Н.К.ГАВРЮШИН
СОКРОВИЩА
У ПОРОГА
ЭСТЕТИЧЕСКОЕ ВОСПИТАНИЕ
В КРАЕВЕДЧЕСКОЙ РАБОТЕ
КНИГА ДЛЯ УЧИТЕЛЯ
МОСКВА
«ПРОСВЕЩЕНИЕ>
1982

ББК 74.213.55
Г12
Scan+DjVu: AlVaKo
16/01/2024
Рецензенты: доктор философских наук С. С. Гольдентрихт,
доктор исторических наук А. М. Разгон
Гаврюшин Н.К.
Г12 Сокровища у порога: Эстет, воспитание в краеведческой
работе. Кн. для учителя.— М.: Просвещение, 1982.—128 с.
В книге рассматриваются актуальные задачи краеведения в свете
эстетического воспитания подрастающего поколения. Автор, обращаясь к самым
разнообразным материалам—от архивных документов до памятников техники,
в живой, занимательной форме раскрывает эстетическое богатство
окружающего нас мира.
В книге выявляется патриотическое, нравственно-воспитательное значение
деятельности краеведа, даются содержательные рекомендации по
использованию краеведческого материала в учебном процессе, внеклассной и культурно-
просветительной работе.
4306030000—396 ББК 74.213.55
Г 163—82
103(03)-82 317.013
© Издательство «Просвещение», 1982 г.

Памяти отца,
в разум детям
СЛОВО К ЧИТАТЕЛЮ
Как соединяется прошлое с будущим, возвышенное с
земным, иначе — вечное с временным? Нестареющими этими
вопросами невольно должен задаваться каждый учитель,
наставник молодежи, если хочет найти живой отклик в
сердцах своих воспитанников.
XXVI съезд КПСС особо подчеркнул, что «вся идейно-
воспитательная работа должна вестись живо и интересно, без
штампованных фраз и стандартного набора готовых формул»1.
Отмечалась на съезде и необходимость повысить качество
обучения, трудового и нравственного воспитания в школе.
Пути решения этих задач многоразличны, но не последнее
место среди них должно, по-видимому, принадлежать
развитию того особенного настроения и интереса, которые присущи
краеведческой работе. Воспитываемая в ходе
краеведческих поисков любознательность к прошлому Отечества,
чувство красоты родной природы, исторических памятников,
нравственная ответственность за судьбу края как раз и дают
не отвлеченные, а вполне конкретные ответы на извечные
вопросы о связи истории и современности, духовных исканий
и повседневных хозяйственных забот.
В последние годы краеведческое движение в нашей стране
стремительно развивается. Немало способствуют тому
принятый 29 октября 1976 г. закон СССР «Об охране и
использовании памятников истории и культуры» и новая Конституция
нашего государства, глава VII, 68-я статья которой гласит:
«Забота о сохранении исторических памятников и других
культурных ценностей — долг и обязанность граждан СССР».
Предусматривают участие краеведов и многочисленные
природоохранительные мероприятия. В «Основных направлениях
экономического и социального развития СССР на 1981 —1985 го
ды и на период до 1990 года» намечено «шире привлекать
общественность к охране природы»2.
Значительны успехи школьного краеведения: все больше
появляется пособий по истории и географии родного края в
различных областях страны, шире входят в практику
краеведческие экскурсии, множатся школьные музеи. В то же
время— нечего греха таить — неоправданная наукообразная ла-
1 Материалы XXVI съезда КПСС. М„ 1981, а 75.
2 Там же, с. 184.
3

пидарность, порой просто безликость изложения, характерные
для многих учебников, отражаются и на краеведческих
изданиях. К ним не в последнюю очередь должно быть отнесено
прозвучавшее на съезде требование улучшить качество
учебников.
Существенно оживить, сделать более привлекательным и
наглядным изложение краеведческого материала мог бы, как
нам представляется, продуманный и последовательно
проводимый эстетический подход. «Во всякой науке,— писал
великий русский педагог К. Д. Ушинский,— более или менее
есть эстетический элемент, передачу которого ученикам
должен иметь в виду наставник»1. Краеведение же, вовсе не
являясь какой-то особой наукой, отнюдь не должно быть —
зачастую обременительным — довеском к курсам истории,
литературы, географии. Оно может, и в этом его неповторимое
своеобразие, открывать новый взгляд на мир, опираясь на
события, вещи, явления близкие, с детства знакомые. Родной
край — ведь это маленькая вселенная, микрокосмос, в
котором преломились законы мироздания, судьбы Отечества.
Научиться проникать умным чутким взором во внутреннюю
жизнь нашего маленького мира, различать нешумные голоса
природы и истории, обрести способность видеть великое в
малом — разве можно без этих качеств воспитать настоящего
человека и гражданина?
Настоящая книга задумана прежде всего как попытка
раскрыть эстетическое содержание самцх разнообразных сторон
краеведческой деятельности, показать их внутреннее
единство, в конечном счете правомерность постановки вопроса о
фактически существующем уже давно эстетическом
краеведении. Выдвигая таким образом в качестве основной
темы книги эстетические аспекты краеведческой работы, автор
не мог, разумеется, не затронуть и более общих проблем
идейно-политического и нравственно-патриотического воспитания.
1 Ушинский К. Д. Собр. соч, М.—Л., 1950, т. 10, с. 609.

ПУТИ КРАЕВЕДЕНИЯ
рассказывают, как однажды отправились искусствоведы
* в дальнюю деревеньку, случайно напав на след
произведений замечательного резчика по дереву конца прошлого века.
Среди его работ были единственные в своем роде ульи в виде
человеческих фигур. Ходили москвичи из избы в избу,
расспрашивали, почти уж отчаялись и... Наконец совсем неожиданно
оказались у самой цели — показали добрые люди, на каком
дворе стояли причудливые пчелиные домики. Но ответ
хозяйки погасил последние надежды:
— Да, были у нас, долго стояли, надоели! Неделю назад
распилили на дрова.
На пороге дома находились сокровища народного
искусства, а холодный безразличный взгляд их не заметил, точнее—■
увидел поленья. Странно? К сожалению, такое случается...
Не видим мы исторических и художественных ценностей,
которые порой лежат в ящике письменного стола, на дне
сундука, грустно улыбаются нашей невнимательности из рамочки
примелькавшиеся фотографии.
Есть, впрочем, люди, которые очень зорко примечают
сокровища не только у своего, но и у чужого порога,
выменивают, скупают их за бесценок, перепродают. Не о них мы
собираемся вести разговор. Эти люди на самом деле совершенно
слепы к подлинным ценностям, ибо повсюду видят только
одно— деньги, золото. Мы же хотим рассказать о сокровищах,
значение которых определяется вовсе не рублями...
Представим себе такую картину.
Отец стирает пыль с потрепанных старых папок,
раскладывает их на столе. Сын внимательно следит за его
движениями. Одна за другой появляются старинные фотографии,
документы, письма, награды... С любопытством, отчасти с
непониманием и смутным беспокойством рассматривают их
детские глаза: маленький уютный мир сегодняшнего дня как
будто на мгновения потускнел и отступил в сторону, оставив
мальчугана лицом к лицу со Временем.
Прошло около двадцати лет. Сын стал отцом. Он понял за
эти годы не только то, какие неоценимые сокровища
хранились в отцовских папках. Он явственно осознал, что гораздо
важнее старинных бумаг удержать в вихре повседневных
забот само понимание их значения, передать его от отца к
сыну. И вот уже вновь детский взор прикован к удивительным
5

картинам, лицам незнакомых, но
кажущихся близкими людей,
танцующим строчкам писем...
Приходилось ли вам, чита-
Zy_ тель, участвовать в разборе
семейных реликвий? Если да, то
усилием памяти вы непременно
восстановите то неповторимое
ощущение связи времен,
которое переживалось в такие
минуты, те мысли, которые тогда
захватывали.
Давно известно, что
преемственность поколений может
достигаться без особых ученых
приемов и разработанной методики —
естественно, непринужденно,
словно само собой. Дети
усваивают язык своих родителей,
отдельные привычки и взгляды; от отца к сыну вместе с
ремеслом переходит и инструмент, от матери к дочери — прялка.
Понять нравственное значение этих порой неприметных,
неказистых с виду вещиц помогает и сказка: в живущей поныне
«Василисе Прекрасной» сироту выручает из беды маленькая,
бережно хранимая куколка, полученная вместе с материнским
благословением.
Наверное, нескромно и самонадеянно пытаться разгадать
тайну сказочной куколки, но вряд ли мы слишком ошибемся,
если скажем, что сила ее — в причастности началу, истоку
жизненному, для Василисы Прекрасной открывшемуся в
образе матери. Родимая матушка, свет показавшая, дала
волшебный талисман — потому и отступает перед ним всякая
нечисть. А сказки о чудо-богатырях, силу свою от матери-земли
черпавших, не о том же ли говорят? Пока стоит богатырь на
земле, никому с ним не справиться, а оторвется от нее хоть
на миг—оказывается беззащитным в руках врага.
Непосредственность ощущения своей связи с истоками
дается далеко не каждому и сохраняется — в век хитроумных
ученых теорий и калейдоскопа кинематографических снов —
не без труда. К тому же достаточно заметно разрушаться она
стала уже в начале прошлого века: одно время в «высшем
свете» и говорить-то по-русски считалось зазорным. Только
Отечественная война 1812 г. немного отрезвила аристократию,
историческая роль которой, правда, уже в основном была
завершена. Надвигался капитализм, с упорством и
беззастенчивостью насаждавший свои принципы и идеалы, для которых
не существует национальных границ. Прерывались вековые
традиции, на смену умному рукоделию приходил бездумный
6

машинный штамп, предметом купли-продажи становились
титулы и родословные, портреты предков. Где тут было устоять
Василисиной куколке, застенчивой под стать хозяйке,
сработанной бессонными ночами и потому сохранявшей тепло
материнской любви и заботы? Легионы резиновых болванчиков,
с одинаковыми улыбками, в одинаковых платьях уже сходили
с конвейера...
Однако как раз в то самое время на помощь ослабевшему
патриотическому чувству было призвано родиноведение. Его
именовали также отечествоведением, отчизноведением,
позднее краеведением, хотя последнее название гораздо меньше
передает основной смысл предмета — знание, ведение о
Родине, об Отчизне.
Но главная трудность была, конечно, не
терминологического порядка. Трудно было понять, что же в первую очередь
отличает новый предмет от привычных школьных дисциплин:
ведь и они так или иначе сообщали какие-то сведения о
родной стране. К сожалению, качественное отличие отечествове-
дения (или краеведения) от любой другой познавательной
деятельности так и осталось не вполне выявленным. Связано
это, по-видимому, с тем, что краеведение по меньшей мере в
равной степени определяется и самим предметом, и личностью
исследователя; в последней даже скорее всего мы найдем
подлинное начало, смысловой центр краеведческой деятельности.
Задумаемся на минуту: у краеведов Закарпатья,
Архангельска и Камчатки предметы изучения очень разные, дело
же по существу общее. Краеведение начинается с меня
самого, с истории моей семьи, отчего дома, родных мест. Так
понимаемая краеведческая деятельность настолько
естественна и необходима, что с нее и начинается, по-видимому,
настоящее образование.
В самом деле, образование — и филологически, и
логически — имеет своим началом (принципом) и конечной целью
образ. Так в русском языке, так, скажем, и в немецком
(Bild, Bildung). И если мы говорим о том, что задача
образования — воспитать полноценного человека и гражданина,
то только по недоразумению можно полагать в качестве его
принципа систему знаний. Знания, несомненно, нужны, но не
как нечто самодовлеющее, а как средство раскрытия
человеческой сущности, до конца явленной только в конкретном
образе. Только живой личный образ способен вызвать к жизни
настоящее творчество. Вспомним слова, прозвучавшие с
трибуны XXVI съезда КПСС: «Образы Маркса, Энгельса,
Ленина, многих пламенных революционеров, героическая история
Родины вдохновляют... на создание новых интересных работ
в самых различных видах искусства»1.
1 Материалы XXVI съезда КПСС, с. 62.
7

Чем скорее мы поймем, что образ, личность есть начало
(принцип) образования и его предельная задача, тем скорее
мы найдем реальные пути к подлинному его
совершенствованию. Когда воспитуемый изучает то, что, действительно ему
интересно, связано с его личностью живо и непосредственно,
не только процесс познания становится более плодотворным—
познание оказывается и самовоспитанием. Иначе получается,
что человек, о себе самом мало что зная и под носом у себя
ничего не видя, принимается считать звезды...
Итак, начала краеведения — не в учебниках, не в
профессорских портфелях, не в электронной памяти вычислительных
машин. Деятельность краеведа определяется его личностью,
личными склонностями и интересами и в то же время
определяет его личность, помогает человеку самоопределиться.
Каждый из нас в какой-то момент оказывается перед
вопросом — что делать дальше, какой жизненный путь избрать?
И, каким бы трудным и неразрешимым этот вопрос ни
казался, все равно в конце концов выбор осуществляется, если не
сознательно, то под давлением внешних обстоятельств. Но,
нужно заметить, что, прежде чем серьезно и ответственно
браться за решение вопроса — что мне делать?, необходимо
найти ответ на другой — кто я, что такое я?
Отвлеченно, из «общих соображений» ответить на него
вряд ли удастся. Надо разобраться во всем, что
непосредственно определяет нашу личность, придает ей черты особенные,
в совокупности неповторимые. Взять, например, имя. Далеко
не безразлично, как мы называем другого и как называют нас.
Не случайно древний поэт сказал: «Имя свое человек в
сладостный дар получает...». Скажут, что имена повторяются. Это
верно, одно только имя, хотя и определяет человека, но не
вполне. Многое уточняет отчество (Николай Константинович,
стало быть, сын Константинов). А дальше — родовое имя,
которое мы теперь называем фамилией (смысл этого слова
может прояснить, например, английское «фэмили»—«семья»).
Но ведь не только имя, отчество и фамилия — место и
время нашего рождения, род занятий и обстоятельства жизни
отца и матери и многое, многое другое оказывают
неизгладимое влияние на личные черты. Однако, как ни странно,
заполняя при поступлении на работу «личный листок», человек
меньше всего думает о том, что содержащиеся в нем сведения
важны и интересны прежде всего ему самому.
Отечествоведение, краеведение — это начало самопознания,
начало самосознания. Только определив, кто я и откуда,
можно понять — и вернее решить!— что делать дальше.
Действительным субъектом исторического процесса становится лишь
тот, кто осознает себя частицей реальной исторической
целостности — рода, народа, класса. В противном случае человек,
сам того не подозревая, оказывается слепым орудием внешних
8

сил. Краеведение является началом конкретно-исторического
самопознания и самоопределения.
Одна из первых советских книг по родиноведению
—«Изучение родного края» Е. Н. Клетновой, вышедшая в свет в
1918 г. начинается словами о том, что родиноведение
«развивает любовь к родному краю, взлелеявшему и вынянчевшему
нередко целые поколения дедов и прадедов наших, к этой
именно колыбели, к которой большинство совершенно равнодушно.
Между тем только лишь одна эта любовь способна
выработать того настоящего гражданина, который нам был всегда
желателен, а теперь прямо необходим».
Наивно представлять дело таким образом, будто
краеведение образуется путем простого сложения фольклористики,
истории, географии, экономики и других наук, занимающихся
определенным краем. В таком случае оно ни в коей мере не
смогло бы выполнять тех задач, которые на него издавна
возлагались, а именно воспитывать любовь к Родине, чувство
глубоко личное и заметно контрастирующее с беспристрастной
объективностью научных методов.
Вполне отчетливо и тонко почувствована особенная
направленность краеведческой работы в книжке М. Я. Феноменова
«Изучение родного края», выпущенной издательством
«Молодая гвардия» еще в 1922 г.
«Когда мы изучаем свой край,— писал Феноменов,— мы
изучаем все ту же природу, которую изучают общая биология,
геология, география. Мы исследуем все тот же быт и
хозяйство, которые являются предметом изучения истории культуры,
политической экономии, этнографии. Если же мы изучаем
перемены в жизни края, происшедшие в последнее время, мы
работаем в области хозяйства и истории революции. Таким
образом, краеведение — не наука, это просто особый
интерес к окружающему, под влиянием которого каждая
наука разрабатывается особенно усердно в той ее части, которая
непосредственно касается жизни края».
Отсюда, вполне естественно, следует вывод, что
деятельность краеведа содержательнее и значительнее
просто научного познания. «Итак, краеведение не особая
наука, но оно больше чем только наука (разрядка моя.—
Н. Г.). Краеведение воплощает в себе дух неустанного
научного искания, дух исследования и творчества; изучая
окружающее любовно и серьезно, краевед становится и настоящим
ученым, который чужд мертвого догматизма, и гражданином,
который понимает свои обязанности по отношению к
обществу, к своему классу, и практически работником, который
умеет находить верный путь к улучшению окружающей
жизни».
Не претендуя на звание особой науки, краеведение
использует методы различных наук и обогащает их новыми данными;
9

не будучи искусством, оно прямо или косвенно связано с
художественным творчеством и восприятием.
Значение того особенного отношения к окружающей
жизни, которое находит свое выражение в деятельности краеведов,
в марксистской философии, выдвигающей в качестве
безусловной ценности человеческую личность, сформулировано с
достаточной определенностью. Патриотизм, гражданственность,
высокое чувство ответственности за судьбу родной страны, ее
природу, историю и культуру являются необходимой основой для
всякой научно-технической и практически-хозяйственной
деятельности. Именно на воспитание этих качеств нацеливает всех
работников идеологического фронта постановление ЦК КПСС
«О дальнейшем улучшении идеологической,
политико-воспитательной работы» от 26 апреля 1979 г., названное в Отчетном
докладе XXVI съезду КПСС документом «долговременного
действия»1.
Средоточием целостно-личных, подлинно человеческих
чувств и отношений является область эстетического и
морального сознания.
«Помимо теоретического и практического отношения к
миру,—пишет видный советский философ А. В. Гулыга,—
человечество выработало еще один вид его освоения, который Маркс
называет художественным, религиозным,
практически-духовным. Этот вид освоения предполагает особого рода
эмоционально окрашенный подход человека к окружающему его
мнру, при котором явления действительности непосредственно
соотносятся с чувствами и стремлениями индивида.
Действительность рассматривается в этом случае через призму ее
ценности для человека.
Ценностное отношение не всегда совпадает с утилитарным.
Часто нам дороги совершенно бесполезные вещи, наши
поступки далеко не всегда диктуются утилитарными
соображениями. Идея ценностей есть форма утверждения в мире
человеческого начала; высшая ценность — жизнь человека, и
измеряется она отнюдь не практической пользой, которую
можно ждать от индивида»2.
Именно потому, что идеал краеведения — не отвлеченно-
объективное знание, а целостно-личное человеческое
отношение, и становится возможным говорить в связи с ним об
эстетическом воспитании. В известном приближении эстетические
и этические задачи можно считать для краеведения
основными. Характерно, что такая точка зрения обнаруживает себя
даже в работах, прямо не связанных ни с философией, ни с
педагогикой. «Краеведы,— читаем мы в одном из
библиографических пособий,— создают необходимую основу для науч-
1 Материалы XXVI съезда КПСС, с. 75.
г Гулыга А. В. Эстетика истории. Мм 1974, с. 26.
to

ных исследований в различных отраслях знания, вносят
существенный вклад в дело эстетического воспитания
подрастающего поколения и подготовки молодежи к самостоятельной
творческой работе»1.
Эстетическое начало в краеведении как форма проявления
и воспитания личностного отношения к окружающему обрати^
ло на себя внимание педагогов уже давно. Приведем в
качестве одного из многих возможных примеров статью В. С. Га*бо
«Опыт литературно-эстетических поездок в средней школе
(Из экскурсий в окрестности Харькова)». Она была
опубликована в первом номере журнала «Русский экскурсант» за
1917 г.
Отталкиваясь от одностороннего увлечения практицизмом
и научной ориентацией в школьных курсах родиноведения,
В. С. Габо считал насущно необходимым оживить их
эстетическими экскурсиями.
Человеческая личность не исчерпывается логическими
схемами и конструкциями,— это очевидно. Так почему же
непременно всюду нужны знания и только знания? Неужели
нельзя обойтись без назойливого стремления к «пользе»?
Встречаются же между собой хорошие знакомые просто так, отнюдь
не имея в виду что-либо выгадать или выспросить, да и речь
ведут главным образом о том, что давно прошло и хорошо им
известно. Нет у такой личной встречи никакой внешней цели,
приходят друг к другу не «зачем-то», а ради самого общения.
Нечто похожее может явиться стержнем
литературно-эстетических экскурсий. Скажем, поездка в Пушкинский заповеди
ник, в Михайловское, важна не столько тем, что мы в ней
узнаем, сколько приближением, соприкосновением с реальным
миром, когда-то непосредственно окружавшим поэта. С другой
стороны, восприятие природы и архитектуры этих мест будет
значительно полнее, эстетически насыщеннее, поскольку
преломляется сквозь призму его творческой биографии.
Разнообразные впечатления и переживания связываются между
собой воедино хорошо знакомым и в то же время становящимся
нам еще ближе и родней образом Пушкина. «В каждом
городе,— заключает энтузиаст литературных экскурсий,—
преподаватель родной литературы должен бы знать все окрестности
(близкие и дальние), замечательные как память о писателе
или поэте или особо прекрасные по природе, и иметь уже
обдуманные маршруты таких поездок... очень желательно создать
вокруг имени поэта целый ряд наглядных разнообразных
ассоциаций».
Статья В. С. Габо, одна из последних в истории
методологических поисков дореволюционного школьного родиноведе-
1 М а м о н т о в А. В., Щ е р б а Н. Н. Краеведческая библиография.
М., 1978, с. 7.
11

ния, любопытна в связи с еще одним обстоятельством. Она
обобщала опыт... велосипедных путешествий ребят вместе с
учителем. Не знаю как кому, а мне, тоже поклоннику
велотуризма, было просто удивительно узнать, что в те годы, на тех
машинах, по тем дорогам (!) школьники проезжали от
двадцати до семидесяти верст в день. Эстетическое воспитание
прямо и основательно связывалось с физическим. И уж коль
скоро зашла речь о велосипеде, замечу, что этой простой и
доступной машине автор обязан множеством эстетических
впечатлений и значительным расширением своего краеведческого
кругозора. Авдотьино, где, как повествует старинная
мемориальная доска, «...жил и умер Николай Иванович Новиков,
ревнитель русскаго просвещения»; сказочные картины пути через
Рузу, Осташево, Ярополец в Теряево или из Каширы в
Зарайск; Верея, Боровск, Бронницы... Как было не поспешить на
встречу с Вяземским, Пушкиным, Карамзиным в
подмосковное Остафьево, туда, где создавалась «История государства
Российского»?
Былого след везде глубоко впечатлен,
И на полях твоих, и на твердыне стен.
П. А. Вяземский, «Остафьево»
Одни названия сел и городков, немного таинственные и
загадочные, способны позвать в дорогу. А когда она размерена
учащенным дыханием на подъемах, замиранием сердца
на крутых спусках, далекие, как бы в другом
пространстве-времени жившие, уголки родной страны навсегда остаются в
памяти, сплетаются с нашей личной судьбой.
Краеведение как особым образом построенная
познавательная деятельность и как общественное движение имеет в
нашей стране богатую событиями историю.
По-видимому, здесь уместно будет напомнить об основных
ее вехах — о первых краеведах, первом краеведческом
журнале, первом краеведческом обществе.
В смысле сознательного систематического изучения
определенной местности в историческом, этнографическом и
географическом аспектах краеведение в России начинается, по-
видимому, в XVIII в., хотя и в древнерусских «хождениях»,
летописях и других источниках нетрудно найти любопытные
краеведческие экскурсы.
Одним из первых трудов по краеведению в России можно
считать «Описание города Оренбурга», составленное в 1744 г.
Петром Ивановичем Рычковым (1712—1777). Выходец с Во-
логодчины, из купеческой семьи, Рычков быстро выдвинулся
благодаря своим способностям и стал главным помощником
наместника громадного Оренбургского края, основателя города
Оренбурга И. И. Неплюева. В качестве заведующего
губернской канцелярией П. И. Рычков много способствовал развитию
12

промышленности и торговли края, изучению его природных
богатств. Таким образом, краеведение его было не
умозрительным занятием, но конкретно-деятельным, жизнетворящим
трудом государственного значения. Написанные П. И. Рычко-
вым на основе личных впечатлений «Записки о пугачевском
бунте» обратили на себя внимание А. С. Пушкина, который
напечатал их во второй части «Истории Пугачева».
В 1786 г. начал выходить первый в России ежемесячный
провинциальный журнал—«Уединенный пошехонец»,
содержавший значительный краеведческий материал по городам и уездам
Ярославской губернии. Интересны рассуждения издателя,
предпосланные первому номеру журнала. «Край моего обитания,—
пишет он,— не соделан природою для приятного воззрения
окружающих его предметов; восхитительные паствы [пастбища.—
Н. Г.], луга, плодоносные долины, увеселяющие кустарники,
разнообразные виды роскоши и все, что мечтает стихотворческое
воображение, чуждо места сего». Но, рассуждает далее автор,
за отсутствием красот видимых надо уметь прозревать
красоту невидимую, открывающуюся только взору проницательному
и в отечество влюбленному. Помочь ему и ставит своей целью
журнал.
В 1789 г. Василий Васильевич Крестинин и Александр
Иванович Фомин основали в Архангельске общество исторических
исследований, в задачу которого входил сбор исторических
сведений, документов, археологических и прочих материалов
о жизни русского Севера. Помощников у создателей общества
оказалось не слишком много, и оно вскоре распалось, но
собранные энтузиастами рукописи, составленные ими труды
принесли немалую пользу отечественной науке!.
В. В. Крестинин (1729—1795) прошел путь от купеческого
сына до члена-корреспондента Академии наук. Им написана
история родины М. В. Ломоносова — города Холмогор,
история Архангельска, он участвовал в новиковском издании
«Древней Российской Вивлиофики», передав туда для
публикации ряд ценных списков древнерусских летописей, грамот
и т. д. Для современного взгляда особенно заманчиво звучит
название такого, например, труда В. В. Крестинина, как
«Исторический опыт о сельском старинном домостроительстве
Двинского народа на Севере» (СПб., 1783). Его сподвижник
А. И. Фомин (1735—1802) также был увлеченным
археографом и также стал членом-корреспондентом Академии.
В работах архангельских краеведов легко просматривается
1 Грустно говорить о том, что в учебном пособии «Наш край в
истории СССР» для учащихся VII—X классов Архангельской области
(Архангельск, 1979) им, первым историкам-краеведам Севера, отведено менее
страницы сухого текста. А ведь подробный рассказ об их бескорыстных
трудах мог украсить начало книги и послужить для ребят прекрасным
введением в поэзию краеведческого поиска.
13

наклонность к художественному восприятию и
стремление сочетать в своих сочинениях научную точность с образной
выразительностью. Стоит, например, прочитать отдельные
рассказы о северной природе из «Описания Белого моря»
А. И. Фомина (СПб., 1797), чтобы в этом убедиться. Какие
точные краски находит путешественник, как живо его
повествование! Можжевельник, пишет А. И. Фомин, «гранича с
берегом, расстилался в природном своем цвете по земле, не
смея подняться, а дерзнувшая в о з в ы с и ться его
веточка опалена, казалась рудожелтою». Не менее
выразительны картины родной природы, крестьянского и городского
быта в сочинениях путешественников и краеведов первой
половины прошлого века — Н. Я. Озерецковского, А. Н.
Муравьева и др. Это было время, когда, романтический дух от
далеких «блаженных островов» постепенно обращался к поэзии
родной земли, находя в ней все новые неисчерпаемые
богатства, проникаясь возвышенным пафосом ее истории.
В течение XIX столетия краеведческая литература России
постепенно разрасталась, в школах были введены курсы
«родиноведения» или «отечествоведения», выпущена целая
серия учебников. В начале 1860-х гг. Михаилом Дмитриевичем
Хмыровым (1830—1872) был даже составлен проект
«Энциклопедии русского отечествоведения», оставшийся, правда,
неосуществленным1. Охватить краеведческую литературу с
трудом удавалось даже библиографам: с 1861 по 1871 г.,
например, в России было опубликовано 55(!) краеведческих
библиографий, позднее число их заметно возросло.
Истым подвижником отечествоведения был замечательный
писатель и ученый Сергей Васильевич Максимов (1831—1901),
исходивший пешком Владимирскую, Нижегородскую, Вятскую,
Костромскую губернии, собирая литературно-этнографический
материал, делая зарисовки крестьянского быта, вошедшие в
его книгу «Лесная глушь» (1871). Исходил Максимов и
берега Белого моря, печорские деревни («Год на Севере», 1859),
Амур, Сибирь, Урал, Белоруссию... Сердцем выстраданы его
книги для народа «О русской земле», «О русских людях», а
«Крылатые слова» давно заняли почетное место на полках
рядом со словарем В. И. Даля.
Вообще вклад русских писателей в эстетическое отечество-
ведение огромен. Вспомним хотя бы «На горах» и «В лесах»
П. И. Мельникова-Печерского, «Остров Сахалин» А. П.
Чехова, «С севера на юг» Н. Н. Каразина, «По Восточной
Сибири» И. А. Гончарова.
В конце XIX —начале XX в. краеведы России были
объединены в многочисленных губернских архивных комиссиях,
1 См.: Афанасьев В. Источник народного самопознания.— Памятники
Отечества, i960, № 1, с. 58—62.
14

обществах изучения природы и истории местного края и т. п.,
существовавших практически повсеместно. Наряду с
периферийными изданиями выходили и центральные журналы
краеведческого направления, такие, как «Русский экскурсант».
«Экскурсионный вестник», «Старые годы» и др. В них, в
частности, поднимались и вопросы методики краеведческой работы
в школе, использования краеведческого материала в целях
эстетического воспитания.
Стремительный подъем краеведения в первые годы
Советской власти был в немалой степени подготовлен
дореволюционным отечествоведением и родиноведением.
Сразу же после Великой Октябрьской социалистической
революции был принят ряд декретов и постановлений,
призванных сохранить исторические и художественные ценности от
расхищения, вывоза за рубеж, бездумного разрушения. Была
поставлена задача со всей полнотой использовать их в деле
идейно-патриотического воспитания. «Совершенно
необходимо,— говорил в связи с этим В. И. Ленин,— приложить все
усилия, чтобы не упали основные столпы нашей культуры, ибо
этого нам пролетариат не простит»1.
Охрана памятников истории и культуры, на известный
период ставшая основным делом всех российских краеведов,
приветствовавших революционные завоевания, с первых лет
Советской власти понималась отнюдь не только как работа с
материальными, вещественными ценностями, но главным
образом как сохранение исторической памяти народа. Именно
поэтому уже 30 июля 1918 г., в тяжелейших условиях эпохи
военного коммунизма, В. И. Ленин подписал декрет о
сооружении в Москве и других городах РСФСР памятников
видным деятелям отечественной и мировой культуры, среди
которых были названы имена П. А. Бакунина, Ф. М. Достоевского,
Ф. И. Тютчева...
А как выразителен и многозначителен такой, например,
документ, как письмо В. И. Ленина коменданту Кремля от
17 мая того же 1918 г. с предложением в срочном порядке
произвести реставрацию Владимирских ворот, выходящих к
Историческому музею... 5 декабря 1918 г. Совет Народных
Комиссаров принял «Декрет об охране научных ценностей», где
говорилось об организации учета и охраны находящихся на
территории Российской республики музеев, коллекций и
прочих художественных и научных ценностей. Деятельное участие
в подготовке списков предметов, подлежащих взятию под
охрану, приняли краеведы молодой республики.
С первых же лет Советской власти партией делалось все
возможное для сохранения национального своеобразия
культуры каждой народности, вошедшей в состав нового государ-
Ленин В. И. О литературе и искусстве. М., 1979, с. 670.
15

ства. «...Мы всячески помогаем самостоятельному, свободному
развитию каждой народности,— писал В. И. Ленин,— росту
и распространению литературы на родном для каждого
языке.*.*1. В 1918 г. Комиссариат по народному просвещению в
условиях обострившегося книжного голода начал перепечатывать
сочинения классиков русской литературы по старым матрицам
и, следовательно, с сохранением старой дореформенной
орфографии, имея в виду скорейшим образом удовлетворить
культурные запросы трудящихся. Это был один из первых шагов
к осуществлению ленинской мечты о подлинно
демократической, национальной культуре «гордой Великороссии»2,
высказывавшейся еще в 1914 г.
В 1920 г., выступая против буржуазно-нигилистических,
авангардистских завихрений пролеткульта, настаивавшего на
полном разрыве с наследием прошлого, В. И. Ленин
обратился к молодежи с призывом «взять всю культуру, которую
капитализм оставил... взять всю науку, технику, все знания,
искусство»3. Культура же нового, социалистического общества
определялась Лениным как «развитие лучших образцов,
традиций, результатов существующей культуры с точки
зрения миросозерцания марксизма»4.
Общий революционный подъем активности масс, принципы
социалистической демократии, заложенные в основу нашего
государства, поддержка Коммунистической партии существенно
способствовали бурному расцвету советского краеведения в
начале 1920-х гг. Немаловажное значение играла
методологическая и практическая помощь, оказанная этому движению
другом и соратником Владимира Ильича Ленина Надеждой
Константиновной Крупской.
В декабре 1921 г. в Москве состоялась Первая
Всероссийская конференция научных обществ по краеведению, в работе
которой принял участие и выступил с докладом нарком
просвещения А. В. Луначарский. На конференции был поднят
вопрос о преподавании краеведения в учебных заведениях.
В 1921—1923 гг. в целом ряде вузов появились кафедры
краеведения. Конференция избрала Центральное бюро краеведе*
ния, в состав которого вошли крупнейшие ученые, академики
С. Ф. Ольденбург, Н. Я. Марр, А. Е. Ферсман, М. М.
Богословский, С. Ф. Платонов. Работе ЦБК оказывали постоянную
поддержку Н. К. Крупская, Г. М. Кржижановский.
После Второй Всероссийской конференции краеведческих
обществ преобразованное ЦБК было подчинено Главнауке,
состоявшей при Наркомпросе. Постановлением Наркомпроса
1 Ленин В. И. Поли, собр. соч., т. 39, с. 114.
2 Там же, т. 26, с. 108.
1 Там же, т. 38, с. 55.
4 Там же, т. 41, с. 462.
16

от 5 августа 1930 г. краеведение вводилось в программы всех
педагогических вузов и техникумов.
Быстрыми темпами росла краеведческая литература.
Центральное бюро краеведения выпускало журнал «Краеведение»,
периодические краеведческие издания выходили во многих
городах и районах страны.
Крайне показательна статистика роста краеведческих
организаций в молодой Стране Советов. Если до 1917 г. в
стране значилось 155 краеведческих организаций (в том числе
94 музея), то уже в 1923 г. имелось 516 организаций (285
музеев); в 1927 г.—соответственно 1763 и 576; в 1930 г.—2334
и 409.
Тем не менее даже такой стремительный рост
краеведческой активности казался недостаточным, и в марте 1931 г.
Совнарком РСФСР принял постановление о «Мерах по
развитию краеведческого дела».
Говоря об историческом пути советского краеведения,
отмечая замечательные его достижения, нельзя закрывать
глаза и на имевшие место ошибки в организации этого массового
движения. В 1938 г. в соответствии с письмом Наркомпроса
«О постановке и организации краеведческой работы»
руководство деятельностью краеведов было передано Домам
культуры, местным музеям, что не могло не сказаться на уровне и
масштабах работы.
Но уже в первые месяцы Великой Отечественной войны
Наркомпрос стал принимать меры по изысканию наиболее
совершенных форм организации краеведческого движения.
В условиях перестройки экономики на нужды обороны крайне
необходимо было предельно полно использовать местные
энергетические ресурсы, изыскивать способы снабжения
эвакуированных предприятий, находить резервы сырьевых
запасов и т. д. Во всей этой работе помощь краеведов была
неоценимой. По поручению Наркомпроса Научно-исследовательский
институт краеведческой и музейной работы подготовил проект
«О мероприятиях по усилению краеведческой работы в
РСФСР», получивший одобрение Госплана К
В 1950—1960-х гг. масштабы краеведческой работы все более
расширялись. Появилось много ценных исследований,
неоднократно проводились региональные совещания и
конференции. Особенное внимание уделялось при этом изучению и
охране памятников истории и культуры. Массовое движение в этом
направлении организационно оформилось с созданием в
1965 г. Всероссийского общества охраны памятников истории
и культуры, в отделениях и секциях которого объединилось
большинство краеведов страны.
1 Разгон А. М. Пути советского краеведения,—История СССР, 1967,
№ 4, с. 196.
2 Заказ № 3959
17

