общественности привлек доклад Римского
клуба «Пределы роста». Особенно усилилась критика «обще¬
ства потребления», зацикленного на росте любой ценой.1 2 Эта
критика носила антикапиталистический характер и смыкалась
с левыми стереотипами: возникла возможность объединения
партии «Зеленых» с другими левыми. В ФРГ особенной попу¬
лярностью пользовался один из самых упорных и неприми¬
римых критиков «общества потребления» итальянский кино¬
режиссер и неутомимый критик современного общества Пьер
Паоло Пазолини, для которого консюмеризм был формой фа¬
шизма. При этом Пазолини считал, что консюмеризм более
последовательная и более разрушительная политическая фор¬
ма, более тоталитарная, чем фашизм.3 Понятно, что «Зеленые»
оказались в лагере самых последовательных левых в их стрем¬
лении к непременному перевоспитанию немецкого народа.
В ФРГ, как известно, они были наиболее влиятельными из всех
европейских экологических движений.
С одной стороны, потребности перевоспитания немецкого
народа после национал-социализма имели предпосылкой не¬
которую педагогическую односторонность в подходах к оценке
прошлого. С другой стороны, понятно, что «черного кабеля не
отмоешь добела», и все же судить о Третьем рейхе более объ¬
ективно и справедливо — необходимо. Но любые попытки де¬
1 Борозняк А, Жестокая память. С. 136.
2 Reichel Р. Politische Kultur der BRD. S. 151.
3 Ibidem. S. 167.
305
лать это встречали резкое неприятие левого политического
класса и масс-медиа. В западногерманском обществе с таким
фанатизмом будировалась тема преодоления вины, что этот
процесс носит прямо черты тоталитаризма. По сути, в ФРГ ле¬
вый политический класс совместно со СМИ овладел простран¬
ством культуры памяти и нещадно эксплуатирует его в свою
пользу. Опасность для исторической науки в том, что она уте¬
ряет в этой кутерьме все свои стандарты поиска истины. Раз¬
умеется, прямолинейность и однозначность оценок масс-медиа
и преобладание историков, политологов, социологов левого на¬
правления вызывало глухое сопротивление у иных интеллек¬
туалов и политиков, которые пытались найти другие подходы
к оценке прошлого.
Но это сопротивление было совсем бесперспективным в си¬
лу того, что телевидение в Европе и, в частности, в ФРГ было
государственным. Вещание на каналах было преимуществен¬
но назидательным и политкорректным. Телевидение прак¬
тически во всех европейских странах было таким же поучи¬
тельно пресным. Только в Великобритании и Люксембурге
некоторые коммерческие телеканалы пытались конкурировать
с государственными. В 1970-е годы европейцы считали теле¬
видение коммунальной услугой, такой же как водо- и энер¬
госнабжение или телефон. В Италии, Франции и Германии
оно входило в стандартный пакет товаров и услуг, который от
имени государства формировали кампании, подконтрольные
правительству. Телевидение, в частности ежедневные вечер¬
ние новости, служили ораторской трибуной для политиков
у власти.1
Правда, были попытки со стороны власти противодейство¬
вать расширению влияния левых. Так, к примеру, Гельмут
Коль в 1982 году заговорил о духовном и моральном обновле¬
нии Германии, о необходимости положить конец антинаци¬
онализму и либертарианству. Его ближайшим советником и
помощником тогда был известный историк Михаэль Штюр-
мер, главный редактор «Frankfurter Allgemeine Zeitung». Он
1 Фридман А. Берлускони. С. 69.
306
неоднократно утверждал, что у немцев в прошлом было мно¬
го такого, чем следует гордиться. Этот подход Штюрмера на¬
шел отражение в исторической политике, в рамках которой
в ФРГ было создано два новых исторических музея — один
в Западном Берлине, посвященный немецкой истории в це¬
лом, второй — в Бонне, посвященный истории ФРГ. Критики
этих проектов опасались ренационализации исторического со¬
знания. Вопрос обострился еще и после того как Коль вместе
с Рейганом посетили солдатское кладбище недалеко от амери¬
канской военной базы в Биттбурге, где были похоронены две
тысячи немецких солдат, погибших в ходе операции «Гриф»
в Арденнах. Среди этих двух тысяч могил было пятьдесят мо¬
гил солдат Ваффен-СС. В США еврейские организации бурно
протестовали против этого мероприятия. Даже дополнение
визита президента и канцлера посещением мемориала концла¬
геря Берген-Бельзен не успокоило американскую обществен¬
ность, а в ФРГ бурно протестовали социал-демократы. Вероят¬
но, протесты проистекали из незнания того, что Ваффен-СС
были фронтовиками и к охране концлагерей никакого отноше¬
ния не имели.1 А Коль и его сторонники заявили, что считают
и солдат жертвами нацизма, что было воспринято как аполо¬
гия нацизма. Конечно, это было совершенное преувеличение,
старательно раздутое масс-медиа, но постепенно эта тенденция
оформилась в полноценную историческую политику.
Следует отметить, что Гельмут Коль, как никто из его
предшественников на посту канцлера, преследовал две яс¬
ные цели: во-первых, возродить утерянное национальное
самосознание путем культивирования «позитивного» в не¬
мецком прошлом, а во-вторых, добиться таким путем «нор¬
мализации» нацизма. Коль полагал, что ФРГ, хотя и возникла
в тени катастрофы, но у нее есть собственная, несводимая к на¬
цизму, история.1 2 Забегая вперед, нужно отметить, что из это¬
го его стремления ничего позитивного и результативного не
вышло.
1 Meyer Chr. Die SPD und die NS-Vergangenheit 1945—1990. S. 462.
2 Ibidem. S. 432.
307
Напротив, левые усилили давление в противоположном
направлении. Убеждение левых в том, что ФРГ не вынесли ни¬
каких уроков из нацистского прошлого, нашло еще одно свое
выражение в 1987 году, когда вышла книга Ральфа Гиорда-
но (Giordano) «Вторая вина».1 Этот автор, будучи евреем, пе¬
режил в детстве холокост. По его мнению, «первая» немецкая
вина — это собственно нацизм, а «вторая» вина обозначала
якобы почти полную интеграцию бывших нацистов в немец¬
кой республике и полную утерю «гуманистической ориента¬
ции».1 2 По мнению Гиордано, если вина не преодолена, то она
автоматически переходит на следующее поколение. Своим бе¬
стселлером Гиордано продолжил «дело» Александра и Мар¬
гариты Митчерлих в их книге «Неспособность скорбеть».3 По¬
следние обвиняли немцев в патологическом антигуманизме,
нежелании и неспособности понять страдания жертв насилия
со стороны нацистов. Между тем, американский психоанали¬
тик Генри Левенфельд (Loewenfeld) по праву указывал на то,
что неспособность скорбеть у отдельных людей представляет
собой серьезное психическое расстройство. Если же перено¬
сить это свойство на целые группы, то, ввиду многообразия
опыта отдельных людей, — это сделать довольно сложно.4
Итоги «спора историков»
После объединения стороны в «споре историков» интегри¬
ровались в некоем квазисогласии. Так, остроту противоречий
смягчил Эберхард Екель: «Пролито немало чернил в попытках
разобраться в причинах войны. У возникшего вокруг этой про¬
блемы спора нет и не может быть однозначного решения. Само
1 Giordano R. Der zweite Schuld oder von der Last Deutscher zu sein.
Hamburg, 1987.
2 Kittel M. Die Legende von der «Zweiten Schuld». S. 9.
3 Ibidem. S. 10.
4 Mitscherlich A. und M. Die Unfahigkeit zu trauern. Grundlagen kollekti-
ven Verhaltens. S. 9.
308
понятие исторической причины весьма и весьма сомнитель¬
но. Она не существует в том смысле, что ее невозможно оты¬
скать».1
В принципе, обе стороны признали, что национал-соци¬
ализм должен оставаться центральным пунктом немецкого
исторического сознания, и что достижения ФРГ следует тол¬
ковать как запоздалую вестернизацию немецкого мышления.
Новый консенсус нашел выражение в открытии мемориала
жертвам холокоста в Берлине, а также в переустройстве Наци¬
онального музея истории в Берлине. Определенное изложение
истории современной Германии было представлено в двух¬
томнике Винклера «Долгий путь на Запад», в этой книге точ¬
но представлены трудности вестернизации после 1945 года.
Только революция 1989 года открыла дорогу к «нормальному»,
постнациональному историческому сознанию, которое вместе
с вестернизацией гарантировали мирную и гармоничную ин¬
теграцию Германии в ЕС.1 2
«Спор историков» был не интеллектуальными дебатами,
а, скорее, симптомом изменений в обществе — в 1980-е годы
идентичность немцев достигла новой стадии. Сорок лет спустя
после Освенцима стали очевидны новые потребности в норма¬
лизации, поэтому были предприняты попытки каким-то обра¬
зом найти надлежащее место немецкой истории в те двенад¬
цать лет.
Подтверждением медийного характера «спора» являет¬
ся то, что подобные дебаты время от времени проводятся
в Германии. Последняя по времени дискуссия имела место
в 2010 году, когда вышла книга, посвященная немецкому ми¬
нистерству иностранных дел при нацистах.3 Ее авторы разо¬
блачали дипломатов, пособничавших нацистам, а потом как
ни в чем не бывало продолжавших работу в ФРГ. Но и эта
дискуссия носила не научный, а медийный характер. Ведь из¬
1 Ференбах О. Крах и возрождение Германии. С. 72.
2 Бергер С. Историческая политика и национал-социалистическое
прошлое Германии 1949—1982 гг. С. 52—53.
3 Das Amt. Marburg, 2010.
309
вестно, что из всех ведомств в Третьем рейхе МИД заплатил
в Сопротивлении самую большую цену: к смерти была приго¬
ворена дюжина высокопоставленных дипломатов.
27 января 1997 года отмечалась годовщина Дня памяти
жертв Холокоста (в день освобождения Освенцима). Художник
Хорст Хоайзель создал инсталляцию — наложил на Бранден¬
бургские ворота световую проекцию ворот концлагеря Освен¬
цима. Позднее он скажет: «С тех пор Бранденбургские ворота
для меня утратили свою значимость». Построенные в конце
XVIII века Бранденбургские ворота служили гордым символом
мира, завоеванного победой, но уже в 1806 году Наполеон снял
квадригу и отправил ее в Париж в качестве трофея. В 1813 го¬
ду квадрига вернулась, а Карл Шинкель сделал добавление
к созданной фон Шадовым фигуре Афины-Виктории, вложив
в ее руки железный крест. Этот памятник несет не только
определенную смысловую нагрузку, но сам вновь и вновь ста¬
новится ареной истории, ее травматических и триумфальных
моментов: 30 января 1933 года, 9 ноября 1989 года...1
Световая инсталляция Хоайзеля осуществила наложение
национального травматического «места памяти» на нацио¬
нальное триумфальное «место памяти». То, что удалено про¬
странственно и еще сильнее разделено в сознании, оказалось
совмещено в едином визуальном образе. Инсталляция Хоай¬
зеля наглядно демонстрировала проблематику национальной
памяти немцев. Триумф и травма исключают друг друга, одно
уничтожает, вытесняет другое, подвергает забвению — и все же
триумф и травма неразрывно связаны в национальной памяти
немцев.1 2 Поэтому в итоге «спор историков» не привел к реля-
тивации холокоста или отрицанию его уникальности.
Подводя итог эволюции старой ФРГ и противостоянию сто¬
рон в споре историков, профессор античной истории из Мюн¬
хена Кристиан Майер отмечал, что «левые должны осознать,
что адекватного способа обсуждать Освенцим нет — эта про¬
блема слишком тяжела. Это значит, что работа над прошлым
1 Ассман А. Длинная тень прошлого. С. 9.
2 Там же. С. 12.
310
должна быть признана значительной. А правые должны пре¬
кратить упрекать левых в том, что они беззастенчиво бередят
старые раны. Немыслимо огромная значимость воспоминаний
о прошлом — это не изобретение левых, а горькая реальность,
и эта реальность должна оставаться с нами».1 К этому сужде¬
нию о левых апостолах морали и их противниках следует до¬
бавить слова Розы Люксембург, что «свобода — это всегда сво¬
бода инакомыслия».
Эволюция мифа холокоста
после «спора историков»
Если власть развращает, то вероятно и обрат¬
ное: преследования развращают жертв, хотя, воз¬
можно, более утонченным и трагическим образом.
А. Кестлер
Man hasst die Juden nicht weil sie es verdienen,
sondern weil sie verdienen.1 2
Людей потрясают не дела, а слова об этих делах.
Эпиктет
Преступления нацистов в отношении евреев
были столь ужасны, что даже если бы все человече¬
ство исчезло в наказание за эти преступления, все
равно этого было бы мало.
В. Ален
Объяснительная логика холокоста
Пожилой регирунгсрат, бывший член партии Центра ска¬
зал двенадцатилетнему мальчику, наблюдавшему как штурмо¬
1 Meier Chr. Am Ende der alten Bundesrepublik. S. 572.
2 Еврейская поговорка. Буквальный перевод — «евреев ненавидят не
потому, что они этого не заслуживают, а потому, что заслуживают» — не
дает понимания игры слов, подобной двусмысленному «казнить нельзя
помиловать».
311
вики издеваются над евреями, на следующий день после «хру¬
стальной ночи» в 1938 году гениальную фразу: «этого нам не
забудут никогда».1 Это пророчество в полной мере сбылось...
В названии этой части работы использован термин
«миф» — предваряя недовольные или несогласные суждения,
хочу сказать, что это слово используется не для уничижения
этого трагического события, а в том смысле, что память о нем,
вернее, историческая политика с ним связанная приобрела
прямо социальное значение и влияние, этот миф прямо дей¬
ствует мобилизующе, как это описывал Жорж Сорель, особен¬
но в Германии. Имре Кертес в своей речи «холокост и культура»
весьма прозорливо отмечал, что «холокост по своей сути в на¬
ше время не представляет собой историческое событие, в такой
же степени как не является историческим событием то, что го¬
сподь передал на горе Синай Моисею камень с выбитыми на
нем заповедями».1 2 Тот же Кертес в другом месте отмечал, что
«холокост — это ценность, ведущая от немыслимых страданий
к немыслимым знаниям, а потому скрывающий немыслимые
моральные резервы».3 Эти резервы действительно большие
и их воздействие поддерживается неустанной работой совре¬
менных масс-медиа. Именно их деятельность, а также особая
политическая философия, которую наиболее отчетливо сфор¬
мулировали Мишель Фуко и Зигмунд Бауман. В соответствии
с их убеждениями в феномене холокоста речь шла о некоем
взрыве модерна, который не был локализован только нацист¬
ской Германией, а нес в себе универсальную опасность, кото¬
рая могла стать актуальной в любой момент.4
По политическим мотивам ныне существует только одна
официальная объяснительная логика: холокост — это крае¬
угольный камень нацистской доктрины и политики. Поэтому
в 1979 году бундестаг отменил срок давности за нацистские
1 Ассман А. Новое недовольство мемориальной культурой. С. 48.
2 Zangl V. Poetik nach dem Holocaust. Erinnerungen — Tatsachen — Ge-
schichten. Munchen, 2009. S. 185.
3 Ibidem. S. 101.
4 Wehler H-U. Deutsche Gesellschaftsgeschichte. Bd. 5. S. 290.
312
преступления. С этого времени холокост стал принимать пря¬
мо религиозный оттенок.1 В 1985 году Бундестаг принял закон
о лжи об Освенциме, который внес изменения в параграф 195
Конституции и сделал отрицание геноцида преступлением пу¬
бличного преследования.
Вместе с тем, с точки зрения теории демократии и правово¬
го государства, эти решения чрезвычайно сомнительны. Про¬
тив них довод, что политическая коммуникация — это дело
гражданского общества и законодатели превышают свои пол¬
номочия, вмешиваясь в формы речи и коммуникации путем
приказов и запретов.1 2
Начало этому процессу было положено 26 июня 1946 года,
когда в Большой синагоге Тель-Авива состоялись необычные
похороны. В главном зале синагоги был установлен стеклян¬
ный саркофаг в полтора метра, а в нем тридцать фарфоровых
урн в голубую и белую полоску — цвета национального флага
Израиля. Газеты сообщали, что в урнах прах двухсот тысяч
евреев, убитых во время холокоста. Саркофаг был погребен на
кладбище Сангедрия, рядом со склепами, высеченными в ска¬
ле две тысячи лет назад. Однако вместо патриотического подъ¬
ема и справедливого негодования эти похороны у израильтян
вызвали неоднозначную реакцию — некоторые, поселившиеся
в стране до войны или родившиеся в ней, относились к жерт¬
вам холокоста с некоторой долей высокомерия. В их глазах эти
люди были не только выходцами из еврейской диаспоры, кото¬
рую они презирали, но и полной противоположностью «новым
евреям», которых сионисты хотели воспитать в Палестине.
Жертв холокоста осуждали за то, что они не переехали в Па¬
лестину, а остались жить в Европе, покорно дожидаясь, пока
их убьют, и презирали за слабость, поскольку большинство
из них с нацистами не сражались — и как тогда было приня¬
то говорить — шли на смерть «как скот на убой». В результате
многие из уцелевших не встретили в Израиле ни сострадания,
ни жалости, а когда они рассказывали о пережитом, им ча¬
1 Nolte Е. Die Deutschen und ihre Vergangenheiten. S. 126.
2 Кёниг X. Будущее прошлого. С. 135.
313
сто не верили.1 После войны американские евреи занимались
уничтожением наследия холокоста, заботясь о выживших, ко¬
торых побуждали оставить жуткое прошлое позади, строить
новую жизнь. Когда представителям еврейских организаций
в конце 1940-х годов предложили создать мемориал холоко¬
ста в Нью-Йорке, они единодушно отказались: он де будет,
сказали они, способствовать распространению образа евреев
как «беспомощных жертв», а эту идею они желали дезавуи¬
ровать.1 2 В принципе, такой же была реакция и в Европе после
войны.
Война как массовое бедствие вообще имела ключевое зна¬
чение для осуществления холокоста — на это обратил внима¬
ние историк из Ахена Карл Георг Цинн, который нашел корни
холокоста в Средневековье, утверждая в своей книге «Пушки и
чума», что чума XIV века, пришедшая из Генуи, была толчком
к погромам. Именно состояния бесчувственности и безразли¬
чия к смерти в условиях эпидемии чумы помогло раскрутить¬
ся спирали насилия.3 Такая генеалогия холокоста выглядит не
очень стройно, но некоторый объяснительный шанс дает. На¬
верно, в самом деле процесс инфляции сочувствия в войну или
в иных экстремальных условиях нейтрализует всякую мораль,
помогая раскручивать спираль террора за счет внутреннего
безразличия людей к происходящему.
Лишь значительно позже обнаружилась иная реакция на
жертвы евреев: так, Ханна Арендт подвергалась нападкам за
суждения о том, что если бы не еврейский коллаборационизм
и юденраты, то число жертв было бы ниже. Юденрат, возглав¬
лявший Варшавское гетто, — Адам Червяков, Лодзинское —
Мордехай Хаим, Вильнюсское — Якоб Генс. Их имена стали
символами предательства.4
Первоначально, пожалуй, единственным исключением был
Жан Амери — с 1945 года ни один еврей не настаивал так упор¬
1 Сегев Т. Симон Визенталь. С. 8—ю.
2 Александер Д. Смыслы социальной жизни. С. 138.
3 Zinn К. G. Kanonen und Pest. Opladen, 1989. Passim.
4 Бауман 3. Актуальность холокоста. С. 144.
314
но на культивировании ненависти к немцам за холокост как
Жан Амери, сам в прошлом узник Освенцима, Берген-Бельзе-
на, Бухенвальда. Его книга 1966 года «По ту сторону вины и
греха» является очень важным свидетельством пережившего
холокост.1 В этой книге он заявляет, что ему совершенно чужд
пафос прощения и примирения, которому предаются иные ев¬
реи под влиянием философа и теоретика сионизма Мартина
Бубера и его сторонников. Амери отказывал немцам даже в ди¬
алоге, поскольку по его мнению в Германии стремятся рассма¬
тривать нацизм и Гитлера как «несчастный случай на произ¬
водстве». На самом же деле книга Амери адресована немцам,
этой книгой он стремился внушить немцам как нации свое
убеждение о коллективной вине за холокост. На его взгляд, со
стороны евреев должен сохраняться рессентимент по отноше¬
нию к немцам, а у немцев — недоверие к самим себе. Но та¬
кое отношение немцев к себе возобладало значительно позже,
лишь на рубеже 1960—1970 годов состоялась подвижка — стал
преобладать интерес не к событиям, а к опыту холокоста. На
сцену выступили живые свидетели холокоста помимо Жана
Амери: Примо Леви, Хорхе Семпрун, Арон Апфельфельд, Шар¬
лотта Дельбо, Бруно Беттельхайм, Ойген Когон. Эти авторы
содействовали укреплению и расширению морального давле¬
ния холокоста, выступив в почти библейской роли моральных
исторических свидетелей.
Это моральное давление «стимулировало» и страны со¬
ветского блока. Так, в 1954—19б5 годы Штази совместно с че¬
хословацкими спецслужбами организовали серию поджогов и
осквернений синагог и еврейских кладбищ в ФРГ, что вызвало
у западной и немецкой общественности, не знавшей, кто это
сделал, негативную реакцию и критику условий в обществе,
допустившем такие безобразия. Для коммунистической пропа¬
ганды это был настоящий подарок...1 2
Новую волну интереса к холокосту принес «спор истори¬
ков», в ходе которого Нольте констатировал, что спустя четы¬
1 Ameri J. Jenseits von Schuld und Siihne. Munchen, 1966.
2 Rohl K. R. Morgentau und Antifa. S. 88.
315
ре десятилетия холокост как историческое событие не померк
в памяти и упорно сопротивляется историзации. Усмотрев
в этом аномалию, Нольте предложил свое толкование холо¬
коста, помещавшее это событие в нарратив об эскалации, раз¬
ворачивающейся в процессе стимулов и ответных реакций,
в череде нацистских и сталинских преступлений. Еврейские
и немецкие историки ужаснулись, поскольку эта метаморфоза
в восприятии холокоста лишала его статуса ключевого собы¬
тия истории человечества. Напротив, Юрген Хабермас поддер¬
жал точку зрения еврейской общины, выступив за то, чтобы
нацистское прошлое прочно утвердилось в немецком сознании
как моральный ориентир.1
По всей видимости, как отмечал Эрих Нольте, логика суж¬
дений о судьбе евреев в Германии была такова: если в момент
начала войны англичане и французы интернировали немцев
и отчасти отсылали их в Канаду, а американцы собрали япон¬
цев в лагеря интернированных, так почему высылка евреев
должна была иметь какой-то другой смысл и по другому нача¬
ла восприниматься немцами?1 2 На это указывает и объявление
войны Германии Еврейским агентством, которое некоторое
время сотрудничало с нацистами с целью увеличения имми¬
грации евреев в Палестину, но с началом войны это сотрудни¬
чество прекратилось. Нацистская Германия была главным вра¬
гом как евреев, так и США, поэтому открыто положительная
репрезентация еврейского народа впервые распространилась
на Западе как в массовой, так и в высокой культуре в целом.
Именно в этот период родилось словосочетание «иудео-хри¬
стианская традиция». Оно появилось, когда американцы пы¬
тались отразить натиск нацистского врага, угрожавшего разру¬
шить основы западной демократии.3
Многие историки ныне вполне справедливо указывают
на то, что холокост, как его понимают в нынешние дни, — это
в значительной степени ретроспективная реконструкция. В то
1 Ассман А. Новое недовольство мемориальной культурой. С. 104.
2 Nolte Е. Die Deutschen und ihre Vergangenheiten. S. 72.
3 Александер Д. Смыслы социальной жизни. С. 125.
316
время среди союзников существовало гораздо меньшее разгра¬
ничение между расовыми группами. На самом деле союзники
часто намеренно не делали между ними никакой разницы,
предпочитая вместо этого группировать жертвы нацистов по
государственной принадлежности.1
Американские корни мифа холокоста
Новые веяния в оценке холокоста, как ни странно, пришли
из Америки, которая, казалось, не имеет к этому вопросу во¬
обще никакого отношения. Еще в 1961 году во время процес¬
са над Эйхманом институт Гэллапа провел в Калифорнии се¬
рию подробных интервью и обнаружил, что 84 % опрошенных
удовлетворяют минимальным критериям информированности
об этом географически и хронологически отдаленном собы¬
тии. Это было поразительной цифрой, учитывая безразличие
американцев к внешним делам.1 2 Таков был результат работы
американских масс-медиа, в которых евреи были значительно
представлены. В дальнейшем этот процесс инфильтрации ми¬
фа холокоста в американское общественное сознание только
усиливался.
Американский историк Питер Новик писал, что как курьез¬
ный воспринимается тот факт, что пятьдесят лет спустя после
холокоста, в 1990-е годы он стал интегральной частью амери¬
канской культуры. Этот процесс начался в 1970—1980 годы,
когда холокост стал выделяться в отдельное, самое ужасное из
преступлений нацистов. Такой поворот событий ныне рассма¬
тривается как «the normal human response» — «нормальная че¬
ловеческая реакция». Но почему такая реакция не стала общей
для американцев, когда евреев убивали, а лишь спустя столько
времени?
Обычно важные события — Первая мировая война, вой¬
на во Вьетнаме — находили отклик в кино, в литературе, во¬
1 Лоу К. Жестокий континент. С. 129.
2 Александер Д. Смыслы социальной жизни. С. 192.
317
обще в художественном творчестве почти сразу или в течение
пяти-десяти лет. Холокосту же понадобилось пятьдесят лет. Не
менее важный вопрос — почему США, а не Германия, которая
совершила эти преступления против евреев, и не Израиль, где
проживают потомки пострадавших от холокоста? Пережившие
холокост евреи и их потомки составляют небольшую часть ев¬
рейской общины США — менее процента населения страны.1
Новик отмечал, что евреи — давно не народ книги, а народ
Голливуда, масс-медиа. Американские евреи играют огромную
роль в масс-медиа и во многом формируют общественное мне¬
ние. В холодную войну агентом холокоста была не нацистская
Германия, а тоталитаризм, разновидностью которого был так¬
же и советский режим. Но в то время для американских лева¬
ков судьба европейских евреев была демонстрацией слабости
и банкротства буржуазной власти. Со временем, по мере того
как менялись политические ориентиры левых, холокост стал
моральным ориентиром для всех американцев.1 2 Питер Но¬
вик показал в своей книге «После холокоста», как разительно
изменились представления о холокосте в США за последние
пятьдесят лет XX века.
Понятно, что вообще не может быть памяти о каком-либо
значимом историческом событии, которое было бы свободно
от заинтересованных мнений и суждений. Такое повествова¬
ние о прошлом значимом событии определяется прежде всего
представлениями и ценностями тех, кто о нем повествует или
его интерпретирует. В этом смысле коллективная память не
является неизменной — порой она кардинально меняется в те¬
чение жизни одного поколения. Новик досконально изучил
процесс, в ходе которого американская культура совершила
сдвиг от преобладающего безразличия к холокосту до выдви¬
жения его на первое место. Монография Новика содержит ди¬
агностику общественных процессов, что существенно повлия¬
ло на дискуссию о моральных ценностях. В 1980-е и особенно
1990-е годы холокост становится глобальным символом вины
1 Novick Р. The Holocaust in American Life. New York, 1999. P. 1—2.
2 Ibidem. P. 12.
318
и травмы. В США холокост стал центральным символом ви¬
ны, не подразумевая осмысление собственной вины. Поэтому
все прошло аполитично, без борьбы мнений и без особых по¬
следствий. Еще один важный аспект американского воспри¬
ятия холокоста по Новику — американские евреи избрали хо¬
локост способом укрепления собственной идентичности. По
сути холокост стал эрзац-религией секулярного иудейства и
в этой форме он стал частью американского самосознания.1
Если главным мифом чернокожих является апартеид, то для
евреев — истребление в годы Второй мировой войны.1 2 Ины¬
ми словами, еврейское сообщество США хотело поддержать
еврейское национальное самосознание, особенно среди асси¬
милирующихся и вступающих в смешанные браки евреев. Та¬
кую эксплуатацию мифа холокоста Новик справедливо считал
жульничеством, поскольку «евреи намеревались постоянно
удерживать при себе все золотые медали в Олимпиаде Жертв
холокоста».3
Французский писатель Паскаль Брюкнер не без иронии
отмечал, что в итоге интенсивного изучения холокоста оста¬
ется чувство, что евреи присвоили себе все страдания мира.
Получается, что смысл холокоста в том, чтобы выпячивать
собственные беды и по возможности замалчивать беды других,
чтобы тебя признали самым достойным. Катастрофа евреев
стала мерилом человеческого несчастья, но это привело к чу¬
довищному искажению смысла — холокост завораживает
не как апогей зла, а как сокровище, которое надеются вы¬
годно использовать.4 По сути, многочисленные церемонии
поминовения жертв холокоста привели к тому, что народ
Моисея оказался в сомнительном положении избранника, не¬
изменно пробуждающего зависть. Прекрасный пример симпа¬
тии, оборачивающейся против того, кому она предназнача-
1 Novick Р. Nach dem Holocaust. Der Umgang mit dem Massenmord. Mun¬
chen, 2001. S. 338.
2 Лернер M. Развитие цивилизации в Америке. Т. 2. М., 1992. С. 531.
3 Александер Д. Смыслы социальной жизни. С. 178.
4 Брюкнер П. Тирания покаяния. С. 133.
319
лась.1 Причем, если после войны масштабы преступлений на¬
цистов на расовой почве преуменьшались и особого поклоне¬
ния удостаивались только участники Сопротивления, со вре¬
менем положение радикально изменилось и Освенцим стал
«гражданской религией» Запада, первопричиной всей совре¬
менной европейской истории, как резюмировал венгерский пи¬
сатель Имре Кертес, — «китч окружил холокост со всех сторон
и подмял его под себя».1 2
Сам бывший узник Освенцима Кертес по праву опасался
хора «пуритан холокоста, догматиков холокоста, узурпаторов
холокоста и стилизации холокоста, принявшей в наши дни
опасные формы». Кертес полагал, что «Список Шиндлера»
тоже китч. И этот китч «безапелляционно учит выживших
после холокоста как воспринимать пережитое — полностью
независимо от того, что человек на деле испытал и пе¬
режил».3
С Кертесом, конечно, следует согласиться — действитель¬
ность истории является куда более сложной, чем ее стараются
представить.
К примеру, в Голландии в момент прихода нацистов было
140 тысяч евреев. Тридцати девяти летний немецкий служащий
нацистского расового ведомства Ханс Кальмейер (Calmeyer)
спас несколько тысяч голландских евреев, что гораздо боль¬
ше, чем Шиндлер. Правда, доказательств, что Кальмейер дей¬
ствовал исключительно из гуманистических соображений,
нет. Этим вопросом задался Маттиас Миддельбергер (Mid-
delberger), юрист и депутат Бундестага от Оснабрюка в книге
«Кто я такой, чтобы решать вопрос жизни и смерти».4 Автор
выяснил, что до сентября 1944 года Кальмайер и сотрудни¬
ки его отдела проверили 5400 заявлений по поводу пересмот¬
1 Там же. С. 131.
2 Там же. С. 132.
3 Augstein R. Wir sind alle verletzbar // Der Spiegel. 1998. N 49. S. 32—33.
4 Middelberger M. Wer bin ich, dass ich iiber Leben und Tod entscheide?
Hans Calmeyer «Rassenreferent» in der Niederlande 1941—1945. Gottingen,
2015.
320
ра статуса еврея — и две трети заявлений были удовлетво¬
рены.1
После войны и денацификации Кальмайер смог работать
адвокатом уже с 1946 года. Умер он в 1972 году и после его
смерти о его помощи в спасении евреев забыли. Только в конце
1980-х годов мемориал Яд ва-Шем присвоил ему титул «пра¬
ведника среди народов мира». В самом деле, Кольмайер нахо¬
дился под постоянным давлением и контролем со стороны вы¬
шестоящих инстанций СС, которые уже начали его подозревать
в «попустительстве». Поэтому иные заявления Кольмайер от¬
вергал как фальшивые, то есть посылал людей на смерть. Так
кто он — спаситель или убийца? Ответа на этот вопрос нет.1 2
Конечно, в истории так бывало, что какие-либо группы
инструментализировали исторические события в своих це¬
лях, злоупотребляя этим иногда осознанно, иногда бессозна¬
тельно. Для Израиля и евреев во всем мире холокост является
огромной травмой — в конце концов в ходе его была уничто¬
жена треть еврейского народа. Если бы гитлеровская Герма¬
ния просуществовала еще некоторое время, нацисты убили
бы всех. Конечно, такая перспектива ужасает — это не в по¬
следнюю очередь является причиной такой активности евреев
в поддержании мифа об уникальности холокоста. Подобного
мифа могут придерживаться и другие жертвы геноцида — им
ведь ничто не мешает это делать. Может быть, так и следует
относиться к жертвам собственного народа и другим, следуя
примеру евреев? Существование евреев как евреев, то есть ре¬
лигиозной общности, всегда стояло под знаком императива
«Zachor» (помни), что и было их девизом в процессе выжива¬
ния во враждебном окружении. Пессах, Шавуот, Суккот, Хану¬
ка, Пурим — это общие праздники памяти.3
Израильский философ Авишай Маргалит указывал на две
возможности обращения с прошлым у евреев. Одна — создать
из уцелевших евреев поминальное сообщество, жить исклю¬
1 Stoldt H.-U. Der verzweifelte Retter // Der Spiegel. 2015. N 15. S. 52.
2 Ibidem. S. 54.
3 Reichel P. Politik mit der Erinnerung. S. 20.
321
чительно памятью об усопших. Другая — в том, чтобы создать
сообщество, которое думает прежде всего о будущем и реаги¬
рует на настоящее, а не быть сообществом, которым управляют
братские могилы.1
Американский еврейский политолог Норман Финкельстейн
пошел дальше Новика — он ввел термин «индустрия холоко¬
ста».1 2 Финкельстейн опубликовал книгу, вызвавшую большой
общественный резонанс, особенно в среде националистов и ра¬
дикальных левых по причине того, что тезисы Финкельстейна
усиливают антисемитские стереотипы.
Если лауреат Нобелевской премии мира писатель Эли Ви¬
зель назвал холокост «единственным в своем роде», то Норман
Финкельстейн углубил эту мысль: «холокост ведет в абсолют¬
ную тьму», «препятствует каким либо ответам о характере на¬
силия», «холокост находится вообще вне истории», «холокост
не подлежит ни описанию, ни знанию о нем», «о нем нельзя
составить мнение, ни представить его зрительно», «холокост
нельзя никогда понять».3 Все эти суждения представляют со¬
бой самую безвкусную, секуляризированную версию библей¬
ского представления об избранном народе. К тому же, если
признать, что холокост единичен и уникален, то антисемитизм
тоже.
Финкельстейн утверждал, что около 1967 года возникла и
постоянно усиливается под знаком холокоста целая индустрия
в стиле китча, инициаторами которой являются американ¬
ские евреи. Поскольку все меньше евреев идентифицирует себя
в Америке с еврейством, соответствующие организации аме¬
риканских евреев стараются воспрепятствовать этому при по¬
мощи искусственно созданной и поддерживаемой «индустрии
холокоста». Идентификация с Израилем также служит поли¬
тической цели антиарабской политики и давления.4
1 Ассман А. Новое недовольство мемориальной культурой. С. 194.
2 Ассман А. Длинная тень прошлого. С. 167.
3 Das Eigene Erinnern. Gedenkkultur zwischen Realitat und Normalitat /
Hg. E. Goodman-Thau. Wien, 2007. S. 67.
4 Bauer Y. Mord als Ziel. S. 154.
322
Финкельстейн протестовал против любых форм религиоз¬
ной «возгонки», символического отчуждения, ритуальной ин¬
сценировки воспоминаний. Он видел в них идеологическую
инструментализацию травматического опыта, которая исполь¬
зовалась в эгоистических целях.
С другой стороны, как писал социолог Джеффри Алек¬
сандер, методологически невозможно провести черту между
собственно историческими событиями холокоста и его ме¬
диальной репрезентацией, ведь непосредственного доступа
к прошлому нет. Поэтому мы все время имеем дело с разно¬
го рода актуализациями.1 Александер подчеркивал значение
дискуссии о холокосте не только для Америки, но и для всего
мира, для которого он стал прорывом к транснациональной
универсалистской морали. Естественно, что само понятие «хо¬
локост» теряло при этом свою конкретную определенность.1 2
Нацизм становился во все большей степени универсальным
злом. Так, президент США Барак Обама сравнил Аль-Каиду
с нацистской Германией в 2009 году во время вручения ему
Нобелевской премии мира. Это пример дешевой риторики...
Сравнить мощную промышленную державу с лучшей в мире
армией, с лидерами Аль-Каиды, прячущимися в пещерах как
первобытные люди...3
Как бы то ни было, восприимчивость к преследуемым не¬
когда евреям стала обязательной частью исторической по¬
литики. Государственно-ритуальное признание холокоста и
исторической вины за него все более расширялось. Дни поми¬
новения героев заменили днями траура по жертвам нацизма,
вместо триумфальных арок стали создавать памятники и ме¬
ста поминовения этих жертв.4 С 1979 года день 9 ноября, когда
в 1938 году был погром, стал считаться «судьбоносным днем
немцев» — «deutsche Schicksalstag». При этом всякие «подозри¬
1 Ассман А. Длинная тень прошлого. С. 168.
2 Там же. С. 169.
3 Терборн Й. Мир: Руководство для начинающих. М., 2015. С. 148.
4 Laak Dirk van Der Platz des Holocaust im deutschen Geschichtsbild.
S. 187.
323
тельные» политические изменения правого толка моменталь¬
но вызывали многократно повторяющийся в Германии вопрос
«Освенцим возвращается?».1
Двойственность мифа холокоста
Между тем, упомянутое универсальное зло (нацизм), когда
это было выгодно американцам, игнорировали или равнодуш¬
но проходили мимо. Так произошло с американским отноше¬
нием к Вернеру фон Брауну, который умер через тридцать два
года после окончания войны. Фон Браун, Вальтер Дорнбергер и
другие члены его ракетной группы никогда не заостряли вни¬
мание на том, где были построены шесть тысяч ракет «Фау-2».
Можно было ожидать, что еврейские активисты, такие, как Си¬
мон Визенталь, сохранят память о «Доре», но и они пребывали
в неведении. Американским военным было прекрасно извест¬
но о «Миттельверк» и «Доре», но они не были заинтересова¬
ны в распространении информации, касающейся ракетных
дел. Но несмотря на все усилия американских властей и нем¬
цев, приехавших в США в рамках проекта «Пейперклип», со¬
хранить тайну о «Миттельверк» не удалось — неприятные для
властей факты иногда всплывали.
В 1964 году американский историк и бывший разведчик
Джеймс Мак-Гаверн опубликовал книгу «Арбалет и воздушный
мост», в которой излагались некоторые факты из истории соз¬
дания «Фау-2». Мак-Гаверн рассказал об условиях освобожде¬
ния «Доры» и «Миттельверк», об отвратительных условиях,
которые застали американцы там, о сотнях трупов истощен¬
ных людей. Вернер фон Браун отрицал свою ответственность
и причастность к концлагерю.1 2 Известный американский лет¬
чик Чарльз Линдберг посетил «Дору» и «Миттельверк» вскоре
после их освобождения и с возмущением писал о нечеловече¬
1 Ibidem.
2 Пишкевич Д. Вернер фон Браун. Человек, который продал Луну. М.,
2011. С. 325.
324
ских условиях, которые он там обнаружил, в «Военных днев¬
никах Чарльза Линдберга» (1970). Сам Линдберг встречался с
фон Брауном в 1969 году в Космическом центре имени Джона
Кеннеди во время запуска «Аполлона 11». Но нет никаких сви¬
детельств, что он спрашивал фон Брауна о заводе и лагере. Так
вели себя все. Фон Браун смог успешно отделить себя от своих
нацистских партнеров и от собственного прошлого.
Лучше других помнили о нацистских преступлениях ев¬
реи, которых заботила память о холокосте. Именно они в кон¬
це 1970-х годов смогли убедить конгресс в необходимости вы¬
сылки проживавших в США нацистских преступников. Эту
кампанию возглавила член конгресса от Нью-Йорка Элизабет
Холцман. В 1978 году в США была принята поправка Холцман
к закону об иммиграции в США, дававшая юридические осно¬
вания для депортации нацистских преступников. В 1979 году
правительство учредило Управление по специальным рассле¬
дованиям (УСР) для розыска нацистских военных преступни¬
ков. В штате УСР было четыре следователя, семеро историков и
двадцать пять юристов.
В то время как в Америке делали первые шаги по восстанов¬
лению справедливости, бывший узник «Доры» Жан Мишель
в 1975 году издал во Франции мемуары, так и озаглавленные —
«Дора». В 1979 году в США появилось англоязычное издание.
На шмуцтитуле расшифровывалось безобидное название кни¬
ги — «нацистский концентрационный лагерь, где родилась со¬
временная космическая технология и погибло тридцать тысяч
узников». Во введении к мемуарам Жан Мишель писал: «Ос¬
венцим, Треблинка, Бухенвальд... Любой из тех, кто ответстве¬
нен за эти адские заведения, будет вовеки проклят. С „Дорой"
все обстоит иначе. Люди, которые были связаны с созданием
и функционированием лагеря, сегодня окружены почетом и
уважением. Они умалчивают неоспоримый и жестокий факт,
состоящий в том, что это рабство, это невыразимое страдание
и смерть были поставлены в „Доре" на службу производства
ракет, которые позже, после того, как русские и американцы
бесстыдно выгребли ученых из рейха, сделали возможным
завоевание космоса». Самого фон Брауна Мишель считал ви¬
325
новным в искажении исторической правды, вызванным утаи¬
ванием того, что фон Браун там видел, и в том, что он был бес¬
совестным наемником, согласившимся работать на нацистов.1
Досье фон Брауна было рассекречено в 1985 году. Доку¬
менты показали, что фон Браун был членом НСДАП, офице¬
ром СС в чине майора, свидетельствовали о его связи с кон¬
цлагерем «Дора» и сокрытии этих фактов при въезде в США.
Выяснилось, что фон Браун сам набирал узников-специали¬
стов в Бухенвальде для работы на «Миттельверк». В соответ¬
ствии с принципами, которыми руководствовался Нюрнберг¬
ский трибунал, это является военным преступлением.1 2 Спор о
фон Брауне дошел до Германии. Ассоциация авиационной, кос¬
мической и оборонной промышленности Германии запланиро¬
вала на з октября 1992 года празднование в Пенемюнде по слу¬
чаю пятидесятилетней годовщины первого успешного запуска
«А-4/ФАУ-2». Это вызвало протесты в мире, поскольку те, кто
действительно изготовлял ракеты «ФАУ-2», были узниками на¬
цистских концлагерей. По просьбе смущенного канцлера Гель¬
мута Коля празднование отменили.3
Холокостом пользуются и прямо в политических целях —
так, израильский премьер-министр Менахим Бегин совершен¬
но безосновательно развязал против Гельмута Шмидта самую
разнузданную клевету. Якобы Шмидт, офицер Люфтваффе,
никогда не порывал со своей клятвой Гитлеру. Всех немцев
в целом Бегин обвинял в предании принципов человечности
забвению, а Организацию освобождения Палестины назвал
«неонацистской».4 Таким же обвинениям подвергся в 1986 году
и бывший генеральный секретарь ООН Курт Вальдхайм, кото¬
рый был старшим лейтенантом Вермахта и принимал участие
в боях с партизанами в Югославии.
О той же логике эксплуатации мифа холокоста писал и
французский историк Анри Безансон — он отмечал, что так¬
1 Там же. С. 328.
2 Там же. С. 333.
3 Там же. С. 334.
4 Александер Д. Смыслы социальной жизни. С. 208.
326
же, как в США, во Франции придают холокосту абсолютную
уникальность, возмущенно отвергая всякие сравнения и счи¬
тают надругательством любую попытку провести параллель
с другими историческими событиями. Но при таком подходе,
постулирующем уникальность, в него входят лишь материаль¬
ные обстоятельства: газовые камеры, индустрия смерти, ис¬
требление детей, замысел уничтожить целый народ. При этом
исключаются метафизические, вернее, религиозные аспекты.
Ведь всякое историческое событие само по себе уникально и
неповторимо. Главное нежелательное последствие такого под¬
хода состоит в том, что он создает ложное представление об
иудействе: будто, вопреки Библии, жизнь одного человека не¬
равноценна жизни другого человека, а другое преступление —
неравносильно другому аналогичному. Он заставляет думать,
что евреи пристрастны в своих суждениях и вносят в истори¬
ческое сознание своего рода «состязания жертв», в котором все
равны, но одна категория «равнее всех».1
При этом жертвы и страдания других народов уходят как
бы на второй план. Арнольд Тойнби в своих мемуарах отмечал,
что в целом людей, которые имели бы повышенную мораль¬
ную щепетильность, либо чувствительное воображение для
точной оценки эксцессов насилия, связанного с национализ¬
мом, довольно мало. Огромное большинство людей мыслит
узконационалистически. В математических терминах можно,
пожалуй, выразить это так, что 90 % гуманистических симпа¬
тий человеческого существа все еще отдается членам его соб¬
ственного сообщества, и лишь ю % остается для распростра¬
нения этих симпатий на громадное большинство чужаков,
также принадлежащих человечеству. Евреи обладали не более
глобальным мышлением, чем любое другое человеческое пле¬
мя. Поэтому моральное воздействие известий о геноциде ар¬
мян было небольшим. Страдания армян, с которыми обошлись
куда более жестоко, так и осталось для евреев «1е cadet des ses
soucis» (буквально — «последняя из их забот»).1 2
1 Безансон А. Бедствие века. С. 8о.
2 Тойнби А. Дж. Пережитое. Мои встречи. М., 2003. С. 424.
327
Изрядную долю субъективизма добавляет и американ¬
ская политическая культура в целом. Американская «politi¬
cal correctness» призвана насаждать толерантность (часто это
лишь ширма, прикрывающая равнодушие) и признавать лю¬
бые инакости — религиозные, расовые, сексуальные. В свя¬
зи с ними существуют разные виды дискриминации: расизм,
сексизм (дискриминация по половому признаку), эйджизм
(дискриминация по возрасту), гетеросексизм (навязывание
гетеросексуального стандарта поведения), лукизм (дискри¬
минация по внешности).1 Умберто Эко указывал, что при
этом «political correctness» становится новой формой фунда¬
ментализма, которая канонизирует до степени ритуализации
язык повседневного общения и предпочитает букву духу —
можно даже дискриминировать слепых, но с неукоснитель¬
ной деликатностью именуя их «слабовидящими», а в осо¬
бенности можно сколько угодно дискриминировать тех, кто
уклоняется от обязанности соблюдать правила «political cor¬
rectness».1 2
Во многом именно вследствие стремления к политкор¬
ректности при поддержке президента Клинтона еврейская об¬
щина США способствовала созданию комитета по холокосту
(«Task Force for International Cooperation on Holocaust Eduka-
tion», «Rememberance and Research»), в который вошли десять
стран. Этот комитет усиленно работает над распространением
педагогических идей в отношении холокоста. Интересно, что
к работе комитета Израиль подключился только на втором
этапе. День поминовения жертв холокоста утвержден в Вели¬
кобритании, Швеции, Германии, Италии.3 Даже в Японии есть
два мемориальных сооружения, посвященных холокосту —
один в Фукуяме у Хиросимы и второй в Токио. О геноциде про¬
тив евреев в университете Шанхая читают курс лекций. Ины¬
ми словами, холокост не только чисто западное явление, он все
1 Джонсон П. Современность. Мир с двадцатых по девяностые годы.
Т. 2, М., 1995. С. 400.
2 Эко У. Пять эссе на темы этики. С. 142.
3 Bauer Y. Mord als Ziel. S. 153.
328
более становится глобальной темой. Литература по этому во¬
просу растет просто лавинообразно.1
По словам Имре Кертеша, самого пережившего Освенцим,
холокост превратился в субкультуру. Вполне можно говорить
о международной, коммерчески организованной, укоренив¬
шейся в системе образования и поддерживаемой государством
культуре памяти холокоста. Ныне культура памяти о холоко¬
сте покоится на специальных учреждениях: исследовательских
институтах, архивах, библиотеках, музеях, мемориалах, памят¬
ных и днях поминовения. Эта культура располагает большим
числом виртуозов памяти — научных экспертов, художников,
архитекторов, писателей, киношников.1 2
Именно из США начался победоносный марш мифа хо¬
локоста по всему миру. Между тем во Вторую мировую вой¬
ну было убито огромное количество людей и на этом фоне,
как выразился французский политик Жан-Мари Ле Пен, хо¬
локост — это всего лишь «деталь» истории Второй мировой
войны.3 В самом деле, более страшному геноциду, чем евреи,
подверглись белорусы (погиб каждый четвертый или тре¬
тий — около 2.2—2.5 миллиона), сербы (погиб каждый пя¬
тый — около полутора миллионов).4 Никто не в состоянии
подсчитать, сколько евреев погибло во время Второй миро¬
вой войны из-за того, какому осмеянию подверглась в 1920—
1930-е годы пропаганда союзников, расписывавшая, как не¬
мецкие солдаты насилуют бельгийских монахинь и мучают
детей. В обстановке общественного скепсиса относительно
такого рода историй, большинство людей просто отказыва¬
лось до конца верить сообщениям о концентрационных ла¬
герях, пока не увидели их своими глазами. А тогда было уже
поздно.5
1 Ibidem. S. 152.
2 Reichel Р. Politik mit Erinnerung. S. 9.
3 Novick P. The Holocaust in American Life. P. 19—20.
4 Вейцзеккер Э. Посол Третьего рейха. Воспоминания немецкого ди¬
пломата 1932—1945. М., 2007. С. 288.
5 Фассел П. Великая война и современная память. С. 415—416.
329
Ко всему прочему, массовое уничтожение европейских ев¬
реев имеет свою статистику (ее иногда оспаривают), но не
имеет повествования, нарратива. Абстрактное, статистически
составленное умножение одинаково повторяющейся смерти —
бюрократическое и индустриальное, — причем в очень корот¬
кий срок (1941—1945), лишает происшедшее соответствующе¬
го повествования, которого требует сознание.1 В этом одна из
трудностей адекватного восприятия этой трагедии.
Американский социолог Рудольф Руммель напоминал, что
между 1900 и 1987 годом около 169 миллионов гражданских
лиц и военнопленных погибло в следствие чей-либо прави¬
тельственной политики. И «только» тридцать четыре миллио¬
на солдат погибло в войнах за этот промежуток времени. При
таких масштабах смерти кажется, что холокост является не
столь «масштабным» событием, но занимающим так много об¬
щественного влияния.1 2
При всем трагизме происшедшего с евреями, утверждение,
что уничтожение шести миллионов евреев — преступление
большего масштаба, чем убийство гораздо больших миллио¬
нов советских граждан или тридцать пять миллионов китай¬
цев, представляется спорным с этической и правовой точки
зрения. Значительная часть еврейского народа пережила на¬
ционал-социалистическую политику истребления, поскольку
они находились не под немецким контролем, в то время как
другие народы, проживавшие практически только на террито¬
рии Советского Союза и подвергшиеся геноциду и массовым
убийствам, никакой диаспоры не имели. Массовые убийства
в коммунистическом СССР по своим масштабам уникальны.
Ни в одной стране государственными органами не было убито
так много людей, как в СССР, и это в большей части в мирное
время.3
1 Динер Д. Круговороты. Национал-социализм и память. М., 2010.
С. 97-
2 Ассман А. Длинная тень прошлого. С. 153.
3 Ян Э. Спорные политические вопросы с точки зрения современной
истории. С. 57.