При всех ощутимых сдвигах в краеведческой работе за
последние годы возможности использования ее в системе
воспитания и образования подрастающего поколения
представляются использованными еще далеко не в полной мере. В статье
академика Д. С. Лихачева, например, обосновывается
необходимость «в программы средней школы ввести преподавание
краеведения с основами экологии и охраны памятников
культуры, шире создавать кружки по истории и природе своего
района, области, республики»1. С серией статей, посвященных
краеведению, выступил в «Комсомольской правде» В. Песков,
увидевший вслед за многими и многими основной стержень
этой деятельности —«радость подробного узнавания жизни,
прирастание сердцем ко всему, что постепенно формирует у
человека понятие: Отечество»2.
Для решения насущных задач школьного эстетического
краеведения огромным подспорьем должно послужить
теоретическое наследие замечательных отечественных педагогов,
вполне еще не освоенное и нуждающееся в пристальном
изучении. Ему и посвящается следующая глава.
ШКОЛА РАДОСТИ
*</! советую воспитателям: воздействуйте на чувства,
воображение, фантазию детей,— писал замечательный
советский педагог Василий Александрович Сухомлинский (1918—
1970),— открывайте окошко в безграничный мир постепенно,
не распахивайте его сразу во всю ширь..., не обрушивайте на
ребенка лавину знаний, не стремитесь рассказать на уроке о
предмете изучения все, что вы знаете,— под лавиной знаний
могут быть погребены пытливость и любознательность.
Умейте открыть перед ребенком в окружающем мире что-то одно,
но открыть так, чтобы кусочек жизни заиграл перед детьми
всеми красками радуги»3.
Наверное, это один из величайших секретов
педагогического мастерства — умение подарить воспитанникам радость
самостоятельного открытия. Подчеркиваемый В. А. Сухомлин-
ским принцип постепенности миропознания естественнее
всего осуществляется именно на краеведческом материале, на
предметах, событиях, явлениях, непосредственно связанных с
повседневной жизнью.
В истории отечественной педагогической мысли этот
принцип неизменно находил убежденных сторонников.
Известный писатель, философ, музыкальный критик,
человек самых разнообразных дарований и интересов Влади-
1 Лихачев Д. С. Себе и потомкам.— Правда, 1979, 10 ноября.
2 Песков В. Краеведы.— Коме, правда, 1980, 7 февраля.
3 Сухомлинский В. А. Избр. пед. соч, М., 1980, т. 1, с. 56.
18

мир . Федорович Одоевский в предисловии к своей книжке
«Рассказы о Боге, человеке и природе» писал о том, что
задача воспитания вовсе не в накоплении знаний, не в подготовке
ученого-эрудита, а в том, чтобы, сообщив подростку немногие
существенные истины, развить в нем интерес и способность к
самостоятельному приобретению знаний. Первый пробный
камень на этом пути — знание своего непосредственного
окружения.
«Ежели бы дитя не могло сразу найти всех комнат в
своем доме,— обращается Одоевский к юным читателям,— если б
оно не могло показать лестницы, которая ведет или в кухню,
или в погреб, или на чердак и т. д., то как бы вы назвали это
дитя? Вы назвали бы его или глупым или невнимательным
ребенком. Ведь каждая птица знает свое гнездо; а это дитя
даже в собственном своем доме не знает всех ходов и мест.
Ежели дитя ходит год в школу и носит прекрасное название
ученика, го оно должно знать все дороги, улицы, дома и площади
в своем селе или в своем городе; и очень стыдно ученику, если
он этого не знает»1.
Однако как сделать процесс познания окружающего
увлекательным, ввести его в русло поэтических форм,
захватывающих подобно приключениям героя волшебной сказки?
В. Ф. Одоевскому удалось решить эту задачу. Кто не читал его
замечательного рассказа «Городок в табакерке»! Обычная,
казалось бы, вещица — пружинка, валики, шестеренки... А как
образно и занимательно поведано об устройстве механизма,
сколько интересного узнал Миша, путешествуя по необычному
городку.
Первое дело«научиться по-новому, как бы впервые
увидеть предметы вполне привычные. «Как посмотрю я,— сказал
дядя Ириней,— на вас, ребята, много вы земли изъездили, и в
Москве и в Питере были, и дивные вещи видели, а вот я все
вокруг печки ходил, а видел также дивы дивные.
— Да что же ты в печке-то видел,— сказал Игнатка,—
ведь печка известная вещь: что день, то ее топишь, какое же
тут диво?
— Видишь, ты какой проворный,— отвечал дядя Ириней,—
смеючись: ни с того, ни с сего, уж и зубоскалить над дядей.
Послушай» ан выдет не так; в печке у меня диво — дивнее всех
паяцев, что пляшут на гуслях по харчевням.— Завтра день
праздничный — приходите потолковать, так я вам диво
расскажу, что в печке я приметил»2. Так подводит В. Ф. Одоевский
своих читателей к рассказу «О том, что дядя Ириней видел
в своей печке и как он о том рассказывал». Занимателен и
сам рассказ, и предмет его, самый что ни на есть обычный,
действительно оказывается удивительным.
1 Одоевский В. Ф. Изб>. пед, соч. М, *955у с. 257.
2 Там же, с. 318.
2*
L9

«Русские дети имеют для себя в дедушке Иринее такого
писателя, которому позавидовали бы дети всех наций»,—
писал В. Г. Белинский, сетуя лишь на то, что не так уж часто
автор берется за перо К
С не меньшей убежденностью, но на материале гораздо
более широком раскрывал задачи конкретизации миропозна-
ния великий русский педагог Константин Дмитриевич Ушин-
ский (1824—1870). Он был глубоко убежден, что культура,
склад ума и характера каждой национальности в
значительной степени обусловлены окружающей природой, родом
занятий, исторической памятью, вне познания которых невозможно
правильное образование. Вот почему страстным пафосом
насыщена его статья «О необходимости сделать русские школы
русскими», в которой на передний план выдвигаются задачи
родиноведения: «Отчего в наших школьных уставах,
подвергавшихся и подвергающихся беспрестанным переделкам,—
писал Ушинский,— нет и намека на преимущественное,
усиленное изучение родины? Почему и до сих пор русский мальчик
начинает свое знакомство с историей не Рюриком, а Набопо-
ласаром, а знакомство с географией не Киевом или Москвой,
а каким-нибудь Сиднеем или Вандимеевой землей?»2.
Первые шаги познания мира должны, по К. Д. Ушинскому,
осуществляться на примере родной природы, явлениях
повседневных, той же печки дедушки Иринея. «Я думаю,— писал
К. Д. Ушинский,— что не с курьезами и диковинками науки
должно в школе знакомить дитя, а, напротив, приучать его
находить занимательное в том, что его беспрестанно и
повсюду окружает, и тем самым показать ему на практике связь
между наукой и жизнью. Вот на каком основании я охотнее
знакомлю дитя с хвойным лесом, с домашними животными, с
самыми обыкновенными металлами, чем с электрическим
угрем, тропическим колибри, с мухоловкой и другими
диковинками природы»3.
Придавая большое значение эстетическому началу в
освоении окружающего мира, К. Д. Ушинский советовал
вместе со статьями своей книги для чтения «Детский мир»
читать специально подобранные в отдельную «Хрестоматию»
соответствующие теме стихотворения Пушкина, Жуковского,
Кольцова. «Всякий преподаватель,— отмечает Ушинский,—
легко оценит пользу таких обдуманно совместных чтений,
соединяемых связующими объяснениями учителя. В душе
дитяти с логической мыслью будет срастаться прекрасный
поэтический образ, развитие ума будет идти дружно с развитием
фантазии и чувства, логическая мысль отыщет себе поэтиче-
1 Белинский В. Г. Поли. собр. соч. в 13-ти т. М., 1955, т, 4, с. 107.
2 Ушинский К. Д. Избр. пед. соч. М., 1974, т. 2, с, 209.
3 Там же, с. 242. -
20

ское выражение, и наоборот, поэзия выражения закрепит
самую мысль»1.
Характерно, что, по мнению К. Д. Ушинского, эстетически
действовать прямо на детей трудно, но можно найти много
косвенных, неявных путей эстетического воспитания; «во
всякой науке более или менее есть эстетический элемент,
передачу которого ученикам должен иметь в виду наставник»2. Но
может быть еще важнее воспитать у ребят стремление
самостоятельно создавать красоту в окружающем их мире:
украшать школу деревьями и цветами, проводить яркие праздники
в духе лучших народных традиций и т. д.
Высокую оценку педагогические идеи К. Д. Ушинского
получили в работах Надежды Константиновны Крупской,
которая подчеркивала их значение для советской школы,
способствовала переизданию хрестоматий и научных трудов
великого русского педагога, развивала его идеи в своих статьях и
выступлениях. Много сделала Н. К. Крупская для
краеведческого движения в стране, введения краеведения в систему
школьного образования.
Отношение Н. К. Крупской к краеведению в целом было
результатом глубоко продуманной теоретической позиции.
Конкретность, связь познания с окружающей жизнью,
живыми интересами и потребностями личности ребенка она
выдвигала на первый план. «Нужно,— писала Н. К. Крупская,—
чтобы ребенок понял, зачем ему надо проделать такие задачи,
зачем ему нужно запоминать таблицу умножения. То же и с
языком. Когда дело касается живого, конкретного,
интересного материала, то у ребенка естественно вырастает желание
как можно ярче, четче передать словами свои переживания»3.
Важнейшая роль в конкретизации, локализации
преподавания принадлежит, по мнению Н. К. Крупской, краеведению.
«Краеведческий подход,— писала она,— должен дать ребятам
умение оценивать, разбираться в окружающих явлениях и,
исходя из этого, идти дальше»4.
В статье «Национальный учебник», выдвигая задачи
подлинно национального образования и воспитания, Н. К.
Крупская в духе ленинской национальной политики обосновывала
мысль о том, что понять интернационализм можно только
«через познание особенностей своей национальности», а
последнее осуществимо лишь при предельной конкретизации
преподавания, широком привлечении краеведческого материала.
«Не так прост вопрос о создании национального учебника,
близкого жизни учащегося,— писала Н. К. Крупская.— Мало
только написать учебник на языке данной национальности.
1 Ушинский К. Д. Изб. пед. соч. М., 1974, т. 2, с. 245.
2 Ушинский К. Д. Собр. соч. М—Л., 1950, т. 10, с. 609.
3 Кр>пская Н. К. Пед. соч. в 6-тн т. М., 1979, т. 3, с. 80.
4 Там же.
21

Нужно написать учебник так, чтобы в нем были отражены все
бытовые стороны, все особенности данной национальности —
все положительные стороны этой национальности; чтобы это
была систематическая конкретизация живого материала...
пишущему учебник нужно знать и хозяйственную жизнь данной
местности; бытовую, и национальную, и
общественно-политическую... Но самым основным вопросом при создании
национального учебника должна быть конкретизация того, о чем
пишешь, чтобы материал был понятен ребятам, чтобы через
познание особенностей своей национальности лучше понять
интернационализм, понять те общие задачи строительства
социализма, которые стоят перед страной»1.
Среди работ Н. К. Крупской, затрагивающих вопросы
краеведения в связи со школьным образованием, есть и небольшая
рецензия на хрестоматию «Красная зорька. Первая книга для
чтения в сельской школе» (1923), составленную известным
советским психологом и педагогом Павлом Петровичем Блон-
ским (1884—1941). Дав положительную оценку этого первого
опыта, Н. К. Крупская высказала мысль, что «Красная
зорька» с необходимыми уточнениями и дополнениями может стать
основой будущей стабильной книги для чтения2.
Сторонник так называемого генетического метода в
педагогике П. П. Блонский считал, что естественный путь
образования осуществляется как бы постоянно расширяющимися
концентрическими кругами, и придавал огромное значение
краеведению и родиноведению, составляющим как раз начальные
этапы миропознания. Именно в них действительно
осуществляется необходимая конкретизация преподавания. «Школа,
семья и улица или родная деревня — предмет изучения
ребенка в течение первых школьных лет,— писал П. П. Блонский,—
город (уезд, область) и родина — предмет последних лет. Так
как, таким образом, программа изучения среды определяется
главным образом местными условиями, то о единообразии
содержания ее не может быть и речи... Наши потомки будут
смеяться над нами, когда из истории педагогики узнают, что
в начале XX в. мы заставляли ребенка в Одессе и
Владивостоке размышлять в наших школах над одним и тем же
материалом... распорядок содержания учебной программы
должен быть (за исключением конечной цели) всецело
предоставлен данной местности, данным детям и их учителю»3.
В этом неповторимом для каждой местности познании
окружающей жизни П. П. Блонский значительное место отводит
эстетическим мотивам и героике трудовых будней,
подчеркивал их роль в воспитании серьезного и ответственного отно-
1 Крупская Н. К. Пед. соч. в 6-ти т. М., 1980, т. 5, с. 47—48, 53, 56.
2 Крупская Н. К. Пед. соч. в 6-ти т. М., 1978, т. 2, с. 192.
8 Блонский П. П. Избр. пед. и психолог, соч. М., 1974, т. 1, с 57—58.
22

шения подростка к своей судьбе, определению
мировоззренческих позиций. «Наша школа — школа серьезности, и мы
категорически против учения-забавы. Жизнь — не игра, не
забава, но серьезное дело, требующее священного отношения»1.
Утопистам всех времен и народов все прекрасное и доброе
казалось находящимся за тридевять земель, на чудесных
островах, под небесами. «Нет,— пишет П. П. Блонский,— мы
будем развивать в ребенке умение находить красоту в той
жизни, которая повседневно окружает его, и умение создавать
красоту из самого заурядного. Не аристократов, но
демократов духа готовим мы. Что красивого сегодня увидал ты по
дороге в школу? Что красивого у тебя дома? Неужели ничего
нет? Присмотрись: есть много, очень много незаметной, тихой
красоты! И например, для городского ребенка красота
засияет и в огоньках трамвая, и в извозчичьей коляске,
плетущейся по мокрому снегу, и дырявых обоях сырого подвала. Мы
будем искателями красивого повсюду, в самых мелочах. И там
же будем мы искать и героизм. Нет ли героев вблизи нас?
Не героиня ли твоя мать, голодная и больная, последний
кусок отдающая детям и работающая, пока не свалится с ног?
Не герой ли твой отец с его работой в типографии, многими
часами дышащий свинцовой пылью? Ребенок замечает
незаметный героизм и сам становится таким, может быть, самым
сильным героем, героем в мелочах...»2.
Научившись видеть красоту и героизм в своем
непосредственном окружении, мы более обостренно и глубоко
начинаем воспринимать их и в более отдаленных событиях и
явлениях, ощущать единую духовную основу различных
проявлений национальной культуры своего народа, с чуткостью и
благоговением соприкасаться с сокровищами других
национальных культур. «Последний круг — родина и родной народ.
Народная школа должна дать ребенку национальное
воспитание. Это не значит, что человек должен замкнуться
исключительно в круге национальных интересов. Нет, впоследствии
средняя школа введет ученика в общечеловеческую культуру.
Но, по нашему мнению, путь к общечеловеческой культуре
лежит через национальное воспитание, и расширение
человеческого «я» должно происходить концентрическими кругами»3.
Педагог предлагал метод конкретного познания родины, в
котором фактический материал и игра воображения взаимно
дополняют друг друга: «Наш идеал, чтобы слова: Волга,
Днепр,, Висла, Урал, Северный край, Крым и т. д.— не были
для ребенка лишь словами, но живыми, яркими, интересующие
ми его представлениями; чтобы великоросс, литвин, татарин
и т. д. захватывали его своею жизнью, как сыновья родной
1 Блонский П. П. Пзбр. пед. и психолог, соч. М., 1974, т. 1, с. 82.
* Там же, с. 82—83.
5 Там же, с. 63.
23

ему России; чтобы его волновало все, что происходит в
России. И мы представляем лишь единственный метод изучения
в школе России: это — воображаемые путешествия. Дети по
карте составляют подробный маршрут, садятся мысленно в
поезд и едут по равнине, то в горах, то мимо озер и болот.
По дороге они делают в главнейших городах остановки,
осматривают улицы и знакомятся с жителями. Альбомы
городов, открытки, волшебный фонарь служат нам пособием»1.
Читая эти строки, невольно вспоминаешь о замечательном
русском писателе Александре Фомиче Вельтмане и его повести
«Странник» (1833), в основу которой положено воображаемое
путешествие2. Современный читатель почерпнет в ней,
наверное, не меньше, чем в самом полном перечне методических
рекомендаций, и возможно гораздо скорее проникнется духом
краеведческой любознательности, почувствует своеобразную
эстетику историко-географической перспективы. А. Ф. Вельт-
ман писал сочным языком, с блестящим знанием дела: ведь
он был не только беллетристом, но и помощником директора
Оружейной палаты. Им составлено «Описание
достопримечательностей Московского Кремля», по сей день не потерявшее
своего значения. Вообще во всем его творчестве научные
интересы и художественные поиски соединялись самым
непосредственным образом: фантазия достраивала исторические
картины, предания и археологические находки подстегивали
фантазию. А за всем этим иной раз самым прихотливым
образом сотканным материалом всегда проглядывает
обаятельная личность писателя, остроумного увлекательного
собеседника.
Конечно, по сравнению с эпохой А. Ф. Вельтмана, т. е.
тридцатыми годами прошлого столетия, и даже по сравнению
с двадцатыми годами нынешнего, когда разворачивалась
педагогическая деятельность П. П. Блонского, во всем строе
жизни и быта произошли немалые изменения и у
воображаемых путешествий по карте появился серьезный соперник —
телевизор. Тем не менее нам кажется, что неизбежная
пассивность зрителя перед телеэкраном не всякому придется по
душе, а возможность активно участвовать в выборе маршрута,
иллюстраций, углов зрения должна сохранять свою
привлекательность. И всякий мало-мальски серьезный турист по
крайней мере дважды проходит по карте любой свой маршрут,
руководствуясь отнюдь не только практическими
соображениями — сначала он старается вообразить себе то, что его
ожидает, потом же с помощью карты, обогащенный новым
опытом, вспоминает все детали похода. Воображаемые
путешествия нужны туристу не меньше, чем выносливость и физическая
сноровка.
1 Блонский П. П. Избр. пед. и психолог, соч., т. 1, с. 63.
2 Вельтман А. Ф. Странник. М., 1978.
24

Опираясь на генетический метол, П. П. Блонский, может
быть увлекаясь, но уж во всяком случае с полнейшей
определенностью выдвигает задачу приблизить материал
преподавания к особенностям детского возраста, который, по его
мнению, сохраняет черты старинного народного миропонимания.
«Я утверждаю,— пишет П. П. Блонский,— что наши
верования, литература и искусство слишком далеко отстоят от
психологии деревенского ребенка. Его душа живет, скорее всего,
в старине. Вот почему и надо дать ему в руки старинную
религию, литературу и искусство. Ведь это нелепо же: знать
утверждения психологов, что детское искусство близко к
примитивному искусству, и навязывать ребенку современную
живопись». «Мы должны,— продолжает П. П. Блонский,— при
обучении ребенка все время помнить, что детское сознание
ближе к народу и старине, нежели к нам. Вот почему
исходная точка обучения — детское, народное и старинное
творчество»1.
Ценнейшим преимуществом генетического метода,
осуществляемого в глубинном эстетическом родиноведении, является,
по убеждению П. П. Блонского, неформальное воспитание
подлинного патриотизма, человека-гражданина, знающего,
любящего и бережно сохраняющего родную культуру:
«Ребенок сердцем и мыслью спаивается с историей родной
культуры. В будущем он тогда, наверное, не вандал по отношению
к ней. Он крепко-накрепко связан с народом, ибо хотя он стал
выше народа, но он — питомец его и сознает это. Генетический
метод, как мы его понимаем, дает опору образованному
человеку, делает для него родину действительно родиной его духа
и внушает ему уважение к народу. А ведь, сознаемся, мы, без
сомнения, любим родной народ, но уважаем ли мы его, знаем
ли мы его ценность как творца? Наш воспитанник,
воспитанник истории родной культуры, не сможет не уважать ее»2.
Сторонником самой тесной связи краеведческого познания
и эстетического воспитания был замечательный советский
педагог Станислав Теофилович Шацкий (1878—1934). Он
полагал, что эстетическое воспитание не должно сводиться только
к информации об искусстве и развитию первоначальных
творческих навыков, а должно глубоко пронизать собой весь
педагогический процесс, трудовую, умственную, социальную и
художественную жизнь детей, содействуя их всестороннему
развитию.
Как известно, С. Т. Шацкий много преподавал в сельских
школах, и самые разнообразные формы общения ребят с
окружающей природой он находил возможным направлять по
эстетическому руслу. Рассказывают, что педагог любил вре-
Блонский П. П. Избр. пед. и психолог, соч., т. 1, с. 67—68.
Там же.
25

мя от времени вместе со своими колонистами совершать
прогулки, экскурсии, длительные путешествия, считая, что они
необходимы в жизни ребенка, подростка, юноши так как
оставляют яркие и незабываемые эстетические впечатления.
Он придавал большое значение детским наблюдениям над
явлениями природы, записям и сочинениям ребят, умению
образно и поэтически выражать свои мысли, впечатления.
В одной из школ под руководством педагогов ребята
создали оранжерею и занялись выращиванием цветов. Природа
здесь уже была не просто объектом эстетического
созерцания, но и предметом трудовой деятельности, организующим
началом которой была красота. Ребята очень любили свою
оранжерею. Вот как пишет одна девочка: «В Морозове есть
оранжерея, такая красивая, в ней цветов очень много и
цветы все распустились. Оранжерея синяя, там так красиво. Там
печку топят, тепло цветам. Там много рассады. А сама
оранжерея вся, вся в стеклах, цветы к балкам привешены, и так
красиво». Само собой разумеется, что работа по цветоводству
была связана и с изучением почвы, наблюдениями за ростом,
цветением, созреванием семян и т. д.
С. Т. Шацкий не оставлял в стороне и традиционных форм
художественной самодеятельности, участвовал в организации
спектаклей, концертов. Среди архивных материалов опытной
станции хранятся отчеты и доклады об интереснейшей работе
в области театра. Один из театральных кружков поставил
спектакль-сказку «Аленький цветочек» С. Т. Аксакова.
Красота образов, языка, характеры, быт — все было близко
деревенской молодежи, участникам спектакля. Прочитав пьесу
прежде чем начать репетиции, они знакомились с жизнью
старой Руси — нравами, обычаями, обстановкой, костюмами. Вот
здесь-то и начался краеведческий поиск «сокровищ у порога»,
вызванный к жизни художественными склонностями и
задачами. В него, естественно, включались и представители
старшего поколения, помогавшие не только советами и вещами.
«Был такой случай,— вспоминает С. Т. Шацкий.— В
школе концерт. Вместе с детьми поет группа деревенских
девушек, приготовивших несколько местных песен вместе с
руководительницей пения. Поют складно, хорошими голосами.
Вдруг встает старушка лет шестидесяти и заявляет: «Вот что,
попеть хоцца, уж как хоцца — сказать не могу...»— идет на
подмостки и начинает петь старинную песню. К ней
присоединяются несколько женщин, и начинается вторая часть
концерта — старинные песни, давно забытые в нашей
местности, имеющие большой интерес для
специалиста-этнографа»1. Лучшей награды краеведческому поиску, наверное, и
не найти.
1 Шацкий С. Т. Избр. пед. соч. М., 1980, т. I. с. 281.
26

Самого пристального внимания заслуживает опыт
эстетического воспитания, обобщенный Василием Александровичем
Сухомдинским. Для него характерно углубленное,
чрезвычайно детализированное и всестороннее использование самых
простых, общедоступных форм художественного переживания,
умение естественно и непринужденно связать впечатления
родной природы с музыкой народной песни и игрой тончайших
оттенков родного слова.
«В начальных классах, как и в «Школе радости»,— пишет
В. А. Сухомлинский,— мы слушали музыку природы, которая
является важнейшим источником эмоциональной окраски
слова, ключом к пониманию и переживанию красоты мелодии.
Слушая музыку природы, дети эмоционально готовились к
хоровому пению. Я добивался того, чтобы они различали в
природе, музыку, созвучную песне, которую мы будем петь»1.
Постоянное живое переживание гармонического многоголосия
выразительных форм родного языка, музыки, природы
постепенно сплачивало ребят в единый творческий коллектив,
сближало их художественные вкусы, приобщало к лучшим
песенным традициям народа.
У ребят вырабатывалась потребность собираться вместе,
чтобы попеть. Песня входила в их духовную жизнь,
придавала яркую эмоциональную окраску их мыслям, пробуждала
чувство любви к Родине, к красоте окружающего мира.
Органически вплетенные в общую художественную ткань
образы прошлого существенно обогащают восприятие родной
природы, сельского труда. «Большое впечатление на детей
произвела украинская народная песня «Ой, на ropi та й жен-
щ жнуть». Она пробуждала яркие представления о далеком
прошлом нашего народа, о его героической борьбе против
захватчиков. Мелодия песни как бы переносила детей в
суровую обстановку борьбы за независимость родины, они
видели мир таким, каким его видели наши далекие предки
несколько столетий назад. Вот на ниве жнецы жнут пшеницу, время
от времени мужчины тревожно посматривают на горизонт —
оттуда в любую минуту может показаться враг, и тогда серп
надо менять на саблю, защищать родной дом, маленьких
детей, лежащих вон там, в тени, под снопами. Только песня с ее
чарующей мелодией способна донести до сознания и сердца
эти картины. Тепло песен может раскрыть красоту души
народа»2.
Поэтически освоив народную песню, ребята по-иному
начинают видеть окружающий мир, он как бы становится
намного богаче, шире во времени и пространстве, вызывает
разнообразные ассоциации. «Песня утверждает поэтическое
1 Сухомлинский В. А. Избр. пед. соч. М., 1980, т. 1, с. 186.
2 Там же, с. 187.
27

видение мира. Я помню, как
однажды после пения песни,—
пишет В. А. Сухомлинский,— в
которую народ вложил глубокие
чувства, мы пошли в степь.
Перед нами раскинулось
безбрежное море пшеницы, на горизонте
синели древние курганы, между
желтыми нивами узенькой
лентой вилась дорога, в голубом
небе пел жаворонок. Дети
остановились, они будто впервые
увидели этот уголок родной земли.
«Это — как песня про жнецов»,—
сказала чуткая, впечатлительная
Варя. Я чувствовал: в душе у
каждого ребенка в эти мгновения
звучат слова любимой песни. Песня как бы открывает глаза на
красоту родной земли, и эта красота становится еще роднее,
еще дороже»1.
В педагогической деятельности В. А. Сухомлинского
постоянно находил конкретное воплощение принцип целостного
охвата изучаемого предмета, его связей и отношений; но
каждый раз ведущей оказывалась какая-то одна сторона, один
мотив. В одном случае разучиванию песни помогали
впечатления окружающей природы, разбор отдельных стихов, образы
истории; в другом — осмыслению исторических событий в
родном крае способствовали те же песни, стихи, природа.
«Путешествия» в прошлое родного края — так назывались
наши экскурсии и походы в поле, в лес, на берег реки, в
соседние села,— рассказывает Сухомлинский.— Я стремился
показать детям то, что связывает прошлое и настоящее в
духовной жизни нашего народа. Говорю малышам:
— Перед вами тучная нива, наливаются колосья
пшеницы. На этой ниве, у опушки леса, белогвардейцы расстреляли
красного партизана в годы гражданской войны. А в трудное
лето первого года Великой Отечественной войны здесь
разгорелся бой между горсткой бойцов и ротой фашистов. Здесь
погибли наши герои. Посмотрите, дети, на широкие поля. Хол-
мики — это безымянные могилы; земля хранит память об их
подвигах. Тысячи холмиков — это тысячи безымянных
могил,— земля хранит благородную кровь героев, а сердце
народа вечно хранит память об их подвигах»2.
Слова любимого учителя глубоко западали в детские
души, и ребята начинали не только испытывать серьезные вол-
1 Сухомлинский В. А. Избр. пед. соч., т. 1, с. 188.
2 Там же, с. 214.
28

нующие переживания, но находили образные средства для
выражения этих переживаний.
Вот слова одного из них: «Посмотрел я на высокую
степную могилу и подумал: «Ведь тут, на нашей земле, далекие
предки наши били татарских пришельцев. И шведов били,
когда они бежали от Полтавы в Турцию. И белогвардейцев,
и фашистов били. Это уже наши деды и отцы. Вот и путь, по
которому пришла в наше село освободительница — Советская
Армия. Так ведь это Отчизна».
Очень поучителен пример благоговейного отношения
воспитанников В. А. Сухомлинского к исторической памяти,
непрерывности традиции родной школы. На пришкольном
участке росла яблоня, которой, по уверениям старожилов, было
почти что сто лет. Конечно, это редкостное дерево, много
повидавшее на своем веку, было, так сказать, постоянным
центром притяжения, какой-то немаловажной нравственной опорой
для многих поколений выпускников. И когда старая яблоня
стала засыхать, смириться с ее потерей было очень трудно.
Можно было, разумеется, посадить другое дерево, но ребята
уже очень обостренно воспринимали непрерывность
традиции, важность непосредственной связи прошлого и
настоящего. И они решили привить почку от старой яблони к
маленькому саженцу. В своих же письмах бывшие
воспитанники нередко спрашивали учителя о том, как поживает
«наша яблоня», показывая не только любовь к природе, но и
крайне бережное отношение к тому, что когда-то входило в их
духовный мир.
Наряду с «путешествиями в историю» воспитанники
В. А. Сухомлинского, сами того поначалу не подозревая,
отправлялись искать истоки родного слова. Внешне это
выглядело как обыкновенная вылазка на природу, прямые задачи
не раскрывались, и в этой неясности, ненавязчивости,
несомненно, была большая сила: источники родного слова
открывались как бы попутно, но приобщение к ним захватывало
всю душу, все помыслы подростков.
«Мы шли в природу: в лес, сад, поле, на луг, берег реки,—
повествует В. А. Сухомлинский,— слово становилось в моих
руках орудием, с помощью которого я открывал детям глаза
на богатство окружающего мира. Чувствуя, переживая
красоту увиденного и услышанного, дети воспринимали
тончайшие оттенки слова, и через слово красота входила в их душу
«Путешествия» в природу были первым толчком к творчеству.
У ребят появилось желание передать свои чувства и
переживания, рассказать о красоте. Дети составляли маленькие
сочинения о природе»1.
Сухомлинский В. А. Избр. пед. соч. М., 1980, т. 2, с. 499.
29

Конечно, гладко и просто все только в рассказе, в воспо*
минаниях. Использовать драгоценный опыт В. А. Сухомлин-
ского может по-настоящему только воспитатель, искренне
переживающий родную историю, природу, слово и
действительно их знающий: тот, для кого отнюдь не безразлично, назвать
ли узкую полоску земли «дорожкой», «тропой» или
«стежкой», и кто свое небезразличие, личную ответственность за
каждое произнесенное, слово сумеет передать ученикам.
Живому чувству языка сам В. А. Сухомлинский придавал
первостепенное значение и считал, что без путешествия к
источникам родного слова нельзя представить себе полноценного
эстетического, эмоционального и нравственного воспитания
подростков.
Постоянно используя родную природу как фон, предлог,
добавочный мотив в исторических беседах, музыкальных и
литературно-художественных занятиях, В. А. Сухомлинский
не оставлял без внимания и ее самодовлеющей
красоты (заметим кстати, коль скоро речь идет о чувстве языка,
что слово «самодовлеющий», равно как и глагол «довлеть»,
ничего общего с «давлением» не имеют: «самодовлеющий»—
удовлетворяющий самому себе). Рассказывая о том, как в
прекрасную пору цветения садов ребята перед восходом
солнца приходили на привычный школьный участок, чтобы успеть
захватить всю живую переливчатую гамму красок в ласковых
утренних лучах, Сухомлинский подчеркивает, что красота эта
пройдет незамеченной детьми, если не обратить на нее их
внимания. «Нельзя долго спать в эти дни, — учим мы детей,—
можно проспать красоту»1.
Неразрывная связь эмоционального, эстетического и
нравственного воспитания, сознательное стремление пробудить и
утвердить в детских душах целостно-личное, человеческое в
высшем смысле отношение к окружающему — это важнейшие
принципы педагогической деятельности В. А. Сухомлинского.
«В жизни ребенка,— пишет он,— бывает немало таких
неуловимых эмоциональных ситуаций, когда вещи, явления
окружающего мира могут потрясти душу, а могут и остаться
совсем незамеченными,— все зависит от того, какими
глазами ребенок видит мир. Дать чувствительное видение мира,
научить переживать радости и тревоги видения — это самое
тонкое, что есть в эмоциональном, эстетическом и моральном
воспитании. Я старался, чтобы каждый чем-то дорожил, что-
то оберегал, о чем-то заботился. Одухотворение,
очеловечивание неразрывно связаны с красотой, с чувством красивого
и высокого»2.
Мысли Сухомлинского, в которых получили развернутое
выражение идеалы отечественной педагогики, могут служить
1 Сухомлинский В. А. Избр. пед. соч., т. 2, с. 355.
* Taw же, с. 491.
30

ключом к уяснению сущности духовных начал краеведческой
деятельности, значения этой деятельности в эстетическом и
нравственно-эмоциональном воспитании, являются настоящей
«школой радости»—радости открытия красоты и героизма в
близком и повседневном, радости обретения сокровищ у
своего порога — и через это открытие — достоинства и счастья
подлинной человечности.
ЭСТЕТИКА ИСТОРИИ
|\ак известно, слово «эстетика» происходит от греческого
глагола «эстаномаи»— «воспринимаю», «ощущаю». Но
далеко не всякое восприятие мы относим к области
эстетического; с эстетикой в нашем сознании в первую очередь
связывается художественное творчество, переживание прекрасного,
возвышенного, трагического, короче говоря, образное мышление
с присущей ему эмоциональной окраской.
Художественный образ непременно являет собой
некоторую целостность, причем целостность неделимую, не
допускающую ни перестановки, ни замены своих частей.
Математическую формулу можно записать без всякого ущерба для
ее смысла десятками возможных способов, но ни в «Евгении
Онегине», ни в квартете Бетховена ничего изменить нельзя,
хотя вполне можно написать новое произведение с новым
художественным содержанием. Математический смысл
безличен и безразличен к своим выразительным или
его выражающим средствам. Смысл эстетический лй-
чен и неотделим от своих выразительных или его
выражающих средств.
Таким образом, эстетика — это область целостного и
личного восприятия, восприятия целостной личностью
целостного личного образа. Читая в уединении роман или
поэму, мы тем не менее находимся в личном общении и
отношении с героями, художественными образами. Мы живем в
личностной художественной действительности, равным
образом через нас она находит осуществление.
Марксистский социальный идеал заключается в том, чтобы
действительность личностных отношений была не только
художественной, но действительностью самой жизни, чтобы
реальные человеческие отношения были исключительно
целостно-личными. По этой причине общественный идеал марксизма
имеет глубокое эстетическое содержание и существенно
помогает уяснению эстетических отношений. «Предположим,—
говорит К. Маркс,— что мы производили бы KaR люди.
Каждый из нас в процессе своего производства вдвойне утверждал
бы — и самого себя и другого... Я моим индивидуальным
жизненным проявлением непосредственно созидал бы твое жиз-
31

ценное проявление, и в моей индивидуальной деятельности я
осуществлял бы мою истинную сущность, мою человеческую,
мою общественную сущность. Наши продукции были бы
одновременно зеркалами, из которых навстречу нам лучезарно
сияли бы наши сущности»1.
Показательно, что, рассматривая ведущую творческую
установку Ф. М. Достоевского, известный советский
литературовед М. М. Бахтин приходит к той же самой формуле:
«Я не могу обойтись без другого, не могу стать самим собою
без другого; я должен найти себя в другом, найдя другого в
себе (во взаимоотражении, взаимоприятии)».
Краеведение и эстетическая деятельность таким образом
имеют много общего, осуществляя и воспитывая
целостно-личное отношение к жизни и содействуя реализации
марксистского общественного идеала, являющегося идеальной целью
исторического развития. Отсюда совершенно закономерно
возникает вопрос о соотношении краеведения,
эстетики и истории.
«Не помню сейчас,— писал в свое время Ф. Меринг,—
какой ученый сухарь родил ту «бессмертную» идею, что в храме
исторической науки эстетике делать нечего»2.
В самом деле, с незапамятных времен хранителями
памяти о прошлом были поэты, сказители. Они передавали из
поколения в поколение в живой, образной форме самое
существенное для исторического сознания народа. Без их
деятельности не могло бы сохраняться единство коллективного
субъекта, нации, сплачивающейся вокруг своих священных
преданий, поверяющей по ним события текущей жизни.
По мере удаления от событий самых драматических и
волнующих отношение к ним приобретает более спокойный,
отстраненный характер. Они входят в сознание своей наиболее
существенной и выразительной стороной, освобождаясь от
груза сиюминутных эмоций и переживаний. Точнее говоря, они
переживаются в полноте своего исторического величия,
раскрывая свой сокровенный надвременной смысл.
Через шестьсот лет после Куликовской битвы ее значение
проясняется все глубже, она вдохновляет поэтов и
художников, вновь и вновь возвращающихся к образам Дмитрия
Донского и Сергия Радонежского, Пересвета и Осляби. Через эти
личные образы историческое сражение становится
событием личной жизни наших современников, они ощущают свою
живую причастность к ним, проникаются чувством
ответственности перед Родиной.
С течением времени порой существенно изменяется оценка
деятельности исторических лиц, тех или иных событий, реформ
! MEGA, Bd. 3, ABt. 1, В., 1932, s 546—547 — Цит. по кн.: Лосев А. Ф.
Эстетика.— Философская энциклопедия. М., 1970, т. 5, с. 576—577.
2 Меринг Ф. Карл Маркс. История его жиани. М., 1957, с. 27.
32

и т. д. Известно, например, что реформы Петра I многие его
современники воспринимали крайне враждебно, в народе
распространялись легенды о царе-антихристе. В середине же
XIX в. в народно-поэтическом сознании образ Петра почти
повсеместно подвергся идеализации. «В сознании народа к
этому времени произошли серьезные перемены. Исчезли
старорусские представления о жизни, о власти, против которых
выступал Петр. В идеализации Петра, кроме обычной
тенденции к примирению с прошлым, сказывался и протест против
бездарных его преемников...»1. Оставить в своей памяти
зияющей пропастью эпоху петровских реформ означало бы
прервать связь времен, разделить на части существующий в
непрерывной целостности исторический субъект — прервать
его непрерывность, разрушить целостность. Живое народное
сознание не могло этого допустить, потому что «предании,
связанные с историческим прошлым, являются своего рода
поэтической историей народа и выполняют образовательно-
воспитательные функции, формируя историческое сознание
масс и вместе с тем развивая эстетическое восприятие ими
своего исторического опыта»2.
Нужно заметить, что есть глубокая внутренняя связь
между широко распространенной идеализацией исторической
личности, воплощающей для народного сознания образ Родины,
ее силы, могущества и красоты и личностным началом
краеведческой деятельности. Ведь для личности, ее
нравственного развития и просто существования как личности
жизненно важно личностное отношение, общение с личностью,
В последнее время у нас появляются замечательные
краеведческие издания, в яркой образной форме открывающие
для подростков окно в историю родной страны именно через
общение с личностью героев-земляков. Так, в 1976 г. в
Горьком вышла книга «Родной край» для внеклассного чтения по
природоведению и истории области, состоящая из коротких,
но чрезвычайно выразительных рассказов.
«Бойцы наступающей роты распахнули дверь в фашистский
блиндаж и замерли от неожиданности. В полумраке, на кресте
из грубых досок, белело тело распятого человека. На столе,
среди недопитых бутылок и разбросанных в беспорядке бумаг,
бойцы обнаружили красноармейскую книжку и комсомольский
билет на имя Юрия Васильевича Смирнова и протокол
допроса. Под каждым пунктом стояли слова: «Он молчит»3. Так
начинается рассказ о подвиге Героя Советского Союза
Ю. В. Смирнова, который вряд ли оставит ребят
равнодушными. Есть в книге очерки о Валерии Чкалове, участниках
гражданской войны, героях трудового фронта.
1 Гулы га А. В. Эстетика истории. М., 1974, с. 101.
2 Гусев В. Е. Эстетика фольклора. Л, 1967, с. 122—123.
8 Родной край/Сост. Т. И. Пелевина. Горький, 1976, с. 82.
5 Заказ № 3959
33

Раскрытие исторической
перспективы — важнейшая сторона
краеведческой и воспитательной
работы, условие целостности
эстетического восприятия. Однако
каким образом должно это
раскрытие осуществляться?
«Школа,— пишут челябинские
краеведы,— исходя из задач
патриотического воспитания молодежи,
должна постепенно, тактично,
ненавязчиво привлекать внимание
ребят к лучшим традициям своих
родителей, дедов, прадедов —
всего народа. Соблазнительно
было бы начинать эту работу,
идя от древнейших пластов
жизни к нашим дням: начать,
допустим, с изучения местного
фольклора, местных памятников истории и культуры прошлого
(археологические раскопки, например). Но опыт показывает, что
лучше идти от нашего времени в глубину веков. Этот путь
обеспечивает развитие интереса учащихся, заставляет их
заниматься поиском, активизирует мысль, а это ведь одно из
непременных требований дидактики»1.
Разумеется, то, что ближе не только, так сказать,
пространственно, но и по времени, схватывается легче и быстрее,
и движение в глубь веков осуществляется через связь
исторических периодов, посредством личного опыта человека.
Вот характерный и, как видно, положительный пример
соединения краеведческих задач и историко-революционной
тематики, вводящей ребят в атмосферу исторического поиска
на материале достаточно близком. В ноябре 1917 г. по
личному указанию В. И. Ленина был сформирован Северный
летучий отряд под командованием мичмана С. Павлова. Он
был послан на Урал для ликвидации мятежа,
организованного атаманом Дутовым. Юные краеведы 10-й школы
Челябинска прошли пешком по местам боев отряда от Челябинска до
Троицка и от Бузулука до Оренбурга и собрали очень
интересный материал. Он начинался с записки В. И. Ленина в
штаб ВРК Подвойскому и Антонову о необходимости оказать
срочную помощь уральцам2 и заканчивался
правительственным сообщением, опять же за подписью В. И. Ленина, о
ликвидации дутовской авантюры. Записи воспоминаний, копии
1 Лазарев А. И. Загребин С. И. Родной край и школа.— В кн.:
Родной край и школа, вып. 1. Челябинск, 1973, с. 8.
2 См.: Ленин В. И. Поли. собр. соч., т. 50, с. 10.
34

документов, фотографии, частью снятые еще в 1917 г.,— вот
результаты поиска школьников.
К 50-летию Ленинского комсомола во время походов по об-
ласти челябинским школьникам удалось найти участников
почти всех съездов ВЛКСМ, собрать их воспоминания и
фотографии. Юные краеведы встретились с делегатами III
съезда комсомола и I съезда учащихся-коммунистов, которым
посчастливилось лично слышать выступления В. И. Ленина.
Конечно, такого рода масштабные работы требуют
большой подготовки и значительных организационных усилий.
Но даже и короткий поход по местам боев Великой
Отечественной войны, завершающийся у братской могилы или
землянки, оставляет в душе волнующее чувство сопричастности
героическим событиям.
А. С. Макаренко в свое время подчеркивал важность
создания таких традиций в детском коллективе, которые
связывали бы его с героическим прошлым и способствовали
эстетическому воспитанию. «Надо признать,— писал он,— что в
создании традиций нужно использовать какой-то маленький
инстинктивный консерватизм, но консерватизм хорошего типа,
то есть доверие ко вчерашнему дню, к нашим товарищам,
создавшим какую-то ценность и не желающим эту ценность
разрушать сегодняшним моим капризом. Среди таких
традиций особенно я ценю традицию военизации игры... в военном
быту, особенно в быту Красной Армии, есть много красивого,
увлекающего людей, и в своей работе я все более и более
убеждался в полезности этой эстетики. Ребята умеют еще
больше украсить эту военизацию, сделать ее более детской и
более приятной»1.
Вполне закономерен вопрос, действительно ли
краеведческие поиски ребят по историко-революционной, скажем,
тематике связаны с эстетическими переживаниями. Напомним
в связи с этим, что сфера эстетического не ограничивается
понятием прекрасного; со времен античности первостепенное
значение придавали, например, трагедии, считая, что
вызываемые ею чувства сострадания и страха способствуют
очищению души; возвышенное и героическое — также древнейшие
категории, обозначающие особенные виды эстетического
переживания. Яркий пример трагического и героического
действия, осуществленного благодаря поискам школьников и при
их участии, мы находим в опыте тех же челябинских
краеведов, рассказавших следующее.
Активисты общества охраны памятников истории и
культуры— учащиеся школы №51 Ленинского района
Челябинска нашли (в буквальном смысле этого слова) заброшенную
братскую могилу в районе поселка Фатеевка. Они провели
1 Макаренко А.С. Избр. соч. М., 1977, т. 1, с. 278.
3*
35

настоящее исследование и установили, что в могиле захоронены
красноармейцы, героически погибшие в боях за
установление Советской власти в Челябинске в 1919 г. По их
настоянию исполком Ленинского райсовета вынес решение о
восстановлении братской могилы и сооружении на ней памятника-
обелиска. В июне 1971 г. состоялось торжественное открытие
монумента. Надо было видеть, как под проливным дождем
люди шли отдать дань уважения героям. Гремели оркестры,
колыхались знамена, звучали пионерские горны; дождь лил
как из ведра, а люди все шли и шли, благоговейно читали на
обелиске надпись как выражение собственных мыслей и чувств:
«Вы похоронены здесь, рыцари революции, освободители
Челябинска, в грозном девятнадцатом году,— и мы помним
вас вечно с любовью и преклонением». Надо ли говорить,
какое воспитательное значение имело открытие братской
могилы и ее восстановление для самих ребят, ставших
виновниками этого незабываемого торжества?
Но не только в частном историческом поиске, освоении
традиции присутствует эстетический элемент —
историческая перспектива вообще важнейшее условие
эстетического видения края. Ведь непременные условия
эстетического восприятия — целостность и личностность, а
целостность предполагает освоение всего пространства и времени
воспринимаемого предмета.
Можно долго бродить по немногим, еще сохранившим
облик старого города, улицам Москвы, наслаждаться
открывающимися видами, особняками, уютными двориками, и все-
таки взгляд будет скользить лишь по поверхности, если
одновременно умственным взором мы не будем созерцать того,
что обычному зрению уже недоступно. Речь идет не только о
домах и храмах, в силу тех или иных обстоятельств
исчезнувших, но и о характере местности, занятиях жителей,
предшествовавших постройке этих зданий.
Этому созерцанию способствуют, играя тысячью красок,
старые привычные названия, часто произносимые
механически, без необходимой чуткости к внутренней форме слова.
Ранним весенним утром, когда автомобильный шум не
нарушает покоя улиц и не рассеивает внимания, в Хлебном
переулке нельзя не почувствовать запаха знаменитых
московских калачей — ведь некогда здесь жили хлебопеки
государева «хлебного двора». А на Зацепе невольно услышишь
позванивание цепи, которая по преданию была протянута вдоль
этой улицы, чтобы упорядочить движение возов через
таможню. Двигались же возы в стольный град и по улице Щипок,
где с помощью длинной палки с крючком их щупали, или
щипали, не прячут ли лукавые торговцы какой товар от
пошлины. Обыденский переулок напоминает о старинном обычае —
во время стихийных бедствий, моровых поветрий, нашествия
36

иноплеменников воздвигать за один день деревянные храмы,
получавшие название «обыденных».
Когда идешь в Замоскворечье по Садовнической
набережной, не всегда вспомнишь о бывшей Нижней Садовнической
слободе, в которой в XVI—XVII вв. жили садовники,
работавшие в царском саду, начинавшемся в районе Балчуга и
тянувшемся в сторону Большого и Малого Каменных мостов.
А как изменчива историческая топография города! Кажется,
водоотводный канал, вдоль которого проходят все гости
Третьяковской галереи, существовал «от века», а на самом
деле он прорыт лишь в 1786 г. На месте же Третьяковской
галереи и близлежащих улиц располагалась некогда
Кадашевская Хамовная слобода. Предполагают, что специальные
мастера деревянного дела — кадаши — изготовляли здесь
кади, кадушки, бочки для огурцов, капусты и прочего, а
также для ягод, произраставших в находившемся напротив, на
болоте, с 1495 по 1701 г. «государевом саду». В память об
этом болоте, действительно существовавшем на правом
берегу Москвы-реки, сохранилось название Болотной
набережной, так же как о закованной в трубы речке напоминает
название Неглинной улицы. Идет прохожий по Кузнецкому
мосту и не задумывается над тем, что это в самом деле мост
через Неглинку, сворачивает к Трубной площади, не
смущаясь, что идет по руслу реки. Реально и живо не только
то, что мы сегодня непосредственно видим и слышим.
Итак, топонимика и историческая география — тоже
своеобразные окна эстетически-целостного видения родного края,
разумеется, далеко не единственные: археология, палеография,
нумизматика — сколько их еще. Но есть еще и другой подход
к восприятию целостности — пространственный.
«Пространство» и «время» понятия взаимосвязанные и часто
взаимозаменимые. Течение времени сплошь и рядом изображают
пространственными схемами, расстояния издавна считают времен*
ными промежутками («два часа пути», «три пеших перехода»
и т. п.). Поэтому не удивительно, что как изучение истории
ведет нас в ширь пространства, так и пространственный
принцип изучения связей родного края открывает нам историческую
перспективу. Жизнь любого города или села тысячью нитей
связана с близкими или далекими поселками, городами,
местностями нашей страны — и даже всего мира, и изучение этих
связей помогает понять особый смысл и значение самого
города. В столице, которая являет собой узел многих
отношений, это видно особенно наглядно, но и в любой маленькой
деревушке можно найти то же самое.
Вообразим себе путешествие по одной из старых
московских дорог. Вот Боровское шоссе, когда-то начинавшееся на
Воробьевых горах, а ныне — вблизи олимпийской деревни.
Оно ведет в Боровск, в котором в конце прошлого века жил
37

знаменитый наш
соотечественник Константин Эдуардович
Циолковский. А пятью
столетиями раньше в Пафнутьев-
Боровском монастыре в двух
верстах от города работал
художник всемирной славы —
Дионисий.
И так—каждое шоссе,
если вглядеться пристальнее,
может стать для нас дорогой в
историю, к встрече с
событиями и людьми далекого
прошлого.
С чего бы мы ни начали —
с топонимики, истории,
географии, неспешно продумывая
всю цепь стекающихся мыслей
и образов, мы постепенно
воссоздаем в сознании целостную картину
социально-экономических, оборонных и культурных связей города. Но самый
верный путь к целостности восприятия — через мысленное общение
с исторической личностью.
Любопытно, что вполне сознательное следование этому
принципу открывается в одном из первых в России
краеведческих изданий, относящихся к пушкинскому времени и,
несомненно, нацеленных на эстетическое воспитание молодых
читателей. Анонимный автор книги «Отечественные
достопамятности, или Изображение русских исторических памятников
и необыкновенных произведений природы, наук и художеств,
находящихся в России» (Москва, 1823) начинает описание
водопада Кивач следующими знаменательными словами:
«Почему дикое, в дремучих лесах находящееся место,
незаметное для простых зрителей, привлекает внимание
любопытного странника? Почему стремится он к нему и, оставляя
великолепные здания, наслаждается при взгляде на мрачные
берега реки неизвестной, кажется забытой?— Места,
освященные великими воспоминаниями, прославленные песнопевцами,
могут ли они не обратить внимания и удивления. Тем более,
если предмет сам по себе величествен, изумляет огромностью
и красотою: таков* водопад Кивач, воспетый бессмертным
бардом нашим Державиным!». Личность и поэзия Державина
помогают автору сблизиться с величественной природой, в свою
очередь путешествие в окрестностях Кивача помогает
глубже почувствовать мотивы державинской музы. Даже такая,
на первый взгляд, непоэтическая деталь, как упоминание о
близлежащем заводе, прекрасно вписывается в обшую
эстетическую картину. В нескольких верстах от Кивача находил-
38

ся Кончезерскнй железоделательный завод, и когда с той
стороны бывает ветер, то в самом деле, для умножения
прелестей картины;
Стук слышен млатов по ветрам,
Визг пил и стон мехов подъемных.
После таких слов невольно задумаешься, не утратил ли Ки-
вач в какой-то мере свою былую красоту с закрытием Кон-
чезерского завода?
«В Отечественных достопамятностях» есть и страницы,
посвященные истоку Волги. Читая их, незаметно воссоздаешь
в своем воображении образы тех, кого эти строчки побудили
отложить будничные дела и отправиться в путь. И Александр
Николаевич Островский, возможно, отсюда узнал, что вода
колодезя у истока Волги, над которым одна деревянная
часовня несколько раз сменяла другую, «почиталась лекарственною
в глазных болезнях и наружных сыпях и что многие
излечивались, только купаясь в ней».
Но об этом — в следующей главе.
КОЛЕЯ АЛЕКСАНДРА ОСТРОВСКОГО
С тех пор, как экипаж, который 22 мая 1856 г, вез
великого русского драматурга Александра Николаевича
Островского из Осташкова к истоку Волги, оставил след на
лесной дороге, не одна коляска с путешественниками проехала тем
же путем, многие тысячи босых и обутых ног прошли по ней
поклониться маленькому ручейку, с которого начинается
великая река, кормилица земли Русской.
«Во вторник в 12-м часу дня,— пишет Островский в своем
дневнике,— мы отправились по Старорусской дороге с
рассыльным из земского суда на козлах, на котором была надета
для страсти форменная сумка. До Звягина большая дорога
кругом плес Селигера 23 версты. От Звягина дорога огибает
с левой стороны Сабро, на 17-й версте поворот на проселок.
Проселком версты 3 дорога очень плоха, далее выезжают на
дорогу, устроенную кн. Шаховским в свое имение. Вторая
станция Куковкино на берегу озера Стержа, которое там
называют Волгой. В Куковкине мы прождали лошадей до 9-го часу.
По дороге из Куковкина по горам кругом озера до Погоста
верст 5. На половине дороги переезжали Волгу по мосту.
Волга тут не шире 2 сажен. От Погоста до Волги верховья
верст 7 дорога ужасная, лесами, горами, болотами; почти
половину шли пешком. В Волгу верховье приехали в 12-м часу
ночи. Поели молока и ночевали. Поутру в сильный дождь по
мокрому и вязкому болоту ходили в часовню, называемую
Иорданом, построенную над источником Волги. Ходили и
39

дальше с большим трудом к самому истоку (сажен 12 от
часовни на запад). Из-под упавшей и уже сгнившей березы
Волга вытекает едва заметным ручьем. Я нарвал у самого
истока цветов на память...»
Велика тяга к истокам, к началам. На просторах
родины, как и в исторической памяти народа, особо отмечены
своеобразные смысловые центры эпох и краев, к
которым постоянно возвращается и у которых черпает силу
народный дух. Источник Волги является таким смысловым
центром не только для верхневолжских озер и Селигера —
для жителей Астрахани и Костромы он столь же значителен
и полон поэтического очарования. Потому и сейчас, как сто
и триста лет назад, идут к нему люди. Дорога теперь
несколько изменилась, но в непосредственной близости от Волго-вер-
ховья она по-прежнему неудобна и труднопроходима, и в этом
есть большой смысл: кто стремится поклониться святыне, не
должен бояться трудностей, а для любителей смотреть на мир
из окна автомобиля есть много наезженных дорог.
Исток Волги притягателен сам по себе независимо от
специальных историко-культурных ассоциаций и параллелей.
Просто и хорошо выражена непосредственность этого
ощущения в словах одного из путешественников конца прошлого
века — Василия Сидорова. «Мое непреодолимое желание,—
пишет он в книге «Волга. Путевые заметки и впечатления»
(Спб., 1894),— было поклониться часовенке, означающей исток
Волги, той матушке-Волге, которой русский человек привык
поклоняться как божеству, название которой звучит для
всякого русского с неизъяснимой прелестью, имя которой служит
символом и эмблемой национальной силы и заставляет громко
биться русское сердце, когда где-либо на чужбине кто
произнесет его».
Как тут не вспомнить слова великого русского педагога
К. Д. Ушинского, первая опубликованная статья которого
носила название «Волга»? «Волга определила характер
нашей истории, дала нам почетное место в ряду других
исторических деятелей, указала высокое назначение».
Следует ли из этого, что для путешествий к таким местам,
как исток Волги, вовсе не требуется историко-культурной
подготовки, что они по своей содержательности и эмоциональной
насыщенности, так сказать, вполне самодостаточны? Отнюдь
нет. И можно только пожалеть, что справочники и
путеводители зачастую не дают полноценной исторической
перспективы или ограничиваются одним углом зрения, скажем
искусствоведческим, перегружая внимание и память читателя
обилием специальных сведений и деталей. Гораздо важнее было бы
найти такой живой опорный образ, который органически
соединил бы разнообразный материал в целостную эстетическую
картину.
40

Роль такого образа в первую
очередь может выполнять
подлинная историческая
личность, которая необходимо
требует к себе целостно-личностного
отношения. Не случайно,
например, для многих поклонников
пушкинской музы встречи с
местами, где бывал поэт, его
личными вещами и документами о его
жизни всегда протекают в
атмосфере особенно чуткого внимания,
приподнятости, надолго и прочно
остаются в памяти. А как много
мест и событий, живому
сближению с которыми нам могла бы
помочь та или иная историческая
личность, писатель, полководец,
ученый. Вникая в их
умонастроение, привязанности и мечты, мы непроизвольно впитываем
сведения из разных областей знания, потому что заняты диалогом
с важным и интересным собеседником, вовлечены в личностное
общение—а ведь только в нем действительно осуществляется
становление личности и без остатка сливаются эстетическое и
познавательное отношения.
Во времена Островского своеобразным стражем чистоты
волжской воды у ее истока был выточенный из дерева
скульптурный образ Нила Столобенского, помещавшийся в часовне
у самого колодезя. Кто не слышал о знаменитой пермской
деревянной скульптуре, причудливой и разнообразной? Она
знаменита на всю страну. Резьба по дереву в деревнях Селигера
и верхневолжских озер может быть гораздо менее искусна, да
и местные мастера были, наверное, «однолюбами»: чуть
сгорбленный, погруженный в думу пустынник являл собою для них
умный, выразительный лик всего этого поэтического края
озер и лесов.
Симпатии селигерских крестьян легко передавались и
приезжим, невольно пленявшимся обаянием чудесных мест.
Многие направлялись в эти края с особенным возвышенным
настроением, как бы предчувствуя волнующую встречу с
прекрасным. Вот как описывает А. Н. Островский развернувшуюся
перед ним после долгого путешествия панораму Осташкова:
«Наконец, после утомительного суточного странствия, я
приехал на берег Селигера. Новые невиданные картины
открылись предо мной. На берегу вся увешанная сетями
деревня, через пролив Рудинского плеса тянется непрерывная
цепь мереж, безгранично протянулось синее озеро со своими
островами, вдали колокольни и дома почти утонувшего в воде
41

Осташкова, покрытый дремучим лесом остров Городомля и
почти на горизонте окруженные водой белые стены обители...».
Для творчества великого русского драматурга это
путешествие не прошло бесследно. Кому приходилось смотреть
или читать «Воеводу» («Сон на Волге»), тот мог заметить
отражение в пьесе сокровенных преданий седого Селигера,
если, конечно, сам переживал встречу с ними. «Фигура
пустынника, мастерски нарисованная Островским буквально
несколькими мазками,— пишет калининский краевед Н. Журавлев в
статье «А. Н. Островский в Тверской губернии»,— возникла
под заметным влиянием слышанной писателем легенды о
Ниле Столобенском». Но может быть, не меньше легенды
повлияла на А. Н. Островского резная скульптура селигерских
крестьян, которые таким образом в каком-то смысле
оказались соавторами знаменитого драматурга?
В 80—90-х гг. прошлого века из села Татево Смоленской
губернии к берегам Селигера совершались походы
школьников под руководством замечательного педагога Сергея
Александровича Рачинского (1836—1902). Частично они
проходили «колеей Александра Островского», и ребятам
предоставлялась возможность не только основательнее узнать быт и
предания края, но и соприкоснуться с источником
вдохновения одного из любимых русских писателей.
Человек высокой культуры и трезвого взгляда на жизнь,
С. А. Рачинский вполне отдавал себе отчет в том, что
родители его учеников не смогут понять воспитательного значения
похода, соединяющего познавательные и эстетические цели.
«Едва ли нужно присовокуплять,— писал он в своей книге
«Сельская школа» (4-е изд., СПб., 1899) — что
образовательное путешествие для крестьянских ребят дело совершенно
невозможное и немыслимое, что единственною побудительного
причиною, которая может заставить их родителей
согласиться на продолжительную отлучку детей из дома, есть всем
понятное, всеми разделяемое желание, чтобы они могли
поклониться какой-либо всеми чтимой святыне».
С течением времени имя самого С. А. Рачинского стало
легендарным. Профессор Московского университета, отпрыск
старинного дворянского рода, человек самых широких связей,
он оставляет город, выстраивает на собственные деньги
школу в селе Татеве, переселяется в нее и отдает все свое время
обучению и воспитанию крестьянских ребятишек из окрестных
деревень. Из поколения в поколение передаются рассказы о
нем на Смоленщине, его биография, педагогические принципы
становятся предметом изучения *. К его опыту, книгам и
статьям может обратиться и современный учитель, стремящийся
1 См.: Фаермак Д. С. Задача пришла с картины. М., 1974.
42

соединить в краеведческой экскурсии задачи расширения
исторического кругозора учеников и их эстетического воспитания.
* * *
30 сентября 1881 г. Лев Николаевич Толстой отправил со
станции Осташково телеграмму С. А. Рачинскому с просьбой
сообщить, как кратчайшим путем ему добраться до Татева с
берегов Селигера. Писатель хотел познакомиться со
знаменитой школой, обменяться мыслями со своим давним
знакомым Сергеем Александровичем. Но увы, встреча не
состоялась: Рачинский получил телеграмму Толстого только...
10 ноября, т. е. тогда, когда планы его великого
современника уже существенно переменились.
Незадолго до посылки этой телеграммы Лев Николаевич
гостил в усадьбе Бакуниных. Отсюда он наведывался в
деревню Шевелино, где беседовал с крестьянином Сютаевым.
Но славу поместья Бакуниных составило отнюдь не одно
посещение автора «Анны Карениной», и о нем следует
поговорить подробнее...
Проехав примерно одну треть пути из Торжка в
Осташков, путешественник равнодушным взором провожает поворот
на Прямухино. Туристические схемы Калининской области ни
о каких достопримечательностях этого места ничего не
говорят, экскурсии направляются по пушкинскому кольцу в Бер-
ново, Грузины. Но мы отклонимся от привычного маршрута...
Рассказывать о пушкинских местах, равно как о Карабихе
Некрасова или Ясной Поляне Льва Толстого, наверное, не
нужно по той простой причине, что эти святыни отечественной
культуры общеизвестны. Призывать ярославского учителя
съездить с ребятами в имение великого поэта и посмотреть
на «то самое» ружье, с которым он ходил к «дедушке Ма-
заю», означало бы ломиться в открытые двери. Мы же ведем
поиск сокровищ малозаметных, иногда почти забытых, но при
внимательном к ним отношении обнаруживающих не только
свое историко-культурное значение, но и очевидную связь с
именами, событиями, литературными произведениями, давно
утвердившимися в школьной программе.
Усадьба в Прямухине хранит память о многом. Не столь
уж важно, какие постройки сохранились от 40-х годов
прошлого столетия, когда приезжал сюда Иван Сергеевич
Тургенев,— само место, окружающая природа насыщены
поэтическими воспоминаниями, надо только уметь прислушаться к
шепоту листьев, рассказывающих романтические истории,
которыми овеяно старинное дворянское гнездо.
«Семья Бакуниных,— говорится в одном
историко-литературном очерке,— рисовалась «идеалом семейства», куда «на-
43

до ездить исправляться», где расцветала интимная,
сердечная жизнь, преображавшая, просветлявшая тревожные
порывы духа, и воспоминание о чем казалось «блаженным
сном».
С этой семьей связана жизнь многих выдающихся
деятелей нашей литературы: Виссарион Григорьевич Белинский был
влюблен, так же как и автор «Писем об Испании» Василий
Петрович Боткин, в Александру Бакунину; его наставник в
гегелевской философии и глава знаменитого кружка Николай
Станкевич пережил два глубоких романа — с Любовью
Бакуниной и ее сестрой Варварой Дьяковой; остро тосковал по
«прямухинской гармонии» известный поэт кружка
Станкевича Иван Клюшников.
Третья сестра Михаила Бакунина, Татьяна, стала
предметом романтического чувства Ивана Сергеевича Тургенева.
О прямухинском гнезде Тургенев много слышал в Берлине, а
в сестер Михаила Бакунина, перед которым буквально
испытывал благоговение, он был немного влюблен уже заочно.
Вероятно, в Прямухино Тургенев приезжал осенью 1840 г., и
с этого момента начался его «философический роман» с
Татьяной Александровной.
Однако не только сестры Бакунины составили славу Пря-
мухину. В родовой дворянской усадьбе, десятилетиями, от
поколения к поколению накапливавшей замечательную
библиотеку (мне как-то посчастливилось приобрести одну книгу с
прямухинским экслибрисом, о ней — ниже), воспитывался
известный русский мыслитель Михаил Бакунин, имя которого
выбито на гранитном памятнике в Александровском саду в
Москве среди имен великих социалистов. В усадьбе царила
атмосфера духовного поиска, философских споров,
разрешающихся в гармонические аккорды музыкальных вечеров.
Природа, дом, церковь, парк родового бакунинского
гнезда усиливали, возвышали, продляли смысл сказанных здесь
слов, происходивших встреч и споров, участвовали в создании
«прямухинской гармонии». Пожалуй, очень точно эстетическое
воздействие Прямухина было почувствовано и выражено
В. Г, Белинским в письме к М. А. Бакунину от 16 августа
1837 г.:
«Кстати, о Прямухине. Ты говоришь, что однажды тебе
удалось пробудить меня от моего постыдного усыпления и
указать мне на новый для меня мир идеи; правда, я этого
никогда не забуду — ты много сделал для меня. Но не новыми
утешительными идеями, а тем, что вызвал меня в
Прямухино — воскресил ты меня. Душа моя смягчилась, ее
ожесточение миновало, и она сделалась способною к восприятию
благих впечатлений, благих истин. Прямухинская гармония не
помогла тебе в моем пробуждении, но была его главною
причиною, Я ощутил себя в новой сфере, увидел себя в новом
44

мире; окрест меня все дышало гармонией и блаженством, и
эта гармония и блаженство частию проникли и в мою душу»1.
Не удивительно, что письма друга Белинского Николая
Станкевича пестрят признаниями вроде следующих: «Жаль,
что я не в Прямухине»; «с какою радостью полетел бы я а
Прямухино». Почти в эти же дни, а именно 11-го сентября
1836 г. (письма Станкевича датированы 3 ноября и 21
сентября), Михаил Бакунин в своем прямухинском имении
склонился над строчками письма к братьям: «...Итак, действуйте,
друзья,— пишет он,— не дайте умереть тому, что я пробудил
в вас; старайтесь, чтоб каждая минута вашего существования
была жизнью, сознанием, отзывалась всеобщею мировою
жизнью... Помните, что нет умственного усовершенствования
без нравственного, что ум не разделен от чувства. Истина
тождественна с благом и прекрасным. Итак, недоступна тому
истина, кому недоступно нравственное и прекрасное».
А сколько подобных строк было написано, сколько мыслей
высказано в этой усадьбе! Как повлияли они на творчество
русских писателей, общественных деятелей! Строчки бакунин*
ского письма невольно вызывают в памяти рассуждения
одного из героев романа Тургенева «Отцы и дети» Аркадия
Кирсанова: «Надо бы так устроить жизнь, чтобы каждое мгновение
в ней было значительно». Может быть, именно здесь, в
Прямухине, и начал складываться у писателя образ молодого
мечтателя? Если взяться за краеведческую работу, в центре
которой будет усадьба Бакуниных, то постепенно сложится
представление, что на Прямухине весь белый свет (и уж во
всяком случае литературный) буквально клином сошелся —
и вполне преобразил его. Объект «не экскурсионный» вдруг
заиграл радужным многоцветьем, пустил побеги ярких
ассоциаций.
События прошлого, как мы видим, вполне могут стать
объектом эстетического созерцания, надо только пробудить дея*
тельность творческого воображения, связать в сознании
наших молодых современников эпоху Белинского и Тургенева
с днем нынешним. Достичь этого не так уж трудно:
возвышенные мысли, выразительные образы не подвластны времени,
они всегда так же свежи и действенны, как и в миг своего
возникновения. Умело подобранные строки письма, гравюра,
портрет писателя могут послужить началом рассказа. Но с
чего бы мы ни начали, конечным результатом должно
явиться создание целостного эстетического видения предмета.
Усадьбу в Прямухине не без оснований считают
построенной архитектором Н. А. Львовым. Сам он жил неподалеку в
Никольском-Черенчицах и возвел в окрестных имениях —
Митине, Арпачеве, Василеве, Знаменском-Райке целый ряд
1 Белинский В. Г. Поли. собр. соч. М., 1956, т. XI, с, 173,
45

сооружений, исполненных тонкого вкуса и грациозной
фантазии.
Николай Александрович Львов (1751—1803) был вообще
человеком весьма замечательным. Не меньше, чем в
зодчестве, он знал толк в поэзии, музыке, прикладном естествознании.
Его знаменитый кружок привлек в свое время Г. Р.
Державина, И. И. Дмитриева, В. В. Капниста, И. И. Хемницера,
живописцев Д. Г. Левицкого и В. Л. Боровиковского. С
Державиным Львова связывала горячая дружба. Поэт посвятил
ему несколько стихотворений. На одно из них Львов отвечал
также стихами, исполненными легкой иронии:
...Не мог я согласить двух недругов моихз
Мне добрые дела рассудок восхищали,
Дурные и покой и нрав мой отравляли,
И выходило, что из них
Ни первых, ни других
Окончить так, как должно,
Мне было невозможно...
Львов, конечно, немного лукавил. Не только его
архитектурные шедевры оставили о нем благодарную память
(вспомним хотя бы Приорат в Гатчине). «Собрание народных
русских песен с их голосами» (1790)—одно из первых изданий
такого рода — получило широкую известность и привлекло
внимание Бетховена, использовавшего одну из записанных
Львовым мелодий.
Не без прозрачного намека на западные увлечения
русской аристократии Львов в предисловии к этому собранию
утверждал:
«Протяжные наши песни старинные суть самые лучшие:
сии-то суть характеристическое народное пение, с которым
при помощи уже искусства в наши времена сочиненные
также протяжные песни... не могут равняться»1.
Литературные опыты Львова также снискали ему
заслуженную известность. Сочинения его, в частности поэму «Доб-
рыня», дважды цитировал Пушкин...
Что ни говори, а окрестности Торжка и Старицы —
все-таки пушкинский край. И хотя мы не отправимся по
наезженной ныне дороге в Берново, Малинники и Грузины, избежать
притяжения творчества величайшего русского поэта все равно
не удастся. К тому же есть особые основания перечитать его
сочинения: ведь мотивы эстетического краеведения — семейная
родословная, поэзия старинных бумаг, сказки и песни
поселян — были Пушкину хорошо знакомы и близки.
31 октября — 4 ноября 1830 г. в Болдине Пушкин пишет
«Историю села Горюхина», этаких непримечательных Талиц
или Кистеневки. Она тесно примыкает к «Повестям покойного
Русская мысль о музыкальном фольклоре. М., 1979, с. 75.
46

Ивана Петровича Белкина», написанным около того же
времени, но осталась незавершенной... Может быть, потому, что
сам Пушкин не очень-то знал, каким мотивом окончится
история Горюхина?
Предположений об истоках замысла этого сочинения
более чем достаточно. В нем усматривают прообраз «Истории
одного города» М. Е. Салтыкова-Щедрина, считают, что оно
навеяно одной из сатирических повестей немецкого писателя
XVIII в. Готлиба Рабенера, задумано как пародия на
«Историю русского народа» Н. А. Полевого или даже на «Историю
государства Российского» Н. М. Карамзина... Самим приемом
повествования от лица вымышленного героя «Повести
Белкина» и «История села Горюхина» обязаны будто только влия*
нию Вальтера Скотта. Но вчитаемся в стихи той поры:
...Смотри какой здесь вид: избушек ряд убогий,
За ними чернозем, равнины скат отлогий,
Над ними серых туч густая полоса.
Где нивы светлые? где темные леса,
Где речка? На дворе у низкого забора
Два бедных деревца стоят в отраду взора...
Это писалось 1 октября 1830 г. К октябрю же относятся
«Стихи, сочиненные ночью во время бессонницы» («Мне не
спится, нет огня, всюду мрак и сон докучный...»), того же
времени— воспоминания детства («В начале жизни школу
помню я...») и «Моя родословная» (16 октября 1830 г.):
...Мой предок Рача мышцей бранной
Святому Невскому служил;
Его потомство гнев венчанный,
Иван IV пощадил...
...Мой дед, когда мятеж поднялся
Средь Петергофского двора,
Как Миних верен оставался
Паденью третьего Петра.
Попали в честь тогда Орловы,
А дед мой в крепость в карантин.
И присмирел наш род суровый,
И я родился мещанин.
Под гербовой моей печатью
Я кипу грамот схоронил,
Я не якшаюсь с новой знатью
И крови спесь угомонил.
Я грамотей и стихотворец.
Я Пушкин просто, не Мусин,
Я не богач, не царедворец,
Я сам большой: я мещаннн.
Подобно Пушкину, рассказчик «Повестей Белкина» и
«Истории села Горюхина» тоже «мещанин», небезразличный
к истории своей семьи и старинным грамотам, дата рождения
его заметно кружит около пушкинской:
47

Иван Петрович Белкин родился от честных и благородных
родителей в 1798 году в селе Горюхине»
(«Повести Белкина»)
«Я родился от честных и благородных родителей в селе
Горюхине 1801 года апреля 1 числа»
(«История села Горюхина»)
Не усмотреть здесь связи между Иваном Петровичем
Белкиным, рассказчиком горюхинской истории, и самим
Пушкиным просто невозможно. Но Иван Петрович, насколько мы его
знаем, к обличительное™ отнюдь не был склонен. С чего бы
вдруг обращаться ему к сатирически-пародийному жанру?
В черновом плане «Истории села Горюхина» находятся
небезынтересные детали, проливающие свет на творческую
историю этого сочинения. Прежде всего, тут названа
«встреча с Булгариным и Милоновым». Имена эти, очевидно, не
случайны. Михаил Васильевич Милонов (1792—1821)—поэт,
воспевавший деревенскую идиллию. Фаддей Венедиктович
Булгарин (1789—1859)—- известный литератор, с которым
Пушкин находился в публичном конфликте: незадолго перед
тем Булгарин в печати цинично третировал происхождение
Пушкина, что задело поэта довольно чувствительно.
Обращение его в эту эпоху к истории собственного рода в немалой
степени связано с оскорбительным выпадом Булгарина.
В плане «Истории села Горюхина» тоЖе значится:
«родословная моя, мысль писать историю». Конфликтом с Булгариным,
как показывают письма поэта, отчасти обусловлен и выбор
изложения от лица вымышленного персонажа в «Повестях
Белкина».
Но дело, разумеется, было не в одном Булгарине. Болдин-
ская осень — пора глубоких мировоззренческих исканий и
переоценки ценностей. Поэт на грани крутого поворота в
судьбе — вопрос о его женитьбе на Н. Н. Гончаровой должен вот-
вот решиться. В связи с предстоящим бракосочетанием он
входит во владение отцовской деревней Кистеневкой,
находившейся неподалеку от Болдина. Разоренное состояние ее
тоже давало пищу для размышлений. Об углубленной
внутренней работе поэта и решительном характере болдинской
осени, мало располагавшей к сатирическим пируэтам,
свидетельствует то известное обстоятельство, что большая часть
заметок поэта о собственном творчестве относится именно
к этому периоду.
Направление творчества, выкристаллизовавшееся в Бол-
дине, явственно выразилось в стихотворениях следующего,
1831 г.: «Клеветникам России», «Бородинская годовщина»,
«Перед гробницею святой/Стою с поникшей головой...»
Что же в таком случае «История села Горюхина»? Да она
как раз и есть грустно-ироническое, не обличительным
пафосом проникнутое, но вздохом тяжелым рожденное размышле-
48