330
Позитивные свойства
новой немецкой политкорректности
и ее искусственный характер
У всякой демократии есть базис, почва. У Фран¬
ции — 1789 год, у США — война за независимость,
у Испании — Гражданская война, а у Германии —
Освенцим.
Й. Фишер
На чудовищную вину, которую оставило поко¬
ление нацистов современным немцам, они своео¬
бразно реагируют комплексом невиновности. Этот
последний диктует необходимость своеобразного
катарсиса в процессе гонки за истинным, последо¬
вательным антифашизмом, который один только и
дает ощущение невиновности.
П. Шнайдер
Мы живем в то время, когда под давлением
низкопробных и беспощадных идеологий люди
привыкают стыдиться всего. Стыдиться самих се¬
бя, стыдиться быть счастливыми, любить и сози¬
дать... Тем самым нас принуждают чувствовать
вину. Тащат в светскую исповедальню, худшую из
возможных.
А. Камю
Новая немецкая политическая культура
Французский ученый, исследователь тоталитаризма Клод
Лефор отмечал, что «демократия достигает триумфа, толь¬
ко устанавливая разделение между гражданским общест¬
вом, где существуют мнения без власти, и либеральным
светским государством, властью без мнения».1 Он намекал
на то, что противоположная картина характерна для тота¬
литарного государства. Забавно, но в ФРГ в результате тех
процессов, о которых говорилось выше, была создана власть
с собственным мнением. Причем это мнение в отношении
1 Лефор К Политические очерки (XIX—XX века). М., 2000. С. 49.
331
прошлого было строго обязательным, близким к тоталитар¬
ному.
Позитивным следствием такого поворота событий было
формирование в ФРГ новой политкорректности и создание
на основании негативного опыта нацизма особого рода по¬
литической культуры. В эпиграфе к главе это весьма точно
отразил Йошка Фишер. Эта культура довольно эффективно
функционирует в ФРГ, именно она, по всей видимости, бы¬
ла причиной формирования нового отношения к немцам
в мире, именно она сделала возможным объединение страны
в 1990 году. Немцы благодаря этой культуре накопили огром¬
ный капитал доверия в Европе и мире. «Лишь тот обладает
суверенитетом, кто сам принимает решение о чрезвычайном
положении». Этим предложением начинается знаменитая кни¬
га Карла Шмитта «Понятие политического». В 1990 году завер¬
шилось чрезвычайное положение, во время которого Германия
была не вполне суверенной. Но и суверенная страна оста¬
лась на той же политкорректности, на той же политической
культуре.
Однако эта политкорректность совсем не корректна исто¬
рически, она значительно искажает прошлое. Идеализация
«еврейских жертв» приняла форму ритуала, адресованного
даже не к евреям, с которыми немцы ныне редко сталкивают¬
ся. Целью ритуала является другое — филосемитизм дает его
приверженцам моральную и общественную невинность, непри¬
частность к холокосту и всему тому, что с ним связано.1 Таким
образом достигается освобождение от собственного прошлого.
В ФРГ постепенно выросли просто джунгли предвзято¬
стей, страхов, табу... Наука истории жива тем, что постоянно
развивается, привлекая новые источники, новые точки зре¬
ния для обновления нашего видения прошлого. Если же объ¬
явить какую-либо точку зрения «окончательной» и запретить
какое-либо толкование под угрозой попасть в разряд «реви¬
зионистов», то возможность развития будет закрыта. Эта по¬
литкорректность диктует критику правых взглядов, а критика
1 Diez G. Es darf, er ist Jude // Der Spiegel. 2011. N 45. S. 124.
332
левых — под запретом или крайне нежелательна. Конструиро¬
ванием памяти, на взгляд немецкого историка Райнхарда Ко-
зеллека, занимаются «профессора, священники, пиарщики,
журналисты, литераторы, политики». Эти группы специализи¬
руются на создании коллективов посредством гомогенизации,
коллективизации, упрощений и медиатизации. Козеллек счи¬
тал, что формированием идентичности занимаются «историки
на службе у власти», что следует четко отграничивать от обя¬
занности историка «служить истине».1
Такая инструментализация истории кажется недопусти¬
мой и ее нельзя принять. К примеру, в фильме Акира Куроса¬
вы «Расёмон» (1950) несколько персонажей свидетельствуют
об изнасиловании и убийстве, случившихся в древней Японии.
Ни одно из показаний не совпадает с другим. Иными словами,
какой-либо версии, взятой в отдельности, недостаточно для
того, чтобы пролить свет на происшедшее.1 2 А что если речь
о крупных исторических событиях, войнах? Конечно, и в этом
случае нужны разные позиции, разные углы зрения. Лишь
таким образом можно постичь внутренний смысл происшед¬
шего. В конце концов роман-антиутопия Джорджа Оруэлла
«1984» наглядно показал, что происходит, если человек теряет
историческую память или она строго направляется.
В отличие от Германии, в Австрии компрометирующее про¬
шлое экстернализовали, то есть поставили вне национальной
истории, страну сделали первой невинной жертвой нацизма.3
А в ГДР нацизм сделали системным пороком капитализма,
отделив его от себя. Социолог Роберт Лепсиус указывал, что
в ФРГ, напротив, нацизм интернализовали, то есть в ходе дол¬
гой и чрезвычайно конфликтной дискуссии настолько инте¬
грировали его в собственные представления о себе, что он стал
главной негативной отправной точкой для ее политической и
культурной ориентации. В ФРГ постоянно твердили об исклю¬
чительности немецкой вины, но каждое историческое событие
1 Ассман А. Новое недовольство мемориальной культурой. С. 18, 22.
2 Ферро М. Семь главных лиц войны. С. 5.
3 Валъцер Т., Темпль Ш. Наша Вена. С. 4.
333
уникально, неповторимо и единственно в своем роде и должно
рассматриваться как таковое.
Сенатор Уильям Фулбрайт в своей книге «Высокомерие
власти» указывал, что есть две Америки: Америка Линколь¬
на — это одно, Америка Тедди Рузвельта — это другое. Первая
великодушна и гуманна, вторая своекорыстна и эгоистична;
первая самокритична, вторая ригидно уверена в своей право¬
те; первая разумна, вторая романтична; первая ищущая, вто¬
рая авторитарная; первая умеренна, вторая страстно жестка;
первая осмотрительна, вторая высокомерно уверена в своем
всемогуществе.1 Также было всегда и в отношении Германии.
Немцы же решили твердо придерживаться одной оценки...
Речь президента ФРГ в сороковую годовщину
окончания войны
Как гласит советский анекдот, не соответствующий, прав¬
да, содержанию Ветхого завета, Моисей сорок лет водил евре¬
ев по пустыне с тем, чтобы родилось поколение, не знавшее
рабства. Эта сочиненная история как бы указывала на то, что
после долгих лет большевизма нелегко изжить его дух. Но для
западных немцев потребовалось именно около сорока лет, что¬
бы прийти к новому пониманию своего прошлого. Немецкий
философ Питер Слотердейк также отмечал, что Тридцатилет¬
няя война 1914—1945 годов отбрасывает густую тень вплоть
до 1990 года: «Эти сообщающиеся сосуды насилия, безумия,
жажды мести и травм пронизывают все столетие вплоть до
самого его конца. Они проходят через несколько поколений и
вызывают сложные процессы, определяемые психической на¬
следственностью. В конце 1990-х годов Европа дожила до кон¬
ца послевоенного времени. После столь масштабных драм, ко¬
торые пережила Средняя Европа в войну, надо, чтобы прошло
по меньшей мере пятьдесят лет, прежде чем могло начаться
после-послевоенное время. Кажется, сейчас немецкое общество
1 Jens W. Einspruch. Reden gegen Vorurteile. Munchen, 1992. S. 251.
334
впервые начало подумывать о том, как ему определить себя, не
исходя только из послевоенной ситуации».1
Первой вехой этого процесса стала речь президента Рихар¬
да фон Вейцзеккера перед Бундестагом 8 мая 1985 года в соро¬
ковую годовщину окончания войны — в ней впервые он назвал
день 8 мая «днем освобождения», а не капитуляцией. Тем са¬
мым Германия до известной степени присоединилась к запад¬
ноевропейской памяти победителей, не утратив при этом со¬
знания собственной вины и ответственности. Также с высокой
трибуны было заявлено, что холокост является беспрецедент¬
ным в мировой истории. Эти оценки стали в ФРГ обязательны¬
ми для политического класса, хотя были и несогласные голоса.
Так, Петер Кильманзегг в 2000 году опубликовал историю раз¬
деленной Германии под названием «После катастроф». В своей
книге он интерпретирует 9 мая как «самый глубокий провал
в немецкой истории в целом», но при всем согласии с Вайцзек¬
кером он избегает понятия «освобождение». Многие критики
тезиса об освобождении — как во времена Рихарда фон Вай¬
цзеккера, так и сегодня — утверждают, что они или их род¬
ственники защищали Германию, а не национал-социализм.1 2
Американский историк Фриц Штерн даже высказывался в том
смысле, что большая часть немцев не хотят признать правдой
и тезис об освобождении, и тезис о беспрецедентном характе¬
ре холокоста...3 Может быть и так, большому знатоку немецкой
традиции виднее, но это точно не относится к политическому
классу в Германии.
По словам фон Вейцзеккера, в этом выступлении не было
никакого «часа ноль», но зато был шанс начать все с начала —
«на место несвободы немцы поставили демократическую сво¬
боду».4 Фон Вейцзеккер в этой речи поставил понимание вы¬
ше противоречивых притязаний, миролюбие — выше любви
1 Слотердейк П., Хайнрикс Г-Ю. Солнце и смерть. С. 53.
2 Ян Э. Спорные политические вопросы с точки зрения современной
истории. С. 33.
3 Suddeutsche Zeitung. 26 September 2007. S. 16.
4 Kielmansegg P. Lange Schatten. S. 9.
335
к родине: «С немецкой земли обоих государств будет исходить
лишь мир и добрососедские отношения со всеми странами».
Мирный характер речи, снимающий политическую напряжен¬
ность, без сомнения предопределил ее широкий международ¬
ный резонанс.1
В этой речи фон Вейцзеккер сказал 4500 слов в течение со¬
рока пяти минут выступления. Это была одна из самых важ¬
ных речей в немецкой истории. При этом, как сам Вейцзеккер
позднее признавал, в тексте не было чего-то принципиально
нового, все было известно и ранее: что спустя сорок лет после
окончания войны и холокоста немцы должны смотреть в ли¬
цо правде, что каждый немец должен пережить то, что пере¬
жили его еврейские сограждане, что изгнание и лишение ро¬
дины немцев с восточных территорий не было возможным без
войны, развязанной Гитлером, что 8 мая — это не день капи¬
туляции, а день освобождения для немцев. Толика лицемерия
в этом утверждении была — так, сын гитлеровского министра
иностранных дел Рудольф фон Риббентроп высказывал в сво¬
их мемуарах вполне справедливое суждение, что «непостижи¬
мо» утверждение президента ФРГ фон Вайцзеккера, что «все
могли знать», в связи с тем, что в Нюрнберге он защищал свое¬
го отца с тем аргументом, что тот ничего не знал.1 2
Нападали на президента и слева. Так, вследствие того, что
Рихард фон Вейцзеккер принял участие в войне против СССР
в 1941 году в составе Потсдамского 9-го пехотного полка, по¬
сле этой речи один немецкий журналист даже начал обвинять
президента в открытом письме в замалчивании своего участия
за полгода нападения на СССР в уничтожении 159 евреев горо¬
да Острув Мазовецки. А также в том, что в момент вступления
части Вейцзеккера в Слоним (в июле 1941 года там проживало
тридцать тысяч евреев) евреев согнали в гетто не СС, а солда¬
ты Вермахта. Впоследствии опергруппы полиции безопасности
и СД уничтожили в районе этого города сорок две тысячи ев¬
1 Ян Э. Спорные политические вопросы с точки зрения современной
истории. С. 32.
2 Риббентроп Р. Мой отец Иоахим фон Риббентроп. С. 383.
336
реев. Журналист иронизировал о мнимом неведении Вейцзек-
кера об этом злодеянии.1 Также часть Вейцзеккера сожгла де¬
ревню Пекарево у Вязьмы в октябре 1941 года, при это погибло
двадцать шесть женщин и детей.1 2 Журналист также не преми¬
нул указать, что Вейцзеккер был полковым адъютантом — эта
должность, по сути, при слабом командире играла ключевую
роль в руководстве подразделения и крайне редко ее занима¬
ли не кадровые офицеры, а резервисты, коим был Вейцзеккер.3
И президент должен был отвечать на эти обвинения — кажет¬
ся, немыслимо тяжелое дело в положении формального главы
государства...
Значительным было, собственно, не содержание речи, и не
только ранг выступавшего, но то, что за его плечами и плеча¬
ми его предков, пребывавших в немецкой политической элите,
было 150 лет немецкой истории. Как ни какая другая немецкая
семья Вейцзеккеры поколениями были активными участника¬
ми немецкой драмы новейшего времени: отец был статс-секре¬
тарем МИД при Гитлере, брат известным физиком-атомщиком,
отказавшимся «создавать атомную бомбу для Гитлера», дед
был министрпрезидентом Вюртемберга в вильгельмовскую
эпоху, прадед был выдающимся деятелем национал-либераль-
ного движения.4 И сам Рихард фон Вейцзеккер был офицером
знаменитого элитного 9-го пехотного полка, участником Со¬
противления, после войны правящим бургомистром Берлина,
президентом ФРГ. До 2005 года его племянник Эрнст Ульрих
был депутатом бундестага от СДПГ.
Разумеется, в ФРГ были и есть политические династии со
своей историей. Экс-министр обороны Карл Теодор цу Гуттен¬
берг (оскандалившийся с плагиатом в своей квалификацион¬
ной работе в университете) — внук бывшего парламентского
статс-секретаря, министр обороны Урсула фон Лейен — дочь
1 Kohler О. Hitler ging — sie bleiben. Der deutsche Nachkrieg in 16 Exem-
plaren. Berlin, 2016. S. 33.
2 Ibidem. S. 35.
3 Ibidem. S. 41.
4 Wiegrefe K. Der stille Revolutionar // Der Spiegel. 2010. N 11. S. 65.
337
министрпрезидента Нижней Саксонии, министр внутренних
дел Томас де Мезьер — сын генерал-инспектора Бундесвера. Но
Вейцзеккеры выделяются особенно долгой и продолжитель¬
ной политической историей, пребыванием на самом верху не¬
мецкой политической элиты.
Особый вес словам Вейцзеккера в той речи 1985 года при¬
дало тот факт, что он долгое время был в парламентской оп¬
позиции восточной политике Брандта, а в 1989 году во вре¬
мя немецкого объединения был против поспешных действий
Хельмута Коля. И то, что он, будучи консерватором, сказал
в своей речи про холокост и восточные границы, отнюдь не
было очевидным для его коллег — консерваторов. Францужен¬
ка, знаток немецкой истории Бригит Созай (Sauzay) определи¬
ла Вейцзеккера как олицетворение немецких ауры и харизмы
в такой степени, как никому другому среди политиков ФРГ
не удавалось. Генрих Август Винклер в том же ключе писал,
что Вейцзеккер как ни кто другой олицетворяет «долгий путь
Германии на Запад».1 В самом деле, относительно всей истории
семьи и своего поколения в целом Вейцзеккер выступил как
настоящий тихий революционер — он отбросил старые шабло¬
ны мышления, отказался от принципов, которыми руковод¬
ствовались и которые воспринимали как само собой разумею¬
щиеся все поколения политиков его семьи: вместо имперского
суверенитета и величия — европейская интеграция, вместо
противодействия социал-демократам — участие в жизни и
проблемах простых немцев.1 2 Израильский посол в ФРГ Ицках
бен Ари назвал речь президента Вейцзеккера «Sternstunde
deutscher Nachkriegsgeschichte».3 Но что это было «звездным
часом» немецкой послевоенной истории, как заметила Алей да
Ассман, современники сразу не зафиксировали — понадоби¬
лась еще четверть века, чтобы проявились контуры перемен,
которые приобрели «когнитивную реальность».4
1 Ibidem. S. 68.
2 Ibidem. S. 74.
3 Reichel P. Politik mit der Erinnerung. S. 295.
4 Ассман А. Распалась связь времен? С. 12—13.
338
Именно после этой речи фон Вейцзеккера были созданы
основные культурные институты и мемориалы, репрезенти¬
рующие память о преступлениях Третьего рейха. Тогда и по¬
явились десятки «мест памяти» в Берлине и его окрестно¬
стях: Мемориал памяти убитых евреев Европы (Denkmal fiir
die ermordeten Juden Europas), информационно-выставочный
документационный центр «Топография террора» на Нидер-
кирхнер-штрассе (Topographic des Terrors), Еврейский музей
на Линденштрассе (Jiidisches Museum Berlin), «Мемориал со¬
жженным книгам» на Бебельплац (Denkmal zur Erinnerung
an die Biicherverbrennung), главный мемориал Федеративной
Республики Германия памяти жертв войны и тирании Нойе
Вахе (Neue Wache — Zentrale Gedenkstatte der Bundesrepublik
Deutschland fiir die Opfer von Krieg und Gewaltherrschaft),
Дом-музей Ванзейской конференции (Haus der Wannsee-
Konferenz), таблички с гитлеровскими антиеврейскими зако¬
нами и распоряжениями в Баварском квартале. В те же годы
подобные центры, экспозиции, мемориалы стали появляться
по всей стране.1 Все эти исторические мемориалы и места па¬
мяти не только символы, не только места для торжественных
ритуалов. Они прежде всего выражение политического и исто¬
рического самосознания нации, они посылают определенные
сигналы обществу.
Однако эти сигналы вызывали и споры — спорили по
поводу установки в центре Берлина в Нойе Вахе в 1988 го¬
ду скульптуры пиеты Кете Кольвиц, ожесточенно спорили
по поводу установления дня немецкого единства 3 октября.
Меньшинство настаивало на 9 ноября — на эту дату четы¬
рехкратно выпадали ключевые события немецкой истории
в XX веке (в том числе «пивной путч» 1923 года и Ноябрьская
революция). Но, к сожалению, редчайший шанс для институ¬
ционализации общих исторических дат оказался неиспользо¬
ванным.1 2 Из-за новой немецкой политкорректности, которую
1 Лёзина Е. Источники изменения официальной коллективной памя¬
ти... С. 35.
2 Reichel Р. Politik mit der Erinnerung. S. 11.
339
можно определить как форму общественного самоконтроля,
осуществляемого на основании морализирования. Политкор¬
ректность больше похожа на табу, чем на политическую цен¬
зуру; речь идет, скорее, о социальном, нежели о политиче¬
ском контроле.
Германн Люббе объяснял неуверенность по отношению
к нацистскому прошлому «спором историков», которого, по его
мнению, лучше бы не было. Разгоревшийся в 1986 году «спор
историков» о сингулярности холокоста, его репрезентации и
мемориально-культурном статусе обернулся жестким норми¬
рованием публичной риторики, которое обусловило устойчи¬
вую «боязнь вызвать недовольство со стороны блюстителей
политкорректности в области исторической политики». С тех
пор «немцы опасаются допустить оплошность словом или да¬
же молчанием по отношению к национал-социализму».1 При
этом ревнители политкорректности делают ставку не на обмен
рациональными аргументами, а пускают в ход моральную дис¬
кредитацию человека.
На утверждение этой политкорректности сильно повлия¬
ло то, что историко-политическое обучение в ФРГ постоянно
становилось в растущей степени элементом образования, что
создавало условия для переосмысления прошлого. Истори¬
ческая дидактика — «Geschichtsdidaktik» — как наука об изу¬
чении истории стала самостоятельной научной дисципли¬
ной, занимающейся важнейшей категорией, каковой стало
«историческое сознание». В 1970—1980-е годы эта категория
превратилась в ключевую в рамках исторической дидакти¬
ки. На формирование исторического и политического созна¬
ния влияла также упомянутая музейная и мемориальная
практика. В совокупности они, по словам упомянутого вы¬
ше философа Германа Люббе, способствовали тому, что ФРГ,
приняв национал-социализм как часть своего прошлого, ис¬
пользовала «эту возможность для того, чтобы сделать про¬
дуктивным негативное, что стало возможным при условии
признания этого неблагодарного наследства собственным, не
1 Ассман А. Новое недовольство мемориальной культурой. С. 85, 91.
340
пытаясь укрыться в искусственной историко-полической иден¬
тичности».1
Растущий интерес немецкой публики к истории выразился
среди прочего и в том, что число студентов по специальности
«история» резко подскочило: если в 1969 году по этой специ¬
альности училось менее пять тысяч студентов, то в 1975 го¬
ду — четырнадцать тысяч, в 1984 году — двадцать три тыся¬
чи, а в 2002 году — тридцать тысяч. Интересно, что при этом
росте никаких проблем с работой у образованных, защитив¬
шихся, даже заработавших ученые должности не было. Их
принимают на работу различные фонды, коммерческие иссле¬
довательские организации, архивы фирм, масс-медиа, местные
культурные фонды, многочисленные локальные исследова¬
тельские проекты, им дают ограниченные по времени гранты.1 2
1 Liibbe Н. Der Nationalsozialismus im deutschen Nachkriegsbewusst-
sein // Historische Zeitschrift. 1983. Bd. 236. H. 3. S. 599.
2 Grojte Kracht K. Die zankende Zunft. S. 169.
Глава 5
Новое видение немецкого прошлого
после объединения страны
Europa ist durch Deutschland gefallen, durch
Deutschland muss es wieder emporsteigen.1
F. Gentz
Испанский посол в ФРГ, родившийся в Граж¬
данскую войну, Фернандо Перпинья-Роберт Пей-
ра на вопрос «кто из европейцев вам больше
всех нравится?» ответил: «итальянцы в XV веке,
французы в XIX веке и немцы в XXI веке».
Мой польский коллега, которого я однажды
встретил на Курфюрстендам, сказал: мы, поля¬
ки, выиграли войну, а немцы, черт бы их побрал,
выиграли мир.
М. Рейх-Раницки
Общее и особенное в восприятии
прошлого и настоящего у Ossi и Wessi
Неожиданное немецкое единство
Ex oriente lux, ex occidente luxus.1 2
S. Jerzy Lee
Jetzt haben die Ossis unsere Hauptstadt geklaut.3
1 Европа пала из-за Германии и с ее помощью она должна возродить¬
ся (нем.). (18о6 год.)
2 С востока свет, с запада шик (лат.).
3 Теперь эти Ossi слямзили у нас столицу (нем.). — См.: Winkler Н.-А.
Weil das Landzusammenwachsen muB / Hg. W. SuB // Hauptstadt Berlin. Na¬
tionale Hauptstadt, Europaische Metropole. Berlin, 2005. S. 39.
342
Самое интересное в истории объединения Германии, что
никто не ожидал, что оно произойдет. Никто не видел при¬
знаков его приближения. Более того, поначалу мало кто на
исходе 1980-х годов вообще считал его желательным — или
осуществимым. Раздел воспринимался уже как норма жизни,
отношения с ГДР приняли почти братский характер, а пре¬
жде всегда напряженные отношения с СССР смягчились.1 Но
постепенно масштабы воодушевления перспективой объеди¬
нения настолько захватили немцев, что само собой сформи¬
ровалось мощное общенародное движение за объединение —
особенно интенсивно оно действовало с момента падения
стены 9 ноября до 19 декабря 1989 года, когда в Дрездене со¬
стоялся огромный митинг перед руинами Фрауэнкирхе, на
котором канцлер Коль впервые высказался прямо об объеди¬
нении. В конце августа 1990 года искомое решение было при¬
нято и одобрено Бундестагом, а в декабре состоялись первые
общегерманские выборы. Страна наконец стала одним це¬
лым. Германия практически сама воссоединилась пока не¬
мецкие и иностранные политики спорили, как это сделать.
Помимо «метафизических» причин объединения свою роль
сыграл и экономический фактор. Доход семьи в ГДР в среднем
составлял 1711 Ostmark, что составляло 54 % соответствую¬
щего дохода семьи в ФРГ — 3182 DM.1 2 Огромный разрыв... На¬
верное, в этом отставании решающую роль сыграл фактор
«Unlerning by doing» (дисквалификация действием в услови¬
ях плановой экономики) в ГДР в течение сорока лет власти
коммунистов. Последние с 1945 года продержались у власти
даже дольше, чем государство Гогенцоллернов, возникшее
в 1871 году.
Интегрировать восточногерманские земли оказалось слож¬
но — во многом и по субъективным причинам. Дело в том, что
насколько мужественно и успешно Гельмут Коль боролся за
немецкое единство, настолько же неудачно действовал в эко¬
номической и финансовой сферах — в отличие от своего пред¬
1 Ференбах О. Крах и возрождение Германии. С. 242.
2 Ritter G. Uber Deutschland. S. 156—159.
343
шественника на посту канцлера он в этом мало разбирался.
Во-первых, канцлер не выполнил обещания провести объеди¬
нение без повышения налогов — их пришлось поднять (немцы
это особенно не любят). Во-вторых, обмен денег ГДР в соотно¬
шении один к одному, конечно, был популярен среди восточ¬
ных немцев, но он привел к резкому падению цен в стране,
что имело скорее негативные последствия для производства.
В-третьих, попечительское ведомство, занимавшееся привати¬
зацией государственных предприятий бывшей ГДР, действо¬
вало так, что привело к резкому росту безработицы в новых
землях, и, соответственно, некоторой утере доверия и огром¬
ным финансовым потерям. В-четвертых, данное канцлером со¬
гласие на внедрение общей валюты было крайне неудачным по
той причине, о которой известно любому экономисту, — еди¬
ная валюта должна соответствовать единой экономической и
финансовой политике, а этого единства ЕС еще предстоит, мо¬
жет быть, когда-нибудь достичь...
Западная Германия каждый год вкладывала в восточные
земли огромные деньги — более 16о миллиардов марок, что на
порядок больше, чем США после войны вложили в план Мар¬
шалла. Чтобы предотвратить инфляцию Бундесбанк поднял
процентные ставки, что спровоцировало рецессию по всей Ев¬
ропе и привело к резкому росту государственного долга.
Восточные немцы сначала восприняли с энтузиазмом об¬
мен валюты один к одному, но затем оказались из-за этого
в положении иждивенцев, а предприятия в Восточной Герма¬
нии приватизировали и подвергли жесточайшей реоргани¬
зации. Это «объединение-поглощение» оставило отпечаток
в сознании восточных немцев и объясняет популярность Пар¬
тии демократического социализма (ПДС), наследницы СЕПГ.
Поэтому в нынешней Германии сосуществуют два историче¬
ских опыта и все еще сохраняется глубокий социальный и де¬
мографический разрыв: уровень безработицы в восточных
землях заметно выше и они значительно сильнее страдают
от депопуляции. Но и успех налицо — восточные земли были
модернизированы и обустроены по западным стандартам. Чу¬
десным образом преобразился Восточный Берлин, ставший
344
настоящим европейским городом. Отреставрированы Лейпциг
и Дрезден. Сколь бы ни был велик разрыв в доходах между
различными землями (если в среднем в ФРГ — юо %, то на
Востоке — 8о, в Гамбурге — 123, на Рейне — 97-5), такая раз¬
ница не выше, чем в других крупных странах Европы.1 Со вре¬
менем социальная динамика Ossi возросла и разрыв перестал
быть вопиющим. На самом деле в Германии, в отличие от Ис¬
пании или Италии, никогда не было региональной проблемы
в экономическом отношении, там не было отстававших в раз¬
витии областей. Та же Восточная Пруссия, часть которой стала
дотационным российским регионом, «подвисшим» в экономи¬
ческом отношении, в составе Германии была высокоразвитой
динамичной провинцией.
Вопреки тому, что часто говорили в Европе, ГДР явилась
на свадьбу не с пустыми руками. Она была самой развитой
страной СЭВ, русский язык там преподавали как обязатель¬
ный, в том числе и поэтому у восточных немцев были тесные
связи с Россией и странами Восточной Европы. Интересно,
что в отличие от немецкого единства, желанного обеими сто¬
ронами, возможность краха режима Ким Чен Ира — это кош¬
мар для Сеула. Если при объединении Германии соотношение
численности населения составляло три к одному, в Корее оно
два к одному (на юге больше). Соотношение ВНП в Германии
было приблизительно два к одному, а в Корее десять к одно¬
му. Экономические проблемы, связанные с разницей в сте¬
пени развития обеих частей Кореи, намного страшней, чем
в Германии.1 2
В момент объединения Германии в 1990 году американ¬
скому историку Фрицу Штерну пришла в голову забавная па¬
раллель — он подумал о последствиях Гражданской войны
в США: как долго длилось положение, когда разгромленный
Юг вновь почувствовал себя равноправной частью государства?3
1 Шевенман Ж.-П. 1914—2014. Европа выходит из истории? С. 239.
2 Киссинджер Г. Нужна ли Америке внешняя политика? С. 181.
3 Stern F. Verspielte GroBe. Essays zur deutschen Geschichte. Munchen,
1996. S. 25.
345
В самом деле, в США это был длительный и болезненный пе¬
риод их истории. В некотором смысле для объединенной Гер¬
мании и четверть века спустя чувствовалась некоторая разни¬
ца в экономическом положении и духовной ситуации на западе
и востоке страны. И в этом нет ничего удивительного — слиш¬
ком большой была разница в политическом и социальном
устройстве. Немецкий народ — единственный народ, который
последовательно пережил две формы тоталитаризма, — на¬
ционал-социализм и коммунизм (частично, только на востоке
страны), поэтому обращение со своим прошлым для немцев
в обеих частях Германии было весьма важным для формирова¬
ния новой идентичности после ликвидации ГДР. Представля¬
ется даже, что после краха ГДР вся немецкая история двадца¬
того века предстала в новом свете. Ни в одной стране мира не
было такого, чтобы две диктатуры — «фашистская» правая и
«коммунистическая» левая — шли одна за другой. Ни в одной
стране не нужно было преодолевать сразу и «фашистское» и
«коммунистическое» прошлое. При этом все же не следует за¬
бывать, что ГДР, при всех своих недостатках, не была государ¬
ством массового террора и геноцида.
В объединенной стране уже спустя десять лет прожива¬
ло 82 057 379 человек, из которых 66.7 миллиона в старых и
15.4 миллиона в новых федеральных землях. Таким образом,
на момент начала Второй мировой войны численность населе¬
ния была превзойдена на двадцать два миллиона.1
«Вторая диктатура»
Внутри общегерманской памяти объединенной Германии
история ГДР воспринимается под знаком «второй диктатуры».
Для сравнения: срок жизни ГДР — сорок лет (или сорок четы¬
ре с момента разделения Германии), срок жизни бисмарков-
ской Германии — сорок семь лет (или пятьдесят шесть — с мо¬
мента назначения Бисмарка прусским министрпрезидентом
1 Gortemaker М. Geschichte der BRD. S. 611.
346
в 1862 году). То есть для немецкой истории в целом — это весь¬
ма крупный период времени.
Восприняв вину и за «вторую диктатуру», ФРГ тем самым
считает себя как бы дважды виновной, ибо не сумела противо¬
стоять двум большим идеологическим искушениям XX века —
фашизму и коммунизму. Согласно нынешнему представлению
нации о себе, немцы оказались особенно подверженными вли¬
янию экстремистских идеологий, а потому сами несут ответ¬
ственность за связанные с этим насилие и репрессии.
Отношение к двум диктатурам в немецком обществе было
разное — позицию Ossi и Wessi в восприятии прошлого круп¬
ный немецкий социолог Марио Райнер Лепсиус назвал соот¬
ветственно «интернализацией» и «экстарнализацией». Тот,
кто отождествляет себя исключительно с жертвами насилия,
категорически отвергает собственную ответственность за со¬
вершенные преступления, то есть «экстернализирует» вину и
ответственность. В другом случае зло «интернализируется»,
поскольку собственная причастность к вине и ответственно¬
сти за преступления признается.1 Бывшие страны Восточного
блока избрали жертвенный нарратив для проработки прошло¬
го, то есть экстернализировали вину. При таком подходе нация
видит себя пассивной и травмированной жертвой репрессивно¬
го оккупационного режима. Такой подход доминирует в исто¬
рических музеях Будапешта, Риги, Таллинна, Вильнюса. То
же и после объединения Германии — оказалось, что в созна¬
нии немцев из бывшей ГДР нацизм играл значительно мень¬
шую роль, чем в ФРГ. Для Ossi нацизм был историей «другой
страны».1 2 Даже споры вокруг Ostpolitik Брандта вращались для
Wessi вокруг понятия нации — государственная или культур¬
ная нация, — 1871 или 1848 год?3 В ГДР же настаивали на «со¬
циалистическом патриотизме».
1 Ассман А. Новое недовольство мемориальной культурой. С. 117—
118.
2 Schroeder К. Die veranderte Republik. Deutschland nach der Wiederver-
einigung. Munchen, 2006. S. 320.
3 Wolfram E. Geschichte als Waffe. S. 89.
347
На вопрос Алленсбахского института опросов обществен¬
ного мнения в начале 1990-х годов — «чем выделяется немец¬
кая история от истории других европейских государств?» —
52 % Wessi ответили, что нацизмом и Гитлером, и только
4 % Ossi тоже так считали. Главным событием, отделяющим
немецкую историю от истории других стран, 36 % Ossi счита¬
ли Берлинскую стену и немецкое разделение. За мнение, что
нацизм наложил решительный отпечаток на современную не¬
мецкую историю, высказались 13 % Wessi и только 1 % Ossi.
Зато по вопросу немецкого милитаризма как причины войны
высказались 17 % Ossi и 6 % Wessi. Правда, через десять лет,
в 2000 году по многим вопросам истории мнения тех и дру¬
гих начали выравниваться.1 Уже в пятидесятилетие окончания
войны в 1995 году все немецкие политики говорили об «осво¬
бождении», а какие-либо возражения резко пресекались. Ни¬
кто, в том числе и Ossi, не считали объединение оправдатель¬
ным приговором истории.1 2
Но в целом ФРГ после 1989 года интернализировала исто¬
рию ГДР. «Вторая диктатура» трактуется в Германии с огляд¬
кой на первую, но одновременно она воспринимается в каче¬
стве проблематичного конкурента «первой диктатуры».3 Иные
историки рассматривали ГДР как «диктатуру благосостоя¬
ния», отмечая, что в политике увеличения благосостояния
партия снискала искреннюю поддержку, так что для многих
граждан диктаторские элементы режима отступали на вто¬
рой план. Мэри Фулбрук даже сформулировала идею, что ГДР
лучше всего трактовать как «партиципаторную диктатуру»
(диктатуру участия). Описывая довольно полно репрессивные
механизмы, доступные режиму, она утверждала, что, несмо¬
тря на их существование, начиная с середины 1960-х годов и
до середины 1980-х годов большинство граждан могло вести
«нормальную жизнь». Признавая эту «нормальность» своего
1 Schroeder К. Die veranderte Republik. S. 321.
2 Bender P. Episode oder Epoche? S. 62—63.
3 Ассман А. Новое недовольство мемориальной культурой. С. 117—
118.
348
существования, миллионы граждан не теряли при этом кри¬
тическую дистанцию по отношению к власти.1 Это и понят¬
но — как и советская государственная система, ГДР все время
находилась в состоянии разного рода дефицитов: дефицита
информации, дефицита альтернатив, дефицита возможностей
знания и возможностей для критики, дефицита личных прав
и свободы передвижения, дефицита фантазии и инноваций,
дефицита простых радостей жизни, фундаментального дефи¬
цита правды. При этом, следуя за СССР, ГДР старалась ока¬
зать идеологическое влияние в мире, используя в арабском
мире антисионизм, а в Африке антиимпериализм, антиколо¬
ниализм.1 2
Сравнивая трудности преодоления одной и другой раз¬
новидности тоталитаризма, следует сказать, что в обоих слу¬
чаях возникают очень сложно разрешимые проблемы. Ру¬
дольф Вассерман, бывший председатель немецкого Высшего
регионального суда, доказывал, что более жесткий подход
к декоммунизации, чем к денацификации, нужен и оправ¬
дан, поскольку коммунизм был хуже. Коммунистический ре¬
жим был просто нелегитимным и народ силой принуждали
к коммунизму, а нацистский режим базировался на широкой
поддержке большинства населения.3 В таком объяснении есть
свой резон, поскольку коммунизм действительно был при¬
внесен извне, и поэтому носил совершенно искусственный
характер.
Перед подобными проблемами столкнулись после 1989 го¬
да все восточноевропейские страны. Адам Михник, основатель
«Солидарности», на конференции в австрийском городе Зальц¬
бурге в 1992 году сказал: «Моя заветная мечта взять всех на¬
ших коммунистов и отправить их в Сибирь. Но, что мы полу¬
чим в результате? Коммунизм без коммунистов». В самом деле,
1 Повседневная жизнь при социализме. Немецкие и российские под¬
ходы. М., 2015. С. 57.
2 Bender Р. Episode oder Epoche? S. 98.
3 Найер А. Военные преступления. Геноцид. Террор. Борьба за право¬
судие. М., 2000. С. 119.
349
самой большой проблемой является не просто введение новой
политической системы, а ликвидация, преодоление ментали¬
тета тоталитарного общества. Этот менталитет, политиче¬
ская культура, сформировавшаяся при коммунистах, по всей
видимости будет еще долго давать о себе знать. Настоящей
задачей является воспитание новой демократической куль¬
туры, а это сложный и длительный процесс, поскольку свя¬
зан не просто с наказанием активных носителей тоталитар¬
ной идеологии, а более с тем, чтобы их переубедить, создать
новый политический климат в стране, новую политическую
культуру.
Особенно радикально действовали в Чехословакии, где
закон о люстрации был принят 4 октября 1991 года. Под его
действие попадали: сотрудники и осведомители службы безо¬
пасности, функционеры компартии, сотрудники «Народной
милиции», работники других ведомств, связанных с репресси¬
ями. Противники закона о люстрации доказывали, что вводит¬
ся таким образом понятие коллективной вины и распростра¬
нение ответственности за преступления коммунизма на сотни
тысяч людей.
Михник справедливо говорил, что «мы можем простить
лишь то зло, которое причинили лично нам, ибо не в на¬
шей власти прощать зло, причиненное другим. Мы можем
убеждать в необходимости прощения, но если они хотят пра¬
восудия, они имеют на него право». Не жертва преступле¬
ния должна мстить, а государство, действуя от имени всех,
должно выказывать внимание к тем, кто пострадал от пре¬
ступлений. Проблема была еще и в том, чтобы отделить ви¬
новных от невиновных. Сделать это в отношении жителей
бывшей ГДР было весьма непросто — в 1990 году после паде¬
ния коммунизма в архивах Штази было обнаружено шесть
миллионов личных дел — при этом население ГДР состав¬
ляло семнадцать миллионов.1 Ради справедливости нужно
отметить, что после объединения охота за агентами Штази
в Восточной Германии проводилась гораздо более решитель¬
1 Там же. С. 102, ш.
350
но и методично, чем денацификация в первые послевоен¬
ные годы.1
Западные немцы ради сглаживания позиций сторон в во¬
просе преодоления прошлого даже пошли на продолжение
гэдээровской публикации документов о преступлениях Треть¬
его рейха по отношению к оккупированным странам в восьми
томах.1 2 Первые пять томов этого издания (о преступлениях
в Австрии, Чехословакии, Польше, Франции, Бельгии, Люксем¬
бурге, Нидерландах и в СССР) вышли еще в ГДР. По инициа¬
тиве президента бундесархива профессора Фридриха Кален-
берга после объединения страны эту публикацию продолжили
без изменения прежней гэдээровской терминологии и мето¬
дологии.3
В отличие от главных нацистских преступников, наказан¬
ных весьма сурово, в отношении лидеров ГДР позиция судов
и немецкой общественности в целом была весьма сдержанной.
Так, Хонеккеру было предъявлено обвинение в смерти соро¬
ка девяти человек, убитых при попытке бежать через берлин¬
скую стену на Запад. Процесс завершился ничем — Хонек¬
керу, больному раком, в январе 1993 года разрешили уехать
к дочери в Чили, где он и умер тринадцать месяцев спустя —
29 мая 1994 года. Эгон Кренц, курировавший националь¬
ную безопасность, а затем ставший преемником Хонеккера,
25 августа 1997 года был признан виновным и осужден на
шесть лет.4
Поначалу Хонеккер был склонен удерживать власть, если
нужно — даже силой, как это сделал Дэн Сяопин на площади
Тяньаньмэнь. Однако положение Хонеккера было слабым по
той причине, что его государство не имело национальной са¬
мобытности, оно было государством Красной Армии... Если во
1 Шевенман Ж-П. 1914—2014. Европа выходит из истории? С. 243.
2 Europa unterm Hakenkreuz in 8 Bdn.: Die Okkupationspolitik des deut-
schen Faschismus in Jugoslawien, Griechenland, Albanien, Italien und Ungarn
(1941—1945) / Hg. M. Seckendorff. Berlin, 2000.
3 Kohler O. Hitler ging — sie bleiben. S. 88—89.
4 НайерА. Военные преступления. С. 141,143.
351
время визита в Китай Горбачев был просто случайным наблю¬
дателем за развитием событий, то в октябре 1989 года во вре¬
мя визита в ГДР он был ключевой фигурой. Горбачев в ясных
выражениях дал понять Хонеккеру, что рассчитывать на СССР
в репрессивной политике нельзя.
В 1990 году в Германии царили настроения как в 1914 го¬
ду, их описывает знаменитая фраза кайзера — «wir kennen
keinen Parteien mehr, wir kennen nur noch Deutschen» («отны¬
не мы не знаем никакого деления немцев на партии»). То есть
вместо критического разбора вины отдельных людей, вста¬
ло некритическое обобщение. Да и западногерманский либе¬
ральный менталитет был категорически против фундамен¬
тальной критики действительности ГДР и расправ.1 Между
тем французский интеллектуал Joseph Rovan отмечал, что по¬
сле диктатуры чистка, чтобы быть действенной, должна быть
«быстрой и кровавой».1 2 Немцы, судя по всему, обошлись без
радикализма...
Но внимание немецкой общественности к обеим частям
немецкого тоталитарного прошлого устойчиво сохраняется —
весьма символичный эпизод передавал Альфред Гроссер,
франкфуртский еврей, бежавший от нацистов во Францию
и там оставшийся, автор многих книг о Германии. При входе
в здание университета Йены Гроссер увидел объявление о кон¬
ференции на тему сравнения 1933—1945 и 1945—1990 годов
и цитату на объявлении: «Die Wahrheit wird euch frei machen»
(«правда сделает тебя свободным» — парафраз с надписью
над воротами нацистского концлагеря «работа делает сво¬
бодным»).3 Это утверждение ему очень понравилось, посколь¬
ку может быть отнесено как к одной, так и к другой немецкой
диктатуре.
1 Bohrer К. Н. Deutsche Revolution und protestantische Mentalitat // Mer-
kur. 1992. H. 9/10. S. 958—959-
2 Ibidem. S. 958.
3 Grosser A. Vergangenheitsbewaltigung. Jena, 1994. S. 7.
352
Отношение к перспективе объединения
в Западной Германии
Ein nationalstaatlich vereintes, militarisch und
wirtschaftlich starkes Deutschland in der Mitte
Europas... Welch ein Gluck fur uns alle, dass dieser
Traum eine Schimare bleiben muss!1
O. Lafontaine
Нужно помнить, что стремление к объединению Ossi было
доминирующим, чего не скажешь о Wessi. Отношение к пер¬
спективе объединения на западе и востоке страны сильно
отличалось, особенно в западном левом спектре. Немецкий
историк Генрих Август Винклер отмечал, что многие западно¬
германские левые и восточногерманские борцы за права че¬
ловека рассматривали существование разделенной Германии
как наказание за Освенцим, поэтому объединенной Германии
было трудно вернуться к «нормальности».1 2 Левый либерал
Фридберт Пфлюгер в 1994 году в книге «Deutschland driftet» —
«Германия дрейфует» — высказывал опасение, что существует
опасность, что второе преодоление прошлого (коммунистиче¬
ского режима ГДР) приведет к вытеснению из немецкого со¬
знания вины за национал-социализм.3 Также и Йоахим Фест
отмечал, что в отличие от Польши, Чехословакии, Румынии,
где интеллигенция была на передовом рубеже борьбы в ре¬
волюции 1989 года, в Германии от интеллектуалов ничего
не было слышно... По существу, немецкое объединение было
осуществлено без участия интеллектуалов, самим народом.4
Гэдээровские же интеллектуалы (Криста Вольф, Штефан Гейм)
1 Обладающая национальным государством объединенная Германия,
сильная в военном и экономическом отношении страна в центре Евро¬
пы... Какое счастье для нас, что этот сон должен остаться страшной химе¬
рой! (нем.).
2 Winkler Н. A. Ende aller Sonderwege. S. 168.
3 Zietelmann R. Position und Begriff. Uber eine neue demokratische Rech-
te / Hrsg. H. Schwilk, U. Schacht // Die selbstbewusste Nation. S. 176.
4 Bering D. Die Epoche der Intellektuellen 1898—2001. S. 448.
353
протестовали против диктатуры партии, а не выступали за не¬
мецкое единство.
Самые жесткие и фундаментальные возражения против не¬
мецкого единства выразили в отдельных текстах Гюнтер Грасс1
и Юрген Хабермас.1 2 В 1990 году Грасс выступал за конфедера¬
цию двух немецких государств под девизом «два государства —
одна история и одна культура».3
Хабермас даже приводил как аргумент против единства тот
факт, что четыре пятых немцев не имели возможности выби¬
рать или нет единую Германию — в самом деле, референдум
об объединении проводился только на востоке страны.
Также радикально против немецкого единства выступил
журналист Герман Гремлица, который во время «революции
1968 года» издавал в Тюбингене журнал «konkret». Он был из¬
вестен как один из наиболее последовательных леволибераль¬
ных критиков политической системы ФРГ, в 1989 году вышел
из СДПГ по той причине, что депутаты Бундестага от СДПГ
вместе с депутатами от других партий 9 ноября спонтанно
встали и запели немецкий национальный гимн после получе¬
ния известия о падении берлинской стены. Гремлица сравнил
эту сцену с 17 мая 1933 года, когда в Рейхстаге после так назы¬
ваемой «мирной речи» Гитлера все депутаты, в том числе и со¬
циал-демократы, встали и запели вместе с нацистами нацио¬
нальный немецкий гимн. Такая позиция не удивительна, если
учесть, что любое обращение к теме нации в современной Гер¬
мании рассматривают как послание сатаны. По меньшей мере
понятие национального считается анахронизмом. И это пораз¬
ительно — в стране, которая именно благодаря чувству нацио¬
нального оказалась единой.
Карл Каутский в 1887 году предупреждал, что для проле¬
тариата враждебная по отношению к нации политика — это
«чистое самоубийство». Но в современной Германии дистан¬
ция большинства социал-демократов к нации больше, чем ког¬
1 Grass G. Gegen die verstreichende Zeit. Hamburg, 1991.
2 Habermas J. Die nachholende Revolution. Frankfurt am Main, 1990.
3 Grass G. Deutscher Leistungsausgleich. Frankfurt am Main, 1990. S. 10.
354
да-либо. Тот, кто обнаруживает позитивное отношение к вос¬
приятию немецкой национальной традиции, — в Германии
рискует тут же сделаться козлом отпущения для сторонников
«антифашистского» преодоления прошлого. Даже взвешен¬
ный просвещенный подход к нации для леволиберального
сектора — воплощение зла и враг. Именно это последнее об¬
стоятельство объясняет ожесточенные нападки левых на исто¬
рика Райнера Цительмана, австрийского журналиста Гюнтера
Неннинга (он позиционировал себя как сторонника «немецкой
культурной нации» и общности, связанной с ней), функционе¬
ра СДПГ Тильмана Фихтера, выступившего с критикой моло¬
дежной политики партии, критика леволиберальной политики
Вольфганга Ковальски, то есть людей, отказывающихся от ан¬
тинациональной риторики.1
Ян Фляйшхауэр опубликовал монографию о доминирова¬
нии левых в политической культуре ФРГ.1 2 Главное, в чем он
упрекает левых, — это в «изобретении жертвы», вернее, в кон¬
куренции за роль главной жертвы. Фляйшхауэр высказывался
в том смысле, что всю сознательную жизнь он был окружен
левыми — родители, школьные друзья, учителя в школе, про¬
фессора в университете (само собой разумеется), коллеги по
работе, все... В этой среде СДПГ, олицетворявшая милосердие,
считалась чем-то наподобие Армии спасения, которая очища¬
ет Германию от остатков нацизма и ведет в лучшее светлое
будущее. Что касается консерваторов, то они были либо реак¬
ционерами, поскольку препятствовали прогрессу, либо опасно
ограниченными людьми, к которым относились с подозрени¬
ем, — дома у Фляйшхауэра их называли «черными людьми».
Фляйшхауэр передавал в книге, что во время голосования по
вотуму недоверия правительству Вилли Брандта ощущалось
такое напряжение, будто от этого голосования зависело, будет
1 Mechtersheimer A. Nation und Nationalismus. Uber nationales Selbstbe-
wusstsein als Bedingung des Friedens / Hrsg. H. Schwilk, U. Schacht // Die
selbstbewusste Nation. S. 346.
2 Fleischhauer J. Unter den Linken. Von einem der Versehen konservativ
wurde. Reinbeck b. H., 2009.
355
или не будет войны... Мама автора, убежденная сторонница
Брандта, допускала, что ее муж может изменить ей с другой
женщиной, но если бы он оказался на стороне противников
Брандта — немедленный развод...1
Даже когда красно-зеленая коалиция ушла и к власти
пришли христианские демократы во главе с Меркель — ни¬
чего не изменилось, консервативного влияния вовсе не чув¬
ствовалось по прежнему. Какая-либо театральная пьеса по
тональности апологетическая по отношению к рыночному
капитализму даже непредставима и невозможна. Рок-музы¬
канты против левых — невообразимо тоже. Публицист, кото¬
рому в голову пришло бы оправдывать то, что США делали
с пленниками в Гуантанамо или в Ираке, или объяснять по¬
зицию США по вопросу их отказа подписать Киотский прото¬
кол, — также невообразим. Левые победили по всем линиям.
Если нужно определить, что такое левый феномен, можно со¬
здать впечатляющую теоретическую конструкцию, но важ¬
нее то, что левые — это прежде всего мировоззрение «Welter-
klarung» — «объясняющая мир схема», а также определенное
чувство. В соответствии с последним левые в Германии по¬
стоянно чувствуют себя правыми по всем мыслимым вопро¬
сам, при этом им даже не надо искать каких-либо обоснова¬
ний своего мировоззрения. Но левые преобладают не потому,
что они более убедительны, чем другие, — Флейшхауэр счи¬
тает, что, скорее, потому, что все другие тоже левые. Правда,
левым иногда не удается убедить упрямый как осел народ, но
во властных сферах они доминируют. Нужно отметить, что
побеждают они не всегда — так, была проиграна битва про¬
тив кабельного телевидения, а также левые не смогли воспре¬
пятствовать объединению страны. Противники левых даже не
знают, как себя называть, — никто в Германии не смеет назы¬
вать себя правым — это своего рода проклятие.1 2 В этой связи
Антонио Грамши, один из самых изобретательных философов
1 Fleischhauer J. Unter den Linken. Wie man aus Versehen konservativ
wird // Der Spiegel. 2009. N 19. S. 152.