ние о судьбе русской — русской деревни, русского
бытописателя... У рассказчика много, чрезвычайно много общего с
самим Пушкиным — и письмовник Курганова, и пансион Мей-
ера, и производство в офицеры, и кондитерская близ
Генерального Штаба, и календари вплоть до 1799 г., и встреча с
Булгариным в облике шута горохового (в гороховой шинели),
и переход от поэзии к прозе...
Но отличие Пушкина от Ивана Петровича Белкина и
рассказчика горюхинской истории столь же несомненно. Все,
чем занят горюхинский краевед-историограф, глубоко
занимало и самого Пушкина, однако в пору мучительных
раздумий о первоосновах бытия он ощущал необходимость
известного отстранения от всех притягательных, но не наиважнейших
поисков; свой собственный образ, погруженный в дела
второстепенные, он созерцает со стороны. В дальнейшем
Пушкин с еще большей энергией возьмется за работу, родственную
интересам горюхинского краеведа,— иначе не была бы
возможна «История Пугачева», но болдинской осенью
необходимо было на время поставить все на свои места.
В «Истории села Горюхина» великий русский поэт
очертил темы семейного архива и родословной, истории родного
гнезда, быта и нравов поселян, их песен и сказок, поверий,
особенностей речи и местных названий и т. п., придав своему
изложению иронический оттенок, дабы этими любопытными
предметами (кстати сказать, составляющими и предмет
эстетического краеведения) не оказалось ненароком заслонено
главное, единое, что есть на потребу...
* * *
Не только художественные произведения, но и письма и
дневники являют собой драгоценные непосредственные
свидетельства личного характера, жизни, интересов писателя.
Обращение к ним вводит нас в личное, человеческое общение
с художником слова. Откройте письма Гоголя — обаяние их
языка, ищущей, тревожной, мягкой души захватит вас не
меньше, чем приключения кузнеца Вакулы в рождественскую
ночь. Как раз в письмах и других личных документах
содержится масса краеведчески значительного материала.
Пересмотрев наугад переписку нескольких писателей,
убеждаешься, как беден наш обычный круг связанных с ними
ассоциаций: если Л. Н. Толстой, то это Ясная Поляна, если
Тургенев — Спасское-Лутовиново...
А вот письмо Всеволода Михайловича Гаршина Н. М. Гар-
шиной. 12 апреля 1886 г. г. Валдай: «Дорогая друженька,
вчера никак нельзя было послать тебе письма, потому что мы
приехали в Валдай около часа, а в час же отходит отсюда
4 Заказ № 3959
49

почта... В Валдайке встретил нас Егор Мих., произведший на
меня самое прекрасное впечатление. Поехали на двух тройках,
т. к. дорога трудная: все с горки на горку и 38 верст.
Подъезжая к Валдаю, мы увидели прекраснейший вид на озеро
Святое; на нем остров весь в лесу, а на острове монастырь. Это
все удивительно красиво, хотя лед на озере еще не совсем
разошелся и в виде какой-то каши еще занимает большую
часть его...».
Среди многочисленных дорог, которые ведут в Валдай,—
я имею в виду не проезжие, «географические», а
«исторические», связанные с воспоминаниями о людях и событиях,—
есть и такая, близкая каждому по детским впечатлениям: все
мы когда-то переживали историю лягушки-путешественницы,
летевшей в далекие края со стаей гусей; повзрослев, мы
можем отправиться по пути автора этой замечательной сказки.
Скупость строк письма в данном случае не существенна:
важно, что начавшееся в художественном опыте личностное
общение с писателем обретает новое реальное пространственно-
временное отношение, укрепляется общим эстетическим
переживанием.
Кстати, «с В. М. Гаршиным» можно приехать и в выше-
помянутое Спасское-Лутовиново, и это будет путь совсем не
трафаретный. В одном из писем из усадьбы И. С. Тургенева
(от 3.VIII.1882) Гаршин обращает внимание на необычность
того психологического состояния, о котором мы как раз и
ведем разговор и которое связано с чувством причастности
обстановке и переживаниям исторической личности. «Книг здесь
куча,— пишет Гаршин Н. М. Золотиловой,— множество
французских, немецких и английских; все русские журналы. На
журналах 30-х и 40-х годов везде буква В. Б., т. е. Виссарион
Белинский: эти книги принадлежали ему. Странно как-то
держать в своих руках книгу, которую читал и перелистывал сам
Виссарион».
К сожалению, этот момент причастности,
обнаруживающий себя на самых различных уровнях культуры,
недостаточно развертывается в краеведческих работах, его эстетико-
воспитательный потенциал зачастую остается
неиспользованным. Но для увлеченного педагога даже скупой информации
может быть вполне достаточно, чтобы направить
краеведческие познания молодежи в эстетическое русло.
Мы выше упоминали о том, что имя такого, например,
великого писателя, как Л. Н. Толстой, находится в тесной
исторической связи не с одной Ясной Поляной. Автор «Войны и
мира» немало путешествовал по русской земле, и память о
нем хранят многие города и поселки. Так, на одной из тихих
зеленых улиц Калуги, носящей сейчас имя Федора
Михайловича Достоевского, под № 1 стоит небольшой старинный
особняк, где в прошлом столетии находилась почтовая станция.
50

Здесь путники, ехавшие из Москвы в южные края или
уездные города Калужской губернии, меняли лошадей. Здесь
останавливался в ожидании конной упряжки и Лев Николаевич
Толстой в 1877 г., направляясь из Тулы в Оптину Пустынь —
монастырь, расположенный под Козельском...
Вот и повод совершить путешествие по местам, которые
некогда проезжал Л. Н. Толстой.
Впрочем, сейчас в Оптино, где разворачивает работу
музей и широким фронтом идет реставрация (отрадцо видеть
заботливо поновленный домик Ф. М. Достоевского),
подведена асфальтовая дорога, приезжают экскурсионные автобусы,
и драгоценная для мысленного погружения в историю
тишина все время под угрозой.
Но дорога из Калуги в Козельск исключительно
живописна. До Перемышля — почти все время сохраняющими
таинственность лесами «гамаюнщины», после — полями и холмами
с замечательными видами на долину Жиздры. Примерно
посередине между Перемышлем и Козельском в Жиздру
впадает река Серена. Проезжая ее, невольно вспоминаешь
посвященные ей строчки в автобиографическом повествовании
П. А. Кропоткина.
«Трудно найти в Центральной России,— пишет он,— места
более красивые для жизни летом, чем берега Серены. Высокие
известняковые холмы спускаются местами к реке глубокими
оврагами и долинами, а по ту сторону реки расстилаются
заливные луга, темнеют уходящие вдаль тенистые леса,
пересекаемые лощинами с быстротекущими речками. Там и сям
виднеются помещичьи усадьбы, окруженные фруктовыми
садами, а с вершины холмов можно насчитать сразу не менее
семи церковных колоколен».
Известный ученый-географ и общественный деятель имел
особые основания питать пристрастие к берегам Серены —
ведь именно здесь, в селе Никольском, прошли его детские
годы, красочно описанные в воспоминаниях. Значение
последних гораздо шире, чем просто как исторического и
литературно-художественного труда: в них живо и
художественно-выразительно обрисован сам процесс становления интереса к
изучению родного края, интереса, без которого бы Кропоткин
никогда не состоялся ни как ученый-географ, ни как
общественный деятель.
Для всей детворы семейства Кропоткиных село
Никольское, в котором ребята проводили каждое лето, обретая по
сравнению с городской жизнью относительную свободу в
познании окружающей природы, крестьянского быта, было
средоточием заветных мечтаний, и стоит внимательно
понаблюдать, как к нему постоянно стягиваются и от него расходятся
нити авторского повествования, открывающего мир детской
души,
4*
51

Путь из Москвы, с Арбата, в деревню начинался задолго
до лета. «Снег таял, и вниз по Пречистенке, вдоль тротуаров,
бежали шумные потоки воды. Около бульвара потоки
сливались с другой, более шумной речкой, несшей вниз по
Сивцеву Вражку пустые бутылки, студенческие тетради и всякий
мусор. Эти потоки образовали у бульвара большое озеро.
С каждым днем становилось все теплее, и все наши мысли
неслись в Никольское».
Никольское в конце концов «откликалось»—оттуда
прибывало «пять-шесть крестьянских телег, нагруженных овсом
и мукою,— это телеги под «под обоз». Подробно и живописно
рассказывает П. А. Кропоткин о дороге в Никольское —«по
Штатному и Денежному переулкам, вверх по Пречистенке по
направлению к Крымскому мосту и Калужским воротам
вытягивалась дворня». Потом двигались на Подольск, Малый
Ярославец и т. д.
Красочные, ушедшие в прошлое мелочи дорожного быта.
«Останавливались мы на привал и на ночлег или в
хорошеньких нарядных станциях под красный кирпич, расположенных
по шоссе, или еще чаще на постоялых дворах, в больших
селах, вытянувшихся по шоссе. Железных дорог тогда не было,
и бесконечные обозы, особенно осенью, тянулись по дороге
из Варшавы в Москву. Конечно, сперва Тихон — мастер на
все руки — посылался на разведки, и только условившись
заранее о цене овса и сена, въезжали на просторный топкий
двор того или другого постоялого двора».
Следить ныне путь кропоткинского обоза — тоже
краеведческое занятие, требующее обращения и к исторической
географии, и к топонимике. Изменились дороги, исчезли многие
старые названия. Но прошлое уже неизменная часть
настоящего, без него беден сегодняшний день.
Быт Кропоткиных был типичен—«так делалось везде на
Старой Конюшенной. Из всех дворянских домов выступали
каждую весну такие же обозы, так странствовали в то
время дворовые всех барских домов. Когда мы видели толпу
слуг, проходивших по одной из наших улиц, мы знали
уже, что Апухтины или Прянишниковы перебираются в
деревню».
Дорога была полна для молодого Кропоткина всяких
впечатлений и эстетических переживаний. Именно на пути в
Никольское и зародился, по собственному признанию ученого,
его живой интерес к природному многообразию и красоте
родной страны. «За Калугою начинался тогда громадный
сосновый бор. Целых семь верст приходилось ехать сыпучими
песками; лошади и экипажи вязли в песке чуть ли не по
ступицу, и эти семь верст до перевоза через Угру мы шли
пешком. В моем детстве эти семь верст в сосновом бору, среди
вековых сосен, соединены у меня с самыми счастливыми вос-
52

поминаниями». (Заметим кстати, что Калужский бор был
излюбленным местом прогулок К. Э. Циолковского.) «В этом
лесу зародилась моя любовь к природе и смутное
представление о бесконечной ее жизни».
Природа, архитектура, быт Никольского, богатая
библиотека прадеда генерала Репнинского -*— все это запечатлелось
в памяти ученого до конца жизни, потому что узнавалось в
свое время не только умом, но и сердцем. С такой же
сердечностью повествуется и об окрестностях родового имения, о
деревне, где жила кормилица,—«Она накрывала стол
белоснежной скатертью (чистота — религиозный культ у
раскольников), подавала угощенье в сверкающих деревянных
тарелках»,— о жизни соседей-помещиков — Толмачевых,
построивших у себя «картинную галерею», Сорокиных, у которых
молодежь частенько читала за круглым столом Тургенева:
«Какую массу сведений о жизни мы почерпнули в этой семье.
Из таких-то семей и вышли потом молодые интеллигентные
силы, когда наступила пора действовать».
Живой опыт юношеского миропознания развил у
Кропоткина и научную наблюдательность и способность
поэтического видения, отразившиеся в его трудах, зарисовках, сделанных
во время путешествия по Амуру, Швейцарии и т. д.
Краеведческие интересы П. А. Кропоткина уже в
юношеские годы оформились в специальном экономическом
исследовании. «Ежегодно в июле...— пишет он в своих
воспоминаниях,— в Никольском бывала большая ярмарка. Съезжались
купцы из соседних городов; несколько тысяч крестьян
собиралось из окрестных деревень, верст за сорок. Никольское
тогда кипело народом два дня. В этом году Аксаков напечатал
свое замечательное исследование украинских ярмарок. Саша,
которого увлечение политической экономией стояло тогда в
зените, посоветовал мне сделать статистическое описание
нашей ярмарки, с целью определить оборот ее. Я последовал
совету и, к великому моему изумлению, выполнил работу
довольно успешно». Детальное изложение хода этого
исследования нужно, конечно, читать в воспоминаниях самого
Кропоткина. Но стоит отметить непосредственную увлеченность
молодого ученого, не покидавшую его способность эстетически-
целостного восприятия жизни в самых разнообразных ее
проявлениях и вынесенное из нее понимание «духа равенства»,
выраженного «не только в русских крестьянах, но вообще в
деревенском населении всех стран».
В любой местности есть поселки и города, дороги и рощи,
хранящие память о выдающихся деятелях близкого или
далекого прошлого, личность которых может стать
организующим началом действительного или даже воображаемого
путешествия. Эстетические его итоги подведет фотоальбом,
рисунки с натуры, сочинение.
53

Естественно, что, останавливая свой выбор на том или
ином писателе, ученом, художнике, надо учитывать степень
его известности ребятам. Современный школьник не может
не знать автора «Грозы» и «Снегурочки», в театре или по
телевизору видел «Не в свои сани не садись», «Не было ни
гроша, да вдруг алтын». Поэтому после предварительной
подготовки, сопряженной с обращением к биографии писателя, его
творческим интересам и общественной деятельности,
смысловым центром путешествия к истоку Волги и на озеро Селигер
может стать личность великого русского драматурга. Кстати,
с появлением новой асфальтовой дороги из Осташкова в Сва-
пуще значительная часть старой от озера Сабро до Коковки-
но оказалась основательно запущенной и сохраняет почти тот
же вид, что и сто с лишним лет назад. Разве не заманчиво
пройти колеей Александра Островского?
СЕМЕЙНАЯ РОДОСЛОВНАЯ
Память формирует духовную
крепость человека. Только и память
разная бывает. Иной всемирную
историю вызубрил, а про славу
своей деревни не слыхал — не
интересовался... Пишем: никто не забыт,
и ничто не забыто. А людей,
которым рождением обязаны,— предков
своих — помним ли? До которого
колена? С них память-то начинается.
Василий Белов
Изучение родословия, в первую очередь своего
собственного, а там и именитого земляка, писателя или
полководца, судьба которого связана с краем, — одна из основных
задач краеведения. До революции внимание привлекалось почти
исключительно к дворянским родословным, но уже в
первые годы Советской власти стала очевидной необходимость
существенно расширить это направление краеведческой
деятельности. «Каждый может заняться выяснением родословной
своей семьи и своих предков, перейти затем, собрав
достаточный материал по целому ряду семей, к выяснению тех
условий, в которых жили наши предки, их материальных и
духовных запросов, особенностей быта минувших времен»,—
писал в начале 1920-х гг. Б. Н. Вишневский в книге
«Краеведение, его задачи и культурное значение».
Как мы уже говорили, термин «краеведение» стал
общепринятым не сразу, и в свое время распространенным, наряду
с «отечествоведением», был другой—«родиноведение». По его
смыслу естественно заключить, что он ближайшим образом
подразумевает интерес к родителям, родне, роду —
родословной, а отсюда и к более широкому — Родине.
54

В какой мере, однако, эта важная сторона краеведения
может быть связана с задачами эстетического воспитания, не
слишком ли далека она от искусства и вообще художественно*
го творчества?
Родословие, или генеалогия, представляя собой
вспомогательную историческую дисциплину, мржег носить вполне
объективный характер, т. е. в соответствии с идеалом научного
знания стремиться к максимальному устранению
субъективного, личностного начала, хотя известно, что многие историки
настолько вживаются в свой предмет, что порой ощущают
себя в непосредственном личном общении с государственными
деятелями или полководцами далекого прошлого. И конечно,
не только историки.
Вспомним, как работал над «Войной и миром» Лев
Толстой. Художник начал с изучения десятков исторических
трудов, документов, проследил судьбы многих полководцев,
общественных деятелей, целых семей. И в процессе этой
предварительной работы в его сознании постепенно происходило
становление художественных образов, сюжетов исторической
драмы. Существенно важна при этом активная творческая
установка мышления, способствовавшая формированию
целостной картины событий. Научное и художественное
направления мысли слились в гармоническом единстве.
Тем более поэтичным должно быть личное, имеющее
отправной точкой «я» исследователя, обращение к родословной.
Вот один из многих возможных примеров:
«Анастасия Степановна Койбина (а для меня — тетя
Настя)— внучка Лазаря Яковлевича Сергина, основателя дома,,
чертит на листе «древо» нашего рода; корнями оно уходит
глубоко в историю, а верхние ветви — это уже мы. А наши
сыновья и внуки — молодые побеги его. По именам предков,
по возрасту их — кто сколько жил — устанавливаем мы
возраст всего нашего «древа». Выходит, около трехсот лет. Но
нам и этого мало, хочется знать: а кто же был раньше? И что
было?».
Так начинает свои размышления о крестьянском роде,
давшем стране учителя и врача, ученого и поэта, воина и пахаря,
Виктор Сергин, встретившийся с отчим домом из деревни
Мунозеро в заповеднике Кижи 1. Странное и немного грустное
свидание с родными стенами на новом непривычном месте
развернуло крылья творческого воображения, и, преодолевая
пространство и время маленького «я», врастает личность в
пространство и время Родины.
Родословная как память рода самым прямым образом
связана с семейными традициями, реликвиями, которые могут
См.: Сергин Виктор. Войди в свой дом.— Правда, 1979, 2\) сентября.
55

быть весьма различными, но существенно важны для истории
именно данной семьи.
Донецкие краеведы провели очень интересную работу по
выявлению семейных реликвий среди своих земляков. И тут
выяснилось, сколь разнообразны и выразительны молчаливые
хранители памяти о славных делах предков. В семье
Болдыревых в Ворошиловграде бережно хранится Георгиевский
крест Карпа Ивановича, моряка с легендарного крейсера
«Варяг», у Марии Семеновны Гришуниной — письма
красноармейцев с фронта к легендарной забойщице, а в семье Возь-
яновых уже сто лет передается от отца к сыну клинок,
прошедший через турецкую кампанию, первую мировую,
гражданскую и Великую Отечественную войны К Как часто,
однако, предметы, вполне заслуживающие того, чтобы стать
семейной реликвией, пребывают в забвении и небрежении,
теряются и выбрасываются, а с ними пропадает и память о
прошлом, прерывается связь времен.
Самые полные сведения об истории семьи хранит семейный
архив. На первый взгляд, скопище старых бумаг, фотографий,
но как много важного и интересного могут они рассказать!
К сожалению, очень часто об этом даже не задумываются.
Справка с места работы, аттестат об окончании средней
школы — какие это обыденные, малопримечательные
документы. Они, разумеется, какое-то время хранятся, потому что их
надо куда-то представить, кому-то показать. Но как только
практическая необходимость в них отпала, внимание к ним
пропадает, их теряют, выбрасывают. Молодежь
подтрунивает над старушкой, бережно хранящей в узелке старые бумаги
дедовских времен,— это же не письма Пушкина!
Профессиональный историк всегда будет на стороне
старушки. Любые старые письма и документы, даже людей
вовсе не знаменитых, могут стать для него незаменимым
источником исторического знания. В одной из старых, но не
потерявших значения методологических работ специально
оговорено, что «письма, записки, проекты, записи доходов и
расходов, купчие крепости и т. д.» представляют собой «материал,
который обычно совсем не учитывается, а между тем он
может дать очень много». В понятие «много» не на последнем
месте включаются и родословные. «Нам в сущности
совершенно неизвестны родословные купеческие,— писал в 1926 г.
известный советский историк К. В. Сивков,— а тем более
крестьян и рабочих... прослеживая родословную какой-нибудь
рабочей семьи,— путем опроса, так как едва ли возможно в
этом случае найти письменные документы,— мы выясняем ее
связи с деревней, преемственность работы в ряде поколений
1 См.: Семейная реликвия. Очерки/Сост. Л. А. Неронина. Донецк,
1975.
56

и нарастание известного рода навыков и т. д. Все это
вопросы, которые требуют тщательного изучения, и оно невозможно
без привлечения местных частных материалов. Нечего и
говорить, что для освещения вопросов быта частные письма,
«сговоры», записи народных примет — совершенно
незаменимый материал».
Это научная точка зрения на предмет. Конечно, перед иным
документом ученый может испытывать ощущения, которые
вполне могут быть поняты именно как эстетическое
восхищение. Но все же историк относится к документу с
определенной практической направленностью — ему необходимо извлечь
из него факты, подтверждающие или опровергающие ту или
иную концепцию. Для подлинно эстетического, не
одностороннего, а целостно-личностного отношения, нужна живая личная
заинтересованность, способность поэтического вживания и
творческого воображения. Началом воспитания этой способности
может служить поиск «сокровищ у порога» родного дома,
семейный архив. Отчий дом, отцовские бумаги — отсюда
развивается отечествоведение.
В последнее время к проблеме родословия привлекает
внимание периодическая печать, причем характерно, что
нравственно-воспитательный и эстетический ее аспекты трактуются
как взаимодополняющие. Не случайно в молодежной газете
подборка читательских писем в рубрике «твоя родословная»
была озаглавлена «Истории прекрасные истоки»1.
Выразительность рассказов читателей о своих родных понятна — о
лично переживаемом нельзя говорить безразлично. Поэтому
с уверенностью можно утверждать, что не только научная
объективность будет руководить, например, работой
тимуровцев 1-й школы Ульяновска, предметом изучения которых
стали «фронтовые письма, фотографии семейных альбомов,
устные рассказы родных и близких»2.
— Но что же получается,— скажет внимательный
читатель,— автор все время рассказывает о сокровищах у
чужого порога, а у самого-то у него есть что-нибудь за душой, где
оно, его личное краеведение?
Подобный вопрос, может и не вслух, обязательно зададут
и ребятишки своему учителю, и он должен быть к нему готов.
Воспитывать личный краеведческий интерес можно только
личным примером. Потому-то я и решил, что убедительность
мои призывы к изучению семейных родословных обретут
только тогда, когда читатель сможет наглядно представить пути
моих собственных поисков — и начал одну за другой
развязывать папки отцовского архива...
1 Комсомольская правда, 1980, 21 февраля.
2 Макарова Л. Родословная подвига.— Коме, правда, 1980, 16
февраля.
57

Путь в город фамилии Гав-
рюшиных в прямом и перенос*
ном смысле лежал через
железную дорогу. Начало положил
прадед, Иван Владимирович.
Дед, Лаврентий Иванович,
работал на ней всю жизнь —
сначала рабочим, потом
машинистом паровоза, затем, с годами
теряя зрение и силы, мастером,
бригадиром депо. Москва —
Кашира, Кашира — Москва. И так
без малого пятьдесят лет. Отец,
Константин Лаврентьевич,
отдавший большую часть
жизни кинематографии, продолжил
тем не менее традицию. В
1947 г. он готовил первый
номер киножурнала «На стальных магистралях» (см. очерк
Ю. Павлова «В кинокадре — магистрали страны».— Гудок,
1967, 28 октября), а в пятидесятые написал сценарии
десятков учебных фильмов, посвященных железнодорожному
транспорту.
Из чудом сохранившегося в тетушкином узелке письма
Якова Гаврюшина к «любезному братцу Лаврентию
Ивановичу» от 16 июня 1913 г. без особых колебаний можно было
заключить, что и этот (вероятно, двоюродный) брат моего
дедушки грудился на паровозе. На том же участке — Москва —
Кашира, на котором работал дед, служил помощником
машиниста и другой его двоюродный брат Кузьма Григорьевич Га-
врюшин.
Фотографию Кузьмы Григорьевича, сделанную в 1909—
1910 гг., я держу в руках и вспоминаю связанные с» его
именем семейные предания. Кузьма Гаврюшин долгое время
ездил на паровозе «У-127» с машинистом М. К. Лучиным,
человеком весьма замечательным. Встреча с ним на перроне
Каширского вокзала зимой 1933 г. взволновала даже
бывалого журналиста, так вспоминавшего о ней спустя тридцать
лет:
«До отправления поезда в Москву оставалось несколько
минут, когда я заметил, пробегая к вагонам, металлическую
табличку, блестевшую на паровозе. Прочитав на ходу ее текст,
я уже не мог не остановиться и не спросить о машинисте,
который вел в 1924 г. этот поезд. Полнолицый человек в ушанке
и тугой ватной спецовке высунул голову, украдкой бросил
пристальный взгляд на нетерпеливого пассажира. Сзади него
кто-то молчаливо и сочувственно кивнул мне: мол, этот самый,
ты угадал. Через минуту я был в паровозной будке и уже зна-
58

комился с машинистом Матвеем Кузьмичом Лучиным и его
помощником Кузьмой Григорьевичем Гаврюшиным»1.
Необычна судьба паровоза и его бригады. Построенный
в 1910 г., прошедший гражданскую войну, паровоз «У-127»
уже приходил в негодность, когда беспартийные рабочие депо
Москва Рязано-Уральской железной дороги решили
отремонтировать его безвозмездно и передать партийной ячейке.
20 мая 1923 г. состоялась торжественная передача паровоза
с надписью «От беспартийных коммунистам». На этом же
митинге почетным машинистом паровоза был избран Владимир
Ильич Ленин, секретарь райкома партии Р. С. Землячка —
помощником, а старый большевик Подвойский — кочегаром.
Матвею Кузьмичу Лучину доверили рабочие вручить В. И.
Ленину расчетную книжку машиниста паровоза...
А меньше чем через год, 27 января 1924 г., той же
бригаде пришлось везти вождя революции со ст. Герасимовская в
последний путь.
Вот каким неожиданным окном в историю оказалась
фотография семейного архива. Сколько событий значительных и
волнующих просматривается за ней! К сожалению, о Кузьме
Григорьевиче Гаврюшине больше никаких сведений у нас не
сохранилось.
27 января 1924 г. отразилось и еще в одном документе
семейного архива — письме моего отца из Москвы в Каширу, к
родителям. Привожу этот простой безыскусный документ
слово в слово. Скупая выразительность осыпающихся
карандашных строк по-своему значительна:
— «Здравствуйте, мама и папа и Шура с Валей. Я жив-
здоров. Жду билета и, как только получу, так приеду к вам.
На Москву как гром обрушилась весть о смерти Ильича.
Вся Москва хоронила Ильича и вся Москва побывала в
Колонном зале Дома союзов, где стоял гроб с его телом. Как
выберете свободное время, так приезжайте в Москву смотреть
тело т. Ленина. Оно в склепе на Красной площади. Я приеду
расскажу все, что за это время видел. Леня вам тоже
расскажет, что ему удалось посмотреть.
Я ему дал возможность сходить посмотреть Ильича (без
очереди). Я же его здорово поморозил в день похорон при
переходе через Красную площадь.
Несмотря на сильные морозы, публика через Красную
площадь проходила с 8 час. утра до позднего вечера.
Целую маму и всех.
Подробности по приезде.
Москва Костя 28/1—24
P. S. Как будет готов билет, пришлите его с Леней,
(подпись)».
1 Лазебников А. Слово о машинисте Лучине,— Совекжая Россия,
1962, 11 ноября.
59

Для историка в этом письме нет ровным счетом ничего
нового. Как исторический источник оно почти лишено значения.
Но непосредственной причастностью своей к всколыхнувшим
все человечество событиям строки этого письма, выведенные
синим карандашом, приобретают огромную силу. Отец мой
видел, записал, и я как будто тоже видел его глазами.
Естественно задаться вопросом: что представлял собой в
это время автор письма, чем занимался в столице сын
железнодорожного машиниста Костя Гаврюшин? Ответ дает самая
обыкновенная справка с места работы, каких много проходит
через любой дом. Но эта уже в некотором отношении
особенная. Смотрю на нее (или она на меня) из далекой
исторической перспективы — почти через шестьдесят лет. Смотрю с
живой личной заинтересованностью.
Судите сами. Историки, увлеченные поиском, с трепетом
берут в руки самую заурядную записку: «Обычный архивный
документ, маленькая бумажка с простым донесением
начальству... Равнодушный тон, обыкновенные фразы. Но как много
говорят они нам, как волнует каждое слово, каждое имя»1.
А тут документ моего отца.
Р.С.Ф.С.Р. Удостоверение
Народный Комиссариат Труда Настоящим удостоверяется,
Отдел Организации и Управ- что предъявитель сего Гав-
ления рюшин К. Л. состоит сотруд-
Подотдел Управления ником Народного Комиссариат
Стол личного состава та Труда в качестве секре-
«11» окт 1922 г. таря коллегии. Настоящее
№ 3337 удостоверение имеет силу в
Москва течение двух месяцев со дня
выдачи.
Завед. Канц. (подпись)
Заведывающий Столом Личного Состава (подпись)
Пожелтевший листочек, никакой практической ценности
не представляющий. Но все в нем значительно, вплоть до
орфографии,— меня, лично меня он связывает с далеким миром
первых послереволюционных лет, делает их во многом
понятнее, ближе. Образ отца, девятнадцатилетнего мальчишки,
сразу заметно повзрослевшего, заняв стол «секретаря
коллегии», встает перед глазами. Ни копия, ни рассказ не сравнятся
с этим документом по силе идейно-эмоционального
воздействия, учебник истории скажет мне гораздо меньше. Точнее,
учебник я теперь читаю по-другому.
Надо ли специально оговаривать, что справки Q менее
«громкими» штампами хранятся мною с не меньшим благого-
Жегалова С. и др. Пряник, прялка и птица Сирин. М., 1971, с. 114,
60

вением? Например, из депо «Бирюлево-товарное», одного из
последних мест работы деда. Благодаря этой справке
одноименную станцию я проезжаю на электричке всегда с каким-
то особым чувством.
Однако все речь идет у нас о железной дороге, о столице,
а крестьянские корни семьи как будто остались в стороне.
Случается, действительно, попадает иной чудак в город и
своей деревенской родни стесняться начинает, а то и вообще
старается из памяти выбросить. Мне же думается, что почетнее
крестьянского звания нет ничего, и я с гордостью, как
жалованную грамоту на потомственное дворянство, перечитываю
строки пообгоревшего документа:
«Св идетельство
Предъявитель сего Гаврюшин Константин крестьянин
Рязанской губернии Зарайского уезда Старолетней волости
деревни Ново-Батурино, рожденный октября 21 дня 1903 года
успешно окончил курс учения в Каширском смешанном одно-
классном училище Министерства Народного Просвещения,
содержимом на средства Рязанско-Уральской железной дороги,
в чем и выдано ему сие свидетельство за печатью училища
1914 года мая 21 дня.
Почетный блюститель (подпись)
Законоучитель Священник А. Преображенский
Заведывающая училищем (подпись)
Преподавательница К. Шелейнберг
У сего печать»
Из Москвы — в Каширу, из Каширы — в деревню Новое
Батурино Зарайского уезда, в есенинские места привел меня
листочек семейного архива. До села Константинова в обход
через Старолетово и Федякино не более 30 верст. Глубоко
уходит корень в родную землю, пускает отростки. Казавшиеся
прежде далекими и чужими места, люди и фамилии
оказываются близкими, родными, с общим корнем связанными.
Однако сведения приведенного документа нельзя понимать
буквально: «крестьяне Гаврюшины» числились в Новобатури-
не по старым бумагам, отец мой родился в Москве, дед — в
Рязани. В прямом смысле родиной Новое Батурино было для
моего прадеда Ивана Владимировича Гаврюшина, в конце
прошлого века уже прочно осевшего в Тамбове.
Любопытно, что во многих старых документах детям
Ивана Владимировича — Лаврентию, Ивану, Алексею и
Анастасии — усвоена, очевидно, по отчеству родителя — фамилия
Владимировых.
«Выпись из метрической книги... за 1893-й год, выданная
из Христорождественского города Тамбова собора»
свидетельствует о состоявшемся 1 сентября бракосочетании дочери
тамбовского (мещанина) купца Лидии Алексеевны Алексеевой
61

и крестьянина села Столбники Старолетовской волости
Зарайского уезда Рязанской губернии Лаврентия Иванова
Владимирова, Одним из «поручителей по женихе» был его родной
брат «крестьянин Иван Иванов Владимиров». В датированном
же 8 июня 1917 г. прошении, адресованном «Господину
Тамбовскому Губернскому Комиссару Правительства»,
фигурирует двойная фамилия: от «Лидии Алексеевны Гаврюшиной-
Владимировой, временно живущей в г. Тамбове, на Сенной
площади, в доме Алексеева № 33, 4 части». Так же в этом
тексте назван и муж: «Лаврентий Иванович Гаврюшин-Вла-
димиров». Старшее поколение было убеждено, что
«настоящая» наша фамилия — Владимировы, а Гаврюшины произош-
ли-де от Гаврилы (Гаврюши) Владимирова, детей которого
ошибочно записали «Гаврюшиными».
Костю Гаврюшина из Каширы в Москву привела отнюдь
не мечта о служебной карьере. Он стремился в театральный
мир, чему были свои причины. Небольшой провинциальный
городок на Оке в те годы жил серьезными артистическими
интересами: на гастроли в Каширу частенько приезжали
столичные театры, и местные самодеятельные спектакли ставились
на сравнительно высоком уровне. Из этой среды вышел
выдающийся исполнитель роли В. И. Ленина народный артист
СССР Борис Щукин. Семейный архив сохранил несколько
фотографий, запечатлевших каширский период жизни артиста.
На одной из них — Борис Щукин, Костя, Ольга и Леонид
Гаврюшины с товарищами и Георгий Константинович Ремизов
(дядя Горуша), вокруг которого объединялась увлеченная
театром каширская молодежь. Вот с письмом от «дяди Гору-
ши» к выдающемуся артисту Ивану Михайловичу Москвину
и приехал мой отец в Москву.
«1922 г.
3 июня
Георгий Константинович Ремизов
Организатор и руководитель детских клубов,
праздников, площадок игр и экскурсий в
Москве.
Многоуважаемый и дорогой
Иван Михайлович!
Обращаюсь к Вам с покорнейшей просьбою оказать
возможное содействие тому самому молодому человеку (Конст.
Ив.* Гаврюшину), которого я рекомендовал Вам, как весьма
способного режиссера детского театра. Теперь Гаврюшин
желал бы поступить в одну из Моск. студий. Еще раз ручаюсь
Вам, что Костя Гаврюшин вполне достоин того, чтобы
вступить в ряды работников театрального мира. У него есть спо-
* Описка Г. К. Ремизова.
62

собности, дарование, талант, и мне бы хотелось, чтобы Вы
сами убедились в этом.
Ведь я, кажется, не ошибся, когда 12 лет тому назад
устроил спектакль (детский, «Среди цветов»), в котором роль
садовника играл 12-летний мальчик Н. Смирнов-Сокольский;
я тогда же предсказал ему, что он завоюет себе известность.
Правда, он не стал долго раздумывать и весь отдался
теперешней своей работе (юморист-куплетист), но в артистической
его натуре я, кажется, не ошибся.
Может быть, Вы укажете Косте Гаврюшину путь, по
которому он должен пойти, и тогда он будет благодарить и
благословлять Вас всю жизнь.
Простите, что беспокою Вас. Костя может быть суффлером,
артистом и режиссером.
Привет Вашему милому и дорогому семейству.
Любящий и уважающий Вас
Г. К. Ремизов (Дядя Горуша)
(Ваш бывший суффлер)»
Терново
Насколько мне удалось выяснить, приведенные в письме
события творческой биографии известного артиста и библиофила
Н. П. Смирнова-Сокольского в литературе не упоминались. Но
и независимо от этого записка Г. К. Ремизова является
наглядным подтверждением исторической ценности даже самого
скромного семейного архива.
Полгода занятий с Борисом Щукиным в квартире
И. М. Москвина на Остоженке не прошли для отца даром.
В 1922 г. он поступил в Государственный институт
кинематографии (позднее—ВГИК), руководит драмкружком на заводе
«Лакокраска», вскоре начинает выступать со статьями в
кинопериодике, пропагандистскими брошюрами («Я хочу работать
в кино», 1925; «Работа с фильмой в деревне», 1930;
«Молодежи о кино», 1930 и др.).
В книге Алексея Лебедева «Шаги Советов. Кинокамера
пишет историю. 1917—1936» (М., Искусство, 1979) я наткнулся
на следующие строчки: «Режиссер К. Гаврюшин работает над
фильмом «Первый год пятилетки», который предполагается
выпустить в дни празднования XII годовщины Октябрьской
революции». Взяты эти строчки из газеты «Кино» от 29 октября
1929 г. Речь, стало быть, идет о первом фильме,
посвященном первой нашей пятилетке... Как не пожалеть, что
государственные хранилища кинофотодокументов не сохранили его
для потомков. А наш семейный архив, увы, тоже не может
помочь делу.
Зато о другом начинании отца — первом в стране научно-
популярном киножурнале «Наука и техника» (1931)
сохранился целый ряд документов, рецензий, отзывов. Есть отдельные
кадры и даже полный список сюжетов за первые годы сущест-
63

вования журнала. Конечно, это не сами киноленты, но с
течением времени даже сопутствующие, «вторичные» документы
приобретают особый исторический аромат.
В биографии человека отражена история страны. И когда
я перелистываю материалы об участии Константина Гаврюши-
на в работе общественных организаций — Ассоциации
работников революционной кинематографии (АРРК), Обществе друзей
советского кино (ОДСК), не узко-родственные чувства
волнуют душу, а поднимается перед глазами с этой сыновней
точки зрения целостный образ эпохи, как будто
открываются глаза исторической памяти.
Едва ли не самое драгоценное в семейном архиве —
подлинные документы суровых лет Великой Отечественной войны. За
каждой строкой — грохот орудий, сигналы тревоги, напряжение
тыла. Из автобиографии отца, написанной в 1942 г.:
«В декабре 1941 г. начал работать директором группы худо-
жест, мультипликации в московской студии «Союзмультфильм»,
но вскоре был призван в Красную Армию...».
В годы войны и кисть и карандаш служат фронту.
Художники-мультипликаторы начинают выпуск политических шаржей.
Незадолго до призыва в армию отец с группой художников
готовит политическую сатиру «Кино-цирк», в которой изрядно
досталось фюреру и его приспешникам.
Из той же автобиографии: «Старший брат Борис — зав.
кафедрой в Плановом институте в Саратове — ныне в Красной
Армии — капитан. Второй брат (Леонид)—гл. архитектор
гор. Тулы. Сейчас — лейтенант, танкист. Третий брат
(Валентин)— директор детской Технической станции Октябрьского
р-на Москвы. Сейчас он лейтенант связи, на фронте».
Борису Лаврентьевичу Гаврюшину не в первый раз
приходилось защищать Родину с оружием в руках. Он участвовал в
первой мировой войне и за проявленную храбрость был
награжден Георгиевским крестом. В августе 1919 г. он уже
командир роты Саратовского губчека. Трудные годы
гражданской войны, а теперь — Великая Отечественная... У нас в семье
долго хранилась шашка Бориса Гаврюшина, с которой он
сражался в 1914—1915 гг. Потом мой отец решил подарить ее
какому-то коллекционеру оружия. Решение вроде бы разумное.
Но у коллекционера все-таки заведомо не может быть к этой
шашке такого личного отношения, которое вызывает семейная
реликвия... Впрочем, великая это радость — дарить.
Всем братьям Гаврюшиным довелось встретить
долгожданный День Победы. Незадолго до него, 15 апреля 1945 г.
Леонид Лаврентьевич и его товарищи по оружию снялись на фоне
памятника «железному канцлеру» Бисмарку. Фотография
эта — выразительный образ торжества над врагом. Евгений
Кувинов, капитан Журавлев, Леонид Гаврюшин и Иван Коб-
зарев— советские танкисты, а позади немного помятый канц-
64

лер. В одном конверте с этой фотографией — стихи,
заканчивающиеся следующими словами:
Последний раз предупреждаем,
Не лезь с мечом в нашу страну.
Ты был мужик неглупый, знаем,
Так вот, барон, давай
Кончай холодную войну.
«Если человек не любит смотреть на старые фотографии
родителей, не ценит память о них, оставленную в саду,
который они возделывали, в вещах, которые им принадлежали,—,
значит, он не любит их»1. Я вспоминаю эти слова,
рассматривая подаренную тетушкой старинную фотографию. На обороте
надпись: «Алексей Федорович и Екатерина Григорьевна
Алексеевы. Апрель 1872 г.». Это, стало быть, родители моей
бабушки по отцу, Лидии Алексеевны,— наш тамбовский корень...
Простая, но впечатляющая арифметика: у каждого из нас
двое родителей (отец и мать), два дедушки и две бабушки, по
четыре прадедушки и четыре прабабушки и т. д. 2, 22, 23... 2*.
Так вот, если показатель степени считать числом колен, то в
17-м колене у нас 129792 предка, живших примерно в одно
время лет этак шестьсот назад. Прибавить еще три колена (и
сотню лет), и счет перейдет на миллионы. Между тем, все
население Российской Империи в начале XVIII в. составляло 14
миллионов. Стало быть, вне всяких сомнений, всего лишь в 20-м
колене все, например, русские имеют общих предков, все
родственники...
До двадцатого колена мне, безусловно, не добраться. И все-
таки не покидает тяга — в глубь веков и вширь пространства.
Потому что с каждым новым коленом, с каждым именем
расширяется география и моего рода, основательнее уходят корни
в родную землю, каждый год истории облекается новым
смыслом...
В 1872 г. (которым помечена фотография) в Самаре был
избран почетным мировым судьей купец Дмитрий Семенович
Печерский. Я узнал об этом, перелистывая подшивку
«Самарских губернских ведомостей», в которых нашел и имена
широко известные: почетными мировыми избраны были также
писатели и общественные деятели Дмитрий и Юрий Федоровичи
Самарины (последний, в частности, является автором
фундаментального труда «Окраины России», содержащего ценный
краеведческий материал). Но меня в данном случае
интересовал Печерский — мой прапрадедушка по материнской линии,
т. е. дед моей бабушки Наталии Николаевны Москвиной,
урожденной Печерской.
Алексей Федорович и Екатерина Григорьевна Алексеевы,
жившие в Тамбове, и Дмитрий Семенович Печерский, торговав-
Лихачев Д. С, Себе и потомкам.—Правда, 1979, 10 ноября.
б Заказ № 3959
65

ший зерном в Самаре, скорее всего ничего не знали друг о
друге. И тем не менее им предстояло породниться... в середине
XX столетия. Ведь все они — мои предки.
Фамилия Печерских втягивает меня в целое историческое
следствие. Может быть, что весьма вероятно, они — выходцы
из старообрядческих сел Верхнее Печерское и Нижнее Печер-
ское, что существуют на Волге ближе к Сызрани с конца
XVII в.? А может, есть у них связь с землепашцами Ливенско-
го края того же XVII столетия, «помещиками без крестьян»?
Самой постановке этого вопроса я обязан замечательному
«Библиографическому указателю по истории, геральдике и
родословию российского дворянства» Л. М. Савелова
(Острогожск, 1897). Он дал надежду найти сведения о Печерских в
«Трудах Орловской ученой архивной комиссии» (вып. 3—5,
Орел, 1893), где публиковались выдержки из Приправочной и
Переписных книг XVII в. В переписной книге 1678 г. в
описании села Егорьевского «под Богдановым лесом» сказано:
«помещик Шуйский имел двор бобыльский (людей 5 челов.);
прочие: Фаустовы, Пенковы, Глушковы, Трикачев, Зиновьев,
Ломовы, Бачюрин, Ртищевы, Печерские, Потапов, Сижинцев —
без крестьян и бобылей».
Теперь невольно стремишься связать все, что именно
известно о Печерских, в единую историческую картину (конечно,
отдавая себе отчет в ее условности).
Здесь уже больше работает художественное воображение,
с готовностью восполняющее недостающие сведения, цепочки
связей. Но и сами вполне достоверные факты, личности
облекаются пеленой таинственности и значительности. Совершенно
непроизвольно начинаешь приписывать им качества,
которыми не только не обладаешь сам, но, возможно, не обладали и
они.
И в этой идеализации предков нет ничего зазорного.
Наоборот, чем идеальнее, совершеннее мыслю я своего далекого
пращура, тем более настоятельно встает передо мной нравственное
требование хотя бы в какой-то мере походить на него, ему
подражать. Мне искренне и глубоко жаль тех молодых людей,
которые могут с уверенностью рассказать только о своем
происхождении от обезьяны.
Изучение собственной родословной — важный инструмент
самосозидания личности. И приступать к нему лучше как
можно раньше: ведь то, чего не успеешь выспросить у
стариков, потом едва ли восстановишь. Сколько книг и газет
пришлось перерыть мне, чтобы восстановить отчество своего
прадеда по материнской линии Степана Петровича Москвина!
А куда проще было в свое время поинтересоваться у деда,
Василия Степановича...
Вот с расспросов старшего поколения, с записей в
тетрадочку или альбом «Наша семья» и следует начинать ребятам. По-
66

степенно подберутся фотографии, документы, а в выпускном
классе, глядишь, и небольшой личный архив.
Только начинать это дело учителю надо с тактом и
осторожностью. Не во всякой семье все гладко, иное задание
может чувствительно задеть ребячье самолюбие, обнажить
скрытые переживания. Пусть сперва кто-нибудь расскажет о
бабушке или о дедушке, покажет одноклассникам старинную
фотографию — а там придется вести индивидуальную работу.
ЯРМОНКА В СОСНОВОМ БОРУ
Путешествуя в середине 1920-х гг. по «ржаной Руси»,
Вячеслав Шишков побывал и в костромских краях. Именно
в этих местах писатель обратил внимание на значительный
подъем краеведческой работы. В очерке «Под Костромой» он
отмечал: «Вообще, надо сказать, что среди современной
крестьянской молодежи — я встречался со многими — необычайно
развита тенденция краеведчества, и костромской музей немало
имеет из их рядов настоящих, дельных корреспондентов:
присылают нефритовые топоры, стрелы с точным описанием, где и
при каких условиях найдена; иные заняты геологическими
работами в своих окрестных деревнях, другие с головой ушли в
фольклор. Например, буйская школа в течение прошлого лета
собрала исчерпывающий материал по свадебному обряду,
учитель гармонизовал песни, а зимой «русская свадьба» во всей
натуральности много раз ставилась школой».
Костромское научное общество было в те годы действенным
объединением энтузиастов, имело отделения во многих
районных центрах. Начинания общества не пропали даром. Нам
довелось убедиться в этом, познакомившись с работой
выпускников Костромского педагогического института, наставники
которых сумели передать молодежи любовь к краеведческим
изысканиям и умение использовать их в воспитательной
работе. Отправимся же, примерно через пятьдесят лет после
Вячеслава Шишкова, под Кострому.
Близ старинного села Сидоровского Волга поворачивает на
восток — к Плесу. Стройная шатровая колокольня остается на
правом берегу, а по левому тянется громадный сосновый бор,
за которым вскоре открывается село Красное. Вот здесь, в
излучине, среди вековых сосен, расположился неприметный с
реки пионерский лагерь. Мне довелось гостить в нем вместе с
писателем Н. В. Караваевым.
Жизнь в лагере на первый взгляд ничем не
примечательная— линейка, купание, рыбная ловля, послеобеденный сон.
И не дождись мы заветного воскресного дня в конце июля, не
довелось бы нам, наверное, увезти с собой столь ярких, о
многом заставляющих задуматься впечатлений.
5*
67

По счастью, начальник лагеря Виктор Михайлович
Щербаков (он же директор Красносельской средней школы) удержал
нас, настоятельно советуя посмотреть ярмонку.
Ярмонка... Это слово мы уже не раз слышали от вихрастых
мальчишек и задорных девчонок и не могли не заметить, как
вспыхивали у них глаза. Кое о чем мы начали догадываться
по разным намекам и суетливым приготовлениям, но то, что
нам посчастливилось увидеть, превзошло все ожидания.
Балаганы, карусели, песни издавна сопровождали русские
ярмарки, создавали веселое приподнятое настроение,
оживлявшее торги. На ярмарке всегда было место и время проявить
удаль и зоркий глаз, показать головокружительную плясовую,
посмеяться над прибаутками зазывалы.
Ярмонка, которую увидели и в которой участвовали мы, с
торгами связана не была. Но как на самой настоящей ярмарке,
глаза разбегались от обилия зрелищ — и состязания бегунов в
мешках хочется увидеть, и к хороводам поспеть. Много
выдумки и вкуса было проявлено при подготовке этого праздника.
Но главное его достоинство заключалось, пожалуй, в том, что
не было здесь разделения на исполнителей и зрителей, каждый
ощущал себя полноправным участником действия, да ведь и
почти каждый серьезно готовился к нему заранее.
Но, впрочем, все по порядку. После завтрака звонкие
переливы пионерского горна созвали всех к просторной площадке
перед эстрадой. Звучат стихи, песни, их сменяют спортивные
номера, танцевальные представления.
Потом все разошлись искать забавы по вкусам и
настроениям: тут—городки, там — лазанье по шесту, а дальше —
викторина. Время до обеда пролетело незаметно.
И вот уже пора готовиться к костру. Далеко отбрасывает
он тени столетних сосен, отражается в слегка волнующейся
волжской воде. Опять звучат песни, выкидывают мудреные
коленца танцоры. Радость праздника надолго осталась в
памяти всех его участников, которые незаметно, играючи, многому
на нем научились.
Ярмонка в сосновом бору близ села Красного была не
только забавой.
Начнем с того, что по меньшей мере за неделю до нее
«белошвейки» из старших отрядов начали кроить наряды.
Тщательно и с любовью были вышиты сарафаны, приготовлены
кокошники и кички, атласные рубашки и перевязи. Первое, на
что мы обратили внимание на празднике, и была
традиционная русская одежда. Признаться, тогда мы вовсе не были
готовы в ее цветах и узорах выделить характерные местные
мотивы. Но они действительно были! Сберегла их прямая
преемственность традиции и любовь к народному искусству.
Есть такие умения, знания, традиции, сохранить которые
нельзя с помощью пластинок или магнитофонных лент, учеб-
68

нлков и альбомов,— необходима прямая, непосредственная
связь мастера и подмастерья, исполнителя и ученика. Но
многое тем не менее может быть восстановлено стараниями
краеведов и с помощью материалов, накопленных отечественной
этнографией и смежными с ней науками.
Да, собственно, если задуматься, какой идеей руководим
бывает ученый-краевед, скрупулезно записывающий местные
предания, собирающий старинные прялки, срисовывающий
узоры оконных наличников? Может быть, не всегда сможет он
выразить свою мысль с полной определенностью, но думает он
в первую очередь о том, как сохранить исчезающую красоту
от забвения и гибели, как передать ее потомкам. А задачи
«изучения», «сопоставления» и т. д. уже на втором плане.
Передо мной на столе лежит небольшая книжка. Полное ее
название таково: «Труды Костромского научного о-ва. Вып.
XXXVIII. Н. Калиткин. Орнамент шитья костромского
полушубка. С предисловием Вас. Смирнова». Книга вышла в
Костроме в 1926 г. тиражом 500 экземпляров. На ярмарках и
рынках ее автор срисовывал затейливые узоры, одновременно
стараясь в точности выведать место их происхождения.
Крестьяне к его расспросам относились настороженно, нередко
отказывались отвечать, а один даже продал свой полушубок,
узор с которого попал в альбом исследователя. Нередко
настойчивому краеведу приходилось действовать исподтишка,
воспроизводя рисунок незаметно от подозрительного и
сердитого торговца. Но, как бы там ни было, орнамент костромского
полушубка спасен от забвения и может вновь вернуться в
повседневную жизнь.
Книга Н. Калиткина заинтересовала меня в связи с той же
пионерской ярмонкой, Должно же быть родство узоров на
сарафанах, кокошниках и полушубках, происходящих из одной
местности. И родство действительно нашлось, причем со
стороны довольно неожиданной. Дело в том, что села Красное и
Сидоровское — старинные центры ювелирного промысла. Около
двух веков в них изготавливают посуду, броши, серьги из
серебра и других металлов (об этом мы еще будем говорить
позднее). И вот в предисловии к книге Н. Калиткина я читаю
следующие строки: «Большую часть всего многообразного
декоративного растительного орнамента лучше всего можно
сблизить и сопоставить с железоскобяным мастерством
орнамента— в церковных и намогильных решетках, в старинных
светцах и сечках те же завитки, те же спирали. Здесь
стилистическое влияние металлического закругленного спирального
завитка сказалось также несомненно. Очевидно, одна и та же
мужская рука в чеканке и в орнаменте кузнечного дела давала
в построении одни и те же элементы. Тот же стиль спиралей
мы видим, однако, и в женской вышивке золотом черных ко-
вернинских платков. Родство вышивки шубы с искусством ме-
69

таллических украшений
объясняется, может быть, в
значительной степени историей
русской одежды. В старину
нередко одежда украшалась
металлическими кружевами».
Ювелирные промыслы
Красного и Сидоровского наводят
на мысль найти общую
выразительную основу в металлических
изделиях и узорах одежды,
связанных местом происхождения,
коль скоро мы знаем, что
исторически эти два вида
украшений находились в живом
взаимодействии.
Решить эту задачу я, правда,
даже и не пытался. Она могла
бы стать предметом специального искусствоведческого
исследования. Существенно было другое — установить в
принципе, что выразительные формы определенной местности как бы
говорят общим, для этой местности характерным языком.
Очень важно, чтобы художественные выразительные формы
действительно находились в деятельном взаимодействии,
живом непосредственном общении друг с другом. Даже очень
своеобразный узор на сарафане, который висит под стеклом в
краеведческом музее, скажет гораздо меньше, чем намного
менее притязательный рисунок на передниках девушек,
участвующих в хороводе. Подхватываемый и волнуемый ветерком, он
вплетается в мелодию песни, становится незаменимым
участником целостного художественного действа. Натужные
умозрительные поиски основ синтеза цвета и музыки кажутся
нелепым чудачеством перед лицом этой воплощенной гармонии
выразительных форм.
На ярмонке гармония торжествовала. Платки из
бабушкиных сундуков, самостоятельно скроенные сарафаны и
косоворотки, из картона, цветной бумаги и мишуры, изготовленные
украшения удивительным образом воссоздали язык народной,
местной одежды, органически вошедший в столь же народное
и во многом традиционное местное праздничное действо. Это
в первую очередь заслуга пионервожатых, воодушевивших и
целесообразно организовавших своих подопечных.
Уже на таком частном примере становится очевидным,
какие богатые возможности таит в себе сочетание
исследовательской деятельности краеведческого характера с
творчески-активным эстетическим воспитанием молодежи, которому так
часто недостает систематичности, связи с традициями родного
края; учета личных интересов и установок.
70

Однако одежда — лишь одна из составных частей празднич*
ного действа. Одним из ведущих его элементов является игра.
Что дети любят играть, что за игрой давно признано
воспитательное значение — общеизвестно. Но вот эстетической
функции местной игровой традиции внимание уделяется явно
недостаточное, хотя попытки зафиксировать для истории детские
игры определенной области или села, понять их особенное и
незаменимое место в целостном укладе жизни начались
довольно давно.
Так, еще в 1863 г. журйал «Учитель» опубликовал
корреспонденцию В. Всеславина из города Чухломы «Детские игры
в Костромской губернии». Поведав читателям о
распространенных среди чухломской детворы играх — козонках; или бабках,
городках, чеке, чижике, автор приходит к следующему
заключению: «Все игры эти требуют от игрока проворства, ловкости;
они развивают силу в руках. Кроме того, главное их
достоинство заключается в том, что они происходят на улице, под
открытым небом, т. е. всегда на свежем воздухе, а известно,
" что усиленное движение и свежий воздух вместе отлично
способствуют физическому развитию и укреплению детей».
К этому не вызывающему возражений обобщению можно
было бы многое добавить, в первую очередь в плане эстетико-
воспитательного значения игры. Прежде всего, традиционная
игра находится в непосредственной связи с устным народным
творчеством. Определенные ритмические и рифмованные
словесные формулы являются столь же обязательными ее
элементами, как и сами правила. Собственно, еще до начала игры,
по описанию того же В. Всеславина, городошники, например,
разбиваются на две команды, подходя парами к двум «маткам»
с вопросом: «Матки-богатки, колокола или языка?», и в
зависимости от ответа назвавшийся «колоколом» поступает в одну
команду, назвавшийся «языком» — в другую. Иногда
регламентируется и очередность выбора со стороны «маток», которую
подходящие выясняют следующим вопросом: «Матки-матки,
чьи заплатки?».
Столь же традиционны порой очень меткие, образные
названия фигур в тех же городках, действий игроков и т. д. Но
городки, безусловно, не самая показательная игра для уяснения
степени участия в ней словесного творчества. В основе ее
лежит все-таки состязание, в то время как
символически-обрядовые игры, задачи которых несколько иные, насыщены
стихами, песнями, ритмической прозой до предела. Поэтому и
характерные местные особенности сохраняются в них
основательнее и выявляются легче, чем в играх первого рода. И тем
не менее даже в состязательных играх словесный элемент
несет в себе специфические местные черты.
Гори, гори ясно,
Чтобы не погасло;
71

Глянь на небо —
Птички летят,
Колокольчики звенят.
Это присловие сопровождает одну из распространенных в
России игр —, горелки. Ритмически-игривое, зазывающее, оно
готовит к быстрому бегу. Однако в разных местностях оно
звучит по-разному. Еще дореволюционные исследователи записали
несколько его вариаций в пределах одной только
Владимирской губернии. Приведем для примера несколько начальных
четверостиший:
Гори, гори жарко,
Едет Захарко,
Сам на кобылке,
Жена на коровке... (г. Киржач)
Стой, гори на месте,
Гори, не сгорай,
По бокам глазами
Поменьше стреляй, (с. Никольское)
Гори, гори ясно,
Чтобы не погасло,
Стой подоле,
Гляди на поле... (с. Орехово)
Таким образом, краеведу есть на что обратить внимание в
детских играх. Связь с устным народным творчеством — не
единственная в них эстетическая черта. И городки, и лапта, и
классы развивают чувство симметрии и ритма, нередко
специально ориентированы на воспитание творческого
воображения.
«У разных национальностей,— писала Н. К. Крупская,— есть
чрезвычайно интересные бытовые игры, развивающие меткость
глаза, умение проскакать на лошади, умение попасть в цель»1.
Традиционные игры нуждаются в очень короткой подготовке
и в то же время богаты со стороны эстетической
выразительности и эмоциональной насыщенности. Напрашивающаяся, на
первый взгляд, мысль о том, что традиционная игра
вытесняется спортивной, в принципе неверна. Как это ни удивительно,
традиционная игра местами исчезает, — но не под каким-либо
внешним давлением,— и не заменяется ничем. Исчезает она в
силу разрыва игровой традиции там, где утрачивается
непрерывная преемственность правил, приемов, текстов.
Потребность в эмоциональной и физической разрядке, столь
естественно и необходимо возникающая у детей (во время
перемен, после уроков и т. д.), за отсутствием традиционной
игры удовлетворяется в неорганизованном шуме, галдеже,
озорстве, стоящих вне каких-либо правил и тем более
эстетических канонов.
1 Крупская Н. К. Пед. соч. М., 1980, т. 5, с. 49.
72

Мудрость традиционной игры заключается в том, что весь
накопившийся и ищущий выхода
эмоционально-психологический и мускульно-физический потенциал определенным
образом направляется, вводится в русло правил, канонов,
совершенное следование которым может получить законченное
эстетическое оформление. Техника игры — то же искусство
(напомню, что греческое «техне» означало всякое вообще умение,
искусство, ремесло). Если же к правилам действий добавить
«правила словесные», присловья, то неявный, незаметный для
играющих эстетико-воспитательный смысл традиционной игры
станет вполне очевидным.
Поэтому правильно поступают воспитатели,
поддерживающие среди ребят традиционные игры и состязания. На ярмонке,
с которой началось наше повествование, стараниями вожатых
всяческих затей было в изобилии. Игры были, конечно, разные,
но и свои, костромские, не остались в забвении. А много ли
нужно, чтобы сохранить в жизни детворы на время
исчезнувшую, но хорошую и интересную игру? Два-три раза сыграть с
ними вместе, скостив себе на часок десяток-полтора лет,—
а дальше они будут играть сами. А это не так уж сложно,
если любишь еще свое ушедшее детство и детство своих
подопечных.
Вожатые нашего пионерского лагеря были именно такими
влюбленными людьми, а счастливые ребячьи улыбки служили
им лучшей наградой.
Но просто обстоит дело только со сравнительно
элементарными играми. Игры обрядовые, роль которых в народном быту
куда значительней, одним махом не восстановишь. Тут, если
традиция прервалась, придется провести целое краеведческое
исследование, порасспросить стариков, сопоставить их
рассказы, что-то додумать.
Однако стоит ли игра свеч? Ведь задачи непринужденного
и увлекательного введения подрастающего поколения в
сложную систему мироотношений выполняют телевизор, радио,
журналы, газеты, учебники... Думается все же, что
полноценной замены обрядовой игры они не обеспечивают. В первую
очередь, это связано с неизбежной пассивностью учащихся —
быть только зрителем, слушателем, читателем, но никак
самому не участвовать в творчестве.
Вспомним о новейших ускоренных методах обучения
иностранным языкам. Все они основаны на предельной
активизации процесса обучения; с первых дней, владея двумя
десятками слов, надо уже говорить, участвовать в бытовых сценах,
дискуссиях. И результаты действительно удивительны.
Разнообразие психологической нагрузки, динамика чувственных,
эмоциональных, физических напряжений вплоть до момента
переутомления не ослабляют внимания обучающегося, но, на-*
против, делают его еще более цепким, устойчивым, острым.
73

Традиционная символически-обрядовая игра, хоровод
вполне решают задачу творческого обучения с законченной
художественной выразительностью. Одна из распространенных
земледельческих игр — «леи». В пении и движении хоровода
раскрывается, как «на лен землю пахати», как «зелен лен полоти».
Научи меня, мати,
Зрелый лен брати.
Научи меня, мати,
Как лен вязати.
Научи меня, мати,
Спелый лен сбирати и т. д.
Мудрая игра учитывает и необходимость переключения
внимания. Когда дело доходит до того, что пора «тонкий лен
прясти» и «пряжу мотати», девушкам самими правилами
предписано начать заглядываться на молодцов, включающихся в
хоровод. Тема знакомства и ухаживания венчает все действие.
Символически-обрядовая игра издавна служила средством
сближения молодежи, позволяла в неявной, художественно-
завуалированной форме выразить свои симпатии и склонности.
Личные привязанности, открыть которые затрудняло естествен*
ное чувство стыдливости, свободно проявлялись, находя опору
и оправдание в самих правилах действия.
«Большие хороводы,— пишет Н. И. Савушкина,—
выполняли определенную общественную роль, были своеобразными
«смотринами». Здесь в соответствии с обычаем происходили
встречи и знакомства девушек и парней, определялись будущие
супружеские пары... Не случайно подавляющее большинство
хороводных песен имеет любовную, брачную, семейно-бытовую
тематику»1.
Стоит послушать, что рассказывает о своей первой встрече
с усть-цыльмским хороводом бывалая собирательница
фольклора:
«Мы только что вылезли из огромного карбаса, который
переправил нас через неспокойную, играющую волнами Печору
на этот берег. Позади у нас — леса и болота, речки и перевозы,
бездорожье и хляби, по которым мы тащились свыше двух
недель» стремясь попасть в это древнее печорское селение — Усть-
Цыльму, пятьсот лет тому назад основанное здесь, в дремучих
северных лесах, новгородцами. Усталые с дороги, измятые,
полусонные, мы стоим, смотрим и хлопаем глазами. Явь это или
сказка?
Это, несомненно, явь. Но нам не верится. Как
зачарованные глядим мы на проплывающие перед нами круги, хороводы,
ало-золотые сарафаны. Мы ошарашены.
— Товарищи, да что ж это такое?!
1 Савушквиа Н. Русский народный театр. M.t 197&, с. 27.
74

Десятки любопытных голов оборачиваются с бревнышек, на
которых разместились по обочинам улицы зрители, и
приветливо, хотя и несколько изумленно, улыбаются нам. Если мы,
ленинградцы, смотрим разинув рты на разряженных усть-цыле-
мок, то и местные жители, очевидно, поражены нашим
появлением и видом. Немедленно несколько женщин придвигаются к
нам поближе.
— Сей день праздник,—объясняют они,— вот девки и
гуляют на горке, и горочные песни поют. На горке до поздней
ночи народ веселится и играет»1.
Иногда можно встретиться с усть-цыльмскими песнями,
танцами, костюмами (как и с другими формами живого
народного искусства) и в Москве, во время концертов фольклорных
ансамблей. Такие встречи тоже бывают впечатляющими, но
несравненно слабее: вырванные из своего естественного
окружения, перенесенные на театральные подмостки, подвергшиеся
режиссерской обработке, народные песни, танцы и т. д. в чем-
то начинают походить на своеобразное эстрадное
представление, ориентируясь главным образом на стороннего
зрителя, тогда как подлинный народный танец, игра, хоровод
всегда охватывают всех: от самих непосредственных
участников до стариков и детворы на бревнышках.
Тем не менее даже такая форма передачи опыта сохранения
местной фольклорной традиции может быть полезней для тех
краев, где она в силу тех или иных обстоятельств оказалась
утраченной.
Заметим, кстати, что воспроизведение забытых обрядовых
игр и действий встречает, как правило, благоприятный прием
€0 стороны сельского населения. Так, в той же Костромской
области сотрудники Института этнографии подготовили с
жительницами деревень Елино и Дорофеево в 1973 г.
«воспроизведение-инсценировку «посиделок» и «девишника» во всей их
фольклорно-этнографической самобытности и показали в
д. Елино, в с. Коткишево и г. Нея. Встречены эти выступления
были с огромным энтузиазмом всего зала. Для старшего
поколения это была встреча с молодостью»,— пишет один из
организаторов 2.
Поэтому усилия, затрачиваемые на подготовку праздников,
подобных пионерской ярмонке, окупаются сторицей, если
представление придет в гости к жителям окрестных сел и деревень.
Узкие поначалу краеведческие задачи — например, выяснение
специфики местной игровой традиции — могут при
последовательном решении не только органически влиться в систему
эстетического воспитания, но и зазвучать в довольно широком
1 Колпакова Н. П. Песни и люди. Л., 1977, с. 69.
2 Шаповалова Г. Г. Материалы фольклорно-этнографического
обследования Костромской области.— Новое в этнографии и антропологии.
М., 1975, с. 93.
75

социальном контексте. Песня, конечно, составляет
неотъемлемую часть хоровода и многих символически-обрядовых игр.
Но есть и песни совсем иного, неигрового характера, звучащие
совершенно самостоятельно. Кстати говоря, пионерская ярмон-
ка была чужда строгого пуризма: никто не стремился от
начала до конца сохранить старинный стиль действия и напевов.
Исполнялись песни самые различные — традиционные,
современные, из кинофильмов. Более того, можно отметить, что
современная ритмичная мелодия скорее преобладала — она
проще, легче запоминается. Дань старине, которая нас
интересовала больше, была довольно скромной, во всяком случае, много
меньше, чем в одежде.
В связи с этим невольно всплывают в памяти мысли
отечественных собирателей музыкального фольклора,
высказывавшиеся почти сто лет назад, во время очередной волны тревоги
за судьбу народной музыки.
С. М. Ляпунов, например, писал буквально следующее:
«Русская песня вообще, кроме своих чисто мелодических
достоинств, отличается богатством и разнообразием ритмов,
причем часто встречаются поразительные и необыкновенные
сочетания ритмов в одной песне... Так как сложный ритм и богатая
мелодия требуют для усвоения своего известного напряжения
воспринимающих способностей, то в этом отчасти и кроется
разгадка того успеха, который имеют в народе солдатские и
городские песни: пошлая мелодия, состоящая из повторения
одной короткой музыкальной фразы, не требующей
напряжения ни памяти, ни слуха для усвоения ее, и при этом
уложенная в самом простом, грубо отчетливом ритме, по самой
легкости усвоения своего представляет большой соблазн и
понижает общий уровень эстетических требований, заставляя
довольствоваться тем, что легко и скоро запоминается» !.
В те годы, когда писал С. М. Ляпунов, одним из симптомов
упадка народного музыкального вкуса представлялась
частушка (меньше чем через полстолетия фольклористов стало
заботить ее исчезновение!), которую и противопоставляли
старинной песне. «Старинная песня богата красотою мелодии,
поэтическими описаниями природы и душевных движений человека,
непосредственною свежестью и глубиною чувств, образностью
бытовых картин, оригинальностью голосоведения... — писала
известная собирательница русских народных песен певица
Е. Э. Линева в 1903 г. — В частушке, напротив, чувствуется
отсутствие художественности в поэтических образах и музыке;
она может быть прямо выставлена в качестве одного из
доказательств того вредного влияния изнанки цивилизации,
которое большей частью одно только и выпадает на долю
народа»2.
1 Русская мысль о музыкальном фольклоре. М., 1979, с. 231—232.
2 Там же, с. 253—254.
76

Наиболее проницательные фольклористы и краеведы, одна*
ко, уже в этот период занялись сбором частушек. Мысли,
которыми они при этом руководствовались, небезынтересны для
уяснения скрытых пружин краеведческой деятельности и
обоснования ее методов, тем более что речь идет о той же
Костромской губернии. «Возможно, что лет через 10—15 не останется и
следа от многих из бесценных сокровищ фольклора, которыми
владеет наша Родина. Пока можно еще, пока есть время, надо
сохранить, что успеем»,— писал один из фольклористов в
1910 г. И продолжал: «Руководствуясь только что
изложенными мыслями в течение более четырех лет (с 1904 по 1909 г.),
я старался насколько мог тщательно вглядеться в небольшой
уголок Костромской губернии Нерехтского уезда — уголок,
который можно определить приблизительно как область внутри
окружности, описанной радиусом около 10-ти верст из села
Толпыгина Новинской волости».
К сожалению, подобного обследования района,
занимающего нас в настоящей главе, не производилось. А жаль. Ведь
известно, что еще в 1930-х гг. в селе Сидоровском было два (!)
самодеятельных хора, был хор и в селе Красном. Вековые
песенные традиции хранились бережно, с любовью. Экспедиция
1959—1960 гг. в Костромскую область отметила, что многие
песни продолжают свою жизнь в народе, однако, как сказано
в отчете, на одном из концертов в том же Красносельском
районе участники художественной самодеятельности не
исполнили «ни одной местной народной песни, даже частушек».
«Это объясняется,— говорится в отчете,— пренебрежительным
отношением к местному народному творчеству со стороны
многих руководителей художественной самодеятельности. В Бий-
ском и Суманинском районах в репертуарах самодеятельных
хоров местные народные песни вообще отсутствуют. «Даже
частушки со сцены поют присланные или взятые из книг, хотя
знают массу своих, местных частушек».
Итак, частушка, теснимая эстрадой и песнями из
кинофильмов, уже нуждается в охране. Но насильно петь частушки не
заставишь: жизненность музыкальных (как и других
выразительных форм) определяется самою жизнью. Имеет, однако,
смысл проверить, действительно ли та или иная песня не
поется больше потому, что разонравилась, или она, как говорят:
«не на слуху» из-за разрыва традиции.
«Традиция» по-русски означает «передача»: она действие
тельно есть «эстафета поколений». Поэтому радоваться новому
художественному опыту правомерно в том случае, если
одновременно не забывается, а сохраняется и передается потомкам
все существенное и ценное из художественного наследия
прошлых поколений. Традиционные национальные выразительные
формы и тяготеющая к ним классика явились результатом
многовекового отбора именно тех мелодий и ритмов, которые луч-
77

ше всего выражали
одухотворенно-поэтическое и вместе
с тем конкретно-трудовое,
заботливо-хозяйское отношение
к природе, истории, быту,
одним словом, к родному краю,
именно данной общности
людей, объединенной языком и
психологическим складом,
географическими условиями и
мировоззрением.
Традиционные
музыкальные выразительные формы
объединяли, организовывали
и очищали человеческие
души, воздействуя, как скажут
современные психологи,
через сферу эмоций и
подсознательного на весь строй
жизни. Музыка может настраивать на серьезность, возвышенность,
ответственность, выполнение долга и на бессмыслие,
равнодушие, нервическую веселость...
Красивый голос вожатой Ирины Асафовны выводит
незатейливую мелодию из кинофильма. Звучит вроде бы приятно.
Но песенка эта — минутное увлечение, и поется вовсе не
потому, что «самая заветная», и за душу по-настоящему не берет.
А ведь песню, как настоящего друга, надо выбирать со всей
серьезностью; и не даром слово молвится, что друзья лучше
старые.
«Чудесные на Руси проводились ежегодные
сельскохозяйственные ярмарки,— пишет в одном из очерков Владимир
Солоухин.— Привозилось множество изделий народного ремесла,
звучали прекрасные народные песни, затевались народные
игры и забавы, яркими цветами переливались народные танцы.
Может быть, стоит возродить традицию подобных ярмарок»1.
Выпускники Костромского педагогического института — яр-
монка в сосновом бору их детище — умеют ценить традицию,
передать свои знания и умения ребятам. Их работа является
не «научным», а «практическим» краеведением, и по существу,
по воспитательным результатам ее в этой сфере можно ставить
в пример. Только, пожалуй, музыке, песне надо уделить
больше внимания. Ведь в Красном и Сидоровском еще живы
участники самодеятельных хоровых коллективов 30-х гг. Их
послушать, записать, у них поучиться — неотложное краеведческое
дело, сулящее большую отдачу в эстетическом воспитании.
* Солоухин Вл. Слово живое и мертвое. М, 1976, с. 204.
78