2 Ibidem. S. 153.
356
XX века в «Тюремных тетрадях» отмечал: «По своему миро¬
воззрению человек всегда принадлежит к определенной груп¬
пировке и именно к той, в которую входят все социальные
элементы, разделяющие тот же, что и он, образ мыслей и дей¬
ствий. Люди являются конформистами, им свойственен тот
или иной конформизм; это всегда люди-масса или люди-кол¬
лектив».1
По сути, хотя процесс слияния европейских наций еще да¬
леко не завершен, немецкая нация в прежнем значении этого
понятия перестала существовать. Тот, кто желает убедиться
в справедливости данного суждения, должен обратить вни¬
мание на тот факт, что уже почти нигде не встречается на¬
ционалистическая риторика и фольклористика. Люди, при¬
бегающие к националистической аргументации, рискуют не
только навлечь на себя неприязнь, но и вообще остаться непо¬
нятыми.1 2 В этой связи в интервью с журналистами «Der Spie¬
gel» директор берлинского Исторического музея Ханс Отто-
майер заявил, что национальная и культурная память немцев
постепенно растворяется. Преподавание истории в старших
классах школы заменяют политологией или подобными пред¬
метами. Дошло до того, что буддистские тантры или обста¬
новка в мечети (где они были на ознакомительной экскур¬
сии) школьникам ближе, чем десять заповедей и христианская
церковь.3
Особенно стараются «преодолеть» чувство национальной
принадлежности социал-демократы. Так, в 1990 году социал-
демократический политик Оскар Лафонтен в своей книге «Об¬
щество будущего» упрекал неоконсерваторов в том, что они
не хотят признать, что «Федеративная Республика Германия
имеет свои корни и в Освенциме. Забывать это или вытеснять
это воспоминание из памяти — так же аморально, как и опас¬
но. Если наша немецкая национальная идентичность будет
простираться только до 1949 года, а не до Освенцима, то тог¬
1 Сен А. Идея справедливости. М., 2016. С. 175.
2 Ференбах О. Крах и возрождение Германии. С. 175.
3 Der Spiegel. 2006. № 21. S. 167.
357
да мы утеряем чувство ответственности за то, что творилось за
десятилетие до этого от имени немецкого народа».1 Более того,
Лафонтен писал, что в силу тяжелейшего опыта немецкого на¬
ционализма следует не только отказаться от единого немец¬
кого государства, но и ФРГ взять на себя лидирующую роль
в наднациональном единении Европы. При этом французы не
принимают вовсе Оскара Лафонтена, считая его пацифистом,
нейтралистом — а им не верят в Париже, даже если они носят
французские имена.1 2
В деле немецкого объединения немецкие левые (Гюнтер
Грасс, Йошка Фишер) были за конфедерацию, и совершенно
неожиданно один из авторитетных немцев, журналист, че¬
ловек с безупречной левой репутацией, в прошлом редактор
журнала «Der Spiegel» Рудольф Аугштайн резко высказался за
немедленное объединение. Йошка Фишер в 1993 году сказал об
этом неожиданном повороте: «Я просто просмотрел в Рудоль¬
фе Аугштейне немецкого патриота [Это в устах представителей
немецкого левого политического класса ругательное словосо¬
четание. — О. 77.] ».3 Ральф Дарендорф указал на схожесть по¬
зиции Аугштейна с национал-либералами бисмарковских вре¬
мен, что тоже выглядело как ругательное осуждение.
То, что Аугштайн столь безоговорочно высказался за не¬
медленное объединение, не было свидетельством перемены им
позиций неизменно демократических, левых. Дело в том, что,
как отмечал Винклер, в Германии в момент объединения идея
общегерманского национального государства уже не играла
существенной роли в политическом мышлении. Формулиров¬
ка историка Карла Дитриха Брахера, называющего ФРГ «пост¬
национальной демократией среди национальных государств»,
метко описывает сознание большинства представителей ин¬
теллигенции и многих политиков. Это сознание определяло
крайне осторожное обращение с темами так или иначе свя¬
1 Winkler Н. A. Ende aller Sonderwege. S. 169.
2 Scholl-Latour P. Zwischen den Fronten. Erlebte Weltgeschichte. Berlin,
2014. S. 280.
3 Der Spiegel. 2002. N 46. S. 12.
358
занными с национализмом, даже в его самых безобидных про¬
явлениях. По мнению Питера Слотердейка, — это следствие
воцарения на Западе диктатуры безбрежного левого либера¬
лизма.1 Парадоксальным образом «преодоление» нацистского
прошлого достигло своего пика после объединения Германии
и краха ГДР, присказка о «непреодоленном прошлом» исполь¬
зуется для оправдания все новых эксцессов этого упомянутого
«преодоления».
Если в «старой» ФРГ интенсивно обсуждали вопрос вины
за нацизм, то с 1990 года вопрос вины был просто интегриро¬
ван в политическую систему «Берлинской республики» и это
не подлежит никакой ревизии. Эта вина актуальна в немецкой
политике постоянно — к примеру, участие в разрешении про¬
блемы Косово в Германии рассматривали исключительно под
этим углом зрения. Таким образом, как формулировал меж¬
дисциплинарный словарь «Память и воспоминание», холокост
стал нарративом, формирующим идентичность немецкого са¬
мосознания.1 2
Разница в коммеморации Сопротивления
и холокоста
Знаковым для этой «постнациональной демократии» бы¬
ло то, что она создавалась на основании мифа, объясняющего
происхождение современной немецкой демократии покушени¬
ем на Гитлера 20 июля: консервативное Сопротивление было
переосмыслено в ключе основания правового государства —
Федеративной республики. Героическая и трагическая попыт¬
ка покушения на тирана выполнила в молодой немецкой де¬
мократии почти что роль мифа, лежащего в основе создания
государства. Сегодняшним школьникам в ФРГ трудно даже
себе представить, что создание мемориала «20 июля» внутри
1 Слотердейк П., Хайнрикс Г.-Ю. Солнце и смерть. С. 63.
2 Gedachtnis und Erinnerung. Ein interdisziplinares Lexikon / Hrsg. N. Pe-
thes, J. Ruchanz. Reibeck b. H., 2001. S. 399—405.
359
Бенделерблока было предметом жарких споров между немно¬
гочисленными сторонниками его создания и гораздо более
многочисленными противниками, которые долгое время после
войны продолжали считать заговорщиков 20 июля предателя¬
ми, а их родных избегали или игнорировали.
В ГДР, которая сделала своей государственной доктриной
антифашизм, героев буржуазного Сопротивления 20 июля
вообще игнорировали, как будто его и не было вовсе. А для
историков ГДР люди 20 июля были националистами, стре¬
мившимися к возрождению треклятого немецкого националь¬
ного государства. Для них была только одна антифашистская
сила — коммунистическое рабочее движение. Еще в 1995 го¬
ду это можно было наглядно проследить по экспозиции в му¬
зее Заксенхаузена — там не упоминаются даже жертвы евреев.
Если верить документации, то в концлагере содержали толь¬
ко коммунистов, которые уже тогда мечтали о создании рабо¬
че-крестьянского государства на немецкой земле. Лишь после
резких протестов Израиля на бараках номер 38 и 39 разме¬
стили таблички, что это «еврейские бараки». Неонацисты-Ossi
в сентябре 1992 года подожгли «еврейские бараки», что свиде¬
тельствовало о насаждаемом партийной пропагандой неведе¬
нии о преследованиях евреев.1
В ФРГ, напротив, долгое время по понятным причинам —
холодная война — стремились задвинуть в тень или игнориро¬
вать коммунистическое Сопротивление. Иногда дело заходило
настолько далеко, что у социал-демократа Герберта Венеру, ко¬
торый был коммунистом в войну, оспаривали право выступить
с официальной речью (он был председателем фракции СДПГ
в Бундестаге) на торжественном заседании, посвященном го¬
довщине 20 июля.
С новой силой дебаты на эту тему возобновились в 1990-е го¬
ды, когда Петер Штайнбах, директор мемориала Сопротив¬
ления в Берлине, объявил о размещении экспозиции, посвя¬
щенной Национальному комитету «Свободная Германия»,
созданному в СССР во время войны. Противники Штайнба-
1 Schneider Р. «Besser tot als feige» // Der Spiegel. 2001. N 37. S. 211.
360
ха утверждали, что этого не следует делать по той причине,
что руководители комитета Вильгельм Пик и Вальтер Уль¬
брихт стремились не к свободной демократии, а к тоталитар¬
ной диктатуре. На это, впрочем, можно было возразить, что
участники заговора 20 июля ни в малейшей степени не бы¬
ли сторонниками современной либеральной демократии... За¬
интересованность в определенной политической конъюнкту¬
ре, стремление к поискам политических «предшественников»
проявились и во внимании общественности к группе Сопро¬
тивления «EdelweiBpiraten» — «пираты эдельвейса» — моло¬
дежной анархистской группе, которая получила известность во
время молодежных волнений в 1968 году.1
ГДР, с точки зрения левых, будучи антифашистской, не
могла быть совсем плохой. Ульбрихт в i960 году сказал: «Ста¬
вить под сомнение правомочность существования ГДР, значит
сомневаться и в правомочности борьбы народов зверского ре¬
жима гитлеровского фашизма». Западные левые некритиче¬
ски поддались подобной мистификации, и ничто не могло их
отрезвить.1 2 Героиня романа Моники Марон «Тихая улица,
шесть» говорит: «Они [старые коммунисты и антифашисты]
всегда правы, думала я, что бы я ни сказала, они уже позна¬
ли все мыслимые несчастья, эти счастливые обладатели био¬
графий. Едва я открою рот, чтобы пожаловаться на свои [не¬
счастья], как мне суют в рот Равенсбрюк или Бухенвальд. Хоть
умри, а глотай». Примерно то же происходит в ФРГ, только
здесь поколения поменялись местами. Ход событий мировой
истории с конца 1980-х годов парализовал здравомыслие за¬
падногерманских левых еще и потому, что заставил их увидеть,
наконец, то, что они не хотели видеть: история коммунизма
это трагедия, с начала и до конца представляющая собой исто¬
рию террора, крови и угнетения.3
Касаемо «общего» в восприятии вины между Ossi и Wessi
после объединения, речь прежде всего следует вести о восприя¬
1 Ibidem. S. 211—212.
2 Кёниг X. Будущее прошлого. С. 53.
3 Там же. С. 54.
361
тии последствий холокоста. Парадоксально, но в ГДР к 1989 году,
как и в Австрии, было всего восемь небольших еврейских об¬
щин численностью 400 человек.1 Известно, что ГДР сорок лет
подряд отказывалась выполнять еврейские требования о ком¬
пенсациях жертвам нацизма.
Хотя руководство КПГ в 1938 году и выражало сочув¬
ствие своим «еврейским согражданам»,1 2 но это было, скорее,
исключение, поскольку антисемитизм рассматривался как
«надстроечное» явление, свойственное капитализму. Поэто¬
му в социалистической ГДР уже к 1952—1953 годам холокост
окончательно был маргинализирован. Члена ЦК партии Пауля
Меркера (он не был евреем) в 1955 году приговорили к восьми
годам тюрьмы за филосемисткие высказывания. Руководству
СЕПГ не было понятно, почему немец так упорно боролся за
евреев, не будучи купленым американскими спецслужбами.
Хотя через год Меркера выпустили, но его пример показал
остальным, что в ГДР подобные выступления нежелательны.
Автор монографии об отношении к прошлому в ФРГ и ГДР
Джеффри Херф сравнивал такое отношение к евреям в ГДР по
масштабам скандальности с делом Дрейфуса...3
Правда, 17 октября 1988 года на встрече Хонеккера с пред¬
седателем Всемирного еврейского конгресса Эдгаром Бронфма¬
ном речь шла о компенсациях в размере ста миллионов долла¬
ров. Но дальше разговоров дело первоначально не тронулось.
Зато при вступлении в должность главы ГДР Ханс Модров
9 февраля 1990 года заверил Бронфмана, что ГДР официаль¬
но воспринимает ответственность за преследования евреев.
В соответствии с этим обещанием в январе 1990 года в ходе
работы «круглого стола» было выдвинуто предложение в виду
антисемитских выпадов в СССР открыть двери ГДР для совет¬
ских евреев. И хотя ГДР не подписывала Женевских конвен¬
1 Geschichte der Juden in Deutschland von 1945 bis zur Gegenwart / Hg.
M. Brenner. Munchen, 2012. S. 379.
2 HerfJ. Zweierlei Erinnerung. Die NS-Vergangenheit in geteilten Deutsch¬
land. Berlin, 1998. S. 30.
3 Ibidem. S. 15.
362
ций о беженцах 1951 года, в начале июня 1990 года было объ¬
явлено о приеме преследуемых (?!) в СССР евреев. Этот акт
соответствовал усилиям правительства де Мезьера легити¬
мизировать существование суверенного восточногерманского
правительства как антифашистстского. На основе этого реше¬
ния в апреле 1990 года первая небольшая группа советских
евреев приехала в Восточный Берлин с туристскими визами.
С апреля по октябрь 1990 года в целом в ГДР переехало на
«временное пребывание» на пять лет 2650 человек. Они полу¬
чали средства для проживания от различных организаций —
еврейской общины, Лютеранской церкви, министерства ино¬
странных дел ГДР.
Для координации усилий по их размещению и устройству
было создано бюро в здании бывшего Минпропа Геббельса.
Символическое значение этого было ясно — нужно было поза¬
ботиться о международном резонансе. В Западной Германии
эти инициативы ГДР поначалу никакого энтузиазма не вызва¬
ли. Тем не менее, 2650 советских евреев, которые в последую¬
щие дни попали в Восточный Берлин, были только началом
массового притока в Германию оных евреев, которые, между
прочим, никаким преследованиям не подвергались... Это была
четвертая волна переселения советских евреев: первая после
Октябрьской революции, вторая в ходе Второй мировой войны,
третья — в 1970-е годы.1 Когда в Германию начали прибывать
еврейские «беженцы» из СССР, министр внутренних дел Бава¬
рии Эдмунд Штойбер рекомендовал оставить в Германии толь¬
ко тех, у кого были в ФРГ родственники.1 2 Естественно, его тут
же окрестили нацистом...
Надо отметить, что от советской власти бежали не толь¬
ко евреи — в целом до конца 1980-х годов СССР покинули
4.7 миллиона человек. Почти полтора миллиона людей сдела¬
ли это по этническим и религиозным мотивам, часть из них
были евреями, 37 % — немцами, 7 % — армянами, 3 % — грека¬
1 Geschichte der Juden in Deutschland von 1945 bis zur Gegenwart.
S. 381-384.
2 Ли M. Фашизм: реинкарнация. С. 283.
363
ми. С приходом к власти Горбачева уже с 1988 года почти бес¬
препятственно стали отпускать еще до принятия соответству¬
ющих законов немцев, греков, евреев. Вследствие этого число
эмигрантов из СССР выросло за год с 39 тысяч в 1987 году до
108 тысяч.1
Интересно отметить, что в отличие от советских немцев
у советских евреев по отношению к немцам не было «thick
culture» — близкородственной культуры. Число евреев, имми¬
грировавших в Германию из СССР, составило в 1990—2010 го¬
ды сто три тысячи.1 2 До этого их там было не больше тридцати
тысяч. Иммиграция советских евреев в корне изменила ситу¬
ацию для еврейской общины ФРГ — ее численность возросла
с двадцати до ста пяти тысяч. Но эта цифра отражает только
зарегистрированных в еврейских общинах — на самом деле ев¬
реев в Германии было в два раза больше. Правительство ФРГ и
центральный совет евреев Германии заключили соответствую¬
щее соглашение о сохранении и поощрении еврейской культу¬
ры.3 Это было самое большое приращение еврейской общины
со Второй мировой войны. В Мюнхене, Дрездене, Дуйсбурге
открывались новые синагоги. В отличие от Великобритании и
Франции, в Германии синагоги удовлетворяли не только по¬
требности еврейской общины, но и были вкладом в новую по¬
литику памяти.4 Факт в том, что еврейская община в Германии
за несколько лет сильно выросла, преимущественно за счет
российских евреев. При этом самосознание немецких евреев
в этой связи изменилось в том отношении, что они должны
как-то идентифицироваться с этими людьми из совершенно
другой культуры, среды.5
1 Geschichte der Juden in Deutschland von 1945 bis zur Gegenwart.
S. 384.
2 Ibidem. S. 398.
3 Ibidem. S. 419.
4 Ibidem. S. 421.
5 Diez G. Es darf, er ist Jude. S. 126.
364
Немецкая историческая политика
после объединения страны
Die offentliche Meinung sei nicht aus der Presse
zu entnehmen, sondern durch sie zu schaffen.1
O. von Bismarck
In der ganzen Welt plagen sich der Menschen,
aber in Deutschland noch mehr.1 2
R. Musil
Ich kenne nichts Intoleranteres als unser intellek-
tuelles Klima.3
M. Walser
Wo alles liebt, kann Karl allein nicht hassen.4
F. Schiller
Механизм коммеморации
Самой простой и емкой метафорой, характеризующей про¬
исшедшее с исторической политикой в Германии, является та,
которую употребил канадский философ Маршалл Маклюэн,
описывая воздействие современных СМИ: «Medium is mas¬
sage». Маклюэн показал, что материализация того или иного
чувства с помощью СМИ способна спровоцировать изменения
в восприятии у всей совокупности людей, в результате чего
1 Общественное мнение прессой не отражается, а создается (нем.).
2 Люди мучаются во всем мире, но в Германии — более всего (нем.).
(Музиль Р. Человек без свойств. М., 1984.) По всей видимости, парафраз
высказывания Льва Николаевича Толстого «страдания людей и живот¬
ных России неизмеримы».
3 Я не знаю ничего более нетолерантного, чем наш интеллектуальный
климат (нем).
4 Где все излучают любовь, Карл не может быть тем, кто все ненави¬
дит (нем), — Эти слова Доминго, обращенные к Дону Карлосу, цитируют,
чтобы выразить, что сам говорящий или другой человек должны безус¬
ловно примкнуть к мнению большинства. (Schiller F. Don Karlos. Leipzig,
1802.)
365
возникает новая комбинация актуальных компонентов чув¬
ственного опыта, и проявляется новая структура их возможных
форм.1 Иными словами, современные СМИ революционизиро¬
вали восприятие и мышление человека и создали, по словам
Маклюэна, «глобальную деревню» (это определение касается
прежде всего Запад в целом), которая осуществляет вездесу¬
щий контроль и повсеместно влияет на людей. Огромная роль
в «глобальной деревне» отводится возвращению, казалось,
давно ушедшего в небытие прошлого, постоянному воскреше¬
нию минувших событий. Также большую роль стали играть
публичные ритуалы критики, раздуваемой СМИ по разным
поводам. Важно отметить, что эти ритуалы лишь отчасти яв¬
ляются инспирируемыми, но по большей части они отражают
реальное состояние культуры общества, возникая спонтанно.
В этой связи Питер Слотердейк отмечал, что «годами немец¬
кое общество тестирует в форме скандалов социально-психоло¬
гические кондиции, снова и снова убеждаясь в существовании
собственных стандартов внутренней неуверенности и несвобо¬
ды. У английской писательницы, лауреата Нобелевской премии
Дорис Лессинг есть формулировка, точно описывающая немец¬
кую проблему: „Тюрьмы, которые мы сами выбрали" (Prisons
we choose to live inside). У немцев явно есть потребность снова
и снова устанавливать, выверять и проверять ментальные ре¬
шетки, за которыми решило жить великое множество людей».1 2
Механику создания и функционирования такого рода «тюрь¬
мы» блестяще описал американский социолог Джеффри Алек¬
сандер в своей монографии на примере Уотергейтского сканда¬
ла начала 1970-х годов. В этом медийном событии очень ярко
проявилась сила культурных кодов, инспирировавших поли¬
тическое воображение нации, и то, что культурные структуры
способны преодолевать давление интересов доминирующих
групп и сопутствующих материальных и политических фак¬
торов.3 Совершенно рядовое событие — прослушивание по¬
1 Маклюэн М. Галактика Гутенберга. М., 2005. С. ш.
2 Слотердейк П., Хайнрикс Г-Ю. Солнце и смерть. С. 64—65.
3 Александер Д. Смыслы социальной жизни. С. ю.
366
литических противников в ходе избирательной кампании —
буквально за несколько месяцев превратилось в чудовищное
преступление против демократии. К августу 1972 года «Уотер¬
гейт» превратился из простого знака в символ с очень замет¬
ным ореолом, «Уотергейт» стал символом осквернения, вопло¬
щающим ощущение зла и нечистоты.1 Кризис, последовавший
за слушаниями и продлившийся один год, с августа 1973 по
август 1974 года, перемежался эпизодами нравственных по¬
трясений и гнева общественности, ритуализацией критики.
В итоге «Уотергейт» превратился в могущественную метафору,
самоочевидный смысл которой сам по себе определял развора¬
чивающиеся события.1 2 При этом нельзя сказать, что какие-то
конкретные люди специально инспирировали этот скандал
в своих корыстных политических целях. Скандал вокруг этого
дела «саморазвивался» — Александер видел в этом реализацию
автономии культуры, которая понимается широко — как сфе¬
ра осмысленных действий. В этом смысле культура — это такой
же важный фактор, как экономика, демография, политика. Она
открывает новые герменевтические возможности постижения
смысла, проникновения за пределы внешней формы во внут¬
ренний смысл действий, событий и институтов. Смыслы управ¬
ляют структурами также несомненно, как и экономические и
политические процессы, просто они управляют по-другому.
Александер рассматривал возникновение и диалектику
развития мифа холокоста, к чему мы обратимся ниже. Также
интересен процесс превращения в мощную метафору нациз¬
ма и в целом преступлений Третьего рейха. В этом процессе,
безусловно, была своя логика, обусловленная событиями обе¬
их мировых войн. Разница общественных реакций на эти вой¬
ны особенно поучительна: после трагических событий Пер¬
вой мировой войны на Западе царило чувство разочарования,
цинизм и отстраненность от героев и злодеев войны. Не в по¬
следнюю очередь и из-за грубых преувеличений пропаганды,
особенно английской, совершенно неправдоподобно изобра¬
1 Там же. С. 425.
2 Там же. С. 449, 452.
367
жавшей немецких солдат. Эта отстраненность, как показал
Пол Фаселл в монографии «Великая война и современная па¬
мять», превратила иронию в главный стилистический при¬
ем в послевоенную эпоху. Любого рода «демонология» стала
считаться недобросовестным актом. Господствующим стал ре¬
лятивизм. В таких условиях связный и внятный нарратив, по¬
священный драме войны, оказался невозможным.1 Но после
Второй мировой войны нацистские преступления ликвиди¬
ровали возможность сохранения такой уклончивой позиции.
К тому же во время Второй мировой войны у противников Гер¬
мании развился сильный антифашистский нарратив. Нацизм
кодировался, обретал смысл и превращался в нарратив в апо¬
калипсических, ветхозаветных терминах, таких как «господ¬
ствующее зло нашего времени».1 2 Со временем он стал вообще
самым значительным, абсолютным злом в истории человече¬
ства. В Германии это зло совершенно затмило трагедию Пер¬
вой мировой войны, поэтому в отличие от англичан и фран¬
цузов, постоянно воспроизводящих память о ней, немецкое
отношение к Первой мировой войне состоит в том, что его про¬
сто нет, как отмечала немецкая журналистка Кора Штефан.3
Между тем Ханс Моммзен писал, что лояльность немцев по
отношению к Гитлеру была в меньшей степени приверженно¬
стью к нацизму, а, скорее, абстрактным предпочтением всего
того, что связано с нацией. Гитлер попросту узурпировал все
эти возможности идентификации.4 Моммзен также возражал
против распространенного мнения, что преследования евреев
было способом национальной консолидации — по его мнению,
этот тезис не может быть доказан эмпирически.5
Джеффри Александер развивал интересную мысль, что
преодоление такого зла может быть двояким — либо это будет
1 Там же. С. 116.
2 Там же. С. 118.
3 Мегкиг. 1992. Н. 12. S. 1080.
4 Mommsen Н. Zur Geschichte Deutschlands im 20. Jahrhundert. Mun¬
chen, 2010. S. 172.
5 Ibidem.
368
«прогрессивный» нарратив, то есть повествование будет обе¬
щать надежду и побуждать к действиям ради будущего. Зло
при этом воспринимается как пережиток темного прошло¬
го, а также предполагается, что все препятствия могут быть
преодолены ради светлого будущего. Пример прогрессивного
нарратива следующий. Шарль де Голль создал нарратив, очи¬
щавший французский народ путем описания его сначала как
жертвы, а затем как храброго борца с господством нацистов и
коллаборационистами. После того как армия союзников по¬
зволила относительно небольшим остаткам французской ар¬
мии первыми войти в Париж, в качестве символического жеста
де Голль театрально объявил на вечернем собрании в ратуше,
что Париж «поднялся, чтобы освободить себя» и «он сумел это
сделать собственными руками».1 Прогрессивным был и совет¬
ский нарратив освобождения от нацистской угрозы, обещаю¬
щий светлое будущее освобожденным от нацистской тирании
народам. Обещания этого светлого будущего коммунисты под¬
крепляли и идеологически.
Напротив, нарратив, основывающийся на «сакральном
зле», — это социологический термин, подразумевающий, что
определение понятия радикального зла (его внедрил Кант)
включает в себя мотивы, связанные с религией, а не с этической
доктриной. Быть виновным в сакральном зле больше не означа¬
ет совершить преступление в юридическом смысле. В вину вме¬
нялось моральное преступление, а в таком преступлении нель¬
зя оправдать смягчающими обстоятельствами, тем, что вы не
принимали в нем прямого участия. Решение проблемы заклю¬
чается не в рациональной демонстрации невиновности, а в ри¬
туальном обелении: в очищении.1 2 Самым ярким примером
такого сакрального зла и является нацизм, поскольку он ответ¬
ственен за холокост. Причем этот ритуал очищения постоянно
должен повторяться, обновляться, чтобы быть действенным.
Чтобы он работал нужно поддерживать коллективную па¬
мять о преступлениях, но, как указывала Сьюзан Зонтаг, —
1 Александер Д. Смыслы социальной жизни. С. 206.
2 Там же. С. 211—212.
369
«то, что мы зовем коллективной памятью, — на самом деле
не память, не воспоминание, а условность, конвенция, согла¬
шение: вот это важно, и вот это и есть история о том, как это
случилось, с иллюстрацией в виде картинки, блокирующей
эту историю в нашем сознании. Идеологии создают целые
архивы образов... помещая в них, как в капсулы, наши пред¬
ставления о важном, значимом, и порождая таким образом
циркуляцию в обществе весьма предсказуемых идей и впечат¬
лений». По мнению Зонтаг, общество может думать без разу¬
ма, может принимать решения, не имея воли, и говорить без
языка, но оно не может вспоминать без памяти. Однако по¬
нятие «память» исключает для Зонтаг возможность говорить
о ней в метафорическом смысле. Подобно немецкому теоре¬
тику исторической науки Рихарду Козеллеку, она не мыслит
память вне ее органического носителя и личного опыта. Вы¬
ражение «политика памяти» она заменяет «идеологией». Иде¬
ология в ее толковании — это архив сопутствующих образов,
призванных влиять на верования, чувства, мнения и управ¬
лять ими.1 Козеллек верно отмечал, что «я могу вспомнить
лишь то, что произошло со мной (воспроизвести своей опыт).
Этот опыт нельзя взять от другого, нельзя ему научиться».2
Отсюда и прямая потребность в идеологизировании этой кол¬
лективной памяти, то есть исторического прошлого, навязыва¬
нии ему определенных ценностей и установок. Поэтому совре¬
менные западные медийные подходы к толкованию прошлого
настойчивы и часто напоминают тоталитарные методы. Осо¬
бенно они явны для людей, переживших советский тоталита¬
ризм, — очень многое знакомо...
Поскольку нацизм в послевоенной немецкой истории по¬
степенно превратился в сакральное зло, которому нет иску¬
пления, то главной приметой исторической политики после
объединения Германии стало нарастающее морализаторство
в отношении нацистского прошлого и стремление во что бы
то ни стало не допустить хотя бы малейшей его релятивации
1 Ассман А. Длинная тень прошлого. С. ху.
* Koselleck R. Vom Sinn und Unsinn der Geschichte. Berlin, 2014. S. 255.
370
или историзации. Даже небольшие отклонения от этой ли¬
нии совершенно нежелательны. Отказ от каких-либо прояв¬
лений патриотизма и утверждение «особой вины» немцев за
холокост стали в ФРГ чем-то вроде базового консенсуса. Ради
реализации этого консенсуса в процессе сакрализации вины
преступления нацистов постоянно и последовательно инстру¬
ментализируют. К этому консенсусу относится также осужде¬
ние геноцида евреев и политики насилия в целом — это цен¬
тральные элементы политической идентичности граждан ФРГ.
Особенно тщательно соблюдается эта линия функциональ¬
ности сакрального зла в отношении евреев, которая отражает¬
ся в стремлении всячески идеализировать жертв холокоста. На
это обратил внимание немецкий еврей, переживший холокост,
американский писатель Эдгар Хильзенрат (Hilsenrath). В интер¬
вью «Der Spiegel» он отмечал, что в Германии в процессе по¬
каяния за холокост всячески стремятся облагородить евреев.
В своем романе «Ночь» Хильзенрат хотел показать, что они не
были такими идеальными персонажами, а напротив, — хитры¬
ми, плутоватыми, иногда подлыми, жалкими и горемычными.
Другой его роман о холокосте в стиле гротеска — «Нацист и па¬
рикмахер» — был переведен на немецкий язык только в 1977 го¬
ду, семь лет спустя после американского издания, по той при¬
чине, что в нем при обсуждении положения евреев в Третьем
рейхе фигурировал черный юмор.1 Немецкий издатель счел,
что в Германии люди еще не созрели до такого подхода.1 2
Падение Берлинской стены пришлось на 9 ноября — как и
«Reichskristallnacht», еврейский погром 1938 года, но немецкое
правительство не решилось объявить этот день праздником,
поставив его на другую, ничего не значащую дату. Кроме того,
этот день примечателен еще одним важным событием — рево¬
люцией 1918 года, а также в 1923 году на этот день выпал «пив¬
ной путч». В итоге был упущен шанс объединить разные собы¬
тия в одну дату, совместившую и дурное и хорошее в немецкой
истории.
1 Hilsenrath Е. Nazi & Friseur. Munchen, 1977.
2 Der Spiegel. 2005. N 5. S. 170,174.
371
Как уже обсуждалось выше, левая общественность старой
ФРГ вообще была против объединения, так как считала его
наказанием нации за уничтожение евреев. Слова одного из
лидеров социал-демократов Оскара Лафонтена, приведенные
эпиграфом к этой части работы, яркое тому свидетельство.
Также и по мнению Гюнтера Грасса Германия должна была
оставаться раздробленной в качестве наказания за Освенцим.1
Со стороны просто маразматическим выглядело его утвержде¬
ние, что немецкие поставки оружия в 1991 году в Ирак — это
продолжении той линии, которую немецкая политика нача¬
ла на конференции в Ванзее в 1942 году. По всем признакам
Грасс был склонен к тому, чтобы подавать себя как самого
главного морального ментора Федеративной республики Гер¬
мания.1 2 Впрочем, в Германии таких менторов вполне доставало
и без него.
Цитируемая выше Соня Марголина отмечала, что один
из парадоксов осмысления истории (в том числе и Третьего
рейха) состоит в том, что оно, несмотря на серьезный и заслу¬
живающий внимания и уважения труд, тысячекратное созна¬
тельное усилие понимания и морального очищения, проходит
фазы, напоминающие эволюцию религиозных движений. Эн¬
тузиазм и взлет парадигмы сменяется догматизацией, ведущей
к оскудению мысли и конформизму. Сложность сменяется ми¬
фом, сомнения просто пресекаются.3 Именно такую эволюцию
проделало немецкое осознание вины за нацизм, который ста¬
новится в растущей степени сакральным злом.
На немецком медийном ландшафте полностью преобла¬
дают левые, и это доминирование функционирует таким об¬
разом, что всякое дельное и прямое обсуждение реальных об¬
щественных проблем либо стало вообще невозможным, либо
обременено всякого рода проволочками. Универсальной мо¬
ральной дубиной является объявление «правым» кого-либо и
прекращение всякого разговора с ним. Это функционирует на¬
1 Kurbjuwelt D. et al. Fehlbar und verstrickt. S. 48.
2 Ibidem. S. 49.
3 Марголина С. Конец прекрасной эпохи. С. 44.
372
столько гладко, что большей части людей и в голову не придет
дать себе труд проверить, что, собственно, означает это обвине¬
ние в «правизне».
Со временем потенциальной «немецкой виной» стало счи¬
таться замалчивание прошлого, связанного с холокостом, а са¬
ми преступления, с ним связанные, отходили на второй план.
Это замалчивание стало рассматриваться как «недемократи¬
ческое» действие, приносящее вред открытому обществу. Хо¬
локост стал учебной дисциплиной. Девизом нового нарратива,
связанного с холокостом, могли быть слова хасидского мистика
Баал Шем Това: «Стремиться забыть, значит продлить изгна¬
ние, тайна освобождения называется воспоминание».1
В такой обстановке в 1990 году в Европе начали внедрять
«память силой закона» (так выразился немецкий историк Вин¬
фрид Шульце) — был принят ряд законов, поставивших под
политический контроль описание и толкование ряда важней¬
ших событий XX века. Подобной морализаторской экспан¬
сии государства в Германии было слабое противодействие. Во
Франции эта экспансия и законы о запрете отрицания холоко¬
ста, геноцида армян, запрете позитивного изображения коло¬
ниализма вызвали сопротивление историков.1 2
Примером такой насильственной «переделки» прошлого
под левые стандарты может быть отношение к немецкому
«Денису Давыдову» — поэту и герою антинаполеоновского
сопротивления Эрнсту Морицу Арндту. До 1945 года фигура
Арндта служила проекцией для немецкого национализма. Его
публицистика времен антинаполеоновских войн имела клю¬
чевое значение для немецких патриотов. Казалось, что такая
биография не может иметь значения для актуальной полити¬
ки — но нет... В Золингене (Северный Рейн Вестфалия) группа
активистов 29 мая 1995 года похитила и утопила бюст Эрнста
Морица Арндта. «Зеленые» с самого начала протестовали
против открытия памятника ему, ссылаясь на его антисеми¬
1 Laak Dirk van Der Platz des Holocaust im deutschen Geschichtsbild.
S. 190.
2 Ассман А. Новое недовольство мемориальной культурой. С. 105.
373
тизм и националистические высказывания. «Союз изгнанных»
(Эрнст Мориц Арндт уроженец Померании, отошедшей к Поль¬
ше) справедливо назвал действия протестующих «total verbld-
det» — идиотскими, поскольку очевидно, что расистские, ан¬
тисемитские высказывания поэта вырваны из исторического
контекста.1 В университете Грейфсвальда имени Арндта имели
место громкие дебаты о том, стоит ли сохранять имя немецко¬
го патриота времен Наполеона в названии университета...
Собственно немецкие жертвы насилия в войну
и их интерпретации в Германии
Одним из таких примеров однобокого подхода к истории
является вопрос о немецких жертвах войны, которые ввиду
немецкой ответственности за войну просто замалчивались.
В 2000 году один из фондов «Союза изгнанных» предложил
учредить в Берлине «Центр против изгнаний». Это вызывало
многочисленные дебаты, поскольку существовали опасения,
что память о немцах, ставших жертвами в заключительной
стадии войны, приведет к релятивации вины Германии за на¬
цизм и войну.
В итоге дебатов в 2008 году был выдвинут совместный про¬
ект СДПГ и христианских демократов по созданию фонда «Бег¬
ство, изгнание, примирение», а также соответствующего ин¬
формационного центра в Берлине. Этот центр «Зримый знак»
должен был сохранять память о шестидесяти-восьмидесяти
миллионах европейцев, подвергшихся изгнаниям в первой
половине XX века. Но из-за сдержанного отношения к этому
проекту поляков, а также из-за боязни упомянутой реляти¬
вации проект признали нуждающимся в новом обсуждении...
В декабре 2008 года Бундестаг принял решение об основании
фонда «Бегство, изгнание, примирение» как отдела Немецкого
1 Vordermeyer Т. Die Rezeption Ernst Moriz Arndt in Deutschland
1909/10, 1919/20, 1934/35 // Vierteljahrshefte fiir Zeitgeschichte. 2010. H. 4.
S. 484.
374
исторического музея.1 Но поляков не удовлетворило и это ре¬
шение. Особенно их раздражала фигура председателя «Союза
изгнанных» Эрики Штайнбах (она, будучи уроженкой Данци¬
га, возглавляла эту организацию с 1998 года). Владислав Бор-
тошевский, уполномоченный правительства Дональда Туска
по взаимоотношениям с Германией заявил, что это назначе¬
ние было бы таким же ошибочным, как «если бы Ватикан на¬
значил отрицающего холокост английского епископа Ричарда
Уильямсона уполномоченным по отношениям с Израилем».
В ходе одного из проведенных в Польше опросов обществен¬
ного мнения Эрика Штайнбах была названа в числе лично¬
стей в политике, вызывающих наибольшие опасения, второй
после президента Путина, опередив даже президента Махмуда
Ахмадинежада.
На торжественном заседании Бундестага Бортошевский
в речи, посвященной шестидесятилетней годовщине освобо¬
ждения узников Освенцима, упомянул также изгнание немцев
с бывших восточногерманских территорий. Он сказал: «Буду¬
чи народом, который в особой степени пострадал от войны,
мы знакомы с традицией принудительных переселений, а так¬
же со связанными с ними насилиями и преступлениями. Мы
помним о том, что это затронуло и значительную часть немец¬
кого населения, и то, что Польша тоже несет вину. Я хочу от¬
крыто заявить: мы сожалеем о судьбе и страданиях ни в чем
не повинных немцев, затронутых последствиями войны и вы¬
нужденными покинуть свою родину». Далее он процитировал
слова Яна Юзефа Липски, известного польского диссидента и
интеллектуала, произнесенные в 1981 году: «Мы причастны
к тому, что миллионы людей были лишены своей родины, из
которых одни были виновны в том, что поддерживали Гитле¬
ра, другие в том, что позволяли совершать преступления, тре¬
тьи в том, что не нашли в себе героизма бороться против го¬
сударственной машины, и это в то время, когда их государство
вело войну. Даже великое зло, причиненное нашему народу, не
1 Ян Э. Спорные политические вопросы с точки зрения современной
истории. С. 67.
375
является и не может быть оправданием тому злу, которое мы
сами причинили другим; изгнание людей с их родины в луч¬
шем случае может быть небольшим злом, но ни в коем случае
не хорошим поступком... Выбор в пользу небольшого зла не
должен делать нас нечувствительными к моральным пробле¬
мам. Зло — это зло, а не добро, даже если оно мало и неизбеж¬
но».1 Несмотря на эти, конечно, справедливые и правильные
суждения, некоторая дистанция польского руководства и об¬
щественности к сбалансированным и терпимым суждениям
о происшедшем с изгнанными сохраняется.
Также долгое время замалчивали тему массового насилия
красноармейцами над немецкими женщинами в войну. Понят¬
но, что это было спровоцировано нацистским варварством, но
отвечать преступлением на преступление — не правильно. Эта
тема, также как и вопрос вины, эволюционировала медленно —
первоначально об этом предпочитали молчать. Так, история
об изнасилования Марты Хиллере (книга называлась «Anoni-
ma — eine Frau in Berlin») была издана в 1961 году, но ее друж¬
но замалчивали по понятным причинам... От 90 до 130 тысяч
жительниц Берлина были изнасилованы советскими солдата¬
ми. В 2003 году эта книга стала бестселлером, а в 2008 году
по ней сняли фильм. Хиллере описала, почему посторонние
люди почти не испытывали сочувствия немецким женщинам,
подвергшимся страданиям, и почему многие немцы считали,
что, возможно, некий мстительный бог послал наказание в ви¬
де насилия над женщинами за их недостойные поступки.1 2
Представляется, что наиболее взвешенным является мне¬
ние на счет прежде замалчиваемых жертв Грасса, который
в одной из своих речей констатировал, что прошлое не мо¬
жет быть доступным всегда целиком, оно открывает нам один
аспект за другим. Историческая травма затрудняет воспомина¬
ния, сопротивляется им. Когда сопротивление памяти об ев¬
рейских жертвах было преодолено, настал черед цыган, людей,
1 Там же. С. 65, 70.
2 Кемп Ф. Кеннеди, Хрущев и самое опасное место на Земле. М., 2013.
С. 35, 37-
376
насильственно угнанных на работы, — они тоже обрели свое
право на память. К этому перечислению Грасс добавил и нем¬
цев, пострадавших от преследований.1
Скорее негативной была реакция на тему немецких жертв
в мемориальном дискурсе. Тему бомбовой войны подняли за¬
ново Винфрид Зебальд и Йорг Фридрих. В 1999 году вышла
книга Зебальда «Бомбовая война и литература». Зебальд, хотя
и родился в Швабии, но учился в Швейцарии, стал доцентом
университета Норвича в Восточной Англии. Он указывал, что
в отличие от немцев, у которых преобладала пассивная реак¬
ция на злодейские бомбежки немецких городов, в Великобри¬
тании имели место острые общественные дебаты — не только
лорд Солсбери, Джордж Белл (епископ Честерский) в палате
лордов, а также общественность подавали голос за решитель¬
ное осуждение этих бомбежек.1 2 Впрочем, и в Германии 13 фев¬
раля в Дрездене «правые» по традиции ежегодно проводят
марш памяти о погибших в 1945 году, а «левые» пытаются пре¬
пятствовать им провести «Bombenholocaust».3
Истоки стратегии так называемых «area bombing» (бом¬
бежка по площадям) находились в экстремально тяжелом по¬
ложении Великобритании перед лицом успешной экспансии
Гитлера. Черчилль писал лорду Бивербруку, что у страны един¬
ственное средство противостоять нацистам — использовать тя¬
желые бомбардировщики в качестве оружия возмездия.4 У Гит¬
лера тоже были подобные планы — Альберт Шпеер передавал
в своих мемуарах, что Гитлер в 1940 году в застольной беседе
сказал, что Лондон настолько плотно застроен, что несколько
очагов пожара будут достаточными для возникновения огнен¬
ного смерча, который уничтожит столицу Великобритании.
У командующего Люфтваффе Геринга просто не оказалось тех¬
нических возможностей для реализации этого плана.5
1 Ассман А. Длинная тень прошлого. С. 211.
2 Sebald W. G. Luftkrieg und Literatur. S. 23.
3 Der Spiegel. 2010. N 6. S. 38.
4 Ibidem. S. 24.
5 Ibidem. S. 119.
377
Немецкий офицер-пожарник, участник войны Йорг Фри¬
дрих в книге «Пожар. Германия в бомбовой войне 1940—1945»
представляет бомбовую войну союзников как «войну на унич¬
тожение» гражданского населения, немецкой культуры, памят¬
ников архитектуры, произведений искусства. Когда Фридрих
повествует в своей книге об «огненном смерче» в немецких
городах, говорит о «цивилизационном разломе», называет сое¬
динения бомбардировщиков «опергруппами», горящие бомбо¬
убежища — «газовыми камерами» или крематориями, то он
пользуется лексиконом холокоста. Алейда Ассман возражала,
считая такой подход не совсем адекватным, — речь нужно ве¬
сти не о том, насколько Треблинка и Освенцим превосходили
по своим масштабам Дрезден и Гамбург, или наоборот, а о том,
чтобы помнить о Гамбурге, Дрездене, Освенциме и Треблин¬
ке.1 Немецкий историк Ханс Ульрих Велер также полагал, что
язык Йорга Фридриха не очень дисциплинирован — особенно
неуместны сравнения с холокостом. Впрочем, такое сравнение
делал не только Фридрих — английский ученый Пол Престон
в своей монографии также идентифицировал убийства граж¬
данского населения в Гражданскую войну в Испании с холо¬
костом...1 2
Новая волна интереса к нацистскому прошлому имела ме¬
сто после публикации книги Гюнтера Грасса «Рак пятится на¬
зад». Одновременно в 2002 году вышла книга Райнера Рёля
«Запрещено скорбеть». Рёль, как и Грасс, родом из Данцига, но
его мать, купив билет на «Густлов», из-за боязни морской бо¬
лезни, поехала с ребенком на поезде. Рёль предпослал своей
книге следующий эпиграф: «Спустя пятьдесят семь лет после
окончания войны мы почти каждую неделю и почти в каждом
немецком городе оплакиваем жертвы нацизма. Страдания
многомиллионных невинных жертв не должны быть забыты.
Это правильно. Но эта публичная скорбь — неполная. Ведь
миллионы невинных немцев также стали жертвами войны
против гитлеровского режима. Их убивали, изгоняли с родных
1 Ассман А. Длинная тень прошлого. С. 202, 204.
2 Preston Р. The Spanish Holocaust. London, 2012. Passim.
378
мест, большинство из них пострадало от сталинского режима.
Эти миллионы немецких жертв не удостаиваются траурных
церемоний, торжественного поминовения, создания нацио¬
нального мемориала даже не планируется. Это плохо».1
На самом деле, по словам Ханса Ульриха Велера, табуи¬
зированными эти темы не были, но они связаны с настолько
значительной травмой национальной памяти, что только со
временем об этом стало возможно говорить.1 2 Велер полагал,
что у историков был настоящий страх браться за такие те¬
мы — очень большой риск ошибиться в цифрах, моральных
оценках. Он сказал: «Я считаю, что для обсуждения подобных
тем должно пройти хотя бы одно поколение». В цитированном
интервью Велер в итоге высказал мнение, что «учитывая все
опасности, связанные с щекотливыми темами, все же я уве¬
рен, что политическая культура, сложившаяся в Германии за
последние пятьдесят лет, не создает для обсуждения таких во¬
просов проблем».
Тема немецких жертв и страданий во время войны в са¬
мом деле очень сложна — в конце концов Гитлер сам иници¬
ировал тотальную войну, он приказал разнести в прах Вар¬
шаву, Роттердам, Сталинград. А потом такой подход аукнулся
массовыми бомбежками немецких городов. Это так, но все же
бомбежка Дрездена в 1945 году по всяким мыслимым воен¬
ным и политическим расчетам — бойня в чистом виде. Чер¬
чилль и сам это признавал — он сказал однажды, рассматри¬
вая снимки разрушенных немецких городов: «Мы ведем себя
как настоящие бестии, правильно ли это?»3 Нельзя себе пред¬
ставить, чтобы такое сказал Гитлер... К тому же американцы и
англичане не убивали военнопленных, как это делали немцы
в Арденнах в 1945 году или на Восточном фронте в жутких
масштабах.
Велер также отмечал, что если «тяжелыми» темами не
злоупотреблять, а воспринимать их с должной серьезностью и
1 Там же. С. 200.
2 Spiegel-Interview mit H.-U. Wehler // Der Spiegel. 2003. N 2. S. 51.
3 Ibidem. S. 52.
379
ощущением страшной трагедии, то дебаты будут очищать об¬
щественную атмосферу. Альтернативой такому подходу был
бы культ жертв, который бы стигматизировал немецкий народ.
Но сама ФРГ возникла на базе культуры открытого и крити¬
ческого переосмысления своего прошлого, воспитывая такое
отношение к этому прошлому, которое откроет новые возмож¬
ности в будущем и позволит создать позитивные отношения
с соседями в Европе и в мире.1 Велер высказался в том смыс¬
ле, что сама природа демократических обществ предполага¬
ет формирование различных и даже противоречащих друг
другу представлений, но и они призваны позитивно воздей¬
ствовать на развитие в будущем.
В 1992 году Гельмут Коль сделал мемориал «Нойе Вахе»
в Берлине главным национальным мемориалом, связав его
с памятником жертвам Второй мировой войны, который был
создан по инициативе Конрада Аденауэра. Этот мемориал «Па¬
мятник вернувшимся с войны» находится недалеко от Геттин¬
гена в городе Фридланд. На зеленом холме высятся бетонные
стелы; надпись сообщает, что монумент сооружен в 1967 году
как «благодарственный символ». Другие надписи напоминают
о десяти миллионах военнопленных, последний эшелон с ко¬
торыми вернулся в домой в 1956 году; о пятнадцати миллионах
немцев насильственно депортированных из разных регионов;
о миллионе немцев, угнанных в Сибирь; о двух миллионах
жертв принудительного переселения и о девяти миллионах
340 тысячах немцев, погибших во время войны. Еще одна та¬
бличка упоминает о пятидесяти миллионах погибших на раз¬
ных континентах. Концепция монумента подразумевала лишь
пострадавших от самой войны. Участие еврейских организа¬
ций в создании мемориала не предусматривалось. Если мо¬
нумент во Фридлянде множеством табличек, рубрик и цифр
с бухгалтерской точностью учитывал различные категории
немецких жертв, то берлинская «Нойе Вахе» ограничивалась
лапидарным «Жертвам войны и диктатуры» с пиетой Кете
Кольвиц. Следует отметить вслед за британским историком
1 Ibidem. S. 52.
380
Нилом Макгрегором, что для культуры памяти самое боль¬
шое значение имело творчество Кете Кольвиц (о Второй миро¬
вой войне), а также Эрнста Барлаха (о Первой мировой) — их
искусство в силу своей однозначности имело особенно боль¬
шой вес. Но еврейские сограждане, как заметила Ассман, не
могли связать собственную память о жертвах с христианской
пиетой Кете Кольвиц. Возникшую лакуну восполнил Мемори¬
ал холокоста.1 Поэтому Пиета Кете Кольвиц еврейской общи¬
ной и частью берлинской общественности была воспринята
как попытка уравнять жертву и преступника. Этот памятник
в Нойе Вахе критики называли «беспомощной манипуляцией
со стороны правительства немецкой историей». Публику пре¬
жде всего не удовлетворила надпись «Den Opfer von Krieg und
Gewaltherrschaft» («жертвам войны и насилия»), казалось, что
в одно понятие слилось «victim» и «sacrifice» («жертва» и «свя¬
тое жертвоприношение»).1 2
Неудовольствие еврейской общины вызвало и то, что
в 1992 году Коль встретился с покидавшим свой пост прези¬
дентом Австрии Куртом Вальдхаймом. Это был первый визит
Вальдхайма спустя шесть лет после его обвинения в участии
в карательных операциях Вермахта на Балканах. Когда не¬
сколько еврейских организаций выразили свое неудовольствие
визитом, канцлер Коль заявил, что ни в чьих советах не ну¬
ждается.3 Это заявление тоже имело последствия.
Даже такой, казалось, совершенно символический жест,
как эксгумация и перезахоронение Фридриха Великого 17 ав¬
густа 1991 года, вызвал волнение левых, которых тревожили
неонацистские и реваншистские тенденции в ФРГ.4 Чествуя
Фридриха Великого, правительство оживило дискуссии о по¬
стыдном немецком прошлом...
11 октября 1998 года Мартин Вальзер в благодарственной
речи по случаю его награждения Премией мира Немецкой
1 Ассман А. Новое недовольство мемориальной культурой. С. 164.
2 Reichel Р. Politik mit der Erinnerung. S. 245.
3 Ли M. Фашизм: реинкарнация. С. 284.
4 Там же. С. 294.
381
книготорговли раскритиковал «долг памяти». По его словам,
Освенцим стал универсальной «моральной дубиной», а «наш
позор используется в целях, не имеющих никакого отноше¬
ния к прошлому». Вальзер выступил против «ритуализации»
общественной памяти и за перенос конфликта с нацизма на
уровень индивидуальной совести.1 Вальзер был против этой
«затянувшейся презентации нашего позора». Вальзер в своих
дебатах с Бубисом отмечал, что совесть нельзя делегировать,
она у каждого своя. Публичная демонстрация совести неиз¬
бежно будет считаться символической, а для совести нет ниче¬
го более чуждого, чем символика. Поэтому, по сути, речь идет
о « монумента л изации позора».1 2
Питер Слотердейк так трактовал выступление Вальзера,
что потрясенная совесть не может и не должна доверять пуб¬
личным представлениям. Только в таком контексте и можно
понимать призыв Вальзера, вызвавший споры, — «отвернуть¬
ся и не смотреть на это». Эту формулировку вырвали из кон¬
текста и придали ей неверное толкование. На деле речь шла
о том, что некоторые журналисты в разного рода интервью
«из первых уст» не формируют общего представления о пре¬
ступлениях (например, о холокосте) и не дают их оценки;
вместо этого смакуют жестокие подробности, а в результа¬
те тема становится «затертой», вызывает пресыщение, пере¬
водится в плоскость привычной повседневности, что снижа¬
ет ее остроту и важность. Вальзер призывал не выносить на
телешоу личные трагедии вместо принципиального обсуж¬
дения социальных феноменов — к примеру, не сводить войну
к судьбам отдельных людей, оставляя в стороне ее социаль¬
ный смысл.3
Также весьма показательный для состояния немецкой ком-
меморации инцидент имел место ю ноября 2011 года, в годов¬
щину «хрустальной ночи». В этот день председатель бунде¬
1 Шерер Ю. Германия и Франция: проработка прошлого. С. 489.