ЧАРУЮЩАЯ СКАНЬ
Обращу Ваше внимание лишь
на желательность преподавания
такого мастерства, которым удобно и
выгодно заниматься дома, которое
не возбуждало бы потребности
пересилиться в город, одним словом —
мастерства кустарного...
Из письма С. А. Рачинского
от 2 января 1890 г.
|\ ак уже упоминалось в предыдущей главе, села Красное
и Сидоровское под Костромой — старинные центры
художественного ремесла. Известно, что в конце XVII в. золотарь
Михаил Савельев из села Красное работал в Серебряной
палате в Москве. От XVIII в. осталось в памяти довольно много
имен мастеров, занимавшихся резьбой и чеканкой, а также
чернением. Но не этим промыслам суждено было принести
местным умельцам мировую славу. С известной долей
преувеличения можно сказать, что несколько столетий ушло у них на
подготовку к освоению искусства, которое дивно расцвело
здесь за сравнительно короткий срок и принесло удивительные
плоды — технике скани. Тончайшие узоры из мелким барашком
вьющихся металлических стружек сплетаются в причудливые
фигурки, корзиночки, шкатулки... Скань можно назвать
металлическим кружевоплетением. Многое роднит ее с искусством
лесковского Левши, только технология здесь многоэтапная, и
наряду с ковкой осуществляется целый ряд процессов — и
паяние, и серебрение и т. д.
«Всякому издавна населенному месту, буть то село или
городишко самый захудалый, присуще нечто свое, сокровенное,
что определимо разве таким вот понятием, как дух, — пишет
костромской краевед В. Шапошников, автор замечательной
книжки о красносельских промыслах. — ...В любом местечке
российском «Русью пахнет», и всегда несколько по-своему, на
свой лад, особенно. Если хотите, это воздух духовной жизни
такого-то края. И веяния его дают уже о себе знать, едва
прожито вами в новом, еще не разгаданном месте дня два-три»1.
Веяния духовной жизни, дух края — они ведь не бесплотны.
Дух, сокровенный смысл — не только местности или события,
но и народа, эпохи, всего порождаемого жизнью и
творчеством— непременно должен быть воплощен, обрести
материальные формы. С чем, как не с этим стремлением найти верную
форму выражения-воплощения, связаны известные поэтические
«муки слова». И когда единственное и необходимое Слово
найдено— сколько оно приносит радости и утешения! Дух края
запечатлен для нас в его природе и архитектуре, говоре, одеж-
1 Шапошников В. Красносельские ювелиры. Ярославль, 1969, с. 19.
79

де pi обрядах местных жителей, которые вместе, в. совокупности
создают ощущение неповторимости умного лика местности, с
которой мы — краеведы — вступаем в личные отношения.
Лик села Красного открывается прежде всего знаменитым
памятником зодчества — воздвигнутой в 1592 г. по воле Бориса
Годунова шатровой церковью Богоявления, удивительно
схожей с храмом Вознесения в Коломенском; неповторимые его
черты дорисовываются уютными каменными особнячками, как-
то естественно сливающимися с раздольной приволжской
природой и, конечно же, художественными промыслами, в которых
слились воедино сказка и быль, прошлое и настоящее... Может
быть, скань и была тем необходимым поэтическим «словом*»,
которое в течение веков вынашивала эта местность и ее
обитатели и которое вполне выразило ее сокровенный смысл.
Но в таком случае и знание, «ведение» о крае самым
прямым образом связано с художественными промыслами. Те, кто
владеет их секретами, может быть первые и самые главные
краеведы, они воплощают в себе этот край для всех гостей и
путешественников и сами прочнее, чем кто бы то ни было,
врастают в его историческое и природное тело.
В Красном практически не существует той громадной по
значению социальной проблемы, которая в конце прошлого
века всерьез занимала лишь таких немногих проницательных и
по-государственному мудрых людей, как педагог С. А. Рачин-
ский, а теперь стала предметом первоочередной заботы
плановых органов и многочисленных специалистов — «бегства»
молодежи в город. Особенно отчетливо чувствуется это в колхозе
«Красный прибой», что в нескольких километрах от Красного.
Уходят парни в армию, а потом непременно возвращаются
обратно.
Сказать, что зачарованы они только сканью, было бы
никчемным лукавством. Как мастеру необходим станок, так и
мастерству, промыслу нужна материальная основа. Тонкие
выразительные черты умного лика края нуждаются в прочном и
плотном остове, художественному промыслу необходима
соответствующая социальная и природная среда. Расцвет промысла
сам по себе заставляет думать, что и в области организации
труда и быта есть чему поучиться в этих местах1. Не только
мирно, но со взаимной выгодой соседствуют друг с другом
молочная ферма и ювелирная фабрика. И в разгар полевых работ
есть откуда привлечь рабочие руки, и в зимнее время есть
занятие не только выгодное, но и увлекательное.
1 Немаловажное тому свидетельство — Постановление Президиума
Верховного Совета СССР," которое отметило «положительную работу,
проводимую Советами народных депутатов Костромской области по
трудовому воспитанию, профессиональной ориентации и подготовке сельской
молодежи, по закреплению молодых кадров на селе, активному вовлечению
их в сельскохозяйственное производство...» (Правда, 7 мая, 1980.).
80

Но в таком случае, может
быть, и скань ни при чем, а
все дело в разумной
организации материального
производства, в факторах экономических?
История красносельского
художественного промысла
говорит скорее об обратном.
Именно стремление
завороженных сканью умельцев и
ценителей народного искусства
сохранить для потомков
удивительную ремесленную традицию
подсказало пути наилучшей
организации и помогло найти
поддержку. «Мне вспоминается,—
пишет В. Шапошников,—
красносельская артель
шестидесятого еще года. Бревенчатые, грязноватые, с плохим освещением
вспомогательные, заготовительные цехи, бревенчатая же изба —
гальванический цех с нездоровыми условиями труда»1. Но
буквально за несколько лет фабрика преобразилась, и то, что
можно увидеть в Красном сегодня без натяжек
воспринимается как образцовое хозяйство.
По соседству с фабрикой — Красносельское училище
художественной обработки металлов. У него, можно сказать, уже
большая история. Ведь еще в 1897 г. в селе Красном был
открыт класс технического рисования, через несколько лет
преобразованный в Художественную ремесленную учебную
мастерскую. Так что традиции художественного воспитания с
ориентацией на местное ремесленное искусство здесь
достаточно крепки.
Интересно, что искусство скани, на время отодвинувшее в
Красном все другие способы обработки металла на второй
план —хотя они существовали здесь очень давно,— не
оказалось, образно выражаясь, неблагодарным по отношению к
своим предшественникам и конкурентам. Напротив, когда
ювелирный промысел достаточно укрепился, приобрел и славу
и поддержку и возникла возможность подумать о путях его
дальнейшего расширения, краеведы-умельцы вспомнили о
забытом на время искусстве художественного литья, чеканки.
Они должны были восстановить отдельные черточки
выразительного лика края, стершиеся от времени, но необходимые,
придающие ему свое особенное выражение.
Нужно сказать, что художественные промыслы не только в
Красносельском районе, но и во многих других местах в меру
1 Шапошников В. Красносельские ювелиры, с. 48.
6 Заказ № 3959
81

своего собственного укрепления помогают сохранять не только
сопутствующие и связанные с ними ремесла, но и многие
народные художественные и обрядовые традиции.
Например, в Полховском Майдане, что в Вознесенском
районе Горьковской области, бережно хранят и по праздникам
обязательно надевают традиционную национальную одежду.
«Это село,— пишет Т. Семенова,— где и сейчас живет
вполне современный художественный промысел росписи по дереву,
промысел массовый; в каждом доме — токари-мужчины,
красильщики-женщины; едва ли не одно село на всю Россию
(вместе с соседней деревенькой — Крутец); полхово-майданскце
копилки, грибы, яйца, коробочки, ярчайшие и отлично
расписанные анилином, можно встретить на рынках во многих наших
городах. В этом селе женщины средних лет и старухи хранят
в сундуках и надевают в праздники свою особенную «сряду»1.
Есть непосредственная связь между повседневной
художественно-ремесленной работой, оттачивающей эстетический вкус,
открывающей и укрепляющей в сознании тончайшие
закономерности движения народной фантазии, с осуществлением тех
ж е художественных начал в быту, в области
непроизводственной. Глубинная основа кружевоплетения, чеканки или литья,
ритмико-интонационной структуры народной песни или сказа,
сочетания цветов, линий, складок традиционной одежды одна
и та же. Она непосредственно выражает общий эстетический
идеал.
Эта общность в самых различных областях художественной
деятельности часто ощущается совершенно непроизвольно, с
какой-то принудительной необходимостью. Фольклорист Дм.
Молдавский, рассматривая в Судже работу ковровщиц, увидел
сначала в ней особую музыкальность, напоминающую игру на
арфе, музыкальность, отражающуюся в цветах, ритме изгибов
орнамента, а потом...
«И этот орнамент, и эти краски,— пишет он,— этот зеленый
травянистый цвет заставили меня вспомнить заговор, который
я когда-то выписал из старой книги — сборника русского
фольклора,— автор ее, не очень-то щепетильный в точной
передаче текстов, был по-своему влюблен в русское слово, в
народную поэзию: «Еду я из поля в поле, в зеленые луга, в дольные
места, по утренним и вечерним зорям; умываюсь медвяною
росою, утираюсь солнцем, облекаюсь облаками, опоясываюсь
чистыми звездами. Еду я во чистом поле, а во чистом поле
растет одолень-трава... Одолень-трава! Одолей мне горы
высокие, долы низкие, озера синие, берега крутые, леса темные,
пеньки и колоды»2.
1 Семенова Т. Народное искусство и его проблемы (очерки). М.,
1977, с. 133.
2 Молдавский Дм. За песней, за сказкой, за одолень-травой. Л.,
1975, с. 159.
82

Надо ли удивляться, что там, где живет художественный
промысел, чаще сохраняются и песни, и одежда, и обряды, и
другие неповторимые черты национальной культуры.
Благодаря этому непроизвольно, но систематически осуществляется
эстетическое воспитание молодежи, воспитание не отвлеченное,
а основанное на глубокой, конкретной художественной
традиции. Туда, где свободно живет и проявляется в разнообразных
выразительных формах народный эстетический идеал, труднее
проникают шаблоны безродной «массовой культуры», там реже
возникает «охота к перемене мест».
Вот, казалось бы, и пестовать руководителям
художественной самодеятельности, Дворцов культуры и клубов
традиционные формы народного искусства. Но как это ни странно, иной
раз встречается совершенно противоположная тенденция. В
одной поволжской деревне местному хору народной песни
районным Домом культуры было предписано исполнять только
«массовый» эстрадный репертуар — и хор вскоре распался1. Даже
в Вологде, в Доме народного творчества, как рассказывает
Н. П. Колпакова, русской народной песне предпочитают арии
из «Цыганского барона» или «Травиаты»2.
В отношении художественных промыслов подобные факты
тоже имеют место. Дм. Молдавский отмечает стремление
отдельных руководителей навязать инородные эстетические
принципы ковровому искусству3, В. Шапошникова тревожат схожие
проблемы красносельского ювелирного промысла4.
Стало быть, вопрос может быть поставлен достаточно
широко. Руководить художественными промыслами,
самодеятельностью, преподавать в школу или техникум часто приходят
люди, мнящие себя культурными, а на деле не только
лишенные связи с подлинной культурной традицией, но и плохо
понимающие возможность существования различных систем
эстетических ценностей. Вот для них художественное
краеведение местности, где предполагается их работа, должно быть
совершенно обязательным. И деятельность свою им надо
разворачивать не по прихоти собственной фантазии, а исходя из
тех более или менее заметных побегов художественной
традиции, с которыми они познакомятся.
Впрочем, войти, вжиться в традицию — дело отнюдь не
такое простое. Здесь все преимущества на стороне тех, кто связан
с ней сызмальства, впитывал ее и прямо, и тысячами окольных
путей. Внешнее подражание, инородная духовная основа
обнаруживаются непременно и не могут быть скрыты.
1 См.: Колпакова Н. П. Песни и люди, с. 118—119.
1 Там же, с. 120.
8 См.: Молдавский Дм. За песней, за сказкой, за одолень-травой,
а 162.
4 См.: Шапошников В. Красносельские ювелиры, с. 50.
6* 83

«Был в Семенове,— рассказывает А. Б. Салтыков,—такой
мастер — Антон Ермилович Ершов. Этот Ершов был
художником и мыслителем. И вот в разговоре с одним художником
(который об этом написал) Ершов, говоря о том, как
некоторые инструкторы в Хохломе вводят новый рисунок и новый
метод работы, рассказал такую вещь: «Был у нас инструктор,
который красиво делал и как будто по-нашему и по-новому, а на
самом деле не по-нашему. Весь наш рисунок он точно истолок,
измельчил, и душа наша пропала, а душа у. нас широкая,
мы—волжане, нам простор нужен, у нас страна великая, и
Волга у нас широкая, и мы к широте привыкли, и когда мы
рисуем, то и линии кладем плавные да большие, да
пространство между линиями оставляем широкое, чтобы кисточка наша
шла свободно, вот душа у нас здесь и выражается, а он все-то
истолок, измельчил»1.
Многими нитями связано народное художественное
творчество с окружающей природой, которая влияет на его мотивы,
настроения, подсказывает доступный материал и способы его
обработки. Именно поэтому народные художественные
промыслы представляются многим современным исследователям
прекрасной школой воспитания естественных, человечных
отношений к природе.
«Еще Маркс отмечал,— пишет А. Канцедикас,— что человек
связан с природой не только физически, но и духовно.
Народное творчество и является одним из ярких проявлений этой
духовной близости, что в народном изобразительном искусстве, в
свою очередь, олицетворяется наиболее наглядно и конкретно
за счет отражения в нем природных форм и использования
природных материалов. Работа над глиной, деревом, льном,
шерстью и т. д., создание из этих материалов произведений
бытового искусства путем выявления их природной красоты и
богатства дают возможность познания природы в труде, а не
только в созерцании»2.
Конкретно-трудовые истоки эстетической деятельности
являются с диалектической необходимостью ключом не только к
воспитанию естественных человечных отношений к природе, но
и к наиболее полному раскрытию внутреннего мира и
сущностных сил самого человека.
Наряду с этими важнейшими началами народной
художественной деятельности можно выделить и ряд частных, также
весьма важных для современной экологической проблематики.
Стоит заметить, например, что выдвигаемый в последние годы
принцип «безотходное™ производства» (представляющийся
существенным для сохранения природного равновесия) на
практике всегда имел место в крестьянском быту и ярко проявлял
1 Салтыков А. Б. Самое близкое искусство. М., 1968, с. 52.
2 Канцедикас А. Искусство и ремесло (к вопросу о природе
народного искусства). М., 1977, с. 67»
84

себя в разнообразных материалах народного художественного
ремесла.
Поэтому эстетический опыт художественно-промыслового
краеведения может быть небесполезным не только для
будущих народных умельцев, но и для работников самых различных
отраслей промышленности и хозяйства.
Наконец, краеведческое изучение и пропаганда народных
художественных промыслов — важная составляющая часть
идеологической работы. «Угроза абстрактного единства,
космополитизации духовной жизни,— пишет А. Канцедикас,—
диктует необходимость развития внутреннего существа каждой
национальной культуры»1. Бездуховному идеалу буржуазного
общества, беззастенчиво навязывающему себя через
микрофоны и наклейки на хозяйственных сумках, может противостоять
только глубинная мудрость и естественная выразительность
искусства, жизненные истоки которого чисты и человечны.
Радостно сознавать, что школьное эстетическое краеведение
в последнее время делает значительные успехи в сохранении
традиций художественных промыслов. Вот один из
характерных примеров.
В поселке Злынка на западе Брянщины издавна
существовало самобытное искусство деревянной резьбы. Не было дома
без неповторимого затейливого узора наличников, украшений
на крыльце, калитке. Но мастера один за другим уходили из
жизни, не оставляя учеников. И вот казалось уже, что
прервалась традиция, что неминуемо потеряет село свой наряд, свои
индивидуальные черты. Но за дело под руководством учителей
взялись местные школьники. Они во всех подробностях
расспрашивали старожилов, воспроизводили образцы узоров.
Завершив исследовательский этап краеведческой деятельности,
ребята взялись за стамеску и долото. И вот родное село вновь
заиграло сплетениями деревянных кружев, всем щедро дарит
радость возрожденной традиции 2.
СЛУЧАЙ В СЕПЫЧЕ
Был в XVII веке в России такой удивительный писатель,
протопоп Аввакум. Его язык приводил в восхищение даже
И. С. Тургенева, не слишком жаловавшего древнюю
литературу. В наши дни, в середине XX в., поисками рукописей
Аввакума занимался замечательный ученый-археограф, основатель
древлехранилища Пушкинского дома в Ленинграде Владимир
Иванович Малышев. Вот о двух этих людях — о древнерусском
писателе и советском археографе написал увлекательную кни-
1 Канцедикас А. Искусство и ремесло, с. 20.
й См.: Шпачков В. Вернули сказку,—Правда, 1980, 21 июля.
85

гу Дмитрий Жуков'. Ее надо
обязательно прочитать
каждому, кто заинтересуется темами
этой главы — краеведческой
археографией, книгами,
книжниками и литературным языком.
В середине 1970-х гг.
археографическая экспедиция
Московского университета вела
поиск в Пермской области.
Район был выбран не наугад, и
собиратели приехали сюда не в
первый раз. Дело б том, что в
целом ряде селений здесь
сохранились книги, песни,
восходящие к укладу Древней Руси
XVII в. и потому
представляющие особый интерес для
историков, этнографов, фольклористов.
Экспедиции, находившейся в поселке Сепыч, удалось
получить несколько драгоценных старопечатных книг, что, заметим,
сделать отнюдь не легко — не всякому и не вдруг отдадут
бережно хранимые реликвии трех столетий. Рады были и
небольшому урожаю. И тут кто-то сообщил археографам, что на
находящуюся в полутора десятков километров картонную
фабрику привезли... какие-то старые книги. Связались тотчас с
руководством предприятия и, получив заверение, что книги
будут сохранены, отправились в поселок «Северный
коммунар». Не без волнения подходили участники экспедиции к
воротам фабрики: что-то предстоит им увидеть? Может быть,
полусгнившие переплеты каких-нибудь «Книжек недели» конца
прошлого столетия, а может быть, рукопись середины XVII в.
Сомнения разрешились совершенно неожиданно. «А, вы за
книгами приехали? — послышался риторический вопрос. — Да
ведь их вчера... смололи». То ли кто-то кого-то забыл
предупредить, то ли решили позаботиться о выполнении плана, но
книг не стало. Неизвестно, был ли среди них старопечатный
пролог или, как знать, автограф протопопа Аввакума. Тупым
безразличием отзовется новенькая картонная коробка.
Равнодушный взгляд людей решил участь книг.
Работают на фабрике люди, которые, разумеется, не могут
не знать о существовании в окрестных деревнях старинных
традиций. Но к своеобразной древней культуре своих более
или менее близких соседей отнеслись они как к странному
чудачеству. Школа не воспитала у них ни историко-культурного
уважения, ни эстетического чутья в отношении к подобным
явлениям.
1 См.: Жуков Дм. Огнепальный. М., 1979.
86

А ведь в той же Пермской области сравнительно недавно,
в 1973 г., была обнаружена редчайшая старопечатная книга,
так называемый «Апостол с привилегиями» 1591 г. Книга эта
замечательна не только своей древностью, но и читательскими
и владельческими записями четырех столетий!
Самая ранняя запись сделана в конце XVII столетия:
«Куплена сия книга Апостол в городе Чердыни в соборной
Воскресенской церкви у дьячка Василия Степанова сына
Клементьева... ближним стольником Чердынского воеводы Хилкова
Юрия Яковлевича Леонтием Федоровичем Шестаковым и
вложена для поминания его родственников в церковь Георгия
Победоносца села Серегово». Дату записи установили довольно
точно: Хилков был Чердынским воеводой в 1692—1697 гг.
Последняя запись в книге, относящаяся к XX в., оставлена
рукою чердынской мещанки Т. Д. Черемисиной, которая «дала
подержать на время («Апостол») В. А. Юркину в д. Лекмар-
това». Из этой деревни книга и попала в Чердынский
краеведческий музей им. А. С. Пушкина. (См. «Отчий край». Пермь, 1975).
Каково же такой книге, помнящей прикосновения бережных
рук стольника Шестакова и мещанки Черемисиной и десятков
поколений, с которыми связала ее судьба и которые в вечности
являются все ее совладельцами, почувствовать холодный удар
ножа? Не является разве она, со всеми записями и помарками,
удивительным произведением, созданным самим временем?
По всей стране в пункты приема макулатуры стоят длинные
очереди. Что только не несут в них в надежде получить
заветный талон на «Женщину в белом». Подшивки журналов
сорокалетней давности, старые бумаги, документы, брошюрки «на
иностранном языке». Все, кажущееся ненужным, неинтересным,
непонятным. Непонятность — субъективная — вещи зачастую
определяет ее участь.
Разумеется, всего знать нельзя. Но по отношению к
«непонятному» должен быть выработан эстетический такт и чувство
исторической перспективы. Чаще, к сожалению, бывает
наоборот. Не раз приходилось мне видеть людей, откладывающих в
сторону книгу только на том основании, что напечатана она по
старой орфографии, «через ять». А уж что может быть проще,
как привыкнуть к ней? Кстати, кажется, Н. С. Лесков говорил,
что не представляет себя слова «лес» без ятя. И в самом деле,
не напоминает ли утраченный старый знак раскидистую крону
высокого дерева: «лЪсъ»?
То же самое следует сказать и о так называемом «и»
десятеричном, удержавшемся в украинском и белорусском языках.
Оно помогало различать слова, оказавшиеся ныне, вследствие
его утраты омонимами: так «мир», писавшееся через «i» — м1ръ,
означало вселенную, всю природу, целокупность мироздания;
«миръ» через «и» восьмеричное был, во-первых, антонимом
«войны», во-вторых, обозначал «общину». Поэтому не могло
87

возникнуть двусмысленного восприятия такого, скажем,
выражения, как «мировой судья» — при нынешнем правописании
оно может быть понято прежде всего как «судья природы»,
«судья космоса», тем более что значение «общины» у слова
«миръ» постепенно забывается...
Судьбу книги, возможно очень редкой, может решить тупое
недоверие к «ятю» — и порой действительно решает. А у
«ятя» — своя поэзия, свой привкус. Ученые говорят, что в
старомосковском произношении огласовка соответствующего ему
звука не совсем совпадала, как мы склонны теперь считать,
с «е». Так что, отгораживаясь от своеобразной системы
выразительных средств русского языка эпохи Пушкина, Некрасова,
Чехова, мы явно себя не обогащаем в эстетическом отношении,
а в восприятии исторического колорита неизбежно что-то
проигрываем.
Но каким мизерным должно казаться отличие нашего
современного языка от пушкинского по сравнению с той
«пропастью», как может представиться на первый взгляд, которая
отделяет пушкинский язык от древнерусского, совсем почти
«непонятного». И вот на помощь современным изнемогающим
под тяжестью знаний школьникам приходят... переводы. Лет
15—20 назад шедевр древнерусской литературы «Слово о
полку Игореве» в школе читали на языке оригинала, используя,
конечно, и словарь малопонятных слов, а порой и обращаясь
к его поэтическим переложениям. Теперь же постепенно входит
в систему чтение и заучивание наизусть (I) переводов.
Конечно, «Слово...»—один из труднейших древнерусских
памятников, и многое в нем вызывает споры даже у специалистов.
Поэтому очень бы хорошо дополнить изучение древнерусской
литературы в школе каким-либо легче усваиваемым
материалом. Взять, скажем, написанное живейшим разговорным
языком «Житие протопопа Аввакума» (не целиком, разумеется),
да прочитать к тому же хотя бы отдельные страницы из
упомянутой выше книги Дмитрия Жукова. Проникшись
неотразимым обаянием языка Аввакумова «Жития», узнав о
благородном пафосе и самоотверженном труде ученого-коммуниста
В. И. Малышева, выпускник школы никогда уже с легким
сердцем не пустит под нож книгу, напечатанную
«по-славянски».
И — одно с другим связано теснейшим образом — начнет
по-новому, более глубоко чувствовать современный русский
язык. Потому что, как говорил М. В. Ломоносов,
«старательным и осторожным употреблением сродного нам коренного
Славянского языка, купно с Российским отвратятся дикие и
странные нелепости, входящие к нам из чужих языков... Оные
неприличности ныне небрежением чтения книг церковных
вкрадываются к нам нечувствительно, искажают собственную
красоту нашего языка, подвергают его всегдашней перемене и к
88

упадку преклоняют»1. «Читая церковные книги,— вторит ему
Д. И. Фонвизин,— ознакомился я с славянским языком, без
чего российского языка и знать невозможно»2.
Историческое и эстетическое, познавательное и
воспитательное сплавлены в поисках краеведов воедино. Старая книга или
журнал, обнаруженные на чердаке дома, могут стать
предлогом для экскурса в историю языка, который откроет новые
неожиданные эстетические горизонты.
Старая книга таит в себе неиссякаемый источник связей и
ассоциаций. Задача педагога — добиться того, чтобы скрытые
в непримечательных предметах возможности стали
действительностью познавательного и эстетического опыта.
Специфика зстетико-воспитательных задач краеведческой
работы заключается, в частности, в том, что в процессе их
решения конкретный материальный объект краеведческого
поиска, например книга, включается в многостороннюю
систему эстетических отношений. Если краеведческая археография
ставит перед собой цели изыскательско-познавательные,
главное здесь — найти документ или книгу, получить новые
исторические сведения; если, с другой стороны, история языка,
равно как и краеведческая диалектология, также ставит перед
собой задачи познавательные, то в процессе эстетического
воспитания отдельные методы и объекты краеведческих поисков
призваны служить созданию целостного эстетического
отношения, включающего познавательное в качестве одного из
моментов.
Мы уже не раз говорили об особенном чувстве
причастности, имеющем несомненный эстетический оттенок и
возникающем при непосредственном соприкосновении с вещами,
зданиями, памятными местами, связанными с жизнью исторической
личности, событиями далекого прошлого. Так вот, если
разобраться, каждая старая книга или журнал причастны тем или
иным пластам истории. Допустим, попала нам в руки книга,
изданная в 1877 г., сама по себе не слишком интересная. Но
если задуматься — ведь она вышла в свет во время
русско-турецкой войны, ее мог держать в руках солдат или офицер
незадолго перед отправлением к местам сражений. В то же
время эта книга — современница Ф. М. Достоевского, Л. Н.
Толстого, Д. И. Менделеева... За сто с лишним лет ее судьба
переплеталась с судьбами многих людей.
«Фантазия есть качество величайшей ценности»,— говорил
В. И. Ленин3. Ее развитию может способствовать и самый
скромный результат краеведческих археологических
поисков, если последний станет центром устного рассказа или
1 Цит по кн.: Березин Ф. М. Хрестоматия по истории русского
языкознания. М., 1977, с. 25.
2 Фонвизин Д. И. Собр. соч. М.—Л., 1959, т. 2, с. 87,
3 Ленин В. И. Поли, собр. соч., т. 45, с. 125.
89

сочинения. А если на книге к тому же имеется автограф?
Лет десять — двенадцать назад мне попала в руки книга,
на титульном листе которой значилось: «Русские древние
памятники. Выпуск первый. Санкт-Петербург», а внизу от руки
написано одно слово: «Подарены». На обороте титульного
листа— сведения о времени издания и издателе, напечатанные
типографски: «1842 в типографии Сахарова», а на следующей
странице, опять же внизу, от руки — продолжение фразы:
«...отъ издателя».
Это уже интересно. Ведь издатель — известный историк,
собиратель древних текстов, фольклорист, автор многих
ценных трудов. И хочется скорее прочитать всю надпись, но она
нарочито разбита на отдельные слова, и, чтобы найти
следующее, надо перевернуть еще несколько страниц: «...купцу
/Афонасью /Кочуеву/въ лъто /7351-е/ лично». Остается
разобрать дату, указанную по-старинному, «от сотворения мира».
По современному летосчислению, это как раз 1842 г.
Таким образом, купец Афанасий Кочуев получил книгу в
подарок от Н. Сахарова вскоре по выходе в свет. Зачем
понадобилось ему сделать об этом событии запись
полускрытой? Игривый и незаурядный ум был, наверное, у этого
купца, если он водил дружбу с известным историком.
Невольно проникаешься интересом к этой своеобразной
личности, и любопытно уже узнать, где и как он жил, чем торговал,
что читал... Зачем? Да просто это новое, мною открытое
окошко в жизнь старого Петербурга времен Гоголя и Белинского,
историческая картина, написанная не красками, а
выложенная мозаикой документальных материалов, с которой к тому
же ощущаешь личную связь благодаря подлинной записи
исторического лица.
Перелистывая еще раз книгу, я обратил внимание на
«Хронологическую роспись русской библиографии съ 1491 до 1700
года». Мы так часто слышим, что первую русскую книгу
«Апостол» напечатал в 1564 г. в Москве Иван Федоров, что порой
совершенно упускаем из виду предысторию отечественного
книгопечатания. А ведь одна из первых книг на древнерусском,
точнее, церковнославянском языке — инкунабула, увидевшая
свет в Кракове в 1491 г. «Псалтирь с восследованием» во 2-ю
долю листа... Впрочем, находка таких книг почти невероятна.
Выше мне приходилось упоминать об одной счастливой
находке— книге из прямухинской библиотеки Бакуниных, Небольшой
томик на французском языке в картонном переплете с
золотистым кожаным корешком. Помимо всяких дополнительных
сведений и ассоциаций, книжка — предмет эстетического
наслаждения для каждого любителя. Как-никак — гость прямо
из XVIII столетия, добравшийся к нам, так сказать, в
парадном костюме, нисколько его не порвав и не запачкав
дорожной грязью.
90

А тут еще — экслибрис:
Библ. БАКУНИНЫХЪ
Прямухино
Отд. П шк.
п/о УП—1 № 92
Вслед за ним — автограф: Prascovia de Bacounin
St. Petersburg le 1792
la 18 de Janvier.
Итак, книжка была приобретена двоюродной бабкой
Михаила Бакунина Прасковьей в Санкт-Петербурге 18 января
1792 г. и оттуда уже попала в Прямухино, где, весьма
вероятно, читалась многими обитателями этого дворянского гнезда.
Но пора, впрочем, назвать и саму книгу: Doctrine de la Nou-
velle Jerusalem, Touchant le Seigneur. A. Londres, 1787. Стало
быть, перед нами — одно из многочисленных, изданных без
имени автора сочинений известного шведского ученого,
философа и мистика-рационалиста Эммануэля Сведенборга, весьма
почитавшегося среди некоторых кругов русского общества. Но
первоначальная владелица книги, в отличие, как можно
предполагать, от прямухинского молодняка, отнеслась к
хитросплетениям новоявленного «духовидца» весьма подозрительно,
оставив на обороте титульного листа следующую запись, уже по-
русски: «Не призывай Имени Господа бога Твоего всуе»...
Конечно, подобная находка случается довольно редко. Но
ведь как много книг не менее ценных и богатых исторической
памятью совсем недавно мы и не замечали и готовы были
пустить на растопку печки. Вот передо мной две чудом уцелевшие
книжечки, выпущенные в суровом 1942 г. Одна из них
называется «Фырка и Тишка». На обложке нарисованы оба героя,
медвежонок и пес, которые между собой дружили.
У одних хозяев жили,
Спали на одной постели,
Вместе пили, вместе ели.
Тяжелейшее время военных испытаний. Все для фронта, все
для победы. И все-таки страна не забывает о самых
маленьких— не только об их еде и укрытии, но и о детских забавах —
и на серой бумаге в два цвета фабрика юношеской книги
«Молодой гвардии» отпечатывает веселые стихи о зверятах.
Другая книжка — сборник стихов, уже для взрослых,
«За Родину!». Внимание мое остановило стихотворение
Александра Твардовского.
«Рассказ танкиста» знает наизусть едва Ли не каждый
школьник. Его можно прочитать и в каком-нибудь современном
издании, в хрестоматии. Но насколько большим будет его
художественно-эмоциональное воздействие, если учитель объяс-
91

нит ребятам непосредственную причастность книги событиям
военных лет. А ведь вполне может быть, что и описываемые в
ней события происходили неподалеку от школы, где идет урок.
Итак, археографические находки краеведов могут быть
самыми различными. «Ие исключено,— говорится в одном из
пособий,— что некоторым учащимся под руководством учителя
посчастливится найти ценные редкие книги. Нужно только
помнить, что это бесценный фонд всего нашего народа, поэтому
необходимо информировать о своих находках»1. Однако и не
слишком редкая книга может, как видно, представлять
краеведческий и эстетический интерес. Умение находить ценное и
прекрасное нуждается в воспитании и в свою очередь является
орудием воспитания личности.
Краеведческая работа с книгой не ограничивается только
поиском на чердаках и в сундуках. Иногда и поселковая
библиотека нуждается в серьезном обследовании на предмет
выявления и распространения давно забытых на ее полках изданий.
Среди них могут оказаться произведения художественной
литературы о прошлом и настоящем края, книги местных авторов
и издательств, которым в силу тех или иных причин не
уделялось достаточного внимания.
Наконец, книга сама по себе, как предмет
полиграфического искусства, может стать объектом эстетического
внимания в процессе краеведческого исследования. Практически
любое издание XVII—XVIII вв. представляет интерес заставками
и инициалами, шрифтами, водяными знаками и гравюрами,
характером образа, переплетом и тысячью всевозможных
деталей. Да и среди книг XIX—XX вв. немало таких, которые
радуют глаз библиофила. Книжки-миниатюры, факсимильные
издания становятся редкостью, не успев коснуться прилавка.
И если в местной традиции сохранились навыки старой
технологии изготовления кожи, производства бумаги и картона (с
чего мы и начинали главу), то краеведческий экскурс в
историю ремесла может быть самым живым образом связан со
старой или новой книжной находкой. Нужно только, чтобы сам
педагог был человеком, влюбленным в книгу, досконально
знающим секреты переплетного искусства, которое в свое
время, например, захватило и поглотило большую часть досуга
такого знаменитого современника А. С. Пушкина, как генерал
Алексей Петрович Ермолов...
Итак, школьная краеведческая археография может носить
самый разнообразный по форме и задачам характер, в
качестве отправной точки может использовать различный материал.
Существенно важно только, чтобы работа с ним не носила
односторонней направленности, но, напротив, раскрывала перед
ребятами целостное историко-культурное, литературное, поли-
1 Историческое краеведение/Под ред. Г. Н. Матюшина. М., 1975, с. 112.
92

графическое значение оказавшегося в их поле зрения предмета,
важность его использования для путешествия к истокам
родного слова и т. д. В наших школах утвердились и хорошо себя
зарекомендовали зеленые патрули,— так, может быть, стоит
подумать и об организации археографических патрулей,
сообразуясь с местными условиями и возможностями?
САМОЗВОН ЗАМЫСЛОВАТЫЙ
Кому не приходилось участвовать в сборе металлолома!
Но далеко не всякий может увидеть в куче поржавевших
труб, проволоки, изношенных механизмов деталь, которой место
не в плавильной печи, а в музее. Между тем, именно из таким
образом выловленных частей воссоздаются уникальные
машины и механизмы, памятники научно-технического прогресса,
свидетели истории.
В последние годы стали примечать и сохранять старинные
весы, пишущие машинки, барометры; занялись реставрацией
автомобилей и мотоциклов и т. д. Наивно видеть в этом
движении простое чудачество. Зато, несомненно, можно усматривать
в нем пробуждение особенного эстетического чувства.
Совершенствованием эстетических качеств новой техники
занимается, как известно, техническая эстетика. Она помогает
найти формы и сочетания цветов, наиболее приятные для глаза
и в то же время наиболее соответствующие назначению
инструмента или машины. Она подсказывает подходящий
мелодический фон для утомительной однообразной работы и т. п.
Не может эта наука одного — учесть и измерить значение
исторического колорита в восприятии того или иного
технического средства. Техническая эстетика весьма
утилитарно ориентирована, а ощущение красоты, как мы знаем, от
утилитарного начала может и не зависеть.
Когда была впервые открыта красота старых машин и
технических сооружений? На первый взгляд, сравнительно
недавно: ведь именно бурный прогресс техники в последние
десятилетия заставил обратить внимание на историческое развитие в
этой сфере человеческой деятельности. Но как раз потому, что
эстетический взгляд на прошлое техники мы считаем
свойственным нашему времени, особый интерес и звучание обретают
свидетельства давности подобных переживаний, тем более если
они связаны со школьным эстетическим краеведением.
Вот характерный пример из журнала «Экскурсионный
вестник» (1914, кн. 2), связанный с сопоставлением эстетико-воспи-
тательных и утилитарно-познавательных задач при
организации школьных краеведческих походов. «Главная цель
экскурсии,—.пишет В. Мурзаев в статье «Эстетика школьных
экскурсий»,— знание и только знание; художественное же на-
93

слаждение, эстетическая сторона ее отсутствует. А между тем
несомненно, что каждая экскурсия, связанная с произведением
рук человеческих или с природой, имеет и эту эстетическую
сторону». Чтобы эта сторона не забывалась, автор намеренно
подчеркивает возможность ее выявления там, где, казалось
бы, об эстетике говорить труднее всего: «Пусть мы имеем в
виду знакомство со стекольным заводом, с фабрикой сарпинок
или с электрической станцией; громады машин, колоссальное
маховое колесо, грохот и шум фабричного улья не должны
заслонять перед нами искания красоты, не избавляют нас от
необходимости сознать и определить свое отношение к
«красивому» и «безобразному» и в этом своеобразном мире. Мрачные
тусклые окна фабричного корпуса, увенчанного гигантскими
трубами, производят на нас днем впечатление тяжелого
гнетущего труда и страшного утомления. Наоборот, ночью на фоне
бархатного неба темные силуэты тех же зданий с яркими,
словно воспаленные глаза чудовища, огнями окон пробудят в нашей
душе настроение бодрости, подъема, жизнерадостности и
смутное ощущение красоты жизни и борьбы».
Примеры эстетического восприятия краеведами машин и
технических сооружений нетрудно умножить. Вот как
описывает панораму города Вышний Волочек уже знакомый нам
путешественник Василий Сидоров: «Город Вышний Волочек с
старым дворцом, многочисленными церквами, хорошим
гостиным двором красиво разлегся у каналов, прободавших
водораздел по приказанию великого государя, положившего
основание городу (речь идет о Петре I. — Н. Г.). Каналы производят
самое отрадное впечатление. Громадные железные ворота
шлюзов торчат, как черные щиты, из тихих вод, а опоясывающие
набережную бульвары напоминают Амстердам. Вокруг города
поднимают свои высокие трубы ткацкие и бумагопрядильные
фабрики. Весной, летом и осенью город бывает чрезвычайно
оживлен и представляет любопытную и пеструю картину
прохода длинного каравана судов по каналам. Тогда растворяются
железные шлюзы и баржи, разукрашенные флагами,
руководимые опытными лоцманами, скользят по поднявшейся волне в
реку, направляясь из Тверцы в Мету и в Ладогу».
Давно уже яркое это зрелище стало преданием. Но как
важно для эстетически-целостного восприятия вышневолоцких
каналов, их роли в жизни города сознательным напряжением
зрения угадывать очертания былых кораблей в дымке
утреннего тумана...
«В былые времена,— продолжает рассказ В. Сидоров,—
миллионы пудов товаров проходили сквозь эти гранитные
стены и проезжали железные ворота шлюзов; тогда по
набережным были раскинуты прекрасные цветники и город жил нервно
и кипуче. Новая Мариинская система и железная дорога,
пробежавшая через город, если не убили эту систему, по которой
94