2 Die Walser-Bubis-Debatte. Eine Dokumentation / Hg. F. Schirrmacher.
Frankfurt am Main, 1999. S. 13.
3 Слотердейк IL, Хайнрикс Г.-Ю. Солнце и смерть. С. 76.
382
стага Филипп Енингер неудачно выступил на торжественном
заседании собрания. Его обвинили в недопустимой лексике,
использовании нацистской терминологии и изложении точ¬
ки зрения преступников. При этом Енингер не оправдывал ни
погромы, ни нацистское прошлое в целом. Просто он слиш¬
ком много говорил о «магии» Третьего рейха и слишком ма¬
ло, как оказалось, о страданиях еврейских жертв нацистов...1
Общий смысл речи в том, что «вопрос, как вообще такое мог¬
ло произойти, должен был быть адресован нам самим». То
есть следовало обратиться к трудным, бесконечно запутан¬
ным проблемам вместо морализаторства.1 2 А от Енингера жда¬
ли ритуальных высказываний, где должны были звучать яс¬
ные сигналы для жертв нацизма не только в своей стране, но
и в соседних странах. Высказывания же Енингера о проблемах
вины оказались неуместными. В прессе его речь окрестили
«Hiihnerfutter-Rede» (речь о курином корме) — это выражение
означает совершенное отсутствие политкорректности и проис¬
ходит от фразы неблагодарного немецкого земельного поли¬
тика, произнесенной в 1947 году и обращенной американцам
с такой оценкой щедрой помощи продовольствием: «Вы при¬
сылаете нам куриный корм и кукурузу, а мы слишком дорого
за это платим».
Игнац Бубис, который сменил Хайнца Галинского на по¬
сту председателя Центрального совета евреев, произнес тот
же текст, что и Енингер в Гамбурге и на сей раз снискал апло¬
дисменты. А Енингер на следующий день после своего зло¬
получного выступления вынужден был подать в отставку,
что было еще одним свидетельством изменения политиче¬
ской культуры. Соответственно, значительно возросла внима¬
тельность к степени политкорректности, стали преобладать
тщательно сбалансированные, а не аналитические с целью
проникнуть в историческую действительность суждения о не¬
мецком прошлом.
1 Бергер С. Историческая политика и национал-социалистическое
прошлое Германии 1949—1982 гг. С. 33.
2 Ассман А. Длинная тень прошлого. С. 177.
383
Скандалы вокруг выступления Енингера и выступления
Вальзера в Паульскирхе оказали гораздо более сильное воз¬
действие на немецкую мемориальную историю, чем любое
политкорректное мероприятие. По словам Вальзера, он полу¬
чил после выступления тысячи писем, Енингер — тридцать
тысяч.1
Также фронтальными и значимыми были художествен¬
ные реакции на изменения коммеморации. Немецкий историк
Франк Бёш отмечал, что первое десятилетие нашего века на¬
метился бум художественных фильмов о нацизме: «Der Unter-
gang» («Гибель», о последних дня рейха), «Napola» («Напола»,
об идеологической муштре молодежи в рейхе), «Speer und Ег»
(«Шпеер и Он», о взаимоотношениях Шпеера с Гитлером),1 2
«Sophie Scholl» (о группе Сопротивления «Белая роза»), «Aimee
und Jaguar oder RosenstraBe» («Розенштрассе», об обстоятель¬
ствах отказа нацистов от депортаций евреек и евреев, если они
были женами или мужьями немцев). Историки обыкновенно
не переносят такого рода фильмов — для них это «эмоциональ¬
ный китч», «упрощение» или «искажение» действительности.
Но для общественности они имеют важное значение.
Интересным был недавний фильм Кристиана Крёне, Ола¬
фа Мюллера, Роланда Шроттхофера, Флориана Вайгензамера
«Немецкая жизнь» (2013) о секретарше Геббельса, умершей
в юб лет, Брунхильде Помзель. Она была последней из близ¬
кого круга нацистской элиты. Иначе, чем секретарша Гитле¬
ра Траудль Юнге или телефонист Рохус Миш, она не делала
спектакля из своего прошлого, хотя и была довольно мно¬
гословной. По ее словам, политикой она не интересовалась,
1 Там же. С. 179.
2 Магнус Брехткен, директор Института новейшей истории в Мюн¬
хене опубликовал сугубо критическую биографию Альберта Шпеера.
Brechtken М. Albert Speer. Eine deutsche Karriere. Munchen, 2017. Этот опус
можно рассматривать как еще одну дань политкорректности — посколь¬
ку относительно недавно крупные историки Йоахим Фест, Ханс Моммзен,
Голо Манн, Эберхард Екель, Йост Дюльфер высказывались позитивно
о пересмотре и ревизии Шпеером нацистского прошлого в его публика¬
циях после войны — мемуарах и «Шпандаусском дневнике».
384
о холокосте она якобы узнала только после возвращения из
плена. Авторы фильма, естественно, этому не поверили — ведь
она работала в РСХА.1
«Правые» реакции на коммеморацию нацизма
Эти артефакты из разных сфер политики и искусства де¬
монстрируют открытую и согласительную позицию немецкой
стороны и свидетельствуют о высокой степени немецкой по¬
литкорректности. Вместе с тем спекуляции и политизация те¬
мы нацистского прошлого в кино, публицистике, в политике
памяти привели к реакции, хотя и слабой, в немецком обще¬
стве на все усиливающееся немецкое преодоление прошлого.
На эту необычно высокую степень либеральной открыто¬
сти ФРГ обратил внимание и тонко сформулировал мнение не¬
мецкий консервативный мыслитель Арним Молер. В одном из
своих сочинений он писал, что либерализма в Англии, Фран¬
ции, США вовсе нет, есть лишь его видимость, поскольку об¬
щество во всех случаях глубоко консервативно. А либерализм
держат лишь для прикрытия, для вывески, и чтобы обмануть
противника. Иностранцы всего этого не видят, если посеща¬
ют Оксфорд или Вашингтон. Но те, кто долго жил в США, Ан¬
глии и Франции, знают, что в массе люди надежно защищены
прочным государственным сознанием и традициями от либе¬
ральных экспериментов.1 2 Не то чтобы Молер вовсе против де¬
мократии, просто она, на его взгляд, стратегически бесплодна.
В риторике такие общие понятия, как свобода, равенство, брат¬
ство, в Англии, США, Франции ценят и используют. Однако
при этом сохраняется главное — пространство для принятия
политических решений. А в ФРГ политики боятся именно по¬
литики, то есть столкновения с врагом во имя высшей цели.
В особенности опасно ставить перед правовым государством
1 Der Spiegel. 2017. N 14. S. 121.
2 Mohler A. Im Dickicht der Vergangenheitsbewaltigung // Handbuch zur
Deutsche Nation. Bd. 2. Tubingen, 1987. S. 64.
385
морально-правовые условия, исходящие из принципа «не по¬
вторить того, что было при Гитлере». Политическая филосо¬
фия тем и отличается от текущей политики, что ориентирует¬
ся на общие стратегические цели, а не на сегодняшние задачи.
Молер и критикует власти ФРГ за боязнь выйти за рамки су¬
ществующего.
Молер отмечал, цитируя немецкого писателя Германа Грем-
лицу: «Гитлера, мы, может быть, преодолели. Однако мы не
преодолели преодоления Гитлера, приведшего к студенческим
мятежам 1968 года и фундаментальной переоценке ценностей
в последующий период. Поворот, который нам нужен, состо¬
ит не в том, чтобы снова в который раз переваривать 1933 или
1945 годы, а в том, чтобы преодолеть вредное непонимание по
отношению к Гитлеру. Мы допустили историческое отчужде¬
ние от самих себя, а теперь нужно снять его».1 Значительный
немецкий историк Вольфганг Шидер высказывался в том же
смысле: «Я не уверен, что исторический опыт может быть во¬
обще пере/проработан».1 2
Молер считал, что, во-первых, осуждение нацизма вооб¬
ще должно быть прекращено, так как на Западе оно давно уже
превратилось в лицемерие, ибо к жертвам нацизма Запад без¬
различен. Во-вторых, оно приводит к нелепой попытке судить
о внешней политике с позиции морали на уровне межличност¬
ных и семейных отношений. Но поскольку США и Англия от¬
бросили моральные нормы в своей внешней политике, то и по¬
литика ФРГ должна быть свободна от моральных ограничений.
Осуждение нацизма порождает излишний морализм. В-тре¬
тьих, оно препятствует пониманию истории, то есть погруже¬
нию в реальность национал-социализма.3
Эти совершенно здравые суждения, однако, воспринимают¬
ся немецкой политкорректной публикой почти как провокация
«правых» (в Германии это уже звучит как приговор). Такую по¬
зицию осуждают как однозначно правую, если не как крайне
1 Ibidem. S. 73.
2 Deutsche Historiker im Schatten des NS. S. 295.
3 Mohler A. Im Dickicht der Vergangenheitsbewaltigung. S. 105.
386
правую. Между тем в Германии правые практически совсем
не заметны — если в 1980-х годах популизм был представлен
только австрийцем Йоргом Хайдером, то к 2005 году попули¬
сты плодились как грибы после дождя: в Швейцарии — Кристо¬
фер Блохер, в Италии — Умберто Босси и Сильвио Берлускони,
во Франции — Жан-Мари Ле Пен. В Германии правых фигур
похожих по влиянию в политике на этих персонажей нет.
Впрочем, единственное исключение составляет утвердив¬
шийся в своей нише в начале 1990-х годов «правый» ежене¬
дельник «Junge Freiheit», который был основан в 1986 году
Дитером Штейном. Он сразу заслужил «правую» репутацию,
поскольку в этом издании публиковался Эрнст Нольте. Одна из
главных тем газеты — роль национал-социализма в модерни¬
зации Германии. Один из ведущих историков, делавших осо¬
бый упор на теорию модернизации, — Ральф Цительманн. Тема
модернизации, принесенная тоталитарными режимами — фа¬
шистским, большевистским, нацистским, — кажется вполне до¬
стойной внимания и анализа, а не огульных обвинений в пра¬
вом радикализме, как это делается в современной ФРГ.
Также со стороны кажутся совершенно адекватными вы¬
сказывания авторов газеты о кризисе с беженцами 2015 года,
когда правительство пустило все на самотек, под флагом по¬
литкорректности не поинтересовавшись ни мнением парла¬
мента, ни общественности, ни возможностями страны по при¬
ему огромного количества беженцев.
Относительно новой фигурой в критике немецкой полит¬
корректности является Бото Штраус — драматург и публицист
поколения 1968 года, автор ряда театральных пьес и прозаи¬
ческих произведений. Штраус стремился показать процесс са-
моотчуждения немцев в ходе культивирования упомянутой
политкорректности. Альтруизм своих главных героев Штраус
обличал как «социальную причуду, невроз». Экологизм, па¬
цифистские истерии 1980-х годов стали частью левой критики
культуры, как стремился показать Бото Штраус на сцене. Из-
за этого он попал под подозрение в политическом консерватиз¬
ме. К тому же он радикально отказался от традиционного для
левых диалектического мышления (неотъемлемой части миро¬
387
воззрения левых после войны), сам будучи одно время учени¬
ком Теодора Адорно.1
В своем ставшим знаменитом манифесте «Anschwellender
Bocksgesang» (это выражение можно перевести как «назреваю¬
щая трагедия»),1 2 опубликованном в «Der Spiegel» (1993. N 6),
Штраус, слывший ранее левым интеллектуалом, неожиданно
позиционировал себя как «правого» и резко критически вы¬
сказался против немецких левых, которые сами взяли на себя
право выступать как совесть нации. Штраус представил себя
в этом эссе как «правого», «аутсайдера левого мейнстрима».
Он писал, что немецкая послевоенная интеллигенция (после
Гитлера) сконцентрировалась исключительно на критике ре¬
ально существующих общественных порядков и нравов, про¬
поведуя прямо с религиозным пылом доброе и иное в форме
светской эсхатологии. Последняя рухнула с таким же треском,
как и обещания иных сект о скором конце света. Либералы ны¬
не выступают не как сторонники либерализма как такового,
а как решительные противники антилиберализма, насаждая
исключительно свои представления. В эссе были высказаны
провокационные для немецкой публики тезисы об «ущербной
ненависти немцев к самим себе» и неспособности современных
людей чувствовать трагическое, о неспособности переживать
что-либо как трагедию.3
Между тем следует проверить, что в этой толерантности
подлинно и само собой разумеется, а что проистекает из зацик¬
ленной немецкой самоненависти, которую и эксплуатируют
чужаки, старательно разоблачающие «фашистоидные» свой¬
ства немецкого общественного и государственного устройства.
По мнению Штрауса, интеллектуалы благожелательно отно¬
сятся к чужакам не ради них самих, а потому, что негативно
1 Schwilk Н. Wendezeit — Zeitenwende. Beitrage zur Literatur der achtziger
Jahre. Bonn, 1991. S. 141.
2 Оно имеет некоторый уничижительный оттенок, поскольку траге¬
дия — от греческого «tragos» — козел и «ode» — песнь, поэтому немецкая
калька получилась Bockgesang (буквально — песнь козла).
3 Слотердейк П., Хайнрикс Г.-Ю. Солнце и смерть. С. 108.
388
относятся ко всему, что связано с Германией.1 Поэтому Штраус
и бичевал «Regime der telekratischen Offentlichkeit» — режим
диктатуры телевизионной общественности — и воспринимал
происходящее в современной Германии как «всеохватываю¬
щий тоталитаризм истории». А современную журналистику он
обличал как «die umfassende Mentalitat des Sekundaren» — все¬
охватывающий менталитет второсортного.1 2
Также, как и Штраус, иные немецкие интеллектуалы эволю¬
ционировали в последние годы слева направо, но никто на¬
оборот. Так, первый муж Ульрики Майнхоф Клаус Райнер
Рёлль, вместе с ней издававший левацкий журнал «konkret»,
впоследствии «перекрасился» и резко поправел. Он защитил
диссертацию у Эриха Нольте и стал весьма смело критиковать
левый политический класс ФРГ от Йоханнеса Рау до Леа Рош
за то, что они запрещают немцам скорбеть об их собственных
жертвах в бомбовую войну, о погибших во время изгнания.
Книга с этими инвективами так и называлась «Запрещено
скорбеть».3
Левые с их табу, запретными вопросами и языковыми ко¬
дами создали культуру лени, которая противна людям, стре¬
мящимся к дискуссии и спорам. Поколение 1968 года хотя и
утвердилось ныне на разных этажах современного общества,
в том числе у власти, в СМИ, но у них нет больше идеалов, ко¬
торые воодушевляли бы людей. Кто нынче верит в «общество
демократических советов» или в «устранение капиталистиче¬
ских производственных отношений»?4
В целом, Штраус нарисовал неприятный коллективный пор¬
трет нации: современные немцы слишком самооболыценные,
сытые, жадные до удовольствий, бесстыжи в своих притязани¬
ях и непредсказуемо агрессивны в своем слишком возбужден¬
ном нервном строе; в нищенствующих цыганах и то больше
1 Straufi В. Anschwellender Bocksgesang // Der Spiegel. 1993. N 6. S. 203.
2 Bottiger H. Nach den Utopien. Eine Geschichte der deutschsprachigen Li-
teratur. Wien, 2004. S. 160.
3 Roll K. R. Verbotene Trauern. Ende deutscher Tabus. Munchen, 2002.
4 Zietelmann R. Position und Begriff. S. 178.
389
достоинства. Главное содержание эссе — критика духовного со¬
стояния немецкого общества и устоев немецкого либерализма.
Штраус указывал, что из-за высокомерной переоценки совре¬
менности гибнет традиция.1
В 2015 году, не критикуя прямо политику правительства по
отношению к иммигрантам, Штраус отмечал, что, когда про¬
шла эйфория объединения, «от нас потребовали принять у се¬
бя в стране толпы беженцев и бездомных и относиться к ним
с сочувствием и готовностью помочь, нас обязали законом
к добру»... Он писал, что «нужно время от времени проверять,
что в нашей толерантности настоящее и самостоятельное,
а что идет от нашей самоненависти, заставляющей нас при¬
глашать иностранцев в ненавистный фатерлянд, создавая на¬
меренно в нем невыносимые условия»...1 2 Штраус высказывался
в том смысле, что у немцев отобрали право быть против.
После того, как Бото Штраус позволил включить свое эссе
в «мрачно-реакционный» сборник «Самопознание нации», ста¬
рые друзья порвали с ним отношения. Дискуссия вокруг эссе,
опубликованного в «Der Spiegel», обозначила окончательную
смену поколения «68-го» и «89-го» годов.
Наблюдая за скандалом вокруг персоны Штрауса, писатель
Петер Шнайдер, некогда активист «революции 1968 года»,
в журнале «Der Spiegel» указывал на то, что дебаты в Германии
приняли недопустимый характер — свары вместо споров, обви¬
нения и обличения вместо полемики и диалога. Стиль дебатов
становится все более грубым, базарным и ругательским. От¬
части это можно объяснить конкуренцией на рынке масс-ме¬
диа.3 Писательницу Кристу Вольф в журнале «Stern» назвали
всегерманским нытиком, Бото Штрауса обвинили чуть ли не
в распространении праворадикальных воззрений и фашизма,
ненависти к иностранцам.4
1 Колязин Вл. Творец печального андеграунда // Штраус Б. Время и
комната. М., 2001. С. 25.
2 Der Spiegel. 2015. N 41. S. 122.
3 Schneider P. Der neue deutsch Grobian // Der Spiegel. 1994. N 32. S. 165.
4 Ibidem. S. 166.
390
Разумеется, еврейская община присоединилась к этому хо¬
ру обвинений. На обвинения председателя еврейской общи¬
ны Германии Игнаца Бубиса в антисемитизме и неонацизме
Бото Штраус сказал, что такие обвинения мог ему предъявить
либо идиот, либо доносчик, или просто варвар. В самом деле,
в текстах Штрауса не было и намека на антисемитизм. Вскоре,
впрочем, Бубис смягчил свои обвинения, заявив, что Штрауса
не следует ставить на одну доску с Эрихом Нольте, Райнером
Цительманом и прочими правыми радикалами.1
Если такая жесткая реакция была в отношении Штрауса,
то легко себе представить, что писали в прессе об Эрнсте Юн¬
гере (по словам Штрауса, он самая значительная фигура всей
послевоенной немецкой литературы, а значительный фран¬
цузский прозаик Жюльен Грак высказался в том смысле, что
вся современная литература не перевесит единственной книги
Юнгера)1 2 — критики советовали читателям «не пытаться воз¬
ражать ему, а преодолевать» его. Вообще произведения этого
«немецкого Флобера» в литературном достоянии современной
Германии смотрятся, как книга маркиза де Сада в монастыр¬
ской библиотеке.3
Интересно, что сын Бото Штрауса Симон пошел по стопам
своего отца в настойчивой критике общества, пропитанного,
на его взгляд, равнодушием, цинизмом, иронией по отноше¬
нию к самому себе, своей истории. Кумирами Симона являют¬
ся Рильке, Георге, Бенн — духовные гении консерватизма. Поэ¬
тому иные его причисляют к политической правой идеологии.
Поводом послужило в том числе его выступление против су¬
ждения Мартина Шульца, что Эрнст Юнгер был, в принципе,
левым по своим убеждениям.4
1 Doerry М. «Lehrmeister des Hasses» // Der Spiegel. 1994. N 42. S. 239.
2 Der Spiegel. 2015. N 41. S. 122.
3 Пользуясь случаем, отсылаю читателя к собственному предисло¬
вию к публикации дневников Эрнста Юнгера: Пленков О. Ю. Годы окку¬
пации. СПб., 2005; а также к соответствующей главе монографии: Плен¬
ков О. Ю. Триумф мифа над разумом. СПб., 2011.
4 Weidermann V. Auftrag: Erschiitterung // Der Spiegel. 2017. N 28.
S. 114—115.
391
Эволюция современных «функций»
мифа холокоста
Der Idol dieses Zeitalter ist die Gemeinschaft. Wie
zum Ausgleich fur die Harte und Schalheit unseres
Lebens hat die Idee alles SiiBe bis zur SiiBigkeit, aller
Zartheit bis zur Kraftlosigkeit, alle Nachgiebigkeit bis
zur Wiirdelosigkeit in sich verdichtet.1
H. Plessner
Немцы никогда не простят евреям Освенцим.
Ц. Рекс
Человечество должно быть благодарно еврей¬
ской памяти за то, что она набожно сохранила ар¬
хивы холокоста. Загадка же относится к народам,
которые ее забыли.
А. Безансон
Никакое национальное чувство, даже окра¬
шенное в самые идиллические тона, никакие уве¬
рения в благожелательности, переживших «благо¬
дать позднего рождения» [Это неосторожные слова
Гельмута Коля. — О, 77.], не могут умалить или пе¬
речеркнуть тот опыт, который мы в единой Герма¬
нии пережили как преступники, а другие претер¬
пели от нас в качестве жертв. Нам не пройти мимо
Освенцима. Как бы нам не хотелось, мы не должны
даже пытаться совершить подобный акт насилия,
ибо Освенцим неотделим от нас, он — несмываемое
клеймо на нашей истории, он помог, во благо нам,
сделать вывод, который можно сформулировать
так: теперь-то, наконец, мы знаем самих себя.
Г. Грасс
Холокост в Германии — это часть «семейной»
истории.
Р. Хильберг
1 Идолом нищего времени является общность, именно она в качестве
компенсации черствости и пресности нашей жизни делает все сладкое
приторным, всякую деликатность превращает в нелепую беспомощность,
всякую готовность уступать заменяет потерей достоинства (нем.).
392
Включение холокоста в историческую политику
Эпоха немецкой классики завершилась со смертью Гёте
в 1832 году, но это стало ясно гораздо позже, точно также и
события связанные с холокостом не сразу стали классикой.
«Классикой является то, что выдержало испытание истори-
зацией», — сказал однажды специалист по античной истории
Карл Райнхард. То есть те события, которые остаются в нашем
горизонте в качестве культурных вех. Холокост выдержал это
испытание, более того, он стал частью европейской идентич¬
ности. В 2000 году Стокгольмская конференция, посвященная
холокосту, подтвердила обязательство реализовать общеевро¬
пейский политический проект сохранения памяти об уничто¬
жении европейского еврейства. Канцлер Шредер, выступая на
этом колоссальном форуме, сказал, обращаясь к девятнадцати
главам других европейских правительств и бывшим узникам
концлагерей из сорока семи стран, что страница немецкой
истории, связанная с холокостом, никогда не будет закрыта и
подавляющее большинство немцев согласны с этим. В квазире-
лигиозной обстановке форума это прозвучало как клятва всех
европейцев обязательно вечно чтить память жертв холокоста,
сделать эту память частью европейской идентичности, как обя¬
зательство всегда помнить об этих преступления.1 В отличие
от Запада, в регионах, где распространен индуизм, буддизм,
конфуцианство, ислам, на территории Африки и в бывших
коммунистических странах, если о холокосте и поминают, то
только литературные и интеллектуальные элиты.1 2
Со временем европейцы, как и немцы, включили холокост
в собственную историческую политику, используя этот фе¬
номен в практических целях, для консолидации общества и
лучшего функционирования политических институтов, но эта
историческая политика почти никогда не соответствует исто¬
рической действительности, заслоняет ее. Это же относится
и к «функциям» холокоста, которые тоже стали объектом ин¬
1 Spiegel Special. 2005. N 4. S. 16.
2 Александер Д. Смыслы социальной жизни. С. 251.
393
струментализации и которыми бесконечно злоупотребляли
в политических целях. После объединения Германии этот про¬
цесс только усилился и со временем от исторической действи¬
тельности стали все дальше отходить — получается прямо как
у одного из современных американских философов, который
однажды сказал, что «нет априорного основания предпола¬
гать, что истина, когда ее откроют, окажется интересной».1 На
этом основании ее и игнорируют.
Холокост в качестве нарратива для укрепления как кол¬
лективной, так и национальной идентичности, повлек за собой
поворот от отстраненного рассмотрения нацизма к включению
вины за него в национальную идентичность. Плюс последо¬
вавшая затем универсализация вины — вот три аспекта мо¬
дели восприятия прошлого в современной Германии с начала
1990-х годов.
Последовательное возвышение роли холокоста привело
в итоге к тому, что он стал «Griindungsmythos» ФРГ (мифом, ос¬
новавшим современную Германию). Память о холокосте закре¬
пляется в ФРГ с помощью различных мемориалов, специаль¬
ного памятного дня и множества памятников как негативный
учредительный миф объединенной Германии. Акты символи¬
ческой политики, школьная педагогика, СМИ социализирова¬
ли уже третье или даже четвертое поколение граждан страны,
интегрировав их в немецкую мемориальную культуру. Память
о холокосте стала естественной и неотъемлемой частью их
культурной среды. Более того — эта память приобрела харак¬
тер государственной доктрины.1 2 Холокост из чисто историче¬
ского понятия превратился в ценностную ориентацию, важную
не только для немецкого общества, но и для всего Запада. Хо¬
локост стал синонимом апории личного поведения в экстре¬
мальной ситуации. То, что в 1960-е годы было темой театраль¬
ных постановок, стало гуманистической основой человеческого
поведения. Правда, время от времени излишний философский
1 Берлин И. Подлинная цель познания. Избранные эссе. М., 2002.
С. 24.
2 Ассман А. Новое недовольство мемориальной культурой. С. 70.
394
пафос, китч холокоста, бизнес на нем вызывают в обществе не¬
гативную реакцию, стремление сломать табу. Провокации тако¬
го рода стали частью культурно-политического ландшафта ФРГ.
Может быть поэтому, в силу плюралистического характера об¬
щества, нарратив холокоста не стал абсолютно доминировать.1
Можно также констатировать, что холокост стал своего
рода «Zivilisationsbruch» — цивилизационным разрывом (так
называется сборник под редакцией одного из знатоков холо¬
коста Дана Динера).1 2 Все большее влияние получает мнение,
что холокост — это «черный ящик» нашего сознания и «вся¬
кая попытка приблизиться к пониманию этого явления — это
непристойность», — по словам французского режиссера Клода
Ланцмана.3 Наверное, поэтому холокост официально огражден
от всяких попыток его историзации, он во все в большей сте¬
пени становится своеобразной теодицеей модерна, то есть док¬
триной, призывающей оправдать бога, несмотря на наличие
зла в мире.
При этом еще в 1970-е годы разнообразные портреты эпо¬
хи отводили холокосту скромное место, если вообще упоми¬
нали о нем. Напротив, теперь он, как правило, заполняет всю
картину. Приобретаемое холокостом центральное значение
полностью изменило основы нашего восприятия уходящего
столетия. «Это преступное событие, — по словам немецко-из¬
раильского историка Дана Динера, — стало знаком эпохи, ее
окончательным и неизбежным источником».4 По сути, обосо¬
бление массового уничтожения евреев от конкретных истори¬
ческих событий достигло такой степени, что, согласно опросам,
больше трети американцев либо не знают, что холокост проис¬
ходил во время Второй мировой войны, либо настаивают, что
они «знают», что он не происходил в это время.5
1 Laak Dirk van Der Platz des Holocaust im deutschen Geschichtsbild. S. 191.
2 Zivilisationfbruch. Denken nach Auschwitz / Hg. D. Diner. Frankfurt am
Main, 1988.
3 Laak Dirk van Der Platz des Holocaust im deutschen Geschichtsbild. S. 192.
4 Александер Д. Смыслы социальной жизни. С. 156—157.
5 Там же. С. 156.
395
Холокост стал чем-то необъяснимым в обычных рацио¬
нальных терминах. Массовое уничтожение евреев как часть
планов нацистов достичь мирового господства было отвра¬
тительным, но, по крайней мере, понятным явлением. Как
сакральное зло, отделенное от обычных злых явлений, оно
стало таинственным и необъяснимым. О холокосте ныне поч¬
ти не упоминают иначе, как признавая невозможность его ра¬
ционально объяснить.1 Но это очевидная логическая ловуш¬
ка — если есть абсолютное зло, есть и абсолютное добро... Это
явный прецедент исторической политики, искажающий исто¬
рическую действительность.
Политическое значение холокоста постоянно подкрепляет¬
ся всевозможными художественными артефактами, особенно
телесериалами и фильмами. Так, большой резонанс и интерес
в обществе вызвал телесериал «Наши матери, наши отцы».
В 2013 году «Der Spiegel» назвал его «новой рубежной вехой
в истории немецкой мемориальной культуры». А сама эта исто¬
рия, по мнению журнала, представляет собой «череду волн,
каждая из которых производила шоковое воздействие, сочетая
в себе память, импульс просветительства, стыд, скорбь и жела¬
ние преодолеть прошлое». Предметом сериала «Наши матери,
наши отцы» служит не столько историческое событие, сколько
личностная вовлеченность в него, через которую дети и внуки
должны формировать новое отношение. Речь идет не только
о фактах, но прежде всего об эмоциях, связанных с этими фак¬
тами. В телесериале часто повторяется его центральная мысль
«война выявляет в человеке самое плохое». При этом каждый
из пятерых друзей совершает героический поступок, но каж¬
дый в чем-то виновен. Во всех главных персонажах смешаны
положительные и отрицательные черты, ибо «принципиаль¬
ная противоречивость любого человека служит залогом его гу¬
манности».1 2
Публикации художественных текстов также способство¬
вали новой роли холокоста. По этому поводу в Германии за¬
1 Там же. С. 159.
2 Ассман А. Новое недовольство мемориальной культурой. С. 37.
396
били тревогу — немцев новые художественные книги превра¬
щают из злодеев в жертвы. Поводом послужили публикации
Бернхарда Шлинка («Чтец»), Гюнтера Грасса («Траектория ра¬
ка»), Петера Шварца «Und wenn wir nur eine Stunde gewinnen»
(«Если мы выиграем хоть час»). В последней книге речь идет
о еврейском музыканте, которого спас немец. Такого же рода
реакцию вызвал роман «Der Junge mit den blutigen Schuhen»
(«Мальчик в окровавленной обуви») Дитера Форте (немец, жи¬
вущий в Швейцарии) о мальчике, который в Берлине пере¬
жил бомбовую войну. Поскольку речь в романе идет от лица
жертвы, то критики расценили это как попытку релятивации
немецкой вины. Но более всего критики нападали на роман
«Чтец» (1995) Бернхарда Шлинка, который был третьим по
масштабам популярности художественным текстом из Герма¬
нии после «Жестяного барабанщика» Грасса и «Парфюмера»
Патрика Зюскинда.
Критик Вилли Винклер из «Siiddeutsche Zeitung» назвал
книгу Шлинка «Holo-Kitsch» (китч холокоста) и «ужасной».1
Такой же была реакция и на «Траекторию рака» — «эта по¬
весть литературно и эстетически убогая». Также реагировали
критики на попытку итальянского режиссера и актера Роберто
Бининьи отобразить тему концлагеря в трагикомедии «Жизнь
прекрасна» (1997). Этот фильм получил приз на Каннском фе¬
стивале.1 2
Интересным артефактом, связанным с культивированием
памяти о холокосте, стали «Stolpersteine» (от немецкого «ка¬
мень, о который спотыкаются») — металлические таблички,
вмонтированные в мостовую, с именами евреев у домов в не¬
мецких городах, откуда они были депортированны в лагеря и
не вернулись. Этот артефакт изобрел и реализовывал долгое
время немецкий художник Гюнтер Демниг.
Повышенное и преувеличенное внимание к теме холокоста
бросается в глаза, оно проявляется и в непомерном количест¬
ве всевозможных дней поминовения. В Израиле официально
1 Наде V. Unter Generakverdacht // Der Spiegel. 2002. N 15. S. 178.
2 Ibidem. S. 179.
397
поминают убитых евреев с 1959 года. В 1996 году в Германии
27 января (день освобождения Красной армией выживших уз¬
ников Освенцима) официально было объявлено Днем памяти
жертв национал-социализма. В остальных европейских стра¬
нах — с 2000 года. В 2005 году этот день стал днем памяти
жертв холокоста. В 2009 году Европейский парламент объявил
23 августа днем памяти жертв тоталитарных и авторитарных
режимов. Документ был принят 533 голосами против соро¬
ка четырех при тридцати трех воздержавшихся. Это вызвало
ожесточенные споры — критики этого утверждения были не¬
довольны отождествлением нацизма и коммунизма, а также
массовых убийств, проводившихся обоими режимами. Немец¬
кий историк Энгельберт Ян резонно указывал, что дни поми¬
новения — 27 января и 23 августа — являются свидетельством
наличия противоположных культур памяти и национального
восприятия истории. Если учесть и многочисленные нацио¬
нальные дни памяти, то календарь оказывается забитым свет¬
скими праздниками также плотно, как церковными. Это влечет
перегрузку как европейской, так и национальной памяти и ве¬
дет к обесцениванию, простой ритуализации памятных меро¬
приятий и растущему равнодушию к ним граждан, которые
будут интересоваться этими датами, только чтобы знать, явля¬
ются ли они выходными днями.1
Чтобы сохранить критический потенциал мемориальной
культуры немцам пришлось мыслить парадоксами: «побе¬
да — это поражение», «память — это забвение» (если памятные
ритуалы исполнены пиетета, но ни к чему не обязывают и не
влекут за собой никаких последствий). Напротив, бесконеч¬
ные повторы приводят к отрицательной реакции. Именно та¬
кая позиция отражена в книге Харальда Вельцера и Дана Ги-
зеке «Все, что в человеческих силах. К обновлению немецкой
мемориальной культуры».1 2 Они предлагают закрыть тему про¬
1 Ян Э. Спорные политические вопросы с точки зрения современной
истории. С. 47, 53.
2 Giesecke D., Welzer Н. Das Menschenmogliche. Zur Renovierung der
deutschen Erinnerungskultur. Hamburg, 2012. Passim.
398
шлого: мемориальную культуру пора расчистить от излишеств,
чтобы перейти к решению новых задач, связанных с будущим.
Молодежь вообще «толком не понимает против чего, собствен¬
но, направлены такие усилия, если все кругом знают о жертвах
и готовы чтить их память».1
Вельцер писал: «Мы извлекли урок из прошлого. Поэто¬
му мы живем ныне в правовом государстве со стабильной де¬
мократией. Немцам пора, наконец, исходить из позитивных
ценностей, а не придерживаться самоопределения на негатив¬
ных основаниях. Короче говоря, мы — демократы в силу сво¬
бодного решения, а не потому, что наши предки уничтожали
евреев и мы должны постоянно помнить об этом». По мнению
Вельцера, подобная фикция была навязана шестидесятника¬
ми с их сакрализацией холокоста и возведением виновности
в ранг основы немецкой идентичности. Это было обусловлено
конфликтом поколений, который ныне утерял актуальность.
Сегодня негативные основания свободы и демократии следует
заменить на позитивные.1 2 Но такого рода призывы остаются
без всякого резонанса. Остается надеяться, что непреднаме¬
ренным результатом культивирования мифа холокоста может
оказаться рост нравственной и социальной справедливости.3
А не антисемитизма.
Дэниэл Гольдхаген и его скандальная книга
Одним из вопиющих примеров искажения истории и ее
приспособления к политическим потребностям является слу¬
чай с публикацией три года спустя после появления филь¬
ма «Список Шиндлера» совершенно спекулятивной книги
американского писателя Дэниэля Гольдхагена «Добровольные
помощники Гитлера» («Hitler’s Willing Executioners»). Автор
1 Цит. по: Ассман А. Новое недовольство мемориальной культурой.
С. 74-
2 Там же. С. 75.
3 Александер Д. Смыслы социальной жизни. С. 254.
399
стремился показать, что убийство евреев в Третьем рейхе —
это общенациональная политическая цель немцев во время
войны. В ФРГ книга была встречена с большим внимание и бы¬
ла широкая общественная дискуссия на эту тему, несмотря на
совершенную абсурдность такой постановки вопроса.
Отец Гольдхагена Эрих пережил холокост в гетто Чернов¬
цов на Буковине. В этом гетто погибло около трети евре¬
ев. Вероятно, под впечатлением опыта своего отца и под его
влиянием Дэниэль Гольдхаген и занялся этой темой. В сво¬
ей книге Гольдхаген стремился показать, что холокост — это
общенациональный проект всех немцев, что является просто
абсурдным утверждением и показывает полное невежество
историка. Даже если принять, что в холокосте принимало уча¬
стие около миллиона немцев (что чрезвычайное преувеличе¬
ние), это составляет менее процента от общего числа немцев
(8о миллионов). Поэтому обвинения Гольдхагена — это яв¬
ная спекуляция. Более того — он хотел показать, что задолго
до Гитлера немецкий народ вынашивал планы уничтожения
евреев. Это совершенная чепуха... Как и то, что антисеми¬
тизм укоренился и господствовал уже в Веймарскую респу¬
блику. Но автором Веймарской конституции был еврей Хуго
Пройсс, было несколько министров-евреев. Вальтер Ратенау не
стал канцлером только по той причине, что его убили нацио¬
налисты...
Боле того, в 1942 году Франц Нойманн, еврей и эмигрант
из нацистской Германии, будучи в США, в своей монографии
о структуре власти нацистов высказал ныне кажущуюся нео¬
бычной мысль, что немецкий народ — это народ в наименьшей
степени подверженный антисемитизму. На протяжении всей
книги он убеждал, что нацистский антисемитизм носил чисто
инструментальный характер.1 Немцы чувствовали искусствен¬
ный характер стремления нацистов притянуть за уши антисе¬
митизм ко все возникающим в практике проблемам, поэтому
в народе ходила такая присказка — «wenn Goebbels nicht mehr
1 Нойманн Ф. Бегемот = Behemoth. Структура и практика национал-
социализма 1933—1944- СПб., 2015.
400
weiter kann, dann fingt er mit den Juden ап» («когда у Геббельса
кончаются аргументы, он хватается за антисемитизм»).1 Поэ¬
тому Гольдхаген со своим тезисом о широком антисемитском
консенсусе в Германии был не прав.
По сути, Гольдхаген — это чистой воды неуч и выскочка,
он ничего не знал о еврейской эмансипации в отдельных не¬
мецких землях (это были пионерские достижения), о связях
еврейской буржуазии с «Bildungsbiirgertum» (особая прослойка
в немецком обществе, профессионально связанная с наукой и
образованием), об обострении антисемитизма и его специфике
после Первой мировой войны.1 2
Гольдхаген в своей книге утверждал, что большинство тех
людей, которые наблюдали за горящими синагогами, одобря¬
ли действия погромщиков, но не указал, как он об этом дога¬
дался... Кроме того, автор совершенно упустил то, что в ус¬
ловиях тоталитарной системы, делающей действительность
совершенно непрозрачной для людей, живущих в ее условиях,
высказать собственное мнение, да еще в такой напряженной
ситуации было совсем не просто, порой просто невозможно.
В нацизме вообще эстетизация и мифологизация политики
имели огромное значение и этой магии избежать было чрезвы¬
чайно сложно.
Теоретик анархизма Боб Блэк в одном из своих текстов на¬
поминал, что Ханна Арендт выделяла «тоталитарное искус¬
ство лжи». Чем больше ложь, тем труднее поверить, что кто-то
может говорить такие вещи, если они не являются правдой.
И большую ложь трудно опровергнуть из-за ее объема.3 Навер¬
ное, на это рассчитывал и Гольдхаген.
На самом деле в вопросе о знании или незнании о холо¬
косте нет никаких оснований не верить свидетельствам со¬
временников. Так, за два года до казни участник Сопротивле¬
ния граф фон Мольтке писал другу за границу, что он уверен,
что девять десятых населения Германии не знает, что нацисты
1 Laak Dirk van Der Platz des Holocaust im deutschen Geschichtsbild. S. 167.
2 Wehler H.-U. Deutsche Gesellschaftsgeschichte. Bd. 5. S. 294.
3 Блэк Б. Анархия и демократия. М., 2014. С. 191.
401
убили сотни тысяч евреев. Они продолжают верить, что евреи
просто переселены на территории Восточной Европы.1
Утверждение Гольдхагена, что все были прекрасно осве¬
домлены о намерениях нацистов в отношении евреев — это то¬
же ложь. Даже большинство евреев не верили в принципиаль¬
ную возможность их массового уничтожения. Тем более в это
не верили и сами немцы. Как не верили и в то, что за депорта¬
цией последуют убийства, — в это не верили и сами депорти¬
руемые.1 2
Гросс-адмирал Дениц после войны дал честное слово офи¬
цера, что не имел ни малейшего понятия о массовых уничто¬
жениях людей в Третьем рейхе.3 Учитывая его репутацию, со¬
всем невероятно, что он врал.
Когда Гельмута Шмидта спросили знал ли он во время вой¬
ны, что нацисты творят с евреями, он сказал, что современные
люди не представляют, что это такое — жить в условия инфор¬
мационной диктатуры. К тому же шла война, во время войны
возможно всякое — в том числе и в демократических странах.
Гарри Трумэн, к примеру, узнал о существовании атомной бом¬
бы лишь в тот момент, когда стал президентом.4 Ученые, кото¬
рые готовили первый взрыв атомной бомбы, не были уверены
в том, что ядерная реакция ограничится содержимым заряда,
а не распространится на всю материю земли. Как быть с такой
перспективой и с ответственностью ученых? Иными словами,
морализаторство в таких вопросах — это очень тяжелая и уяз¬
вимая апория.
Даже в Вермахте, несмотря на многочисленные описания
насилия и несмотря на знание о массовых расстрелах и пре¬
ступном обращении с военнопленными, военнослужащие жи¬
ли в моральном универсуме, где у них было чувство, что сами
1 Ein Volk von Damonen // Der Spiegel. 1996. N 21. S. 76.
2 Was dachten der Morder. Spiegel-Gesprach mit Goldhagen // Der Spiegel.
1996. N 33. S. 53.
3 Wiegrefe K. Die groBe Gier. S. 139.
4 «Die Schizophrenic des Ganzen» Spiegel-Gesprach mit Altkanzler Helmut
Schmidt // Der Spiegel. 2001. N 24. S. 184.
402
они — «хорошие парни», или, как это называл Гиммлер, —
«оставались порядочными».1 По подсчетам 18 % солдат Вер¬
махта были участниками преступных действий по отношению
к гражданским лицам и военнопленным, а 82 % избежали (род
войск, ТВД, везение) такой участи.1 2 Совсем странным с совре¬
менной политкорректной точки зрения выглядит то, что из
3.7 миллиона немецких военнопленных в советском плену ока¬
залось 11170 евреев-солдат в 1941—1945 годы. Но это так...
Гольдхаген все свел к утверждению, что антисемитизм
принял облик когнитивного образца только в Германии. Для
немцев де он естественно-привычен, как грамматика для язы¬
ка.3 Но это совершенно противоречит фактам. В частности,
работа Кристофера Браунинга о ioi-м резервном полицейском
батальоне показала, что главным мотивом преступников был
не антисемитизм, а ситуативные и коммуникативные факто¬
ры, необходимость приспосабливаться и групповой конфор¬
мизм. Да, начальство при нацистах не принуждало совершать
преступления, но констатация наличия у убийц собствен¬
ного мотива к убийству ничего не говорит о самом мотиве.
Самостоятельность действия — всего лишь предпосылка, сви¬
детельствующая, что искать мотивы вообще имеет смысл.4
Кроме того, исследователей холокоста приводило в отча¬
яние то, что среди активных немецких палачей евреев никак
не удавалось выделить какой-либо определенный тип пре¬
ступника, — среди убийц были и католики, и протестанты,
жизнерадостные южане и замкнутые фольксдойч-прибалты,
пламенные правые экстремисты и бесчувственные бюрокра¬
ты, высокообразованные универсанты и неграмотные про¬
летарии.
Прежде всего при рассмотрении холокоста нужно учиты¬
вать, что он зародился во время войны на Восточном фронте,
где все и началось, без «Барбароссы» не было бы и холокоста.
1 Найтцелъ 3., Велъцер X. Солдаты Вермахта. С. 145.
2 Augstein R. Anschlag auf die «ЕЬге» // Der Spiegel. 1997. N 11. S. 96.
3 Кёниг X. Будущее прошлого. С. 108.
4 Там же. С. ш.
403
Война на Восточном фронте носила совершенно беспрецедент¬
ный характер, это было идеологическое противостояние в чи¬
стом виде, породившее «абсолютную войну», в которой не было
никаких правил. У этой войны была своя логика и динамика
и именно она, а не «злодейская» немецкая натура, привела
к чудовищным смертоубийствам и не только евреев. В конце
концов, если бы Гитлер приказал Гейдриху в 1940 году унич¬
тожить всех евреев в кратчайший срок, тот бы этот приказ
выполнил, у него были все возможности для этого. Однако
в 1940 году Гиммлер в разговоре заметил, что будет не по-не¬
мецки и не по-солдатски уничтожить целый народ, что это не¬
возможно.1 Но это стало возможным вследствие кумулятивной
радикализации режима во время войны.
Концентрируя свое внимание именно на особых обстоя¬
тельствах войны профессор истории в университете Йе л а Ти¬
моти Снайдер, автор монографии 2010 года «Bloodlands: Europe
zwischen Hitler und Stalin» («Кровавая земля: Европа между
Гитлером и Сталиным»), утверждал в своей книге версию
о заглавном польско-украинском участии в холокосте, немцев
же он представлял как инспираторов, а не исполнителей. Не¬
сколько лет спустя вышла еще одна монография «Black Earth:
The Holocaust as History and Warning» («Черная земля: Холо¬
кост и почему он может повториться»). В этом тексте Снайдер
отмечал, что то значение, которое придают немцы Освенци¬
му, мешает видеть Холокост таким, каким он был. К тому вре¬
мени, когда Освенцим стал «фабрикой смерти», погибли уже
миллионы людей. В персонале Освенцима было максимум
две тысячи немцев. Холокост — это немецкое преступление,
но это не только немецкая история. Снайдер считал также,
что представлять Освенцим фабрикой смерти — это упроще¬
ние. Убийства и смерть в Освенциме не были механическими.
В убийствах самым эффективным средством является рас¬
стрел людей. Снайдер считал, что без разрушения государ¬
ственной структуры Холокост был невозможен, — в самом де¬
ле, после Аншлюса австрийских евреев быстро «перебрали»,
1 Was dachten der Morder. Spiegel-Gesprach mit Goldhagen. S. 52.
404
в отличие от самой Германии, где потребовалось много вре¬
мени. В Польше, когда государство рухнуло, началось самое
худшее для евреев. Снайдер заметил, что тоже произошло и
с американцами в Ираке — как только рухнуло государство,
объявились исламисты.1
В Европе в целом с древних времен существовал культур¬
ный стереотип еврея, это было всеобщим явлением, но в Гер¬
мании антисемитизм имел наименьшее распространение. За
два года до Великой Французской революции граф Мирабо,
который был французским посланником в Пруссии, сообщал
королю о мерах, которые предпринимают пруссаки для эман¬
сипации евреев. Людовика XVI это очень впечатлило и он уч¬
редил в Лотарингии премию за сочинение в 1788 году на тему
«есть ли средства, которые сделали бы евреев счастливей и бо¬
лее полезными для Франции?».1 2
Германия до 1933 года не была антисемитским государст¬
вом. В Первую мировую войну немецкие солдаты вели себя
вполне лояльно по отношению к евреям. Погромы, вызванные
кризисом и гражданскими войнами, имели место на Украине,
в Польше, в Румынии, Венгрии. Интересно, что именно под
влиянием этой ложной немецкой политкорректности Алейда
Ассман в своей интереснейшей монографии о вине осуждает,
что в телесериале «Наши отцы, наши матери» есть обширные
эпизоды, показывающие крайний антисемитизм польских пар¬
тизан, поэтому у большей части польских телезрителей эти
эпизоды вызвали возмущение и неприятие.3 Очень «продук¬
тивное» суждение... На самом деле антисемитизм в Польше
до войны был гораздо более значителен, чем в Третьем рейхе.
В 1937 году в Польше националисты предлагали полную се¬
грегацию евреев — например, введение железнодорожных
вагонов только для евреев...4 А если это так, то история до
1918 года мало что дает для объяснения холокоста.
1 Der Spiegel. 2015. N 44. S. 143.
2 Gotz A. Das Prinzip Vertreibung // Der Spiegel. 2001. N 22. S. 155.
3 Ассман А. Новое недовольство мемориальной культурой. С. 212.
4 Широкорад А. Б. Великая депортация. С. 63.
405
Румыны, при всей их жестокости по отношению молдав¬
ским евреям, отказались выдавать немцам в 1943—1944 годах
евреев из, собственно, Румынии. В 1943 году царь Борис вос¬
препятствовал депортации евреев из своей страны. Словаки
также отказались выдавать немцам последние двадцать тысяч
евреев. Миклош Хорти имел достаточно власти, чтобы воспре¬
пятствовать депортации 200 тысяч евреев Будапешта, посколь¬
ку команда Эйхмана в Венгрии составляла всего семьдесят
человек. Итальянцы из своей зоны оккупации также не выда¬
вали евреев.1 История — это детали и незнание их часто ведет
к неуместной морализации и универсализации какого-то одно¬
го взгляда на сложное явление.
Дэниэль Гольдхаген в 1997 году в речи по случаю присуж¬
дения ему «Премии мира» назвал ФРГ позитивной «моделью»
и «образцом», которому другие государства должны подра¬
жать. Это заявление вновь (после огульного обвинения немцев
в добровольном пособничестве Гитлеру) дало пищу всеобщему
недоумению. Таких панегириков ФРГ давно не слышала: «Я не
знаю другой страны, столь откровенной и последовательной
в обращении с бесславными и страшными страницами соб¬
ственного прошлого», — сказал Гольдхаген...1 2
Но самое интересное в этой истории даже не сам факт пу¬
бликации этой книги, а то, что, несмотря на всю нелепость
суждений Гольдхагена, в Германии серьезно обсуждают эту
проблему, левые либералы всячески поддерживают его взгля¬
ды, полагая, что это принесет политические дивиденды. Аме¬
риканский историк Майкл Манн удивлялся, что утверждение
Гольдхагена, что немецкий народ как таковой принял идео¬
логию антисемитизма, направленного на истребление евре¬
ев, еще за полвека до холокоста, странным образом сделало
его книгу популярной среди немцев.3 Наверное, потому, что
историческая политика и реальность истории вновь оказались
в разных плоскостях...
1 Gotz A. Das Prinzip Vertreibung. S. 163.
2 Кёниг X. Будущее прошлого. С. 102—103.
3 Манн М. Темная сторона демократии. С. 72.
406
Большой резонанс в немецком обществе вызвала фотовы¬
ставка (с 1995 года) о преступлениях Вермахта, которая концен¬
трировалась на трех сюжетах: партизанская война в Сербии,
оккупационная политика нацистов в Белоруссии и наступление
6-й армии на юге. До 1999 года фотовыставку посетило около
8оо тысяч человек, выставке было посвящено около десяти ты¬
сяч статей в прессе.
При открытии выставки в Мюнхене в 1997 году обер-бур-
гомистр Кристиан Уде сказал, что лучше бы Ян Филипп
Реемтсмаа (куратор выставки, родственник известного фабри¬
канта, сделавшего состояние на сигаретах) создал выставку,
посвященную жертвам табакокурения, чем позорить храбрых
солдат.1 В самом деле, в материалах выставки были подтасов¬
ки — в 1999 году польский историк Богдан Музиал и его вен¬
герский коллега Кристиан Унгвари установили, что иные фото
с выставки — фальсификация. Унгвари даже счел возможным
утверждать, что только го % снимков соответствуют подписям
под ними.1 2
Поразительно, но весьма квалифицированные сотрудники
ведомства «Militargeschichtliche Forschungsamt» (военно-исто¬
рическое ведомство Бундесвера), которое издает журнал «Mil¬
itargeschichtliche Zeitschrift», пропустили такие ляпы. Остается
только полагать, что они действовали в соответствии с перво¬
степенной важностью политкорректности и намеренно про¬
пустили тот факт, что на первой редакции выставки о пре¬
ступлениях Вермахта четверть (!?) документов не имели от¬
ношения к немецким солдатам. И только после того, как
иностранные специалисты указали на это несоответствие,
в последующей редакции выставки недостатки поправили.
А когда генерал Бундесвера в отставке Герд Шультце-Рон-
хоф в 1995 году привлек внимание немецких масс-медиа своей
публичной критикой Конституционного суда ФРГ за высказы¬
вание, что «солдаты Вермахта — это были убийцы»?3 За это
1 Grojte Kracht К. Die zankende Zunft. S. 157.
2 Ibidem. S. 158.
3 Schultze-Rhonhof G. 1939 — Der Krieg, der viele Vater hatte.
407
его, конечно, подвергли остракизму. Семнадцать миллионов
убийц! Комментарии, как говорится, излишни...
Историк Клаус Гроссе Крахт считал, что книга Гольдхаге-
на (ее тираж составил 360 тысяч), а также фотовыставка о пре¬
ступлениях Вермахта были поворотным пунктом в политике
памяти в ФРГ, в преодолении немцами прошлого. В немецком
обществе окончательно утвердилось представление о немецкой
вине за нацизм и его преступления. Тематизация немецкого
прошлого как ответственного за преступления стала нормой.1
Вследствие «Cultural Turn» книга Гольдхагена получила широ¬
кий резонанс, сделавшись в Германии масштабным обществен¬
ным феноменом.1 2
Победа такого преодоления прошлого не случайно совпа¬
ла с отмеченным Норбертом Фреем «Abschied von der Zeit-
genossenschaft» (прощанием с современниками преступлений).
К 1998 году две трети современников были слишком юными,
чтобы быть лично ответственными за нацизм. Молодому по¬
колению тем легче было согласиться с Гольдхагеном и фо¬
товыставкой о преступлениях Вермахта, так как в середине
1990-х годов мало осталось живых очевидцев произошедше¬
го. Этим и воспользовались масс-медиа, конструируя фиктив¬
ную картину прошлого с помощью фото, кино, звукозаписи —
таким образом создавалось ощущение непосредственной при¬
частности к прошлому, что не в состоянии была сделать науч¬
ная историография.3
Злоупотребления темой холокоста
Поразительным примером злоупотребления темой холо¬
коста является случай с Биньямином Вилькомирским, кото¬
рый опубликовал в 1995 году «Обрывки» про якобы собствен¬
1 Grofie Kracht К. Die zankende Zunft. S. 172.
2 Chapotoutot J. Die Geschichtsschreibung zum NS und die Cultural Turn.
H. 2. S. 252.
3 Grojte Kracht K. Die zankende Zunft. S. 173.
408
ные страдания в Майданеке с массой подробностей и деталей.
Книгу сразу перевели на несколько языков, сняли по ней
фильм. Только в 1998 году швейцарский журналист Даниэль
Ганцфрид доказал, что это липа. Случай этот остается до сих
пор беспрецедентным: никогда еще ни один писатель не при¬
писывал умышленно ужасы концлагеря своему прошлому. Это
было колоссальное принижение темы холокоста. Вилькомир-
ский на самом деле зубной врач Бруно Дёссеккер, и родился он
в 1941 году.
Еще одним примером вопиющего злоупотребления темой
холокоста является публикация Ральфом Джордано в конце
1980-х годов книги «Второе преступление, или Тяжкое бремя
осознавать себя немцем». Джордано — еврей-полукровка из
Гамбурга, ему было десять лет в 1933 году. Последние меся¬
цы войны он и его близкие провели в подполье. В своей книге
Джордано «первым преступлением» называл массовую под¬
держку нацизма, а вторым — «вытеснение из народной памяти
нацистских преступлений, что во многом определяет полити¬
ческую культуру ФРГ».1 Этот абсолютно спекулятивный тезис
в Германии тоже усердно обсуждали, несмотря на то, что он
совершенно противоречит действительности. Это еще одна по¬
беда исторической политики над историей.
Также наглядным примером воздействия исторической по¬
литики на власти и общественность является памятник жерт¬
вам холокоста в центре Берлина. Инициатива создания этого
памятника принадлежит профессиональной антифашистке и
журналистке Леа Рош. Она выступила с этой инициативой
в 1988 году. Художественная комиссия замучилась, выбирая
подходящий проект из ужасного материала. В конце концов
Гельмут Коль принял волевое решение ткнув пальцем в пер¬
вый попавшийся проект.1 2 Это оказался проект американского
архитектора Питера Айземана. Памятник представляет со¬
бой 2711 серых бетонных плит разной высоты, они размещены
в ста метрах от несуществующей ныне Рейхсканцелярии. Леа
1 Борозняк А. Жестокая память. С. 164.
2 Марголина С. Конец прекрасной эпохи. С. 42.
409
Рош смогла завоевать на свою сторону Вилли Брандта, Ганса
Модрова, Гюнтера Грасса, Удо Линденберга. Убежденное по¬
литиками в 1999 году большинство бундестага высказалось за
это строительство, которое началось уже в 2001 году. Приме¬
ром более адекватного памятника жертвам нацизма является
музей Анны Франк в Голландии. В этом музее не возникает
ощущения, будто из тебя выжимают слезу, нет даже намека на
сентиментальность и китч, которого немало в берлинском ме¬
мориале, где посетители, проходя в одиночестве по узкой гале¬
рее, смотрят на пол, усыпанный звякающими металлическими
лицами, изображающими по замыслу художника замученных
евреев Европы.1
«Pompas inszineierte Leere» — «помпезно инсценированная
пустота» — назвал этот мемориал жертвам холокоста крупный
современный архитектор Даниэль Либескинд, создатель Ев¬
рейского музея в Берлине. Мартин Вальзер справедливо на¬
звал памятник «кошмаром, доведенным до масштабов фут¬
больного поля», «ненужной монументализацией позора».1 2
Историк античности Кристиан Майер на вопрос, как он отно¬
сится к мемориалу, ответил, что следовало бы создать памят¬
ник всем жертвам войны, а не только евреям.3
Публицист из Израиля Рафаэль Зелигман указывал, что
памятник жертвам холокоста в Берлине смахивает на цикло¬
пические сооружения для проведения Нюрнбергских съез¬
дов партии. Авторы памятника сводят немецко-еврейские
отношения к холокосту, а ведь он — только эпизод в большой
истории немецко-еврейских культурных связей и сотрудни¬
чества. Зелигман писал, что холокост как источник еврей¬
ской идентичности вызывает бурю негативных эмоций у са¬
мих евреев. В самом деле, этот путь ведет к игнорированию
европейских ценностей и традиций. Геноцид был самой худ¬
шей катастрофой европейской истории, но это не заслуга
евреев.
1 Проуз Ф. Анна Франк. С. 199—200.
2 Борозняк А. Жестокая память. С. 294.
3 Der Spiegel. 2010. N 30. S. 127.
410
Тот, кто ставит геноцид в центр еврейского самосознания,
поднимает Гитлера на божеское место творца еврейской иден¬
тичности. Это и есть ментальная победа антисемитизма. Такой
подход не может быть базисом будущего еврейства. Жизне¬
способное еврейство должно помнить о традиционных ценно¬
стях, благодаря которым оно и оформилось. Тот, кто ограни¬
чивает роль евреев жалкой ролью жертвы, лишает еврейство
его сущности и будущего существования. Евреи не могут веч¬
но застрять в Освенциме.1 А памятник в центре Берлина как
раз этому способствует. Тимоти Гартон Эш дал этому явле¬
нию название «Банальность добра», когда по другому поводу
писал о новом историческом музее в Бонне, в котором опять
на первом плане евреи, холокост: «Yes, the past — that past —
is still here»...1 2
Даже косвенное отношение к нацистским преступлениям
в современной Германии — это приговор. Так сталось с ли¬
беральным мыслителем Теодором Эшенбургом (1876—1968),
крупнейшим немецким политологом и крупным моральным
авторитетом в послевоенной ФРГ. Неожиданно один его био¬
граф обнаружил, что Эшенбург был замешан в одном из дел
об «аризации» еврейского имущества, он был управляющим
делами картеля по производству галантереи. По этой причине
немецкая ассоциация политических наук под председатель¬
ством тюбингенского политолога Габриэля Абельса закрыло
названную именем Эшенбурга стипендию. И это несмотря на
то, что биография Эшенбурга, написанная заместителем ди¬
ректора мюнхенского института современной истории Удо
Венгстом в 2012 году, не внесла в вопрос причастности Эшен¬
бурга к нацизму никакой ясности. Американские оккупаци¬
онные власти в свое время вовсе освободили Эшенбурга от
всякой ответственности за причастность к нацизму. Критики
вменяли Эшенбургу, что он подписал документ о приглашении
на корпоративное заседание официальным приветствием «Heil
Hitler!». При всем этом никаких окончательных и достоверных
1 Seligmann R. Ein spatere Sieg Hitlers? // Das Eigene Erinnern. S. 55.
2 Ash T. G. History of the Present. New York, 2000. P. 137.
411
сведений об участии Эшенбурга в нацизме нет.1 В итоге выяс¬
нилось, что обвинения Эшенбурга в антисемитизме за участие
в «аризации» еврейской компании — это не правда, поскольку
никакой личной инициативы с его стороны не было, и все об¬
винение строится на чрезвычайно шаткой основе.1 2 Но дело бы¬
ло уже сделано и репутацию ученого никто не восстановил.
Такая же судьба ожидала самого крупного после Ницше
немецкого философа XX века Мартина Хайдеггера. Скандал,
связанный с его именем, разразился после публикации его
дневниковых записей «Schwarze Hefte» («Черные тетради»,
1942—1948), поскольку там было много антисемитских вы¬
сказываний.3 Гюнтер Фигаль, президент международного об¬
щества Хайдеггера в январе 2015 года подал в отставку из-за
этого. Профессор университета Вупперталя Петер Травни, из¬
датель «Schwarze Hefte» заявил, что следует покончить со вся¬
кого рода исследованиями творчества Хайдеггера, поскольку
все, что он делал, является ложным, бесплодным.4
Аналогичный общественный резонанс в Германии вызвал
скандал, связанный с именем депутата Бундестага Мартина
Хоманна (Hohmann), юристом, верующим католиком, майором
Бундесвера в отставке, экспертом по террору в федеральном
уголовном ведомстве. Его речь в немецком парламенте 3 октя¬
бря 2003 года первоначально была воспринята ровно, но затем
после критики в американской прессе она попала в центр вни¬
мания общественности из-за «антисемитизма». Главной темой
речи было то, что немцы у себя на родине находятся в стес¬
ненном положении вследствие непрерывного воспроизводства
чувства вины за нацизм. Обращение же Хоманна к еврейской
вине за преступления большевизма и отсутствие какой-либо
1 Eckhard J. Theodor Eschenburg, Doyen der deutschen Politikwissen-
schaft // Zeitschrift fiir Politik. 2015. H. 4. S. 460—461.
2 Wengst U. Theodor Eschenburg Mitwirkung an «Arisierungen» im Drit-
ten Reich. Historische Urteilsbildung auf schmaler Quellengrundlage // Zeit¬
schrift fiir Politik. 2016. N 3.
3 Хайдеггер M. Размышления II—VI. (Черные тетради). M., 2017.
4 Wolin R. Heideggers «Schwarze Hefte» // Vierteljahrshefte fiir Zeitge-
schichte. 2015. H. 3. S. 407—408.
412
покаянной линии в поведении евреев вызвало негодование об¬
щественности и он был исключен из ХДС, позднее присоеди¬
нившись к партии AfD.1
Что же так смутило публику в суждениях Хоманна? К при¬
меру, то, что вина предков современных немцев в преступле¬
ниях против человечества стала частью самоопределения
в современной Германии, несмотря на неоднократные повто¬
рения, что нет такого понятия как коллективная вина. По су¬
ти, постоянно утверждается, что немцы по-прежнему виновны
в этих преступлениях. И еще протест вызвала попытка Хоман¬
на поставить вопрос, в самом ли деле еврейский народ сыграл
исключительно роль жертвы? Известна роль евреев в органи¬
зации большевистской политики и преступлений. Поэтому их,
как и немцев, можно расценивать как виновников этих пре¬
ступлений.1 2 Еще раньше он выступал против строительства
в центре Берлина памятника жертвам холокоста.
Председатель НДП (Национал-демократической партии
Германии) в 1991—1996 годы высказывался в том смысле, что
евреи своими постоянными спекуляциями на холокосте, да¬
же и пятьдесят лет спустя после окончания войны, стремят¬
ся обосновать все новые финансовые, политические, мораль¬
ные требования к Германии. За это утверждение он попал
под суд.3
Многие немцы до сих пор вспоминают о громком полити¬
ческом скандале осенью 1988 года, связанным с выступлением
президента бундестага Филиппа Енингера перед депутатами
бундестага по случаю пятидесятилетия «Хрустальной ночи»
в Германии — об этом шла речь выше. Енингер был вынужден
подать в отставку на следующий же день после выступления,
в котором прозвучала фраза, глубоко задевшая евреев. «Что
касается евреев: разве они в прошлом не взяли на себя роль,
как говорили тогда [В годы нацизма. — О. 77.], которая им не
1 Benz W. Was ist Antisemitismus? // Bundeszentrale fur politische Bil-
dung. 2004. Bd. 455. S. 157, 173.
2 URL: https://de.wikipedia.org/wiki/H0hmann-Aff%C3 %A4re.
3 Kohler O. Hitler ging — sie bleiben. S. 113.
413
подобала?» Речь транслировалась по телевидению и можно
было видеть, как значительная часть приглашенных на заседа¬
ние представителей еврейской общественности демонстратив¬
но покинула зал. Обструкция возымела действие, хотя позднее
наблюдатели утверждали, что ничего антисемитского в речи
Енингера не было. Он просто был плохим оратором и не вы¬
делил интонационно цитату. Вот так, опустил кавычки и был
принесен в жертву.
История повторилась в 2002 году с политиком рангом по¬
ниже. Юрген Мёллеманн (Mollemann), заместитель предсе¬
дателя либеральной Свободно-демократической партии Гер¬
мании (СвДП) поплатился политической карьерой, а затем и
жизнью, распространив во время предвыборной кампании ли¬
стовку с критикой в адрес главы израильского правительства
и вице-президента Центрального совета евреев в Германии
Михаэля Фридмана. Фридман настойчиво потребовал отстав¬
ки Мёллеманна и его наказания. Председателю партии сво¬
бодных демократов Гвидо Вестервелле не помогла и много¬
летняя дружба с Фридманом, пришлось принести публичное
извинение всем евреям в Германии, а заодно и во всем мире.
На осенних выборах СвДП недобрала значительное количе¬
ство голосов и свалила вину за это на Мёллеманна. 11 февра¬
ля 2003 года Мёллеманн был исключен из фракции СвДП
в бундестаге. В начале июня отчаявшийся политик якобы
отстегнул парашют во время любительских прыжков с пара¬
шютом.
Мёллеман был одно время президентом немецко-арабского
культурного общества. Вероятно, по этой причине он в начале
2002 года выступил с резкой критикой политики Израиля по
отношению к палестинцам и даже высказал сочувствие к пале¬
стинцам, решавшимся на самоубийства с тем, чтобы выразить
свой протест против политики Израиля. В этом ему решитель¬
ную поддержку оказал депутат партии «Союз 90 / Зеленые»
Джамаль Карсли (сириец по происхождению), осуждавший
«войну на уничтожение», которую вело нацистскими метода¬
ми правительство Ариэля Шарона против палестинцев. За это
свое выступление Карсли был исключен из партии. На крити¬
414
ку со стороны Центрального совета евреев Германии Мёлле-
ман сказал, что тот, кто критикует политику Израиля, автома¬
тически записывается в антисемиты.
При этом представители еврейской общины в ФРГ часто
просто берут назидательный тон в своих выступлениях, как
это делали председатели Центрального совета евреев Герма¬
нии Пауль Шпигель или израильский премьер-министр Ари¬
эль Шарон. И такого рода нотации в Германии все восприни¬
мают как должное. При этом сами морализаторы иногда не
соответствуют своим «высоким» моральным позициям. Так,
один из ведущих еврейских активистов — телевизионный мо¬
дератор Михель Фридман (Friedman) постоянно морализиро¬
вал, жаловался на непонимание и безапелляционно требовал
признания все новых претензий евреев (как и Шпигель, а за
ним и его преемник Игнац Бубис). За свою настойчивую кри¬
тику всего немецкого Фридман получил «Федеральный крест
за заслуги».1 Затем он попался в качестве сутенера и наркоди¬
лера, но, покаявшись (извиняться перед украинскими девуш¬
ками, он, правда, не пожелал), смог вернуться к своим телеви¬
зионным нравоучениям. В 2016 году защитив диссертацию он
стал профессором права университета Франкфурта. Напротив,
давление на людей, допустивших «неправильные» высказыва¬
ния, не прекращается — так, выходящая огромными тиражами
газета «Bild» публиковала в 2017 году на своем виртуальном
«позорном столбе» имена и фото немцев, которые в социаль¬
ных сетях допускали расистские суждения.1 2
Раздражение этим нарастающим морализаторством пред¬
ставителей еврейской общины спровоцировало известного не¬
мецкого писателя Мартина Вальзера написать роман «Смерть
критика» (2001). Мартин Вальзер еще в 1998 году в благодар¬
ственной речи по случаю вручения ему премии мира от немец¬
ких книготорговцев в церкви Святого Петра во Франкфурте
высказал свое мнение о спекуляциях на тему холокоста для до¬
стижения евреями своих целей и о «моральной дубине Освен-
1 Benz W. Was ist Antisemitismus? S. 41.
2 Stern. 2017. N 39. S. 125.
415
цима». В этом романе Вальзера представлен нечистоплотный
литературный критик Андре Эрль-Кёниг, еврей по происхо¬
ждению. Фигура настолько напоминает литературного крити¬
ка Марселя Райх-Раницкого, что он сам «узнал» себя в этом
романе. Узнал и потребовал от издательства «Зуркамп» отка¬
заться от издания книги, поскольку роман оскорблял и оби¬
жал его. Публикация все же состоялась, но получила отрица¬
тельную огласку в прессе, поскольку многие восприняли книгу
как антисемитскую демонстрацию. У прототипа героя кни¬
ги критика Райх-Раницкого в среде немецкой пишущей бра¬
тии репутация «помеси прокурора и клоуна» по той причине,
что он в своих выступлениях выделялся невыносимо ментор¬
ским тоном, отчитывая того или иного литератора.1 По сло¬
вам Вальзера, Марсель Райх-Раницкий страдает комплексом
мессии, у него прямо «страсть к унижению» других, необык¬
новенная «сила отрицания» других.1 2 Очевидно, по этой при¬
чине Вальзер накопил огромную злость на Райх-Раницкого.
Вальзер писал, что популярным такой тип критика делает то,
что, по сути, он не удостаивает людей большего, чем простое
деление на хорошее и плохое. Грубая бинарность очень подхо¬
дит для масс-медиа. Кроме того, «мир хорош потому, что в нем
есть такие, как он. И еще потому, что такой, как он, добивает¬
ся в этом мире успеха. Поэтому фундаментальная неустроен¬
ность этого реального мира им не упоминается. Это и делает
его успешным». Именно в этом причина извращения, которое
заставляет страшного критика Райх-Раницкого злобно пресле¬
довать таких писателей, как Курт Тухольский или Жан Амери,
имевших, в отличие от него, кое-что поведать о «неустроенном
мире».3
Чтобы загладить вину и вернуться к политкорректности
Вальзер издал в 2014 году книгу-панегирик еврейскому поэту
1 Der Herr der Bucher // Der Spiegel. 1993. N 40. S. 268.
2 Ширрмахер Ф. Открытое письмо Мартину Вальзеру // Неприкосно¬
венный запас. 2002. № 4. С. 114.
3 Л. Б. Охота на антисемитизм в развлекающейся Германии // Непри¬
косновенный запас. 2002. № 4. С. 120.
416
Шолему Абрамовичу. Эту книгу критики восприняли насторо¬
женно, как попытку оправдаться. В 2015 году Вальзер издал
еще один текст «Unser Auschwitz. Auseinandersetzung mit der
deutschen Schuld» («Наш Освенцим. Рассуждения о немецкой
вине»). По всей видимости, и эта книга должна была способ¬
ствовать его реабилитации. В интервью «Der Spiegel» Вальзер,
оправдываясь, сказал, что в его речи в Паульскирхе в 1998 году
он допустил ошибку, помянув о «злоупотреблениях Освенци¬
мом», не называя имен: «Я имел в виду Гюнтера Грасса, Йош¬
ку Фишера, Вальтера Йенса — а Игнац Бубис думал, что я гово¬
рил о нем». Вальзера больше всего возмутил аргумент Грасса,
что «из-за Освенцима не может быть и речи об объединении
Германии». Также его неприятие вызвал аргумент «зеленого»
министра иностранных дел Йошки Фишера, что Сербию бом¬
били, исходя из уроков Освенцима. Это Вальзер и называл
«инструментализацией Освенцима».1
Также антисемитским немецкая общественность сочла вы¬
ступление Гюнтера Грасса, который в апреле 2012 года опу¬
бликовал стихотворение под названием «Что должно быть ска¬
зано». От него никто не ожидал такого текста... Грасс упрекал
себя в том, что слишком долго умалчивал очевидное: некая
страна утверждает свое право на первый удар, который спосо¬
бен уничтожить иранский народ. Но теперь он больше не мо¬
жет молчать и говорит, что должно быть сказано: «Израиль
угрожает Ирану». Подавляющее большинство немецких поли¬
тиков, церковных деятелей, литературных критиков выразили
свое возмущение этим сочинением. Беата Кларсфельд сравни¬
ла Грасса с Гитлером...1 2
Интересно, что в 1960-е годы Вальзер и Грасс подняли бунт
против фигуры умолчания и поставили вопрос о немецкой ви¬
не — тогда они шли против течения, против господствующего
общественного мнения. Теперь они вновь бросили вызов ново¬
му нормативному дискурсу о прошлом.
1 Spiegel-Interview. 2015. N 19. S. 139.
2 Млечина И. Гюнтер Грасс. С. 313.
417
Египтолог и знаток истории Израиля Ян Ассман с пол¬
ным правом констатировал: «Уничтожение части европейско¬
го еврейства — это исторический факт и как таковой является
объектом исторического исследования. В современном Изра¬
иле, однако, эта трагедия была еще сделана работающим ми¬
фом, функционирующей историей, из которой это государство
черпает значительную часть легитимации и политической
ориентации — это выражается в многочисленных памятни¬
ках и мемориальных собраниях, этому учат в школе, и это
все принадлежит к мифомоторике государства Израиль. Ни
одно государство не может обойтись без мифов или истори¬
ческих легенд, которые не являются простой выдумкой, а ос¬
новываются на более или менее реальных событиях, или их
преувеличенном и одностороннем толковании. Немецкое же
„политкорректное" толкование холокоста делает последний
фундаментом современной Германии. Такое положение не мо¬
жет длиться вечно».1
Американские спекуляции на холокосте
Никому не хочется быть жертвой в настоя¬
щем, однако, многие хотели бы быть жертвами
в прошлом.
Ц. Тодоров
Как ни странно, многие импульсы к утверждению мифа
холокоста исходили из США — об этом шла речь выше, но и
после объединения Германии такого рода импульсы продол¬
жались. Американский социолог Джеффри Александер при¬
водил данные опросов, подтверждающие уникальную и для
США, и для современного мира в целом степень тематизиро-
ванности холокоста: «К началу девяностых годов информиро¬
ванность о холокосте среди американских граждан существен¬
но превышала информированность о Второй мировой войне.
Согласно опросам общественного мнения, в то время как о хо¬
1 Nolte Е. Die Deutschen und ihre Vergangenheit. S. 216—217.
418
локосте знали 97 % американцев, гораздо меньшая их часть
была способна объяснить, с чем связано название „Перл Хар¬
бор", или была в курсе того, что Соединенные Штаты Америки
сбросили атомную бомбу на Японию. Только 49 % опрошенных
знали, что Советский Союз был союзником Америки в этой
войне».1
В США под действием средств массовой информации сна¬
чала американские евреи, а затем и не-евреи стали ощущать
большее родство с европейскими жертвами нацизма. В поли¬
тическом плане это привело ни больше ни меньше к тому, что
США на десятилетия вперед утвердили свой статус сакраль¬
ного центра западного мира, главного морального авторитета
эпохи. Политические границы этой этической гегемонии США
совпадают с границами понимания холокоста как централь¬
ного символа «зла». Этот символ уже с 1979 года, когда был
открыт Мемориальный музей холокоста в Вашингтоне, был
метонимически связан с отвратительными преступлениями.
Президентская комиссия по холокосту предоставила президен¬
ту Картеру записку, в которой говорилось, что цель создания
музея заключается в том, чтобы защититься от грядущего зла.
Посетителю выдается паспорт с фотографией личности некой
жертвы холокоста, а постоянная экспозиция музея разделе¬
на на отсеки по хронологическому принципу. В конце осмот¬
ра каждого раздела посетителю нужно провести паспорт че¬
рез специальное устройство, чтобы узнать что произошло с его
«альтер эго» в течение этой конкретной фазы холокоста. К то¬
му моменту, когда посетители обойдут всю выставку, они будут
знать, выжил ли человек, с которым они символически соот¬
несли себя или погиб.1 2
Наверное, именно по примеру американцев и в Германии
устроили мемориал жертвам холокоста. И не только мемо¬
риал — до 2014 года в Германии не было сравнимого с Cen¬
ter for Advansed Holocaust Studies в Вашингтоне или Holocaust
Research в Иерусалиме. Поэтому и был создан Zentrum fur
1 Александер Д. Смыслы социальной жизни. С. 15.
2 Там же. С. 240.
419
Holocaust-Studien при Институте современной истории в Мюн¬
хене.1
Александер указывал, что у холокоста был «прогрессив¬
ный» и «трагический» нарратив. Первый исходил из историче¬
ской локализации нацизма, его преодолимости, торжества до¬
бра над злом. Такой подход характерен для СССР, победившего
в войне и считавшего, что жертвы были не напрасны, напро¬
тив, исполнены смыслом. Конструкция трагического наррати¬
ва иная — в ней линейное время, характерное для идеологемы
«прогресса», сменяется циклическим сакральным временем,
ощущением причастности к потустороннему миру. Массовое
уничтожение евреев становится не событием истории, а архе¬
типом, событием вне времени. Поэтому нельзя «стать выше»
истории холокоста, возможно только вернуться к ней.1 2
Иными словами, холокост становится абсолютным событи¬
ем, то есть событием, в отношении которого останавливается
произвол наблюдателя. «Если все мы жертвы, и все мы пре¬
ступники, то не существует такого зрителя, который мог бы
на законных основаниях отстраниться от коллективного стра¬
дания, будь то на стороне жертвы или преступников». Анти¬
антисемитизм и запущенная им цепочка изменений культур¬
ных кодов стали возможны потому, что погибшие в Европе и
дискриминируемые в США евреи позволили Америке, а затем
и всему миру причаститься к очистительной мощи большой
европейской трагедии.3 Превращение массового истребления
евреев в «преисполненное» («engarged») зло играет основопо¬
лагающую роль в распространении морального универсализ¬
ма, который является признаком многообещающих возмож¬
ностей, открываемых нашей эпохой, и представляет образец,
посредством которого культурные травмы, будь то к добру или
к худу, формируют коллективную идентичность.4 При этом ин¬
1 Bajohr F. Zwei Jahre Zentrum fiir Holocaust-Studien // Vierteljahrshefte
fiir Zeitgeschichte. 2016. H. 1. S. 139.
2 Александер Д. Смыслы социальной жизни. С. 19—21.
3 Там же. С. 21, 24.
4 Там же. С. 50.
420
тересно, что Освенцим не имеет никакого подходящего нарра¬
тива, только набор статистических данных. Превращение в зло
есть прежде всего вопрос репрезентации.1
В начале югославского конфликта во время дебатов в Се¬
нате США, перечисляя «зверства», приписываемые сербским
солдатам, сенатор Джозеф Либерман сказал, что «мы также
мало прислушиваемся к эху конфликтов в Европе, как и пять¬
десят лет назад». В то же самое время кандидат в президенты
от демократов Билл Клинтон заявил, что «история показа¬
ла нам, что нельзя допускать массового истребления людей,
нельзя просто сидеть и смотреть, как это происходит». Клин¬
тон обещал, что в случае его избрания, он «начнет действовать
с воздуха против сербов, чтобы попытаться восстановить базо¬
вые гуманитарные условия».
По всей видимости, именно эта метафорическая связь
с нацистскими преступлениями постепенно вынудила Сер¬
бию подписать Дейтоновские соглашения и прекратить то,
что в американских и европейских СМИ освещалось как гено¬
цид в Боснии и Герцеговине. Связывая действия сербов с хо¬
локостом, Клинтон говорил «о систематическом истреблении,
осуществляемом людьми, в чьих руках находилась политиче¬
ская и военная власть, под исключительным контролем без¬
жалостного диктатора Слободана Милошевича. Вы думаете,
немцы осуществили бы холокост сами, без Гитлера? Вы дума¬
ете, это в их истории было нечто такое, что подвигло их на та¬
кие действия? Нет. Необходимо достичь абсолютной ясности
в этом вопросе. Такие вещи происходят благодаря политиче¬
ским лидерам».1 2
На съезде Партии «Зеленых» в 1999 году в ФРГ Йошка Фи¬
шер и его заместитель Людвиг Вольмер говорили о «фашизме»
в Сербии. Оппонент Фишера сказал, что нельзя приравнивать
убийственный режим Милошевича и холокост, поскольку это
сравнение преуменьшает ужасы нацизма, что косовары — не
евреи и Милошевич — не Гитлер. Но в итоге около 6о % деле¬
1 Там же. С. но.
2 Там же. С. 220.
421
гатов съезда Партии «Зеленых» сочли, что аналогия уместна
и поддержали Фишера.1 В тот же день другой заместитель Фи¬
шера от СДПГ, представитель «поколения 1968 года» заявил,
обращаясь к немцам предшествующего поколения, что они не
будут стоять в стороне, как они стояли в нацистские времена.
Он подчеркнул: «Мы не будем просто стоять и смотреть, как
вы, в то время, когда попираются права меньшинств и проис¬
ходят случаи резни. Слободан Милошевич дал нам шанс дока¬
зать это».1 2
Человек, переживший холокост, лауреат Нобелевской пре¬
мии Эли Визель после трехдневной поездки по лагерям бежен¬
цев, где находились албанцы из Косово, заявил, что «когда зло
показывает свое лицо, нельзя давать ему набрать силу. Надо
вмешиваться». Его отправило правительство США, чтобы вы¬
яснить, есть ли смысл в бомбардировочной кампании. Несмот¬
ря на утверждение самого Визеля, что он не верит в аналогии,
он все же решил, что война в Косово показала, что аналогии
с холокостом обоснованы, и что уроки этики после холокоста
могут извлекаться до крайности практическим образом.3
Гаагский трибунал свидетельствовал о том, что спустя
пятьдесят лет после холокоста он стал господствующим симво¬
лом зла («master symbol of evil»), через отношения к которому
стали типизироваться новые вопиющие случаи массового при¬
чинения вреда людям.4
Такое интенсивное использование к месту и не к месту ана¬
логий с холокостом, разумеется, должно было вызвать ответ¬
ную реакцию. Так, в 1993 году американский историк Чарльз
Майер заговорил о «мемориальной индустрии», выражая бес¬
покойство по поводу избыточного обращения к исторической
памяти в США. Поводом для критики послужило сооруже¬
ние мемориального Музея холокоста в вашингтонском Наци¬
ональном парке. Майер выразил несогласие с консолидацией
1 Там же. С. 221.
2 Там же.
3 Там же. С. 223.
4 Там же. С. 225.
422
нации вокруг памяти о еврейских жертвах, поскольку, на его
взгляд, сооружение этого памятника было «прикрывающим
воспоминанием», способным затмить другие исторические
события, в которых американцы находились не на стороне
жертв, а на стороне преступников. Майер вопрошал — «поче¬
му бы не создать Музей американской работорговли? Не пра¬
вильнее ли использовать американскую землю и американские
финансовые ресурсы для того, чтобы наглядно увековечивать
память о собственных преступлениях, о том, за что несет от¬
ветственность наша собственная страна? Почему бы не создать
музей, посвященный страданиям индейцев, погибших от чу¬
мы, в бойне на ручье Вундед-Ни или от алкоголизма, процве¬
тавшего в резервациях? Почему мемориал напоминает о ката¬
строфе холокоста, но не напоминает о невольничьих рынках
или об этнической чистке индейцев чероки, которую устроил
Эндрю Джексон?»1 По мнению Майера, привлечение внима¬
ния к жертвам является не столько стратегией выживания для
социальных меньшинств и инструментом защиты их иден¬
тичности, а, скорее, признаком уныния, застоя, коллективно¬
го самодовольства. Расширяющие притязания на роль жертв
обостряют конкуренцию за признание жертвенного статуса
ради соответствующих экономических благ и политического
влияния.1 2
Также на это обращает внимание и другой американский
критик «индустрии» холокоста Норман Финкельстейн. Он уви¬
дел в утверждении исключительности холокоста возможность
заработать политический капитал, а также безвкусную секу¬
лярную версию учения об избранном народе.3 Несмотря на
пренебрежительное высказывание об «индустрии холокоста»,
он отмечал, что уникальность холокоста не мешает обобщению
и универсализации этого события: «С точки зрения тех, кто
предан идее исправления людей, данный характерный пример
зла не отвергает, а скорее провоцирует сравнения. Рабство за¬
1 Ассман А. Новое недовольство мемориальной культурой. С. 153—154.
2 Там же. С. 154.
3 Finkelstein N. Holocaust-Industry. Munchen, 2000. Passim.
423
нимало примерно то же место в универсуме XIX века, которое
холокост занимает в нем сегодня. Соответственно, о рабстве
часто вспоминали, чтобы привлечь внимание к злу, не оце¬
ненному в полной мере. Джон Стюарт Милль сравнивал поло¬
жение женщин в самом священном институте викторианства,
в семье, с рабством. Он даже отважился заявить, что в некото¬
рых важных отношениях оно было хуже». Финкельстейн также
замечал, что в «преломлении через линзу Освенцима то, что
раньше воспринималось как должное, — например, нетерпи¬
мость, более не может так восприниматься». В сущности, имен¬
но холокост дискредитировал научный расизм, который был
столь распространенной чертой американской интеллектуаль¬
ной жизни до Второй мировой войны.1
1 Александер Д. Смыслы социальной жизни. С. 232.
Глава 6
Немецкий комплекс
преодоления прошлого и Европа
Экономический «Четвертый рейх»?
Преступления прошлого холодно и расчетли¬
во превращаются в инструмент в целях мораль¬
ного шантажа.
Р. Тихий
Комплекс вины и немецкая
экономическая гегемония
В 2015 году в «Der Spiegel» появилась публикация с харак¬
терным названием «Четвертый рейх»: что думают некоторые
европейцы, глядя на Германию». Название было позаимство¬
вано у итальянского журналиста Витторио Фельтри, который
опубликовал книгу «Четвертый рейх. Как Германия подчи¬
нила себе Европу». Авторы статьи вспомнили, что у министра
пропаганды Геббельса был небольшой текст под названием
«2000 год», в котором он размышлял о будущем Европы под
руководством Германии.1 И вот это будущее настало, но оно
принесло не всеобъемлющее доминирование Германии, о чем
писал приближенный Гитлера, а половинчатое — только эко¬
номическое преобладание. Иностранцы говорят, что Германия
доминирует, но не ведет за собой. Она гегемон, но гегемон сла¬
1 Das Vierte Reich // Der Spiegel. 2015. N 13. S. 20.
425
бый. Подобное утверждение можно найти в книге Себастьяна
Хаффнера «От Бисмарка до Гитлера». В ней он писал, что на
рубеже XIX и XX веков Германия была очень громоздкой и
трудно управляемой, она была одновременно слишком боль¬
шой и слишком маленькой.
О слабости немецкой гегемонии, связанной с комплексом
вины, писал и английский экономист Ханс Кунднани (Kund-
nani), автор книги «The Paradox of German Power» — «Парадокс
власти Германии», в которой утверждал, что сила германской
экономики вкупе со взаимозависимостью стран-членов поро¬
дила экономическую нестабильность, сравнимую с политиче¬
ской нестабильностью, характерной для эпохи Бисмарка. По
мнению Кунднани, проблема заключается не столько в том,
что Германия пользуется в Европе властью гегемона, а в том,
что она применяет эту власть лишь наполовину. Она сосре¬
доточилась только на себе — и, возможно, она слишком мала
для той роли, которую должна играть. «Германия снова пре¬
вратилась в парадокс. Она одновременно слаба и сильна —
как в XIX веке после объединения. Со стороны она кажется
мощной, однако, многие немцы считают ее уязвимой, — писал
Кунднани, — она не хочет лидировать и противится объедине¬
нию долгов, но в то же время стремится переделать Европу по
собственному образу и подобию, чтобы сделать ее конкуренто¬
способной».
В унисон звучало и мнение бывшего министра иностран¬
ных дел Польши Радослава Сикорского, сказавшего в ноябре
2011 года, что немецкой мощи он боится в меньшей степени,
чем немецкого бездействия, и призвал Германию взять на себя
роль лидера в Европе.
В этой связи Жан-Пьер Шевенман, сравнивая конфедера¬
тивную ЕС и Швейцарскую федерацию, риторически задавал
вопрос — можно ли в масштабах всей Европы воспроизве¬
сти швейцарской чудо? И отвечал словами Токвиля — «обыч¬
но мы приходим к одному из двух результатов: самые мо¬
гущественные из объединившихся народов берут полномочия
федерального правительства в свои руки и начинают власт¬
426
вовать от его имени, либо федеральное правительство вы¬
нуждено опираться на свои собственные силы и Союз обрека¬
ет себя на неспособность действовать».1 Иными словами, по¬
ложение и экономическая мощь должны побуждать немцев
к действию, что неизмеримо лучше, чем неспособность дейст¬
вовать.
Но немецкое прошлое и здесь дало о себе знать — показа¬
тельно, что и экономические проблемы современной Герма¬
нии и Европы также связаны с преодолением прошлого. Дело
в том, что до объединения страны у Западной Германии был
весьма эффективный финансовый инструмент — немецкая
марка. Евро, как надеялся французский президент Франсуа
Миттеран, отберет у Германии ее «атомную бомбу» (немецкую
марку), предполагалось, что евро разрушит экономическое го¬
сподство Германии, что и будет ценой объединения страны.
Все произошло с точностью до наоборот. Общая валюта свя¬
зала воедино судьбы стран-членов еврозоны и дала Германии
власть над остальными, немецкий вопрос вернулся, несмотря
на то, что немцы этого не инициировали и не хотели. Важно
отдать должное немцам — Германия никогда не ратовала за
единую валюту, если бы это было в ее власти, дата введения
евро была бы отложена на неопределенный срок. Внедрение
новой валюты французы связали с объединением Германии —
это была его цена. К немецкой марке по политическим моти¬
вам не стали применять старый американский принцип «if it
arn’t broke, don’t fix it» — «если это не ломается, то и чинить
не нужно».1 2 Подобно знаменитой своей устойчивостью немец¬
кой марке, евро пользуется институционным статусом, тем не
менее с момента внедрения евро в 2001 году эти правила на¬
рушили шестнадцать из семнадцати стран, включая Герма¬
нию.3 Лауреат Нобелевской премии по экономике Пол Кругман
1 Шевенман Ж.-П. 1914—2014. Европа выходит из истории? С. 227.
2 Саррацин Т. Европе не нужен евро. М., 2015. С. 11.
3 Коллиер П. Исход = Exodus: как миграция изменяет наш мир. М.,
2016. С. 46.
427
принципиально критиковал евро, поскольку, на его взгляд, для
евро нет общего однородного экономического пространства, то
есть не было предпосылки для общей валюты. А введение этой
валюты в итоге он назвал тяжелой ошибкой.1
Даже один из создателей новой валюты, бывший предсе¬
датель Бундесбанка в 1993—1999 годы, а потом статс-секретарь
в министерстве финансов Ханс Титмайер в своем исследова¬
нии истории евро указывал на то, что евро безусловно обще¬
признанная стабильная валюта, обеспечивающая транспарент¬
ность европейской экономики, а также являющаяся частью
новой европейской идентичности, даже символом единой Ев¬
ропы. Европейцы оценили все преимущества единой валюты
при поездках за пределы национальных границ, но... Все же
Титмайер признавал, что самая большая проблема, связанная
с евро, — это слабый экономический рост на периферии ЕС,
а также слабая финансовая дисциплина в рамках ЕС.1 2 Круп¬
ный американский финансист, лауреат Нобелевской премии
Джозеф Стиглиц в книге с говорящим названием «Европа на
пути к краху» также рассматривал реализацию проекта евро
ошибкой.3
Дело в том, что Гельмута Коля, а затем и его преемницу
Меркель больше беспокоило будущее единой Европы, чем
государственные финансы ФРГ. Даже весьма квалифициро¬
ванный экономист Гельмут Шмидт 4 декабря 2011 года в сво¬
ей речи на съезде СДПГ также считал это приоритетом. Он
очень много говорил на тему немецкой вины за холокост, об
европейском завещании Робера Шумана и Конрада Аденауэ¬
ра, об общей валюте и о необходимости солидарной немец¬
кой ответственности за долги стран-партнеров в европей¬
ском пространстве. Эта речь выразила суть дилеммы Герма¬
1 Саррацин Т. Европе не нужен евро. С. 109.
2 Titmayer Н. Herausforderung Euro. Wie es zum Euro kam und was er fur
Deutschlands Zukunft bedeutet. Munchen, 2005. S. 287, 295.
3 Stiglitz J. Europa sparrt sich kaputt. Warum die Krisenpolitik gescheitert
ist und der Euro einen Neustart braucht. Munchen, 2016.
428
нии: постоянное пребывание в состоянии вины послевоенного
времени. Шмидт показал моральную силу, проявленную Гер¬
манией, которая и дальше будет выигрывать, принимая на
себя эту вину.1 То есть он показал, что решения нужно при¬
нимать не на основании экономической рациональности и
тщательного анализа интересов сторон, а на сознании вины
Германии.
При введении евро думали, что единая валюта, подкре¬
пленная мощью и престижем поглощенной ей немецкой мар¬
ки, должна стать волшебным напитком, эликсиром жизни, ко¬
торый призван был создать наконец экономическое равенство
и устранить постоянную, воспринимаемую как неприятную и
как упрек разницу между зоной немецкой марки и остальной
Европой. До введения общей валюты только немцы (или гол¬
ландцы, австрийцы, датчане) были в экономическом плане
приблизительно одинаково сильными. Напрашивается анало¬
гия с комиксом Рене Госсини об Астериксе — как только Ми-
ракуликс приготовил волшебный напиток (общую валюту),
все стали такими же сильными как Обеликс. Тем более, что
немецкого Обеликса мучила совесть из-за его силы и ему хо¬
телось разделить ее с другими и тем самым избавиться от чув¬
ства вины, которая мучила его после окончания Второй миро¬
вой войны.1 2
При введении новой валюты забыли, что она исключала
частичные инфляционные процессы (инфляция не всегда пло¬
хо, особенно для состояния экспортных отраслей), — иными
словами, бедные регионы не могли больше рассчитывать на
то, что время от времени девальвация национальной валюты
будет приводить к улучшению конкурентоспособности и тем
самым элегантно компенсировать прошлые заблуждения от¬
носительно заработной платы.3 Следствием этого и было на¬
растающее отставание прочих европейских стран от Германии.
1 Саррацин Т. Европе не нужен евро. С. 18.
2 Там же. С. 12.
3 Там же. С. 14.
429
Объективно получается, что эти страны оказались в плачевной
ситуации в том числе от того, что единая валюта обрекла их на
структурную безработицу.1
Логика дебатов вокруг необходимости евро
Новая валюта стала главной причиной огромного профи¬
цита торгового баланса Германии — 5 % от ВНП, такой же, как
у Китая. Канцлер Гельмут Шмидт справедливо указывал: «На¬
ши лидеры должны осознать тот факт, что для нас профицит,
для других — дефицит. Наши кредиты — это их долги. Подоб¬
ная ситуация вряд ли совместима с идеалом равновесия, ко¬
торый мы некогда проповедовали. Если мы, немцы, позволим
себе претендовать на роль европейского лидера, <...> Герма¬
ния окажется в изоляции». Далее Шмидт вписал это объек¬
тивное противоречие в широкий исторический контекст: «Эти
шестьдесят лет, когда мы, немцы, ценой таких усилий возро¬
дили страну, мы никогда не были одиноки. Ее возрождение
было бы невозможно без помощи западных победителей, без
поддержки ЕС и НАТО, без содействия наших соседей, без па¬
дения Восточного блока и краха коммунистической диктату¬
ры. Нам, немцам, есть за что быть благодарными, отвечая со¬
лидарностью на солидарность, проявленную по отношению
к нам. В поисках рецептов преодоления [нынешнего кризиса]
мы не должны выставлять свой экономический и социальный
уклад, нашу федеративную систему, нашу концепцию бюджета
и ведения финансов как модель или пример для подражания,
а лишь как один из возможных путей».1 2
Шевенман также отмечал, что единая валюта была заду¬
мана так, словно нации с их историей попросту не существо¬
вали. Сторонники единой валюты думали, что она позволит
периферийным странам наверстать свое отставание и выйти
1 Шевенман Ж.-П. 1914—2014. Европа выходит из истории? С. 252.
2 Там же. С. 260—261.
430
на уровень более развитых экономик. Однако они не отдавали
себе отчета в том, что слишком благоприятные условия кре¬
дитования не могли не привести к тому, что Греция, ирланд¬
ские банки и испанские граждане погрязнут в долгах. В итоге
евро вместо того, чтобы помочь отстающим выйти вперед, на
деле способствовал спекуляциям.1 «Единая валюта» оказалась
прекрасным примером контрпродуктивной логики, отрица¬
ющей реальность — и разнородность — наций, ее создатели
воздвигли путанную конструкцию, чьи плоды сегодня уже оче¬
видны: созданная, чтобы объединить народы и при этом от¬
рицающая их реальность, единая валюта настраивает их друг
против друга, поскольку по самой своей сути ведет к поляри¬
зации богатств там, где они создаются, и обрекает остальные
страны на недоразвитие. Следовало бы действовать прагмати¬
чески, полагал Шевенман: создать общую валюту, не упразд¬
няя национальных валют и тем самым сохранив механизмы
адаптации. Была создана валюта для одного народа, а их в Ев¬
ропе тридцать. Историческая и литературная эрудиция Мит¬
терана была колоссальна, но экономическими познаниями он
похвастаться не мог, как и Гельмут Коль.1 2 Впрочем, даже если
бы они хорошо разбирались в экономических проблемах, дав¬
ление политических спекуляций на немецкой ответственности
за прошлое преобладало. Нужно все же вспомнить, что в сво¬
ей речи в Бундестаге 6 ноября 1991 года Коль заявил: «Поли¬
тический союз является неотделимой составной частью эконо¬
мического и валютного союза. Новейшая история, и не только
история Германии, учит нас, что представления о том, что эко¬
номический и валютный союз можно сохранить на длитель¬
ный срок без политического союза, является ошибочным».3 Но
в итоге стремление к воссоединению Германии перевесило и
немцы согласились на валютный союз, несмотря на то, что ЕС
перераспределяет между странами Европы менее 1 % их дохо¬
1 Там же. С. 212.
2 Там же. С. 44—45.
3 Саррацин Т. Европе не нужен евро. С. 13.
431
да — по сути, граждане ЕС не настоящие граждане единой фе¬
дерации, чтобы одобрять сколь-нибудь значительное перерас¬
пределение доходов.1
В результате евро лишь усилило гетерогенность нацио¬
нальных экономик, которые образуют еврозону. Получилось
так, что немецкая экономика лучше работает при сильной ва¬
люте, однако другие страны обречены при этом на неполную
занятость. Поэтому богатство и благополучие скапливают¬
ся на одном полюсе, а отставание и дефициты — на другом.
В масштабе Европы воспроизводится ситуация, сложившаяся
в Италии, когда после объединения там была введена лира:
разрыв между севером (Padania) и югом (Mezzogiorno) лишь
увеличился.1 2 По сути, Южная Европа и становится большим
«Mezzogiorno», который нуждается в опеке. В Германии лево¬
либеральный политический класс выступал за то, чтобы ре¬
шить проблему долгов Греции, Испании, Португалии путем
выпуска евробондов — это самое последовательное отрицание
«No-Bail-Out» (статья 125 Лиссабонского договора делает неза¬
конным принятие одного государства на себя долги другого).
В немецкой политике за евробонды в большинстве своем го¬
лосуют представители СДПГ, «Зеленые» и левые. Они действу¬
ют под влиянием типичного немецкого рефлекса, по которому
покаяние за холокост и мировую войну окончательно совер¬
шится лишь тогда, когда немцы предоставят свои интересы и
деньги в руки европейцев.3 Понятно, что когда немцы медлят
или требуют выполнять обязательства, то это вызывает нега¬
тивную реакцию — МВФ, конечно, стремится снять с Германии
роль сурового надзирателя. Тем не менее невозможно скрыть,
что Берлин в этом деле главный. Меркель полностью отвергла
подход Коля, всеми силами стремившегося избежать изоля¬
ции на важных переговорах: «Я довольно одинока в ЕС, но мне
это безразлично. Я права». «Мы для Европы то, чем амери¬
канцы являются для мира: нелюбимая держава-лидер», — то¬
1 Коллиер П. Исход = Exodus. С. 323.
2 Шевенман Ж.-П. 1914—2014. Европа выходит из истории? С. 304.
3 Саррацин Т. Европе не нужен евро. С. 227—228.
432
же слова Меркель. Генри Киссинджер иронически спрашивал,
по какому телефону звонить в Европу? — ясно, — по телефону
Меркель...
Кристин Лагард, шеф МВФ, однажды с юмором высказа¬
лась, что для танго нужны двое, намекая на то, что у ФРГ нет
равных партнеров в финансовой сфере. Имеет место явный
перевес платежного баланса по сравнению с другими стра¬
нами ЕС с преобладающим дефицитом платежного баланса.
Иные склонны упрекать в этом Германию, что немцы воспри¬
нимают как явную несправедливость, — и они правы, посколь¬
ку эффективность немецкой экономики на фоне других — это
реальность, а виноваты в ней те, кто не может дотянуться до
немецких стандартов. Причины этого отставания не в том,
что в Германии намеренно сдерживают рост зарплаты, и не
в экономности немцев, а в более высокой производительности
труда, готовности к внедрению инноваций и в более эффек¬
тивном использовании рабочей силы. Такие различия нельзя
сгладить политическими компромиссами. Так как нельзя за¬
ставить стать «хуже», поэтому решение состоит только в том,
чтобы страдающие от экономических напастей южане «стали
лучше».1 Даже Франция, полагал Шевенман, глазами Герма¬
нии — пожилая дама. Германия в праве полагать, что посколь¬
ку ее промышленность и внешняя торговля в два с половиной
раза мощнее французских, то она, а не Франция, должна засе¬
дать в клубе великих держав. Германия чувствует себя более
современной, более «экологичной», поскольку именно немцы
после травмы Второй мировой войны первыми осознали угро¬
зы рисков, которые множились в ускользающем от контроля
современном мире. Меркель после катастрофы на Фукусиме
в 2011 году решила к 2022 году закрыть все немецкие атом¬
ные электростанции. В длительной перспективе этот перево¬
рот в энергетике потребует усилий и средств, сопоставимых
с теми, которые пришлось приложить при объединении Гер¬
мании. При том, что немцы платят за электроэнергию в два
раза больше французов, немецкий энергетический поворот,
1 Там же. С. 323.