двигались месяцами караваны, то нанесли сильный удар.
И если судоходство здесь сильно пало, если в торговом
отношении золотые дни Волочка остались в прошедшем, для
туриста он представляет бесконечный интерес как удивительный
памятник великого государя и как одно из самых
замечательных водных сооружений не только нашего отечества, но и
всего мира».
Нужно сказать, что вышневолоцкие каналы издавна были
предметом восхищенного внимания русских путешественников.
А. Н. Радищев оставил о них в своем знаменитом сочинении
следующие знаменательные слова:
«Никогда не проезжал я сего нового города, чтобы не
посмотреть здешних шлюзов. Первый, которому на мысль
пришло уподобиться природе в ее благодеяниях и сделать реку
рукодельною, дабы все концы единыя области в вящее
привести сообщение, достоин памятника для дальнейшего
потомства»1.
К сожалению, мы частенько не замечаем сокровищ у своего
порога. Все удивительное и прекрасное кажется лежащим за
тридевять земель. В прошлом же веке достойными
памятниками инженерной мысли казались лишь заграничные сооружения.
«За границей мне пришлось провести много лет,— заканчивает
свое описание В. Сидоров,— и там все подобные сооружения,
во сто, в тысячу раз менее замечательные, посещаются всеми
туристами, о них говорят путеводители, а наша
Вышневолоцкая система, лежащая на железнодорожном пути из
Петербурга в Москву, вряд ли притягивает кого-нибудь, и наверное
большинство относится к ней так же несправедливо, как я
относился, сидя на школьной скамье».
Эстетическое чувство в отношении к творениям рук
человеческих находится в непосредственной зависимости от
способности и расположении видеть предмет в исторической
перспективе, в его временной целостности. Не только каналы Вышнего
Волочка, но и, скажем, гидротехнические сооружения
Соловецких островов, начало которым было положено в XVI в., доки и
шлюзы Кронштадта ждут должной оценки и внимания, на
которые непременно отзовутся благодарностью, радуя глаз
воплощенным в них мастерством и чувством гармонии наших
предков.
Удивительна судьба паровоза. Являвшийся в прошлом веке
символом технического прогресса, воспринимавшийся многими
с суеверным ужасом, иными же — с восторгом, он за сто с
небольшим лет превратился из передового средства
передвижения в рядовое, а затем и в отсталое. В конце 1950-х гг.
паровоз уже старались не показывать даже на киноэкране — это,
мол, техника, свой век отжившая.
3 Радищев А. Н. Путешествие из Петербурга в Москву. Л., 1979,
с. 172.
95

Но если бы только практический взгляд решал судьбу
паровоза, мы скоро смогли бы видеть его лишь на картинках.
В его судьбу вмешались и другие обстоятельства.
Паровоз, который вез тело Ильича из Горок в Москву в
январе 1924 г. в составе траурного поезда, занял место в музее.
Другой паровоз, ОВ-7024 как символ первого субботника
вернулся недавно с Дальнего Востока в Москву, в депо Москва-
Сортировочная, где тоже встал на вечную стоянку1. Не
техническое любопытство решило судьбу этих старых машин. Они
были восприняты как неотъемлемая часть целостного образа
ключевых исторических событий, память о которых должна
сохраниться для будущих поколений.
Первое появление паровоза на горизонте российской жизни
быстро нашло эстетическое осмысление в народном творчестве.
Лубочная картинка середины XIX в. показывает выход
удивительной машины из здания вокзала и наблюдающих его
горожан. Она сопровождается не лишенными интереса стихами,
из которых приведем один отрывок:
...Башня на дому стоит.
Каждый час звенит, гудит
Самозвон замысловатый
Чай заморский, пребогатый.
А на двор, когда войдешь,
И не то еще найдешь.
Там увидишь кой-то много:
Там железная дорога,
Небывалая краса,
Просто диво, чудеса,
В два пути железных шины
По путям летят машины
Не на паре — на парах,
Посмотреть, как право страх.
Деньги лишь отдал на месте
Поглядишь — и верст за двести
Очутился ты как раз
Через полчаса иль час.
Ну уж дивная лошадка!
Богатырская повадка.
Тащит тысячу пудов,
Словно как вязанку дров:
Самодвижно, самокатно
И пользительно приятно...
Удивляясь смущению и восторгам наших предков перед
первым паровозом, нетрудно забыть об одной детали этой
картинки, напоминающей о себе лишь ежечасным звоном...
«Самозвон замысловатый» — это башенные часы. Когда-то они были
чрезвычайно распространены, их заводили не только в больших
и малых городах, но даже в загородных усадьбах. Со временем
интерес к башенным часам упал, строившиеся для них башни
во многих местах опустели, и новые поколения порой даже не
1 См.: Коме, правда, 1980, 20 апреля.
96

знают первоначального
назначения этих сооружений. Еще
меньше знают и помнят о
древнейшем виде часов —
солнечных. Хотя повсюду получили
распространение пружинные и
маятниковые часы, солнечными
продолжали пользоваться и в
XVII, и в XVIII вв. Но для
современного взора они слишком
малозаметны, и
многочисленные посетители и даже
сотрудники Загорского историко-ху-
дожественного
музея-заповедника долгое время с
безразличием проходили мимо
уникального памятника.
Впрочем, подробный разговор и о часах, и о паровозах, и о
многих других памятниках науки и техники состоялся в мае
1979 г. на Всероссийской конференции в Звенигороде. Здесь
вспомнили о Невьянских заводах, кузницах Гаврилова Посада,
сложнейшей технике изготовления звенигородских колоколов,
говорили о месте памятников науки и техники в истории
отечественной и мировой культуры, о разнообразии их
эстетических свойств и функций.
Так, московский краевед А. С. Никольский рассказал об
эстетических качествах уходящего с исторической сцены
паровоза— машины живой, дышущей, обладающей собственным
выразительным голосом, своеобразным силуэтом. В паровозе
усматриваются характерные индивидуальные черты,
благодаря которым оказывается возможным личное к нему
отношение.
Сейчас энтузиасты железнодорожной техники прошлого
заняты сохранением и реставрацией паровоза серии «С». Одна из
этих машин перевезла в 1922 г. правительство молодой
республики из Петрограда в Москву. Наверное, не поздно еще
сохранить и образцы техники первой пятилетки, Великой
Отечественной войны.
Не только железнодорожная техника нуждается в охране.
У водников, моряков тоже есть свои памятники. «Корабли, как
люди, рождаются и умирают, и плохо, если пропадают без
вести, когда никто не знает, где нашли они последнюю
стоянку»— так начинают свой рассказ о спортивно-техническом
клубе «Садко», ведущем поиск судов и экипажей военного
времени, журналисты В. Ганичев и В. Качурин1. Членам клуба
удалось поднять со дна моря отдельные части затонувших бое-
1 Ганичев В., Качурин В, Корабелы.-*Коме, правда, 1980, 7 мая.
7 Заказ № 3959
97

вых кораблей, а в награду за активную военно-патриотическую
работу главнокомандующий Военно-Морским Флотом СССР
адмирал флота С. Г. Горшков подарил им списанный базовый
тральщик. Благодаря энтузиазму ребят, работающих в
тесном контакте с Николаевским областным и районными
краеведческими музеями, удалось обследовать погибший в бухте
Казачей самолет и установить имена членов его экипажа,
один из которых, штурман Кичайкин, сумел выброситься с
парашютом, прошел всю войну и ныне живет в Ростове-на-
Дону.
Долгую и полную драматических событий жизнь прожил
волжский пароход, носивший до революции имя Матвея Баш-
кина. В 1918 г. когда под личным руководством В. И. Ленина
создавалась волжская военная флотилия, стоявший на
приколе корабль обратил на себя внимание добровольцев. Решено
было его отремонтировать, вооружить и отправить на борьбу
с белогвардейцами.
Корабль получил новое название «Волгарь-доброволец» и
под красным флагом отчалил из Нижнего Новгорода, взяв
курс на Каму, где в боевых действиях немало отличился. Ныне
корабль приписан к порту Горький как судно-музей. Чтимый в
первую очередь как памятник революционных сражений,
«Волгарь-доброволец» в то же время является и памятником
техники и как своим неповторимым внешним обликом, так и
непосредственной причастностью к событиям далеких дней
вносит поэтическое волнение в души молодых и старых своих
посетителей.
А принимают их на борт не только в порту Горький.
В 1968 г. «Волгарь-доброволец» прошел агитационным рейсом
по местам былых боев, а в 1970 к 100-летию со дня рождения
В. И. Ленина ходил в Ленинград, где состоялась встреча его
экипажа с командой легендарной «Авроры».
На Дальнем Востоке на такой же исторической вахте стоит
боевой корабль «Красный вымпел», первым поднявший на
Тихом океане красный флаг Советской республики. На Днепре
несет вахту корабль «Железняков», поставленный ныне на
вечную стоянку у входа в гавань Киевского речного порта.
Однако как много еще предстоит сделать! Тревожит, к
примеру, судьба уникального геомагнитного судна «Витязь», на
котором советскими учеными было сделано много замечательных
открытий. А легко ли сыскать первые образцы судов на
подводных крыльях, появление которых на водных просторах по
производимому впечатлению вполне сопоставимо с первыми
рейсами парохода и паровоза. Судьба этих и других
памятников инженерного искусства, изобретательской мысли в
значительной степени зависит от того, замечена ли будет за
поржавевшим каркасом, погнутым винтом скрытая красота, будет ли
почувствовано дыхание истории.
98

Больше 70 лет на одной из самых высоких точек города
Николаева возвышается сооружение, привлекающее внимание
ажурностью и изяществом подставки, подпирающей огромный
цилиндрический бак. Свое первоначальное назначение —
напорной башни Николаевского водопровода — это сооружение
перестало выполнять с начала 1950-х гг. Но башня сохраняется как
выдающийся памятник инженерного искусства, возведение
которого связано с деятельностью выдающегося ученого
инженера Владимира Григорьевича Шухова (1853—1939). Шуховская
башня — сооружение удивительное и по прочности и по
красоте. Когда отступавшие фашисты пытались взорвать ее, она
лишь легла на бок, оставшись в целом почти неповрежденной,
и без особых сложностей ее удалось снова поднять.
Однако шуховской башне (конструкция которой была
использована при возведении радиомачты на Шаболовке в
Москве и вообще получила широкое распространение) все-таки
«повезло». Потеряв свои непосредственные утилитарные
функции, она вполне сохранила эстетические, вызывает должное
внимание и заботу. В то же время многие технические
объекты и сооружения, представляющие несомненную историческую
и эстетическую ценность, страдают от неосторожной переделки
и приспособления под нужды современного производства или
же оставляются на произвол судьбы, если не находят прямого
утилитарного применения. Шуховская башня, пароходы
«Волгарь-доброволец» или «Св. Николай» (тот самый, на котором
ехал в ссылку В. И. Ленин; ныне он стоит в Красноярске)
могут служить прекрасным примером бережного отношения к
памятникам нашей истории.
О том, что не только объекты выдающегося значения, но и
самые рядовые памятники заслуживают внимания и заботы,
свидетельствует, например, работа московского клуба
«Следопыты автомотостарины» (САМС).
Ныне этот клуб известен по всей стране, устраиваемые им
парады старинных автомашин, автопробеги привлекают
красочностью и необычностью зрелища тысячи зрителей. Но все
они видят только конечный результат упорного и
вдохновенного труда энтузиастов. До конца почувствовать, сколько
художественного чутья и фантазии (не говоря уже о необходимых
технических знаниях) нужно для поисков старых автомашин —,
в местах самых неожиданных — и реставрационных работ — в
условиях не всегда идеальных — можно, только проследив
важнейшие этапы этой деятельности. Погнутая и поржавевшая
рама превращается в единственный экземпляр трицикла —
велосипеда конца прошлого века, остатки шасси и сиденья — в
электромобиль 1920-х годов.
Как выглядел велосипед на рубеже XIX—XX столетий,
представляет далеко не каждый (а уж тем более мало кто
знает, что уже в это время в гонках преследования скорость
7*
99

велосипедиста достигала 89 км/ч!). А вот для того чтобы
увидев в сарае или на свалке лишь часть такой старинной
машины, восстановить сразу в своем сознании целое, нужен
просто талант.
Техника влечет к себе мальчишек. Как зачарованные они
стоят гурьбой около настоящего гоночного велосипеда, следят
за действиями копающегося в моторе шофера. Для многих из
них история техники может послужить началом вдумчивых
самостоятельных поисков. Пусть они не разыщут и не
восстановят первый советский трактор или малолитражку 30-х гг.
Даже взявшись собирать старые открытки, марки с
изображениями машин, паровозов, самолетов, подбирая значки или
миниатюрные модели, они откроют для себя целый поэтический
мир. Нельзя предсказать, в какие организационные формы
выльется эта работа — школьного краеведческого музея,
мастерской, Дворца пионеров. Ясно одно: скорее всего она
сложится там, где ребята конкретно связаны с техникой и,
главное, найдут вдумчивого и увлеченного наставника.
НЕПРИМЕЧАТЕЛЬНЫЕ ТАЛИЦЫ
И название самое заурядное — в одной Костромской
области их несколько, а по всей России можно считать
десятками, и местность вокруг ничем не знаменитая, и никто из
выдающихся людей в округе не родился, и...
Да, право, в самом деле, есть ли они в природе, такие
богом забытые Талицы? Или просто предстали они глазу
недостаточно внимательному, чуткому, любящему? Да, конечно же,
такие Талицы существуют только в воображении. И все-таки
попробуем подсказать начинающему краеведу несколько
возможных первых шагов, отчасти обобщая, отчасти
конкретизируя то, что говорилось на предыдущих страницах.
Напомним, прежде всего, что краеведу совсем не
обязательно разыскивать сведения, неизвестные науке,— он вправе
заниматься тем, что неизвестно ему самому, его подопечным,
сослуживцам. Ведущее начало краеведения — личный интерес
исследователя, и если на основании материалов уже известных
он откроет для себя и других целостную и необычную картину
родных мест, это будет закономерным результатом и
достойной наградой краеведческого поиска.
Первые вехи исторической перспективы жизни родного края
можно наметить с помощью доступных энциклопедий,
экономико-географических обзоров и т. п. Как это на первый взгляд
ни странно, сведения почти о любом районе России — не
просто содержательные, но в полном смысле
эстетически-захватывающие— можно получить из такого, например, издания, как
«Цветущее состояние Всероссийского государства» И. К. Кири-
100

лова. Это экономико-статистический обзор страны, составлен-
ный в 1727 г.
В то время Костромская область составляла одну из
«провинций» Московской губернии. В ее описании не забыто и
знакомое нам по главам «Ярмонка в сосновом бору» и
«Чарующая скань» село Сидоровское: «...Да Костромского уезда в
селах имеются крепостные ж канторы, в которых по одному
надсмотрщику, а именно в селе Сидоровском, в селе Писцове, в
Нерехте. Для караулу и посылок при воеводской канцелярии
и канторах 72 человека...». Читаешь эти строки и невольно
представляешь себе рассыльного петровской поры,
отправляющегося в путь из центра Сидоровского. Кстати, вид самого
села, кому не случалось там бывать, можно представить по
картине Саврасова «Грачи прилетели», писавшейся хоть и не там,
но тоже в костромских краях.
Не менее красноречива в книге И. К. Кирилова и
статистика доходов Костромской провинции «по окладной Камор-кол-
легии книге...». Самые крупные — «кабацкие» — 11068 рублей
47 1/2 копеек, за ними идут таможенные — 6826 рублей 84
копейки, «канцелярских мелочных зборов» 2367 рублей 43 1/4
копейки, потом и с мельниц, с церквей, с мостов, перевозов,
торговых бань...1. За безгласными цифрами вырисовывается
картина быта провинции, типичная и своеобразная... Не только
о костромских краях можно получить сведения в книге
И. К. Кирилова и приобрести таким образом опорную точку
для исследования в далеком 1727 г. Ну, а увидеть за скупыми
фактами целостный образ эпохи поможет художественное
воображение.
Книга И. К. Кирилова — лишь один из сотни возможных
примеров. Если ее не окажется в ближайших к нашим Талицам
библиотеках, не беда. Можно заказать из областной по
межбиблиотечному абонементу, можно заменить чем-нибудь
другим. Об этом мы еще будем говорить в главе «Что читать?».
Кстати, точку опоры не то что в XVIII, а в XIV или в XV в.
могут дать древнерусские летописи, снабженные детальными
указателями и содержащие самый разнообразный материал.
Надо только полистать томики «Полного собрания русских
летописей» в областной библиотеке.
Пока речь мы ведем об изданиях «общероссийских». Но во
многих центрах опубликованы уже свои своды областного
значения. Например, в конце XVIII в. по всей России готовились
«топографические описания» губерний, частью увидевшие свет,
частью оставшиеся в рукописи. Им посвящена статья Н. Л.
Рубинштейна, опубликованная в 31-м сборнике «Вопросы
географии» (М., 1953). Ярославский краевед А. Б. Дитмар опубли-
1 См.: Кирилов И. К. Цветущее состояние Всероссийского
государства. М., 1977, с, 136, 138.
101

ковал «топографические описания» Ярославского края,
содержащие подробный и колоритный материал об уездах, городах,
природе, ярмарках, занятиях жителей. В них мы читаем, что в
городе Данилове, к примеру, «ремесла имеются: серебряное,
кузнечное, шапошное, рукавишное, сапожное, плотничное и
печное. Годовых ярмонок нет, а бывают еженедельные торги
по вторникам, на кои по большой части приезжают крестьяне
с хлебом и съестными припасами, холстом, глиняною посудою
и другими своими издельями, кои покупают как тутошние,
равно романовские и любимские купцы, пригоняют также рогатый
скот и лошадей»1.
В самом языке этого сравнительно позднего описания уже
есть привкус истории, своеобразная красота. Есть эстетическое
зерно и в сообщаемых здесь сведениях о ремеслах, прежде
всегда объединявшихся с «искусствами», т. е. «умениями». Но
чтобы из этого зерна выросла целостная эстетическая картина,
надо использовать материал и иного рода, наглядный,
непосредственно обращенный к чувственному восприятию, скажем,
гравюру или старинную фотографию. Однако в наших Талицах
трудно отыскать что-нибудь подходящее, да и никому не
приходило, наверное, в голову что-либо здесь рисовать или
фотографировать. Что ж, в таком случае на помощь можно
привлечь материалы распространенные, благодаря силе своего
художественного обобщения выразительно раскрывающие
типические стороны народной жизни.
Характерные черты базарного дня на селе сотню-полторы
лет назад (такого, который имел место по вторникам в
Данилове) легко представить по репродукции картины
какого-нибудь художника, например по «Ярмарке» Б. М. Кустодиева.
Есть и целые тематические альбомы, позволяющие
ознакомиться с разными сторонами старинного быта, увиденного нашими
замечательными живописцами.
Возьмем, скажем, альбом «Русская жанровая живопись»
(М., 1961). Тут и «Земство обедает» С. Г. Мясоедова, и
«У дверей школы» Н. П. Богданова-Бельского (не исключено,
что на картине изображена та самая школа, в которой
преподавал С. А. Рачинский и учился сам художник),
«Офеня-коробейник» Н. А. Кошелева... Всмотримся в лицо сгорбленного
седовласого офени — как не узнать в нем знакомые черты
некрасовского дядюшки Якова из поэмы «Кому на Руси жить
хорошо»:
Дом — не тележка у дядюшки Якова.
Господи Боже! чего-то в ней нет!
Седенький сам, а лошадка каракова;
Вместе обоим сто лет.
Ездит старик, продает понемногу.
Рады ему, да и он-то того:
Выпито много и сыт, слава богу.
1 Д и т м а р А. Б. Над старинными рукописями. Ярославль, 1972, с. 78.
102

Пусто в деревне, ему ничего,
Знает, где люди: и куплю, и мену
На полосах поведет старина;
Дай ему свеклы, картофельку, хрену,
Он тебе все, что полюбится,— на!
Так вполне естественно сплетается целостная картина
ушедшей жизни, организующим началом которой является
художественный образ, точнее, система художественных образов. Есть
ли, однако, в ней что-либо характерное именно для
краеведения, а не вообще для преподавания той же истории? Ведь и
традиционные учебники, книги для чтения тоже хорошо
используют изобразительный материал, художественные
произведения и т. п.
Конечно же, сама по себе система использования
исторического и художественного материала, подобная приведенной
выше, ничего специфически краеведческого не содержит. Но
в характере ее использования есть нечто существенно отличное
от преподавания истории как науки. Она строится не вокруг
отвлеченно-далекой эпохи, а исходя из живого
конкретно-личного чувства причастности: вот так проходил базарный день в
наших Талицах двести лет назад, вот такой же офеня
приезжал на телеге в наше село и вот здесь на этой площади
продавал ребятишкам свистульки и книжки. Да не просто
каким-то ребятишкам, а нашим бабушкам и дедушкам,
прабабушкам и прадедушкам. И всегда можно выйти на улицу и
подойти прямо туда, где всего вероятнее проходили когда-то
торги и останавливался «дядюшка Яков».
Это начало личной причастности как раз может и
должно стать необходимым рычагом, с помощью которого
отвлеченный инертный материал традиционных школьных
курсов и программ можно будет активнее использовать в
интересах нравственно-патриотического и эстетического воспитания,
а в конечном счете и в интересах самих же изучаемых
дисциплин.
Не следует думать, однако, что значение чувства личной
причастности и принцип системности в использовании
исторического и образно-художественного материала достаточно
утвердились в краеведческой литературе. В учебном пособии
по истории СССР для учащихся VII—VIII классов Калужской
области «Изучай родной край», на которое нам уже
приходилось ссылаться, рассказывается об одном из драматических и
ключевых для русской истории событий, происходивших в
нескольких километрах от Калуги,— знаменитом «стоянии на
Угре» войск Ивана III и хана Ахмата в 1480 г. Им, как
известно, ознаменовался конец ордынского ига на Руси.
Как это ни странно, в указанном пособии ни словом не
упоминается об известном архитектурном памятнике,
непосредственно причастном историческому противостоянию ратей,—;
юз

церкви Спаса-Преображения на Угре. А ведь к моменту
выхода пособия двумя изданиями публиковалась уже книжка
Е. В. Николаева «По Калужской земле», в которой этому
памятнику отведен особый раздел. «Место слияния двух больших
рек,— писал Е. В. Николаев,— было важно во всех
отношениях, не удивительно, что его исстари охраняли. А рядом, как
вечный часовой, стоит церковь Преображения, сравнительно
небольшая, но монументальная, как египетская пирамида»1.
Трудно передать радость от путешествия в эти
удивительные места, овеянные поэтическими воспоминаниями, полные
своеобразной природной красоты, причастные ключевым
историческим событиям. Ведет к ним, кстати, та самая дорога
через Калужский бор, по которой некогда переезжал на лето в
с. Никольское П. А. Кропоткин, о чем мы уже рассказывали.
Для калужских школьников сюда бы устраивать обязательные
краеведческие экскурсии — а пока они видят памятник только
с другой стороны реки, с поля, где работают на уборке
капусты или моркови, скорее всего вовсе не зная исторических
преданий, связанных с ним.
В пособии в качестве документального материала
приводится отрывок из Софийского временника: «Тогда прииде на царя
Ахмета страхъ отъ Бога и побеже отъ Угры, ни кимъ же не
гоиимъ...». Но в данном случае — при всей красоте
древнерусского языка —нельзя не пожалеть, что не был использован
памятник гораздо более поздний г-«История государства
Российского» Николая Михайловича Карамзина. В ней и
психологические портреты государственных мужей, и драматическое
напряжение ожидания битвы, и радость избавления от
ненавистного ига изложены замечательным писателем с большой
художественной убедительностью и на основании многих
летописных свидетельств. А насколько значительным могло бы
быть взаимодополняющее впечатление от путешествия к месту
противостояния ратей и чтения «Истории» Карамзина!
Не только об эстетике истории можно было бы повести
речь в этих памятных местах. Да оказывается, что существуют
они, непримечательные Талицы, и не в какой-нибудь глуши, а
в окрестностях областного центра... Кстати сказать, недалеко
от устья Угры расположено еще одно весьма примечательное
село, о котором должен бы знать каждый калужский
школьник. В «Списке населенных мест Калужской губернии» 1914 г.
о нем говорится весьма скупо: «Борищево, село, школа
земская, мужчин 524, женщин 528; от губернского города 9 верст,
от уездного города 15 верст, от волостного правления 10 верст,
от почтовой станции 7 верст, от железнодорожной станции
11 верст». Вот здесь-то на рубеже XVII—XVIII столетий в
семье бедного дворянина родился знаменитый мореплаватель,
имя которого есть на всех географических картах Севера,—
1 Николаев Е. В. По Калужской земле, 2-е изд. М., 1970, с. 102.
104

Семен Иванович Челюскин.
Увы, мы не знаем даже точных
дат его жизни, не знаем, где
провел последние годы К Но
память о его подвиге должна
храниться не только в учебниках.
Родину Челюскина должны
чтить его земляки. А сколько
еще таких вот забытых мест,
хранящих память о славных
делах наших предков,
освященных именами замечательных
людей. Нужно только
научиться примечать их: «сокровищ у
порога» полны сундуки в
любых Талицах.
Много мудрости и красоты в
словах и вещах самых
обыкновенных. Они щедро вознаграждают за внимание к себе
увлеченного и вдумчивого подростка, а заинтересовать его —
зависит в конечном счете от убежденности и таланта воспитателя.
Можно просто-напросто начать записывать «бабушкины
сказки». В девяти случаях из десяти они, понятное дело,
окажутся общеизвестными или даже вовсе книжными. Но вдруг
одна прозвучит не совсем обычно. А сказки двадцати
бабушек— это же целый клад! «Если бы я или любой другой
гражданин нашей страны вздумали записать то, что слышали
в раннем детстве,— пишет фольклорист Дм. Молдавский, — то,
пожалуй, читатель обогатился бы многими интересными
присказками, песнями, присловьями»2. Сами по себе ребята за
такую работу не возьмутся, а вот если получат в школе понятное,
четко определенное задание, дело пойдет.
«Известны случаи, когда записанные школьниками
фольклорные произведения включались в печатные сборники и таким
образом становились достоянием общественности. Так, в
сборник известного краеведа В. П. Бирюкова «Урал в его живом
слове» (Свердловск, 1953) вошли пословицы, загадки и сказки,
записанные учащимися Сухринской школы Курганской
области. Члены литературного ученического общества «Баян» из
поселка Шолоховский Ростовской области собрали большой
историко-литературный материал, связанный с жизненными
истоками древнерусской поэмы «Слово о полку Игореве»,
которым заинтересовалась Академия наук СССР»3.
1 См.: Романов Д. «...Стужи стоят великие». Героические страницы
из жизни Семена Челюскина.— Коме, правда. 1980, 5 января.
2 Молдавский Дм. За песней, за сказкой, за одолень-травой, с. 267.
3 Ян ко М. Д. Краевед начинается в школе.— В кн.: Родной край и
школа. Челябинск, 1973, с. 17.
105

Конечно, школьник не проведет всей работы с начала до
конца так, как провел бы ее ученый. Но собрать материал
живой и интересный ребятам вполне под силу, да ведь и не
научные задачи будут стоять перед ними на первом плане. Запись
«бабушкиных сказок» поможет лучше узнать традиционные
мотивы, обратить внимание на прежде ускользавшие детали,
в конечном счете надежнее освоить и сохранить для потомков
сокровища устного народного творчества. Освоив роль
собирателя, можно выступить и в качестве сказителя, устроить
праздник для малышей.
Вслед за записью сказок и других устных преданий можно
обратить внимание старших школьников и на особенности
местного говора, который тоже может быть предметом
эстетического восприятия, прежде всего в своих лексических и
синтаксических особенностях. Разговор об этом хорошо начать с
биографии замечательного писателя и ученого Владимира
Ивановича Даля, в словарь которого вошли слова и обороты из
самых различных мест страны. Каждое новое слово было для
него подлинной находкой, он способен был восхищаться им,
как ценитель искусства редкой картиной, огранщик алмазов
самородком.
Лев Толстой ставил в заслугу замечательному писателю
Александру Ивановичу Эртелю, автору романа «Гарденины»,
то, что каждый персонаж говорит у него своим особым языком.
Все, разумеется, друг друга понимают, ибо говорят русским
языком, но выразительность у каждого своя,
неповторимая, так же как неповторимы личные черты близких
внешне похожих людей. У каждой особой местности тоже могут
быть свои особые слова, выражения — черты лица местности
проявляются и в языке, и очень обидно за тех, кто при
столкновении с литературной речью (она возникла на основе
одного из говоров) начинает стесняться своего «природного»
языка.
Не менее интересно, чем сказки, записать воспоминания
бабушек и дедушек. Они путем системы наводящих вопросов
могут быть тематически объединены вокруг истории фамилии и
дать таким образом материал для «родословной крестьянской
семьи» или же сосредоточиться вокруг того или иного
исторического события.
Подшивка районной газеты или даже отдельные ее номера
за несколько лет—материал для краеведа незаменимый. С ее
помощью можно документально представить историческую
перспективу родного села, уточнить историю семьи, знатных
земляков и т. п. С течением времени этот материал обладает
способностью умножать свою историческую и эстетическую
ценность. Даже если сегодня начать собирать районную или
областную газету, через десяток лет можно будет гордиться
своей коллекцией.
106

Так же, как с устным поэтическим, целесообразно
поступить и с народным песенным творчеством. Совсем не
обязательно записывать что-то на ноты или магнитофон. Гораздо
лучше разучить хотя бы несколько песен, сохранить их в
активной памяти. Нет такого места, где старожилы бы вовсе
ничего не пели. Курьезный и поучительный случай
рассказывает Н. П. Колпакова. В городе Данилове ни местные
музыкальные педагоги, ни председатель районного общества
краеведения понятия не имели о том, что под носом у них собирается
народный самодеятельный хор, поющий прекрасные старинные
песни К Так что и Данилов в некотором отношении соперничает
с «непримечательными Талицами».
Можно устроить и школьный музей, в котором будут
собраны произведения народных художественных промыслов.
Программу такой работы, правила сбора, вопросы к старожилам
можно найти в специальных книжках2. Но, наверное, еще
более важным следует признать стремление освоить самим то или
иное художественное ремесло, пусть даже отдельные его
приемы. Знание «руками и сердцем» не менее ценно, чем знание
«головой», а в краеведении — особенно. Школьный музей
народного искусства только тогда будет вполне удовлетворять
своему назначению, когда станет подготовительным классом
для школьной художественной мастерской.
Последние доводы в пользу мысли о том, что
«непримечательных» Талиц не бывает, приведу опять же из старых
справочных изданий.
«Станция Ярославского пути Талица... находится в столь
же привлекательной местности, как и Пушкино. Самая дер.Та-
лицы, на речке того же имени, притоке р. Вори, расположена
в 2 вер. от станции». Это — из многотомного и по сей день не
потерявшего значения издания «Россия. Полное
географическое описание нашего отечества» под ред. В. П. Семенова
(т. I, СПб., 1899, с. 256).
А вот опять же сведения о Талицах из «Географическо-ста-
тистического словаря Российской империи» П. П. Семенова-
Тян-Шанского (т. V., СПб., 1885, с. 21):
«Талицы... село, Ярославской г(убернии), Ростовского у
(езда), в 25 в(ерстах) от у(ездного) г-да, при р(еке) Талице.
Ч (исло ж(ителей) 103 д( уши) об (оего) п (ола), 16 (дворов).
Близ села находятся курганы древних обитателей здешнего
края...».
Нет, совсем непросто отыскать «непримечательные» Талицы!
1 См.: Колпакова Н. П. Песни и люди, с. 116—117.
2 См.: Огризко 3. А. Руководство для актива школьных музеев.
М., 1962; Жегалова С. Устрой сам.— В кн.: Жегалова С. и др.
Пряник, прялка и птица Сирин. М., 1970, с. 212—229.
107

«РОССИЯ! СЕРДЦУ МИЛЫЙ КРАЙ!»
К
ак ни перелагай поэтическое мироощущение на язык
теоретических построений и методических пожеланий,
сколько ни вводи новых точек зрения и приемов — все равно
постоянно сознаешь недостаточность своего рассказа, несоответствие
тусклых, тяжеловесных выразительных средств тонкой,
возвышенной материи эстетического краеведения.
По этой причине и показалось нам уместным обратиться к
родной поэзии, чтобы помогла она договорить недоговоренное.
Раз уж стало понятным, что образование — от образа и к
образу, то как же обойтись без стихов, без образности
поэтической?
Название главе дали строчки поэмы Сергея Есенина, с
которым, как было помянуто, предки мои — земляки. В
есенинской поэзии тема любви к отечеству, нравственного
самоопределения в сложной его исторической судьбе — одна из
ведущих:
Я о своем таланте
Много знаю.
Стихи — не очень трудные дела.
Но более всего
Любовь к родному краю
Меня томила,
Мучила и жгла.
Стишок писнуть,
Пожалуй, всякий может —
О девушке, о звездах, о луне...
Но мне другое чувство
Сердце гложет,
Другие думы
Давят череп мне.
Хочу я быть певцом
И гражданином,
Чтоб каждому,
Как гордость и пример,
Был настоящим,
А не сводным сыном —
В великих штатах СССР.
«Стансы», 1924.
Не безоблачной и безмятежной была эпоха, в которой
протекало творчество Есенина, в страданиях и тяжелой внутренней
борьбе выковывался его взгляд.
Кого позвать мне? С кем мне поделиться
Той грустной радостью, что я остался жив?
Здесь даже мельница — бревенчатая птица
С крылом единственным — стоит, глаза смежив.
Я никому здесь не знаком.
А те, что помнили, давно забыли.
И там, где был когда-то отчий дом,
Теперь лежит зола да слой дорожной пыли.
...С горы идет крестьянский комсомол,
И под гармонику, наяривая рьяно,
108

Поют агитки Бедного Демьяна,
Веселым криком оглашая дол.
Вот так страна!
Какого ж я рожна
Орал в стихах, что я с народом дружен?
Моя поэзия здесь больше не нужна,
Да и, пожалуй, сам я тоже здесь не нужен.
«Русь Советская», 1924.
Однако поэт находил в себе силы перебороть настроения
тоски и отрешенности, принять новую действительность своей
Родины и отдать ей всю силу дарования.
Но и тогда,
Когда во всей планете
Пройдет вражда племен,
Исчезнет ложь и грусть,^*
Я буду воспевать
Всем существом в поэте
Шестую часть земли
С названьем кратким «Русь».
В русской поэзии уже давно была почувствована и со всей
определенностью выражена непосредственная связь
подлинного нравственного самоопределения личности и отношения к
отчизне. Туманные грезы юности, смутная тяга в неведомое
свидетельствуют лишь о том, что человек не нашел своего места
в мире, не знает истинной цели бытия:
Природа скудная родимой стороны!
Ты дорога душе моей печальной;
Когда-то, в дни моей умчавшейся весны,
Манил меня чужбины берег дальный...
...То были дни, когда о цели бытия
Мой дух, среди житейских обольщений,
Еще не помышлял... И, легкомыслен, я
Лишь требовал у жизни наслаждений.
Но быстро та пора исчезла без следа,
И скорбь меня нежданно посетила ..
И многое, чему душа была чужда,
Вдруг стало ей и дорого и мило.
Покинул я тогда заветную мечту
О стороне волшебной и далекой...
И в родине моей узрел я красоту,
Незримую для суетного ока...
Поля изрытые, колосья желтых нив,
Простор степей, безмолвно величавый;
Весеннею порой широких рек разлив,
Таинственно шумящие дубравы;
Святая тишина убогих деревень,
Где труженик, задавленный невзгодой,
Молился небесам, чтоб новый, лучший день
Над ним взошел — великий день свободы.
А. Н. Плещеев. «Отчизна», 1862.
Когда волей или неволей туманные грезы юности
осуществлялись и родина становилась предметом мечтаний на чужбине,
«дым отечества» казался сладким, почтовая телега — пределом
желаний:
109