433
скорее, напоминает идеологическое решение, а не демократи¬
ческий выбор.1
Шевенман скептически заметил, что Елисейский договор
имел общеевропейское значение, но ныне следует признать,
что он не стал реальностью. Дело в том, что французы долго
смотрели на Европу как на проект «большой» Франции. Одна¬
ко, как показали геополитические потрясения 1989—1991 го¬
дов, это была ошибка: объединенная Германия и расширение
Европы после краха СССР сдвинуло ее центр тяжести на Вос¬
ток. Центром и крупнейшей экономической силой Европы
стала Германия.1 2 Для Германии Франция — вторая по объе¬
му поставок после Китая. К примеру, в течение года (2012/13)
Франция импортировала из Германии товаров на 89.2 мил¬
лиарда евро (17.3 % ее импорта) и экспортировала на 72 мил¬
лиарда (16.6 % общего объема экспорта). Столь значитель¬
ный дефицит (семнадцать миллиардов в 2012 году) в торговле
с Германией образовался давно. Он свидетельствует не только
о меньшей конкурентоспособности французской промыш¬
ленности, но и о проблемах с ее специализацией. Немцы, ко¬
нечно, не несут ответственности за дефицит французской
внешней торговли: в сфере информатики минус 7.4 милли¬
арда, телефонии минус 4.3 миллиарда, бытовой электрони¬
ки минус 3.6 миллиарда, автомобильной промышленности
минус 6.8 миллиарда в 2012 году (против плюс ю миллиардов
в 2006 году). Конечно, ни о каком равенстве при таком дефи¬
ците речи не может быть.3
Шевенман полагает, что ничего не получится без концен¬
трации усилий, но и она окажется бесполезной, «если мы не
сбросим с себя валютные оковы, которые душат нашу экономи¬
ку». Шевенман предостерегал в 2012 году, что «потеряв свою
производственную базу из-за переоценки евро, Франция рис¬
кует превратиться в парк аттракционов на окраине Евразии».4
1 Шевенман Ж.-П. 1914—2014. Европа выходит из истории? С. 295.
2 Там же. С. 267.
3 Там же. С. 268.
4 Там же. С. 270.
434
В самом деле, франко-германское партнерство страдает от не¬
которой асимметрии, словно в семье, где один из партнеров
требует отношений, а другой с ними мирится.1
Даже и в кризис 2008—2009 годов, в отличие от своих сосе¬
дей, Германия в целом хорошо справилась с проблемами: про¬
фицит ее торгового баланса продолжал расти, несмотря на то,
что Китай отобрал у нее звание первого экспортера планеты.
На деле это не особенно важно — Германия остается крупней¬
шей «мастерской» мира в том, что касается различного слож¬
ного оборудования и дорогих автомобилей, обгоняя Японию и
США, и тем более Китай.1 2 В 2014 году у Германии было актив¬
ное торговое сальдо в 7 % от объема производства. Активное
сальдо означает, что Германия в торговле с другими странами
получает денег больше, чем тратит на их продукцию. Разни¬
ца уходит из Германии в виде банковских ссуд иностранным
компаниям, чтобы они могли покупать немецкие товары. С на¬
чала нового тысячелетия активное сальдо торгового баланса
в Германии выросло почти в четыре раза и составило ныне
217 миллиардов евро. Только в торговле с Францией это пре¬
вышение составило в 2014 году тридцать миллиардов евро.
Ни у одной страны в мире нет такого огромного торгового
профицита как у Германии. Почему так? Немецкий экономист
профессор Хенрик Эндерляйн так отвечал на этот вопрос:
«У Германии сегодня самое большое торговое сальдо торгово¬
го баланса из всех стран по очень простой причине. После вве¬
дения евро у нас не было выбора, кроме как стать конкуренто¬
способными. Но нелепо считать, будто Германия сделала это
во вред другим странам». Германия не стремилась к своему
нынешнему положению — это произошло из-за структуры зо¬
ны евро. Плюс нужно принять во внимание и вину ЕЦБ — он
ввел в 1999 году базисные процентные ставки в 3—4 %. Для
южноевропейских стран это были слишком низкие ставки,
приведшие к быстрому росту зарплат и цен. Для Германии
же эти ставки были слишком высоки, и работодатели вынуж¬
1 Там же. С. 291.
2 Там же. С. 245.
435
дены были сдерживать рост зарплат, чтобы их продукция бы¬
ла доступна по цене. В итоге — Германия стала сильно опере¬
жать других, что увеличило влияние Германии. Когда Меркель
едет в Брюссель, она делает это как руководитель самой силь¬
ной экономики еврозоны, намного опережающей остальных.
Те политические решения, с которыми она не согласна, не
проходят.
Именно поэтому Германия играла ключевую роль в борь¬
бе против долгового кризиса в Ирландии, Испании, Пор¬
тугалии, на Кипре и в Греции. В этой борьбе политики ЕС
рассматривали две стратегии. Южные страны хотели стиму¬
лировать рост за счет увеличения расходов в надежде на то,
что государственные доходы увеличатся. Германия и стра¬
ны Северной Европы, напротив, отдавали предпочтение со¬
кращению расходов и структурным реформам — при таком
подходе предъявлялись высокие требования к гражданам со¬
гласившихся на него стран. Разумеется, эти различия были
моментально политизированы — Меркель стали изображать
с пририсованным усиками Гитлера и в нацистской партийной
униформе...
Особенно тяжелым было положение в Греции, где в ре¬
зультате безответственной бюджетной политики проблемы
буквально громоздились друг на друга. Дело в том, что если
принять уровень затрат на рабочую силу в Германии за юо
в 2010 году, то для Греции — 37 (Южная Корея — 36, Чехия —
24, Венгрия — 16, Эстония — 18). Но где Южная Корея и где
Греция — это ведь совершенно разные лиги. Для того, чтобы
успешно предлагать промышленную продукцию, затраты на
рабочую силу в Греции должны быть как в Эстонии, Латвии,
Польше.1 Собственно, в этом и состояла главная проблема, по¬
скольку сразу снизить социальные стандарты греки бы не по¬
зволили. Отсюда и практическое отсутствие выходов из кри¬
зиса. Алексис Ципрас, который стал премьером в 2015 году
(в год кризиса с мигрантами), обещал утрясти вопрос с грече¬
скими долгами, но продвинуться с решение проблем не смог,
1 Там же. С. 382.
436
поскольку безработица в стране остается в среднем на уров¬
не — 25 %. Ханс-Олаф Хенкель, бывший председатель союза
промышленников ФРГ, в интервью «Der Spiegel» в этой связи
припомнил эпизод из романа Стефана Цвейга, в котором мо¬
лодой офицер, будучи в гостях по ошибке (по незнанию), при¬
гласил сидящую в кресле парализованную дочь хозяина танце¬
вать. А потом, будучи ужасно раздосадованным собственным
проступком, осыпал девушку обещаниями, которые явно не
смог бы исполнить. В итоге она возненавидела этого человека,
несмотря на все расположение, которое он ей выказывал. Хен¬
кель хотел сказать, что парализованная девушка — это Греция,
а молодой офицер — Германия.1
В процессе спасения Греции от дефолта Германию посто¬
янно обвиняли в том, что она «не хочет делиться своей кре¬
дитной картой». Но что в этом странного? Для ФРГ важно со¬
хранить ресурсы, чтобы финансировать все возрастающие
пенсионные расходы. Если вспомнить о ее демографической
ситуации, этот подход более чем оправдан. Интересы Герма¬
нии в завышенном курсе евро, полностью открытом для меж¬
дународной конкуренции внутреннем рынке, а также введе¬
нии в действие планов бюджетной экономии ведут к тому,
что ее европейские партнеры обречены на равновесие непол¬
ной занятости, которое в долгосрочной перспективе окажет¬
ся нестерпимым. Так, по сути, все и складывается: в 2012 году
в Германии уровень безработицы составляет 7 %, в среднем
в еврозоне — 12 %, а в Испании и Греции — 27 %. В результа¬
те ФРГ сталкивается с объективно противоречащими друг
другу требованиями.1 2 Но эти противоречия всегда разреша¬
ются в пользу политкорректной и толерантной политической
линии по той причине, которая является главной темой на¬
шего анализа.
1 Der Spiegel. 2016. № 36. S. 29.
2 Шевенман Ж.-П. 1914—2014. Европа выходит из истории? С. 250.
437
Проблема иммиграции в Европу и немцы
Афинянин насмехался над Анахарсисом, что он
скиф и варвар; тот ответил: «Мне позор моя роди¬
на, а ты позор своей родине».
Диоген Лаэртский
Римская цивилизация была цивилизацией ме¬
тисов. Расисты скажут, что поэтому она и развали¬
лась. Но на развал ушло 500 лет. Подобный про¬
гноз позволяет и нам строить планы на будущее.
У. Эко
Разница позиций в ЕС по отношению к иммиграции
По всей видимости, именно в связи с массовой иммиграци¬
ей в Европу историк из Кембриджа Дэвид Абулафиа накануне
решения о брексите выступил с мнением, что Великобритания
резко выделяется превосходящей всех в Европе преемствен¬
ностью демократической власти и исключительностью ее ин¬
ститутов, а также прецедентным правом. По его мнению, это
ставит страну в особое положение в Европе, которая развива¬
лась в совершенно иной парадигме. Тридцать восемь британ¬
ских историков подписались под этим мнением об историче¬
ской исключительности своей страны. Им противопоставили
себя около 300 ученых, подписавшихся под тем, что тезисы
Абулафиа — это нелепица. Каждая европейская страна имеет
свою специфическую историю и собственный путь развития.
Спор этот принял нешуточные масштабы и накал. Он оказал¬
ся на руку английскому правительству, которое стремилось
сократить власть ЕС, а в социальной политике исключить им¬
мигрантов из социальных программ. Сторонники Абулафиа
утверждали, что, исходя из этого своеобразия, следует выйти
из ЕС. Наверное, для того, чтобы подчеркнуть это своеобразие,
в Великобритании с необычной помпой отмечали годовщи¬
ну начала Первой мировой войны, 8оо-летие Великой хартии
вольностей...
Конечно, тезис Абулафиа об исключительной британской
самобытности и исключительно позитивной роли в истории —
438
это совершенная чепуха, поскольку империя отнюдь не явля¬
лась «белой и пушистой», она была исключительно жестока
и строилась на насилии и бесконечных войнах, в том числе и
Гражданской войне в XVII веке. О независимости парламен¬
та можно говорить только с конца XVIII, а не с XII века (как
у Абулафиа), всеобщее избирательное право в Великобритании
ввели лишь в 1928 году — позже, чем в других странах. Пре¬
емственность и стабильность, о которых твердил Абулафиа и
его сторонники, — это стабильность элиты, которая получа¬
ла выгоды в банковской, колониальной, политической сфе¬
рах. Народ же подвергался тем же испытаниям, что и в других
странах Европы. Иными словами, евроскепсис — это любимое
хобби маленькой элиты, которая прежде всего стремится огра¬
дить собственные интересы.
Если сравнивать позицию политического класса Германии
с позицией Абулафи, то она диаметрально противоположна.
Суть проблемы в том, что немцы и в этом вопросе не свободны
от негатива собственного прошлого... Если Тони Блэр, Сильвио
Берлускони или Дональд Трамп одинаково мало ценили пар¬
ламентаризм, одинаково прибегали к популизму, они дейст¬
вовали так, будто черпали легитимность прямо от народа,
а не посредством демократических институтов и устойчивых
мнений политического класса. В Германии такое невозмож¬
но — по причине, которой мы и занимаемся в этой книге... По
сути, после 1945 года немцы собственную национальную иден¬
тичность пытались сдать в гардероб объединенной Европы,
но за этим не последовало подобных же действий со стороны
других европейских народов. Немцы оказались голыми в об¬
ществе одетых — особенно отчетливо это видно на фоне пре¬
обладания национализма и популизма в Польше (Ярослав Ка-
чински), Венгрии (Виктор Орбан), Франции (Марион Ле Пен),
Голландии (Геерт Вилдерс), Великобритании с ее брекситом.
Даже Трамп использовал в своей предвыборной кампании
резкие высказывания против политики Меркель в вопросе
с беженцами.1
1 Alexander R. Die Getriebenen. S. 278.
439
Причиной возвышения этих политиков было то, что ради¬
кальный ислам выдвинул на повестку дня вопросы, на кото¬
рые политический класс Европы отвечает молчанием — у не¬
го нет ответов на них. Оказалось, что не все различия следует
уважать, а к некоторым нельзя оставаться терпимым.1 Это
молчание и связанное с ним отчуждение и было главной при¬
чиной брексита. Европа переживала массовую иммиграцию
людей, которые не обладают никакой территориальной лояль¬
ностью, — для них более важны религиозные представления,
а это опасно для общества, поскольку действует дезинтегриру-
юще. Особенно заметно это в Германии, политический класс
которой осознанно отказался от национальной идентичности
в пользу транснациональной идентичности. Напротив, в от¬
личие от ФРГ, страны, входящие в число относительно недав¬
но заселенных или слабозаселенных, нередко вводят наибо¬
лее строгие ограничения на иммигрантов: Канада, Австралия,
Россия, Израиль.1 2 Но такая немецкая установка, кажется, чре¬
вата тяжелыми социальными перегрузками, учитывая масшта¬
бы исхода из стран Третьего мира, а также наличие громад¬
ной массы иммигрантов: после турок (три миллиона) вторая
по численности национальная группа — поляки (два миллио¬
на), на третьем месте — итальянцы (750 тысяч), а на четвертом
месте — арабы.3
При этом ключевой вопрос — «миграция — это плохо
или хорошо?» — не корректен. Это все равно, что спросить —
«еда — это плохо или хорошо?». Как и еда может быть чрез¬
мерной и привести к дурным последствиям, так и чрезмер¬
ная миграция...4 Но последняя кажется именно чрезмерной,
особенно с 2015 года, — в момент кризиса с мигрантами не¬
мецкие представления о правах беженцев диктовались чув¬
ством вины за различные несправедливости, допущенные
в прошлом.
1 Коллиер П. Исход = Exodus. С. 10.
2 Там же. С. 341.
3 Buschkowsky Н. Die andere Gesellschaft. Berlin, 2016. S. 170.
4 Коллиер П. Исход = Exodus. С. 40.
440
С 4 сентября 2015 года за полгода в Германию переселилось
около миллиона беженцев — точного числа никто не знает.
Меркель и ее советник по делам беженцев безуспешно пыта¬
лись в сентябре убедить европейские правительства принять
часть беженцев. Французы изъявили готовность принять юоо,
Бельгия — 250, Дания — 40.1 На мюнхенский вокзал 5 сентя¬
бря почти каждый час прибывали все новые поезда с бежен¬
цами — все они хотели только в Германию. Немцы радушно
принимали беженцев, несли всевозможные подарки, игруш¬
ки, угощения. Настроение было «как в 2006 году» (победа на
чемпионате мира по футболу) или как в 1989 году, когда вся
Германия была охвачена необыкновенным подъемом.1 2 При
этом беженцы рассматривались как избавители от проклятого
немецкого прошлого, от неприятных надоедливых осей и во¬
обще от всего негативного в Германии. «Der Spiegel» умиленно
писал, что беженцы сделали страну открытой миру, щедрой,
но и несколько суетливой, приглашая беженцев из разбом¬
бленного Алеппо и ищущих работу из Тираны разделить бла¬
госостояние ФРГ.
Министр-президент Тюрингии Бодо Рамелов со слезами на
глазах приветствовал поезд с беженцами из Мюнхена в Зааль-
фельде и крикнул в мегафон по-арабски «так хочет бог». В ин¬
тервью Рамелов говорил о преодолении прошлого при помощи
беженцев. Меркель весь сентябрь повторяла этот же тезис. Она
заявила, что весь мир смотрит на Германию как на страну на¬
дежды и новых возможностей, но заметила при этом, что так
было не всегда...3 Пару недель немцы не знали никакого поли¬
тического деления, радость за прием беженцев охватила всех.
Особенно ликовали социал-демократы и «Зеленые». Председа¬
теля баварской ХСС Хорста Зеехофера за сдержанную позицию
единодушно осуждали.
Не Меркель создала «Willkommenskultur», даже не ее нео¬
жиданное решение открыть границу, — главным фактором бы¬
1 Meyer Chr. Die SPD und die NS-Vergangenheit 1945—1990. S. 61.
2 Ibidem. S. 63—64.
3 Ibidem. S. 71—72.
441
ло воодушевление населения своей собственной моралью, оно
и захватило правительство. Но Меркель несет за этот наплыв
беженцев ответственность, поскольку пыталась спекулировать
на этом воодушевлении вместо того, чтобы трезво представить
и обсудить последствия этих действий.1 Селфи Меркель с бе¬
женцами имело такой же эффект на немецкую публику как ко¬
ленопреклонение Брандта в Варшавском гетто.1 2
Эти события 2015 года, конечно, имели предысторию — ес¬
ли в 1960-х годах большинство людей жило там, где они роди¬
лись, то потом на протяжении полувека произошел громадный
разрыв в доходах разных стран, что и подтолкнуло миграцию.
В целом глобальное количество мигрантов выросло с 92 мил¬
лионов к i960 году до 165 миллионов в 2000 году.3 Число пе¬
реселенцев из ГДР составило в 1989 году 350 тысяч, к 1990 го¬
ду — один миллион. В 1992 году после кризиса в Косово
с Балкан в Германию переместилось 450 тысяч.4 Но пика этот
процесс достиг в 2015 году.
Внешняя иммиграция в Европу — это нерешенная пробле¬
ма европейской интеграции. Это признак европейского успе¬
ха: субконтинент с более чем 400-летней историей эмиграции
становится магнитом для иммигрантов. Прибытие большого
числа безоружных иностранцев на уже занятую территорию —
это нечто новое в мировой истории.5 Иммигранты приходят
в страну потому, что их общества не работают, и они знают,
что жизнь будет лучше именно здесь.6 При этом культуру (осо¬
бенно исламскую), которая не позволила создать благоустро¬
енное общество дома, они приносят с собой и настаивают на
ее важности в рамках мультикультурализма. Европейские
страны их новая притягательность застала врасплох: сегодня
1 Ibidem. S. 76.
2 Ibidem. S. 77.
3 Коллиер П. Исход = Exodus. С. 73.
4 Пименова Е. В. Германия перед лицом новых вызовов // Свободная
мысль. 2017. № 1. С. 143.
5 Тейлор Д. Гонка со временем. С. 449.
6 Там же. С. 402.
442
в Европе — от Швеции до Испании — доля населения с ино¬
странным происхождением сопоставима с США и составля¬
ет около одной восьмой населения. Некоторые из европейцев
уповали на возможность «всеевропейской Скандинавии», но
реализация более мрачных сценариев представляется бо¬
лее вероятной.1 И это потому, что приток иммигрантов не
сокращался. Важно и то, что реально высока плотность на¬
селения и с расширением иммиграции это может стать про¬
блемой. Так, на квадратную милю в США приходится семь¬
десят человек, а в Японии — 852, в Великобритании — 610,
в ФРГ — 582, в Италии — 491, в Китае — 351, во Франции — 273,
в Испании — 200.1 2 Еще несколько цифр для большей нагляд¬
ности: в 1958 году в ФРГ жило 127 тысяч иностранцев, в 1966 —
1.3 миллиона, 1972 — 2.3 миллиона, перед объединением —
4.8 миллиона, а ныне — около 6.5 миллиона. Только за три
года (1991—1994) прирост почти два миллиона.3 В 2010-е годы
этот процесс усилился — и при этом речь идет о иммигрантах
совершенно иной культуры, языка, религии, традиций, обы¬
чаев, привычек. Один ученый, который долго жил в Египте,
высказался, что арабы даже не смогли приспособиться к сель¬
скому труду и земледелию, как они могут приспособиться к со¬
временной экономике?4 По этой причине высокоразвитые стра¬
ны Европы как цель иммиграции кажутся странным выбором,
при этом богатые арабские страны в этом процессе практиче¬
ски не принимают участие. Не даром голландский популист
Геерт Вилдерс указывал, что в Дубае полицейские разъезжают
на «Ламборджини», Саудовская Аравия тоже не бедствует. Так
почему арабские страны ничего не делают для своих едино¬
верцев и родственников, а ЕС берет все на себя? Может быть,
в отношении эмиратов Вилдерс и прав, но один сириец при¬
1 Терборн Й. Мир: Руководство для начинающих. С. 314.
2 Кревельд М. Американская загадка. С. 159.
3 Wolfsohn М. Nationalstaat und Multikultur. Uber den deutschen Zivilisa-
tionsbruch und seine Folgen / Hrsg. H. Schwilk, U. Schacht // Die selbstbewus-
ste Nation. S. 269.
4 Scholl-Latour P. Zwischen den Fronten. S. 142.
443
ходится на пять граждан Ливана, Иордания приняла почти
боо тысяч сирийцев. Пакистан и Иран приняли соответствен¬
но 1.6 миллиона и 950 тысяч афганских беженцев. Одна Кения
приняла почти половину миллиона беженцев из Сомали.1
Вилдерс в интервью «Der Spiegel» указывал, что миллиар¬
ды евро уходят на помощь Греции, Турции, на торги с Эрдо¬
ганом и на беженцев.1 2 Мигранты ежегодно стоят Голландии
7.2 миллиарда евро.3 На утверждение журналиста, что 1.6 мил¬
лиарда мусульман рассматривают ИГ как варваров и врагов,
Вилдерс сказал, что ислам — это вообще не религия, а импер¬
ская идеология, как коммунизм или нацизм.4 Практически
такой же позиции придерживался и президент США Дональд
Трамп, который категорически против их прибытия, считая
арабских беженцев «троянским конем» терроризма — поэтому
из пяти с половиной миллионов беженцев из Сирии США при¬
няли десяти тысяч — около 2 %.5
В некотором смысле Вилдерс прав — к примеру, две трети
турок считают, что религиозные установления для них важ¬
нее конституции ФРГ. Даже 57 % приверженцев АП) считают
исламофобию равнозначной антисемитизму, при этом 32 % ту¬
рок воспринимают христианство как угрозу.6 В ФРГ проживает
около сорока тысяч исламистов, но не все из них готовы к на¬
силию. Последних около 500 человек — они отвергают систе¬
1 Miliband D. Die besten Strategien zur Bewaltigung der Fliichtlingskrie-
se // Europaische Rundschau. 2016. N 4. S. 59.
2 Вилдерс намекал на то, что сразу после открытия границ 7 сентября
2015 года турецкий министр иностранных дел Ахмед Давутоглу предло¬
жил использовать его страну в качестве буферной зоны между хаосом и
Европой. Цену он также назвал — шесть миллиардов евро. Меркель, полу¬
чив известие об этом предложении, медлила, надеясь поделить прибыва¬
ющих беженцев по странам ЕС. Но ее план не был реализован из-за неже¬
лания стран ЕС помогать. См.: Alexander R. Die Getriebenen. S. 189.
3 Der Spiegel. 2016. № 27. S. 20.
4 Ibidem. S. 22.
5 Miliband D. Die besten Strategien zur Bewaltigung der Fluchtlingskriese.
S. 58.
6 Buschkowsky H, Die andere Gesellschaft. S. 251.
444
му государства и общества в ФРГ, исходя их своего фундамен¬
тализма.1 При этом фундаментальное отличие современного
западного государства от государства в мусульманской среде
в том, что первое абсолютным и единственным сувереном при¬
знает волю народа, а в исламе абсолютный суверен — это Ал¬
лах, который свое откровение реализует шариатом. Из этого
различия проистекает невозможность соотнесения западной
идеологии и исламской политики. Если в западной идеологии
государство — суверен и гарант безопасности, то в исламе —
Аллах, реализация политической воли которого — задача по¬
литиков. Фундамент исламского государства — в утверждении
универсалистских претензий и абсолюта божественного. Это
подразумевает, что господство исходит исключительно от суве¬
рена, то есть от Аллаха. Аллах, таким образом, является един¬
ственной легитимной силой в исламе. В итоге есть только две
партии — партия бога (Хизболла) и партия сатаны (Хизбаль-
шайтан). При этом не учитываются личности, коллективы,
или даже политические системы. В соответствии с этим вся
энергия борьбы направлена не за национальное государство,
а на религиозную принадлежность, являющуюся настоящим
статусом человека, превышающем его правовой статус.1 2
В 2010 году 8о % опрошенных в Дании, Франции, Голлан¬
дии, Португалии и Германии проголосовали за то, что все ре¬
лигии одинаково равны, равноправны. То есть люди в этих
странах высказались за открытость по отношению к другим
религиозным верованиям. Понятно, что они ожидали, что и
к их вере будет такое же отношение. Но нет — профессор Му¬
хаммед Корхид, представлявший либеральную версию исла¬
ма, был Координационным комитетом мусульман Германии
объявлен еретиком...3 Несмотря на это, у немцев все равно со¬
вершенно иная логика суждений, в центре которых — полит¬
корректность. Именно вследствие последней тема равноправия
культур в мусульманской среде строго табуизирована, а тот,
1 Ibidem. S. 252.
2 Ibidem. S. 257.
3 Ibidem. S. 259.
445
кто ее поднимает, тотчас обвиняется в исламофобии. А сами ве¬
рующие мусульмане повсюду стремятся утвердить свои нормы.
Так происходит не только в Германии, но и повсюду. Следует
иметь в виду, что так диктует шариат, общество верующих жи¬
вет по его законам. Мультикультуралисты совершенно упусти¬
ли это из виду. Демократический плюрализм исходит из фун¬
даментального значения прав человека, которые совершенно
не известны мусульманскому обществу.1 А эта община в Запад¬
ной Европе в 2016 году состоит почти из двадцати миллионов
мусульман — это в три раза больше, чем на Балканах.1 2
Тупики интеграции и немецкая
иммигрантская политика
Nie diirft ihr sinken von dem Kakao, durch den
man zieht, auch noch zu trinken.3
E. Kostner
Наиболее европеизированные представители исламской
общины вполне отдают себе отчет в сложности проблемы.
Так, писатель, публицист и исследователь исламской культу¬
ры турецкого происхождения доктор Ральф Гадбан указывал,
что способность к интеграции у азиатов, южных и восточных
славян, поляков, русских гораздо выше, чем у мусульман. Он
даже признавал, что нормальным является то, что выходцы
из Турции стремятся жить в сообществах — люди испытыва¬
ют потребность в общении с себе подобными. Но настоящей
проблемой является то, что эти параллельные общества теря¬
ют связь друг с другом. Это дает фору фундаменталистским
общинам, группам, организациям и семьям, поскольку в них
1 Ibidem. S. 76.
2 Berber A. Das imperiale Erbe der Tiirkei und das Potenzial am Balkan //
Europaische Rundschau. 2016. N 4. S. 92.
3 Тебе никогда не утонуть вернее, чем в какао, в котором тебя топят,
и которое ты должен еще и пить (нем.).
446
не признают никаких равных исламской умме общностей.1
Доктор Гадбад исследовал поведение турецких иммигран¬
тов из христианской и мусульманской среды — христиане уже
в первом поколении становятся большими немцами, чем сами
немцы...1 2
Также и доктор Неджла Келек, писательница и сторонница
модернизации ислама считает корнем зла шариат — с XII ве¬
ка, когда врата иджтихада, толкований Корана, были закрыты,
не претерпевший никаких изменений. В странах, где он при¬
нят, совершенно не признают ценности прав человека.3 Келек
тоже считала мульти-культи заблуждением, поскольку верую¬
щие мусульмане считают свои ценности превосходящими все
остальное, которое должно быть побеждено, вытеснено. По¬
этому когда детей из мусульманской среды хвалят и поощря¬
ют за их религиозность и преданность традиции — это путь,
ведущий в тупик.4 За столь категоричные высказывания Келек
была обвинена «Siiddeutsche Zeitung» и «Frankfurter Allgemeine
Zeitung» в проповеди ненависти к мусульманам, в частности,
в ее книге «Мой спор со стражами ислама».5 Особенно жестко
Келек критиковала положение турецких женщин. По ее мне¬
нию, немцы плохие защитники своих же ценностей по двум
причинам: осторожность и страх перед нетолерантным выска¬
зыванием. Между тем, как свобода не может быть тотальной,
так не может быть тотальной толерантность.6
Родившаяся в Ганновере в 1987 году журналистка из семьи
езидов (курды зороастрийцы) Дюзен Теккал (Diizen Tekkal)
в книге с говорящим названием «Над Германией нависла угро¬
за — почему мы должны защищать наши ценности» настаива¬
ла на жесткой и последовательной реализации Основного за-
1 Buschkowsky Н. Die andere Gesellschaft. S. 75—76.
2 Ibidem. S. 77.
3 Ibidem. S. 81.
4 Ibidem. S. 83.
5 Kelek N. Himmelreise. Mein Streit mit den Wachtern des Islam. Koln,
2010.
6 Kurbiuweit D. Euphorie der Freiheit // Der Spiegel. 2010. N 23. S. 133.
447
кона ФРГ, поскольку иначе, по ее мнению, немецкое общество
распадется на параллельные образования. Дюзен считает, что
религия должна оставаться частным делом и приспосабли¬
ваться к политическому порядку в стране. На ее взгляд, ислам
подлежит решительной деполитизации.1
Вследствие терпимости к религиозности мигрантов, в Гер¬
мании с 1995 года было 150 «Ehrenmorde» — «убийств чес¬
ти» — за связь женщин мусульманок с немусульманами. Так,
в 2005 году в берлинском районе Нойкельн на улице была за¬
резана женщина — ее убил брат за связь с немцем. При этом
большая часть мусульманских учащихся из школы рядом соч¬
ла брата убитой правым, а женщину — предательницей цен¬
ностей и нарушительницей правил ислама.1 2 При этом рели¬
гиозная этика всячески поощряется не только духовенством,
но и из Турции — и это несмотря на то, что революция, кото¬
рую осуществил Мустафа Кемаль, заключалась прежде всего
в создании светского государства, а религию он сделал част¬
ным делом граждан. Эрдоган же ныне говорит, что Турция —
это исламское государство.3 Если Эрдоган называет немцев
фашистами и нацистами, это встречает одобрение не только
в Турции, если Эрдоган упрекает голландцев в том, что они
попустительствовали в Сребренице террору, стремясь якобы
очистить Европу от мусульман, — это тоже одобряют.4
Правда, ради справедливости нужно отметить, что, с од¬
ной стороны, Османская тирания в старину оказывала силь¬
ное влияние на мораль, поведение, общественную жизнь на
Балканах и это влияние было негативным — это так. С другой
стороны, все же неопровержимым фактом является то, что за
все столетия османского владычества никогда не предприни¬
мались решительные попытки ассимиляции или насильствен¬
ной исламизации балканских народов. Царила религиозная
1 Tekkal D. Deutschland ist bedroht. Warum wir unsere Werte verteidigen
miissen. Berlin, 2016.
2 Buschkowsky H. Die andere Gesellschaft. S. 88.
3 Ibidem. S. 82.
4 Jergowic M. Verliert Europa den Balance? S. 75.
448
толерантность турок. Турки никого не заставляли жить по-ту¬
рецки, а всем христианам позволяли вести себя в соответствии
с собственными представлениями и законами. Османская им¬
перия была образцом живой многокультурности.1 Но оказав¬
шись в обратной ситуации мусульманские фундаменталисты
отказываются от этой традиции.
Иные историки думают, что ислам — это молодая религия
(по сравнению с христианством) и ей предстоит пройти через
бурный период внутреннего переустройства, как это было в Ре¬
формацию, жуткую Тридцатилетнюю войну... Но такое сравне¬
ние лютеровской Реформации и борьбы вокруг нее с современ¬
ным состоянием войны в мусульманском мире ложно по той
причине, что протестанты отстаивали свободы толкования Би¬
блии, свободы прямого (а не посредством церкви) общения ве¬
рующих с богом. Протестантизм отрывал верующих у церков¬
ников — поэтому и была война. В мусульманском мире ныне
совершенно обратная ситуация.
И вот, несмотря на эти очевидные тупики интеграции, Гер¬
мания в 2015 году в лице Меркель заняла наиболее решитель¬
ную позицию по отношению к иммиграции. Можно сказать,
что своевольная политика Меркель в этом вопросе, по всей
видимости, оказала решающее влияние на брексит. Англичане
оказались не готовы принимать так много мусульман. Нужно
иметь в виду, что и до 2015 года немецкая политкорректная
позиция в вопросе с иммигрантами является причиной неэф¬
фективности контроля за въезжающими в страну — только
в 1993 году было подано 513 561 заявлений на предоставление
убежища, но хотя только 3.2 % было удовлетворено, остались
в стране почти все... В соответствии с данными за 2014 год
в стране уже проживало около шестнадцати миллионов чело¬
век с иммигрантским прошлым, что составляет 19.5 % всего
населения.1 2
1 Езерник Б. Дикая Европа. Балканы глазами западных путешест¬
венников. М., 2017. С. 274—275.
2 Pirinqci A. Deutschland von Sinnen. Der irre Kult um Frauen, Homosexu-
elle und Zuwanderer. Leipzig, 2014. S. 213.
449
Следует отметить, что вплоть до конца 1990-х годов счита¬
лось, что иностранные рабочие по истечению срока трудовых
договоров вернутся в страны, откуда они приехали. Ситуация
изменилась, когда в 1998 году правительственная коалиция
СДПГ и «Зеленых» подтвердила статус Германии как имми¬
грационной страны, реформировав законодательство. Тогда
и возникли новые вопросы к национальному самосознанию
и национальной истории. Должны ли иммигранты призна¬
вать сопричастность к негативной стороне национальной па¬
мяти. Историк Рауль Хильберг высказался в том смысле, что
холокост является в Германии семейной историей и те, кто
попадает в эту семью, должен эту историю разделить.1 Алей-
да Ассман задается вопросом — как немецкий гражданин ту¬
рецкого происхождения может разделить немецкий подход
к холокосту? Как школьники турецкого происхождения будут
демонстрировать сознание вины, которую они за собой не чув¬
ствуют?
На эти, кажется, совершенно искусственные вопросы
Ассман отвечала, что мигранты способны найти собственный
путь к памяти о холокосте. Они, например, могут гордиться
тем, что Турция предоставляла убежища евреям, бежавшим
из Германии, они могут и сами идентифицировать себя с ев¬
реями, которые подверглись гонениям и дискриминации. Она
предполагает, что в рамках такой самоидентификации мо¬
жет даже возникнуть утверждение, что «турки — это новые
евреи».1 2 Ассман предлагала культивировать у граждан эмпа¬
тию — сочувствие эмоциональному состоянию другого челове¬
ка без потери ощущения внешнего происхождения этого пере¬
живания. Эмпатия начинается с гражданского просвещения,
информированности, достоверного знания. Основу эмпатии
составляет конкретика, когда за абстрактной и анонимной ста¬
тистикой стоят живые люди. А когда СМИ говорят о «десятке
убитых», то это ничего не дает для возникновения эмпатии.
Кинофильмы, книги могут оказать значительное влияние на
1 Ассман А. Новое недовольство мемориальной культурой. С. 135.
2 Там же. С. 137—138.
450
развитие гражданской сознательности и на повышение эмпа¬
тии у граждан.1 Очень немецкий подход — речь ведут не о том,
что в стране, по сути, создано параллельное общество имми¬
грантов, которые даже не думают интегрироваться и полно¬
стью принимать законы и обычаи гостеприимно принявшей
их страны, а о том, как турки или арабы будут воспринимать
холокост... Политолог Хамед Абдель-Самад предлагал гово¬
рить не о параллельном обществе, а об ассиметричном обще¬
стве, в котором отдельные его части совершенно друг от друга
изолированы. В нем «хорошие» всегда мы, а «плохие» — они.1 2
Две трети (!) опрошенных в Германии мусульман в 2013 году
считали, что религиозные законы и правила для них важнее
государственных законов страны, в которой они живут. Три
четверти считали, что может существовать только одна воз¬
можная интерпретация Корана.3
2015 год по масштабам потрясений в обществе и по нака¬
лу эмоций был похожим на 1990 год — год объединения Гер¬
мании. Количество беженцев в 2015 году превысило число та¬
ковых после окончания Второй мировой войны.4 Немецкий
историк Робин Александер отмечал, что открытие границ
Германии для беженцев в сентябре 2015 года, вследствие чего
сотни тысяч оных устремились в страну, раскололо ее на два
лагеря. У беженцев разные мотивы — много сирийцев, спасаю¬
щихся от войны на родине и ищущих защиты в Европе, боль¬
шую группу представляют нигерийцы, имеющие преимуще¬
ственно экономическую мотивацию, — они бегут от нищеты и
безработицы, а беженцы из Эритреи имеют политические ос¬
нования — они жертвы гражданской войны.
Одни немцы, со своей стороны, приветствовали высокую
моральную позицию канцлерши, а другие — порицали за отказ
от государственного суверенитета. За 18о дней с момента от¬
крытия границы до закрытия балканского коридора ничего не
1 Там же. С. 148.
2 Buschkowsky Н. Die andere Gesellschaft. S. 48.
3 Ibidem. S. 175.
4 Свободная мысль. 2017. № 3. С. 190.
451
шло по плану, по сути, события вышли из под контроля. По¬
литика правительства Германии была импровизацией, лавиро¬
ванием, тактической уловкой.1 Упомянутые 18о дней начались
13 сентября — в этот день уже распространенное распоряжение
об отказе о приеме беженцев было неожиданно отменено в по¬
следнюю минуту. 9 марта прием был прекращен. Эти 18о дней
изменили Германию. Из аполитичной страны Германия пре¬
вратилась в общество, в котором многие немцы нашли повод
самоидентификации в каком-либо виде помощи беженцам. Но
другая часть Германии стала опасаться исламского террора,
роста правого популизма, могущего угрожать демократии. Ан¬
гела Меркель, которая за предыдущие десять лет своего прав¬
ления едва показывала свой характер, на этот раз поляризиро-
вала мнения в стране как никакой другой ее предшественник
в истории ФРГ.1 2 В этой истории с беженцами помимо нее зна¬
чительную роль сыграли председатель ХДС/ХСС Хорст Зеехо¬
фер, председатель СДПГ Зигмар Даниэль, министр финансов
Вольфганг Шойбле, глава ведомства федерального канцлера
Петер Альтмайер, министр внутренних дел Томас де Мезьер.3
Их усилиями миграционная политика со временем станови¬
лась все более запутанным компромиссом между моралью и
возможностями страны по приему людей из бедствующих ре¬
гионов. На деле оказалось, что политикой гуманитарного им¬
ператива ничего не добиться.
Вице-канцлер Германии Зигмар Габриеэль сказал в нача¬
ле 2017 года в интервью, что осенью 2015 года Германия осу¬
ществила грандиозное гуманитарное мероприятие, спасая бе¬
жавших от войны людей из Сирии и других стран. При этом
он, несколько противореча сам себе, сказал, что в будущем по¬
добных неконтролируемых открытий границ не стоит осущест¬
влять. Получилось, что это было выдающееся достижение, но
повторять его не стоит.4
1 Alexander R. Die Getriebenen. Erste Umschlag.
2 Ibidem. S. 7.
3 Ibidem. S. 8.
4 Ibidem. S. 277.
452
Обращение Меркель к проблеме беженцев не было случай¬
ным — это был рассчитанный ход. Первоначально беженцы не
были выигрышной политической темой для немецкого обще¬
ства и Меркель ее тщательно избегала. В 2006 году, в первый
год ее канцлерства, было принято около тридцати тысяч бе¬
женцев (это самый низкий показатель с момента объединения
страны). До 2004 года число беженцев, принимаемых Германи¬
ей, постоянно снижалось.1
К военным, которых многие немцы воспринимают со зна¬
чительной дистанцией, Меркель обращалась крайне редко,
чтобы не навредить собственному имиджу. Тоже и беженцы —
от этой темы она не могла получить никакого политического
«навара». Напротив, президент Иоахим Гаук с момента своего
избрания на этот пост постоянно говорил о проблеме бежен¬
цев, призывая летом 2015 года открыть для них возможно¬
сти прибежища в стране, проявить к ним милосердие. Также
и такие отдельные члены правительства, как Франк-Вальтер
Штальмайер, и министр труда Андреа Налес высказывались
в пользу помощи беженцам.1 2
Знаменитая фраза Меркель «wir schaffen das» — «мы это
сделали» — о том, что Германия справилась с приемом бежен¬
цев, по сути, была произнесена задним числом, когда процесс,
против которого она была первоначально, уже пошел своим хо¬
дом.3 Поворот Меркель в этом вопросе был связан с давлением
левого политического класса Германии — социал-демократов
и «Зеленых». Она таким образом последовательно отбирает
темы у левых либералов. Вследствие такой явно левой поли¬
тики численность членов СДПГ упала с 949 тысяч в 1990 году
до 442 тысяч в 2015 году.4 Бывший руководитель бюро Вил¬
ли Брандта Клаус-Хеннинг Розен сказал, что СДПГ утеряла
свое прежнее лицо, к тому же половина членов партии старше
шестидесяти лет. Своими апелляциями к левой обществен¬
1 Ibidem. S. 27.
2 Ibidem. S. 28, 30.
3 Ibidem. S. 31.
4 Der Spiegel. 2016. № 32. S. 122.
453
ности Меркель нейтрализовала и ХСС во главе с Хорстом Зе¬
ехофером, который, несмотря на давление однопартийцев и
собственные резкие высказывания в отношении миграционной
политики канцлерши, не осмелился на решительные шаги, —
к примеру — на выход из коалиции с ХДС, что означало бы ав¬
томатическое падение правительства Меркель.1
Все эти перемены в политике правительства — это факти¬
чески личное решение канцлерши, которая делает политику
«тихой сапой», изменяя Германию. Она практически едино¬
лично принимала спонтанные решения, ущемляя демократию,
по словам ее соперника социал-демократа Мартина Шульца.
Так, она неожиданно для всех приняла решение о легализа¬
ции однополых браков в июле 2017 года. Меркель долгое время
считала однополые браки «ошибочным путем». В свое время
министр обороны ФРГ Манфред Вернер 20 декабря 1983 года
обвинил генерала Гюнтера Кислинга в гомосексуализме и тот
был уволен со службы.
Меркель знала из опросов общественного мнения, что две
трети немцев считают однополые браки странной причудой и
что семья должна состоять из женщины и мужчины. И тем не
менее она инициировала кампанию «брак для всех», что было
неожиданностью даже для ее однопартийцев. При этом Мер¬
кель даже не пыталась как-то обосновать перемену своей точ¬
ки зрения.1 2 Она даже игнорировала то, что «брак для всех»
невозможно реализовать без изменения конституции... При
голосовании по вопросу о признании однополых браков закон¬
ными голоса распределились так: за — 339, против — 226, воз¬
держалось — 4.3
Также неожиданно была ликвидирована всеобщая воин¬
ская обязанность. Меркель спонтанно после аварии на Фуку¬
симе приняла решение о ликвидации к 2022 году АЭС в Гер¬
мании, а потом о продлении срока ликвидации. Столь же
неожиданно было принято решение об открытии границ для
1 Alexander R. Die Getriebenen. S. 149—150.
2 Der Spiegel. 2017. N 27. S. 29.
3 Das Parlament. 2017. N 27—29. S. 1.
454
беженцев и о закрытии границ для них. Не было никаких
предварительных дебатов, планирования, прозрачного про¬
цесса принятия решений. В целом ее политика производит
впечатление произвольных предпочтений — то она прово¬
дит красно-зеленый курс, стремясь лишить аргументов СДПГ,
то вдруг поддакивает Хорсту Зеехоферу, председателю ХСС,
который придерживается более умеренной линии. Для ее про¬
тивников этот курс — сплошной кошмар, поскольку выступать
против нее, значит бороться против собственной программы.
Мартин Шульц в отчаянии назвал ее тактику «асимметричной
демобилизацией». По мнению редактора «Der Spiegel» Дир¬
ка Кюрбювайта, это ущемление демократии, могущее приве¬
сти к расширению влияния правых, — усиление AfD и победа
Трампа на выборах в США это ясно продемонстрировали.1
У сторонников Меркель — другое мнение на этот счет. Так,
Хельфрид (советник правительства) и Марина Мюнклер нача¬
ли свою книгу «Новая Германия» о проблеме беженцев со зна¬
менитого допущения французского математика Блеза Паскаля
о том, что мы ничего не теряем в анализе, если допустим, что
бог существует. Соответственно, в современных дебатах следу¬
ет допустить, что Германия сможет осуществить интеграцию
иммигрантов, поскольку, если допустить обратное, то страна
в этом вопросе точно проиграет. Авторы также считали, что,
распорядившись о приеме беженцев, Меркель реализовала
святые принципы западной цивилизации. Она своим решени¬
ем спасла честь Европы, а поведение остальных европейских
стран авторы характеризовали как «постыдное».1 2 Сама кан-
цлерша высказалась еще резче: «Если мы теперь должны изви¬
няться за то, что в трудную минуту показали свое дружествен¬
ное лицо, тогда это не моя страна».3
Бывший бургомистр Мюнхена социал-демократ Кристиан
Уде в интервью «Der Spiegel» риторически спрашивал, почему
1 Kurbjuweit D. Schhickauf. Kein Anschlag auf die Demokratie, aber Skan-
dal: Merkels seltsame Art zu regieren // Der Spiegel. 2017. N 27. S. 10.
2 Miinkler H. und M. Die neue Deutschland. Berlin, 2016. Passim.
3 Пименова E. В. Германия перед лицом новых вызовов. С. 143.
455
не было никакого общественного обсуждения вопроса об от¬
мене всеобщей воинской повинности или по вопросу спасения
евро? Канцлерша просто сторонится всяких конфликтов, по¬
скольку у нее нет идей. На его взгляд — это чревато потерей
доверия избирателей и ростом правого популизма. Однопар¬
тийцы Меркель не приняли ее отказ от военной обязанности,
отказ от АЭС, ее решение о «браке для всех». Уде считает, что
ХДС просто крадет лучшие идеи у красно-зеленых.1
По существу, Меркель следовала курсом утверждения ле¬
волиберальных ценностей, доминирующих в Германии, а эти
ценности прямо связаны с «преодолением» прошлого. И кри¬
зис с беженцами в 2015 году именно поэтому встретили в Гер¬
мании «Willkommenskultur» (культурой «добро пожаловать»),
которую левые использовали для собственной моральной
идентификации, даже вопреки здравому смыслу. Иные левые
полагают, что иммигранты сделают общество более разноо¬
бразным, богатым на культуру — на деле может статься нао¬
борот. Турецкий национализм, против которого в Германии
никто не может ничего предпринять из толерантности, — тому
свидетельство. Турецкий президент Реджеп Тайип Эрдоган со¬
вершенно бесцеремонно всячески поощрял этот национализм,
обращаясь с турецкой общиной в Германии, как с турецким
эксклавом, — а ведь речь идет о гражданах Германии.
Упоминавшийся выше промышленник Хенкель, в интер¬
вью «Der Spiegel» заявил, что Меркель и в кризисе с беженца¬
ми, и в греческом кризисе, и в деле спасения мирового клима¬
та вовсю размахивала моральной дубиной. По его словам, она
делает это не потому, что это хорошо и правильно, а потому,
что хочет выглядеть хорошей спасительницей мира. Она так
делает, исходя из комплекса вины, стремясь его преодолеть от¬
ветственной политикой, по ее мнению Германия должна быть
моральным образцом для остального мира в силу своего про¬
шлого. Хенкель даже сказал, что и сам разделял это чувство —
в Германии после войны многие опасались, что в мире их стра¬
ну просто не будут признавать. Меркель поступила в высшей
1 Der Spiegel. 2017. N 27. S. 58.
456
степени морально и гуманно — это настоящий человеческий
поступок. Но она не просто человек, она глава правительства
и должна была думать о последствиях огромного наплыва бе¬
женцев.1 При этом она обещала беженцам то, что была не в со¬
стоянии дать. В брексите, по его мнению, тоже она виновата —
многие англичане опасались, что мигранты, получив немецкие
паспорта, хлынут в Великобританию.1 2 В самом деле, Германия
в Европе со своей иммиграционной политикой попала в изоля¬
цию, а немецкое гражданское общество поляризировано и ра¬
дикализировано.
Хенкель также отмечал, что после аварии в Фукусиме
Меркель распорядилась демонтировать все АЭС — даже те,
которые считаются самыми безопасными в мире. При этом
у соседей Германии остаются АЭС — где логика?3 Кроме того,
еще нужно учесть, что в ФРГ на военной базе «Бюхель» (Рейн¬
ланд-Пфальц) хранятся двадцать американских атомных бомб,
а всего в ФРГ — таких бомб 150—2ОО.4 Но в центре внимания
по неясной причине оказались именно немецкие АЭС как глав¬
ный источник ядерной опасности.
Антиисламский алармизм и немцы
Скорее убежденный салафист станет поли¬
цейским, чем немец патриотом.
А. Пиринчи
Европейский фон
Современный антиисламский алармизм имел предысто¬
рию и продолжение. Еще в 1973 году был опубликован самый
значительный роман-предостережение об опасности массовой
иммиграции в Европу — это книга француза Жана Распайя
1 Der Spiegel. 2016. № 36. S. 29.
2 Ibidem. S. 29.
3 Ibidem. S. 29.
4 Пименова E. В. Германия перед лицом новых вызовов. С. 146.
457
«Стан избранных».1 Ныне его часто рассматривают как нагляд¬
ную иллюстрацию к событиям 2015 года, примечательного
огромным наплывом беженцев, преимущественно мусульман.
Тем более, что как раз в 2015 году книгу Распайя перевели на
немецкий язык, на что реакции общественности были самые
разные: популисты ее превозносили, а левые либералы поно¬
сили как расистскую ересь и послание сатаны. В романе, прав¬
да, речь не о мусульманах, а о том, что миллионы индийцев
низших каст (типа цыган), соблазненные возможностью изба¬
виться от нищеты и голода, воспользовавшись открытостью
процветающей и богатой Франции, буквально заполонили ее,
вытеснив французов в соседние страны. Этот наплыв милли¬
онов людей, чуждых европейской культуре и традициям, в ро¬
мане красочно изображен как трагический конец европейской
цивилизации: государство развалилось, армия и полиция не
в состоянии были что-либо предпринять, поскольку это про¬
тиворечило гуманистическим ценностям. Западная цивилиза¬
ция в итоге перестала существовать в результате собственных
политических ориентаций. Политики правого толка, вроде Ма¬
рин Ле Пен или Дональда Трампа (особенно его советник Стив
Бэннон, которого один журналист сравнил с Лениным в каче¬
стве советника у Николая II) охотно ссылались и цитировали
этот текст.
Такого же алармистского толка был и роман Рено Камю
«Великое замещение»,1 2 и книга Эрика Земмура «Французское
самоубийство»3 о смерти французского языка вследствие мас¬
совой иммиграции людей чуждой культуры. Напротив, в своей
обычной эпатажной манере, Мишель Уэльбек в романе «По¬
корность» вещал о достоинствах ислама.4
В Германии таким алармистом стал ученый экономист и
опытный чиновник, долго работавший в администрации го¬
родского управления Берлина, — Тило Саррацин, который
1 Raspail J. Le camp des saintes. Paris, 1973.
2 Camus R. Le Grand Replassement. Paris, 2011.
3 Zemmur E. Melancolie franchise. Paris, 2010.
4 Уэльбек M. Покорность. M., 2015.
458
в 2010 году опубликовал монографию «Германия: самоликви¬
дация». Этот текст вызвал многочисленные отклики и бурные
дебаты в Германии. Реакция была негативная, несмотря на то,
что в приведенных фактах и суждениях почти ничего не было
сказано на тему, которая является предметом моего рассмотре¬
ния в данной книге, — чувство вины и покаяния. Один критик
назвал книгу Саррацина «Германия: самоликвидация» лучше
всего продающейся «non-fiction book» в Германии со времен
«Mein Kampf».1 Оценка как приговор... Если кто-либо попадет
под подозрение в симпатиях к Саррацину, тот политически
уже практически мертв. Между тем книга Саррацина содержит
пищу для размышлений на тему смены курса миграционной,
социальной, образовательной и интеграционной политики.
Саррацин погубил себя единственным предложением, которое
мелькнуло в интервью 28 августа 2010 года, — «все евреи име¬
ют определенный ген. У басков есть ген, который делает их не
такими как все». Это повлекло подозрение в антисемитизме и
расизме...1 2 Возражения вызвало и то, что Саррацин предрекал,
что «турки завоюют Германию точно также, как косовские ал¬
банцы завоевали Косово: высокой рождаемостью. Интеграция
есть задача тех, кто интегрируется. Я не обязан уважать того,
кто ничего для этого не делает. Я вообще не обязан уважать
того, кто живет за счет государства, отвергая это государство,
не заботится должным образом об образовании своих детей
и постоянно производит на свет маленьких „девочек в плат¬
ках". Это касается 70 % турецкого и 90 % арабского населения
Берлина».3
В своем тексте Саррацин отмечал, что в 1950 году мусуль¬
мане практически не жили в Европе. В 1970 году их было око¬
ло двух миллионов, в основном это были алжирцы во Фран¬
ции, пакистанцы в Англии и турки в Германии. В 1939 году на
территории будущей ФРГ проживало сорок три миллиона жи¬
1 Pirinqci A. Deutschland von Sinnen. S. 214.
2 Ян Э. Спорные политические вопросы с точки зрения современной
истории. С. 107.
3 Саррацин Т. Германия: самоликвидация. С. 109.
459
телей, а в 1990 году — шестьдесят три с половиной миллиона.1
К моменту прекращения вербовки гастарбайтеров в 1973 году
в страну въехало 2.6 миллиона человек. Сперва немцы относи¬
лись к туркам как к временным работникам, а затем избрали
стратегию мультикультурализма. Ни то, ни другое — не срабо¬
тало. Сама Меркель признала полный провал политики муль¬
ти-культи. Германия занимает одно из последних мест в асси¬
миляции иммигрантов.1 2 Журналист «Der Spiegel», сириец по
происхождению, Натер Алали писал, что интеграция имеет
свои границы и на нее нужно время. Она не может рассматри¬
ваться как программа перевоспитания и не должна заменять
одну идентичность другой. Ему интеграция видится, скорее,
как интеракция и ее конечной целью не является ассимиляци-
я.3 То есть, по сути, на долгое время страна обречена на суще¬
ствование параллельного общества, ценности которого совер¬
шенно не сочетаются с конституцией ФРГ.
Из двух миллионов итальянцев, нанятых к 1973 году, вер¬
нулось большинство. Наиболее привилегированными среди
гастарбайтеров были итальянцы, поскольку немцы знали и
любили Италию, а в наихудшем положении оказались турки —
по религиозным причинам.4 Из 750 тысяч турок, нанятых до
1973 года, большинство осталось в Германии и перевезло к се¬
бе семьи. Правда, их пытались вернуть на родину — в 1983 го¬
ду был принят закон о поощрении возвращения иностран¬
ных рабочих на родину. Им даже выплачивали «подъемные»
в размере 5.3 тысяч евро (в пересчете на немецкую марку),
выплачивали даже пенсионные компенсации. На это клюну¬
ли многие, но не все. А к концу 1980-х годов стало уже не по¬
литкорректно говорить об «иностранцах», стали использовать
слова «иностранные сограждане».5 Ясно, что без немецкого ос¬
1 Kilmannsegg Р. Das geteilte Land. Munchen, 2004. S. 393.
2 Коллиер П. Исход = Exodus. С. 97.
3 Der Spiegel. 2016. № 27. S. 122.
4 GrofikopffR. Unsere 6oer Jahre. S. 93—94.
5 Ate$ S. Der Multikulti — Irrtum. Wie wir in Deutschland besser zusam-
menleben konnen. Berlin, 2007. S. 23.
460
новного социального обеспечения большая часть мигрантов из
Турции, Африки и Ближнего Востока никогда бы не приехали
сюда, поскольку на рынке труда уже тридцать пять лет нет ни¬
каких оснований для иммиграции.1
Ныне мусульман в Европе пятнадцать-двадцать милли¬
онов и это число быстро увеличивается. Увеличение идет
параллельно со старением и сокращением местного населе¬
ния — пусть в разной степени, но повсюду и постоянно. Как
же случилось, что такое развитие было пущено на самотек?
Кристофер Колдуэл (американский журналист, автор книги
«Размышления о революции в Европе: иммиграция, ислам
и Запад») объяснял это фактором стыда: Великобритания за
пятнадцать послевоенных лет лишилась мировой империи и
управляла ее обломками с надломленным чувством собствен¬
ного достоинства, Франция находилась под впечатлением Ал¬
жира, немцы — покаяния за нацистский расизм.1 2 Поэтому,
вопреки здравому смыслу, в Германии активней всех размно¬
жаются три группы иммигрантов с наибольшим дефицитом
образования и самыми высокими социальными затратами.
Люди с миграционным фоном Югославии, Турции, Ближне¬
го и Среднего Востока, а также стран Африки составляют 6 %
населения Германии, но на них приходится 11 % всех детей мо¬
ложе пятнадцати лет и отчетливо более высокая доля рожда¬
емости. При этом они представляют собой демографическую
проблему, а вовсе не ее решение.3
Саррацин справедливо отмечал, что от гнетущей матери¬
альной нужды нижний слой в Германии избавлен за счет по¬
собия по безработице и социального обеспечения в старости.
Получатель социального обеспечения может:
— селиться достойно по стандарту социального строитель¬
ства льготных квартир для малообеспеченных, при этом ему
возмещаются расходы на отопление и съем квартиры;
1 Саррацин Т. Германия: самоликвидация. С. 135.
2 Там же. С. 232.
3 Там же. С. 6о.
461
— пользоваться медицинской помощью;
— одеваться социально адекватно;
— полноценно питаться;
— давать детям бесплатное образование;
— имея социальный паспорт, бесплатно посещать государ¬
ственные библиотеки и музеи, а также пользоваться льготами
на общественном транспорте.
Отсюда видно, что «бедны» получатели социального по¬
собия только если рассматривать бедность как политическое
явление отдельно от изначального значения этого слова.1 От¬
носительная бедность означает бедность по сравнению с со¬
циальной средой. Относительную бедность следует понимать
как внутреннюю меру справедливости распределения внутри
страны. Японец при той же относительной бедности может
купить вдвое больше, чем чех, американец — впятеро больше,
чем турок, итальянец — вдвое больше, чем поляк, а швейца¬
рец на четверть больше, чем немец.1 2 Немецкие получатели со¬
циальных пособий живут как представители среднего класса
в Чехии, но заметно лучше, чем представители того же класса
в Польше, и намного лучше, чем «средние» турки.3
Немецкие особенности ассимиляции
Хайнц Бушковски, который сам работал в городской ад¬
министрации с мигрантами в берлинском районе Нойкельн,
отмечал, что социальная сеть ФРГ настолько развита, что по
меркам развивающихся стран она приближается к люксовой
категории.4 В этом районе на деньги государства построено
роскошное здание мечети и оно находится рядом с мусуль¬
манским кладбищем на экстерриториальном участке земли,
подаренном еще прусским королем Вильгельмом I в 1866 году
1 Там же. С. 79.
2 Там же. С. 98.
3 Там же. С. 133.
4 Buschkowsky Н. Die andere Gesellschaft. S. 24.
462
Османской империи. Ныне этим участком земли владеет ту¬
рецкое министерство обороны.1 В Нойкельне даже раздава¬
лось требование разрешить призывы муэдзина на молитву
с минарета. Как ответили бы местные мусульмане, если бы
в Турции раздалось требование разрешить колокольный звон
христианских церквей?1 2 Как тут не вспомнить Муссолини, ко¬
торый в ответ на просьбу построить в Риме мечеть сказал, что
только после того, как христианская церковь будет построена
в Мекке.
Следует отметить, что в современной ФРГ вследствие
особой немецкой политкорректности турецкое сопротивле¬
ние ассимиляции оказалось более сильным, чем арабское во
Франции или урду в Великобритании. Турецкое объедине¬
ние «Milli G6rii§» — «национальное видение» — это доволь¬
но активное исламское движение не только в Германии, но и
в Европе, Северной Америке, Австралии и Центральной Азии.
Его основателем был Неджметтин Эрбакан, которого считают
основоположником политического ислама, — Реджеп Тайип
Эрдоган являлся его последователем. В Европе эту партию
оценивают преимущественно как исламское религиозное дви¬
жение с антидемократическими тенденциями и выраженным
антисемитизмом. Под влиянием «Milli Gorii§» в среде немец¬
ких турок широко распространена эндогамия, «убийства чес¬
ти», что архаично даже в Турции. Автономия религиозной
сферы и возникновение неоэтнической идентичности, кото¬
рые сильнее зависимы от социального статуса, чем от куль¬
туры страны происхождения, характерны для турок ФРГ.3
Они лишь в малой степени воспринимают местную культуру,
сохраняя прежнюю национальную идентичность, — особен¬
но это касается турок в Германии. Мигранты, по сути, бегут
от неработающих у себя на родине институтов, но на новом
месте они воспроизводят культуру, привычки, этику, связан¬
1 Ibidem. S. 93.
2 Ibidem. S. 234.
3 Roy О. Der islamische Weg nach Westen // Bundeszentrale fur politische
Bildung. 2006. Bd. 590. S. 9.
463
ные с этими не соответствующими модернизации института¬
ми...1 Поэтому определенный контроль над иммиграцией не¬
обходим, но его целью должно быть не прекращение имми¬
грации, а предотвращение ее ускорения.1 2 В противном случае,
если убрать все препоны, бедные страны давно бы опустели.
И это отнюдь не абсурд...
Положение и так уже нелепое — в Берлине каждый второй
взрослый турок не работает и живет на социальное пособие.
Получается, что государство всеобщего благоденствия — это
просто механизм отъема денег у бедных и богатых работаю¬
щих людей и передачи их тем, кто отказывается трудиться,
прежде всего — иностранцам. Последние прибывают в стра¬
ну только для того, чтобы лишить рабочих мест ее коренных
жителей (цель, которую иммигранты вроде бы достигли), но
в то же время не желают трудиться.3 Эту проблему ограниче¬
ния иждивенчества пытался решить канцлер Герхард Шрё¬
дер, который после победы на выборах в 2002 году решился
на крайне непопулярную реформу в социальной сфере. Про¬
стое наращивание социальных расходов вело к тому, что на
эту сферу тратили треть ВВП. Поэтому «Agenda 2010» (повест¬
ка дня на 2010 год) имела целью приспособить германскую
экономику к вызовам глобализации. Это означало смену па¬
радигм, новую модель партнерства государства и общества.
Реформы, в целом, были позитивно восприняты бизнесом —
налоговые льготы и дерегулирование рынка пошли на пользу.
«Hartz IV» (реформы Хартца) в рамках «Agenda 2010» вводи¬
ли сложную систему начисления разного рода пособий и суб¬
сидий, что привело к их сокращению.4 В два раза сокращался
1 Коллиер П. Исход = Exodus. С. 143.
2 Там же. С. 187.
3 Крауч К. Как сделать капитализм приемлемым для общества. М.,
2016. С. 24.
4 Петер Хартц занимал высокий пост в компании Фольксваген. В пе¬
риод шрёдеровского руководства Германией был привлечен как эксперт
для разработки реформы рынка труда и в результате трехлетней работы
предложил в 2005 году так называемые «реформы Харца I—IV», которые
реформировали рынок труда. Эти преобразования были спорно воспри-
464
срок выплаты пособия по безработице, привязанного к зарпла¬
те. Вводился жесткий финансовый контроль за получением
социальной помощи гражданам, жившим за счет «социально¬
го государства». Люди трудоспособного возраста, не желавшие
выходить на работу, предлагаемую биржей труда, лишались
значительной части льгот.1
В итоге, однако, «Hartz IV» не принесли большой эконо¬
мии государственных средств. Только на пособия по безрабо¬
тице и мероприятия по их переобучению в ФРГ тратили около
ста миллиардов евро в год.* 1 2 Однако новые условия заставили
получателей социальной помощи предпринимать более ак¬
тивные усилия по поиску работы. Отказ от предложенной на
бирже труда работы ведет к снижению пособия до минимума
в 320—350 евро в месяц. На этот минимум в 2009 году в ФРГ
жило шесть с половиной миллионов человек (из них 1.7 милли¬
она — дети). К примеру, район Берлина Нойкельн ранее назва¬
ли бы рабочим кварталом, а ныне это невероятная мешанина
населения разного происхождения. Эти люди живут в весьма
стесненных условиях, получая пособие «Hartz IV». В принци¬
пе, бедность была и ранее, но она не сопровождалась таким
безобразием...3 Вследствие «exodus» субкультура бедности вер¬
нулась в Германию и ЕС. При этом «Hartz IV» для людей без
какой-либо квалификации — это отрава, поскольку этот раз¬
мер пособия при наличии четырех детей не превышает опла¬
ту за неквалифицированный труд. А если учесть, что удастся
еще подзаработать на стороне, то никакого резона для поисков
работы для этих турок нет. «Hartz IV» таким образом действу¬
ет развращающе, особенно на молодежь — родитель, который
дремлет весь день над чашкой чая, не может быть воодушевля¬
няты немецким обществом из-за сокращения пособия по безработице.
С тех пор название последнего закона «Hartz IV» стало синонимом пони¬
женного пособия.
1 Ватлин А. Ю. Германия в 2000—2010 гг. // Новая и Новейшая исто¬
рия. 2010. № 6. С. 25.
2 Там же. С. 30.
3 Buschkowsky Н. Die andere Gesellschaft. S. 13.
465
ющим примером для молодых. Германия щедра по отношению
к этим людям, но эта щедрость отнимает всякую мотивацию
к получению образования и поискам работы.1 Вице-премьер,
министр иностранных дел Гвидо Вестервелле справедливо на¬
звал «Hartz IV» грубой ошибкой левого политического класса,
который боится сказать правду народу и обещает людям бла¬
госостояние без всяких усилий. По его словам, таким образом
прокладывается дорога к «позднеримскому декадансу» и к по¬
явлению все большего числа «обленившися получателей этого
социального пособия».1 2
Со временем проблемы, связанные с этим пособием, на¬
растали: число иностранных получателей «Hartz IV» в ию¬
не 2017 года составило 1 997 519, что на 25.6 % превышает со¬
ответствующий показатель предыдущего года. Среди них
1.49 миллиона — работоспособные люди. Четверть получа¬
телей «Hartz IV» из Сирии. По сведениям агентства по тру¬
ду каждый второй безработный в ФРГ имеет иммигрантский
фон.3 По сути, вследствие «Hartz IV» не появились новые рабо¬
чие места, за исключением бюрократии, которая обслуживает
эту реформу.4
Примечательно, что в апреле 2017 года 45 % немцев от¬
ветили положительно на вопрос Алленсбахского института
опросов общественного мнения «вы считаете, что в Германии
живет слишком много иностранцев?». Этого небольшого пе¬
ревеса хватило для утверждения «Willkommenskultur», на¬
саждаемой Меркель. Одни немцы верят, что мир становится
все более глобализированным, интернациональным, а другие
опасаются, что немцам придется плохо от большого наплыва
иммигрантов.5 Многих немцев шокировало то, что дливше¬
еся месяцами открытие границ имело место без какого-ли¬
1 Ibidem. S. 136.
2 Der Spiegel. 2010. N 8. S. 18.
3 URL: https://jungefreiheit.de/p0litik/deutschland/2017/zahl-der-
auslaendischen-hartz-iv-bezieher-erreicht-zwei-millionen/.
4 Der Spiegel. 2005. N 21. S. 25.
5 Zeitmagazin. 2017. N 27. S. 19.
466
бо решения Бундестага, без какой-либо дискуссии в обществе
за или против допущения такой масштабной иммиграции.1
В опросе Алленсбахского института в октябре 2015 года 45 %
немцев отметило, что они не были «более в состоянии» из-за
политического давления свободно высказать свое мнение о бе¬
женцах. В феврале 2016 года на тот же вопрос утвердительно
ответило уже 52 % опрошенных.1 2 По опросам лета 2017 го¬
да общественного мнения 54 % немцев на вопрос «как сильно
изменилась страна в последнее время?» ответили, что техни¬
ческий прогресс, миграционная волна, терроризм привели
к тому, что страна находится в переломном моменте развития,
а 22 % подчеркнули, что эти изменения очень сильны и устой¬
чивы.3
Положение усугубляется еще и тем, что интегрировать
этих людей очень сложно по элементарным причинам. Так,
в 2016 году по выборочным опросам 2349 беженцев 69 % из
них оказались неграмотными. На работу смогли устроиться
в 2013 году 31 % беженцев, в 2014 году — 22 %, в 2015 году —
ю %, в 2016 году — всего 6 %.4 Ко всему этому — если Wessi
раздражали манеры поведения и привычки одеваться Ossi,
а также их «бескультурье», то что говорить о беженцах из Аф¬
рики, Ближнего Востока или Афганистана?5
Интересно сравнить положение в этой сфере в других раз¬
витых странах Европы — миграционная политика отличается
от страны к стране. К примеру, в Великобритании двери для
мигрантов открылись в 1950-е годы и закрылись в 1968 году,
а затем вновь распахнулись в 1997 году, а потом опять закры¬
лись. То есть англичане не совпали «по фазе» с устремления¬
ми Меркель и это стало, по всей видимости, одной их главных
причин брексита. На англичан, может быть, подействова¬
ла массовая миграция в 2010 году поляков в Великобрита¬
1 Ibidem. S. 22.
2 Ibidem. S. 21.
3 Frankfurter Allgemeine Sonntagszeitung. 9. Juli 2017. N 27. S. 19.
4 Der Spiegel. 2017. N 19. S. 35.
5 Schroeder K. Die veranderte Republik. S. 562.
467
нию — за пять лет около миллиона поляков переселилось на
острова.1
Швеция — это вторая после Германии страна иммигран¬
тов. Более чем десятая часть из девяти с половиной миллио¬
нов иммигрантов в этой стране неевропейского происхожде¬
ния — сотни тысяч арабов, афганцев, африканцев. Почти 30 %
населения имеют мигрантское прошлое. В 1975 году, когда
начиналась масштабная иммиграция, никто не мог предви¬
деть мультикультурной фрагментации. Настоящей же дискус¬
сии о ней мешает политкорректность, свободного обсуждения
проблемы нет до сих пор. Еще в 1986 году, в год убийства ли¬
дера шведских социалистов Олафа Пальме (он был убит кур¬
дом-иммигрантом), был создан пост правительственного ом-
бусмана, который должен был обеспечить защиту от расовой
и этнической дискриминации. Поэтому на беспорядки, учи¬
няемые иммигрантами, «по go areas» (районы не доступные)
для граждан Швеции и полиции в пригородах и целых райо¬
нах городов, исламское параллельное общество, нарастающую
криминализацию иммигрантов, сексуальное насилие в их сре¬
де (по этому показателю Швеция первая в Европе) — в стране
просто закрывают глаза. А если какой-либо отчаявшийся чи¬
новник или полицейский нарушит табу, его мгновенно обличат
в «расизме».
Растущее число шведов, которые хотят изменить иммигра¬
ционную политику, фактически отстранено от участия в поли¬
тике. Основанная в 1979 году организация «Сохраним Швецию
шведской» («Bevara Sverige svenskt») причислена к праворади¬
кальному крылу. Несмотря на то, что по опросам около 25 %
шведов склонны поддерживать это движение, тот, кто откры¬
то признает свои симпатии этому движению, рискует работой.
Положение же в соседних Норвегии и Дании поразительно
отличается от Швеции, следующей по пути, проложенному
Пальме и Меркель, — там политически возобладали против¬
ники расширения иммиграции.1 2
1 Коллиер П. Исход = Exodus. С. 24, 32.
2 Junge Freiheit. 2017. N 28. S. 19.
468
Радикальная критика иммиграции
и политкорректности
Акиф Пиринчи
Стоит остановиться на радикально противоположной не¬
мецким масс-медиа позиции в отношении к прошлому, ко¬
торую, среди прочих, сформулировал немецкий писатель ту¬
рецкого происхождения Акиф Пиринчи. Он, пользуясь своим
положением ненемца и довольно известного в мире писателя
(на русский перевели пару его детективов — «Дуэль» и «Коша¬
чьи»), изложил радикальную позицию неприятия современной
немецкой коммеморации в книге с характерным называнием
«Немецкие измышления. Дурацкий культ гомосексуалистов,
женщин и чужестранцев» (2014). Текст хотя и довольно резкий
по тональности, но зато в нем поднимаются вопросы, обсужде¬
ние которых в Германии не принято.
Сначала он с ожесточением нападает на понятие «ведущая
культура». Этот термин ввел в оборот в 1998 году политолог из
Гёттингена Бассам Тиби для того, чтобы способствовать фор¬
мированию консенсуса по поводу европейских, демократиче¬
ских и светских ценностей и соответствующей идентичности.
Затем журналист из еженедельника «Die Zeit» Тео Зоммер впер¬
вые использовал термин «немецкая ведущая культура», под¬
разумевая под ней либерально-демократическую культуру. Это
выражение приобрело политическую релевантность в 2000 го¬
ду, когда христианский демократ Фридрих Мерц употребил
его в смысле требования к мигрантам приспособиться к «сло¬
жившимся в стране основным культурным представлениям».1
Введение этого понятия в немецкую политику сделало воз¬
можным признание и допущение религиозной практики исла¬
ма, по поводу чего Пиринчи писал так:
Какой-то досужий социолог придумал понятие «ведущая
культура», болтовня о которой имела целью скрыть и заболтать
1 Ян Э. Спорные политические вопросы с точки зрения современной
истории. С. 85.
469
то, что таким образом СМИ и заказные эксперты пропаганди¬
руют достоинства других культур, в которых маленьких девочек
закутывают сызмальства в уродливые платки, а когда они взро¬
слеют, им закрывают лица покрывалом, а мальчиков накачивают
исламскими убеждениями об их особой роли в семье и обществе.
Или те же СМИ поощряют цыганскую культуру, в которой во¬
ровство и разбой рассматривают как фольклор и профессию.
Немецкая же культура, как перегруженная виной и ответствен¬
ностью за прошлые преступления, остается в тени. Но эти разго¬
воры о вине и ответственности — это полный вздор и слабоумие.
Ни один человек в этой стране не чувствует себя виновным за то,
что накосячили в свое время их дедушки или прадедушки. Не¬
мецкая вина всем по барабану — она является только средством
для политиков оказывать моральное давление ради получе¬
ния средств для реализации их целей. Эти же политики утвер¬
ждают, что если не поднимать вновь и вновь вопрос о вине, то
возможно возвращение нацизма. Это полная чушь! Как раз на¬
оборот — в мире нет нации более феминизированной, более вер¬
ноподданнически относящейся к либеральному государству, более
терпимой к проходимцам, проповедующим использование энер¬
гии ветра и солнца, нации, признавшей одну из самых нелепых
социальных систем, при которой благоденствуют бездельники.
Даже детоубийцы и серийные убийцы со временем перестают чув¬
ствовать вину за совершенные преступления. Но даже если и ис¬
пытывают вину, то только временно. Чувствовать себя виновным —
это весьма интенсивное чувство, сродни влюбленности. Но и это
состояние когда-то прекращается. Наверняка детоубийцы или се¬
рийные убийцы не испытывают никаких угрызений совести спу¬
стя семьдесят лет. А если и испытывают, то у них действительно
с головой плохо.1
Это чувство вины идет довольно далеко, отражаясь даже
на действиях государства. Так, Хайнц Бушковски, работавший
в муниципальных органах Берлина, передавал в своей книге
о проблемах иммигрантов эпизод, в котором два турка на БМВ
остановили полицейскую патрульную машину и избили поли¬
цейских, которые, на взгляд турок, ехали слишком медленно,
блокируя дорогу. Если бы полицейские применили силу, их бы
обвинили в расизме. Турки этим пользуются, не ставя ни во
что власть и полицию.1 2
1 Pirinqci A. Deutschland von Sinnen. S. 206.
2 Buschkowsky H. Die andere Gesellschaft. S. 228.
470
Социальная система в Германии хороша и щедра, она наце¬
лена на поиск и поддержание слабых, а заодно и на то, чтобы
и сильных делать зависимыми от помощи. В Нойкельне турки
настолько обленились, что мусор выбрасывают просто на лест¬
ницу — лень донести до мусорных баков. Турки в этом районе
Берлина ведут себя очень громко, всю ночь веселятся до утра.
Повсюду на улицах мусор. У турок в этом районе Берлина, как,
впрочем, и в других местах, совершенно отсутствует уважение
к государству, полиции. Они делают такое, что не позволили
бы себе на родине. Мусульманин может спросить немку, хочет
ли она заняться сексом с ним, но если немец спросит его се¬
стру о том же, то как минимум ему покажут нож.1
Затем Пиринчи переходит к «Зеленым» и левым, кото¬
рые, на его взгляд, в середине 1980-х годов начали системати¬
ческое разрушение немецкого общества. Под «Зелеными» он
имел в виду даже не их партию как таковую, а более всякого
рода леваков-хиппи, нагруженных самоненавистью к своей
стране и своему народу.1 2 Правда, Пиринчи ради справедливо¬
сти отмечает, что не мусульмане начали внедрять в Германии
исламоманию, а сами немцы, объятые манией толерантности.
Турчанкам поколения родителей Пиринчи и в голову не при¬
ходило носить хиджаб или что-то подобное... Немцы действо¬
вали подобно хозяину дома, который вместо того, чтобы позво¬
нить в полицию, стал помогать вору собирать по всему дому
драгоценности в сумку этого вора. Также и немцы с их поощ¬
рением распространения ислама. При этом Пиринчи проводит
параллель с пьесой Брехта «Добрый человек из Сезуана», в ко¬
торой проститутке Ше Де боги дали богатство в благодарность
за ее доброту, этого достояния на всех все равно не хватило...
Доброта Шен Де привела только к новым страданиям.3
При этом какого-либо заметного успеха в интеграции тех
же турок практически нет. Пример тому: 8 октября 2010 года
в Берлине, когда немецкая футбольная сборная играла с тур¬
1 Ibidem. S. 147—148.
2 Pirinqci A, Deutschland von Sinnen. S. 50.
3 Ibidem. S. 53.
471
ками, не только турки-иностранцы, но и немцы турецкого
происхождения размахивали флагами Турции, а Месут Озил
(игрок сборной ФРГ, турок по происхождению) был освистан
потому, что играл за немцев. Вряд ли такое возможно было,
к примеру, в США — чтобы представителями определенно¬
го этноса были бы освистаны спортсмены-соотечественники,
играющие за сборную США.1 Турецкий президент Реджеп Тай¬
ип Эрдоган, регулярно бывая в Германии, стремясь привлечь
на свою сторону как можно больше земляков, не скупится на
критику немецких властей. Он рассматривает немецких граж¬
дан турецкого происхождения как своих сограждан. Он не¬
однократно повторял, что турецкие дети должны в первую
очередь учить турецкий язык, он постоянно твердит о необхо¬
димости (?!) создания турецкоязычных гимназий в Германии.
И это при том, что речь идет о детях, родившихся в Германии.
Примечательно и его обращение «мои сограждане» к немец¬
ким туркам. Эрдоган демонстрирует абсолютное отсутствие
элементарной вежливости по отношению к немецкому госу¬
дарству и немцам.1 2 С подобными, как в ФРГ, выступления¬
ми Эрдоган не смел бы появляться в Болгарии (там прожи¬
вало 750 тысяч турок), во Франции (500 тысяч), в Голландии
(450 тысяч), а в Германии — пожалуйста...
Для того, чтобы показать неуместность культивирования
религии в условиях современной Европы, Пиринчи приводит
рассказ про человека, которого пригласили на вечеринку и он
очень хотел на нее попасть, но спутал дату и только вечером
случайно заглянул в календарь и с ужасом понял, что вечерин¬
ка уже заканчивается. Он сломя голову прилетел к дому, где
уже заканчивалось торжество, убирали со столов, подпившие
гости постепенно разъезжались по домам. Огорченный хозяин,
чтобы угодить гостю, опять накрыл на стол и безуспешно пы¬
тался продолжить попойку. Этот рассказ приводится для того,
чтобы показать положение ислама в современной Европе, уже
1 Ян Э. Спорные политические вопросы с точки зрения современной
истории. С. 120.
2 Buschkowsky Н. Die andere Gesellschaft. S. 231—232.
472
почти полностью атеистической и воспринимающей религию
как нечто ритуальное, формальное. Верующие же мусульмане
в этой ситуации совершенно выпадают из культурного контек¬
ста. Пиринчи пишет, что под прикрытием политкорректной
свободы религии в Германию возвращается то, что было нем¬
цами давно преодолено, и они с удивлением смотрят на веру¬
ющих мусульман, для которых смысл жизни в их средневеко¬
вой религии. Короче, по словам Пиринчи, ислам соответствует
Германии, как гамбургская улица красных фонарей Реепер-
бан — Мекке.1 Нелепое воздействие этой политкоректности от¬
мечал и известный франко-немецкий журналист Петер Шол¬
ль-Латур: он заметил, что эта политкорректность отражается
даже на политических дебатах в Бундестаге, весьма далеких
от действительности, делает СМИ сугубо конформистскими и
способствует распространению в политическом классе дефици¬
та компетентности.1 2
Также и голландский журналист Пауль Шефер, рассуждая
о значении религии, в 2000 году подчеркивал, что «миграция,
которую мы переживаем сейчас, не сделала наши общества
более открытыми во всех отношениях. Из-за традиционных
взглядов, которые приносят с собой многие иммигранты, вдруг
опять начали обсуждаться вопросы, касающиеся положения
женщин, а право на свободное выражение мнений вновь оспа¬
ривается. Мы с чего-то вдруг заговорили о богохульстве и о за¬
прете отпадения от веры. И хотя речь при этом идет о взгля¬
дах, знакомых нам из нашего исторического прошлого, какой
же это прогресс, если мы вынуждены заново повторять эман¬
сипацию, уже пройденную нами пятьдесят лет назад?»3
Пиринчи с раздражением писал и о ложной толерантно¬
сти, которую в начале 1990-х годов начали усиленно внедрять
масс-медиа. Эта ложная, на его взгляд, толерантность отныне
означала терпимость даже и к нетерпимости, отсутствию толе¬
рантности. Так, последнюю применяют, когда мусульманские
1 Pirinqci A. Deutschland von Sinnen. S. 29.
2 Scholl-Latour P. Zwischen den Fronten. Erlebte Weltgeschichte. S. 307.
3 Саррацин T. Германия: самоликвидация. С. 234.
473
подростки говорят, что не моргнув глазом зарежут сестру, ес¬
ли узнают, что у нее есть друг.1 Этот обычай называется «убий¬
ство чести», в немецких тюрьмах такого рода преступники
пользуются особым почетом. Пиринчи считает, что немецкие
власти не в состоянии элементарно призвать к порядку имми¬
грантов: «Во-первых, им следует сказать, что не мы приехали
к ним, а они к нам. Поэтому не надо жаловаться на дискрими¬
нацию и требовать религиозной свободы. Во-вторых, имми¬
гранты — это не туристы и должны работать на государство,
которое дало им то, что они не могли получить на родине».1 2
Пиринчи с горечью констатирует, что ни один политиче¬
ский класс (каста) в мире не ненавидит так сильно собствен¬
ный народ, исходя из оппортунизма, ханжества, шизофрени¬
ческого верноподданичества ко всем ненавидящим Германию
странам.3
Советница и переводчица Франсуа Миттерана Бригитт Со-
зей отмечала изменения в немецкой политической культуре
под воздействием политкорректности: «Германия — это слово
для многих поколений французов было магическим и одно¬
временно зловещим, ныне оно стало обозначением баналь¬
ности». Чем больше после Второй мировой войны Германия
«нормализовывалась», тем больше она теряла свои магиче¬
ские свойства для романского мира.4 Корни этих искажений
исторической действительности Пиринчи узрел в способе ор¬
ганизации масс-медиа. Еще Аденауэр считал, что немецкое
радиовещание — ARD — замысливалось англичанами как ин¬
струмент в руках СДПГ для демократизации страны, а поз¬
же эта монополия перешла в руки левых либералов, социал-
демократов, «Зеленых». Политические противники социал-де¬
мократов обычно говорили о тайном социал-демократическом
манипулировании. В самом деле, несмотря на политическое
1 Pirinqci A. Deutschland von Sinnen. S. 55.
2 Ibidem. S. 66.
3 Ibidem. S. 124.
4 Krause T. Innerlichkeit und Weltferne. Uber die deutsche Sehnsucht nach
Metaphysik / Hrsg. H. Schwilk, U. Schacht // Die selbstbewusste Nation. S. 136.
474
превосходство в Бундестаге ХДС/ХСС, в 1950—1960 годы со¬
циал-демократы доминировали в масс-медиа. Даже осно¬
ванную в 1953 году Акселем Шпрингером газету «Die Welt»
Аденауэр называл «более или менее социал-демократической
газетой».1
По сути, до начала 1980-х годов радио и телевидение бы¬
ли монопольными, частные станции не допускались вообще.
То есть, в принципе, сохранялась диктатура в СМИ, как и во
времена Адольфа Гитлера. В 1970-е годы, когда молодежь до¬
пытывалась, почему в ФРГ нет частных телевизионных кана¬
лов, как в США, политики врали, что для этого нет частот, то
есть технических возможностей. Власти просто боялись, что
если когда-нибудь частное телевидение будет разрешено, то
эти станции круглосуточно будут показывать Франца Йозе¬
фа Штрауса, что приведет к популизму и в итоге — к фашиз¬
му. Левые его противники твердили, что Штраус — это «раз¬
жиревший Гитлер» и его коричневая Бавария приведет ФРГ
к гибели.1 2
Государственное теле- и радиовещание Пиринчи именовал
«сталинским органом» (в войну солдаты Вермахта так называ¬
ли «Катюши») пропаганды, в этой организации давно установ¬
лено, что все хорошее, умное, приемлемое — это левое. А все
другое просто исключается из оборота информации. Хотя
в итоге в 1984 году частное телевидение все же было допуще¬
но в ФРГ, но всякие темы актуальной политики — это по-преж¬
нему монополия государственных каналов, которые строго
следят за отбором гостей в ток шоу. А частные же каналы по¬
ставлены в такое положение, что вынуждены вещать всякую
дребедень... При этом, замечает Пиринчи, общественное радио
и телевидение ФРГ имеет доход, превышающий доходы Голли¬
вуда, причем если Голливуд знают даже бушмены, то немец¬
кое государственное телевидение и в Голландии не смотрят...3
1 Bosch F. «Berlusconi von links»? Die Medien der SPD in historischer Per-
spektive // Archiv fur Sozialgeschichte. 2004. Bd. 44. S. 501.
2 Pirinqci A. Deutschland von Sinnen. S. 164, 166.
3 Ibidem. S. 73,178.
475
В самом деле, союзники после войны учредили в западных
зонах медийную систему значительно отличающуюся от ме¬
дийного ландшафта Веймарской республики. Чисто партий¬
ная и аналитическая пресса уступила место «независимой и
беспартийной» прессе. Общественное теле- и радиовещание
было устроено по британскому образцу. Смыслом этой систе¬
мы было воздействие на образование политических мнений
как элемента свободной демократии.1 Эту стезю немецкое
общественное телевидение и радиовещание не покидает до
сих пор.
В итоге, констатирует Пиринчи, ныне в Германии тон за¬
дают не художники, мыслители и визионеры, а лесбиянки
и гомосексуалисты на университетских кафедрах изучения
гендерных проблем, уполномоченные по расследованию раз¬
ных видов дискриминации, организации типа «Pro Asyl» (за
предоставление убежища), советы по делам беженцев, те, кто
наживается на солнечной и ветряной энергии, деятели из
«Greenpeace & Со.», профессора социологии, заказные экспер¬
ты по вопросам иммиграции, союзы по охране окружающей
среды, ортодоксальные коммунисты с самого левого флан¬
га, враждебная эффективной политике юстиция, фашистоид-
ные банды типа «Антифа». Даже старый ветеран «революции
1968 года» Клаус Пейман отмечал в 2014 году, что действия
левых радикалов из «Антифа» весьма схожи с тем, что делали
нацисты по степени нетерпимости и готовности к насилию по
отношению к людям, которых они считают «правыми». С ни¬
ми невозможен диалог — они только проклинают, обличают,
ругают...1 2
Наконец, последние по счету, но не по значимости — «Зе¬
леные», которые уже в течение тридцати лет пытаются вопло¬
тить в жизнь идею идеального человечества, которая в своей
основе носит совершенно ложный характер. Все эти идеи рас¬
пространяют и пропагандируют хорошо оплачиваемые немец¬
1 Miinkel D. Die Medien von Konrad Adenauer und Willy Brandt // Archiv
fiir Sozialpolitik. 2001. Bd. 41. S. 297.
2 Buschkowsky H. Die andere Gesellschaft. S. 203.
476
кие интеллектуалы.1 И, конечно, все эти люди проповедуют
антирасизм, по поводу которого весьма резко высказался еще
один критик европейской политкорректности французский пу¬
блицист Ален Финкелькро: «Конечно, существует дискримина¬
ция, и есть, несомненно, французские расисты, французы, ко¬
торые не любят арабов и негров. Ну, они будут любить их еще
меньше, когда осознают, насколько их ненавидят иммигран¬
ты... Щедрая идея войны против расизма постепенно превра¬
тилась в чудовищную идеологию лжи. В XXI веке антирасизм
будет тем же кошмаром, что был коммунизм в XX веке».1 2
Конечно, немецкая публика восприняла этот текст Пирин-
чи как провокацию, его даже привлекали к судебной ответ¬
ственности. Но все же нельзя не признать, что определенная
доля истины в его суждениях есть и пути дальнейшей эволю¬
ции этой доли истины трудно предсказать. Кажется, Пиринчи
прав в том, что главным следствием этого немецкого покая¬
ния за нацизм является то, что у немцев ослабилось стремле¬
ние отстаивать достоинство немецкой культуры и относиться
более-менее безразлично к влияниям извне. По сравнению
с Францией это сразу бросается в глаза. Во Франции никому
в голову не придет запрещать Национальный фронт Жана-Ма¬
ри Ле Пена. Без осознания масштабов травмы прошлого не
понять, почему в Германии так упорно стремились запретить
Национал-демократическую партию, якобы как наследни¬
цу НСДАП. Партия Ле Пена набирала на президентских вы¬
борах до 18 % голосов. Бельгийцы, голландцы, итальянцы,
скандинавы никогда не боролись против правых при помощи
запретов на партию. Немецкую политическую культуру отли¬
чает отсутствие членораздельной дихотомии правых и левых.
В немецкой политической культуре доминирует общее нацио¬
нальное устремление к социальному консенсусу и гармонии.3
1 PirinqciA. Deutschland von Sinnen. S. 200.
2 Тейлор Д. Гонка co временем. С. 141.
3 Мертес М. Немецкие вопросы — европейские ответы. М., 2001.
С. 138.
477
Другие мусульманские критики
иммигрантской политики ФРГ
Следует отметить, что Пиринчи не одинок в своей крити¬
ке ложной политкорректности — австрийский социолог пале¬
стинского происхождения Муханад Хоршиде также выступал
с критикой упорных сторонников традиционного ислама, яко¬
бы не подлежащего никакому реформированию.
Другой немецкий гражданин арабского происхождения Ха-
мед Абдель-Самад обвинял «Братьев мусульман» в исламском
фашизме, его книга 2016 года так и называется «Исламский
фашизм». Заявление президента Кристиана Вульфа о том, что
ислам является частью современной Германии, он назвал бес¬
смысленной и беспомощной фантазий, не имеющей никакого
отношения к реальности. Столь же резко выступала и Неджла
Келек, адыгейка из Турции, автор многочисленных работ ан-
тиисламского характера, противница строительства большой
мечети в Кельне.
Юристка курдско-турецкого происхождения Сейран Атеш
в своей книге о мультикультурализме решительно его осу¬
ждает, поскольку мульти-культи на деле означает готовность
жить с людьми из других стран, не пытаясь их ассимилиро¬
вать. Особенно важно это было для левого политического
класса в Германии. Всякие возражения против мульти-культи
воспринимались как праворадикальные. При этом совершен¬
но упустили из виду, что терпимость должна иметь границы,
которые обозначены в немецкой конституции. Атеш прямо пи¬
сала, что большинство сторонников мульти-культи — это про¬
сто безответственные люди, они, по сути, враги государства.
На самом деле, очень многие турки и курды в современной
Германии живут, не имея вообще никаких контактов с нем¬
цами.1 Она писала, что когда в школьном классе сидят дети,
едва говорящие по-немецки, политкорректные немцы — ро¬
дители ребенка, бессмысленно ходящего в эту школу, гово¬
рят, что они жертвуют своего ребенка идее мультикультура¬
1 Ate§ S. Der Multikulti — Irrtum. S. 14—15, 17.
478
лизма.1 Такая позиция с ненемецкой стороны кажется верхом
маразма — жертвовать будущим ребенка, и ради чего?.. Все
же ясно, что интеграция без образования невозможна. Упол¬
номоченная по делам интеграции Бундестага Марилуизе Бек
еще в 2005 году прогнозировала, что вследствие неспособ¬
ности к образованию 40 % молодых людей с миграционным
фоном останутся неграмотными. Мигранты в пять раз чаще,
чем немцы, не могут завершить среднего образования. Осо¬
бенно это относится к туркам.1 2 В Берлине в сорока четырех
средних школах около 8о % учащихся двуязычные, то есть
дома они не говорят по-немецки. Поэтому они получают ат¬
тестат в два раза реже, чем немцы. При этом из 1800 учащих¬
ся вьетнамского происхождения 630 поступили в гимназии,
а из 1750 арабоязычных — 114.3 Без комментариев, иначе —
расизм...4
Даже большинство иммигрантов третьего поколения — это
двуязычные неграмотные, они не могу полноценно изъяс¬
няться ни по-немецки, ни по-турецки.5 Такое положение —
следствие существования параллельного общества. Школы
с высоким количеством детей иммигрантов совершенно невы¬
носимы — это признают все, но сделать ничего не могут. Атеш
видела единственный выход в том, чтобы искусственно смеши¬
вать в разумных пропорциях детей иммигрантов и немецких
детей.6 С особой яростью Атеш как женщина набрасывалась на
неравноправие женщин в исламе — она указывала, что демо¬
кратия не будет функционировать, если женщины находятся
в состоянии зависимости, об интеграции также не может быть
и речи. В мусульманском мире рождение девочки рассматри¬
вают как неудачу, их считают обузой. Подчас при дородовом
определении пола делают аборт — так делают мусульмане не
1 Ibidem. S. 16.
2 Buschkowsky Н. Die andere Gesellschaft. S. 265.
3 Ibidem. S. 227—228.
4 Ibidem.
5 Ate$ S. Der Multikulti — Irrtum. S. 33.
6 Ibidem. S. 231.
479
только в Турции, но и в Германии.1 28 февраля 2005 года Сей¬
ран Атеш в интервью «Die tageszeitung» посоветовала турецким
девушкам для сохранения девственности и предохранения от
беременности анальный секс. На нее сразу обрушились рев¬
нители мусульманской сексуальной морали...1 2 15 октября того
же года Атеш в газете «Bild» призвала мусульманских женщин
отказаться от ношения уродливых платков и хиджаба, она
сказала, что ношение хиджаба противоречит статье конститу¬
ции ФРГ 3.2 о равноправии мужчин и женщин.3 В самом де¬
ле, в исламе женщины полностью сексуализированы — в их
жизни все привязано к сексу, а сохранение девственности рас¬
сматривается как высшая ценность. Личность женщины и ее
интересы совершенно не принимаются во внимание. Вина и
позор обрушиваются на те семьи, где это правило наруше¬
но, — ценность женщины с потерей девственности падает до
нуля.4 Исключение из жизни равноправия женщин приводит
к тому, что верующая турчанка может сказать: «Эти немцы
ничего не понимают — я не могу идти работать даже на пол¬
ставки, это же вопрос чести!» Все потому, что если женщины
будут работать, то станут шлюхами — муж сам должен обеспе¬
чить семью.5 Со временем в положении девушек в мусульман¬
ских семьях наблюдается лишь ухудшение, все равно, насколь¬
ко внешне современной является семья, — положение девушек
одинаково беспросветно.6
В мусульманской среде, отвергая немецкое государство и
общество, все, даже дети, привыкли рассматривать их просто
как источник беззаботной и сытой жизни. Немцы называют
это явление «Abzockermentalitat» — менталитет мошенника.
Получатели же социальной помощи воспринимают это как
вполне нормальное явление, не отдавая при этом ничего, не
1 Ibidem. S. 41.
2 Ibidem. S. 99.
3 Ibidem. S. 121.
4 Buschkowsky H. Die andere Gesellschaft. S. 87.
5 Ate§ S. Der Multikulti — Irrtum. S. 46.
6 Buschkowsky H. Die andere Gesellschaft. S. 145.
480
стремясь получить работу. Дети быстро понимают, что полу¬
чить квартиру, справить свадьбу, получить автомобиль можно
и не работая. Это гораздо больше, чем работающие родствен¬
ники имеют в Турции. По мнению одной турчанки, груп¬
па, имеющая менталитет мошенника, составляет около 50 %
турецких мигрантов; семьи турок, ориентированных на по¬
лучение работы, образование детям, чтобы они сами строили
свою жизнь, составляют 20 %. Остальные 30 % действуют по
ситуации. И перспективы улучшения такого положения она не
видит.1
Похожие критические высказывания в отношении ислам¬
ской культуры имели место и в соседней Голландии. Так, гол¬
ландская актриса сомалийского происхождения Айан Хирси
Али (Ayaan Hirsi Ali) за участие в создании антифундамента-
листского фильма «Submission» — «Подчинение» — подверг¬
лась нападкам исламистов, а режиссер фильма Тео ван Гог был
убит религиозными фанатиками. Актриса, однако, не подда¬
лась давлению и опубликовала книгу с говорящим названием
«Я обвиняю» о положении мусульманских женщин.1 2 В этой
книге она настаивала на том, что основные политические
партии Голландии в своей политике в отношении мусульман
«чрезмерно корректны» и что нельзя толерантно относиться
к тому, что само по себе нетолерантно, — нельзя терпеть тех,
кто проповедует ненависть.
1 Ibidem. S. 91—92.
2 АН А. Н. Ich klage an. Pladoyer fur die Befreiung der muslimische Frauen.
Miinchen, 2005.
Эпилог
Амбивалентность
немецкого покаяния
Всегда ли воспоминание — благо?
Всегда ли забвение — проклятье?
Каждое ли обращение к памяти легитимно?
Ц. Тодоров
Национал-социализм настолько сильно
исказил исторический горизонт, что его но¬
вые качества чрезвычайно сильно давят на
новые поколения европейцев, принуждая
их к бесконечной исторической критике.
X. Семпрун
Каким было бы счастье, если бы оно не
измерялось безмерной печалью о том, что
есть.
Т Адорно
Феномен нарастающей актуальности
Третьего рейха
В «Фаусте» Гёте в третьей сцене в кабинете Фауста есть за¬
бавный эпизод, когда Мефистофель после своего превращения
из пуделя увидел на пороге у двери пентаграмму, запретную
для нечистых духов, которую он не заметил раньше. На вопрос
Фауста, почему бы ему не выйти в окно, если в дверь нельзя, он
отвечает знаменитой фразой:
482
‘s ist ein Gesetz der Teufel und Gespenster:
Wo sie hineigesliipft, da miissen sie hinaus.
Das erste steht uns frei, bei zweitem sind wir Knechte1
Точно также немцы и Германия в целом не могут выйти
из своего прошлого, упираясь во всякие запреты. По всей ви¬
димости, по той причине, что Третий рейх обладал порази¬
тельной гениальностью в производстве символов жестокого
насилия, в создании мощных и устойчивых образов: свастика,
«звезды евреев», танковые атаки, «штуки», концлагеря, «раса
господ», «блицкриг», «Хрустальная ночь», «ночь длинных но¬
жей», сожжение книг. Ныне эти образы сопровождаются ужас¬
ными документальными кадрами или фото того времени,
воспоминаниями о бесчеловечности, которая продолжает дей¬
ствовать на воображение: бараки концлагерей, печи кремато¬
риев, горы человеческих трупов.
Но в те двенадцать лет это выглядело иначе — преобладала
невиданная эстетизации и романтизации политики и жизни.
Так, французский фашист Дриё ла Рошель писал в своем днев¬
нике в 1944 году: «Гитлер нравится мне целиком и полностью,
невзирая на все его ошибки, все его невежество, все его пусто¬
звонство. По сути, он дал мне политический идеал: физиче¬
скую гордость, устремление к движению, авторитету, воинско¬
му героизму — и даже романтическую потребность исчерпать
себя, самоуничтожиться в непросчитанном, несоразмеренном,
чрезмерном, гибельном порыве».1 2 Со времен Третьего рейха до
нас дошли тысячи стихотворений, гимнов, од, в которых со¬
вершенно нормальные немцы выражали свое романтическое
воодушевление Гитлером и его политикой. Немецкий историк
Фолькер Кропп составил и издал впечатляющий сборник этого
поэтического творчества.3 Именно такое смешение в гремучий
1 Увы! таков закон чертей и привидений: / Каким путем вошел, таким
и выходить. / Во входе волен я, а выходить обязан / Там, где вошел. (Пере¬
вод Н. Холодковского.)
2 Дриё ла Рошель П. Дневник. 1939—1945- СПб., 2000. С. 490.
3 Kropp V. Gedichte fur Hitler. Zeugnisse von Wahn und Verblendung im
Dritten Reich. Berlin, 2013.
483
коктейль, казалось, несоединимых ценностей и создало необы¬
чайную действенность этих образов. Возможно, эти свойства
действительности Третьего рейха и были причиной особенной
амбивалентности отношения немецкой общественности к его
истории.
Эта амбивалентность заключается прежде всего в том, что
преодоление нацистского прошлого в послевоенной ФРГ было
не тематизацией и уточнением национального прошлого, а по¬
литической функцией включения не прошлого, а его субъек¬
тов, в новое демократическое государство.1 Отсюда следует, что
известный тезис о постепенном вытеснении нацистского про¬
шлого — ложный. Даже с точки зрения морали, едва ли менее
ошибочно чувствовать себя виновным за то, что не совершал,
чем не чувствовать никакой вины за проступок, который на са¬
мом деле совершил. В действительности после книг Ойгена Ко-
гона, публикации изобличительных документов, касающихся
нацистов, Вальтером Хофером, мемуаров Маргарет Бубер-Ной¬
ман, публикации дневников Анны Франк, ученых трудов Бра-
хера и Нольте отношение к нацистскому прошлому приобрело
стандартно отрицательную окраску. Преодолевать уже тогда,
в первое десятилетие истории ФРГ, было нечего... Поэтому это
«преодоление» приобрело функцию, обозначающую принад¬
лежность к людям лучшей политической морали и более эман¬
сипированной интеллектуальной элиты. Эта элита успешно
смогла превратить воспоминания о крайней бесчеловечности
в импульсы для утверждения гуманизма. Исходя из такой
установки политического класса ФРГ, тень Третьего рейха ста¬
новилась все глубже и длиннее, у нее появилась своя функция,
она стала жить сама по себе. И благополучно живет до сих пор,
пребывая постоянно актуальной. Эта актуальность Третьего
рейха и Гитлера по-прежнему безусловна и определяется сле¬
дующими обстоятельствами.