Ах, колокольчик, колокольчик!
Когда и над моей дугой,
Над тройкой ухарской, лихой
Ты зазвенишь? Когда дорога,
Широкой лентой раскатясь,
С своими пестрыми столбами
И с живописностью кругом,
Меня, мой колесистый дом,
Мою почтовую телегу
К краям далеким понесет?
Когда увижу край над Волгой
И, с гор на горы мча стрелой,
Меня утешит песнью долгой
Земляк — извозчик удалой?
Когда увижу Русь святую,
Мои дубовые леса,
На девах ленту золотую
И синий русский сарафан?
Мне, сиротине на чужбине,
Мне часто грустно по родном,
И Русь я вижу, как в картине,
* В воспоминании одном.
Ф. Глинка. «К почтовому
колокольчику» (1829—1830).
Потому-то с мягким предостережением и добрым
напутствием обращались к тем, кто, оставя «сокровища у порога»
родного дома, отправлялся дивиться заграничной жизни:
Вы едете, оставя за собой
Родную Русь с ее привольем и пространством,
С ее младою, девственной красой,
С ее живым нарядом и убранством,
С ее надеждой, верой — и Москвой.
Знакомиться с германскою столицей
Спешите вы — за длинной вереницей
Пустых людей, которых нам не жаль
(Их поделом взяла чужая даль!),
Таких людей чуждаетесь вы сами.
...Пусть часто там, на стороне чужой,
Мечтаются вам образы родные...
К. Аксаков. «А. Н. Попову (перед поездкой
его в чужие края в 1842 году)».
Невольно задаешься вопросом, о чем думал, что чувствовал
человек, которого «поделом взяла чужая даль», что делал он
на своей родине и что будет творить на новом месте? И о
нем — со скорбью и проникновением — сказано поэтическим
словом. Это —
...тот, который смел
В своем неведении глупом,
В разгаре чувств, в кипенье слов
Провозгласить бездушным трупом
Русь наших умных праотцов.
Несчастный книжник! Он не слышит,
Что эта Русь не умерла,
Что у нее и сердце дышит
И в жилах кровь еще тепла...
Н. Языков. «А. С. Хомякову», 1845.
110

* * *
Совсем недавно, бродя с другом по Гатчине, мы
натолкнулись на совершенно необычное явление — на пятиэтажном доме
новейшей постройки висела... мемориальная доска. С какой
памятью, казалось бы, может быть связана эта коробка, без
году неделю стоящая на земле? Исчерпывающий ответ давала
надпись — она сообщала о том, что прежде на этом месте
находился дом, в котором провел последние годы жизни
замечательный русский поэт Константин Михайлович Фофанов. В его
творчестве так много настроений, которые сродни
эстетическому краеведению...
Люблю я этот старый сад,
Он мил, как мгла воспоминанья.
С тоской впиваю аромат
Его осеннего дыханья.
Вздыхаю тихо и грущу,
Входя в забытые аллеи.
Я место милое ищу...
Тропинки, узкие, как змеи,
Там, извиваяся, бегут
По склону двух холмов и вместе
Они сплетаются, где пруд
Блестит как сталь. На этом месте
Я в раннем детстве отдыхал.
Там гнулись бледные ракиты,
И я под сенью их мечтал.
О чем? Мечты те позабыты!
Но я люблю и до сих пор
Тропинку, узкую, как змейку,
И сень ракит, и ту скамейку,
Где уследит прилежный взор
Ножом начерченные строки
Элегий томных при луне,
Когда мне первые уроки
Дарила муза в тишине.
И в час, когда мечта приводит
Меня сюда, вздыхаю я:
Мое младенчество здесь бродит,
Здесь дремлет молодость моя...
«Старый сад», 1887.,?
Устремленный к «неземным гармониям», Фофанов был в то
же время очень чуток к поэзии обыденных вещей,
какого-нибудь полусломанного «замысловатого самозвона»:
Их маятник молчит, их стрелки без движенья,
И мнится: давние слетают к ним виденья,—
И старые часы прадедовских палат
Припоминают вновь событий длинный ряд,
Тот долгий, смутный сон, ушедший без возврата,
Когда две стрелки их по кругу циферблата
Ползли — минуты, дни, года, разя с плеча,
Как два холодные, бесстрастные меча
Суровой вечности...
111

...И что ж1 Прошли года, которые так ровно,
С такой иронией, так зло и хладнокровно
Спешили погубить бесстрастные часы...
И вот — наперсники сатурниной косы —
Они, забытые, как памятник могильный,
Стоят меж рухляди, и циферблат их пыльный,
Как инвалид слепой, не страшный никому,
Глядит бессмысленно в таинственную тьму
Недвижной вечности. И грозный гений тленья
Над ними празднует победу разрушенья.
«Старые часы», 1883.
Народное творчество, предания, легенды, сказки с детства
стали для поэта источником возвышенных и радостных
переживаний, к ним он обращался в своей многотрудной жизни
постоянно и в первую очередь проводя досуг с ребятишками, ко*
торых было в семье одиннадцать...
Мне веет светлым волхованьем,
Веселой зеленью долин,
Ключей задумчивым журчаньем
От русских сказок и былин!
Прекрасен сказок мир воздушный —
К нему с младенчества привык,
Мне мил и дорог простодушный,
Животворящий их язык.
Вступаю с трепетом священным
Под кров радушной старины,
Передаю струнам смиренным
Ее младенческие сны.
И пусть — полны цветной окраски,
Осенены прозрачной мглой —
Летят задумчивые сказки
Разнообразною толпой
От арфы стройной и покорной,
Как стая белых лебедей,
Заслыша визг стрелы проворной,
Летит со спугнутых зыбей.
«К сказкам», 1887.
Одним из острейших был для Фофанова вопрос о памяти —
о той единственной силе, которая противостоит разрушительной
силе времени, сохраняет в связи поколений каждую
необходимую и неповторимую личность как частицу надвременного лика
человеческого рода. Начало памяти — память об отцах.
Стареет все, и все уносит время,
Но зрелища грустнее нет, когда
В заботах дня мятущееся племя
Приют отцов сметает без следа.
Печальный вид! Железная ограда
Разрушена кощунственной рукой;
Немых могил задумчивое стадо
Осквернено последнею хулой.
112

Изломаны кресты и мавзолеи —*
Смирения и вечности символ,
Лишь завернет в заглохшие аллеи
Щипать траву меланхоличный вол.
Унылый вид! Не требуя земного,
Земля не верит памяти живых
И письмена тщеславия людского
Сдувает пылью с камней гробовых.
И жадный вор вечернею порою
Чугунный крест с расшатанной плиты
Спешит унесть,— святынею чужою
Не дорожат преступные мечты...
«Упраздненное кладбище», 1888.
Перечитывая эти строки, невольно задумываешься, с какой
удивительной настойчивостью и огромной художественной
силой русская литература противостоит беспамятству и
рассудочной меланхолии:
О память сердца! ты сильней
Рассудка памяти печальной...
К- Н. Батюшков. «Мой гений», 1815.
— защищая сердечно-умное, памятливое мироощущение
родства— ближнего и далекого — с людьми и природой:
Всегда у жизни на пиру
Ищи родства, а не различья.
Весною в утреннем бору
Прекрасна песенка синичья.
Прекрасны сосны в полный рост—'
Отрада для души и взора,
И шелест падающих звезд
В лесные полные озера.
Прекрасен мудрый путь зерна,
И солнца вечный свет прекрасен,
Прекрасны чистый купол дня,
Земля полдневная и воды,
Где всё и все — твоя родня,
Твоя ответственность свободы.
Прекрасен майский соловей,
Прекрасна тень его ракиты —
Весь мир, который ждет твоей
От самого себя защиты.
Михаил Дудин, 1973,
Как близки по настроению эти строки, написанные нашим
современником, размышлениям русского поэта, писавшего в
конце прошлого века:
Здесь все мое! — Высь небосклона,
И солнца лик, и глубь земли,
Призыв молитвенного звона,
И эти в море корабли;
В Заказ Jft 3959
113

Мои — все села над равниной,
Стога, возникшие окрест,
Река с болтливою стремниной
И все былое этих мест...
Здесь для меня живут и ходят...
Мне — свежесть волн, мне — жар огня,
Туманы даже, те, что бродят,—
И те мои и для меня!
И в этом чудном обладанье,
Как инок, на исходе дней
Пишу последнее сказанье,
Еще одно, других ясней!
Пускай живое песнопенье
В родной мне русский мир идет,
Где можно — даст успокоенье
И никогда, ни в чем не лжет.
К. К. Случевский, 1898.
Личное, теплое, сердечное отношение к миру — если оно не
пустая фраза—проявляется и воспитывается на внимании к
непосредственно окружающему; вселенские заботы об общем
благе поверяются на жизненных мелочах, верность памяти —
мерой дани ушедшим. Герои повести Валентина Распутина
«Прощание с Матерой» в трагическом столкновении с
безличной стихией преобразований сохраняют до конца
зримо-достоверную связь с вещными началами своего личного бытия —
родным домом, погостом отцов... О том же проникновенные
стихи Николая Рубцова:
Тихая моя родина!
Ивы, река, соловьи...
Мать моя здесь похоронена
В детские годы мои.
— Где же погост? Вы не видели?
Сам я найти не могу.—
Тихо ответили жители:
— Это на том берегу.
Тихо ответили жители,
Тихо проехал обоз.
Купол церковной обители
Яркой травою зарос.
Там, где я плавал за рыбами,
Сено гребут в сеновал:
Между речными изгибами
Вырыли люди канал.
Тина теперь и болотина
Там, где купаться любил...
Тихая моя родина,
Я ничего не забыл.
Новый забор перед школою,
Тот же зеленый простор,
Словно ворона веселая,
Сяду опять на забор.
114

Школа моя деревянная!..
Время придет уезжать —
Речка за мною туманная
Будет бежать и бежать.
С каждой избою и тучею,
С громом, готовым упасть,
Чувствую самую жгучую,
Самую смертную связь.
Исполненная безграничной любви к отечеству, поэзия
Рубцова замечательно созвучна есенинской. В стихотворении
«Сергей Есенин» Николай Рубцов сам законченно выразил чувство
духовного родства и творческой преемственности:
Это муза не прошлого дня.
С ней люблю, негодую и плачу.
Много значит она для меня,
Если сам я хоть что-нибудь значу.
Как и Есенин, Николай Рубцов всю силу своего большого
дарования отдал Родине.
Россия, Русь — куда я ни взгляну...
За все твои страдания и битвы
Люблю твою, Россия, старину,
Твои леса, погосты и молитвы,
Люблю твои избушки и цветы,
И небеса, горящие от зноя,
И шепот ив у омутной воды
Люблю навек, до вечного покоя...
Глубокая и искренняя любовь к родной земле, родному
народу помогала поэту примечать для внешнего взора
малозначительные, а по своему духовному смыслу первостепенные
мелочи сельского быта:
Как много желтых снимков на Руси
В такой простой и бережной оправе!
И вдруг открылся мне
И поразил
Сиротский смысл семейных фотографий?
Огнем, враждой
Земля полным-полна,
И близких всех душа не позабудет...
— Скажи, родимый,
Будет ли война? —
И я сказал: — Наверное, не будет.
Рубцов очень тонко чувствовал, что родной дом, родная
деревня обладают огромной нравственно-притягательной силой,
потерять воздействие которой — значит утратить смысловую
опору во всем жизненном пути:
Хотя проклинает проезжий
Дороги моих побережий,
Люблю я деревню Николу,
Где кончил начальную школу!
8*
115

Бывает, что пылкий мальчишка
За гостем проезжим по следу
В дорогу торопится слишком:
— Я тоже отсюда уеду!
Среди удивленных девчонок
Храбрится, едва из пеленок:
Ну что по провинции шляться?
В столицу пора отправляться!
Когда ж повзрослеет в столице,
Посмотрит на жизнь за границей,
Тогда он оценит Николу,
Где кончил начальную школу.
«Родная деревня», 1960-е гг.
Почти полтораста лет назад то же самое настроение было,
может быть, еще более подчеркнуто выражено Иваном
Козловым в стихотворении «Сельская жизнь»:
Блажен, кто мирно обитает
В заветном прадедов селе
И от проезжих только знает
О белокаменной Москве.
Не вдаль стремится он мечтою,
Не к морю мысль его летит,—
Доволен речкой небольшою;
Она светла, она шумит.
Не изменяясь в тихой доле,
Благословляя небеса,
Он все на то же смотрит поле,
На те же нивы и леса.
Он сердцем чист, он прав душою;
Без дум высоких он умел
Одной вседневной добротою
Украсить бедный свой удел...
...Преданья прежнего, родного
Душе пленительно хранить,
Блаженства сердцу нет другого,
Как жить одним, одно любить.
Конечно, в стихотворении Козлова есть доля поэтического
преувеличения — столица и самое удаленное захолустье
связаны между собой тысячью зримых и незримых нитей и в
конечном счете немыслимы одно без другого. Горожанин должен
чувствовать родственную близость с деревней, крестьянин — с
городом. Но первые шаги по жизненной дороге у каждого
человека свои, начало пути ему навсегда должно быть особенно
близко и памятно, и уроженца Москвы тянет к привычным
улочкам и переулкам неодолимой силой,
В Москву, в Москву!.. В тот город столь знакомый,
Где родилась, где вырастала я,
Откуда ум, надеждою влекомый,
Рвался вперед, на встречу бытия;
116

Где я постичь, где я узнать старалась
Земную жизнь; где с собственной душой
Свыкалась я; где сердце развивалось,
Где слезы первые пролиты были мной!
Е. П. Ростопчина. «В Москву!», 1840.
Понятно, что при таком отношении к родному городу болью
отзываются в сердце его утраты, тяжело переживаешь
стирание дорогих с младенчества ликов ласковых улиц:
...С домов боярских герб старинный
Пропал, исчез... и с каждым днем
Расчетливым покупщиком
В слепом неведенье, невинно,
Стираются следы веков,
Следы событий позабытых,
Следы вельможей знаменитых.
Обычай, нравы, дух отцов —
Все изменилось!..
Е. П. Ростопчина. «Вид Москвы», 1840.
Но тем дороже и ближе те сохранившиеся черты города,
которые позволяют восстановить «памятью сердца» целостный
образ его жизни:
...Знакомый звон, любимый звон,
Москвы наследие святое,
Ты все былое, все родное
Напомнил мне!.. Ты сопряжен
Навек в моем воспоминаньи
С годами детства моего,
С рожденьем пламенных мечтаний
В уме моем. Ты для него
Был первый вестник вдохновенья;
Ты в томный трепет, в упоенье
Меня вседневно приводил;
Ты поэтическое чувство
В ребенке чутком пробудил;
Ты страсть к гармонии, к искусству
Мне в душу пылкую вселил!..
Е. П. Ростопчина. «Вид Москвы», 1840.
Здесь, может быть, и кроются семена сыновней заботы о
сохранении исторического лика родной земли, выразительные
черты которого разнообразны, воплощены в камне, слове,
песне... Прекрасно сказал Николай Старшинов:
Она меняется с годами
В своей державной высоте
И мы гордимся все упрямей:
«И Русь не та, и мы не те!»
Но как бы это к неким срокам,
Достигнув новой высоты,
Не исказить нам ненароком
Ее прекрасные черты.
...Россия-мать,
Святой и зримый
Да будет жребий твой велик!
117

Но сохрани неповторимый
Свой материнский светлый лик.
Той же заботой, тем же волнением исполнено
стихотворение Сергея Викулова «Память рода», страстно обращенное к
молодому современнику:
Не пугало средь огорода
и не овца среди овец
ты, Человек...
Ты — память рода
и память крови, наконец.
Тебе сегодня жить досталось.
Не первый ты.
Но крайний ты.
В тебе всех пращуров усталость,
всех предков смелые мечты.
И опыт их, и честь, и слава,
и гордость их, и даже стать...
И у тебя такого права
нет — их могилы растоптать.
И осмеять
в своей гордыне
(а ведь порой смеешься ты!)
все то, что кажется нам ныне
наивным с нашей высоты.
Остановись же, брат...
Помедли
кирпич обрушить в лебеду.
Не первый, но и не последний
ты в человеческом роду.
Почувствуй стык времен плечами.
Ведь ты всего лишь знак кольца
в цепи, которой нет начала
и не предвидится конца!
Итак, при всем мыслимом разнообразии краеведческих
увлечений и дел, эстетическая — и неотделимая от нее
нравственная сторона — обусловлены одним общим настроением,
углом зрения, заботой — обостренным чувством и
напряженным осознанием родственной связи с природой и историей,
вещами и людьми, живыми и мертвыми; умное зрение красоты,
премудрого устроения мира, сокрытой связи событий,
предметов, сказанных слов, волнующее сердце знание ответственности
за прошлое и будущее открываются человеку, испытывающему
неисповедимую глубину смысла — Родина...
— Родина! — преданно, нежно, сурово
произношу я. И вновь, по складам:
— Ро-ди-на!.. —
Что это — слово? Да, слово!
Слово, понятное даже врагам.
— Родина! — Ласково, гордо, стоусто,
по букварю. И на старости лет;
— Ро-ди-на!..
Россия стала Родиной-матерью для многих народов,
деливших с ней годы испытаний и радости побед. Один из множест-
118

ва возможных примеров — герой
Отечественной войны 1812 г.
князь Багратион. «Гордый
потомок грузинских князей,— пишет
Ф. Нестеров,— не отделял любви
к родной Грузии от верности к
общему отечеству всех россиян.
Он не старался быть русским.
Он им действительно был без
всяких усилий со своей стороны,
поскольку могучее чувство
объединявшее русский народ, владело
и им. И то, что он был русским,
не мешало ему оставаться
грузином полностью — не было
противоречия между тем и
другим»1. Чувства, владевшие
Багратионом, были теми же, что
спустя полтора столетия выразил кабардинский поэт,
сражавшийся в Великой Отечественной войне:
...Я не похож на русского на вид,
Но сердце русское во мне стучит.
Пускай язык я русский слабо знаю,—>
На нем стихов своих не сочиняю,—
Сын и без слов сумеет доказать,
Что горячо навек любима мать.
Родился в кабардинской я постели,
Мне реки горные свои напевы пели.
А вот в бою под гордым Сталинградом
Стоял я насмерть с русским другом рядом.
Моя родная гордая страна
Навек с Россией объединена.
Хоть и родился кабардинцем я,
Но родина мне — русская земля.
Алим Кешоков. «Я сын русской земли».
Многострадальный армянский народ не может забыть о том,
что именно Советская Россия помогла ему восстановить
национальное единство, собрать на священной земле предков
томившихся на чужбине братьев:
Все ближе Отчизна, все реже туман
Над мачтами светлой «России»..
Последние слезы скительцев-армян
Валы за корму уносили.
Нестеров Ф. Связь времен. М., 1980, с. 110—111.
НУ

А в ночь, когда звезды, Босфор серебря,
Над гладью морской засияли,
Родился ребенок, и в честь корабля
«Россией» девчурку назвали.
В батумском порту ликовала весна,
Весь город нас ждал у причала.
Россия — великая наша страна —
Малютку Россию встречала.
...С той самой поры, уже несколько лет,
Когда бы родных ни спросили:
«Где родина девочки?»—
Гордо в ответ
Они произносят «Россия».
Рачия Ованесян. «Россия».
Азербайджанский поэт не меньше своих русских друзей
ощущает кровную связь с белокаменной Москвой, почитает ее
как источник вдохновения и светлого чувства, провидит в ней
образ вселенской гармонии:
...Москва! Непреложно твое бытие,
Отрада моя, любованье мое.
Воительница против рабства и лжи,
Как светел твой разум и чувства свежи!
С тех пор, как с тобою хлеб-соль разделил,
Мне каждый твой камень заветен и мил.
Москва! Лучше слова не слышал нигде.
Родные роднее бывают в беде!
О мать моя,— правда и доблесть,— я твой.
Москва моя, вечности образ живой!
Самед Вургун.
Для калмыка Давида Кугультинова кормилица-Волга
воплощает не только красоту родной природы, не только надвре-
менную связь поколений. В величавых потоках волжской воды
отразилось и духовное могущество Руси, навеки сплотившей
большие и малые народы.
О Волга вечная!..
Опять
Стою на милом берегу,
Не в силах взгляда оторвать,
Смотрю, поверить не могу,
Что удалось к тебе прийти,
Что, воротясь из дальних стран,
Твою водицу из горсти
Пью, как целительный аршан.
А ты... все так же ты светла,
Твой ход, как прежде, горделив...
О, скольких, скольких ты спасла,
Своим богатством оделив,
О, скольких смертных на земле!
И нас, калмыков, в том числе.
120

...Да, Волга, издавна калмык
Родной тебя считать привык,
И ты была к нему добра,
Как мать, как старшая сестра,
Не меньше, чем ко всем другим
Сынам иль братьям дорогим...
«Волга».
Познание России умом и сердцем, проникновенное
восприятие тихой переклички ее заветных слов, взаимосвязи событий
вовсе не должно погасить в сознании уроженца Кавказа или
Туркестана память о родном очаге, о той вечна милой земле,
где начинал свой жизненный путь. Вот как говорит об этом
балкарский поэт, оказавшийся волею судьбы в старинном
русском городе Старой Руссе в первый трудный год войны. Грохот
орудий не смог помешать его чуткому слуху различить на
заснеженных улицах гул шагов древнерусского зодчего и
походку Достоевского.
...Нынче снегом он засыпан весь —
Этот русский городок старинный.
Достоевский жил когда-то здесь.
Может быть, в такой же вечер длинный
Он бродил по улицам глухим,
Глядя на бревенчатые срубы,
Думал о своем, смотрел, как дым
В небо зимнее возносят трубы.
Достоевский был когда-то тут...
Снег неслышно падает в тумане.
В этом старом городе живут
Летописей древние преданья.
Ветры набегают с Ильменя,
Как в былые годы силы вражьи,
Сосны встали, снег собой темня,—
Словно войско русское — на стражу.
Снег ложится... Он идет с утра,
Звездочки его легки и хрупки...
На плечах проносит два ведра
Женщина в овчинном полушубке.
Напевает... И напев степной
Сердцем здесь впервые понимаю...
Но они, как прежде, предо мной —
Горы моего родного края.
...Избы русские... Огонь в печах,
Я люблю вас!.. Вы мне стали ближе.
Но однако же, родной очаг
Нынче ночью вновь во сне увижу.
Так писал Кайсын Кулиев зимой 1941 года... Через
тридцать пять лет, ласковым августовским днем мне тоже
довелось быть в Старой Руссе — по пути из Новгорода в Псков,
Изборск, Печоры... Белокаменные стражи вечности, домик До-
121

стоевского, раскидистые ивы набережной, вечерний звон... Тогда
я не знал стихов Кайсына Кулиева. И сейчас, перечитывая их,
вновь открываю для себя чудесный уголок России, который
осветило отзывчивое сердце поэта. К моим мысленным
старорусским встречам прибавилась еще одна. Как знать, если
удастся вновь посетить этот город, в глубокой воде Полисти,
может быть, на мгновение покажется далекий горный край
нашей многоликой Родины...
Что это — чувство? Да, чувство!
Чувство, названья которому нет.
И объяснения, может быть, тоже...
Словно я выбежал вдруг на крыльцо
Утречком ранним — мурашки по коже! —
II увидал, как впервые, в лицо
Родин у...
Белые копны черемух,
в белых чулочках ватажки берез,
пару рябинок, прижавшихся к дому,
след на траве от тележных колес;
только что дождик просыпался в травы,
зелен до зноя полей изумруд...
Знаю, на свете есть разные страны,
лучшую в мире Россией зовут!
Сергей Викулов. «Дума о Родине», 1976.
Пространство российской земли, как впрочем и всей нашей
планеты, неодинаково напряжено в смысловом отношении, по-
разному сопряжены его различные части. Одно место не
только безлюдно, но и как бы беспамятно, другое же являет
средоточие одухотворенности. Одно уже именем своим так играет,
что невольно погружаешься в минувших дней очарованье,
склоняешь голову перед подвигом предков, а другое ничего не
говорит ни сердцу, ни уму.
Но повременим обвинять в этом незадачливых
изобретателей названий. Ведь как часто дело просто в безразличии.
Незаметно стерся в сознании глубокий смысл слова «праздник».
А означает оно прежде всего возможность «упраздниться» на
короткое время от повседневных забот, привести в равновесие
чувства и мысли, вернуть сердцу чуткость и внимание уму.
И вот в такие часы «праздника» как раз уместно воспитывать
в себе восприимчивость к тому, что наполняет нашу жизнь
высоким смыслом.
Без книги здесь, наверное, не обойтись. И как не
поклониться писателям России, где 600 лет назад произошла
историческая битва. А часто ли мы задумывались о его величии лет
десять — пятнадцать назад? Примеры легко умножить.
Я перелистываю выпуски альманаха «Памятники
Отечества». Речь в них о многом — об архитектуре, ремесле,
литературном быте, природной красоте. И в то же время не умолкает
главная тема — память об отчем крае, сердечная о нем забота.
Подобных книг у нас становится все больше, и о них нельзя
не сказать несколько слов в последней главе.
122

ЧТО ЧИТАТЬ?
На книжной полке — небольшого формата желтые
брошюрки в мягкой обложке. Какие манящие названия! «На
земле древнего Галича», «Художественные памятники Верхней
Волги», «Дорогами земли Вятской», «Торопец и его
окрестности»— сколько вышло их за полтора десятилетия. Все они
входят в серию «Дороги к прекрасному», выпускаемую
издательством «Искусство».
Книжки эти посвящены в первую очередь архитектурным
памятникам, но и народные художественные промыслы, и
живопись, и памятные места, и природа не оставлены без
внимания. Идеал эстетического краеведения выражен в
них как нельзя лучше.
Важное отличие серии «Дороги к прекрасному» от обычных
путеводителей и справочников в том, что читатель постоянно
ощущает присутствие личности автора, сопереживает его
открытиям тихой, неприметной красоты. Возьмем, например,
книгу Е. В. Николаева «По Калужской земле» (2-е изд. М., 1970).
«Здесь все, — писал в предисловии к ней известный
искусствовед Н. Воронин,— в живом ландшафте и овеяно дыханием
подлинной жизни своего времени, все — в исторической среде
фактов, людей, биографий». Жители и гости Москвы и
Ленинграда стремятся посетить знаменитые ансамбли —
Архангельское, Кусково, Пушкин, Павловск, но отправиться в Гремячево,
Перемышль, Авчурино просто так не решишься. Прочтя книгу
Е* В. Николаева, начинаешь испытывать ощущение, что, не
повидав эти небольшие селения и окружающей их природы,
потеряешь нечто важное, для полноты твоего личного бытия прямо-
таки необходимое. «Почти под Гремячевом Ока, будто
раздумав, сворачивает влево, и там, на самом горизонте, вырастает
городок, поминутно тающий в дымке и снова обретающий
материальность,— Перемышль». Не насладиться изумительной
перспективой с высокого берега Оки и не испить прозрачной
водицы ключевой в Гремячем, не пройти берегом в Перемышль
оказывается просто невозможно! И вновь, освежая по книге
свои впечатления, нельзя не проникнуться чувством глубокой
благодарности к автору, подарившему нам свое поэтическое
понимание чудесных уголков России.
А вот еше одна замечательная книга — «По берегам Истры
и ее притоков» (М., 1974). Ее автор, архитектор-реставратор
В. Я. Либсон так рассказывает в предисловии об истоках
своего личного эстетического краеведения: «Почему я написал эту
книгу? Мой дед многие годы жил в селе Павловская Слобода.
Все летние, а нередко и зимние месяцы в детстве и в ранней
юности я проводил на берегах Истры. Быть может, именно
потому мне так дорога эта река, что она связана с самой счаст-
123

ливой, беззаботной порой жизни». Ясно, что не равнодушное
повествование ожидает читателя, руководить его путешествием
будет человек, сердечно привязанный к краю, ощущающий в
нем свои корни.
Прочтя книгу В. Я. Либсона, хочется побывать и на Тростен-
ском озере, и в Бабкине и Максимовке, где работали А. П.
Чехов и И. И. Левитан, и в Глебове-Брусилове, где жил
выдающийся полководец А. А. Брусилов.
Исток Волги, Верхневолжские озера, Осташков, Нилова
пустынь, Селигер — места, где прошла колея Александра
Островского. Им посвящена книга А. А. Галашевича
«Художественные памятники селигерского края» (М., 1975). Она
открывает удивительный мир каменных крестьянских особняков За-
плавья, природную красоту Залучья, хранящего память о
древних волоках и боях Великой Отечественной войны; увлекателен
рассказ об озере Стерж и Ширковом погосте, гранитных
набережных острова Столбного, не случайно напоминающих
ленинградские,— здесь нашел осуществление один из
первоначальных проектов Исаакиевского собора. Повествование
Галашевича насыщенно и динамично. «Вчитайтесь внимательно,—
пишет он,— в географические наименования края. Вслушайтесь,
например, в название плеса «Сва-пу-ща»— в этот шипящий
звук, словно растекающейся по песку волны. Или в резкий, как
вскрик, название острова — «Хачин»! Не кажется ли вам, что
сами они пришли из сказки?»
Серия «Дороги к прекрасному» — замечательное явление в
культурной жизни страны, и все-таки она — лишь капля в
полноводном море краеведческой литературы, выпускаемой и
центральными, и местными издательствами. Не только рассказать
о всех новинках, но даже просто перечислить их потребуются
сотни страниц. Поэтому раскроем еще несколько книжек
только затем, чтобы убедиться в богатстве и разнообразии нашего
эстетического краеведения.
Книга Ларисы Керцелли «Тверской край в рисунках
Пушкина» (М., Московский рабочий, 1976) открывает нам
поэтические дороги в старинные усадьбы Берново и Грузины, в
города Торжок и Старицу. В центре рассказа — личность
величайшего русского поэта, его восприятие этих мест, связанные с
ними переживания, общение с современниками. Созданные им
портреты, зарисовки пейзажей, дневниковые записи его друзей
воссоздают все обаяние атмосферы эпохи, заставляют
по-новому взглянуть на его поэзию и истоки творческого вдохновения.
Казалось бы, маленькая деталь, легко теряющаяся в
примечаниях к академическим изданиям,— место создания знаменитого
стихотворения, заученного всеми с детства «Зимнего утра»:
Мороз и солнце: день чудесный!
Еще ты дремлешь, друг прелестный...
124

Здесь, в контексте всего повествования, эта деталь приобретает
особую значительность. Любимые всеми строки были написаны
Пушкиным 3 ноября 1829 г. в селе Павловском Старицкого
уезда. Невольно разворачиваешь карту Калининской области,
находишь на реке Тьме чуть выше Бернова Павловское, и
воображение уже летит туда...
Приокское книжное издательство выпустило в 1979 г. книгу
В. А. Власова и И. И. Назаренко «Минувших дней очарованье.
В. А. Жуковский в приокском крае». Мишенское, где родился
замечательный поэт, старший друг А. С. Пушкина, находится
в трех верстах от Белева, небольшого городка на Оке. В
сторону этих мест устремляется взор с высокого берега в Гремячем.
Детские впечатления поэта, его зарисовки пейзажей, стихи и
письма — все это дает возможность по-новому увидеть и понять
этот уголок Тульского края.
В кажущиеся уже далекими времена «от одного села к
другому, даже на хороших лошадях, дорога длилась часами,—
было когда не торопясь разглядеть и многоцветье полей, свежую
зелень рощ, даже гнезда птиц на деревьях... — пишет тульский
краевед В. Н. Уклеин. — С появлением на дорогах автомобиля
многое изменилось. Мы выгадываем драгоценное для нас
время, но в то же время утрачиваем в какой-то мере тесную связь
с краем, по которому мчимся со скоростью сто километров в
час»1.
Краеведческая литература в век больших скоростей
останавливает наше внимание на тех памятниках и
проселочных дорогах, которые немудрено проскочить мимо. Читая
книги В. Н. Уклеина, проникаешься живым интересом к
городам и селам Тульской области.
Наряду с такими, непосредственно зовущими в путешествие
книгами есть и исследования более обстоятельные, насыщенные
большим фактическим материалом, но в силу своего жанра
увлекательные лишь для подготовленного краеведа. Так,
поскольку мы говорили о Приокском книжном издательстве,
можно назвать книгу Н. П. Милонова «Русские писатели и
Тульский край» (Тула, 1971). Это своего рода
литературно-историческая энциклопедия области, написанная замечательным
знатоком, одним из старейших советских краеведов.
В главе «Ярмонка в сосновом бору» нам приходилось вести
речь об игровых традициях различных мест нашей Родины. Как
не порадоваться в связи с этим недавно вышедшей в
издательстве «Детская литература» (1981) книжечке Г. Науменко
«Березовая карусель», в которой собраны ребячьи игры и хороводы
Смоленской, Калужской, Псковской, Московской, Костромской,
Ивановской областей.
1 Уклеин В. Н. От тульских засек до Красивой Мечи. Тула, 1976.
с. 116—117.
125

Некоторые считалки приведены здесь с нотными примерами.
Книга со вкусом иллюстрирована художником А. Матро-
совым.
Зима в лесу запасы снега копит.
Он лег в оврагах,
На ветвях висит,
И лес хранит,
Подняв сухие копья,
Исконное сокровище Руси.
Эти строчки из стихотворения кузбасского поэта Г. Юрова
помещены не в поэтическом сборнике. Они — среди других
стихов являются составной частью книги для чтения «Наш край
родной», подготовленной А. Д. Мытаревым, Л. М. Савельевой,
Л. П. Сафоновым и С. Д. Тивяковым (Кемерово, 1977).
Сведения о климате и животном мире области, ее экономике и
городах, отвечающие всем требованиям научной строгости, то тут,
то там освещаются яркими вспышками художественного
взгляда на мир. Краеведение научное и эстетическое находятся в
гармоническом равновесии.
В таком же ключе — составленная М. Кондратюк книга
«Родная природа. Сборник статей, рассказов и стихов о
природе Алтая» (Барнаул, 1979). Только в отличие от предыдущей,
предназначенной прямо школьникам, у данной книги адресат
более широкий. Подкупает в ней все — тонкие лирические
миниатюры, со вкусом подобранные фотографии, интересные
научные данные.
Июль. В родной деревне Карево
Уже обкошены луга.
И в синем зное, зыбком мареве
Опять качаются стога.
Вслед за стихотворением Леонида Ершова — статья
«Школьный дендрарий», автор которой — директор Топчихин-
ской восьмилетней школы Г. Н. Набок — рассказывает об
опыте, прямо перекликающемся с работой С. Т. Шацкого.
Подобные издания имеются во всех районах страны. Однако
разыскать их, особенно когда интересуешься какой-то
определенной темой, не всегда бывает просто, да иной раз даже и не
знаешь о существовании нужной книги. Помогает в этих
поисках краеведческая библиография. Она учитывает
и систематизирует не только книги центральных и местных
издательств, но и статьи в журналах и газетах.
Библиографических справочников и пособий к настоящему времени
накопилось немало, и, чтобы разобраться, к каким из них
целесообразнее в первую очередь обратиться, стоит прежде всего
ознакомиться с книгой А. В. Мамонтова и Н. Н. Щербы
«Краеведческая библиография» (М., 1978). Что же касается
12G

изданий самых последних лет, то за ними легче всего следить
по еженедельнику «Книжное обозрение». Следует только иметь
в виду, что интересующие нас книги могут и не попасть в
рубрику «Краеведение», а быть отнесены к литературоведению,
истории, искусству и т. д.
Самым разнообразным направлениям работы в сфере
эстетического краеведения может оказать большую пользу
библиографический указатель «Справочники по истории
дореволюционной России» (2-е изд. М., 1978). Не менее ценно и другое
издание: «История дореволюционной России в дневниках и
воспоминаниях» (т. 1—3, М., 1976). Практически о любом уголке
России за последние три столетия можно отыскать здесь живые
воспоминания современников.
Случается порой, что иному краеведу, радеющему о
памятниках стародавних или более новых, о памяти земляков, не
хватает веских доводов, политического кругозора, чтобы
убедить в своей правоте какого-нибудь столоначальника, привлечь
на помощь общественные организации. Хорошим подспорьем
ему может послужить выпущенная издательством
«Политическая литература» книжка Ю. А. Бычкова «В государственном
масштабе» (М., 1980). В ней собран разнообразный материал,
освещающий историю ленинских декретов и конкретные дела
партии по сохранению культурно-исторического наследия
народа. Одна из глав этой книги названа очень характерно:
«Красивое нужно сохранить... исходить из него, даже если оно
«старое»...
В заключение напомним, что начало эстетического
краеведения— в нашем собственном взгляде на окружающий мир, а
потому существенным оказывается не только что, но и как
читать.

ОГЛАВЛЕНИЕ
Слово к читателю , 3
Пути краеведения 5
Школа радости , 18
Эстетика истории 31
Колея Александра Островского 39
Семейная родословная 54
Ярмонка в сосновом бору 67
Чарующая скань 79
Случай в Сепыче 85
Самозвон замысловатый 93
Непримечательные Талицы 100
«Россия! Сердцу милый край!» 108
Что читать? « 123
Гаврюшин Николай Константинович
СОКРОВИЩА У ПОРОГА
Эстетическое воспитание
в краеведческой работе
Редакторы В. М. Гуминский, С. С. Широков
Художник А. И. Пауков
Художественный редактор К. К. Федоров
Технический редактор Л. М. Абрамова
Корректор Л. П. Михеева
ИБ № 6273
Сдано в набор 13.08.81. Подписано к печати 22.02.82. А 07339. 60Х90!Лв. Бумага
типографская № 2. Гарнитура литерат. Печать высокая. Усл. печ. л. 8,0. Усл. кр. отт. 8,25.
yv.-изд. л. 8,44. Тираж 100 000 экз. Заказ № 3959. Цена 25 коп.
Ордена Трудового Красного Знамени издательство «Просвещение» Государственного
комитета РСФСР по делам издательств, полиграфии и книжной торговли. Москва,
3-й проезд Марьиной рощи, 41.
Типография им. Смирнова Смоленского облуправления издательств, полиграфии и
книжной торговли, г. Смоленск, пр. им. Ю. Гагарина, 2.