Во-первых, Гитлер и его помощники окружены постоян¬
ным вниманием прессы и СМИ. С момента денацификации ин-
1 Lubbe Н. Der Nationalsozialismus im deutschen Nachkriegsbewusstsein.
S. 587.
484
терес к нацизму рос волнами, причем каждая из последующих
волн была грандиозней предыдущей. Нет более интенсивно
изученного отрезка времени немецкой истории, чем двенад¬
цать лет нацизма.
Во-вторых, вопреки всем ревизионистским тенденциям, на¬
цистский режим в глазах немецкой общественности является
абсолютно себя дискредитировавшим. Реабилитация Третьего
рейха совершенно немыслима.
В-третьих, насколько негативной является оценка Третье¬
го рейха, настолько же жестко шли и идут споры об адекват¬
ной форме воспроизведения прошлого — эмоциональные де¬
баты об этой форме принимали, как мы видели, грандиозные
масштабы в Германии. Несмотря на рост дистанции времени,
прошедшего со времен Третьего рейха, он не стал для немцев
«нормальным» предметом исторического анализа, как про¬
чие исторические эпохи новейшей истории. Всякие историче¬
ские объяснения национал-социализма в Германии полностью
политизированы, не возможно набрать никакую дистанцию
к объекту анализа.
В-четвертых, в последние пятнадцать-двадцать лет в Гер¬
мании осуществляются качественные перемены в ходе дискус¬
сии, подобные качественному скачку в 1960-е годы. В центр
внимания все больше выдвигаются судьбы отдельных людей.
Это делает постижимым непостижимое и напоминает, что
человек всегда должен находиться в центре внимания исто¬
рии. Экс-президент Роман Герцог справедливо указывал, что
немцы переходят от «Erinnerung an Erlebtes» (воспоминаний
о пережитом) к «Erinnerung an Mitgeteiltes» (воспоминани¬
ям о сообщенном, приобретенном знании).1 Также и публи¬
цист Вольфганг Берген в статье с характерным названием
«Столько прошлого не было никогда» отмечал, что выдвиже¬
ние нацистского прошлого в центр внимания Берлинской ре¬
спублики было обусловлено среди прочего почти полным ухо¬
1 Schiele U. Was von Hitler geblieben ist. Das Dritte Reich und das politi-
sche GegenwartsbewuBtsein in Deutschland // Europaische Rundschau. 2005.
N 2. S. 30—32.
485
дом в конце XX века поколения немцев, переживших воочию
нацизм.1
При этом немецкое покаяние за нацизм и его преступле¬
ния (немцы до крайности перепугались своего прошлого) и
сознательный отказ от притязаний на ведущую политическую
роль в Европе и в процессе ее интеграции, и во всем осталь¬
ном стало, с одной стороны, условием упомянутой интеграции,
а с другой, значительно исказило историческую перспективу
относительно недавнего прошлого в угоду политическим це¬
лям, которые немецкая общественность, политики и соци¬
альные науки последовательно реализуют. Советский опыт
говорит, что этого нельзя делать — «учебник истории, напи¬
санный только для евреев (или для афроамериканцев, гре¬
ков, женщин, пролетариев, гомосексуалистов и пр.) никогда
не будет хорошим, даже если он может утешить тех, кто ему
верит», — отмечал французский писатель Паскаль Брюкнер.1 2
Он же писал, что такое ощущение, что Третий рейх букваль¬
но проглотил один за другим все те столетия, что предшество¬
вали его появлению на свет, становясь ключом к насилию и
жестокости, творившимся за сотни лет до него. Но нельзя так
искажать историю, манипулируя ею в угоду тому или иному
меньшинству. Все деспоты и тираны Европы несводимы к Гит¬
леру, поскольку даже в ужасном есть своя градация и свое
разнообразие.3 Если в скандинавских странах на домах часто
можно видеть развевающийся национальный флаг, то в Гер¬
мании это совершенно непредставимая картина. В Германии
национализм был со временем заменен вымученным мора¬
лизмом.
Как объяснить эту странную аберрацию, что историческая
действительность и ее адекватное истолкование вошли в про¬
тиворечие с политическими потребностями немецкого обще¬
ства, то есть тем, как оно себе их представляет?
1 Bergen W. So viel Vergangenheit war nie. NS und Holocaust im Identi-
tatsdiskurs der Berliner Republik // Deutschland Archiv. 2001. N 4. S. 651.
2 Брюкнер П. Тирания покаяния. С. 131.
3 Там же. С. 145.
486
Дело в том, что история Германии в новейшей истории со¬
временности занимает исключительное место по той причине,
что это единственная страна, которая пережила тотальное по¬
ражение в войне, то есть такое поражение, за которым перво¬
начально даже не просматривалась возможность возрождения
национального государства. Как думали тогда многие нем¬
цы — «настал час ноль». Не случайно понятие «Zeitgeschich-
te» (новейшая история) появилось в Германии после 1945 го¬
да — в Англии давно уже было понятие «modern history», а во
Франции «histoire contemporaine» — современная история.1 По
отношению к немцам особенно справедливы слова геттинген¬
ского историка Херманна Хаймпеля, что «любая современ¬
ность начинается с последней по времени катастрофы». Это об¬
стоятельство сильно влияло и влияет на парадигму развития
Германии, а также Европы в целом уже потому, что ФРГ — это
самая значительная (в экономическом и политическом отно¬
шении) часть Европейского союза.
В чем же конкретно состоял этот разрыв с прошлым, ко¬
торый обусловил особое отношение немцев к своему прошло¬
му? Историк Герхард Риттер таким образом определял этот
разрыв.
Во-первых, утеря восточных провинций — Силезии, По¬
мерании, Пруссии, Познани, а также временная изоляция
восточной части Германии (ГДР) создали более гомогенную
страну, чем Германия до 1945 года. Прусская элита утеря¬
ла экономические и политические позиции, что практически
уничтожило немецкий консерватизм, вообще немецкую пра¬
вую идеологию.
Во-вторых, поражение привело к демилитаризации стра¬
ны — в отличие от армий Великобритании и Франции Бунде¬
свер был полностью интегрирован в НАТО, в немецкой армии
нет Генштаба и у нее нет специфической немецкой стратегии.
Милитаризм, бывший долгое время значительной составляю¬
щей мифа нации в Германии, исчез.
1 Broszat М. Nach Hitler. Der schwierige Umgang mit unserer Geschichte.
Munchen, 1987. S. 9.
487
В-третьих, в ФРГ покончили с разделением по конфессио¬
нальному признаку, прежде весьма ощутимому и важному. Ве¬
ками сохранявшееся отчуждение обеих ветвей христианства
постепенно испарилось — во многом вследствие массивного
перемещения протестантов с востока за запад страны (две¬
надцать-тринадцать миллионов немцев бежали от Красной ар¬
мии). Смешанные браки между протестантами и католиками
выросли с ю % в 1913 году до 30 % в 1970 году.
В-четвертых, разрушение Пруссии, занимавшей ранее три
пятых территории Германии, создало совершенно новую ситу¬
ацию — ведь ранее она доминировала в Германии, точно так¬
же как Россия в СССР. При этом негативная часть прусского
наследия была ликвидирована (милитаризм и господствующее
положение дворянства), а позитивная — прусский правопоря¬
док, прусская служебная этика, прусский культ долга и приле¬
жания — остались. Без прусских добродетелей не было бы воз¬
можным столь успешное и быстрое возрождение и возвышение
Германии в социально-экономическом отношении.
В-пятых, безоговорочная интеграция ФРГ в западном ми¬
ре была абсолютно теоретически неожиданной и полной.1
Большое значение имела безоговорочная западная интеграция
Германии, на чем особенно настаивал первый западногерман¬
ский канцлер Конрад Аденауэр, которого не случайно называ¬
ли хорошим европейцем, но плохим немцем. Да и нынче такое
положение сохраняется — ФРГ — это самая американизиро¬
ванная страна ЕС, она постоянно на стороне общеевропейских,
общегуманистических ценностей — часто даже вопреки соб¬
ственным национальным интересам, особенно в вопросах ин¬
теграции.
В итоге точно также как гибель Священной Римской импе¬
рии, гибель германской нации в 1806 году стала одновременно
рождением немецкого национализма, приведшего в итоге к ги¬
бели Германии в 1945 году, но и она стала одновременно ро¬
ждением новой страны и новой политической культуры.
1 Ritter G. Uber Deutschland. S. 19—24.
488
Моральное давление немецких масс-медиа
Die Weltgeschichte wird friiher geschrieben,
als sie geschieht.1
R. Musil
Все эти головокружительные перемены, как ни прискорб¬
но отмечать, стали возможны вследствие катастрофы Третьего
рейха. Иными словами, на вопрос, поставленный в заглавии
книги, следует еще раз подтвердить, что от Гитлера осталось
очень много... И прежде всего, как видно из всего выше ска¬
занного, — невероятно разросшееся стремление политиче¬
ского класса и масс-медиа морализировать. Ныне никто не
будет отрицать, что долговременные политические пристра¬
стия большинства граждан в значительной степени форми¬
руются под влиянием информационного давления. По сути,
парламентская демократия уступает место телекратии, режи¬
му, где подавляющее большинство граждан не выбирает и из¬
бирает, а остается в неведении и подчиняется.1 2 Правительство
ФРГ тратит на эти цели огромные деньги — самые значимые
программы немецкого ТВ ARD und ZDF ежегодно получали
в 2010-е годы дотации в восемь миллиардов евро на «Demo-
kratieabgabe» (пошлина на демократию), что вызывает зависть
других каналов...
Стараниями масс-медиа Гитлер и Германия, отмеченная
печатью Освенцима, стали причиной этого морализаторства,
которое разрастается все больше, захватывая все новые сфе¬
ры политики. При этом воплощением абсолютного зла высту¬
пает гитлеровская Германия. Еще в 1990 году американский
журналист Майкл Годвин сформулировал закон его же имени:
«По мере разрастания дискуссии вероятность употребления
сравнения с нацизмом и/или Гитлером стремится к единице».
1 Мировую историю сначала пишут, а потом она актуализирует¬
ся (нем.).
2 ДзолоД. Демократия и сложности: реалистический подход. М., 2010.
С. 12.
489
То есть, как только такое сравнение сделано, спорить, по сути,
не о чем, спор закончен, поскольку худшего варианта уже нет.
Как пошутил некогда один польский сатирик — «великие лю¬
ди делятся на две категории: одних человечество не хочет за¬
бывать, других — не может». Последнее, безусловно, относится
к Гитлеру.
Эта постоянно морализирующая позиция политического
класса Германии по ясным причинам не вызывает открытых
протестов. Но иногда они косвенно проявляются. Так, вели¬
колепный немецкий мыслитель Эрнст Юнгер в утопическом
романе «Эвмесвиль» описывает ФРГ, на которую он постоянно
ссылается, как «феллахское общество, которое демагоги перио¬
дически доводят своим морализаторством до переутомления»,
как «большую свалку» отживших идей и исторических руин,
для которой характерна бесконечная либеральная болтовня
различных политических партий и связанных общими интере¬
сами групп.1
Также и публицист Хаймо Швильк указывал, что морали¬
заторство в политике — это не немецкое изобретение, немцы
это качество импортировали из Америки. Американский эко¬
номический и торговый экспансионизм очень удобно прятать
за ширмой прав человека, также как и немецкую националь¬
ную катастрофу нацизма за ширмой моральной подавленно¬
сти, отчаяния. Этот морализм потребен и для стыдливой ма¬
скировки немецкого фетишизма успеха и процветания. Вслед
за Энценсбергером Швильк писал, что немцы никогда не бы¬
ли так хороши и у них никогда не были дела лучше, чем ныне
(речь идет о 1980-х годах, да и сегодня положение не сильно
изменилось). Никогда немцы не были более миролюбивы, так
хорошо социально организованы, а немецкое общество так со¬
лидарно. Между тем Фрейд в свое время напоминал, что с раз¬
витием человеческой цивилизации насилие никуда не исчеза¬
ет, оно только видоизменяется. Это проявляется в своего рода
хитрости насилия (перефразируя Гегеля), когда оно уползает
из политики в поведение автомобилистов на дороге, в нарко¬
1 Юнгер Э. Эвмесвиль. М., 2013. С. 613—614.
490
манию, убийства нерожденных (аборты), где и проявляет свою
сущность.1
В этом смысле насилие и вина за него неискоренимы. По¬
этому до сих пор в Германии общепринятым является, что
никто не свободен от необходимости определить свое от¬
ношение к происшедшему. Как в пьесе Жана-Поля Сартра
«Грязными руками» нет ни одного персонажа, который смог
бы в тех обстоятельствах сохранить свою репутацию, остать¬
ся незапятнанным. Диктатура, которая отнимает у людей
возможность самостоятельно принимать решения, коррумпи¬
рует таким образом всех, всех делает ответственными. Ответ¬
ственность отдельного человека не растворяется в коллектив¬
ной вине.
Западные немцы постоянно драматизируют всякую обыч¬
ную негативную тенденцию развития общества, на которую
в других европейских странах и внимания бы никто не об¬
ратил. Марк Блок, похоже, был прав, когда подметил, что
«немцы интенсивнее переживают свои коллективные воспо¬
минания, нежели французы, которые издавна склонны руко¬
водствоваться здравым смыслом».1 2
Это же немецкое свойство отметил итальянский посол граф
Феррарис: «ФРГ — это необычайно успешное государство, име¬
ющее очень стабильное общественное устройство, у него бо¬
лее, чем у всей остальной Европы, достаточно оснований для
удовлетворения. Но не тут то было — любая мелочь, которую
следует воспринимать философски, в Германии вызывает на¬
стоящую общественную истерию огромных масштабов. Мо¬
жет даже сложиться убеждение, что у немцев мания всякую
простую вещь усложнять до неузнаваемости, видеть в любом
малозначительном событии моральные обязательства (поч¬
ти категорический императив) немедленно действовать... Мне
как послу Италии очень трудно бывало объяснить собствен¬
ному правительству, что накал общественной атмосферы
в Германии, который граничил порой с истерией по поводу
1 Schwilk Н. Wendezeit — Zeitenwende. S. 26.
2 Шерер Ю. Германия и Франция: проработка прошлого. С. 503.
491
каких-либо третьестепенных земельных выборов, совершен¬
но не соответствует значимости этого события... На деле эти
выборы почти ничего не значили, а в немецких газетах они
представали как знамение кардинального поворота поли¬
тики и развития страны, ее судьбы, смены мировоззренче¬
ских ориентиров и т. п. Италия — это в хорошем и плохом
смысле слова большая и пестрая театральная сцена, на ко¬
торой с разным успехом идут саркастические трагедии или
полные юмора комедии... В Германии же, напротив, оцен¬
ка любого события моментально радикализируется в драму
или даже в психодраму, в которой истерические реакции доми¬
нируют».1
Это весьма тонкое наблюдение итальянца подтверждает
немецкий историк Ханс-Петер Шварц, который отмечал не¬
мецкую склонность бросаться в крайности — от «одержимо¬
сти властью к ее игнорированию» — «Machtbesessenheit zur
Machtvergessenheit».1 2 Бесспорно, это немецкое свойство, благо¬
приобретенное с нацизмом, — в прежние времена таких нерв¬
ных реакций в Германии не было.
Есть страны, как Италия, которые живут в постоянном
кризисе, свыкшись с ним. Немцы же воспринимают жизнь
как кризис. Немецкая история читается как хроника про¬
пущенных возможностей, национальной катастрофы и «по¬
воротных пунктов»: 1815—1848—1870—1890—1918—1933—1945—
1968—1982—1989 годы. Характерным для немцев Марион
Денхоф назвала «Wechsel von apokaliptischem Fall und pho-
nixhaftem Aufstieg» (попеременное апокалипсическое самоу¬
ничтожение и возрождение из пепла подобно птице Феникс).
Основанием для этого является страсть немцев к «безусловно¬
му» и спекулятивное пренебрежение повседневным.3 Немцы
более склонны к мифам. Итальянский публицист Анджело
1 Krockow Chr. Graf von, Die Deutschen in ihrem Jahrhundert 1890—1990.
S. 318.
2 Ibidem. S. 323.
3 Mitscherlich A. und M. Die Unfahigkeit zu trauern. Grundlagen kollekti-
ven Verhaltens. S. 96.
492
Болаффи писал в 1995 году, что «без мифов и идолов, конечно,
жить тяжелее, но думать, несомненно, проще».1 Это относит¬
ся и к сегодняшним немцам. Они с готовностью поддержи¬
вают миф о том, что со времен холокоста немцы стали для
всего мира олицетворением зла, они самостоятельно уже не
в состоянии изменить свою идентичность, они стали симво¬
лическим народом — как некогда евреи. Интересно, что нем¬
цы спустя столько поколений после войны не могут себя чув¬
ствовать нормальной европейской нацией, как итальянцы или
французы.
В отличие от чернокожих, евреев, турок, символическое
определение которых со временем может измениться, нем¬
цы не претендуют на изменение этого своего символического
статуса, значения... Ко всему прочему символическое мышле¬
ние функционирует иначе, чем рациональное, — в нем иные
неправильно понятые или истолкованные знания о событиях
могут быть отброшены как ложные, или, по крайней мере, по¬
ставлены под сомнение. В символическом же мышлении сами
символы не нуждаются в обосновании — они есть и этого до¬
статочно. В этом кроется огромная сила символов в религии и
искусстве. Символы имеют более глубокое воздействие и боль¬
шую интенсивность, чем идеи. Они не подлежат анализу и ра¬
циональной проверке.
Правильна ли такая позиция, когда прошлое доминирует
в настоящем? Ведь в старину, напротив, самым важным счи¬
талось не стремление бередить старые раны, а амнистия, заб¬
вение являлось настоящим лекарством от боли прошлого. Для
немцев, впрочем, такой путь, по-видимому, заказан. Можно
положить конец вине, но не воспоминаниям, поэтому все про¬
должаются открытые общественные дебаты о нацизме и изви¬
нения за него. Кажется, это ложный путь — государство ведь
не церковь, оно должно отвечать за настоящее и будущее, а не
покаянно бить себя в грудь.1 2
1 Винклер X. А. Расставание с особыми путями: итоги и перспективы.
С. 179.
2 Брюкнер П. Тирания покаяния. С. 127.
493
Все же большей частью немцы более склонны к такому
восприятию нацизма, как о нем говорил в своей знаменитой
речи 8 мая 1985 года президент Рихард фон Вейцзеккер: «Ко¬
нечно, едва ли есть государство, которое всегда было в своей
истории свободно от виновной причастности к войнам и на¬
силию. Однако геноцид евреев не имеет примеров в истории.
Исполнение приказов было делом рук немногих. От глаз об¬
щественности это скрывалось. Но каждый немец имел воз¬
можность видеть то, что пришлось выстрадать еврейским
согражданам, — от холодного равнодушия и подспудной не¬
терпимости вплоть до открытой ненависти. Кто мог остаться
в неведении пожаров в синагогах, разорения, стигматизации
еврейской звездой, поражения в правах, беспрестанного уни¬
жения человеческого достоинства?» Резюме этой речи пре¬
зидента: «Все мы — виновные и невиновные, старые и моло¬
дые должны принять прошлое, мы должны помнить, ибо
без воспоминания не может быть примирения».1 После этой
речи в сорокалетнюю годовщину окончания войны, которую
можно считать исторической, большинство немцев стали по¬
нимать: Холокост нельзя стереть из национальной памяти.
Гюнтер Грасс в отчаянии писал в «Траектории краба»: «Исто¬
рия, вернее, сотворенная нами история — похожа на засо¬
ренный сортир. Мы вновь и вновь смываем его, но вся грязь
опять поднимается вверх». Конечно, такой подход к собствен¬
ному прошлому и самокритика вызывают уважение и бла¬
годаря этому немцы смогли создать демократическую поли¬
тическую культуру. Но с точки зрения истории такая оценка
сомнительна, «амбивалентна».
1 Найер А. Военные преступления. С. 122—123.
494
Историческая политика — причина
немецких успехов?
Лучшее, что мы можем сделать, — это точно
познать, что было в прошлом, принять это знание,
а потом подождать и посмотреть, что выйдет из
этого нашего знания и терпения.1
X. Арендт
Wer eine System hat ist so gut geistig verloren, als
wer keins hat. Man muB eben beides verbinden.1 2
F. Schlegel
Политическая идентичность граждан современных госу¬
дарств — это сумма ориентаций, которые являются общими
описаниями окружающего мира, основополагающих ожида¬
ний, точек зрения. Исходя из такого понимания идентичности,
следует поставить вопрос, а способно ли сложное общество со¬
здать разумную идентичность в виду недостаточной интегра¬
ции современного общества? Вопрос об идентичности — это
не игра в бисер, а важный конструктивный принцип совре¬
менного общества. Досовременные общества автоматически
получали идентичность посредством социальной среды, тра¬
диционной картине мира, трансцендентальности. Современ¬
ные же общества для того, чтобы функционировать, должны
сами создавать коллективную идентичность.3 И немцы в этом
преуспели. Как отмечала Алейда Ассман, в современной исто¬
рической политике существуют две несовместимые тенден¬
ции: политика самоутверждения и политика покаяния. Первая
строится на таком конструировании памяти, когда выбира¬
ются эпизоды, наиболее отражающие национальное величие,
1 Arendt Н. Men in Dark Times. New York, 1995. P. 20.
2 Тот, кто действует строго в рамках системы, настолько же себя обед¬
няет, как и тот, кто не знает никакой системы, — нужно соединять оба
подхода (нем.).
3 Weidenfeld W. Geschichte und Politik / Hg. W. Wedenfeld // Geschichts-
bewusstsein der Deutschen. Koln, 1989. S. 20—21.
495
значимость нации. Политика покаяния, наоборот, базируется
не на преемственности, а на разрыве и изменении. При таком
посредстве происходит дистанцирование от преступлений про¬
шлого.1 Это — немецкий путь, и этот сугубо критический под¬
ход немцев к собственной истории, разумеется, искажает оную,
но, по всей видимости, без него невозможна была нынешняя
европейская интеграция, сплочение Запада вокруг ценностей
терпимости, толерантности, плюрализма, отказа от насилия,
христианского прощения как средства политики. Грешным де¬
лом, кажется, что, может быть, так и нужно — изгонять гума¬
нистическую болтовню о светлом будущем из практики и кон¬
центрироваться на старых грехах...
У немцев целый словарь для обозначения темы преодоле¬
ния нацистского прошлого: Geschichtspolitik, Vergangenheits-
politik, Identitatspolitik, Erinnerungspolitik, а также: Erinne-
rungskultur, Geschichtsbewusstsein, Vergangenheitsbewaltigung.
Последнее слово употребляется во французском и английском
языках без перевода, но только по отношению к Третьему
рейху.1 2 Более того, как заметил директор Британского музея
Нейл Мак-Грегор, «в Великобритании и Франции нет даже та¬
кого слова для обозначения этого понятия».3 По словам этого
ученого, в Англии и во Франции более заняты поиском пози¬
тивного в своей истории. Англичане с увлечением занимают¬
ся героической ролью своей страны во Второй мировой войне
или собственными заслугами в ликвидации рабства. Но весь¬
ма неохотно вспоминают, что Великобритания столетиями
с огромными для себя барышами занималась работорговлей.
Британцы также не любят вспоминать имперское и колониаль¬
ное прошлое. Французы не любят говорить об Алжире. Такое
ощущение, что в будущем Великобритания и Франция будут
вести себя также, как и в прошлом... Невозможно представить,
что в Лондоне или Париже будут поставлены памятники жерт¬
1 Ассман А. Распалась связь времен? С. 247.
2 Шерер Ю. Германия и Франция: проработка прошлого. С. 474.
3 Der Spiegel. 2015. N 52. S. 124.
496
вам Холокоста. И потом еще множество подобных памятников
было создано по всей стране. В Германии же — все наоборот...1
Перефразируя высказывание Исаака Дойчера об «Non-Jewish
Jew» (евреях, которые в русскую революцию предали забве¬
нию собственные национальные корни), Дирк Мозес, сторон¬
ник Юргена Хабермаса, писал о «Non-German Germans».1 2 Хотя
в Германии и бывают нападения на иностранцев, но местный
политический класс относится к этому очень серьезно и осоз¬
нанно противодействует подобным эксцессам. Такого нет
в других европейских странах.3
Англичане в 2015 году не желали принимать беженцев в та¬
ких масштабах, как это предлагали немцы. Беженцы из Сирии
и Северной Африки представляют огромную проблему для
всех европейских стран, но только в Германии политический
класс воспринял эту проблему как моральный и этический вы¬
зов. Кэмерон говорил, что до 2020 года его страна готова при¬
нять только двадцать тысяч арабских беженцев. Это потому,
считал Мак-Грегор, что у англичан нет соответствующей куль¬
туры памяти.4
Упомянутые выше термины так или иначе связаны с мо¬
рализацией, извлечением нужных уроков из уродливого на¬
цистского прошлого. Это морализаторство, однако, не всегда
искренне, последовательно и не всегда соответствует историче¬
ской действительности, часто просто производит впечатление
и является искусственным. Ритуализация является результа¬
том неизбежного переноса, отчуждения, переадресации, кото¬
рые происходят при переводе живых воспоминаний в полити¬
ческую или культурную память.
Ну, что нового могут сказать политики... Они просто повто¬
ряют без конца одно и то же. Харальд Вельцер отмечал, что по
случаю открытия нового музея в мемориале Берген-Бельзен
1 Ibidem. S. 126.
2 Moses D. German Intellectuals and The Nazi Past. Cambridge, 2007.
3 Der Spiegel. 2015. N 52. S. 126.
4 Ibidem. S. 126.
497
23 октября 2007 года было произнесено шестнадцать привет¬
ственных речей и все они по содержанию были совершенно
одинаковые.1
21 июня 1995 года Жак Ширак выступил на ежегодной
траурной церемонии в память о Холокосте с речью, в которой
французский президент впервые признал ответственность на¬
ции за коллаборационизм. Тогда значимость события взвол¬
новала всю страну, все говорили и спорили о нем. Семнадцать
лет спустя президент Олланд 21 сентября 2012 года открывал
мемориал в Драней, откуда нацисты депортировали большин¬
ство евреев, но его слова — «правда состоит в том, что это
преступление совершалось во Франции самой Францией» —
никого не тронули. Память мертва, она убита ритуальными
заклинаниями...1 2
Или известный историк Йоахим Фест в интервью «Der Spie¬
gel» сказал, что однажды насчитал сорок телевизионных пе¬
редач, посвященных Третьему рейху, большинство из которых
не несло никакой познавательной или иной ценности, а были
просто занудной литанией. В этом же интервью Фест сказал,
что если выбирать между морализаторством и познанием, он
выбирает познание.3
Поэтому руководитель фонда мемориалов Бухенвальда и
Дора-Миттельбау Фолькхард Книгге предложил заменить тер¬
мин «мемориальная культура» вследствие его смысловой ин¬
фляции выражением «критическое историческое сознание».
Хорошо зная предмет, он тревожится, что в своей повседнев¬
ной профессиональной деятельности он предает собственные
идеалы. Он выступал за переориентацию, которая вернет нем¬
цев от мемориальной культуры к рефлексивному историческо¬
му сознанию. Мемориальная культура, которую Книгге хотел
бы упразднить, имеет, по его мнению, три аспекта. Во-первых,
он критикует это понятие за «моральную перегруженность и
расплывчатый пафос», призванный создать впечатление, буд¬
1 Ассман А. Новое недовольство мемориальной культурой. С. 83.
2 Там же. С. 84.
3 Der Spiegel. 2005. № 25. S. 143.
498
то память при всех обстоятельствах есть благо. Во-вторых, он
опровергает мнение об единой и одинаковой памяти, кото¬
рая не учитывает индивидуальную точку зрения на события
прошлого, а также различия индивидуального историческо¬
го опыта. В-третьих, Книгге видит в мемориальной культуре
альтернативу «критическому историческому сознанию» и «ис¬
следовательской работе, ориентированной на опыт». Подобно
Козеллеку, он полемизирует против тоталитарного мифа об
единой памяти.1
В последние годы появились работы, ставящие под со¬
мнение немецкую мемориальную культуру. К их числу отно¬
сится книга Ульрики Юрайт и Кристиана Шнайдера «Жертва
по ощущению», выступающая с критикой как «немецкой ме¬
мориальной культуры, базирующейся на самоидентифика¬
ции с жертвами», так и лежащей в ее основе теории культур¬
ной памяти.1 2 Главная роль в недовольстве, которое высказали
Юрайт и Шнайдер, отводится поколению 1968 года, оно было
движущей силой немецкой мемориальной культуры. Именно
это поколение несет ответственность за ее развитие, пошед¬
шее в неверном направлении. Юрайт и Шнайдер критикуют
ложное отношение к жертвам, базирующееся на самообмане,
и иллюзорные надежды на освобождение от чувства вины. За
этой критикой кроется стремление избавиться от надоевшего
менторства со стороны шестидесятников. Главный аргумент
критики в том, что речь идет не о научном споре, а о полити¬
зированном конфликте поколений. Из этого следовало, что не¬
мецкая мемориальная культура является результатом диктата
шестидесятников. Подобно тому, как в 1960-е годы супруги
Митчерлих взывали к совести военного поколения, упрекая
его в «неспособности скорбеть», Юрайт и Шнайдер обвиняют
шестидесятников в фальшивой памяти и скорби. Эта скорбь
изначально была неискренней, ибо основывалась на симуля¬
ции чувства, присвоенной идентичности и ложном уповании
1 Ассман А. Новое недовольство мемориальной культурой. С. 30.
2 Jureit U., Schneider Chr. Gefiihlte Opfer. Illusionen der Vergangenheits-
bewaltigung. Stuttgart, 2010.
499
на избавление от вины. Словосочетание «мнимое самоотож-
дествление с жертвами» и «искусственная скорбь» стали рас¬
хожими аргументами.1
Для Ульрики Юрайт, как и для Козеллека, не существу¬
ет памяти о событиях, которых с ними не было лично. Она
не признает коллективную идентичность и формы групповой
принадлежности, которые возникают как усвоение истории
с помощью масс-медиа и иных носителей культурного насле¬
дия. Поэтому Юрайт считает самообманом идентификацион¬
ный аспект немецкой памяти о Холокосте, немцы, считает она,
только делаю вид, что речь идет о событиях и страданиях,
которые они пережили и испытали сами, симулируя личную
причастность, в которую затем эмоционально погружаются.1 2
Юрайт указывала, что недовольство в обществе вызыва¬
ется «выхолощенными стереотипами коммеморации, посто¬
янным пережевыванием одних и тех же тем, пафосностью и
сентиментальностью, которые затуманивают историю чрез¬
мерным морализаторством и смысловой перегруженностью.
Назойливость и нудность свойственны мемориальной куль¬
туре, которая практически лишилась всякого позитивного со¬
держания»...3 Вроде бы много делается для детализации этой
памяти — новые музеи, выставки, художественные артефакты
(телесериал, к примеру), общественные дискуссии.
Объектом критики служат три компонента мемориальной
культуры: эмоциональность (пафос ответственности), инсце¬
нировка (шаблонность ритуалов) и институционализация (вос¬
производство устойчивых форм).
К тому же в немецких исторических условиях возникла
особая комбинация: левые, отвергающие национальную иден¬
тичность, не хотят быть похожими на других; правые, отверга¬
ющие память о Холокосте, являются сторонниками позитив¬
ной национальной идентичности.4
1 Ассман А. Новое недовольство мемориальной культурой. С. 64.
2 Там же. С. 69.
3 Там же. С. 8о.
4 Там же.
500
Американский юдаист и англист Джеймс Юнг весьма точ¬
но высказался в отношении нацистского прошлого как подме¬
ны фактического фиктивным. Историю просто стирают и де-
финируют заново. Риторику памятника путают с сущностью
события.1 Зависимость от неуверенности в прошлом выли¬
лась в ритуальные формы политической самоидентификации,
к примеру, было политизировано отношение к боевым награ¬
дам войны вместо естественного восприятия этих наград как
отличий за храбрость, их стали идеологизировать. Оттуда же и
отказ от первой строчки знаменитого национального гимна...1 2
Мемориальная культура, по сути, стала соперницей истори¬
ческой науки, все более оттесняя ее на второй план. При всем
при том, критически воспринимая немецкую историческую
политику, не следует забывать, что, возможно, без немецко¬
го ригоризма и немецкой самокритики не было бы и нынеш¬
них успехов Германии. Как писал Анри Безансон, «Германия
расплатилась за нацизм исторжением немецкой души. До¬
стойно восхищения, как этот обесчещенный, потерявший вос¬
точных соотечественников народ воспротивился отчаянию и
вновь взялся за работу, принимая наказание. Быстрый подъ¬
ем Германии после 1945 года и долгий застой России после
1991 года, безусловно, связаны с наконец-то обретенным сми¬
рением первой и гордыней второй».3 Восстанавливая свою ра¬
зоренную родину, немецкий народ продемонстрировал уди¬
вительное упорство и смелость. С 1945 по 1990 год Германия
отстроила сильнейшую экономику Европы и благодаря этому
снова смогла стать единой. Чем объяснить эту бьющую через
край энергию немецкого народа, кроме как тем, что он тоже
решил взять реванш у истории? Не поквитаться с угнетением
внешних сил, а разобраться в самом себе.4 Сегодня Германия,
без сомнения, являющаяся одной из мощнейших экономик
1 Reichel Р. Politik mit der Erinnerung. S. 29.
2 Lubbe H. Der Nationalsozialismus im deutschen Nachkriegsbewusstsein.
S. 591.
3 Безансон А. Бедствие века. С. 86.
4 Шевенман Ж.-П. 1914—2014. Европа выходит из истории? С. 148.
501
мира, больше не лелеет помыслов о гегемонии.1 Напротив,
многих в Европе раздражает подчеркнуто сдержанная позиция
страны в острые конфликтные моменты современной истории.
Министр иностранных дел ФРГ Гвидо Вестервелле в 2011 го¬
ду проголосовал в Совете безопасности ООН против резолю¬
ции № 1973, разрешающей использование военно-воздушных
сил, чтобы защитить население Ливии. Министр объяснял это
тем, что не хочет навредить отношениям с Китаем, Россией,
Индией и Бразилией.
Немцы вновь продемонстрировали осторожность в 2013 го¬
ду, когда обсуждались военные удары по Сирии. Эта осторож¬
ность распространилась даже на военные операции, которые
отвечают духу и букве международного права, как операция
в Мали. В результате Франции пришлось одной проводить опе¬
рацию, чтобы крупное государство в сердце Сахеля не превра¬
тилось в прибежище джихадистов.
Эти примеры ясно указывают, что под давлением собствен¬
ной политкорректности немцы явно уклонялись от ответствен¬
ности... Это уклонение и пацифизм немцев не может не раздра¬
жать, но, учитывая их историю, его истоки вполне понятны.
Как иронично заметил немецкий журналист Ханс Старк, что
«сказали бы те, кто сейчас возмущается пацифизмом немцев,
если бы Германия активно наращивала свои вооруженные силы,
проводила военные операции по всему свету и начинала бое¬
вые действия без каких-либо предварительных обсуждений, по
одному решению канцлера? Мир почувствовал бы себя спокой¬
нее?»1 2
Культура самокритики в Германии
и ее будущее
Современный самокритический интеллектуализм немец¬
кой политики, определяющий ее разнообразные оттенки, это
интеллектуализм, содержащий приблизительно в равной сте¬
1 Там же. С. 172.
2 Там же. С. 284.
502
пени взвешенный прагматизм и скептицизм, в основе кото¬
рого лежат незыблемые представления об индивидуальной
свободе и свободе выбора, но и об ответственности за сделан¬
ный выбор. В немецкой демократии важное место занима¬
ют дискуссии, связанные с вопросами самоидентификации:
национальной, сословной, региональной, партийной, ген¬
дерной. Стиль новой Германии — это стиль компромиссов,
стремления и умения договориться, стиль взаимодействия и
кооперации.1 Ведущие немецкие интеллектуалы практически
без изъятия поддерживали эту тенденцию к непрерывному
морализаторству, поскольку считают, что на этом основыва¬
ется немецкая демократия. Юрген Хабермас, Гюнтер Грасс,
Мартин Вальзер, Ханс Магнус Энценсбергер принадлежали
к родившемуся в 1920-е годы поколению интеллектуалов, ко¬
торые до настоящего времени во многом духовно воздейству¬
ют на немецкое общество в процессе переоценки прошлого,
преодоления нацизма и прочих. У каждого из них была своя
роль: Грасс — социал-демократ, Хабермас — мудрый философ,
Вальзер — яростный и острый на язык человек, Энценсбер¬
гер — поэт.
Питер Слотердейк в одном из своих интервью весьма точно
описал ситуацию, в которой находятся левые интеллектуалы:
«Можно утверждать, что весь леволиберальный блок, пред¬
ставляющий собой ментальный центр поля немецкого медиа¬
ландшафта, состоит из ее неуверенных приверженцев, то есть
из людей, притязающих на преимущество быть более критич¬
ными, чем все прочие склонные к соглашательству. Для это¬
го подавляющего большинства характерно то, что оно выдает
себя за меньшинство, которое находится под угрозой, — в ре¬
зультате чего его гегемония подается как сопротивление пре¬
восходящей силе».1 2
Так, Юрген Хабермас уверен, что «безграничная откры¬
тость ФРГ по отношению к политической культуре Запада яв¬
ляется самым крупным интеллектуальным достижением на¬
1 Юдина Т. В. Германия. Новая политэстетика. М., 2010. С. 139.
2 Слотердейк П., Хайнрикс Г.-Ю. Солнце и смерть. С. 88—89.
503
шей послевоенной истории».1 Следствием этой открытости
(идентификации) было то, что историки будто язык проглоти¬
ли после свершившегося объединения Германии. Единствен¬
ная форма патриотизма, которая не отдаляет немцев от Запа¬
да, — это конституционный патриотизм. О том же в 1970-е годы
писал и Дольф Штернберг: «Национальное самосознание ра¬
нено, мы живем в разделенной стране. Но мы живем при дей¬
ствующей конституции, в цельном конституционном сообще¬
стве, а это тоже разновидность отечества».1 2
По всей видимости, Боннская республика стала такой
успешной демократией по той причине, что она все больше
воспринимала себя как «постнациональное», ориентирован¬
ное на универсальные ценности, сообщество, патриотичное по
отношению к своей конституции.3 В этом отношении немецкое
преодоление прошлого — это своеобразный процесс рациона¬
лизации и эмансипации общества, как показал немецкий исто¬
рик Магнус Брехткен.4 В противоположность национальному
апологетическому дискурсу о причинах Первой мировой вой¬
ны после 1918 года, после 1945 года произошло новое переос¬
мысление прошлого, сформировалась открытая и в высшей
степени активная культура проясняющего дискурса. Со време¬
нем она стала устойчивой и стабильной. Она помогла исполь¬
зовать все шансы рациональной модернизации. Другими сло¬
вами, тот, кто способен открыто и самокритично обращаться
с собственной историей для укоренения гражданского обще¬
ства и демократии, тот в состоянии поставить под сомнение
иррациональные догмы и «истины», вводящие в заблуждение.
Тот, кто полностью внутренне принял эту культуру, тот может
плодотворно использовать ее во всех сферах деятельности: как
историк, политик, инженер, предприниматель, творческий
человек, как преподаватель. Это и есть эмансипационный эф¬
1 Grofie Kracht К. Die zankende Zunft. S. 117.
2 Ibidem. S. 117.
3 Винклер Г. А. Веймар 1918—1933. История первой немецкой демокра¬
тии. М., 2013. С. 11.
4 Brechtken М. Mehr als Historikergeplankel. S. 60.
504
фект открытого общества, которое, находясь в постоянной
рефлексии, благодаря этому и развивается. Именно в силу та¬
кого дискурса по отношению к преодолению прошлого воз¬
никло стабильное, обращенное в будущее общество. Это можно
считать оптимистическим итогом многолетних занятий на¬
цистским прошлым. Некогда Теодор Моммзен жаловался, что
Германия не дала ему возможности почувствовать себя граж¬
данином. Только в ФРГ немцы имели возможность испытать
это чувство.
Культура самокритичного преодоления прошлого способ¬
ствует утверждению рациональных образцов мышления и по¬
ведения в экономике, политике и обществе. Этот итог эман¬
сипационного успеха одновременно указывает на то, что
требование «подвести черту», покончить с преодолением про¬
шлого или просто свести историю к попытке фиксации нацио¬
нальной идентичности имеет потенциальный антипросвещен-
ческий эффект, который может нанести ущерб как отдельным
индивидуумам, так и обществу.1
Утверждение, что каждое новое поколение само должно ос¬
мыслить прошлое по-своему и внятно его сформулировать, —
банально. Тем не менее важно исторические нарративы время
от времени ревизовать. В ФРГ этот процесс интенсивен как ни¬
где в мире. Тон был задан тезисами Фрица Фишера в 1960-е го¬
ды, благодаря им историки были освобождены от необходимо¬
сти ориентироваться на национальное оправдание или даже
апологетику. В 1970-е годы споры между интенционалистами
и функционалистами (структуралистами) открыли глаза обще¬
ственности на динамическую сложность нацистского господ¬
ства и покончили с самоуспокаивающими рассказами о том, что
Третий рейх был дихотомической диктатурой с дюжиной не¬
многих активистов у власти и массой ни к чему не причастных
немцев.1 2
Будущее покажет, является ли немецкая мемориальная
культура в эпоху глобализации, интенсивного культурного
1 Ibidem. S. 61.
2 Ibidem.
505
трансферта и миграции таким препятствием для социального
прогресса, которое должно быть устранено немецким обще¬
ством. Пока, с точки зрения немецких политиков, память о Хо¬
локосте никуда не уходит и ей можно прогнозировать довольно
надежные перспективы. В марте 2011 года премьер-министр
земли Северный Рейн — Вестфалия Ханнелоре Крафт, будучи
в Израиле с визитом по программе «Будущее памяти», заяви¬
ла журналистам: «Я принадлежу к поколению, которое росло
после войны и больше не имеет ничего общего с национал-со¬
циализмом. Однако у нас остается обязательство поддерживать
особые отношения с Израилем. Это будет делать и нынешнее
молодое поколение, даже если его представителей зовут Серап
и Мурат».1
То же утверждает в своих многочисленных публикациях и
многократно цитированная мной Алейда Ассман — в мемори¬
альной культуре Германии имел место поворот. Он выразил¬
ся во множестве различных высказываний и настроений. Это
отчетливо сигнализирует, что достигнута поворотная точка,
где намечаются и уже происходят важные перемены в мемори¬
альной культуре XXI века. Этот поворот знаменуется двойной
сменой поколений: поколения «очевидцев» и завершение «ин¬
терпретационных полномочий» («Deutungsmacht») поколения
1968 года.1 2 Эти поколения должны передать свои полномочия
в новые руки. Нынешнее состояние дискуссии о мемориаль¬
ной культуре свидетельствует об этом. По всей видимости, вос¬
поминания о Второй мировой войне и Холокосте приобретут
вскоре исключительно медийный характер. К тому же немцы
проявляют все большую склонность воспринимать собствен¬
ную историю как часть общеевропейской истории. Все это по¬
требует новых подходов к прошлому, которые в свою очередь
влияют на качество медийной культуры. Это важно, поскольку
мемориальная культура является несущей опорой гражданско¬
го общества.3
1 Ассман А. Новое недовольство мемориальной культурой. С. 132.
2 Там же. С. 9.
3 Там же. С. и.
506
Какие перспективы дадут эти новые подходы в будущем —
ныне сложно сказать, да и это не является задачей историка.
В этом отношении справедливы слова французского историка
Поля Вена, назвавшего историю «правдивым романом с не¬
ясным концом», правдивый, так как ничего не выдумано, ро¬
ман, поскольку история — это рассказ, а неполный потому, что
знать все никому не дано.1 Так и с немецкой историей преодо¬
ления прошлого — знать все о его последствиях и будущем ни¬
кому не дано, но вникать в логику ее эволюции нужно...
1 Mann G. Pladoyer fur die historische Erzahlung / Hrsg. J. Коска, T. Nip¬
perdey // Theorie und Erzahlung in der Geschichte. Miinchen, 1979. S. 45.
Оглавление
Предисловие 3
Глава 1. Введение в проблему вины в истории 14
Исторические прецеденты вины 14
Феномен «исторической» вины 15
Специфика вопроса вины и ответственности, зигзаги политики
покаяния 22
Политизация вопроса турецкой вины в вопросе массовых
убийств армян в Первую мировую войну и противодей¬
ствие ей 37
Механизмы политизации вины 44
Феномен немецкого покаяния и его место в истории современно¬
сти 50
Немецкая доктрина вины и ее составляющие 50
Аберрации коллективной памяти и популизм 66
Новый этап в немецкой коммеморации прошлого и казусы, с ним
связанные 75
Феномен разного отношения к вине за нацизм и коммунизм ... 81
Допустимо или нет такое сравнение 82
Роль террора в обеих системах 89
Различия нацизма и коммунизма: истоки, сроки существования,
характер преступлений 95
Человеческая инерция и политические обстоятельства в отноше¬
нии к оценке коммунизма 102
Глава 2. Первый период в эволюции немецкого обще¬
ственного самосознания (1945—1968) 109
«Час ноль» в немецкой истории 109
Статус разделенной страны 110
Масштабы и характер немецких потерь и начало восстановления 114
508
Тематизация немецкого прошлого сразу после войны и первые
инциденты в этой связи 121
Западногерманские общественные реакции на судебные процес¬
сы победителей над нацистами 130
Немецкие рефлексии в отношении Нюрнбергского трибунала . . 130
Немецкие высшие военные в Нюрнберге и тезис о войне как пре¬
ступлении 136
Отношение немцев к своим солдатам после войны 145
Другие суды союзников над побежденными 148
Движение немецкого Сопротивления и его восприятие в после¬
военной ФРГ, художественные артефакты, с этим связанные 155
Начало дискуссии об ответственности в ФРГ — первый этап соб¬
ственно немецкой переоценки прошлого 163
Принцип асимметрии в отношении прошлого 163
Отношение Аденауэра к разделению страны и позиция СДПГ . . . 175
Первые признаки перемен в отношении немецкой оценки про¬
шлого 179
Первые немецкие процессы над нацистами 184
Денацификация в ГДР 195
Масштабы перемен в ГДР и индоктринация восточных немцев . . 195
Идеологический разрыв ГДР с прошлым 204
Советская репарационная политика в ГДР 206
Первые вехи на пути немецкой левой радикализации подходов
к вине и ответственности за нацизм 211
Роль филологов и философов в осмыслении вины 211
Первые реакции немецких историков 218
Реакции на прошлое в западногерманской беллетристике 226
Глава 3. 1968 год и кардинальная ревизия немецкого
прошлого 236
Феномен «революции 1968 года» 236
Глобальный характер «революции 1968 года» 236
Социально-политические и психологические факторы «револю¬
ции 1968 года» 239
Немецкая специфика «революции 1968 года» 247
Влияние Франкфуртской школы социологии 247
Начало протестного движения в ФРГ 251
Изменение официального дискурса в ФРГ в отношении прошлого 258
Западногерманские перемены в культуре и политике. «Револю¬
ция 1968 года» 264
509
Общественно-политические следствия «революции 1968 года»
для ФРГ 268
Изменения в высшей школе 268
Феномен левого терроризма и «революция 1968 года» 271
Формирование западногерманского левого политического класса
и «революция 1968 года» 274
Восточная политика Брандта и ее следствия 278
Восточная политика ФРГ после отставки Брандта 283
Глава 4. Начальный этап формирования современной
немецкой исторической политики (политики
памяти) 288
Начало «спора историков» 288
Феномен «спора историков» 288
Роль Эриха Нольте в «споре историков» 294
Новые качества исторической политики вследствие «спора исто¬
риков» 301
Итоги «спора историков» 308
Эволюция мифа холокоста после «спора историков» 311
Объяснительная логика холокоста 311
Американские корни мифа холокоста 317
Двойственность мифа холокоста 324
Позитивные свойства новой немецкой политкорректности и ее
искусственный характер 331
Новая немецкая политическая культура 331
Речь президента ФРГ в сороковую годовщину окончания войны 334
Глава 5. Новое видение немецкого прошлого после
объединения страны 342
Общее и особенное в восприятии прошлого и настоящего у Ossi и
Wessi 342
Неожиданное немецкое единство 342
«Вторая диктатура» 346
Отношение к перспективе объединения в Западной Германии . . 353
Разница в коммеморации Сопротивления и холокоста 359
Немецкая историческая политика после объединения страны . . . 365
Механизм коммеморации 365
Собственно немецкие жертвы насилия в войну и их интерпрета¬
ции в Германии 374
«Правые» реакции на коммеморацию нацизма 385
510
Эволюция современных «функций» мифа холокоста 392
Включение холокоста в историческую политику 393
Дэниэл Гольдхаген и его скандальная книга 399
Злоупотребления темой холокоста 408
Американские спекуляции на холокосте 418
Глава 6. Немецкий комплекс преодоления прошлого и
Европа 425
Экономический «Четвертый рейх»? 425
Комплекс вины и немецкая экономическая гегемония 425
Логика дебатов вокруг необходимости евро 430
Проблема иммиграции в Европу и немцы 438
Разница позиций в ЕС по отношению к иммиграции 438
Тупики интеграции и немецкая иммигрантская политика .... 446
Антиисламский алармизм и немцы 457
Европейский фон 457
Немецкие особенности ассимиляции 462
Радикальная критика иммиграции и политкорректности 469
Акиф Пиринчи 469
Другие мусульманские критики иммигрантской политики ФРГ . . 478
Эпилог. Амбивалентность немецкого покаяния 482
Феномен нарастающей актуальности Третьего рейха 482
Моральное давление немецких масс-медиа 489
Историческая политика — причина немецких успехов? 495
Культура самокритики в Германии и ее будущее 502
Олег Юрьевич Пленное
ЧТО ОСТАЛОСЬ ОТ ГИТЛЕРА?
ИСТОРИЧЕСКАЯ ВИНА
И ПОЛИТИЧЕСКОЕ ПОКАЯНИЕ ГЕРМАНИИ
Редактор издательства М. С. Слуднова
Художник П. Палей
Компьютерная верстка О. В. Новиковой
Подписано к печати 27.03.2019.
Формат 6о х 84 V16- Бумага офсетная.
Печать офсетная. Усл. печ. л. 29.8. Уч.-изд. л. 26.7.
Тип. зак. № 1120.
Издательство «Владимир Даль»
196036, Санкт-Петербург, ул. 7-я Советская, 19
ООО «Аллегро»
196084, Санкт-Петербург, ул. Коли Томчака, 28
0. Ю.ПЛЕНКОВ
ЧТО ОСТАЛОСЬ
ОТ ГИТЛЕРА?
ИСТОРИЧЕСКАЯ ВИНА
И ПОЛИТИЧЕСКОЕ
ПОКАЯНИЕ ГЕРМАНИИ
Произошедший в 1970-х годах поворот не только
поставил культуру в центр современных академи¬
ческих дискуссий, но и привел к смене парадигм
восприятия истории нынешним обществом. Одному
из проявлений этих кардинальных изменений,
феномену исторической вины за преступления
прошлого, и посвящена эта книга. Опираясь
на самый яркий пример - современную Германию,
автор не только анализирует проблему вины
и преодоления прошлого, но и предпринимает
попытку последовательного разбора тенденций
коммеморации и исторической памяти нации, госу¬
дарства. да и всего западноевропейского общества
в целом.
1^1
Издательство «Владимир Даль»